Певцов Михаил, Путешествия По Китаю И Монголии Путешествие В Кашгарию И Куньлунь

Путешествия по Китаю и Монголии. Путешествие в Кашгарию и Куньлунь Михаил Васильевич Певцов

        Книга включает документальные очерки о трех экспедициях, предпринятых автором в середине XIX века. Увлекательный и подробный рассказ М. В. Певцова о своих путешествиях раскрывает обаяние личности этого замечательного русского ученого-географа.
        Библиотека Путешествий

        В жизни человека необходима романтика. Именно она придает человеку божественные силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая его на великие свершения.
    Фритьоф Нансен
        Редакционный совет

        A. Н. Чилингаров (председатель)
        B. А. Садовничий (заместитель председателя)
        Н. Н. Дроздов
        Г. В. Карпюк
        A. Ф. Киселев
        B. В. Козлов
        В. П. Максаковский
        Н. Д. Никандров
        В. М. Песков
        М. В. Рыжаков
        A. Н. Сахаров
        B. И. Сивоглазов
        Е. И. Харитонова (ответственный секретарь)
        А. О. Чубарьян
        Оформление Л. П. Копачевой
        Издание подготовлено И. И. Дудиной

        Скромное величие открытий

        Знакомство почти со всей географической и геологической литературой по Центральной Азии позволяет мне утверждать, что вклад русских ученых в изучение этой обширной области превышает вклад всех остальных исследователей в совокупности.
    Академик В. А. Обручев[1 - Обручев В. А. Вклад русских ученых в исследование Центральной Азии // Труды Второго Всесоюзного географического съезда. Т. I.]

        Во второй половине XIX в. в России выдвинулась целая плеяда выдающихся путешественников, исследователей Центральной Азии, фактически заново открывших для науки эту область. Среди десятков беззаветно преданных науке, самоотверженных путешественников коллеги очень скоро стали выделять особо три имени - Н. М. Пржевальского, Г. Н. Потанина и М. В. Певцова. Хотя все трое работали в Центральной Азии фактически одновременно, в 70 -80-х годах XIX в., - именно данное время в истории географии часто называют «эпохой Пржевальского». Быть может, это объясняется тем, что Николай Михайлович Пржевальский (1839-1888), без сомнения, был среди них ярчайшей фигурой. Однако определить, чей вклад из названных исследователей был наибольшим, все же совершенно невозможно, потому что они делали общее дело, и в этом смысле их труды равноценны, хотя и своеобразны. Наш рассказ о Михаиле Васильевиче Певцове.

* * *

        ОБ ИЗУЧЕНИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. Все знают, что в Азии проживает более половины населения земного шара, но не всем известно, что в основном оно сосредоточено в приморских районах Китая, в бассейнах крупных рек, а самый центр материка образуют пустыни, песчаные и каменистые плоскогорья и величественные горные системы, это - Внутренняя Азия (она же Центральная), труднодоступная и по большей части необитаемая.
        Сейчас трудно представить, как еще совсем недавно, всего 120-150 лет назад, европейцы очень плохо знали, что именно находится в центре Азии, и лишь многочисленные центральноазиатские экспедиции XIX в. ликвидировали этот пробел. Между прочим, и сейчас существует путаница в определении понятия «Центральная Азия», правда, ее вносят уже политики и журналисты, своей волей и в своих сиюминутных целях переименовывая устоявшиеся еще в XIX в. географические названия и, к примеру, называют только Среднюю Азию - Центральной (!).
        Познание не всегда движется прямолинейно, чаще оно идет по спирали, это относится и к изучению Центральной Азии: во второй половине XIX в. ученые, путешественники из России, разных стран Европы, Америки и Японии, по существу, заново открывали эту мало исследованную область нашей планеты. Зато сейчас каждому школьнику известно, что Центральная Азия - это обширная область посреди Евразийского материка (равная примерно двум третям континента Австралии), которая включает Монголию, Тибет и расположенные между ними пространства Туркестана, на севере она граничит с Южной Сибирью, на юге ограничена хребтами горной системы Куньлуня и чуть восточнее - Наньшаня, на востоке отделена от остального Китая хребтами Большого Хингана, а на западе - отрогами Тянь-Шаня и Алтая, за которыми раскинулась уже Средняя Азия.
        Рельеф Центральной Азии уникален, это обширные пространства плоскогорий и нагорий, по большей части пустынные и полупустынные, которые со всех сторон окружены высокими горными хребтами. Из-за них влага с океана не проходит внутрь ее территории, вследствие чего климат здесь установился очень суровый (резко континентальный). И еще одна важная особенность этого региона - все реки, стремящиеся с гор в долины Центральной Азии, не имеют стока в мировой океан. Оба эти фактора влияют на центральноазиатскую природу - и на процессы формирования земного рельефа и речной сети, и на своеобразие местной флоры и фауны, наконец, на жизнь людей, населяющих немногочисленные оазисы и долины, пригодные для человеческой деятельности.
        К середине XIX в., о котором пойдет речь в предлагаемой читателям книге М. В. Певцова, Центральная Азия все еще оставалась во многом «белым пятном» для европейской географической науки. Причин тому было несколько, но две, пожалуй, главные. Первая - труднодоступность многих горных и пустынных районов, где, как показали путешественники, невозможно было не только жить, но порой и преодолевать это пространство не только людям, но и животным, даже птицам. Вторая причина - политическая: значительная часть Центральной Азии в XVIII-XIX вв. входила в состав Китайского государства (или граничила с ним), а оно фактически закрыло доступ иностранцам внутрь своей территории. Этот запрет существовал вплоть до середины XIX в., но даже и после его отмены разрешенный властями въезд иностранных экспедиций на китайскую территорию тщательно контролировался: существовало негласное указание местному населению не вступать в контакты с приезжими. Но несмотря на все это, кое-какими сведениями о странах Центральной Азии ученые-географы все же располагали и до середины XIX в., главным образом благодаря существованию Великого
шелкового пути - крупнейшей международной торговой трассы, связывавшей с рубежа н. э. две части Востока - Китайскую империю (Восточную Азию) и страны Средиземноморья, Сирию, Рим и Византию (Западную Азию и Южную Европу). Пространство между этими двумя цивилизациями древности отчасти занимала как раз Центральная Азия. Разумеется, международные караваны бороздили равнины, плоскогорья и горные перевалы Центральной Азии лишь по узкой полоске дорог, соединявших плотно заселенные города и оазисы, а все остальное пространство вокруг по-прежнему оставалось неизведанным и загадочным.
        Об этом писали многие средневековые путешественники, в XIII в. направлявшиеся в Каракорум, в ставку наследников Чингисхана, чтобы воочию убедиться в могуществе монгольских завоевателей, грозивших Европе, и добыть достоверные сведения о таинственных странах и народах Восточной Азии. Послы, миссионеры, купцы - люди, как правило, незаурядные, любознательные и образованные, в своих путевых заметках сообщали множество ценнейших реальных фактов вперемешку с не менее интересными слухами и легендами о небывалых природных явлениях Центральной Азии и загадочных исторических событиях, об удивительных животных, растениях и великолепных городах, о неведомых государствах и народах, их праздниках и обычаях, святынях и древних храмах. Сведения, собранные ими (например, получившие широчайшую известность «Записки» венецианского купца Марко Поло), долгое время оставались для европейцев единственным источником знаний о далекой Внутренней Азии, во всяком случае, одна из первых карт Азии в знаменитом атласе Г. Меркатора XVI в. была основана главным образом на материалах М. Поло (1254-1323).
        В последующие века сведения о географии Центральной Азии пополнялись незначительно, поскольку в том же XVI в. был открыт морской путь между Китаем и Индией, и роль сухопутных торговых путей между востоком и западом (т. е. через Центральную Азию) упала, и путешествия в эту труднодоступную область также почти прекратились. Поэтому неудивительно, что к XVIII-XIX вв. у европейцев полного географического и тем более этнографического представления об этой части Азии все еще не существовало.
        Но не только европейцев привлекала «неизведанная Азия», гораздо раньше и больше сведений о ней собрали китайские путешественники - буддийские паломники, ходившие из Китая в Индию и обратно, как правило, через Среднюю и Центральную Азию, купцы, дипломаты - все, кого по разным причинам весьма интересовали «западные варвары», т. е. в первую очередь монголы, тибетцы, а также тюрки и иранцы Туркестана. Достаточно назвать хотя бы «Описание западных стран» знаменитого путешественника VII в. Сюань-цзаня или сведения Ван Яньдэ, посетившего уйгуров в X в. Эти и многие другие китайские материалы долгое время не были известны европейцам, и только с конца XVIII - начала XIX в. ситуация начала меняться.
        Развитие экономики настоятельно требовало новых источников сырья и рынков сбыта, и тогда взоры «цивилизованного» (западного) мира обратились к Азии, Африке, Латинской Америке, началось пристальное изучение Востока, в том числе и «неизведанной Азии». XIX век, особенно его вторую половину, справедливо считают временем беспримерного «нашествия» европейских научных и научно-торговых экспедиций и всевозможных миссий в Монголию, в Тибет и Синьцзян (или Восточный Туркестан в составе Китая) и в Среднюю Азию (к тому времени вошедшую в Российскую империю).
        РУССКИЕ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. В России первые известия из Центральной Азии появляются после посещения ее в XVII в. «государевыми людьми» (послами в Монголию и Китай) - Иваном Петлиным, Федором Байковым, Николаем Спафарием и др. В XVIII в. из Бухары через Кашгарию проследовал в Тибет унтер-офицер Ф. С. Ефремов, оставивший свои краткие записи, а позднее увидели свет материалы (и карты) посольства капитана И. Унковского в Джунгарию (1720) и др. В начале XIX в. свод данных о Центральной Азии пополнили участники Русской духовной миссии в Пекине, следовавшие в Китай через Монголию и Туркестан: например, в 1824 г. Е. Ф. Тимковский издал книгу, содержащую интересные данные о его поездке 1820-1821 гг. к монголам, китайцам, маньчжурам и уйгурам (восточнотуркестанцам). Несколько раньше членом такой же миссии был китаист Н. Я. Бичурин (о. Иакинф), на несколько лет назначенный даже главою миссии в Пекине. Но он отнюдь не ограничивался изучением китайской культуры и языков, а кропотливо и тщательно собирал по китайским источникам обильный фактический материал по исторической этнографии многих народов Восточной и
Центральной Азии (древних хунну, сяньби, тугю, жужанях и пр., а также о средневековых монголах, маньчжурах, тибетцах и тюрках).
        Тогда же, в первой половине и в середине XIX в., в разных частях Центральной Азии начали работать русские ученые и путешественники: Е. Ковалевский проехал через Монголию в Пекин; в Восточной Монголии определял высоты (в частности, высоту над уровнем моря пустыни Гоби) астроном Г. Фуссе, собирал коллекции ботаник А. А. Бунге. В 1858-1859 гг. совершил свои поездки по Восточному Туркестану Чокан Валиханов, русский офицер, казах по национальности и пытливый историк: он объездил Кашгарию и оставил свои любопытные замечания об археологических и архитектурных памятниках обеих частей Туркестана - Восточного и Западного (т. е. Средней Азии), собрал устные сведения по истории и культуре местных тюркоязычных народов и приобрел письменные источники и документы на тюркских языках. В 1867 г. Г. А. Фритше организовал в Ур-ге (Улан-Баторе) первую метеорологическую станцию; ботаник А. Э. Регель обследовал в 1878-1879 гг. местность вокруг г. Кульджи, а в 1880-1881 гг. - Турфанский оазис, заодно составляя перечень археологических объектов и святых мест (мазаров) тюрков-мусульман; тогда же совершил несколько поездок
по Восточному Туркестану историк Д. А. Клеменц и др. Но подлинного расцвета научные исследования Центральной Азии достигли в последней трети XIX в., когда разрозненные ранее поездки стали проводиться уже систематически, скоординированно и в формате экспедиций, поскольку был создан научноорганизационный центр - Русское географическое общество. Большинство русских экспедиций обследовало широтные пространства между Саяно-Алтаем и Тянь-Шанем, а также территорию между Тянь-Шанем и Куньлунем. Эти области к тому времени были еще во всех отношениях малодоступными районами Внутренней Азии.
        В 1870-х гг. состоялась Русская торгово-научная экспедиция капитана Ю. А. Сосновского, после которой остались отчеты и воспоминания участников о пути в Китай и возвращении через Туркестан и Джунгарию. В 80-х гг. Н. М. Ядринцев открыл в Монголии, на р. Орхон, памятники древнетюркской письменности, которые впоследствии выехала изучать специальная экспедиция востоковедов (В. В. Рад-лов, В. П. Васильев, Д. А. Клеменц и др.). Братья Г. Е. и М. Е. Грумм-Гржимайло, изучавшие территорию от Тянь-Шаня до Лобнора и параллельно с М. В. Певцовым открывшие Турфанскую впадину, прошли потом к оз. Кукунор и на верховья р. Хуанхэ. В другой части Центральной Азии - на Памире, в бассейне р. Раскем и на северо-западе Тибетского нагорья - работал в 1889 -1890-х гг. Б. Л. Громбчев-ский. Но основными событиями 70 -80-х гг. XIX в. были, конечно, четыре, называемые блистательными, экспедиции Н. М. Пржевальского, посетившего разные уголки Центральной Азии и Китая, проходившие примерно в это же время три длительные и трудные экспедиции другого знаменитого путешественника - сибирского казака Г. Н. Потанина (1835-1920),
обследовавшего северо-западную Монголию, восточную часть Джунгарии и юг Тувы, и три центрально-азиатских путешествия М. В. Певцова.
        НАЧАЛО ПУТИ. Для тех, кому еще незнакомо имя Михаила Васильевича Певцова, необходимо знать главное: он знаменитый путешественник по Центральной Азии, ученый-географ и русский офицер, жил во второй половине XIX в., за заслуги перед Отечеством награжден орденами и медалями. Правда, все почести и награды достались ему уже в самом конце жизни, а начиналась она в Новгородской губернии, где в мае 1843 г. в небогатой семье родился Михаил Васильевич Певцов. Судьба его с детства не баловала, уже в семь лет он осиротел и был взят на воспитание дальним родственником, бедным чиновником из Петербурга. Мальчик не имел возможности получить обычное (систематическое) образование, но стремление сначала подростка, а потом и юноши к знаниям было так сильно, что он за несколько лет прошел вольнослушателем полный курс Первой петербургской гимназии, а потом еще год, тоже вольнослушателем, посещал Петербургский университет. Не окончив его, Певцов, чтобы как-то обеспечить себя материально, поступил сначала на военную службу в Томский полк (который тогда стоял в Туле), но скоро продолжил учебу в юнкерском училище в
Воронеже - и везде успевал по всем предметам, особенно выделяя математику, географию и историю.
        Окончив училище в 1862 г. и получив чин прапорщика, девятнадцати лет от роду он был отправлен на службу в Варшавский военный округ. Вопреки трудному и удушливому военному быту, Певцовым все больше овладевало желание учиться дальше, стремление к наукам, и, наконец, в 1868 г. он решился поступать в Академию Генерального штаба в Петербурге, где уровень образования был тогда очень высоким. Способный юноша был принят и в последующие годы (1868-1872 гг.) осваивал не только программы Академии (среди которых он особенно преуспевал в математике и естественных науках). С азартом он по собственной инициативе занимался самостоятельно, пропадая в библиотеках и музее Петербургского университета: прошел курс геодезии, познакомился с принципами сбора и оформления ботанических и зоологических коллекций, даже научился делать чучела птиц и животных, т. е. приобрел много ценных знаний и навыков, необходимых ученому-натуралисту.
        Единственным слабым местом у Певцова были иностранные языки, поскольку он с детства не имел возможности учить их и во взрослом состоянии они давались ему с трудом. Но явные способности, огромная любознательность и удивительная воля к знаниям и достижению намеченной цели помогли ему уже после окончания Академии, проходя в течение трех лет службу в Семипалатинской области, наверстать упущенное: Певцов выучил казахский язык и общался с жившими рядом казахами-мусульманами, изучал их быт и искусство, а параллельно осваивал арабский язык (священный язык ислама) и начал всерьез интересоваться историей соседнего Китая.
        В 1875 г. М. В. Певцова, уже в чине капитана, перевели служить в Омск, в штаб Западно-Сибирского военного округа. Здесь он прожил с женой Марией Федоровной в общей сложности около двенадцати лет, и именно здесь постепенно начали раскрываться его разнообразные дарования. Первое связано с преподавательской деятельностью Певцова в Сибирской военной гимназии (позднее - Сибирском кадетском корпусе), где он служил учителем географии. В этом качестве, быть может впервые, стало заметно мощное творческое начало его личности, впоследствии претворявшееся и в путешествиях, и в других сферах его общественной деятельности.
        В Омске, работая с детьми, он придумал и написал необычный учебник по географии, совершенно не похожий на сухие и скучные пособия, которыми ему и ученикам тогда приходилось пользоваться. В увлекательной и вместе с тем серьезной форме в учебнике трактовались основы географии: сначала шел раздел, доступный и наиболее интересный ребенку, - сведения об окружающей его природе, родиноведение; после этого рассматривались общие положения математической географии, также поданные в доступном и интересном подросткам виде (рассказы о форме Земли, странах света, суточном и годовом движении Земли, о меридианах и параллелях, географической долготе и широте, делении поверхности Земли на пять поясов и пр.). И только в последней части учебника автор переходил к описательной физической географии - к вопросам о распределении суши и воды по полушариям, о возникновении земного рельефа и о разнообразии горных стран, о принципе изменения растительной и животной жизни в вертикальном направлении, о причинах движения ледников и пустынь, извержения вулканов, морских приливов и отливов, появления ураганов и циклонов, излагал
учение о климате, о географическом распространении растений и животных, а также человеческого рода и о его разделении на племена и расы. Учебник включал рисунки, чертежи, цветную карту полушарий, но главное - он был написан ясно, доходчиво и включал интересные темы для самостоятельной практической работы по предмету. И становится понятно, почему в те годы география была у омских гимназистов одним из самых любимых уроков. К сожалению, рукопись учебника по скромности его автора была издана лишь через несколько лет, уже в Петербурге (Начальные основания математической и физической географии. СПб., 1881).
        РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО (РГО). Второе направление деятельности Певцова в Омске было связано с РГО, точнее - с учреждением здесь Западно-Сибирского его отдела.
        Русское географическое общество было основано в Санкт-Петербурге еще в 1845 г. Первые двадцать лет во главе его стоял один из основателей общества Федор Петрович Литке, а затем (с 1873 г.) П. П. Семенов-Тян-Шанский, под руководством которого были организованы и подготовлены все самые знаменитые русские экспедиции на Восток. Вклад РГО в изучение Центральной Азии трудно переоценить, описания русских путешественников стали классикой мировой географической литературы и получили мировое признание. Роль РГО была исключительно важной, так как оно координировало научные изыскания, в частности в Центральной Азии, снаряжало экспедиции, подбирало и готовило кадры молодых исследователей разных специальностей, способствовало изданию отчетов и позднее появлявшихся научных трудов, связанных с анализом собранных в путешествиях материалов; в недрах РГО созрела и была отработана единая методика комплексного географического исследования Центральной Азии. В судьбе М. В. Певцова участие РГО тоже было определяющим.
        Певцов стал членом РГО еще в 1867 г., во время учебы в Петербурге, а через десять лет, уже в Сибири, после возвращения из Джунгарской экспедиции, он принял активное участие в организации нового отдела РГО. До этого существовал Сибирский отдел РГО (в г. Иркутске), но так сложилось, что там собрались люди, которые занимались преимущественно Восточной Сибирью, и тогда по инициативе генерал-губернатора Западной Сибири в 1877 г. было решено создать Западно-Сибирский отдел РГО с центром в г. Омске. Согласно «положению» о Западно-Сибирском отделе РГО (разработанному М. В. Певцовым), круг его деятельности намечался очень широким - он включал изучение природы и населения не только Западной Сибири, но и сопредельных с ней стран Средней (Центральной) Азии и Западного Китая как в географическом, геологическом, так и в археологическом и археографическом отношении, для чего предполагалась организация экспедиций и изыскания в местных архивах.
        Еще до этих событий Певцов познакомился в Омске с членами «Общества исследователей Западной Сибири», которое объединяло небольшой круг энтузиастов, знатоков истории и географии родного края, но само общество было любительским и поэтому не имело ни печатного органа, ни средств для серьезной научной и экспедиционной работы. Будучи «правителем дел» нового Западно-Сибирского отдела РГО, М. В. Певцов прежде всего привлек членов «Общества исследователей…» к совместной работе - с их помощью он наладил связи с местными учеными, при их поддержке фактически обосновал и добился у властей права открытия местного краеведческого музея (который для начала снабдил превосходными минералогическими коллекциями, привезенными им самим из джунгарской экспедиции). Кроме того, собранное еще до него омичами небольшое, но ценное собрание книг по Западной Сибири он реорганизовал в прекрасную, большую библиотеку при этом музее (и музей, и библиотека существуют в городе по сей день). Все эти усилия Певцова как члена РГО по существу превратили Омск в центр притяжения для всех любителей географии и истории края, в один из
культурных очагов Сибири конца XIX - начала XX в. Поэтому неудивительно, что, когда через несколько лет его военная служба в Омске закончилась и в январе 1887 г. его перевели в Петербург, благодарные коллеги очень тепло провожали его на новое место службы.
        Все это - свидетельства незаурядного человеческого и организаторского таланта М. В. Певцова: он сумел собрать вокруг себя помощников из местной интеллигенции, он всегда исключительно (с уважением и вниманием) относился к своим соратникам и вместе с ними строил перспективные планы и искал способы их осуществления. Так, он убедил начальство в необходимости открыть в Омске краеведческий музей, договорился со знаменитыми путешественниками (Г. Н. Потаниным, Н. М. Ядринцевым) и местными краеведами о планомерном пополнении музейных коллекций, сам привез из своего второго путешествия по Монголии целую коллекцию птиц (чучел) специально для этого музея. Но все-таки главным его устремлением были путешествия.
        ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ - ДЖУНГАРИЯ. Первое центральноазиатское путешествие М. В. Певцова состоялось в 1876 г. Перед капитаном Певцовым и казаками, находившимися под его началом, была поставлена простая задача - охрана купеческого каравана с хлебом, шедшего из русского городка Зайсан до китайского города Гучена. Но одновременно РГО (которое и устроило эту поездку) поручило ему сбор общих географических сведений об этой малоизвестной пограничной территории. Поездка для Певцова была первой самостоятельной экспедицией и, хотя она длилась всего несколько месяцев, с мая по сентябрь 1876 г., ее научные результаты были высоко оценены в РГО, возможно, потому, что результат между официальным заданием и тем, что он сделал фактически, оказался весьма впечатляющим.
        Джунгарская впадина, которую предстояло пересечь Певцову, расположена между огромными горными системами - Тянь-Шанем на юге и Алтаем на севере, состоит она из множества полупустынных и пустынных равнин и нагорий. Предшественников у Певцова на этом пути было немного: в 1654 г. в Джунгарии побывал русский посол Федор Банков, но особых последствий для науки это не имело. Настоящее географическое изучение и описание этой части Центральной Азии началось много позднее, когда в 1864 г. южную высокогорную ее часть (Чиликтинскую долину) обследовали ученые О. В. Струве и Г. Н. Потанин. В 1871 и 1872 гг. Джунгарию посетили географ 3. Л. Матусовский, прошедший из Зайсана в Манас, через оз. Улюнгур, и капитан Ю. А. Со-сновский, напротив, возвращавшийся из Китая в Зайсан также через оз. Улюнгур и Чиликтинскую долину. По их маршрутным съемкам была составлена предварительная карта Северной Джунгарии, которая требовала дополнения и уточнения: некоторые участки этой территории все еще оставались неизвестными, и, кроме того, отсутствовали какие бы то ни было данные по геологии Джунгарии, необходимые для полноты ее
географической характеристики.
        Маршрут каравана Певцова начинался от Зайсана, расположенного на степной равнине чуть восточнее оз. Зайсан и р. Иртыш, близ границы с Джунгарией. В последней трети XIX в. этот небольшой городок стал отправным пунктом для многих центральноазитских экспедиций (дважды отсюда уходил в свои путешествия Пржевальский, позднее - Роборовский, а в 1876 г. двумя месяцами позднее Певцова вышла экспедиция Потанина по направлению к северо-западной Монголии).
        Путь каравана, охраняемого конвоем Певцова, пролегал по восточной, менее всего изученной части Джунгарии. Сначала они дошли до соленых озер Улюнгур и Баганур, которые ранее уже посещали русские путешественники, но затем, преодолевая пустыню со скудной растительностью, направились к предгорьям Монгольского Алтая по дороге вдоль долины р. Урунгу, окруженной узкой полоской лиственного леса. Этот отрезок маршрута был совершенно не известен европейцам, более того, оказалось, его плохо себе представляли даже местные жители. Далее дорога резко поворачивала на юг, и вскоре в далеком мареве члены экспедиции смогли увидеть Богдо-ула - самую высокую и могучую вершину Тянь-Шаня. Но чтобы дойти до «исполинской красавицы», пришлось за несколько дней преодолеть сначала суровые центральноазиатские пустыни (сначала Ламан-Крюм-гоби, а после краткого отдыха в маленьком оазисе и вторую - Гурбун-Тунгут), обе - западное продолжение великой монгольской пустыни Гоби. И только после этих испытаний караван достиг конечного пункта путешествия - города и оазиса Гучен, расположенных на северных склонах Тянь-Шаня.
        Весь путь от Зайсана до Гучена занял 47 дней, караван был благополучно препровожден к месту назначения, т. е. первая задача путешествия была выполнена. После тяжелого перехода Певцов дал отряду несколько дней отдыха, во время которого неугомонный исследователь сначала наблюдал за жизнью города и горожан, в основном китайцев, а затем отправился на экскурсию в горы, чтобы подняться к самой границе снеговой шапки Богдо-ула и определить ее высоту над уровнем моря.
        Обратный путь Певцова со спутниками занял чуть больше месяца и шел по несколько иному маршруту, поскольку Михаил Васильевич хотел ознакомиться с восточной, горной частью Северной Джунгарии, после чего отряд опять вышел к оз. Улюнгур и вернулся в Зайсан в сентябре 1876 г.
        Научные результаты поездки Певцова были одобрены руководством РГО: по словам П. П. Семенова, это путешествие завершило то, к чему давно стремились ученые, - обстоятельное обследование оз. Улюнгур и юго-восточной оконечности Алтая, изучение территории между Алтаем и Тянь-Шанем, знакомство с известными тянь-шанскими источниками и горой Богдо-ула. Певцов вел многочисленные топографические съемки, собрал ценные расспросные данные об истории края, торговле, о местном населении - все это после путешествия позволило ему издать высоко оцененную коллегами статью «Путевые очерки Джунгарии». Удачная экспедиция выдвинула Певцова в ряд видных и активных деятелей РГО, а в 1879 г. он был награжден Малой золотой медалью Общества. Но, может быть, не менее важным итогом стал для Певцова ценнейший опыт организационной и научной деятельности в экспедиционных условиях, который он приобрел за время этого джунгарского путешествия в качестве начальника конвоя торгового каравана.
        ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ - МОНГОЛИЯ И СЕВЕРНЫЙ КИТАЙ. Оно состоялось в 1878-1879 гг. Еще в начале 1878 г. прошел слух (о котором сообщил в РГО Г. Н. Потанин), что бийские купцы снаряжают в Китай большой караван с ценным грузом и ему требуется серьезная охрана из-за тревожной внутриполитической ситуации в стране. Многолетнее антикитайское восстание дунган привело к тому, что весь север страны был наводнен небольшими вооруженными отрядами, представлявшими опасность не только для властей, но и для мирных жителей Северного Китая: они грабили деревни, угоняли скот, а при случае нападали на богатые торговые караваны. Именно такой караван и нужно было провести из монгольского г. Кобдо в китайский г. Куку-хото (в провинции Шаньси). Он состоял из нескольких десятков верблюдов, груженных ценнейшими маральими рогами, погонщиков, ухаживавших за животными, купцов и охраны. Генерал-губернатор Западной Сибири и РГО ходатайствовали о назначении подполковника М. В. Певцова начальником охраны этого каравана, поручив ему изучить заодно вопрос о соединении Хайнгайского хребта и Монгольской части Алтая и вообще обследовать
северо-западную окраину Монголии, поскольку точных карт этого района еще не существовало. Вместе с двумя прикомандированными к Певцову топографами и конвоем из шести казаков, знавших монгольский язык, экспедиция отправилась в путь.
        Маршрут был определен от станицы Алтайская (в Западной Сибири). Перейдя вблизи нее российскую границу, в июле 1878 г. участники экспедиции за три недели дошли до г. Кобдо (в Западной Монголии) и оттуда вышли в юго-восточном направлении, вдоль северного подножия Южного (Китайского) Алтая. Экспедиция следовала по старинному торговому тракту, который еще не был известен европейцам. Фактически они пересекли пустыню Гоби в самом широком и опасном месте и достигли цели купцов - китайского города Гуй-хуа-чен (по-монгольски - Куку-хото). Распростившись здесь с торговцами товаров, экспедиция Певцова отправилась в расположенный неподалеку г. Калган, в котором ее участники пробыли около двух месяцев, решено было сначала отдохнуть после тяжелейшего перехода, а потом заняться основным - научными изысканиями.
        Обратный путь домой лежал по прямой караванной дороге через Ургу (Улан-Батор) и г. Улясутай, хорошо известный путешественникам; к русской границе у пос. Кош-Агач они подошли, закончив свое тринадцатимесячное путешествие.
        Результатами данного путешествия Певцова считаются прежде всего многочисленные географические достижения. Были произведены маршрутные глазомерные съемки на протяжении более чем 4 тыс. км (в 5-верстовом масштабе), дополненные личными наблюдениями и опросами местных жителей; барометрические измерения 44 пунктов (причем каждый двукратно) оказались необходимым подспорьем при составлении орографических схем страны; посредством астрономических наблюдений Певцовым были определены географические координаты 29 пунктов. Кстати, известный российский астроном, проф. К. В. Шарнгорст, позднее обрабатывавший в Петербурге эти материалы, писал: «Певцов оказал географии весьма важную услугу своими многочисленными определениями, которые, при имевшихся в его распоряжении средствах, сделали бы честь даже астроному по профессии». После данных, собранных в экспедиции Певцовым, стало возможным составление в 1883 г. сводной карты Монголии, в которой были также использованы материалы Н. М. Пржевальского, П. А. Рафаилова и Г. Н. Потанина.
        Начальство высоко оценило научную деятельность Певцова в Монголии и Северном Китае: через несколько лет (в 1885 г.) он был награжден РГО медалью Литке (по географии); правительство удостоило его орденом Святого Владимира 4-й степени; кроме того, решено официально назвать ледник хр. Монгольский Алтай в Синьцзяне именем Певцова. Характерная для поведения Певцова черта - он озаботился, чтобы два его соратника-топографа были повышены в чине.
        После второго путешествия Певцов вернулся в Омск, где прожил еще семь лет. Там он продолжал работать, исполняя обязанности начальника Штаба округа, много сил отдавал Западно-Сибирскому отделу РГО, а на досуге устроил во дворе своего дома маленькую обсерваторию, где ежедневно занимался астрономическими наблюдениями, оттачивая свой новый метод определения географической широты. Результаты своего открытия он изложил в статье «Об определении географической широты по соответственным высотам двух звезд», опубликованной в 1887 г. в «Записках» РГО. Тогда же М. В. Певцов был переведен служить в Петербург, где ему была предоставлена должность делопроизводителя Азиатской части Генштаба. Там он и пребывал вплоть до своей третьей, самой большой экспедиции в Центральную Азию.
        ТРЕТЬЕ ПУТЕШЕСТВИЕ - ВОСТОЧНЫЙ ТУРКЕСТАН И СЕВЕРНЫЙ ТИБЕТ Началу третьего путешествия М. В. Певцова предшествовало трагическое событие. Осенью 1888 г. Н. М. Пржевальский намеревался отправиться в свою очередную (пятую) центральноазиатскую экспедицию, полностью снаряженный и готовый к выходу отряд ожидал его в Средней Азии, они должны были выступить из г. Каракола на восток, через Восточный Туркестан (Синьцзян) по направлению к Тибету. Но накануне, 20 октября 1888 г. Пржевальский скоропостижно скончался от брюшного тифа. Полностью подготовленная экспедиция оказалось под угрозой срыва. Но руководство РГО все же решило проводить экспедицию и предложило возглавить ее М. В. Певцову. Он принял это нелегкое предложение, как настоящий русский офицер, надежный соратник, вдумчивый и опытный организатор, верный традициям отечественной научной географической школы, во многом заложенным именно Н. М. Пржевальским, путешествие состоялось, правда, не сразу, а через полгода, весной 1889 г.

        Памятник Н. М. Пржевальскому
        в Александровском саду С.-Петербурга. 1892 г.

        В мае 1889 г. Тибетская экспедиция РГО под руководством полковника Певцова выступила из Средней Азии и через перевал Бедель, после тяжелейшего горного перехода, спустились сначала к Учтурфану и далее - на Кашгарскую равнину (уже в китайских пределах), а оттуда направилась далее, в знаменитый туркестанский город Яркенд.
        Прежде чем продолжить рассказ о маршруте третьей экспедиции М. В. Певцова, остановимся на том, как цели возглавленной им экспедиции соотносились с намерениями Н. М. Пржевальского, организовывавшего ее.
        Начать нужно с того, что Николай Михайлович Пржевальский - смелый первопроходец, неутомимый открыватель неведомых земель, гор, рек, неизвестных племен, экзотических животных, все, что совершал во время своих путешествий по Центральной Азии, делал ярко, темпераментно, блестяще. М. В. Певцов был человеком и ученым совсем иного склада. Стиль его научной деятельности был абсолютно другим: он был склонен к предварительно организованному, скоординированному, систематическому и обстоятельному сбору разнородной научной информации - астрономической, климатической, геологической метеорологической, геодезической, барометрической, топографической, ботанической, зоологической, наконец, историко-культурной. Его в равной мере интересовали результаты научного труда и сам его процесс, особенно методика географических исследований. Поэтому цели и задачи экспедиции к моменту ее были сформулированы им по-новому. Если Пржевальский мечтал пройти в Тибет и дойти до его столицы Лхассы, то Певцов предпочел для начала основательно изучить подходы к Тибету со стороны Куньлуня, т. е. тщательно исследовать эту горную, почти
неизведанную тогда страну и прилегающую к ней территорию Восточного Туркестана. Это намерение и было выполнено возглавленной им экспедицией.
        О Михаиле Васильевиче Певцове, заменившем Пржевальского на посту начальника Тибетской экспедиции, говорили, как о его преемнике и продолжателе. Это утверждение верно, но неопределенно. Ведь М. В. Певцов никогда не работал вместе с Пржевальским (как его ученики - Роборов-ский и Козлов, знаменитые впоследствии ученые), так что о решительности, целеустремленности, твердости характера Пржевальского, даже деспотизме как руководителя, его склонности к едва ли не военной дисциплине и одновременно о неожиданных волевых решениях различных конфликтов, о необыкновенном темпераменте и прочих личностных качествах - он мог знать только по рассказам коллег. Сам Михаил Васильевич был совершенно другим и по характеру, и по воспитанию человеком, по свидетельствам очевидцев, скромным, негромким, рассудительным, основательным, тщательным и очень внимательным к людям. Однако некоторые основные принципы и традиции исследовательской деятельности и экспедиционного быта, заведенные Пржевальским, Певцов не только продолжил, но и значительно развил.
        Так, в исследовательской деятельности всех экспедиций РГО в Центральную Азию, вслед за Пржевальским, сложилась единая методика проведения полевых работ, основанная на принципе комплексности географического обследования территорий, - систематические рекогносцировки, топографические описания местности, ее водной системы и рельефа с определением широты и долготы каждого пункта, составление или уточнение карт с указанием торговых дорог и горных троп между основными районами и населенными пунктами, а нередко и обнаружение новых, доселе неизвестных науке объектов; ежедневный сбор метеорологических данных и наблюдения над местными климатическими особенностями и необычными природными явлениями (миражами, песчаными бурями, суточными двадцатиградусными перепадами температуры и пр.); описание окружающей флоры и фауны, выявление неизвестных или редких видов животных, птиц, растений и непременный сбор гербариев, зоологических и минералогических коллекций. Затем все эти разнородные сведения сводили воедино, и получалась обобщающая географическая характеристика обследованного края. Этот принцип соблюдался и
выполнялся Певцовым во всех его экспедициях неукоснительно.
        Еще одна важная традиция, ярко проявившаяся в исследованиях Пржевальского, - сбор любых, по возможности, сведений об окружающем населении и его истории. В материалах самого Пржевальского, жесткого практика и в то же время несомненного романтика географических исследований, описаний, касающихся туземцев, немного, но они чрезвычайно важны. Это были не просто впечатления европейца о чужой жизни, такого рода заметками пестрели многочисленные записи путешественников. У Пржевальского - и позднее лишь у некоторых его последователей, таких как Роборовский, Козлов, Потанин и, конечно, Певцов, - особо ценны записанные высказывания самих уйгуров или киргизов, монголов или китайцев о своем народе, представления о его происхождении, истории, верованиях и пр. Такого рода внимание к людям иной культуры - одна из славных традиций русских исследователей, подхваченная и достойно развитая М. В. Певцовым.
        Третье путешествие М. В. Певцова - по Восточному Туркестану и Северному Тибету - экспедиция, которая, в отличие от двух первых поездок, носила чисто научный характер, и ее цели, задачи и методы продумывал и осуществлял сам Певцов. В состав экспедиции вошли поручик В. И. Роборовский и подпоручик П. К. Козлов, ученики и последователи Н. М. Пржевальского, очень скоро ставшие друзьями и соратниками М. В. Певцова, горный инженер К. И. Богданович (первый специалист, который должен был профессионально изучать геологию), был еще переводчик, а также препаратор (для составления зоологических коллекций), двенадцать казаков для охраны, два проводника и несколько киргизов-погонщиков для экспедиционных животных (88 верблюдов, 22 лошадей, 100 овец для питания и трех сторожевых собак).
        Выступив в мае 1889 г. из г. Каракола (ныне г. Пржевальск) в Средней Азии, экспедиция за первые полтора-два летних месяца претерпела множество трудностей, в том числе успела столкнуться с удивительным явлением кашгарской природы - с пыльным туманом (красочно описанным в отчете). Когда измученные летней жарой и оводами путешественники наконец достигли северных отрогов Куньлуня, в урочище Тохта-хон (между Яркендом и Хотаном) решено было немного отдохнуть и каждому сотруднику заняться частью научной программы, сообразно своим склонностям, знаниям и научному азарту. Богданович обследовал окружающие горы, Козлов добыл первые экземпляры редких местных птиц, Роборовский собирал гербарий, а сам Певцов полностью погрузился в свою любимую деятельность - астрономические, метеорологические и магнитные наблюдения. Между прочим, Певцов на протяжении всей экспедиции приветствовал самостоятельные «экскурсии в сторону» от основного маршрута своих молодых коллег, тем самым поощряя их инициативность и расширяя ареал научного обзора, в этом, безусловно, сказался его организаторский талант.
        Страстью самого Певцова, особенно проявившейся во время путешествия по Восточному Туркестану, стало увлечение этнографией местных народов. По мере дальнейшего продвижения экспедиции на восток, вдоль северного подножия Куньлуня - от Яркенда к Хотанскому оазису и далее к Керии и Ние - он все больше и больше времени уделял общению с основным населением этого края - уйгурами. В итоге он свел их рассказы и предания в историческое повествование о Хотане, огромном легендарном городе, известном еще по письменным источникам начала I тыс. н. э. Расспросив местных купцов и проводников, он выяснил, что основные торговые тропы и перевалы, связывающие Туркестан с Тибетом, расположены восточнее, ближе к оазису Ния. Там Певцов и решил перезимовать, поскольку горные перевалы в сторону Тибета в это время года уже были закрыты.
        Несколько месяцев, проведенные членами экспедиции в Ние (до начала мая 1890 г.), стали, быть может, самыми плодотворными в научном отношении: по-прежнему велись регулярные астрономические наблюдения, барометрические и метеорологические измерения, причем на стационарных приборах, что позволяло зафиксировать такие массовые и точные данные, которых ранее в Центральной Азии не собирали.
        Для основательного изучения проходов из Туркестана на Тибетское нагорье члены экспедиции на несколько недель перебрались в урочище Кара-Сай у северного подножья Русского хребта. Здесь, как обычно, Певцов выполнял свою трудоемкую рутинную работу, необходимую при сборе любой научной информации, но от его заинтересованного и внимательного взора при этом не ускользали и необычные явления. Так, он первый обратил внимание и затем объяснил парадоксальный факт - периодическое появление в этих краях холодного ветра, приходившего не с гор, что было бы естественно, а из глубин раскаленной пустыни Такла-Макан. Занимали его и другие конкретные вопросы, для их решения он в условиях высокогорья (около 4000 м над уровнем океана) проводил опыты по определению скорости распространения звука в разреженном воздухе, или - применил новый геодезический способ точного измерения относительной высоты хребта Ак-таг.
        В том же духе работали и сотрудники Певцова: в эти месяцы В. И. Роборовский, перейдя через Куньлунь по перевалу Сарык-туз, прошел в глубь Тибетского нагорья на несколько десятков километров, в другой раз он поднялся к труднодоступным верховьям р. Черчен-дарья и через перевал Гульджа-даван также вышел на Тибетское нагорье. П. К. Козлов обследовал верховья р. Бостан-тограк, высокогорное оз. Даши-куль и дальше территорию нагорья на расстоянии около 100 км. Горный инженер К. И. Богданович впервые собрал столь убедительные и одновременно уникальные данные, что позднее, в отчетах экспедиции он уже представил ряд новейших аналитических выводов по геологии и геодезии Центральной Азии. Его работа была очень высоко оценена коллегами, в частности известным русским геодезистом И. И. Стебницким.
        После всех этих «экскурсий» в сторону Тибетского нагорья экспедиционеры собрали всевозможные сведения о необитаемых землях к югу от хр. Пржевальского, и к осени 1890 г. решено было завершить здесь исследования и возвращаться на родину. Для этого предстояло пройти еще около 2000 км: мимо озера Лобнор к предгорьям Тянь-Шаня (через города Курля, Карашар, Токсун и Урумчи), а дальше через Джунгарию к г. Зайсан.
        Обратный путь занял несколько месяцев, во время которых научная работа продолжалась. Во-первых, были подтверждены слухи о «кочующем» озере Лобнор и установлены причины этого явления, во-вторых, когда в ноябре 1890 г. экспедиция дошла до Турфанского оазиса, точнее до городка Токсун на его западной окраине, там было сделано еще одно из важных открытий - в центре Азиатского материка обнаружили огромную впадину, Турфанскую депрессию. М. В. Певцов не мог знать, что за несколько месяцев до этого здесь же (только на восточной окраине того же оазиса, в Люкчуне) побывала другая русская экспедиция - братьев Г. Е. и М. Е. Грумм-Гржимайло, которые пришли к аналогичному выводу. Это открытие не только объяснило особенности климата этой части Восточного Туркестана, но и дало возможность более точной интерпретации метеонаблюдений по всему центральноазиатскому нагорью. Подобными сведениями из самого центра Азии до этого наука не обладала.
        Далее путь исследователей лежал в г. Урумчи, раскинувшийся уже на северных склонах Тянь-Шаня, и через известную дорогу по Джунгарии к г. Зайсан, конечному пункту путешествия. 3 января 1891 г. двухгодичная Тибетская экспедиция под руководством М. В. Певцова завершилась.
        Подробно итоги этого путешествия были изложены в трехтомных «Трудах Тибетской экспедиции» и ряде научных статей ее участников. Однако даже простой перечень их основных достижений свидетельствует об исключительной результативности экспедиции.
        Прежде всего, были собраны колоссальные новые данные об орографии Куньлуня и о каменистой пустыне севе-ро-западного Тибета с его высокими горными кряжами, внесены существенные исправления в схематическую карту этой горной системы, часть которых, кстати, была подтверждена отдельными съемками другого путешественника, Б. Л. Громбчевского, также побывавшего у северо-западных окраин Тибета в 1889-1890 гг. М. В. Певцову удалось описать множество известных только местным жителям караванных дорог и троп, которые связывали их с тибетцами. Участникам экспедиции удалось открыть в глубинах Куньлуня и севе-ро-запада Тибетского нагорья несколько небольших озер и ледников и уточнить течение р. Тизнаф. Между прочим, Певцов разузнал и об одной старинной, ныне почти забытой дороге через пустыню Такла-Макан, некогда соединявшей г. Аксу (у южных склонов Тянь-Шаня) и долину реки Яр-кенд-дарьи (в предгорьях Куньлуня), до него вовсе не известной европейцам. Все это было сведено на «Карте Восточного Туркестана и северных окраин Тибетского нагорья», суммировавшей географические открытия экспедиции.
        Не менее ценными для науки оказались и добытые в предгорьях Куньлуня систематические метеорологические данные, позволившие надежно судить о своеобразии климата в самой сердцевине Центральной Азии. На основании этих наблюдений Певцов написал статью «Климат Кашгарии» (1894), которая была высоко оценена ведущим русским климатологом А. И. Воейковым.
        В положительных отзывах специалистов разных профилей на достижения участников экспедиции почти всегда подчеркивался высокий методический уровень проведенных изысканий. Даже обычные рекогносцировочные работы, которые, к примеру, в экспедициях Пржевальского осуществлялись во время стремительных переходов от оазиса к оазису, т. е. «линейно» и мимоходом, М. В. Певцов проводил систематически и обстоятельно, стараясь охватить обследованиями широкие площади. В результате уровень рекогносцировочной изученности пройденных экспедицией территорий заметно улучшился.
        В целом собранные экспедицией Певцова материалы позволили создать одно из самых обстоятельных и разносторонних географических описаний Восточного Туркестана и прилегающих областей Северного Тибета. Кроме того, в деятельности экспедиции было еще одно направление, которое поначалу выглядело вполне ординарно, но благодаря силе творческой личности М. В. Певцова превратилось в значительный и оригинальный вклад в общее дело - все более глубокое знакомство с населением Центральной Азии.
        ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ НАРОДОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. Наплыв европейских научных экспедиций в Центральную Азию во второй половине XIX в. имел естественным следствием публикацию множества книг, в которых величественная и таинственная природа Центральной Азии, сдающая свои последние загадочные бастионы под напором любознательного человечества, поражала и восхищала цивилизованный мир, но не меньшим открытием для него была и постепенно открывавшаяся взору древняя центральноазиатская цивилизация. Исторические памятники особенно привлекали внимание читающей публики, возможно потому, что никто особенно не ожидал встретить среди диких гор и безжизненных песков яркую, мощную, своеобразную и неплохо сохранившуюся культуру.
        Описания и зарисовки встреченных путешественниками руин великолепных храмов со средневековыми росписями и скульптурой, записанные легенды о ныне затерянных в песках Такла-Макан загадочных древних городах и прочие следы великого прошлого центральноазиатских племен и народов заинтересовали и специалистов. Н. М. Пржевальский, например, в своих книгах упоминал около двух десятков засыпанных песком древних городов «ныне уже не существующих» - и это только в местности между Хотаном, Аксу и Лобнором. Г. Н. Потанин, побывавший в 1884-1885 гг. в Ордосе, записал рассказы о развалинах трех старинных городов, он же привез первые сведения о легендарном городе Хара-Хото. М. В. Певцов во время путешествия 1889-1890 гг. тоже расспрашивал местный народ о предках и руинах, и уйгуры указали ему на заброшенный город Коне-татар близ Яркенда, на остатки городской глиняной стены Хотана и на руины дворца хотанского правителя (как оказалось, IX в.).
        В. И. Роборовский, работая в Турфане, в Люкчунской котловине, посетил несколько древнеуйгурских городов и селений: все они прекрасно сохранились, включая буддийские и манихейские росписи и статуи Будды (Идикут-шари, Ас-са-шари и др.)* От местных жителей он узнал о развалинах монастырей, о старинных кладбищах с субурганами, о пещерных храмах, где находили обрывки старинных письмен и рисунков на бумаге, шелке и холсте. Некоторые вещи Роборовский собрал и привез в Петербург, эти археологические коллекции представляют ценность из-за подобранных им древнеуйгурских рукописей, расшифровкой и анализом которых по сей день занимаются петербургские востоковеды.
        Знатоки древних и современных азиатских языков еще с конца XVIII - начала XIX в. начали собирать всевозможные сведения об этой части Азии и заново перечитывать и расшифровывать известия средневековых путешественников по географии, экономике, истории центральноазиатских народов (Ж. Дегинь, А. Ремюза, Ю. Клапрот, Н. Я. Бичурин, С. Жюльен, А. Гумбольдт, М. А. Казем-бек, К. Риттер, В. В. Григорьев, Д. М. Позднеев, Э. Бретшнейдер и др).
        После выхода их публикаций у отправлявшихся в новые путешествия по Центральной Азии исследователей уже появилась и дополнительная, более конкретная цель - поиски различных исторических памятников (как письменных, так и в виде предметов древнего искусства), которые в последующие два-три десятилетия, особенно на рубеже XIX-XX вв., усилились, превратившись едва ли не в главную цель специально снаряжавшихся научными центрами Германии, Англии, Франции, Швеции и России экспедиций. Именно в Центральной Азии тогда работали знаменитые ученые - А. Стейн из Англии, А. Ф. Лекок и А. Грюнведель из Германии, С. Гедин из Швеции, Д. де Рэн, Ф. Гренар, Э. Ша-ванн, П. Пелльо из Франции и многие другие. Русские исследователи тоже не отставали.
        Помимо рукописей из археологических раскопок, сотни старинных уйгурских, монгольских, китайских письменных памятников удалось собрать в буддийских монастырях или просто у хранителей древностей, любителей старины. На рубеже XIX-XX вв. в поиски старинных рукописей включились русские консулы в Китае (Синьцзяне) А. А. Дьяков, Н. Н. Кротков и особенно Н. Ф. Петровский, для этого же были специально снаряжены экспедиции Д. А. Клеменца,
        С. Ф. Ольденбурга, М. М. Березовского, П. К. Козлова и др. Русский востоковед Г. Цыбиков, в 1899-1902 гг. инкогнито посетивший Лхасу, привез оттуда 300 томов тибетских старинных книг и т. д. Впрочем, традиция сбора старинных рукописей существовала в России еще в начале XIX в., когда один Н. Я. Бичурин, служивший несколько лет в Пекине в Русской духовной миссии, привез в Петербург около 400 пудов рукописей на 15 верблюдах. Последующие переводы этих древнекитайских книг о народах Центральной Азии легли в основу его фундаментальных исторических сочинений - «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена», «Записки о Монголии», «Историческое обозрение ойратов с XV столетия до настоящего времени», «Описание Тибета», «История Тибета и Ху-хунора» и др.
        Важной страницей изучения истории и культуры центральноазиатских народов стали и многотомные «Труды» Российской духовной миссии в Пекине, включавшие самые разные материалы, в том числе и записки многих путешествовавших членов миссии (Е. Ф. Тимковского, Г. А. Фритше, Г. Фусса и др.), и первые переводы на русский язык монгольских письменных памятников «Алтан Тобчи» (П. С. Савельев, 1858), «Сокровенное сказание» (П. Кафаров,18бб), первые сводные сведения о социально-племенном делении и расселении монголов Центральной Азии (И. Я. Шмидт, 1829) и многое другое.
        Иными словами, одним из важнейших последствий географического открытия Центральной Азии во второй половине XIX в. было бурное развитие мировой археологии и востоковедения, когда ученые из разных стран по существу продолжили и блестяще развили ту линию изучения центральноазиатской культуры, начало которой положили русские путешественники XIX в.
        ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ ЕВРОПЕЙЦЕВ О ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ. Многие путешественники, столкнувшись со следами величественных исторических памятников центральноазиатских народов, в тени открытых археологами древних храмов, дворцов и великолепных памятников искусства, которыми восхищался весь мир, почти не замечали потомков их создателей, современных обитателей Центральной Азии, скромных земледельцев и скотоводов. Конечно, многого чужеземцы не могли видеть из-за того, что местные жители сами редко допускали их в свою частную, семейную или религиозную жизнь. Поэтому постепенно выяснилось, что сведения об их языках, культуре, верованиях весьма туманны и разноречивы. Даже перечень народов и племен аборигенов и их расселение в те времена были фактически полуизвестны. С каждой экспедицией подобные факты накапливались, знания расширялись, хотя полноценное и разностороннее изучение истории культуры центральноазиатских народов развернулось лишь в XX в. Однако без этих первых, еще поверхностных, часто наспех сделанных путешественниками этнографических заметок и отрывочных описаний туземцев, безусловно, были бы
невозможны все последующие достижения историков и этнографов.
        Читая центральноазиатские дневники и путевые записки англичан, французов, немцев, шведов, венгров, японцев конца XIX - начала XX в., сначала удивляешься обилию этнографических пассажей о местном населении, но все эти свидетельства по большей части фрагментарны, разнородны по достоверности, степени подробности и аргументированности. В XIX - начале XX в. разные люди и с разными целями приезжали в «неизведанную Азию»: официальные посланники и частные предприниматели, военные специалисты и ученые - историки, археологи, ботаники, зоологи, геологи, палеографы, языковеды; были и просто искатели приключений, авантюристы, скучающие снобы и невежественные туристы. Оставленные ими записки были разнородными: одни описывали главным образом себя, свою отвагу на охоте и мужество в преодолении трудностей переездов или живописали устраиваемые в их честь местными правителями приемы; другие были склонны изображать главным образом природные катаклизмы - смерчи, горные лавины, пылевые бури и прочие опасности; третьих интересовала экзотика - базары, мазары, архары, местная кухня, юродивые, красочные одеяния туземцев
или их празднества.
        Но, к счастью, были и другие путешественники, не только всерьез и с огромным вниманием и теплотой наблюдавшие за своеобразным укладом местной жизни - оригинальной, приспособленной к местным условиям (везде разным по ландшафту и климату) системам традиционного хозяйства, за повседневным бытом и праздниками, верованиями и обрядами, частной и общественной жизнью туземцев, но и тщательно отмечавшие районы расселения разных родоплеменных групп монголов, тибетцев, уйгуров, киргизов, дунган, казахов, китайцев, а также существующие и функционирующие в разные времена года местные дороги и горные тропы. Особо ценными в этой информации были записанные мнения и точки зрения самих аборигенов, высказанные во время бесед с иноземцами, о своей истории, стране, о религии, их представления, сложившиеся стереотипы о соседних народах. Одним из первых, кто обратил на это внимание, был М. В. Певцов.
        ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ПЕВЦОВА. Во второй половине XIX в. этнография (наука о народах) еще только зарождалась, т. е. определялась ее тематика, круг проблем, специфические средства и способы анализа. В те времена этнография еще считалась частью географии, и лишь позднее она перешла в лоно исторической дисциплины. В записках путешественников XIX в. современный этнограф находит множество наблюдений, замечаний и рассуждений о местных народах, и они являются для него ценным источником. Без фактов, собранных путешественниками, было бы невозможно представить, как люди XIX в. жили в разных ландшафтно-климатических зонах материка, чем занимались, во что облачались, как отдыхали, во что верили, наконец, какие народы и этнические группы заселяли разные территории - без этого фундамента нельзя было бы даже поставить многие сложнейшие вопросы современной этнографии и антропологии.
        В своей первой поездке по Джунгарии Певцов помечал лишь отдельные факты из жизни местного населения. Прежде всего он тщательно фиксировал поселения разных языково-этнических групп - сибо, солонов, т. е. маньчжуроязычных групп поселенцев, «настоящих китайцев» (северных хань), урянхайцев (сойотов, тува) и др. Помимо этого, его как военного человека и путешественника чрезвычайно инков центральноазиатских народов, в тени открытых археологами древних храмов, дворцов и великолепных памятников искусства, которыми восхищался весь мир, почти не замечали потомков их создателей, современных обитателей Центральной Азии, скромных земледельцев и скотоводов. Конечно, многого чужеземцы не могли видеть из-за того, что местные жители сами редко допускали их в свою частную, семейную или религиозную жизнь. Поэтому постепенно выяснилось, что сведения об их языках, культуре, верованиях весьма туманны и разноречивы. Даже перечень народов и племен аборигенов и их расселение в те времена были фактически полуизвестны. С каждой экспедицией подобные факты накапливались, знания расширялись, хотя полноценное и разностороннее
изучение истории культуры центральноазиатских народов развернулось лишь в XX в. Однако без этих первых, еще поверхностных, часто наспех сделанных путешественниками этнографических заметок и отрывочных описаний туземцев, безусловно, были бы невозможны все последующие достижения историков и этнографов.
        Читая центральноазиатские дневники и путевые записки англичан, французов, немцев, шведов, венгров, японцев конца XIX - начала XX в., сначала удивляешься обилию этнографических пассажей о местном населении, но все эти свидетельства по большей части фрагментарны, разнородны по достоверности, степени подробности и аргументированности. В XIX - начале XX в. разные люди и с разными целями приезжали в «неизведанную Азию»: официальные посланники и частные предприниматели, военные специалисты и ученые - историки, археологи, ботаники, зоологи, геологи, палеографы, языковеды; были и просто искатели приключений, авантюристы, скучающие снобы и невежественные туристы. Оставленные ими записки были разнородными: одни описывали главным образом себя, свою отвагу на охоте и мужество в преодолении трудностей переездов или живописали устраиваемые в их честь местными правителями приемы; другие были склонны изображать главным образом природные катаклизмы - смерчи, горные лавины, пылевые бури и прочие опасности; третьих интересовала экзотика - базары, мазары, архары, местная кухня, юродивые, красочные одеяния туземцев
или их празднества.
        Но, к счастью, были и другие путешественники, не только всерьез и с огромным вниманием и теплотой наблюдавшие за своеобразным укладом местной жизни - оригинальной, приспособленной к местным условиям (везде разным по ландшафту и климату) системам традиционного хозяйства, за повседневным бытом и праздниками, верованиями и обрядами, частной и общественной жизнью туземцев, но и тщательно отмечавшие районы расселения разных родоплеменных групп монголов, тибетцев, уйгуров, киргизов, дунган, казахов, китайцев, а также существующие и функционирующие в разные времена года местные дороги и горные тропы. Особо ценными в этой информации были записанные мнения и точки зрения самих аборигенов, высказанные во время бесед с иноземцами, о своей истории, стране, о религии, их представления, сложившиеся стереотипы о соседних народах. Одним из первых, кто обратил на это внимание, был М. В. Певцов.
        ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ПЕВЦОВА. Во второй половине XIX в. этнография (наука о народах) еще только зарождалась, т. е. определялась ее тематика, круг проблем, специфические средства и способы анализа. В те времена этнография еще считалась частью географии, и лишь позднее она перешла в лоно исторической дисциплины. В записках путешественников XIX в. современный этнограф находит множество наблюдений, замечаний и рассуждений о местных народах, и они являются для него ценным источником. Без фактов, собранных путешественниками, было бы невозможно представить, как люди XIX в. жили в разных ланд-шафтно-климатических зонах материка, чем занимались, во что облачались, как отдыхали, во что верили, наконец, какие народы и этнические группы заселяли разные территории - без этого фундамента нельзя было бы даже поставить многие сложнейшие вопросы современной этнографии и антропологии.
        В своей первой поездке по Джунгарии Певцов помечал лишь отдельные факты из жизни местного населения. Прежде всего он тщательно фиксировал поселения разных языко-во-этнических групп - сибо, солонов, т. е. маньчжуроязычных групп поселенцев, «настоящих китайцев» (северных хань), урянхайцев (сойотов, тува) и др. Помимо этого, его как военного человека и путешественника чрезвычайно интересовала сеть традиционных караванных дорог, издавна связывавших торговые центры Монголии и Северного Китая. Певцов с увлечением описывал разделенные пикета-ми-станциями отрезки пути - от колодца к колодцу или к небольшому селению с источником; его интересовал быт смотрителей на станциях, обычно ими были несколько семей монголов-торгоутов, нанятых китайским правительством из кочевавшего поблизости племени. На станции можно было купить все необходимое в пути (топливо, еду, корм для скота, воду) и немного отдохнуть. У местных жителей Певцов при каждом удобном случае старался узнать побольше о состоянии дорог: какие из них проходимы только зимой (из-за невыносимой летней жары); где в разное время года можно найти подножный
корм для скота; какие источники летом пересыхают, а какие сохраняются круглый год и пр. Таким образом, не только набиралась практически важная информация, но и воссоздавалась цельная картина связей, обеспечивавших межэтническое общение внутри и вне страны.
        Внимательный взгляд путешественника останавливается на многих характерных деталях быта и жизни туземцев. Например, на небольшой «ламайской кумирне», двухэтажном кирпичном культовом строении, где на втором этаже жили несколько монахов, а внизу располагался храм, украшенный множеством деревянных, желтых колонн. Внутри помещения по стенам были сделаны широкие возвышения, на которых сплошь стояли разнообразной высоты и формы кумиры (идолы), перед ними поставлены медные чашечки с зернами и на полу рядом жаровня для курения фимиама - для жертвоприношения; во время богослужения зажигались дополнительные лампады, читались священные книги и три монаха исполняли песнопения. Особенность заключалась в том, что кумирня служила не только религиозным, но и торговым целям, по существу, она являлась и дорожной станцией, на которой останавливались проходящие караваны для краткого отдыха людей и верблюдов.
        Подобные «беглые» (как он сам называл), но емкие и тщательно сформулированные этнографические эпизоды и картины, характерные для первого путешествия Певцова по Джунгарии, во время второго путешествия уже начинают приобретать систематический характер очерков о разных этнических группах Монголии и Северного Китая, в которых фрагментарные впечатления уже соединены в более обобщенный текст. Певцов разработал единую схему описания: сведения о традиционном хозяйстве (например, у скотоводов - о составе стада, о способах содержания скота, о формах кочевания и пр.), живописные данные о юрте (с указанием на ее специфику в сравнении с жилищем соседних кочевников-киргизов) и ее устойчивом интерьере, о разновидностях местных одеяний и типичной пище. Эти описания, конечно, еще далеки от полноты, но они достоверны, взяты непосредственно «из полевых наблюдений» и поэтому производят сильное впечатление. К этому автор не забывает добавить и небольшие, но броские детали, касающиеся быта туземцев, например мимоходом опишет любимый монгольский чай - с молоком, маслом и солью, или что-либо из их обрядовой жизни.
        При этом у Певцова все рассказы о местных обитателях равно далеки как от критических интонаций представителя «цивилизации», попавшего в дикий край, так и от пылких панегириков или умильного восторга перед якобы национальными чертами характера туземцев - гостеприимством, почитанием старших, любви к детям и прочими очевидно общечеловеческими качествами. М. В. Певцов опираясь на свои беседы и наблюдения, старался воссоздать этнопсихологический облик той или иной группы местного населения, отмечал черты, понравившиеся ему в личном общении, не забывал упомянуть и о настораживающих качествах, но всегда с несомненным дружелюбием и тактом.
        Яркий пример тому - очерк о монголах-халха, самой большой этнографической группе этого народа, заселявшей центр и северо-восток Монголии. Для читателей, никогда ранее не слыхавших о таком сообществе, конечно, надо было сообщить самые простые и важные сведения. Певцов начинал с «национального характера», подчеркивая их прямодушие и доброту, беспечность и контактность, вспыльчивость и быструю отходчивость, отмечал он у них и отсутствие многих типичных для других кочевников мира качеств - мстительности, злопамятности, склонности к набегам и грабежам в посведневной жизни; однако, по наблюдениям Певцова, монголы-халха бывают чрезмерно словоохотливы, любят лесть, часто ленивы (пока дело не касается важной работы) и очень упрямы. В подобной характеристике, как бы далека она ни была от современного аналитического описания этнической психологии народа, есть и верно схваченные черты монголов, и явная симпатия автора к ним.
        Халхасцам были свойственны большей частью рассеянные кочевья, поскольку жили они небольшими улусами (подвижными поселениями в 5 -12 юрт), тогда как у других народов, например киргизов, в ауле часто собиралось до 50 юрт. На обитаемой ими территории довольно мало тучных пастбищ, поэтому, опять-таки в отличие от других народов, кочевать халхасцам приходилось круглый год (без остановок на зимних стойбищах, как это было принято, например, у кочевников-туркестанцев).
        Очень характерны для Певцова и его заметки о китайском населении г. Калгана, где он пробыл всего несколько недель. За это время он успел составить представление о местном земледелии, которое вызвало его восхищение и уважение. Из-за нехватки земли и высокой плотности населения на равнине местные китайцы использовали под посевы любые крошечные участки по склонам гор, часто расположенным так высоко, что туда не могли добраться ни лошади, ни ослы, и людям приходилось самим таскать на себе удобрения и семена, пахать на себе землю и на руках сносить урожай в долину.
        Внимание Певцова привлекали и некоторые другие элементы традиционного быта китайцев, например устройство фанзы с ее необычным декором и с приподнятой над полом теплой лежанкой-каном во всю ширину комнаты. Или - отмеченная им частая особенность китайских селений - непременное здание разукрашенной кумирни и неподалеку - «театр», фактически помост-сцена и около нее комнатка для переодевания артистов. Китайцы любили представления с эпизодами из истории Китая, которые устраивали бродячие труппы, «выслушиваемые поселянами в короткие часы досуга».
        Во время путешествия члены экспедиции стали свидетелями празднования китайского Нового года, торжества, обычно попадающего на конец января - начало февраля. (Кстати, встреча праздника петардами, ракетами - старинная китайская традиция.) К воротам домов прикрепляли бумажки с иероглифами, выражавшими благопожелания, их же развешивали во дворах на веревках, и повсюду зажигали разноцветные фонари, все сверкало от иллюминации. Никакого специального богослужения в связи с Новым годом не полагалось, но зато с полуночи, по знаку сигнальной ракеты, начинали палить из пушек городской цитадели, во дворах и на улицах запускали ракеты, устраивали фейерверки и это продолжалось до утра, а часто и весь следующий день. Новый год праздновали обычно четыре недели, проходившие у китайцев в увеселениях: театральных и цирковых представлениях, торжественных обедах и визитах.
        Но самый обширный и подробный этнографический очерк Певцова был написан им после экспедиции в Восточный Туркестан, где основную часть населения составляли уйгуры, древний тюркоязычный народ. Высокомерное отношение к туземцам, свойственное, к сожалению, некоторым европейцам, Певцову и его спутникам было абсолютно чуждо. Кстати, частое использование ими определения туземец совершенно лишено было какого-либо уничижительного смысла, оно просто означало «здешний, тамошний уроженец, природный житель страны, о коей речь» (В. Даль).
        Михаил Васильевич с искренним интересом и любознательностью наблюдал за жизнью народа в чужой стране, налаживал с уйгурами дружеские отношения и, соответственно, получал взаимный отклик - обычно не слишком открытые чужакам, уйгуры-мусульмане рассказывали ему о своих предках, показывали старинные, заброшенные селения, водили к святым местам, приглашали на свадьбы, похороны, местные праздники. Так, постепенно М. В. Певцов втянулся в этнографические сборы и в итоге представил значительный материал об уйгурах Кашгара, Хотана, Яркенда и других, более восточных оазисов, расположенных между отрогами Куньлуня и песками пустыни Такла-Макан.
        Из бесед с местными уйгурами Певцов узнал о легендарном прошлом края, собрал фольклорные рассказы о развалинах древних городов близ Нии, он и сам отмечал, что главным его занятием в ту зиму было «пополнение собранных по пути расспросных сведений по этнографии».
        Составленный Певцовым очерк этнографии уйгуров Южного Синьцзяна (Восточного Туркестана), как и предыдущие его заметки, лаконичен и в то же время целен. В нем еще нет, конечно, сравнений, анализа, но уже есть систематизированная картина местной жизни в том виде, как она была доступна ему, - с одной стороны, чужестранцу, иноверцу, а с другой стороны - человеку, которым явно двигало уважение, дружелюбие и искренняя заинтересованность в местной истории и культуре. Очерк Михаила Васильевича - настоящее обобщение, пусть и небольшого материала, который явно собирался специально и таким образом помогал проникнуть гораздо глубже в повседневный быт и культуру местного населения. Подобный подход в конце XIX в. среди путешественников встречался еще редко (у Г. Н. Потанина, А. М. Позднеева, у французов Д. де Рэна и Ф. Гренара, у англичанина Д. Керразерса). Вклад этих ученых в мировую науку, особенно в географию, историю культуры и этнографии Центральной Азии трудно переоценить.
        ПОСЛЕ ЭКСПЕДИЦИИ. Возвратившись из Тибетской экспедиции, М. В. Певцов 10 лет почти безвыездно жил в Петербурге. Он продолжал служить в Генеральном штабе и был весьма обласкан начальством - произведен в генерал-майоры и назначен одним из четырех генералов, состоявших при начальнике Главного штаба. Научная общественность, коллеги и руководство Русского географического общества тоже высоко оценили результаты путешествий Певцова - за выдающиеся успехи в экспедициях он был удостоен Константиновской медали, высшей награды РГО, избран в 1891 г. почетным членом-корреспондентом Лондонского королевского общества, что, несомненно, означало мировое признание его заслуг, а также награжден орденом Святого Владимира 3-й степени, кроме того, ему была назначена солидная пожизненная пенсия. Одно омрачало жизнь прославленного путешественника - его здоровье. Легко переносивший тяготы походной жизни и тяжелый климат Центральной Азии, могучий организм теперь начал сдавать. Михаил Васильевич стал часто болеть, «хворать инфлуэнцей» и даже собирался с семьей, женой и юной воспитанницей, перебраться куда-нибудь на юг,
считая, что петербургский климат ему вреден.
        Но неотложные дела задерживали выполнение этого плана: прежде всего необходимо было обработать огромный собранный материал и подготовить отчет об экспедиции. В 1892-1896 гг. он составил три объемных тома «Трудов Тибетской экспедиции 1889-1890 гг.». Том1 - «Путешествие по Восточному Туркестану, Куньлуню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии» - был издан в Петербурге в 1895 г. Он содержал географическое и этнографическое описание края, выполненное самим М. В. Певцовым. Том II, вышедший раньше, в 1892 г., составил К. И. Богданович - «Геологические исследования в Восточном Туркестане», и том III вышел в 1896 г. под названием «Экскурсии в сторону от путей Тибетской экспедиции», авторами были В. И. Ро-боровский и П. К. Козлов.
        После отчета все свое свободное время Певцов продолжал посвящать любимым занятиям астрономией, геодезией, географией, и вскоре в ряде научных журналов (в «Записках РГО», «Известиях Русского астрономического общества», «Метеорологическом вестнике», «Военном сборнике») стали появляться его статьи, каждая из которых затрагивала очередную актуальную проблему географической науки: «О климате Кашгарии», «О барометрическом нивелировании», «Список пунктов Внутренней Азии, высоты которых определены посредством барометрического нивелирования», «Сокращенный способ предвычислений покрытий неподвижных звезд Луною и солнечных затмений для данных мест», «Об определении географической долготы из наблюдений Луны на равных высотах со звездами близ первого вертикала» и др. Все они были высоко оценены специалиста-ми-коллегами, а некоторые из них не потеряли актуальности даже в XX в.
        Последние годы жизни Певцова были освещены дружеской поддержкой двух его молодых помощников по экспедиции - В. И. Роборовского и П. К. Козлова. Они часто появлялись в его небольшой квартире на Тучковской набережной и принимали участие в вечерах воспоминаний о былых поездках, а с некоторых пор все вместе обсуждали устройство новой, будущей экспедиции в Центральную Азию, возглавить которую было предложено Роборовскому и Козлову. Михаил Васильевич принимал активное участие в обсуждении ее маршрута, стратегических целей и конкретных задач… Но болезнь брала свое, и 25 февраля (10 марта) 1902 г. Михаил Васильевич Певцов скончался.
        П. К. Козлов в некрологе написал так: «Отошел в вечность безупречно честный человек, в высшей степени скромный, приветливый, добродушный. Эта симпатичная личность невольно приковывала к себе, в особенности людей, хорошо знавших покойного. Идеально чистая душа и труженическая жизнь М. В. Певцова послужит нам - ученикам, последователям и друзьям его - лучшим примером».
        Его похоронили на Смоленском кладбище в Петербурге, но могила его затерялась. Интересно отметить, что известен только один портрет (фотография) М. В. Певцова - одного из крупнейших исследователей Центральной Азии.
        Единственный памятник этому выдающемуся человеку и ученому - добрая память последователей и его замечательные книги.

    Чвырь Людмила Анатольевна,
    доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН

        Путешествие по Китаю и Монголии

        Путевые очерки Джунгарии

        Для прикрытия хлебного каравана, отправляющегося в мае 1876 г. из Зайсанского поста в китайский город Гучен, от появившихся в то время близ нашей границы дунганских шаек ^{1}^ был назначен конвой в составе казачьей сотни, одна полусотня которой должна была сопровождать караван до самого Гучена, а другую велено было оставить в лежащем на пути к Гучену г. Булун-Тохое для конвоирования следующих хлебных транспортов. Начальство над сотнею возложено было на меня, причем мне поручено было также собрать по возможности подробные сведения о стране, по которой должен был следовать караван, в особенности на пространстве между Булун-Тохоем и Гученом, где до того времени не случилось еще бывать никому из путешественников.
        Напутствуемые пожеланиями счастливого пути и благополучного возвращения, мы выступили из Зайсанского поста 16 мая и, сделав небольшой переход, остановились на ночлег в проходе Джан-Тиль горного хребта Манрака, через который пролегает дорога на высокую Чиликтинскую равнину, лежащую к югу от этого хребта. Вершины Манрака, далеко не достигающие снежной линии, уже были покрыты свежей зеленью и перед солнечным закатом блестели мягким, золотистым светом, отражавшимся приятным колоритом и на соседних обнаженных утесах и скалах. Мы раскинули наши юрты на берегу живописного горного ручейка, струившегося среди ущелья; казаки развели костры и вскоре принялись за ужин; между тем сопровождавшие караван киргизы совершали свою вечернюю молитву: разостлав широкий войлок на земле, они выстроились в шеренгу, лицом к западу и начали взывать монотонно и уныло к Аллаху, сопровождая эти взывания своими оригинальными знамениями, коленопреклонением и частыми земными поклонами.
        На следующий день мы продолжали подниматься тем же проходом. Вскоре на нас повеяло холодом, несмотря на то что день был тихий и такой же солнечный, как накануне, когда на соседней северной равнине уже порядочно пекло. На пути мы часто встречали каменных куропаток (Perdix chukar), которые водятся здесь во множестве. Эти красивые куропатки, называемые киргизами кикиликами, больше бегают, чем летают, скрываясь поспешно от своих преследователей между камнями. Поэтому и держатся они преимущественно около каменистых ущелий, а также поблизости полуразрушенных скал и гольцов, подходящих по своей окраске к цвету их оперения. Коль скоро кикилики завидят хищника, быстро спешат к камням и скрываются в промежутки между ними. Киргизы-охотники часто пользуются такими случаями, добывая их оттуда живьем.
        Поднимаясь все тем же проходом, мы, наконец, достигли высшей точки перевала и по весьма отлогому спуску сошли на высокую Чиликтинскую равнину, где и остановились на ручье Ащи-булаке на ночлег. Окрайный хребет Манрак возвышается над этой равниной, по-видимому, не более 500 футов, тогда как относительная высота его гребня над соседней северною равниной простирается по крайней мере до 2400 футов.
        С ручья Ащи-булака мы направились к юго-востоку по ровной каменистой поверхности Чиликтинской нагорной равнины. Дорога, по которой мы шли, представляет прекрасное естественное шоссе, но местность по сторонам весьма непривлекательна: повсюду щебень, галька, гравий и дресва, лишь кое-где пробиваются из почвы тощие колючки и низкорослый вереск; вокруг не видно ни деревца, ни единого возвышения среди этой необъятной равнины. Только присутствие дроф (Otis tarda) оживляет ее несколько. Длинными вереницами переносятся они с места на место тяжелым, неуклюжим полетом и, спустившись на землю, преважно расхаживают, поклевывая и озираясь по временам. Дрофы очень любят эту равнину и не покидают ее в течение всего времени, которое проводят в тех местах: сюда слетаются они многочисленными стаями еще в конце апреля, тут же гнездятся и только в октябре покидают Чиликтинскую равнину, отлетая на юг. Вероятно, открытая на обширном пространстве местность, а отчасти, быть может, и дресвяная почва Чилик-тинского плоскогорья привлекают их сюда.
        Высота местности, по которой мы следовали, дала себя почувствовать: несмотря на 18 мая, погода стояла такая холодная, как в глубокую осень. Впрочем, на этой нагорной равнине, высоту которой наши казаки определили весьма оригинально, сказав, что отсюда «небо можно достать пикой», не только весна, но даже и лето бывает прохладное, при облачном небе и порывистых С.-В. ветрах, дующих со стороны снежных гор, становится уже совсем холодно. Недели за две до нашего прихода, следовательно в первых числах мая, здесь выпал снег в пол-аршина и лежал несколько суток, между тем как на нижележащей северной равнине его не стало уже с 10 марта.
        После 28-верстного перехода по однообразной, монотонной местности мы достигли юго-восточного угла плоскогорья и тут на урочище Чоган-обо, месте летней стоянки одного из наших пограничных отрядов, расположились на ночлег.
        Здесь мы должны прервать на время наш рассказ, для пояснения которого необходимо сделать краткий орографический очерк описываемой горной страны и сообщить кстати отрывочные сведения о геогностическом [геологическом] устройстве обследованных в восточной ее части мест.

* * *

        В пространстве между озерами: Нор-Зайсаном, Улюнгуром, Алакулем и Балхашом, начиная почти от г. Сергиополя на западе, простирается в восточном направлении вплоть до оз. Улюнгура в китайских пределах горная страна, состоящая из нескольких сочленяющихся и обособленных кряжей и горных групп с тремя обширными плоскогорьями. На крайнем западе эта страна начинается невысоким, но ветвистым и скалистым хребтом с отдельными на севере высотами, который по мере простирания на восток постепенно возвышается и получает название Тарбагатая. На меридиане западной оконечности оз. Hop-Зайсан этот хребет достигает наибольшей высоты и отделяет тут от себя на С.-В. короткую, но широкую и плоскую ветвь - Терс-ай-рык. Далее к востоку Тарбагатай понижается, но, образовав Бургасутайский проход, начинает снова постепенно возвышаться и вскоре примыкает к другому самостоятельному члену той же системы.
        К северу от Тарбагатая и почти параллельно ему идет с С.-З. на Ю.-В.-В. другой горный кряж - Манрак, уступающий несколько Тарбагатаю в высоте, а между ним, Тарбагатам и Терс-айрыком лежит высокая Чиликтинская равнина, поднимающаяся средним числом на 4200 футов над уровнем моря и представляющая в западной своей части плоское, болотистое углубление Кызыл-Чиликты, из которого берет начало речка Канды-су. На востоке Чиликтинская нагорная равнина замыкается обширною горной группой, состоящею из многих тесно сплоченных между собой масс (Мумсук-тау, Джюрэ-тау, Майли-кара, Куль-тау, Мункё-джурга с озером на вершине, Кергептас, Корбун-куль, Крё-ундыр и др.)» представляющих в целом весьма высокое вспучение в виде удлиненного по направлению с С.-С.-В. на Ю.-Ю.-З. горба, от которого отходят к Ю.-В. и Ю.-З. два резко очерченные горные хребта Семис-тау и Уркашар, оканчивающиеся в соседней пустынной равнине ^{2}^
        В северо-восточном углу Чиликтинского плоскогорья хребет Манрак и горная группа, окаймляющая это плоскогорье с востока, не сочленяются непосредственно, а как бы упираются в самый высокий хребет всей системы Саур, который получает тут начало. Поднявшись быстро в этом месте, Саур идет оттуда сначала на С.-С.-В., но потом поворачивает прямо к востоку и близ государственной границы, уже в китайских пределах, достигает наибольшей высоты. Высшая точка Саура - вершина главной горы в обширной снежной горной группе Мус- (ледяные горы), по определению Мирошниченко в 1873 г., поднимается на 12 290 футов над уровнем моря, а самая группа Мус-тау - единственная во всей системе снежная. По определению того же наблюдателя, линия вечного снега лежит здесь на высоте 11 539 футов [2 - Рукопись Мирошниченко, хранящаяся в топографическом отделе штаба Зап. - Сибирского военного округа.]. Далее на восток Саур постепенно понижается и в 30 верстах от оз. Улюнгура рассыпается на отдельные плоские возвышения, которыми и оканчивается близ Ю.-З. берегов озера.
        Место, где этот массивный хребет достигает наибольшей высоты, т. е. область снежной группы Мус-тау, отличается обилием горных ручьев, ниспадающих отсюда преимущественно по северному склону хребта и сливающихся в многоводные речки, из которых, впрочем, ни одна не достигает Черного Иртыша и оз. Нор-Зайсан.
        Оба склона Саура почти одинаковы по крутизне, но в очертании их есть некоторая разница, именно южный склон беднее северного поперечными ущельями и вообще менее зазубрен, чем северный. В расчленении Саура на севере и юге существует также различие: на юге он не отделяет от себя ни одной отрасли, между тем как на севере его сопровождают многие горные массы, состоящие с ним в связи (Сайкан, Кызыл-Туксум, Май-Капчагай, Арчалы, Кы-зыл-адыр, Джаман-адыр, Джаралган, Кишкинэ, Май-Чилик, Ургур-кара, Даргайчи и Джуван-кара) и группирующиеся у северных подножий центральной и западной частей хребта.
        Горных проходов в Сауре считается до 10, но все они совершенно неудобны для колесной езды и распределены неравномерно по длине хребта: в восточной части их гораздо больше, чем в западной, где можно указать только два перевала: Карагайты и Салбурты, лежащие восточнее снежной группы Мус-тау.
        В тупом углу (под которым хребты Саур и Манрак сходятся), обращенном отверстием к северу, возвышается в виде общего к ним предгорья холмисто-скалистое плоскогорье Кишкинэ-тау (маленькие горы), прорезанное многими поперечными ущельями.
        Таким образом, высокая Чиликтинская равнина со всех сторон замкнута горами: на севере - хребтом Манраком, на востоке - помянутою горною группой и отчасти Сауром, на юге - Тарбагатаем и на западе - отрогом последнего Терс-айрыком. Склоны этих окрайных хребтов и горной группы, обращенные внутрь, к плоскогорью, гораздо отложе наружных, или внешних склонов, а потому во всех горных проходах, ведущих извне в эту замкнутую землю, подъемы на пути туда несравненно круче спусков, в особенности в южных [проходах].
        Чиликтинское плоскогорье сообщается с соседними равнинами шестью горными проходами: Джан-Тилем на севере, Чоган-обинским и Кергентасом на востоке, Баймурзинским и Бургасутайским на юге и Иссыкскими воротами на западе. Из всех этих проходов один только Чоган-обинский совершенно неудобен для колесной езды, а остальные представляют весьма порядочные колесные пути, в особенности Иссыкские ворота, через которые пролегает прямая дорога из г. Кокпекты на урочище Чоган-обо и далее в китайские пределы.
        Южнее Саура и параллельно ему тянется горная цепь, известная на большей части своего протяжения под названием Салбуртинских гор и только в западной части называемая сначала горами Адрык-кара, а потом Аргалты. Уступая в высоте Сауру, эта цепь на западе не сочленяется с горною группой, окаймляющею Чиликтинскую равнину с востока. Между ними образуются широкие ворота, через которые течет на Ю.-В. многоводная речка Кобук. На восток же эта цепь простирается весьма далеко и с небольшими перерывами достигает отрогов Южного [Монгольского] Алтая на левом берегу р. Урунгу. Между этой цепью и Сауром заключается высокая равнина Кобу, поднимающаяся средним числом на 4890 футов над уровнем моря и постепенно склоняющаяся в восточном направлении.
        К северу от Саура, в параллельном почти с ним направлении, простирается ряд коротких, сочленяющихся между собой, но не связанных с Сауром кряжей, из которых наиболее значительные носят названия: Нохой, Джалды-кара, Коксун, Уш-кара и Нарын-кара. Последний простирается близ С.-З. нагорного берега оз. Улюнгур. Между этими кряжами и Сауром лежит нагорная равнина, достигающая 2730 футов средней абсолютной высоты и склоняющаяся, подобно равнине Кобу, постепенно к востоку ^{3}^.
        В геогностическом отношении описываемая горная страна, исключая хребет Тарбагатай, почти совершенно неизвестна, хотя в восточной ее половине нами и были произведены местами беглые исследования, но они, по весьма ограниченному числу мест наблюдений, совершенно недостаточны для того, чтобы служить прочными точками опоры для обобщений и выводов как о геогностическом строении целых членов этой части поднятия, так равно и о взаимодействии сил, участвовавших в их образовании. Поэтому мы должны ограничиться лишь краткими, отрывочными очерками только тех местностей, в которых сделано было достаточное количество наблюдений, для того чтобы дать хотя слабое представление об их геогностическом устройстве.
        В окрестностях Зайсанского поста, в холмисто-скалистом плоскогорье Кишкинэ-тау из восточной части хребта Манрака нами было осмотрено довольно значительное число обнажений в здешних многочисленных ущельях и на больших высотах в скалах и гольцах. Преобладающие породы этой части поднятия суть порфириты и темно-бурые кремнистые, глинистые сланцы. Порфириты в особенности распространены в западной части гор Кишкинэ-тау и в восточной части хребта Манрака, где встречается несколько разностей этой породы, образующей высокие обнаженные пики, а также несколько разностей ортоклазового бескварцевого порфира, имеющего тоже значительное тут распространение. В восточной части Кишкинэ-тау преобладают кремнистые глинистые сланцы, а к подчиненным породам принадлежат мелкозернистый гранит и отчасти мелафир, прорвавшие, по-видимому, эти сланцы, подобно тому, как в западной части они были прорваны порфиром и порфиритом, местами почти их вытеснившими. Впрочем, указать в точности взаимные отношения всех этих пород и определить степень метаморфизации возможно только тщательными и многочисленными наблюдениями.
        В ущельях, в глубоких междугорных котловинах и вообще в низких местах этой части поднятия нам неоднократно приходилось наблюдать сиенитовые выходы, встреченные также в двух местах на довольно значительной высоте в проходе Джан-Тиле хребта Манрака. Сиенит выходит в указанных местах на поверхность в виде плит или небольших плоских сферических бугров. Из нескольких встреченных нами тут разностей этой кристаллической породы чаще попадались две: крупнозернистый с черною, блестящею роговою обманкою и другой - с резко очерченными, округлыми в изломе зернами тусклого амфиболя. Сиенитовых гор в этой части поднятия нам не приходилось видеть нигде, но, судя по значительному числу выходов и притом в разных, удаленных одно от другого местах, можно полагать, что этой породе принадлежат мощные месторождения в недрах описываемой части поднятия, на что указывает также присутствие множества сиенитовых галек в руслах горных ручьев, получающих начало в этих горах и текущих все время в ущельях, бока которых образуют горы, состоящие из других совершенно пород.
        Известняков в этой части поднятия мы не встречали вовсе. Однако, по словам местного врача Пандера, вода в речке Джемини, на которой стоит Зайсанский пост, содержит в себе значительное количество извести, открытое им не анализом самой воды, а влияниями ее на организм, обнаруженными при вскрытиях человеческих трупов. Действительно, мы нашли в ущелье, из которого вытекает эта речка, на лугу два куска известкового туфа и гальку крупнозернистого мрамора, неизвестно откуда занесенные. То же самое можно сказать и относительно соли, которой еще до сего времени во всей окрестной местности не найдено. Между тем на южном склоне Манрака, по словам киргизов, есть несколько ручьев с солоноватой водой, получающих начало в горах. На одном из таких ручьев, называемом Ащи-булак, мы стояли на ночлеге. Вода в нем оказалась действительно солоноватой. Кроме того, при окончаниях многих здешних горных ручьев и речек на равнинах образуются солончаки, более или менее значительные, смотря по количеству испаряющейся жидкой массы. Эти пропитанные солью пространства являются также неразлучными спутниками большинства здешних
сазов, т. е. болот, образующихся из ключей, начало которых кроется все-таки в горах, а отнюдь не в пустынных, каменистых подгорных равнинах, получающих ничтожное количество атмосферических осадков. Все эти явления говорят много в пользу выщелачивания скрытых в системе соляных залежей и, быть может, вполне подтверждают справедливость выражения: Aqua talis, qualis terra, per quam fluit. [3 - Т. е. вода такова, какова почва, через которую она протекает.]
        У подножия гор описываемой части поднятия и ближайших частях сопредельных с ними равнин развиты преимущественно (по крайней мере на тех глубинах, которые были доступны наблюдениям) наземные образования, состоящие из наносов с окрестных высот и отчасти продуктов тут же на месте выветрившихся горных масс. Только в одном месте, близ Зайсанского поста, мы видели штоки землистого гипса, смешанного с светло-серою глиною, в которой, однако, не найдено было никаких окаменелостей. Сверху эта глина покрыта стланью аллювия от 3 до 5 футов толщины.
        Наносы вообще состоят из обломчатых пород, извлеченных из соседних гор, с примесью мягких продуктов выветривания и перетирания. Обломчатые породы мельчают с удивительной правильностью по мере удаления от гор, что весьма хорошо заметно в крутых береговых обрывах некоторых горных речек по выходе их из ущелий на равнины. Близ подошв гор эти породы состоят из голышей с весьма незначительным содержанием суглинка, глины или песка, далее из крупной гальки уже с большею примесью мягких пород и угловатого мелкого щебня и, наконец, почти из одного только гравия, содержащегося в небольшом количестве в неслоистых глинах и суглинке, образующих почву соседних равнин, покрытую местами растительным слоем.
        Среди наземного аллювия, состоящего из галек и угловатого щебня с гравием, пересыпанных суглинком, песком или глиною, рассеяны местами, подобно небольшим островкам, отложения неслоистых глин, или вовсе не заключающих в себе этих обломков, или же содержащих только один гравий. Эти островные образования, представляющие, так сказать, включения остальной, часто чуждой им по составу массы аллювия, обязаны своим происхождением, по-видимому, тут же на месте выветрившимся полевошпатовым кристаллическим массивам, подтверждением чему может служить сферическая, выпуклая в центральных частях поверхность таких островков.
        Близ северных подножий Манрака и Кишкинэ-тау подобными островками отложились, между прочим, весьма посредственный каолин и превосходного малинового цвета глина с желваками бурого глинистого железняка. К югу же от Манрака, верстах в двух от его подножия, мы встретили несколько таких островных отложений неслоистой светло-желтой глины.
        Чиликтинскую нагорную равнину мы пересекли только в восточной ее части. Здесь также близ дневной поверхности залегают наземные наносы с соседних гор. Обломчатые породы как на поверхности, так и в глубине мельчают по мере удаления от гор, и вместе с тем в общей массе наносов возрастает содержание мягких пород - глины и суглинка. Наносы извлечены преимущественно из Тарбагатая и обширной горной группы, замыкающей плоскогорье с востока, со стороны которых равнина имеет значительный наклон. Наши раскопки от 3 до 4 футов глубины были недостаточны для определения мощности этих наносов. Очень может быть, что описываемая местность представляла некогда более углубленную междугорную впадину, постепенно выполненную до теперешнего ее состояния нивелирующим действием воды. Любопытно было бы знать, не скрываются ли здесь под толщами аллювия озерные осадки? Но открытие их, вероятно, представит немало трудностей ^{4}^.
        Горная группа, окаймляющая Чиликтинское плато с востока, представляет очень мало обнажений, по крайней мере в проходе Кергентасе, по которому мы ее пересекали. В западной части этого прохода мы встречали преимущественно порфир и порфирит и изредка кремнистый глинистый сланец, но в восточной части эта последняя порода является преобладающей, перемежаясь тут местами с порфиритовыми высотами.
        Геогностическое строение высокой равнины Кобу, лежащей к востоку от помянутой горной группы, аналогично со строением Чиликтинского плоскогорья. Тут также распространены наземные наносы, только в западной части, близ кумирни ^{5}^ Матэня, есть отдельные высоты из темно-синего, весьма сухого, глинистого сланца. Этот сланец приподнят, должно быть, порфиром, обнажения которого мы тут встретили, и образует антиклинальные складки с падениями боков около 30° и простиранием NNO - SSW. Тот же сланец встречается и у западного подножия гор Адрык-кара, образуя тут передовые уступы, но самые горы состоят из темного кремнистого сланца. Далее к востоку на всем пространстве до оз. Улюнгур, как на поверхности, так и на глубине от 4 до 5 футов, до которой простирались наши раскопки, мы не встречали ни твердых пород, ни осадочных, а одни только наносы.
        Равнина Кобу имеет значительное падение к востоку и в то же время заметно склоняется с севера на юг, со стороны Саура, откуда направляются многие сухие русла временных потоков, бороздящие равнину в этом направлении, с крутыми, обрывистыми местами берегами, затрудняющими колесное движение. Поверхность равнины почти повсюду покрыта обломчатыми породами, возрастающими по величине по мере приближения к Сауру. Это отражается и на качестве самой дороги: там, где она ближе подходит к хребту, голыши и острый щебень затрудняют движение, но с удалением от него дорога становится ровнее и лучше. Наносы же здешние, как и на Чиликтинской равнине, состоят из об-ломчатых пород, отторженных, без сомнения, от Саура, с примесью серой и желтой тощих глин и суглинка. Однако в тех местах, где образуются источники, подпочва состоит из иловатых, довольно жирных глин. Отложением подобных глин, вероятно, и следует объяснить существование на равнине источников и едва ли залеганием в глубине твердых, непроницаемых пород, которых наши раскопки, обнаруживавшие эти глины, нигде не открывали. Начало здешних источников должно
быть непременно в Сауре, потому что сама равнина получает ничтожное количество атмосферных осадков, да и, кроме того, с понижением хребта к востоку количество и многоводие родников уменьшаются, что прямо указывает на их горное происхождение. Воды, скатывающиеся с южного склона хребта, продолжают, по всей вероятности, дальнейшее движение подземным путем по непроницаемой глине и затем выходят в тех местах, где глина приближается к поверхности, на дневной свет, чтобы оживить несколько эту мертвую, однообразную равнину. Около источников часто встречаются солончаки, покрытые мясистыми и сочными галофитами, преимущественно из родов Salsola и Statice.
        Южный склон Саура беден поперечными ущельями: свесы его оканчиваются здесь мягкими, округлыми очертаниями. В западной части хребта, где нами было осмотрено весьма ограниченное пространство, мы встретили исключительно порфир и только в одном месте, в довольно широкой, но короткой поперечной долине нашли выход сиенита в виде плоского бугра. В средней части нами было обследовано тоже незначительное пространство, представлявшее невысокое предгорье хребта с обнажениями кремнистого сланца, прорванного кое-где невысокими куполообразными массами красного сиенитового гранита. Еще менее известна нам восточная часть хребта, где мы в коротком ущелье видели обнажения черного кремнистого глинистого сланца, а на дне его нашли гальки лидита и железистой яшмы. Хотя осмотренные нами в южном склоне Саура пространства ничтожны по отношению к длине и ширине этого могучего хребта, но, судя по огромному количеству обломков порфира и кремнистого сланца на поверхности равнины Кобу, можно полагать, что этим породам принадлежат мощные в нем месторождения, по крайней мере в южном склоне.

* * *

        С урочища Чоган-обо мы должны были следовать в китайские пределы горами, окаймляющими Чиликтинское плоскогорье с востока, чтобы выйти на высокую равнину Кобу, вдоль которой идет дорога в г. Булун-Тохой. Избрав для нашего пути проход Кергентас, как наиболее удобный, мы выступили рано утром 19 мая.

        М. В. Певцов

        Проход вначале представляет широкую поперечную долину с крутыми горными склонами по бокам, покрытыми местами изрядною травянистой растительностью, а дно его, орошаемое ручьем Кергентасом, по богатству своей флоры далеко оставляет за собой соседнюю, бедную в этом отношении Чиликтинскую равнину. На окрестных горах весьма редко встречались обнажения, да и то исключительно твердых пород, в виде небольших, уединенных гольцов или тонких гребней, венчающих некоторые горные вершины, а на соседних горных склонах поминутно появлялись сурки (Arctomys baibacina), боязливо посматривавшие на нас и быстро прятавшиеся при нашем приближении в свои глубокие норы, которых тут везде было такое множество, что какому-нибудь смельчаку, далеко отошедшему от собственной норы, нетрудно было в случае опасности найти временный приют у соседей.
        Сделав 25-верстный переход, мы остановились на ночлег на берегу того же ручья Кергентаса. Едва успели поставить юрты, как партия наших казаков с ведрами в руках отправилась на ближайшую отлогость отливать сурков из нор водой, но, несмотря на все усилия, им не удалось выгнать ни одного зверька, хотя воды для этой цели было израсходовано по крайней мере ведер около ста.
        Флора окрестных горных вершин отличалась уже альпийским характером, несмотря на то что мы еще не достигли высшей точки перевала. В лощинах кое-где росла редкими рощами сибирская лиственница (Larix sibirica) - единственная хвойная порода по всей горной стране, растущая только в высоких областях Саура и в горной группе, которую мы пересекали. [4 - Лиственные же породы, растущие почти исключительно в ущельях, орошаемых горными речками, нам известны следующие: тополь (Populus alba), осина (Populus tremula), тал (Salix pentandra), тальник (Salix fragilis), рябина (Sorbus aucuparia), черемуха (Prunus padus) и дикая яблоня (Pyrus acerba), в южных ущельях, а также кустарники: смородина (Ribes nigrum et R. rubrum), малина (Rosa idaeus), шиповник (Rosa cinnamomae et R. leucantha), жимолость (Lonicera tatarica), таволга (Spirae hypericifolia), шомпольник (Cotoneaster vulgaris) и караган (Caragana frutescens). Замечательно, что во всей горной стране вовсе нет березы.]
        На следующий день, поднимаясь постепенно, мы достигли высшей точки перевала, высоту которой, к сожалению, не пришлось измерить по случаю сильного ветра. Но, судя по характеру флоры, абсолютная высота этой точки во всяком случае не должна быть менее 9500 футов и лишь весьма немного уступает высоте наиболее выдающихся вершин поднятия. Температура здесь была так низка, что мы порядочно прозябли, а на окрестных горных вершинах виднелись кое-где снежные пятна.
        От высшей точки перевала, отмеченной весьма удачно пограничным знаком, местность начинает сначала постепенно, а потом быстро падать к востоку, так что нам часто приходилось тут спускаться по крутым склонам, и мы очень скоро достигли плоского восточного предгорья группы, с которого потом и сошли на равнину Кобу.
        Местность, на которой мы раскинули наш бивуак, представляла обширную зеленеющую равнину, обильно орошенную многими источниками, наполняющими ее почву до того, что она местами становится болотистой. Среди этой равнины, прорезанной несколькими рукавами бурной речки Джеменкула, стоит ламайская ^{6}^ кумирня, воздвигнутая торгоутским князем Матэнем, ставка которого находится верстах в двух к С.-З. от этой кумирни. По имени своего созидателя она и называется кумирней Матэня. Тут же около храма стоит несколько маленьких домиков, в которых постоянно живут монахи в числе от б до 10 человек. В этот монастырь стекаются в известные праздники толпы пилигримов из окрестных стран и приносят немало даров, на счет которых и проживают преимущественно монахи. Самая кумирня состоит из квадратного около 25 сажен в стороне здания, сложенного из превосходного китайского кирпича. Здание имеет два этажа, из которых нижний служит собственно храмом, а верхний деревянный, надстроенный уступом в виде мезонина, составляет особое помещение, дополняющее храм. Большие створчатые с затейливой резьбою ворота ведут во внутренность
кумирни, куда через единственное окно едва проникает дневной свет. Потолок этого сумрачного святилища поддерживается множеством деревянных четырехугольных колонн, выкрашенных желтою краской. Вдоль стен везде устроены возвышения вроде широких лавок, уставленные сплошь кумирами, деревянными и металлическими различной величины и в разных позах, начиная с человеческого роста и даже более и кончая маленькими вроде кукол бурханчиками, как их называют у нас. На некоторых надеты шелковые одежды, принесенные, по словам сопровождавшего нас монаха, в дар поклонниками. У стены, напротив дверей, на особом возвышении помещается главный бог - медный бюст в поясную величину, изображающий женщину с правильными, красивыми чертами лица. Перед этим бюстом устроен небольшой жертвенник, на котором горит несколько неугасимых лампад и помещаются медные чашечки с хлебными зернами, а перед жертвенником на полу - жаровня для курения фимиама.
        В верхнем этаже, состоящем из одной только комнаты с перегородкой, развешены по стенам картины религиозного содержания. Все эти картины печатаны частью на бумаге, частью на тонких шелковых тканях с соответствующими содержанию надписями. На одной из них с заглавием «Дорога в рай» изображен аллегорически трудный путь, которым должен следовать человек в своей земной жизни, чтобы приблизиться к божеству и достигнуть вечного блаженства за гробом.
        Поблизости кумирни устроен особый притвор, предназначенный, по словам проводника-монаха, для больных женщин. Это небольшая комната, внутри которой приспособлено к вращению нечто вроде витрины с картинами религиозного содержания, приводимой в движение самими молящимися, которые, взявшись за рукояти, ходят вокруг, читают молитвы и распевают гимны.
        Вечернее богослужение, на котором нам удалось присутствовать, не представляло ничего особенно замечательного. Трое лам, сопровождаемые 5 или б молодыми монахами, войдя вместе с нами в храм, приблизились к жертвеннику и пали ниц. Потом одик из них, уже старик, зажег еще несколько лампад, кроме горевших на жертвеннике, достал откуда-то книгу и, разогнув, начал читать, стоя перед жертвенником, своим старческим, дребезжащим голосом, как-то болезненно отзывавшимся в ушах. По временам он останавливался, чтобы дать хору из 3 молодых монахов, стоявших с правой стороны и несколько позади, исполнить подобающее песнопение, сопровождавшееся каждый раз мерными ударами двух больших железных тарелок - так называемых «цам-цам», которыми бряцал четвертый монах. Потом он снова начинал читать, и в этом заключалось все богослужение, продолжавшееся не более получаса.
        Кумирня, или, точнее, монастырь Матэня, кроме своего религиозного значения, служит средоточием путей и потому представляет самый оживленный пункт в этой части китайских владений. Через этот пункт проходит пикетная дорога из Булун-Тохоя в Чугучак, направляющаяся от кумирни на запад горами в Баймурзинский проход, а также дорога в Зайсанский пост через проход Кергентас и, наконец, кратчайший путь в г. Гучен, до которого считается отсюда около 20 дней ходу. Этот последний направляется сначала по долине р. Кобука, а потом идет по пустынной маловодной местности, пересекая, в 100 верстах не доходя Гучена, широкую, верст в 60, полосу зыбучих песков. Караваны могут следовать по этой дороге только зимой, да и то не беспрепятственно, а в летнее время она по недостатку подножного корма и в особенности воды считается не только неудобною, но положительно опасною для караванного движения. Даже одиночные всадники, хорошо знакомые с этой местностью, редко отваживаются в летние жары пересекать ее. Колодцы и родники с хорошей водой встречаются на этом пути в весьма ограниченном числе и отстоят друг от друга на 50-80
верст [5 - В одном месте нет воды на пространстве 100 верст.]. Притом, вследствие однообразия местности, их может отыскать только опытный проводник, без которого очень легко заблудиться и погибнуть в такой пустыне ^{7}^.
        В этой-то пустынной местности и преимущественно в песках, по единогласному свидетельству туземцев-торгоутов ^{8}^ живут дикие верблюды. Их видали неоднократно и наши киргизы, ходившие зимой 1875/76 г. с хлебными караванами прямой дорогой в г. Гучен. Они ходят там стадами от 10 до 50 особей. Весной самцы, по словам очевидцев, бывают очень свирепы: завидев вблизи человека, они бросаются на него и, если тот безоружен и не успеет вовремя скрыться, то подвергается опасности быть убитым. Вообще же дикие верблюды крайне осторожны и пугливы: едва приметят на горизонте приближающихся к ним людей, сейчас же обращаются в бегство и идут, не останавливаясь, несколько десятков верст, а если их станут преследовать, то бегут безостановочно целые сутки и более. Величиной дикие верблюды несколько меньше домашних, цвет шерсти у них красновато-каштановый, точно «опаленный», как определяли его торгоуты, а горбы значительно меньше, чем у верблюдов домашних ^{9}^.
        Действительно ли эти верблюды настоящие дикие или же просто одичалые домашние, утратившие на свободе при иных жизненных условиях свои прежние качества? Этот вопрос заслуживает внимания натуралистов, интересующихся метаморфозами в животном мире. Но что подобные верблюды действительно существуют в указанной местности - в этом нет сомнения. Интересуясь этими редкими животными, мы расспрашивали о них в разных местах на пути и везде получали утвердительные и согласные показания об их существовании. На вопрос же, с которым мы часто обращались к туземцам: почему они называют этих верблюдов дикими и не правильнее ли будет считать их одичалыми домашними, торгоуты отзывались, что они причисляют таких верблюдов к диким по причине большой разницы в нравах и образе жизни их сравнительно с домашними, а отчасти и наружном виде. «Может быть, - добавляли они, - эти верблюды много лет тому назад действительно были потеряны своими хозяевами; но как это узнать? Наши старики ничего о том не помнят и не могут дать ответа на такой мудреный вопрос». На другой вопрос: не известно ли им по крайней мере ныне таких
случаев, чтобы их домашние верблюды, отлучившиеся по каким-нибудь причинам надолго от людей, потом дичали и, избегая человека, удалялись бы впоследствии в безлюдные пустыни, - торгоуты отвечали, что всякий хозяин, дорожа своими животными, в случае потери старается тотчас же разыскать их, и что они не знают таких примеров, чтобы домашние верблюды, отлучившись от людей, становились потом дикими ^{10}^.
        Вот все те скудные сведения, которые мы могли получить об этих поистине интересных животных.
        От кумирни Матэня мы следовали в г. Булун-Тохой по большой пикетной дороге. Местность, по которой пролегает эта дорога, представляет нагорную равнину, возвышающуюся средним числом около 4890 футов над уровнем моря и окаймленную на западе горною группой, отделяющей ее от Чиликтинского плоскогорья, на севере Сауром, а на юге сначала горами Адрык-кара, а потом Аргалты и далее на восток Салбурты. Поверхность этой равнины, постепенно склоняющейся к востоку, почти повсюду покрыта щебнем, галькою и гравием - продуктами разрушения твердых масс Саура, со стороны которого идет слабый наклон с севера на юг и простираются сухие русла временных потоков. Но местами однообразный характер этой равнины нарушается: там, где образуются источники, она из пустынной, усеянной щебнем и галькою земли, благодаря живительной влаге, переходит в плодородные оазы, покрытые свежей зеленью и представляющие отрадное явление среди пустынных окрестностей. В западной части равнины такие оазы встречаются чаще, чем на крайнем востоке, где горный хребет Саур, соседству которого они обязаны своим существованием, уже понижается в
значительной степени. Эти острова плодородной земли, от 1 до 2 верст в поперечнике, в центральных частях обильно орошены источниками, образующими маленькие ручейки, которые, в свою очередь, питают небольшие, преимущественно солончаковые болотца. По окраинам же оазов простираются в виде опушки густые насаждения злака чия (Lasiagrostis sp.?), служащие приютом зайцам (Lepus tolai) и диким голубям (Columba livia), между тем как в болотцах и на влажных лугах оазов встречались в большом числе турухтаны (Machetes pugnax) и ржанки (Charadrius xanthocheilus). В жаркие дни часто залетали сюда из соседней пустыни и песчаные куропатки (Pterocles arenarius). Небольшими стайками появлялись они близ источников, но, встретив тут наш отдыхающий караван, долго кружились в воздухе, испуская жалобные крики, вызываемые, очевидно, томившей их жаждой. Наконец, преодолев боязнь, быстро спускались к воде и, вобрав в себя с жадностью несколько глотков, отлетали вдаль.
        В таких оазах, представляющих весьма хорошие караванные станции, устроены китайцами через каждые, средним числом, 30 верст почтовые пикеты, состоящие из небольших домиков, сложенных из сырцового кирпича. На всяком таком пикете живет несколько торгоутов, отбывающих пикетную службу, и содержится положенное число лошадей и верблюдов. Этот почтовый путь служит для сообщения Булун-Тохоя с Чугучаком, куда по нему доставляется из Внутреннего Китая через Кобдо и Булун-Тохой почтовая корреспонденция, а также некоторые предметы довольствия для квартирующих в Чугучаке войск.
        Многие из этих оазов служат местами летних кочевок туземцам-торгоутам. Торгоуты, как известно, принадлежат к монгольскому племени, составляя, по всей вероятности, отрасль монгольского народа халха, с которым у них много общего. Это те самые торгоуты, которые в конце XVII столетия, следовательно еще в цветущую эпоху Джунгарского царства, откочевали оттуда с своим ханом Хо-Урлуком в пределы России и поселились в степях между Волгой и Уралом. Они приняли в то время русское подданство и даже сражались вместе с нашими войсками против крымских татар. Но в 1771 г. большая часть их с ханом Убаши во главе укочевала к оз. Балхаш и, потерпев на берегах его жестокое поражение от враждебных киргизов, достигла, наконец, своей прежней родины Джунгарии и поступила в подданство Китая, успевшего уже покорить Джунгарское царство и упрочить свою власть в этой стране.
        О пребывании в нашем отечестве торгоутов сохранились еще предания, хотя и не вполне ясные и определенные, а у князей их имеются даже письменные о том свидетельства, как то: жалованные грамоты, дарственные записи, а также печати с нашим государственным гербом, монеты и многие старинные русские вещи, вывезенные, по их словам, предками из России.
        В настоящее время область распространения торгоутов в Северо-Западном Китае весьма обширна, хотя число их не должно быть очень велико. Они живут в пространстве, ограниченном с севера Сауром и р. Урунгу, распространяясь по верхним притокам этой реки, в особенности по Булугуну; с востока приблизительно чертою от верховьев Булугуна к городу Гучену; с юга плодородною полосою, тянущеюся вдоль северного подножия Тянь-Шаня и занятою ныне оседлым китайским и отчасти мусульманским населением, а на западе распространены до наших границ [6 - Исключая участка между границею и чертою от оконечности хребта Уркашар через восточную оконечность гор Барлык и оттуда до оз. Каратала, занятого по преимуществу киргизами. Кроме того, торгоуты кочуют в небольшом числе в западной части китайского Тянь-Шаня.]. Только центральная часть очерченного четырехугольника, представляющая голые, безжизненные пустыни, совершенно необитаема ими.
        По наружному виду торгоуты не вполне строго подходят под известные внешние признаки, отличающие монгольскую расу: скулы у них выдаются немного, нос скорее можно назвать толстым, мясистым, нежели вздернутым и приплюснутым; лоб у торгоутов далеко не такой покатый, как, например, у китайцев, уши тоже нельзя признать отвислыми или торчащими. Наиболее характеристическими внешними признаками их, как нам кажется, служат крупные, грубые черты лица и сильно сдавленный между височными костями череп.
        Торгоуты говорят на особом монгольском наречии, столь мало отличном от языка монголов халха ^{11}^, что они понимают их свободно, равно как и урянхаев, вероятно, их соплеменников, живущих к северу от верховьев р. Урунгу, по восточным склонам Южного Алтая. Татарского же языка и его киргизского наречия они не понимают совершенно, исключая тех, которые находятся в частом общении с нашими пограничными или китайскими киргизами, занимающими область Черного Иртыша.
        Верхняя одежда у мужчин состоит из халата с талией, напоминающего своим покроем подрясник наших церковнослужителей и сшитого из светло-синей нанки с небольшим стоячим воротничком и круглыми металлическими пуговицами по бортам. Халат опоясывается ремнем, на котором висят в кожаных чехлах массивное огниво и короткий нож - неразлучные спутники торгоута. Обуваются торгоуты в черные или желтые кожаные сапоги с короткими, но широкими голенищами. Волосы мужчины заплетают в одну косу, выбривая слегка переднюю часть головы, а бороду и усы, должно быть, просто выщипывают. Головной убор у мужчин состоит из низенькой, усеченно-конической войлочной шляпы с небольшим обшлагом.
        Верхнюю одежду женщин составляет синий нанковый халат, похожий несколько покроем на наши прежние дамские пальто. Свои черные и жесткие волосы торгоутки мажут каким-то клейким веществом, придающим им лоск и устойчивость их затейливой прическе, с пробором посредине и как-то особенно вычурно приподнятыми и слегка изогнутыми волосяными прядями на висках. В ушах они носят серебряные или медные кольцеобразные серьги, достигающие у иных вершка в диаметре.
        По характеру торгоуты - добрый, простодушный пастушеский народ. Их радушие и гостеприимство, которые они оказывали нам в пути, оставили у нас приятные воспоминания об этом патриархальном народе. Когда мы останавливались в виду их аулов, они почти всякий раз привозили нам молоко и айран [7 - Кислый, спиртуозный напиток, приготовляемый из молока.]. Если мы отказывались принимать эти приношения, то торгоуты начинали упрашивать, так как святой для них обычай гостеприимства, говорили они, налагает обязанность заботиться о нуждах посещающих их кочевья путников и оказывать им посильное пособие.
        Чиновники недобросовестно относятся к этому бедному народу. Хотя торгоуты никаких податей не платят, но зато разные случайные поборы и вымогательства обходятся им дороже правильных налогов. Они отбывают пикетную службу, кормят проезжих китайских чиновников и проходящих солдат, которые обращаются с ними самым бесцеремонным образом. Иногда китайские власти делают на них настоящие разбойничьи наезды, забирая лучший скот будто бы в казну, по требованию высшего начальства, а между тем сами продают его потом на стороне в свою пользу заезжим купцам. Мы были свидетелями, как один китайский офицер, посланный из Гучена с отрядом, собрал в Ю. Алтае с тамошних торгоутов около 1000 верблюдов, не заплатив за них ни гроша, но обещая возвращение. Однако торгоуты не увидели более своих верблюдов, и им оставалось только оплакивать потерю столь дорогих для них животных.
        Торгоуты исповедуют веру ламайскую, но она едва ли отличается у них первобытною своей чистотой. По дороге мы часто встречали, в особенности на р. Урунгу, торгоутские капища, состоящие из больших конической формы шалашей, крытых хворостом. Внутри этих капищ, воздвигаемых всегда на местах открытых и возвышенных, устроены из камней жертвенники, на которых мы находили остатки сожженных костров, а на одном нашли перегоревшие бараньи кости.
        По образу жизни торгоуты кочевой, пастушеский народ. Все их достояние заключается в скоте, в особенности в баранах, но у них водятся также в достаточном количестве коровы, лошади, козы и верблюды. Хлебопашеством занимаются далеко не все, да и то в ограниченных размерах, как бы в подспорье своему главному занятию - скотоводству. Пашни распахивают сошниками, похожими на лопаты, всегда близ источников, орошая по временам свои посевы пшеницы, проса и табаку искусно проведенными арыками.
        Кровом торгоутам служит войлочная юрта, несколько отличная от нашей киргизской по устройству деревянного остова, на который натягивается войлок. Среди этого жилища, прокоптевшего от дыма, поддерживается огонек, над которым стоит таган с котлом. По сторонам валяются лохмотья, служащие постелями, седла и сбруя, стоят сундуки и разная домашняя утварь, а перед входом у стены помещается божница с кумирами. Юрты более зажиточных отличаются некоторым убранством: коврами, деревянными складными кроватями и множеством посуды исключительно китайского изделия. Вообще же торгоуты, угнетаемые китайцами и отчасти своими народными правителями, живут большею частью в бедности, влача, так сказать, свое жалкое существование.

* * *

        Чем далее подвигались мы по равнине Кобу к востоку, тем реже и реже встречались на пути источники и оазы, притом последние в восточной части равнины, по причине маловодья самих источников, далеко не имеют таких больших размеров, как в западной. Но все-таки и восточные оазы представляют весьма порядочные караванные станции.
        За пикетом Букты после незначительного поперечного вспучения местность начинает довольно быстро склоняться к оз. Улюнгур. 26 мая, пройдя утомительную 40-верстную станцию, мы достигли берегов этого величественного озера. Оно имеет около 50 верст длины, до 25 верст ширины, а по окружности простирается почти на 150 верст. Восточные и южные берега Улюнгура, покрытые почти повсюду камышом, пологи, и глубина от них растет постепенно, хотя и не очень медленно, так как в 50 саженях от береговой черты она достигает уже 5-7 футов. Северо-западные же берега очень круты и высоки. Судя по падению местности к озеру с юга и юго-запада, а также близости к южным берегам его восточной оконечности Салбуртинских гор, глубина Улюнгура посередине должна быть велика, но особенно озеро должно отличаться глубиной близ северо-западных нагорных берегов своих.
        Вода в Улюнгуре на вкус слегка солоновата, но содержание в ней соли так незначительно, что ее можно пить свободно. Столь малая соленость воды (которую мы пробовали в разных местах) не препятствует еще пока водиться в озере поистине изумительному множеству пресноводных рыб, а именно: окуней, карасей, линей, язей и чебаков. Эти последние в тихую и ясную погоду плавают в таком количестве близ берегов, что беспрестанно мелькают в воде перед глазами наблюдателя. Кроме названных рыб, в озере живет несметное множество пресноводных же моллюсков: Anodonta anatina, Limnaeus stagnalis и Limnaeus ovatus. Орнитологическая фауна этого озера также замечательна многочисленностью своих особей. На нем водится множество гусей, уток, гагар и лысух. Чайки, орланы и другие хищники постоянно носятся взад и вперед над его водами, высматривая с высоты добычу, между тем как цапли и пеликаны караулят ее на берегах и мелях ^{12}^.
        Производя на южном берегу, против восточной оконечности Салбуртинских гор, в нескольких местах раскопки, мы находили раковины и кости рыб на высоте от 14 до 20 футов над теперешним уровнем озера и в расстоянии 120 сажен от берега. Они принадлежат тем же формам, которые и ныне живут в его водах. Наружных же признаков понижения озерного уровня не было заметно, да и трудно было бы сохраниться им тут под наносами с Салбуртинских гор, покрывающими всю окрестную местность ^{13}^. Во всяком случае, найденные на такой большой высоте обломки раковин и кости рыб не могли быть туда занесены ни ветрами, ни птицами. Если бы это было действительно так, то почему же их нет теперь на всей прибрежной местности, исключая узкой береговой полосы, покрытой обломками и целыми раковинами и почти вовсе лишенной остатков рыб, или, другими словами, отчего ныне птицы и ветры не заносят так далеко этих остатков от береговой черты? По нашему мнению, несравненно правдоподобнее приписать нахождение их на такой высоте и в таком большом расстоянии от нынешней береговой черты более высокому тогдашнему уровню озера, нежели участию
ветров и птиц.
        Простояв на берегу оз. Улюнгур двое суток, мы направились в г. Булун-Тохой. Около 5 верст шли мы берегом озера, а потом спустились в обширную впадину, усеянную многими маленькими озерами и болотами, поросшими камышом, местами же покрытую песчаными буграми. Такой характер эта впадина сохраняет на всем пространстве от оз. Улюнгура до самого Булун-Тохоя, которого мы с большим трудом достигли в тот день, переправляясь несколько раз через временные, между озерами и болотами, протоки, образовавшиеся после сильных дождей.
        Город Булун-Тохой, или Булун-Тохай ^{14}^, как называют его китайцы, возник лишь в 1872 г., а до того времени был простым поселением, в котором проживали беглецы, ссыльные и разные выходцы в числе около 1000 человек. Тут жили солоны, сибо, эллюты и настоящие китайцы. Сначала поселение это было расположено в 400 саженях к западу от нынешнего города, но потом с увеличением числа жителей стали строить дома на месте теперешнего города и обнесли их стеной, а как в это время начали появляться в окрестностях дунганские шайки, то жители прежнего поселения, не имевшего ограды, в видах безопасности, перешли на жительство в новое. В 1872 г. это последнее возведено было китайским правительством на степень города, и южнее его построена небольшая цитадель, в которой теперь помещается около 100 человек гарнизона и хранятся разные военные запасы [8 - В 2? верстах к С.-С.-З. от Булун-Тохоя мы нашли развалины старинного городка, или крепости с земляным валом по окружности, следы которого, равно как и построек внутри ограды, еще не успели сгладиться.].
        Городская стена, сложенная из сырцового кирпича, имеет прямоугольное начертание, около 200 сажен длины и 70 ширины, а высота ее простирается до 3 сажен. Двое ворот ведут во внутренность этой ограды, заключающей в себе до 200 маленьких, тесно сплоченных домиков из сырцового же кирпича с миниатюрными двориками. На узеньких улицах этого городка лежали вороха всякого сора, местами валялись трупы собак и стояли целые лужи помоев, которые китайцы имеют обыкновение выливать прямо на улицу.
        Две или три лавки, да и то самые жалкие, несколько кузниц и ручных мельниц - вот и все торговые и ремесленные заведения города, в котором в то время считалось до 1200 жителей.
        Булун-Тохой неоднократно подвергался нападениям дунган, которые, однако, не причинили ему особенного вреда, разорив только дотла старое поселение, находившееся к западу от города. Месяца за два до нашего прихода дунганская шайка в числе около 30 человек подъезжала к городу и, сделав по нем с окрестных высот несколько ружейных выстрелов, схватила и увезла четырех китайских женщин, вышедших за водою на арык, протекающий под стенами города.
        К югу от города в расстоянии около 120 сажен расположена цитадель, состоящая из такой же кирпичной ограды, как и городская стена, но квадратной формы, около 40 сажен в стороне. Впереди стены, имеющей не более 13 футов высоты, находится ров, из которого земля присыпана прямо к стене, отчего образовалась довольно отлогая насыпь, дозволяющая свободно восходить на ограду. В стене сделаны бойницы, как в наших кремлях, а с внутренней стороны присыпан земляной банкет. Внутри цитадели находится несколько зданий, занимаемых гарнизоном и военными запасами.
        В 150 саженях к северу от города стоит китайская кумирня, состоящая из трех небольших кирпичных зданий, обнесенных низенькой оградой. Одно из этих зданий и служило собственно храмом, но богослужение в нем совершалось очень редко. Внутри этого здания против дверей устроено из кирпича возвышение в виде лежанки, на котором помещались кумиры, а на дворе против тех же дверей сложен небольшой кирпичный четырехугольный столб со многими маленькими нишами, расположенными в шахматном порядке. Этот столб служил для сжигания благовонных веществ, остатки которых мы нашли в его нишах.
        По прибытии в Булун-Тохой нам отвели квартиру в этой самой кумирне, чему мы, признаться, немало изумились. Наша полусотня, стоявшая в Булун-Тохое целых два месяца, оставалась все время в той же кумирне, и китайцы нисколько не тяготились этим, даже не показывали вида, что им не нравится пребывание иноземцев в их святилище. Уже впоследствии в г. Гучене мы имели случай убедиться, что сыны
        Небесной империи не оказывают своим храмам должного уважения: они там не только едят, пьют и курят, но даже свободно играют в карты или кости и обращаются бесцеремонно с предметами, по нашим понятиям, сокровенными.
        Во время нашего пребывания в городе было большое движение: китайское правительство предписало местным властям переселить большую часть жителей Булун-Тохоя в Гучен и Чугучак, чтобы усилить в окрестностях этих городов земледелие, необходимое для довольствия расположенных в них войск. Поэтому ежедневно по утрам отправлялись из Булун-Тохоя преимущественно в Гучен партии переселенцев. Тяжелые двухколесные китайские телеги, нагруженные разным домашним скарбом, поверх которого помещались женщины с детьми, вытягивались вереницами, издавая оглушительный скрип; мужчины и взрослые мальчики верхом на лошадях и мулах подгоняли скот. Вскоре город опустел окончательно: из 1200 человек жителей едва ли осталось 200, не считая гарнизона.
        Сильный разлив р. Урунгу, вдоль которой мы должны были следовать далее к Гучену, задержал нас 10 дней в Булун-Тохое, и это обстоятельство дало возможность познакомиться с окрестностями города, представляющими весьма много любопытного в геологическом отношении.
        К востоку от хребтов Нарын-кара, Саура и Салбурты простирается обширная ложбина, по северной части которой протекает р. Урунгу, изливающая свои воды в оз. Улюнгур несколькими рукавами ^{15}^. С восточной, южной и западной сторон эта впадина замкнута высокими землями, а на севере - незначительным увалом, отделяющим ее, по словам очевидцев, от долины р. Черного Иртыша. Дно описываемой впадины, возвышающееся средним числом около 1750 футов над уровнем моря, имеет заметное падение с севера на юг, на что указывает быстрота течения арыков, выведенных из Урунгу прямо к югу и стремящихся в этом направлении со скоростью около 5 футов в секунду ^{16}^. Из них главный, протекающий под стенами города Булун-Тохоя, имеет по крайней мере верст 8 длины.
        Эта низменная местность покрыта многими солеными, солоноватыми и пресными озерками, солончаками и болотами, поросшими камышом, в которых гнездятся миллионы плавающих и болотных птиц, а также живут в большом количестве кабаны (Sus scrofa арег). Между озерами и болотами воздымаются местами песчаные бугры, напоминающие приморские дюны, и небольшие площади с растительной землей, занятые посевами городских жителей и насаждениями чия.
        С востока, юга и запада Булунтохойская впадина, как выше сказано, замкнута высокими землями, представляющими в целом нагорную равнину, поднимающуюся около 500 футов над дном ложбины и покрытую на юге и западе горами: Нарын-кара, Восточным Салбурты и невысокими скалистыми кряжами, простирающимися с запада на восток и служащими как бы продолжением Салбуртинской цепи гор. На востоке, юге и юго-западе описываемая нагорная равнина ниспадает к Булунтохойской ложбине крутым и высоким обрывом, к южным же берегам оз. Улюнгур то пологими, то террасообразными склонами, а на западе и северо-западе обрывается к этому озеру высоким нагорным берегом.
        Поверхность этого плоскогорья сплошь усеяна щебнем, галькою и гравием. Щебень, за немногими исключениями, состоит из пород, родственных с породами насажденных на нем гор, а именно: кремнистых сланцев, фельзита, мелкозернистого гранита и изредка порфирита. Гальки же по преимуществу кварцевые: молочного цвета, превосходные матовые, рафинадовидные и халцедоновые. Встречаются также угловатые гальки авгита и амфиболя.
        При шурфовании плоскогорья в шести различных местах к востоку и юго-востоку от Булун-Тохоя до глубины от 4 до 5 футов везде открываются те же, как и на поверхности, обломки: щебень, галька и гравий с дресвою, пересыпанные то суглинком, то песком и тощею глиной ^{17}^. Никаких заметных органических остатков в этих отложениях, исключая корней тут же на поверхности растущих колючих кустарников, нами не найдено. Как велика мощность этих, по всем признакам наземных, образований - неизвестно, так как они не открываются в обрыве, замыкающем впадину с востока. Обрыв этот в северной части состоит из однородной песчанистой, светло-бурой, отверделой глины, в которой вовсе незаметно слоистого сложения. Многочисленные извилистые, лоткообразные лощины прорезают его в окрестностях Булун-Тохоя и придают ему в этом месте вид гладкозазубренного горного склона, как бы облитого светло-бурым, отвердевшим потом песчано-глинистым раствором. В южной же части, начиная с 6-й версты к Ю.-Ю.-В. от Булун-Тохоя, этот обрыв несравненно менее зазубрен и состоит из красновато-желтой, тоже отверделой и неслоистой глины. Здесь в
нем можно наблюдать местами горизонтальные борозды, напоминающие черты береговых размывов, во многих местах уже совершенно сглаженные. Тут же в расстоянии 30 или 40 сажен от увала стоят невдалеке одна от другой две любопытные пирамиды из отверделой же светло-желтой глины, в которых гнездятся стрижи и голуби. На этих пирамидах, имеющих около 25 футов высоты и футов до 300 в основании, горизонтальные черты размыва сохранились еще с большей ясностью.
        Что касается строения самого дна Булунтохойской впадины поблизости р. Урунгу, в промежутках между озерами, солончаками и болотами, то оно близ дневной поверхности так изменчиво и запутанно, что нет возможности выразить его даже схематически. Тут речные наносы чередуются с наземными как в горизонтальном, так местами и в вертикальном направлении. Только на 14 футов от поверхности в двух глубоких шурфах, пробитых к С.-З. от города, в версте от р. Урунгу, нам удалось проследить пласты иловатой глины, отложившиеся, по всем признакам, в тихой воде и представлявшие резкую противоположность с верхними хаотичными образованиями. Но раковин в этих осадках, равно как и в речных наносах, не найдено. Куски же корней кустарника из рода Salix мы находили тут даже на глубине 10 и более футов, а в одном из шурфов нашли полусгнившие обломки дерева, должно быть, Populus nigra.
        Кроме множества малых озер, Булунтохойская впадина вмещает в себе два больших озера - Улюнгур и Бага-нор. Озеро Бага-нор лежит верстах в 15 к Ю.-В. от Улюнгура и не имеет с ним никакого сообщения ^{18}^. Форма его эллипсоидальная, длина наибольшей оси около 12 верст, а наименьшей - около 4. Песчаные берега Бага-нора, совершенно лишенные растительности, плоски, а окрестности его однообразны и печальны. По причине чрезмерной солености воды в нем не должно быть никакой животной жизни, что, между прочим, подтверждается совершенным отсутствием на озере плавающих и голенастых птиц. Только одни турпаны (Casaгса rutila), навещающие изредка пролетом это пустынное озеро, оглашают его окрестности своими жалобными криками, напоминающими стоны больного дитяти. При нашем посещении несколько уже летавших молодых выводков плавало взад и вперед около берегов, между тем как их родители, сидевшие на берегу и внимательно следившие за ними, как бы поощряли их своими жалобными возгласами.
        На дне озера, глубина которого от берегов возрастает очень медленно, лежало множество раковин, принадлежащих пресноводным безголовым моллюскам Anodonta anatiпа, но между ними не встречалось ни одной, содержащей живое существо. Те же самые раковины покрывают в большом количестве и плоские берега озер, причем лежащие близ береговой черты сохранились так хорошо, как будто только недавно освободились от своих мягкотелых обитателей. Далее от берега встречались лишь обломки этих раковин, постепенно мельчавшие по мере удаления от него. Но еще в двух верстах к северу от озера, на высоте около 50 футов над теперешним его уровнем, мы нашли в отверделой глине под увалом две полные створки беззубика и превосходно сохранившуюся лобную кость щуки, имевшей, вероятно, не менее 5 или б фунтов веса. Следуя под увалом к востоку, мы продолжали делать по временам раскопки и каждый раз находили обломки раковин и изредка встречали кости рыб: щуки, окуня и линя. Окончив осмотр, мы снова подъехали к озеру, чтобы выкупаться, так как в это время стоял невыносимый жар. Отойдя сажен на 70 по прибрежной песчаной мели и затем,
отплыв сажен на 50, мы стали опускаться на дно на глубину примерно 7 футов и нашли там иловатый, пепельно-синий, довольно вязкий грунт. Добытые отсюда раковины Anodonta anatina точно так же были все до одной мертвые, несмотря на то что вода в этом месте близ дна была очень холодная, очевидно от ключей, которые тут били с глубины и опресняли, следовательно, несколько рассол. На плоской береговой полосе, шириной футов до 120, состоящей из полуотверделого песка, с удивительной отчетливостью сохранились черты размыва и следы бурунов, совершенно сходные с теми неровностями, которые теперь можно видеть на прибрежной песчаной мели озера.
        К востоку от Бага-нора лежит обширный солончак, отделенный от него высокою песчаною грядой и занимающий замкнутую со всех сторон котловину, площадь которой простирается до 2 верст. Соляная кора, осевшая в юго-восточной, наиболее низменной части котловины, блестела издали, подобно водной поверхности, за которую мы, томимые в то время сильною жаждой, ошибочно ее приняли и поспешно направились к этому мнимому озеру, надеясь найти в нем пресную воду. Но, подъехав ближе, с горьким разочарованием убедились, что это было не что иное, как голая самосадочная соль, так обманчиво блестевшая на солнце.
        Несмотря на мучительную жажду, иссушившую наши губы и языки до того, что трудно было даже говорить, мы направились вдоль северного берега котловины, совершенно сходного с увалом около Булун-Тохоя, к востоку и стали снова делать раскопки. И здесь мы находили обломки тех же самых раковин и встречали кое-где останки рыб. Однако на поверхности тут незаметно было таких больших обломков раковин, какие мы встречали к северу от Бага-нора даже под самым увалом: здесь они были так малы, что их с трудом можно было отыскивать.
        Нестерпимая жажда заставила нас, наконец, покинуть эту любопытную котловину. Взобравшись кое-как по извилистым лощинам на плоскогорье, покрытое в этом месте полуразрушенными, обнаженными высотами, мы направились, молчаливые и угрюмые, к городу, до которого оставалось еще около 25 верст. Это было до крайности утомительное шествие. Под конец мы с трудом держались на лошадях, покачиваясь из стороны в сторону, и едва-едва дотащились до города, сохранив надолго в памяти впечатления этого тяжелого дня.
        Судя по всем описанным признакам, можно утвердительно сказать, что оз. Бага-нор в эпоху ныне живущих пресноводных моллюсков и рыб имело более обширные размеры, оставив на окрестной местности столь явственные следы своего пребывания, что в нем не может быть сомнения. Не подлежит также сомнению, что оно содержало в себе сначала воду пресную и было колыбелью тех живых существ, остатки которых рассеяны теперь на его пустынных берегах. Если прибавим к этому сходство пресноводных форм, уже вымерших в Бага-норе, но еще и поныне живущих в оз. Улюнгур и других малых пресных озерах впадины, несомненные признаки прежних, более величественных размеров оз. Улюнгур, массу озер, болот и солончаков, рассеянных по поверхности Булунтохойской впадины, то едва ли останется какое-либо сомнение относительно существования в этой впадине в потретичную эпоху одного общего, обширного пресного водохранилища, пределы которого ныне невозможно указать с точностью.
        Но тут рождается вопрос: какими источниками питалось это обширное водохранилище и по какой причине уменьшились его прежние размеры? Количества воды, доставляемого ныне оз. Улюнгур единственною изливающеюся в него р. Урунгу, очевидно, было совершенно недостаточно для поддержания столь обширного бассейна. Солоноватость воды в Улюнгуре свидетельствует, что это количество в совокупности с жидкой массой, получаемое озером непосредственно из атмосферы и подземных ключей, не вознаграждает даже его утрат через испарение, а потому никак нельзя допустить, чтобы эта река со всеми скрытыми теперешними источниками впадины могла питать водоем, поверхность которого была, вероятно, в несколько раз больше нынешней поверхности оз. Улюнгур.
        Следовательно, существование этого обширного водоема обусловливалось существованием в ту эпоху более могучих, хотя, по всей вероятности, и аналогичных с нынешними физических деятелей, поддерживающих водохранилища суши. Есть основания полагать, что рельеф окрестной страны был в то время иной, еще более, чем ныне, разнообразный и выдающийся в атмосферу. Действительно, мощные местные наземные образования окрестного плоскогорья, полуразрушенные скалистые кряжи, насажденные на нем на юге от впадины, а также по краю обрыва к С.-В. от оз. Бага-нор и явственные признаки горных масс, возвышавшихся прежде к Ю.-Ю.-В. от этого озера [9 - Об этих признаках будет упомянуто ниже.], ныне почти уже совершенно сглаженных, так сказать, рукою времени, не лишают это предположение некоторого вероятия. Если же окрестные горы поднимались прежде выше в атмосферу, то очевидно, что они воспринимали в то время более атмосферных осадков и, следовательно, могли служить причиною существования в то время большого количества источников, изливавших свои воды в эту впадину. С уменьшением высоты окрестных гор, само собой разумеется,
должен был уменьшиться соответственно и общий итог жидкой массы, поступавшей через их посредство из атмосферы в углубление. Наконец, неизбежным последствием их дальнейшего понижения было распадение обширного водоема на отдельные, обособившиеся бассейны, из которых в одних, по причине чрезмерного испарения, не вознаграждаемого прибылью, началось сгущение рассола, убившее мало-помалу их животную жизнь; в других, поддерживаемых более многоводными источниками, она продолжала существовать и существует еще и поныне, но, по всей вероятности, угаснет точно таким же образом, как у их предшественников, ибо во многих уже заметны признаки увеличивающейся солености.
        Впрочем, наши поверхностные наблюдения не дают прочных, непреложных основ для объяснения всех фазисов этого поистине любопытного геологического процесса. Поспешное же наше заключение, основанное на этих наблюдениях, мы решились привести в той надежде, что когда эта местность откроется проницательному взору геолога, то он не осудит нас по крайней мере в искажении действительности и предвзятых умозаключениях ^{19}^.

* * *

        Дальнейший наш путь от Булун-Тохоя до Гучена пролегал по совершенно неизвестной местности, о которой мы в Булун-Тохое не могли получить обстоятельных сведений и не нашли даже туда проводника. Впрочем, в последнем не представлялось крайней надобности, так как за несколько дней до нашего выступления отправились из Булун-Тохоя же в Гучен переселенцы, по следам которых нетрудно было отыскать дорогу.
        Оставив одну полусотню в Булун-Тохое, мы с другой полусотней и караваном в 600 с лишком верблюдов при 120 лаучах [10 - Лаучами называются люди, занимающиеся вьючкой и развьючкой верблюдов, а также уходом и наблюдением за ними в пути.] выступили в путь 9 июня. Путешествие с таким огромным караваном было не совсем приятно: с раннего утра обыкновенно начинается вьючка верблюдов, сопровождаемая оглушительным их ревом, который непривычному тяжело переносить; затем медленно вытягиваются корабли пустыни по дороге, мерно покачиваясь на своих высоких, неуклюжих ногах, как на рессорах, и начинается утомительное шествие версты по 3, много по 3? в час, притом с частыми остановками, продолжающимися от 10 до 20 минут, чтобы дать время подойти отсталым. По прибытии на ночлег снова поднимается верблюжий рев при развьючке, и так повторяется каждый день.
        В полуверсте от города мы поднялись на плоскую возвышенность, по которой и следовали далее в юго-восточном направлении. С этой высокой равнины можно видеть всю окрестную местность на далеком расстоянии. На юг от Булунтохойской впадины отчетливо заметны отсюда невысокие скалистые кряжи, служащие как бы продолжением Салбуртинской цепи гор, то прерывающиеся, то снова возвышающиеся на плоскогорье, замыкающем впадину с юга. Самый значительный из этих кряжей лежит к югу от оз. Бага-нора почти на самом краю плоскогорья. Далее к Ю.-Ю.-В. от этого озера на всем пространстве, какое мог видеть глаз, расстилалась необозримая равнина. Но на обратном пути, благодаря миражу, мы заметили в этом месте обратное изображение небольшого горного кряжа, висевшего, как нам казалось, на высоте примерно около 3° над горизонтом и слегка покачивавшегося в атмосфере. На С.-В. видна была на горизонте неширокая, темноватая кайма, подернутая как бы туманом, - это Южный Алтай [11 - Местным жителям совершенно неизвестно название Эктаг-Алтай, данное этому хребту Риттером. Они называют его просто Алтай, обозначая некоторые части
особыми местными названиями ^{176}^.], юго-восточное продолжение которого постепенно терялось вдали.
        Пройдя около 18 верст по плоской возвышенности, мы спустились в широкую долину р. Урунгу и следовали по ней далее уже в Ю.-Ю.-В. направлении. Эта углубленная долина, окаймленная справа и слева высокими, футов в 350, обрывами, имеет в том месте, где мы в нее спустились, около 25 верст ширины. В ней течет р. Урунгу, берега которой повсюду покрыты лиственным лесом: высокоствольными осинами (Populus tremula), осокорью (Populus nigra), тополем (Populus alba), талом (Salix pentandra), тальником (Salix fragilis) и множеством разнообразных кустарников. Далее от берегов, примыкая к лесной полосе, имеющей от ? до 1 версты ширины, тянутся по обе стороны полосы высокого и густого чия (Lasiagrostis), перемежающегося с зарослями кустарников и с песчаными буграми, совершенно сходными с булунтохойскими. В нижней части долины нередко встречаются небольшие солончаковые пространства с солоноватыми озерками.
        Урунгу, когда мы на нее прибыли, только что успела войти в берега после сильного разлива от дождей и потому несла свои воды необыкновенно быстро: в 75 верстах от Булун-Тохоя скорость ее течения была 5,8 фута в секунду. В это время по ней неслось множество плавника: не проходило и 10 минут, как деревья и карчи, точно в погоню друг за другом, проносились мимо наших стоянок на берегу. Средняя глубина реки была в то время по крайней мере футов около 20, а ширина колебалась от 40 до 60 сажен. Острова на реке встречаются довольно часто, в особенности в нижних частях, но вообще весьма незначительны по величине.
        В Урунгу водится множество рыбы, а именно: окуней, чебаков, карасей (в заводях и озерках) и пескарей. Других видов, несмотря на все усердие наших казаков, преследовавших на каждом ночлеге всевозможными самодельными снастями водных обитателей Урунгу, не было поймано ни одного, и даже не случалось никому и видеть, а потому весьма вероятно, что их вовсе нет. Моллюсков в самой реке тоже не встречалось, но в заводях и прибрежных пресных озерках живут: Anodonta anatina, Limnaeus stagnalis et L. ovatus ^{20}^.
        Следуя первые пять станций по самой долине Урунгу, мы избирали ночлежные пункты всегда на берегах реки, где повсеместно находили превосходный подножный корм и множество сухого валежника и плавника для топлива. Единственным неудобством этих стоянок были комары, тучами осыпавшие нас в тихую погоду перед солнечным закатом, но и те часов около 10 вечера исчезали от ночной прохлады, и мы могли с этого времени предаваться на досуге созерцанию здешней дикой, но преисполненной прелести и новизны природы, при шумном ропоте реки, веселых трелях соловья и унылых мотивах, напеваемых какой-то пташкой почти целые ночи в соседних лесах.
        Широкая вначале, в нижних частях реки долина Урунгу в юго-восточном направлении, т. е. вверх по течению, вообще суживается, но неравномерно: окаймляющие ее высокие обрывы то сближаются верст на 6-5, то снова расходятся верст на 15 и даже на 20. Только в 160 верстах от Булун-Тохоя начинается решительное сужение долины, но и здесь река в иных местах течет ущельем верст 10 или 20, потом долина опять расширяется от 5 до 8 верст, а ограничивающие ее обрывы переходят часто в таких местах в пологие скаты, по которым легко спускаться к реке. Сообразно с шириной долины и дорога первые пять станций, т. е. около 160 верст, пролегает по самой долине, а потом, когда река входит в ущелье, поворачивает в сторону, на плоскогорье, но на ночлежные пункты выходит снова к реке в тех местах, где долина ее расширяется и представляет удобные караванные станции.
        Местность по обеим сторонам долины Урунгу представляет сначала нагорную равнину, возвышающуюся от 300 до 400 футов над уровнем реки и усеянную сплошь острым и угловатым щебнем, галькой и гравием. Верстах в 80 от Булун-Тохоя на этой равнине начинают показываться кое-где низенькие, удлиненные скалистые хребтики, торчащие в виде гребней, с продольным направлением от С.-З.-З. к Ю.-В.-В. Чем далее к востоку, тем чаще и чаще встречаются такие хребтики, увеличиваясь и по высоте своей в этом направлении. В 160 верстах от Булун-Тохоя описываемая нагорная равнина переходит в холмисто-скалистое плоскогорье, а близ Южного Алтая она представляет уже гористую страну, в которой часто встречаются гольцы и даже целые обнаженные скалы.
        На всем пространстве от Булун-Тохоя до подножия Южного Алтая эта высокая земля представляет безводную пустыню, покрытую самою скудною растительностью, состоящею из двух или трех видов тощего вереска и стольких же видов колючих кустарников. Лишь кое-где в плоских котловинах с блестящей светло-желтою суглинистой почвой можно встретить небольшие насаждения редкого и низкорослого чия, этого верного признака скрытой в подпочве влаги, и жалкие кустики карагана (Caragana frutescens). Если бы аэронавту случилось когда-нибудь пролетать над этой страной, следуя вверх по р. Урунгу, то взорам его представилась бы внизу земля сначала ровная, потом постепенно всхолм-ляющаяся и близ Южного Алтая переходящая уже в настоящую гористую страну, усеянную гольцами и скалами. Среди этой пустынной земли он увидел бы глубокую корытообразную ложбину, сначала очень широкую, потом суживающуюся и местами переходящую в дикое ущелье, а на дне ее, если бы это было летом, он усмотрел бы разноцветную ленту с зеленой серединой и бледно-желтыми каймами, извивающуюся подобно гигантской змее. Зеленая полоса - это лиственные леса,
осеняющие берега Урунгу, а бледно-желтые каймы - насаждения чия, примыкающие к лесной полосе. Он заметил бы также, что в среднем и верхнем течениях реки, где она местами несется с страшной скоростью в ущельях, зеленая полоса значительно суживается, а бледно-желтые ее каймы исчезают совершенно и появляются снова в тех местах, где ущелье расширяется в долину.
        Река Урунгу, как показали наблюдения, совершала лишь незначительные перемещения, или качания, в своей широкой долине, по крайней мере в современную эпоху. Совершенное отсутствие вдали от реки ее древних русел или стариц, которые лежат только вблизи теперешнего живого русла, - лучшее тому свидетельство. Геогностическое строение самого дна долины подтверждает то же самое. При шурфовании его, начиная в 75 верстах от Булун-Тохоя, до глубины 3 сажен и в расстоянии около 200 сажен от реки, везде открыты только одни наземные наносы с окрестных высот и никаких следов речных наносов. Напротив, во всех шурфах были найдены даже на глубине 7 футов корни кара-гана в естественном положении, свидетельствовавшем, что этот кустарник тут рос и тут же на месте своего роста был погребен под наносами с окрестного плоскогорья. Речные же наносы встречаются только вблизи реки, в области, подвергавшейся ее качаниям и периодическим разлитиям.
        Что же касается до окрестного плоскогорья, то на поверхности его, начиная почти от меридиана оз. Бага-нора, местами заметны плоские сферические вспучения, в центральных частях которых покоятся массивные остроугольные обломки твердых пород: мелафира, фельзита и кремнистого сланца, постепенно мельчающие по радиальным направлениям и переходящие далее в острый, а потом в угловатый щебень. На каждой из вершин этих плоских выпуклостей лежат обломки, принадлежащие одной и той же породе, т. е. порознь тождественные друг другу. Уже при первом взгляде на эти вспучения с столь характерными признаками рождается мысль о существовании тут прежде гор, от которых ныне остались едва заметные следы. Щебень, покрывающий всю окрестную местность, незаносный и непрокатанный, что свидетельствует острота его углов, а принадлежит, без сомнения, горным массам, тут же распавшимся. Гальки же, рассеянные на поверхности, по преимуществу белые кварцевые и образовались, по всей вероятности, из включений пород, составлявших местные горные массивы. Однако справедливость требует сказать, что ближе 80 верст от Булун-Тохоя нам не
случалось видеть обнажений твердых пород ни на поверхности плоскогорья, ни в обрыве, которым оно ниспадает в долину и который на всем пространстве от Булун-Тохоя состоит из желтой, местами красновато-желтой неслоистой песчанистой глины. В 80 верстах от Булун-Тохоя появляются на поверхность плоскогорья длинные, низенькие, совершенно обнаженные хребтики мелафировые, фельзитовые и кремнистого сланца. Те же самые породы обнажаются здесь и в глубоких оврагах, выходящих в долину. Таким образом, не подлежит сомнению, что аллювиальная стлань из щебня, гальки, дресвы и гравия, смешанных с суглинком и глиной, представляющая поверхностное наземное образование плоскогорья, покоится по крайней мере начиная в 80 верстах от устья Урунгу, на твердых породах, продолжающихся, вероятно, и на дне долины, но на глубинах, недоступных непосредственным наблюдениям. На поверхности же плоскогорья, независимо от хребтов, продолжают еще чаще повторяться уже описанные признаки распавшихся на месте гор.
        Во многих оврагах плоскогорья, выходящих в долину, лежат сухие русла временных потоков, достигающие значительных размеров и, судя по величине передвигаемых ими галек, которыми усеяны эти русла, должно быть, весьма бурных, хотя и непродолжительных. Образование этих потоков, без сомнения весенних, следует приписать быстрому таянию снежных запасов, скопившихся зимой в оврагах. Выпавший в зимнее время на плоскогорье снег сдувается ветрами в овраги, в которых скопляются, таким образом, за зиму большие толщи снега. Весеннее солнце быстро расплавляет эти снежные массы, отчего образуются могучие потоки, бушующие подобно горным речкам после проливных дождей. Далее к востоку встречались нам иногда в широких оврагах, или, точнее, в небольших ущельях, как следовало бы их назвать, сухие русла потоков столь обширных размеров, что их смело можно было принять за иссохшие ложа значительных речек. При исследовании этих русл оказалось, что они получают начало в обширных котловинах, в которых зимой также должны скопляться огромные снежные массы. Следовательно, здесь в условиях образования подобных временных речек
есть нечто общее с образованием глетчеров, хотя одинаковые причины производят совершенно различные явления ^{21}^.
        В 160 верстах от Булун-Тохоя дорога, шедшая все время по самой долине, оставляет ее и направляется по холмисто-скалистому плоскогорью, выходя на реку только в тех местах, где долина ее расширяется и представляет удобные караванные станции. Такие станции встречаются здесь после каждого, иногда даже небольшого, перехода. На них везде превосходный корм и множество сухого топлива. Кроме помянутых лиственных пород, сопровождающих берега Урунгу на всем ее протяжении, на этих берегах и в долине растет множество кустарников, из которых нам известны следующие: шиповник (Rosa leucantha), боярышник (Crataegus pinnatifida), жимолость (Lonicera tatarica), таволга (Spiraea hypericifolia), малина (Rubus idaeus), шомпольник (Cotoneas-ter vulgaris), терновник (Prunus spinosa), а на более возвышенных местах долины на песчано-глинистой почве растет караган (Caragana frutescens) и песчаная полынь (Artemisia arenaria) ^{22}^.
        Животная жизнь описываемой страны также не бедна видами, отличаясь при этом многочисленностью самих особей. Из крупных млекопитающих на окрестном пустынном плоскогорье пасутся стада джигетаев (Equus hemionus) ^{23}^, которые встречались нам почти ежедневно. При виде их некоторые из наших лаучей-киргизов, имевшие хороших скакунов, пускались за ними в погоню, и, после часовой или двухчасовой ужасной скачки, им удавалось иногда поймать одного или двух. Для ловли они употребляли арканы и копье, железный наконечник которого загибался в виде багра, чтобы зацеплять на скаку животное. Совершенно здорового и взрослого джигетая чрезвычайно трудно догнать, даже на отличной лошади, а отстают обыкновенно и становятся добычей только больные: в числе 20-50 штук, составляющих табун, часто встречается один или два с наколотой, например, острым щебнем ногой или страдающий какою-либо другою болезнью, препятствующей быстрому бегу. Эти несчастные только и делаются жертвами гонцов. Однажды мы захватили маленького жеребенка. Он пасся с матерью в пустыне, в стороне от табуна. Когда киргизы погнались за этим табуном, она
оставила свое дитя и пустилась тоже в бегство, а жеребенок, постояв несколько времени на месте, заметил наших лошадей и прибежал к нам сам. Он скоро стал совершенно ручным: позволял себя гладить, не боялся ни верблюдов, ни собак и охотно пил верблюжье молоко, которым мы его кормили. Но киргизы тайно закололи и съели это бедное создание, уверяя, что он будто бы захворал по дороге и не в состоянии был далее идти, между тем, как оказалось потом, ими руководило в этом случае страстное желание полакомиться его вкусным мясом.
        Джигетаи живут преимущественно в окрестной пустыне, а на реке появляются только временно на водопой и мимоходом попастись на тучных ее береговых лугах. Тропинки, протоптанные ими по направлению к долине, встречаются в иных местах по нескольку десятков на одной версте. Там, где увалы, ниспадающие в долину, очень круты, они пробираются в нее по выходящим туда ущельям, в которых все дно истоптано их копытами и покрыто кучами экскрементов. Следовательно, уже по одним этим признакам можно судить о громадном количестве джигетаев, привольно живущих в здешней пустынной местности.
        В топких камышовых болотах самой долины водятся в огромном количестве кабаны (Sus scrofa арег), следами которых покрыты все грязи поблизости густых камышей, служащих им приютом, а по вечерам и по утрам нередко можно слышать хрюканье, раздающееся в таких местах. В песчаных же буграх долины живут во множестве суслики (Spermophilus mugodjaricus), песчанки (Rhombomys opimus), тушканчики (Dipus jaculus) и барсуки (Meles taxus); в обрывах ее встречаются корсаки (Canis corsac), а в зарослях чия водятся в большом количестве маленькие серые длиннохвостые зайцы (Lepus tolai?).
        Из пернатых обитателей долины реки Урунгу мы встречали: луня (Circus cyaneus), сокола пустельгу (Falco tinnunculus), зимородка (Alcedo bengalensis), саксаульную сойку, впрочем очень редкую (Podoces hendersoni), ласточку (Hirundo riparia), синицу-ремеза (Parus pendulinus), белоспинного дятла (Picus leuconotus), обыкновенную сороку (Pica caudata), каменного голубя (Columba livia), горлицу (Columba turtur), копытчатого рябка (Syrrhaphtes paradoxus), серую куропатку (Perdix cinerea), две породы улита (Totanus calidris et T. ochropus), болотную курочку (Ortigometra porzana), лысуху (Fulica atra), гуся (Anser cinereus), три породы уток (Anas bochas, et querquedula et A. strepera) и баклана (Phalacrocorax carbo). Но чаек мы не видели тут ни одной ^{24}^.
        Пройдя около 200 верст вверх по реке, мы с высокого левого берега ее долины стали уже ясно различать Южный Алтай. Он простирается с С.-З. к Ю.-В. и в северной части, как нам казалось отсюда, состоит из трех параллельных цепей, из которых в средней, вероятно самой высокой, мы отчетливо видели снежную группу, состоявшую из нескольких массивных гор, примерно под 48°20? с. ш. и 58°30? от Пулкова долготы. Далее к Ю.-В., к верховьям Урунгу, видна была нам только передняя ближайшая цепь Южного Алтая, покрытая лишь кое-где спорадически малыми снежными пятнами. Местами эта передняя цепь понижается, образуя седловины, через которые были заметны вершины средней, или главной, цепи, но снежных между ними не было. Подходя к р. Урунгу, передняя цепь Южного Алтая значительно понижается, но на левом берегу реки высота ее быстро увеличивается, и она опять достигает здесь почти такой же высоты, как и на севере от Урунгу^{25}^.
        Геогностическое строение холмисто-скалистого плоскогорья, как на севере, так и на юге от Урунгу, начиная с того места, где широкая долина реки суживается, т. е. в 160 верстах от Булун-Тохоя, и до самого Южного Алтая, мы в состоянии выразить лишь в общих чертах, схематически. Преобладающие породы этой части, из которых состоят большей частью насажденные на плоскогорье скалы и гольцы, суть мелафир и фельзит, а к подчиненным породам относятся кремнистые сланцы и ортоклазовый порфир, развитые лишь местно. Из мелафира и фельзита не только состоят главным образом здешние высоты, но породы эти служат, вероятно, остовом всей высокой земле, как показывают многочисленные обнажения их в ущельях. Подчиненные же породы, т. е. кремнистые сланцы и ортоклазовый порфир, залегают более или менее обширными островами среди главных, преобладающих пород, обнажаясь, подобно им, в скалах, гольцах и ущельях. Кроме кремнистых сланцев и порфира, к подчиненным породам относятся здесь еще глинистые сланцы, переходящие иногда в тальковатые. Они залегают тоже отдельными островами и, будучи изогнуты и надломлены напором из недр
поднятия какой-то породы, не имеющей обнажений, образуют антиклинальные морщины с преобладающими простираниями NNO и SSO и углами падения от 20 до 50°. Поверхность высокой земли здесь, точно так же как и на западе, состоит из стлани аллювия, мощность которой колеблется в пределах от 1 до 3 и, много, до 4 футов. Осадочных мягких отложений и окаменелостей мы в этой местности не встретили нигде. Признаки же горных масс, распавшихся на месте своего существования, тут, на ровных местах, еще более явственны, чем в западной части плоскогорья.
        Сопоставляя все сказанное о строении высокой земли, прорезаемой углубленной долиной реки Урунгу, можно с уверенностью полагать, что теперешние плоские в западной ее части бугры и еще сохранившиеся далее к востоку скалистые высоты были некогда посредствующими звеньями, соединявшими Тарбагатайскую горную систему с горами Южного Алтая. Хотя орографическое единство этих двух поднятий ныне и нарушается на пространстве около 60 верст, по крайней мере близ реки Урунгу, но несомненные признаки горных масс, возвышавшихся прежде в этом промежутке и тут же на месте своего происхождения и распавшихся, ясно показывают, что оба помянутые поднятия соединялись некогда в одно орографическое целое непрерывною и весьма широкою цепью гор, огибавшею с юга многоводное горное озеро, наполнявшее в ту эпоху всю Булунтохойскую впадину. Может быть, даже и ныне Салбуртинские горы, посредством ряда прерывающихся на небольшом пространстве низких и длинных кряжей, соединяются в местности к Ю.-Ю.-В. от озера Бага-нора, но южнее мест наших наблюдений на левом берегу долины р. Урунгу, с последними отпрысками Южного Алтая. По
крайней мере, мы видели над этим самым местом обратное изображение в воздухе горного кряжа, хотя простым глазом и в бинокль не могли усмотреть там никаких гор, скрывавшихся от наших взоров на далеком расстоянии только, быть может, вследствие сферической фигуры поверхности и своей малой относительной высоты ^{26}^.
        По словам южноалтайских торгоутов, р. Урунгу составляется главным образом из двух горных речек - Булугуна и Чингиля. Булугун течет сначала с северо-востока на юго-запад, а потом прямо на запад, собирая в себя множество ручьев и речек, из которых торгоуты чаще упоминали: Ельтон, Тулатты, Гурбу-Джиргаланты, Чоган-гол и Баин-гол. Приняв в себя с правой стороны самый большой приток Чингиль, Булугун получает отсюда название Урунгу и вскоре после того оставляет Южный Алтай ^{27}^. По выходе из гор река на пространстве первых 25 верст течет с С.-В.-В. на Ю.-З.-З., потом круто поворачивает к С.-З., удерживая это направление на протяжении с лишком 100 верст; далее, в средних частях, она направляется с востока на запад около 150 верст, описывая на этом пространстве большие излучины, затем поворачивает на С.-С.-З. и, наконец, в окрестностях г. Булун-Тохоя снова принимает западное направление и изливается в оз. Улюнгур несколькими рукавами. На всем пространстве от Южного Алтая до самого устья Урунгу не принимает ни одного притока. В нижних частях эта река носит еще другое название - Булун-Тохоя или
Бурлу-Тохоя, но в среднем и в верхнем течениях ее называют Урунгу, и только говоря о нижнем течении, употребляют безразлично названия: Урунгу, Булун-Тохой или Бурлу-Тохой.
        Как водный путь Урунгу даже в полноводие совершенно неудобна для судоходства. Хотя в это время (в июне и июле) она бывает очень глубока, но течение ее тогда, даже в нижних частях, так быстро, что взводное плавание становится затруднительным, не говоря уже о верхнем течении, где она в ущельях несется с ужасною скоростью, едва ли допускающею какое бы то ни было плавание. Но и в нижних частях оно, кроме быстроты течения, встретит в период полноводия серьезное препятствие в массе плавника, который нескончаемою вереницей несется в это время всюду по реке ^{28}^.
        По спадению воды, в первых числах августа, на Урунгу во многих местах образуются мели, по которым ее можно свободно переходить вброд, хотя в плесах или омутах она и в это время бывает еще очень глубока. Кроме того, после каждого разлития в реку сваливается с подмытых берегов множество деревьев, держащихся своими корнями в берегах и загораживающих таким образом фарватер до следующего наводнения, а в ущельях в это время не редки водовороты и быстрины. На обратном пути, желая подробнее ознакомиться с геогностическим строением местности верстах в 45 от Южного Алтая на Урунгу, мы отправились 20 августа впятером на плоту вниз по реке. Несколько раз садились мы на мель, но все было благополучно, пока не въехали в теснину, имевшую около 20 верст длины, в которой далее протекала река. Лишь только мы показались в ней, нас понесло с такой силой, что не оставалось никакой возможности справиться с плотом, и он сделался игралищем бурной реки, стремившейся тут по крайней мере со скоростью 7 футов в секунду. Прежде всего мы попали близ левого берега в водоворот, где наш плот вертелся около 10 минут, потом нас
нанесло на прибрежную скалу, о которую с шумом и пеною разбивалась вода, оттуда на толстое дерево, торчащее с берега, потом раза три или четыре ударялись мы о прибрежные камни и, наконец, к благополучию нашему, были выброшены на широкий и плоский каменный мыс. Все эти страшные толчки наш плот выдержал и избавил нас, таким образом, от неизбежного крушения только благодаря толстой настилке из ветвей тальника, выдававшейся за его края и смягчавшей значительно удары.
        В летнее время р. Урунгу совершенно необитаема кочевниками: на всем пройденном нами по ней пространстве мы не встретили ни одного человека. Только у подножия Южного Алтая увидели мы торгоутов, работавших на своих пашнях близ источника. От них, между прочим, мы узнали, что летом на р. Урунгу неудобно кочевать, так как появляющиеся там по временам комары и в особенности оводы сильно беспокоят скот, а потому кочевники предпочитают проводить это время года в Южном Алтае. К зиме же собираются на р. Урунгу многие аулы урянхаев ^{29}^ кочующих летом в горах Южного Алтая к северу от реки, а отчасти и южноалтайских торгоутов, летние стойбища которых находятся в тех же горах, но только к югу от Урунгу.
        Пройдя 312 верст от Булун-Тохоя вверх по р. Урунгу, мы достигли почти самой подошвы передовой цепи Южного Алтая, которая тут носит местное название гор Кутус. Долина реки, верстах в 20 от гор, имеет еще около 5 верст ширины и довольно отлогие увалы, но по мере приближения к горам увалы эти становятся круче, долина же суживается и переходит, наконец, в дикое ущелье, откуда вытекает река, осеняемая и здесь высокими лиственными деревьями, верхушки которых видны были нам с высоты.
        23 июня мы оставили р. Урунгу, так долго сопутствовавшую нам, с которою мы как бы сроднились, и, поворотив на юг, направились по гористой местности близ передовой цепи Южного Алтая - Кутус. Несмотря на гористый характер страны, по дороге нигде не встречается крутых подъемов и спусков, так как здешние горы, на скатах и вершинах которых часто торчат гольцы, имеют большей частью пологие склоны. Окрестная же местность отличается таким же пустынным характером, как и страна по обе стороны р. Урунгу, и караванное движение здесь становится возможным только потому, что у подножий встречающихся тут изредка высоких гор есть источники, расположенные верстах в 25-30 друг от друга. Около этих источников всегда лежат небольшие оазисы, представляющие единственные караванные станции. Впрочем, эта местность служит лишь преддверием той настоящей пустыни, которая лежит отсюда на юг и которую нам предстояло пересечь на пути в г. Гучен.
        По мере движения к югу от р. Урунгу, мы поднимались постепенно все выше и выше, потом, перейдя плоский перевал, спустились немного по весьма отлогому спуску к роднику Кайче - первой караванной станции от Урунгу. Отсюда мы в первый раз перед солнечным закатом увидели самые высокие, снежные вершины Тянь-Шаня, едва заметные простым глазом. Среди них резко выделялась, однако, могучая конусообразная гора Богдо-ула. Освещенная последними лучами дневного светила, она ярче других белела на отдаленном горизонте и, несмотря на огромное расстояние, отделявшее ее от нас, была ясно видима в бинокль.
        Передовая цепь Южного Алтая, близ подошвы которой находится родник Кайче, сохраняет здесь сначала то же направление, как и на севере от Урунгу, т. е. с С.-З. на Ю.-В., но верстах в 45 или 50 от реки поворачивает к Ю.-В.-В. и идет в этом направлении на всем видимом пространстве.
        Поднявшись на одну из выдающихся вершин этой цепи, мы могли обозревать оттуда обширное горное пространство: на севере от Урунгу мы снова увидели горную группу, самые высокие вершины которой были покрыты вечным снегом, и заметили опять, что в северной части Южный Алтай состоит из трех параллельных цепей и что эта снежная группа, как мы еще и ранее предполагали, принадлежала действительно средней, самой высокой и могучей, цепи. По мере приближения к истокам Урунгу эти три цепи расчленяются на несколько ветвей, которых мы могли отличить ясно только 4, и вместе с тем, как нам казалось, уменьшается немного к стороне верховьев реки и средняя абсолютная высота этих раздробившихся членов. К югу от верховьев Урунгу такому дроблению системы отвечало подобное же ее расчленение. И тут мы насчитали 4 цепи, точно так же понижавшиеся к стороне верховьев реки, но к Ю.-В.-В. высота их заметно росла, и верстах в 200 в этом направлении от того места, с которого мы наблюдали, отчетливо видна была, опять-таки в центральной, самой высокой цепи, обширная группа снежных гор.
        По словам торгоутов, Южный Алтай простирается в этом направлении весьма далеко, уходя в страну, где кочуют монголы ведомства Сойн-Нойн, до которой отсюда по крайней мере 40 дней пути, но и там еще эти горы не кончаются, добавляли они, а уходят неизвестно как далеко на восток. Система Южного Алтая, по всем признакам, в северной части должна быть уже, чем в верховьях р. Урунгу, где она сильно расчленяется и вместе с тем, как нам кажется, полнее развивается в горизонтальном направлении, но далее на Ю.-Ю.-В. с возрастанием высоты главных членов ее должна, казалось бы, уменьшиться и ширина всего поднятия. Впрочем, об этой части Южного Алтая мы не могли получить ясных и определенных сведений от здешних торгоутов, да и о ближайших к Урунгу частях его показания их были темны и сбивчивы, а чертежи, которые мы предлагали им делать на песке, у разных лиц отличались разногласием; поэтому мы остановились лишь на тех, у которых было больше общего и которые при этом согласовались несколько с нашими собственными наблюдениями и догадками.
        Южный Алтай, как сообщали нам местные торгоуты, весьма богат пастбищами и представляет все удобства для кочевников, в особенности в летнее время. В высоких областях его растут густые леса сибирской лиственницы и ели, в которых живут в большом количестве медведи, маралы, косули, соболи, куницы, лисицы и белки, а в реках водятся выдры. Кочевники очень любят Южный Алтай и, как видно, сильно привязаны к своим родным горам, которые всегда расхваливают, перечисляя при этом все удобства их для жизни номада. Кроме скотоводства, южноалтайские торгоуты занимаются, отчасти в небольших размерах, и хлебопашеством в горных долинах и у подошв гор около источников, из которых проводят на свои пашни арыки. Сеют они преимущественно пшеницу, совершенно сходную с китайской, а также просо и немного табаку.
        От родника Кайче местность по направлению к югу становится несколько ровнее, горы Кутус уклоняются все более и более влево, а близ дороги, как и на предыдущей станции от Урунгу, часто встречаются обнажения темно-бурого кремнистого глинистого сланца и фельзита, имеющих тут, по-видимому, обширные месторождения. Далее к югу, в расстоянии около 23 верст от родника Кайче, возвышается обширная, совершенно голая и весьма высокая гора Ушкэ из желтого гранита, от которой, как от узла, отходят к востоку и югу второстепенной высоты гранитные же гряды. Осматривая западный склон ее, мы нашли в одном месте в горе трещину, почти сплошь усаженную внутри друзами горного хрусталя. У западной части подножия Ушкэ лежит небольшое, около версты в окружности, соленое озеро, поросшее по берегам камышом, на котором мы встретили множество турпанов, уток, улитов и турухтанов. К югу от этого озера в 1 версте находится прекрасный родник Джаксын с небольшим оазисом, где мы и расположились на ночлег.
        Продолжая движение к югу, мы на следующий день встретили близ дороги несколько желтых гранитных высот почти правильной конической формы, выступающих тут среди залежей кремнистых сланцев. Гранит этих высот совершенно сходен с гранитом горы Ушкэ и отходящих от нее на восток и юг кряжей. На 27 версте от родника Джаксын лежит глубокая поперечная лощина, в которой протекает маленький ручеек Улун-Булак, образующийся из родников у подошв соседних высоких гор Байтык-богдо. Переночевав на этом ручейке, мы на следующий день поднялись из лощины и направились сначала по пересеченной несколькими неглубокими ложбинами местности, а потом стали постепенно подниматься по едва заметному склону на поперечную горную цепь. Эта невысокая, неширокая цепь гор, простирающаяся с С.-З.-З. на Ю.-В.-В., окаймляет холмисто-скалистое плоскогорье, по которому мы шли, с юга, служа ему окраиной. Над плоскогорьем гребень ее возвышается не более как футов на 400, но зато относительная высота его над соседнею, южнее лежащею равниной должна быть не менее 2000 футов. На С.-З.-З. эта цепь тянется так далеко, как только мог видеть глаз,
и везде, по-видимому, сохраняет в этом направлении почти одну и ту же высоту, но на Ю.-В.-В. от дороги высота ее быстро возрастает, и верстах в 20 от того места, где мы ее пересекли, она образует уже весьма высокое вспучение, футов 8000 абсолютной высоты, называемое горами Байтык-богдо, но далее к Ю.-В.-В. эта окрайная цепь понижается и идет, тоже на всем видимом пространстве, в Ю.-В.-В. направлении, следовательно, параллельно передовой цепи Кутус Южного Алтая.
        Достигнув подножия помянутой окрайной цепи, мы встретили близ него несколько выходов двух разностей серого гранита и одной разности серого же сланцеватого гнейса, но самая цепь состоит из темно-бурого кремнистого глинистого сланца, прорванного местами кварцевым порфиром и фельзитом. Вступив по весьма отлогому, едва заметному подъему в эту окрайную цепь, мы тотчас же должны были спускаться по страшной крутизне в глубокое ущелье. Хорошо еще, что спуск этот извивается зигзагами, уменьшающими несколько падение, но все-таки без поддержки верблюды в этом месте не могут безопасно сходить, а из двух телег, бывших в караване, пришлось выпрягать лошадей и поддерживать их веревками. Это был, впрочем, единственный на всем пути до Гучена страшно крутой спуск.
        Спустившись в ущелье, среди которого течет небольшой ручеек Кюп и расстилается неширокой, но длинной зеленой лентой мягкая и сочная травяная растительность, мы остановились для ночлега, пройдя всего в этот день 12 верст. Такой роскошный оазис, представляющий прекрасную во всех отношениях караванную станцию, приходится как нельзя лучше кстати: впереди лежащая местность представляет совершенную пустыню на пространстве 150 верст, и, чтобы перейти ее благополучно, необходимо предварительно откормить здесь хорошенько верблюдов и в особенности лошадей.
        Простояв на ручье Кюп целые сутки, мы, сопутствуемые проводником-торгоутом, отлично знавшим, как это и подтвердилось после, окрестную местность, тронулись в путь. Около 5 верст шли мы горами тем же самым ущельем, в котором стояли, спускаясь все ниже и ниже, и, наконец, вышли на обширную равнину, называемую Ламан-Крюм-гоби и представляющую, как нам кажется, не что иное, как западное продолжение Великой среднеазиатской пустыни ^{30}^. Действительно, отсюда начинается уже настоящая унылая, мертвая пустыня со всеми явлениями, свойственными этим печальным землям. Горячее дыхание ее мы почувствовали тотчас же, как только спустились на нее из гор. Но опасения мало тревожили нас в это время, так как собранные нами о ней от торгоутов и встречных китайцев сведения показывали, что она вовсе не так страшна, как нам рисовали ее в Булун-Тохое, да к тому же мы имели еще хорошего проводника. Без последнего в жаркое время года крайне рискованно пускаться в эту местность, потому что две станции нужно проходить ночью, когда очень легко сбиться с здешней неторной дороги и погибнуть окончательно от жары и жажды.
        По выходе из гор мы направились по ровной, твердой поверхности пустыни, почти сплошь усеянной щебнем, галькою и гравием, сквозь которые пробивался низкорослый, тощий вереск, колючки и низенькие кустики карагана, но последние по мере удаления от гор исчезли и встречались далее только в неглубоких рытвинах, образуемых, вероятно, весенними потоками. Здесь сохранились местами те же признаки распавшихся гор, как на плоскогорье в нижних частях р. Урунгу, свидетельствующие о существовании в этой местности некогда разнообразного рельефа, с утратой которого она лишилась несравненно более интенсивной органической жизни, развивавшейся на ее поверхности, и стала мертвою пустыней. Мы имели возможность проследить подобные признаки изменения рельефа на плоскогорье левого берега р. Урунгу во всех фазах их проявления, начиная от едва заметных, или, так сказать, антизачаточных, до таких, которые не оставляли ни малейшего сомнения и вместе с тем казались нам совершенно аналогичными с первыми. Поэтому, встретив тут точно такие же следы распавшихся гор, мы не сомневаемся в существовании их прежде на нынешней равнине
Ламан-Крюм-гоби.
        Равнина, по которой мы шли, сначала на протяжении первых 25 верст имеет легкий склон на юг, потом начинается слабый, едва заметный подъем к стороне протянувшейся по пустыне с С.-З. на Ю.-В. невысокой цепи гор Намейчю, сочленяющейся с помянутой окрайною цепью верстах в 40 к С.-З.-З. от дороги увалами, покрытыми мелкосопочником, среди которого резко выделяется высокая гранитная гора Бабагай. Протяжение же этой поперечной цепи незначительно: пройдя верст 40 от дороги к Ю.-В., она оканчивается в пустыне мелкосопочником. Поднимаясь к ней по отлогому склону, мы неоднократно встречали на поверхности совершенно ровные, в виде огромных плит, обнажения желтого гранита, совершенно сходного с гранитом горы Ушкэ, о которые копыта наших лошадей звучали, как по каменной мостовой. Наконец, отойдя верст около 30 от предыдущей станции, мы вступили в широкую поперечную долину цепи Намейчю. Обнаженные горы этой цепи, состоящие из черного кремнистого глинистого сланца, имеют траурный, печальный вид и производят такое грустное настроение в наблюдателе, что так и хочется скорее их покинуть. Среди пологих, куполообразных
черных высот воздымаются изредка такие же куполы желтого гранита, совершенно сходного с виденным нами на пути. Этот последний, очевидно, прорвал наиболее древние кремнистые глинистые сланцы, но не оставил никаких заметных следов метаморфизации. Желтый гранит здешних высот легко выветривается, и образовавшийся из него песок разносится ветрами, так что поблизости этих высот всегда встречаются песочные наносы, остановленные в своем движении неровностями местности, а около самых высот лежат мощные отложения дресвы, еще не успевшей перейти в песок.
        Пройдя около 3 верст горами, мы остановились в той же поперечной долине у маленького источника Чюйже, вытекающего из скалы, около которого есть небольшой оазис с весьма скудною травянистой растительностью. Но и этот жалкий оазис с своим источником представляет тут щедрый дар природы, и без него едва ли возможно было бы движение поперек пустыни, так как до следующего оазиса считается отсюда 72 версты и на всем этом пространстве нет ни капли воды, ни одной былинки. Если же отнять от нее оба эти смежные оазиса, то наверное можно сказать, что ни один человек не осмелится летом пересекать ее в этом направлении.
        Несмотря на крайне бедную природу описываемой пустыни, в ней живут, однако, некоторые млекопитающие. Подходя к роднику Чюйже, мы встретили около него стадо волков, приходивших сюда, очевидно, на водопой, а присутствие этих плотоядных указывало, что тут должны водиться и некоторые травоядные. Действительно, во время нашей стоянки у источника Чюйже, сайги (Antilope saiga), томимые жаждой, неоднократно показывались на соседних высотах и стояли подолгу, не осмеливаясь в нашем присутствии приблизиться к воде, но едва только наш караван успел отойти с ? версты от родника, как их сбежалось туда штук около двадцати^{31}^.
        У ключа Чюйже мы простояли целые сутки: нужно было дать отдохнуть хорошенько лошадям и верблюдам для предстоящего трудного перехода в 72 версты по совершенно безводной местности. Эту длинную станцию, по крайней мере в летнее время, проходят всегда ночью, так как при дневном зное, достигающем здесь 40° по Р, движение становится крайне затруднительным даже для верблюдов, не говоря уже о лошадях, из которых только разве самые сильные и выносливые способны выдержать такой длинный переход в страшную жару. Поэтому и мы порешили сделать этот переход непременно ночью, дав кратковременный роздых на полпути. Запасшись на всякий случай водой и напоив вдоволь верблюдов и лошадей, мы выступили в путь около 5 часов пополудни; жар уже спал, но термометр Реомюра показывал еще +28° на солнце. Сначала версты 3 мы шли горами Намейчю по широкой и ровной поперечной долине, а потом вышли на обширную равнину Бартэнъ-соби. Эта равнина показалась нам, сравнительно с Ламан-Крюм-гоби, еще более пустынною: там по крайней мере почва везде покрыта тощим вереском и колючками, между тем как здесь встречаются местами глинистые
пространства, совершенно лишенные и этих жалких кустарников. В остальных местах поверхность равнины, в особенности на севере, покрыта щебнем, галькою и гравием и вообще отличается таким же характером, как и поверхность Ламан-Крюм-гоби, с тою лишь разницей, что здесь, в северной части, следы распавшихся на месте гор сохранились с еще большей ясностью. Тут на некоторых бугроватых возвышениях, усеянных острым щебнем и галькою, торчат гольцы темного кремнистого глинистого сланца с осыпями по сторонам, а еще ближе к горам Намейчю возвышается несколько совершенно голых из той же породы скал.
        Пройдя около 35 верст, мы в час пополуночи остановились на привал и, поспешно по команде развьючив верблюдов, уложили их на землю, а лошадям после получасового отдыха задали по гарнцу овса. Окончив уборку лошадей, наши казаки не забыли и себя: быстро развели они из сухих Карагановых корней костры и, наполнив котелки запасной водой, стали варить чай. А мы любовались в это время редким зрелищем, которое не увидишь в наших местах никогда, - восхождением и захождением малой величины звезд, которые здесь, благодаря необыкновенной прозрачности атмосферы, ясно видны были близ самого горизонта до 4-й величины включительно, не говоря уже о крупных, появлявшихся последовательно блестящими, алмазными точками на восточной окраине небосклона^{32}^.
        С рассветом караван так же быстро по команде навьючился, и мы, пользуясь утреннею прохладой, тотчас же направились вперед. Характер равнины несколько изменился: она стала волнистее и мягче, щебень и галька встречались уже реже, появились плоские хребтообразные увалы, тянувшиеся от востока к западу и представлявшие собой, по всей вероятности, остатки измельченных в муку горных кряжей. Около 9 часов утра, когда термометр поднялся до +20 °Р, мы стали понемногу замечать явления миража: сначала мы видели обратные изображения невысоких плоских кряжей, появлявшиеся в юго-восточной части пустыни, потом нам представлялись вдали небольшие озера, окаймленные по берегам деревьями. По мере приближения к этим мнимым озерам, видимым близ дороги, они исчезали поочередно, и в тех местах, где заметны были эти оптические метеоры, мы, подъехав ближе, увидели лоснящиеся, совершенно голые глинистые площади, окаймленные по краям низкорослым караганом.
        На 55-й версте этой утомительной станции мы встретили около самой дороги ламайскую кумирню, стоящую одиноко среди пустыни. Она состоит из маленькой деревянной постройки, внутри которой против входа стоят на особом возвышении несколько деревянных, грубой работы кумиров, а перед ними медные чашечки с хлебными зернами и кучки китайской монеты - чохов. По стенам развешено несколько картин, снаружи же под навесом - небольшой чугунный колокол с зубчатыми краями. Эта кумирня, по всей вероятности, посещается только на перепутье, потому что окрестная местность совершенно безлюдна.
        К востоку от кумирни простирается плоская возвышенность, поднимающаяся над равниной футов на 150 и ниспадающая к ней крутым обрывом. Она имеет около 15 верст ширины по направлению с севера на юг, а на восток от дороги простирается на неопределенное расстояние. Эта возвышенность представляет редкое и вместе с тем загадочное явление: она состоит из слоистой, желтовато-розовой глины, подвергавшейся действию весьма высокой температуры, раскалившей ее до такой степени, что она стала необыкновенно твердой и звонкой. Пласты разделены тонкими, не везде ясными прослойками другой разности глины, пепельно-голубой, желваки которой заметны местами и в пластах основной массы. Около обрыва лежат во множестве шлаковидные, пузырчатые куски прокаленной глины, образующие у его подошвы на всем протяжении как бы россыпь, но ни следов каменноугольного пожара, никаких других признаков, которые указывали бы на причины этого любопытного феномена, мы не заметили ^{33}^. Впрочем, нами осмотрен был этот увал только в двух местах, отстоявших одно от другого верст на пять, и в каждом месте мы наблюдали пространство не более 50
сажен. Невыносимый жар, около 40 °Р, во время которого мы производили тут наблюдения, не позволил окончательно заняться подробным изучением этой интересной высоты, а на обратном пути мы, к сожалению, проходили здесь уже поздно вечером.
        В 12 верстах от кумирни характер местности совершенно изменяется: тут начинаются высокие песчаные холмы, покрытые саксаулом (Haloxylon ammodendron) ^{34}^. Пройдя версты 3 этими холмами, мы увидели впереди зеленеющую поляну, которую наши верблюды тотчас же начали приветствовать радостным, но невыносимым ревом.
        Оазис, которого мы достигли после трудного 72-верстного перехода по безводной местности, простирается по обоим берегам маленького ручейка, составляющегося тут же из нескольких родников, и имеет около версты длины и с ? версты ширины. Ручеек образует два миниатюрных, солоноватых озерка, поросших по берегам камышом, на которых мы встретили несколько штук турухтанов (Machetes pugnas), а на самых источниках неоднократно замечали песчаных куропаток (Pterocles arenarius), прилетавших сюда пить. Оазис этот известен под названием Гагиунь и лежит в трех верстах к северу от китайского пикета того же имени, расположенного тоже у источника, но с весьма скудным оазисом.
        Флора оазиса Гашунь отличается странноприимным характером: к немногим видам, повсеместно встречавшимся нам в предыдущих оазисах, здесь примешивается значительное количество таких видов и даже родов и семейств, которых в тех оазисах мы вовсе не встречали. Это с первого взгляда странное явление объясняется солонцеватою почвой оазиса Гашунь и значительным понижением этой местности сравнительно с соседним оазисом Чюйже и в особенности с оазисами предгорий Южного Алтая.
        В оазисе Гашунь мы догнали партию китайских переселенцев, в числе около 200 человек, шедшую впереди нас из Булун-Тохоя же в Гучен. Китайцы откармливали тут свой исхудалый скот и вытравили почти весь корм. Они стояли лагерем в палатках, напоминавшим большой цыганский табор, поблизости которого пасся скот, а около палаток играли нагие, загорелые ребятишки, дымились костры и сидели группами китайцы, потягивая свои оригинальные металлические трубочки.
        В этом оазисе мы должны были также простоять слишком сутки, чтобы перейти ночью еще одну утомительную станцию в 53 версты по совершенно безводной местности и притом по сыпучим пескам. На следующий день, в 4 часа пополудни, караван стал вьючиться, к 5-ти мы были уже совершенно готовы и тронулись в путь, запасшись на всякий случай четырьмя большими бочонками воды. Пройдя около версты, мы вышли на совершенно ровное, горизонтальное плато, простиравшееся верст на шесть от востока к западу в длину и около двух верст в ширину. Местами оно было покрыто низеньким, редким камышом, и кое-где на поверхности обнажались залежи чистой самосадочной соли. Очевидно, что эта местность была некогда дном соленого озера с весьма плоскими берегами, от которых остались едва заметные признаки. В трех верстах к югу от оазиса Гашунь стоит маленькое из сырцового кирпича здание - это китайский пикет того же имени, расположенный у источника среди небольшого крайне бедного оазиса. За этим пикетом тотчас же начинается песчаная пустыня, имеющая около 50 верст ширины и состоящая из высоких песчаных сугробов, поросших саксаулом
(Haloxylon ammodendron). Трудно представить себе местность печальнее и однообразнее этой безжизненной пустыни: куда ни посмотришь - везде возвышаются песчаные бугры, повсюду царствует мертвая тишина, не нарушаемая ни щебетанием птички, ни звуками насекомых. Но в действительности и эта скудная земля не лишена животной жизни, даже высшей: тут в песчаных барханах живут в большом количестве какие-то грызуны, вероятно песчанки, норки которых встречаются во множестве, а к западу от того места, где мы шли, по словам нашего проводника, водятся дикие верблюды, следы которых поперек дороги он нам показывал ^{35}^.
        Эта песчаная пустыня, называемая китайцами Хап-Жи-пелъ-сип, а торгоутами Гурбун-Тунгущ простирается верст на 50 к востоку от дороги, по которой мы шли, а на северо-запад она отходит весьма далеко, оканчиваясь где-то в пространстве между озером Аярнор и южною оконечностью хребта Семис-тау. Ширина же ее колеблется от 50 до 70 верст, а в тех местах, где она отделяет от себя рукава, достигает даже 80 верст. Пустыню эту, однако, нельзя назвать абсолютно безводною: так, в ней встречаются, хотя и очень редко, углубленные котловины, поросшие на дне редким, тощим камышом, с ямами солоноватой или горькосолоноватой воды и редко совершенно пресной. Но и эти водохранилища в состоянии спасти от мучительной смерти несчастного путника, заблудившегося здесь во время летних жаров, и служат, как нам сообщали торгоуты, местами водопоев диким верблюдам, углубляющим своими копытами засорившиеся ямы.
        Песчаные продолговатые бугры пустыни Гурбун-Тунгут, среди которых мы шли, имеют вид кряжей, направляющихся преимущественно с С.-З. на Ю.-В. и часто сочленяющихся между собой второстепенными ветвями, образуя, таким образом, почти везде по дороге полуэллипсоидальной формы котловины, обращенные своими вершинами к северо-западу. Происхождение этих песчаных кряжей следует, по нашему мнению, приписать выветрившимся тут же на месте невысоким гранитным кряжам, так как в котловинах изредка встречаются плитообразные обнажения желтого гранита, сходного с тем, который мы видели, подходя к роднику Чюйже. Эти обнажения в некоторых местах простираются до 10 кв. сажен, представляя собой плоские каменные твердыни, о которые звонко ударялись подковы лошадей, производя ночью искры. Весьма вероятно, что остовом наиболее возвышенных здешних кряжей с столь правильными простираниями служат остатки выветрившихся гранитных хребтов, покрытых прежде всего хрящом, потом дресвою и, наконец, сыпучим чистым кварцевым песком, от них же происшедшим и послужившим впоследствии могилою этим уже отжившим свое время остаткам^{36}^.
        Дорога, по которой мы пересекали песчаные кряжи, аккуратно на каждой версте имеет один, а иногда и два подъема с столькими же спусками. Подъемы, несмотря на их незначительную крутизну и протяжение, крайне затруднительны для телег по таким сыпучим пескам. О колесном движении даже с легко нагруженными повозками тут не может быть и речи: две сильные лошади едва в состоянии были протащить пустую легонькую тележку, которую на обыкновенной дороге один человек совершенно свободно передвигал с места на место. В другую нашу телегу, в которой помещался больной казак, пришлось запрячь тройку лошадей да подсоблять еще им посредством лямок на подъемах. Китайские переселенцы, шедшие вслед за нами с своими тяжелыми двухколесными повозками, погубили тут много лошадей и быков. Впрочем, не одни только эти переселенцы отдали дань пустыне Гурбун-Тунгут: по сторонам дороги часто встречались скелеты и кости лошадей, быков, верблюдов и мулов, сделавшихся жертвою пустыни, которые ясно свидетельствовали, с какими трудностями и лишениями сопряжено движение по этому ужасному пространству. Но мы счастливо обошлись, не
потеряв тут ни одной лошади, ни одного верблюда. Даже бараны, которых мы в числе 150 штук гнали за собой, все до одного благополучно перешли пески.
        Около полуночи мы остановились на ночлег и так же быстро, по команде, как и среди предыдущей станции, развьючили верблюдов и уложили их на покой, а лошадям после получасовой выдержки задали по гарнцу овса. Управившись с лошадьми, казаки и здесь не преминули развести костры и сварить себе свой любимый кирпичный чай, составляющий для них первостепенный жизненный продукт и отраду их в походе.
        С рассветом караван навьючился и тронулся вперед. Верстах в 15 от ночлега при солнечном восходе перед нами предстал во всей своей утренней прелести хребет Тянь-Шань, тянувшийся подобно гигантскому валу, со множеством снежных вершин, освещенных великолепным матовым светом. Но наиболее приковывала наши взоры величественная Богдо-ула, самая высокая гора этой части хребта, рядом с которой торчала также весьма высокая вершина, названная нами потом в шутку младшей сестрой Богдо-ула. К Ю.-В.-В. от последней, верстах примерно в 20, видна была третьей уже величины массивная куполообразная снежная гора. Затем весь гребень хребта к востоку от Богдо-ула был усажен снежными вершинами, сливавшимися в иных местах в один общий снеговой покров. Вскоре за последними песчаными буграми пустыни показалась обширная зеленеющая равнина. Завидев ее, наши лошади подняли уши и, видимо, ободрившись, прибавили шагу и потом стали ржать, а за ними верблюды, шедшие позади, тоже мало-помалу начали приветствовать эту равнину своим невыносимым ревом. И вот под звуки этого концерта мы вступили в обетованную землю, показавшуюся нам в
то время, без преувеличения, земным раем сравнительно с оставшеюся позади пустынею, на которую природа, как бы в наказание, наложила печать омертвения.
        Вступив на эту роскошную равнину, покрытую густой, высокой и разнообразной травянистой растительностью, мы встретили на ней множество китайских фанз (домов), разбросанных наподобие отдельных ферм, обнесенных вместе с надворными строениями кирпичными оградами. Поблизости фанз везде виднелись засеянные поля с струившимися среди них арыками, берега которых, как и самые фанзы, обсажены тенистыми ильмовыми деревьями (Ulmus pumilа) ^{37}^. Словом, все дышало здесь жизнью и довольствием. Во многих фанзах жили китайские семейства, остальные же были необитаемы. До дунганского восстания эта местность была густо заселена китайцами, но во время мятежа население частью уничтожено дунганами, частью спаслось бегством на восток. Следы опустошения, произведенного здесь инсургентами, заметны почти на каждом шагу: полуразрушенные и сожженные фанзы, иссохшие арыки и осенявшие их деревья служат неоспоримыми свидетелями тому, что страна подверглась неприятельскому нашествию. Только в последнее время, именно с 1874 г., когда стали прибывать сюда в большом числе китайские войска, вслед за ними начали появляться и
поселенцы в эту местность.
        Пройдя верст пять по равнине, мы остановились на берегу небольшого ручейка среди тучного луга, на котором свободно могли бы пастись целое лето сотни три лошадей. Местность эта называется китайцами [монголами] Битун-цоджи, или, иначе [китайцами], Бей-дао-цао и составляет лишь ничтожную часть широкой плодородной полосы, тянущейся вдоль северного подножия Тянь-Шаня. Едва успели мы расположиться, как к нам сбежалась с окрестных фанз большая толпа китайцев, с любопытством рассматривавшая нас сначала издали, ьо потом, видя, что мы люди мирные, стала постепенно приближаться к нам и разбрелась по лагерю.
        Спустя часа два наши казаки уже дружелюбно беседовали на каком-то неведомом языке с сынами Небесной империи, мирно покуривая с ними трубочки. Но, к сожалению, им не удалось добыть от китайцев ничего съестного, потому что последние сами недавно прибыли сюда и не успели еще ничем обзавестись.
        От Бей-дао-цао до Гучена оставалось всего верст двадцать. На следующий день мы направились к городу по широкой и торной дороге, по сторонам которой везде виднелись фанзы, засеянные поля и арыки. Миновав большой красивый буддийский храм, стоящий близ дороги, увидели мы, наконец, после 47-дневного пути желанный г. Гучен - конечную цель нашего путешествия. Через час мы находились уже под стенами города, расположась на правом берегу маленькой речки Хаба, окаймляющей своей излучиной город с востока и севера.
        Весть о нашем прибытии очень скоро разнеслась по городу, так что не прошло и часа, как мы были окружены китайцами, из которых большинство пришло просто из любопытства поглазеть на нас; остальные, должно быть купцы, расспрашивали, с какими товарами пришел караван и надолго ли останется в городе. Но, получив ответ, что наш караван привез только хлеб для войск, купцы вскоре разошлись, а остальная публика, состоявшая преимущественно из солдат, продолжала осаждать нас до позднего вечера. В это время в Гучене стоял целый корпус китайских войск, расположенный частью в самом городе, частью под его стенами лагерем, и пребывал сам корпусный командир - генерал Шаутун-Лин.
        На другой день по приезде я должен был представиться этому генералу как старшему начальнику в городе и еще кое-каким местным властям. Запасшись визитной карточкой, наскоро сфабрикованною каким-то услужливым китайцем, я отправился около 11 часов утра в сопровождении переводчика и 10 казаков в город. Подъехав к квартире корпусного командира, мы, следуя китайскому этикету, послали к нему с нашим чичероне-китайцем визитную карточку, а сами должны были ожидать несколько минут ответа на дворе. Вокруг нас собралась в это время густая толпа народа, рассматривавшая с большим любопытством иноземцев и делавшая различные замечания на наш счет. Некоторые, наиболее любопытные, пробовали даже ощупывать наши седла, стремена и кстати уже и ноги. Вскоре, однако, от корпусного командира вышел офицер и передал мне приглашение войти. Сопровождаемые им, мы с переводчиком отправились пешком на второй, чистый, двор и там были любезно встречены самим Шаутун-Лином, тотчас же пригласившим нас в свою приемную. Корпусный командир на вид казался еще молодым, лет 33, много 35, и имел симпатичную наружность, средний рост и
коренастое сложение. По происхождению он был, как мы узнали после, маньчжур и пришел с своим корпусом в Гучен незадолго до нас, а прежде постоянно находился в Су-чжоу и во время усмирения в той местности дунганского восстания явил редкий между китайскими военачальниками пример великодушия, не казнив ни одного мятежника, за что и пользовался популярностью в среде тамошнего магометанского населения.
        Приемная корпусного командира состояла из большой светлой комнаты, просто, но прилично меблированной. У стены, против входных дверей, стоял небольшой письменный стол, заваленный книгами и бумагами, на котором, между прочим, было разбросано несколько европейских безделушек. На стене близ стола висела в рамке интересная карта Западного Китая с перспективным изображением гор и широчайшими реками. Вдоль чисто выбеленных стен стояли мягкие четырехугольные табуретки, обитые красным сукном, а налево от дверей помещались нары, покрытые таким же сукном и занимавшие почти четверть комнаты.
        Во время приема, продолжавшегося более часа, генерал угощал нас прекрасным чаем и манильскими сигарами. Кроме меня и переводчика, в комнате находилось еще несколько офицеров и три мальчика. Двое из них, вооруженные деревянными палочками, усаженными короткими перьями, постоянно смахивали с генерала мух, а третий приготовлял ему кальян, поминутно вычищая и снова накладывая миниатюрную металлическую трубочку и поджигая ее тлевшим фитилем.
        Шаутун-Лин расспрашивал меня о дороге, по которой мы шли, о России, о том, как у нас живут, чем преимущественно занимаются и каковы наши войска. В особенности его интересовали железные дороги и телеграф, о которых он кое-что слыхал. Сведения же китайского генерала о нашем отечестве были крайне ограниченны, или, лучше сказать, он имел весьма смутное понятие только о соседних с Небесною империей наших землях, но больше ничего не знал.
        Побеседовав с ним около часа и испросив разрешение осмотреть вооружение войск его корпуса, я простился и отправился странствовать по городу.
        Город Гучен стоит на равнине, на левом берегу речки Хаба и имеет в окружности около 5 верст. В нем находятся три цитадели, или, точнее, кремля, в одном из которых помещались в то время военные управления и хранились запасы для войск, а в двух других сосредоточивались преимущественно торговые и промышленные заведения.
        Лучшая и наиболее оживленная улица города находится в большом кремле и представляет вместе с тем и базар.
        По обе стороны ее на протяжении почти полуверсты тянутся ряды лавочек, устроенных в самых домах, с широкими разборчатыми дверьми на улицу. Проезжая по этой улице, мы на каждом шагу встречали разнообразные предметы и сцены, сменявшиеся здесь, как в калейдоскопе. Чего только не творилось тут! Вот цирюльник в небольшой комнатке с открытой на улицу дверью бреет спокойно сидящего китайца и, окончив эту операцию, раскладывает своего пациента на скамью или просто на пол и начинает ему растирать живот, спину, грудь. Далее, на той же улице, над самым тротуаром, мясник снимает с барана шкуру, а вокруг него лежит целая стая собак, умильно созерцающих эту сцену в ожидании подачки. Тут же на улице устроены небольшие печи, в которых готовится для желающих разное кушанье и пекутся на пару в особых, вмазанных в эти печи, котлах пирожки, начиненные донельзя луком. Кухмистерские и чайные, которых здесь считалось до десяти, постоянно были наполнены посетителями; иные за недостатком места усаживались при входе под навесами и тут же пили чай или закусывали. Рядом помещаются лавки, и в них целый день толпятся
покупатели. Внутри во многих домах действовали ручные мельницы, и шум их жерновов слышался снаружи. По улице беспрестанно двигались взад и вперед китайские двухколесные повозки, запряженные мулами или лошадьми, тянулись вереницами верблюды и шнырял туда и сюда народ. Повсюду шум и гам неумолкаемый. Противный запах кунжутного масла, на котором готовилось в иных местах кушанье, заставлял по временам зажимать нос. Грязь и зловоние царствуют везде. На одной из окраинных улиц валялись скелеты павших верблюдов, тут же на месте и разложившихся. Когда в городе падет где-нибудь на видном месте верблюд или корова, то сейчас же сбегается целая толпа народа и вырезает из несчастного животного еще заживо лучшие куски мяса, а остальное оставляют гнить, если не съедят вовремя собаки. Только с главной улицы убирают падаль и бросают ее в речку Хаба несколько ниже города.
        Население г. Гучена во время нашего пребывания состояло из 8000 человек, в том числе 6000 китайцев и 2000 мусульман. Войск же в нем было тогда 22 000, из которых 20 000 вскоре ушли под Манас, а на место их прибыли новые из Баркуля в числе около 5000 человек. Торговля в городе, по случаю пребывания большой массы войск, была весьма оживленная. В нем насчитывалось тогда около 200 лавок и до 20 оптовых складов. Продавались даже немногие английские металлические изделия и мануфактуры, в особенности шертинг ^{38}^, но по весьма высоким ценам. На некоторые из наших произведений был также сильный спрос, и цены на них стояли очень высокие.
        В особенности же здешнее население крайне нуждается в железе разных видов и металлических изделиях вообще, которые всегда найдут себе тут выгодный для наших купцов сбыт, так как доставка из Внутреннего Китая железа и тяжеловесных из него изделий, как то: котлов, лопат, топоров, ломов, гвоздей, проволоки - обходится очень дорого.
        Под стенами города мы простояли трое суток, потом перешли на другое место на той же речке Хаба, подальше от него [города], чтобы избавиться от нашествия непрошеных зевак, ежедневно с утра до ночи осаждавших наш лагерь, и отчасти за недостатком под городом хорошего подножного корма. Поблизости вновь избранного нами лагерного места было разбросано множество жилых фанз, обсаженных ильмовником, вокруг которых простирались засеянные поля. Все фанзы обнесены кирпичными стенами, и внутри такой ограды помещается от одного до трех жилых строений из сырцового кирпича с надворными постройками. В каждой из этих ферм живет, смотря по ее обширности, одна или несколько родственных семей. Жилые помещения состоят из одной или двух и много трех комнат без печей, которые заменяет так называемый кан. Это невысокая во всю ширину комнаты лежанка, занимающая целую треть, а иногда и половину ее, с маленькою топкою и несколькими боковыми колодцами, нагревающими всю горизонтальную поверхность кана, служащую китайцам общею кроватью. Комнаты же эта печь почти вовсе не в состоянии нагревать, тем более что у китайцев оконные
стекла заменяются просвечивающею бумагой, сквозь которую, однако, ровно ничего не видно на дворе. Стол, несколько табуреток, сундуков и шкафиков для домашней посуды составляют мебель, а развешенные по стенам дешевенькие картины с весьма разнообразными сюжетами, начиная с мифических и кончая самыми обыденными житейскими сценами, довершают убранство комнаты. У зажиточных нередко встречаются небольшие зеркала в рамках с пьедесталом, имеющим выдвижной ящик, деревянные кровати и оружие на стенах, наши русские медные тазы и подносы, разукрашенные цветами, и некоторые китайские национальные безделушки.
        Жилища свои китайцы любят обсаживать деревьями, так что очень редко можно встретить фанзу, около которой их нет. По берегам арыков точно так же очень часто встречаются ильмовые аллеи и заросли кустарников. Вокруг фанз расположены небольшие прямоугольные поля с струящимися по краям их арыками. Искусство ирригации у этого народа доведено, можно сказать, до совершенства. Китайцы без всяких инструментов, просто на глаз, отлично нивелируют местность и не проведут напрасно арыка. В наиболее возвышенном углу поля помещается у них обыкновенно резервуар, или приемник, вроде большой ямы, обложенной внутри дерном, с дерновым же валом по окружности. Внутренность этого приемника пробивается слегка глиною. Чтобы оросить поле, запирают наскоро набросанною земляной плотиной ближайший к приемнику арык, немного выше приемника, и по отводной ветви с валиками по бокам наполняют из него резервуар водою, поверхность которой в приемнике будет, таким образом, стоять несколько выше поверхности поля. После этого спускают воду из приемника на поле, которое тотчас же превращается в мелкую лужу с припавшим к земле хлебом.
Сеют китайцы преимущественно пшеницу, отчасти особый вид гороха, которым кормят преимущественно лошадей и мулов, потом просо, табак, а также разводят овощи: морковь, редиску и огурцы. Хлеб молотят сыромолотом в поле на плотно утрамбованной площадке. Вместо цепов употребляют каменную шестигранную призму с продольным по оси цилиндрическим отверстием, сквозь которое продевается тонкая деревянная жердь. К концам жерди привязываются веревки, с помощью которых катят эту призму по разостланному на площадке хлебу и разбивают, таким образом, ее гранями и углами колосья.
        Кроме жилых фанз, в окрестностях г. Гучена повсюду встречается множество нежилых, но совершенно целых, а также многочисленные развалины сожженных или просто разрушенных дунганами китайских жилищ, кумирен и других сооружений. Иссохшие арыки бороздят по всем направлениям эту местность на всем пространстве от Тянь-Шаня до песчаной пустыни Хан-Жинель-син. Эти остатки кипевшей тут некогда человеческой деятельности ясно свидетельствуют, что описываемая местность была прежде весьма густо заселена китайцами и, вероятно, в скором времени населенность ее достигнет прежних размеров. Уже во время нашего пребывания в 1876 г. плотность населения в окрестностях города Гучена была весьма значительна, а между тем постоянно прибывали новые поселенцы. Судя по плодородию страны, которым она обязана близкому соседству громадного снежного хребта, можно утвердительно сказать, что здесь в состоянии прожить безбедно по крайней мере тысячи две человек на квадратной миле, разумеется, при том трудолюбии и искусстве орошения, которые, говоря по справедливости, нельзя не признать в китайцах. Весьма вероятно, что такова и была
в действительности прежде, до дунганского восстания, густота местного населения, вынужденного покинуть на время эту привольную страну.
        Спустя несколько дней по приезде мы с переводчиком в сопровождении 12 казаков отправились в местечко Чже-мисса, лежащее в 40 верстах от Гучена к западу, на большой дороге в Манас. Эта дорога считается совершенно справедливо самою лучшею во всем Западном Китае и представляет старинный благоустроенный тракт. Она идет среди роскошной равнины, покрытой во многих местах тенистыми ильмовыми перелесками, и пересекает множество ручьев, через которые везде устроены прочные мосты. По сторонам дороги сохранились еще местами старинные столбы - высокие каменные усеченные пирамиды, отстоявшие одна от другой на 3 ли. По дороге двигалось множество обозов и шли по направлению к Манасу нестройными толпами китайские войска. В местечке Чжемисса, куда мы ехали, был расположен в это время другой корпус китайских войск, которым командовал генерал Цин-Цзянь-цзюнь, занимавший в то же время должность военного губернатора Илийской провинции, или Или-су, как называют ее китайцы. К этому генералу мы имели надобность и потому поспешили отъездом, чтобы застать его еще в Чжемисса, так как он собирался тоже вскоре со своим
корпусом под Манас.
        Не доезжая местечка, мы направили нашего чичероне-китайца с визитной карточкой вперед, а сами поехали шагом. Через полчаса прибыл наш посланный и передал приглашение корпусного командира, просившего нас прямо в свой дом. Он жил в большой цитадели и занимал обширное здание с садом, в котором для нас тотчас по прибытии нашего посланного были раскинуты две юрты. Одна из них, весьма изящная, с постелью, стеклянными дверьми и мебелью, предназначалась для меня и переводчика, а в другой, попроще, поместили казаков. Когда мы расположились в отведенном помещении, генерал прислал своего адъютанта с извинением, что он не мог предложить квартиру в самом доме, так как в нем, по случаю скорого отъезда, производилась упаковка вещей. Вслед за тем нам подали превосходный чай и обед (уфап), состоящий по крайней мере из 20 блюд, из которых иные могли бы, по всей справедливости, служить украшением самого изысканного стола, если при этом отбросить мысль о той грязной обстановке, при которой эти блюда изготовляются.
        Около 7 часов вечера нас посетил корпусный командир. Это был мужчина лет 45, высокого роста, стройный, с выразительной физиономией и важной осанкой. Говорил он как-то особенно, с сильной интонацией и жестами, сопровождая по временам свою плавную речь междометиями. По всему было заметно, что этот человек обладал недюжинным умом и проницательностью. Из разговора, продолжавшегося между нами около часа, я вынес убеждение, что он хорошо понимал положение дел в Западном Китае и обладал весьма солидными географическими сведениями об этой стране. Переговорив о чем следовало, генерал отправился к себе, обещаясь навестить нас утром, и просил не уезжать без завтрака.
        По уходе корпусного командира к нам в юрту собралось несколько штабных его офицеров и чиновников. Все это были люди молодые, веселые и любезные. На досуге мы стали расспрашивать их о житье-бытье и кстати о корпусном командире. От них мы узнали, что Цин-Цзянь-цзюнь был человек весьма суровый, т. е., по-нашему, просто деспот; он не спускал ни малейшего проступка своим подчиненным, а за тяжкие преступления, как, например, убийство, грабеж и т. п., всегда казнил, в силу данной ему власти, смертной казнью. Преступникам отрубали головы и выставляли их на воротах цитадели. В течение зимы 1875/76 г. Цин-Цзянь-цзюнь казнил таким образом 17 человек, преимущественно солдат. За месяц до нашего прибытия были казнены во рву цитадели три солдата за убийство с корыстною целью местного купца. За менее тяжкие преступления наказывают бамбуковыми палками, а при допросах нередко подвергают мучительным пыткам.
        От этих же офицеров и чиновников мы, между прочим, выведали кое-что и об отношении китайцев к пленным дунганам. Так, они сообщили нам, что всех без исключения взятых в плен мужчин-дунган китайцы предают смертной казни, отрубая головы или расстреливая, а иногда просто режут как попало. Малолетних же детей обоего пола, случайно захваченных, щадят и отдают на воспитание мирным мусульманам, проживающим в г. Гучене и еще кое-где у северного подножия Тянь-Шаня. Женщин уводят в рабство и продают в наложницы офицерам и чиновникам. Часто эти несчастные, потерявшие уже все, что только могло их привязывать к земной жизни, перепродаются из рук в руки, даже проигрываются в карты и кости, или же просто отнимаются старшими от младших, сильными от слабых. Многие не выносили тяжелой и позорной неволи и умерщвляли себя, другие бежали в горы или в пустыню и там пропадали бесследно, немало сходило, как нам говорили, этих несчастных женщин от горести с ума. Поэтому владельцы держали их взаперти, под строгим надзором, и цена на этот живой предмет позорной торговли стояла, по китайским меркантильным соображениям, весьма
высокая - от 100 до 200 лан. Но оставим лучше эти грустные воспоминания и будем продолжать рассказ о Цин-Цзянь-цзюне.
        Командуя корпусом, Цин-Цзянь-цзюнь занимал, как выше сказано, в то же время должность военного губернатора. Содержания от казны по этим двум должностям он получал около 4000 лан (8000 р.) да на экстраординарные расходы 10 000 лан. Сверх того, к Новому году присылались ему от императора в подарок чай и шелковые материи. Жил он как подобает настоящему китайскому вельможе. У него было 40 человек прислуги да около 20 человек мелких чиновников, исполнявших разные домашние поручения. В конюшнях стояло до 50 лошадей и несколько десятков мулов. В обширной кухне, помещавшейся во дворе, 4 повара, которым помогали еще мальчики, готовили ежедневно утром и вечером кушанье для генеральского стола. К обеду подавалось не менее 20 блюд, а в особых, торжественных случаях - блюд 40. Цин-Цзянь-цзюнь был женат, но бездетен. Жена занимала отдельную половину дома, где помещалась и вся женская прислуга. Женщины высшего и среднего классов в Китае вообще ведут почти затворническую жизнь. Они никогда не показываются при мужчинах-гостях, даже близко знакомых, а если и появляются, то лишь мельком. У низших классов такой
строгой замкнутости для женского пола не существует, но все-таки и там женщины редко появляются в обществе мужчин, хотя на улицах все вообще показываются нередко.
        Около 9 часов вечера в цитадели, где мы помещались, раздались один за другим три пушечных выстрела. С последним караульщики и часовые, расставленные по крепостной стене, начали свой обычный обход с барабанами, бубнами, тарелками и трещотками. Позднее к этому грохоту присоединились еще ружейные выстрелы, раздававшиеся по временам в разных местах на стене. Мы, признаться, немало проклинали китайский гарнизонный устав и его сочинителей, лишивших нас на этот раз сна. У китайцев, кроме того, существует весьма странное обыкновение подавать сигнал пушечным выстрелом каждый раз, когда корпусный командир выезжает из своей квартиры, хотя бы на короткое время.
        Утром нас угощали сначала чаем, а потом подали завтрак, или, лучше сказать, целый обед, блюд в двенадцать. После завтрака к нам пришел Цин-Цзянь-цзюнь и просидел у нас около получаса, ловко выпытывая о состоянии наших вооруженных сил близ китайской границы. Но почтенный генерал ошибся в расчете и должен был переменить разговор. Поблагодарив за прием и простившись с ним, мы отправились в сопровождении офицера, которому поручено было проводить нас обратно в Гучен.
        В июле, не помню которого именно числа, мы с товарищем были приглашены на обед к главному интенданту китайской действующей армии, генералу Дао-Таю, оставшемуся с интендантством по выступлении войск под Урумци и Манас в Гучене. Около полудня мы отправились из нашего лагеря в город, в одной из цитаделей которого проживал этот генерал. Хозяин встретил нас на веранде своей квартиры, состоявшей из нескольких больших и светлых комнат, и пригласил в приемную, в которой нам тотчас же подали чай. Вслед за нами стали прибывать поодиночке и остальные гости, приглашенные на обед и состоявшие исключительно из подчиненных генералу чиновников. При входе в приемную они почтительно приседали перед своим начальником, делая как бы книксен, и при этом забавно жестикулировали. На их приветствия генерал отвечал легким поклоном и жестикуляцией, но далеко не такой вычурной или почтительной, как, вероятно, следует ее понимать. Каждому вновь прибывшему предлагался чай и кальян.
        Когда все гости собрались, слуги поставили посреди комнаты большой квадратный стол и принесли множество тарелок и блюдечек с различными сластями и закусками. Хозяин, по обычаю, подошел к столу, взял с него две костяные палочки, употребляемые вместо вилок, скрестил их и, приблизившись к нам с товарищем, игравшим на этом пиру роль почетных гостей, слегка поклонился, на что мы тоже отвечали общим поклоном. Потом он наполнил вином чашечку и, держа ее в руках, вторично поклонился нам. Затем, указав нам места направо и налево от себя, остальных гостей просил разместиться по усмотрению. Между последними началась церемония: старшие из вежливости предлагали свои места младшим, а те из почтения не хотели сесть выше старших. Эта церемония продолжалась по крайней мере минут десять. Сам хозяин занял целую сторону квадратного стола, не имея никого рядом с собой.
        Обед начался сластями, потом пошли всевозможные закуски: грибы соленые и маринованные, маринованное мясо с огурцами, мясо тушеное, рыба и т. п. Затем следовал уже настоящий обед, когда стали подавать по одному блюду. Все ели из одной фарфоровой общей чашки. Обед состоял из 5 супов, 4 или 5 соусов и не менее 6 жарких с соями, пикулями, маринованными грибами и огурцами. Потом подали 3 или 4 пирожных и, наконец, последнее блюдо - разварной рис. За обедом слуги постоянно подливали гостям подогретое вино. Если кто-нибудь отпивал хотя глоток из своей чашечки, слуга тотчас же выливал остаток в чайник и из него же наполнял гостю чашечку. Два мальчика, поставленные у противоположных углов стола, сгоняли с него мух, поминутно помахивая деревянными палками, усаженными короткими перьями. Перед каждым новым блюдом, поданным на стол, хозяин отпивал глоток вина из своей чарки и приглашал гостей последовать его примеру, произнося несколько раз «чива» (кушайте), потом просил кушать, указывая на поданное блюдо, и снова повторял несколько раз «чива». Жидкие кушанья китайцы едят тонкими, круглыми ложками, у богатых
серебряными или же фарфоровыми, имеющими форму башмачка. Куски же мяса, рыбы и т. п. и рис - двумя костяными палочками, ловко сжимая их пальцами, но употребляют для этой цели также и вилки о двух рожках. Ножей к столу не подают, так как кушанье приносится уже разрезанным.
        После обеда, конца которого мы, признаюсь, ожидали с нетерпением, подали мокрую салфетку, и гости поочередно вытерли ею рот и руки, а потом принесли чай и кальян.
        Мы так плотно пообедали у почтенного генерала, что сочли не излишним проехаться домой в лагерь крупною рысью и дорогою немало изумлялись вместимости и крепости желудков китайских чиновников, обедавших с нами, из которых каждый съел по крайней мере вдвое больше того, что мы с большими усилиями, уступая просьбам хозяина, могли одолеть вдвоем.
        Желая определить высоту снежной линии и пополнить свой гербарий представителями горной флоры, я с топографом и 10 казаками отправились рано утром 16 июля по направлению к Тянь-Шаню, отстоящему от Гучена в 40 верстах. Отъехав версты две в южном направлении от города, мы вступили в полосу высокого чия (Lasiagrostis sp?)^{39}^ почти скрывавшего наших лошадей. Местами этот злак разросся так густо, что мы не без труда пробивали себе путь чрез его насаждения. Около 10 верст ехали мы этим чием и, наконец, выбрались на равнину, усеянную щебнем и галькой и прорезанную во многих местах сухими руслами временных потоков, направлявшихся со стороны гор. На этой каменистой равнине паслось множество сайги (Antilope saiga), большею частью попарно, но встречались и стада штук до 50.
        Верстах в 15 от подножия Тянь-Шаня нам стали встречаться полуразрушенные фанзы, и чем ближе мы подвигались к горам, тем чаще попадались они на пути. На некоторых развалинах заметны были следы огня. Около них стояли иссохшие деревья, на которых уныло ворковали голуби и горлицы. Сухие арыки бороздили бывшие поля, обратившиеся теперь в бесплодные пустыни. На дворах и внутри этих покинутых жилищ валялись обломки посуды, клочки одежды и обуви, свидетельствовавшие, что еще не так давно они были обитаемы. Ближе к горам картина видоизменилась: здесь многие фанзы были уже восстановлены, и в них жили поселяне, везде струились арыки и виднелись засеянные поля и тучные луга.
        После 40-верстного перехода мы достигли подножия хребта и въехали в живописную поперечную долину, среди которой стремительно неслась горная речка, осененная высоким ильмовником (Ulmus pumila) и тополем (Populus lau-rifolia?), а также множеством разнообразных кустарников, из которых мы можем назвать: Rosa cinnamomea, Spiraea crenata, Rubus idaeus, Cotoneaster vulgaris et Lonicera tatarica. Параллельно реке, но гораздо выше ее, шел по широкому карнизу крутого горного ската весьма большой арык, выведенный из верхних частей реки. Этот арык, по-видимому, оставался некоторое время сухим, на что указывали иссохшие деревья, тянувшиеся мертвой аллеей по берегам его. Эти деревья были буквально унизаны голубями (Columba livia) и горлицами (Columba turtur), которые водились тут в изумительном множестве. Травянистая растительность долины также отличалась разнообразием: в течение двух часов мы собрали тут около 30 видов цветковых. На берегу речки под кущей высоких ильмовых деревьев мы расположились на ночлег и занялись охотой на голубей, доставившей нам сытный ужин.
        Рано утром я с топографом и 5 казаками направился далее в надежде в тот же день достигнуть снежной линии. По мере движения вверх по речке долина суживалась, а лес и кустарники становились гуще. Верстах в пяти от ночлега мы встретили на левом берегу несколько необитаемых фанз, сгруппированных на тесном пространстве в виде маленького поселения, против которого на противоположном берегу стояла пустая кумирня. На окрестных высотах также видны были кое-где фанзы, оставшиеся как бы во свидетельство того, что и в этих высоких областях жило не так давно трудолюбивое, неугомонное китайское население.
        Подвигаясь далее по долине, мы вступили в густые заросли деревьев и кустарников, перепутанных вьющимися растениями, через которые с трудом пробивались, переправляясь много раз то на тот, то на другой берег реки. На соседних горах показалась кое-где уже невысоко над нами тянь-шаньская пихта (Picea Schrenkiana), лентообразные насаждения которой тянулись по дну лощинок, ниспадавших к долине. Наконец, верстах в двенадцати от бивуака, почти у нижней предельной линии хвойных деревьев, долина сузилась в дикое ущелье, из которого с яростью стремилась речка, и мы должны были остановиться.
        Дальнейший подъем нам предстояло совершать пешком, так как движение по крутым склонам на непривычных лошадях было невозможно. Поэтому, оставив 3 казаков при лошадях, мы вчетвером с палками в руках, имея с собой барометр и ружья, вскарабкались по крутому, но короткому подъему в отлогую лощину, склонявшуюся к долине, и пошли по ней постепенно вверх, достигнув вскоре нижней границы пихты. Около часа шли мы по этой лощине, имевшей не более 15° падения, и вышли на широкую террасу, откуда, как нам казалось, недалеко оставалось уже до ближайших снежных вершин. Чтобы достигнуть их по прямому направлению, нужно было взбираться вверх по крутому, скалистому гребню хребта, склонявшемуся к террасе, на которую мы вышли. Отдохнув с четверть часа, мы начали второй, очень трудный подъем по этому гребню. Налево от нас скат хребта падал под углом градусов в пятьдесят, а направо противоположный склон его представлял почти отвесный обрыв, по которому лепились как бы одно над другим пихтовые деревья. Часто нам приходилось тут карабкаться по гольцам, выдававшимся на гребне, порою мы спускались осторожно несколько шагов
под тени пихт, лепившихся по обрыву, и здесь, благодаря теплопрозрачности разреженного горного воздуха, находили полную прохладу. Более часа продолжалось это утомительное шествие, пока нам не удалось достигнуть расширения гребня в виде наклонной плоскости, по которой подъем был уже гораздо легче и притом в тени пихт, образующих тут густой темный лес. В этом лесу мы встретили множество грибов и кустарники барбариса (Вег-beris heterepoda), жимолости (Lonicera tatarica), альпийской смородины (Ribes atropurpureum) и можжевельника (Junipe-rus sp?), а потом вскоре появились альпийский мак (Papaver alpinum) и фиалки (Viola biflora). Пройдя около полуверсты лесом, который выше стал заметно редеть, мы вышли на небольшое холмистое плоскогорье, покрытое кое-где группами низкорослых иссохших пихт, как бы опаленных огнем, и, продолжая по нему движение, достигли через четыре часа подошвы массивной куполообразной горы. Здесь уже кончились верхние пихты, и перед нами раскрылась альпийская область. Остановившись на несколько минут, мы определили барометрически верхний предел пихт, оказавшийся здесь на высоте 9487
футов над уровнем моря. Потом мы стали подниматься по отлогому склону на гору, принадлежащую уже к альпийской области, на склонах и вершине которой росли: Papaver alpinum, Alchemilla vulgaris, Stellaria Glau-ca, Anemone narcissiflora и Ranunculus hyperboreus. Но замечательно, что во всей этой области мы нигде не встретили альпийских роз.
        С вершины горы мы должны были спуститься несколько ниже по отлогому спуску, и затем нам предстоял последний, самый утомительный подъем по крутому и длинному скату хребта, одна из массивных вершин которого ярко белела перед нами. Отдохнув с четверть часа, мы сошли с горы и начали последний, самый трудный подъем, но силы, видимо, изменили нам: мы не могли подвинуться и на сто шагов вперед без отдыха. Более часа тащились мы по этому крутому скату, шатаясь на ногах и останавливаясь через каждые десять, а под конец и пять минут для отдыха. Наконец, собрав последние силы, достигли мы, почти уже ползком, небольшой вершины хребта, покрытой почти сплошь тонкой ледяной корой. Рядом с этой вершиной возвышалась массивная снежная гора, отстоявшая от нас шагах в ста. Снежная линия ее находилась на одной с нами высоте, а потому далее незачем было идти. Мы бросились на землю и пролежали до тех пор, пока не продрогли от холода, в тот самый час, когда мой товарищ, остававшийся в лагере под Гученом, не находил себе места от нестерпимой жары.
        Совершая с большими усилиями последний подъем, мы стремились добраться только скорее до снежной линии и не обращали почти никакого внимания на окрестную местность. Но когда мы, пролежав с четверть часа на высоте, пришли в себя и окинули взором открывшееся отсюда необъятное пространство, пред нами предстало величественное, грандиозное зрелище: на С.-В. мы увидели Южный Алтай и его западное предгорье - высокую столовую землю на левом берегу р. Урунгу, стеною возвышавшуюся над пустыней Гоби. На Ю.-В.-В. этот хребет отходил на всем видимом отсюда пространстве, постепенно теряясь в серой дымке нижней части небосклона. Между Южным Алтаем и Тянь-Шанем расстилалась широкая, необозримая равнина, которой, казалось, не было и конца на востоке. В пустыне между Гученом и Булун-Тохоем ясно были видны в бинокль какие-то желтые пятна, вероятно пески Гурбун-Тунгут, и несколько сопок. Но пограничных наших гор, даже высочайших точек их - снежных вершин Мус-тау, отсюда решительно не заметно было ни одной, равно как и вершин хребта Ала-тау. На западе, верстах в шестидесяти, белела царица гор этой части Тянь-Шаня -
исполинская красавица Богдо-ула, рядом с которой возвышалась другая, тоже весьма высокая, вершина, окрещенная нами младшею сестрой Богдо-ула. Ближе к нам, верстах в сорока, поднимался огромный снежный купол, верст, должно быть, до десяти по окружности основания, а на юге, верстах в пятнадцати, искрились многочисленные снежные вершины самого гребня хребта и белели обширные снежные поля. К юго-востоку же от нас, верстах в десяти, стояла массивная снежная гора с небольшим фирновым полем в углублении склона, из которого шла книзу трещина с едва заметной синеватой полосой, по всей вероятности, ледника, спускавшегося с этой горы и питавшего, должно быть, бурную горную речку, по берегу которой мы в этот день сначала шли. В восточной части хребта, постепенно понижающейся от меридиана г. Гучена, снежных вершин было очень мало, но верстах в ста двадцати видна была ясно огромная снежная, с широким основанием двойная пирамида. Гребень же Тянь-Шаня, как нам казалось отсюда, тянулся здесь на всем видимом пространстве по плоской дуге, обращенной своей выпуклостью к югу, центром которой служила точка Гученского
меридиана, взятая примерно верстах в ста пятидесяти к северу от этого города. По тому же направлению следовала и подошва хребта, возвышавшегося в этом месте, следовательно, амфитеатром над соседнею северной равниной [12 - По словам жителей г. Гучена, в этой части хребта существует будто бы горный проход, через который можно проникнуть в Турфан и который китайцы имели намерение разработать, чтобы сделать удобным для колесной езды ^{177}^.].
        К сожалению, нам, легко одетым, невозможно было долго любоваться открывшимся отсюда величественным зрелищем, потому что термометр Реомюра показывал в тени только +4 градуса. Установив палку для барометра, я открыл его. Ртуть хлынула и, наполнив весь резервуар, пролилась даже через край, но в шапку, которую догадались заранее подставить, а в трубке опустилась до 385,3 англ. полулиний. Впоследствии вычисления показали, что мы были на высоте 12 123 футов над уровнем океана. Поэтому, по приблизительной оценке, вершина горы Богдо-ула не должна быть ниже 15 500 футов ^{40}^.
        Отсчитав показания барометра и термометров и сложив инструменты, мы начали спускаться и пошли очень быстро вниз, дойдя не более как в полчаса до верхней границы пихт. Так как передний путь отсюда был затруднителен по причине гольцов, через которые нужно было карабкаться ниже, то мы избрали другой, казавшийся нам более удобным, по лощине, склонявшейся к реке, немного выше того места, где мы оставили лошадей. Эта лощина была покрыта густым пихтовым лесом, которым мы и пошли быстро вниз. Остановившись в одном месте на привале около кустов спелой черной смородины, мы услышали впереди рев медведя. Осмотрев тщательно наши ружья, мы пошли втроем на зверя, сопровождаемые топографом, храбро наступавшим тоже с нами с револьвером. Но медведь, должно быть, заслышал нас издали и скрылся в соседней лесной чаще. Под конец падение лещины сделалось так круто, что мы должны были по временам хвататься за деревья, лепившиеся по дну ее. Пройдя с полчаса, мы достигли нижней предельной линии пихты, лежащей, по нашему приблизительному расчету, на высоте 5500 футов, и очутились на краю ущелья, в котором бушевала речка.
Осторожно цепляясь за камни, спустились мы по карнизу в ущелье к речке, которую должны были раз десять переходить вброд, прежде чем достигли до лошадей. Эта бешеная речка попеременно, то на одном, то на другом берегу яростно разбивалась о скалы, и мы с большими усилиями, взявшись за руки, должны были перебираться через нее для обхода этих скал по отлогостям противоположного берега, рискуя каждый раз потерпеть крушение. Наконец, кое-как добрались мы до лошадей и, напившись наскоро чаю, заботливо приготовленного оставшимися казаками, уже вечером при свете луны, расчищая себе путь руками, отправились к нашему бивуаку, куда и прибыли часов в одиннадцать.
        Так окончилось в один день наше короткое, но многотрудное путешествие в область вечного холода.
        О геогностическом строении этой части Тянь-Шаня мы можем только заметить, что и в низких местах, а именно в ущелье, в котором мы перебирались через реку, и в немногих обнажениях самой долины залегает везде одна и та же порода - темно-бурый фельзит, но гольцы в высших местах, которые мы видели, состояли из мелафира, темного порфирита и ортоклазового бескварцевого порфира, проникающих, вероятно, через основную фельзитовую массу в высокие области атмосферы. В русле же горной речки мы заметили много галек фельзитового порфира и нашли также несколько голышей пегматита.
        В г. Гучене мы простояли до 7 августа, выступив в этот день обратно по той же самой дороге в Зайсанский пост. Нам хотелось возвратиться по другому пути, именно через Манас и Олон-Булах, который во всех отношениях лучше и притом для нас был бы несравненно интереснее старого, но частые стычки, происходившие в это время между китайцами и дунганами в окрестностях Манаса, вынудили нас направиться по прежней дороге. Впрочем, и обратный путь по той же дороге был для нас не бесполезен, так как мы имели возможность проверить собранные нами сведения и исправить некоторые в них неточности. Но, достигнув Булун-Тохоя, мы направились отсюда другой дорогой в Зайсанский пост, по северную сторону Саура, что дало возможность ознакомиться почти со всей восточной половиной Тарбагатайской горной системы. 10 сентября мы благополучно прибыли в Зайсанский пост.
        Омск, 20 апреля 1878 г.
        Очерки путешествия по Монголии и северным провинциям внутреннего Китая

        Предисловие автора

        Настоящий очерк представляет собою результат путешествия, совершенного мною в 1878 и 1879 гг. в Монголию и северные провинции Внутреннего Китая - Шаньси и Чжилий-скую. Инициатива этой экспедиции принадлежит Русскому географическому обществу. В начале 1878 г. оно получило от известного путешественника по Монголии Г. Н. Потанина сведение, что бийские купцы, торгующие в этой стране, намерены послать осенью того же года караван из г. Кобдо в г. Куку-хото (Гуй-хуа-чен), что в провинции Шаньси. Караван предполагалось направить прямым, коммерческим трактом, пролегающим близ северного подножья горной цепи Южного Алтая и еще не посещенным европейцами. Пользуясь таким случаем, Общество просило бывшего генерал-губернатора Западной Сибири, Н. Г. Казнакова, о командировании с этим караваном меня и двух топографов. Гене-рал-адъютант Казнаков, относившийся всегда сочувственно к научным предприятиям, исходатайствовал высочайшее повеление на командировку нашей экспедиции, для сопровождения которой назначено было шесть казаков Забайкальского войска, знакомых с монгольским языком.
        Задача экспедиции заключалась главным образом в производстве маршрутной глазомерной съемки на пройденном пути, в определении на нем посредством астрономических наблюдений географических координат некоторых пунктов, описании дорог и в барометрических определениях высот. Но, кроме этих специальных работ, мы старались по мере возможности собирать и другие сведения о посещенных нами странах, а именно: этнографические, торговые и естественно-исторические. Эти последние заключались в составлении коллекций зоологической (около 200 видов млекопитающих, птиц, рыб и пресмыкающихся) и ботанической (около 180 видов цветковых растений). Мы составили также небольшую минералогическую коллекцию (около 100 образцов горных пород и минералов).
        Путь экспедиции пролегал из Алтайской станицы (Котон-карагай) Устькаменогорского уезда к перевалу Улан-даба в пограничном хребте Сайлюгэме, а оттуда через урочища Эльдеге и Алтан-чечей в г. Кобдо.
        Из этого последнего мы направились к юго-востоку по караванному пути через монастырь Нарбаньчжи на р. Дзапхыне и южные отроги Хангая, по которым следовали около 400 верст. Далее экспедиция спустилась в пустыню Гоби и шла по ней через урочище Хор-мусу, Боротологой и страну Шанхай-Гоби с лишком 600 верст. Затем мы вступили в Юго-Восточную Монголию с оседлым и кочевым населением, миновали в ней небольшой китайский городок Куку-эргэ и достигли, наконец, после долгого и утомительного странствования по горам, степям и пустыням, цветущего города Куку-хо-то, или Гуй-хуа-чена, в провинции Шаньси Внутреннего Китая, отстоящего от Алтайской станицы в 2500 верстах. Из Куку-хото экспедиция частью по Монголии, частью по Внутреннему Китаю перешла в г. Калган и провела в этом последнем два зимних месяца. В конце февраля мы направились из Калгана по прямой караванной дороге в г. Ургу, где пробыли месяц. Из Урги выступили в начале мая и следовали по прямой дороге через Улясутай, долину р. Кунгуя, мимо озера Ачит к государственной границе, которую пересекли на перевале Хак, и вышли в Кош-Агач.
        На пройденном пути классными топографами, Скопиным и Чуклиным, в которых я нашел ревностных помощников, снято около 4000 верст маршрутной глазомерной съемки, а мною малым универсальным инструментом и двумя хронометрами определено географическое положение 28 пунктов и измерено барометром 44 высоты.
        Обработку минералогической коллекции принял на себя профессор С.-Петербургского университета А. А. Иностранцев, взявший также на себя труд разработать минералогические коллекции двух других путешественников по Монголии, И. М. Пржевальского и Г. Н. Потанина, и написать по всем трем петрографический очерк этой малоизвестной страны. Пользуясь определениями уважаемого профессора собранных мною пород, я счел не лишним в настоящем очерке указывать при удобных случаях на их месторождения и взаимное соотношение.
        Ботаническая коллекция вместе с такими же коллекциями Пржевальского, Потанина и Пясецкого поступила к академику К. И. Максимовичу, намеревающемуся написать по ним сочинение «Flora mongolica». Наконец, обработку привезенных мною рыб принял на себя С. М. Герценштейн.
        Мне остается только выразить глубокую признательность названным ученым, а вместе с ними профессору Николаевской Академии Генерального штаба, полковнику К. В. Шарн-горсту за вычисление сделанных мною астрономических наблюдений; доктору зоологии Н. А. Северцову - за определение добытых птиц и профессору С.-Петербургского университета М. Н. Богданову, определившему остальных, мелких, птиц, доставленных мною в музей Академии наук.
        15 апреля 1883 г., г. Омск
        Глава первая. От Алтайской станицы до г. Кобдо
        Приготовления к путешествию. - Алтайская станица и ее окрестности. - Выступление. - Долина р. Бухтармы. - Альпийская область ее верховий. - Горные массивы Канас и Табын-богдо. - Долина речки Ойгора. - Урянхаи. - Контраст во флоре. - Область р. Кобдо. - Геогностические заметки. - г. Кобдо.

        22 июля 1878 г. я со своими спутниками прибыл в Алтайскую станицу Устькаменогорского уезда - исходный пункт нашей экспедиции - и приступил к окончательному снаряжению в далекий путь. Для перевозки тяжестей куплено было у местных киргизов 18 верблюдов, 3 вьючные и 4 верховые лошади; две юрты, арканы, чомы (вьючные седла для верблюдов) и другие дорожные принадлежности. Мукой и сухарями мы запаслись только на четыре месяца, надеясь в течение их достигнуть Внутреннего Китая, где нет надобности возить с собою жизненные припасы. Все эти приготовления заняли 9 дней, так что только 3 августа мы могли выступить в путь.
        Алтайская станица расположена в широкой междугорной долине, ограниченной с юга Нарымским хребтом, а с севера второстепенным кряжем внутреннего Алтая. Нарымский хребет представляет высокий, круто подымающийся с севера луч Алтая и имеющий восточно-западное направление. В этом хребте, верстах в двадцати к юго-западу от станицы, находится небольшая снежная вершина Кус-гунды, а к востоку от нее, верстах в четырех - снежное поле, помещающееся в лощине, защищенной с юга скалами. Весь северный склон хребта покрыт густым лесом лиственницы и кедра, который занимает, сколько мы могли заметить, преимущественно высшие места в горных лесах, соседних альпийской зоне. Леса в этой части Алтая растут только на северных склонах гор, а южные покатости их безлесны: на них лишь кое-где можно видеть невысокие и тощие деревца лиственницы.
        За Нарымским хребтом, верстах в шестидесяти к юго-за-паду от Алтайской станицы, лежит большое горное озеро Марка-куль, посещаемое ежегодно крестьянами деревень Медведки и Таловки, которые ездят туда весною недели на две ловить рыбу. Они устраивают в устьях впадающих в это озеро речек заколы тотчас, как только в эти речки зайдет из озера рыба для метания икры. Местные жители не совсем дружелюбно относятся к нашим рыболовам, а потому последние должны задабривать их старшин, привозя им табак, хлеб, топоры и другие необходимые предметы. В самом озере живут только ускучи; но в горных речках, впадающих в Марка-куль, водятся и хариусы.
        С севера долина Алтайской станицы окаймлена невысоким кряжем, отделяющим ее от долин р. Бухтармы. Южный склон этого кряжа безлесен; на нем лишь кое-где виднеются одинокие чахлые деревца лиственницы. Северный же склон, обращенный к Бухтарме, лесист и значительно круче южного; следовательно, долина р. Бухтармы должна лежать ниже долины Алтайской станицы. Последняя орошается горной речкой Сарым-сакты, получающей начало на Нарымском хребте и впадающей слева в Бухтарму, верстах в двадцати ниже Алтайской станицы. В отрогах северного кряжа долины, на правом берегу помянутой речки, залегают гигантские толщи глинистого сланца, приподнятые серым крупнозернистым гранитом.
        Из Алтайской станицы мы направились к востоку по долине, которая верстах в пяти от нее значительно суживается, но потом опять расширяется, и в ней местами встречаются киргизские пашни. Они в то время были покинуты своими хозяевами: в конце июля большая часть киргизов Алтайской и Чингизтайской волостей, кочующих в Нарымском хребте, ушла в китайские пределы с намерением поселиться там навсегда, но этому намерению, однако, не суждено было осуществиться: по недостатку за границей пастбищ и вследствие притеснения китайских властей, киргизы помянутых волостей осенью 1879 г. должны были возвратиться в свои места.
        В 25 верстах к востоку от Алтайской станицы мы вышли в широкую долину р. Бухтармы, на урочище Чингизтай. В этой местности река часто разделяется на рукава, а берега ее покрыты талом и тальником. Далее от реки расстилаются обширные луга, покрытые высокой и густой травой. На урочище Чингизтай зимуют во множестве киргизы, заготовляя запасы сена, лето же проводят в горах. К северу от Бухтармы, против этого урочища, находится деревня Черновая, отстоящая в двух верстах от реки. Около нее есть теплые ключи. К югу от урочища Чингизтай тянется тот же Нарымский хребет, в котором в этом месте есть вершины со снежными пятнами.
        При дальнейшем движении на восток по долине Бухтармы мы встретили в ней несколько живописных гранитных сопок, воздымающихся на равнинной местности. На склонах и у подножий их покоятся массивные отторженцы серого крупнозернистого гранита, а между ними растут деревья лиственницы, сосны и изредка ели, придающие этим сопкам очаровательный вид. Леса на северном склоне Нарымского хребта в этом месте еще гуще, нежели против Алтайской станицы, а на южном склоне хребта, тянущегося на севере от Бухтармы, их совсем не видно. В здешних лесах водится еще немало зверей: медведей, маралов, косуль; на скалистых горах и высоких безлесных плоскогорьях пасутся дикие бараны и козлы. Из мелких зверей в этих лесах живут соболи, куницы, бурундуки и белки, а в горных речках встречаются выдры. Во время стоянки на урочище Чингизтай к нам заходили крестьяне деревни Черновой, отправлявшиеся на Нарымский хребет осматривать капканы, поставленные на выдр. Эти крестьяне, называемые ясачными ^{41}^, замечательные стрелки, и от них мы получили некоторые сведения об охоте в юго-западной части Алтая. На маралов они охотятся в марте
по насту, когда снег с поверхности оледенеет и по нему можно ходить без лыж. Маралов же он не держит; проваливаясь, они портят о ледяную кору ноги и очень скоро устают, становясь добычею охотников, преследующих их с собаками. Случается, что целое стадо измученных таким образом животных истребляется в несколько часов; некоторых приводят живьем в деревни на арканах и продают промышленникам, содержащим домашних маралов [13 - Мараловодством в этом крае занимаются в деревнях Фыкалке, Черновой, Язевой и Белой. Маралов содержат в обширных изгородях, называемых садами. Эти изгороди имеют от 2 до 5 верст в окружности и делаются из весьма толстых (вершка в 3) жердей, утверждаемых в столбах. Они обыкновенно охватывают лесистую местность с хорошими лугами, на которой могли бы правильно пастись маралы. На зиму им, впрочем, заготовляются запасы сена. В большой изгороди делается другая - малая, клинообразной формы, в которую загоняют маралов для снимания с них рогов, спиливаемых ежегодно с самцов в июне. Спиленные рога варят в рассоле, потом вывешивают в тени для просушки. Рога домашних маралов ценятся ниже, чем
диких, и китайцы умеют хорошо различать те и другие. В лекарство они употребляют собственно засохшую жидкость, содержимую молодыми рогами, и продают ее на вес.]. Этот губительный способ охоты, по всей справедливости, следовало бы строго воспретить. Наиболее прибыльна добыча маралов в июне, когда у них не успели еще вполне окостенеть молодые рога, сбываемые, как известно, за высокую цену китайцам, употребляющим их в лекарства. В это время маралов бьют прямо с подхода или караулят на солончаках, посещаемых ими по утрам и вечерам ^{42}^.
        Соболей ловят преимущественно капканами, в которые кладут приманку - рябчика, куропатку или кусок заячьего мяса. Собольи шкурки продают на месте от б до 20 рублей. Лучшими соболями считаются в здешнем крае курчумские.
        Выдр, живущих в значительном количестве в горных речках, ловят всегда капканами и не только зимой, но и летом, так как шкурка выдры, по уверению охотников, и в летнее время не много хуже зимней. Капканы на выдру ставят в воде против той тропочки на берегу, по которой она постоянно выходит на сушу, причем стараются отнюдь не изменять положения камней, карчей, сучьев и других предметов в воде и на берегу близ тропы, иначе выдра, заметив какую-нибудь перемену, в этом месте ни за что не выйдет на берег, а изберет другое. Цена выдры на месте от 10 до 12 рублей.
        В 56 верстах к востоку от Алтайской станицы мы миновали крайнее русское селение в этой части Алтая - Урыльский казачий поселок. Он расположен на левом берегу речки Урыла, впадающей в Бухтарму немного выше устья. К западу от поселка простирается волнообразная равнина, испещренная пашнями, но высокое положение ее над уровнем моря (3350 футов) препятствует несколько успехам земледелия: весенние и осенние утренники нередко вредят посевам. К югу от Урыльского поселка тянется тот же Нарымский хребет, возвышающийся против него высоким и крутым валом, поросшим на северном склоне густым хвойным лесом. Восточнее этого поселка он носит название Большого Алтая, поднимается еще выше, и в нем нередко встречаются пики с покрытыми вечным снегом верхушками.
        За Урыльским поселком дорога становится вьючною. Нарымский хребет отделяет в этом месте на север высокую и широкую отрасль Коке-даба, заставляющую р. Бухтарму описать большую излучину к северу. По хорде этой излучины, имеющей около 20 верст, пролегает дорога, пересекающая помянутую ветвь. Горы ее очень круты, покрыты лесом и обильно орошены многими ручьями и маленькими речками, по берегам которых раскинуты густые заросли кустарников: барбариса, жимолости, смородины и малины.
        С гор Коке-даба мы спустились в долину Бухтармы, имеющую около версты ширины. На юге эта долина замыкается Большим Алтаем, носящим в этом месте название Тау-тэкэ (козьи горы), так как на нем водятся дикие козы. На урочище Табаты, отстоящем от ветви Коке-даба верстах в семи к востоку, Большой Алтай опускается к северу пологим скатом, который, близ берега Бухтармы, обрывается почти отвесною каменною стеною с нависшими на ней гранитными отторженцами. Непривычный путешественник, проходя этим местом по дороге, пролегающей у самого обрыва, не может оставаться совершенно спокойным, смотря на нависшие над ним глыбы и массивные отторженцы у ног своих, упавшие с высоты. Бухтарма, стесняемая с юга и севера горами, гремит в своем каменистом, усеянном валунами ложе, среди узкой долины, покрытой густым лесом. Кроме лиственницы, в этом лесу растут: пихта, ель, береза и кустарники - жимолость, шиповник, барбарис, крыжовник, малина и смородина.
        В 42 верстах от Урыльского поселка мы перешли на правый берег Бухтармы по легкому мосту, покоящемуся на «свинке»^{43}^. Быстрота течения этой реки в верховьях весьма значительна: наблюдатель, ставший лицом против течения, легко заметит уклон, по которому стремится река, вечно волнующаяся от необыкновенной быстроты и массивных камней на дне. Невдалеке от переправы дорога пролегает по короткому, но очень трудному перевалу через косогор. От этого перевала начинаются каменные болота. Так называют топи в лощинах, усеянные гранитными валунами и голышами и тянущиеся на несколько сот сажен. Верблюды и лошади, проходя по таким местам, ступают с камня на камень, ноги их нередко скользят, и они вязнут чуть не до колен. Впрочем, в сухое лето многие из этих болот не представляют больших затруднений для движения, в особенности на верблюдах, ступни которых, как известно, отличаются значительной шириной. Во время нашего путешествия по этим болотам большая часть их подсохла, и мы почти беспрепятственно переходили через них.
        В 12 верстах от переправы через Бухтарму мы пересекли ее правый приток Чиндагатуй, тоже по мосту. Эта река получает начало из Бухтарминского озера, отстоящего в 5 верстах к северу от р. Бухтармы, и имеет, следовательно, ничтожное протяжение, представляя собою проток из этого озера. С левой стороны она принимает приток и изливается в Бухтарму немного ниже моста. В Большом Алтае, верстах в двенадцати от устья Чиндагатуя, находится снежная группа Айгарык, а к востоку и западу от нее - ряд вершин, покрытых снежными пятнами.
        По мере движения на восток от самой Алтайской станицы мы поднимались все выше и выше и в 20 верстах за Чин-дагатуем достигли верхней границы хвойных деревьев, находящейся на высоте около 7500 футов над морем. В этом месте дорога поднимается на высокий, но отлогий перевал Укок, на западном склоне которого растут низкорослые, но ветвистые кедры, выше их - можжевельник, уступающий еще выше свое место приземистой полярной березе (Betula папа). Близ вершины перевала, имеющего 7920 футов высоты, исчезла и береза. Взойдя на плоскую вершину этого перевала, мы очутились в пустынной полярной земле, усеянной небольшими озерами. По сторонам дороги не видно было ни цветковых растений, ни птиц на соседних озерах и не слышалось ни одного звука. К югу, верстах в пятнадцати от вершины перевала, возвышаются высокие альпы Канас с вершинами, покрытыми вечным снегом. Они дают начало Бухтарме, образующейся из нескольких широких горных потоков, сбегающих с гор по крутым лощинам. С вершины перевала эти потоки казались серебристыми лентами, спускавшимися с высот по весьма значительным уклонам. На восточном весьма пологом
склоне перевала виднелись также озера, из которых одно, лежащее поблизости дороги, имеет около 4 верст в окружности, а другое, верстах в 2 от нее к северу, - более 6. Из этого последнего вытекает маленькая речка Укок - левый приток быстрой и многоводной Алахи. Спустившись очень немного по восточному склону перевала, мы остановились на высоком плоскогорье на ночлег, близ речки Алахи. Эта река образуется из двух горных потоков, называемых Терс-акканами: один берет начало в горах Канас, близ истоков Бухтармы, а другой - из снежных гор Табын-богдо, отстоящих верстах в двадцати к востоку от группы Канас. По берегам Алахи и в окрестностях рассеяно множество малых озер, частью замкнутых, частью соединенных между собою и с речкою протоками. На Алахе и прибрежных озерках мы встретили стаи плавающих и голенастых птиц, в числе которых было несколько полярных видов, находившихся там, судя по времени года, на летнем пребывании.
        Утром мы не без труда переправились через многоводную Алаху, несмотря на высокую воду. Весною, в половодье, переправа через нее бывает очень затруднительна и даже опасна. Парома на ней нет и переезд через речку совершается всегда вброд. К востоку от Алахи мы пересекли плоскую волнистую гряду, тянущуюся с юго-запада на северо-восток. Она усеяна многими малыми озерами, лежащими в чашеобразных впадинах и отличающимися, по-видимому, необыкновенной глубиной. Все из встретившихся нам на этой гряде озер были замкнутые и имели от 200 до 400 сажен в окружности. В воде, около берегов, торчат массивные камни темного цвета, от которых невозможно было отбить образцов. На озерах видны были плавающие и голенастые птицы, но рыб и моллюсков мы не замечали в них. Глубина от берегов возрастает очень быстро, а местами у самого берега начинаются пучины. Эти озера напоминают маары и обязаны своим происхождением, по всей вероятности, провалам. В 1879 г. в горной стране Хангая, в Центральной Монголии, мы в двух соседних местностях встретили озера, подобные описанным, и на берегу одного из них нашли кусок лавового шлака,
но валов вокруг них из туфа и других вулканических продуктов, характеризующих многие маары, нигде не замечали.
        Помянутая гряда, усеянная малыми озерами, имеет около 8 верст ширины, и мы на ней насчитали на этом протяжении около 10 озер только поблизости дороги. Перейдя эту гряду, мы спустились немного на обширную болотисто-солонцева-тую равнину Кал гуты. В западной части ее находится группа пресных соединенных озер, называемая Джар-куль. На берегу наибольшего из них, около 4 верст в окружности, мы ночевали и ловили в вытекающей из него речке ускучей и хариусов - единственных почти пород рыб, живущих в горных речках Алтая. На озере и соседних ему малых озерках было много плавающих и голенастых птиц, в числе которых опять замечено было несколько полярных видов.
        Урочище Кал гуты, покрытое хорошей травой и богатое солончаками, представляет прекрасную пастбищную землю. Незадолго до нашего прибытия на ней стояло много киргизов, укочевавших в китайские пределы. Несмотря на весьма значительную высоту этой местности и, вследствие того, сильные холода на ней зимою, киргизы кочуют на урочище Калгуты не только летом, но имеют там и зимние стойбища. Снега на этой открытой нагорной равнине выпадает немного, да и тот скоро разносится ветрами, так что киргизские стада и среди зимы легко находят на ней пищу. Перевал Укок, лежащий еще выше урочища Калгуты и открытый почти со всех сторон, зимою точно так же большею частью свободен от снега, и на нем могут свободно пастись в это время года стада.
        Верстах в пятнадцати к юго-востоку от урочища Калгуты возвышаются снежные горы Табын-богдо (пять святых), образующие мощную группу, связанную с горами Канас промежуточными высотами. Высшие пики гор Канас поднимаются, по всей вероятности, не менее 10 500 футов над морем, Табын-богдо же - до 11 000. Высота же снежной линии на них, по приблизительной оценке, должна быть близка к 10 000 футов. Обе эти соединенные группы представляют горный узел, от которого расходятся первоклассные лучи Алтая: на запад Большой Алтай с крутым северным и отлогим южным склоном; его западное продолжение - Нарым-ский хребет - отличается таким же характером; на северо-восток - плоский пограничный хребет Сайлюгэм;
        на юго-восток - Южный Алтай, отделяющийся двумя хребтами, из которых один отходит от группы Канас, а другой - от Табын-богдо ^{44}^. Эта длинная горная цепь тянется на юго-восток на протяжении почти 2000 верст. На северо-запад от того же узла отделяется плоское поднятие Укок, сочленяющееся, как нужно полагать, с Катунским хребтом Внутреннего Алтая, содержащим известную снежную гору Белуху и ряд второстепенных белков.
        С ночлега на урочище Кал гуты мы шли около 10 верст по болотисто-солонцеватой равнине, покрытой малыми озерками и прорезанной протоками, потом вступили на твердую, хрящеватую равнину, орошаемую маленькою речкою Калгуты, и направились вверх по ней к юго-востоку. Эта речка, вытекающая из пограничного хребта Сайлюгэма, изливается с правой стороны в Алаху верстах в десяти ниже озерной группы Джар-куль. В 22 верстах от ночлега дорога входит в неширокую горную долину, орошаемую верхней Калгуты, в которой мы остановились на ночлег на большой высоте. В ночь с 14 на 15 августа земля покрылась инеем, а вода в заливах речки - тонким слоем льда. В этом месте мы оставили реку Калгуты, текущую в верховьях с северо-востока на юго-запад в горах, и начали постепенно подниматься на плоский пограничный хребет Сайлюгэм по весьма пологому перевалу Улан-даба. Без всякого затруднения достигли мы вершины этого перевала, поднимающейся на 8620 футов над морем. Флора высших мест перевала Улан-даба отличается, как и на Укоке, полярным характером. Спуск с этого перевала, подобно подъему, весьма пологий и пролегает по долине
речки Ойгора, получающей начало близ водораздела. Тут встретили мы опять несколько малых озер и ручьев, обильно орошающих южный склон перевала. Долина Ойгора направляется с северо-запада на юго-восток, постепенно расширяясь, и ограничена высокими горами. На них живет много горных баранов, черепа которых часто встречались в долине. В предшествующие суровые и снежные зимы, по рассказам жителей, погибло от бескормицы множество этих животных, а оставшиеся в живых, но сильно изнуренные голодом, становились добычею волков.
        Спустившись верст двадцать с хребта, мы остановились на берегу речки Ойгора дневать. Поблизости нашего лагеря стоял китайский пикет под начальством офицера, который был у нас в гостях. Офицер жаловался на страшную скуку, томившую его в этом пустынном месте, и с восторгом вспоминал о кипучей жизни Внутреннего Китая. Он уроженец провинции Шаньси и провел на пикете с лишком два года, отлучаясь изредка на несколько дней за необходимыми покупками в г. Кобдо. Солдаты же пикета - монголы из разных отдаленных местностей. Мы узнали после от местных жителей - урянхаев, что этот офицер занимался, между прочим, с ними торговлей: покупал в Кобдо чай, металлические изделия, табак и ткани, а потом променивал все это урянхаям на пушнину и маральи рога. Шедший вместе с нами из Алтайской станицы в Кобдо с товаром устькаменогорский купец Вильданов продал ему кое-что из своего каравана.
        В той же долине верхнего Ойгора, но верст пять выше пикета, стоял лагерем приказчик бийского купца Васильева, торговавший с урянхаями. В течение пяти лет он ежегодно приезжает на это место из Бийска с товаром и торгует до наступления зимы.
        Часть товара продает на месте, в лагере, где у него склад, а другую, наибольшую, развозит по кочевьям урянхаев, посещая каждое лето высокие горные области Южного Алтая, в которых кочует этот народ. Больше всего он продавал урянхаям капканов, или ловушек, как называют эти снаряды наши купцы, торгующие в Монголии, затем юфть, металлические изделия и ткани. Взамен этих предметов получал от урянхаев сурочьи шкуры, лисиц, куниц, немного соболей и маральи рога. Китайцы из г. Кобдо, по свидетельству этого приказчика, имеют несколько торговых лагерей в глубине урянхайской земли и выменивают от туземцев на кирпичный чай железные изделия и ткани, лучшие меха и маральи рога.
        От приказчика купца Васильева, бывавшего во многих местностях земли алтайских урянхаев, мы получили некоторые сведения об этой стране и населяющем ее народе. Урян-хаи занимают горную страну в Южном Алтае от альп Канас и Табын-богдо на северо-западе до р. Булгуна на юго-востоке. Они принадлежат к монгольскому племени и говорят наречием монгольского языка; кочуют рассеянно, скотом не богаты, но зато усердно охотятся за зверями, в особенности за сурками, мясо которых едят, а шкурки продают нашим купцам. В их стране водится наиболее ценный сурок, называемый нашими торговцами «черным», за шкурку которого платится на месте 25 коп., тогда как шкурка обыкновенного, или «белого», сурка ценится около 6 коп. Хлебопашеством урянхаи не занимаются. Они разделяются на 6 волостей, управляемых зайсангами, а управление всеми волостями сосредоточено в руках урянхайского князя, утверждаемого в своей должности кобдинским амбанем. Урянхаи занимаются барантою (захватом скота), а потому не пользуются доброй славой у соседних монгольских народностей, у которых ее не существует.
        Долина Ойгора покрыта местами малыми озерками, из которых большинство сообщается с речкою протоками. В Ойгоре живет много рыбы: хариусов и ускучей. Плавающие и голенастые птицы на этой речке и соседних озерах водятся также в большом количестве, в особенности гуси и утки, которых мы встречали тут большими стадами. Окрестные горы, окаймляющие долину с северо-востока и юго-запада, почти безлесны: на них лишь кое-где разбросаны небольшие рощи лиственницы, растущие в закрытых с юга лощинах, да и то только в верхнем и среднем течении речки, а далее к юго-востоку на окраинных горах леса вовсе нет. В самой долине, кроме немногих кустарников, встречающихся кое-где, нет никакой древесной растительности. Травянистая растительность этой страны, как в горах, так и в долинах, не отличается ни разнообразием видов, ни пышностью самих растений и сравнительно с роскошной флорой Внутреннего Алтая, не далее как в 100 верстах к северу от пограничного хребта Сайлюгэма, кажется скудною. Причину такого поразительного контраста во флоре этих смежных растительных областей нужно искать, без сомнения, в недостатке влаги,
приносимой в северо-западный угол Монголии. С севера и запада эта страна защищена высокими горами Внутреннего Алтая, пограничного хребта Сайлюгэма и Южного Алтая, а потому водяные пары, гонимые в нее почти исключительно западными и северо-западными ветрами, задерживаются помянутыми горами; в северо-западный же угол Монголии достигает лишь незначительное количество осадков, расходуемых воздушными течениями большей частью на пути через высочайшие горные области Алтая. Вследствие того флора этой страны, несмотря на ее значительную абсолютную высоту, разнообразный рельеф и присутствие в ней местами весьма высоких гор, далеко не отличается таким богатством, как во Внутреннем Алтае.
        Верстах в сорока от перевала Улан-даба долина Ойгора суживается на протяжении около 8 верст, потом значительно расширяется и принимает степной характер, а речка Ойгор получает ниже теснины название Суока и течет под этим названием среди степной долины в р. Кобдо. В 70 верстах от помянутого перевала дорога оставляет речку Суок вправо и направляется по восточной окраине ее долины, окаймленной с этой стороны волнистым плоскогорьем, которое обрывается к долине довольно крутым и высоким склоном. Левая окраина долины представляет сухую щебневатую землю, на которой мы встречали стада антилоп, убегавших при нашем приближении на плоскогорье. Пройдя по этой сухой степи верст двадцать пять, мы приблизились к Суоку, подходящему в этом месте к восточному краю своей широкой долины, и остановились ночевать на солонцеватой местности с обширными зарослями злака, называемого монголами дэ-рису (Lasiagrostis). Тут в первый раз встретили мы монгольских зайцев (Lepus tolai) и пустынников (Sirrhaptes paradoxus). Далее дорога опять удаляется от речки, продолжая идти по левой окраине ее долины. Верстах в пяти от
ночлежного пункта мы миновали солоноватое озеро Белеу, около двух верст в окружности и 150 сажен ширины. На нем плавало множество уток, несколько стай гусей и лебеди. Плоские берега озера покрыты в восточной части узкой каймой тростника. Оно, сколько мы могли заметить, не имеет притоков и не сообщается с речкой Суок.
        С озера Белеу прошли верст пять по той же степной долине, пересекли глубокий с весьма крутыми берегами овраг, потом свернули из долины в холмы из мергеля. Пройдя по этим холмам верст пятнадцать, спустились в широкую степную долину Эльдеге. Эта пустынная долина тянется с северо-востока на юго-запад до берегов р. Кобдо и имеет твердую хрящеватую почву, покрытую весьма скудною растительностью. С юго-востока и северо-запада она окаймлена невысокими пустынными горами и, по отсутствию воды, необитаема, по крайней мере в летнее время. Мы прошли по ней более 20 верст и, сделав в этот день утомительный 45-верстный переход, достигли р. Кобдо уже поздно вечером.
        Кобдо, после Селенги и верхнего Енисея, - первая по величине река Монголии ^{45}^. В том месте, где мы через нее переправлялись, она имела около 40 сажен ширины и весьма значительную быстроту, несмотря на низкую воду. Эта река переходима вброд только в конце лета и осенью, а при высоком стоянии воды переправа через нее совершается на маленьком пароме, состоящем из двух соединенных душегубок с помостом. На этом утлом судне перевозят людей и тяжести, верблюдов же и лошадей пускают вплавь. Переправа производится очень медленно и нередко сопровождается гибелью гонимых вплавь животных, благодаря необыкновенной быстроте реки и увеличению в половодье ее ширины до версты [14 - Бийские купцы, торгующие в г. Кобдо, затрудняясь этой переправой, на которой, помимо неудобств во время высокой воды, им приходится за перевозку тяжестей через реку на пароме платить еще деньги, хотели завести собственный паром на р. Кобдо. Лиственничный лес для постройки парома они предполагали сплавить из верховьев этой реки, где он растет в изобилии. Но кобдинский амбань, несмотря на неоднократные просьбы купцов, не разрешил им
содержания собственного парома.].
        Кобдо, по свидетельству приказчика Васильева и спрошенных нами урянхаев, получает начало из весьма высоких снежных гор Южного Алтая и составляется из многих речек, сбегающих от ледников. В верховьях река образует два озера, лежащие в одной версте одно от другого и имеющие по б верст длины и около 300 сажен ширины. Ниже этих горных озер Кобдо принимает в себя слева многоводный приток Чаган-гол, увеличивающий в значительной степени массу несомой ею воды; еще ниже в Кобдо с левой стороны изливается Суок, а с правой - многоводная речка Саксай, далее в нее с той же стороны текут речки: Хату, Уха, Хо-нур-улен и Хашату ^{46}^. От места переправы на урочище Эль-деге Кобдо течет несколько верст к юго-востоку, потом круто поворачивает на северо-восток и описывает большую излучину, в вершине которой в нее изливается с севера проток из оз. Ачит-нора, а в 50 верстах ниже его с той же стороны речка Шивыртай. От устья протока Кобдо поворачивает на юго-восток и впадает в обширное пресное озеро Хара-усу. Область верхней Кобдо отличается диким горным характером, весьма значительной абсолютной высотой и заключает в
себе в верховьях р. Кобдо высочайшие горы этой части Южного Алтая, превосходящие, по словам очевидцев, высотою снежную группу Табын-богдо ^{47}^. В верховьях реки, ниже образуемых ею озер, растет лиственница, а в средней и нижней частях берега ее покрыты тополем, талом, изредка березой, тальником и другими кустарниками.
        Несмотря на невысокую воду, мы не без труда переправились вброд через р. Кобдо. В особенности затруднительна была переправа баранов, которых мы гнали с собой около 20 голов. Из них только несколько штук переплыли реку свободно, а остальных пришлось тянуть верховым на арканах.
        Переправившись на правый берег, мы прошли верст пять по долине Кобдо, покрытой в этой местности хорошей травой, изредка малыми озерками и зарослями кустарников. Потом оставили долину в левой стороне и, пройдя около 12 верст по сухой каменистой степи, вышли на р. Хату, впадающую в Кобдо справа. Она течет в широкой горной долине, покрытой тополем, талом, тальником и другими кустарниками. По берегам речки и поблизости их лежат обширные стлани кругляков и гальки, нанесенных рекой во время разлития. Местами несколько десятков сажен приходилось идти по сплошным каменным мостам из голышей и гальки. Несмотря на это, между камнями, благодаря присутствию влаги, растут деревья и густые заросли кустарников, в которых мы встречали множество выводков серых куропаток (Perdix barbata), а поблизости скалистых утесов долины поминутно попадались тоже выводки каменных куропаток (Са-cabis chukar). К верховьям речки долина Хату, как видно было с высоты, постепенно суживается и вдали на юге переходит в ущелье, но лиственный лес сопровождает речку на всем видимом пространстве. По направлению к верховьям Хату верстах в
шестидесяти виднелись высокие горы, покрытые снежными пятнами.
        Пройдя по долине Хату версты три, мы остановились на правой ее окраине, у ручейка, на ночлег. Близ соседних скал с мощными осыпями было так много каменных куропаток, что ловкий на них охотник мог бы в течение часа настрелять до полусотни. Выводки с заботливыми матерями во главе спускались один за другим из осыпей к ручейку и, напившись из него, возвращались обратно в камни.
        Из долины речки Хату дорога поворачивает в пологие горы, на вершинах и склонах которых залегают глыбы серого крупнозернистого гранита, и, пройдя по ним около 20 верст, подымается постепенно на перевал Ухын-даба. С этого перевала видны на юго-востоке снежные горы Гурбан-цасату. Спуск с него, в противоположность подъему, крутой и ведет в долину речки Уха, на которой мы в тот день ночевали. В долине стояло много монголов-олёт ^{48}^, встретивших нас весьма дружелюбно. До позднего вечера юрты наши были полны гостями, приезжавшими и отъезжавшими верхом на лошадях, несмотря на то что стойбища их отстояли от нашего лагеря не далее полуверсты. На некоторых лошадях помещалось для такого короткого переезда по два всадника.
        Речка Уха впадает с правой стороны в Кобдо, верстах в тридцати к северо-востоку от места нашей стоянки на ней. Долина ее, имеющая от 5 до 8 верст ширины, кроме речки, орошена многими источниками и покрыта местами весьма хорошей травой. На другой день мы отправились вверх по этой долине. Верстах в двенадцати от ночлежного места она значительно суживается и переходит в болотистую землю, обильно орошенную ручьями, образующимися из родников. Речка Уха, вытекающая из гор влево от дороги, собирает в себя эти ручьи, и из ничтожного потока, несколько верст ниже этой болотистой местности, становится многоводной речкой. Из болотистой долины верхней Ухи, замыкаемой на юго-востоке холмами, мы вступили в эти последние и, пройдя по ним около 5 верст, достигли плоской междугорной котловины Алтан-чечей (золотая чаша). Она имеет около 8 верст длины, до 2 верст ширины и поднимается над уровнем моря на 7570 футов. Среди котловины лежит в чашевидном углублении маленькое озерко, на берегу которого находится китайский почтовый пикет. К востоку от этого озерка, верстах в пяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату
(три снежных), заключающаяся в высоком хребте, окаймляющем котловину с юго-восточной стороны. В ночь с 24 на 25 августа окрестные горы и котловина покрылись снегом, вершка в три толщиною, но к вечеру 25-го его не стало.
        Передневав в котловине Алтан-чечей, мы направились к юго-востоку и, пройдя верст пять, поднялись постепенно на перевал Хонур-улен, при спуске с которого пересекли речку того же названия, впадающую с правой стороны в Кобдо.
        Потом вступили в невысокие холмы и шли по ним версты четыре. Из холмов спустились в широкую степную долину, покатую к юго-востоку. В ней паслись стада антилоп, за которыми охотились наши казаки и убили одну. В конце перехода долина значительно суживается и упирается почти под прямым углом в узкую же долину речки Хашату, на которой мы ночевали. Невысокие обрывы этой долины состоят из чрезвычайно мощных пластов глинистого сланца с прослойками сланцеватого гипса. Сланец смещен и прорван серым гнейсом. Речка Хашату получает начало из соседних гор и впадает с правой стороны в Кобдо. Мы прошли вниз по ней около 10 верст и у россыпей скалистых берегов ее долины встречали множество выводков каменных куропаток.
        Оставив речку, мы поднялись на плоскогорье, миновали небольшое (версты 2 в окружности) озеро, лежащее в весьма плоском углублении, потом шли около 5 верст по скалистым холмам. По выходе из них дорога пересекает ручей и направляется по широкой долине, в которой мы ночевали у источника. Следующий переход около 20 верст сделали по скалистым холмам. Эти холмы состоят из глинистого сланца, прорванного гранитом. В них нередко встречаются гольцы, состоящие частью из гранита, частью из смещенного им сланца, причем обе породы так плотно смыкаются, что с первого взгляда голец представляет собою как бы однородное целое.
        Последнюю ночь на пути в г. Кобдо мы провели на берегу озера, имеющего около 2 верст в окружности. Оно содержит солоноватую воду и посредине довольно глубоко. На западном берегу находятся родники, из которых проходящие караваны пользуются водой, так как озерная вода не совсем хороша. Прибыв на это место около полудня, мы много раз закидывали в нем неводок, но не поймали ничего, а потому и решили, что рыбы в нем нет. Между тем перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде, на середине озера, около низменного острова с тростником, ясно заметна была игра живущих в нем рыб. Мы стали опять бросать неводок и так далеко, что лошадь верхового, тянувшего внешнее крыло, всплывала. Но, несмотря на все старания, не могли добыть из этого загадочного озера ни единой рыбки. Нужно полагать, что рыба в нем живет только посредине, а к берегам, у которых вода солоновата, вовсе не заходит.
        Страна, на пространстве от государственной границы почти до самого г. Кобдо, отличается вполне горным характером. Эти горы, исключая отрогов Сайлюгэма, наполняющих местность к северо-востоку от Суока и к северу от средней Кобдо, принадлежат к системе Южного Алтая, который отделяет от себя в северо-восточном направлении мощные ветви. Одну из них мы пересекли по перевалу Ухын-даба между речками Хату и Уха, а другую, более высокую, по перевалу Хонур-улен. Эта последняя содержит в себе помянутую снежную группу Гурбан-цасату, вершины которой поднимаются не менее 11 000 футов над морем ^{49}^. Затем все остальные кряжи на пути от р. Кобдо к городу того же названия представляют собою отрасли означенных ветвей.
        Описываемые горы Южного Алтая состоят главным образом из глинистого сланца и гранитов, прорвавших этот сланец и образующих местами целые кряжи, как, например, между речками Хату и Уха, местами менее обширные массивы и, наконец, незначительные сопки и гольцы, встречающиеся в скалистых холмах, что между речкою Хашату и г. Кобдо. Ядро гор состоит, по всей вероятности, из гранитов, месторождения которых чуть не повсеместно обнаруживаются выходами этой кристаллической породы. На перевале Хонур-улен глинистый сланец прорезан кварцевыми жилами, равно как и в холмах к юго-востоку от него.
        В долине речки Хашату обнажаются мощные пласты глинистого сланца, о которых уже было упомянуто; к юго-востоку от этой речки до долины р. Буянту почти повсюду развит глинистый сланец, прорванный гранитом, образующим среди сланца незначительные высоты и ничтожные гольцы [15 - В горах, окаймляющих долину р. Суок, развит порфирит и фельзитовый туф, а в холмах на пространстве от оз. Белеу до р. Кобдо - мергель.].
        С озера мы направились по скалистым холмам, состоящим из сланца, приподнятого и прорванного гранитом. Вдали на юго-востоке виднелись высокие горы Южного Алтая - Теректы, со снежными пятнами на вершинах. Вскоре показалась на юго-востоке обширная долина р. Буянту с г. Кобдо. Спустившись в нее, мы миновали кумирню, потом переправились через мелкую, но быструю р. Буянту и прибыли около полудня в город.
        Город Кобдо расположен среди широкой долины речки Буянту, в версте от ее правого берега ^{50}^. По своей чистоте он составляет редкое исключение между китайскими городами, обыкновенно грязными и зловонными в летнее время. По главной улице, имеющей около полуверсты длины и 25 сажен ширины, тянется аллея из высоких, тенистых тополей, растущих по обеим ее сторонам, а под ними струятся арыки. Против концов этой улицы, на противоположных окраинах города, расположены две цитадели, из которых в одной (северной) помещаются: амбань, чиновники, присутственное место (ямынь) и пехота гарнизона, а другая (южная) занята конницею (из солон). Стены обеих цитаделей возведены из необожженного кирпича и имеют около 15 футов высоты. Толщина их у основания около б футов, а близ кроны, где бойницы, около 2 футов.
        В городе считается не более 60 домов из необожженного кирпича с дворами, обнесенными кирпичными же оградами. Жителей в Кобдо в 1878 г. было около 1000 человек, в том числе 400 солдат гарнизона. Главную массу собственно обывателей города составляют китайские торговцы, почти исключительно шансийцы, проживающие в нем без семейств. Они только по временам, да и то не все, ездят на родину по делам и для свидания с родными. Затем в Кобдо проживает десятка два китайских семейств, переселившихся из Джунгарии еще в начале дунганского восстания. Они занимаются мелочной торговлей, отчасти приготовлением простой деревянной посуды для монголов, огородничеством и кузнечным ремеслом.
        Вокруг Кобдо разбросано несколько десятков жалких юрт бедных монголов, питающихся поденной работой в городе и подачками зажиточных китайцев за различные услуги им. Часть этих бедняков находится в постоянном услужении, или, лучше сказать, в кабале у китайцев.
        Наши купцы в 1878 г. торговали в г. Кобдо в четырех лавках. Сами они живут в нем только с мая по ноябрь, да и то не все, а на зиму оставляют вместо себя приказчиков. Нанимаемые ими у китайцев помещения довольно просторны, но плохо приспособлены к потребностям и привычкам русского человека. Жилые постройки зимою очень холодны, хотя и согреваются железными печами.
        Хлебопашества поблизости города нет, а возделываются лишь маленькие огороды на окраинах его. На западном берегу озера Хара-усу существуют казенные пашни, обрабатываемые монголами и солдатами кобдинского гарнизона, но хлеба с них собирается очень немного: его недостает даже на продовольствие этого гарнизона. Во время дунганского восстания в Джунгарии хлеб в г. Кобдо привозили за 2000 верст из Куку-хото, и потому цена на него в то время стояла очень высокая, от 4 до 6 рублей за пуд пшеничной муки и проса. По умиротворении этой страны, его стали привозить из Барку-ля и Гучена, и цена за пуд муки и проса упала до 2 рублей.
        Окрестности Кобдо совершенно безлесны. Топливом служит преимущественно кустарник, привозимый издалека и продающийся дорого. В последние годы стали доставлять в город каменный уголь, добываемый верстах в 100 к юго-востоку от него, в горах Цзун-хаирхан. Водою горожане пользуются частью из колодцев, частью из арыков, выведенных из речки Буянту; которыми орошаются и городские огороды.
        Торговля в г. Кобдо не только у русских, но и у китайцев, имеющих в нем около 40 лавок, незначительна. Торговое значение этого города заключается главным образом в существовании в нем нескольких больших товарных складов, принадлежащих богатым китайским коммерческим компаниям. Часть товара из этих складов продается на месте приезжим монголам и мелким китайским торговцам, содержащим лавочки в городе, но главная масса его сбывается внутри страны. Компании отправляют товар в окрестности страны с приказчиками, из которых одни развозят его по кочевьям, другие продают в лавках, открытых этими компаниями в монастырях, княжеских ставках и вообще бойких местах Северо-Западной Монголии.
        Как в самом городе, так и внутри страны торговля у китайцев и русских почти исключительно меновая: серебра (в кусках) в обращении мало, а единственные китайские мелкие монеты - чохи - в Монголии не ходят. В Кобдо вместо мелкой монеты употребляются бумажные кушаки, которыми опоясываются монголы, а крупная монета заменяется кирпичом чая, стоимостью около полутора наших кредитных рублей.
        Осенью 1872 г. г. Кобдо был разорен дунганами, пришедшими с юга, из Баркуля. В то время гарнизон его состоял из 1000 с лишком солдат, число же осаждавших дунган было не более 400 человек. Они подступили к городу с большим караваном захваченного на пути у монголов имущества. С ними было много женщин, оставшихся во время действия при обозе. Жители Кобдо, узнав о приближавшейся опасности, частью бежали из города, частью перебрались в цитадель к войскам и только немногие не успели скрыться своевременно. Дунгане, по приближении к городу, были встречены ружейными выстрелами китайских солдат, отступивших затем поспешно в крепость. Инсургенты напали на город и стали грабить его, поджигая разграбленные дома. Китайцы, не успевшие вовремя скрыться из него, были перебиты. Гарнизон, засевший в северной цитадели, в первое время бездействовал. Вдоль главной улицы, впрочем, стреляли оттуда из пушек, но эти выстрелы не наносили никакого вреда дунганам, рассыпавшимся по домам, а на вылазку китайцы не отважились.
        Ограбив город и истребив огнем большую часть домов, дунгане отошли от него версты на две и расположились лагерем. Тогда только амбань, уступая настояниям офицеров гарнизона, решился отрядить из него 500 человек на вылазку. Китайцы двинулись к лагерю, но дунгане, сев на лошадей, атаковали наступающих с фронта и флангов, обратили их в бегство и преследовали до самых крепостных ворот, причем осажденные потеряли более 100 человек убитыми и ранеными. На другой день дунгане оставили Кобдо. Так окончился этот постыдный для китайских войск погром. Однако амбань, отрапортовавший в Пекин о мнимой победе над инсургентами, получил награду. Наши купцы успели вовремя выбраться из Кобдо, но у братьев Гилевых осталось там много шерсти, сгоревшей от пожара.
        Во время нашего пребывания в г. Кобдо у китайцев 30 августа был большой праздник: 15-е число (полнолуние) VIII луны. Накануне во всех домах делались к нему приготовления: подбеливали стены, мыли и чистили посуду, а на дворах пекли на пару маленькие круглые булочки, раскрашивая их потом красками. Утром, в день праздника, началось пускание ракет, бросание петард и сжигание бураков, мельниц и других произведений пиротехники, в которой китайцы очень сведущи. По улицам целый день расхаживали толпы с песнями, а перед трактиром на главной улице, устроенном наподобие буфета под навесом, постоянно теснился народ, напевая песни под аккомпанемент музыки, помещавшейся тут же, на тротуаре. Вечером китайцы ходили в соседние горы, верст за восемь, на поклонение восходящей луне, а по возвращении оттуда пировали заполночь в домах. В этот день мы не видели в городе ни единого пьяного и не замечали не только драк, но даже простых ссор между китайцами. На следующее утро занятия горожан пошли обычным порядком, как будто накануне не прерывались вовсе.
        Через неделю после нашего прибытия в г. Кобдо караван бийских купцов, с которым нам предстояло идти в Куку-хото, был уже готов к выступлению, и мы, с своей стороны, спешили окончить последние приготовления к дальнейшему пути. Из 18 верблюдов четырех, оказавшихся слабыми, променяли в Кобдо на двух сильных и жирных, поправили юрты, запаслись бочонками для воды и наняли двух монголов в погонщики. В проводники общему каравану был приглашен молодой китаец, родом из Куку-хото, желавший побывать на родине.
        Бийские купцы в 1878 г. отправляли еще в первый раз караван в Куку-хото и исключительно с маральими рогами. Они покупают рога на Алтае от тамошних кочевников, бьющих ежегодно довольно много диких маралов, а также у алтайских крестьян-охотников и мараловодов, отчасти и в Монголии у урянхаев и торгоутов. До 1878 г. купцы сбывали эти рога китайцам в Кобдо и Улясутае по весьма умеренным ценам, сравнительно с ценами во Внутреннем Китае. Поэтому они решились отправить их в Куку-хото, где, по собранным сведениям, надеялись продать несравненно дороже, чем в Кобдо и в Улясутае. Других товаров купцы с этим караваном не посылали, так как им неизвестно еще было, на какие из них существует спрос в г. Куку-хото.
        5 сентября все приготовления были окончены, и б-го, после полудня, мы оставили Кобдо.
        Глава вторая. От г. Кобдо до монастыря гэгэна Нарбаньчжи
        Озеро Хара-усу и долина Дзерге. - Переход через пустыню Кысыин-тала. - Хребет Бичигин-нуру. - Каменистая степь. - Прибытие на р. Дзапхын и следование вверх по ней. - Монастырь Нарбаньчжи.

        Первые 8 верст из г. Кобдо мы прошли по широкой долине речки Буянту, протекающей близ города, а потом вступили в низкие горы, представляющие северную широкую отрасль соседнего невысокого отрога Южного Алтая, Бар-чигир, простирающегося с северо-запада на юго-восток. За ним виднелись на юге более высокие отроги той же системы - Шывыр и Шуди. В этих невысоких горах, служащих ступенью к Южному Алтаю, мы ночевали у колодца Цакирин-ху-дук и на другой день, взойдя на высшее место поднятия, увидели оттуда озеро Хара-усу, расстилавшееся обширною синеватою гладью на северо-востоке. На северо-западном берегу его, который едва можно было различить, возвышались небольшие горы, а на северо-восток водная поверхность простиралась так далеко, как только мог видеть глаз. С гор мы спустились на твердую пустынную равнину и прошли по ней около 18 верст до самого озера. На равнине встречались небольшие гольцы из гранита и глинистого сланца. Обе породы примыкают так плотно одна к другой, как будто спаяны. Такие же точно гольцы мы видели на последней станции, подходя к г. Кобдо с северо-запада.
        На южной оконечности озера Хара-усу мы остановились на ночлег. Озеро вдается в этом месте в материк широкою губою, поросшею большей частью высоким тростником. Наши купцы, торгующие в г. Кобдо, говорили, что в этой губе есть острова, на которых зимуют монголы.
        Озеро Хара-усу имеет приблизительно около 140 верст в окружности и содержит воду пресную. О другом его названии - Ихы-арал, под которым его прежде отмечали на картах, мы спрашивали местных монголов, но они показывали, что такое название им неизвестно и что во всей окрестной стране его называют Хара-усу. Название Ихы-арал, заимствованное из китайских источников, принадлежит, по всей вероятности, отдаленному времени. Из рыб в Хара-усу живут только, кажется, одни ускучи, а других пород нет; моллюсков же мы не находили в нем. Озеро выпускает из северо-восточной части несколько протоков, соединяющихся потом в один, называемый Чон-харих; между протоками лежат низменные, болотистые острова, покрытые тростником. Чон-харих впадает в пресное озеро Хара-нор, принимающее с юго-востока, из озера Дурга-нора, мало уступающего Хара-усу по величине, другой проток, и выпускает в свою очередь проток Татхэ-тэмен в р. Дзапхын.
        На озере Хара-усу живет масса водяных и болотных птиц. В южной части во время нашего пребывания гуси большими стаями паслись на солонцеватых берегах и плавали около них. При появлении людей на берегу они не улетали, а отходили в сторону, желая, так сказать, очистить дорогу, и, посмотрев некоторое время со вниманием на приближавшегося человека, вскоре успокаивались. Монголы, не употребляя вовсе в пищу птиц, никогда их не трогают, а потому пернатые обитатели Монголии живут привольно в этой стране. К монголам они так привыкли, что путешественнику-европейцу стоит только переодеться в туземное платье, и он наверно может рассчитывать, что будет подпущен птицами гораздо ближе, чем в своем национальном костюме.
        Озеро Хара-усу питается главным образом водами впадающей в него р. Кобдо, потом речками Буянту и Хара-усу. Последняя, текущая с юга, покрыта по берегам тростником и приносит весьма немного воды в озеро. О глубине его мы ничего не могли узнать от местных монголов, которые никогда по нему не плавают. Южная часть озера, представляющая обширную губу, должна быть мелка: осматривая эту губу с возвышенного места на западном берегу, мы заметили, что большая часть ее покрыта высоким тростником, среди которого лишь местами виднелись пространства чистой воды, так что вся губа имела оттого пятнистый вид, именно - желтые пятна островов и сплошных насаждений тростника чередовались с синевато-бурыми пятнами свободной от него воды. Над губой во всевозможных направлениях и на разных высотах постоянно носились птицы то целыми стаями, то поодиночке, и куда бы наблюдатель ни обратил свой взор, везде он увидел бы птиц, непрерывно снующих над озером ^{51}^.
        После дневки на южном берегу Хара-усу мы свернули с почтовой Улясутайской дороги и направились на юго-восток по широкой долине Дзерге. Она ограничена с северо-востока высоким отдельным хребтом Цзун-хаирхан, достигающим наибольшей высоты на параллели южной оконечности озера и носящим в этом месте название Хобо. С юго-запада долину окаймляют ветви помянутого отрога Южного Алтая Бар-чигир. Северо-западная часть этой долины, соседняя озеру Хара-усу, представляет солонцеватую землю, покрытую большей частью злаком дэрису (Lasiagrostis), а в низменных местах низкорослым и редким тростником. Между зарослями дэрису встречаются небольшие полосы мелкого и чистого песку. По всем признакам, эта часть долины Дзерге была покрыта водами озера Хара-усу, отступившего к северу, но оставившего следы своего пребывания в ней ^{52}^.
        На колодцах Баин-худук, в 22 верстах от озера, мы остановились на ночлег. Перед вечером мимо нашего лагеря прошел большой китайский караван из Куку-хото в Кобдо с кирпичным чаем, тканями и прочими товарами. Караван состоял из 50 с лишком верблюдов и не имел ни одной лошади: все погонщики и сам старшина ехали верхом на верблюдах. По их страшно загорелым лицам можно было судить о жарах и трудностях, испытанных путниками в Гоби, из которой они вышли около месяца назад. На передних и задних верблюдов вереницы китайцы имеют обыкновение навязывать колокольцы, по бряцанию которых их караван легко отличить ночью от монгольского. Это делается для того, чтобы при ночных движениях можно было узнавать направление, принятое головою каравана, а также случай остановок задних верблюдов, отвязавшихся от вереницы.
        К юго-востоку от колодцев Баин-худук характер долины изменяется: почва ее из мягкой солонцеватой переходит в твердую хрящеватую, покрытую редкими и низкорослыми кустиками караганы (Caragana frutescens), а самая долина суживается, но на коротком, впрочем, пространстве. Тут мы встретили в ней две весьма длинные оросительные канавы (арыки): Ошик-гол и Баин-гол, выведенные из речки Еши на северо-восток и юго-восток. Баин-гол впадает в речку Хара-усу (приток озера того же названия), протекающую по восточной окраине долины, а Ошик-гол течет на протяжении 30 верст к юго-востоку и теряется в болотистой местности Кытэин-шара-холусу. Обе канавы служили в прежнее время для орошения пашен, от которых ныне остались едва заметные следы. Канаву Ошик-гол мы приняли сначала за ручей, но потом, найдя на берегу ее еще уцелевшие валы вынутой земли, убедились в ее искусственном происхождении. Местность в верховьях этих канав представляет бесплодную равнину, и только по берегам их растет тощая травка. На этой равнине паслись, однако, табуны дзэренов (Procapra gutturosa) ^{53}^ за которыми долго гонялись двое из наших
казаков с монголом, но безуспешно.
        Переночевав на Ошык-голе, мы прошли верст пятнадцать по пустынной равнине, пересекли несколько небольших песчаных пространств, а затем вышли на урочище Кытэин-шара-холусу. Оно представляет обширную плоскую впадину, в южной части которой находится соленое озеро Цаган-нор, имеющее около 8 верст в окружности. В этой впадине много родников и небольших болотистых пространств, поросших тростником, а возвышенные места ее покрыты зарослями дэрису. В центральной части впадины лежит обширный солончак, простирающийся до 12 верст в окружности и заключающий в себе несомненные признаки существовавшего на этом месте озера. Ровная, горизонтальная поверхность его, покрытая соляным налетом, блестит издали, подобно поверхности водной, от которой ее трудно отличить. Солончак ограничен пологими, но резко очерченными берегами, и на них сохранились следы разлива, а в одном месте в кочках найдены были раковины озерника (Lim-naeus stagnalis). По обилию воды, травы и солончаковых растений эта местность принадлежит к лучшим пастбищам окрестной страны. На ней кочуют монголы-цзахачине, земля которых вдается с юга клином в
долину Дзерге. Цзахачи не жаловались на волков, которые живут во множестве в этой местности и причиняют им большие убытки. Они нападают целыми стаями на баранов и, несмотря на преследование, повторяют часто свои набеги из густых зарослей тростника и кустарников, откуда невозможно их выжить.
        На меридиане урочища Кытэин-шара-холусу долина Дзерге имеет около 30 верст ширины. С северо-востока она ограничена по-прежнему кряжем Цзун-хаирхан, а с юго-запада весьма высоким хребтом системы Южного Алтая - Батырин-шилин. Этот хребет отделяет к северо-западу короткую ветвь Тугурик, оканчивающуюся в самой долине, а к западу другую - Тарбагатай, посредством которой связуется с главным хребтом Южного Алтая, отстоящим от долины Дзерге верстах в шестидесяти к юго-западу.
        В хребте Батырин-шилин, в 30 верстах к юго-востоку от урочища Кытэин-шара-холусу, находится снежная гора Батыр-хаирхан, дающая начало речке Сункык-гол, которою питается соленое озеро Цаган-нор этой долины. К юго-западу от хребта Батырин-шилина тянется в одном с ним направлении главный хребет Южного Алтая, называемый Алтаин-нуру. Между хребтами лежит высокое плоскогорье с соленым озером Цицик-нором, принимающим с юго-запада из гор Алтаин-нуру речку Борджон-гол. Хребет Алтаин-нуру в окрестностях оз. Цицик-нор и далее к юго-востоку не имеет снежных вершин, но верстах в восьмидесяти к северо-западу от этого озера в нем есть снежные горы, равно как и близ истоков р. Булугуна, получающей на нем начало в 100 верстах к юго-западу-югу от г. Кобдо.
        В другом окраинном хребте долины Дзерге - Цзун-хаирхан - в окрестностях урочища Кытэин-шара-холусу находятся каменноугольные залежи. Из них монголы на своих первобытных двухколесных телегах доставляют уголь в г. Кобдо. Копи стали разрабатывать недавно по ходатайству кобдинского амбаня. Добывание всякого рода минеральных веществ в Монголии строго воспрещено законом, и потому на разработку каменноугольных залежей нужно было испросить разрешение китайского правительства. К такому ходатайству амбань был вынужден недостатком древесного топлива в городе и суровостью зимы.
        С урочища Кытэин-шара-холусу мы вышли на пустынную, каменистую равнину и, пройдя по ней верст пятнадцать, ночевали в местности Ургуюн-ширик. Эта местность лежит в земле той же монгольской народности, цзахачин. Она прорезана арыками, орошающими пашни, с которых снят был ячмень. Цзахачине, как видно, довольно успешно занимаются земледелием и умеют искусно орошать свои поля, которых мы совсем не видели у их соседей, монголов-олёт. От последних цзахачине отличаются несколько своим наречием. Они носят особые шапки, каких мы не встречали во всей Монголии. Винокурение из хлеба и молока распространено между цзахачинами в значительных размерах, и водку они пьют не совсем умеренно. Тут нам пришлось опять выслушивать жалобы на волков, которых и на этом урочище, покрытом в южной части высоким тростником, водится очень много.
        В 20 верстах к востоку от урочища Ургуюн-ширик оканчивается долина Дзерге, простирающаяся к юго-востоку от оз. Хара-усу на 120 верст. Северный окрайный ее хребет, Изун-хаирхан, отделив на юго-восток невысокую ветвь Доло-той, поворачивает почти на восток и теряется в соседней степи. Навстречу этой ветви от южной окрайного хребта долины Батырин-шилин отходит в северо-западном направлении тоже невысокая отрасль Будун-удзур, а между оконечностями обеих этих ветвей заключаются ворота, верст в десять ширины, ведущие из долины в соседнюю котловину. Подходя к этим воротам, мы снова встретили пашни цзахачин, орошенные целою сетью арыков с запрудами. Через эти ворота, представляющие весьма пологий перевал Цзаилгын, проходит западная граница аймака Цзасакту-хана, так что, пройдя их, мы вступили в Халху.
        К востоку от ворот лежит обширная котловина, окруженная горами и только в северной части сообщающаяся посредством долины с соседними степями. В западной части этой котловины помещается в плоском углублении обширный солончак, называемый Цаган-нор, с ровною, блестящею от соляного налета поверхностью. Следы существовавшего в этом углублении озера так же явственны, как и на урочище Кытэин-шара-холусу. Но раковин, несмотря на многие раскопки, сделанные нами на дне солончака, не оказалось. Восточная часть котловины орошается маленькой речкой Хурын-гол, текущей из соседней снежной горы Мунку-цасату-богдо и теряющейся в близлежащей северной степи. Берега этой речки покрыты высокими кустами чингиля.
        Снежная гора Мунку-цасату-богдо заключается в восточной части хребта Батырин-шилин и отстоит от снежной горы того же хребта, Батыр-хаирхан, верстах в шестидесяти к юго-востоку. Мунку-цасату-богдо подымается над уровнем моря, по всей вероятности, не менее 12 000 футов, а абсолютная высота горы Батыр-хаирхан должна быть близка к 11 500 футам ^{54}^. Снежная же линия на этих горах находится приблизительно на высоте 11 000 футов.
        Перейдя речку Хурын-гол, мы поднялись на невысокие горы Тохто-хоин-нуру, окаймляющие котловину с востока. На юге эти горы сочленяются посредством слабого поднятия с массивом Мунку-цасату-богдо, а на севере примыкают к степному кряжу Баин-ундур, простирающемуся с юго-запада на северо-восток на всем виденном пространстве. С гор Тохто-хоин-нуру перед нами открылась на востоке громадная равнина, за которою в туманной синеве виднелись высокие горы с несколькими вершинами, уже успевшими покрыться снегом. С тех же гор ясно был виден на юге высокий хребет Южного Алтая, отходящий от снежной горы Мунку-цасату-богдо на юго-восток и представляющий, следовательно, продолжение хребта Батырин-шилин. К северу от него тянулся в том же направлении и почти параллельно ему другой хребет, Дарибень-нуру, точно так же сочленяющийся с этой горой невысоким поднятием. Оба хребта простирались на юго-восток непрерывно и скрывались вдали за горизонтом.
        По горам Тохто-хоин-нуру мы прошли не более 8 верст и спустились на равнину к ручью Баин-булуку, на котором имели ночлег. Солонцеватая местность, орошаемая этим ручьем, покрыта обширными зарослями дэрису, в которых было много зайцев (Lepus tolai) и пустынников (Sirrhaples paradoxus). Близ нашего лагеря стояло несколько монгольских юрт. В одной из них слышны были звуки бубна, не прекращавшиеся несколько часов подряд. Эти звуки производил лама (священник), призванный к труднобольному, которого он «отчитывал», как выражались монголы. Нелегко было этому больному выслушивать неистовое бубнение, надоевшее даже нам, несмотря на 100 сажен расстояния нашего лагеря от юрты больного.
        К востоку от ручья Баин-булука лежит пустыня, называемая Кысыин-тала, по которой нам предстояло пройти около 80 верст. На другой же день утром мы вступили в эту пустыню, представляющую бесплодную равнину с твердою хрящевато-дресвяною почвою, покрытою весьма тощим кипцом (Stipa orientalis) и колючками. В иных местах не было и этих неприхотливых растений: взору представлялись голые, безжизненные площади с глинистым грунтом, совершенно лишенные растительного покрова. На востоке пустыня замыкалась высокими горами, а на юго-востоке видны были два хребта Южного Алтая, уходившие вдаль. При сильном порывистом ветре, свирепствовавшем весь день и обдававшем нас песком, дресвой и даже гравием, шли мы молча по этой пустыне. Порою ветер завывал с такою силою, что покачивал верблюдов, начинавших каждый раз балансировать на своих длинных ногах, а всадники с трудом держались на лошадях, предпочитая слезать с них при сильных порывах бури и следовать пешком. Наконец, после утомительного 40-верстного перехода дотащились мы кое-как до колодца, но провозились около двух часов над постановкою юрт при сильном ветре.
Буря свирепствовала до поздней ночи; деревянные части юрт скрипели, гнулись, и, несмотря на все скрепы, мы ежеминутно опасались крушения наших подвижных жилищ. Но, к счастью, ветер стал стихать, и остаток ночи мы провели спокойно.
        Местность, на которой мы ночевали, называемая Кысь, лежит среди пустыни и представляет обширную впадину, ограниченную резко очерченными берегами. В ней находится небольшое соленое озеро Шабарту-нор, а на восточной окраине - источник Кысыин-булук. Большая часть впадины покрыта зарослями дэрису, среди которых разбросаны небольшие песчаные пространства, состоящие из маленьких песчаных бугров. Солонцеватая почва ее производит множество солянок. Присутствие солонцов и сопок из чистого песка, следы береговых размывов и некоторые другие признаки указывают на существование в этой впадине водоема, от которого ныне осталось только соленое оз. Шабарту-нор.
        Благодаря обилию солончаковых растений и злака дэрису, впадина Кысь служит привольным пастбищем для верблюдов, которых мы видели в ней более 100 штук, и все они были необыкновенно жирны. Верблюдов пас старик с несколькими мальчиками. Пастухи жили в ветхой юрте близ источника и проводили время в одиночестве среди этой пустыни: ни в самой впадине, ни в ее безводных окрестностях не видно было ни одной юрты. Монголы имеют обыкновение соединять на лето верблюдов многих владельцев в большие табуны и отсылать их на удобное, непременно солонцеватое пастбище, нанимая сообща пастухов. Этим последним, взамен платы, часто поступает шерсть линяющих верблюдов. Около юрты старика лежали целые груды прекрасной верблюжьей шерсти. По небрежности монголов, у них пропадает много этой ценной шерсти. Линяющие верблюды, бродя по кустам без присмотра, оставляют на них большие пряди ее. Мы для своих потребностей в дороге нередко собирали с кустов и с земли сразу по нескольку фунтов лучшей верблюжьей шерсти, которой в иных местах валялось так много, что один человек в течение дня, наверное, собрал бы фунтов тридцать.
        Пустыня к востоку от впадины Кысь становится волнистою и не столь бесплодною, как западная часть ее, но источников и колодцев в ней нет. Пришлось ночевать в безводной местности, так как до воды нужно было сделать 40 верст. Такие длинные безводные станции мы разделяли большею частью на два перехода: запасались водой для людей и, пройдя приблизительно половину станции, останавливались, где корм был получше, на ночлег, а на следующий день делали другой переход. Лошади осенью легко обходятся сутки без воды, а о верблюдах и говорить нечего: в прохладное время их можно поить раз в трое суток, а при нужде и реже.
        Южный Алтай мы потеряли из виду еще накануне, подходя к урочищу Кысь. На пути от этого урочища мы уже не видели его. Пустыня Кысыин-тала, по мере движения к востоку, становилась все более и более волнистою: мы приближались к хребту Бичигин-нуру - весьма длинному и высокому отрогу Южного Алтая, простирающемуся в севе-ро-западном направлении почти до протока Татхэ-тэмен из оз. Хара-нора в р. Дзапхын. Не доходя до подножия хребта, остановились на дневку на ручье Хойту-голе, протекающем в широкой долине, окаймленной холмами и плоскими высотами. В ночь с 20-го на 21 сентября вода в этом ручье, лежащем под 47° с. ш., но на высоте 5320 футов над морем, промерзла до дна, и только перед вечером под толщею льда показалась маленькая струйка ее. Для людей пришлось растапливать лед в юрте у огня, а лошади и верблюды оставались сутки без воды. Это обстоятельство несколько встревожило нас: мы стали опасаться, что с наступлением сильных холодов ручьи и мелкие речки на пути могут промерзнуть, и нам при бес-снежии придется, быть может, растапливать лед не только для людей, но и для животных. Наши опасения
оказались, однако, напрасными.
        После дневки мы направились вверх по ручью Хойту-голу и верстах в восьми от стоянки миновали ставку князя Садзасака - местного хошунного владетеля (удельного князя). Ставка раскинута невдалеке от того же ручья и состоит из нескольких глиняных домиков и большой кумирни. В ней совершалось в это время богослужение: громкие, пронзительные звуки труб вылетали из храма и отдавались резким эхом в соседних холмах. В двух верстах выше ставки находится болотистая лощина с источниками, дающими начало ручью Хойту-голу. К югу эта лощина переходит в широкую степную долину, заключающуюся между хребтом Бичигин-нуру и его слабою северо-западною отраслью. Перейдя ее, мы вступили в поперечную долину хребта и по отлогому склону поднялись на него. От высшей точки перевала дорога спускается тоже постепенно, но очень немного, на высокую равнину, окруженную со всех сторон горами хребта. На этой равнине мы расположились поблизости колодца Тарбаган-худук на ночлег. Тут стояло много монголов, сбежавшихся к нам со всех сторон. Они помогли развьючить верблюдов, поставить юрты и собрали аргал на топливо.
        Перед вечером с ближайших высот мы, по обыкновению, осматривали окрестности для пополнения маршрутной съемки. На юге горы хребта закрывали горизонт, но зато на север и северо-восток мы могли визировать на весьма далекое расстояние. Там расстилалась необозримая волнистая земля, покрытая низкими насажденными кряжами, простирающимися с юго-востока на северо-запад. На крайнем северо-востоке горизонт замыкался довольно высоким и длинным кряжем, называемым Дуру. Между кряжами этой волнистой земли залегают широкие долины, покрытые кое-где холмами. Горы же самого хребта Бичигин-нуру к юго-востоку от нагорной равнины называются Ширин-улан, к северо-западу - Намый-нуру и далее - Дукдулун. В последнем направлении хребет понижается и оканчивается, как выше сказано, недалеко от протока из оз. Хара-нора в р. Дзапхын.
        Ночь на высокой нагорной равнине была очень холодная, да и утром мы порядочно прозябли. С плоскогорья дорога направляется по холмам и пересекает ручей. На берегу его стояла одинокая юрта старика-ламы, прославившегося набожною жизнью, к которому окрестные монголы приходят за благословением. Мои спутники заезжали к этому отшельнику, и он угощал их чаем. Когда они сидели у ламы, к нему явился монгол за благословением. Войдя в юрту и приблизившись к пустыннику, он пал пред ним на землю. Лама взял ящик, наполненный свертками молитв, и коснулся им головы поклонника. Тот поднялся и подал ему большой кусок масла, за которое лама поблагодарил его и пригласил выпить чаю.
        Спуск с хребта Бичигин-нуру, подобно подъему, отлогий и идет по глубокому ущелью, ограниченному большею частью высокими скалами. По этому ущелью направляется сухое русло временного потока. Перевал, по которому мы пересекли хребет, называется Бичигин-даба и составляет с осью хребта острый угол, так что нам пришлось пройти по горам слишком 25 верст, между тем как ширина самого кряжа в этом месте не более 15 верст.
        Горы хребта Бичигин-нуру в посещенном нами пространстве состоят главным образом из мелкозернистого гранита. На западном склоне хребта обнаруживаются еще местами гранит, сиенит, кварц из яшмы и известняк.
        С хребта мы спустились на обширную степную равнину. Холод, от которого только часом раньше пришлось порядочно зябнуть на большой высоте, был совершенно не чувствителен на равнине. На юге эта степная равнина замыкается тем же хребтом, называемым юго-восточнее перевала Модо-ту-ула (лесистые горы), так как северный склон его покрыт лиственницей. На севере видны были низкие кряжи волнистой земли, которую накануне мы обозревали с высоты, а на северо-востоке воздымалась отдельно довольно высокая горная группа Чжиргаланту. Верстах в восьми от подножия хребта мы остановились на ночлег в безводной степи, на урочище Тыскин-холой, покрытом довольно хорошим кип-цом. Через это урочище проходит дорога из Улясутая в Бар-куль, пересекающая хребет Модоту-ула, потом невысокий западный его отрог, к югу от которого находится соленое озеро Могой-нор.
        Весь следующий день шли по каменистой степи. По сторонам дороги паслись большие стада дзэренов, не подпускавших, однако, к себе ближе 200-300 сажен. Наши казаки пытались объезжать их кругами, но и этот маневр не удался. Монголы охотятся за дзэренами партиями в несколько человек. Завидев стадо, охотники разделяются на две части: стрелков и загонщиков. Стрелки спешиваются и, сдав своих коней загонщикам, залегают скрытно с ружьями в разных местах, а загонщики объезжают стадо и стараются нагнать его потихоньку на застрельщиков. Такие облавы - наиболее распространенный между монголами способ охоты на дзэренов, посредством которого истребляется немало этих антилоп. Но гораздо больше их погибает от волков, которых в Монголии множество.
        Волки, как рассказывали нам монголы, иногда устраивают тоже нечто вроде облав на дзэренов, скрываясь в засадах в то время, когда часть их бросается на стадо и гонит на засевших. В степях, где водится много антилоп, нередко можно встретить остатки этих животных, съеденных волками. В одном месте нам попались только наполовину объеденные волками трупы дзэренов. Наши монголы не побрезговали этими объедками и съели их на первом же ночлеге.
        В 20 верстах от урочища Тыскин-холой дорога пересекает маленькую речку Удзынь-тэллиин-гол, левый приток р. Дзапхына. Она получает начало в болотистой котловине из родников и течет на северо-восток в солонцеватой долине, покрытой дэрису. На левом ее берегу, поблизости горной группы Чжиргаланту, стоит небольшая кумирня, Чойран-да-цан, а к югу простирается ровная каменистая степь до самого хребта. На этой степи рассеяны кое-где темные конусообразные и куполообразные гольцы, высотою приблизительно от 30 до 50 футов.
        Не доходя 20 верст до р. Дзапхына, мы ночевали на урочище Цаган-эргэ, покрытом обширными зарослями дэрису. Горный хребет, замыкающий степь на юге, представляет продолжение хребта Модоту-ула. В 25 верстах к юго-западу от названного урочища в нем заключается весьма высокий массив Хайсы-хаирхан, на вершинах которого, по показанию местных монголов, держатся все лето снежные пятна, но леса на нем нет. Верстах в двадцати пяти к юго-востоку от этого массива в том же хребте находится другой массив -
        Хасакту-хаирхан, уступающий по высоте первому. От него отделяется на север плоская ветвь, достигающая берегов Дзапхына ^{55}^.
        К югу от гор Модоту-ула и Хайсы-хаирхан простирается обширная пустынная долина, представляющая юго-восточное продолжение пересеченной нами на пути от ручья Баин-булук к хребту Бичигин-нуру пустыни Кысыин-тала. С полуденной стороны она замыкается кряжем Дарибень-нуру Южного Алтая, тем самым, который был потерян нами из виду в первый же день пути по упомянутой пустыне. От этого хребта, верстах в шестидесяти к юго-востоку от массива Хайсы-хаирхан, называемого в том месте Тайшир-ула, отделяется весьма длинный и высокий северо-западный отрог, заключающий в себе горные массивы Хасакту-хаирхан и Хайсы-хаирхан, а потом простирающийся далее на северо-запад под названиями Модоту-ула и Бичигин-нуру. Южнее кряжа Дарибень-нуру тянется в юго-восточном же направлении другой хребет системы Цаган-нуру, отделяющийся, как выше было замечено, от снежной горы Мунку-цасату-богдо и потерянный нами из виду одновременно с Дарибень-нуру в первый день пути от ручья Баин-булук по пустыне. Хребет Цаган-нуру верстах в ста двадцати от горы Мунку-цасату-богдо расчленяется на две ветви, из которых одна примыкает к северному
хребту системы Дарибень-нуру, а другая - к южному Алта-ин-нуру, носящему в том месте название Шаргаин-барун, далее к юго-востоку - Бурхан-ула, а еще далее - Ирдын-ула. Все эти хребты Южного Алтая переплетаются между собою отрогами, замыкающими вместе с ними высокие нагорные котловины с лежащими в них солеными озерами. Таким образом, горная система Южного Алтая в рассматриваемой зоне, между 45 и 47° широты, отличается значительным расчленением, большой шириной и присутствием в ней обширных горных котловин. Наш спутник, бийский купец Антропов, ездивший из Улясутая по Баркульской дороге, которую мы пересекли на урочище Тыскин-холой, сообщал, что, перевалив через хребет Модоту-ула, он спустился в долину, потом пересек небольшой западный отрог этого хребта и вышел к соленому озеру Могой-нору. Южнее озера расстилается широкая пустынная равнина, окаймленная с полуденной стороны хребтом Дарибень-нуру, а с севера - горами Модоту-ула и восточным продолжением их. На запад долина простиралась на всем видимом пространстве, но к востоку окрайные хребты сближались, хотя предела равнины и в этом направлении нельзя
было заметить. Антропов доходил только до середины этой равнины, где находится колодец Хуренгин, отстоящий почти в равном расстоянии (в 30 верстах) от хребтов Модоту-ула и Дарибень-нуру.
        С урочища Цаган-эргэ мы направились по пустынной каменистой равнине, на которой пересекли невысокий отдельный кряж. С полудня поднялась сильная снежная буря, и мы с трудом сделали станцию в 20 верст, остановясь на р. Дзап-хыне дневать. Ниже места нашей первой стоянки на этой реке она принимает северо-западное направление, а выше, на пространстве около 100 верст, течет почти прямо с востока на запад. На другой день мы ловили своим маленьким невод-ком рыбу в Дзапхыне, но по случаю дурной погоды лов был неудачен. Туг снова нам пришлось выслушивать жалобы стоявших поблизости монголов на волков, которые незадолго до нашего прибытия задушили у них несколько лошадей. Близ места стоянки лежало два лошадиных трупа, и мы поджидали волков, но они не показывались. Зато пролетало множество коршунов, которыми пополнилась наша коллекция птиц.
        От первого ночлежного пункта в Дзапхыне мы прошли вверх по этой реке около 100 верст и не видели на этом пространстве ни одного притока. В 10 верстах к востоку от места стоянки река, стесняемая с юга подошедшею к ней ветвью массива Хасакту-хаирхан и невысоким кряжем с севера, стремится верст пять в ущелье. Дорога же направляется по левому ее берегу и по глубокой теснине Улан-сайра пересекает помянутую ветвь невдалеке от реки, а потом переходит на правый берег Дзапхына, текущего выше ущелья в довольно широкой долине. Местность к северу и югу от этой долины представляет плоскогорье, опускающееся к ней то пологими, то крутыми склонами. Оно покрыто низкими насажденными кряжами ^{56}^, имеет твердую хрящеватую почву и одето скудною растительностью.
        Дзапхын при ширине от 12 до 20 сажен течет большею частью в отлогих берегах. Глубина его только в немногих местах достигает 6-7 футов, а в остальных он мелок и имеет каменистое дно ^{57}^. В реке живет много хариусов и ускучей. Последние держатся в тихих плесах и заливах, тогда как хариусы пребывают на быстрине и преимущественно около камней.
        Долина среднего Дзапхына богата пастбищами, на которых во время нашего пребывания стояло много монголов, расположившихся на зимние стойбища. Едва успевали мы прибыть на ночлежное место, как они сбегались к нам со всех сторон и почти никогда не оставались свободными зрителями, а помогали развьючивать верблюдов, ставить юрты и собирали аргал на топливо. В особенности привлекла их рыбная ловля неводком, который мы иногда закидывали в реке, еще не покрывшейся льдом. Монголы, не исключая женщин и детей, толпами собирались на тоню и с напряженным вниманием следили за движением неводка, а когда он появлялся на берегу с трепетавшею в мешке рыбою, толпа испускала единодушные возгласы изумления. Надобно заметить, что монголы ни рыбы, ни птиц не едят, а потому и не имеют понятия ни о снарядах для рыбной ловли, ни о способах ее. Птицы и рыбы считаются монголами несъедобными. Нам говорили, что они покупают иногда пойманных китайцами и русскими рыб живьем и потом бросают их обратно в воду. Но странно, что при таком участии к рыбам монголы не только не препятствовали ловить их, но даже не высказывали никакого
неудовольствия за это.
        Верстах в восемнадцати выше первого ущелья, по которому проникает Дзапхын, находится второе, покрытое тополем и талом. Оно имеет около двух верст длины и образуется скалами левого берега долины, к которому в этом месте подходит река, и отдельными скалистыми высотами на правом берегу самой реки, между тем как долина ее имеет около 8 верст ширины.
        28 сентября мы прибыли к монастырю гэгэна (богочеловека) ^{58}^. Нарбаньчжи на той же р. Дзапхыне. Он расположен на подгорной площади, окруженной со всех сторон, исключая южную, невысокими горами. Обитель состоит из храма и десятка глиняных домиков, обнесенных довольно высокою кирпичною оградою. В ней считаете я около 40 монахов. Сам гэгэн имел в то время от роду 25 лет. К нему постоянно приходят поклонники за благословением. Войдя в жилище святителя, они падают пред ним на землю. В это время гэгэн касается головы преклонившегося цилиндром или ящиком, наполненным молитвами, ниспосылая ему таким образом благодать. Поклонники являются всегда с дарами, без которых приближенные ламы не допускают их к святителю. Один из наших казаков, бурят и буддист, ходил на поклонение гэгэну и получил от него благословение, заплатив предварительно ламам несколько кусочков серебра. Мне самому хотелось очень видеть святителя, но ламы, бывшие у нас в гостях, предупреждали, что лицезреть его можно не иначе, как воздав ему, подобно всем поклонникам, должную почесть, т. е. пасть пред ним ниц, отчего, конечно, я должен был
отказаться. Гэгэн предпринимает изредка поездки по соседним странам Монголии. Он ездит в закрытой повозке в сопровождении большой свиты лам. Года за два до нашего посещения монастыря он предпринимал путешествие в землю дурбётов ^{59}^ и собрал, как говорили, обильную дань.
        У монастыря Нарбаньчжи мы простояли почти двое суток. В этом пункте ожидал нас Антропов, приехавший из Улясутая, с тем чтобы принять от приказчика следовавший с ними из Кобдо караван бийских купцов с маральими рогами и вести его в Куку-хото. Он уполномочен был купцами продать эти рога и на вырученные за них деньги купить кирпичного и байхового чаю. Сверх того, доверители поручили Антропову собрать подробные торговые сведения в этом городе.
        Глава третья. От монастыря Нарбаньчжи до колодца Холт в пустыне Гоби
        Поворот с р. Дзапхына. - Безводная степь Голоин-тала. - Волнистая страна южных отрогов Хангая и ее реки. - Долина Больших озер. - Ю. Алтай. - Геогностические заметки. - Пикет Горида. - Почтовое сообщение в Монголии. - Преддверие пустыни Гоби. - Начало самой пустыни. - Расспросы монголов о южной дороге в г. Куку-хото и об окрестной стране.

        От монастыря Нарбаньчжи мы прошли еще почти две станции вверх по долине р. Дзапхына, которая верстах в пяти от него суживается, но вскоре снова расширяется на 5-8 верст и удерживает такую ширину на пространстве около 20 верст. Эта местность, называемая Цакилдак, по обширности и тучности своих пастбищ представляет наилучшую часть пройденной нами долины среднего Дзапхына. Далее к верховьям долина переходит в теснину, и Дзапхын принимает характер горной речки. Эта неглубокая теснина с обрывистыми берегами покрыта местами тополем и тальником, в ней встречаются также небольшие, но очень хорошие луга. Защищенная своим извилистым направлением от бурь, она весьма удобна для зимних стойбищ, следы которых мы часто встречали в ней.
        Окрестная страна отличается таким же характером, как и ниже по течению Дзапхына: она представляет плоскогорье, ниспадающее к долине этой реки то пологими, то крутыми склонами и покрытое низкими насажденными кряжами. Верстах в тридцати к югу от Дзапхына тянется северный хребет Алтая под названием Тайшир-ула. Начиная от массива Хасакту-хаирхана, он постепенно понижается в юго-вос-точном направлении и на меридиане урочища Цакилдак представляет весьма углубленную и длинную седловину, но потом снова возвышается и достигает почти снежной линии верстах в ста пятидесяти от помянутого массива к юго-востоку. Но лесов на этом хребте уже нет.
        К северо-востоку от нашего пути виден был довольно высокий хребет Буянту-ула, простирающийся с северо-востока на юго-запад и прорезаемый р. Дзапхыном. Этот хребет принадлежит к системе Хангая и отделяется от ее высоких гор на верхнем Дзапхыне, или Буянту, как называется верхнее течение его. Вообще, страна к северо-востоку от урочища Цакилдак переходит постепенно в дикую горную землю, представляющую начало обширной системы Хангая.
        Пройдя около 5 верст по ущелью Дзапхына, мы оставили эту реку, текущую выше с северо-востока на юго-запад, и приняли восточное направление. По выходе из теснины дорога пересекает южную оконечность весьма пологой гряды, отделяемой хребтом Тайшир-ула на север, к Дзапхыну, поворачивающему в этом месте круто к западу, а потом спускается на обширную равнину Голоин-тала. Эта равнина, раскинувшаяся верст на шестьдесят пять с севера на юг до хребта Тай-шир-ула и слишком на двадцать с запада на восток, представляет малоплодородную степь с твердым, хрящеватым грунтом, покрытую тощим кипцом и колючими кустарниками. В некоторых плоских углублениях встречались, впрочем, и порядочные пастбища, но ни источников, ни колодцев в этой степи нет, а потому монголы кочуют на ней только зимою, когда бывает снег.
        Взяв с собою воды для людей из Дзапхына, мы ночевали среди равнины Голоин-тала. На ней лежало множество бараньих скелетов, еще не успевших разложиться. Монголы жаловались, что в предшествующую зиму по причине глубокого снега у них был большой падеж на скот, в особенности на баранов. Многие богатые, говорили они, вследствие этого падежа стали бедными. Действительно, для монголов, не заготовляющих на зиму нисколько сена, глубокоснежная зима - настоящее народное бедствие, пожалуй, не лучше чумы, язвы и тому подобных эпизоотий. Хотя в Южной Монголии сенокосные места очень редки, но зато во многих хорошо орошенных долинах Хангая мы встречали луга, вполне удобные для сенокоса. А между тем и там монголы сетовали на падежи от зимней бескормицы. В северо-восточной части
        Монголии, сопредельной с Забайкальскою областью, пограничные монголы переняли частью от русских, частью от бурят сенокошение, покупают наши косы и заготовляют порядочные запасы сена, но в остальной Монголии, исключая окрестностей гг. Урги, Улясутая и Кобдо, не знают его ^{60}^.
        Из пустынной равнины Голоинтала мы вступили в невысокую горную страну, образуемую крайними южными отпрысками системы Хангая. Эти горы состоят из весьма плоских и невысоких отрогов хребта, принадлежащего к названной системе и простирающегося с северо-запада к юго-востоку, почти параллельно дороге, по которой мы шли. На северо-за-паде он сочленяется с помянутым хребтом Буянту-ула, прорезаемым Дзапхыном, а на юго-восток идет весьма далеко, нося последовательно названия: Баин-цаган, Тыкши-буин-ха-ирхан, Баргун, Цаган-чолунэй-обо, Шибет и Магна. Из южных ветвей этого хребта только одна, наиболее длинная, называемая Дурбульджин-боро-нуру, сочленяется с Южным Алтаем, да и то слабо, посредством низкого и пологого поднятия, покрытого незначительными холмами. Таким образом, между горными системами Хангая и Южного Алтая в этом месте не существует прочной орографической связи, а далее к юго-востоку они разделены широкою пустынною равниною.
        Южный Алтай, не отличающийся в этой местности большой высотой, тянется верстах в пятидесяти от дороги сначала под прежним названием Тайшир-ула, далее к юго-востоку называется Богдо-хаирхан и отделяет на юго-восток-юг ветвь Кичигин-нуру. К югу от него, на меридиане урочища Дэлгэр-булук при нашей дороге, лежит в широкой долине соленое озеро Борбон-дабасу, имеющее около 25 верст в окружности. Вода в нем находится только посредине, а близ берегов лежит голая самосадочная соль, за которою ездят на это озеро монголы из всей окрестной страны. Не доходя до колодца Дурбульджин-худук, мы пересекли торную дорогу на оз. Борбон-дабасу, ведущую с северо-востока. Южнее этого озера тянется главный, южный, хребет. Алтая, под названием Ирдын-ула, представляющий юго-восточное продолжение гор Бурхан-ула. Ирдын-ула отделяет к северо-востоку невысокий отрог Тумур-хобыинудзур, не достигающий, однако, виденного нами северного хребта системы. Большое соленое озеро Борбон-дабасу лежит в междугорной долине, образуемой северным и южным хребтами Алтая и покрытой низкими горками. Страна же к югу от хребта Ирдын-ула, по
рассказам монголов, представляет поблизости этого хребта такую же неровную степь, как и близ северного подножия кряжа Тайшир-ула. На той степи воздымаются местами отдельные небольшие высоты, а в двух днях пути к югу от хребта Ирдын-ула возвышается одиноко довольно высокая горная группа Ном-тологой. Южнее ее степь переходит в каменистую пустыню, среди которой встречаются кое-где низкие хребты, увалы и отдельные высоты. Население группируется преимущественно в Южном Алтае и близ северного подножия его, а на юг, в глубь Гоби, укочевывает только зимою, но и то лишь на три, на четыре дня пути от южного хребта Ирдын-ула, так как дальше на юге пустыня бесплодна и крайне бедна водою.
        Следуя по южной окраине горной страны Хангая, мы переваливали последовательно с одной плоской ветви на другую. Эти ветви отделяются, как выше сказано, от хребта, простирающегося под разными названиями с северо-запада на юго-восток, почти параллельно нашему пути. Крутых спусков и подъемов в этих горах нигде по дороге не встречалось, но небольшие плоские котловины весьма обыкновенны в них. Они представляют характеристическую особенность рельефа южной части системы Хангая. По показаниям монголов, в описываемой стране встречаются нередко источники, есть даже небольшие озера, частью пресные, частью соленые. Одно из соленых озер, Гашунь-нор, мы встретили около колодца Дурбульджин-худук. Оно имеет около полуверсты в окружности и лежит в углублении, окруженном гранитными высотами.
        5 октября мы спустились в широкую долину с пресным оз. Ульдзуйту-нором около версты в окружности. Оно лежит среди болотистой, кочковатой местности и питается водами многих ключей, бьющих близ его берегов. Озеро очень глубоко и выпускает из себя маленькую речку Ульдзуйту-гол, образующую на пути в той же долине несколько озерков, а потом иссякающую по выходе на соседнюю южную равнину. Ульдзуйту-нор было покрыто только около берегов льдом, а на середине еще не замерзло, и там плавали стаи запоздалых уток.
        Переночевав на озере, мы продолжали путь по невысокой горной стране, сходной с пройденною. К северу от дороги тянулся помянутый хребет Хангая, носящий тут местное название Магна. Он по-прежнему высылает на юг плоские и широкие отрасли, которые мы последовательно пересекли. К востоку от меридиана озера Ульдзуйту-нора эти плоские ветви Хангая уже не достигают Южного Алтая: между ними и северным подножием последнего расстилается, начиная отсюда, обширная пустынная равнина, простирающаяся на юго-восток вплоть до самой Гоби. Северный же хребет Южного Алтая, носящий в этом месте название Баин-цаган, уклоняется к югу-востоку-югу и сочленяется, по свидетельству монголов, с южным хребтом, продолжением Ирдын-улы, посредством отрогов. Но Тянь-Шань, тянущийся весьма далеко на восток, почти до меридиана озера Согок-нора, нигде не сочленяется с системою Южного Алтая, оканчиваясь в пустыне постепенно холмами ^{61}^.
        На пути от оз. Ульдзуйту-нора мы встретили две маленькие кумирни: Дархаин-сумэ и Тургуин-тайчжин-куре, стоящие близ дороги в расстоянии верст восьми одна от другой, и вышли на речку Цаган-гол, текущую с северо-запада на юго-восток. В узкой долине этой речки, ограниченной довольно крутыми, но невысокими берегами, мы дневали поблизости монгольских пашен, орошенных канавами из речки. Это были единственные пашни, виденные нами на всем пути по Халхе. Но по расспросным сведениям, пашни встречаются еще кое-где в невысоких местах по речным долинам этой горной страны.
        В 22 верстах от речки Цаган-гола мы встретили значительную р. Байдарик, текущую в довольно широкой долине с хорошими пастбищами. Байдарик имеет от 15 до 20 сажен ширины, быстрое течение и каменистое дно. Глубина значительна только в омутах, а в остальных местах река мелка. Байдарик получает начало из главного кряжа системы Хангая, в расстоянии двух дней пути к северу от почтовой Кал-ганско-улясутайской дороги, в высоких и лесистых горах Кукудаба. В верховьях [Байдарик] образует небольшое озеро и [затем] течет на юг шесть станций, т. е. около 170 верст. С правой стороны Байдарик принимает в себя верстах в восьмидесяти ниже истока речку Изак, вытекающую из главного же хребта Хангая и образующую в верховьях тоже малое горное озеро. Верстах в девяти выше устья в Байдарик впадает помянутая речка Цаган-гол, на берегу которой мы дневали. Она вытекает из соседних, близких к нашему пути, высоких гор. С левой стороны в Байдарик изливается речка Ута, получающая начало в горах главного кряжа Ульд-зуйту-ула.
        Байдарик несет свои воды в большое соленое оз. Цаган-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая, в пустынной долине. Это озеро имеет около 50 верст в окружности. Рыбы в нем по причине большой солености воды вовсе нет, тогда как в Байдарике ^{62}^ живут хариусы и водятся, по всей вероятности, еще и ускучи.
        На левом берегу Байдарика, близ дороги, находятся развалины. Местные монголы говорили нам, что тут стоял в прежнее время г. Улясутай. Город был обнесен глиняной стеной прямоугольного начертания, около 200 сажен длины и 100 сажен ширины. Внутри стены остались следы узких улиц, небольших домов с малыми двориками, ворот и городских площадок. Недостаток времени не позволил нам осмотреть эти развалины и попытаться сделать раскопки в них.
        К востоку от р. Байдарика горная страна, по которой мы шли, заметно возвышается. В целом она представляет плоскогорье, покрытое почти повсеместно пологими отраслями, тянущимися с севера на юг. Южный Алтай скрывался от нас из виду только по временам, когда его заслоняли высоты к югу от дороги. Долина между ним и южною оконечностью горной страны Хангая имеет тут около 40 верст ширины. С гор она представлялась нам углубленной землей, лежащей по крайней мере на 1000 футов ниже той горной страны, по которой пролегал наш путь. Эта пустынная долина, судя по показаниям монголов и отчасти по нашим собственным наблюдениям, представляет не что иное, как западный, клинообразный рукав Гоби, с которою она сливается далее на юго-востоке. Подобно Гоби, она одинаково с нею приподнята над уровнем моря и отличается почти таким же пустынным характером. Только поблизости окрайных ее гор да по берегам некоторых рек, текущих с Хангая и орошающих ее своими низовьями, изменяется к лучшему мертвое однообразие этой пустынной долины.
        К северу от дороги мы продолжали видеть по-прежнему горный хребет, тянувшийся, казалось, непрерывно от помянутого кряжа Буянту-ула на верхнем Дзапхыне. Если это не был перспективный обман, явление которого на столь близком расстоянии трудно допустить, то нужно полагать, что горная система Хангая опускается к югу небольшою террасою. За хребтом показывались изредка горные вершины, свидетельствовавшие, согласно с показаниями монголов, о непрерывности горной страны к северу от нашего пути до главного хребта Хангая, тянущегося почти параллельно Кал-ганско-улясутайской почтовой дороге, от которой гребень его отстоит от 40 до 60 верст. На понижение горной страны Хангая к югу указывают, несомненно, реки, текущие с главного ее хребта на юг. Мы пересекли Байдарик, да четыре реки оставались впереди. Эти последние получают начало также в главном хребте системы, текут с севера на юг, прорывая себе путь через виденный нами к северу от дороги хребет и несут свои воды в Большие озера долины между Хангаем и Алтаем ^{63}^. Но мы не слыхали от монголов о существовании на этих реках водопадов в тех местах, где они
пробиваются через помянутый хребет. Быстрины же и пороги на них действительно встречаются в этих местах.
        Кроме рек с их притоками, несущих свои воды далеко на юг, в долину Больших озер, в описываемой горной стране есть маленькие внутренние речки и ручьи, образующие небольшие пресные и соленые замкнутые озера, рассеянные кое-где по ней, в особенности на севере, поблизости главного кряжа [16 - На нашем пути по этой горной стране встречаются следующие источники: Шину-усу - в 16 верстах к востоку от равнины Голо-ин-тала: Дэлгэр-булук - в 20 верстах к юго-востоку от предыдущего; Буянту-гол - в 24 верстах к ю.-в. от озера Ульдзуйту, в 5 верстах от этого озера к востоку - Нарас-булук, а в 16 - Цза-мыйн-булук; Хутулин-булук - в 22 верстах к востоку от колодца Кошон-чолун-худук и Сангип-далай - на урочище Хара-ниду-нэй-шант.].
        В 80 верстах от Байдарика мы пересекли другую значительную реку страны - Нарын-гол ^{64}^, мало уступающую по массе воды первой. Она протекает в широкой, большею частью солонцеватой долине с хорошими пастбищами. На-рын-гол получает начало, под названием Ологой, в главном хребте Хангая из гор Чжиргаланту-ула и течет на юг в пресное озеро Чжиргаланту-нор, лежащее на северной окраине долины между Алтаем и Хангаем и имеющее около 30 верст в окружности. На берегах его, представляющих весьма хорошие пастбища, во время нашего пребывания в окрестностях этого озера стояло много монголов. Нарын-гол, кроме ручьев, не принимает значительных притоков и короче Бай-дарика.
        Долина между Алтаем и Хангаем на меридиане оз. Чжир-галанту-нора простирается по-прежнему верст на сорок в ширину. Алтай же в этом месте состоит не из одинокого, как прежде, хребта, но из двух хребтов. Из них северный, наиболее высокий, мы ясно видели, а южный различали только по вершинам. Северный хребет изгибается по плоской дуге, обращенной выпуклостью к северо-востоку; южный же тянется прямо с северо-запада к юго-востоку. В северном кряже почти на меридиане оз. Чжиргаланту находится весьма высокая гора Ихы-богдо, поднимающаяся, по всей вероятности, не менее 13 000 футов над морем. Она имеет продолговатую форму, сходную с треугольною шляпою. Северный ее склон очень крут, так что снег на нем близ вершины держится только в выемках, но на самой верхушке удлиненное снежное пятно, по словам монголов, не стаивает никогда ^{65}^.
        Цепь Южного Алтая, тянущаяся к югу от оз. Чжиргаланту, представляет продолжение вышеупомянутых хребтов северного - Баин-цаган - и южного - Ирдын-ула, разделенных западнее широкою долиною, заключающей соленое озеро Борбон-дабасу, а потом верстах в пятидесяти к юго-западу от оз. Цаган-нор, как показывали монголы, сближающихся друг с другом и простирающихся таким образом в близком соседстве почти прямо на восток верст шестьдесят. Далее цепь переходит в одинокий хребет, тянущийся еще весьма далеко на юго-восток. Южнее этой цепи высоких гор нет: там залегает обширная пустыня, покрытая кое-где низкими кряжами и отдельными высотами.
        В 48 верстах к востоку от Нарын-гола протекает небольшая речка Туин-гол, получающая начало в горах Убугун-чжир-галанту, главного кряжа Хангая, и впадающая в соленое озеро Орок-нор долины между Алтаем и Хангаем. Показания монголов о форме и размере этого озера были разноречивы. Во всяком случае, оно должно быть меньше оз. Цаган-нора, принимающего Байдарик, так как питается незначительною речкою^{66}^. Туин-гол принимает слева речку Шаргальчжид, получающую начало в горах Эльбихэ главного хребта Хангая, и течет поблизости дороги в плоской, широкой долине [17 - На правом берегу Туин-гола, близ дороги, находятся развалины большого дома с обширным двором, обнесенным высокою глиняною оградою. Этот дом, по свидетельству местных монголов, принадлежал китайскому купцу, который имел в нем лавку и торговал с окрестными монголами. Ныне от него уцелела одна ограда.].
        Длина Туин-гола простирается на шесть дней пути, т. е. приблизительно до 170 верст ^{67}^.
        Страна к востоку от р. Туин-гола становится еще выше: проходя по ней почти в западно-восточном направлении, мы приближались постепенно к главному хребту Хангая, тянущемуся с северо-запада на юго-восток. Относительная высота гор в этой части страны также больше, чем в западной, а реки текут в глубоких, обрывистых долинах.
        Пройдя слишком 40 верст от Туин-гола, мы спустились в глубокую долину р. Таца-гола, или Тацеин-гола. Эта река берет начало в главном хребте системы из гор Дулан-хара, принимает слева р. Шаргаин-гол и течет на юг в соленое озеро Буин-цаган-нор, лежащее в той же долине, где находятся и прочие помянутые озера. Буин-цаган-нор имеет около 35 верст в окружности. Долина Таца-гол окаймлена с востока и запада крутыми горными склонами и весьма богата лугами, местами болотистыми и кочковатыми, но пастбища были в то время сильно потравлены скотом стоявших в долине многих монгольских улусов. Река, подобно предыдущим, уже покрылась прочным льдом, препятствовавшим нам ловить рыбу. Во всех этих реках живут хариусы и водятся, должно быть, также ускучи, но, к сожалению, мы не могли добыть ни одного экземпляра рыб из-под толстого льда. На быстринах, правда, оставались кое-где полыньи, но до них очень трудно было добраться и еще труднее ловить. Переправы через эти реки по гладкому льду также затрудняли несколько движение: предварительно лед нужно было посыпать землей, чтобы верблюды не скользили, так как на чистом
льду они держаться не могут.
        Из долины Тацеин-гола мы поднялись в горы и, пройдя по ним около 15 верст, спустились тоже в глубокую долину левого притока названной реки - Шаргаин-гола [18 - Шангаин-гол впадает в Таца-гол слева верстах в двадцати ниже пересечения этой последней реки с нашим путем.]. Эта река мало уступает по массе воды Тацеин-голу, но долина ее не представляет таких удобных пастбищ. Из этой долины мы опять поднялись в горы, с которых ясно был виден Южный Алтай, отстоявший от дороги верстах в семидесяти на юге. Цепь состоит в этом месте из одного весьма высокого хребта, в котором заключается гора Цасату-богдо - высочайшая из вершин Южного Алтая. Она имеет вид трапеции с закругленным вверху меньшим основанием и покрыта вечным снегом, спускающимся от вершины приблизительно футов на 500 по вертикальному направлению. Поэтому абсолютная высота Цасату-богдо должна быть около 14 000 футов ^{68}^. Эта снежная гора лежит почти на меридиане оз. Буин-цаган-но-ра, верстах в ста сорока к юго-востоку от горы Ихы-богдо в той же цепи. Мы видели ее только однажды, с гор левого берега р. Шаргаин, потом она скрылась от нас совсем.
Ранее же мы не могли видеть этой горы, потому что Южный Алтай на пространстве трех станций был закрыт от нас соседними горами. От монголов, спрошенных нами об этой горе, мы получили подтверждение, что вершина ее постоянно покрыта снегом, а сама гора считается священною.
        Несмотря на весьма значительную высоту Южного Алтая в областях Ихы-богдо и Цасату-богдо лесов на этих горах, по показанию монголов, нет, а встречаются только кустарники да одинокие тополи и тал по берегам источников в ущельях. Между тем достоверно известно, что в главном хребте Хангая и его северо-восточных отрогах, отстоящем от Южного Алтая в этом месте не далее 150 верст, растут значительные леса лиственницы. Отсутствие лесов в этой части Южного Алтая и далее к юго-востоку, впрочем, весьма естественно: он лежит южнее и тянется нешироким поясом по жаркой и сухой пустыне, тогда как Хангай широко раскинулся во все стороны, образуя обширную горную страну, воспринимающую и задерживающую в себе по этой причине несравненно более атмосферных осадков. Об этом свидетельствуют многие значительные реки, получающие начало в Хангае и расходящиеся оттуда по радиальным направлениям, преимущественно на северо-восток, юг и юго-запад.
        Из Южного же Алтая на означенном пространстве, по показанию монголов, не вытекает ни одной значительной реки как с северного, так и южного склона цепи, а только несколько маловодных речек, иссякающих вскоре по выходе из гор на соседние пустынные равнины.
        Присутствие Южного Алтая все-таки значительно оживляет здешнюю пустынную страну. По рассказам монголов, источники в этих горах встречаются нередко, растительность как в самых горах, так и у подножий их несравненно лучше, чем на сопредельных равнинах. В летнее время монголы всей окрестной страны кочуют в этих горах, спускаясь с них осенью. Зимою Южный Алтай покрывается снегом и иногда столь глубоким, что переход через него бывает затруднителен. Во время нашего путешествия вдоль Южного Алтая в октябре и в первой половине ноября большая часть его была покрыта снегом и он резко выделялся своей белизной на темно-сером фоне соседних равнин, еще не одетых снежным покровом.
        В горах к востоку от р. Шаргаин-гола мы пересекли несколько плоских котловин с солончаками. К северу от дороги тянулся, по-видимому, все тот же непрерывный хребет, простирающийся от гор Буянту-ула и носящий в этом месте название Баин-ула, а далее к востоку - Ашхата. На юге же от нашего пути горная страна как бы замыкалась высоким, резко очерченным хребтом Буржан-ула, простирающимся в восточно-западном направлении. Гребень этого хребта господствует немного над высокой горной землей, по которой мы шли, а на юге между ним и Алтаем залегает обширная долина Больших озер, имеющая и в этом месте около 40 верст ширины.
        Южные широкие и плоские отроги Хангая на пространстве от равнины Голоин-тала до речки Цаган-гола слагаются из гранита и сиенита. Гребни наиболее приподнятых кряжей состоят из весьма плотной породы темно-бурого цвета [19 - Эта порода еще не определена.], а на пологих горных склонах часто встречаются массивные отторженцы упомянутых кристаллических пород ^{69}^. Местами они образуют непрерывные стлани, или мельницы. Далее между' реками Цаган-голом и Байдарик горы становятся несколько выше и преобладающею породою в них является фельзитовый порфир. К подчиненным же породам принадлежат: сиенитовый гранит, гранитит, плагиоклазовый порфирит, кварцит и серпентин. Последние три образуют преимущественно гребни хребтов этой горной местности, тогда как остальные обнаруживаются лишь на склонах. На правом берегу р. Нарын-гола развит глинистый сланец с кварцевыми жилами, которые достигают значительной мощности. Кварц в этой местности выдается изредка среди сланцевых масс столбчато, в виде обелисков, но небольших размеров. В участке между реками Нарыном и Таца преобладают серый гнейс и гранит, а к подчиненным
породам относятся: фельзитовый туф, ортоклазовый порфирит и кварцит. Наконец, между реками Шаргаин-голом (левый приток р. Таца) и Горидою горы состоят из слюдяного сланца и фельзи-тового туфа.
        В восточной части горной страны, по которой мы шли, лежал уже довольно глубокий, вершка в три, снег и несколько дней сряду дул весьма холодный встречный ветер с востока. Но в пустынной долине между Алтаем и Хангаем, лежащей гораздо ниже, снега еще не видно было нигде. В 18 верстах к востоку от р. Шаргаин-гола мы вышли на почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и остановились на большой высоте, с лишком в 6000 футов, на ночлег. Атмосфера в Монголии на таких высотах необыкновенно прозрачна: вечером в тот день можно было простым глазом довольно отчетливо наблюдать неосвещенный край луны, еще не находившейся в первой четверти, а в небольшую трубу, увеличивающую около 20 раз, без большой погрешности замечать соприкосновение этого края с натянутыми в ее фокусе нитями.
        Последние две станции от урочища Хара-нидунэй-шант до почтовой дороги мы шли по тропе. Проводник повел нас южнее дороги, на которой перевалы были покрыты глубоким снегом, и потому вывел на почтовую дорогу позже, чем следовало. По выходе на Калганско-улясутайский почтовый тракт мы узнали от местных монголов о существовании другой, более удобной дороги в Куку-хото, направляющейся по долине Больших озер близ северного подножия Алтая. Наш проводник той дороги не знал и вывел нас на почтовую дорогу, с которой есть два свертка в Куку-хото: от станции Хара-нидун и Онгиин. При этом оказалось, что пункт на почтовой дороге, куда мы вышли, поставлен на картах почти на целый градус севернее, чем следовало. На южную дорогу, пролегающую по долине Больших озер, было три свертка с нашего пути: с урочища Цакилдак на Дзапхын, с источника Тургын-булук, в холмах близ восточной окраины равнины Голоин-тала и вниз по речке Цаган-голу. Эта дорога короче нашей, пролегает по равнине и не беднее подножным кормом и водой. Но, к сожалению, все это мы узнали слишком поздно, описав значительную дугу на север, по горам. Не
желая, однако, продолжать путь по одной из северных дорог, отделяющихся в Куку-хото от почтового тракта, мы порешили пройти по этому тракту до ближайшего пикета Гориды и, собрав там справки о южной дороге, повернуть на нее круто с этого пикета.
        Утром по почтовой дороге мимо нашего лагеря проехало около 100 китайских солдат. Несколько человек из них заехало к нам. Солдаты эти возвращались со службы из Улясу-тая в Пекин и ехали верхом на почтовых лошадях, а багаж их шел на почтовых же верблюдах, отправляемых с пикетов ранее выступления самих солдат. Они ехали скоро, делая по три, по четыре станции ежедневно и, как видно, не жалели монгольских лошадей и верблюдов, погоняя усердно тех и других.
        Навьючив своих верблюдов, и мы последовали по той же дороге за солдатами. Местность стала сильно склоняться к востоку, так что, пройдя не более 20 верст, мы спустились с лишком на 1000 футов и вышли на широкую, местами болотистую долину р. Горида-гола, или Горидуин-гола. На левом ее берегу расположен почтовый пикет юрт из пятнадцати. Монголы, содержавшие этот пикет, жили тут с женами и детьми. Корм поблизости пикета был совершенно вытравлен, а потому мы спустились вниз по речке версты на две и остановились в широкой ее долине дневать.
        Почтовое сообщение в Монголии устроено только для правительственных надобностей, а частные лица им не пользуются. Расходы, вызываемые содержанием почтовых пикетов, падают на местное население. Каждый хошун (удельное княжество) обязан содержать известное число пикетов. Но повинность эту нельзя признать вполне натуральной: всякий хошун нанимает на свои общественные суммы нескольких монголов с верблюдами и лошадьми, которые и содержат причитающиеся на долю этого хошуна почтовые пикеты, получая средним числом по 20 лан (около 50 руб.) на юрту ежегодно и положенное количество баранов. Почтовые пикеты по Калганско-улясутайскому тракту между станциями Саир-усу и Харанидун содержат местные монголы, образующие так называемое Харчинское ведомство. Зато они избавлены от прочих повинностей и получают еще небольшое вспомоществование от своих хошунов.
        На каждом пикете содержится положенное количество почтовых лошадей и верблюдов, а также хорошая юрта для проезжающих чиновников, но экипажей никаких нет. Почтовые пикеты не всегда остаются на одних и тех же местах, а по временам передвигаются немного в стороны от назначенных мест по мере вытравления пастбищ, но располагаются всегда поблизости дороги.
        Все проезжающие по казенной надобности пользуются бесплатно верблюдами и лошадьми на пикетах, а также определенным числом баранов для пищи, соответственно своим чинам или должностям. Это число далеко превосходит действительную потребность, а потому многие из проезжающих чиновников продают излишних баранов монголам, содержащим станции, получая взамен их серебро. Некоторые из важных чиновников собирают таким образом значительные суммы, получая с каждого пикета по нескольку десятков лан. Встречаются, конечно, между ними и добросовестные, не берущие лишнего. Про одного, например, рассказывали, что он не только сам не брал лишних баранов, но строго воспрещал пользоваться ими и чиновникам своей свиты.
        Почтовые дороги в Монголии соединяют Кобдо с Улясу-таем и Улясутай с Калганом. Со станции Саир-усу Калган-ско-улясутайского тракта отделяется ветвь в Ургу, а оттуда до Маймайчена, что близ Кяхты. Кроме того, существует несколько второстепенных почтовых дорог, на которых содержится гораздо меньше лошадей и верблюдов, а именно: 1) между Ургою и Улясутаем по прямому направлению через урочище Дулан, оз. Угэй-нор, Дайри, Тэллиин-гол и Тэр-хей-нор; 2) из г. Кобдо через Хонур-улен, Эльдеге и Белеу до перевала Хак на границе; 3) из того же города через Чин-гиль, Чакуртай и г. Булун-Тохой в Чугучак с ветвью от Чинги-ля в г. Гучен и 4) из Улясутая через урочище Борхо, оз. Мо-гой-нур и оз. Тункуль в г. Баркуль.
        В тех местах, где почтовых дорог не существует, проезжающие по казенной надобности лица и казенные транспорты следуют на переменных верблюдах и лошадях, сменяемых в попутных улусах, для чего высылаются вперед загонщики, собирающие заблаговременно потребное количество тех и других животных. На пути в Куку-хото нам неоднократно приходилось быть свидетелями такой процедуры сбора верблюдов для казенных транспортов, шедших из этого города в Кобдо и в Улясутай.
        Караваны частных лиц избегают почтовых дорог, на которых подножный корм поблизости источников вытравляется почтовыми животными. Кроме того, по существующему правилу, в случае недостатка или усталости почтовых верблюдов и лошадей забирают для казенной надобности первых попавшихся, возвращая их хозяевам только по миновании надобности.
        На другой день по прибытии на р. Горидуин-гол мы расспрашивали местных монголов о дороге в Куку-хото. Оказалось, что многие из них бывали несколько раз в этом городе и знали все дороги, ведущие туда из Западной Монголии. О дорогах, отделяющихся на станциях Хара-надун (20 верст к востоку от пикета Гориды) и Онгиин (120 верст к востоку от пикета Гориды), в Куку-хото они сообщили нам, что обе они кружны и в Гоби бедны водою и кормом. Южная же дорога, пролегающая в долине Больших озер, близ северного подножия Алтая, короче и во всех отношениях вообще удобнее северных дорог. От пикета Гориды считается до этой дороги по прямому направлению на юг два дня пути, а до Ку-ку-хото здешние монголы на хороших верблюдах с легкими вьюками доходят в 18-20 дней.
        Мы ни в каком случае не желали идти в Куку-хото по какой-либо из северных дорог, отстоящих близко одна от другой, так как по одной из них прошел осенью 1872 г. английский путешественник Эляйяс ^{70}^. Поэтому и просили монголов указать нашему проводнику приметы, по которым он мог бы вывести нас на южную дорогу, так как соединительного пути между нею и пикетом нет, а только тропа, местами незаметная, с которой проводник легко мог сбиться.
        Покончив с дорогой, мы расспрашивали монголов об окрестной стране. По их показанию, река Горидуин-гол получает начало в главном кряже Хангая, в расстоянии одного дня пути к северо-западу от пикета Гориды. Верстах в десяти ниже этого пикета она принимает слева речку Шабарту-гол, вытекающую из соседних гор на северо-востоке, по слиянии с которой получает название Аргуин-гола и течет на юг-запад-юг в пресное озеро Цыгэин-нор - крайнее восточное из числа Больших озер долины между Алтаем и Хангаем. Оно имеет около 30 верст в окружности и отстоит от пикета Гориды на юг в 56 верстах [20 - Всего, следовательно, в долине пять озер, из которых два, Чжиргаланту и Цыгэин-нор, пресные, а остальные - соленые. Все они нанесены на маршрут по расспросным сведениям, так как лежат далеко в стороне от дороги и потому как в положении их, так и в величине могут быть значительные неточности ^{178}^.].
        С р. Горидуин-гола мы направились сначала по почтовой Калганско-улясутайской дороге, пересекли речку Шабарту-гол - левый приток Гориды, разбивающуюся в солонцеватой долине на рукава, миновали весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине, а потом следовали по тропе на юго-восток. Первые 10 верст шли по равнине, затем, повернув почти прямо на юг, вступили в холмистую землю, образуемую крайними отпрысками Хангая. Эта местность лежит значительно ниже горной страны между реками Та-ца-голом и Горидуин-голом, представляя преддверие пустыни Гоби. Между холмами встречались глубокие лощины, покрытые хорошим кипцом, но ни источников, ни колодцев не было, так что нам пришлось в этот день пройти до ближайшего колодца - Цзара-хат-цагай - 42 версты. Корм около него был потравлен скотом стоявших поблизости монголов, и наши лошади голодали всю ночь.
        На следующий день первую половину станции шли по холмистой же местности со многими небольшими котловинами, в одной из которых встретили соленое озерко Хуч-жирту-нор, а потом спустились в обширную впадину, имеющую от 5 до 8 верст ширины и простирающуюся верст на тридцать пять с северо-запада на юго-восток. Отсюда началась пустыня Гоби: страна понижается и становится более открытою, хотя и не представляет совершенной равнины; появляются впадины, большею частью плоские, с солончаками, изредка с небольшими солеными озерами или несомненными признаками существовавших в них прежде озер, а вместе с тем исчезают источники и беднеет флора.
        С северо-востока и юго-запада помянутая впадина окаймлена низкими пустынными кряжами Шаргаин-хошуту и Хара-нуру, из которых первый опускается к ней пологим склоном, а второй крутым. Дно этой обширной углубленной земли, состоящее почти сплошь из солончаков, покрыто во многих местах караганою, злаком дэрису и песчаными сопками. На нем встречались также солончаковые площади с гладкою, лоснящеюся от соляного налета, поверхностью. Они занимают наиболее углубленные места дна и представляют, по всей вероятности, остатки одного обширного водохранилища, наполнявшего некогда всю эту котловину.
        Южный Алтай мы потеряли из виду, еще не доходя до почтовой дороги, и он скрывался от нас в течение первых четырех дней пути от пикета Гориды на юго-восток. Высокий же кряж Бурхан, тянущийся с запада на восток и служащий, как было упомянуто, южною окраиною горной страны между реками Таца-голом и Горида-голом, исчез от наших взоров при спуске с гор в долину р. Горидуин-гол. Но мы усматривали его еще в первый день пути от пикета Гориды, пока шли по открытой местности. Спустившись же в углубление на рубеже пустыни, потеряли из виду даже близкие окрестности, скрываемые окрайными хребтами этой впадины. Близ колодца Адун-чолу, на котором мы ночевали, я поднимался на гребень южного хребта Хара-нуру для обозрения окрестностей, но и оттуда не видно было ни Алтая, ни кряжа Бурхан-ула. Вокруг на всем видимом пространстве простиралась волнообразная равнина, покрытая кое-где низкими, насажденными кряжами, увалами и отдельными высотами. Все эти поднятия на севере возвышались несколько больше над равнинами, чем в остальных сторонах горизонта.
        Пройдя около 35 верст в углублении, окаймленном в юго-восточной части уже не хребтами, а пологими увалами, мы поднялись на плоскогорье, на котором пересекли весьма пологую гряду, и спустились в другую впадину, протянувшуюся верст на сорок с северо-запада на юго-восток. Она имеет от 2 до 4 верст ширины и отличается таким же характером, как и предыдущая, т. е. присутствием множества солончаков, покрытых местами зарослями дэрису, с признаками высохших озер и песчаных сопок. В юго-восточной части впадина суживается до двух верст и богата солончаковыми растениями. Тут по ней рассеяны были кое-где монгольские улусы около колодцев и паслось много жирных верблюдов. Воды в ней достаточно, но она не совсем приятна на вкус и притом солоновата. Невдалеке от своей юго-восточной оконечности впадина поворачивает почти прямо на восток. Мы пересекли ее поперек и поднялись на увал, на котором в углублении встретили небольшое соленое озерко, и направились почти прямо на восток, сбившись с тропы. Тут нам попались навстречу монголы, указавшие путь к югу на колодец. От них мы узнали, что местность к востоку от
углубления совершенно безводна на пространстве трех дней пути и корм в ней очень плох даже для верблюдов, а для лошадей совсем корма нет. Чтобы пройти по этой пустыне на северо-восток до почтовой дороги, нужно запасаться водою для людей непременно на два дня, и движение по ней возможно только на верблюдах.
        По совету монголов мы повернули круто на юг и, пройдя версты две по увалу, снова спустились в ту же впадину, уклоняющуюся в этом месте, как замечено, почти прямо на восток и суживающуюся до двух верст. На дне ее, около обширных зарослей дэрису, у колодца Холт, мы остановились на дневку. Воды было много, но колодец давно не прочищался, и пить ее было невозможно. Пришлось довольствоваться снеговой водой, разыскивая небольшие снежные кучи между песчаными сопками.
        Поблизости колодца Холт стояло несколько монгольских улусов, и у нас перебывало много монголов, которых мы расспрашивали о южной дороге в Куку-хото и об окрестной стране. Эта дорога, выходящая из долины Больших озер, отстоит от колодца Холт в прямом направлении на юг не далее 25 верст. Она действительно короче и во всех отношениях лучше северных дорог, отделяющихся с почтового тракта. Южнее ее вдоль северного подножия Алтая идет другая дорога в Куку-хото, отходящая от первой в долине между Хангаем и Алтаем и потом соединяющаяся с ней опять далее на юго-востоке.
        Южный Алтай мы увидели теперь снова, подходя к колодцу Холт. Он отстоит от этого колодца около 65 верст и тянется одиноким хребтом, носящим в этом месте название
        Арца-богдо. Хребет возвышается приблизительно около 3500 футов над соседнею равниною и не имеет высоких, выдающихся вершин. Арца-богдо, по свидетельству монголов, представляет непрерывное продолжение массивных гор Алтая, что к югу от долины Больших озер. Общее название всему этому длинному поднятию монголы повсеместно дают Алтай. Леса на хребте Арца-богдо совсем нет, так что, по выражению монголов, не из чего сделать даже остов юрты. Но источники в нем нередки, в особенности на северном склоне, и растительность в летнее время местами очень хороша. Через хребет есть перевал, по которому переходят его караваны, направляющиеся из Куку-хото в г. Баркуль ^{71}^.
        Окрестная страна представляет совершенную пустыню. На западе пустыня сливается непосредственно с пустынною же долиною Больших озер, которая, как выше было замечено, представляет западное, клинообразное продолжение Гоби ^{72}^. Описываемую часть этой обширной пустыни, подобно другим ее местностям, нельзя признать совершенной равниной: поверхность ее волнообразна и покрыта кое-где низкими насажденными кряжами, плоскими увалами и отдельными высотами. В ней очень часто встречаются впадины с их неразлучными спутниками-солончаками и песчаными сопками, поросшими саксаулом или хармыком, но больших песков в этой части Гоби нет. В некоторых впадинах находятся соленые озера, которых довольно много в пустыне. Источники же очень редки в Гоби и встречаются в ущельях и долинах наиболее высоких ее гор, а на равнинах лишь в обширных и глубоких впадинах, но как те, так и другие не обильны водой. Многие из гобийских источников содержат солоноватую воду, а некоторые даже совершенно соленую. В числе этих источников есть периодические, текущие только некоторое время после дождей или таяния снега, а потом иссякающие.
        Здешние монголы подтвердили нам показания, полученные на пикете Горида, о существовании пресного озера Цы-гэин-нор, принимающего реку Аргуин-гол, а также сообщили некоторые сведения о стране к югу от хребта Арца-богдо ^{73}^. По их описанию, та страна представляет такую же пустыню, как и по северную сторону хребта, с тою разницею, что южная пустыня еще бесплоднее северной и беднее ее водою, но лежит ниже и зима в ней бывает теплее. Поверхность ее, подобно северной Гоби, неровная и покрыта изредка кряжами и отдельными высотами, хотя высоких гор там нет. Больших песков в пустыне прямо к югу от хребта Арца-богдо тоже нет, по крайней мере в расстоянии 4-5 дней пути от хребта, а существуют ли они далее на юге, - спрошенные монголы не знали достоверно. Но к юго-востоку от этих гор, по их показанию, в 15-20 днях пути, начинаются обширные пески, поросшие саксаулом, в которых нет ни дорог, ни колодцев.
        Население по южную сторону хребта Арца-богдо редкое и кочует преимущественно у подножия его, а глубь пустыни, по причине ее бесплодия и отсутствия колодцев, - безлюдна. От хребта на юг тамошние монголы укочевывают только зимой, но не далее 3-4 дней пути. Источников на южном склоне хребта Арца-богдо меньше, чем на северном. Солончаков в южной пустыне так же много, как и в северной.
        На горах Арца-богдо живут дикие бараны и козлы, водящиеся на Алтае едва ли не повсеместно, исключая разве крайней, юго-восточной его части, а в песках далекой юго-восточной пустыни, по показанию монголов, пасутся будто бы дикие верблюды, о существовании которых им, впрочем, известно только по слухам.
        Глава четвертая. Заметки о племенном составе населения Монголии, образе жизни и быте обитателей этой страны, ее политическом устройстве и административном управлении
        Этнографические сведения. - Монгольские народности. - Нравы монголов. - Образ жизни. - Жилище. - Обыденная жизнь. - Одежда. - Скотоводство. - Земледелие. - Охота. - Пища. - Домашняя утварь. - Ремесла. - Современное экономическое положение монгольского народа. - Удельные княжества. - Сеймы. - Управление Монголией. - Шабинское ведомство. - Отношение монголов к китайцам.

        В настоящей главе считаю не лишним коснуться населения посещенной нами страны, хотя этот беглый очерк далеко не может претендовать на ту полноту и основательность, которыми отличаются специальные этнографические исследования.
        Население Монголии, рассматриваемой в ее физических границах [21 - Под Монголией в физико-географическом отношении мы разумеем весьма высокую землю, ограниченную на севере горами Русского Алтая, Саяна с его юго-восточным продолжением и Гентэйскими горами, на востоке хребтом Большим Хинганом, на юго-востоке Иншанем, а на юге и западе Южным Алтаем.], по племенному составу можно считать однородным, так как оно почти все принадлежит к монгольской расе [22 - Кроме котонов, живущих в числе 100 юрт на западном берегу оз. Киргиз-нор, принадлежащих к тюркскому племени и описанных впервые Потаниным (Потанин. Очерки С.-З. Монголии. Вып. II. С. 15-18). Северо-восточный угол Монголии, между рекой Урсуном и озерами Буир и Далай, с одной стороны, и хребтом Большим Хинганом - с другой, населяют баргу - буряты монгольского племени и солоны - тунгузского.]. Но по языку и отчасти по различию внутреннего быта это население распадается на несколько народностей. Из них самую многочисленную представляют обитатели центральной и северо-восточной частей страны, составляющих так называемую Халху. Все халхасцы говорят одним
и тем же чистым монгольским языком и исповедывают, подобно прочим монгольским народностям, буддизм. Затем следуют монголы юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части страны (сунниты, цахары, урот и тумыт), отличающиеся несколько от халхасцев языком, нравами, обычаями, отчасти даже образом жизни, и не входящие в административный строй Халхи. Наконец, северо-западная часть Монголии занята следующими народностями: урянхаями, дурбётами, олётами, торгоутами и цза-хачинами.
        Урянхаи подразделяются на две весьма различные группы: одна занимает бассейн верхнего Енисея, переходя немного даже на юг от хребта Танну-ола, а другая - высокую горную область в Южном Алтае. Эта область тянется неширокою, но длинною полосою по Южному Алтаю от гор Канас и Табын-богдо на государственной границе до среднего Булгуна, простираясь на северо-восток до рек Ойгора, Суока и средней Кобдо, на восток до гор Теректы, на запад до истоков Кобдо, оз. Тал-нор, а на юго-восток до верховьев Булгуна. Урянхаи, населяющие область верхнего Енисея [23 - Эти урянхаи известны у наших купцов, торгующих в Монголии, под названием сойётов.], по языку резко отличаются от прочих монгольских народностей: они говорят наречием тюркского языка, весьма сходным с наречием наших алтайских теленгутов, кочующих по р. Чуе. В этом наречии, однако, много чистых и искаженных монгольских слов [24 - Заметим, кстати, что и в чистом монгольском языке халхасцев очень много тюркских слов, большей частью искаженных, но тем не менее свидетельствующих о прежнем общении монголов с народами тюркского племени.]. Алтайские же урянхаи
говорят монгольским наречием и отличаются, кроме того, от енисейских бытом и религией: алтайские урянхаи - буддисты, а енисейские - большею частью язычники, и только занимающие южную часть своей страны, сопредельную Халхе, начинают мало-помалу принимать буддизм.
        По внешним признакам обе группы урянхаев принадлежат к монгольской расе [25 - К северо-западу от алтайских урянхаев по речкам Джик-пелень, Ком, Сом и Канас, текущим с западного склона Южного Алтая, и около оз. Канас, живет народ кокчулутуны. По внешним признакам они принадлежат к монгольской расе, но говорят наречием тюркским, сходным с наречием наших алтайских теленгутов. Почти все кокчулутуны знают и киргизское наречие, но монгольского языка не понимают. Они кочуют весьма рассеянно по высокой горной стране. Жилища их состоят большею частью из конических шалашей, покрытых войлоком, а юрты встречаются только у зажиточных. Скот кокчулутунов состоит почти исключительно из коз, да и тех они содержат немного. Главное занятие этого народа звероловство. Лето кокчулутуны проводят в своей земле, в которую в июне и июле прикочевывают киргизы, пользующиеся их пастбищами и дающие им за то на прокат лошадей, на которых кокчулутуны перекочевывают и ездят на охоту. Осенью часть этих звероловов переселяется на зиму в горные леса, соседние речкам Ак-кабе, Джаман-кабе и Нарын-кабе, для промысла и возвращается
оттуда в свою страну весною.].
        Дурбёты занимают землю, границы которой приблизительно очерчиваются так: на северо-западе государственная от перевала Улан-даба до перевала Юстыд. От последнего граница дурбетской земли через оз. Урю-нор направляется к устью р. Теса, оттуда поворачивает на юг и пролегает по западным берегам соединенных озер Киргиз-нор и Айрик-нор, потом вверх по р. Дзапхыну до устья протоки Татхэ-гэмэн в эту реку из оз. Хара-нора, от которого она идет на северо-запад через горы Анхалэ к р. Кобдо, далее, вверх по ней до устья Суока, затем по Суоку и Ойгору до перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм. Дурбёты говорят наречием монгольского языка, которое, по отзыву халхасцев, для последних далеко не так удобопонятно, как наречия прочих монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию. Нравами, обычаями и вообще бытом дурбёты также резче этих народностей отличаются от халхасцев.
        Торгоуты кочуют на р. Булугоне, его притоках и на верхней Урунгу, на которой часть их имеет зимние стойбища. На юг кочевья торгоутов простираются до гор Бай-тык-богдо. Их монгольское наречие весьма близко к языку халхасцев.
        Цзахачины живут в Южном Алтае к востоку от торгоутов. Земля их на севере простирается до хребта Цзун-хаирхан, на северо-востоке до конца долины Дзерге, на востоке до речки Борджон-гола, впадающей в Цицик-нор, на юге до гор Бай-тык-богдо, а на западе примыкает к области, занимаемой торгоутами. Наречие их, подобно торгоутскому, мало разнится от чистого монгольского языка халхасцев.
        Монголы олёт живут в участке, ограниченном на северо-востоке нижнею Кобдо, на востоке хребтом Цзун-хаир-хан, на юге горами Бар-чигыр и на западе горами Теректы. Они, подобно торгоутам и цзахачинам, говорят монгольским наречием, удобопонятным для халхасцев. Вообще, наречия алтайских урянхаев, олёт, торгоутов и цзахачин, по отзыву наших купцов, торгующих в Северо-Западной Монголии, очень мало разнятся между собой и притом близки к языку халхасцев, что подтверждают и сами халхасцы [26 - Г. Потанин упоминает еще о двух мелких народностях Западной Монголии - байтах и мингыт, о которых мы сведений не имеем.(Потанин Г. Н. Очерки С.-З. Монголии. Вып. И. С. 28, 33, 34, 39 и 40.)].
        Наши этнографические заметки касаются почти исключительно халхасцев, среди которых мы преимущественно вращались во время пребывания в Монголии.
        О нравственных качествах монголов можно сказать, что они добродушны, приветливы и честны. Характер у них вспыльчивый, но злопамятность и месть не свойственны их прямодушной натуре. Вместе с тем монголы упрямы, хотя и поддаются легко обаянию лести. Словоохотливость также присуща им: на предложенный вопрос, кроме прямого ответа, готовы сообщить еще много лишнего. Скорая речь монгола непрерывно льется из его уст, причем нередко высказывается много постороннего, к делу не идущего. Как и все вообще кочевники, монголы ленивы и беспечны, но небезусловно. Монгол предается праздности только во время досуга, которого, правда, у него много, но зато в рабочее время, например при следовании с караваном, он способен трудиться неустанно в течение долгого времени. Беспечность монголов также достойна замечания: нашему пресловутому «авось» в монгольском языке соответствует более сильное «цугэр», отражающееся весьма невыгодно на их благосостоянии.
        Замечательно также в нынешних монголах отсутствие хищнических наклонностей, выражающихся обыкновенно в набегах и грабежах, столь обыкновенных у многих других кочевых народов, как, например, у арабов, туарегов, туркменов и отчасти даже у наших киргизов. В Монголии баранта (захват скота) существует только у енисейских и алтайских урянхаев, а в остальных местах не только грабежи, но даже обыкновенные кражи очень редки, исключая городов с их окрестностями да юго-восточной, соседней Внутреннему Китаю части Монголии, в которой нравы туземцев далеко не так патриархальны, как внутри страны.
        Монголы, как известно, ведут кочевую жизнь. Их подвижные поселения, состоящие из нескольких войлочных юрт, называются улусами. На всем длинном пути по Монголии (около 5000 верст) мы нигде не встречали больших улусов: величина их колеблется от 5 до 8 юрт и редко от 8 до 12. Между тем как киргизские подвижные поселения (аулы) достигают 50 и более юрт. Малолюдность монгольских улусов объясняется отчасти недостатком обширных, привольных пастбищ, отчасти родственными отношениями, лежащими в основе общежития монголов, поселения которых составляются преимущественно из юрт близких родных.
        Привыкнув кочевать рассеянно, монголы и на тучных пастбищах, встречающихся изредка в их стране и способных питать многочисленные стада, не селятся сплошь большими улусами, а разбиваются на незначительные группы (из 4-8 юрт), отстоящие иногда в полуверсте одна от другой. Исключением служат разве только княжеские ставки и большие монастыри, около которых встречаются более многолюдные улусы.
        Другая особенность кочевого образа жизни монголов, сравнительно с киргизами, заключается в существовании у них зимних перекочевок. Киргизы, как известно, проводят зиму на одних и тех же местах, перекочевывая в это время года только в редких, исключительных случаях, как, например, от гололедицы или глубокого снега. На своих постоянных зимних стойбищах большинство киргизов устраивает неподвижные помещения для себя (избы, мазанки, землянки) и скота (загоны, навесы). Монголы же перекочевывают по временам с места на место и зимою, хотя и реже, чем летом, а потому и неподвижных жилищ на это время года ни для себя, ни для скота не устраивают. Скот у них круглый год остается под открытым небом, без всякого крова. Только для баранов и коз делают иногда на продолжительных зимних стоянках круглые ограды из камней, высотой фута в три, в которые загоняют этих животных на ночь.
        Причина, побуждающая монголов к зимним перекочев-кам, заключается в бедности Монголии тучными пастбищами, на которых стада могли бы свободно питаться в течение всей зимы. В это время года монголы укочевывают нередко в безводные местности, на которых в летнее время пасти скот, конечно, совершенно невозможно, а потому эти пастбища и остаются невытравленными до наступления глубокой осени или зимы. Перекочевав с наступлением холодов в такие безводные степи, покрытые нетронутым подножным кормом (большею частью кипцом), монголы поселяются в них иногда на продолжительное время, гоняя скот на водопой к ближайшим источникам или колодцам, - крупный через два дня, а баранов и коз через день или ежедневно. Если выпадет снег, то они располагаются на безводных пастбищах еще свободнее, укочевывая иногда далеко от воды на хорошие корма. В этих случаях и люди и животные довольствуются вместо воды снегом, который редко остается чистым, а обыкновенно вскоре по выпадении смешивается ветрами с песком и дресвой.
        Жилище монгола состоит из войлочной юрты (гэр), отличающейся от киргизской главным образом формою верхней половины. У киргизских юрт она сферическая, а у монгольских - коническая, что, очевидно, зависит от формы деревянного остова, обтягиваемого войлочным покровом. Перекладины, поддерживающие купол киргизской юрты, выпуклые, тогда как у монголов они прямые. Другое существенное отличие монгольской юрты от киргизской заключается в устройстве дверей: монгольская юрта имеет деревянные створчатые двери, которыми она обращается на юг; у киргизской же юрты дверное отверстие закрывается просто войлоком, спускающимся вроде шторы сверху. Наружных украшений, подобно киргизским юртам, у которых войлок в средней части часто покрывается цветным узором, монгольское жилище не имеет. Кровом беднейшим монголам служат небольшие конические шалаши, покрытые старым, дырявым и прокопченным войлоком.
        Во время путешествия с караванами или на богомолье монголы помещаются на ночлегах в палатках (майхап) из синей бумажной ткани (дабы), подбиваемой иногда внутри более грубой и редкой бумажной же тканью (далимбою). Устройство и постановка монгольской палатки очень просты. Остов ее состоит из двух вертикальных кольев от 6 до 9 футов высоты, утверждаемых в расстоянии 7 -11 футов друг от друга и снабженных на верхних концах железными ушками, сквозь которые продевается третий кол, служащий гребнем, или коньком, остова. На этот остов натягивается палатка, полы которой прикрепляются посредством веревочных петель внизу к железным колышкам, вбиваемым в землю. По наружному виду монгольская палатка напоминает несколько крутую шестигранную кровлю. Острием или носом она для устойчивости обращается в наветренную сторону, а противоположная сторона, состоящая из двух пол, заключает между ними отверстие, служащее дверью.
        Посреди монгольской юрты целый день горит огонь. Топливо, состоящее почти всегда из аргала (сухого скотского помета), накладывается в бездонную цилиндрическую решетку, служащую таганом. Таган состоит из плоских железных обручей, от 8 до 12 вершков в диаметре, скрепленных между собою параллельно четырьмя железными пашилинами с багровидными, выдающимися немного вверх концами, на которых покоится сферический котел. В такой решетке, имеющей от 9 до 12 вершков высоты, аргал при свободном притоке воздуха с боков горит лучше, чем в обыкновенной куче, и притом она служит таганом.
        Для топлива монголы предпочитают аргал дровам даже в тех случаях, когда они под рукою, так как аргал, по их объяснению, не испускает искр, которые, падая на разбросанное в юртах платье, могли бы незаметно прожигать его. Поэтому они употребляют древесное топливо только за недостатком аргала или сыростью его, если оно находится поблизости стойбищ.
        В последнее время в Западной Монголии стали мало-помалу появляться железные печи для нагревания юрт зимою. Этим нововведением монголы обязаны нашим бийским купцам, торгующим в Кобдо и Улясутае, которые для согревания своих холодных квартир в названных городах привезли из Бийска железные печи. Они понравились некоторым из местных китайских торговцев, заказавшим нашим купцам доставить такие же печи и для них. По ввезенным бийскими купцами образцам железные печи в Кобдо и Улясутае стали приготовлять тамошние кузнецы-китайцы на продажу сначала горожанам, а потом и окрестным монголам. Листовое железо для этих печей покупается у наших купцов, и печи ценятся от 10 до 12 лан (25-30 руб.), а потому доступны только зажиточным монголам.
        У передней стены монгольской юрты стоит шкафик с небольшим ящиком наверху, на котором помещаются кумиры и изображения их на бумаге или на тканях наподобие икон, а пред ними - металлические чашечки, наполненные хлебными зернами, маслом или жиром и иными приношениями. По обе стороны жертвенника размещаются сундуки с домашним имуществом и шкафы с мелкой посудой, а поблизости дверей направо и налево: ведра, кувшины, баклаги, сумы, седла, арканы и уздечки. Тут же можно встретить иногда и новорожденных телят, ягнят или козлят, помещающихся в очищенном для них тесном уголке. Затем все остальное пространство юрты направо и налево от очага занято деревянными складными кроватями, устланными войлоками.
        Внутренняя поверхность юрты переполнена копотью, которая вместе с пылью образует на куполе и перекладинах целые пряди, спускающиеся в виде бахромы. Неопрятность жилища вполне гармонирует с содержанием домашней утвари, приготовлением пищи и чистоплотностью самих обитателей его. Для вытирания внутренности котлов, чаш и корыт, из которых едят люди, монголы вместо тряпки очень часто употребляют сухой аргал, а внутренность мелкой посуды после еды вылизывают языком. Одним и тем же уполовником или щипцами подкладывают аргал в очаг и вслед затем мешают ими же кушанье в котле или вынимают из него сварившееся мясо. Верхняя одежда монголов, о которую они имеют обыкновение вытирать руки, постоянно покрыта тонким слоем грязного жира, а белье они носят до тех пор, пока не настанет пора заменить его новым, но если нового нет, то ходят в одной верхней одежде, хотя бы то было зимой. Тела своего монголы никогда не моют, а только лицо и руки, да и то не все ежедневно. Зимою вместо воды часто трут их снегом ^{74}^.
        Но зато такая непривлекательная, по нашим понятиям, внешность монгола со всей домашней обстановкою с избытком искупается, мне кажется, его внутренней чистотой. Сидя в грязном и убогом монгольском жилище, в обществе его простодушных обитателей, как-то невольно миришься с их неопрятностью и подавляешь в себе чувство брезгливости.
        Подобно другим кочевым народам, монголы свято соблюдают обычай гостеприимства: ни один путник, посетивший юрту монгола, не выйдет из нее без того, чтобы хозяева не пригласили его чего-нибудь поесть или выпить. При таком широком гостеприимстве туземец, отправляющийся куда-нибудь из родного улуса налегке, обыкновенно не берет с собой ни денег, ни съестных припасов, так как в каждой попутной юрте встретит радушный прием и будет желанным гостем.
        Обыденная жизнь монголов однообразна и бедна развлечениями: в монгольских улусах редко слышатся песни, еще реже бывают игры. Путешественнику по Монголии гораздо чаще приходится наблюдать различные религиозные отправления и гадания, весьма распространенные у монголов. Народные песни уступают место церковным песнопениям, столь чтимым монголами, в особенности ламами, которые и в пути, сидя на верблюде и покачиваясь равномерно, бормочут по нескольку часов подряд свою шестисловную мистическую молитву: «ом-ма-ни-пад-ме-хум».
        С восходом солнца женщины доят скот и потом отправляют его большею частью с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи или пастушки следуют всегда верхом на лошадях. Затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем. Вообще на монголках лежат многие домашние работы: приготовление кушанья, собирание молока, делание сыра, масла, уход за новорожденными и мелкими животными, шитье платья и пр. Они трудятся гораздо больше мужчин, и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии, в противоположность мужчинам, ленивая жизнь которых изменяется только периодически. Зато монгольские женщины пользуются значительной долей самостоятельности: они не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки.
        Мужчины большую часть дня, если нет спешной работы, проводят в праздности, сидя у очага и покуривая трубки, или отправляются в гости в соседний улус и непременно всегда верхом, хотя бы до этого улуса было несколько сот шагов. Разъезды по гостям бывают в особенности часты летом, когда у монголов приготовляется кумыс и гонится водка. В это время можно встретить партии подгулявших монголов, путешествующих из улуса в улус, но в чрезмерном употреблении спиртных напитков их, однако, нельзя укорять. На праздниках при монастырях устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба, привлекающие туземцев целыми тысячами. Охотники осенью и зимою нередко соединяются в партии и устраивают облавы на антилоп, а весною, летом и осенью охотятся в одиночку на сурков.
        В период караванного движения (с августа по апрель) однообразная жизнь монголов, кочующих поблизости больших дорог, значительно оживляется: проходящие ежедневно караваны доставляют им развлечение. Завидев караван, монголы тотчас садятся на лошадей и, подскакав к нему, приветствуют путешественников; затем начинаются нескончаемые расспросы. Увлекшись разговором, некоторые из любопытных уезжают с караванами очень далеко от своих улусов. Случается также нередко, что монгол, едущий в гости или за делом и встретившийся с караваном, поворачивает назад и сопутствует ему несколько верст единственно из желания побеседовать с проезжающими. Но ошибочно было бы такую страсть к общению считать характеристической чертой монгольских нравов: ее следует, мне кажется, приписать вполне естественному влечению к разнообразию от той монотонной жизни, которую ведут монголы в своих малых и уединенных улусах.
        Китайские и русские торговцы, посещающие монгольские улусы, точно так же оживляют по временам однообразную жизнь монголов, собирающихся к ним во время остановок с окрестных стойбищ. Китайские торговцы иногда подолгу остаются на одних и тех же местах, и у них за это время перебывает множество монголов.
        По вечерам монголки опять доят скот, оставляя коров, баранов и коз на ночь около юрт под защитой собак, иначе волки, которых в Монголии множество, не преминут воспользоваться оплошностью владельцев и наверное задушат несколько штук. В эти часы, когда скот пригоняется к улусам, окрестности их оглашаются мычанием коров и блеянием баранов. Потом все умолкает, и в ночном сумраке только огоньки, просвечивающиеся через верхние, дымовые отверстия юрт, обозначают собою присутствие человеческих жилищ.
        Нижняя одежда мужчин состоит из короткой с косым воротом рубахи, сшитой из синей, голубой или серой бумажной ткани (дабы), с небольшими разрезами по бокам у подола и из той же материи шаровар. Зимой монголы носят овчинные или теплые стеганые шаровары из дабы. Верхнюю одежду составляет широкий халат из синей, коричневой, а у лам из желтой или малиновой дабы. Воротник, борты, подол и обшлага рукавов халата обшиваются у зажиточных плисом. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, пришитые на правом боку. На подоле халата с обоих боков часто делаются разрезы для удобного помещения в седле.
        Халат опоясывается бумажным цветным поясом, на котором висят всегда ножны с ножом и огниво на ремешках или цепочках, а сзади за поясом втыкается трубка. Карманов у халатов не делают, а мелкие вещи, носимые при себе, например табакерку, кисеты с табаком и тому подобное, монголы кладут за пазуху или за голенища, куда помещают иногда трубки и кошельки с серебром. В зимнее время монголы носят нагольные тулупы или халаты на бараньем меху, а в путешествиях при сильных холодах или ветрах надевают еще и поверх их козьи дохи.
        Женщины носят узкие халаты с длинными рукавами и утолщениями на плечах. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, нашиваемые по прямой линии от подбородка вниз. Поверх халата монголки надевают короткие безрукавки. Волосы монгольские женщины разбивают на две пряди, смазывают их клеем и спускают их в виде двух плоских лентообразных локонов на грудь, сжимая эти локоны металлическими стяжками, или щемилками. Локоны украшаются бляхами, кораллами и лентами, а на голову монголки надевают маленькую ермолку с тремя лопастями на краях и отверстием наверху. Монголки носят массивные, большей частью треугольные серьги с различными привесками, браслеты и кольца, а на шее - кораллы и бусы.
        Мужчины и женщины обуваются в просторные кожаные сапоги, похожие на китайские, без каблуков, с широкими, но короткими голенищами и толстыми войлочными подошвами, прошитыми ремешком или дратвою. Зимою на ноги надевают предварительно войлочные чулки, выдающиеся из голенищ.
        Головной убор у мужчин и женщин одинаков: коническая шапка с круглым мягким шишаком на верхушке и широкими, загнутыми кверху полями, отороченными снаружи мехом (лисьим, волчьим, рысьим) или плисом (у летних шапок). Зимою, в сильную стужу, монголы отворачивают их, защищая себе лоб, уши и затылок[27 - Монголы, как известно, бреют переднюю часть головы и носят косы, исключая лам, которые бреют всю голову. Простые монголы (хара) бреют бороду и оставляют усы, а ламы ни бороды, ни усов не носят.]. Сзади спускаются с шапки две малиновые или пунцовые ленты, длиною вершков в десять. Летом, в жары, монголы вместо шапок часто повязывают голову платком, узлом на затылок.

* * *

        Скотоводство составляет, как известно, главное, основное занятие обитателей Монголии. Кроме рогатого скота, в этой стране пасутся огромные стада баранов, множество лошадей и верблюдов; водятся также в небольшом количестве и козы.
        Монгольский рогатый скот довольно крупной породы. Кроме обыкновенного рогатого скота, в Монголии водятся еще сарлыки (Bos grunniens Lin.). Это потомки дикого быка - яка, живущего ныне на свободе в пустынях Тибета. От скрещивания сарлыков с обыкновенным рогатым скотом произошли помеси (хайныки и хайлыки), но потомки этих помесей недолговечны.
        По наружному виду сарлыки очень похожи на дикого яка и разве немного уступают ему в величине. Они живут преимущественно в высоких, горных местностях Монголии: в Алтае, Хангае и Гентэйских горах, но в Гоби нам нигде не приходилось видеть их. Самки сарлыков дают густое и очень вкусное молоко, но мясо этих животных, по уверению пробовавших, грубо и не так вкусно, как обыкновенного рогатого скота. Акклиматизация сарлыков у нас в Алтае, Тарба-гатае или Тянь-Шане была бы, по всей вероятности, возможна и принесла бы немало пользы, так как от них, кроме мяса, кож и молока, получают еще ценный волос и шерсть.
        Монгольские лошади мелки и некрасивы. Короткое туловище с плоским тазом, слегка выпуклый лоб, длинный, пышный хвост и большие уши составляют отличительные их наружные признаки. Они пугливы, а взятые прямо из табуна, малоезженные - дики; но все вообще очень выносливы и крайне неприхотливы на пищу, довольствуясь в пустыне такими жесткими растениями, которых наши лошади в рот не возьмут. Наружностью и ростом монгольские лошади уступают киргизским. Впрочем, в Восточной Монголии, поблизости Большого Хингана, водятся, как нам говорили, более крупные лошади, которых самим не приходилось видеть.
        Нечего и говорить, что все монголы отличные наездники; даже монголки смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется не красотою посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справляться с ретивым конем и способностью к продолжительным, неустанным переездам. Седла у монголов глубокие с весьма широкими и высокими передними луками. С ленчика по обе стороны спускаются кожаные лопасти с узорами, оттиснутыми или набитыми красками. Массивные стремена с широкими подножками поднимаются так высоко, что всадник сидит на лошади с согнутыми чуть не под прямым углом ногами.
        Тяжести монголы перевозят преимущественно вьючным способом на верблюдах, а телеги употребляются для этого реже, да и то почти исключительно в восточной, наиболее ровной половине Монголии. Монгольские телеги - это первобытные двуколки с угловатыми колесами. Спицы и втулка колеса заменяются крестовиною, вставленною в обод. В замке крестовины проделано четырехугольное отверстие для укрепления оси, вертящейся, подобно вагонным осям, вместе с колесами. В телеги с тяжестями запрягают всегда быков, а лошади вовсе не знают упряжи. На них, однако, возят иногда чиновников в китайских телегах, привязывая к оглоблям длинные поперечины, концы которых верховью монголы берут к себе на седла, прикрепляют и тянут таким образом экипаж. Важные сановники ездят большей частью в паланкинах, поддерживаемых на весу едущими с обеих сторон четырьмя верховыми посредством поперечин, прочно прикрепленных к двум продольным шестам, соединенным с крышею паланкина.
        Верблюды в Монголии, так же как и в наших киргизских степях, двугорбые, хорошо обучены и очень привычны к продолжительным движениям под вьюками, в особенности в восточной половине страны, где ежегодно в течение осени и зимы многие тысячи их заняты перевозкою чая из Калгана в Кяхту.
        Монгольские вьючные седла для верблюдов (хоманы) очень удобны, равно как и самые способы вьючки и развьючки, позволяющие выполнять ту и другую операцию быстро. Каждый из двух, приблизительно равных по весу грузов, предназначаемых на одного верблюда, монголы оплетают крест-накрест веревкою несколько раз, делая из нее по две петли наверху. При вьючке оба груза приподнимаются двумя рабочими и прикладываются к бокам лежачего (на животе с подогнутыми под себя ногами) верблюда, причем петли одного из грузов продеваются чрез противоположные им на другом грузе и потом чрез них просовывается палочка, удерживающая грузы на седле. Для развьючки, когда верблюд будет уложен, стоит только выдернуть эту палочку, и оба груза тотчас же упадут на землю; но если не желают их потрясать, то поддерживают при вынутии палочки и опускают постепенно. Благодаря такой простоте вьючки и развьючки верблюдов, при монгольских караванах следует очень немного людей в качестве погонщиков: на 10 верблюдов полагается достаточно по одному рабочему, и они без затруднения справляются в пути.
        Караванное движение в Монголии совершается главным образом осенью и зимой (с августа по апрель), а летом и весной, по причине жаров и слабости в это время верблюдов, караваны ходят редко, - только в крайних, не терпящих отлагательства случаях. С наступлением же осени по всем караванным трактам начинается усиленное движение, в особенности по Калганско-ургинскому, по которому ежегодно перевозится более миллиона пудов одного только чаю. Величина караванов бывает, конечно, весьма различна. Нам ни разу не приходилось встречать в Монголии каравана более как в 300 верблюдов, но в Тибет на поклонение далай-ламе ходят, говорят, очень большие караваны - в 500 и больше верблюдов или, по выражению монголов, в несколько огней. Это значит, что люди, следующие в таком большом караване, не могут помещаться на станциях в одной палатке (при одном огне), а располагаются в нескольких.
        На верблюда в Монголии грузят от 12 до 16 пудов. Нагруженный 12 пудами, хороший верблюд свободно делает в день 40 верст, если нет встречного ветра, в противном случае - менее. С тяжелыми же вьюками в 16 пудов караваны проходят ежедневно около 30 верст, но в два приема: с восхода солнца идут до полудня, потом останавливаются часа на четыре, а вечером делают вторую половину перехода. При следовании с легкими вьюками, не более 12 пудов, и притом на свежих жирных верблюдах, караваны движутся безостановочно 12 часов в сутки - от полудня до полуночи, а от полуночи до следующего полудня отдыхают на ночлежном месте[28 - Промежуток между полуночью и полуднем предназначается на отдых для того, чтобы утром, до 11 часов, т. е. до начала вьючки, верблюды могли хорошо поесть. Ночью они с трудом отыскивают пищу, а потому редко спускаются на пастбища. Днем же наедаются очень скоро - часа в два, много в три. Следовательно, каравану из верблюдов очень неудобно быть в движении целый день с рассвета до сумерек.]. В этом случае дневные переходы простираются до 50 верст.
        Расстояния монголы определяют числом дней пути, а потому желающему знать их поточнее необходимо справляться о быстроте самого движения в зависимости от рода и качества животных, на которых оно может быть совершено в известное число дней. День пути большим ходом на хорошем порожнем верблюде и на коротком пространстве осенью и зимою можно принять шестьдесят верст, на посредственном - в пятьдесят. Дневной переход на хорошей лошади в непродолжительном путешествии около семидесяти верст, на посредственной - пятьдесят. В Юго-Восточной Монголии, сопредельной Внутреннему’ Китаю, монголы знают китайскую ли (0,542 версты) и могут определять расстояния этой единицей, но в остальных странах не знакомы ни с какими путевыми мерами.
        Монголы прекрасно знают верблюда и мастерски умеют ухаживать за ним, если не поленятся. Осенью, выступая в путь на жирных верблюдах с вьюками, они в течение первых трех или четырех дней выстаивают их, т. е. не дают им за все это время вовсе пить, не спуская даже на пастбища, если оно не у колодца, а на берегу ручья или речки, из которой верблюды могут напиться. На твердой, каменистой почве Монголии верблюды при продолжительном движении с вьюками часто протирают свои подошвы и начинают хромать. Тогда монголы искусно подшивают их кожей. Для этой операции верблюда кладут на бок и крепко спутывают ему ноги веревкой, причем два-три человека держат его связанным. Рану предварительно очищают от грязи, потом посыпают ее каким-то растительным порошком и накладывают сверху лепесток мягкого трута. Поверх его налагается повязка из кусочка размоченной верблюжьей кожи с тремя узкими язычками, которые продеваются через отверстия, проколотые толстой изогнутой иглой в подошве вокруг раны. Иногда повязку, состоящую из кожаного кружка, прошивают той же иглой посредством бечевки или ремешка к подошве швом внутрь.
        Зимою при следовании с караванами по снегу монголы на ночлежных пунктах очищают от него для верблюдов площадку и укладывают их на ночь на голой земле. Без этой предосторожности верблюды, лежа на снегу и растопляя его своей внутренней теплотой, мокнут, зябнут и начинают заболевать. Летом же избегают класть их на ночь в сырых местах, отчего они также подвергаются болезни. Некоторые монголы, возвращаясь с тяжестями из Внутреннего Китая, дают своим верблюдам в пути понемногу купленного там чеснока для возбуждения, как они объясняли нам, аппетита у этих живот-ных, охотнее едящих после того сухую зимнюю ветошь. Случалось также наблюдать, что они поили своих верблюдов в походе бараньим бульоном, остававшимся от людей.
        Монгольские бараны мельче наших киргизских, но зато мясо их мягче и вкуснее. Цвет шерсти у монгольских баранов повсеместно одинаков: белый с большими черными пятнами на голове и черными же ушами. Курдюк монгольских баранов значительно меньше, чем киргизских, у которых он достигает 20 фунтов, тогда как у монгольских он не имеет и половины того. У последних жир равномернее распределяется по поверхности туши, скопляясь в небольшом, сравнительно, количестве в курдюке. Шерсть у монгольских баранов довольно мягкая, и из овчин выходят хорошие меха.
        Козы в Монголии содержатся в весьма небольшом, сравнительно с баранами, количестве. Козьи шкуры монголы употребляют на дохи, но они непрочны.
        Состояние монгола, как и других кочевников, определяется числом голов скота. От всех без исключения пород его в Монголии собирается молоко: там, кроме коров, доят верблюдиц, кобылиц, овец и коз. Из коровьего и овечьего молока приготовляют масло, различные роды сыра и творог; из кобыльего молока делают кумыс. Верблюжье и козье молоко идет также в разных видах в пищу; а из коровьего молока гонят еще и водку.
        Скот колют больше всего осенью, с наступлением холодов, пока он жирен. Зимою же - реже, так как с первыми морозами он начинает худеть и утрачивает жир, столь ценимый монголами. Еще реже колют его весной и летом, довольствуясь в эти времена года преимущественно чаем с приправами и молочной пищей. Монголы, подобно киргизам, кроме бычачьего, бараньего и козьего мяса, едят лошадиное и верблюжье, а бедные не брезгают даже падалью.
        Земледелием халхасцы занимаются в весьма ограниченных размерах. Пройдя по Халхе около 3800 верст, мы только в одном месте (на речке Цаган-гол, правом притоке Байдарика) видели небольшие пашенки. Но, по расспросным сведениям, оказывается, что они в некоторых местностях Халхи встречаются чаще. Вообще, земледелие в Монголии по недостатку влаги на равнинах и большой абсолютной высоте многих плодородных и обильно орошенных горных долин может существовать лишь спорадически, местами. Сплошные же обширные пространства, годные для посевов, в ней едва ли найдутся, исключая юго-восточный угол, соседний Внутреннему Китаю и Южной Маньчжурии. В той стране монголы, живя вперемежку и по соседству с китайцами, на благоприятной для земледелия почве, занимаются им несравненно более, чем халхасцы, но все-таки и юго-восточных монголов нельзя назвать народом вполне земледельческим.
        У монгольских народностей, населяющих Северо-Западную Монголию, а именно у дурбётов, торгоутов и цзахачин, земледелие более развито, чем у халхасцев, в особенности у дурбётов, страна которых славится им и в урожайные годы доставляет хлеб в Кобдо, Улясутай и в ближайшие местности Халхи. Урянхаи верхнего Енисея также занимаются хлебопашеством, а у алтайских урянхаев его не существует.
        Из хлебных растений в Монголии возделываются: пшеница, ячмень, просо и овес. Все эти роды хлеба заимствованы монголами, по всей вероятности, из Внутреннего Китая; по крайней мере пшеница совершенно сходна с китайской. В высоких местностях Внутренней Монголии сеют преимущественно ячмень, так как пшеница и просо там родятся очень плохо. В Юго-Восточной же Монголии пшеница составляет главный род хлеба, но сеют еще просо, ячмень и немного овса. Землю в Халхе пашут сохой об одном сошнике, влекомой парой быков в дышле, а в Юго-Восточной Монголии - китайским плугом. Пашни орошают арыками (ирригационными канавами), а потому монгольские поля располагаются в долинах рек или по берегам ручьев на благоприятной, конечно, почве. В Юго-Восточной Монголии нам случалось, впрочем, встречать поля без искусственного орошения. Нужно полагать, что там дожди бывают чаще и обильнее, чем в Центральной Монголии. В Халхе созревший хлеб вырывают с корнем или срезают большим кривым ножом и обмолачивают палками или же гоняют по разостланному хлебу лошадей. Зерно толкут в деревянных ступах, а то просто между камнями. В
Юго-Восточной Монголии для снимания, молотьбы и дробления зерен употребляют китайские орудия.
        Монголы занимаются отчасти и охотой. Больше всего они охотятся на сурков, мясо которых едят, а шкуры продают нашим купцам. Сурков караулят у нор с ружьями или с собаками, ловят их также и в капканы, настораживаемые у нор, а глубокой осенью, когда эти грызуны подвергнутся зимней спячке, но грунт еще не успеет промерзнуть глубоко, отрывают их из логовищ сонными, иногда по нескольку штук сразу. В некоторых горных долинах, орошаемых речками, на берегах которых водятся сурки, монголы выводят из этих речек арыки и, раздробляя их на малые ветви, пускают воду в сурковые норы. Наплыв ее заставляет зверьков покидать свои логовища, у выходов которых монголы караулят их с палками или травят собаками.
        После сурков наиболее преследуются монголами дзэрены, которых водится очень много на равнинах Монголии. В горных же, лесистых местностях Хангая и Гентэя они охотятся за маралами и косулями, в особенности за первыми, так как молодые маральи рога составляют ценную добычу, не говоря уже о мясе и шкуре. Для охоты за всеми этими животными монголы часто соединяются в партии и устраивают на них облавы. Охота на пернатую дичь и рыбная ловля неизвестны монголам, потому что ни птиц, ни рыб они не едят. Точно так же они не знают охоты с беркутами (степными орлами) на небольших зверей, столь любимой нашими киргизами ^{75}^.
        Настоящие звероловы встречаются в Монголии только в среде алтайских и енисейских урянхаев, земли которых изобилуют зверями. Урянхаи бьют маралов, косуль, медведей, соболей, куниц, лисиц, волков, рысей, сурков и белок. Соболей, лисиц и выдр ловят больше капканами, покупаемыми у наших купцов, а прочих зверей стреляют из ружей. Маралов и медведей, за недостатком свинца, бьют иногда крупными гальками, покрытыми сверху слоем лиственничной смолы. Урянхаи умеют сами делать порох, покупая селитру и серу у наших купцов, но весьма плохой.
        Монголы в летнее время довольствуются преимущественно чаем с приправами и молочными продуктами, а мясо едят редко, исключая разве сурочье. Впрочем, и зимою мясная пища преобладает над прочей только разве у богатых, а бедняки при нужде питаются даже падалью. Монголы варят мясо большей частью без всяких приправ, лишь с солью, и едва вода, в которой оно варится, успеет вскипеть, вынимают его из котла и едят полусырым. Бульон же, или, точнее, горячую воду почти без навара, разливают в деревянные чашки и пьют. Хлеба монголы не пекут, а одни лепешки, да и то редко. Муку и просо они поджаривают на масле или сале, потом всыпают в чай. Общеупотребительный в Монголии кирпичный чай (зеленый) отличен от ввозимого к нам (черного) кирпичного чая и бывает двух сортов, из которых один потребляется в восточной половине Монголии, а другой - в западной. Кирпичи (около 4-5 фунтов) того и другого сорта ходят в соответственных им половинах Монголии как монета, и на них в отдаленных от городов местностях можно купить у жителей все, что у них имеется для продажи, скорее и выгоднее, чем на серебро. Гаков в Монголии спрос
на этот продукт, который, без преувеличения, можно назвать насущным хлебом ее обитателей.
        Для заварки монголы отделяют от кирпича потребный кусок и крошат или толкут его в деревянной ступке, а потом опускают в котел с горячей водой, добавляя туда молока, масла или жира и соли. За недостатком ее кладут в котел соленой земли с солончаков, называемой гучжир. Так заваривается по-монгольски чай как напиток, но если желают приготовить из него кушанье, то берут муки или пшена и, поджарив на сале или масле, спускают в тот же котел. Потом всю эту смесь варят. Получается густая болтушка, на вкус непривычного не только неприятная, но даже противная. Монголы же едят ее с большим удовольствием и в значительном количестве. Это самое употребительное их кушанье. Сурочье мясо большинство монголов ест охотно, хотя оно и имеет неприятный запах. Сурка монголы жарят иногда оригинальным способом: по снятии шкуры и выделении внутренностей в полость животного кладут сильно нагретые камни и тотчас же опускают его в неглубокую яму, засыпая сверху землей. Над ямой разводят быстро огонь и поддерживают его до тех пор, пока мясо не зажарится. Монголы очень любят баранью грудинку, зажаренную на вертеле, которая
вырезается вместе со шкурой, а также вареные колбасы из толстых бараньих кишок, начиненных бараньей кровью. Им известны и пельмени (мясные вареники, или колдуны), заимствованные, вероятно, от китайцев, но в Халхе это кушанье готовят редко.
        Из молока монголы приготовляют много разнообразных продуктов. Так, проквашенное в теплом месте коровье молоко употребляется в пищу под названием тарака, или шарика. Коровье же молоко по брожении в кожаном мехе превращается в кислый, спиртуозный айраку или арику из которого гонят водку, а твердые, высушенные остатки, арца, разваривают в воде и едят. Густые подсушенные сливки называются урюм и употребляются с чаем. Затем монголы делают несколько родов сыра, из которого наиболее распространены бислык и хурут Бислык приготовляется из кипяченого молока с примесью небольшого количества айрака посредством прессования этой смеси, а хурут - из творога, который прессуется и долго подсушивается. Кроме перечисленных продуктов, монголы приготовляют хорошее масло (тосо), содержимое в очищенных бараньих желудках, в которых возят его и на продажу [29 - Масло из Халхи сбывается в Восточную Сибирь, но во Внутренний Китай, сколько нам известно, оно не вывозится.], а из кобыльего молока делают кумыс.
        Посуда у монголов большей частью китайского изделия и только небольшое количество металлической (котлов, ковшей и ведер) приобретается от русских купцов, торгующих в Монголии. Для варки пищи служит плоский чугунный котел сферической формы, устанавливаемый на таган, а для разливания жидкостей, вынимания мяса и прочего - уполовники и ковши. Последние бывают весьма больших размеров и часто употребляются монголами для варки пищи во время путешествий с караванами. Воду возят и держат в высоких деревянных бочонках (домбах) эллиптической (в поперечном разрезе) формы (для удобнейшего помещения на вьючном седле), с ушками на боках, сквозь которые продевается веревка для привешивания бочонков на седле. Из деревянной посуды у монголов имеются еще: высокие и узкие ведерки усеченно-конической формы, большие чаши и чашечки, из которых пьют чай, кумыс, бульон и прочее, корытца и ступки для толчения чая. Кожаные мешки (тузлуки) служат для содержания молока и приготовляемых из него жидких продуктов. Каменная посуда состоит из китайских фаянсовых чашечек, у богатых можно встретить и фарфоровые чашки. Ложки монголам
неизвестны: жидкие кушанья они пьют из чашек, а прочие едят прямо руками. У них сохранился еще обычай снимать с умерших родственников черепа и выделывать из них в знак воспоминания чаши, кромки которых украшаются серебряными ободками, но эти вещи ныне редко встречаются.
        Табак во всеобщем употреблении, - большинство монголов курит и нюхает. При встречах после взаимных приветствий монголы потчуют друг друга трубками или нюхательным табаком, слезая с лошадей и усаживаясь один против другого на корточки. Табак, трубки, кисеты и табакерки монголы покупают у китайцев. Монгольские трубки ничем, кажется, не разнятся от китайских: это маленькие (с наперсток), но толстостенные трубочки с раскрашенными весьма мелким узором чубуками, которые оканчиваются каменными мундштуками. Табакерки имеют форму маленькой плоской фляжки и делаются из кварца, яшмы, халцедона, нефрита и серебра. Каменные табакерки, приготовляемые из одного куска, замечательно искусно выдалбливаются через узенькое горлышко. Табакерка закупоривается пробочкой, ко внутреннему концу которой прикреплена миниатюрная ложечка для добывания табака.
        Ремесла очень мало знакомы монголам: большую часть предметов промышленности обрабатывающей они покупают у китайцев. Местные ремесленники делают, однако, хорошие огнивы и ножи, а также некоторые серебряные вещи, как то: серьги, браслеты, кольца и бляхи. Кроме того, монголы дубят очень хорошо овчины, но кож, исключая посредственной сыромяти, почти вовсе не умеют выделывать. Войлоки монголы делают большей частью сами, но покупают немного и у китайцев, приготовляющих их из шерсти монгольских же животных, и сбывают монголам немало поддельных войлоков из шерстяных отрепьев, покрытых снаружи слоями хорошо прокатанной шерсти. Деревянные части юрты, подобно войлокам, монголы частью делают сами, частью покупают у китайцев. Из Куку-хото ежегодно вывозится множество решеток для юрт и деревянных домб, в Ур-ге и в Улясутае также приготовляются тамошними ремеслен-никами-китайцами деревянные части для юрт. Гобийские монголы не только остовы для юрт, но даже корыта, из которых поят скот у колодцев, привозят из Внутреннего Китая. Веревки для юрт и прочих надобностей монголы вьют сами из чистой верблюжьей шерсти или
из бараньей с конским волосом.
        Ни тканей, ни ковров монголы сами не делают, хотя у них и есть для того материалы: прекрасная верблюжья шерсть и довольно мягкая баранья, которую они не умеют даже стричь. Вообще в ремеслах монголы сделали весьма незначительные успехи, несмотря на продолжительное общение с таким промышленным народом, как китайцы, от которых они заимствовали очень немного полезного ^{76}^.

* * *

        Экономическое положение населения Монголии далеко нельзя признать удовлетворительным. По свидетельству наших купцов, издавна торгующих в Монголии, прежде оно было несравненно лучше. Сильные падежи и целый ряд суровых, снежных зим в последнее десятилетие, погубившие множество скота, - отозвались крайне неблагоприятно на народном благосостоянии. Но эти явления случайные, а существуют и постоянные причины незавидного экономического положения монгольского народа. Они заключаются в противозаконных поборах местных властей при всяком удобном случае [30 - Так, в январе 1873 г. сын умершего в то время Мерген-вана (одного из хошунных владетелей аймака Тушету-хана), вступив по смерти отца в управление хошуном, собрал с монголов этого хошуна около 5000 дан (12 500 рублей) на поездку в Пекин для представления богдо-хану.], разорительных для простого народа, и в недобросовестной эксплоатации монголов китайскими торговыми компаниями, действующими сообща с продажной местной администрацией. Некоторые из этих компаний содержат как бы на откупе узаконенные сборы с монголов: они вносят за них деньги (серебро), за
что получают право собирать с туземцев скот по оценке, делаемой местной администрацией, с которой они делятся барышами. Понятно, что подобная оценка, производимая пристрастными чиновниками, убыточна для монголов и приносит огромные барыши компаниям.
        Китайскому правительству монголы, как известно, никаких податей не платят. С них взимается только налог (по числу скота) на содержание местной администрации. Сверх того, монголы обязаны: 1) отбывать почтовую гоньбу по всем большим трактам Монголии, содержа на станциях положенное количество юрт, верблюдов и лошадей для проезжающих по казенной надобности, а также доставлять им бесплатно указанное количество баранов для пищи; 2) содержать пограничные караулы, на которые по очереди назначаются монголы из разных местностей, и пребывают на этих караулах от двух до четырех лет и 3) выставлять в военное время с каждой тысячи человек мужского пола по 80 всадников от 18 до 60 лет.
        Монголия, будучи составною частью Китайской империи, имеет, однако, собственную администрацию (из монголов), исключая высшую (смешанную), и сохранила прежнюю удельную систему, существовавшую в ней еще до подчинения Китаю. Уделами, или хошунами, управляют наследственно монгольские князья, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом. Но власть удельных князей ограничена законами, на основании которых они и управляют своими хошунами [31 - Китайским правительством издано особое Уложение об управлении Монголией, в котором заключаются эти законы.]. Следовательно, монгольские удельные княжества нельзя представлять тираниями, тем более что в Монголии существует высший административный надзор за удельными князьями, установленный китайским правительством ^{77}^.
        Хошуны соединяются в аймаки, представляющие собою не что иное, как группы удельных княжеств, из которых каждая имеет собственный сейм. Уделы Центральной и Северо-Восточной Монголии, в числе 86, образуют четыре аймака: Цецен-хана, Тушету-хана, Сайн-ноина и Цзасакту-хана, - составляющих так называемую Халху. Халхаские аймаки именуются по названиям ханов, владеющих в этих аймаках наравне с прочими князьями уделами, но не пользующихся никакими особыми сравнительно с ними преимуществами, кроме высшего княжеского титула, присвоенного им ради высокого их происхождения. Сейм в каждом аймаке должен собираться ежегодно. Он составляется из всех хо-шунных владетелей, выбирающих из своей среды председателя. Места для собрания сеймов определены раз навсегда. Так, сейм аймака Цецен-хана собирается в местности Керу-люн-бархон, Тушету-хана - у горы Хан-улы (близ г. Урги), Сайн-ноина - на р. Цецерлик и Цзасакту-хана - на оз. Бидулия-нор. На сеймах обсуждаются вопросы, касающиеся распределения налогов и натуральных повинностей, разрешаются спорные дела между хошунами и удовлетворяются претензии потерпевших. Сеймы
сопровождаются различными увеселениями: скачками на призы, стрельбой из луков, единоборством и т. п. Но весьма сомнительно, чтобы деятельность этих собраний могла благотворно отражаться на народном благосостоянии при темных поборах, продажности и других преступных действиях тех же хошунных владетелей.
        Халхаские хошуны соединяются следующим образом в аймаки:
        1. Аймак Цецен-хана занимает северо-восточную часть Монголии и состоит из 23 хошунов. На севере он примыкает к Забайкальской области на пространстве между Менцзинским и Абагайтуевским пограничными караулами. От последнего граница аймака направляется к юго-востоку через вершины р. Ху-гол и оз. Талба и к гребню хребта Большого Хингана. По нему она идет на юго-запад до истоков речки Умуй, от которых поворачивает к оз. Борольчжиту и далее к степной речке Дзулга, затем пересекает Дархан-цайдам-скую дорогу (с оз. Дархан-цайдам в г. Долон-нор) между станциями Судету и Кодо, поворачивает к северо-западу и проходит между станциями Хологур и Дурбан-дэрету на Аргалинской дороге, а на Калганско-ургинской караванной через ст. Куку-дэрису. Верстах в ста западнее этого урочища граница поворачивает на север и через урочище Баин-хара и хребет Алтан-улугуй в Гентэйских горах выходит на государственную границу против Менцзинского караула.
        Резиденция Цецен-хана находится на среднем Керулюне в местности Хара-хайлар.
        2. Аймак Тушету-хана содержит 20 хошунов. На востоке он примыкает к аймаку Цецен-хана, юго-восточная его граница проходит близ станций: Харатуин-сучжи на Аргалин-ской дороге, Хайласутай на караванной и Сучжи на Калган-ско-улясутайской почтовой. От последней через урочище Шара-хадын она направляется к оконечности Южного Алтая; далее на юго-западе пересекает тибетскую дорогу на урочище Сучжин-хара-тологой и, пройдя в западном направлении около 140 верст, поворачивает на север, к оз. Улан-нор. Потом идет вверх по р. Онгиин, с которой сворачивает на ст. Хадату Калганско-улясутайской дороги и направляется на север, к р. Орхону около монастыря Эрдени-цзе. От него западная граница аймака Тушету-хана идет вниз по Орхону, который оставляет верстах в восьмидесяти ниже оз. Угэй, и через горы Бугун-шара и Хантай выходит к перевалу Бого-ту-даба на государственной границе.
        Ставка Тушету-хана на р. Орхоне, верстах в тридцати ниже устья р. Толы.
        3. Аймак Сайн-ноина состоит из 24 хошунов и граничит на востоке с аймаком Тушету-хана, на юге песчаною Гоби. Западная его граница пересекает Южный Алтай близ меридиана оз. Орок. Повернув от этого озера на запад, она направляется через нижний Байдарик и выходит на р. Дзапхын немного выше урочища Цакилдак. Далее идет вниз по этой реке до устья р. Улясутай, а потом вверх по последней до устья ее правого притока Иро, откуда через вершины другого притока Цзагистэй к вершинам Эдера; затем вниз по Эде-ру до устья речки Ангирты, от которого через горы Буланай и Баин-цзюрке выходит на р. Эгин-гол против гор Халц-зан-бургутай и следует вниз по этой реке до встречи с западной границей аймака Тушету-хана.
        Ставка Сайн-ноина в монастыре Эрдени-цзе, на верхнем Орхоне.
        4. Аймак Цзасакту-хана имеет 19 хошунов. На востоке и северо-востоке примыкает к аймаку Сайн-ноина, на юг простирается до гор Аргаланты и Хаптык. Западная граница направляется от гор Хаптык через перевал Борджон в хребте Алтаин-нуру и урочище Цзаилгын на восточной оконечности долины Дзерге к урочищу Аргаланты на р. Дзапхыне. Потом вниз по этой реке и по западным берегам соединенных озер Айрик и Киргиз. Оттуда она через хребет Хан-хухэй идет к устью речки Цаган-усу (левый приток р. Теса), от которого через устье речки Чирик (правый приток Теса) и верховья речки Шаргын (правый приток р. Тэльгир-морина) выходит на р. Эгин-гол у горы Манхын-ула и спускается вниз по ней до встречи с границею аймака Сайн-ноина.
        Ставка Цзасакту-хана находится у северного подножия хребта Тайшир-ула, верстах в сорока пяти к югу от монастыря Нарбаньчжи [32 - В китайской географии Монголии (описание монгольских кочевьев) не только границы аймаков, но и хошунов описаны весьма подробно, но, к сожалению, большую часть упоминаемых в этом сочинении местностей, к которым приурочены границы, невозможно отыскать даже на большой китайской карте Монголии. Для настоящего описания границ я пользовался при обязательном содействии секретаря ургинского консульства Успенского этой картой, извлечениями из помянутого сочинения в словесных переводах Успенского и Падерина, а также описанием Потанина северной и южной границ аймака Цзасакту-хана (Потанин Г. Н. Очерк С.-З. Монголии. Вып. II. С. 20-25) и, наконец, расспросными сведениями во время путешествия по Халхе.].
        Высшее административное управление Халхой и внешние пограничные дела сосредоточены в руках сановников, назначаемых китайским правительством, из которых два (монгол и маньчжур), имеющие титул амбаней, заведуют аймаками Цецен-хана и Тушету-хана, а аймаками Сайн-ноина, Цзасакту-хана и енисейскими урянхаями управляет улясутай-ский цзянь-цзюнь, имеющий двух помощников (монгола и маньчжура), которым присвоен титул хебей-амбаня. Кроме того, улясутайский цзянь-цзюнь заведует всеми монгольскими и китайскими войсками в Халхе и делами по призыву монголов халхаских аймаков на службу как в мирное, так и в военное время. Распоряжения его по призыву, перемещению войск и тому подобному обязаны исполнять ургинские и кобдинский амбани, независимые от цзянь-цзюня в гражданском управлении.
        В состав Халхи не входят аймаки Юго-Восточной Монголии, а именно: Сунитов, Цахар, Урот и Тумыт.
        Аймак Сунитов занимает большую часть Монгольской Гоби. На северо-западе примыкает к аймакам Цецен-хана и Тушету-хана, на востоке - к хребту Большому Хингану на пространстве от верховьев речки Умуй до верховьев р. Цаган-мурень. От последних юго-восточная граница этого аймака идет к степному кряжу Куйтун-шилин, далее пересекает Дар-хан-цайдамскую дорогу между станциями Халусутай и Ку-эн-нор, а караванную на хребте Минган, и выходит на станцию Шара-хада почтовой Калганско-улясутайской дороги. Оттуда поворачивает на запад и через верховья речки Хошо-тын примыкает к аймаку Тушету-хана.
        Аймак Сунитов состоит из двух хошунов: Цзун-Суниты (т. е. Восточные Суниты) и Барун-Суниты (Западные). Границей между ними служит черта, идущая от верховьев степной речки Куйтун через станции: Куль-худук на Аргалинской дороге, Минган на караванной и Шара-мурень на почтовой.
        Аймак Цахар занимает юго-восточный угол Монголии между хребтами Большим Хинганом и Иншанем (по гребню которого проходит северная граница Чжилийской провинции Внутреннего Китая) и граничит на востоке хребтом Хинганом (с Маньчжурией), на юге хребтом Иншанем (с Чжилийской провинцией), на западе с аймаком Уротов, от которого отделяется чертой, идущей от хребта Иншаня по его северному отрогу, Сума-хада, на станцию Шара-хада почтовой дороги. На северо-западе аймак Цахаров примыкает к аймаку Сунитов.
        Аймак Урот тянется длинной полосой с востока на запад от земли Цахар до пределов Ала-шаня. На востоке граничит с аймаком Цахар, на севере с аймаком Сунит, на северо-западе с аймаком Тушету-хана, на юго-западе примыкает к княжеству Ала-шань [33 - Княжество Ала-шань, лежащее к западу от р. Хуан-хэ и населенное народом монгольского племени, управляется своими князьями наследственно.], с которым граничит чертой, идущей от р. Ху-ан-хэ через юго-западную оконечность хребта Харанарин-ула и пересекающей тибетскую дорогу немного севернее кумирни Баян-тухум. На юго-востоке аймак Урот примыкает к аймаку Тумыт (граница проходит близ оз. Улан-нор).
        Аймак Тумыт примыкает на северо-западе к аймаку Урот, а на юго-востоке к провинции Шаньси Внутреннего Китая, с которой граничит хребтом Иншанем и его отрогом Му-ни-ула, на юге к р. Хуан-хэ.
        Хошунами аймаков Юго-Восточной Монголии управляют, подобно халхаским, монгольские князья наследственно, утверждаемые в правах владения ими богдо-ханом. Высшее же административное управление аймаками сунитов и цахар сосредоточено в руках двух амбаней (монгола и маньчжура), пребывающих в г. Калгане. Аймаками урот и тумытов управляют также два амбаня (монгол и маньчжур), имеющие резиденцию в г. Куку-хото.
        Управление Кобдинским округом вверено амбаню (из маньчжур), назначаемому китайским правительством. В состав этого округа входят хошуны: дурбёт, мынгит, олёт, алтайских урянхаев, торгоутов Южного Алтая, цзахачин и земля киргизов-киреевцев, населяющих северо-западный угол Джунгарии. Аймаками управляют князья наследственно, а киргизами - старейшины.
        В Халхе существует еще так называемое Шабинское ведомство. Оно состоит из монголов в числе около 20 000 душ, подаренных в разное время удельными князьями ургинскому хутухте и представляющих ныне его данников. Эти монголы кочуют в разных халхаских хошунах на землях, предоставленных им во временное пользование, но собственной земли не имеют. К Шабинскому ведомству принадлежат также монголы-дар-хаты, населяющие горную страну к юго-западу от оз. Косогола. Монголы Шабинского ведомства управляются шанцзабой-ламой - заведующим гражданскими делами святителя, и платят в казну хутухты небольшой налог со скота. Они избавлены от всяких повинностей и пользуются, сравнительно с прочими монголами, большей степенью благосостояния. В административном отношении шабинцы независимы от тех удельных князей, в хошунах которых кочуют, и подразделяются на роды (отоки), управляемые даргами, которые утверждаются в своих должностях шанцзабой-ламой.
        В заключение лишь остается еще сказать несколько слов об отношении монголов к китайцам. По собственным наблюдениям и общему отзыву лиц, долго проживавших в Монголии, масса монгольского народа относится весьма недружелюбно к своим поработителям, ропщет, хотя и негласно, на темные поборы и притеснения правителей, которым мирволит китайское правительство; наконец выражает явно неудовольствие на китайские торговые компании в Монголии, эксплоатирующие безжалостно туземное население. Неприязнь монгольского народа к китайцам сдерживается, однако, той предусмотрительной политикой, которая доставила правительству богдо-хана прочное владычество над Монголией. Эта политика, как известно, издавна заключалась в покровительстве влиятельным классам монгольского народа - князьям и духовенству. Китайское правительство постоянно задобривало удельных князей, не скупилось на жалованье им, щедрые подарки, почести при дворе и привлекало их к трону даже родственными узами посредством браков влиятельнейших из них с принцессами царствующей династии. То же самое можно сказать и о духовенстве, т. е., собственно, о
влиятельных представителях его и хутухтах (святителях). Китайцы сумели привлечь на свою сторону и этот класс своими искательствами. Даже в наши дни ургин-ские амбани в торжественные праздники обязаны являться на поклонение тамошнему святителю.
        Теперь монголы стали далеко не теми, какими были в начале китайского владычества над ними, и не возбуждают серьезного опасения правительства богдо-хана. Обладание Монголией не доставляет никаких выгод собственно китайской казне, а, вернее, приносит ей изрядный дефицит, но китайцы не могут не дорожить ею по причине той важной экономической зависимости, которая существует между этой страной и густонаселенным Внутренним Китаем.
        Глава пятая. От колодца Холта до г. Куку-хото
        Выход на южную дорогу. - Травянистая степь среди пустыни. - Бесплодные горы. - Окраинный хребет Харасайран-нуру. - Путь по волнистому плоскогорью. - Южный Алтай и соседние ему страны по показаниям монголов. - Великая, или Южная, и Северная, или Монгольская, Гоби. - Оставление пустыни. - Культурная полоса Юго-Восточной Монголии. - Городок Куку-эргэ. - Переход через окраинный хребет Ингиань и прибытие в г. Куку-хото.

        С колодца Холта мы, по указанию монголов, направились почти прямо к югу по обширной, слегка волнистой равнине, на которой встречались плоские котловины с солончаками. В конце перехода равнина стала едва заметно возвышаться по направлению к юго-востоку, и поверхность ее приняла еще более волнообразный вид. К вечеру мы вышли наконец на широкую, торную дорогу в Куку-хото, по которой монголы советовали нам идти в этот город. Колодца поблизости не было, пришлось ночевать без воды, довольствуясь снегом, сметенным кое-где ветром в небольшие сугробы.
        Весь следующий день шли по волнообразной равнине, поросшей кустами низенькой караганы и прекрасным кипцом, какого мы не встречали уже нигде более в пустыне. На востоке видны были отдельные горы Дэлгэр-Хангай - короткий, но весьма высокий кряж, тянущийся с запада на восток и господствующий над соседними равнинами. На юге, верстах в шестидесяти от дороги, простирался Южный Алтай под названием Арца-богдо, возвышающийся не более 3000 футов над сопредельными северными равнинами. На ночлег в этот день мы остановились в глубокой и обширной впадине Тугу-рик с хорошим колодцем. На дне ее были заметны признаки наполнявшего ее некогда озера: солончаки с ровной, блестящей от налета поверхностью, занимающие наиболее углубленную ее часть, береговые откосы и песчаные сопки; наконец, песчаник, обнажающий в одной из расселин дна и черты размыва.
        В окрестностях впадины Тугурик стояло много монголов, стада которых откармливались на тучных пастбищах кипца, покрывавшего соседнюю волнообразную равнину. Но колодцев на ней не было, а потому они гоняли поить скот на урочище Тугурик. На этом урочище мы простояли без малого двое суток, потому что на следующий день по прибытии поднялся с утра такой сильный и пронзительный ветер с северо-востока, что невозможно было показаться из юрты. Монголы, свыкшиеся с холодными ветрами своей родины, и те жались в этот день от стужи, неохотно покидая свои жилища.
        Из котловины Тугурик мы поднялись на плато, а с него спустились в обширную, но плоскую впадину, покрытую кустами караганы, и, пройдя по ней около 10 верст, достигли подножия низкой цепи гор, протянувшейся с юго-запада к северо-востоку под названиями: Цахар, Огомор и Ахар. Перевалив через крайний северо-западный ее хребет, мы спустились в весьма глубокую междугорную котловину с солончаками, песчаными буграми и множеством солянок. В этой впадине следы бывшего горного озера сохранились еще явственнее, чем в котловине Тугурик. Дно ее лежит по крайней мере на 100 футов ниже подошв окаймляющих ее с юго-востока и северо-запада обнаженных, пустынных хребтов. В котловине два хороших колодца: Сухай и Кэтэ. Из последнего мы взяли воды, потому что корма для лошадей около него совсем не было, и поднялись на предгорье хребта, окаймляющего котловину с юго-востока. Но и там корм был так плох, что наши бедные лошади голодали всю ночь.
        На следующий день мы перешли через юго-восточный хребет помянутой низкой цепи и спустились на волнистую равнину. Дорога на этой станции пересекает несколько пологих гряд, а к югу от нее виден невысокий кряж Дулан-хара, протянувшийся по пустыне с юго-запада на северо-восток. Под вечер мы спустились в обширную котловину, окаймленную на востоке и юге невысокими, пустынными горами Хор-мусу, а с прочих сторон незначительными высотами. Кряж Хор-мусу, тянущийся с запада на восток, отделяет на север незначительную ветвь, ограничивающую помянутую котловину с востока. У западного ее подножия находится колодец Хошан-худук, но корма для лошадей около него вовсе не было. Поэтому, напоив наших животных и взяв воды для людей, мы перешли через северный отрог Хор-мусу и остановились у восточной его подошвы на дневку. Горы весьма пустынны, флора их крайне бедна; только в одной лощине, близ восточного подножия этого отрога, мы нашли небольшое пастбище тощего кипца. Для верблюдов, довольствующихся, как известно, многими, даже колючими кустарниками, недостатка в корме не встречалось. Зато каравану, состоящему из
верблюдов и лошадей, трудно выбрать для остановки место, на котором корм был бы одинаково хорош для тех и других животных. Часто встречаются места, подобные котловине в горах Огомор, с отличным кормом для верблюдов и крайне плохим для лошадей. Последним приходится отдавать предпочтение при выборе мест для стоянок, так как верблюды везде найдут себе достаточно пищи.
        От урочища Хор-мусу мы шли по волнообразной равнине, которая по мере движения к юго-востоку становилась более и более открытой. Пустынный кряж Хор-мусу тянется к югу от дороги и скоро оканчивается. В 27 верстах от названного урочища иересекли значительную речку Онги-гол, или Онги-ин-гол, текущую среди пустыни. Она имеет около 6 сажен ширины и местами порядочную глубину. Долина ее, простирающаяся до 2 верст в ширину, окаймлена довольно высокими берегами и представляет хорошие пастбища. В ней много луговых пространств, зарослей злака дэрису и кустарников. Онгиин-гол получает начало в юго-восточной оконечности Хангая, из гор Ацзарга, и впадает в соленое озеро Улан-нор, лежащее близ подошвы Южного Алтая. Это озеро имеет около 35 верст в окружности. Мы перешли речку Онгиин-гол по льду верстах в сорока выше ее устья. Длина Онгиин-гола должна быть с лишком 200 верст, и большая часть течения этой речки принадлежит пустыне, которую она оживляет. К северу от места переправы, верстах в сорока, вздымается на левом берегу Онгиин-гола отдельный, насажденный кряж Дэлгэр-Хангай, о котором упомянуто выше. Он
тянется в восточно-западном направлении верст на пятьдесят и, по свидетельству монголов, дает начало нескольким ручьям, впадающим в Онгиин-гол слева. Вероятно, этим последним и обязана названная речка поддержанием своего течения на таком значительном пространстве по жаркой и сухой пустыне ^{78}^.
        Из широкой, плодородной долины Онгиин-гола мы поднялись на пустынную, каменистую равнину. После полудня поднялся сильный снежный буран, мы сбились с дороги, но встретили монгола, который вскоре и вывел нас на удобное ночлежное место, к оз. Шара-холусу. На берегу этого озера, лежащего в котловине, был очень хороший корм для лошадей, родники и прекрасное топливо - саксаул. В самом же озере, имеющем около 3 верст в окружности, вода соленая. В нем ежегодно в летнее время около берегов осаждается соль, но летом в 1878 г. по причине нередко перепадавших дождей осадка не было. По свидетельству монголов, небольшие соленые озера в окрестной стране встречаются нередко, но обширных озер, исключая Улан-нора, нет; солончаков же в ней множество. Они находятся во всех глубоких впадинах пустыни и перемежаются с небольшими песчаными пространствами, покрывающими спорадически большинство этих впадин.
        Переночевав на озере, мы пошли по тропе, указанной монголами, но вскоре поднялась сильная снежная метель, мы потеряли тропу и начали блуждать. Буря продолжала свирепствовать, идти далее было невозможно, а потому, достигнув первых холмов, мы остановились под защитою их на ночлег. К вечеру метель утихла, и мы могли осмотреться. В этот день, пройдя не более 17 верст, мы пересекли несколько впадин с песчаными пространствами, покрытыми невысоким саксаулом, которым нагрузили всех свободных верблюдов. Наиболее углубленные места этих котловин заняты солончаками с ровными, глянцевитыми поверхностями, покрытыми налетом. Под вечер, с холмов, поблизости нашего лагеря, мы стали осматривать окрестности: на юге ясно был виден Алтай, отстоявший от нас не далее 35 верст. Тут он отделяет от себя на северо-восток невысокую пустынную ветвь, Харасайран-нуру, через которую нам предстояло перейти. Относительная высота Южного Алтая в этом месте, как нам казалось, больше Арца-богдо, т. е. соседней западной части того же хребта. Окрестная же местность представляет весьма пустынную равнину, среди которой поднимаются кое-где
незначительные известковые холмы.
        Утром мы шли сначала около 5 верст по волнистой местности, а потом по равнине, над которой западный склон ветви Южного Алтая Харасайран-нуру поднимается очень круто, как бы стеною. На этой пустынной равнине паслось несколько штук одичалых лошадей, не подпускавших к себе ближе полуверсты. Казакам удалось, однако, поймать жеребенка, которого мы подарили монголу, показавшему дорогу.
        Перевал через хребет Харасайран-нуру, несмотря на крутой северо-западный склон самого хребта, имеет пологий, но длинный подъем с этой стороны по ущелью, среди которого извивается широкое сухое русло временного потока. Гребень этого хребта, возвышающийся по крайней мере футов на тысячу над сопредельной северо-западной пустыней, приподнят очень немного над противоположной ей волнистой страной к юго-востоку от него. Следовательно, хребет Харасайран-нуру служит окраиной более высокой, но менее пустынной, волнистой земли, простирающейся от него к юго-востоку. Западный склон хребта и ядро состоят из красноватого известняка, прорванного порфиритом, а на восточном склоне развит глинистый сланец, приподнятый тем же порфиритом. Флора его крайне бедна: корм не только для лошадей, но и для верблюдов был очень плох. На восточном склоне, у подошвы которого мы стояли, горы имеют темно-зеленый, печальный вид, и на них местами нет ни былинки.
        Страна к юго-востоку от окраинного хребта Харасайран-нуру представляет высокое, волнистое плоскогорье, уже не столь пустынное сравнительно с пройденным участком Гоби от колодца Холт до этого хребта. В первый же день нашего путешествия по этому волнистому плоскогорью мы верстах в двадцати от помянутого хребта остановились дневать в плоской впадине Сучжи. Лошади, голодавшие почти двое суток, с жадностью хватали густой и довольно высокий кипец, покрывавший дно этой впадины. Тут только мы выбрались на торную дорогу в Куку-хото, с которой сбились два дня тому назад, своротив на озеро Шара-холусу. Поблизости гор Харасайран-нуру ее часто заносит песком и гравием до такой степени, что она становится неразличимою.
        Далее путь наш пролегал по тому же волнистому плоскогорью. Из плоской котловины Сучжи мы поднялись немного по отлогому склону ущелья на поперечную невысокую гряду.
        В ущелье встретили сухое русло временного потока, по берегам которого растут ильмы в виде аллей, изгибающихся соответственно извилинам самого русла. Это единственные деревья пустыни, на которых путешественник невольно останавливает свои взоры, утомленные ее однообразием. За грядою невдалеке следовала новая, тоже невысокая, гряда, и т. д. переваливали мы с гряды на гряду. Между грядами лежат небольшие долины, или, точнее, плоские, замкнутые котловины, поросшие изрядным кипцом, тогда как на самых грядах, большею частью скалистых, растительность очень бедна. В одной из котловин, близ колодца Боро-тологой, мы опять должны были остановиться на дневку, так как исхудалые лошади нуждались в отдыхе. Колодцев на этом волнистом плоскогорье достаточно, но многие из них в то время сильно промерзли, так что воду приходилось добывать с большим трудом. Глубина их невелика, футов шестнадцать средним числом, и большая часть стенок выложена камнями. У одних поставлены деревянные корыта для скота, у других сделаны корытообразные углубления, выложенные внутри камнем с глиною.
        8 ноября мы достигли невысокого, но длинного хребта Бага-Шанхай, простирающегося с юго-запада к северо-востоку. Страна к юго-востоку от этого хребта называется Шан-хай-гоби и в ней преобладает уже форма равнины. Хотя невысокие, скалистые гряды не перестают бороздить ее по направлению с юго-запада на северо-восток, но зато между ними залегают обширные долины, придающие Шанхай-гоби по преимуществу равнинный характер. Зимою здесь случаются нередко сильные снежные метели. Перед нашим приходом в Шанхай-гоби выпал порядочный снег, но вскоре улетучился от сухого ветра. Юго-западная часть Шанхай-гоби называется Бургастэй-тала и представляет обширную долину. В Шанхай-гоби корм для лошадей стал встречаться чаще, но так как снега не было, то приходилось останавливаться у колодцев, вокруг которых пастбища обыкновенно вытравлены проходящими караванами. Только в некоторых местах, где сохранились небольшие снежные сугробы, мы останавливались на ночлеги вдали от колодцев, если около снега был хороший подножный корм.
        На юго-востоке долина Бургастэй-тала, имеющая около 45 верст ширины, замыкается хребтом Ихы-Шанхаем, простирающимся также с юго-запада на северо-восток, но превосходящим немного по высоте предыдущий - Бага-Шанхай. В горах Ихы-Шанхая мы расположились на дневку у колодца Цзала.
        Во время дневки мы расспрашивали многих из местных монголов об окрестной стране и в особенности о длинном Южном Алтае, который несколько дней тому назад потеряли из виду. В последний раз мы обозревали этот хребет с высот близ юго-восточного склона гор Харасайран-нуру. Он простирался по-прежнему в юго-восточном направлении на всем видимом с тех высот пространстве, приблизительно верст на восемьдесят, а от места нашего наблюдения отстоял в 40 верстах. Далее с дороги мы уже не видели совсем Южного Алтая, нанося его на маршрут по расспросным сведениям. По свидетельству местных монголов, этот хребет проходит верстах в семидесяти к Ю.-З. от колодца Боро-тологой на нашем пути и носит там название Гурбан-сайхан (три славных, или могучих) от высокой группы из трех вершин, не достигающей снежной линии, но резко выделяющейся по своей высоте из остальной слитной массы его гор. Потом, понижаясь постепенно в юго-восточном направлении, Южный Алтай получает название Хурху, отделяет от себя на юг-вос-ток-юг незначительную отрасль Хату и тянется на юго-вос-ток до северо-западной окраины весьма пустынной равнины
Голыб-гоби, где и оканчивается высотами Бага-богдо, приблизительно в 200 верстах к северо-западу от великой луки р. Хуан-хэ ^{79}^.
        Невысокие хребты Бага-Шанхай и Ихы-Шанхай, подобно окраинному хребту Харасайран-нуру, представляют собою слабые отроги Южного Алтая. Они простираются с юго-запада к северо-востоку, бороздя в этом направлении плоскогорье. С северо-восточной стороны оно, по-видимому, замыкается невысоким хребтом, тянущимся, как нам казалось, непрерывно от гор Харасайран-нуру на протяжении около 230 верст и в расстоянии от 20 до 45 верст от нашей дороги. Наибольшей высоты этот хребет достигает в месте своего сочленения с кряжем Бага-Шанхаем и называется там Тайла-гэин-хара. По природе описываемое плоскогорье отличается несколько от пройденного участка Гоби на пространстве между колодцем Холт и окрайным хребтом Харасайран-нуру. Средняя абсолютная высота его превосходит, по нашим наблюдениям, футов на тысячу абсолютную высоту означенного участка Гоби. Солончаки, столь обыкновенные в Гоби, встречались очень редко на этом плоскогорье, а соленых озер мы не видели на нем ни одного, да и во всей окрестной стране, по свидетельству монголов, их нет. Точно так же не встречается на этом плоскогорье и песчаных пространств,
попадающихся изредка в Гоби.
        О стране к северу от нашего пути монголы сообщали, что она отличается более пустынным характером, чем плоскогорье, по которому мы шли. Гоби там не представляет совершенной равнины, будучи во многих местах покрыта невысокими, скалистыми хребтами. В ней часто встречаются углубления с солончаками и иногда небольшими солеными озерами. В некоторых впадинах есть и песчаные пространства, но обширных песков нет. Источники очень редки, да и колодцев в той стране меньше, притом во многих из них вода солоноватая. Древесной растительности, кроме ильмов, встречающихся изредка по сухим руслам, да саксаула, карага-ны и хармыка, нет никакой.
        Страна к югу от гор Гурбан-сайхан, по описанию монголов, представляет совершенную пустыню, безлюдную и по преимуществу песчаную. От южного подножья простирается сначала бесплодная, каменистая равнина, имеющая от двух до четырех дней пути ширины, а южнее ее залегают обширные пески, поросшие высоким цзаком (саксаулом). Близ южного подножья Алтая идет дорога в Куку-хото, ныне почти оставленная, потому что многие колодцы занесло песком. В одном месте по той дороге на протяжении четырех дней пути нет вовсе воды, корма для лошадей тоже, а потому по ней можно ходить только на верблюдах, да и то осенью или зимой. Далее монголы о стране к югу от хребта Алтая показывали, что она лежит значительно ниже плоскогорья к северу от него, на котором мы находились, и что зима в той стране гораздо теплее. Саксаул, встречающийся по северную сторону Алтая в виде невысокого кустарника, в песках по южную сторону хребта, по уверению монголов, достигает высоты небольшого деревца.
        Понижение восточной и западной частей пустыни, простирающейся к югу от Алтая, относительно высокой земли, лежащей к северу от него, доказано, несомненно, высотами, определенными в тех странах путешественниками. Основываясь на этих высотах и на вышеприведенных показаниях монголов о понижении средней части той пустыни, можно с большею вероятностью полагать, что Южный Алтай служит полуденной окраиной высокой Монголии, отделяя ее от нижележащей пустынной земли, раскинувшейся в необъятном пространстве на юг от этой длинной цепи гор. Эту-то обширную, сравнительно низкую и по преимуществу песчаную пустыню следует, кажется, считать настоящею Великою Гоби. От Монгольской Гоби, протянувшейся в виде эллипса с запада на восток, с ее узким рукавом между Хангаем и Алтаем, Южная, или Великая, Гоби отличается гораздо более обширным пространством, несколько меньшей абсолютной высотой и присутствием в ней огромных песчаных пространств, которых Монгольская, или Северная, Гоби не имеет ^{80}^. Площадь, занимаемая Южною Гоби, действительно весьма обширна: на севере эта пустыня простирается до Южного Алтая, на юге
достигает берегов р. Эцзин-гола, впадающей в оз. Согок; на восток распространяется до р. Хуан-хэ, переходя даже за эту реку в страну Ордос. На западе Великая Гоби разделяется на два рукава, простирающиеся весьма далеко в этом направлении. Один из них тянется сначала неширокой полосой между Восточным Тянь-Шанем и Южным Алтаем под названием Номин-мингын-гоби, потом далее к западу расширяется, образуя обширную пустыню между Сауром, р. Урунгу на севере и Тянь-Шанем на юге, покрытую в южной части длинной лентой зыбучих песков. На северо-западе этот рукав Великой Гоби посредством узкого, пустынного перешейка между горами Уркашар и Джаир соединяется с равниной р. Эмиля и оз. Алакуля, составляющей, по замечанию наших путешественников, одно геологическое целое с пустынной равниной оз. Балхаша. Другой рукав Великой Гоби, занимающий более обширное пространство, отделяется от нее южнее и тянется сначала тоже неширокой полосой между городами Хами и Анси-чжоу, далее между хребтами Карук-тагом и Алтын-тагом, потом, подобно первому, значительно расширяется и достигает на юго-западе городов Керии и Хотана, на западе
доходит почти до Кашгара, а на север простирается до подошвы Тянь-Шаня. Большая часть этого рукава покрыта зыбучими, непроходимыми песками. Абсолютная же высота обоих поименованных рукавов несколько меньше высоты Монгольской Гоби [34 - Средняя абсолютная высота Монголии (т. е. высокой земли, ограниченной на севере Алтайскими, Саянскими и Гентэйски-ми горами, на востоке Большим Хинганом, на юго-востоке Иншанем, на юге и западе Южным Алтаем) по всем известным до настоящего времени высотам отдельных точек, в числе около четырехсот, определенных путешественниками: Фуссом, Фритше, Эляйясом, Пржевальским, Ломоносовым, Мосиным, Потаниным и Рафаиловым, Падериным и мною, довольно равномерно рассеянным по стране, - простирается до 4630 англ. футов. Средняя абсолютная высота Монгольской Гоби из 60 наблюдений в различных ее местах - 3750 футов. Средняя абсолютная высота (12 точек наблюдений) восточной части Великой Гоби - 3870 футов, ее рукава (14 точек наблюдений) между Южным Алтаем, р. Урунгу, хребтом Сауром и Тянь-Шанем - 2720 футов, а другого ее рукава (6 точек наблюдений) между Тянь-Шанем и Алтын-тагом
2000-2760 футов. Средняя же абсолютная высота всей вообще Великой Гоби (32 точки наблюдений) - 3160 футов ^{179}^.].
        От монголов мы слышали рассказ о путешествии через Великую Гоби одного ламы из Тибета в Центральную Монголию. Этот лама, возвращаясь из Лхасы, куда ходил на поклонение далай-ламе, в Монголию в начале зимы, вместо обычной дороги чрез Ала-шань, направился прямым путем по Великой Гоби, восточнее оз. Согок. Ламу сопровождало несколько монголов с небольшим караваном, состоявшим исключительно из верблюдов. Путешественники, вступив в пустыню, вскоре встретили глубокие пески, в которых и блуждали около двух месяцев, сбившись с дороги и не находя колодцев. По счастью, в песках лежал кое-где снег, но приходилось, однако, по нескольку дней оставаться без воды. Пески покрыты высоким дзаком (саксаулом) и совершенно безлюдны. После утомительного и опасного странствования поперек Великой Гоби путешественники вышли к горам Арца-богдо и раскаивались в своей решимости следовать из Тибета по этому ужасному пути.
        От колодца Цзала мы шли около 15 верст горами, пересекая плоский и широкий хребет Ихы-Шанхай, при выходе из него миновали кумирню Илэгэин-хурал и снова очутились на обширной равнине, покрытой кое-где небольшими отдельными высотами. Страна представляет малоплодородную степь, и в ней по-прежнему преобладает форма равнины. Растительность, состоящая по преимуществу из кипца, бедна, и только в лощинах, поблизости гор, можно встретить порядочные пастбища. Верстах в сорока к юго-востоку от хребта Ихы-Шанхая мы пересекли новый, также широкий и плоский хребет Цзамыйн-Шобуктай, простирающийся, подобно прежним, с юго-запада на северо-восток. При входе в горы от дороги, по которой мы шли, отделяется другая, тоже торная дорога. Она проходит южнее нашей дороги близ северного подножья гор Гурбан-сайхан и Арца-богдо и ведет также в Куку-хото. Эта дорога, называемая Кэр-мэйн-цзам, представляет южную ветвь нашей, отделяясь от нее в долине Больших озер между Хангаем и Алтаем, близ озера Орок. По ней гоняют из Северо-Западной Монголии в Куку-хото преимущественно баранов. Во время нашей стоянки в горах
Цзамыйн-Шобуктай пригнано было с этой дороги на нашу стадо баранов голов в пятьсот из окрестностей горы Ихы-богдо в Южном Алтае. Проводники его - монголы - рассказывали, что в течение 40-дневного путешествия с баранами по этой дороге они не встречали недостатка ни в корме, ни в воде, делая ежедневно около 20-25 верст.
        Дорога, по которой мы шли в Куку-хото, принадлежит к числу наиболее оживленных караванных путей Монголии. Со вступлением на нее в окрестностях колодца Холта в Гоби нам стали почти ежедневно встречаться караваны. Бывали дни, когда попадалось навстречу по три, по четыре каравана. Большая часть их шла из Куку-хото с разным товаром в Северо-Западную Монголию и отчасти в Джунгарию. Погонщиками были монголы, а старшины торговых караванов - исключительно китайцы. При встрече мы обыкновенно завязывали с ними разговор о том, куда идут и с чем. По этим рассказам еще на пути в Куку-хото могли составить себе некоторое понятие о значении для Монголии этого замечательного города. Попалось нам также навстречу несколько казенных транспортов, следовавших с провиантом и разными вещами для солдат в Кобдо и в Улясутай. Караваны, идущие из Куку-хото в Джунгарию, сворачивают с нашего пути, не доходя до урочища Тугурик в Гоби, налево, переваливают горы Арца-богдо и потом идут вдоль южной подошвы Алтая почти до меридиана оз. Борбон-дабасу; затем поворачивают на юго-запад через горы Ачжи-богдо и, перейдя узкий рукав Южной
Гоби (Номин-мингын-гоби), выходят в Баркуль.
        На нашей дороге мы часто встречали бедных монголов, не имеющих скота и живущих осень и зиму преимущественно на счет проходящих караванов. Они собирают аргал для топлива караванов и прочищают колодцы, за что получают небольшое вознаграждение в виде остатков от обеда, кусочков кирпичного чая и т. п. Жилищами им служат жалкие юрты, а чаще небольшие шалаши, покрытые войлоком. Летом, когда караванное движение прекращается, они питаются подаяниями в соседних улусах, в которых иногда побираются осенью и зимою, если караваны проходят нечасто. Некоторые богатые и щедрые монголы, следуя с караванами, кормят этих бедняков во время остановок и раздают им кусочки кирпичного чая.
        За горами Цзамыйн-Шобуктай мы пересекли долину, а потом короткий и низкий отрог этого хребта - Гувелат. Перевалив через него, мы опять спустились в долину и шли по ней верст пятнадцать до подошвы гряды Обо, протянувшейся с юго-запада на северо-восток. Тут у колодца Мунку-обо-нэй-худук мы остановились дневать. Поблизости колодца находится обширная плоская впадина с солончаками и песчаными буграми, поросшая местами злаком дэрису. Такие солончаковые впадины к юго-востоку от хребта Харасай-ран-нуру стали встречаться лишь на пути от гор Ихы-Шан-хай, да и то очень редко. Достойно замечания то, что в них очень часто заключаются небольшие песчаные сопки, или, точнее, груды чистого песка. Эта особенность присуща почти всем гобийским плоским котловинам вместе с солончаками и признаками существовавших в них некогда озер ^{81}^.
        Перевалив через гряду Обо, достигающую наибольшей высоты близ дороги, мы спустились на широкую долину, замкнутую на юге увалом с малыми, насажденными горками, а на северо-востоке сливающуюся с соседнею необозримою равниною, предела которой нельзя было видеть с высокой вершины цепи Обо, откуда мы осматривали окрестности. Около 25 верст шли мы по долине, потом вступили в весьма низкую гранитную гряду Ханын-нуру с массою отторженцев, представляющих картину полного разрушения гор. С этой гряды, отделяющейся от плоского, но широкого гранитного же хребта Голыб, мы спустились в горную котловину этого последнего, а потом перешли в узкое, извилистое ущелье, в котором встретили большое сухое русло потока, называемое Урту-голом. В нем кое-где встречались, однако, ямы с водой, промерзшие до дна; а по берегам растут ильмы. Окрестные горы Голыб, состоящие из серого грубого гранита с выходами кварца, невысоки и покрыты весьма скудною растительностью. Мы остановились на ночлег в этих пустынных горах, в ущелье потока Урту-гола, где рос тощий дэрису. Хребет тянется с юго-запада на северо-восток и имеет более 30
верст ширины, но высота его незначительна. Подобно отрогу своему Ханын-нуру, он содержит массу отторженцев, громоздящихся по склонам его невысоких и пологих гор, в щелях и долинах.
        На следующий день мы прошли около 15 верст горами Голыб по узкому ущелью потока Урту-гол, имеющему значительное падение к востоку. По выходе из гор перед нами предстала необозримая равнина, по которой на пространстве верст двадцати к востоку от хребта Голыба извивалось сухое русло потока Урту-гола, обозначенное ильмами, тянувшимися аллеей по его берегам. Впереди на востоке видны были вдали горы, а на север и юг равнина простиралась на всем обозреваемом пространстве. На западной ее окраине, у колодца Цаган-хомара, мы переночевали и на другой день рано утром выступили в путь по этой голой, безжизненной пустыне.
        Еще с утра дул порядочный ветер, потом стал все более и более крепчать и около полудня превратился в сильную бурю. Мелкая галька, покрывающая пустыню, пришла в движение и производила шум, похожий на шуршание льда при вскрытии рек. Гравий же поднимался так высоко, что хватал нас на лошадях. Верблюды и лошади постоянно отшатывались в наветренную сторону. Мы должны были спешиться и, крепко уцепясь за повода, едва держались на ногах. От пыли, носившейся в воздухе, дневной свет померк до того, что стало темно, как в сумерки. Ветер дул с юго-запада-юга и не постоянно с одинаковою силою, а порывами. Идти как людям, так и животным было крайне тяжело, а остановиться на безводной равнине для пережидания бури мы не решались и продолжали потихоньку подвигаться вперед. Около четырех часов пополудни начали по временам различать горы, которые накануне видели верст за тридцать пять. Ветер еще более усилился, мы стали поспешать и через час достигли гор, за которыми и укрылись от него. Едва успели поставить юрты, как буря перешла в настоящий ураган, и на равнине, несмотря на 5 часов дня, настала тьма, но мы были
вполне обеспечены от него, поместившись в ущелье невысоких гор. Эта гряда гор называется Номохон (тихая) - название, для нее характеристичное, как действительно тихому пристанищу от бурь, от которых в ней, вероятно, нередко приходится укрываться караванам, пересекающим эту печальную пустыню.
        Поблизости, у колодца Хобор, стояли монголы, которых вечером мы расспрашивали об окрестной стране. По их показаниям, пройденная равнина называется Голыб-гоби и тянется весьма далеко на север и юго-запад. Гор на ней нет, а только плоские увалы с низкими холмами. Она богата солончаками, имеет твердую, каменистую почву, а в юго-западной части переходит в песчаную пустыню. Южный Алтай не пересекает этой равнины, оканчиваясь в западной ее окраине небольшими высотами Бага-богдо в трех днях пути к юго-западу от гор Номохон, а в пяти днях от этих гор на юг находится река Ху-ан-хэ, и на этом пространстве встречаются местами невысокие горы, но они не связуются с горами к западу от равнины Голыб-гоби. Таким образом, по их показаниям, эта пустынная равнина представляет ворота из высокой Монгольской Гоби в не столь высокую и по преимуществу песчаную Гоби Ала-шанскую, которая, по вышеприведенным соображениям, составляет восточную часть Великой, или Южной, Гоби.
        Страна к востоку от гор Голыб в геогностическом отношении многим разнится от пройденного нами пространства до этих гор. На пути от окраинного хребта Хара-сайран-нуру до пустыни Голыб-гоби мы встречали в горах по преимуществу фельзитовый порфир и фельзит, представляющие преобладающие их породы, и жильный кварц, а в горах Голыб крупнозернистый серый гранит, тоже с кварцевыми жилами. На равнине же Голыб-гоби близ поверхности залегает мергель, а ниже его известковый шпат и обыкновенный известняк, притом в западной части равнины, близ колодца Цаган-хомара, пласты двух последних пород, насколько можно было оценить простым глазом, находятся почти в горизонте, примыкая к граниту гряды Голыб, а в восточной окраине они прорваны и приподняты фельзиторым порфиром, из которого слагается главным образом поднятие к востоку от этой равнины, чередуясь изредка с холмами глинистого сланца. Поэтому весьма вероятно, что относительная древность гор к западу и к востоку от пустыни Голыб-гоби неодинакова и орографической связи между ними, судя по показаниям монголов, не должно существовать.
        От колодца Хобор, близ которого мы стояли, с нашей дороги отходит ветвь в г. Бо-тоу (по-монгольски Буту). Окрестные монголы ездят туда за мукою и крупою. До Бо-тоу считается б дней пути большим ходом. Несмотря на пустынный характер страны, в окрестностях гор Номохон мы видели множество прекрасных, жирных верблюдов, которым, по словам монголов, привольно живется в этой пустыне, благодаря обилию солончаковых растений, покрывающих ее многочисленные котловины.
        От гор Номохон мы шли сначала по холмистой местности, потом вступили в долину, среди которой извивается широкое сухое русло потока с ильмовыми деревьями по берегам. Поблизости этого русла, называемого Сухай-гол, мы ночевали без воды. Местность весьма пустынна: корма для лошадей не оказалось вовсе, так что им буквально нечего было щипнуть. Окрестные невысокие горы, окрашенные в темный цвет, имеют печальный вид; бесплодные долины, не оживленные ни присутствием человека, ни животных, - мертвы. В этих долинах и у подножий гор залегает мергель, под ним, как и на равнине Голыб-гоби, известковый шпат и обыкновенный известняк, но самые горы состоят из фельзита, прорвавшего помянутые породы, а отчасти из глинистого сланца.
        Далее мы шли по пустынной горной долине с крайне бедною растительностью. В двух местах, правда, встретились заросли злака дэрису, но он так был объеден верблюдами проходящих караванов, что оставались только короткие и жесткие стебли. Растительность гор тоже очень бедна, а между тем наши исхудалые от бескормицы лошади отказывались служить. Поэтому мы стали искать корма по сторонам дороги в горах и в одном месте действительно нашли долинку, покрытую тощим кипцом. Поблизости ее оказался и колодец Ноин-худук, с хорошей водой. В этой долинке мы остановились на дневку.
        От колодца Ноин-худука дорога пролегала по холмистой местности, образуемой отрогами двух хребтов, между которыми мы прежде шли пустынной долиной к этому колодцу.
        Потом мы пересекли небольшую долину и снова вступили в холмистую местность слабых отраслей невысокого хребта, подходящего к дороге с юго-запада и сочленяющегося с восточной оконечностью северного кряжа помянутой долины. Перейдя холмы, мы спустились на широкую долину, и следовали по ней около 20 верст до колодца Сайн-худука. На пути встретили большой китайский караван, шедший с разным товаром из Куку-хото в г. Урумчи. Старшина каравана сообщил, что вышел из города 12 дней тому назад, но по причине сильных встречных ветров проходил ежедневно не более 20 верст. В Урумчи же рассчитывал попасть не ранее трех месяцев со дня выступления из Куку-хото. Китайцы везли множество чая и разных бумажных тканей, посуды и мелочей. У них был взят с собою для такого далекого путешествия большой запас муки, квашенки, сита и корытца для печения в дороге лепешек.
        От колодца Сайн-худука страна становится более открытою: невысокие скалистые хребты уступают место мягким, пологим грядам, и она мало-помалу переходит в волнообразную равнину, среди которой, однако, изредка встречаются довольно высокие, но пологие гряды. Вместе с тем изменяется к лучшему и природа страны: почва, покрытая тонким растительным слоем, производит какой-то злак, составляющий прекрасную кормовую траву. Сорванный ветрами и сметенный в валы, вроде скошенной травы, он представлял готовое сено, от которого наши исхудалые лошади стали быстро поправляться. Появились и стада дзэренов, так давно нами не виденных. Словом, страна представляла резкую противоположность с пустыней Гоби, которую мы, следовательно, оставили за собою, достигнув колодца Сайн-худука.
        По выходе из Гоби мы следовали по открытой, волнообразной стране, переваливая с одной плоской гряды на другую. Между грядами часто встречались большие плоские котловины с зарослями дэрису и тучными пастбищами, покрытыми помянутым злаком. В воде тоже недостатка не было: во многих лощинах встречались колодцы, а в 70 верстах к юго-востоку от колодца Сайн-худука мы пересекли первую на всем длинном пути от Онгиин-гола речку Урту-гол, текущую с юга на север, и на берегу ее увидели первую же одинокую китайскую фанзу (дом). За речкой перевалили через гряду и спустились в обширную лощину Цаган-дэрису, замкнутую со всех сторон, кроме северо-восточной. В ней находится несколько родников, из которых образуются небольшие ручьи, луга и обширные заросли дэрису, а на юго-запад-ной окраине, близ увала, стоит большая кумирня. В этой местности мы дневали.
        Орография страны к юго-востоку от равнины Голыб-гоби, пройденной нами в одном лишь направлении, не может быть выяснена в подробностях. Мы в состоянии заметить только, что хребты этой невысокой горной страны простираются преимущественно с запада на восток, постепенно понижаясь в этом направлении и переплетаясь между собой посредством отрогов. Верстах в семидесяти пяти от равнины Голыб-гоби к юго-востоку горная страна переходит в волнообразную равнину с пологими грядами, тянущимися также большею частью с запада на восток. Но гряды эти состоят из песчаника с кварцевыми жилами и редко где обнажены, тогда как хребты горной страны к юго-востоку от Голыб-гоби слагаются преимущественно из фельзита.
        Из обширной лощины Цаган-дэрису мы поднялись на увал и шли по волнообразной местности. К югу от дороги тянется тут сначала в восточно-западном направлении высокий хребет, уклоняющийся потом на юго-восток почти параллельно дороге. Приблизившись к нему, мы шли около 70 верст близ северного его подножья, пересекая незначительные северо-восточные отроги этого хребта и небольшие речки, текущие с нею в ту же сторону: Цаган-гол, Улан-булук и Хара-бухук-гол, а также сухие русла многих временных потоков, направляющиеся на северо-восток с того же хребта. По северную сторону его волнистая земля представляла почти сплошь тучные пастбища. Травы, сметенной ветрами в валы, местами было так много, что целое стадо могло насытиться, не трогаясь с места. Табуны дзэренов повсеместно встречались на этих привольных пастбищах.
        Верстах в восьмидесяти от урочища Цаган-дэрису мы перевалили через северо-восточную, довольно высокую ветвь помянутого хребта, уклонившегося на юг-восток-юг. Она состоит из серого среднезернистого гранита, а на восточном склоне найдены обнажения грубого белого известняка. Спустившись с отрога, мы вышли к речке Батхалын, получающей начало на его восточном склоне, и остановились на берегу близ большой кумирни того же названия. Эта кумирня, или, правильнее, монастырь, представляет нечто вроде маленького городка: кроме нескольких храмов, в монастыре находится много маленьких домиков для монахов, расположенных правильными кварталами и обнесенных оградою. В этом монастыре есть училище для приготовления лам и несколько китайских лавочек, в которых продается все нужное для монголов.
        Местность к юго-востоку от монастыря Батхалын отличается таким же характером, как и на пространстве от колодца Сайн-худука до впадины Цаган-дэрису. Она представляет волнистую землю, покрытую плоскими грядами, между которыми часто встречаются замкнутые плоские же котловины. В горах заметны обнажения песчаника с кварцевыми жилами, а почва покрыта тонким растительным слоем. Верстах в сорока к юго-востоку от монастыря мы встретили первые китайские поселения, состоящие из маленьких деревень, разбросанных по берегам пересыхающей речки Доботу-гол. Отсюда начинается культурная полоса Монголии, заселяемая постепенно пришельцами из Внутреннего Китая. Впрочем, страну эту нельзя считать вполне земледельческою: в ней, кроме оседлого китайского населения, кочуют кое-где на свободных землях монголы, часть которых занимается хлебопашеством и живет в домах. Здешние монголы отличаются от своих родичей Внутренней Монголии не столь патриархальными нравами и отчасти языком, в который вошло много китайских слов и даже фраз. Но совершенно окитаившихся монголов нам не приходилось видеть.
        В этой полосе Монголии со смешанным населением случаются, как нам рассказывали, грабежи, совершаемые бродягами из Внутреннего Китая. Разбои чаще бывают летом, когда бродяги находят себе приют вне селений. Монголы предупреждали нас неоднократно быть осторожнее в этой местности. Несколько человек их, гнавших в Куку-хото на продажу’ быков и баранов, из опасения присоединилось к нам еще у монастыря Батхалын, и мы охотно приняли их под свое покровительство.
        Около соленого озера Улан-нор, лежащего близ дороги, мы встретили юрты китайских купцов из Куку-хото, перекупающих у монголов скот и разное сырье. Ни один монгольский караван, следующий в Куку-хото, не минует их лагеря без того, чтобы эти спекуляторы не полюбопытствовали узнать, с чем он идет, и не попытались перекупить предназначаемое для продажи в городе.
        От оз. Улан-нора, на которое выходит дорога в Куку-хото, отделяющаяся со станции Онгиин-гола Калганско-улясутай-ского почтового тракта, мы шли верст десять по равнине, местами кочковатой и поросшей злаком дэрису, пересекли орошающую ее маленькую речку, а потом поднялись на невысокую гряду, тянущуюся в восточно-западном направлении. С утра дул сильный ветер, а после полудня поднялась такая снежная метель, что в 10 шагах нельзя было различить верблюда. На наше счастье, тотчас же за перевалом через помянутую гряду попался домик, принадлежащий китайцу. Возле него стояло несколько монгольских юрт. Мы попросили приюта, и монгол-дворянин (тайчжи), заменявший отсутствовавшего хозяина дома, отдал его в наше распоряжение. Развьючив верблюдов и расседлав лошадей, мы поместили их в ограде за ветром, а сами расположились в домике, затопили очаг и отогрели окоченевшие члены, благодаря судьбу за ниспослание нам приюта в такую ужасную метель. Тот же монгол продал нам за умеренную плату корм для лошадей и верблюдов, заготовленный хозяином дома, так как ни тех, ни других по случаю сильной метели спустить на
пастбище было невозможно. Тут в первый раз нам пришлось покупать корм для наших животных, состоявший из зеленой овсяной соломы, которую не только верблюды, но и лошади поедают с жадностью.
        Метель свирепствовала целый день и только с наступлением сумерек стала стихать. Вечером небо прояснилось, и настал мороз.
        До Куку-хото нам оставалось пройти отсюда около 75 верст. На пути лежал еще небольшой городок Куку-эргэ, в который мы должны были прийти на следующий день к вечеру.
        Утром мы шли сначала по степной, волнистой местности, потом показались китайские деревни, встречавшиеся все чаще и чаще по мере движения к юго-востоку. Вскоре мы увидели впереди окраинный хребет Иншань, воздымающийся резко очерченным высоким валом. Он, как известно, простирается с запада на восток и служит физической границей высокой Монголии на юго-востоке. Монголы называют эту часть хребта Онгиин-ула, а китайцы - Та-чин-са. На северо-запад и на север Иншань отделяет в этой местности лишь незначительные отроги, бороздящие монгольское плоскогорье и придающие ему волнистый рельеф.
        В сумерки мы достигли небольшого, но весьма оживленного китайского городка Куку-эргэ, в котором монголы, избегая трудного горного пути через Иншань в Куку-хото, часто продают китайцам скот и сырье, покупая от здешних купцов все нужное. Пользуясь этим обстоятельством, находчивые китайские купцы из Куку-хото построили в этом городке дома с лавками, в которых имеется все необходимое для монголов. На базаре мы видели множество таганов, котлов и всякой посуды, выставленной на площади, как бы на показ прибывающим монголам. Окрестные поселяне-китайцы также продают и покупают кое-что в этом городке.
        По прибытии в Куку-эргэ мы остановились в доме богатого местного купца-скотопромышленника. Нам отвели большую, довольно чистую комнату, среди которой помещалась жаровня, согреваемая каменным углем. Прибрав наши вещи, мы уселись на кане пить чай. В это время к нам в комнату стала собираться публика, чтобы посмотреть на интересных иностранцев. Любопытных было столько, что они не могли сразу поместиться в комнате и пробивались к нам поочередно: уходили одни, на место их прибывали другие. Так продолжалось часа три, если не более. Один из посетителей, подойдя к нам, поздоровался по-русски. Полагая, что он знает наш родной язык, мы обратились к нему с вопросом, но китаец, как оказалось, знал только несколько наших слов и фраз, которым научился в бытность на Амуре. Вооружившись терпением - самым лучшим, по-моему, средством в таких случаях, - мы преспокойно отсиживались на кане, болтая кое о чем с нашими посетителями, оставившими нас только около 9 часов вечера. Но справедливость требует сказать, что они вели себя очень чинно, никто из них не позволил себе сделать нам какую-либо неприятность.
        Когда публика оставила нас в покое, в нашу комнату собрались молодые приказчики хозяина, который в то время был в отсутствии, и долго осаждали нас различными вопросами, касавшимися образа жизни, нравов и обычаев русских. Потом мы перешли ко взаимному обучению языкам: молодые китайцы, указывая на различные вещи, бывшие в комнате, спрашивали, как они называются по-русски, а нам в свою очередь называли их по-китайски. При этом оказалось, что мы без затруднения могли довольно правильно произносить большинство китайских названий, отчасти нам знакомых, тогда как наши учители никак не могли сладить с произношением русских слов: например, вместо «свечка» и «печка» у них выходило «све-чи-ка» и «пе-чи-ка», сколько мы ни повторяли им.
        От Куку-эргэ до Куку-хото считается только 90 ли, т. е. около 48 верст. Но так как наши верблюды и лошади были сильно изнурены, а между тем дорога через хребет Иншань очень затруднительна, то с помощью приказчиков нашего хозяина мы наняли в Куку-эргэ за умеренную плату две большие китайские телеги до Куку-хото под вещи.
        Еще прежде, на пути, мы неоднократно слышали от возвращавшихся из Куку-хото монголов, что в этом городе проживает будто бы несколько человек русских. Теперь то же самое подтвердили в Куку-эргэ и приказчики нашего хозяина. Я этому не верил, оставаясь при прежнем убеждении, что они принимают за русских каких-нибудь других иностранцев, поселившихся в Куку-хото. Так в действительности и оказалось после. Я написал в тот же вечер записку и послал ее вперед с нарочным в Куку-хото, прося проживающих там иностранцев не отказать нам в приюте у себя.
        На другой день утром нас подняли задолго до рассвета: нанятые извозчики прибыли с телегами, запряженными четверками, и торопили в путь, говоря, что иначе мы не успеем к вечеру доехать до Куку-хото. Уложив наш багаж на телеги, с которым поместилась часть людей, мы сели на лошадей и отправились из Куку-эргэ еще до света. Кортеж наш походил на процессию: для освещения неровной дороги извозчики повесили на телеги фонари, при трепетном мерцании которых мы открыли шествие в знаменитый город.
        На рассвете мы въехали в широкое ущелье хребта Иншаня, через который пролегает дорога, и, поднявшись немного в горы, спускались потом постепенно около 15 верст. Дорога все время идет ущельем, в котором часто встречались постоялые дворы; местами они группируются вместе в виде небольших поселений, вытянутых в одну линию, хотя, в сущности, каждый отдельный дом представляет постоялый двор. На окрестных горах также видны были кое-где селения и небольшие березовые рощи, среди которых торчали изредка одинокие, кудрявые сосны. Эти горы, оживленные лепящимися на их склонах и уступах селениями, березовыми рощами и красивыми кумирнями, живописно рисующимися на горных площадках, представляют местами ландшафты, достойные кисти талантливого пейзажиста.
        С 10 часов утра нам часто стали встречаться китайские телеги, шедшие с разным товаром из Куку-хото в Куку-эргэ, и китайцы, поселяне ближайших местностей земледельческой полосы Монголии, возвращавшиеся из этого города. К полудню движение по ущелью усилилось до такой степени, что телеги тянулись уже длинными вереницами на каждой версте. Наши возницы в полдень остановились в одном из постоялых дворов кормить лошадей и пока те ели, заказали себе лапши с соленой зеленью и, пообедав наскоро, отправились далее.
        Постоялые дворы по дороге стали встречаться еще чаще, а по сторонам на горных уступах видно было много селений, раскинувшихся в живописном беспорядке на высотах. Проехав около 18 верст ущельем, мы достигли подъема на главный перевал Онгиин-даба. Сначала версты три мы поднимались по отлогому склону, потом начался короткий, но очень крутой подъем. По этому последнему тяжелые повозки восходят с большим трудом, да и то не иначе, как со многими отдыхами для лошадей, причем погонщики по остановке на отдых тотчас же подкладывают под колеса камни, для того чтобы тяжелые телеги не могли скатываться назад и увлекать с собой лошадей по крутому склону. Большие затруднения бывают тут также при встречах: дорога так узка, что встречным повозкам невозможно разъехаться, исключая некоторых мест, нарочно разделанных пошире для разъезда.
        С вершины главного перевала открылась величественная панорама на юго-востоке: вдали были видны горы, а между ними и Иншанем расстилалась широкая равнина, испещренная множеством селений с рощами, кладбищами и кумирнями. Среди этого пестрого фона резко выделялась огромная сероватая площадь г. Куку-хото, который мы в первый раз приветствовали оттуда с высоты.
        От высшей точки перевала Онгиин-даба идет сначала очень крутой спуск, извивающийся версты на две зигзагами, а потом пологий, но весьма заметный склон до самой подошвы хребта, на протяжении около 12 верст. Путешественник, перейдя однажды хребет Иншань в этом направлении, легко убедится, что гребень его возвышается несравненно меньше над соседним волнистым плоскогорьем Монголии, чем над южной равниной г. Куку-хото. По южную сторону перевала горы Иншаня менее живописны, чем по северную. Взору повсюду представляются на обширном пространстве угрюмые красноватые массы, постепенно понижающиеся к югу, к подошве хребта. Селений в горах много, но они большей частью закрыты от дороги высотами. Постоялые же дворы по южную сторону встречаются чаще прежнего, а поблизости выхода из гор они тянутся длинными, почти непрерывными линиями. Движение по ущелью, которым идет дорога, тут таково, как на оживленной городской улице: повозки, верблюды и пешеходы встречаются на каждом шагу; около постоялых дворов везде толпится народ: одни приезжают, другие отъезжают, третьи кормят лошадей и обедают. В этом ущелье мы в первый
раз встретили китайских носильщиков тяжестей с коромыслами на плечах. К обоим концам этих коромысел подвешены четырехугольные доски, как у наших базарных весов, только меньших размеров, на которых покоятся переносимые грузы.
        Верстах в двенадцати от вершины перевала окончились горы, и мы очутились на равнине. Но какая противоположность между ней и соседней Монголией! Тут на каждой версте встречалось по две, по три деревни, кумирни, кладбища с рощами и обелисками; нигде не видно ни клочка свободной земли: все вспахано или застроено, по сторонам дороги везде селения, а на дорогах толпы людей и вереницы подвод. В одном месте мы проехали версты четыре почти непрерывными селениями, миновали несколько очень красивых кумирен и на пространстве 10 верст от подошвы хребта до города, кроме многих деревень, встретили два многолюдных местечка. Но несмотря, однако, на оживление, общий вид страны зимой не привлекателен: все поля вспаханы еще с осени и эти серые монотонные полосы земли, лишенной остатков растительного покрова, как-то неприветливо рисуются перед глазами путешественника.
        После долгого блуждания по извилистой дороге этой густозаселенной равнины мы только в сумерки достигли городских ворот, у которых ожидал нас верховой китаец, посланный европейцами передать, что они с радостью ожидают нас у себя. От ворот мы около часу ехали по многолюдным, но узким улицам города, останавливаясь несколько раз для разъездов со встречными повозками, прежде чем добрались до дома, занимаемого европейцами, где были радушно приняты агентом английской торговой компании, бельгийцем Спленгером, и членами духовной католической миссии в Куку-хото.

        Глава шестая. Пребывание в Куку-хото и переезд из него в г. Калган
        Торговое и промышленное значение г. Куку-хото, или Гуй-хуа-чена. - Цены на жизненные припасы. - Католическая духовная миссия. - Выступление в Калган. - Гуйхуаченская долина. - Вторичный переход через Иншань. - Следование вдоль по культурной полосе Монголии. - Хребет Иншань. - Спуск с него во Внутренний Китай. - Долина р. Ян-хё. - Плотность населения. - Великая стена. - Древние форты долины р. Ян-хё. - Прибытие в Калган.

        Город Куку-хото, или Гуй-хуа-чен [35 - Куку-хото собственно монгольское название этого города и в переводе значит «Синий город». У китайцев же он известен под названием Гуй-хуа-чена.] находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены (внешней, или объемлющей), проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку, по гребню северного кряжа цепи Тай-хань. Город расположен на равнине по обоим берегам маленькой речки и, подобно всем китайским городам, обнесен стеной. Наибольшая длина его, по свидетельству Спленгера, около 10 километров (9,4 версты), а наибольшая ширина около 8 километров (7,5 версты). На краю города находится обширная цитадель квадратного начертания около одного километра в стороне. В ней живут солдаты гарнизона, помещаются присутственные места, начальники и чиновники. Жителей в Гуй-хуа-чене считается не менее 200 000, не включая в то число солдат значительного гарнизона^{82}^. В этом городе находится множество лавок, товарных складов и постоялых дворов для приезжих монголов. В нем существует также несколько базаров, на которых продается
исключительно скот. Для каждого рода скота есть свой базар: на одном продаются верблюды, на другом - лошади, на третьем - быки и на четвертом - бараны.
        Гуй-хуа-чен ведет обширную торговлю со всем почти Внешним Китаем, а по размерам своих торговых оборотов с Монголией не имеет себе соперников во всей империи. К нему в торговом отношении тяготеет не только вся почти Монголия, но и Джунгария, Китайский Туркестан, а отчасти Куку-нор и Тибет. Караваны из Гуй-хуа-чена ходят с товаром во все концы Монголии, больше всего в Ургу, Улясутай и Кобдо, а также во многие города Джунгарии, как, например, в Баркуль, Хами, Гучен, Манас, Урумчи и в Турфан; посещают даже такие отдаленные пункты, как Кашгар, Хотан, Керия и Лхаса. Этот замечательный город служит главным рынком, на котором совершается обмен произведений внутренних промышленных провинций Китая на скот и различное сырье Монголии и прочих внешних областей империи. Из Монголии в Гуй-хуа-чен осенью и в начале зимы пригоняется как самими монголами, так равно и торгующими в ней китайцами множество скота, в особенности баранов, потом лошадей, верблюдов и быков, и привозится огромное количество продуктов скотоводства, а именно: овчин, сырых конских и бычьих кож, шерсти и волоса. Взамен этого из Куку-хото в
Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, металлические изделия, обувь, деревянная и каменная посуда, табак, деревянные части юрт, шкафы, сундуки, множество различных мелочей, а также мука и крупа. Скот и продукты от него, доставляемые в Гуй-хуа-чен, идут далее во Внутренний Китай, исключая некоторую часть для местной потребности, а оттуда доставляются в этот город ткани, кирпичный чай и прочие произведения промышленных провинций, предназначаемые для Монголии и для прочих областей Внешнего Китая. Кирпичный чай привозится из провинций Хубей и Хунань, а ткани доставляются преимущественно из Пекина и из Тяньцзина, откуда привозятся даже английские и американские бумажные материи (шертинг и дрилинг), сбываемые гуйхуаченскими купцами наравне со своими в Монголии. Тяжести из внутренних провинций доставляются в Гуй-хуа-чен преимущественно на подводах, но перевозятся частью и вьючным способом: на верблюдах, мулах и ослах. Вереницы этих животных, тянущиеся медленно с вьюками по густозаселенной и прекрасно возделанной стране, как-то странно видеть непривычному.
        Ежегодно с наступлением осени в Гуй-хуа-чен начинают прибывать из Монголии и из других стран караваны с сырьем, а оттуда возвращаются с разным товаром. Караваны приходят и отходят днем и ночью в течение целой осени и зимы. К весне движение уменьшается, а с наступлением теплого времени почти вовсе прекращается. Одновременно с первыми караванами пригоняются и гурты скота из Монголии. Вместе с тем начинается усиленный подвоз в Гуй-хуа-чен товаров из внутренних провинций, продолжающийся всю осень и зиму, так как в это время с окончанием полевых работ возчиков бывает больше и транспортировка кладей обходится дешевле.
        В Гуй-хуа-чене ежегодно в течение ноября бывает торг маральими рогами, за которыми туда съезжаются к этому времени из разных мест Внутреннего Китая гуртовые их покупатели. Торг маральими рогами в этом городе установился давно и нигде, исключая Кантон, продавцам, приобретавшим их по мелочам из первых рук, нельзя сбыть этот товар так выгодно, как в Гуй-хуа-чене. Маральи рога доставляются в этот город китайцами (а в последние годы и русскими) из Кяхты, Улясу-тая, Кобдо, Джунгарии и отчасти из Маньчжурии.
        Кроме обширной торговли с Монголией, Гуй-хуа-чен занимает изрядное место в ряду других больших городов Северного Китая и в промышленном отношении. В нем существует множество небольших фабричных заведений для производства разных предметов обрабатывающей промышленности, потребных для монголов. Из них первое место занимают красильни, на которых окрашиваются в разные цвета бумажные ткани, отправляемые в Монголию. Большая часть этих тканей даже английских и американских привозится в Гуй-хуа-чен неокрашенною, с тем чтобы на месте получить то количество разноцветных тканей, которое соответствует действительной потребности в них. Гуйху-аченские красильщики, давно привыкшие ко вкусам монголов, берут от купцов белые ткани и окрашивают их в различные цвета, смотря по надобности. Затем следуют заведения для приготовления готовой обуви для монголов. Юфть для нее идет преимущественно русская, вымениваемая китайцами в Кяхте на чай и доставляемая ими оттуда в Гуй-хуа-чен.
        Из русского плиса, приобретаемого тоже в Кяхте, в Гуй-хуа-чене делают сапоги для китайцев. В этом городе, кроме того, есть много скорняжных заведений, занимающихся преимущественно выделкой привозимых из Монголии овчин, которые по обработке развозятся в северные провинции Внутреннего Китая, где жители зимой носят шубы или короткие полушубки и овчинные шаровары. Нельзя не упомянуть также о множестве деревянных частей (решеток, кругов и палок) для монгольских юрт, приготовляемых в Гуй-хуа-чене, а также деревянной посуде и некоторых железных изделиях, как, например, таганах и щипцах, производимых в том городе для монголов. К юго-западу от Гуй-хуа-чена, близ р. Хуан-хэ, есть, говорят, чугуноплавильный завод, на котором льют котлы для Монголии.
        На базарах Гуй-хуа-чена во время нашего пребывания можно было найти множество всяких жизненных припасов. Продавались, например, фазаны, серые куропатки, дзэре-ны, привезенные из Монголии, рыба из р. Хуан-хэ, всевозможные овощи, виноград и очень вкусные плоды сыцзы. Цены на жизненные продукты (по переводе на наш вес и деньги по курсу) в то время были следующие:
        Окончание табл.
        Скот же, пригнанный из Монголии, продавался по следующим ценам:
        Пребывание европейцев в Гуй-хуа-чене не совсем удобно: на улицах преследуют толпы зевак, а подчас и мальчишки, надоедающие своими выходками. Миссионеры, впрочем, расхаживают свободно, потому что знают прекрасно язык, да и китайцы уже привыкают к ним, хотя и не перестают удивляться их бородам и шапкам. Мы, однако, не можем пожаловаться на дурное обращение китайцев: в продолжение всего пребывания во Внутреннем Китае нам ни разу не пришлось испытать какой-либо неприятности от них ни в городах, ни в деревнях, в которых мы во время путешествия останавливались ежедневно два раза: в полдень обедать и вечером на ночлег. Толпы любопытных, разумеется, собирались к нам во время этих остановок, но никто не сделал нам ни малейшей неприятности.
        В доме нашего гостеприимного хозяина в Гуй-хуа-чене, Спленгера, расположенном рядом с католической миссией, мы пользовались полным удобством, отдыхая после трудного путешествия через Монголию. Спленгер, родом бельгиец, живет в этом городе уже 6 лет, имеет собственный большой дом и занимается покупкой верблюжьей шерсти не только в Гуй-хуа-чене, куда она привозится из Монголии, но и в ближайших местностях этой последней, в которых он содержит агентов, скупающих ее из первых рук. Большую часть шерсти он приобретает на английские бумажные ткани (шертинг и дрилинг), высылаемые ему из Тяньцзина, и потом отправляет ее в г. Калган, где его компаньон Грейзель прессует эту шерсть и препровождает вместе с закупленной самим в Тяньцзин, откуда она идет уже морем в Лондон. Спленгер со своим компаньоном состоят агентами одной богатой английской торговой компании в Китае и пользуются от нее большим кредитом. Этот почтенный негоциант много содействовал продаже маральих рогов, привезенных в том году вместе с нами доверенным бийских купцов Антроповым. Без его обязательного содействия этому доверенному, не бывавшему
никогда в Гуй-хуа-чене и не знавшему ни китайского языка, ни условий сбыта рогов, не продать бы их так выгодно. Со своей стороны, мы также много обязаны Спленгеру за сообщение некоторых сведений и содействие к благополучному переезду нашей экспедиции из Гуй-хуа-чена в г. Калган.
        Первоначальный план нашей экспедиции состоял в том, чтобы, перезимовав в Гуй-хуа-чене, направиться весной обратно в Кобдо по другой дороге, пролегающей близ южного подножья Алтая. Но по недостатку наличных денежных средств я должен был изменить путь, по которому сначала предполагалось возвращение экспедиции, именно отправиться на зимнюю стоянку в г. Калган, а оттуда раннею весной перейти в Ургу. В этом городе предположено было снарядиться для обратного путешествия по прямой дороге через г. Улясутай и долину р. Кунгуя к границе.
        Наняв в Гуй-хуа-чене два больших фургона и две крытые повозки, мы 17 декабря 1878 г. выступили в Калган в сообществе Спленгера, имевшего надобность побывать в этом городе по своим торговым делам. Со своей стороны мы очень рады были такому спутнику, который, зная прекрасно язык и китайские порядки, мог быть нашим руководителем в пути.
        За городской стеной нам представилась та же картина, как и прежде, когда мы подъезжали к городу: деревни с рощами, кладбища, кумирни, серые вспаханные поля, толпы людей, вереницы телег и прочие свидетельства необыкновенной плотности населения долины и кипучей его деятельности. Путь наш на этот раз лежал на северо-восток к хребту Иншаню. Дорога идет зигзагами между полями и ломается местами до такой степени, что солнце появляется то справа, то слева, то спереди. В иных местах между двумя смежными селениями, отстоящими по прямому направлению в полуверсте, по дороге едешь версты две. Нигде не видно даже нескольких сажен свободной земли. Пашни имеют квадратную или прямоугольную форму и обнесены по краям земляными валиками. Дороги же так узки, что встречные повозки могут разъезжаться только местами. Чтобы выиграть больше места для посевов, они проложены, где возможно, в оврагах и руслах ручьев, уклоняясь иногда далеко в сторону от прямого направления.
        Верстах в двенадцати от города мы с трудом переехали по льду небольшую речку. Лед был ненадежен, и один из наших фургонов провалился, но, к счастью, вода была мелка. На быстрых местах речки оставались большие полыньи, и на них плавали зимующие утки. День был тихий, солнечный и теплый, но в горах Иншаня и к северу от них, на монгольском плато, шел густой снег и свирепствовала, должно быть, метель, которую мы различали по наклонным белым полосам, спускавшимся в той стороне по небосклону. Вообще, зима в долине, на которой стоит г. Гуй-хуа-чен, несравненно мягче, чем на соседнем плоскогорье Монголии, возвышающемся над нею около 2000 футов. В апреле на этой равнине бывает уже полная весна, тогда как на монгольском плато, отстоящем от нее только в 50 верстах за хребтом, в этом месяце нередко случаются сильные бураны и стоят по целым неделям холода. Снег в долине Гуй-хуа-чена выпадает очень редко, да и то обыкновенно весьма тонким слоем, растаивающим в первый солнечный день. Но реки замерзают зимой месяца на четыре. Хуан-хэ (Желтая река), протекающая верстах в восьмидесяти к юго-западу от Гуй-хуа-чена,
во время нашего пребывания там была покрыта льдом, по которому свободно проходили тяжело нагруженные повозки.
        В первый день мы проехали не более 25 верст от города и остановились ночевать в деревне Пей-тал, на постоялом дворе. Нам отвели отдельную комнату, истопили кан и приготовили ужин. Постоялые дворы на больших дорогах есть в каждой деревне, а в многолюдных селениях некоторые из них устроены наподобие гостиниц. В этих последних имеются отдельные комнаты для помещения состоятельных проезжающих, как, например, купцов, чиновников и т. п., а обозные извозчики и вообще простой народ располагаются в общей, всегда очень большой комнате, служащей вместе с тем и кухней гостиницы. В последней два-три повара заняты постоянно приготовлением кушанья для проезжающих, среди клубов пара и кухонного смрада. Любопытно побывать в этих кухнях, чтобы ознакомиться с экономичным расходованием в них топлива. В общей кирпичной кладке вмазано несколько котлов различных размеров с отдельными топками под каждым; в той же кладке, пониже топок или с боков, сделаны большие и глубокие печурки, или ниши, сообщающиеся с топками каналами. В этих нишах помещаются меха, состоящие из деревянных ящиков, обтянутых снаружи кожей и снабженных
клапанами. Будучи вдвигаемы и выдвигаемы из ниш, которые им служат гнездами, эти меха скользят в них с легким трением и вгоняют воздух в топку. При таком способе нагревания котлов соблюдается значительная экономия топлива, состоящего из толстых стеблей растения гаоляна ^{83}^ каменного угля, каменноугольной грязи, мелкого кустарника или соломы.
        По вечерам публика в общих комнатах, или кухнях, занимается разговорами, игрой в карты, в кости или в орлянку на чохи (монеты). Тут часто можно встретить и курильщиков опиума, потягивающих, лежа на кане, свои трубочки. Около них горят маленькие лампочки, на которых они подогревают предварительно опий, возя их постоянно за собою. Но ни ссор, ни драк, ни пьянства нам не приходилось замечать в этих общих помещениях, несмотря на многочисленность их посетителей.
        Содержатели постоялых дворов в деревнях, кроме прямых выгод от своих заведений, получают еще косвенную статью дохода от них, - именно помет, остающийся от животных, хозяева которых у них останавливаются. Помет в этой стране образцового земледелия ценится не дешево. Сбором его в зимнее время занимаются все поселяне-земле-дельцы. С раннего утра поселянин, взяв на руку корзиночку, отправляется на дорогу собирать помет. В числе собирателей можно встретить маленьких, 6 -7-летних мальчиков, помогающих своим родителям. Когда поселянин отправляется за чем-нибудь в город или в соседнюю деревню пешком, то берет с собой корзиночку и собирает на пути помет. Даже грязь с городских дворов покупается за деньги и вывозится на поля. Такова потребность в удобрении в этой густонаселенной стране.
        На другой день нашего путешествия из Гуй-хуа-чена мы достигли широкой поперечной долины в хребте Иншань, носящем тут местное название Маюн-са, оставив за собою густонаселенную Гуйхуаченскую долину. Эта равнина, имеющая около 40 верст ширины, окаймлена с севера окрайным хребтом Иншанем, а с юга - не столь высокими горами, тянущимися с востока на запад и представляющими крайний северный кряж цепи Тайхань, проходящей южнее Иншаня тоже почти в восточно-западном направлении. На восток и на запад Гуйхуаченская широкая долина простирается так далеко, что пределов ее в этих направлениях мы не могли видеть даже с высшей точки перевала Онгиин-даба через Иншань. Эта равнина довольно обильно орошена ручьями и речками, текущими с южного склона Иншаня, превосходно обработана и весьма густо заселена китайцами. В иных местах на одной квадратной версте можно насчитать от 4 до 5 селений.
        Из Гуйхуаченской равнины мы вступили в горы Иншаня, верстах в сорока восточнее прежнего пути через них, и направились по широкой поперечной долине, орошаемой значительной речкой. В самой долине и на уступах окрестных гор везде разбросаны в живописном беспорядке селения, а вокруг них пестреют повсюду поля. Только кручи да горные вершины свободны от плуга земледельца, но зато на иных пасутся домашние животные, которых мы встречали на таких крутизнах, что казалось непонятным, как они могут держаться там. По долине шло много обозов и поселян, следовавших в Гуй-хуа-чен и обратно.
        В полдень наши возницы, по обыкновению, остановились обедать и кормить лошадей. Пользуясь остановкою, мы тоже в это время пили чай и обедали в присутствии многочисленной толпы, собравшейся посмотреть на нас. В этот день мы ночевали в небольшой деревне Халенша. Отдельной комнаты на постоялом дворе не было, и мы провели ночь в общей ночлежной с обозными извозчиками и поселянами, которых на этот раз собралось так много, что в огромной комнате буквально негде было повернуться. Хозяин заведения, по просьбе Спленгера, отвел нам маленький уголок на кане, где мы и поместились кое-как на ночь. Обозы и проезжающие едут только днем, а на ночь всегда останавливаются на постоялых дворах. Поэтому на последних бывает иногда большое скопление проезжих. В полдень китайцы имеют обыкновение также всегда останавливаться для того, чтобы покормить животных и пообедать самим, так что едут только с утра до полудня и потом с двух часов пополудни до вечера.
        От деревни Халенша долина, по которой мы ехали почти прямо на север, суживается, но селения в ней по-прежнему часты. На окрестных горах заметны были кое-где небольшие березовые рощи, а на пашнях встречалось много фазанов, которых наш спутник Спленгер убил несколько штук. В этой долине мы видели много пещерных жилищ, устроенных в отверделом песке и лёссе крутых обрывов. Стены этих жилищ, исключая лицевую, природные, потолок тоже, но поддерживается балками и помостом. В них обитают бедные китайцы. Скота у здешних поселян гораздо больше, чем в Гуйхуаченской долине, вероятно потому, что есть порядочные выгоны.
        Поднимаясь постепенно по долине, перешедшей, наконец, в глубокое ущелье, мы достигли деревни Кулюпа, в которой обедали в пещерном жилище и кормили лошадей. Затем, перейдя слабый перевал, очутились на высокой равнине, покрытой низкими, но длинными отрогами Иншаня. Это была Монголия, в которую мы вступили, пересекши снова Иншань по направлению с юга на север. Названный окрайный хребет имеет тут пологий, но зато очень длинный склон к югу, к Гуйхуаченской равнине. Гребень же его в этом месте гораздо меньше возвышается над высоким монгольским плато, чем близ городка Куку-эргэ.
        Со вступлением на монгольское высокое плоскогорье исчезли селения. Тут только кое-где можно встретить домики оседлых монголов, занимающихся хлебопашеством, да юрты и стада их кочевых собратий, виднеющиеся изредка по сторонам дороги. В этот день нам пришлось ночевать в бедном постоялом дворе, в общей комнате, но извозчиков было мало, так что мы могли разместиться свободно на одном из канов, предоставленных нам хозяином-китайцем.
        На следующий день мы ехали по Монголии, встречая юрты, стада и владельцев их - монголов. Местность слегка волниста, но на середине станцию пересекли два невысоких хребта - вилообразный северо-западный отрог Иншаня. В долине между ними, на ручье, стоит постоялый двор, в котором мы обедали и кормили лошадей. В окрестностях заметно было несколько малых улусов кочевых монголов. Перевалив через второй хребет, мы очутились на обширной, почти горизонтальной равнине, по которой и продолжали путь. Ночевать пришлось на постоялом дворе Пинты-чуэн, битком набитом извозчиками. Хозяин-китаец поместил нас в своей комнате, но там еще до нашего приезда расположилось на ночлег несколько человек его знакомых, с которыми мы должны были ночевать на небольшом кане. В числе их было два курильщика опиума, поместившихся около меня и в течение почти двух часов куривших поочередно это зелье из одной трубочки.
        С постоялого двора Пинты-чуэн мы продолжали ехать по той же обширной равнине, обильно поросшей злаком дэрису. На ней паслись местами стада дзэренов и часто выскакивали по сторонам дороги зайцы. Спленгер убил одного дзэ-рена, несколько степных курочек и пару зайцев. Улусы кочевых монголов также встречались изредка, но оседлого населения - нигде. Вообще во всей полосе Юго-Восточной Монголии, примыкающей к северному подножью Иншаня, верст в сто шириной, оседлое китайское население рассеяно спорадически, группируясь в тех местах, где почвенные и другие условия способствуют успехам земледелия, а на остальном пространстве кочуют монголы, часть которых, как выше сказано, живет оседло. Путешественник, проезжая вдоль этой полосы в восточно-западном направлении, будет встречать неоднократно контрасты в образе жизни и деятельности ее обитателей. Один день он проедет среди оседлого китайского населения, видя деревни, поля, людей, занятых в летнее время пашнями, а осенью и зимою молотьбой хлеба, удобрением полей, молонием муки на открытом воздухе жерновами, приводимыми в движение теми же людьми или их
животными; на другой день перед ним откроется картина кочевой жизни: холмистая, невозделанная степь, на ней юрты, стада и владельцы их - монголы, сохранившие и здесь, среди оседлого населения, отчасти свой примитивный образ жизни, хотя и утратившие в значительной степени патриархальные нравы. Часть их живет оседло в глиняных домах, выстроенных по китайскому образцу, с полной китайской обстановкой, и занимается земледелием, содержа вместе с тем довольно много скота.
        Так случилось и с нами. Обширная степь, по которой мы ехали более суток, замыкается на востоке невысоким северо-западным отрогом Иншаня. Перевалив через этот отрог, мы очутились в земледельческом районе помянутой полосы со многими селениями, разбросанными по широкой междугорной долине. В большой деревне Цаган-обо, имеющей около 2000 жителей, мы ночевали на весьма хорошем постоялом дворе. Прибыв в селение еще засветло, мы осматривали постройки и сельскохозяйственные орудия китайцев.
        Далее, до самого г. Калгана, путь наш пролегал уже по земледельческой стране. Широкая долина, в которой стоит деревня Цаган-обо, окаймлена с юга Иншанем, гребень которого весьма мало возвышается над ней, а с прочих сторон - его невысокими отрогами. В долине и по сторонам на горных уступах и в ущельях видно было много деревень, а среди тщательно возделанных полей встречались местами небольшие участки свободной от посевов земли. Они покрыты хорошей травой и служат выгонами для скота, которого местные китайцы содержат гораздо больше, чем на Гуйхуаченской равнине. Верстах в двадцати от деревни Цаган-обо находится небольшой городок Чанкой, в котором мы обедали и кормили лошадей. В нем считается около 6000 жителей, а торговля, судя по множеству лавок, должна быть оживленная. В 15 верстах к северо-востоку от этого городка, в местности Юлюн-чжан, есть станция католических миссионеров, называемая Элыпи-сан-хо, а в 45 верстах в том же направлении другая станция, Шиинза, в которой построена церковь и большой дом. На этой станции католические миссионеры имеют школу, в которую принимают на воспитание бедных
китайских мальчиков ^{84}^.
        Из г. Чанкоя мы ехали верст десять по волнистому плоскогорью, замыкающему помянутую междугорную долину с востока, а потом поднялись на Иншань, гребень которого и тут очень мало возвышается над монгольским плоскогорьем. Зато нам пришлось очень долго спускаться сначала по крутому и извилистому, а потом по отлогому спуску с этого хребта. Мы пересекли Иншань в третий раз и, сойдя с него в широкую долину реки Си-ян-хё, снова очутились во Внутреннем Китае.
        Окрайный хребет Иншаня, посредством которого высокая Монголия опускается на юго-востоке к нижележащей земле, простирается в восточно-западном направлении из Ала-шаня до пределов Маньчжурии. На западе он, по словам Пржевальского [36 - Пржевальский Н. М. Монголия и страна тангутов. Т. I. С. 182.], начинается небольшими высотами Хан-ула, в 200 верстах к северу от главного города Алашань-ского княжества Дынь-юань-ина, и тянется сначала на северо-восток, а потом идет в восточно-западном направлении, удерживая его на всем пространстве. На востоке же Иншань доходит до пределов Маньчжурии, сливаясь с юго-западной оконечностью Большого Хингана, отделяющего, как известно, эту страну от Монголии ^{85}^.
        Что хребет Иншань действительно окрайный - в этом мы имели случай убедиться несомненно, пересекши его четыре раза в различных местах. Гребень его везде несравненно менее приподнят над соседними северными равнинами Монголии, чем над южными второстепенными плоскогорьями Гуйхуаченским и долиной р. Си-ян-хё. Притом гребень западного Иншаня, соседнего Гуй-хуа-чену, или Та-чин-са, гораздо больше возвышается над Монгольским плоскогорьем, чем восточного. Северные ветви Иншаня, бороздящие сопредельные равнины Монголии, подобно главному кряжу, не отличаются значительной над ними высотой, тогда как южные его отроги высоко поднимаются над нижележащими равнинами. Таков короткий, вроде контрфорса, но весьма высокий отрог Иншаня Муни-ула, отходящий к западу от него к великой луке р. Хуан-хэ. Другой, менее высокий, но очень длинный отрог Иншань отделяет от себя верстах в пятнадцати к юго-востоку от г. Чанкоя. Этот последний тянется с запада на восток, почти параллельно главному кряжу, замыкая собой долину р. Ян-хё с юга.
        На горах Иншаня мы встречали березовые рощи, с немногими отдельными деревьями сосны. К северо-востоку от Калгана леса становятся больше и близ границ Маньчжурии переходят местами в густую тайгу. В лесах Иншаня повсеместно живут барсы и косули, много фазанов, а близ границ Маньчжурии водятся даже тигры. Последние в летнее время появляются иногда в окрестных полях, поедая скот, и нападают порою на людей. Кроме того, в горах Иншаня есть лисицы, волки и каменные куницы, а на соседних равнинах Монголии, не занятых оседлым населением, живет, благодаря их тучным пастбищам, множество дзэренов и зайцев.
        К югу от Иншаня расстилаются обширные равнины: Гуй-хуаченская и долина р. Ян-хё, разделенные помянутым восточным отрогом его. Обе эти равнины в совокупности представляют террасу или ступень из Китайской низменности в высокую Монголию. Эта ступень, или второстепенное плоскогорье с насажденным на нем отрогом Иншаня, в свою очередь опускается к Китайской низменности посредством многохребетной цепи Тай-хань, главный хребет которой тянется почти параллельно Иншаню в расстоянии от 100 до 150 верст к югу от него. Подобно Иншаню, гребень главного кряжа цепи Тай-хань, по которому направляется Великая стена (внутренняя), возвышается гораздо больше над Китайской низменностью, чем над северными второстепенными плоскогорьями: Гуйхуаченской равниной и долиной р. Ян-хё. По свидетельству китайцев, перевал через главный хребет цепи Тай-хань на прямом пути из Гуй-хуа-чена в Пекин имеет незначительный подъем с северо-запада и крутой спуск к юго-востоку, на Китайскую низменность. Точно так же хорошо известный перевал Гуань-гоу через тот же кряж по дороге из Калгана в Пекин представляет ничтожный подъем с севера и
очень крутой спуск к югу. Оба окраинные поднятия - хребет Иншань и цепь Тай-хань - сочленяются на востоке, к западу от Губэй-коу, что у ворот Великой стены, образуя весьма широкую горную страну в области верхнего течения р. Бай-хе.
        В Иншане находятся богатые залежи каменного угля, представляющие неистощимый запас топлива для всей окрестной страны. В цепи Тай-хань, по свидетельству гуйху-аченских миссионеров, есть также богатейшие каменноугольные копи. Нам не удалось, к сожалению, посетить иншанские каменноугольни, равно как и ознакомиться, даже поверхностно, с геогностическим строением этого хребта.
        Спустившись с Иншаня в долину р. Си-ян-хё, или просто Ян-хё, как называют ее местные китайцы, мы встретили в ней густое население: деревни следовали одна за другой; свободной земли, исключая песчаные береговые откосы, не видно было нигде. Проехав по этой долине верст двадцать на восток, мы достигли Великой стены, в ворота которой вступили в небольшом городке Чин-пин-ку, расположенном на правом берегу Ян-хё. Эта внешняя, или объемлющая, стена тянется от р. Хуан-хэ с юго-запада на северо-восток сначала верст двести по горам цени Тай-хань, потом по широкой долине. К северу от нее она пересекает восточный отрог Иншаня, затем реку Ян-хё при городе Чин-пин-ку; далее поднимается немного на Иншань и по южному склону его идет в восточном направлении до самого Калгана. Знаменитое сооружение состоит из глиняной на кирпичном фундаменте стены, местами повредившейся (около 25 футов высоты и 15 футов толщины), с башнями в расстоянии приблизительно 100 сажен. Смотря на эту стену, нельзя не подивиться массе труда, потраченного на ее возведение. Пресловутые египетские пирамиды должны, мне кажется, представляться
мизерными постройками сравнительно с этим грандиозным сооружением ^{86}^.
        Проехав небольшой городок Чин-пин-ку, окруженный с трех сторон высокими стенами, а с четвертой, западной, примыкающий к Великой стене, мы стали переправляться по льду на левый берег р. Ян-хё. Один из фургонов провалился, но толпа китайцев, шедшая вслед за нами из города, помогла его вытащить, и мы благополучно переехали на ту сторону реки. Внутри Великой стены плотность населения еще более: местами на одной версте насчитывали мы по три, по четыре деревни и в числе их попадало немало многолюдных. Кроме деревень, в долине р. Ян-хё существует другой, замечательный по историческим воспоминаниям вид поселений: это древние форты, представляющие ныне маленькие городки, вроде кремлей квадратного начертания, обнесенные весьма высокими и прочными стенами из жженого кирпича с бойницами наверху. Ворота, ведущие в эти кремли, устроены таким образом, что в крепость приходится въезжать коридором, ломающимся два раза под прямым углом. Внутри строения до того тесно сплочены, что как бы сливаются в одно целое, а улицы так узки, что две встречные повозки с трудом могут разъехаться. В этих небольших городках с весьма
скученным населением есть и базары с лавками. Окруженные весьма высокими, футов в сорок, стенами, при незначительном внутреннем пространстве, кремли долины Ян-хё мрачны и душны, точно открытые сверху тюрьмы. Во время летних жаров воздух в них, должно быть, переполнен миазмами донельзя.
        В эти форты, или кремли, укрывалось, как нам объясняли, в прежние смутные времена окрестное китайское население при появлении диких монгольских орд с севера. Хотя на хребте Иншаня и существовала стена, построенная еще за 240 лет до P. X., но она не могла защищать пограничных китайцев от нашествия монголов. Только с башен ее, служивших обсервационными пунктами, подавались сигналы, предварявшие об опасности, и жители стекались тогда в кремли. Остатки этих башен сохранились и доныне на гребне хребта.
        Один из гуйхуаченских миссионеров, много путешествовавший по Внутреннему Китаю, сообщил мне, что в некоторых пограничных местностях провинции Гань-су существуют форты, подобные кремлям долины р. Ян-хё. Ему приходилось там проезжать по обширным, хорошо возделанным местностям, среди которых лишь кое-где разбросаны небольшие городки, обнесенные высокими и прочными стенами, а деревень в этих местностях встречалось очень мало, да и те возникли в позднейшем, сравнительно с фортами, времени. Весьма вероятно, что кремли пограничной части Гань-су имели в старину такое же значение, как и древние форты в долине Ян-хё, т. е. служили убежищами оседлому населению тех местностей при нашествиях соседних воинственных племен.
        В первый же день путешествия от городка Чин-пин-ку мы, кроме множества деревень, проехали через 5 или 6 кремлей. Начиная от города по дороге стоят везде столбы [37 - В этом городе мы выехали на большую дорогу из Калгана в Гуй-хуа-чен.], состоящие из глиняных пирамид и соответствующие нашим верстовым, но удаленные друг от друга, должно быть, на четыре ли (около двух верст). Дорога же выбита ужасно и пролегает местами в углублениях вроде рвов, в которых встречные повозки могут разъезжаться только в некоторых местах. Извозчики, чтобы предупредить друг друга о встрече, идут пешком наверху, близ краев обрывов, и, завидя встречные повозки, кричат. Зато постоялые дворы в здешних селениях гораздо лучше. В них можно найти отдельные, чистые комнаты с порядочной мебелью. Но все они холодные: кан не дает почти нисколько тепла китайским жилищам, а печей в них нет, да если бы и были, то теплота быстро улетучивается в окна, не имеющие стекол, а заклеиваемые бумагой. Потолок из решетки, обклеенной с внутренней стороны тканью и бумагой, также пропускает немало тепла. В комнаты ставят жаровни, но на них можно
только отогревать руки и готовить чай. Цены на постоялых дворах с нас брали везде очень умеренные. Мясо мы имели с собой, а за ночлег и приготовление на
        9 человек кушанья, причем соль, крупа, капуста, морковь и прочие приправы были хозяйские, мы платили от 450 до 500 чох, что по тогдашнему курсу составляло не более рубля на наши кредитные деньги. Казаки помещались в общей ночлежной комнате, а нам отводили всегда отдельную и каждый раз топили в ней кан.
        Река Ян-хё, по левому берегу которой мы ехали, получает начало в горах Иншаня, верстах в тридцати к юго-западу от г. Чин-пин-ку, что у ворот Великой стены, и течет сначала в ущелье верст двадцать на север, потом в долине на восток и, наконец, на юго-восток. Ян-хё имеет от 15 до 25 сажен ширины, но большей частью мелка и только летом, после проливных дождей, выступает из берегов и производит иногда опустошения. В прочее же время ее во многих местах переезжают вброд, и мостов через нее мы не видали, равно как не пересекали и значительных притоков слева, с хребта. Из Ян-хё выведено много арыков (оросительных канав) на окрестные поля, которые китайцы начинают поливать еще ранней весной, как только станет прибывать вода.
        Долина Ян-хё, имеющая вначале, в верховьях этой реки, около 10 верст ширины, к востоку постепенно расширяется и в 50 верстах восточнее г. Чин-пин-ку достигает уже верст сорока. С севера она окаймлена хребтом Иншанем, по южному склону которого тянется с запада на восток в Калган Великая стена, а с юга - высоким и длинным отрогом этого хребта, отделяющимся от него, как было упомянуто, верстах в пятнадцати к юго-востоку от городка Чанкоя. На востоке долина Ян-хё замыкается южным отрогом Иншаня, отделяющимся от этого хребта верстах в двадцати к северо-западу от Калгана. Этот отрог не доходит, однако, до хребта, ограничивающего долину с юга: между ними остаются ворота, через которые стремится Ян-хё, поворачивающая по выходе из них на юго-восток и пробивающая себе путь через горы.
        Несмотря на плотность населения, в долине р. Ян-хё водится много дичи, именно монгольских зайцев (Lepus tolai) и серых куропаток (Perdrix barbata). Китайцы очень мало охотятся. Ружья у них большей частью фитильные, а дробь чугунная. Куропаток и фазанов мальчики ловят в силки, а в горах ставят капканы на лисиц и куниц. Волков здесь также много, и летом они, как нам рассказывали, нередко забегают из гор в деревни и поедают детей, остающихся на улицах без надзора.
        По мере приближения к Калгану движение по дороге усиливается более и более. Тут мы постоянно обгоняли большие повозки, следовавшие в город с каменным углем, которым весьма богата вся окрестная страна. Кроме угля, везли и каменноугольную грязь, которая представляет более дешевое топливо, доступное для многих. В эту грязь китайцы кладут для чего-то глиняные шарики. Мне не случалось видеть процесса ее приготовления, но горит она в печах и жаровнях довольно хорошо. Уголь в этой стране лосковый ^{87}^ и смолистый, а антрацита не приходилось видеть.
        Не доезжая 25 верст до Калгана, мы вступили в горы помянутого южного отрога Иншаня, замыкающего долину р. Ян-хё с востока. Дорога сначала идет несколько верст тесниной, которая потом расширяется. Подъем на перевал с западной стороны очень невелик, но спуск к востоку весьма длинен, хотя и отлог. Следовательно, обширная замкнутая долина верхней Ян-хё должна лежать выше равнины Калгана. Спустившись с гор, мы ехали верст около двенадцати до самого Калгана по равнине и прибыли в этот город около полудня в день Рождества Христова 1878 г. (по старому стилю), встретив радушный прием у проживающих в нем соотечественников.
        Глава седьмая. Пребывание в г. Калгане
        Торговля и промышленность этого города. - Чайная операция. - Упадок нашей торговли с Китаем. - Проектируемый сбыт леса из Амурской и Приморской областей в Китай. - Католические и протестантские миссионеры. - Окрестности г. Калгана. - Земледелие, пища и дома северных китайцев. - Встреча Нового года. - Театры.

        Город Калган, или Чясан-цзя-коу[38 - Калганом этот город называют только русские, переделав монгольское «халга», что означает ворота, или заставу, а китайцы называют его Чжан-цзя-коу.], находится на северной окраине Чжилийской провинции и расположен у южного подножья окрайного хребта Иншаня, пересекаемого в этом месте большой дорогой из Пекина в Ургу. Город состоит из двух частей: северной, или Шабо, вытянувшейся длинной, но узкой полосой по ущелью помянутого хребта, и южной, или Сябо, раскинувшейся по долине, в которую переходит это ущелье далее, на юге. С севера Калган ограничен Великой стеной, проходящей по южному склону Иншаня, а с восточной стороны города протекает небольшая речка Цин-хе, изливающаяся слева в р. Ян-хё, верстах в двенадцати к югу от него. Эта речка, получающая начало в горах Иншаня, протекает в глубоком ущелье, в которое выходит много побочных теснин, а потому после проливных дождей она разливается так сильно, что иногда производит опустошения. Таково было наводнение летом 1877 г., причинившее много вреда городу и соседним селениям, расположенным по ее берегам. Для
предупреждения наводнений по правому берегу речки, в городской черте, сооружен каменный барьер, который, однако, не всегда задерживает воду.
        В Калгане считается около 80 000 жителей, из которых главную массу составляют китайцы, затем следует небольшое число маньчжур (чиновников и солдат) и китайских магометан. Последние ни наружностью, ни языком, ни одеждой не отличаются от китайцев, исключая исповедываемой ими религии. Поклонников пророка в северных провинциях Внутреннего Китая насчитывается немало. Они живут отдельными селениями и хотя пользуются полной религиозной свободой, но не совсем дружелюбно относятся к китайцам. Магометане, подобно китайцам, весьма успешно занимаются земледелием, а в зимнее время в больших размерах и извозом. Перевозка чаев из Туньчжоу в Калган производится преимущественно магометанами; они же содержат и русскую почту на пространстве от Калгана через Пекин до Тяньцзина.
        В Калгане проживают два протестантских миссионера из Северо-Американских Соединенных Штатов, немец Грей-зель, скупающий верблюжью шерсть, и три русских агента по транспортировке чаев, следующих через сухопутную границу от этого города до Урги. Наши соотечественники поместились в северном предместье города, называемом Ям-бо-шань, за Великой стеной, отделяющей это предместье от Шабо. Каждый из них нанимает отдельный дом, состоящий из нескольких жилых строений с обширными дворами для помещения привозимого из Туньчжоу чая, который отправляется из Калгана по мере прибытия за ним верблюдов из Монголии.
        Калган ведет весьма оживленную торговлю с Монголией, преимущественно с восточной ее частью. После Гуй-хуа-чека это второй город Внутреннего Китая по торговле с нею. Здесь также совершается обмен произведений промышленных провинций Внутреннего Китая на скот и различное сырье Монголии. Осенью и в начале зимы в Калган пригоняются как самими монголами, так равно и торгующими в Монголии китайцами табуны баранов, а также лошади, верблюды и быки. В то же время и позднее, в течение всей зимы, подвозятся различные продукты скотоводства. Скот и сырье доставляются в этот город главным образом из восточной части Монголии, тяготеющей в торговом отношении к Калгану. Кроме того, в Калган монголы доставляют много самосадочной соли из соленых озер Гоби, а из Урги - досок и брусьев. Взамен поименованных предметов из Калгана в Монголию вывозятся: ткани, кирпичный чай, табак, металлические и другие изделия, необходимые монголам для домашнего обихода.
        Промышленность также довольно развита в Калгане: в нем существует много красилен, окрашивающих сбываемые в Монголию бумажные ткани; приготовляется готовая обувь для монголов, а также седла, удила, огнива, стремена, ножи, остовы для юрт и многие другие изделия для них же.
        В начале осени в Калган начинают прибывать из восточной половины Монголии возчики с вереницами верблюдов за чаем, который отвозят только до Урги, но редко до самой Кяхты, так как этот рейс слишком длинен. Из Калгана в Ургу, кроме русского чая, т. е. покупаемого нашими соотечественниками, проживающими в Ханькоу и Фучжоу, на месте в сыром виде и обрабатываемого на собственных и арендуемых фабриках, - отправляется еще чай, заготовляемый самими китайцами и промениваемый ими в Маймачене на наши товары. В операции найма у монголов русскими агентами верблюдов для перевозки чая принимают деятельное участие китайские купцы, служа непременными посредниками между ними и возчиками. С этой целью купцы содержат в ближайших по дороге в Монголию селениях приказчиков, старающихся наперерыв друг против друга затащить монголов, следующих с верблюдами в Калган, на квартиры к своим хозяевам, где этих монголов кормят, потчуют водкой, ухаживают за ними и дают на все время пребывания в городе верховую лошадь. Верблюды же, пока монголы бражничают, что иногда продолжается до пяти дней, остаются на дворах без корма.
        Отдохнув с дороги, монгол в сопровождении приказчика хозяина квартиры отправляется к русским комиссионерам и подряжается на доставку известного количества ящиков (мест) чая. Расчет же с комиссионером за доставку ведет хозяин дома, в котором остановился монгол, через своих приказчиков. Эти спекуляторы часто обвешивают простодушных монголов и, кроме того, сбывают им немало фальшивого серебра. В костяном коромысле весов, напоминающих миниатюрный безмен, искусно просверливается во всю длину пустота и по введении в нее нескольких капель ртути ловко заделывается снаружи. При взвешивании отпускаемого серебра движением коромысла переводят ртуть в его передний конец, а при приеме - в противоположный, отчего вес груза в первом случае, очевидно, увеличивается, а во втором уменьшается против истинного.
        Фабрикация фальшивого серебра заключается в оставлении в больших и малых слитках его пустот, наполняемых через искусно заделываемые впоследствии узкие каналы оловом или свинцом, а также во введении в них в расплавленном состоянии тонких железных пластинок, не обнаруживающихся на поверхности.
        Несмотря на все эти проделки, монголы не перестают пользоваться услугами китайских купцов в своих сделках с русскими комиссионерами. Очень немногие из них ведут счеты непосредственно с нашими агентами, хотя последние предлагают всем монголам, приходящим с верблюдами за чаем, даровые у себя квартиры с отоплением на все время пребывания в Калгане.
        Монгол, подрядившийся на доставку чая из Калгана в Ур-гу, заключает с русским комиссионером формальное условие, которым обязуется доставить взятый на своз чай в целости и в установленный срок. За просрочку же полагается штраф с каждого ящика посуточно около 30 коп., а для обеспечения иска в случае неисправной доставки часть провозной платы додается монголам уже в Урге, по доставке чая на место. Срок для перевозки чая от Калгана до Урги (960 верст) назначается, обыкновенно, 30-днев-ный, но просрочки случаются так часто, что комиссионеры бывают вынуждены увеличивать его до 40 дней, в особенности когда верблюды летом не могли хорошо откормиться.
        Монголы, занимающиеся перевозкой чая из Калгана в Ур-гу, в благоприятные годы, когда травы в степи хороши, совершают в течение осени и зимы два рейса с чаем из Калгана в Ургу. В первый раз они являются в Калган с верблюдами в сентябре и, доставив чай в Ургу, расходятся оттуда большей частью по домам для поправки верблюдов, из числа которых ненадежных оставляют в степи, заменяя их для второго рейса свежими. Вторично монголы приходят в Калган за чаем в феврале, везут его несколько тише, чем в первый раз, и нередко меняют верблюдов, уходя за свежими в свои улусы, а чай под надзором погонщиков оставляют на дороге. Окончив второй рейс, возчики расходятся по домам до следующей осени.
        При неудовлетворительном же состоянии подножного корма на пути между Калганом и Ургой на второй рейс находится мало охотников, и значительная часть чая остается в Калгане до весны. В апреле монголы привозят в этот город на телегах, запряженных быками, самосадочную соль из Гоби, а на обратный путь нагружаются чаем, который и доставляют в Ургу. В этом случае русские комиссионеры сдают оставшийся чай не монголам, а местным купцам, занимающимся соляной торговлей, которые обязуются за известную плату доставить его в Ургу, нанимая уже от себя монголов по приеме от последних соли, и, конечно, не без выгод. Доставка чая из Калгана в Ургу на быках обходится значительно дешевле вьючной перевозки на верблюдах, но зато крайне медленна. Транспорты делают ежедневно 15, много 20 верст и притом, за недостатком корма для быков в Гоби на прямой караванной дороге, следуют по кружным восточным путям, употребляя на переезд от Калгана до Урги около 2 и даже 2? месяцев.
        Провозная плата за чай от Калгана до Урги на верблюдах в зиму 1878/79 г. была: по 2 лана 2 цзяна с ящика байхового чая и по 2 лана 8 цзянов с ящика кирпичного, что по тогдашнему курсу составит средним числом около 2 р. 40 к. с пуда [39 - В то время 1 лан (7,6 золотника) чистого серебра стоил 3 кредитных рубля. Среднюю же стоимость лана чистого серебра в последние годы надо принимать в 2,75 рубля. 1 цзян равен 0,1 лана. Ящик байхового чая весит средним числом 100 русских фунтов, а кирпичного - 150 фунтов. На одного верблюда всегда грузятся 4 ящика (места) того или другого сорта чая.]. На быках же весной 1879 г. доставка чая обходилась около 1 р. 90 коп. с пуда.
        В течение осени, зимы и весны 1877 и 1878 гг. через Калган проследовало в Ургу около 876 000 пудов байхового и кирпичного чая, заготовленного нашими русскими фабрикантами в Ханькоу и Фучжоу [40 - Русские чайные фабриканты, как известно, занимаются этим делом в двух отдаленных друг от друга пунктах Внутреннего Китая, в г. Ханькоу на р. Ян-цзы-цзяне и порте Фучжоу. В первом ныне заготовляется ежегодно около 170 000 ящиков байхового и около 100 000 ящиков кирпичного чая на сумму приблизительно в 3 000 000 лан, или в 8 250 000 кредитных рублей, а во втором - до 24 000 ящиков байхового и до 70 000 ящиков кирпичного чая на сумму в 800 000 лан, т. е. на 2 200 000 кредитных рублей. Следовательно, всего нашими фабрикантами в Китае заготовляется около 485 000 пудов байхового и 637 500 пудов кирпичного чая на сумму 10 450 000 кредитных рублей. Большая часть этой суммы выплачивается китайцам мексиканскими долларами, покупаемыми на кредитные деньги у англичан, а остальная - русскими золотыми и серебряными (рублевого достоинства) монетами, приобретаемыми на кредитные же билеты от золотопромышленников.] и
отправленного через сухопутную границу, да более 200 000 пудов, закупленных непосредственно самими китайцами для Маймайчена, где большая часть этого чая променивается ими на наши товары - преимущественно на плис, сукна, юфть и меха, а остальная продается на деньги.
        По замечанию наших калганских комиссионеров, основательно знакомых с чайным делом, спрос на чай в нашем отечестве с каждым годом возрастает в больших размерах и не только на байховый, но и на кирпичный. Этот последний в прежние годы ввозился почти исключительно в Азиатскую Россию, а теперь отправляется в большом количестве и в Европейскую. Из него приготовляются самые дешевые сорта байхового чая, разделяя кирпичи на пару и сдабривая потом полученный продукт дешевым байховым чаем.
        Около ^1^/^3^ байхового чая, заготовляемого нашими соотечественниками в Ханькоу и Фучжоу, отправляется в Россию морем через Лондон, а перед последней Русско-турецкой войной 1877-1878 гг. часть того же чая была доставляема из помянутых городов морем же прямо в Одессу на пароходах, принадлежащих «Русскому обществу пароходства и торговли». Но возникшая в 1877 г. война с Портою прервала почти на два года морское сообщение названных городов с Одессой. Однако преимущества морской доставки чаев из Китая прямо в Одессу, сравнительно с сухопутной транспортировкой, настолько значительны, что нет основания отрицать ее постепенного усиления в будущем. В настоящее время от Ханькоу до Лондона доставка первосборного чая, отправляемого весной экстренно на легких пароходах, обходится от пяти до шести фунтов стерлингов с тонны; в середине лета фрахт понижается до четырех фунтов, а осенью - до трех и даже двух. Следовательно, средняя стоимость доставки одной тонны (62 пуда) чая будет около четырех фунтов, что по нынешним курсам составит почти 40 рублей кредитными деньгами. Из Фучжоу до Лондона средний фрахт на
перевозку чая простирается до 3,7 фунта за тонну, т. е. около 37 рублей. Перевозка же чая морем из Ханькоу и Фучжоу до Одессы на русских пароходах обходится не дороже 5 и 5? фунтов с тонны, а с комиссией и страховыми издержками доставка пуда будет стоить никак не дороже 1 р. 50 к. на кредитные деньги. Между тем по расчету наших калганских комиссионеров перевозка одного пуда чая из тех же городов через Тяньцзин, Калган, Ургу, Кяхту, Иркутск и Томск до Нижнего Новгорода обходится около 10 рублей на кредитные же деньги.
        Впрочем, при существовании у нас двойной пошлины на байховые чаи, ввозимые через западную границу [41 - Кирпичный чай обложен на западной границе воспретительной пошлиной, а потому не доставляется через нее в наше отечество.], удешевления чая едва ли возможно ожидать, если даже весь чай, заготовляемый для Европейской России нашими фабрикантами, будет перевозиться морем прямо в Одессу, так как экономия от перевозки пойдет на уплату таможенных пошлин, взимаемых вдобавок еще золотом. Правда, наше государственное казначейство с направлением всех байховых чаев русского заготовления, предназначаемых для Европейской России, морем через Одессу приобретало бы ежегодно около 2 000 000 рублей от двойных пошлин, но зато население Сибири по главному тракту от Кяхты через Иркутск и Красноярск до Томска, а отчасти и от Томска через Каинск, Ишим и Тюмень до Ирбита, равно как и пароходовладельцы Западной Сибири, лишились бы почти на ту же сумму заработков. На удешевление чая, да и то в небольших размерах, можно надеяться только тогда, когда пошлины с чаев собственно русских фабрикантов в Китае, ввозимых в Одессу
морем, будут сравнены с ординарными пошлинами, взимаемыми в Иркутске с чая, следующего через сухопутную границу. При этом условии необходимо также, чтобы наибольшая часть груза перевозилась на собственных наших судах для избежания зависимости от иностранных судовладельцев, которые и в настоящее время при удобных случаях стараются прижимать наших фабрикантов в Китае.
        В пользу морской доставки чаев из Ханькоу и Фучжоу в Одессу много говорит самая скорость ее: паровые суда из Лондона и Марселя совершают рейсы в порты Китая в 45-55 дней. На сухопутную же доставку чая из названных пунктов через Тяньцзин, Калган, Кяхту, Иркутск, Красноярск и Томск до Нижнего Новгорода требуется не менее шести месяцев, а бывают случаи, когда чаи по этому пути странствуют более года. Но зато в случае войны, как это было в 1877-1878 гг., доставка чаев морем в Одессу может временно совершенно прекратиться. Во всяком случае перевозка чая морским путем в Одессу, по мнению калганских агентов, должна усиливаться с каждым годом, в особенности если в ней примут деятельное участие суда добровольного флота.
        В настоящее время для доставки чая даже в Восточную Сибирь, столь близкую к Китаю, удобнейшим путем признают путь водный - морем и р. Амуром. Как известно, сделана была даже попытка в перевозке чая этим путем. В 1873 г. на пароходе «Николай», принадлежавшем Амурской компании, отправлен был из Китая морем и Амуром чай в Восточную Сибирь, и хотя операция не увенчалась успехом, но не прекратила стремления продолжать опыты перевозки чая этим путем.
        Ныне в г. Калгане наши комиссионеры по транспортировке чая вовсе не занимаются торговлей, но лет семь тому назад один из них сбывал местным китайцам в небольшом количестве сукна, плис и юфть. Значительной торговли у русских с китайцами в этом городе, впрочем, и быть не может, потому что кал ганские купцы, большей частью шансий-цы, держат в своих руках и всю кяхтинскую торговлю, имея полную возможность выменивать в Кяхте очень выгодно наш товар на чай. В Тяньцзине, в Ханькоу и в Фучжоу точно так же в настоящее время проживающие в этих городах русские купцы не ведут никакой торговли, занимаясь исключительно чайным делом. Пробовали привозить туда сукна, плис и бумажные ткани, но они не могли конкурировать с английскими, а потому очень туго сбывались. Китайцы, по словам купцов, ныне стали очень падки на дешевый товар, а дорогой, несмотря на его доброту, почти не имеет сбыта. Английские же сукна и бумажные ткани, не отличаясь добротностью, привлекают китайцев своей замечательной дешевизной. Наши мануфактуристы пытались было приготовлять бумажные ткани для китайцев на манер английских, только лучшей
добротности, но они сбывались очень плохо, так как покупатели предпочитали более дешевые, хотя и не столь добротные английские.
        Для поддержания нашей, сильно упавшей вследствие иностранной конкуренции, торговли с Внутренним Китаем и производящейся ныне, как известно, через посредство шан-сийцев только в Кяхте, торговые обороты которой едва ли превышают 3 000 000 рублей, проектируют весьма основательно вывоз лесных материалов морем из Приморской области в порты Китая.
        Во внутренних, густонаселенных и почти совершенно безлесных провинциях Китая существует постоянный и огромный по своим размерам спрос на дерево. Хотя строения во Внутреннем Китае возводятся из необожженного кирпича, глины с рубленой соломой или камней, связанных цементом, немногие из обожженного кирпича, но двери, косяки, стропила, брусья канов, оконные рамы, а также телеги, коромысла, мебель, множество посуды, разных земледельческих орудий и принадлежностей к ним, приготовляются из дерева. Потребность в нем, при таком изумительном по своей многочисленности населения Внутреннего Китая, должна быть огромная. Поэтому неудивительно, что в северные его провинции доски и брусья доставляются за 1000 верст на верблюдах из Урги и продаются в Гуй-хуа-чене и в Калгане иногда с веса. Доставка одного пуда дерева из Урги до Калгана обходится не дешевле рубля, да и то только на обратных верблюдах, а до Гуй-хуа-чена - около 90 копеек. По этим данным можно составить некоторое понятие о дороговизне леса в северных провинциях Чжилийской и Шаньси. Действительно, в Калгане сосновый брус, длиной около 6 аршин,
толщиной вершков в семь, продается от 4 до 5 лан, т. е. от 12 до 15 руб. Такой же длины и ширины сосновая доска, толщиной вершка полтора, стоит около 2 лан, т. е. 6 руб. Подобная же почти цена на лес и в Гуй-хуа-чене.
        Хотя в Северной Маньчжурии сохранились еще огромные леса, но они растут там на высоких, труднодоступных горах, да притом в этой стране нет сплавных рек, обращенных ко Внутреннему Китаю, исключая Ляохе, впадающей в залив Ляотонг, но она, как известно, протекает по густо заселенной равнине, на которой только изредка встречаются небольшие рощи. В хребте Иншане, верстах в ста к востоку от Калгана, есть значительные леса, но в малодоступных горах, из которых добыча дерева даже для окрестных жителей сопряжена с затруднениями. В горных провинциях Южного Китая, Юн-нани и Гуй-чжоу тоже существуют леса, но опять-таки на горах и вдали от моря и судоходных рек.
        В Японии лесами богаты ее северные острова, в особенности Иезо (Мацмай), но в ней самой дерево потребляется в огромных размерах на постройки, сооружаемые там по причине частых землетрясений исключительно из дерева.
        Из Северо-Американских Соединенных Штатов, именно из Калифорнии, богатой лесом, вывоз лесных материалов во Внутренний Китай едва ли возможен как по дороговизне доставки их в столь отдаленную страну, так и по трудности добывания леса из Приморских Альп этого штата.
        С островов Тихого и Индийского океанов, а равно и из Сингапура в Китай доставляются только ценные породы дерева.
        Таким образом, наша Приморская область со своими дремучими лесами, омываемая морем и прорезанная р. Амуром с ее могучим притоком Уссури, могла бы, бесспорно, снабжать водным путем столь близкий к ней Внутренний Китай лесными материалами в избытке. Не трудно бы было доставлять в эту страну лесные материалы и из Амурской области, покрытой, как известно, тоже девственными лесами. Нет сомнения, что в будущем Россия при правильной эксплоатации лесных богатств своего Крайнего Востока будет извлекать из лесной торговли с Китаем значительные выгоды и перестанет, быть может, покупать у китайцев чай почти на наличные деньги. В настоящее время нам приходится уплачивать им за этот продукт около 3 800 000 лан наличными деньгами, теряя при этом по причине низкой стоимости нашего кредитного рубля до 1 500 000 руб. на курсе, да, сверх того, расходовать в Монголии и Китае на перевозку чая, следующего через сухопутную границу с мест производства до Кяхты, около 3 800 000 кред. руб., уплачиваемых тоже почти сполна чистым серебром. Следовательно, интересы нашей торговли с Внутренним Китаем вызывают необходимость
всестороннего изучения вопроса о сбыте в эту страну леса из помянутых областей. Этот вопрос, сколько нам известно, был давно уже возбужден нашими соотечественниками, проживающими в Тяньцзине, но в печати нам не приходилось читать ни одной заметки, трактующей о нем. Не считая себя вправе распространяться об этом предмете, требующем специального изучения, мы позволили себе коснуться его единственно из желания обратить внимание на столь важный вопрос людей, вполне компетентных.
        Указывают также на возможность выгодного сбыта во Внутренний Китай морской капусты, потребляемой китайцами в громадном количестве в пищу. Ныне этот продукт доставляется в Китай главным образом из Японии, но им весьма богато также море при берегах Южно-Уссурийского края, откуда морская капуста может быть сбываема с большим удобством во Внутренний Китай. Конечно, это принадлежит будущему, когда тот край заселится трудолюбивыми колонистами и приютит в своих гаванях хотя немногие наши коммерческие суда, необходимые для поддержания торговых сношений нашего Крайнего Востока с Китаем и Японией.
        В Калгане уже лет 15 тому назад, как существует протестантская духовная миссия, состоящая ныне из двух миссионеров Северо-Американских Соединенных Штатов. Деятельность миссионеров ограничивается почти исключительно городом. По временам проповедники выходят на многолюдные улицы или на городские площади и, став на возвышение, обращаются к собравшемуся народу с проповедью, подкрепляемою чтением Евангелия. Большинство окружающих слушает эти поучения, по-видимому, без внимания и вскоре расходится, остаются только наиболее любопытные. По окончании проповеди в толпе бывают иногда по поводу ее суждения и порою слышатся даже насмешки, хотя во время самого поучения китайцы держат себя чинно: беспорядков на этих сборищах не случается, и полиция, не присутствующая даже на них, нисколько не препятствует желающим собираться и слушать миссионеров.
        Верстах в сорока к северо-востоку от Калгана, в селении Си-Ванцза, находится католическая миссия, а в 40 верстах к югу, в большом городе Сюань-хуа-фу, по дороге в Пекин, - другая с епископом во главе. На станции Си-Ванцза миссионеры производят метеорологические наблюдения. Они нередко посещают Калган и проповедуют как в нем, так и в окрестной стране. Число обращенных ими китайцев несравненно больше, чем у протестантских миссионеров, с которыми они живут не совсем дружелюбно, но действительно ли большинство этих неофитов истинные христиане - судить трудно.
        Равнины к югу и западу от Калгана, внутри Великой стены, принадлежат к весьма густо заселенным местностям. Даже все значительные ущелья Иншаня наполнены селениями. В самых горах, в окрестностях города, на каждой почти маленькой площадке можно встретить пашенку. В иных местах эти пашенки, в несколько квадратных сажен, расположены на таких высотах, куда не может достигнуть ни лошадь, ни осел, так что китайцы таскают туда удобрение и семена на себе, пашут на себе же, а по снятии хлеба переносят его на своих плечах в деревни. Привычка этих людей взбираться на неприступные, по-видимому, кручи достойна удивления и не только мужчины, но и женщины на своих уродливых ногах поднимаются по страшным крутизнам.
        Кроме хождения на пашни, китайцы часто посещают горные выси для сбора мелкого кустарника и толстых стеблей некоторых травянистых растений на топливо. Хотя каменного угля очень много в окрестной стране, но доставка его по дурным, страшно выбитым дорогам затруднительна, а потому и цены на него довольно высоки, так что каменный уголь доступен только для богатых и зажиточных. Топливом же для бедных служат: каменноугольная грязь, солома, гаолян, кустарник и стебли некоторых травянистых растений. В горах около Калгана часто приходилось видеть там и сям человеческие фигуры, то цепляющиеся на утесах, то осторожно пробирающиеся по россыпям или занятые срезанием растений. Смотря на этих людей, поистине в поте лица добывающих себе хлеб, невольно приходишь к заключению, что при чрезмерной плотности населения жизнь, по крайней мере, простого народа поддерживается только тяжелым, неустанным трудом и что прославленное китайское трудолюбие есть результат усиленной борьбы за существование.
        Почва посещенных нами местностей Северного Китая не отличается, по-видимому, природными богатствами [42 - Чернозема мы, собственно, во Внутреннем Китае на нашем пути нигде не видели, почва большею частью состоит из лёсса и супеска. В Юго-Восточной же Монголии во многих местах встречается тонкий слой его.], но благодаря необыкновенному трудолюбию и многовековому опыту китайцев в земледелии питает многочисленное население. Земледелие во Внутреннем Китае действительно доведено до высокой степени совершенства. Нам кажется, что много полезного для нашего отечества можно бы было позаимствовать агрономам, посвятившим несколько лет на изучение китайского земледелия. Чтобы сказанное не показалось преувеличенным, позволю себе описать вкратце способ заготовления северными китайцами значительного количества корма для рабочего скота с ничтожного почти участка земли. Во Внутреннем Китае, даже в северной его части, как известно, нет свободной земли для выгонов, так что содержимых в весьма незначительном, впрочем, числе рабочих животных (лошадей, мулов и ослов) приходится довольствовать круглый год продуктами
земледелия. При крайней ограниченности земельных участков здешних поселян такое довольствие скота, казалось бы, могло представить непреодолимые затруднения. Китайцы, однако, сумели обойти их и находят средства к продовольствию своих, правда, очень немногих рабочих животных. Одно из них заключается в чисто искусственном произращении длинной овсяной соломы. Для этого поздно посеянный овес усиленно поливают, в особенности в сухое время, отчего он поднимается очень высоко. Когда зерно совершенно нальется, но хлеб еще зелен, его снимают, вяжут в снопы и выставляют для просушки на ограды или плоские крыши зданий. Таким образом получают с небольшого участка земли множество соломы, по крайней мере вдвое больше, чем у нас. Эта солома, оставаясь зеленою и будучи изрублена, дается вместе с зерном или без него в корм лошадям, мулам и ослам, которые пожирают ее с жадностью, вероятно потому, что в ней остается много вкусных и питательных веществ, улетучивающихся в виде газов при вызревании. У нас, как известно, овсяной соломой кормят зимою только рогатый скот, да и то за недостатком сена, а лошади едят ее лишь в
крайности. Зеленая же китайская солома служит прекрасным кормом для лошадей, от которого они жиреют и становятся способными к тяжелым работам, в чем мы неоднократно имели возможность убедиться лично.
        Другое замечательное в экономическом отношении растение, возделываемое северными китайцами, - это индийское просо, называемое в Китае гаолян. По наружному виду оно напоминает несколько тростник, но имеет вверху круглую красноватую метелку и достигает 7-8 футов высоты. Толстые стебли гаоляна идут на топливо и на некоторые поделки, изрубленные и смешанные с зеленой овсяной соломой верхушки поступают в корм домашним животным, а из плодов его гонят водку и делают масло. Поля, засеянные гаоляном, в конце лета имеют привлекательный вид, напоминая плантации сахарного тростника.
        Из прочих культурных растений в посещенных нами местностях Северного Китая возделываются: рис, пшеница, обыкновенное просо, овес, ячмень, гречиха, горох и множество разных овощей, в особенности моркови и редьки, а также бобы, огурцы, картофель, капуста, дыни и арбузы. Кроме китайской капусты, есть и наша, заимствованная, как говорят, северными китайцами из Восточной Сибири. Любопытно было бы знать, каким путем перешел в Китай из Нового Света картофель, известный китайцам, по их уверению, с незапамятных времен.
        Китайцы довольствуются преимущественно растительною пищею и, несмотря на то, сильны, подвижны и общее состояние их здоровья, в особенности сельских жителей, сколь можно было заметить, удовлетворительно. Зимою они питаются отварным просом, лапшой и соленой зеленью, редькою, картофелем, а летом к этой пище присоединяется еще разная зелень, до которой китайцы большие охотники. Мясо же простой народ ест очень редко: большинство только в первые дни Нового года, празднуемого в течение целого месяца. К этому торжественному празднику каждый зажиточный поселянин старается выкормить на убой свинью, поросят или домашних птиц: кур, уток и гусей, а также купить немного мяса.
        Сырую воду китайцы избегают пить, а употребляют отварную или чай. Водку пьют многие, даже женщины и дети, но в самом ограниченном количестве. Пьянства, можно сказать, почти вовсе не существует в Китае, а если и встречаются люди, не чуждые этого порока, то они составляют редкое исключение и преследуются общественным мнением. В течение целой зимы 1878/79 г. нам не случалось видеть ни одного пьяного в Китае, несмотря на частые посещения рынков, театров и гостиниц. Но зато другое зло - курение опиума - распространяется с каждым годом и между северными китайцами, не говоря о южных, среди которых очень много курильщиков опия. Эти злополучные, кроме расстройства организма и значительных трат на покупку столь дорогого вещества [43 - Хороший опий ценится на вес чистого серебра.], подвергаются, как говорят, еще различным вымогательствам доносчиков. Курение опиума, как известно, строго воспрещено законом, а потому шпионы, пользуясь этим обстоятельством, угрожают состоятельным курильщикам доносами и вымогают с них порядочные взятки ^{88}^.
        Табак китайцы курят все, не исключая даже мальчиков 12-14 лет, которые по достижении этого возраста стараются из подражания взрослым обзавестись непременно кисетом и трубкою, составляющую в некотором роде их ребяческую гордость.
        Поселяне посещенных нами местностей Внутреннего Китая живут, по-видимому, безбедно: дома у большинства хорошие и содержатся в порядке, пашни прекрасно обработаны и обнесены земляными, а в иных местах каменными валиками; на дворах много разных сельскохозяйственных орудий. Весьма хорошая одежда поселян также свидетельствовала о их благосостоянии, и нищие очень редко попадались в деревнях.
        В Северном Китае дома строят преимущественно из необожженного кирпича или глины с рубленой соломой; реже из камней, связанных цементом. Только немногие здания, именно кумирни и театры, воздвигают большей частью из обожженного кирпича. Этот последний отличается высокою доброкачественностью, и приготовление его полезно бы было изучить до мельчайших подробностей. Больших домов в Китае не строят: все они одноэтажные и ограниченных размеров. Богатые китайцы, имеющие надобность в обширных помещениях, ставят несколько отдельных домов на одном дворе или на разных, смежных, дворах.
        Надворные строения, как то: амбары, сараи, конюшни и пр., а равно и ограды возводятся из тех же материалов, как и дома, с тою разницей, что камни, связанные цементом, чаще употребляются на надворные постройки и ограды, чем на жилые помещения. Стойла и ясли в конюшнях делают из глины с рубленой соломой.
        Крыши кроют тростником или гаоляном, обмазывая их сверху глиной или же черепицею, а в некоторых местах делают их иногда из плиток глинистого сланца. Потолки состоят из тростниковых или гаоляновых решеток, обтянутых циновками и проклеенных изнутри сначала грубою тканью, а поверх бумагою, а то просто одною бумагою. Полы встречаются только у зажиточных и настилаются из кирпича, тесаного камня или набиваются из глины, а у бедных полом служит самый грунт. Деревянных же полов, по причине дороговизны леса, не делают. Таким образом, китайские строения безопасны от огня, а потому и пожары в Китае бывают очень редки, чему, конечно, способствует немало и осторожное обращение с огнем.
        Жилищами бедных в некоторых местностях, как, например, в горах Иншаня, служат землянки, или пещеры, устраиваемые в крутых обрывах отверделого песка или лёсса. В этих пещерных жилищах три стены природные, а четвертая - лицевая, в которой проделываются окна и дверь, - искусственная. Внутренность жилища штукатурится, в стенах делаются маленькие ниши, а потолок для безопасности поддерживается деревянными балками. Когда несколько таких жилищ, расположенных рядом и неразличимых издали, топится по утрам, то наблюдателю с далекого расстояния дым представляется как бы выходящим из земли. Подобным зрелищем мы любовались в длинном ущелье гор Ма-юн-са на пути из Гуй-хуа-чена в Калган ^{89}^.
        Дома с надворными строениями всегда обносятся оградами, а дворы часто делятся перегородками на отделения. С улицы во двор ведут одни или несколько ворот, делаемых у богатых и знатных китайцев из обожженного кирпича с большим двускатным навесом из черепицы. Ворота украшаются затейливыми цоколями, карнизами и другими атрибутами изящной архитектуры.
        Число комнат в домах, конечно, бывает различно. Окна средней высоты, но очень широкие, проделываются только в одной стене, а не в разных, как у нас, и притом выходят непременно на двор, но не на улицу. Дверь со двора в комнату делается преимущественно в той же стене, в которой окна, и располагается между ними. Переплеты оконных рам частые и тонкие, оклеиваются просвечивающей бумагой, сквозь которую ничего не видно на дворе, а тем более со двора внутри комнаты. Стекла - большая редкость даже в богатых городских домах, да и то вставляются преимущественно только в верхние квадратики рам. Китайцы не любят, чтобы во внутренность их жилища проникали взоры любопытных, а потому едва ли введут в свои окна прозрачные стекла, несмотря на все неудобство бумаги, которую приходится часто менять. Матовые же стекла, вероятно, скорее придутся им по вкусу.
        В каждой жилой комнате есть непременно кап - так называется кирпичная кладка вроде лежанки, но во всю ширину комнаты, от 2? до 3 футов высоты и от 7 до 12 футов длины. Она имеет одну или две маленькие топки с колодцами. Поверхность кана покрывается циновками, поверх которых постилаются войлоки. На ней китайцы спят, а днем сидят, пьют чай и обедают на низеньких столиках вроде табуретов. Но тепла собственно в комнате кан дает ничтожное количество, да и то быстро улетучивается в окна и через потолок. Поэтому зимой в китайских домах немного разве теплее, чем на дворе, и китайцы у себя в комнатах постоянно одеты по-зимнему. Они очень привычны к холоду и в зимнее время заботятся только о том, чтобы поверхность кана к ночи была горяча или по крайней мере тепла. Для согревания рук, закуривания трубок и приготовления чая ставят зимою в комнаты жаровни, топимые каменным углем или каменноугольною грязью.
        Стены комнат штукатурятся и в домах зажиточных белятся или оклеиваются белой бумагой, а у богатых иногда обоями. Мебель китайцев состоит из столов, табуретов, шкафов и шифоньерок, покрываемых у богатых прочным лаком.
        В домах зажиточных китайцев можно найти вазы с искусственными цветами, устанавливаемые на длинные, но узенькие столы, столовые зеркала в черных лакированных рамах, картины на стенах, а у потолков - красивые клетки с разными певчими птицами, очень любимыми китайцами, и каны, устланные красным сукном, с подушками. Но европейские вещи редко встречаются даже в больших городах северных провинций, исключая тканей, в числе которых можно видеть английский ситец на занавесях, да, пожалуй, еще английских музыкальных ящиков, зажигательных спичек, часов и кое-каких мелочей. В стенах делаются неглубокие ниши с полками, закрываемые занавесками и служащие шкафиками. Ширмы также нередко встречаются в китайских домах; ими отгораживается, между прочим, угол в комнате или целая треть ее для домашней каплицы [часовни] с жертвенным столиком. У богатых она помещается в отдельной комнате.
        В селениях дома расположены кварталами, а не линиями, как у нас в великорусских губерниях. Только недостаток свободного места, например в горных ущельях или на береговых террасах, вынуждает вытягивать дома в одну или две линии. Улицы не очень грязны, потому что сор и грязь с них собираются в кучи и потом вывозятся на поля для удобрения. Окна в деревнях, как и в городских домах, не выходят на улицу, а всегда обращены во двор. Во многих селениях на околицах встречаются небольшие рощи, а в некоторых и сады.
        В каждом большом селении непременно есть кумирня, а против нее в расстоянии 20-30 сажен театр, состоящий из сцены, обращенной к кумирне, с небольшой при ней комнаткой. Кумирня и театр обыкновенно лучшие здания в селении и строятся большей частью из обожженного кирпича, имеют черепичатые крыши и отличаются изяществом архитектуры. На углах многоярусных навесов кумирен подвешиваются иногда колокольчики, издающие гармоничный звон во время ветра. В промежутках между кумирнями и театрами в некоторых больших селениях мы видали маленькие, вроде беседок, очень красивые колокольни.
        В сельских театрах по временам даются странствующими труппами представления, до которых китайцы, как известно, страстные охотники. В них же путешествующие ученые рассказывают иногда некоторые эпизоды из истории Китая, выслушиваемые поселянами в короткие часы досуга.
        Во время пребывания в Калгане нам пришлось быть свидетелями празднования китайцами своего Нового года - единственного у них годичного торжества, случившегося в 1879 г. в начале нашего февраля. Еще недели за две до праздника китайцы стали деятельно готовиться к нему; движение в городе усилилось и в последние перед Новым годом дни походило на всеобщую суматоху: лавки буквально осаждались покупателями, как горожанами, так и сельскими жителями из окрестностей, спешившими закупить к предстоящему празднику все нужное. В особенности много покупали в эти дни свечей, картин, ракет и петард. К Новому году каждый китаец старается непременно сшить себе новое платье и сапоги. По обычаю, в последние дни истекающего года купцы заканчивают счеты, должники уплачивают заимодавцам и устанавливают новые курсы на чохи - единственные монеты Китая из сплава чугуна с цинком, ценностью около ^1^/^6^ нашей копейки.
        Накануне праздника на воротах дворов появились красные бумажки с иероглифами, выражавшими различные пожелания. Такие же листки красовались на протянутых во дворах веревках. Вечером все кумирни были освещены эффектно фонарями, и в них часто заходили посетители полюбоваться иллюминацией, но богослужения не было. Часа за два до полуночи взвились сигнальные ракеты и по ним открыта была пушечная пальба из городской цитадели, продолжавшаяся с небольшими перерывами далеко за полночь. Одновременно с первыми выстрелами в городе и в окрестных селениях начали пускать ракеты и сжигать бураки, мельницы и петарды. Фейерверк продолжался почти до рассвета.
        Утром китайцы, одетые в новое форменное платье, с радостными лицами, двигались толпами по городу, делая визиты. Омнибусы, наполненные пассажирами, и извозчики с седоками тянулись непрерывными вереницами по главной улице, через которую трудно было перейти. Многие из знакомых нашим соотечественникам китайцев делали им в этот день визиты, хотя у нас тогда и не было никакого праздника. Фейерверк, поддерживавшийся понемногу целый день, к вечеру усилился и прекратился не ранее полуночи.
        В последующие дни китайцы продолжали свои визиты, но не с таким уже рвением, посещали театры и званые обеды со спектаклями, весьма обыкновенные в Китае в эти дни.
        Днем и в особенности вечером пускалось множество ракет и петард. В один из вечеров город по обычаю был ярко освещен разноцветными фонарями, вывешенными в большом числе на улицах и на дворах. В течение первых трех дней праздника все без исключения магазины и лавки были заперты, так что решительно ничего нельзя было купить. Только на четвертый день стали открываться лавки с съестными припасами, прочие же - через две и даже три недели, а банкирские конторы и меняльные лавки - через месяц.
        Все первые четыре недели Нового года прошли в увеселениях: театральных зрелищах, обедах, визитах, представлениях фокусников, ученых собак и обезьян.
        Кроме постоянного городского театра, устроено было несколько временных. Эти балаганы ставятся всегда против храмов и состоят из открытой сцены с комнатами для переодеваний позади. Музыканты помещаются на самой сцене сбоку, а публика смотрит игру стоя. Только немногие богатые, да и то преимущественно женщины, следят за ней из экипажей, стоящих позади толпы. Зрители на представления во временных театрах допускаются бесплатно, так как они устраиваются по подписке, причем различные части города чередуются между собой построением каждая у себя балагана и наймом труппы. В постоянный же городской театр, имеющий закрытое помещение, публика допускается с платою и сидит на скамьях. В этом театре представления сопровождаются иногда обедами с повышением входной платы.
        Пьесы на китайских театрах ^{90}^ ставят по преимуществу исторические, представление которых с перерывами длится по нескольку дней. Костюмы принадлежат той эпохе, к которой относится пьеса, и бывают нередко роскошные. Смотря на них, мы узнаем, что китайцы прежде (до маньчжурской династии) носили бороды, имели длинные волосы, высокие шапки и одежду, совершенно отличную от нынешней, именно - широкие халаты с длинными рукавами, обшитыми на концах у знатных широкими блондами. Между актами длинных исторических пьес ставят иногда коротенькие пьески из современной жизни, в числе которых немало фарсов чисто эротического свойства.
        Исторические пьесы по исполнению относятся к опере, но монотонное пение китайцев фистулой не может быть приятно для слуха европейца, хотя и не лишено некоторой доли привлекательности; европейцам скорее может понравиться китайский речитатив. Самую же игру китайских актеров, в числе которых немало даровитых, можно было бы признать натуральной, если бы она не теряла много от неполноты сценической обстановки и подчас излишнего фиглярства артистов.
        Пьесы из современной жизни на разговорном языке производят более приятное впечатление и при хорошей игре смотрятся с удовольствием, в особенности знающим язык или, по крайней мере, знакомым с содержанием пьесы.
        Женщины не допускаются на сцену, и женские роли исполняются мужчинами. Отличившихся актеров не вызывают и не аплодируют им, выражая иногда одобрение негромкими восклицаниями.
        Китайская музыка, оркестрованная из скрипок с длинными грифами и ладами, флейт, барабанов, треугольников и тарелок, весьма монотонна и не гармонична. Музыканты играют на память, без нот, которые едва ли и нужны при таком однообразии мотивов, но соблюдают такт.
        Глава восьмая. Переезд из Калгана в Ургу и пребывание в этом последнем городе
        Возвращение в Монголию. - Юго-восточная полоса ее к северу от Иншаня до пределов Гоби. - Путешествие по этой пустыне. - Характер ее природы. - Признаки прежнего обильного орошения Гоби. - Геологическое строение. - Пригодность этой пустыни для кочевой жизни. - Выход из Гоби. - Страна к северу от нее. - Прибытие в Ургу. - Монгольский и китайский города. - Хутухта. - Благословение народа. - Праздник в честь Майдари. - Земледелие в окрестностях Урги.

        Переезд из Калгана в Ургу нам предстояло сделать по прямой караванной дороге, по которой ходит русская почта. Эта дорога пролегает через станции: Цаган-балгасу, Сучжи, Ирен, Ихы-удэ, Уйцзын и Ибицых. Она подробно и точно описана Тимковским и о. Иакинфом ^{91}^, проезжавшими по ней в 1821 г., из которых первый описал также весьма обстоятельно и восточную, или Аргалинскую, дорогу между помянутыми городами, проехав по ней с миссией в передний путь. Кроме того, Фусс в 1831 г. и Фритше в 1877 г. определили на караванной дороге географическое положение нескольких пунктов и измерили барометром высоты, а топограф Шимкович произвел по ней маршрутную съемку ^{92}^. Фусс в передний путь ехал по Аргалинской дороге и определил на ней несколько пунктов и высот. Кружная почтовая (китайская) дорога из Калгана в Ургу через станцию Саир-усу была посещена в 1868 и 1874 гг. Фритше, который определил на ней географическое положение некоторых станций и измерил барометром высоты. Таким образом, все известные дороги из Калгана в Ургу весьма обстоятельно исследованы нашими прежними путешественниками по Монголии, а потому
мы могли добавить разве немногое к их трудам.
        27 февраля мы выступили из Калгана на двух телегах, запряженных верблюдами, и семи вьючных верблюдах, нанятых у монгола. Дорога на протяжении первых 20 верст направляется по глубокому ущелью Иншаня, в котором часто встречаются постоялые китайские дворы для монголов, следующих в Калган. На окрестных горных уступах разбросаны китайские селения с пестреющими поблизости их пашнями. Поднимаясь постепенно на окраинный хребет Иншань, мы в 22 верстах от Калгана, близ селения Нор-дянь, достигли короткого, но очень крутого подъема, называемого Синь-хан-да-ба, на гребень хребта. Верблюды с тяжелыми вьюками и лошади с возами восходят по этому подъему не иначе, как с отдыхами. На перевале около дороги стоит на площадке небольшая, но очень красивая кумирня.
        Взобравшись на гребень Иншаня, мы обернулись назад, чтобы бросить прощальный взгляд на Китай, но долго не могли оторвать взоров от чудной картины, представившейся с высоты на юге: внизу на обширном пространстве был виден тесный строй гор хребта, постепенно понижавшихся по направлению к Калгану, близ которого вздымались, как бы в виде острова, высокие горные массы; между горами виднелись глубокие долины с разбросанными по ним селениями; к югу от хребта расстилалась равнина, а за нею синелся высокий и длинный отрог Иншаня, через который пролегает дорога в Пекин по ущелью р. Ян-хё. На гребне Иншаня сохранились кое-где следы древней Великой стены, состоящие из развалин каменного вала и остатков его башен.
        Спустившись весьма немного по пологому склону с хребта, мы вышли на волнистое плоскогорье Юго-Восточной Монголии, физической границей которой, как сказано было раньше, служит окраинный хребет Иншань. На этой высокой земле температура воздуха во все времена года несравненно ниже, чем в Калгане, отстоящем от нее всего в 25 верстах, что, очевидно, обусловливается ее значительной абсолютной высотой, превышающей высоту Калгана почти на 2500 футов. На плоскогорье по лощинам и оврагам лежали местами снежные сугробы, тогда как в Калгане в течение января и февраля снег выпадал только два раза ночью, но не более двух линий в толщину, и к полудню стаивал. Летом, когда в Калгане и на равнинах к югу от него бывает невыносимый зной, по северную сторону Иншаня, на монгольском плато, жар далеко не так чувствителен.
        В трех верстах от перевала мы свернули с дороги и остановились на ночлег. Наши монголы, которых с хозяи-ном-подрядчиком было трое, очутившись в родной земле, заметно повеселели, что ясно выражалось на их физиономиях и в самом разговоре. Вообще, монголы не любят городов и посещают их только по необходимости. Вырвавшись из многолюдного города, в котором им все чуждо, непривычно, в свою родную степь, они в первое время чувствуют себя как бы освободившимися из неволи.
        Наш подрядчик, оказавшийся честным, добродушным человеком, был состоятельный лама, посещавший неоднократно Забайкальскую область, в которую ездил торговать с бурятами китайским товаром. Он привез в Калган какой-то груз и большую часть провозной платы получил товаром да прикупил еще на полученные от нас деньги за верблюдов. Товар состоял из кирпичного чая и бумажных тканей, которые он вез вместе с нашим багажом домой для продажи в своем хо-шуне. Наш лама выражал также желание заняться впоследствии, когда накопит денег, торговлею баранами киргизской породы, высоко ценимыми, по его словам, в Восточной Монголии для племени. Этих крупных баранов, совершенно сходных с нашими киргизскими, китайские купцы из Кобдо приобретают от киргизов, населяющих северо-западный угол Джунгарии, и продают их частью в Китай, частью в Монголию на племя и всегда с большим барышом. Лама собирался сам поехать за ними в Джунгарию или, по крайней мере, в Кобдо и пригнать в Восточную Монголию стадо этих баранов.
        Страна к северу от Иншаня, по дороге в Ургу представляет весьма высокое плоскогорье, сходное с волнистой землей в окрестностях городка Куку-эргэ, по которой мы шли в 1878 г., приближаясь к Гуй-хуа-чену. Оно покрыто пологими грядами, тянущимися с запада на восток, суглинистая почва его одета тонким растительным слоем и производит тот же злак, какой мы находили в Юго-Восточ-ной Монголии, на пути в Гуй-хуа-чен. На пространстве почти 100 верст к северу от окраинного хребта встречаются кое-где китайские деревни, постепенно редеющие по мере удаления от Иншаня. Земли, удобной для земледелия, здесь, однако, много, в воде тоже недостатка нет, а потому весьма вероятно, что оседлое китайское население будет
        постепенно все дальше и дальше подвигаться в Монголию и со временем займет всю юго-восточную, наиболее пригодную для земледелия, часть ее вплоть до 1оби. Выселение китайцев в Монголию началось не очень давно: наши путешественники Тимковский и о. Иакинф, не упускавшие из вида ничего замечательного, не упоминают о китайских селениях к северу от Иншаня, которых в то время (в 1820-1821 гг.), очевидно, еще не было.

        Н. Я. Бичурин (о. Иакинф)

        В этой части Юго-Восточной Монголии оседлое китайское население живет вперемежку с монголами-цахарами. В летнее время тут также нередко случаются грабежи, совершаемые китайскими бродягами. Разбойники нападают безразлично на монголов и на китайцев. Больше всего достается от них содержателям постоялых дворов на дорогах, которые они осаждают, вынуждая владельцев их выплачивать себе контрибуцию.
        В 60 верстах от Калгана, на станции Балгасу, находятся развалины небольшого города, описанные нашими прежними путешественниками. Мы ночевали поблизости этого урочища, в соседстве небольшой китайской деревни, в которой в тот вечер странствующие артисты давали театральное представление в балагане, освещенном разноцветными фонарями.
        Местность к северо-западу от урочища Цаган-балгасу становится еще более волнистою, чем прежде, будучи пересечена невысокими хребтами в восточно-западном направлении. Из них кряж Куйтун, отстоящий в 150 верстах от Калгана, резко выделяется по своей высоте от прочих и тянется далеко на восток и запад. Верстах в тридцати к северо-западу от него дорога пересекает широкое плоское поднятие Минган, направляющееся также с запада на восток. Абсолютная высота страны между Иншанем и этим поднятием простирается приблизительно до 4800 футов. В ней нередко встречаются источники, есть даже небольшие речки, пресные и соленые озера. Несколько озер мы видели поблизости дороги. Пастбища принадлежат к лучшим в Монголии, и встречается много участков, удобных для земледелия, но не занятых еще оседлым населением. К северу от земледельческой полосы этой страны, заселенной китайцами, и частью в ней самой живут монголы-цахары, составляющие отдельный аймак, который простирается на восток до Большого Хингана, на запад до соседнего аймака уротов. Цахары, живущие в южной половине этой страны вперемежку с китайцами, занимаются
земледелием, но не все: часть их продолжает вести кочевую жизнь, а другая живет оседло в домах, содержа, однако, довольно много скота. К северу от земледельческой полосы цахары ведут по преимуществу кочевую жизнь, занимаясь в то же время изредка и хлебопашеством. Они говорят испорченным монгольским языком, в состав которого вошли не только слова, но и целые китайские фразы; многие из цахар знают и китайский язык. Цахары одеваются по-монгольски, но женщины их имеют особую, затейливую прическу, отличную от прически халхаских женщин. Окита-ившихся совершенно цахаров нам самим не приходилось видеть.
        В аймаке цахаров пасутся табуны скота, принадлежащие богдо-хану, а потому цахары слывут у монголов царскими пастухами. Для наблюдения за стадами, кроме пастухов, получающих небольшое вознаграждение, приставлены еще чиновники из монголов, состоящие на жалованье. Цахары обязаны в военное время выставлять конную милицию, которая принимала участие в войне 1860 г. между китайцами и англо-французами^{93}^. Об этой войне у цахаров сохранились еще свежие воспоминания. Не имея понятия о европейских национальностях, они воображают, что сражались в то время вместе с китайскими войсками против русских, пришедших будто бы из своей страны в Китай морем. Разуверить их в этом трудно. Они сознаются только откровенно в превосходстве мнимых русских войск, от которых потерпели поражение.
        К северу от поднятия Минган страна начинает постепенно понижаться к стороне Гоби и становится ровнее, а вместе с тем редеют источники, беднеет флора, и степь незаметно переходит в пустыню. Гоби имеет в этом месте около 500 верст ширины (считая по дороге), если принять за нее полосу от станции Сучжи до станции Уйцзын на нашем пути. Южная половина Гоби ровнее северной, но и первую нельзя признать совершенной равниной: в ней нередко встречаются плоские высоты и пологие гряды, простирающиеся в восточно-западном направлении; между грядами залегают равнины с плоскими котловинами, богатыми солончаками, а местами в этих котловинах встречаются небольшие соленые озера. Кроме того, в летнее время от дождей в некоторых здешних впадинах с глинистым дном образуются иногда временные озера, или, точнее, обширные лужи, быстро высыхающие после ливня. К этим кратковременным водохранилищам направляются сухие русла потоков с окрестных высот, ясно различимые во все времена года. Наконец, во многих из этих впадин сохранились следы наполнявших их прежде постоянных озер, именно: резко очерченные берега древних
водохранилищ, черты размыва, песчаные сопки в виде маленьких дюн, а также солончаки с ровной, глянцевитой поверхностью, покрытой соляным налетом, занимающие наиболее углубленные места котловин. Соляной налет становится тем толще, чем ближе лежит к наиболее низким местам солончака, в которых нередко переходит в кору, что ясно свидетельствует о постепенном сконцентрировании соли в существовавших тут прежде озерах.
        Источников и пресных озер мы не встречали на нашем пути по этой части Гоби нигде. Но колодцев по дороге довольно, хотя многие из них содержат воду солоноватую и отдающую иногда сероводородом. Глубина гобийских колодцев простирается средним числом до 15 футов. Что же касается источников, то они и в этой части Гоби, по показанию монголов, очень редки и встречаются исключительно в горах и глубоких впадинах пустыни, не обильны водою, и в сухое лето многие из них перестают течь. На восточной же окраине Гоби источников больше, там есть даже ручьи и пресные озера, пастбища лучше и вообще та часть Гоби привольнее.
        Песчаные пространства на нашем пути встречались только в южной половине, да и то незначительных размеров, и самые пески неглубоки: высоких песчаных барханов мы не видели нигде. К востоку и западу от дороги, как говорили монголы, именно от участка ее между станциями Цза-мыйн-худук и Кутул, песков больше. Однако обширных песчаных пространств, занимающих несколько десятков квадратных миль и состоящих из высоких песчаных бугров, в Монгольской Гоби нет. Кроме показаний монголов, мы находим подтверждение тому у путешественников, пересекавших эту пустыню в разных направлениях: о. Иакин-фа, Тимковского, Ковалевского, Пржевальского, Эляйя-са ^{94}^, Фритше и, наконец, в словесном сообщении нам бий-ского купца Антропова (ныне умершего), искрестившего ее по многим путям ^{95}^. На этих основаниях мы при сравнении в 5-й главе Высокой, или Монгольской, Гоби с Южною, или Великою, вправе были, кажется, признать в числе особенностей первой из них отсутствие в ней обширных песчаных пространств, которыми отличается Великая Гоби.
        Северная часть Гоби еще более волнообразна, чем южная. Во многих местах она покрыта низкими, насажденными кряжами, простирающимися, подобно кряжам южной половины, с запада на восток, и отдельными высотами. Обширные равнины в северной половине пустыни встречаются реже, чем в южной; солончаков сравнительно меньше, равно как и небольших песчаных пространств. Грунт во всей Гоби по преимуществу хрящеватый с мелкою галькою и только в низких местах, в плоских котловинах, мягкий, солончаковый.
        Монгольская Гоби после озерных котловин Убса, Айрик-нор, Киргиз-нор и северо-восточной полосы Монголии, примыкающей к хребту Большому Хингану, представляет наиболее углубленную площадь этой высокой земли [44 - Поверхность озера Убса, по определению Потанина и Рафаилова, лежит на высоте 2370 футов. Поверхность Киргиз-нора, по наблюдению Потанина, 3390 футов, а соединенного с ним Айрик-нора, по моему определению, 3480 футов. Средняя абсолютная высота всей Монголии, как было сказано, по наблюдениям Фусса, Фритше, Эляйяса, Пржевальского, Ломоносова, Мосина, Потанина и Рафаилова, Падерина ^{180}^ и моим - 4630 футов, а Монгольской Гоби - 3750 футов. Северо-восточная полоса Монголии, примыкающая к хребту Большому Хингану, на пространстве между речками Хара-усу и Хайдар, по гипсометрическим наблюдениям Фритше, подымается над морем на 2430 футов.]. Так, по крайней мере, следует полагать по имеющимся гипсометрическим данным. Самые низкие места в Монгольской Гоби, найденные путешественниками, пересекавшими ее в различных направлениях, суть следующие: Эляйяс в южной части на пути из Гуй-хуа-чена в Улясутай
нашел место в 2827 футов; Фусс в северной части, на караванной дороге между Ур-гою и Калганом, наблюдал высоту в 2935 футов, а на Аргалинской дороге, что к востоку от караванной, нашел точку в 2613 футов; Фритше на почтовой дороге из Калгана в Ургу через станцию Саир-усу, в центральной части пустыни, определил высоту в 2984 фута; Пржевальский, следуя по Монгольской Гоби с юга, из княжества Алашаньского в Ургу, не спускался ниже 4400 футов. Низшей точкою, определенной мною в этой пустыне на пути из г. Кобдо в г. Гуй-хуа-чен, был колодец Ноин-худук, лежащий на высоте 3330 футов и отстоящий в 50 верстах к Ю.-В. от равнины Голыб-гоби, которая ниже его и подымается, вероятно, над морем не более 3000 футов. Наименьшую из известных по настоящее время высот в этой пустыне, именно 1990 футов, определил Мосин, на урочище Эцзен-хошу, верстах в пятидесяти к юго-вос-току от станции Ихы-удэ на караванной дороге.
        Что Монгольская Гоби была дном моря - это доказывают, несомненно, ее осадочные породы. Близ земной поверхности залегают красноватые песчаники с весьма тонкими прослойками, придающими им полосатость, и такой же окраски мергели. Обе породы покрыты более или менее толстыми слоями наноса, состоящего из отверделого песка, глины или песка с хрящом, галькою и гравием. Ниже песчаников и мергелей обнаруживаются местами пласты мелкозернистого кристаллического известняка, белого и серого, в других - обыкновенного грубого известняка. На северной окраине песчаники замещаются глинистым сланцем, под которым, однако, все-таки покоятся серые известняки.
        Пласты поименованных осадочных пород приподняты и прорваны гранитами, образующими невысокие, насажденные кряжи пустыни и ее отдельные высоты. В южной половине преобладают разности серого гранита, среднезернистого и с значительным содержанием роговой обманки, а в северной более развит красный крупнозернистый гранит. В центральной и в особенности южной части встречаются песчаниковые пологие гряды, не имеющие обнажений гранита, но обязанные своим существованием, по всей вероятности, напору этой кристаллической породы из недр.
        Кроме гранитов, осадочные породы часто прорезаны белым кварцем, жилы которого в них встречаются почти повсеместно. Кварцевый щебень и в особенности галька устилают местами поверхности пустыни.
        Окаменелостей в помянутых осадочных породах нами не найдено, а потому и неизвестно, к какой системе их следует отнести. Несомненно лишь то, что теперешние гранитовые кряжи и отдельные высоты Монгольской Гоби - поднятия новые, не существовавшие еще в ту эпоху, когда ее покрывало море, на дне которого отложились ее песчаники, известняки и глинистые сланцы. Во многих обнажениях на склонах и у подошв гранитовых поднятий открываются толщи помянутых осадочных пород, покоящиеся в наклонном положении на приподнявших их гранитовых массах. Эти толщи, очевидно, представляют собою осадочные пласты, смещенные из горизонта теми самыми гранитовыми массами, на которых теперь они лежат ^{96}^.
        В Монгольской Гоби существует и поныне много небольших соленых озер. Кроме того, в ней, как выше было замечено, нередко встречаются котловины с явственными признаками наполнявших их водоемов. Следовательно, эта пустыня, по отступлении из нее моря, была усеяна множеством озер. Наконец, в Монгольской Гоби встречаются местами весьма значительные сухие русла, в несколько десятков верст длины, в которых ныне, по уверению монголов, никогда не замечается движения воды, даже после проливных дождей или при таянии снега весною. Некоторые из виденных нами таких русел казались живыми подобиями весьма значительных речек, как будто недавно оставивших свои ложа. В крутых береговых обрывах их мы наблюдали неоднократно горизонтальные пласты наносной земли с тонкими прослойками, а на дне, кроме гальки, видели массивные кругляки. Истоки таких больших русел лежат всегда в горах. Русла Урту-гол, Сухай-гол, упомянутые в 5 главе, и в особенности Шара-Хадын-гол, что в 23 верстах к юго-востоку от колодца Ноин-худук, на пути в Гуй-хуа-чен, принадлежат к самым большим из числа встретившихся нам в Гоби.
        Все эти свидетельства о прежнем обильном орошении Монгольской Гоби вместе с тем указывают, что страна подвержена осыханию, ближайшую причину которого, казалось бы, следовало искать в ее медленном вековом поднятии, уменьшении оттого атмосферного давления и усилении, следовательно, испарения с ее поверхности вод. Любопытно было бы ознакомиться с описаниями этой страны древнейших китайских путешественников по ней для того, чтобы судить о физических изменениях, происшедших в Гоби в историческое время. В богатой китайской литературе, вероятно, найдутся путешествия по Монголии, относящиеся к первым векам нашей эры, а может быть, и более ранние ^{97}^.
        Насажденные кряжи Гоби, состоящие по преимуществу из гранитов, возвышаются не более 400-500 футов над соседними равнинами и тянутся больше с запада на восток, бороздя страну своими отрогами. Соответственно протяжению осей этих кряжей и долины, между ними залегающие, вытягиваются по параллелям несравненно далее, чем в меридиональных направлениях. В северной части, кроме кряжей, отличающихся большей, сравнительно с южными, относительной высотой, встречаются и отдельные высоты, воздымающиеся на равнинах в виде куполов или пирамид из красного крупнозернистого гранита. Некоторые из них имеют 700-800 футов относительной высоты.
        Растительность Гоби на высотах состоит преимущественно из кипца, а в низких местах, в котловинах с солонцеватою почвою, преобладают солянки и злак дэрису. Корм для лошадей по караванной дороге во время нашего путешествия был очень плох, тем более что пастбища близ дороги постоянно вытравляются осенью и зимою верблюдами и лошадьми проходящих караванов. Впрочем, состояние подножного корма в Гоби много зависит от обилия летних дождей: если летом перепадали дожди, то через пустыню в течение целой зимы свободно можно проехать на протяжных лошадях, в противном случае лошади не пройдут и необходимо ехать на верблюдах. Тяжести же осенью и зимою всегда перевозят на верблюдах.
        Недостаток мягких луговых трав в Гоби восполняется обилием солончаковых растений, столь любимых верблюдами и баранами. Гобийские верблюды считаются лучшими в Монголии: они рослы, сильны и необыкновенно выносливы. Бараны тоже весьма хорошо откармливаются в Гоби. Таким образом, эта пустыня, несмотря на свою однообразную флору и скудное орошение, все-таки представляет некоторые удобства для кочевой жизни, благодаря обилию солончаковых растений, отсутствию комаров, оводов и прочих насекомых, изнуряющих летом скот, а также и бесснежию своему зимою, имеющему немаловажное значение для кочевников.
        Занимая наиболее углубленную полосу Монголии, Гоби отличается, сравнительно с сопредельными ей высокими землями, не только северными, но и южными, более мягкой зимой. Снег в ней выпадает редко, в небольшом количестве, и скоро разносится ветрами по оврагам и лощинам; но и там он не лежит подолгу, улетучиваясь быстро в атмосферу по причине чрезмерной сухости воздуха и частых ветров. Во время нашего путешествия через Гоби из Калгана в Ургу с 6-го по 20 марта снега в ней почти вовсе не было, и мы с трудом разыскивали его в рытвинах для приготовления себе пищи и чая, так как вода во многих колодцах была солоновата и имела неприятный запах. По влиянию своего климата на здоровье обитателей Гоби принадлежит, вероятно, к числу самых здоровых стран на земном шаре: болезненность в ней весьма незначительна, и люди там нередко доживают до глубокой старости.
        Животная жизнь в Гоби зимой весьма однообразна. Дзэ-ренов во время нашего путешествия встречалось очень мало по причине плохого урожая в предшествовавшее лето травы. Но в урожайные на траву годы эти антилопы прикочевывают на зиму в пустыню большими стадами из окрестных высоких стран, в особенности если в этих последних выпадает глубокий снег, затрудняющий проискание пищи травоядным. Самая мягкость гобийской зимы, должно быть, также привлекает дзэренов на это время года в пустыню. Кроме антилоп, в Гоби на зиму прикочевывают иногда и стада джиге-таев из Северо-Восточной Монголии, в которой их очень много ^{98}^. Гонимые холодом и бескормицей из этой суровой страны, они переселяются на зимние месяцы в восточную часть пустыни и возвращаются весной на север. В летнее же время крупные млекопитающие могут только в весьма ограниченном количестве пребывать в Гоби, размещаясь поблизости ее немногих источников. Зимующих птиц мы также очень мало встречали в Гоби. Монгольские жаворонки (Melanocorifa mongolica), клушицы (Fregilegus graculus), пегие галки (Colaeus dauricus), степные курочки (Syrrhaptes
parodoxus) и черные вороны (Corvus orientalis) - вот почти все птицы, которых мы видели на пути.
        В здешней Гоби кочуют монголы-сунниты ^{99}^, аймак которых, состоящий из двух хошунов (цзун-сунниты и барун-сунниты), не входит в состав Халхи. От халхасцев сунниты разнятся несколько языком и обычаями. Близ дороги живут преимущественно бедняки, из которых большинство не имеет вовсе скота и питается подаяниями проходящих караванов, заготовляя для них аргал на топливо и прочищая колодцы. Наш добродушный подрядчик-лама раздавал им почти на всякой станции кусочки кирпичного чая, распиленного для этой цели еще в Калгане, и нередко кормил их остатками мяса; помогали этим беднякам и наши казаки, поившие их чаем и отдававшие им остатки своего обеда.
        На пути из Калгана в Ургу нам почти ежедневно встречались караваны и вереницы порожних верблюдов, шедшие в Калган. Караваны следовали с разным русским товаром из Кяхты, а из Урги везли овчины, сырые кожи, доски и брусья; вереницы же порожних верблюдов направлялись за чаем. Из Калгана в Кяхту, кроме чая, доставляются еще шелковые материи, преимущественно чи-чунь-ча, и китайский сахар-ле-денец для старообрядцев Забайкальской области, предпочитающих его русскому по той причине, что он будто бы постный. Иногда привозят в Кяхту и мороженый виноград из Внутреннего Китая.
        Из Урги отправляется в Калган и в Гуй-хуа-чен множество досок и брусьев. Нам в течение месяца пути встретилось по крайней мере 20 караванов с этими материалами. Приготовлением досок и брусьев для Внутреннего Китая занимаются лесопромышленники-китайцы, проживающие в Урге. Лес добывается из высоких Гентейских гор в расстоянии от 80 до 150 верст к северо-востоку от Урги и большею частью сплавляется весною в этот город по р. Толе. Летом его перепиливают на доски и брусья, а осенью и зимою отправляют их на обратных верблюдах, пришедших в Ургу с чаем, в Калган и в Гуй-хуа-чен. Хотя наем обратного верблюда обходится несравненно дешевле, чем нарочного, но все-таки за него от Урги до Калгана платится около 12 кредитных рублей, а как на каждого из них грузят не более 12 пудов дерева, то, следовательно, доставка одного пуда досок и брусьев из Урги до Калгана стоит не менее одного рубля на наши кредитные деньги, а до Гуй-хуа-чена - около 90 копеек.
        По караванной дороге ходит, между прочим, и наша, русская, почта. Она направляется из Кяхты чрез Ургу, Калган и Пекин до Тяньцзина. На пространстве от Кяхты до Калгана ее содержат местные монголы по найму от нашего правительства, а от Калгана до Тяньцзина, также по найму, - китайские мусульмане. Легкая почта с простой корреспонденцией отправляется из Кяхты через каждые 10 дней и прибывает в Калган на 12-й или 13-й день. Тяжелая же почта с денежной корреспонденцией и посылками отходит из Кяхты раз в месяц и следует в сопровождении двух казаков до самого Тяньцзина. Путь от Кяхты до Калгана она проходит в 21-22 дня. Русской почтою пользуются не только наши соотечественники, проживающие в Урге, Калгане, Пекине и Тяньцзине, в которых имеются почтовые конторы, но и китайцы. Им дозволяется пересылать по ней простую корреспонденцию на общих основаниях, и китайцы пользуются этим правом, отправляя массу писем, преимущественно из Калгана в Маймайчен и обратно, так как китайская почта существует только для правительственных надобностей, а частные лица лишены права пересылать что-либо по ней.
        От станции Ирен у небольшого соленого озера местность по направлению к северо-западу становится еще более волнистой, а местами даже гористой. Невысокие кряжи, состоящие преимущественно из красного гранита, прорвавшего известняки и глинистые сланцы, встречаются чаще, чем в южной половине. Обширные же равнины, напротив, в северной части редки. В ущельях гор, по берегам сухих русел временных потоков, тут растут местами ильмы, тянущиеся в виде извилистых аллей. Солончаков и соленых озер в северной половине Гоби, по-видимому, меньше, а песчаных пространств почти вовсе не встречается. Вода в колодцах северной части несколько лучше, чем в южной, но глубина их везде одинакова.
        На половине дороги мы останавливались на двое суток: наш подрядчик попросился съездить домой, верст за пятьдесят к востоку от дороги, для перемены нескольких усталых верблюдов. Через двое суток работники его привели свежих верблюдов и мы отправились далее. Погода почти во все время нашего переезда через Гоби стояла очень хорошая: дни были большей частью солнечные, тихие и теплые - настоящие весенние, а ночи необыкновенно звездные. В эти прекрасные ночи мы очень часто любовались восхождением первой величины звезд, выступавших из-под горизонта ярко блестящими точками. Звезды третьей величины ясно можно было различать близ самого горизонта. 17 марта мы увидели вестников весны - журавлей. Они летели на север, но там, должно быть, еще царила зима, потому что птицы вскоре поворачивали назад, кружились подолгу на большой высоте, высматривая воду, и, не видя ее, отлетали обратно на юг.
        Близ станции Уйцзын окончилась Гоби, не имеющая и на севере резкой границы, а переходящая постепенно в весьма волнистую степь. Насажденные кряжи стали еще выше, и у подножий их часто встречались глинистые сланцы, прорванные красным гранитом, и обнажения серых кристаллических известняков. В иных местах кряжи, переплетаясь между собою посредством отрогов, придают местности горный характер; в других среди открытых волнообразных равнин воздымаются отдельные высоты, состоящие из одиноких массивов или горных групп из красного гранита. Но источники все-таки встречаются редко.
        По выходе из Гоби растительность с каждой станцией к Урге становилась заметно лучше; по сторонам дороги паслись стада дзэренов; сурки уже проснулись от зимней спячки, но норки других грызунов, пищух и сусликов, были еще не откупорены своими обитателями. В каждой жилой норке торчала плотная затычка из травы. На одной из станций мы видели монгола, охотившегося за сурками с собакой. Притаившись поблизости сурочьей норки, у которой заметны были свежие следы, он выжидал появления из нее сурка и, когда этот последний отбегал на несколько шагов от норки, спускал на него собаку. 25 марта на одной из весенних луж заметили мы в первый раз уток.
        Наш лама, остававшийся несколько дней дома, догнал нас за три станции до Урги. С ним прибыла его невестка с четырьмя малолетними детьми, которых везла в двух корзинках, повешенных по обе стороны верблюда, а сама ехала на том же верблюде верхом. В каждой корзинке было посажено по два ребенка, закутанных в шубы, и по два щенка, чтобы от них детям было теплее, как объяснила нам монголка. Вместе с ламой приехал его родственник - молодой, очень красивый монгол с женой. Вся эта компания последовала с нами в Ургу на богомолье.
        Верстах в шестидесяти от Урги мы стали различать на горизонте высокие горы Хан-ула. Две последние станции до города пришлось сделать по снегу, лежавшему в окрестностях Урги еще толстым слоем. Абсолютная высота страны, возраставшая постепенно от Гоби, и приближение к северу давали себя чувствовать: в последние дни путешествия погода стояла очень холодная с пронзительным северо-восточным ветром - самым неприятным в Монголии зимой. Кругом царила зима, с которой мы напрасно простились еще в Гоби, увидев вестников весны. В 20 верстах не доезжая Урги, мы приблизились к высокому лесистому кряжу Хан-ула. Густые хвойные леса покрывают склоны и ущелья этого кряжа и производят отрадное впечатление на путешественников, давно не видавших древесной растительности. Подъезжая к городу, мы встретили на дороге несколько убогих постоялых дворов для монголов, следующих с караванами, и, переправившись по толстому льду через р. Толу, вскоре прибыли в китайскую часть Урги, называемую Маймайченом, а оттуда в русское консульство, где были радушно приняты нашим консулом в этом городе Я. П. Шишмаревым. На переезд из Калгана
в Ургу мы употребили ровно месяц, делая ежедневно средним числом около 35 верст в два приема: половину утром, от восхода солнца до полудня, а другую с 4 часов пополудни до 10 вечера, да двое суток простояли на половине дороги. Расстояние между Калганом и Ургой по прямому караванному тракту, которым мы следовали, простирается приблизительно до 960 верст.

* * *

        Урга [45 - Ургой этот город называют только русские, а у монголов он известен под названием Да-курень, или Богдо-курень.] состоит из двух городов: монгольского, называемого Богдо-курень, или Да-курень, и китайского, или Маймай-чена. Оба города отстоят верст на пять один от другого, а в промежутке между ними находится русское консульство, расположенное отдельно на возвышенном месте. Оно помещается в деревянном двухэтажном доме, облицованном кирпичом, с несколькими флигелями и службами. Этот большой дом, которому по величине нет подобного во всей Монголии, привлекает немало любопытных из числа посещающих Ургу монголов, которые, проходя мимо него, останавливаются и подолгу рассматривают здание.
        Урга расположена в широкой долине р. Толы, окаймленной с севера и юга горными хребтами. Южный кряж Хан-ула весьма высок и покрыт густыми хвойными лесами лиственницы, сосны, ели и пихты. В этих лесах живут во множестве медведи, маралы, косули и кабаны. Кряж Хан-ула считается священным, и охота в его лесах строго воспрещена: у подножий гор стоят юрты караульных монголов, не пропускающих никого с оружием в эти горы, но за грибами и ягодами не возбраняется ходить туда. На северном склоне этого кряжа, в одном открытом месте, выложены камнями по повелению императора Канси гигантские письмена, которые можно прочитать издалека, так как они расположены на крутом склоне.
        По южной части долины протекает река Тола, имеющая от 15 до 25 сажен ширины и местами значительную глубину. В ней живет много рыб: тальменей, ленков (Brachymystax), хариусов, налимов, окуней и чебаков. Река местами разделяется на рукава и образует острова, покрытые тальником, а поблизости ее часто встречаются старицы.
        С северной стороны долина р. Толы окаймлена предгорьем хребта Гунту, носящего против города местное название Сельбидаба. Это предгорье, как и весь вообще южный склон названного хребта, безлесно. Хребет Гунту представляет западный отрог весьма высоких и лесистых Гентейских гор, высшие точки которых находятся верстах в ста пятидесяти к северо-востоку от Урги. Из этих гор вытекает Тола. Хребет же Хан-ула возникает на левом берегу Толы самостоятельно, соединяясь на востоке лишь невысоким поднятием с юго-западным отрогом Гентейских гор, тянущимся по левому берегу р. Толы. Высшие точки Хан-улы находятся в окрестностях города, а далее к юго-западу он понижается и примыкает к горам, что у южного изгиба р. Толы.
        Благодаря высокому положению над уровнем моря (около 3770 футов) Урга пользуется весьма здоровым климатом. Летом сильных жаров там почти не бывает, но зима холодная и продолжительная. В 1879 г. в течение всего апреля было очень холодно, а в конце этого месяца несколько дней подряд свирепствовали снежные метели, и только с 1 мая природа стала быстро оживать.
        В китайском городе, или Маймайчене, имеющем около 10 000 жителей, население состоит из торгующих китайцев, разных китайских ремесленников и монголов, находящихся большею частью в услужении у китайцев. Торговцы имеют дома с лавками и ведут обширную торговлю как в самом городе, так и внутри страны, посылая время от времени своих приказчиков с товаром в хошуны. Ремесленники тоже имеют много домов. Из них больше кузнецов, занимающихся приготовлением для монголов таганов, щипцов, топоров и других изделий; затем следуют столяры и бочары, или бондари, работающие шкафики, сундуки, домбы и деревянные части для юрт; скорняки выделывают овчины. Кроме того, некоторые из здешних китайцев занимаются огородничеством, шитьем обуви и шапок для монголов, приготовлением седел и сбруи, а также распилкой досок и брусьев, отправляемых во Внутренний Китай. Дома в Маймайчене маленькие из необожженного кирпича и глины, а ограды состоят большей частью из деревянного тына.
        В монгольском городе, или Богдо-курене, считается около 12 000 жителей, в том числе с лишком 5000 лам, а остальные китайские купцы, ремесленники и простые монголы. Богдо-курень разделяется на две части - восточную и западную. В первой находится монастырь, в котором пребывает хутухта ^{100}^, главные кумирни и ламские глиняные домики с небольшими двориками, обнесенными тыном, на которых часто встречаются юрты. Улицы в ламском квартале тесные и грязные. В западной части Богдо-куреня преобладают китайские торговцы и ремесленники. Дома в этой части города просторнее и лучше, дворы обнесены нередко каменными оградами. В китайских лавках много всякого товару для монголов; продаются и дорогие шелковые материи. В этой части Богдо-куреня поселились и наши соотечественники, торговавшие в 1879 г. в 9 лавках. Собственных домов они не имеют, а нанимают помещения у китайцев, хотя и хлопотали с давнего времени об отводе им мест для постройки, согласно трактату. Два главных русских торговых дома занимались и чайным комиссионерством по транспортировке чая из Урги до Кяхты.
        Ургинский хутухта, почитаемый, как известно, монголами богочеловеком, живет в монастыре, в который доступ европейцам воспрещен. В этом монастыре проживают и приближенные к нему ламы. На лето святитель переселяется на дачу, находящуюся верстах в четырех от Богдо-куреня, на берегу р. Толы. Нынешний хутухта еще мальчик, лет 13 или 14. Он ведет совершенно замкнутую жизнь в своем уединении, и его можно видеть только во время благословения им народа. В Богдо-курень постоянно стекаются богомольцы, и по мере скопления поклонников назначается день для благословения их святителем. В указанный час они собираются на площадь перед монастырем, в котором он живет, и усаживаются на корточки против его ворот параллельными шеренгами, обращенными лицом к лицу в расстоянии 8 -10 шагов одна от другой. Поклонники сидят с обнаженными головами, творя вполголоса молитвы. Так проходит полчаса и более. Наконец, раздаются звуки духовной музыки, ворота монастыря растворяются, и ламы выносят своего святителя к народу в открытом паланкине с балдахином. Музыка умолкает, и процессия направляется между шеренгами поклонников.
Хутухта держит в каждой руке по длинному жезлу, обернутому желтой материей. К внешним концам этих жезлов подвешены цилиндры, обтянутые той же материей, с листками молитв внутри. Этими цилиндрами двое лам, шествующих по обе стороны паланкина хутухты, касаются обнаженных голов монголов, ниспосылая им таким образом благословение святителя. Хутухта на этой церемонии бывает одет в красный халат, на голове у него блестящая шапка с небольшим шишаком. Он сидит в своем паланкине безмолвно, обращая по временам взоры на преклонившихся пред ним монголов. Когда все ряды будут обойдены, ламы при звуках музыки уносят святителя обратно в монастырь.
        Ургинские амбани и монгольские хошунные владетели получают от хутухты благословение у него на дому. Это благословение называется большим, а общее, на площади, малым благословением. За большое благословение амбани и князья делают значительные вклады в сокровищницу святителя, в 100, 200 и более лан серебра. Простые монголы за малое благословение на площади тоже вносят в казну хутухты посильную лепту по 1, по 2 и более лан.
        На окраинах Богдо-куреня устроены местами беседки с большими цилиндрами, вертящимися на вертикальной оси и называемыми курдэ. В них лежат молитвы, и монголы верят, что верчение курдэ равносильно прочтению всех хранящихся в них молитв, которые, подобно устным будут услышаны. Поэтому ни один набожный монгол не проходит мимо беседки с курдэ, чтобы не зайти в нее и не повертеть некоторое время цилиндр с молитвами. На пространстве между этими беседками очень часто можно видеть поклонников, ползающих по земле. Распростершись на земле, они подаются немного вперед на животе, потом встают на то место, где приходилась голова, снова падают ниц и продолжают подвигаться таким образом вперед, пока не достигнут другой беседки. Многие из пилигримов совершают такое путешествие от курдэ до курдэ по нескольку раз подряд, а некоторые из них дают даже обет проползти таким образом вокруг всего священного города и совершают ползком путешествие в 4 версты.
        Кроме монастыря, в котором пребывает хутухта, в ламской части Богдо-куреня есть несколько храмов, из которых в особенности замечателен храм будущего обновителя мира Майдари, с колоссальной статуей этого божества, футов в сорок высоты. В этой же части города находится училище для приуготовления лам.
        В июле на праздник в честь Майдари в Ургу стекается больше 100 000 народа из разных местностей Монголии. На этом празднике, кроме богослужения и разных религиозных церемоний, устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба. В обоих городах в течение праздника производится оживленная торговля. Наши купцы в это время также сбывают монголам много всякого товара. К Новому году, празднуемому монголами по китайскому летосчислению одновременно с китайцами, тоже собирается в Ургу масса народа. Празднование Нового года и у монголов продолжается целый месяц. Наши забайкальские буряты нередко посещают Ургу, в особенности на праздниках, и делают немало вкладов в казну хутухты. Кроме того, состоящие при святителе ламы по временам совершают поездки в Забайкальскую область к бурятам и собирают там на имя хутухты пожертвования.
        Верстах в двух к северо-востоку от Богдо-куреня, на предгорье хребта Гунту, находится монгольское кладбище, или, точнее, место, куда сносят человеческие трупы. У монголов тела умерших не всегда погребают: покойника нередко выносят на войлоке и кладут в степи прямо на землю головой в ту сторону, куда укажет лама. Хищные звери и птицы, почуяв добычу, не заставляют долго ждать себя, и вскоре от трупа остается один лишь скелет. На Ургинском кладбище человеческие трупы поедаются полудикими собаками, живущими в окрестных горах. Эти собаки в голодное для них время бывают очень опасны, и ходить в ту местность без оружия не следует. Случалось, что они целой стаей бросались на зашедших туда людей и растерзывали их. Антропологи могут собрать на этом кладбище прекрасную коллекцию монгольских черепов.
        Земледелием в долине р. Толы, в окрестностях Урги, занимаются мало. Значительная высота местности, вероятно, служит тому причиною: весна начинается поздно, в конце апреля или даже в первых числах мая, а в начале августа бывают уже утренники, вредящие посевам; в сентябре же случаются по ночам морозы, покрывающие землю инеем. Огородные овощи, впрочем, родятся довольно хорошо, и около обоих городов есть много огородов. Гораздо успешнее занимаются земледелием китайцы, поселившиеся на пути между Ургою и Кяхтою, в долинах рек Хара-гол и Баин-гол, лежащих ниже над уровнем моря. Они привозят хлеб на продажу в Ургу, а иногда и в Кяхту, в которую доставляют в иные годы даже огородные овощи.
        Глава девятая От Урги до Улясутая
        Приготовленья к обратному пути. - Следование по западной части горной страны Гентея. - Стоянка на оз. Угэй. - Переправа через р. Орхон и вступление в горную страну Хангая. - Долина р. Тамира и северо-восточные отроги Хангая. - Общий обзор этой горной системы. - Заметки о климате.

        Во второй половине апреля мы начали готовиться к возвращению в Западную Сибирь из Урги через Улясутай и долину реки Кунгуя по пути, еще не описанному никем из путешественников. Нужно было покупать верблюдов и лошадей, которые в Урге, точно так же как и бараны, стоят гораздо дороже, чем в Западной Монголии. За хорошего верблюда там надо заплатить не менее 35 лан, за лошадь - от 10 до 12, а за барана - 2 и 2?. Мы купили на выбор у содержателя русской почты, богатого монгола по имени Норбо-церена, 10 верблюдов по 40 лан за каждого и 10 лошадей по 10 лан, приобрели две палатки - одну монгольскую, другую тибетскую, оказавшуюся непрактичною, и некоторые походные вещи. Кроме того, запаслись на весь путь мукой, крупой, сухарями и взяли еще с собой ящик монгольского кирпичного чая, на который в Монголии удобнее покупать все необходимое в пути. Приготовления были окончены к 20 апреля, но по случаю холодов пришлось отложить выступление. Только в последних числах этого месяца вскрылась Тола и появились перелетные птицы, а 1 мая показалась и зелень.
        2 мая мы выступили из Урги и направились на запад по долине Толы. Верстах в четырех от Богдо-куреня поперек этой долины тянется невысокий земляной вал со рвом впереди, возведенный во время дунганского восстания. Нападение, однако, не состоялось благодаря присутствию русского отряда, высланного в то время в Ургу из Троицкосавска для обеспечения нашего консульства и купцов.
        Долина Толы к западу от Урги имеет от 5 до 10 верст ширины и поблизости реки изрезана многими протоками, представляющими, вероятно, старые русла ее рукавов, на которые она и теперь местами разбивается в этой долине. В ней встречаются также небольшие озерки, то замкнутые, то сообщающиеся с рекой протоками.
        В первый день нашего путешествия из Урги мы остановились на ночлег в долине Толы, верстах в двадцати пяти от города, на урочище Сангин. Долина в этой местности прорезана многими протоками, берега которых покрыты небольшими, редкими рощами тополя, и весьма богат? лугами. На Толе, протоках и озерках долины повсюду было множество плавающих и болотных птиц, приветствовавших наступившую весну разнообразными криками, которые не умолкали всю ночь. С этого урочища Тола поворачивает на юго-запад в узкой долине, описывая большую луку к югу. Хорда этой луки, по которой нам предстояло идти, имеет 100 верст, а стрелка около шестидесяти.
        На следующий день, оставив долину Толы, мы вступили в невысокие горы, служащие восточной окраиною плоскогорья Долон-худугэй-кундуй и, пройдя по ним верст двенадцать, спустились на это плоскогорье. На севере оно окаймлено хребтом Салин-даба, отрогом гор Сельби-даба, что к северу от Урги, а на юге - хребтом Дзегиль, тянущимся с востока на запад почти параллельно первому и связанному с ними невысокими горами, через которые мы переваливали на это плоскогорье из долины Толы. На южном хребте Дзегиль видны были небольшие рощи лиственницы, покрывающие северные склоны его гор, но только в восточной части, а далее к западу хребет совершенно безлесен. На северном же хребте Салин-даба лесов не видно было вовсе, по крайней мере на склоне, обращенном к плоскогорью. Оба окрайные хребта отделяют от себя плоские отроги, придающие плоскогорью Долон-худугэй-кундуй волнообразную поверхность. Это плоскогорье бедно водой: родников на нем нет, а колодцев мало, да и те не обильны водой. Растительность, отличающаяся вполне степным характером, весьма однообразна.
        Мы ночевали в восточной части плоскогорья у колодца с весьма посредственной водой, которой вдобавок было мало, и на следующий день прошли всего 12 верст до другого колодца на урочище Дулан, так как далее местность на пространстве 57 верст безводна. В 5 верстах к югу от колодца, на горах хребта Дзегиль, мы в последний раз видели небольшие перелески лиственницы.
        С урочища Дулан дорога направляется по тому же плоскогорью Долон-худугэй-кундуй, пересеченному в западной части весьма незначительным поднятием; на пути от него нередко встречались обширные плоские впадины с солончаками. Ночевать пришлось без воды на урочище Аргалэй. В этой местности плоскогорье, стесняемое хребтом Дзегиль и отрогами северного хребта Салин-даба, становится уже и переходит в степную, каменистую долину. Проходя на другой день по этой долине, мы видели на ней множество сурков. Зверьки там и сям выскакивали из своих нор, садились на задние лапы и пристально посматривали на наш караван, а по приближении его испускали протяжные звуки, похожие на хрюканье, и быстро скрывались в свои логовища. Долина вывела нас в соседнюю обширную долину Цаган-цыгэин-тала около тридцати верст длины и верст в пятнадцать ширины. Эта междугорная долина ограничена с севера хребтом Улан-хада, продолжением гор Салин-даба, и его мощным отрогом Цобу, а с юга хребтом Дзегиль с его длинною ветвью Агуит. Почва долины поблизости окраинных гор твердая, каменистая, а посредине солонцеватая, покрытая местами злаком
дэрису. На ночлег мы расположились у солоноватого озера Цаган-нор этой долины, имеющего около 300 сажен длины и до 70 ширины. На восточном его берегу есть родник с хорошей водой. Озеро буквально кишело утками и голенастыми. Стаи журавлей (Grus virga) постоянно прилетали к нему и, побродив у берегов, уносились опять в долину, на которой стада этих птиц виднелись повсюду.
        С озера Цаган-нор мы продолжали идти на запад по долине Цаган-цыгэин-тала, которая в этом месте суживается и верстах в восьми от него переходит в болотистое пространство, усеянное малыми озерками, известными под собирательным названием Цыгэин-нор. Вода в них пресная, но в конце лета, когда эти мелкие озерки обращаются в небольшие лужи, она становится негодной для пищи. Плавающих и болотных птиц на этих озерках в то время было великое множество.
        Долина Цаган-цыгэин-тала, суживающаяся в западной части до четырех верст, упирается в широкую долину р. Толы, возвращающейся в этом месте, по описании своей луки, на север. На правом берегу этой реки мы остановились на дневку. Тола имеет в том месте от 15 до 20 саженей ширины, течет быстро и часто делится на рукава, образуя острова. Глубина значительна только в омутах, а в остальных местах река неглубока. В долине Толы много малых озер, частью замкнутых, частью сообщающихся с рекою протоками. Кроме того, низкие места долины были покрыты водою от весеннего разлива и представляли значительные водные пространства, а наиболее возвышенные заняты солончаками, поросшими большей частью злаком дэрису. Древесной растительности, исключая кустарников, в этой части долины Толы нет. Верстах в десяти ниже нашего лагеря Тола, стесняемая горами, изменяет свое меридиональное течение на юго-западное, описывая весьма крутую луку.
        Переправившись через реку, мы прошли верст пять по ее долине, пересекли невысокий кряж, Голэй-хаирхан, тянущийся параллельно реке и огибаемый ею на севере, потом спустились на холмистое предгорье этого кряжа и снова очутились на Толе, текущей в этом месте с северо-востока и вскоре поворачивающей на северо-запад. На обоих берегах реки растут густые и высокие кусты тальника, в которых в то время было множество диких гусей, имевших там свои гнезда.
        Оставив Толу, мы прошли верст двенадцать по сухой, слегка волнистой местности, поросшей редкими кустиками кара-ганы, потом пересекли плоское поднятие и спустились на обширную равнину, обставленную со всех сторон горами. Восточная ее половина называется Хара-нидун, а западная - Сучжи. На этой равнине мы встретили два соленых озера, из которых одно - Барокчин-цаган-нор имеет около 5 верст в окружности. Оно питается ручьем Барокчин-гол, вытекающим из песков верстах в двенадцати к юго-востоку от него и образующим на пути несколько малых озер с топкими, болотистыми берегами, покрытыми большей частью высоким тростником. На этих озерках, как и на Цыгэин-нор, было множество плавающих и болотных птиц, в особенности уток, поднимавшихся с них стаями в несколько десятков штук.
        На равнине воздымаются кое-где одинокие холмы и небольшие плоские высоты, а в западной части находятся обширные солончаки. Описываемая равнина ограничена с севера хребтом Бургут и его юго-восточным отрогом, с юга хребтом Яргай и его западным продолжением - Салта; с востока ее замыкают низкие горы Улан-шарт - ветви хребта Яргай; а с запада хребет Салта и предгорья хребта Бургут.
        Дорога, по которой мы шли, принадлежит к числу второстепенных почтовых трактов. На ней выставлены пикеты, содержимые монголами аймаков Тушету-хана и Цецен-хана. Пикеты отстоят средним числом верст на двадцать семь один от другого. Число лошадей и верблюдов на них несравненно меньше, чем на почтовой дороге из Калгана в Улясу-тай. На пути по упомянутой равнине нам попался навстречу монгольский князь, ехавший в Ургу. Его везли в китайской повозке, а свита следовала верхом. Впереди, с боков и позади скакали провожатые с ближайшего пикета, в числе которых было несколько девушек в нарядных костюмах. На этой же дороге нам часто попадались навстречу богомольцы, ехавшие в Ургу на поклонение хутухте. Бедные, не имеющие собственных верблюдов и лошадей, для путешествия в священный город пристраиваются к караванам или к состоятельным поклонникам в качестве погонщиков, за что получают от хозяев пищу и верблюда или лошадь на проезд. Некоторые предпринимают путешествие в Ургу пешком. Одного из таких бедных пилигримов, возвращавшегося с богомолья частью пешком, частью с попутчиками, мы взяли с собой и привезли в
Улясутай. За небольшую плату он был все время добросовестным работником, и мы не без сожаления расстались с ним в Улясутае, откуда он отправился на родину в Южный Алтай.
        На ручье Барокчин-гол по случаю ненастной погоды пришлось простоять почти двое суток. С этого ручья дорога идет версты три по солонцеватой местности, а потом по твердой, дресвяной. К северу от дороги видны были обширные солончаки. На половине станции дорога пересекает ручей Сучжи, текущий с гор Салта и теряющийся в соседнем солончаке. Западная часть равнины, называемая Сучжи, орошается значительной речкой Хадасын-гол, выходящей на нее из теснины и пробивающейся тесниною же в р. Толу через отрог хребта Бургут. На правом берегу Хадасын-гола, верстах в шести к северу от дороги, есть развалины. Местные монголы говорили нам, что там была в старину княжеская ставка. Мы видели их только издали.
        С описываемой равнины ясно заметны на северо-востоке высокие горы Тосын-замар, тянущиеся по правому берегу р. Толы. На востоке они сочленяются с хребтом Хушик-ар-гал, простирающимся к северу от помянутой луки Толы до гор Улан-хада, ограничивающих, как выше сказано, со своим мощным отрогом Цобу долину Цаган-цыгэин-тала с севера.
        Дорога направляется вверх по речке Хадасын-гол и вступает в теснину, которая соединяет равнину Сучжи с соседнею междугорною же равниною Бурдугуй, орошаемой в восточной части этой рекою. Равнина Бурдугуй с северной стороны ограничена хребтом Аздага - западным продолжением хребта Бургут, а с юга хребтом Берхэ, отделенным от западной оконечности хребта Салта тесниной, по которой стремится речка Хадасын-гол с юго-запада-юга. Она получает начало в горах, верстах в шестидесяти к юго-западу-югу от долины Бурдугуй. На большой китайской карте Монголии эта речка названа Харухой и ей придана там слишком большая длина.
        Восточная часть долины Бурдугуй, орошаемая речкою Ха-дасын-гол, болотиста и покрыта была в то время многими временными озерками, образовавшимися от разлива. В летнее время в этой влажной местности должна расти хорошая трава. Центральная же и западная части долины состоят большею частью из солончаков.
        На крайнем западе обширная междугорная долина Бурдугуй сообщается посредством весьма короткой теснины с соседней долиною Такилту, из которой течет в нее ручей того же названия и теряется в солончаке. Мы направились вверх по этому ручью, струящемуся по болотистой, кочковатой лощине. К западу от его истоков долина немного возвышается и переходит в сухую, каменистую степь. В этой части долины мы опять видели множество сурков; наша монгольская собака, охотившаяся за ними прежде неудачно, вступила тут с одним зверьком в бой и одержала победу. Поднявшись на пологий перевал, мы увидели синие воды большого озера Угэй, к которому спускались постепенно верст пять и остановились на северном его берегу дневать.
        Озеро Угэй имеет около 40 верст в окружности. Наибольшая его длина с запада на восток простирается до 12 верст, а наибольшая ширина - до 8 верст. Западный и юго-западный берега озера низменны и покрыты высоким тростником, северный берег большею частью пологий, а южный и юго-восточный довольно крутые. Островов на озере нет. В него вдаются два мыса - один с севера, другой с юга, расположенные друг против друга. На северном берегу есть извилистый залив, сообщающийся с озером весьма узким горлом, а на восточном лежит замкнутое озерко, имеющее около версты в окружности. Угэй-нор питается водами речки Нарын-гол, впадающей в юго-западную часть его, и соединяется протоком с рекою Орхоном, протекающим к западу от него. Этот проток, называемый монголами холой (т. е. горло), имеет около четырех верст длины, от 20 до 40 сажен ширины и порядочную глубину. Он течет тихо с небольшими извилинами по низменной, луговой равнине.
        В Угэй-норе^{101}^, имеющем воду пресную, живет множество рыб: окуней, язей, чебаков и ускучей. Других пород нам не удалось поймать, но, судя по найденным на берегу костям, в нем водятся также щуки и таймени. Неводком в 10 сажен длины мы вытащили в одну тоню около 30 пудов язей, окуней и чебаков. Большую часть рыбы побросали тотчас же обратно в воду. Язи и окуни были в 6-7 фунтов. Из моллюсков мы находили в этом озере только беззубика (Anodonta anati-па), но других мягкотелых не попадалось.
        Суеверные монголы убеждены, что в Угэй-норе живет чудовище, пожирающее скот и даже людей, заходящих в его воды. Они неоднократно убеждали нас не входить в озеро. Сначала мы принимали эти предостережения за уловку для отвлечения нас от рыбной ловли, но потом убедились, что они высказывались без задней мысли. По уверению монголов, это чудовище имеет некоторое сходство с коровою, но гораздо больше ее и очень хищно ^{102}^.
        Глубина Угэй-нора в юго-восточной части, соседней невысоким горам, должна быть больше, чем в остальном пространстве. Но и близ северного берега, на котором мы дневали, она в расстоянии 50-80 саженей от береговой черты достигает уже 6-7 футов.
        На озере Угэй, кроме множества плавающих и голенастых птиц, живущих преимущественно в юго-западной его части, около тростников, водятся еще орланы, находящие себе обильную пищу на этом необыкновенно рыбном озере.
        К северу от озера горы отступают, образуя эспланаду версты в три шириной. На северной ее окраине, под горами, стоит монастырь Орумба-лама-хийт. В нем живут тибетские монахи. В монастыре красивый храм и много монашеских келий. Мы посетили тибетских монахов и пили у них чай. Большая часть их - люди молодые, высокого роста, с симпатичными лицами. Тибетский язык, на котором они объяснялись в нашем присутствии между собой, показался нам благозвучнее монгольского.
        Горы на пространстве от Урги до р. Орхона представляют собою западное продолжение Гентейской системы. Узлом этой системы, от которого расходятся во все стороны мощные лучи, служат высокие альпы ^{103}^, отстоящие верстах в 150 к северо-востоку от Урги. Эти альпы имеют снежные пятна и покрыты густыми хвойными лесами, в которых водятся медведи, маралы, косули и кабаны. Они дают начало многим значительным рекам, а именно: Онону, Ульдзе, Керулюну, Толе, Хара-голу, Шара-голу и Иро. На северо-востоке Гентейские горы сочленяются с Яблоновым хребтом, а на запад и северо-запад отделяют длинные отроги, достигающие берегов Орхона; южные же и юго-восточные ветви этих гор коротки.
        Западная часть Гентейской системы на пространстве от Урги до Орхона не отличается значительной высотой. Первостепенные кряжи тянутся с востока на запад, постепенно понижаясь в этом направлении. Так, западный отрог хребта Гунту под названиями: Салин-даба, Улан-хада, Хушик-аргал и Тосын-замар, представляет, сколько мы могли заметить, одно непрерывное поднятие, простирающееся с востока на запад до берегов Толы. К западу от этой реки тянется длинный хребет Бургут, восточная оконечность которого весьма близка к западной оконечности хребта Тосын-замар. Он простирается также в восточно-западном направлении и под названием Аздага достигает долины Орхона.
        К югу от нашего пути мы могли проследить первостепенный кряж Дзегиль, начинающийся высотами Сангин на правом берегу Толы, верстах в тридцати к западу от Урги, и простирающийся оттуда сначала на запад, а потом на запад-юго-запад до берегов Толы. К западу от нее тянется первостепенный же кряж Яргай со своим продолжением Салта; далее в том же направлении кряж Берхэ, отделенный от первого узкою долиною речки Хадасын-гол и достигающий южного берега озера Угэй-нор. Первостепенные кряжи высылают невысокие отроги, бороздящие страну, но в ней все-таки остается много обширных плоскогорий, окруженных со всех сторон горами и сообщающихся между собой теснинами или неширокими долинами. В восточной части находится обширное плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, сообщающееся с междугорной равниной Цаган-цыгэин-тала нешироким долом, а эта последняя неширокою же долиною соединяется с равниною Толы. К западу от Толы лежат обширные соединенные равнины Хара-нидун и Сучжи, сообщающиеся посредством короткой теснины с междугорною равниною Бурдугуй, а эта последняя, в свою очередь, соединяется тоже короткой тесниной с долиною
Такилту, из которой неширокие ворота ведут в обширную долину озера Угэй и р. Орхона.
        Вообще, вся горная страна между Ургою и Орхоном, как показывают определенные нами в ней высоты, постепенно понижается в западном направлении, до соединенных равнин Хара-нидун и Сучжи, а от них в том же направлении постепенно возвышается до плоского перевала к озеру Угэй. Вместе с тем в ней заметно также общее склонение к северу, указываемое направлением течения рек: Толы и ее левого притока Хадасын-гола.
        К северу и югу от посещенных нами местностей описываемая страна отличается также горным характером, но на север горы простираются дальше, чем на юг. На южном берегу Толы, поблизости ее луки, находятся горы Долон-хара, сочленяющиеся с юго-западным продолжением Хан-улы - хребтом Гангын. Эти горы тянутся сначала на запад под названиями Яргай и Салта, потом уклоняются к юго-западу и примыкают к горам, дающим начало речкам Хадасын и На-рын. Но связи между теми горами и системою Хангая, судя по показаниям монголов, нет, а если и существует, то весьма слабая, подобная звену между Хангаем и Южным Алтаем.
        Горы Гентейской системы к северу и северо-востоку от нашего пути простираются до р. Орхона и его многоводного правого притока Хара-гол. Пространство между Толою и Орхоном занято хребтом, тянущимся под названием Бургут и Аздага в восточно-западном направлении и высылающим длинные, хотя и невысокие отроги к северу и северо-западу. Общее название этому хребту с его разветвлениями - Ку-ку-чолуту. Страна между Толою и Хара-голом также почти повсюду покрыта горами: северо-западным продолжением хребта Гунту - кряжем Гурбан-урту-нуру и западным отрогом того же хребта, простирающимся сначала под названием Салин-даба, потом Улан-хада, Хушик и Тосын-замар. Общее же название гор этого участка - Чжамур.
        В горах Гентейской системы между Ургою и Орхоном преобладающую породу представляет глинистый сланец с жилами белого кварца. Пласты простираются на NWN. Изредка встречается и кремнистый сланец. В холмах, окаймляющих плоскогорье Долон-худугэй-кундуй с востока и связующих хребет Салин-даба с кряжем Дзегиль, найдены фельзитовый порфир, мелкозернистый гранит и порфирит, а у южного подножья хребта Аздага, в долине Бурдугуй, - фельзитовый туф.
        Орошение описываемого пространства Гентейской горной системы далеко нельзя признать обильным: кроме Толы с ее притоком Хадасын-гол и трех ручьев, мы не встретили в ней ни одного источника. В восточной части, на плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, не только источников, но и колодцев очень мало: между урочищем Дулан и родником на берегу озера Цаган-нор, что в долине Цаган-цыгэин-тала, воды вовсе нет на пространстве 57 верст. Западная часть орошена сравнительно лучше, но и там между Толою и ручьем Барокчин-гол местность безводна на протяжении 35 верст. Флора страны весьма однообразна и не только на сухих плоскогорьях, но и в невысоких горах отличается вполне степным характером. В долинах Толы и Хадасын-гола растительность несколько разнообразнее, но все-таки бедна видами. Леса мы видели только в восточной части хребта Дзегиль, а далее к западу их нигде нет, исключая небольших рощиц тополя и тала на берегах Толы, ниже ее северной луки.
        Из крупных млекопитающих в этой стране живут: дзэре-ны, волки, лисицы и сурки. Дзэренов, впрочем, мало, но сурков множество. Из птиц, кроме плавающих и болотных, которые на речках и болотах водятся в огромном количестве, мы встречали еще удодов, несколько штук дроф, коршунов, орлов и орланов.
        В западной части страна населена плотнее, чем в восточной, на маловодном плоскогорье Долон-худугэй-кундуй, где встречалось очень мало улусов.
        С озера Угэй-нора мы направились к Орхону и остановились на правом его берегу на ночлег. Орхон имеет в этом месте от 20 до 30 саженей ширины, значительную глубину и течет весьма быстро в довольно крутых берегах. При высоком стоянии воды переправа через него вброд невозможна. Перед нашим приходом китайцы, ехавшие с товаром из Уля-сутая в Ургу на телегах, стояли на левом берегу Орхона несколько суток, ожидая спадения воды, но все-таки должны были переправить товар через реку на верблюдах, взятых у местных монголов, а телеги перетаскивать порожняком.
        Орхон получает начало в главном хребте Хангая, из гор Ульдзуйту, и составляется главным образом из двух речек: Улютай и Баин-чжирухе. Он течет сначала на восток, потом поворачивает почти прямо к северу, проходит мимо большого монастыря Эрдени-цзе, ниже которого принимает слева речку Чжирматай, потом помянутый проток (Халой) из озера Угэй-нор. В 5 верстах ниже этого последнего в него с левой стороны изливается большая река Тамир; верстах в шестидесяти от него Орхон поворачивает на северо-восток, а в 200 верстах принимает справа Толу. Последние 70 верст Орхон опять течет почти на север и в 45 верстах к юго-западу от Кяхты впадает с правой стороны в р. Селенгу, несущую свои воды, как известно, в озеро Байкал. При слиянии обеих рек масса воды в Селенге больше, чем в Орхоне ^{104}^ а потому первую и считают главной рекой. В среднем течении долина Орхона большею частью болотиста и покрыта множеством малых озерков. Долина нижнего Орхона богата тучными лугами, а в реке водится очень много рыбы, для ловли которой приезжают по временам русские из ближайших местностей Забайкальской области.
        Во время стоянки на правом берегу Орхона мы потеряли одну из лучших лошадей, упавшую в путах с крутого берега в эту реку и захлебнувшуюся прежде, чем ей подали помощь. Когда вытащили труп этой несчастной лошади, монголы стали просить, чтобы мы продали его. Отказавшись от платы, мы отдали им погибшую лошадь, с которой они сняли кожу и поделили между собой мясо. На следующий день эти монголы, не желая остаться в долгу, помогли нам переправиться через Орхон. Переправа продолжалась около часа и была хлопотлива. Вода доходила верблюдам до живота, чего они не любят, предпочитая в таком случае лечь на бок и плыть, причем роняют, конечно, с себя вьюки. Но у нас, благодаря содействию монголов, все обошлось благополучно.
        Переправившись на левый берег Орхона, мы стали пересекать его широкую, солонцеватую и болотистую долину. По сторонам дороги часто встречались небольшие временные озерки, образовавшиеся от разлива. На юге долина весьма широка на всем обозреваемом пространстве, но на севере постепенно суживается, не переходя, однако, в теснину. Дорога направляется параллельно р. Тамиру, впадающему, как было сказано, в Орхон слева, верстах в пяти ниже протока в эту реку из озера Угэй-нора. По берегам нижнего Тамира растет невысокий лесок из тополя и тала с тальником.
        Из долины Орхона мы перешли в степную с твердым, хрящевато-дресвяным грунтом долину Тамира. Она окаймлена с севера и юга горными кряжами Сул-тологой и Билхэ. Оба они принадлежат к системе Хангая. Эта обширная горная страна начинается, следовательно, близ берегов Орхона и не имеет ничего общего ни в орографическом, ни в геогностическом отношении с горами к востоку от этой реки, принадлежащими к системе Гентея, по крайней мере в посещенном нами пространстве. Таким образом, средний Орхон служит рубежом этих горных стран.
        Верстах в сорока выше своего устья Тамир принимает в себя с правой стороны многоводную реку Урту-Тамир (Южный Тамир), текущую с юго-запада из горной долины, между тем как главная река, получающая выше слияния название Хойту-Тамира (Северного Тамира), течет с востока на запад и только в верхней части имеет северо-восточное направление. По массе воды Хойту-Тамир следует считать главной рекой, но эта масса, по приблизительной оценке на глаз, весьма немногим превосходит массу Урту-Тамира.
        Хойту-Тамир получает начало в главном хребте Хангая, из высоких гор Тэмэ-чолу, и, образовав в верховьях небольшое горное озеро, течет сначала на северо-восток в узкой и глубокой долине, потом, поворотив на восток, направляется по широкой луговой долине, переходящей далее к востоку в степную, и, наконец, выходит на долину Орхона. Урту-Тамир вытекает также из высоких и лесистых гор Куку-даба - главного хребта Хангая и стремится сначала в ущелье, а потом в неширокой долине на северо-восток.
        Междугорная долина нижнего Тамира представляет на пространстве первых 35 верст сухую, каменистую степь, оживляемую только рекой, в которую с окраинных гор не сбегает ни одного ручейка. Небольшой лиственный лесок, покрывающий берега низовьев Тамира, исчезает в этой степной долине. Переправившись через многоводный Ур-ту-Тамир, разделяющийся при пересечении его дорогой на два длинных рукава, мы прошли верст пять по солонцеватой равнине и остановились на правом берегу Хойту-Тамира на ночлег. Тут находится небольшое, около версты в окружности, пресное озерко, не сообщающееся с рекой. Берега его покрыты высоким тростником, а на левом берегу Хойту-Тамира, верстах в десяти выше слияния с Урту-Тамиром, стоит небольшая кумирня Эрин-Годыс.
        На следующий день мы через живописные горные ворота, образуемые отрогами окраинных гор долины Хойту-Тамира, вступили в западную часть этой долины, которая представляет уже не сухую, каменистую степь, а луговую, по преимуществу болотистую и местами кочковатую землю. На окраинных горах, окаймляющих эту часть долины, которая к западу становится все выше и выше, появляются сначала небольшие рощицы лиственницы, переходящие далее к западу в перелески. С этих гор ниспадают в Хойту-Тамир многоводные ручьи. Река имеет от 15 до 20 сажен ширины. В ней часто встречаются глубокие омуты, но довольно и бродов, хотя не совсем мелких. На реке, текущей очень быстро, много малых и длинных островов, покрытых тальником. В Хойту-Тамире мы ловили хариусов и ленков, а в заливах и прибрежных озерках - карасей, но других пород не удалось поймать.
        Западная, луговая, часть долины Хойту-Тамира ограничена с севера весьма высоким хребтом Уха-чолунэй и его восточным отрогом Дэль, продолжение которого до долины Орхона называется Сул-тологой. С юга она окаймлена тоже весьма высоким хребтом Тайшир и его восточным продолжением Шиботу, отделенным от помянутого хребта Билхэ долиной Урту-Тамира.
        В западной части долины дорога раздвояется: прямой вьючный путь оставляет р. Хойту-Тамир и идет через хребет
        Уха-чолунэй, а колесная дорога поворачивает на юго-запад, вверх по этой реке, пересекает главный хребет Хангая и выходит на почтовую Улясутайско-калганскую дорогу. Но колесное движение по этой дороге неудобно, а потому едущие из Урги в Улясутай на телегах предпочитают ей кружный путь, через станцию Саир-усу на упомянутой почтовой дороге. По прямой же дороге с Хойту-Тамира через хребет Уха-чолунэй движение на телегах невозможно, да и с вьюками не легко, по причине многих высоких перевалов.
        С р. Хойту-Тамира мы повернули на северо-запад, к высокому хребту Уха-чолунэй, по равнине, орошенной несколькими многоводными ручьями, текущими с него в реку. Хребет Уха-чолунэй представляет весьма высокий северо-вос-точный отрог главного хребта, от которого отделяется и упомянутый выше кряж Тайшир, а между ними заключается глубокая теснина, и в ней стремится с юго-запада верхний Хойту-Тамир. По берегам его в этой теснине растет лиственный лес. На хребет Уха-чолунэй мы поднимались по перевалу Уха-чолунэй-даба около 3 часов. Сначала восходили постепенно по отлогому подъему, потом по весьма крутому, среди лесов лиственницы, обдававших нас знакомым живительным ароматом лесной чащи Алтая. Хребет в этом месте едва лишь достигает высоты альпийской зоны и не только в ней, но и в лесах в то время (24 мая) было еще очень мало растений в цвету. Спустившись немного с гребня, мы остановились на ночлег в глубокой долине. В верхней части она представляет болотистую лощину, прорезанную ручьями, и примыкает к обширному перелеску. К вечеру в этой весьма высокой местности стало так холодно, что мы принуждены были
развести большие костры и грелись около них до поздней ночи.
        Утром следующего дня мы спускались еще верст пять по той же долине с хребта. В ней стремится маленькая речка, бурливо шумящая между камнями. Покинув горы, мы очутились на широкой долине речки Ханын-гол, названной на большой китайской карте Монголии Хануем. Она вытекает с юго-запада, из главного хребта системы, и впадает справа в р. Селенгу верстах в ста к северо-востоку от места нашей переправы через нее. Из ее долины ясно была видна верстах в девяноста часть главного кряжа системы Хангая с весьма высокими вершинами, еще не освободившимися от снега. Долина Ханын-гола, имеющая около 15 верст ширины, большей частью болотиста и в то время была покрыта многими весенними лужами. На северо-востоке она открыта, а на юго-западе замыкается главным хребтом; с юго-востока ее ограничивает хребет Уха-чолунэй, а с северо-запада кряж Тэллиин-цаган, тоже высокий и длинный северо-восточный отрог главного хребта Хангая.
        Перейдя долину Ханын-гола, мы вошли в широкий поперечный дол впереди лежавшего хребта Тэллиин-цаган. В нем протекает маленькая речка Цзун-модунэй-гол, впадающая в Ханын-гол. Окраинные горы этой долины, в которой мы ночевали, покрыты местами лесом. К юго-западу от ночлежного места, в широкой и глубокой лощине, виден был обширный лес, верст с лишком 30 в окружности. Такого большого леса мы нигде, кроме этой местности, не встречали на пути по горной стране Хангая. Перевал через хребет Тэллиин-цаган, называемый Цзун-модунэй-даба, отлог, но весьма длинен. На восточной стороне к высшей точке его ведет узкая болотистая долина, в которой в то время (26 мая) лежали еще кое-где вблизи гребня толщи обледенелого снега. Проходя по этой долине, мы видели партию монголов, охотившихся в соседнем лесу на зверей: несколько человек охотников сидело открыто в чаще, а навстречу им ехала потихоньку цепь загонщиков, слегка покрикивавших. Охота на этот раз была, должно быть, неудачна, потому что мы не слыхали ни одного выстрела.
        С перевала спустились в неширокую степную долину маленькой речки Тэллиин-гол, текущей с его северо-западного склона. В долине на правом берегу речки стоят две маленькие кумирни - Тэллиин-хурал, а верстах в шести ниже их, на левом берегу, находится группа небольших, но весьма глубоких озерков, лежащих в чашеобразных впадинах. Наибольшее из них - Цаган-нор - имеет около версты в окружности.
        В речке Тэллиин-гол мы наловили много крупных хариусов, попадались и ленки, которых всегда выбрасывали в воду, так как свежее мясо их довольно приторно.
        Речка Тэллиин-гол впадает в значительную речку Чолу-нэй-гол, на которую мы вышли из долины. Чолунэй-гол получает начало в главном хребте из гор Эгэйн-даба и образуется из двух горных речек: Хурум и Галуту, а изливается в Су-мэйн-гол (приток Селенги) с правой стороны.
        Долина Чолунэй-гола, подобно долине Ханын-гола, направляется с юго-запада на северо-восток. На юго-западе она очень широка, но к северо-востоку суживается.
        Из долины Чолунэй-гола дорога ведет опять в горы хребта Шивартай, ограничивающего эту долину с северо-запада. Кряж Шивартай - тоже отрог главного хребта, но не столь высокий, как предыдущие, и притом безлесный. Подъем на этот кряж с востока не труден. В центральной части хребта находится каменистое плоскогорье, с которого мы спускались сначала по отлогому, потом по весьма крутому склону в узкую долину, выходящую к большой речке Будон-гичи-гин-гол. Эта речка получает начало в главном хребте Хангая и течет в неширокой долине почти прямо на север в реку Су-мэйн-гол. На левом берегу Будон-гичигин-гола мы дневали поблизости маленькой кумирни Кун-ламан-куре. На берегах этой многоводной речки в то время (27 и 28 мая) лежали еще во многих местах большие толщи льда, набросанные высокой весенней водой. В долине Будон-гичигин-гола встречаются небольшие озерки, подобные виденным на Алтае между Укоком и Калгуты. Они лежат в чашеобразных котловинах ^{105}^, не сообщающихся с рекой, и отличаются, по-видимому, весьма большой глубиной. В воде близ берегов торчат массивные камни, напоминающие базальт, но образцов
мы не могли достать. На берегу одного из таких озер найден был кусок лавового шлака. Эти озера напоминают маары и обязаны своим происхождением, подобно альпийским озерам между Укоком и урочищем Калгуты, по всей вероятности, провалам.
        С речки Будон-гичигин мы опять поднялись на хребет Ги-чигин и пересекли его по отлогому перевалу Гичигин-даба. Этот хребет, как и предыдущие, представляет отрог главного кряжа. Близ дороги он безлесен, но к юго-западу от нее в горах разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы. С него мы спустились по узкой долине и вышли к большому пресному озеру Тэрхеин-цаган-нор. Оно имеет около 10 верст длины, верст шесть ширины, а по окружности простирается до 30 верст. В южной части озера вздымается высокий скалистый островок, живописно рисующийся на его светло-голубой поверхности, в полуверсте от берега. Озеро с трех сторон окружено горами, а с четвертой, юго-западной, к нему примыкает широкая и весьма длинная долина впадающей в него реки Тэрхей-гол. Глубина его при юго-западных плоских берегах возрастает медленно, но при прочих - нагорных - должна быть велика.
        Озеро Тэрхеин-цаган-нор ^{106}^ выпускает из себя реку Сумэйн-гол, пробивающуюся ущельем на северо-восток и впадающую в Селенгу с правой стороны. Сумэйн-гол принимает в себя верстах в шестнадцати ниже озера помянутую речку Будон-гичигин, а в 45 верстах Чолунэй-гол - обе с правой стороны. Судя по массе воды в реке Тэрхей-гол, продолжением которой служит река Сумэйн-гол, эта последняя после Орхона - самый многоводный правый приток Селенги.
        В озере Тэрхеин-цаган-нор живет изумительное множество рыб, принадлежащих к тем же видам, как и в Угэй-норе. Во время нашего пребывания на нем, перед закатом солнца, при совершенно тихой погоде на поверхности озера от игры несметного множества рыб поднялась крупная рябь, продолжавшаяся несколько часов; частые всплески, производимые рыбами, сливались в один звук, подобный глухому, отдаленному шуму. В реке Тэрхей-гол, впадающей в это озеро, водится также множество рыбы. Близ нашего лагеря, верстах в пяти выше устья, мы в одну тоню добыли около 100 порядочных щук. Вечером и в реке, несмотря на сильное течение, можно было различать рябь, производимую рыбами, а около берегов, в траве, беспрестанно там и сям слышны были всплески их.
        С озера Тэрхеин-цаган-нор дорога направляется по долине р. Тэрхей-гол. Эта долина ограничена с севера и юга весьма длинными отрогами главного хребта. В нижнем течении реки она имеет от 10 до 15 верст ширины, большей частью болотиста и покрыта малыми озерками. Река же Тэрхей-гол при ширине около 15 сажен течет очень быстро и отличается значительной глубиной. Во время нашего пребывания 30 и 31 мая она была так полноводна, что даже в среднем течении мы не могли переправиться через нее вброд.
        С хребта, ограничивающего долину Тэрхей-гола на севере, в эту реку течет много ручьев, а с правой стороны в нее впадают две значительные речки: Тэрхеин-урту-гол в 17 верстах выше устья и Удзыгэй-гол в 54 верстах. Обе они получают начало в главном хребте. В верховьях речки Тэрхеин-ур-ту-гол есть перевал через этот хребет, ведущий из долины Тэрхей-гола на Калганско-улясутайскую почтовую дорогу.
        В долине р. Тэрхей-гол, кроме многих малых озерков, мы встретили на правом берегу два порядочных пресных озера, сообщающихся с рекой. Одно из них, находящееся верстах в десяти выше устья, имеет около 3 верст в окружности, а другое - Онхотэй-нор, отстоящее в 20 верстах к западу от первого, - 2 версты.
        На окраинных горах долины Тэрхей-гола видны небольшие перелески лиственницы, но только в нижнем течении реки; в среднем же течении они исчезают и флора гор принимает альпийский характер, а в верхней части и флора самой долины переходит постепенно к альпийским формам.
        Близ устья речки Удзыгэй-гол пикетная дорога, по которой мы шли, переходит на левый берег реки и направляется в Улясутай через горы. Но так как брода через р. Тэрхей-гол еще не было, то мы направились по другой дороге в этот город, пролегающей по долине названной реки.
        Верстах в трех выше устья Удзыгэй-гола на левом берегу реки стоит маленькая кумирня, от которой долина Тэрхей-гола значительно суживается и орошается многими ручьями, ниспадающими с окраинных гор. В 25 верстах выше этой кумирни на том же берегу реки Тэрхей-гол стоит другая кумирня - Убур-тэллиин-куре, близ которой мы дневали. От последней долина поворачивает к юго-западу и на пространстве около 12 верст значительно расширяется, но потом опять суживается. С окрестных гор по-прежнему сбегают в реку, носящую в верховьях название Хойту-Тэрхей, многоводные ручьи. Долина по обоим берегам реки болотиста и камениста. Округлые камни во многих местах тянутся валами поперек долины с гор и напоминают древние морены, но рельеф окрестных высот таков, что заставляет сомневаться в существовании прежде в этой местности глетчеров.
        Флора долины в верхней части реки отличается вполне альпийским характером. Древесной растительности нет и следа. В цвету мы нашли тут только два или три вида растений.
        В последний раз мы ночевали в долине Тэрхей-гола в верховьях этой реки, близ восточного подножья главного кряжа, называемого в этом месте Бомботу, в весьма высокой местности. Тэрхей-гол составляется главным образом из трех речек: Ихты-гол, Хату-гол и Байцин-гол, из которых первые две получают начало в главном хребте, а последняя - в его отроге.
        На главный хребет мы поднимались сначала по отлогому, а потом по крутому, но короткому склону. Высшая точка этого перевала, называемого Бомботу-даба, по сделанному на ней барометрическому наблюдению, оказалась вместе с тем высшей точкой на всем нашем пути не только по Монголии, но и по Алтаю. Абсолютная ее высота (9540 футов) превышает высоту перевала Улан-даба через пограничный хребет Сайлюгэм на 930 футов.
        На гребне хребта и даже на его склонах в высокой области лежали еще местами большие толщи оледенелого снега, от которых стремились ручьи. Растительность (4 июня) нисколько не тронулась: кроме старой ветоши, мы не видели на гребне перевала ни одной свежей былинки. Спуск идет сначала по болотистой, топкой и каменистой долине, в которой нас застала снежная буря, а потом ниже мы шли под сильным дождем и спустились в узкую каменистую долину речки Бомботу, текущей с хребта на юго-запад. Дождь лил как из ведра, верблюды и лошади скользили, и мы преждевременно должны были остановиться на ночлег. Монголы говорили, что за 10 дней до нашего прибытия через хребет не было проезда: китайский чиновник, следовавший из Уля-сутая в Ургу, ожидал целую неделю, пока перевал не очистился от снега.
        Узкая долина речки Бомботу в верховьях ограничена с северной стороны высокими, обнаженными скалами. На крутых склонах их лежат массы больших сиенитовых отторжен-цев, нависших местами над окраиной долины и невольно вызывающих чувство опасения у проходящего под ними путника.
        На пути вниз по речке Бомботу мы завидели небольшое стадо диких козлов, пасшихся на горной площадке, близ подножья весьма высокой и крутой скалы. Двое из нас с винтовками отделились от каравана и направились кружным путем подкрадываться к стаду из-за холмов. Но козлы заметили этот маневр и по страшной крутизне быстро взобрались на вершину скалы, обернулись к нам лицом и, осмотрев внимательно окрестность, скрылись за скалой. Надеясь их разыскать, мы последовали за ними и взобрались на ту же скалу, но по другому, более отлогому склону, да и то после долгих усилий. Труд наш, однако, оказался напрасным: козлов не оказалось. Должно быть, они успели в то время, пока мы взбирались на скалу, перебежать в соседние, тоже труднодоступные скалы, отстоящие от первой верстах в четырех. Зато с вершины скалы мы увидели высшую точку Хангая - снежную гору Богдо-ула, находившуюся от места наблюдения верстах в тридцати к северо-западу. На восточной стороне этой величественной горы, немного ниже снежной линии, заметна была наклонная к востоку площадь синеватого цвета, покрытая, по всей вероятности, льдом. Гора
Богдо-ула заключается не в главном хребте Хангая, а в его широком и высоком отроге Халтыр, отделяющемся от него верстах в сорока к северо-западу от перевала Бомботу. Судя по высоте перевала через этот отрог верстах в двадцати к югу от г. Богдо-ула, определенной мною барометрически, абсолютная высота ее должна быть не менее 12 000 футов. Богдо-ула ^{107}^ считается священной горой и известна не только хангайским монголам, но и обитателям окрестных стран. Кроме этого названия, она носит еще три другие: Богдо-хаирхан, Очир-вани и Отхон-тенгри. Последним ее именовали монголы среднего Дзапхына, когда мы расспрашивали их об истоках этой реки.
        С той же высокой скалы мы увидели на севере долину речки Буянту, получающей начало в горном узле Тарбагатай и текущей на юг-запад-юг. Мы вышли на эту речку по узкой каменистой долине ее левого притока Бомботу и остановились немного выше устья на дневку.
        Многоводную и очень быструю речку Буянту монголы совершенно основательно считают верховьем р. Дзапхына. Буянту в верхней части собирает в себя множество малых притоков, пересекает почтовую Калганско-улясутайскую дорогу и, приняв ниже ее приток Шара-усу, получает название Дзапхына, продолжая течь по направлению на юг-запад-юг. Близ урочища Цакилдак Дзапхын круто поворачивает к западу и течет в этом направлении около 100 верст, потом уклоняется на северо-запад-север и принимает в себя справа самый многоводный приток - речку Улясутай, называемую в верховьях Богдо-голом; далее течет на северо-запад, принимает с левой стороны проток из оз. Хара-нор и изливается в оз. Айрик. Вся длина течения Дзапхына около 600 верст.
        В Буянту живет много хариусов и ускучей, но других пород рыб, обитающих в открытой, океанической системе Селенги, ни в этой речке, ни в прочих, принадлежащих к внутренним бассейнам Монголии, нет, исключая разве гальянов (Nemachilus) ^{108}^.
        Переправившись с трудом через Буянту, мы шли верст около пятнадцати по ее долине вниз, пересекли правый приток этой речки Чолуту-гол, ниже которого на левом ее берегу стоит кумирня, а потом повернули на запад, в горы Хал-тыр, по узкой поперечной долине, орошаемой речкой Халтырэй - правым же притоком Буянту. На пути нас застал проливной дождь, принудивший остановиться преждевременно. Топливо (аргал) сильно отсырело, и мы долго оставались без огня, прозябнув, как в глубокую осень.
        Не доходя до перевала, на правом берегу речки стоит маленькая кумирня Халтырэй, около которой растет небольшой лесок, но в окрестностях и в долине Буянту древесной растительности не видно было нигде. По берегам речки Халтырэй мы находили черепа и рога горных баранов, живущих в окрестных, малодоступных горах.
        Утром мы начали подниматься на перевал Халтырэй-даба по короткому, но крутому склону. С высшей точки его увидели вторично снежную гору Богдо-ула, отстоящую от него не далее 20 верст. Потом по весьма крутому спуску сошли к маленькой речке Нарын-гол, получающей начало в болотистой лощине под перевалом и текущей в Буянту. За этой речкой мы стали подниматься по отлогому, но каменистому склону на второй перевал через тот же отрог - Нарынэй-даба, почти одинаковой высоты с первым, а с него спустились по крутому склону в ущелье речки Чолуту, получающей начало на западном склоне перевала и текущей сначала под этим названием, а потом под именем Шурук на юго-запад, в Бог-до-гол. На горах к югу от этой речки виднелись небольшие перелески лиственницы.
        Переночевав в верховьях этой речки, мы на другой день прошли вниз по ней около 12 верст по узкой долине, потом свернули к северо-востоку, в горы, и на протяжении 15 верст пересекли 7 перевалов, известных под собирательным названием Долон-даба. Из них только один, восточный, затруднителен, а остальные пологи и невысоки. Все эти перевалы ведут через юго-западные ветви мощного отрога главного хребта Халтыр, содержащего снежную гору Богдо-ула. После утомительного перехода по горам мы вышли, наконец, на речку Богдо-гол. Она получает начало на западном склоне г. Богдо-ула и течет на юго-запад. В верховьях ее есть горячие ключи, называемые Аршан ^{109}^, и небольшое озеро. Они отличаются целебными свойствами и посещаются больными. По свидетельству монголов, в Хангае, кроме этих ключей, есть еще горячие источники в верховьях реки Таца и в горах Эльбихэ, дающих начало речке Шаргальчжид, - верстах в пятидесяти к северо-западу от станции Таца на Калганско-улясутайской почтовой дороге.
        Речка Богдо-гол, показавшаяся нам многоводнее верхней Буянту, течет по узкой долине, покрытой тополем, талом и различными кустарниками, отличаясь весьма значительной быстротой. В ней водятся крупные хариусы и ускучи, но других пород, как и в Буянту, нет.
        Спустившись вниз по левому берегу Богдо-гола верст восемь, мы переправились потом с трудом на правую сторону и следовали по ней до самого Улясутая. Верстах в пятнадцати не доходя города, узкая и каменистая долина Богдо-гола расширяется, а покрывающий ее лиственный лес исчезает. На горах же к югу от речки разбросаны кое-где небольшие лески лиственницы. Верстах в шести от Улясутая, у подножья гор, на правом берегу речки, стоит большая кумирня, а в трех верстах - цитадель. Богдо-гол в расширившейся каменистой долине очень часто делится на рукава. На речке в окрестностях города разбросаны жалкие юрты бедных монголов, живущих поденной работой и другими промыслами. Переправившись через речку Чжагистэй - правый приток Богдо-гола - по мосту, мы вошли в город 10 июня и поместились у соотечественников, принявших нас с таким же радушием, какое мы встретили в Кобдо, в Калгане и в Урге.

* * *

        Теперь считаю не лишним сделать общий обзор горной страны Хангая. Эта система состоит из весьма длинного и высокого хребта со многими ветвями, тянущегося непрерывно с северо-запада на юго-восток от р. Харкира (юго-за-падный приток оз. Убса) до верховьев р. Онгиин, на пространстве с лишком 900 верст. Наибольшей высоты главный хребет достигает у противоположных истоков рек Эдера и Буянту, в горном узле Тарбагатай ^{110}^. К юго-востоку и северо-западу от этого узла он начинает постепенно понижаться. Об этом свидетельствуют высоты, определенные нашими путешественниками, пересекавшими главный хребет Хангая, и показания монголов, по словам которых перевалы через него к юго-востоку от истоков Байдарика освобождаются от снега гораздо раньше, чем к северо-западу от них до истоков речки Улакчин, несмотря на незначительную разность их широт [46 - По определению Потанина и Рафаилова, пересекавших главный хребет Хангая по перевалу Дурю-хангин, близ узла Тарбага-тай, высота этого перевала 9930 футов. Перевал Бомботу, отстоящий от помянутого узла верстах в сорока к юго-востоку, по моему определению, имеет 9540
футов. По определению Падерина, перевал Убур-улакчин через тот же хребет верстах в ста двадцати к северо-западу от узла Тарбагатай поднимается на 6700 футов над морем, а местность Улан-чолу близ истоков р. Байдарика на северном склоне главного же хребта, поблизости гребня, возвышается на 6800 футов.].
        Главный хребет Хангая высылает к северо-востоку весьма длинные и высокие отроги, большую часть которых мы пересекли на пути от Орхона до озера Тэрхеин-цаган-нор. Посредством этих отрогов, отделяемых к западу от р. Эдера, он, как показывают исследования той местности Потанина, сочленяется в окрестностях оз. Сангин-далай с юго-восточными отраслями хребта Танну-ола, а следовательно, и с Алтаем. Южные же отроги хребта плоски и не достигают Южного Алтая, с которым Хангай, как уже было замечено, не имеет прочной орографической связи. Кроме того, есть некоторые основания предполагать, что система Хангая опускается к югу небольшой террасой ^{111}^.
        В северо-западной части, между реками Тесом и Мухур-кунгуем система Хангая значительно суживается и переходит в неширокий хребет Хан-хухэй, отделяющий лишь незначительные отроги и оканчивающийся вилообразно двумя ветвями Морито и Тохтугэнь невдалеке от южного берега оз. Убса.
        Обширных замкнутых плоскогорий мы не видали в системе Хангая, но небольшие и притом плоские горные котловины по южную сторону главного хребта встречались нередко ^{112}^.
        Пересеченные нами на пути от Орхона до оз. Тэрхеин-цаган-нор северо-восточные отроги главного хребта оканчиваются на правом берегу р. Селенги, текущей в верхней и средней частях на восток-север-восток. К северу от этой реки страна, по свидетельству хангайских монголов, повсюду отличается горным характером. Между реками Селенгой и Эгин-голом простирается хребет Хангай со своими отрогами: Эрцит, Халцзан и Найман-ула. Пространство между Селенгой и нижним Орхоном также покрыто горами, называемыми на западе Бургутай, а на востоке Барун-ула. Горы же между р. Урту-Тамиром и речкою Чжирматай носят название Сайхан-ула.
        Во всей системе Хангая, кроме горы Богдо-ула, заключающейся в отроге главного хребта - Халтыр, - нет ни одной снежной вершины. Несмотря на то Хангай дает начало многим рекам. На северо-восточном склоне главного хребта берет начало р. Селенга, под названием Эдера, - величайшая река Монголии. В соседстве с ней, на противоположном склоне хребта, находятся истоки весьма значительной р. Дзапхына, называемого в верховьях Буянту. С Богдо-ула течет Богдо-гол - самый многоводный приток Дзапхына. С юго-западного склона Хангая на юг в долину больших замкнутых озер изливаются: Байдарик с правыми притоками Цзаком и Цаган-голом и левым - речкой Утою; Ологой, называемый в нижней части Нарын-гол; Туин-гол с левым притоком Шаргаль-чжид; Таца-гол с левым притоком Шарга-ин-гол; Горида-гол с левым же притоком Шабарту-гол, по слиянии с которым называется Аргуин-гол, и, наконец, Он-гиин-гол, получающий начало в юго-восточной оконечности главного хребта. С северо-восточного склона того же хребта в Селенгу текут: Тэрхей-гол с своим нижним продолжением Сумэйн-голом, принимающим справа Будон-гичигин-гол и Чолунэй-гол,
далее Ханын-гол и Орхон со своими левыми притоками Чжирматаем и Тамиром.
        Больших озер, кроме Тэрхей-цаган-нора, в горной стране Хангая нет, но малые нередки. Из этих последних мы встретили одно в долине Хойту-Тамира, несколько незначительных в долинах рек Будон-гичигин-гола и Тэллиин-гола и два в долине Тэрхей-гола. Кроме того, по расспросным сведениям реки Хойту-Тамир, Байдарик, Цзак и Ологой, получающие начало в главном хребте, образуют в своих верховьях небольшие озера, а в горной стране к югу от этого хребта встречаются местами небольшие замкнутые озера, частью пресные, частью соленые, питающиеся водами родников, ручьев или маленьких речек. На пути по той стране мы видели малые озера: соленое Гашунь-нор и пресные Ульдзуй-ту-нор и Гун-нор. К северу от нашего пути, поблизости главного хребта, как говорили монголы, их больше.
        Горы Хангая слагаются преимущественно из гранита, сиенита и фельзитового порфира, причем две первые породы развиты преимущественно в западной половине его, а фельзитовый порфир преобладает в восточной. Из осадочных пород можно указать только на глинистый сланец в южной части по берегам р. Нарын-гола. Но и в северной половине системы между Орхоном и Улясутаем сохранились признаки прежнего обширного там распространения глинистых сланцев, разрушенных и смытых атмосферными деятелями. Эти свидетельства заключаются в присутствии на высоких кристаллических массивах сланцевых плиток и крошек, а также в окрашении их местами в темно-синий цвет, очевидно, хлоритом распавшихся сланцев. Кроме того, обозревая наносы горных щелей и долин, мы в числе прочих сборных камней, погребенных в этих наносах, находили сланцевые обломки: плитки, крошки, голыши и гальки. Наконец, во многих обо, т. е. в грудах камней, воздвигаемых на высших местах перевалов и имеющих у монголов религиозное значение, мы точно также усматривали эти обломки, хотя стланей названной осадочной породы по северную сторону главного хребта не
встречали нигде.
        Все эти признаки, несомненно, убеждают в прежнем широком распространении глинистых сланцев в северной половине системы, прорванных кристаллическими породами, сиенитом и гранитом, а потом окончательно смытых атмосферными деятелями, исключая участка по правому берегу р. Нарын-гола, где сохранились еще до сего времени пласты этой осадочной породы. Таким образом, кристаллические массивы Хангая, по крайней мере северной части, сравнительно с осадочными породами, - образования позднейшего.
        В посещенных нами местностях северной половины Хангая можно указать, в частности, как это было сделано для южной, месторождения следующих пород: в хребте
        Уха-чолунэй - самом высоком из северо-восточных отрогов главного кряжа - развит фельзитовый порфир с обнажениями на гребне мелкозернистого гранита. В хребте Тэллиин-ца-ган повсеместно около дороги распространен фельзитовый же порфир. В отроге главного же хребта Гичигин склоны из фельзитового порфира, а гребень из сиенита. В главном хребте, на перевале Бомботу, преобладает сиенит, которого роговая обманка близ поверхности перешла в биотит; к подчиненным породам относятся на северо-восточном склоне гранитит, на юго-западном порфировидный гранит, а в центральной части обыкновенный известняк. В горах Хангая между г. Улясутаем и верховьями р. Кунгуя повсюду преобладает гранит и лишь изредка встречаются обнажения фельзитового туфа.
        Главный хребет Хангая, исключая наиболее высокой части, принадлежащей к альпийской области, и его северо-восточные отроги покрыты местами лиственницей. Других хвойных пород мы не встречали, но Антропов видел в горах к северу и северо-западу от озера Тэрхеин-цаган-нор небольшие кедровые леса. Хангайские леса редки, лишены густых зарослей кустарников и не отличаются большими размерами. Сплошных лесов, тянущихся на несколько десятков верст, как, например, в Алтае, на верхней Бухтарме и Чуе, в Хангае нет. Самые обширные из виденных нами в этой горной стране лесов имели от 25 до 30 верст в окружности. Точно так же, как и в Алтае, в описываемой горной стране лес растет только на северных склонах гор, а южные их покатости безлесны. На этих последних лишь кое-где встречаются малорослые кущи и одинокие, чахлые деревца лиственницы. Обширные леса распределены преимущественно по широким и глубоким лощинам, обращенным к северу в виде амфитеатров. Небольшие лиственные лески из тополя и тала мы видели только на нижнем Тамире, верхнем Хойту-Тамире и в долине верхнего Богдо-гола.
        В лесах Хангая водятся маралы, косули и кабаны, но медведей в них нет. Из мелких млекопитающих в этих лесах живут бурундуки и темные белки. На скалистых, малодоступных горах, преимущественно вблизи главного хребта, пасутся горные бараны и козлы, но в ограниченном количестве, а в долинах и предгорьях - дзэрены, которых тоже мало. Зато сурков в этой горной стране множество. Зайцев (Lepus to-lai) мы в Хангае не видели вовсе. Из птиц в хангайских лесах встречали кукушку и пестрого дятла. В высоких областях главного хребта живут улары (Megaloperdix). Каменных же куропаток (Cacabius chukar), весьма обыкновенных в Севе-ро-Западной Монголии, в Хангае мы нигде не видели. Плавающих и голенастых птиц на реках водится множество ^{113}^.
        Травянистая растительность Хангая не отличается разнообразием. Правда, в ту раннюю пору, когда мы проходили по этой горной стране, было еще мало растений в цвету, но и по количеству собранных видов цветковых можно судить об однообразии флоры Хангая. Сравнительно с роскошной растительностью нашего Алтая хангайская флора представляется бедной как по количеству видов, так и пышности самих растений. Но среди прочих маловодных и пустынных стран Монголии Хангай со своими лесами и обильно орошенными долинами может бесспорно считаться обширным оазисом этой вообще бедной по своей природе земли. Поэтому и население в Хангае плотнее, чем в остальных местах: на пути по этой горной стране монгольские улусы встречались чаще, чем в других местностях Монголии. Климат Хангая, благодаря весьма высокому положению этой страны над уровнем моря, очень суровый: весна начинается не ранее первых чисел мая, реки освобождаются от льда между 1 и 10 числами этого месяца; к тому же времени прибывают и перелетные птицы, но случается, что воды вторично покрываются на некоторое время льдом, и тогда масса плавающих и болотных птиц
погибает от холода и голода. Во второй половине сентября по ночам уже бывают порядочные морозы, а в начале октября реки и озера покрываются льдом. Хангайские монголы жаловались на глубокие снега в их стране, присовокупляя, что в прежнее время, на памяти стариков, зима в Хангае была мягче и малоснежнее, тогда как ныне редкий год проходит, чтобы у них не было падежа скота, в особенности баранов, от бескормицы ^{114}^.
        Считаю не лишним сделать некоторые замечания о климате Монголии вообще. Полных метеорологических наблюдений наша экспедиция не делала, так как при постоянной перемене географической широты, долготы и абсолютной высоты мест, эти наблюдения, по моему мнению, не могли дать удовлетворительных результатов даже для поверхностных выводов о распределении атмосферного давления и в особенности теплоты в посещенной нами стране. Поэтому мы ограничились только наблюдениями ветров и направления облаков, пополняя эти наблюдения расспросными сведениями от местных жителей. Такие же наблюдения делались мною в 1876 г. в Джунгарии и Зайсанском крае в течение семи месяцев (с 1 марта по 1 сентября).
        По нашим личным наблюдениям, пополненным расспросными сведениями, в Джунгарии весной и летом преобладают западные и юго-западные ветры, осенью и в начале зимы дуют преимущественно северо-западные, а зимой северные, северо-восточные, реже восточные и еще реже южные ветры. Облака весной и летом приходят с юго-запада и запада, а осенью с запада и северо-запада; зимой с северо-запада и реже с севера. С остальных стран света облака во все времена года приходят очень редко. Нам самим только однажды случилось наблюдать облака, шедшие с востока.
        В Монголии на пути из г. Кобдо в г. Гуй-хуа-чен в сентябре были большей частью тихие и ясные дни, а в октябре и ноябре дули преимущественно западные ветры, редко северо-вос-точные и северные, и еще реже юго-восточные и южные. Январь и февраль мы провели в г. Калгане, расположенном в глубоком ущелье, в котором наблюдения над ветрами невозможны без флюгера, выставленного на одной из окрестных горных вершин. Март мы употребили на переезд из Калгана в Ургу. Погода в этом месяце стояла большей частью тихая, изредка только дули слабые западные ветры, но в конце марта несколько дней сряду дул северо-восточный ветер. В апреле, во время пребывания в Урге, дули преимущественно северо-восточные ветры, реже северные и восточные. На обратном пути из Урги чрез Улясутай к границе Западной Сибири с 1 мая по 20 июля мы наблюдали преимущественно западные и северо-западные ветры, реже северные и очень редко с прочих стран. В Центральной Монголии, по свидетельству жителей, в декабре, январе, феврале и в марте преобладают северо-восточные ветры, после них северные и восточные, а прочие редки. В апреле, мае, июне и
июле дуют преимущественно западные и северо-западные ветры. В августе и сентябре дни бывают большей частью тихие и ясные. Эти два месяца считаются лучшим временем в Монголии. В течение их только изредка дуют слабые западные и северо-западные ветры. Облака в Монголии, как и в Джунгарии, приходят преимущественно с запада и северо-запада, даже в юго-вос-точную часть этой страны. Производя во время путешествия астрономические наблюдения для географического определения мест, я следил за облаками не только днем, но очень часто и ночью, выжидая удобное время для наблюдений, и почти всегда замечал движение их с юго-запада, запада или северо-запада. Только в Урге и раза два в Хангае пришлось видеть облака, направлявшиеся с севера и северо-востока. Показания монголов о направлении в их стране облаков подтверждают то же самое.
        В заключение позволю себе указать на одно обстоятельство, которое, за неимением в тех странах метеорологических наблюдений, может дать некоторое представление о направлении влажных ветров в них, именно на неодинаковую степень выветривания граней у однородных гольцов, венчающих высокие и открытые со всех сторон горные вершины. Наблюдения таких гольцов в Джунгарии и в Западной Монголии показывают, что западные и северо-западные грани их, сравнительно с прочими, наиболее подвержены разрушению. Россыпи, отторженцы и вообще продукты выветривания у подножий этих граней обильнее, чем у остальных; то же самое можно сказать о трещинах и выемках на самих гранях. Это явление невозможно, мне кажется, объяснить ничем иным, кроме течения в те страны наиболее влажного воздуха с запада и северо-запада и относительной сухостью прочих ветров. При этом нужно, однако, заметить, что после западных и северо-западных граней гольцов наиболее подвержены разрушению южные, но отнюдь не от присутствия влажных полуденных ветров, которых там нет, а от попеременного действия на них то весьма значительной солнечной теплоты, то
сильного холода. Действительно, в теплопрозрачной атмосфере тех стран южные грани гольцов должны в безоблачные летние дни сильно нагреваться солнечными лучами, а по ночам, вследствие свободного лучеиспускания, - претерпевать холод, что, само собой разумеется, должно способствовать их выветриванию.
        Глава десятая. От Улясутая до границы
        Г. Улясутай. - Путь из него по западным отрогам Хангая. - Вступление в степь в верховьях речки Кунгуй и следование вниз по этой речке. - Песчаное пространство к северу от нее и степной кряж Урдурунигытэ к югу. - Озеро Айрик-нор. - Процесс вымирания живущих в нем рыб. - Озеро Киргиз-нор и окрестная страна. - Признаки осыхания этой страны. - Переправа через нижний Дзапхын и следование по пустынной местности. - Начало горной страны Алтая близ источников Шину-усу. - Наш путь по ней мимо озер Хара-нор, Шацгай-нор и Ачит-нор. - Переход через пограничный хребет Сайлюгэм и прибытие в Кош-Агач.

        Город Улясутай расположен в глубокой и довольно широкой горной долине, ограниченной с востока и запада длинными отрогами Хангая. На северных склонах этих гор рассеяны кое-где небольшие рощи лиственницы. Среди долины стремится быстрый Богдо-гол, разбивающийся часто на рукава и принимающий справа речку Чжагистэй, на правом берегу которой, немного выше устья, и раскинут самый город. В нем не более ста домов. Дворы обнесены тыном, улицы узки и грязны. Вообще, Улясутай имеет печальный вид. Жителей в нем в то время было около 1000 человек. Главную массу их составляют торгующие китайцы, потом китайские ремесленники. Последние занимаются преимущественно приготовлением деревянных частей юрт для монголов, деревянной посуды I таганов для них же. Железо на таганы покупается частью у китайцев, частью у русских купцов, торгующих в этом городе. Торговля в Улясутае весьма незначительна. Китайские купцы имеют в этом городе, однако, изрядные склады товаров, большая часть которых развозится их приказчиками по кочевьям. Кирпичный чай и бумажные ткани составляют первостепенные статьи сбыта. Товар привозится
преимущественно из Гуй-хуа-чена, а отчасти из Калгана и Урги.
        Наши бийские купцы, торгующие в Улясутае, поселились на одном обширном дворе, на котором находятся и лавочки их. В 1879 г. всех русских лавочек в Улясутае было 9. Торговля собственно в городе и у русских купцов очень незначительна. Поэтому главные торговцы наши в Улясутае отправляют, подобно китайцам, по временам товар с приказчиками по хошунам.
        В двух верстах к северу от города находится крепость, в которой живет цзянь-цзюнь, два его помощника (хэбей-ам-бани), чиновники и помещается гарнизон, состоявший в 1879 г. из 500 солдат, а в версте к югу - небольшая колония китайских земледельцев. Она имеет около десятка домиков, разбросанных среди прекрасно возделанных пашен. На пашни проведены из речки оросительные канавы, а земля тщательно удобряется нечистотами, привозимыми колонистами из города. Несмотря на весьма значительную высоту Улясу-тая [47 - Абсолютная высота Улясутая, по определению Эляйяса, 5736 футов, по моему - 5810 футов.], ячмень, овес и овощи родятся удовлетворительно, а пшеница плохо. Для продовольствия городских жителей большая часть муки, а также рис и просо привозятся из Гуй-хуа-чена. С 1878 г., т. е. со времени прекращения дунганского восстания в Джунгарии, в Кобдо и Улясутай стали привозить хлеб из Хами, Баркуля и Гучена. Он с того времени значительно подешевел в Западной Монголии. Из Гуй-хуа-чена, кроме хлеба, в Улясутай привозят еще зимой, преимущественно к Новому году: яйца, свинину, поросят и другие съестные припасы,
которых невозможно достать на месте.
        В долине Богдо-гола, под городом, рассеяно много юрт и жалких, дырявых шалашей из войлока, принадлежащих бедным монголам. Эти последние питаются поденной работой в городе, подачками за различные услуги китайцам и вообще ведут жалкую жизнь. Часть монголов находится постоянно в услужении у китайцев. Немногие из них занимаются и ремеслами, преимущественно в качестве рабочих у китайских ремесленников.
        После пятидневного отдыха в Улясутае мы 15 июня направились из этого города к границе. Дорога верст пять идет вниз по долине Богдо-гола, потом поворачивает в горы и пересекает по перевалу Олин-даба невысокий отрог. Затем она спускается в сухую, каменистую долину речки Иро - правого притока Богдо-гола. На окрестных горах разбросаны небольшие лески лиственницы, которых мы потом уже не встречали до верхней Чуй. Переночевав на речке Иро, мы на следующий день пересекли по перевалу Ошик-даба другой хребет, с которого спустились в широкую, открытую с юго-востока долину. По ней направляется в эту сторону сухое русло временного потока, по берегам которого паслись дзэрены. Из этой долины мы опять поднялись на хребет Цаган-чо-лу, ночевали на восточном склоне перевала через него - Сагдын-даба - и утром спустились в долину ручья Джулин-булук, текущую с севера на юг. Тут 17 июня видели огромную толщу обледенелого снега, оставшуюся, должно быть, от целого снежного холма - продукта зимних метелей. От таяния этой снежной массы образовалась немного ниже ее обширная и довольно глубокая лужа, которую мы издали
приняли за постоянное озеро.
        Пройдя верст восемь вниз по ручью Джулин-булук, иссякающему далее в сухой долине, мы повернули на запад в горы и по перевалу Цакирин-дырылдже пересекли последнюю ветвь Хангая - Дулан-хара, с которой спустились в долину к родникам Хобэин. Все эти невысокие хребты, пересеченные нами на пути из Улясутая, суть слабые ветви Хангая, простирающиеся почти с севера на юг. Преобладающая их порода - серый гранит. Перевалы через эти ветви незначительны.
        От ключей Хобэин дорога направляется по широкой меж-дугорной долине, ограниченной с севера последним отрогом Хангая, а с юга и юго-запада - невысокими насажденными горами, весьма слабо с ним связанными. В плоских углублениях долины растет весьма порядочный кипец, но за отсутствием поблизости источников и колодцев она в летнее время необитаема. Мы прошли по ней около 20 верст, потом пересекли незначительную южную ветвь отрога Хангая, ограничивающую долину с севера. Эта ветвь, называемая Ер-хаирхан, сочленяется на юге от дороги с невысокими насажденными горами, лежащими от нее к западу, на севере отделена от них открытой долиной. Перейдя эту долину и холмы к западу от нее, мы спустились к колодцу Ярен-худук. Тут, в 80 верстах от Улясутая по нашему пути, оканчивается обширная горная страна Хангая. К западу от названного колодца местность отличается совершенно степным характером. Она покрыта насажденными хребтами, сочленяющимися весьма слабо, низкими увалами, в восточной части с последними отпрысками Хангая. В геогностическом смысле эти горы не имеют ничего общего с Хангаем.
        От Ярен-худука к западу страна значительно понижается. Раньше, проходя по весьма высоким местностям, мы не испытывали почти вовсе жаров, а тут они стали для нас очень чувствительны: приходилось вставать с рассветом, чтобы к 10 часам утра окончить дневной переход верст двадцать - двадцать пять, не более.
        Дорога от колодца направляется по широкой степной долине, ограниченной на юге весьма плоской грядой, посредством которой система насажденных степных гор сочленяется с последними отрогами Хангая, а на севере речкой Кун-гуем. Пройдя около 25 верст по степи, мы вышли на эту речку и остановились на ее левом берегу дневать.
        Речка Кунгуй получает начало верстах в двадцати пяти к северо-востоку от Ярен-худука и образуется из многих родников, бьющих из песка. В верховьях она известна под названием Нарын-гола, а в средней и нижней частях называется Кун-гуем. Речка имеет от 10 до 15 сажен ширины и часто разбивается на рукава. Она очень мелка, и только в немногих местах, у возвышенных берегов, глубина ее достигает 3-4 футов. Температура воды около 3 часов пополудни достигла почти 20° по Реомюру, так что купанье в ней нисколько не освежало. Дно, состоящее из мелкого песка и ила, местами очень топко. В верхней части речки часто встречались очень маленькие прибрежные озерки, или, правильнее, глубокие ямы, сообщающиеся с рекой узкими протоками. В этих ямах и омутах самой речки мы ловили маленьких уску-чей и гальянов, а также находили раковины живущих в них озерников (Limnaeus stagnalis). Плавающих и голенастых птиц, исключая улитов, чаек и чеграв, было немного. Появлялись изредка и степные курочки, прилетавшие на речку пить.
        К северу от Кунгуя тянется широкая и длинная полоса зыбучих песков, сопровождающая течение этой речки на пространстве около 100 верст и имеющая от 25 до 30 верст ширины. Полоса представляет плоскую гряду, постепенно понижающуюся к западу. Гребень ее подымается приблизительно на 700 футов над уровнем речки. Эта гряда состоит из песчаных барханов, покрытых редкими кустиками, должно быть, караганы. На гребне и склонах торчат местами голые скалы, по-видимому, красного гранита, выдающиеся из этого песчаного моря в виде высоких островов и называемые монголами шиер^{115}^. Сообщение через пески затруднительно, в особенности летом, но зимой и осенью монголы, несмотря на их безводье, часто перегоняют через них стада. В верхней части Кунгуя пески переходят отчасти и на левый берег речки, образуя на нем кое-где сугробы.
        На севере от песчаной полосы, в тридцати с небольшим верстах от Кунгуя, находится большое соленое озеро Хара-нор, имеющее около 35 верст в окружности. В него впадает с восточной стороны речка Мухур-Кунгуй, получающая начало тоже из песков, верстах в восемнадцати к северу от истоков Кунгуя ^{116}^. Монголы говорили, что с гор Ихы-бэрхэ (отрог Хангая), отделяющих истоки этих речек, стекают в соседние пески ручьи, струящиеся в них скрытно, и потом выходят на поверхность, образуя ключи, дающие начало обеим речкам. По северную сторону озера Хара-нор тянется длинный северо-западный отрог Хангая, называемый в этом месте Аргаланту, а далее к западу Хан-хухэй. С Кунгуя видны были только вершины этого отрога, простирающегося, по словам монголов, непрерывно от высоких гор Хангая с востока на запад.
        В долине Кунгуя во время нашего пребывания стояло много монголов. Эта долина за отсутствием в стране высоких гор служит в летнее время наиболее удобной местностью для стойбищ. По берегам речки тянутся хорошие луга, но трава в то время была значительно потравлена пасшимся на них повсюду скотом.
        К югу от Кунгуя, в расстоянии около 20 верст, тянется с востока на запад, почти параллельно речке, весьма длинный, но невысокий степной кряж Урдур-унигытэ. На востоке этот кряж слабо сочленен с последним отрогом Хангая, а на север, к речке, высылает несколько низких отрогов, между которыми залегают весьма широкие и открытые к Кунгую долины с песчано-каменистой почвой, поросшей во многих местах караганой. В этих долинах, поблизости речки, встречаются и солончаки, покрытые злаком дэрису, а на самих берегах весьма хорошие луговые пространства.
        На второй день пути по долине Кунгуя мы ночевали на урочище Нуга, представляющем обширный мокрый луг, обильно орошенный многими ключами, образующими малые озерки. На этом урочище мы, между прочим, видели несколько берез, которых не встречали на всем пути от Урги. С урочища Бага-булум, отстоящего в одной станции от Нуги, дорога пролегает по равнинной местности. Короткие и низкие отроги степного кряжа Урдур-унигытэ, простирающегося к югу от Кунгуя, уже не достигают в этой местности берегов речки. Каменисто-песчаная степь покрыта почти повсюду караганой. На этой степи вздымается в виде колоссального конуса гранитная скала Улан-хаирхан. Против нее, на правом берегу Кунгуя, на южной окраине песков возвышается такая же скала Сабун-хаирхан, к северо-западу от последней - Шьер-хаирхан, а к северу от урочища Нуга из песков подымается целый кряж, тянущийся с востока на запад верст на десять. Песчаная гряда, из которой они вздымаются, имеет волнообразную поверхность, и ее можно было бы уподобить морю, застывшему во время волнения, если бы она была совершенно плоская. Эта гряда представляет много любопытного
для геолога и тщательное изучение ее, вероятно, пролило бы некоторый свет на теорию образования больших песчаных пространств.
        На меридиане урочища Цацеин-булук оканчиваются зыбучие пески, тянущиеся по правому берегу Кунгуя. Песчаная полоса, впрочем, не имеет резкой границы на западе, а переходит постепенно в каменисто-песчаную степь, покрытую караганой и чингилем. С этого урочища отделяется на северо-запад дорога в ставку дурбетского вана ^{117}^ - Уланком, что на речке Харкора - притоке оз. Убса. Около дороги, в 25 верстах от Кунгуя, находится небольшое, но весьма глубокое пресное озеро Гун-нор, лежащее в котловине. Оно питается ключами, и рыбы в нем монголы не замечали.
        К западу от урочища Цаган-булум речка Кунгуй вступает в теснину с крутыми, высокими берегами и течет в ней около 25 верст. В этой теснине рос когда-то березовый лес, от которого остались кое-где пни. Да и не одна эта теснина, но вообще вся долина нижнего Кунгуя была прежде покрыта таким лесом, на что, кроме пней, указывают самые названия некоторых ее урочищ. Лес, как говорили монголы, был истреблен пожарами и с тех пор перестал расти ^{118}^.
        Близ западной оконечности помянутой теснины дорога оставляет Кунгуй, поворачивающий к северо-западу, и направляется степью к р. Дзапхыну, но мы решили продолжать путь по Кунгую до его устья. Нам хотелось проверить показания монголов, кочевавших на берегах Кунгуя, о том, что эта речка впадает не в р. Дзапхын, как значится на большой китайской карте Монголии, а в оз. Айрик-нор, в которое, по их же показаниям, изливается и Дзапхын. Это озеро не нанесено на китайскую карту, а р. Дзапхын показана на ней изливающейся в оз. Киргиз-нор. Желая лично удостовериться в существовании оз. Айрик, мы свернули с дороги и направились по правому берегу Кунгуя на северо-запад. Поднявшись на увал, увидели на севере цепь холмов Цзун-сэрил, служащую предгорьем синевшемуся вдали высокому хребту Хан-ху-хэй, а на юго-западе тянулась пологая гряда, которой оканчивается между низовьями Дзапхына и Кунгуя степной кряж Урдур-унигытэ, с отдельными в конце высотами. На ночлег мы спустились к речке на урочище Шара-модутэй-нурмак, на котором заметно было много березовых пней. Утром с увала открылась перед нами вдали сероватая
поверхность оз. Айрик. Подойдя к нему, мы были поистине поражены присутствием великого множества водяных и болотных птиц на этом озере: пеликаны, цапли, утки, лебеди, гуси, чайки, авдотки и многие другие птицы буквально покрывали берега, заливы и всю прибрежную полосу воды в несколько десятков сажен ширины. Мы остановились на устье Кунгуя и пробыли на озере почти двое суток. На наше счастье, в оба дня дул свежий ветер с северо-востока, препятствовавший комарам, которых в это время там была тьма, тревожить нас и наших животных.
        Оз. Айрик имеет около 17 верст длины и 8 ширины, а в окружности простирается до 45 верст. Южный берег его низменный и большей частью топкий, северный немного повыше, но тоже плоский. Кроме Кунгуя озеро принимает в себя р. Дзапхын, устье которой находится в 3 верстах к западу от первого ^{119}^. Обе эти реки приносят в Айрик-нор массу мельчайших нерастворимых частиц, окрашивающих его воды в светло-ржавчинный цвет. Глубина озера от южного берега возрастает крайне медленно: в расстоянии 100 сажен от береговой черты она не более 2-3 футов, да и посредине, судя по рельефу окрестностей, должна быть очень незначительна. Дно Айрик-нора до того топко, что по нему не только неудобно, но и опасно ходить. Тростники на берегу заметны только близ устья Дзапхына, против которого находятся отмели, а быть может, и низменные островки, покрытые ими; в остальных местах южный берег преимущественно открытый.
        Вода в озере пресная, но мутная и не совсем приятная на вкус. В нем живет два вида рыб: гальяны (Nemachilus) и уску-чи (Leuciscus). Последние достигают весьма больших размеров. На устье Кунгуя мы нашли голову ускуча, выброшенного волнами и съеденного орлами. Она принадлежала рыбе, имевшей, вероятно, не менее пуда веса. Монголы, которым мы ее показывали, уверяли, что им случалось видеть в озере более крупные экземпляры, не уступающие по весу жеребенку. Моллюсков в Айрик-норе мы не нашли ^{120}^.
        Плавающих и болотных птиц на этом озере было несметное множество. По утрам и вечерам стаи и одиночные птицы беспрерывно в течение двух-трех часов проносились вдоль берега. На Айрик-норе живет много орланов, питающихся его рыбами. Во время бури волны выбрасывают на берега ускучей, и орланы, как только ветер начнет крепчать и на поверхности озера поднимутся большие волны, собираются в стаи и летают вдоль берегов, высматривая добычу. Завидев выброшенную рыбу, стая испускает крики и усаживается на пирушку. Голодные монгольские собаки соседних улусов точно так же во время волнения на озере спешат к нему со всех сторон, бегают вдоль берега, ища выброшенных волнами рыб, и иногда вступают в ожесточенную драку с орланами из-за добычи.
        Замечательно, что выброшенные на берег рыбы большей частью свежие, не подвергнувшиеся разложению. Поэтому следует полагать, что волнение этого мелкого озера, имеющего топкое иловатое дно, касается самого дна, поднимает сильную муть, от которой рыбы, застигнутые в мелких местах, теряют сознание и, повинуясь волнам, появляются в бесчувственном состоянии на берегах, где, конечно, и умирают вскоре. Во время нашего пребывания на Айрик-норе, 28 июня после полудня, северо-восточный ветер развел сильное волнение; волны яростно ударялись о берега и цвет поверхности озера изменился, перейдя из светло-ржавчинного в темно-ржавчинный или коричневый, по всей вероятности от сильной мути, поднятой волнением. На другой день утром, при тихой погоде, цвет поверхности воды казался несравненно светлее, чем накануне, во время бури.
        Оз. Айрик в северной части соединяется протоком с весьма большим соленым озером Киргиз-нор. Это последнее простирается до 100 верст в окружности. Берега его плоски и пустынны. На них местами растет высокий тростник. Проток, соединяющий озера, имеет около 5 верст длины, течет очень тихо и так глубок, что его, по словам монголов, нигде нельзя переехать вброд. Рыбы в Киргиз-норе нет, но в протоке, соединяющем его с Айрик-нором, живет множество крупных ускучей. Монголы рассказывали нам, что большие ускучи, играя в этом канале, высовываются иногда из воды и пугают коней у проезжающих по берегам всадников. Несмотря на соленость воды, в Киргиз-норе должна быть все-таки животная жизнь, так как на нем, по уверению монголов, водятся плавающие и голенастые птицы. Оба озера отделены весьма плоской грядой, на которой к западу от прорезающего ее протока подымается отдельная высота. По случаю появления множества оводов и комаров на вторые сутки пребывания на Айрик-норе нам самим не удалось посетить Киргиз-нор, и мы должны были ограничиться описанием его монголами, стоявшими поблизости Айрик-нора.
        К северу от Киргиз-нора тянется в восточно-западном направлении весьма высокий хребет Хан-хухэй, опускающийся крутым склоном к равнине соединенных озер. Этот кряж представляет, как было замечено, непосредственное продолжение Хангая и оканчивается невысоким хребтом Тохту-гэнь-нуру на правом берегу речки Харкира.
        Сторона к востоку и западу от озера Киргиз-нор представляет совершенную пустыню, богатую солончаками. К западу от этого озера лежит небольшое соленое озерко Бага-нор, а в пустыне к востоку от Киргиз-нора водятся джигетаи (Equus hemionus). Незадолго до нашего прибытия на Айрик-нор стоявшие в окрестностях его монголы охотились на них в той пустыне и убили несколько штук. Охотники рассказывали, что в сильные жары около полудня табуны джиге-таев стоят на месте и подпускают к себе гораздо ближе, чем в прохладное время. Но для такой охоты нужны очень хорошие, выносливые кони, так как приходится долго ездить по безводным местам, и притом в жару. Подъехав к табуну, монголы стреляют джигетаев из своих фитильных ружей с сошками.
        Джигетаи ныне редко встречаются в Монголии: мы на всем пути не видели ни одного экземпляра, но достоверно известно, что они живут в большом количестве в Северо-Вос-точной Монголии, отчасти в долине Больших озер между Хангаем и Южным Алтаем и в окрестностях Киргиз-нора ^{121}^.
        С оз. Айрик мы направились к юго-западу, на прежнюю дорогу. Первые 5 верст шли по солонцеватой равнине, покрытой местами зарослями дэрису, а потом вступили в песчаные барханы. Тут в песке и на поверхности лежало множество раковин озерника (Limnaeus stagnalis). Пески находятся на высоте по крайней мере 200 футов над теперешним уровнем Айрик-нора. Следовательно, прежде вся окрестная соединенным озерам страна была, без сомнения, покрыта водой и представляла огромное пресное водохранилище, сливавшееся, вероятно, с оз. Хара-усу и затоплявшее даже всю долину Дзерге, в которой найдены были те же раковины. Присутствие множества солончаков во всех значительных углублениях страны также служит тому свидетельством ^{122}^.
        Среди песчаных барханов мы встретили весьма значительную впадину с солонцеватой почвой и несколькими малыми озерками, поросшими тростником. Перейдя ее поперек, снова вступили в барханы, покрытые низкорослым саксаулом. Песчаная площадь имеет эллиптическую форму и простирается с лишком на 30 верст в окружности, но самые барханы невысоки. Из барханов мы поднялись на пологую гряду с отдельной высотой, представляющую северо-западную оконечность хребта Урдур-унигытэ, а с нее спустились на р. Дзапхын, текущую в широкой солонцеватой долине.
        В этом месте Дзапхын разбивается на два очень длинных рукава, образующих обширный остров. Ширина восточного рукава около 20 сажен, а западного - до 15. Глубина реки вообще незначительна, но при крутых берегах встречаются омуты в 6-7 футов. Песчано-иловатое дно Дзапхына очень топко, и потому переправа через реку даже на верблюдах, имеющих, как известно, большие ступни, затруднительна, а в половодье опасна. В самом низу реки, близ устья, дно еще топче и переправа в том месте через Дзапхын возможна только с опытным, из местных монголов, проводником. В одном из омутов реки мы закидывали неводок и поймали несколько штук ускучей того же самого вида, что и в Ай-рик-норе. Хариусов в нижнем Дзапхыне не попалось, да и не должно быть, потому что эти рыбы живут только в весьма быстрых и каменистых горных речках. В средней же части Дзапхына, ниже монастыря Нарбаньчжи, отличающейся почти горным характером, их водится много.
        Нижний Дзапхын на протяжении от урочища Аргаланты до устья служит западной границей аймака Цзасакту-хана. Улясутайская дорога по пересечении этой реки направляется до самой государственной границы по земле дурбётов, юго-восточная часть которой, примыкающая к низовьям Дзапхына и соединенным озерам, представляет солонцеватую пустыню с явственными признаками покрывавшего ее водного пространства. От монголов, стоявших на Дзапхыне, мы получили подтверждение прежних сведений о сообщении озера Хара-усу с этой рекой. Из Хара-усу выходит глубокий проток Чонх-харих, впадающий в оз. Хара-нор, которое принимает в себя с юга другой проток из оз. Дургано-ра и выпускает, в свою очередь, из себя проток Тахтэ-гэмен в р. Дзапхын. Устье этого последнего находится на расстоянии одного дня пути от переправы через Дзапхын на Улясу-тайской дороге, или приблизительно верстах в семидесяти пяти выше устья Дзапхына. Проток приносит большую массу воды в реку, которая в нижнем течении несравненно многоводнее, чем в среднем, в окрестностях монастыря Нарбаньчжи, так как кроме протока принимает еще с правой стороны многоводную
речку Улясутай.
        Переправа через восточный рукав Дзапхына сопряжена была с хлопотами: лошади вязли, да и некоторые из верблюдов тоже проваливались. Кое-как выбрались мы на большой остров, образуемый рукавами реки, и остановились на ночлег. Утром пришлось переправляться через другой рукав; этот последний уже и глубже, но не топок. Долина Дзапхына имеет более 5 верст ширины, местами прорезана старицами и покрыта малыми озерками. В ней встречаются обширные луга и заросли дэрису. Из долины мы поднялись на увал и, пройдя верст 5 по сухому, каменистому плоскогорью, спустились в обширную котловину, центральная часть которой занята соленым озером Цзэрен-нор, имеющим около 8 верст в окружности. Южный берег его покрыт высоким тростником, и на нем находится несколько малых озер с солоноватой водой; на этих озерках было множество водяных и болотных птиц, в особенности шилоклювок. Близ юго-западной оконечности озера есть родники, на которых останавливаются проходящие караваны. Мы по случаю сильного жара тоже остановились на этих родниках часа на четыре. Стаи степных курочек, томимые жаждой, очень часто прилетали на родники
пить, несмотря на наше присутствие. По берегам Цзэрен-нора растет много солончаковых растений, - осенью ботаник тут мог бы обогатить свой гербарий солянками. В этом озере осаждается соль; на западном берегу лежат пласты чистой самосадочной соли, которой мы взяли с собой около пуда.
        Местность к западу и в особенности к северо-западу от Цзэрен-нора представляет пустынную, слегка волнообразную равнину. Ночевать пришлось среди безводной станции в 46 верст. Утром мы шли по волнистой местности, на которой пересекли весьма длинное русло временного потока. По сторонам и впереди видны были повсюду горы. На север от дороги тянулась плоская гряда, а на юг кряж Анхалэ - крайние отроги Алтая, в который мы в тот же день вступили, достигнув низких и пустынных гор Аргаланту, пересекаемых дорогой. Вдали на северо-западе белели снежные вершины гор Харкира. Эти вершины мы увидели в первый раз с низовьев Кунгуя и приняли их сначала за облака, но потом уже признали в них снежные горы. На юге тоже вдали виден был массив Хобо - западной части хребта Цзун-хаирхан - соседней оз. Хара-усу.
        С гор Аргаланту спустились в глубокую и обширную котловину и остановились на родниках Шину-усу на дневку. Котловина в южной части сообщается с обширной равниной, прилегающей к северному подножью кряжа Анхалэ, и в ней там и сям разбросаны были малые улусы дурбётов. Этот народ, отличающийся кроме языка и внутреннего быта еще несколько и наружностью от халхасцев, казался нам не столь общительным, как монголы Халхи. Последние, бывало, как только мы остановимся, стекались со всех сторон в наш лагерь. Дурбёты же держались иначе: редкий из них заходил к нам, да и сведения о своей стране они сообщали не так охотно, как халхасцы.
        Из котловины дорога вступает в невысокие горы и следует по ним около 10 верст, потом выходит на обширную меж-дугорную долину с большим солоноватым озером Хара-усу. Долина со всех сторон обставлена горами и только в юго-восточной части соединяется узким горлом с соседней равниной, прилежащей к подошве хребта Анхалэ. Окраинные горы ее суть юго-восточные отроги снежных альп Харкира. Один из них под названиями Холбо и Шилюстын огибает оз. Хара-усу с севера и, отделив на юг две ветви, образующие помянутую котловину Шину-усу, тянется потом пологой грядой на восток и оканчивается в пустынной равнине, верстах в тридцати к северо-западу от Цзэрен-нора. Другой, очень широкий отрог отделяется от тех же альп на юг, потом поворачивает на юго-восток, замыкая долину оз. Хара-усу с полуденной стороны, и оканчивается высотами Куку-ингир на левом берегу нижней Кобдо.
        Озеро Хара-усу имеет около 35 верст в окружности и питается водами весьма значительной речки Намир, впадающей в него с запада ^{123}^. В восточной части в озеро вдаются две весьма длинные косы, расположенные одна против другой, между которыми остается лишь неширокий пролив, соединяющий меньшую часть озера с большей, а к северо-западной части его подходят горы, образующие скалистые береговые утесы. На южном берегу в начале косы возвышается небольшая каменная сопка. Остальные берега плоски, и глубина озера должна быть значительна только в северо-запад-ной части, у скалистых высоких берегов. Вода в озере солоноватая, рыб и моллюсков в нем мы не видели, но плавающих и болотных птиц было довольно много, в особенности турпанов (Casarca rutila).
        Миновав озеро, мы остановились близ устья впадающей в него речки Намир на ночлег. Речка имеет около 10 сажен ширины и была в то время очень глубока и быстра. Вода в ней отличалась странным буро-желтым цветом от размываемой на пути глины, которой она и припахивала. Издали, с возвышенного места, речка казалась темно-желтой лентой, изгибавшейся по зеленому полю обширных сплошных лугов. Несколько раз мы закидывали в нее свой маленький неводок, но не вытащили ни одной рыбки. Впрочем, трудно допустить, чтобы рыбы могли жить в столь мутной воде, похожей на какую-то болтушку. Намир получает начало в снежных горах Харкира и течет сначала на юг-восток-юг, потом круто, почти под прямым углом, поворачивает на восток-с е-вер-восток и впадает в западную часть оз. Хара-усу. Вся длина течения этой реки не должна превышать 60 верст. В нижних частях долина Намира большей частью болотиста, а в средней и верхней частях речки она представляет обширное, сплошное болото. В этом болоте находится множество родников, из которых составляются то ручейки, струящиеся непосредственно в речку, то небольшие озерки, образуемые
источниками и сообщающиеся также с Намиром протоками. Поэтому неудивительно, что речка при такой незначительной длине собирает в себя порядочную массу воды, получая ее в изобилии из множества соседних источников.
        От ночлежного пункта близ устья Намира мы прошли верст двенадцать вверх по этой речке до ее крутого изгиба, потом оставили ее вправо и направились по холмам к севе-ро-западу. На пути, у подножья холмов, встретили небольшое озерко, сообщающееся с речкой протоком, далее в лощине между холмами - другое, выпускающее также в Намир ручей. С холмов в ближайшей части долины этой речки видны были тоже небольшие озерки, рассеянные кое-где по болотистой местности. Пройдя около трех верст по холмам из глинистого сланца, мы вышли к ручью Носан-булук, текущему из разрушенных гранитовых масс в Намир, и остановились на ночлег. С этого ручья дорога вступает в горы, пересекая в этом месте южный отрог альп Харкира, поворачивающий потом к юго-востоку и окаймляющий долину оз. Хара-усу с юга. На юг, к берегам протекающей в соседстве р. Кобдо, этот отрог отделяет высокие ветви.
        В упомянутом отроге находится глубокая междугорная котловина, занятая оз. Шацгай [48 - Название Шацгай-нор (т. е. сорочье озеро) это озеро получило от множества сорок, водящихся в окрестных горах, в которых мы действительно часто встречали их.]. Оно имеет около 10 верст в окружности и питается водами ручья Котюль-булук, текущего в него с севера из гор Харкира. Вода в оз. Шацгай до такой степени солона, что в нем не только нет рыбы, но и вообще никакой животной жизни не должно существовать, на что, между прочим, указывает и отсутствие на нем водяных птиц. Исключая нескольких пар турпанов, мы не видели на нем вовсе этих (водяных) птиц. Глубина озера, в особенности в западной части, должна быть весьма значительна: там дно от берега падает так круто, что в расстоянии трех или четырех сажен от береговой черты его уже совсем не видно и глазу наблюдателя представляется мрачная пучина. К западу от Шацгай-нора мы пересекли такой же невысокий и каменистый перевал, как и к востоку, подходя к нему, а потом спустились на весьма каменистое плато, почти сплошь усеянное сборным булыжником и галькой - продуктами
разрушения окрестных северных гор. Эти обломки лежат местами правильными, почти параллельными рядами, тянущимися с севера на юг, от гор до р. Кобдо. Еще спускаясь с перевала от оз. Шацгай, мы увидели на юго-востоке широкую зеленую ленту лиственного леса, покрывающего берега р. Кобдо и придающего издали, в особенности с высоты, живописный вид ее долине. На севере, верстах в тридцати, искрились снежные вершины гор Харкира, а на юге, верстах в семидесяти, виден был белок Алтан-цицик. Так называют дурбёты снежные горы Гурбан-цасату, виденные нами в 1878 г. на пути от р. Кобдо к городу того же имени, близ урочища Ал-тан-чечей.
        Пересекши на каменистой равнине три ручья, текущие с севера в р. Кобдо, мы вышли на речку Шивыртай на ночлег. Она получает начало в горах Харкира и впадает в р. Кобдо слева. По берегам речки растет тополь, тал, тальник и другие кустарники. Речка часто делится на рукава и течет очень быстро по каменистому ложу. В ней мы ловили много крупных хариусов. Стоянка на этой речке, несмотря на прекрасную воду и отличный подножный корм, в то время была несносна по причине множества оводов, комаров и мошки. Поэтому на другой день ранним утром мы поспешили оставить Шивыртай. Дорога шла сначала по каменистой равнине, потом пересекла пологую гряду и снова вышла на равнину, ниспадающую на юг, к долине р. Кобдо, крутым и высоким обрывом. Затем мы вступили в пологие холмы из глинистого сланца со многими глубокими и узкими лощинами, направляющимися к р. Кобдо. Среди этих холмов вздымаются кое-где высокие массивы из фельзитового порфира, проникающие через глинистый сланец, развитый повсеместно у их подножий. Тут к северу от дороги возвышается большая гора из названной породы - Улан-лонхо; близ самой дороги на левом
берегу р. Кобдо поднимаются также массивные высоты из той же породы [49 - В этой местности обнажаются также в невысоких скалах кварцит и филлит.]. Обогнув эти последние с севера, мы спустились к протоку из оз. Ачит в р. Кобдо и остановились на нем дневать.
        Проток, соединяющий оз. Ачит с р. Кобдо и называемый Усун-холой (водяное горло), имеет около 5 верст длины, от 20 до 30 сажен ширины и довольно быстрое течение. Он стремится с севера на юг в узкой долине, ограниченной невысокими берегами, и имеет довольно значительную глубину, а при устье даже очень большую. Вода в нем пресная, но от присутствия тростника, покрывающего повсюду его берега, не совсем приятного вкуса. В протоке живет очень много ускучей, но других пород [рыбы] нет.
        Р. Кобдо при устье протока имеет около 60 сажен ширины и течет очень быстро. По берегам ее на всем виденном нами пространстве растет тополь, тал и различные кустарники. В этих зарослях поблизости протока живут фазаны (Phasianus torquatus). Река описывает в этом месте весьма значительную луку к северу. Зимой на берегах Кобдо располагаются многие улусы, но в летнее время она по причине множества комаров, оводов и мошки остается в средней и нижней частях необитаемой. В течение более полутора суток, проведенных нами на устье протока, эти насекомые до такой степени искусали наших лошадей, что у них на теле, в особенности на спине, образовалось множество небольших ран. Две бывшие с нами собаки тоже не находили места от оводов и комаров: терзаемые этими несносными насекомыми, они по временам начинали бегать от них и потом бросались в воду. Нелегко было и людям в это время, но желание определить географическое положение устья протока удержало нас тут почти на двое суток. К несчастью, в оба вечера небо было облачно, и мы напрасно промучили себя и животных в этом злополучном месте.
        К югу от устья протока, верстах в шестидесяти, возвышается снежная группа Гурбан-цасату, или Алтан-цицик по-дурбётски. Она заключается в весьма высоком горном хребте, тянущемся на север-восток-север. Мы пересекали этот хребет по перевалу Хонур-улен в 1878 г. на пути в г. Кобдо. В нем, верстах в 30-40 к юго-западу-югу от группы Алтан-цицик, видны были вершины, покрытые снежными пятнами.
        С устья протока мы направились вверх по нему к Ачит-но-ру и, пройдя верст пять, достигли малого озера, из которого он вытекает. Это озеро имеет около 5 верст в окружности, покрыто по берегам тростником и сообщается с Ачит-нором проливом. Перешеек между соединенными озерами представляет низменную землю, поросшую тоже тростником. Вскоре перед нами открылась обширная синеватая поверхность Ачит-нора, по западному берегу которого пролегает дорога.
        Ачит-нор простирается в длину с северо-запада на юго-восток 20 с лишком верст. Наибольшая ширина озера в средней части - около 16 верст. В этом месте находятся две губы, лежащие одна против другой. Островов на озере нет, но скалистые массы встречаются на юго-западном и северо-восточ-ном берегах. Глубина от юго-западного берега возрастает довольно быстро, а при крутых скалистых мысах, имеющих, впрочем, береговые откосы, дно падает круто. Вообще глубина этого озера должна быть весьма значительна ^{124}^.
        Вода в Ачит-норе пресная, но из рыб в нем живут только одни ускучи, достигающие, судя по найденным на берегу остаткам, таких же больших размеров, как и в Айрик-норе, и принадлежащие тому же самому виду. Моллюсков же мы не находили в этом озере. На Ачит-норе живут также орланы, а плавающие и болотные птицы держатся преимущественно в северо-западной и юго-восточной частях озера, около тростников.
        Ачит-нор принимает в себя в северной части три речки: Беконь-бере, называемую в нижних частях Беко-морин-гол, Уласты, или Ендерты, и Цаган-норэй-холой. Речка Беконь-бере - самая многоводная, вытекает из горного озера Кендыкты-куль, отстоящего верстах в ста к северо-западу от Ачит-нора. Речка Ендерты получает начало в соседних горах Ямат к северо-востоку от озера, а речка Цаган-норэй-холой, под названием Куку-кутель, вытекает из отрогов пограничного хребта Сайлюгэма и, образовав на пути несколько малых озер, прорезает горный хребет и изливается в северо-западную часть Ачит-нора.
        Долина речки Беконь-бере, текущей с северо-запада на юго-восток, ограничена с северо-восточной стороны высоким кряжем, отделяющимся от пограничного хребта Сайлю-гэма в окрестностях горного озера Джувлу-куль. От этого же узла отходит на восток и хребет Танну-ола. Означенный кряж тянется с северо-запада на юго-восток под названиями Цаган-шиботу и Ямат с вершинами, имеющими снежные пятна; далее к юго-востоку высота его возрастает, и он получает название Харкира, достигая снежной линии. Эти снежные горы отделяют на юго-восток невысокие ветви, простирающиеся до меридиана Цзэрен-нора и нижней части р. Кобдо. С юго-западной стороны долина Беконь-бере окаймлена тоже отрогом пограничного хребта Сайлюгэма, отходящим от высокого узла с снежными пятнами, Кара-маг-най, и тянущимся также с северо-запада на юго-восток до берегов р. Кобдо. Названная долина отличается степным характером, на ней кое-где вздымаются невысокие сопки, а близ устья речки Беконь-бере она переходит в болотистую землю, покрытую высоким тростником и прорезаемую низовьями этой речки и Цаган-норэй-холой. Тут в летнее время бывает множество
комаров и оводов, так что в июне и июле эта местность необитаема.
        По выходе на Ачит-нор мы следовали близ юго-западного берега его, по волнообразной местности, покрытой низкими обнаженными грядами из фельзитового порфира. Они представляют отроги соседних юго-западных гор и упираются в озеро, образуя скалистые береговые утесы. Между грядами простираются довольно глубокие, но узкие и извилистые лощины. Вечером мы вышли на речку Цаган-норэй-холой и ночевали на ней верстах в трех выше устья. На наше счастье, ночь была прохладная и комары не тревожили нас.
        На следующий день мы с большим трудом перебрались через топкую и каменистую лощину, орошаемую ручьями, текущими с правой стороны в речку Цаган-норэй-холой; потом вышли на каменистую равнину и направились по ней вверх по этой речке. На равнине, поблизости речки, встречались местами явственные следы прежних пашен, именно прямолинейные оросительные канавы, а в одном месте встретились и нынешние пашенки дурбётов, орошаемые арыками. Около них стоит маленький глиняный домик, в котором летом живут дурбёты-пахари.
        Верстах в тридцати выше своего устья речка Цаган-но-рэй-холой протекает ущельем около 20 верст, покрытым в восточной части небольшим леском тала с тальником. Ущелье очень глубоко и ограничено с обеих сторон весьма крутыми горными склонами. В иных местах эти склоны так сближаются, что кроме них да неширокой полосы глубокого безоблачного неба не видно было ничего. Ущелье и орошающая его речка Цаган-норэй-холой пересекают поперек высокий отрог помянутого горного узла Кара-магнай, простирающийся на юг до р. Кобдо. К западу от этого отрога лежит высокое волнистое плоскогорье, на котором мы встретили озеро Цаган-нор, около 4 верст в окружности, выпускающее речку Цаган-норэй-холой. В двух верстах к западу от этого озера находится другое, носящее такое же название и соединенное с первым протоком, в который с левой стороны, с севера, впадает маленькая речка. Второе озеро имеет около 8 верст в окружности и содержит, подобно первому, пресную воду, но рыбы ни в том, ни в другом, равно как и в речке Цаган-норэй-холой, мы не замечали. С восточной стороны в озеро вдаются две острые и длинные косы, оканчивающиеся
скалистыми сопками, живописно отражающимися в спокойной, зеркальной его поверхности. С запада в это озеро изливается маленькая речка Куку-кутель, образующая на пути ряд весьма незначительных озерок.
        Страна, орошаемая речкой Куку-кутель и ее притоками, представляет высокое плоскогорье, покрытое юго-восточными отраслями пограничного хребта Сайлюгэма и замкнутое на востоке мощным отрогом этого хребта, направляющимся, как выше замечено, от узла Кара-магнай к югу до берегов р. Кобдо. Судя по весьма значительной быстроте течения речки Цаган-норэй-холой, в особенности в ущелье, описываемое плоскогорье должно быть высоко приподнято над уровнем Ачит-нора. Между покрывающими его горными отрогами лежат долины то совершенно сухие, то орошенные ручейками, нередко иссякающими в песчано-каменистой почве. Древесной растительности в этой стране вовсе нет, да и травянистая весьма однообразна.
        От озера мы шли по долине речки Куку-кутель. В эту неширокую долину с севера и юга сходится много побочных долин, большей частью сухих. Окрестные горы невысоки и покрыты довольно скудной растительностью. Речка Куку-ку-тель то скрывается в песчано-каменистой почве долины, то снова появляется на поверхности и образует несколько малых озерок. Она получает начало верстах в пятнадцати к югу от государственной границы и несет свою незначительную дань Ачит-нору, отдающему избыток воды р. Кобдо, впадающей в оз. Хара-усу, а это последнее, как известно, сообщается с р. Дзапхыном и, следовательно, с соединенными озерами Айрик и Киргиз-нор. Таким образом, в Северо-Западной Монголии существует непрерывная гидрографическая сеть, посредством которой воды с высочайших гор Алтая достигают пустынного водоема Киргиз-нора, отлагая в нем растворенные на пути соли.
        Перевалив из долины речки Куку-кутель через невысокий отрог, мы спустились в котловину небольшого озера Хак, на котором в то время стоял один из бийских торговцев, продававший кое-что туземцам-дурбётам. Это озеро лежит близ южного подножья пограничного хребта Сайлюгэма. К северу от озера в Сайлюгэме находится перевал, называемый Хак, или Топту-дабага. Подобно перевалу Улан-даба, лежащему верстах в девяноста западнее, проход Хак тоже плоский и, по моему определению, на 390 футов ниже первого. Приближаясь к пограничному кряжу со стороны Монголии, путешественник замечает значительное изменение во флоре страны: у южного подножья и в особенности на южном отлогом склоне хребта он, по мере движения к северу, будет постоянно встречать все новые и новые виды растений и, достигнув гребня хребта, очутится в растительной области, резко отличающейся но богатству видов от соседней части Монголии, имеющей весьма однообразную растительность.
        Поднявшись без затруднения по отлогому склону на гребень пограничного хребта Сайлюгэма, мы остановились у пограничного знака и прежде всего с радостным чувством приветствовали родную землю, так давно покинутую. Потом, установив барометр, я определил высоту перевала, оказавшуюся в 8220 футах над уровнем моря. Окончив наблюдение, мы обернулись назад и простились мысленно с Монголией, быть может навсегда. Спуск с пограничного хребта на север, подобно подъему со стороны Монголии, отлогий; растительность, по мере приближения к северу, становится все более и более разнообразной. С хребта мы сошли на высокое плоскогорье, известное под названием Чуйской степи. Хотя сравнительно с другими местностями Внутреннего Алтая оно и считается малоплодородным, но нам после бедных, монотонных монгольских степей и неприветных горных стран Монголии оно казалось привлекательным.
        Перейдя на этот раз пограничный хребет Сайлюгэм в другом месте, именно на 90 верст восточнее, мы имели снова случай убедиться в том, что он действительно служит резкой физической границей двух весьма различных по своей флоре областей: Внутреннего Алтая и соседнего северо-западно-го угла Монголии, далеко уступающего первому, несмотря на свой разнообразный рельеф, как по богатству флоры, так и по разнообразию животной жизни. Причина такой разницы, как это было замечено ранее, заключается в недостатке влаги в Северо-Западной Монголии, поглощаемой высокими горами Внутреннего и Южного Алтая ^{125}^.
        Пройдя по Чуйской степи около 45 верст, мы достигли урочища Кош-Агач на верхней Чуе, где находится несколько домиков с товарными складами, принадлежащих торгующим в Монголии бийским купцам, и построена маленькая деревянная церковь. В Кош-агаче производится перегрузка товаров, доставляемых из Бийска в Монголию, и ведется небольшая торговля с окрестными жителями - теленгутами ^{126}^. Тут мы окончили наше годичное странствование по Китайской империи.
        Приложения

        I
        Астрономические наблюдения для определения географического положения мест в Джунгарии в 1876 г

        Произведенные во время экспедиции астрономические наблюдения состояли в определении географического положения мест на пути следования и истинных азимутов при изыскании магнитного склонения. Для производства этих наблюдений имелись следующие инструменты.
        1. Малый универсальный инструмент работы известных оптико-механиков Пистора и Мартинса в Берлине № 1009. Точность нониусов на обоих кругах инструмента 30". Увеличение трубы 12,6. Цена одного деления уровня 8,6".
        2. Два карманных хронометра Bmkbanks и полухронометр Dololme. Все часы шли постоянно по среднему времени и сравнивались ежедневно в 22 Л перед заводом, а также всякий раз перед наблюдением для определения времени и после него. Самые же наблюдения производились всегда с хронометром Bmkbanks. В пути часы возились в твердой кожаной сумке с белым войлочным чехлом, который для поддержания внутри сумки, по возможности, постоянной температуры ежедневно утром и вечером смачивался водой. Это предохранительное средство весьма много содействовало сохранению постоянства в температуре хронометров, что и подтвердилось их относительными ходами. Перед экспедицией все трое часов были испытаны непосредственными наблюдениями для определения их абсолютных суточных ходов в течение почти целого месяца. Эти ходы оказались весьма хорошими, в особенности у хронометра Bmkbanks, но в пути заметны были в них некоторые колебания, неизбежные при качке и резких изменениях температуры воздуха в тех местах.
        3. Большая земная труба, увеличивающая около ста раз, служила для наблюдения покрытий неподвижных звезд луною.
        Определение времени

        Время определялось по способу, предложенному адъюнкт-астрономом Цингером [50 - См. об определении времени по соответствующим высотам различных звезд Н. Цингера. Приложение к XXV т. Записок Академии наук. С.-Петербург, 1874 г.] из наблюдения соответствующих высот различных звезд. Для этого в трубе было натянуто 6 горизонтальных нитей и две сближенные вертикальные. Наблюдения производились над звездами, мало разнствующими по своим склонениям и притом с такими прямыми восхождениями, чтобы обе наблюдаемые звезды находились на одной высоте в моменты, по возможности, близкие к прохождению их чрез первый вертикал в противоположных частях неба.
        Перед каждым наблюдением уровень тщательно проверялся, а потом азимутальный лимб инструмента был приводим в строжайшее горизонтальное положение. Время для начала наблюдений избиралось с таким расчетом, чтобы по наблюдении восточной звезды тотчас же можно было наблюдать прохождения западной, для чего подвижная часть инструмента осторожно поворачивалась до вступления в трубу западной звезды, которая, как и восточная, пропускалась своим видимым движением через все шесть горизонтальных нитей. При этом было принято за непременное правило пропускать всегда обе звезды в средине между двумя сближенными вертикальными нитями для того, чтобы они постоянно встречали горизонтальные нити в одних и тех же точках.
        Приведение ? вычисл. по строгой формуле:

        … по определении вспомогательной величины m из выражения tg m = tg ?. tg ?. ctg t. Самая же поправка u выведена из формулы

        , в которой для кульминации фиктивной звезды

взято среднее из замеченных по хронометру мгновений прохождения, поправленных предварительно соответствующими величинами приведения.
        Так как при определении времени по этому способу результаты отдельных наблюдений могут согласоваться даже в том случае, если обе звезды были наблюдаемы, по какой-нибудь случайной причине, не на одной высоте, то на состояние инструмента во время наблюдений было обращено особенное внимание. Независимо от многократных наблюдений уровня, записывались еще перед прохождением каждой звезды и после него показания одного из верньеров на вертикальном круге. Сверх того, для удостоверения в совершенной надежности наблюдений все поправки часов поверены, именно: вычислены зенитные расстояния обеих наблюденных звезд, соответствующие средним моментам их прохождения по показаниям хронометра, поправленным поправкою, выведенной из того наблюдения. Эти вычисления сделаны по следующей известной формуле: cos z = sin ??sin ? + cos ??cos ??cos t, в которой, положив sin ? = m cos x и cos ??cos t = m sin x получаются весьма удобные для вычисления z выражения:
        В случае весьма близких величин для z, полученных из последней формулы, в состоянии инструмента в промежутке между наблюдениями, очевидно, не последовало чувствительных перемен.
        Определение широт

        Широты определены из наблюдения зенитных расстояний Полярной звезды вообще и околомеридиональных зенитных расстояний одной из южных звезд. На каждую звезду было делаемо два наведения с кругом Ost и два с кругом West, причем на южную звезду два наведения при одном каком-либо положении круга до вступления ее в меридиан и два при другом уже положении его после кульминации.
        Редукция вычислена по следующим строгим формулам:
        Из них первая служила для вычисления приведения к верхней, а последняя (для Полярной звезды) к нижней кульминации, если часовой угол, считаемый от северной части меридиана, не достигал еще 6^h^. Для определения приближенного ? наблюдалось всякий раз наименьшее зенитное расстояние южной звезды, которое, будучи поправлено местом зенита на вертикальном круге, определенным предварительно из наблюдений отдаленного земного предмета, и рефракциею, давало достаточно точное для первого приближения ? из выражения ? = ? + ?, а также ? и ? ' из выражений ? = ? - ?, ? = (? + ?) и ? ' = 180° - (? + ?). По вычислении ? с этими первыми приближениями и получении более точной широты произведены перевычисления со вторыми приближениями и результаты их приняты за окончательные величины для ?.
        Рефракция вычислена по способу Бесселя и поправлена, где следовало, показаниями уровня на вертикальном круге инструмента.
        Определение долгот

        Из числа шести пунктов, географическое положение которых определено во время экспедиции, только один (средний на р. Урунгу) имеет абсолютную (от Гринвичского меридиана) долготу, полученную из наблюдения в этом пункте покрытия звезды ? Tauri луною, случившегося 9 сентября н. ст. 1876 г. Долготы же всех остальных пунктов определены перевозкою хронометров в следующем порядке. В г. Булун-Тохое, положение которого по широте и долготе определено Мирошниченко еще в 1873 г., было сделано накануне отъезда оттуда далее, на восток, наблюдение для определения времени; потом, спустя 4 дня, определена на пути на берегу р. Урунгу поправка часов и широта одного пункта, а после 7-дневного рейса снова поправка часов и широта еще одного пункта на той же реке далее к востоку, где на обратном пути было наблюдено покрытие ? Tauri луною.
        Таким образом, долгота крайнего западного пункта на р. Урунгу выведена с средними суточными ходами во время 7-дневного рейса от г. Булун-Тохоя до среднего пункта на р. Урунгу, получившего абсолютную долготу. По отъезде из этого пункта определены поправки часов и широты еще двух пунктов на пути до г. Гучена, а именно: на р. Урунгу близ подножия Ю. Алтая и у родника Чюйже, не доезжая 150 верст до г. Гучена. По прибытии в г. Гучен определена в тот же вечер поправка часов, и в течение 35-дневного пребывания в этом городе было сделано несколько наблюдений для определения времени и определена дважды его широта. Накануне отъезда из Гучена в обратный путь, по той же дороге, определена там снова поправка часов. Затем на обратном пути во всех пунктах, где уже были сделаны наблюдения, определялись поправки часов до средней точки на р. Урунгу включительно, в которой 9 сентября н. ст. было наблюдено покрытие ? Tauri луною. Кроме того, на обратном пути определена вновь широта родника Гашунь и поправка часов в этом пункте, находящемся почти на половине расстояния между г. Гученом и родником Чюйже.
        Так как поправки часов были определяемы дважды, в передний и в обратный путь, в каждом пункте (исключая родник Гашунь), начиная от среднего пункта на р. Урунгу, то суточные ходы хронометров за время удвоенного рейса между смежными пунктами получатся через последовательное вычитание их упреждений (оба хронометра шли постоянно вперед) между разновременными наблюдениями для определения поправок и деление полученных разностей на число дней удвоенного рейса от одного соседнего пункта до другого. С этими суточными ходами и выведены по двум хронометрам [51 - Полухронометр Dololme дал долготы, не согласные с хронометрическими, средним числом разногласие это простиралось до 9,4°, а так как и относительные ходы его были по временам далеко не удовлетворительны, то выведенные по нем долготы исключены вовсе.] долготы: восточного пункта на р. Урунгу, родника Чюйже и г. Гучена, а на обратном пути определена 5-дневным рейсом от г. Гучена до родника Чюйже долгота родника Гашунь, отнесенная к Чюйже. По малому числу хронометров веса их не приняты вовсе в расчет при выводе долгот.
        Примечание. Все наблюдения производились на массивном деревянном столбе, который нарочно для этой цели возился и был глубоко врываем в землю. На определенных пунктах поставлены знаки, состоящие из конусообразных земляных насыпей, обделанных дерном и усаженных древесными корнями. Видимые места звезд и прочие для вычисления данные взяты из Nautical almanac 1876g. Все вычисления сделаны и проверены самим наблюдателем, а вычисление долготы из покрытия ? Tauri луною, кроме того, было обязательно поверено геодезистом Мирошниченко. Для показания хода вычислений одна поправка часов (в г. Булун-Тохое 7/19 июня) и одна широта (Западный пункт на р. Урунгу 11/23 июня) вычислены подробно, а для остальных наблюдений приведены только данные из журнала и окончательные результаты в такой форме, чтобы можно было видеть согласие результатов отдельных наблюдений, а также и проверить все выводы. Наблюдения записывались топографом Скопиным.
        Список определенных пунктов

        Астрономические наблюдения для определения географического положения мест в Монголии и в Китае в 1878-1879 гг.

        Для производства этих наблюдений имелись следующие инструменты:
        1. Малый универсальный инструмент Пистора и Мартинса. Точность нониусов на обоих кругах его 30", но удобно оценивались и 15". Труба увеличивала с лишком в 13 раз. Цена одного деления уровня 1', но как линейная его величина была равна 2,3 линии, то десятые доли, т. е. 6", отсчитывались очень точно. В фокусе трубы было натянуто 6 горизонтальных нитей и две сближенные вертикальные.
        2. Три карманных хронометра: Брокбенкса, Вирена и Дента. Первый из них оказался ненадежным и притом неоднократно останавливался в пути.
        3. Барометр Паррота с термометрами.
        4. Земная труба на штативе, употреблявшаяся для наблюдения покрытий звезд луной.
        Время определялось по соответственным высотам различных звезд, мало разнящихся своими склонениями, причем звезды пропускались видимым движением через все 6 горизонтальных нитей. Наклонность отсчитывалась для каждой нити. Для удостоверения же в неизменяемости положения трубы во время наблюдения замечались показания одного из нониусов перед началом наблюдения и по окончании его. Уровень, не отличавшийся, как выше замечено, чувствительностью, поверялся тщательно перед каждым наблюдением.
        Широты определены из наблюдения зенитных расстояний Полярной и южной звезд, мало разнящихся по высоте, причем южная звезда наблюдалась близ меридиана [52 - Только для двух пунктов наблюдения южной звезды, по причине грубых ошибок в отсчете зенитных расстояний, оказались негодными и исключены.]. На каждую звезду было делаемо по четыре наведения; два с К. Л. и два с К. П. Наклонность записывалась для всякого наведения. Уровень поверялся не только перед началом, но и в середине наблюдения, когда оно было продолжительно. Показания барометра и термометров отсчитывались до и после наблюдения.
        Все сделанные мною наблюдения взял на себя труд вычислить профессор Николаевской Академии Генерального штаба полковник К. В. Шарнгорст, которому я много обязан за этот труд. Из его статьи об этих наблюдениях, помещенной в «Известиях Русск. геогеогр. общества», т. XVI, вып. 3 за 1880 г., а также из доставленных им мне вычислений извлечены мною нижеследующие данные, по которым можно судить о достоинстве самих наблюдений.
        О точности широт можно сделать заключение по согласию результатов наблюдения северной и южной звезд, сопоставленных в нижеследующей таблице:

        Долготы большинства мест определены перевозкой хронометров. Опорными пунктами служили места, в которых наблюдались покрытия звезд луной или появления их. Таких пунктов было восемь. Сверх того, г. Кобдо и урочище Кош-Агач близ государственной границы, из которых первый послужил начальным, а второй конечным пунктом моих наблюдений, были определены ранее, именно Кобдо - Рафаиловым в 1876 г., Кош-Агач же - Мирошниченко в 1869 г. Долгота Кобдо из наблюденного Рафаиловым покрытия у Cancri луной 6^h^6^m^24^s^. 0, а по выступлению той же звезды 6^h^6^m^24^s^. 8. Следовательно, среднюю 6^h^6^m^24^s^.4 (от Гринвича) нельзя не признать вполне надежной. Долгота Кош-Агача (5^h^54^m^42^s^.7 от Гринвича) определена Мирошниченко перевозкой хронометров, давших довольно согласные результаты [53 - Потанин Г. Н. Очерки С.-З. Монголии. Вып. I. СПб., 1881 г. С. 352-353 // Записки Зап. - Сибирского отдела Русск. геогр. общ. Кн. IV, 1882 г.].
        При вычислении долгот из покрытий и появлений Шарнгорст, при обязательном содействии астронома Б. К. Деллена, ввел поправки в места луны, данные в Nautical almanac.
        Посредством наблюдения звездных покрытий и появлений определены долготы следующих мест:

        В Урге 7 мая выступление a Scorpii было замечено вскоре после полнолуния, и притом поправка хронометра в этот день, по случаю дурной погоды, не определена. Поэтому полученной из него долготе дан половинный вес против долготы, выведенной из покрытия О* Cancri, наблюденного 29 апреля. Что касается долгот остальных пунктов, определенных посредством наблюдения звездных покрытий, то большинство их весьма хорошо согласуется с хронометрическими долготами, выведенными для этих пунктов с ходами за время переезда между ближайшими к ним местами, в которых также наблюдались звездные покрытия.
        Перевозкой хронометров определены долготы 21 пункта. Два хронометра Вирена и Дента шли вполне удовлетворительно, а третий, Брокбенкса, оказался, как замечено выше, негодным. Хронометры сравнивались ежедневно в одно и то же время перед заводом и, кроме того, всякий раз перед наблюдением для определения времени и после него. В холодное время, начиная с октября, я возил их на груди под шубой; на месте держал в ящике с грелками, а ночью под подушкой. Относительные ходы благодаря этим предосторожностям получились удовлетворительные. Согласие долгот, определенных перевозкой хронометров, показано в следующей таблице.

        В заключение помещаю список определенных пунктов с их широтами и долготами в окончательной форме.

        II
        Магнитные наблюдения в Джунгарии в 1876 г

        Магнитные наблюдения заключались в определении в четырех пунктах, а именно: в Зайсанском посту, в г. Булун-Тохое, в восточном астрономическом пункте на р. Урунгу и в г. Гучене магнитного наклонения и склонения, для чего имелись следующие инструменты:
        1. Инклинатор с зеркальным лимбом, разделенным на градусы, и азимутальным кругом с точностью нониусов в 5', двумя магнитами, лупою и круглым уровнем для приведения азимутального круга в горизонтальное положение.
        2. Астролябия с трубою, горизонтальный лимб которой был разделен на 30', а нониусы показывали 1'. Магнитная стрелка астролябической буссоли была приспособлена к переворачиванию тою и другою стороною внутрь и, следовательно, к исключению погрешности, происходящей от несовпадения магнитной оси с геометрической осью стрелки.
        3. Малый универсальный инструмент Пистора и Мартинса с точностью нониусов на обоих кругах в 30", служивший вместе с тем и для астрономических наблюдений.
        4. Два карманных хронометра и один полухронометр, шедшие по среднему времени.
        Определение магнитного наклонения

        Магнитное наклонение во всех пунктах определено двояким образом: в плоскости магнитного меридиана непосредственно и в двух произвольных, но взаимно перпендикулярных плоскостях, частные наклонения в которых приведены к меридиану аналитически.
        При изыскании наклонения в плоскости магнитного меридиана положение ее определялось таким образом: по приведении азимутального круга инклинатора в горизонтальное положение верхняя, подвижная, часть инструмента поворачивалась до тех пор, пока концы стрелки не укажут 90°, и записывались показания обоих нониусов на горизонтальном круге; потом подвижная часть поворачивалась на пол-окружности, до вторичного совмещения концов стрелки с 90°, и снова записывались показания тех же нониусов. Полусумма этих отсчетов, увеличенная 90°, давала, очевидно, положение плоскости магнитного меридиана. Самые наблюдения как в меридиане, так и в двух взаимно перпендикулярных плоскостях производились таким образом, чтобы исключить погрешности: 1) от эксцентриситета стрелки, 2) от негоризонтальности диаметра вертикального круга инклинатора, обозначенного 0° и 0°, 3) от несовпадения магнитной оси с осью фигуры стрелки и, наконец, 4) от несовпадения центра тяжести стрелки с точкою привеса.
        Для избежания первой погрешности показания отсчитывались всегда по обоим концам стрелки. Вторая и третья погрешности исключались разом посредством повторения одного и того же ряда наблюдений при различном положении вертикального круга и стрелки, причем круг оборачивался на 180° по азимуту, а стрелка перемещалась внешнею стороной внутрь. В самом деле, пусть, например, при К. П. горизонтальный диаметр 0°0° составляет с истинным горизонтом угол ?, а магнитная ось с геометрическою - угол ?. Тогда истинное наклонение выразится: i = ? ± (? + ?), где ? - полученный отсчет.
        Переместив подвижную часть инструмента на 180° по азимуту и обернув стрелку внешнею стороной внутрь, получим новый отсчет ?' и i = ?' ?+(? + ?). Из соединения этих двух выражений получается

        , совершенно свободное от обеих погрешностей.
        Ошибка от несовпадения центра тяжести стрелки с точкою привеса устранена перемагничиванием по окончании полного ряда наблюдений, после которого повторялся точно такой же ряд их, только при ином положении полюсов.
        При одном и том же положении круга и стрелки показания ее записывались три раза, для чего стрелка из спокойного состояния была выводима подниманием и опусканием системы, поддерживавшей концы горизонтальной оси ее вращения, и из всех трех показаний взято среднее.
        Приведение частных магнитных наклонений в двух взаимно перпендикулярных плоскостях к плоскости магнитного меридиана вычислено по формуле:
        , в которой i - наклонение в меридиане, а i' и i'' - соответствующие наклонения в двух взаимно перпендикулярных плоскостях. Из этой формулы, где 2log tg i= 2log tg i' + 2log tg i'' - log (tg^2^ i + tg^2^ i''), наклонение в меридиане i получается легко по вычислении последнего члена с помощью ла-усовых логарифмов сумм.
        Определение магнитного склонения

        Определение магнитного склонения состояло из двух действий: изыскания магнитного азимута направления на отдаленный предмет и определения астрономического азимута того же направления универсальным инструментом по Полярной звезде в моменты, по возможности, близкие к ее наибольшей элонгации.
        Магнитные азимуты измерялись астролябией в таком порядке: по приведении лимба в горизонтальное положение алидада и соединенная с ней астролябическая буссоль поворачивались сначала грубым, а потом микрометренным движением до точного совмещения северного конца стрелки с 0° деления ободка коробки и записывались показания обоих верньеров на горизонтальном лимбе. Затем для исключения эксцентриситета стрелки южный ее конец совмещался с противоположным 0° деления ободка и снова записывались показания тех же верньеров. Потом уже труба наводилась на предмет. После шести подобных наблюдений (разделяемых перемещением 0° деления лимба для избежания повторений погрешностей в его делениях) труба переводилась через зенит, а стрелка переворачивалась внешней стороной внутрь и повторялся такой же ряд наблюдений при новом положении вертикального круга и стрелки.
        Для определения астрономического азимута того же направления делаемы были четыре попеременные наведения на Полярную звезду и фонарь, приставленный к вехе; из них два с кругом П и два с кругом Л, причем записывались показания обоих нониусов на азимутальном круге и уровня, а при наведении на звезду замечались еще и мгновения по хронометру, поправка которого была известна из предварительного наблюдения для определения времени.
        Астрономические азимуты вычислены по следующим формулам:
        где А - азимут Полярной звезды, a Z - сферический угол, образуемый вертикалом и кругом склонения, проведенными через это светило. Так как угловое расстояние Полярной звезды от предмета известно из показаний горизонтального лимба, то, придав к нему с приличным знаком азимут звезды, получим астрономический азимут направления на предмет. Разность же между этим последним и магнитным азимутом того же направления даст, очевидно, искомое склонение. Список пунктов, в которых определены магнитные координаты

        III
        Барометрическое определение высот в Джунгарии в 1876 г
        Высоты определены по соответствующим наблюдениям барометров: постоянного (Фортэня), остававшегося все время в Зайсанском посту, и переносного (Паррота), по которому делались наблюдения в разных местах северо-западного Китая. Оба барометра до экспедиции и по окончании ее были тщательно сравнены многими одновременными наблюдениями, равно как и находившиеся при них термометры, а барометр Паррота, кроме того, был еще сравнен до экспедиции и после с барометром Омской метеорологической станции [54 - Эти тщательные сравнения были сделаны наблюдателем Омской метеорологической станции И. Ф. Соколовым, которому я многим обязан за его труды.], имевшим поправку из Главной физической обсерватории и получившим ее вновь в том же году в октябре от директора Пекинской метеорологической и магнитной обсерватории Фритше, сравнивавшего этот барометр с привезенным им с собой из Петербурга, тщательно выверенным барометром. Термометры, употреблявшиеся для измерения температуры наружного воздуха, были сравнены точно таким же образом. Ничтожная разность между поправками до экспедиции и после, открытая у барометра Паррота
по сравнению его с барометром Омской станции и простиравшаяся всего до 0,1 полулинии, показала, что этот барометр сохранился в пути весьма хорошо, а потому и поправку, данную через его посредство барометру Фортэня в Зайсанском посту, нельзя не признать вполне надежною.
        В Зайсанском посту наблюдения производил местный врач Пан-дер, который, кроме своих обычных наблюдений для метеорологических целей, принял также на себя труд записывать показания барометра и термометров во все тихие и ясные дни в 7, 8 и 9 часов пополудни. В такие же дни и одновременно с ним (принимая во внимание приближенную разность долгот) производились мною те же наблюдения в разных местах северо-западного Китая. Для того чтобы судить о точности результатов, высоты некоторых пунктов, где позволяла погода, были определены два раза - в передний и обратный путь.
        Так как влажность воздуха, за неимением инструментов, не наблюдалась вовсе, то для вычисления высот нельзя было воспользоваться новейшими гипсометрическими формулами, заключающими в себе этот элемент, а потому все высоты вычислены по старой известной формуле Лапласа:
        приведенной к виду:
        Логарифмы величин Р, Q, а потом и R, по аргументам: сумме температур наружного воздуха, полусумме географических широт станций и log С, взяты из таблиц Гюйо, приложенных в «Физической географии» покойного академика Левца, С.-П., 1865 г., с. 323 и 324. Высоты же барометров приведены к температуре 0° по таблицам для вычисления метеорологических наблюдений, приложенным к «Инструкции для метеорологических станций» директора Главной физической обсерватории акад. Вильда.
        Для вычисления абсолютной высоты Зайсанского поста, к которому отнесены все высоты, определенные во время экспедиции, взяты ежедневные наблюдения в этом пункте Пандера с 1 мая 1876 г. по 1 января 1877 г. и наблюдения за тот же период времени из «Летописей Главной физической обсерватории» за 1876 г. в г. Астрахани, высота которой (-21,5 метра) известна в точности. По исправлении наблюдений Пандера надлежащими поправками и приведении высот барометра к температуре 0° выведены средние месячные давления и температуры воздуха для Зайсанского поста. Наблюдения же Астраханской метеорологической станции, как уже совершенно обработанные, оставлены без всяких изменений и только проверены были средние месячные выводы, в которых, однако, не найдено ни малейших ошибок. Таким образом, для вычисления абсолютной высоты Зайсанского поста получились следующие данные:
        По этим данным получается средняя (из 8 месячных) разность высот Зайсанского поста и г. Астрахани 2279 футов с вероятной ошибкой ±49 футов. Но как высота барометрической чашечки в г. Астрахани = -21,5 метра = -70 футов, то абсолютная высота Зайсанского поста будет = 2209. Эта высота поразительно согласуется с определенной Мирошниченко в 1873 г. высотой этого пункта 2200 футов, выведенною тоже из нескольких месячных наблюдений.
        Что касается до степени точности высот, определенных по соответственным наблюдениям во время экспедиции, то о ней можно судить по согласию результатов, полученных для одних и тех же пунктов из разновременных в этих пунктах наблюдений. Так, абсолютная высота среднего астрономического пункта на левом берегу р. Урунгу из наблюдений 15 июня выходит 2394 фута, а наблюдения 25 августа дают 2422 фута. Высота родника Чюйже по дороге от Урунгу к г. Гучену по наблюдениям 28 июня - 3630 футов и 12 августа - 3656. Высота г. Гучена: из наблюдений 10 июля - 2375 футов, 15 июля - 2453 фута, 20 июля - 2380 футов, 25 июля - 2405 и 30 июля - 2400. Сверх того, из числа определенных в северо-западном Китае по высоте пунктов два пункта были определены Мирошниченко еще в 1873 г., а именно: высота поверхности оз. Улюнгура и высота г. Булун-Тохоя, по соответственным же наблюдениям с постоянным барометром, оставшимся тоже в Зайсанском посту. По определению Мирошниченко, поверхность оз. Улюнгура лежит на высоте 1680 футов, а по моему определению, высота этой поверхности 1740 футов, но, если из последнего числа вычесть 9
футов, разность в определениях абсолютной высоты Зайсанского поста, то разногласие будет 51 фут. По его же определению, абсолютная высота г. Булун-Тохоя 1735 футов, а мои наблюдения дают 1769 футов, а за вычетом 9 футов разногласие получится только в 25 футов [55 - Рукопись Мирошниченко, хранящаяся в Топографическом отделе штаба Западно-Сибирского военного округа.].
        Барометрическое определение высот в Монголии и в Китае в 1878-1879 гг.

        Помещенные в нижеследующем списке высоты мест определены барометром Паррота, который перед отъездом в Монголию был сравнен с барометром Туретинни, только что привезенным из Главной физической обсерватории Штеллингом, ревизовавшим Омскую метеорологическую станцию. Во время путешествия, в апреле 1879 г., я вторично сравнивал свой барометр с барометром Паррота же Ургинской метеорологической станции. Поправка этого последнего была определена директором Пекинской метеорологической и магнитной обсерватории Фритше, который на возвратном пути из Петербурга в 1877 г. сравнивал его с привезенным из Главной физической обсерватории барометром.
        Список высот

        Термометр Цельсия, употреблявшийся для измерения температуры воздуха, а равно и термометр Реомюра при барометре были сравнены перед отъездом с термометрами Омской метеорологической станции, имевшими поправки из Главной физической обсерватории.
        Высоты мест, лежащих западнее меридиана г. Улясутая, я вычислил по соответственным наблюдениям Семипалатинской и Барнаульской метеорологических станций [56 - Исключая четырех пунктов, высоты которых вычислены по иркутским и барнаульским наблюдениям, так как в Семипалатинске с 1 по 20 июля 1879 г. наблюдения не производились.], а высоты Центральной Монголии, между меридианами Урги и Улясутая, по наблюдениям Иркутской и Пекинской станций. Наконец, немногие высоты Юго-Восточной Монголии и Внутреннего Китая вычислены только по пекинским наблюдениям. Сверх того, для контроля и достижения большей точности высоты некоторых мест Центральной Монголии, почти равноудаленных от всех поименованных станций, я вычислил по соответственным наблюдениям над каждой из них, или по крайней мере над тремя, и взял средние из полученных величин.
        Относительные высоты Семипалатинска и Барнаула над Омском и Томском вычислены из пятилетних соответственных метеорологических наблюдений в этих городах. Абсолютные же высоты Омска и Томска определены, как известно, инструментальной нивелировкой экспедиции Мошкова. По этим данным абсолютная высота Семипалатинска получилась 591 фут, а Барнаула 463 фута.
        Абсолютная высота Иркутской станции определена той же нивелировкой, а высота Пекинской станции вычислена из метеорологических наблюдений академиком Вильдом и ее директором Фритше. Я принял высоту Фритше, полученную им из соответственных наблюдений в Пекине и Тяньцзине.
        Вычисления сделаны по формуле и таблицам профессора Менделеева [57 - Менделеев Д. О барометрическом нивелировании и о применении для него высотомера. СПб., 1876.].
        IV
        Материалы для зоогеографии Джунгарии {127}

        Настоящий очерк касается распространения в посещенных нами местностях тех животных видов, которые были добыты во время экспедиции и благодаря обязательному участию ученых-консерваторов нашей Академии наук В. Ф. Руссова и И. С. Полякова, а также преподавателя естественной истории в Сибирской военной гимназии И. Я. Словцова получили вполне надежные определения. Кроме того, некоторые из этих видов были определены членами Бременской ученой экспедиции, известными зоологами Бремом и Финш, во время совместного с нами пребывания в Зайсанскому посту в мае 1876 г.
        Класс I. Млекопитающие (Mammalia)
        Отряд I. Хищные (Carnivora)
        Барсук (Meles taxus. Pall.)
        Живет в большом количестве в песчано-глинистых буграх долины р. Урунгу, в среднем и нижнем течении, где в половине июня один из наших казаков убил палкой двух молодых, вышедших из норы среди белого дня.
        Ласка обыкновенная (Mustela vulgaris Briss.)
        В Зайсанском крае держится преимущественно около киргизских пашен и зимовок.
        Каменный хорек (Mustela alpina Gebl.)
        Этот редкий зверенок встречается в небольшом количестве в скалистых горах Тарбагатайской системы и даже, по словам киргизов, поблизости Зайсанского поста, в скалах гор Кишкинэ-тау.
        Корсак (Canis corsac Lin.)
        В первый раз мы встретили его на северном берегу оз. Бага-но-ра, а потом неоднократно видели в долине р. Урунгу, в увалах и буграх которой встречаются местами норы этих животных.
        Лисица-чернодушка (Vulpes hypomelus Wag.)
        Весьма обыкновенная в степях Чайсанского края и живет, как говорят, в горах Уркашар, куда за нею отправляются в зимнее время на охоту наши пограничные киргизы.
        Степная кошка (Felis manul Pall.)
        Держится в степях, преимущественно поблизости скалистых высот, в которых избирает себе логовище. Убить этого зверя очень трудно, потому что он необыкновенно хитер и строг.
        Отряд II. Грызуны (Glires)
        Бурундук обыкновенный (Tamias striatus Illig.)
        Водится в лесных областях Южного Алтая в верховьях р. Урунгу, но живет ли в Сауре - нам неизвестно. Впрочем, и в Южном Алтае нам самим не приходилось видеть его, а только шкурку, добытую от тамошних торгоутов.
        Примечание. Кроме перечисленных здесь хищных, в лесной зоне Саура водится темно-бурый медведь, которого нам не удалось добыть, но мы видели медвежат оттуда с белой полоскою вокруг шеи.
        Заяц-беляк (Lepus variabilis Pall.)
        Этого зайца мы встречали неоднократно ранней весной у северных подножий Тарбагатайской горной системы, но летом не видели его ни разу на равнинах. Не мигрирует ли он на это время в высокие горные области. В Джунгарии мы точно так же не встречали беляка нигде: там живет другой вид, должно быть Lepus tolai, водящийся и в Зайсанском крае, но в Академии наук по одному только доставленному мною экземпляру (да и то весьма посредственному и притом без черепа) этого последнего вида не решились признать в нем утвердительно монгольского зайца.
        Песчанка (Rhombomys opimus Lichts)
        Живет в песчаных буграх долины р. Урунгу, преимущественно в нижних частях, и обитает также, по всей вероятности, в песках Гурбун-Тунгут к северу от г. Гучена, в которых встречается множество норок и следов, принадлежащих, по-видимому, этим грызунам.
        Суслик мугоджарский (Spermophilus mugodjaricus Lichts)
        Встречается в огромном количестве на многих возвышенных равнинах Джунгарии, как, например, на равнине Кобу и пустынных плоскогорьях левого берега р. Урунгу, в местах совершенно безводных.
        Тушканчик большой (DipusjaculusPall.)
        Большого тушканчика мы встретили только в долине р. Урунгу, а более не случалось его видеть нигде.
        Отряд III. Толстокожие (Bellva)
        Кабан (Sus scrofa aperlAn.)
        В камышах южного прибрежья оз. Зайсана эти животные водятся в огромном количестве и составляют предмет зимней охоты кокпектинских казаков, приезжающих сюда в начале зимы с большими стаями собак, приученных к кабаньей охоте. Кабанов стреляют из ружей или просто колют длинными рогатинами с лошади в то время, когда зверь окружен со всех сторон собаками, готовыми броситься на него при первом его движении на охотника. В высоких и густых камышах Булун-тохойской впадины и долины р. Урунгу кабаны также живут в изумительном множестве и местные жители там вовсе за ними не охотятся.
        Отряд IV. Однокопытные (Soliduqula)
        Джигетай (Equus hemionus Pal.)
        В Зайсанском крае живет близ северо-восточных берегов оз. Зайсана. В Джунгарии же мы встречали джигетаев только на пустынных плоскогорьях обоих берегов р. Урунгу, где они паслись стадами от 20 до 50 особей.
        Здешний джигетай масти соловой с темноватой полосой по хребту, но без поперечной полосы; цвет подбрюшной шерсти не серебристый, как у кулана киргизской степи Западной Сибири, а белесоватый; грива небольшая, черная, слегка волнистая; лоб выпуклый, уши - средние между ослиными и лошадиными, хвост также полуослиный-полулошадиный, оканчивающийся черной метелкой, доходящей почти до колен; грудь узкая и копыта плоские.
        Весьма сомнительно, чтобы джигетаи, пасущиеся на пустынных плоскогорьях по берегам р. Урунгу, откочевывали на зиму далеко на юг: хребет Тянь-Шань, как нам кажется, должен служить непреодолимою преградой для таких странствований, а обойти его с востока по безводным пустыням едва ли они могут. Вероятнее всего, что на зиму эти однокопытные мигрируют в пески Гурбун-Тунгут, где, по уверению торгоутов, в это время они встречаются большими стадами.
        Отряд V. Жвачные (Ruminantia)
        Марал (Cervus elaphus sibiricus Pall.)
        В Джунгарии живет в лесах Саура и Южного Алтая и, по всей вероятности, в Тянь-Шане, хотя во время однодневного там пребывания нам и не удалось видеть его. Зимою, по словам туземцев, маралы соединяются в стада до 20 и более особей, предводительствуемых старым, опытным самцом. Охота за ними в это время затруднительна, да и не так прибыльна, как весною, когда у них нарастают молодые рога, сбываемые, как известно, очень выгодно китайцам.
        Косуля, по-киргизски куран (Cervus pygargus Pall.)
        Водится в тех же местностях, где и марал, т. е. в лесах Саура и Южного Алтая, но спускается ли она с гор на соседние степи, по крайней мере зимой, мы этого не можем сказать утвердительно.
        Сайга, сайгак (Antilope saiga Pall.)
        Встречается не только в степях Зайсанского края и Джунгарии, но и во многих пустынных местностях, как, например, в Гоби, в песках Гурбун-Тунгут и на пустынных плоскогорьях берегов р. Урунгу. Близ северного подножия Тянь-Шаня, верстах в 20 южнее г. Гучена, мы встретили 16 июля по крайней мере штук 500 этих антилоп, пасшихся попарно и стадами на каменистой равнине близ зарослей чия.
        Горный козел, по-киргизски т а у - т э к э (Capra pallasii Schinz.)
        В Тарбагатайской горной стране, сколько нам известно, живет только в хребтах Семис-тау и Уркашар. Тау-тэкэ - настоящий горный житель: в степь он не сходит даже зимой, а живет постоянно в горах. Ловкость и проворство горного козла, с которыми он взбирается на крутизны или перебегает по карнизам, достойны удивления.
        Каменный баран, по-киргизски архар (Ovis argali Pall.)
        Местопребыванием каменных баранов в Тарбагатайской горной стране служат преимущественно высокие плоскогорья и возвышенные междугорные котловины хребтов Семис-тау и Уркашар. Кроме Ovis argali, добытого отсюда спутником доктора Брема, Финш, который и признал в нем, как мне достоверно известно из его писем, этот самый вид, - мною были привезены отсюда же шкуры двух самок с рогами и черепами, оказавшиеся при исследовании в нашей Академии наук Ovis kareliniSev. Следовательно, есть основания полагать, что в Тарбагатайской горной системе существуют два вида каменных баранов: Ovis argaliVdW. et О. karelini Sev.
        Класс II. Птицы (Aves)
        Отряд I. Хищные (Repaces)
        Орлан белохвостый (Haliaetus albicilla Bris.)
        Этого орлана мы видели только на оз. Улюнгуре, где он усердно охотился за рыбами. Но, по словам киргизов, живет также на оз. Зайсане.
        Milvus govinda Leyk.
        В Джунгарии мы часто встречали этого коршуна, в особенности около гг. Булун-Тохоя и Гучена. Во время наших стоянок близ этих городов названные коршуны нередко прилетали к нашему лагерю насыщаться бараньими внутренностями, выбрасываемыми, обыкновенно, поблизости.
        Лунь полевой (Circus cianeus Keys et Bias.)
        В степях Зайсанского края и Джунгарии держится преимущественно около пашен кочевников, а также часто попадался нам в окрестностях Булун-Тохоя и Гучена на засеянных полях.
        Лунь болотный (Circus rufus Ch. Bonap.)
        Живет во множестве на южных берегах оз. Улюнгура и на малых озерах Булунтохойской впадины, поросших камышом, а также на камышовых озерках долины р. Урунгу.
        Сокол-пустельга (Falco tinnunculus Lin.)
        Часто встречали его в лесах на р. Урунгу, в местности Бей-дао-цао, верстах в 20 к северо-востоку от Гучена и в окрестностях этого города, где нами были добыты два экземпляра для коллекции.
        Отряд II. Воробьиные (Passerinae)
        Emberiza cioides Brand
        Единственный экземпляр был найден в ущелье горной речки Киндерлыка, верстах в 20 выше поселка того же имени, в начале мая.
        Синица большая (Parus majorlAn.)
        В конце апреля и в начале мая часто встречались по берегам степных речек в окрестностях Зайсанского поста, поросших кустарником. В июне на р. Урунгу также видели несколько штук.
        Синица-князек (Parus cyanus Pall.)
        В начале мая попадалась нам изредка в лесистых ущельях Тарба-гатайской системы по берегам горных речек и ручьев.
        Синица-ремез (ParuspendulinusPall.)
        Эту синицу мы видели только на берегах р. Урунгу, где найдено было много ее гнезд.
        Свиристель-хохлушка (BombycillagarullaLin.)
        В начале мая замечено было несколько штук в верховьях речки Киндерлыка в кустах, а 20 того же месяца убиты два экземпляра в можжевельниках горной группы, окаймляющей Чиликтинское плоскогорье с востока.
        Pratincola rubicola Lin.
        Встречали неоднократно эту птицу в кустах высокой области Сайкана в первых числах мая.
        Саксаульная сойка (Podoces hendersoni Hume)
        Найдена была в небольшом количестве в долине р. Урунгу и на южной окраине пустыни Гурбун-Тунгут в кустах саксаула.
        Сорока европейская (Pica caudata Lin.)
        В летнее время в Джунгарии держится, как нам кажется, преимущественно в горных лесах, а к осени появляется и в степных равнинах. На р. Урунгу в июне встречалась очень редко, но в конце августа их было уже много.
        Ворона обыкновенная (Corvus comix Lin.)
        Летом тоже пребывает, кажется, преимущественно в горах, а зимой близ аулов кочевников. Только в одном месте, в нижних частях р. Урунгу, мы видели в июне множество этих птиц, вылавливавших из луж, оставшихся после разлива, маленьких рыбок.
        Ворона черная (Corvus orientalis Eversm.)
        В конце июня несколько неделимых было найдено на передовой цепи Южного Алтая - Кутус, а в начале августа черные вороны посещали изредка наш лагерь близ г. Гучена.
        Галка (Corvus monedulalAn.)
        Держится большей частью около городов, но в нижних частях р. Урунгу очень много было в июне и в лесах.
        Оляпка белобрюхая (Cinclus leucogaster Eversm.)
        В мае встречалась изредка в ущельях Тарбагатайской системы по берегам ручьев и речек, поросших лесом или кустарниками.
        Motacilla personata Guld.
        Эта трясогузка весьма обыкновенна на берегах горных речек Тарбагатайской системы, на которых часто можно видеть ее на камнях.
        Дрозд чернозобый (Turdus atrigularis Natt.)
        Только однажды видели этих дроздов в тополевых рощах близ поселка Киндерлыкского во время весеннего пролета.
        Скворец обыкновенный (Stumus vulgaris Lin.)
        Встречали неоднократно в апреле близ Зайсанского поста, а после не приходилось видеть нигде.
        Stumus unicolor Те m.
        В начале июня мы видели в окрестностях Булун-Тохоя, на р. Урунгу, огромные стада этих скворцов, от 100 до 300 штук.
        Жаворонок белогорлый [Alauda (Otocoris) albigula Brandt]
        Живет в степях и на плоскогорьях в Зайсанском крае и Джунгарии и держится преимущественно около кустов.
        Жаворонок черный (Melanocorypha tatarica Pall.)
        Встречался часто как в Зайсанском крае, так и в Джунгарии и не только в степях, но иногда и в пустынных местностях.
        Зимородок бенгальский (Alcedo bengalensis Gmel.)
        На р. Урунгу этот вид попадается довольно часто в береговых норах, откуда добыты были два экземпляра, пойманные в силки.
        Lanins sphenocercus Lab.
        Этого сорокопута мы встречали неоднократно весной в можже-вельниках высоких областей Саура.
        Отряд III. Лазящие (Scansores)
        Дятел белоспинный (Picus leuconotus Bechst.)
        Живет во многих лесистых ущельях Тарбагатайской горной страны, а также встречается часто в лесах на р. Урунгу.
        Отряд IV. Голубиные (Columbae)
        Голубь обыкновенный (Columba livia Briss.)
        Распространен по всей Джунгарии и держится как на равнинах, так и в горах, но преимущественно в окрестностях пашен кочевников, а также поблизости городов.
        Го р л и ц а (Columba turturlAn.)
        Живет в лесах на р. Урунгу и около городов, в особенности в окрестностях г. Гучена, где их было множество. В одном из ущелий Тянь-Шаня мы встретили огромное количество этих птиц, поминутно перелетавших с дерева на дерево.
        Отряд V. Куриные (Galinaceae)
        Улар (Megaloperdix himalayanus Gray.)
        Огромная куропатка, величиной почти с молодую индейку, водится в высоких областях Тарбагатайской горной страны. Летом держится преимущественно около вечных снегов, редко спускаясь ниже 7 тысяч футов. Зимою же появляется и в более низких местах. Улар очень быстро бегает и искусно прячется. От охотника, спугнувшего его в низких местах, почти никогда не взлетает снизу вверх, а спасается бегством и только, преследуемый вверху, близ горных вершин, слетает вниз. Мясо улара очень вкусно и считается у киргизов лакомством.
        Куропатка серая (PerduсcinereaBriss.)
        Серых куропаток мы встречали только в двух местах: на возвышенном лугу в окрестностях Булун-Тохоя в начале июня и 17 июля в одном из ущелий Тянь-Шаня нашли самку с молодыми, которых было штук около 16.
        Куропатка каменная, по-киргизски к и к и л и к (Perdix chukarGidcy.)
        Эти куропатки весьма обыкновенны в Тарбагатайской горной системе. Живут в скалистых горах, преимущественно около ущелий, где обнаженные породы с осыпями подходят по своей окраске к цвету их оперения. Зимой кикилики нередко спускаются на равнины к пашням, на которых киргизы ловят их в силки целыми сотнями.
        Копытчатый рябок, по-киргизски б у л д р ю к (Syrrhap-tes paradoxus Pall.)
        Водится в большом количестве не только в степях, но и в пустынях, где изредка встречается вода, а также на обширных плоскогорьях Тарбагатайской горной страны. В долине р. Урунгу копытчатые рябки летали в конце августа стадами штук до 200.
        Рябка песчаная (Pterocles arenarius Pall.)
        На равнине Кобу мы часто видели этих птиц около источников, куда они прилетали пить, и встретили также на роднике Гашунь близ песчаной пустыни Гурбун-Тунгут.
        Перепелка (Cotumix dactilisonans Meyer)
        Встречается в степях Зайсанского края и Джунгарии, где их в особенности много видели на полях и лугах окрестностей г. Гучена.
        Тетерев черный, полевик-косач (Tetrao tetrix Lin.)
        Живет в лесной зоне Саура, где вовсе нет березы. Поэтому можно было бы думать, что на зиму тетерева мигрируют отсюда в долину р. Черного Иртыша, в которой есть березовые рощи. Отчасти, быть может, это и справедливо, но зайсанские охотники, стрелявшие тетеревов зимой, уверяли, что на зиму эти птицы спускаются в тополевые и осиновые рощи некоторых больших ущелий, как, например, ущелье речки Киндерлыка, где их в это время и стреляют с подъезда.
        Отряд VI. Голенастые (Gralatores)
        Дрофа, дудак (Otis tarda Lin.)
        На Чиликтинском плоскогорье большие дрофы водятся во множестве, встречаются также и на других высоких плоскогорьях Тарбагатайской горной системы и в степях Зайсанского края, но далеко не в таком большом количестве.
        Дрофа-виляй, по-киргизски джек (Otis macqueni Gray.)
        Этих маленьких дроф мы встречали только однажды в начале сентября в числе 5 штук верстах в 15 к востоку от урочища Май-Гап-чагай на каменистом плоскогорье.
        Дрофа-стрепет (Otis tetrax Lin.)
        Встречается в большом количестве в степях Зайсанского края и Джунгарии, водится также и на плоскогорьях Тарбагатайской системы, но не в высоких областях.
        Charadrius xanthocheilus Pall.
        В последних числах мая мы нашли несколько штук этих ржанок в оазисах высокой равнины Кобу. Но оставались ли они тут на летнем пребывании или по другой какой причине - неизвестно.
        Squatemla Helvetica Briss.
        Во время весеннего пролета найдено было несколько экземпляров на урочище Кош-Агач, верстах в 6 от Зайсанского поста.
        Пигалица-чибис (Vanellus cristatus Meyer.)
        Гнездится на многих болотах и озерах в Зайсанском крае и Джунгарии, в особенности в Булун-тохойской впадине.
        Пигалица-кептушка, по-киргизски т о р г а к (VaneUus gregarius Pall.)
        Остается в степях Зайсанского края и Джунгарии в небольшом количестве на летнем пребывании. Впрочем, в окрестностях г. Бу-лун-Тохоя в июне их было найдено довольно.
        Турухтан, петушок (MachetespugnaxLin.)
        Остается на летнем пребывании в Зайсанском крае и Джунгарии. В конце апреля на урочище Кош-Агач, близ Зайсанского поста, турухтаны летали стайками штук до 30.
        Улит большой (Totanus glottis Lin.)
        Несколько одиночных экземпляров найдено было на р. Урунгу в июне, но в августе их было уже много. По всей вероятности, улит большой остается здесь для гнездования в ограниченном количестве.
        Улит обыкновенный (Totanus calidris Lin.)
        Остается, должно быть, в значительном числе в этих местах на летнем пребывании, так как встречался повсеместно в июне и августе.
        Улит-травник (Totanus ochropus Lin.)
        Этого улита мы также встречали в июне и августе во многих местах, в особенности на р. Урунгу и в Булун-тохойской впадине. Поэтому нет сомнения, что он остается здесь на лето.
        Береговик серый, лонзик белобрюхий (Actitis hy-poleucus Lin.)
        Водится по берегам почти всех горных речек и поселяется преимущественно в тех местах, где на них растут кустарники.
        Цапля белая (Ardea albaU n.)
        Единственный экземпляр был добыт в конце июля на речке Хаба, верстах в 5 ниже г. Гучена, а больше эту птицу мы не видели нигде.
        Курочка болотная (Ortigometra porzana Lin.)
        Живет на многих болотах и по низменным берегам озер, в особенности на р. Урунгу и в Булун-тохойской впадине.
        Лысуха черная (Fulica atra Lin.)
        В камышах южного и восточного берегов оз. Улюнгура эти лысухи живут в изумительном множестве, равно как и на других малых камышовых озерах Булун-тохойской впадины и долины р. Урунгу.
        Отряд VII. Плавающие (Natatores)
        Лебедь-кликун (Cygnus musicus Bechst)
        На весеннем пролете был добыт один экземпляр, другой - на оз. Улюнгуре в конце мая. Вероятно, этот лебедь остается в небольшом количестве на Улюнгуре для гнездования.
        Серый гусь, гуменник (AnsercinereusMeyer.)
        Распространен по всей Джунгарии, в особенности много на оз. Улюнгуре и на малых озерах долины р. Урунгу. На обратном пути, в первых числах сентября, мы встречали в окрестностях Булун-Тохоя стада серых гусей штук до 300, ежедневно по утрам и по вечерам посещавшие городские пашни.
        Гусь-сухонос (Anser cygnoides Pall.)
        Гнездится, как говорят, на оз. Зайсане, но мы добыли только один экземпляр в апреле на пашнях близ Зайсанского поста.
        Турпан (Casarca rutila Pall.)
        В летнее время мы встречали его преимущественно в горах, на ручьях и сазах, а весною и осенью большею частью на равнинах, на сазах же и солончаках. Осенью турпаны соединяются в большие стада и бывают в это время очень осторожны. Гнездятся они, как нам кажется, предпочтительно в скалистых горах, поблизости которых есть сазы или солончаки с маленькими камышовыми озерками.
        Утка кряковая (Anas boschas Lin.)
        В огромном количестве гнездится на оз. Улюнгуре, в Булун-тохойской впадине и на р. Урунгу.
        Утка полукряковая (Anas strepera Lin.)
        Эту утку мы встречали преимущественно на р. Урунгу и отчасти на малых озерах Булун-тохойской впадины.
        Утка-чирок (Anas querquedula Lin.)
        Держится большей частью на малых степных речках и озерках, поросших по берегам камышом.
        Утка-свищ, или свиязь (AnaspenelopelAn.)
        Едва ли остается на летнем пребывании в Джунгарии. По крайней мере, нам не случалось видеть ее там летом. Но весною, в начале апреля, пролетных на речках в Зайсанском крае было много.
        Утка-соксун (Anas clypeata Lin.)
        Гнездится в большом числе на оз. Улюнгуре и в Булун-тохойской впадине на малых озерах, но на р. Урунгу не попадалась.
        Баклан большой (Phalacmcorax carbo Lin.)
        Настоящим летним жилищем его в Джунгарии служит оз. Улюнгур, где этих бакланов множество, но и в долине р. Урунгу на прибрежных озерках они гнездятся также в большом числе. На речке Хаба, верстах в 5 ниже г. Гучена, мы тоже встречали их нередко в конце июля.
        Нырок белоглазый (Fuligula leucophtalmos Bechst.)
        Найден был в начале июня в небольшом числе на одном небольшом озере около г. Булун-Тохоя, а в сентябре убит был другой экземпляр на оз. Улюнгуре.
        Чайка обыкновенная (Lams ridibundus Lin.)
        Живет в огромном количестве на оз. Улюнгуре, немало этих птиц мы видели в начале июня в нижних частях р. Урунгу близ г. Булун-Тохоя, но в средних и верхних частях этой реки мы решительно не встречали ни одного вида из рода Larus.
        Крачка светлокрылая, чеграва белоперая (Sterna leucoptera Temm.)
        Эту птицу мы видели только на р. Урунгу близ Булун-Тохоя в начале июня, где и был в то время добыт единственный экземпляр для коллекции.
        Список птиц, собранных во время путешествия по Монголии и Китаю в 1878-1879 гг.

        При обязательном содействии доктора зоологии Н. А. Северце-ва и профессора С.-Петербургского университета М. Н. Богданова, определивших собранных мною во время путешествия птиц, я составил список этих птиц с указанием географического распространения тех из них, которые встречались неоднократно в различных местностях. Что же касается видов, попадавшихся редко или только в одном месте, то я должен был ограничиться лишь указанием мест нахождения их.
        Отряд I. Хищные (Accipitres)
        Aquila fulva Lin. В течение путешествия добыт был только один экземпляр этого редкого орла на урочище Цаган-дэрису, в Юго-Вос-точной Монголии, в 220 верстах к северо-западу от г. Куку-хото. Более мы не встречали его нигде.
        Пустельга. Falco tinnunculus Lin. Убит тоже один экземпляр во Внутреннем Алтае, на уроч. Чиндагатуй в августе.
        Haliaetus leucoryphus Pall. Эти орланы живут на больших озерах Центральной и Западной Монголии, как то: Угэй, Тэрхеин-цаган и Айрик. Первые два необыкновенно рыбны, и орланы находят на них вдоволь пищи. На реках же, обильных рыбой, нам не приходилось встречать орланов.
        Коршун черноухий. Milvus melanotis Temm. et. Schlg. Летом встречается повсеместно, не исключая и горных стран. По остановке каравана тотчас же прилетают к лагерю, в особенности если завидят мясо. Поедают и выброшенную рыбу.
        Сарыч. Buteo hemilasius Temm. С урочища Алтан-чечей в С.-З. Монголии добыт один экземпляр.
        Сирин мохноногий. Athene plumipes Swinh. С урочища Чиндагатуй в Алтае в половине августа.
        Отряд II. Воробьиные (Passeres)
        Стриж башенный. Cypselus apus Lin. На речке Кунгуе в 3. Монголии встречались часто, а более нигде.
        Удод, или пустошка. Upupa epops Lin. В первый раз видели в Монголии в конце сентября в южных отрогах Хангая. В мае очень часто встречались на пространстве между г. Ургою и р. Ор-хоном.
        Пеночка. Phyllopneuste tristis Blyth. Из долины речки Бог-дын-гола близ г. Улясутая в начале июня.
        Горихвостка. Ruticilla erythmnota Evers. Из окрестностей Урыльского поселка в Алтае в начале августа.
        Чеккан-пустынник. Saxicola deserti Rupp. Из долины речки Кунгуя в июне.
        Чеккан соловый. Saxicola isabeUna Rupp. Из долины р. Тамира в половине мая.
        Чеккан-попутчик. Saxicola oenanthe Lin. Из той же местности, как и предыдущий вид.
        Трясогузка желтоголовая. Budytes citreola Pall. Встречалась часто на р. Бухтарме в августе.
        Budytes campestris Pall. Из долины р. Кунгуя в июне.
        MotaciUa bukhunensis Sykes. Из долины р. Тамира в мае.
        Дрозд чернозобый. Turdus fuscatus Вг. С р. Тамира в мае.
        Turdus mystacinus Gul. Найден в конце сентября на р. Дзапхыне во время снежной метели, вероятно из запоздалых.
        Turdus hodgsoni Lafr. С уроч. Чиндагатуй в Алтае в августе.
        Саксаульная сойка. Podoces hendersoni Hume. Мы добыли всего один экземпляр в южных отрогах Хангая, близ уроч. Харани-дунэй-шант, в конце сентября и нигде более не встречали.
        Ворона черная. Corvus orientalis Evers. В начале сентября встречалась к ю.-в. от оз. Хара-усу, в долине Дзерге, а потом ранней весной в 1Ъби на пути из Калгана в Ургу.
        Клушица. Fregilus graculus Lin. Зимуют во множестве в окрестностях городов Урги, Улясутая и Кобдо, прилетая днем в эти города стаями. Летом же держатся в горных местностях. Встречались изредка в марте и в Гоби.
        Кедровка. Nucifraga caryocatactes Lin. Видели только в одном месте, в Алтае, на западном склоне перевала Укок (близ верхней границы древесной растительности), в низкорослых кедрах, где они летали большими стаями в августе.
        Пегая галка. Colaeus daurieus Pall. В марте встречалась изредка в Гоби, а в апреле неоднократно видели в г. Урге.
        Чечетка. Acanthis linaria Lin. С р. Бухтармы, близ Урыльского поселка.
        Стренатка чернолицая. Euspiza aureola Pall. В половине ноября мы нашли этих птиц в Гоби, в пустынных горах Ихы-Шан-хай, а в других местах не попадались.
        Emberiza pusilla Pall. С р. Бухтармы близ Урыльского поселка в августе.
        Жаворонок полевой. Alauda aruensis Lin. Из долины р. Тамира в мае.
        Жаворонок монгольский. Melanocorypha mongolica Pall. Встречается повсеместно в Монголии, не исключая даже невысоких горных местностей. Зимой любимым их местопребыванием служат плоские котловины, покрытые зарослями злака дэрису (La-siagrostis). В это время года они летают большими стаями.
        Otocoris brandtii Dress. Из долины р. Тамира в мае.
        Petmcincla saxatilis Lin. Из долины р. Кунгуя в июне.
        Зимородок бенгальский. Alcedo bengalensis Gmel. С р. Бухтармы близ Урыльского поселка. На монгольских же реках не приходилось замечать.
        Отряд III. Лазящие (Scansores)
        Кукушка. Cuculus canorus Lin. Живет в горных лесах Хангая.
        Отряд IV. Голубиные (Columbae)
        Горный голубь. Columba rupestris Pall. В Западной Монголии нередко встречается в горных местностях. Гнездится в высоких, труднодоступных скалах. В особенности видели много около горного озера Шацгай-нор и в ущелье речки Цаган-норэй-холой (прит. оз. Ачит).
        Отряд V. Куриные (Gallinae)
        Степная курица. Syrrhaptes paradoxus Pall. Водится во всей Монголии, исключая высоких, горных стран. Держится преимущественно около солончаков, в которых есть пресная вода. При отсутствии в солончаках пресных озер, источников или речек, довольствуется колодезной водой, остающейся от скота в корытах или лужицах у колодцев. Осенью соединяется в большие стаи, из которых разбивается по наступлении весны.
        Куропатка бородатая. Perdix barbataVerr. Эти куропатки водятся во множестве в С.-З. Монголии по речкам, в долинах которых растет лиственный лес и кустарники, как, например, на р. Кобдо и ее притоке речке Хату, на которой их встречалось очень много. Мы нашли этих куропаток и на среднем течении р. Дзапхына осенью.
        Куропатка каменная. Cacabis chukar Gray. Встречались в большом количестве в горах на пространстве от р. Кобдо до города того же названия, но в Гентейских горах и в Хангае не приходилось видеть их.
        Отряд VI. Голенастые (Grallae)
        Дроф а - д уд а к. Otis tarda Lin. В мае встречали изредка в широких степных долинах на пространстве между г. Ургою и р. Орхо-ном, а в конце октября видели несколько штук на пустынной равнине Голыб-Гоби в Юго-Восточной Монголии.
        Дрофа-виляй. Otis macqueni Gray. Эту дрофу мы в первый раз заметили на среднем Дзапхыне в конце сентября, потом видели еще однажды в степной долине нижнего Тамира. Вообще она редка в Монголии.
        Пиголица, чибис. Vanellus cristatus Meyer et Wolf. Весьма обыкновенна в болотистых местах около рек и озер, в особенности между г. Ургою и р. Орхоном.
        Береговик серый. Actitis hypoleucus Lin. С р. Бухтармы близ Урыльского поселка в Алтае.
        Зуек малый. Aegialites minor М. A. W. Встречался нередко на р. Тамире и Кунгуе, на последней в большем количестве.
        Aegialieesplacidus. Найден был только на р. Кунгуе в июне.
        Журавль серый. Grus cinerea Bechst. Встречали только в Западной Монголии, а в Центральной не попадался, несмотря на посещение многих местностей, привольных для голенастых вообще. Это обстоятельство достойно замечания.
        Журавль малый. Grus virgo Lin. Этот журавль встречался в весьма большом количестве на пути от г. Урги до р. Орхона, но в Западной Монголии мы не находили его. По возвращении же в Алтай видели несколько штук на высоком Чуйском плоскогорье, что к ю.-в. от уроч. Кош-Агач.
        Веретенник. Limosa melanuroides Guld. Встречался на р. Толе, ее притоке Хадасын в Центральной Монголии и на озере Айрик в С.-З. Монголии.
        Micropalama taczanowskyi Verr. В тех же самых местностях, где и предыдущий вид.
        Улит-травник. Totanus ochropus Lin. Водится повсеместно на мокрых лугах по ручьям, рекам и озерам. Наиболее встречали на р. Кунгуе.
        Улит болотный. Totan us glareola Lin. Попадался нередко на pp. Толе, Орхоне и Тамире.
        Улит обыкновенный. Totanus calidris Lin. На p. Толе, Xa-дасыне, Орхоне, Тамире и Кунгуе водится в большом количестве.
        Шилоклювка. Recurmvostra avocetta Lin. Найдена была только в одном месте, на соленом озере Цзэрен-нор в С.-З. Монголии. На южном берегу этого озера есть источник и несколько малых озерок с солоноватой водой, на которых было много названных птиц.
        Песочник Темминка. Tringa femminski Leisl. С высокого плоскогорья, усеянного малыми озерами, между перевалом Укок и уроч. Калгуты, в Алтае в августе.
        Lobipes hyperboreus. Из той же местности, в которой, по всей вероятности, гнездится, так как был найден там еще в половине августа.
        Бекас. Scolopax gaUinago Lin. (var. burka Lath.). С p. Толы из окрестностей Урги, где появился в конце апреля. В других болотистых местностях встречался изредка.
        Scolopax hyemalis Eversm. В конце августа найден был на речке Буянту, ниже г. Кобдо.
        Eudmmias veredus. Из долины Тамира в мае.
        Eudmmias morinellus. Из той же долины, добыт только один экземпляр, а потому и неизвестно, остается ли там на летнем пребывании или пролетом.
        Strepsilas collarislAn. В той же местности и один экземпляр.
        Лысуха черная. Fulica atra Lin. Водится на многих озерах, поросших около берегов камышом. В особенности много на оз. Хара-усу, что близ г. Кобдо.
        Отряд VII. Плавающие (Natatores)
        Гусь серый. Anser cinereus Meyer. Водится в весьма большом количестве на озерах 3. Монголии, в особенности на Хара-усу, но в Центральной Монголии мы нигде не встречали его, несмотря на то, что там на реках и значительных озерах остается на летнем пребывании множество гусей двух иных пород.
        Гусь-сухонос. Anser cygnoides Pall. Встречается повсеместно как в Западной, так и в Центральной Монголии, в особенности на озере Хара-усу и на р. Толе, Орхоне и Тамире.
        Гусь индийский. Anser indicus Lath. Этого гуся мы находили исключительно в Центральной Монголии, на р. Тамире и Тэр-хей-гол, а в Западной Монголии не встречался вовсе.
        Лебедь-кликун. Cygnus musicus Bechst. Видели на озере Ба-рокчин-цаган-нор, на речке Хадасын и р. Тамире в мае и находили яйца, из чего следует заключить, что остается в тех местностях для гнездования.
        Утка-пеганка (о тайка). Vulpanser tadoma Lin. На р. Толе, ее притоке Хадасын, на оз. Угэй, на Орхоне и Тамире живут в большом количестве, в особенности на р. Толе.
        Турпан. Casarca rutila Pall. Встречается повсеместно. В летнее время держатся более в горных, солонцеватых долинах, а осенью на равнинах около солончаков, поблизости которых есть озерки или речки.
        Утка-свиязь. Mareca penelope Lin. Добыт только один экземпляр с р. Ойгора (прит. р. Кобдо) в конце августа.
        Утка-шилохвост. Dafila acuta Lin. С уроч. Кытэин-шара-холусу, что к ю.-в. от озера Хара-усу, где найдена была в начале сентября.
        Утка-чирок. Querquedula circia Lin. Водится во множестве на р. Толе, Орхоне, а также на многих озерах и речках Центральной и Западной Монголии.
        Rhynchaspis clypeata Lin. Встречали только на оз. Ачит, в С.-З. Монголии в июле.
        Nettion crecca Lin. Находили в большом количестве на р. Толе, встречалась также нередко и на прочих реках Центральной Монголии, а также на оз. Айрик в С.-З. Монголии.
        Branta rufinaFM. В конце августа найдена на речке Буянту, ниже г. Кобдо, а в конце сентября попалось несколько штук на оз. Ульд-зуйту, в южных отрогах Хангая.
        Нырок красноголовый. Aythia ferina Lin. С озера Хара-усу в С.-З. Монголии в начале сентября.
        Крахаль большой. Mergus merganser Lin. Нашли только в одном месте, на р. Будон-гичигин, в Хангае, в конце мая.
        Мартышка речная. Larus ridibundus Lin. Весьма обыкновенна на р. Толе, Орхоне, Кунгуе и других обильных рыбой, но на горных речках, в которых живут только хариусы, не встречается.
        Larus cachinansFaM. В первый раз нашли на озере в долине р. Ойгора, потом замечали на оз. Айрик, но в Центральной Монголии не попадалась.
        Sterna longipennis Mus. Berl. Водится на р. Толе, Орхоне и Кунгуе, а также на оз. Айрик.
        Sterna Jluviatilis Lin. На тех же реках, где и предыдущий вид; видели также во множестве на озере Угэй.
        Hydmchelidon fissipes Lin. Нашли только на р. Кунгуе и оз. Айрик в июне, в других местах не удалось наблюдать.
        Pelecanus onocmtalus Lin. Гнездится на озерах С.-З. Монголии Хара-усу и Айрик в большом количестве; на других же обширных озерах Монголии не приходилось видеть [58 - Представленные мною в музей Императорской Академии наук млекопитающие, рыбы и пресмыкающиеся остались пока еще необработанными и описания их будут, по всей вероятности, в непродолжительном времени помещены в бюллетенях Академии.].

        Путешествие в Кашгарию и Куньлунь

        Предисловие [В первом издании, выпущенном в 1895 г., книга называлась: «Путешествие по Восточному Туркестану, Кун-луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии в 1889-м и 1900-м годах». «Путешествие в Кашгарию и Куньлунь» содержит описание хода и научных результатов так называемой Тибетской экспедиции - третьей и последней экспедиции, совершенной М. В. Певцовым. - Прим. ред.] автора

        20 октября 1888 г. в городе Караколе (ныне Пржевальск) Семиреченской области скончался наш знаменитый путешественник Н. М. Пржевальский. Преждевременная смерть постигла его лишь за несколько дней до начала предстоявшего ему нового, многотрудного путешествия по Центральной Азии. Пржевальский во главе большой, хорошо снаряженной экспедиции намеревался пройти чрез Восточный Туркестан в Тибет, исследовать сначала совершенно неизвестную северо-западную часть этой высокой земли, потом проникнуть, если окажется возможным, в Лхасу, а оттуда на восток, в страну Кам, привлекавшую его как страстного натуралиста своей богатой растительной и особенно животной жизнью. Но этому заветному научному предприятию Николая Михайловича не суждено было осуществиться: простудившись еще на пути в исходный пункт экспедиции, в окрестностях Пишпека, он заболел брюшным тифом и через 2 недели отошел на вечный покой почти на рубеже той обширной страны, исследованию которой им были посвящены многие годы его страннической жизни.
        Начальство над осиротевшей по смерти Н. М. Пржевальского экспедицией было возложено на меня. В личный состав ее, сверх избранных покойным себе сотрудников - поручика В. И. Роборовского и подпоручика П. К. Козлова - был включен еще, по желанию Русского географического общества, геолог, горный инженер К. И. Богданович; конвой же экспедиции, вследствие сокращения первоначального плана предприятия, уменьшен на 13 человек.
        Задача реорганизованной таким образом экспедиции, поставленная Русским географическим обществом по соглашению с военным министерством, заключалась главным образом в исследовании окрайного хребта Куньлунь на пространстве от верховьев реки Юрун-каш до меридиана озера Лобнор и прилежащей к нему на юге полосы Тибетского нагорья, приблизительно до параллели 35°. При этом выступление экспедиции из Пржевальска, по причине необычайно снежной зимы в Тянь-Шане и завалов в горных проходах, было отложено до весны 1889 г., а пребывание ее за границею рассчитано на 2 года.
        По назначению в декабре 1888 г. начальником экспедиции, я начал готовиться к путешествию и прежде всего знакомиться по доступным мне источникам с теми странами, которые нам предстояло посетить. В этом деле мне много помог наш известный синолог доктор Э. В. Бретшнейдер, скопировавший для меня из китайского атласа издания 1863 г. карты Восточного Туркестана, Джунгарии и Северо-Запад-ного Тибета, в масштабе 26 верст в дюйме, с переводом всех названий на русский язык. Кроме того, он сделал для меня извлечение из новейшей китайской географии «Си-юй-ту-чжи» о горах Восточного Туркестана и составил список сочинений европейских авторов об этой стране и о Тибете.
        В течение 3 месяцев, оставшихся до отъезда из Петербурга, я успел несколько познакомиться с Восточным Туркестаном по сочинениям [60 - Иакинф. Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана. СПб., 1829. Риттер. Землеведение. Восточный, или Китайский Туркестан. Вып. 1 и 2 / Перевод с примечаниями и дополнениями В. В. Григорьева. СПб., 1869 и 1873. Валиханов. О состоянии Алтышара. Записки Русского географического общества. Кн. 3. 1861. Р. Шау. Очерки Верхней Татарии, Яркенда и Кашгара. СПб., 1873. Renort of a mission to Yarkand 1873 under command of sir T. D. Fоrsуth. Calcutta, 1875. Беллью. Кашмир и Кашгар. Дневник английского посольства в Кашгаре, 1873-1874. СПб., 1877. Пржевальский. Четвертое путешествие в Центральной Азии. СПб., 1888. Куропатки н. Кашгария. СПб., 1879. Громбчевский. Отчет о поездке в Кашгар в 1885. Маргелан, 1886. Петровский. Отчет консула в Кашгаре, 1885. еланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня. Записки Зап. - Сиб. отд. Геогр. общ. Кн. IX. Омск, 1887.]: Иакинфа, Риттера, Валиханова, Шау, Форсайта, Беллью, Куропаткина, Пржевальского, Громбчевского, Зеланда и отчету нашего консула в
Кашгаре Н. Ф. Петровского за 1885 г.^{128}^
        Что же касается Северо-Западного Тибета, то об этой стране не только в европейских, но и в китайских источниках, просмотренных нашими синологами Э. В. Бретшнейдером и В. П. Васильевым, не нашлось никаких сведений.

        К. И. Богданович

        В рукописном географическом обозрении Тибета, составленном по тибетским источникам академиком В. П. Васильевым, которым он любезно разрешил мне попользоваться, я тоже не нашел никаких сведений о северо-западной части этой страны, кроме общего указания, что она очень высока и отличается суровым климатом.
        Кроме предварительного ознакомления с помянутыми странами, мне в течение того же короткого периода времени приходилось заниматься еще исследованием инструментов, вычислением эфемерид ^{129}^ и приобретением необходимых для путешествия вещей.
        21 марта 1889 г. я вместе с геологом экспедиции К. И. Богдановичем выехал из Петербурга. В Москве к нам присоединились В. И. Роборовский и П. К. Козлов, вызванные из Пржевальска еще в феврале, и 24 марта мы все вместе отправились в этот город.


        В. И. Роборовский

        Путь наш пролегал через Владикавказ, Тифлис, Баку и Каспийское море в Узун-ада, а оттуда по Закаспийской железной дороге через Ашхабад, Мерв, Чарджуй и Бухару в Самарканд. Из этого последнего мы ехали уже на почтовых лошадях чрез Ташкент, Чимкент, Аулие-Ата и Пишпек до Пржевальска, куда прибыли 20 апреля.

        П. К. Козлов

        Снаряжение экспедиции было почти окончено еще при жизни Н. М. Пржевальского и по осмотре найдено мною в отличном состоянии. Выбор людей для конвоя, сделанный им самим, был также вполне удачный. Оставалось только купить лошадей, построить палатки, юрты и запастись на первое время продовольственными продуктами, на что потребовалось около 3 недель.
        10 мая все приготовления были окончены, и 13-го числа того же месяца экспедиция тронулась в далекий путь. В состав ее, кроме меня и трех моих сотрудников, входили переводчик, препаратор, 12 нижних чинов конвоя, 2 проводника и несколько погонщиков из киргизов, а животные экспедиции состояли из 88 верблюдов, 22 лошадей, 100 овец для пищи и 3 сторожевых собак.
        По составленному заблаговременно маршруту я наметил для экспедиции путь через Восточный Туркестан в Тибет по местностям, частью вовсе не исследованным еще европейскими путешественниками, частью - лишь местами. По этому маршруту экспедиция направилась через перевал Бедель на юго-восток и, достигнув реки Яркенд-дарья, повернула по ней на юго-запад в Яркенд. Оттуда мы следовали по большой хотанской дороге на юг до Каргалыка, из которого, по случаю наступления сильных жаров, должны были свернуть на юго-запад, в горы Куньлуня, и пробыть в них на урочище Тохта-хон до сентября. Из этой местности экспедиция направилась 1 сентября прямым путем опять на большую хотанскую дорогу и, выйдя на нее в селении Гума, следовала по ней до самого Хотана, откуда через Чиру и Керию перешла в селение Ния и там расположилась на зимнюю квартиру, совершив предварительно экскурсию на юго-восток, в Куньлунь, для отыскания проходов через этот окраинный хребет на Тибетское нагорье.
        Весна, лето и часть осени 1890 г. были посвящены исследованию юго-восточной окраины Кашгарской котловины, Куньлуня и прилежащей к нему на юге полосы Тибетского нагорья на протяжении от верховьев реки Керия-дарья до меридиана озера Лобнор. В начале октября экспедиция опустилась с этого нагорья к озеру Лобнор и затем через Курлю, Карашар, Токсун, Урумчи, Хотубей, минуя озеро Тел-ли-нор и кумирню Матэня, вышла 3 января 1891 г. в Зайсанский пост.
        Произведенные мною и моими сотрудниками за границей исследования доставили нижеследующие результаты.
        Снято лично мной посредством легкой мензулы и кипрегеля маршрутной глазомерной съемки, в масштабе 5 верст в дюйме, около 5500 верст. Моим помощником В. И. Роборовским во время его экскурсий в стороны от магистрального пути экспедиции снято буссолью такой же съемки в масштабе 10 верст в дюйме около 2500 верст и 5 верст в дюйме - до 200 верст. Другим моим помощником, П. К. Козловым, тоже во время боковых экскурсий, снято в масштабе 10 верст в дюйме около 300 верст и 5 верст в дюйме - 250 верст. Геолог экспедиции К. И. Богданович во время своих экскурсий отдельно от экспедиции снял буссолью в масштабе 10 верст в дюйме около 1500 верст. Следовательно, членами экспедиции сделано маршрутной глазомерной съемки около 10 250 верст и измерено ртутным барометром, гипсотермометром и анероидом 335 высот.
        Пассажным инструментом, двумя столовыми и тремя карманными хронометрами мною определены широты и долготы 34 пунктов на пути экспедиции, причем в 10 из них сделаны еще магнитные наблюдения. В. И. Роборовский во время своих экскурсий определил малым универсальным инструментом и двумя карманными хронометрами географическое положение 13 пунктов.
        На собирание географических и этнографических сведений мною было обращено особое внимание. С этой целью я старался опрашивать повсюду как можно больше туземцев, проверять их показания перекрестными допросами и заносить немедленно в дневник.
        Геолог экспедиции К. И. Богданович, кроме наблюдений на пространстве около 4000 верст, пройденных вместе с экспедицией, производил еще геологические исследования на протяжении около 2000 верст во время своих отдельных экскурсий, преимущественно в горы. Собранная им богатая коллекция горных пород и почв поступила в Музей геологического комитета и будет, вероятно, в скором времени разработана.
        Зоологическая коллекция экспедиции, переданная в музей Академии наук, состоит из 60 видов млекопитающих (в числе 200 экз. шкур с черепами), 220 видов птиц (около 1200 экз.),
        11 видов рыб (до 100 экз.), 20 видов земноводных и пресмыкающихся (до 80 экз.) и около 200 видов насекомых, почти исключительно жесткокрылых, которых взял на себя труд описать вице-председатель Русского географического общества П. П. Семенов.
        Гербарий экспедиции, содержащий в себе до 700 видов растений (в числе около 7000 экз.), поступил в Ботанический сад.
        Таких результатов экспедиция могла достигнуть только благодаря ревностному исполнению моими сотрудниками - В. И. Роборовским, П. К. Козловым и К. И. Богдановичем - лежавших на них обязанностей.
        Представляя в настоящей книге на суд читателей описание нашего путешествия, считаю долгом принести искреннюю признательность: российскому консулу в Кашгаре Н. Ф. Петровскому и секретарю консульства Я. Я. Лютшу за их попечение и содействие, оказанные экспедиции во время пребывания ее в пределах Восточного Туркестана; директору Зоологического музея Академии наук Ф. Д. Плеске за определение собранных экспедицией птиц; ученым консерваторам того же музея С. М. Герценштейну и Е. А. Бюхнеру за определение первым рыб и вторым добытых экспедицией млекопитающих, а также нашим синологам академику В. П. Васильеву и доктору Э. В. Бретшнейдеру за их содействие в предварительном ознакомлении с Восточным Туркестаном и добрые советы и астроному Главной обсерватории Ф. Ф. Витраму, исследовавшему положение тех звезд, затмения которых были наблюдены иною для получения абсолютных долгот опорных пунктов.
        С.-Петербург 12 апреля 1894 г.
        Глава первая. От Пржевальска до Яркенда
        Отъезд из Пржевальска. - Долина южного берега озера Иссык-Куль. Развалины на дне этого озера. - Ущелье и перевал Барскоун. - Следование по сырту. - Перевал Бедель. - Спуск с хребта Кок-шал на югу в Кашгарию. - Переправа через реку Таугикандарья. - Переход через хребет Кара-тже. - Теснина Дунгарет-мё-агазы. - Контраст во флоре и фауне северного и южного склонов этого хребта. - Селение Калпын. - Очерк Кашгарии. - Путь экспедиции по солончаковой пустыне до станции Якка-худук. - Первобытный лес и болото Лалмой. Движение вверх по долине реки Яркенд-дарья. - Природа этой долины. - Прибытие в Яркендский оазис.

        14 мая 1889 г. я с Роборовским и Козловым [61 - Геолог экспедиции К. И. Богданович направился еще 6 мая через Нарын и Ат-баш в Кашгар, чтобы осмотреть третичные образования окрестностей озера Чатыр-куль. Из Кашгара он прошел в Янти-гиссар, а оттуда на запад, в горы Сары-кол, из которых проехал в Яркенд и встретил экспедицию близ селения Аксак-марал.], напутствуемые пожеланиями наших знакомых счастливого пути и благополучного возвращения на родину, отправились из Пржевальска в экипажах до ближайшей попутной деревни Сливкиной, отстоящей в 40 верстах к западу. Караван же наш, в составе 14 нижних чинов конвоя, 22 лошадей, 80 порожних верблюдов экспедиции и 50 наемных с багажом, выступил по той же дороге накануне, и мы должны были догнать его в Сливкиной.
        Дорога из Пржевальска в деревню Сливкину идет по высокой степной долине, расстилающейся между хребтам Терскей Алатау и озером Иссык-Куль от 15 до 20 верст в ширину.
        В этой долине, верстах в 20 к западу от Пржевальска, в местности Койсары, на дне Иссык-Куля, находятся развалины небольшого древнего города, лежащие близ южного берега озера на глубине около 5 футов. Строения, от которых сохранились только немногие основания до 2 футов толщины, были сложены из превосходного кирпича небольшого формата и украшены отчасти изразцами. Несмотря на долгое пребывание в воде и разрушительное действие волн, в развалинах добывают поныне совершенно целые кирпичи, которые местные киргизы употребляют на сооружение памятников своим близким кровным. Один из таких мавзолеев, строившийся близ дороги, я тщательно осматривал и немало изумлялся необыкновенной прочности только что добытого из озера кирпича, весьма сходного по размерам, форме и плотности с знаменитым китайским обожженным кирпичом.
        По словам многих опрошенных мною киргизов, в этих развалинах нередко находят обломки глиняной посуды, медные котлы и монеты, а также хорошо сохранившиеся человеческие черепа и толстые кости. От одного из спрошенных мною киргизов по имени Джеламана, весьма любознательного и правдивого, я получил в подарок две медные, очень древние монеты, найденные в развалинах.
        Деревня Сливкина, основанная лет 30 тому назад переселенцами из Европейской России, имеет 140 дворов и 500 жителей, которые, благодаря избытку земли и плодородию почвы, пользуются полным благосостоянием. Нас поместили в чистой, хорошо убранной комнате и угощали сытным ужином, а караван остановился в поле, за селением.
        Утром мы отправились к каравану пешком в сопровождении большой толпы народа, собравшейся провожать экспедицию. Перед выступлением мы простились с последними на пути русскими людьми, искренно пожелавшими нам благополучного возвращения в родную страну. Некоторые из жителей Сливкиной провожали экспедицию версты 3 от селения и трогательно простились с нами.
        Дорога от Сливкиной идет на запад по той же степной долине, в которой нередко встречались киргизские пашни и тучные пастбища. В 16 верстах от деревни мы остановились на ночлег у ручья; вечером поднялся сильный ветер, продолжавшийся до утра. На озере, отстоявшем в 3 верстах от нашего лагеря, всю ночь бушевали волны и к утру на плоском его берегу образовался высокий белый вал из пены, исчезнувший только после полудня, когда озеро успокоилось.
        На следующей станции степная долина между хребтом и озером, по которой пролегает дорога, суживается и часто пересекается глубокими лощинами, загроможденными массивными валунами. Поэтому дорога становится затруднительнее и в конце станции приближается к плоскому берегу озера, покрытому сплошь крупными кругляками.
        Третью ночь мы провели на берегу Иссык-Куля близ устья впадающей в него маленькой речки. Вода в озере слегка горько-соленая, негодная для питья, но скот пьет ее охотно; для кушанья же ее можно употреблять за неимением лучшей, да и то, по всей вероятности, только в течение непродолжительного времени.
        От ночлежного места на берегу озера караван прошел еще верст 12 по долине, пересекая балки, усеянные валунами и крупными кругляками, а потом повернул к югу и направился вверх по речке Барскоун, текущей с хребта Терскей Алатау в озеро Иссык-Куль. Вскоре мы вступили в живописное ущелье этой речки и, пройдя по нему верст 10, остановились на ночлег у нижней границы елового леса, на прекрасном лугу, обильно орошенном источниками.
        Южнее и выше ночлежного места простиралась зона елового леса, покрывающего, впрочем, только северные склоны гор, а южные покатости их безлесны [62 - На северных склонах видно было много засохших лесов, в которых часть мертвых деревьев еще держалась на корне, а другая уже лежала.]. Дно же самого ущелья покрыто густым еловым лесом и усеяно массивными валунами. В этом глухом лесу шумно струится речка Барскоун в каменном ложе, ниспадающем местами ступенями, и рокот ее далеко разносится по лесной чаще.
        Пробираясь на следующий день медленно вверх по ущелью узкой тропой, извивающейся среди валунов, мы встретили неожиданно поперечный ров глубиною в 2 с лишком аршина и шириною около 4 аршин. Судя по свежести выемки, он был лишь несколько дней тому назад прорыт могучим временным потоком, вырвавшимся, вероятно, из временной же естественной запруды на соседней высоте.
        У этой преграды мы должны были остановиться и для беспрепятственного перехода через ров срезать лопатами его крутые обрывы.
        На той же станции мы миновали чудный каскад, низвергающийся совершенно отвесно саженей 15 со скалы левого бока ущелья и переходящий ниже в бешеный поток, который с изумительной быстротой и ревом несется по крутизне в речку.
        В ущелье Барскоун на всем его протяжении, до самых верховьев орошающей его речки того же названия, не выходит ни одна побочная теснина, а потому речка не имеет ни одного значительного притока.
        Бока этого сумрачного ущелья очень круты и высоки; густой еловый лес, покрывающий его дно, еще более усиливает господствующий в нем мрак.
        В верховьях речки ущелье переходит в узкую долину, свободную от леса, который покрывает только соседние горные склоны до высоты 10 000 футов. В этой долине, ввиду предстоявшего трудного перехода через гребень хребта Терскей Алатау, экспедиция остановилась на дневку. Рано утром я отправил вперед 2 казаков с проводником для осмотра перевала Барскоун, на котором, по уверению сопровождавших нас киргизов, должен был лежать еще снег. По осмотре оказалось, что перевал действительно покрыт снегом глубиною более аршина; для исправления пути мною в тот же день были отправлены вперед 9 человек с 25 свободными верблюдами. Проложив с большим трудом дорогу, они возвратились в лагерь уже поздно вечером.
        Утром 21 мая отправлены были вперед 10 человек со всеми порожними 88 верблюдами для проложения дороги за перевалом, а часом позже последовала за ними экспедиция. Из узкой долины мы поднялись по весьма крутому склону на высоту и, пройдя несколько верст по косогору, начали восхождение на перевал по траншее в снегу, проложенной нашими людьми. Подъем, несмотря на умеренную крутизну, был очень труден: верблюды с вьюками поминутно проваливались и падали; чтобы поднять их, нужно было сначала развьючить, потом освобожденных от вьюков укладывать на более твердое место, а багаж переносить на руках и снова навьючивать. По такой мучительной дороге мы прошли за 5 часов не более 2 верст и, опустившись немного с вершины перевала, остановились на ночлег в долине, покрытой таким же глубоким снегом [63 - Вершина перевала Барскоун, по моему измерению, поднимается на 12 220 футов над уровнем моря.]. Передовые наши люди, вернувшиеся в лагерь вечером, успели в этот день проложить дорогу вперед только на протяжении 2 верст от вершины перевала.
        Благодаря ночному морозу, скрепившему снег, первые 3 версты от перевала мы прошли по широкой нагорной долине беспрепятственно; но потом, когда стало теплее, верблюды с вьюками начали проваливаться, и повторились те же мучения, как и накануне. Солнце, показывавшееся по временам из-за облаков, сильно пекло в этой высокой долине, а когда скрывалось - становилось холодно и часто падала крупа. В сумерки мы свернули на восток к горе, свободной от снега, и достигли с большим трудом ее подошвы, когда уже стемнело, пройдя в этот памятный день с 8 часов утра до 8 часов вечера только 9 верст. На склоне горы, по счастью, нашлось немного прошлогодней травы для наших животных, голодавших почти 2 суток. От яркости света, отражаемого белым снеговым покровом, почти у всех нас разболелись глаза.
        Вечером мы совещались о направлении дальнейшего пути. По мнению наших проводников, нам нужно было продолжать путь сначала по той же нагорной долине на юг, а потом через хребет по перевалу Суёк. Но так как на этой долине и замыкающих ее на юге горах, через которые пролегает прямая дорога, повсюду был виден снег, то я не решился последовать их совету без предварительной рекогносцировки.
        Взобравшись утром на вершину горы, мы увидели оттуда на юго-востоке долину, почти совершенно свободную от снега. При тщательном обозрении ее в бинокль я тут же решил направить экспедицию кружным путем по этой долине. Караван, предшествуемый длинной вереницей свободных верблюдов, обогнул гору и вступил в помянутую долину, представляющую юго-восточное продолжение широкой нагорной долины, по которой мы следовали накануне. Эта нижележащая долина орошена речкою Арабель, получающею начало близ перевала и собирающею в себя в верховьях множество притоков. В нижней долине Арабели мы встречали только местами небольшие полоски мелкого снега, да и то лишь на первой половине станции, а на второй, благодаря значительному понижению долины, его уже вовсе не было, но зато каравану нередко приходилось пересекать топкие лощины.
        На ночлежном месте, лежащем гораздо ниже предыдущего, было достаточно прошлогодней травы для наших отощавших животных, а на низких местах показывалась уже свежая зелень. С этого места мы оставили речку Арабель, текущую далее в теснине, и направились севернее ее по волнистой местности, в которой миновали несколько малых озер, еще покрытых посиневшим льдом. В конце перехода экспедиция вышла на караванную дорогу, ведущую из Пржевальска через перевалы Зауке или Кашка-су и Бедель в Кашгарию, и по ней спустилась снова в долину речки Арабель, в которой разбила палатки для ночлега на зеленом лугу, украшенном яркими цветами.
        Караванная дорога пролегает не более 10 верст вниз по долине речки Арабель, которая на этом протяжении огибает горы с востока и потом течет на юго-запад. Дорога же направляется от реки на юг и пересекает плоский хребет, простирающийся в одном направлении с Арабелью.
        Пройдя первую половину станции по долине Арабели, а вторую по волнистой местности, мы ночевали у северного подножья помянутого плоского хребта.
        Подъем на этот хребет с севера по перевалу Ак-бель очень отлог, но зато длинен. Последние 4 версты до вершины перевала мы шли по снегу, который был, однако, неглубок. Спуск с хребта на юг, бывший в то время совершенно свободным от снега, значительно короче и круче подъема с севера.
        К югу от помянутого плоского хребта простирается высокая и весьма волнистая земля, называемая местными киргизами сыртом (спина). Она покрыта пологими, переплетающимися между собою ветвями Тянь-Шаня, между которыми залегают пространные долины и котловины с солонцеватой почвой. В общем же в этой высокой земле преобладает все-таки форма равнины. Древесной растительности, кроме немногих низкорослых кустарников, в ней вовсе нет. Плоские хребты ее большею частью пустынны, но в междугорных долинах и котловинах, а отчасти в ущельях и лощинах самих хребтов встречаются очень хорошие пастбища, на которых преобладают повсюду кипец (Stipa orientalis) и осока (Carexsp.?). Эти пастбища привлекают в летнее время на сырт множество киргизов со стадами скота, который, благодаря обилию подножного корма, а также отчасти отсутствию жаров и насекомых, очень хорошо откармливается в описываемой высокой земле.
        В горах сырта и в особенности в главном хребте Тянь-Ша-ня, Кок-шале, окаймляющем эту высокую землю с юго-восто-ка, водится много диких горных баранов (Ovis Polii) ^{130}^. На пути по ней мы ежедневно замечали близ дороги черепа этих животных с массивными, хорошо сохранившимися рогами. В главном хребте живут также во множестве улары (Megaloperdix himalayanus) - колоссальные горные куропатки, величиною с молодую индейку, мясо которых очень вкусно и считается у киргизов лакомым блюдом.
        В течение трехдневного следования по сырту мы, кроме маленького каравана, шедшего из Пржевальска в Аксу, не встречали вовсе людей. На третий день экспедиция достигла северного подножья главного хребта, Кок-шала, и остановилась в узкой долине, близ перевала Бедель, на ночлег. Эта высокая долина в то время казалась очень печальной: в ней не видно было ни млекопитающих, ни птиц и даже насекомых; вокруг царила мертвая тишина, нарушавшаяся только журчанием орошающей ее речки.
        По прибытии экспедиции к подножью Кок-шала я в тот же день послал двух казаков с проводником для осмотра перевала Бедель. Оказалось, что на северном его склоне на протяжении около 2 верст лежал еще глубокий снег, а потому на следующий день утром я отправил туда четырех человек с порожними верблюдами для проложения дороги, которые возвратились вечером. На рассвете пошел большой мокрый снег, продолжавшийся до полудня и задержавший экспедицию еще на день в долине.
        30 мая рано утром я отправился с одним казаком вперед на перевал для измерения его высоты, а караван выступил часом позже. Дорога первые 5 верст поднимается постепенно по узкой долине, потом идет по косогору, на котором встречается несколько крутых подъемов и, наконец, восходит по крутому склону на вершину перевала. Ночной мороз прочно скрепил снег, лежавший на северном склоне перевала, а потому мы беспрепятственно достигли его вершины, поднимающейся до 13 860 футов над уровнем моря ^{131}^.
        С этой высоты при ярком сиянии солнца и полном отсутствии облаков небесный свод казался окрашенным в очаровательный темно-голубой цвет. Измерив высоту перевала, мы, не ожидая каравана, последовали далее. Спуск на юг несравненно круче подъема с севера и только благодаря зигзагам, описываемым на нем дорогою, доступен для караванов.
        С перевала дорога спускается в долину и, пройдя по ней версты 2, снова вьется зигзагами по крутизне к речке Бе-дель. Проходя по этой высокой долине, мы любовались величественным зрелищем: с южного склона хребта неслись по чрезвычайно крутым лощинам мутные притоки речки Бе-дель, казавшиеся издали желтыми лентами, которые, извиваясь прихотливо по крутизнам, опускались в глубокую долину названной речки. Юго-восточный склон станового хребта тяныпанской системы - Кок-шала, замыкающего сырт со стороны Кашгарии, несравненно круче северо-западного и притом, как во всех окраинных хребтах, гораздо длиннее внутреннего склона, обращенного к высокой земле.
        Караван, подошедший к перевалу только перед полуднем, когда солнце уже сильно грело, встретил большие препятствия: верблюды беспрестанно проваливались в рыхлый снег, и их приходилось перевьючивать. К ночи только небольшую часть вьючных верблюдов успели перевести с большими усилиями через перевал, а остальные ночевали близ вершины Беделя на свободной от снега площадке, где с ними провели ночь почти все наши люди. Переход через Бедель отставшей части каравана продолжался весь следующий день, и только поздно вечером прибыли в лагерь за перевалом последние верблюды. Наши люди в оба эти дня страшно измучились, но никто из них не упал духом.
        После многотрудного перехода через хребет Кок-шал я счел необходимым сделать дневку на сборном месте за перевалом, в долине речки Бедель. В той же долине, близ нашего лагеря, стоял большой караван из Учтурфана, следовавший с бумажными тканями в Пржевальск и ожидавший освобождения Беделя от снега.
        От подножья перевала мы опускались по узкой долине речки Бедель, которая на протяжении первой станции имеет весьма сильное падение. В верхнем течении речки долина местами значительно суживается и, в противоположность ущелью Барскоун, принимает в себя много побочных теснин, по которым стремятся притоки этой речки. На первом же переходе, верстах в 20 от перевала, стали встречаться кустарники: барбарис, жимолость, ива и другие, отсутствующие в верховьях долины. Вода в речке ежедневно с 3 до 8 часов пополудни значительно прибывала от таяния снега на высоких вершинах Кок-шала и окрашивалась в желтый цвет. Температура воздуха на юго-восточном склоне главного хребта, по мере понижения долины, быстро повышалась, и повсюду замечалось полное пробуждение растительности.
        На второй станции характер долины, ведущей с перевала, изменяется: она переходит сначала в широкий, потом в узкий коридор с отвесными конгломератовыми боками. В этом коридоре речка Бедель, получающая в нижней части название Уй-тал, течет уже гораздо покойнее, чем в верховьях. Перед вступлением речки в теснину дорога оставляет ее и поднимается по весьма крутому склону на плоскую высоту, где у самого выхода дороги расположено небольшое здание с оградой. В нем помещается китайский пикет для осмотра проходящих торговых караванов, которым никак нельзя миновать этого дозорного пункта.
        С высоты мы увидели на юге обширную долину, окаймленную с полуденной стороны высоким горным хребтом, синевшим в туманной дали. К востоку же и западу простирались последние отпрыски Кок-шала, бороздящие его высокое и плоское предгорие.
        Пройдя около 10 верст по высоте, экспедиция повернула к речке Уй-тал и спустилась по узкой балке в ее долину, которая верстах в 8 ниже пикета значительно расширяется и покрыта очень хорошей растительностью. В этой широкой долине мы разбили палатки для ночлега.
        Перед вечером к нам в лагерь прибыли аксакалы (старшины) наших торговцев в городах Аксу и Учтурфане для встречи экспедиции. По обычаю они привезли нам дастархап (угощение) из вареных яиц, пшеничных лепешек, редиса и свежих абрикосов. Пригласив аксакалов в палатку, я, в свою очередь, угощал их чаем и расспрашивал об оазисах Аксу и Учтурфане. Они сообщили мне, что в Аксуйском оазисе считается около 140 000 жителей, в том числе в самом городе Аксу не более 6000. Почва оазиса очень плодородна и дает обильные урожаи хлебных растений, овощей и плодов. Русских торговцев в Аксу проживает до 200 человек, и все они сарты ^{132}^ Ферганской области. Главный предмет их сбыта - ситцы, а вывоза - бумажные ткани для туземцев Туркестанского края.
        В Учтурфанском оазисе вместе с городом всего около 8000 жителей. Почва его также очень плодородна, и в нем засевают преимущественно пшеницу и рис, а хлопка, как и в Аксу, возделывают мало. Из Учтурфанского оазиса, в котором не бывает почти вовсе неурожаев, пшеница и рис вывозятся в другие оазисы страны, где обнаруживается недостаток в зерне. В этом оазисе, лежащем значительно выше Аксу, летние жары гораздо умереннее, чем там; но дожди в обоих оазисах выпадают редко; снега зимой бывает тоже немного, и он держится недолго.
        В городе Учтурфане проживает около 100 наших подданных ферганских сартов, торгующих русскими товарами. Главные предметы их сбыта и вывоза - те же, что и в Аксу. Из этого города, по свидетельству аксакалов, существует прямая горная дорога в Пржевальск через перевал Гугутлик, ныне совершенно заброшенная; но ее нетрудно исправить, и тогда караванное движение по ней между помянутыми городами будет удобнее, чем по кружному пути через труднодоступный перевал Бедель [64 - Кашгарцы называют этот перевал Бадэль, а наши пограничные киргизы - Бедэль. Этим последним названием именуется он и на картах.].
        От последнего ночлежного места на речке Уй-тал мы прошли только версту вниз по ее долине, а потом поднялись по крутому склону на плоское южное предгорье Кок-шала и направились к юго-западу. Все это пологое предгорье усеяно щебнем и изборождено сетью весьма плоских лощин с малыми сухими руслами, которые, соединяясь ниже, образуют значительные ложа временных потоков, несущих свои воды на юг, в реку Таушкандарья.
        На юге мы отчетливо различали высокий горный хребет и широкую долину реки Таушкандарья, окаймляемую им с полуденнной стороны. Повернув почти на юг и спустившись с предгорья в эту долину, экспедиция направилась к стоявшим в ней юртам. Обитатели их - китайские киргизы - встретили нас радушно и указали удобное место для лагеря на арыке (оросительной канаве), выведенном из реки Таушкандарья.
        На следующий день нам предстояла переправа вброд через многоводную и быструю Таушкандарью. Проводники из китайских киргизов повели нас к тому месту, где река разделяется на семь рукавов. Четыре из них мы перешли беспрепятственно, а через три остальные переправа была очень затруднительна. Вода доходила до живота нашим рослым верблюдам, а лошади едва держались на ногах в бурных потоках и местами всплывали. К счастью, все обошлось благополучно, и мы расположились на правом берегу Тауш-кандарьи, у подошвы хребта, на дневку.
        Вскоре после переправы к нам прибыл китайский чиновник, посланный учтурфанским окружным начальником приветствовать экспедицию, и привез от него в подарок пару кур, пару домашних уток и два мешка ячменя для лошадей. Угостив чиновника, я просил его передать благодарность окружному начальнику и часы, посланные в виде ответного подарка.
        Широкая долина реки Таушкандарья заключается между главным хребтом тяньшанской системы - Кок-шалом - и его длинным восточным отрогом, называемым Кара-тэке. Этот отрог мы должны были пересечь на пути к реке Яр-кенд-дарья, на которую предполагали выйти близ устья Каш-гар-дарьи.
        Местность Сапыр-бай, в которой находился наш лагерь, была покрыта прекрасным подножным кормом. Чтобы подкрепить наших животных для предстоявшего перехода через хребет, я счел полезным дать им двухдневный отдых. С этого места были отпущены 50 наемных верблюдов, следовавшие от самого Пржевальска с багажом экспедиции, который мы должны были везти далее на своих верблюдах.
        6 июня мы тронулись в путь и около 15 верст следовали вверх по правому берегу Таушкандарьи, вдоль подножья хребта Кара-тэке, опускающегося в ее долину весьма крутыми склонами. Потом мы вступили в горы этого хребта и пересекли пространную междугорную равнину, в которой дорога поворачивает на юго-восток и направляется по узкой пустынной долине. Окрестные невысокие горы также повсюду пустынны и безводны. День был очень жаркий, людей и животных мучила жажда, а до воды было далеко. В конце длинного перехода мы увидели на юге высокие горы, на северных склонах которых зеленели небольшие еловые перелески и луга. Эти горы, покрытые древесной растительностью и лугами, составляли резкий контраст с обнаженными пустынными высотами нижнего пояса. Наконец, перед закатом солнца, мы достигли маленького источника и, обрадованные находкой воды, остановились на ночлег близ киргизских пашен, орошаемых маленьким арыком.
        От источника экспедиция продолжала путь почти на юг по той же долине, поднимаясь постепенно все выше и выше. Дорога местами проходит горными воротами, образуемыми отрогами ее окраинных гор, сходящихся навстречу друг другу. В отвесных стенах этих узких ворот, напоминающих открытые глубокие коридоры, заметны были углубления в виде ниш, зиявших на высоте. Приблизившись к гребню хребта, мы прошли через величественную теснину, называемую Дунгарет-мё-агазы. Это - узкая щель в колоссальной скале, имеющая около 120 сажен длины, от 3 до 5 ширины и до 100 сажен высоты с отвесными стенами. Из последних в одном месте выдаются каменные выступы, нависшие противоположно друг над другом и совершенно закрывающие собою небо [солнце] в зените. Несмотря на весьма слабое освещение этого мрачного коридора, в который солнечные лучи проникают лишь на самое короткое время около полудня, мы собрали в нем 14 видов цветковых растений [65 - Белую розу, жимолость, черную смородину, три вида караганы, три вида барбариса, кызыльник, желтую фиалку, незабудку и два вида ломоноса.]. Говор наших людей, проходивших через эту
замечательную теснину, раздавался резким эхом, а звук выстрела, сделанного препаратором, - сильным и продолжительным треском.
        Наш проводник-киргиз, ехавший во главе каравана, вступив в теснину, начал громко кричать, приглашая передовых людей последовать его примеру. Он уверял, что в это ущелье забегают по временам голодные тигры и нападают на проезжающих, если последние едут молча, а от крика убегают. Мы не заметили, однако, в теснине никаких следов пребывания тигров.
        Описанная теснина прорезает мощный горный отрог, упирающийся в глубокую балку, по которой его невозможно обогнуть, а потому единственным путем остается эта теснина. Из нее дорога, извиваясь зигзагами, ведет по узкой лощине, окаймленной низкими холмами, на косогор и восходит по крутому склону на вершину перевала Дунгарет-мё. С высшей точки его, поднимающейся на 8670 футов над морем, нашим взорам открылась очаровательная панорама: на северном склоне хребта близ гребня видны были небольшие еловые леса, ниже их расстилались зеленые луга, на которых стояли киргизские юрты и паслись многочисленные стада; к югу же все видимое пространство было покрыто строем гор, уходивших в туманную даль, за горизонт.
        Спуск с перевала Дунгарет-мё сначала отлог, а потом обрывается крутыми каменистыми уступами в ущелье, из которого дорога вскоре выходит в узкую долину. В этой долине, у маловодного источника, мы разбили палатки для ночлега.
        От сопровождавших экспедицию местных киргизов я узнал, что хребет Кара-тэке оканчивается немного западнее меридиана города Учтурфан. Кроме перевала Дунгарет-мё, через него ведут еще два прохода: Круг-богус верстах в 40 восточнее и Сары-бель в 25 верстах западнее нашего пути. На северном склоне хребта, близ гребня, встречаются небольшие еловые лески и древовидный можжевельник; южный же склон почти вовсе безлесен. В горах Кара-тэке водятся барсы и появляются изредка тигры. Последние заходят в них, по всей вероятности, с юга из обширных лесов и тростниковых зарослей долины Яркенд-дарьи, служащих коренным жилищем тигров в Кашгарии. Кроме того, в горных лесах описываемого хребта живут маралы; на больших высотах, близ россыпей встречаются улары, а в нижнем, каменистом поясе - много каменных куропаток.
        В хребте Кара-тэке кочует около 14 000 китайских киргизов, имеющих до 3000 юрт и разделяющихся на три рода: Хутчи, Черек и Кызыл-тукме. Лето они проводят со стадами на больших высотах, близ гребня хребта, на которых встречаются хорошие пастбища, а на зиму опускаются в нижние горные долины, где снега выпадает очень мало, и в долину реки Таушкандарья.
        С южного склона хребта Кара-тэке мы спускались по долине и прошли чрез несколько горных ворот, образуемых сходящимися отрогами соседних гор и имеющих от 30 до 40 сажен ширины.

        Ущелье Куран-бугас в горах Кара-тэке

        В конце станции экспедиция повернула почти на восток и прошла чрез короткое, но очень каменистое и трудное для вьючных животных ущелье Куран-бугас, по которому струится речка с солоноватой водой. Переночевав, по выходе из ущелья, на ее берегу, мы пересекли неширокую долину и вступили в другое ущелье, орошаемое той же самой речкой. Это второе ущелье, прорезающее, подобно первому, поперек весьма плоскую каменную гряду, имеет от 20 до 30 сажен ширины и отвесные стены повсюду почти равной высоты, около 40 сажен. Говор проходивших по нему наших людей напоминал громкий разговор в обширном пустом зале. Дресвяное дно теснины, в котором часто скрывается орошающая ее речка, и обнаженные стены совершенно лишены растительности.
        Из теснины дорога вместе с речкой выходит в узкую долину и опускается по ней несколько верст; потом, повернув почти прямо на юг, следует по холмам, а из них выходит на широкую междугорную долину. Пройдя по этой последней верст 15, мы, после утомительной станции в 35 верст, разбили палатки для ночлега на берегу многоводной речки, образующейся в той же обширной долине из ключей.
        Горы южного склона хребта Кара-тэке, в особенности среднего и нижнего поясов, опаляемые знойными солнечными лучами, отличаются вообще пустынным характером. Источники и речки в них встречаются очень редко, а растительность, кроме немногих орошенных долин, крайне бедна и однообразна. Горы же северного склона того же хребта, менее подверженные иссушающему действию солнечных лучей, покрыты сравнительно лучшей растительностью. В высшей зоне их встречаются нередко еловые лески и можжевеловые рощи, тучные луга и разнообразные кустарники, почти вовсе отсутствующие на горах южного склона. Животная жизнь на северном склоне хребта также заметно разнообразнее, чем на южном.
        Перед вечером с юго-востока показался пыльный туман, закрывший вскоре окрестные горы. В 7 часов вечера солнце совершенно померкло и настала такая тьма, что мы потеряли из вида ближайшие высоты. Только поздно вечером, при полном затишье, пыльная мгла стала мало-помалу рассеиваться, и на небе замерцали тусклым светом звезды ^{133}^.
        Утром, спустившись немного вниз по речке в южном направлении, мы через широкие горные ворота вышли на необозримую равнину. Оставшийся позади хребет Кара-тэке имеет в этом месте около 80 верст ширины, считая по меридиану, и граничит на юге с обширной пустынной равниной.
        В северной части этой подгорной равнины, орошенной помянутой речкой, мы встретили первое на нашем пути селение Калпын, состоящее из двух отдельных частей. Оба оазиса, осененные деревьями, казались издали большими лесными островами, зеленевшими на темно-сером фоне пустынной равнины. Они обильно орошены сетью арыков, получающих начало в двух главных каналах, выведенных из речки верстах в 4 выше оазисов.
        В обоих оазисах жилища туземцев, состоявшие из лёссовых мазанок, с такими же надворными постройками, разбросаны в виде отдельных ферм, окруженных лёссовыми же стенками прямоугольного начертания. К этим надворным оградам примыкают такие же садовые стенки, а вокруг ферм простираются прекрасно возделанные поля, по которым тянутся в разных направлениях красивые аллеи, осеняющие берега арыков.
        Перед селением экспедиция была встречена многочисленными группами туземцев, приветствовавших нас с обычным радушием, и остановилась на ночлег близ южной окраины его. Вскоре по прибытии наш лагерь окружила большая толпа народа, собравшаяся посмотреть на иноземцев и пробывшая у нас до позднего вечера. Оседлые туземцы Кашгарии, встреченные нами впервые в этом многолюдном селении, отнеслись к нам вполне дружелюбно и произвели на всех приятное впечатление. Многие из них приносили нам дастархан (угощение) из кислого молока, пшеничных лепешек, вареных яиц и абрикосов, за которые получали от нас подарки: ножи, ножницы, иголки, зеркальца и другие мелочи.
        В день нашего пребывания в Калпыне, 10 июня, температура воздуха в 2 часа пополудни была 35 °C, и в жаркие часы неоднократно подувал порывами слабый прохладный ветерок с юго-востока, из внутренней Кашгарской пустыни, продолжавшийся не долее 2 минут и быстро понижавший термометр на 2 °C. Эти слабые воздушные течения направлялись, как казалось, не горизонтально, а сверху - под углом около 10° к горизонту.
        При дальнейшем следовании экспедиции, в особенности на пути вверх по долине Яркенд-дарьи, нам неоднократно приходилось наблюдать такие прохладные нисходящие токи со стороны центральной пустыни, умерявшие по временам нестерпимый зной.
        Перед вечером опять появился пыльный туман с юго-востока, закрывший окрестности, и рассеялся окончательно только на другой день около полудня.
        В селении Калпын мы в первый раз встретили отложения лёсса, рассеянные на окраинах Кашгарии в виде островов, большинство которых занято селениями; и только те из лёссовых островов, которые не орошены искусственно, остаются необитаемыми [66 - Лёссом, как известно, называется суглинистый мергель желтобурого цвета, состоящий из мельчайших частиц глины, извести и песка. Отложения лёсса, встречающиеся преимущественно в сухих континентальных странах, как, например, во Внутреннем Китае, в Кашгарии и у нас в Туркестане, отличаются в иных местах значительной толщиной. Эти лёссовые толщи - продукт оседавшей из атмосферы веками и прессовавшейся собственною тяжестью тонкой минеральной пыли. Поднимаемая с земной поверхности воздушными течениями, мельчайшая минеральная пыль, вследствие своей необыкновенной легкости, носится, подобно пузырькам водяных паров, в воздухе и потом осаждается на защищенные от ветров места, образуя на них с течением времени мощные толщи. Следовательно, лёсс - образование атмосферическое или субаеральное (подветренное), как называют его геологи ^{181}^. Он отличается замечательным
плодородием и необыкновенною устойчивостью при истощении растениями. Поэтому во всех странах, имеющих лёссовую почву и достаточное количество воды для ее орошения, земледелие процветает с древнейших времен и доныне еще обеспечивает с избытком их обитателей земледельческими продуктами.]. Таким образом размещение оседлого населения Кашгарии тесно связано с распределением лёссовых отложений и воды для искусственного орошения земли, без которого в этой сухой стране земледелие совершенно невозможно.
        Для пояснения рассказа о дальнейшем путешествии экспедиции по Кашгарии считаю необходимым предпослать ему краткий географический очерк этой страны.
        Кашгария, или Восточный Туркестан [67 - Эти географические названия даны стране европейцами, туземцы же именуют свою родину Алты-шаари, т. е. шестиградие, по числу шести больших ее городов.], представляет обширную котловину, возвышающуюся средним числом около 3500 футов над уровнем океана и окруженную со всех сторон горами. На севере она окаймлена Тянь-Шанем, на юге - колоссальным окраинным хребтом Тибетского нагорья - Куньлунем, на западе - окраинным же хребтом Памирского нагорья - Сары-колом ^{134}^, а на северо-востоке ее замыкает длинный отрог Тянь-Шаня - Куруктаг. Между этим последним и Куньлунем остаются, однако, ворота шириною, по свидетельству туземцев, в 2 дня пути, посредством которых Кашгарская котловина сообщается с соседней, вышележащей Хамийской пустыней.
        Такое замкнутое положение Кашгарии, окаймленной со всех сторон горами, из которых западные и северо-западные, между прочим, защищают ее от влажных ветров, обусловливает чрезмерную сухость воздуха в этой стране и отчасти некоторую своеобразность ее флоры и фауны [68 - Действительно, многих животных и в особенности растительных видов, распространенных повсеместно в соседних странах Центральной Азии, в Кашгарии вовсе не встречается. С другой стороны, ей присущи некоторые растительные и животные формы, которых нет в сопредельных с нею странах.].
        По причине крайней сухости климата вся обширная внутренность Кашгарской котловины представляет совершенную пустыню, и только подгорные окраины этой котловины, орошенные изредка реками и речками, сбегающими с соседних гор, испещрены оазисами с лёссовой почвой, в которых ютится все оседлое население страны.
        Великая Кашгарская пустыня, называемая Такла-Макан [69 - Так называют эту пустыню обитатели Западной Кашгарии, у жителей же Южной Кашгарии, равно как и у китайцев, для нее нет никакого общего названия.], простирается до 800 верст в длину и до 350 верст в ширину. За исключением долин немногих иссякающих в ней речек, она, судя по рассказам туземцев и отчасти по нашим собственным наблюдениям, по всей вероятности, вовсе лишена органической жизни. В этой мертвой земле высокие и длинные песчаные гряды, простирающиеся почти в меридиональных направлениях и плотно утрамбованные господствующими ветрами, перемежаются обширными щебне-галеч-ными равнинами, свободными от песка или только изредка испещренными мелкими песчаными наносами. Поэтому пустыню Такла-Макан, далеко не повсюду покрытую песком, следовало бы именовать каменисто-песчаною.
        Достойно замечания также то, что эта обширная пустыня со всех сторон окаймлена почти непрерывной полосой тополевого леса. На северо-западе, севере и северо-востоке окружающая ее лесная полоса тянется непрерывной лентой по долине Яркенд-дарьи, на юго-востоке по долине Чер-чен-дарьи, а на юге и юго-западе по области лёссовых бугров, граничащей с подгорными, щебне-галечными, пустынными равнинами. В этой области грунтовые воды сочатся с гор на небольшой глубине и питают древесную растительность, которая без их живительного действия не могла бы существовать в столь сухой стране. В той же области, чаще чем в других местах котловины, встречаются источники, поддерживающие нижнее течение всех иссякающих во внутренней пустыне рек.
        Население Кашгарии, численность которого простирается приблизительно до 2 000 000 человек, разделяется на оседлое, пастушеское и кочевое. Оседлые обитатели страны, в числе около 1 800 000, размещаются на ее окраинах, в оазисах, а кочевые и пастушеские, не превышающие вместе 200 000, занимают внутренние склоны окраинных хребтов Кашгарии.
        В этнологическом отношении оседлые туземцы Кашгарии представляют помесь древних арийцев иранской ветви с тюрко-монголами ^{135}^. Они магометане-сунниты, но далеко не фанатичны и относятся довольно дружелюбно к иностранцам, в особенности к русским, о которых им передают много хорошего наши ферганские сарты, торгующие повсеместно в их стране. Кашгарцы отличаются кротостью, добродушием, честностью и широким гостеприимством. Этими симпатичными чертами искупаются в значительной мере присущие им, хотя и в слабой степени, отрицательные нравственные качества, оправдываемые отчасти и исторической судьбой этого поистине многострадального народа.
        От селения Калпын до большой дороги из Кашгара в Аксу путь экспедиции пролегал на юго-восток по пустынной солончаковой равнине, покрытой на первой станции близ гор щебнем и галькой. К северо-востоку от дороги простирался длинный отрог гор Кара-тэке, а к юго-западу - два низкие параллельные степные кряжи Карыс-таг, в которых, по словам проводников, прежде добывали серебро и свинец. За этими кряжами залегает обширная безводная степь, покрытая весьма скудною растительностью.
        Северо-западная часть равнины, по которой пролегал наш путь, орошена речкой Чилан-су, образующейся из подгорных ключей и несущей солоноватую воду, между тем как вода прибрежных источников, струящихся в речку, почти совершенно пресная. Две первые станции дорога направляется вдоль названной речки, текущей в узкой балке, и спускается в эту глубокую балку только на ночлежных местах. На первом из них мы наловили в речке много гольцов, которых в ней живет два вида (Nemachilus jarkandensis et N. bombi-frons). Вечером к нам приехал чиновник из города Аксу, посланный местным дао-таем (губернатором) приветствовать экспедицию и сопровождать ее до границы области. Этот чиновник из туземцев, бывавший во многих местностях Кашгарии, сообщил мне интересные сведения о посещенных им странах, а также о нравах, обычаях и языке туземцев.
        Следующую станцию мы прошли также вдоль речки и ночевали на ее берегу. Сопровождавший экспедицию чиновник указал развалины древней маленькой крепостцы, лежащие около самой дороги, границу Аксуйской и Кашгарской областей, а потом сопку с глиняной конической башней на вершине, высотою около 2 сажен. По его словам, таких сторожевых курганов встречается много в этой пограничной местности. На них в древние, смутные времена стояли передовые посты, извещавшие о появлении неприятеля сигнальными огнями. По преданию, эти сторожевые посты сняты не более 300 лет тому назад.
        Пообедав с нами на втором ночлежном месте, чиновник простился и уехал. Пыльный туман, господствовавший с полудня, скрывал окрестности и только перед солнечным закатом немного рассеялся.
        Оставив речку Чилан-су, теряющуюся близ станции Чи-лан на почтовой дороге из Кашгара в Аксу, экспедиция повернула круто к юго-востоку и следовала первые 5 верст по солончаковым буграм, поросшим тамариском. Потом мы вступили в печальную местность, покрытую такими же буграми, из которых торчали корни вымершего тамариска. В этой унылой местности дорога пересекает две большие совершенно ровные площади, покрытые тонкой соляной корой ослепительной белизны. Они живо напоминали замерзшие озера, одетые первым снеговым покровом.
        Описываемая солончаковая пустыня считается туземцами самою жаркою местностью во всей окрестной стране. По счастью, когда мы пересекали ее 13 июня, день был облачный и с востока дул прохладный ветерок, умерявший значительно зной. В конце длинной, утомительной станции мы с восторгом увидели вдали на юго-востоке необозримый лес, к которому направлялась дорога. Перейдя неширокую долину, прорезанную сухим руслом, экспедиция вышла на большую дорогу из Кашгара в Аксу и вступила в обширный тополевый лес. В этом лесу мы вскоре достигли почтовой станции Якка-худук и остановились на ночлег, пройдя в тот день 35 верст, в том числе 32 по пустыне.
        Маленькое селение Якка-худук с почтовой станцией расположено на левом берегу длинного рукава реки Яр-кенд-дарья, называемого в этом месте Пшаксындынын-су, а выше - Угуэильде. От селения Якка-худук он течет на юго-восток около 150 верст до местности Ават и там сливается с рекой, но доходит до нее только в половодье Яр-кенд-дарьи в июне и июле, а в остальное время иссякает на пути в лесу. Ширина этого рукава в половине июня была около 10 сажен, средняя глубина 3 фута, а скорость течения не более 2 футов в секунду.
        Почти вся обширная площадь между главным руслом Яр-кенд-дарьи и ее помянутым рукавом, заключающая около 6000 кв. верст, покрыта тополевым лесом, простирающимся с запада на восток до 150 верст в длину и верст на 70 в ширину с севера на юг. Этот девственный лес состоит из двух видов пустынного тополя (Populus diversifolia et P. pruinosa) с примесью изредка джиды (Elaeagnus sp.?). Он очень редок, кустарников в нем мало, а почва повсюду покрыта опавшими листьями и ветвями, перемешанными с лёссовой пылью. Все это придает ему какой-то монотонный и вместе с тем мертвенный вид [70 - Такие тополевые леса, покрывающие долины многих рек Кашгарии, туземцы называют тограк.].
        В описываемом первобытном лесу, по свидетельству туземцев, живут тигры, кабаны и маралы, а на окраинах его пасутся стада степных антилоп (Gazella subgutturosa). Селения в нем, по недостатку воды, редки и притом малолюдны; около них водится множество фазанов.
        Пройдя от станции версту по почтовой дороге, экспедиция повернула почти прямо на юг и направилась лесом по проселочному пути. Вскоре мы перешли на правый берег помянутого рукава Яркенд-дарьи и миновали обширную поляну, покрытую зыбучим песком, а немного дальше - пашни жителей небольшого селения Пшаксынды. В этом уединенном селении, окруженном со всех сторон первобытным лесом, мы остановились на ночлег близ маленького озерка. Жители селения сначала испугались нас и не показывались, но потом, когда наш проводник из Якка-худука объяснил им, что мы русские, посланные для описания страны и населяющего ее народа, никого не обижаем, - они успокоились и посещали безбоязненно наш лагерь до позднего вечера. Сообщая мне различные сведения о своей лесной стране, туземцы, между прочим, жаловались на недостаток воды для орошения пашен. Уровень рукава Яркенд-дарьи, из которого выведены арыки на их поля, повышается одновременно с разлитием этой реки в июне и июле, когда в воде не встречается уже такой настоятельной потребности для орошения посевов, как ранее - в мае.
        Перед вечером мы с удовольствием слушали кукование кукушек в окрестных лесах, напоминавшее нам далекую родину; позднее раздались крики фазанов, сбегавшихся пить к озерку, на котором к тому времени появилось множество плавающих и болотных птиц.
        Из селения Пшаксынды дорога идет сначала лесом, в котором встречались солонцеватые поляны, поросшие приземистым и редким камышом. На них сильно пахло сернистым водородом, выделяющимся в большом количестве из рыхлой солончаковой почвы. На второй половине перехода экспедиция вышла из леса к обширному болоту, называемому Лалмой, и направилась по юго-восточной окраине его, вдоль лесной опушки. Это болото, имеющее овальную форму, простирается с северо-востока на юго-запад верст 60 в длину и до 12 верст в ширину; оно покрыто густым тростником, достигающим местами 3 саженей высоты. Среди болота протекает медленно помянутый рукав Яркенд-дарьи - Угузильде, раздробляющийся на множество ветвей, которые образуют целый лабиринт малых пресных озер и два значительных озера. В высоких и густых тростниках болота Лалмой живут тигры и множество кабанов, а около озерков гнездится масса плавающих и болотных птиц.
        На окраинах болота, покрытых низкорослым камышом и сочными солянками, паслись стада овец, принадлежащих жителям соседних селений, и стояли кое-где убогие тростниковые хижины пастухов. Эти последние, при неожиданном появлении экспедиции, тоже испугались ее и попрятались в тростниковые заросли. Я вынужден был послать одного из проводников для успокоения бедных пастухов, которым он объяснил, что мы люди совершенно мирные и никого не обидим. Ободренные его словами, пастухи оставили заросли и возвратились к своим стадам.
        В этот день мы разбили лагерь для ночлега на юго-восточной окраине болота, на берегу узкого протока, поросшего высоким тростником. С 4 часов пополудни пыльный туман начал мало-помалу застилать окрестности; солнце, казавшееся через пыльную мглу бледно-фиолетовым диском, померкло часа за два до заката, и стало так темно, как в сумерки. Поздно вечером туман постепенно рассеялся и на небе показались звезды.
        Еще до появления пыльного тумана мы пытались обозреть болото Лалмой с невысокого тополя, стоявшего на его окраине, но кроме обширных зарослей тростника, казавшихся сплошными, не могли ничего усмотреть на нем. Между тем собравшиеся вечером в наш лагерь пастухи уверяли, что оно покрыто множеством малых озерков и что близ ночлежного места, среди тростника, лежит довольно большое озеро Акколь.
        Утром, перед выступлением экспедиции, в лагерь зашел один из владельцев стад, пасшихся на окраине болота, и по моей просьбе согласился провести меня с одним казаком на озеро Акколь. Пройдя немного от ночлежного места по дороге, мы свернули с нее к болоту и, оставив лошадей на опушке высокого тростника, направились через него к берегу озера. Тропинка привела нас к челноку, стоявшему в конце узкого и глубокого канала. По этому каналу мы выехали в челноке на озеро Акколь, имеющее около 4 верст длины и до 400 сажен ширины. Озеро глубоко и содержит пресную воду, пахнущую тростником; в нем живет много рыб, которых туземцы ловят на крюки зимой [71 - По словам туземцев, эти рыбы достигают величины почти человеческого роста. Они принадлежат, по всей вероятности, к тем же видам из семейства карповых, которые живут в Яркенд-дарье.]. К западу от Акколя лежит поблизости в тех же тростниках озеро Тевезлик-ак, меньших размеров. Затем, по всему болоту, в особенности в юго-запад-ной части его, рассеяно множество малых пресных же озер, питающихся водою рукава Яркенд-дарьи, который разбивается в болоте на многие
ветви, соединяющие образуемые ими озера. Уровень всех этих озер, по рассказам туземцев, заметно повышается во время разлития Яркенд-дарьи.
        Экспедиция, пройдя в этот день всю станцию по юго-вос-точной окраине болота, вдоль опушки девственного леса, миновала на пути два маленькие селения Сыгызлык и Чи-ган-чон и остановилась на ночлег на берегу арыка, выведенного из небольшого озерка. В этом месте болото Лалмой суживается до 5 верст и усеяно множеством малых озерков, из которых крайние юго-восточные выдаются местами из области тростника и имеют открытые берега. Масса плавающих и голенастых птиц оживляет своим присутствием эту монотонную впадину.
        Из лагеря были отчетливо видны отдельные кряжи, простирающиеся к северо-западу, югу и юго-востоку от болота, а вдали, верстах в 60, на северо-западе синел высокий хребет Чили-таг, примыкающий, по словам туземцев, на северо-вос-токе к горам Кара-тэке. В этом пустынном хребте при Якуб-беке добывали серебро и свинец, но с водворением в Кашгарии владычества китайцев рудники заброшены. У юго-восточного подножья Чили-тага, в местности Хай-барным, находятся обширные развалины, в которых туземцы добывают домашнюю утварь и изредка золотые и серебряные вещи.
        К юго-востоку от нашего лагеря простирался любопытный отдельный кряж Калап-таг, необыкновенно узкий и крутой, с сильно заостренным и зазубренным гребнем.
        На следующий день, пройдя верст б по юго-восточной окраине болота, мы повернули на запад и переправились по узким мостикам через семь широких и глубоких каналов, выведенных туземцами из запруды рукава Яркенд-дарьи, питающего своими водами болото Лалмой. К югу от мостиков сооружена длинная и высокая земляная плотина, запирающая помянутый рукав, который выше нее образует значительное озеро. Оно служит резервуаром для малых оросительных канав, выведенных из нижележащих озерков юго-восточной окраины болота, получающих воду из больших каналов.
        Повернув от мостов на северо-запад, экспедиция направилась поперек болота Лалмой по зарослям невысокого тростника, в которых не встречалось ни топей, ни протоков. Из болота, имеющего в этом месте 4 версты ширины, мы вышли на ровную степь и вскоре достигли большой дороги из Кашгара в Аксу, пролегающей вдоль южного подножья отдельного кряжа Оку-мазар-таг. Пройдя по ней около версты, экспедиция повернула на юг и следовала верст 10 до самого ночлежного места по сухой степи, покрытой кустарниками.
        На ночлег мы остановились на западной окраине того же болота Лалмой, на открытом берегу небольшого пресного озерка. К востоку от лагеря простирались заросли тростника, среди которых рассеяно множество малых озерков, соединенных узкими протоками. Над этими озерами беспрестанно носились стаями и в одиночку плавающие и болотные птицы.
        Судя по карте, наш лагерь должен был находиться близ устья реки Кашгар-дарья, показываемой на картах притоком Яркенд-дарьи. В действительности же, по собранным мною от туземцев сведениям, Кашгар-дарья теряется в обширном тростниковом болоте, лежащем верстах в 30 к востоку от селения Марал-баши, близ почтовой станции Червак. Это болото выклинивается на юго-восток узкой полосой, не достигающей впадины Лалмой, в которую, однако, притекает из ее оконечности ручеек, впадающий в то самое озерко, где находился наш лагерь. Таким образом, воды Кашгар-дарьи все-таки доходят, хотя и в весьма малом количестве, до Яркенд-дарьи.
        С ночлежного места у озерка мы направились к югу вдоль западной окраины болота к оконечности отдельного кряжа Мазар-таг и миновали на пути три плоские песчаные гряды, расположенные на полуострове этого болота; а потом, повернув на юго-запад, пересекли невысокий отрог отдельного кряжа Гумбес-таг. С высшей точки перевала пред нами открылась очаровательная картина на юге и востоке: величественная Яркенд-дарья, извиваясь желтой лентой, неслась по своей зеленеющей долине, покрытой на левом берегу низкорослым камышом, а на правом - непрерывною полосою тополевого леса верст в 15 ширины. За этим лесом желтели на всем видимом пространстве плоские песчаные барханы пустыни Такла-Макан, из которых резко выделялась весьма высокая и длинная песчаная гряда Эзыр-таг. На востоке, в густых зарослях тростника блестели, подобно зеркалам, малые озерки, образуемые рукавом Яркенд-дарьи, отделяющимся от нее верстах в 10 от перевала. Далее в долине этой реки, повернувшей почти на восток, видны были отдельный кряж Тузлук и широкая песчаная гряда Цапа-таг.
        На северо-востоке простирался помянутый выше необыкновенно острый кряж Калап-таг, зазубрины которого с высоты и в профиль казались еще более глубокими, чем с юго-восточной окраины болота Лалмой.
        Спустившись с перевала, мы вскоре свернули с дороги и остановились на левом берегу Яркенд-дарьи на дневку. Река лишь за несколько дней до нашего прибытия на нее, 18 июня, стала разливаться и несла большую массу необыкновенно мутной, желтого цвета воды. Ширина ее в том месте простиралась до 40 сажен, а скорость течения - до 6 футов в секунду. Средняя глубина Яркенд-дарьи была в то время около 2 сажен, а в омутах, в которых повсюду замечались водовороты, она достигала 5 сажен.
        Река несла столь мутную воду, что ее нельзя было не только пить, но и употреблять на кушанье. Поэтому мы вырыли на низменном берегу большую яму и, соединив ее с рекой узкой канавой, пересыпали эту канаву песчаной плотин-кой. Просочившись через песок и отстоявшись в яме, вода стала совершенно пригодною для кушанья и питья.
        В день прибытия экспедиции на Яркенд-дарью, около 6 часов вечера, у нас случилось горестное событие: утонул один из нижних чинов конвоя - ефрейтор Григорьев. Расправляя мешок невода на отмели, обрывающейся круто в омут, он нечаянно оступился и попал в водоворот, но не умея вовсе плавать, показался на несколько секунд на поверхности и исчез бесследно. Из числа находившихся поблизости наших людей лучшие пловцы немедленно бросились в омут для спасения погибавшего и стали нырять, но не могли найти его. До самой ночи и весь следующий день наши люди вместе с проводниками искали в этом омуте и ниже в реке труп несчастного, но, к сожалению, нигде не нашли. Это печальное событие повергло всех нас в уныние, тем более тягостное, что мы не могли даже предать тело земле. Товарищи покойного сделали деревянный крест и водрузили его на берегу против омута, в котором безвременно погиб наш общий любимец.
        На дневке я тщательно осмотрел всех наших верблюдов, из которых многие от укушений оводами казались ненадежными для продолжительного пути. Действительно, по осмотре, из 88 верблюдов только 48 были признаны годными под вьюки, которых мы имели 50, а остальные слабыми. Поэтому после непродолжительного совещания мы решили из Яркенда, до которого нам оставалось пройти около 250 верст, повернуть на юго-запад в горы Куньлуня и, выбрав там прохладное место с хорошим подножным кормом, простоять на нем до спадения жаров. Этою мерою, как показали последствия, мы сберегли многих слабых верблюдов, большая часть которых наверное погибла бы на пути по жаркой пустыне между Яркендом и Хотаном в июле и августе.
        В день дневки, в 3 часа пополудни, термометр Цельсия показал в тени 37,5°, а температура берегового лёсса в то же время была 63,0°. Наши бедные животные сильно страдали от оводов, появляющихся во множестве в долине Яр-кенд-дарьи с наступлением жаров; кроме того, их постоянно тревожили мухи, мошки, а по вечерам еще и комары.
        Дальнейший путь экспедиция продолжала вверх по долине Яркенд-дарьи. Пройдя немного от места дневки, мы обогнули южную оконечность кряжа Гумбес, у которой находится старинное мусульманское кладбище, расположенное на живописном горном мысе, омываемом с трех сторон рекой и осененном тополевою рощею. От кладбища мы следовали по открытой части долины, поросшей невысоким и редким камышом. Около дороги и по сторонам паслись стада овец и видны были тростниковые хижины пастухов. По уверению туземцев, овцы очень хорошо откармливаются молодым, зеленым камышом, который в Кашгарии в начале лета жнут, сушат на солнце, потом вяжут в снопы и дают понемногу зимой скоту, довольствующемуся круглый год преимущественно подножным кормом. Местами в долине реки встречались площади, покрытые густым и сочным камышом, выросшим на выжженных нарочно туземцами местах.
        На левом берегу Яркенд-дарьи долина ее на протяжении первой станции повсюду покрыта камышом, а на правом - тополевым лесом, тянущимся вдоль реки непрерывною полосою от 20 до 30 верст ширины. К юго-востоку от этой полосы простирается пустыня Такла-Макан, на окраине которой, сопредельной долине Яркенд-дарьи, по свидетельству сопровождавших нас туземцев, живут дикие верблюды, приходящие по временам к реке на водопой. Те же туземцы утверждали, что в трех днях пути на юг от кряжа Гумбес-таг, в северо-западной окраине пустыни, находятся обширные развалины, называемые Мылькитнин-шаари. Они состоят из остатков глиняных домов, среди которых сохранились древесные пни, обломки разных орудий, черепки глиняной посуды и кости домашних животных. Из этих развалин туземцы добывают медные и чугунные котлы, а также находят в них изредка золотые и серебряные вещи, привлекающие преимущественно искателей, именно: кольца, серьги и различные привески. На раскопки туда ездят исключительно зимой с запасами воды, съестных припасов и фуража для животных по крайней мере на 3 дня.
        Переночевав на берегу маленького пресного озерка с чистой водой, экспедиция продолжала путь по долине, покрытой в начале перехода камышом и изредка маленькими тополевыми рощами, а далее сплошным тополевым лесом, в котором часто встречаются малые песчаные бугры и местами длинные грядки.
        На полянах, покрытых низкорослым камышом, стояли тростниковые хижины пастухов, около которых спокойно расхаживали куры и беззаботно играли дети, а вокруг паслись стада овец. Сплошной лес по левому берегу Яркенд-дарьи, начавшийся со второй половины станции, простирается к западу от реки верст на 40 до большой песчаной пустыни, занимающей почти все треугольное пространство между большими дорогами из Кашгара в Яркенд и Маралба-ши, а из последнего в Яркенд. Эта безводная пустыня, не имеющая общего названия, покрыта лишь местами крайне скудною кустарниковой растительностью и, по единогласному уверению многих опрошенных мною туземцев, вовсе лишена животной жизни.
        На третий ночлег мы остановились на самом берегу Яркенд-дарьи, уровень которой с каждым днем заметно повышался. С крутых ее берегов, подмываемых быстрым течением, поминутно срывались значительные массы земли, производившие своим падением сильный шум, а по реке почти беспрерывно неслись корчи, ветви и целые деревья со скоростью от 4 до 5 футов в секунду.
        Флора долины Яркенд-дарьи весьма однообразна: на открытых местах повсюду преобладает камыш (Phragmites communis), к которому присоединяются в небольшом, впрочем, количестве: осока (Grex. sp.?), кендырь (Apocynum venetum et A. pictum), ломонос (Clematis orientalis), рогоз-ник (Typha sp.?), солодка (Glycirrhiza sp.?), ситник (Myrio-phyllum verticillatum) и несколько видов солянок. Лугов, покрытых разнообразными травянистыми растениями, в ней вовсе нет. Представителями древесной растительности служат только: два вида пустынного тополя (Populus diversifolia et P. pruinosa), образующие леса, джида, или лох (Elaeagnus sp.?), и мелколистная ива (Salix microstachya), а из кустарников встречаются преимущественно: облепиха (Hippophae stenocarpa), сугак (Lycium ruthenicum) и гребенщик, или тамариск (Tamarix sp.?).
        Животная жизнь долины тоже очень бедна видами. В безлюдных лесах правого берега живут тигры, кабаны, маралы и степные антилопы. В реке водится много рыб: маринка (Schizostorax argentatus et, S. Biddulphii), османы (Diptychus gymnogaster) и гольцы (Nemachilus yarkandensis) [72 - По рассказам туземцев, рыбы Яркенд-дарьи достигают величины почти человеческого роста, но нам самим не приходилось видеть таких крупных особей.].
        Туземцы прибрежных селений ловят рыбу преимущественно зимой и отчасти весной сетями. Кроме того, в летнюю половину года ее отравляют ядом, закладываемым в пилюли из хлеба, которые разбрасывают в реке. Этот яд приводится в Кашгарию из Индии и продается в Яркенде.
        Летом в долине Яркенд-дарьи появляется множество оводов, комаров, мух и мошек, а также ядовитых паукообразных: скорпионов, каракуртов, фаланг, сороконожек и тарантулов. Путешественникам в это время года следует осмотрительно выбирать места для ночлегов; лучше всего останавливаться на влажных не солончаковых открытых лугах, свободных от всякого сора, лома, древесных ветвей и опавших листьев.
        Четвертую станцию по долине Яркенд-дарьи мы прошли также по редкому тополевому лесу, в котором часто приходилось пересекать обширные поляны, покрытые низкорослым камышом; на них встречались тростниковые жилища пастухов и стада овец. На ночлег мы остановились на берегу длинной и глубокой старицы, верстах в четырех от реки [73 - В этом месте выехал навстречу экспедиции ее геолог К. И. Богданович, успевший совершить длинный путь из Кашгара через хребет Сарыколь к его основной группе Мустаг-ата и оттуда через Яркенд к нам навстречу ^{182}^.]. Близ ночлежного места на песчаном береговом откосе замечены были свежие следы нескольких тигров, приходивших к старице на водопой. В самой старице мы наблюдали в этот день драку двух водяных ужей (Tropidonotus hydrus), из которых один с рыбкою во рту быстро плавал по поверхности воды, а другой, гоняясь за ним и ударяя его хвостом, пытался отнять у него добычу. Выстрел нашего препаратора в ужей мелкой дробью прекратил их драку; оба они тотчас же исчезли в глубине. Наши люди, опасаясь этих «водяных змей», как они именовали ужей, не решались купаться в старице,
несмотря на сильный жар и уверения проводников, что они безвредны.
        На другой день экспедиция, повернув круто к западу, прошла опять всю станцию по редкому тополевому лесу, пересекая по-прежнему обширные поляны, поросшие редким камышом, на которых также встречались хижины пастухов и стада овец, а в лесу - длинные и узкие песчаные грядки. В этот день мы разбили лагерь для ночлега близ селения Ак-сак-марал, на берегу многоводного протока из Яркенд-дарьи, называемого Заоке-су или Янги-устэн. Названный проток образовался, по словам туземцев, в 1886 г., когда они прочистили древнее сухое русло, по которому и пошла вода из реки. Он течет верст 50 на север, орошая поля селений Ак-сак-марал и Шемала, а потом теряется в обширном болоте, лежащем к юго-западу от селения Маралбаши, в котором образует несколько небольших озер.
        В селении Аксак-марал мы вышли на большую дорогу, ведущую из Маралбаши в Яркенд, и следовали по ней до этого города. Селение расположено на обоих берегах протока Зао-ке-су и имеет около 200 жителей. Дома в нем, как и во всех вообще селениях Кашгарии, разбросаны в виде отдельных ферм. Стены домов состоят из частокола, обмазанного снаружи и внутри глиной, а плоские крыши - из жердей, покрытых тростником; точно так же сооружены и надворные постройки. Дворы домов, примыкающие к ним садики и огороды окружены живыми изгородями из колючих кустарников. В садиках растут абрикосы, персики и яблоки, а поля засеяны преимущественно пшеницей и отчасти кукурузой.
        Через проток Заоке-су, суживающийся в селении до 2 сажен, перекинут деревянный мост, под которым он несется со страшной быстротой; берега его в этом узком месте предохранены от размыва деревянной обшивкой.
        От селения Аксак-марал экспедиция направилась в Яркенд уже по большой дороге, пролегающей по левому берегу Яркенд-дарьи и удаляющейся от реки не более 5 верст. На ней расставлены путевые знаки (потаи), отстоящие друг от друга около 4 верст. Они состоят из частокола в форме четырехугольных, усеченных пирамид, высотою футов в 20, обмазанных снаружи глиной. Эти знаки поставлены по распоряжению китайских властей вскоре по занятии ими страны после смерти Якуб-бека. Приказав разрушить все его сооружения, кроме мечетей, напоминавшие народу о созидательной деятельности этого замечательного властелина, они не пощадили и прежних путевых знаков, которые были уничтожены и заменены новыми.
        Селение Аксак-марал, стоящее в низменной местности, защищено от ежегодных разливов текущей поблизости Яр-кенд-дарьи высоким земляным валом, который тянется к югу от него вдоль большой дороги почти на 15 верст. К западу же от этой дороги простирается верст на 20 редкий тополевый лес, за которым лежит мертвая песчаная пустыня, носящая против Аксак-марала название Кызылкум.
        После небольшого перехода от селения Аксак-марал по большой дороге, мы расположились для дневки на берегу обширного временного озера, образовавшегося от разлития Яркенд-дарьи. Выступив из берегов, она наполнила в этом месте своими водами пространную плоскую впадину и образовала таким образом временный водоем около 15 верст в окружности, сообщавшийся с рекой широким проливом.
        За время нашего следования по долине Яркенд-дарьи вода в этой реке поднималась постепенно все выше и выше, но полный разлив, по словам туземцев, должен был последовать не ранее начала июля. Жары, достигавшие в это время в долине реки 38,0° Цельсия, были очень тягостны для людей и животных экспедиции. Последним приходилось еще жестоко страдать от оводов, мух, мошек и комаров, не дававших им покоя в течение всего дня. Для избежания крайне утомительных переходов в жаркие часы дня мы обыкновенно вставали на рассвете, выступали с ночлежных мест в 5 часов утра и к 10 часам успевали проходить станцию средним числом в 20 верст.
        На пути по долине Яркенд-дарьи нам неоднократно приходилось наблюдать днем, от 12 до 4 часов, слабые прохладные ветры с востока и юго-востока из пустыни Такла-Макан. Они дули лишь по временам, через неравные промежутки времени и не долее одной минуты, направляясь, как нам казалось, с высоты под углами от 5° до 10° к горизонту и понижая каждый раз быстро термометр на 2-3 градуса.
        Легкие пыльные туманы, господствовавшие почти ежедневно, очень мало умеряли солнечный зной. К вечеру появлялись обыкновенно тонкие облака с запада, закрывавшие на всю ночь небо, но не разрешались ни разу дождем.
        От временного озера мы прошли всю станцию тополевым лесом. На первой половине ее встречались местами земляные валы, сооруженные на низменных берегах Яр-кенд-дарьи для защиты окрестных местностей от наводнений. В конце перехода экспедиция миновала небольшое селение Ала-айгыр с такими же деревянными постройками, как и в Аксак-марале, но только дома в нем расположены несколько теснее. Пшеница с полей была уже снята, и ее молотили на плотно утрамбованных площадках, гоняя по разостланному хлебу на кордах быков и лошадей. Перед входом в селение экспедицию встретили почетные старики с аксакалом во главе, предложившие нам обычный дастархан (угощение) из кислого молока, пшеничных лепешек, вареных яиц и абрикосов.
        Переночевав на арыке, верстах в 5 от селения Ала-айгыр, экспедиция продолжала путь лесом, в котором пересекла обширную поляну, простирающуюся около 10 верст в длину по дороге и верст б в ширину.
        На этой поляне, покрытой кое-где небольшими тополевыми рощами, в виде островков, торчали повсюду стволы засохших тополей с опавшими ветвями. По объяснению сопровождавших экспедицию туземцев, лес на помянутой поляне и далее к юго-западу высох от недостатка грунтовой воды, просачивающейся ныне в меньшем, чем прежде, количестве из Яркенд-дарьи. Возвышенные места поляны покрыты лёссовыми буграми, поросшими тамариском и сугаком (Lycium ruthenicum), а в низменных местах ее зеленели заросли низкорослого камыша, на которых паслись стада овец окрестных селений и стояли деревянные хижины пастухов.
        Перейдя поляну, экспедиция вступила опять в тополевый лес и, переночевав на берегу длинного прибрежного озерка, следовала по редкому молодому лесу, в котором часто ветре-чались лёссовые бугры и торчали повсюду стволы мертвых тополей. На второй половине станции мы миновали небольшое селение Майнэт с деревянными домами.
        Добродушные поселяне поднесли нам вареные яйца, лепешки и кислое молоко. Старшина селения, отправившийся провожать экспедицию до ночлежного места, сообщил мне дорогою, что редкий тополевый лес простирается в этом месте к западу от Яркенд-дарьи верст на 50 до песчаной пустыни, которая против Майнэта носит название Сугучаки-кум. Она совершенно безводна и покрыта лишь местами крайне скудною растительностью, а животной жизни в ней вовсе нет. По правому же берегу реки Яркенд-дарья тянется непрерывная полоса тополевого леса шириною от 20 до 25 верст, граничащая на юго-востоке с пустыней Такла-Макан.
        К югу от селения Майнэт дорога еще одну станцию пролегает по редкому тополевому лесу, в котором также встречалось много лёссовых бугров, поросших тамариском, и мертвых деревьев, а в низменных местах, орошенных арыками из Яркенд-дарьи, зеленели заросли низкорослого камыша.
        В 20 верстах от Майнэта мы разбили лагерь для ночлега у постоялого двора (по-туземному - лянгер) Авата, расположенного на берегу многоводного арыка из Яркенд-дарьи. Он течет верст 20 на запад и орошает пашни жителей многолюдного селения Мугала (600 жителей), находящегося в 50 верстах к северо-западу от постоялого двора Авата, близ восточной окраины пустыни Сугучаки-кум.

        Река Яркенд-дарья близ селения Майнэт во время разлива

        По недостатку в окрестностях этого селения воды, обитатели его возделывают землю верстах в 30 к юго-востоку от своего селения и орошают ее из упомянутого арыка. На время полевых работ большинство их переселяется на пашни и проживает в шалашах.
        Почва на всем пройденном нами по большой дороге пространстве, начиная от селения Аксак-марал, - первичный лёсс. При обильном орошении она могла бы питать весьма густое население, но проведение из Яркенд-дарьи длинных оросительных каналов потребует очень больших затрат, так как местных рабочих далеко не достаточно. Притом и период разлития Яркенд-дарьи (между 15 июня и 15 июля) не совпадает со временем усиленного орошения полей, которого они требуют еще в мае. Дожди же в описываемой стране выпадают очень редко и несвоевременно, именно в июне и июле, когда большинство хлебных растений уже созрело или созревает. Снега зимой бывает тоже очень мало, и он держится недолго, но холода продолжаются 4 месяца.
        Яркенд-дарья на 3 месяца (декабрь, январь и февраль) покрывается льдом от 15 до 18 дюймов толщины, по которому могут безопасно двигаться в эти месяцы тяжело нагруженные повозки.
        В лесной полосе долины Яркенд-дарьи, простирающейся по правому берегу, первые поселения начинаются немного южнее параллели постоялого двора Авата и рассеяны очень редко по девственному прибрежному лесу, населенному кабанами, маралами и антилопами. Тигры же, часто встречающиеся в северных безлюдных лесах долины, в южной населенной ее части уже не живут постоянно, а только изредка забегают с севера.
        По рассказам опрошенных мною туземцев, жители наиболее многолюдного селения этой лесной полосы, Мекета, ездят иногда зимой в пустыню Такла-Макан на раскопки и добывают там из развалин разные вещи, которые у них можно купить.
        К сожалению, по случаю сильного разлива Яркенд-дарьи, сообщение через нее прекратилось, а потому мне не удалось побывать в Мекете и собрать там более точные сведения о развалинах пустыни и добываемых в них предметах.
        В селениях, расположенных на большой дороге из Маралбаши в Яркенд, учреждены почтовые станции, помещающиеся в отдельных просторных домах. На станциях содержится по нескольку почтовых лошадей, но экипажей нет. В них вообще очень редко ездят в Кашгарии, так как колесное движение по тамошним дорогам, пролегающим большею частью по весьма рыхлому лёссовому грунту, а местами - по сыпучим пескам, очень затруднительно. Поэтому сообщение в экипажах заменяется в этой стране верховой ездой на лошадях и ослах. Только одни китайские чиновники и купцы предпочитают езду в арбах - двухколесных, крытых тростниковыми циновками повозках, на деревянных осях, с весьма высокими колесами. В арбу впрягают от четырех до шести лошадей или ослов, которые едва тащат ее шагом. Тяжести же перевозят исключительно вьючным способом, преимущественно на ослах и только, отчасти на лошадях и верблюдах.
        Пройдя несколько верст от лянгера Авата, мы оставили позади лес и вступили в открытую страну левого берега Яр-кенд-дарьи. К западу от дороги все видимое пространство покрыто мелкими лёссовыми буграми, среди которых кое-где растут чахлые тополи, кусты тамариска и торчат стволы мертвых деревьев. За последними приезжают в эту местность дровосеки из Яркенда, истребившие уже совершенно такие же стволы в южной, ближайшей к городу части равнины.
        Выйдя утром из леса в открытую местность, мы увидели далеко на западе высочайшую снеговую группу хребта Сары-коль, Муссаг-ата, которая, впрочем, лишь ненадолго предстала пред нами во всем своем невыразимом величии, скрывшись вскоре в легком пыльном тумане.
        В описываемой открытой местности мы прошли через маленькое селение Лайлык с деревянными домами, которых далее к югу нигде уже не встречали.
        Переночевав на крутом берегу Яркенд-дарьи, разлившейся выше Лайлыка версты на 2 в ширину, экспедиция продолжала путь по той же открытой равнине. По обе стороны дороги стали встречаться поля и временные жилища яркендских хлебопашцев. По недостатку земли в густонаселенном Яркендском оазисе, часть его жителей занимается земледелием на этой равнине, переселяясь сюда на время полевых работ.
        Кровом им служат тростниковые хижины с небольшими двориками, обнесенными изгородями из прутьев. В этой временно населенной местности замечалась повсюду оживленная деятельность: в одних местах жали пшеницу, в других молотили, гоняя по разостланному хлебу на кордах быков, в третьих веяли обмолоченный хлеб. По дороге тянулись вереницы ослов, увозивших в Яркенд собранное зерно и солому, а также дрова, нарубленные дровосеками из сухих стволов в соседней северной части равнины; навстречу нагруженным ослам шли вереницы порожних - за хлебом и дровами.
        К описываемой прибрежной равнине подходит очень близко песчаная пустыня с запада, выдающаяся в нее несколькими узкими мысами, оконечности которых пересекает большая дорога. По правому же берегу Яркенд-дарьи, текущей верстах в 5 от дороги, тянется по-прежнему непрерывная лесная полоса шириною около 20 верст.
        В конце перехода экспедиция миновала селение Терек-лянгер с глиняными домами, рассеянными очень редко по оазису. Дворы домов со всеми надворными постройками обнесены прямоугольными глиняными стенками, к которым примыкают такие же садовые ограды. У зажиточных поселян глиняными стенками окружены не только дворы и сады, но и прилежащие к ним поля. По числу таких оград, окружающих весь земельный участок владельца, можно судить о благосостоянии жителей селения.
        В каждом селении, как бы оно ни было малолюдно, есть непременно мечеть и около нее пруд (босгпан), обсаженный деревьями, в котором правоверные туземцы совершают омовения. Пруды, осененные деревьями, встречаются и на окраинах некоторых селений у дорог, служа местами отдохновения для путников, застигнутых жарою в дороге. Впрочем, обитатели Кашгарии очень привычны к перенесению зноя: мы неоднократно с изумлением наблюдали, как они в конце июня и в первой половине июля, когда лёсс на дороге нагревался до 65° Цельсия, проходили по такой раскаленной почве целые станции без всякой обуви.
        От селения Терек-лянгера дорога до самого Яркендского оазиса пролегает по густонаселенной и хорошо выделанной местности. На этом протяжении (45 верст) мы прошли через три многолюдные селения - Ажикты, Тагарчи и Аката, растянувшиеся длинными полосами вдоль дороги. Дома в них рассеяны в виде отдельных ферм и только в селении Ажикты, имеющем базар, теснятся в центральной части, образуя узкую базарную улицу.
        Большая дорога в этой густонаселенной местности обсажена пирамидальными тополями, защищающими путников в летнее время от солнечного зноя. На полях, кроме кукурузы и пшеницы, значительная часть которой была уже снята, часто встречались полосы прекрасного льна, возделываемого в Кашгарии преимущественно для семени. Из последнего приготовляют масло для пищи и освещения, а волокно употребляют исключительно на веревки; полотна же из него вовсе не ткут.
        3 июля около полудня мы достигли наконец обширного Яркендского оазиса, северная окраина которого отстоит около 8 верст от городской стены. Дома на окраине оазиса рассеяны довольно редко и сплочиваются только на базарах, но по мере приближения к городу, расположенному в центральной его части, расстояние между домами уменьшается, и около городской стены они образуют уже местами тесные улицы.
        Верстах в 2 от города экспедицию встретила депутация от наших торговцев в Яркенде с аксакалом Насыр-Джаном-ход-жою во главе, приготовившим для нее квартиру в отдельном загородном доме. В этом доме, отстоящем в версте от города, мы расположились с большим удобством, пользуясь тенистым садом и чистым прудом для купанья.
        Глава вторая. От Яркенда до Хотана
        Яркендский оазис. - Его пространство, почва и естественные произведения. - Город Яркенд. - Промышленность и торговля. - Опрос ладакцев. - Развалины Конё-татар. - Путь экспедиции из Яркенда через Каргалык в горы Куньлуня. - Стоянка в местности Тохта-хон. - Характер окрестных гор; их флора и фауна. - Ваханлыки и пастухи. - Неожиданное свидание с европейцами. - Дальнейшее следование экспедиции в Хотан. - Полоса лёссовых бугров с ее древесною растительностью, окаймляющая пустыню Такла-Макан с юго-запада. - Сведения об этой пустыне. - Легенда о ее происхождении и суеверные сказания о ней. - Остановка в Хотанском оазисе.

        Яркендский оазис, занимающий по приблизительному исчислению площадь около 600 кв. верст, имеет превосходную лёссовую почву, обильно орошен арыками из Яркенд-дарьи и потому считается плодороднейшим во всей Кашгарии.
        Избыток воды обусловливает существование в этом оазисе обширных рисовых плантаций, которые в течение всего лета должны быть покрыты водой. Они занимают площадь почти в 50 кв. верст к юго-востоку от города и дают множество риса, который вывозится в Кашгар и Хотан.
        Кроме того, Яркендский оазис производит много пшеницы, кукурузы, ячменя и хлопка. В нем возделываются также: сорго, лен, конопля, кунжут, мак и табак. Урожаи хлебных растений в этом оазисе таковы: пшеница родится средним числом сам-15, кукуруза сам-40, рис сам-18 и ячмень сам-16.
        В Яркендском оазисе снимают обыкновенно две жатвы в лето, но не со всей возделываемой площади земли, а лишь с тех ее участков, которые не требуют отдыха. Эти участки еще осенью засевают озимой пшеницею или, чаще, раннею весною - ячменем. Озимая пшеница и ячмень созревают в Кашгарии в начале июня; по снятии их освободившиеся поля немедленно засевают кукурузой, которая поспевает уже в октябре. С полей же, требующих отдыха, снимают только одну жатву, а люцерну, засеваемую в каждом хозяйстве, три и даже четыре раза в лето.
        Бывают, однако, неблагоприятные годы, в которые вторую жатву редко удается снять. Это случается после малоснежных зим в окраинных горах и их неизбежного последствия - весеннего маловодья рек, орошающих оазисы, а также в годы слишком позднего наступления весны.
        Весь Яркендский оазис, как говорится, утопает в зелени, берега арыков, прудов, придорожных канав и все свободные от посевов места засажены деревьями: пирамидальными тополями (Populus italiana et P. alba), платанами (Platanus orien-talis), тутом (Morus nigra et M. alba), джидою, или лохом (Elaeagnus sp.?), белой, или японской, акацией (Sophora japonica), жужубой (Zizyphus vulgaris) и ивой (Salix micros-tachya). При всех сельских и некоторых городских домах разведены сады, в которых успешно растут: абрикосы и персики разных пород, белые вишни, гранаты, грецкие орехи, яблоки, груши и виноград. Огородные овощи: лук, морковь, редис, бобы, фасоль, петрушка и укроп родятся в изобилии. Картофеля, огурцов и капусты туземцы Кашгарии не разводят; их можно найти, однако, во всех оазисах страны, в которых живут китайцы или дунгане, возделывающие эти овощи для себя. Дынь же, арбузов и тыкв в Яркендском оазисе разводится множество.
        Во всем Яркендском оазисе, за исключением городов, по последней переписи считается до 150 000 жителей. Следовательно, в нем на каждую квадратную милю приходится по 12 500 человек, а на квадратную версту - 250 человек. В действительности же плотность населения этого оазиса должна быть еще несколько больше, потому что на площади в 50 кв. верст, занимаемой рисовыми плантациями, число постоянных жителей очень незначительно.
        В северо-восточной части оазиса расположены рядом два города: туземный, или мусульманский, и китайский, называемый Янги-шаари (т. е. Новый город). Туземный город обнесен глиняной стеной в виде неправильного пятиугольника с башнями по углам и бойницами вверху, но без рва.

        Вид Яркендского оазиса с городской башни

        Городская стена имеет до 2 сажен в толщину, почти 4 сажени в высоту и до 4 верст в окружности.
        В 150 саженях к северо-западу от туземного города расположен китайский город, окруженный также стеною из необожженного кирпича прямоугольного начертания около 300 сажен длины и 200 ширины. Стена имеет башни по углам и на середине каждого фаса, четверо ворот и бойницы; толщина ее около сажени, а высота не более 2 сажен; вокруг нее простирается широкий и глубокий ров.
        В мусульманском городе считается около 30 000 жителей, почти исключительно туземцев, а в китайском - только 1500 человек, в том числе 500 солдат; остальные же обитатели его - китайские чиновники, купцы, ремесленники, прислуга и немного туземцев. В Янги-шаари помещаются: окружное управление, начальник округа, все китайские чиновники и две лянцзы (батальона) китайских войск.
        Дома в туземном городе мало разнятся от сельских. Это небольшие мазанки с плоскими крышами, в которых оставляются оконные отверстия, закрываемые створчатыми ставнями. Больших архитектурных зданий, за исключением немногих мечетей, вовсе нет. Этих последних в мусульманском городе насчитывается до 60, но из них только три обращают на себя внимание величиною и внешним видом, а именно: Алтын-мечеть, считающаяся главною, с высшим духовным училищем Хандык-медрессе; мечеть Мухаммет-хана и Джал-мы. Первые две старинные, а последняя выстроена недавно, при Якуб-беке ^{136}^.
        Улицы в этом городе очень узки и мрачны, в особенности те из них, которые для защиты от солнечного зноя покрываются на лето сверху тростниковыми циновками. Вода в городских прудах и канавах, употребляемая для питья и кушанья, отвратительная, а грязь и зловоние в туземном городе царствуют повсюду. Санитарное состояние его вообще крайне неудовлетворительно, а потому болезненность и смертность в Яркенде, в особенности летом, достигают весьма больших размеров. Этому немало способствует также близкое соседство с городом обширных рисовых плантаций, порождающих летом изнурительные лихорадки. В Яркенде, между прочим, сильно распространен зоб, заболевание которым туземцы объясняют употреблением недоброкачественной воды. Зобатые мужчины и женщины в этом городе встречаются очень часто, но только среднего возраста; у молодых же людей обоего пола и у детей зоба не бывает.
        В туземном городе два базара, состоящие из узких, местами крытых циновками улиц, длиною около 300 сажен. Наружные фасады домов, образующих базарные улицы, заняты лавочками, разными ремесленными заведениями и чайными домами (чайхана), напоминающими наши сельские харчевни. Все базарные постройки отличаются малыми размерами, причем лавки, чайханы и ремесленные заведения расположены в беспорядке: рядом с пекарней, например, помещается кузница, а возле лавки с мануфактурным товаром цирюльня или чайный дом. Лавки снаружи открыты и заграждаются с лицевой стороны только невысоким барьером, а перед чайными домами и ремесленными заведениями устроены маленькие веранды с навесами и лежанками, на которых ремесленники часто занимаются своим делом, а посетители чайных домов закусывают и пьют чай.
        Смесь и пестрота на этих базарах поистине поразительные, не менее изумительны своим причудливым разнообразием и житейские сцены, меняющиеся на них, как в калейдоскопе. Вот, например, компания туземцев, усевшись чинно на веранде перед чайным домом, насыщается любимым пловом, а на соседней веранде цирюльник бреет голову своему клиенту; рядом с цирюльней, в кузнице, раздаются удары молотов и сыплются огненные искры; подле нее торговец семенами отвешивает свой товар покупателю в то время, когда другой сосед его, портной, примеряет на веранде халат заказчику. Для полноты картины нужно добавить еще разносчиков с лотками на головах или на тачках, шныряющих с обычными призывными криками взад и вперед по базару, непрестанное движение толпы посетителей, вереницы проходящих нагруженных и порожних ослов, издающих по временам неистовый рев, и несмолкаемый говор людей. Весь этот шум не мешает, однако, некоторым ремесленникам после трудов покойно спать среди белого дня на лежанках своих веранд.
        Базары открыты ежедневно, а дважды в неделю, в определенные раз навсегда дни, на них бывают торжки. Торговцы увеличивают на эти дни количество товаров в своих лавочках, а ремесленники стараются приготовить побольше вещей на продажу. Число посетителей базаров в такие дни значительно превышает будничную базарную толпу.
        В китайском городе - только один базар, но широкий и сплошь крытый. Лавки китайских и туземных купцов на этом базаре больше и лучше, чем на базарах мусульманского города. Ремесленные заведения на нем точно так же обширнее и содержатся опрятнее. Вообще в Янги-шаари замечается больше чистоты, чем в туземном городе; дома в нем тоже лучше и поместительнее.
        Туземные торговцы горько сетуют на пошлины (бадж), которыми ныне облагаются все предметы торговли на базарах, исключая жизненные припасы. Эти пошлины, введенные недавно китайскими властями, крайне стесняют торговлю. Хотя они и не обременительны по своим размерам, но взимание их придирчивыми китайскими сборщиками и наложение клейм на все оплаченные предметы составляют очень сложную процедуру, в высшей степени неприятную торговцам.
        Цены на жизненные припасы и вообще на предметы первой потребности в Яркенде очень умеренные.
        Соль в Яркендский оазис доставляется: каменная из гор хребта Сарыколь и самосадочная из соляных озер, лежащих близ большой дороги из этого оазиса в Кашгар.
        К юго-западу от Яркенда, в горах Куньлуня, в летнее время добывается ежемесячно около 100 пудов меди, из которой в Кашгаре китайское казначейство чеканит монеты (пулы) стоимостью в 0,6 и в 0,3 нашей копейки.
        Река Яркенд-дарья ежегодно во время разлития осаждает на своих плоских берегах близ юго-восточной окраины Яркендского оазиса массу золотоносного ила, из которого туземцы извлекают посредством промывки значительное количество золота. Право промывки золотоносного ила и вольной продажи добытого из него золота предоставляется безвозмездно каждому желающему.
        В промышленном отношении Яркенд занимает первое место после Хотана. В этом городе изготовляется множество обуви, которая, за удовлетворением местной потребности, вывозится на продажу в другие города страны. Затем следуют в нисходящем порядке: производство бумажных тканей, выделка кож, ковров, войлоков, сбруи и небольшого количества шелковых тканей.
        Кроме того, в Яркенде выделывают немного разных вещей из нефрита, добываемого в горах Куньлуня по верхнему течению Яркенд-дарьи ^{137}^. Эти вещи сбываются почти исключительно китайским купцам, которые отправляют их в Пекин.
        Из Яркенда ежегодно вывозится много риса и пшеницы, преимущественно в Кашгар для продовольствия расположенных там в большом числе китайских войск, которым местного хлеба не хватает. Остальной же излишек этих продуктов отправляется в Хотан.
        Яркенд ведет небольшую торговлю с Ладаком, куда из этого города вывозятся только козий пух и наша (гашиш) - наркотическое вещество, добываемое из конопли [74 - Наша отправляется из Ладака в Индию и выкуривается там низшими классами населения, которым опий, по своей дороговизне, недоступен. Фунт наши стоит в Яркенде от 40 коп. до 1 рубля, смотря по качеству; ежегодный вывоз ее из этого города простирается до 60 пудов. Козьего же пуха в Ладак ежегодно вывозится около 2700 пудов. Из этого пуха, продаваемого в Яркенде по 32 коп. за фунт, в Кашмире изготовляют знаменитые шали, вывозимые оттуда даже в Европу.].
        Из Ладака же в Яркенд доставляется: преимущественно белая кисея на чалмы, женские кисейные платки, индийские лекарственные вещества, бенгальский чай низкого сорта (контрабандой) и немного английских ситцев (бомбейских фабрик) и металлических изделий. Торговля с Ладаком крайне стесняется трудностью караванного пути через высочайшие хребты Куньлунь и Каракорум. Товары по этому пути перевозятся вьючным способом на лошадях (по 6 пудов на каждой), которых на высоких перевалах заменяют яками, нанимаемыми у горцев - ваханлыков.
        Караванное сообщение с Ладаком поддерживается только в летние месяцы - с мая по ноябрь. Достатка каждого пуда товара из Яркенда в город Ле обходится от 4 до 5 рублей на наши деньги, а следование каравана между этими городами продолжается до 35 дней. При таких невыгодных условиях трудно рассчитывать на развитие торговли между Кашгарией и Индией в значительных размерах, а капитальное исправление горной дороги из Яркенда в Ле потребовало бы громадных неоплатных затрат.
        В Яркенде проживает постоянно около 100 человек наших торговцев, в числе которых нет ни одного русского - все ферганские сарты, именуемые туземцами Кашгарии вообще андижанами. Главный предмет их сбыта - мануфактуры наших фабрик, преимущественно ситцы, и металлические изделия. Кроме того, они продают сахар, стеариновые свечи, зажигательные спички, разный мелочный товар и некоторые изделия ферганских ремесленников.
        Из Яркенда же наши торговцы вывозят преимущественно грубую бумажную ткань (мату) для туземцев Туркестанского края; затем козий пух, овчины, ковры и войлоки.
        В Яркенде считается до 30 караван-сараев, в которых останавливаются торговые караваны, прибывающие с товарами из Ле, Кашгара, Хотана и других городов. В этих обширных зданиях находятся помещения не только для людей и товаров, но и для всех животных приходящих караванов.
        Во время пребывания в Яркенде я, между прочим, узнал, что в этом городе находится несколько человек ладакцев, пришедших с караваном из города Ле, которые бывали в Тибете. Надеясь получить от них какие-нибудь сведения о северо-западной части этой страны, я пригласил их через аксакала Насыра-Джана-ходжу к себе на квартиру.

        Вид города Яркенда с городской башни

        По справке оказалось, что трое из прибывших ладакцев действителыно были в Тибете и по приглашению аксакала немедля пришли ко мне. На предложенный им вопрос, в какой части Тибета они были, ладакцы отвечали, что 2 года тому назад, т. е. летом 1887 г., они ходили с торговым караваном из Ле через Рудок в монастырь Торго, находящийся в 10 днях пути к западу от Лхасы. Около этого монастыря, по их словам, ежегодно в июле бывает большая ярмарка, на которую стекаются торговые караваны из Ладака, Лхасы и других местностей Тибета. С одним из таких караванов им и пришлось, в качестве погонщиков, побывать в Торго летом 1887 г.
        По рассказу опрошенных ладакцев, из Рудока в Торго ведет торная караванная дорога, пролегающая на всем протяжении по весьма широкой междугорной долине на юго-восток. Эта обширная долина окаймлена с северо-востока и юго-запада высокими горными хребтами, на которых белеют местами вечноснеговые горы. На всем пути от Рудока до Торго путники не видели ни одного озера, но речки и ручьи встречались в долине часто. Погода в ней во время следования каравана, в июле и июне, стояла прохладная и часто выпадали дожди. Подножный корм для животных в долине повсюду очень хорош, и нет ни одной безводной станции. В ней кочуют местами тибетцы в черных палатках, а между их стойбищами пасутся привольно многочисленные стада диких яков, куланов и антилоп.
        По свидетельству тибетцев, с которыми путники все-таки имели сношения, страна к северу от долины, за горами, очень высока, пустынна и безлюдна. Тибетцы весьма редко посещают ее со своими стадами, потому что в ней вовсе нет хорошего подножного корма. Через эту страну не существует никакого сообщения с Кашгарией, о которой обитатели долины слыхали от ладакцев, проходивших с караванами в Торго. По словам тибетцев, через эту пустынную и безлюдную страну к ним в долину никогда не проникали чужеземцы с севера.
        Ладакцы провели в пути из Рудока в Торго и обратно 2 месяца, включая и пребывание на ярмарке, продолжавшееся 2 недели. От Рудока до Торго, по пройденной ими караванной дороге, они насчитали 16 переходов, составляющих в общем итоге расстояние около 650 верст [75 - Вот перечень станций на этой дороге, записанных со слов ладакцев: Рудок, Лямолебра, Роксум, Тасоль, Зюлюнцы, Робан, Яхстод, Джамтон, Цемар, Нанцан, Типце, Камгон, Тчок, Цуруль, Цака, Топченмо, Торго.].
        Окончив расспросы, мы показали ладакцам типы тибетцев, рисунки их палаток, утвари и других вещей. Увидев типы, они с изумлением воскликнули: «Чантан! чантан! (т. е. тибетцы! тибетцы!), это те самые люди, которых мы видели на пути в Торго, вот и палатки их! Как вы могли нарисовать все это так верно за глаза?» Потом, указывая на рисунки некоторых предметов, они называли их по-тибетски и объясняли назначение.
        Поблагодарив ладакцев за их интересное сообщение о безвестной стране, я раздал им подарки и дружески простился с этими простодушными людьми.
        В Яркенде я пытался также разузнать что-нибудь о развалинах пустыни Такла-Макан. Аксакал Насыр-Джан-ходжа, проживший в этом городе 18 лет, сообщил мне, что, по уверению многих знакомых ему туземцев, в 40 верстах к востоку от Яркенда, на окраине пустыни, находятся развалины, называемые Конё-татар и занимающие обширное пространство. В них ясно заметны основания домов и сохранились пни от больших деревьев, осенявших некогда поселение. В этих развалинах туземцы находят домашнюю утварь, обломки разных орудий, а иногда золотые и серебряные вещи. В песчаной же пустыне, простирающейся к северу от Яркенда, неизвестно никаких развалин, по крайней мере поблизости Яркендского оазиса.
        Все эти сведения о развалинах, сообщенные Насыром-Джаном-ходжою, подтвердили мне опрошенные мною жители Яркендского оазиса.
        8 июля экспедиция оставила Яркенд и направилась по Хо-танской дороге почти прямо на юг. Первые 5 верст от города мы шли среди рисовых плантаций, над которыми полотно дороги приподнято искусственно фута на 3. Плантации в то время были залиты водой вершка в 4 глубиной. Они занимают низменную площадь с бурою перегнойною почвою, резко отличающейся от светло-желтой лёссовой почвы остальных возвышенных мест Яркендского оазиса. Рис сеют в конце апреля и тотчас же заливают засеянные поля водой, которая должна покрывать их до конца сентября, пока он не созреет. В этот период времени на рисовых полях, покрытых постоянно водой, живет много болотных птиц. Во время жаров рисовые плантации порождают упорные лихорадки, которыми часто заболевают не только живущие поблизости их поселяне, но и многие из городских жителей.
        На б-й версте от города мы перешли по мосту через небольшой рукав Яркенд-дарьи, называемый Сугучаком. От моста рисовые плантации тянутся еще версты на 3 по правую сторону дороги, а по левую простираются большею частью пустыри, на которых разбросаны кое-где, в виде маленьких островков, усадьбы туземцев, осененные деревьями. Далее экспедиция следовала около версты по густозаселенной прибрежной местности почти до самой Яр-кенд-дарьи. Эта величественная река была в то время в полном разливе и несла совершенно мутную, желтую воду; ширина ее на переправе простиралась около 130 сажен; средняя глубина, по словам перевозчиков, до 2 сажен, а скорость течения приблизительно б футов в секунду.
        Переправа нашего каравана на шести больших лодках, благодаря ловкости и стараниям туземцев-перевозчиков, продолжалась не более 2 часов и окончилась благополучно.
        Большая хотанская дорога пересекает Яркенд-дарью верстах в 8 выше летней переправы, и по ней в высокую воду сообщение прекращается, потому что там нет удобных мест для пристаней. При низкой же воде Яркенд-дарью переходят в том месте вброд, а зимой по льду.
        От переправы дорога идет около 16 верст по низменной долине Яркенд-дарьи с бурою перегнойною почвою. По сторонам ее встречались изредка рисовые поля, орошаемые из многоводного арыка, который направляется вдоль дороги. Селения в этой низменной местности редки и малолюдны.
        Из долины мы поднялись на возвышенную равнину, опускающуюся к ней с юго-востока довольно крутым и высоким увалом. На этой равнине, имеющей уже чистую, светло-желтую лёссовую почву, плотность населения значительно больше, чем в низменной долине Яркенд-дарьи с бурой перегнойной почвой. Поднявшись на нее, мы прошли почти 20 верст по оазису, тянущемуся непрерывно вдоль дороги с обширными полями, которые были покрыты прекрасной кукурузой.
        В этом сплошном оазисе мы миновали два большие селения с базарами - Паскал и Ешим-базар. В первом из них экспедиция вышла на большую хотанскую дорогу, направляющуюся, как выше замечено, западнее летней переправы через Яркенд-дарью. Сельские базары расположены обыкновенно в центральных частях селений, где дома сплочивают-ся и образуют узкую улицу с лавочками, пекарнями, чайханами и разными ремесленными заведениями.
        К юго-западу от дороги селения, по словам проводников, простираются верст на 100, до гор, а на северо-востоке культурная зона оканчивается верстах в 5. За нею следует полоса мелких лёссовых бугров, шириною около 30 верст, а за последнею - пустыня Такла-Макан. В этой полосе бугров, служащей как бы преддверием названной пустыни, растет повсюду тамариск, а в плоских котловинах между буграми встречается редкий низкорослый тополь. На восточной окраине ее находится мазар (могила) мусульманского святого Дзыды-паши и при нем маленький монастырь, посещаемый паломниками. Дорога в монастырь отходит с почтового тракта в селении Ешим-базар, от которого он отстоит вере-тах в 40 к северо-востоку. Монастырь расположен на арыке, питаемом обильными источниками, близ западной окраины пустыни Такла-Макан, покрытой в том месте высокими песчаными грядами, на которых нет никакой растительности.
        Южнее селения Паскал мы прошли мимо мазара Шайда-лыка, находящегося у самой дороги. Туземцы, проезжающие по этой дороге в Яркенд с продуктами на продажу, молятся у могилы святого и берут около нее горсть земли, которая, по их верованию, способствует выгодному сбыту привезенных на базар продуктов. Затем экспедиция перешла по мосту через многоводный арык, выведенный из далекой Яркенд-дарьи. Он орошает поля и сады многих селений, лежащих к западу от дороги, и, по пересечении ее, направляется к северу, питая и там своими водами обширную площадь культурной земли. Этот арык, текущий в глубоком и извилистом русле, очень сходен с речкой, и мы, переходя через него по мосту, были вполне уверены, что пересекаем речку. Но проводники уверяли, что это искусственный канал, прорытый очень давно их предками и промывший в течение долгого времени себе ложе, неотличимое от речного.
        Из селения Ешим-базар экспедиция вышла на широкую долину реки Тызнап и пересекла по мостам пять узких, но глубоких разветвлений ее рукава, называемого Тызнап-бой. По берегам этих протоков простираются густые заросли тростника, усеянные малыми озерками, на которых в то время было много плавающих и голенастых птиц. Солонцеватая, перегнойная почва долины, в особенности на берегах рукава Тызнап-бой, очевидно, малопригодна для земледелия, и потому долина реки Тызнап в этом месте очень слабо населена.
        Река Тызнап, через которую мы перешли совершенно свободно вброд, получает начало под названием Холос-тан-дарья в высоких горах Куньлуня, близ перевала Янги-да-ван и течет в северо-восточном направлении. По выходе из гор на равнину она пересекает большую хотанскую дорогу между селением Ешим-базар и городом Каргалык и теряется верстах в 15 к востоку от нее в лёссовых буграх. Долина названной реки, подобно долине Яркенд-дарьи, окаймлена с юго-востока увалом соседней возвышенной равнины. На этой последней, отличающейся превосходною лёссовою почвою, селения следуют с небольшими промежутками одно за другим до самого города Каргалык. Поля были покрыты превосходной кукурузой, поднимавшейся местами до 9 футов в высоту; встречалось и немало усадеб, окруженных с прилежащими к ним полями непрерывными глиняными стенками - верными признаками благосостояния их владельцев. Внутри каждой из таких оград заключается двор с домом и надворными постройками, обнесенный, в свою очередь, с двух или трех сторон внутреннею стенкою, примыкающею к наружной ограде, а в надворную стенку упирается садовая. Затем, все остальное
пространство, ограниченное внешней, или объемлющей, стенкой, занимают поля. Самые же земельные участки туземцев очень незначительны: у зажиточных они редко бывают более 3 наших десятин на семейство, а у бедных не превосходят 2 десятин, считая в том числе площадь, занятую двором со всеми на нем постройками и садом.
        11 июля экспедиция прошла через маленький городок Каргалык и расположилась на ночлег близ юго-западной его окраины в оазисе. Каргалыкский оазис занимает площадь около 300 кв. верст и орошается многоводным арыком, выведенным из реки Тызнап. Тучная лёссовая почва его отличается замечательным плодородием. В этом оазисе мы видели много усадеб, обнесенных глиняными стенками, а на полях - превосходную кукурузу до 10 футов высоты. Плоды и овощи в нем родятся в изобилии.
        На северной окраине оазиса расположен городок Каргалык, не обнесенный стеной, в котором проживает окружной начальник с несколькими китайскими чиновниками и находится окружное управление. В городе есть порядочный базар с лавочками и различными ремесленными заведениями.
        В Каргалыкском оазисе вместе с городом считается до 30 000 жителей. Следовательно, в нем на каждую квадратную географическую милю приходится средним числом около 4900 жителей, а на квадратную версту - до 100 человек. В действительности же плотность его населения должна быть гораздо больше, потому что в северо-восточной части оазиса много пустырей.
        В этом оазисе я окончательно решился повернуть с экспедицией с большой хотанской дороги в горы Куньлуня и простоять там в прохладной местности до спадения на равнине жаров. Наши животные были так утомлены сильными жарами и насекомыми, что дальнейшее следование на них в Хо-тан по пустынной большею частью равнине, в нестерпимые жары, представлялось крайне рискованным.
        Оставив большую дорогу, экспедиция направилась из Каргалыкского оазиса почти прямо на юг, по кружному караванному пути, ведущему через селение Кок-яр и перевал Янги-даван в Ладак. По выходе из оазиса эта дорога пролегает по пустынной щебне-галечной равнине, простирающейся на запад до берегов реки Тызнап. На востоке же вдоль дороги на протяжении около 15 верст тянется полоса Каргалыкского оазиса, постепенно выклинивающаяся в южном направлении.
        В 20 верстах от оазиса экспедиция вступила в долину плоской и пустынной песчаниковой гряды, простирающейся в восточно-западном направлении почти параллельно подножью Куньлуня. Эта неширокая долина, окаймленная весьма высокими обрывами, орошена маленькой речкой Таш-булак и в северной части совершенно бесплодна; в южной же оживляется довольно разнообразной растительностью и присутствием трех маленьких поселков. У первого из них мы разбили палатки для ночлега на зеленом лугу, покрытом невысокой, но густой травой. Такие луга встречаются очень редко в Кашгарии и притом почти исключительно на запущенных низменных полях. В омутах речки Таш-булак мы наловили порядочное количество маринки и гольцов, добыв там же двух водяных ужей.
        Около 4 часов пополудни на северо-востоке показалась темная пыльная туча, надвигавшаяся со стороны пустыни Такла-Макан. К б часам солнце совершенно померкло и настала такая тьма, что нельзя было различить высокого обрыва, отстоявшего не далее 200 сажен от нашего лагеря.
        На следующий день мы продолжали путь сначала по той же долине, постепенно расширяющейся в южном направлении. По берегам речки Ташбулак она покрыта камышом, злаком чием (Lasiagrostis splendens) и разнообразными кустарниками. Миновав два маленьких поселка, расположенных в южной части долины, экспедиция вышла на обширную щебне-галечную равнину, называемую Юз-баш-аягы. Эта пустынная равнина, заключающаяся между предго-рием Куньлуня и пересеченной нами песчаниковой грядой, простирается на запад от дороги верст на 100, до реки Тыз-нап, а на юго-востоке она переходит в долину речки Кили-ан-су, окаймляемую с юго-запада отрогом Куньлуня - Кош-тагом, а с северо-востока - помянутою песчаниковою грядою. Западная часть равнины представляет бесплодную пустыню, в восточной же ее части, орошенной местами маленькими речками, встречаются изредка малолюдные селения.
        Река Ташбулак, текущая поперек описываемой равнины с юга на север и прорезающая потом означенную гряду, то иссякает в своем ложе, то появляется на дневной поверхности равнины, и только после обильных дождей в соседних горах, в которых находятся ее истоки, она разливается и течет непрерывно.
        Пройдя верст 16 по пустынной равнине, экспедиция достигла выселка Юз-баши и остановилась около него на ночлег. К востоку и юго-востоку от этого поселка видны были кое-где на равнине оазисы с селениями, протянувшимися узкими полосами по берегам орошающих их арыков.
        От выселка Юз-баши мы прошли еще верст 7 по той же пустынной равнине, встретив на ней несколько стад степных антилоп (Gazella subgutturosa); потом вступили в долину, образуемую плоскими, пустынными песчаниковыми отрогами Куньлуня. Она орошена речкою Ташбулак и покрыта по ее берегам камышом и кустарниками. В этой долине расположено многолюдное селение Кок-яр, имеющее около 800 жителей. Дома в нем, по недостатку места в долине, сплочены гораздо теснее, чем в равнинных оазисах. Пахотной земли в селении недостаточно, воды тоже мало, а потому жители его занимаются в больших размерах овцеводством. Стада их пасутся в соседних горах Куньлуня, на которых встречаются местами хорошие пастбища. Недостаток пахотной земли и воды для орошения полей вынудил даже некоторых жителей Кок-яра перейти от занятия земледелием исключительно к овцеводству.
        Переночевав близ южной окраины селения, мы прошли верст 7 по песчаной равнине и должны были остановиться на ночлег у выселка Пуса-лянгера, так как далее, на протяжении 20 верст по дороге, не было воды, а дни стояли очень жаркие. Долина речки Таш-булак, носящей выше Кок-яра название Ясполун-су, к юго-востоку от этого селения значительно расширяется и покрыта плоскими песчаными буграми, но далее к югу опять суживается. В широкую часть долины
        Ясполун-су выходят с юга узкие междугорные долины, заключающиеся между пустынными песчаниковыми отрогами Куньлуня.
        В день нашей стоянки у лянгера Пуса повторился густой пыльный туман. После полудня начал дуть свежий ветер с се-веро-востока, принесший вскоре такую массу пыли, от которой быстро померкло солнце, а потом совершенно скрылись из вида и ближайшие высоты.
        Пользуясь продолжительной остановкой, я расспрашивал жителей поселка Пуса-лянгера о соседних горах Куньлуня и просил указать в них место, удобное для продолжительной стоянки каравана. Туземцы советовали нам идти по той же дороге на реку Холостан-дарья (верхнее течение реки Тызнап), где, по их словам, есть места с весьма хорошим подножным кормом. Если же верблюды будут не в состоянии перевалить через лежащий на пути крутой хребет Топа-таг, то остановиться севернее его гребня - на урочище Тохта-хон.
        Взяв из Кок-яра проводников, мы направились к югу по пустынной долине, окаймленной невысокими и бесплодными отрогами Куньлуня. К востоку и западу от нее, между соседними отрогами, простираются такие же пустынные долины; все они имеют весьма значительное падение к северу и прорезаны вдоль глубокими сухими руслами, по которым стремятся временные потоки после обильных дождей в высоких горах хребта Топа-таг, замыкающих эти долины на юге.
        В конце станции долина перешла в скалистое ущелье, в котором под высоким утесом находится источник, наполняющий чашеобразное полукаменное углубление чистой водой. Немного южнее источника, где ущелье расширяется в долину, мы разбили лагерь для ночлега.
        В тот же день я послал одного из наших казаков с туземцами для осмотра перевала через хребет Топа-таг по дороге на реку Холостан-дарья. Этот перевал, называемый Топа-таг-да-ван, оказался недоступным для наших слабых верблюдов. Оставшись еще на день в том же месте, я отправил другого казака с туземцами осмотреть урочище Тохта-хон, на которое нам указывали жители Пуса-лянгера. Посланный, возвратившись в тот же день в лагерь, сообщил, что на этом урочище подножный корм для верблюдов хорош, а для лошадей посредственный; воды же в двух соседних источниках для всего каравана будет совершенно достаточно.

        Лагерь экспедиции на урочище Тохта-хон, в горах Куньлуня

        Другого, более удобного места для продолжительной стоянки экспедиции во всей окрестной местности не было, а потому я решился расположить ее на урочище Тохта-хон.
        Пройдя верст 7 до местности Ак-мечеть по неширокой долине, мы повернули на юго-восток и следовали верст 6 до самого урочища Тохта-хон по узкой, извилистой побочной долине. Сообщенные о нем казаком сведения оказались совершенно верными. Мы расположили лагерь на небольшой междугорной площади, в расстоянии около версты от источников, находящихся в глубоких ущельях, в которых не было удобного места для стоянки.
        На другой день по прибытии в местность Тохта-хон я со всеми сотрудниками, в сопровождении трех казаков и двух туземцев, отправился осматривать перевал Топа-таг-даван. Мне хотелось достоверно узнать, нельзя ли как-нибудь исправить пролегающую через него дорогу, чтобы сделать ее доступною для верблюдов с вьюками, или обойти трудные на ней места кружным путем.
        Выехав на урочище Ак-мечеть, мы направились к юго-западу по узкой долине, ведущей на перевал, и верстах в 6 от этого урочища достигли северного подножья главного хребта Топа-таг. Подъем на перевал Топа-таг-даван, вершина которого возвышается на 10 330 футов над морем, очень крут, хотя восхождение на него и облегчается несколько зигзагами дороги. Спуск на юге на протяжении около полуверсты от вершины перевала тоже сильно крут, но далее дорога идет версты 3 по отлогому склону, потом по весьма трудным каменным уступам, называемым Аккуран-даван, и наконец последние 3 версты опускается постепенно ущельем к реке Холостан-дарья, на урочище Баранса.
        Добравшись с трудом до реки, мы окончательно убедились в недоступности перевала Топа-таг-даван для верблюдов с вьюками, а обход трудных на нем мест оказался совершенно невозможным. После кратковременного отдыха на берегу быстрой Холостан-дарьи, текущей в том месте в узкой и пустынной долине, мы сели на лошадей и возвратились тем же путем в свой лагерь.
        Таким образом, мы должны были остаться в местности Тохта-хон и пробыли там почти полтора месяца - с 18 июля по 1 сентября. Оттуда геолог экспедиции К. И. Богданович совершил продолжительную экскурсию на запад, в горы Куньлуня, до Яркенд-дарьи ^{138}^. Другой мой сотрудник, П. К. Козлов, с препаратором экспедиции ездил в долину верхней Холостан-дарьи и добыл там несколько интересных видов птиц для коллекции. Ботаник экспедиции В. И. Роборовский занимался собиранием растений для гербария в окрестных горах, а я - астрономическими и магнитными наблюдениями, расспросами туземцев об окрестной стране, а также измерениями высот верхней и нижней границ древесной растительности на соседних горах.
        Горы, в которых мы находились, принадлежат к системе Куньлуня, заполняющего в юго-западной Кашгарии обширное пространство своими длинными северными и северо-западными отрогами.

        Вид гор Куньлуня к юго-востоку от урочища Тохта-хон

        Один из таких мощных отрогов, называемый Топа-таг [76 - Т. е. пыльные горы, потому что они повсюду покрыты слоем лёсса, нанесенного северными и северо-восточными ветрами из внутренней Кашгарии.]^{139}^, простирается с юго-востока на северо-запад по правому берегу Холостан-дарьи и отделяет от себя почти прямо на север длинные отрасли, оканчивающиеся бесплодными песчаниковыми отпрысками.
        Горы хребта Топа-таг и его помянутых северных отрогов в окрестностях урочища Тохта-хон отличаются необычайным расчленением, остротою гребней и чрезмерной крутизной своих склонов. Они повсюду изборождены целым лабиринтом узких, извилистых долин и сумрачных ущелий. Эти глубокие долины и теснины в свою очередь разветвляются на множество побочных, еще более узких долин, лощин и щелей. Бока всех долин очень круты, а стены ущелий почти повсеместно отвесны; падения же тех и других чрезвычайно велики. Поэтому после каждого обильного дождя с этих гор несутся с оглушительным ревом и страшной быстротой многочисленные бешеные потоки, иссякающие вскоре по прекращении ливня. Источники же в них редки и необильны водой, а постоянных речек, несмотря на значительное выпадение осадков, вовсе нет. Причина тому заключается, без сомнения, в необычайной крутизне самых гор и сильном падении долин и ущелий, по которым дождевые и снеговые воды быстро уносятся на соседнюю северную равнину. Шумные потоки, которыми они низвергаются с высоты, большею частью еще на пути к этой равнине иссякают в рыхлой лёссовой почве нижних
долин и появляются на ее поверхности в виде скромных источников, образующих небольшие речки. Этим постоянным источникам и питаемым ими речкам обязаны своим существованием небольшие оазисы, рассеянные по соседней, подгорной равнине.
        По причине необыкновенной крутизны и чрезвычайного расчленения описываемых гор сообщение по ним очень затруднительно. По свидетельству туземцев, через хребет Топа-таг, кроме перевала Топа-таг-даван, нигде нельзя не только переехать верхом на лошади, но и перевести ее в поводу. Они уверяли, что даже пешему человеку, не привыкшему к ходьбе по горам, трудно пройти через этот хребет, минуя помянутый перевал. Нам хотелось проехать с урочища Тохтан-хон верхом через хребет Топа-таг на Холостан-дарью восточнее перевала Топа-таг-даван; но туземцы категорически заявили о совершенной невозможности такой поездки, и никто из них не решился служить нам проводником.
        На северных склонах описываемых гор, преимущественно в крутых и глубоких лощинах, защищенных от жгучих солнечных лучей соседними высотами, встречаются изредка небольшие еловые и можжевеловые лески с кустарниками черной смородины, рябины, розы, жимолости и ивы [77 - Верхняя граница ели в этих горах, по моему измерению, лежит на высоте 10 830 футов, а нижняя опускается до 9960 футов.]. В открытых же долинах и лощинах растут: чий, барбарис, ломонос, мирикария (Myricaria germanica et М. sp.?). Несмотря на однообразие травянистой растительности этих гор, на них находится немало порядочных пастбищ. Преобладающие кормовые растения собственно на горах - кипец (Stipa orientalis) и овсянка (Festuca altaica). На горных склонах растет также много касатика (Iris sp.?), которого скот не ест.
        Во время нашего пребывания в горах Топа-тага, к сожалению, была засуха: в течение 45 дней только два раза выпадал порядочный дождь и три раза маленький, смачивавший лишь слегка почву. Посевы туземцев в горных долинах, орошаемые в благоприятное время кроме дождя еще арыками из временных потоков, совершенно погибли. Подножный корм в горах от бездождья сильно засох, и только в некоторых долинах зеленели еще заросли чия, которым питались наши верблюды; для лошадей же подножного корма, было недостаточно, и им приходилось ежедневно давать понемногу ячменя.
        В горах Топа-тага водится много голубых горных баранов (Pseudois Nahoor) и живут сурки, а в верховьях Холостан-дарьи и ее притоков встречаются тибетские медведи. Из птиц в этих горах гнездятся: ягнятники, грифы, улары, каменные куропатки, голуби, красноносые клушицы, чемка-ны, земляные ласточки, сорокопуты, белоголовые плисицы, стенолазы, мухоловки и другие мелкие птички.
        На урочище Тохта-хон и в соседних горах живет постоянно около 100 таджиков, переселившихся туда из Вахана еще в конце прошлого века [XVIII в.] и называемых поэтому туземцами ваханлыками. Они высокого роста, с густой окладистой бородой, темно-карими глазами, дугообразными, сходящимися густыми же бровями и с горбиной на носу. Вахан-лыки говорят на древнеперсидском наречии, но знают все очень хорошо и туземный язык. Несмотря на принадлежность к секте шиитов, они живут в согласии с туземца-ми-суннитами и отличаются вообще кротким нравом.
        Мужчины и женщины ваханлыков носят большею частью самодельные шерстяные халаты, сапоги из шкур собственной выделки и куполообразные овчинные шапки шерстью внутрь с отворотами в виде околыша. Главное занятие ваханлыков - скотоводство и преимущественно овцеводство. Подспорьем ему служит земледелие, которым они немного занимаются в некоторых горных долинах, засевая исключительно ячмень. Ваханлыки ведут пастушескую жизнь: они живут зимой в каменных хижинах или в глиняных мазанках, расположенных в ущельях, близ источников, а летом - в войлочных юртах, устанавливаемых около зимних жилищ. Скот их пасется круглый год на окрестных горах и на ночь пригоняется почти всегда к жилищам. Перекочевки же с места на место с юртами и стадами ваханлыки предпринимают только в редких, исключительных случаях, когда в окрестностях их поселений бывает бескормица.
        В тех же горах Куньлуня пасутся многочисленные стада овец, принадлежащие жителям селения Кок-яр, в числе которых есть владельцы 1000 и более штук. Стада пасут беднейшие жители того же селения, имеющие немного и своего скота. Пастухи проводят все лето со стадами на больших высотах, проживая, подобно ваханлыкам, в глиняных или каменных хижинах и юртах, расположенных близ источников, к которым пригоняют овец на ночь. На зиму же они спускаются в нижние долины и живут в глиняных мазанках или в землянках.
        По рассказам туземцев и рекогносцировке П. К. Козлова, река Холостан-дарья, получающая начало с перевала Янги-да-ван верстах в 120 от урочища Тохта-хон, течет на северо-вос-ток в узкой долине, переходящей местами в ущелье. Верстах в 90 от истоков она принимает слева многоводный приток Мохон-дарья, а в 20 верстах ниже его в нее изливается справа еще более многоводная и длинная речка Улук-лай-ляк-дарья. Караванная дорога в Ладак, пролегающая из Кар-галыка через Кок-яр, урочище Ак-мечеть, перевал Топа-таг-да-ван и урочище Баранса на Холостан-дарье, от последнего направляется вверх по этой реке на перевал Янги-даван через Куньлунь. Она во многих местах проходит по опасным горным карнизам, доступным только для яков, горных лошадей и ослов; верблюды же с вьюками не могут проходить по ней.
        Верстах в 20 ниже помянутого урочища Баранса долина реки Холостан-дарья, получающая оттуда название Тызнап, значительно расширяется, и в ней появляются селения, число которых постепенно возрастает вниз по реке. Жители их, благодаря значительному понижению и расширению долины, занимаются успешно земледелием и содержат много овец. Стада их пасутся в горной области Холостан-дарьи, где встречается немало хороших пастбищ, в особенности в долинах Улук-лайляк-дарьи и Мохон-дарьи, весьма богатых настоящими альпийскими лугами. В верховья же Холос-тан-дарьи, в которых также много хороших лугов, пастухи не проникают, опасаясь набегов канжутцев.
        17 августа наш лагерь на урочище Тохта-хон совершенно неожиданно посетили три европейца: француз Довернь и два английских офицера - майор Кумберленд и лейтенант
        Боуер. Они прибыли из Ладака и намеревались проехать через Таш-курган и Канжут обратно в Ле. Довернь весьма образованный и любознательный негоциант, проживающий в Кашмире более 20 лет и много путешествовавший по окрестным странам, сообщил нам немало любопытных сведений о них. Он, между прочим, был и на озере Пангонг, которое, по его словам, содержит столь соленую воду, что в нем нет никакой животной жизни; окрестности же этого длинного озера совершенно пустынны. На мой вопрос, не передавали ли ему жители Ладака каких-нибудь сведений о северо-западной части Тибета, Довернь сообщил, что они той страны не посещают и ничего не знают о ней. Торговые караваны из Ладака и Кашмира ходят только в Лхасу и в некоторые монастыри Южного Тибета, а в северной и северо-восточной частях его не бывают.
        Довернь и его спутники, доставившие нам большое удовольствие своим посещением, пробыли на урочище Тохта-хон почти сутки и затем отправились в дальнейший путь на реку Холостан-дарья.
        Во время нашей продолжительной стоянки на урочище Тохта-хон почти ежедневно, с 10 часов утра до 5 пополудни, дул порывами прохладный ветер с северо-востока, со стороны пустыни Такла-Макан, приносивший пыль. С горных вершин, на которые я всходил по временам, все видимое к северо-востоку пространство казалось покрытым легким пыльным туманом, тогда как высокие горы на западе, за рекой Холостан-дарья, почти всегда можно было различить отчетливо. В половине августа 3 дня подряд господствовал такой густой пыльный туман, что мы потеряли совершенно из вида вершины ближайших к лагерю гор. Северо-восточный ветер, проникавший к нам по узкой долине с северо-запада, дул регулярно с 10 часов утра до 5 пополудни во все ясные дни, а в пасмурные, когда все небо было покрыто облаками, что случалось, впрочем, редко, - преобладали затишья.
        Несмотря на засуху, сильно повредившую развитию растительности во всей окрестной стране, наши верблюды в течение 45-дневного пребывания в горах, на значительной высоте (9290 футов), где не было ни жаров, ни насекомых, заметно поправились. Лошади, которым ежедневно давали понемногу ячменя, тоже достаточно подкрепились; притом их легко было поправить на пути в Хотан, довольствуя фуражом, который можно найти во всех придорожных селениях. Поэтому в конце августа, когда жары на равнине уже значительно уменьшились, мы начали готовиться к дальнейшему пути.
        В благодарность ваханлыкам и пастухам соседних хижин, относившимся к нам все время с искренним дружелюбием и оказавшим экспедиции много услуг, мы пригласили 30 августа тех и других к себе в лагерь, угостили обедом, чаем и лакомствами, а вечером пускали в их присутствии фейерверк, сопровождавшийся пальбой из нашей маленькой пушки. Такой прием привел наших простодушных гостей в полный восторг. После фейерверка, когда они собирались расходиться по домам, я подошел к ним и, поблагодарив за дружеское к нам расположение и оказанные услуги, пожелал им счастливой жизни, умножения стад и просил о сохранении доброй памяти о нас. Они отвечали, что не только сами до конца своих дней будут вспоминать нас добром, но передадут эти отрадные воспоминания и детям. Затем мы горячо простились с добродушными бедняками, мысленно пожелав им лучшей доли в будущем.
        1 сентября экспедиция оставила Тохта-хон и направилась по старой дороге в Кок-яр. Обратный путь с гор на равнину был несравненно легче переднего: мы спускались по долине, имеющей весьма значительное падение, в особенности на первом переходе. Переночевав на прежнем месте, близ источника, мы на другой день встретили партию рабочих из Кок-яра, в числе 200 человек, шедших по наряду на казенный медный прииск. Этот прииск находится в долине Холостан-дарьи, верстах в 18 выше урочища Баранса, в местности Кызыл-элюр. Медь выплавляют из руды в малых печах, вырытых в обрыве, употребляя древесный уголь и ручные меха. Вся добытая медь отправляется в Кашгар, где из нее чеканят монеты.
        С рабочими следовали 10 мастеровых из Карталыка для починки инструментов. Все люди шли пешком, а багаж их, состоявший из платья, посуды, инструментов и съестных припасов, был нагружен на ослов. Шествие замыкал китайский чиновник с несколькими полицейскими.
        На второй ночлег мы расположились на старом же месте, у лянгера Пуса. Воды в речке Ясполун-су не было вовсе: жители лянгера довольствовались водой из пруда, наполненного посредством арыка в половодье этой речки. В 1 версте к западу от лянгера течет постоянный ручей, образующийся в соседней долине из источников, но вода в нем солоновата и притом содержит значительное количество сернистого водорода; скот, однако, пьет ее охотно.
        На следующий день экспедиция миновала знакомое селение Кок-яр. Хлеб с полей был уже собран, оставалось немного кукурузы позднего посева. На плоских крышах строений повсюду возвышались скирды кукурузных стеблей, листья которых объедает зимой скот, а самые стволы употребляются на топливо.
        Пройдя верст 5 от Кок-яра, мы остановились на ночлег близ выселка Тобен-лянгер, на берегу речки Таш-булак. Эта речка, носящая выше Кок-яра название Ясполун-су, усиливается близ южной его окраины водами многих источников и течет до выхода на соседнюю равнину все лето непрерывно. У Тобен-лянгера, где мы ночевали, в ее русле встречаются неглубокие ямы, в которых живет много гольцов и есть водяные ужи.
        По рассказам туземцев, к западу от долины селения Кок-яр на протяжении около 50 верст до реки Тызнап простирается волнистое и совершенно пустынное плоскогорье. Долина же этой реки, обильно орошенная арыками, весьма плодородна, и в ней расположено много селений.
        От Тобен-лянгера мы прошли еще около 8 верст по долине Кок-яра; потом, выйдя из нее на описанную уже выше пустынную подгорную равнину, свернули с караванной дороги и направились по проселочному пути на восток. По этому пути мы должны были выйти на большую хотанскую дорогу в многолюдном селении Гума и следовать по ней до самого Хотана.
        Равнина, на которую мы спустились с гор Топа-тага, простирается, как было замечено выше, с северо-запада на юго-восток и заключается между предгорьями Куньлуня и плоской песчаниковой грядой, тянущейся почти параллельно этим предгорьям и прорезанной в меридиональных направлениях несколькими речками. В общем эта равнина представляет пустынную, щебне-галечную страну, западная половина которой, лишенная воды и растительности, безлюдна; в восточной же половине, благодаря соседству гор, с которых стекает достаточное количество воды, встречаются изредка маленькие речки, образующиеся на подгорной окраине равнины из ключей. По берегам этих речек и выведенных из них арыков, на лёссовых отложениях в виде длинных островов, расположены небольшие селения и выселки, вытянувшиеся вдоль них узкими полосами.
        Переночевав у выселка Бунака, мы сделали небольшой переход по пустынной равнине и остановились в селении Кент-сай на дневку. Селение расположено на правом берегу маленькой речки и растянуто верст на 8 в длину, а в ширину простирается не более полуверсты. Поля и сады его орошаются из большого арыка, поглощающего почти половину речной воды. В оазисах этой пустынной подгорной равнины засевают, как и повсюду в Кашгарии, больше всего кукурузы, затем пшеницы и немного ячменя, сорго и проса. Озимая пшеница, по словам туземцев, созревает гораздо ранее яровой, а потому, по снятии ее, освободившиеся поля тотчас же засевают кукурузой, поспевающей в октябре.
        Верстах в 5 к северу от селения Кент-сай расположено селение Зулун, вытянувшееся вдоль по той же речке, которая ниже его прорезает плоскую песчаниковую гряду, окаймляющую описываемую пустынную равнину с северо-востока.
        Следующую от селения Кент-сай станцию экспедиция прошла по весьма пустынной щебне-галечной равнине Бора-нын-сай, большая часть которой совершенно лишена растительности. В конце перехода мы приблизились к помянутой песчаниковой гряде и вступили в долину прорезающей ее речки Боран-су, в которую впадает слева ручей Годам-су, образующий живописный водопад в 3 сажени высоты. У этого водопада, на зеленой лужайке, экспедиция остановилась на ночлег. В 2 верстах ниже его, на речке Боран-су, расположено селение Бора, вытянувшееся по узкой поперечной долине песчаниковой гряды. Через это селение пролегает большая караванная дорога из Яркенда в Ладак ^{140}^.
        На другой день мы вышли в селении Бора на помянутую караванную дорогу и поднялись по ней из долины на песчаниковую гряду, по которой эта дорога пролегает целую станцию. Волнообразная поверхность гряды, почти повсюду покрытая тонким слоем песка, вовсе лишена растительности. Пройдя около 20 верст по этой мертвой гряде, мы спустились с нее по весьма крутому склону в неширокую долину речки Килиан-су и остановились в селении Ой-тограк на ночлег. Оно, подобно другим селениям описываемой пустынной страны, растянуто на большое протяжение в длину по обоим берегам названной речки, прорезающей также помянутую песчаниковую гряду, а в ширину простирается не более полуверсты. После грустного перехода по мертвой песчаниковой гряде этот оазис с тенистыми садами и приветливым населением был поистине отрадным местом отдохновения.
        Из селения Ой-тограк мы опять поднялись на песчаниковую гряду, которая к юго-востоку от прорезающей ее речки Килиан-су значительно понижается и переходит в возвышенную плоскость. Поверхность этого пустынного плато, сплошь покрытого щебнем и галькой, совершенно бесплодна. На север она опускается невысоким обрывом к соседней равнине, а на юго-западе образует крутой, нагорный обрыв долины речки Килиан-су. Эта долина, простирающаяся с юго-востока на северо-запад между предгорьями Куньлуня и описываемым плато, представляет юго-восточное, клинообразное продолжение пустынной равнины, пересеченной нами вкось, на пути из Кок-яра в селение Бора. В долине Кили-ан-су, выше селения Ой-тограк, расположены три маленьких поселка, оазисы которых представлялись нам с высоты в виде небольших зеленых островков, резко выделявшихся на темносером фоне пустынной долины.
        Пройдя немного по плато, экспедиция оставила большой караванный тракт в Ладак и повернула по проселочной дороге почти на северо-восток. На пути по плато мы пересекли три низких, насажденных на нем кряжа - типичные представители так называемых гор размыва; потом, в конце перехода, спустились в долину речки Пшне-су, окаймленную с запада небольшим обрывом пройденного плато, а с востока - весьма высоким и почти отвесным склоном плоской высоты противоположного берега. В долине расположено селение Пшна, вытянувшееся узкой полосой верст на 10 по обоим берегам орошающей ее речки. В этом селении мы остановились на ночлег. Жители его встретили нас как и повсюду в Кашгарии, очень радушно: принесли нам множество винограда, персиков, арбузов, дынь и свежих грецких орехов.
        Утром, пройдя версты 2 по селению вниз по речке, текущей на север, мы поднялись по весьма крутому склону на плоскую высоту правого берега долины и направились по ней к северо-востоку. Эта высота, подобно описанному плато, представляет звено общего плоского песчаникового поднятия, простирающегося параллельно подножью Куньлуня и окаймляющего пересеченную нами подгорную пустынную равнину с северо-востока.
        По высоте, вправо от нашего пути, простирался плоский и широкий насажденный кряж, отделяющий короткие ветви на восток. Миновав северо-восточную его оконечность, мы стали постепенно спускаться с высоты. Вдали, на севере, все видимое пространство казалось покрытым буграми, а ближе расстилалась пустынная равнина. Спустившись с высоты на эту равнину, мы вышли на большую хотанскую дорогу и вскоре достигли многолюдного селения Гума, на западной окраине которого разбили палатки для ночлега.
        Около 6 часов пополудни на северо-востоке показалась темная пыльная туча, медленно подвигавшаяся из пустыни Такла-Макан. Слабый ветерок, дувший с той стороны, по мере приближения тучи стал постепенно усиливаться и наконец перешел в шторм. Из проносившейся над нами тучи посыпалась масса пыли с песком, помрачившая дневной свет до того, что нельзя было различить соседних домов. С удалением тучи на юго-запад небо прояснилось, но слабый ветер продолжал дуть с северо-востока почти до самого утра.
        Селение Гума расположено на большой дороге из Яркенда в Хотан, по обоим берегам речки Гумын-су, и простирается верст на 20 в длину, а в ширину от 2 до 5 верст. В нем считается 750 дворов и около 3500 жителей. Почва этого оазиса, как и всех вообще оазисов юго-западной и южной частей Кашгарии, лёссовая с весьма значительной примесью песка, нанесенного ветрами из соседней пустыни. Она уступает в плодородии чистым лёссовым почвам Яркендского и Карга-лыкского оазисов, но при обильном орошении все-таки дает очень хорошие урожаи. Жители Гумы содержат много овец, пасущихся в соседних горах Куньлуня, и достаточное число ослов, но лошадей и крупного рогатого скота у них мало.
        По рассказам жителей Гумы, к северо-востоку от их селения и вообще от большой хотанской дороги простирается параллельно ей непрерывная полоса мелких бугров, имеющая от 30 до 100 верст ширины. Близ дороги эти бугры повсеместно покрыты тамариском, а далее к северо-востоку в них растут рассеянно и купами тополевые деревья - преимущественно в котловинах между холмами и в сухих руслах.
        Еще далее в том же направлении, за пределом полосы бугров, залегает пустыня Такла-Макан, в которой, по уверению туземцев, нет никакой растительности и животной жизни. Эта мертвая земля только местами покрыта высокими и длинными песчаными грядами, простирающимися почти в меридиональных направлениях, а между грядами залегают обнаженные, щебне-галечные равнины (по-туземному сай) темного цвета. Жители селений, расположенных вдоль большой хотанской дороги, не проникают в глубь самой пустыни, а посещают только сопредельную ей окраину полосы бугров, в которую ездят иногда зимой за тополевым лесом для домашних потребностей. Оттуда, по их словам, с высоты бугров можно ясно видеть темные щебне-галечные равнины этой мертвой земли и покрывающие их местами высокие песчаные гряды, уходящие за горизонт, в неведомую даль.
        Из селения Гумы мы вышли на пустынную щебне-галеч-ную равнину и направились по большой дороге почти прямо на восток. Вдали на юге был ясно виден высокий северо-западный отрог Куньлуня - хребет Кош-таг, гребень которого, покрытый свежим снегом, ярко белел все утро, а потом скрылся в легком пыльном тумане. В хребте Кош-таг, по словам наших проводников, встречаются изредка на северных склонах гор небольшие можжевеловые лески, а в высоких областях его есть порядочные пастбища, на которых пасутся стада овец, принадлежащих жителям селений большой дороги. Источники в этом хребте редки и необильны; постоянных же речек в нем вовсе нет.
        После небольшого перехода от Гумы по щебне-галечной пустыне, лишенной всякой растительности, мы остановились в селении Мукойлы на дневку. Пользуясь свободным временем, я расспрашивал местных жителей об окрестной стране, о направлении ветров, облаков и об осадках. Они подтвердили сведения, собранные в Гуме, о полосе мелких бугров, тянущейся параллельно хотанской дороге, и о пустыне Такла-Макан, а также сообщили, что в их стране преобладают западные и северо-западные ветры, затем следуют юго-западные и северо-восточные; южные же и восточные ветры дуют очень редко. Облака движутся с юго-запада, запада и северо-запада и почти никогда не приносятся с остальных стран горизонта. Дожди выпадают очень редко, преимущественно в июне и июле; снега зимой бывает тоже мало, и он держится недолго; толщина снегового покрова достигает, однако, иногда почти четверти аршина, но он редко лежит долее недели.
        Показания туземцев юго-западной Кашгарии о преобладающих ветрах подтверждаются формою песчаных образований этой страны, которые я старался тщательно осматривать при каждом удобном случае [78 - Эти показания согласуются также с признаками, замеченными ботаником экспедиции В. И. Роборовским на растениях этой страны, стебли и ветви которых заметно накренены к востоку и юго-востоку.].
        Близ южной окраины селения Мукойлы находятся небольшие развалины, в которых мы нашли много обломков старинной глиняной посуды, ныне вовсе не выделываемой и не употребляемой в Кашгарии. Около развалин сохранились следы большого арыка и фундамент древнего мазара праведника Османа. К сожалению, жители селения не могли сообщить нам ничего определенного об этих древностях.
        От селения Мукойлы дорога по-прежнему идет по щебне-галечной пустыне, простирающейся на юг до соседней плоской высоты, которая тянется параллельно дороге. Пустыня покрыта местами мелкими песчаными наносами и небольшими столовидными лёссовыми высотами, выветрившимися большею частью в глыбы усеченно-пирамидальной формы. К северо-востоку от дороги простирается полоса мелких бугров, поросших тамариском. По осмотре оказалось, что эти бугры также лёссовые, происшедшие, по всей вероятности, от выветривания сплошной лёссовой толщи, отложившейся широкой полосой вдоль окраины пустыни Такла-Макан. На такое происхождение этих бугров указывают их обрывистые повсеместно склоны и обнаруживающиеся в них пласты плотно спрессовавшегося первичного лёсса. Поверхность бугров и промежутков между ними засыпана тонким слоем песка, нанесенного ветрами из пустыни Такла-Макан.
        Последние 5 верст перехода мы сделали по лёссовой высоте, распавшейся местами на глыбы, и остановились на ночлег в селении Чода. С 2 часов пополудни начал дуть холодный ветер с севере востока, из пустыни, и вскоре густой пыльный туман окутал всю окрестную местность.
        Дальнейший путь экспедиция продолжала по местности, отличающейся таким же характером, как и на предыдущих станциях: дорога идет по пустынной щебне-галечной равнине, простирающейся на юг верст на 15 до подножья плоской гряды, а к северо-востоку от нее тянется непрерывно полоса мелких лёссовых бугров, поросших тамариском.
        На пути из селения Чода мы миновали селение Моджа и остановились на ночлег у лянтера Гундулук, расположенного на поляне, среди обширных зарослей тростника. К севе-ро-востоку от него, на лёссовых высотах, находится множество обломков старинной глиняной посуды [79 - Эта посуда, судя по обломкам, состояла из горшков высотою в 1,7 фута, с ушками на боках, и кувшинов, около фута высоты, с ручкою и тисненными рисунком вверху, ниже горла. Ныне в Кашгарии никакой глиняной посуды не выделывают, из других стран она туда не привозится, кроме фарфоровых чашек из Китая.], о происхождении которых обитатели лянгера сообщили нам следующую легенду.
        В древности на этом месте стояли роскошные палаты, в которых жил царь, отличавшийся крайнею жестокостью и непомерною скупостью. Аллах хотел наказать его за жестокое обращение с подданными, но царь стал умолять его о пощаде, обещая исправиться. Милосердный Аллах сжалился над ним и назначил ему испытание. Он повелел царю сделать множество глиняной посуды и, когда она была готова, приказал ему разбить ее всю. Царь разбил худшую посуду, а лучшую оставил себе. Тогда Аллах окончательно разгневался на него и, сказав ему: «Ты людей не щадил, а посуду пожалел», - наказал жестокого и скаредного царя лишением царства и всех сокровищ. Обломки же посуды, разбитой царем, доныне сохранились на том самом месте, на которое были выброшены.
        За лянгером Гундулук мы пересекли плоскую лёссовую высоту, распавшуюся большею частью от выветривания на сто-ловидные и усеченно-пирамидальные глыбы; потом шли по щебне-галечной пустыне, миновали селение Зангуй и снова очутились в такой же пустыне, покрытой изредка мелкими песчаными наносами, среди которой и остановились ночевать у лянгера Сай. Вода в колодце, имеющем 12 сажен глубины, содержит значительное количество сернистого водорода и издает сильный запах, напоминающий гнилые яйца. Чтобы освободить ее, хотя немного, от этого зловонного газа, надо долго и сильно мешать воду в ведре и переливать ее ковшом.
        Мертвая, щебне-галечная пустыня простирается к югу от лянгера Сай верст на 15 до подножия плоской гряды Дува, тянущейся параллельно дороге. С севера же она окаймлена полосою мелких лёссовых бугров, сопровождающих большую дорогу на всем ее протяжении до Хотана. В юго-запад-ной, придорожной части полосы эти бугры покрыты тамариском, а в северо-восточной - низкорослым и редким тополем. Присутствие в этой полосе древесной растительности следует, по всей вероятности, приписать незначительной глубине местных водоносных горизонтов, по которым сочится горная вода с соседнего хребта Кош-таг. Количество же атмосферических осадков в описываемой полосе, как и в других местностях равнинной Кашгарии, столь незначительно, что без живительного действия горных вод, проникающих в нее подземным путем по непроницаемым слоям, в ней не могли бы расти даже столь неприхотливые деревья, как пустынный тополь. На близость к дневной поверхности непроницаемых слоев во всей вообще полосе лёссовых бугров, опоясывающей пустыню Такла-Макан на юго-западе, указывают также существующие в ней источники. Они поддерживают нижние
течения многих речек, которые по выходе из окраинных гор теряются в подгорных пустынных равнинах, а потом в области бугров снова собираются из источников и, проникнув внутрь пустыни Такла-Макан, исчезают в ней уже совершенно.
        Перед вечером я осматривал песчаные наносы в окрестностях лянгера Сай. Бесплодная щебне-галечная пустыня покрыта в этом месте спорадически низкими серповидными песчаными грядками. Выпуклостями они обращены к запа-до-северо-западу, а вогнутыми частями - в противоположную сторону, причем выпуклые, или наветренные, склоны их очень отлоги, а вогнутые, подветренные, гораздо круче. Расположение и форма этих грядок указывают на преобладание в стране западных ветров, что вполне согласуется с показаниями туземцев, которых я неоднократно расспрашивал о направлении ветров, облаков и об осадках в их стране.
        После небольшого перехода от лянгера Сай по безжизненной пустыне экспедиция достигла многолюдного селения Пиальма и остановилась близ южной окраины его на дневку. Это селение, имеющее около 1500 дворов и 6500 жителей, расположено по обоим берегам речки Карасу. Почва оазиса Пиальмы, как и всех вообще оазисов Юго-Западной и Южной Кашгарии, лёссовая, с весьма значительною примесью песка [80 - Для простоты мы будем называть такую почву, свойственную всем без исключения оазисам Юго-Западной и Южной Кашгарии, песчано-лёссовой.]. При обильном орошении она все-таки дает очень хорошие урожаи, в особенности кукурузы. Жители селения содержат много овец, пасущихся в соседних горах хребта Кош-таг.
        Старшина селения Пиальма, долго беседовавший с нами, сообщил некоторые сведения об окрестной стране. По его показанию, к северо-востоку от большой хотанской дороги простирается полоса мелких бугров, имеющая против Пиальмы около 100 верст ширины. За нею залегает пустыня Такла-Макан, представляющая совершенно бесплодную, щебне-галечную равнину (сай) темного цвета, покрытую местами высокими песчаными грядами меридионального направления. Жители селения Пиальма ездят только в северо-восточную окраину полосы бугров за тополем, который растет там в изобилии, а внутренности пустыни не посещают. С высоких бугров этой окраины можно, однако, обозревать пустыню на далекое расстояние и ясно различать покрывающие ее местами колоссальные песчаные гряды.
        Жителям селений, расположенных на большой дороге от Яркенда в Хотан, не известно, существуют ли на юго-запад-ной окраине пустыни Такла-Макан, соседней этой дороге, какие-либо развалины. О происхождении же самой пустыни у них сохранилась легенда, напоминающая по содержанию библейскую историю Содома и Гоморры. По этой легенде, в давно прошедшее время нынешняя пустыня Такла-Макан была цветущей страной, в которой текли многоводные реки, росли густые, зеленые леса и стояло множество городов и селений. Обитатели этой привольной страны сначала были набожны и добродетельны, потом стали вести нечестивую жизнь. Господь, по милосердию своему, долго терпел грехи ее жителей, все более и более совращавшихся с пути благочестия, но, наконец, решился наказать их. В одну из темных ночей пошел с неба на всю страну песок, сыпавшийся непрерывно несколько дней. Застигнутые врасплох, все жители страны были погребены под мощною толщею выпавшего песка. Спасся только один праведник, по имени Вали, со всем семейством, которого Господь предварил об угрожавшей жителям страны гибели и повелел ему оставить ее. Благочестивый
Вали, взяв свое семейство, удалился заблаговременно на север, в окрестности нынешнего города Аксу. Там он провел остаток своей жизни и скончался. Могила (мазар) его, находящаяся близ города Аксу, ныне посещается многими поклонниками.
        Под влиянием поверья в существование в древности на месте нынешней безжизненной пустыни Такла-Макан цветущей, густонаселенной страны со многими городами, туземцы Юго-Западной Кашгарии именуют еще эту пустыню страною погибших или наказанных городов (Гареб-шаари). Кроме того, их пылкая, необузданная фантазия создала суеверные сказания о чудесных явлениях, будто бы наблюдаемых ныне в Такла-Макан. Так, эти сказания повествуют, что некоторые из посещавших пустыню туземцев слыхали в ней по ночам пение петухов и видали в лунные ночи людей, восстававших из земли и блуждавших по песчаным горам. Другим очевидцам будто бы приходилось встречать в той же пустыне неведомых людей, которые, заметив их, поспешно удалялись в песчаные холмы, и совершенно одичалый домашний скот, точно так же убегавший от них в глубь пустыни.
        Все эти фантастические сказания, несомненно, проникнуты суеверным ужасом туземцев к соседней безжизненной пустыне, действующей на их умы своим легендарным прошлым и современною мертвенностью ^{141}^.
        От селения Пиальма экспедиция продолжала путь по щебне-галечной пустыне, совершенно лишенной растительности, и вскоре вступила в пределы Хотанского округа. На юге, в расстоянии около 100 верст, был ясно виден весьма высокий горный хребет, простиравшийся в северо-запад-ном направлении и покрытый снегом. Наши проводники называли его Осман-кыр и утверждали, что этот хребет - отрог Куньлуня, тянущийся по правому берегу среднего течения реки Каракаш.
        К северу от дороги простиралась, как и на предыдущих станциях, полоса мелких лёссовых бугров, а к югу - щебне-га-лечная пустыня, окаймленная с полуденной стороны цепью степных кряжей Ятаньчи. Южнее ее видны были вершины значительного хребта, простирающегося с юго-востока на северо-запад.
        Пройдя верст 20 по мертвой щебне-галечной пустыне, мы остановились среди нее на ночлег у постоялого двора Ак-лянгер, с колодцем в 20 сажен глубины. Несмотря на совершенное отсутствие растительности и наземной воды, тут живет много тушканчиков (Dipus sp.?), водящихся и в окрестностях лянгера Сай, расположенного в такой же мертвой пустыне. На обоих лянгерах, при добывании воды из колодцев ведрами, было вынуто несколько трупов этих грызунов. Мы сначала недоумевали, как могут существовать они в такой безжизненной пустыне, но затем пришли к заключению, что пищею им служат, несомненно, остатки фуража от останавливающихся в лянгерах караванов и проезжающих, а питьем - лужицы воды, проливаемой у колодцев при наполнении сосудов.
        Оставив Ак-лянгер, экспедиция следовала сначала по щебне-дресвяной пустыне, потом пересекла плоскую песчаниковую высоту, простирающуюся с севера на юг и оканчивающуюся немного южнее дороги. Она прорезана продольными лощинами и почти повсюду покрыта песком. В одной из таких лощин, около самой дороги, находится мазар мусульманского святого имама Магомета-Шакира и при нем маленький монастырь. В этом монастыре содержится до 10 000 голубей в память названного святого, который их очень любил. Проходящие караваны считают долгом снабжать монастырь зерном для содержимых в нем голубей, а за неимением его - деньгами.
        Перейдя высоту, мы очутились в лёссовых буграх, выдающихся в этом месте с севера на юг клинообразной полосой и покрытых толстым слоем крупнозернистого песка. С бугров мы спустились на низменную солончаковую равнину, на которой миновали маленькое озерко и, поднявшись снова на бугры, следовали по ним до самого ночлежного места у селения Зава-курган.
        Близ западной окраины этого селения на левом берегу речки Карасу стоит форт с глиняной стеной прямоугольного начертания, имеющий около 150 сажен длины, 100 сажен ширины и двое ворот. В этом форте, сооруженном по приказанию Якуб-бека тогдашним начальником Хотанского округа Ниаз-беком, ныне помещаются базар и караван-сарай.
        Экспедиция разбила палатки для ночлега между фортом и селением Зава-курган, на берегу речки Карасу, в которой мы наловили много гольцов (Nemachilus jarkandensis). Ниже селения долина этой речки покрыта густыми зарослями тростника, в которых живут во множестве кабаны, а верстах в 40 к северо-востоку от него речка Кара-су, по словам жителей За-ва-курган, образует длинное озеро около 40 верст в окружности, называемое Ессы-куль, поросшее почти сплошь тростником. По прибытии в Хотан я расспрашивал там многих туземцев об этом озере, но никто не мог мне сообщить о нем положительных сведений. Между тем положение его соответствует месту большого озера Яшиль-куль, показанного на известной китайской карте издания 1863 г. и перенесенного с нее на европейские карты.
        Всю следующую станцию, около 12 верст, мы прошли по многолюдному оазису Зава-курган, площадь которого простирается до 170 кв. верст. Лёссовая почва его с незначительною примесью песка, удобряемая жителями плодородным илом из реки Каракаш, дает очень хорошие урожаи. На полях мы видели много прекрасной кукурузы позднего посева, которую уже начинали снимать.
        Близ восточной окраины оазиса дорога пересекает большой солончаковый пустырь, орошаемый тремя узкими, но топкими рукавами реки Каракаш, через которые устроены мосты. Выйдя из селения, мы остановилась на левом берегу этой реки на ночлег. Долина ее, имеющая около версты ширины, почти сплошь покрыта кругляками и галькой, нанесенными рекой во время летних разливов. Для защиты селения Зава-курган от наводнений возведена на левом, низменном берегу реки высокая плотина из булыжника.
        Река Каракаш, весьма многоводная и быстрая в период разлива - в июне и июле, во время нашего пребывания в конце сентября имела вид маленькой горной речки, скромно журчавшей в своем каменном ложе. Из долины ее был виден на юге верстах в 30 довольно высокий хребет, простирающийся с юго-востока на северо-запад. Этот хребет мы заметили еще ранее - на пути из селения Пиальма по пустыне, а потом из долины речки Карасу, на западной окраине селения Зава-курган. Севернее его простиралось несколько параллельных ему низких кряжей, расположенных, как казалось издали, в шахматном порядке.
        Вечером к нам прибыл аксакал наших торговцев в Хота-не, Абу-саттар, с чиновником из туземцев, посланным начальником Хотанского округа для встречи и сопровождения экспедиции в Хотан.
        Утром 22 сентября мы перешли обмелевшую реку Кара-каш и вступили в знаменитый Хотанский оазис, славившийся еще в глубокой древности своими естественными богатствами, промышленностью и торговлей с Западной Азией, Индией и Китаем. Все расстояние от реки Каракаш до города Хотана, 23 версты, мы прошли по оазису, встретив на пути только два небольших пустыря. Миновав китайский город, экспедиция прошла через туземный и расположилась лагерем близ восточной окраины последнего, на берегу речки Ильчи.
        В течение шестидневного пребывания в Хотане я мог собрать лишь важнейшие сведения о городе и окружающем его оазисе. В этом деле мне оказал большую услугу аксакал Абу-саттар, проживший в нем почти безвыездно около 18 лет.
        Глава третья. От Хотана до Нин
        Описание Хотанского оазиса и города Хотан. - Производительность, промышленность и торговля. - Развалины в окрестностях Хотана. - Следование экспедиции в Керию. - Показания туземцев о полосе лёссовых бугров к северу от керийской дороги и о пустыне Такла-Макан. - Очерк Керийского оазиса и пути из него по пустыне в Нию. - Несчастья с путниками во время песчаных бурь в этой пустыне. - Поездка из Нии в Куньлунь для осмотра перевала Сарык-туз. - Пребывание в монастыре Люнджилик-ханум. - Сказание о событии, вследствие которого возник этот монастырь. - Расспросы его обитателей о Тибетском нагорье. - Возвращение в Нию. - Переезд из лагеря на квартиру. - Зимние занятия членов экспедиции.

        Хотанский оазис, орошаемый реками Каракаш и Юрункаш, занимает площадь около 1000 кв. верст. Наибольшая его длина с юго-запада на северо-восток 70 верст, а наибольшая ширина с северо-запада на юго-восток - 30 верст.
        Во всем оазисе, за исключением городов, считается до 30 000 дворов с 130 000 жителей [81 - Кроме сопредельных с ним оазисов Зава-курган и Каракаш, имеющих вместе до 30 000 жителей.]. Следовательно, Хотанский оазис гораздо обширнее Яркендского, но населен несравненно реже: в нем на каждую квадратную географическую милю приходится около 6370, а на квадратную версту - 130 жителей, т. е. почти вдвое менее, чем в Яркендском оазисе ^{142}^<^150)^. Такая сравнительно слабая населенность Хотанского оазиса тотчас же бросается в глаза путешественнику, прибывшему в этот оазис из густонаселенного Яркендского.

        Отдельный дом в Хотанском оазисе

        Дома поселян здесь рассеяны значительно реже, чем в Яркендском оазисе, и самые земельные участки их гораздо больше тамошних. В Хотанском оазисе на каждый отдельный двор (семейство) причитается в среднем всей усадебной земли почти 3,5 десятины [82 - За исключением же площади, занятой городами, усадьбами, дорогами, арыками, прудами, а также пустырей и бесплодной долины реки Юрункаш, пахотной земли на каждый двор придется, вероятно, не более трех десятин.], а в Яркендском - только около 1,7 десятины.
        Песчано-лёссовая почва Хотанского оазиса значительно уступает в плодородии чистой лёссовой почве Яркендского и Каргалыкского оазисов; притом в восточной части, по правому берегу реки Юрункаш, она, по словам жителей, гораздо лучше, чем в западной, между Каракашем и Юрункашем.
        Землю в Хотанском оазисе, как и повсюду в Кашгарии, удобряют навозом, грязью, выбрасываемою из арыков при очистке их, и городскими нечистотами, а в прибрежных частях оазиса - еще и речным илом, осаждаемым реками Кара-каш и Юрункаш ежегодно, во время разливов, в своих плоских долинах.
        Из хлебных растений в описываемом оазисе засевают больше всего кукурузы, затем следуют пшеница, рис и ячмень.

        Восточная окраина Хотанского оазиса

        Посевы сорго, гороха, кунжута, льна, конопли, мака и табаку сравнительно незначительны. Средние урожая хлебных растений таковы: кукуруза родится сам-30, рис сам-14, пшеница сам-13 и ячмень сам-14.
        В оазисе снимают обыкновенно по две хлебные жатвы в лето с одного и того же участка пахотной земли, именно: ячмень раннего посева и кукурузу, реже озимую пшеницу и после нее кукурузу. Две хлебные жатвы дает, однако, не вся возделываемая земля: участки, требующие отдыха, засевают только однажды в лето кукурузой, пшеницей или ячменем, а по снятии этих хлебов садят иногда на освободившихся полях редис или засевают их люцерной.
        Годы, в которые приходится довольствоваться только одной хлебной жатвой, считаются бедственными. В эти редкие, впрочем, годы весеннее разлитие рек Каракаш и Юрун-каш, по причине малоснежья зим в Куньлуне или чрезмерной продолжительности их, бывает значительно позднее обыкновенного, а потому вторичный посев хлебных растений в такие годы становится невозможным, и в зерне обнаруживается большой недостаток. Он пополняется привозным хлебом из Яркендского и Аксуйского оазиса, а иногда из Учтурфанского, Кучасского и других северных оазисов, в которых недороды хлеба случаются очень редко.
        Вследствие весьма значительного развития среди населения Хотанского оазиса кустарных промыслов, занимающих много рук, в нем даже в урожайные годы ощущается недостаток в хлебе, пополняемый доставкой пшеницы и риса из Яркенда, Каргалыка и Аксу. Из последнего хлеб доставляется на верблюдах осенью и зимой по прямой дороге через пустыню Такла-Макан, пролегающей по долине Хотан-дарьи.
        Почти все свободные от посевов места оазиса засажены деревьями, из которых преобладают пирамидальный тополь (Populus italiana et P. alba) и тут (Morus nigra et M. alba); затем следуют: джида (Elaeagnus sp.?), акация (Sophora japonica), жужуба (Zizyphus vulgaris) и ива (Salix microstachya), но платанов в этом оазисе мы не видели. Из плодовых деревьев в нем растут: персиковые, абрикосовые, ореховые, а также грушевые, яблони и айва.
        Отдельных садов, обнесенных особыми оградами, в Хотанском оазисе и вообще во всей Южной Кашгарии мало; фруктовые деревья в этой стране рассаживаются большею частью на широких межах между ближними к дому пашнями. Земельные участки поселян обносятся преимущественно живыми изгородями из колючих кустарников белой розы и облепихи, а также из повелики и марены. Только одни дворы, со всеми на них строениями, окружены глиняными стенками с сухими ветками колючих кустарников на верху, вмазываемыми при самом возведении этих оград.
        Огородные овощи: лук, морковь, редис, бобы, фасоль и укроп, а также дыни, арбузы и тыквы родятся в оазисе в изобилии. Картофель, капусту и огурцы разводят в небольшом количестве только проживающие в городе китайцы, а туземцы этих растений не возделывают.
        Хотанский оазис известен обширностью своих хлопчатниковых плантаций, с которых собирается множество хлопка, отличающегося лучшим качеством, сравнительно с Яркендским. Наибольшая часть его потребляется на месте для выделки дешевых хлопчатобумажных тканей, а остальной вывозится в северные оазисы, в которых собственного хлопка недостаточно.
        Описываемый оазис с древнейших времен славился также шелководством. Процветание этого производства обусловливалось обширными насаждениями тута, произрастающего в Хотанском оазисе вполне успешно. Ныне, по причине болезни шелковичного червя, шелководство в этом оазисе пришло в упадок, и шелка, который прежде выводился оттуда в виде сырца и тканей, теперь недостаточно даже для собственной потребности. В последнее десятилетие в Хотан стали привозить в небольшом количестве шелковые ткани из нашего Туркестана. Хотанцы надеются, что болезнь шелковичного червя, как это случалось прежде неоднократно, со временем пройдет, и производство шелка достигнет прежних размеров.
        В Хотанском оазисе возделывается еще много винограда различных сортов. Часть его расходуется на приготовление дешевого вина (муссаляс), потребляемого, невзирая на запрещение Корана, в значительном количестве туземцами. Смежный оазис Каракаш также производит много винограда, из которого там приготовляется такое же вино.
        В центральной части Хотанского оазиса расположены рядом два города, туземный и китайский, примыкающие друг к другу.
        В туземном городе, не имеющем стены, считается всего около 5000 жителей. Главная улица его, более полуторы версты длины, занята базаром, отличающимся такою же изумительною пестротою, как и в Яркенде. Лавочки, чай-ханэ и разные ремесленные заведения теснятся на этом базаре без всякого порядка. Непрестанный говор толпы, рев ослов и поднимаемая ими пыль, крики разносчиков и вдобавок противный запах кунжутного масла, на котором готовят кушанье в чай-ханэ, производят какое-то ошеломляющее впечатление на европейца, впервые посещающего такой базар. Ремесленных заведений на хотанском базаре очень много, и они отличаются разнообразием: там можно наблюдать тканье материй и ковров, разматывание шелковых коконов, очищение хлопка от коробочек и прядение его, шитье платья, обуви, приготовление сбруи, кузнечные работы и многие другие производства, которые трудно перечислить сполна.
        На хотанском базаре дважды в неделю бывают торжки, во время которых он значительно оживляется. На эти торжки являются в большом числе ткачи с бумажными тканями и шерстяными коврами, скорняки с выделанными мехами и поселяне с земледельческими продуктами на продажу.
        Кроме базара, в туземном городе существуют еще два постоянных рынка - скотский и лесной.
        Дома в Хотане, так же как и в Яркенде, очень невзрачны, т. е. такие же маленькие мазанки с плоскими крышами, как и там. Из городских зданий выделяются обширностью и изяществом своей архитектуры только пять больших мечетей. Из них мечеть Хазрет-султана, с мазаром этого святого и приютом для нищих, - самая древняя, украшенная снаружи изразцами. Мечеть Джалмы вмещает до 5000 молящихся, мечеть Чаарсы тоже очень обширна, затем следуют еще две большие мечети - Хаитга и Алтын-мечеть.
        Улицы в туземном городе узки, а переулки так тесны, что в иных совершенно невозможно разъехаться двум верховым. Но грязи в этом городе все-таки меньше, чем в многолюдном Яркенде, и воздух в нем чище.
        К туземному городу примыкает на западе небольшой китайский городок Янги-шаари (Новый город), построенный в 1883 г. и окруженный глиняною стеною с двумя воротами. Вокруг стены, имеющей около 18 футов высоты и 7 футов толщины, простирается глубокий ров с оборонительною стенкою позади. В китайском городе проживает начальник округа с чиновниками; там же помещается окружное управление и батальон (лянцза) китайских солдат. В этом городе есть маленький базар с китайскими и туземными лавочками и немногими ремесленными заведениями. Жителей в нем считается около 500 человек, в том числе около 100 китайских чиновников, купцов, ремесленников и прислуги, 250 солдат и до 150 туземцев. Дома, лавочки и ремесленные заведения в Янги-шаари лучше, чем в туземном городе, и содержатся несколько опрятнее, а улицы шире и чище.
        В промышленном отношении Хотанскому оазису принадлежит первое место в Кашгарии. Ныне в этом оазисе выделывается больше всего грубой хлопчатобумажной ткани (маты) из местного хлопка, которая вывозится в другие оазисы, преимущественно Северной Кашгарии, и к нам, в Туркестан, для туземного населения. Затем следуют производства войлоков и шерстяных ковров. Хотанские войлоки из белой шерсти, мягкие, прочные и изящные, славятся во всей Центральной Азии своей доброкачественностью. Шерстяные ковры отличаются необыкновенной прочностью, красотой рисунков, нелинючестью растительных красок и дешевизной [83 - Краски приготовляются из корня марены (Rubia tinctorum?), шафрана и сугака (Lycium ruthenicum).]. Лучший шерстяной ковер около 12 футов длины и б футов ширины стоит не дороже 25 рублей на наши деньги. На хотанском базаре еженедельно продается кустарями до 100 шерстяных ковров. Ковры и войлоки выделываются из шерсти тонкорунных овец, принадлежащих богатым жителям оазиса и пасущихся круглый год в соседних горах Куньлуня, к югу от Хотана.
        В Хотанском оазисе приготовляются также и шелковые ковры весьма высокого качества. Стоимость их, конечно, гораздо больше шерстяных, но сравнительно с европейскими ценами таких ковров она все-таки очень низка. Шелковый ковер в 7 футов длины и 4 фута ширины стоит около 50 рублей. Ныне, с упадком шелководства, выделка шелковых ковров весьма незначительна; по той же причине и шелковых материй в Хотанском оазисе теперь ткут очень мало. В них ощущается недостаток даже для местной потребности, а потому дешевые шелковые ткани, как выше замечено, в последнее десятилетие привозятся в Хотан из нашего Туркестана.
        В Хотанском оазисе выделывается еще очень много мехов, преимущественно белых и отчасти черных, из шкур тех же тонкорунных овец, шерсть которых употребляется на войлоки и ковры. Большинство этих мехов вывозится к нам, в Россию [84 - Белый мех в Хотане стоит 10 руб., а черный - 15. У нас же, в России, курчавую шерсть белых мехов немного распрямляют, подчищают и продают эти меха под названием тибетских за 60-90 руб.].
        В Хотане существует несколько частных мастерских для приготовления разных вещей из нефрита и одна большая казенная мастерская, в которой работают китайцы. Нефрит (по-китайски юй) добывают в коренных месторождениях - в горах Куньлуня, лежащих к югу от Хотана и носящих название Карангу-таг; а также из рек Юрункаш и Каракаш в виде галек, вынесенных из гор. Большая часть нефритовых вещей отправляется в Китай, а по Кашгарии и соседним странам расходится лишь незначительная часть их.
        Хотан ведет оживленную внутреннюю торговлю, преимущественно с северными оазисами страны. Главные предметы его сбыта в эти оазисы: хлопчатобумажные ткани, хлопок, войлоки и ковры, а второстепенные - меха и медная посуда. Взамен перечисленных предметов из северных оазисов в Хотан доставляется преимущественно хлеб, производство которого в этом оазисе недостаточно для удовлетворения местной потребности, а окрестная страна не в состоянии пополнить недостатка.
        Внешняя торговля Хотана собственно с Россией весьма значительна. К нам оттуда вывозится очень много маты для туземцев Туркестанского края, а также меха, войлоки, ковры, овечья шерсть, козий пух и овчины [85 - В Хотане пуд обыкновенной овечьей шерсти стоит 2 руб. 50 коп., фунт очищенного от ости козьего пуха - 36 коп., а простая овчина - 21 коп. Провозная же плата от него до города Ош в Фергане около - 1 руб. 50 коп. с пуда на наши кредитные деньги.]. В прежнее время из Хотана в наши пределы вывозилось еще немало шелка-сырца, отпуск которого прекратился вовсе со времени начала болезни шелковичного червя.
        Хотан, подобно Яркенду, имеет торговые связи с Лада-ком. Туда сбываются преимущественно козий пух и наша (гашиш), затем немного малых шерстяных ковров и войлоков. Из Ладака же в Хотан привозится больше всего кисеи на чалмы и женских кисейных платков; затем индийские лекарственные вещества и небольшое количество английских ситцев (бомбейских фабрик), сукон и металлических изделий. Кроме того, из Ладака доставляется тайком индийский чай низкого сорта (бенгальский), ввоз которого строго воспрещен китайским правительством ввидах обеспечения сбыта собственного чая в Кашгарии.
        Торговые сношения Хотана с Ладаком, так же как и Яркенда, крайне затрудняются горным путем через Куньлунь и Каракорум. Торговые караваны из Хотана в Ладак и обратно ходят почти исключительно летом и направляются через селение Саньчжу и Килианский перевал. В течение осени и зимы 1889/1890 г. из Ладака в Хотан пришли только два каравана; хотанские же караваны, выступившие в путь уже позднею осенью, не могли проникнуть в Ладак через заваленные глубоким снегом горные проходы и повернули назад.
        В Хотане проживает около 80 человек наших торговцев - ферганских сартов. Они сбывают преимущественно мануфактуры наших фабрик, в особенности ситцы и металлические изделия. Кроме того, они продают значительное количество сахара, стеариновых свечей, мыла, зажигательных спичек и разного мелочного товара. Из Хотана наши торговцы вывозят, как выше замечено, больше всего маты и белых бараньих мехов, а затем ковры, войлок, овечью шерсть, козий пух и овчины.
        Китайская торговля в Хотане, как и повсюду в Кашгарии, очень незначительна. Китайские купцы продают туземцам в большом количестве только чай и дешевую фарфоровую посуду. Сбыт же китайских мануфактурных и в особенности металлических изделий весьма ограничен, по причине сильной конкуренции русских торговцев теми же предметами.
        В окрестностях города Хотан в двух местах сохранились большие развалины. В одних из них, находящихся в местности Тертыр, верстах в 6 к востоку от туземного города, заметны остатки глиняной стены квадратного начертания около 200 сажен в стороне, а внутри ограды можно различать основания домов. В этих развалинах находят домашнюю утварь и монеты, принадлежащие глубокой древности.
        Другие развалины находятся в 8 верстах к юго-западу от того же города, на берегах речки Аляльвах, где, по словам местных летописцев, стоял в IX веке н. э. большой дворец хотанского царя Консуса. Остатки этого дворца и окружавших его домов сохранились до настоящего времени. В речке Аляльвах, близ развалин, еще в недавнее время находили жемчуг, но местные власти стали отбирать его у искателей. Вследствие этого раскопки в той местности производятся ныне тайком, и потому очень трудно узнать достоверно, что именно там добывают теперь.
        Аксакал наших торговцев в Хотане, Абу-саттар, проживший в этом городе почти 18 лет, уверял меня, что некоторые из местных жителей ездят зимой на север, в пустыню Так-ла-Макан, и добывают там из развалин медную посуду, а иногда находят золотые и серебряные вещи. По словам искателей, в этих развалинах можно ясно различать основания глиняных домов и пни росших около них деревьев, обломки глиняной посуды, разных орудий, мельничные жернова и кости домашних животных. Туземцы, занимающиеся раскопками, тщательно скрывают места нахождения развалин и совершают свои поездки туда всегда секретно.
        Все эти сведения о развалинах окраин пустыни Такла-Ма-кан и находках в них требуют, конечно, проверки. Однако едва ли возможно допустить, чтобы единогласные показания о них многих туземцев были всецело плодом пылкой фантазии местного населения и не заключали в себе ничего правдоподобного. Во всяком случае, будущим исследователям-ар-хеологам предстоит много любопытнейших работ в этой стране, весьма богатой памятниками древности.
        28 сентября мы оставили Хотан и направились в город Керия. В двух воротах от восточной окраины туземного города экспедиция перешла через реку Юрункаш, долина которой, подобно долине Каракаша, сплошь покрыта кругляками. По левому, низменному берегу реки, около переправы, сооружена длинная плотина из камней, защищающая прибрежную часть оазиса от наводнений. Воды в реке в то время было очень мало, но во время разлива она бывает многоводна и быстра. В это время Юрункаш, по словам туземцев, несет больше воды, чем Каракаш, почему они и считают его главной рекой. Обе реки получают начало на Тибетском нагорье, прорезают Куньлунь и, спустившись в Кашгарскую котловину, сливаются в ней верстах в 120 к северо-востоку от Хотана. Разлитие этих рек-близнецов происходит одновременно, в июне и июле, от периодических дождей в Куньлуне и таяния его ледников. Тогда переправа через них совершается на больших лодках (каюках), и только в конце августа обе реки становятся проходимыми вброд.
        От слияния Юрункаша с Каракашем образуется река Хо-тан-дарья, несущая свои воды через пустыню Такла-Макан в Яркенд-дарью. Осенью течение Хотан-дарьи прерывается, и вода остается только в наиболее углубленных местах ее ложа в виде небольших пресных озерков, не пересыхающих до следующего наводнения. Продолжительность существования этих озерков, в которых все время живут рыбы, дает повод полагать, что по прекращении поверхностного течения горная вода продолжает сочиться в глубине песчаного ложа реки до следующего разлива. Иначе никак нельзя объяснить сохранение малых озерков в столь сухой стране, как пустыня Такла-Макан, и пребывание в них рыб, которые наверное погибли бы без освежения в этих озерках воды подземным путем.
        От переправы мы прошли около 30 верст по оазису. Почва в восточной половине Хотанского оазиса, по словам туземцев, плодороднее, чем в западной, и водою эта половина в летнее время тоже обильнее западной, орошаемой рекою Каракаш; поэтому плотность населения в ней больше, и оно, по-видимому, зажиточнее, чем к западу от реки Юрункаш. На пути по восточной половине Хотанского оазиса мы миновали три базара и пересекли четыре протока реки Юрункаш, текущие в обрывистых балках, промытых ими в рыхлой лёссовой толще.
        На другой день экспедиция вышла из Хотанского оазиса и остановилась на восточной его окраине на ночлег. Впереди расстилалась обширная солончаковая равнина, покрытая низкорослым и редким камышом. Летом, во время разлития реки Юрункаш, эта низменная равнина затопляется водой, и тогда на ней образуется множество мелких озерков, пересыхающих по спадении воды. Перед наводнением жители оазиса жнут на ней молодой камыш на зиму для скота, а осенью пасут свои стада.
        Сделав маленький переход по упомянутой солончаковой равнине, мы ночевали на северо-восточной окраине оазиса, у большой дороги, ведущей из Хотана в Керию, по которой нам надлежало следовать. С ночлежного места был ясно виден на юге высокий хребет Тэкелик-таг, простирающийся с юго-востока на северо-запад до реки Юрункаш, а перед ним - два небольших, параллельных ему степных кряжа. Этот обособленный хребет сочленяется на юге волнистым поднятием и окраинным хребтом Куньлунь, носящим против Хотанского оазиса название Карангу-таг.
        Большая дорога, по которой мы направились в Керию, тотчас же за чертою оазиса вступает в пределы Керийского округа и пролегает большую часть первого перехода по пустынной щебне-галечной равнине, а потом по мелким песчаным наносам. Эти наносы распространились на юг от длинного песчаного острова, тянущегося в этом месте вдоль дороги, немного севернее ее. В