Росомаха - зверь серьезный Станислав Михайлович Олефир


        #

        Станислав Олефир
        Росомаха - зверь серьезный

        Собака и росомаха

        Познакомился с росомахой я в первый же год жизни в Лиственничном - маленькой таежной деревеньке. Раньше я думал, что это зверь-изгой, зверь-бродяга, который несется, пересекая распадки и долины, уничтожая на своем пути все живое. Встретится олень - нападет, встретится мышка - не пожалеет и ее.
        Если путь росомахи лежит на север, то остановится она только у Северного Ледовитого океана. Поглядит на вздыбившиеся торосы, покопается в горке выброшенных на берег водорослей и повернет к богатому красной рыбой и крабами бурному Охотскому морю.
        Позже я узнал, что каждая росомаха осваивает строго определенный участок, который тщательно охраняет. У границ владений трется животом о кусты, кочки, коряги, выделяя из специальной железы пахучее вещество.
        Как-то совхозный тракторист Митька Пироговский привез в Лиственничное двух молодых лаек - Султана и Люту. Тайга была им в диковинку, от каждого шороха в кустах они трусливо поджимали хвосты. Днем собаки не отходили от поварихи Любы, ночью забивались иод кровать к Пироговскому.
        По вскоре Султан и Люта освоились, осмелели, учиняя в тайге настоящий разбой. Породистые собаки легко разыскивали затаившихся в траве молодых зайчат, куропачьи и утиные выводки, потерявших способность летать линных глухарей. С раздувшимися животами псы являлись домой и, даже не взглянув на приготовленную для них еду, чинно разваливались у порога Митькиной избушки.
        - Нужны им твои объедки, - говорил Пироговский поварихе Любе. - Настоящая собака в тайге сама себя прокормит и хозяина не забудет. - И, хлопнув Султана по животу, самодовольно изрекал: - А ну, псина, признайся этой тете, сколько ты зайчиков сегодня схамкал? Ишь, как тебя разнесло!
        В то утро собаки заспались и вылезли из-под Митькиной кровати, когда завтрак был уже готов. Они обогнали идущую к реке Фатума Любу. Повариха хотела было окликнуть их, но передумала.
        Люба зачерппула воды и сделала несколько шагов в сторону кухни, как вдруг за деревьями послышался неистовый лай. Такого еще не было, ну гавкнут лайки разок-другой на чужого и стихнут. Сейчас аж захлебывались.
        Люба оглянулась, подняла палку и заторопилась на помощь. Сначала она увидела Люту. Та носилась вокруг особняком стоявшей лиственницы и тявкала, как заведенная. Потом из-за кустов вынырнул Султан, зло хватил зубами растущий под лиственницей куст И тут же метнулся к дереву. Люба глянула вверх и обмерла. Метрах в пяти от земли сидела росомаха. Узкая, словно сдавленная, морда, толстые лапы, длинный, чем-то напоминающий лошадиный, хвост. Вот только цвет… Девушка считала, что росомахи черные, в крайнем случае, бурые, а эта была почти желтой.
        Росомаха не видела Любу, а сердито шипела на лаек: приподнимала верхнюю губу и обнажала молочно-белые клыки.
        Охотники рассказывали, что росомаха удивительно похожа на медвежонка. «Нет, - подумала Люба, - скорее на кошку…» Сидит загнанная на дерево бедная киска и шипит на извечных своих врагов. А те надрываются, задыхаясь от злобы. Любе следовало бы позвать мужчин, косивших сено. Но она воинственно взмахнула палкой и закричала:
        - Брысь! Марш отсюда! Кому говорю?
        Росомаха вздрогнула, резко повернулась к Любе и в тот же момент прыгнула чуть ли не на головы собакам. Образовался живой рычащий клубок.
        Собаки не уступали росомахе. ни силой, ни ловкостью. Свирепея и горячась, они не обращали внимания на Любины окрики. Казалось, участь росомахи решена. Но вдруг случилось что-то непонятное. Раздался пронзительный визг, и Султан, задыхаясь и кашляя, словно он охрип от лая, метнулся прочь и закружил на месте. Люта с визгом отпрыгнула в сторону, ударилась головой о ствол дерева и, шатаясь, побрела к Фатуме. На мху осталась только росомаха. Зверь коротко рыкнул, поднял голову и уставился на девушку. Но ни ненависти, ни злобы во взгляде росомахи не было. Скорее она смотрела на Любу как-то растерянно, словно чувствовала за собой вину.
        Люба присела и тихонько спросила:
        - Тебе очень больно?
        Росомаха вскочила и опрометью бросилась в чащу.
        Султан, беспрестанно кашляя, то ложился на землю, то принимался тереть нос лапой. Из разорванного уха на мох падали капельки крови. Наверно, собака страдала, но девушка, вместо того чтобы пожалеть Султана, злорадно сказала:
        - Вот видишь, это тебе не зайчат хрумкать.
        Она наклонилась к собаке и почувствовала запах, такой резкий, что у нее запершило в горле. Недоуменно покачав головой, Люба заторопилась домой.
        Ожидавшие завтрака бригадир Шурига и два косаря к взволнованному рассказу поварихи отнеслись с недоверием. Какая росомаха возле жилья? Зимой куда еще ни шло, а сейчас ее сюда и под угрозой смерти не загонишь.
        Пока они спорили, возвратились никем не замеченные собаки. Впереди Люта, припадавшая на переднюю лапу, за ней помятый Султан. Они забрались под кровать все еще спящего Митьки и, жалобно поскуливая, принялись зализывать раны. Скоро избушку окутал отвратительный запах. Митька открыл глаза, повел носом и, легко определив источник зловония, выгнал упирающихся собак на улицу.
        Потом он купал собак в нескольких водах, используя и туалетное мыло, и порошок
«Кристалл», обливал бедолаг духами «Милый друг», но ничего не помогло. К вечеру Пироговский уехал в совхоз. Вместе с ним отбыли и лайки. После такой «химической» атаки, предпринятой росомахой, ни Митька, ни его собаки больше в Лиственничном не появлялись.



        Повторный визит

        А вот росомаха осталась. Правда, к Лиственничному она теперь не приближалась, но Шурига дважды встречал ее по дороге к Сокжоевым покосам.
        - Она и в самом деле на других своих сородичей не похожа. Не то чтобы желтая, а какая-то светло-светло-коричневая. И доверчивая до удивления. Стоит так спокойно и смотрит. Метров на двадцать подпустила, потом в сторону прыг, и нет ее.
        Косари подозревали, что именно эта росомаха съела четыре связки вяленых хариусов, вывешенных возле палатки. Медведь оборвал бы шпагат, лиса оставила бы объедки, соболю с таким количеством рыбы вообще не справиться.
        На крупные, чем-то напоминающие медвежьи, отпечатки лап впервые я наткнулся через три дня, как выпал снег. Росомаха вышла к Фатуме километрах в двух от Лиственничного, повертелась у берега и направилась в сторону Хитрого ручья. Я долго шел по ее следу, намереваясь узнать, зачем она подходила к реке.
        По пути росомаха нашла обточенный полевками лосиный рог, собрала заиндевевшие ягоды со смородинного куста. На куропаток, что паслись в зарослях карликовой березки, она не обратила никакого внимания. Около свежей лосиной лежки остановилась, потом двинулась дальше.
        Через неделю я обнаружил опять следы. Росомаха прошла прежним маршрутом. Правда, теперь она заинтересовалась темнеющими на снегу головешками моего костра. Обследовала горку сизой золы, подобрала остатки завтрака и спокойно удалилась. След был такой же величины, как и в предыдущий раз. Я едва прикрыл его ладонью. Без сомнения, разгуливал тот же самый зверь. Но почему, подойдя к реке, росомаха не пытается перебраться на другой берег?
        Здесь меня и осенило. А ведь приходит она сюда не случайно. Здесь граница ее владений. Вот и проверяет, не вторглась ли другая росомаха?
        Как-то незаметно для себя я размечтался: «Хорошо бы приручить росомаху. Куда я - туда и она. Красивая, послушная. Все понимает. Приехал в совхоз, а вместе со мной этакая зверина! Знакомые от удивления и зависти обмирают, дети следом бегут».
        А если, в самом деле, взять да и прикормить зверя. Мясом-рыбой я не богат. Но собрала же она у костра хлебные корки. Даже бумажку, в которую я заворачивал бутерброды, съела. В кладовой у меня хранилась целая наволочка овсянки. Это Шурига решил кормить косарей овсяной кашей и закупил килограммов тридцать крупы. Но с молоком вышла промашка. Луга находятся далеко от совхоза, дорога трудная. Пока молочко везут, оно в простоквашу превращается. Сварю-ка я Роске овсяной каши. Пусть питается. А для аромата буду рыбий жир добавлять. Этого добра у Шуриги целая бутыль припрятана. О том, как она попала к нему, стоит рассказать особо.
        В прошлом году два заезжих парня решили поохотиться в верховьях Фатумы. Угодья там богатые: соболь, белка, много горностая. Наняли они вездеход, завезли припасы. И надо же - в первый день наскочили на свежий медвежий след. В поисках места под берлогу он бродил по тайге, заглядывая под завалы и выворотни.
        Медведя охотники увидели по другую сторону неглубокой лощины, метрах в ста. Тот стоял спиной к ним и что-то вынюхивал. Переглянувшись, стрелки вскинули ружья - и грянул залп.
        Ни одна из пуль зверя не зацепила, но напугался тот крепко. К тому же не успел разобраться, откуда грозит опасность, и поступил так, как поступают все звери, - повернулся и рванул по своему же следу. С удивительной скоростью для неповоротливого на вид животного он пересек лощину и оказался перед охотниками. Один из парней успел спрятаться за лиственницу, другой застыл на месте, дрожащими руками перезаряжая ружье. Увидев человека, медведь от страха рявкнул, ударом лапы отбросил его с тропы и скрылся за деревьями.
        На другой день охотники налегке выбрались на трассу и укатили в Магадан. Брошенные на берегу Фатумы матрасы, мешки с провиантом и даже железная печка вскоре перекочевали в хозяйство запасливого Шуриги. Там же оказалась и пятилитровая бутыль рыбьего жира, которым охотники собирались приманивать соболей…
        Каша получилась наваристая, ароматная. Я сам съел ложки три. Посолить бы еще. Но нельзя. У отведавшего соленой пищи хищника притупляется обоняние.
        Часть каши я выложил у кострища, остатки - на большой плоский камень, ближе к Лиственничному. Намоченной в рыбьем жире тряпкой я провел между кострищем и камнем пахучую дорожку. Когда росомаха отправится осматривать свои владения, то конечно учует ее.
        В следующий раз я оставлю подкормку еще ближе к Лиственничному и, в конце концов, подманю зверя к самой избушке.
        В первую же ночь к кострищу наведались полевки и попировали всласть.
        Через два дня кашу отыскали горностай и заяц. Заяц потоптался у кострища, схрумкал стебелек кипрея и ускакал на сопку. Горностай принялся было есть замерзшую кашу, но тут же решил, что полевки вкуснее. Гибкое его тельце легко проскользнуло в нору, и вскоре в подземном царстве начался переполох: мыши метнулись в узкие отсеки, надеясь, что горностай туда не пролезет. Более проворные выскочили наружу и рассыпались в разные стороны. Лишь самая толстая и неповоротливая полевка не успела спрятаться и попала горностаю в зубы. Маленький хищник выбрался из норы и унес добычу под корни толстой ивы.
        Полевки как ни в чем не бывало снова собрались у моей приманки и продолжили прерванный пир.
        Через неделю по припорошенным следам горностая примчался соболь, покопался под сухой лиственницей, затем отведал овсянки.
        А росомахи все не было. Я уже начал сомневаться в исходе своей затеи. Расстроившись, я несколько дней не появлялся у кострища.
        Однажды мы уехали грузить сено на Соловьевские покосы и провозились там чуть ли не до ночи. Возвращаясь домой, я завернул к Фатуме. У самого берега тянулись следы моей Роски. Нашлась, бродяга!
        У тальникового куста росомаха остановилась, заглянула в пустое птичье гнездо и направилась прямо к костру. Там она подобрала всю кашу. Даже снег подчистила. Затем по пахучей дорожке отыскала камень. Там она тоже поела и… Что это? Росомаха двинулась к тропинке, которую я вытоптал, гоняя к кострищу и обратно. Выйдя на тропинку, росомаха, умница какая, повернула в сторону Лиственничного. Шла она без опаски, ни разу не задержалась, чтобы оглянуться Или прислушаться. Словно пользовалась этой дорогой всю жизнь.
        За пятьдесят шагов до моей избушки она легла на снег и долго там лежала. Снег под ней подтаял и покрылся коркой, на которой светлело несколько коричневых волосков. Ура! Это она. Та самая, что расправилась с лайками Пироговского. Пришла-таки красавица в гости.
        От деревни росомаха шла торопливо. Расстояние между следами большое, выволок (снег, выброшенный лапой зверя) длинный. Наверное, выходя на улицу, я сильно хлоцнул дверью. А может, ее вспугнули подъехавшие за сеном машины. Интересно, чего она здесь ждала? Может, добавки? Или хотела посмотреть на чудака, который просто так ходит по тайге и оставляет вкусную еду?
        На следующий день я поднялся до рассвета. Приготовленная с вечера овсянка застыла. На этот раз кроме рыбьего жира я пожертвовал росомахе целую банку сгущенного молока. Торопливо позавтракав вареной картошкой, я подхватил ведро и отправился к кострищу.
        Светало. С реки наплывал густой туман. Где-то хрипло кричала кедровка, и ей вторил спрятавшийся в зарослях карликовых берез старый куропач. Было зябко и одиноко.
        Через реку спланировал черный длиннохвостый глухарь и опустился на болото. Он летает туда каждое утро. А ночует на склоне сопки. Сейчас ему плохо. Уже начались морозы, а снег еще неглубокий. Вот и приходится спать на студеном ветру.
        Болото казалось синим от обилия крупных ягод - наиглавнейшего глухариного лакомства. Но птица пристроилась у припавшей к земле ветки стланика и набивала зоб грубой смоляной хвоей. Чем это объяснить, не знаю. Может, глухари тоже болеют ангиной и им вредно есть заледеневшие ягоды. Или хвоя содержит больше нужных глухарю питательных веществ?
        Этой ночью у кострища побывал соболь. Наверное, ему снова захотелось каши. Я не очень радуюсь этому посещению. Если ценного зверька здесь застанет Роска - пиши пропало. Она тоже хорошо лазает по деревьям, а дорогой у тебя мех или не очень - ей все равно. Лишь бы мясо съедобным было.
        На этот раз раскладываю кашу вдоль тропы. Самую большую порцию оставляю метрах в тридцати от избушки. Во мне крепнет уверенность, что росомаха явится ночью. Она - ночной добытчик. Днем выходит на охоту очень редко.



        Сова и выдра

        Повадилась прилетать к моей избушке ястребиная сова. Птица маленькая, незавидная.
        Ничего хищного в ее облике нет. Всю ночь она промышляла, а с рассветом появлялась в Лиственничном, усаживалась на вершину стоявшей рядом с моей избушкой лиственницы и спала там весь день. Нормальные совы отдыхают в дуплах, забиваются в самую чащобу, а эта, как специально, на виду устраивается. Веточка под ней в спичку толщиной, кажется, вот-вот обломится.
        Вот так пристроится сова на дереве и повернется «лицом» к солнцу. И когда на нее посмотришь, она всегда «глядит» на солнце: и утром, и в обед, и вечером. Сидит как неживая. Во дворе машины урчат, люди разговаривают, а она знай себе дрыхнет. Живущие в Лиственничном синички и поползень почти не обращают на нее внимания. Разве что на голову не садятся. Вот ночью сова им спуску не дает.
        Не боялись ее и куропатки, собирающиеся на берегу Фатумы. Известно, что куропатки, глухари, рябчики очень любят покопаться в гальке. Перевернув сто, а может, тысячу камушков, они проглатывают несколько штук, которые перетирают пищу в птичьих желудках.
        Как-то я наблюдал за куропаткой. Утром прошел грейдер и отрыл россыпи прекрасных камушков различной величины и формы. Куропатке их нужно с десяток. Работы на одну-две минуты. Она же ковырялась больше часа. Тюкнет клювом, перевернет камушек, посмотрит на него, качнет головой и снова ищет. Наконец, кажется, отмучилась. Взлетела и, описав дугу, снова опустилась на дорогу… собирать камушки.
        Еще осенью я попросил бульдозериста подрезать холмик у Фатумы. Получился отличный галечник с ровной площадкой, обрывчиком и даже небольшим козырьком. После снегопадов я расчищаю его деревянной лопатой. О моем галечнике уже знают многие птицы и звери. Почти каждое утро сюда заглядывают суетливые куропатки и степенные глухари. Интересно, что куропачьи петухи и курочки прилетают всегда вместе. У глухарей это «мероприятие» организовано иначе. Вчера, скажем, были одни петухи-токовики, сегодня - только курочки. Иногда на галечник заглядывает заяц. А однажды завернул лось. Правда, камушки они не трогают, а просто любопытствуют: что это темнеет среди снежных сугробов?
        Утром я возился с дровами и вдруг слышу, куропатки мои заклекотали. У них это случается. То погода их не устраивает, то испугаются чего-то. Так вот, я колол дрова, а куропатки закричали, захлопали крыльями и вдруг стихли. Наелись, думаю, и улетели. И не заметил, что сова, которая сидела на лиственнице, исчезла.
        Заготовил дров и направился по воду. Иду, ведром брякаю. Вдруг из-за деревьев вылетает мне навстречу сова. Не долетев несколько метров, плюхнулась на ивовую ветку и пристально уставилась мне в лицо.
        - Кыш отсюда!
        Она крыльями взмахнула и опустилась еще ниже. Рукой можно дотянуться. Что это с ней? Вспомнил я о животных, которые якобы ищут помощи у человека. Я никогда не верил подобным россказням. Но вот подлетела же сова и чуть ли не на голову уселась.
        Смотрю на птицу. Крылья целые, длинный полосатый хвост на месте. Вот только на лапах что-то… Словно кровью по ним мазанули.
        Сова наклонилась ко мне так, что ее ярко-желтые глаза оказались совсем рядом, и вдруг как закричит: «Кик-кик-кик!» Потом клювом - щелк-щелк. Я на нее ведром: «Да иди ты отсюда!» Ведро громыхнуло, сова сорвалась с ветки и вспорхнула на лиственницу, устроилась на ветке и принялась чистить клюв.
        Подхожу к галечнику и вюку под обрывом растерзанную куропатку. Кругом перья валяются. Снег и камни в крови. Так вот в чем дело! Оказывается, сова поймала куропатку и, заметив мое приближение, кинулась защищать добычу. Не звякни я ведром, чего доброго, когтями в лицо вцепилась бы.
        Отнес я воду, возвращаюсь, а куропатки нет. Неужели сова успела спрятать? Но нет. Сидит голубушка на старом месте и дремлет. Так куда же девалась куропатка? Я задержался в избушке никак не больше десяти минут: подбросил дров, сполоснул и налил воды в кастрюлю.
        Осматриваю кусты вокруг галечника и вдруг замечаю пропаханную в снегу борозду. Выдра! У нее на лапках перепонки, и поэтому ее следы не спутаешь ни с чьими. Канавка дотянулась до реки и оборвалась у воды.



        Знакомство

        Пока я бродил у Фатумы, погода испортилась. Небо стало белесо-мутным. Одна за другой в верховья реки пронеслись две стайки куропаток. За ними пролетел одинокий ворон. Птицы держались низко. В их натужном полете мне почудилось что-то тревожное. Вспомнив, что с крайнего навеса, под которым хранилось сено, ветром сорвало толь, я поспешил за молотком и гвоздями…
        В избушке было тепло и уютно. Клокотала вода в кастрюле. Выходить на улицу не хотелось. Нет настроения - к твоим услугам тысяча причин. Во-первых, сегодня воскресенье, во-вторых, я еще не завтракал, в-третьих, сейчас зима, дождя не будет. Так что ничего с этим сеном не случится.
        Вытаскиваю из-под стола ящик с припасами и сажусь у окна чистить картошку. Сквозь стекло видна опушка тайги, лиственница с сидящей на ней совой, излучина Фатумы. Вдоль берега просматривается тропинка, по которой я разбросал кашу для росомахи. Интересно, что она сейчас поделывает?
        А что ей - забралась в дупло и спит. Недавно по радио передавали, как из Нарьян-Мара в Киров перевозили росомаху. Везли ее в ящике из толстых дубовых досок, обитом изнутри листовым железом. Всю дорогу росомаха рвалась на волю, кромсала зубами металл, с остервенением грызла доски. И убежала-таки в лес. Ей бы сидеть в чащобе, а она, дурочка, отправилась в город. Почему ее туда понесло, не представляю. Росомаху загнали в крольчатник, травили собаками, тыкали палками, набрасывали ей на шею петлю. Она сражалась изо всех сил.
        Когда же подсунули капкан, то зверь обнюхал его и сразу все понял. Лег на живот, вытянул лапы и даже по пошевельнулся. Наконец росомаху как-то обманули, затолкали в мешок и отвезли на биостанцию. Теперь, мол, блаженствует в клетке, и ей там очень нравится.
        Так я и поверил. Несмышленый зайчонок, в первый же день бравший морковку из моих рук, и тот предпочел всем благам свободу и убежал домой на остров.
        А вдруг и на мою Роску тоже кто-то позарится? Поймает и увезет от этих сопок, тайги, быстрой и студеной Фатумы. Может, мне не нужно ее подкармливать? А то привыкнет доверять людям…
        Переправив очищенную картофелину в воду, гляжу в окно и вижу… росомаху. Она стоит на тропинке и смотрит в мою сторону. Не жди я росомаху, мог бы подумать, что пришел медвежонок. Забавный, мохнатый, с потешной мордашкой и любопытными глазками, маленькими круглыми ушками, повернутыми внутрь косолапыми лапами, чуть горбатой спиной.
        Так вот ты какая! Красивая! И ничего хищного в твоем облике нет. Чем же ты насолила людям, что они тебя так ненавидят. Немецкое и французское твое название переводится на русский язык не иначе как обжора. Охотники-саами, спасая от тебя свою добычу, строили ящик - «пурну» или лабаз - «луэвь». Североамериканские индейцы, если прятали мясо на дерево, обивали весь ствол огромными рыболовными крючками. И ничто тебя не останавливало. А умом и смекалкой ты превосходишь любого живущего в твоих краях зверя. Не потому ли во многих странах истинным владыкой леса считают не медведя, а росомаху?
        Моя гостья обнюхивает горку каши и поворачивается ко мне боком. Хорошо вижу темное пятно - «сковороду» на ее спине, длинный и пышный хвост. Бока и голова - светлые, на груди - россыпь белых пятнышек.
        Росомаха жадно ест. Разгрызая замерзшие куски, она мотает головой, помогает лапами, иногда ложится грудью на снег. Раза два прерывала трапезу и настороженно поглядывала по сторонам. При этом уши ее как бы приподнимались, морда подавалась вперед, а нос усиленно втягивал воздух. Торопливо проглотив последний кусок, росомаха глянула на избушку и, горбясь, побежала вдоль Фатумы.
        Больше днем к избушке Роска не подходила. Раз в неделю она под утро являлась в Лиственничное, съедала все, что я ей оставлял, и сразу же убегала. Я давно скормил Роске всю овсянку и угощал ее теперь тем, что готовил для себя.



        Доверчивость

        В середине января сено стали отправлять тракторами. Прицепят сани, навалят целый стог и везут в совхоз. Обычно в рейс выезжало три-четыре трактора. К механизаторам и грузчикам, пользуясь оказией, присоединялись и совхозные охотники. Это же здорово - прокатиться в теплой кабине на 70-80 километров в глубь тайги! По дороге погонять глухарей, куропаток, а там, глядишь, повезет - и повстречается олень или лось.
        Сначала сено выбирали с ближних покосов, но вот очередь дошла до дальних Сокжоевых лугов, и вся компания нагрянула ко мне в Лиственничное.
        За день до этого приезжал Шурига и предупредил, что в Родниковом распадке наледь вот-вот перекроет дорогу. Так что недели две мне придется пожить в одиночестве.
        Я уже поужинал и, перед тем как забраться в постель, вышел на улицу. К ночи сильно похолодало. Предвещая ясную погоду, высыпали крупные зеленые звезды. Млечный Путь протянулся через все небо и скрылся где-то за сопками. Скованный пятидесятиградусным морозом снег излучал матовое сияние. Закостенелые лиственницы клонились к стылой земле, и мне их было жалко. Не верилось, что в этой почти космической стыни сохранилось что-то живое. Умолкла тайга, упряталась под ледяным панцирем звонкоголосая Фатума. Петляющее в тальниковых зарослях русло реки казалось широкой дорогой.
        Тишина. Только изредка потрескивают, я бы сказал, даже покрякивают деревья да в глубине избушки о чем-то бормочет транзистор.
        Неожиданно слышу какой-то рокот. Кажется, вездеход. Недавно заезжали охотники из Магадана. У них было две лицензии на отстрел лосей. Я напоил их чаем и устроил ночевать. Они расспрашивали про лосей. Я сказал, что раньше здесь жили лось, лосиха и малыш-лосенок, но на прошлой неделе их обстреляли приезжавшие за сеном шоферы, и звери куда-то ушли. На самом деле лосей никто не беспокоил, и они всей семьей бродят километрах в трех от Лиственничного. Совсем недавно гостили на моем галечнике.
        Охотники посетовали на то, что придется пробиваться к самой Буюнде, и укатили. Теперь, наверное, возвращаются.
        Мотор на мгновенье стих и вдруг взорвался мощно и властно. Нет, это, скорее всего, трактор, да не один. За сеном едут. Может, Шурига нашел объезд?
        Тороплюсь в избушку. Нужно ставить на огонь все три чайника и разжигать печку в бригадирской. Всем прибывшим в моей избушке не разместиться.
        Через полчаса у реки появляется цепочка огней. Набрасываю куртку и тороплюсь навстречу. Все-таки я здесь хозяин, и долг вежливости требует встречать гостей у ворот. Один, два, три, четыре. Трактора, чакая разболтанными траками, проплывают мимо меня и заворачивают в Лиственничное. За каждым трактором тянутся широкие длинные сани…
        В избушку набилось много людей. Одни скромно жмутся у двери. Это новички, и таежное житье-бытье им в новинку. Другие ведут себя более чем уверенно. Подкладывают в печку дрова, разливают по кружкам чай. Высокий горбоносый парень успел снять валенки, забрался с ногами на мою кровать и роется в объемистой сумке, извлекая различные припасы. На столе гора всякой снеди. Жареные куры, колбаса, сало, три каравая белого хлеба.
        Под низким потолком плавают клубы табачного дыма. Даже керосиновая лампа начала коптить.
        На полу возле печки белеют убитые куропатки. На взъерошенных перьях мазки крови. Длинный, сидящий на кровати, первым замечает меня:
        - О, начальник явился! Давай к столу. Сейчас перекусим с дороги, а потом уху из куропаток заделаем. Самая вкусная уха - из петуха. Вы не представляете, До чего я люблю дичь!
        Он настораживается, а рыскавшая в сумке рука замирает. Горбоносый медленно поворачивается к возившемуся с чайником трактористу:
        - Сергей, ты соображаешь? Правильно говорят, если человек идиот, то это надолго. Как ты мог положить патроны в сумку с продуктами?
        Горбоносый достает из сумки четыре ярко-красных патрона и выставляет их на стол.
        - Из-за тебя я без шапки остался. Представляешь мое горе, начальник, - это уже ко мне. - Выныриваем из ложка, и прямо перед нами росомаха. Стоит, как специально ждет, значит. Я за ружье, мы перед этим куропаток гоняли, ну патроны с мелкой дробью в стволах и остались. Я за патронташ - и там пусто. Хорошо помню, что перед самым выездом четыре гильзы волчьей картечью набил. А она глядит. Здесь из заднего трактора бегут. Чего, мол, стали? Она заволновалась - и на ход. Я ей дробью вжарил вдогонку.
        - Стреляли где? - спрашиваю длинного.
        - Недалеко. За поворотом на Родниковое. Уже темнеть начинало. Я даже мушки толком не видел. А что, знакомая?
        - Вы ее ранили?
        Тот, что с чайником, пожимает плечами:
        - Кто ее знает? Я хотел посмотреть, сунулся, а там снега по шею. Ей-то что? У нее лапы - как лыжи. Раз-раз - и подалась.



        След у Родникового

        Мне бы на следующее же утро сгонять к Родниковому и пройти по следу росомахи. Но я должен был сопровождать трактор на покосы и руководить погрузкой сена. Да и что я мог сделать для Роски? Если ее даже задело, к ней не подступиться. Это же росомаха, а не какой-то там зайчонок.
        Наконец, покачиваясь на выбоинах, последние сани уплыли вслед за трактором в сторону совхоза, и я вздохнул свободно. Быстро собрав рюкзак, я заторопился к Родниковому. Можно было бы подъехать туда на тракторе, но не хотелось объясняться с механизаторами. К тому же я боялся, вдруг они подумают, что пошел искать чужую добычу. По неписаным охотничьим законам зверь принадлежит тому, кто его ранил. А всякий, отправившийся за чужим подранком, считается чуть ли не вором.
        Сразу же за Лиственничным я встретил стадо оленей. Четыре важенки, бык и тонконогий, очень резвый олененок. Впереди шла крупная белесая важенка с ветвистыми рожками. Раньше я думал, что вожаком может быть только сильный опытный сокжой, победивший в турнирах всех своих соперников. Оказывается, зимой «лидером» становится иногда старая важенка. Она выбирает пастбище, распределяет роли, когда нужно пробивать путь через снежные сугробы, следит за порядком. С непокорными расправляется очень просто - бьет их рогами. Наверное, ей трудно было бы справиться с крупными, поднаторевшими в драках быками, если бы не вмешалась сама природа.
        В октябре у быков отпадают рога, и они ходят комолыми до самой весны. Важенки же сохраняют рога на всю зиму. Удивляюсь, почему олень-самец оказался среди оленух? Обычно, как похолодает, самцы собираются в «бычьи табуны» и держатся вместе до весны…
        Олени подбирали на дороге сено. Раньше совхозным коровам заготавливали корм только из диких трав: вейника, пушицы, осоки. Но в прошлом году мелиораторы осушили и раскорчевали обширное болото. И там посадили овес и горох. Конечно, вызреть они не успевают, слишком уж коротко колымское лето. А вот ceнo получается отличное.
        Заметив меня, олени сбились в кучу и застыли с высоко задранными головами. Я тоже остановился. Белесая важенка сделала несколько шагов по направлению ко мне. Затем она круто развернулась и в один прыжок оказалась в нескольких метрах от дороги. Следом за нею бросилось все стадо…
        Место, где горбоносый стрелял в Роску, я нашел легко. На спуске в Родниковое простирающаяся у дороги снежная целина вспахана до самого мха. Выпрыгнувший тракторист пробился в глубь тайги метров на двадцать. На большее у него не хватило сил. Здесь и в самом деле снега по шею. Надеваю лыжи. Вижу два следа. Неглубокий и частый, ведущий к дороге, и размашистый - убегающего от опасности зверя. Там, где цепочки отпечатков смыкаются, снег исполосован канавками - их пробуравили дробинки. Опустившись на колени, подбираю несколько светло-коричневых шерстинок. Крови нигде не видно. Полегчало на сердце.
        Сначала росомаха уходила почти по прямой, потом повернула к Родниковому. Затем зверь залег. Красные тальниковые веточки, окружившие выдавленную в снегу ямку, обглоданы. А это что такое? Кровь! Ночью выпала пороша, поэтому-то я и не сразу заметил красное пятно.
        Ножом вскрываю корочку льда на месте лежки, стараясь узнать, как много крови потеряла Роска. Спег пропитан сантиметров на пять-шесть. Многовато. Бедная Росочка.
        Поднявшись, она направилась к расползшейся по всей долине наледи.
        Над выступившей из-подо льда водой клубится пар.
        Как ни легка росомаха, а снег под ней уплотнился, и я могу проследить ее путь через всю наледь. И здесь она шла строго по прямой. Зачем? Может, хотела отсечь себя от преследователей водной преградой, а может, в том краю у нее логово и она торопилась спрятаться?
        С противоположной стороны над долиной нависла обрывистая сопка. У ее основания что-то темнеет. Может, это Роска? Вдруг и вправду она? Мороз-то за сорок градусов, а она ранена. Легла отдохнуть и застыла. Как же туда пробраться в валенках?
        Неподалеку от наледи отыскиваю поваленную сучковатую лиственницу и разжигаю под ее корнями костер. Здесь же вытаптываю небольшую площадку и выстилаю мелкими ветками. Лыжи оставляю у лиственницы, к наледи буду пробиваться без них.
        Еще раз оглядываюсь на полыхающий костер и лезу в воду. У берега не глубоко. Чуть выше щиколоток. Кое-где влагу сковал ледок.
        Он стреляет мириадами трещин, но держат. Вскоре вижу, что под сопкой лежит не Роска, а самый обыкновенный камень, с которого ветром сдуло снег. Но продолжаю идти, потому что иначе не узнать, куда девалась росомаха.
        Наконец берег. Здесь Роска обкусывала прикипевшие к лапам кусочки льда. На снегу шерстинки и пятнышки крови. Стараюсь убедить себя, что рана не опасная.
        От наледи росомаха двинулась на сопку. С крутых склонов недавно сползли две лавины. Может быть, виновницей катастрофы была Роска, потому что след зверя проходит как раз по кромке обрушившегося вниз снега. Лезть вверх опасно - очень круто, да и валенки покрылись льдом.
        Возвращаюсь домой.
        До вечера просидел в избушке. Читал книжку и посматривал на бегущую вдоль Фатумы тропинку. Казалось, вот-вот на ней появится Роска. Наступили сумерки, я отложил книгу и, не зажигая лампу, все поглядывал в оконце. Луна всплыла над тайгой. До самого крыльца протянулась тень корявой лиственницы. Все ее веточки четко вырисовались на снегу. Только сейчас я обратил внимание, до чего же их много! Если смотреть на луну сквозь эти веточки, она и впрямь кажется запутавшейся в рыбацких сетях золотой рыбкой.



        Встреча с вороном

        Я ждал Роску всю ночь, а утром надел лыжи и отправился к Березниковому.
        Дорога к Березниковому мне хорошо известна. Нужно идти вдоль Фатумы до того места, где в нее вливается неглубокий, но довольно бойкий ручей Маньчук. Когда-то, говорят, здесь было стойбище. Сейчас о нем напоминают лишь черные пятна очагов, обломки выбеленных солнцем оленьих рогов да потемневшие от времени тяжелые лиственничные кресты.
        Затем я повернул к лежащему высоко в сопках безымянному озеру, из которого вытекает Маньчук. В озере не водится рыба, но зато здесь почти всегда встретишь снежных баранов-толсторогов. Летом они приходят сюда на водопой, зимой добывают из-под снега траву.
        Сразу за озером возвышается двугорбый перевал Верблюд. А за водоразделом и находится Березниковое, и река там другая. Нерестовая. Осенью в ней мечет янтарно-красную икру мальма и еще неизвестная мне желтогубая рыба, которую местные рыбаки называют топь.
        По пути вспугнул два огромных табуна куропаток, понаблюдал за баранами да еще встретил ворона.
        Обычно эти осторожные птицы держатся от меня подальше. Неторопливо проплывут над тайгой метрах в трехстах от Лиственничного, прокричат грустное «крун-крун» и скроются. Я никогда в воронов не стрелял, но они мне все равно не доверяли. А тут стою в ложбине, любуюсь баранами и вдруг прямо ко мне летит ворон.
        - Слушай, может, ты голодный?
        Достаю бутерброд, ломаю его пополам. Давай, ворон, замори червячка.
        Гляжу, где бы пристроить гостинец, и вдруг замечаю, снег у моих ног взрыт. На свежей пороше угадываются отпечатки больших крыльев. Чуть в стороне чернеет перышко. Что здесь произошло? Может, этот ворон с кем-то дрался? Так с кем же? Ничьих иных следов не видно. А друг с другом вороны бьются только весной.
        Снег порушен лишь в одном месте, и ямки довольно глубокие. Наблюдая вполглаза за вороном, снимаю лыжи и начинаю раскапывать слежавшийся снег.
        Наконец показался ягель и листочки брусники. Внимательно приглядываюсь к каждой веточке. Ara, вот попался комочек белого пуха. Наверное, где-то здесь беляк. Рискуя остаться без лыжины, - я ею орудую как лопатой, - отваливаю глыбы, за одной из них открывается бок беляка. Пробую вытянуть застывшего зайца, но что-то его держит. Снова копаю. Вскоре лыжина цепляется за коричневую от ржавчины проволоку. Ясно. Здесь была заячья тропа, и кто-то насторожил на ней петлю.
        Оставляю добычу, рядом кладу свой бутерброд и отхожу в сторопу. Ворон, описав небольшой полукруг, прогундосил удовлетворенное «крун» и спланировал в яму.
        Интересно, как он узнал про зайца? Может, еще осенью заметил бившегося в петле беляка, а приблизиться побоялся. А может, просто летел сегодня утром и учуял зайца под метровым снежным покровом.
        Когда-то я работал на опытной станции, на Украине. Рядом с нашим участком был полигон. Там сусликов развелось - тьма. Над ними траки грохочут, а грызунам хоть бы что. Живут да плодятся. Подошло время вызревать дорогой, элитной пшенице - нельзя маленьким обжорам уступать ни единого зернышка. Решили сусликов вывести. Пригласили специалистов, те в норы яду насыпали. А у каждого суслика по нескольку
«квартир». Летняя, зимняя, запасная… Поди угадай, в какой грызун живет?
        Через два дня приходим - часть нор разрыта, орлы-степняки потрудились. Вот тогда мы и удивились. Птицы разрыли только те норы, в которых лежали мертвые суслики. Пустых не тронули. Как они смогли определить через слой земли, какая нора с добычей, а какая пустая? Теперь вот почти такой же случай с вороном…



        Эх, дети!

        Избушку в Березниковом строил какой-то чудик.
        Подровнял вздувшуюся землю у корней четырех самых высоких лиственниц, возвел между стволами бревенчатые стены и прорубил три окна.
        Оставил надпись над дверью: «Человече, береги сей уютный дом. Он строен для отдыха израненной души и измученного тела. Домовладелец Вася».
        Потом здесь появились рыбаки. Они расширили нары, заколотили два окна толстой фанерой, пожили до ледостава, оставили после себя десятка два пустых бочек и щетинящиеся гвоздями вешала.
        Меня избушка встретила радушно - приоткрытой дверью. А вокруг масса всевозможных следов. Кто здесь только не гулял! Соболь, заяц, горностай. А полевок - бессчетно. Уезжая, рыбаки вылили на мох рассол. Вот зверей и привлекало лакомство.
        Я натаскал с болота сушняку, а то уже вечерело.
        Когда начал растапливать печку, то неожиданно заметил у самого поддувала след от бараньего копыта. Махонький и до того свежий, словно только-только баран в гости заходил.
        Поужинав макаронами с салом, убрал посуду и лег спать. Рыбаки оставили в Васином домовладении штук пять матрасов и гору всякого тряпья.
        Сплю тихо-мирно, и вдруг как загремит! Включил фонарик. Топор на месте, одежда на колышках сохнет, чуть в сторонке валенки стоят. На полу - котелок, мыло, кастрюля со всем содержимым и глухариное крыло, которым сметал крошки со стола.
        Расставил я посуду на столе подальше от края и снова закопался в матрасы. Лежу, прислушиваясь к каждому шороху. Вдруг снова - шмяк! Фонарик высветил глухариное крыло и горностая. Шерсть белая, сверкающая. Лишь кончик хвоста черный. Мордочка узенькая. Уставился на меня, ждет, когда я утихомирюсь.
        - А чтоб тебя! - обругал я полуночника.
        Зверюшка фыркнула сердито: «Круц-круц!» И потянула крыло под нары.
        Мне рассказывали, и не раз, что такой вот зверек может при случае загрызть даже взрослого оленя. Вопьется в шею и висит, пока не перекусит сонную артерию. А сколько легенд существует о горностаях, летающих на глухарях, тетеревах и куропатках! И тот видел, и этот. А я не верю. Года три тому назад в моей избушке поселился крупный горностай, не чета этому малышу. Ночью он частенько взбирался на нары. Однажды я нечаянно придавил его, однако он ни разу не пытался меня укусить. Лишь прогрыз в новехонькой заячьей шапке две дырки. К тому же он часто спал в этом малахае и, конечно, считал его своей собственностью.
        Я опять уснул. А что ни говори, хорошо, когда рядом живая душа.
        Не помню, как долго спал и что снилось. Наверное, что-то дорожно-транспортное, потому что когда в темноте я открыл глаза и почувствовал, что куда-то еду, то не испугался и не удивился. Я слышал, как шевелятся бревна, поскрипывает труба, позвякивает посуда.
        Однажды вот так медведь своротил промысловую избушку и чуть не придавил охотника. Но у того хоть карабин был, а у меня, кроме ножа, ничего нет.
        Все равно ждать нечего. Еще немного, и потолок обрушится. Нащупываю у изголовья нож и, выставив клинок перед собой, в трусах и майке бросаюсь к двери, прыгаю через порог и пробегаю метров тридцать, пока не упираюсь в сугроб. Держа наготове нож, резко оборачиваюсь.
        Ветер бросает в лицо пригоршню снега, но мне не до этого. Цела ли избушка? Она стоит передо мною, облитая призрачным лунным светом. Медведя не видно. Поднимаю голову, все становится понятным. Разгулявшийся к ночи ветер раскачивает высоченные лиственницы, а вместе с ними и утлую хижинку. Хорошо еще, что домовладелец Вася скрепил бревна скобами и толстыми гвоздями, иначе мое пробуждение было бы еще более «веселеньким».
        Ругая незадачливого строителя, возвращаюсь и пробую уснуть. Не получается. Интересно, куда девался горностай? Убежал, наверное, как крыса с тонущего корабля.
        Свесившись с постели, зажигаю фонарик. В углу валяется крыло. Истрепанное, замызганное. Кажется, я поспешил с выводами. Обычно горностай своей добычи не бросает.
        Устраиваюсь поудобней, лежу и слушаю тайгу. Она грозно шумит, как морской прибой. Многие думают, что в такие ночи спать в тайге особенно страшно. На самом деле в избушке сейчас довольно уютно.
        К восьми часам за окном посветлело, обозначились печная труба и угол стола. Еще с полчасика поваляюсь - и подъем. Позавтракаю и отправлюсь за чагой. Нужно к обеду возвратиться сюда, чтобы засветло быть в Лиственничном.
        Холодно. Из-под матраса вылезать страшно. Нет! Вставать так вставать! Как перед броском в холодную воду, набираю в легкие побольше воздуха, на какое-то мгновение замираю и… слышу за окном: «Хрум-хрум-хрум».
        И снова, как среди ночи, выныриваю из постели и прилипаю к окну.
        У избушки олени. Три. Нет, шесть. Пятеро взрослых и маленький. Оюшки, да это же старые знакомые! Те, что подбирали сено по совхозной дороге. Оленуха стоит совсем рядом. Рожки маленькие, но ветвистые. Передние отростки обломлены, а на кончиках нижних раздвоение, чем-то напоминающее змеиное жало. Стоит и обнюхивает газету. Пожевала бумагу и отошла в сторону.
        Вторая важенка копытит ягель. Лишайник давно обнажился, а она скребет и скребет. Наконец принялась за еду. Сейчас же к ней направился олененок. Длинноногий, ершистый. Неуклюжий. Когда двигается, то подрагивает все его туловище. Важенка чуть посторонилась. Но олененку то ли мало показалось, то ли вообще в стаде такой порядок, залез он в копанку и тычется оленухе в морду. Та отошла, потопталась и замерла. Стоит, слушает. Большие уши, как локаторы, ходят туда-сюда. Четвертый - старик. Спина горбатая, зад вислый. Снег глубокий, более метра, а он раз копнул, и уже образовалась яма. Сунул туда морду, что-то обследовал и пошел работать. Минуты не прошло, полетели веточки ягеля. Олененок оказался тут как тут, забрался к быку.
        Ну, думаю, сейчас олень ему задаст. Ан нет. Старик всеми ногами оттолкнулся и выпрыгнул из ямы. Олененок завтракать не стал. Расположился в яме и ехидно поглядывает на быка. А тот обогнул оленух и стал ковыряться за бочками. До травы добрался, в азарт вошел, остановиться не может. На целый день решил еды наготовить. Только я так подумал, а олененок и в эту яму перебрался. Запрыгнул и вертится.
        Не знаю, случайно или со зла старик так поддел малыша, что тот взметнулся над землей.
        Что здесь началось! Тихо-мирно кормившиеся у избушки оленухи, как фурии, набросились на быка. Он принял было оборонительную позу, но что делать комолому против остророгих ведьм? Одна подскочила спереди, другая сбоку. Раз-раз! И посрамленный старик скрылся за вешалами. Стоит и мотает головой. Больно ведь!
        А важенки обнюхали олененка, одна даже лизнула его в нос.
        Олень бочком-бочком обошел их и направился к первой копанке. Не успел сорвать и пары стеблей, как снова туда вскочил олененок. Эх, дети!
        Я не выдержал и погрозил олененку кулаком. Важенки, наверное, заметили это движение, заволновались, и стадо скрылось в тайге.



        Гостья

        Поздно вечером я приближался к Лиственничному. Луна еще не успела взойти, избушки с навесами едва просматривались на фоне заиндевевшей тайги. Сейчас выйду на дорогу и тогда узнаю, был ли кто-нибудь в Лиственничном за эти два дня. Я, конечно, оставлял записку, но все равно неудобно: люди приедут, а я в бегах.
        Вот и дорога. Даже в темноте вижу, что мою лыжню не пересекает ни один след. Ну и славно.
        Прислонил лыжи к глухой стене, стряхнул снег с куртки, подхожу к крыльцу. Дверь настежь. Вот еще новость! Теперь избушка так выстыла, что не отогреешь и до полуночи. Переступив порог, наклоняюсь, чтобы сбросить рюкзак, и в то же мгновение почти у самых ног раздается рычание. Собака! Кто-то из охотников заявился в Лиственничное и поселился в моей избушке. Так где же он и почему в доме такая стынь? А может, собака приблудная? Говорили, на трассе какой-то мотоциклист потерял пса. Ехал с ней на охоту, потом остановился что-то подправить, а собака убежала. Он ждал ее часа три и укатил. Теперь она бродит по тайге и никого не подпускает к себе.
        Отступаю к двери и, тяну руку в карман достать спички. Это движение почему-то не понравилось моей гостье. Она зарычала и, кажется, щелкнула клыками. Взбесилась, что ли?

«Палкой бы тебя по башке!» - сердито думаю я, выскакиваю на улицу и прикрываю дверь.
        Что делать? Нужно осмотреть следы. Может, и в самом деле она пришла сюда с хозяином, а он отлучился. Зажигаю спичку. На свежей пороше четко проступают разлапистые росомашьи следы.
        - Роска! Точно?
        Как же она очутилась в избушке? Жгу спички, просматриваю следы, нет ли крови. Отпечатки чистые. Росомаха шла довольно спокойно, только слишком уж часто останавливалась, шагов через десять - пятнадцать.
        Раненый зверь не смог добыть еду и пришел к тому, кто его кормил раньше. Я же, отправляясь в Березниковое, не оставил и крошки. Поэтому-то росомахе и пришлось забираться в избушку.
        Пусть будет все как есть. Пока поживу в бригадирской избе. Там четыре кровати, выбирай любую. Правда, все продукты остались у росомахи, и самое обидное, что наверняка померзли лук и картошка. Но ничего. Сахара и чая мне после похода в Березниковое хватит дня на два. Может, что-нибудь откопаю в Шуригиной кладовке. А там, глядишь, и сам бригадир приедет.
        Ночью я несколько раз выходил на улицу. На цыпочках приближался к избушке и, удостоверившись, что росомаха все еще там, отправлялся спать.
        День я начал с того, что приготовил табличку: «Внимание! В моей избушке живет раненая росомаха. Просьба ее не тревожить, а ожидать меня в бригадирской». Прямо на дороге при въезде в Лиственничное соорудил треногу и прикрепил объявление. Для гарантии установил здесь же нечто похожее на шлагбаум. Теперь уж точно никто не проскочит.
        Возвратившись домой, отпариваю над печкой буханку хлеба, обильно поливаю ее рыбьим жиром и отправляюсь к росомахе. Дверь избушки закрыта. Ни звука.
        Синицы и поползень, заинтересовавшись моим поведением, уселись на ближней иве. Время от времени поползень коротко, словно отдавая команду, цивикаст. Тогда одна из синиц срывается с ветки, выписывает иад моей головой пируэт и возвращается на дерево. «Ждут потехи, - подумал я. - Сейчас открою дверь, а зверь бросится на меня. Глядишь, одним укротителем росомах станет меньше».
        Хорошо бы заглянуть в окно. Но оно заледенело изнутри. Нужно открывать дверь. Не кинулась же она на меня ночью. А ведь я был совсем рядом и ничуть не осторожничал.
        Держась обеими руками за скобу, приоткрываю дверь так, чтобы образовалась небольшая щоль. У порога росомахи нот. Вижу печку, топор, консервную банку, в которую я набираю солярки, когда плохо разгораются дрова, угол кровати, резиновые сапоги. Aгa! Вот и она. Приподняв голову, лежит в самом углу и смотрит на меня.
        - Ну, здравствуй, Росочка! Что это с тобой? Не бойся меня. Ты же умница. Ну, чего ты?
        Она оскалилась и чуть слышно ворчит. Это даже не ворчанье, а горловой клекот.
        - Ну не злись, не злись! Сейчас я тебя накормлю, а вечером принесу рыбки. Что у тебя болит? Ну чего ты сердишься? Видишь руки у меня пустые.
        Росомаха вздрагивает и начинает приподниматься. Быстро закрываю дверь и прижимаю ее плечом. Нужно взять длинную палку и пододвинуть хлеб под кровать. Из-за возвышающегося на крыше сугроба вытягиваю самодельное удилище.
        Теперь открываю дверь смелее. Просовываю хлеб в щель и подталкиваю его к росомахе. Она встает, рычит громче, а уши прижимает так, что я их совсем не вижу. Ничего. Прыгнуть не даст кровать, а пока ты из-под нее выберешься, я сто раз дверь прихлопну. Но вот хлеб уже почти касается росомашьей лапы.
        - Ешь на здоровье. Если хватило силы злиться, - значит, не все потеряно. Теперь жди меня до вечера, да не вздумай удрать.



        Рыбалка

        Часа через два, взяв топор, лом и лопату, я покатил к Соловьевским покосам. Хотел было идти по реке, но за первым же поворотом чуть не попал в наледь, пришлось выбраться на. берег. И сразу же мне повезло. Наскочил на заросли красной смородины. Крупные рубиновые ягоды повисли на ветках тяжелыми кистями. Я с жадностью бросил десяток в рот, но они так настыли, что буквально прикипели к языку, вызвав нестерпимую боль. Тогда я достал из рюкзака приготовленную под рыбу сумочку и наполнил ее почти доверху морожеными ягодами. Пусть лежит на лыжне, захвачу ее на обратном пути.
        В тайге снег рыхлый и я часто проваливаюсь по колено. Несколько раз пересекаю заросшие густым ольховником лощины. Когда-то здесь водились рябчики, но косари выбили их начисто. Вот уже несколько лет никто не встречал на Соловьевском этих птиц.
        Огибаю толстую сучковатую лиственницу, и вдруг у самых ног взрывается снег. Иссиня-черпый глухарь-токовик выныривает из глубокой лунки, пролетает десяток метров и устраивается на первый попавшийся сук. И не может сообразить, кто его потревожил, испуганно вертит головой. Наконец замечает меня, выкрикивает хриплое
«кок-кок» и с шумом уносится в чащу. От лунки тянется широкий глухариный след-наброд. Мне говорили, что перед сном глухарь долго летает над тайгой, потом падает в снег и, пробив его своим телом чуть ли не до земли, залегает до утра. Мне сейчас по следам отлично видно, что здесь все происходило совсем не так. Глухарь гулял вчера вечером здесь часа два. Ходил от кустика к кустику и кормился. А пришло время спать, тут же закопался в снег.
        Наконец выхожу на озеро. Сейчас оно напоминает занесенное снегом широкое поле. Совсем не верится, что не так давно здесь плескались рыбы и в прибрежных зарослях возились и пели птицы. Все голо и мертво.
        По неглубокому ложку определяю береговую черту, отмеряю от нее метров пятнадцать и расчищаю снег. Слой совсем тонкий. Лед какой-то пупырчатый и непрозрачный. Словно кто-то взбаламутил воду перед тем, как заморозить.
        Теперь можно рубить лунку. Стараюсь делать это так, чтобы отскакивающие льдинки не попадали в лицо. На стук топора прилетели две нахохлившиеся кукши. Они устроились на ближних ветках и с интересом наблюдают за мной. Сейчас кукшам в тайге голодно и холодно. Летом они подкармливались у косарей и теперь жмутся к человеку. Но у меня всего десяток с таким трудом добытых короедов, и они нужны мне самому для наживки. Пусть птицы потерпят. Если рыбалка будет удачной, обязательно поделюсь и с ними.
        Даже на таком морозе мне становится жарко. Пришлось сбросить куртку. Сейчас же на длинных шерстинках свитера осел густой иней.
        Наконец после очередного удара просачивается вода, с журчанием заполняет лунку. Теперь в ход идет лом. Нужно расширить отверстие. Отколотые льдинки тут же всплывают, и я вылавливаю их рукой. Пальцы сводит от холода.
        Больше всего меня волнует, какова глубина озера под лункой. Мне бы метра полтора. На очень малой, как и на очень большой глубине рыба клюет хуже.
        Все готово, можно пробовать. Достаю из рюкзака жмачок - зимнюю удочку, наживляю короеда. Пока я возился со снастью, поверхность воды успела схватиться ледком. Пробиваю его топорищем, и вот серебряная мормышка с наживкой исчезают в лунке.
        Минут пятнадцать подергиваю мормышку. Вверх-вниз, вверх-вниз. На леске застыли капельки, и она стала походить на бусы. Я протянул было руку, чтобы очистить ее от этого украшения, но в этот миг сторожок жмачка качнулся, и вскоре на льду запрыгал хариус длиной в восемь-девять сантиметров. В летнее время я обязательно отправил бы его в воду нагуливать вес, но сейчас радуюсь и такой добыче.
        Торопливо наживляю второго короеда и снова забрасываю удочку. Вдруг там целая стая? Бывает так - не клюет, не клюет, а потом как налетят, что вытаскивать не успеваешь.
        Но это, наверное, был хариус-одиночка. Мерзнут ноги и спина. Еще немного поупражняюсь и разведу костер. Почти машинально покачиваю жмачком, а сам отыскиваю глазами место, где бы набрать сушняка. Вдруг кто-то с силой дернул удочку, и она со звоном ударилась о лед. Вытаскиваю ее. Короед шевелит челюстями.
        Ложусь на живот, прикрываю голову курткой и заглядываю под лед. Вижу лежащие на дне камни. Неожиданно дно закрывает большая рыбина. Щука! Подплыла к лунке и замерла. Все так же лежа спускаю мормышку в воду и двигаю ею прямо перед щучьей мордой. Та опасливо отплывает в сторону, но уходить не собирается. Короедом ее не соблазнишь. Ждать нечего. Когда у лунки такой страж, ни одному хариусу к приманке не прорваться. Так что на сегодня рыбалка закончилась.
        Пока я так раздумывал, к лунке подплыла еще одна щука и тоже с любопытством уставилась на мормышку. Это им развлечение. Ну обождите, разбойницы, я вам устрою представление!



        Операция «Кафтан»

        Три часа ночи, мне нездоровится. Вчера на сорокаградусном морозе форсил в одном свитере, а сегодня ноет все тело. Наложил полную печку дров, сходил проведать Роску. Теперь сижу завернувшись в тулуп и шью «морду». Попробую поставить ее в заводи, может, попадется с десяток гольянов. Мне они нужны для ловли щук.
        Роска лежит все на том же месте. От буханки хлеба не осталось и крошки. Это уже неплохо. Но ведь ей нужна вода. Вчера, возвратившись с Соловьевских озер, я подкатил к росомахе комок снега, сейчас соображаю, как ее напоить по-настоящему.
        Неожиданно в голову приходит неприятная мысль: «А ведь Роска может замерзнуть! Как ни тепла ее шуба, но холода какие! И она все время без движения». Вот это положеньице! Мало того, что оба больны и голодны, она меня к лекарству не пускает. Ведь аптечка с аспирином у нее чуть ли не над головой.
        А вдруг росомаха и впрямь замерзнет? Однажды собака моего знакомого охотника попалась в капкан. Он подумал, что она убежала в поселок, и не стал ее отыскивать. Когда вернулся домой и понял, в чем дело, было поздно. Пойманные соболи и лисы околевали в течение одной ночи.
        Представьте себе, как обрадовался охотник, когда он сутки спустя, проверяя капканы, нашел собаку живой. Оказывается, она выкопала в снегу яму и отсиживалась в ней до прихода хозяина. И как могла согревала зажатую в железные тиски лапу. Когда охотник вызволил собаку, она не могла сделать ни шагу - до того закоченела.
        А куда спрятаться Роске? Нужно пробраться в избушку. Но как? Цапнет так, только держись. А если сшить защитный костюм. Из ватного одеяла. Нет. Его она прокусит. Лучше использовать матрас. Возьму пару штук, сошью из них балахон с дырками для рук и ног. В таком одеянии мне и тигр не страшен.
        Принял решение, и сразу стало легче. Даже знобит не так сильно. Заготовлю дров, осторожненько затолкаю их в печку. Разжигать буду свечой. Чтобы лишний раз не греметь перед росомахой спичечным коробком.
        Я нарядился в кафтан из двух полосатых матрасов, голову прикрыл жестяным колпаком, лицо защитил проволочным забралом.
        Кажется, все готово. Дрова сложены у двери, там же стоит зажженная свеча. Все лишнее убрано с дороги. Снег у крыльца посыпан золой. Это чтобы не поскользнуться, если придется удирать.
        Вспомнил про привезенную Шуригой книжку, в которой написано буквально следующее:
«…движимая постоянной внутренней яростью, росомаха с абсолютным бесстрашием бросается на лося и, вцепившись зубами в холку, висит на нем, пока не загрызет насмерть. Даже попав в бурную реку, когда самой росомахе угрожает смертельная опасность, она не отпускает добычу». А теперь мысленно сравнил огромного таежного зверя - лося и себя.
        Росомаха лежит, свернувшись клубочком и прикрыв нос хвостом. Точно так отдыхает какая-нибудь дворняга, расположившись у крыльца дома. Скрипнула дверь - росомаха вздрогнула, но подниматься не стала. Матрасы сковывают меня. Семенящими шажками продвигаюсь к печке и накладываю дрова. Все делаю на ощупь, ни на мгновение не отводя глаз от росомахи. Почему она так себя ведет? Возвращаюсь за свечой и вот уже сую ее в печку. Пусть разгорается топливо, а мне предстоит самое трудное - подобраться к столу и снять с гвоздей продукты. Преодолев полметра, останавливаюсь.
        Высвобождаю из-под матраса руку, бью кулаком о стенку и одновременно кричу:
        - Роска! Алло! Подъем!
        Росомаха вскидывается, ударяется головой о низ кровати и грозно рычит. Но какая-то она слишком уж вялая. Мне кажется, даже не открывает глаза. Да, точно, сидит с опущенными веками.
        Просидев так с минуту, росомаха вдруг опускается на пол, широко зевает и укладывается спать. Снова сворачивается калачиком. И грозный зверь превращается в лохматую дворнягу. Да она же замерзает! Я здесь перед нею труса праздную, а она, может, последние минуты доживает.
        - Не спи, Роска! Не нужно спать.
        Росомаха, конечно, слышит меня, потому что отзывается рычанием на каждое мое движение. Но она так замерзла, что даже не хочет, вернее, не может поднять голову.
        Снимаю с гвоздя ведро, сумку с макаронами и уношу все за дверь. Теперь действую смелее. К тому же обрел сноровку - привык к своему одеянию. Если бы не слабость из-за болезни, можно было бы действовать еще четче.
        В разгоряченной голове вдруг всплыло нечто рациональное: «Ну отогрею росомаху, а потом что? Сейчас она так застыла, что ей не до меня. Но отогреется, и в избушку не войти. Придется все начинать сначала».
        Насколько позволяет одежда, бегу в бригадирскую. Там переворачиваю первую попавшуюся кровать и сбиваю с нее спинки. Одна сетка есть. В коридоре отыскиваю бухту тонкой проволоки. Тонковата, но другую искать некогда. Привяжу сетку к кровати, под которой сидит росомаха, и тогда зверь мне не страшен…
        Сижу в бригадирской и пью чай. Руки дрожат, и совершенно не ощущаю сладости, хотя насыпал полкружки сахара. Росомаха все так же спит, но уже отгороженная кроватными сетками. Пока я возился с ними, она несколько раз угрожающе рычала, но вскоре снова укладывалась. Я жду, когда избушка нагреется по-настоящему. Роска лежит на полу, и тепло туда дойдет не скоро. Сейчас сварю болтушку, накормлю Роску и пойду ставить «морду» на гольянов. А завтра с утра пораньше отправлюсь на рыбалку. Хорошо бы клюнула та щука, что вырвала из рук удочку.
        А гениальные мысли одна за другой рождаются в моей голове. В Шуригиной кладовке штук пять палаток, печки, трубы и вообще все, что захочешь. Да с этим снаряжением я и двину на озеро за щуками. Мне бы только добыть гольянов…



        По щучьему велению

        У берега заводь покрылась толстым льдом, а на середине темнеет промоина. Пробую валенком лед на прочность, осторожно пододвигаюсь к открытой воде. Мне нужно подобраться к ней метра на три. Кажется, достаточно. Толкаю вперед шест с привязанной к нему «мордой». Изнутри моя ловушка вымазана тестом, это отличная приманка для гольянов. Лишь бы они не удрали в Фатуму. Месяц тому назад мы вдвоем с Шуригой ловили здесь раненого кулика-черныша. Тогда рыбок было много.
        Забыв о своей простуде, до вечера носился по Лиственничному как угорелый. Но зато сделал много. Уложил в рюкзак палатку и кучу всякого тряпья. Раздобыл два куска войлока. Хватит и под себя подстелить, и палатку утеплить.
        Поминутно бегаю в избушку проведать Роску. Она ожила. Съела полведра болтушки, отогрелась и рычит так, словно она здесь хозяин, а не я. Никак не могу определить, куда же ее ранили. Как будто не хромает и крови не видно. Может, травма справа, но правым боком Роска ко мне не поворачивалась. Да и много ли увидишь, когда она сидит под кроватью? Я растворил в болтушке две таблетки тетрациклина. Говорят, животных нужно лечить тем же лекарством, что и людей.
        Ну, кажется, все готово. Сейчас схожу к протоке, проверю «морду».
        Намоченный в воде шест примерз к ледяной кромке так сильно, что я его чуть не обломал. Наконец из заводи показалась сшитая из двух накомарников западня. С нетерпением прислушиваюсь. Кажется, есть. Один, два, три… Шесть, нет, семь штук. Не густо, но и за это спасибо. Запускаю рыбок в пятилитровую банку из-под маринованных огурцов, смотрю, как они тычутся в стекло, и иду домой. Завтра будет отличная рыбалка.
        Не успело солнце окрасить в бледно-розовый цвет заснеженные вершины самых высоких сопок, как я уже был у Соловьевских озер. Сбросил возле лунки рюкзак, немного отдохнул - и назад. Кукши словно ожидали меня все это время. Только я ступил на озеро - они тут как тут. Сидят и дуются друг на дружку. Интересно, как они поделили подаренного хариуса?
        Возвращаюсь к озеру по лыжне, в руках у меня банка с гольянами, за спиной печка с трубой.
        Рядом с лункой собираю свой отопительный «прибор», и вскоре повалил густой дым. Право, непривычное зрелище. Словно я по щучьему велению приехал на печи порыбачить. На небольшие чурочки пристраиваю банку с гольянами.
        Сижу в палатке, на куске войлока, под войлоком мягко пружинит подушка из стланиковых веток. Рядом пышет жаром печка, а над ней шипит чайник. Стланик пахнет сосной. Можно рыбачить, пить чай, спать. А самое удивительное - затененная палаткой вода приобрела необыкновенную прозрачность. Я сейчас не то что камушки - песчинки на дне озера могу пересчитать.
        Наживляю гольяна на крючок и опускаю в лунку. Рыбка плавает, следом ходит леска. Смотрю под лед. Вот-вот появится щука. Но вместо нее возле гольяна выныривает стайка хариусов, которые с интересом изучают рыбу с красным животом.
        Торопливо налаживаю вторую удочку, и вот рядом с гольяном задергалась мормышка. Хариусы дружно бросились к ней, и вскоре самый проворный из стайки переселился в банку. За ним последовал и другой. Хариусы небольшие. Их с успехом можно использовать как живцов. Более того, для щук эта добыча привычней. Любопытно, что попавшегося на крючок хариуса стайка провожает до самой поверхности. Поднимутся и застывают на время, словно раздумывают, куда же это он подевался? Когда вытаскивал третьего хариуса, сопровождающая его стайка неожиданно исчезла. Наклоняюсь, чтобы заглянуть в глубину, и вижу зависшую подо льдом щуку. Она во все глаза уставилась на живца, но трогать его почему-то не решается. Слегка подтягиваю леску. Жадная щука бросается на живца и через мгновение оказывается на льду.
        Вторую щуку я ждал недолго. Только живец прошел мимо нижней кромки льда, как сразу же на него кинулась двухкилограммовая щука.
        Нет, такое случается раз в сто лет. Восемь живцов - восемь щук. И каждая больше килограмма. Толстоспинпые, остроносые, они лежат возле лунки и лениво шлепают хвостами. Вот уж Роска обрадуется. Это тебе не похлебка из муки.
        У двух уснувших щук я отрезаю хвосты и выкладываю их возле палатки. Это для кукш. Пора уходить.



        Слово

        Была в детстве у меня знакомая девочка Клава. Жила она в трех километрах от деревни. Родители Клавы были путевыми обходчиками.
        С виду она ничем не отличалась от других. Худая, курносая, долговязая. Таких девочек в нашей школе было сколько угодно. И вот эта Клава знала СЛОВО! Она могла спокойно пересечь дорогу идущему впереди стада бодучему быку Чемберлену, достать закатившийся к самой будке Рябчика мяч, пересчитать все гвозди в Орликовых подковах. Подойдет к стоящему у коновязи жеребцу, возьмет его ногу в ладошки и спокойно так:
        - Орлик, ногу! Ну, выше, выше!
        Тот ногу и поднимает. Она в каждый гвоздь пальцем:
        - Один, два, три… - словно важное дело делает. А жеребец, которого и цыгане боялись, стоит как вкопанный…
        Однажды возвращаются родители Клавы с работы и видят, их дочь играет с огромной собакой. Прицепила ей выкроенный из обрывков старого платья бант.
        Мать ничего не поняла. Ну играет дочь с собакой и ладно.
        Отец же побледнел - и ни с места. Распознал, что это волк. А тот, как только взрослых увидел, так и умчался с бантом. С тех пор и разнесся слух, что неспроста зверь девочку не тронул. Слово, мол, знает.
        С таким даром - людей мне больше не встречалось. Но вот сегодня…
        Проснулся в два часа ночи. Подложил дров. Подумал о Роске. На правом боку у нее какая-то шишка. То ли нарыв, то ли отек. Она непрерывно лижет его. Говорят, слюна у зверей целебная, но что-то она не помогает. К тому же кончился тетрациклин. Осталась полная коробка всяких лекарств, но какое из них помогло бы Роске - не знаю. Она совсем заскучала и почти не обращает на меня внимания. Правда, от щук не отказывается. Съест рыбину, попьет воды и дремлет.
        Эх, если бы сейчас было лето! Я бы ее выпустил - и пусть ищет целительную траву.
        Над тайгой, словно запутавшаяся в паутине муха, заныл самолет. Через полчаса он приземлится в Магадане. Там совсем другой мир. Море света, люди толпятся у регистрационных стоек, покупают газеты, бутерброды, кофе. Смотрят телевизор. Хотя какой среди ночи телевизор? Скорее бы уже появлялся Шурига. А то совсем скисну. Вчера бегал к Родниковому. Наледь отступать и не собирается. На противоположном берегу хорошо видны свежие следы. Кто-то приезжал на разведку и укатил в совхоз…
        Самолет стих, и возник новый звук. Вездеход! Это возвращаются с Буюнды охотники. Сую босые ноги в валенки и бегу встречать гостей…
        Первым из вездехода выбрался Сергей. На нем белая куртка и обшитая куском простыни шапка. Ему лет тридцать, но он уже опытный таежник. Три сезона ходил с промысловиками на соболя и в лесу чувствует себя как дома. В прошлый раз он учил меня ловить бутылкой куропаток.
        Сергей сразу же спрашивает, найдется ли у меня ведро бензина. Услышав утвердительный ответ, он кричит в кабину:
        - Глуши! Здесь ночуем. Я же говорил, будем с горючим.
        Я кручусь у вездехода и вообще веду себя как самый последний подхалим. То придержу дверцу, то приму ящик с продуктами, то с заискивающей улыбкой тороплю приехавших в избушку. Таким гостеприимным меня сделала тайга.
        Вскоре из вездехода выбрались Демьяныч и Степаныч. Это их так кличет Сергей. Демьяныч старше всех. Он уже два года на пенсии. Голова у него совсем седая, а усы черные. Я даже присматривался, не крашеные ли. Он - за повара. Степаныч - водитель вездехода и главный охотник.
        Когда-то мне нравилась пословица: «Мясо недожарь, рыбу пережарь». Поскитавшись по тайге, я заменил ее более удобной: «Горячее сырым не бывает». А сейчас сижу и ем совершенно сырую рыбу. Мои гости не смогли добыть лося, зато неплохо порыбачили. Отыскали яму, куда опустились зимовать хариусы.
        Демьяныч попросил у меня уксусу, красного перцу, перемешал все это с какими-то корешками и крепко посолил. Затем он достал из рюкзака несколько хариусов, настрогал холмик тонких пластинок и пригласил нас к столу.
        Я выбрал самый маленький ломтик, окунул в экзотический соус и не без опаски отправил в рот. Это необычное лакомство нельзя сравнить ни с чем. Прохладное, нежное, вкусное. К тому же из речных рыб один хариус пахнет свежим огурцом…
        После ужина все вместе отправились смотреть на Роску. Она заметалась в своей загородке, раз за разом ударяясь головой о низ кровати.
        Я заговорил с ней. Роска остановилась и принялась тихо рычать. Отражая луч фонарика, ее глаза мерцали в темноте как два огонька. Степаныч с Сергеем присели у печки и уставились на диковинного зверя. Демьяныч приблизился к самой сетке, попробовал ее прочность ногой и спросил:
        - Слушай, а это не медвежонок?
        Роска метнулась к валенку и царапнула зубами по сетке.
        - Ты чего? - наклонился к ней Демьяныч. - Я тебя тронул, да? Как же тебе не стыдно? Разве так гостей встречают?
        В голосе этого черноусого деда прозвучало такое неподдельное огорчение, словно его и в самом деле крепко обидели.
        - Да разве мы тебе враги? Посмотри, руки у нас пустые и ничего мы тебе не сделаем. А ты заболела, да? Что у тебя болят? Дурак теплую шапку иметь пожелал. Вот мы ему! Да разве можно из-за какого-то треуха такую умную зверину жизни лишать? Ведь поняла же ты, к кому за помощью идти? И правильно сделала. Ты хорошая - хорошая, и мы тебя знаешь как любим. Ну ложись, ложись. Тебе же трудно стоять.
        Он разговаривал с Роской, будто она могла понять каждое его слово. Голос Демьяныча то стихал почти до шепота, то звучал громко. И, странное дело, Роска вдруг заскулила и легла.
        - Вот и ладно, вот и хорошо! - не прекращая увещевать зверя, Демьяныч отодвинул в сторону лиственничные чурки и чуть приподнял сетку. - Сейчас мы тебя осмотрим. Лежи, лежи! Ты же самая сладкая, самая красивая, самая умная. И шерстка гладкая, и ушки круглые. - Рука Демьяныча коснулась загривка росомахи и заскользила по спине. - Ой, до чего же ты худющая! Он тебя не кормит, да? Как же можно обижать такую славную киску?
        Росомаха несколько раз вздрагивала, тихонько рычала, но никакой попытки высвободиться не делала…
        Наконец Демьяныч поставил сетку на место и кивком показал нам на дверь. За порогом он захватил в пригоршню комок снега, растер его, потом сказал:
        - Пусть отдыхает. Завтра мы что-нибудь придумаем. А зверина она славная. Ты ее и в самом деле корми получше.

…Проснулся я поздно. Солнце поднялось над сопками, и в избушке было донельзя светло и уютно. Мои гости уже встали и даже успели застелить постели. С улицы доносилось звяканье металла. Наверное, чинили вездеход.
        Скрипнула дверь. В избушку вошел Демьяныч. Он поставил у порога какую-то коробку и тщательно вымыл руки.
        Он стряхнул капли воды с пальцев, взял из коробки пакетик и подал мне. Там лежали три темные дробинки. Одна из них была сплющена. Я непонимающе уставился на Демьяныча:
        - Откуда это?
        - Как откуда? Из росомахи твоей. И не глубоко сидели, считай, под самой кожей, а беды сколько.
        - Так вы…
        - М-г, - улыбнулся в усы Демьяныч, - она у тебя умница. Правда, пришлось ошейник надеть. Ты, если надумаешь отпустить ее, сними. В тайге зверю эта цацка ни к чему. Давай поднимайся, браток. А то хлопцы скоро завтрак потребуют. Да и ее покормить нужно. Я ей пообещал, еще обидится…



        Загадка

        Расстались мы с Роской не попрощавшись. Через четыре дня после того, как уехали охотники, я сидел у окна и наблюдал за желной. Этот большой красноголовый дятел решил разнести в щепки стоявшую по соседству избушку. Ничем она от других не отличалась, а вот не нравилась птице, и все тут. Занимался он своим преступным делом с таким азартом, что я диву давался.
        Уцепится когтями за бревно, упрется жестким хвостом в другое, стукнет и слушает. По звуку определяет, в какую сторону проделал ход зазимовавший в бревенчатой стене короед, а может, даже угадывает, тощий этот короед или жирный. Затем с озорным криком «клить-клить-клить!» он перемещался вверх или вниз и принимался долбить бревно. Наносил удары с невероятной силой и скоростью. Впечатление было такое, что работает отбойный молоток. Крупные, чуть ли не в ладонь, щепки усеяли весь снег вокруг избушки. Наверное, дятла больше увлекала его разрушительная работа, чем короеды. Потому что он ни разу не спустился вниз за выпавшими насекомыми, и вскоре ими занялись две синички.
        Внезапно у реки мелькнула какая-то тень. Мне показалось, что это глухарь, вчера на галечнике собирали камушки два токовика, а один из них даже прогулялся по дорожке, которую я протоптал, бегая к Фатуме за водой. Но тут я вспомнил, что время позднее, и эти птицы давно спят.
        Торопливо одеваюсь и бегу к Фатуме. Там уже никого нет, но на снегу хорошо видны росомашьи следы. Роска?! Неужели она? Направляюсь в избушку и вижу, что не ошибся. Чурки сдвинуты в сторону, на полу валяются обрывки проволоки, сетка лежит рядом с кроватью. Росомаха то ли перекусила проволоку, то ли каким-то образом порвала ее. С чего это она? Вела себя тихо-мирно. Совсем недавно съела двух щук, выбрала несколько травинок из охапки сена, которое я по совету Демьяныча подкладывал каждый день, и даже позволила почесать палочкой загривок. Правда, при этом она немного ворчала. Стою, рассматриваю следы зубов на проволоке и вдруг слышу, кто-то меня зовет.
        У бригадирской стоят два парня. Один высокий, другой пониже. В длинном я сразу узнаю горбоносого. Ои увидел меня и кричит:
        - Привет, начальник! Ты здесь бока отлеживаешь, а мы полдня у Родникового, как папы карлы, вкалываем. Где у тебя трос? Трактор так засел, что свой мы на куски порвали…
        К ночи в Лиственничное пришло четыре трактора с санями. Вместе с трактористами и грузчиками прибыли и два плотника, которые помогли погрузить сено и остались в Лиственничном до самой весиы. Шурига заключил с ними договор на строительство склада под удобрения. Сначала я обрадовался им. Оба молодые и с виду вполне нормальные мужики. Не нужно будет одному заниматься приготовлением еды, заготовкой дров. Не нужно будет до седьмого пота долбить прорубь для того, чтобы набрать пару ведер воды. И на рыбалку вместе сходим, и вечером будет с кем словом перекинуться. Но подружиться нам не удалось. Все их разговоры крутились вокруг одного: «Сегодня, считай, по четвертной заработали»; «Ты так много сахара в чай не клади, с такими потребностями мы и на штаны не заработаем»; «Ну и что с того, что сегодня воскресенье? Я тебе не Рокфеллер, чтобы рыбалкой развлекаться. Лучше я за это время пару копеек заколочу».
        Я пробовал было с ними спорить, по безрезультатно. К тому же стоило мне отлучиться, как они устроили охоту на галечнике и убили трех куропаток. Кончилось тем, что я тайком подпилил бойки их ружей.
        Вот здесь и случилось нечто загадочное для меня. Вспугнутые выстрелом куропатки и глухари не появлялись у галечника одиннадцать дней. Не встречал я все это время и лосиных следов. Вечером на одиннадцатые сутки я вывел из строя ружья моих соседей, и на следующее же утро на галечнике гуляла огромная стая куропаток. Вскоре к куропаткам присоединились глухари. Плотник ползает вокруг них с ружьем, а они никакого внимания. Только когда вплотную подобрался - улетели. А через час оба шабашника метались по избушке, мастерили из гвоздей новые бойки и ругались на чем свет стоит. Да и как не возмутиться? Рядом с Лиственничным они только что заметили трех лосей. Стоят себе звери в тальнике и спокойно обгладывают верхушки. Рядом удобная ложбина, можно чуть ли не вплотную подобраться. Это же мясо!
        С бойками, конечно, ничего не вышло, а свое ружье я им не дал. Целый день мы не разговаривали. Плотники не унимались и подсчитывали, сколько мяса можно было добыть. Я же мучился над загадкой - откуда птицы и звери узнали, что именно сегодня им у Лиственничного не угрожает опасность?

…Роска же в поселке больше не появлялась. Правда, я дважды встречал росомашьи следы недалеко от старого стойбища. Но Роскины они или какой-нибудь другой росомахи - не знаю.



        Перевоспитанные воспитатели

        Наконец закончилась суровая колымская зима. В реки и озера сплыл снег, на склонах сопок расцвели голубые прострелы, из далеких странствий возвратились трясогузки, коньки, соловьи, пеночки. В тайге стало шумно от птичьего пересвиста.
        Нужно было готовиться к новому сенокосу, и Шурига отправил меня рубить остожья - настилы для стогов. Я решил начать с Хитрого ручья. От дому далеко, а главное, представилась возможность половить хариусов. Очень уж они привередливые. Назовите мне любую рыбу, и я скажу, на какую приманку она ловится и когда лучше всего клюет. А хариусы?
        Хитрый ручей разделен на четыре отрезка: от плеса к плесу вода течет под землей. Так вот, в первом плесе хариусы желтые, во втором - черные, в третьем - зеленые, а в четвертом - бесцветные, словно выгоревшие на солнце. Самый ближний к Фатуме плес мы называем Песчаным. Его дно покрыто желтым песком - вот хариусы и оделись в золотистый наряд. Следующий плес - Омут. Здесь много родников. И довольно глубоко. Вода в Омуте темная, а хариусы черные, да еще и с характером: клюют только на рассвете. Днем не соблазнишь их самой аппетитной приманкой. Да что там приманкой! Даже упавших на воду мотыльков не трогают.
        Но как только возникает полоска зари, взбирайся на склонившуюся над Омутом лиственницу и опускай мушку к воде. Тотчас из самой глубины выметнется крупная рыбина и, если рыболов удачлив, а леска надежна, - быть ему с уловом.
        Клев длится с полчаса, иногда чуть дольше. Потом прекращается почти на целые сутки. Никому еще не удавалось поймать «черныша» днем.
        В сотне шагов от Омута плес Скалистый. В нем много водорослей. Здесь Хитрый прижимается к скалам. На их вершинах вздымаются буйные шапки кедрового стланика. И ручей как бы окрашен в зеленый цвет, а хариусы стали настоящими «изумрудниками».
        Верхний и плесом назвать трудно. Просто россыпь выбеленных солнцем и непогодой камней, а между ними струится вода. В глубоких местах лежит лед. Но хариусов здесь, пожалуй, больше, чем в остальных плесах. Рыбки небольшие, светлые и очень проворные. Они могут переправляться из одной колдобины в другую прямо по камням. Клюют эти живчики быстро и так же проворно срываются обратно в воду. С пяти-шести поклевок только одна рыбка оказывается в ведре.
        Солнце в июне встает рано. Два часа, а уже светло. Просыпаюсь, выпиваю чашку чая - и к Хитрому. Сегодня я ловлю «золотников» из Песчаного плеса. Эти хариусы не питают особого доверия к мушке, и ловлю их поплавковой удочкой. Целый день они копаются в песке, извлекая личинки. Наживляю на крючок пойманного здесь же ручейника и опускаю приманку на самое дно. Минут десять поплавок спокойно лежит на воде, потом исчезает. Происходит это в тот момент, когда меня отвлекает то ли прошумевший над головой табун уток, то ли раскричавшийся кулик.
        Торопливо подсекаю, но хитрый «золотник» успел стянуть ручейника, и из воды вылетает пустой крючок.
        Ругая не ко времени подвернувшихся птиц, забрасываю удочку с новой наживкой, и вскоре один «золотник» бьется уя^е на берегу.
        Выудив семь «золотников», тороплюсь к Омуту. Я решил перевоспитать «чернышей». Ведь «золотники», «изумрудники» и «беляши» клюют в любое время. Вчера я выпустил в Омут двенадцать рыбин со Скалистого плеса и ровно двадцать с Верхнего. А вот сейчас отправляю в гости к «чернышам» и «золотников» с Песчаного плеса.
        Интересно, как встретят «черныши» своих собратьев? Сначала, конечно, будут сторониться, а потом привыкнут. Может, «черныши» просто не знают, что можно неплохо поохотиться и днем? Четыре дня им на знакомство, а в воскресенье устрою экзамен.

…В субботу до полуночи разгружали удобрения, я здорово устал и проспал утреннюю зорьку. Омут встретил меня тишиной. Вся вода усеяна комарами, но нигде ни единого всплеска. У берега покачивается снулый хариус. Узнаю «изумрудника». Интересно, почему он погиб? Может, я неосторожно придавил его, когда снимал с крючка? Но, может быть, причина кроется в чем-то другом? Вдруг и остальные переселенцы погибли? День-два поплавали и погибли, а вороны с утками подобрали лакомую добычу.
        Назавтра поднимаюсь затемно. С вечера пала густая роса, холодно так, что даже комары попрятались. Омут маслянисто блестит среди деревьев. Кажется, из него скорее выудишь водяного, чем хариуса.
        Тишину утра будит негромкий всплеск, и я чувствую, что подцепил тяжелую рыбину. Вот это да! С полкилограмма, если не больше. Бросаю хариуса в мокрую от росы траву и снова веду мушку к воде.
        Рыбы клюют одна за другой. Ах как хочется продлить «охоту» хоть на пару часов, но, отгуляв положенные минуты, хариусы ушли на дно и затаились. Понимая, что дальнейшая рыбалка бессмысленна, спускаюсь с лиственницы и сматываю удочку. Небо очистилось от туч, посветлело так, что могу рассмотреть пойманных хариусов. Некоторые успели уснуть, другие слабо шевелят жабрами. Как я и ожидал, клевали одни «черныши». Штук пять - настоящие великаны, остальные поменьше, с широкими темными спинами, с боками, словно обмазанными сажей, и с такими же черными хвостами.
        А это что? «Золотник»! Рядом с ним «изумрудник». Но с чего они так почернели? Вот это воспитатели! Вместо того чтобы как-то повлиять на «чернышей», они сами поменяли цвета и переняли повадки хозяев Омута…
        Складываю и тех и других в сумку и, поеживаясь от холода, тороплюсь в Лиственничное…



        Последняя встреча

        Сегодня мой последний день в Лиственничном. Завтра отбываю в совхоз, а оттуда - в отпуск. Шурига ругался, уверяя, что можно потерпеть еще месяц, но я решил ехать. Уже три года не был в родных местах, а тут еще приболела мама.
        Собрал вещи, привел в порядок избушку и, захватив удочку, ушел к Хитрому ручью.
        Лето вступало в свои права. Птицы перестали петь и занялись выращиванием птенцов. Вчера косари поймали глухаря. Он так вылинял, что не мог взлететь, и бегал по тайге, как страус.
        На плес прилетела стайка самочек куликов-плавунчиков.
        Значит, они уже отложили яйца и отправились гулять до будущей весны. Высиживать и воспитывать птенцов будут папаши.
        У тропы теснятся розовые султанчики иван-чая, между камнями горят звездочки одуванчиков, то здесь, то там гудят басовитые шмели. Вот-вот начнется сенокос.

…На тонкой лиственнице у Скалистого плеса сидит куропач. Его подружка притаилась в гнезде, а он тщательно ее охраняет. Заметив меня, он тревожно кричит:
«Блек-блек-блек!» Хоть время птичьих свадеб прошло, куропач все еще не сменил брачный наряд. Белый фрак, ярко-коричневая манишка, веер черных перьев в хвосте - жених, да и только.
        Я отгибал ветки, чтобы они не мешали забрасывать удочку, разматывал леску, а он сидел и переживал - не трону ли я его подружку?
        Солнце высвечивало плес до самого дна. Со скалы отлично видны длинные водоросли, стайки плавающих между ними хариусов, россыпь светлых камней.
        Мое внимание привлек шум, доносившийся с Верхнего плеса. Кажется, кто-то бродил по воде. Но кто? Из наших сюда никто не собирался, заезжих рыболовов тоже не было. Может, лось или олень? Когда гнус особенно допекает, звери забираются в воду по самую шею и стоят часами.
        Все стихло. Некоторое время звенели только комары, и вдруг раздался сильный всплеск. Впечатление такое, будто кто-то уронил в воду тяжелую каменную глыбу.
        Стараясь ступать осторожнее, крадусь к Верхнему плесу. Ветер тянет вдоль распадка, как раз мне навстречу. Если у плеса и правда балует зверь, то ему меня не учуять.
        Над головой прошумела кедровка. Сейчас эта сплетница поднимет крик на всю тайгу и выдаст меня с головой. Но птица даже не задержалась. Она торопилась к плесу, - наверное, там и в самом деле творилось что-то интересное.
        Наконец переплетенная ветками шиповника и красной смородины лощина осталась позади. Огибаю гривку буйного стланика и оказываюсь в полусотне шагов от плеса.
        Там хозяйничает медведь. Мокрая шерсть слиплась, и он блестит на солнце, как начищенный самовар. Покопавшись между камнями, медведь взобрался на огромный валун и притих. Как раз с этого валуна я в прошлый раз удил хариусов. Может, и медведь пришел сюда за тем же. Но без удочки там ничего не добыть. У камня глубоко, а хариус-молния - не застрявшая на перекате кета.
        Сгорбившись, медведь внимательно смотрит на воду. На ближнем дереве пристроились две кедровки.
        А медведь вдруг бултыхается в ручей, погрузившись в него чуть ли не с головой. Но там он не засиделся, торопливо выскочил на берег и принялся хлопать лапами по камням. Кажется, он что-то ловит? Ara, поймал, забрал в рот, жует. Хариус!
        Оказывается, комары здесь ни при чем. Медведь рыбачил. Надо же сообразить! Дождался, когда стайка подплыла к валуну, и плюхнулся на нее сверху. Рыбы, конечно, бросились кто куда. Некоторые с перепугу выскочили на камни. А здесь уж поймать их даже Потапычу не трудно. Он добыл всего две рыбки. Но медведь не расстроился, отряхнулся и снова полез на валун…
        Он прыгал в воду еще раз пять или шесть. Но вот хариусы перестали подплывать к валуну. Видимо, они наконец поняли, откуда им грозит опасность.
        Медведь спустился вниз, еще раз обнюхал камни и двинулся вдоль распадка. Я был значительно выше и хорошо видел его. Шел медведь не торопясь, несколько раз останавливался и общипывал верхушки кипрея. В эти минуты он напоминал… корову. Да-да! Возвращается себе буренка из стада и пощипывает на ходу травку.
        Вел себя медведь на удивление беспечно. За все время он ни разу не осмотрелся и не прислушался. Вот уж действительно властелин колымской тайги.
        Я, крадучись, отправился следом. Интересно все-таки понаблюдать за косолапым.
        У груды камней дорогу ему перегородила поваленная лиственница. Он уже занес было лапу, чтобы перелезть через нее, как вдруг выскочил медвежонок. Малыш остановился и принялся подпрыгивать. Играет он, что ли?
        Я не мог как следует рассмотреть его: мешала карликовая береза.
        Взрослый медведь не проявил к малышу никакой симпатии. Он зарычал и замахнулся лапой. Я оглянулся. Сейчас можно было бы подкрасться поближе. Чуть выше тянется грива кустов кедрового стланика. А что если рискнуть? Проскакиваю всю лощину и ныряю под прикрытие густых веток. Кажется, меня не заметили. Пригибаюсь, где на коленях, где на четвереньках добираюсь до края гривы. Сейчас я как раз над медведями. Слышу, как они рычат и как гремят камни под их лапами.
        Осторожно приподнимаю голову и выглядываю из-за кустов. Малыш куда-то исчез. Взрослый все так же стоит спиной ко мне. Шерсть на загривке успела высохнуть и вздыбилась от злости. Вот он снова взмахнул лапой, и тотчас из-за лиственницы выскочил медвежонок. Ой! Да это же самая настоящая росомаха! Она темнее и тоньше моей Роски, но в то же время в ее облике кроется что-то ужасно знакомое. Правда, эта слишком уж сердита. Сгорбилась, опустила голову к самой земле и глядит на медведя исподлобья. Моя Роска так никогда не сердилась. Ну порычит, прыгнет несколько раз и успокоится. Помню, как она лежала под кроватью и смотрела на меня. Тихая-мирная, словно самая взаправдашняя домашняя киска. А эта - комок злобы.
        Росомаха вдруг сорвалась с места, обогнула поваленную лиственницу и подскочила к медведю сзади. Тот стремительно развернулся и бросился на росомаху. Наверно, мишка схватил бы ее, но она нырнула под толстую ветку, и медведь только царапнул лапой по дереву. Посыпались ошметки коры, медведь взревел, а росомаха появилась с другой стороны и оказалась за спиной медведя. На этот раз он не успел встретить росомаху, и та цапнула его за ляжки. Косолапый рявкнул, погнался за удирающей росомахой. Та бежала, прижав круглые ушки и длинный мочалистый хвост.
        Росомаха проворно завернула за выворотень, а медведь проскочил мимо. Сейчас бы ей убраться подобру-поздорову, а она остановилась, сверкнула желтыми клыками и бросилась на медведя. Теперь она повернулась ко мне правым боком, и я увидел на нем круглое светлое пятно.
        Забыв обо всем на свете, я проломился через кусты и заорал сколько было духу:
        - Роска! Роска!
        Росомаха резко повернулась и застыла на месте. А медведь, который только что вздыбился над нею, опустился на четвереньки и кинулся наутек. Он мчался широкими прыжками, не останавливаясь и не оглядываясь. Я сейчас и не помню, куда он убежал, потому что мое внимание было приковано к Роске.
        Без сомнения, и она признала меня, иначе давно бы убежала следом за медведем. Но никакой радости не проявила. Стоит и глядит. Я двинулся к ней, она опасливо покосилась и отбежала в сторону.
        Поняв, что любая попытка приблизиться к ней обречена на неудачу, я медленно отошел и, стараясь ступать как можно осторожнее, направился к Скалистому.
        Перед поворотом к плесу я обернулся. Роска стояла на валежнике и внимательно смотрела мне вслед. Я поднял руку и крикнул:
        - До свидания, Роска!..