Бандолеро, или Свадьба в горах Томас Майн Рид

        Когда американские войска заняли мексиканский город Ла Пуэбло де лос Анджелос, мало кто мог предположить, что вскоре в городе развернется настоящая герилья, и покидать расположение своей части для американского солдата станет опасно для жизни. Но влюбившись в прекрасную Мерседес молодой американский офицер отваживается отправиться ночью к её дому. Вместе с героями книги читатель сможет окунуться в жестокий, но завораживающе красивый мир Мексики середины XIX века…

        Майн Рид
        Бандолеро, или Брак в горах

        Глава I
        Город Ангелов

        Ла Пуэбло де лос Анджелос - город, своеобразный даже среди городов современной Мексики. Своеобразие его в том, что две трети населения состоит из священников, пеладос (бродяг), побланос (крестьян), воров и наглых пикаронес (мошенников).
        Может, я даже слегка преувеличил, сказав, что треть населения - « джент де буэно », или респектабельные горожане. Некоторые путешественники вообще отрицают их существование; но это преувеличение в противоположную сторону.
        Доверяя собственным воспоминаниям, я могу утверждать, что встречал и честных мужчин - и женщин тоже - в городе Ангелов. Но не стану настаивать на том, что они составляют треть населения. Возможно, меньше трети - и уж точно не больше !
        Несомненно также вот что: каждый десятый встреченный вами на улице - либо священник, либо каким-то образом связан со святым братством; а каждая десятая женщина далеко не ангел!
        Приходские священники в сутанах из черного шелка, в тонких чулках и угольно-черных шляпах с полями в три фута в диаметре; монахи всех орденов и цветов: в черном и белом, в синем, коричневом и сером, с выбритыми тонзурами и в сандалиях на босу ногу встречаются не на каждом углу, а буквально на каждом шагу.
        Если бы монахи были безупречны, Пуэбло мог бы оправдать свое святое название - г ород Ангелов . Но гораздо более подходит для него название г ород Дьяволов!

«Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога».
        Эта пословица поразительно оправдывается в Пуэбло, где церковь не только присутствует - во всех своих внешних символах и проявлениях, но прежде всего бросается в глаза. Она правит этим городом. Она владеет им. Почти все дома в городе, почти каждый акр обширной равнины, окружающей его, принадлежат церкви - либо полностью, либо по праву заклада.
        Проходя по улицам, видишь написанные на дверях фразы - на каждых трех из четырех дверей - «Каса (дом) святого Августина», «Каса святого Франциска», «Каса Иисуса» и тому подобное.
        Если человек, впервые попавший в город, спросит, что значат эти надписи, ему объяснят, что дом принадлежит соответствующему монастырю, чье название и написано на двери. Короче, вы увидите церковь над собой, за собой, вокруг себя, церковь, владеющую телами и душами побланос ; и обнаружите вездесущие продажность и мошенничество.
        В других отношениях Пуэбло можно было бы назвать земным раем. Она располжена в центре обширной равнины, плодородие которой подсказало Кортесу и его конкистадорам название «ла Вега»(ферма), и окружена амфитеатром величественных гор, подобных которым нет на земле; здесь царит вечная весна, и место это поистине могло бы стать жилищем ангелов; однако стало домом бесстыдных мужчин и не менее бесстыдных женщин.
        Несмотря на недостатки в области морали, Ла Пуэбло де лос Анджелес - исключительно красивый город: и в современном состоянии, и как памятник истории. И то и другое полно романтикой.
        Когда стоишь на месте древнего ацтекского города, видя перед собой Чолулу - индейские Афины, а по другую сторону горы Малинче - Тласкалу, Спарту индейцев, сердце не может остаться равнодушным к истории такого места. И хотя мудрецов Чолулы и воинов Тласкалы сейчас невозможно узнать в их выродившихся потомках, величественные картины, в которых они когда-то черпали свое вдохновение, сохранились. Со всех сторон возвышаются Кордильеры. Высоко на фоне неба на востоке вздымается «Звездная гора»; с запада не менее грандиозный Попокатепетль. В торжественном молчании застыла «Белая Сестра» под холодным снежным покровом.
        Я хорошо помню, какое впечатление испытал, когда, миновав «злые земли» Пероте, впервые увидел купола и шпили Ла Пуэбло. Впечатление было сильное, мистическое и романтическое; я испытал даже больший интерес, чем впоследствии, когда впервые увидел долину Теночтитлана. Такое впечатление никогда не забывается!
        Появление мое в «городе Ангелов» было необычным; поскольку его обстоятельства тесно связаны с последующими событиями, нужно о них рассказать. Я пишу, опираясь на воспоминания, такие яркие, что писать мне легко. И могу поручиться, что пишу правду.
        Я был одним из трех тысяч солдат; все мы были покрыты пылью дорог; у многих после пеших переходов по лавовым скалам Лас Вигас и пустынным равнинам Пероте сбиты ноги; мы потеряли нескольких товарищей в столконвениях с копейщиками у подножия горы Малинче; и все устали до полусмерти.
        Но когда мы увидели перед собой священный город, усталость была забыта, на пыль и шрамы мы перестали обращать внимание и под бой барабанов и звуки горнов двинулись на город, чтобы овладеть им.
        Нам для этого не понадобились воинские подвиги. У ворот нас встретил алькальд с членами своего магистрата; с красноречием на устах, но со злобными мыслями в душе он неохотно препоручил нам «свободу города».
        Можно ли было удивляться этой неохотности? Мы удивлялись тому, что нас встретили вежливые речи, а не жестокие удары. Во время всего пути мы слышали, что именно у Пуэбло нас остановят. Здесь мы встретимся с сыновьями « тиерра темплада » (местность с умеренным климатом); и наши лавры, малой ценой полученные от расслабленных детей « тиерра калиенте » (теплый климат), будут сорваны « валиентес » (храбрецами) Ла Пуэбла. Святые «святого города» обещали массовое жертвоприношение, и мы ожидали по крайней мере хоть какой-то схватки.
        Но были разочарованы - не скажу, что неприятно: к конце концов схватки - не самое приятное в такой кампании, особенно в виду большого города противника. По моему мнению, гораздо приятней увидеть улицы без баррикад, тротуары без пятен крови, даже если это кровь врага, магазины и рестораны открытыми, а в окнах множество прекрасных фигур и улыбающихся лиц.
        Именно так мы были приняты в городе Ангелов . Никаких баррикад, никаких схваток на улицах, вообще никаких препятствий. Прекрасные фигуры на месте, в тени за железными решетками или на свету на балконах верхних этажей. Многие из лиц красивы; хотя не стану утверждать, что все они улыбались. Правильней было бы сказать, что почти все смотрели на нас хмуро.
        Прием оказался холодным; но удивительно, что нас вообще приняли, а не встретили горячо - в другом смысле. В целом, всадников и пехотинцев, нас было не больше трех тысяч усталых солдат. Мы были возбуждены звуками барабанов, мыслями о своих завоеваниях и, может быть, взглядами сверкающих глаз, под которыми проходили. Мы шли по улицам города, в котором свыше шестидесяти тысяч жителей и чьи дома способны вместить вдвое больше; это массивные величественные сооружения, с фресками на фасадах; они мрачно возвышались над нами, и каждый дом можно было превратить в крепость. В городе недавно размещался сильный гарнизон, превосходивший нас по численности в десять раз!
        Одни женщины города могли бы смести нас, если бы каждая что-нибудь швырнула нам в головы: сигарету или туфли. Они смотрели на нас так, словно готовы были уничтожить!
        Однако вход в город не прошел без потерь. Некоторые из нас получили раны, которые долго не заживали.
        Это были сердечные раны, нанесенные этими сверкающими взглядами, которыми особенно славятся женщины Пуэбло.
        Могу присягнуть, что одно сердце испытало такую рану.


***
        Усталые пехотинцы опустили оружие на Плаза Гранда . Кавалерийские эскадроны поскакали по улицам в поисках казарм.
        По подсказкам мрачных городских чиновников казармы вскоре были найдены; и еще до наступления ночи в городе Ангелов воцарился новый режим. Священники уступили место солдатам!



        Глава II
        Город Дьявола

        Наша победоносная армия, так легко вошедшая в город Ангелов, вскоре обнаружила, что он заслуживает другого названия; не прошла и неделя, как многие мои товарищи предпочли бы быть расквартированными «где-нибудь в Тимбукту». Но, несмотря на антипатию к этому городу, мы вынуждены были в нем оставаться несколько меясцев, так как было еще неразумно двигаться на столицу.
        Между «Вегой» Пуэбло и Мексиканской долиной возвышается грандиозная стена - главные «кордильеры» Мексиканских Анд. Ее можно преодолеть в нескольких пунктах, в которых немногочисленные защитники могут успешно удерживать превосходящие силы наступающих. Нам сообщали, что все такие проходы укреплены и заняты гарнизонами.
        Больше того, город Мехико нельзя было рассматривать в том же свете, что многие другие города Имперской Республики, которые сдались нам с такой легкостью - Пуэбло оказался в их числе. Пуэбло - лишь один из городов на окраинах, Мехико - столица государства, в нее до сих пор никогда не вступал враг; три столетия не знала она прихода завоевателей.
        Вокруг нее соберутся все рыцари старны, готовые отдать жизнь за этот город, как поступали ацтеки, защищая свой древний Теночтитлан.
        Действуя под влиянием романтического заблуждения, наш нерешительный главнокомандующий приказал оставаться в городе Ангелов.
        Эта остановка будет стоить нам жизни нескольких тысяч храбрых солдат: впоследствии было доказано, что мы могли продолжать свой триумфальный марш и беспрепятственно захватить столицу.
        Но судьба или Скотт, правившей ею, повелели нам оставаться в Ла Пуэбло. (Генерал Скотт командовал американской армией в так называемой Мексиканской войне 1846-1848 годов. - Прим. перев.)
        Если бы город действительно был населен ангелами, думаю, мало кто из моих старых товарищей захотел бы в нем оставаться.
        Конечно, мы были во вражеском городе, но особых проявлений враждебности не встречали. Жители с самого начала оставались преимущественно в домах - конечно, те из них, кто мог жить, не выходя на улицы. Торговцев с нас хватало, их цен - еще больше.
        Но женщины - множество девушек видели мы в окнах во время входа в город и почти не видели впоследствии - женщины словно внезапно исчезли; и за немногими исключениями нам они больше не встречались.
        Мы считали, что они смотрят на нас из глубокой тени за оконными решетками; и у нас были основания считать, что удерживает их там только ревность их мужчин.
        Что касается мужчин, то вскоре мы познакомились с их склонностями. В городе с шестьюдесятью тысячами жителей, с возвожностью вместить вдвое или втрое больше, как я уже говорил, мы терялись в толпе. В дни парадов или учений мы выглядели внушительно. По крайней мере тогда нас опасались.
        Но когда войска расходились по казармам, размещенным по всему городу, положение менялось; и солдат в небесно-голубом мундире мог оказаться на улице единственным честным человеком среди тысячи воров!
        В результате побланос стали «муй валенте » (расхрабрились) и начали думать, что слишком легко сдали город.
        А следствием такого мнения или иллюзии стало враждебное отношение к нашим солдатам, проявлявшееся в грубых насмешках, драках и нередко в кровопролитии.
        И не только толпы леперос (невоспитанные люди из простонародья) виновны в этом. И знатные жители города принимали участие в таких безобразиях, направляя свою ненависть против офицеров, которые не сразу понимали их намерения.
        Распространился слух - можно назвать это и репутацией, - пробежавший по всей стране. Будто бы американос , хотя и храбрые в битвах и выигрывавшие их все, в одиночку боятся врага и уклоняются от стычек.
        Такое мнение распространилось и среди женщин; те даже ему на какое-то время поверили.
        Я хорошо помню вечер, когда об этом впервые стало известно жертвам клеветы.
        Нас было двенадцать человек. Мы сидели за корзиной шампанского - лучшего вина не было в погребах Ла Пуэбло.
        По соседству с монастырями всегда найдешь хорошее вино.
        Один из нас рассказал, что, когда проходил по улице, его толкнули; толкнула не толпа пеладос , а молодые представители городской знати.
        Остальные тоже принялись рассказывать об аналогичных случаях - если не сегодня, то в течение недели.
        Коснулись доктрины Монро; а вместе с нею и «злобы» против янки.
        Как один, мы встали и вышли на улицу.
        Было еще рано. Улица была полна пешеходами.
        Происшедшее могу оправдать только тем, что нас спровоцировали. Я сам не раз был жертвой словесных оскорблений.
        Мы все жаждали мести.
        И решили осуществить ее.
        Десятки горожан, в том числе и знатных жителей, не желавших уступать нам дорогу, отлетели к стене, многие оказались в канаве; и на следующих день дорога перед человеком в мундире «дяди Сэма» сразу расчищалась.
        Однако урок этот, помимо хороших результатов, имел и плохие. Наши рядовые, беря пример с офицеров, принялись колотить побланос ; в свою очередеь леперос , застав наших солдат в одиночку, вымещали на них злобу; в некоторых случаях даже лишая жизни.
        Игра продолжалась и вскоре стала крайне опасной. Днем мы могли идти, куда вздумается; но с наступлением темноты - особенно темными ночами - выйти на улицы становилось опасно. Если одинокий офицер, или даже двое или трое обедали в какой-нибудь отдаленной части, им приходилось оставаться на ночь у хозяев или рисковать жизнью на пути домой!
        Вскоре был установлен lex talionis (Закон возмездия, «око за око, зуб за зуб», латин. - Прим. перев.); командующий издал строжайший приказ: ни солдат, ни офицер в одиночку не должны выходить на улицы без разрешения командира отряда или части.
        Мы предвидели восстание «ангелов», которых теперь называли не иначе как «дьяволами». Были приняты предупредительные меры.
        С этого времени нам запрещено было выходить за пределы расположения, за исключением парадов и упражнений. Мы оказались в настоящей осаде!
        Выходить в безопасности можно было только днем, да и то только на улицы в непосредственной близости от казарм. Тех, кто уходил в отдаленные районы города, находили убитыми; ночью же не было безопасности нигде, за пределами видимости наших часовых.
        Отлично повернулись дела в городе Ангелов!



        Глава III
        Женщина на балконе

        Несмотря на описанные и некоторые другие неприятности, я не был среди тех,кто предпочитал расквартировку в Тимбукту.
        Место иногда начинает нам нравится из-за самого банального происшествия; именно такое обстоятельство и определило мою склонность к Пуэбло.
        Человеческое сердце способно на чувства, которые превращают грязь в бриллианты или темноту в свет, - по крайней мере в воображении. Под их влиянием крестьянская хижина превращается в королевский дворец, а деревенская девушка напоминает королеву.
        Одержимый такими чувствами, я считал Пуэбло раем: ибо знал, что здесь живет если не ангел, то «прекраснейшая из женщин». Но видел я ее только случайно и один раз; к тому же на расстоянии и всего лишь с минуту.
        Произошло это во время уже описанного нашего входа в город. Когда авангард нашей колонны достиг Плаза Гранда, было приказано остановиться. Нужно было подтянуть отставшие тылы. Мой отряд остановился возле большого двухэтажного дома внушительной внешности, с покрытым фресками фасадом, балконами и порталами. Конечно, были и окна; и в своем положении я считал себя вправе посмотреть на них и даже заглянуть в них. Бывают времена, когда человек может позволить себе забыть строгие правила этикета; и хотя это может показаться нерыцарским, завоеватель имеет право заглядывать в окна побежденного города.
        Как и мои товарищи, я воспользовался этой дерзкой привилегией и принялся рассматривать окна дома, у которого мы остановились.
        В окнах первого этажа никого и ничего, только красные железные прутья и черная пустота за ними.
        Посмотрев вверх, я увидел нечто совершенно иное, нечто настолько привлекшее мой взгляд, что я никак не мог оторвать его. Там было окно с балконом перед ним и с зелеными жалюзи. Опираясь на подоконник и отодвигая жалюзи, там стояла женщина - я едва не сказал «ангел »!
        Большей красавицы я никогда не видел и даже не представлял себе; я помню, что подумал тогда: если в Пуэбло есть хоть две такие, город по справедливости порлучил свое название - Ла Пуэбла де лос Анджелес !
        Не светлокожая, как стало модно в последнее время; но смуглая, с глубокими темными глазами; с массой черных волос, в которых торчал большой гребень из черепашьего панциря; брови такие красивые, что кажутся нарисованными; соответствующий пушок на верхней губе - биготит (усики), свидетельство андалузского происхождения. Эта девушка - прямой потомок Сида (Герой испанских легенд и средневекового эпоса «Песня о моем Сиде». - Прим. перев.).
        Глядя на нее - несомненно, очень бестактно, - я заметил, что она тоже посмотрела на меня. Вначале мне показалось, что она смотрит доброжелательно; потом посерьезнела, как будто возмутилась моей грубостью. Я отдал бы все, чем обладаю, чтобы смягчить ее: свою лошадь и все остальное. Много бы я дал за цветок, чтобы бросить к ее ногам; я знал, как действует на мексиканских « мучача » (девушек) такая лесть; к несчастью, цветка у меня не было.
        Но тут мне пришла в голову мысль о замене - сабельный шнур!
        Золотая кисточка была мгновенно отделена от рукояти и упала на балкон к ее ногам.
        Я не видел, как она ее подняла. В этот момент прозвучал сигнальный рожок, приказывая начинать движение; и я вынужден был двинуться впереди своего отряда.
        Когда мы сворачивали с этой улицы, я оглянулся и увидел, что она все еще снаружи; мне показалось, что вдобавок к кольцу с алмазом, украшавшему руку, в ее пальцах есть что-то еще.
        Я запомнил название улицы. Калле дель Обиспо.
        И дал в глубине души клятву: очень скоро я вернусь на Калле дель Обиспо.


***
        Я не замедлил исполнить свою клятву. На следующий день, сразу после утреннего парада, я вернулся на то место, где видел прекрасную незнакомку.
        Дом я узнал без труда. Он был самый большой на улице, с запоминающимся фасадом, покрытым фресками, с окнами с балконами перед ними и с жалюзи. В центре большие ворота, свидетельствующие о том, что сюда въезжают кареты. Короче, все свидетельствовало о доме « рико » (богача).
        Я запомнил и нужное окно, постарался очень тщательно его запомнить.
        Сейчас оно выглядело по-другому. Оставалась только рама, картины в ней не было.
        Я осмотрел другие окна дома. Все они тоже пусты. Занавески опущены. В доме как будто никто не интересуется тем, что происходит снаружи.
        Я совершил прогулку впустую. Несколько десятков поворотов - туда и назад, три выкуренные сигары и трезвое размышление, что я веду себя глупо; и вот с унизительным ощущением,, что остался в дураках, я вернулся к себе в казарму и решил больше не повторять проделанного.



        Глава IV
        Двойники

        На следующий же день я отказался от своего решения.
        Снова направился на Калле дель Обиспо; снова разглядывал окна дома.
        Как и накануне, жалюзи были опущены, и меня снова ожидало разочарование. Ни лица, ни фигуры, сквозь решетку не видно даже пальца.
        Приходить еще раз?
        Такой вопрос задал я себе на третий день.
        И почти ответил отрицательно: потому что к этому времени начал уставать от бессмысленной и бесполезной роли, которую вынужден был играть.
        К тому же роль эта опасна. Я мог заблудиться в лабиринте, из которого не так легко найти выход. Был уверен, что смог бы полюбить женщину, увиденную в окне. Глубокое впечатление, которое произвели те двадцать секунд, говорило о том, что может произойти при более близком знакомстве.
        А что если мне не ответят взаимностью? Чистейшее тщеславие - питать хотя бы слабую надежду на это!
        Лучше отказаться, не ходить больше на улицу, где я встретил прекрасное видение, попытаться забыть о нем.
        Таковы были мои рассуждения на третий день после прибытия в город Ангелов.
        Но только утром. До наступления сумерек произошли изменения. И сумерки имели отношение к это перемене. В двух предыдущих случаях я неверно выбрал время: не знал, когда красавицы Пуэбло привыкли показываться на балконах. Возможно, поэтому мне не удалось увидеть ту, что так меня заинтересовала.
        Я решил попробовать еще раз.
        Когда солнечные лучи окрасили розовым цветом покрытую снегом вершину Оризавы, я снова направился на Калле дель Обиспо.
        Третье разочарование; но на этот раз совсем иное, чем в двух прошлых случаях.
        Час я выбрал верно. Девушка, о которой я думал все три дня, которая снилась мне ночами, была в том же окне, в каком я впервые ее увидел.
        Одного взгляда было достаточно, чтобы все очарование меня покинуло.
        Ее нельзя была назвать некрасивой. Скорее хорошенькой. Приятной внешности, но все же только хорошенькой.
        Где же та великолепная красавица, которая произвела на меня такое впечатление?
        Она могла решить, что я плохо воспитан: я просто стоял и разглядывал ее; я больше не испытывал благоговения, как в тот раз в ее присутствии. Теперь я мог спокойно смотреть на нее, не опасаясь будущего, которое представлял себе.
        В конце концов все можно легко объяснить. Шесть недель провели мы в горах, в полевом лагере, так далеко от Джалапы, что только изредка освежали свой взгляд видом ее прекрасных жительниц. Привыкли к виду простых деревенских девушек из Бандерильи и Сам Мигель Сольдадо и непричесанных грубых скво ацтеков. По сравнению с ними эта девушка с Калле дель Обиспо поистине ангел. Неужели этот контраст ввел меня в заблуждение?
        Что ж, это урок на будущее: не влюбляться так быстро. Я часто слышал утверждение, что обстоятельства часто играют большую роль в зарождении нежного чувства. Казалось, мой нынешний опыт это подтверждает.
        Я испытывал сожаление, обнаружив, что ангел моего воображения - всего лишь хорошенькая женщина; это сожаление еще больше усиливалось при воспоминании о трех далеких прогулках, которые я предпринял, чтобы увидеть ее, не говоря уже о бесчисленных капризах приятных предположений - и все это напрасно.
        Меня слегка раздражало, что я так легко расстался с украшением своей сабли.
        Но утешало меня сознание, что теперь мое душевное состояние не находится в опасности: мне было почти все равно, что подумает обо мне эта женщина. И меня совсем не тревожило возможное отсутствие взаимности, о котором я столько думал. Никакой взаимности не будет.
        Испытывая такие противоречивые чувства: легкое раздражение и одновременно облегчение, я отвел взгляд от сеньориты; она смотрела на меня удивленно и, как мне показалось, с каким-то негодованием.
        Причиной могла послужить моя грубость; я это понимал.
        И уже собирался исправиться, торопливо уйдя отсюда - я с видом унижения опустил взгляд, - когда любопытство заставило меня еще раз взглянуть на окно. Я хотел знать, понято ли и принято ли мое раскаяние.
        Я собирался бросить только беглый взгляд. Но его словно приковали.
        Приковали и зачаровали! Женщина, которая три секунды казалась мне всего лишь хорошенькой, та, которую я три дня счел прекрасной, эта женщина снова превратилась в ангела. Это та самая, которую я видел, несомненно, самая прекрасная женщина на земле!
        Что могло вызвать такую перемену? Неужели это иллюзия, какой-то обман чувств?
        Если у леди были основания считать меня грубым и раньше, теперь для этого было вдвое больше причин. Я стоял, словно пригвожденный к месту, глядя на нее не только глазами - всей душой; все мое сознание словно сосредоточилось в этом взгляде.
        Она, казалось, не так хмурится, как раньше: я был уверен, что раньше она хмурилась. Не могу этого объяснить, как не могу объяснить и другие перемены. Достаточно того, что я подумал: не зря я расстался со своим шнурком от сабли.
        Некоторое время я оставался во власти удивления; меня словно покинул дар речи.
        Но очарование кончилось - его разрушили не слова, а неожиданно появившаяся новая картина. У окна теперь стояли две женщины! Одна - та самая хорошенькая скромница, которая едва не прогнала меня с улицы; вторая - прекрасное существо, которое привлекло меня сюда!
        С одного взгляда я понял, что они сестры.
        Удивительно похожи, и фигурой, и чертами лица. Даже выражение на лицах одинаковое: именно такая похожесть, какую встречаешь у близких родственников, называется «семейным сходством».
        Обе смуглы - мавританско-испанский оттенок цвета кожи, с большими выразительными глазами, с массой черных волос, падающих на шею. Обе высокие, с роскошными фигурами, обе словно вышли из одной формы: по возрасту, насколько я мог судить по внешности, они близнецы.
        И все же, несмотря на все сходство, они разные. Та, которую как будто оскорбило мое поведение, - красивая женщина, и только; это вполне земное существо; а ее сестра кажется божественным созданием, чей дом - только небо!



        Глава V
        Вечерняя вылазка

        С этого дня каждые сумерки заставали меня на Калле дель Обиспо. Солнце не обязательней заходило за снежные вершины Кордильер, чем я шел по улицам к дому Мерседес Вилла-Сеньор.
        Мне не трудно было узнать имя девушки и другие сведения о ней. Каждый встречный прохожий мог рассказать, кто живет в величественном доме с фресками.
        - Дон Эусебио Вилла-Сеньор, рико , с двумя дочерьми - мучачас муй линдас (очень красивые девушки)! - таков был ответ первого, к кому я обратился за разъяснением.
        Далее мне сообщили, что дон Эусебио испанского просихождения, хотя родился в Мексике; что в венах его дочерей только андалузская кровь - чистая сангре азул (голубая кровь).Он один из самых знатных жителей Пуэбло.
        В этих сведениях ничто не могло остановить мое зарождающееся восхищение дочерью дона Эусебио. Напротив.
        Как я и предсказывал, вскоре меня подхватил вихрь страсти; и при этом я даже словом не обменялся с той, что вызвала эту страсть!
        У меня не было никакой возможности поговорить с ней. Нам не позволяли вступать в контакт со знатными горожанами, за исключением сухих формальностей в некоторых официальных делах. Но всеми официальными делами занимались мужчины. Сеньориты оставались за закрытыми дверями; их так тщательно прятали от посторонних взоров, словно каждый дом превратился в гарем.
        Но мое восхищение такие досадные препятствия не уменьшили; и мне удалось несколько раз увидеть, правда, на расстоянии, ту, что так меня заинтересовала.
        Вряд ли можно было не понять мои взгляды, с их пылкой страстью.
        Мне казалось, что они не остались незамеченными; и что в ответных взглядах было не простое любопытство и доброта.
        Меня переполняли надежда и радость. Любовное приключение, казалось, приближается к благополучной развязке; но тут в поведении жителей Пуэбло произошла перемен, которую я уже описал, и они стали относиться к нам с гораздо большей враждебностью.
        Вряд ли нужно говорить, что новое положение мне не понравилось. Мне приходилось по необходимости прекратить свои вечерние прогулки; в тех редких случаях, когда удавалось их совершить, я больше не видел Мерседес Вилла-Сеньор!
        Ее тоже, несомненно, вынудили удалиться в отшельническое заключение: теперь все сеньориты так жили.
        Но моя страсть зашла так далеко, что никакие соображения об опасности не могли меня остановить. Надежды мои окрепли; подталкиваемый ими, я не терял ни одной возможности украдкой выбраться из казармы и направиться на Калле дель Обиспо.
        Меня не останавливали ни опасность на улицах, ни строгий приказ держаться от них подальше. За один взгляд той, которой отдал свой шнурок от сабли, я отказался бы от всего жалованья; и чтобы получить этот взгляд, я ежедневно рисковал своим жалованьем и должностью.
        И все напрасно. Мерседес я больше не видел.
        Неопределенность скоро превратилась в пытку: больше я не мог выносить ее. И решил попытаться связаться с девушкой.
        Счастливы влюбленные, потому что могут передать свои мысли бумаге! Я решил написать письмо и адресовать его «донье Мерседес Вилла-Сеньор».
        Передать ей это письмо - проблема гораздо более трудная.
        В доме есть слуги-мужчины; они постоянно заходят и выходят через большие ворота. Кто из них не выдаст меня?
        Вскоре я сосредоточил свое внимание на кучере - высоком малом в бархатных брюках; я видел, как он выводит сытых лошадей и запрягает их в карету. В его внешности было достаточно от « пикаро » (плут, пройдоха), чтобы я был уверен, что сумею его подкупить.
        Я решил испытать его. Если дублон окажется досточной платой, мое письмо будет доставлено.
        В своих вечерних прогулках, часто затягивавшихся до ночи, я заметил, что этот слуга выходит; выполнив свою дневную работу, он, по-видимому, получал разрешение отправиться в пулькерию (лавку, где продают пульке). Я решил подстеречь его в пути во время одной из его вечерних вылазок.
        В тот день, когда я написал письмо, дежурным офицером оказался мой друг. Это не было случайностью: я специально выбрал именно этот день. Поэтому мне нетрудно было узнать пароль и отзыв; закутавшись в теплый плащ - не для защиты от холода, а чтобы скрыть свой мундир, я отправился навстречу приключениям.
        Ночь была подходящая, черная, как смоль; все небо затянулось густыми грозовыми тучами.
        Было еще не настолько поздно, чтобы горожане исчезли с улиц. Их было сотни, они прогуливались взад и вперед, все местные жители, в большинстве мужчины низших сословий; среди них большое количество леперос (мошенники).
        Не видно было ни одного солдата; только время от времени попадался часовой на посту: его присутствие свидетельствовало, что поблизости расположена казарма.
        Выполняя строгий приказ, все наши солдаты находились в казармах. Не было даже обычных групп полупьяных мужчин в мундирах. Страх перед неожиданным нападением и смертью оказался сильней склонности к выпивке, даже в тех частях, которые состояли исключительно из соплеменников святого Патрика (То есть ирландцев, склонных к выпивке. Святой Патрик - покровитель Ирландии. - Прим. перев.)
        Чужак, оказавшийся на улицах, даже не заподозрил бы, что город занят американцами. Никаких признаков оккупации. Казалось, городом владеют побланос.
        Жители были шумливы и веселы - под влиянием пульке ; постоянно вспыхивали перебранки. Леперос , больше не опасающиеся своих властей, старались воспользоваться свободой необычных обстоятельств.
        Несколько раз ко мне грубо приставали; не потому, что на мне американский мундир, а из-за моего плаща: меня принимали за аристократа.
        Но это было еще ничего: оскорбления только словесные и сделанные в грубо насмешливом стиле. Если бы узнали, кто я такой, насмешками не ограничились бы.
        Я очень скоро это понял и убедился, что участвую в опрометчивом и опасном предприятии.
        Однако не такое у меня дело, чтобы я мог отступиться; даже если опасность будет в десять раз больше.
        Я продолжал идти вперед, придерживая плащ, чтобы он не распахнулся.
        Мне повезло в том, что я догадался прикрыть голову мексиканским сомбреро вместо своей форменной шляпы; а что касается золотых полосок на брюках, то такие же носят мексиканские маджо (франты).
        Минут через двадцать я оказался на Калле дель Обиспо.
        По сравнению с другими улицами эта казалась пустынной. В свете тусклых масляных ламп, развешанных на большом удалении друг от друга, видны были два или три прохожих.
        Одна из ламп горела как раз перед домом Вилла-Сеньор. Не раз служила она мне маяком, помогла и сейчас.
        По другую сторону улицы находился еще один большой дом с портиком. В тени этого портика я занял позицию и стал ждать появления кучера.



        Глава VI

«Да хранит тебя Бог!»

        Хотя я примерно знал, в какое время кучер направляется в пулькерию, на этот раз я рассчитал время неточно.
        Минут двадцать стоял я, сжимая в руке биллетиту (любовную записку), с дублоном в кармане; и то и другое готово было перейти в руки кучера. Но он не показывался.
        Дом поднимался на три этажа, его стены производили внушительное впечатление. Большие, похожие на тюремные ворота, покрытые выпуклостями, как кожа носорога, закрыты. В сторожке темно; и ни одного луча света за оконными жалюзи.
        Если бы я не знал, что в мексиканских домах многие помещения не имеют окон на улицу, я мог бы подумать, что каса (дом) Вилла-Сеньор необитаем или что его обитатели уже легли спать. Но последнее маловероятно: еще всего без двадцати десять.
        Что с моим кучером? Обычно он выходил в половине десятого; я нахожусь здесь с четверти десятого. Должно быть, что-то задержало его внутри: приводит в порядок упряжь или чистит лошадей?
        Эта мысль помогла мне терпеливо ждать; я продолжал прохаживаться взад и вперед под портиком противоположного дома.
        Десять часов! Звонкие колокола собора отбивали десять. Их звон подхватили другие колокольни, которых так много в городе Ангелов; ночной воздух звенел от мелодичной музыки металла колоколов.
        Чтобы убить время - и еще одну птицу тем же камнем, - я достал часы, собирась подвести их. Я знал, что это не самый точный из хронометров. Масляная лампа позволила мне отметить положение стрелок. Однако полутьма вызвала промедление; и я, должно быть, занимался этим делом несколько минут.
        Вернув часы в кармашек, я снова посмотрел на вход в дом дона Эусебио - калитку в больших воротах, через которую должен был выйти кучер.
        Калитка была по-прежнему закрыта; но, к моему удивлению, возле нее стоял человек! Он или кто-то другой?
        Никакого звука я не слышал: ни топота обуви, ни срипа петель. Это не может быть кучер.
        Скоро я убедился в этом; человек ничем не походил на кучера.
        Мой визави на противоположной стороне улицы, подобно мне, был закутан в плащ; на голове у него было черное сомбреро.
        Несмотря на маскировку и тусклый свет масляной лампы, его невозможно принять за другого слугу, торговца или леперо. Манеры и осанка, хорошо сложенная фигура, видневшаяся под складками плаща, прежде всего черты красивого лица - все говорило, что это « кавалеро ».
        Внешне это мужчина примерно моего возраста, лет двадцати пяти, не больше. В остальных отношениях он может иметь передо мной преимущество: глядя на его лицо, тускло освещенное лампой, я подумал, что никогда не видел такого красивого мужчину.
        От углов рта отходили черные усы, под ними виднелись два ряда ровных белых зубов. На лице мужчины была приятная улыбка.
        Но почему при взгляде на него мое сердце пронзила боль?
        Я был разочарован, поняв, что это не кучер, которого жду. Но дело не в этом. Совсем с другим чувством разглядывал я этого человека. Я подозревал, что вместо посредника, которого намеревался нанять, вижу перед собой соперника.
        К тому же соперника успешного, я в этом не сомневался. Доказательством служила его великолепная внешность.
        Он не зря остановился перед каса Вилла-Сеньор. Это был совершенно очевидно по тому, как он поглядывал на балкон. Я видел, что смотрит он на то самое окно, которая я сам так часто и страстно разглядывал.
        Его поведение и осанка - все говорило об уверенности. Он бывал уже здесь не раз, бывал часто. И сейчас он здесь не в попытке установить сомнительную связь, нет, встреча ему назначена!
        Я видел, что услуги кучера ему не понадобятся. Глаза его не были устремлены в сторону ворот, но оставались прикованными к балкону вверху. Очевидно, он ожидал, что там кто-то появится.
        Я стоял в тени портала, и он не мог меня видеть; впрочем, меня это нисколько не заботило. В укрытии я оставался чисто машинально - инстинктивно, если вы предпочитаете такую формулировку. С самого начала я решил, что моя игра кончена и услуги кучера дона Эусебио Вилла-Сеньора мне не понадобятся. Его дочь уже занята!
        Конечно, я думал только о Мерседес. Нелепо было бы полагать, что человек, которого я вижу перед собой, пришел к другой. Такая мысль даже не приходила мне в голову. Нет, я видел перед собой своего успешного соперника.
        В отличие от меня, ему не пришлось долго ждать. Очевидно, десять часов были условленным временем. Сигнал дал звон колоколов: как только он начался, кавалер в плаще показался на улице и направился к дому.
        При последнем ударе колокола я увидел, как неслышно отодвинулась оконная занавеска; в окне показалось лицо, которое я так часто видел во сне. Оно было видно неотчетливо, но совершенно реально.
        Еще мгновение - и на балконе неслышно появилась одетая в черное фигура; белая рука оперлась о баллюстраду; что-то еще более белое мелькнуло в пальцах, бесшумно упало на улицу в сопровождении шепотом произнесенных слов:
        -  Кверидо Франсиско, ва кон Диос (Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!)
        Прежде чем записка была поднята с тротуара, прекрасная шепчущая отошла от окна; жалюзи снова опустили; дом и улица снова погрузились в тишину.
        Никто, проходя мимо дома дона Эусебио Вилла-Сеньора, не мог бы сказать, что дочь его повела себя нескромно. Тайну берегли два человека: одному она, несомненно, доставила счастье, другому, столь же несомненно, горечь!



        Глава VII
        Бандитизм в Новой Испании

        Привыкнув жить с сильным правительством, с хорошо организованной полицейской системой, мы в Англии с трудом представляем себе, как могут существовать целые разбойничьи шайки в центре цивилизованной нации.
        Мы знаем, что у нас есть шайки грабителей и братства воров, единственная профессия которых - грабеж. Разбойники не исчезли окончательно; и хотя такой разбойник время от времени выходит на большую дорогу и требует “кошелек или жизни”, ни одеждой, ни внешностью он ничем не отличается от обычного торговца или рабочего. Чаще он похож на рабочего.
        Больше того, он не пытается открыто нарушать закон. Он нарушает его украдкой, замаскировавшись; и если иногда сопротивляется его представителям, то только из страха ареста и его последствий: тюрьмы или виселицы.
        Представьте себе банду разбойников, которая оказывает сопротивление не просто нескольким полицейским, но целому отряду регулярной армии; эта банда вооружена саблями, карабинами и пистолетами; все разбойники одеты соответственно своему занятию - представив себе такую банду, мы мысленно переносимся в горы Италии или в ущелья испанской сьерры. Мы часто сомневаемся в том, что такое возможно; совсем недавно мы в это не верили. Ваши лондонские торговцы не верят рассказам путешественников, которые были захвачены и оставались в заключении, пока не были выкуплены друзьями. А если друзей у них не было, могли быть расстреляны.
        Неужели правительство не смогло их освободить? Такой вопрос обычно задают недоверчивые.
        Теперь мы яснее понимаем подобные вещи. Судьба несчастного английского художника - доказанный факт. Вся мощь Италии, подкрепленная силой Англии, не помогла договориться с предводителем разбойников и заплатить ему четыре тысячи фунтов за освобождение пленного художника!
        Торговец, сидя в партере или ложе театра, теперь больше, чем раньше, интересуется “Фра Дьяволо”. Он теперь знает, что дьявольская братия - это реальность, и маццарони нечто большее, чем создание воображения автора.
        Но бывают еще более живописные разбойники, в существование которых англичанин никак не сможет поверить, разбойники не только вооруженные, одетые в отличительные костюмы и снабженные всем, как Фра Дьяволо и его маццарони, но занимающиеся своей профессией верхом (Фра Дьяволо, “брат дьявола”, знаменитый итальянский разбойник конца 18 века, ставший героем известной оперы; маццарони - итальянские разбойники. - Прим. перев.)!
        И такие разбойники действуют не в одиночку, как терпины и дювали (Ричард Терпин, 1706 - 1739, - английский разбойник; Клод Дюваль, 1643 - 1670, - французский разбойник, действовавший в Англии. - Прим. перев.) своего времени; их сопровождает двадцать, пятьдесят, а часто и сто товарищей!
        Конного разбойника в наше время нужно искать в горах и на равнинах Мексики. Здесь вы найдете его в полной красе; он занимается своим делом с такой энергией и изобретательностью, будто это самая уважаемая профессия!
        В городе и пригородах разбой осуществляется пикарон-а-пьед , или “пешими грабителями”. В сельской местности такое занятие становится обычной профессией; занимающиеся разбоем действуют не пешком и небольшими группами, как городские воры и грабители; нет, здесь возникли большие хорошо организованные отряды, на великолепных лошадях и почти с воинской дисциплиной!
        Это и есть истинные бандолерос , или, как их иногда называют, “ сальтеадорес дель камино гранде” - “разбойники с большой дороги”.
        Их можно встретить на “камино гранде”, ведущей от Вера Крус к столице - через Джалапу или Оризаву; или между столицей и тихоокеанским портом Акапулько; на северных дорогах к Квертаро, Гуанаксуато и Сан Луис Потоси; и на западе, в сторону Гвадалахары и Мичоакана - короче, везде, где есть возможность ограбить путника.
        Вы не только можете их встретить, но обязательно встретите, если воспользуетесь одним из этих трех маршрутов. Увидите сальтеадора верхом на лошади, которая гораздо лучше вашей; в костюме втрое дороже вашего, сверкающем серебряными кнопками и золотыми или жемчужными пуговицами; на плечах у него серапе , а может, великолепная манья из лучшей ткани - синей, пурпурной или алой.
        И не только увидите, но и почувствуете, если не упадете лицом вниз после его строгого приказа “ А тиерра !” (На землю) и не отдадите все ценное, что имели неосторожность прихватить с собой.
        Откажитесь выполнить его приказ - и получите заряд из карабина, эскопеты (ружья) или пистолета, а может, удар ножом в грудь!
        Подчинитесь, и он великодушно разрешит вам продолжить путь. Может, даже извинится, что задержал вас!
        Я знаю, вам трудно поверить в такое состояние вещей в стране, которая называет себя цивилизованной. Для меня же это - воспоминания о многих подлинных происшествиях.
        Существование разбойников легко объяснить. Вы получите ключ, если представите себе землю, в которой в течение пятидесяти лет мир держался не больше нескольких дней; где анархия стала хроническим состоянием; землю, полную разочарованных душ, неудовлетворенных искателей воинской славы, которым к тому же не заплатили жалование; землю обширных пустых равнин и величественных гор, поросших непроходимыми лесами; здесь даже немногочисленные преследуемые могут сдерживать сильных преследователей.
        Такова земля Анахуака. Даже в виду больших городов существуют места, где легко укроется и патриот, действующий из политических побуждений, и обычный пикаро , нарушавший закон.
        Как и другие чужеземцы, прежде чем поставить ногу на почву Новой Испании, я не очень верил в ее необычные социальные условия. Слишком это ненормально, чтобы быть правдой. Я читал о бандитизме, слышал рассказы о нем и считал все это преувеличением. Почти каждый день останвливают дилижансы, даже когда их сопровождает охрана из драгун - от двадцати до пятидесяти человек; с пассажирами обращаются грубо, иногда убивают; а ведь среди пассажиров бывают не только простые люди, но и старшие офицеры армии, представители Конгресса, сенаторы и даже высшие сановники церкви!
        Впоследствии я во все это поверил. И сам был свидетелем не одной иллюстрации к таким рассказам.
        Но по правде говоря, все это не очень отличается от того, что ежедневно, ежечасно происходит и у нас. Бесчестие в другом облике и одежде; грабеж немного более смелый, чем у нас, чуть более красочный, чем на наших улицах.
        И в похвалу мексиканской морали не забудем, что на одного живописного и храброго бандолеро у нас приходится сотня трусливых воров: юристов, биржевых спекулянтов, торговцев, не говоря уже о грандиозном налоговом мошенничестве со стороны государства. Все это в земле Монтецумы встречается лишь как исключение.
        И в смысле аморальности - если бы, с одной стороны, лишить красочности, с другой - серости и плебейства, - сильно сомневаюсь, чтобы мексиканцы боялись сравнения с хвалеными английскими порядками.
        Что касается лично меня, то я определенно предпочитаю грабителя на дороге грабителю в рясе или в мундире; а у меня есть опыт общения и с теми и с другими.
        Это отступление вызвано воспоминаниями о том, что случилось со мной в Ла Пуэбло в ту самую ночть, когда я обнаружил, что меня опередили.



        Глава VIII
        По следу соперника

        В том, что меня опередили, невозможно было усомниться.
        Никакой неясности в этих словах: «Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!» Самое холодное сердце легко истолковало бы их - учитывая и то действие, которое сопровождалось этими словами.
        Мое сердце было в огне. В нем была ревность; больше того - гнев.
        Мне казалось, что я имею право на гнев. Если женщина когда-либо давала надежду - взглядами и улыбками, - то это Мерседес Вилла-Сеньор.
        Все было сделано, чтобы обмануть меня; может, чтобы удовлетворить легкий каприз женского тщеславия? Она несомненно дала мне понять, что заметила мое восхищение. Оно было слишком ясно, чтобы его можно истолковать их по-другому. Может, ей слегка льстило мое внимание? Так это или нет, но я определенно получал знаки одобрения.
        Однажды с балкона упал цветок. Выглядело это как случайность; во всяком случае, она постаралась, чтобы случай этот трудно было интерепретировать. Я принял это как вызов; пройдя по тротуару, наклонился и поднял цветок.
        В ответ я увидел одобрительную улыбку, которая словно говорила: «Это за шнур от сабли». Так я тогда и подумал; мне казалось, что я вижу свой шнур за плетенкой корсета платья девушки: он был на мгновение продемонстрирован, а потом искусно спрятан.
        Это произошло во время моей десятой прогулки на Калле дель Обиспо. В последний раз мне удалось тогда увидеть Мерседес в сумерках. После этого началось досадное заключение; теперь ему предстояло смениться длительным периодом раздражения: записка и сопровождавшие ее слова положили конец моим надеждам - так же окончательно, как если бы Мерседес оказалась в объятиях Франсиско.
        Наряду с раздражением, я испытывал унижение. Мне казалось, что со мной играли.
        На ком сорвать свое раздражение? На сеньорите?
        Никакой возможности. Она уже ушла с балкона. Я могу больше никогда ее не увbдеть - ни здесь, ни в другом месте. На ком тогда? На человеке, который опередил меня?
        Перейти улицу, бросить ему вызов, начать ссору и кончить ее своей саблей? Человек, которого я никогда раньше не встречал и который, по всей вероятности, меня никогда не видел!
        Как это ни нелепо, каким несправедливым это ни покажется, именно таков был мой первый порыв!
        Но потом его сменили более благородные мысли. Лицо Франсиско говорит в его пользу. Я разглядел его лучше, когда он подошел к лампе, чтобы прочесть записку. Человека с таким лицом нельзя оскорблять без основательной причины; недолгое рассуждение убедило меня, что причина неосновательная. Он не только не знает, что его соперничество причинило мне горе: скорее всего он просто не подозревает о моем существовании.
        И в будущем не должен подозревать.
        Таковы были мои рассуждения, когда я повернулся, собираясь уходить. Причин оставаться больше не было. Кучер может уходить и приходить, не опасаясь, что я обращусь к нему. Медлительность не позволила ему заработать онзу (золотая монета). Письмо, которое я держал в руке, отправилось в скомканном виде в карман. Теплые слова, выражение искренних чувств - все то, что я сочинял со всем доступным мне искусством, никогда не дойдет до той, кому предназначалось!
        С дочерью дона Эусебио Вилла-Сеньор все покончено; но я знал, что в сердце у меня она остается, и пройдет очень много времени, пока я не сумею удалить ее оттуда.
        Я повернулся, чтобы вернуться к себе и там попытаться справиться с испытанным унижением. Но ушел не сразу. Что-то шепнуло мне немного задержаться. Может, у эпизода, невольным свидетелем которого я стал, будет продолжение.
        Вряд ли такая мысль заставила меня задержаться. Совершенно очевидно, что девушка не собирается выходить снова. На балкон она выбралась украдкой. Я заметил, что она раз или два оглядывалась через плечо, как будто за ней следят внимательные глаза и она выбрала мгновение, когда эти глаза отвернулись.
        Все ее действия отличались необычной осторожностью. Было очевидно, что возлюбленные встречаются без разрешения. Ах, я слишком хорошо понимал это тайное свидание!
        По-прежнему в тени портика я наблюдал, как Франсиско читает, вернее, пожирает взглядом записку. Как я завидовал ему в эти благословенные моменты! Должно быть, слова записки ему приятны, как горько мне это зрелище.
        Лицо его оказалось прямо под лампой. Я видел, что такого мужчина может любить женщина, к нему может ревновать другой мужчина. Неудивительно, что он завоевал сердце дочери дона Эусебио!
        Он недолго знакомился с содержанием записки. Конечно, она принесла ему радость. Я видел его сияющее лицо. Если бы мог увидеть свое, то стал бы свидетелем печального контраста!
        Но вот он кончил чтение. Сложил записку - бережно, как будто собирался сохранить ее надолго. Она исчезла под плащом; плащ запахнут плотнее; последний взгляд на место, где он получил послание, принесшее радость; повернувшись, он с улыбкой ушел.
        Я последовал за ним.
        Не могу сказать, почему я так поступил. Первые шаги я сделал совершенно машинально - без мотивов, не задумываясь.
        Возможно, это был инстинкт или то странное чувство очарования, которое притягивает жертву к той самой опасности, которой ей следует избегать.
        Благоразумие и опыт, если бы я к ним обратился, сказали бы мне:

«Уходи другим путем. Уходи и забудь ее! Его тоже - забудь все случившееся. Еще не поздно. Ты еще только на краю Сциллы страсти. И можешь еще избежать ее. Уходи и спасайся от Харибды!»
        Благоразумие и опыт - что они перед такой красотой? Какую силу имеют они против очарования мексиканской девушки?
        Даже злость, которую я испытывал, не могла перевесить чашу весов в их пользу. Мне хотелось узнать как можно больше; и, может быть, именно это заставило меня пойти следом за Франсиско.
        Вскоре в моем сознании сформировался и план - нечто вроде ужасного мотива, оправдывающего мои действия. Мне хотелось больше узнать о человеке, опередившем меня.
        Он выглядит джентльменом, осанка подлинного милитарио (военного); я и раньше часто встречал таких в земле Анахуака, хотя до сих пор они были моими противниками.
        Ничего подчеркнуто военного в его одежде не было.
        Он шел по улице под лампами, а я наблюдал за ним, за его походкой, за стилем и характером. Пара темно-серых брюк без шевронов; плащ; глазированная шляпа - так одеваются обычные комерсиантес (торговцы) города. Мне казалось, что одежда у него слегка потрепанная - это свидетельство долгого употребления. Однако материал дорогой. Плащ из лучшей ткани испанского производства; на шляпе вышитая золотом лента; когда-то она, должно быть, ярко блестела.
        Все эти наблюдения я делал не зря. Я извлек из них несколько заключений. И одно самое очевидное: мой соперник совсем не богат, напротив - он беден, у него совсем нет денег.
        Это заключение подтвердилось, когда я увидел, что он остановился перед входом в скромный одноэтажный дом на столь же скромной улице; он уверенно и привычно открыл дверь и вошел.
        Вывод совершенно однозначный: он не принадлежит к «рикос» города. Это объясняет и тайную передачу записки, и осторожность поведения той, что эту записку написала.
        Эта мысль не только не утешила меня; напротив - усилила мою горечь. Мне было бы легче, если бы моего соперника окружали великолепие и роскошь. Любовь, не привлекаемая богатством, должна быть действительно искренней, ее не уничтожишь. Невозможно заменить возлюбленного, которого любят ради него самого. Никакой надежды у меня не оставалось.
        Случай дал мне доступ к романтической истории. Мерседес Вилла-Сеньор, дочь одного из богатейших горожан, живущая в одном из лучших домов, тайно переписывается с мужчиной в потрепанном плаще, который живет в одной из самых бедных хижин города Ангелов!
        Это открытие меня не очень удивило. Я знал, что в Мексике такое случается. Но знание нисколько не смягчило моего раздражения.



        Глава IX
        Смерть американцу!

        Я следовал за Франсиско, как вор за ничего не подозревающей жертвой, к которой он хочет применить свое искусство.
        Поглощенный своими мыслями, я не заметил трех настоящих воров, кравшихся за мной.
        Впрочем, я не очень точен. Это были не обычные воры, а пикаронес-а-пиед - пешие разбойники.
        Мне предстояло впервые с ними познакомиться.
        Как я уже сказал, я не заметил, что мне, в моей сомнительной роли, кто-то подражает.
        После исчезновения моего соперника за дверью я еще несколько секунд оставался на улице, не зная, что делать дальше. С «дорогим Франсиско» все ясно; нужно возвращаться к себе.
        Но куда идти? Поглощенный своим шпионажем, я не обращал внимания на направление и теперь заблудился на улицах Ла Пуэбло!
        Что делать? Я стоял в задумчивости.
        Неожиданно я почувствовал, что меня схватили сзади!
        Схватили одновременно обе руки и прижали к горлу гароту (удавку).
        Меня схватили сильные руки; но их силы оказалось недостаточно.
        Тогда я был в расцвете мужественности; и хотя это может показаться хвастовством, справиться со мной было нелегко.
        Резким рывком я высвободил руки; неожиданно повернувшись, так что гарота соскользнула, нанес удар тому негодяю, который ее держал, и тот упал на тротуар.
        Прежде чем эти трое смогли опомниться, я выхватил револьвер и готов был убить первого же нападающего.
        Разбойники остановились в страхе. Они не ожидали такого решительного сопротивления; если бы они были одни, я бы, вероятно, никогда их больше не увидел.
        Если они одни, я легко с ними справлюсь. По правде говоря я мог бы застрелить всех троих, пока они так стояли в молчаливой нерешительности.
        У меня был в руке шестизарядный «кольт»; другой такой же - за поясом. Двенадцать выстрелов, лучшие патроны и взрыватели; тщательнейшая заправка. Достаточно и четвертой части этих патронов: не думаю, чтобы я хоть раз промахнулся.
        Несмотря на то, что происшествие возбудило меня, никогда в жизни я не был более хладнокровен. Весь предыдущий час нервы мои были напряжены, но это только укрепило их.
        Я искал, на чем сорвать свой гнев; и вот то, что нужно. Бог или дьявол словно послал мне этих трех грабителей как клапан для облегчения моего гнева, нечто вроде цели, на которой можно его сорвать.
        Кроме шуток. Я так тогда и подумал. И был так уверен в себе, что не знал только, в кого выстрелить первым.
        Вы можете мне не поверить. Заверяю вас, описанная сцена не вымысел; она происходила в действительности. Реальными были и все связанные с нею мысли.
        Я стоял, глядя на нападавших, не зная, кого выбрать.
        Палец мой лежал на курке; но я не выстрелил, потому что меня удержала одна мысль.
        Еще рано, и на тротуаре много прохожих. Входя в эту тихую улицу, я миновал нескольких. Со своего места я видел десяток темных фигур на удалении и у входов в дома.
        Это все были леперос самого низкого пошиба.
        Звук выстрела привлечет ко мне толпу; от грабителей я избавлюсь, но мне будет угрожать гораздо более серьезная опасность от патриотов !
        Теперь я вполне осознавал, в какой опасности оказался из-за своей неблагоразумной прогулки.
        Поскольку грабители явно отказались от своего намерения и старались как можно быстрее уйти за пределы досягаемости моего пистолета, я решил, что самое разумное - отпустить их.
        И собирался уйти и сам - только нужно еще подобрать плащ, соскользнувший в схватке.
        Подняв плащ, я решил уходить подальше отсюда.
        Но не сделал и шести шагов, как понял, что совершил ошибку и что лучше мне было бы убить этих троих негодяев. После этого мне, возможно, удалось бы незаметно уйти.
        Позволив им уйти, я дал также возможность вернуться с подкреплениями и под другим предлогом, чем их основная профессия.
        Убегая, трое подняли крик; им ответило два десятка голосов; и прежде чем я понял, что происходит, меня окружили люди, смотревшие с нескрываемой враждебностью.
        Неужели все это грабители, товарищи тех, кто напал на меня?
        Неужели я случайно попал на улицу, какие встречаются в европейских городах, целиком отданную воровскому братству, где стражи закона по ночам не решаются показываться?
        Таково было мое первое впечатление, когда я заметил гневные взгляды и враждебное отношение тех, кто толпился вокруг меня.
        Но слушая их возгласы, я тут же изменил свое мнение.
        -  Диос и либертад! Муэро эль американо! (Бог и свобода! Смерть американцу!)
        Неудачливые грабители вернулись в новом облике. Они заметили мой мундир, когда в драке я уронил плащ; и теперь под видом патриотов собирались отомстить за свое разочарование и унижение.
        Мне повезло, что я стоял на освещенном месте; вблизи горело несколько уличных ламп.
        Будь здесь темней, на меня, вероятно, сразу напали бы и изрубили в куски, прежде чем я разглядел противников. Свет помог мне и в другом отношении. Мои новые противники увидели пару револьверов кольт: один я держал в руке и готов был выстрелить; второй можно быстро извлечь.
        Их оружием был нож. Я видел вокруг себя десяток обнаженных лезвий; но если они попытаются приблизиться, чтобы пустить их в ход, некоторым это будет стоить жизни.
        У них хватило ума это понять; они остановились в нескольких шагах, образовав вокруг меня неправильное кольцо.
        Кольцо не полное - только полукруг, потому что я прижался спиной к стене дома, у самого входа в него.
        Это была счастливая мысль или инстинкт: тем самым я помешал напасть на себя сзади.
        - Что вам нужно? - спросил я у нападавших на их языке: мне повезло, что я бегло говорю по-испански.
        - Твоя жизнь! - последовал лаконичный ответ. Это произнес мужчина зловещей наружности. - Твоя жизнь, филибустеро (пират)! И мы ее отнимем! Так что можешь опустить свой пистолет. Сдавайся, янки, если не хочешь, чтобы тебя прикончили на месте!
        - Ты можешь меня убить, - ответил я, глядя негодяю в глаза, - но раньше я убью тебя, достойный сэр! Слышишь меня, каваллеро? Первый, кто сделает ко мне шаг, упадет. Это будешь ты, если у тебя хватит храбрости.
        Не могу описать, что я чувствовал в это время. Помню только, что был спокоен, словно участвую в репетиции театральной сцены. А ведь это была подлинная трагедия, которая могла закончиться смертью!
        Хладнокровие мое, возможно, объясняется отчаянием или инстинктом, подсказывавшим, что больше ничего меня не выручит.
        Мои слова и сопровождавшие их жесты произвели впечатление. Рослый человек, явно предводитель, видел, что я выбрал его первой целью для своего выстрела, и отступил в толпу.
        Но среди его спутников были более храбрые и решительные; снова со всех сторон послышался крик: «Муэра эль американо!»; патриоты почувствовали новый прилив гнева.
        К тому же толпа непрерывно увеличивалась, с улиц подходили все новые горожане. Я видел, что мой шестизарядный пистолет меня не выручит.
        Не было никакой возможности спастись. Смерть, несомненная, ужасная, смотрела мне в лицо. Я не видел способа избежать ее. Оставалось только подороже продать свою жизнь.
        Перед смертью я уничтожу немало этих трусливых убийц.
        В их руках я не видел пистолетов или другого огнестрельного оружия - ничего, кроме ножей и мачете . Они могут подобраться ко мне только спереди; и я был уверен, что прежде чем они достаточно приблизятся, я смогу разрядить оба пистолета. Не менее десятка врагов умрут до меня.
        У меня великолепная позиция для защиты. Дом у меня за спиной построен из адобес (необожженный кирпич), стены у него в три фута толщиной. Дверь очень прочная. Я стоял, прижавшись к ней спиной, и косяки с обеих сторон защищали меня. У меня было позиция барсука, на которого в норе нападают терьеры.
        Не могу ответить, долго ли сумел бы продержаться. Несомненно, это зависело от храбрости нападавших и их гнева, который разжигали постоянные крики «Муэра эль американо!»
        Но никто из кричавших так и не устремился ко мне, навстречу верной смерти.
        Они окружили дверь, словно стая свирепых псов, загнавших в тупик оленя, и даже самый смелый из них не решается прыгнуть вперед.
        Несмотря на то, что я понимал: это ужасная трагедия, все же что-то в ней напоминало фарс: так долго и так старательно нападавшие держались подальше от меня.
        И еще нелепей могла показаться сцена зирителю, когда я упал на спину: опора за спиной исчезла.
        Неожиданное изменение моего положения не было вызвано выстрелом или неожиданным ударом: просто открылась дверь, к которой я прижимался.
        Кто-то за мной открыл задвижку и тем самым выбил опору.



        Глава X
        Улица Ласточек

        Упав назад, я почувствовал, что ударился головой и плечами о чьи-то ноги. Они остановили мое падение, иначе я мог бы потерять сознание: пол был вымощен каменными плитами.
        Я не стал терять времени на то, чтобы высвободиться; но человек, открывший дверь, переступил через меня и остановился на пороге.
        Когда он проходил мимо меня, я увидел что-то блестящее. Это была сабля. Я видел в его руке ее рукоять.
        Прежде всего я подумал, что он решил помешать мне отступить. Конечно, я решил, что это один из моих врагов. Мог ли я ожидать, что встречу в таком месте друга и защитника?
        Впрочем, особого значения это не имело. Я считал, что уйти через дверь невозможно. Даже если успею ее закрыть, это не поможет.
        Но тут мне пришло в голову соображение, о котором я раньше не подумал. А есть ли в доме задняя дверь? Или лестницы, ведущие на азотею (плоская крыша)?
        Мои рассуждения были стремительны, как сама мысль; тем не менее они тут же утратили свое значение. Человек, открывший дверь, стоял спиной ко мне и лицом к улице. Крики толпы ворвались вместе со мной; несомненно, и сами нападавшие последовали бы за ними, если бы это им позволили.
        Но они не заходили, как я видел. Тот, кто отрыл дверь самому нежеланному гостю, тем не менее намерен был соблюдать священные правила гостеприимства.
        Он стоял между косяками двери, и я заметил, что лезвие он держит перед собой, приказывая не приближаться.
        Приказ был отдан властным голосом и подкреплен длинным толедским клинком, чье лезвие смертоносно блестело в свете ламп. Оно вызвало у нападавших страх, и те замолчали. Последовал короткий промежуток тишины.
        Его нарушил хозяин дома.
        - Негодяи! -заговорил он тоном, каким обращаются к продчиненным. - В чем дело? Что вам нужно?
        - Враг! Янки!
        -  Каррамбо ! Вероятно, это синонимы. Похоже, вы правы, - продолжал он, полуобернувшись и глядя на мой мундир. - Но зачем это вам? - продолжал он. - Какая польза нашей стране, если мы убьем беднягу?
        Я почувствовал возмущение этими словами. А в говорившем узнал красивого молодого человека, который только что получил записку Мерседес Вилла-Сеньор!
        Какая горькая ирония в том, что именно он стал моим защитником!
        - Пусть подходят! - воскликнул я, в отчаянии от этой мысли. - Мне не нужна ваша защита, сэр! Но все равно спасибо! В моих руках жизнь по крайней мере двенадцати этих джентльменов. После этого они могут забрать мою. Отойдите в сторону и увидите, как я разбросаю этот трусливый сброд. В сторону, сэр!
        Наверно, мой защитник решил, что я спятил.
        -  Каррамбо , сеньор! - ответил он, ни в малейшей степени не раздражаясь из-за моего неблагодарного ответа. - Вероятно, вы не отдаете себе отчет в том, какая опасность вам грозит. Достаточно мне сказать слово, и вы мертвец.
        - Так скажите его, капитан! - крикнул кто-то в толпе. - Почему вы молчите? Янки вас оскорбил. Нужно наказать его хотя бы только за это!

        - Муэра! Муэра эль американо!
        Возбужденные этими криками, нападавшие приблизились к двери.
        -  Аль атрас, леперос (Назад, негодяи!)! - закричал мой защитник. -Первого же ступившего на мой порог - пусть он очень скромен - я проткну своей саблей, как кусок тасаджо (вяленое мясо). Вы здесь расхрабрились на Каллекито де лос Пайарос (Птичья улица)! Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас решился встретиться с врагом в Вера Крус или Сьерро Гордо!
        - Вы ошибаетесь, капитан Морено! - ответил рослый смуглый мужчина, стоявший в первом ряду; я узнал в нем предводителя тех троих, что напали на меня. -Перед вами один из тех, с кем вы сражались в тех двух битвах, о которых упомянули. Он вышел из них не так, как вы, - пленником на честном слове!
        - Капитан Карраско, если не ошибаюсь? - насмешливо ответил мой защитник. - Могу поверить, что это относится к вам. Вы уж точно не пленник. Успели убраться подальше до того, как стали брать в плен.
        -  Караджо! - закричал его смуглый противник, побледнев от гнева. - Вы смеете это сказать? Слышали, камарадос? Капитан Морено считает себя не только нашим судьей, но и защитником проклятых захватчиков! И мы должны подчиниться его приказам, мы, жители Пуэбло!

        - Нет! Мы этого не потерпим! Муэрта эль американо ! С янки нужно покончить!
        - Вам придется его брать, миновав мою саблю, - хладнокровно сказал Морено.
        - И ствол моего пистолета, - добавил я, вставая рядом со своим великодушным хозяином. Я решил вместе с ним защищать вход в дом.
        Неожиданное сопротивление изменило отношение Карраско и его трусливых товарищей. Хотя они продолжали кричать, но ясно было, что решительность их оставляет; вместо того чтобы нападать, они стояли на месте.
        Они как будто знали характер моего защитника и его саблю; и это, несомненно, их сдерживало.
        Но истинная причина их медлительности заключалась в моих шестизарядных пистолетах, которые я теперь держал в обеих руках. Мексиканцы совсем недавно познакомились с этим великолепным оружием - его впервые использовали в недавней кампании, - и его уничтожающая сила, в десятки раз преувеличенная слухами, внушала им, как и индейцам прерий, почти сверхъестественный страх.
        Возможно, именно этому чувству я был обязан спасением. Как ни храбр мой защитник, как ни искусно мог он владеть своим толедским клинком, как ни быстро я бы сделал двенадцать выстрелов, какое все это могло иметь значение против разъяренной толпы, в которой уже не меньше ста человек и которая все увеличивается? Один из нас, может, и оба погибли бы, не устояв перед яростью толпы.
        Может показаться странным разговор о чувстве в таком кризисе, в котором я оказался. Вы мне не поверите. Однако, клянусь честью, оно существовало. Я испытывал его и был в этом уверен, как никогда в жизни.
        Вряд ли мне стоит говорить, что это за чувство. Чувство глубочайшей благодарности - вначале к Франсиско Морено, а потом к Богу - за то, что сотворил такого благородного человека!
        Следующая мысль была результатом этого чувства. Нужно спасти того, кто рискует ради меня жизнью.
        Я уже собрался попросить его отойти в сторону и предоставить меня моей судьбе. Какая польза в том, что мы оба умрем? Я искренне верил, что смерть рядом.
        Но мне не удалось выполнить свое намерение, хотя не из-за страха. Причина, заставившая меня промолчать, была совершенно иной.
        Мы стояли молча: защитники и нападающие, - и в этот момент ветерок донес звук, продливший молчание.
        В этом звуке невозможно было усомниться. Каждый, кто хоть раз слышал, как по улице проходит конный отряд, сразу узнал бы его: продолжительный топот копыт, звяканье подгубных цепочек, стук ножен, когда они задевают за стремена.
        Не только я, но и все остальные на улице Ласточек сразу узнали эти звуки.
        -  Ла гуардия! Ла патрилла американа ! (Стража! Американский патруль!) - послышались в толпе приглушенные восклицания.
        В сердце моем вспыхнула радость, и я готов был броситься вперед, считая, что враги передо мной расступятся.
        Но нет. Они стояли неподвижно, как стена, сохраняя полукруг у двери.
        Решив не отступать, они тем не менее сохраняли молчание, по-прежнему грозя своими ножами и мачете.
        Я понял их замысел. Патруль проходит по одной из главных улиц. Мексиканцы знали, что малейший шум привлечет его внимание к улице Ласточек.
        Но если тишина продлится хоть десять секунд, они снова смогут возобновить нападение; и тогда я погиб.
        Что делать? Выстрелить в толпу? Звук выстрела привлечет внимание патруля. Но когда он появится, вероятно, будет уже поздно. Солдатам только останется подобрать мое изуродованное тело и отнести в казарму.
        Я не решался спровоцировать их нападение.
        Нет ли другого способа предупредить моих соотечественников?
        О Боже! Конский топот постепенно стихает! Не слышно больше скрипа упряжи и звона шпор, стремян или стальных сабель. Патруль миновал вход в нашу улицу. Еще десять секунд, и солдаты вообще ничего не услышат.
        Ха! Какая счастливая мысль! Я вспомнил, что сегодня патрулирует моя собственная часть, конные стрелки. Во главе патруля должен быть мой первый сержант. Мы с ним договорились о своих особых сигналах, отличных от звуков горна. И благодаря улыбке фортуны у меня с собой есть средство подачи этих сигналов - обычный свисток, который не раз в ходе кампании выручал меня.
        Через мгновение резкий свист разрезал тишину улицы; его должны были услышать в половине города Ангелов.
        Если бы сам дьявол издал этот свист, он не смог бы сильней парализовать нападающих. Они стояли в изумлении, лишившись дара речи.
        Но только мгновение. Потом, словно их охватила дикая паника, грабители и просто горожане бросились бежать.
        И вот на их месте появились два десятка всадников, чьи темно-зеленые мундиры я с радостью узнал.
        С криком я бросился им навстречу!
        После короткого разговора я повернулся, чтобы поблагодарить своего защитника Франсиско Морено.
        Но моя благодарность осталась невысказанной. Того, кто так мне помог, больше не было видно.
        Дверь, у которой я так удачно упал, закрылась за моим великодушным защитником.



        Глава XI
        Красные шляпы

        В течение месяца после описанного эпизода мы, солдаты армии завоевателей, вынуждены были оставаться почти в заключении в своих не слишком удобных и чистых казармах.
        Мы предпочли бы конфисковать жилые дома; и было несколько десятков больших особняков, владельцы которых этого заслуживали.
        Но это было невозможно. Рассеять армию по всему городу означало вызвать то самое восстание, которое мы хотели предотвратить.
        Нашему дивизионному генералу хватило здравого смысла понять это; и он, вопреки ворчанию офицеров и солдат, настоял на том, чтобы приказ о пребывании в казармах строго соблюдался.
        Меня особенно раздражала такая ситуация. У меня было слишком много времени для размышлений о своих неудачах. Активная жизнь могла бы развеять меня; но в казарме, где всегда видишь одни и те же лица и слышишь одни и те же разговоры, даже обычные рутинные дела начинают раздражать. Что с того, что мы в сердце враждебного города? Что мне до этого, если я страдаю от унижения?
        Но я хотел выйти на улицы, только чтобы развеяться. Калле дель Обиспо утратила для меня свою привлекательность. А что касается посещения улицы Ласточек, должен с сожалением сказать, что уязвленное самолюбие оказалось сильнее чувства благодарности. Мне и туда не хотелось идти.
        Прошел месяц, и положение изменилось. Мы снова могли свободно ходить по улицам Ла Пуэбло, ходить днем и ночью.
        Перемена вызвана была прибытием трех или четырех свежих бригад американской армии; концентрировались силы для наступления на столицу.
        Роли изменились, и враждебно настроенные побланос вынуждены были рассеяться - не из дружбы к нам, а из страха.
        Была для этого и особая причина. Вместе с нашими войсками пришел отряд «техасских рейнджеров», наводивших страх на всех мексиканцев; а вместе с ними еще один отряд, которого враги боялись не меньше.
        Больше всего жители Пуэбло опасались шайки настоящих разбойников, которых генерал Скотт по какой-то только ему известной причине включил в состав американской армии под названием «разведывательная группа». Название было дано по тому виду службы, который им отводился.
        Командовал этой шайкой человек - он именовал себя «полковником» - по имени Домингес; бывший офицер армии Санта Анны, который много лет скрывался в горах вокруг Пероте, наводя ужас на путников, недостаточно богатых, чтобы нанять сильную охрану из правительственных «драгун».
        Люди Домингеса были настоящими бандитами - сальтеадорами дель камино гранде (разбойниками с большой дороги); все верхом и вооруженные карабинами, пистолетами, копьями или длинными саблями!
        Одевались они по-разному, но обычно в живописный костюм ранчеро, состоящий из джакета, кальцонерос (жакет, брюки) и шляпы с широкими полями; сапоги со шпорами, пояс, вышивка и кисточки.
        На плечах у некоторых серапе ; у других великолепные манья .
        Когда они к нам присоединились, их было сто двадцать человек под командой капитана и нескольких лейтенантов, наряду с обычным количеством сержантов и « кабос » (ефрейтор).
        Они так походили на вражеских гвериллерос , что пришлось, чтобы наши люди не перестреляли их по ошибке, ввести какой-то отличительный знак.
        Знак состоял из красной ленты, которой обвязывали сомбреро; свободные концы ленты свисали на плечо.
        Этот знак естественно привел к названию. Наши солдаты прозвали этих разбойников «красными шляпами» и обычно сопровождали это название различными нелестными определениями.
        Объявленные у себя на родине вне закона, присоединившиеся к захватчикам, «красные шляпы» вызывали ужас всюду, где показывались их не очень приветливые лица.
        И особенно в Ла Пуэбло. Этот город - родина по крайней мере половины «красных шляп», и всем им грозили его тюрьмы!
        Теперь они вернулись в родной город под защитой американского орла, и у «красных шляп» появилась отличная возможность свести старые счеты с алькальдами, тюремщиками и всеми остальными; и они не замедлили такой возможностью воспользоваться.
        В результате побланос вскоре отказались от враждебных выступлений и радовались, если им позволяли мирно проходить по собственным улицам.
        Я был одним из множества офицеров американской армии, которые испытывали отвращение от союза с сальтеадорами. Этот союз - исключительно идея нашего главнокомандующего, впоследствие известного как «герой» Бул-Рана (Сражение времен гражданской войны в США. - Прим. перев.).
        Генерал гордился своими «стратегическими комбинациями» и одной из них считал прием в армию «разведывательной группы»; мы же считали это настоящим позором.
        Это решение можно было еще оправдать необходимостью и тяжелым положением. Но ничего подобного не было. В стране, охваченной анархией, мы могли найти достаточно шпионов, не прибегая к услугам убийц и бандитов.
        Нельзя отрицать, что Домингес со своими головорезами был нам полезен. Этим людям поневоле приходилось верно служить нам. Объявленные вне закона, презираемые из-за предательства, они пользовались всеобщей ненавистью; и если кого-нибудь из них заставали за пределами нашего расположения, несчастного ожидала верная смерть.
        В нескольких стычках с гверильерос они сражались, как тигры, хорошо понимая, что если их захватят, им нечего ожидать пощады.
        Они так свирепо исполняли «закон возмездия», что их пришлось сдерживать; больше им не позволяли действовать самим по себе. Когда требовалась их служба, она проходила под присмотром офицера драгун в сопровождении соответствующего отряда.
        Но ужас, который они вызывали, сохранился до конца кампании; и вида «красных шляп», проходящих по улицам, было достаточно, чтобы вызвать страх у женщин и заставить детей с криками разбегаться по домам.
        Нигде не испытывали к «красным шляпам»такого отвращения, как в Ла Пуэбло: отчасти из-за поразительного сходства их с большей частью населения, отчасти из-за старой вражды, а может, отчасти и из-за того, что мы позволяли им удовлетворять свои склонности.
        У нас словно существовало молчаливое согласие предоставить свободу «красным шляпам» в отместку за вражду, проявленную к нам горожанами Пуэбло.
        Впрочем, такое положение сохранялось недолго; со временем добрая старая англо-американская мораль победила, и «красных шляп» заставили вести себя лучше.



        Глава XII

“Клин клином вышибают”

        Теперь, когда на улицах можно было не опасаться насилия враждебной толпы или ночных убийц, мы снова получили возможность изучать «город Ангелов».
        Это был прекрасный старинный город, с собором, который, согласно монашеской легенде, построили настоящие ангелы; с десятками капиллас (часовня) и паррокиас (церковный приход); с сотнями массивных каменных зданий и с тысячами домов поменьше.
        Мы обнаружили целые заброшенные улицы; руины, поросшие вьюнком и сорняками, покрывавшими роскошным ковром рухнувшие стены.
        Никаких иных доказательств не требовалось, чтобы понять, что Ла Пуэбло, и сейчас третий по размерам город Анахуака, когда-то был гораздо больше.
        Я пытался отвлечься, бродя по улицам города; но была одна улица, на которой я никогда не появлялся, - Калле дель Обиспо.
        Я сторонился этой улицы так, словно на ней чума, хотя знал, что там уна коса муй линда - самое красивое, что есть в Пуэбло.
        И именно поэтому я ее сторонился. Так как у меня не оставалось ни малейшей надежды обладать Мерседес Вилла-Сеньор, я послушался совета друга, более мудрого, чем я, которому рассказал историю своего увлечения. Друг посоветовал мне забыть ее, если смогу.
        - Не приближайся к ней, постарайся никогда ее не видеть, - таковы были слова моего советника. - При такой страсти, как у тебя, это единственно возможный способ действий. В конце концов она, возможно, не такое уж совершенство. Ты не можешь судить основательно. Красотка на балконе иногда удивительно меняется, когда выходит на улицу. Несомненно, девушка при близком знакомстве окажется совсем другой, чем та, что ты описываешь. Это только твое воображение.
        - Никакое воображение не может создать такую фигуру… такое лицо… такой…
        - Такой вздор! Послушай, старина! Не поддавайся романтике. Я утверждаю, что если бы ты увидел ее на расстоянии в шесть футов и при хорошем освещении, ты бы совершенно разочаровался. Смуглая кожа испанских женщин не выносит солнца. Я не отдал бы одну нашу светлокожую англосксонскую девушку за целый корабль испанок.
        - Послушайся моего совета, - продолжал мой ментор, любитель светловолосых женщин, - постарайся больше с ней не видеться. Если она окажется некрасивой, это только вызовет у тебя раздражение; если же она действительно ангел, каким тебе кажется, тебе лучше с ней не встречаться - разве только на небе! Судя по твоим словам, она либо обручена с тем типом, либо дурачит его - такое часто бывает с женщинами этого города. В любом случае у тебя нет никаких шансов. Перестань о ней думать. Не ходи на улицу, где она живет. Впрочем, думаю, теперь, когда в городе эти мошенники «красные шляпы», вряд ли ты ее увидишь. Через месяц мы отправимся к Залам Монтесумы; и там ты либо получишь пулю в живот, либо другую пулю - в сердце от глаз, сверкающих так же, как глаза этой Вилла-Сеньор.
        У меня на губах было слово «никогда», а в голове - такая же мысль. Но я ничего не сказал, зная, что друг только посмеется надо мной.
        - Un clavo saca otro clavo (клин клином вышибают) - продолжал мой утешитель, от слов которого мне становилось только хуже. - Пословица исключительно подходит к твоему случаю. Ах, как хорошо понимают эти испанцы сложности и хитрости любви! Они поняли это триста лет назад, а простодушные англосаксы начинают понимать только сейчас. Несомненно, мисс Мерседес часто слышала эту пословицу, а может, и использовала на практике. Послушайся моего совета, старина, и делай то же самое. Пусть твоим лозунгом станет «клин клином вышибают».
        - Тебе хорошо: ведь ты не должен подавлять любовь. А это не так-то легко.
        - Ба! Очень легко! Оглянись по сторонам. Увидишь множество красивых женщин, соответствующих твоим вкусам, темнокожих сеньорит. Выходи на улицы, иди на Аламеду, в церковь, иди куда хочешь, только не на «улицу епископа».
        Я последовал совету друга и принялся искать тот самый «клин», который выбьет другой. Но найти его мне не удалось. Первый клин оставался у меня в сердце, несмотря на все мои попытки извлечь его.
        Тем не менее я продолжал выполнять решение никогда больше не видеть Мерседес, хотя это и стоило мне огромных усилий.
        Мне не нужно было закрывать глаза, идя по улицам. Маловероятно, что я случайно ее встречу. Больше чем когда-либо женщины не покидали домов. И неудивительно, учитывая, что в городе бродили «красные шляпы».
        Те немногие, что решались проехать в каретах по Аламеда, были либо женами иностранных купцов, либо принадлежали к немногим семействам, которые на время и по разным причинам стали «янкиадо».
        За этими немногими исключениями, мы видели только маленьких темнокожих леперас в их серых ребозос (шарфах); а когда мы случайно оказывались на фанданго, там могли встретить представительниц класса «поблана», которые не могли устоять перед содержимым наших кошельков.
        Среди элиты наши эполеты не вызывали особого внимания и общение с нами оставалось под запретом. На улицах могли править солдаты; но в домах священники сохраняли свою власть.
        Именно им мы были обязаны табу на общение; и, конечно, соответственно ненавидели их.
        Мне все это было безразлично. Даже если бы все девушки Пуэбло радостно встречали меня, я не мог бы ответить на их улыбки. Этому мешала рана, полученная от одной из них; и пока эта рана не заживет, у меня не было намерений заводить новое увлечение.


***
        Несколько недель я исполнял программу своего друга; однако не почувствовал обещанного им облегчения.
        Женское общество было мне не по душе. Я стал почти женоненавистником.
        Отвлечения я искал в обществе мужчин; и, должен с сожалением сказать, среди мужчин, играющих в монте .
        Игра - плохое средство от безответной любви, хотя к нему часто обращаются. Многие новички игорного стола появляются там из-за кокеток. Там десятками стоят они у игорных столов - даже когда фортуна им улыбается!
        Мне без труда удалось найти место для удовлетворения своей страсти. Вместе с нами передвигались профессиональные игроки, они словно входили в штат армии. У каждого отряда был свой организатор «фаро» или «монте», и когда разбивали лагерь, едва ли не первой появлялась палатка с игорным столом.
        В полевом лагере палатка, в городе - большой салон с канделябрами и роскошным ужином.
        В таких салонах распоряжались наши игроки; они становились партнерами местных владельцев.
        Обычно играли в самую распространенную в Мексике игру - монте . Она наиболее удобна, позволяет участвовать представителям всех сословий и классов и равно благосклонна и к новичкам, и к искусным игрокам. «Банкир». «крупье», кусок зеленого сукна и колода испанских карт - вот и все!
        В Ла Пуэбло было два или три таких салона монте. Скорее, их было несколько десятков; но два или три посещались горожанами высших сословий; здесь на столах наряду с серебряными долларами можно было увидеть и золотые дублоны. Игорные салоны находились при больших кафе , которые в мексиканских городах играют роль наших клубов, служат местом свиданий для хасиенадос и наиболее богатых купцов.
        Одно из таких заведений особенно часто посещалось офицерами нашей армии, хотя и не только ими. Мексиканские джентльмены не сторонились нашего общества за столом монте; и тут можно было увидеть рядом представителей тевтонской и латинской рас почти в одинаковых пропорциях и много промежуточных типов.
        Хотя местные жители все были в гражданском, мы знали, что среди них немало таких, кто совсем недавно носил мундиры. Были здесь и наши пленники под честное слово, взятые при осаде Вера Крус или на окровавленной вершине Сьерро Гордо.
        Нищета таких людей слишком бросалась в глаза. Жалованье, небольшое и часто запаздывающее, совсем перестали им платить; как они умудрялись прожить на своем честном слове, один Бог мог сказать.
        Больно было наблюдать, как они пытаются поддержать внешность джентльменов. Внимательный взгляд обнаруживал места на их костюмах, с которых были отпороты эполеты и шевроны; тем самым костюмы превратились в гражданское платье.
        Обычно такие люди закутывались в плащ, который на улице скрывал трансформацию. Но в салонах нельзя оставаться в плаще. И вот, глядя на сидящих за столом, можно было видеть плечи, на которых совсем недавно были эполеты полковника или даже генерала.
        Играли они обычно по маленькой; начинали с песеты и постепенно увеличивали ставки в соответствии с отношением фортуны. И когда везло, продолжали играть дублонами.
        В противном случае ограничивались на вечер одной песетой; но не уходили в отчаянии, а оставались у столов; как будто им доставляло удовольствие наблюдать за более удачливыми игроками и за потерями банкира.



        Глава XIII
        Приятное недоразумение

        К одному из частых посетителей салона я испытывал особый интерес. Познакомились мы с ним не за столом монте. Я впервые увидел его на Калле дель Обиспо и в тот же вечер на Коллесито де лос Пайарос. Звали его Франсиско Морено. Это тот самый человек, который опередил меня в любви и спас мне жизнь!
        У меня было достаточно возможностей изучить его характер, не упоминая о наших прошлых встречах. Я имел перед ним преимущество. Я хорошо его помнил, у него же не было обо мне никаких воспоминаний.
        У меня были причины сохранять свое инкогнито.
        Мы с ним познакомились и были в тех вежливых отношениях, какие складываются у двух человек за игорным столом; однако я мало что смог узнать о нем, кроме того, что он действительно офицер мексиканской армии. Об этом свидетельствовали и мои собственные наблюдения. Осанка и редкие слова говорили о военной профессии; в этом, как и в других профессиях, есть нечто от вольных каменщиков: раджпут (Представитель высшей касты в Индии. - Прим. перев.) одной страны легко распознается представителем той же касты другой.
        Он был одним из мексиканских офицеров, отпущенных под честное слово; впрочем, мы подозревали, что среди нас есть множество других офицеров, которым не следовало здесь находиться. Мы не очень опасались шпионов; по правде сказать, они могли приходить и уходить совершенно спокойно, поскольку никакой охраны не было. Неожиданные и поразительные успехи, целая серия их, научили нас презрительно относиться даже к тайным помыслам противника. Его разведчики могли заходить в наш лагерь, пользоваться гостеприимством наших палаток, даже появляться в палатке главнокомандующего, а потом уходить с такой же легкостью, с какой приходишь к своему шляпному мастеру или портному и уходишь от него.
        Никто и не думал подозревать Франсиско Морено. Никто не обращал на него внимания; разве что замечали, как он хорошо выглядит.
        Я один внимательно наблюдал за ним. Я знал, что он не только хорошо выглядит - он и на самом деле благородный человек.
        Что касается первого, то это сводило меня с ума; однако я не мог не ценить второго. Если бы он не был так благороден, я мог бы не дожить до того, чтобы заметить это его качество. У меня были странные фантазии, иногда совершенно невероятные, связанные с капитаном Морено.
        Очевидно, он беден, хотя не из тех, кто просто превратил мундир в гражданский костюм. Одежда его, хоя и поношенная, отвечала изысканному вкусу. И он не легко выкладывал песеты на сукно игорного стола. Ставкой его обычно было песо, иногда два, но он никогда не доходил до золотых монет. Проиграв доллар, он отходил от стола. Выигрывая, оставался.
        Но однажды вечером я заметил, что он нарушил это свое правило. С каждой ставкой выигрыш его удваивался, однако он встал и торопливо ушел из салона!
        Многие этому удивились. Чтобы человек отказался от игры, когда ему так везет? Все равно что бросить фортуне в лицо ее щедрые подношения.
        Я догадывался, что заставило его отказаться от игры. Он собирается поклоняться другой богине, с другим именем.
        Соборные часы как раз пробили десять - именно в этот час я впервые увидел его на Калле дель Обиспо. Все соотвествовало моей догадке, что он отправляется туда.
        Если бы даже мне везло в игре в десять раз больше, я не мог бы оставаться и воспользоваться удачей.
        Торопливо получив у крупье свой выигрыш, я вслед за Франсиско Морено вышел из салона.
        Не знаю, вызвал ли мой внезапный отказ от игры такие же толки, как уход мексиканца.
        Может быть. Но в тот момент мне были совершенно безразличны и игра, и связанные с нею толки.
        В сознании у меня была только одна мысль: мне предстоит стать свидетелем второго свидания; первое пронзило мне сердце.
        Я чувствовал себя, как птица, летящая прямо в пасть огромной змеи; как мотылек, который добровольно летит в огонь свечи!
        Какое очарование в мысли о том, что идешь навстречу гибели! Может, меня поддерживала мысль, что большего горя, чем испытал, я уже не почувствую.
        Впервые за четрые недели я оказался на Калле дель Обиспо.
        Передо мной шел Франсиско. Я верно угадал его намерение. Он отказался от улыбки фортуны ради Мерседес!
        Мы шли по разным сторонам улицы: он направлялся прямо к фасаду каса Вилла-Сеньор; я украдкой, по-воровски спрятался под порталом противоположного дома.
        Ждать нам пришлось недолго. Не успели мы занять свои места, как жалюзи подняли и у окна появилась женщина. Конечно, это была Мерседес.
        - Ты опоздал, Франсиско! - сказала она негромко и укоризненно. - Колокола на соборе прозвенели десять минут назад! Как это жестоко. Ты знаешь, что я жду и что каждый момент дорог!
        Франсиско, запинаясь, произнес какое-то оправдание, которое, очевидно, ее удовлетворило. Я видел, что она не сердится, что она уже простила его. Даже это усилило мою боль.
        - Знаешь, дорогой, папа подозрительней, чем всегда! Боюсь, что он может появиться в любую минуту. Он еще не лег спать; он никогда не ложится, пока не ляжем мы с сестрой.
        - Почему ты не дашь ему сонного напитка? Подмешай мака в его шоколад. Сделай это, нинья (девочка), и у нас появится возможность поговорить подольше. Я так мало тебя вижу. Так тяжело быть в разлуке. Надеюсь, ты то же самое чувствуешь?
        - Ты сомневаешься в этом? Но чем это нам поможет? Он так настроен против тебя. Мне кажется, кто-то наговорил ему про тебя плохого. Когда мы идем на утреню, он всегда посылает с нами тиа (тетку) Жозефу, и я уверена, ей приказано следить за нами. Вернее, только за мной. Из-за сестры он так не тревожится. Позволяет ей выезжать одной - на Аламеду и повсюду. А если поеду и я, то обязательно в сопровождении тиа Жозефы.
        - К дьяволу тиа Жозефу!
        - И знаешь, Франсиско, есть еще кое-что похуже. Я узнала только сегодня. Жозефа мне сказала. Мне кажется, папа велел ей об этом сказать мне. Если я не соглашусь выйти замуж на него - ты знаешь, о ком я говорю, - меня заточат в монастырь! Только подумай! На всю жизнь попасть в монастырь или выйти замуж за человека, которого я не могу любить. Да он мне в дяди годится! Боже мой! Что мне выбрать?
        - Ни то, ни другое, если я смогу помешать. Не волнуйся, любимая! Я найду способ спасти тебя от такой судьбы. Она ведь и для меня была бы губительна. У твоего отца не может быть ничего против меня, кроме моей бедности. Но кто знает? Я еще могу разбогатеть во время войны. Я надеюсь получить повышение и… послушай, дорогая!
        Франсиско перешел на шепот, как будто дальнейшее требовало особой скрытности.
        Слов на другой стороне улицы не было слышно; не слышал я и ответ девушки. Только когда она уже собралась уходить, я услышал:
        - Адиос кверидо! Хаста ла маньяна! (До свидания, дорогой! До завтра!).
        Ответ Франсиско прозвучал для меня необыкновенно сладко:
        - Подожди! Еще мгновение, дорогая Долорес , еще минуту…
        Окончания этого страстного призыва я не слышал. Не слышал и ответ, если он был.
        Долорес могла оставаться на балконе и беседовать с Франсиско еще час, не вызывая у меня ни малейшего раздражения. Я был слишком счастлив, чтобы дальше слушать их разговор.
        Не моя Мерседес уронила ту записку, не она сказала «Да хранит тебя Бог!»
        У меня снова есть надежда, что ее сердце свободно, что никакой «дорогой Франсиско» еще не завладел им.
        Уходя, я молча молился: «Боже, позволь Мерседес стать моей!»



        Глава XIV
        В чем дело?

        Погрузившись в сладкие картины воображения, я какое-то время простоял под порталом.
        Тем временем мексиканец ушел.
        Я решил, что он воpвращается в салун, который мы оба покинули, и потому двинулся в том же направлении.
        Теперь мне хотелось поговорить с ним; и я решил, что разговор будет гораздо сердечнее, чем прошлые наши беседы. В этот момент я мог бы обнять его: благодарность, которую раньше сдерживала мысль, что он мой соперник, вспыхнула с новой силой.
        Нужно поговорить с благородным молодым человеком, дать ему знать, кого он защищал, и спросить, чем я могу отплатить за его великодушие.
        Сердце мое устремилось к Франсиско Морено! Еще недавно он казался мне причиной моего несчастья, теперь же я увидел в нем инструмент своего воскрешения.
        - О! Я по достоинству ему отплачу! Но как?
        И вот, как раз когда я размышлял над этим вопросом, послышался резкий звук - словно кто-то резко остановился на улице и крикнул. В этом крике смешивались удивление и гнев. Затем последовали слова:
        -  Кве коса кабаллерос? Кве коса камиго? (В чем дело, господа? Что вам от меня нужно?)
        -  Вуэстра болса, сеньор; нада мас (Ваш кошелек, сеньор, ничего больше).
        -  Каррамбо ! Какое скромное требование! Тем не менее я не намерен его исполнять. Можете взять мой кошелек; но сначала вам придется отобрать у меня жизнь. Прочь с дороги, негодяи! Дайте мне пройти!
        - На него, камарадос ! Он набит дублонами! Ал тиерра ! Сбейте его с ног!
        Вслед за этими словами, произнесенными негромко, послышались звуки схватки, в которой, очевидно, принимали участие несколько человек: пять или шесть, насколько я мог судить по топоту ног на плитах тротуара.
        Больше слов я не слышал; лишь несколько, произнесенных напряженным голосом и шепотом!
        Даже тот, что заговорил первым, молчал.
        А схватка продолжалась.
        Улица, в которой она происходила, представляла из себя короткий переход, она вела с одной из главных улиц на Плаза Гранде и находилась недалеко от Калле дель Обиспо.
        Она была тускло освещена единственной масляной лампой; слабый свет делал продвижение по ней особенно трудным.
        Я сам оказался на этой улице, потому что по ней можно было быстрее пройти в кафе, куда я возвращался. И свернув в нее, сразу услышал возглас, а за ним и слова: «В чем дело, господа?»
        Остальной разговор занял не больше десяти секунд, а вслед за тем началась схватка; она происходила в нескольких десятках шагов от меня, и мне потребовалось еще десять секунд, чтобы оказаться на месте.
        Я особенно торопился на выручку, потому что мне показалось, будто я узнаю голос человека, на которого напали.
        Я оказался прав. Это был Франсиско Морено!
        Я обнаружил его в центре пятиугольника, образованного пятью нападавшими. Он искусно защищался сразу от всех пятерых. А они старательно пытались свалить его.
        Все они были вооружены мачете; он оборонялся саблей, которую достал из-под плаща.
        Я видел, что у нападающих есть и пистолеты, но они не пускали их в ход - может, боялись привлечь к себе внимание, и это помешало им в их замысле. А замысел очевиден - грабеж!
        Я нисколько не опасался разрядить свой пистолет. Увидев «красные шляпы» - их легко было узнать в нападающих, я сразу понял, с каким сортом людей столкнулся мексиканец.
        Кровь закипела у меня в жилах. Только сегодня я с отвращением услышал подробности очередного злодейства, совершенного этими любимцами нашего главнокомандующего; и тогда же поклялся, что если поймаю одного из них за таким делом, быстро с ним расправлюсь.
        Такая возможность появилась быстрее, чем я ожидал; и я вспомнил свою клятву.
        Мой крик, прервавший схватку, был достаточно громок, чтобы заглушить выстрел; пуля попала в одного из бандитов, и он со стоном упал в канаву.
        Я мог застрелить второго и даже третьего, прежде чем они опомнятся и сбегут; хотя убегали они поразительно быстро.
        Но мне хватило и одного. А то, что я с ним покончил, было очевидно: разбойник неподвижно лежал на камнях.



        Глава XV
        Жизнь за жизнь

        -  Грасиас ! - воскликнул молодой мексиканец, - мильграсиас , кабаллеро! (Спасибо! Большое спасибо!). Это все, что я могу сказать, пока не переведу дыхание.
        Он замолчал. Я слышал его дыхание, тяжелое и быстрое, как у лошади после стремительного бега.
        - Надеюсь, вы не ранены? - спросил я, убедившись, что на улице остался только один разбойник - тот, что лежит в канаве.
        - Ничего серьезного, я думаю. Может, один-два пореза. Всего лишь царапины.
        - Вы уверены?
        - Не совсем, кабаллеро; хотя мне кажется, что все в порядке. Я не чувствую слабости, только немного устал. Пришлось поработать быстро - одному против пятерых. У меня не было возможности ударить, иначе я бы уменьшил их число. Но вижу, вы это сделали. Позвольте еще раз поблагодарить вас: вы спасли мне жизнь.
        - Благодарить не нужно. Я лишь отплачиваю за такую же услугу: теперь мы квиты.
        - Сеньор, ваши слова меня удивляют. Не могу сказать, когда встречался с храбрецом, оказавшим мне такую услугу. Ваш голос кажется мне знакомым. Прошу прощения. Здесь так темно…
        - Мы с вами так часто встречаемся в темных местах, что мне кажется это судьбой.
        -  Каррамбо! - воскликнул мексиканец, еще более удивленный моими словами. - Но где были эти встречи? Прошу сказать мне, сеньор.
        - Вы не помните, капитан Морено?
        - Это мое имя. Вы меня знаете?
        - У меня есть для этого основательные причины.
        - Вы меня удивляете. Если не ошибаюсь, на вас мундир - американский офицер?
        - Да.
        - Могу ли спросить, где мы встречались? За столом монте?
        - И не раз. Однако познакомились мы впервые не там, а …
        - Где?
        - В вашем доме.
        -  Уна бурла, сеньор (Вы смеетесь, сеньор)! Неважно: шутите, сколько угодно.
        - Уверяю вас, я не шучу. Мы впервые обменялись словами под вашей крышей.
        -  Каспита (Черт возьми!)! Я в затруднении.
        - Правда, в дом я не заходил, остановился на пороге. Здесь мы встретились и расстались - и то и другое не вполне в духе приличий. В невежливости при встрече виноват я, при расставании - мы оба. Вы так неожиданно закрыли дверь, что не дали мне возможности поблагодарить вас; я бы это обязательно сделал. Но тогда же решил поискать возможности поблагодарить вас. И, кажется, нашел ее, не ища.
        -  Сантиссима Вирген (Святая дева!)! Значит, вы тот джентльмен…
        - Который однажды вечером так бесцеремонно вторгся в дом дона Франсиско Морено на Каллесито де лос Пайарос; ввалился туда головой вперед; его бы, несомненно, вынесли ногами вперед, но судьба послала ему великодушного хозяина. Ах, капитан Морено, - воскликнул я, в порыве благодарности сжимая руку молодого человека, - я сказал, что мы квиты. Но это не так. Мне вы, возможно, обязаны жизнью. Я вам - тоже; но и гораздо большим.
        -  Пор Диос, кабаллеро (Ради Бога, кабаллеро!)! Вы продолжаете изумлять меня. Чем же большим?
        Под влиянием возбуждения я готов был признаться в своей влюбленности в Мерседес и рассказать, как он ввел меня в заблуждение - короче, рассказать все. Мы больше не соперники, мы ухаживаем за сестрами и идем одной и той же дорогой. Общий мотив, хотя у каждого своя цель, вместо соперничества. Разве это не должно нас объединить?
        Однако у меня сохранились сомнения. Что-то заставило меня проявить скрытность. Моя тайна осталась нераскрытой; я даже не упомянул о Калле дель Обиспо.
        - О! - ответил я, стараясь уменьшить свой энтузиазм. - Гораздо большее зависело от моей жизни. Если бы я потерял ее…
        - Если бы вы потеряли ее, - прервал меня молодой мексиканец, избавляя от необходимости объясняться, - для меня это было бы печальным событием, потому что тогда я сегодня вечером потерял бы и свою. Еще пять минут, и эти головорезы одолели бы меня. А что касается того, что я спас вашу жизнь, то вряд ли это верно. Ее спасли ваши же товарищи. Если бы не их своевременное появление, нам вдвоем пришлось бы отбиваться от разъяренных патриотов; а у них предводителем был не обычный человек.
        - Тем больше оснований мне быть благодарным вам.
        - Ну, вы сполна расплатились со своим долгом. Если бы не ваше вмешательство - тем более великодушное, что вы не знали, кого спасаете, - я бы лежал мертвым вместо этого негодяя, предателя своей родины и своего Бога.
        Последние слова были произнесены презрительно, как будто патриотизм говорящего вспыхнул ярким пламенем при виде грабителя-изменника.
        - Но, кабальеро, - продолжал он более спокойным тоном, - вы говорите, что мы встречались за столом монте. Недавно?
        - Последний раз сегодня.
        - Сегодня!
        - Примерно час назад. Может, чуть меньше.
        -  Каррамбо ! Должно быть, вы там были, когда я ушел из салуна. Вы видели, как я ухожу?
        - Все это видели. И многие сочли странным.
        - Почему странным, сеньор?
        - Не часто игрок убегает от такого везения, как у вас. Для этого должна быть очень важная причина. Что-то такое и увело вас, я думаю?
        -  Пор Диос (Клянусь Богом!)! Ничего подобного. Небольшое поручение, которое требовало пунктуальности. Я исполнил поручение и уже возвращался, когда эти пикаронес (мошенники) напали на меня. Благодаря вам, сэр, я могу еще выиграть одну-другую монету; и собираюсь это сделать, если везение не покинуло меня вместе с тремя каплями крови. Идемте, кабальеро: вы ведь тоже возвращаетесь? Еще не поздно для партии в альбур (карточная игра).
        - Я пойду с вами, чтобы осмотреть ваши раны и позаботиться о них, если понадобится.
        - Спасибо, спасибо! Они пустяковые; иначе я бы сам о них позаботился. Вряд ли стоит их даже перевязывать. Немного воды с мылом, и все будет в порядке. А его оставим здесь?
        - Да, если он мертв. Он не заслуживает даже чести быть унесенным на носилках.
        - Вы не очень любите своих союзников в красных шляпах.
        - Я их презираю; и так же считает каждый офицер нашей армии, который заботится о чистоте нашего герба. Они были обычными грабителями, эти изменники, разве не так?
        - Были, есть и будут. Сальтеадорес дель камино гранде (Разбойники с большой дороги!)!
        - Многие из нас считают это позором. Так считает и весь мир. Шайка грабителей на службе у цивилизованной нации. С ней обращаются, как с отрядом собственных солдат! Кто слышал когда-нибудь о таком?
        - Ах, сеньор! Я вижу, вы настоящий солдат цивилизации. Мне жаль об этом говорить, но в моей бедной стране такие превращения вполне обычны. В нашей армии - я имею в виду армию его превосходительства генерала дон Антонио Лопес де Санта Анна - вы можете увидеть капитанов и полковников… даже генералов, которые… Но нет. Не мне делать такие откровения перед противником. Возможно, со временем вы сами узнаете много необычного, того, что мы называем - косас де Мексико (мексиканские обычаи)!



        Глава XVI
        Ранние птички

        Я поужинал с Франсиско. Богиня удачи не сердилась на него за короткую отлучку к своей сестре, другой богине; напротив, за столом монте она снова ему улыбнулась - как, впрочем, и мне.
        Для перемены мы на этот раз поклонились Бахусу, и это задержало нас допоздна.
        Впрочем, это не помешало мне выйти на следующее утро очень рано. Я видел, как порозовели снега «Белой Сестры», когда Феб подарил ей свой первый поцелуй. Видел я это, сворачивая на Калле дель Обиспо: величественная гора казалась белой стеной, перегораживающей улицу в конце.
        Вы вряд ли спросите, почему я здесь оказался. Разве только почему в такой ранний час?
        Я мог только смотреть на дом, разглядывать фрески на его фасаде, упиваться видом неодушевленных предметов; если же одушевленных, то только птиц в гнездах или слуг.
        Вы думаете о Парк-Лейн, а не о Пуэбло, где ангелы просыпаются рано. На Парк-Лейн спят допоздна, потому что накануне поздно легли. В Пуэбло встают с солнцем и ложатся тоже.
        Объяснение простое. Пуэбло - католический город, город молитв. Парк-Лейн принадлежит протестантам, которые более склонны к ночным бдениям и веселью.
        Не знай я этой особенности мексиканских обычаев, конечно, меня не было бы в начале седьмого на «улице Епископа».
        Но я их знал: женщина, которая в этот час не направляется в церковь, либо слишком стара, чтобы интересоваться исповедью, либо слишком скромна для церкви!
        Но таких в городе Ангелов немного. И маловероятно, чтобы Мерседес Вилла-Сеньор оказалась в их числе. Ее сестра Долорес посвятила меня в свою тайну, не подозревая об этом.
        В Мексике два вида сумерек, особенно интересных для тех, кто вынужден встречаться с возлюбленными украдкой: одни - перед восходом, другие - после захода солнца.
        Кажется противоестественным утверждение, что утренние сумерки благоприятней для культа бога Купидона, чем вечерние, но в Мескике именно так. Пока красавица из лондонского высшего света спит в мягкой постели и ей снятся новые победы, прекрасная мексиканка уже на улицах или склоняется перед девой Марией, одерживая эти победы.
        Хоть я и вышел очень рано, но все же немного опоздал. Утренние колокола уже звучали над городом. Свернув на Калле дель Обиспо, я увидел в ее противоположном конце три женские фигуры. Две женщины шли рядом; треться - чуть позади.
        Возможно, я не обратил бы на них внимания, если бы большие ворота каса Вилла-Сеньор не были еще открыты.

        Портеро (привратник) как раз закрывал их, как будто из дома только что вышли; и выйти могли только те, кого я видел на улице.
        Две передние? Кто это может быть, кроме дочерей дона Эусебио Вилла-Сеньор?
        О третьей я почти не думал; только предположил, что это и есть тиа Жозефа.
        Калле дель Обиспо больше меня не привлекала. Завернувшись в плащ, я пошел за тремя сеньоритами.
        Ускорив шаг, я догнал тиа Жозефу и оказался совсем близко от двух девушек, которых она оберегала в качестве дуэньи .
        Я больше не сомневался в том, что это дочери дона Эусебио, хотя обе были закутаны до глаз. И над глазами тоже, потому что надели шали тападо (поверху). Это значит, что шали были у них не на плечах, а на голове и завязаны под подбородком, совершенно закрывая лица.
        Можно было разглядеть только сверкание черных испанских глаз; хотя я и этого не видел, потому что находился на некотором удалении сзади.
        Зато я видел глаза тиа Жозефы: она повернулась, заметив мою тень, упавшую на тротуар.
        Она подозрительно оглянулась, раскрыв веер: так курица-наседка взъерошивает перья, когда на ее цыплят падает тень ястреба.
        Только мгновение я оставался объектом подозрений тиа Жозефы. Мой скромный взгляд, обращенный в сторону «Белой Сестры» сразу успокоил ее. Я не тот хищник, которого ей следовало остерегаться; бросив на меня поверхностный взгляд, она пошла вслед за своими протеже.
        Я поступил так же.
        Хотя девушки были одеты совершенно одинаково, закутаны в черные кружевные шали с высокими гребнями в голове, хотя они одного роста, хотя обе шли ко мне спиной, я с одного взгляда узнал свою избранницу.
        Есть что-то в фигуре - скорее в движениях, чем в мышцах, в игре рук, в движениях, что выдает душу, заключенную в теле. Это неуловимое, но безошибочно распознаваемое качество мы называем грацией ; ее может дать только сама природа, и никакое искусство ее не заменит. Это качество души; оно принадлежит не только телу. Тело всего лишь его оболочка.
        Оно сказывалось в каждом движении Мерседес Вилла-Сеньор, в ее походке, осанке, в том, как она поднимала руку, в змеиной гибкости всего тела. Каждый жест делал ее живой иллюстрацией рисунков Хогарта.
        Долорес тоже не была лишена грации; хотя у нее это свойство сказывалось в меньшей степени. В ее движениях была упругость, которой многие восхищаются; но по моему мнению, она не могла сравниться с величественной королевской осанкой ее сестры.
        Скоро я понял, что они направляются в собор, чьи утренние колокола наполняли улицы звоном. Другие верующие, в основном женщины в шалях и мантильях, торопливо шли по Плаза Майор в том же направлении.
        Долорес несколько раз оглядывалась и каждый раз поворачивалась к собору с разочарованным видом.
        На меня она не обращала никакого внимания. Я для нее незнакомец, случайно идущий в том же направлении.
        Меня ее равнодушие не раздражало. Я догадывался о его причине. Я не «кверидо Франсиско».
        Мерседес, казалось, совсем не интересуется окружающим. Она казалась рассеянной и холодно отвечала на приветствия «кабалльерос», которые все, как один, хотели бы услышать более теплое «буэнас диас».
        Только однажды она проявила интерес - когда американский офицер в мундире конных стрелков проскакал по улице. Но только шесть секунд разглядывала она его, пока он проезжал мимо; потом снова обратилась взором в сторону собора.
        Его массивные двери были открыты, впуская верующих, которые потоком устремлялись по ступеням.
        Сестры смешались с толпой и прошли внутрь, тиа Жозефа последовала за ними, продолжая следить так же строго, как на улицах.
        Я делал то же самое - но с другими намерениями.



        Глава XVII
        Заутреня

        Я впервые оказался в католическом соборе; и не могу сказать, что молился очень набожно.
        Святая Гаудалупа, прекрасная, какой только могли ее сотворить чувственные мексиканские священники, великолепная в своей золотой усыпальнице, не привлекла моего внимания.
        Больше привлекали меня черная кружевная шаль и высокий гребень Мерседес Вилла-Сеньор - не сами по себе, но из-за прекрасной наружности, которая скрывалась под ними.
        Я смотрел на девушку не отрываясь. В глубине души проклинал эти преграды, как проклинает влюбленный все, что стоит между ним и его идолом.
        Молясь, мексиканская сеньорита может принимать три позы. Она стоит, она опускается на колени, и она садится на корточки . Не могу более элегантно описать эту форму коленопреклонения, когда женщина из положения на коленях опускается еще ниже. Этот подвиг женской гибкости долго занимал меня; я не настолько силен в анатомии, чтобы понять или объяснить его.
        Мерседес Вилла-Сеньор казалась прекрасной в каждой позе. Даже на корточках она сидела грациозно!
        Я следил за ней, пока служба шла своим порядком: пение, молитва, проповедь. За все это время она ни разу не оглянулась. Мне она казалась святой - эта мысль никак не вяжется с другими мыслями, которые у меня о ней возникали.
        Мне не доставляло особого удовольствия думать, что она святая. Я предпочел бы, чтобы этот ангел из ангелов был более человечным.
        Долорес казалась менее поглощенной службой. Во всяком случае не только молитвы занимали ее. Двадцать раз отводила она взор от алтаря и смотрела на выход, всматривалась в темные проходы, смотрела куда угодно, только не на священника, ведущего службу.
        Его бритая голова нисколько не интересовала ее. Она искала блестящие кудри «кверидо Франсиско».
        Но его в соборе не было, во всяком случае я его не видел. У меня были свои догадки насчет причины его отсутствия.
        Менее привычный к «сверкающему вину», он лучше товарища, участвовашего с ним в пирушке, оправился от его действия.
        Его определенно не было. Тем меньше забот у тиа Жозефы!
        Я мог бы успокоить Долорес. Но мне хотелось говорить только с Мерседес.
        Проходило время, пение и псалмы, молитвы и проповедь сменяли друг друга. Звонили колокола, горели благовония, было поставлено множество восковых свеч.
        Мерседес по-прежнему не отрывала взгляд от алтаря; по-прежнему казалась поглощенной церемонией, которая для меня была нелепой и идолопоклоннической.
        В глубине души я возненавидел ее больше, чем когда-либо в жизни. Я с трудом удерживался, чтобы не закричать на священника. Я завидовал его положению: ничтожная церемония кажется привлекательной другим глазам.
        Слава небу, эти глаза наконец остановились на мне!
        Да, меня увидели и узнали.
        Я вошел в собор, не собираясь молиться перед алтарем. Любовь, заключенная в моем сердце, совсем не того типа, на который рассчитывают в этих священных стенах; она далека от надписи «Бог есть любовь». Моя любовь человеческая, земная и, может быть, нечистая! Не скажу, чтобы это была такая любовь, о которой мы читаем, любовь трубадуров и рыцарей в старинные времена. Не могу отнести себя ни к какому другому классу, кроме класса авантюристов, людей, которые своим пером, языком или саблей, что больше подойдет, пробивают себе дорогу в мире.
        Возможно, мне свойственны эгоистические стремления; но ни в малейшей степени они не касались моей страсти к Мерседес Вилла-Сеньор. Слишком много в ней было романтики.
        В ее первом взгляде я прочел узнавание. Только это и ничего больше, ничего такого, что обрадовало бы меня.
        Но вслед за первым взглядом был и другой, который я смог истолковать иначе. Взгляд был теплый и казался приветливым.
        Потом третий и четвертый, украдкой брошенный через край шали. Сама эта украдчивость польстила моему тщеславию и дала новый толчок надеждам. Для украдчивости было несколько причин: священное место, девичья скромность и особенно - присутствие тиа Жозефы.
        Снова наши взгляды встретились - в моем было все восхищение и восторг долго сдерживаемой любви.
        И еще одна сладкая встреча - и еще. Я оторвал Мерседес от молитвы.
        Несомненно, нехорошо с моей стороны было испытывать радость при этой мысли; и, несомненно, я заслужил наказание, поджидавшее меня.



        Глава XVIII
        Вызов в церкви

        Преданно посылая взгляды, я оставался в тени. Колонна со статуей какого-то святого образовала нишу, в которой я мог укрыться от остальных молящихся.
        Но за мной была еще более темная тень, и в ней тоже кто-то таился.

        Тиа Жозефа была не единственным соглядатаем в соборе.
        Я осознал это, услышав голос. Говорили шепотом, но так близко к моему уху, что я легко различал каждое слово.
        Голос произнес:
        -  Пор Диос, кабалльеро (Клянусь богом, кабальеро). Вас, кажется, очень интересует проповедь. Вы ведь не еретик, как остальные ваши соотечественники?
        Жало осы не вызвало бы у меня более неприятного ощущения. Невозможно было усомниться в двусмысленности этих слов. Говорящий заметил обмен взглядов между Мерседес и мной!
        Я оглянулся.
        Прошло несколько секунд, прежде чем я смог кого-то увидеть. Мои глаза ослепли от великолепия церковного освещения.
        Прежде чем я смог разглядеть его фигуру или лицо, незнакомец снова прошептал:
        - Надеюсь, сеньор, моя вольная речь вас не оскорбила? Мы, католики, радуемся, видя, что наша святая церковь завоевывает американцев. Мне говорили, что это бывает часто. Наши падре обрадуются, узнав, что победа их Слова может компенсировать поражение наших сабель.
        Несмотря на дерзость, в этих словах было что-то очень хитрое и изобретательное, и я не стал отвечать немедленно. Помогло промолчать и сильное удивление.
        Я ждал, пока не привыкнет зрение. Тогда я смогу рассмотреть своего собеседника.
        Постепенно зрение мое адаптировалось, и я смог разглядеть темный угол. В нем стоял человек, чуть темнее этой тени, по уши закутанный в серапе , с темным сомбреро на голове, а между шляпой и «одеялом» лицо, которое может принадлежать только негодяю!
        Я видел бородатый подбородок, усы и глаза, горевшие зловещим светом. Больше того, я увидел, что хоть речь его звучала насмешливо, в ней скрывался подлинный гнев.
        Сарказм - это всего лишь видимость. Говорящий слишком заинтересован, чтобы быть ироничным; и я ни на мгновение не усомнился, что нахожусь в присутствии еще одного кандидата на улыбки Мерседес Вилла-Сеньор.
        Эта мысль не сделал меня терпимей к насмешке. Напротив, она лишь усилила мое негодование. Я уже разозлился добела.
        - Сеньор! - сказал я, с большим трудом сведя голос к шепоту. - Поблагодарите свои звезды за то, что находитесь в церкви. Если бы вы произнесли эти слова на улице, они были бы последними в вашей жизни.
        - Улица недалеко. Пойдемте, и я повторю их.
        - Согласен!
        Противник был ближе к выходу и пошел первым. Я следовал за ним в трех шагах.
        В вестибюле я задержался - всего на секунду: проверить, заметила ли коленопреклоненная Мерседес мой уход.
        Заметила. Она смотрела мне вслед - не украдкой, не удивленно; мне показалось - с досадой!
        Догадалась ли она о причине моего внезапного ухода?
        Вряд ли это возможно.
        Мой противник занимал такое положение, что она не могла его увидеть. Мешала статуя; а когда он направился к двери, его скрыла колонна.
        Я вернул ей взгляд, пытаясь уверить. Этим взглядом я говорил:
        - Только одно мгновение, и ты снова меня увидишь!



        Глава XIX
        Тихая улица

        Выйдя на солнечный свет и увидя ясно своего противника, я потерял уверенность в том, что смогу выполнить свое обещание.
        Ростом шести футов в своих кожаных сапогах, он был мускулист и казался очень сильным. У него была внешность опытного фехтовальщика; и я знал, что в качестве оружия он выберет саблю.
        Мексиканец не любит сражаться огнестрельным оружием. Оно слишком шумно, а он хочет оставаться незамеченным. Я был уверен, что мой противник выберет саблю.
        По правилам дуэли я мог настоять на своем выборе оружия, но я слишком рассердился, чтобы соблюдать такие тонкости.
        Собор Пуэбло стоит на возвышении, и с фасада и с остальных сторон его обрамляет широкая лестница. Незнакомец начал спускаться по этой лестнице - он уже сделал несколько шагов, когда я вышел.
        Внизу он остановился, поджидая меня; и тут у меня впервые появилась возможность хорошо разглядеть его.
        Лет сорока, с крепкой и изящной фигурой, которая свидетельствует об активной, полной действий жизни; нервы его закаляются ежедневно.
        Что такому человеку нужно от меня?
        При других обстоятельствах я мог бы задать ему этот вопрос; но не при этих. У меня была довольно определенная догадка, почему именно он решил вызвать меня на дуэль.
        Подобно мне, он влюблен в Мерседес Вилла-Сеньор; подобно мне, готов сражаться насмерть с соперником.
        Он сразу узнал во мне соперника, причем успешного - если его истолкование обмена взглядами совпадает с моим.
        Я не сомневался, что только в этом причина его сознательной провокации.
        - Здесь слишком людно, - сказал он, дождавшись меня внизу. - Площадь - не лучшее место для таких дел, как наше.
        - Почему? - спросил я нетерпеливо: мне хотелось побыстрей кончить с этим неприятным эвпизодом.
        - О, нам могут помешать полицейские или патруль. Может, вы предпочитаете это?
        - Негодяй! - воскликнул я, теряя терпение. - Отведи меня, куда хочешь, только побыстрее! Туда, где ни полицейский, ни патруль не спасут тебя от сабли, которую ты сам вызвал из ножен! Веди!
        - Здесь поблизости есть тихая улица, - ответил он с поразительным хладнокровием; если бы не мой гнев, это должно было меня насторожить.- Там мы сможем сыграть свою игру без риска быть прерванными. Вы согласны идти туда?
        - Конечно. Место мне безразлично. А что касается времени, то его не понадобится много,чтобы преподать вам урок, последний в вашей жизни.
        - Посмотрим, сеньор, - кратко ответил мой противник, направляясь в сторону «тихой улицы».
        Я машинально пошел за ним: меня начали одолевать дурные предчувствия. Будь я спокойней, мне следовало бы серьезней отнестись к шагу, который я согласился сделать.
        Шаг этот начинал казаться мне безрассудным.
        Миновав несколько улиц, мы пришли на угол той, которую искали. Когда мы пошли по ней, мне показалось, что я был здесь раньше.
        Я посмотрел на надпись на ближайшем доме. Там черными буквами было написано:

«Каллесито де лос Пайярос».
        Я снова посмотрел на своего противника. Название «улица Ласточек» вызвало смутные воспоминания.
        Местность пробуждала воспоминания; остановившись, я потребовал, чтобы он назвал мне свое имя.
        -  Каррамбо ! Зачем вам оно? - насмешливо спросил он. - Хотите сообщить обо мне в ином мире, куда преждевременно отправитесь? Ха-ха-ха!
        - Что ж, - продолжал он, - не стану вас разочаровывать. Передайте дьяволу, когда его увидите, что он в долгу у капитана Торреано Карраско за то, что тот прислал ему нового подданного. А теперь, сеньор, готовы ли вы к смерти?
        Мне не нужно было больше доказательств, что я попал в ловушку. Я увидел с полдюжины пеладос , которые, показавшись из одного дома, побежали к нам, очевидно, собираясь принять участие в схватке.
        Это не дуэль. Я понял, что мой противник и не собирался участвовать в дуэли. Он отбросил свой рыцарский тон и хорошо знакомым мне голосом закричал:

        - Муэро эль американо!



        Глава XX
        Спасен «красными шляпами»

        Казалось, улица Ласточек - проклятое для меня место. Второй раз мне здесь угрожает смерть; и второй раз я принял решение дорого продать свою жизнь.
        Несмотря на внезапное развитие событий, я оставался настороже и успел занять оборонительную позицию, прежде чем Карраско или его сообщники успели подойти ко мне.
        Но на этот раз - увы! - со мной не было пистолетов. Я и не думал, что в такой ранний час мне может грозить опасность. И ушел вооруженный только своей парадной саблей. С таким слабым оружием я вряд ли смогу защититься от полудюжины противников, вооруженных длинными мачете.
        Эта сабля все равно что тростинка.
        Я вспомнил о Франсиско. Снова обратиться к нему за помощью?
        Но какой из пятидесяти домов его?
        Если даже я узнаю его дом, успею ли добраться до него и будет ли Франсиско дома?
        Возможно, и будет, услышит мои крики и выйдет. Но вероятность такая небольшая, что казалась безнадежной; тем не менее я ухватился за нее, как тонущий за соломинку!
        Я с криком принялся отступать по улице в направлении, как мне казалось, дома Франсиско.
        Не стыжусь признаться, что громко звал на помощь, звал Франсиско Морено по имени. Человеку, которому в глаза смотрит смерть, можно простить нарушение правил приличия. Я кричал, как респектабельный хозяин магазина, на которого напала шайка грабителей.
        Улица Ласточек только казалась мне фатальной: вторично она дала мне возможность спастись.
        Пришла помощь - хотя и не оттуда, откуда я ее звал. Дверь Франсиско оставалась закрытой; вернее, ее открыл не он. Ее распахнули два десятка «красных шляп», которые в этот момент появились на улице.
        В любое другое время вид этих кровавых союзников вызвал бы у меня откровенную вражду. Теперь они показались мне святыми - и действительно стали моими спасителями.
        Они появились в самый нужный момент. Карраско и его сообщники догоняли меня; концы их мачете уже были в шести дюймах от моей спины.
        Увидев «красных шляп», они тут же побежали в противоположном направлении - еще быстрей, чем гнались за мной!
        Видя, что опасность миновала, я направился к своим спасителям. Я не представлял себе, что они здесь делают; пока не увидел, что они остановились перед домом и потребовали впустить их.
        Требование было очень грубым и решительным.
        Никто не ответил, и они заколотили в дверь рукоятями своих эскопетос (ружей): несколько из них были ими вооружены.
        Наконец дверь подалась, она была сорвана с петель и открылась.
        До сих пор я не понимал, что нужно «красным шляпам»; наверно, занимаются разбоем при свете дня; у меня не было причин подозревать что-то иное. Я видел, что они пришли без командира, сами по себе.
        И не понимал, какова их цель, пока не увидел в двери Франсиско Морено. Он мрачно смотрел на разбойников.
        Это был его дом, хотя я его не сразу узнал.
        Понимание пришло со скоростью электрического удара. Они собираются арестовать его за убийство одного из их товарищей накануне вечером; его обвинят в этом убийстве!
        Я слышал, как они объявили об этом молодому мексиканцу.
        По-видимому, они достаточно уважали закон, чтобы потребовать сдаться без сопротивления. Но скорее просто опасались, что Морено будет сопротивляться: он стоял в двери с саблей в руке и не похож был на человека, готового уступить без боя.
        Если он сдастся, они вряд ли сдержат свое слово. Я не сомневался, что они не отведут его в свое расположение, а убьют на месте.
        Дело требовало моего вмешательства, и я вмешался.
        Мне потребовалось только распахнуть плащ и показать «раскинувшего крылья орла» на пуговицах мундира.
        Малейшее неповиновение мне стоило бы им двадцати ударов бичом каждому - «сильные удары по обнаженной спине». Такова была формулировка наших военно-полевых судов.
        Они и не пытались возражать. Мои спасители не подозревали о том, какую услугу мне оказали, и не знали, что именно я, а не мексиканец отправил их камарадо в долгий путь!
        За себя я не боялся. Опасался только за своего друга; если оставить его в их распоряжении, он никогда не сможет нанести еще один визит на улицу Епископа.
        Но я не отдал его в распоряжение суда «красных шляп». Мне пришлось самому его арестовать.
        С явным нежеланием негодяи уступили; десять минут спустя Франсиско был препровожден в казармы, занятые конными стрелками; впрочем, в караульной его не закрыли.



        Глава XXI
        В шесть часов - на Аламеде!

        Мне без особого труда удалось объяснить дежурному офицеру суть происшествия и снять обвинения с Франсиско.
        Как только «красные шляпы» убедились, что я знаю подробности случившегося, они не только сняли свои обвинения, но и поспешили убраться подальше из опасения самим попасть под военно-полевой суд.
        Когда их призвали свидетельствовать, не один, а пятеро подчиненных Домингеса были объявлены «пропавшими». Четверо товарищей убитого благоразумно решили не настаивать на своих обвинениях; когда их принялись разыскивать, то не смогли найти ни в казармах, ни вообще в городе Ангелов!
        Они предпочли удалиться а лос монтес (в горы), и мне одному пришлось свидетельствовать о ночном происшествии.
        Их свидетельства меня нисколько не беспокоили; впрочем, происшествие имело положительные последствия. Оно преподало нашим союзникам-предателям неплохой урок; и урок оказался полезен, если не им самим, то тем несчастным, кому пришлось иметь с ними дело.
        Но я не был так равнодушен к бегству негодяев, которые напали на меня на улице Ласточек; похоже, на этой улице размещалось их убежище.
        Полчаса спустя после ухода в сопровождении «красных шляп» я вернулся - на этот раз с двумя десятками конных стрелков, которые помогли мне обыскать заинтересовавший меня район.
        Но птички улетели; и все время своего последующего предывания в Ла Пуэбло де лос Анджелес я ни разу не видел своего необычного противника.
        От Франсиско я кое-что узнал о нем - некоторые главы из его прошлой истории, которые меня не удивили. Он был капитаном мексиканской армии; и опять им будет, если тиран Санта Анна вернет себе диктаторскую власть. Пока звезда генерала восходит, капитан Карраско не останется без должности.
        Но поскольку в последнее время звезда Санта Анны светила тускло, пошатнулось и положение капитана Торреано Карраско.
        Во время своих частых отлучек, которые Франсиско шутливо называл «увольнительными», галантный капитан занимался промыслом в горах.
        - Но что он там делает? - наивно спросил я.
        -  Каррамбо, сеньор! Странно, что вы об этом спрашиваете. Мне казалось, все это знают, - был ответ.
        - Что знают?
        - Что капитан Карраско ун покито де сальтеадор (немного разбойник).
        Я больше удивился манере, в которой это было сказано, чем самому сообщению.
        Молодой мексиканец как будто считал поведение Карраско чем-то обыкновенным, не имеющим особого значения. Казалось, это не преступление, а всего лишь легкомыслие.
        Но к моему следующему вопросу он отнесся гораздо серьезней. А вопрос был таков:
        - Знаком ли капитан Карраско с дочерьми дона Эусебио Вилла-Сеньор?
        - Почему вы об этом спрашиваете, кабаллеро? - Франсиско побледнел при упоминании этого имени.
        - Не имею чести быть с ними знакомым, только видел издали. Видел сегодня утром в соборе. И Карраско тоже там был. И мне показалось, что он ими интересуется.
        - Если бы я только знал, я бы… Нет, это невозможно! Он не посмеет… Скажите мне, кабаллеро: что именно вы видели?
        - Не больше того, о чем уже сказал. А вы что знаете?
        -  Эн вердад (по правде сказать) тоже ничего. Просто мысль… воспоминание о том, что когда-то видел. Но я мог и ошибиться. Не имеет значения.
        Больше мы об этом не разговаривали. Очевидно, тема для Франсиско была болезненной - для меня тоже.
        Позже, когда мы познакомились поближе, Франсиско рассказал мне историю своей любви; отчасти я сам был свидетелм, хотя он об этом не подозревал.
        Как я и догадывался, существовали преграды на пути к его объединению с дорогой Долорес ; главным препятствием оказался отец девушки. Молодой солдат был всего лишь «бедным джентльменом», никакого имущества у него не было, только то, что завоюет своей саблей; а в Мексике честный человек этим немногого добьется. У него появился богатый соперник; ему дон Эусебио пообещал руку дочери - и пригрозил, что отправит ее в монастырь, если она откажется.
        Несмотря на эту угрозу, Франсиско не терял надежду. Надежда его была основана на обещании Долорес. Она заявила, что скорее готова делить с ним нищету, чем выходить за рико , который ей не нравится; она предпочтет даже смерть монастырю!
        Я о своем новом знакомстве не распространялся; во всяком случае я ничего не сказал о своем отношении к семейству Вилла-Сеньор. Мне казалось, что если я расскажу кому-нибудь о своей страсти к Мерседес, это погубит всю романтику. Поэтому я не сказал Франсиско ни слова.


***
        С этого дня я стал известен, как один из самых рано просыпающихся американских офицеров. Ни разу не проспал я побудку, ни разу не пропустил заутреню в соборе.
        Несколько раз я видел Мерседес. Каждый раз мы обменивались взглядами и с каждым днем лучше понимали друг друга.
        Но мы все еще не обменялись ни словом! Я боялся рискнуть и заговорить: боялся, что придется испытать унижение.
        Я уже опять был готов обратиться к эпистолярному жанру, я даже написал письмо, надеясь передать его - не через посредника-кучера, а сам, лично и самой девушке.
        Во время каждой службы я искал такой возможности; ждал, когда прекрасная молящаяся, выходя в толпе, окажется вблизи меня.
        Дважды я оказывался разочарован. На третий раз такая возможность появилась, но я ею не воспользовался.
        В этом не было надобности. Желание, которое я высказывал в письме, выразила сама Мерседес. Спускаясь по лестнице на улицу, она оказалась рядом со мной и быстро прошептала:
        -  Эн ла Аламеда! А сейс хорас ! (В шесть часов на Аламеде).



        Глава XXII
        Свидание и разочарование

        В большинстве мексиканских городов первого и второго класса есть «пасео» и «аламеда». « Пасео»предназначается для всех гуляющих, в том числе для прогулок верхом; «аламеда» отводится только пешеходам, хотя здесь есть и дорога для карет.
        В столице есть две «пасео»: Букарели и Ла Вега. Ла Вега тянется мимо знаменитых чинампас , или «плавучих садов», и считается модной только в определенное время года - в течение недели карнавала. Все остальное время ей предпочитают более величественную прогулочную дорожку Букарели.
        Пасео Пуэбло проигрывает в сравнении; но Аламеда имеет свои преимущества. Это большой прямоугольник, расположенный на западной окраине города; с деревьями, дорожками, статуями, цветами, фонтанами и всеми остальными принадлежностями общественного сада. Вокруг прямоугольника проходит дорога для экипажей и всадников; вдоль дорожек для пешеходов расставлены скамьи, где можно отдохнуть.
        С Аламеды открывается вид на Чокулу с церковью девственной «Спасительницы» наверху; дальше снежный конус Попокатепетля и двойная вершина Белой Сестры.
        Но я пришел н Аламеду «в шесть часов», вернее, на полчаса раньше не для того, чтобы любоваться этим видом.
        Когда предстоит такое свидание, ни один мужчина не удержится от того, чтобы не прийти раньше времени.
        Место предназначается для прогулки тремя способами: пешком, верхом и в экипаже. Каким способом воспользуется Мерседес?
        Скорее всего, последним; хотя первый был бы самым удобным, учитывая мою цель.
        Именно этот способ выбрал я сам: появился на прогулочном прямоугольнике простым пешеходом, в гражданской одежде, чтобы не бросаться в глаза.
        Я бродил по дорожкам, как будто восхищаясь цветами и разглядывая статуи. Но это была только видимость - чтобы обмануть других гуляющих, которые шли передо мной и сзади. В тот момент у меня и мыслей не было об элегантности искусства и красоте природы; даже о таких ее величественных проявлениях, как укутанные снегом склоны Кордильер.
        Я думал только о женской красоте, мне не терпелось увидеть ее самый совершенный образец.
        Появится ли она пешком, верхом или в карете?
        Учитывая особенности времени - на Аламеде бывали и «красные шляпы», - последнее самое вероятное.
        Но я все же всматривался в каждую гуляющую в прямоугольнике женщину, даже в самых дешевых платьях.
        Вопреки словам сестры, Мерседес, возможно, не всегда может свободно уходить и приходить. Может быть, ей пришлось уйти тайком, переодевшись?
        Вскоре время догадок кончилось; к моей радости, они оказались ошибочными. Долорес была права. Кучер в черной глазированной шляпе и синем шерстяном жакете, правивший парой лошадей, был тот самый, который не получил из-за своего опоздания дублон.
        Я больше не обращал на него внимания. Отныне мой взгляд был прикован к лицу в окне кареты. Карета была изящной конструкции, вся передняя часть застеклена, стекло лучшего качества, прозрачное, как хрусталь.
        Это стекло сделало лицо девушки еще прекрасней, придало ему мягкость раскрашенного воска.
        Мне не нужно было вглядываться, чтобы узнать его. Ошибиться было невозможно: это Мерседес.
        Я видел ее и раньше, но только в тусклом свете уличных ламп.
        Сейчас я увидел ее лицо при свете дня, и оно легко выдержало это испытание. Если возможно, оно стало еще прекрасней: блестящие черные глаза, тронутые кармином щеки, губы, - но у меня не было времени разглядывать подробности: карета оказалась рядом.
        Я видел, что она в карете одна, ее не сопровождают ни сестра, ни слуги. Даже тиа Жозефы с ней нет!
        Значит, Долорес говорила правду. Бедная Долорес! Я сочувствовал ей, тем более что подружился с Франсиско.
        Карета двигалась медленно. Лошади шли шагом. У меня было время предпринять меры, которые подсказывало благоразумие. Даже у любви есть инстинкт осторожности.
        Мой инстинкт подсказал мне отыскать уединенный уголок Аламеды, где я мог бы смотреть, не будучи видимым никем- кроме той, что находится в карете.
        Фортуна благоприятствовала мне. Поблизости росло несколько перуанских перечных деревьев, их ветви нависали над дорожкой. В их тени оказалось углубление, тихое, закрытое с трех сторон и, очевидно, никем не занятое. Имено такое место я и искал.
        Через десять секунд я оказался под ветвями.
        Еще через десять экипаж, по-прежнему двигаясь медленно, поровнялся со мной.
        Мой взгляд встретился со взглядом Мерседес!
        Полуослепленный ее красотой, я стоял, глядя на девушку. Мой взгляд должен был выдавать восхищение, но и страх, охвативший меня. Он был у меня в сердце и, должно быть, отразился в наружности. Это была робость мужчины, который чувствует, что недостоин женщины, которую обожествляет; ибо я обожествлял Мерседес!
        А через пять минут я проклинал ее! Она проехала, продолжая смотреть на меня; а потом меня ожидал сюрприз, который ошеломил и вызвал дикий гнев.
        Девушка мне не улыбнулась - я этого ожидал, - но и не посмотрела, как на совершенно незнакомого человека!
        В ее взгляде было узнавание и еще что-то, оставшееся для меня непонятным.
        Предупреждение? Кокетство?
        Мысль о том, что это кокетство, обожгла меня.
        Я смотрел вслед карете в поисках объяснения. Вряд ли я его получу: теперь карета повернулась ко мне закрытым концом, и девушку я больше не видел.
        Но чуть позже я ее увидел снова.
        Чуть дальше по аллее я увидел среди перечных деревьев мужчину: очевидно, он, как и я, ждал.
        В отличие от меня, он был верхом. Этот мужчина был мне знаком. Я узнал его с одного взгляда.
        Он тронул лошадь шпорами, и она выскочила на дорогу; подъехал к карете, из окна которой в то же мгновение показалась белая рука.
        Я увидел сверкающий драгоценностями браслет и записку, зажатую в тонких пальцах!
        Никто не мог принять эту записку быстрее и незаметней, чем мой друг Франсиско - который больше никогда не будет мне другом !



        Глава XXIII
        Ее зовут Долорес

        Одно утверждение не вызывает никаких сомнений, оно не тема для обсуждений. Ревность - самое болезненное чувство, на какое способна душа мужчины.
        Ее болезненность имеет свои степени, большую и меньшую; ибо у этой ужасной страсти, самомнения - называйте как угодно - есть разновидности.
        Существует ревность, возникающая после обладания; есть и другая разновидность, коренящаяся в предчувствиях. Моя ревность была именно такой.
        Не стану спорить, какая из этих разновидностей хуже. Могу только сказать, что, стоя в тени перуанских перечных деревеьев, чувствовал, что вокруг меня собрались все тени смерти и все фурии ада.
        Я был разъярен. Меня охватил гнев к мужчине, обманувшему меня. Но еще больше я сердился на женщину.
        Чего она добивалась, назначая мне свидание? Что выигрывала таким чудовищным обманом?

        - Эн ла Аламеда - а сейс хорас!
        Я был на месте, был вовремя; она тоже. С нескольких церквей слышался колокольный звон - шесть часов. Каждый удар словно молотом загонял гвоздь мне в сердце!
        Несколько секунд я прислушивался к звону. Может, это похоронный звон?
        О, что за женщина! Красотой ангел, поведением дьявол!
        Я больше не сомневался в том, что это справедливое определение Мерседес Вилла-Сеньор.
        Чтобы простить мою поспешность в подобных заключениях, вы должны кое-что знать о высшем мексиканском обществе.
        Но не мне объяснять вам это. Мои воспоминания слишком горьки.
        Это одно из самых горьких, хотя одновременно и самое быстропреходящее.
        Может, не следует называть его быстроперходящим; поскольку после очень краткого периода облегчения оно вернулось еще сильней, чем раньше; и горечь длилась долго, долго.
        Иллюзию вызвали размышления, промелькнувшие в моем сознании, когда я смотрел вслед карете после описанного инцидента.
        У меня возникла слабая надежда.
        Мерседес могла быть только посыльной? Записка могла быть от Долорес, той самой Долорес, которую строго стерегут и которая не может выходить одна.
        Сестры могли быть сообщницами - так бывает не только в Мексике, но и в Англии. У Долорес, которой грозит монастырь, возможно, нет других способов общаться с «кверидо Франсиско».
        Такое понимание происшествия было больше приятным, чем вероятным.
        Могло бы быть и то и другое, но я все-таки кое-что знал об «обществе» города Ангелов. И мог представить себе, что красивый капитан Морено ухаживает одновременно за обеими сестрами!
        Только на мгновение позволил я себе это недостойное предположение.
        Но уверенность, сменившая его, была еще более болезненной: уходя с Аламеды, я знал, что Франсиско Морено любит только одну - и именно ту женщину, которая проехала мимо нас в карете!
        Эту информацию я получил из случайно подслушанного диалога.
        Вместе со мной в тени перечного дерева находились двое мужчин, которых я не заметил раньше. Один был явно поблано ; второй судя по одежде мог быть хасиенадо из провинции, возможно, « юкатеко », приехавший в столицу. Как ни незаметно передавалась записка, как ни быстро перешла она из рук в руки, эти двое заметили небольшой эпизод.
        Поблано, казалось, отнесся к нему как к совершенно обычному происшествию. Но провинциал, одежда которого, хотя и со следами богатства, свидетельствовала о деревенском происхождении, удивился.
        - Кто она? - спросил удивленный провинциал.
        - Дочь одного из наших рикос , - ответил поблано. - Его зовут дон Эусебио Вилла-Сеньор. Вы, конечно, о нем слышали?
        - О, да. Мы на Юкатане о нем знаем. У него сахарная плантация вблизи Сисала; впрочем, он там редко показывается. Но кто этот счастливый человек, который станет обладателем прекрасной плантации? Такой умный парень заставит ее приносить выгоду; клянусь Богом, я никак не могу этого сделать со своей!
        - Сомневаюсь, чтобы это смог и капитан Морено - если у него даже будет возможность стать ее владельцем. Он не способен приобретать богатства - разве что за столом монте. Но ему все равно не стать владельцем собственности, принадлежащей дону Эусебио Вилла-Сеньор.
        - Я, конечно, не знаю обычаев вашего города, - заметил юкатанец, - но мне кажется, у молодого человека есть возможность стать обладателем дочери дона Эусебио. Если бы наша девушка так поступила, она обязана была бы выйти замуж.
        - Ах! - возразил обитатель ангельского города. - Вы там, на Юкатане, простой народ: вы позволяете своим мучачас (девушкам) поступать, как они хотят. В Пуэбло, если они не слушаются родителей, их заключают в монастырь. В нашем святом городе их больше десятка. Я слышал, такая же участь ждет и Долорес Вилла-Сеньор, если она будет настаивать на своем желании выйти замуж за того, кому только что передала записку.
        - Долорес Вилла-Сеньор? - спросил я, подходя к разговаривающим и бесцеремонно вмешиваясь в разговор, который так заинтересовал меня.
        -  Долорес Вилла-Сеньор? Я вас правильно понял, Вы говорите, что имя женщины в карете - Долорес ?
        -  Си, сеньор, сиертаменте (Да, сеньор, конечно!)! - ответил поблано, который, наверно, принял меня за сумасшедшего. - Долорес Вилла-Сеньор, или Лола, если вы предпочитате сокращение. Так зовут эту девушку. Каррамб о! А что в этом странного? Каждый чиквитито (ребенок) ее здесь знает.
        Дар речи отказал мне. Больше я ни о чем не спрашивал. Я слышал достаточно, чтобы понять, что был обманут.
        В карете проехала женщина, которую я любил; и она же назначила мне свидание на Аламеде. Невозможно було усомниться с этом. А также в том, что ее зовут не Мерседес , а Долорес !
        Я стал игрушкой бессердечной кокетки!



        Глава XXIV
        Прощальный взгляд на Пуэбло

        С этого часа я чувствовал, что в Пуэбло мне не место. Все, что угодно, кроме обжегшегося мотылька. Я решил отныне сторониться свечи, которая так жестоко меня обожгла и может обжечь еще раз.
        Хотя огонь этой свечи по-прежнему привлекал меня, я решил больше никогда его не видеть. Он оказался слишком горячим. И если я когда-нибудь еще раз увижу Долорес Вилла-Сеньор, то не по своей воле.
        Как легко мне было так говорить, легко принять решение в первых муках уязвленного тщеславия, когда испытанное несчастье закаляет дух. Но увы! Как трудно исполнять это решение! Такой подвиг не ждал и Геракла.
        Я пытался подкрепить свою решимость размышлениями, приветствовал всякую мысль, которая позволяла стать равнодушным или даже забыть о ней.
        Все бесполезно. Такие воспоминания может смягчить только время.
        Воспоминания не обязательно причиняли боль. Я думал о том, что сумел, пусть ненадолго, заинтересовать такую великолепную, знаменитую, несравненную женщину; и иногда это рассуждение утешало меня. Но все же это была слабая компенсация за принесенную жертву и испытанные страдания.
        Напрасно я призывал свою гордость - свое тщеславие, если вы предпочитаете называть это так. Больше оно мне не помогало. Раздавленное происшедшим, оно сделало последнее лихорадочное усилие и потонуло в сознании унижения.
        Неправда то, что мне говорили. Должно быть, мне льстили, льтили те друзья, которые называли меня красивым . По сравнению с Франсиско Морено я все равно что сатир перед Гиперионом. Так, наверно, думала и Долорес. Иногда, размышляя об этом, я не мог сдержать злость и начинал обдумывать планы мщения. Месть должна была настигнуть их обоих.Но, к счастью, ни один из этих планов не был осуществлен; все они оказались невозможными.
        Для меня не оставалось иной надежды, кроме удаления - этого бальзама для разбитого сердца. Я знал об этом по прошлому опыту. Судьба была благосклонна ко мне: вскоре такая возможность представилась. Через три дня после происшествия в соборе и встречи на Аламеде сигнал горна призвал нас к готовности; а на четвертый день мы двинулись к столице Мексики.
        Совет мудрого друга и возбуждение, связанное с началом нового этапа кампании, принесли мне временное облегчение. Перед нами была нехоженая тропа, новые возможности для славы, и все должно было кончиться давно предвиденным, давно ожидаемым удовольствием, о котором много говорили, - пирушкой в «залах Монтесумы»!
        Меня эта перспектива привлекала слабо; и даже это легкое ожидание исчезло, когда мы подошли к перевалу через Кордильеры; этот перевал выходит на классический город Чолула.
        Въезжая в «черный лес», чьи деревья вскоре заслонят от меня окружающую местность, я оглянулся и бросил прощальный взгляд на город Ангелов.
        Вполне вероятно, что я никогда больше его не увижу. Мы углубляемся в узкую долину, выходить из которой будет очень трудно. Наши войска в целом насчитывают десять тысяч человек; только обученные вражеские части втрое превосходят нас по численности. К тому же мы собираемся овладеть столицей - сердцем древнего государства. Разве это не может подвигнуть противника на крайние усилия, которые раздавят нас?
        Так считали многие мои товарищи.
        Я смотрел на обширную плодородную долину, на шпили города, в котором испытал одно из самых сильных чувств в своей жизни.
        Увы! Это чувство оказалось обманутым, и мне было неприятно вспоминать о нем. Я смотрел на город с холодной болью в сердце и сознанием, что отдал ему самое теплое чувство, ничего не получив взамен!
        Несколько минут я оставался на краю леса; ветви сосен касались моей форменной фуражки. Перед моим взором, словно на карте, расстилалась плодородная долина Пуэбло с городом посредине. Я различал много шпилей, помимо собора; видел и ту «прогулочную тропу», на которой испытал такое унижение. Глаза мои скользили по улицам, идущим параллельно, как во всех испано-американских городах. Искал Калле дель Обиспо.
        Мне показалось, что я различаю эту улицу; и одновременно воспоминания заполнили мою душу.
        Воспоминания эти не были приятными - ни одно. Хотя внизу все ярко освещено: башни весело вздымаются на фоне голубого неба, купола серебром сверкают на солнце, на расстоянии белоснежная Оризава, - горы вокруг меня кажутся темными, как сама смерть.
        Тень эта исходит не от лавы, покрывающей склон, не от густых сосновых крон, под которыми я стоял.
        Тень эта исходила изнутри - от облака, окутывавшего мою душу.
        Не ужас перед черным лесом, не страх путешественника в дикой местности, не предчувствие судьбы, которая может ждать меня в столице Монтецумы, которую еще предстояло завоевать.
        Ничто не может быть хуже того, что испытал я в городе Ангелов!



        Глава XXV
        Неприязнь к грабителям

        После взятия штурмом Чапультепека - «летнего дворца Монтецумы»; в этом штурме я сумел предотвратить поражение; не примите простое утверждение факта за беспочвенную похвальбу; после трех месяцев, проведенных в стенах больницы, где я залечивал раны, полученные в этом штурме, - я, полностью восстановив здоровье, ступил наконец на улицы мексиканской столицы.
        Три месяца я предвкушал это удовольствие - награду победоносному солдату, который завершил кампанию.
        Как и в городе Ангелов, в городе Монтецумы офицеры армии завоевателей не допускались в местное общество.
        Но все же мы больше не были просто захватчиками; мы стали победителями, и потому запрет не был ни строгим, ни всеобщим. С обеих сторон допускались исключения; они распрпостранялись на некоторое количество самых смелых хозяев и гостей.
        Мне посчастливилось оказаться в числе этих немногих. Во время кампании, особенно во время длительного марша на Мехико, произошло несколько случаев, когда мне удавалось помочь и мексиканцам и защитить их. И среди тех, кому я так помог, был и представитель одного из лучших семейств Мехико.
        Все три месяца проведенные в больнице я был окружен роскошью со стороны его благодарных братьев. В последующие три месяца меня баловали своим вниманием его сестры; конечно, только в рамках приличия.
        Это было приятное время; и если что-нибудь могло бы заставить меня забыть Долорес Вилла-Сеньор, то только это.
        Однако не заставило. Самые сладкие улыбки, которые я получал в долине Теночтитална, не смогли подавить в моей груди горькое чувство, которое я принес с собой по эту сторону Кордильер.
        Через шесть месяцев после захвата летнего дворца моя жизнь в городе Монтецумы стала совершенно невыносимой. Мне было скучно.
        Театры, редко посещаемые красавицами из мексиканской элиты; балы, на которые они не ходили совсем - там бывали только сомнительные побланас и некрасивые жены и дочери иностранцев (почему они в таких местах всегда некрасивые?), - вскоре стали непереносимы.
        Даже мотовство не могло рассеять моей скуки.
        Стол монте больше не привлекал меня. Напрасно звала зеленая ткань; я стоял у стола и без малейших эмоций слушал возгласы крупье.
        Меня вообще все перестало интересовать - все на земле, кроме Долорес Вилла-Синьор; а ее я не мог считать земным существом.
        И как раз в это время появилась возможность отвлечься. Я встретил ее с радостью.
        Остатки вражеской армии покинули дороги, ведущие в столицу. Не попадались там и гвериляс . Но дороги не стали безопасными. Партизаны исчезли, но их сменили сальтеадоры !
        Со всех сторон доносились слухи о грабителях - от Пуэбло на востоке, Толуки на западе, Куэрнаваки на юге и от Льянос де Апама, который расположен севернее долины Теночитатлана. Не проходило и дня без сообщений о бандитах и их злодействах: разбойники останавливали дилижансы, приказывали путникам ложиться на землю, выворачивали им карманы; и некоторые пассажиры так и оставались лежать вечно!
        Эскорт из наших драгун мог предотвратить это. Но чтобы посылать с каждым путником, направляющимся из столицы, охрану, потребуется несколько десятков хорошо обученных кавалерийских эскадронов. А мы в то время как раз испытывали недостаток в солдатах; приходилось держать гарнизоны в Куэрнаваке и Толуке, сильная армия охраняла Пуэбло, и у нас не было возможности сопровождать каждый караван.
        Пока мы не получим от дяди Сэма пополнение, разбойники могут свободно останавливать путников и грабить дилижансы.
        Таково было положение через шесть месяцев после второго завоевания Мексики.
        Мне это не нравилось. Это был всего лишь нормальный христианский инстинкт ненавидеть грабителей, но во время пребывания в Пуэбло я почувствовал особую неприязнь к этому типу людей.
        В основе этой неприязни были опыт и подозрения. Я помнил капитана Карраско и не мог забыть капитана Морено !
        Молодой художник, сопровождавший нашу армию - его правдивые полотна вызывали восхищение у всех, кто их видел, - был настолько неблагоразумен, что решился проехать в дилижансе из Мехико в Пуэбло. Не суждено ему было приехать в город Ангелов - на земле; хотя мы все надеялись, что он достиг их небесной обители. Он был убит на дороге в горах, между постоялыми дворами в Рио Фрио и Кордове.
        Мне очень нравился этот несчастный юноша. Он часто пользовался гостеприимством моей палатки; и в обмен, как я полагаю, за это на своей большой картине, посвященной штурму Чапультепека, изобразил меня впереди - далеко впереди - тех, кто в тот день осмелился перебраться через сильно охраняемые стены.
        Сознание, что я действительно проделал это, не уменьшало моей признательности художнику. Я, бездомный, безымянный авантюрист, которого некому похвалить, кроме непосредственных свидетелей его дел, не мог не испытывать благодарность.
        Он заметил мои поступки и воспел их; воспел стихом, которым владел мастерски, - языком карандаша и кисти.
        Услышав, что он убит, я едва не сошел с ума от ярости.
        Через двадцать минут я стоял перед нашим главнокомандующим.



        Глава XXVI
        Великий стратег

        - В чем дело, капитан? Адъютант доложил мне, что вы просите принять вас. Говорите покороче: у меня много дел.
        Я не был любимцем главнокомандующего: не льстил престарелому генералу, командовавшему нашей армией в этой кампании.
        Тем не менее мне необходимо было его согласие. Без него я не смогу отомстить за смерть друга. А если согласие будет получено, у меня уже готов план.
        - Так в чем дело? - спросил с нетерпеливым видом генерал, и это было плохим предвестником. - Что вам нужно?
        - Отпуск, генерал.
        - Но вы не исполняли обязанности целых шесть месяцев. Сколько еще вам нужно?
        - Всего шесть дней.
        - Шесть дней! А для чего?
        - Наказать грабителей, осадивших дорогу между нами у Пуэбло. Я полагаю, генерал, вам доложили об их злодействах?
        - Конечно. Но что я могу сделать? Если я пошлю отряд, они за мили увидят солдат и ускользнут. Все равно что гоняться за ветром.
        - Мне кажется, у меня есть план, как сблизиться с ними и наказать. С вашего разрешения я бы его опробовал.
        - Но у меня нет лишней кавалерии, ни единой сабли. Правительство прижимисто: у меня нет людей даже для заполнения штатных должностей. Они там считают, что такую большую страну, как Мексика, можно удержать без лошадей. А ведь наши враги почти все верхом! Нет, сэр, я не могу дать вам ни одного драгуна, в том числе из вашего отряда. Полагаю, вы бы хотели взять своих людей?
        - Напротив, генерал, мне не нужны солдаты; в крайнем случае три-четыре человека из моих подчиненных, которых я хорошо знаю. В нашем лагере есть немало храбрецов. Именно такие мне нужны. Если у меня будет десяток таких людей, мы справимся с любой шайкой в мексиканских горах.
        - Вы храбрый человек, капитан; но боюсь, стратега из вас не выйдет…
        Стратегия была богом этого престарелого простака, как и у его любимого ученика Макклеллана (Генерал, командовавший в первый период гражданской войны армией северян. Его нерешительность и медлительность привели к затяжке войны. - Прим. перев.). Это была та же стратегия, которая привела к мятежу на Бул Ран и к тому, что гражданская война в Америке была такой продолжительной. Если бы не эта стратегия, армия Севера оказалась бы на улицах Ричмонда через три недели после выхода из Вашингтона, и удалось бы избежать долгой кровопролитной борьбы.
        Я хорошо помню и наставника, и ученика. Очень плохо шла вначале кампания в Вирджинии; именно этого я и ожидал, судя по своим воспоминаниям о тактике в Мексике. В нашей кампании в стране ацтеков Макллелан был почти неизвестен: его знали только как придирчивого руководителя парадов. И о нем бы и впоследствии не услышали бы, если бы не покровительство престарелого главнокомандующего - «великого стратега»: он хотел, чтобы его так называли.
        Однако последнее замечание генерала подсказало мне способ действий.
        Надеясь добиться своего, я воспользовался возможностью.
        - Генерал! - с почтительным видом заявил я. - Я понимаю, что в моем плане не очень много стратегической мудрости. Особенно по сравнению с вами: вы ведь способны на грандиозные комбинации. Мой план очень прост.
        - Что ж, давайте послушаем вас, капитан. Может, если вы расскажете подробности, план покажется мне лучше. От подробностей очень многое зависит. Армия в полевых маневрах, как говорил Наполеон, когда пехота здесь,, артиллерия в другом месте, а кавалерия разбросана повсюду, такая армия подобна механизму без винтов. Она вскоре распадется на части. Я никогда так не располагаю свои батальоны. Если бы я так поступал…
        - Если бы вы так поступали, генерал, - почтительно прервал я, видя, что он сделал паузу, - вы не были бы завоевателем столицы Мексики.
        - Вы правы, капитан, совершенно правы! - ответил он. Очевидно, я начинал нравиться генералу. - Совершенно верно, сэр! И вам кажется, что Кортес провел свою кампанию хуже, чем я…имел честь спланировать?
        - Та по сравнению с вашей кампанией - всего лишь небольшая стычка.
        - Стычка, сэр, стычка! Его врагами была толпа голых дикарей. Вот именно, дикарей. Вооруженных пращами и луками. У них не было огнестрельного оружия. В то время как я, сэр, я победил большую дисциплинированную армию под командованием величайшего из полководцев, каких производила Мексика. Что бы ни говорили о Санта Анне, негодяй настоящий солдат, регулярный солдат, сэр, не волонтер. Терпеть не могу волонтеров; какой позор, что правительство присылает их мне в таких количествах. Признаю, они неплохо сражались, но иначе и быть не могло. Ими правильно руководили; и рядом были мои старые регулярные части. Как они могли дрогнуть, если видели, кто их возглавляет? Мое присутствие вдохновляло их; и как следствие, они завоевали огромную страну вдвое быстрее, чем Кортес. Поэтому я и говорю, сэр, что победа Уинфилда Скотта на страницах истории будет сверкать ярче победы Фернандо Кортеса.
        - Несомненно, - неискренне ответил я, с трудом скрывая презрение к этому воинственному хвастуну.
        - Что ж, сэр, - сказал наконец генерал, величественно пройдясь по кабинету, - вы ведь еще не рассказали о своем плане. Давайте послушаем подробности. Мое разрешение зависит от них.
        - Я намерен, генерал, нанять дилижанс; и использовать его словно для обычного рейса между столицей и Пуэбло. На дороге в Толуку грабители тоже причиняют много хлопот: мне все равно, с чего начинать. Я переодену своих людей в мексиканские костюмы; среди них будет один-два монаха и по крайней мере несколько женщин. Женское платье вполне замаскирует их. Помогут также один-два мексиканских мундира: как раз перед нашим приходом в эту страну шестеро грабителей остановили дилижанс, в котором ехали тринадцать армейских офицеров, и ограбили их до нитки. Даже мундиры с них сняли! Мне бы хотелось иметь среди своих людей двух-трех мексиканских военных; к сожалению, сейчас это не выглядело бы естественно, и бандиты могут заподозрить засаду.
        - Что ж, сэр, - сказал генерал, которого мои слова, очевидно, позабавили, - а что вы будете делать со своими двенадцатью переодетыми солдатами?
        - Вооружу каждого несколькими револьверами; вдобавок дам по складному ножу; и когда грабители остановят дилижанс и окружат его, мы все выскочим одновременно и покажем им. Все мои люди участвовали в уличных схватках; не сомневаюсь, ни один из них не уступит десятку мексиканских разбойников. Единственное мое опасение: слишком много бандитов сумеют уйти, прежде чем мы с ними разделаемся. Они удивительно проворны на своих низкорослых лошадях.
        - Клянусь словом Уинфилда Скотта, сэр, в вашем плане что-то есть. Со своей стороны, я не стал бы мешать разбойникам грабить знатных мексиканцев; они ненамного честнее остальных своих соотечественников; но может показаться, что мы не попытались прекратить их злодеяния; к тому же они нападают и на наших людей. Хорошо, сэр! - добавил он после небольшой паузы. - Я обдумаю ваше предложение и дам ответ завтра утром. А пока подготовьте своих людей - на случай, если я одобрю ваш план.
        - Мне задержать дилижанс, генерал?
        - Нет, нет; не сегодняшний. Только завтра. У вас будет достаточно времени. Я должен все обдумать. У меня много важных дел; к тому же, вы знаете, сэр, у меня враги в Вашингтоне, бьют не только с фронта, но и с тыла. Да вам и не хватит времени, чтобы приготовиться к утру.
        - Мне нужен всего час, генерал, если вы дадите разрешение. Я уже подготовил людей. Они могут переодеться к полуночи.
        - Я подумаю об этом. Подумаю, как только освобожусь. Но меня ждут. Мексиканский джентльмен, как доложил адъютант. Интересно, что ему нужно. Охрану, наверно, или какую-нибудь другую услугу. Эти люди отравляют мне жизнь. Они думают, что мне нечего делать, только заниматься их мелкими проблемами. Если у кого-нибудь украдут курицу, обязательно нужно обращаться ко мне. Бог видит, я их достаточно защишаю - больше, чем они привыкли получать от своего правительства!
        Это утверждение было совершенно справедливо. Как ни презрительно я относился к военным способностям генерала Скотта, могу под присягой подтвердить, что врагам нельзя было пожаловаться на его негуманность. Никогда с завоеванными не обращались с такой мягкостью, как с мексиканцами в той памятной кампании; я без колебаний назову ее самой цивилизованной кампанией в анналах истории.


***
        Я отсалютовал и готов был удалиться, когда услышал приказ:
        - Подождите, сэр!
        Я снова повернулся лицом к главнокомандующему.
        - Кстати,- сказал тот, - мне вы можете еще ненадолго понадобиться. Мне говорили, что вы хорошо владеете испанским.
        - Не очень хорошо, генерал. Как сами испанцы говорят, ун посито (немного).
        - Неважно. Вы ведь сумеете поговорить на этом языке. Я вспомнил, что мой переводчик отсутствует; а никто из моих адъютантов не знает этого языка. Мексиканец, который сюда войдет, наверно, не поймет ни слова из того, что я скажу. Поэтому останьтесь и переводите.
        - Как прикажете, генерал. Постараюсь.
        - Готовьтесь услышать историю украденной курицы и требование компенсации. Ага, а вот и проситель.
        В этот момент дверь открылась; вошел один из адъютантов, вслед за ним решительной походкой - незнакомец.



        Глава XXVII
        Горюющий отец

        У вошедшего была внешность человека, перенесшего тяжелую утрату, гораздо серьезнее, чем украденная курица.
        С одного взгляда я узнал в нем испаноамериканца чистейшей иберийской крови, хваленой сангре азул (голубая кровь) Андалузии. Ни следа происходждения от ацтеков. Возможно, испанец, живущий в Мексике, - качупино (испанец, переселившийся в Америку). У него вне всякого сомнения достойная внешность идальго; это впечатление подкрепляется дорогой одеждой, очень мало отличающейся от одежды английского джентльмена старой школы. Незнакомец пожилого возраста.
        Он чисто выбрит, без усов и бакенбардов; волосы на голове коротко подстриженные и снежно-белые; в то же время дугообразные брови такие черные, словно их владельцу двадцать лет!
        Пронзительный взгляд свидетельствовал о возможности вспыхнуть пламенем, если это требуется. Но сейчас в этих глазах печаль. Поведение человека свидетельствует о том, что он пережил большое горе.
        Под влиянием этого горя обычное спокойствие его оставило; он торопливо вошел и остановился перед генералом.
        Усомниться в том, кто из нас двоих главнокомандующий, было невозможно; незнакомец поэтому обратился сразу к генералу.
        Для генерала он словно говорил на чероки; возможно, речь индейцев Скотт понял бы даже лучше. Поэтому он сделал мне знак переводить.
        По вступительным замечаниям я уже понял, что он ехал в карете, направляясь в столицу по делу к самому генералу; и в дороге с ним произошло большое несчастье. К этому времени я заметил легкий беспорядок в его одежде, не говоря уже о царапинах на руках и лице. Все это подтверждало его торопливый рассказ.
        - Несчастье? - переспросил я в своей роли переводчика. - Какое несчастье, сеньор?

        - О каваллеро, уна коса хоррибл, ун робо! Пор лос бандолерос!
        - Ужасное дело: ограбили бандиты! - буквально перевел я для генерала.
        - Удивительно! - заметил главнокомандующий. - Какое совпадение! Я думаю, капитан, что дам вам разрешение.
        - А что они у вас отобрали, сеньор? - спросил я в соответствии со своей ролью. - Не часы - я вижу, ваши замечательные часы с вами.
        Я говорил о массивной золотой цепочке, украшенной бирюзой, топазами и другими сверкающими глазами. Свисая из кармана, цепочка бросалась в глаза.
        -  Пор Диос , нет! Они их не взяли!

        - В таком случае кошелек?
        - Нет, сеньор, и кошелек они не тронули. Лучше бы забрали его и часы. Ах! Лучше забрали бы все, только не то, что взяли.
        - Что же это?

        - Миас ниньяс! Миас ниньяс!
        - Ниньяс! - прервал генерал, не дожидаясь перевода. - Это означает молодые девушки, не правда ли, капитан?
        - В основном значении да. Но он использовал в значении своих дочерей.
        - Что! Разбойники увели их?
        - Именно это он говорит.
        - Бедный старый джентльмен - он ведь джентльмен? Несомненно, трудно перенести, когда твоих дочерей уводят разбойники. Даже хуже, чем индейцы. Расспросите его. Пусть все расскажет; а потом спросите, чего он хочет от нас. Я подожду, пока вы не закончите. Потом переведете все сразу.
        Сказав это, генерал отвернулся , поговорил с адъютантом и отправил его по какому-то делу.
        А сам занялся картами - несомненно, составлял «великие стратегические схемы». Хоть мы и были в столице врага, кампания еще не кончилась, и нам еще предстояли сражения.
        Получив свободу действий, я пригласил мексиканца садиться.
        Он торопливо отказался; мы продолжали разговор стоя.
        - Как это случилось? Когда? Где? - задал я серию вопросов.
        - На дороге, сеньор, на дороге из Ла Пуэбло.
        - Из Пуэбло? - Эти слова вызвали во мне особый интерес.
        - Си, сеньор; это произошло недалеко от города. Мы его еще видели - по эту сторону Рио Фрио, вблизи постоялого двора Кордова.
        - Вы путешествовали?
        - Да, я сам, мои две дочери и наш семейный священник, добрый падре Корнага.
        - В своей карете?
        - Нет, сеньор, в дилижансе. Нас остановила шайка разбойников; у всех были закрыты лица.
        - И что же?
        - Они приказали нам выйти из экипажа. Потом лечь на землю. И пригрозили, что если мы поднимем голову, нас пристрелят без церемоний.
        - Я полагаю, вы послушались?
        -  Карраи, сеньор ! К чему этот вопрос? Иначе верная смерть; конечно, я исполнил приказ разбойников. Счастлив добавить, что моих дочерей избавили от этого унижения. Но какая разница, если их увели?
        - Куда?
        -  А лос монтес (в горы)! Святая дева, защити их!
        - Будем надеяться на ее защиту. Кстати, могу я спросить, зачем вы рисковали, путешествуя в дилижансе? Я понял, что у вас не было охраны. Вы ведь знали, что на дорогах опасно?
        - Конечно, каваллеро, у нас не было охраны. Это очень неблагоразумно с моей стороны, но я доверился совету нашего исповедника, ум хомбре муй сабио (умного человека). Он считал, что опасности нет. Добрый падре заверил нас, что дороги безопасны, что их обезопасили храбрые американцы, что между Пуэбло и столицей мы не встретим ни одного грабителя. Даже тогда я мог бы его не послушать, но у меня была причина приехать сюда с дочерьми; и так как они не боялись, а наоборот, стремились в дорогу, я решил ехать дилижансом. Увы! Слишком легко я поддался их желанию, как теперь понимаю. Лишиться детей! Я ограблен! Я уничтожен!
        - Вероятно, с вами были деньги и другие ценности?
        Я указал на цепь, свисающую из часового кармана просителя.
        - Они оставили вам это! Как вы это объясните?

        - Айе Диос, каваллеро ! Это самое удивительное! У меня с собой было золото, золотые монеты, и эти часы. Они очень дорогие, как можете видеть сами.
        Старый джентльмен вытащил большие, похожие на хронометр часы, украшенные драгоценными камнями и золотой цепью. Очевидно, они стоят несколько сотен долларов.
        - Оставили это и деньги тоже, - продолжал джентльмен. - Но какая мне разница, если она забрали моих мучачас? Побрес ниньяс (бедные девочки)!
        - Они забрали только их? - спросил я. Этот эпизод начинал интересовать меня своей необычностью.
        - Только.
        - И больше ничего? А другие пассажиры в дилижансе? Им тоже оставили кошельки?
        - Другие пассажиры! Их не было, сеньор капитан. Нас было четверо, как я и сказал, все члены моей семьи: конечно, мы считаем падре своим. Еще два-три джентльмена хотели отправиться с нами из Пуэбло. Но они мне не знакомы; их внешность мне не понравилась, и я закупил все места в дилижансе. Думаю, они отправились вслед за нами в другой карете. Теперь я сожалею, что их не было с нами. Могло бы быть лучше. Хуже - не могло.
        - Но падре, о котором вы говорите, этот хомбре муй сабио . Что стало с ним?

        - Каррамбо, сеньор ! Это самое удивительное! Они и его забрали! После этого разбойники позволили мне продолжать путь. Но священника заставили уйти с собой. Какой скандал для нашей святой церкви! Надеюсь, это приведет к отлучению всех разбойников в Мексике и предаст их вечным мукам, которых они заслуживают. Вот что значит становиться республикой! Совсем не так было в прежние времена, когда Испания присылала нам вице-короля. Тогда не было разбойников, как эти наглые сальтеадоры , которые лишили меня моих дорогих дочерей! Айе де мио! Айе де мио (горе мне)!
        - А чего вы ждете от генерала? - спросил я, когда старый джентльмен немного успокоился после вспышки горя.
        - Сеньор, - ответил он,- мы все слышали о гуманности американского «шефа». Хотя он и враг нашей страны, мы уважаем его за сочувствие к завоеванным. Попросите его принять близко к сердцу мое несчастье. Я знаю, вы это сделаете. Попросите послать отряд храбрых драгун и освободить моих девочек. При виде ваших храбрых солдат разбойники разбегутся, и бедные мучачас вернутся к горюющему отцу. О добрый капитан, не отказывайте мне! Вы моя единственная надежда!
        Хотя рассказ отца, так жестоко разлученного с детьми, способен вызвать сочувствие сам по себе, я бы, может, не был так взволнован, если бы не личные воспоминания.
        В том, что он мне рассказал, не было ничего странного. Возможно, и не самый обычный случай в Мексике. Тем не менее я заинтересовался бы им не больше, чем, скажем, рассказом о том, что на улицах Лондона - например, на Блумсбери-стрит - женщину остановил грабитель в невзрачной одежде и отобрал носовой платок, сумку для карточек и флакон с нюхательной солью.
        Вся эта история лишь усилила то, что я чувствовал: боль от воспоминаний об убитом друге и ненависть ко всему братству сальтеадоров .
        Эти чувства могли только усилиться после рассказа, ничего больше; но они вызвали воспоминания и сочувствие, которое мне трудно объяснить. Во внешности старого дона было что-то трогательное, хотя говорил он элегантно и с выразительностью образованного человека.
        Я не пытался сопротивляться этому чувству. Напротив, сразу решил передать его просьбу генералу и подкрепить ее всем своим влиянием, насколько оно у меня есть.
        В моем желании не было великодушия. Не зная этого, мексиканец оказал мне услугу. Я был уверен, что теперь мне представится случай наказать бандитов - пусть не тех, что убили моего друга, но и эти вели бы себя не лучше, если бы представилась возможность.
        Прежде чем перевести генералу рассказ, я решил, что пора узнать имя просителя.
        - Как вас зовут? - спросил я, глядя ему в лицо; у меня было смутное впечатление, что я где-то уже его видел. - Вы ведь не назвались? Генерал может захотеть узнать ваше имя.

        - Эусебио Вилла-Сеньор. Ал сервисио.. (К услугам)
        Я вздрогнул, как от выстрела. О! Какие воспоминания вызвало у меня это имя!
        Я мгновенно вернулся в город Ангелов, на Калле дель Обиспо, вернулся к своей печали. А ведь мне казалось, что я от нее излечтлся!
        Но она снова была со мной, такая же сильная, как прежде.


***
        С усилием я подавил свои эмоции или по крайней мере их внешнее проявление.
        Поглощенный собственным горем, дон Эусебио ничего не заметил; а генерал был по-прежнему погружен в свои стратегические размышления. Теперь я был глубоко заинтересован в деле просителя и не стал больше терять времени.
        Я использовал все красноречие, каким обладаю.
        Наша объединенная мольба была услышана.
        Я получил разрешение преследовать любую шайку разбойников, какую выберу.
        Нужно ли говорить, что мне нетрудно было сделать выбор?



        Глава XXVIII
        Непослушная дочь

        Я даже не стану пытаться описать черноту в груди, когда я вышел из президентского дворца. Дон Эусебио шел рядом со мной.
        По приказу генерала он отдал свое дело в мои руки и себя самого - в мое распоряжение.
        Узнав его имя, я ощутил острую боль: заново открылась рана.
        И боль происходила не от услышанного рассказа. И не мысль о том, что Долорес - потому что она больше не Мерседес - Долорес Вилла-Сеньор сейчас в руках жестоких бандитов! Такую же боль, а может, и большую, причиняла мне мысль о том, что она принадлежит Франсиско Морено!
        Мне пришлось со стыдом признаться: я слушал рассказ с каким-то удовлетворением! Ревность еще жива и гнев не умер в моем сердце!
        Хотя я вспоминал об этом неохотно, боль, испытанная в городе, все еще во мне.
        Но такие неблагородные мысли недолго занимали меня. Вскоре они сменились другими, более чистыми и святыми. Ожили рыцарские чувства. Слабая женщина во власти диких развратных людей - не одна, две женщины; но я мог думать только об одной. Она уведена разбойниками в какое-то отвратительное убежище, и там сейчас идет похотливый кутеж.
        Воображение подсказывало мне страшные картины. Они изгнали ревность из моего сердца, а вместе с ней и бессмысленный гнев.
        И как только эти чувства исчезли, я ощутил легкую, едва уловимую радость, словно возрождение забытой надежды.
        Что если именно я освобожу Долорес Вилла-Сеньор от свирепых похитителей, избавлю от позора на всю жизнь?
        Не сменится ли благодарность, вызванная этим поступком, другим чувством, тем самым, которое, как мне казалось, она ко мне испытывает?
        Я готов был рискнуть чем угодно, даже самой жизнью, чтобы вызвать такую перемену!
        Может, я слишком поторопился в своих выводах? Что если она не отдала свое сердце, все свое сердце Франсиско Морено?
        Эпизод в Аламеда, который я сам наблюдал, мог быть всего лишь легким флиртом, в котором так искусны испанки и который часто не имеет никаких серьезных последствий.
        Или это просто кокетство, нацеленное на меня?
        Утешительные мысли, способные подвигнуть на самые энергичные действия! Дон Эусебио, должно быть, удивился тому, как близко я принял к сердцу его горе.
        Во всяком случае это его поразило. Совершенно не подозревая о моих мотивах, он не только рассказал мне все подробности происшествия в дороге, но и поделился семейными тайнами.
        Одна из них удивила меня. И вызвала немалое раздражение.
        - В разговоре с генералом вы упомянули о каком-то важном деле, которое привело вас в столицу, - сказал я. - Не расскажете ли о нем? Прошу прощения за такой вопрос: но при исполнении долга мне понадобится знание цели вашей поездки.
        - Больше не нужно слов, сеньор капитан, - прервал он мнея. - Вы так по-дружески отнеслись к моему горю, что я без колебаний расскажу вам все. Важно, чтобы я это сделал. Поэтому слушайте.
        Я не стану повторять слова дона Эусебио, вызванные отцовскими чувствами и горем. То, что я услышал от него, очень удивило бы меня, если бы не случайный разговор, подслушанный на Аламеде.
        Поблано тогда сказал правду своему другу с Юкатана.
        Дон Эусебио не только пригрозил дочери заточением в монастырь - он как раз направлялся в столицу, чтобы исполнить эту угрозу, когда его остановили сальтеадоры.
        Его сопровождали обе дочери, но только одна должна была живьем уйти в могилу - аристократический монастырь «Ла Консепсьон » в Мехико, жилище самых красивых мексиканских мучачас .
        - Которая из ваших дочерей? - спросил я с такой экспансией, что дон Эусебио удивленно воскликнул.
        - О! - заметил я, пытаясь справиться с возбуждением. - Мне показалось, что вы говорили о двух дочерях. Конечно, одна старше другой. Или они близнецы?
        - Нет, сеньор, они не близнецы. Одна на два года старше. Именно она должна была служить Господу. Пор диос ! - продолжал он, нахмурившись. - Теперь обеим придется уйти в монастырь. Теперь для них нет иной дороги - побрес ниньяс (бедные девочки)!
        Я понял смысл его печального высказывания и промолчал.
        После небольшой паузы он продолжал:
        - Это была моя старшая дочь Долорес. Она должна была уйти в монастырь.
        - Она сделала это по собственному желанию? - спросил я.
        Видно было, что вопрос его смутил. Я в этот момент испытывал не менее сильные и болезненные чувства, чем он.
        - Прошу простить меня, - продолжал я, - что так свободно вмешиваюсь в ваши семейные дела; они, конечно, нисколько меня не касаются. Моя нескромность совершенно неумышленна, уверяю вас.
        - О, сэр! Разве я не пообещал вам рассказать все? Вы ведь так горячо приняли мое дело, готовы подвергнуть риску свою бесценную жизнь ради безопасности моих детей! Зачем мне скрывать от вас все, что их касается?
        - Это правда, - продолжал он после недолгого молчания. - Правда, что моя дочь не вполне соглашалась на такой шаг. Я заставлял ее сделать это. У меня были для этого причины, сеньор; и я уверен, что, узнав о них, вы одобрите мои действия. Я так сделал ради ее счастья, ради чести нашей семьи и славы господней. А ведь последнее должно быть главной целью каждого истинного христианина.
        Эта серьезная речь заставила меня промолчать. Я ничего не сказал и ждал дальнейших откровений.
        - В последнее время, - продолжал дон Эусебио, - точнее, в последние несколько дней я узнал такие обстоятельства, которые вызвали у меня и гнев, и тревогу. Я узнал, что близкие отношение установились между моей старшей дочерью Долорес и молодым человеком, который недостоин войти в нашу семью. Знайте, сеньор, что имя Вилла-Сеньор… Но к чему говорить об этом? Я не мог смотреть на свою девочку и думать о ее позоре. И потому решил, что она проведет остаток дней, искупляя совершенное преступление.
        - Преступление! Какое преступление?
        Трудно описать чувства, с которыми я задавал этот вопрос, и боль ожидания ответа.
        - Она согласилась соединиться с человеком низкого происхождения; она слушала слова любви из уст крестьянина, леперо !
        - Неужели он таков?
        - Си, сеньор. В результате анархии и революции в этой несчастной стране он, как и многие другие представители его класса, получил ничтожное повышение - стал офицером нашей армии. Кажется, капитаном. Я уверен, что ваше звание почетно и заслужено нелегко. В армии так называемой республики вчерашний пастух может завтра стать капитаном; а еще через день - сальтеадором!
        - Конечно, вы знаете имя этого капитана, которого вы считаете недостойным вашей дочери?
        Вопрос был задан машинально, и ответ меня не интересовал. Я знал, что в ответ услышу «Франсиско Морено».
        Так и было



        Глава XXIX
        Дон Сэмюэль Бруно

        Прежде чем расстаться с доном Эусебио, я услышал от него описание всех подробностей нападения. Мне необходимо было все знать, и мне все стало известно.
        Вдобавок ко всему рассказанному я узнал еще одно любопытное обстоятельство. Прежде чем позволить ему уехать в дилижансе, разбойники взяли с дона Эусебио расписку на десять тысяч долларов - как добавочное обеспечение выкупа за дочерей!
        Они потребовали письменного обязательства, что выкуп будет прислан, как только дон Эусебио достанет деньги.
        Таковы были странные условия сальтеадоров!
        Странными они покажутся человеку, привыкшему к английскому языку; но ни один мексиканец им не удивится. В горах Мексики очень часто заключались такие договоры - и исполнялись!
        Но кое-что меня все-таки удивляло. Как будет выполнен это странный договор?
        Мне объяснили, что обычно это делается через посыльного; посыльным бывает человек, живущий на нейтральной территории - между бандитами и полицией, - если таковой найдется. Посыльный встречается с другим посланцем, назначенным разбойниками; условия договора исполняются: пленников отпускают и позволят уйти без вреда!
        Иногда в обмен принимают даже чек ; впоследствии кто-нибудь из грабителей предъявляет этот чек в банк - и ему платят !
        Кто будет посыльным дона Эусебио? Вот что меня заинтересовало.
        Ответ вызвал у меня глубокое удовлетворение. Им будет кучер остановленного дилижанса, известный пассажирам под именем дон Сэмюэль Бруно.
        Известно, что Мексика заимствовала способ передвижения в дилижансах у Соединенных Штатов; вряд ли стоит добавлять, что и кучера дилижансов тоже оттуда. Они все или почти все граждане Штатов, и «дон Сэмюэль», несмотря на свое прозвище, тоже не исключение. Это просто Сэм Браун.
        Впрочем, посыльным дона Эусебио его назначили сами разбойники: несомненно, потому что он знает, куда доставлять деньги, и ему можно доверять. Всякое предательство с его стороны положит конец возможностям вести дилижанс - во всяком случае по дорогам Мексики, и десять шансов против одного, что он вообще нигде больше не сможет взять в руки вожжи.
        Сэм все это знал и согласился стать посредником; впрочем, его согласие и не требовалось: его не спросили, ему приказали.
        Для меня это было счастливым обстоятельством - именно то, что нужно. Самым большим моим затруднением - я понял это с самого начала - будет встреча с рыцарями большой дороги. Но если кучер станет моим проводником, трудность кажется преодоленной.
        К тому же я кое-что знал о Сэме Брауне. Это был умный и честный - несмотря на двусмысленную роль, которую ему приходилось исполнять, - человек.
        Уговаривать его пришлось недолго. Как я и ожидал, он сразу согласился «сотрудничать».
        В то время много говорили о том, что мы навсегда займем эту страну. В таком случае ему нечего опасаться за свое будущее; но он все равно был слишком галантен, чтобы думать о последствиях для себя, когда в опасности сеньориты.
        Но существовало еще одно затруднение. Свидание Сэма с разбойниками было назначено завтра на утро на равнине у основания поросших лесом холмов неподалеку от известного постоялого двора в Кордове.
        В одиночку он легко встретится с парламентерами с другой стороны; но совсем другое дело, если его будут сопровождать два десятка вооруженных всадников.
        Как преодолеть это затруднение?
        Я задал этот вопрос кучеру.
        Сообразительный янки скоро придумал план, который казался вполне приемлемым.
        Мой отряд подойдет ночью и скроется в сосновом лесу, который покрывает склоны у места свидания; Сэм утром будет один, и с ним - выкуп. Ночью он какое-то расстояние пройдет с нами в качестве проводника и снова поведет нас днем.
        План казался превосходным. Но было одно препятствие. Наша засада сможет подстеречь только посыльных разбойников, убежище которых может находиться далеко в горах.

«Дон Сэмюэль» считал по-другому. Когда посыльный бандитов будет у нас в руках вместе со всем выкупом, тудностей не возникнет. Сэм не верил, что во всей Мексике найдется хоть один сальтеадор , который устоит перед золотом.
        Меня его рассуждения убедили; я согласился действовать по его плану.
        Для приготовлений потребовалось немного времени. Главнокомандующий, все-таки досточно великодушный и либеральный, когда речь шла о гуманности, предоставил мне полную свободу действий. Я отобрал два десятка своих конных стрелков, добавив к ним несколько смельчаков из других частей, вызвавшихся добровольцами.
        Дон Эусебио быстро добыл нужные деньги. Я надеялся, что сумею вернуть их ему.
        С таким кредитом, которым обладал старый «рико», он мог открыть ночью любой банк Мексики; и один банк действительно открылся перед ним, когда сгустился вечер на Калле де Платерос.
        Десять тысяч золотом - солидный груз для вьючного мула; на мула мы его и погрузили - отчасти для удобства перевозки, отчасти для правдоподобия.
        Закончив приготовления, мы собрались выступить. И когда колокола собора прозвенели двенадцать, мы колонной проехали через Гарита де Сан Лазаро (Ворота святого Лазаря). Несколько леперос , шатавшихся у ворот, приняли нас за обычный патруль, охраняющий ближайшие к городу дороги.



        Глава XXX
        Кучер янки

        В торжественной тишине мы двигались по дороге, по которой триста лет назад проходил Кортес.
        Я дождался того часа, когда путники, которые вполне могут рассказать о нас разбойникам, не встречаются на дорогах.
        Мы миновали одинокий холм Эль Пеньон, никого не встретив, и продолжали огибать лесистые склоны Тескако.
        Дорога, хоть и долгая, оказалась совсем не скучной. Разве можно скучать в обществе кучера дилижанса, особенно кучера из Штатов?
        Кто его не знает? Кто бывавший на бревенчатых дорогах Кентукки, Миссисипи или Теннеси - как на них ужасно трясет! - не помнит замечательную компенсацию - разговор с человеком, который провез путника по этим проклятым дорогам?
        В Мексике он такой же, как в Штатах: сидит на облучке, в жакете или куртке с короткими полами, обязательно с белой шляпой на голове; в зубах вечная сигара. Таким его помнят и любят - невозможно не полюбить его - те, кому посчастливилось сидеть с ним рядом.
        Легкий, подвижный, умный, веселый, вежливый со всяким встречным, смелый до безрассудства, он так же отличается от внушительного и малоподвижного кучера какой-нибудь английской знаменитости, как бабочка от быка. Кто посидевший рядом с ним на облучке не хочет сидеть снова?
        Где найдешь путеводитель, который расскажет хотя бы половину того, что знает о дороге кучер. Он знает на ней каждый поворот, каждое происшествие за десять лет: убийства, самоубийства, схватки с бродячими медведями, охоту на красного оленя - короче, все, что стоит помнить.
        И все это без всякой выгоды: единственная его цель - развлечь вас. Никакой мысли о «чаевых», о которых всегда думает кучер Старого Мира. Предложите ему деньги, и он скорее всего бросит их вам к ногам. Он не настолько развращен, как в других странах.
        Повстречайтесь с ним в Мексике, потому что здесь он еще есть. Он приехал сюда вместе с колесницами, привезенными из «Трои» - не Трои на Дарданеллах, вокруг которой «гордо ездили сыновья Амона» - нет, из современной и более мирной Трои, тезки древней из штата Нью-Йорк.
        Мексиканский дилижанс такой же, как в Штатах; кучер - тот же самый веселый добродушный человек, с добрым словом для всякого и с доброй улыбкой для всех мучачас , красивых и не очень, которых он встречает в дороге.
        Как ни интересен этот человеческий тип в Штатах - а он таков уже больше ста лет, - еще интересней он на дорогах Мексики. Не проходит дня, чтобы он не оказался в опасности. Я говорю не о той безрассудной скорости, с какой он гонит своих полудиких мустангов - по три в ряд - по склонам мексиканских гор. Это его повседневное состояние. Я говорю об опасностях со стороны бандолерос . Эти опасности всегда его окружают.
        Сэм Браун почти ежедневно встречался с этими господами. Во всяком случае не проходило недели, чтобы он не становился свидетелем сцены, часто имевшей трагическое завершение. Не раз приходилось ему присутствовать при кровопролитии!
        Дилижанс обычно сопровождает эскорт - отряд драгун или копейщиков, плохо обученных и плохо вооруженных; порванные мундиры и босые ноги в стременах делают их не страшными, а смешными и нелепыми.
        Иногда разбойники нападают на эскорт; в результате короткой схватки охрана бежит, оставив своих протеже во власти сальтеадоров .
        В других случаях эскорт не успевает подоспеть: как раз в самый критический момент он благоразумно отстает; потом, когда грабители завершили свое дело и удалились с добычей, появляется, демонстрируя свою старательность.
        Сэм Браун рассуждал так: либо сильный эскорт, либо никакого; но предпочитал он, конечно, отсутствие охраны!
        В последнем случае дилижансу часто позволяют без помех продолжать путь: бандиты считают, что в нем пассажиры, которых сочли ненужным защищать. А значит, и грабить у них нечего!
        Нередко в грабеже подозревают и сам эскорт или командующего им офицера. И не раз это было доказано в суде!
        Но обычно наказание не постигает таких преступников: виновные сами становятся сальтеадорами!
        С другой стороны, бывают случаи, когда честный офицер, смелый и энергичный, вовремя оказывается на сцене; его решительные действия наводят ужас на разбойников и на какое-то время дорога становится относительно безопасной.
        К несчастью, такое улучшенное положение сохраняется недолго. Очередная революция приводит к переменам среди правителей и разбойников; часто они просто меняются местами! Энергичный офицер исчезает со сцены: его либо убивают, либо назначают на более высокую должность; и проезд по дорогам становится опасным, как и раньше.
        Все это я узнал от Сэма Брауна, когда мы ехали рядом по одинокой дороге, идущей по берегу озера Тескако.
        Оставались необъясненными два обстоятельства, которые меня очень интересовали. Как наш проводник не страдает среди такого количества опасностей? И как он умудряется сохранять мир с сальтеадорами ?
        Я попросил объяснить это и получил ответ.
        Ларец открывался просто.

        Что бы ни случилось, Сэм сохранял нейтралитет.
        - Понимаете, капитан, - говорил он - объясняя, а не оправдываясь, - я всего лишь кучер, и у них ко мне нет никакого зла. Они понимают, что я всего лишь исполняю свои обязанности. К тому же если не будет кучера, не будет и дилижанса. Они считают нас нейтральными; иначе я не смог бы тут ездить. Я остаюсь на своем месте и позволяю им делать, что они хотят. Я знаю, что ничем не могу помочь бедным пассажирам. Я даже оказываю им услугу, когда все кончается, - отвожу их в нужное место.
        На какое-то время мой собеседник замолчал. Я тоже. Погузился в мысли, невеселые, если не совсем грустные.
        Вид Тескако, вдоль которого мы проезжали, не мог развлечь меня. Озеро казалось неподвижным и темным, как сам Ахерон; его торжественная тишина изредка нарушалась мрачными криками большого кроншнепа или возгласами американского ибиса.
        Погрузившись в мрачные рассуждения, я не разговаривал ни с кем из спутников.
        От размышлений меня оторвал голос Сэма Брауна; тот как будто снова решил вступить в разговор.
        -Капитан! - сказал он, подъезжая ко мне и ведя за собой на поводу вьючного мула. - Простите за вмешательство, но я хотел бы еще кое-что сказать о нашем деле. Что вы собираетесь делать?
        - Не нужно извиняться, мистер Браун. Напротив, я как раз собирался вас спросить об этом. Признаю, что я в затруднении. Теперь, когда наша экспедиция началась, я яснее вижу ее сложность, если не полную бесполезность. Разбойники не могут послать своего человека, не приняв предосторожностей на случай засады.
        - Верно, капитан. Не такие уж они дураки.
        - Я так и думал. Вернее, думаю сейчас, когда появилось время для размышлений. Я не собираюсь отказываться от нашего плана. У нас ведь нет другого выхода. Что вы мне посоветуете?
        - Что ж, капитан, мой совет ничем не лучше других. Но я приметил кое-что необычное.
        - Где? Когда?
        - Отвечу на оба ваши вопроса сразу: когда остановили дилижанс и на том самом месте.
        - Вы заметили что-то странное?
        - И не одно.
        - Что именно?
        - Ну, во-первых, у всех этих мошенников были закутаны лица.
        - Дон Эусебио рассказал об этом. Но каков смысл этого?
        - Не знаю. Знаю только, что обычные разбойники не закрывают лица. Им все равно, если их кто-нибудь увидит: ведь их дом в горах; они не собираются встречаться с альгвазилами. А то, что у этих лица закрыты, доказывает, что они бывают в городе.
        - В каком городе?
        - Пуэбло, конечно. Самое большое гнездо разбойников. Они закрыли лица, чтобы их не узнали на улицах. Не думаю, чтобы это делало их лучше. Городские разбойники такие же, как деревенские. Все из одной школы: только сельским все равно, узнают их или нет, а городским - не все равно. И у них есть для этого причины.
        - Были еще какие-то обстоятельства, которые вам показались странными? - спросил я у нашего наблюдательного проводника.
        - Еще одно. Мне уже тогда это показалось необычным и сейчас кажется. Я смотрел на двух сеньорит, ехавших вместе со старым доном, их отцом. Одна из них мне особенно понравилась, и я часто на нее смотрел. Так вот, эти девушки не закричали, как обычно мексиканки делают при встрече с грабителями. Они скользнули в лес в сопровождении двух-трех бандитов, как будто пошли собирать ягоды!
        - А старый дон все это время лежал животом на земле, распластавшись, как блин. Ему не позволили даже пошевелиться, пока девушки не скрылись из виду.
        - Потом один из разбойников стал торговаться с ним о выкупе и сказал, что они мне доверяют. Чтобы я и принес деньги. Потом посадили его в дилижанс и приказали мне уехжать. Конечно, я с готовностью повиновался.
        - Но с вами был еще священник. Что стало с ним?
        - О, священник! Это тоже интересно. Разбойники обычно их отпускают - только сначала просят благословить шайку. А этого увели с собой - один Бог знает, с какой целью. Может, хотели позабавиться. Видя, что я больше не нужен, я стегнул лошадей - и увез старого джентльмена, одного в дилижансе.
        - Вы думаете, что с дочерями могут плохо обойтись?
        - Ну, это зависит от того, в чьи руки они попали. Некоторые хуже остальных. Иногда это просто бездельники из города. Они становятся разбойниками на время. А как только заработают на ставку, возвращаются к своим столам монте; там выигрыш больше и нет такой опасности, как на дороге. Известно, что некоторые армейские офицеры занимаются таким делом - после того как истратят все жалованье или вообще его не получат. А такое в последнее время случалось очень часто.
        - Есть еще обычные бандолерос - или сальтеадоры , как они себя называют. - Они постоянно занимаются таким делом. Их на этой дороге несколько шаек. Одной командует некий Карраско , который был офицером а армии Санта Анны. Есть шайка полковника Д омингеса ; но теперь он в вашей армии командует шпионами. Но не думаю, чтобы нас тогда остановили ребята Карраско.
        - Почему?
        - Те не стали бы закрывать лица. Надеюсь, это были не они.
        Я меня было неприятное подозрение, почему он на это надеется; я с тревогой спросил о причине.
        - Потому что если это Карраско, мне очень жаль девушек, - ответил проводник. - Интересно, что те нисколько не испугались.
        - Может, не сознавали опасность. Разбойники не часто плохо обращаются с женщинами. Только грабят их. Поэтому, наверно, девушки решили, что им ничего не грозит.
        - В конце концов, - продолжал Браун, - я, возможно, и ошибся. Они так быстро исчезли в кустах, что у меня не было времени наблюдать за ними. Мне ведь приходилось удерживать лошадей подальше от края обрыва: нас остановили там, где дорога проходит над краем пропасти.
        - В любом случае, - Браун подъехал еще ближе и наклонился, как будто не хотел, чтобы кто-нибудь еще услышал его слова, - пора принимать решение, капитан. Мы приближаемся к месту, где должны покинуть главную дорогу. Разбойники назначили мне свидание в узком ущелье, куда ведет только вьючная тропа. Еще полчаса - и мы доберемся до места.
        - Вы не придумали ничего, кроме плана, о котором мы говорили?
        Я задал вопрос, надеясь, что ему что-нибудь пришло в голову.
        - Придумал, капитан. Возможно, я знаю, где в эту минуту находятся джентльмены с завязанными лицами.
        Последние слова он произнес неторопливо и задумчиво.
        - Где? О каком месте вы говорите?
        - Странное место. Вы бы его не нашли, если бы я не сказал. Чтобы понять, вы сами должны увидеть эту хижину. А это не многим удается, даже тем, у кого здесь есть дело.
        - Хижину? Здесь есть дом? Наверно, какое-то уединенное жилище?
        - Можно сказать и так, капитан. Несомненно, самое уединенное жилище, какие мне приходилось видеть. Не понимаю, кто и зачем его здесь построил. И те, с кем я о нем говорил, тоже не понимают. Оно в той стороне.
        Я посмотрел в направлении, указанном проводником. Гору, у подножия которой мы остановились, разрезало несколько темных расщелин. Одна казалась глубже остальных.
        Склон горы поднимался полого; он порос лесом; только кое-где в темной зелени сосен виднелись проплешины.
        Хотя луны не было, светили звезды. В их свете я разглядел что-то белое над кронами сосен и далеко за ними. Похоже на кучевое облако.
        - Это Белая Женщина, - заметил проводник, видя, куда я смотрю. - Она как раз за большой черной горой. Гора - единственная преграда на пути к ней.
        -  Икстисихуатл ! - воскликнул я, узнав снежную вершину. - Вы хотите сказать, что грабители ушли туда?
        - Ну, не так далеко. Иначе нам пришлось бы карабкаться. Место, о котором я говорю, в темной расселине, которая прямо перед вами. В той же расселине, только пониже, я должен встретиться с их посыльным и отдать ему доллары. Поэтому я и считаю, что они в той хижине, о которой вам говорил.
        - Не повредит, если мы сходим туда?
        - Думаю, нет, - задумчиво ответил проводник. - Если мы их там не найдем, успеем до утра вернуться на место и действовать по прежнему плану. Но есть одно дело до того, как доберемся. Придется подниматься, а последнюю четверть мили идти на своих двоих.
        - Неважно, - нетерпеливо ответил я. - Показывайте дорогу. Я отвечаю за себя и своих людей. Мы пройдем за вами.
        - Я не этого опасаюсь, - возразил дон Сэмюэль Бруно. - Но не забудьте, капитан! - с обычной для янки осторжностью добавил он. - Я не сказал, что мы их там обязательно найдем. Только может быть. Все равно стоит попытаться. Ведь такая милая девушка в руках бандитов. Ее нужно освободить любой ценой!
        Мне не нужно было спрашивать, кого он назвал «милой девушкой». Я и так догадывался, что это Долорес.
        - Ведите! - воскликнул я, пришпорил лошадь и отдал приказ: «Вперед!»



        Глава XXXI
        Музыка в лесу

        Еще не наступила полночь, когда мы съехали с Большой Национальной дороги и углубились в горы. Мы двигались курсом, почти параллельным прежнему, но сбоку от дороги.
        Примерно с милю мы шли по тропе, по которой с трудом мог бы проехать экипаж.
        При звездном свете мы видели по обеим сторонам небольшие дома. Один больше других - мы знали, что это хасиенада Буена Виста , известная тем, что отсюда открывается лучший вид на Мексиканскую долину. Отсюда и название поместья. Всякий, кто поднимется на его азотею (плоская крыша) и не почувствует, как что-то дрогнуло в нем, совершенно лишен романтики.
        Приближаясь от берега, со стороны Вера Крус, путник впервые получает здесь хороший вид ( буэна виста ) на всемирно известную «долину Теночтитлана»; отсюда впервые он может увидеть город Монтесумы.
        Туристы утверждают, что могут разглядеть его с вершины Сиерры, сквозь кроны долгоживущих сосен! Почти все авторы книг о Мексике утверждают нечто подобное.
        Но не следует забывать, что книги эти написаны после возвращения путешественников домой; а некоторые, насколько мне известно, - еще до начала путешествия, Причем путешествие так никогда и не начиналось!
        Все такие авторы следуют первому придумавшему эту ложь. Возможно, у этого человека было зрение острее моего. Со своим хорошим зрением, усиленным полевым биноклем, я с вершины Сиерры не видел Мехико. Не видел и со склонов поросшей сосновым лесом горы, по которым спускался.
        Учитывая расстояние, было бы очень удивительно, если бы я увидел город. Видел я только саму «долину» - не долину в нашем смысле, а обширную равнину; на ее просторах виднелось несколько отдельных холмов, которые вполне можно назвать горами; видны также болота и полоски чистой воды; самые большие из них - озера Тескако и Чалко; тут и там белые пятна свидетельствуют о выбеленных стенах хасиенады; иногда блестят верхушки церквей.
        Все это можно увидеть с вершины Сьерры; но не башни Теночтиталана. Чтобы увидеть их, вы должны спуститься и подойти гораздо ближе. Смотреть нужно с террасы, на которой стоит Буэна Виста, или с плато, занятого постоялым двором Кордова.


***
        Когда мы добрались до этого места, дорога превратилась в узкую тропу; моему маленькому отряду пришлось разбиться на пары.
        Еще миля - и даже этот строй понадобилось растянуть. Тропа позволяла теперь передвигаться только цепочкой. Так мы и поступили.
        Еще миля пути, и дальше уже не пройти кавалеристу или вообще всаднику. Продолжать путь можно только пешком, причем пешеход должен уметь карабкаться по склонам.
        Я поневоле приказал остановиться. Приказ негромко передали в тыл; лошади, растянувшиеся на сотню ярдов, встали одна за другой.
        - Другой дороги нет? - спросил я у проводника, который протиснулся ко мне.
        - Для лошадей нет. Только пешеходная тропа. Выше по склону есть дорога для всадника, но она идет с противоположной стороны хребта - слева. Она соединяется с Национальной недалеко от того места, где остановили наш дилижанс. Поэтому я и заподозрил, что наши друзья в том доме.
        - Но почему мы не поехали по основной дороге и не свернули на ту? Мы могли бы подъехать к самому дому.
        - Нет, не к дому. И с той стороны последние сто ярдов непроходимы для лошадей.
        - Но разве это все равно не лучше, чем оставлять лошадей здесь? Мне не нравится, что приходится спешивать людей. Тем более что мы совершенно не знаем местность.
        - Есть и еще одна причина, почему мы не пошли той дорогой, - продолжал проводник, не обращая внимания на мое замечание. - Если бы я повел вас той дорогой, мы могли бы все испортить.
        - Каким образом?
        - Если они действительно в доме, кто-то стережет ту дорогу - вблизи ее соединения с главной. Они всегда оставляют там часовых. Часовой обязательно увидел бы нас. А с этой стороны мы можем подобраться к хижине незаметно.
        - Значит вы предлагаете спешиться и идти дальше пешком?
        - Другого пути нет, капитан.
        - Далеко ли до дома?
        - Расстояние небольше; я бы сказал, не больше шестисот ярдов. Я был там только раз. Время уходит на крутой подъем.
        Мне не очень понравилась мысль о том, что нужно ссаживать людей и оставлять лошадей. Те, кого я отобрал, хороши и в пешей схватке; но мне показалось, что нас могли заметить, когда мы продвигались по дороге внизу, и последовать за нами.
        На равнинах и в горах есть не только разбойники, но и гверилья с. Иными словами, каждый крестьянин и мелкий землевладелец был в это время партизаном.
        Что если соберется банда таких партизан и выследит нас? Они смогут захватить двадцать американских лошадей, не получив взамен ни одного удара. Я никак не мог избавиться от такой мысли. Позорный конец моей военной краьеры, которая только еще начинается.
        Этим я не мог рискнуть; и потому решил оставить своих людей возле лошадей.
        У меня и мысли не было об отказе от дела. Это было бы еще большим позором. Я только хотел использовать план приближения к дому, который был связан с меньшим риском.
        Несколько минут размышления и обмен еще несколькими словами с нашим проводником помогли мне придумать план, который я счел лучшим: мои люди остаются на месте; мы с проводником начнем одни подниматься по ущелью, проведем разведку у дома и затем примем меры, какие сочтем нужными.
        Если не найдем там разбоников, избавим моих солдат от тяжелого подъема и разочарования. Если хозяева дома, тогда стоит нанести им визит в полную силу.
        Проводник считал, что нам не угрожает опасность, если мы пойдем одни; конечно, если будем передвигаться осторожно. В лесу и подлеске достаточно укрытий. А если нас все же заметят, мы успеем в безопасности вернуться к своим. Если нас будут преследовать, мои люди встретят нас на полпути. У меня есть средства дать им знать на расстоянии, втрое большем.
        Со мной не было лейтенанта, только мой первый сержант, который побывал в трех четвертях земного шара. Но больше всего ему приходилось сражаться с индейцами - «в лесу и в прериях»; в таком деле на него можно положиться.
        Шепотом договорившись о сигналах, передав сержанту все другие инструкции, какие мне пришли в голову, я спешился и вслед за «доном Сэмюэлем Бруно» пошел в направлении лесной «хижины».


***
        Ночь была не темная. Темные ночи под небом южной Мексики редки. Луны не было, зато были мириады звезд; а чуть позже должна взойти и луна.
        Воздух тихий, ни один листок не шелохнется. Малейший звук разносится на большое расстояние. Мы слышали блеяние овец на равнине внизу и крики птиц на заросших осокой берегах озера Чалко.
        Меньше света и больше шума для наших целей подошли бы гораздо лучше.
        Сами мы старались двигаться бесшумно. Хотя тропа крутая, подниматься по ней нетрудно; только иногда становилось труднее в местах, где тропа взбиралась с террасы на террасу; но здесь нам помогали кусты.
        Мы договорились обмениваться сигналами, а подойдя ближе, разговаривать шепотом. Мы знали, что малейший звук может нас выдать.
        Через короткие интервалы мы останавливались, чтобы восстановить дыхание: скорее не от усталости, а чтобы не дышать слишком шумно.
        В одном месте мы задержались подольше. Это было на похожей на полку террасе, на которой виднелись лошадиные следы и другие признаки дороги. Проводник указал на них, он прошептал, что это и есть дорога, о которой он говорил.
        Я склонился к следам. Все недавние, оставлены сегодня. Мне помог это определить опыт прерий, несмотря на темноту, в которой я их разглядывал. Это хороший предвестник успеха.
        Дальше дорога стала легче и более открытой. Двести или триста ярдов она шла горизонтально, и мы могли идти без напряжения.
        Кучер неслышно шел впереди, шел медленно и со всеми предосторожностями.
        У меня было время подумать, пока я шел за ним.
        Мысли мои были невеселыми. Сумрачный полог леса окрашивал настроение, душа настраивалась на печальные вздохи высоко над головой. Мимо неслышно пролетала на мягких крыльях мексиканская сова. Она, казалось, насмехается надо мной своими стонами.
        Я почти поверил, что забыл Долорес Вилла-Сеньор или стал равнодушен к ее существованию. Какой самообман! Теперь я знал, что это не так.
        Долгие тяжелые переходы; затянувшиеся осады; полученные в боях раны; даже кокетливость других глаз, таких же недобрых, как у нее, - ничто не изгнало ее из моего сердца и памяти. Она по-прежнему там.
        Я видел перед собой ее лицо в печальной тени деревьев, видел так же ясно, как белокрылую сову.
        Я не забыл ее. И в этот час понял, что никогда не забуду.
        Торопясь ей на помощь, я в то же время чувствовал себя так, будто радуюсь ее несчастью: так погрязла моя душа в досаде и злости, так переполнилась жаждой мести!
        И не рыцарские побуждения вели меня вверх по склону Икстисихуатла - только надежда унизить ее, ту, что унизила меня!
        Меня оторвал от этих недостойных размышлений голос Сэма Брауна. Тот прошептал мне на ухо:
        - Слышите, капитан?
        - Что слышу?
        - Музыку.
        - Если вы называете крик ужасной совы…
        Жест проводника заставил меня замолчать. Я видел, как он поднял руку, указывая пальцем вверх.
        - Вы ничего там не слышите? - продолжал он. - Звенит гитара. Мексиканцы называют ее бандолиной. Слышите? Кто-то смеется! Слышите? Если я не утратил слух, это женский голос!
        Последнее замечание привлекло мое внимание. Я прислушался: словно готов был услышать призыв жизни или смерти.
        Да, звуки какого-то струнного инструмента, арфы или гитары, может быть, лютни. Голос - мужской голос. Потом несколько негромких металлических звуков, какие может издать только женское горло.
        - Да, - машинально ответил я, - там музыка.
        - Больше, капитан. Танцы.
        Я снова прислушался.
        И услышал шарканье ног о пол в такт музыке, пауза, затем смех или восклицание. Все звуки веселья.
        - Звуки от хижины, - прошептал Сэм. - Они должны быть там. Что-то там происходит, слышите? Попойка! Черт побери, да это фанданго !
        Его восклицание вызвали более громкие звуки. К гитаре присоединилась скрипка; в разговоре, который слышался в перерывах музыки, принимало участие несколько человек.
        В этих звуках не было ничего буйного или распущенного: так могли вести себя гуляющие на пикнике; главное отличие заключалось в том, что это происходило ночью !
        Не такие звуки я ожидал услышать на кутеже разбойников.
        - Это они! - прошептал кучер дилижанса, лучший знаток разбойничьей музыки, чем я. - Те самые, кого мы ищем. Немного развлекаются. Капитан, мне кажется, девушки участвуют в веселье добровольно.
        Я ответил на эти слова только про себя. И ответ мой был печальный и полный страха.

«Долорес Вила-Сеньор не заставили жестокие обстоятельства, она по своей воле участвует в веселье сальтеадоров!»
        Все мысли о стратегии исчезли. Даже благоразумие на время оставило меня. Воспоминания о прошлом, мрачные воображаемые картины настоящего - все это сводило меня с ума.
        Та, кому я отдал свою страсть, высокую и святую, игрушка главаря шайки. Больше того: игрушка распутная и добровольная!
        - Вперед! - Я схватил проводника за руку. - К дому! Посмотрим, что все это значит. Вперед! Опасности нет. Я могу позвать своих людей, и они будут здесь через десять минут; если понадобится, мы сможем убежать к ним. Вперед! Вперед! Я должен своими глазами увидеть, насколько она пала!
        Не вполне понимая причины, Сэм Браун увидел, что я намерен двигаться вперед; подчинившись приказу, он снова пошел первым.



        Глава XXXII
        Рай у позорного столба

        Мы поднялись на еще одну террасу; и перед нами появился дом, массивное сооружение прямоугольной формы, одноэтажное, но с азотеей наверху, окруженной парапетом.
        Дом стоял на небольшой платформе; сама платформа находилась у основания крутого подъема; в двух сторон от дома располагались два утеса, обрывисто уходившие в противоположном направлении, вниз.
        У этих утесов находилась пристройка - конюшня; между ней и подъемом - огороженное пространство - кораль , или двор.
        Дом фасадом был обращен к ровному пространству впереди; отсюда начинался спуск, похожий на скат бруствера крепостного вала.
        Трудно найти лучшее место для защиты. Враг не может подойти с флангов; нападающие спереди должны миновать открытое пространство. Правда, можно подобраться с тыла, если спуститься с вершины сьерры.
        Но сейчас дома не строят с мыслями о защите. Это возможно на границе с индейцами; но в Мексиканской долине, мирной со времен Монтесумы, никаких стычек не было. Очевидно, дом сооружен не во времена революций. Он гораздо древнее.
        Трудно понять, почему в таком месте сооружено подобное здание. Это не сельскохозяйственная ферма: вокруг нет пригодной к обработке земли. Это не хасиенада де ганадос (скотоводческое хозяйство): на поросших соснами склонах нет пастбищ.
        Может, дом построили монахи? Возможно, какой-нибудь эксцентричний отшельник, который хотел уйти от цивилизации, чтобы она его не тревожила?
        Но все эти мысли можно отложить на потом; сейчас же я принялся внимательно знакомиться с топографией места.
        Мы неслышно приближались. Я увидел темную каменную стену с еще более темным пятном, указывающим на вход; по обе стороны от входа большие окна, из которых льется поток света.
        Перед домом располагается нечто вроде заброшенного сада, заросшего сорняками и кустарником.
        Мы старались держаться кустарников и избегали двух желтых полос, отходящих от окон. Оба окна не застеклены; как во всех мексиканских домах, они забраны прочными железными решетками.
        Ни ставень, ни занавесок; ничто не загораживает свет и не мешает заглянуть внутрь.
        Через несколько секунд, проведенных на лужайке, мы сумели расположиться так, что нам было хорошо видно.
        Внутри мы увидели стол, уставленный принадлежностями для пира. Стол грубо сколоченный; стулья вокруг него такой же работы. Такие же грубые тарелки, блюда и стаканы на столе; впрочем, среди них мы заметили и несколько дорогих.
        Обычные глиняные ольяс (котелки) и вырезанные из дерева чашки стояли рядом с серебряными кубками и бутылками, чьи тонкие горлышки свидетельствовали о кларете или шампанском!
        Большие восковые свечи, похожие на церковные, посажены в канделябры из кактуса или просто в щели на деревянном столе.
        На столе стояла только выпивка; впрочем, из косины (кухни) доносился запах готовых блюд; несколько смуглых, одетых в кожу «мучачос» ходили взад и вперед, готовя ужин.
        Очевидно, окна находятся в разных помещениях; то, что напротив нас, от сала де комида , или столовой.
        Но мне больше хотелось заглянуть в окно сала гранде , или гостиной.
        Не для того чтобы послушать музыку или увидеть танцы. И то и другое уже какое-то время прекратились. Вместо них мы слишали лишь один голос - голос мужской, звучал он размеренно и торжественно!
        Потребуется немало усидий, чтобы оказаться в положении, которое позволяло бы заглянуть во второе окно. Но дело того стоило.
        Судя по приготовлениям к грандиозному ужину, в гостиной должно присутствовать много людей. Будут ли они такими же разнородными, как посуда?
        Пока мы не могли сказать. Между двумя окнами находилась полуразрушенная груда камней; должно быть, когда-то здесь располагалось крыльцо. Из-за этой груды мы не могли заглянуть в окно.
        Мы стояли за кустами рододендронов, росших у окна столовой. Перед окном гостиной рододендронов не было; там росло огромное алоэ - мексиканская магья . Если мы доберемся до нее, ее широкие листья скроют нас и мы окажемся в отличном месте для наблюдений.
        Вопрос в том, как туда добраться незаметно. Пространство между рододендронами и «деревом пульке» ровное, поросшее травой, без единого дерева или куста. На него падают две полоски света, постепенно расширяясь и смешиваясь по мере удаления от окон.
        Мы не очень боялись, что нас заметят из сала гранде . Увлеченные своими развлечениями, эти люди не станут выглядывать в окно.
        Но сидя за кустами, мы заметили, что большие ворота открыты; и в слабом свете видны были слуги, ходившие взад и вперед, как призраки, занятые приготовлением какого-то адского пира!
        Они могут нас заметить.
        На такой риск мы не могли пойти. Слишком он велик. Если нас обнаружат, вряд ли нам удастся уйти.
        Остается только один выход: отползти назад, на лужайку, пересечь ее в том месте, где свет совсем ослабевает, а потом вернуться вдоль края противоположного утеса. Какая жалость, что мы сразу не воспользовались этим маршрутом!
        Мне ужасно не хотелось терять время, но ничего не поделаешь. Если попытаемся сберечь время и пойдем прямо, можем потерять жизнь или во всяком случае привести экспедицию к неудаче.
        Еще десять минут, и мы стояли за магьей .
        Раздвинув мясистые листья и пробравшись за них, мы оказались в удобном месте для наблюдений.
        Как я уже сказал, музыка к этому времени прекратилась; смолкли разговоры и смех. Все это произошло, когда мы еще были за рододендронами.
        Вначале мы предположили, что общество в сала гранде пригласили к столу и мы всех увидим в сала де комида .
        И хотя мы видели, что приготовления к ужину еще не окончены, могли бы остаться на месте и подождать появления гостей - если бы не звуки, доносившиеся из другого помещения.
        Звуки веселья, неожиданно прекратившиеся, сменились одним голосом. Это был мужчина, говоривший медленно и размеренно, словно обращаясь к аудитории.
        Перебираясь на новое место, мы все время слышали этот голос; и когда оказались в укрытии под «деревом пульке», снова услышали эту речь.
        Первый же взгляд все объяснил: почему прекратилась музыка, почему присутствующие сдерживают смех.
        В зале шла церемония, которая при других обстоятельствах могла бы быть названной торжественной. Это была церемония бракосочетания!
        Священник в серой сутане, свидетельствовавшей о его принадлежности к францисканцам, стоял посредине. Я называю его первым, потому что он прежде всего бросился в глаза.
        В руке он держал книгу; и читал по ней обряд бракосочетания по правилам католической церкви.
        Но взгляд мой упал на него лишь на секунду. И принялся отыскивать невесту и жениха.
        Слегка переместившись, я ясно увидел лицо жениха. Представьте себе мое изумление, когда я узнал Франсиско Морено!
        Изумление не усилилось, когда я увидел невесту. Предчувствие, печальное, почти удушающее, готовило меня к виду Долорес Вилла-Сеньор. Это было она!
        Лица ее я не видел. Она стояла спиной к окну. К тому же белый шарф, свисавший с головы до пояса, мешал увидеть ее лицо сбоку.
        Но не могло быть сомнений в том, что это Долорес. Невозможно не узнать эту великолепную фигуру, даже видимую не полностью. Это она стоит перед алтарем!
        Широкое пространство отделяло невесту от жениха. Я не видел, кто или что между ними. Это показалось мне немного странным; но я решил, что, возможно, таков местный обычай.
        За женихом видны были другие фигуры, все мужчины и в костюмах, соответствующих их занятию. Это бандиты. Только Франсиско отличался от них одежой. Он был в великолепном костюме. Но ведь он их главарь!
        Я в болью вспомнил некоторые его слова, когда мы разговаривали в городе Ангелов. Как мягко осуждал он Карраско, каким терпимым казался к его злодеяниям! Отношение к бывшему капитану армии Санта Анны как к сопернику, а не как к грабителю и разбойнику!
        Увиденное сейчас все объяснило. Дон Эусебио говорил только предположительно, считая, что Франсиско может быть бандитом. Если бы он знал всю правду об искателе руки его дочери, его можно было бы простить за желание запрятать ее в монастыре.
        Невеста шла под венец по своему желанию, в этом невозможно было усомниться. Я вспомнил, что рассказал мне кучер: как девушка легко убегала в лес. Теперешнее поведение невесты объясняет и это. Мне показалось, что даже в этот торжественный час она весела. Лица ее я по-прежнему не видел, но голову она держала свободно и небрежно, и шарф, падавший с головы, слегка дрожал, Как это не похоже на печальную поникшую позу, которая свидетельствует о принуждении! Напротив, она казалась довольной и дрожала от радости!
        Тщетно было бы стараться описать мои чувства. На какое-то время статуя, установленная в кустах, не могла бы быть более неподвижной, чем я. Я застыл среди листьев алоэ и не отрываясь смотрел на церемонию. Мне начинало казаться, что я вижу сон!
        Но нет! Вот невеста и жених; вот священник, монотонно читающий по книге!
        Я услышал обещание «любить, беречь и почитать» и ответное обещание «любить, почитать и повиноваться» - все в соответствии с формулами католической церкви.
        О, это не сон, это дьявольская, разрывающая сердце реальность!
        Женщина, которая завладела моим сердцем, которую я шесть месяцев старался забыть, стоит передо мной, окруженная шайкой разбойников, стоит не как пленница, а как невеста главаря. Она добровольно согласилась на такую жертву!

        Отра коса де Мексико (таковы мексиканские нравы!)!



        Глава XXXIII
        Грубое вмешательство

        Отра коса де Мексико!
        Еще одно необычное воспоминание о Мексике; если не самое непостижимое, то самое болезненное, потому что касается меня лично. Самое черное и горькое воспоминание!
        Слова не в силах передать мое состояние, когда я стоял, рассматривая собравшихся в доме. Я не мог пошевелиться: ни двинуться вперед, ни уйти. Я едва мог дышать. Седце мое словно сжалось под огромной тяжестью, которая больше никогда с него не спадет. Я чувствовал себя совершенно несчастным.
        Меня может понять только тот, кто прошел через такое же испытание. Тот, кто полюбил какую-нибудь высокородную красавицу, может испытать раздражение, видя, что его чувства остаются безответными. Раздражение усилится, если он узнает, что желанную награду получил другой. Но у такого влюбленного все же будет утешение, хотя и слабое: предпочтение оказано достойному сопернику; просто тому больше повезло.
        Но когда ситуация противоположна, когда соперник недостойный - морально или социально, - тогда испытываешь жесточайшее унижение.
        Такое унижение довелось мне испытать.
        Я обладал огромными преимуществами; на моей стороне превосходство, умственное и физическое; на моей стороне храбрость, талант, сила, энергичность; у меня достойное положение; у меня прочная репутация, которая улучшается с каждым днем; и вот, несмотря на все это, я отвергнут, и мне предпочли другого!
        И кого же? Бандолеро ! Грабителя!
        Больше всего меня поразило то, что мне предпочли такого недостойного соперника!
        Я стоял, как вставший на мель корабль, и огромные волны перекатывались через меня. Волны страсти разрывали мне грудь, черные, как прибой бурного океана.
        Зрелище, вызвавшее мой гнев, в то же время удержало на месте. Я не делал ни шага - ни вперед, ни назад. Меня парализовала страсть; надеюсь, больше никогда я не испытаю подобного. Мир казался мне полным горя!
        Какое-то время я не способен был рассуждать. У меня остались только инстинкты, горькие и злые; временами я отчаивался, потом пытался принять решение.
        Но немного погодя победили более благородные соображения. Моя судьба решена; но не судьба Долорес Вилла-Сеньор; а эта судьба кажется темной и страшной. Возможно ли спасти ее?
        Я не слышал слов, с которыми надевают кольцо: «Этим кольцом венчаю тебя». Сверкающий символ еще не на ее пальце.
        Еще есть время прервать церемонию. Одно дуновение в серебряный свисток у меня на груди остановит ее; и прежде чем ее возобновят, все будет окружено зелеными мундирами.
        Не мысль об опасности удержала меня от сигнала. Я был слишком несчастен, чтобы испытывать страх; слишком безрассуден, чтобы думать о последствиях для себя. Я готов был броситься вперед и вызвать всех на бой до смерти!
        Меня остановила не осторожность и не страх; гораздо более низменный инстинкт - мысль о мести.
        Долорес сама выбрала свою судьбу. Как они ни мрачна, не мне ей препятствовать. Она не поблагодарит меня, если я ее спасу. Слаще будет мое торжество, когда человек, избранный ею в мужья, окажется в моей власти - презренным пленником у моих ног.
        Таковы были мои невеликодушные рассуждения.
        - Пусть церемония продолжается! - прошептал я проводнику. - Она будет обвенчана - и овдовеет!
        За всю жизнь я не был так жесток, так жаждал мести. Все остатки рыцарских чувств покинули меня.
        Невозмутимый янки ничего не ответил. Сцена внутри, казалось, поглотила его, как и меня. Но его истолкование сцены было совершенно иным. Он не знал того, что знал я, не подозревал о моих мотивах.
        Мы оставались за магьей и ждали окончания церемонии.
        Увидели, как в пальцах жениха сверкнуло кольцо. Но оно не дошло до руки невесты. До этого произошла перемена, быстрая, как в пантомиме, ужасная, как приход тропического урагана, переход от жизни к смерти!
        Мимо того места, где мы затаились, промелькнула цепочка темных фигур. Это были люди, но двигались они так бесшумно, такими причудливыми казались их движения в тусклом свете, что их вполне можно было принять за призраков!
        Но это не могли быть призраки. Один или два из них коснулись, проходя, стеблей растений, и те упруго отогнулись. Это люди из плоти и крови, но наделенные духом дьявола, что они и доказали в следующее мгновение.
        Мы видели, как они стремительно приблизились к входу, несколько человек рассыпались вдоль фасада и встали под окнами.
        Мы видели блеск оружия. Видели, как через прутья решеток просунулись копья и мачете. Слышали щелканье карабинов и грубый приказ сдаваться, а влед за ним угрозу убийства!
        Последовала короткая схватка в доме и во дворе; слуги, падавшие на камни, стонали.
        В оба помещения нападающие ворвались одновременно. Темные фигуры замелькали в столовой; но в другой комнате они были еще темней.
        Смятенные перемещения, беганье - не как в каледоскопе, а беспорядочно. Женские вопли, крики мужчин, угрозы и проклятия, а за ними пистолетные выстрелы; и, что делало сумятицу еще более адской, взрывы дьявольского хохота.
        Продолжалось все это совсем недолго; так недолго, что я с трудом поверил, что все кончилось.
        Почти одновременно погасли огни в обеих комнатах; но невозможно было сказать, произошло это случайно или намеренно.
        Что происходило потом, мы узнавали только по звукам или в редких вспышках выстрелов.
        Хотя все время слышались возгласы и проклятия с обеих сторон, мы не могли понять, что происходит.
        Не нашли мы и объяснения последующему. Могли только заключить,что схватка прекратилась; ее сменил топот на мощенном камнем патио , постепенно удаляющийся; мы услышали звуки подъема по поросшему соснами склону, который круто поднимался над домом.
        Звуки, поднимаясь, слабели; нконец они стали неотличимы от вздохов мексиканской совы, шума водопада внизу и вздохов горного ветра среди сосновых ветвей.



        Глава XXXIV
        Падре Корнага

        Изумленные, мы с моим спутником продолжали молчать и оставались неподвижными под листьями магьи.
        Понимай я истинное значение происшедшего, я действовал бы быстрей и в десять раз энергичней.
        А так я словно медленно приходил в себя, расставаясь с оцепенелостью; как будто все не мог проснуться и вырваться из кошмара!
        - Что все это значит? - спросил я у кучера, оставаясь на месте.
        - Не знаю, капитан. Похоже, одна банда напала на другую и отобрала добычу. Победители благополучно ушли и прихватили с собой женщин! Поднялись по склону по ту сторону хижины. Я как будто еще слышу, как они поднимаются в гору. Там есть тропа, хотя подниматься по ней нелегко. Думаю, они пошли по ней и повели девушек. А девушки не кричат, потому что им заткнули рот или топадо .

        - Топадо?
        - Да, это когда закутывают все лицо. Тогда не видишь, куда тебя ведут. Так поступают, когда похищают женщин.
        Какое мне дело до этого? Какая разница, станет ли Долорес Вилла-Сеньор женой одного разбойника или любовницей другого? К чему мне об этом думать? Она никогда не сможет быть моей!
        Я вышел из-под листьев, вышел неторопливо: у меня не было оснований торопиться. В сердце у меня была холодная боль; и черствое равнодушие к судьбе той, что вызвала эту боль. Она может идти выше - к вершине горы, которую выбрала для своего брака.
        Это Икстисихуатл, на склоне которого мы стояли. В звездном свете отчетливо видна была Белая Сестра, безупречная в своей чистоте. Как это отлично от платья Долорес!
        - Пусть идет! - рассуждал я. - Она сама постелила себе: теперь пусть ложится в постель!


***
        Не думая о преследовании, о том, чтобы спасти ее, я поднес к губам свисток и дал сигнал своим людям.
        Меньше чем через пять минут меня окружили «конные стрелки»; взошла луна, и стало видно их зеленые мундиры; появились они неожиданно и мгновенно.
        Услышав звуки выстрелов и другие признаки схватки, они решили подниматься по склону. Отсюда быстрота их появления.
        Отобрав с полдюжины солдат, я с ними направился прямо к входу в дом. Вошли мы без сопротивления. Пришлось ощупью находить дорогу.
        Внутри было темно; впрочем, мы слышали, что здесь кто-то еще есть: из соседнего помещения доносились стоны.
        Зажгли свет, и мы принялись осматривать дом. В столовой никого не было. Все готово к банкету, но некому пировать!
        Мы прошли в сала гранде , откуда доносились жалобные стоны.
        Сцена недавнего веселья превратилась в обитель смерти!
        На полу лежали два человека. Одного можно было принять за спящего: он лежал неподвижно. Но красный ручеек, вытекавший из-под него и кончавшийся лужей крови на плитках пола, свидетельствовал, что это сон смерти.
        Второй, тоже окруженный лужей крови, еще жил и шевелился. Именно он стонал.
        Наклонившись, я узнал в нем Франсиско Морено. Его красивое лицо было искажено. Мне показалось, что это гримаса смерти.
        Бесполезно было просить у него объяснений. Я видел, что он не узнает меня!
        В этот момент у меня появилась недостойная мысль. Соперник устранен. Франсиско Морено больше мне не мешает!
        Но какое это имеет значение? Освобождение пришло слишком поздно!
        - Эй, а это что такое?! - воскликнул один из солдат, тыча ружьем под столом во что-то похожее на груду серых тряпок. - Клянусь Господом, монах!
        - Вы правы, кабаллеро, - ответил голос из этой груды. При ближайшем рассмотрении груда превратилась во францисканского священника.
        - Я монах - к вашим услугам, кабалльерос. Сангре де Кристо (Кровь Христова!)! Я остался жив чудом! О, сеньоры, я вижу, вы хомбрес буэнос (добрые люди), и ладронес (разбойники) убежали при вашем появлении. Скажите, что они ушли и что мне можно больше не бояться!
        - Двое не ушли далеко, - ответил кучер. - Вот они лежат, прямо перед вами, падре Корнага.
        - А, вы меня знаете, добрый сэр? Сантиссима , да это кучер нашего дилижанса, достойный дон Сэмюэль Бруно! Что! Это разбойники? Пор Диос , нет! Это джентльмены!
        - Странные джентльмены, мне кажется.
        - Я говорю правду, сеньор дон Самуэль. Кабаллерос, хомбрес хонестос (честные люди), оба этих несчастных молодых человека. Айе де ми ! - добавил монах, склоняясь к одному из лежащих. - Это сын нашего судьи. У многих разбойников я принимал исповедь после приговора, вынесенного его достопочтенным отцом. А это, - продолжал он, поворачиваясь к Франсиско, - ах, сеньоры, это сам жених - асесинадо (убитый) - в присутствии невесты и под священной сенью алтаря, который должен был бы защитить его. Побре Долорес! Побре Долорес! (Бедная Долорес!)
        - Так зовут леди. Но как она оказалась здесь? Вы говорите, что эти люди не грабители. Но кто они?
        О, сеньор капитан! Я виду, вы здесь старший. Это очень странная история. Рассказать?
        - Пожалуйста. Я здесь, чтобы захватить шайку разбойников или убить их, если понадобится. Мне нужно только знать, кто преступники, а что честные люди. Мне кажется, между ними нет особой разницы.
        - О кабаллеро, почему вы так говорите? Неужели вы принимаете достойного капитана Морено за сальтеадора ? Молодой человек, который десять минут назад стоял перед алтарем с одной из прекраснейших христианских леди, с дочерью дона Эусебио…
        - Вилла-Сеньор. Это я знаю. Но как это все произошло? Почему церемония совершается здесь? Почему не в отцовском доме?
        - Вы поражаете меня, сеньор! Откуда вы знаете…
        - Неважно. Прошу вас, расскажите - приказываю вам, - почему этот брак - как я вижу, прерванный - совершался здесь, в горах?
        - Сеньор капитан, я вам все расскажу. Увы! Теперь нет причин держать наш план в тайне.
        - План! Был план?
        - Си, сеньор! Его придумали сами молодые люди. Дон Эусебио был против их соединения - настолько, что повез свою дочь в монастырь, чтобы помешать этому браку. В монастырь Ла Консепсьон, капитан. Вы чужестранец: могу вас заверить, что это самый модный из наших женских монастырей. Бедная Долорес! Неужели можно ее судить за то, что она попыталась избежать такой участи? Даже я, священник, не скажу, что это плохо. Только подумать, что такое прекрасное создание будет навсегда заперто в келье!
        - Признаюсь, что амантес (влюбленные) посвятили меня в свои планы; я даже помогал им исполнить план, который, увы! оказался неисполненным. Гораздо хуже: он принес гибель всем, кто в нем участвовал!
        - Так что это за план? - нетерпеливо спросил я, не разделяя сожалений священника.
        - Сеньор, дело вот в чем. Храбрый юноша, которого вы видите здесь - увы! боюсь, он стал жертвой своей храбрости - вместе с полудюжиной друзей, переодетых в сальтеадоров, должен был остановить дилижанс и захватить сеньориту Долорес и сопровождавшую ее сестру; еще одну девушку, такую же прекрасную - некоторые говорят, более прекрасную, чем она; и со всем уважением к доброй Долорес я с этими людьми согласен
        - Мне кажется, что этот план удалось почти осуществить.
        -  Пуес (правда), сеньор! Я должен был сопровождать путников; дон Эусебио легко согласился на это из-за моего положения в семье. Меня тоже мнимые разбойники должны были взять в плен. Брак должен был быть заключен без согласия дона Эусебио. И он уже совершался. Иисус Христос! Какой печальный конец! Вот лежит жених. А где невеста? Где ее сестра Мерседес? Ах, сеньор, вам следовало увидеть Мерседес. Красивее ее не было в городе Пуэбло!
        - Кроме Долорес. -
        Эти слова я произнес почти машинально. Я был не в настроении защищать красоту той, которая меня не привлекала.
        - Значит, ограбление дилижанса было уловкой?

        - Си, сеньор! Уна энгана (Да, сеньор. Обман). Хитрость дона Франсиско и его друзей.
        - Мне показалось в этом что-то странное, - заметил кучер.
        - Но что означает требование выкупа - десять тысяч долларов? - спросил я.
        - Сеньор капитан, это часть плана. Дон Эусебио миу рико - он очень богат. Тем не менее он немного скуповат. Молодые люди знали, что им потребуются деньги на жизнь; и пройдет немало времени, прежде чем достойный отец смягчится и простит их. И они решили, что стоит до того времени занять у него немного денег. С антиссима ! Это было ошибкой - все, все! О, сеньоры, вы ведь не выдадите меня? Если станет известно, что я сознательно участвовал в этом обмане, я потеряю не только положение в семье дона Эусебио, но и свою сутану.
        - Мой добрый падре! - бесцеремонно ответил я. - У нас нет времени тревожиться из-за вашего будущего. Мы хотим получать от вас еще кое-какие разъяснения. Брачная церемония, о которой вы говорите, была прервана. Это мы знаем. Но почему и кем?
        - Разбойниками, сеньор, настоящими разбойниками! Сальтерадорес дель камино гранде (Разбойниками с большой дороги)!
        Это был ответ на оба мои вопроса. Поняв это, монах больше не стал объяснять.
        - Их целью был только грабеж?
        - Ах, сеньор, хотел бы я думать так!
        - Вы считаете, что у них была другая цель?
        - Увы, да! Смотрите, кабаллеро!
        Священник указал на тело молодого человека, которого назвал сыном судьи. Тот лежал лицом вверх. Я увидел на его груди блеск золота - золотую цепочку от часов. Раздутый карман свидетельствовал, что часы там.
        - Странно, - сказал я. - Вы уверены, что это были настоящие грабители?
        - Конечно, конечно, - ответил падре, печально покачав головой. - Совершенно уверен, кабаллеро. На них были маски, и я не видел их лиц. Но услышал имя, которое сказало мне все. Я услышал его, когда они проходили мимо меня и уводили с собой мучачас .
        - Какое имя? - спросил я с нехорошим предчувствием.
        - Ах, сеньор капитан, это имя хорошо известно на здешних дорогах.
        -  Карраско? - почти закричал я, не дожидаясь, пока падре его произнесет.

        - Клянусь Господом, сеньор, вы все знаете! Да, так его зовут. Я слышал, как его назвал так один из разбойников, когда они уходили. Предводитель разбойников, который сделал это, действительно известный капитан Карраско! Побрес ниньяс ! (Бедные девочки!)



        Глава XXXV
        Печальное, но сладкое

        Я больше не ждал объяснений францисканца.
        Мне показалось, что теперь я понимаю ситуацию не хуже его - вероятно, лучше.
        Мысль о том, что Долорес во власти какого-то разбойника, причиняла мне боль. Но совсем другое дело - думать, что она в руках Торреано Карраско!
        Я вспомнил сцены в соборе и на улице Ласточек.
        - Готовьтесь, ребята! Проверьте ружья и револьверы! Сержант! Выстроить всех цепочкой: нам предстоит подъем по горной тропе!
        Сержант принялся исполнять приказ, а я повернулся к Франсиско Морено.
        С непередаваемым чувством нагнулся я к раненому.
        Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он тяжело ранен.
        Вдобавок к нескольким ударам кинжалом левое бедро ему пробила пуля, и рана располагалась непосредственно над бедренной артерией!
        Я сам получил такую огнестрельную рану при штурме Чапультепека; рана была рваная, но, к счастью, не задела вену. Я знал, что если пуля задела артерию, кровь на полу - это жизнь Франсиско.
        Количество крови и сметельная бледность раненого были дурными признаками.
        Это зрелище вызвало у меня двойную боль. В этом прекрасном лице, еще более совршенном из-за бледности, я увидел причину предпочтения Долорес. Неудивительно, что она полюбила его!
        Но он уходит из нашего мира, и моя ревность должна уйти вместе с ним.
        И она ушла, ее прогнали мысли о Карраско; с прежней силой вернулись дружеские чувства к Франсиско Морено.
        Я осмотрелся. Никакой мебели, кроме той, что, очевидно, принесли по случаю. Я прошел в небольшую соседнюю комнату. В ней оказалась походная кожаная кровать на раме. На кровати были набросаны шали, шарфы и другие предметы женского обихода. Кровать должна была послужить брачным ложем !
        Жених ляжет на эту кровать, но обнимет его не Долорес, а смерть!
        Быстро осмотрев раны, я решил, что они не настолько тяжелы. Кровотечение обильное. Но артерия, по-видимому, не тронута.
        Франсиско ослабел, как ребенок: он нуждается в подкреплении.
        Я мог подумать только о том, что в аналогичных обстоятельствах вернуло силы и мне, - о глотке каталанского вина. Фляжка у меня была полна лучшего вина, какое только можно найти в столице.
        Я прижал фляжку к его губам и заставил сделать несколько глотков.
        Как я и предвидел по собственным воспоминаниям, вино произвело действие. Сосуды раненого словно заполнились свежей кровью.
        Скоро Франсиско пришел в себя и узнал меня.
        - Ах, сеньор, - сказал он, благодарно глядя мне в глаза. - Это вы, вы с такой добротой относитесь ко мне! О, скажите, где она, Долорес, моя Долорес, моя невеста, моя жена? Нет, ее здесь нет. Но где же…где…
        - Не тревожьтесь о ней, - ответил я с горечью. Даже его страдания не могли помешать мне ее проявить. - Она о себе позаботится.
        - Но где она? О, сеньор, скажите мне!
        - Возьмите себя в руки, дон Франсиско. Леди не может быть далеко. Я думаю, что сумею догнать негодяев, которые ее увели.
        - Ее увели? О Боже! Увели! Увел он… он…
        - Кто?
        Вопрос излишний. Я заранее знал ответ. В ушах у меня звучал голос, который, как мне показалось, я слышал и раньше. Теперь я знал, что не ошибся. И священник подтвердил мою догадку.
        - Этот негодяй Карраско! - сказал раненый. - Я уверен, что это он. Я узнал его, несмотря на маску. Лола, Лола, ты погибла! И еще больше М ерседес ! Бедная Мерседес !
        Я не стал просить у него разъяснений странных и непонятных слов. В ответ я только сказал:
        - Сеньор Морено, не утомляйте себя! Предоставьте дело мне. Долг обязывает меня приложить все усилия, чтобы освободить девушек и наказать негодяев, которые их похитили. Не сомневайтесь, я это сделаю. Если судьба повзолит, ваша Долорес вернется к вам.
        - Спасибо, спасибо, сеньор! Я уверен, что вы сделаете все возможное. Если не ради Долорес, вы должны это сделать ради ее сестры.
        - Сестры? Что значат ваши слова, капитан Морено?
        - Ах, кабаллеро, вы должны знать, что она вас любит!
        - Любит меня ?
        - Да. В надежде увидеть вас согласилась она участвовать в проделке, о которой мне нет необходимости вам рассказывать. А кончилось все это поездкой в столицу; она знала, что после штурма Чапультепека вы находитесь там. Она слышала о вашем храбром поведении в этих кровавых боях и об опасной ране, которую вы получили. Вы не можете представить себе, как она тревожилась за вас, несмотря на свое раздражение. Бедная Мерседес !
        - Мерседес? Опечаленная? Раздраженная? Вы меня удивляете.
        - Ах, сеньор, это вы меня удивляете. Больше того, вы разбили ей сердце.
        - Франсиско Морено! Ради Бога, обяснитесь! Что все это значит? При чем тут Мерседес ? Молю вас, объясните!
        - Но вы ведь сами все знаете. Побре нинья ! Она доверилась мне. Ведь я долго через нее переписывался с Лолой. О сеньор, вы были так добры ко мне! Сейчас вы вдвойне добры. Но почему вы так обошлись с Мерседес? Возможно, я никогда не встану на ноги, но все равно скажу: вы обошлись с ней бесчестно, даже жестоко !
        - Могу я спросить, а в чем проявилась эта жестокость?
        - Вы смеетесь надо мной, амиго ? Вы должны помнить. Она назначила вам свидание на Аламеде; и хотя вы пришли и она вас увидела, вы ушли, не поговорив с ней. И после этого она вас больше не видела! Завоевать сердце женщины и так с ней обойтись! Разве это не жестоко? Я вас спрашиваю, разве не жестоко?
        Изумление помешало мне ответить. Но не только оно вызвало мое молчание. Сквозь тьму, в которую давно погрузилась моя душа, я увидел признаки рассвета.
        - Вы ведь не забыли тот случай? - укоризненно продолжал раненый. -У меня самого есть все основания его помнить, потому что тогда я получил записку от Лолы, более радостной записки я еще не получал от своей кверида (возлюбленной). Это было обещание, клятва, записанная эн папель (на бумаге). Она предпочтет монастырю… Вы понимаете, о чем я?
        Хотя я понимал смысл его слов, но был не в состоянии ответить. И задал собственный вопрос, который для меня был гораздо важнее.
        - Вы получили записку через окно кареты? Разве его отдала не сама написавшая?
        -  Пор Диос , нет! Записка, о которой вы говорите, была от Долорес . Она передала мне ее через Мерседес !
        Мне захотелось по-дружески обнять Франсиско Морено. Я мог бы остаться у его постели и ухаживать за ним или, что более вероятно, закрыть ему глаза после смерти!
        Я мог объявить его святым за эти слова. Мне они дали новую жизнь - вместе с решимостью, которая поглотила все остальное.
        Мне не нужно объяснять, что это за решимость. Через несколько мгновений я поднимался по склону Икстисихуатла в поисках своей утраченной возлюбленной. Это снова была Мерседес !



        Глава XXXVI
        Бандиты в западне

        Мы двинулись в сопровождении проводника; иначе наш подъем мог оказаться напрасным.
        В роли проводника снова выступал кучер дилижанса. Нам повезло, что он в прошлом уже поднимался здесь - по какому-то особому случаю, когда в руках у него не было вожжей; и он знал о существовании второго «гнезда» разбойников, которое гораздо выше того, в котором проходила брачная церемония.
        Это была длинная низкая хижина, жилище известного углежога; однако так высоко вряд ли требуется древесный уголь; и, по мнению Сэма, «углежог» был просто бандолеро.
        Была вероятность того, что мы в этой хижине встретим Карраско; если не там, то где-нибудь поблизости в горах.
        Как отличались мои чувства от тех, с какими я начинал экспедицию! Я больше не был равнодушен к бегству разбойников. Я решил захватить их, даже если для этого придется пересечь Кордильеры и подняться на вершину Попокатепетля!
        Я готов был броситься в огненный кратер, чтобы спасти пленницу; а ведь всего час назад я бы руки не протянул, чтобы удержать ее!
        Теперь все изменилось. Рана, которая шесть месяцев кровоточила, неожиданно затянулась. Тяжесть спала у меня с сердца.
        Поднимаясь, я чувствовал себя легким и проворным. Никакой альпинист не сравнился бы со мной в силе и энергии: ведь у него не было такого стимула. Что такое подъем на Маттерхорн по сравнению с освобождением Мерседес Вилла-Сеньор!
        Тропа оказалась не только трудной, но и опасной. По ней тяжело было бы подниматься днем. Ночью и трудность и опасность удвоились. Крутизна была как на груде камней, и идти не легче. Поверхность изрезана потоками лавы, которые несколько столетий назад были жидкими, а теперь зстыли и превратились в окалину, напоминающую шлак из печи.
        Была здесь и растительность, но редкая: кактусы, стебли напоминающей траву замиты , искривленные папоротники. Тут и там виднелись голые черные полоски, как будто лава остыла только недавно после того, как ее изрыгнул вулкан.
        Два обстоятельства очень мешали нам: темнота и необходимость двигаться бесшумно. Малейший звук, произнесенное вслух слово могли нас выдать.
        Я строго приказал не разговаривать, даже шепотом. Только проводнику разрешалось давать указания - тоже шепотом. Мы знали, что наши голоса могут достичь слуха бандитов, в то время как мы их можем и не услышать.
        Мы почти не сомневались, что они над нами, хотя не видели и не слышали их. Нас убеждала тропа. Она шла по вершине хребта; по обе стороны от нее крутые пропасти. Хребет служил продолжением двух утесов, к которым прижималась хасиенада внизу. Никаких боковых троп мы не видели; разбойникам некуда было уйти. Мы были уверены, что они перед нами.
        Поиск обещал нам успех. Грабители не знают, что их преследуют, тем более американские солдаты. Они считают, что их единственный противник остался внизу. Он беспомощен.
        Мы молча поднимались, ступая по лаве как можно легче.
        Время от времени мы останавливались и прислушивались. Нам казалось, что впереди слышатся шаги и голоса. Но мы не были уверены. Все заглушал шум водопада поблизости.
        Все равно грабители не могут намного опередить нас. Не подозревая о преследовании, они движутся не торопясь; впрочем, у Карраско есть повод поторопиться - Мерседес!
        Ужасная мысль оледенила кровь у меня в жилах, заставив идти быстрей и нетерпеливей.
        Хотя место, куда мы направлялись, находилось всего в миле от того, что мы оставили, прошло почти два часа, прежде чем мы его увидели.
        Но наконец мы его увидели.
        Увидели мы темный параллелепипед на фоне освещенного луной неба. Эта была хижина, сложенная из древесных стволов; очень похожая на те, что сооружаются в Штатах, но с плоской крышей в виде террасы, а не наклонной, выложенной досками.
        Хижина стояла на самом краю пропасти; задняя ее стена у самого начала обрыва. В стене, обращенной к нам, только одно отверстие - узкий вход с дверью; дверь показалась нам запертой.
        Но вскоре она отворилась изнутри, выпустив луч света, упавший на ровную площадку. На площадке мы увидели нескольких человек, которых раньше в темноте не могли разглядеть. Бревна тщательно пригнаны друг к другу, словно для того, чтобы не пропустить холод: хижина находится на самом краю вечного снега.
        Пока дверь оставалась открытой, мы видели, как внутрь вошло несколько человек и среди них женщина. Среди темных плащей и жакетов мелькнул белый шарф.
        Грабители как будто только что пришли. Мы знали, что они не могут здесь долго находиться. Изнутри показались другие, с факелами в руках. Факелы зажжены недавно.
        Те, что остались снаружи, разожгли костер; вскоре он уже пылал, бросая красные отсветы на стволы сосен. Вокруг хижины росла целая роща этих деревьев.
        У костра сидели младшие члены шайки, для которых не нашлось места внутри.
        Мы слышали голоса и в доме и снаружи; но водопады - выше и ниже хижины - по-прежнему не давали различить слова.
        Но нам не нужны были слова, чтобы понять увиденное. Все было и так понятно. Мы проследили бандитов до их логова. Они в нем - и жертвы вместе с ними!


***
        Впервые с начала подъема мы задумались, что делать дальше. Мне хотелось устремиться вперед и побыстрее покончить с этим делом.
        Что касается исхода, то я за него не опасался. Хотя отряд Карраско и наш почти равны по численности, я знал, что по реальной силе, по храбрости и вооружению мы их превосходим вдвое.
        Но даже если бы превосходство было на строне врага, мои люди не уклонились бы от схватки; даже если бы врагов было в десять раз больше.
        Что касается меня - у меня была причина, сводившая с ума, - и поэтому я о соотношеннии сил даже не думал.
        Мы считали, что перед нами паразиты , которых нужно просто растоптать.
        Испытывая презрение к противнику, мы хотели побыстрее с ним встретиться. Мои люди ждали только приказа.
        Но меня остановили размышления. Разве при уничтожении паразитов не пострадают и их жертвы? Мерседес и ее сестра - я думал только о Мерседес - могут быть ранены, даже убиты в схватке.
        Этот страх сдерживал меня. Мои товарищи интуитивно разделяли со мной этот страх, и мне не трудно было их останавливать.
        Некоторое время мы скрывались за деревьями, на том месте, откуда впервые увидели хижину.
        Кто скажет, как лучше поступить? Такой вопрос задавали мы друг другу.
        Первым пришла в голову мысль сержанту. Это был ветеран техасских войн, он участвовал в Хьюстонской кампании и хорошо знал характер мексиканцев.
        - Лучше всего, капитан, - прошептал он мне на ухо, - осадить их и заставить сдаться.
        - Как это сделать?
        - Окружить все место. Оно и так наполовину окружено. Нужно только закрыть другую половину, и они окажутся в ловушке.
        Предложение сержанта показалось мне разумным. Я готов был на него согласиться, если бы не одна мысль - мне не стоит уточнять, какая именно. Время было врагом, которого я больше всего опасался. Каждый час казался мне вечностью!
        - Нет, - ответил я, - нужно нападать немедленно. Если мы оставим их в покое до утра, наше преследование будет бесполезным. Эти женщины…
        - Я вас понимаю, капитан. Я и не предлагал ждать до утра. Давайте нападем немедленно - на тех, что остались снаружи. Сначала уберем этих, а потом предложим остальным сдаваться. Когда они увидят, что их товарищи захвачены, а сами они окружены, когда поймут, что у них нет выхода, с готовностью отдадут нам женщин, даже волосок на их голове не тронут. К тому же, - продолжал сержант, указывая на вершину Икстисихуатла, которая прекрасно была видна с нашего места, - посмотрите сами, капитан. Утро уже близко!
        Я взглянул вверх. Снег окрасился розовым цветом. Это был первый поцелуй Авроры. Там, где находимся мы, еще ночь, но на вершине видно уже приближающееся утро. Менее чем через двадцать минут и у нас будет дневной свет.
        Эта мысль побудила меня согласиться с предложением сержанта.
        Я негромко отдал приказ; последовал мгновенный бросок черз открытое место; все сидящие у костра были захвачены.
        Возможно, мы бы даже не встревожили их товарищей внутри, но один из разбойников разрядил свой карабин.
        Это был неблагоразумный поступок с его стороны. Выстрел оказался для него последним. Он никому не причинил вреда; но сам разбойник мгновение спустя упал мертвым, пораженный пулями из наших револьверов.
        Остальные сдались без сопротивления; через минуту они были нашими пленниками.
        Выстрелы, конечно, услышали внутри; но дверь не только не открыли; напротив, мы заметили, что ее укрепляют изнутри.
        Мы обнаружили это, когда попытались ее взломать. Она была ссоружена с учетом такой возможности.
        Оказавшись перед ней, мы стали уязвимы для выстрелов сверху. В то же время осажденные бандиты скрывались за парапетом азотеи.
        Прежде чем мы успели ответить на огонь, они все пригнули головы; нам пришлось не стрелять или стрелять в воздух.
        Я подумал, что нас перехитрили. Товарищи разделяли мои опасения. Один из моих людей был ранен. Второй опустился на колени; задело еще трех или четырех.
        Мы были совершенно открыты. Чтобы взломать дверь, требуется время. Прежде чем мы успеем это сделать, последует второй залп с крыши, и у нас не будет возможности ответить на него: мы видели, что в парапете устроены специальные бойницы, грубые, но вполне достаточные для обороны.
        Отступать нам не хотелось. Казалось, есть возможность укрыться у стен; некоторые, подчиняясь инстинкту, так и сделали. Но сверху на них сбросили тяжелые камни, и эта позиция тоже оказалась уязвимой.
        Ничего не оставалось, как отступить под защиту деревьев. Так мы и поступили, прихватив с собой раненых.
        Мы потеряли немного времени. Период нерешительности занял всего несколько секунд; и прежде чем бандиты успели зарядить свои карабины для второго залпа, мы были в безопасности от таких «снайперов», как они.



        Глава XXXVII
        Негодяй под защитой

        Конечно, об окончательном отступлении мы и не думали. Неудачный штурм сделал моих людей еще более решительно настроенными; они еще больше рассвирепели.
        К счастью, раны, полученные нашими товарищами, оказались не смертельными, хотя и их было достаточно, чтобы вызвать желание отомстить. Теперь все понимали, в каком положении оказались пленницы, и это не допускало и мысли об уходе - даже если бы враг превосходил нас численно.
        Мы считали, что разбойники в ловушке и время и стратегия вынудят их сдаться.
        Отступив к деревьям, мы получили более выгодную позицию. У нас появилась возможность стрелять по азотее прицельно; небо с каждым мгновением светлело, и мы теперь видели отверстия в парапете.
        Это всего лишь грубо прорубленные дыры, промежутки между бревнами, но вполне достигают цели, с которой их и сделали при строительстве хижины.
        Мы ожидали увидеть в них лица или что-нибудь, во что можно выстрелить. Но ничего не увидели - даже руки!
        К этому времени бандиты поняли, кто на них напал. Конечно, они слышали о меткости американских стрелков. И потому даже не осмеливались выглянуть в амбразуры.
        И правильно поступали. Не было места на крыше, за которым не следили бы внимательные глаза. У всех пальцы лежали на курках, готовые выстрелить.
        Целых пять минут продолжался перерыв - эти пять минут показались пятьюдесятью!
        Для меня это выжидание было таким же мучительным, как медленная пытка. Я думал, как положить этому конец, когда, к своему изумлению, увидел, что над парапетом появляется какая-то фигура. Это был высокий мужчина, хорошо видный на фоне светлого неба.
        С первого взгляда я узнал в нем Карраско !
        Не могу сказать, что удержало меня от выстрела. Может, удивление и неожиданность.
        Казалось, моих людей удержало то же самое; никто не нажал на курок.
        Должно быть, главарь разбойников рассчитывал на что-то подобное, иначе не стал бы показываться так нагло.
        Он также правильно рассчитал, сколько времени удержит нас неожиданность. Это время оказалось недолгим; но прежде чем мы пришли в себя, мы увидели, что перед ним появился белый шарф, почти полностью скрывший его от нас.
        - Сигнал перемирия! - подумали мы, опуская пистолеты и ружья.
        И снова мы обманулись: это был совсем не флаг. Белое женское платье, а в нем женщина! Несмотря на еще слабый утренний свет, я видел, кто эта женщина.
        Появилась она неожиданно и быстро - и не по своей воле: Карраско заставил ее встать перед собой. Мне показалось, что я заметил его протянутую руку, которой он подтащил к себе жертву.
        Мои люди опустили ружья; послышался крик:
        - Позор!
        Все были возмущены. Это чудовище использует молодую прекрасную женщину для защиты своего тела!
        Многие из нас содрогнулись при мысли об убийстве, которое только что едва не совершили.
        Сам я испытывал странное чувство, еще более болезненное: я знал, что там на крыше Мерседес!
        Теперь света было достаточно, чтобы я разглядел ее лицо. Но мне это и не было нужно. Очертания головы, шеи и плеч, видимые на фоне неба, как камея, - этого было достаточно для узнавания.
        Слишком хорошо я ее помнил, слишком глубоко она врезалась мне в сердце, чтобы я мог ошибиться.
        Я видел, что платье ее порвано, волосы растрепаны и падают на плечи; она бледна и испугана. И тут послышался голос Карраско.
        - Кабаллерос! - воскликнул разбойник. - В темноте у меня не было возможности разглядеть вас; но судя по способу вашего появления я понял, что передо мной враг. Вы вооружены пистолетами, следовательно, вы американос ! Я прав?
        У меня еще не было достаточно хладнокровия, чтобы ответить. Глаза и мысли были по-прежнему заняты Мерседес.
        - Кто же еще? - ответил за меня кучер. - Они самые, тут нет ошибки.
        - Зачем вы сюда пришли?
        - Чтобы захватить самого отъявленного головореза в Мексике; если не ошибаюсь, это вы, мистер капитан Карраско.
        -  Хола, амиго (Вот это да, друг!)! На этот раз вы допустили ошибку. Вы меня принимаете за известного Карраско; а моих людей, конечно, за сальтеадоров. Уверяю вас, ничего подобного. Мы всего лишь отряд патриотов; мы любим свою страну и хотим сражаться за нее. Как вы знаете, наша армия оставила поле боя. Пор Диос, сеньорес американос ! Разве вы можете нас винить в этом? Мы признаем себя побежденными; сейчас мы в осаде. В нашем замке достаточно припасов - можете мне поверить на слово. Однако мы считаем, что сопротивляться бесполезно, и потому решили сдаться. Но просим, чтобы условия сдачи были почетными.
        Сдаться! Слово показалось мне необыкновенно приятным. И не без причины. Оно обещало безопасность Мерседес.
        - Давайте, кабаллерос! - продолжал главарь разбойников. - Сформулируйте свои условия; надеюсь, они не будут очень строгими.
        Несколько секунд я воздерживался от ответа. Отчасти меня удивила наглость разбойника, отчасти я обдумывал свой ответ.
        Будь на моем месте другой человек, он бы всерьез задумался над условиями. Но перед нами был негодяй Карраско; и я помнил, как он обманывал меня в Пуэбло. Я вспомнил о Франсиско Морено, лежащем сейчас на смертном одре, вспомнил своего друга художника, который, вполне вероятно, убит той же рукой.
        И когда я все это вспомнил, то почувствовл не только подозрения; жажда мести вспыхнула с новой силой; и именно эти чувства определили мой ответ.
        - Условия! - презрительно ответил я. - Мы не заключаем условий с такими, как вы! Сдавайтесь и положитесь на наше милосердие!

        - Миль демониос (Тысяча чертей!)! - закричал разбойник, впервые узнав меня. - Караджо ! Это вы! Вы, мой набожный друг! Я имел удовольствие наблюдать за вашими молитвами в соборе Ла Пуэбло! Могу ли спросить, чему обязан чести столь раннего визита - и в поместье, таком далеком от обычного места для прогулок?
        - Послушайте, капитан Карраско, если таково ваше звание, - ответил я. - Я не собираюсь тратить время на разговоры с вами. Предлагаю вам сдаться и немедленно!
        - А если я не соглашусь?
        - Можете не рассчитывать на наше милосердие.
        - Я не собираюсь просить милосердия у вас, кабаллеро.
        - Попросите, если не хотите умереть. У вас нет ни малейшего шанса на спасение. Говорю это серьезно и без мыслей о торжестве. Мои люди перекрыли все пути отхода с этого места. Они вооружены пистолетами и ружьями.
        - Прислушайтесь к голосу разума! - продолжал я горячо, убедившись, что допустил ошибку: мог вынудить разбойника на отчаянные меры. - Отдайте пленных, и я обещаю сохранить жизнь вам и вашим товарищам.
        -  Айе, Диос ! Как вы великодушны! Ха-ха-ха! Это все, что вы можете пообещать, благородный капитан?
        - Нет, не все! - ответил я, задетый его насмешливым тоном. - Кое-что еще. Если вы откажетесь от предложенных условий, я обещаю, что через десять минут вы отойдете в вечность, и ваше тело будет свисать вон с того дерева!
        Я указал на одну из сосен, растущих на утесе.
        - Так скоро? - последовал холодный ответ. - Вам потребуется больше десяти минут, чтобы взять нашу крепость. Не примите ее за джакале (хижина, крытая пальмовыми листьями). Хотя крепость деревянная, она крепче, чем вы предполагаете, сеньор капитан.
        - Мы можем ее поджечь!
        - А вот этого вы не сделаете! Пока я в таком хорошем обществе, я не боюсь сгореть или задохнуться в дыму.
        Его насмешка вызвала у меня бешеный гнев; в то же самое время я понял, что не в силах выполнить свое хвастливое обещание.
        - Нам не обязательно поджигать дом, - был мой ответ. - Мы доберемся до вас и без этого. У моих людей есть топоры. Они опытные лесорубы и умеют ими пользваться. Нам не потребуется десяти минут, чтобы взломать вашу дверь.
        - Попробуйте, - прервал меня грабитель, - и половина из вас не доживет до того, чтобы перешагнуть через порог. А те, кто перешагнет через него, увидят сцену, которая, я уверен, вам не понравится, благородный капитан.
        - Какую сцену? - невольно спросил я, и в моем воображении возникли ужасные картины.
        - Женщину, прекрасную женщину, с кинжалом в груди! Клянусь святой девой, вы увидите это!
        Я почувствовал себя так, словно кинжал пронзил мне грудь. Я знал,что это не пустая похвальба. Голос разбойника звучал твердо и говорил о решимости выполнить обещание.
        - Позвольте мне выстрелить в него, - прошептал рядом сержант. - Я думаю, что сумею попасть в него, не задев девушку.
        - Нет, нет! - торопливо ответил я. - Предоставьте это мне. Ради вашей жизни, не стреляйте! Еще рано!
        Я стоял в нерешительности. В руке у меня было ружье, и я сам взвешивал риск выстрела в негодяя. В других обстоятельствах я уверен, что попал бы; но сейчас я был слишком возбужден. Ужасное положение! Мышцы Вильгельма Телля не могли быть больше напряжены, когда он накладывал стрелу на тетиву.
        Разбойник, казалось, вполне понимает мои колебания.
        - А теперь, сеньор янки, - продолжал он, не дожидаясь ответа, - надеюсь, вы готовы удовлетворить мою просьбу. Если так, сформулируйте условия нашего освобождения. И помните: условия должны быть легкими, иначе мы их не примем. Не хочу вас торопить. Дело важное для нас обоих и для нее тоже, - он кивком указал на Мерседес, - поэтому прошу вас, продумайте все тщательно. А мы тем временем уйдем и будем терпеливо ждать ваш ответ.
        Говоря это, он опустился за парапет. Я решил, что он остается на азотее.
        Вместе с ним опустился и белый щит; снова Мерседес исчезла из виду; со мной остались только воображаемые сцены, более мучительные, чем укус тарантула.



        Глава XXXVIII
        Висячий мост

        Некоторое время я стоял в нерешительности.
        Казалось, нет иного выхода, кроме согласия на условия бандита. Бревенчатую хижину не возьмешь штурмом, не потеряв нескольких людей. А на такую жертву я не был согласен.
        Дело не в том, что они отказывались. Напротив. Оскорбленные насмешливым тоном главаря разбойников, они готовы были устремиться вперед и умереть в мщении.
        Но они помнили гнусную угрозу разбойника, и только она сдерживала их. И меня тоже. Никто не сомневался в том, что бандит говорил серьезно; мы знали, что, доведенный до отчаяния, он свою угрозу осуществит.
        Ничего не оставалось, как принять его условия.
        Отойдя за деревья и подозвав к себе с полдюжины самых опытных своих солдат, я начал обсуждать с ними условия капитуляции.
        Мы не тратили времени. Меня по-прежнему мучили картины: прекрасная фигура в грязных объятиях разбойника. Поэтому я не стал спрашивать мнения каждого.
        Я был старшим, все согласились со мной. Разбойникам следует позволить покинуть это место без помех. Пленницы останутся с нами.
        Все испытвали раздражение при мысли о том, что нам придется отпустить негодяев, когда они уже у нас в руках. Это все равно что отказаться от цели нашей экспедиции. Но судя по тону Карраско, я предполагал, что более строгие условия будут отвергнуты; я не был убежден, что он вообще согласится на наши. Мне казалось - и товарищи согласились со мной, - что за всеми этими переговорами скрывается какой-то замысел. Какая-то была в его словах двусмысленность, которую я никак не мог разгадать. Несмотря на все свое профессиональное бесстрашие, предводитель разбойников должен был сознавать, в каком опасном положении оказался; но его поведение явно не соответствовало ситуации.
        Возможно, именно сейчас он осуществляет какой-то свой тайный замысел, какую-то дьявольскую хитрость!
        Мы не могли понять, в чем этот замысел, но все испытывали смутные подозрения. Какое-то неясное предчувствие.
        Тем не менее опасения заставили нас поторопиться, чтобы заставить разбойников быстрее дать свое согласие.
        Договорившись об условиях, я снова выступил вперед, чтобы сообщить их врагу.
        Никого не было видно, но я полагал, что бандит все еще на крыше, скорчился за парапетом.
        Я крикнул, чтобы привлечь его внимание.
        Ответа не было, кроме эха моего голоса, отразившегося от утесов.
        Я крикнул вторично, еще громче.
        По-прежнему только эхо, смешанное с криками орла каракара , который испуганно взлетел в воздух.
        Снова я крикнул - назвал разбойника по имени и предложил выслушать наши предложения.
        Ответа не было - не было даже ответного восклицания!
        Снизу по-прежнему слышался рев водопада, наверху кричал каракара; но в доме царила тишина, зловещая, подобная смерти, ужасающая!
        Я не мог выдержать этого дольше.
        Приказав половине людей оставаться на местах и прикрывать нас огнем ружей, я с остальными направился к дому.
        Мы добежали до дома и остановились перед дверью.
        Но можно было и не торопиться. Нам разрешили подойти беспрепятственно. Ни крика, ни выстрела, ни камней сверху!
        Мы не стали терять времени на выражения удивления: вскоре дверь подалась ударам топора и с грохотом упала.
        Мы вошли в дом, не встретив сопротивления и не ожидая его. Несмотря на полную невероятность происшедшего, мы были готовы к тому, что найдем крепость пустой.
        Так и оказалось. Разбойники исчезли; и, о Боже! они снова увели с собой пленниц!
        И исчезновение их не было загадкой. Как только мы вошли, увидели, как им это удалось. В доме был еще один выход, сзади, и дверь осталась полураскрытой.
        Подойдя к ней и распахнув, я выглянул.
        Один взглляд все объяснил.
        Над пропастью висел мост, сплетенный из лиан. Один его конец был привязан к косяку двери; другой - к дереву на противоположной стороне пропасти.
        У дальнего конца стояли два человека; они торопливо работали, словно колотили молотами по наковальне. Но в руках у них были не молоты, а мачете; я видел, что они перерезают веревку, поддерживающую мост.
        Им удалось завершить свою работу, хотя мы начали стрелять, чтобы помешать им.
        Но это было последнее действие в их жизни. Оба упали в пропасть; однако вместе с их телами обрушился и мост, который они так торопились уничтожить.
        С их последними криками смешался хохот с противоположной стороны. Он был бы дьявольским и без этого. Исходил он из горла Торреано Карраско!
        Я увидел, что он стоит на протиповоположной стороне, у выступа утеса. Но не прячется за ним. Как и в прошлый раз, в качестве щита он использовал Мерседес. Рукой он удерживал ее за талию. Он крепко прижимал ее к себе.
        Рядом стояла Долорес, защищая таким же образом второго негодяя.
        - Эй! - крикнул предводитель разбойников, прекращая смеяться и говоря громко и возбужденно. - Эй, мио амиго (друг мой)! Как умно, что вы догадались заглянуть в мое жилище. И долго вам потребовалось ломать дверь? Впрочем, вы все равно опоздали. Но неважно. Можете нанести мне утренний визит по какому-нибудь другому случаю; возможно, тогда застанете меня дома. Тем временем у меня есть дело к этой леди, донье Мерседес Вилла-Сеньор. Это дело уводит нас дальше в горы. Если хотите снова увидеть ее, приходите позже - если сумеете!
        Новый взрыв хриплого хохота, к которому присоединились товарищи, прервал его насмешливую речь.
        -  Хаста луего (до свидания)! - снова крикнул Карраско. - Всего хорошего, благородный капитан! Можете помолиться, пока я наслаждаюсь небольшой прогулкой в обществе прекрасной Мерседес. Ва кон Диос - о си густа ал демонио! (Идите с Богом или к дьяволу, как вам больше понравится!)
        Закончив эту богохульственную речь, он скрылся за скалой, утащив за собой Мерседес.
        С ружьем в руке я смотрел ему вслед. Не могу передать, какие чувства я при этом испытывал. Отдаленное представление об этом может дать лихорадочная тревога, с какой охотник следит за движениями оленя.
        Я надеялся,что трус хоть на мгновение отделиться от красавицы, которую использовал как щит. Мне хватило бы шести дюймов: последние грубые слова требовали немедленных действий; если бы он отделился хоть на шесть дюймов, я бы рискнул и выстрелил.
        Но нет! Он не допустил даже такой возможности. Казалось, он догадывается о моем намерении; и передвигался он дюйм за дюймом, все время держа Мерседес перед собой… О Боже, каково видеть ее в его объятиях! И вот он скрылся за камнем. Второй последовал его примеру, взяв с собой Долорес; и прежде чем мы успели сказать слово, оба разбойника и пленницы исчезли.
        Мгновение спустя над кустами на краю противоположного утеса показалось с полдюжины шляп, и на нас обрушился ружейный залп.
        Солдат рядом со мной, вскрикнув, раскинул руки и полетел вниз.
        Я схватил его, не давая упасть, и что-то горячее коснулось моей щеки.
        Это была кровь моего товарища: пуля из ружья убила его.
        Я видел, что держу мертвое тело, и разжал руку.
        Тело скользнуло вниз и с плеском упало далеко внизу в воду.
        К этому времени мою люди совершенно разъярились. Не нужно было и смерти товарища, чтобы побудить их к лихорадочным действиям. Вид пленных женщин; разочарование, вызванное неспособностью освободить их - ведь мы были в этом так уверены - и, возможно, хитрость, на которую мы попались, - все это требовало мести.
        Не нужно добавлять, что я разделял общую жажду мести - разделял настолько, что больше не думал о последствиях и перестал думать об опасности.
        Я стоял в раскрытой двери и смотрел не на упавшее тело, а на противоположную сторону в надежде увидеть разбойников. Но они исчезли. Я понял, что их предводителя мне увидеть тем более не удастся.
        Я не обращал вниманяи на пули, свистевшие над головой, и, вероятно, разделил бы судьбу товарища, если бы оставался на месте.
        Но я не остался. Сзади меня схватила сильная рука - это был сержант - и втащила в дом. Толстые деревянные стены хижины способны были защитить от пуль.



        Глава XXXIX
        По подсказке предателя

        Несколько секунд мы молчали. Это была та тишина, когда нечего сказать друг другу.
        Объяснять происшедшее не было необходимости. Все видели, что нас обманули; и что пес, который так нас провел, теперь для нас недосягаем, словно между нами двадцать миль.
        Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть вниз, на дно обрыва - пятьдесят футов крутого спуска до потока, покрытого белой пеной!
        И совсем не нужно было Сэму Брауну заверять нас, что на милю вверх и вниз нет возможности пересечь эту пропасть. Утесы, мрачно смотревшие друг на друга, словно разошлись в гневе и не собираются встречаться!
        Миля в любом направлении - все равно что десять или двадцать миль по обычной дороге. Мерседес погибнет!
        - О Боже! - с болью воскликнул я. - Неужели нет возможности перебраться?
        Ответом мне служил лишь рев потока внизу и безумный крик орла над головой: и тот и другой словно смеялись над бессилием людей.
        - Тысяча долларов! - крикнул я так громко, чтобы услышали самые далекие от меня люди. - Тысяча долларов тому, кто найдет способ перебраться через пропасть!
        -  Пор Диос, кабаллеро ! - откликнулся голос с совершенно неожиданного направления. - За десятую часть этой суммы я готов заложить душу, особенно если при этом смогу освободить тело.
        Это было произнесено по-испански. Я повернулся в том направлении, откуда доносился голос. И увидел, что говорил один из пленников, которых мы захватили в первом нападении.
        Говорящий встал на ноги и делал жесты, привлекая наше внимание.
        Я быстро подошел к нему и приказал развязать.
        Это было сделано.
        - Ты знаешь… - хотел я спросить.
        - Способ перебраться через квебрада (расселину), - прервал меня разбойник. - Я вам покажу, если позволите. Я только ставлю условие…
        - К дьяволу твои услвоия! - вмешался один из моих людей. - Мы тебя повесим, если не покажешь! Я сам пристрелю тебя, как собаку!
        Я резко оборвал солдата, и это подействовало на бандолеро. Он почувствовал уверенность и укрепился в своем предательском намерении.
        - Сеньор капитан, - сказал он, - я вижу, вы истинный кабаллеро и вам можно доверить тайну. Сколько вы дадите, если я вас переведу? Я знаю, насчет тысячи песо вы говорили не серьезно. Скажем, сто - и мы договорились. Я не говорю о своей жизни. Это, естественно, входит в плату за мои услуги.
        - Твоя жизнь и тысяча долларов, если за десять минут проведешь нас на ту сторону!
        - Десять минут! - задумчиво сказал разбойник. - Десять! Этого слишком мало. Скажем, двадцать, сеньор капитан.
        - Хорошо, пусть будет двадцать.
        - Договорились. И не думайте, что я получу награду без всякого риска. Каррамбо ! Я рискую своей жизнь. Силенсия, сеньорес (Тишина, сеньоры!)! - продолжал он тоном приказа. - Я должен послушать, прежде чем мы сможем продолжать.
        Мы освободили пленника и провели его в дом.
        Войдя, он сразу осторожно подошел к задней двери; встав за одним из косяков, несколько секунд прислушивался. Я приказал всем не шуметь. Ничего не было слышно, кроме шума потока и резкого крика орла.
        -  Эста буэно (Все в порядке!)! - наконец воскликнул он. - Мавры ушли, берег чист.
        - Правда? - машинально спросил я.
        -  Син дуда (несомненно), сеньор. Мои камарадос ушли. Если хотите перейти на ту сторону, сейчас это не опасно.
        - Да, хотим! Быстрей! Покажи нам дорогу!
        - Сейчас!
        Разбойник переступил через порог - там оказалось нечто вроде карниза - и встал на колени.
        Обманутый прошлым своим опытом, я решил, что он собирается помолиться за успех своего предательского предприятия.
        Но я ошибся. Разбойник начал плавно опускаться за порог.
        Я заглянул вниз.
        Он был уже на полпути к дну пропасти, держась за лианы, из которых был сплетен висячий мост.
        И продолжал быстро опускаться.
        Еще через несколько секунд он добрался до дна ущелья; узкая полоска камня позволяла ему стоять на краю ручья.
        Встав на камень, он посмотрел вверх и крикнул:
        - Эй, сеньор капитан! Я забыл вам сказать, что мне потребуется помощник. Сам я не смогу поднять мост. Дайте мне одного из ваших людей или кого-нибудь из моих старых камарадос !
        - Я знаю, о чем он говорит, - сказал кучер, выступая вперед добровольцем и берясь за лианы. - Может, он задумал предательство. Но я так не думаю. На всякий случай следите за ним, капитан, и угостите свинцом, если понадобится. Я достаточно знаю ваших людей: они в меня не попадут. Ну, займемся гимнастикой!
        И прежде чем я смог ответить на эту необыкновенную речь, Сэм Браун исчез за дверью. Когда я увидел его в следующий раз, он стоял на карнизе внизу, по колени погрузившись в пену ручья.



        Глава XL
        Завершение

        Хотя к этому времени уже взошло солнце, на дне ущелья было темно. Я с трудом различал фигуры Сэма Брауна и рабойника.
        Теперь я убедился, что пленник не задумал предательство - по крайней мере относительно нас; а измена старым друзьям нас не трогала. Это дело их и совести, какая у него еще осталась.
        На одну-две секунды оба: и кучер, и разбойник - исчезли из виду.
        Когда я увидел их в следующий раз, они были на противоположном берегу ручья и поднимались по склону. Там оказалась извилистая тропа, ведущая к вершине.
        На подъем им понадобилось несколько минут. И вот они на том самом месте, где стояли двое рубившие мост.
        Вскоре я увидел, как они тянут руками веревку; заглянув вниз, я понял, что они медленно поднимают мост.
        Мост поднимался осторожно и постепенно, но наконец повис над пропастью точно так, как когда я впервые его увидел.
        Еще небольшой интервал; наконец с той стороны послышался голос разбойника.
        - Не бойтесь! - успокаивающе крикнул он. - Мост не опасен. Если перейдете быстро, сможете догнать…
        Больше я не стал его слушать. Задумал ли он предательство или нет, я должен быть на той стороне. Схватившись за веревку, служившую чем-то вроде перил, я перебрался через пропасть.
        Товарищи не менее проворно устремились за мной; два или три человека остались сторожить пленных.
        - А теперь, сэр! - сказал я разбойнику, как только мы оказались на противоположной стороне. - Вы заслужили тысячу долларов, переведя нас через пропасть. Даю слово американского офицера, что заплачу вам; заплачу еще столько же, если вы поможете нам найти Торреано Карраско.
        Я говорил серьезно и уверенно, стараясь воспользоваться жадностью бандита.
        И не ошибся. Мои слова вызвали нужный эффект.
        -  Буэно! - отозвался тот, согласно кивнув головой. - Это совсем недалеко отсюда, - продолжал он сценическим шепотом. - Наш предводитель считает себя в безопасности, потому что никто, кроме одного из нас, не смог бы перебраться через овраг. Через двадцать минут вы увидите вашу Мерседес!
        Нетерпение помешало мне расспросить его о последнем замечании; впрочем, мне показалось, что он должен знать о моем отношении к пленнице Карраско. Я совершенно забыл, что кричал предводитель разбойников с той стороны пропасти. А он кричал достаточно громко, чтобы его услышали и пленники.
        - Вперед! - нетерпеливо ответил я. - Отведи меня к ней, и можешь сам назвать сумму!
        В моем распоряжении целых десять тысяч долларов. Правда, это не мои деньги. Они принадлежат дону Эусебио Вилла-Сеньору. Но разве они не предназначены в качестве выкупа за его дочерей? И разве не для этого я их использую?
        Мексиканец как будто понял меня. Он охотно пошел вперед; мы все - за ним.
        Путь действительно оказался недолгим. Перевалив через вершину хребта, мы увидели поросшее лесом плоскогорье и дорогу через лес. Сразу за лесом начинался вечный снег.
        Проводник указал в ту сторону и сказал, что там мы найдем человека, которого ищем. Там среди сосен ранчо. И там же Карраско!
        Ранчо и есть главное убежище разбойников; хижина перед пропастью - всего лишь аванпост и использовалась только в случаях близкой погони. Сальтеадоры задерживались здесь в ожидании утра: переходить по мосту в темноте опасно.
        Настоящее место встречи - ранчо, большой дом в центре соснового леса; изменник заверил нас, что именно там мы найдем предводителя разбойников вместе с его спутниками и пленницами.
        - Веди нас! - воскликнул я, ощутив прилив сил. - Сто песо за каждую сбереженную минуту! Вперед!
        Ни слова не добавив, мексиканец двинулся вперед, сержант все время держался рядом с ним.
        Уже стало светло; но спустя еще пять минут мы снова оказались в темноте.
        Мы вступили с сосновый лес и шли между стволами, которые тесно обступили нас; их густые ветви, смыкаясь над головой, образовали непроницаемый полог, который не могли пробить лучи солнца.
        Тропа вилась меж стволами, еще более причудливо огибая упавшие деревья.
        Строго говоря, никакой тропы не было: проводник вел нас по пути, которым сальтеадоры обычно не пользовались. Он поступил так на случай засады.
        Если разбойники не позаботились расставить повсюду часовых, нам не грозила особая опасность; их бывший товарищ заверил, что они обычно так не поступают. Он был уверен, что посты не расставлены: сальтеадоры считают себя в безопасности после перехода через пропасть.
        Несмотря на его уверения, мы продвигались осторожно. И не из-за меня - я для этого был слишком возбужден, - а благодаря предусмотрительному сержанту.
        Он по-прежнему держался вблизи предателя, приготовив пистолет: решил застрелить его при первых же признаках второй измены!
        Кучер не проявлял такой озабоченности. Он был лучше знаком с состоянием морали у мексиканцев и был уверен в преданности нашего проводника: у него был только один мотив, чтобы изменить, и целых две тысячи, чтобы оставаться верным.
        - Пусть идет один! - прошептал Сэм, обращаясь к сержанту. - Оставьте его! Ручаюсь, он нас приведет в нужное место. Если что-то случится, то не по его вине. Он останется нам верен, пока кто-нибудь не пообещает ему больше двух тысяч. А в этих горах такое совершенно невероятно. Пусть действует по-своему. Он приведет нас к этому Карраско.


***
        Предположения Сэма Брауна оправдались лишь частично; хотя в частичной неудаче виноват не изменник.
        Он сделал все, что было в его власти, чтобы заслужить обещанную награду, и в конце концов получил ее. Он ведь пообещал только привести меня к предводителю сальтеадоров и сдержал свое обещание.
        С его помощью я оказался лицом к лицу с Торреано Карраско, а мои товарищи - с остальными разбойниками.
        Читатель! Не стану терзать твое сердце описанием схватки. Она оказалась слишком кровавой для твоего изнеженного вкуса, и ее тяжело вспоминать.
        Достаточно сказать, что треть моих верных сподвижников, сопровождавших меня в этой экспедиции, спит вечным сном на холодном склоне Икстисихуатла, темные сосны поют над ними свой вечный реквием; погибли и две трети наших противников; а остальные, включая предводителя, умудрились уйти в горы.
        Но поскольку Мерседес оказалась в безопасности, меня это не огорчало. Она была спасена, и я оставался доволен.

        Бандолерос , захваченные врасплох, не успели ни спрятать пленниц, ни увести их. Каждый думал только о своем спасении; и после первого же рывка в сторону ранчо Мерседес стала моей!
        Она со слезами прижалась к моей груди, а я чувствовал себя так, словно поймал прекрасную птицу; мне было страшно прикоснуться к ней, чтобы не повредить великолепное оперение; но наконец я заключил ее в объятия с решимостью больше никогда не расставаться с обретенным сокровищем!
        Впервые держал я ее в объятиях, впервые мы обменялись словами, но нам казалось, что воскресла старая любовь, которую прервал какой-то зловещий случай!
        Мы говорили так, словно знаем друг друга много лет; любовь, подобная нашей, не нуждается во времени, чтобы перейти в испепеляющую страсть.
        Тут же на месте я назвал Мерседес моей, а она в ответ одарила меня титулом «кверидо»!
        Больше не «кверидо Франсиско»! Мою радость не омрачало то, что Франсиско провел ужасную ночь; вместе с Долорес мы дожили до того, что брак в горах, так грубо прерванный, был наконец заключен.
        Я имел удовольствие присутствовать на этой церемонии. Происходила она в столице, в небольшой тихой церкви капуцинов; здесь дон Эусебио, не настаивая больше на том, чтобы его дочь стала Христовой невестой, отдал ее в жены Франсиско Морено.