Две кругосветки Елена Ленковская

        Повелители времени #2 Вместе с близнецами-хронодайверами Лушей и Русей Раевскими мы начинаем новое путешествие во времени. В этот раз храбрые и находчивые близнецы отправятся в плавание по морям-океанам вместе с первой русской кругосветной экспедицией Крузенштерна и антарктической - Беллинсгаузена.
        Солёные морские брызги, тугие паруса и свист ветра в снастях - морские приключения начинаются!
        Путешественников ждут яростные тропические шквалы и экваториальная жара, блистающие красотой коварные айсберги и пронизывающий насквозь антарктический холод. Хищные акулы, вероломные, беспощадные каннибалы, леденящие душу призраки
«Летучего голландца» - нашим героям многое придётся преодолеть, чтобы вернуться домой, в будущее.

        Елена Ленковская
        Две кругосветки

        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

        Глава 1. Подозрительная лодка


«Олени» ломились к реке. Под энергичным натиском гнулся и трещал мокрый от росы кустарник.
        - Стой! Да стой же!
        Движение в кустах замерло, хруст и шорох прекратились. Стали слышны лишь пыхтенье да стыдливое, но ритмичное шмыганье носом.


* * *
        Заросли ивняка спускались здесь к самой воде. Под прикрытием густых ветвей можно было наблюдать за тем, что делается на реке, и оставаться незамеченными. Если, конечно, не слишком высовываться. И не шмыгать на весь заповедник.
        - Тише вы там!
        Загорелая рука с обмотанными разноцветным лейкопластырем пальцами осторожно пригнула к земле сырую ветку. Послышался прерывистый шёпот:
        - Смотри! Вон они!
        Густой утренний туман стоял над водой. В нём, как мошка в молоке, застряла лодка, неуклюже взмахивая вёслами.
        Из лодки торчали смутные фигуры, закутанные в мешковатые плащи с островерхими капюшонами. Похоже, их было двое. Или - больше, кто разберёт.
        - Может рыбаки? Ну, дядьки местные…
        Молчание. Сопение.
        - Не-е-е, точно - «бобры». И лодка наша, лагерная. Плащи рыбацкие поверх спасжилетов надели, маскируются. Ишь, капюшоны нахлобучили, думают, никто их не узнает.
        - Надо по правому берегу идти, тогда обгоним. Река там петлю делает, а мы срежем, через низину.
        - Там же сплошь кусты! И болото…
        - Там тропинка есть. Внимательнее надо было на карту смотреть.
        - Погнали! Есть шанс первыми прийти.
        Выстрелила вверх отпущенная ветка, обдав разведчиков холодными брызгами. Спрятав в тумане низкую корму, ушла к востоку странная лодка. Курс - ост, видимость нулевая.


* * *
        По Серьге, и впрямь, плыли «бобры». В лодке сидело двое.
        Плыли молча, хотя обоих так и распирало от восторга.
        Макар, улыбчивый и светловолосый, первый раз приехав в лагерь, всю смену жалел только об одном - что, в отличие от своего закадычного дружка и одноклассника Руськи Раевского, не попал в эту компанию раньше. Например, прошлым летом.
        Здесь было здорово. Ночные десанты, лазанье по скалам и спуски «дюльфером»[Спуск
«дюльфером» - скоростной спуск по верёвке на крутых и отвесных скалах, изобрёл немецкий альпинист Дюльфер в начале прошлого века.] , катамаран под парусом, фехтование, стрельба из лука. Что ещё нужно мальчишке! С загорелой, слегка обрызганной веснушками физиономии Макара Лазарева уже вторую неделю не сползала счастливая улыбка.
        Вот и теперь Макар улыбался. Сиял, как кормовой фонарь. Ещё бы!
        Утро начиналось удачно. Ребята уже предвкушали взятие флага, и полную победу
«бобров» в пятидневной войне с «оленями».
        Пока, во всяком случае, они намного опережали соперников, тайком захватив в своё распоряжение единственную лагерную лодку.
        Спасибо Макару, сам поднялся рано и Руську растолкал.
        Довольный Макар сидел теперь на корме. Он походил на всклокоченного жизнерадостного воробья. Если, конечно, среди воробьёв встречаются блондины. Вот кто бы говорил - Раевский! Кареглазый, подвижный, с вечно растрёпанными тёмно-русыми вихрами на макушке.
        Руся улыбнулся, скинул тяжёлый капюшон и взлохматил пятернёй свою густую, отросшую за каникулы шевелюру. Подмигнул Макару и опять с воодушевлением взялся за вёсла.


* * *
        Туман постепенно рассеивался. Стараясь не плескать, Руся сосредоточенно, хотя и не очень умело, выгребал к фарватеру[Фарватер - судоходное русло, то есть самое глубокое место реки, вдоль которого держатся суда; на море - безопасный в навигационном отношении проход по водному пространству.] .
        - Жарко в этом дурацком жилете, - отдуваясь, вполголоса заметил он.
        - Зато по правилам…
        - Угу, - скептически хмыкнул Руся. - Вставать до подъёма и тайком брать лодку - тоже по правилам?
        - Конечно! - с жаром зашептал Макар. - Тебе же сказали - стратегическая инициатива приветствуется. Если б мы лодку не взяли, она бы «оленям» досталась, точно тебе говорю.
        Возразить тут было нечего, поэтому какое-то время плыли молча.


* * *
        Серым и призрачным казалось всё вокруг.
        Слева стеной уходил вверх высокий берег Серьги, такой крутой, что тропинки, осыпанные скользкой хвоей, спускались к воде почти отвесно.
        Справа медленно проплывала обширная сырая низина, покрытая зарослями густой болотной травы. Трава там была в человеческий рост, если захочешь срезать путь и сойдёшь с тропы, тут тебе и крышка. Можно полдня проплутать, а то и дольше.
        Впереди, на востоке, над самой кромкой леса показался, наконец, краешек малинового солнца. Верхушки сосен безмятежно зарозовели в косых рассветных лучах.
        Было тихо. День, как и вчера, обещал быть жарким.


* * *
        - Это здесь Писаница? - задрав голову, спросил Макар, глядя на показавшийся за поворотом высоченный скалистый утёс, нависающий над водой.
        - Нет, чуть дальше.
        Писаница. Так называлась скала, на которой первобытный человек нарисовал оленя. Макар знал, что лучше всего этот наскальный рисунок видно не с берега, а как раз с воды. Но полюбоваться на него, видно, придётся в другой раз. Или…
        Макар сузил свои серьёзные зелёные глаза, посмотрел на Русю испытующе:
        - Может, флаг возьмём, а потом туда сплаваем? Ненадолго…
        - Не, лучше сразу в лагерь возвращаться. Как бы из-за нас у всей команды очки не сняли.
        Макар только вздохнул, спорить не стал.
        - У тебя опять кровь.
        Руслан потрогал языком припухшую губу, разбитую во время тренировочного поединка.
        - Ерунда. Мне не больно почти, только трескается всё время в этом месте. - Руся внезапно понизил голос, и засипел, плотоядно облизнувшись: - Кровищи бы мне!
        Макар даже назад отпрянул.
        - Ну, ты - реальный вампир!
        - А то!
        Оба засмеялись. Осторожность была забыта. Впрочем, здесь, вдали от лагеря, вряд ли кто-то мог их услышать.
        - Причаливать пора, - объявил Руся. - Сейчас справа коса откроется. В этом месте поворот с большой тропы к реке выходит.
        Макар повернулся, и, вытянув тонкую шею, всмотрелся в прибрежные заросли. За поворотом, и впрямь, показалась покрытая мелкой речной галькой отмель.
        Лодка с хрустом ткнулась носом в край прибрежной косы.
        За бортом струилась мягкая речная вода. Зелёные бородки водорослей, застрявших меж подводных камней, вились как вымпелы на ветру.
        Мальчики повыше подвернули штанины и, спрыгнув в воду, без особого успеха попытались втянуть лодку подальше на берег.
        - Надо бы её привязать.
        - Сейчас, как-нибудь пришвартуем, - пообещал Руся и замешкался. - Зараза, заклинило!
        Застёжка жилета не открывалась. Взмокший Руся нетерпеливо дёргал лямки, но всё без толку.
        Макар, тем временем, сбросил жилет и тяжёлый брезентовый плащ в лодку, расправил худые плечи и с любопытством огляделся.
        - Клёво, почти что пляж! - Он прошёлся по берегу. На влажном плотном суглинке появились неглубокие следы босых мальчишеских ног. - Тут, наверное, народ купается. Смотри-ка, Руська, костровище… Пройдусь-ка я по тропе вперёд, обстановку разведаю… - и Макар скрылся в высокой, до плеча, траве.


        Руся не отозвался. Он всё ещё возился с застёжкой. Вконец измучившись, он решился срезать лямку перочинным ножиком. Ножик был отличный, швейцарский, лезвие - как бритва. Папин подарок. Да не простой подарок, заработанный. Условие его получения было оговорено заранее: нужно было научиться чистить картошку. Уж Руся тогда постарался!..
        Мальчик торопливо раскрыл лезвие. Он покрепче натянул эту чёртову лямку и с размаху полоснул по ней ножом.
        Раздался крик. В нём были боль и испуг.
        Руся даже ножик выронил от неожиданности. Кричали откуда-то из зарослей, скорее всего с тропы… Голос Макара, точно его!
        Засада? «Олени», не иначе! Опередили… Сколько же их там?
        Руська не сразу понял, что стряслась настоящая беда. Скинув жилет в лодку, рванул другу на выручку. «Ещё не всё потеряно! „Бобры“ без боя не сдаются!» - думал он, самоотверженно продираясь сквозь жёсткую мокрую траву и не подозревая, что победа в войне с «оленями», ещё минуту назад столь важная и желанная, теперь не имеет никакого значения.
        Ровным счётом никакого!
        Потому что это была уже не игра… Это была жизнь, настоящая жизнь.
        И в этой жизни смерть оказалась совсем рядом.



        Глава 2. Змея

        - Руслан… босиком… не ходи! - послышался из зарослей сдавленный, испуганный голос Макара.
        О чём это он? И где противник?
        Макар был один. Он сидел на тропе, скрючившись, обеими руками обхватив перепачканную босую ступню, и судорожно прижимал коленку к самому подбородку.
        - Змея!! Укусила!
        Руся нагнулся.
        - Куда? Куда она тебя?
        На Макаровой пятке были видны две маленькие красные точки.
        - Надо быстрее в лагерь!
        Руся с испугом вгляделся в перекошенное от боли и страха лицо Макара.
        В лодку! Нет, против течения одному не выгрести. Что делать?
        Переправиться на лодке на противоположный берег! Рвануть вверх по склону до геодезической вышки, с неё просигналить «sos» в лагерь. Вот только… Макару на кручу не подняться.
        Руслан испытующе посмотрел на друга. Бледный. И глаза - не прежние весёлые Макаркины глаза, зелёные с рыжими крапинками, - нет! Огромные, чёрные, с расширенными до предела зрачками, а в них - ужас и боль.
        Русе стало страшно оставлять его одного, пусть и ненадолго.

«По правому берегу? Тут хорошая тропа до самого моста. А у переправы обычно всякого народа полно - туристов, экскурсантов. Правда, не в шесть утра… Хотя от моста до лагеря - рукой подать.
        Решено. До моста по тропе - километра два, доберёмся как-нибудь. На спине дотащу, если что».


* * *
        Внезапно Руся услышал голоса. Показалось, или нет?
        - Люди! Эй!
        Он бросился вперёд и буквально через минуту был сбит с ног «оленями».
        - Попался! - довольно заявил один из них, здоровяк Пашка, усевшись на Руську верхом.
        Руське скрутили руки банданой. Бандану пожертвовал Петька Трофимов, предводитель
«оленей», гордо встряхнув своей растрёпанной кудлатой головой.
        - Один «бобёр» пленён. А где второй?
        - Где твой напарник, отвечай!
        - Его змея укусила. Ребята, пустите! У нас беда! Помощь нужна…
        - Врёт он! - предположил Пашка. - Тактическая хитрость! Развяжем, он пленным считаться не будет. А за каждого пленного банка сгущёнки…
        - Какая сгущёнка! Человек умереть может, а вы… Каждая минута на счету!
        - Ладно, идём. Вставай. Развяжем потом - сначала надо убедиться, что ты правду говоришь.


* * *
        Они двинулись по тропе назад. Вот оно, то самое место. Никого. Озадаченный Руся машинально слизнул кровь с разбитой губы.
        - Макар?
        Тишина.
        - Макар, где ты? - в голосе Руси зазвенели слёзы.
        Русины конвоиры многозначительно переглянулись.
        - Ничего не понимаю. Он не мог никуда уйти. Ребята, он тут был. Вот на этом самом месте. Он босой по тропинке шёл, вот она его и…
        Руся осёкся и замолчал.
        - Идём, - сухо сказал Петька, бросив на Русю неприязненный взгляд. - Проверим берег.
        Раевский ринулся вперёд. Его бесцеремонно удержала рука с полосками разноцветного лейкопластыря на загорелых пальцах:
        - Куда? Иди между нами. Ты - пленный.
        Руся молча подчинился. Ему было не до выяснения отношений - лишь бы Макар нашёлся.
        Однако на берегу никого не было. И лодка…
        Лодка тоже исчезла!
        - Та-ак. Тактическая хитрость, говоришь? Отвлекающий манёвр? Тоже мне, артист… Мы ведь тебе почти поверили. Самому не противно? Истории вроде этой сочинять - совсем совести не иметь. Знаешь, такими вещами не шутят. Мы ещё поднимем вопрос на Совете старейшин.

«Олени» осуждающе загомонили.
        - Ладно. Теперь Раевский - наш пленник. А второго противника надо опередить! - И
«олени» заторопились обратно.
        - А с пленным что делать?
        - Ты, Пашка, его в лагерь веди. Мы - рысью-рысью, тебе за нами всё равно не угнаться. Только не развязывай - сбежит.
        Увалень Пашка не обиделся, а, похоже, обрадовался, что кросс отменяется. Остальные
«олени» умчались в надежде взять флаг первыми.


* * *
        Руся, совершенно опустошённый и сбитый с толку, сел на землю. Закрыл глаза, в отчаянии прижал связанные руки ко лбу.
        Выходило, будто он наврал «оленям» про Макара, а тот тем временем уплыл вниз по течению, якобы с тем, чтобы первым подойти к флагу с северо-востока. Руська вспомнил лицо Макара - белое, испуганное. Да нет же, не мог он ни в какую лодку сесть. Он идти-то, похоже, не мог…
        Но куда же она делась? Ведь пришвартована была. Или… Ну, конечно! Ведь это он должен был пришвартовать лодку. А Руся провозился с застёжкой, а потом… потом побежал на крик…
        Русю передёрнуло. Сколько времени действует яд? Час, два? А, может, меньше? Макар, ну где же ты?
        Ладно, лодку течением унесло. Но человек-то куда подевался? Не мог же он сквозь землю провалиться… Или…
        И тут Русю осенило. Он поднял голову. В широко раскрытых карих глазах на мгновение застыл ужас…


* * *
        Пашка, ничего не подозревая, добродушно окликнул Руслана:
        - Пойдём, Раевский! Может, к завтраку успеем… Где твои кроссовки-то?
        - В лодке остались, - глухо ответил Руся.
        - А-а. Ну, найдутся. И Макар твой найдётся! «Кто ищет - тот найдёт», это ведь вашей команды девиз?
        Руся сглотнул ком в горле и молча кивнул.
        Он решительно поднялся. Надо было спешить. Без взрослых тут, видно, не разобраться.



        Глава 3. Рецепт Фенимора

        Собственно, по-настоящему помочь мог только один человек. Звали его Георгий Александрович. И до него нужно было сначала дозвониться.
        Телефона под рукой не было. В лагере телефоны были только у инструкторов. Таковы здешние правила. У ребят мобильники забрали в самом начале смены и оставили в камере хранения в Бажуково:

«Отдадим перед отъездом». На кой чёрт он мне послезавтра!
        Руся скрипнул зубами. Конечно, Седрик разрешит ему позвонить, хотя…
        Мастер Седрик и мастер Тан - так все звали инструкторов-игротехов. Наверное, у них были какие-то имена вне игры, но Руся об этом даже не задумывался. Они были молодые, весёлые, с ними было интересно, им можно было доверять. Но можно ли им доверить Русину догадку об исчезновении Макара… Лучше ничего не объяснять, а просто попросить телефон.
        В любом случае, позвонить нужно было как можно скорее.


* * *
        Руся прибавил шагу.
        Пыхтевший в ухо Пашка поначалу не отставал. Он тоже спешил, намереваясь во что бы то ни стало успеть к первому завтраку. Однако выносливостью Руськин конвоир не отличался.
        Через десять минут энергичной ходьбы Пашка, вконец запыхавшись, схватился за правый бок и жалобно застонал:
        - Постой, Раевский. Отдохнём немного.
        - Давай до лагеря дойдём поскорей. Мне нужно позвонить. Срочно! - отрывисто бросил Руслан через плечо, не сбавляя шаг.
        - Тогда тебе в Бажуково надо, - задыхаясь, возразил Пашка. - Мастер Тан свой телефон вчера в реке искупал, а у Седрика мобильник тут вообще не ловит. Всё равно лучше из деревни звонить.
        Руся споткнулся. Его будто холодной водой окатило. Он повернулся и молча уставился на Пашку своими огромными карими глазами, неловко прижимая к груди связанные руки.
        Спешить в лагерь не имело смысла.
        А до Бажуково… Туда ещё часа полтора ходу!
        Мальчики присели передохнуть у огромного позеленевшего валуна, выступавшего из склона у самого края тропинки.
        Руслан боком прислонился к влажному замшелому камню, горестно вздохнул. На него как-то враз навалились усталость и тупое безразличие. Измученный Руся прикрыл веки и замер. В руку впивались какие-то колючки, но шевелиться не хотелось.
        Да что же там такое! Он завозился, вывернул локоть и скосил глаза. Так и знал, хвойные иголки, они тут повсюду, даже в лагерном супе и компоте.
        Действительно, к голому локтю прилипла пара жёлтых хвоинок. Руся выпрямился. Сдвоенные! Значит, близнецы. Как Руся с Лушкой.
        Была бы она рядом! Вдвоём бы они что-нибудь придумали… Близнецам всегда легче вместе. А они с Лушей настоящие близнецы - так похожи, что родная бабушка их путает. И ворчит, что Лушке юбки носить надо, а не штаны.
        И зачем только Лукерья поехала в эту свою Зюкайку!
        Первый раз нынешним летом ребята разлучились по собственной воле. Руська отправился на Оленьи ручьи, воевать с «оленями», а Лушка - в Зюкайку, дружить с лошадьми. Говорил же ей, поехали вместе…
        Руся крепко наморщил лоб. Было ясно, что выкручиваться придётся самому.


* * *
        Пашка вытер подолом футболки вспотевшее, покрывшееся красными пятнами лицо. Потом шумно выдохнул и сочувственно взглянул на Русю. На правах победителя, а может и просто потому, что Руська всегда хорошо к нему относился, конвоир счёл своим долгом подбодрить пленника.
        - Дедушку моего однажды змея укусила, - доверительно сообщил он, видимо, полагая, что Русю эта история может как-то заинтересовать.
        Руся молчал, опустив голову, но Пашку это не смутило.
        - Дед по болотине шёл босой - обувь мочить не хотел, и - р-раз! Только на сухую тропинку ступил - прямо на неё попал. А гадюка хвать его за пятку!
        - И что? - сипло отозвался Руся. - Выжил?
        - А то! До жилья далеко было, так он себе пол пятки ножом отхватил и землёй приложил. Он мне сам рассказывал.
        - Пол пятки??.. А зачем?
        - Он говорит, что у этого, у Феримона, что ли… А, точно, у Фенимора Купера про это написано.
        - А ты читал?
        - Чего?
        - Ну, этого, Фенимора?
        - Да нет, - улыбнулся Пашка виновато, - хотя у дедушки его книжек много. Они про индейцев все. Вот кино бы я посмотрел…
        Индейцы Русю не очень волновали, по крайней мере, теперь. Ему хотелось сосредоточиться на мыслях об исчезновении Макара, но Пашка не унимался.
        - Потом, в больнице, дедушку, правда, поругали. Ну, за то, что землю приложил. Инфекция и всё такое. А про отрезанную пятку, наоборот, похвалили. Так и выжил.
        - Да, ничего себе способ…
        - Есть и получше. Он мне потом рассказывал, что надо просто быстро высосать кровь из ранки вместе с ядом, выплюнуть и прополоскать рот. И всё!
        Руся оживился.
        - И что же он не высосал? - быстро спросил он.
        - Да как он себе пятку-то в рот засунет! Вот если б он не один там оказался, другое дело.
        - А-а… - упавшим голосом отозвался Руслан и снова ссутулился.


* * *
        Пашка хлопнул себя по лбу, будто вспомнил что-то. Достал из кармана штанов зелёный шарик-бакуган, потом специальную карточку с металлической пластинкой внутри, и с размаху поставил на неё игрушку. Бакуган раскрылся. Пашка довольно хмыкнул, и поглядел на своего пленника ожидая реакции.
        Руська сидел молча, уставившись на свои босые ноги. Бакуганом он явно не интересовался.
        - Не горюй, - тихо сказал Пашка.
        Руська закусил губу и отвернулся.
        Пашка повертел шарик в руках и запихал его обратно в карман.
        - Наверно, ваша змея не ядовитая была. Вот Макарка и убежал, - добродушно предположил он.
        Руся молчал.
        - Ты сам-то её видел? - продолжал допытываться Пашка.
        - Что ты думаешь, она стала меня дожидаться? - со слезами в голосе воскликнул Руслан. В отчаянии он стукнул себя связанными руками по лбу. - Если б я только знал! Надо было сделать, как ты говоришь…
        - Вот и не надо!
        - ??
        - Если она вправду ядовитая, то тебе нельзя было, - терпеливо пояснил Пашка.
        - Это ещё почему?
        - А у тебя губа разбита. Яд бы тебе в кровь попал. Не, тебе нельзя, факт. Ты бы сам пострадал. Ну, того. Коньки бы отбросил.



        Глава 4. «Нырок» по собственному желанию

        Они снова поплелись по тропинке. Хорошо утоптанная, местами подсыпанная гравием тропа вывела их на высокий, поросший лесом склон и теперь тянулась вдоль обрыва.
        Солнце уже поднялось над лесом, когда они, наконец, добрались до переправы. Далеко внизу сверкала Серьга. Витые стальные тросы удерживали висячий мост над широкой пропастью. С этой стороны конец моста упирался прямо в высокий берег. На другом берегу, пологом и низком, опорой служила многометровая вышка с отвесной лестницей.
        Карабкаясь вверх или вниз по её узким железным ступеням, Руся всякий раз испытывал лёгкую тошноту. Наверху, на самом мосту, тоже захватывало дух. Мост был как живой: он реагировал на каждое движение, вздрагивая и покачиваясь под ногами. Табличка для экскурсантов строго предупреждала, что движение в группах возможно только при соблюдении дистанции в несколько метров: иначе мост сильно раскачивался.
        Привычно скользнув по плакату взглядом, мальчики ступили на редкие шаткие дощечки. Русе отчаянно захотелось схватиться за стальной трос, служивший одновременно перилами. Идти по качающемуся мосту со связанными руками было неудобно, опасно да и просто страшно.
        - Может, развяжешь?
        Пашка потряс головой.
        - И не проси. Сбежишь, что я ребятам скажу? Пойдём потихоньку, я тебя за руку возьму.
        Руся поморщился, но возражать не стал. Мелкими шажками они доскреблись почти до середины реки и остановились передохнуть. Пашка отпустил Руськину руку и принялся вытирать о штаны вспотевшую ладонь.
        Руся бросил взгляд под ноги. Сквозь широченные щели между досками была видна стремительно текущая вода. Голова закружилась. Руся поспешно отвёл глаза и замер, пытаясь справиться с подкатившей тошнотой. Судорожно сглотнув, он вспомнил, как ему приснилось однажды, что он прыгает в бассейн с пятиметровой вышки.


* * *
        Без малого год прошёл с того дня. Точнее, ночи. Да, попали они тогда с сестрой в историю! Приснившийся Русе прыжок с вышки завершился, мягко говоря, неожиданно для них обоих: нырнули - в прошлое, прямиком в Москву 1812 года.
        В сущности, им повезло - очутились в разных местах, но в конце концов нашли друг друга и вернулись домой. Всего через каких-то два месяца… Ровно столько они и провели в прошлом.
        Ещё год назад Руся ни за что бы не поверил, что ныряльщики во времени реально существуют! Однако это так, и Георгий Александрович, на помощь которого так рассчитывал Руслан - один из них. Он - хронодайвер.
        Взрослые хронодайверы умеют «закладывать петли»: они мастера всплывать в настоящем в нужный момент. А у детей так не выходит. Дети - они «нырки», их погружения в прошлое - неожиданны и случайны. А возвращения… Ну, это как повезёт. В общем, обратно не все возвращаются.
        Луше с Русей повезло вернуться. Георгий Александрович хвалил их потом, говорил, что их возвращение - награда за отвагу и преданность. Да, чего там…
        Но всё равно хорошо, что Руся встретился с ним там, в прошлом! И что Георгий Александрович сразу понял, что они - «нырки», и разыскал их потом, после возвращения в настоящее, и многое объяснил. И, наверное, в будущем много чему их научит.
        А теперь, выходит, Макар - тоже «нырок», и наверняка погибнет там, в прошлом, если… Если только он, Руслан, его не выручит.
        Где его искать? Руслан Раевский полагал, что знает ответ на этот вопрос. Он больше не сомневался: нужно немедленно нырять в прошлое, вслед за Макаром.
        Догнать? Ну, конечно! Вот только как?


* * *
        Крепко задумавшийся Руся очнулся от Пашкиного подвывания.
        - Вот чёрт! Карточку потерял! - скулил Пашка и нервно шарил по карманам. - Главное, она не моя! Это Петькин бакуган!
        Потерялась карточка-ключ, без которой игрушка не раскрывалась.
        - Может, на последнем привале обронил?
        - Точно! - Пашка потоптался на месте. - Давай вернёмся?
        - Ты же на завтрак хотел успеть!
        - Какой завтрак, мне Петька голову оторвёт!
        Руся сверкнул глазами. Решение пришло мгновенно.
        - Иди один, - поспешно сказал он Пашке. - Так быстрее будет.
        - А ты? - растерялся тот.
        - Я прямо на мосту тебя подожду. Да не бойся, не сбегу. Мне даже через мост без тебя не перейти, связанному-то. Ну, вниз-то по лестнице точно не спуститься. Охота была шею свернуть…
        - Чего, так и будешь тут стоять?
        - Ага. - Могу и присесть. Ну-ка, дай руку.
        С Пашкиной помощью Руся уселся, свесив ноги.
        - А если народ пойдёт, ты ж мешать будешь?
        - Да ладно, кто в такую рань-то пойдёт?
        - Точно. Я мигом! - Поймав скептический взгляд Руси, Пашка слегка смутился. - Ну, постараюсь.
        Он потопал обратно, и под тяжёлым Пашкиным шагом задрожал, заколыхался туда-сюда висячий мост.


* * *
        Обмелевшая от жары Серьга громко шумела на перекатах, сверкала золотыми бликами. В голове у Руси тоже рябило, мысли набегали друг на друга и сталкивались.
        Надо было действовать. Руся ясно понимал, что всё решают минуты.
        Как догнать Макара? Ну, конечно, сигануть с моста. Он высоченный. Страшно, значит - наверняка получится. Других способов целенаправленно провалиться в прошлое Руся пока не знал.
        Внезапно его одолели сомнения. Догоню, и что?
        Руся вспомнил предостережение Пашки и машинально облизал губы, проверяя, треснула или нет запёкшаяся ранка. Кажется, треснула…
        Но если не догнать, Макар наверняка погибнет. Даже не успеет понять, где он очутился. Как ты будешь жить дальше, зная, что мог спасти друга и не сделал это?
        Во рту стоял солоноватый привкус крови. Руся злобно сплюнул в воду. Плевать! Плевать я хотел на эти дурацкие треснутые губы. И потом, мы ведь сразу вернёмся. Когда делаешь что-то важное, сразу возвращаешься, ведь так? А дальше… Есть ведь какие-то сыворотки, мы же в XXI веке живём.
        Издали вдруг послышались голоса. Беззаботный смех, весёлые выкрики. Экскурсия, что ли? В такую рань! Сюда идут, к мосту.
        Тянуть было больше некуда.
        Сидевший на мосту мальчик прижал к груди связанные руки, нагнулся под перила и, не издав ни звука, «бомбой» свалился вниз, в сверкающую бликами быструю воду.
        Спустя минуту на высоком речном берегу уже сгрудились туристы, с любопытством разглядывая пустой, всё ещё раскачивающийся мост…



        Глава 5. Всё не так

        Он даже не потрудился как следует сгруппироваться: настолько был уверен, что не успеет долететь до воды… Но всё пошло не так.
        Конечно, Руся не рассчитывал, что прыгнув, плюхнется в Серьгу. Это ж самоубийство чистой воды - нырять с высоченного моста со связанными руками. Он по наивности своей полагал, что этим прыжком так себя напугает, что со страху сразу сиганёт в прошлое, не долетев до этих остро сверкающих, слепящих глаза водных бликов. Не тут-то было! Не сработало.
        Короткий всплеск, - и Руся камнем ушёл под воду.
        В глубине движение замедлилось. Навалилось, обступило со всех сторон зеленоватое безмолвие. Руся, растерявшись, на мгновение поддался реке. Она обняла его тщедушное тело и властно потащила за собой. Руся не сопротивлялся. Он словно оцепенел на несколько мгновений в ожидании чуда.
        Вот-вот это случится. Ну, когда же?
        Река увлекала его всё дальше. В ушах зазвенело: «Русалки поют». Кто-то из старших говорил - когда тонешь, русалки поют…
        Повинуясь инстинкту, Руся оттолкнулся от скользкого каменистого дна, взмутив тучу ила. По-лягушачьи дёргая ногами, попытался всплыть. Со связанными руками это не очень-то получалось. Казалось, прошла целая вечность, а он по-прежнему оставался внизу.
        Изнемогая от тщетных усилий, он чувствовал, как каменеет тело, туманится разум и слабеет в нём сама воля к жизни. Русалочий звон в ушах становился всё громче, всё призывнее, всё неотступнее.
        Вдруг сквозь эту звенящую муть лучом пробилась, вспыхнула мысль: если не всплыву, - я и Макар, оба погибнем…
        Нет!!! Руся напряг сведённые безмерной усталостью мышцы и весь вытянулся вверх, к тусклому зеленоватому солнцу, просвечивающему сквозь тинистую речную глубь.
        Рывок! Ещё один! Он вынырнул на поверхность.
        Солнце слепило. Высовывая голову из воды, Руся жадно хватал ртом терпкий воздух Оленьих ручьёв, пропитанный запахами речного ила, сосен и заповедного реликтового многотравья. Тёмной стеной высился справа скалистый берег. Сосны упирались верхушками куда-то в стратосферу.
        Руся оглянулся. Хлебнул воды, закашлялся: «Вон он, мост. Как далеко меня снесло течением. И я по-прежнему в двадцать первом веке», - увы, но это он смог определить с безошибочной точностью.
        Однако течение здесь и в самом деле было сильным.
        Руся набрал в грудь воздуха, вытянул вперёд связанные руки, опустил голову под воду и старательно заработал ногами: надо было ещё доплыть до берега.


* * *

…До берега Русе доплыть не удалось. Его всё время сносило в сторону, тащило всё дальше и дальше по течению. Обессилевшего пловца тянуло туда, где над водой торчали зацепившиеся за речной порог коряги. Он попытался ухватиться за одну - чёрную, блестящую, скользкую. Его перевернуло, поволокло, ударило о камни. Вот, собственно, и всё. Больше уже ничего не могло случиться с ним в этот звонкий, долгий июльский день двадцать первого века…



        Глава 6. Полный провал

        Луша вздрогнула и проснулась. Резко откинула верх спальника - так, что молния затрещала - и села, часто дыша и встревожено озираясь.
        В палатке было тихо. Сквозь капроновый оранжевый полог просвечивало утреннее солнце. Наверху, в пространстве между палаткой и тентом вились мошки и прочие кровососущие. Тонконогие бледные комары вяло перебирали конечностями, не в силах добраться до розовощёких барышень, безмятежно сопящих под покровом противомоскитной сетки.
        Луша провела рукой по глазам. Всё вроде в порядке, просто сон страшный приснился.
        Ровное дыхание девчонок сливалось с печальным голодным зудением москитов. Комары в этих местах были какими-то полупрозрачными, почти бестелесными, и ребята этой смены в шутку прозвали их «бледнолицыми». Впрочем, «бледнолицые» кровь пили исправно. Застенчиво подлетали, виновато присаживались, потом отлетали стыдливо - с отяжелевшими, налитыми красным брюшками. Ну, если, конечно, их вовремя не прихлопнуть.
        Интересно, там, где Руська, комары в этом году такие же? Или это от местности зависит? Если так, Русе с Макаром не повезло - в прошлом году на Ручьях звери были, а не комары. Огромные, мясистые. Никакие мазалки и брызгалки от них не спасали. Руська называл их «микро-аэро-вампиры, истребители туристов».
        Воспоминание о брате не успокоило, напротив. Луша тряхнула головой, снова провела рукой по глазам, будто силясь вспомнить что-то. Откинула с влажного лба спутанную русую чёлку. Вздохнула тяжело.
        В палатке было жарко и душно - надышали за ночь.
        Луша тихонько расстегнула молнию у входа и высунулась наружу. Прохлада! Привычным жестом обеих рук поправила коротко остриженные волосы, заведя прядки за розовые уши, и подставила разгорячённое лицо лёгкому утреннему ветерку.
        Чувство какой-то смутной тревоги по-прежнему не оставляло. Может… может с Руськой что-нибудь? Может, заболел…
        Щёки горели. Неплохо бы умыться.
        Она нехотя нырнула обратно в жаркое нутро палатки. Торопливо отыскала в углу, в ворохе вещей, свои смятые бриджи. Легонько встряхнула, чтобы расправить складки. Бриджи звякнули всеми пятью карманами, набитыми всякой всячиной.
        Одевшись, Луша поскорее вылезла на свежий воздух. Заботливо откинула капроновый полог. Сетчатую дверцу, напротив, плотно застегнула - чтоб и ветерок продувал, и комары не залетали.
        Сунув стройные босые ноги в шлёпанцы, забросила на плечо полотенце и пошаркала по смятой траве. Во всех палатках, даже в инструкторской, ещё спали. Воды в котле не было. Вздохнув, Луша взяла котелок за проволочную ручку, и, аккуратно отведя локоть в сторону, чтоб не испачкать бриджи сажей, стала не спеша спускаться к реке.


* * *
        Бренча котлом, Луша скользила вниз по тропинке, круто уходящей вниз, свободной рукой хватаясь за ветки и ругая себя за рассеянность. В самом деле, как же она в шлёпках полезет обратно, да ещё с полным котлом. Возвращаться за кроссовками не хотелось.
        На середине пути тропка раздваивалась. Луша решительно двинулась по той, по которой ещё ни разу не ходила - всё равно известно, что обе ведут к воде. Вдруг незнакомая окажется более удобной и пологой? Тропа уверенно побежала вниз, потом незаметно стала забирать в сторону и вскоре двинулась вдоль высокого берегового обрыва. Если она и вела к воде, то спускалась к ней где-то поодаль.
        На ходу срывая цветущие метёлочки, Луша машинально разминала их рукой, пачкая зелёным соком травы загорелые тонкие пальцы.
        Ого! Округлив глаза, девочка тихонько присвистнула. В земле было свежая дыра: в нескольких шагах впереди тропинка обрывалась на краю глубокой ямы. Дальше за нешироким провалом тропа, как ни в чём не бывало, весело бежала дальше.


* * *
        Луша знала, что «здесь карсты»: такие пустоты под землёй, из которых получаются пещеры. В этих краях земля иногда проваливается - прямо вместе с деревьями, и даже домами. Страшно подумать! Им рассказывал об этом инструктор: что-то там про подземные воды, а главное, про то, что на самый край обрывов становиться нельзя: может обвалиться.
        Так что она вовсе и не собиралась прыгать, скакать на краю или что-нибудь в этом роде. Несмотря на вечное ворчание бабушки - что она, мол, вылитый Руся, только в юбке, да и юбки-то только в школу носит, - Лукерья была вполне благоразумной девочкой. Она, честное слово, и не думала перепрыгивать эту яму - вот если б ещё в кроссовках и без котла… Словом, Луша готова была повернуть обратно. Но тут случилось странное.
        В грудь толкнуло, забилось часто-часто: Луше показалось, что кто-то зовёт её оттуда, из темноты. Руся? Не мог же он здесь оказаться! Озадаченная девочка робко шагнула вперёд и наклонилась.
        Земля под ногами неожиданно поползла.
        Луша вскрикнула и, не успев отпрянуть назад, ухнула вниз, выпустив из рук пустой алюминиевый котелок.



        Глава 7. В трюме «работорговца»

        Кто-то крепко держал её за волосы. Луша со стоном втянула в себя смрадный тяжёлый воздух и очнулась. Часто дыша, открыла мутные глаза и сперва ничего не разобрала в полумраке.
        По лицу текла вода. Солёная…
        Постепенно она поняла, что стоит на четвереньках. В лицо заглядывал кто-то - верно тот, кто держал её за волосы. Он что-то говорил, всё повторял и повторял одно и то же, и белки его глаз, огромные, как две луны, светились в душной густой темноте.
        Вдруг всё накренилось и низверглось куда-то вниз, и Луша тоже.
        Звякнуло, зазвенело железо. Снизу в живот и в грудь плеснула вода. Потом всё взмыло вверх.
        Что за странные качели?..
        Глаза постепенно привыкали к сумраку. Проявлялись смутные очертания человеческих фигур: голые блестящие торсы, запястья в кандалах. Луша с ужасом всматривалась в отрешённые, измождённые лица - с выпяченными губами, широкими носами, и высокими, обтянутыми кожей скулами - похожие на африканские маски.
        Старый негр, державший Лушу за волосы, отпустил руку, и продолжал говорить, обращаясь к девочке на странном гортанном наречии. До Луши не доходил общий смысл сказанного, хотя отдельные слова были понятны. «Процессор» тормозит, сказал бы Руся… Луша подняла голову выше, ещё раз внимательно огляделась. Руслана рядом не было.
        Сосед всё тормошил девочку за плечо, словно пытался втолковать ей что-то важное.
        Наконец до неё дошло:
        - Нельзя ложиться и засыпать, если не хочу захлебнуться?
        Луша кивнула, выпрямилась, и медленно выговорила в ответ несколько слов на чужом языке. Получилось, хоть и не без труда. В ответ сверкнула белозубая улыбка.
        Луша хотела ещё что-нибудь сказать, но тут всё снова ухнуло вниз. Она поспешно отвернулась и молча прикрыла глаза, чувствуя мутную сосущую тяжесть внутри. Казалось, её вот-вот стошнит застрявшими внутри вязкими гортанными словами чужого наречия. Вежливее промолчать. Вниз - вверх, вниз - вверх. О, господи!

«Я - в трюме. В душном, вонючем трюме дырявой посудины, гружёной „чёрным деревом“ - так, кажется, называли португальские торговцы невольниками свой живой товар.
        Угораздило же попасть в какой-то дремучий век… Ничего себе провалилась. Впрочем, на дне карстовой пещеры, тоже наверное, не сахар… Может и к лучшему?
        Но какая гадость эта морская болезнь. Ой, мамочка! Ой, домой хочу!
        Хотя от морской болезни и в 21 веке не делают прививки…»
        Луша крепко зажмурилась, пытаясь справиться с очередным приступом тошноты. В глазах мелькали разноцветные пятна. Ей вспомнилось нынешнее лето: вот они с братом у бабушки в деревне, сидят на траве под старой яблоней - Луша с калейдоскопом, а Руська - с книжкой.
        Книжка была приключенческая, про работорговцев и пиратов. Руся читал её запоем, а потом в красках пересказывал Луше леденящие душу истории про бедных негров и алчных торговцев невольниками.
        Больше всего их обоих поразил рассказ о том, как штиль на много дней задержал судно с невольниками вдали от берега, в открытом море. «И тогда на корабле стали выдавать воду по кружке в день. Потом по полкружки, а потом… половину невольников просто сбросили в воду. Акулам на съедение».
        Старая плавучая калоша снова провалилась между валами, и Луша вместе с ней. Так и тянулось это бесконечное вниз-вверх, туда-сюда…

«Ладно, рано отчаиваться, - в конце концов подумала девочка. - Раз уж я не свернула себе шею, сверзившись в карстовый провал, то и тут как-нибудь выкарабкаюсь. К тому же, нас качает, и сильно качает… Значит, никакого штиля нет!»
        Луша искоса взглянула на соседа, сидевшего молча, бессильно опустив голову на грудь, и упрямо пробормотала:
        - Эй! К акулам мне ещё рано!



        ЧАСТЬ ВТОРАЯ


        Данные из электронной картотеки Клуба хронодайверов, детская секция:



«… Раевская Лукерья Александровна, двенадцати лет.
        Имеет брата-близнеца, проживает в Екатеринбурге, перешла в 6-й класс средней школы. Рост средний, телосложение худощавое, глаза карие, волосы русые, вьющиеся, особых примет нет, эмоциональна, подвижна, реакции быстрые, воображение 89 баллов по шкале Доджа. Спортивные навыки - плавание, роликовые коньки, велосипед, верховая езда. Предыдущие погружения: сентябрь-октябрь 1812 года (окрестности г. Москва (Россия)). Исторический фон: наполеоновские войны. Характер погружения: случайный („нырок обыкновенный“). Исход погружения: самостоятельный, благополучный.

…Текущее погружение (предположительно): 1819-1820 годы (акватория Атлантики и Тихого океана). Исторический фон (предположительно): первая российская антарктическая экспедиция под руководством Ф. Ф. Беллинсгаузена. Характер погружения: нырок вследствие „эффекта близнецов“ с недолётом. Исход погружения: пока неизвестен…»

        Глава 8. Вот она, Бразилия!

        Трёхмачтовый парусный военный шлюп «Восток» держал курс вдоль низменного песчаного берега Бразилии к рио-жанейрскому рейду.
        Стоял ноябрь 1819 года. Погода была отличная. Маленький быстрый «Восток» весело резал форштевнем[Форштевень - брус, образующий переднюю оконечность судна (продолжение киля в носовой части судна).] синюю прозрачную волну. Ослепительное тропическое солнце щедро поливало своими горячими лучами выскобленную добела палубу. Торжественно сверкала надраенная корабельная медь. Сияли улыбками загорелые, обветренные матросские лица.
        Команда, уставшая от длительного атлантического перехода, пребывала в радостном нетерпении. Все, до последнего матроса, мечтали поскорее «освежиться» на берегу.
        Берег! Эх, дух от него какой сладкий! Чудные ароматы доносит на палубу ветер… Вот она, «Абразилия»!


* * *
        Внизу, в кают-компании, гардемарин Роман Адамс, посланный за «Лоцией Бразилии»[Лоция - предназначенное для мореплавателей описание морей, океанов и их прибрежной полосы. Включает в себя описания приметных мест, знаков и берегов, а также подробные указания по путям безопасного плавания и стоянкам у берегов.] , торопливо шуршал страницами.
        Всё не то! Горя от нетерпения, гардемарин бегло просматривал морские карты побережий, испещрённые тонкими стрелками и надписями с указанием широт и долгот. А вот, наконец-то! Заложив нужную страницу пальцем, гардемарин сунул «Лоцию» под мышку и помчался на верхнюю палубу.
        С палубы - чуть впереди, по левому борту, - была видна удивительная гора. Тёмные каменные склоны её были почти лишены растительности. Вершина торчала, словно выросший чуть вкось гигантский клык, у самого входа в бухту.
        - Гора под названием Сахарная голова, господин капитан! - бодро отрапортовал гардемарин, махнув рукой в сторону наклонной вершины. - Она, несомненно!
        Золотые пуговицы парадного мундира, надетого по случаю прибытия на рейд, весело сверкнули на широкой капитанской груди. Беллинсгаузен удовлетворённо кивнул и вытер платком покатый, с небольшими залысинами лоб, блестящий от пота.
        Свободные от вахты офицеры, а с ними - астроном, художник, штаб-лекарь - все столпились нынче на палубе, с радостным любопытством разглядывая долгожданный берег.
        - И впрямь похожа - на сахарную-то голову, - заметил кто-то.
        Остальные оживлённо закивали, соглашаясь.
        Адамс сглотнул, и по-юношески острый кадык дёрнулся на его худой загорелой шее. Серые глаза на мгновение затуманились - гардемарину вспомнились настоящие сахарные головы, стоявшие в витрине кондитерской в Ревеле. Похожие на сугробы сладкие бело-жёлтые конусы, и каждый завёрнут в плотную синюю бумагу с золотыми звёздами.
        А ещё - полупрозрачные леденцы на палочках, имбирные пряники, забавные марципановые фигурки… И он, маленький, в детской матроске и шапочке с синим помпоном, - теребит мягкую ласковую руку с гладким кольцом на пальце, и тянет настойчиво к заветным дверям с колокольчиком.
        Роман вздохнул мечтательно. В кругосветном морском путешествии ему отчаянно не хватало сладкого. Маменькино варенье, взятое на борт в Кронштадтском порту, было давно уже съедено, вылизано до капли.
        Впрочем, на берегу, в Морском кадетском корпусе, где ещё недавно учился Роман Адамс, гардемаринов тоже сладким не баловали. Не давали, к тому же, ни молока, ни сливок. Утром и вечером полагался кипяток. И - пеклеванная[Марципан - это пластичная смесь измельчённого в муку миндаля и сахарного сиропа.] булка, из ржаной муки. Вкусная, впрочем. Булки и квас Морского корпуса славились во всем Петербурге. А в обед и ужин давали кашу. Гречневую. Как ни любил Роман до корпуса гречу, всё равно - надоела.
        И ученье, ученье, ученье: четыре часа до обеда и четыре часа после; четыре предмета ежедневно. Сидя над задачниками, Роман сгрыз не один десяток перьев, а потому известие о том, что ему, ещё не кончившему курс гардемарину, предстоит участвовать в первой российской антарктической экспедиции, не могло не привести Адамса в восторг. Сам капитан Беллинсгаузен, назначенный начальником нового кругосветного плавания, ходатайствовал перед морским министром о своём дальнем родственнике.
        Товарищи завидовали. Кругосветка! Повезло человеку. Дальние страны увидит, морским волком станет. И не надо ещё год просиживать штаны на школярской скамье! И вообще, кругом света ходить - это вам не в Маркизовой луже[Пеклеванная булка - булка из мелко просеянной муки (тогда в России пекли хлеб в основном из муки более грубого помола).] плавать!
        Все знали - перед кругосветной экспедицией ставится задача как можно дальше проникнуть на юг, чтобы «окончательно разрешить вопрос о существовании Южного материка». Перспектива стать первооткрывателем загадочной Антарктиды восхищала. Первооткрыватель… Острова и земли часто называют именами тех, кто их открывает… От мыслей об этом у Адамса начинало сладко ныть под ложечкой, он замирал, улыбался мечтательно. Потом, опомнившись, краснел, отворачивался к стене и смущённо ерошил свои светлые, коротко стриженые волосы.


* * *
        Три с половиной месяца прошло с того дня, когда шлюпы «Восток» и «Мирный» снялись с якоря и под салют береговых артиллерийских батарей покинули родной Кронштадтский рейд. Миновав Балтийское, потом Северное море, они, после короткой стоянки у острова Тенерифе, благополучно пересекли Атлантику, и теперь намеревались на пару недель задержаться у берегов Бразилии.
        Стоя на верхней палубе «Востока», гардемарин во все глаза смотрел на приближающийся берег, и на открывшуюся справа крепость Санта-Круц, защищавшую вход на рио-жанейрский рейд с востока. Оттуда что-то надсадно кричали в рупор. Разумеется, по-португальски, поскольку Бразилия всё ещё входила в объединённое португальское королевство. На шлюпе по-португальски никто не знал. Ответили по-русски, и шлюп невозмутимо продолжил движение вглубь залива. Там, на западном берегу, белел город Сан-Себастьян де Рио-Жанейро, теснимый к воде зелёными склонами гор.
        Не разобрав ответов с «Востока», из крепости прислали катер. На шлюп взошёл чернявый португальский офицер, и стал по-английски задавать обычные в таком случае вопросы: откуда? куда? сколько дней в море?
        Он достал папку с бумагами, чернильницу, перо, и, приготовившись записывать, выкатил на Беллинсгаузена свои блестящие глаза-маслины.
        Офицеру было объявлено, что российские шлюпы «назначены для изысканий, относящихся до мореплавания», и зашли сюда для того, чтобы запастись водою и дать отдых команде.
        - Будем готовиться к предстоящему нам длительному плаванию в холодных южных широтах, - пояснил Беллинсгаузен, невозмутимо потирая бровь.
        Услышав о холодных широтах, португалец ещё сильнее округлил свои глаза-маслины. Губы под жёсткими усиками сложились в трубочку, словно их владелец намеревался удивлённо присвистнуть. Впрочем, свистеть он не был уполномочен. Поэтому он лишь чопорно встопорщил усы и старательно занёс всё сказанное в протокол - для донесения начальству.
        - Скоро и ещё один российский шлюп прибудет, «Мирный», - пообещал Беллинсгаузен португальцу.
        - Мирни? - переспросил тот, мигая блестящими чёрными глазами-маслинами, как бы раздумывая, надо это записывать или нет. Потом решительно захлопнул папку и, откланявшись, удалился.
        В половине седьмого часа «Восток» положил якорь подле Крысьего острова, расположенного посередине бухты.
        Вскоре в залив вошёл второй российский шлюп - «Мирный». Его капитан Михаил Петрович Лазарев, подобно Беллинсгаузену ответив на всё те же вопросы всё того же португальского офицера, - откуда? куда? сколько дней в море? - распорядился, наконец, поставить судно рядом с «Востоком».



        Глава 9. Песня профессора

        Профессор антарктической экспедиции, астроном Иван Михайлович Симонов, стоял на верхней палубе «Востока». Поглаживая бородку и напевая, он внимательно присматривался к островку, расположенному неподалёку. По мере изучения сего объекта, пение профессора становилось всё громче и радостнее.
        - Опять Иван Михайлович горло дерут-с, - поморщившись, ворчливо заметил один из матросов. - Видно задумал чего. Как придумает, так поёт… И где это видано - месяц не спал как люди!
        Симонов, и правда, не спал толком весь атлантический переход. Для определения атмосферных колебаний он каждый час собственноручно отмечал показания барометра и термометров - и для того требовал ночью будить себя ежечасно.
        - А ничего, голос есть - пущай поёт, - примирительно отвечал другой.
        Ему уже успел полюбиться учёный Симонов. Весёлый, молодой, и на тебе - профессор. Солидности никакой, зато с матросами приветлив. А что поёт громко - ничего. Пусть себе поёт.


* * *
        Судя по громкости и вдохновенности пения, остров с малопривлекательным названием Крысий Ивана Михайловича очень даже привлекал. Безлюдный и скалистый, ни травинки, ни кустика… Однако учёному этот островок казался вполне подходящим для производства астрономических наблюдений.
        Сначала, конечно, нужно было получить разрешение местных властей. Впрочем, Симонов даже мысли не допускал, что капитану Беллинсгаузену откажут. Если что, российский генеральный консул в Бразилии, господин Лангсдорф, похлопочет - не только по долгу службы, но по старой дружбе с капитаном «Востока».
        Симонов знал, что в молодости Беллинсгаузен и Лангсдорф почти три года плавали вместе на одном корабле. Ходили в знаменитую первую русскую кругосветку под руководством самого Крузенштерна.


* * *
        Генеральный консул Григорий Иванович Лангсдорф, отдать ему должное, не замедлил явиться на следующий же день. В семь часов утра он уже поднялся на борт «Востока» и тут же бросился целоваться с Беллинсгаузеном, растроганно блестя глазами и шмыгая от волнения. Как же, пятнадцать лет не виделись!
        Невысокий и коренастый Беллинсгаузен к сорока годам стал плотнее. Несмотря на ежедневную гимнастику, обзавёлся небольшим брюшком. И волос поубавилось, а в оставшейся шевелюре начала пробиваться серебряная нить.
        Зато Лангсдорф так и не приобрёл солидности в фигуре, только слегка ссутулился. Глаза его по-прежнему были живыми и любопытными, нос всё также немного смахивал на утиный клюв, а сам он являлся подвижным, щуплым и суетливым субъектом, легко воспламеняющимся разными учёными идеями.
        Обняв Фаддея Фаддеича за широкую талию, консул повёл его вдоль палубы, что-то рассказывая. Немец по происхождению, Лангсдорф сразу перешёл на родной немецкий, и с места в карьер попытался увлечь собеседника своим новым научным проектом.
        - Дело жизни! Экспедиция вглубь бразильского материка! - восклицал он с азартом неутомимого естествоиспытателя.
        Беллинсгаузен только хитро щурился, посмеивался благодушно. Вот зачем академик Лангсдорф несколько лет назад попросил российское правительству назначить его консулом в Бразилии! Учёного интересовала вовсе не дипломатическая карьера, - им двигала страсть к науке.
        Однако Беллинсгаузена наука как таковая не слишком волновала, во всяком случае, теперь. Его более занимали насущные нужды моряка - как налиться питьевой водой и достать нужную провизию, где можно произвести сверку корабельных хронометров…
        Бодрый Лангсдорф обещал всяческую помощь и содействие. На прощание снова с чувством обнял Фаддея Фаддеевича. Отбыл, сияя. Воздев кверху указательный палец, кричал с катера на прощание что-то по латыни.


* * *
        На следующее утро стало известно, что генеральный консул Лангсдорф выполнил обещание неукоснительно.
        Палатки на Крысьем острове были поставлены в тот же день. Астроном Симонов и его помощники - гардемарин Адамс и артиллерии унтер-офицер Корнильев - на несколько дней переселились туда с «Востока».


* * *
        Сверка хронометров - дело в длительном морском путешествии чрезвычайно ответственное. Очень важное дело. Адамс ещё со школьной скамьи отлично знал, что на экваторе ошибка корабельного хронометра всего на одну секунду означает ошибку в местоположении судна в 400 метров…
        В корпусе им рассказывали поучительную историю о катастрофе у британских островов Силли, которая сто лет назад стоила Англии одного адмирала, двух с половиной тысяч моряков и пяти кораблей. Таковы ужасные результаты неверных расчётов и неточности карты! Адамс вспомнил, как «мучил» их географ Зарубин, вдалбливая в головы азы астрономической навигации[Маркизова лужа - ироничное, фольклорное название Невской губы (части Финского залива от устья Невы до острова Котлин), подчёркивающее её мелководность и малый размер по сравнению с открытым морем. Возникло в первой трети XIX века в среде офицеров Балтийского флота от титула тогдашнего морского министра России маркиза де Траверсе, при котором почти прекратились дальние морские походы, а маневры флота осуществлялись не дальше Кронштадта.] и предрекая лентяям судьбу адмирала сэра Шовела, и улыбнулся. Всё-таки не самая плохая судьба - умереть адмиралом…
        Нагретый воздух дрожал и плавился.
        Присев на корточки, Роман осторожно потрогал рукой горячий, с характерным блеском, камень. Крысий целиком состоял из огромного алого гранита.
        Ух и жар от него шёл, почти как от плиты на камбузе[Астрономическая навигация - метод определения координат судна по положению светил на небе в любой момент времени.] . Если б не лёгкий ветер с моря… Адамс покачал головой. Как бы подмётки не прожгло! А ведь сейчас ещё только ноябрь, последний весенний месяц в Южном полушарии. Как-то здесь летом?
        Он встал, потянулся. По-хозяйски окинул взглядом зелёные горы, окружающие бухту, город, выстроенный под утёсами этих гор, загородные дома с обширными садами, выцветший к полудню горизонт над морем.
        - Странное название у залива - Рио-Жанейро. Ведь «рио», кажется, река? Как думаете, Иван Михайлович?
        Симонов, присевший на тюк с вещами в тени палатки, довольно хмыкнул. Ему нравился любознательный гардемарин, задававший дельные вопросы.
        - Река, вы совершенно правы, коллега.
        Коллегой Иван Михайлович стал называть Адамса ещё во время стоянки на Тенерифе. Там впервые за время плавания производили сверку хронометров, всё прошло удачно, и профессор остался доволен новым помощником. Да-с, весьма доволен.
        Симонов аккуратно приподнял соломенную шляпу, вытер платком пот со лба. В его умных карих глазах запрыгали насмешливые искорки, но отвечать Иван Михайлович не торопился. Всем своим видом он давал понять, что у Адамса есть шанс самому сделать правильный вывод.
        - Видно, очень уж залив походит на реку, - поразмыслив, предположил Роман.
        - В точку. Португальцы открыли его в день святого Януария и приняли за устье реки. Вот и назвали морской залив Рио-Жанейро - «река Януария». А вообще-то у этой бухты есть своё, местное, название - Гуанабара. - Симонов хлопнул себя по коленям и поднялся. - Ну-с, давайте-ка к делу! Пора инструмент устанавливать.


        Роман не отозвался: мимо острова медленно шёл купеческий корабль под португальским флагом.
        - Смотрите, смотрите, на палубе-то у него целый зоосад! - в восторге закричал гардемарин, и, схватив подзорную трубу, навёл её на палубу «купца».
        На верхней палубе португальца, возвращавшегося с африканских берегов, было выставлено несметное число клеток с попугаями и обезьянами.
        Роман, улыбаясь, рассматривал плавучий зверинец. Вдруг улыбка сползла с его лица.
        - Что это? Ужас какой, вы только посмотрите, Иван Михайлович! Этот «купец» никакой не купец, а настоящий работорговец! У них вся нижняя палуба невольниками забита. Их там, верно, человек пятьсот, не меньше.
        Множество полуобритых голов торчало из грот-люка[Камбуз - кухня или чугунная печь на корабле.] . В основном это были подростки, лет двенадцати-четырнадцати. У них были страдальческие, изнурённые голодом лица. Они что-то кричали, плакали. Их хозяева португальцы, занятые своими делами, не обращали на жалобы и вопли невольников ни малейшего внимания.


        Адамс с треском захлопнул складную трубу, отвернулся. Что за алчные, бессердечные люди эти работорговцы. Не стыдятся продавать себе подобных и содержать их хуже скота…
        Вздохнув, Роман взялся за чугунную чушку[Грот-люк - люк на палубе судна впереди грот-мачты (средней, самой большой мачты на корабле).] , помогая Симонову. Астроном вместе с унтер-офицером Корнильевым уже начали сооружать возвышение из чугунного корабельного балласта[Чушка - слиток металла в виде продолговатого бруска.] , на которое предполагалось установить приборы.
        Основание нужно было устойчивое - инструмент в течение долгого времени не должен менять своё местоположение. Возвышение укрепили надёжно, сверху, как подставку под прибор, положили ровную деревянную доску. Однако их ожидало фиаско. Бразильское солнце палило так нещадно, что дерево от лучей покоробило, и инструмент всё-таки сдвинулся немного.
        Как ни хотелось съехать поскорее в город, пришлось гардемарину для исправления оплошности задержаться на Крысьем ещё на целые сутки. Всё ничего, вот только Симонов всё время пел. Пел Иван Михайлович громко, и притом безбожно фальшивил.
        Приходилось терпеть. Все на корабле знали, что для науки от профессорского пения польза была несомненная.



        Глава 10. Мы купим этого мальчика!

        Наконец, настало время прогуляться по Сант-Себастьяну. Капитан Беллинсгаузен и несколько офицеров с «Востока» отправились на берег. Свободный от вахты Адамс поспешил к ним присоединиться.
        Город, вопреки ожиданиям, произвёл на него не слишком приятное впечатление.
        Ещё с воды офицерам не приглянулся выстроенный напротив пристани Императорский дворец.
        - Посредственной архитектуры строение, - со вздохом заметил лейтенант Торсон.
        Глазея на скучный и весьма обшарпанный фасад, Адамс, настроенный восхищаться увиденным, нехотя с ним согласился.
        На пристани путешественников встретил отвратительный запах от расположенного вдоль неё рыбного ряда. Моряки, морщась, едва дыша, поспешно перебежали дворцовую площадь и попали в птичий ряд.
        Вот здесь было лучше. Гораздо лучше!
        Здесь всё кричало, верещало, взмахивало крыльями. Метались по клеткам байанские попугаи - травянисто-зелёные, с жёлтыми головками. Смотрели презрительно крупные, крепкоклювые ара - красные, синие, жёлто-голубые. Порхали разноцветные колибри - малютки размером с мизинец. Заливались бразильские певчие птички с коричневые, с оранжевым брюшком - продавцы уверяли, что они поют о любви. Шумные туканы с огромными клювами подбрасывали плоды так, что они падали прямо в раскрытую глотку.
        Пробродив не меньше часа по птичьему ряду и вдоволь налюбовавшись пёстрыми крикливыми птицами, путешественники перешли на улицу Довидор с французскими лавками, где продавались разные головные уборы, духи и другие безделицы. Молодые господа офицеры заинтересовались и решили здесь задержаться. Компания разделилась.
        Беллинсгаузен с Адамсом направились в местный Музей, однако оказалось, что он открыт для всех только по четвергам. Была среда. Они двинулись дальше, чтобы осмотреть снаружи здешний театр, храмы, и обойти несколько площадей. И капитана, и гардемарина - обоих неприятно поразило, что на фоне вполне европейской архитектуры на улицах то тут, то там встречались процессии полунагих, клеймёных, скованных по нескольку вместе негров. Согнувшись под навьюченными на них тяжестями, с побрякушкой и пронзительной песней, рабы брели нога в ногу, один за другим. Глядя на этих несчастных, Адамс приуныл, а его радостное ожидание новых чудес сменилось тоской.
        И чего, кстати, стоил обычай местных жителей бросать весь сор на улицу, а помои выплёскивать из окна, прямо на головы прохожим!


* * *
        Отшагав полдня по прямым, но узким и неопрятным улицам, гардемарин с равнодушием усталого пешехода скользил глазами по расположенным в нижних этажах бесчисленным лавкам и мастерским.
        Становилось как-то особенно жарко. Не удивительно - построенный в закрытой бухте под утёсами высоких гор, днём город буквально изнывал от зноя. Лишь полуденный лёгкий ветер с моря мог смягчить его немного.
        - Что, гардемарин, задумались о преимуществах монастырской жизни?
        Адамс смутился. Он и правда, засмотрелся наверх - мечтательно. Там, на склонах гор виднелись утопающие в зелени крыши многочисленных монастырей. Внизу же взгляд натыкался лишь на шершавые белёные стены, дышащие жаром. Двери в лавки - без всякого порога - были распахнуты прямо на пыльную улицу.
        Путешественники остановились, изрядно утомлённые ходьбой. В поисках отдыха и прохлады решили заглянуть в одну из ближайших лавок. Спасаясь от навалившейся жары, Адамс, вслед за капитаном, решительно шагнул внутрь.
        После яркого уличного света в лавке казалось темно. Сквозь узкое оконце в неё проникали солнечные лучи и копьями пронзали насквозь затхлый сумрак.
        Прямо на полу в несколько рядов сидели люди, много людей.
        Адамс оторопел.
        - Эк куда мы попали, Фаддей Фаддеевич, - забормотал он, догадавшись, что это за ужасная лавка.
        Здесь продавали «живой товар», и сидевшие на полу люди были невольниками.
        Сразу вслед за моряками в лавку вошли старуха и молодая барыня. Они, по-видимому, были португалки. Замершие у порога россияне, спохватившись, расступились, пропуская вперёд уверенно шествовавших покупательниц.
        Надсмотрщик коротко прикрикнул. Рабы покорно поднялись, и принялись скакать с ноги на ногу, что-то напевая. Те, у кого вид был недостаточно оживлённый, получали тростью.
        Выбор покупательниц остановился на щуплом чумазом пареньке из ближнего ряда. Видимо, рассчитывая на небольшую цену, они вывели его вперёд, и стали что-то спрашивать у торговца.
        Ни Адамс, ни Беллинсгаузен не знали португальского, но что идёт предварительный торг, догадаться было несложно.
        В отличие от остальных невольников, стоявших перед покупателями в чём мать родила, мальчишка был одет - на нём были грязные штаны до колена и рубаха.
        Гардемарин удивлённо отметил, что черты лица этого мальчика тоже странным образом не соответствовали чертам его собратьев по несчастью. А Роману говорили, что здесь, в Бразилии, торгуют только чернокожими африканцами… Впрочем, паренёк был чёрен, как трубочист. Да и другие несчастные были грязны и сплошь покрыты коростой. Эти измождённые, лишённые свободы, оторванные от родной земли и близких люди вызвали в душе Романа сочувствие. Обычай продавать людей как скотину, к которому местные португальцы относились равнодушно, казался ему просто омерзительным.
        Роман вспомнил позавчерашнего «купца» и подумал, что, должно быть, здесь продают тех самых рабов, что с плачем и стонами высовывались давеча из его грот-люка.
        Надсмотрщик тем временем прикрикнул на маленького невольника. Мальчик взглянул на португальца исподлобья. Он что-то мрачно пробормотал в ответ, тут же получив удар тростью - за дерзость. Глаза его заблестели. Он заморгал, отчаянно пытаясь удержать слёзы, но слёзы всё равно потекли, оставляя светлые полоски на тёмных щеках.
        Гардемарин покраснев, смущённо взглянул на своего капитана. Тот нахмурился, кусая ус. Всё это было неприятно, бесчеловечно, мерзко.
        Судя по всему, надзиратель требовал песню.
        - Ой, мороз, моро-о-оз, не-е-е морозь меня… - завёл, наконец, негритёнок высоким голоском песню, но тут же сбился - плясать под неё было неудобно.
        Брови Беллинсгаузена поползли вверх. Моряки в полном недоумении переглянулись.
        Получив ещё один удар тростью, мальчишка, всхлипнув, cо свистом втянул в себя воздух и зачастил с каким-то диким, отчаянным азартом:
        - Калинка-малинка, малинка моя, в саду ягода калинка-малинка моя! - он дёрнул плечом и, качаясь от слабости, даже сделал пару коленцев. - Фу, как же там… - пробормотал он, сбившись.
        Адамс, став просто пунцовым от волнения, зашевелил губами - будто хотел подсказать, но не решался.
        Мальчишка и сам вспомнил, и теперь выводил нараспев, без какого-либо акцента. И так странно было россиянам слышать её в невольничьей лавке, за тридевять земель, за тысячу морских солёных миль от родных берёз и сосен, что у гардемарина даже в горле запершило.
        - Помилуйте, Фаддей Фаддеич, да он вроде как по-нашему выводит, - взволнованно зашептал он. - «Сколько»? Как по-португальски «сколько»? Надо его выкупить, ей богу, Фаддей Фадеевич, - бормотал Адамс, не замечая, что дёргает капитана за рукав.
        - Подождите, - процедил сквозь зубы Беллинсгаузен, не теряя хладнокровия и, глядя исподлобья на оживлённо болтающих португалок. - Торговец увидит, что такой спрос, взвинтит цену - никаких денег не хватит.
        Португалки тем временем неожиданно легко потеряли интерес к мальчишке и знаками предложили выйти вперёд долговязому молодому негру из заднего ряда.
        Без всяких церемоний они принялись заглядывать к нему в рот, проверяя, здоровы ли зубы, подымать и сгибать руки, хлопать по бицепсам и ягодицам. Наконец старуха заставила его нагнуться, затем обеими руками ощупала живот и начала уверенно торговаться. Хромой смуглый торговец не уступал, громко расхваливая свой товар.
        Роман поймал себя на том, что не может оторвать взгляда от неприятно шевелящегося безобразного шрама, рассекавшего наискось небритую щёку португальца.
        Он отвернулся, вдвойне против прежнего ощущая омерзение. Его обуревали одновременно сильнейшее желание выйти прочь - как можно скорее! - и стремление остаться, чтобы вызволить отсюда хотя бы одного несчастного.
        В конце концов, в этом не было ничего невозможного. Португалки отдали за приглянувшегося взрослого мужчину двести испанских талеров. Мальчишка стоил чуть меньше - сто восемьдесят пиастров. Здесь, в Бразилии, на эти деньги можно было купить две бочки мадеры. Конечно, деньги не малые, но…
        Роман пересчитал свои немногочисленные талеры и с надеждой посмотрел на капитана. Беллинсгаузен покачал головой - с собой у них такой суммы не было.
        Кусая губы, раздосадованный Адамс вышел из лавки.



        Глава 11. Заяц на сене

        На другой день на «Востоке» стало известно, что маленького раба нашли и благополучно выкупили. Для этого по поручению капитана ездил на берег мичман Демидов. Всё исполнил в лучшем виде, лже-негритёнка доставил Лангсдорфу. Генеральный консул выразил желание отвезти мальчика в своё поместье Маниоку - райский уголок верстах в пятидесяти от Рио. Он обещал заботиться о ребёнке и принять участие в его дальнейшей судьбе.
        Адамс, услышав рассказ мичмана, вздохнул с облегчением.
        Демидов же, смеясь, рассказывал, что увидев маленького невольника, Лангсдорф донельзя изумился - вроде бы лицо мальчугана отчего-то показалось консулу знакомым.
        Демидов был отличный рассказчик и мастер изображать персонажей в лицах. Он принялся представлять Лангсдорфа - выходило уморительно похоже. Лангсдорф, якобы, так разволновался, что не мог ни минуты усидеть на месте, говорил, что он уже встречал представителей этой расы, что-то о физиогномике[Балласт - груз (но не товарный), разные тяжести, помещаемые в трюме корабля для необходимой осадки и устойчивости судна.] , об антропологических[Физиогномика - учение о якобы однозначной связи между внешним обликом человека и его принадлежностью к определенному типу личности.] особенностях черепа, о способностях к языкам, о том, что научный мир на пороге нового открытия…
        Все хохотали до слёз, глядя на это представление. Закончив, мичман пожал плечами:
        - Чудной он, этот Лангсдорф. Одно слово - учёный. Какая такая новая раса? Умыли ребёнка - оказался на вид вполне европейцем. На разных языках говорит - это правда. Спросишь на одном - отвечает на другом, уж мы запутались. Может, просто как попугай фразы выдолбил… Толку не добились. Лангсдорф говорит - нужно время.
        Всех на корабле занимала судьба мальчишки.
        - Что ж вы в юнги того мальчонку не взяли, а, Фаддей Фаддеич? - полушутя спрашивал у капитана живописец Михайлов.
        - Господь с вами, Павел Николаевич, - не принимая его шутливого тона серьёзно отвечал Беллинсгаузен. - Нам ведь не увеселительная прогулка предстоит - в неизведанные антарктические воды идём. Там от взрослых и опытных отвага и стойкость потребуются…


* * *
        Прошло три недели. Почти все приготовления к дальнейшему плаванию были окончены. Бочки - налиты свежей водой, корзины с тыквами и лимонами, мешки с сахарным песком, бочонки с ромом - доставлены на борт в срок, вместе с луком, чесноком и прочей зеленью. На шлюп привезли двух быков, подняли их с баркаса на талях[Антропология - наука о происхождении и эволюции человека, образовании и распространении человеческих рас и о нормальных вариациях физического строения человека.] и определили в стойла, устроенные на баке. Животные громко и возмущённо мычали. Галкин - матрос родом из деревенских, назначенный ходить за скотинкой, сочувственно смотрел на быков, испуганно косящих глазом, ласково уговаривал:
        - Ну-ну, милые.
        Громогласному мычанию вторило беспокойное хрюканье: сорок больших свиней, а с ними - двадцать поросят - разместили в загородках, устроенных для них корабельным плотником. Рядом гневно блеяли бараны. Из клеток по соседству доносилось утиное кряканье, заполошно кудахтали куры. Словом, как всегда перед дальним плаванием, палуба «Востока» стала временно похожа на скотный двор.
        Оставалось только принять для быков и баранов сено, и привести к окончанию денежные счёты. Для этого по утру мичман Демидов последний раз был отправлен в город. Он возвратился лишь к вечеру, и только в сумерках на оба шлюпа было доставлено сено.
        Теперь «Восток» был полностью готов к отплытию.
        Утром 22 ноября Беллинсгаузен приказал сниматься с якоря. Вскоре «Восток», а следом за ним и «Мирный», прошли между крепостью Санта-Круц и удивительной горою Сахарная голова, и простились с солнечным рио-жанейрским рейдом.


* * *

«Восток» уже вышел в открытое море, когда капитану Беллинсгаузену сообщили, что на судне объявился незваный гость. Его обнаружил матрос первой статьи Галкин - в сене, доставленном давеча на борт в качестве провианта для четвероногих пассажиров. Новый пассажир сена не ел, зато, судя по всему, хорошо в нём выспался. Он был небольшого роста, на вид лет двенадцати. Одет как мальчик, коротко острижен. Кареглазый, с густыми девичьими ресницами.
        К удивлению матроса, бразильский «заяц» хорошо понимал по-русски.
        - Можно мне с вами, господин капитан?
        Капитан, заложив руки за спину и склонив голову набок, рассматривал найдёныша. Ещё в Рио, в невольничьей лавке, лицо мальчишки, покрытое толстым слоем чёрной копоти, показалось Беллинсгаузену знакомым. Теперь же сходство было поразительным. Он! Ну прямо вылитый… Нет, не может быть, столько лет прошло. Тот нынче был бы уже настоящим морским волком.
        Фаддей Фаддеевич нахмурился.
        Нельзя сказать, что он был обрадован появлением мальчика на своём корабле. Беллинсгаузен по-прежнему считал, что детям на «Востоке» не место. Однако делать было нечего. Менять курс, чтобы ссадить своевольного мальчишку, капитан не собирался. Следующая большая стоянка предполагалась в Австралии. Выходило, что несколько месяцев плавания в антарктических водах найдёныш должен был провести вместе с командой «Востока».
        Мальчик стоял, переминаясь с ноги на ногу - худенький, заспанный, с нежным румянцем на щеках. Сухие былинки застряли в коротком ёжике тёмно-русых волос. Чихнул тоненько, покраснел от смущения и как-то совсем по-девичьи захлопал ресницами.
        Суровое лицо Беллинсгаузена смягчилось. Он улыбнулся мальчонке:
        - Сбежал, значит, от господина Лангсдорфа в море? Ну-ну.
        Смущённый кивок. В карих глазах запрыгали смешливые искорки.
        - Сбежала!
        - Сбежала????
        - Ага.
        Адамс, стоявший поодаль, удивлённо булькнул и взялся за голову. Галкин озадаченно почесал затылок. Беллинсгаузен кашлянул в кулак и сдержанно заметил:
        - Мы думали, ты… мальчик.
        - Девочка я, - карие глаза расширились, густые ресницы захлопали часто. - Лукерья.
        Капитан отвернулся, в размышлении, медленно потирая свои сверкающие залысины ладонью.
        Делать, однако, было нечего. На удачу, одна из кают на «Востоке» пустовала. В ней собирались поселить немецких учёных-натуралистов. Ждали, что учёные мужи присоединятся к экспедиции во время стоянки в Копенгагене. Однако немцы не приехали, в последний момент письменно известив, что отказываются от участия в плавании. Беллинсгаузен досадовал: дома, в России, на «Восток» просились два российских студента-естественника, но им было отказано ради никому не известных иностранцев…
        Вместо них заселили Лушу. Каютка была совсем маленькая, с двумя койками - одна над другой, комодом, привинченным к полу, который одновременно служил столом, умывальником и двумя складными табуретками. Между койками и комодом едва можно было повернуться взрослому человеку.
        Учёным тут, верно, было бы тесновато. Куда бы они свои папки для гербариев, микроскопы и книжки пораспихали, непонятно. А Луша была довольна. Она уселась на нижнюю койку, попрыгала на ней немного - так, проверка жёсткости. Одобрительно похлопала ладонью - ничего, мол, сгодится. Посмотрела наверх, вздохнула. Дома, в детской, постели тоже располагались в два яруса. Наверху всегда спал Руся.
        Но здесь его не было.
        Не было и всё тут - вопреки радужным и глупым надеждам, которые заставили Лушу сбежать из гостеприимного дома Лангсдорфа и в последний вечер перед отплытием пробраться на борт «Востока» в шлюпке с сеном.



        Глава 12. Бегство

        Вчерашний день - последний день Лушиного пребывания в доме консула - выдался беспокойным.
        До обеда Григорий Иванович, по обыкновению, занимался научными изысканиями за письменным столом в библиотеке. Луша в платье, с коротко остриженной головой, сидела в другом конце просторной комнаты.
        С ногами забравшись в кресло, она рассматривала картинки в атласе растений. Сквозь приспущенные шторы в комнату проникал солнечный свет, широкой полосой ложился на пол, озарял коленкоровые корешки толстых папок, теснящихся внизу, на книжных полках.
        Утомившись от продолжительной писанины, Лангсдорф поднялся из-за стола, скрипнув стулом. Незапертая дверца книжного шкафа закачалась. Солнечный зайчик заплясал на Лушиной щеке. Луша сощурилась, лениво отклонила голову в тень, перелистнула страницу.
        Натуралист потянулся, не спеша прошёлся по комнате, разминая шею и плечи. Потом остановился напротив кресла, нагнулся к девочке и вгляделся в её лицо.
        Луша, которая уже привыкла и к пристальным взглядам Лангсдорфа, и к тому, что он часто вслух говорит сам с собой, на мгновение подняла глаза и тут же равнодушно опустила их, перелистнув страницу. Она уже знала, что Лангсдорф интересуется антропологией[Тали - корабельный ворот из двух блоков, между которыми проходит канат, предназначенный для поднятия тяжестей.] и изучает строение черепов у разных народов. Он показывал Луше рисунки, на которых были довольно искусно изображены индейцы местных племён - обязательно в фас и в профиль, что-то толковал об отличиях их телосложения. Все эти сильно развитые челюсти, выступающие надбровные дуги, словом, все эти уши и хвосты Луше были не слишком интересны. Цветочки в атласе - другое дело, но череп в разрезе… Бр-р-р. Она перевернула страницу и занялась тигровыми орхидеями.
        Натуралист отошёл к окну, взялся в раздумье за подбородок, чуть слышно забормотал по-немецки:
        - Надо же, вылитый юнга с нашего судна! Эх, «Надежда»! Эх, молодость!.. Как же его имя… Его ведь тоже можно считать своего рода полиглотом[Полиглот - человек, владеющий многими языками.] …
        Лангсдорф вскинул вверх указательный палец, громко и торжественно произнёс что-то по латыни, и принялся рыться в ящиках и на полках. Наконец, хлопнул по столу тяжёлой папкой, взметнув кверху мутный пыльный столб. Громко чихнув, утёрся большим кружевным платком. Им же смахнул с папки остатки пыли.
        - Всё-таки я был прав, доставив сюда часть архива. Никогда не знаешь, когда и что может понадобиться… - бормотал учёный, развязывая тесёмки. - Вот, вот же он!
        Тень легла на страницу. Луша нехотя оторвала голову от атласа и дорогих её сердцу тигровых орхидей. Лангсдорф стоял рядом, и держал прямо перед её глазами небольшой портрет, оправленный в картонное паспарту.

«Руся?» - С миниатюры на Лушу смотрело знакомое лицо. Несколькими лёгкими, слегка небрежными росчерками пера были намечены ещё по-детски припухлые щёки, большие тёмные глаза, подбородок с ямочкой, короткие тёмные волосы, крапинки веснушек на носу…
        Луша резко выпрямилась. С шорохом скользнула с коленок тяжёлая книга, глухо стукнула о паркет.
        - Ага? Беллинсгаузен, верно, тоже подивился бы такому необыкновенному сходству, - обрадовался произведённому эффекту Лангсдорф. - Как-то я не успел обсудить с ним этот удивительный случай, - добавил он, глядя в потолок и почесывая подбородок. - Научный казус, так сказать… Да-с, к сожалению, завтра утром они уже снимаются с якоря…
        Луша стояла, не шевелясь. Кровь отхлынула от лица. Хотелось спросить, узнать хоть что-нибудь об этом юнге, но в голове ширилась пустота и трудно было вымолвить хоть слово.
        - Вылитый юнга, - убеждённо повторил Лангсдорф, протягивая Луше зеркальце с тем, чтобы девочка могла удостовериться в правдивости его слов.
        Зеркало, в котором отразилось какое-то совсем чужое, очень бледное лицо, выскользнуло из рук. Лушу накрыла волной звенящая, рассыпающаяся осколками пустота.


* * *

«Завтра они снимаются с якоря, снимаются с якоря», - кружило, вращалось в голове.
        Луша открыла глаза.
        Она лежала в постели. Мануэла, старая добрая толстуха-негритянка в белоснежном переднике, присматривавшая здесь за Лушей, и какой-то незнакомый господин, кажется, доктор, стояли рядом, озабоченно глядя на неё.
        Спросила где Лангсдорф. Её огорчили: господин консул уехали к министру и вернутся поздно.
        Вставать не велели. Господин доктор пощупал пульс и удовлетворённо кивнув, удалился. Добрая толстуха Мануэла присела у постели. Она гладила Лушин ёжик, нараспев утешая девочку: всё будет хорошо, скоро и локоны твои отрастут, и новые красивые платья у тебя будут.
        Луша лежала молча, пытаясь собраться с мыслями.
        Платья. Завтра с утра и впрямь должны были доставить платья, заказанные для Луши у портного. А после обеда был назначен отъезд в имение Лангсдорфа, где-то на побережье. Туда же ближе к декабрю собирался переехать и сам консул. По уверениям консула, тамошний климат был более благоприятен для здоровья, а декабрьско-январская жара не столь изнурительна. Следовательно, изучение феномена новой антропологической расы полиглотов происходило бы эффективнее.

«Завтра они снимаются с якоря», - снова вспомнила Луша и нахмурилась, досадуя на себя за отсутствие выдержки. Надо же было, вместо того, чтобы всё спокойно разузнать, грохнуться в обморок! Луша мысленно пообещала себе не совершать подобных оплошностей впредь.
        Она прикрыла глаза и долго лежала так молча, не двигаясь. Мануэла, видимо решив, что «бедняжка заснула», тихо вышла из комнаты.
        Луша подождала ещё немного и решительно откинула лёгкое покрывало.

«Вот опять этот Руська где-то рядом, но мы не вместе», - думала она, выуживая из комода штаны и рубаху, в которые её предполагали переодеть, пока вдруг не выяснилось, что она девочка.
        Руки слегка дрожали, но надо было спешить на пристань, пока Руську не сдуло в море. Попутным ветром, ага. Как в прошлый раз, в двенадцатом году, - улетел на воздушном шаре, только она его и видела.
        Луша натянула мальчишескую одежду, грустно провела ладонями по стриженой голове. Вспомнила о новых платьях, которые так и не доведётся поносить. Хотела написать записку милому суетливому Лангсдорфу, но побоялась шастать по дому в поисках пера, чернил и бумаги.
        Постояла, перебирая разные вещицы - бусы, цветные пёрышки, шарики из обожжённой глины, которыми здешние бразильские мальчишки метко стреляют из специального лука. Оставила всё, кроме медальона на шёлковом шнурке. И, конечно, сунула в карман чудом уцелевший во всех перипетиях перочинный ножичек.
        Собравшись, осторожно залезла на подоконник. Подумала о том, как расстроится ласковая Мануэла, вздохнула виновато и бесшумно спрыгнула в сад.



        Глава 13. Был ли мальчик?

        Шлюп мерно качало. Луша улеглась на узкую койку поверх шершавого шерстяного одеяла, заложила руки за голову и предалась размышлениям.
        Итак, Руськи на «Востоке» не оказалось. Стоило, конечно, сначала всё хорошенько проверить, прежде чем что-то предпринимать. Луша оправдывала своё поспешное и не слишком обдуманное бегство из Рио тем, что узнала о существовании загадочно похожего на неё юнгу слишком поздно. У неё не было времени. Ведь наутро «Восток» уходил в море. Осталось бы ей потом только локти кусать…
        Нет, ну прямо детективная история - говорят про юнгу, портрет его показывают, а где мальчик - не понятно. Да и был ли мальчик?


* * *
        Прямо расспрашивать о Русе Луша не решалась. Существовали правила, обязательные для любого хронодайвера, и ребята их уже знали. Во всяком случае, Луша. Она твёрдо запомнила уроки Георгия Александровича. Подобные вопросы, а также рассказы о своём истинном происхождении были запрещены. Слушай, смотри, думай. Ты - вроде разведчика, хотя и ничего не имеешь против людей, с которыми ты рядом. Просто потому, что вмешательство в прошлое - штука опасная. Для всех.
        У настоящего хронодайвера, как у разведчика, должна быть своя легенда. С легендой у Луши было не всё ладно - правдоподобно объяснить её появление в трюме португальского работорговца, приплывшего в Бразилию от африканских берегов, было бы наверное не под силу самому Г. А. Поэтому, когда её пытались расспросить откуда она, Луша просто делала вид, что ничего не помнит. Это было не сложно, потому как после всех этих событий у неё, и правда, первое время всё в голове путалось. В ответ на фразу, сказанную на одном языке, отвечала фразой на другом. Не нарочно, просто так получалось.
        Вот-вот. Не нарочно. И в прошлое Луша нырять не собиралась. Всё произошло случайно, и она ничуть не виновата…

«Сильные неконтролируемые переживания - главная причина всех нырков, - постоянно твердил им Георгий Александрович. - Вы должны научиться сдерживать эмоции».
        Ага, только вот если летишь в пропасть, почему-то трудно сдерживать эмоции. Почему бы это?
        Луша поёжилась, завернулась в одеяло и какое-то время сидела, нахохлившись, с тоской перебирая в памяти события последнего школьного лета.


* * *
        Последние полторы недели этих, таких неожиданно коротких каникул, она провела без Руси. Первый раз в жизни они с братом отдыхали порознь. Луша вспомнила, как уезжала в Зюкайку, как они долго стояли на перроне в ожидании посадки.
        - Лошадки-лошадки… - повторял брат огорчённо. - Оставайся! Сколько можно туда гонять! Там даже рысью ездить не разрешают. Верховая прогулка - шагом… Скукотища! На черепахах и то, наверное, интереснее, - тараторил он, поминутно оглядываясь на пришедшего проводить Лушу Макара, словно призывая его в союзники. Макар только улыбался.
        - О галопе я и не говорю. Они слова-то такого не знают, - всё больше распалялся Руська, не замечая, как розовеют Лушины щёки.
        - Да ты ведь сам говохил, что всё хавно быстхо ездил, - влез в разговор младший брат Федька. Руся отвёл в сторону плутовато замаслившиеся глаза, закивал смущённо, согласился, понизив голос:
        - Я, Федя, нарочно отставал от всех, а потом - догонял. Рысью. Шагом же не догонишь…
        Вокруг засуетились. Началась посадка.
        Внезапно став серьёзным, Руся повернулся к сестре:
        - Лу, ты там поосторожнее. Шагом езди. И к лошади сзади не подходи.
        - А то я не знаю! - возмутилась Луша, поцеловала брата и полезла в вагон.
        Поезд тронулся. Мокрый после вечернего дождя перрон медленно поехал назад. И все они - Руська с Макаром, и мама с папой, и маленький Федюня - разом замахали руками, запрыгали, закричали что-то на прощание…


* * *
        Луша тряхнула головой, отгоняя непрошеные слёзы. Может, Руська дома? Портрет - единственное серьёзное доказательство его пребывания в прошлом. Как портрет попал к Лангсдорфу - загадка. А может, рисунок этот ещё с 1812 года, со времени их первого погружения в прошлое, по истории болтается? Вполне мог сохраниться, всего-то пять лет прошло. Руся ничего такого не рассказывал, но мало ли…
        Если так, всё довольно глупо получается.
        Луша нахмурилась. Потом, кое-что сообразив, иронически постучала себя согнутым пальцем по бритому виску. Чего это я, в 1812 году у Руси волосы гораздо длиннее были.
        Вдруг её осенило. Она вспомнила, как ещё весной, во время очередного визита Г.А, они сидели дома в гостиной и Г. А. рассказывал им о разных важных вещах. В конце разговора они уже немного устали. Руська то и дело подскакивал, с рассеянным выражением лица бродил по комнате, выглядывал в окно. Чувствовалось, что ему не терпится на улицу. Там, судя по всему, между ребятами затевался какой-то очередной фехтовальный турнир.
        А Георгий Александрович рассказывал об «эффекте близнецов». «Между близнецами очень сильная связь, - объяснял хронодайвер. - Если нырнёт в прошлое один, то следом может „улететь“ и другой». С его слов выходило вот что. Бодрого человека в здравом уме и твёрдой памяти в прошлое, конечно, не утащит. А вот если заснёшь, вслед за братом или сестрой унесёт обязательно - люди во сне теряют над собой контроль.

«Эффект близнецов», точно! Допрыгалась с раннего утра по лесным тропинкам… Руська-то наверняка в такую рань ещё спал. Всё сходится. И портрет его.
        - Я Руську за собой «утащила», - вслух сказала Луша, горестно качая головой, - я, стало быть, и должна его найти. Он-то ведь не знает, почему он здесь. И что я поблизости, не догадывается…


* * *
        Честно говоря, почему она - здесь, Луша тоже не догадывалась.
        Она как-то спрашивала у Георгия Александровича, как хронодайверы определяют, куда ребёнок нырнул. Он ответил - есть специалисты…
        - А вы - специалист? - не отставала Луша.
        - Ну, отчасти, - уклончиво ответил он. - Видишь ли, бывают простые случаи. Известно, например, про человека десяти лет, что он перед тем как исчезнуть, кино про Спартака три раза за последнюю неделю посмотрел. И дома у него на стенке щит римского легионера прибит, человек его сам из картона смастерил и раскрасил. А ещё у него есть меч-гладиус[Гладиус - короткий, узкий обоюдоострый меч, удобный для нанесения как колющих, так и рубящих ударов, появился у римских легионеров во вторую Пуническую войну.] , тоже, правда, деревянный - это уж они вместе с папой выточили. И как ты думаешь, где этого человека искать?
        - Ну, точно не в 1812 году, - улыбнулась Луша. - А он и пропал вместе со своим папой? - уточнила она озабоченно.
        - Если бы! - Георгий Александрович вздохнул, потёр ладонью лоб, потом уточнил кратко: - Его папа - хронодайвер.
        - А его нашли?
        - Ищем.
        Луша сделала большие глаза. Страшное дело! Куда мир катится, как сказала бы бабушка. Если уж хронодайверские дети пропадают, то что про обычных нырков говорить…
        В целом, если следовать логике Георгия Александровича, получалось как-то странно. На что ей, Луше, этот 1819-й год сдался? Она вообще про Беллинсгаузена и Крузенштерна знать ничего не знала до этой весны.
        А весной Руськиному дружку Макару попалась какая-то книжка про морские путешествия. «Водители фрегатов» называлась. И он увлёкся вдруг парусами и дальними плаваниями, стал и другие книжки о путешествиях читать, карта мира у него над кроватью появилась.
        С этой картой вообще смешная история вышла. Она до того, как её торжественно на стенку водрузили, у Макара полгода за шкафом простояла. Дело так было.
        Однажды на уроке Макар нулевой меридиан пытался отыскать. Долго искал. На карте России искал. И никак не мог взять в толк, отчего он не находится. Учительница тоже удивлялась. Она думала, уж Лазарев-то знает, к которой карте подойти, чтобы этот самый меридиан обнаружить.
        Словом, к окончанию прошлого учебного года Лазарев карту мира в подарок получил. Лично от географички. Он взял, покраснел, поблагодарил вежливо. И долго эта карта у него дома трубочкой в углу стояла. А весной переворот случился. Макар сам карту достал, развернул и на стенку повесил. Какие-то стрелки на ней начертил, кораблики нарисовал. Увлёкся человек, что тут скажешь.
        Словом, если кому и нырять ко всяким Крузенштернам и Беллинсгаузенам, так только Макару. Руська тоже, конечно, заинтересовался всем этим - с Макаром за компанию, - но настоящим фанатом, был конечно Лазарев.
        Да, и Макар ещё страшно гордился, что он однофамилец адмирала Лазарева.
        Ну, Михаил Петрович Лазарев пока ещё не адмирал. Но он - капитан шлюпа «Мирный», который плывёт в паре «Востоком». Луша улыбнулась. Вот наш Лазарев обзавидуется, когда узнает…
        Ой, как это мне сразу в голову не пришло. Ведь в составе российской антарктической экспедиции два судна. Может Руся - на «Мирном»? Ладно, поживём - увидим.



        Глава 14. Неожиданная встреча

        Шли дни. Давно уже на корабле «Восток» отслужили обычный перед дальним плаванием молебен, для чего Беллинсгаузен вызывал с «Мирного» батюшку Дионисия. Вместе со священником на ялике[Ялик - небольшая двух- или четырёхвёсельная шлюпка.] приезжали сам капитан Лазарев и другие офицеры - лейтенант Анненков, мичман Новосильский. Беллинсгаузен передал капитану «Мирного» жалованье для команды на двадцать месяцев вперёд и предписание на случай разлуки: хоть шлюпы по возможности и должны были держаться вместе, но в непогоду могло случиться всякое. «Потеряв друг друга из виду - искать три дня на том самом месте и производить пальбу из пушек, - велела инструкция, - а по истечении оных независимо от результатов поиска следует продолжить плавание».
        И только Луша, которой точно не помешало бы какое-нибудь умное предписание, (потому что сама она понятия не имела что теперь делать и как быть дальше), никаких инструкций, ясное дело, ни от кого получить не могла.
        Она лишь окончательно убедилась, что кроме неё на шлюпах экспедиции нет ни одного
«зайца». Призрачные надежды на то, что Руся поблизости, улетучились, а впереди её ожидали месяцы плавания в холодных и неприветливых антарктических водах.


* * *

«Восток» уходил всё дальше и дальше к югу. Тропическая жара сначала сменилась прохладой, а затем наступили настоящие холода с густыми, непроглядными туманами. Казалось, надвигается ненастная поздняя осень. На самом деле близился декабрь - первый месяц Антарктического лета.
        Всё чаще они встречали китов - то и дело над поверхностью океана вскипали фонтаны. Луша с удивлением убедилась, что фонтаны эти были вовсе не струёй воды, как она привыкла видеть на картинках в детских книжках. Киты выдыхали белые столбы пара, который с шумом взлетал кверху, словно из носика гигантского чайника. Выпустив пар, всплывали на поверхность массивные китовые туши, и на них тут же опускались уставшие птицы.
        Наконец, «Восток» приблизился к скалистому пустынному архипелагу[Архипелаг - группа островов, расположенных близко друг от друга.] Южная Георгия. Северный берег самого большого острова Георгии, покрытый снегом и льдом, изучил еще английский мореплаватель Джеймс Кук. Беллинсгаузен собирался описать и «положить на карту» его юго-западное побережье.


* * *
        Пятнадцатого декабря на шлюпе все поднялись рано - каждому хотелось поскорее увидеть остров. Впрочем, на рассвете Георгию ещё не было видно. Оставалось с нетерпением вглядываться в чёрные тучи над горизонтом, сгустившиеся как раз в том месте, где по расчётам находился берег.
        А вокруг кипела жизнь. Киты выбрасывали в воздух фонтан за фонтаном. Хохлатые пингвины обгоняли корабль, выскакивали из воды и перекликались друг с другом. Одиноко парили огромные дымчатые альбатросы. Буревестники - голубые, снежные, чёрные - летали стаями, тут и там сидели на воде. Смелые пеструшки подлетали совсем близко к шлюпу. Глядя на всю эту суету, опытные моряки сразу понимали - берег близко.
        К восьми утра пасмурное небо немного очистилось. Сквозь облака стали видны покрытые вечным снегом суровые остроконечные вершины. Великая зыбь с шумом разбивалась об эти мрачные скалы. «Восток» подошёл к острову поближе и двинулся вдоль юго-западного берега Южной Георгии.
        Вдруг из залива показался парусный бот[Парусный бот - небольшое одномачтовое судно.] . Он двигался навстречу «Востоку», гордо подняв трепещущий на ветру, изрядно вылинявший английский флаг.
        Удивлённые этим неожиданным появлением, россияне тут же легли в дрейф[Лечь в дрейф - расположить паруса таким образом, чтобы судно и без якоря оставалось на одном месте.] и знаками просили бот пристать к шлюпу
        Вскоре на ялике прибыли с бота штурман и два матроса. Они, как выяснилось, приняли
«Восток» за «китобойца» и намеревались, получив плату за труды, провести его в залив. Там уже стояли два трёхмачтовых судна, принадлежащих английской компании для ловли китов.
        Гости рассказали, что стоят здесь уже четыре месяца и промышляют охотой на морских слонов, вытапливая жир из туш убитых животных. Ездят для этого во все здешние бухты, а для ночлегов опрокидывают свои лодки и спят под ними. Растений здесь никаких нет, кроме мха, поэтому огонь разводят, поджигая жир морских животных, а на растопку употребляют шкуры пингвинов, которых в это время года здесь великое множество.
        Беллинсгаузен, соблюдая обычаи морского гостеприимства, приказал предложить посетителям грог и сухари с маслом. После угощения в кают-компании повеселевшие гости снова поднялись на палубу. Тут-то Луша и подошла к англичанам - узнать, нет ли среди китобоев юнги её возраста - помня любимую бабушкину поговорку, что язык до Киева доведёт.
        - Ноу! - хмуро помотал головой краснолицый рыжебородый китобой и отошёл в сторону, чтобы перекинуться парой слов с кем-нибудь постарше.
        Такой ответ Лушу не слишком расстроил: особых надежд она и не питала. Так спросила, на всякий случай.
        Второй матрос - жилистый, голубоглазый и русоволосый, с двумя серьгами в одном ухе - вообще ничего не сказал, только молча пожал плечами. Но уходить не торопился. Он стоял, широко расставив ноги, привычные к качке, и прищурясь, испытующе смотрел на Лушу. Будто сам хотел спросить у неё что-то, но раздумывал, стоит ли.
        - Я - русский, - наконец, заговорил он. - Я уже рассказал вашему капитану, что бежал во время пребывания российских кораблей в Англии и теперь скитаюсь по промыслам. Рад встретить соотечественников в краях, где до Антарктического континента рукой подать.
        Последние слова он произнёс легко, уверенно, как будто речь шла о соседнем переулке. Луша могла бы и заинтересоваться, откуда у гостя такая уверенность в том, что Антарктида существует.
        Однако Луша пропустила мимо ушей столь интригующее заявление: приоткрыв рот, она восхищённо смотрела на две серьги, вставленные в ухо.
        - А это… - она машинально коснулась пальцами своей мочки, - этот пирсинг… Ну, то есть, эти серьги… Только для красоты? Или что-то… символическое? Я хочу сказать, верно, это что-нибудь да значит?
        Китобой прищурился. Ответил не сразу. Сначала удивлённо улыбнулся, подняв брови и качая головой, как будто только что узнал про Лушу что-то такое, что сразу сделало их… близкими, что ли.
        Луша смутилась. Опять она что-то не то брякнула, что ли? Что уж, спросить нельзя.
        Адамс упоминал как-то про обычай английских моряков вставлять серьгу в ухо - в знак того, что её обладателю довелось пересечь экватор. А потом клялся и божился, что «как он уже однажды экватор пересёк, то и серьгу теперь в ухо вставит всенепременно». А мичман Демидов спорил с ним - экватор пересечь недостаточно, нужно обогнуть мыс Горн, тогда можно будет серьгу вставлять. Словом, мнения разделились…
        Подумав немного, Луша уточнила вопрос:
        - Вы правда два раза экватор пересекали?
        Матрос кивнул. Глаза его смеялись.
        - Пересекал. И не только экватор, - загадочно промолвил гость.
        Сквозь шум моря и пронзительные крики бурных птиц[Бурные птицы, или буревестники, - морские птицы, которые встречаются у берегов всех океанов, большей частью, однако, в Южном полушарии.] Луша услышала странное:
        - А вы, юнга, по всей видимости, тоже?
        Ветер гудел в снастях, шевелил, поднимал кверху концы Лушиного шейного платка.
        - Что тоже? - испуганно переспросила она, машинально заправляя бьющийся платок поглубже за воротник.
        Китобой выдержал долгую паузу, провожая взглядом огромного альбатроса, парящего в потоках ветра. Раскинув мощные крылья и не делая ни единого взмаха, птица плавно скользила вниз, к самой воде.
        - Тоже пересекли не только пространство, но и время, чтобы здесь оказаться.
        - Что-о?
        Альбатрос, почти коснувшись волны, развернулся грудью к ветру и взмыл вверх. Луша вся подобралась, выпрямилась - как будто стала выше ростом. Покраснев от волнения, спросила звенящим голосом:
        - Вы из будущего?
        Матрос усмехнулся и молча кивнул.
        - Вы - хронодайвер!
        Хронодайвер слегка опустил веки и приложил палец к губам.


* * *
        Киты у самого горизонта продолжали усердно обрызгивать белёсыми фонтанами тёмно-свинцовое небо. Адамс со скучающим видом слонялся по палубе, делая вид, что его очень интересует жизнь млекопитающих.
        Давно настала пора гостям покинуть шлюп, а Луша и китобой по-прежнему оживлённо беседовали о чём-то. Вид у них был такой, будто они двести лет знакомы. Луша блестела глазами, и поминутно прижимала ладони к раскрасневшимся, пылающим щекам. Адамс недоумевая, косился на странную парочку, не зная, что и думать.
        Но вот промысловики, распрощавшись, отправились восвояси. Сам не зная почему, Роман вздохнул с облегчением.

«Восток» наполнил паруса и двинулся дальше, вдоль изрезанного заливами, скалистого берега Южной Георгии.



        Глава 15. Луша и пингвины

        После Южной Георгии настал черёд обнаруженной когда-то Куком земли Сандвича, которая на поверку оказалась целым архипелагом. А затем стали встречаться и вовсе неизвестные берега. Что ни день - то новое открытие.
        Первым из тумана показался остров, который назвали именем лейтенанта Торсона, со столь крутым скалистым берегом, что высадиться на него не было решительно никакой возможности.
        Следом открыли остров с дымящимся вулканом посередине. Густые смрадные пары облаком поднимались из жерла, подобно дыму из гигантской пароходной трубы. Беллинсгаузен дал этому острову имя своего помощника, капитан-лейтенанта Завадовского.
        Завадовский, чувствуя себя именинником, незамедлительно отправился на берег. Мичмана Демидова и профессора Симонова он захватил с собой. Луша тоже просилась. Но её не взяли, и она собиралась кукситься весь день.
        Однако первопроходцы вернулись довольно скоро, да не одни - привезли с собой пингвинов! И ещё несколько хищных поморников, которых на «Востоке» называли эгмонтскими курами.
        Луша тут же расцвела. Окончательно она утешилась, когда узнала, что как следует погулять по берегу исследователям помешал невыносимый запах птичьего помёта.
        Помёт там повсюду, объяснял Демидов. Как, впрочем, и пингвины, которые сидят на яйцах едва ли не вплотную друг к другу, и уступать дорогу незваным гостям не собираются.
        Когда мичман признался, что ему, чтобы пройти, приходилось пользоваться хлыстом, Луша обожгла его негодующим взглядом.
        Тот лишь плечами пожал. Сделал большие глаза, засмеялся:
        - Не девчонка - свирепая эгмонтская курица! - Раскинул руки как поморник крылья, и с пронзительным криком спикировал в Лушину сторону.
        Он Лушу всерьёз не воспринимал.


* * *
        Привезённые пингвины оказались двух видов.
        Одних назвали «простыми». Эти были ростом поменьше, с чёрными клювами. Спина у них была тёмная, брюшко - белое, лоснящееся, а на голове - тёмная шапочка, от которой к подбородку шёл чёрный узкий «ремешок». Вид у этих пингвинов был довольно строгий, как у облачённых во фраки музыкантов филармонического оркестра.
        Других, покрупнее и понаряднее, окрестили мандаринами. Они были красноглазые, красноклювые, с жёлтыми длинными перьями на голове.
        Важные красавцы «мандарины» были весьма миролюбивы, в отличие от воинственных
«простых». Те, по рассказам офицеров, у себя на острове даже попытались ввязаться с людьми в драку, и довольно сильно били по ногам своими ластами.
        Представив себе мичмана, отбивающегося от пингвиньих ласт, Луша не сдержалась. Хихикнула мстительно.
        Пингвинов посадили в курятниках и в ванне, поставленной нарочно для того на юте[Ют - задняя треть палубы, место между бизань-мачтой и кормой.] , и отдали на попечение матросу Галкину, тем более что большинство его прежних питомцев уже было съедено.
        Матрос изо всех сил пытался заботиться о странных птицах. Те, к его великому огорчению, скучно смотрели на своего опекуна, от предложенного корма отказывались, слабели и дохли.
        - Может, они из воды есть привыкли? - предположила Луша.
        - А и правда, - обрадовался Галкин. - Мы им вот что - свинину в лохань с водой накрошим. Молодец, Лукерья! Хорошо придумала.
        Хорошо-то хорошо, но долго на такой еде пингвины всё равно прожить не могли. Вот и выходило с этими пингвинами одно расстройство.


* * *
        Луша ходила мрачнее тучи, и все думали, что она кручинится из-за пингвинов.
        И правда, она всё свободное время проводила рядом с ними. У пингвинов была забавная походка, и умные глаза с круглыми чёрными бусинами зрачков. Луша всё уговаривала их поесть, вздыхала печально.
        Ей казалось, что у неё с пингвинами много общего. Она-то понимала, что значит быть существом, которое зачем-то - бог весть зачем - сорвали с родного места, сунули в мешок, и повезли в неизвестном направлении.
        Да, она чувствовала себя немножко пингвином… А вовсе не злобной эгмонтской курицей, что бы там не болтал мичман Демидов! Ему лишь бы позубоскалить.
        Причиной невесёлого Лушиного настроения были мысли о тяжёлой доле «хронодайвера поневоле». Чем больше она думала о своей и Русиной участи, тем мрачнее становилась.
        Только не говорите, что это она, Лукерья Раевская, во всём виновата. Хотя… Ну, в общем, да. Она уже дважды сама, совершенно добровольно, сделала выбор. Первый раз - в солнечной Бразилии, второй - у холодного туманного побережья Южной Георгии.
        Там, у Георгии, хронодайвер - русский матрос с английского «китобойца», - узнав обо всём, сказал, что может помочь ей вернуться.
        - Прямо сейчас? - ахнула Луша.
        - Да, - веско ответил он.
        Луша замерла. Она даже дышать на мгновение перестала.
        Она так хотела домой, к маме, папе, Федюньке… Но чтобы вот так, сразу? У Луши тоскливо заныло под ложечкой. А как же Руська? И потом…
        Она растерянно оглянулась. Неподалёку качался на волнах «Мирный», кричали морские птицы, по палубе слонялся Адамс…
        Она прижала к лицу ладони, потом подняла на матроса мокрые глаза.
        Он смотрел испытующе.
        - Да, ты можешь вернуться прямо сейчас, - повторил он. - Если, конечно, очень захочешь. - Дело в том, что есть два препятствия твоему немедленному возвращению домой.
        Луша глядела на китобоя, не отрываясь.
        - Первое - тебя потеряют на «Востоке». Это нехорошо, это против правил хронодайверов, только в экстренной ситуации можно было этим обстоятельством пренебречь. - Хотя… ребёнок в Антарктических водах по меркам изнеженного XXI века - это экстренная ситуация. Да ещё без спасжилета и каски… - подмигнул он Луше.
        Луша криво ухмыльнулась. Какие ещё каски. Её волновало другое…
        - А второе… препятствие? - дрожащим голосом спросила она.
        Китобой нахмурился:
        - Второе препятствие гораздо серьёзнее.
        Этим препятствием был Руся. Луша уже в двух словах рассказала хронодайверу о брате, о портрете, поделилась своими подозрениями и надеждами.
        - Если твой брат тоже нырнул, вам всё же лучше сначала встретиться, - сказал хронодайвер. - Вы - как два магнита. Лучший способ найти твоего Руслана - тебе оставаться в прошлом. В противном случае его поиски могут затянуться на месяцы, и даже годы…
        Луша шмыгнула носом и в ужасе уставилась на своего собеседника.
        - Хотя… - китобой с досадой прищёлкнул языком. - Нельзя быть до конца уверенным, что он вообще вместе с тобой нырнул. Да, мог сработать эффект близнецов. Но ведь мог и не сработать!
        - А портрет? Откуда бы тогда он взялся?
        - Портрет… - он усмехнулся скептически, огладил заскорузлой рукой шкиперскую бородку, - Поверь, в хронодайвинге вещественные доказательства - не самые верные. Предметы вообще нельзя считать доказательствами.
        Этого Луша тогда совсем не поняла. Предмет, он ведь настоящий, он убедительный, его потрогать можно, это не чьи-то там рассказы или слухи… Не зря же говорят -
«лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать»?
        Китобой покачал головой:
        - Нет. Времени на объяснения у нас мало. Просто поверь мне. Портрет, который ты видела - недостаточное доказательство того, что твой брат сейчас в прошлом.
        Луша недоверчиво пожала плечами.
        - И вот ещё что. Есть такая особенность погружений - ныряльщики чаще попадают в те места, где плотность и значимость исторических событий велика. - А тут, - он даже присвистнул, - экспедиция длиной в несколько лет!!! Тебе придётся подождать. Если ты в двойном нырке «ведущая», то твой брат может оказаться в прошлом чуть позже тебя. Вполне вероятно, у него - «недолёт», и он ещё появится. Девяносто процентов вероятности, это будет как-то связано с кругосветной экспедицией. И появиться он должен в какой-нибудь значительный, важный, ответственный момент плавания.
        Китобой оглянулся. Пора было идти. Он издали кивнул подзывавшему его товарищу, взял Лушу за плечи и сказал довольно жёстко:
        - Ну, выбирай.
        - Я Руську не брошу, - нахмурилась Луша. - Я подожду.
        Голос китобоя смягчился, потеплел.
        - Сделаем так, - быстро заговорил он. - Главное событие вашей экспедиции - открытие Антарктиды - должно состояться в ближайшем месяце. Вероятность появления твоего брата в это время велика, хотя это всего лишь вероятность. Следующая стоянка «Востока» - в Австралии.
        Луша, блестя глазами, ловила каждое его слово.
        - Если Руслан не появится, тебе ни в коем случае не следует покидать «Восток» и оставаться в Порт-Жаксоне. Насколько мне известно, в Австралии помощи ждать не от кого. Во всяком случае, в этом году… Твоя задача - остаться на шлюпе и плыть дальше, в Тихий океан. А там есть кое-кто из наших. Тебя найдут, и помогут, это я устрою. Всё!
        Тут она не выдержала и громко всхлипнула.
        - Ты молодец! А вот плакать не надо. Хронодайвер всегда должен держать себя в руках. - Матрос ласково похлопал её по плечу. - Прощай, Лукерья!
        Луша кивнула, вытерла слёзы и молча махнула ему рукой.


* * *
        И вот теперь она ждала - когда же появится на горизонте Антарктида. Но прошло почти полмесяца, а обещанная китобоем Антарктида что-то пока не появлялась.
        Честно признаться, географические открытия волновали Лушу не так, чтобы очень.
        Здорово, конечно, открыть новый материк, но она вполне могла бы обойтись и без этого. А заодно без вечной сырости в воздухе, да и под носом тоже. Без надоевших туманов, без промозглой слякоти, без мокрого снега. Она вообще кругосветными экспедициями не интересовалась, она просто на лошадках собиралась покататься…
        А на этом, с позволения сказать, юге - холодно! Луша всё время зябла. В отличие, кстати, от пингвинов.
        Ладно, придётся признать, что у неё с пингвинами не так уж много общего. Она - человек. А у человека всегда есть выбор!



        Глава 16. Чай с секретом

        В тот же день, когда Завадовский с компанией гостили у пингвинов на острове, предприимчивый Беллинсгаузен придумал воспользоваться проплывавшей мимо небольшой льдиной, чтобы пополнить запасы пресной воды. Спустили ялики и отправили людей - нарубить лёд и доставить на шлюп. За каких-то полтора часа матросы привезли столько, что удалось набить шесть больших бочек, большие «братские» котлы, артиллерийские кадки[Артиллерийские кадки - небольшие деревянные кадки, наполняемые перед стрельбой пресной водой. Артиллеристы обмакивают в них банники (специальные щётки) для смачивания пушечного дула после выстрела.] , и ещё осталось. Поскольку складывать лёд было уж больше некуда, ялики подняли и «Восток» опять наполнил паруса.
        Из растопленного льда Беллинсгаузен велел для опыта приготовить воду на чай.
        Вечером в кают-компании, как обычно, накрыли стол для офицерского чаепития. Там сразу стало людно, шумно и весело. О том, что чай был с секретом, никто, конечно, пока даже не догадывался.
        Поначалу разговор за столом шёл про Кука.
        Луша уже кое-что слышала о нём от Романа. Во всяком случае, ей с некоторых пор была известна не только любимая папой песенка про то, как «без соли и без лука аборигены съели Кука», что, кстати, оказалось не совсем так. Не ели они его, ни с солью, ни без. А вот что убили - это точно. Ну, главным-то в биографии знаменитого английского мореплавателя было другое. Для тех, кто находился сегодня на борту
«Востоке» самым важным было то, знаменитый мореплаватель Джеймс Кук первым пересек Южный полярный круг. И он же, как ни странно, поставил точку на поисках Южного материка.
        Прихлёбывая чай, гардемарин Адамс громко возмущался заявлением великого англичанина о том, что вряд ли есть смысл искать материк в южных водах.
        - Нет, вы помните слова Кука? «Риск, связанный с плаванием в этих покрытых льдами морях, настолько велик, что я смело могу сказать, что ни один человек никогда не решится проникнуть на юг дальше, чем это удалось мне…», - цитировал Роман, демонстрируя прекрасную память.
        - Да-да! - поддержал его лейтенант Торсон. - «Земли, что могут находиться на юге, никогда не будут исследованы».
        - Мореплаватели поверили Куку и едва ли не на полвека оставили всякие попытки обнаружить Антарктиду! - сокрушался гардемарин. - А географы стали склоняться к тому, что её и вовсе не существует.
        - Да не расстраивайтесь вы так, Адамс. Подумаешь, каких-то пятьдесят лет. Вам же лучше - на ваш век открытий хватит!
        - Я рад, господин Демидов, что это так, но думаю прежде об общем благе, - парировал Адамс, краснея.
        - Ничего, скоро мы всему миру покажем, как русачки по морю ходят! Найдём южный материк! - добродушно заметил Завадовский. - А Кука ругать не следует. Вот Фаддей Фаддеевич правильно данное им название за Сандвичевыми островами сохранил.
        За столом поднялся шум.
        - Зачем?
        - Ведь необязательно это.
        - Всегда так было - кто острова на карту нанёс, тот им вправе имя дать…
        - А, правда, Фаддей Фаддеевич, - осмелев, высказался Адамс, - подошли мы к пресловутой Сандвичевой земле поближе, и что же! Кук считал, что видит мысы и дал им название земля Сандвича. А оказалось - не мысы вовсе, - острова!
        Офицеры почему-то заулыбались, переглядываясь.
        - Нет, ну правда, господа - острова!
        - Острова, острова. Не волнуйтесь так, господин Адамс, говорю вам - на ваш век неоткрытых островов хватит, - продолжал подкалывать гардемарина балагур Демидов.
        Адамс вспыхнул.
        - Я не об этом толкую, - с досадой бросил он Демидову.


* * *
        Луша давно потеряла нить разговора и погрузилась в размышления о том, что острова имени больших бутербродов - это, действительно, странно. Лучше бы в честь Адамса назвали, что им - жалко…
        Наверное, Сандвич - это тоже фамилия…
        Вот интересно, это он большой бутерброд придумал или другой какой Сандвич. Тоже поди большая шишка, так же как этот непонятный маркиз, в честь которого назвали недавно открытые острова. Де Тра… Травер… де Траверзе, что ли… Подумаешь - морской министр. Хватило бы с него и Маркизовой лужи…
        Вот второй лейтенант «Мирного» Анненков увидел первым островок у Южной Георгии, так этот остров и назвали, остров Анненкова. И это - правильно.
        Там, на Южной Георгии, ещё есть мыс Парядина, Демидова и Куприянова, бухта Новосильского. Это тоже правильно.
        А в честь сиятельных маркизов-Бутербродов острова называть - это не правильно…


* * *
        Тем временем спорщики, наконец, замолчали, вопросительно поглядывая на капитана.
        Беллинсгаузен кашлянул в кулак, мягко улыбнулся и подвёл итог:
        - Да, теперь мы знаем, что земля, открытая когда-то Куком, представляет собой в действительности группу островов. И мы, русские моряки, исправили эту ошибку на карте. Но пусть и впредь этот архипелаг будет называться Южными Сандвичевым островами. Капитан Кук первый увидел их, и потому имена, им данные, должны сохраниться. Важно, дабы память о смелом мореплавателе могла достигнуть наших потомков.

«Да, он такой, - подумала Луша, с восхищением глядя на капитана. - Не то, что другие. Небось свои именем вообще ничего не назовёт.»[Беллинсгаузен и правда проявил исключительную скромность. Существующие на современных картах море Беллинсгаузена и остров Беллинсгаузена получили свои наименования уже от последующих мореплавателей. Совсем не так поступили английские географы и английское адмиралтейство, изъявшее с карты Южных Шетландских островов все русские наименования, данные Беллинсгаузеном вновь открытым им островам.]
        - А кто ещё не держал в руках книгу Кука, убедительно советую взять её у меня и прочитать, - сказал капитан и хлопнул по столу ладонью, давая понять, что разговор окончен.
        Потом обвёл глазами присутствующих и спросил, громко и весело:
        - Ну что, господа, вкусен чай?
        - Отменный чай, Фаддей Фаддеич, а почему вы спрашиваете? - похвалил Завадовский. Остальные моряки тоже одобрительно загудели.
        - Я, Иван Иваныч, приказал из того льда, что сегодня с плавучей льдины нарубили, воду на чай приготовить. И господам офицерам не велел сказывать, чтобы без предубеждения распробовали.
        Беллинсгаузен сделал глоток горячего чая, кивнул удовлетворённо:
        - И, правда, хорош! Теперь уверен - будем во всё время плавания между льдами иметь в достатке отличную воду. Есть, стало быть, от ледяных островов мореплавателям и польза ощутимая.



        Глава 17. Новый год среди айсбергов

        Айсберги. На «Востоке» их называли ледяными островами. Выглядели эти громадины впечатляюще. Иногда встречались высотой с девятиэтажку. Да, может, и больше.
        - Я думаю, что айсберги эти состоят из пресного льда, потому что они отламываются от берега, - неоднократно высказывал предположение Симонов.
        Беллинсгаузен полагал, что рассуждения учёного не лишены оснований. Он тоже был уверен, что айсберги - это осколки материкового льда. Но это можно было считать лишь косвенным доказательством существования южного материка.

«Наша задача - найти прямые доказательства, значит, нам нужно добраться до берега южного материка и увидеть его своими глазами».
        Надо признать, что даже косвенные доказательства его существования были невероятно красивы и подчас диковинны на вид.
        Однажды мимо проплыл гигантский айсберг-диван. Его «спинка» была словно нарочно украшена витиеватой ледяной резьбой.
        Чаще мимо проходили плоские, как столешницы, ледяные острова. Эти, конечно, быстро наскучили. Интереснее было рассматривать высокие, бугристые айсберги, похожие то на полузатонувших носорогов, то на спящих в воде динозавров. Многие плавучие льдины напоминали замки - с настоящими арками, башнями, остроконечными шпилями, мостами и гротами.
        А если ненадолго выглядывало из-за туч солнце, лёд светился самыми разными оттенками - от голубого до изумрудного. Красотища!
        Однако плавать между ледяными островами было опасно. Луша помнила про «Титаник», но, разумеется, помалкивала. Ведь до катастрофы с пароходом «Титаник» оставалось всего-то - чуть меньше века.
        Однако на «Востоке» и без её советов понимали, что главную опасность для судна составляет подводная часть ледяного острова: она гораздо больше той, что сверху, и столкновение с этим невидимым основанием айсберга грозит судну неминуемой гибелью.
        Так, среди айсбергов, и провели они первый месяц антарктического лета.
        Миновало Рождество, приближался Новый, 1820-й, год.


* * *
        Новогодняя ночь выдалась тёмная, туманная.
        Снег всё валил и валил. Вахтенные матросы едва успевали выметать снежную кашу и выбрасывать её за борт. Чтобы стряхнуть снег - тяжёлый, мокрый, толстым слоем покрывавший паруса, - моряки «Востока» периодически «обезветривали» их, приводя шлюп круче к ветру.
        Ровно в полночь снегопад прекратился - словно в качестве подарка к Новому году. Но радость была недолгой: не успели пробить четвёртую склянку[Склянка - так во времена парусного флота называли песочные часы с получасовым ходом. По ним на судах отсчитывали время. Каждые 30 минут часы переворачивались вахтенным матросом, что сопровождалось сигналом колокола (рынды). Склянкой на флоте называют также получасовой промежуток времени. Количество склянок показывает время, счёт их начинается с полудня. Восемь склянок обозначают четыре часа. Через каждые четыре часа на судне сменяется вахта, и счёт склянок начинается снова.] , как поднялся ветер, нагнав сырой непроглядный туман. Откуда-то из тумана доносился неумолкающий крик пингвинов и глухой отдалённый шум - это ледяные громады переворачивались, сталкиваясь, разбивались одна о другую.
        - Вперёд смотреть! - слышался время от времени зычный голос вахтенного офицера.
        - Есть, смо-о-о-отрим! - протяжно отзывались матросы.
        В четыре часа утра, одновременно с восьмой склянкой, на палубу выскочил, поёживаясь, заспанный Адамс.
        - Ух, туман-то какой! С носа кормы не видно…
        - С Новым годом! - улыбнулся гардемарину уже отстоявший четырёхчасовую вахту мичман Демидов, предвкушая, как спустится вниз и нырнёт под тёплое одеяло.
        Адамсу, напротив, предстояло четыре часа вахты на свежем воздухе. Роман придирчиво оглядел вверенное ему хозяйство.
        Бегучий такелаж[Бегучий такелаж - подвижные снасти (фалы, шкоты), которые служат для уборки и постановки парусов.] обледенел. Верёвки, покрытые толстой коркой льда, показались Роману продёрнутыми сквозь стеклярус и напоминали бусы на рождественской ёлке.
        - Каждый час матросы на вантах[Ванты - толстые смолёные тросы, которыми держатся с боков мачты, стеньги и брам-стеньги. Поперек вант располагаются выбленки из тонкого троса, служащие ступеньками для влезания на мачты и стеньги.] драйками[Драёк - инструмент для такелажных и парусных работ, представляющий собой небольшой цилиндрический кусок дерева с заостренными концами; при помощи драйка, как рычага, можно драить (вытягивать) тонкие верёвки, не порезав руки.] околачивают, да снова всё льдом обрастает, - махнул рукой мичман, и скрылся в тёплом трюме.
        В начале пятого часа, только успел Адамс принять вахту, часовой каким-то чудом углядел сквозь непроглядный туман ледяные острова - к северо-востоку от шлюпа.
        - Проскочим? Или… Неужели - заденем? - содрогнулся Адамс. - Поворачивать, как можно скорее!
        Близкий бурун[Бурун - пенистая волна, обычно разбивающаяся у скал и каменистых мелей.] оглушительно ревел, разбиваясь о ледяные громады. Сквозь этот пугающий рёв прорывались надсадные вопли пингвинов.
        По сделанному сигналу оба шлюпа повернули от ледяных островов на правый галс[Галс - движение судна относительно ветра. Различают левый (ветер дует в левый борт) и правый (ветер дует в правый борт) галсы.] . Адамс, балансируя на накренившейся палубе, развернулся и неожиданно наткнулся на Лушу.
        - А ты что здесь делаешь! - сердито рявкнул он.
        Она метнула испуганный взгляд. Не удержав равновесие, со всего маху ткнулась лицом ему в живот.
        От резкого поворота паруса на «Востоке» заполоснуло и весь такелаж привело в движение. Всё заскрежетало, зазвенело.
        - Головы береги, братцы!
        Роман схватил Лушу в охапку, прижал к себе. Пригнулся, выставив над головой согнутый локоть.
        Ледяные сосульки с шумом и мёрзлым грохотом ссыпались вниз, вдребезги разбиваясь о мокрую палубу.


        Наконец, всё стихло. Шлюп выровнялся. Айсберги остались в стороне.
        Матросы стаскивали шапки и облегчённо крестились. Обмениваясь впечатлениями, переругивались жизнерадостно.
        - Слава богу, пронесло! - Роман, не разгибаясь, повёл плечами, встряхнулся, сбрасывая ледовую крошку со спины и шеи. Выпрямился, сильными руками бережно поставил Лушу на ноги. Крепко держа девочку за плечи, глянул поверх её головы на расколотые сосульки, усыпавшие палубу, присвистнул тоненько. Потом опустил на неё глаза, нахмурился. - Ну-ка, марш в трюм!
        - А что это было? - спросила она, не трогаясь с места. Доверчиво заглянула Роману в лицо, медленно подняла руку, провела дрогнувшим пальцем по его рассечённой острым осколком щеке.
        Гардемарин кашлянул, поиграл бровями.
        - Что-что. Чуть с ледовым островом не столкнулись, вот что.
        - А-а. Ты меня опять спас… Теперь от этого, от ледопада… - глаза её сияли.
        Она протянула ему платок. Он небрежно стёр со своей мокрой щеки струйку крови, пытаясь втолковать ей главное:
        - Сосульки эти - ерунда. Мы едва с ледовым островом не столкнулись, - снова повторил он. - Слава богу, пронесло!
        Бледное лицо Луши светилось в утреннем сумраке, карие глаза смотрели на него пристально, почти не мигая.
        Она слушала, и не очень понимала, что он говорит. Ей не было дела до айсбергов. Айсберги были где-то там, а он - рядом: большой, сильный, весёлый. И вовсе не смешной, как казалось раньше. Ну, разве, самую малость, когда важничает, краснеет или хмурится нарочно. Вот как сейчас…
        - Да что я тебе объясняю! - Адамс опять сдвинул брови и как можно строже сказал: - Иди в каюту!
        Она кивнула послушно. Уходя, обернулась.
        Роман проводил её долгим взглядом. Спать совсем расхотелось. Ему вдруг стало легко и весело, как будто он только что наверняка узнал, что впредь с ним будет случаться только хорошее.
        - Эх! - подбоченясь, молодцевато топнул сапогом. Ледяные осколки разлетелись с задорным хрустом.
        С довольным видом гардемарин поднял воротник, и зашагал по своей стороне, придирчиво оглядывая паруса - не полощат ли. Всё было в порядке. Огни горели исправно, часовые зорко вглядываясь в туман. «Восток», с гулом рассекая воду и мерно подрагивая корпусом, ходко шёл вперёд. Впереди были новый год и новые открытия.


* * *
        Днём первого января, несмотря на опасное положение и плохую погоду, на «Востоке» было празднично. Матросы, по случаю Нового года одетые в мундиры, имели нарядный вид и смотрели молодцами. Капитан пожелал себе и команде «счастливо выйти из опасного положения, и, окончив затруднительное плавание в Ледовитом океане, увидеть любезное отечество».
        Поутру был завтрак и чай с ромом, к обеду - добрые щи с кислой капустой и свининой, после обеда сверх обыкновенной порции выдано было по стакану горячего пунша, а вечером перед кашей из сорочинского пшена (так, к удивлению Луши, называли здесь обычный рис) матросы получили по стакану грога.
        Луше, вместо грога и пунша, достался сладкий чай с лимоном и специями. Выдув вечером кружки три, она, оглянувшись украдкой, пальцами выловила ломтик лимона со дна и с наслаждением сгрызла его вместе с распаренной коркой. Совсем одичала, сказала бы мама. Но мама не видела, да и никто не заметил.
        День прошёл весело. Беллинсгаузен и офицеры «Востока» жалели только о том, что туман, сильное волнение и встречавшиеся беспрестанно ледяные острова не дали им этот праздничный день провести в компании с капитаном Лазаревым и офицерами шлюпа
«Мирный».
        Жалела ли о чём-нибудь Луша? Ну, об этом она никому ничего не рассказала, даже своему большому приятелю Адамсу.



        Глава 18. Ледяные берега Антарктиды

        Третьего января день, наконец, выдался ясный. С утра на «Востоке» поставили все паруса, спеша воспользоваться хорошей погодой.
        Держали курс на юго-запад между частыми льдами. Вахтенный офицер, стоя на баке, сам управлял шлюпом, командуя: лево, право, - чтобы не задеть какой-нибудь льдины.
        С марса[Марс - площадка в верхней части мачты; место для некоторых работ при постановке и уборке парусов, а также для наблюдения.] и салинга[Салинг - конструкция для соединения мачты со стеньгой (продолжением её верхнего конца). Представляет собой раму из брусьев и служит опорой для марса.] открывалось бесконечное ледяное поле, и в средине его торчали тут и там ледяные острова.
        Продираясь сквозь гряды мелкого льда, «Восток» не избежал повреждений. К счастью, волнения не было, шлюп шёл плавно, поэтому задевавшие борт льдины лишь местами попортили медную обшивку корпуса, да сорвали головки с медных гвоздей.

«Как же мы дальше-то поплывём, - недоумевала Луша, в смятении оглядывая бескрайние льды, - „Восток“ ведь всего-навсего деревянный шлюп, а не атомный ледокол из стали…»

«Мирный», как обычно, отстал. Из-за разности хода морякам более быстрого «Востока» часто приходилось дожидаться товарищей. Сколько уж было «доброго» сказано в адрес морского министерства, пославшего в экспедицию, в которой корабли должны идти рядом, суда столь разной конструкции.
        Капитану Лазареву приходилось применять всё своё искусство, чтобы успевать за
«Востоком», который, даже неся малые паруса, невольно убегал вперёд. Зато его
«Мирный» был гораздо крепче и вместительнее. А вот корпус «Востока» оказался слишком слабым для плавания во льдах. В условиях непрерывных штормов его приходилось неоднократно укреплять, перегружать все тяжести в трюм, уменьшать площадь парусности.
        Тем не менее, почти всё плавание оба корабля держались вместе. И широколицый, румяный, весёлый и шумный капитан «Мирного» вместе со своими офицерами гостил на
«Востоке» всякий раз, как только позволяли погода и обстоятельства.


* * *
        Чем дальше заплывали корабли к югу, тем ледяных островов становилось больше.
        В солнечную погоду, движимые надеждой, что видимость не ухудшится, они забирались иногда в самую гущу ледовых островов - так, что одновременно было видно до полутора тысяч айсбергов. Но ясный день в мгновение ока мог превратиться в ненастный, ветер крепчал, валил снег, и дальше чем на полсотни метров ничего не было видно.
        Маленькие «Восток» и «Мирный» храбро лавировали между льдами в поисках загадочного южного материка.
        Луша, следуя совету Беллинсгаузена, всячески поощрявшего на корабле умственные занятия, взялась за книгу, которую написал Кук. Толстый, тиснёный золотом корешок Кукова сочинения выглядел довольно потрёпанным, отчего сразу становилось ясно - на книжной полке оно не залёживалось. Читали книгу много, причём, с карандашом в руке.

«Путешествие въ Южной половине земнаго шара и вокруг онаго, учинённое въ продолжение 1772, 73, 74 и 75 годовъ…»
        Хм, «учинённое в продолжение»… Читать было трудновато, потому что книжка, ясное дело, была старая, слова - с ятями. Ну, а какие тут, в девятнадцатом веке ещё могут быть книжки!
        Перелистывая чуть влажные от вечной сырости страницы, Луша наткнулась на абзац, жирно подчёркнутый карандашом.

«Я обошел Южный океан в высоких широтах и неоспоримо отверг возможность существования здесь материка, который, если и может быть обнаружен, то лишь вблизи полюса, в местах, недоступных для плавания…»
        - П-с, - фыркнула Луша куда-то в сторону иллюминатора, - «неоспоримо»…

«Я не стану отрицать, что близ полюса может находиться континент или значительная земля. Напротив, я убежден, что такая земля там есть и, возможно, что мы видели часть ее („Земля Сандвича“)… Это земли, обреченные природой на вечную стужу, лишенные тепла солнечных лучей».
        Прервав чтение, Лукерья горестно возвела глаза к потолку. Тут они с Куком сходились во мнении. Она так тосковала по солнышку! Ничего удивительного в том, что великому мореплавателю тоже хотелось тепла.
        Скорбно вздохнув, Луша продолжила чтение:

«Но каковы же должны быть страны, расположенные еще дальше к югу… Если кто-либо обнаружит решимость и упорство, чтобы разрешить этот вопрос, и проникнет дальше меня на юг, я не буду завидовать славе его открытий. Но должен сказать, что миру его открытия принесут немного пользы».
        - Гм! Вот ещё! - окончательно вскипела Лукерья. Она в сердцах захлопнула книжку, и сердито забарабанила пальцами по истрёпанному корешку.
        Прав был Адамс - именно Кук отговорил мореплавателей заниматься поисками Антарктиды. У него ведь большой авторитет был, вот и послушались… Почти полвека никто даже и не делал попыток открыть шестую часть света! Пока, наконец, в путь не отправилась русская антарктическая экспедиция.
        Луша обвела глазами каюту и вздохнула. Пахло сыростью. Слегка поскрипывали от качки деревянные переборки[Переборка - перегородка, стенка каюты.] . В иллюминатор лился тусклый свет туманного полдня. Хотелось домой…
        Зажмурившись, она с горестным стоном хлопнула себя Куковым отчётом по лбу.
        - Ну когда же мы наконец её увидим, эту Антарктиду!


* * *
        Ждать оставалось недолго.
        Пасмурным туманным днём пятнадцатого января русские моряки впервые пересекли Южный полярный круг. На следующий день в четыре утра с «Востока» заметили дымчатого альбатроса, летающего около шлюпа.

«Птицы - всегда вестники близкого берега», - узнав об этом, отметил про себя Беллинсгаузен, но вслух ничего не сказал, только слегка поднял бровь. Сдержанность была его девизом.
        Шестнадцатый день января обещал быть столь же хмурым и ненастным, как и вчерашний. Падал снег. Однако вскоре ветер сменился. Снегопад время от времени переставал, и тогда из-за облаков ненадолго показывалось солнце.
        В полдень путешественники увидели на горизонте льды, которые сквозь шедший снег поначалу представились им белыми облаками.
        На краткий миг выглянуло солнце. Облака обернулись сияющей ледяной стеной необычайной высоты, которая, насколько хватало глаз, простиралась вдоль горизонта.
        Это была Антарктида.


* * *
        Первый раз люди видели эти холодные берега. Подойти к ним ближе у «Востока» и
«Мирного» возможности не было - путь преграждали льды.
        Российские шлюпы проникли на юг до широты 69°25?, и не более 20 миль отделяло корабли Беллинсгаузена и Лазарева от берега Антарктиды, который сто с лишним лет спустя норвежцы назовут берегом Принцессы Марты.
        Вокруг с криками летали полярные птицы.
        Пасмурная погода мешала отчётливо увидеть всё побережье и высокие горные вершины, возвышающиеся в глубине материка. Взорам россиян представали лишь материковые льды на самой окраине шестой части света.
        Да и этим удивительным зрелищем наслаждались недолго: вскоре опять, по обыкновению, пошёл густой снег.
        Корабли продолжили путь к востоку, при всякой возможности покушаясь к югу, и всюду, не доходя 70° южной широты, встречали стену материкового антарктического льда.



        Глава 19. Новые находки и умозаключения

        В феврале они вышли в Индийский океан. Не оставляя попыток пробиться к югу, шлюпы
«Восток» и «Мирный» ещё два раза подходили к самым берегам Антарктиды. Однако льды каждый раз вынуждали их отступить. Так они и двигались всё дальше на восток, огибая Южный материк вдоль самой кромки плавучих льдов.


* * *
        Надвигалась очередная буря, каких за время плавания в Индийском океане они пережили множество. Было пасмурно, и поднявшийся ветер нёс снег и водяные брызги. Паруса и снасти мгновенно обмёрзли.
        Вдруг сквозь рёв ветра донеслись пушечные выстрелы.
        - «Мирный» палит! - догадались на «Востоке». Выстрелы звучали где-то рядом, но против ветра с мокрым снегом второй шлюп экспедиции было не видно.
        Видимость всё ухудшалась.

«Восток» спустился бакштаг[Бакштаг (идти в бакштаг) - курс парусного корабля, когда корабль идет попутным ветром, но последний дует не прямо в корму, а несколько справа или слева; в бакштаг идут правым или левым галсом, смотря по тому, с какой стороны ветер.] , чтобы отойти на безопасное расстояние и «Мирный» окончательно скрылся во мгле. Только вновь привели корабль к ветру, как с бака закричали: «Перед носом, несколько под ветром, ледяной остров!»
        Лейтенант Лесков стремглав бросился в капитанскую каюту. Беллинсгаузен, не спавший до этого сутки, и прилёгший на диван четверть часа назад, тут же вскочил. Крепко потерев лицо ладонями, он пробормотал «руль на борт!» и, как был, в одном мундире, бросился наверх. Денщик Беллинсгаузена Мишка, подхватив пальто, кинулся догонять капитана, едва не сбив зазевавшуюся Лушу.
        Луша попятилась, неловко ударившись о какой-то выступ, и чуть не выронила книжку. Держась за ушибленный локоть, она метнула косой взгляд в спину денщика и решительно шагнула за порог капитанской каюты, справедливо полагая, что вернуть прочитанную книжку можно прямо сейчас, положив её на прежнее место. В самом деле, не бежать же за капитаном на шканцы[Шканцы - часть верхней палубы корабля между грот- и бизань-мачтами. Шканцы считались почетным местом на корабле: там зачитывались перед строем приказы и приговоры. На шканцах запрещалось садиться и курить всем, кроме капитана корабля и флагмана.] . Ему явно не до этого. Там, похоже, снова айсберг на носу.

«Надоели эти айсберги!» - мрачно проворчала Луша себе по нос, как будто речь шла о комарах или кусачих надоедливых мухах, стараясь не думать о страшном.
        Однако побороть тревогу с помощью напускного равнодушия было трудно. Она прислушалась: «Вот сейчас - дыдыщ, и всё… Даже книжку не успею на полку поставить».
        Нет, Беллинсгаузен там, значит всё будет в порядке. Луша представила себе его умное лицо, острый взгляд, сосредоточенно сжатые губы. Невысокий, всегда собранный, во время шторма он одним своим видом вселяет уверенность в подчинённых ему людей.
        Матросы его любят, говорят - Беллинсгаузен нам как отец родной. И на «Востоке», между прочим, не применяют телесных наказаний, хотя в целом на флоте битьё, порка и зуботычины - в порядке вещей…
        Корабль сильно качнуло. Луша едва устояла на ногах, схватившись за переборку.
        Со стола полетели чернильница-непроливайка, бумаги и какие-то мелкие предметы. Луша поспешно нагнулась и подняла толстую тетрадь судового журнала, распластавшуюся на полу вверх корешком.
        Под журналом, прямо на полу, обнаружился маленький перочинный ножик, видимо, тоже слетевший со стола. Луша встала на колени. Отложив судовой журнал в сторону, она с бьющимся сердцем поднесла находку поближе к глазам.
        У ножика была красная рукоятка из пластмассы! Изрядно потёртая, исцарапанная и, судя по всему, давно потерявшая свою былую яркость.
        Зацепив ногтем желобок, Луша дрогнувшей рукой вытянула одно из лезвий. Stainless, было выбито на нём мелкими буквами. Нержавеющая сталь! К 1820 году, поди, ещё и сталь-то такую не изобрели… Ну уж пластмассы-то точно не было!
        Невероятно… Этот ножик, он явно из будущего!
        Похож на те, что подарили им с Руськой родители в начале каникул, только старенький. Луша перевернула ножик другой стороной. Ой, мамочка! Здесь буква «эр» выцарапана - на этой самой рукоятке.
        Шлюп тряхнуло.
        Луша, не выпуская из рук странную находку, упёрлась спиной в тумбу стола. Сведя глаза к переносице и беззвучно шевеля губами, оторопело уставилась на букву «эр». Такую знакомую «эр», что просто…
        Просто «эр» - значило «Раевские»!
        Это Руся выцарапал на новых одинаковых ножичках себе и ей по букве. Ага, циркульной иглой. Циркуль, конечно, был испорчен, но ведь летом он не нужен… Зато обе «эр» выглядели внушительно.
        Да что это я, в самом деле. Это мой ножик! Вот только… вид у него какой-то потрёпанный. И, главное, непонятно, что он делает в капитанской каюте?
        Луша задумалась. Она точно помнила, что её ножик с утра был при ней.
        Ну-ка, ну-ка… Крепко держа находку в руке, Луша озабоченно захлопала свободной ладошкой по карманам.
        Конечно! Вот же он! А этот тогда - чей? Руськин, что ли?
        В голове у Луши всё как-то съехало набок. Шлюп в очередной раз сильно качнуло, брякнули вещи в ящиках письменного стола.
        Девочка сунула руку в карман. Пальцы привычно скользнули по гладкой, скруглённой пластмассовой рукояти, нащупали колечко, за которое ножик можно было как брелок пристегнуть куда хочешь. Луше вспомнилось, как первое время она перецепляла ножик с места на место, то к рюкзачку, то к ремешку… Слабо улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям, она сделала попытку извлечь своё сокровище из кармана.
        Не тут-то было!
        Ножик чуть не обжёг ей руку - странно, с чего бы ему вдруг стать таким горячим, - выскользнул из пальцев обратно в карман и… исчез.
        Сколько ни рылась, ни выворачивала карманы - словно растворился. Луша осмотрелась. Не доверяя глазам, обшарила каждый сантиметр вокруг, и всё безрезультатно.
        Наползавшись по ходящему ходуном полу капитанской каюты, Луша заняла прежнее положение, устало привалившись спиной к тумбе стола. Поднесла к глазам тот экземпляр, что до сих пор был у неё в руке. Рукоятка его тоже изрядно нагрелась - наверное, оттого, что она чересчур крепко сжимала ножик в своей ладони…
        Она потёрла наморщенный лоб. Что-то не складывалось.
        Был минуту назад в её кармане ножик, или просто померещилось? От этой качки совсем уже мозги набекрень.

«Верно, этот из кармана и есть. Только выпал раньше, ещё когда за журналом нагнулась», - успокоила себя девочка и решительно сунула ножик в карман.
        Чувствуя настоятельную потребность проветриться, Луша поскорее вышла из капитанской каюты.


* * *
        На палубе было холодно. И жутко. Огромные волны вздымались и, пенясь, рушились вниз. Схватившись за натянутый штормовой леер[Штормовой леер - туго натянутый трос, за который держатся люди при передвижении во время штормовой погоды.] , Луша замерла, забыв обо всём, что ещё минуту назад казалось существенным. Резкий ветер слепил глаза брызгами и мокрым снегом. Снег был таким густым, что в пятидесяти саженях ничего не было видно. Не мудрено, что часовой принял пенящуюся вершину волны за ледяной остров.
        К ночи часовых прибавили и «о малейшем призраке ледяного острова» велели докладывать вахтенному офицеру: столкновение с айсбергом могло привести корабль к гибели. Сам Беллинсгаузен - такой уверенный и твёрдый - написал в своём дневнике про эту ночь: «Бояться было стыдно, но самый твёрдый человек внутренне повторял:
„Боже, спаси!“»
        Впрочем, Луша об этом не догадывалась. Ей почему-то казалось, что Беллинсгаузену вообще страшно не бывает.
        Окончательно продрогнув, она, наконец, спустилась в трюм. Внизу тоже было не жарко - из-за сильной качки печи не топили, опасаясь пожара. И горячий обед сегодня не варили - всё по той же причине.
        Однако, маленький быстрый «Восток», а следом за ним и «Мирный», упорно двигались всё дальше и дальше. Российские корабли шли вперёд, к заветной цели, сквозь бурю и непроглядный мрак.


* * *
        Шторм свирепствовал всю ночь. Под утро волнение прекратилось, но мокрый снег всё падал и падал. В самый полдень на короткое время появилось солнце, и в его неярких лучах вахтенный матрос заметил в море, с наветренной стороны шлюпа две дощечки. Доски были похожи на обшивку ялика.
        - И ведь будто новые. Ничем не обросли, - удивился он.
        Луша не ожидала, что две какие-то «необросшие» дощечки, болтавшиеся на волнах, могут привести всю команду корабля в столь сильное волнение. Только и разговоров было весь день, что об этих дощечках.
        Все были абсолютно уверены, что издалека эти дощечки приплыть не могли. Чтобы достичь столь высоких широт, нужно было преодолеть многие мили. Значит, по дороге они неминуемо должны были покрыться мхом, ракушками и разными, как витиевато выразился Адамс, «морскими слизями».
        Стало быть, делали заключение на «Востоке», или у шлюпа «Мирного» разбило волнением ялик, или… Или кто-нибудь из европейцев недавно потерпел кораблекрушение в этих широтах!
        - Неужели кто-нибудь, кроме наших двух шлюпов, совершает плавание в этих краях? - спрашивали друг друга моряки.
        Вечером всё объяснилось.
        За ужином в кают-компании все вновь принялись обсуждать утреннюю находку. Версию кораблекрушения поддерживала молодёжь - Лесков, Демидов, Адамс. Особенно настаивал на ней гардемарин, торопливо поглощая жестковато жаркое из пингвина, возбуждённо размахивая вилкой и не замечая явившегося вахтенного офицера Торсона.
        - Господин капитан, разрешите доложить! - натужно просипел Торсон, давеча сорвавший голос во время аврала. - Только что обнаружено, что доски, найденные утром, оторваны от нашего же шлюпа - снизу, у подветренной шкафутной сетки[Шкафутная сетка - сетка на шкафуте (части верхней палубы корабля между фок-мачтой и грот-мачтой) для хранения матросских коек. Днем койки в скатанном виде вместе с подушкой, одеялом и простыней хранились в сетках вдоль борта на палубе и служили защитой от ядер и шрапнели во время боя. Вечером, перед отбоем, по команде «койки вниз» их несли под палубу и подвешивали.] .
        - А! Вот оно что! - Фаддей Фаддеевич понимающе кивнул, отложил прибор, обвёл глазами офицеров, сидящих за столом. - Гм! Многие путешественники при встрече каких-либо обстоятельств, не зная их точной причины, делают неосновательные заключения… - серьёзно произнёс капитан, остановив свой взгляд на гардемарине, едва не поперхнувшемся куском жаркого.
        Луша стрельнула глазами в сторону Адамса, лицо и шея которого мгновенно покрылись красными пятнами, и едва удержалась от смеха.
        Однако, вспомнив давешнюю историю с ножиком, она приняла вид серьёзный, и даже слегка виноватый. Ей ведь тоже вчера не стоило делать эти, как их… -
«неосновательные умозаключения»…



        Глава 20. Небо горит

        Холодной мартовской ночью они первый раз увидели полярное сияние.
        Ещё с вечера с «Востока» было замечено необычное мерцание из-под густых, затянувших небосклон, облаков. Мерцание то появлялось, то исчезало. О причинах его на шлюпе пока не догадывались.
        А поздно ночью Луша проснулась у себя в каюте от нетерпеливого стука. В дверную щель, тяжело дыша, протиснулся Адамс, крикнул, чтоб быстрее поднималась на палубу, и мгновенно испарился. Наспех одевшись, Луша выскочила на палубу и ахнула.
        Это было фантастическое зрелище.
        На юге, из-за облаков на горизонте ракетами взмыли вверх два светящихся бело-голубых столба. Каждый был шириною в три солнца. Столбы сияли и множились, и вскоре всё небо оказалось объято этими удивительными столбами.
        Красотища была такая, что просто дух захватывало. Луша подошла к Адамсу, тихонько дёрнула за рукав, расширенными от восхищения глазами заглянула в лицо. Он улыбнулся, чувствуя себя старшим братом, приведшим сестрёнку на чудесное представление…
        Заметив, как легко она одета, потянул за локоть, поставил перед собой и обнял за плечи, укрыв от ветра.
        - Светло, почти как днём. Смотри, мы отбрасываем тень!
        - Ага… одну на двоих!
        Двойная тень протянулась через палубные доски, упёрлась головой в фальшборт, взмахнула четырьмя руками. Они засмеялись. Луша крепче прижалась спиной к Адамсу, и снова стала глядеть на небо.
        Свет от диковинных столбов был так ярок, что без труда можно было читать. Но кто бы уткнулся в книгу, когда на небосклоне разворачивалась такая феерия!
        Чувствуя, что Луша совсем замёрзла, Роман, на правах старшего, погнал её в каюту. А сам ещё долго стоял на палубе, мечтательно глядя в полыхающее южное небо.
        Пылало всю ночь, и только с утренней зарёй блистание полярных огней медленно угасло.
        Следующей ночью их ждало зрелище ещё более удивительное.
        С вечера дул свежий порывистый ветер, шёл густой снег. Но как только снегопад прекратился, вновь открылось южное сияние во всем своём величии и блеске.
        Вся команда незамедлительно высыпала на палубу. Задрав головы, моряки восхищённо разглядывали небосвод, весь покрытый разноцветными светящимися полосами.
        - Ура! - вопила Луша, размахивая руками. - Сегодня - разноцветное!
        Полосы извиваясь, бежали по небу с быстротой молнии, переливались всеми красками радуги.
        - Горит, небо горит! - кричали матросы, стаскивая шапки, не отрывая глаз от пылающего многоцветьем небосвода. - Уже недалече, братцы!


* * *
        Наутро, в кают-компании продолжали обсуждать увиденное.
        - Готовы ли вы, маэстро, такое удивительное явление запечатлеть в красках? - допрашивал живописца Михайлова лейтенант Торсон.
        - Увы! - разводил руками Павел Николаевич. - Как ни жаль! Думаю, никакого мастерства не хватит передать сие чудо природы. Живописцу подвластен лишь миг - а величие этой картины в изменчивости, в переливе красок, в поминутном преображении форм… Видите ли, уважаемый, для искусства живописи жить в одном темпе с природой - недостижимая мечта. Ведь даже в быстрых набросках с натуры она всегда остаётся лишь застывшим слепком, пусть и прекрасно выполненным…
        - А что бы вы сказали, если бы картина в раме оживала? Ну, менялась бы всё время? - вставила Луша, жалевшая про себя, что не может всю эту красотищу заснять на видео. Да, окажись в момент нырка в её кармане телефон, она бы тут такого наснимала!
        Художник, приняв Лушины слова за фантазии, добродушно засмеялся.
        - Что вы смеётесь, Павел Николаевич! - обиделась Луша. - Я дело говорю. Зрители сидели бы перед такой картиной, смотрели бы - как там на ней всё двигается. Ветер дует, волны плещут, корабли плывут. Люди - бегают, прыгают, разговаривают…
        - Выдумки! - Михайлов ласково улыбнулся, и легонько похлопал Лушу по спине. - Давно собираюсь твой портрет сделать. Самое время, пока качки сильной нет. Только чур, сидеть, не двигаться, - погрозил он пальцем, - не бегать, не прыгать и головой не вертеть. А разговаривать, так и быть, разрешаю.


* * *
        Как здорово, что придумали кино, думала Луша, сидя напротив художника и стараясь не двигаться. И как жаль, что живописец Михайлов его так никогда и не увидит. Ему бы, наверное, понравилось. Вот что: надо хотя бы научить его делать мультфильмы из толстой пачки листов! Рисуешь на каждом, вжик - быстро перелистываешь большим пальцем сверху донизу, и полное впечатление, что картинка двигается. Думаю, у него получится, он же отличный рисовальщик…
        Павел Николаевич тем временем напевал что-то про карие глаза, очевидно, имея в виду Лушины, и всё чиркал и чиркал по плотной бумаге карандашом, а потом уверенно растушёвывал рисунок большим пальцем.
        Луша скоро устала сидеть неподвижно, шея онемела, ныли плечи и спина, но неутомимый Михайлов словно и не замечал этого. Отложил карандаш, быстро достал перо и тушь, и с увлечением продолжил рисование.
        Луша терпеливо сносила препротивные мурашки в спине и шее, справедливо полагая, что за выдержку будет вознаграждена. Пусть фотографий с этого путешествия не предвидится, зато портрет сохранится - на память. Хорошо, что настоящему художнику, чтобы запечатлеть человека, не нужны ни телефон, ни фотокамера. И литиевые батарейки ему не нужны. Только карандаш и - бумага…

«Вот бы ещё гардемарина портрет заполучить, - неожиданно пришло ей в голову, - я бы его в медальон засунула. Он ведь такой классный, этот Адамс!»
        Слегка краснея и словно отвечая на чей-то каверзный вопрос, Луша подумала, что это вполне естественное желание. Они же всё-таки друзья.
        И ничего такого. - Ничуточки она в него не влюбилась.
        Ну, разве что самую малость…


* * *
        Через два часа беспрерывной работы художника Лушин портрет был готов. И очень, надо сказать, похоже получилось. Большой карандашный портрет и наброски художник оставил у себя, а маленький рисунок пером протянул девочке.
        - Держи, красавица, это тебе.
        Луша обомлела. Тот самый, что она видела в Рио! Так это был вовсе не Русин портрет…
        Листок выпал у неё из рук. Какая там выдержка!
        Она поняла, что готова опять, как во время памятного разговора с Лангсдорфом, упасть в обморок. Что и сделала незамедлительно, напугав художника Михайлова до полусмерти.
        Павел Николаевич, конечно, не принял на счёт своего таланта столь бурную зрительскую реакцию, а списал всё на спёртый воздух, чрезмерную усталость и долгое пребывание модели в одной позе.
        Заглянувший в кают-компанию Адамс увидел странную картину. Художник Михайлов стоял на коленях и испуганно обмахивал лежащую на полу Лушу её же портретом.
        Об истинных причинах происшествия никто, конечно, даже не догадывался. Луша, очнувшись, молча вставила маленький рисунок в медальон, и спрятала его на груди, под холщовой матросской рубашкой.

«Зачем тогда я здесь?» - спрашивала она себя. Единственное вещественное доказательство пребывания Руси в прошлом оказалось фикцией. Стало очевидно - Руся, скорее всего, дома, а дальнейшее её пребывание на «Востоке» - бессмысленно.
        Луша бросила хмурый взгляд на растерянного, озабоченного происшествием Адамса.
«Почти бессмысленно», - вздохнув, честно уточнила она.



        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


        Данные из электронной картотеки Клуба хронодайверов, детская секция:



«… Раевский Руслан Александрович, двенадцати лет.
        Проживает в Екатеринбурге, имеет сестру-близнеца, перешёл в 6-й класс средней школы. Рост средний, телосложение худощавое, глаза карие, волосы русые, вьющиеся, особых примет нет, эмоционален, подвижен, воображение 94 балла по шкале Доджа. Спортивные навыки - шахматы, плавание, верховая езда, также изучал основы рукопашного боя по системе Кадочникова. Прошлые погружения: сентябрь-октябрь 1812 года (окрестности г. Москва (Россия)). Исторический фон: наполеоновские войны. Характер погружения: случайный („нырок обыкновенный“). Исход первого погружения: самостоятельный, благополучный.
        Текущее погружение (предположительно): 1804-1805 гг. (акватория Атлантики и Тихого океана). Исторический фон (предположительно): первая российская кругосветная экспедиция под руководством И. Ф. Крузенштерна (1804-1806 гг.). Характер погружения: намеренное несанкционированное перемещение в прошлое. Цель: поиски нырка, одноклассника Лазарева Макара. Возможные побочные эффекты: „эффект близнецов“ с недолётом. Исход погружения: пока неизвестен…»

«…Лазарев Макар Алексеевич, двенадцати лет.
        Проживает в Екатеринбурге, перешёл в 6-й класс средней школы. Рост ниже среднего, телосложение худощавое, глаза зелёные, лицо круглое, нос слегка вздёрнут, волосы светлые, особых примет нет, эмоционален, подвижен, воображение 91 балл по шкале Доджа. Спортивные навыки - акробатика, плавание, прыжки в воду, также изучал основы рукопашного боя по системе Кадочникова. Увлечён историей кругосветных путешествий. Последняя прочитанная книга - „Водители фрегатов“.
        Текущее погружение (предположительно): 1804-1805 гг. (акватория Атлантики либо Тихого океана). Исторический фон (предположительно): Первая российская кругосветная экспедиция под руководством И. Ф. Крузенштерна (1804-1806 гг.). Характер погружения: случайный (нырок вследствие несчастного случая (укус змеи)). Исход погружения: пока неизвестен…»

        Глава 21. Последний маяк Европы


«Надежда» покидала холодные быстрые воды Ла-Манша.
        Пользуясь попутным ветром и морским отливом, корабль уже почти поравнялся с Лизардом - скалистым безлюдным мысом на самом юге Британских островов. Позади остался суровый, весь выстроенный из гранита, английский Фальмут, как прежде - прохладный и чопорный датский Копенгаген, а ещё прежде - родной Кронштадт.


* * *
        В эту светлую, безоблачную октябрьскую ночь 1803 года - последнюю ночь у берегов Европы - на палубе «Надежды» было особенно людно.
        Над толпой, собравшейся на верхнем деке[Дек - палуба.] , высилась исполинская фигура капитана Крузенштерна. Он был едва ли не на голову выше окружающих его офицеров. Пальто, накинутое поверх мундира на широкие капитанские плечи, не скрывало его молодцеватой, атлетической выправки.
        Капитан оглядел с высоты своего роста пёструю и весьма шумную компанию, собравшуюся на шканцах - здесь были не только все офицеры судна, но и его высокопоставленные пассажиры.
        Крузенштерн кашлянул в кулак, сдержанно вздохнул. Помимо научных и торговых дел, у первой русской кругосветной экспедиции была ещё одна задача - доставить в Японию русского посла, графа Николая Петровича Резанова со свитой.
        Извещённые о том, что «Надежда» - на пороге океана, пассажиры из свиты посланника, не пожелав упустить столь значительный момент прощания с Европой, громче других изъявляли вслух свои восторги. Сам посланник также изволил выйти на воздух. Его холёное, слегка одутловатое лицо при виде прелестей первой океанской ночи озарилось благосклонной улыбкой.
        Кинув прощальный взгляд на пустой, голый, безотрадный утёс Лизарда, Резанов усугубил свой вечно страдальчески-капризный изгиб бровей и замер, картинно отставив ногу.
        Крузенштерн, скрестив на груди руки, спокойно глядел на него сверху вниз, слегка исподлобья.
        Выдержав театральную паузу, Резанов воздел руку и произнёс высокопарно:
        - Прощай, Европа! Обошед Вселенную, полагаем засим к твоим древним берегам вернуться!
        Тут внезапно поддало в корму, и оратор потерял равновесие. Камергер его величества неловко крутанулся на каблуке, но, к счастью, тут же был пойман под локоть.
        На обветренном лице Крузенштерна мелькнула лёгкая усмешка. Он быстро опустил голову и отвернулся. Никто ничего не заметил, и слава богу. Проявлять иронию по отношению к государственному посланнику, было, разумеется, негоже.
        Сразу после неудачного пируэта Резанов отправился почивать, зевая в ладошку. По примеру посла потянулись в свои каюты Фридерици, Фосс и прочие. Эти господа были аттестованы Крузенштерну как «благовоспитанные молодые люди». Их взяли в плавание по высочайшему повелению в качестве кавалеров посольства, исключительно для придания ему «подобающего блеска».


* * *
        Ещё в Кронштадте Крузенштерн крепко поморщился, будто пол-лимона откусил, глядя, как появились на борту военного шлюпа эти люди, совершенно бесполезные в трудном плавании, заполонив собой и без того не слишком просторную «Надежду».
        Посольство едва поместилось на забитое до отказа судно, со всем своим скарбом, прислугой и личным поваром посланника. Что уж говорить о громоздких подарках японскому императору, вроде огромных дорогих зеркал.
        Для того чтобы умилостивить японского императора, кроме подарков решили взять с собой японцев - из числа рыбаков, десять лет назад потерпевших крушение у Алеутских островов и проживавших теперь в России. Через всю страну помчался курьер, и пятерых японцев доставили на корабль аж из самого Иркутска.
        А ведь ещё следовало погрузить на шлюп товары, принадлежавшие торговой компании. Всё это заняло изрядную часть трюма…
        Моряки удивлялись - начальство словно бы не понимало, что речь идёт о дальнем плавании и об опасностях нешуточных. По недостатку на корабле места большую часть сухарей пришлось переложить в мешки, хотя и опасались, что те быстрее подвергнутся порче. Десятимесячный запас солонины вообще пришлось оставить…


* * *
        Когда в Копенгагене на шлюп просился немецкий естествоиспытатель Лангсдорф, Крузенштерн только рукой махнул. Пускай! Раз такое рвение - будет полезен. Учёный примчался из Гёттингена, несмотря на письменный отказ, надеясь «победить невозможности» - его просьба об участии в экспедиции была прислана в Петербург слишком поздно…
        И Лангсдорфа взяли на борт, в придачу к прочей учёной братии - астроному Горнеру и натуралисту Тилезиусу.
        А места так и так не было: даже свою каюту капитан Крузенштерн был вынужден делить с посланником.


* * *
        Пассажиры разбрелись по каютам. Из свитских на палубе остался только граф Фёдор Толстой. Он дисциплинированно курил сигару на баке[Бак - носовая (передняя) часть верхней палубы корабля от носа до фок-мачты.] , возле кадки с водой. Граф жмурился от удовольствия, и оттого сильно смахивал на сытого, довольного жизнью кота.
        Гвардии поручик Фёдор Толстой производил впечатление человека себе на уме. История его появления на борту «Надежды» была обескураживающе похожа на авантюру. «Надо будет с этим разобраться», - отметил про себя Крузенштерн, разглядывая издали статную фигуру графа.
        Офицеры оставались на шканцах до полуночи.
        Каждый в душе желал, чтобы эта ясная ночь была предзнаменованием благополучного путешествия. Наверное, на палубе «Невы» - второго шлюпа российской кругосветной экспедиции, идущего следом, сейчас также стоят моряки, вместе со своим капитаном Лисянским, старым товарищем Крузенштерна ещё по морскому корпусу.
        Размышляя о предстоящем плавании, Крузенштерн не мог забыть о пристальном внимании к экспедиции всей Европы. Не было сомнений - удача предприятия принесёт ему и его соратникам великую славу, а неудача - навсегда омрачит его имя. Теперь крепко-накрепко были связаны честь капитана Крузенштерна и честь его Отечества…
        Крузенштерн нахмурился. Он, бывалый моряк, так любивший море и столь долго добивавшийся осуществления своей мечты, согласился принять командование экспедицией не без сомнений. Ведь когда Крузенштерна впервые посетила мысль о плавании вокруг света, он был холост. Но на то, чтобы экспедиция стала явью, ушли годы. За это время многое в его жизни изменилось - Крузенштерн женился, у него родился сын.
        Когда он узнал, что проект экспедиции получил, наконец, высочайшее одобрение государя и ему, капитан-лейтенанту Крузенштерну, предложено стать её начальником, он понял, что ему невыносимо трудно будет оставить родные берега на столь долгий срок. Легко ли было покинуть нежно любимых жену и сына? Уйти в море на три, а то и на четыре года… Когда он вернётся, маленькому кудрявому Отто Крузенштерну будет уже пять! Думая о нескольких предстоящих им годах разлуки, Крузенштерн крепко стиснул в кулак свою сильную, легко поднимавшую двухпудовую гирю, руку.
        Но кроме него во всём российском флоте некому было возглавить эту экспедицию. Не было в России капитана опытнее, он это знал. И другие знали. Ведь именно он, Крузенштерн, к своим тридцати двум годам на английских и американских судах обошёл уже полсвета. Откажись Крузенштерн, и плавание бы не состоялось. Он не отказался.
        Крузенштерн был человеком долга.
        И вот теперь капитан «Надежды» вместе со всеми всматривался в удаляющийся огонёк Лизардского маяка - последнего маяка Европы. Но вскоре свет Лизарда окончательно растворился далеко за кормой. «Надежда» взяла курс на юго-запад.
        Впереди был океан.
        И три года морских скитаний.



        Глава 22. Человек за бортом!

        Перед длинным переходом через Атлантику полагали сделать остановку у острова Мадейра. Однако Крузенштерн передумал - не желая терять попутного ветра, он решил направить корабль прямо к Канарским островам.
        Подгоняемая свежим зюйд-остом, стройная «Надежда» горделиво несла паруса. Рассекая и вспенивая носом воду, она оставляла за кормой широкую серебристую ленту.
        Утро выдалось погожее, солнечное. Недавно на корабле пробили семь склянок - и, по заведённому распорядку, матросы, подвернув до колен штаны и засучив рукава, убирали, чистили, скоблили шлюп. Щедро поливали водой палубу, наводили глянец на пушки, натирали до блеска корабельную медь.
        Кадет Мориц Коцебу, бывший в вахте лейтенанта Ромберга, стоял на баке, глядя на неустанно вздымающуюся поверхность океана. «Будто дышит», - думал мальчик. Океан виделся ему живым, одушевлённым существом. Сегодня он казался ленивым и умиротворённым, однако Мориц хорошо понимал, что так бывает не всегда, что в гневе и ярости этот зверь бывает страшен. Ещё у скандинавских берегов «Надежду» здорово потрепало в Скагерраке - проливе между Балтийским и Северным морями, - и в свои тринадцать лет Мориц не понаслышке узнал, что такое настоящая буря. Но сегодня день был чудесный, а величественное, размеренное дыхание океанской толщи не предвещало ничего, что могло бы поколебать спокойствие на уверенно и ходко шедшей вперёд «Надежде».
        Вдруг, далеко впереди, мальчик увидел качающийся то вверх, то вниз обломок мачты.
        Бледнея, Мориц подался вперёд.
        На обломке, едва различимая из-за мерного колыханья тяжёлой океанской волны, ему померещилась фигура человека.
        - Человек за бортом! - испуганным фальцетом вскрикнул Мориц.
        - Человек за бортом! - секундой позже во всю силу своих лёгких прокричал часовой матрос.
        Эти два крика словно разорвали воздух. Размеренный рабочий ритм утренней уборки сбился. Люди побросали работы, столпились спереди, на баке. Часовой матрос, показывая вперёд просмолённым корявым пальцем, взволнованно повторял:
        - Там он, там. Только что видно было!
        - Там, там, я видел! - захлёбываясь, вторил ему Мориц.
        Вахтенный лейтенант торопливо вскинул подзорную трубу и принялся лихорадочно обшаривать горизонт. Найдя, наконец, среди волн обломок мачты и держащегося за него человека, он набрал в грудь побольше воздуха и над шлюпом полетел его зычный, протяжный, властный крик:
        - Свистать всех наверх! - Фок и грот на гитовы![Фок и грот - прямые, самые нижние паруса на фок- и грот-мачте соответственно; гитовы - снасти, которыми убираются паруса; «взять на гитовы» - подобрать парус гитовами.]  - Баркас к спуску!
        Раздался топот ног. Всё пришло в движение. На шканцы, застёгиваясь, выбежали Крузенштерн и его старпом Ратманов. Пронзительно засвистела дудка боцмана:
        - Пошёл все наверх! - надрывался он, краснея от натуги и выкатывая глаза.
        Но матросов не надо было подгонять. Как угорелые они бросились по местам, и в какие-то десять минут паруса были убраны, корабль лёг в дрейф, и баркас проворно спустили на воду.
        - С богом! - крикнул Крузенштерн, гребцы под командой мичмана Беллинсгаузена что есть силы навалились на вёсла.
        Теперь уже вся команда сгрудилась на юте и на шканцах. На шум выбежали пассажиры, и, возбуждённо переговариваясь, тоже присоединились к тем, кто напряжённо следил за удаляющимся баркасом.
        - Что же это, уж и в трубу не видно! - в отчаянии повернулся к своему старшему брату Мориц, уже сдавший к этому времени вахту и тоже вместе со всеми стоявший теперь на юте.
        - Пусти, Мориц! Дай я погляжу! - бесцеремонно выхватил у него подзорную трубу Отто, нетерпеливо топтавшийся рядом, и, зажмурив один глаз, впился другим горизонт.
        - Ну же, Отто! Что там? Видишь, нет? - частил Мориц, возбуждённо пихая брата локтем в бок.
        Белокурый, раскрасневшийся от волнения Отто, похожий на брата, только на полголовы выше ростом, неохотно опустил трубу.
        - Далеко вперёд проскочили, - хмуро пояснил младшему. - Вот и не видать.
        - Да ведь быстро с парусами управились.
        - Всё равно… - скривился Отто и с разочарованным видом вернул брату бинокль. Щуря серые глаза, серьёзно, по-взрослому, заметил: - Да живой ли он?
        Мориц испуганно приоткрыл рот. Об этом он вообще не подумал…
        - Даст бог, живой! - послышалось кругом. - Вода тёплая!
        - Гляди-ко, обратно плывут. Нашли али нет?
        - Нашли, стало быть. Беллинсгаузен - дотошный, если б не нашли, он так сразу бы не вернулся.
        Не прошло и часа, как баркас был поднят на борт.
        - Живой! - громко и радостно заверил Мориц окружающих.
        Да все и так видели, что живой.
        Спасённый оказался мальчиком вроде Морица, или даже чуть помладше.
        Мориц во все глаза глядел на дрожащего, едва стоявшего на ногах мальчишку. На прилипшие ко лбу мокрые волосы, беззвучно шевелящиеся посиневшие губы, обведённые тёмными кругами карие глаза - огромные, в пол-лица…

«Adventure» - большими белыми буквами было написано на его тёмно-лиловой, прилипшей к телу мокрой фуфайке.
        - Англичанин, что ли? Что у него на груди-то написано, кто у нас по-англицки разумеет?
        - Адвенча - приключение, - со знанием дела поспешил сообщить Отто, занимавшийся в свободное время с самим капитаном, и делавший кое-какие успехи…
        - Вот тебе и приключение… Чуть не утоп!
        - Видно, корабль так именован! - предположил старпом Ратманов. - Точь-в-точь, как один из кораблей знаменитого Кука… - Англичанин, стало быть. А может, американец…


        По распоряжению капитана мальчика тут же подхватили и унесли в корабельный лазарет, отдав на попечение доктора Эспенберга.
        Мориц хотел пойти следом, узнать - как и что, но тут как назло явился их здешний учитель - лейтенант Левенштерн. «Ментор», как звали его за глаза братья Коцебу, остановился, подбоченился и выразительно поглядел на братьев. С видимой неохотой Мориц и Отто отправились в кают-компанию. Пора была заниматься геометрией.
        Наверху матросы уже ставили паруса, торопясь наверстать упущенное время.
        Вновь оперившись, «Надежда» белоснежной птицей понеслась вперёд.
        Слегка кренясь подветренным бортом, с ровным гулом рассекая синюю океанскую волну, шлюп на всех парусах шёл к главному из Канарских островов - острову Тенерифе.



        Глава 23. Первое знакомство

        Корабль мерно качало. Руся (а вы уже, конечно, догадались, что это был он) лежал на подвешенной на два крюка матросской койке, до носа укрытый одеялом. До его слегка затуманенного сознания доносился громкий шёпот:
        - Как будет по-английски «привет, я тебя первый увидел?» - говорил голос пописклявее.
        - Скажи: хэлло, май нэйм из Мориц. Этого достаточно, - второй был ниже по тону, и принадлежал, видимо, старшему.
        - Нет, как будет - «я тебя первый увидел»? - добивался младший.
        - Не знаю, отстань, - недовольно шипел другой.
        - Вот-вот, не знаешь, а делаешь вид, что тебе просто отвечать неохота.
        - И неохота тоже, - отрезал старший, и оба замолчали.
        Слышно было только близкое дыхание и скрип переборок.
        - Он, по-моему, спит.
        - Отто, а ты уверен, что он - англичанин?
        - Так у него английские буквы на груди были.
        - Ну и что?
        - А то. И англичане, они везде плавают. Вокруг света ходят. Ну уж точно - не российский подданный! Хочешь сказать, что мы выловили русского в атлантических водах?

«Меня приняли за англичанина, - равнодушно отметил про себя Руслан, - … и всё из-за надписи на футболке».
        Громкий шёпот, меж тем, не утихал.
        - Мы тут - первые из россиян, - гордо произнёс младший.
        - Ну, конечно! - хмыкнул старший. - Крузенштерн наш тут уже плавал, и Лисянский…
        Руся издал слабый стон. Крузенштерн. Надо же…
        - Они на английских кораблях плавали, а мы - на российском!
        - Вот, то-то и оно! А англичан здесь кишмя кишит.
        - Ага, куда ни взгляни - на каждом обломке мачты - по англичанину…
        Хихиканье.
        - Да не, ну мало ли - может американец.
        - Доктор Эспенберг говорит, вроде англичанин.
        - Да много Эспенберг понимает, он же по-английски ни бум-бум!
        - Зато он латынь знает.
        Возня и хихиканье усилились.
        Руся с трудом поднял свинцовые веки. Перед ним стояли два загорелых белокурых мальчишки, один постарше, другой почти ровесник.
        - Привет! - шевеля одними губами, почти беззвучно прошептал Руся по-английски. - Это ты меня первый увидел? - он с видимым трудом перевёл взгляд на того, что пониже ростом.
        Мальчик всё понял и просиял:
        - Йес! - радостно затряс он головой.
        - Спасибо тебе! - Руся, сделав над собой усилие, выпростал из-под одеяла руку, и Мориц осторожно пожал её.
        - Май нэйм из Мориц, - торопливо сообщил он.
        Руся еле заметно кивнул. Рукопожатие отняло почти все его силы.
        - Май нэйм из… Руся, - прошептал он, не имея ни сил ни желания выдумывать себе английское имя, и устало прикрыл веки.
        Послышался стук шагов - это приближался доктор Эспенберг с чашкой горячего бульона. Он укрыл Русю, выбранил мальчиков за своевольный визит, сказав, что пожалуется капитану, и погнал их прочь.
        - Мы ещё придём! - шёпотом пообещал Мориц, опасливо покосившись на Эспенберга и украдкой показав ему язык, и мальчики ушли.


* * *
        Некоторое время Руся молча глядел на доктора. Тот, дожидаясь, когда питьё немного остынет, аккуратно сдувал в сторону белёсый парок, вьющийся над чашкой.
        Утомлённый ожиданием, Руся снова закрыл глаза. Крузенштерн, кажется они говорили про Крузенштерна, подумал он. «Наш Крузенштерн», - сказал один из мальчиков… Макар должен был нырнуть к Крузенштерну, у него, Руслана, не было на этот счёт ни малейших сомнений. Значит, он там, куда и собирался… Но теперь не всё ли равно?..
        Сколько дней прошло? Сколько он плавал на обломке мачты? Он давно сбился со счёта. Во всяком случае, не одни сутки. День сменился ночью, потом снова настал день… Потом всё спуталось. А сколько он уже провёл здесь, на корабле?..
        Глотая с ложки горячий бульон, мальчик чувствовал, как внутри теплом разливается животная сонная тяжесть. Хотелось спать. Думать становилось всё труднее.
        Он попал именно туда, куда хотел, но поздно, уже поздно… Он не встретил здесь Макара, и не спас его. Он не знал, где его теперь искать. К тому же, в поисках уже не было никакого смысла - яд, верно, давно убил его лучшего друга… Поздно, поздно, слишком поздно! Всё было зря… После почти двух суток плавания на обломке мачты в открытом океане было удачей, что его вообще нашли и подобрали люди.
        Глаза закрывались. Выпив всё до капли, Руся с трудом перевёл дух, откинулся на подушку и тут же забылся сном - тяжёлым, как многотонная океанская волна.


* * *
        Шли дни. За день до прибытия на Тенерифе Отто Коцебу, засев у себя в каюту, к неудовольствию Морица, рассчитывавшего на весёлое совместное времяпрепровождение, взялся - впервые за прошедшие несколько дней - за свой личный путевой журнал. На обложке толстой тетради был аккуратно приклеен бумажный ярлычок с надписью:
«Путевой журнал кадета Отто Коцебу, совершающего кругосветное путешествие на трёхмачтовом шлюпе „Надежда“».
        Отто перечитал последние записи и, раскаиваясь в том, что столько времени ленился и не садился за дневник, почерком твёрдым и красивым принялся записывать свои впечатления за всю последнюю неделю.


«Как вышли в океан, так скоро стало тепло. Ветер свежий, и потому шлюп наш идёт быстро. Море каждый вечер светится. Некоторые места особенно блестят и кажется, что там вода состоит из одних огненных искр.

10 октября появились небольшие птички. Вообще, морские птицы стали показываться ещё с позавчера. Но эти - не буревестники, а маленькие пичужки. Их, как говорит наш натуралист Лангсдорф, случайно отнесло от берегов юго-восточными ветрами.
        Птички были такие усталые, что позволяли брать себя руками. Налетело их на корабль столько, что все наши кошки остались довольны. Один Мориц не доволен - он кошек гонял. Только всё зря.


        Ближе к ночи видели необыкновенное явление - огненный шар двигался по небу. Горнер важно заявил, что он явился при созвездии Стрельца, а уничтожился при Северном Венце[Северный Венец - или Корона - небольшое созвездие Северного полушария.] . Левенштерн стал приставать, экзаменуя меня, где этот Венец. Я спутался. Оказалось, в хвосте Большой Медведицы. А ведь астроном у нас в экспедиции - Горнер, а вовсе не я!
        На другой день к вечеру настало совершенное безветрие. Чёрные, мрачные облака висели над горизонтом. Вдали была гроза и страшная молния в полнеба. Все говорили, что будет буря. И точно - настала ночью, и дождь был сильный.
        Октября 13-го было тихо, с „Надежды“ спускали шлюпку, и Горнер с Лангсдорфом производили измерения температуры морской воды на разных глубинах Гельсовой машиной. Гельсова машина - никакая не машина вообще, а пустой медный цилиндр с термометром внутри.
        Октября 15-го произошло необыкновенное происшествие!! Мы подобрали в море мальчика!!! Мориц его первый заметил, и страшно важничает по этому поводу. Если бы не наша „Надежда“, его бы в конце концов ожидала верная смерть. Но, слава Богу, мы его подобрали!
        На корабле все думают, что спасённый мальчик - англичанин. Поначалу он вообще ничего не говорил, потому что совсем обессилел за то время, пока болтался на волнах на обломке мачты - ему пришлось провести в морской воде несколько дней, одному.
        Его растёрли уксусом, завернули в одеяло и пить давали по чуть-чуть. Сразу много нельзя, а то помрёт, заявил Эспенберг. Он известный скряга, но на этот раз, видимо был прав. Если не есть и не пить несколько дней, точно помрёшь, если тебе сразу дадут напиться вволю…
        На другой день, несмотря на запреты, мы решили навестить мальчика - потихоньку, пока доктор куда-то отлучился. Мальчик лежал в койке, но не спал, и хотя был очень слаб, мы почти успели познакомиться, правда, вредный Эспенберг быстро вернулся и выгнал нас. Он сказал, что мы утомляем больного. Вот глупости. Это Эспенберг всех утомляет - меня, например.
        Мальчик назвал себя Русем (или Русей?) - я так не разобрал, потому что говорил он тихо, вообще еле губами шевелил. Мориц пообещал ему, что мы снова придём. Мы и правда собирались прорваться к нему в свободное от вахт время, однако вредный доктор после того случая был всё время начеку…


        А ещё позавчера в море вокруг шлюпа играли дельфины. Лобастые, крупные, метра четыре в длину. Спины у них гладкие, блестят, переливаются на солнце. Я вперёд Морица их заметил, но что такое дельфины по сравнению с человеком за бортом! Так что он по-прежнему задаётся и претендует на звание самого бдительного вперёдсмотрящего на этом судне.

• Вчера спасённый мальчик первый раз вышел на верхнюю палубу. Мориц удивляется, почему он такой грустный и неразговорчивый. Ведь это же ему счастье, что он жив остался. Мориц - он как всегда сама жизнерадостность, и не смущаясь своими скудными познаниями, пытается говорить с мальчиком по-английски. Но как Мориц знает мало, то сбивается всё время на немецкий. А Русь глядит так, будто и по-немецки понимает, и по-русски, только просто говорить ему не хочется.
        Он всё больше молчит, смотрит грустными глазами, и всё время задумчив. Спросишь - вздрогнет, ответит, а сам будто и не здесь…
        Взрослые считают, что это, верно, временно. Мол, как на берег сойдёт - сразу повеселеет.


        А Тенерифе уже скоро. Говорят, там в октябре - гранаты, сливы… И апельсины - огромные. Сладкие, наверное. Ещё я бы винограду поел».



        Отто какое-то время сидел, размышляя о преимуществах тех или иных фруктов, и так размечтался, что едва не поставил кляксу на аккуратно исписанную страницу. Вовремя заметив каплю, повисшую на кончике пера, он проворно отодвинул тетрадь, немедленно вытер перо, развернулся и легонько щёлкнул по затылку зазевавшегося Морица.



        Глава 24. Тенерифе

        Смутные очертания огромной горы то появлялись, то исчезали в полупрозрачной дымке утреннего тумана.
        В семь утра Лисянский, наконец, отчётливо увидел остроконечную вершину Тенерифского пика. Вид исполина привёл капитана «Невы» в восхищение. Лисянский ходил мимо острова Тенерифе прежде, но, увы - тогда, из-за туманов и пасмурной погоды, ему вообще не довелось как следует разглядеть тенерифские берега.
        Капитан широко улыбался, не отрывая взгляда от сияющей снежной вершины, озарённой лучами утреннего солнца.
        Его выпуклые, широко расставленные серые глаза сияли. Он были словно ртутные капли - подвижные, блестящие. И весь он был такой - круглолицый, широкоскулый, коренастый, с гривой густых, буйно вьющихся волос.
        За свой энергичный, неугомонно-деятельный нрав Юрий Фёдорович получил на корабле ласковое прозвище «живчик».

«Живчик» был искусным мореплавателем, и к своим тридцати годам избороздил моря и океаны почти по всему земному шару. Когда Крузенштерну нужно было найти капитана на второй шлюп, он даже не раздумывая, назвал имя Юрия Лисянского - искусного моряка и своего давнего товарища.
        Теперь «Нева», под командой «живчика» резво обогнавшая «Надежду», первой приближалась к самому крупному из Канарских островов, Тенерифе, где собиралась запастись вином, пресной водой и свежими съестными припасами для команды.
        Сам остров пока не было видно за облаками, и словно вырастая прямо из них, высился над океаном белоголовый вулкан-исполин.
        - Ух, братцы, это что же - никак снег? - матросы, работавшие в одних рубашках, недоумённо разглядывали его вершину, покрытую сверкающей белой шапкой.


* * *

«Надежда» пришла на два дня позже. Лисянский незамедлительно явился шлюп - поприветствовать своего товарища и командира.
        Улыбнулся, сверкая белыми зубами, стиснул руку Крузенштерна. Крузенштерн не остался в долгу. Обняв Лисянского, крепко, от души, хлопнул ладонью между лопаток.
        - Полегче, Иван Фёдорович! - хохотнул Лисянский и осторожно повёл плечами, проверяя, цела ли спина. - Вижу, вы свои занятия не оставляете даже в дальнем плавании? Ага? - И Лисянский шутейно согнул руку, словно бы для того, чтобы продемонстрировать размеры бицепса.
        - На это, - расправив свои богатырские плечи, ответил Иван Фёдорович, - у капитана Крузенштерна всегда время найдётся!
        Лисянский добродушно хмыкнул. Все знали, что большой любитель силовой гимнастики Крузенштерн взял с собой в кругосветное плавание две двухпудовые гири, вызвав недоумение коллег-офицеров. И не только взял, но и действительно занимался поднятием тяжестей - ежедневно, минут по сорок.
        - Хыть! - Лисянский весь напрягся, делая вид что обеими руками поднимает вверх тяжёлые гири. - Швунг жимовой[Швунг жимовой - упражнение с гирей, в котором был особенно силён Крузенштерн.] ?
        - Точно! - скромно подтвердил Крузенштерн.
        Оба захохотали.
        Потолковали о делах насущных. О купцах, к которым знающие люди рекомендовали обратиться за поставками провизии. О месте сверки хронометров. О предстоящем визите к губернатору острова, маркизу де-ла-Каза Кагигал, который они должны были нанести вместе с посланником Резановым. Договорились и о том, что сегодня Лисянский обедает на «Надежде».
        Лисянский уже заторопился на свою «Неву», когда Крузенштерн, кивнув в сторону изрядно разбитого американского брига[Бриг - двухмачтовое парусное судно.] , стоявший на якоре неподалёку, заметил:
        - Крепко же их потрепало!
        Лисянский задержался. Нельзя было не рассказать, чего они избежали, отказавшись от мысли зайти на Мадейру, и отправясь прямиком к Канарским островам.
        - Вчера капитан этого брига гостил на «Неве», - сообщил он, с сочувствием глядя на истерзанное судно. - По его словам, на Мадере дней десять тому назад был жесточайший ураган. Что творилось! Дома сносило ветром. Почти все стоявшие на рейде корабли разбросало по берегам. Бриг американца сорвало с якорей и потащило на скалы. А это же верная гибель! Но им повезло - ветер сменился буквально в последний момент. Видно, капитан в рубашке родился…
        Крузенштерн слушал молча, и на скулах его ходили желваки.
        - Слава богу, что мы сами не зашли на Мадеру! Или, лучше сказать, противный ветер не пустил нас к этому острову.
        Лисянский согласился:
        - Да, Мадера могла бы стать пределом нашего плавания…
        Вдруг, словно вспомнив о чём-то приятном, Крузенштерн весело прищурил свои серые, цвета родной балтийской волны, глаза.
        - А мы, Юрий, несколько дней назад подобрали в море мальчика. Он держался за обломок мачты… Видимо, и его судно стало жертвой этого урагана. А он, видишь ли, жив остался…
        И Крузенштерн тепло улыбнулся.


* * *
        Купец Армстронг пригласил посланника Резанова пожить в его доме на берегу, и тот немедля туда переехал. А кроме того, в доме Армстронга ежедневно устраивались вечера с танцами и угощением для российских гостей.
        Офицеры «Невы» и «Надежды» с радостью посещали гостеприимный дом. На увеселительные вечера брали и обоих кадетов Коцебу, чем те были весьма довольны.
        Отзывчивый и дружелюбный Мориц хотел уговорить, чтоб взяли и Русю, но тот сам не выразил ни малейшего желания. Он часами молча сидел на палубе, часто в обнимку с корабельным спаниелем, любимцем Крузенштерна. Спаниель, который обожал, когда ему чешут промеж ушей, укладывался обычно рядом, и, с удовольствием подставлял кудлатую голову, умильно поглядывая на мальчика своими умными добрыми глазами.
        Мориц, слегка разочарованный тем, что ему пока так и не удалось растормошить Русю, поехал на берег в компании с одним Отто. На вечерах у Армстронга из их с Отто ровесников присутствовали только девчонки - дочери хозяина.
        Поначалу кадеты напускали на себя важный вид, кисло косились на флиртующих с дамами офицеров, украдкой лопали пирожные и смирно слушали девичье пение под звуки фортепиано. Аплодировали - Отто сдержанно, вежливо улыбаясь, Мориц - восторженно, отбивая ладони и крича неизменные браво и бис. Между пением и ужином Отто, подняв бровь, вёл, запинаясь, светскую беседу перемежая английские, немецкие и русские фразы. Мориц только улыбался и кивал. Девочки половину не понимали, но кокетливо моргали, накручивали локоны на указательный палец, тоненько хихикали в ладошку.
        Потом кадеты окончательно освоились, распрыгались и расшалились. Девчонки заливались хохотом, забыв моргать и кокетничать, Мориц корчил уморительные рожи, Отто показывал пантомиму «Спаниель Крузенштерна и мухи». Было весело, и расставаться совсем не хотелось.
        Но настало время отправляться в путь.
        Отто и Мориц увозили с собой по кусочку лавы, выброшенной во время извержения спящего ныне Тенерифского пика и по кружевному платочку на память.
        Лисянский тоже уезжал не с пустыми руками. Госпожа Армстронг подарила ему редкие раковины, привезённые на Тенерифе с Ямайки. При любом упоминании о г-же Армстронг Лисянский принимался меланхолически приглаживать свои кудрявые волосы, и взгляд его живых блестящих глаз становился каким-то туманным. Учитывая, что больше никто от этой очаровательной дамы не получил сувениров на память, можно было предположить, что, вспоминая его густую львиную гриву, она также теребит кружевной платочек и вздыхает печально.
        Что касается остальных, то кроме Лисянского счастливым обладателем тенерифских даров оказался посланник Резанов. Ему на приёме у губернатора поднесли прекрасно сохранившуюся мумию и, в придачу к ней, две ноги «старинных жителей» Тенерифа.

«Видимо, здесь издревле владели искусством бальзамировать, - прокомментировал Резанов полученные дары, - и погребали тела умерших в таких местах, где сама природа сохраняла их от истления.»
        Ноги были почерневшие, но в целом - как новенькие, учитывая их почтенный возраст. Разумеется, дарителем в этом случае руководила не любовь, а дипломатия. Тем не менее, не вздыхать, глядя на эти мумии, было невозможно.
        Печально вздыхал также Мориц Коцебу. Мумии его не трогали, но Дельфина! Младшая дочка госпожи Армстронг, юное и прелестное создание, вот кто пленил сердце бедного Морица.


* * *
        Дамы стояли на пристани, и махали платками вслед отплывающим «Неве» и «Надежде».
        После того, как отгремели выстрелы прощального салюта, Мориц, весь в слезах, полез на мачту.
        - Прощай, Дельфина! - орал он оттуда что было мочи, и махал рукой.
        Когда корабль отошёл на порядочное расстояние, Мориц шмыгнул носом и утёрся плечом. Мигая мокрыми слипшимися ресницами, трагически прошептал: - Прощай, любовь моя! - И, кусая распухшие губы, полез вниз.
        Отто, всё это время стоявший внизу, глядя на брата, сделал усилие, чтобы не расхохотаться.
        Руся, в отличие от старшего Коцебу, смотрел на Морица без иронии, с нескрываемым сочувствием - не как на полоумного, но как на человека, подхватившего тропическую лихорадку.
        Отто же не мог успокоиться. Отойдя подальше, он всё же прыснул в кулак, поперхнулся, покраснел, до слёз закашлялся.
        - О, кругом слёзы! - переводя взгляд с одного брата на другого, удивился лейтенант Ромберг.
        - Это лучше, чем если бы кругом были мумии, - иронически ухмыльнулся граф Толстой, с праздным видом отиравший спиной деревянный шпиль[Шпиль - большой ворот с вертикальной осью, служащий для подъёма якоря и выбирания швартовных концов.]  для вытягивания якорных цепей. И, скосив глаза на посланника, он вдруг заговорщически подмигнул Ромбергу.
        - Не дай бог! - искренне ужаснулся Ромберг и почему-то покраснел.



        Глава 25. Во власти пассата

        Покинув Канарские острова, «Надежда» и «Нева» пересекли Северный тропик и, наконец, оказались во власти благодатных северо-восточных пассатов.
        Пассат - неизменный ветер, от века дующий между тропиками в одном и том же направлении круглый год. Корабль в этих широтах не нуждается ни в каких манёврах, матросу не надо быть всё время начеку, а раз поставленные паруса могут стоять целую неделю.

«Надежда» и «Нева» достигли вод, благословенных для тех, кто ходит по морю, пользуясь только силой ветра да собственных мускулов.


* * *
        Мягкий, ровный ветер надувал паруса. Небо, кое-где слегка подёрнутое кружевными перистыми облачками, казалось бесконечно высоким, бездонным. С тихим ропотом нагоняли одна другую светло-синие волны, вскипая пенистыми верхушками.
        - Море тут и вправду синее! Синее не бывает, - удивлялся Руся этому насыщенному, глубокому, кобальтово-синему цвету океанской воды.
        Бесконечная синева, волнуя и завораживая, простиралась до самого горизонта.
        Поверхность воды сверкала под ослепительным тропическим солнцем. Солнечный блеск, словно растворённый в прозрачном воздухе, струился отовсюду. Слепила белизной палуба, резала глаз начищенная корабельная медь, нестерпимо блестели и небо, и море.
        Спасаясь от жгучих солнечных лучей, над шканцами развесили широкую парусину. Все прятались тени, под растянутым тентом. Двери и окна кают были распахнуты настежь. Матросам было запрещено находиться на солнце без нужды, а палубу то и дело поливали водой. Она тут же высыхала, издавая запах дерева и смолы, такой крепкий, что першило в горле. Впрочем, ровно дующий, освежающий пассат умерял зной тропического полдня.
        Каждый день большие касатки и проворные дельфины окружали корабль. Обычно им предшествовали лоцманы - рыбы с широкими тёмно-синими полосами поперёк спины. Они держались чуть впереди, и Русе казалось, что они, как настоящие лоцманы, показывают путь.
        Встречались и акулы, тоже в сопровождении лоцманов. Акул здесь называли на английский манер - «шарки». Или попросту - прожоры.
        Акул привлекала солонина, подвешенная на бушприте[Бушприт - наклонный брус, выступающий за форштевень парусного судна. Служит главным образом для крепления носовых парусов.] в верёвочной сетке.
        Крузенштерн, считавший заботу о здоровье команды делом первостепенной важности и знавший по опыту, что избыток соли способствует цинге[Цинга - болезнь, вызываемая острым недостатком витамина C, возникавшая обычно на кораблях в дальних плаваниях. Историки медицины подсчитали, что с 1600 по 1800 год от цинги умерло около миллиона моряков, что превышает человеческие потери во всех морских сражениях того времени.] , приказал вымачивать солёное мясо не в кадке, как обычно, а подвесив на бушприте. Так получалось лучше и быстрее - нос шлюпа мерно подымался и опускался, и солонина беспрестанно обмывалась новою водою.
        Как только появлялась акула, матросы сбегались на бак, гальюн[Гальюн - свес в носовой части парусного судна, на котором устанавливалось носовое украшение. На этом же свесе по бортам устраивались уборные для матросов.] и бушприт, поглазеть на хищницу, которая собиралась полакомиться частью их будущего обеда. «Охота» прожоры чаще всего была неудачной. Дав для развлечения акуле несколько попыток, матросы затем старались отогнать разбойницу, кольнув её острогой. Оставив на поверхности кровавый след, прожора обычно уходила под киль, и уж больше не появлялась.


        Ещё интереснее были летучие рыбы. Они появлялись неожиданно, и недолго проскользив по поверхности воды, стайкой взмывали в воздух, веером разлетаясь во все стороны.
        После обеда, когда на «Надежде» наступало полное безмолвие, нарушаемое только петухами, чьи звонкие голоса разносилось среди безмятежной тишины, Русе нравилось стоять на баке и глядеть вниз.
        Навалившись грудью на планшир[Планшир - брус вдоль верхней кромки борта.] , он различал в воде тёмно-синие спины «летучек». Форштевень с мерным гудением резал воду. Рыбы срывались, застигнутые врасплох, испуганно взмывали вверх. В воздухе они моментально превращаясь в сереброкрылые планеры. Через несколько метров рыбы шлёпались в воду, чтобы опять взлететь, но уже как следует разогнавшись.
        Иногда за ними гонялись, играя фиолетовыми спинами, бониты. Или дельфины. Не зная, куда укрыться от погони, беглянки то погружалась в воду, то выпрыгивали на воздух, выбиваясь из сил. Некоторые из них перелетали через корабль или, запутавшись в снастях, падали на палубу.
        Одна едва не шлёпнула Русю по лбу. Мальчик испуганно шарахнулся в сторону. Потом присел на корточки, с интересом рассматривая диковинную летунью.
        С размаху ударившись о доски, рыба лежала без движения, распластав по палубе свои широкие, длинные плавники-крылья.
        Подбежал Мориц. Встал рядом. Упираясь ладонями в колени, и смешно отставив
«корму», нагнулся к рыбине. С минуту молча разглядывая её синюю спину, серебристые бока.
        - Почти с локоть длиной, - деловито отметил он, - дюймов десять будет.
        Посопев, добавил со знанием дела:
        - На селёдку похожа! Только голова круглее, и толще.
        Руся пожал плечами. Он, материковый житель, селёдку представлял себе в виде кусочков под винегретовой шубой или, на худой конец, под кольцами репчатого лука.
        - Селёдка не летает… - с какой-то тихой грустью возразил он.
        - Но тоже вкусная… - облизнулся Мориц.
        - И как это её угораздило, - сочувственно покачал головой Руся, осторожно трогая пальцем полупрозрачный грудной плавник.
        - А-а, летучая рыба! - послышалось за спиной, и на рыбу надвинулась чья-то тень. - Летает далеко, но не умеет менять направление полёта.
        Руся поднял глаза. Натуралист Лангсдорф, конечно, он. Нос уточкой. Говорит по-немецки. Всем интересуется. Им бы с Тилезиусом всё потрошить да чучела делать, особенно Тилезиусу…
        Увидев, что под мышкой у Лангсдорфа альбом, Руся смягчился. Просто зарисует.
        - Плохо когда летать умеешь, а управлять полётом не можешь, - вставая, пробормотал мальчик, думая о своём…


* * *
        Ночью Русе не спалось. Выйдя подышать на палубу, он оказался под чёрным, мерцающим мириадами огней куполом тропического звёздного неба.
        Это было восхитительно, но где-то в глубине шевелилась тоска - от невозможности разделить этот восторг с родными ему людьми.
        Домой, он, Руся, возможно, вернётся. Увидит Лушку, маму, всех-всех-всех…
        Но вот Макар… Руся судорожно сглотнул и резко закинул голову, не мигая уставившись в замысловатые узоры созвездий.
        Вдруг вспомнилось: поздняя осень, он дома, стоит у монитора за папиной спиной, и отец показывает ему только что сделанную с балкона фотографию ночного неба. Крыша соседнего дома вышла чётко, а бледные северные звёзды выглядели короткими, чуть смазанными штрихами.
        - Пап, почему тут звёзды такие? Ну, нерезкие…
        - Выдержка длинная.
        - И что?
        - Пока я снимал, за эту четверть секунды Земля повернулась…
        - Значит это их путь?
        - Земля повернулась, - повторил отец. - Это наш путь, сынок.
        Руся поднял голову, и, сощурившись, попытался увидеть, как двигаются Земля и эти дерзкие, яркие южные звёзды. Конечно, не получилось…
        Утонув взглядом в светлой мерцающей пучине Млечного пути, он стоял на палубе
«Надежды» и думал о времени. О том, что всё в мире относительно, и то ли время двигается мимо нас, то ли мы плывём, как корабли, по волнам времени. А некоторые вот ещё и ныряют…
        Он думал том, что можно обогнать время, а можно отстать от него. А можно…
        Можно плыть по течению и терпеливо дожидаться своего часа!
        И он, почти смирившийся за этот месяц с мыслью о том, что никогда не увидит друга, вдруг понял - надежда остаётся.
        Макар ещё появится, сказал Руся звёздам и они словно ярче замерцали ему в ответ.
        Если нужно дождаться - он будет ждать. Хоть все три года, или сколько там осталось времени до возвращения «Надежды» обратно в Кронштадт… Жизнь друга стоила того, чтобы совершить кругосветное плавание!



        Глава 26. Экватор

        Ближе к экватору северо-восточный ветер стих. Корабли вступили в область безветрия.
        Впрочем, прошло немного времени, и мёртвый штиль, обычный в полосе по обе стороны от экватора, сменился первым шквалом с громом, молнией и проливным дождём.
        Маленькое тёмное пятнышко, едва заметное на горизонте, быстро превратилось в тяжёлую чёрную тучу. Туча стремглав приближалась, неся с собою огромный, серый дождевой столб, застилавший солнце. Стемнело, как будто надвинулись сумерки. Навалилась невыносимая духота, вода почернела.
        Матросы спешно убирали паруса. Шквал был всё ближе.
        Несколько коротких мгновений, и шлюп окутала мгла. Чёрное небо с треском раскололось. Сверкнула молния, вторая, третья.
        Яростный тропический ливень ударил, забарабанил по палубе. Захлопали, вздулись снасти. Шлюп накренился набок, чертя кипящую, вспененную воду подветренным бортом.
        Полчаса свирепый шквал терзал судно, затем унёсся дальше, съёжившись в маленькое пятнышко на другой стороне небосклона.
        К вечеру явился новый, более сильный, продолжавшийся более двух часов. Наутро - ещё один, потом ещё.
        Наступили несносные, пасмурные дни. По нескольку дней путешественники вообще не видели солнца. Беспрестанные проливные дожди промочили «Надежду» насквозь. Просушить одежду, проветрить постели было невозможно. Везде царила сырость, на корабле появились желтоватые ржавые пятна.
        Воздух был жаркий, влажный и тяжёлый. Любая царапина тут же гноилась и вспухала. Продукты портились. Ботинки и костюмы в сундуках некоторых господ позеленели, покрывшись пушистой нежной плесенью - она не разбирала чинов и званий. В довершение, несколько бочек с квашеной капустой взорвалось.
        Опасаясь за здоровье людей, капитан приказал поставить на нижней палубе жаровни с горящими углями. Корабль всюду опрыскивали горячим уксусом.
        Команду поили слабым пуншем с лимонным соком. Вообще, никому не велели пить простой воды, а непременно разбавленную вином.

«Для дезинфекции», - понял Руся. Будучи докторским внуком, он, благодаря бабушке, с пелёнок владел кое-какой терминологией…
        Руся чувствовал себя как в бане. Нет, вообще он баню любил. Особенно зимой - чтоб после жаркой влажной парилки с вениками, миновав прохладный предбанник, хлопнуть дверью и выскочить прямо в снег. Голышом, с визгом и хохотом.
        Но тут выбежать было совершенно некуда!
        Длилась эта тропическая баня ровно девять дней. Одно было утешение - дождевой воды накопили предостаточно, запаслись недели на две, а потому - устроили в ней купанье. Подвесили парусиновый тент между грот- и фок-мачтами[Грот-мачта - на трёхмачтовом шлюпе, каким была «Надежда» - это средняя, самая высокая мачта; фок-мачта - передняя мачта на судне, то есть первая, считая от носа к корме.] как люльку и получилось маленькое озеро, в котором по свистку боцмана Петрова разом плескались человек двадцать, а после купания ещё стирали бельё.
        - Что не раздеваешься? - кричал Петров самым ленивым, отирая пот, капающий с небритого подбородка. - Марш в воду!
        Неугомонный, знавший службу боцман строго следил, чтобы выкупались все:
        - Где японцы? Позвать сюда японцев и перекупать их!


* * *
        Японцы, надо сказать, держались на корабле обособленно. Заставить их вымыться и выстирать свою одежду было крайне сложно.
        Смотрели они всегда угрюмо, исподлобья. При виде капитана, который был к ним более чем терпелив и снисходителен, кланялись, зато издали шипели, как гуси.
        Все попытки Крузенштерна приспособить бывших рыбаков к посильным работам по хозяйству оканчивались неудачей. Японцы всё кланялись и кланялись, но ничегошеньки - будто бы! - не понимали.
        Со своим толмачом, таким же, как они, японцем, жили во всегдашнем раздоре. Злобно сверкая глазами, время от времени клялись отомстить за то предпочтение, что отдавал переводчику посланник Резанов.
        Крузенштерн вскоре махнул на японцев рукой, и стал относиться к ним как малым неразумным детям. Даже когда по недостатку питьевой воды всем, от капитана до матроса, выдавали по две кружки в день, японцам было позволено пить сколько влезет.


* * *
        Наконец, подул свежий юго-восточный пассат и очистил атмосферу. Сразу стало веселее. А на следующий день «Нева» подошла поближе к «Надежде» и в десять тридцать утра расставленные по вантам матросы обоих шлюпов грянули многократное
«ура!».
        Было 26 ноября 1803 года. После тридцатидневного плавания от Тенерифе шлюпы «Нева» и «Надежда» пересекли экватор. В честь первого в истории прибытия российских кораблей в Южное полушарие был произведён салют. Над экваториальными водами прогремело одиннадцать пушечных выстрелов. Борта шлюпов застлал на мгновение белый дымок.
        Традиционное в таком случае морское торжество в честь Нептуна прошло довольно скромно. Крузенштерн, как единственный человек на корабле, уже пересекавший экватор, выбрал из матросов одного - поосанистее, побойчее и поречистее, и какое-то время терпеливо втолковывал ему что-то.
        Матрос Курганов шевелил губами, кивал с пониманием, улыбался, а затем отменно сыграл роль Владыки морей, как будто и впрямь был старым, посвящённым служителем морского бога.
        Божество украсили картонной короной и окладистой бородой из пакли, сунув в засмолённые шершавые руки трёхзубые вилы. Ни мало не растерявшись на публике, божество зычно поприветствовало россиян и представителей прочих народов с первым прибытием в «южные Нептуновы области».
        Мориц и Руся стояли рядом, восхищённо глядя на чудесное преображение Курганова.
        - Во басит! Как настоящий!
        - А я слышал, кто первый раз на экваторе, тех должны морской водой обливать, - на ухо приятелю зашептал Руся.
        - Тогда всех обливать надо, - ухмыльнулся Мориц, - кроме капитана.
        Искупаться всё же получилось. Капитан Крузенштерн, разумеется, откупился, предложив ведро рому. Откупились и многие офицеры, и пассажиры.
        - Эй, Мориц, ты будешь откупаться? - подняв бровь, важно спросил брата Отто.
        - Что я дурак, что ли? Ха, откупаться! Я хочу купаться! - заявил Мориц, и первым полез туда, где матросы с хохотом окатывали друг друга морской водою из парусиновых вёдер. Руся ринулся следом. Надо же было принять морское крещение!
        А после был знатный обед. На каждую артель зажарили по две утки, приготовили пудинг и сварили свежий суп с картофелем, тыквой и прочей зеленью, которая сохранилась от самого Тенерифе, прибавив к тому по бутылке портера на каждых трёх человек.
        Обед закончился тостами, опять подняли флаг и стреляли из пушек.
        - Каждый бы день так! - произнёс «прожора» Мориц, быстро растущий и потому вечно голодный, мечтательно потягиваясь и выкатив вперёд сытое пузо.
        Руся согласно вздохнул.
        Близился вечер. С бака, где матросы уже собрались послушать корабельных
«песенников», лилась песня. Молодой, чистый голос запевалы струился, звенел. Ему вторили ещё несколько голосов - низких, густых и сочных. Песня крепла, росла, в ней были одновременно и ширь, и удаль, и ликование, и какая-то невыразимая тоска.
        Руся заслушался. Ему было одновременно и радостно, и грустно, и ничего было с этим не поделать. Он только знал, чувствовал, что с другими происходит то же самое. И это чувство связывало его с командой «Надежды» крепче крепкого, и совсем неважно было, что он, самый младший на корабле, старше их всех на целых два века.
        Огромный шар солнца уже спустился за горизонт, и на пламенно-золотом небосклоне высились фантастические города и башни. Фиолетовые, розовые, пурпурные облака громоздились, сталкивались. На глазах рушились исполинские крепости, безмолвно обваливались бастион за бастионом, и тут же возникали вновь. Вот бедуин в высокой чалме превратился в парусник. Вот шествуют мимо диковинные существа, торжественно плывут колесницы…
        День угасал.
        В сгустившихся сумерках «Надежда» продолжала идти вперёд. Отныне и надолго её путь осеняло созвездие Южного Креста.



        Глава 27. Бразильские впечатления Отто Коцебу

«В Бразилии придётся задержаться.
        Крузенштерн говорил - пробудем здесь всего дней десять. Ведь нужно обогнуть мыс Горн до наступления сильных бурь.
        Все наши спешно готовились к отплытию. И на тебе, выяснилось - „Неве“ нужно ставить новые мачты. И грот, и фок… Тут готовых мачт и вовсе нет! Бразилия, одно слово. Здешний губернатор по просьбе Крузенштерна послал нарочных[Нарочный - гонец, посылаемый с каким-нибудь важным и спешным поручением.] в леса, искать подходящие деревья.
        Деревья на мачты срубили в 2 милях от берега, и ровно неделю по бездорожью тащили их к морю. Теперь матросы „Невы“ и „Надежды“ работают, не покладая рук.
        Граф Толстой купил себе в Бразилии обезьяну. Макаку. Как они тут не водятся, стало быть, эту красотку привезли из Африки. Она смешная. Мориц с Русем от неё не отходят. Я сказал как-то Морицу, что она почти такая же милая, как его Дельфина. Набросился на меня с кулаками. Шуток не понимает! Левенштерн ругает нас, что мы с братом живём как кошка с собакой, но это неправда. Уж во всяком случае, по сравнению с тем как живут между собою Резанов с Крузенштерном, мы с Морицем живём душа в душу.
        После того, как посол заявил, что он - начальник экспедиции, и у него есть на это бумаги, прошло уже больше месяца. Теперь он изо всех сил пытается командовать офицерами и отдавать приказы Лисянскому, не ставя об этом в известность Крузенштерна.
        Кто ж из моряков его послушает. На корабле один начальник - капитан. Он здесь и царь, и бог.
        Резанов злится, грозит написать Государю.


        В конце концов господин посланник решил, что слишком поздно пускаться в плавание вокруг мыса Горн. Нужно, мол, идти в Японию мимо африканского побережья, на восток, через Индийский океан! Крузенштерн сказал, что не позволит ему похоронить планы кругосветной экспедиции. Вот так-то! Наши шлюпы пойдут на запад, как заранее решено было, чтобы прибыть в Японию через Тихий океан.
        Мальчишки тут все стреляют из луков. Только не стрелами, а маленькими шариками из обожжённой глины, а то и мелкой галькой. Очень метко стреляют. Я видел, как мальчик лет десяти подстрелил бабочку, садившуюся на цветок. Она просто разлетелась на куски!
        Мы стреляли по апельсинам. А чучельник Лангсдорф - по колибри. Такие маленькие птички, меньше некоторых здешних бабочек. Порхают над цветами, пока их не подстрелят приезжие иностранцы, чтобы сделать чучело!
        Мы с Морицем долго упражнялись в стрельбе по апельсинам и достигли успехов. С нами был Русь, наш новый юнга. Ничего, тоже метко стреляет. После того, как мы пересекли экватор, он заметно поздоровел и повеселел. И по-русски говорить быстро выучился. Теперь Левенштерн его Морицу в пример ставит - мол, кто хочет выучиться чему-нибудь, тот и научится. Мориц обижается, говорит, одно дело ваша геометрия, а другое - когда поговорить с людьми хочется. Но с Русем дружен. И от меня отстал немного - всё время теперь с ним занят, и задираться ему больше неохота. Даже немного скучно стало.


        А этот Раевски - он не без странностей, что говорить… Лангсдорф, кстати, называет его полиглотом. Это не ругательство - просто тот на многих языках болтает. Какой его родной язык - вообще непонятно. Я сам слышал, он с японцами пытался изъясняться на их варварском диалекте. Они, похоже, не сильно-то обрадовались. Насторожились, скорее. А Мориц в нём души не чает. Резвятся вдвоём, как младенцы. Их Толстой на разные шалости подбивает. Давеча вот граф обезьяну учил трубку курить, а они хохотали до упаду.
        Ну, по крайней мере Толстой купил обезьяну, чтобы она всех забавляла, а не для того, чтобы засунуть её в колбу со спиртом! Не то, что другие… Я согласен с Левенштерном - все наши учёные мужи ни одно живое существо, попавшее к ним в лапы, живым не выпустят.
        Если поймают рыбу или птицу - сделают их них чучело. Насекомых и червей насаживают на иглы. А что нельзя превратить в чучело, насадить на иглу или высушить, засовывают в спирт…
        Однако бразильские муравьи уже отомстили Лангсдорфу за прочих умерщвлённых им насекомых: несколько ночей подряд совершали набеги на его обширную коллекцию бабочек. Сожрали её всю подчистую.


        Забавнее всего из насекомых здесь огненные мухи! Их тут несколько видов. Одни походят на обыкновенных мух, с тем лишь отличием, что у них задница сияет. А есть ещё такие продолговатые козявки. У этих - на голове два жёлтых круглых пятнышка, производящих в темноте удивительный свет. Взяв в руки сразу трёх таких козявок, можно ночью читать книгу. Этими светящимися насекомыми столь наполнены здешние места, что от вечерней до утренней зари повсюду довольно светло.
        К вечеру начинают свой хор местные лягушки. Шум преужасный. Одни издают звуки, вроде собачьего лая, другие квакают так, будто часовые колотят в доски, третьи скрипят, четвёртые свистят. В болоте, что близ губернаторского дома, вопят все разом. Наши офицеры прозвали это болото адмиралтейством. В самом деле, ночью можно подумать, что в этом „адмиралтействе“ с большой поспешностью занимается работами тыща человек.
        В Бразилии всё так и кишит тварями и гадами.
        Змей тут - великое множество. И, по-моему, большинство из них страшно ядовитые. Они лежат поперёк дорог целыми кучами. Говорят, что посылаемые здешним губернатором курьеры в Рио-де-Жанейро, спасаясь от укусов, скачут на лошадях верхом, удирая от змей как можно быстрее.
        Только наши натуралисты вроде Лангсдорфа везде носятся в погоне за бабочками и колибри, и ничего не боятся.


        Зато Русь, услышав, что в Дестеро на днях кто-то помер от змеиных укусов, весь побелел, и всё спрашивал - взрослый или ребёнок? Лангсдорф зачем-то ему объяснил, что ребёнок помрёт быстрее: ему яду меньше потребуется. Тот ещё сильнее испугался, затрясся так, что стоять не мог…
        Меня бы на его месте подобные речи тоже не слишком успокоили! Хорошо, что я уже, считай, взрослый. На голову их обоих выше. И Морица, и, тем более, Руся. Так что хоть змеи и противные на вид, но я их не боюсь.
        Гигантские пауки гораздо страшнее. А то ещё сколопендры…


        Крокодилы, точнее аллигаторы, здесь тоже водятся. Одного такого поймали матросы Лисянского и отослали Тилезиусу на „Надежду“, чтобы срисовал, а кожу положил в спирт. Говорят, эта кожа прочная, как броня: её не смогли пробить острогой, и потому крокодила втащили на корабль с помощью петли. Лучше бы сделали из бедняги чучело - пусть бы он составил компанию тенерифской мумии! Чтобы она не скучала… Если только она ещё окончательно не раскисла - всюду так влажно, что заплесневеть или сгнить ей, наверное, ничего не стоит.
        Самому Резанову нынче не до мумий. У него есть дело поважнее - ссориться с нашим Крузенштерном и требовать, чтоб мы вместо Тихого океана поскорее плыли в Индийский, и вообще всеми на кораблях командовать. Да только не сухопутного это ума дело!»

        Глава 28. Харакири отменяется

        После Бразилии Руся почему-то снова загрустил. Он часто задумывался, и, к большому огорчению Морица, отказывался участвовать в разных забавных проделках. А тут ещё на шлюпе произошла одна история с его участием.
        История была странная.
        И, хотя Мориц не был свидетелем тех событий - он попал на место происшествия аккурат к финалу и узнал всё из рассказов Ромберга и самого Руси, - история эта, а также её последствия не могли не взволновать кадета Коцебу. Ведь он считал Русю своим другом.
        Началось всё с того, что Николай Петрович Резанов попросил господина Лангсдорфа, как человека учёного, помочь в составлении японского «лексикона», то есть словаря. Тот с охотой согласился, потому как не было ни одной отрасли знаний, которая бы не вызывала живейший интерес этого учёного человека.
        В самом деле, натуралиста Лангсдорфа, которого на «Надежде» называли на русский манер Григорием Ивановичем, интересовало всё на свете. В чём - тыквах или кокосовых скорлупках - лучше заваривать чай мате, который пьют в Бразилии; как устроена машина для отделения семян от хлопка; чем отличаются между собой двадцать видов южноамериканских папоротников, в чём опасность для человека красивой медузы
«фрегат» с латинским названием Physalis pelagica?..
        Так вот, пригласив Лангсдорфа к себе, господин посланник посетовал на то, что японский словарь уже довольно обширен (благодаря его собственным трудам и помощи японца Киселёва), но составлен только исходя из понятий человека простого звания, каковым являлся японский толмач.
        - Видите ли, герр Лангсдорф, Киселёв - простолюдин. Слова отвлечённые понятия изображающие, не в курсе его разумения, а потому и труд мой не может достичь желаемого совершенства, - излагал посланник, любивший выражаться витиевато.
        Учёный кивал с пониманием.
        - Полагаю, и многие из благородных японских обычаев он потому описать не в состоянии, - незамедлительно вынес он свой вердикт.
        Резанов, однако, подозревал в одном из японцев по имени Цудаю, судя по обхождению и внешнему виду, человека не простого звания. Лангсдорф готов был согласиться с посланником. Одевался Цудаю не так как другие - на вытертом халате его был герб, а на поясе, в отличие от прочих японцев, он всегда носил короткий меч в ножнах.
        Призвали Киселёва, который, несмотря на неподходящее происхождение, вполне был в состоянии перевести на русский рассказы прочих своих соотечественников. Получив от посланника распоряжение в любой момент быть готовым оказать услугу господину Лангсдорфу, Киселёв кланяясь и пятясь, удалился.
        Засим раскланялся и Лангсдорф.


* * *
        К поручению принять посильное участие в научных трудах Резанова Лангсдорф отнёсся ответственно. Как неплохой рисовальщик, он даже был в состоянии вполне удовлетворительно запечатлеть важные для японских обрядов позы и жесты. Была лишь одна загвоздка. Он не говорил по-русски. Выучиться было как-то недосуг, научные занятия занимали всё его время. Благо, на корабле была масса приличных людей во главе с капитаном, свободно владевших немецким.
        Но офицерам, стоявшим вахты, часто было некогда. Переводить с немецкого на русский взялся Толстой, видимо от скуки.
        - Рад пожертвовать своим драгоценным временем ради науки, - церемонно поклонился он Лангсдорфу, хотя все на шлюпе знали, что свободного времени у него более чем достаточно.


* * *
        Сопровождаемые Киселёвым, явились японцы. Они уселись кружком на пятки и закивали своими гладко выбритыми головами. Головы сверкали, замасленные пучки волос, оставленные на их затылках, покачивались в такт.
        Вокруг собрались заинтересованные зрители, считая происходящее хорошим развлечением в довольно однообразной корабельной жизни.
        Разговор Лангсдорфа с японцами выглядел немного странно. Григорий Иванович спрашивал, Толстой, посмеиваясь, переводил его слова на русский, а Киселёв, почтительно выслушав, обращался к своим, в основном к Цудаю.
        Ответы двигались к Лангсдорфу в обратной последовательности, и в целом дело шло до крайности медленно. Подвижный, привыкший схватывать всё на лету Григорий Иванович от такой тягомотины быстро пришёл в нетерпение, и пустился с места в карьер:
        - Скажите лучше, правда ли, что японские господа иногда взрезают себе живот в гневе или… э-э-э… нетерпении? Нельзя ли описать сей обычай? А лучше показать, как он происходит. Разумеется, в общих чертах, - добавил он с улыбкой, повернувшись к Цудаю.
        Толстой скороговоркой перевёл. Киселёв, удивлённо взглянув на него, передал сказанное Цудаю.
        Сильно изменившись в лице, тот вопросительно уставился на Лангсдорфа.
        - Йа, йа! - подтвердил Лангсдорф на своём немецком, благодушно кивая. - Покажите нам в целом, как выполняется этот обряд!
        - Давай, давай, показывай! - перевёл Толстой. - Начальство ждёт. Посланник приказал.
        Киселёв с каменным лицом заговорил по-японски. Цудаю тихо отвечал ему что-то.
        Принесли войлочный коврик, кинжал и кусок холстины.
        Цудаю поклонился присутствующим, сел на коврик, сняв до пояса халат и тщательно заправил его рукава себе под ноги.
        - Зачем это? - поинтересовался Лангсдорф, не желавший упускать детали.
        - Чтобы мёртвое тело не упало навзничь. Это - некрасиво. Так не подобает умирать самураю.
        Лангсдорф удовлетворённо кивнул и принялся записывать.
        Киселёв тем временем завернул меч Цудаю в кусок холста и с поклоном подал ему. Тот взял меч, положил перед собой. Киселёв с обнажённым кинжалом в руке стал у него за спиной, чуть поодаль.
        Григорий Иванович хотел спросить, зачем кинжал - на его европейский взгляд одного меча было бы вполне достаточно. Однако в этот момент Цудаю заговорил бесстрастным тихим голосом.
        - Он говорит, что готов искупить свою вину перед господином, и потому сейчас распорет себе живот, - выслушав пояснения Киселёва, перевёл Толстой Лангсдорфу.
        Японец церемонно поклонился. Окружающие притихли.
        Цудаю с непроницаемым лицом медленно взял в руки острый как бритва меч, занёс его над головой, зажмурился…
        В повисшей над палубой мёртвой тишине раздался испуганный возглас. Это новый юнга что-то громко, отрывисто крикнул японцу на его наречии.
        Бледный как мел Цудаю дрогнул и открыл глаза.
        Мальчик, волнуясь, повторил сказанное.
        Кажется, Цудаю понял его слова. С диким, безумным видом он взглянул на юнгу. Меч со стуком выпал у него из рук.
        Японцы подавленно переглядывались. На их лицах был написаны испуг и смятение.
        - Как вам не стыдно! - в ярости закричал мальчишка Толстому. - Это же просто убийство!
        - Да как ты смеешь, наглец! - Толстой вскочил, схватив юнгу за грудки.
        - Поставьте его на место, граф! Отпустите! Вы его задушите! - К Толстому бросились лейтенанты Ромберг и Головачёв, боясь, как бы гвардии поручик в порыве ярости не прикончил мальчишку.
        - Нет, это серьёзное обвинение, - злобно сипел граф. - Я вас, юнга, в порошок сотру!
        - Что? Что такое? - недоумевал по-немецки Лангсдорф, тараща глаза то на взбешённого Толстого, то на юнгу, то на сдержанно ухмыляющегося японца Киселёва.
        С помощью офицеров мальчик вырвался из цепких объятий графа, дёрнул плечом и, упрямо вскинув голову, заговорил по-немецки, обращаясь к Лангсдорфу. Голос его срывался от негодования и злости.
        - Цудаю только что чуть не покончил с собой - на самом деле! Ему неправильно перевели вашу просьбу, господин Лангсдорф!
        - Каким образом? - быстро спросил Лангсдорф, ужасаясь услышанному.
        - Приказали совершить харакири. Он японец, он не мог ослушаться приказа начальства.
        Лангсдорф схватился за голову.
        - Киселёв тоже хорош! - сверкнул юнга потемневшими от гнева глазами в сторону японского толмача, и резко бросил ему что-то по-японски.
        Не дожидаясь ответа, мальчик развернулся и бросился прочь, едва не сбив с ног явившегося на шум младшего Коцебу.
        Мориц, удивлённо обвёл глазами собравшихся и кинулся вслед за приятелем, ещё не зная о том, что в его короткое отсутствие тот успел завести себе врагов.


* * *
        Происшествие, признаться, надолго отбило у Лангсдорфа охоту заниматься русско-японским лексиконом. Он переключился на разглядывание морской воды под микроскопом, и в поисках причины её свечения нашёл, что кроется она вовсе не в трении частиц, как утверждал Тилезиус. В самом деле, в свечении воды не было ничего электрического, в ней плавали особые органические существа. Их малые светящиеся тела занимали учёного теперь целиком и полностью.
        А графа Толстого Лангсдорф теперь обходил за три версты.
        Толстой же вины за собой не чувствовал. Он оправдался перед возмущённым его выходкой обществом, свалив всё на японского толмача. По словам поручика, всё происшедшее было причиной взаимной неприязни Киселёва и прочих японцев, считавших его предателем, сменившим подданство и веру.
        Гвардии поручик Толстой обладал удивительной способностью всегда выходить сухим из воды.



        Глава 29. По следам Летучего голландца

        История с харакири получила всё-таки своё продолжение, правда не сразу. А пока корабли первой российской кругосветной экспедиции приближались к всегда ветреному и пасмурному мысу Горн. Пассажиры притихли. Интриги замерли, ссоры и неудовольствия друг другом были забыты - всё казалось мелким и ничтожным перед лицом бушевавшей морской стихии.
        Граф Толстой, в отличие от своих свитских коллег, качки не страшился и морской болезнью не страдал, поэтому в один из таких бесконечных вечеров, когда корабль, весь содрогаясь и скрипя, переваливался с волны на волну, решил от нечего делать заглянуть в кают-компанию. Демонстрируя хорошие задатки эквилибриста, он добрался туда и обнаружил на диване двух братьев Коцебу.
        Толстой в два прыжка достигнул дивана, и завладел вниманием скучающих кадетов, внезапно решив поведать им историю Летучего голландца. Не без тайного умысла, конечно - гвардии поручику всегда нравилось ставить людей в неожиданные ситуации и потом наблюдать, что будет дальше.
        Толстой, отдать ему должное, был прекрасным рассказчиком. Не скупясь на цветистые эпитеты, в красках принялся расписывать братьям леденящую душу историю голландского капитана Ван Страатена.

«Он, лихой и опытный моряк, был, однако, упрям, как морской чёрт. Было время, когда вокруг мыса Горн постоянно дуют страшные, необоримые ветры. Много дней и ночей бушевали буря, и корабль не мог обогнуть мыс Горн, как ни старались капитан и его команда. Но Ван Страатен не желал сдаваться.
        Команда взбунтовалась, прося шкипера повернуть назад.
        Обозлённый Ван Страатен изрыгал проклятия небу. Он рычал, что будет штурмовать мыс Горн, даже если ему придётся плыть до второго пришествия.
        И Бог осудил упрямца до скончания веков скитаться по морям и океанам, никогда не приставая к берегу! А если „Летучий голландец“ всё-таки пытается войти в гавань, то что-то немедленно выталкивает его оттуда, как плохо пригнанный клин из пробоины».
        Рассказ был окончен.
        - Вот к чему ведёт самонадеянность! - подвёл итог Толстой. - Каждый в этих краях, вознамерившийся переупрямить стихию, может услышать страшный голос неба: «Да будет так - плыви вечно!»
        Граф умолк, наслаждаясь произведённым эффектом. Кадеты сидели, разинув рты. Каждый из них кое-что слышал о Летучем голландце, но никто не предполагал, что завязка этой леденящей душу истории произошла как раз в тех краях, куда держала путь их
«Надежда».
        Мыс Горн! Крайняя южная точка архипелага Огненная Земля, омываемая проливом Дрейка. Этот мыс следовало обогнуть всякому, кто намеревался двигаясь из Европы на запад, попасть в Тихий океан.
        - Страшно подумать! А вдруг эта участь поджидает всякого, кто рискнёт обогнуть его в сезон бурь? - пробормотал Толстой и испытующе посмотрел на братьев. - Кажется, он начинается в марте?
        Мальчики притихли.
        - Вот ещё! - несколько неуверенно рискнул возразить Отто. - Крузенштерн знает, что делает! И вообще, кругосветное путешествие может считаться состоявшимся при условии, что судно сумело обогнуть мыс Горн, - добавил он, поджав губы.
        - Вот-вот, неуёмные амбиции! А ведь, возможно, мы слишком задержались в Бразилии! - воскликнул Толстой. - А раз так, вдруг всё же прав был наш досточтимый посланник, призывая капитана не рисковать судьбой и двинуться в страну восходящего солнца восточным путём? - И граф, как змей-искуситель, выгнулся над Морицем, глядя на него сверху.
        Мориц поднял глаза, передёрнулся, и неожиданно для самого себя громко стукнул зубами.
        - А вдруг и нам будет суждено носиться, подобно Летучему Голландцу, взад и вперёд по морям? - не унимался Толстой. - Ночью огни святого Эльма[Огни святого Эльма - электрическое свечение, которое порой окружает высокие заостренные объекты при приближении грозы (от имени святого Эльма (Эразма) - покровителя моряков). Морякам их появление сулило надежду на успех, а во время опасности - и на спасение.] будут дрожать на верхушках наших мачт, а днём лучи солнца просвечивать между рёбрами шпангоутов[Шпангоуты - рёбра судна, к которым крепится его наружная обшивка.] . Паруса наши всегда будут полны ветром, даже если на море штиль и другие корабли лежат в дрейфе. Встреча с нами будет также неизменно предвещать кораблекрушение! Кто знает, может кораблей вроде Летучего голландца на деле много - бороздят океаны Летучие Терезы, Летучие Паллады, Летучие Адвенчеры…
        - А ещё бывают летучие рыбы, - нервно засмеялся Мориц, пытаясь отвлечься от пугающих мыслей.
        - Ну, на этих-то мы насмотрелись, - преувеличенно беззаботно отозвался Отто. Он тоже чувствовал себя несколько подавленно. - Ничего особенного! Вполне съедобные, к тому же.
        - И летучие юнги! - прошептал Толстой, заговорщически подмигнув Морицу.
        Мориц растерянно хихикнул, чувствуя какой-то подвох.
        - В которых порой преображаются весьма опасные духи моря… - зловеще продолжил Толстой, оскалившись самой что ни на есть дьявольской ухмылкой. Не похоже было, что граф шутит. Вид у него был самый что ни на есть серьёзный.
        В начале плавания по Атлантике Фёдор Толстой - тоже на полном серьёзе - уже подбивал братьев Коцебу стать морскими пиратами, расписывая все прелести каперского ремесла. За что получил потом порицание от случайно прознавшего про то Крузенштерна.
        Помня об этом, Мориц открыл рот и задумался, не зная, что ответить на столь странные речи.
        - Он не летучий, он плавучий, - пришёл младшему брату на помощь Отто, решив свести всё к шутке.
        Но Толстой с жаром продолжал излагать свои странные домыслы.
        - Их появление на корабле ведёт к раздорам! - вдохновенно сочинял граф, которого присутствие этого молодого человека на корабле с некоторых пор страшно раздражало. - Ведь досточтимый посланник объявил о своих претензиях на руководство экспедицией не где-нибудь, а на Тенерифе! Всего лишь через несколько дней после появления этого мальчишки на борту начались раздоры и неприятности. Мне, например, Резанов, вообще обещает немедленное разжалование по приезду в Россию. А на деле вот в чём корень наших ссор!
        Толстой желчно прищурился.
        - Говорят, проклятие может быть снято, если его носителя в лунную ночь незаметно для всех сбросить в воду, - быстро проговорил он, и умолк, сам удивляясь сказанному.
        Кадеты в ужасе переглянулись.
        - Ну, или на худой конец, надо высадить его на берег, - видя их испуг, гвардии поручик решил немного смягчить приговор. - Только вот не знаю, кому сначала стоит рассказать об этом…
        - Лучше никому не надо рассказывать, - попросил Мориц.
        - Но тайна может оставаться тайной лишь до поры до времени! - пожал плечами Толстой, и, насвистывая, отправился к себе в каюту.


* * *
        Руся узнал об этом разговоре не сразу. Братья долго колебались, стоит ли рассказывать ему о странных речах Толстого.
        - Просто он хочет отомстить, - сделал вывод Мориц.
        - Он не привык прощать обиды, - подтвердил Отто, неприязненно подняв тонкую бровь. - Ну не на дуэли же ему с тобой драться!
        Руся нахмурился.
        - Киселёв тоже зол на меня. Всё из-за того случая. Смотрит исподлобья, бормочет ругательства.
        - Надо сказать кому-нибудь из старших.
        - Лучше не надо. Никому не говорите. Вдруг они поверят Толстому?
        - Суеверия на корабле - штука страшная… - задумчиво произнёс Отто. - Но не думаешь же ты, - повернулся он к брату, - что его, и вправду, лунной ночью…
        - Что-о? - Мориц широко открыл глаза.
        Отто замолчал. Братья замерли, испуганно глядя друг на друга.


* * *
        С тех пор Русе стало казаться, что окружающие смотрят на него с подозрением. Нельзя сказать, что тревоги его были напрасны. Конечно, «Надежда» благополучно обогнула мыс Горн, да и сбрасывать юнгу в море вроде никто не собирался, однако…
        Однако у юнги Раевского всё-таки начались неприятности.



        Глава 30. Граф Толстой изволят безобразничать

        Фёдор Толстой по-прежнему скучал. Вынужденное многомесячное безделье явно не шло ему на пользу.
        Картёжник и отчаянный дуэлянт гвардии поручик Толстой попал на «Надежду» случайно. Правда, он, как в своё время Крузенштерн, Лисянский, Ратманов и прочие офицеры помладше, учился в морском кадетском корпусе… Однако полной опасностей и тягот морской службе он предпочёл службу в элитном Преображенском полку - вот уж куда без связей, соответствующего происхождения, а равно и статной фигуры попасть было не просто.
        Исправным служакой Толстого назвать было нельзя. Он превосходно стрелял из пистолета, отлично фехтовал и мастерски рубился на саблях, однако презирал муштру и педантичность. Его пылкая душа авантюриста всюду искала острых ощущений. И находила, разумеется.


* * *
        Пожелав первым из россиян подняться в воздух на воздушном шаре, который собирался запустить в Петербурге конструктор Гарнерен, Толстой 20 июня 1803 года, никому из начальства не сказавшись, сбежал из полка.
        Собственно, с этого полёта всё и началось. Во всяком случае, так рассказывал Толстой Ромбергу, как-то допоздна засидевшись со свободным от вахты лейтенантом в кают-компании, угощая его французским вином из своих личных запасов.
        Толстой вернулся в полк, окрылённый успехом невиданной доселе авантюры. Ветер высоты ещё гудел у него в ушах. Невыветрившийся хмель полёта бурлил в крови. Он по праву чувствовал себя героем.
        Как назло, в полку в его отсутствие был произведён внеочередной смотр. Поручика ждал публичный нагоняй за нарушение дисциплины.
        Тут случилось из ряда вон выходящее. Ощущая прилив свободы необыкновенной, гвардии поручик, не дослушав выговора, взял и плюнул в полковника!
        Полковник, разумеется, взбесился. Дело кончилось дуэлью. Отменный стрелок, Толстой тяжело ранил противника, и тот оказался одной ногой в могиле. В случае его смерти поручика ожидало разжалование и крепость. Оставалось только молиться о здравии раба божьего полковника Дризена, имевшего высокое положение при дворе…
        И тут графу в очередной раз повезло. По странному стечению обстоятельств его двоюродный брат и тезка Фёдор Петрович Толстой как раз готовился идти в кругосветное плавание. Кузена Толстого вписали в свиту камергера Резанова в качестве одного из «благовоспитанных молодых людей».
        Фёдор Петрович был и в самом деле достойным молодым человеком. Более того, он был талантливым художником, и всё говорило о том, что на этом поприще в будущем его ожидает известность.
        Однако этот одарённый молодой человек пребывал в ужасе от открывшейся перед ним
«блестящей перспективы». Толстой-художник, как на грех, страдал морской болезнью. Путешествие кругом света могло серьёзно расстроить его здоровье.
        Заменив одного другим, родным обоих Фёдоров удалось бы убить сразу двух зайцев - избавив Фёдора Ивановича от наказания, а Фёдора Петровича от плавания.
        Хлопоты близких увенчались успехом. Толстой-художник остался в своей мастерской, а гвардии поручик Фёдор Толстой в августе 1803-го взошёл в Кронштадтском порту на борт шлюпа «Надежда», предполагая обойти на нём вокруг света.


* * *
        Замену удалось проделать так ловко, что Крузенштерн не успел ничего узнать о новом члене экипажа. На корабле «благовоспитанный» Толстой своим откровенным бездельем, пьянством и пристрастием к картёжным играм быстро стал раздражать капитана. Однажды за свои бесчисленные выходки он был на некоторое время посажен под замок. Это не возымело желаемого результата.
        Кипучая натура Толстого по-прежнему жаждала деятельности. Дуэли на борту шлюпа затевать было несподручно. Помогать учёным в их попытках объять необъятные тайны Вселенной быстро наскучило. Оставалось ссорить всех подряд и дерзить начальству.


* * *
        Последнее время скуку многомесячного плавания Фёдору Толстому скрашивала купленная в Бразилии обезьяна. Манон бродила за графом по пятам и всё за ним старательно повторяла. Научилась ловко тасовать карты, разливать по бокалам вино, курить трубку.
        Как-то, отложив сторону краткие путевые заметки, Толстой, сидя в каюте и подперев холёный подбородок кулаком, загляделся на Манон.
        Обезьяна, наряженная в треуголку, сосредоточенно обгрызала гусиное перо. Второе перо она в то же самое время пыталась макать в чернила. Толстой, недолюбливавший Крузенштерна за строгость, с усмешкой отметил некоторое, пусть и карикатурное, сходство обезьяны и капитана.
        И тут графа осенило. Он придумал, как досадить капитану.


* * *
        Пока капитанская каюта пустовала, Фёдор Толстой тайно явился туда вместе со своей Манон. Взяв на столе чистый лист, граф оставил на нём несколько энергичных росчерков пером, для пущего эффекта полив свои иероглифы сверху чернилами.
        Манон, ясное дело, заинтересовалась. Она проявила решимость незамедлительно взять урок каллиграфии. Убедившись в том, Толстой тут же удалился, весело насвистывая. Обезьяна осталась. Она с увлечением принялась испещрять каракулями бумаги Ивана Фёдоровича.


* * *
        Никто из матросов и офицеров не видел, как Толстой зашёл в каюту к капитану с макакой на плече, и как потом он ловко и непринуждённо ретировался, уже в полном одиночестве.
        Слоняясь по палубе в радостном возбуждении от ловко проделанной каверзы, Фёдор наткнулся на японского толмача. Тот посмотрел на графа как-то странно. Однако же и сам этот японец Киселёв - в европейском платье, с бритой на японский манер головой, с промасленной фигой из волос на затылке, - казался графу ходячей диковиной. А потому Толстой не придал этой случайной встрече ровным счётом никакого значения.
        Отто, Мориц и Руся стояли на баке и болтали о том, о сём, когда к ним подошёл Киселёв, и, кланяясь, сообщил:
        - Капитан Крузенштерн просир Равски явиться в его каюта. Незамедритерно.
        Мориц хихикнул и отвернулся. Он никак не мог привыкнуть к тому, что японец, не выговаривая «л», заменяет её раскатистой «эр». Киселёв зыркнул на него, а затем удалился, пятясь и кланяясь.
        Руся кивнул приятелям и потрусил на ют.
        Дверь в капитанскую каюту была слегка приоткрыта. Руся постучал, и не услышав ответа, заглянул внутрь, ожидая увидеть там Крузенштерна.
        Однако в каюте никого не было. Кроме Манон. Вытянув губы трубочкой, она старательно поливала чернилами судовой журнал.
        - Что ты делаешь! Вот дура! Иди, иди отсюда! - зашикал на неё Руся.
        Обезьяна проказливо загукала и принялась царапать и рвать уже залитые чернилами страницы.
        Руся попытался удержать её. Но поймать Манон было не так-то просто. Сделав несколько стремительных кругов вокруг письменного стола, она с задором вернулась к прежнему занятию.
        Послышались уверенные шаги. Через мгновение на пороге каюты стоял Крузенштерн.
        Он увидел испорченный судовой журнал, радостно верещащую обезьяну и юнгу, стоявшего рядом. Обычно спокойное, лицо капитана исказилось от гнева.


* * *
        Произошло короткое разбирательство.
        Записи о путешествии, сделанные в одном экземпляре, нужно было срочно восстанавливать. Юнга, молчавший как рыба, готовился понести наказание.
        Братья Коцебу пришли к Крузенштерну просить за Раевского. Они сумбурно изложили, как было дело, краснея, и перебивая друг друга. Капитан, немного смягчившись, сказал, что и так догадывался, чьи это на самом деле проделки.
        Вызвав Ратманова, Иван Фёдорович потребовал у своего старшего помощника навести на судне военный порядок. Ратманов кивнул, щёлкнул каблуками и удалился.


* * *
        Порядок Ратманов навёл быстро. Находясь на командирской вахте, он одернул пьяного графа за его очередную выходку.
        - Я вызываю вас на дуэль! - оскорбился граф.
        Ратманов только засмеялся. Долг старшего офицера на корабле не позволял ему принимать участие в дуэлях.
        Услышав пренебрежительный смех Ратманова, Толстой набросился на старпома с кулаками. Случилась короткая, но весьма ожесточённая потасовка.
        Когда на крики из каюты выскочил Крузенштерн, матросы уже затирали на палубе свежую кровь, денщики уносили Толстого, а Ратманов, заложив руки за спину, невозмутимо осматривал горизонт.
        Несколько дней, пока граф Толстой отлёживался в каюте, на корабле никто не дебоширил.
        Японского толмача тоже не было видно. Во всяком случае, встречи с Русей и братьями Коцебу ему успешно удавалось избегать.



        ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

        Глава 31. Молочные зубы и опасности цинги

        Стоял апрель.

«Надежда» бороздила воды Тихого океана.
        Десять недель мореплаватели шли под парусами: месяц до мыса Горн, и полтора - уже после. Всё это время люди практически не видели солнца. Два с половиной месяца
«Надежду» преследовали туманы и штормы. Приходилось каждый день отливать из трюма морскую воду, а ведь раньше довольно было и двух раз в неделю. Зато пресную воду давно выдавали мерою - по две кружки на день.
        Крузенштерн всерьёз беспокоился о здоровье своих людей. Доктору Эспенбергу было велено произвести поголовный осмотр команды, чтобы выяснить, нет ли на корабле заболевших цингой. Всякому моряку было известно, что эта болезнь, в течение столетий посещавшая корабли дальнего плавания, унесла десятки тысяч матросских жизней. А потому доктор осматривал людей с особым тщанием. Каждому он внимательно заглядывал в рот - ведь от цинги разрыхляются и кровоточат дёсны, и шатаются зубы.


* * *
        - А у меня зуб качается, - накануне осмотра сообщил Морицу Руся, дотрагиваясь до зуба сначала языком, а потом и пальцами.
        - У тебя цинга! - поставил диагноз Мориц и испуганно посмотрел на Русю, который с отсутствующим видом раскачивал зуб.
        - Чего? - Руся безмятежно улыбнулся. - Да не, это же молочный зуб. Просто его время… истекло! - Он снова разинул рот и с увлечением принялся расшатывать зуб то языком, то пальцами.
        - Молочный зуб? - удивился Мориц. - Я думал, ты старше! Сколько тебе лет?
        - Двести… двенадцать? Не… - Руся возвёл глаза куда-то к небу. - Щас, шкажу, эээ… - забормотал он, не вынимая пальцы изо рта.
        Наконец, заключил несколько озадаченно:
        - Уже тринадцать, что ли… - похоже, с математикой у него было гораздо хуже, чем с языками.
        Мориц нервно заржал.
        - Ага! Двести тринадцать! И уже цинга. А ты ещё так молод…
        - Постой-ка, - забеспокоился вдруг Раевский, неустанно ковыряясь во рту. Ему внезапно показалось, что этот качающийся зуб у него уже когда-то менялся… - А Эспенберг умеет отличить молочные зубы от постоянных?
        - Не думаю, - мрачно ответил Мориц. - А синие пятна у тебя есть?
        - Чего?
        - Синие пятна на теле - тоже признак цинги.
        - Ну, есть конечно, - задрал штанину Руся, показывая громадный синяк на колене. - И вот ещё тут, на боку. - Под рубашкой сверкнули очередные синяки. - Будто у тебя нету!
        - Не-а, у меня нету, - покачал головой Мориц. - Всё, каюк тебе, - вздохнул он, - будешь пить еловое пиво… до самой смерти.
        - Гадость поди? - скривился Руся.
        - Гадость страшная, - подтвердил Мориц, - я пробовал. Но это непродолжительное лечение, - попытался утешить он приятеля.
        - Почему? - немедля заинтересовался тот.
        - С цингой долго не живут! Или умрёшь…
        Раевский икнул.
        - …или поправишься, - заключил Мориц.
        Он вздохнул и сочувственно положил руку на Русино плечо.


* * *
        Умел или нет доктор Эспенберг отличать молочные зубы от постоянных, неизвестно, однако капитану Крузенштерну он доложил, что признаков цинги на «Надежде» не обнаружено, и что дёсны у матросов ему показались «даже здоровее и твёрже, чем во время осмотра в Кронштадте». Елового пива, сваренного по рецепту Кука из концентрата еловых шишек, Русе отведать так и не пришлось. К его большому облегчению.
        Впрочем, не хуже помогал от цинги лимонный сок и квашеная капуста, которых на
«Надежде» заботами Крузенштерна было в достатке.


* * *
        А через пару дней наконец выглянуло солнышко. Наступил первый тёплый день с той поры, как «Надежда» снялась с якоря у бразильского острова Святой Екатерины.
        На шлюпе тут же начались работы, возможные лишь в погожие, солнечные дни.
        Парусники взялись чинить старые паруса: ими вполне ещё можно было воспользоваться во время ровных пассатных ветров. С бака полетели весёлые звуки молотка, бьющего по наковальне - это кузнец готовил топоры и ножи для мены с островитянами. Пушки, временно убранные в трюмы, были подняты и поставлены на свои места, и гвардии поручик Толстой с видимой охотой принялся обучать матросов стрельбе и прочим военным экзерцициям[Экзерциции (устар.) - упражнения.] .
        Крузенштерн, поочерёдно подставляя впалые щёки выглянувшему солнцу и глядя на рвение матросов, одобрительно посмеивался. Погода хороша, да и беспокойному графу нашлось, наконец, полезное применение.
        Заложив руки за спину, сосредоточенно поджав тонкие губы, Крузенштерн стал неспешно прохаживаться по шканцам. Нужно было решать, куда плыть дальше.
        Хотелось бы, конечно, поскорее доставить посланника вместе со всем посольством в Японию. Капитан бросил взгляд на Толстого, что-то втолковывающего матросу, усмехнулся. Да, это было бы неплохо…
        Он замедлил шаг. Нет, в Японии придётся пробыть минимум полгода. За это время товары Российско-Американской компании, которые нужно как можно скорее доставить в Камчатку, перепортятся окончательно.
        А если случится так, что японский император заупрямится и откажет Резанову? Тогда и посольство уедет ни с чем, и товары пропадут. Обе поставленные перед экспедицией задачи не будут выполнены.
        Решено! Сначала они отправятся на Камчатку.



        Глава 32. Туземная дипломатия


«Надежда» пересекла южный тропик и приближалась к Маркизским островам. Она держала курс к Нукагиве[Нукагива - на современных картах Нуку-Хива - крупнейший остров Маркизского архипелага (Французская Полинезия).] , самом крупному из них. Здесь Крузенштерн предполагал сделать долгожданную остановку на пути в Камчатку.
        Вечером 6 мая стали видны неясные очертания острова, почти полностью покрытого туманом. Наутро туман рассеялся. Шлюп приблизился к побережью, и теперь ясно видны были тёмные обрывистые скалы, увенчанные острыми пиками.
        Где же они, плодородные долины тихоокеанских островов, воспетые Форстером и Куком? Путешественники, утомлённые более чем трёхмесячным странствием под парусами, мечтали о рощах кокосовых пальм, о хлебных деревьях и бананах.
        Пока не было видно ничего, кроме голых и бесплодных камней. Водопады, переполненные недавними сильными дождями, оживляли пустынный пейзаж. Пенистые струи низвергались с высоты не менее тысячи футов[Тысяча футов - без малого триста метров.] прямо в море.
        Впрочем, вид пресной воды, в изобилии льющейся с крутых утёсов, не мог не вызвать ликования даже у самых приземлённых натур: на «Надежде» давно выдавали воду для питья мерою.
        На низких камнях у самого берега собрались островитяне, привлечённые любопытством. Крузенштерн послал две лодки - осмотреть берег и гавань.
        Из-за мыса появилась каноэ с восемью полуголыми гребцами, которое направлялось прямо к одной из российских лодок. Немного погодя один из гребцов затрубил в раковину, а другой стал размахивать лоскутом белой ткани.
        - Белый флаг? - Старпом Ратманов озадаченно воззрился на мотавшуюся над водой белую тряпицу.
        Остальные были удивлены не менее. В Европе белый флаг - знак мира. Однако народы других частей света этот знак, скорее всего не понимали.
        - Неужели на каноэ европеец? - сам не веря своим словам, предположил Крузенштерн.
        Наконец, нукагивское каноэ и лодка поравнялись. Из каноэ в лодку уверенно прыгнул человек, и матросы «Надежды» немедленно повернули к кораблю.
        Догадка была справедлива. Однако распознать европейца среди островитян было бы довольно трудно - вся его одежда также состояла из одной лишь набедренной повязки, а загорелое тело покрывали сложные татуировки.
        И всё-таки это был англичанин.
        Поднявшись на корабль, татуированный европеец поприветствовал капитана на чистейшем английском и сразу же предъявил бумаги с рекомендациями. Два американских капитана аттестовали господина Робертса наилучшим образом, сообщая, что тот во время стоянки их судов у Нукагивы немало способствовал доставке пресной воды и дров.
        Робертс предлагал свои услуги переводчика. Он прожил здесь уже семь лет и свободно говорил на местном диалекте. К тому же он был женат на королевской родственнице и имел высокое положение среди прочих нукагивцев.
        Вот так сюрприз! Крузенштерн несказанно обрадовался. Заполучить переводчика с нукагивского - да он даже и не мечтал о такой удаче. Общение с «дикими», построенное на догадках, затруднялось всегдашним недопониманием, поэтому-то Крузенштерн заранее объявил команде о необходимости относиться к островитянам дружелюбно и уважительно.
        - Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени, - сказал своим людям капитан.
        Он надеялся, что гуманное отношение к «диким» станет традицией, которую будут строго соблюдать не только его матросы, но моряки всех последующих русских экспедиций.
        Проявление неоправданной жестокости по отношению к дикарям вело к бессмысленным жертвам среди местных жителей и вредило самим европейцам. Пример трагической гибели великого мореплавателя Джеймса Кука, убитого во время ссоры с аборигенами на одном из Гавайских островов, в Тихом океане, должен был послужить другим серьёзным уроком.
        Теперь, с помощью Робертса, капитан рассчитывал побольше узнать о нравах и обычаях этих островов, чтобы наверняка избежать возможных столкновений с нукагивцами.
        И всё же стычки избежать не удалось, хоть в этом и не было вины российских моряков. Но это случилось много позже…
        А пока Робертс, как хорошо знающий своё дело лоцман, помог «Надежде» безопасно пройти в залив Таиохае.
        По дороге он успел дать Крузенштерну один совет.
        - Вам, господин капитан, следует опасаться одного француза, который живёт здесь уже несколько лет. Его зовут Кабри. Он бывший моряк, и добровольно остался на этом острове. Его худой нрав заставил нас сделаться врагами. Этот человек не желает жить в мире, стараясь оклеветать меня перед королём, и неоднократно покушаясь на мою жизнь.
        Крузенштерн лишь головой покачал, удивляясь, что и здесь, вдали от цивилизации, англичанин и француз не могут жить в мире.
        - Быть может, я смогу помочь вам и Кабри забыть старые распри и восстановить согласие. Ведь вы же единственные европейцы на этом острове! - с надеждой заметил он.
        Робертс только плечами пожал. Он давно не питал насчёт Кабри никаких иллюзий.


* * *
        Обширная закрытая бухта Таиохае напоминала гигантский амфитеатр. Высокие тёмные утёсы, испещрённые водопадами, представляли собой остатки кратера древнего вулкана.
        Не успела «Надежда» бросить якорь на расстоянии полумили от берега, как несколько сотен островитян вплавь окружили корабль.
        В воде нукагивцы чувствовали себя совершенно свободно. Они плыли, держа в руках, в зубах или положив на спины кокосовые орехи, связки бананов и плоды хлебного дерева, надеясь обменять их на что-нибудь стоящее.
        Торговля пошла бойко. Моряки спускали с борта верёвку, к которой пловцы привязывали свои товары. Потом туземец или сам влезал наверх, или же ему опускался обратно кусок железного обруча.
        Получив железяку, островитяне радовались, как дети. За кусок старого обруча давали по пяти кокосов и по четыре плода хлебного дерева. Однако ножи и топоры, или, как они их называли, «токи», имели в глазах туземцев ещё большую цену. Все нукагивцы без исключения мечтали о «токи»!
        Узнав от Робертса, что на острове мало свиней, Крузенштерн объявил, что «токи» будут вымениваться только на них. Всем на корабле было строго наказано - до тех пор, пока «Надежда» не запасётся припасами, не выменивать ничего у островитян, хотя бы они предлагали удивительные на взгляд европейца редкости.
        Правда, когда через несколько дней выяснилось, что свиней всё равно не достать, и команде придётся по-прежнему довольствоваться остатками солонины, Крузенштерн отменил своё приказание.


* * *
        В 4 часа пополудни прибыл на корабль здешний король Тапега со своею свитою. С королём прибыл упомянутый Робертсом француз. Тот, казалось, совершенно забыл свой французский и выглядел настоящим дикарём.
        Сам король оказался сильным благообразным мужчиной лет сорока пяти. У него была толстая широкая шея и крепкие мышцы. Кожа Тапеги выглядела тёмно-голубой, почти чёрной - так сильно он был татуирован. Даже обритые части головы были испещрены сложными узорами.
        Зато одет он был, как и прочие его соотечественники, легко и незамысловато. На нём был только чиабу - узкий пояс из материи.
        Крузенштерн повёл короля в свою каюту, подарил ему нож и аршин двадцать красной материи. Довольный Тапега тут же намотал ткань на себя. Свита короля также получила подарки.
        Выйдя из каюты на шканцы и обнаружив там двух бразильских попугаев, король крайне удивился. Его величество присел на корточки перед клеткой и долго любовался удивительными птицами.
        Крузенштерн понимающе улыбнулся и подарил одного попугая Тапеге.
        Забрав подарки, счастливый его величество, с ног до головы обмотанный в красное, отправился восвояси.
        Крузенштерн тоже остался доволен встречей: дипломатические отношения были установлены.



        Глава 33. Нукагивские впечатления Отто Коцебу

«Вчера к нам с визитом приплыл сам король Тапега. У него - рожки. Мориц считает, что это смешно. Но здесь все мужчины ходят так. Бреют головы, а над ушами оставляют волосы и собирают их в два пучка.
        Сегодня поутру король явился снова. Привёз капитану пудинг из плодов хлебного дерева и кокосовых орехов.
        Пудинг понравился. Тем, кому достался, разумеется.
        Только не мне. Я, право, не был раздосадован. А вот его королевское величество огорчился. Он надеялся получить ножницы за свой пудинг, но не получил их. (Мы всё время требуем свиней, но их не доставляют.)
        Потом король долго торчал перед портретом жены капитана. Портрет написан масляными красками и висит в каюте Крузенштерна. Кудрявые волосы его жены привели короля и прочих туземцев в восхищение.
        Думаю, Крузенштерн всерьёз опасался, как бы Тапега не попросил подарить ему понравившийся портрет, как в прошлый раз - попугая. Всё-таки с попугаем Крузенштерну было гораздо легче расстаться.
        К счастью, гости заметили зеркало, и тут же забыли о портрете. Они искренне недоумевали и придирчиво оглядывали стену - позади зеркала.
        Тапеге понравилось глядеться в зеркало. Похоже, он готов теперь любоваться на себя по нескольку часов кряду!
        Мориц с Русей подглядели как-то за Его Величеством, как тот вертится перед зеркалом, надувает щёки, таращит глаза, и выдумали новую игру. Руся делает вид, что он Тапега, а Мориц - что он его отражение. Руся губы выпятит и живот вперёд выставит - и Мориц за ним. Руся присядет и рожу дурацкую скорчит, - и Мориц тоже. Как две обезьяны. Обхохочешься! Так наловчились друг за другом повторять, что у них всё почти одновременно получается. Всех насмешат, потом сами ржут до колик.
        Кстати, до сахара его величество такой охотник, что беспрестанно просит его и ест по целому куску. А после завтрака король, не простясь ни с кем, соскочил с корабля в воду и поплыл к берегу. Никаких церемоний!
        Я бы тоже не прочь стать королём на таких условиях. А Мориц не хочет. Он любит сахар, но его отпугивают рожки. К тому же надо татуироваться, а это, говорят, очень больно.
        Толстой сказал, что хочет сделать себе татуировки на спине и груди. Охота ему быть синим, как Тапега!


        Вот умора! Сегодня Морица облапошил островитянин.
        Приплыл дикарь, и на шее у него было привязано что-то белое, похожее на украшение или амулет. Мориц издалека принял это за большой зуб. Он дал за него дикарю иглу для сшивания мешков. Дикарь, как только торг был заключен, разразился громким смехом.
        Ещё бы ему было не захохотать. Он продал Морицу очищенный банан!
        Дикарь нацепил его на шею нарочно, чтобы обмануть какого-нибудь доверчивого покупателя вроде моего братца.
        Мориц поначалу надулся и стоял весь красный.
        Впрочем, когда дикарь досыта нахохотался, то снова подплыл к кораблю, и вернул иглу. Мориц, уже улыбаясь, подарил-таки иглу нукагивскому шутнику.


        Похоже, туземцам нравится разыгрывать доверчивых европейцев. Их король Тапега - не исключение. Говорят, давеча, когда он гостил на „Неве“, и сидел на шканцах, мичман Берг стоял рядом и осматривал весло, купленное капитаном Лисянским у одного островитянина. Берг случайно выронил весло, да, как на грех, прямо на голову Тапеге.
        Король схватился за голову руками и корчась, свалился на палубу, как будто получил cильный удар.
        Все переполошились. (Легко могу представить!) Испуганный Берг, стараясь загладить неумышленный свой поступок, подарил королю кусок железного обруча в 4 дюйма длиною.
        Тогда его величество тотчас вскочил, обрадованный - и давай хохотать, показывая знаками, сколь искусно умел он притвориться.


        Сегодня, как следует вооружившись, съехали на берег Крузенштерн, господин посланник и большинство наших офицеров для визита к его величеству Тапеге. Их сопровождают англичанин и француз.
        Перед отъездом Крузенштерн велел выстрелить из пушки. Теперь наш корабль объявлен табу, чтобы в отсутствие капитана посторонние не всходили на борт. На шлюп островитяне не лезут, всякий торг прерван, однако плавающие вокруг туземцы возвращаться на берег не спешат.
        Думаю, они могут так плавать хоть целый день.
        Некоторые женщины приплыли с детьми на плечах. Другие - с большой палкой, к которой привязаны вещи. Даже шестилетние дети плавают вокруг корабля без отдыха по нескольку часов!
        Проголодавшись, они здесь же, в воде, едят кокосовые орехи.


        Табу - штука замечательная. Охраняет получше ружья. Туземцы считают, что нарушивший табу немедленно погибнет.
        Сегодня, наконец, снарядили баркас для того, чтоб налиться водой. Левенштерн взял меня с собой.
        Прибой был такой сильный, что лодку нельзя было подогнать к берегу. Поэтому мы наполняли наши маленькие бочки, а потом предоставляли дикарям доставлять их на баркас. Наши матросы не смогли бы с той же ловкостью, что и они, переносить бочки через прибой.
        Брат и родственники короля не сочли унизительным помогать нам набирать воду. Когда работа была окончена, и мы сели в баркас, начался отчаянный шум. Каждый за свои труды получал кусок старого железного обруча. И каждый старался схватить вместо одного куска сразу два…



10 мая с утра к нам приплыл посланец короля. Он рассказал, что с гор на рассвете видели трёхмачтовый корабль. Тапега решил предупредить Крузенштерна (вдруг на корабле его враги). Но это наверняка наша „Нева“! Навстречу „Неве“ послали лодку, чтобы ввести её в залив.
        Тут много интересного. Нукагивцы мастера ходить на ходулях - с их помощью они переходят через ручьи.
        Рыбу они ловят странно - толкут камнем корни какого-то растения, а потом рыбак ныряет на дно и разбрасывает это зелье. Рыба от него пьянеет и всплывает на поверхность воды полумёртвая, тогда её и собирают без особого труда…
        Интересно, каково-то её потом есть?
        Ну, рыбу они ловят мало. Это занятие у них не в почёте.


        Сегодня я узнал про Нукагиву самое главное!
        Это остров каннибалов!!!
        Робертс уверяет, что они едят только своих неприятелей, убитых на войне. Я бы не хотел воевать с ними.
        Сейчас у них перемирие. Но через месяц-другой война снова начнётся.
        При прежнем короле бухты Таиохае, отце Тапеги, войны с соседями были чаще: он был большой охотник до мозгов человеческих! Вот ужас-то!
        Робертс сказал, что убивший врага получает его голову. Он отрезает её немедленно, делит череп пополам и сразу проглатывает кровь и мозг.
        Мориц, кстати, не дослушал Робертса. Он убежал, сказав, что его сейчас стошнит. Руся тоже весь позеленел, но остался - известно, он же характер вырабатывает.
        Словом, мы стойко выслушали до конца. И поэтому мы знаем, что происходит потом.
        Вот что. Победитель очищает череп от мяса, украшает клыками кабана и связывает под челюстью волокнами кокоса. Этот череп служит свидетельством отваги, и его подвязывают к одежде на талии.
        Эспенберг и Лангсдорф нынче сильно повздорили из-за такого черепа, проломанного камнем, - каждому хотелось его иметь…
        А мне вот такое сокровище даром не надо.


        Мориц принёс бананов, но мы с Русей не стали. Да мне что-то вообще сегодня есть не хочется…»

        Глава 34. Песня каннибалов в репертуаре Раевского

        Стоя на шканцах, Крузенштерн отчитывал приказчика Российско-Американской компании купца Шемелина. По просьбе посланника Резанова тот накупил всякой всячины за топоры, которых на корабле оставалось совсем мало.
        - Что это вы себе позволяете, господин Шемелин? Вы что, не слышали приказ капитана? - Крузенштерн был зол не на шутку. - Мену с островитянами я разрешил только только на бусы, зеркала, пуговицы, ножницы…
        - Виноват, господин капитан, однако господин посланник распорядились…
        - А ежели припасы кончатся? Что господин посланник тогда есть изволят? - раздражённо перебил его Крузенштерн. - Нукагивские безделушки? Уже обглоданные черепа? Или, быть может, он изволит скушать вместо купленных здесь свиней свою тенерифскую мумию? - И капитан бросил быстрый взгляд на старпома, стоявшего рядом.
        Ратманов, всей душой болевший за своего капитана, коротко, не без ехидства, ухмыльнулся. Потом нахмурился. Иван Фёдорович рисковал, произнося такие речи в адрес государственного посланника. Ведь чем это может обернуться по прибытии в Россию - неясно.
        Одно было ясно - терпение Крузенштерна лопнуло.
        - Воля ваша, Иван Фёдорович, только это не безделушки, а для научной коллекции важные экспонаты, - оправдывался купец.
        - Вы мне будете говорить о науке, господин Шемелин! - вскипел Крузенштерн.
        - Для коллекции императорской кунсткамеры! - повторил Шемелин со значением. - Так сказали господин посланник.
        Ратманов скривился.
        - Господин посланник много понимает в науке, а ещё более в мореплавании, - презрительно процедил он в сторону.
        - Да ведь я не могу ослушаться, господа, когда сам господин посланник…
        - А меня вы можете ослушаться? - повысил голос Крузенштерн. - До тех пор, пока я - капитан, я здесь приказываю. Капитан отвечает за жизнь каждого на судне. И все - слышите? - все без исключения здесь должны исполнять мои приказы! Если хотите благополучно прибыть домой!
        - Резанов обещает по прибытии в Камчатку заковать вас в оковы… - дрожащим голосом доложил Шемелин.
        - Посмотрим! - Капитан отвернулся, давая понять что разговор окончен.
        Сконфуженный Шемелин потоптался на месте, теребя бородку.
        - Я бы и сам свежинки поел. Для восполнения, так сказать, жизненных соков организма, - забормотал он, - но его превосходительство господин посланник приказали…
        - Заладил! - махнул на него рукой старпом и тоже отвернулся.
        Шемелин ретировался.
        - Макар Иванович, голубчик, вы не знаете где Робертс? - спросил Крузенштерн у Ратманова.
        - Как же, знаю. Они с Лангсдорфом на берег съехали. Господин Лангсдорф словарь нукагивского языка составляет и зарисовки делает, - пустился в объяснения Ратманов. - И Раевского с собой взяли - пусть его Робертс туземному диалекту обучает. Он, мол, быстрее слова запоминает, нежели господин Лангсдорф успевает их в словарь записывать. Так я же вам докладывал! - прибавил он удивлённо.
        - Да-да, вспомнил! - прижал капитан ладонь ко лбу. - Всё из головы вылетело с этими господами из Американской компании… - пожаловался он старпому.
        Старпом только руками развёл.
        - Так вот. Лисянский собирался завтра с самого утра наливаться водою. Нужен будет Робертс, как вы понимаете. Удобнее будет, если он сегодня переночует на «Неве».
        - Так пускай Лисянский возьмёт Кабри!
        - Ох, нет! - покачал головой капитан. - Всё-таки я Робертсу больше доверяю, - признался он. - Проследите, Макар Иванович, чтоб всё было исполнено. А то я Юрию Фёдоровичу клятвенно пообещал, что завтра в его распоряжении будет переводчик…


* * *
        Всё исполнили в точности, Робертс с вечера был отправлен на «Неву».
        С ним поехал Раевский.
        Нельзя сказать, что Руся был этим доволен.
        Он-то после ужина собирался отдохнуть, наконец, от зубрёжки нукагивского и обсудить с Морицем возможности завтрашней рыбной ловли и купания…
        А ещё - рассчитывал исполнить Морицу и Отто народную песню жителей Нукагивы. Как пометил в своих записях Лангсдорф, она исполнялась меланхолическим однообразным басистым голосом. С басистостью у Руси пока не всё было в порядке, а вот меланхолической однообразности - сколько угодно.
        Слова в песне были весьма устрашающие. По-русски она звучала примерно так:

        Где этот огонёк на острове? Зачем этот огонёк? Чтоб жарить неприятеля!
        Давай разведём огонь! У нас есть огонь! Станем его жарить.
        Мы его поймали. Он хотел бежать. Теперь он убит!
        Сестра плачет. Родители плачут. Его дочери плачут
        Первый день. Второй день. Третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый день.
        Вот, собственно, и вся песня.
        Петь её полагалось хором. Так что братьям Коцебу ничего не остаётся, как выучить её тоже.
        Особенно эффектно звучало:
        - Тау-и-па-та-хо-о! - Чтоб жарить не-при-я-те-ля!
        Словом, песня должна была иметь большой успех.
        - Нет, - сказал Ратманов. - Тебе, братец, велено всюду сопровождать толмача. Планы расстраивались, но что тут поделаешь. Руся, вздохнув, повиновался.



        Глава 35. Заговор

        Татуировка была делом решённым. Толстой лежал, небрежно развалившись в тени пальмы, и ожидал начала процедуры, когда к нему подошёл Кабри и стал требовать платы за то, что свёл его с лучшим здешним мастером по татуировкам.
        - Только после того, как он закончит работу, уважаемый, - процедил граф по-французски, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать разложенные на тряпице инструменты мастера и миску с пастой из раздавленного ореха, который служил для добычи чернил.
        - Вы мне обещали порох! - настаивал Кабри. - На кой чёрт мне ружьё без пороха?
        - Отстаньте, Жозеф. Я вам уже всё сказал - получите сразу после. И помните - Крузенштерн не должен узнать об этом. Иначе он меня поедом съест. Он считает, ни вам, ни Робертсу здесь на острове порох ни к чему. А то вы как дети малые… тут же поубиваете друг друга.
        Кабри чертыхнулся.
        - Вижу вы, Жозеф, нынче не в духе, - лучезарно улыбнулся ему Толстой, которого, как видно, только забавляло плохое настроение француза. - Что вы щёлкаете зубами как каннибал? О, простите, я заболтался…
        - С утра, когда я был на «Надежде», ваш капитан зазвал меня к себе в каюту. Там уже торчал этот чёртов Робертс! - Брызгая слюной, Кабри добавил к французским ругательствам ещё несколько слов по-нукагивски, видимо посылая проклятия на голову англичанина. - Крузенштерн прочёл нам проповедь - по-другому его речь не назовёшь - о том, что мы, как европейцы, должны жить в мире друг с другом. А потом вынудил меня пожать Робертсу руку. Я едва сдержался, чтоб не плюнуть в лицо этому английскому негодяю! - Кабри брезгливо посмотрел на ладонь и раздражённо вытер её о набедренную повязку-чиабу.
        - Лучше бы вы просто вымыли руки, - посоветовал Толстой, глядя на старания Кабри стереть с ладони невидимые следы прикосновения заклятого врага. - И вообще, - прибавил он вполголоса, - вам нужно чаще мыться…
        - За сегодняшнее унижение я отомщу им обоим!
        - Правда? Каким же образом? - немедленно заинтересовался граф.
        - Пока не решил.
        - Так что вам стоит настроить туземцев против Крузенштерна? - пожал плечами Толстой. - Этим вы насолите и тому, и другому… О поверьте, мсье, нет ничего проще, как ввести в заблуждение людей, не понимающих другого языка, - продолжал теоретизировать он, уловив пристальный взгляд Кабри.
        - Да, я так и сделаю, - злобно засипел француз. - Я скажу нукагивцам, что на их короля европейцы наложили оковы!
        - Что за ерунда! Зачем Крузенштерну этот глупый Тапега на корабле? На «Надежде» полно глупцов и без вашего туземного царька. К тому же, Тапега и так каждый день там околачивается, пьёт стаканами портвейн и грызёт сахар. И потом, кто в это поверит? Крузенштерн - он же агнец божий… только по отношению к диким, разумеется.
        - Восемь месяцев назад тут был американский бриг. Его капитан взял тогда в заложники одного из королевских родственников… Здесь никто до конца не доверяет европейцам. Нукагивцы поверят и возмутятся, не сомневайтесь. И Робертс поплатится за свою дружбу с вашим капитаном, - скрипнул зубами Кабри. - Стоит только намекнуть туземцам, что он хочет избавиться от короля, чтоб занять его место… Тут-то этот мерзавец и пожалеет, что женился на королевской дочери.
        - А-а, ну это меняет дело. Совсем другой расклад, - не мог не признать Толстой, как человек, искушённый в интригах. - Только мой вам совет - проследите, чтоб рядом не крутился этот мальчишка Раевский. Лучше его вообще где-нибудь на это время припрятать - он чертовский проныра, и, кажется, уже болтает по-нукагивски - ума не приложу, как это у него получается. Словом, в вашем деле он может стать помехой. Заодно проучим его немного, чтобы в другой раз не лез не в своё дело…
        - Вы хотите его проучить? - недоверчиво переспросил Кабри, словно заподозрив какой-то подвох.
        - Неплохо бы, но только слегка, и без огласки, - оловянными глазами посмотрел на Кабри Толстой.
        - Я могу обманом завести его подальше, вглубь острова… А потом, когда дело будет сделано, вы «найдёте» заблудившегося и заберёте его обратно.
        - Мне он ни к чему. Можете даже его съесть, - усмехнулся Толстой, - если вам позволит ваша совесть съесть собрата-европейца. Туземцев-то вы наверняка уже пробовали?
        - О нет! - с жаром стал уверять Толстого француз. - Я с большим азартом охотился за ними, но в случае успеха всегда выменивал человечину на свинину…
        Толстой икнул, брезгливо поморщился.
        - Так я вам и поверил, - сказал он и с отвращением плюнул в сторону. - Мальчишку вы всё-таки не ешьте. Оставьте японцам на растерзание. Впрочем, если что-то пойдёт не по плану, вы всегда сможете обменять его на свинину…


* * *
        На третий день после этого разговора король Тапега в очередной раз явился на
«Надежду».

«Повадился», - взглянув искоса на Тапегу, подумал Ратманов.
        С королём приплыли Кабри и ещё какой-то дикарь, татуированный с ног до самой шеи. Старпом только рот разинул, когда испещрённый замысловатыми нукагивскими узорами дикарь небрежно осведомился по-русски:
        - А Раевский-то где?
        При ближайшем рассмотрении дикарь оказался графом Толстым.
        - Они с Робертсом на «Неве», со вчерашнего вечера, - пробормотал Ратманов, дивясь, как радикально изменился облик гвардии поручика за три дня его отсутствия на шлюпе. - На что он вам сдался?
        Толстой только разочарованно поднял бровь, не считая нужным утруждать себя лишними объяснениями. «Надо же, этому паршивцу Раевскому опять повезло. Будто в рубашке родился!» - подумал он.
        Будучи любимцем Фортуны, граф всегда искренне удивлялся, встречая людей, к которым судьба оказывалась не менее благосклонна.
        Тапега тем временем заглянул в капитанскую каюту. Там сидел Крузенштерн, завёрнутый в салфетку, с густой мыльной пеной на щеках. Рядом стоял денщик Стёпка со сверкающей острой бритвой в руке. Капитан скосил глаза и приветственно махнул нежданному посетителю рукой из-под салфетки.
        Тапега, по обыкновению, сразу ринулся к большому зеркалу, чтобы полюбоваться своим отражением, а потом зачарованно уставился на то, как Стёпка ловко бреет щёки капитана стальной бритвой, периодически аккуратно вытирая её о висящую на левом локте салфетку. На Нукагиве мужчины тоже брились, оставляя лишь маленький пучок волос в середине подбородка, но эта процедура была не слишком комфортабельной, во всяком случае, с точки зрения европейца: бриться приходилось острой морской раковиной.
        Когда парикмахер обрызгал, наконец, гладко выбритое лицо капитана одеколоном, Тапега даже застонал от зависти, жадно принюхиваясь к разлившемуся в воздухе приятному запаху лаванды.
        Крузенштерн, видя, сколь много эмоций вызывает у короля процесс бритья, решил сделать ему приятное - велел после себя побрить и гостя, а после - обязательно умыть его душистой водой. Туземец обрадовался, воссел на табурет, завёрнутый в полотенце, и с довольным видом выставил вперёд подбородок.
        Его величество побрили, умыли, угостили оладьями с мёдом, которые он страсть как полюбил, после чего благоухающий Тапега отплыл восвояси.


* * *
        Через час - было как раз время обеда, - к Крузенштерну явился вахтенный и доложил, что Тапега вернулся. На этот раз король вместе с переводчиком и каким-то своим родственником захватил с собой туземца - владельца свиньи, который вроде бы готов был обменять животное на маленького попугая.
        Сам король, едва ступив на борт, тут же проследовал в каюту капитана, да так и застрял там, любуясь своим отражением в большом зеркале.
        Крузенштерн, меж тем, быстро проглотил щи из солонины, и через десять минут уже выскочил на шканцы: свинья была делом первостепенной важности. Каково же было его удивление, когда он увидел, что недовольный островитянин отплывает восвояси, так и не расставшись со своим громко хрюкающим сокровищем!
        - Куда это он? - удивился капитан «Надежды», с сожалением глядя на удаляющуюся от шлюпа свинью, которую уже почитал своею, потому что полагал, что маленький попугай - вполне разумная плата за жаркое для господ офицеров плюс матросский суп на наваристом мясном бульоне.
        Кабри, подозрительно бегая глазами, ответил, что островитянин рассердился от того, что ему не дали попугая.
        - Как не дали? - возмутился Крузенштерн. - Велите ему вернуться!
        Однако, вопреки ожиданиям, островитянин не только не вернулся, но принялся ещё быстрее грести к берегу. Родственник короля тоже поспешил удрать, сиганув в воду прямо с борта.
        - А этот-то куда? - недоумевал Крузенштерн.
        - Он хочет догнать лодку и уговорить туземца со свиньёй вернуться, - объяснил Кабри, глядя куда-то поверх капитанского плеча.
        - Этот человек, похоже, что-то недоговаривает, - понизив голос, поделился с капитаном своими сомнениями старпом.
        Крузенштерн задумался. Всё это было как-то странно.



        Глава 36. Вампиры яда не боятся

        В первой половине того же дня от «Невы» отчалил баркас, гружёный пустыми бочками для пресной воды. Матросы дружно налегали на вёсла, и долгожданный берег с каждой минутой всё приближался.
        Было жарко. Сверкание воды слепило, больно резало глаз. На корабле, под натянутым над палубой тентом, не так припекало. Здесь же, на открытой воде, солнце палило вовсю. Руся, по всегдашней своей рассеянности ещё с вечера забывший фуражку на
«Надежде» (нарушив, кстати, тем самым приказ Крузенштерна не выходить на палубу без головных уборов), сидел, прикрывая темя ладонью. Вздыхая и кряхтя, он ёрзал по банке[Также для скрепления бортов.] и мечтал поскорее скрыться куда-нибудь от проклятых солнечных лучей. Когда до берега осталось совсем немного, юнга Раевский жалобно спросил у мичмана:
        - Можно, как причалим… Можно мне сразу в тень?
        Мичман, истолковав его просьбу по-своему, понимающе подмигнул Руслану и снисходительно махнул рукой - валяй, мол, если с утра фруктами объелся.
        Не обращая внимания на общий хохот, мальчик встал на носу и приготовился к прыжку. Несколько дружных ударов вёслами, и шлюпку вынесло на отлогий берег. Руся, раскинув руки, птицей слетел с баркаса. Споткнувшись, сделал кувырок с разгону, тут же встряхнулся, выправился и помчался, взрывая калёный песок, к пальмовой террасе.
        Коричневые полуголые островитяне, собравшиеся на берегу встретить моряков, расступились, пропуская маленького этуа, и тут же забыли о нём. Дикари - как всегда шумные, назойливые - обступили баркас, оживлённо загалдели.
        Матросы повыпрыгивали на берег. С наслаждением они прохаживались враскачку по плотному горячему песку, улыбаясь и весело переговариваясь. Хорошо было размяться и вместо качающейся палубы ощутить под ногами твёрдую землю.
        - Тараканов, поглядывай за якорем, - добродушно напомнил матросу мичман о необходимости соблюдать бдительность.
        Вчерашнее происшествие с баркасом «Надежды» было тому причиной. После небольшой отлучки лейтенанта Левенштерна с баркаса пропал якорь. Сначала наивно полагали - канат перетёрся, однако позже выяснилось, что якорь срезали предприимчивые островитяне. Вернуть якорь удалось только после вмешательства Крузенштерна и его переговоров с королём Тапегой.
        Нукагивцы, отдать им должное, никогда не воровали друг у друга. У них это было не принято. Однако стянуть что-нибудь у чужих, видимо, почиталось островитянами за доблесть и всячески одобрялось. Так что за ними нужны были глаз да глаз.


* * *
        Руся ухнул с разбегу в тёмно-зелёный омут тропической рощи. Струи прохлады - журчащие, влажные - омывали его с ног до головы. Джунгли булькали, плескали, свистели, шелестели, щебетали… Руся замер, заворожёно вслушиваясь в этот волшебный хор.
        В чудесное многоголосье странным образом вплетались звуки его имени.
        - Руся, Руся…
        Зов растворялся в зелёном шелесте, в разноцветном мелькании. «Джунгли зовут?» - пронеслось в голове глупое. Мысли спутались. Всё вокруг звенело, пело, вилось лианами, двоилось, троилось, множилось. Из носа пошла кровь. Руся шмыгнул, сорвал широкий лист и прижав его к лицу, закинул голову. Видать, напекло. Вот и мерещится всякое.
        Или… Или нет?
        Руслан вытянул шею и прислушался.


* * *
        Русские выгрузили на берег пустые бочки. Островитяне помогали с большой охотой и старанием.
        Воду моряки намеревались заливать из шумного прибрежного ручья, впадавшего прямо в залив. Баркас отчалил и встал на верпе[Верп - малый якорь; также его часто используют, когда парусному судну нужно перейти небольшое расстояние, но нельзя идти под парусами по случаю штиля, противного ветра или тесноты прохода, в котором нельзя лавировать, и двигаются с помощью завозов верпа на баркасе или шлюпке.] в нескольких десятках метров от берега.
        Матросы по двое наполняли бочки и пускали их вниз по течению. Островитяне умело сплавляли бочки по ручью, а потом вплавь через буруны подгоняли их к баркасу. На баркасе ещё двое матросов принимали на борт ценный груз.
        - Вот ведь, черти, ловкие какие! - глядя на то, как нукагивец вплавь преодолевает пенистые гребни бурунов, умело справляясь с вертящейся в воде бочкой, удивлялся курносый, белобрысый матросик.
        - Проворны! - соглашался его напарник, устало вытирая рукавом красное, мокрое от пота лицо. - И жара им нипочём.
        - Вчера, рассказывают, бросили с «Надежды» одному кусок железа, да промахнулись. Тот нырнул за железякой, вынырнул и знаки делает - не достал, мол, другую давай. Что ты будешь делать - бросили ещё. А дикарь-то - поймал вторую и давай, братец ты мой, хохотать. Глядят - обе железки у него в руке. Он первую-то, слышь, достал со дна, да не показывал. Под водой ногами держал. Ну чисто - обезьяны!
        - Да где ты обезьян-то видел водоплавающих?
        Курносый матросик только качал головой и улыбался.


* * *
        Тенистые своды шелестели, двигались, разговаривали.
        - Руся, да Руся же! - слабый мальчишеский голос снова явственно прозвучал откуда-то сзади.
        Руся обернулся. Прямо на краю пальмовой террасы, на траве, вспученной вывороченными корнями, лежал кто-то. Камуфляжные пятнистые штаны и линялая футболка сливались с жёсткой травой и гнилыми кокосами, валявшимися вокруг.
        Руся, как лунатик, медленно двинулся к лежащему на земле.
        Это был мальчишка, встрёпанный, светловолосый. Его осунувшееся лицо казалось почти зелёным в зелёной же тени. С усилием приподнявшись на локте, он смотрел на Руслана и почти беззвучно шевелил губами.
        - Макар?..
        Руся провёл рукой по лицу, как будто хотел снять наваждение.
        Потом, сообразив, наконец, что это не мираж, не галлюцинация и не результат солнечного удара, бросился к другу, рухнул на колени и быстро припал губами к Макаркиной щиколотке.
        - Руська, ты… Ты с ума сошёл! - прошептал Макар. - Отравишься!
        Он стал выворачиваться и хватать Русю за руки. Двигался он трудно, медленно, как-то невпопад.
        - Лежи, не дёргайся! - Руслан с досадой пихнул Макара в грудь. Тот навзничь откинулся на траву. Навалившись, Руся крепко прижал приятеля к земле. - Вот дурак, ещё лягается! - Лазарев, собрав последние силы, упрямо дёрнул ногой.
        - Лежи, говорю! Вампиры яда не боятся! - Руся сдавил края ранки пальцами и губами вытянул кровь. Сплюнул. Проделал всё это снова. Потом ещё и ещё раз - до тех пор, пока не онемели от усталости губы. Наконец, ослабил хватку и отпустил Макара.
        Бегом бросился к ручью, зачерпнул воды, энергично поболтал во рту и выплюнул. С наслаждением умылся, опрокинув несколько прохладных пригоршней на горевшее, измазанное кровью лицо. Утёрся рукавом, и тогда только перевёл дух.
        Потом слегка изменился в лице, будто вспомнил что-то. Замер, в панике нащупывая языком лунку от недавно выпавшего зуба. Язык наткнулся на что-то острое. Да это уже новый зуб лезет, и всё там зажило давно! Руся облегчённо вздохнул, немного устыдившись своего внезапного испуга.
        На поляне, у самого устья ручья происходило какое-то движение. Не разглядев никого из своих в шумной толпе аборигенов, Руся бросил тревожный взгляд на залив. Баркас по-прежнему стоял на верпе в некотором отдалении от берега. Развеяв свои глупые страхи, Руся улыбнулся, набрал пригоршню воды и потрусил назад, к Макару.
        Лёжа на спине, Макар озадаченно смотрел снизу вверх на заметно повзрослевшего и загоревшего дочерна приятеля в мешковатых матросских штанах и рубахе. Когда это Руська Раевский успел так измениться?
        Макар приподнялся и, недоверчиво щуря светлые ресницы, оглядел сверкающую гладь залива, окружённого высокими тёмными скалами. Это было как в кино: белые пенистые водопады, срывающиеся с тёмных круч, буйная тропическая зелень, бездонная небесная лазурь. А, главное, - два старинных парусника, застывших у самого входа в бухту. Их стройные мачты таяли в полуденной голубоватой дымке…
        - Это что, - прошептал Макар, - сон? Или рай?
        - Какой сон, какой рай! - засмеялся Руся. Он снова встал на колени и обеими руками крепко схватил друга за плечи. - Жить будешь! Двести лет жить будешь! Слышишь, Макарка? - И Руська порывисто стиснул друга в железных матросских объятиях.


* * *
        Работа у ручья поначалу спорилась. Если б не помощь нукагивцев, заливаться бы им на солнцепёке до самого вечера. К счастью, неутомимые, привычные к жаре дикари с завидной ловкостью справлялись с трудным делом.
        Оставалось не так уж много пустых бочек, когда на берег прибежал, запыхавшись, нукагивский мальчишка, и что-то закричал, бешено жестикулируя.
        Матросы, бывшие на берегу, удивлённо уставились на маленького беснующегося дикаря. Дитя природы с криком било себя кулаком в грудь, а потом в отчаянии простирало руки в сторону кораблей, мирно стоящих в заливе.
        Островитяне бросили работу и тревожно загомонили, сбиваясь в кучу.
        Куда делись добродушные и услужливые помощники! Настроение дикарей резко переменилось. Моряки недоумевающе вглядывались в напряжённые, потемневшие от гнева лица островитян. Дикарей на берегу стало больше, и они всё прибывали. Вооружённые, облачённые в доспехи, они потрясали копьями, и крепкие мышцы грозно перекатывались под тёмными узорами татуировок.
        В одно мгновение на поляне у ручья собралась огромная разъярённая толпа, плотным полукольцом окружившая матросов.
        - Все в шлюпку! - крикнул мичман.
        Однако копья преградили им путь. Похоже, отступать было поздно.



        Глава 37. Необитаемый остров

        Если бы окружившие моряков нукагивцы увидели, что произошло чуть поодаль, на пальмовой террасе, возможно, они сразу порастеряли бы свой воинственный пыл, а берега Тоиахоэ огласились бы громовым хохотом. Ничего смешного не случилось, напротив. Но здешние туземцы громче всего хохотали от ужаса. Хохотали до колик - исступлённо, неистово.
        Испугаться было не мудрено: два маленьких белых этуа растворились в воздухе, словно это были не люди, а духи. Только что они сидели на жёсткой траве, что-то взволнованно выкрикивая и обнимая друг друга, и вот - исчезли без следа.
        Однако никто ничего не заметил. Только огорошенно крякнула пёстрая птица, с любопытством наблюдавшая за этуа. Мигнула чёрным глазом, крутанула шеей и вспорхнула - от греха подальше.


* * *
        Песок.
        Белый песок.
        Руся поднял голову и провёл рукой по щеке, шершавой от налипших песчинок.
        Полоска песка между заросшей пальмами террасой и морем изгибалась тонкой лукой, убегала на запад. Там горячей золотой каплей стекало за горизонт солнце. Пальмы отбрасывали на землю длинные-предлинные тени.
        Где это мы?
        Макар, лежавший рядом на песке, зашевелился. Мутно поглядел на Русю и поспешно отвернулся в сторону. Его тут же вывернуло.
        Руся сочувственно вздохнул. Всё змеюка проклятая. А может, от перемещения? Второе перемещение во времени, и всё за каких-то четверть часа. Спринт в хронодайвинге - штука неприятная.
        Немного придя в себя, Макар огляделся. Он выглядел ещё более озадаченным, чем прежде. Ещё бы! Декорации снова поменялись. Не видно было залива, окружённого темными кручами. Исчезли с горизонта парусные корабли. Толпа туземцев с копьями тоже куда-то испарилась.
        - Что это было? И где все?
        - Думаю, в прошлом, - буднично ответил Руся.
        Макар вытаращил глаза.
        - Я не уверен, что это не сон, - хрипло выговорил он.
        - Эх! - только и сказал Руслан.
        Он встал и побрёл по берегу. Нужно было осмотреться.


* * *
        Через четверть часа Руся вернулся. Он нашёл ручей, и принёс воды в пустой скорлупе кокоса.
        Напившись, Макар вытер рот рукавом и спросил:
        - Так где же мы?
        - Думаю, что это остров. И я почти уверен, что мы в Тихом океане. Почему? Не знаю. Пальмы здесь такие же, как на Нукагиве. А, главное, небо… Небо - такое же…
        - А тогда мы были - на Нукагиве?
        Руся кивнул.
        - Да. - Нукагива, остров в Маркизском архипелаге. Тихий океан, век девятнадцатый, - кратко добавил он.
        - Так мы побывали в прошлом? Ничего себе… Я думал, так не бывает.
        - Бывает.
        - Подожди-ка. Откуда тебе знать? - Макар смотрел на Русю так, будто видел его впервые. - Ты так говоришь, как будто тебе не впервой!
        - Так и есть. Только об этом нельзя было рассказывать. Даже другу.
        Выслушав Русин краткий рассказ, слегка обалдевший Макар сел, подобрав ноги, и обхватил переплетенными руками коленки.
        - Значит, ты меня хотел догнать? - взволнованно уточнил он. - Там, в прошлом?
        - Хотел, да промахнулся. Я тебя, Макар, полгода дожидался… - сосредоточенно ковыряя кокосовой скорлупой песок, смущённо признался Руслан. - Я мало знал о свойствах времени. Да и теперь немного знаю. Я только понял теперь, что тогда, на Оленьих ручьях, не имело значения - нырну я сразу вслед за тобой или нет. Попасть в нужную точку прошлого - вот что было важно. Так что выходит, умнее было остаться и разыскать отца Георгия, а не корчить из себя героя. А теперь… - Руся озабоченно посмотрел на припухшую Макаркину щиколотку, - непонятно где мы и как сможем отсюда попасть домой…
        Он приподнялся и с досады закинул скорлупку в море. Она нырнула с плеском, всплыла и лодочкой мерно закачалась на волнах. Руся проводил её пасмурным взглядом.
        Макар откинул со лба светлую путаницу волос.
        - Ты не корчил… - тихим голосом произнёс он. - Ты… ты - настоящий друг, Руська! - широко открытые, зелёные как крыжовник глаза смотрели на Руську серьёзно и торжественно.
        Руся обернулся. Загорелое лицо его с облупленным, покрытым веснушками носом дрогнуло и озарилось счастливой улыбкой.


* * *
        Они устроились на ночлег в шалаше из пальмовых листьев. Руська провозился с ним до темна, но вышло не очень. Последний раз критически оглядев сооружение, он полез внутрь, к Макару. Улёгся на настил из листьев, вытянул ноги и понял, что устал просто зверски. Свежие ссадины на руках горели.
        - Русь, как ты думаешь, тут хищники водятся? - послышался в темноте шёпот Макара.
        Руся помотал головой.
        - Если только двуногие! - усмехнулся он.
        - Как это?
        - Каннибалы. На Нукагиве их полно было. - Тау-и-па-та-хо-о! - пропел он тихим
«меланхолическим басом». - Чтоб жарить не-при-я-те-ля!
        Ответом было молчание.
        - Только скорее всего наш остров необитаем, - пояснил Руся, спеша успокоить друга.
        Макар облегчённо вздохнул. Хватит с него змей, хватающих за пятки. Зубы каннибалов пусть обойдут их стороной.
        - Остров необитаем, - повторил Руслан, - но я не уверен, что это хорошо. - Он протянул руку и нащупал в темноте лоб Макара. Ему показалось, что лоб был горячим.
        Руся стиснул зубы. Ну почему они оказались здесь, а не где-нибудь поближе к дому! И как теперь выбираться к людям?


* * *
        Утром погода испортилась. Поднялся ветер. Под его порывами гнулись пальмы. Волны яростно бросались на берег, сильный ливень вбивал в землю толстые мутные струи. Буря бушевала несколько часов подряд.
        К полудню ветер стих, горизонт очистился, выглянуло солнце. Мальчики, промокшие в своём дырявом шалаше до нитки, стуча зубами выползли на песок - обсыхать.
        - Придётся, наверное, строить лодку, - в раздумье произнёс Руслан, рисуя пальцем на песке очертания нукагивского каноэ.
        - Не придётся, - вдруг засмеялся Макар и показал рукой на море. - Гляди, она сама к нам плывёт!



        Глава 38. Мальчики с Анаа

        Лодка пристала к дальнему концу белой песчаной косы.
        Руся встретил пришельцев на берегу. Их было человек десять, и все - мальчики. У них была шоколадная кожа и длинные тёмные, чуть волнистые волосы. Мальчики-туземцы смотрели на него удивлённо.
        Руся поздоровался и протянул самому старшему из них блестящую светлую металлическую пуговицу.
        Старший, высокий парень лет шестнадцати, бережно сжал пуговицу длинными гибкими пальцами, обрадовано щёлкнул языком. Положил на ладонь, опустил руку пониже, чтобы младшим детям было видно. Осколки света запрыгали по смуглым лицам. Мальчики одобрительно закивали, вперив в пуговицу восхищённые взгляды.
        Сняв с шеи пронизку с акульим зубом, старший мальчик вручил амулет Русе. Руслан с довольным видом просунул голову в ожерелье. Зуб лёг ему на грудь, гладкий, тяжёлый, горячий от солнца.
        Руся спросил, откуда они. Мальчики ответили, что с острова Анаа. Их лодку носило во время бури по морю и вынесло сюда.
        Старшего звали Меноно.
        - Где твоя лодка? - спросил он Русю.
        - Нет. Унесло, - кратко ответил Руся, вспомнив лагерную лодку и подумав, что отчасти всё то, что он сказал - правда. - Мы с другом с большого корабля. Но корабля тоже нет. Мы здесь одни.
        - Это остров Макатеа, - закивал старший мальчик. - На нём никто не живёт. Где же твой друг?
        - Там! У него болит нога.
        Мальчики стайкой двинулись по берегу знакомиться с ещё одним этуа. Макар, отползший за это время в тень, сидел под пальмой, бледно улыбаясь.
        - Что с ним? - подойдя ближе, снова спросил старший.
        Руся ответил.
        Туземец удивился. На этих островах не водились змеи. Однако он осмотрел ранки, покачал головой и быстро заговорил со своими. Те закивали, и двое тут же углубились в лес. Остальные обступили ближайшую кокосовую пальму. Один с ловкостью обезьяны вскарабкался наверх и стал сбивать орехи.
        Привычными движениями они обдирали с кокосов толстую кожуру, а затем старший широким ножом разрубал скорлупу на две половинки.
        Сверкая белозубой улыбкой, мальчик протянул угощение Русе и Макару. Руся с жадностью осушил скорлупку, наполненную сладковатой освежающей жидкостью, и принялся жевать белую плотную мякоть кокоса.
        Макар выпил, откинулся на песок. Жевать кокос не стал.
        Мальчики обсуждали диковинную, на их взгляд, одежду Макара. Пятнистые камуфляжные штаны вызвали одобрение.
        - Хорошо! - кивали они. - В лесу тебя не видно!
        Большие накладные карманы поразили воображение туземцев. Карманов у Макара было много, и похоже, во всех что-то лежало. Макар засунул руку в один из них и достал… вчетверо сложенный клетчатый носовой платок! Чистый, только влажный, не успевший просохнуть после дождя и слегка помятый. Руся засмеялся. Носовыми платками он давно не пользовался…
        Макар протянул платок мальчишке, который лазил на пальму. Тот остался весьма доволен подарком.
        Вскоре вернулись мальчики из леса - в руках их были какие-то листья. Старший выбрал самые на его взгляд подходящие. Он набил ими рот и принялся тщательно пережёвывать. Выплюнул получившуюся кашицу на целый лист, он, присев на корточки, пришлёпнул компресс к Макаркиной ноге. Потом ловко обернул ногу оставшимися листьями, подвязал кокосовой нитью, чтоб не слетали. Похлопав Макара по плечу, вручил ему другие листья, поменьше.
        - Эти - нужно жевать. Жуй!
        Макар взял в рот лист и скривился - было горько.
        - Жуй! - повторил мальчик и повернулся к Русе. - Завтра этуа будет совсем здоров! - уверенно пообещал он.
        - Возьмите нас с собой, на свой остров, - попросил повеселевший Руся.
        - На Анаа? Хорошо, - согласился Меноно. - Скоро мы поплывём домой! - улыбаясь и приплясывая, радостно пообещал он.


* * *
        Руся присел в тени, рядом с Макаром. Прижав подбородок к груди и высунув язык, он в восхищении рассматривал акулий зуб, оглаживая ладонью его гладкую, чуть желтоватую эмаль. Зуб был - что надо. Руська поднял голову, двумя пригоршнями откинул волосы со лба, вдохнул полной грудью.
        Всё складывалось как нельзя лучше. Теперь Раевский был уверен, что они выберутся отсюда, и оба в добром здравии. Главное попасть туда, где людей побольше. А там - найти российское посольство и считай, уже дома.
        - Ф-ш-штранно, - расширил глаза Макар, внезапно перестав жевать.
        - Что странно?
        - Я понимаю, ф-ш-што они гофофят! - не слишком внятно прочавкал он.
        - Я тоже, - засмеялся Руся.
        Макар кривясь, сплюнул листья в ладонь и пояснил:
        - Ну, я думал сначала - ты их понимаешь, потому что выучился немного на Нукагиве.
        Руся покачал головой.
        - Эти говорят немного по-другому. Но неважно. Хронодайверы понимают любой язык.
        - Круто! - глаза Макара заблестели. - Точно, я же - хронодайвер. Отлично звучит. - И он гордо выпятил грудь.
        - Ты - нырок! - поумерил его пыл Руся. - Змеёй укушенный. Жуй свои листья, поправляй здоровье!


* * *
        Воздух дрожал и плавился. Почти видимая глазу, плавала вокруг жара. Руслан, лениво щурясь, смотрел на сверкающую воду. Издалека слышно было, как быстро переговариваются мальчики с Анаа. В их голосах ему почудилась смутная тревога.
        Руся медленно поднёс ладонь к глазам. Вслед за мальчиками с Анаа он тоже заметил в море ещё одну лодку. Лодка приближалась. Уже видно было мускулистых полуголых гребцов, дружно налегавших на вёсла.
        - Вагейту! - Мальчики-туземцы стайкой окружили старшего и испуганно загалдели, словно встревоженные птицы, готовые вспорхнуть.
        Жара вдруг ещё сильнее набрякла, навалилась тяжестью.
        В горячем, дрожащем воздухе сорвался, взлетел к верхушкам пальм отчаянный крик самого младшего:
        - Они убьют нас!
        Дети, взрывая песок, со всех ног бросились к пальмовым зарослям. Через минуту все они исчезли в зелёной чаще.
        Руся и Макар остались на берегу одни.



        Глава 39. «Спэ фрэтус»

        Испуганные крики стихли. Злая, звенящая тишина сдавила уши, обступила со всех сторон.
        - Как думаешь, нам тоже стоит спрятаться? - прошептал Макар.
        Руся испуганно пожал плечами.
        - Кто такие эти вагейту?
        - Видимо, враги их племени.
        - Слушай, мы точно в XXI веке?
        Руся угрюмо помотал головой.
        - Теперь я в этом сомневаюсь.
        - Ну что? Война? Или - переговоры?
        - Лучше переговоры. Вот только у меня пуговицы кончились… - торопливо зашептал Руслан. - Давай пока спрячемся, - решился он. - Может эти вагейту быстро свалят. Их, наверное, тоже ветром сюда прибило. Напьются воды, поедят чего-нибудь, да и отчалят.
        Мальчики почти ползком двинулись в тёмно-зелёные, перевитые лианами дебри.


* * *
        Если бы Руся знал, чем вскоре набьют свои желудки вагейту, он не смог бы не только говорить, но даже думать об этом без дрожи. Дикари с острова Таи действительно не собирались задерживаться на Макатеа. И на обед их вполне устроили бы кокосы и фрукты. Если бы не лодка! Лодка, брошенная мальчиками с острова Анаа на берегу…
        По ней туземцы с Таи сразу определили, что на острове кто-то есть. Они возбуждённо загомонили, переглядываясь и хватаясь за ножи и копья: было ясно, что этот кто-то - из племени, враждебного вагейту.
        Осмотрев следы на песке и рассыпавшись цепью, туземцы, перешагивая через заросшие лианами поваленные стволы, двинулись вглубь острова.


* * *
        В джунглях царила духота - влажная, изнуряющая. Макар и Руся, тяжело дыша, поднимались в гору. Одежда набрякла от пота, спутанные волосы липли ко лбу. Макар опирался на сучковатую кривую палку. Повязка из листьев давно слетела с его ноги, но они не обращали на это внимание.
        Мальчики двигались, стараясь забирать в противоположную сторону от лодки чужих туземцев. Не так уж их много, и весь остров им прочесать всё равно не удастся. Это утешало, придавало сил.
        Руся поминутно вытирал рукавом рубахи лоснящееся от пота лицо. Хотелось поскорее вырваться из тёмных, душных джунглей. Наверх, к небу, в сверкающую высь, откуда во все стороны видна тугая струна горизонта!

«Заберёмся повыше, - пытался подвести под это безудержное стремление разумную основу Руся, - и посмотрим - где кончается остров. А главное - что на берегу творится»/
        Затрещали кусты. Руся нагнулся. Прямо на него вдруг высунулось огромное страшное рыло с тёмными ноздрями. Сверкнули клыки.
        Руся вскрикнул и отшатнулся.
        Тяжёлая палка просвистела мимо его плеча и ударила прямо в страшную, злобно хрюкающую морду. Животное попятилось и? оглушительно взвизгнув, мгновенно исчезло в зарослях.
        Руся выдохнул, и дрожащими руками поднял обломок Макаркиного посоха.
        - Сломалась палка-то! - воскликнул он и ошеломлённо поглядел он на приятеля. - Здорово ты его!
        - Кто это был? Зверь-то этот? Кабан, что ли? - задыхался Макар, взволнованный своей неожиданной победой. - Нет, правда, - кабан?
        Ну да - рыло, клыки, визжит как свинья…
        - Кабан, он самый, - согласился Руся и закинул обломок палки в кусты. - А это ведь еда бегает! На людей бросается… - Руся ухмыльнулся, вспомнив корабельного кока с
«Надежды». Вот кто рад был бы сварить из этого зверюги наваристые щи…


* * *
        Впереди выросла каменная стена, поросшая скользким мокрым мхом и какими-то зелёными плетями. Она поднималась круто вверх. Мальчики остановились, размышляя куда лучше податься - влево или вправо, чтобы обойти каменный выступ.
        - Посиди, я посмотрю, где удобнее подняться, - предложил Руся Макару.
        Спорить Макар не стал: возбуждение от поединка быстро прошло, снова навалилась усталость. В изнеможении он плюхнулся на гнилую колоду. Ствол провалился под ним, обдав фонтаном трухи. Брезгливо сморщась, Макар привстал, стряхивая с себя прель и мерзких мокриц. И - замер. Оттуда, где только что скрылся меж зарослями Руся, послышался сдавленный вскрик, потом треск сучьев и чьё-то шумное дыхание.
        Макар весь превратился в слух. Он пригнулся и медленно, крадучись, двинулся влево, держась рукой за камень и вглядываясь в частые сплетения лиан. Там, меж зарослями, мелькнула на мгновение светлая рубашка Руслана.
        Макар хотел окликнуть его, но тут кто-то крепко зажал ему рот, и цепко обхватив сзади, повалил на землю.


* * *

…До Руси донёсся запах костра.
        Он опять лежал на песке. Только теперь у него были скручены руки и ноги - так, что нельзя было пошевелиться. Рядом с ним лежал младший мальчик с Анаа. У него были огромные испуганные глаза.
        Рты у обоих были плотно завязаны, так что разговаривать они не могли. Да и о чём тут было говорить. Всё и так было понятно.
        Вагейту были каннибалы.
        Они съедали своих врагов.
        Даже если те были только детьми из враждебного племени. Или просто - беззащитными детьми…
        Да, много чести - поймать и зажарить почти безоружных подростков… Они небось думают, что им от этого прибавится ума, или ловкости…
        Руся вспомнил мальчишку, что так ловко карабкался на пальму и, улыбаясь во весь рот, скидывал вниз кокосовые орехи. Макар подарил ему свой клетчатый носовой платок, и тот подвязал его к поясу. Теперь этот платок был на одном из вагейту…
        До них снова донеслось горячее дыхание костра. Это был ужасный запах - запах дыма и горелого мяса…
        Руся весь побелел и зажмурился. По щекам его текли слёзы.


* * *
        Наступил вечер. Костёр догорал. Дикари, очевидно насытившись до отвала, к двум оставшимся мальчикам, лежавшим поодаль на песке, даже не подходили.
        Видимо, Руслана и малыша с Анаа они оставили на завтра. На завтрак? Руся попытался повернуться и застонал: скрученное верёвками тело онемело.
        - Тау-и-па-та-хо-о! - вертелось в голове. Песня нукагивских людоедов больше не казалась ему забавной.
        Он забылся путаным, сумбурным сном. К нему подходили то Мориц, то Отто. Смотрели сочувственно, как на обречённого. Кланялись японцы. Толстой предлагал харакири. Лангсдорф, размахивая клетчатым платком, требовал спеть ему песню нукагивских каннибалов, словно не видя, что у Руси завязан рот.
        Потом раздался резкий хлопок, будто выстрел, и люди, окружавшие его, мгновенно исчезли.
        Чья-то рука крепко сжала плечо. Руся понял, что пора проснуться, и открыл глаза.
        Крузенштерн стоял над ним в сиянии тропического полдня - высокий, сильный. Голова его была не покрыта, волевое лицо казалось осунувшимся, посуровевшим.
        - Ты - юнга с «Надежды»! - строго сказал ему капитан. - Не забывай об этом никогда. - Спэ фретус! Спэ фретус, юнга Раевский!
        Гулким эхом прокатилось над островом эти слова.
        Руся знал, что это латынь, но никак не мог вспомнить, что это значит. Он хотел спросить, но завязанный рот издал только невнятное мычание.
        Крузенштерн уже не глядел на него. Он пристально всматривался вдаль, в густую манящую синь горизонта.
        - Спэ фретус, - снова прозвучал его голос, - доверяй надежде!
        Капитан повернул к Руслану лицо и ободряюще улыбнулся:
        - Нельзя забывать о надежде, мой мальчик…


* * *
        Потом ему снился праздничный салют. Сначала взлетали редкие одиночные ракеты, но вот стрельба пошла чаще.
        Руся вздрогнул и распахнул глаза. В небе прямо над ним прочертила огненный след ракета.
        - Пиу-пиу-пиу! - веером летели искры. Яркие сполохи метались в черноте ночи. Слышались крики и дикий, испуганный хохот туземцев. Кто-то из них взвыл дурным голосом, будто от боли. На берегу царила суматоха.
        К костру метнулся чёрный всклокоченный силуэт мальчишки и бросил в пламя пригоршню то ли листьев, то ли камней. Началась настоящая канонада.
        - Петарды! - понял Руся.
        Дикари, подвывая от ужаса, уже запрыгивали в лодки.


* * *
        Их осталось всего четверо. Меноно, Макар с Русей и маленький Оту.
        - Сначала я испугался. Когда он меня сзади схватил, - возбуждённо рассказывал Макар, кивая на старшего из мальчиков. - А уж потом - он испугался, когда я из кармана зажигалку достал. Чирк! А он - бах - на колени! - Макар мигнул опалёнными ресницами и, понизив голос, сообщил застенчиво. - Думал - я бог огня.
        Меноно, соглашаясь, тряс головой и конфузливо улыбался.
        - По-моему, он и теперь так думает, - покосился на парня Руся.
        Макар смущённо почесал обгорелую бровь.
        - Где ты взял пиротехнику?
        - Ты же знаешь - в моих карманах есть всё, - с довольным видом похлопал по пятнистой штанине Лазарев.
        - Не думал, что у тебя там целый арсенал!
        - Да не… Я только собирался сделать маленький победный салют. Ну там, на Оленьих ручьях, у флага.
        - Да как они у тебя не промокли-то вчера.
        - Всё упаковано! - рассмеялся Макар, хрустя в кармане остатками полиэтилена.
        - Теперь ты - огнезажигатель. Знаешь, у нукагивского короля Тапеги есть такой специальный человек - королевский огнезажигатель.
        - Ага. Пока газ в зажигалке не кончится, огнезажигатель - это я. А вот дальше…
        Мальчики замолчали. Что же будет дальше?
        Возвращаться на остров, где поселились гром и молния, вагейту не станут. Это было хорошо. Плохо было другое.
        - Они угнали нашу лодку!



        Глава 40. Период антарктической зимы

        Капитан Беллинсгаузен не привык зря терять время.
        Приближение антарктической зимы заставило шлюпы «Восток» и «Мирный» покинуть высокие южные широты и повернуть на север. Однако перерыв в исследовании ледяного материка Беллинсгаузен был намерен использовать с максимальной пользой: отдохнув в Австралии, шлюпы российской антарктической экспедиции отправились в тихоокеанские тропики, взяв курс к архипелагу Туамоту, где царило вечное лето.
        Стоял июль 1820 года.

«Восток» и «Мирный» двигались среди бесчисленных полинезийских островов, ненадолго приставая к каждому. Моряки уточняли координаты уже известных и наносили на карту новые.
        Сам Беллинсгаузен был отличным картографом, он любил это дело с юности. Из корабельной молодёжи гардемарин Адамс, к радости Беллинсгаузена, также выказал прекрасные способности к рисованию карт. И с точным определением географических координат островов и мысов всё обстояло как нельзя лучше. Хорошо вычисляли и сам Беллинсгаузен, и Лазарев, и многие другие офицеры экспедиции, а астроном Симонов оказался просто виртуозом. Тщательные зарисовки островов, сделанные художником Михайловым, благодаря своей исключительной точности годились к использованию в морских лоциях. Словом, по части географии в экспедиции всё было на высшем уровне.
        А вот по части естественной истории… Что ж, приходилось без особой системы собирать всё, что казалось интересным и заслуживающим внимания. Коллекция, которая, тем не менее, не могла не порадовать зоологов, ботаников и этнографов, быстро росла и пополнялась всё новыми экспонатами.
        Знакомясь с туземцами, изучая и описывая в меру возможности их нравы, обычаи и утварь, Беллинсгаузен вновь и вновь жалел о том, что на борту «Востока» нет учёного-натуралиста - вот кому здесь было бы раздолье.
        Он вспомнил неугомонного Лангсдорфа. Тот, несомненно, подивился бы, сколь различны меж собой по виду и телосложению были туземцы тропических тихоокеанских островов, расположенных по соседству. Одни кудрявы и низкорослы, другие - высоки, стройны, с волосами прямыми и длинными, одни татуированы до синевы, а иные - почти не разрисовывают тела.
        Местные жители в большинстве своём были рады гостям, и охотно меняли плоды хлебного дерева и кокосовые орехи на зеркала и гвозди. Иногда они предлагали свежую рыбу, чаще - вяленых каракатиц и внутренности ракушек, тоже вяленые, нанизанные на волокна из древесной коры. Приносили рогожи, искусно сплетённые из травы, рыболовные крючки, сделанные из ракушек и улиток, большие красивые раковины, мелкий жемчуг.
        Многим островитянам уже было известно действие огнестрельного оружия, и сам вид его производил в них большой страх. Беллинсгаузен вспомнил, как во время остановки у острова Опаро, когда на «Мирном» выпалили из пушки, все гости немедленно бросились с палубы за борт.

«Жители Опаро», - Беллинсгаузен усмехнулся. Они обнаружили изрядную склонность к воровству, - ещё большую, чем когда-то нукагивцы, - и старались украсть всё, что только на глаза попадалось.
        На «Востоке» за нечистыми на руку гостями присматривали часовые с заряженными ружьями. Один из островитян, бывших в кают-компании, успел-таки украсть, да не что-нибудь - спинку от стула! Он бросился с нею прямо в воду и погрёб к берегу. Однако, лишь только часовой заметил его и взял на прицел, вор испугался и безропотно возвратил украденное.
        Впрочем, кое-где островитяне ружей и пушек ещё не видали, а чужакам не позволяли высадиться из шлюпки на берег.


* * *
        Когда подошли на шлюпке к острову Моллера, (который Беллинсгаузен назвал так в честь контр-адмирала), на берегу моментально собрались бронзовые островитяне, курчавые, вооружённые пиками и лопатками - наподобие тех, какими новозеландцы бьют неприятеля по голове. На попытку пристать к берегу туземцы ответили гневными криками. Они размахивали копьями и решительно были настроены против знакомства.
        Брошенные на берег подарки дикари подбирали охотно, однако все попытки склонить их к миру успеха не имели.
        - Дозвольте, Фаддей Фаддеич, дробью пальнуть, - осторожно предложил ему Демидов, уже произведённый из мичманов в лейтенанты, и снискавший на «Востоке» славу самого меткого стрелка.
        Беллинсгаузен недовольно сощурился, немного помедлил с ответом. Краем глаза заметил, как Лукерья, которую на этот раз взяли с собой, испуганно уставилась на него. Да не бойся, глупышка, никого не обидим.
        Однако на выстрелы согласился.
        - Ладно, поверх голов - дозволяю. Пугните разок, - разрешил он.
        Со шлюпки выпалили дробью. Дикари в испуге присели, но, обнаружив, что выстрелы не причинили им никого вреда, быстро приободрились. Второй залп произвёл на туземцев странное действие - они стали черпать руками воду из моря и мочить тело.
        - Гляди-ка, - хохотнул кто-то из матросов, - воду на себя плещут!
        - Видно, думают - мы их обжечь хотим! - догадался другой. - Из ружа-то огонь вылетает!
        При каждом выстреле дикари дружно приседали, на всякий случай обливая себя водою, а потом нахально дразнили европейцев, довольные своей мнимой неуязвимостью.
        - Ну, довольно стрельбы! - заключил Беллинсгаузен, поняв, что с огнестрельным оружием здешние жители не знакомы. - Доставайте колокольчики. У тебя они, Лукерья?
        Луша с готовностью звякнула мешком и достала небольшой медный колокольчик. Мелодичный звон очень обрадовал островитян.
        Беллинсгаузен, надеясь восстановить согласие, велел бросить несколько туземцам.
        Те жадно похватали подарки, и берег огласился радостным звоном. Однако, как только шлюпка вновь попыталась приблизиться к берегу, радость дикарей моментально сменилась гневом.
        - Упорствуют, господин капитан. Дикий народ…
        - Упорство сие от совершенного неведения, - вздохнул Беллинсгаузен, с сочувствием оглядывая толпу на берегу. - Что ж, надо возвращаться. Видно, им не время поближе познакомиться с европейцами. Может, оно и к лучшему…
        - Много о себе думают… - обиженно цедил чернявый молодой матрос, не забывая при этом споро работать веслом. - Вот ежели положить на месте нескольких, небось, перестали б нам задницы показывать. - Он исподлобья бросил взгляд на туземок, выбежавших из леса на взморье: повернувшись спинами к удалявшейся шлюпке, они принялись победно вытанцовывать, поминутно оглядываясь и выразительно хлопая руками по мягкому месту.
        - Тьфу, дурачьё! Дикие и есть.
        Многие из матросов засмеялись, глядя на неожиданное представление, устроенное для них на берегу. Но не всем это понравилось. Мнения на шлюпке разделились.
        - Позвольте, господин капитан, наказать их за дерзость! Стрельнём прицельно дробью, будут знать…
        Беллинсгаузен, развеселившийся стараниями туземных актёрок, сразу отвердел лицом.
        - Ни в коем случае, - отчеканил он.
        Матросы повиновались, и бросив пялиться на дикарские пляски, сильнее налегли на вёсла.


* * *
        Луше тогда не очень понравилась такая «прогулка». В кои-то веки взяли её на берег, и пришлось вернуться не солоно хлебавши.
        Так что теперь, когда «Восток» приближался к Макатеа, на предложение Адамса попросить у капитана дозволения и поехать с ним и живописцем Михайловым на берег, Луша, пожав плечами, отказалась.
        - Опять издалека на туземные задницы смотреть? Вот ещё, - скривилась она.
        Она в последнее время была какой-то раздражительной, обидчивой. «Даже дерзкой», - подумал расстроенный Адамс, но вслух не сказал.
        - Не придумывай, - попытался образумить он её, - это случилось всего один раз.
        - С тобой - ни разу. Вот ты и езжай.
        Разумеется, он поехал. А Луша осталась.


* * *
        Луша нервничала. До Таити - рукой подать, буквально пара дней плавания!
        Чем меньше оставалось до таитянской бухты Матаваи, где Беллинсгаузен намеревался сделать длительную стоянку, тем сильнее сжималось Лушино сердце.
        Там, на Таити, ждал её неизвестный хронодайвер. Оттуда она должна была отправиться домой. Конечно, она тосковала по родным. Конечно, ей хотелось вернуться. Но вместо радости она ощущала только смутное беспокойство.
        Несколько дней назад Луше приснился Руся. Она увидела только его лицо - помертвевшее, с ввалившимися глазами, полными ужаса и отвращения. На шее брата была толстая лохматая верёвка, какие обыкновенно плетут в этих краях туземцы. Он беззвучно шевелил потрескавшимися губами, а на грязных исцарапанных скулах блестели дорожки слёз.
        Она протянула руку, чтобы дотронуться до его исхудалой щеки, но обожгла пальцы - между Русланом и ею взметнулись злые языки огня. Сквозь это полупрозрачное, каким оно всегда бывает в тропический полдень, пламя, надвигающееся прямо на неё, некоторое время ещё были видны искажённые страхом черты родного лица. Потом всё заволокло чёрным, едким, каким-то безнадёжно-страшным дымом.
        Луша проснулась тогда среди ночи с плачем, и долго не могла успокоиться. Пила, стуча зубами, тёплую противную воду из кружки, всхлипывая, вытирала слёзы рукавом, потом снова начинала плакать…
        Это был, верно, всего лишь сон, но настолько отчётливым и достоверным был Русин образ, что она не могла избавиться от странного ощущения, что если бы не пламя, она той ночью коснулась бы рукой настоящего, живого мальчика. Пока живого… Ведь ей было совершенно ясно - брату угрожало что-то невероятно, смертельно страшное…
        И может, нужно было всё же дотянуться до него? Не пугаясь боли, не отдёргивая руки? Воспоминание об этом заставляло Лушу хмуриться и грызть костяшки согнутых пальцев, словно в наказание за то, что они испугались злого, разделившего их с Русей, огня.


* * *
        Под впечатлением привидевшегося той ночью Луша даже стала сомневаться - можно ли быть до конца уверенной, что брат сейчас - дома, в будущем? Даже если они не встретились у берегов Антарктиды, даже если тот портрет - вовсе не его портрет…
        Мысли её всё время прыгали. То она беспокоилась о том, где же на таком довольно большом острове, как Таити, ей искать совершенно неизвестного человека с неизвестной наружностью; то пугалась, что хронодайвер может вообще не появиться; то задавалась вопросом, что же ей сказать Беллинсгаузену, или вдруг задумывалась о том, как ей предстоит перемещаться в будущее - одной, или в компании с профессионалом…
        Эти раздумья её изрядно утомляли, зато позволяли несколько отвлечься от горьких мыслей о том… О том, что кое-кого она больше не увидит, не увидит ни-ког-да.
        Конечно, невозможно было не волноваться, думая о предстоящей встрече, но гораздо хуже и тоскливее было думать о неизбежной разлуке.
        Луша сжала ладонями виски. И зачем она всё время норовит поссориться с Адамсом, как будто гардемарин виноват в том, что им придётся расстаться. Он ведь вообще ни о чём не догадывается.

«Нет, кое о чём догадывается, наверное», - подумала она, внезапно краснея.
        Однако к хронодайвингу это не имело никакого отношения.



        Глава 41. Здравствуй, Руся!

        Уже через два часа с острова Макатеа вернулась шлюпка. Луша не вышла из каюты. И от ужина тоже отказалась, сказавшись больной. Адамс дважды заглядывал к ней, но она каждый раз делала вид, что спит.
        На самом деле ей не спалось, даже ночью. Уже стемнело, когда она потихоньку выскользнула из душной каюты на верхнюю палубу. У фальшборта, опираясь обеими руками на планшир, стоял незнакомец и вглядывался куда-то вдаль. Это был юноша - длинноволосый, в матросских штанах и рубахе. Он стоял, широко расставив босые ноги, а рядом лежали скинутые башмаки. Луша остановилась, с удивлением глядя на башмаки и на самого незнакомца: откуда, мол, ты у нас такой взялся?
        - Привет, - произнесла она негромко.
        Парень обернулся. Из темноты на Лушу сверкнуло белками смуглое лицо молодого туземца.
        - Здравствуй, Руся! - сказал туземец, и широко улыбнулся. - Меноно думал - ты на другом большом корабле.



        Глава 42. Таити

        В капитанской каюте было тихо, лишь тонко напевала-попискивала переборка, да скрипело перо. Беллинсгаузен заполнял страницы путевого журнала своим твёрдым, красивым, убористым почерком.



«20 июля, в час пополудни, наши шлюпы подошли на расстояние примерно одной мили к северо-восточной оконечности острова Макатеа. На отвесном крутом берегу, на самой вершине скалы мы увидели четырёх человек. Трое махали нам ветвями, а один - куском рогожи, навязанной на шесте.
        Я лёг в дрейф, подняв кормовые флаги, и на спущенном ялике отправил на берег лейтенанта Игнатьева, художника Михайлова, клерка Резанова и гардемарина Адамса. Шлюп „Восток“ шёл за нами в кильватере[Кильватер - струя позади идущего судна по линии киля; идти в кильватере какого-нибудь судна - следовать вслед за другим судном по одной линии.] , и лейтенант Лазарев также отправил к острову ялик».

        Беллинсгаузен оторвался от бумаг, кликнул денщика, чтоб принёс чаю, и продолжил записывать.



«В 3 часа посланные на берег возвратились на шлюп с неожиданным приобретением: привезли с собою двух мальчиков. Одному было около 17, а другому около 9 лет, ещё двое отвезены на шлюп „Мирный“. Кроме сих четырех, никого не видали, а свежей воды на берегу много. Плоды хлебного дерева и кокосовые орехи, которые были у мальчиков, доказывают, что на острове достаточно пропитания для небольшого числа людей…»

        Неслышно подошёл денщик Мишка, поставил перед капитаном стакан чаю. Беллинсгаузен кивнул - спасибо, братец, - и велел позвать лейтенанта Демидова.
        Ещё раз пробежав глазами написанное, он удовлетворённо вытер перо.
        - Что, как там туземцы? - спросил капитан лейтенанта, когда тот явился на зов. - Вымыли их, постригли?
        - Помыли, Фаддей Фаддеич. Младшего остригли, а старшой не дался.
        - Что так?
        - Упорствует. Зато, разрешите доложить, удалось дознаться - все они с острова Анаа будут. К Макатеа мальчиков принесло на лодке, крепким ветром. Только на беду в тот же день на остров спаслись жители другого острова. А как островитяне эти живут в беспрерывных между собою сражениях, то одни были побиты и съедены другими.
        - А что же мальчики?
        - Мальчики, видимо, спрятались в глубине острова. А когда неприятели уехали, оказались на острове одни.
        Беллинсгаузен выслушал, сочувственно покачал головой.
        - Чайку не хотите, а, Дмитрий Алексеевич?
        - Благодарю покорно! Ежели туда рому капнуть… - улыбнулся бойкий лейтенант, - то тем более не откажусь.
        - Михаил, принеси-ка для господина Демидова чаю стаканчик.
        Лейтенант присел напротив, на привинченный к полу диван.
        - Ну, хорошо, стричься наш дикарь не хочет, а штаны-то он согласен носить? - спросил Беллинсгаузен, весело взглянув на лейтенанта.
        - Обрядили и в штаны, и в рубахи, всё как вы велели, - разулыбался Демидов. - Наряд этот весьма их обоих занимает! - Вот только башмаки всё время скидывают - видимо, по непривычке.


* * *
        На следующее утро «Восток» уже двигался близ таитянских берегов, взяв курс на мыс Венеры.
        Беллинсгаузен выбрал Таити не случайно, и не только изобилие на острове свежих съестных припасов и фруктов было тому причиной. Долгота таитянского мыса Венеры была известна с большой точностью, благодаря тому, что в 1769 году капитан Кук и его команда наблюдали отсюда прохождение Венеры между Землей и Солнцем.
        Недавно Беллинсгаузен обсуждал с астрономом Симоновым несомненную пользу того, что астрономы Кука использовали это явление для вычисления расстояния от Земли до Солнца. Учёный был полностью с ним согласен: ведь в следующий раз Венера будет проходить по солнечному диску лишь 6 июня 2012 года - в необозримо далёком будущем!
        - Какого, какого июня? - заинтересовалась Луша, крутившаяся рядом: ей разрешали подержать секстан во время ежедневных наблюдений. Всех насмешила.
        - Тебе какая разница, какого июня, если это через два века случится, глупышка? - сказал ей Адамс, тоже всегда участвовавший в вычислениях.
        Глупышка не обиделась, только украдкой показала Адамсу язык. Капитан почёл за благо это не заметить, продолжив неспешную беседу с астрономом, в которой обсуждалась отличная возможность поверить по известной долготе мыса Венеры корабельные хронометры, и точнее определить координаты вновь открытых экспедицией островов.
        Впрочем, забота о припасах - дело для капитана не менее важное. Никакой свежей провизии на борту шлюпа давно не осталось, кроме… Фаддей Фаддеевич поморщился, вспомнив нескольких неприятных на вид куриц, взятых на борт ещё в Австралии и за время долгого плавания повыщипавших одна у другой перья и хвосты.


* * *
        Тем временем «Восток» прошёл мимо кораллового рифа, ограждающего мыс от ярости открытого моря. Лавируя между рифом и мелью, шлюп узким фарватером последовал на рейд.
        С палубы открывались живописные виды благословенных таитянских берегов. Высокие горные утёсы - фиолетовые, коричневые, голубые, - словно зубы дракона, вырисовывались на эмалевой синеве таитянского неба, ровная и широкая долина зеленела у подошвы покрытых лесом гор, а в тени кокосовых и банановых рощ прятались опрятные домики. На песчаном взморье суетились островитяне, плавали по сверкающей глади залива многочисленные лодки - на вёслах и под парусами.
        В десять утра «Восток» положил якорь в Матавайском заливе. Сияло солнце. Пьянящий воздух Таити был пропитан сладкими ароматами цветов. В спокойной глади залива все предметы отражались ясно, как в зеркале.
        Ещё не успели убраться с парусами, как таитяне на одиночных и двойных лодках, нагруженных плодами, со всех сторон окружили шлюп. Они привезли апельсины, ананасы, лимоны, отаитские яблоки, бананы садовые и лесные, кокосовые орехи, хлебные плоды, коренья таро, ямс, корни имбиря, куриц и яйца.

«Восток» в мгновение ока стал похож на муравейник. Заполонив всю палубу, одни островитяне одни старались поскорей променять привезённый товар, другие уже рассматривали приобретенные на шлюпе вещи: стеклярус, бисер, маленькие зеркальца, иголки, рыбьи крючки, ножи и ножницы.
        Всё купленное сложили в один угол. Команде - к полному удовольствию матросов - было позволено есть плоды по желанию, сколько захочется.
        Для того, чтобы каждый таитянин, возвратясь домой, был доволен своим торгом, Беллинсгаузен распорядился закупать все плоды, не отвергая даже самые малополезные коренья кавы. Он-то отлично знал, что доброе расположение местного населения куда дороже бисера и ножниц.


* * *
        С таитянами приехали два матроса - американец и англичанин, которые давно осели на острове и жили тут своими домами. Они собирались предложить свои услуги переводчиков.
        Один из них, Вильям, кого-то напоминал Беллинсгаузену, вот только капитан никак не мог припомнить - кого? Одет Вильям был по таитянскому обычаю, и волосы носил по здешней туземной моде - спереди обстрижены, а сзади - все завиты в один локон. Какие у здешних мужчин странные причёски, подумал Беллинсгаузен, будто женские. И за ухом таитянские мужчины носят нераспустившийся цветочный бутон…
        Что ж, рассудил капитан, белые, долго живущие в этих краях, становятся похожими обличьем на туземцев. Как например, тот англичанин, который 15 лет назад был для них переводчиком на Нукагиве - Робартс, то ли Робертс… Поначалу они с Крузенштерном и другими офицерами тоже приняли его за туземца.
        Беллинсгаузен снова всмотрелся в покрытое бронзовым загаром лицо Вильяма. На вид тому было под пятьдесят, но он был жилист, подтянут, крепок, хотя и не очень широк в плечах. Тело его было испещрено татуировками, а лицо - с твёрдым подбородком и лёгкой сеточкой морщинок вокруг ясных и проницательных серых глаз - это было лицом человека мужественного, энергичного, много повидавшего на своём веку…
        Выслушав рассказ Вильяма о том, как тот, оставшись с американского судна, служил какое-то время в Российско-Американской компании, знает всех чиновников в нашей колонии и выучился говорить по-русски, Беллинсгаузен заметил:
        - Ваши татуировки отдалённо напоминают мне рисунки, которые наносят на себя туземцы Нукагивы.
        - Вы очень наблюдательны, господин капитан. Вы, должно быть, бывали там?
        - Бывал. Только давненько.
        - Здесь мода почти не меняется, - усмехнулся Вильям. - Я прожил в заливе Таиохае несколько лет, - признался он, - и даже женился там - на прекрасной молодой островитянке.
        - Вы жили среди людоедов?
        - О, да. Впрочем, не могу жаловаться на их отношение ко мне. Благодаря своей жене я даже стал королевским родственником. Но… При первом же удобном случае, когда в Таиохае бросило якорь американское судно, я вместе с женою переехал на мирный Таити. Думаю, вы меня поймёте…
        Вильям не договорил. Мимо по запруженной народом палубе пробиралась Луша, таща в руках тяжёлую корзину с апельсинами. Карие глаза взглянули на диковинно одетого и остриженного Вильяма с интересом. Луша, видно пыталась понять, европеец ли он. А может, бутон за ухом Вильяма, носимый по здешнему обычаю, привлёк её внимание. Девчушка всё-таки, ласково подумал Беллинсгаузен.
        Вильям закашлялся в кулак. Если бы Беллинсгаузен взглянул в этот момент на своего гостя, от него не укрылось бы, что Вильям проводил девочку странным пристальным взглядом - таким, как будто он, подобно Беллинсгаузену, тоже что-то вспомнил.
        Но капитан «Востока» смотрел на Лушу: та запнулась, и апельсины посыпались, оранжевыми мячами поскакали по выскобленным до бела палубным доскам.
        - Здешний король Помаре встретил меня ласково, подарил мне участок земли. - Вильям прокашлялся и продолжил свой рассказ как ни в чём не бывало. - Теперь я вместе с женой и детьми провожу золотые дни в собственном доме, в 75 саженях от взморья, на берегу Матавайской гавани. Таити - райский уголок!
        Беллинсгаузен наклонился, чтобы поднять подкатившийся к его ногам апельсин. Он крепко сжал пальцами крупный, с ноздреватой пупырчатой кожицей плод, поднёс его к самому лицу и с наслаждением вдохнул цитрусовый запах, бодрящий и сладкий. Действительно, райский уголок…
        - С вами плавает юнга? - спросил Вильям, кивая вслед собравшей, наконец, все апельсины Луше. - Трудности дальнего плавания быстро делают из мальчиков настоящих мужчин и моряков.
        - Это девочка. Хотя… - … улыбаясь, Беллинсгаузен легонько подкинул в руке апельсин, ловко поймал его. - Наверное, лучше бы ей было родиться мальчишкой… - проговорил он в раздумье. - Мы выкупили её в невольничьей лавке, в Бразилии… Впрочем, это долгая история. Одно могу сказать - за время плавания мы все к ней очень привязались.



        Глава 43. Прощай, «Восток»!

        После разговора с Беллинсгаузеном, который с радостью взял его в переводчики, Вильям подошёл к коротко остриженной кареглазой девчонке в матросских штанах и рубахе. Он нашёл её у корабельного шпиля. Прижавшись к нему спиной, она неотрывно глядела на манёвры трёхмачтового шлюпа под российским флагом, входившего в бухту.
        - Здравствуй! - сказал он, вглядываясь в удивительно знакомые черты. Те же карие мечтательные глаза, густые ресницы, прямой нос, слегка обрызганный веснушками. Только мягче контуры лица, тоньше изгиб бровей, таинственнее взгляд.
        - Здравствуйте! - ответила девочка, оторвав глаза от выцветшего от жары, жемчужно-серого горизонта.
        - Ты мне кого-то очень напоминаешь.
        - Да? - смутившись под его пристальным взглядом, она быстрым, привычным движением заправила короткие прядки за порозовевшие уши.
        - Меня зовут Вильям, а тебя?
        Луша ответила и голос её дрогнул.
        - Ну и дела, - сказал тот. - Раевская. Так у тебя брат есть? А? Есть у тебя брат-близнец? Ну, что ж ты молчишь-то?
        Луша только головой затрясла.
        - А где он, ты знаешь?
        - Я… я давно не видела его. Но думаю - он на «Мирном».
        - «Мирный» - второй корабль экспедиции?
        - Да. Вон он, - кивнула она подбородком в сторону моря, - заходит в бухту.
        Вильям хмыкнул. Не спрашивает, кто я такой. Значит, сама догадалась.
        - Знаешь, кто я?
        - Думаю, да. Матрос, который повстречался нам у Южной Георгии, говорил мне, что… - Луша запнулась. - В общем, он сказал - на Таити будет кто-нибудь из наших.
        - Всё правильно, я хронодайвер, - проговорил Вильям тихо, но отчётливо. - Но кто бы мог подумать, - искренне недоумевая, покачал он головой, - что девочка, которую я должен встретить - сестра того мальчика с Нукагивы!
        Он озадаченно почесал большим пальцем кустистую бровь.
        - Значит, домой он не вернулся… Впрочем, мне теперь ясно, почему, - и Вильям с ног до головы осмотрел Лушу. Подмигнув, спросил неожиданно:
        - Давно платьев не носила?
        Луша кивнула и удивлённо захлопала ресницами, не понимая, к чему он клонит.
        - Если вечером отпустит капитан, съедем на берег. Моя жена сошьёт тебе платье.
        Луша расцвела. Она не стала спрашивать - зачем. Вопрос - зачем ей платье? - имел для неё вполне простой ответ. Чтобы его носить!
        - Так ты говоришь, твой брат на «Мирном»?
        - На «Мирном», я точно знаю. Меноно узнал меня. Он, как и вы, перепутал меня с братом.
        - Меноно?
        - Да вон он стоит.
        Стройный молодой туземец, почти мальчик, откидывая длинные чёрные волосы со лба, оживлённо разговаривал с каким-то туземцем.
        - Он с Анаа, верно? - прищурился Вильям.
        - А откуда вы…
        - Вон видишь, он встретил соотечественника.
        - Вы что, мысли умеете читать? - девочка в изумлении округлила глаза.
        - Нет, но я разбираюсь в здешних татуировках. - Вильям хохотнул, и легонько похлопал её по плечу. - Как ты думаешь, твой брат догадывается, что ты здесь?
        Луша пожала плечами.
        - Ну, если его перепутают со мной, наверное, догадается.
        - А могут?
        - Не знаю. Матросы - вряд ли. А старшие офицеры… Они за время плавания часто приезжали к нам на «Восток» - угощались, пили чай, подолгу разговаривали. Правда, в кают-компанию набивалось так много народу, что в эти дни я обычно обедала с матросами.
        - Угу. Значит - пятьдесят на пятьдесят. - Он вздохнул, посмотрел на неё озабоченно. - Главное - вам обоим глупостей не наделать. Без меня - не встречаться. Ни-ни! Улепетнёте куда-нибудь не туда, на радостях-то. А, кроме того, в вашем возвращении есть кое-какие тонкости, дружок. Подробности - потом.
        - О, к вам высокие гости! - Он вытянул покрытую татуировками руку. - Видишь, лодка. На ней - король Таити, его зовут Помаре.
        К шлюпу и в самом деле медленно приближалась двойная лодка с помостом, на котором восседал смуглый человек огромного роста, весь до шеи до пят облачённый в белые одежды. Его чёрные волосы были спереди острижены, сзади - от темени до затылка - свиты в один висячий локон. Важно топорщились чёрные усы над толстыми губами, хмурились чёрные брови. Стоило признать, выглядел Помаре по-королевски.
        Вскоре король Таити уже стоял на шкафуте «Востока» и поджидал, пока высадится королева и другие члены его семейства. - Рушень, рушень, - повторял он с довольным видом, ласково оглядывая присутствующих. Так он называл русских.
        Потом он произнес имя российского императора Александра. Наконец, сказав
«Наполеон», засмеялся - так король хотел показать, что дела Европы ему известны.
        - Что ж, - улыбнулся Вильям, - самое время приступить к обязанностям переводчика. - А тебя я заберу вечером, не волнуйся. - И он двинулся туда, где, улыбаясь, уже всходили на борт пленительные таитянки из королевской свиты. Зелёные зонтики из свежих кокосовых листьев покачивались на их остриженных головах.
        - А я ещё вернусь сюда, на «Восток»? - почти крикнула Луша.
        Вильям обернулся.
        - Вряд ли, - покачал он головой и повторил нараспев, думая уже о чём-то своём. - Вряд ли. - Впрочем, посмотрим.
        Луша тяжело вздохнула и молча уставилась на красные цветочные узоры, украшавшие жёлтые платья грациозных таитянских красавиц.


* * *
        Ближе к вечеру она зашла к Адамсу. Она сказала ему просто:
        - Я остаюсь.
        Роман, сидевший над картой, поднял на неё непонимающие глаза.
        - Остаюсь на Таити, - пояснила она коротко. - Как Меноно и Оту.
        Адамс на мгновение замер, потом нервно забарабанил пальцами по карте. Он сидел, наклонив голову, молчал и выбивал какую-то чудовищно громкую дробь.
        Наконец, он обрёл дар речи.
        - Почему ты хочешь остаться?
        Луша ничего не ответила. Что она могла ему сказать?
        - А Беллинсгаузен знает?
        - Ты узнал первым.
        Красные пятна гнева зажглись на его щеках. - Да как тебе такое в голову пришло? Не говори мне про Меноно! Он не плывёт с нами, потому что он - туземец, и здесь его родные края. Но ты, ты…
        - Но у тебя ведь уже есть невеста! - вдруг перебила его Луша. - Она ждёт тебя и пишет письма.
        Огорошенный Адамс разинул рот, звонко икнул от неожиданности, отчего смутился ещё больше и стал совсем пунцовым. Луша фыркнула и они оба расхохотались - как обычно, до колик в животе.
        Едва переведя дух и утирая ладонью выступившие от смеха слёзы, Роман признался:
        - Смешно получилось. Но я не понял, причём тут невеста.
        - Вот видишь…
        Привстав на цыпочки и чмокнув остолбеневшего Адамса в щёку, Луша отправилась разбирать нехитрые свои пожитки, чтобы быть готовой съехать вечером на берег во всеоружии.


* * *
        На следующий день Луша всё-таки приехала на «Восток» ещё раз. Не могла же она не попрощаться с Беллинсгаузеном, со всеми остальными…
        Она зашла в капитанскую каюту, одетая не в мешковатые матросские штаны, а в цветастое платье, и, чувствуя на себе восхищённый взгляд капитана, сказала ему, что хочет остаться у Вильяма.
        Беллинсгаузен не стал возражать. Он просто обнял Лушу, крепко и бережно. Мокрый Лушин нос ткнулся в капитанское плечо. От него пахло сухим табаком, одеколоном и апельсинами, до которых Фаддей Фаддеич оказался большой охотник.
        Вильяму капитан сказал, что надеется, что его дом станет для девочки родным домом, и на какое-то время зачем-то отвернулся к окну. В общем, это было кстати, и Луша украдкой от капитана вытерла свои мокрые глаза.
        Но вот он как ни в чём не бывало повернулся к Луше, хитро прищурился и заметил, одобрительно улыбаясь:
        - Тебе идёт твоё платье.
        Луша смущённо дотронулась тонкими пальцами до цветка, вставленного за ухо по таитянскому обычаю, одёрнула платье и слегка покраснела.
        - Пока мы стоим в Матавайском заливе, - сказал капитан, - можешь приезжать на шлюп, когда захочешь.
        Луша рассудила иначе.
        Она тепло попрощалась с не узнавшими её поначалу, озадаченными матросами; с изумлённым Демидовым, который, кажется, ещё чуть-чуть, и принял бы её всерьёз; с бородатым Михайловым, сказавшим ей «вот какой я хотел бы тебя нарисовать»; с весёлым астрономом Симоновым, который в шутку навёл на неё подзорную трубу, приговаривая, что хочет получше рассмотреть новую звезду…
        Наконец, она подошла к Роману. Взяв его обеими руками за руки, сказала по таитянски: - Юрана!
        Так туземцы на Таити приветствовали друг друга.
        - Юрана, - глядя ей в глаза, эхом отозвался он, совершенно ошеломлённый её чудесным преображением. И это было как здравствуй и прощай…
        Больше на «Восток» она не вернулась.



        Глава 44. Разговор на чёрном песке

        Вечерело. Лёгкий морской бриз качал стройные пальмы на берегу. Обгоняя свою длинную тень, Луша шла босиком по чёрному песку, с трудом поспевая за широко шагавшим впереди жилистым Вильямом.
        Ей всегда казалось, что песок должен быть жёлтым, как в их детской песочнице во дворе. Или белым, что, безусловно, красивее. Здешний песок был чёрным, и это было странно.
        - Почему песок - чёрный? - окликнула она Вильяма.
        - Таким он был всегда, - замедлив шаг, ответил тот, - по крайней мере, последние сто миллионов лет.
        - Сто миллионов??
        - Ну да. Когда-то это была раскалённая лава. Но таитянские вулканы давно потухли, а лава превратилась в песок.
        - А вы видели эту лаву? Ну тогда, когда она была горячей?
        Вильям засмеялся. Эта девчонка думает, что можно безнаказанно нырнуть вглубь прошлого вплоть до самого сотворения мира…
        - У меня нет интереса к вулканологии. Хотя среди хронодайверов есть люди, одержимые мыслью погрузиться в те времена, когда наша планета была совсем молодой. Это опасно и грозит бессмысленной гибелью. Поверь, из таких глубин ещё никто не возвращался.
        И Вильям размашисто зашагал дальше. Луша какое-то время семенила следом, отставая всё сильнее, потом взмолилась:
        - Подождите, пожалуйста!
        Вильям остановился. Запыхавшаяся от быстрой ходьбы Луша догнала его.
        - И вообще, - остановившись, укоризненно выдохнула она, - куда мы идём, а? Куда мы так спешим?
        - Мы почти пришли. Просто я люблю это место. Здесь красиво. А главное, здесь никто не помешает нашему разговору.
        Солнце садилось медленно, но неуклонно, обливая расплавленным золотом контуры уже потемневших пальм. Они сели на перевёрнутую лодку. Луша блаженно прикрыла глаза, ощущая на своём лице нежное дыхание бриза.
        - Тот рисунок, что ты приняла за портрет брата, - цел? - услышала она голос Вильяма.
        Луша, не открывая глаз, кивнула и прижала ладонь к груди.
        - Покажи мне его, - потребовал Уильям.
        Послушно сняв цепочку с шеи, она протянула ему на ладони свой медальон.
        Хронодайвер осторожно раскрыл крышку, и какое-то время рассматривал рисунок.
        - То, что надо! - загадочно процедил он. - Очень кстати! - С довольным видом он спрятал медальон у себя. Поймав её вопросительный взгляд, пообещал:
        - Об этом потом. Это долгий разговор, а у нас каждая минута на счету.
        Она и не знала. Хотя, можно было догадаться - всю дорогу он нёсся впереди как угорелый.
        - Мы с твоим братом знакомы, - признался Вильям. - Я ведь довольно долгое время жил на Нукагиве. Мы встретились там в мае 1805-го, когда Руслан объявился на острове вместе с экспедицией Крузенштерна.
        - Крузенштерна??! Ух ты… - кое-что прояснялось, и, надо сказать, сильно меняло всю картину. - А я-то думала, это я его утащила в прошлое…
        - Скорее, он - тебя. Ну, это сейчас не главное. Важнее вот что: во время небольшой стычки русских моряков с туземцами он пропал. Во всяком случае, с того момента я его больше не видел. Я тогда не придал этому значения, хотя его способность говорить на многих европейских языках, как и та лёгкость, с которой он овладевал нукагивским, должны были меня насторожить… Я не был свидетелем его исчезновения, но теперь мне совершенно очевидно, что он по какой-то причине переместился в теперешнее время, правда попал не на Таити, а на Макатеа.
        - Вот и хорошо! - сказала Луша. - Вот мы и встретимся, наконец. А почему вы до сих пор его не привели, как обещали?
        - Видишь ли, если Руслана потеряют на «Надежде», - продолжил Вильям, будто и не слышал Лушиного вопроса, - это может иметь крайне неприятные последствия. Нукагивцы - каннибалы. Исчез юнга - что подумают на корабле?
        - Что его съели… - пробормотала Луша.
        - Вот-вот. Мальчика не найдут, и конфликт между моряками и туземцами неминуем. К тому же, был там в те времена человек, который исподтишка пытался поссорить русских моряков и островитян.
        - Туземец?
        - Не сомневайся, он европеец, - усмехнулся Вильям. - Это Кабри, француз, проживший на острове несколько лет и совсем одичавший. Он всегда враждовал со мной, и старался навредить не только мне, но и тем, с кем я был дружен.
        Вильям на какое-то время замолчал, видимо что-то вспоминая, и на скулах его заходили желваки.
        - Пропажа Руси может направить историю по другому сценарию, понимаешь? - мрачно выговорил он.
        - Не очень, - честно призналась Луша.
        - Знаешь как погиб великий мореплаватель Кук?
        - Да, - хрипло прошептала девочка, начав кое о чём догадываться. - Он был убит во время стычки с туземцами, - прокашлявшись, как можно более буднично добавила она.
        - Мы не можем допустить войны с туземцами. Из-за исчезновения Руси не должны гибнуть люди, понимаешь?
        Луша кивнула. Лицо её было серьёзно и сосредоточенно.
        - Поэтому мы вдвоём с тобой туда вернёмся и всё уладим, - объявил ей Вильям таким тоном, как будто это само собой разумелось.
        - Вдвоём? Без Руси, что ли? - не поняла Луша, и в недоумении пожала плечами. - Почему без него? Почему нам не отправиться туда с ним вместе? - продолжала настаивать она.
        Уильям посмотрел на неё испытующе и, наконец, признался:
        - Я не сказал тебе самого главного. Я был сегодня на «Мирном». Руси там нет.
        - Не-ет? А как же…
        Она побледнела. Уильям взял её за плечи, встряхнул легонько и повторил отчётливо:
        - Нет, Луша, его там нет. И не бы-ло.
        Не было… Луша отстранилась, присела на корточки и сжала в ладони горсть таитянского песка. Он был пугающе чёрным - до дрожи, до колючего шершавого озноба. И Луша точно знала - не сто миллионов лет назад, а именно сейчас, после этих слов он стал таким - по-настоящему - чёрным.


* * *
        На «Мирном» Уильям и впрямь не обнаружил Руслана. Поинтересовавшись спасёнными на Макатеа детьми, он был несказанно удивлён и разочарован, когда ему вместо старого знакомца Раевского предъявили двух туземных мальчишек, коренных жителей острова Анаа.
        Уильям поговорил с ними. По словам туземцев выходило, что на Макатеа они действительно встречали двух маленьких белокожих этуа. Но дети были уверены, что их съели вагейту.
        - А мы спрятались от вагейту в лесу, - объяснили мальчики Уильяму, показывая, как они в страхе прячутся от вагейту: с выражением ужаса на лицах маленькие туземцы приседали, подскакивали и закрывались руками. - Хорошо спрятались, надолго спрятались, - удовлетворённо сообщили они, - и вагейту нас не нашли.
        - А потом?
        - Потом мы вышли из леса на другой берег и увидели лодку! - блестя глазами, наперебой рассказывали дети. - В ней были взрослые этуа. Этуа не едят своих врагов, и мы обрадовались. Они забрали нас на один из больших кораблей.
        - А Меноно с Оту вы видели?
        Туземцы удивлённо переглянулись. Они-то были уверены, что Меноно и Оту тоже съели вагейту!
        Уильям поспешил их разуверить. Глядя на пританцовывающих от радости детей, он ласково им улыбался, но на сердце скребли кошки.
        Больше он ничего не смог от них добиться. Прежде чем действовать, хронодайвер, как всегда, собирался всё тщательно взвесить. Достоверность полученной от маленьких дикарей информации была под вопросом.
        Одно было ясно - Руслана Раевского на Таити не было.


* * *
        О том, что мальчики с Анаа, которых подобрали матросы «Мирного», полагают, что Русю съели, Вильям Луше говорить не стал. Вместо этой версии он рассказал версию Меноно, с которым тоже успел переговорить, направившись на «Восток» сразу после визита на «Мирный».
        Меноно уверял, что они с Оту знаками объясняли взявшим их на борт лодки европейцам, что на острове остались ещё два мальчика. Двумя пальцами показывая друг на друга, а ещё двумя тыча в сторону берега, они пытались убедить европейцев подождать немного и забрать с собой всех четверых.
        Матросы, видимо, поняли его и стали, в свою очередь, кивать в сторону лодки, которая отделилась от второго корабля. Меноно догадался, что оставшихся мальчиков заберёт вторая лодка и успокоился.
        - Это были белые мальчики? - уточнил Вильям.
        - Да, да, - кивал Меноно. - Одного звали Руся.
        - А второго? - заинтересовался хронодайвер.
        - Второй был бог огня, - ответил туземец кратко и благоговейно.


* * *
        Луша и Вильям вернулись в дом. В доме никого не было. Здесь царили тишина, чистота и удивительный порядок.
        Вильям, присев на краешек широкой кровати, аккуратно застеленной покрывалом с излюбленным здесь, на Таити, красным цветочным рисунком, угрюмо вытер ладонью вспотевший лоб.
        - Вопросов, - несколько виновато признался он Луше, - у нас теперь гораздо больше, чем ответов. Но это - временно. Ты знаешь об «эффекте маятника»?
        Луша уныло помотала головой. В глазах её всё ещё стояли слёзы.
        - Так, хватит реветь. Если твой брат жив, мы его отыщем.
        - Если?! - вскинулась Луша.
        - Ты не на пикнике, - прикрикнул на неё Уильям. - Хронодайвинг - вещь опасная. Мы все - рискуем.
        Он вскочил и заходил по комнате. Потом остановился, и начал говорить уже спокойно и размеренно:
        - Слушай внимательно и не перебивай меня. Эффект маятника - это когда перемещение во времени происходит подобно движению маятника - вперёд, а потом назад - на тот же отрезок времени. С нырками этот эффект часто играет злую шутку, да и опытные хронодайверы, бывает, попадают под его влияние.
        Мы можем поискать Русю на острове Макатеа, но если его там нет, первая точка, которую стоит проверить - это Нукагива, год 1805-й. Поэтому мы сразу отправимся на Нукагиву. Если он там - всё отлично. Если его там нет, мы всё устроим так, как будто он и не исчезал. И потом вернёмся в «сегодня», чтобы искать его на Макатеа. Понятно?
        - А почему не наоборот?
        - Вернувшись снова на Нукагиву, он может попасть в опасную переделку, которая чуть не произошла там пятнадцать лет назад, которой я был свидетелем и участником, по мере сил предотвратив опасное столкновение. Это во-первых. Если же Руся не вернулся, тогда в опасности моряки «Невы» и «Надежды». Это во-вторых, и об этом мы уже толковали.
        Луша вздохнула.
        - Да уж. Как ни кинь, всё клин, - согласился Вильям, - Придётся тебе снова переодеться в мальчишескую одежду, - добавил он негромко, и скрылся за висящим цветастым пологом, разделявшим комнату на две части.
        Луша принялась переодеваться, нервно путаясь в рукавах матросской рубахи.
        - Ну что, готова?
        - Да.
        Вильям выглянул из-за занавеси, смерил Лушу взглядом, едва не сказал «вылитый Руслан», но промолчал, внезапно помрачнев.
        Через минуту и он вышел из-за занавеси преображённым. На нём была лишь чиабу - набедренная повязке из луба, какую обычно носили нукагивцы. Стали видны его многочисленные татуировки. Выглядел он настоящим дикарём.
        - Ну, девочка, нам пора, - сказал с ног до головы испещрённый синими рисунками дикарь и крепко взял Лушу за руку.
        Когда через несколько минут в комнату заглянула весь вечер гостившая у подруги красивая молодая туземка, здесь уже никого не было. Жена Вильяма тихо вздохнула, задумчиво разгладила руками покрывало на том месте, где совсем недавно сидел хронодайвер, и бесшумно вышла - к появлению мужа нужно было успеть приготовить ужин.



        Глава 45. Опять Нукагива

        Нукагива обдал их полуденным жаром. Воздух над бухтой Таиохае слоился, вибрировал, и в этом горячем дрожащем мареве как фантомы двигались полуголые фигуры островитян.
        Луша прищурилась. Осторожно выглядывая из густого зелёного плетева, источающего сильный, кружащий голову запах здешних растений, она с бьющимся сердцем увидела мальчика в матросских штанах и рубахе на противоположном берегу ручья. Русоволосый мальчик опустился на корточки. Жмурясь и шумно фыркая, он размашисто бросал в разгорячённое лицо пригоршни воды, без остановки - одну за другой, одну за другой, и сверкучие брызги так и летели во все стороны. Когда он вскидывал голову, на загорелом подбородке мелькал светлый шрам в виде запятой - ещё с прошлой зимы, от случайного удара хоккейной клюшкой…
        Наконец, мальчик остановился, чтобы перевести дыхание. Луша, не моргая, смотрела сквозь листья, как стекают с Русиного подбородка капли, как блестят его мокрые, побледневшие от умывания щёки.
        Вильям легонько дёрнул её за рукав и приложил палец к губам. Луша кивнула, и плотно зажала обеими ладонями рот, словно боясь, что не выдержит, и окликнет брата.
        Встряхнув мокрыми кудрями, Руслан зачерпнул последнюю пригоршню и, стараясь не расплескать воду, торопливо засеменил прочь.
        Вильям поманил Лушу за собой, и они, осторожно раздвигая заросли, двинулись вниз по ручью - ближе к тому месту, где ручей впадал в море. Оттуда доносился слитый с шумом прибоя гомон множества голосов, изредка перекрываемый отрывистыми резкими восклицаниями на туземном наречии.


* * *
        Увидев толпу взбудораженных, вооружённых до зубов островитян, теснящих, забирающих в кольцо матросов с «Невы», Луша невольно охнула.
        Гневные воинственные выкрики туземцы сопровождали недвусмысленными жестами, угрожающе потряхивая копьями и размахивая палицами. Лица были искажены, рты разинуты, мускулистые, татуированные до синевы тела блестели от пота.
        - Что же сейчас будет? - испуганно пискнула она.
        - Сиди тихо, не дёргайся, - шикнул на неё Вильям. Потом наклонился к самому её уху и пояснил очень тихо, но отчётливо:
        - Сейчас должен прийти Робертс и привести Тапегу.
        - Кого?
        - Короля Тапегу. Нукагивцы думают, Крузенштерн заковал их короля в оковы и удерживает на своём корабле насильно. Но это не так. Он давно у себя дома. А слух этот проклятый Кабри распустил нарочно.
        - Раевский! Где Раевский? - послышался выкрик откуда-то из середины толпы.
        Услышав его, Луша вздрогнула, облизнула пересохшие губы и стала нервно раскачивать языком шатающийся молочный зуб.
        - Где же этот ваш, как его… ну, который приведёт короля?
        - Робертс? Терпение, скоро будет, - процедил Вильям, сосредоточенно наблюдая за происходящим, готовый в любой момент сорваться с места.
        - А кто он вообще такой, этот Робертс?
        Вместо ответа Вильям ткнул большим пальцем себе в грудь. Луша смотрела на него непонимающим взглядом.
        - Это я, - одними губами подтвердил он.
        - Что? - Луша чуть не задохнулась от изумления.
        Вильям не ответил. Вытянув шею, он напряжённо всматривался поверх толпы туда, откуда должен был появиться его двойник.
        Каждое мгновение казалось им обоим вечностью. Испуганно блестя глазами, Луша следила за тем, как всё плотнее смыкалось вокруг россиян враждебное воинственное кольцо.
        - Все в лодку! - сквозь вой толпы донеслась до них запоздалая команда мичмана.
        Выполнить её матросы уже не могли. Круг сомкнулся.
        Быть убитым в стычке с туземцами в ста тыщах миль от дома - что за ужасная судьба! Ещё мгновение, и любой из моряков мог разделить участь несчастного Джеймса Кука…
        Встав на цыпочки, Луша с замиранием сердца выискивала в беснующейся толпе знакомую фигуру. Вдруг брат там, среди них? И четверти часа не прошло, как впервые за несколько месяцев разлуки она увидела его на той стороне ручья - повзрослевшего, вытянувшегося, загоревшего Руську. Перед глазами всё ещё стояло его лицо - с блаженной улыбкой и светлыми солнечными бликами на мокрых щеках.
        - Убьём их! Убьём! - в исступлении завывали островитяне. - Тау-и-па-та-хо-о! - Чтоб жарить не-при-я-те-ля! - неслось над толпой.
        Луша содрогнулась. Лучше бы она не понимала их ужасного наречия… Счастливое лицо Руси заслонилось в её воображении тем, другим, являвшимся ей в страшных снах, - измученным, серым, с запёкшимися растресканными губами, ввалившимися глазами, с толстой верёвкой на шее. Заплясали рваные языки пламени. Заклубился чёрный дым, заволакивая сведённые страхом и болью знакомые черты.
        Под крики разъярённых людоедов смысл и назначение привидевшегося ей костра стали вдруг как-то особенно очевидны. Страшный сон на глазах становился явью.
        Кулаки сами собой сжались, и Луша не выдержала. Она выскочила из укрытия, в порыве какого-то дикого, безрассудного отчаяния вклинилась в толпу островитян, и яростно работая локтями, буквально на четвереньках стала протискиваться меж татуированных босых ног к самому центру.
        Но Руси там не было, да и быть не могло: мгновение назад он и Макар буквально растаяли в дрожащем от зноя воздухе Нукагивы, оставив после себя лёгкий, едва уловимый запах озона, но этого исчезновения никто не заметил.


* * *
        Когда Вильям, увидев, наконец, небольшую процессию, приближающуюся по тропе из глубины джунглей, выдохнул облегчённо и повернулся к ней, чтобы ещё раз объяснить, что Робертс - это он сам, только пятнадцать лет назад, девочки рядом не оказалось.
        Выругавшись, Вильям вскочил на ноги. В тот же миг он увидел, как возвышавшийся над толпой Маухау - самый рослый и сильный нукагивский воин, татуированный с головы до пят, угрожающе поднял над головой копьё, готовый к безжалостному смертоносному удару.
        Вильям весь подобрался. Чутьём охотника и воина он понял, что сейчас случится непоправимое. Если прольётся кровь, война неизбежна…
        Внезапно Маухау издал истошно-скулящий, какой-то совсем не воинственный крик. Железная рука его дрогнула и копьё, сорвавшись, воткнулось куда-то вниз, в центр бурлящего, волнующегося круга.
        В это мгновение Вильям, словно в нём сорвалась какая-то пружина, вылетел на поляну с воплем:
        - Король Тапега свободен!
        Бритые головы, все как одна украшенные рожками, повернулись на крик. На лицах туземцев были растерянность и смятение.
        - Король Тапега здесь! Посмотрите, он идёт к нам! - надрывался Вильям, показывая туда, где по тропинке вышагивал сам нукагивский король, живой и невредимый, завёрнутый в отрез красной ткани, подаренной ему Крузенштерном. Из-за его плеча выглядывал встревоженный Робертс.
        Толпа радостно ахнула и кольцо распалось.
        Островитяне, радостными криками приветствуя Его туземное величество, бросились к своему королю.


* * *
        Прибой меж тем заметно утих, и баркас «Невы», стоявший весь день поодаль на верпе, торопливо подгрёб к самому берегу. Мичман, схватив юнгу Раевского в охапку, буквально забросил его в лодку. Матросы, не дожидаясь повторной команды, попрыгали следом. Люди молча налегли на вёсла, угрюмо поглядывая в сторону негостеприимного берега.
        Отойдя на порядочное расстояние от пенистой полосы прибоя, они увидели Робертса - энергично загребая и изредка отфыркиваясь, он плыл вслед за баркасом. Они дождались англичанина, и как только голова пловца поравнялась с баркасом, несколько крепких, загорелых, почерневших от смолы рук сразу протянулось к нему, помогая взобраться в лодку.
        Мокрый Робертс с усилием перевалился через борт, встряхнулся, и уселся рядом с Раевским. Он с интересом вгляделся в лица гребцов, как будто припоминая что-то давно забытое, а потом, остановив прямой, немного насмешливый взгляд на юнге, заговорщически подмигнул мальчишке.
        Тот сидел, притихший, и, приоткрыв рот, нащупывал языком образовавшуюся между зубами дырку.
        - Что, брат, зуб в ноге у дикаря оставил? - спросил один из матросов.
        Остальные, заметно повеселев вдали от туземных копий, громко захохотали.
        - Ржёте, а надо парню спасибо сказать, - отирая вспотевшее лицо рукавом, заметил мичман. - Если б он этого дикарского громилу за ногу не тяпнул, тот бы точно кого-нибудь своим копьём порешил. А уж тогда бы всем нам несдобровать!
        - Да, опоздал бы тогда Робертс со своим Тапегой…
        - Молодец, мальчишка. Не растерялся.
        Матросы стали обсуждать, как взвыл дикарь, как он от неожиданности промахнулся, как всадил копьё в песок на полметра.
        А Луша вспомнила, как Руся строго внушает младшему брату Федюньке, что кусаются только визгливые глупые девчонки, и тоже, наконец, улыбнулась.


* * *
        Тем временем волнение среди туземцев окончательно улеглось, и дикари разбрелись каждый по своим делам.
        На берегу остался здешний англичанин. Молодой Робертс, жилистый, и несколько более поджарый, чем его старший двойник, стоял на песке, по-матросски широко расставив ноги, и пристально глядя вслед баркасу. В руках у него был нукагивский знак доблестного воина - выскобленный добела череп, который островитяне как трофей обычно подвязывали к поясу. Череп был предназначен в подарок капитану «Невы», однако передать его в этой суматохе не удалось.
        Робертс подумал о подлой выходке Кабри, и лицо его потемнело. Он поднял череп до уровня своих глаз, повернул его к себе «лицом» и мрачно уставился в пустые глазницы.
        Череп вдруг щёлкнул суставом и откинул нижнюю челюсть, будто что-то хотел поведать Робертсу. Хронодайвер ухмыльнулся и энергично стукнул по ней ладонью. Череп послушно захлопнул разинутый рот. Робертс хмыкнул, покачал головой и, отчего-то раздумав вплавь догонять ушедший баркас, отправился восвояси.



        Глава 46. Разоблачение

        А в это время Крузенштерн выбрался наконец, в гости к Лисянскому - примерно через час после этого странного происшествия с так и не купленной свиньёй. Разумеется, Иван Фёдорович покинул «Надежду» не прежде, чем убедился в том, что король Тапега, уставший, наконец, крутиться перед большим зеркалом в капитанской каюте, был благополучно доставлен на берег в корабельной шлюпке.
        Не успел Крузенштерн подняться на борт «Невы», как ему доложили - островитяне пришли в возмущение и вооружились: разнёсся слух, будто Тапега взят европейцами под стражу.
        - Что за ерунда! - Крузенштерн не знал, что и думать. - Никто и не собирался его арестовывать. Он давно уже дома! - обратился он к Лисянскому. Тот смолчал. Глядя на баркас, посланный с утра за водой и теперь приближающийся к шлюпу, он пытался понять, все ли люди целы.


* * *
        - Докладывайте! - кратко распорядился Крузенштерн, когда вновь прибывшие моряки появились, наконец, на палубе. Одного взгляда на взволнованного мичмана и взбудораженных матросов ему было достаточно, чтобы понять - там тоже что-то случилось.
        Мичман пустился в объяснения, что команда едва избежала стычки с аборигенами, но благодаря вмешательству Робертса удалось избежать кровопролития.
        Робертс, слушая доклад вполуха, насмешливо поглядывал на юнгу, скалящего зубы в кадку с водой: Раевский внимательно вглядывался в своё отражение, видимо, пытаясь понять, сохранила ли его обворожительная улыбка свою прежнюю привлекательность.
        Когда Крузенштерн выразил англичанину свою благодарность, тот поклонился и скромно заметил:
        - Мне это ничего не стоило, господин капитан. - А вот ваш юнга потерял на этом свой зуб, - улыбнулся он, а затем добавил, уже совершенно серьёзно: - Так он заплатил за драгоценное для всех мгновение.
        - Это ничего. Скоро новый вырастет, - пробормотал юнга, смутившись.
        Крузенштерн, хмуро дослушав короткий рассказ о стычке, молча пожал юнге руку.


* * *
        В бухте стало тихо. Туземцы, по обыкновению дни напролёт стайками плававшие вокруг кораблей, словно испарились. Это, конечно, был плохой признак.
        - Слава богу, пока все живы, - думал капитан «Надежды», оглядывая обезлюдевшую Таиохае. - Вот только нужно поскорее разобраться с Тапегой.
        Переговоры с туземцами они с Лисянским назначили на завтра.


* * *
        Перебравшись к себе на «Надежду», Крузенштерн распорядился, чтобы на берег больше никто не съезжал. Хотя Робертсу и удалось несколько успокоить островитян, всё же следовало пока, - до того, как недоразумение окончательно разрешится, - соблюсти все меры предосторожности.
        Робертс уверял капитана, что в ссоре с туземцами виноват француз.
        - Думаю, Кабри вовсе не собирался передавать островитянину вашу просьбу вернуться и забрать попугая. Вместо этого негодяй сообщил ему, что вы арестуете Его величество в случае, если туземец не отдаст свою свинью. Островитянин тут же сбежал подальше от неприятностей, однако поспешил известить сородичей о случившемся.
        Крузенштерну эта версия показалась весьма правдоподобной. И всё же неопровержимых доказательств у него не было.
        Поразмыслив, он вызвал к себе Толстого.
        - Господин Толстой, позавчера мне донесли, что третьего дня вами тайно был взят из крюйт-камеры[Крюйт-камера - помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха (как бочек с порохом, так и готовых к стрельбе пороховых зарядов).
        порох без моего на то разрешения. И есть подозрения, что вы использовали его в качестве платы за ваше… - тут он кашлянул, и, сделав паузу, закончил не без иронии, - …волшебное преображение.
        Толстой сделал протестующий жест, однако Крузенштерн не дал ему возразить.
        - Несмотря на все ваши предосторожности, вас заметил один из матросов. Учитывая сложные отношения с туземцами, ваше неповиновение моему приказу я склонен рассматривать как предательство.
        Толстой, поняв, что дело плохо, тем не менее, парировал:
        - Так у них же нет ружей. Им, господин капитан, порох ни к чему.
        - Зато, по свидетельству господина Робертса, у мсье Кабри есть ружьё!
        - Порох у него есть, зато пока нет патронов, - попытался вывернуться Толстой. - И он их не получит. Более того, мне известно, что он намерен поссорить нас с туземцами, и я как раз собирался доложить вам об этом…
        - Он уже поссорил нас с туземцами! И если вам его намерение было заранее известно, вы должны были предупредить ссору. Или господину гвардии поручику не терпится от безделья поиграть в войнушку?
        Крузенштерн выпрямился и подвёл итог разговору:
        - Моё терпение лопнуло. Вынужден наложить на вас арест, и полагаю ссадить вас на берег, как только мы достигнем российских владений на Камчатке.



        Глава 47. Пусть всё будет, как было…

        Если честно, Луша была в недоумении. Ну, хорошо, все принимают её за Русю, и его исчезновения никто не заметил. Но ведь должна же и она когда-нибудь покинуть эти
«старые добрые» времена…
        И, желательно, поскорее.
        Вильям вроде не собирался оставить её с Крузенштерном до конца кругосветного плавания, или как?
        Нет, правда, что он собирается делать? Однажды Вильям уже устроил так, что Беллинсгаузен спокойно доверил ему Лушину судьбу, но мирный беззаботный Таити - не Нукагива, а компания людоедов - не самая подходящая для Руси компания. Во всяком случае, на взгляд просвещённого европейца Крузенштерна.
        Однако Вильям, похоже, знал, как убедить капитана.
        Он, не мешкая, объявил Крузенштерну, что хочет взять в свою семью мальчика, к которому же успел привязаться и почувствовать его взаимное расположение.
        Крузенштерн, разумеется, засомневался. Ему не хотелось оставлять Русю на этом острове, и последние события говорили о том, что пребывание здесь сопряжено с опасностью. Нукагива - остров каннибалов, напомнил он Робертсу, и российские моряки уже имели возможность убедиться, каковы островитяне в гневе, и как переменчиво настроение туземцев.
        - О, не волнуйтесь. Ведь я - родственник короля, поскольку женат на его дочери. В нашем племени мальчик будет в полной безопасности, - заверил его Вильям-Робертс.
        - Но есть и другие племена, и между собой они в постоянной вражде, разве не так?
        - Я не собираюсь всю жизнь провести здесь, поверьте. При первом же удобном случае я вместе с женой рассчитываю перебраться на Таити.
        - Может быть, вы хотите вернуться в Европу? - предложил Крузенштерн. - Этому я мог бы поспособствовать, взяв вас на борт. Охотно сделаю это, зная, к тому же, что вы - опытный моряк.
        - Поверьте, я вам очень признателен за ваше приглашение. Но я предпочёл бы остаться вдали от цивилизации. К тому же, вы привезли мне то единственное, ради чего мне стоило бы туда вернуться, - и Робертс, он же Вильям, в подтверждение своих слов показал Крузенштерну Лушин раскрытый медальон.
        С небольшого портрета глядело на капитана знакомое лицо.
        - Так это же наш юнга! - изумился капитан, и протянул медальон бывшему в каюте Ратманову. Потрясённый старпом воззрился на портрет как седьмое чудо света.
        - Это портрет моего сына, - объяснил англичанин. - Я покинул Англию несколько лет назад, но все эти годы я хранил медальон с его портретом. И мне кажется, он почти не изменился за эти годы…
        Он обвёл глазами окружающих.
        - Согласитесь, сходство - поразительное! И пусть даже этот мальчик не мой сын, а всего лишь похож на него, я… - он откашлялся, словно у него першило в горле, - я бы хотел принять участие в его судьбе. - Теперь вы меня понимаете? - обратился он к капитану.
        Крузенштерн вспомнил о своём маленьком сынишке, который за время их разлуки стал почти на год старше, и отвернулся, скрывая волнение.
        - Послезавтра «Надежда» снимается с якоря, - сказал он, наконец, после долгого раздумья. - У мальчика есть время собрать вещи и попрощаться с товарищами. Мориц, верно, особенно будет скучать.


* * *
        - Нам пора! Я всё уладил, - сказал ей Вильям-Робертс, найдя её на верхней палубе.
        Луша рассеянно кивнула головой. Она с интересом наблюдала за обезьянкой, сидящей на шкафуте[Шкафут - часть верхней палубы по бокам корабля (вдоль борта), между грот- и фок-мачтами.] . Обезьяна посасывала курительную трубку и периодически пускала дым, уморительно вытягивая губы.
        - Кто это её так научил?
        - Граф Толстой, - понизив голос, ответил Вильям. - И не задавай вслух подобных вопросов. Руся не может этого не знать, не так ли?
        Луша сконфузилась, но ненадолго.
        - А где медальон? - вполголоса поинтересовалась она, заметив, что на шее хронодайвера его больше нет.
        - Я отдал его Лангсдорфу, - равнодушно сообщил тот.
        - Зачем??
        - Ну, сам он не успеет тебя нарисовать, а ему сильно хочется иметь портрет ребёнка со столь ярко выраженными способностями к языкам. Он же увлечён антропологией, и полагает, что интеллект можно определить размером надбровных дуг, высотой лба и расположением ушных раковин. Может, это и так, но не в нашем случае, - улыбнулся Вильям.
        Он похлопал Лушу по плечу, и тихо пробормотал что-то себе под нос.
        - Так мы его и закольцуем, - послышалось Луше странное.
        - Чего? Кого? - тут же заинтересовалась она, совершенно забыв про обезьяну.
        - Твой портрет закольцуем, - вздохнул хронодайвер. Видя как округлились её глаза, нехотя пояснил:
        - Закольцуем во времени.
        - Это как же?
        - Ты ведь первый раз увидела его в доме Лангсдорфа, так? Как-то же портрет должен был попасть к учёному! - Вильям хмыкнул. - Я не имел права ему отказать. Пусть всё будет, как было.


* * *
        - Опять эта бестия с трубкой! Когда-нибудь она нам корабль подожжёт! Куда Толстой смотрит… - возмутился кто-то из офицеров. - Эй, ловите обезьяну.
        Обезьяна, разгадав манёвры ловцов, взлетела в три прыжка на рею и оттуда, словно дразня их, стала весело вытряхивать на палубу золу из трубки. Кругом царила суматоха, но Луша, переваривая услышанное, перестала обращать внимание на происходящую вокруг беготню и крепкие матросские ругательства в адрес нахальной дебоширки.
        - Ой, я кое-что вспомнила! - вдруг засуетилась девочка. - Мне надо срочно увидеть Беллинсгаузена! Я должна вернуть ему кое-что, - тараторила она, вытягивая шею и оглядываясь по сторонам, - а то как-то так получилось, что я взяла это без спроса.
        - Господин Беллинсгаузен! Фаддей Фаддеич! - завидев на баке невысокую подтянутую фигуру молодого мичмана, невозмутимо наблюдавшего за царившим переполохом, закричала девочка и бросилась к нему.
        Беллинсгаузен обернулся. Его серые глаза, молодые, ещё не окружённые сеточкой морщин, вопросительно смотрели на Лушу.
        - Господин капи… ой, то есть, господин мичман! Фаддей Фаддеевич! Я остаюсь на Нукагиве, у Робертса, и…
        Луша раскрыла ладонь - на ней лежал сложенный перочинный ножик с красной пластмассовой ручкой. Девочка протянула его Беллинсгаузену.
        - Возьмите пожалуйста, - смущённо предложила она. - Ну, на память, что ли…
        Сдержанный мичман слегка поднял бровь - он был тронут, но не удивлён. Ведь именно он, Беллинсгаузен, когда-то собственноручно выловил этого мальчишку из моря.
        - Спасибо, - поблагодарил мичман, разглядывая подарок. - Картографу перочинный ножик всегда кстати.
        - Думал, вы, юнга, останетесь с нами… - добавил он, помолчав, - выучитесь на моряка… При вашей любознательности и способностях к наукам…
        Луша смущённо опустила голову.
        - Что ж, прощайте, Раевский, - сказал Беллинсгаузен, и протянул Луше руку. Девочка крепко пожала его твёрдую, уверенную, сухую ладонь.
        - Может, ещё встретимся! - улыбаясь, предположила она. - Когда-нибудь в будущем, кто знает…


* * *
        Наконец, распрощавшись со всеми, включая Крузенштерна и японцев, она подошла к Морицу и Отто. Тогда-то Луша и услышала от явно расстроенного Морица странное -
«между японцем Киселёвым и каннибалами я бы на твоём месте выбрал японца». Мориц горячо пожал ей руку и торжественно вручил одно из своих сокровищ - кусочек тенерифской лавы - на память.
        - Я себе ещё добуду, не волнуйся, - заверил от Лушу, с каким-то сомнением переводившую взгляд с куска лавы на Морица и обратно. Луша, вздохнув, осторожно зажала подарок в кулаке, словно боясь, что он обожжёт ей ладонь. «И ты не волнуйся. Я обязательно передам его Русе», - мысленно пообещала она мальчишке, и на прощание махнула ему рукой.



        Глава 48. Гуд-бай, Макатеа!

        Полдня они спускались к воде, - будь неладны эти заросли и камни!
        Скала, с которой они сигналили парусникам, появившимся на горизонте, в надежде, что их заметят и заберут с этого необитаемого острова, была высоченной, метров пятьдесят над морем. Благодаря этому их, пожалуй, и заметили. Руся и Макар видели, как от одного, а следом и от другого корабля, отделилось по лодке.
        Прыгать с такой высоченной скалы в воду по примеру туземных мальчишек, они, разумеется, не решились. После всего пережитого геройствовать ни тому, ни другому не хотелось. Разумнее было спуститься пешком.
        Возвращаясь вниз, на берег, они забрали слишком сильно вправо и проплутали по непролазной чащобе так долго, что когда вышли, наконец, на прибрежный песок, оказалось, что солнце сильно сместилось к западу. Его оранжевый, сильно увеличившийся в размерах диск висело теперь не над морем, а над лесом.
        - Оп-па! А где же они?
        На берегу никого не было - ни Меноно, ни Оту. Вдали, на горизонте, белели паруса удаляющихся кораблей.
        - А где же лодки? А как же мы?
        - Они уходят, Руська! Надо что-то делать! Надо кричать! - Макар сорвал с себя майку и размахивая что было силы, завопил: - Стой! Куда?
        - Кричать не обязательно, - вдруг услышали они за спиной спокойный мужской голос.
        - Робертс? - Руслан резко развернулся. - Вот это да! - Руся глядел на незнакомца так, словно увидел хорошо знакомое привидение.
        - Ха! - только и сказало привидение. - «Вот это да» - у меня за спиной! - объявил призрак, и подмигнув, ткнул большим пальцем куда-то назад, за плечо.
        Из-за его широкой спины выглянула довольная физиономия Луши Раевской.
        - Лушка! - застонал Руся. - Ты здесь откуда?
        Луша кинулась Русе на шею, едва не сбив его с ног.
        Пахнуло озоном, как после грозы в тёплый майский день…
        - А тебя как зовут? - спросил, обращаясь к Макару, незнакомец на чистейшем английском.
        - Макар, - совершенно ошарашенный значительным увеличением народонаселения на острове, который он вообще-то считал необитаемым, ответил Лазарев. Он озадаченно уставился на странного, невесть откуда взявшегося Русиного знакомого - до синевы зататуированного, в одной набедренной повязке, небрежно перемежающего в своей речи русские и английские слова.
        - Нет ли у тебя зажигалки? - спросил этот дикарского вида дядька, - видно, знал, что это такое. Макар стал поспешно шарить по всем своим многочисленным карманам.
        - Вот, держите! - протянул он дядьке зажигалку, да так и выронил её на песок. - Ой! А где они? - растерянно спросил мальчик. Лицо его перекосилось: ни Руси, ни Луши на берегу уже не было.
        - Где? - Туземный дядька улыбнулся. - Дома, я надеюсь!
        - А… а я? Что же, я тут один останусь? - хрипло спросил он, вытирая о штаны враз вспотевшие ладони.
        - Всё в порядке, мой мальчик, - успокоил его татуированный. - Ты тоже скоро будешь дома. Я хронодайвер и я тебе помогу. - Дядькины глаза глядели на Макара чуть насмешливо, и Макар решил, что, несмотря на свою несколько людоедскую внешность, он, пожалуй, внушает доверие.
        - Нужно сосредоточиться, - посоветовал дядька. - Мысленно вернись на то место, которое ты покинул - там, в будущем. Получилось?
        - На Оленьи ручьи? - обрадовался Макар. - Есть!
        - Теперь представь, что там тебя ждёт тот, кто тебе очень дорог.
        - Руська, что ли?
        - Ну, наверное будет правильно, если ты подумаешь о маме или папе… - осторожно предположил дядька.
        - Хорошо, подумаю. Я часто о них думаю, - послушно согласился Макар, - только… - и он с сомнением покачал головой.
        - Что - только?
        - Меня там должен ждать Руська! - выпалил Макар.
        - Ладно, валяй! - хронодайвер махнул рукой. - Думай про Руську!
        - Всё, прощай, Макар.
        - До свидания, - вежливо кивнул Лазарев. - Ой, - вдруг спохватился он, - а как вас зовут-то?
        - Э-э… - дядька почему-то растерялся, - Вильям… Или Робертс…
        - Гуд бай, Вильям-или-Робертс!
        Дядька весело отсалютовал ему рукой. Макарка кивнул в ответ и тут же исчез.


* * *
        Вильям-или-Робертс усмехнулся и удовлетворённо щёлкнул пальцами.
        Он присел на корточки, подобрал зажигалку. Чиркнув колёсиком, убедился, что она работает, глядя с улыбкой на бледное трепещущее пламя. Потом зажал зажигалку в кулаке, легко, стремительно подпрыгнул вверх и будто растаял в воздухе…



        Глава 49. Конец игры

        Руслан стоял на мосту, и солнце било ему прямо в глаза, как в тот раз, в лифте, когда они с сестрой возвратились из 1812 года. Вернулся…
        Пошатываясь и стараясь унять дрожь во всём теле, Руся держался обеими руками за трос и подставлял лицо ветру, жадно вдыхая приносимые им знакомые запахи заповедных трав, сосен, речного ила…
        Луши рядом не было, но каким-то шестым чувством он понимал - с сестрой всё в порядке.


* * *
        - Эй, Раевский! - густой баритон негромко окликнул его откуда-то снизу. - Руслан! Не слышишь, что ли?
        Руся нагнулся.
        Из-под моста показалась моторка. Она шла бесшумно, с выключенным мотором. Наша, лагерная, узнал Руся. Надо же, столько времени прошло, а тут всё по-прежнему… В моторной лодке сидел, задрав бороду кверху, инструктор по прозвищу Седрик, всё такой же загорелый, в той же вылинявшей, порыжевшей от солнца чёрной майке.
        - Спускайся! - махнул Седрик мальчику рукой и стал выгребать к берегу.


* * *

…Макар осторожно открыл глаза. По стеблю ползла бабочка-крапивница. Он облегчённо выдохнул и она вспорхнула. Слава богу, подумал он, блаженно улыбаясь. Это лучше, чем какая-нибудь Papilio Krusensternia. Хм, Парусник Крузенштерна[Papilio Krusensternia, Парусник Крузенштерна - бабочка, открытая учёным Эшшольцем во время кругосветного плавания О. Е. Коцебу на бриге «Рюрик».] … Отличное название для прекрасной бабочки, но сегодня я рад вот этой заурядной крапивнице. Потому что я - дома.
        Всё отлично. И даже не тошнит нисколько. Или? Ну, конечно. Опять накатило. Это что ж, каждый раз так будет? Вроде морской болезни…
        Наконец, морщась и испытывая нестерпимое желание поскорее умыться, Макар поднялся и побрёл по тропинке к реке, раздвигая высокие стебли.
        Да это то самое место! И лодка, наша лодка… Значит, прежний Руська - где-то здесь, поблизости. И, стало быть, скоро он вместе с «оленями» сюда вернётся.
        Наспех ополоснув лицо, Макар решительно вошёл по колено в реку, даже не задрав штанин, и с усилием столкнул лодку в воду.


* * *
        Через двадцать минут Лазарев был уже у цели. Вот он, флажок, победно торчащий из дупла в бугристом кедровом стволе. Дунул лёгкий ветерок, и оранжевое капроновое полотнище забилось, затрепетало, вспыхивая в лучах весёлого утреннего солнца.
        Стоит забрать флаг, и победа над «оленями» обеспечена. Макар представил себе, как пожимают ему руку ребята из команды «бобров», как улыбаются, как похлопывают по плечу. Такая удача - оказаться здесь раньше всех. Макар вдруг почувствовал, что хронодайвинг таит в себе массу приятных возможностей. Побочные эффекты вроде тошноты после перемещений сейчас не имели никакого значения.
        Мальчик уже протянул к флажку руку, да так и замер, с протянутой рукой. Что-то было не так. Весёлый порывистый ветер как-то разом стих, и тут же зазвенело, загудело над ухом комариное облако. Макар с досадой хлопнул себя по лбу, раздавив сразу нескольких комаров, вытер руку о штанину. Ну же, хватит воевать с комарами. Вот она - победа. Только руку протянуть и взять, наконец, флажок.
        А флажок как-то потускнел. Он уже не трепетал призывно, поник, свернулся. Макар почувствовал, что краснеет. Нет, так нечестно. Он хронодайвер, а не читер какой-нибудь. Не нужна ему такая победа.
        Флажок, словно услышав его мысли, обрадовался, снова затрепетал, забился. Из зарослей послышался треск сучьев и знакомые голоса. «„Олени“ притащились», - догадался Макар, и бесшумно скользнул в тень.


* * *
        Петька, вождь «оленей», почти достиг заветной цели, когда услышал откуда-то сверху покашливание. Он задрал голову. На ветке, прямо над укреплённым в стволе флагом, торчали босые ноги. Петька заметил на одной из грязных загорелых щиколоток две странные, уже затянувшиеся ранки - как двоеточие…
        Обладателем этих ног был не кто иной, как Лазарев. Он улыбался.
        - Ты чего? - удивился Петька.
        - Ничего, - пожал плечами Макар.
        - Флаг наш! - ревниво выпалил Петька, схватил флажок и отпрыгнул в сторону. Подозревая в происходящем какой-то подвох, он вопросительно уставился на Макара.
        - Так и есть, ваш, - согласился Макар. Он поглядел на «оленя» Петьку, прижимающего к себе флажок, как на маленького, и снисходительно улыбнулся. - Всё по честному, Петя, не волнуйся! - заверил он и спрыгнул с ветки на землю.
        С реки послышался приближающийся звук мотора.
        - Моторка! - обрадовался Лазарев, - ведь с её помощью можно было отбуксировать лодку, на которой он сюда явился, вверх по течению, обратно в лагерь, - и побежал к реке.
        Ошалелые «олени», переглянувшись, потрусили следом.
        На берегу их уже ждали Седрик и Руслан.
        - А вот вы где, голубчики! - сказал Седрик. - Ну что? «Олени»-таки флаг взяли? Молодцы-огурцы. Флаг сдавайте, в моторку полезайте, в лагере всё обсудим.

«Олени», довольные, принялись усаживаться.
        Макар тем временем подошёл к Руське и молча, с чувством, стиснул ему руку.
        Всегда невозмутимый Седрик, лениво поскоблил растительность под подбородком и заметил:
        - Ну, вы будто двести лет не виделись.
        Руся засмеялся. Седрик, он всегда так. Скажет, вроде шутя - и в точку.
        - Твоя правда, - серьёзно ответил ему Макар, - двести!
        Мальчишки заговорщически переглянулись.
        Запиликал телефон. Седрик сунул руку в карман.
        - Пропущенный звонок, надо же. А я думал, здесь совсем связи нет. Таскаю мобильник с собой только ради часов и секундомера. - Твоя сестра звонила, - повернулся он к Руслану, - соскучилась, наверное?
        - Ага, ещё бы! - сияя, ответил Раевский. - С ней мы, кстати, тоже двести лет не виделись… Веришь, нет?



        Глава 50. Разговор на берегу

        На следующий день на Ручьи приехал Георгий Александрович. Он был в панаме, в очках и в полотняных брюках - ну, вылитый отдыхающий из соседней водолечебницы, которые обычно гуськом проходили мимо их палаточного лагеря, не останавливаясь, глазея по сторонам и ведя скучные взрослые разговоры.
        Г. А., разумеется, мимо не прошёл. Он был не один - привёз Лушу, у которой лагерная смена заканчивалась на два дня раньше. После обеда они ушли вчетвером к геодезической вышке. Они уселись на траву на высоком крутом берегу Серьги, - так, чтобы кусты шиповника, росшие на краю обрыва, не закрывали вид на изгибающуюся блестящей лентой реку, - и проговорили почти до заката.
        Обо всём понемногу - об «эффекте близнецов», например. Руся, краснея, вынужден был признать, что вообще о нём не вспомнил, когда нырял с моста.
        - Вот-вот, как всегда, пропустил мимо ушей, а Луша - отдувайся…
        Руся опустил голову. Ему было стыдно.
        О том, что нырять с моста было глупо - тоже, разумеется, поговорили.
        - Ты что же, с моста сиганул? - ахнула Луша, прижимая ладони к побледневшим щекам.
        - С завязанными руками, Луша, представляешь? Хотел нырнувшего Макара «догнать».
        - Ой, Руся, не знала, что у тебя инстинкт самосохранения не развит… - Луша смотрела на брата с ужасом.
        Руся, чувствуя себя круглым идиотом, отвернулся.
        - У Руси развито другое, то что делает человека человеком, - сказал отец Георгий, положив мальчику руку на плечо. - Способность к самопожертвованию, например.
        Ребята замолчали, впечатлённые его словами.
        - Не расстраивайся, Русь, - произнесла, наконец, Луша осторожно. - Хорошо ведь, что ты Макара догнал.
        - Ну, кто кого догнал, ещё вопрос, - Георгий Александрович, сняв очки, стал не спеша протирать их подолом рубашки. - Точное попадание в нужный момент времени приходит не сразу. Однако в целом - молодец, попал, куда намеревался, и с историческим периодом не ошибся. - Г. А. водрузил очки на переносицу и уставился сквозь них на Макара. - Знал, Макарка, где тебя искать…
        - Если этот дурацкий эффект близнецов сработал, то почему же мы не вместе в 1804 год попали? - спросила Луша.
        - Недолёт. Такое часто случается. Ваша связь сильна, но ты же не часть Руслана, ты тоже… личность. И, видимо, даже потеряв сознание, ты не перестала ею быть, - улыбнулся хронодайвер. Потом нахмурился, и сказал строго:
        - А насчёт прыжков с моста и прочих «фокусов» - уж, пожалуйста, больше никаких экспериментов в этом направлении. Запрещаю категорически! Всем ясно?
        Ребята закивали.
        - Ваша сила - в воображении, в способности ярко представить себе другое время, почувствовать себя частью другого мира, - объяснял Г. А. - Совсем не обязательно пугаться или попадать в критические для жизни ситуации, чтобы переместиться во времени. Гораздо важнее - ваше желание, ваша вера в такую возможность. Ну и умение сфокусировать намерение, осуществить его. Техника, в сущности проста. Но это - другой уровень…
        Знайте - сокровенные, тайные знания могут повредить, просто раздавить, разрушить человека, если он к ним не подготовлен. Поэтому и мы, хронодайверы, не слишком откровенничаем с детьми-нырками о таких вещах - всему своё время.
        Теперь, правда, у меня есть серьёзный повод задуматься. Ведь мы даже предположить не могли, что кто-то нарочно будешь подвергать себя опасности, чтобы «нырнуть». Всецело полагались на инстинкт самосохранения, о котором так кстати вспомнила Луша… Видимо, придётся нам с вами начать заниматься систематически. Есть у меня, кстати, кроме вас, и другие нырки на примете… - Георгий Александрович снова взялся протирать очки, делая вид, что не замечает наступившее всеобщее оживление.
        Потом вспомнили про закольцованные во времени предметы.
        - Портрет и ножичек навсегда там остались… - вздохнула Луша. Ножичек она не жалела - пусть хороший человек Беллинсгаузен пользуется, а портрет хотелось бы иметь - на память…
        - Да-а, остались без единого ножа, - подхватил Руся, вспомнив о своей потере. - Эх, я, растяпа…
        - Ой, совсем забыл! - воскликнул Макар. - Один экземпляр - у меня! - порывшись в карманах, он выудил оттуда перочинный ножик с красной пластмассовой рукояткой. - Этот ты Руся у лодки выронил - я вчера ещё подобрал.
        - Ух ты! Спасибо! А я думал, куда он запропастился… - Руся хлопнул Макара по спине и торжественно произнёс:
        - Рекомендую! Вот человек, у которого в карманах, что хочешь найдётся. Надо вам средство от комаров - пожалуйста, надо от каннибалов - извольте… Представляете, он нас от людоедов спас. Меня чуть не съели…
        Их голоса и удивлённые восклицания ещё долго звучали в вечернем воздухе.
        - А мне Меноно говорит: «Здравствуй, Руся», я чуть не упала…
        - А мне - «Бог огня», и бух на колени!
        - А я этого громилу в татуировках за ногу как цапну…
        - А летучая рыба мне по лбу - бац!
        Взрывы смеха мешались с шелестом трав, гудением шмелей и нескончаемым, густым стрёкотом цикад.
        Наконец, все разом замолчали.
        Руся, вертевший в руках ножик, задумчиво погладил пальцем рукоятку, откашлялся и произнёс негромко, обращаясь к Г. А.:
        - Отец Георгий, я вот что подумал… - Руся всегда предпочитал называть Г. А. так, он хорошо помнил последнюю бурную ночь своего путешествия в 1812 год и отца Георгия - со спутанной бородой, в чёрной, заляпанной глиной рясе священника, заливавшего из ведра траншеи в заминированном французами Кремле. - А я вот что подумал, - повторил мальчик, сделав длинную паузу, словно ему в голову пришло нечто важное. - Чашу-то Святого Грааля найти не могут - не поэтому ли? Может, она во времени застряла, как Лушкин ножик?
        - Остёр, - одобрительно усмехнулся Г.А, - соображаешь быстро.
        - И что, никак этот круг не разорвать?
        Отец Георгий помотал головой.
        - Лучше не надо… Пусть будет всё как было.
        Луше показалось, что она уже когда-то слышала эти слова…
        - Тебе, Руся, Мориц кусок лавы передал, - вдруг спохватилась она. - Но я его дома оставила…
        - Интересно как он там. Как Отто…
        - Отто Коцебу? Ну он-то стал известным мореплавателем, и тоже потом ходил вокруг света, уже капитаном, - Макар Лазарев оседлал своего конька и шпарил, как по писаному. - на бриге… эээ… - тут Макар в нетерпении защёлкал пальцами, торопясь вспомнить, - …«Рюрик», вот!
        - А посольство-то в Японию чем закончилось? - поинтересовался Руся.
        - Да ничем, - засмеялся Макар, - полгода просидели, дожидаясь ответа императора, тот долго думал, но дары не принял, вот они и уплыли восвояси. Сначала на Камчатку. Там Резанов с «Надежды» на берег сошёл, и по своим торговым делам в Америку уплыл. На кораблях «Юноне» и «Авось». А Крузенштерн по Японскому морю ходил, к Сахалину и Курилам, а потом в Китай… Дальше - в Индийский океан, потом обогнул мыс Доброй Надежды и Атлантикой домой вернулся. Это уже в 1806 году было.
        - А Лисянский с ними?
        - Они разделились на время. Лисянский ещё в Русскую Америку сплавал - там, на восточном побережье тогда было много русских поселений. До острова Кадьяка, потом до Ситки, там даже повоевал немножко на стороне русских колонистов, потом приплыл в китайский Кантон, ну а дальше - почти тем же маршрутом до родного Кронштадта.
        - Ой, а про Беллинсгаузена мне расскажите, - попросила вдруг Луша.
        - Почему тебя интересует Беллинсгаузен? - округлил глаза Руслан. - Он же с нами плавал. Он на «Надежде» мичманом был.
        - Видела я вашего мичмана. У вас он был мичманом, а на нашем «Востоке» - капитаном и начальником антарктической экспедиции. Вот! - заявила Луша и гордо выпрямилась.
        - Да, повезло вам, - засмеялся Г. А. - Ты, Луша, вернёшься домой, сама почитай про экспедицию Беллинсгаузена. Или разучилась за время плавания?
        - Ничего подобного, я там Кука читала.
        - По-английски? - удивился Г. А.
        Луше не хотелось его разочаровывать, но пришлось.
        - Да не, по-русски. Но с ятями, - неохотно ответила она, и повернулась к Макару. - После Таити куда наши-то поплыли?
        Глаза у Макара загорелись и он с воодушевлением начал:
        - «Восток» и «Мирный» вернулись в Австралию, подготовились к плаванию в полярных широтах, и снова - на юго-восток, вокруг Антарктиды, вдоль кромки льдов… Открыли остров Петра I, потом землю Александра I. Можно сказать, это был берег Антарктиды. До сих пор, кстати, не выяснено, остров эта земля или полуостров. Там же вечные льды…
        - Это когда же они домой вернулись? - нетерпеливо перебила его Луша, озабоченно стряхивая с себя муравьёв и прилипшие травинки.
        - В 1821 году, - сообщил Макар несколько упавшим голосом, скептически поглядел на неё и дал совет: - Ты, Луша, правда, возьми, да сама почитай.


* * *
        Солнце садилось. Стало заметно прохладнее. Поднялся ветер, он гнул ветви, трепал волосы, надувал пузырями футболки. Отец Георгий заторопил ребят - давно было время возвращаться.
        - Бегите в лагерь, здесь недалеко, дорогу знаете. Надеюсь, поесть вам оставили…
        - А вы? Вы здесь ночевать будете?
        - Нет, мы - в город. Лушу мама с папой ждут, мы обещали быть к ужину. Опаздывать нельзя: точность - вежливость королей и… хронодайверов.
        Руся хмыкнул. Такого рода вежливости им всем ещё предстояло научиться. Впрочем, учёба должна была начаться уже этим летом - так пообещал отец Георгий. И это, конечно, было здорово.
        - Пока до станции дойдёте, совсем стемнеет… - забеспокоился Макар. - Электрички уже не ходят… Или вы на машине?
        - На машине? - удивлённо переспросил отец Георгий. - Ну, в общем-то да…. На машине времени, можно так сказать. - Она, знаете ли, у каждого хронодайвера в голове…
        Он взял Лушу за руку, они оба, махнув ребятам на прощание, словно растаяли в воздухе. Сильный порыв ветра мгновенно сдул с обрыва в реку едва уловимый, лёгкий запах озона …



        Глава 51. Паруса Крузенштерна

        Мальчики, переглянувшись многозначительно и восхищённо, не спеша двинули по длинному крутому спуску вниз, в ложбину, к заросшему кустами Митькиному ручью. Здесь, под сенью леса, уже сгущались сумерки. Выползала из отсыревшей травы, туманом поднималась кверху вечерняя прохлада. Руся поёжился.
        - Завидую я тебе, Руська! - сообщил ему Макар, почесывая белобрысую бровь, изрядно обгоревшую во время памятного фейерверка. - Вот побывал я в прошлом, а никого, кроме туземцев, и не увидел толком. - И с Крузенштерном не повидался… На «Надежду» с «Невой» только издали посмотрел…
        Макар что-то говорил и говорил… Руслан, задумчиво улыбаясь, молча шёл следом по обочине лесной дороги и рассеянно ловил горстью верхушки дружно заколосившейся травы.
        - А ты - ты ж с ними пуд соли съел. Здорово! С Коцебу подружился. Везёт же человеку… - Теперь-то их не встретишь. Все умерли давно… - неожиданно добавил он.
        Раевский с силой сжал пальцы и резко дёрнул руку кверху. Острая боль тут же пронзила ладонь. Он охнул и остановился. Разжав руку, тупо уставился на оборванную метёлочку, испачканную кровью. В висках застучало.
        Умерли, давно умерли… И Мориц, и Отто… Это как-то с трудом помещалось в его голове. Ведь они только позавчера расстались. Значит, сегодня «Надежда» должна сняться с якоря и покинуть Таиохае… - Сегодня? - Руслан застонал. - Ты, Раевский, верно, с ума сошёл… Это двести лет назад случилось…
        Умерли. Рано или поздно все умирают… Нельзя спасти человека от старости. Нельзя спасти от времени и от судьбы…


* * *
        - Руська, ты чего?
        - Травой порезался, - раздосадованно пробормотал Руслан, отводя глаза и слизывая выступившие на сгибе ладони капли крови. - Щиплет, собака!
        - Да ты просто по кровушке соскучился. Вампир известный! - хохотнул Макар, хлопнув его по спине, а потом вприпрыжку поскакал под гору, удирая от бросившегося вдогонку приятеля.
        Ветер так и засвистел в ушах. Они мчались, перепрыгивая коряги и кочки.
        Перевели дух только внизу, у самого ручья.
        - Ух ты, вот это скорость! Я там, в середине, чуть не навернулся…
        - Ага… - Они глядели друг на друга, запыхавшись от этого дикого бега. Макар раскраснелся и выглядел совершенно счастливым.
        - Спой про паруса! - глядя ему прямо в глаза, вдруг попросил Руслан.
        Макарка ничуть не удивился. Он перевёл дух, кашлянул и, нимало не смущаясь, охотно затянул чистым, высоким, немного писклявым голосом:

        Под северным солнцем неверным,
        Под южных небес синевой -
        Всегда паруса «Крузенштерна»
        Шумят над моей головой.
        Песня зазвенела, поплыла над ручьём. Она словно разгоняла сумерки, перекрывая журчание воды и глухой шелест качающегося, серебрящегося под ветром ивняка.
        Руся слушал молча, не подпевая.
        - Только это не про «Надежду», вообще-то, поётся, - зачем-то пояснил Макар, закончив. - Это - про четырёхмачтовый барк «Крузенштерн»[Барк «Крузенштерн» - легендарное учебное четырехмачтовое парусное судно, спущено на воду ещё в 1926 году, названо именем известного русского мореплавателя адмирала Ивана Фёдоровича Крузенштерна. Порт приписки - Калининград.] .
        - Нет. Про «Надежду» - тоже, - тихо, но твёрдо ответил ему Руслан.


* * *
        Выслушав песню, Руська совсем успокоился. Он и под страхом смертной казни, наверное, не смог бы объяснить, почему он теперь знает наверняка, что на его родной «Надежде» все живы. Но он знал, что это так. У них, на Нукагиве, сейчас утро, а значит…
        - «Надежда» снимается с якоря и поднимает паруса, - подумал он, и улыбнулся.

        notes

        Примечания


1

        Спуск «дюльфером» - скоростной спуск по верёвке на крутых и отвесных скалах, изобрёл немецкий альпинист Дюльфер в начале прошлого века.

2

        Фарватер - судоходное русло, то есть самое глубокое место реки, вдоль которого держатся суда; на море - безопасный в навигационном отношении проход по водному пространству.

3

        Форштевень - брус, образующий переднюю оконечность судна (продолжение киля в носовой части судна).

4

        Лоция - предназначенное для мореплавателей описание морей, океанов и их прибрежной полосы. Включает в себя описания приметных мест, знаков и берегов, а также подробные указания по путям безопасного плавания и стоянкам у берегов.

5

        Марципан - это пластичная смесь измельчённого в муку миндаля и сахарного сиропа.

6

        Пеклеванная булка - булка из мелко просеянной муки (тогда в России пекли хлеб в основном из муки более грубого помола).

7

        Маркизова лужа - ироничное, фольклорное название Невской губы (части Финского залива от устья Невы до острова Котлин), подчёркивающее её мелководность и малый размер по сравнению с открытым морем. Возникло в первой трети XIX века в среде офицеров Балтийского флота от титула тогдашнего морского министра России маркиза де Траверсе, при котором почти прекратились дальние морские походы, а маневры флота осуществлялись не дальше Кронштадта.

8

        Астрономическая навигация - метод определения координат судна по положению светил на небе в любой момент времени.

9

        Камбуз - кухня или чугунная печь на корабле.

10

        Грот-люк - люк на палубе судна впереди грот-мачты (средней, самой большой мачты на корабле).

11

        Чушка - слиток металла в виде продолговатого бруска.

12

        Балласт - груз (но не товарный), разные тяжести, помещаемые в трюме корабля для необходимой осадки и устойчивости судна.

13

        Физиогномика - учение о якобы однозначной связи между внешним обликом человека и его принадлежностью к определенному типу личности.

14

        Антропология - наука о происхождении и эволюции человека, образовании и распространении человеческих рас и о нормальных вариациях физического строения человека.

15

        Тали - корабельный ворот из двух блоков, между которыми проходит канат, предназначенный для поднятия тяжестей.

16

        Полиглот - человек, владеющий многими языками.

17

        Гладиус - короткий, узкий обоюдоострый меч, удобный для нанесения как колющих, так и рубящих ударов, появился у римских легионеров во вторую Пуническую войну.

18

        Ялик - небольшая двух- или четырёхвёсельная шлюпка.

19

        Архипелаг - группа островов, расположенных близко друг от друга.

20

        Парусный бот - небольшое одномачтовое судно.

21

        Лечь в дрейф - расположить паруса таким образом, чтобы судно и без якоря оставалось на одном месте.

22

        Бурные птицы, или буревестники, - морские птицы, которые встречаются у берегов всех океанов, большей частью, однако, в Южном полушарии.

23

        Ют - задняя треть палубы, место между бизань-мачтой и кормой.

24

        Артиллерийские кадки - небольшие деревянные кадки, наполняемые перед стрельбой пресной водой. Артиллеристы обмакивают в них банники (специальные щётки) для смачивания пушечного дула после выстрела.

25

        Беллинсгаузен и правда проявил исключительную скромность. Существующие на современных картах море Беллинсгаузена и остров Беллинсгаузена получили свои наименования уже от последующих мореплавателей. Совсем не так поступили английские географы и английское адмиралтейство, изъявшее с карты Южных Шетландских островов все русские наименования, данные Беллинсгаузеном вновь открытым им островам.

26

        Склянка - так во времена парусного флота называли песочные часы с получасовым ходом. По ним на судах отсчитывали время. Каждые 30 минут часы переворачивались вахтенным матросом, что сопровождалось сигналом колокола (рынды). Склянкой на флоте называют также получасовой промежуток времени. Количество склянок показывает время, счёт их начинается с полудня. Восемь склянок обозначают четыре часа. Через каждые четыре часа на судне сменяется вахта, и счёт склянок начинается снова.

27

        Бегучий такелаж - подвижные снасти (фалы, шкоты), которые служат для уборки и постановки парусов.

28

        Ванты - толстые смолёные тросы, которыми держатся с боков мачты, стеньги и брам-стеньги. Поперек вант располагаются выбленки из тонкого троса, служащие ступеньками для влезания на мачты и стеньги.

29

        Драёк - инструмент для такелажных и парусных работ, представляющий собой небольшой цилиндрический кусок дерева с заостренными концами; при помощи драйка, как рычага, можно драить (вытягивать) тонкие верёвки, не порезав руки.

30

        Бурун - пенистая волна, обычно разбивающаяся у скал и каменистых мелей.

31

        Галс - движение судна относительно ветра. Различают левый (ветер дует в левый борт) и правый (ветер дует в правый борт) галсы.

32

        Марс - площадка в верхней части мачты; место для некоторых работ при постановке и уборке парусов, а также для наблюдения.

33

        Салинг - конструкция для соединения мачты со стеньгой (продолжением её верхнего конца). Представляет собой раму из брусьев и служит опорой для марса.

34

        Переборка - перегородка, стенка каюты.

35

        Бакштаг (идти в бакштаг) - курс парусного корабля, когда корабль идет попутным ветром, но последний дует не прямо в корму, а несколько справа или слева; в бакштаг идут правым или левым галсом, смотря по тому, с какой стороны ветер.

36

        Шканцы - часть верхней палубы корабля между грот- и бизань-мачтами. Шканцы считались почетным местом на корабле: там зачитывались перед строем приказы и приговоры. На шканцах запрещалось садиться и курить всем, кроме капитана корабля и флагмана.

37

        Штормовой леер - туго натянутый трос, за который держатся люди при передвижении во время штормовой погоды.

38

        Шкафутная сетка - сетка на шкафуте (части верхней палубы корабля между фок-мачтой и грот-мачтой) для хранения матросских коек. Днем койки в скатанном виде вместе с подушкой, одеялом и простыней хранились в сетках вдоль борта на палубе и служили защитой от ядер и шрапнели во время боя. Вечером, перед отбоем, по команде «койки вниз» их несли под палубу и подвешивали.

39

        Дек - палуба.

40

        Бак - носовая (передняя) часть верхней палубы корабля от носа до фок-мачты.

41

        Фок и грот - прямые, самые нижние паруса на фок- и грот-мачте соответственно; гитовы - снасти, которыми убираются паруса; «взять на гитовы» - подобрать парус гитовами.

42

        Северный Венец - или Корона - небольшое созвездие Северного полушария.

43

        Швунг жимовой - упражнение с гирей, в котором был особенно силён Крузенштерн.

44

        Бриг - двухмачтовое парусное судно.

45

        Шпиль - большой ворот с вертикальной осью, служащий для подъёма якоря и выбирания швартовных концов.

46

        Бушприт - наклонный брус, выступающий за форштевень парусного судна. Служит главным образом для крепления носовых парусов.

47

        Цинга - болезнь, вызываемая острым недостатком витамина C, возникавшая обычно на кораблях в дальних плаваниях. Историки медицины подсчитали, что с 1600 по 1800 год от цинги умерло около миллиона моряков, что превышает человеческие потери во всех морских сражениях того времени.

48

        Гальюн - свес в носовой части парусного судна, на котором устанавливалось носовое украшение. На этом же свесе по бортам устраивались уборные для матросов.

49

        Планшир - брус вдоль верхней кромки борта.

50

        Грот-мачта - на трёхмачтовом шлюпе, каким была «Надежда» - это средняя, самая высокая мачта; фок-мачта - передняя мачта на судне, то есть первая, считая от носа к корме.

51

        Нарочный - гонец, посылаемый с каким-нибудь важным и спешным поручением.

52

        Огни святого Эльма - электрическое свечение, которое порой окружает высокие заостренные объекты при приближении грозы (от имени святого Эльма (Эразма) - покровителя моряков). Морякам их появление сулило надежду на успех, а во время опасности - и на спасение.

53

        Шпангоуты - рёбра судна, к которым крепится его наружная обшивка.

54

        Экзерциции (устар.) - упражнения.

55

        Нукагива - на современных картах Нуку-Хива - крупнейший остров Маркизского архипелага (Французская Полинезия).

56

        Тысяча футов - без малого триста метров.

57

        Также для скрепления бортов.

58

        Верп - малый якорь; также его часто используют, когда парусному судну нужно перейти небольшое расстояние, но нельзя идти под парусами по случаю штиля, противного ветра или тесноты прохода, в котором нельзя лавировать, и двигаются с помощью завозов верпа на баркасе или шлюпке.

59

        Кильватер - струя позади идущего судна по линии киля; идти в кильватере какого-нибудь судна - следовать вслед за другим судном по одной линии.

60

        Крюйт-камера - помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха (как бочек с порохом, так и готовых к стрельбе пороховых зарядов).

61

        Шкафут - часть верхней палубы по бокам корабля (вдоль борта), между грот- и фок-мачтами.

62

        Papilio Krusensternia, Парусник Крузенштерна - бабочка, открытая учёным Эшшольцем во время кругосветного плавания О. Е. Коцебу на бриге «Рюрик».

63

        Барк «Крузенштерн» - легендарное учебное четырехмачтовое парусное судно, спущено на воду ещё в 1926 году, названо именем известного русского мореплавателя адмирала Ивана Фёдоровича Крузенштерна. Порт приписки - Калининград.