Не гламур. Страсти по Маргарите Андрей Дмитриевич Константинов

        Не гламур #1 Женщина, чтобы отомстить мужчине, способна на многое. Если ее опрометчиво оскорбит мужчина, она сделает все, чтобы стереть его с лица земли. А если оскорбленных девушек целых семь? Не сомневайтесь, убойная сила увеличивается даже не в семь, а в семьдесят семь раз.
        Умные и красивые девушки создают модный глянцевый журнал с обманчиво игривым названием «Лапушки». Применив хитрость и чисто женскую смекалку, они разоряют своего обидчика и конкурента. Что им пришлось пережить, вступив на тропу войны, вы узнаете, прочитав этот необыкновенный роман.

        Андрей Константинов


        Не гламур. Страсти по Маргарите



        Рассказ Риты

        Маргарита Альбертовна Лаппа
        (она же - Рита, она же - Марго).
        Феминистка. 170 см, 32 года.
        Бывший следователь следственного управления РУВД.
        Волевая, целеустремленная.
        Считает, что женщины способны на большее, чем мужчины.
        Водит машину, стреляет, прыгает с парашютом.
        Играет на гитаре.
        Имеет затянувшийся, вялотекущий роман с опером угро.
        Дружит с Пчелкиной. Редактор журнала. Не замужем.
        Девиз: «То, что женщине хорошо, мужчине - смерть».


        - Дай пять!
        Хриплый голос донесся откуда-то сбоку, от темных, раздавленных февральским снегом-дождем кустов спиреи. Весной, в конце мая, они покроются веселыми розовыми свечками соцветий, пушистыми и душистыми, как сахарная вата на палочках от горластых цыганок у метро из детства. Сейчас же спирея неряшливо топорщилась хлипкими голыми ветками, слезилась крупными холодными каплями; в общем, до весны было далеко.
        Я прищурилась (утренняя мгла не способствовала остроте зрения): возле кустов шевелилось что-то низкое и темное.
        - Дай… пять! - настойчиво прошипел тот же голос. Это он меня, что ли, просит? Чего - «пять»? Пять - чего?
        Я неуверенно шагнула с тропинки.
        - Дай… ик… на счастье лап-пу мне!..
        У меня противно засосало под ложечкой. Нечто подобное испытываешь, когда изредка, дабы пустить пыль в глаза министерскому начальству, из личного состава нашего ГУВД собирают команду и заставляют (нет, просят, конечно) показательно прыгнуть с парашютом. Лично у меня за спиной уже семнадцать прыжков, мне, как считают многие в нашем следственном управлении, все до фени, поэтому я вечно оказываюсь в списках парашютистов. Мне всегда стыдно признаться в том, что внутренности сводит противной судорогой когда подходишь к открытому люку самолета, а внизу - далекая земля. Поэтому я прыгаю. Мне так легче.
        Вот и на этот раз у меня точно так же вдруг подвело живот. Рука инстинктивно потянулась к кобуре.
        - Дай лап-пу… на счастье - лап-пу!..
        - Лежать! Руки!..
        Я пулей выскочила из кустов. ПМ в этот день у меня с собой не было, но я вытянула вперед руку, точь-в-точь как в американских боевиках.
        В двух метрах от кустов взору открылась живописная картина. Зачумленный бомж, пережевывая часть надкушенной сосиски чуть ли не единственным на весь рот зубом, вторую часть пытался засунуть в пасть похожему на него же щенку-бомжу. Но стоило голодному кутенку броситься навстречу лакомому кусочку, мужик отдергивал руку и, изрядно икая, требовал, выставив вперед грязную растопыренную пятерню:
        - Дай пять! Дай лап-пу!
        Заслышав мое «Руки!», оборванец оторопело моргнул конъюнктивитными глазами и как-то даже по-детски попытался оправдаться:
        - Да я вот - дресс…срю…срю…рюю… Прикинь, не хочет дать пять. Лап-пу… не хочет… на счастье.
        Щенок жалобно заскулил. Это мужик снова отдернул руку с сосиской.
        Заср…ср… сранец! Чем больше я понимаю собак, тем больше ненавижу мужиков.
        Я уронила «взведенную» руку. Живот отпустило. Дыхание восстановилось. Я развернулась на тропинке, собираясь завершить путь к рабочему кабинету.
        - А ты, что ли, мент? Баба - мент? - похмельно закашлялся «синяк». - Во дела! Ая, - передразнил он себя: - «Дай лап-пу, дай лап-пу!» - И уже, видно, обращаясь к щенку: - Какая лап-па, когда баба - мент! - и он недоуменно засмеялся-закашлял.
        Злясь на себя за малодушие, я вывернула на тускло освещенную дорожку. За спиной затихало: «Какая лап-па? Какая лап-па! Ты, что ли, мент?»
        Да, я - мент! И я - баба! И я - Лаппа! Я - майор милиции Маргарита Альбертовна Лаппа. Как бы ни было смешно этому засранному бомжу.


* * *
        - Здравствуй, Риточка, здравствуй, фенимисточка наша! - тетя Наталья распрямила натруженную спину и отодвинула швабру.
        - Феминисточка, - автоматически поправила я. - Доброе утро.
        - И я говорю - майор-Лаппушка, - согласилась наша уборщица.
        Тетя Наташа, не старая еще женщина, выглядела абсолютной бабулей. Про ее личную жизнь ходили всяческие легенды: начиная с того, что ее сын - большой человек в бизнесе, но несогласная с его жизнью мать порвала с ним и назло живет на нищенскую зарплату уборщицы; и кончая тем, что никакой личной жизни у нее нет вообще, а есть вечная любовь к кому-то, кто погиб при исполнении (вроде как из нашего ведомства), из-за чего она тут и околачивается - в память о большой любви. И то, и то - романтично. Мы теть Наташу не выспрашиваем, а сама она не делится. Нас любит, но критикует изрядно.
        - Видано ли: женщина - милиционер, - вздыхает традиционно уборщица, подталкивая меня на чистую часть коридора, предварительно бросив под ноги мокрую тряпку. - Три-три, дома, небось, полы не моешь…
        - Ну, да, дома у меня - три горничные, - хихикаю я, не обижаясь.
        - Вот-вот, «три горничные»… - дразнится тетя Наташа. - Кто ж тебя, такую, замуж возьмет?..
        Они что - все с утра решили мне настроение портить? Сначала этот - «хочу Лапушку», или - как он там?.. Теперь эта - «замуж не возьмут». Как будто все дело в замужестве!
        Я открыла ключом дверь и раздраженно вошла в кабинет. Скинула мокрую дубленку и встала со щеткой у зеркала. На меня глянули огромные, влажные от злости глаза. Я провела рукой по голове. Волосы, освобожденные из-под вязаной шапочки, тугими струями упали на плечи. Верхняя пуговица кителя сама грозила выскользнуть из петли, и я дала ей свободу, оправив рубашку, под которой вздымались эти знаменитые женские два холма…
        Тьфу, дура! Кто бы меня сейчас увидел! Еще бы юбку задрала, проверяя, насколько стройны ноги. Стройны. Стройнее не бывает!

«А что толку? - снова противно напомнил о себе внутренний голос. - И кто последний раз, вспомни, целовал эти колени? И кому ты такая раскрасавица нужна? Кто тебя замуж возьмет? А годков, между прочим, уже тридцать два».
        Внутренний голос очень смахивал на голос тети Наташи, и от этого стало еще тоскливее.
        Я не к тому, что очень хочу замуж. Я, если совсем уж честно, об этом почти и не думаю. Но ведь помимо замужества есть элементарная бабская жизнь. Истории. Интрижки. Любовники, в конце концов. Вот даже про сгорбленную седую уборщицу нашего следственного управления и то ходят какие-то романтические легенды. А какие легенды про меня? Ритуся - хороший парень. Ритку можно послать прыгнуть с парашютом. Она не промахнется в тире по мишеням. Не запыхается в кроссе. Споет на День милиции. Спляшет на 8 марта. Ее не стыдно послать с рапортом к начальству. С ней надежно при «усилении». Не страшно в разведке… Что еще? Ах, да, главное: Ритку можно попытаться потискать по пьянке - а вдруг что выгорит? Все! Вот и все твои, Маргоша, истории - и героические, и романтические.
        Я не по-утреннему устало опустилась на стул. Вся моя жизнь - как на ладони. Мне и самой-то от себя скрывать нечего. Ну не Кирилла же Сергеевича прятать в памяти. Ну, того самого, что проходил свидетелем в деле о мошенничестве одной риэлторской фирмы. Проходил… Он со второго раза явился на допрос с охапками роз, пронзительно смотрел в мои глаза, закатывал собственные, а однажды, в конце следствия, пригласил в ресторан - вечером, со свечами. Тихо лилась латиноамериканская музыка, шипели свиные ребрышки на досках, медленно отпотевала бутылка водки…
        А утром он положил на журнальный столик в моей квартире конверт - в благодарность за честное ведение дела, за мой профессионализм, помогший спасти ему бизнес…
        Нет, были, конечно, и не такие грустные истории. И не так быстро заканчивающиеся. Был, например, терапевт Лева из нашей районной поликлиники. Его больше всего поразила не моя двусторонняя ангина, не «экзотическая» профессия (я, кажется, скоро свыкнусь с тем, что «баба-мент» - это убойно), а моя редкая фамилия. «В этом, Риточка, есть что-то аристократическое», - грассировал Лева. - «Да ничего аристократического, - отмахивалась я. - Мой прадед - из поморов. Только его соседи рыбу ловили на Белом море, а мой - дома рубил; и не просто - венцы крестом на углах, а с врезом на стыках, в лапу, чтобы потом бревенчатый сруб тесом легко было обшивать. Отсюда и прозвище у деда было - Лапа. А уж откуда вторая „п“ в фамилии появилась - одним сельсоветовским грамотеям и известно». Левушка полгода слушал эту историю, а потом, смущаясь, сознался, что мама ему невесту подобрала - учительницу из музыкальной школы. Он так убивался…
        Зато сейчас - гордись Ритка! - у тебя в любовниках - самый красивый опер твоего управления. Он, правда, женат, зато внешне - сам Шон Коннери в первых сериях
«Агента» не дотягивает. Он, правда, и бывает у тебя раз в месяц, но другого, похоже, в ближайшее время не предвидится…
        От всех этих мыслей однажды мне стало просто невмоготу. Однажды, это когда я смотрела ночью по телевизору трансляцию с «Оскара». Вернее, еще до «Оскара», когда все они стекались в зал сквозь толпу поклонников. Господи, вот она - жизнь! Там даже если Кирилл Сергеевич оказывается таким придурком или Левушка - маменькиным мямлей, то ведь всегда найдется рядом какой-нибудь Том Круз или Антонио Бандерас, кто просто протянет руку, улыбнется и не даст скиснуть классной девчонке с такими глазами, ногами, с такой талией, с такой душой. Ну чем, скажите, я хуже агента ФБР Джоди Фостер из «Молчания ягнят»? Да ничем. Я - лучше! К тому же у меня нет этой вечной скорбной улыбки на лице, как у нее. Просто ей - повезло. Она попала в этот круг, и теперь ей легко: хочет, будет странной девочкой в «Алисе…», хочет - проституткой в «Таксисте», хочет - дружит с Мартином Скорсезе, хочет - с самим Хопкинсом… А ведь Джоди - тридцать пять. И она тоже - не замужем. Зато какая жизнь!
        Все дело в круге, решила я однажды. Стоит вырваться из своего, тесного, душного, с грубоватыми коллегами, с вечным матом, с бессонными ночами, с рейдами по грязным подвалам и чердакам, с облавами и министерскими проверками, и попасть в другой - яркий, легкий, с сильными и щедрыми мужчинами, где женщина ценится только потому, что она - умна и красива, с тонкой душой, и все наладится, начнется другая жизнь…
        И однажды я решила кардинально поменять жизнь, вырваться из своего круга. И когда решила, сразу стало легко, я почувствовала, что все в моей жизни очень скоро изменится.
        От мысли, что я уже в двух шагах от счастья, я снова пришла в хорошее расположение духа и, тряхнув волосами, решительно направилась к своему рабочему столу.
        Полированная столешница, протертая заботливой рукой тети Наташи, звала к началу рабочего дня. Только один предмет на столе был чужим, лишним - яркий глянцевый журнал. Я машинально посмотрела на обложку.


* * *
        Теперь я точно знаю, почему про умирающего человека говорят - «отдает концы». Потому что, когда приходит «косая», она хватает не за горло, не за сердце, не в печенку вгрызается, а начинает с конечностей.
        Вот и у меня сначала похолодели ладони, потом ледяная дрожь пробила от пальцев на ногах до по самое некуда («До хвоста, - резонно поправила бы меня умница Люся Пчелкина. - Во-первых, там, где „самое некуда“ - у настоящей булгаковской Маргариты должен быть хвост, во-вторых, в русском языке два предлога вместе - „до по“ - не употребляются»).
        В общем, до самых ягодиц прошибла меня дрожь, и я перестала ощущать ноги. Поэтому села и снова уставилась в глянцевую обложку журнала.
        Рита, мать твою, где ты была, когда Бог раздавал мозги? И ладно бы, шлялась по модным бутикам, выбирая убойную кофточку, чтобы сразить наповал оперов из убойного же отдела. Ладно бы, кувыркалась в постели до синяков под глазами с тем, от кого тихо умирают все кадровички нашего следственного управления, а также те, кого он вызывает повестками на допрос. Нет, скорее всего, вы, Маргарита Альбертовна, в то время, когда и без того умные люди выстроились к нашему доброму боженьке в очередь за умом, сидели в своем долбаном кабинете и подписывали очередную пачку особых поручений ментам-ленивцам из угро.
        Я провела ладонью по холодному глянцу обложки журнала, словно это могло стереть изображение. Нет, наваждение не исчезало. Эта наглая сисястая девка с раздвинутыми ногами, эта шлюха с зазывно выгнутой спиной… это была я.
        Ну ты, Рита, блин, и вляпалась…


* * *
        Я скользнула взглядом по настенным часам: до начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Каждое утро, сверяясь с часами, я автоматически отмечаю про себя, что портрет президента по-прежнему висит на своем законном месте. На этот раз я чуть дольше задержалась на нем взглядом: Владимир Владимирович, как всегда, слегка улыбался, только сегодня это почему-то больше походило на усмешку; да, на похотливую мужицкую ухмылку. Я инстинктивно прикрыла фото из журнала ладонями. Все равно ухмыляется…
        Не выдерживая больше собственного бесстыдства с обложки, я быстро открыла журнал: там, где посередине, сложенные пополам, были соединены скрепками три двусторонних постера.
        Кажется, я даже вскрикнула. С первой цветной страницы во все свои фиалковые глаза на меня смотрела… Люся Пчелкина. Только была она… абсолютно голой и так же, как и я на обложке, в абсолютно отвратительной позе.
        Я быстро перевернула страницу. Мать вашу!.. Роза! Гибкая, смуглая, как пантера Багира. Солнечные блики плясали на ее обнаженной груди, на темных сосках, возле пупка.
        Боясь упустить трепещущую, как птица, мысль, я перевернула еще страницу, еще… Катя. Оля. Маша. Ника. Все семь!
        Только сейчас, задним числом, я сообразила, что, испытав шок от вида собственной порнофотографии на обложке, я бросилась критиковать свои мозги, но ни разу не задалась вопросом - откуда? кто посмел? Сейчас же, когда обнаружила рядом в журнале еще шесть фотографий своих новых приятельниц, мне стало просто страшно. Второй вопрос - «кто посмел?» - оставался. Зато на первый - «откуда ноги растут?» - я могла ответить. И от этого стало еще противнее. Словно нас, как семь дур, заманили чем-то красивым в клетку, раздели, приковали цепями и теперь за деньги показывают на площади; словно продали в рабство, в гарем, в бордель. И насилуют прилюдно.
        Так откуда же, спросите вы. С чистейшей воды кастинга. С честнейшего, как мы полагали, конкурса. С невиннейшей из девичьих забав. С киностудии с благороднейшим из режиссеров. Со съемочной площадки, где разбиваются сердца и надежды.
        Господи, какой позор!


* * *
        С чего же все началось? Ах, да…
        Однажды Мишка Лосев принес в отдел газету. Вообще-то я не замечала до этого, чтобы мои коллеги интересовались периодикой, но тут все склонились над какой-то статьей.
        - Что-нибудь новенькое в деле об убийстве Старовойтовой? - Я знала, что газета
«Явка с повинной» специализируется на расследовательской журналистике, в том числе - на криминальных расследованиях.
        - Да нет, - отмахнулся Мишка. - Что там может быть новенького? Да туда и журналистов-то не пускают - усиленно оберегают свидетелей.
        - Тогда чего же вы к газете прилипли?
        - Представляешь, Вортко решил снимать «Мастера и Маргариту»!
        Мишка когда-то закончил филфак, про это мало кто помнил, но иногда он потрясал наш, не приученный к интеллектуальным беседам отдел лингвистическими и литературоведческими изысками.
        - Да, здесь он карьеру свою и закончит, - поправил очки Игорь Сергеевич, самый старый следователь нашего управления. - Еще никому снять «Мастера» не удавалось.
        - А может, он - не суеверный? - попыталась я защитить любимого режиссера. - Булгакова он уже снимал, с Достоевским все так классно получилось.
        - Суеверный - не суеверный, а «Мастера» снимать нельзя. Мистический роман. Не такие зубры на нем ломались…
        Я, честно говоря, Игоря Сергеевича Литвинова не шибко жалую: ленивый, безынициативный, посплетничать любит почище любой бабы, свои же суждения высказывает безапелляционно, главный его аргумент в споре - «Я старше вас, деточка (молодой человек)». Но тут я почему-то прислушалась. И разом вспомнила все, что говорилось о многочисленных попытках съемок фильма по этому роману. Про то, как почти снятый материал откладывался на дальнюю полку. Про то, как один олигарх, давший утром согласие стать спонсором, вечером оказывался за решеткой. Как в автокатастрофы попадали актеры, рискнувшие сниматься даже в третьестепенных ролях…
        Про Вортко тоже много чего говорили. Он, кстати, уже не первый раз подступался к этому роману, но по разным причинам ничего не получалось. Я собственными глазами читала одно с ним интервью, где режиссер сам рассказал полумистическую историю. Однажды, мол, он гулял в Москве на Патриарших прудах. Про «Мастера» вроде даже не думал - просто гулял. Вдруг мимо него проходит незнакомый мужчина в черном, приподнимает шляпу и на ходу, не глядя на режиссера, произносит: «Ничего у вас не получится. И не пытайтесь». И - исчезает.
        Вортко тогда еще посмеялся на вопрос корреспондентки - «не боитесь?»: нет, мол, я в мистику не верю; да и в самом романе нет ничего мистического: хороший, крепкий роман о любви, не более того…
        Я, помнится, тогда еще подумала: ой, лукавит господин постановщик. А с другой стороны, что ему оставалось: не заявлять же на диктофон, что боится, дрожит от страха, но снимать жуть как хочется…
        Пока мы базарили о «Мастере», Мишка продолжал читать статью дальше и вдруг как подпрыгнет:
        - Во дает: уже в мае к съемкам приступает, а главную героиню еще не нашел!
        - Так не бывает, - оторвалась я от своих протоколов. - Если есть срок начала съемок, значит, уже и смета утверждена, и график работ…
        Я сказала это, а где-то в груди, слева, почувствовала неожиданное волнение. Я страшно люблю этот роман, меня давно интригует эта неземная, придуманная Булгаковым женщина, не умеющая починять примус, не приспособленная к жизни, имеющая эту жизнь - спокойную, тихую, скучную, как гладь болота, и вдруг взорванную появлением Мастера… Мне казалось, что мало кто понимает суть Маргариты. Уж тем более - мужчины. Сам Булгаков - не в счет: мне кажется, ее образ создан им не в здравом уме, не при свете дня, не в добром здравии. Может, в горячечном бреду. В страшную грозовую ночь. При полной луне. Под морфием…
        В общем, почему-то было приятно, что режиссер никак не может найти актрису на роль Маргариты. Лично мне это было понятно и естественно.
        - Ничего себе! - продолжал захлебываться Лосев. - Он ее уже даже в трамваях высматривает.
        - Кого - ее? - поднял голову Литвинов.
        - Актрису.
        - А что - актрисы сплошь в трамваях ездят? - снова не понял Игорь Сергеевич.
        - Да ему без разницы: актриса - не актриса, закончила Театральный или домохозяйкой при муже сидит… Ему главное - образ найти, который соответствует его представлениям о героине. Он готов даже непрофессионалку снимать… А что? - вдруг даже разозлился Мишка на снисходительный взгляд Литвинова. - Сидит себе где-нибудь дома небесная красавица и знать не знает, что ее-то и ищет известный режиссер.
        - Ну да, небесная, типа Оксаны Федоровой… - съехидничал Игорь Сергеевич.
        Лучше бы он не вспоминал это имя. Почему-то у нас все мужики управления не любят прошлогоднюю «мисс мира». Вернее, думаю я, если бы она не принимала участие в том злосчастном конкурсе, а скромно работала где-нибудь в нашей конторе за дверью по-соседски, то на 8 Марта по количеству букетов она переплюнула бы любую девицу во всем ГУВД. А так, стоило ей выйти на мировой подиум, и началось: и мордашка, мол, как у всех, и грудь маловата, и ноги коротковаты, и улыбка не так ослепительна, да и вообще - таких, дескать, в базарный день за три копейки на любой улице - пруд пруди. И ладно бы бабы разорялись: было бы понятно - завидуют. А тут - мужики. А впрочем, мужики, как известно, - хуже баб. Тоже завидуют - пришла я однажды к выводу: потому как не им досталась. Сидят дома со своими тетехами, которых из-за сварливых характеров, бесцветных кудельков и низких задниц в люди вывести неудобно, вот и брызжут ядом. Оксана Федорова им, понимаешь, не нравится! Подкаблучники фиговы.
        Лосев Оксану тоже не любил. Но он был не женат. А стало быть, его в предвзятости заподозрить трудно. Во всяком случае он красавицу не развенчивал вслух, а просто отмахивался: «Красавица? Фи! У меня младшая сестра - Сонька - сто очков форы даст».
        Но в этот день Лосев Соньку не вспомнил, а резко обернулся к Литвинову:
        - При чем тут Федорова? У нас своя Маргарита есть, даже имя совпадает…
        Все повернулись ко мне.
        - А уж ведьма-а… - нарочито грубо протянул стажер Коленька под хохот наших идиотов.
        Почему, когда мужчина влюблен и пытается скрыть это, он - такая гадина?


* * *
        Да, теперь я точно знаю, что началось все с той газеты, а виноват во всем - Мишка Лосев. Хотя, если честно, обвинять Мишку, это - валить с больной головы на здоровую: он потрепался и забыл. А вот я, дурища, запомнила. И стала каждый понедельник покупать «Явку с повинной».
        А там разворачивались нешуточные события. Газета на полном серьезе объявила на своих страницах кастинг на роль «народной Маргариты». Условия были простейшие: посылаешь две свои фотографии - портрет (почему-то журналисты это называли
«крупняком») и в полный рост; их, якобы, непременно передадут Вортко; а потом жди результатов. Поначалу мне все это показалось полной фикцией. Но газета в каждом номере сообщала, сколько фотографий уже в банке данных народного конкурса, информировала, на какие роли в фильме главреж уже утвердил актеров, периодически печатала интервью и комментарии самого Вортко.
        Мало того, в каждом номере газета помещала фотографии очередных девушек, изъявивших желание принять участие в народном конкурсе. Среди них действительно большинство было непрофессионалок. И в правдивости конкурса меня убедила как раз-таки фотография обычной девушки, напомнившей мне одну московскую актрису, на которую я обратила внимание на каком-то гастрольном спектакле, куда меня затащила подруга Анька. Настроение было - дрянь (накануне Олег позвонил и сказал, что завтрашняя встреча отменяется: заболел сын, на днях - министерская проверка, а у жены - предзащитная лихорадка), спектакль был дрянь, но та темноволосая московская девочка запомнилась. Была в ней какая-то скрытая страсть, которая взрывала атмосферу скучающих кресел, пробивалась сквозь вечные покашливания и покрехтывания аллергичного (от пыли?) зала, достигала галерки и возвращалась назад, к кулисе, где стояла та, которая вроде бы даже ничего особенного и не говорила, вроде бы даже и не двигалась почти… И вот эта девушка, из газеты, с редким нынче
«цветочным» именем Роза, которая так напомнила мне те два часа почти молчаливой страсти на сцене, - тоже участница конкурса, тоже хочет быть Маргаритой…
        У меня появилось новое увлечение. Вечером (если он выдавался свободным) я заворачивалась в теплый плед на диване и раскладывала перед собой вырезки из газеты (я под прицелом Макарова не призналась бы никому, что заразилась болезнью провинциальных девчонок) с фотографиями претенденток на роль Маргариты. Я пыталась смотреть на них глазами Вортко. Или даже… самого Булгакова.
        Вот Ника. Красивая, как… Хотела сказать - как ведьма, но, все-таки - как стерва. Это для Маргариты, на мой взгляд, чересчур. Ей бы чуть помягче. А вот Оленька, наоборот, слишком мягкая, ей бы Никиной страстности; да что и говорить - совсем малышка, чуть за двадцать, а Маргарите нужен мой тридцатник…

«Мой»? Я резко откинула ставший вдруг душным плед. Может, я простыла? Температурю? Подошла к окну, открыла форточку. В окно вихрем влетели колючие снежинки. Бледный круг луны с трудом пробивался сквозь низкие темные тучи. Размытые пятна фонарей, казалось, только усиливали тревожную темноту. Самое время воров и прочей нечисти.
        Какой-то вялой, абсолютно больной рукой я прикрыла окно.
        За тяжелой стеной соседней квартиры стали медленно бить старинные напольные часы. Раз, два… Я слушала глухой бой, и время как будто остановилось. На меня нашло странное оцепенение… Пять, шесть… Я словно со стороны увидела себя - высокую, бледную, с резко обострившимися скулами, с приспущенными ресницами, сквозь которые из глаз рвался наружу горячий огонь, немыслимое пламя… Семь, восемь… У меня появилось почти физическое ощущение, что я в комнате не одна: будто кто-то тихо и пристально наблюдает за мной. Стоит мне подойти к зеркалу и… увижу его за спиной.
        Я вздрогнула от резкого стука-выстрела. Не закрепленная на шпингалет форточка отлетела к раме. Вздыбилась занавеска. Волосы вихрем поднялись с плеч и закрутились вокруг лица.

…Одиннадцать, двенадцать.
        Полночь!
        Опять словно со стороны, я услышала жуткий хохот. Это я хохотала, как сумасшедшая.
        Я и вправду походила на сумасшедшую. Я решила не на жизнь, а на смерть сразиться за роль Маргариты. Я хотела вырваться из своего круга. Встретить своего Мастера.


* * *
        Первым - без пяти девять - в кабинет вошел Коленька Миронов. Николаша - студент юрфака и проходит у нас практику. Он всегда является первым (не считая, конечно, меня; я много лет прихожу в отдел за тридцать-сорок минут до начала работы: мне нравится разобрать горы бумаг, наметить, кому позвонить в первую очередь, подготовиться к допросу обвиняемых или свидетелей) и всегда - без пяти. Наверное, их так научил руководитель практики. Миронова, ко всеобщему удовольствию отдела, прикрепили к Игорю Сергеевичу: мы с Лосевым не любим, когда у нас «на хвосте» кто-то висит, а Литвинов обожает поучать, изображать из себя гуру, к тому же он всегда сваливает на стажеров всю рутинную работу по оформлению документов.
        Едва заслышав деликатное покашливание Николаши за дверью, я, предупреждая его стук в дверь, рявкнула:
        - Входи, не заперто!
        Что за идиотская манера - стучать в дверь кабинета, в котором ты сам работаешь? Или он думает, что может застукать своих старших коллег за каким-нибудь неприличным занятием? За разглядыванием дешевой порнушки, например?
        При мысли о порнушке у меня екнуло сердце, и пока Николаша бочком протискивался в дверь кабинета, я быстро схватила журнал и швырнула в верхний ящик стола. Николай вошел в кабинет как раз в тот момент, когда я нервно задвигала дверцу; мы оба покраснели.
        - Не помешал, Маргарита Альбертовна?
        Мне показалось, он догадался, что я что-то прячу. Черт!
        - Помешать можешь только в женской бане, а здесь - работа! - грубо отрезала я и поняла, что невольно скатилась на фривольность.
        Миронов снова покраснел.
        Черт! Черт! Выгляжу абсолютной идиоткой.
        А вдруг - пригвоздило меня на месте - это он, Николаша, подсунул мне на стол этот журнал? Подсунул, а теперь проверяет реакцию. «Маргарита Альбертовна, я не помешал?» Чему помешал - разглядыванию собственного бесстыдства?
        Я пристально посмотрела на Миронова. Тот опять смутился (или сделал вид?) и зашуршал бумагами. Да, конечно, мне Лосев все уши прожужжал по поводу юношеской влюбленности в меня стажера, но сегодня как-то он уж чересчур смущается.
        От мыслей о подлой душонке юного коллеги меня отвлек Лосев. Мишка, как всегда, опоздал ровно на десять минут и, как всегда, стал врать:
        - Пробки, господа, однажды погубят нашу цивилизацию. Бедный царь Петр, как это он не дотумкал, что через триста лет по его любимому городу начнут ездить «пятерки»,
«шестерки», «мерсы» с «тойотами», прицепы, фуры и прочие лошадиные силы…
        Мне хотелось напомнить Мишке, что его «восьмерка» вообще-то уже неделю на приколе (полетела коробка передач, а денег нет, чтобы съездить в мастерскую), но Мишка, как всегда, вторым номером программы утреннего фарса выбрал меня:
        - Маргарита Альбертовна, ну нельзя же быть такой ослепительной в такой мрачный февральский день! До весны еще целых пять дней, а вы - просто сама «Весна» Боттичелли, словно сошли с картины художника, словно - с обложки журнала, с самого что ни на есть глянцевого постера…
        Я подпрыгнула, как мышь, встретившая на тропинке в лунную ночь не евшего месяц кота. Даже двух голодных котов, потому что Миронов тоже захихикал.
        Так, кто-то из них! Точно. Или - оба, в сговоре! Какой ужас!
        Мой мобильник взорвался цирковым тушем, на проводе был Литвинов:
        - Риточка, вы на работе? Как хорошо! Видите ли, я задерживаюсь…
        Еще бы, а когда вы, Игорь Сергеевич, вовремя приходили? То у вас протечка, то сын ключ забыл, то тещу на вокзале надо встречать… Ну, хоть не врет, что в управление вызвали с утра.
        - …Там у нас с Николаем сегодня допрос намечен в девять тридцать, наркоманка одна придет. Пусть уж Миронов без меня с ней пообщается - ему даже полезно. А вы проследите краем уха, прокурируйте. У нее - первое задержание, так что 228-я, часть I, на большее не тянет, пусть Николай не переусердствует…
        - А вы сами-то когда будете?
        - Да пока не знаю - меня в школу вызывают, на внеплановое родительское собрание…
        - Что-нибудь сын натворил? - ахнула я: у Литвинова был идеальный сын-отличник.
        - Ну что вы, Ритонька, у Сережи все в порядке. Там у них учительница что-то начудила: в какую-то порноисторию вляпалась. Я точно не понял: директор школы так взволнован, а я, сами знаете, - член родительского комитета…
        Я дала отбой прежде, чем он договорил.
        Катя. Бедная Катя!
        И только потом вспомнила о себе.


* * *
        С Катюшей Розовой мы познакомились на том самом кастинге по отбору в Маргариты. Я еще не успела толком разглядеть ее, а уже поняла: учительница!
        Похоже, что она пришла на студию раньше всех, потому что, выяснив все заранее у администратора, поучала тех, кто появился чуть позже. «Девочки, снимать будут даже тех, чьи фото уже были напечатаны в газете. Они говорят, что наши фотографии - любительские, у них там какое-то плохое „разрешение“, ну, то есть, не резкие, не четкие. К тому же с нами будет работать профессиональный фотограф. Видите того парня лохматого? Валентин. На нас вроде совсем не смотрит, в свою камеру уставился, но я вам скажу: глазами зыркает, почти спиной все видит. Мне говорит: девушка, вас будем снимать и с косой, и с распущенными волосами - приготовьте щетку. А я в шапочке стояла: как он косу-то увидел?»
        Мне знаком такой тип женщин: моя тетя Алла - мамина сестра - учительница. Если она приходит в гости - спасайся, кто может. Аллу Александровну послушать - она знает все и обо всем. Спорить с ней бесполезно, даже если зайдет речь о выращивании свеклы: непременно выяснится, что и это она «проходила». Алла абсолютно незлобива, но выносить ее долго невозможно - заболит голова.
        - Вас, наверное, Рита зовут? - спросила меня Катя.
        - Да, но откуда вы знаете?
        - Так в газетном кастинге победили семь девушек, фото шести, в том числе - мои были опубликованы, значит, вы - седьмая: Рита Лаппа. Я списки видела у администратора. А почему ваши фото не напечатали?
        - Я послала их в последний день, просто не успели напечатать…
        - Какая вы умница! Я тоже хотела дотерпеть до последнего, чтобы карты не раскрывать. А то, представляете, только мои фотографии напечатали, а в следующем номере - Роза Асланова. Я как увидела, так и обмерла: ну где с такой тягаться?
        - Вы тоже очень красивая, - улыбнулась я Кате, хотя сама так же ревностно проследила взглядом за той самой девушкой, которая, по сути, спровоцировала меня на участие в этой авантюре.
        - Но не на фоне вас с Розой, - вздохнула Катюша. - К тому же я - русая…
        А потом появилась Люся.
        Если бы я была мужчиной, мне нравились бы исключительно пышнотелые голубоглазые блондинки! Но у Люси глаза были даже не голубые - фиалковые. Светлые кудряшки красиво обрамляли матовую кожу лица. Пухлые губы карминного цвета совсем не нуждались в помаде. А походка была легкой, изящной и чуть-чуть ленивой. Этакая Мэрилин Монро и Ханна Шигула в одном флаконе, только лучше.
        Люся села в одно из кресел в центре студии, небрежно поправила подол юбки и развернула карамельку. Это невинное действо было таким логичным, так соответствовало всему ее образу, что я невольно залюбовалась. А потом произошла и вовсе замечательная вещь, после которой я влюбилась в эту девчонку окончательно и бесповоротно. Люся, вероятно, спиной почувствовав чуть снисходительный взгляд одной из нас (это была танцовщица Ника), даже не повернувшись, а лишь склонив голову набок, царственно произнесла:
        - Запомните, милая: худая корова - еще не газель! Ее последние слова утонули в дружном хохоте всей студии. Гоготал даже Валентин.
        А Люся за секунду стала всеобщей любимицей.


* * *
        Воспоминания о кастинге снова больно ранили. Я вдруг запоздало сообразила, что в историю с порнофото вляпалась не только я. Разве легче моим подругам? Учительнице Кате, например? Или Маше Верхогляд - парламентарию от своей глухой псковской деревни с многочисленными родственниками? Или Розе Аслановой? Не думаю, что командир летного экипажа, увидев свою стюардессу не в форме, а в форменном безобразии, захочет держать ее в своей команде…
        Так, а знают ли девчонки о том, что случилось? Конечно, нет. Иначе бы… Господи, ведь нужно же срочно предупредить! Неприятности-то уже начались: вон у Кати в школе уже родительское собрание…
        - Маргоша, ты сегодня какая-то излишне серьезная, - оторвал меня от тяжелых мыслей Мишка. - За «висяк» с иконой нагорело?
        Я оторвала глаза от кипы бумаг на столе. За украденную и ненайденную икону из одного из соборов города мне предстояло получить втык еще только дня через три, но забота Лосева приятно порадовала.
        - Да нет, Мишка, что-то голова сегодня болит.
        - Это из-за вьюги, давление меняется. К весне…
        Я поняла, что у меня совершенно нет сил и времени размышлять, кто из моих коллег подсунул мне этот злосчастный журнал: нужно было срочно предупредить девчонок.
        Я выскочила в коридор и вздохнула с облегчением - возле курилки никого не было. Быстро набрала номер мобильника Пчелкиной:
        - Мила, привет, ты где?
        - Привет, Ритуся, только что домой ввалилась. У меня на работе компьютер сломался, а на днях - аудит, вот я все бумаги домой и привезла. Теперь сидеть до ночи…
        Люся - бухгалтер в очень солидной фирме. У нее, если послушать, что ни день - то квартальный или балансовый отчеты… Как можно во всех этих цифрах разбираться, видеть в них даже какую-то музыку и при этом оставаться очаровательной, женственной Люсей Пчелкиной? Я лично без калькулятора даже на рынок не хожу, и всегда у меня дебет с кредитом не сходится.
        - У тебя все… нормально? - я затаила дыхание.
        - Да где ж нормально: я ведь тебе говорю - грядет аудиторская проверка.
        - Ну, а… вообще?
        - Ты кого - Костю имеешь в виду? - мягко спросила Люся. - Нормально, Ритуся, вчера с цветами встречал, сегодня уже два раза позвонил.
        Мне, честно говоря, Костя Пчелкиной совершенно не нравится. (Хотя я, объективности ради, его ни разу не видела.) И дело не в том, что он на семь лет ее моложе: в конце концов Люсечке ни за что не дашь ее тридцать четыре. Но какой-то, кажется мне, он все-таки приспособленец. С друзьями ее не знакомит, на ночь ни разу не остался («Мама будет волноваться…»), дарит исключительно цветы и конфеты. Люся с ним уже год, но прогресса - никакого. Прогресс - не в смысле жениться, а просто как-то все вялотекуще.
        - Слушай, Милка, а если я к тебе сейчас приеду?
        - Здорово. У тебя что - выходной?
        - Да нет, просто «окно» образовалось.
        - Давай. Только, знаешь… - слегка смутилась подруга.
        - Знаю: две «картошки», эклер и кусок шоколадного с орехами! Если эклеров нет - булочку со сливками. Покупать только в твоей «Сластене».
        - Ишь ты, запомнила! - ахнула Люся. - Знаешь, я без сладкого как-то соображаю туго, - это уже вроде как извиняясь.


* * *
        В дверях своего кабинета я столкнулась с зареванной девицей, которая, глянув затравленно, быстро выскочила в коридор.
        - Чья такая? - спросила я машинально, собирая бумаги со стола.
        - Во ты даешь! - удивился Лосев. - Она же при тебе к Николаю на допрос пришла. Совсем ты, Рита, плоха сегодня…
        - Да? Надо ж - не заметила.
        - И вы даже не слышали, как я допрос вел? - обиженно протянул Николаша.
        - Ах, да, краем уха слышала, - сделала я вид, что вспоминаю.
        - Ну ты, Ритка, совсем!.. Да ради тебя Колька тут такой концерт устроил. Ну чистый прокурор! Он ее, представляешь, так запугал, что вынудил наркодилера сдать.
        - У нее, наверное, ломка началась, - автоматически осадила я Лосева. - Вот и наговорила бог знает что, лишь бы уйти поскорее и ширнуться.
        - Ну, не без этого, конечно. Но ты бы слышала Николая! Сыпал статьями, призывал к разуму, обвинял. О, как он обвинял! Какой прокурор - чистый прокуратор!..
        Я мельком взглянула на пунцового от гордости Николашу. Негодяй: похоже, судьба этой бледной восемнадцатилетней девчонки его совсем не волновала, он был рад хорошо составленному протоколу и эффекту, произведенному на коллег. Посмотрела на Мишку: тот уже накручивал телефон очередной визави. Ишь ты - «чистый прокуратор»…
        Похоже, они решили меня сегодня доконать.
        - Парни, все, до завтра. У меня важная встреча с источником.
        Кажется, я хлопнула дверью.


* * *
        Весна, похоже, потерялась где-то на пути к нашему городу. Обычно я, родившаяся в марте, люблю эти последние февральские дни - предвестники весны. Световой день уже значительно увеличился, городские птицы - синицы и воробьи - тенькают и чирикают во все свои маленькие горлышки, по-особому пахнет мокрым снегом, а в парках появляются истинно левитановские сиреневые тени.
        Но уж коль непруха - так с утра.
        Выйдя на улицу, я поняла, что ждать чего-то хорошего сегодня не приходится. Обложное небо повисло где-то на уровне последних - пятых - этажей центра города, в лицо больно швыряло острыми струями дождя со снегом. Не доходя до машины, я наступила в ледяное крошево прямо у тротуара, - зачерпнув полные ботинки воды.
        Одна отрада - оказаться в машине. И пусть у меня затрапезная «пятерка» - моя
«Фросечка» меня всегда вывезет. (Как и любая женщина-водитель со стажем, я даю машинам имена. Первую старую «копейку» звали «рупия»: из-за оголтелой любви моей мамы к индийским фильмам вообще и к Раджу Капуру, в частности; а вот вторая у меня - «Фрося»).
        Я разогрела мотор, включила радио «Шансон», и в салон - самое приятное событие за день - полился голос Паши Кашина:

        Ты не достроил на песке
        безумно дивный, чудный город…
        Не забыть бы тормознуть у «Сластены».
        Вспомнив о Пчелкиной да после песни Кашина, я немного пришла в себя. Сейчас мы с Люськой все обмозгуем и что-нибудь придумаем.

…Уже с пирожными я шла к машине, как вдруг что-то задержало мой взгляд. Рядом с кондитерской расположился газетный «ручник»: его продукция лежала на широкой фанере, прикрытая от мокрого снега полиэтиленом. Торговля, похоже, не шла: парень замерз и безнадежным взглядом провожал редких прохожих.
        Я решительно развернулась и направилась к продавцу. Он сразу оживился, надеясь сбагрить хоть какую-то газету, хоть японские кроссворды за три рубля.
        Я бегло пробежала глазами по цветным обложкам, выискивая злосчастный номер журнала
«Дамский поклонник». В углу стеллажа даже пришлось варежкой отгрести снег.
        - Спрашивайте, дамочка, я подскажу… - Продавец притоптывал на месте от холода, дул в перчатки без пальцев. - Хотите последнюю Донцову? У нее сейчас новый цикл - про Ивана Подушкина. Все хвалят. Или вы Донцову не читаете? Возьмите Устинову - только она испортилась: не сравнить с первыми романами…
        - Да нет, молодой человек: того, что мне нужно, у вас нет.
        - У меня есть все, вы спрашивайте. Я нерешительно вынула из сумки журнал, показав край обложки:
        - Вот, последний номер…
        - Есть, конечно, журнал дорогой, мы такие под снег не выкладываем: товарный вид потеряется.
        И он полез куда-то под прилавок, вернее, под фанерный щит.

«А если скупить весь тираж? - вдруг мелькнуло у меня в голове. - Скупить - и дело с концом».
        - И почем?
        - Я же говорю - дорогой, по пятьдесят рублей.
        - И много их у вас?
        - Осталось семь штук, а что?
        Так, двести я уже истратила на пирожные, еще триста пятьдесят… Так никакой зарплаты не хватит. Но я уже решительно полезла за кошельком.
        - Давайте. Все семь.
        - Ух ты! - изумился продавец. - Вы мне трехдневную выручку в мороз делаете. - Потом внимательно посмотрел на меня: - А что там особенного - в этом номере?
        - Да ничего особенного - советы по засолке огурцов. Парень вытащил из-под прилавка пачку журналов и, прежде чем передать мне, внимательно посмотрел на обложку. Я инстинктивно натянула капюшон дубленой куртки на глаза. Продавец подержал журналы на руке, словно взвешивая, потом взял верхний, сунул его назад под прилавок:
        - С вас - триста.
        - Вы же сказали - по полтиннику. Что - скидка оптовому покупателю? - я сделала попытку пошутить, хотя изменившийся вид парня мне совсем не понравился и к шуткам он явно не располагал. Продавец набычился, засопел, и улыбка его стала какой-то гаденькой.
        - Зачем же? Я таким дорогим шлюхам скидок не делаю, это они готовы за всех и каждого заплатить. А журнальчик один я себе на память оставлю - не обеднею на полтинник. Зато буду всем говорить, что одна из моих покупательниц - порнозвезда. Автограф не оставите?
        Я швырнула три сотенные на мокрый прилавок, выхватила из рук у мерзкого человека пачку журналов и почти бегом бросилась к машине.
        - Что, весь тираж хотела скупить, погремушка? Каждому трахальщику - по экземпляру?
        Я резко обернулась. Ах ты…
        - Нет, дорогой, не весь. По экземпляру в каждой розничной точке оставлю онанисту недоделанному. Чтоб было на что по вечерам в туалете сперму спускать… Ведь каждый дрочит, как он хочет, не так ли?
        Краем глаза я почти с удовлетворением увидела, как этот сукин сын открыл рот, как рыба, и медленно осел на нечто, похожее на заснеженный картофельный ящик. Чтоб ты еще и задницу себе отморозил, вместе со всеми причиндалами, урод невостребованный!


* * *
        - Рита, батюшки! Ну ничего себе!..
        Люся смотрела на меня так, словно я появилась не через дверь, заранее предупредив, а влетела в форточку на метле или вывалилась из дымохода.
        - Ты о чем?
        - Класс! Я такого даже не ожидала…
        Неужели она уже знает о журнале? Тогда чего прикидывалась по телефону: «Эклеры, булочки со сливками…»
        - Ри-и-та! Ты - майор?!
        Тьфу ты, Господи! Я только сейчас поняла, что стою перед Люськой в форме.
        - Ты же знаешь, что я - следователь.
        - Знаю. Но - форма, звезды. Вот это да!
        На самом деле форму я ношу очень редко, благо нам не запрещают ходить «по гражданке». Но сегодня утром, перед работой, заезжала к отцу. А отец - полковник милиции Альберт Иванович Лаппа - к форме относится со стариковским пиететом и не понимает, как милиционер может носить «эти лямочки-рюшечки».
        Отец с мамой развелись рано, когда мне было восемь. И при разводе я досталась отцу. Мама - аккомпаниатор из бывшего «Ленконцерта» - не очень переживала по этому поводу: она мнила себя крупным деятелем культуры, артисткой с большой буквы, вечно моталась по провинциальным гастролям, и до меня ей было дела мало. Из детства остались воспоминания: запах пудры, когда она прижималась ко мне щекой при редких встречах, вечные заламывания рук («Ах, у меня мигрень!»), раздоры с отцом («И кто поймет нас, людей искусства!»).
        С отцом было хорошо. Он не проверял уроки: «Ритка, ты взрослый парень, сама должна понимать, что учиться - надо». Не загонял рано домой, потому как сам приходил поздно. А если не приходил, то звонил: «Не пугайся: луна - не страшная, а за портьерами - никого нет». А иногда притаскивал домой весь свой отдел. Какие детективные истории я знаю с детства!..
        Не удивительно, что я стала следователем. А от мамы получила в наследство музыкальный слух. До пианино дело не дошло, но на гитаре научилась играть сама. Просто однажды провела рукой по струнам, и вдруг зазвучала песня, папина любимая:
«Растаял в далеком тумане Рыбачий…»
        Мама после этого сходила замуж, но сейчас живет одна. К пенсии ее вдруг обуяла страсть к активной воспитательной деятельности, и она теперь периодически достает меня своими нравоучениями. Суть которых в основном сводится к тому, что мы с отцом - неблагодарные люди, она потратила на нас свои лучшие годы, а могла бы сделать сольную карьеру, ездила бы, как некоторые, по заграницам, а не прозябала в нищете на грошовую пенсию. После каждого такого звонка я начинаю пересчитывать сторублевки в кошельке. Их там, как всегда, оказывается мало, но я выгребаю все и везу матушке. Она забирает с обиженным видом: «И что прикажешь мне на эти деньги купить? Крупы перловой? Вот, вырастила дочь…»
        После очередного внепланового заезда к матери я, как правило, звоню отцу: «Пап, у тебя когда зарплата?» Он начинает хихикать: «Что, Эмма опять все подчистила? Ладно, приезжай: нам с Оскаром много не надо».
        Оскар - это самая умная в мире немецкая овчарка.
        Вот и сегодня утром я заезжала к отцу за тысячей рублей (от которой у меня - увы! - уже почти ничего не осталось). Отсюда и выгляжу я сегодня по полной форме - то есть в форме с погонами.
        Я прошла четким шагом на Люсину кухню, чтобы сунуть пирожные в холодильник, по пути отметив, что у таких женщин, как Пчелкина, и кухни - соответствующие: с веселенькими занавесками, с фиалками в горшках на подоконнике. Села на табуретку, закурила и швырнула на стол журнал:
        - Ты только будь спокойна…
        Люся уставилась на обложку и застыла. Я внимательно следила за выражением ее лица. И без того румяные щеки подруги порозовели еще больше, глаза округлились. Она так долго не отрывала глаз от обложки, что я уже начала злиться.
        - Ну, как? - я затянулась сигаретой и вдруг поймала себя на мысли, что очень боюсь того момента, когда Люся, наконец, поднимет на меня глаза. Она все-таки их подняла:
        - Р-и-та. А ты… зачем это сделала? Из-за денег? Мать твою! Прямо приклеилась к обложке!
        - Да ты журнал-то открой! Там, где постеры. Только спокойно…
        Люся в недоумении раскрыла журнал. На первом постере, как я помнила, была она - в полный рост. Я отошла к форточке, став к Люсе спиной. Пусть насладится зрелищем.
        Прошла минута, другая… Огонь сигареты дошел до фильтра и неприятно обжег пальцы.
        За спиной раздавались странные звуки. Вздыхает? Истерично всхлипывает?
        Я осторожно обернулась.
        Люся правой рукой - уже, наверное, по двадцатому разу - перелистывала страницы постера с нашей обнаженкой, а левой доставала последнее пирожное (я так и не донесла коробку до холодильника). Пальцы, рот, щеки - все было в шоколадных крошках и креме. Причем последний кусок заварного теста она просто заталкивала в рот пальцами.
        Меня передернуло:
        - Ты что делаешь? Тебя же сейчас вырвет…
        Наконец Люсечка подняла на меня свои фиалковые глаза (такой цвет - оттого что на свои цветы каждый день смотрит?):
        - Извини, Рита, когда мне плохо, мне нужно много сладкого.
        - Тебе плохо? О, Господи, зачем ты столько съела? Тебе очень плохо?
        - А тебе - хорошо? - тихо спросила Люся и, наконец, заплакала.


* * *
        - Хватит! - рявкнула я через полчаса, обессиленная вразумлениями и уговорами. - В конце концов я тоже в этом журнале, причем на обложке. Костя твой перебесится, а если бросит - туда ему и дорога. А вот как с работой будем разбираться? Мне теперь хоть в управлении не появляйся. У Кати, это я точно знаю, уже сегодня будут проблемы в школе.
        - А девчонки знают? - всхлипнула Люся.
        - Откуда? Что они - порножурналы покупают?
        - Так нужно же срочно предупредить! - наконец пришла в себя Пчелкина. - Может, все вместе что-нибудь придумаем?
        - Хоть бы версия какая - откуда эта гадость? - вздохнула я.
        - Ясно откуда - с кастинга.
        - Но кто посмел?
        Мы, не сговариваясь, схватили записные книжки и сели обзванивать девчонок по мобильникам.
        - Вау! У Люси - день рождения? - зачирикала Ника.
        - Одеваться в любое или как на Пасху? - уточнила Маша.


* * *
        За Люсю я уже не переживала: та свое отплакала. Как поведет себя оставшаяся пятерка?
        Заплакала единственная - маленькая Оля:
        - Что я маме скажу? Как объясню?
        Роза долго и хмуро рассматривала фотографии, потом тяжко вздохнула, вытащила из сумочки фляжку, сделала глоток:
        - Да-а. Казанские братки меня за это по головке не погладят…
        - «Казанские»? Это которые «тамбовские»? - уточнила Маша.
        - При чем тут «тамбовские»? Я братьев имела в виду - родственников. Город такой есть - Казань. Откуда я родом.
        - Ой, девочки, - всплеснула руками Маша. - А у нас в деревне случай был - одна в подоле принесла…
        - И что такого? - насторожилась Оля.
        - Так от нее вся деревня отвернулась. Но это, - вздохнула Маша, кивнув на журнал, - по-моему, еще хуже…
        - Дай глотнуть, - решительно протянула руку к Розиной фляге Катя. - Боже, какая гадость! Что это?
        - Текила. Кактусовая водка. Лично мне помогает, - Роза сделала еще глоток.
        - От чего? - удивилась Катя.
        - От всего.
        - Знаете, девчонки, - сказала Ника, еще раз пролистав свой экземпляр (каждой как раз досталось по журналу) - а я думаю: все это - классно! Такая реклама! Люди деньги предлагают, чтобы на обложку или на постер попасть, а тут - за бесплатно. Лично я думаю, - сладко потянулась она, - меня теперь замучают приглашениями в дорогие ночные клубы.
        - Тебя сначала из этого выгонят, - желчно заметила Роза. - Не каждому директору понравится, что его танцовщица в таком виде в порножурнале печатается. За клиентов ведь, наверное, борьба идет…
        - Ты думаешь, выгонят? - расстроилась Ника.
        - Нас всех выгонят, - отрезала я. - Поганой метлой.
        - А меня и выгонять не надо. Я сама не смогу в свой класс войти, - печально подвела черту Катя Розова.
        - А что делать будешь? - спросила Оля.
        - Не знаю… Может, в какой-нибудь частный детсад устроиться? Если до него, конечно, слухи не дойдут: ведь у меня потребуют характеристику с предыдущего места работы.
        - Да… - протянула Роза. - Рите легче всего. Может в какое-нибудь сыскное бюро устроиться. Или собственное создать.
        - Ага - «мисс Марпл и К». Знаешь, у нас в стране частный сыск не очень-то приветствуется. Можно и на статью напороться…
        - Ну, я, наверное, так бухгалтером и останусь. Только места предыдущего очень жаль - мне такого больше не найти, - вздохнула Люся.
        - А мне что - опять в деревню возвращаться? - скривилась Маша. - Хвосты коровам вязать, навоз ботами месить? Господи, да легче руки на себя наложить, - хлюпнула она носом.
        - Ой, мамочки! - снова заплакала Оля. - Что же я маме-то скажу?..


* * *
        - Ладно, девчонки, мы собрались не для того, чтобы слюни распускать, - решила я как-то направить разговор в конструктивное русло. - Как могла появиться в журнале эта гадость? У кого какие версии?
        - Ну, - протянула Люся, - мы же победили в кастинге? Победили. Нас на фотосессию приглашали? Приглашали. Снимали? Снимали. Вот отсюда и фотографии.
        - Но ведь мы снимались только для Вортко! Лично мне в редакции еще накануне сказали, что все будет чинно-благородно, что даже в «Явке с повинной», кроме редактора, никто снимков не увидит! - зло сказала Роза.
        - Зато теперь - в «Дамском поклоннике», в полный рост, - вздохнула Катя.
        - А может, это - монтаж? - с надеждой спросила Оленька Клюева.
        - Ты что - с дуба рухнула? - взвилась Маша. - Я все-таки фотолаборантом в «Цветном мире» работаю, я бы монтаж сразу распознала. К тому же… на фото - я. Как садилась голой задницей в кресло, как забрасывала ноги на подлокотник - так все и пропечатано…
        - Если бы это был монтаж, девчонки, я бы сейчас не выслушивала все эти ваши стоны, - кажется, я входила в раж. - Я бы уже с утра стояла перед этим гадом со снятым с предохранителя «Макаровым»: «За дискредитацию офицера… Молись, сука!»
        - Ой, Ри-та… - поежилась Оля.
        - Как бы здорово было, если бы это был монтаж! - продолжала я. - Ну, поржали бы мои мужики на работе - наконец-то, дескать, рассмотрели «комиссарское тело», ну, объяснительную бы написала, зато честь была бы спасена. А так, милые, как ни крути - лохи мы, самые настоящие лохи! Сами лоханулись, сами кашу заварили, самим и расхлебывать…
        - А ведь Маргоша права, - решительно поднялась с места Ника. - Убить этого пидараса мало.
        - Кого? - уточнила я.
        - Как - кого? Про кого ты только что говорила.
        - А про кого я говорила?
        - Ну, про этого… - Ника театрально вытянула вперед правую руку: - «Молись, сука!»
        - Но я никого конкретного не имела в виду. Я не знаю - кто этот гаденыш…
        - Здрась-те… - Ника обвела всех взглядом. - И вы, что ли, не догадываетесь?
        - Нет.
        - Не-а…
        - Да вы что, все в оргазме, что ли? Совсем от сексуального удовольствия ополоумели! Это же фотограф! Валентин. У него же у единственного наша пленка со съемки. Вот он, видно, и решил подзаработать - сдал фотки в конкурирующую фирму: в порножурналах, говорят, гонорары-то высокие…
        - А почему он - пидарас? - в раздумье уточнила Роза.
        - Розамунда, ну ты прикинь: я перед ним и в такой позе, и в разэтакой - а у него ни один мускул не дрогнул. Один раз, правда, уточнил: «А вы готовы, Вероника, в таком виде предстать перед миллионной аудиторией?» - «Конечно, - говорю, - главное, чтоб на роль Маргариты выбрали. Ведь там, на балу Сатаны, даже младшие ведьмы - голые». Ну, думаю, после этого телефончик попросит. Ни фига!
        - А может, он - женат… - предположила я.
        - Тем более - пидарас. Быть женатым и не реагировать на чужое женское тело?
        - Что ж ему - на всех кидаться? - вступилась за фотографа Маша. - Вообще-то, нас он тоже голыми фотографировал. И тоже разговоры разговаривал. У меня, например, уточнил: не будет ли возражать мой муж, если меня, голую, кроме него, увидит еще кто-то.
        - А ты?
        - Я сказала, что мужа - нет, а искусство - больше, чем муж, искусство - это жизнь.
        - Нет, ну точно - гомик! - вконец разозлилась Ника. - Ну ни на кого - в том числе на вас - не среагировал. Да за одно это его убить мало!

…В редакцию к Валентину решили ехать завтра с утра. В качестве парламентариев выбрали меня, Машу и Нику. Маша сразу засобиралась домой.
        - Да посиди еще, - гостеприимная Пчелкина уже в третий раз пошла заваривать кофе. - Рано, девяти нет.
        - Не, мы в нашей деревне привыкли ложиться с курами.
        - В каком смысле? - обалдела Катя.
        - В таком, что встаем - с петухами.


* * *
        Припарковав «Фросю», я вошла в свой подъезд. И вот только сейчас, ближе к ночи, у дверей собственной квартиры меня проняло. Все утро я в тупом бессилии разглядывала наши фотографии в порножурнале, ругалась с газетным «ручником», утирала сопли девчонкам, строила планы мести. А ведь, по сути, мы так ни до чего и не додумались. И что нам даст завтрашний визит к фотографу? Скорей всего - ничего. Отмщение не наступит. И скорей всего придется расставаться со службой, с погонами. А ведь как я мечтала об этой майорской звезде, как трудно, если бы кто знал, продвигаться по служебной лестнице, когда ты - «баба-мент».
        Доставая ключ из сумочки, я почувствовала предательское пощипывание возле глаз. Только бы не расплакаться. Вот когда войду в квартиру… А там - никого. И никто не узнает, как мне обидно и тяжело, никто не подоткнет теплый плед у ног, не погладит по голове, не предложит чаю с клюквенным вареньем на ночь…
        Ключ не попадал в скважину, потому что соленая влага уже обожгла глаза, готовясь выплеснуться наружу. Только не здесь, не на лестнице. Вот когда войду в квартиру…
        Дверь распахнулась сама собой, и я фактически рухнула на руки подполковнику милиции Вихрову.
        - Ты как… здесь? - хлюпнула я носом. - Сегодня же - понедельник?
        - Кто обидел мою лапушку? - лихо пропустил он подкол. От низкого баритона «агента
007», по слухам, сходила с ума не одна мадам этого города.
        - Ты почему здесь… сегодня? И не позвонил? - Я пыталась спрятать мокрые глаза.
        - Выпала командировка в Самару - у них там, кажется, наш «Библиотекарь» засветился; кстати, похоже, он и к твоему делу с украденными иконами близко-близко, а рейс отменили. До утра. А ты, между прочим, почему-то мобильник отключила…
        Мобильник я действительно отключила еще у Милки: боялась, что позвонят из отдела. Вихрова я жду всегда, как кошка, считая дни до очередной встречи; но сегодня не была уверена, что готова к его внепротокольному визиту.
        - Ну и ехал бы домой - с женой бы переночевал…
        - Риточка, это - пошло. Ну ты же все знаешь, мы же уже давно обо всем договорились…
        Он подошел сзади и уткнулся лицом мне в затылок. Я хотела напомнить Вихрову, что вообще-то это он со мной договаривался, а я - возражала, но запах его волос, рук уже заполнили все пространство вокруг меня, вызвав знакомый горловой спазм и судорогу в плечах. В какую-то долю секунды я подумала, что - сильная и сейчас вырвусь из этого сладкого плена, а потом крикну ему, что отныне я - порнозвезда, а отнюдь не возлюбленная лучшего опера нашего угро, но вырваться не давали его сильные смуглые руки, а крик был погашен неотвратимо надвинувшимися губами…

«Ну и пусть… - промелькнула в остатках сознания мысль. - В последний раз…»


* * *
        - Твоя работа? - мы, не сговариваясь, одновременно швырнули на стол Валентина три экземпляра «Дамского поклонника».
        Парень отложил в сторону сигарету и стал внимательно рассматривать обложку и постеры.
        - Только не вздумай врать, что не твоя, сучонок! - Ника плюхнулась в кресло и достала из сумочки свою пачку.
        - Вероника Стрельцова, это - не интеллигентно. - Он снова взял из пепельницы сигарету, затянулся, делая вид, что не видит, как Ника судорожно ищет зажигалку.
        - Так твоя или нет? - меня он тоже уже начал выводить из себя.
        - Моя, вы же знаете. А что - классная работа! - Он любовно провел ладонью по моей фигуре на обложке.
        - Меня передернуло.
        - Нет, ты посмотри, Рита, он еще и фиглярствует, гаденыш, - задохнулась Ника.
        - Убить тебя мало! - вставила Маша.
        - Девки, да вы чего? - Официально-вальяжный тон все-таки слетел с Валентина.
        - Ах, это мы - чего, а ты - ничего? - завелась Машка. - Сейчас прикончим на месте, тогда узнаешь - чего! Рита, доставай пистолет.
        Я инстинктивно дернула руку к боку… Тьфу ты: совсем меня Верхогляд с панталыку сбила: мы ведь пришли всего лишь узнать, откуда фото в журнале; да и «Макарова» у меня с собой нет.
        - Не понял… - Валентин неуверенно стал сползать со стула.
        - Поймешь, когда уборщица придет твои мозги со стенки соскребать…
        - Погоди, Маша… Ответьте нам, уважаемый, как эксклюзивная съемка с фотосессии для кастинга, предназначенная только для глаз режиссера Вортко, оказалась в этом журнале?
        Валентин, все еще поглядывая с опаской на Верхогляд, снова взял в руки журнал. Минуты две он рассматривал логотип издания, выходные данные, потом поднял на меня глаза.
        - Это не моя работа.
        - Гад, ты же только что сказал, что твоя! - взвилась Ника.
        - Да, снимал я, - рассердился Валентин. - А к публикации в этом издании никакого отношения не имею.
        - Мы с девчонками переглянулись.
        - А кто имеет?
        - Откуда я знаю? Мое дело - снимать, а дальше - хоть потоп…
        - Какое-то время мы молчали.
        - …Что - плохо, девчонки? - неожиданно участливо спросил фотограф. - Я вас понимаю - сам женат.
        - Да что ты, Валечка, понимаешь, - вдруг утробным голосом сказала Машка. - У тебя хоть жена есть… А кто нас теперь, таких, возьмет?..
        - Девки, ну я правда не при делах… У меня даже мысли ни одной нет, как это получилось…
        - Слушай… - Я поняла, что мы зашли в тупик, а Валентин уже не враг и даже сочувствует. - Ну, вспомни: может, ты негативы кому-то давал посмотреть, а этот кто-то - скопировал…
        - Рита, - Валентин устало затянулся новой сигаретой (а я поразилась, что всех нас он помнит по именам), - сейчас нет такого понятия - негатив, это было в моей юности. Я работаю «на цифру»: отснял, принес, бильд-редактор все перекачал в свой компьютер и адью! И там все под своим файлом и похоронено.
        - Но кто-то в эту «могилку» заглядывал? - не унималась я.
        - Так все на пресс-конференции вас видели…
        - На какой такой пресс-конференции? - встрепенулась Ника.
        - Да на обычной. Наш редактор Обнорский вместе с режиссером Вортко созвали пресс-конференцию для журналюг: один рассказывал, как фильм собирается снимать, другой - как с помощью газеты проходит народный кастинг на роль Маргариты. Ваши - в смысле мои, в смысле - ваши - фото на дисплее показывали… Не все, конечно… - Валентин кашлянул. - Только портреты-«крупняки». Вот и все…
        - А кто в пресс-конференции участвовал?
        - Да много щелкоперов. У нас в секретарской список…
        - Принеси… - вскочили мы разом.
        - Да ладно. - Валентин нехотя встал. - Только что это даст?
        Минут через десять он принес ксерокопию списка участников пресс-конференции по поводу начала съемок фильма «Мастер и Маргарита».
        Седьмым в списке (седьмым!) был редактор «Дамского поклонника» господин Ворошилов.
        В редакции журнала мы были через полтора часа.


* * *
        - Батюшки! Ну, свезло же мне, грешнику, одновременно лицезреть - а я и не мечтал о таком! - сразу трех из своих семи благодетельниц, в одночасье поправивших все мои финансово-издательские дела…
        Плешиво-рыжий черт (я до этого никогда не думала, что даже плешь у мужчин может намекать на изначальный цвет волос) сразу задал тон в разговоре. Он повел себя так, что мы не могли рта открыть, а он - вещал:
        - Что, рыбоньки мои, пришли за сатисфакцией? А чего так поздно? Я лично вас, Маргарита Альбертовна, еще вчера с утра поджидал, как только тираж по розничным точкам развезли. Я ведь даже свои кровные, - рискуя бизнесом! - типографии заплатил за то, чтобы формы не разбирали. А знаете, как это сложно? А когда вечером пришел сигнал, что тираж улетел за день, дал отмашку на доптираж! Сладкие вы мои, да я в ноги готов упасть каждой из вас: вот выручили-то! Вот подсобили! Подарили молодому человеку обеспеченную старость!..
        Ворошилову было около сорока. Он издевался по полной схеме.
        Мы переглянулись с девчонками. В глазах Маши читалось: Рита, он - сумасшедший? В глазах Ники: Рита, может, карету с «Пряжки» вызвать?
        Видно, Ворошилову не по душе стали наши переглядки, он, гаденько захихикав, повысил голос:
        - Нет, лапушки, это не я - дурак, это вы - недоразвитые. - Он кинул в рот жвачку и стал противно причмокивать. - Знаете, есть такой анекдот. - Он внимательно посмотрел на нас и, увидев, что мы, шокированные, молчим, продолжил: - Бегут по влагалищу сперматозоиды. Впереди - быстрые, сильные молодцы, а за ними - бледненький, хиленький, непоспевающий. Ну не угнаться ему за силачами! И в какой-то момент он выкрикнул: «Стоп! Впереди-то - презерватив!» Молодцы разворачиваются и - назад. Бежит этот хилый вперед к яйцеклетке и думает: «Вот так и рождаются умные люди…»
        Я знаю, что в другое время Ника захихикала бы (она обожает анекдоты с перцем), но тут она нахмурилась, набычилась и подалась вперед:
        - Так ты что, козел, не понял, что мы, молодые яйцеклетки, на тебя, сперму уродливую, в суд подадим и выиграем?

«Козел» даже глазом не повел:
        - Верочка… Или ты, Вероника, больше любишь быть Никочкой?
        - При чем тут мое имя? - не мигая, спросила Стрельцова.
        - А при том, что вы, лапушки - Риточки, Никочки, Олечки, - суд не выиграете.
        - Это почему же? - лично меня этот козел уже достал.
        - А потому - что…
        Он тихонько нажал на какую-то кнопочку, и в комнате, сквозь шипение и треск, раздался диалог… Ники с Валентином: «А вы готовы, Вероника, в таком виде предстать перед миллионной аудиторией?» - «Конечно (треск)… на балу… даже младшие ведьмы - голые…»
        Потом мы услышали Машу: «…меня - голую?…мужа нет, а искусство - больше, чем муж, искусство - это жизнь…»
        Но дальше - мне показалось, что я при этом поседею - я услышала свой голос: «Да я и так перед ними каждый день, словно голая…»
        - Девчонки… - мой голос предательски дрогнул. - Я имела в виду, что на моей работе каждый день приходится…
        - …Это вы на суде будете объяснять, перед кем вы на работе каждый день - голая… - заржал Ворошилов.
        Машка моргнула, словно давая понять: молчи, хоть перед этим уродом не сентиментальничай…
        - Ну, что, лапушки мои? В суд пойдете?
        - Пойдем… - еле сдерживая слезы, сказала Маша.
        - И правильно. За правду нужно биться до конца, - снова заржал Ворошилов. - Тем более что в нашей стране закон - что дышло. Только предупреждаю: суд будет идти года полтора-два… Правильно, Маргарита Альбертовна?.. И даже если вы его выиграете - что не исключено… Что вы получите?.. Некую моральную компенсацию в рублевом эквиваленте. Я не знаю, какой будет курс у. е. на тот день, но то, что я сегодня заработал на дополнительном тираже, сможет мне безболезненно покрыть в будущем все судебные издержки и алименты… Ну, что, целочки, вляпались? Спасибо вам, милые, низкий вам поклон…


* * *
        Когда Ника успела всех собрать и объяснить суть разговора с Ворошиловым, я не проследила, только в моей квартире нас был полный комплект - все семь.
        Все семь молчали.
        Я сняла со стены гитару:

        Добегалась, допрыгалась, допелась, долюбилась…
        Моя шальная молодость в тумане заблудилась…
        - Да ладно тебе, Рита… - маленькая Оля положила мне руку на плечо. - Может, правда в суд подать?..
        Я устало отложила инструмент.
        - Подать можем. Только ничего не получится.
        - Нет судебной перспективы? - уточнила Пчелкина.
        - Перспектива есть. Заявление примут. И при хорошем адвокате, даже с учетом этих наших диктофонных записей, где мы сами - заметьте, по доброй воле! - согласились сниматься голыми и готовы, чтобы наши телеса увидел весь мир, - мы его можем выиграть.
        - Ну? Так вперед!.. - вдохновилась Катя.
        - Скажи, Катюша, тебя устроит сумма в тысячу долларов при условии полного исчезновения из этой жизни?
        Катя моргнула непонимающе:
        - Тысяча - устроит. Но как это - «при полном исчезновении»?
        - А так! В школу тебя на работу теперь уже все равно не возьмут - ты же сама это знаешь… Многие знакомые - отвернутся. А ты, Люсечка, - повернулась я к Пчелкиной, - можешь за тысячу долларов удержать жениха возле подола реабилитированной порнозвезды?
        - Его и за миллион возле монашки не удержишь, если не захочет, - вздохнула Мила.
        - Вот и я про то… Сволочь Ворошилов прав. Суд будет идти долго - полтора-два года. И в случае выигрыша мы получим на всех какую-то тысячу-полторы у. е. - в лучшем случае. Через два года никто не будет знать, что суд мы выиграли и стали снова белыми и пушистыми. Зато шлейф «шлюхи» за нами навсегда закрепится. И от него мы уже не отмоемся даже за миллион долларов.
        - А почему тысячу-полторы? - встряла деловая Ника. - Вот пусть миллион и платит.
        - Не заплатит. - Я снова перебрала гитарный аккорд. - Нет таких прецедентов.
        - А нравственные страдания? Они что - вообще не учитываются? - Опять Милка вспомнила о своем Косте.
        - В практике российского судопроизводства не существует оценки нравственных страданий потерпевшего. Оценка лежит исключительно на плечах судьи. А судья посчитает, что и тысяча долларов - хорошая плата за страдания…
        - И выхода нет? - скорбно спросила Маша.
        - Через суд - нет. Мы можем наказать его только в частном порядке - собственными силами и средствами.
        - Ну, слава Богу! - оживилась Ника. - Я уж думала - тупик. Значит, если через суд нельзя, возмездие будем вершить сами!
        - Самосуд? - уточнила Роза.
        - Да, сами осудим, сами накажем, - топнула ногой Ника.
        - Правильно, убить его надо! - строго сказала Маша.
        - Девчонки, - почти равнодушно зевнула я. - Меня достало ваше постоянное «убить»…
        - Правильно, Рита, - влезла Оля. - Убивать нельзя. Куда труп потом денем?
        - Ну можно же расчленить и вывезти, - предложила Роза.
        - Отставить! - гаркнула я. - 105 статья Уголовного Кодекса Российской Федерации:
«убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору…» От восьми до двадцати лет либо пожизненное заключение.
        - За этого негодяя - столько лет тюрьмы! - ахнула Катя.
        - А вы как думали?
        - Мы думали, - вздохнула Маша, - клин клином. У нас в деревне говорят: против лома нет приема, окромя другого лома.
        - Это не только у вас в деревне так говорят… - задумалась я.
        Девчонки переглянулись.
        - Рита, у тебя какая-то идея? - осторожно спросила Катя.
        - …Клин клином - это хорошо… Против лома ничего нет, кроме такого же лома?..
        - Рит, не тяни.
        Я отложила гитару.
        - Убивать нельзя. И знаете почему?
        - Потому что… 105 статья УК РФ.
        - Потому что он ведь нас не убил! Он что сделал?
        - Опозорил нас на весь свет, - буркнула Роза.
        - А как он это сделал? Каким образом?
        - Потому что у него есть журнал, и он…
        - Правильно. С помощью журнала. А мы можем воспользоваться его методом?
        - Нет! - разочарованно сказала Ника. - Что-то я не припомню в нашем городе издания, которым мы могли бы воспользоваться, чтобы сделать с ним нечто похожее.
        - Правильно. Ему такое даже в голову не приходит. Потому что мы - кто? Никто! Мы в разных весовых категориях: у него есть свое оружие, а у нас - нет.
        - Значит… - встряла Ника. - Если такого оружия у нас нет…
        - …Значит… его надо создать! - торжественно сказала я.
        В комнате воцарилось молчание. Я сама молчала, переваривая сказанное. Ведь идея о создании собственного журнала возникла не вчера, не загодя, а только что, в ходе разговоров с девчонками.
        - И что мы должны сделать? - снова подала голос Ника.
        - Мы должны создать журнал. И такой, чтобы о нем заговорили, чтобы он стал главным женским изданием города. Представляете? У него будет самый большой тираж, самая большая популярность. Наш журнал потеснит на рынке всю подобную продукцию. Да что - потеснит! - в моем голосе появился пафос. - Он погубит, съест всех конкурентов!
        - И мы будем отомщены?
        - Нет. Мы всего лишь сравняемся в условиях с этим подонком.
        - А потом?
        - А потом… можем и сразиться. Если захотим! Главное - мы должны быть вместе. Ведь любой прутик легко сломать руками. А попробуй всю метлу!..
        - А кто статьи будет писать? - подозрительно спросила Ника.
        - Все будем делать сами! Писать, фотографировать, верстать…
        - Ау нас получится? - засомневалась Люся.
        - Милка! Ну ты посмотри на нас! Семь умниц. Семь красавиц. Семь деловых и предприимчивых. Семь молодых, не обремененных мужьями, детьми и свекровями. Ну какие мужики смогут с нами тягаться? Мы возьмем реванш! Мы - победим!
        - А кто будет редактором? - неуверенно спросила Маша. - У журнала должен быть редактор.
        - Кто-кто? Кто придумал эту авантюру, тот пусть и рулит, - заметила Роза. - К тому же Рита - следователь, юрист.
        - Верно, - поддержала Ника. - Пусть, если что, Ритка и расхлебывает…
        - А как мы назовем его? Журналу нужно имя. Девчонки задумались.
        - Рита, у тебя в школе какая кликуха была? - уточнила Роза.
        - Ну я же - Лаппа. Мальчишки звали «лапушкой». Даже гад Ворошилов, как знал, несколько раз назвал нас лапушками.
        - Вот и чудненько! - кивнула Роза. - «Лапушки» - что может быть лучше для названия дамского журнала.
        Я нарочито торжественно встала со стула:
        - За? Против? Воздержавшиеся?.. Принято единогласно! А девчонки вдруг встали и захлопали. У меня снова неожиданно защипало возле глаз.
        - Ножки бы обмыть новорожденному! - тоже шмыгнула носом Маша.
        - Ау некоторых с собой было, - Роза достала из спортивной сумки бутылку водки.
        Налили в чайные чашки.
        - Ну, за «Лапушек»!
        - За нас, хорошеньких, и бешеный успех!
        - Чтоб нам повезло!
        - За богатство!
        - За женскую дружбу!
        - Чтоб сдохли враги наши!
        - За реванш!
        Мы сдвинули чашки.
        - И запомните, лапушки, - подвела я черту, - то, что женщине хорошо, мужчине - смерть!


        Рассказ Кати

        Екатерина Александровна Розова
        (она же - Катюша).
        Девушка с косой. 171 см, 25 лет. Бывшая учительница.
        Имеет сестру-близнеца Наташу (аспирантку университета), чем в прежней жизни (да и в нынешней) с успехом пользуется.
        Весела, романтична, но не без авантюризма.
        Дружит с Розой Аслановой.
        Корреспондент журнала.
        Разведена.
        Девиз: «Вся жизнь - комедия положений».


        - То, что женщине хорошо, мужчине - смерть! - этими словами Лаппа словно скрепила заключенный нами союз.
        Господи, когда же это кончится! Голова моя напоминала переспелый арбуз, по которому только - дзынь! - и он расколется, выставляя напоказ сахаристую мякоть и черноту косточек. Представляю, как я сейчас выгляжу… И как я в таком виде классу покажусь! И моментально - отрезвляющая мысль: «Какому классу ты теперь покажешься?
        После всего, что случилось. Причем тогда я чувствовала себя отнюдь не булгаковской Маргаритой, а распятым на кресте Иешуа.

«То, что женщине хорошо…» Отчего же женщине так плохо после того, как ей было хорошо? Кто же вчера сказал эту фразу, почти на пике отчаяния? Ну конечно, такой закоренелый феминизм может быть только у женщины, которая всю свою сознательную жизнь доказывала, что она - ничуть не хуже мужчины. Бывший следователь Рита. Даже имя у нее такое жесткое - Маргарита. Просто припечатывает.

….И эта пара глупых фраз Как карусель кругов в аду С тех пор мне голову кружила…
        Да, эту жизнеутверждающую сентенцию относительно женщин и мужчин, мучившую меня всю ночь, сказала Маргарита Лаппа. Наш новоиспеченный главный редактор. Тьфу ты, Боже мой, как вспомню… Нет, не вчерашний наш «совет в Филях». Он, кстати, в свете нашего нового прожекта может считаться фактически первой редакционной летучкой. И как он все-таки отличался от тех «собраний», которые устраивались у нас в учительской! К счастью, теперь это в прошлом. В который раз убеждаюсь: что ни делается - все к лучшему.
        Нет, ну зачем нужно было все так смешивать? Коньяк, текилу (из заветной Розиной фляжки), шампанское? Полное бескультурье, как сказала бы моя категоричная сестрица Натка. Я бы - из чувства противоречия - возразила: полновкусие. Во имя наших будущих побед. Но, как говорил легендарный маршал Семен Буденный, побед без жертв не бывает. И жертвой - пока только неумения вкушать спиртные напитки - оказалась я. При том, что до побед еще было очень далеко. Хотя опять же кто-то из военачальников говорил: главное - это стратегия. А стратегию мы себе выработали. Не унижаться, используя свою внешность, а уничтожить всех врагов их же оружием. На их же территории. Это я о нашей дерзкой (если не сказать - утопической) идее издавать журнал. И о нас, «лапушках». Нас - семь, и мы… Мда, мы все такие разные.
«И все-таки мы вместе», - сказал черт в телерекламе, помахивая облезлым хвостом.


* * *

«Ты помнишь, как все начиналось…»
        - Вот а ю дуинг? - хриплый женский голос в телефонной трубке в семь часов утра не внушал оптимизма.
        - Айм слипинг, - так же хрипло со сна ответила я.
        - Нет, ну хватит выпендриваться! Я - понятно, к аспирантскому минимуму готовлюсь. А ты-то чего? - в незнакомой хрипотце стали проглядывать знакомые - с первых моментов жизни, как казалось мне, - нотки. Понятно, Наташка. Вот ведь не спится! А у меня сегодня только второй урок. Могла бы спать еще и спать… Хорошо, что сестра не видит гримасы, исказившей мое лицо. Впрочем, если она в это время смотрит в зеркало…
        Мне всегда было любопытно наблюдать, как эмоции, которые испытываю я, находят отражение в моем абсолютном двойнике - сестре-близняшке Натке. Как только моя правая бровь в недоумении поднималась вверх, Наташкина бровь автоматически ползла в том же направлении. Ехидная усмешка на моем лице зеркально отражалась в Наташке. Мы даже икать начинали почти одновременно - с разницей в минуту, с которой, собственно, и народились на этот свет. Я, понятное дело, раньше. Сестрица - вдогонку. Но это было только тогда. Сейчас Натка развивается такими темпами, что догонять - в прямом и переносном смысле - приходится исключительно мне.
        - И?! - прервала я поток возмущения. - Если ты хочешь в очередной раз рассказать мне, какие мужики - сволочи, то уволь. Я и так постоянно об этом помню. В общем, я не лукавила. На прикроватной тумбочке - как памятник мазохизму - красовалась фотография, где мы с Кириллом, залитые солнцем, стояли, обнявшись, на развалинах Херсонеса. С тех пор солнце не раз закатилось, развалины стали еще масштабнее, а наши объятия - разомкнулись. А фотография все стояла… Иногда, взглянув на нее, я почти физически чувствовала тепло солнечных лучей.
        - Какие мужики? - обиженно ответствовала Наталья, все так же подозрительно хрипя. Такое впечатление, что о существовании этих особей в данный момент она не имела никакого представления. - Ты мне друг или портянка?
        Ох, уже этот подростковый сленг!
        - Я тебе, если ты забыла, сестра. И, между прочим, старшая, - не преминула я поставить ей на вид. Я понимала, что выгляжу как типичная училка, но - что делать, привычка есть привычка. Я даже родителям иногда, говоря о Наташке, сообщала, как на родительском собрании: «Ваша дочь…»
        - Катюнь! - голос сестры стал почти жалобным. Она надсадно закашлялась и, сквозь приступ, прохрипела: - Выручай, а?
        У меня заныло сердце. Противно так, тягуче. Когда Натка говорила «выручай», это почти всегда означало, что дело дрянь. Таким же жалобным у нее был голос, когда она просила меня сходить за нее на вступительный экзамен в университет. Нет, в том виде, в каком она была тогда - с ярким бланшем, происхождение которого так и осталось неизвестным, под глазом, - в универ действительно ходить не стоило. А если учесть, что к истории Наталья готовилась по методу героя Евгения Леонова из
«Большой перемены» - во сне, то это мероприятие и вовсе могло окончиться плачевно. Тонкость ситуации состояла в том, что я накануне уже сдавала историю - в том же универе, только на другом факультете. И когда, вняв мольбам сестры и сдержанной просьбе родителей, я предстала пред очи экзаменаторов, с одним из них случился нервный тик. Потому что он лично вчера принимал у меня экзамен. И, поскольку я проявила поразительные познания относительно восстания саперов в Ташкенте во время революции 1905 года, историк меня запомнил. Через несколько минут после того, как я вытащила билет, нервный тик случился уже со мной. С моей везучестью мне мог достаться только тот же билет, по которому я отвечала накануне. Так мы и сидели - друг против друга, нервно подмигивая. Не старый еще экзаменатор жалобно - почти как Наташка - спросил:
        - Что вы можете рассказать о действиях армии и флота во время революции 1905-1907 годов?
        И вздрогнул, когда я, сочувственно вздохнув, стала рассказывать о восстании ташкентских саперов. Не скажу, что мне было смешно. Хохотала Наташка, маскируя вечером свой бланш тональным кремом и собираясь на дискотеку.
        Еще раньше, в школе, Натка втравила меня в историю с соседским парнем, в которого она втюрилась. В общем, он и мне был симпатичен - спортивный такой, без растопыренных пальцев и приблатненного мальчишеского гонора. Старше нас года на три. В тот день сестра то и дело изучающе смотрела на меня, пока мы сидели на уроках. На физкультуре, как мне показалось, даже сравнивала - у кого из нас грудь больше и ноги стройнее. Вот дурочка-то! У нас вся разница - в минуте рождения. В общем, к вечеру Натка созрела и, мучительно подбирая слова, сказала почти вызывающе:
        - Ты ведь целовалась уже? - Я тогда еще испуганно оглянулась - чтобы, не дай Бог, не услышали родители. Вообще-то, от сестрицы я такой подлости не ожидала. Ведь я сама ей месяц назад рассказывала, что целовалась с Темкой из параллельного класса.
        - С ума сошла?! - я была вне себя от злости. А потом и вовсе дар речи потеряла, когда сестрица сделала мне предложение, от которого уже невозможно было отказаться. У нее назначено свидание с соседом. Ей кажется, что дело может дойти до поцелуев. Ей, конечно, хочется, но она боится показаться неопытной. А вот этого ей не хочется вовсе. А я старшая, и у меня уже есть опыт(!). И потом, мы для него - на одно лицо.
        Я до сих пор не могу понять, благодарна мне Наташка или же злится за то, что я все-таки согласилась ее выручить. Мне, конечно же, не хотелось, чтобы парень, которому приглянулась моя дорогая сестрица, подумал, что он у нее - первый даже в деле поцелуев. Потому что это почти дискредитирующая характеристика в нашем возрасте. Возомнит потом о себе Бог знает что. И потом - я уже говорила, что мальчишка был и мне симпатичен…
        Короче, домой я вернулась с опухшими от поцелуев губами. Губы Натальи тоже были опухшими - ожидаючи меня с докладом почти три часа, она искусала их в кровь. На следующий день она сказала мне: «А ты классно целуешься!» Мне оставалось только гадать - ее ли это личное мнение или же того парня. Спросить сестру об этом я так и не решилась. А она молчит до сих пор. Но по этим примерам хотя бы можно судить, до какой степени самопожертвования готова я дойти, чтобы помочь сестре.


* * *
        - Катюнь, ты где?! - вновь прохрипела мне в трубку сестра.
        - Слушай, если ты насчет аспирантского минимума, то я сегодня не могу - у меня четвертное сочинение, - я попыталась быть категоричной, но руки уже лихорадочно тянулись к косе - я стала теребить кончик, то сплетая, то расплетая его..
        - Нет, иногда ты бываешь поразительно тупой. Это, между прочим, очень плохо для учительницы старших классов. - Похоже, наряду с мольбами сестрица собралась меня еще и поучить жизни. Это что-то новенькое в ее тактике. - Помнишь, я брала твои фотографии? Ну те, что еще твой Кирилл делал?
        Еще бы не помнить, особенно если учесть, при каких обстоятельствах эти фотографии были сделаны. Я тогда, как в лучах славы, купалась в любви Кирилла. А потому была совершенно неотразима. Нет, в принципе у меня никогда не было особых претензий к нашей с сестрой внешности. Но на этих фотографиях я - настоящая красавица. Даже Наташка, глядя на них - фактически на свое собственное отражение, - с завистью говорила:
        - У, какая ты здесь!
        На фото из глаз моих струился такой свет, который, казалось, освещал жизнь всех, кто смотрел в тот момент на меня. В позах, обычно сдержанных, была какая-то томная, почти кошачья гибкость. Весь мой облик говорил: я - Женщина. Женщина любимая. Вдохновляющая на великие дела.
        - Только не говори, что ты эти фотографии потеряла! - От одной мысли об этом у меня сжалось сердце. Я ведь такой уже никогда не буду! Коса была уже расплетена, и теперь руки готовились заплетать ее снова. Четкими, заученными за много лет движениями. Еще в школе - не сейчас, в учительской, а когда я сама еще сидела за партой - меня, будущего филолога, поразило одно слово. «Опростоволоситься». Сколько бичевания, снисходительности, небрежности нашла я в нем. И поделилась своим открытием с сестрой. Именно тогда мы решили - волосы всегда должны быть в косе. С распущенными, то есть «простыми» волосами с тех пор нас никто практически не видел. Вот что значит подростковая впечатлительность! А коса теперь всегда со мной. То царственной короной на голове. То удобной «ракушкой» на затылке. То струящаяся змеей по спине. Наташка несколько раз не выдерживала - остригала свое богатство. Но, устав ходить по парикмахерским, где ее один раз изуродовали до неузнаваемости, смирилась со своей судьбой. Да и потом - это с косой мы на одно лицо. А последним обстоятельством она никогда не пренебрегала.
        - Да целы твои фотографии! - Пауза, а потом сестра - как тогда, с соседом, решительно: - В общем, нужно пойти в одно место и там еще сделать несколько фотографий. Я не могу. Я простужена, у меня герпес на пол-лица. А дело серьезное. Слышала, режиссер Вортко «Мастера и Маргариту» снимает?
        Ну, разумеется, слышала. Фильм еще не снят, а разговоров-то! Я вспомнила наших училок, которые… Минуточку, которые посылали куда-то свои фотографии. Типа, на конкурс народных Маргарит или еще какую-то дребедень. Только не это!
        - Наталья! - в этот возглас я вложила все свои опасения по поводу уже случившегося и дурные предчувствия.
        - Ты радуйся! Из тысяч, можно сказать, выбрали единицы, и ты - в их числе. Вернее, я. Нет, если выбирали по фотографиям, то, конечно, ты. Но собиралась идти я. Правда, под твоим именем. Но не идти нельзя, понимаешь, иначе - все пропало! - Сестрицын бред я могла оправдывать только ее болезнью. Я и сама уже чувствовала, что меня лихорадит - то ли от одинаковости наших с сестрой организмов (если заболевала Натка, я неизбежно готовилась к тому же), то ли от необходимости очередного подвига ради Наташки.
        - Ты потом мне спасибо скажешь! Это хоть какое-то разнообразие в твоей учительской жизни… - Натка начинала использовать запрещенные приемы. Хотя, действительно, после того как из моей жизни ушел Кирилл, она стала до ужаса однообразной. Однообразие спасало меня от необдуманных поступков и уныния. Я подозревала, что этому рано или поздно придет конец. Но чтобы такой!
        - Предупреждаю, голой на метле я сниматься не буду! - Мне вспомнились разговоры в учительской о пожеланиях Вортко к потенциальным Маргаритам. - И не на метле тоже. - Я сдалась. Желание выкинуть что-нибудь этакое слилось в экстазе с осознанной необходимостью помочь сестре. Знать бы тогда, во что это выльется. Хотя вся наша жизнь - комедия положений.
        Получив подробные инструкции от Наташки и изучив на перемене оставленные кем-то в учительской номера газеты «Явка с повинной» (в ней печатались фотографии желающих попробовать себя в роли Маргариты), я исполнилась решимости. Особенно, когда увидела своих соперниц. Одной из них я искренне позавидовала - этой яркости в чертах мне, казалось, очень недоставало. «Роза Асланова» - прочитала я. Бывшая стюардесса. Да, с такой еще потягаться!


* * *
        Нет, все-таки Лаппа - большая умница. Это же надо было придумать - выпускать женский журнал. Причем такой, чтобы им зачитывались и мужики. Пока мы все умирали от бессилия и злости к этому говнюку-редактору Ворошилову, у Марго рождалась мысль. Я сразу заметила ее зарождение - лицо Риты стало решительным и светлым. Еще несколько минут, и мысль обрела конкретное содержание. Лаппа, по всей видимости, решила идти ва-банк. Как на допросе подозреваемого - сделать так, чтобы он поверил, будто другого выхода у него нет и нужно «раскалываться». С названием мы тоже не мудрствовали. Школьная кличка Лаппы - Лапушка - послужила нам отправной точкой. Пусть и зовется наше будущее детище «Лапушками». Кто-то из девушек вроде и скривился, но Марго строго взглянула в нашу сторону:
        - За? Против? Воздержавшиеся?
        Может, другие мысли и были у каждой из нас, но они имели мало отношения к названию журнала.
        Идея издавать журнал мне понравилась. Тем более что некий опыт в этом направлении у меня был - я писала в школьную стенгазету и редактировала ее. Когда я сказала об этом девчонкам, Стрельцова, разглядывая себя со всех сторон в висевшем в Маргошиной квартире зеркале, снисходительно заметила:
        - О, это многого стоит…
        В общем-то, в своей иронии Ника была права. Мы все имели весьма относительное представление о том, как делать журнал. Исключение составляла только сама Стрельцова, закончившая журфак. Но, если честно, я лично сомневалась в глубине никиных познаний в этой области. Потому что красавица Ника зарабатывала отнюдь не написанием статей, а демонстрацией своих прелестей в ночном клубе. Правда, достаточных оснований для сомнений у меня не было. Просто - интуиция, до крайности обостренная работой в школе. Остальные девушки, если и разделяли мои предположения, то виду не показывали. А Рита и вовсе пошла на то, чтобы просить Стрельцову хоть в общих чертах рассказать, как делаются журналы.
        Мы - как в партере - заняли места у стола в комнате Риты. Лаппа предусмотрительно убрала все спиртосодержащие напитки в бар. Понятно, дело серьезное - нужно иметь трезвую голову. Мы приготовились внимать Нике. Она же, пренебрегая оставленной для нее табуреткой, села на стол, картинно закинув ногу на ногу. Красивые такие ноги, мимоходом подумала я. И тут же заметила неодобрительный взгляд Розы, направленный туда же, куда секунду назад смотрела я. Оленька же Клюева, напротив, почти влюбленно смотрела на Стрельцову - в ожидании, когда та начнет делиться секретами профессионального мастерства. Но Ника, внезапно осознав свою роль в обществе, не торопилась. Гибким движением потянувшись через весь стол, который угрожающе заскрипел, к пепельнице, Ника не спеша стряхнула пепел с тонкой манерной сигаретки.
        - Хм, - кашлянула Марго. Ей, родительнице нашего журнала, вынужденно пришлось уступить на время пальму первенства Нике. Но, видимо, злоупотреблений «служебным положением» со стороны Стрельцовой Рита терпеть не собиралась. Да и остальные, похоже, тоже. Нам уже не терпелось начать ковать железо нашей победы.
        - Не тяни кота за яйца, - угрожающе произнесла Верхогляд, уловив общее настроение. - И убери со стола свои ходули.
        Ника поняла, что переборщила с эффектной паузой. И наконец решила доказать всем, что она - не такая пустышка, как может показаться на первый взгляд. Услышанное от нее мы поняли лишь частично.
        - Предлагаю журнал делать из нескольких «тетрадок». - Тут я встрепенулась, услышав знакомое школьное слово. - У каждой - своя тематика. Кто в чем силен, тот о том и будет писать. Надо только подумать, как все это обозвать. Да, еще придется заказывать кому-то оригинал-макет. Сами, я думаю, мы с этим не справимся. И фотографа классного бы нам. Ведь этот засранец Ворошилов даже не текстами - фотографиями рейтинг зарабатывает.
        Чем больше говорила Ника, тем грустнее становились у нас лица. Я поняла, что моя школьная стенгазета имеет мало общего с тем, что нам предстояло сделать. Лицо Люси Пчелкиной пошло красными пятнами - по всей видимости, она уже в уме высчитывала, во что нам выльется наш акт отмщения. Марго мрачнела на глазах, а Роза Асланова становилась все отстраненней.
        Возникшую было напряженность со свойственной непринужденностью развеяла Маша Верхогляд:
        - Чур, я буду фотографировать! - Мы уже знали, что Верхогляд батрачила фотолаборантом в «Цветном мире». Но одно дело - лаборант, другое - фотограф. Словно услышав наши сомнения, Машка возопила: - Я умею. Я всем своим родственникам портреты сделала. Ха, некоторые об этом даже не догадывались. Кто у Машки под брюхом оказался, кто - вусмерть ужрамшись. Могу принести, показать.
        - Э… - замялась Люся, задавая вопрос, возникший у всех одновременно: - У какой Машки и под каким брюхом?
        Верхогляд посмотрела на нас свысока. Насколько это было возможно - с учетом того, что несостоявшаяся баскетболистка ростом была ниже многих из нас.
        - Машка - это наша корова. Мамка ее доила. А я их фотографировала в это время.
        - Прямо папарацци какой-то, - снова съязвила Ника, которая, по всей видимости, все еще решала - как она будет проявлять себя в нашем проекте.
        - А что, Маша, правда, - оживилась Лаппа, которая, озвучив идею о журнале, будто сомневалась - не сказала ли чего лишнего, что в дальнейшем может сказаться на… Видимо, никакой тайны следствия она так и не обнаружила, поэтому продолжила: - Ты у нас кто? Спортсменка. А фотографу придется много бегать. А иногда и прыгать. И в засаде сидеть. Для этого нужна хорошая физическая подготовка. Вот тебе и флаг в руки.
        После того как двум из нас - Марго и Маше Верхогляд - уже нашлось занятие, потребность определиться возникла и у остальных. Голос подала наша маленькая Оля Клюева:
        - Я могу писать о детях, - сказала она и покраснела.
        - Откуда? - недоуменно спросила Лаппа.
        - Что откуда? - не поняла Оленька.
        - Откуда ты знаешь, что такое дети и с чем их едят? - конкретизировала свои сомнения Марго. Сама, между прочим, женщина бездетная.
        - Ну… Во-первых, я из всех вас - самая младшая, - попыталась объяснить Оля.
        - Ага, то есть не вышедшая из детского возраста, - захихикала неуемная Стрельцова. Наша медсестричка чуть не плакала.
        - Да нет же, просто я многое помню про детей. И потом, не забывайте - я же медсестра. И имею детскую специализацию, между прочим. - Следователя Маргариту Лаппу такие показания вряд ли удовлетворили бы. Но как редактор еще не созданного журнала, Рита довольствовалась сказанным.
        - Заметано. Назовем твою рубрику… «Лапушка и ребенок». Годится? - процесс пока лишь виртуального создания журнала захватил Лаппу целиком. Ее энтузиазм, как вино по крови, передался всем нам. Вероника, видимо, испугавшись, что на ее долю не останется ничего примечательного, поспешила застолбить место под солнцем. Облизнув внезапно пересохшие губы (был бы среди нас хоть один мужик…), Ника с чувством превосходства произнесла:
        - Так и быть. Я буду писать «гвозди».
        - Гвозди, вроде, забивают, - нерешительно возразила Маша.
        - Деревня! - позволила себе грубость Стрельцова. - Гвоздь - это самый забойный материал номера. В рубрике «Лапушка и любовник».
        - А что, есть такая рубрика у нас в журнале? - насмешливо спросила Роза. Они с Никой как-то сразу не приглянулись друг другу. По силе характера и жизненному опыту девушки, пожалуй, были равны. Только Роза была целомудреннее, что ли. В отличие от кичившейся своей женской опытностью Ники. Я не знаю, какой опыт был у Стрельцовой. Но в Розе была какая-то тщательно ею скрываемая тайна. Тайна любви. Какая-то боль и - твердое желание никому эту боль не показывать. Этой силой меня Роза к себе и притягивала. А еще - схожестью ее имени и моей фамилии, наверное.
        - Нет, такой рубрики у нас не будет, - категорично сказала Марго, и Ника сникла. Спорить с Ритой она не решилась. Стрельцова, как человек явно не законопослушный, похоже, еще и трусила перед пусть теперь и бывшим следователем Лаппой. - Но вот
«Лапушка и друг» - может быть. Там и реализуешь все свои наклонности и способности.
        Ника победоносно посмотрела на окружающих. По ее взгляду можно было понять - хоть горшком назови. Все равно я там напишу то, что считаю нужным.
        Тут, тщательно подбирая слова и почему-то глядя на меня, вступила Роза Асланова:
        - Я думаю, читательницам будет интересно знать, как и где можно найти работу. - Мы знали, что Роза в свое время работала стюардессой на международных рейсах. И попала туда не случайно, а по причине сложных межличностных отношений с командиром одного из экипажей. - Во всяком случае я могу рассказать или посоветовать, что (Роза сделала ударение на этом слова) нужно сделать для того, чтобы получить желаемую работу.
        Предполагая, какие навыки должны присутствовать у стюардессы - например, умение спокойно общаться с террористами или принять роды у женщины, которой приспичило родить еще до посадки самолета, я нисколько не сомневалась, что Розины советы могут оказаться для читателя весьма полезными. В том числе и мне. Кстати, а чем могу оказаться полезной я? И тут я поняла, насколько мы все уже настроены на одну волну. Шесть пар глаз уставились на меня. Вопросительно, доброжелательно, одобряюще, снисходительно.
        - Девчонки, вы когда-нибудь долго работали в исключительно женском коллективе? - я решилась. Мне показалось, что если бы Лаппа верила в Бога, она бы перекрестилась - мол, миловал меня. Приблизительно такая же реакция была и у остальных. - А я - работала, - многозначительно закончила я. - И, смею вас заверить, теперь знания об отношениях женщин между собой у меня весьма обширные. Могу поделиться. У нас в учительской - вся правда жизни.
        Девчонки - кто-то искренне, кто-то с недоумением - позволили мне заполучить рубрику «Лапушка и подруга». Те, кто сомневались, были не правы.

…До того как я попала в компанию несостоявшихся Маргарит (ну, за исключением, конечно, Лаппы, которая была Маргаритой от рождения), подруг у меня, по большому счету, не было. Не считая Наташки, разумеется. Но Натке, в силу наших родственных связей, я многое прощала из того, чего в жизни не простила бы подруге. А таковой, как я уже сказала, у меня не было. «Я ликвидировала всех подруг», - сказала в моем любимом фильме «Служебный роман» Мымра, она же мадам Калугина. Любимая мною не меньше, чем сам фильм.
        Еще на ранних стадиях моих взаимоотношений с женщинами - сначала в детсаду, потом в школе и университете - я заметила, что мои душевные тайны в какой-то момент становятся достоянием общественности. Стоило мне поделиться чем-то сокровенным по большому секрету с предполагаемой подругой, как обладателем этой тайны оказывался неограниченный круг людей. Мои ночные страхи, моя слабость к высоким и сильным мужчинам, моя страсть к авантюрам, моя нелюбовь к… Словом, все то, что я со временем, наученная горьким опытом, стала доверять исключительно дневнику, однажды всплывало в самый неподходящий момент. Например, в присутствии высокого и сильного мужчины «подруга» невзначай упоминала о моих ночных страхах или слабостях, после чего мужчина начинал смотреть на меня совсем не так, как мне хотелось бы. А через некоторое время я замечала обоих - и подругу, и мужчину - в обществе друг друга, которое им (и это тоже было заметно) нравилось. Помню, у «лирического поэта советского времени» Эдуарда Асадова (как называют его в кроссвордах) были такие стихи:

        Тайно открыл ты другу
        То, чем душа согрета.
        Он же в часы досуга
        Выдал твои секреты.
        Тут не корысть, не злоба -
        Просто болтать охота.
        Он тебя предал, чтобы
        Поразвлекать кого-то.
        В общем, мои отношения с женщинами складывались именно так. Вне зависимости от того, сколько лет было мне и моей подруге - три, шестнадцать или двадцать четыре. Исходя из этих соображений, мне, наверное, не следовало бы вести рубрику «Лапушка и подруга». И в то же время именно потому я считала себя вправе что-то советовать нашим потенциальным читательницам.

«Если вы с удивлением узнали, что сказанное по секрету одному только человеку - вашей подруге - вдруг стало известно кому-то третьему, а подруга клянется-божится, что молчала „как рыба об лед“, прибегните к небольшой хитрости. Расскажите подруге (и только ей!) о том, чего в действительности не было и свидетелем чего никто другой не может быть по определению. Будьте уверены, что результат не заставит себя ждать - если это действительно подруга упоминает ваше имя всуе».
        Учительницу английского языка в школе, куда я пришла работать, коллеги не любили - за броскую красоту, независимый характер и незаурядный ум. У меня эти качества тоже присутствовали, пусть и не так щедро, как у Алины. На этом сходстве, а также на сложившейся в коллективе нелюбви к нам, мы с Алиной и сошлись. Совместные вечерние посиделки - вино при свечах, просмотры недублированных фильмов на английском языке, специфическое отношение к мужскому полу (требовательное и снисходительное одновременно) способствовали нашему сближению к доверительным отношениям. Во всяком случае мне так казалось. Алина была в курсе моих перипетий с Костей - эту страшную тайну я не открыла даже Наташке, опасаясь насмешек с ее стороны. К моей радости, на сообщенный ей факт Алина отреагировала, как истинная англичанка - спокойно. «Будь осмотрительнее», - только и сказала она. Я подумала, что наконец мне повезло с подругой. Однако на праздновании 8-го марта, когда все училки уже хорошо выпили, а потому потеряли свою чопорность и стали откровеннее в разговорах о взаимоотношениях с мужчинами, Алина позволила себе фразу - так,
вскользь, никто, наверное, и не понял, в чем дело. Но я-то знала - это был камень в мой огород. И я стала присматриваться к подруге внимательнее. Увы, небезрезультатно.
        О безобразной стрелке на новых колготках, которую я не заметила, мне, стесняясь и заикаясь, сказал наш физрук. Между тем я только перед этим разговором болтала с Алиной в курилке и, уходя, обернулась, почувствовав на себе ее внимательный взгляд. «Ты чего?» - в недоумении спросила я. «Так, ничего», - ответила подруга, пуская колечко дыма. Потом-то я поняла, что стрелка была ею зафиксирована. Но из одной только ей понятных соображений Алина не сказала мне об этом.

«Если даже вы точно знаете, что ваша подруга - умнее и красивее вас, не расслабляйтесь. Потому что подруга всегда будет видеть в вас соперницу. И не преминет поставить вас в такое положение, при котором она окажется в более выгодном свете. Если только она, конечно, не была замечена в абсолютном человеколюбии и совершенно искренней любви конкретно к вам».
        Да, боюсь моя рубрика «Лапушка и подруга» рискует превратиться в практикум по ликвидации подруг…
        Мои размышления прервала Люся Пчелкина:
        - А я? Кем я буду?
        - Ты? - удивилась Рита. - Ты, Люсечка, будешь нашим главным финансистом. Будешь добывать деньги. Будешь следить за тем, чтобы мы тратили не больше того, что ты добыла. В общем, назначаем тебя главной по нашему кошельку.
        - Хорошая работа, - хихикнула Ника, - считать деньги, которых нет.
        - Деньги будут, - беспечно отмахнулась Лаппа. - Чтобы такой проект и не окупился?.



* * *
        В тот день у меня опять был только второй урок. Я успела выспаться, вымыть голову и даже как следует высушить волосы. Любовно заплетя косу, я собрала тетрадки и отправилась в школу.
        На улице уже было светло - весна вступала в свои права, хотя и не очень решительно. Старательно обходя месиво из растаявшего снега, дождя и соли, я дышала полной грудью, пытаясь сквозь выхлопные газы уловить чистоту и свежесть утреннего воздуха. Настроение - впервые за долгие дни - было приподнятым. Спокойствие и умиротворение баюкали мою душу. Я даже улыбнулась водителю, который, лихо сворачивая с Невского на Литейный, обдал мое светлое полупальто грязными брызгами. Водитель от столь не свойственной пешеходам реакции опешил и резко затормозил, едва не влетев своим «ниссаном» в скромно припаркованную «пятерку». Я улыбнулась еще шире и, взглянув на часы, прибавила шагу.
        В сумке затрезвонил мобильник. Голос Риты я узнала с трудом.
        - Срочно приезжай! К Люсе, - скомандовала Лап-па. - Есть серьезный разговор.
        - Рит, я не могу - мне в школу надо.
        - Поздно в школу в твоем возрасте ходить, - невесело пошутила Рита. - Кать, это вопрос жизни и смерти.
        Услышать такие слова от железной Риты было равносильно потопу в зимний день. Хорошее настроение как ветром сдуло. Беспокойство окатило меня - как минуту назад
«ниссан» грязной водой. Прикинув, сколько нужно времени, чтобы добраться до Люси и не опоздать на урок, я решительно шагнула на проезжую часть.
        В квартире Люси я застала Риту, нервно шагающую из угла в угол, как маятник на часах, и зареванную Пчелкину. На столе лежала стопка цветных журналов.
        - У тебя здесь что - филиал «Роспечати»? - попробовала я пошутить. Но увидев, кто и в каком виде изображен на обложке, обомлела и, потеряв дар речи, вопросительно уставилась на Риту. Та молча подошла к столу и, все так же нервно листнув страницы, показала мне постер, на котором я с изумлением обнаружила улыбающуюся Наташку. Мать честная, но в каком виде! И тут интерес к фотографиям стал пропадать. Не только потому, что Наталья была там в… Никакого «в» в помине не было! Я поняла, что это не сестра. Это - я. Собственной персоной. Уж эти фотографии - во всяком случае эти сияющие глаза - я с сестринскими не спутаю.
        Дар речи ко мне вернулся не скоро.


* * *
        Директора - мужчину средних лет с ранней сединой на висках, маячившего в школьном вестибюле, - я заметила сразу. И удивилась. Обычно он редко выходит сюда без надобности - только для того, чтобы встретить гостей из РОНО или же подняться к нам в учительскую, на второй этаж. Семен Семенович, увидев меня, покраснел, снял очки, нервным движением протер их, надел и тут же опустил глаза. Затем как-то бочком, мелкими шагами направился ко мне. Я устремилась навстречу.
        - Екатерина Александровна! - Директор постарался быть официальным. Странно, он давно и упорно называет меня Катенькой, что меня жутко злит. Но сегодняшнее
«Екатерина Александровна» мне не понравилось. - Зайдите ко мне, пожалуйста.
        - Семен Семеныч, у меня ж урок!..
        - Я надолго не задержу, - сказал директор, останавливая взгляд на моих ногах. Вот еще новости!
        В своем кабинете Семен Семенович, помогая мне снять пальто, по-моему, переборщил с дистанцией. Краем глаза я увидела на столе директора яркий глянцевый журнал. Причем на «Итоги» или «Лица», которыми зачитывался директор, этот журнал не походил. Ни яркостью красок, ни тем, что было изображено на обложке. А то, что было на обложке, я уже видела несколькими часами раньше. Вопреки моим ожиданиям, Семен Семенович даже не попытался спрятать компрометирующее его издание в стол.
        - Узнаете?
        Я промолчала.
        - Узнаете, - констатировал директор. - А это? - Семен Семенович открыл заранее заложенную транспортиром страницу.
        Я продолжала молчать.
        - Кхе, - напомнил о своем присутствии директор. - Я хотел бы услышать что-нибудь в качестве объяснения. Прежде чем мы пойдем с вами в учительскую.
        Я бы тоже рада была что-нибудь услышать в качестве объяснения. Потому что ни я, ни мои новые подруги в тот день еще ничего не понимали. «Кто виноват?» и «Что делать?
        - были единственными вопросами, крутившимися у меня в голове, пока мы шли в учительскую. Но ни Герцен, ни Чернышевский подобных сюжетов не описывали… В учительской (на дверь которой меня иногда так и подмывало повесить табличку
«Серпентарий») шло активное обсуждение. Я взглянула на часы. Уже несколько минут, как начался урок. Истории, литературы, музыки, математики. Ученики, наверное, решат, что их преподы объявили забастовку. Цокание моих каблучков гулким эхом отдавалось в пустом коридоре. Я тоскливо посмотрела через окно на школьный двор. Там, на спортплощадке, в ожидании преподавателя болтался мой класс. Мой 11 «А». Девчонки демонстрировали друг другу новинки спортивной моды, а ребята - уже девчонкам - накачанность своих мышц. Знают?!
        Гудение в учительской смолкло, едва мы с директором показались в двери. Вопреки своей обычной воспитанности, Семен Семенович не пропустил меня вперед. Но я на него за это не обиделась. Напротив, была благодарна. Я поняла, что директор взялся принять первый удар на себя. За это время я успела соорудить из косы корону, наспех закрепив ее шпильками на голове, и уже вот так царственно - войти в учительскую.
        - Коллеги… - слова директора словно утонули в омуте ожидания. Семен Семеныч посторонился, давая мне возможность встать рядом. Наверное, мы смотрелись, как бессмертное творение Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». - Предлагаю сейчас ситуацию не обсуждать, а разойтись по классам. Встретимся после уроков в кинозале. Тогда и выслушаем Екатерину Александровну. - Директор расправил плечи и вопрошающе посмотрел на коллектив. Коллектив был явно не удовлетворен исходом ожидания. Но - делать нечего, приказ есть приказ. И, нарочито не обращая на меня внимания, мои коллеги потянулись к выходу.


* * *
        - Хочешь, я им всем скажу, что на этих фотках - не ты? - предложил мне после аутодафе, устроенного мне школьной и родительской общественностью, Костя. И добавил: - Уж я-то точно знаю, что на них - не ты. «Я помню все твои трещинки…» - затянул он любимую мной Земфиру.
        - С ума сошел! Ты хочешь, чтобы меня посадили за растление малолетних? - содрогнувшись от одной только мысли о том, что Костя действительно может сказать
«всем им».
        - Во-первых, я уже не малолетний, - возразил Костя, готовящийся поступать на юридический, а потому различавший такие тонкости, как «малолетний» и
«несовершеннолетний». - Мне уже почти семнадцать, и это существенно меняет дело.
        Нет, это было бы совершенной катастрофой. Я и так была придавлена сознанием своей вины перед этим миром. А уж совращение учительницей своего ученика - это вообще ни в какие ворота. Хотя, конечно, это вопрос - кто кого совратил. И потом я - не старая дева, которая на малолеток бросается. А Костя - не прыщавый юнец, молящийся на свою молоденькую учительницу.

…Его я заметила сразу. И не только потому, что он был самым высоким в классе. На год старше своих одноклассников, он выделялся и полным отсутствием пиетета на лице, когда в класс вошли директор и я - в первый раз. Одиннадцатиклассники, еще по привычке советских времен, приветствовали нас стоя. Он встал неохотно, с ленцой, сразу возвысившись над остальными. Серо-зеленые глаза смотрели на меня не с тем все еще детским любопытством, которое сквозило в глазах других ребят. Его взгляд скользнул по моей фигуре, задержался на ногах (черт! - в очередной раз поздравила я себя с «удачной» мыслью надеть на свой дебютный урок костюм с юбкой выше колен). Густая черная бровь насмешливо-одобрительно поползла вверх. Я с трудом удерживала себя от желания схватиться за косу и начать расплетать-заплетать ее. Это было бы совсем не по-учительски.
        - Здравствуйте! - ну вот, я почти справилась с охватившим меня волнением. То ли оттого, что наконец увидела свой класс, то ли - от этого совсем не мальчишеского взгляда.


* * *
        Наши ежедневные «летучки» у Риты напоминали мне ведьминские сборища. Словно мы замешивали какое-то снадобье, которое должно было сделать нас счастливыми. Но, кажется, ведьмами мы были начинающими, а потому со снадобьем у нас как-то не складывалось. И счастья больше не становилось. Зато головной боли - хоть отбавляй. После того как мы поделили фронт журналистской работы, встал вопрос - где взять денег на все это. Нет, про зарплаты корреспондентов вопрос даже не вставал. Но аренда, компьютеры, полиграфия?!
        Сегодня мы договорились поменять место встречи. Ритку залили соседи сверху, и теперь в ее квартире проходила ликвидация последствий чрезвычайной ситуации. Я шла к кофейне «Рико» на Чернышевской, где «ровно в пять!» меня должны ждать остальные члены нашей редакции. Пешая прогулка по кварталу, который я называла Литераторскими мостками (улицы Маяковского, Некрасова, Радищева, Рылеева, Пестеля, Белинского и т. п.), всегда поднимала мне настроение. Город уже зажигал огни, хотя до сумерек еще было далеко. Я свернула с Невского на улицу, названную именем Владимира Владимировича. Нет, не президента России, а товарища Маяковского. Но мне почему-то было милее ее прежнее наименование - Надеждинская. Жизнеутверждающее такое. Между прочим, очень многие не знали, что эта узкая, бегущая до самой Кирочной улица так красиво называлась. А я этим активно пользовалась. Например, когда мне не нравился кто-нибудь, кто набивался мне в провожатые.
        - Ты где живешь? - спрашивал меня такой поклонник.
        - На Надеждинской, - отвечала я.
        - А где это? - этот вопрос был неизбежен в 95 процентах случаев.
        - Вот когда узнаешь, где, тогда и увидимся в следующий раз.
        Я даже стишок сочинила про Надеждинскую улицу:

        По улице Надеждинской,
        Надежды не тая,
        Идем мы, одинокие
        Друг с другом, - ты и я.
        Наташка считала мое поведение снобизмом. Но однажды я засекла ее на использовании моего приема. И с тех пор упреки в снобизме перестали поступать в мой адрес. Кстати, Натка после случившегося со мной вот уже несколько дней не дает о себе знать. Я надеюсь, что она удавилась сознанием своей вины передо мной. Но видеть ее желания у меня не было. И, в общем, появляться ей сейчас передо мной было бы небезопасно. Я бы запросто могла ее убить. Несмотря на наши родственные чувства.
        Иногда мне хотелось застрелиться оттого, что у меня есть сестра. Да еще близнец. Потому что порой мне очень хотелось, чтобы рядом со мной был брат. Желательно - старший. А вот родители по этому поводу совершенно не страдали. Папа, в отличие от представителей его пола, вовсе не молил Бога послать ему сына. Он почему-то был уверен, что у него будут две дочки. Правда не догадывался - что обе сразу. Они с мамой задолго до нашего рождения решили, что старшую дочь назовут Екатериной - в честь императрицы. И будет она старшая, умная и какая-нибудь там еще. А младшенькую будут звать Натальей - в честь Натальи Гончаровой-Пушкиной. И вот она-то будет красавицей - если вдруг старшей не повезет. В общем, две дочки у родителей появились, и обе они разом. С уже упоминавшейся разницей в минуту. Это, однако, никак не сказалось на задуманном раскладе.
        Нас путали не только соседи и учителя, но иногда и родители. Мы как-то рано уяснили, что выглядеть одинаково - не только зло, но и польза. Индивидуальности, конечно, маловато, но зато какой простор для фантазии! Взрослея, мы становились все более изобретательными в наших выдумках. Тем более что с первого взгляда нас редко кто бы в них заподозрил - русоголовые девочки, словно списанные со сказочной Аленушки, производили ангельское впечатление. В сочетании с решительным характером и авантюризмом это была гремучая смесь…


* * *
        - Где взять тетушку Чарли из Бразилии? - в который раз задались мы самым актуальным вопросом, собравшись в кофейне.
        - Люся, ну это же элементарно! Находишь рекламодателя, расписываешь ему нас, в смысле журнал, в красках - и он рад будет у нас проявиться. - Рита горячилась, объясняя Пчелкиной, как ей казалось, прописные истины. - Особенно, если мы ему скидки дадим на первый номер.
        Люся Пчелкина, наш бухгалтер и рекламный агент, оптимизма Лаппы не разделяла. Хотя бы потому, что имела о стоявшей перед ней задаче чуть больше представления, чем Рита.
        - Нет, ну ты что, меня за дуру держишь? - Пчелкина начинала терять терпение. Ее голубые глаза стали метать молнии. Люся автоматически сунула в рот третью булочку со сливками. Роза меланхолично отодвинула от нее тарелку с пирожными. Пышная грудь Пчелкиной волнительно вздымалась. - Я и так уже ноги по самые уши стоптала. Ты этим рекламодателям сначала хотя бы оригинал-макет покажи - тогда они еще подумают. А так, на пальцах, - фигушки.
        Бедная Мила рассказала, как она сегодня пыталась пробиться к медицинскому магнату Авазу Пчелидзе. Пчелкина надеялась, что хотя бы относительная схожесть фамилий поможет ей найти понимание у руководителя известнейшей в городе клиники красоты. Однако холеная секретарша («Ногти - как у вампирши, талия - осиная, ноги - от шеи растут!» - почему-то возмущалась наша Плюшка) цербером встала у двери Пчелидзе.
        - Все рекламные контракты - через рекламный отдел, - ядовито улыбаясь и снисходительно глядя на пышные Люсины формы, сообщила секретарь.
        В рекламном отделе Людмилу, естественно, не поняли. Посочувствовали, пожелали удачи нашему журналу - и попросили освободить помещение.
        - Ая уже несколько статей написала, - с упреком глядя на Пчелкину, сказала Ника. - И куда? В корзину, что ли? Или я самоудовлетворением занимаюсь? Так у меня масса других вариантов.
        - Ты бы, Никуся, пока бумагу не изводила, дорогая, - попыталась защитить раскрасневшуюся от обиды Пчелкину Роза. - У тебя вон связи - в шоу-бизнесе. Могла бы и сама подумать, где деньги найти.
        В этот момент мимо кофейни, где мы сидели, медленно проехала инкассаторская машина. В наших глазах, как у Скруджа Мак-Дака, появились долларовые значки.
        - Девчата! - мгновенно уловив, что наши мысли приняли опасное направление, одернула нас Рита. - Вы с ума сошли!
        - Рита не ошиблась. Мы признались друг другу, что за время, пока бежевый броневик
«Росинкаса» проплывал мимо окон кофейни, мысль о насильственном отъеме денег у инкассаторов промелькнула у каждой из нас. И это действительно походило на массовое сумасшествие. Да, женщина в отчаянии - страшное дело…


* * *
        Я, например, с отчаяния пошла работать в школу. Потому что при другом раскладе мне, выпускнице филологического факультета университета с красным дипломом, ни за что в жизни не пришла бы в голову такая мысль. Подвид «учитель русского языка и литературы» был мне так же чужд, как и другие подвиды этих особей. Но, как говорится, где-то убавилось, где-то - прибавилось. В моей жизни убавилось Кирилла. Зато в голове прибавилось - мысль: «А не пойти ли работать в школу?» Буду учить детей доброму, светлому, вечному. Чтобы не вырастали такими, как Кирилл.
        А как лихо закручивался сюжет! В тот вечер я, разделавшись с экзаменом по зарубежной литературе, мирно попивала любимый кофе по-ирландски в «Республике кофе», исподтишка наблюдая за посетителями. В «Республике» в любое время дня тусовался самый разнообразный народ. Только вот интересных лиц я там давно не видела.
        - «Прикинь, а он…» - «Ну, а ты?» - от однообразия тематики разговоров девочек-подростков в немыслимых нарядах хотелось зевать. Молодые люди тоже не впечатляли. Ни внешним видом, ни чем-нибудь другим. «Господи, даже взгляд остановить не на ком!» - в который раз за последние дни подумалось мне. И тут я встретилась с глазами, в которых сквозила точно такая же мысль. Высокий темноволосый парень, сидящий за столиком поодаль, перекрикивая шум и гам, стоящий в кофейне, спросил:
        - И взгляд остановить не на ком?
        Ошарашенная схожестью наших мыслей, я кивнула. Он вопросительно посмотрел на меня, и я, словно онемев, кивнула во второй раз. Подхватив свои пожитки, он пересел за мой столик. Карие глаза, богато опушенные длинными ресницами, снова задавали вопрос.
        Екатерина, - мысленно фыркнув на себя от официальности своего тона, представилась я. На мое счастье, этот официоз не подпортил первого впечатления, которое я произвела на своего нового знакомого.
        - Кирилл, - он встал и церемонно, словно передразнивая меня, шаркнул ногами. - Правда, интересное место? Столько людей, столько характеров! А чтобы приглянулся кто - и не найдешь. Парадокс. Прогуляемся?
        Его глубокий голос словно гипнотизировал меня. Я не могла похвастаться многочисленными поклонниками, хотя и жаловаться на отсутствие таковых было бы грешно. Но уже давно никто так не завладевал моим вниманием. Мы долго гуляли по осеннему городу, не видя никого вокруг себя. Когда я совсем озябла в своей куртешке на рыбьем меху, Кирилл внезапно обнял меня за плечи - бережно, словно сдерживая исходившую от него силу. Я поддалась порыву и прижалась к нему…
        Кирилл постоянно удивлял меня. Своей целеустремленностью - он знал, чего хочет и как этого достигнуть. В отличие от меня, которая часто витала в облаках и всерьез не задумывалась над смыслом жизни. Мне бы тогда понять, что подобная целеустремленность может иметь и другую сторону… Но, как я уже говорила, в то время я редко смотрела так глубоко.
        Мой новый знакомый даже не поддался на нашу с сестрой провокацию. Это была наша излюбленная шуточка. Кто-то из нас (в зависимости от того, кому назначалось свидание) договаривался о встрече где-нибудь в кафе. Причем за столик у входа садилась та сестрица, которая была ни при чем. Но зато ее сразу было видно. А вторая располагалась где-нибудь в непосредственной близости. Ну, напоминать о том, что мы - как две капли, очевидно, не стоит. Дальше - картина маслом. Ухажер входит в кафе, видит, как он думает, свою пассию, кидается к ней. Она (естественно!) делает недоуменное лицо, вроде: «Да вы кто такой и что вам от меня надо?!» Поклонник окидывает взглядом зал и видит в нескольких метрах от себя клон той, которая только что отвергла его. Голова его начинает нехорошо трястись, язык - заплетаться. В общем, нить событий утрачивается. Так было всегда. Но не с Кириллом. Он, войдя в кофейню, где его уже поджидала Наташка, потирающая в предвкушении цирка ладошки, обвел взглядом зал, задержался на сестре, посмотрел еще внимательнее и двинулся дальше. То есть ко мне. Мы были потрясены. А я - еще и преисполнена
гордости, поскольку Натка успела подвергнуть сомнению то, что с Кириллом у нас может быть все серьезно.
        Мы с Кириллом поженились через несколько месяцев после того, как впервые увиделись. Родители украдкой утирали слезы, глядя в ЗАГСе на своих дочерей (Наташка была у меня свидетельницей, чем сбивала с толку не только даму, которая регистрировала наш брак, но и друзей, приглашенных Кириллом. Они все боялись ошибиться невестой: сестра настояла, чтобы ее наряд тоже отличался торжественной пышностью). А потом… Потом Кирилл возомнил себя Пигмалионом. И стал лепить из меня Галатею. В какой-то миг я вдруг поняла, что от меня прежней осталось совсем чуть-чуть. Я перестала бывать в студенческих компаниях, которые так любила - с капустниками и шарадами. Потому что Кириллу не нравилось, что, во-первых, там всегда бывали другие парни - например, с юрфака. Во-вторых, как правило, такие вечеринки поздно заканчивались. А время, уделенное не Кириллу (как он считал), - впустую потраченное время. Меня учили, какие новости смотреть, какие газеты или книги читать, кого выбирать себе в друзья и все в таком духе. Я чувствовала, будто меня заковывают в какой-то панцирь, ключ от которого находится только у одного человека.
И только в его власти - отпереть меня или нет.
        Вообще-то, по натуре я не бунтарь. Я согласна была стать примерной женой, но не хотела становиться идолопоклонницей. Однако мои предложения о компромиссных решениях спорных ситуаций отклика у Кирилла не находили. Он был безапелляционен и тверд. В один из дней мое терпение закончилось. Я сказала мужу:
        - Давай каждый из нас пойдет своим путем, - и замерла в ожидании ответа. Я любила его, любила сильно, несмотря на только что сказанные слова. Конечно, я втайне надеялась, что он отвергнет мое предложение, обнимет меня, как бывало в начале нашего знакомства, поцелует…
        - Твой путь изначально неверен, - ответил Кирилл. И эти слова решили все. Долгое время я ходила по квартире, как слепой котенок, то и дело натыкаясь на знакомые вещи - забытый галстук, подаренную на двухмесячную годовщину нашего знакомства музыкальную шкатулку, зачитанный томик Галича, которого так любил цитировать Кирилл:

        И ты можешь лгать, и можешь блудить,
        И друзей предавать гуртом!
        А то, что придется потом платить,
        Так ведь это ж, пойми, потом!
        В общем, так я пришла в школу. Это можно было сделать только в беспамятстве отчаяния. Потом стало легче. Я привыкала к своему классу - разница между нами всего-то несколько лет, и все-таки. Неформальность моего общения с учениками вызывала осуждение и злословие со стороны остальных учителей. Кто-то из них даже, не заметив моего присутствия, демонстрировал в учительской сочинение, на котором я красной ручкой вместо оценки вывела «БСК».
        - Нет, кто-нибудь мне скажет, что она себе позволяет? Что это за «БСК»? - надрывалась завуч, перед которой и в спокойном ее состоянии все робели.
        - Бред сивой кобылы, - разъяснила я Виолетте Гаррьевне из-за ее спины. - Никак иначе я оценить это не могу. Не нахожу такой оценки. А так - емко и предельно ясно. Понимаете?
        Нет, они не понимали. Как, впрочем, и того, почему после уроков я с ребятами могла пойти в кино - не в культпоход, запланированный за месяц согласно графику, а, просто так - в кино. Или кататься на коньках - на ночной каток. А потом в школе маскировать длинной юбкой полученные синяки и шишки на ногах… Так что вынужденное прощание со школой и с этим коллективом, если это сообщество можно назвать таким хорошим словом, было для меня скорее благом, нежели злом. Даже при том, что все получилось, как получилось.


* * *
        Костя распустил мою косу и перебирая в руках пряди, любовался ими. Я, сидя перед зеркалом, задумалась:
        - Может, волосы продать? Какие-то все же деньги на наших «Лапушек»…
        - Не смей! Это единственное богатство, которое у тебя есть. - Костя критически в который раз осмотрел мою скромную квартиру. Кирилл забрал с собой новый телевизор, музыкальный центр, компьютер. В квартире остался только «больничный», как я его называла, телевизор на кухне и стеллажи с книгами. Моими книгами. Никаких излишеств. Только книги и цветы. Мой ученик, дитя состоятельных родителей, чувствовал себя в этом жилище аскета некомфортно. - Я могу отца попросить. Он же бизнесмен, у него обороты солидные. Хочешь?
        - И как ты ему объяснишь необходимость такой суммы? - саркастически спросила я, понимая всю бесперспективность этого предложения.
        - Скажу, что это нужно любимой учительнице, - не задумываясь, ответил Костя. - Подчеркиваю - любимой.
        - Ты только не подчеркивай, что твоя любимая учительница на днях стала порнозвездой. А также суть наших с тобой отношений, хорошо? - попыталась предотвратить я порыв откровенности. Меня до последнего времени устраивала недосказанность, которая была между мною и Костей. Была какая-то надежда на отступление… Как и в ситуации с деньгами Костиного отца, я понимала, что наши с Костей отношения не имеют никакой перспективы. Особенно ясно это стало теперь, когда мне пришлось уйти из школы. Нить, связывающая нас, стала слишком тонкой. И меня даже не беспокоило, что мой любимый ученик может влюбиться в новую классную.


* * *

…Помнится, в тот день еще несколько литров кофе было выпито в поисках источника финансирования наших «Лапушек». Девчонки, когда я рассказала про свою идею с волосами («Ведь дают же за них какие-то деньги?!»), чуть не умерли со смеха.
        - Ну ты даешь, Катя! - утирая выступившие на глазах слезы, причитала Лаппа.

…Отсмеявшись, мы опять приуныли. Смех смехом, а денег-то нет.
        - Всем - домашнее задание, - строго сказала Лап-па. - Думайте, девочки, где мы можем достать деньги. Думайте! А пока - показывайте, чего вы там понаписали.
        А я думала, что сегодня до этого дело не дойдет! На мой взгляд, мы занимались мазохизмом - писали статьи в журнал, который пока существовал исключительно в наших головах. Рита их исправно читала, так же исправно редактировала. Откуда только взялось это знание дела?!
        Я схватилась за косу. Оля Клюева несчастными глазами посмотрела на Риту. Спокойной и уверенной в себе оставалась только Ника. В качестве своих текстов она не сомневалась. Как, впрочем, и мы, уже имевшие удовольствие их читать. Когда только человек все успевает?
        Девчонки полезли в сумки - за своими шедеврами. Первой на экзекуцию пошла Роза:
«Чему быть, того не миновать…» Марго, хмурясь все больше и больше, с досадой откинула стопку исписанных подругой листов.
        - Черт возьми, Асланова, я же русским языком объясняла, мне нужен убойный материал, а не отстойный! - Ритка резким движением откинула челку, щелкнула зажигалкой и нервно закурила. - Все переделать, и завтра к вечеру жду от тебя кондиционный материал!


        Рассказ Розы

        Роза Равильевна Асланова
        (она же - пантера Багира).
        Любительница абсента. 173 см, 27 лет.
        Бывшая стюардесса.
        Темноволосая, с короткой стрижкой, гибкая, смуглая, худенькая, стремительная.
        Взрывна, но отходчива. Самолюбива, иногда - высокомерна.
        По неподтвержденным данным - любовница «авторитета» из казанских.
        Имеет связи в татарской диаспоре, может запросто позвонить Альберту Ассадулину и пр.
        По непонятным причинам - сошлась с Екатериной Розовой.
        Замечена пьющей текилу в рабочее время. Корреспондент журнала. Не замужем.
        Девиз: «Рожденный ползать летать не может».


        - Черт возьми, Асланова, - бушевала Марго, - что это ты опять мне подсунула? Я же русским языком объясняла: мне нужен убойный материал, а не отстойный! - Ритка резким движением откинула челку, щелкнула зажигалкой и нервно закурила. - Ты обвиняешь руководителей молодежной биржи труда в безразличии, в непрофессионализме, во взяточничестве, наконец. Тебе что, неизвестно, что в нашей стране существует презумпция невиновности? Где у тебя генеральное интервью, где мнения экспертов? Все переделать и завтра к вечеру жду от тебя кондиционный материал!
        Я понимала, что Рита права, но меня зацепило, что она отчитала меня в присутствии девчонок.
        - Но, Рита, я могу только то, что я могу, с этим отстойным, как ты изволила выразиться, материалом я сидела за компьютером три ночи.
        - А надо не сидеть, а работать, - отрезала Марго, - и думать тоже иногда бывает нелишне.
        - Не расстраивайся, Цветочек, - утешала меня Катюша Розова. - Всем досталось, не только тебе. Ритку можно понять, она дергается. Ведь кроме блестящего интервью Стрельцовой с этим матерщинником Веревкой в номер ставить нечего.
        - Ну, конечно, опять эта Стрельцова «впереди планеты всей»! - с досады я швырнула папку с ксерокопиями на пол. - Сколько раз я просила ее помочь, подсказать, что вынести в лид, как выстроить материал, и всегда в ответ одни отговорки. И когда она только успевает лепить свои гениальные тексты?
        - Я и сама удивляюсь, - пожала плечами Катюша, - на работе целыми днями трендит по телефону, вечерами шарится по ночным клубам, но, видно, талант не пропьешь и не прогуляешь. Ничего, Роза, ты еще свое наверстаешь!
        Катюшу я впервые увидела на кастинге и сразу прикипела к ней душой. Нежная, романтичная, с пушистой русой косой и мечтательным взглядом, наша Катюша, казалось, опоздала со своим рождением лет на двести.
        - Ох, Катька, когда он еще выйдет, этот номер, и выйдет ли вообще? - горестно вздохнула я. - Проблема ведь не только в том, что мы взялись за дело, в котором ни бельмеса не смыслим. Да сейчас любой, даже самый бездарный проект можно раскрутить, были бы деньги, а у нас их нет.
        - И в ближайшее время поступлений не будет, - слизывая взбитые сливки с губ-сердечек, подала реплику с места Мила Пчелкина.
        Ведь недаром же говорят мудрые люди, что месть - это блюдо, которое подают холодным. Прежде чем пускаться в авантюру с журналом, надо было хорошенько все рассчитать и при этом предвидеть, что никто не принесет нам ни копейки на блюдечке с голубой каемочкой. Деньги, будь они трижды прокляты, требовались везде и всюду: на разработку макета, на оплату договоров с типографией, на покупку оргтехники и канцтоваров. Нам их катастрофически не хватало с самого первого дня. Но все мы подсознательно надеялись на чудо. Но чуда не случилось.
        - Ой, девчонки, а что мы мучаемся? Есть старый и испытанный способ, как молодая и красивая девушка может заработать, - как всегда некстати встряла в разговор Стрельцова.
        - Кто о чем, а вшивый о бане, - резонно заметила Маша Верхогляд.
        - Нет, постойте, - Пчелкина жестом фокусника достала из сумочки калькулятор, - а в этом что-то есть. Если среднюю цену секс-услуг стоимостью в сто баксов умножить на семь девушек, потом на семь дней недели, потом на четыре недели месяца… Ого! Ничего себе! Это как раз то, что нам надо! Пятнадцать тысяч зеленых у нас в кармане!
        - Стрельцова, - в голосе Марго послышался металл. - Ты бы вместо того, чтобы провоцировать коллектив на дурацкие разговоры, провела бы занятия… ну, к примеру, о том, как готовить материал к публикации.
        - Ну, уж нет, - сладко потягиваясь, отнекивалась Ника. - Сегодня пятница, я к родителям на дачу намылилась. А то обижаются шнурки, да я и сама соскучилась, надо же наведаться в родовое гнездо, заодно с друзьями потусуюсь, я же там все детство провела…

«Господи, какая счастливая эта Ника, - с легкой завистью подумала я. - У нее есть родители, они ее ждут, скучают, и у нее было детство…»


* * *
        Мое детство закончилось в день, когда в дверь к нам позвонил тот молодой майор. Он звонко цокнул каблуками начищенных до блеска сапог, приставил руку к козырьку фуражки, а глаза его в диссонанс со всей бравой выправкой скользили куда-то в сторону и вниз. Мама нелепо наклонила голову, боком, как птица, заглянула майору в глаза и сразу поняла, что он принес черную весть.
        Я не знала, что человек может так страдать. Мамино лицо как-то неуловимо изменилось, превратившись в страшную серую маску. Я видела, что это уже не мамино лицо, а лицо какой-то чужой женщины. Мне стало страшно, и я хотела закричать, но не успела. Мама упала ровно, прямо на спину, глухо ударившись затылком о старенький протертый коврик. Из нее как будто вылетел высоко в небо невидимый стержень, превратив мою молодую и стройную маму в мягкую безвольную куклу.
        - Мама, мамочка, поднимись, - я тянула мать за маленькую мягкую руку, и какая-то еще не осознанная мною взрослая интуиция подсказала мне, что больше я от этих рук не получу ни ласки, ни помощи. Мать не хотела жить без отца, а я не могла жить без них обоих.
        Майор поднял мамино безжизненное тело, пронес его мимо меня в комнату на диван, постоял над ней, вслушался в едва заметное дыхание, и сказал, повернувшись ко мне:
«Равиль… твой папа погиб».
        Я знала, что в далекой стране под названием Афган идет война. И там воюет мой папа. Он летчик и, конечно же, герой. И теперь у меня никого не осталось. Потому что мамы тоже не было. Была какая-то неприятная старая женщина с серым испитым лицом, с дурным запахом, от которого у меня щипало глаза. Я быстро научилась всем женским делам, маленькими неумелыми руками убирала, мыла, стирала. Для того чтобы купить учебники, я сдавала бутылки, которые заполняли пол под обеденным столиком на кухне так быстро, что иногда и ноги некуда было поставить. Сначала соседи нас жалели, потом стали коситься на пьяниц, нескончаемым потоком стремившихся в наш дом. Мне было стыдно, я старалась проскользнуть незаметно мимо ровных рядов бабушек, сидящих у нашего подъезда. Наверное, они устали меня жалеть, им было интереснее и легче осуждать маму.

«Век злобных старух», - как-то сказала мама. Наверное, ее опять кто-то обидел.
        Она сидела в стареньком платье, трясущиеся руки пытались застегнуть на кривую английскую булавку жалкий разорванный ворот, а пальцы все время соскальзывали. Потом на смуглом немытом мизинце появилась алая капля крови. Мама с удивлением рассматривала ее и вдруг рассмеялась:
        - Я не чувствую боли. Доченька, у меня ничего не болит! - мама вытащила булавку из платья и стала сильно и часто тыкать ее в свою руку.
        - Мне не больно, смотри, мне не больно! - Ей было смешно, она смеялась впервые со дня смерти отца. Потом, внезапно замолчав, мама слизала кровь со своей руки и четко, совершенно трезвым, давно забытым мною голосом сказала: - Никогда никого не люби, Роза. Любовь - это добровольная сладкая тюрьма. И когда она рушится, то под своими сладкими сводами хоронит тебя заживо.
        Больше мама со мной не говорила. Я опять была предоставлена сама себе. Никто не спрашивал, что я ела и ела ли вообще. Сделала ли я уроки и есть ли у меня теплые ботинки на зиму. В последний год своей жизни мама поменяла нашу когда-то красивую и удобную квартиру на Васильевском острове на жуткую комнату в коммуналке. Я никогда не любила Петроградскую сторону, как будто предчувствуя, что моя юность пройдет в мерзком клоповнике некогда богатого купеческого дома. Деньги от обмена мама спрятала за свой рваный чулок, стянутый чуть выше колена серой резинкой. Когда грузчики внесли в дом последние вещи, мама достала две припасенные бутылки водки и за час выпила их из старой, треснувшей лет сто назад чашки. Я тихо лежала в своем плесневелом углу, стараясь глубоко не вдыхать неприятный воздух с запахом подвала и нечистот. Когда я проснулась утром, мама все так же сидела за столом. Голова ее была повернута в сторону папиного портрета, который стоял на полу, прислоненный к грязным бурым обоям. Мамины руки свисали беспомощно, как ненужные ни ей, ни кому-либо другому предметы. Я сразу поняла, что она мертвая.
Потому что глаза ее были открыты и трезвы.
        Я перетащила маму на старый продавленный диван и уложила ее так, как кладут людей в гроб, потом попыталась свести ее холодные руки вместе. Руки не слушались и пружинно соскальзывали в стороны. Тогда я взяла старое серое полотенце и связала мамины руки так, что они улеглись на ее груди прочно и навсегда. Я сразу вспомнила про деньги, которые мама спрятала за резинку на чулке. Мне было стыдно задирать ей подол, поэтому я зажмурила глаза, руки мои скользнули по маминой холодной и почему-то влажной ноге и нащупали тугой свиточек из купюр.
        Я вышла в длинный и широкий коридор. Было раннее утро, и все еще спали. Я знала, что в квартире семь комнат. Мама говорила, что в большой угловой комнате жила старушка, наша комната была самой маленькой, она располагалась сразу возле входной двери. Наверное, это была бывшая кладовка или комната для прислуги.
        Вдруг дверь угловой комнаты открылась, и из нее показалась пожилая женщина. Наверное, это ее мама назвала старухой. Взгляд внимательных глаз необидно скользнул по мне с головы до ног, и женщина вдруг спросила:
        - Хочешь чаю, девочка?
        Я даже оглянулась. Так ласково со мной давно никто не разговаривал.
        - Я?
        - Конечно, ты, - спокойно ответила женщина, - меня зовут Ксения Александровна, запомнила? А как тебя зовут?
        - Роза, - почему-то виновато ответила я. Я понимала, что моя внешность никак не соответствовала этому прекрасному имени.
        - Красивое имя у тебя, Роза. И ты действительно похожа на этот цветок. Только ты еще не расцвела.
        Я с такой надеждой посмотрела на Ксению Александровну, как будто от ее слов действительно зависело мое будущее.
        - Правда, верь мне, - спокойно подтвердила она. И я поверила. Но вслух сказала:
        - У меня мама умерла.
        - Да что ты! Когда? - Ксения Александровна схватила меня за плечи и сочувственно смотрела в глаза.
        - Сейчас, - коротко ответила я.
        - Господи, бедный ребенок. Иди за мной. - Ксения Александровна провела меня в свою комнату, усадила за круглый стол, покрытый кружевной скатертью, и пододвинула красивую чашку с блюдцем.
        - Ты здесь пока похозяйничай сама. На столе найдешь все, чем можно позавтракать.
        Ксения Александровна торопливо вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.
        На столе стояла давно забытая еда и красивый фарфоровый чайник с ароматным чаем. Его горячая душистая струйка аппетитно поднималась над столом. И я, как завороженная, проводила ее взглядом. Глаза мои невольно поднялись выше, и я ахнула: потолок комнаты был расписан изумительной красоты рисунком. Растительный орнамент обвивался вокруг огромной круглой розетки, в центре над лепными цветами летали неизвестные мне птицы с разноцветным опереньем, а рядом с ними резвились пухлые херувимы. Они смеялись и внимательно разглядывали меня. А один пухленький младенчик, прятавшийся за красивой лепниной, даже целился в меня из лука. Я судорожно вздохнула и чуть не подавилась - слюна, заполнила рот при виде нарезанной колбасы, глянцевого куска сливочного масла и сыра с крупными, неправильной формы дырками. Я зажмурила глаза и хотела наброситься на еду, пока никто не видит. Но почему-то убранство комнаты, ее уют и какая-то удивительная атмосфера заставили меня сдержаться. Я аккуратно намазала масло на хлеб, налила горячий чай, скромно положила в него ровно две ложечки сахара и стала медленно, смакуя каждый глоток,
пить чай. На сыр и колбасу я старалась не смотреть. Я знала, что если попробую хоть кусочек, то не выдержу и съем все без остатка. Эта прекрасная еда была так не похожа на наши привычные серые макароны и засохшие дешевые консервы от маминых закусонов.
        После горячего чая я сомлела и не заметила, как уснула.
        Маму я увидела еще один раз. Ксения Александровна повезла меня в морг, где мама уже лежала в простеньком гробу. Одета она была в свое подвенечное платье, Бог знает как сохраненное в нашей бесприютной жизни. Под рукой у нее лежала фотография отца в летной форме. Мама была такой чистой и спокойной, что я опять полюбила ее. Это было страшно, с таким опозданием любить свою мать.
        С тех пор Ксения Александровна стала опекать меня. Ни у нее, ни у меня не было близких… Вернее я знала, что где-то в далекой Казани жили мои тетки и дядьки, что там «работали» бандитами двоюродные братья. Но мама говорила о них так плохо, как не говорила никогда ни о ком. Она не искала их, а они ничего не знали о нас. Несколько старых конвертов, найденных среди маминых вещей, были пусты.
        Я не заметила, как переселилась в большую и красивую комнату Ксении Александровны. Сначала мы пытались навести порядок в нашем с мамой доме, но потом, когда плесень в который раз вылезла поверх свежей побелки, у нас опустились руки. Да и запах подвала поселился здесь давно и, кажется, навсегда.
        - Нельзя дышать таким воздухом. Розы должны цвести в чистоте, - Ксения Александровна, как всегда, коротко и все-таки красочно констатировала факт моего постоянного жительства у нее. И мы стали бороться за меня вместе. Именно бороться. Все в те годы боролись за себя и своих детей. И выстояли только сильные. Но ведь я не была ни дочерью, ни внучкой Ксении Александровны, а она боролась за меня так, как будто я была ей трижды родной. Однажды она сказала фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь:
        - Все дети мира плачут на одном языке, - а потом добавила: - И все мы одной национальности - земляне.
        Эти слова она говорила не мне, а нашему завучу. Меня не хотели принимать назад в школу, показывая Ксении Александровне журнал с пометками о моих многомесячных пропусках.
        - Этого больше не будет, - спокойно и убедительно произнесла моя соседка.
        И ей поверили, как верили всегда. Хотя все-таки спросили:
        - Вы гарантируете?
        - Роза гарантирует, а это, поверьте, дорогого стоит. С тех пор я не получила ни одной двойки, а через два месяца учебы у меня даже тройки стали мелькать редко-редко.
        Наша коммуна существовала недолго, но эти пять лет запомнились мне как самые счастливые и беззаботные. И еще я стала уважать себя. Меня этому научили Ксения Александровна и мой труд. Сначала я мыла подъезды, самостоятельно собирая в конце месяца деньги с жильцов. Потом меня стали приглашать совсем еще новенькие русские для уборки квартиры. Все эти деньги шли только на меня. Ксения Александровна помогла мне оформить неплохую пенсию за отца. Мы стали почти богатыми, и у меня впервые появилась красивая цигейковая шубка, финские сапожки и еще масса непривычных, но таких необходимых девушке вещей.
        - Красавица ты моя, - сказала как-то Ксения Александровна, - и умница. Теперь мне и умереть не страшно.
        - Умереть? - испуганно переспросила я. - Как, умереть?!
        У меня перед глазами тут же возникла картина с мертвой матерью на продавленном облезлом диване, ее мертвый и спокойный взгляд. И я вспомнила, что мать практически покончила жизнь самоубийством. После прихода майора она только и делала, что убивала себя изо дня в день, изо дня в день. А Ксения Александровна была такая живая и такая веселая! Зачем же она хочет умереть? И как же я без нее буду жить? Всему, что я умела, я научилась от нее. Я теперь знала, как нужно одеваться, как правильно говорить. Я, не смущаясь, могла ловко управиться с любым прибором за столом. Да мало ли что должна уметь современная девушка! И я это умела! Я даже могла спокойно смотреть на себя в зеркало, не отводя глаз и даже любуясь собой.
        - Почему вы не хотите жить? Почему?
        - Я хочу, Розочка, но я стара, - спокойно произнесла Ксения Александровна, - поэтому я скоро, наверное, умру, но это необидная смерть. И нестрашная. Я уйду туда, куда уходят все люди. Надеюсь, я и там буду нужна, и мне не придется скучать там без дела.
        Бог дал Ксении Александровне легкую смерть. Она проболела всего две недели, и я старалась не отходить от нее. В эти две недели мы сблизились с ней, как никогда. И говорили обо всем. Не было для нас запретных тем, не было разницы в возрасте. Были только две женщины. И Ксения Александровна старалась рассказать мне о правилах жизни как можно больше, как будто пытаясь упредить еще не совершенные мною ошибки и промахи. И еще она сказала:
        - Не бойся любить. Это самое главное в жизни.
        Ксения Александровна видела, что мой взгляд скользнул в сторону. Она знала о словах матери, про сладкую тюрьму. При жизни она их не оспаривала, но теперь, умирая, повторила:
        - Не бойся любить. Иначе жизнь пройдет впустую. - Потом она помолчала, прислушалась к чему-то внутри себя и сказала с улыбкой: - Ухожу на Тот свет. Ты понимаешь? Он тоже - свет. И плохими словами его никто не называет. Просто он не Этот, а Тот.
        Я встретила ее смерть без отчаяния, как будто она этими несколькими словами смогла подготовить меня к примирению с тем, далеким еще для меня, светом.
        После ее похорон я сдала последний экзамен в ЛИАП. И у меня не было ни одной четверки! Еще месяц я жила в ее комнате, даже не зная, что эта комната уже давно - моя. Дарственную я нашла совершенно случайно. Она лежала под той самой кружевной скатертью, которая теперь, за старостью, покрывала высокий комод с бельем. На дарственной стояла дата пятилетней давности. Тогда, пять лет назад, я была глупенькой озлобленной дикаркой, думала, что никому не нужна и никто меня не любит. Ведь я ничего не умела. Я даже не знала, что непременно надо мыть руки перед едой и после туалета и говорила «ложить» и «ништяк». А в меня уже верили. И любили. И я дала себе слово оправдать это доверие.
        Однокомнатная квартира, выменянная мною за обе комнатки, находилась возле станции метро «Пионерская». Она была большой и светлой, какой должна была стать вся моя жизнь.


* * *
        - Роза, очнись, - тормошила меня Катька, - посмотри, за окном уже стемнело, пора по домам.
        - Катюша, я же еще ничего не успела, не дается мне эта статья. Ну и досталась же мне тема - «Лапушки и работа». У меня и опыта нет никакого, всего-то и работала в двух местах.
        - Будет плакаться-то! - В редакции ходят слухи, что ты охмурила какого-то там крутого небесного начальника и перед тобой открылись блестящие перспективы, - в лукавом взгляде Катьки проскользнуло любопытство.
        - Ну, и кто же эти слухи распускает?
        - Догадайся с трех раз, - весело рассмеялась Катя.


* * *
        На самом деле в авиацию я попала совершенно случайно. После окончания института удача повалила мне со всех сторон. Страна рушилась, ломая глиняные ноги, а я все крепче держалась на своих двоих. Из питерского НИИ пришел запрос на меня и еще трех ребят. Остальные, помахав дипломными вкладышами с трояками, разлетелись кто куда. Страна еще обучала специалистов, но уже не нуждалась в них. А во мне, выходит, нуждалась. Правда, недолго. Через год ВПК стал таять, и наш НИИ расформировали одним из самых первых. Что у меня осталось кроме диплома? Внешность и уверенность в себе. И еще желание посмотреть мир. Я без труда окончила курсы бортпроводников, но, прежде чем попасть на международные линии, полгода летала по маршруту Санкт-Петербург - Казань. И, наверное, застряла бы там до пенсии, если бы не его величество случай. Руководство нашей авиакомпании объявило конкурс на звание Королевы пятого океана, и я решила принять в нем участие.
        - Асланова, - голос, прозвучавший прямо над моим ухом, заставил меня вздрогнуть. Я поднялась, приказала своим рукам замереть и не оправлять ничего и нигде, гордо вскинула голову и прошла в конференц-зал вслед за вихлястой секретаршей. Где она так научилась шарнирить бедрами, одному Аллаху известно. Ну уж не в проходах салона самолета, это точно. Если бы все стюардессы так виляли задницей, то самолеты испытывали бы бесконечную болтанку.
        Пятеро мужчин в летной форме словно сошли с обложки журнала «Пятый океан». Да, что ни говори, а форму мужчины придумали не зря. Даже самое незначительное лицо и не совсем атлетическая фигура запросто скрашивались формой, всяческими блестящими бирюльками со знаками отличия, и даже фуражки они придумали не просто так. Первым их изобрел наверняка лысеющий дядя. Вероятно, для того, чтобы придать конкурсу большую объективность, этих летных красавцев окружали грымзы. И если у мужчин глаза были уже слегка подмаслены, то у грымз они были сухими и завистливыми, готовыми открыть огонь на поражение при первом же моем промахе.

«Фигушки, - подумала я, - никаких промахов», - и в первую очередь приветливо улыбнулась грымзам. Я рассчитывала, что мужчины уже поражены моей внешностью, походкой, изящными движениями, поэтому тратить обаяние на мужскую часть комиссии я сочла преждевременным. А вот дамы!.. Дамы сразу, будто сговорившись, бросили взгляд на мою узкую черную юбку ниже колен. Здесь тоже был простой расчет. Я помнила слова Ксении Александровны, что в женщине манит не открытость тела, а открытость души. Но и там, и там должна присутствовать доля таинственности. Дамам моя скромность понравилась. Мужчины, как зверята в цирке, тренированно подняли глаза на мое лицо, чтобы оценить все мои внешние достоинства. Потом они сделали вид, что их больше всего интересует как раз мое внутреннее содержание.
        Только один член жюри, возможно, его председатель, был достаточно стар, чтобы им руководили гормоны. А может, он просто устал смотреть на все эти коленки, грудки, попки и разноцветные прически. При этом он выглядел сердитым, и был похож на старого американского коккер-спаниеля.
        - Гав, гав, гав, - прочистил коккер прокуренное горло. - Итак, Роза Равильевна, что мы имеем, кроме желания заполучить королевскую корону?
        Я попыталась встать со стула, но он нетерпеливо махнул рукой и раздраженно и коротко приказал:
        - Отвечайте так.
        - У меня высшее образование.
        - Ну, высшее образование - это, конечно, хорошо. Развитый интеллект, широкий кругозор и так далее. Но для общения с пассажирами нужно кое-что еще. Нужно желание и умение общаться с людьми. Вы любите людей, Роза?

«Ненавижу», - чуть не ляпнула я. Но тут перед моими глазами возникло лицо Ксении Александровны, и я совершенно искренне воскликнула:
        - Очень!
        - Сколько энтузиазма, однако, - вновь прокашлялся коккер. - Вас с детства окружали только хорошие люди?
        - Разные. Но я умею прощать.
        - А прощать вы умеете только на русском языке?
        Фраза была такой мудреной, что я едва разгадала ее смысл, но ответить решила в том же ключе:
        - Любить и прощать я умею на русском, татарском и английском языках. Если позанимаюсь, то вспомню и французский. Я его в школе учила.
        - Учила она, - опять недовольно буркнул коккер. Но я видела теперь, что он хочет мне помочь и только притворяется суровым. - У кого есть вопросы к Аслановой?
        Когда шарнирная девица огласила список прошедших во второй тур, я смогла облегченно вздохнуть и расслабиться.
        Со всеми заданиями, предложенными девушкам в этом испытании, я справилась отлично. Я с легкостью утихомирила не в меру разбуянившегося пассажира, оказала первую помощь расквасившему нос ребенку и даже провела переговоры с террористами. Меня огорчало только то обстоятельство, что другие претендентки на корону наступали мне на пятки, я выигрывала у своих соперниц какие-то сотые доли балла. Но джентльменам, которые, как известно, предпочитают блондинок, видимо, захотелось разнообразия, и они единогласно отдали свои голоса мне. Церемония награждения длилась, казалось, целую вечность: поздравления, цветы, фуршет и вдруг вальс Арбенина из кинофильма «Маскарад» и синие, до девичьего обморока глаза…


* * *
        Так началась моя вторая жизнь, и называлась она «Жизнь имени Андрея Синельникова». Наш роман развивался красиво и стремительно. Наверное, сказывалась специфика нашей работы: прилетели, улетели, позвонили, прибежали. Мы безумно скучали друг без друга. Я видела, что Андрей влюблен, но во мне все время вспыхивали какие-то сомнения. Конечно, я должна признаться, что их стало гораздо меньше после той ночи, когда Андрей остался у меня.
        В тот вечер нас настиг яростный весенний ливень, мы вымокли, как будто купались в реке прямо в одежде. Андрей целовал меня на прощанье, но неожиданно наткнулся взглядом на мою облепленную мокрой тканью грудь, она так зазывно и совершенно бессовестно выдавала мои желания острыми сосками, что не заметить этого мог только слепой. Андрей отбросил свою изрядно утомившую сдержанность, жадно обнял меня и принялся целовать. Мы сами не заметили, как оказались в моей квартире. Не было никаких банальных слов приглашения или согласия. Когда Андрей осознал, что он первым разрушил преграду, через которую еще никто не проникал, он на мгновенье остановился и простонал-прошептал:
        - Никогда, никогда в жизни, - но я закрыла ему рот ладонью, не желая слышать никаких обещаний. Наверное, все-таки какая-то часть моего сознания оставалась трезвой, и я как будто со стороны оценивала и своего первого в жизни мужчину, и его слова, и его поведение… В этом была вся разница. Андрей любил, а я была всего лишь влюблена. Хотя, кто знает, может, и он был только влюблен? Тогда я об этом не думала, но ощущение двойственности я стала чувствовать с каждым днем все больше и больше.
        После очередного рейса Андрей пригласил меня к себе домой.
        - Я хочу познакомить маму с моей будущей женой, - вот так, ни много ни мало, маму будут знакомить со мной, а не меня с мамой. Я поняла, что он не случайно только вскользь говорит о женитьбе. Он тоже знал, что все зависит от мамы.

«Ха! - подумала я. - Ха-ха-ха! У „нашей мамы“ безгрешная жизнь. Ну что ж, на это стоит посмотреть». Моя женская интуиция уже подсказала мне, что этот великовозрастный, архивоспитанный мальчик с седыми висками до сих пор ходит в коротких маминых штанишках. И мне как-то сразу расхотелось нравиться моей будущей свекрови.
        Дом на Мойке, наверное, когда-то принадлежал самым-рассамым буржуям. Одни кованые ворота во двор чего стоили! Фасад, облупленный и давно не крашенный, даже в таком неприглядном виде поражал своим величием и важностью. Подъезд, украшенный вдоль всей лестницы и в переходах роскошной лепниной, остался не задетым современными любителями нецензурной словесности. Андрей заметил мой уважительный взгляд и догадался отметить:
        - Это мамина заслуга. Здесь ее все уважают, и никто никогда не пачкает.
        О, елки-палки, у меня уже зубы ныли от этой авторитетной на весь подъезд и на всю Андрееву жизнь мамаши.
        Мамаша Андрея была похожа на дверь в их квартиру: высокая, крепкая и ничего лишнего в оформлении. Дверь была украшена одной-единственной бронзовой ручкой возрастом эдак лет ста пятидесяти, и на маменьке было только одно украшение: на гигантской груди висел такой же гигантский паук с изумрудными глазками. Его тельце и лапки были выполнены с зоологической точностью. С такой, от которой становилось и страшно и тошно.
        Синие глаза Андрея как-то сразу потускнели. Для маман, судя по всему, смотрины невест были делом привычным и нежелательным. Но и она боялась в который раз огорчить сына и изо всех сил изображала лояльность.
        - Здравствуйте, Розочка! Какое странное у вас имя. Как у инородки, - все эти гадости говорились голосом трубным, не терпящим возражений.
        - Мама! - воскликнул Андрей. - Роза - дочь российского офицера, у нее высшее образование, она коренная петербурженка. Я много раз говорил тебе об этом.
        Андрей провозглашал реляции, как будто хотел, чтобы его мама наградила меня орденом. И она наградила-таки!
        - Но она же от этого не стала русской, Андрюша! Андрюша как-то сразу скис, они еще немного поперекидывались словами и словечками, не имеющими ни ко мне, ни к нашей будущей с Андреем жизни никакого отношения.
        Пока Андрей мыл в роскошной ванной руки, а мамочка загородила широченной спиной вход в кухню, наверное, готовясь накрывать стол к чаю, я выскользнула в прихожую, тихонько побряцала замками и выскочила из этой огромной и чужой мне квартиры.
        Сердце болело, как будто мне было сто лет. Ну что ж, дорогая, если тебя не хотят, то и ты должна расхотеть. Впрочем, я знала за собой один недостаток, с которым когда-то так безуспешно боролась Ксения Александровна. Я страшно комплексовала по поводу своей нерусскости. И, Боже, какая разница между этими двумя петербурженками! Одна уважала и поднимала на пьедестал. А другая вколачивала меня в землю, как будто считала это занятие достойным уважения. Я всю жизнь ненавидела снобов, потому что они больше, чем кто-либо другой, умели заставить людей почувствовать свою второсортность. Как будто люди, как мясо в магазине, делились на категории.
        Мне стало жалко себя и Андрея. Сейчас, когда прошло несколько лет, я уже не чувствовала той обиды и боли, какую чувствовала тогда. Я обыграла судьбу, добившись ценой Андреевой любви назначения и в хороший экипаж, и на самые престижные рейсы. Но ощущение продажности с тех пор никогда меня не покидало. На секунду я представила, как рассматривала бы наши злосчастные снимки в «Дамском поклоннике» моя несостоявшаяся свекровь. Наверное, сказала бы:
        - Вот она, неславянская кровь!
        Как будто другие девочки с вывернутыми попками на этих снимках были китаянками или папуасками.
        Компьютер мой давно погас, а я все сидела и всматривалась в черный экран, как будто там, за мутным стеклом монитора, могло возникнуть незабытое лицо Андрея. Он погиб через год после нашей первой встречи. Их самолет, перегруженный вопреки всем правилам, рухнул на взлетную полосу, никого не оставив в живых.


* * *
        На следующее утро Рита собрала нас всех на экстренную летучку.
        - Итак, подруги, у меня для вас две новости, одна плохая, а другая очень плохая. С какой прикажете начинать?
        Плохая новость никого не удивила. Редакционный портфель был по-прежнему пуст, а значит, выпуск первого номера «Лапушек» под угрозой срыва. Этого мы допустить не могли, потому что наши мечты в отношении будущего любимого (да, уже любимого) журнала ускакали куда дальше мести этому мерзавцу Ворошилову. Журнал был нашим дитятком, и каждой хотелось, чтобы он родился, состоялся и процветал.
        Вторая новость привела всех в замешательство. Никто из нас не сомневался, что с финансами будут проблемы, но что они возникнут так быстро и так неотвратимо, не ожидал никто.
        - Итак, - какие будут предложения по добыче денег? - спросила Рита и при этом, как мне показалось, пристально взглянула на меня. - Учтите, что в нашем случае цель оправдывает средства, - добавила она.
        - У меня есть блестящая идея, - в этом была вся Ника.
        - Конечно, что же ты можешь предложить, если не «блестящее», - я тут же не замедлила съехидничать.
        Ника между тем даже бровью не повела в мою сторону и предложила:
        - Все вы знаете, девочки, что я пою. Я опять не выдержала и перебила ее:
        - А почему это не «блестяще пою»?
        - Все, больше не могу, - тут уже не утерпела Ника, - или меня не будут прерывать, или…
        Я смиренно опустила голову под осуждающими взглядами подруг.
        - Итак, девочки, я предлагаю снова устроить меня танцовщицей в клуб, - она бросила в мою сторону упреждающий взгляд и тщательно, смакуя каждое слово, договорила: - Где я буду блестяще танцевать, соблазню какого-нибудь банального татарского нувориша… и подсыплю ему клофелин! Мы его быстренько упакуем, вывезем в тайное местечко и раскрутим на денежки. На его родные и любимые денежки!
        - Конечно, как татарский, так уж и банальный, - заступилась я за свой народ.
        - Действительно, Ника, можно обойтись без колкостей! - Марго на правах главы нашей будущей фирмы уже усвоила интонации строгие и сдержанные.
        - Ой, родненькие, давайте будем дружить! - Оля Клюева, как всегда, призывала всех к мировой. Она, как тот кот Леопольд, готова была простить все и всех, ее любви и терпения хватало на всех нас, и она наивно ждала такого же миролюбия в ответ. Ну, что ж, жди, жди, родная. Вообще Олька знала наизусть все диалоги мультяшных героев и еще целую кучу детских стишков. Так и казалось, что она одной ногой застряла в золотом детстве и мама до сих пор читает ей на ночь «Доктора Айболита: „Не ходите, дети, в Африку гулять… В Африке разбойник, в Африке злодей…“ Вот только не знает мама, что ее дочке встретился злодей покруче Бармалея. Тому, сказочному, наверное, и в голову бы не пришли такие изощренные издевательства, как этому уроду из
„Дамского поклонника“.
        - А ведь Ника права, - медленно произнесла Маша. К ее рациональным крестьянским мыслям стоило прислушаться. Маша всегда предлагала вещи простые и дельные. И главное, вполне выполнимые. Без эдакой, знаете, городской мечтательной заоблачности. - Можно, конечно, и без стриптиз-танцев, - Маша не успела закончить мысль, как теперь ее перебила Ника:
        - При чем тут стриптиз? Я не собираюсь раздеваться!
        - Ой-ой-ой! - съерничала Маша. - Что ли только мы, ну, те, что от сохи, не видим большой разницы между стриптизом и танцами в закрытом клубе!
        - И никакой он не закрытый! - неожиданно рявкнула Марго. - Прекратите в конце концов базар. Или мы находим общий выход, или…
        - Только не «или», - хором закричали девчонки.
        - Так вот, Ника права! - как ни в чем не бывало продолжала Маша. - Нашего кошелечка нужно заманить после танцев к Нике, соблазнить и заснять… в разных там похабствах. Как нас, - мстительно закончила наша простодушная крестьянка.
        - Ну уж нет! - возмутилась Ника. - С меня хватит. Сама снимайся в этих самых позах! - Но ей почему-то никто не поверил, слишком уж быстро ее интонация из возмущенной превратилась почти в мечтательную. Артистическая натура Ники уже нафантазировала себе шевелящийся клубок обнаженных тел, и в горле у нее сладко запершило. - Ну если только в маске. Да, я буду в золотистой маске с нежной черной вуалью на лице. Ой, девочки, как здорово!
        - Так, приехали, - прервала ее сексуальные грезы Марго. - Есть еще предложения?
        - Ну, зачем сразу клофелин, шантаж, - робко возразила Оленька. - А нельзя по-хорошему попросить?
        - Нет, - тут же выказала свой воинственный нрав Ника, - его нужно убить и забрать себе его деньги.
        - У трупа? - наивно уточнила Катя. - У трупа будет трудно забрать.
        - Надо пытать, - продолжала кровожадная Ника.
        - Стоп, хватит нести бред. - Ритка аж позеленела от злости. - Прежде чем убивать, пытать, травить, надо знать кого, когда и где. Желательно, кстати, чтобы клиент был не в ладах с законом, для нашей же безопасности. Есть какие-нибудь реальные кандидатуры? - Рита опять пристально посмотрела на меня и тут же отвела взгляд.
        - Ритуля, тебя к телефону, - раздался голос Милы Пчелкиной.
        Ритка взяла трубку, и по ее голосу все сразу поняли, что звонит ее мямля из УГРО, а значит, разговор будет долгим и после него у Марго непременно испортится настроение и разыграется мигрень.
        Мне стало не по себе. Судя по выразительным Риткиным взглядам, она знает про Марата. Откуда? Неужели в родной ментовке нашептали? Нет, не может этого быть. Не такой Ритка человек, чтобы вынюхивать что-то за спиной своих подруг. Тогда кто? Катюша? Да она сама толком ничего не знала. «Догадайся с трех раз», - вспомнила я ее слова. Господи, как же до меня сразу не дошло? Это же вездесущая Стрельцова! Это она меня запеленговала, когда мы с Маратом месяц назад зашли в «Подворье» поужинать. Ника гордо продефилировала мимо нашего столика с каким-то хромоногим субъектом с отвратительно-глумливым выражением лица. Я была в полной уверенности, что Стрельцова нас не заметила, да видно, ошиблась. Вычислить Марата ей не составило большого труда: он частенько наведывался в клуб, где раньше танцевала Ника. А обслуга, как известно, знает все обо всем и даже немножко больше. Только вот я ничего уже не хотела знать о Марате, который появился в моей жизни только потому, что в какой-то момент мне показалось, что он может заменить собой Инвира. Любовь тогда перестала быть для меня подарком, и Марат стал просто дешевым
сувениром, как необязательный слоник или козлик на туалетном столике.


* * *
        - Уважаемые дамы и господа! Командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту лайнера ТУ-154, совершающего рейс по маршруту Санкт-Петербург - Париж. Наш полет проходит на высоте десять тысяч метров. Расчетное время в пути три часа тридцать пять минут. Попрошу всех пристегнуть привязные ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение.
        Летевший этим рейсом Инвир попросил меня помочь ему справиться с ремнем безопасности, но сидящий рядом с ним пассажир услужливо и ловко успел помочь ему. Если бы вы видели, как убийственно посмотрел на него Инвир!
        Все три часа меня раздевали, пожирали и делали еще кучу откровенно бесстыжих вещей его глаза. А руки то и дело касались моих рук, подающих ему бесконечную воду.
        Во время посадки я вновь попросила пассажиров пристегнуть ремни. На этот раз сосед Инвира уснул, и мне пришлось самой помогать капризному пассажиру. Я наклонилась над ним и вдруг почувствовала, что Инвир крепко схватил меня за руку и прижал к себе. Близость его тугой, пульсирующей плоти заставила меня резко отдернуть руку. За какие-то доли секунды я успела и испугаться, и покраснеть от неловкости перед другими пассажирами, а Инвир между тем, как ни в чем не бывало, почти напевал:
        - Все цветы мне надоели, кроме розы, - горячий шепот обжег мое ухо, и ремень, наконец-то, застегнулся!
        Я не могу сказать, что чувствовала в эти минуты только отвращение. Что-то такое было в глазах этого незнакомого мужчины, что заставило внимательно всмотреться в них. Наверное, я умудрилась рассмотреть в них обещание… О, эти воздушные замки, сотканные на ткацком станке женской логики. Как они быстро ткут то, чего и в мыслях у наших мужчин не бывает. И все-таки я не сдержалась и шепнула:
        - Послушай, садовник, отправляйся-ка ты к своей репке, - я бросила многозначительный взгляд на его правую руку с обручальным кольцом на безымянном пальце, - боюсь, мои колючки сделают тебе больно.
        До знакомства с Инвиром я не знала, что мои земляки бывают такими красивыми. Инвир был зеленоглазым брюнетом с великолепной фигурой. И только его длинные ноги были слегка кривоваты, как будто не давая забыть давнюю кочевую жизнь наших предков.
        А ведь он понравился мне с самого начала! Я отвечала ему несколько резко, признаюсь, но я в то время все еще ненавидела весь мужской род, так зависящий от своих мамок.
        Парижское мокрое небо напрочь смыло своим дождем воспоминание и об Инвире, и о его заигрываниях. Ураган с бесконечным ливнем и ветром обрушился на Париж нежданно-негаданно. И подарил мне целых семь дней нелетной погоды. В первый же вечер я попыталась выйти из гостиницы, но порывы ветра не позволили мне даже открыть дверь.
        Швейцар, как истый француз, в первую очередь, и как хороший швейцар, во вторую, помог приоткрыть мне дверь и даже сунул в руки огромный зонт. Я нерешительно постояла на невысоком крыльце и все-таки решила пройтись. Я еще не знала, что задержусь здесь на целую неделю, поэтому не хотела терять ни минуты. Раскрытый зонт вывернулся под порывом ветра и понес меня вдоль тротуара, как пушинку. Я и рада была бы вернуться, но зонт хотел полетать и даже пытался вырваться из моих рук. Внезапно чьи-то руки обняли меня, я оглянулась и увидела Инвира. Он стоял посреди тротуара и пытался удержать себя, меня и мой зонт. Так и стояли мы, обнявшись, в самом центре прекрасного и невидимого в сумерках города. Его огни, размазанные ливнем, освещали только небольшую его часть. Сердце Инвира стучало так громко, что я чувствовала его толчки всем своим телом. А может, это мое сердце так стучало?
        Внезапно за спиной Инвира раздалось тихое покашливание. Это его давешний спутник, оказавшийся его телохранителем, подавал сигналы бедствия. Он стоял одинокий, мокрый и замерзший. И ему не понять было нашего романтического парижского настроения.
        Номер Инвира, конечно, отличался от моей скромной служебной комнатки, которую я к тому же делила с двумя коллегами. Роскошный ужин, неизвестно кем и когда заказанный в его номер, оказался приятной неожиданностью. Мы недолго согревались вином и лакомились иноземными вкусностями.
        Инвир был хитер и умен. А эти два качества в мужчине весьма опасны для нас, обладательниц единственного, с их точки зрения, разума - пресловутой женской логики с ее воздушными замками и несбыточными надеждами.
        Он не набросился на меня, стараясь сразить восточным темпераментом. Нет, Инвир растягивал удовольствие, запивая каждый поцелуй своим любимым абсентом. Я чувствовала, что пьяна от нежности, от незнакомого раньше напитка и от желания и предчувствия чего-то необычного.
        Инвир как будто угадал мои мысли и рассмеялся, он легко и нежно стал гладить мой затылок, потом пальцы его соскользнули вниз, к шее. Его губы тоже скользили где-то за моим ухом, которое уловило на удивление необидно прозвучавшее:
        - Татарочка моя сладкая. Нежный мой цветок…
        А мне так хотелось наконец-то стать по-настоящему чьей-то. Мне так явственно показалось, что закончилась моя суматошная жизнь, мои постоянные заботы о хлебе насущном, мое одиночество. Я вдруг выключила в своей голове и своем сердце все предохранители и все тревожные кнопки… Будь что будет!
        Постепенно наши осторожные поцелуи превратились в жаркие и почти грубые. Инвир стал срывать с меня одежду, не обращая внимания на треск разрываемой ткани, а я радостно мстила ему тем же, сорвав, не расстегивая, рубашку, потом грубыми движениями расстегнула ремень и молнию на брюках. Мне тоже хотелось сказать ему слово «мой», но я знала, чувствовала, что еще рано, что это слово должно со временем стать ему наградой, которую он вновь и вновь захочет завоевывать. Через несколько минут мы уже лежали в просторной, как плацдарм для битвы, кровати.
        От стремительного движения и от выпитого абсента у меня закружилась голова.
        - Ты такая горячая и такая, такая… - больше он ничего не говорил, даря наслаждение мне и себе так щедро, как никто и никогда не дарил. «Никто», кто эти воображаемые никто? Андрей? Да, и больше - действительно никто.
        Инвир был опытным любовником, он не спрашивал, как Андрей, можно это или можно так? Он просто ласкал меня так, как мне и не мечталось. Я все-таки в глубине души была дремучей провинциалкой, потому что некоторые ласки заставляли мои щеки вспыхивать краской стыда, я пыталась оторвать его руки, губы от самых таинственных и самых жадных моих мест и местечек. Но Инвир молча отводил мои ладони и продолжал ласкать, целовать, пока я, впервые в жизни, не застонала тягучим, хриплым и почти грубым голосом. Тело мое моментально обмякло и покрылось нежной испариной. Инвир слегка откинулся, насладился картиной моего полного и абсолютного удовлетворения и сам был сражен невероятным мужским стоном. Я вздрогнула еще раз, вместе с ним, и поняла, что он - мечта всех женщин. И теперь я точно знаю, каким будет мой муж. А может, это он им и будет.
        Мои мысли из сладких берегов моментально перетекли в практическое русло, и я молча и все-таки вопросительно погладила пальцами обручальное кольцо на его руке.
        - А, ерунда, - небрежно бросил Инвир, - ты была права, моя жена - репка. Женился по молодости и по глупости. Вы ведь все в юности - красавицы. Вот и подумал, что моя Лола - нерасцветший бутон. А она так и засохла, не выпустив ни одного лепестка.
        - Что, отцвела и плода не принесла? - продолжала я отвоевывать у незнакомой Лолы свой кусочек счастья.
        - Нет, - неожиданно счастливо засмеялся Инвир, - есть сын. Я вас потом познакомлю.
        При слове «сын» я внутри вся сначала напряглась, а потом сердце мое радостно захлопало в ладоши. Обещание познакомить с сыном - это уже что-то! Вот ведь проклятая женская логика, она и тогда меня подвела! Сколько раз я слышала от девчонок, что ни в коем случае нельзя клевать на все эти вскользь брошенные слова. Мне говорили, что у мужчин эта ловушка называется «вот здесь мы повесим нашу полочку». И все! Ловушка захлопывается. Женщина начинает строить в голове если и не замок, то уж уютный домик точно! А мужчина каждый день добавляет всякие затравочки: полочку повесим, с сыном познакомлю, в отпуск поедем в будущем году, красивые у нас получились бы дети. Ой, да сколько они напридумывали ловушек для удержания таких дурех, какой была и я!
        Следующие дни прошли как во сне. Еще сутки мы провели, почти не вылезая из постели. Потом, когда ветер закончил свою разрушительную работу в Париже и унесся дальше, на юг, мы стали делать осторожные вылазки на улицу. Посреди проспектов, вдоль набережных, везде валялись поваленные деревья, разбитые и искореженные вывески, куски битой черепицы. Но нам этот город казался раем. Париж был прекрасен не потому, что был Парижем, а потому что мы были там вместе!
        Несмотря на мое настроение под названием «Провались осторожность пропадом - буду любить», я все время помнила слова матери о сладкой тюрьме. И так боялась погибнуть под ее обломками. Будь что будет, решила я! Сколько мне отмерено, столько и возьму!
        Инвир был щедр не только в постели. Он был щедр во всем. Мы объехали в его взятой напрокат машине весь Париж и все его пригороды. Мы побывали везде, где была расчищена проезжая часть. Я сейчас не вспомню и половины ресторанов и роскошных бутиков, куда сводил меня мой щедрый любовник. Увы, всего лишь любовник!.. С каждым днем во мне росло чувство неуверенности, хотя одновременно увеличивалось количество роскошных покупок. В Париже я поняла, что когда мы в России говорим, что покупаем «тряпки», то говорим истину. То, что я выбирала в магазинах этого города, ни на каком языке невозможно было назвать тряпками. И не только потому, что каждая, даже самая малюсенькая женская вещичка как-то особенно уважительно упаковывалась в нежнейшую, как шелк, бумагу, а потом укладывалась в коробочку, по красоте сравнимую разве что с драгоценной шкатулкой.
        В номер гостиницы для летного состава я возвращалась с кучей больших и маленьких коробок, пакетов и свертков, словно героиня Джулии Робертс из фильма «Красотка». Девчонки-стюардессы клянчили у меня платья, кофточки и туфли, и я щедро делилась с ними своим богатством.
        Только с одной коробочкой я не расставалась и всегда носила ее с собой. И не потому, что эта ювелирная штучка стоила столько же, сколько все парижские тряпки, а потому, что это было кольцо. И оно очень походило на обручальное. Большой красивый паспорт для сверкающего бриллиантика грел мне сердце, как свидетельство о браке. Инвир ничего не сказал, когда надел мне его на палец. Он только долго-долго смотрел мне в глаза, и я поняла, что даже его искушенное сердце не может сейчас солгать, а правду он сказать не хотел. Впрочем, и я не хотела ее слышать. Мы притворились, что у нас слепоглухонемые сердца.
        Инвир сам провожал меня в аэропорт, он должен был задержаться еще на пять-шесть дней, потому что совершенно не занимался делами. Для этого была удобная отговорка - отвратительная погода. Весь мир смотрел на разгул стихии в Европе, и с экрана телевизора, признаться, все эти порывы шквального ветра, ливни, наводнения, упавшие деревья и унесенные крыши смотрелись намного страшнее, чем казалось наяву. Наверное, потому что я была под охраной Инвира. Я так хотела, чтобы он и только он охранял меня всю жизнь. И вовсе не из-за того, что он был богат, щедр и прекрасен в постели. Нет, не за это. Вернее, не только за это. Я перестала рядом с ним бояться жизни. Оказывается, я боялась ее всегда. С того самого дня, когда в наш дом пришел этот мрачный майор из военкомата. С того самого дня я чувствовала себя сиротой. И даже Ксения Александровна только на время защитила меня от этого унизительного ощущения сиротства. А с Инвиром оно прошло раз и навсегда. Я подумала как-то, что если опять останусь одна, то даже память об этой парижской неделе будет делать меня счастливой и не одинокой. И в те дни я не поверила бы
никому, кто сказал бы мне, что я ошибаюсь.


* * *
        - Дорогая, завтра мы не увидимся, - прощаясь со мной вечером, говорил Инвир. - Еду в Кузьмолово. Мне необходимо быть весь день на Сабантуе.
        - А мне нельзя с тобой? - с робкой надеждой спросила я.
        - Нет, Роза, для кого-то это праздник и развлечение, а для меня - работа, деловые встречи. Женщине там не место.
        Я обиделась и решила поехать на Сабантуй одна без особого приглашения. В конце концов, это и мой праздник тоже! Уж очень мне хотелось посмотреть со стороны на своего любимого.
        Инвир шел по лужайке, заставленной разноцветными шатрами, держа за руку прехорошенького мальчика. Он здоровался с мужчинами, слегка кивал головой женщинам, в общем, вел себя как настоящий татарский хан. И видно было, что люди радуются его вниманию, улыбаются… В тот момент мне так захотелось оказаться рядом с ним, стать соучастницей его жизни, что я даже сделала несколько шагов навстречу. И вдруг мой взгляд наткнулся на нежное лицо изумительно красивой женщины. Она скромно шла позади Инвира, осторожно неся перед собой живот. Женщины поздравляли ее, желая дочери-красавицы. Она приветливо кивала головой и согласно говорила:
        - Спасибо… да, доченьку…
        Инвир бросал на жену восторженные взгляды и одобрительно кивал ей головой.
        Качаясь, словно пьяная, я вышла на шоссе и побрела к железнодорожной станции. А в голове рефреном звучали строки моей великой соплеменницы:

        Я думала, что ты мой враг,
        Что ты беда моя тяжелая,
        А вышло так: ты просто враль,
        И вся игра твоя дешевая.
        В холле Финлядского вокзала ко мне подошел военный патруль.
        - Ваши документы, девушка!
        - У меня их нет с собой, - растерянно ответила я, - а зачем вам мой паспорт? - Я уже стала приходить в себя, и в голосе моем прозвучали нотки возмущения.
        - Не в ЗАГС идти, красавица, не в ЗАГС, - со злой иронией шутил капитан, - хочу узнать вашу национальность, род ваших занятий, а также хочу поинтересоваться, что вы делайте в нашем городе?
        - Это и мой город тоже, - разозлилась я, и слезы сами собой брызнули из глаз.
        - Так, все ясно, документов нет, род занятий и так виден, в машину ее, - капитан повернулся ко мне спиной, а двое рядовых подсадили меня в раздолбанный и вонючий уазик.
        - Зря вы заплакали, - шепнул мне несимпатичный прыщеватый солдатик, - наш капитан терпеть не может женские слезы. Сразу звереет.
        - Что ж, на войне как на войне, - поняла я характер капитана, - он из Чечни, что ли?
        - Нет, он не там воевал. - Солдатик заставил подвинуться какую-то лохматую, неопределенного пола фигуру, и стал закрывать дверь.
        Я думала, что нас проведут в какую-нибудь комнату ожидания, и дежурный офицер будет разбираться с каждым отдельно. Я несколько раз слышала слово «теракт», чувствовала напряженность окружающих, поэтому до поры до времени молчала. Но нас, вопреки моим ожиданиям, сразу с черного хода провели в какую-то огромную клетку. Там уже стояли, только стояли, потому что сидеть было невозможно, негде, человек двадцать. Когда открыли скрипучую решетчатую дверь, в клетке послышались возмущенные голоса:
        - Вашу мать, тут и так дышать нечем.
        Полная размалеванная блондинка с остриженными под мальчика волосами, кинулась на открытую дверь, как на амбразуру:
        - Скажите дежурному, у меня ребенок! Слышите, у меня ребенок дома один, - она кричала прокуренным голосом, и пахло от нее жутко, но что-то подсказывало мне, что она говорит правду, и я тоже попросила:
        - Позовите офицера, надо разобраться. У нее же ребенок!
        Звук удара был почти не слышен, но боль, молнией ослепившая мне глаза, запомнилась на всю жизнь. Воздух перестал поступать в легкие, я с хрипом, задыхаясь, повалилась на пол. Боковым зрением я видела, что рядом со мной лежит несчастная блондинка. Она визжала так, что во мне вдруг что-то лопнуло. Я не поняла, что это было за ощущение, но почему-то подо мной образовалась лужа.
        - Кровь, слышите, кровь, - это кричали в спину капитану, который уходил от нашей клетки равнодушной и спокойной походкой.
        Я лежала на боку и сквозь слезы видела его удаляющуюся сильную и прямую спину. И мне казалось, что в руке у меня пистолет и я стреляю и стреляю в эту ненавистную спину. Я ненавидела в ней все зло, что было в моей жизни с самого детства. Я убивала это зло, а вместе с ним свое сиротство, предательство Инвира, свое одиночество. Последним моим ощущением в этот день было тепло крови, с бульканьем вытекавшей из меня. Я поняла, что это уходит не моя жизнь, а жизнь моего ребенка.

«Маленькая моя, - подумала я с жалостью, - моя темноволосая смуглая девочка, с карими глазами и стройной фигуркой». Я плакала над ней, не приходя в сознание. Потому что если бы пришла - умерла бы вместе с ней.


        После разрыва с Инвиром я пустилась во все тяжкие, меняя мужчин как перчатки. Я не щадила никого из этого подлого племени, влюбляя их в себя и безжалостно бросая. И только одного из них я пожалела. Стасику только-только стукнуло восемнадцать, и он был еще совсем ребенок. Он просто ходил за мной по пятам, дарил полевые цветы и краснел как гимназист при встречах. Это случилось в тот год, когда в моей жизни появился Марат Губайдуллин. Я знала, что в прошлом он - бандит, из казанских, и прозвище у него было противное - Дуля, но мне было все равно. Я просто спала с ним и относилась к нему с каким-то брезгливым равнодушием. Ведь я любила не Марата, а его кошелек. В глубине души я понимала, что была несправедлива к нему. Если бы сердце мое не было так ожесточено, возможно, я разглядела бы в Марате и внешнюю привлекательность, и душевное одиночество, и даже нежность в отношении ко мне. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что Марат никогда не был душегубом. Он давно сменил спортивный костюм на неброские, но стильные вещи от Hugo Boss, отрастил солидное брюшко, но ностальгия по тем романтическим
временам, когда он в компании таких же безбашенных пацанов ходил в адидасовских трениках китайского производства и собирал дань с рыночных торговцев, похоже, не покидала его по сей день. Став авторитетным бизнесменом, Марат откровенно скучал и в своем респектабельном офисе с дебелой секретаршей, и в своем собственном доме, где всем заправляла его туповатая и скандальная жена. Вот и со мной ему тоже не повезло. Марату надоели слезливые мелодрамы, которые ежедневно разыгрывала его благоверная, ему хотелось эротического триллера, с лихо закрученной интригой, с бешеным накалом страстей, может быть, даже влюбленности… Но от меня он получал только снисходительное равнодушие и злые насмешки.

«Если мужчины используют меня, - думала я тогда, - почему я не могу делать то же самое»? И вот сейчас я цинично и хладнокровно подставлю его, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.


* * *
        Рита закончила свой разговор и, как на своих незабытых допросах, резко сказала мне, указывая на стул:
        - Садись! Рассказывай!
        Я медленно села, закинула ногу на ногу и небрежно бросила:
        - Сигарету!
        Девчонки молча засуетились, шаря по своим сумочкам разнокалиберные сигареты.
        - Вот зараза, - не выдержала Ника, - все рушится, а она тут выеживается, как муха на стекле…
        - Цыц, - рявкнула Рита, - молчать. Вы с ума все посходили.
        Только сейчас я поняла, как напряжена обстановка. И словно для того, чтобы придать мне решительности, в центре стола лежал разодранный журнал для шаловливых мальчиков. С нашими лицами и с оголенными задницами…
        - Говори! - Милка недаром носила прозвище Плюшка, она от волнения жевала конфету за конфетой. Коробка на ее коленях была почти пуста.
        - Говори, Розочка, - Оля, по обыкновению, пыталась смягчить воинственный настрой наших амазонок.
        Звонко щелкнул затвор фотоаппарата - это Машка решила запечатлеть последний момент нашего беспомощного состояния.
        - Деньги будем отбирать у одного богатенького Буратино.
        - У кого? - хор получился неровный.
        - У Буратино. Будем называть его так. Хотя в миру он Марат Губайдуллин. По крайней мере я всегда его так называла.
        - Всегда - это сколько? - с иронией спросила Ника.
        - Всегда - это полгода. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы выпотрошить этого безмозглого Буратино.
        - И он подарил тебе азбуку, - Ника не успела договорить, как послышался спокойный и убийственный голос Марго:
        - Ника, заткнись!
        Из нашей журналисточки как будто пар выпустили. Она знала, что Марго с такой точки кипения может сказать больше, чем хотела бы услышать Ника.
        Я, наслаждаясь всеобщим вниманием, нагло положила правую ногу на подлокотник Катькиного кресла и ждала, чтобы мне дали прикурить. Четыре зажигалки олимпийскими факелами тут же вспыхнули у меня под самым носом. Не шевельнулись только Ника и Марго.
        - Я спала с ним полгода, - цинично и спокойно рассказывала я, - поэтому знаю все его привычки. Он не трус, но припугнуть его хорошенечко можно - если хорошо придумать историю, и тогда он отдаст и продаст все, даже собственную маму.
        - А денег-то у него много? - поинтересовалась практичная Маша.
        - Как у дурака фантиков, - заверила я.
        - Тогда звони, - притихшая над последней конфетой Мила очнулась и, как всегда, изрекала конкретное предложение.
        Мне тут же сунули в руку трубку. Я растерянно посмотрела на нее и увидела в ее кнопочках констатацию грядущей своей погибели.
        Я еще не забыла номер Марата. Ноготки привычно поцокали по циферкам, и в трубке почти сразу послышался солидный, весом в пару миллионов долларов США, голос.
        - Алееее, - и тут же: - Роза! Девочка моя!
        Я так же привычно отстранила трубку подальше от уха. Я знала, что две-три минуты она будет исторгать только бесконечные, нелепые комплименты и восторги по поводу моего звонка. Нет, все-таки мало я содрала с него!
        Девчонки с замиранием сердца и завистью смотрели на мои фокусы. Кажется, они в эту минуту учились у меня, как управлять мужчинами, если не вспоминать о проклятой женской логике. С ними нужно общаться по их сволочной - мужской - логике. Даже у Марго глаза радостно заблестели, и она в унисон моей брезгливой мимике изображала те же ухмылки, что и я.
        - Алло, - голос мой от волнения был немного хриплым. Я знала, что его низкая тональность обычно приводит мужиков в дрожь, но вот если еще и с хрипотцой, тут уж мало кто устоит. - Хочу потеснить твой гарем, милый, - меня саму даже передернуло от пошлости.
        - Буду рад вспомнить молодость, - тут же согласился Марат. Интересно, он что, думает, что и сам был молод, когда я была его пассией? Да это было считанные месяцы назад! Ну, подожди у меня!
        - Соскучилась, котик, хочу встретиться, назначь время, я всегда свободна для тебя. Но одно условие - только ты и я, о'кей?

«Котик» тут же назначил время свидания, и я с облегчением выключила телефон.
        - Ну, девки, с вас пузырь!
        - Ой, ты зеленая какая, - жалостливо протянула Оля.
        - Позеленеешь тут, - неохотно призналась я.
        - Слушай, а как же ты спала с ним? - даже Ника прониклась сочувствием.
        - Молча, - я тут же отвергла ее участие в нашей нелегкой операции.
        - Так, девочки, не расслабляемся, - Марго по обыкновению взяла инициативу в свои руки. - На дело, кроме нас с Розой, идут Оля и Катя. Ника, Маша и Плюшка остаются в резерве.
        - Это почему же я - ив резерве? - возмутилась Ника.
        Ее вопрос остался без ответа.
        - Если мы не вернемся… - торжественно начала Марго.
        - Мы будем считать вас этими… - Машка подавилась своей шуткой от одного взгляда Марго.
        - Если мы не вернемся… - повторила наш лидер.
        - …Мы за вас отомстим! - Ника говорила всерьез, но Марго почему-то улыбнулась и сказала:
        - А ну вас! Если мы не вернемся, это значит одно - нам уже плевать на эти голозадые проблемы!


* * *
        В назначенное время я красиво и медленно, как будто оттягивая последние секунды перед казнью, спустилась с лестницы нашего офиса на Фонтанке. Я специально назначила Марату встречу на площади Островского, чтобы унять нервную дрожь и привести свои мысли в порядок. Вечерние улицы были ярко освещены, машин было совсем мало, и серебристый джип Марата занял, казалось, все свободное пространство.
        - Девочка, Розочка, - от этого словесного сиропа можно было поскользнуться и сползти прямо на проезжую часть. Но Марат вовремя подхватил меня под руку и усадил в машину, звонко шлепнув по заднице. Зубы мои почему-то начали мелко клацать.
        - Девочка замерзла? Девочку нужно согреть? - продолжал сиропить Марат. Он вел машину спокойно и уверенно.
        - Котик, миленький, - пропела я в унисон его кондитерскому голосу, - остановись на минуточку у театра, мне тут контрамарки нужно забрать, я быстро… плиз!

«Котик» послушно остановил машину, и в салон моментально ворвалась вся команда. Марго потеснила растерянного Марата, пугая его воткнутым в бок незаряженным пистолетом. На заднее сиденье одним махом заскочили Ольга и Катька. Я все так же тряслась на переднем.
        - За что? - Марат был искренне удивлен и почти не напуган. Он включил зажигание, и машина плавно тронулась с места. Мне даже стало стыдно, что я так резко перешла от сладких словечек к тыканию в его бок опасной игрушкой для крутых мальчиков.
        - За деньги, - конкретизировала умная Катя, - вы, мистер, наш кошелек.
        Больше она ничего не успела сказать. Три черных джипа на первом же светофоре взяли нашу серебристую лайбу в каре. Мы и не подозревали, что машина может вместить так много людей. Но она вместила. Еще троих.
        Марат как-то очень устало вздохнул и спросил:
        - Девки, вы с ума сошли, да? Если бы мы вас сейчас постреляли, нам бы ничего не было. Или вы за решетку захотели?
        Мы дружно молчали.
        - Статью за похищение знаете?
        - Знаем… - голос Марго был увядшим.
        - Сколько дадут, знаете?
        - Знаем.
        - Ну, вы и дуры!
        - Знаем, - осмелела наша мать-командирша, - но нам так надо было!
        - Это вот ей надо было. Контрамарки на спектакль. Театралка хренова, - ехидно добавил мой бывший благодетель. - Ну и стерва же ты, Розка, стерва и дура. Ты что, забыла, что у меня в тачках громкая связь? Забыла, как сама же просила ее отключить, когда я тебя трахал на заднем сиденье?
        - Забыла, - растерянно подтвердила я.
        - Дура! - хором отозвались девчонки.
        Марат сидел молча, судя по всему, придумывал нам казнь. Телохранители тоже молчали, терпеливо и с явным удовольствием теснясь с девчонками на заднем сиденье.
        - Рассказывайте, - наконец произнес наш судия. Мы наперебой стали рассказывать ему о злосчастном журнале, который лишил нас работы, доброго имени, чести, наконец.
        - Чести, - хмыкнул наш герой и посмотрел в мою сторону. - Ты, что ли, чести лишилась?
        - Иди ты, - обозлилась я.
        - Это ты сейчас пойдешь. И даже не догадываешься куда, - озверел Марат.
        - Молчи, Роза, - хором завопили девчонки.
        - А ведь я, дурак, даже жениться на ней хотел, - рассмеялся Марат, - Аллах уберег.
        - Да врешь ты все, куда ты денешься от своей благоверной, подкаблучником был, подкаблучником и останешься.
        - А ведь правда, девки, хотел, - продолжал откровенничать Марат, не обращая на мои реплики никакого внимания. - Хотел, но ведь ей одного мужика мало! Ей ведь еще кроме меня понадобился… этот, как его? А хрен с ним! Живой хоть остался?
        - Так это ты его? Твои недоноски так его отделали? Он же мальчик совсем, что он тебе сделал? - я сама давно уже забыла неудачливого поклонника Стасика, который на свою голову преследовал меня пару месяцев.
        - Чем же он лучше меня? - настойчиво допытывался Марат.
        - А тем, что молодой, страстный и любить умел, его на всю ночь хватало, не то что тебя, - я клеветала и на себя, и на Марата, и на несчастного мальчика, который, даже не поцеловав меня ни разу, лишился зубов.
        - Так, пора кончать этот базар. Ишь, чего удумала, тварь неблагодарная, - Марат повернулся ко мне и резким движением попытался затянуть шарфик на шее. - Рогов мне понаставила да еще шелупонь свою на меня же науськала! Я думаю, пацаны, сдадим их в ментуру, пусть мусора с ними разбираются.
        Такого поворота событий никто из нас не ожидал.
        - Нам не нужны неприятности с законом, - глухо сказала Рита. Наверное, она одна до конца понимала все последствия нашего безумного поступка.
        - Подружку свою благодари, это она вас в блудняк втравила! Впрочем, я же не настаиваю. Сам не люблю легавое племя, немало они мне кровушки попортили, сучье отродье.
        - Ну, так мы тогда пойдем, - обрадованно сказала Катюша и попыталась открыть дверцу.
        - Нет, братва, вы только посмотрите на нее! Сидела тут битый час, как моль в обмороке, и вдруг такая прыть! А расплачиваться кто за вас будет? Устроили тут, понимаете ли, маски-шоу и в кусты? Как-то все это не по понятиям.
        - Но у нас нет денег, совсем нет, - со слезами в голосе сказала Оля.
        - Так это и ежику понятно, - засмеялся Марат. - Бабок нет - расплатитесь натурой.
        - Ты только учти, подонок, что одна из нас - несовершеннолетняя, - блефовала Ритка, кивнув в сторону Оли. - Под статью хочешь попасть? А знаешь, что с таким, как ты, на зоне делают? Закукарекаешь в первый же день, уж это я тебе гарантирую.
        - А ты откуда такая грамотная? Все про законы и зоны понимаешь…
        - Грамотная я с юрфака, - зло процедила Рита.
        - Да ты никак мент? Ну, блин, нет слов, мент и в такую лабуду вляпалась. Ну, я больших дур в жизни не видел…
        - Хватит, не трогай их, возьми лучше меня, - сказала я и сама испугалась своих слов. Марат взглянул на меня и расхохотался.
        - Ты, Розка, видать, совсем ополоумела. Мне даже смотреть на тебя брыдко. Кувыркайся в койке со своим сопливым малолеткой. Если хотите все миром кончить, а вы ведь хотите, правильно я понимаю?.. - Марат смерил Марго многозначительным взглядом. - Пусть двое из вас добровольно отработают за ваше дерьмо. Согласны, козы?
        Я знала его как облупленного и сразу просекла, что он запал на Ритку.
        - Хорошо, - вздохнула Рита, - я поеду. Одна. За всех.
        - Мне бы это очень польстило: всю жизнь меня менты имеют, а теперь я - мента. Но это было бы слишком просто.
        - Да чего ты добиваешься, в конце концов? - не выдержала я.
        - Я хочу, чтобы поехали не самые смелые и активные, а самые тихие и скромные. Чтобы вы, кумушки, - он кивнул на нас с Ритой, - особо помучились. Но, главное, чтобы они поехали по доброй воле. Я законы тоже знаю, - еще один выразительный взгляд на Ритку, - в том числе и срок за похищение человека. Ведь не злодей же я, а - просто скучающий парень. Праздника хочу.
        Девчонки, не сговариваясь, посмотрели друг на друга и поняли, что игры закончились и что идея нашего журнала стоит той цены, которую им предстоит заплатить.
        - Ну, девочки, вы едете с нами по собственной воле? Первой кивнула Оля. Потом Катя.
        Мне захотелось заплакать, но я сдержалась.
        Наши с Марго роли в этом спектакле бесславно закончились. Шквала аплодисментов не последовало. Охранники с подчеркнутой галантностью, еле сдерживая издевательские улыбки, открыли нам двери, и мы, состроив хорошую мину при плохой игре, оказались на улице.
        А город жил своей жизнью, как будто уже вычеркнув нас из списка удачливых и нужных ему. Что ж, час назад мы сами мечтали, чтобы нас никто не замечал и чтобы все машины проезжали мимо роскошной лайбы Марата. Просьбы, видимо, были услышаны.
        Что теперь будет с крохотулей Оленькой, с нашей романтичной и мечтательной Катюшей? Я представила себе, как дрожат от ужаса девчонки, оказавшиеся в одной машине с Маратом и равнодушным к чужой боли охранником. И во всем виновата я, одна я! От страха и безысходности я все-таки разрыдалась.
        - Кончай реветь, Роза, - утешала меня Марго. - В жизни не бывает безвыходных положений, мы обязательно что-нибудь придумаем.
        А навороченный джип Марата, не обращая внимания на сигналы светофоров, на бешенной скорости уже скрылся из виду.


        Рассказ Оли

        Ольга Дмитриевна Клюева
        (она же - Оленька).
        Мамина дочка. 167 см, 22 года. Бывшая медсестра.
        Во всем слушает только маму (отца нет).
        Не послушалась только один раз: результат - очаровательный и любимый сын Егорка четырех лет.
        О сыне в редакции скрывает, боится феминистку-редактора.
        Корреспондент журнала.
        Не замужем.
        Девиз: «Как скажет мама, так и будет».



…Навороченный джип Марата, не обращая внимания на сигналы светофоров, на бешеной скорости мчался по вечернему городу.

«Влипли!» - подумала я, глядя на бритый затылок Марата. Представить себе более дурацкую ситуацию было невозможно. Вот уж воистину - не рой другому яму. Да мы бы никогда и не стали ее рыть, если бы для спасения нашего журнала не требовались деньги. Вряд ли так необходимые нам пятнадцать тысяч долларов нанесли бы серьезный урон благосостоянию этого бандита, но кто же знал, что у него имеется куча охранников, готовых примчаться по первому зову, и громкая связь, которая отчетливо зафиксировала нашу попытку ограбить преуспевающего бизнесмена Марата Губайдуллина.
        За тонированными стеклами окон мелькал Невский проспект. Синие зонтики уличных кафе, тележки мороженщиков, продавцы воздушных шаров, безмятежно гуляющие парочки. Город жил своей обычной жизнью, и только нам с Катькой предстояло на сегодняшний вечер превратиться в сексуальных рабынь - а что оставалось делать, если Марат грозил немедленным разоблачением? Обрывки мыслей метались в моей голове, как осы над виноградом, которым торгуют на улице. Страх еще не пришел. Очевидно, мама права, и у меня запоздалая реакция на происходящее. Я посмотрела на Катю. Нервно перебирая кончик косы, она глядела перед собой в одну точку. По лицу ее беззвучно катились слезы. Мне захотелось утешить подругу по несчастью, но, не придумав ничего лучшего, я тихонько погладила ее по руке и сказала: «Не плачь. Ты же сама говорила, что вся жизнь - это комедия положений». Катя всхлипнула, и слезы по ее щекам покатились быстрее. «Соплюха! - прошептала она. - Да ты хоть понимаешь, что с нами будет?»
        Честно говоря, пока я не очень понимала. Случившееся казалось слишком невероятным для того, чтобы быть правдой. К тому же мне было обидно за «соплюху». Они все думают, что я маленькая - этакая тихоня мамина дочка, которая постоянно звонит домой и что-то неслышно лепечет в трубку. Интересно, что бы сказали наши лапушки, узнай они, что у меня имеется четырехлетний сын? В тот день, когда Рита собрала нас и предложила издавать «Лапушек», я почему-то не решилась сказать ей о Егоре. До сих пор не могу простить себе эту глупость, но Лаппа настаивала на том, что это будет журнал свободных, ничем не обремененных женщин, которые способны на все, чтобы наказать своих обидчиков. При таком раскладе мужья и дети как-то не предполагались, да и ни у кого из лапушек таковых и не имелось. Катя, которая сейчас сидела рядом со мной, вроде имела опыт неудачного замужества, но все это оставалось в прошлом. В настоящем нас было семь молодых красивых и эмансипированных женщин, которые кипели благородной жаждой отмщения. Воинствующий феминизм был главной фишкой Лаппы, и я приняла правила игры, став бездетной Оленькой
Клюевой, которую Катя с высоты своих двадцати пяти лет называла соплюхой.
        Я вспомнила Егорку, утренний разговор с матерью, и предательские слезы все-таки вырвались на свободу.


* * *
        - Как ты говоришь, называется ваш журнал? - спросила мать, ставя передо мной тарелку с овсянкой.
        - «Лапушки», - сказала я, разглядывая ненавистную кашу и раздумывая над тем, как поскорее затолкать в себя эту липкую субстанцию.
        - Странно, - произнесла она, глядя на меня иезуитским взглядом. - В нашей библиотеке нет такого издания.
        - Мама, я тебе уже объясняла, что это совершенно новый журнал. Пока он доберется до твоей библиотеки, пройдет как минимум полгода.
        - Имей в виду, Ольга, если это очередное глянцевое пособие для богатых бездельниц, которыми забит открытый доступ Российской национальной библиотеки, то мне бы не хотелось, чтобы ты связывала с ним свою жизнь.
        Когда мать называла меня Ольгой и переходила на патетический тон, это означало, что она злится. В такие минуты спорить с ней не следовало. Работая библиографом в журнальном фонде бывшей Публички, она имела свое особое представление о глянцевой периодике и презрительно называла ее «макулатурой». В данной ситуации это было благом, во всяком случае я могла быть уверена в том, что мать никогда не раскроет журнал с названием «Дамский поклонник» и не найдет в нем фотографию собственной дочери в голом виде и весьма недвусмысленной позе. Представив себе, что будет, если это все-таки произойдет, я едва не подавилась последней ложкой каши и сделала попытку перевести разговор на более безопасную тему.
        - Мам, если у Егора опять поднимется температура, дай ему половинку анальгина.
        - Уж как-нибудь разберусь, - ворчливо сказала она, складывая тарелки в мойку. - Тебя вот вырастила.
        Возражать не имело смысла. Я заглянула в комнату, где спал мой четырехлетний сын. Царапина на щеке, тряпочный слон под мышкой, скомканное одеяло. Мой сын. Его Высочество Егор упрямый. Первый и единственный, пусть потом еще хоть пятеро! С первых минут жизни он смотрит на меня его взглядом. Потрогав губами лоб сына и отметив, что температуры, кажется, нет, я осторожно вытащила слона, который занимал добрую половину узкого диванчика. Горка что-то сонно пробормотал и перевернулся на спину. Он был удивительно похож на своего отца - такая же ямочка на подбородке была у Андрея. Собственно, почему была, она и сейчас есть, потому что Андрей Дмитриевич Бахтин по-прежнему работает в той же самой больнице, где пять лет назад я проходила практику. Только Егор никогда не назовет его папой, потому что у доктора Бахтина имеются две дочери от законной жены и младшая из них родилась почти одновременно с Горкой.
        - Иди, а то опоздаешь к своим «Лапушкам», - раздался за моей спиной голос матери. - Нечего тут стоять, разбудишь еще, ребенок и так ночь не спал.
        Часы показывали половину девятого. Мать была права. Она всегда оказывалась правой, и это было самым ужасным.
        Мне было десять лет, когда отец ушел из семьи. Я отчетливо помню тот зимний день, который мы провели с отцом в ЦПКиО в компании его друзей, где было так весело, и короткое слово «предатель», которым встретила отца мать. Ночью они долго выясняли отношения. Через закрытую дверь до меня долетали обрывки злых фраз. Я пыталась прислушиваться и даже прикладывала ухо к сквозной электрической розетке, но так и уснула, успокаивая себя тем, что родители обязательно помирятся. Утром мама сказала мне, что отец будет жить отдельно от нас. С тех пор привычный мир рухнул. Мать бесцельно бродила по квартире, плакала, беспрестанно курила и раскладывала на кухне бесконечные пасьянсы. Отец приходил редко, чаще звонил. Если трубку снимала мать, то уже по выражению ее лица я понимала, что звонит он.
        - Здравствуй, заюшка! - приветствовал меня отец. - Что нового в школе?
        - Все нормально, - отвечала я. - А когда ты приедешь?
        - Понимаешь, заюшка, - говорил он, - у меня много дел.
        Но я не понимала. Сначала мне казалось, что он вернется. Мы встречались на улице, ходили в музеи, театры или сидели в кафе-мороженое. Отец покупал мне игрушки, говорил, что любит меня, а я все время спрашивала: «Почему ты ушел?» Он говорил:
«Видишь ли, заинька…» Но я не видела. Мне было плохо без него. Каждый раз, возвращаясь домой и встречая отстраненное лицо матери, я не знала, что делать, я не могла разорваться между родителями, которых любила одинаково сильно. По совету отца я начала вести дневник, который стал для меня спасением. Я веду его до сих пор и уже исписала пять толстых тетрадок. Потом я выросла, и мне многое стало понятно. «Выше любви ничего нет, - сказал отец, когда я провожала его в Вильнюс, где он теперь жил со своей новой семьей. - Твоя мама очень хорошая, только она никак не может спуститься на землю». С тех пор я не люблю аэропорт. И Литву, в которой прежде часто бывала летом с родителями, тоже не люблю.
        Наверное, я была папиной дочкой, потому что мне всегда было трудно с матерью. С тех пор как ушел отец, в доме никогда не появлялись другие мужчины. Мы всегда были вдвоем: она и я. Это был выбор матери.
        Она провожала меня в школу, неизменно кормила завтраком, обсуждала со мной школьных подруг и помогала писать школьные сочинения. Она таскала меня в Эрмитаж, покупала абонементы в филармонию, приносила книги из своей библиотеки и заставляла читать то, что нравится ей. Я была поздним ребенком, и мать родила меня в тридцать пять. Возможно, поэтому мне не всегда удавалось понять ее. Она казалась мне не то, чтобы старой, но живущей по каким-то иным стандартам, предписывавшим любить
«Доктора Живаго» и «Мартовские иды», читать Кафку и постоянно высоко поднимать планку. Этой своей планкой мать неизменно доводила меня до истерики. Я кричала, что сама знаю, как жить, и что если бы не ее дурацкая планка, отец остался бы с нами. Мы отчаянно ругались и так же бурно мирились. Приохотить меня к своим любимым авторам мать так и не сумела. Я приняла только Довлатова, которого могла перечитывать до бесконечности. Зато бессмертный роман всех времен и народов «Три мушкетера» оставил меня совершенно равнодушной, и мне никогда не удавалось продвинуться дальше главы «Три дара г-на Д'Артаньяна».
        Наверное, я была неправильным ребенком. Недаром мать до сих пор хранит мое детское стихотворение: «Я смотрю на мир зелеными глазами. Зелеными, как у деревьев лист. Я не умею видеть мир, как все вы сами: пока я только эгоист». Мне было девять лет, когда я сочинила этот шедевр. Мои глаза так и остались зелеными, характер тоже не изменился. После школы я наотрез отказалась поступать в институт и подала документы в медицинское училище, благо, благодаря хорошему аттестату, туда не требовалось сдавать экзамены. В училище было два отделения: сестринское дело и акушерство. Мать сказала: «Помогать увидеть мир новому человеку - это прекрасно». Эти слова показались мне чересчур высокопарными, поэтому я решила стать медсестрой.


* * *
        Между тем джип выехал на Московский проспект и направился в сторону Средней Рогатки. Катя больше не плакала и, судя по выражению лица, была готова к решительным действиям.
        - Немедленно остановите машину, или у вас будут крупные неприятности, - не очень уверенно, но достаточно громко произнесла она.
        - Ух, какие мы грозные! - похохатывая, сказал сидевший рядом с нами охранник. - Прикинь, шеф, как мы с тобой попали! Наскочили прямо на элитное подразделение спецназа - группу захвата, составленную из специально обученных журналисток. Хотя какие они на фиг журналистки - небось, сочинения в школе и то с ошибками писали.
        - Ну, зачем ты девушек обижаешь, - примирительно откликнулся Марат. - Я уверен, что в школе учились они очень хорошо. А та мышка, которая сейчас так грозно пискнула, наверняка занималась еще и общественной работой. Была активисткой, выступала на собраниях, может быть, даже вела какой-нибудь кружок. Что же касается второй, той, которая у нас несовершеннолетняя, то у нее ведь еще есть время, чтобы подтянуться и выбиться в отличницы. Думаю, что завтра утром, когда мы закончим наши дела, она приедет домой и сразу же возьмется за учебник.
        - Ага, по технике секса, - снова хохотнул охранник.
        - Кончай балагурить, Саня, - приказал шеф. - Лучше за нашими террористками приглядывай, а то неизвестно, что им на ум придет. Не ровен час, еще гранату достанут, они же жуть какие смелые… Кстати, девочки, моего боевого товарища зовут Сашей.
        - А нам наплевать, как его зовут, - гордо отозвалась Катя.
        - Вот и познакомились, - как ни в чем не бывало отозвался Марат и продолжил: - Ты, кстати, только что угрожала нам неприятностями. Не сочти за труд поделиться - это ж какими такими? Вдруг мы с Саней и правда напугаемся.
        - У нашей начальницы большие связи в милиции. Достаточно ей сказать одно только слово, как вас тут же арестуют и посадят в тюрьму, - ответила Катя голосом Зои Космодемьянской. Я никогда не слышала голоса знаменитой партизанки, но почему-то была уверена, что он у нее был именно такой.
        - Круто, - присвистнул охранник.
        - Да! У нас ментовская крыша, - это уже мне припомнился термин, который когда-то упоминала Лаппа, рассказывая о своей работе.
        - Нет, ты только погляди, Саня, какой у нынешних школьниц богатый кругозор. Может, вы, девочки, еще и по фене ботаете? - усмехнулся Марат. За все время нашей малоинтеллектутальной беседы он ни разу даже головы не повернул в нашу сторону.
        - Когда надо - ботаем, - с вызовом ответила Катя.
        - Я ж говорю - просто круглые отличницы… Что же касается тюрьмы, я с тобой полностью согласен - неприятность, что и говорить, большая. Тут вот прошлой зимой Саня наш как-то попал в «Кресты»…
        - Небось тоже за изнасилование? - съязвила я.
        - Да нет, просто одному лосю неосторожно башку проломил. Так вот, уже на второй день в камере он пересмотрел все DVD-диски, которые взял с собой, и откровенно заскучал. Вот это действительно была большая неприятность. Хорошо еще, что на третий день уже отпустили.
        - А зря, - с неприкрытой ненавистью в голосе отозвалась Катя.
        - Почему? Все по закону. Без предъявления обвинения больше трех дней человека под стражей содержать нельзя.
        - А почему не предъявили? - зачем-то поинтересовалась я.
        - Да, понимаешь, какое совпадение - накануне следователю, который вел это дело, какие-то отморозки тоже проломили голову. Вот ведь как бывает.
        - Бандиты, - прошептала я. Однако Марат услышал и, смешно передразнивая голос мультяшного героя, произнес:
        - Мы не бандиты - мы благородные пираты.
        Я невольно вздрогнула - мультик про «Тайну третьей планеты» мой Егорка просто обожал и мог пересматривать бесконечно. Неужели этот страшный, наглый, уверенный в себе отморозок тоже когда-то смотрел мультфильмы? А может быть, у него самого есть дети? Лучше, чтобы не было - даже страшно подумать, какими могут вырасти дети у таких законченных подонков.
        Между тем Саня, закончив переварить ранее услышанную информацию, удивленно спросил:
        - Я чего-то не вкурил - чего они сейчас тут про изнасилование говорили?
        - Вы, видно, давно не перечитывали уголовный кодекс, - сказала я. - За изнасилование по предварительному сговору и с отягчающими обстоятельствами полагается срок до десяти лет.
        - А собственно, о каком изнасиловании идет речь? - поинтересовался Марат. - Разве вы не сами согласилась поехать с нами? Или не по предварительному сговору вы планировали совершить на меня разбойное нападение? Нет, красавицы, любите кататься - любите и саночки возить. Так, Саня?
        - Точно, - довольно заржал охранник. - Слышь, шеф, а девчонки вроде ничего, особенно вот эта, с косой, - он протянул руку и ухватил Катю за подбородок.
        Марат наконец обернулся и смерил нас оценивающим взглядом.
        - Да, коса неплохая. У меня жена давно хочет такую - жаль цвет волос неподходящий. Впрочем… При желании, наверное, можно и перекрасить.
        - Только попробуй, - Катя попыталась сказать это как можно более грозно, однако голос у нее предательски дрогнул, и я поняла, что она очень испугалась. Тогда я решила принять удар на себя и самым невинным тоном спросила у Марата:
        - А у вас что, жена совсем лысая, да?
        Марата проняло. Он снова обернулся и посмотрел на меня такими глазами, что я чуть… Короче, я чуть не описалась.
        - Значит так, ты, которая несовершеннолетняя. Сейчас для тебя пошли десять минут рекламной паузы. Если в течение этого времени ты вякнешь хоть одно слово, я обещаю устроить самые настоящие отягчающие обстоятельства - прямо здесь, в джипе, отпашешь по первое число. Поняла?
        Подобная перспектива, естественно, не могла вызвать у меня положительных эмоций, поэтому я сочла за благо замолчать. Да и что тут возразишь: по сути Марат был прав. Но от этого было еще хуже. Нелепость ситуации заключалась в том, что он чем-то неуловимо напоминал Андрея, и это обстоятельство меня странным образом тревожило. Если закрыть глаза, то вполне можно представить себе не навороченный джип, а обшарпанную «пятерку», в которой мы столько раз были вместе, и тот самый последний осенний день…
        Это был вообще на редкость знаменательный день. После бесконечной вереницы тестов на беременность - пять коробочек по три полоски! - сделанных за неделю до этого, длинных мысленных диалогов с Андреем (они все кончались хорошо, разумеется), я все-таки позвонила. Точнее, скинула СМС, текст которой был многократно обсужден и отредактирован с подружкой. Господи, как я тряслась! Андрей все думал, что мне холодно, и включал печку сильнее.
        - Андрей, да выключи ты ее, дышать уже нечем! И хватит менять диски, пусть хоть что-нибудь доиграет до конца.
        - Послушай, мне сегодня еще в сто мест нужно успеть, да и ты не в духе, давай до метро тебя подкину, а?
        Поговорили. Нет, еще одной такой недели мне не потянуть. Раз. Два… три.
        - Не обошлось. И я не хочу ничего делать. Я… я не знаю, что еще сказать.
        - Что тут говорить… Конечно, я виноват. Дурак старый. Черт, где мои сигареты? Вечно покупаю три пачки на работу, а Потапов их курит! В последний раз из операционной выходим, а он… я тебе рассказывал?
        - Андрей.
        - Я слышал. Но ты знаешь моё мнение.
        - А мое?
        - Твое тоже.
        Сколько мы еще сидели молча в этой машине? Да недолго, наверное. Все было сказано, и по-прежнему оставалось два выхода. Нет, три. Ещё нужно было выйти из машины и доехать до дома.
        Когда я шла от метро, начался дождь - естественно, жутко холодный и проливной. Зонта у меня не было, и я шла на автопилоте, как гуманоид - натянув ворот свитера на голову. Ненавижу. Видеть не могу. Больше никогда и ни за что. Я знала, что дома меня ждет мать, которая, узнав обо всем, будет кричать, что я - предательница, точно такая же, как мой отец, и что она воспитывала меня не для того, чтобы нянчить незаконнорожденных. Ольга! Остановись и подумай. О чем, мама? Мой самый дорогой и самый непонятный человек - о чем? Я люблю тебя и устала это доказывать. Я беременна от человека, которого ты никогда не примешь, - у него жена, дети. И мой сын. Твой будущий внук. Прости меня, мама.
        За следующие несколько дней я просто распухла от слез. Чего мы только с матерью друг другу не наговорили. Самым ужасным было то, что она считала себя виноватой - моя мама, абсолютный авторитет и безгрешная в моих глазах личность. Не сумев простить предательство отца, она и предположить не могла, что ее дочь сможет полюбить «подобную безнравственную скотину».
        - Это тот самый угрюмый мужик с бандитской внешностью, с которым я тебя встретила у метро?
        Момент явно не располагал к отстаиванию внешней привлекательности Андрея, но я робко пропищала:
        - Она не бандитская, и он совсем не угрюмый, просто озабочен…
        - Вот именно - озабочен! Только одним!
        - Я не это имела в виду, мама!!
        - Молчи лучше, не доводи до греха. Отвернулась. Плачет. Лучше бы убила. Опустошение полное. В конце концов, после всех разговоров с приведением жизненных и литературных примеров, мы остановились на том, что нас теперь трое. И с этим надо как-то жить. Мама носилась по городу, скупая детское приданое (непременно голубого цвета, ведь будет мальчик!). В нашем доме появлялись смешные улыбающиеся подушки с ушами, пеленки и костюмчики, какие-то немыслимые соски на цепочке (чтобы, не дай бог, ребёнок не подбирал с пола!). А я успокаивалась, заставляла себя не вспоминать эти два года с Андреем. Конечно, он иногда звонил, пару раз мы даже увиделись. В последнюю встречу у него явно не оставалось сомнений на тот счет, какой вариант решения я выбрала.
        - Думаешь, мне наплевать?
        - Думаю, тебе даже труднее, чем мне. А если б знала, что тебе будет наплевать, я никогда бы не стала рожать этого ребенка. В моих глазах ты был бы недостоин размножения.
        - Издеваешься?
        - Пытаюсь шутить. Прекращай рефлексировать. Я хочу этого. И я справлюсь. Мне не нужна твоя помощь не потому, что я не люблю и не хочу знать тебя.
        - А потому что любишь и знаешь слишком хорошо…
        - Ты всегда был сообразительным.
        Я действительно хорошо его знала. Можно было мириться с редкими свиданиями, его бесконечными делами, чужими квартирами, пока я была сама по себе. Но ребенку нужен отец - целиком. Или никак. Он не знал моих сроков, не таскался со мной по женским консультациям, не ждал дома - «…теперь вы у меня будете есть только самое вкусное и полезное!», не звонил сто раз в день справляться о здоровье. И это было единственно верным и лучшим, что он мог для меня сделать тогда. Исчезнуть.
        Егор родился в самом конце апреля, презрев все врачебные предписания. Уже в роддоме, куда я и мать бесконечно долго ехали на трамвае, выяснилось, что мы забыли самую необходимую в данной ситуации вещь - страховой полис. Потом я узнала что «рожать детей и делать их - разные вещи», что я «несознательная» и прочая, и прочая. Последовавший за этим процесс, неоднократно изученный мною в медучилище, по эмоциональной окраске все-таки уступал тому разговору с мамой осенью. Всех встречали из роддома мужья, а меня - мама. Опоздавшая (как всегда!), в знакомом с детства плаще, с аптечной резинкой в волосах, - она взяла аккуратно свернутого в кулечек Егорку и навсегда стала не моей мамой, а его бабушкой…


* * *
        От этих воспоминаний меня отвлек запищавший в сумке мобильник. Охранник продемонстрировал хорошую реакцию: сумка тут же оказалась в его цепких лапах. Достав мой отчаянно верещавший простенький «Сименс», он насмешливо сказал: - Ответить, что ли? Сказать, чтобы больше не беспокоили, что обладательница этого чуда мобильной связи пока не может им воспользоваться?
        Скорее всего это звонила мама. Наверное, у Горки опять поднялась температура. Представив себе, что этот громила ответит на звонок и ляпнет ей что-нибудь из своего репертуара, я почувствовала, как у меня все похолодело внутри. К счастью, телефон перестал звонить, и, отключив его, охранник брезгливо закинул аппарат на переднее сиденье.
        - Сань, проверь мобилу у второй, - велел Марат.
        - Это мы мигом и с превеликим удовольствием, - сказал охранник. - Ну, красавица, сама отдашь или будем искать? - обратился он к Кате, разворачивая ее к себе и бесстыдно лапая огромными ручищами.
        Передернувшись от гадливости, Катька отдала ему свою «Нокию».
        - Ну, что у нас тут? - сказал Саня, разглядывая телефон. - Так, неотвеченный звоночек имеется и сообщеньице. Посмотрим, посмотрим. Ага, Наташа пишет, что задержится на полчаса. Ну, так она может и вовсе не торопиться, - охранник довольно заржал.
        Катя дернулась и отчаянно зарыдала. В эту минуту я пожалела о том, что на ее месте не сидела Ника. Она бы уж точно не стала плакать перед этими уродами. Вероника Стрельцова недаром слыла оторвой в нашей редакции. Ее единственную ничуть не смутили фотографии, которые появились в «Дамском поклоннике». «Прикольно! - повторяла она, разглядывая собственный снимок. - Девчонки в клубе с ума сойдут от зависти». Ника была танцовщицей в ночном клубе и согласилась стать лапушкой скорее из чувства солидарности с нами, нежели потому, что сочла себя оскорбленной. К тому же для нее это была возможность использовать свое профессиональное образование: Стрельцова закончила факультет журналистики, но никогда прежде не работала по специальности.
        Из всех лапушек Ника была мне наиболее симпатична. Мне нравилось в ней все: немыслимые стрижки и экстравагантные туалеты, громкий голос и вечные рассказы о бой-френдах, которых она меняла так же часто, как цвет волос. Еще я завидовала ее умению писать. Стрельцова выдавала тексты, которые Лаппа неизменно называла убойными. Очевидно, это был природный дар, потому что ни на каком факультете журналистики не смогли бы научить той легкости, с которой она писала. Ника обладала безупречным чувством языка и каким-то особым ненавязчивым юмором, который позволял ей видеть то, чего не замечали другие. Сама я мучилась над каждой фразой, по десять раз переписывала свои заметки и неизменно слышала от Риты: «Оленька, это нужно переделать. Ты на удивление хорошо все знаешь о детях, но пишешь слишком сухо, в твоих материалах нет изюминки». Я и сама это понимала.
        Уговорив Риту отдать мне в журнале рубрику «Лапушка и ребенок», я надеялась, что моих медицинских знаний и опыта воспитания Егора будет достаточно для того, чтобы давать советы читательницам. Но как только я садилась за компьютер, слова и мысли куда-то разбегались, и мои тексты более напоминали сухие страницы учебника по педиатрии. Несколько раз я пыталась обратиться за помощью к Нике, но она лишь загадочно улыбалась и говорила: «Не парься, Клюева!» Я не обижалась. Ника мне не подруга и, разумеется, не должна возиться со мной. Она появлялась в редакции, точно ветер, принося с собой атмосферу праздничной бесшабашности. Без умолку болтая по телефону, Стрельцова успевала дописать текст, рассказать о том, где она провела предыдущий вечер, и сообщить о новом поклоннике. Возможно, не все в этих рассказах было правдой, но это не мешало мне любить Нику и удивляться тому, что не все в «Лапушках» разделяют мой восторг по отношению к ней.
        Однажды я специально притащила домой все Никины статьи и попыталась с карандашом в руках «расчленить» их на составляющие, чтобы понять, какими приемами она пользуется, с легкостью прыгая от абзаца к абзацу, дотягивая основную нить материала от лица до завершения статьи. Но, ничего не поняв, смогла только заметить, что пишет Ника очень просто и… неожиданно. То есть, в любой, даже самой известной теме она всегда находила неожиданный, нестандартный поворот. Может быть, как-то в эту сторону подумать? Я стала вспоминать, чем меня в последнее время удивлял Егорка. Ведь дети, как известно, не знакомые со стандартами взрослого мышления, часто удивляют нас неожиданными вопросами и суждениями.
        И тут я расхохоталась. Вспомнила, как где-то с полгода назад мой Егор озадачился тайной деторождения.
        - Мама, меня к тебе принес аист! - сообщил он мне новость, вернувшись из песочницы.
        Заявление было полуутвердительным: сын внимательно всматривался в мое лицо.
        Не знаю откуда, но я точно знала, что детям нужно говорить только правду. Даже трехлетним. Поэтому я, не отводя глаза, произнесла как можно спокойнее:
        - Нет, сынок, тебя не аист принес. И не в капусте тебя нашли. Тебя я родила. Сама.
        Егор минуту попереваривал информацию и сформулировал следующий вопрос:
        - Родила… откуда?
        - Сок пить будешь? - попыталась я увести его в другую сторону. Он взял стакан и упрямо переспросил:
        - Откуда ты меня родила?
        - Из живота. Ты у меня был в животе… - я шла как по минному полю. - Сначала совсем маленький, как зернышко. Потом рос, рос… И когда вырос, я тебя родила.
        Егор нахмурился, взял игрушечный автомат и направился в свой «угол». Через минуту оттуда раздалось недоуменное:
        - Странно, как я через писю-то не выпал…
        Я была счастлива, что на тот момент его любопытство иссякло.

«Тебя не аист принес! Тебя родила я»… - вывела я заголовок своей новой статьи. Теперь я знала, о чем надо писать. И - как.


* * *
        - Оля, что это? - Лаппа смотрела на меня так, словно я сотворила что-то совершенно непристойное. В руках она держала мою статью.
        - Понимаешь, Рита, я решила: нужно объяснить читательницам, у которых есть маленькие дети, что в любом возрасте им нужно говорить только правду и не увиливать от вопросов.
        - Оля, миленькая, - расстроенно смотрела на меня Рита. - Да ты пойми: дети любят сказки. Они верят в чудеса. В том числе - в аистов. Вот и пусть верят. Ты еще им расскажи, что Деда Мороза не бывает.
        - Дед Мороз бывает. Лет до семи, - упрямо сказала я. - А аистов не должно быть уже и в три года.
        - Ольга, ты сама себе противоречишь! - холодно сказала Лаппа. - К тому же в три года дети еще не должны интересоваться… Ты еще напиши, что они в этом возрасте испытывают половое влечение…
        - Не само влечение, а некое подобие его испытывают! - мне хотелось топнуть ногой. - Об этом даже доктор Спок говорит.
        - Я не читала Спока, - устало сказала Рита, - но мне бы не хотелось, чтобы за нашим журналом закрепилась слава, будто в нем работают сексуально озабоченные бабы.
        - Кто тут у нас озабочен и чем? - Ника, как майский ветер, влетела в кабинет. Я снова позавидовала ее извечной веселости и жизнерадостности.
        - Да вот тут корреспондент Клюева пытается мне доказать, что трехлетние мальчики интересуются телесными различиями полов, что им нужно - представляешь, просто необходимо! - объяснять, что они сделаны Создателем так, как и взрослые мужчины.
        - А что, разве нет? - рассмеялась Ника, а я взглянула на нее с благодарностью.
        - Созданы-то созданы, - чуть-чуть сдала назад Лап-па, - но ты подумай, что она пишет! Мальчики, мол, уже в два года даже писать должны стоя, как мужчины. А для этого, представляешь, они должны однажды пронаблюдать этот процесс со стороны…
        Я покраснела. А Ника вытаращилась на меня:
        - Ну ты даешь, Клюева. Молодец! Мне это даже в голову никогда не приходило. А ведь верно! И если мальчик - у матери-одиночки, она должна для этого «урока» ну хоть друга, что ли, одноклассника пригласить. Ритка, это же то, что надо!
        Я снова покраснела, но уже - от удовольствия.
        - Ты еще про детский онанизм напиши, - буркнула Рита.
        - Правильно, напиши, Оля, - взвизгнула Ника.
        - Вы что, сговорились? - опешила Лаппа. - Даже этот материал - провокация.
        - Правильно, Рита, провокация. А доля провокации еще ни одному приличному журналу не помешала.
        Я снова с благодарностью посмотрела на Стрельцову. Мне было бы приятно любое доброе слово, от любой из лапушек, но от Ники! Впрочем, мы знали друг о друге слишком мало. Судьба по имени Лаппа свела нас вместе, но, несмотря на то, что теперь мы гордо именовали себя журналистками, каждая из нас еще оставалась в плену своей прежней профессии. Мы все были бывшие: бывший следователь, бывшая учительница, бывшая стюардесса, бывшая медсестра, бывшая бухгалтер, бывшая баскетболистка, бывшая танцовщица. Рита еще на кас-тинге успела подружиться с Пчелкиной, а Асланова, которая вечно цапалась с Никой, по той же причине сошлась с Катей. Долговязую Машу с ее фольклорными прибаутками любили все, а я на положении самой младшей для всех была Оленькой, которая вечно спешит домой. «Оленька, детка, - спрашивала меня Лаппа, - ты-то зачем полезла в Маргариты?» Терпеть не могу, когда меня называют деткой. Под сверлящим взглядом бывшей следовательницы я чувствовала себя если не преступницей, то маленькой дурочкой, которая искусно умеет притворяться.


* * *
        И дернул же меня черт в тот день послушаться Настю.
        Я сидела на посту, занимаясь обычными послеобеденными делами - вклеивала в истории болезней результаты анализов, заполняла журнал размораживания холодильника в процедурной, слушала принесенную из дома кассету Кашина. В ближайшие два часа все должно быть спокойно. Тихий час. Девчонки в сестринской пьют чай и сплетничают о врачах. По понятным причинам я в этих разговорах не участвую: все знают, что у меня есть сын, но никто не знает, что его отец работает в нашей больнице двумя этажами ниже. Насладиться Кашиным мне не дали.
        - Доченька, мне бы обезболивающее… Опять дедок из 405-ой.
        - Сейчас.
        Два кубика анальгина, один димедрол, ватка со спиртом. Поправляйтесь, дедушка!
        - Оля, будь другом, сгоняй в ОПК, я не успеваю! - просунул голову в двери дежурный хирург.
        Не успевает, ха! Все они такие хитрые. Кому охота связываться с чокнутой Людмилой Степановной…
        - Сколько?
        - Литр и литр. Всего ничего!
        - Эпикриз есть?
        - А то как же.
        Сам бы и шел в таком случае. Теперь мне предстоит выслушать, что хирурги - недоумки, им бы только человека на стол взгромоздить, крови не хватает, а плазма - тоже не ослиная моча, и где ей, несчастной, летом взять два литра тройки минус…
        - Ладно, схожу.
        - Олечка, ты супер!
        Супер, как же. Сейчас потащится в сестринскую чаи гонять, а я бегай…
        Вернувшись с вожделенными пакетами, вижу на посту напарницу - совершенно бестолковую новенькую Ирку. Глаза - как плошки.
        - Ну что еще?
        - Капельница…
        Это значит, она опять проткнула вену очередному несчастному.
        - Пошли. Когда я тебя только научу?
        - Ну, Оля.
        - Ладно, не ной. Смотри лучше.
        Сегодня я не в настроении. Мне не до дедков, не до заведующей отделением переливания крови, не до капельниц. Егорка с утра куксился, мама ругалась, и всю ночь снился Андрей, с которым было неприлично хорошо. В этот день мне особенно надоела стойка с искусственными цветами, за которой надо торчать еще половину суток, и все больные, взятые вместе. Вот тут и появилась Настя, с которой мы дружим еще с медучилища.
        - Олька! Бросай свои дурацкие анализы, смотри, что я нашла!!
        Еще не легче. Моя подруга всегда полна идей, одна другой лучше.
        - Анализы, между прочим, не только мои.
        - Не злись, читай лучше! - верещала она, размахивая какой-то газетой и оставляя без внимания мой тонкий намек.
        - Объясни толком. Что за очередная желтая пресса?
        - И вовсе не желтая - «Явка с повинной»! Зайцев из 210-ой, который утром выписался, оставил.
        - О, Господи, а мы-то тут при чем? Вроде никого не убивали.
        - Режиссер Вортко собирается снимать «Мастера и Маргариту».
        - Ну и что с того?
        - А то, что он ищет исполнительницу на роль Маргариты. Неужели тебе не надоела эта больница?
        Конечно, надоела. Не далее как полчаса назад. Но Маргарита…
        - Всего-то и надо - сфотографироваться и отослать снимки, - не отставала от меня Настя. - Давай попробуем. Неужели тебе не хочется хоть на минуточку стать актрисой.
        - Да ты совсем сдурела. Какие из нас Маргариты? Ты роман-то читала? Помнишь хотя бы, сколько ей было лет?
        Настя на минуту смутилась, но тут же нашлась:
        - Ну и что? Зато мы красивые. Посмотри на себя - у тебя зеленые глаза, а волосы похожи на дорогой мех.
        Лесть - великая сила. Я начинаю сомневаться. А вдруг повезет? Стану знаменитой, востребованной. Он еще пожалеет… Чувствуя мое душевное смятение, Настя подливает масла в огонь:
        - Учти, Клюева, может, это наш шанс. А не то так и просидим на отделении весь век с этим валежником - клизмы, уколы, капельницы.
        И мы послали фотографии в «Явку с повинной» и чрезвычайно гордились тем, что они были опубликованы. Когда Настя принесла газету в больницу, мы с ней превратились в героинь дня. Оставалось только надеяться на то, что слух о нашей славе докатится до доктора Бахтина, который наконец поймет, какую жар-птицу он упустил.
        Через две недели я получила приглашение на кастинг. Не знаю уж, какими критериями руководствовались его организаторы, но Насте такое приглашение не пришло. Моя подруга была убеждена в том, что все дело в сексапильности, которой она якобы не обладала.
        - Глупости! - утешала ее я. - Ты гораздо сексапильнее меня. Вспомни, какими глазами смотрит на тебя новый ординатор с хирургии. Просто они там все дураки.
        - Тебя-то вот выбрали, - расстроенно вздыхала Настя.
        - Ну, хочешь, я не пойду?
        - И не вздумай даже, расскажешь мне потом, как все прошло.
        Рассказывать было особенно нечего. В узком коридоре толкалось множество молодых женщин, которые по очереди заходили в комнату с табличкой «Фотостудия». Оттуда они вылетали со смутной улыбкой посвященных и тут же попадали в плотное кольцо претенденток, жаждущих узнать, как проходила съемка и нужно ли при этом раздеваться. Как выяснялось - нужно: от будущих Маргарит требовался максимум раскрепощенности. Оказавшись в просторном помещении, где было множество осветительных приборов, я сто раз пожалела о том, что отправилась на этот кастинг.
«Какая из меня Маргарита», - с ужасом думала я, глядя на свое отражение в зеркале, откуда на меня смотрела девчонка с испуганными глазами, смущенно прикрывающая руками голую грудь. Съемки проходили как во сне. «Свободнее, чувственнее, - командовал фотограф. - Ногу чуть-чуть вперед, улыбнись, распусти волосы, представь, что ты на балу у Сатаны».
        Домой я летела, как угорелая, проклиная себя, Настю, режиссера Вортко и Зайцева из
410-ой палаты с его газетой. Хорошо еще, что у меня хватило ума не рассказать о кастинге матери, которая относилась к булгаковскому роману с некоей мистической опаской, считая его гениальным, но запредельным произведением. В ту пору, когда она пыталась привить мне эстетические воззрения, необходимые, по ее мнению, каждому культурному человеку, о «Мастере и Маргарите» было сказано следующее: «Эту книгу необходимо прочитать, но необязательно перечитывать».
        Роман произвел на меня странное впечатление. Как только я добралась до главы, где
«в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…», остальные герои перестали для меня существовать. Вся эта фантасмагория не имела никакого отношения к тем главным событиям, которые происходили между Иешуа и Пилатом. Наверное, и здесь не обошлось без влияния матери. Она много раз рассказывала мне о том, как читатели Публичной библиотеки с утра занимали очередь, чтобы получить журнал «Москва», в котором был напечатан роман Булгакова, а какая-то сотрудница от руки переписывала его.
        Впрочем, мать вечно все преувеличивает. Если ей верить, так и за «Детьми Арбата» читатели когда-то стояли в очередь, а кто теперь их читает? Но одно было несомненно: если бы мать узнала о том, что я пыталась изображать из себя Маргариту, мало бы мне не показалось. По накалу страстей этот скандал не уступал бы вечеру, когда я сообщила ей о своей беременности. К счастью, мать не заметила моего взвинченного состояния. После рождения Егорки она целиком переключилась на внука, очевидно, надеясь, что сумеет воспитать из него ту всесторонне развитую личность, которой не получилось из меня. Даже известие о моем уходе из больницы она восприняла на удивление спокойно, вероятно, связав его с тем, что мне тяжело работать вместе с Андреем. Я не стала ее разубеждать, сказав только, что хочу попробовать свои силы в журналистике.
        - Ты уверена, что у тебя это получится? - спросила она.
        - Не уверена, но все-таки попробую. Не могла же я иначе объяснить ей причину столь неожиданного изменения в моей судьбе.


* * *
        - Оля, - услышала я тихий Катин голос, - ты о чем думаешь?
        - Да так, о разном.
        - А мы сегодня с Наташкой должны были идти выбирать подарок для мамы. Завтра у нее день рождения…
        - Завтра мы будем дома, - сказала я.
        - Ты уверена? - Катя с надеждой придвинулась ко мне, как будто я была излучателем уверенности.
        - Конечно, - соврала я.
        На самом деле я совсем не была в этом уверена, потому что понятия не имела, чем закончится сегодняшний день. Если бы не шоковое состояние, в котором мы пребывали сразу после того, как поняли, что наш план не удался, мы бы никогда не сели в этот чертов джип. Тем не менее мы здесь, и сами обрекли себя на добровольное изнасилование. И еще неизвестно, какие сексуальные фантазии придут в голову этим бандитам. Страх потихоньку вползал в сердце и стучал изнутри острым, тонким клювом. Сейчас я простила Кате «соплюху», потому что чувствовала, что ей тоже страшно. Разницы в возрасте между нами больше не существовало. Мы вместе оказались в одном капкане, из которого необходимо было выбраться. Но как?
        Идеальным средством был бы шприц с каким-нибудь миорелаксантом. Его можно было вколоть охраннику, у которого тотчас бы остановилось дыхание. На худой конец сошла бы и безобидная аскорбинка - сказали бы Сане, что это жуткое снадобье и, если в течение часа он не получит противоядия, то умрет в страшных судорогах. В этой ситуации Марату было бы уже не до нас, пришлось бы спешно развернуть джип и мчаться в больницу. Пригодились бы и иглы для рефлексотерапии. Тонкая игла, вколотая в определенную точку где-то на уровне затылка, способна сделать человека недвижимым. Потом вся кровь приливает к его голове, и наступает мучительная смерть. Именно таким способом в каком-то кино китаец расправился со своим противником. Оставалось только пожалеть о том, что я так и не закончила курсы по иглорефлексотерапии. Ведь говорила же мать, что это может пригодиться в жизни. Правда, вряд ли она имела в виду такую ситуацию. Да и для того, чтобы так элегантно убить врага, нужно быть китайцем, который всю жизнь положил на изучение точек, от одних названий которых запросто можно свихнуться. Вон Настя окончила курсы, а что
толку? Она так и не сумела отыскать на моей голове точку бай-хуэй, чтобы излечить меня от мигрени.
        Следовало придумать что-то более конструктивное, но мой мозг решительно забыл о своем предназначении и выдавал только такие бредовые идеи. Я осторожно попыталась нажать на ручку двери джипа и убедилась в том, что открыть ее можно только при помощи сигнализации. Значит, выйти отсюда без посторонней помощи нам не удастся. Разве что какой-нибудь добросовестный гаишник оставит машину за явное превышение скорости. Только вряд ли инспектора ГИБДД захотят связываться с этой навороченной тачкой. Оставалась единственная надежда - на наших лапушек: не могут же они бросить нас на произвол судьбы. Девчонки наверняка с ума сходят. А если нет? Да и что они могут сделать? Ведь Марат ясно дал понять, что не намерен прощать нашу глупую выходку с ограблением и плата за его молчание - мы с Катькой. Захочет ли Лаппа поставить под удар журнал, чтобы помочь нам? Может быть, ей кажется, что ничего страшного не случилось. Ведь не убьют нас, в конце концов, подумаешь, оттрахают - дело-то житейское.
        Я вспомнила, как Рита и Роза предлагали Марату себя вместо нас, и мне стало стыдно за собственные мысли.


* * *
        За окнами машины почти стемнело. Картинки унылого пейзажа менялись с удивительной быстротой. Джип миновал Пулковские высоты и увозил нас все дальше от города.
        Катя больше не плакала. Она все теснее жалась ко мне, стараясь подальше отодвинуться от охранника, который сидел у окна и, закинув руку на спинку сиденья, игриво подергивал ее за косу. Ровный шум мотора периодически нарушала мелодия из
«Бумера», и, поднося мобильник к уху, Марат говорил: «Да», а потом переходил на какой-то тарабарский язык, и уловить суть разговора было невозможно. Лишь один раз он по-русски и со злобой бросил: «Да пошла ты!» Наверное, это звонила Роза, решила я, стараясь разглядеть Марата в зеркале заднего вида и думая о том, почему Асланова с такой легкостью согласилась подставить своего бывшего любовника. Смуглое лицо Марата было довольно привлекательно. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым, если бы не излишняя жесткость взгляда, выдававшая человека, который привык чувствовать себя хозяином положения. Он действительно был похож на Андрея, но это сравнение было не в пользу последнего. Доктор Бахтин отличался нерешительностью, а Марат, похоже, всегда знал, чего он хочет.

«Точно бандит, - решила я, стряхивая с себя это наваждение, - и музыку для телефона установил бандитскую». Потом мне подумалось, что «Бумер» - хороший фильм, и этот уроженец Казани не имел никакого права отождествлять себя с его чисто российскими героями, которые, несмотря ни на что, вызывают симпатии. Или это бывает только в кино? А на деле бандиты имеют отвратительные ухмылки и мерзко пахнут, как Саня, вольготно раскинувший свое жирное тело рядом с Катей. Я опять поймала себя на том, что Марат почему-то не вызывает у меня таких отрицательных эмоций, как его охранник, и окончательно разозлилась. В данной ситуации это было противоестественно. Не хватало еще влюбиться в этого самодовольного урода, и лишь потому, что он отдаленно напоминает мне Андрея.
        Чтобы придать мыслям другое направление и разрядить повисшее напряжение, я спросила:
        - Скажите, а куда… - но Марат меня тут же перебил:
        - Саня, посмотри, десять минут прошло?
        - Вроде прошло.
        - Хорошо, продолжай, - любезно разрешил мне Марат.
        - Куда вы нас везете?
        - В одно миленькое место, - гадко рассмеялся Саня. - Вам непременно понравится.
        - Имейте в виду, что Маргарита Лаппа - бывший следователь, и нас наверняка уже ищут.
        - Ага! - хмыкнул охранник. - Вся милиция Питера сбилась с ног в поисках двух идиоток, которые замыслили грабануть Марата, а потом решили покататься с ним на джипе.
        - Вы же прекрасно понимаете, что это вы вынудили нас поехать с вами. Это был первоначальный шок. Сейчас он прошел, и мы требуем, чтобы вы немедленно отвезли нас в милицию.
        - Во-первых, шок - это по-нашему. А во-вторых, требовать здесь, на своей территории, могу только я, - назидательно произнес Марат. - Вам же просто надлежит усвоить, что за все в жизни нужно платить. В частности, за свои противоправные действия вам придется понести соответствующее наказание.
        - Это точно, - радостно поддакнул Саня, подмигивая Катьке и пытаясь запустить свою похотливую лапу в вырез ее блузки.

«Козел!» - подумала я, обнимая Катьку, которая сидела с таким видом, будто уже смирилась с участью жертвы. «Мы выберемся, - шептала я. - Девчонки обязательно что-нибудь придумают». «Вот, если бы здесь была Роза», - обреченно вздохнула она. - Между прочим, твоя прекрасная Роза и втравила нас в эту историю - хотелось сказать мне. Но вместо этого я гладила Катьку по голове, совсем как Егорку, когда он плакал во сне.
        - Эй, девки, не шептаться! - прикрикнул охранник. - Или вы… Глянь, Марат, похоже, что мы с тобой обломались и эти куколки торчат друг от дружки.
        - Разберемся, - откликнулся Марат, который, видимо, пребывал в благостном расположении духа и негромко напевал: «Чита-Рита, Чита-Маргарита…»
        До меня не сразу дошло, что охранник принял нас за лесбиянок, но возмутиться по этому поводу я не успела, потому что джип, наконец, остановился.
        - Приехали! - объявил Саня.


* * *
        Блочная пятиэтажка стояла на отшибе и казалась необитаемой из-за неосвещенных окон. Несколько раз Марат чертыхнулся, возясь с сигнализацией, потом дверца со стороны охранника открылась, Саня извлек из машины свое тучное тело и приказал: - Выходим, и чтобы без глупостей, а не то…
        При этих словах он выразительно распахнул пиджак, демонстрируя висящий под мышкой пистолет. Нам ничего не оставалось, как подчиниться приказанию. Охранник тут же схватил Катю за руку и сильным движением притянул к себе. Катька пискнула, затравленно посмотрела на меня, но я ничем не могла ей помочь: Марат уже закрыл джип и двигался ко мне с неотвратимостью фатума. Шел мелкий, противный дождь, но каким наслаждением было сейчас идти под этим дождем куда угодно, а еще лучше бежать, лишь бы никогда не видеть тех, кто привез нас сюда. Где-то далеко играла музыка, а нас, как нашкодивших детей, вели в подъезд.
        На лестнице царила невообразимая грязь. Пахло мочой, кошками и чем-то еще липким и тошнотворным. Если в этом ужасном доме и жили люди, то они предпочитали сидеть в своих квартирах и явно не собирались открывать двери, чтобы увидеть нашу странную процессию. Мы двигались гуськом и в полном безмолвии: впереди охранник, который тянул за руку Катю, за ней на негнущихся ногах поднималась я и сзади Марат, периодически подталкивающий меня в спину.
        Квартира, в которую нас завели, находилась на последнем этаже. Тесная прихожая была сплошь заставлена коробками. Вряд ли Марат привозил сюда своих любовниц. Судя по неухоженности, эта берлога явно не предназначалась для постоянного проживания, а использовалась как склад или место неромантических свиданий. Оказавшись в комнате, главным «украшением» которой была огромная кровать, застланная несвежим бельем, мы с Катькой беспомощно переглянулись.
        - …Какое сказочное свинство, - припомнилось мне из Шварца.
        - А вы чего хотели? Пятизвездочного отеля? - усмехнулся Марат. - Нет, девочки, здесь все как раз соответственно вашему уровню. Опять же начинать надо с малого, с низов. А дальше уже в зависимости от вашего старания. Может быть, вы меня сегодня так удивите, что в следующий раз я приглашу вас в более приличные апартаменты. Кто знает?
        - Не дождешься, - прошипела Катя.
        - Поживем - увидим, - рассудительно сказал Марат. - Ладно, вы тут пока осваивайтесь, а нам с Саней кое-что перетереть надо.
        Они ушли на кухню, а мы принялись «осваиваться», метнувшись, первым делом к входной двери. Та, естественно, не поддалась - изнутри ее можно было открыть только ключом. Ну, а телефона в квартире, похоже, отродясь не водилось.
        Словом, мышеловка захлопнулась, а лапушки не слишком торопились нам на помощь. Мы вернулись в комнату. Отсюда было слышно, как на кухне переговариваются Марат и Саня, очевидно, выясняя между собой, которую из нас они будут трахать первой на этом сексодроме. Хлопнула дверца холодильника, раздался смех. От ужаса происходящего я окончательно потеряла способность соображать и вцепилась в Катькину руку. Она посмотрела на меня и спросила:
        - Тебе уже приходилось спать с мужиками? Прежде, чем я успела ответить, в комнате появились наши мучители.
        - Ну, что стоите, как партизанки перед расстрелом? - поинтересовался Марат. - Может, выпьете для храбрости?
        Он сделал рукой приглашающий жест, указывая нам на диван, подле которого стоял низкий столик, заставленный бутылками.
        - Какие напитки предпочитаете в это время суток?
        - Водку, - сказала я и, потянув за собой Катю, шагнула к дивану.
        - Вот это по-нашему, - обрадовался Саня, щедро плеская «Русский стандарт» в пластиковые стаканы.
        Водка была теплая и невкусная, но в нашей ситуации особо привередничать не приходилось. Перед тем, что нам предстояло, лучше уж напиться до беспамятства, но Марат каким-то образом угадал этот мой план.
        - Не гони волну, - жестко сказал он Сане. - Пусть барышни расскажут, как дошли до жизни такой. Ну, с Розой все понятно - эту стерву всегда интересовали только деньги. Но эта ваша предводительница - Лаппа, вроде разумная баба и законы неплохо знает, как же она решилась на эту авантюру?
        - Нашему журналу необходимы деньги, - начала Катя.
        - Всего-то пятнадцать тысяч долларов, - запинаясь, подхватила я. - Иначе «Лапушки» не смогут выходить, а мы так старались, и все уже почти готово.
        - Старались они, - передразнил Марат. - А почему я должен отдавать свои деньги на ваш гребаный журнал? Или вы думаете, что они мне на халяву достались? Всего-то пятнадцать тысяч долларов… Вот ты, мышь несовершеннолетняя, заработала в своей жизни хотя бы тысячу, чтобы с легкостью распоряжаться чужими деньгами? Старались они…
        - Отпустите нас, - всхлипнула Катя.
        - Не раньше, чем вы отработаете свое старание. Даю вам ровно десять минут на то, чтобы утереть сопли и подготовить для нас что-нибудь из вашего репертуара. Время пошло.
        Марат встал, за ним поднялся Саня, который, повинуясь безмолвному приказанию своего шефа, пустил настенные часы. Было без пяти одиннадцать. Егор, наверное, уже спит, машинально отметила я, наблюдая за размеренными движениями маятника в виде короткого полосатого хвоста. По циферблату с громким тиканьем бегали огромные кошачьи глаза. Смешные часы, они бы обязательно понравились Егорке.
        Десять минут. «Чего это он все меряет десятиминутными отрезками? - некстати подумалось мне. - А вдруг его и в постели хватает только на десять минут? Это было бы здорово - ведь десять минут совсем немного. Надо всего лишь закрыть глаза и мысленно досчитать до шестисот». Мои идиотские арифметические подсчеты прервала Катюша:
        - Оля, как ты думаешь, что он имел в виду? Что мы должны для них подготовить?
        - Розова, ты спьяну совсем поляну не сечешь. Они уверены, что мы лесбиянки и жаждут увидеть «живую» порнушку.
        Катька прыснула. Вслед за ней засмеялась и я.
        - Это ж надо, - говорила Катя, - вот умора. Клюева, ты представляешь?
        - Я представляю, но что делать-то будем?
        - А давай выпьем, - предложила Катя.
        - Вот это по-нашему, как говорит Саня, - снова развеселилась я.
        Мы выпили еще по полстакана.
        - Тебе это помогает? - спросила Катя.
        - Не знаю. Кажется, да, - ответила я, прислушиваясь к постепенно зарождающемуся в голове легкому шуму.
        - А мне нет. Оленька, я боюсь.
        - Подожи, - я порылась в своей сумочке и достала неначатую упаковку психопанизола. - Вот, возьми, съешь две таблетки.
        - Что это?
        - Это такой антидепрессант. Я его раньше в больнице для мамы доставала. Она его принимает от бессонницы. Очень сильный препарат. Если съесть много, то может наступить такая отключка, что на следующий день вообще ничего помнить не будешь.
        - Так давай съедим всю пачку напополам. Чтобы наутро ничего не помнить.
        - Да ты что? Сердце же может не выдержать!
        - Ну и пусть не выдерживает. Еще и лучше.
        - Нет, Катюш, нельзя. К тому же я не уверена, что даже эти таблетки помогут нам забыть такую ночь.
        - Это уж точно, - грустно согласилась Катя. - Ну, давай хотя бы две… Стой, ты куда?
        - Я сейчас приду. Мне надо в туалет.
        - Оленька, не оставляй меня одну, пожалуйста, - жалобно запричитала Катя.
        - Катюш, я на одну только минуточку. Мне еще в машине очень хотелось.
        В туалет я отправилась вовсе не за этим. Мне вдруг пришла в голову мысль, что мы можем попробовать забаррикадироваться в нем и ждать, пока не подоспеет помощь. Однако я сразу убедилась, что это полнейшая утопия - шпингалет на двери отсутствовал как класс, да сама дверь была столь хлипкой, что амбалоподобному Сане не составило бы большого труда сорвать ее с петель.
        Я вернулась в комнату, и одновременно со мной в ней возник Марат.
        - Ну? - грозно спросил он. - И долго вы намерены тянуть резину? Или я неясно объяснил?
        Держа в руках початую бутылку коньяка, Марат приподнимался на носки, потом опускался на пятки и снова вперед-назад.
        - Что молчите, али языки проглотили? - с издевкой осведомился Марат. - Покажите нам свое умение. Саня, помоги девушкам раздеться, а впрочем, нет - пусть лучше сами.
        Услужливый охранник ринулся было исполнять поручение, но, повинуясь жесту шефа, уселся рядом с ним на диван. Закинув ноги на стол, они приготовились к представлению. Тишину в комнате нарушало только тиканье часов, маятник-хвост отсчитывал время.
        Наше положение было отчаянным. Смешно было надеяться на то, что мы сможем справиться с двумя здоровенными, разогретыми винными парами мужиками. И тут Катя решила вызвать огонь на себя.
        - Кина не будет, - тихо, но отчетливо произнесла она. - Мы не лесбиянки.
        - Смотри-ка, у птички с косичкой и голосок прорезался, - весело сказал Марат. - Ну, раз с вашей сексуальной ориентацией все в порядке, будем действовать по заранее намеченному плану. Надеюсь, вы помните о том, что сами согласились поехать с нами? Будем считать, что вы нам понравились. Правда, Саня?
        Охранник с готовностью заржал.
        - Не беспокойтесь, в накладе не останетесь, бабы на нас еще не жаловались, - продолжал Марат. - А если проявите изобретательность, так мы вам еще и заплатим. По сто баксов хватит? Несовершеннолетней могу накинуть полтинник.
        Он откровенно глумился над нами. Как кошка играет со своей добычей, то выпуская, то пряча когти, так Марат дразнил нас. Я оглянулась на Катю - та очень и очень медленно, но все-таки начала расстегивать пуговицы на блузке. В эту секунду она была похожа на зомби, который не может не подчиниться голосу своего хозяина.
«Наверное, на нее уже подействовали таблетки и ей теперь все безразлично…» - решила я. Однако делать было нечего - не отдуваться же Катюше за нас обеих. И я, еще медленнее, чем она, начала стягивать с себя футболку. Большего унижения мне не приходилось испытывать никогда в жизни.
        - Бельишко-то так себе, сразу видно, что куплено не в «Дикой орхидее», - продолжал юродствовать Марат, бесстыдно разглядывая нас. - Видать, у вашего журнала дела и правда обстоят не лучшим образом. Так ведь чем людей грабить, могли бы найти другой способ зарабатывать деньги. Мы же вам предлагали, правда, Саня? Подключили бы к этому делу свою атаманшу - она баба ладная - глядишь, месяца через два и появились бы у вас эти самые пятнадцать тысяч.
        Мы слушали эту отповедь молча. Было нестерпимо стыдно. Несмотря на жару в комнате, мои зубы выбивали отчетливую дробь.
        - Да что с ними долго разговаривать, - сказал охранник, который уже давно с вожделением смотрел на Катю.
        - Погоди, Саня, - остановил его Марат. - Это всегда успеется. Пусть сначала потанцуют.
        Он нажал кнопку магнитофона. «Девушка Прасковья из Подмосковья…» - запричитали
«Уматурман». Я невольно вздрогнула, услышав любимую песню своего сына. Егорка умел уморительно кривляться под нее. А еще я вдруг подумала, что Ника в этой ситуации наверняка оказалась бы на высоте. Уж она бы смогла исполнить стриптиз перед этими уродами.
        - Двигаться, двигаться, - прикрикивал Саня. - Давайте топлес.
        Все это напоминало мне кастинг, но в каком-то гипертрофированном, гадком виде. Вот она - расплата за Маргариту, мелькнуло у меня в голове. Чем не бал Сатаны, уж Марат-то точно ощущает себя по меньшей мере Воландом. Я посмотрела на Катьку и поняла, что она через минуту грохнется в обморок. Это стало последней каплей - я не выдержала и взорвалась. Как говорит в таких случах моя мама, «Остапа понесло»:
        - Послушайте, вы! Перестаньте над нами издеваться… Вы привезли нас сюда трахать - так трахайте. Но только перед этим запомните… Ты, - я ткнула пальцем в ошалевшего Саню, - особенно ты, чурка недоделанная: не только на вашем паршивом Кавказе существует обычай кровной мести. У меня есть сын. И пусть он пока еще совсем маленький - я подожду. Тем более что месть - это блюдо, которое следует подавать холодным. А когда он вырастет, то найдет вас и убьет. Обоих. Если только к тому времени на ваших стрелках и разборках вас не пристрелят такие же подонки, как и вы сами. Понятно?
        В лице Марата что-то дрогнуло. Он посмотрел на меня с некоторым удивлением и, как мне показалось, даже с некоторым… уважением, что ли. Марат поднялся с дивана, молча подошел ко мне. Иходящий от него сладкий аромат парфюма, смешанный с винными парами, не был противным… Андрей никогда не пользовался туалетной водой, от него всегда пахло больницей, но этот запах был таким родным. Я подумала об Андрее, и хмель мигом вылетел из моей головы.
        - И с каких это пор у несовершеннолетних имеются сыновья?
        - Мне двадцать два года. Это Рита просто так сказала. А про моего сына Егора она не знает, и никто в журнале не знает. Но он все равно есть.
        Марат продолжал буравить меня своим тяжелым взглядом. «Интересно, он меня сразу убьет или сначала все-таки изнасилует?» - подумала я.
        - Мне кажется, я поспешил назвать вас отличницами - с географией у тебя явные проблемы. К твоему сведению, я родился и вырос в столице Татарстана городе Казани, а оттуда гораздо ближе до Москвы, чем до Кавказа. Не так ли?
        Я машинально кивнула головой. Действительно, далековато. Между тем Марат продолжил:
        - Меня уже очень давно никто не называл чуркой. Тем более чуркой недоделанной. Ты понимаешь, что мне это не слишком приятно, а?
        С этими словами он взял меня за подбородок и почти вплотную притянул к своему лицу.
        - Страшно?
        - Да, - прошептала я. - Но вам этого никогда не понять.
        - Отчего же, мне тоже бывает страшно. И не так уж редко, как это может показаться на первый взгляд… Ладно, все. Концерт окончен - скрипки в печку. Можете одеваться.
        Он отпустил меня, подошел к столу и, взяв с него початую бутылку коньяка, сделал большой глоток. Мы с Катей недоумевающе следили за его действиями. Марат выпил и обернулся к нам:
        - Я же сказал вам - одевайтесь. Как ты там говорила? - обратился он к Катюше. - Кина не будет?.. Так вот, сегодня кина действительно не будет: дороги разбило дождем и порнушку к сельскому клубу не подогнали.
        Мы с Катюшей, как и час назад Саня в машине, «не вкурили». Марат, похоже, догадался об этом по нашим глупым лицам, а потому специально для тупых потенциальных жертв изнасилования пояснил:
        - Это была всего лишь инсценировка. Выражаясь более понятным «ботающим по фене барышням» языком - разводка. Мне вдруг стало дико интересно посмотреть на то, как далеко вы готовы зайти в своих журналистских художествах. И, скажу откровенно, вы меня сегодня удивили… Нет, я всегда знал, что баба - существо непредсказуемое, но ведь, в конце концов, всему же есть предел!.. А главное, ради чего? Ради бабок на какой-то там журнал?.. Короче, сдаюсь, это выше моего понимания. Но держались вы достойно. Молодцы. Уверен, что мой Санек в такой ситуации в первую же минуту штаны бы спустил и был лапушкой…
        Саня возмущенно набычился и открыл рот, чтобы сказать что-то в свою защиту, однако Марат его опередил:
        - Да шучу я, Саня, шучу. Настроение у меня сегодня такое. Черноюморное.
        И тут мы с Катюшей, наконец осознав суть сказанного Маратом, как по команде, не сговариваясь, зарыдали. То, что с нами сейчас разыграл Марат, было верхом цинизма и, как мне казалось, чем-то еще более гадким, нежели «обыкновенное» изнасилование.
        - Послушайте, как вам не стыдно, - бормотала я, захлебываясь в рыданиях.
        - А почему мне должно быть стыдно? - удивился Марат. - Не вы ли сами согласились пострадать за подлость Розы?
        - Если мы и виноваты перед вами, то не до такой же степени.
        - Извини, но степень вины я всегда определяю сам, - немного надменно произнес он. Похоже, ему очень нравилось играть роль вершителя судеб. - Ладно, девчонки, вы тут располагайтесь, будьте как дома, а нам надо еще смотаться по делам. Завтра с утра Санек заедет за вами и развезет по домам. Кстати, в холодильнике есть колбаса и фрукты. Да и водки полно осталось - так что можете снять стресс и расслабиться… Все, Саня, поехали, а то мы с ними и так уже слишком много времени потеряли. Хотя… Кто ж знал, что сегодня нас ждет такое забавное приключение с похищениями?
        - А почему вы не можете отпустить нас сейчас? - тихо спросила Катя, которая, похоже, до сих пор не вполне верила, что эта история могла завершиться для нас как-то иначе.
        - Потому что ваши подруги еще не до конца осознали, в какой блудняк вас втравили. Пусть еще немного помучаются, попсихуют, окончательно переругаются в поисках крайнего. Кстати, а кто был автором этой оригинальной идеи. Розка?.. Наверняка она. По крайней мере в свое время она была не без фантазии, - Марат мечтательно закатил глаза, видимо, вспоминая нашу Багиру, но затем осекся и кивнул охраннику. - Поехали.
        Наш мучитель направился к выходу. Вслед за ним, вздохнув, поплелся и Саня. Судя по выражению его лица, он был не в курсе задумки своего шефа и теперь искренне расстраивался, что этой ночью комиссарского тела ему так и не перепало. Ничего, гаденыш, переживешь.
        Мы с Катюшей оделись, погасили свет и сели на пол, вытянув ноги и прислонившись к стене.
        - У меня дома, наверное, с ума сходят, - сказала Катя.
        - И у меня тоже, - сказала я.
        - А все-таки хорошо, что тебе пришло в голову придумать про ребенка.
        - Про ребенка я не придумала. Моему сыну действительно четыре года, и его действительно зовут Егор.
        - Ну, ты даешь! А почему же не сказала никому?
        - Потому что дура, трусиха и «соплюха». Хотела быть такой же, как все вы - эмансипированной и свободной. Боялась, что Рита, узнав о Егоре, не возьмет меня в журнал.
        Нервное напряжение дало о себе знать только сейчас. Видно, у меня действительно запоздалая реакция.
        - А мы-то, дуры, тогда на тебя наехали за статью про трехлетних мальчиков. Получается, ты это про своего Егорку писала, да? Не обижайся на нас, ладно? - сказала Катя и, посмотрев на меня, добавила: - И вообще, ты - молодец. Кто знает, чем бы закончился сегодняшний день, если бы тебе не удалось уговорить Марата. Вдруг он это все наврал - и про инсценировку, и про разводку.
        - Не думаю, - устало ответила я и снова вспомнила о пережитом унижении. Стыд жаркой волной снова бросился мне в лицо. Хорошо, что в комнате было темно и Катя не могла этого видеть. Мы еще не научились жить с тем, что произошло сегодня, и от этого обе испытывали неловкость.
        - Интересно, что сейчас делают наши девчонки? - спросила она.
        - Спят, наверное, - со злостью сказала я.
        - Роза с Ритой наверняка не спят!
        - А что толку? Не им же пришлось отдуваться за этот идиотский план? Легко говорить о феминизме, когда не тебе приходится за это расплачиваться. Все твоя прекрасная Роза - заварила кашу, а сама в кусты.
        - Ты же ничего не знаешь о ней.
        - И знать не хочу! Какая мы к черту команда, если они бросили нас.
        - Но мы же сами согласились поехать…
        - Потому что надеялись на девчонок. В этих «Лапушках» только Ника. Она самая лучшая, а вы все ее не любите.
        - Оленька, успокойся…
        - И не смей называть меня Оленькой…
        Рыдания снова сдавили мне горло, и невыплаканные еще слезы полились вновь. Я и не заметила, как мы с Катей поменялись ролями. Теперь она утешала меня и говорила, что девчонки никогда нас не бросят и что сейчас им еще хуже, чем нам, потому что страшнее всего - неизвестность. Сейчас она снова была бывшей учительницей Катей Розовой и безошибочно находила слова, которые прогоняли обиду и врачевали душу.
«Вот пришел великан, и упал великан, такой большой великан, а Оленька у нас маленькая», - приговаривала она, обхватив меня за плечи, будто баюкая. Эта странная присказка обладала волшебным свойством, она растворяла боль и уничтожала возникшую между нами неловкость. Мне больше не было страшно, и я верила, что Роза уже давно дозвонилась до Ники и сейчас лапушки готовят какой-нибудь гениальный план нашего спасения.
        Я не знала, что в то самое время, когда я засыпала сном-надеждой, на прикроватной тумбочке Ники резко завибрировал и замигал мобильник. Это звонила Роза.


        Рассказ Ники

        Вероника Викторовна Стрельцова
        (она же - Ника).
        Чума, оторва. 168 см, 27 лет. Выпускница журфака.
        По профессии не работала.
        Танцевала в ночном клубе.
        Содержат родители и бой-френды.
        Часто меняет имидж - стрижки, масть, одежду…
        Обожает красивых мужчин (впрочем, некрасивых - тоже, из жалости).
        Не то чтобы нимфоманка, но где-то близко…
        Глупышка, но добра и отзывчива. Не злопамятна. Любит компании, хорошо поет.
        Умеет дружить. Корреспондент журнала. Не замужем.
        Девиз: «Живи с тем, кого не любишь, если не можешь жить с тем, кого любишь; главное - живи регулярно».


        Я проснулась от шума в голове. Хотя нет. Шумело вроде бы где-то за ее пределами. Я с трудом перевела глаза на прикроватную тумбочку. Источник шума находился именно там. Резко вибрировал и мигал мой мобильник. Номер был закрытым, поэтому я собралась и как можно обольстительнее сказала: «Алло».
        - Ника, кончай там обольщать очередного старикашку. Быстро приезжай к Лаппе, у нас проблемы…
        - Прям сразу кончать…
        Розка, а это была она, аж поперхнулась, а я записала себе на счет еще одно победное очко.
        - Стрельцова, через пятнадцать минут у Марго общий сбор.
        И Роза отключилась. Вечно она со своими недомолвками. И номер закрывает, потому что все еще, по-казански, боится спецслужб. Ну, что еще могло случиться? Опять кто-то запорол статью или интервью, а я, «великая журналистка», должна, как всегда, вывести всех на светлый путь?
        Несмотря на то, что журнал был еще в проекте, наша железобетонная Маргаритка заставляла девчонок писать статьи на разные темы. Учиться, учиться и еще раз учиться… Но это, по-моему, кто-то придумал еще до нее.
        Черт, сколько сейчас может быть времени? Семь! Они что там - с ума сошли со своими
«учениями»?! Учитывая, что сегодня я легла спать лишь в начале четвертого, с их стороны это было самое натуральное свинство. И зачем только перед тем как укладываться, я включила свой мобильник? Кстати, судя по количеству непринятых, они мне всю ночь названивали. Ладно, в конце концов Лаппа сама рассказывала, что зачетное время прибытия по учебной милицейской тревоге составляет полтора часа. Так что времени на то, чтобы привести себя в порядок, достаточно.
        Голова гудела, и на душе было как-то муторно. И так как рефлексия - не мой конек (я даже значение этого слова узнала на лекции по философии на втором курсе журфака, когда один раз не вовремя проснулась), так что, сами понимаете, забеспокоилась я не на шутку.
        Вообще-то за последнее время в нашей женско-журнальной жизни произошло много чего забавного… Позорные сексфото, увольнения практически у всех, кроме меня, депрессуха от нехватки денег на журнал. И все равно меня каждый раз коробило, что такие симпатичные, а некоторые даже красивые мордашки моих уже любимых и родных лапушек в последнее время постоянно выражают все скорби человечества сразу. Наверное, и дурацкие мысли у меня от созерцания этих, с позволения сказать, лиц. Ну да, точно от этого. К гадалке ходить не надо. Я поспешила списать свои сомнения на окружающий мир, как это делала всегда, и пошла варить кофе…
        Пить кофе с утра, прежде чем принять душ и почистить зубы, меня научил мой первый мужчина. К этому еще должна была прилагаться сигарета, но ее я выкуривала после того, как выходила из дома - школьная привычка, чтобы не расстраивать бабушку, которая практически до семнадцати лет считала меня «милой девочкой». Первый мужчина «закончился» через два месяца, когда узнал, что мне только-только исполнилось пятнадцать лет. Мой двадцатипятилетний лейтенант милиции посчитал, что за такие отношения ему дадут больше, «чем я вешу», и сделал ноги. Два дня я пролежала лицом к стене, потому что так поступали все героини моих любимых романов а-ля Джейн Остин, а потом бабушка сманила меня на кухню моими любимыми беляшами. И там, на кухне, я поняла, что уже и не помню, как он целуется. Вот тут меня и озарило, что книги, пусть даже самые разумные, не отражают действительность. Читать я бросила и занялась познанием окружающего мира.
        Кофе не спас меня от дурацких мыслей. Ладно, попробуем проанализировать ситуацию. Хотя где я и где анализ?
        Так, что я делала вчера? Проснулась. Не в своей постели. Точно. Такое со мной случается. Не подумайте, я не нимфоманка, хотя бы потому, что знаю значение этого слова. Но я и не ханжа. Если мужчина мне нравится, то я не люблю, как это делают многие коллеги по полу, в течение месяца завязывать розовые сопли в бантики. Гораздо приятнее ехать с понравившимся мужчиной в машине и ощущать волны мурашек, перекатывающихся по телу. Если еще и секс потом отличный… В большинстве своем мужчины способны на примитивные «простые движения». С такими я сразу завязываю. А вот если от любви наутро глаза горят… С таким мужчиной я задерживаюсь. Один раз чуть замуж не выскочила. Бабуля отговорила. Она предложила мне представить, что через тридцать лет я проснусь с этим мужчиной, у которого и живот уже от пива отвис, и грудь больше на женскую похожа. Короче, я посмеялась минут пятнадцать и замуж не пошла. Не пошла потому, что в мужчинах я ценю вовсе не ум. Поговорить об особенностях стиха Баратынского я могу и с шестидесятилетним профессором филологии, одним из знакомых моей Ба. В мужчинах я ценю стиль. А стиль не
предполагает ни оплывшего от пива лица и брюха, ни треников с обвисшими коленками на стуле около «ложа любви», ни запаха пота вместо аромата дорогого одеколона.
        Но я отвлеклась. Вчерашний мужчинка оказался так себе, на одну ночь. Поэтому я особенно не растрачивалась на утренние реверансы, приняла душ и поскакала на работу. Вообще-то ходить на работу каждый день не было никакой необходимости. Денег на выпуск пилотного номера у нас не было до сих пор. Но почему-то все члены нашего маленького женского коллектива считали необходимым утром собираться дома у Марго и создавать видимость работы. Правда, вчера до Лаппы я так и не дошла: позвонил один мой бывший бой-френд и нынешний начальник, владелец клуба
«Касабланка», где я выступала в пятницу по вечерам. У меня там был сольный танцевальный номер - «Солнце Каира». Я сама придумала название и все па. Танцую я классно, чего скрывать. Надо, конечно, отдать должное и любимой бабуле, которая в свое время настояла на том, чтобы мама отдала меня в кружок восточных танцев при Дворце пионеров. Я, кстати, и в то время уже танцевала так, что и без стриптиза мужики млели.
        Азамат, мой шеф, позвонил вчера и позвал за город купаться и лопать шашлыки. Я и поехала. Просто сотрясать воздух в «офисе» у меня уже не было сил. Зато можно было попробовать вытянуть из «любимца всех богов», как ему нравилось себя величать, денежку на журнал. Время мы провели неплохо: «шефулька» после двух слабых попыток поприставать прямо в машине расслабился, и мы действительно накупались вдоволь и наелись шашлыков, которые Азамат готовил, как никто. А вот денег он не дал. Сказал, что спонсировать бабью дурь ему не позволяет его вера.
        Удивительное дело. Мужики всегда вспоминают Иисуса, Аллаха или Будду, когда другой причины для мотивации своих поступков им просто не найти. Богами, как хромой костылем, они поддерживают свою несостоятельность. И спорить с ними после таких
«резонов» просто бесполезно. Я и не стала. Может, поэтому я так переживаю и самоугрызаюсь? Или как там это называется?
        Тут мне на голову полилась вода. Я даже не заметила, как, следуя утренней инерции, зашла в ванную и включила душ. Ладно, как сказал обсчитанный бармен клиенту-обманщику, только что поверженному им на пол стулом: «Пусть вода смоет все твои печали», и вылил ему на голову стакан воды.


* * *
        - Ребенок, выходи из душа. Ты вылила на себя уже больше воды, чем пролилось на землю во время всемирного потопа.
        Да, моей бабуле всегда было свойственно образное мышление.
        На кухне меня уже ждал завтрак - как всегда, мюсли и стакан сока. Так бабуля боролась с моими вредными привычками. Сама она говорила, что таким образом пытается продлить мне жизнь.
        - Ребенок, давай быстрее. Мне через час уже надо быть на работе. Если ты не поторопишься, то в редакцию отправишься на своих двоих.
        Я оценила такт бабули. Дело в том, что позавчера я так торопилась на очередное свидание, что немножко нарушила правила дорожного движения. Короче, я проигнорировала красный свет. Упс. Результатом стало помятое крыло. Ездить на такой уродине было просто невозможно, поэтому пришлось отвезти мою «малышку» в автомобильный салон красоты.
        - Одну минуточку, и на Жизель Бундхен рядом со мной никто и не взглянет.
        - Что за Бинуш?
        - Бундхен, Ба, Бундхен. Ты отстала от жизни. Это невеста Ди Каприо, фотомодель.
        - Ну, тогда, милая, сегодня кофе пьешь без молока. Твоим параметрам до модельных еще далеко.
        Я оглядела себя в зеркало. Бабульчик явно преувеличивала. При росте 168 талия у меня была 59. Плюс еще округлая попка и высокая грудь. И пусть бабуля называет это культом тела, все равно, нагишом я бы смотрелась явно лучше Ковальчук, которую Вортко выбрал на главную роль в «Мастере и Маргарите». Ой, Рита же объявила тему
«Маргарит» закрытой. Но я так. Про себя.
        Честно говоря, я не понимаю, чего тогда все так озлились на эти фотки в журнале. Женское тело прекрасно. Если бы только не было вокруг тупоумных мужиков, которые думают, что если девушка на снимке обнажена, то она в жизни даст тебе за первым же углом. Хорошо, что мой лейтенант научил меня парочке приемов. Болезненных и унизительных. А то первое время отбоя не было от любителей «комиссарского тела». Только за одно этого урода редактора Ворошилова стоило бы навсегда лишить возможности плотских утех.
        Ладно, мы еще посчитаемся. Вот наш журнал выйдет, раскрутится. Мы будем ходить на всякие модные тусовки, где много ценителей женской красоты. Пристрою своих лапушек…
        - Бабульчик, а можно мне один круассанчик? Маленький такой…
        - Ника, ты скоро перестанешь влезать во все свои умопомрачительные наряды.
        - Ба… Ну мне много работать сегодня. Вон Розалинда наша звонила, видно, опять аврал и спасателям пора спешить. А если Чипу и Дейлу не дадут корочку сладкого хлебушка, они скукожатся и превратятся в страшных и злобных горгулий, каких мы, помнишь, видели в Париже на Нотр-Даме.
        - А если «спасателей» накормить, то они точно превратятся в толстопузов. Давай, дорогая, допивай кофе и двигай булками.
        - Фи, грандмер, что за выражения?
        Наши препирательства снова прервал звонок мобильника. Это уже была сама Маргарита Лаппа. Видно, дело и впрямь серьезное.
        - Ника, приезжай срочно ко мне. Девчонок взяли в заложницы. Сексуальные.
        Голос у Риты сорвался, и она отключилась.
        - Ба, я своим ходом. Буду поздно, не жди…


* * *
        Я быстро напялила кроссовки (видимо, сегодня они больше подойдут «погоде») и выскочила на улицу. «А Розка тоже, блин, хороша, - раздраженно думала я, выбегая на еще только просыпающийся проспект. - Не могла сразу толком сказать, что у нас там не учебное, а самое настоящее ЧП». Поймать машину с моими данными не проблема, и через две минуты я уже летела по Каменноостровскому на шикарной «тойоте». Эх, будь я в другом настроении и, симпапулька-водитель разорился бы сегодня не только на бензин. Но именно сегодня, занятая невеселыми мыслями, а вернее, предположениями, я была способна только поддерживать легкий треп. Что такое могло случиться с моими лапушками, что они стали сексуальными рабынями? Видимо, очередной «гениальный» план главной Лаппы где-то дал маленькую трещинку. Хотя стоп, если мне звонили Розанчик и Марго, значит…
        - Вот черт!!! Нет, молодой человек, это я не про вас. Вы очень даже ничего. А вот и моя редакция. Я работаю журналисткой. По-моему, это очень сексуально. Я вам что-то должна за проезд? Нет? А вы милый. Ну, увидимся, город маленький…
        Надо признаться, этот прием срабатывал всегда. Платить за «такси» мне еще ни разу не приходилось. Максимальной платой, которую я однажды отдала за поездку с Петроградки в Кронштадт, был поцелуй.


* * *
        В «офисе» творился дурдом. Причем, судя по всему, всю ночь. Мне даже стало обидно, что меня не позвали. Но потом я вспомнила, что телефон у меня вчера был отключен по поводу моего хорошего настроения после шашлычков. А тем временем Маруська бегала из угла в угол и все норовила позвонить в милицию, от чего ее тут же отговаривала Марго. Выглядело это так:
        Маша: Ждать больше нельзя!
        Рита: Что ты предлагаешь?
        Маша: Надо позвонить в милицию.
        Рита: Ага, и покаяться в похищении Розиного «бывшего». Тогда и девчонок не выручим, и сами…
        Тут наш «предводитель» показывала четыре скрещенных пальца.
        Так повторялось каждые три минуты. В четвертый раз я не выдержала:
        - Вы хоть объясните, что происходит? Ритусик переключилась на меня:
        - А, явилась, не запылилась. У нас тут беда, а до нее не дозвониться. Мужики у нее на первом месте, на подруг наплевать…
        - Эй-эй-эй… Ты чего. Что случилась-то?
        Маргоша выдохнула, а потом поведала мне о печальном исходе вчерашней операции. Блин, и тут я все пропустила! А ведь могла бы спасти девчонок. В том, что не Олю и Катю выбрал бы Марат, а именно меня, я не сомневалась. Но, может, еще не все потеряно. И он любит секс по утрам, а не по ночам?!
        - Ну, хотите, я пойду туда и заменю девчонок? Розита, ты вроде бы говорила, что твой бывший ничего себе в постели?
        Почему-то моя человеколюбивая идея вызвала бурю гневных отзывов и советов, из которых самым лестным был - думать не только… ну, вы поняли, каким местом. Такова судьба всех мудрых начинаний. Их душат ханжи и законники. Ну, не хотите, дело ваше. Думайте сами.
        Короче, я немного надулась и ушла курить на балкон.
        Обидок моих хватило на четыре затяжки, и я уже снова готова была включиться в процесс спасения невинности от порока, когда застала в комнате немую сцену. Посреди комнаты стояла… Катя, а рядом на коленях - Марго, и вы не поверите, я бы сама не поверила, если бы не увидела этого, как Марианна своего только что народившегося ребенка, она - плакала:
        - Катька, Катенька, Катюшечка, прости нас! Ты же видела, что выхода у нас не было. Ты сама согласилась. Тьфу, что это я несу… Ты как? Ты вообще как? Не молчи, ты чего? У тебя ничего не болит? Ты как добралась, пешком, на машине? О, Боже, о чем это я? Ника, стул, быстро!
        Это она уже, видимо, начала приходить в себя.
        - Катюшечка, ты, самое главное, не молчи. Ты скажи, поплачь. Ника, ну накапай ей валерьянки! Маш, сгоняй за коньяком! Катенька, садись. А может, ты прилечь хочешь? Тихо, тихо, тихо, я все сама. Люся, дай мне мою сумку. Там записная книжка. Я сейчас позвоню Якову Захаровичу, Кать, помнишь, мы к нему кофе ездили пить.
        Дрянной еще такой кофе оказался. И он нам все рассказывал, как служил доктором, сначала в акушерском отделении, потом в роддоме. Да, Кать, я ему сейчас позвоню… Люсь, ну где моя сумка!! И мы все уладим, Кать, честное слово, ты не молчи, вот попей… Ника! Тебя только за смертью посылать! Ничего, Катенька, не хочется, а надо. Пей, пей, пей. Пей, Кать, я лучше знаю, что надо делать в таких ситуациях. Ты не обижайся, я вот что хочу сказать. Жизнь она ведь какая, не знаешь, где плохо в хорошо обернется. Ты, Катюша, вот руку на сердце положа - героиня. Всех нас спасла. Ты вот об этом думай. А еще лучше вообще не думай. Катюш, ну что же делать-то было?! Ой, вон Машка уже и коньяк принесла. Маруся… Тьфу, Ника заразила всех своими имя-преобразованиями! Маша! Ну, ты бы хоть лимончику купила. Люсь, разливай. Всем разливай. Все, девчонки, ухнули…
        Ну, все по привычке слушаться Лаппу и «ухнули», вот только Катька пить не стала, а вроде бы самая нуждающаяся была. Она только побледнела и за сердце схватилась. Но это еще ничего. Это все медикаментозно лечится. А вот когда она рот открыла… Тут уж всем стало ясно, что девчонка от пережитого умом тронулась.
        - А что случилось? Где Катя?
        Мы с девчонками переглянулись. Потом Машка тихонько начала продвигаться к телефону, видимо, собралась звонить 911, с нее станется. Короче, дело надо было брать в свои руки, я взяла бутылку с водой и вылила ее на голову Кате. Вода всегда стояла на Маргаритином рабочем столе. Она таким образом боролась за здоровый образ жизни нашей еще несуществующей редакции. Пить на рабочем месте было нельзя, даже самый простенький джин, курить - только на балконе. Одно время она даже пыталась отучить девчонок ругаться. Но когда сама пару раз поговорила с так называемыми респондентами, которые периодически звонили ей после опубликования откровенных фоток (и откуда только телефон узнавали) и приглашали нас на «шашлычок-с», сама не удержалась от мата. Запрет был снят.
        Пока я мысленно рассуждала о превратностях редакционной жизни, Катюша пришла в себя и врезала мне такую пощечину… Блин, как у меня голова не отвалилась, не знаю, но в этот момент на меня нашло прозрение. Черт, или оно наступает, это прозрение? Короче, я поняла, что девица, которая стояла перед нами, не Катя. О чем и уведомила окружающих.
        - Ника, не неси чушь! - возопила Роза.
        - Вообще-то ваша Ника права. Я не Катя. Я - Наташа, ее сестра-близнец.
        Лапушки впали в ступор.
        - Так, дайте-ка мне валерьяночки, - тихим, но все-таки командным голосом попросила Марго. - А то у меня такое впечатление, будто я попала на съемочную площадку индийского фильма «Зита и Гита».
        И тут у меня опять зазвонил телефон. Судя по номеру, это был один из моих ухажеров.
        - Да, зая. Нет, прямо сейчас не могу. А вообще - могу, ты сомневался? А чего волноваться?! Ну, выпей новопасситику. С чего ты взял, что я издеваюсь? Просто я занята. Нет, я не в магазине нижнего белья. Там я вообще не беру трубку. Я на работе. Знаешь, что, котик, позвони, когда научишься себя вести.
        Я в ярости выключила мобильник. У девчонок вокруг меня были странные лица. А потом они начали хохотать, как сумасшедшие. Ну, и пожалуйста, лишь бы не плакали. Первая остановилась Роза:
        - Пойду сварю кофе. Эту ситуацию надо обмозговать. Маргарита, ты объясни девушке… Наташе, что случилось.
        На кухне, куда я, конечно, желая помочь самоотверженной Розамунде, а попросту говоря, из любопытства, заглянула, наша Багира, вместо того чтобы наполнить турку, закурила. Такого еще не случалось за время нашего знакомства! Я зашла и в лоб спросила:
        - Что, чувствуешь себя виноватой?
        - Не дави сильно на педали, детка, надорвешься, - печально усмехнулась Роза.
        - Ты бы вместо того, чтобы прокуривать беду, вспомнила, чем твоего бывшего можно прижать.
        - Не глупее тебя, сама об этом думаю. Есть у этого Казановы слабое звено. Он жену свою, - как маму слушает. А Нонна та еще коровушка, несмотря на рога, мужа любит, как семнадцатилетняя, шагу без него ступить не может.
        - Значит, этим надо воспользоваться!
        Мы с Розой аж подскочили. На пороге кухни стояла Лаппа. Судя по решительному и беспощадному блеску в глазах, она уже пришла в себя и была готова разорвать всех врагов на клочки и пустить их по закоулочкам. Воинственную Маргариту я не перевариваю, поэтому сочла за лучшее удалиться:
        - Ну, раз количество мозговых клеток на квадратный сантиметр превышает норму, я - к девчонкам.
        В комнате девчонки окружили Наташу, и та с упоением рассказывала, как они в детстве обманывали своим с Катей сходством учителей в школе, потом кавалеров и университетских преподавателей. А однажды Наташе пришлось заменить Катю на первом уроке в школе, потому что ту от волнения мутило так, что ей было не выйти даже на улицу. Лапушки слушали все это с удовольствием, глядя на Наташу во все глаза. Наверное, им казалось, что это Катюша и все в порядке.
        Не знаю почему, но мне стало немного грустно. И я задумалась: стали бы девчонки так беспокоиться, если бы я попала в подобную ситуацию. Скорее всего - нет. И дело было бы не в бессердечии или в том, что они плохо ко мне относятся. Просто я и так попадаю во всякие разные истории, и с меня как с гуся вода…
        Из кухни вышли Лаппа и Роза. Лица у них были торжественные и поэтому немного глуповатые.
        У нас есть план, - в один голос провозгласили они, после чего все замолчали, и только несуществующая муха жужжала в воздухе вместе с незаданным всеми вопросом.


* * *
        Лучше бы мы их план скурили. С такой мыслью я подогнала к месту, где должны были развернуться основные события «гениального» и безрассудного замысла Марго и Розы, машину с опознавательными полосами ГАИ. После недолгих «уговоров» я ее позаимствовала у одного своего кавалера. Вслух я свои сомнения не стала выражать, так как на заднем сиденье сидела Маргоша, совершенно очаровательная в форме сотрудника ГИБДД. Рядом с ней сидела Роза. Сегодня утром она была бледна, но в глазах ее, как пишут в детективных романах, застыла решительность. Невдалеке у витрины магазина детской одежды прогуливалась Манюня с фотоаппаратом. А где-то в подворотне затаилась Наташа в тренировочном костюме. В сегодняшнем спектакле ей была отведена одна из главных ролей. Не знаю, как девчонок, но меня немного потряхивало.
        - Ну, что, сверим часы? - как заправский Штирлиц, спросила Рита.
        - На моих без десяти одиннадцать, - Роза бросила взгляд на изящные часики на левой руке.
        - Ау меня часы только на мобильнике. Глянуть? - я оглянулась на Риту.
        - У тебя, Ника, все не как у людей. Ладно, выйдет первый номер журнала, я сама тебе часы подарю. Так. Начинаем ровно в одиннадцать. Роза, ты точно уверена, что у Нонны бежевая «хонда»?
        - Да уверена, уверена. Марат ей эту машину на десять лет совместной жизни подарил. Она на ней два года ездит, души в ней не чает. Малышкой, вон как наша Ника, железяку эту называет.
        - И чего ты, Розанчик наш, такая злая? Машина, - это не просто средство передвижения. Это друг. Моя несколько раз меня выручала, когда приходилось из клуба улепетывать от слишком назойливых поклонников моего таланта.
        - Ну, если для того чтобы крутить задницей перед сексуально озабоченными самцами, нужен талант…
        - Да, ты, Розка, никак завидуешь?! Сама-то когда в последний раз с мужчиной была?.
        Ах, пардонте-с, на свидание ходила? Те шелковые простыни, которые я тебе на день рождения подарила, наверное, уже давно паутиной заросли.
        - Дура ты, Ника!
        - Ну, лучше быть счастливой дурой, чем несчастной умницей.
        - Прекратите, девчонки, голова уже от ваших криков болит, - взмолилась Марго. - Пять минут помолчите. Начинаем скоро.
        Я вытащила пачку сигарет и закурила. Девчонкам предлагать не стала. Во-первых, обиделась немного, а во-вторых, Ритка периодически курить бросала. Нервяк крепчал. Докурив первую сигарету, я сразу взяла вторую. Нестерпимо захотелось кофе. Пальцы непроизвольно стали отбивать чечетку на руле.
        Последний раз я так волновалась перед первым выходом в «Касабланке». Я ведь попала туда практически случайно. Как-то раз мы с приятелем возвращались домой. Шли пешком, лето было. Зашли в подворотню и напоролись на шпану. Шесть пацанов лет по пятнадцать-шестнадцать. Меня прижали к стене, зажали рот рукой, а парня моего стали бить. Били страшно, молча. Видимо, без всякой цели, так, от скуки. Потом повалили на пол и ногами добивали. Один сучонок мне под юбку грязными ручонками залез, я его за руку укусила, а он, тварь, меня прямо в лицо кулаком. Короче, чем бы это закончилось, неизвестно, если бы мимо не проезжал Азамат с мальчиками. Он мужчина горячий, джигит. Увидел, что девушку обижают, из машины выскочил, биту откуда-то достал. Отлупцевали они малолеток, будь здоров, а нас в клуб отвезли. Там у Азамата нашлась походная аптечка. Парня от крови отмыли, лейкопластырем заклеили и на диванчик уложили. А мне вместо анестезии коньячку налили. Да, видимо, с дозой переборщили, или стресс подействовал, захмелела я быстро. Что потом вытворяла, не помню, помню только, что рвалась танцевать у шеста. Утром
проснулась в квартире у спасителя: голая и ничего не помнящая. В голове шумело, хотя похмельем я никогда не страдала, организм крепкий. Как сползла с кровати, не помню. Оклемалась только в душе. А когда вышла, в спальне ждал Азамат с кофе:
        - Ты не подумай, дорогая, ничего не было. Я тебя к себе привез, потому что ты не хотела домашний адрес назвать. Шпионом меня называла. Я не в претензии, дело житейское. Раздевал тебя тоже не я. Ты сама вчера постаралась. Зажигала, будь здоров. Всем моим девочкам фору дашь. Посему, - тут он начал потирать ручонками, - есть у меня, душа моя, к тебе деловое предложение. Иди ко мне в танцовщицы.
        Я тогда аж кофе поперхнулась. Особенно когда представила, какое лицо будет у моей благовоспитанной Ба, интеллигентки в - надцатом поколении, когда она об этом узнает.
        - Мужик, как тебя там… Я тебе, конечно, благодарна, что спас вчера нас от этих ублюдков. Но не настолько, чтобы плясать стриптиз в твоем кабаке каждый вечер.
        - Ну, зачем стриптиз, дорогая. У меня приличное заведение, а у тебя отличные данные. Ты станешь звездой.
        - Звездой танцпола? У меня что, на лице написано «ПОЛНАЯ ДУРА»?
        - Ты не полная дура, дорогая. Ты - красивая женщина, а это обязывает. На всякие крема, помады, шпильки-булавки денег много надо. Ты ведь студентка? Живешь с бабушкой…
        - Я что, вчера еще и исповедаться успела?
        - Ну, исповедаться не исповедаться, а кое-что рассказала. Мне что, надо было тебе рот заткнуть?
        - Ладно, извини, погорячилась.
        - Дорогая, я ответа не жду прямо сейчас. Ты подумай, подумай. Я с деньгами не обижу. Через год сможешь машину себе купить, не придется больше по подворотням ходить. А то ведь я не смогу всегда проезжать мимо. Будет жаль, если такую красоту кто попортит.
        Азамат не выдержал и погладил меня по коленке. Неприятно мне не было. Хотя, честно говоря, к кавказцам я не благоволю. Но Азамат уже достаточно жил в Питере, чтобы не быть похожим на продавца арбузов.
        Думала я недолго. То ли лесть подействовала, то ли ожидание больших денег за то, что я и так вытворяю практически через день на дискотеках города. Не знаю. Короче, я согласилась и до сих пор не жалею. А вот перед первым выступлением волновалась так, что бегала в дамскую комнату раза три, пока в желудке не осталось ничего, кроме желудочного сока. Костюм, который шеф заказал по моему эскизу, нестерпимо жал. Потом мне стало казаться, что я забыла все па номера, потом, что выбрала не ту музыку и вообще слишком толстая, чтобы выставлять свое тело напоказ. Слава богу, что меня тогда поставили в самом конце программы. За четыре часа я просто устала волноваться. Когда вышла на сцену, мне уже просто хотелось, чтобы все поскорее кончилось. Выступление приняли на «бис», а я после этого отсыпалась целый день. У меня, кстати, всегда так: если сильно перенервничаю, сразу хочется спать.
        Так меня и взяли в штат «артистической труппы».
        Азамат меня берег. В постель не тащил, от поклонников таланта оберегал. Пока не купила машину, после каждого выступления возил меня домой. Видно было, что нравлюсь я ему сильно. Кончилось тем, что я сама сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться. Роман был красивым, но недолгим. Мужиком он был классным, но нудным: напившись, замуж звал, проспавшись - боялся, что я ему об этом напомню, и начинал придираться по пустякам. Ну, я его как-то раз и послала. Аккуратненько так. Азамат мой отказ принял спокойно, после чего наши отношения перетекли в приятельско-рабочие.
        Когда мы с девчонками решили организовать журнал, я договорилась с ним, что буду выступать раз в неделю, зато номер сделаю забойный. Обещанный номер действительно стал хитом. Ну, на то я и Леди Совершенство. Так меня всегда звал Илья Рожнятовский, мой старинный приятель. Приятелем он, конечно, был поневоле. Сколько я себя помню, столько Илюха был в меня влюблен. В школе он, по любви, давал мне списывать контрольные. В универе он, по любви, писал за меня курсовые. Короче, был моей «надежей и опорой», моей головой. Хотя почему был?.. Об Илье думать не хотелось. Я еще не придумала, как буду с ним расплачиваться за сделанное мне одолжение. Тоже по любви. А вот то, что придется расплачиваться, это точно.
        От печальных мыслей меня отвлек властный оклик Риты:
        - Все, девчонки, время пошло. Звони, Роза. Откуда наша Роза-Кларисса знала номер телефона Нонны, жены «клиента», я так и не смогла понять. Не в постели же он ей его продиктовал.
        - Алло, Нонна Михайловна? Нонна Михайловна, это Лариса. Я сменная воспитательница в садике, куда ходит ваш сын. Вы только не пугайтесь. Дело в том, что Славик немного приболел.
        Даже я с переднего сиденья услышала, как Нонна заверещала в трубку. И на несколько секунд мне, бездетной свиристелке Нике Стрельцовой, стало ее безгранично жаль. Но отступать было уже поздно. А осадок горечи, как после «Кровавой Мери», осел песком на желудок.
        - Нонна Михайловна, мы отнесли его в медпункт. Да, сам он дойти не смог. Его тошнит все время, но, понимаете, он все то же, что и остальные дети, ел. Тут доктор спрашивает, что он ел дома?
        На том конце трубки Нонна, по-моему, начала плакать. Я опять закурила. Какая это сигарета по счету за сегодняшнее утро? Шестая? Судя по всему, от такой поганой жизни я не только морально, но и физически деградирую. Так, расклеиваться нельзя. С пацаном все в порядке, а вот девчонки, Ольга с Катюшей, там, наверное, с ума сходят. Не ной, Ника, не ной! Только твоих соплей в этой трагикомедии не хватает. Ты - статист, вот и жди своего «кушать подано». Я выкинула сигарету в окно.
        - Нонна Михайловна, может быть, вы приедете? - голос Розы был полон тревоги за
«заболевшего» мальчика. - А то наш доктор ничего определенного сказать не может. Мы подумали, может быть, вызвать «скорую»? Подождать вас? Вы выезжаете? Хорошо, мы вас ждем.
        Розка выключила трубу, и на минуту в машине воцарилось молчание.
        - По-моему, все получилось. Она едет, - Роза робко улыбнулась и передала мобильник Марго.
        Марго начала набирать Наташу и Марусю:
        - Наташа, мадам выезжает, будет в нашем районе через полчаса. Приготовься.
        - Маш, Нонна выехала. Заряжай, будет через полчаса. И тут, наконец, позвонила Люсьен. За ней сегодня была закреплена «скорая помощь»:
        - Ой, девчонки, чуть все не сорвалось. Еле-еле уговорила их сдать нам в аренду списанную «скорую». Болтала всякую чушь. Что вроде как нам машинка нужна для фотосессии. Все равно паспорт пришлось оставить в залог…
        - Люся, Люся, остановись. У нас на носу время «Ч». Ника, где ее мальчики твои ждут?
        - Около булочной. Темненький и рыженький. Темненького Никитой зовут, а рыженького, по-моему, Сашей.
        - По-моему? Ну, ты, Ника, даешь! Они хоть в курсе того, что им придется изобразить?
        - В общих чертах. Я им тоже что-то вроде фотосессии наплела.
        - Люся, короче, около булочной тебя ждут двое парней, брюнет Никита и рыжий, вроде как Саша. Они не в курсе плана, поэтому им можно тоже рассказать сказку о скрытой фотосъемке… Если они не поверят? Твоя задача в том и состоит, чтобы поверили. Наташа тебе поможет. Нонна будет уже через двадцать пять минут.
        Марго отключилась, а у меня вдруг промелькнула мысль о том, что план наш может и провалиться. Слишком много людей в нем задействовано. А ведь не секрет, чем сложнее механизм, тем быстрее он ломается. Да и мальчишки, которых я в спешке по просьбе Лаппы нашла на роль санитаров, были «не фонтан».
        Мы молча торчали в машине. Казалось, что время остановилось. В душе я негодовала по поводу этой чертовой Нонки. Эти новые русские совсем с катушек съехали - это ж надо додуматься: каждый день таскать своего ребенка в садик, до которого не менее получаса езды на машине! Наверняка какое-нибудь навороченное заведение с бассейном, теннисным клубом, фитнессом и верховой ездой. Фабрика по производству новых Маратиков Губайдуллиных! Интересно, что было бы местному повару, если б у детеныша и правда заболел живот? Наверное, в тот же день уволили бы к чертовой матери без всякого расчета.
        Чтобы хоть как-то отвлечься, я решила поиграть в тетрис на мобильнике, но руки слушались плохо. Пришлось заняться своей любимой уличной игрой: я начала считать количество красивых парней и девушек, которые проходили мимо нашей машины. На третьей красавице из-за поворота появилась бежевая «хонда». Видно было, что водитель торопится и нервничает: машина двигалась рывками.
        - Боеготовность номер один, - Лаппа практически кричала в мобильник. - Наташа! Выходи!
        Я увидела, как из-за угла выбежала женская фигурка в сине-красном спортивном костюме. Она была такая маленькая и беззащитная и так похожа на Катюшу, что у меня невольно сжалось сердце. Машина и девушка продолжали идти на сближение. Наташа подбежала ближе, и стало видно, что для убедительности она надела темные очки и нацепила плеер. Когда Наташа бросилась наперерез машине, честно говоря, я трусливо закрыла глаза. Раздался визг тормозов, а потом, практически сразу, женский визг. От визга заложило уши, пришлось прикрыть их руками и открыть глаза. Наташа, раскинув руки, лежала прямо под бампером иномарки. Может быть, это был глюк, но возле нее растекалась красная лужа.
        - Девчонки, она и вправду ее сбила!
        - Ника, не будь дурой, с ней все нормально, - голос Риты дрожал, казалось, она уговаривает саму себя. - Вероника! Не устраивай истерик и иди к мадам. Ты не должна дать ей уехать. И не забудь «позвонить» в «скорую» и ГИБДД.
        Я рванула из машины. Оставаться в неведении о состоянии Наташи больше не было сил. Девушка, так похожая на нашу Катюшу, лежала в луже крови.
        - Что вы наделали! Что же вы наделали! - сами собой у меня из глаз полились слезы, я даже не поняла, что кричу. - Вы ее задавили! Она же молодая совсем, только жить начинает…
        Говорить в прошедшем времени о человеке, с которым только час назад мы пили кофе, просто не поворачивался язык. Я начала вытаскивать из машины все еще верещащую Нонну:
        - Посмотрите, что вы наделали!
        И тут мне показалось, что на асфальте произошло какое-то движение. Я бросила Нонку, и она безжизненно вывалилась из машины сама.
        - Ника, - Наташа приоткрыла глаза и тихонечко зашептала: - Вызывай скорее
«скорую», а то мне уже надоело лежать в кетчупе.
        Мне срочно пришлось пригнуться за бампер, иначе бы я точно истерически захохотала.
        Когда я выползла из-за машины, Нонна уже не кричала и не плакала, а только тихонечко, как ребенок, всхлипывала.
        - Надо вызвать «скорую», девушка еще дышит, - сказала я.
        - Правда?! - Нонна, как была, так и опустилась в светлом льняном брючном костюме на землю. Такой, наверное, не меньше пятисот баксов стоит, не вовремя подумалось мне.
        Тут, наконец, прибежала Маруся, и сразу же защелкала фотоаппаратом. Роль случайно пробегавшего папарацци ей удалась на славу.
        - Нонна Михайловна, что же вы так? - с ехидцей спросила она, не переставая фотографировать Нонку во всех ракурсах на фоне машины и тела. - Муж-то знает, в какую передрягу вы попали?
        Для Нонны это должно было стать сигналом, и она не сплоховала, сразу же схватилась за мобильник.
        - Котик, - заорала она так, что уши заложило во второй раз. - Приезжай скорее. Я человека сбила. Котик, это не шутка! Ну какие дела, приезжай… - тут Нонна опять заплакала. - Почему я гнала? - она затравленно оглянулась, словно вспоминая, где она и кто.
        Да, запугали мы тетку. Как бы она от горя не рехнулась. Тут Нонна завыла, и Маруся от неожиданности чуть не выронила фотоаппарат.
        - Славик… - Нона начала заикаться от слез. - Славик… Он заболел. Я в садик ехала. Приезжай! Немедленно! Наш сын там умрет, пока ты будешь заниматься делами. Где я? Да я даже не знаю… Тут детский магазин с куклами и мельницами на витрине. - Она опять заплакала и протянула мне телефон: - Объясните ему, как доехать, пожалуйста.
        Я послушно взяла трубку и услышала, как «клиент» тщетно взывал к своей жене:
        - Нонна, алло, алло!
        - Извините, пожалуйста, это… Неважно, я просто находилась рядом, когда ваша жена наехала на девушку. Я вызвала «скорую». Ах, вам это не интересно… Что?… Где мы находимся? На пересечении улицы Всеволода Вишневского и набережной реки Карповки. Через десять минут будете? Замечательно. Я пока вызову ГИБДД.
        Я не стала выслушивать его возражения на этот счет и отключилась. Вот уж кого-кого, а его мне не было жаль ничуточки. Я вынула из сумки персен и насильно засунула Нонне четыре таблетки в рот. Слушать ее завывания больше не было сил. Теперь в дело должны были вступить остальные лапушки, хотя после сегодняшнего спектакля нас смело можно было переименовывать в стервочек. Так, надо звонить Лаппе.
        - ГИБДД? Тут на пересечении Всеволода Вишневского и Карповки девушку сбили, приезжайте.
        - Когда? - прошептала Марго, как будто кроме меня ее кто-то мог услышать.
        - Через десять минут.
        - Мы готовы. Как там Нонна?
        - Плохо, - говорить было больше нечего, и я отключилась.
        Через пять минут из-за угла вылетела «скорая». За рулем с мрачным видом сидел рыженький вроде как Саша. Увидев машину с красным крестом, Нонна опять завыла. Пришлось запихивать ее в машину. «Скорая» лихо затормозила около нас. Из нее выкатилась Люся и принялась причитать над лежащей на асфальте Наташей:
        - Ластонька, кто же тебя так? Мы сейчас, сейчас, - она начала суетливо оглядываться в поисках медицинской сумки, которую, судя по всему, забыла в кабине машины.
        Пришлось мне тащиться за сумкой. Лучше бы Люська вместо мексиканских сериалов смотрела «Скорую помощь». Нонка притихла в машине и уже никак не реагировала на наши движения. Думаю, что даже если бы мы стали сейчас вслух обсуждать наши дальнейшие действия, она бы не поняла, о чем мы.
        - Ты меня не знаешь, - предупредила я сидевшего в «скорой» Никиту, который попытался кинуться ко мне с обжиманиями. - Бери носилки и выползай через минуту. Будем больную грузить.
        Мальчику такое обращение не понравилось. Пришлось в срочном порядке его целовать, чтобы чего не вышло лишнего и он не смылся раньше времени, а потом стирать с него мою помаду.
        Короче, сумку я принесла не сразу, а времени оставалось в обрез. Поэтому оказывать
«медицинскую помощь» пострадавшей решено было в «больнице». Мальчики начали грузить стонущую для пущей убедительности Наташку на носилки. Погрузить ее в машину они не успели: прибыл «клиент».
        Я, конечно, попыталась прикрыть носилки своей мощной грудью, но, похоже, лицо
«сбитой» все-таки мелькнуло перед его взором, потому что я увидела его ошеломленный взгляд. Машка тут же начала фоткать «клиента» на фоне носилок и
«скорой». Она еще пыталась что-то говорить, типа - «хорошенький матерьяльчик получится». Но от страха из нее выскакивали только согласные.
        И тут нам помогла Нонна. Она с воплями бросилась на грудь мужу. В это время мальчишки успели занести носилки в машину. Люсьен в спину «клиенту», который пытался оторвать от себя плачущую жену, прокричала, что «случай тяжелый». И они так же лихо, как приехали, отчалили. За ближайший угол.
        А как его там Сашу, подумала я, надо взять на заметку, водила он классный. Я давно заметила странную закономерность: если мужчина легко и непринужденно водит машину, в постели он с такой же легкостью выделывает невероятные кульбиты.
        - Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь все-таки случилось! - «клиент» наконец смог отклеиться от женушки, плач которой уже перерос в истерику.
        - Ваша жена сбила девушку, - нестройно откликнулись наши заметно поредевшие ряды.
        Черт, где Лаппа?! Что делать дальше, мы совершенно не представляли. По плану уже должны были подъехать «гаишники». Так, придется импровизировать, пока их величество заправилы не пожалуют. Но когда все кончится, я сама им закачу истерику. Я оглянулась на Машку. Она тоже стояла в растерянности и совсем забыла про свою роль «мимо пробегавшего папарацци». На нее надежды мало. Пауза затягивалась, «клиент» начинал багроветь, Нонна продолжала реветь.
        Первым делом пришлось залепить ей пощечину: от ее надсадного «плача Ярославны у меня уже начинала болеть голова. Если это перейдет в мигрень, то пиши пропало - на пару дней я выпадаю из строя. А это сейчас нам никак нельзя.
        - Эй, коза! Ты давай-ка полегче на оборотах. Ты что себе позволяешь?

«Наш муж» начал гневаться, вы только посмотрите! А за «козу» ты мне еще ответишь.
        - Нет, это что ваша жена себе позволяет! Сбила девушку и в кусты. А девушка, между прочим, только жить начинает. А может, уже начинала… Вы где жене права купили? Или, может быть, вы их в лесу нашли? Вы что же думаете, если понакупили дорогих машин, понавесили на них блатные номера, то и правил знать не надо… Приставили бы к ней шофера, если деньги девать некуда.
        Мужик от неожиданности обалдело раскрыл рот. Я же сама себе удивилась, потому что только сейчас осознала, что выражаюсь, как баба Серафима из нашего двора. Только обычно подобные тирады раздавались в мой адрес. Я имела несчастье нечаянно, честное слово, нечаянно, обрызгать ее, когда парковалась на скорую руку у своего подъезда. С тех пор я нажила себе врага на все оставшуюся жизнь. Стоило мне появиться на горизонте, как она начинала бормотать, причем так, чтобы слышали окружающие и я, всякие проклятия. В своих выдумках была она неистощима и разнообразна. Когда же меня не было на горизонте, баба Серафима придумывала про меня всякие истории. Причем по изобретательности она даже могла дать фору моей реальной жизни, которая и так изобиловала всевозможными приключениями. Как приятными, так и не очень. «Ей бы романы писать любовные или сценарии к мыльным операм», - говорила моя Ба, когда «доброжелательные» старушки нашего двора пересказывали ей притчи Серафимы.
        У меня же от всех этих историй волосы вставали дыбом. В них я представала то вавилонской блудницей, то наркокурьером, а то и чеченской террористкой. Последнее она стала проповедовать, когда увидела, как меня до дома подвозит Азамат. Пришлось просить его останавливаться на углу и весь остальной путь, под прицелом Серафиминых глаз, проделывать пешком.
        Потом про истории «нашего городка» я рассказала Илюхе. Рожнятовский пошел к
«божьему одуванчику», представился собирателем народного городского фольклора и попросил ее наговорить ему своих историй. Люлю потом просто давился от смеха, когда рассказывал, как бабка раздулась от гордости, что именно ее выбрал «ученый». Она отвела его в сторонку от других бабок, но так, чтобы они все видели, и начала свой скорбный рассказ.
        - Я о тебе так много нового узнал, - Илья аж захлебывался.
        Короче, рассказывать кому-либо, кроме него, до выхода книги, конечно, все эти истории он ей запретил. И попросил, если она что-нибудь новое узнает об этой
«дьяволице», то пусть звонит ему на мобильный в любое время дня и ночи.
        - Приятно будет перед сном услышать о новых приключениях Леди Совершенство, - он радовался, словно ребенок новой игрушке. Потом звонил иногда, используя новые истории как повод поболтать. Кстати, что-то он давно не звонил. Странно. Очень странно.


* * *

«Клиенту» пришлось потратить пять минут, чтобы прийти в себя и захлопнуть рот. Вот и славно, а то вид его желто-сигаретных зубов уже успел меня утомить. Он оглядел меня, но вместо бранных слов, которых я ожидала от него как реакции на мои слова, в его глазах я заметила удивление. Я тоже оглядела себя: может, юбка задралась или стрелка пошла на колготках. Все было в порядке, но я поняла, почему мужику опять захотелось открыть от удивления рот. Просто мои просоветские выкрики не вязались с нарядом, стоившим как минимум триста баксов, и босоножками на ту же сумму примерно. Ну, в жизни еще и не то бывает, дорогой, мысленно ухмыльнулась я.
        Тут в себя, наконец, пришла Машка и принялась усиленно щелкать фотоаппаратом.
«Клиент» отвлекся на нее:
        - Эй! Ты что делаешь? Тебе кто разрешил фотографировать?.. А ты вообще откуда взялась? - это он оскалился уже в мою сторону.
        - Я вызывала «скорую».
        - Так, я тебе сказал прекратить! Ты слышишь? Или мне вызвать охрану? - а вот это уже опять Марусе.
        - А у нас свободная страна! - Маруся победно улыбнулась совсем бледному «клиенту». - Заткнуть рот свободной прессе? Не выйдет! Денег не хватит.
        По-моему, мужик уже не понимал, на каком он свете. Еще чуть-чуть, и его хватил бы удар, что было нам совсем не на руку. Поэтому я поспешила его остудить:
        - Ну, я думаю, умные люди всегда договорятся. «Клиент» стал озираться, наверное, в поиске умных людей. Не найдя таковых, он тяжело привалился к машине. Еще чуть-чуть и нам пришлось бы вызывать настоящую «скорую». И тут из-за угла вывалилась задыхающаяся Марго.
        - Когда все это закончится, я придушу тебя, Ника, - прошипела она. - Где ты нашла эту развалюху, она не заводится…
        Я на секунду прикрыла Ритусика спиной: для выхода у нее должно быть холодное сердце и горячая голова. Или как там правильно… Ритка быстро оправилась, и вот перед «клиентом», как из-под земли, а точнее из-за моей спины, вырос инспектор ГИБДД. Очаровательный такой инспектор.
        - Гражданин, пройдемте!
        Боже, где она набралась этой пошлости? Хотя она же бывший мент. И тут в мужике произошли разительные перемены. Шарики и ролики в его голове, видимо, заняли более привычное положение. Он посмотрел на Маргошу, выпрямился, сплюнул и, - нет, ну надо же! - улыбнулся во все свои тридцать три зуба. Правда, мне в тот момент показалось, что и не улыбнулся он вовсе, а оскалился. Как волк.
        - Никак госпожа бывший следователь собственной персоной? Вас что, восстановили в органах?
        - Гражданин, пройдемте для выяснения! - уже менее грозно повторила Лаппа.
        - Ну, давай, мент. Пройдем. Потолкуем.
        Он уверено пошел в ту сторону, которую ему указала Рита. А та как-то неуверенно поплелась за ним. Когда они свернули за угол, мы с Маруськой вприпрыжку побежали за ними. Интересно все-таки, что будет дальше. Про плачущую в машине Нонну как-то все позабыли.


* * *
        Судя по место- и телоположению, «клиент» чувствовал себя хозяином положения. Он удобно развалился на заднем сиденье и вроде бы даже что-то напевал. В его ситуации это было как-то не слишком логично.
        - Наверное, это он Розку так рад видеть, - хихикнула Машка. Она вообще в последнее время вела себя не вполне адекватно своей спокойной крестьянско-рабочей натуре. Да, похоже, испортили мы девку. Ничего, привыкнет, может, еще и понравится, как говорил отец своей малолетней дочери, отправляя ее на трассу «подзаработать».
        Мы не удержались и тоже загрузились в неверное, не к месту поломавшееся авто.
        - Ну, что, родное сердце, выхода нет. Либо ты отпускаешь прямо сейчас девчонок, либо мы ведем твою жену в милицию.

«Клиент» изрыгнул матерную тираду, которую в приличных книгах не печатают. И где они только учатся так витиевато ругаться, не к месту подумалось мне. Судя по тому, что Розита о нем рассказывала, родился он в приличной семье, закончил школу, потому вуз. Занимался спортом. Но там ведь народ больше молчит, чем говорит. Из секции и попал в бандиты. Ненадолго. Сколотил приличный капиталец и ушел в банкиры. Впрочем, выпустив столь оригинальным образом пар, клиент явно успокоился.
        - Какая же ты, Розка, все-таки, сучка! - эта фраза была произнесена таким тоном, что было совершенно непонятно - оскорбляет он ее или делает ей комплимент.
        - Нормально, - все-таки оскорбилась наша Багира. - Он девчонок наших взял в заложницы, сексуальные, заметьте, а я еще и дрянь.
        Тут у мужика вроде как голова совсем включилась. По-моему, в первый раз за все утро:
        - Подождите. А кого тогда моя сбила? Это же сейчас в машине ваша была? Ну такая, с косой… Ни хрена не понимаю. Объясните же наконец.
        - А нечего тут объяснять, - вклинилась в разговор Марго. - Мы тебе пленки с преступной деятельностью твоей благоверной истерички…
        - Кстати, госпожа бывший следователь, вы мне до сих пор не предъявили своей ксивы. Поэтому у меня есть серьезные сомнения относительно ваших полномочий…
        - На, полюбуйся, - Ритка достала из кармана свои умыкнутые корочки, сунула их
«клиенту» в нос, однако в руки не дала. - Так вот, мы тебе - пленки, ты нам - всех, кто остался у тебя в заложниках.
        - Каких всех, девчонки? - у мужика опять глаза поползли на лоб. Может, он просто припадочный. Хотя нет, Розка вроде бы говорила, что спокойный, наоборот, чрезмерно спокойный и расчетливый. Если эту моя сбила, тогда вроде одна должна остаться? Или что?
        - Или кто? - Марго не давала себя сбить. - Всех отдавай. Всех, кто остался. На, звони.
        Она сунула ему в руку мобильник. Трубка в руке «клиента» не удержалась и упала на сиденье машины. Что-то в его взгляде мне подсказывало, что грядет буря. Этого я с детства насмотрелась и не люблю. Поэтому поспешно выскочила из машины и закурила.
        Однако «клиент» оказался более выдержанным, чем ему полагалась в подобной ситуации. Он быстро справился с собой и сам взял мобильник. Я опять втиснулась на заднее сиденье. Мужик звонил охране:
        - Саня? Здорово… Какие там в жопу дела!.. Во-во, как в Польше… Слушай, девки эти, которые под замком сидят, они где сейчас… - мужик охнул, потому что Марго не понравилось слово «девки» и она пихнула его локтем в бок, мол, не девки, а дамы. Мужик ухмыльнулся. - То есть одна дама… Что?.. Как две?… Куда?.. По домам развозишь?..
        Марго опять его пихнула.
        - Короче, всех дам, что там у тебя есть, вези на Вишневского. Выполняй. И давай бегом. Иначе у меня здесь окончательно крыша поедет.

«Клиент» выключил мобильник и бросил его от себя, словно противное насекомое. Такие, как он, проигрывать не любят. А ситуация сейчас явно была не в его пользу. Или мне так только кажется.
        Был у меня один поклонник. О любви в данном случае и речь не шла. Видимо, моча в голову ему ударила, решил он со мной переспать. Во что бы то ни стало. Сначала он завалил меня цветами, конфетами и плюшевыми игрушками. Я себя чувствовала пятилетним ребенком, глядя на эту «роскошь». А спать с ребенком, - это педофилия. О чем я и поведала своему ухажеру. Неделю ценитель моего творчества не появлялся в
«Касабланке», и я уже вздохнула свободно. Но тут он объявился. Взъерошенный и счастливый. Его прямо трясло от нетерпения все мое выступление. Потом он зашел в гримерку и вручил мне потными трясущимися руками, - я прям как сейчас помню эту мерзость, - маленький футлярчик. Внутри было серебряное колечко с камешком, как потом выяснилось, хрустальным. На лице ухажера, казалось, поселился вечный восторг. Наверное, от ощущения собственной щедрости. Я даже не стала ничего говорить. Просто вытащила из столика подаренный мне днем раньше кулон с черной жемчужиной. Так вот, у поклонника стало такое же кислое лицо, как у нашего
«клиента» сейчас.


* * *
        В машине воцарилась нездоровая тишина. Девчонки должны были приехать только минут через пятнадцать. За это время от такой тишины можно было просто свихнуться. Спеть, что ли? Розанчик не выдержала первой, включила радио. Какая-то барышня неопределенного возраста, надрывая несуществующий голос, взывала к невидимому собеседнику:

        Назови меня зайчиком,
        Я назову тебя белочкой.
        Назови меня мальчиком,
        Я назову тебя девочкой.
        Сама не заметив как, я начала напевать эту зарифмованную дурь. Потом подняла глаза и обнаружила, что «клиент» отстукивает пальцем на колене ритм, Маруська качает головой в такт песне. Даже строгий Розанчик, которая всегда слушает только правильную музыку, что-то там мурлыкала себе под нос. И только Лаппа сохраняла присутствие духа, ей предстояло сыграть еще один акт этого фарса.
        С трудом вырвавшись из вязкого оцепенения, вызванного отупляющей музыкой, я решила выйти на свежий воздух. А заодно и проведать Нонку. В суматохе о ней забыли все, даже муж.
        Женщина все так же сидела, сжавшись в комочек, в углу «хонды». Только теперь она уже не плакала, а тихонечко всхлипывала.
        - Курить хочешь?
        Нонна кивнула. Я протянула ей пачку.
        - Ты больше не плачь. Не надо. Все у тебя будет в порядке. Славик выздоровеет…
        - А ты откуда знаешь про Славика? - голос у Нонны дрожал, но вопрос был вполне осознанным.
        Упс. Ну, и как вы выпутаетесь теперь, Леди Совершенство? Весь запас импровизации я уже потратила на ее мужа. А хотя зачем, черт побери, теперь выпутываться и что-то придумывать?
        - Ты знаешь, милая… дело в том… ну, короче… Еще никогда правда не давалась мне с таким трудом.
        Ну же, Ника, возьми себя в руки и скажи ей наконец.
        - Нонна, с твоим сыном все в порядке. Тебе звонили наши девчонки. И еще. Ты никого не сбивала. Наташа сама прыгнула тебе под колеса. С ней все в порядке. Только не спрашивай, зачем это понадобилось. Некоторые вещи лучше не знать.
        Я выпалила это все на одном дыхании, только потом посмотрела на своего нежданного исповедника. Мария Магдалена вдруг превратилась в Медузу Горгону. Я даже не успела поднять руку, как по моей щеке мазнули ее длинные ногти. Слава Богу, что развернуться в машине она не смогла, а то точно бы пришлось раскошелиться на пластического хирурга. Нонка опять завопила, но теперь от ярости:
        - Ах вы, сучки ободранные! Да я… да я мужу скажу, он вас в бетон закатает! А перед этим ремни из спины вырежет, языки повырывает и в одно место засунет…
        Где-то я уже это слышала. По-моему, во второразрядном боевичке, под который я засыпала на днях. Вот из страдающей матери и вылупилась бандитская жена. И в театр ходить не надо. И тут меня прорвало. Я смеялась, наверное, минут пять. Вместе со смехом из меня выходило напряжение и раздражение последних часов. Нонка опять притихла. Наверное, подумала, что я после ее угроз от страха с ума сошла. Знала бы, что мне сходить не с чего, не беспокоилась бы так. Бабуля всегда говорит, что ума во мне ровно столько, чтобы не посчитали дурой, а вот эмоций на пять человек хватит. И это чистая правда. Я, например, всегда реву над печальными сценами в кино. Не могу оставаться спокойной, если взрослые кричат на ребенка. Но больше всего мне жаль стариков. Обычно они выглядят так, будто и не заметили, как жизнь прошла, и потому очень опечалены видом морщинистых щек и седых волос на месте еще так недавно глядевшего на них из зеркала молодого лица. А еще они ждут смерти. Всегда.
        Пока я обдумывала законы бытия, жена «клиента» уже пришла в себя и приводила в порядок лицо. Ну, это кино я уже видела, и не раз, да и Нонка мне уже порядком надоела. Жаль мне ее больше не было, поэтому я пошла обратно к своим.
        В машине можно было повесить топор прямо на напряженном молчании, и дыма не надо было.
        - Ника! Где ты уже успела оцарапаться? - Маргоша, как всегда, замечала все первой.
        - А вы вот у товарища спросите, в каком зоопарке он нашел свою пантеру? Хотя… Розита, это не ты ее кошачьим приемчикам научила?
        - Глупостей не говори. Хотя ты у нас мастер по этой части.
        - Девочки, не начинайте. Не место и не время.
        Тут приехал Саня на джипе. В салоне на заднем сиденье сидели наши девочки. Вроде как живые. Я даже и не заметила, как начала визжать от радости. Казалось, что мы не виделись сто лет. Они были такие милые, родные. Вот только выбравшаяся из машины Оленька была очень бледной, а Катюша… Она так и осталась сидеть в салоне. Господи, да она же не шевелится! И глазки такие… с узкими-узкими зрачками. Вот, а теперь совсем закатились!!!
        Между тем Оленька увидела «клиента» и побледнела еще больше. Хотя вроде как больше и некуда было. Мужик, правда, тоже перепугался, когда углядел в джипе Катюшу. В этот момент Олечка, наше робкое солнышко, подошла к «клиенту» и так его саданула по физиономии своей маленькой ручкой, что, думаю, там отдалось. Там, где родилась мысль о сексуальном рабстве. Девчонкам даже пришлось ее удерживать, а то бы она его еще раз саданула, по причинному месту.
        - Да уберите вы от меня эту сумасшедшую… Вот и делай после этого людям добро. Нет, надо было все-таки вас употребить, по прямому назначению, - «клиент» заорал так же, как недавно его жена.
        - Любишь кататься, люби и саночки возить, - поддела его подошедшая на крики Наташа и бросилась к сестре. - Катюша, милая, что они с тобой сделали?.. Девочки, скорее сюда, ей плохо, она без сознания.
        На ее вопль, запыхавшись и все еще в белом халате, подбежала Люся.
        - Да ничего с вашей девкой не случилось, - буркнул Саня. - Спит она. Я за ними с утра заехал, а она спит. Полчаса пытались растолкать - ни хрена. В полной отключке. Пришлось ее на себе с пятого этажа переть…
        - Наташа, Люся, не волнуйтесь, - подала голос Оля. - С ней все в порядке. Она действительно спит. Я ей две таблетки психопанизола дала, чтобы успокоилась, а она, оказывается, пока я в туалет ходила, полпачки слопала. Наверное, чтобы в забытье впасть…
        Я не очень понимала, что происходит, и скосила глаза на нашего «клиента». Тот обалдело смотрел на Люську, и на лице у него при этом обозначилось уже знакомое мне выражение. И вдруг, неожиданно для всех, он сделал финт ушами. Как выяснилось потом, такого от него не ожидала даже знающая его до родинки на попе Роза. Короче,
«клиент» заржал как лошадь. Нет, здесь более уместным было бы сравнение с мерином. То ли от нервяка, то ли от того, что, наоборот, мужика отпустило, но хохотал он минут десять. Хохотал до слез. Хохотал до икоты. Хохотал до коликов в животе. А потом резко перестал.
        - Ну, вы, девчонки, даете. В цирке с фокусами выступать не пробовали? Хотя нет, какой тут цирк? Замашки у вас вполне бандитские. Аттракцион необычайного мужества. Да еще и бабьей дури… Вы что, купить меня такой лажей удумали? Все-таки, милые, когда лохов пытаются разводить, умней комбинации придумывают. Видно, правду говорят, баба - существо хитрое, но глупое… Ну, не тронул я ваших девчонок - можете у них самих спросить. Не имею привычки принуждать женщину к постели. Они и без этого туда прыгают. И не надо морщиться, Роза. Ты тоже недолго оборону держала.
        О! Это было что-то новенькое!
        - Да и не в моем вкусе ваши худышки. Ладно! Посмеялись и хватит. Скажите спасибо, что я сегодня добрый. Оценил ваше, как это там, «сам погибай, а друзей…» Ну-ну. Все, повеселились и хватит. Разбегаемся.
        Девчонки замолчали. Те же из них, кто был посвящен в план, посмотрели на Лаппу. Ей предстоял последний, но зато самый трудный шаг.
        - Извините, но это еще не все!

«Клиент», который уже собирался вылезать из машины, от изумления плюхнулся обратно на сиденье.
        - У нас, уважаемый, есть пленка с компрометирующими вас и вашу супругу фотографиями. Любое издание отвалит за него кучу денег…
        Марго выдержала театральную паузу, и «клиент» сломался. Он уже быстро отходил от наших фокусов.
        - Ой, ну вы, блин, и нахалки в натуре! Ладно, сколько вам надо на ваш идиотский журнал?
        Роза написала на листочке, заранее вырванном из блокнота, цифру и пододвинула его к нему. Марат хмыкнул, подумал, улыбнулся:
        - Ладно, девчонки. Вашего шантажа, я, конечно, не боюсь. Будем считать, что вы эти деньги заслужили. И знаете, почему? Потому что вы меня все-таки развели - один в один. Мы ведь когда-то, когда начинали, тоже с пацанами много глупостей делали. И я думал, что с годами мы стали крутые, а вот попал, как самый натуральный лох. И получается, что крутые - вы! Вы меня, можно сказать, позабавили: меня, скучающего парня, развеселили, в детство окунули. А это редко кому удается. А за хорошие воспоминания детства, за веселье действительно платить нужно. Так что вы натурально заработали…
        И он потянулся к мобильнику.
        - Только без резких движений, - из Лаппы опять полез дешевый детектив.
        - Вы что думаете, я вам деньги из кармана вытащу? У вас хоть счет в банке имеется?
        - Имеется, - обрадовалась Люсьен своей предусмотрительности.
        - Мобильник передай!
        Он начал набирать номер, потом долго слушал длинные гудки. Наконец на том конце взяли трубку.
        - Самуил?! Здравствуй, дорогой. Как дела? Как здоровье? Как Настя? Послушай, дорогой, мне нужна твоя помощь. Надо перевести… - он прочитал сумму с бумажки, - на тот счет, который сейчас тебе продиктует очаровательная девушка. Да, она действительно очаровательная. На, - он передал трубу порозовевшей Люсе.
        Люся некоторое время слушала человека на том конце провода и продолжала розоветь. Потом тихо продиктовала номер счета и еще послушала. Когда она отключила трубку, судя по ее движениям, контроль над ориентацией во времени и пространстве был потерян.
        - Довольны?
        Мы нестройным хором сказали «да».
        - Ну, тогда я пошел?
        Марго кивнула, и мы, как китайские болванчики, тоже закивали. Мужик уже вылез из машины и тут вспомнил:
        - Э! А с сыном моим тоже все в порядке? Мы опять нестройно кивнули.
        - Ну, артистки! Когда журнал выйдет, экземплярчик не забудьте прислать.

«Клиент» пошел к своему джипу.
        - Эй! Жену не забудь!
        - Ничего, сама доберется. Не маленькая.
        Девчонки захихикали, вот только одного голоса я не услышала в общем хоре. Я повернулась к джипу, в котором все еще сидела Катюша, и заорала. В автомобиле никого не было. Мы бросились к машине - наша девушка с косой уже лежала на полу. Тут заорали все. Первая замолчала Люся, она вдруг сорвалась с места и побежала за угол. Может, ей плохо стало, и она решила нас избавить от нелицеприятных картин. Вернулась она уже на «скорой».
        - Мальчики, давайте осторожно ее грузите. Ну чего уставились? - набросилась она на нас. - Помогайте! С мигалкой мы ее быстрее довезем!
        - Куда довезем? - хором спросили мы.
        - Как куда - в больницу. Ей же совсем плохо, - Люська смотрела на нас как на полных дур.
        - Вообще-то, можно и в больницу, - неуверенно сказала наша медсестричка Оленька. - Ей бы сейчас хорошо промывание желудка сделать. В смысле клизму поставить.
        - Не надо клизму, - Катюшины веки дрогнули и распахнулись. - Яне хочу клизму. Мне… Мне уже лучше.
        - Жива! - снова хором грянули мы.
        - Катюша, лапонька, - наклонилась над ней Марго. - А чего ты сейчас хочешь?
        Катя задумалась, а потом ответила:
        - Кушать, спать, домой… А потом выпить.
        - Шеф, ты все понял?.. Гони с мигалкой.


* * *
        И вот мы опять сидим в моем любимом ресторанчике «Кукарача». Девчонки сначала сопротивлялись, но потом я их убедила, что расслабиться необходимо. Катюхе в больнице сделали промывание, после чего доктор разрешил ей поехать домой. Еще бы не разрешить - я так ему улыбалась. Нам всем необходимо было расслабиться, да и обмыть победу не мешало бы.
        - Хуан…
        - Луис, сеньорита.
        - Да, Луис. Нам семь «хлопушек».
        Пока парень мешал текилу со спрайтом, девчонки курили, а я подпевала этнической музыке. На душе почему-то было легко и спокойно.
        - Вам «хлопнуть»?
        - Не надо, мы сами.

«Хлопать» я лапушек сама учила, чем была горда неимоверно. Через несколько минут, судя по взглядам, девчонок повело. Особенно Олю и Катю, на долю которых выпало больше всего переживаний.
        - Девчонки, как же я рада, что мы все вместе и у нас все получилось.
        - Стрельцова, ты всегда рада, когда выпьешь. Почему-то, когда Маргариту вело, она называла меня по фамилии.
        - И вообще, тебя прибить мало за то, что машина не завелась в нужный момент.
        - Меня нельзя прибивать. Мне и так больше всех досталось.
        И я в очередной раз продемонстрировала свои царапины.
        - Заживем теперь… - размечталась Люся, которой все время безуспешного поиска денег по ночам снилась книга. И не какая-нибудь «Книга о здоровой пище», а «Бухучет».
        - Новый фотоаппарат купим…
        - И компьютеры…
        - Ой, а еще факс и модем…
        - Ты, хоть знаешь, что это такое?
        - Нет. Но названия такие красивые.
        - А я, девчонки, на окнах редакции цветы разведу.
        - Надо, чтобы окна обязательно выходили на набережную.
        - Это почему на набережную? Лучше в парк или сквер.
        - Это почему же лучше?
        - Да не спорьте вы! Выберем офис, чтобы одни окна выходили на набережную, а другие - в сквер. Давайте лучше придумаем наши первые убойные заголовки.
        - Как вам «Лапушка в лапах страсти»?
        - Фу, что за пошлость, Ника? Ты же профессиональная журналистка.
        - Ну, придумайте лучше! Пожалуйста, придумайте!
        - «Первый мужчина: помнить или забыть?»
        - Катюш, это что-то личное?
        - Ой, а если «Специалисты считают: ребенок не помеха карьере!»
        - Оль, не бывает таких длинных заголовков.
        - «Блондинки предпочитают брильянты».
        - Это из фильма.
        - «Прости меня, моя любовь».
        - А это из песни.
        - В постели с…
        - Вот сама это писать и будешь.


* * *
        Пока мои лапушки придумывали статьи, я решила пойти попудрить носик. Когда я вернулась, а произошло это где-то через час (уж больно миленький в соседнем зале был мальчик, да еще и такой одинокий), девицы успели еще раза три «хлопнуть». Пора было развозить всех по домам. Я и сама была… Ну так, скажем, навеселе. От любви и от текилы. Хорошее сочетание. Рекомендую.
        Погрузка милых, но пьяных дам в такси оказалась делом хлопотным. Поэтому я не сразу заметила, что мы оставили в ресторане Розу. Девчонки уже разъехались по домам. Пришлось мне одной за ней возвращаться.
        Когда я зашла в уже полупустую «Кукарачу», Багира все еще сидела там. Вот только на гордую обитательницу джунглей она не была похожа. Сидя практически в полной темноте, она рассматривала фотографию мужика, которая, как я знала, всегда хранилась у нее в портмоне. Розка не плакала, нет. Но уж лучше бы она ревела белугой. Больше всего в жизни я боюсь этого стеклянного выражения глаз человека, который от жизни ничего уже не ждет.


        Рассказ Люси

        Людмила Петровна Пчелкина
        (она же - Люся, она же - Мила, она же Плюшка).

162 см, 34 года. Бывший бухгалтер.
        Очаровательная блондинка с голубыми глазами и пышными формами.
        Любит тортики и восточные сладости, добродушна, спокойна, улыбчива.
        За это и сказанное выше («мужчины - не волки, на кости не бросаются») на нее западают многие.
        Дружит с Лаппой.
        Рекламный агент журнала.
        Не замужем.
        Девиз: «Хорошего человека должно быть много».


        Наверное, в этот момент у меня было стеклянное выражение глаз человека, который от жизни ничего больше не ждет. А если и ждет, то чего-то очень-очень плохого. Серое вещество начисто отказывалось искать выход из сложившейся ситуации. Ему требовалась подпитка. Но топливо для мозга - последний кусок торта, который остался после вчерашнего пиршества по поводу выхода первого номера журнала - было потреблено мною как раз перед этим злосчастным телефонным звонком.
        В офисе еще никого не было. Девчонки отсыпались. Еще бы! После такой вечеринки!


* * *
        Ликовать по поводу нашего дебюта мы смогли только тогда, когда глянцевая обложка с надписью «Лапушки» появилась в городских киосках. Только после этого суеверная Рита дала «добро», и была вскрыта первая бутылка шампанского.
        Честно говоря, напиться хотелось уже с того момента, как диск (!) с нашим журналом (!) наконец-то был отправлен в типографию. То, что это все же случилось, уже казалось счастьем, потому что за час до контрольного срока начали происходить всякие авральные вещи, стали складываться нестандартные ситуации.
        Для начала у нас отключили электричество. Это полностью останавливало процесс. Все сверстанные полосы были в компьютере, и мы вот-вот должны были скинуть их на диск. На самом деле, все это, конечно, можно было сделать намного раньше, если бы Ника до последней минуты не вносила правки в свою статью «Как влюбить в себя мужчину за пять дней?». Впрочем, название статьи вполне объясняло ее нерасторопность.
        - Девчонки, быстро придумайте мне синоним к слову «бой-фрэнд», - взывала она, лихо стуча коготками по клавиатуре.
        - Мальчик-друг, - выпалила я, проверяя тиражную ведомость для типографии.
        - Я просила не перевод, а синоним, - капризничала Ника.
        - Кавалер.
        - Ухажер.
        - Поклонник.
        Мы наперебой начали выкрикивать знакомые слова.
        - Скучно. Банально, - Ника лениво откинулась в кресле, обозревая потолок, словно искомое слово было начертано там. - Ну, Рита, подскажи.
        - Я вообще не знаю ни одного синонима ни к одному слову. Я - редактор. А ты - пошевеливайся. На штрафы в типографии у нас нет средств, - отрезала Рита.
        - Хорошо. Пусть будет «милый друг», - в последний момент нашлась Ника, и мы облегченно вздохнули.
        Из-за электричества мы все жутко переволновались. Во-первых, не все из нас спокойно переносят темноту, а кое-кто оказался еще и очень суеверен.
        - Плохая примета, - начала Маша Верхогляд. - Мне вот бабушка рассказывала…
        - Маш, не надо… - закричали мы чуть ли не хором. Наши донельзя взвинченные нервы не были готовы к каким-либо деревенским ночным историям.
        - Кому-нибудь дать валерьянку? - поинтересовалась наш штатный медик Оля.
        И тут электричество появилось вновь. Но теперь по-хамски решил повести себя главный компьютер, на котором был записан весь наш пилотный номер журнала.
«Продвинутая железяка» заявляла нам, что, мол, выключили его некорректно и что-то там еще… После второй перезагрузки и ласковых уговоров с нашей стороны компьютер все-таки сдался. Номер был переписан на диск, и мы с Ритой сдали его в печать.
        Вечером, накануне дня выхода журнала из печати, мы все собрались в офисе. Девчонки уже сбегали в магазин, купили разных вкусностей и накрывали стол.
        - Ну, что? - спросила Роза. - Может, отпразднуем, наконец?
        - Нет, девчонки. Мало ли что еще случится… - видимо, на Риту повлияли последние события в нашем офисе. - Пока журнал не появится в продаже, никаких празднеств.
        - Торт может испортиться… - заикнулась я. Воздушное создание из, кажется, йогурта и сливок аппетитно проглядывало сквозь прозрачную пластиковую коробку.
        - Не успеет. Номер выйдет утром.
        Все печально повздыхали, но прекословить Рите не стали. Ехать по домам тоже не было смысла. Была уже глубокая ночь, так что мы решили дождаться утра в офисе. Благо, у нас был мягкий кожаный диван и несколько кресел.
        Открыв глаза около семи утра, я увидела, как Рита направляется к двери.
        - Ты куда?
        - Пойду куплю сигарет, - ответила та. - И кофе… Марго вернулась через час.
        - Рота, подъем!!!
        Бедная Катя от неожиданности аж подпрыгнула на диване:
        - Зачем же так кричать?
        - Яс утра уже все киоски в своем районе обошла. Еле отыскала… Хватит дрыхнуть, я вам говорю! Проспите свой триумф! - и Рита положила на стол толстый глянцевый журнал, с которого на нас смотрела красивая самоуверенная девица. Над ней красовалась надпись - «ЛАПУШКИ».
        - Урр-рр-ра-а-а-а! - заорали мы все вместе и бросились обнимать Ритку и открывать шампанское.


* * *
        Это была наша первая победа! Рита, никому не доверяя, лично отвезла тот первый купленный номер журнала в подъезд, где жил подлец Ворошилов, и засунула «Лапушек» в его почтовый ящик. «Тираж у нас еще маленький, - сказала она, - вдруг ему на глаза не попадется».
        Казалось, теперь все будет складываться так, как надо, как мы и планировали. И теперь вот этот звонок… Ненавижу телефоны. «Не-на-ви-жу…» - сказала я в сторону аппарата, но этому чуду цивилизации, по-моему, было все равно. Он уже сделал свое дело.
        Как там утром это все началось?
        - Але…
        - Здравствуйте! Вас беспокоит пресс-секретарь губернатора Михаил Бабловский. Могу я поговорить с редактором журнала «Лапушки»?
        - Здравствуйте, редактора сейчас нет на месте, - мне пришлось проявить все чудеса эквилибристики, чтобы от неожиданности телефонная трубка не выпала у меня из рук. - Может быть, я могу вам чем-то помочь?
        - А… С кем я говорю?
        - Начальник рекламной службы Людмила Пчелкина…
        - Понятно… - сказал голос в трубке.
        - А в чем проблемы? - я решила сделать вид, что страшно заинтригована: чем же вызвано, мол, столь пристальное внимание со стороны городской администрации к какому-то - для них - дамскому журналу, хотя уже прекрасно понимала, в чем дело.
        - Проблемы, уважаемая госпожа Пчелкина, в том, что в вашем журнале появилась реклама с лицом губернатора…
        - И что? - я решила все-таки прикинуться «валенком».
        - Она же не позировала вам для съемок! - Бабловский, похоже, начинал злиться кретинизму рекламного агента.
        - А-а-а, - оттягивая время, я посмотрела на входную дверь, надеясь, что сейчас подоспеет поддержка в лице Лаппы, которая обещала к часу дня подойти в офис. Дверь надежды не оправдала, хотя часы с невозмутимым спокойствием показывали двенадцать минут второго. - И что теперь?
        - Губернатор ждет руководство журнала сегодня у себя в кабинете в пятнадцать часов для разговора. Когда подъедете, позвоните с поста у охраны, за вами подойдут. Прошу не опаздывать. До свидания.
        - До свидания, - ответила я уже телефонным гудкам.


* * *
        Во всем, конечно, была виновата я. А что еще я должна была делать, когда первые деньги, добытые у Марата Губайдуллина с таким трудом, растаяли, как дым, - на аренду офиса, оригинал-макет, компьютеры; а девчонки прожужжали мне все уши, напоминая, что я - финансист и деньги нужно искать и искать. Конечно, нужно, кто бы возражал. Где вот только?
        Когда, сославшись на мое экономическое прошлое, меня назначили «главным по рекламе», я протестовать не стала. И не стала колебать уверенность новых подруг в том, что у Пчелкиной связи чуть ли не до министерства финансов, а в приемные банкиров дверь я открываю ногой. Нет, ну было у меня несколько знакомых. Очень-очень даже… Но как бухгалтеру мне чаще всего приходилось все-таки общаться с операционистками банков. Они, конечно, люди неплохие, но деньгами помочь могли бы вряд ли.
        Целыми днями я обзванивала своих знакомых, имеющих хоть какое-нибудь отношение к деньгам. Но - закон подлости срабатывает всегда. И либо нужных людей не было в городе, либо у них не было денег. Разумеется, в большинстве случаев это были отговорки.
        В очередной раз получив отказ и в расстроенных чувствах выйдя из дверей одного из крупнейших банков города, я, чтобы прийти в себя, решила идти до дома пешком. Пятничный день подходил к концу, торопиться уже было некуда. Мечтая, как куплю сейчас себе двухсотграммовую шоколадку и с помощью нее по прибытии домой буду снимать стресс, я не сразу услышала, как кто-то крикнул: «Пчела!..» Так называл меня в институте избранный круг друзей…
        Я оглянулась - передо мной стояла Лиза Бирюкова - моя подружка по институту.
        - Привет! - радовалась Лизка. - А я думала, ты или не ты, кричу-кричу…
        - Привет, - поздоровалась я, но, в силу настроения, без особого энтузиазма, на что Лизка, похоже, немного обиделась.
        - Слушай, у тебя есть время? Пойдем, может, в кафешку, поболтаем. А? - предложила Бирюкова.
        Обычно я не отказывалась от подобных предложений, но сегодня явно был «не день Бэкхема», и я бы предпочла предаваться самобичеванию в одиночестве у себя дома.
        - Ой, Лиза, устала я что-то. Может, телефонами обменяемся, как-нибудь договоримся и встретимся…
        - Ну, надо же! Сто лет не виделись, а ты?.. Да пойдем! Ну, что ты такая кислая? Здесь совсем рядом недавно открылась новая кофейня. Там такая выпечка! Штрудели с ванильным соусом и мороженым, берлинеры… А пирожные… М-м-м… Пальчики оближешь!
        Слушать это было выше моих сил. Через пять минут мы уже сидели в уютной немецкой кондитерской. Перед нами стояла тарелка с внушительным набором выпечки.
        - Значит, замуж так и не вышла?.. - продолжала свой допрос Бирюкова.
        - Ну, так получается… - ответила я и сосредоточилась на сочном ванильном штруделе. Про туманную перспективу брака с Костиком я решила умолчать - подобные расспросы всегда меня раздражают. Нужно было срочно переводить разговор в другое русло, но Лизка это сделала сама. Несмотря на свою прямолинейность, она порой бывала очень даже тактична.
        - Ая сейчас работу меняю. Устраиваюсь в фирменный бутик. Французский… - не без самодовольства заявила приятельница. - Леви Больруа, модельер, в Питере открывает шляпный салон.
        - И что ты там будешь делать? - машинально поддерживала я разговор.
        - Да то, что и всегда. Бухгалтерией заниматься. Салон очень дорогой. Цены на шляпки - запредельные! Одну купят - всем сотрудникам месячная зарплата!
        - М-м-м?.. - я дожевывала песочный пирог с ежевикой.
        - Да, вот так… Только проблема в том, что французы не знакомы с нашим менталитетом. Нужно найти покупателей на эти шляпки, а кто их будет покупать за такие деньги? Как говорят маркетологи, нужна целевая аудитория… А французы ни фига не понимают: кто у нас - средний класс, кто - богатые, кто - бомонд. Россия, твердят, - загадочная страна.
        - Какая аудитория? - я чуть не поперхнулась.
        - Целевая!.. - укоризненно повторила Лизка. - Я тебе говорю: нужна целевая аудитория. Определив ее, можно и рекламную концепцию вырабатывать. Главное, нужно понять, кто такие шляпы может купить…
        - Я знаю - кто! - перебила я Бирюкову. Проглотив остаток эклера, я наконец поняла, что значит для меня эта встреча с приятельницей. В смысле, для нашего журнала. - И даже знаю, что вам нужно делать.
        - Что?
        - Нужно пропиарить ваш шляпный салон в нашем журнале. Я тебе разве не сказала, что работаю в дамском журнале?.. У нас сейчас как раз готовится очередной номер. (Я не стала уточнять, что очередной - это первый.) Наши читательницы - как раз ваш контингент. Вам же нужны стильные, состоятельные особы?
        - Ну, в общем, да…
        - Значит, реклама ваших шляп у нас - это то, что вам нужно.
        - Ой, ну я не знаю… Я все-таки - бухгалтер. Эти вопросы наш арт-менеджер решает. А он такой зануда, никому здесь не доверяет…
        - Придется либо довериться, либо обанкротиться… Ты мне скажи лучше адрес, телефон и как зовут вашего менеджера… Да не бойся, он тебе еще премию за знакомство со мной выпишет.


* * *
        В понедельник около полудня я отправилась по оставленному Лизкой адресу.
        Да… Бутик был действительно французский. Мне показалось, что я сама в мгновение перенеслась в Париж.
        В огромных витринах две точеные девушки грациозно располагали потрясающей красоты шляпки. Не могу сказать, что я любительница головных уборов (на мой взгляд, они всегда портят укладку), но при виде салонных шляпок мое отношение к этим дамским предметам несколько изменилось.
        Это были шляпки самых различных форм, цветов и текстуры. Сначала я обратила внимание на невесомые шляпки из соломки, украшенные искусственными цветами, лентами, перьями и бантами. Потом я «споткнулась» о шикарную шляпу красного цвета с широченными полями в стиле 60-х прошлого века. Она удивительно подходила к моему черному осеннему пальто с красными вставками… Тут были и шляпки в ковбойском стиле, украшенные кожаными ремешками с металлическими заклепками. «Эта бы Лаппе подошла», - в своих щедрых фантазиях я представила Риту героиней западного вестерна. А миниатюрные шляпки с вуалью и кружевные уборы идеально подошли бы опять же к моему вечернему наряду. Названий некоторых шляпок я просто не знала, но зато легко могла прикинуть, что и с чем могла бы надеть…
        - Бонжур, мадам. Вы что-то хотели? - из-за открывшейся стеклянной двери, ведущей в мир фантастической красоты шляпок и аксессуаров, на меня смотрел мужчина, как сказал бы Карлсон, «хоть куда и в самом расцвете сил…»
        - Да, я хотела бы поговорить с менеджером… - я взглянула на бумажку, зажатую в руке, - Жане Лакруа….
        - Это я. Чем обязан?
        - Не могу сказать, что он сильно смахивал на француза, тем более на французского менеджера. Хотя… Я же никогда раньше не видела французских менеджеров.
        - Меня зовут Людмила. Я менеджер по рекламе женского журнала «Лапушки»… Узнала, что вы скоро открываетесь. У меня к вам деловое взаимовыгодное предложение.
        Карлсон оглядел меня с ног до головы. Я сделала вид, что собираюсь подниматься, но задержала ногу на первой ступеньке. При этом разрез на моем, как его называл Костик, «откровенно-сексуальном» платье полностью открыл мое бедро. Француз задержал на нем взгляд, потом его глаза скользнули выше, остановились на моем декольте и, наконец, на моем лице. Вероятно, то, что он увидел, его вполне устроило. Я тем временем развернула фантик и положила в рот леденец:
        - Месье не желает конфетку?
        Он широко улыбнулся, пропуская меня вперед:
        - Проходите… М-м… Мадам? - предложил он.
        - Мадемуазель, - поправила я.
        Когда я поднялась по ступенькам и сравнялась с Лакруа, он оказался меньше меня на голову. «Настоящий Карлсон. Только без пропеллера», - подумала я и как можно очаровательней улыбнулась. Его глаза оказались точно на уровне моего декольте. Его щеки заметно порозовели. Хм, не зря же я два часа провела у зеркала, выбирая подходящий наряд и укладывая волосы.
        В салоне было уютно и красиво. Здесь как будто не предлагали купить что-нибудь, а просто приглашали выпить чашечку кофе. Мягкие креслица и диван, стеклянные прозрачные столики - все это располагало к беседе. Казалось, что шляпки клиентам предлагались просто в довесок. Уловка была понятна. Клиенту предлагают кофе или чай, каталоги с моделями шляпок, консультанты помогают сделать выбор… В итоге покупатель выходит с красиво упакованной коробкой ценой в половину шляпки, сам не понимая, как вся эта роскошь оказалась у него в руках. Вопрос только в том, как заманить в бутик клиентов, готовых выложить немалые деньги за всю эту - будем объективными - красоту.
        - Кофе? Чай? - спросила девушка, которую я видела в витрине.
        - Кофе, пожалуйста.
        Карлсон тоже попросил кофе.
        Французу нелегко давалось начало разговора, и я решила взять инициативу в свои руки.
        - Вы прекрасно говорите по-русски, - начала я свое тактическое наступление, помня правило номер один: «Мужчин нужно хвалить».
        Взращенный капитализмом и привыкший, видимо, к другому тону проведения деловых переговоров, француз не ожидал такого поворота событий. Но тактика моя сработала. Через полчаса я уже знала, что его мама была из России, а сиамского кота звали Сирано де Бержерак.
        - У вас в салоне прекрасные шляпки. Я слышала, вы вот-вот открываетесь, - нужно было переходить к делу.
        - Да, Леви Больруа - прекрасный дизайнер. Хотите посмотреть всю коллекцию?
        - О, да, конечно! - мой восторг был весьма искренним. Жалко, что француз такого маленького роста…
        - У нас во Франции говорят, что женщина без шляпки, как Эйфелева башня без шпиля… Не хотите примерить? - на моей голове оказалась шикарная бежевая шляпа, прекрасно гармонирующая с моим декольтированным платьем. Я посмотрела в зеркало и, вполне довольная своим отражением, повернулась к Жане.
        - Шарман!!! - промурчал француз. Было видно, я сегодня действительно производила впечатление.
        - Да, эти шляпки достойны головы королев, - я решила его доконать.
        - Какие королевы могут сравниться с вами! - воскликнул Лакруа и, приблизившись, поцеловал мне руку.
        Нужно было наконец решать вопрос.
        - Жане! Вам не кажется, что об этом салоне необходимо рассказать так, чтобы сюда слетелись самые прекрасные и богатые дамы Петербурга?
        - М-м-м… Мы уже дали предварительную рекламу… - при этом француз не переставал раздевать меня глазами.
        - Вы что?!! - я наигранно возмутилась. - Обычная реклама в газете и на ТВ? Как же можно!!! Об этом салоне нужно рассказывать не так. Нужно придумывать истории… Я знаю, как можно это сделать…
        Француз еле-еле оторвался взглядом от ложбинки у меня на груди и со вздохом выразил готовность слушать.
        - Вы могли бы разместить рекламу на страницах нашего журнала. У нас готовится очередной номер… - продолжала я.
        - А сколько номеров уже вышло? - француз медленно возвращался к реальности.
        - О! Какая бесподобная шляпка!.. - я снова с восторгом оглянулась на витрину; нужно было сбить француза с толку. - Так вот. У нас выходит очередной номер журнала. Мы можем сделать вам не просто рекламу. Представьте, если в нашем журнале появятся фотографии звезд кино, эстрады или даже… губернатора!.. Причем… в ваших шляпках. - Я сама поразилась своей наглости, поскольку последнее изречение было не из арсенала «домашних заготовок», а родилось спонтанно, но отступать было поздно. - Ваши шляпки разлетятся в момент уже на следующий день!!!
        Француз задумался.
        - Сколько вы хотите?
        - Я думаю, мы сможем договориться…
        - Хорошо. Я хотел бы ознакомиться с информацией о вашем проекте и…
        - Пожалуйста, - откровенно хвалебный прайс-лист, который мы сочинили в редакции хором, был у меня наготове. - Подумайте. Вряд ли кто-то предложит вам лучший вариант, - я сама начинала уже в это верить. - Вот мои координаты, - я протянула визитку. - Буду ждать вашего звонка.
        Я сняла бежевую шляпку (какая жалость!), надела ее на голову манекена и пошла к выходу. Жане проводил меня до двери и снова поцеловал мою руку:
        - Смею ли я надеяться на еще одну встречу с вами? - спросил он.
        - Все в ваших руках… - я многозначительно улыбнулась и вышла, чувствуя, как француз провожает меня взглядом.
        В тот же день ближе к вечеру Жане Лакруа позвонил мне и назвал сумму за первую рекламную публикацию и - при успехе - всего рекламного проекта. Услышав цифры с нулями, я чуть не упала со стула.
        Подписанный контракт он обещал с утра прислать по факсу.


* * *
        На следующий день утром мой мобильный вдруг заверещал так, как будто его собирались разобрать на запчасти и сдать в утиль. Красивая, в меру волосатая рука выползла из-под одеяла и схватила телефон:
        Але! Она спит. Что? Хорошо, передам.
        Снова воцарилась тишина, и я бы даже продолжила спать, но бившийся в окно яркий свет говорил о том, что этого делать не стоит. Рядом раздавалось сладкое похрапывание. Я потормошила родное, впервые оставшееся у меня ночевать тело:
        - Костик! Кто звонил?
        - Твоя любимая Лаппа. Спросила, куда ты пропала со вчерашнего дня и почему тебя сегодня нет на летучке?
        Я подскочила, как ошпаренная. Схватила телефон: часы показывали час дня.
        Я начала носиться по квартире, которая напоминала день после нашествия Мамая. Мое декольтированное платье почему-то оказалось на холодильнике, а туфли пришлось вылавливать шваброй из-под дивана. Видимо, так мы вчера отпраздновали с Костиком мою первую крупную сделку. Кстати, до него наконец-то тоже дошло, что вставать, мягко говоря, уже давно пора. Около получаса мы метались по квартире - он, натягивая то штаны, то футболку, а я бегая от шкафа к зеркалу и меняя юбки. Черт! Я снова поправилась!
        Наконец недовыбритый он и ненакрашенная я поехали на его машине в наш журнальный офис. Сидеть пришлось неподвижно: юбка то и дело грозила затрещать по швам. Самое главное, подписанный контракт на рекламу в «Лапушках» был у нас в кармане. Я рассчитывала, что Жане не подведет и факс уже в офисе.
        Я влетела в редакцию, когда девчонки что-то активно и довольно громко обсуждали. К моему удивлению, на летучке была даже постоянно опаздывающая Ника. Из обрывков последних фраз я поняла, что речь идет о прямой связи деньги - журнал.
        - На фига нам такой рекламный агент! - возмущалась Стрельцова. - О! Наша Мэрилин! Явилась! - увидев меня, съязвила Ника.
        - Мила, ну куда ты пропала? У нас завал. Выход номера под угрозой срыва. Смотри - куча неоплаченных счетов, - Рита выглядела расстроенной. - Почему ты вчера не брала мобильник?
        Я полистала меню в мобильнике. Действительно, одиннадцать неотвеченных звонков. Странно. Подруги смотрели выжидающе.
        Ужасно не люблю оправдываться и никогда этого не делаю. Поэтому я молча подошла к факсу. К счастью, он был на автомате, и за громкими разговорами девчонки не слышали его стрекота. Жане не подвел. Я оторвала кусок бумажной ленты и жестом фокусника положила его на стол, за которым сидела Лаппа.
        - Это что?
        - Посмотри, - сказала я с деланным равнодушием, ожидая, однако, какой сейчас произведу фурор.
        Рита пробежала глазами текст и присвистнула. Девчонки подбежали к столу, и видно было, что они тоже пребывают в легком замешательстве.
        - Но как? - спросила Роза.
        - Вот так! Кто тут возмущался по поводу непрофессионализма рекламного агента? - я сурово посмотрела на Нику.
        - Ладно, девочки, не ссорьтесь. Лучше скажи, как должна выглядеть эта самая реклама? - Рита как всегда была конкретной.
        Я рассказала о своем предложении Лакруа.
        - Ну, и где мы теперь найдем этих звезд? - ахнула Оля. - Прям так сразу звезды и побежали в наш журнал своими лицами торговать. Да о его существовании даже никто не знает! К тому же звездам за рекламу тоже нужно платить. Ты подумала об этом?
        Об этом, к слову, я думала в последнюю очередь. Ответа в голову не приходило.
        - А если найти двойников звезд? - предложила Маша.
        - Это уже будет фальсификация. Нарушение условия контракта, - это я знала точно.
        - А где мы возьмем губернатора? Ты с ума сошла? - возмутилась Катя. - Да ее живую, без всякой шляпки, и то нужно с особого разрешения фотографировать. А у нас даже аккредитации в Смольный на обычную пресс-конференцию нет…
        Все задумались. Вероятно, вспоминали своих «звездных» знакомых. Но никому ничего не припоминалось. Я внимательно наблюдала за лицами девчонок, ожидая, что сейчас на меня снова обрушится буря негодования.
        Есть идея, - неуверенно начала Маша. - Рисковая, правда. Но, может, что-то получится…
        - Ну, говори же…
        - Можно использовать монтаж… Сфоткать кого-нибудь из нас, взять фото губернатора каких-нибудь «лохматых» годов, отретушировать и смонтировать… Это же сейчас легко сделать…
        - Это, конечно, выход, - раздумывала Лаппа. - Но вы думаете, какие могут быть последствия, когда журнал попадет на стол губернатору?
        - Может, и не попадет. Тираж-то у нас еще маленький.
        - Сама не купит, так подсунут, - зло сказала Рита, вспомнив, видно, то утро в своем кабинете следователя с номером «Дамского поклонника» на столе.
        - А другие предложения есть? - спросила Маша. Других предложений ни у кого не было.
        - Давайте к Валентину обратимся из «Явки с повинной», - настаивала Маша. - Он наверняка знает, как это можно сделать.
        - Э, была - не была… - вздохнула Рита. - В конце концов мы же из нее не уродину, а элегантную даму делать собираемся. Почти француженку. Да и деньги так нужны! Жаль от такого контракта отказываться…
        Нерешенными оставались две проблемы. Нужно было найти жертву, которая вместо губернатора будет позировать перед фотокамерой, и - что самое сложное - отыскать хоть какое-нибудь старое фото главы Петербурга.
        Почему-то никто из нас быть губернатором Николаенко Варварой Ивановной не хотел. Решили пойти старым испытанным способом - тянуть жребий. Накромсали одинаковых бумажек, на одной из которых Рита вывела аббревиатуру НВИ. Все перемешали и стали тянуть. «Губернаторский срок» выпал Нике.
        - Мы же в разных весовых категориях! - заартачилась наша красавица.
        - И в возрастных - тоже, - отмахнулась Лаппа. - К тому же мы не знаем, какая фигура была у НВИ в юности.
        Нике пришлось смириться, поскольку жребий есть жребий и против судьбы не попрешь.
        В тот же день я съездила в салон Лакруа и взяла под расписку роскошную шляпу.
        На следующее утро мы приступили к съемкам. Маша предложила снимать «губернатора Нику» в романтическом стиле, поэтому в качестве соответствующего места выбрали парк на Крестовском. Ника оказалась неплохой моделью. Видимо, сказывались и опыт нашего неудачного кастинга в «Явке с повинной», и ее артистическая деятельность в клубе. Еще одна фотосессия прошла у нас в офисе. Маша снимала Нику, расслабленно сидевшую в офисном кресле и задумчиво смотревшую в окно. Снимки получились отличные.
        Поисками фотографий молодой губернаторши мы занялись все вместе. Несмотря на достижения мировой цивилизации, в Интернете ничего подходящего мы не нашли. К тому же все фото там были с маленьким «разрешением», а Машка кричала, что для увеличения они не подходят. Решили покопаться в архивах городских библиотек. Не помогла даже Олина мама - библиотекарь из Публички. В архивах требовали какие-то специальные запросы и письма, да еще и месяц назад написанные. Хотели купить фото в известном фотоагентстве, но там все снимки были либо с заседания правительства (где НВИ зло распекала своих нерадивых чиновников), либо с пресс-конференций, где общий вид (и лицо - тоже) закрывали микрофоны; все это не было похоже на
«романтическую женщину с Крестовского».
        Решение нашла Катя. Не зря все-таки бывшая учительница!
        - Слушайте! В биографии Николаенко указано, что в середине семидесятых она была секретарем Красногвардейского райкома ВЛКСМ. Там же раньше всегда фотографии требовались…
        - Ты думаешь, нас допустят к партийным архивам? Если, конечно, они вообще сохранились… - перебила Катю Оля.
        - Ау меня тетка работает в администрации Красногвардейского района… Я ей позвоню, может, она выяснит, как это сделать. Она меня обожает, обязательно поможет!
        - Попробуй, конечно, - кивнула Рита. - Но вряд ли что-то получится.
        Но у Кати все получилось. Вернее, у ее тети. Фотография по прошествии лет хотя и потускнела, но нам подходила. Оставалось только сделать грамотный монтаж. Маша помчалась в «Явку с повинной» к фотографу Валентину, который, как известно, оказался совершенно не причастен к истории с публикацией наших фото в порножурнале. На нашу просьбу Валентин только присвистнул: «Опять хотите в историю вляпаться?», но в помощи не отказал.
        Мы выбрали самый удачный из получившихся снимков губернатора и разместили его на постере журнала. Рекламный текст было поручено написать Розе. Вроде того, что красота - это страшная сила, это - власть, а какая же властная женщина откажет себе… ла-ла-ла… тю-тю-тю… В общем, розовый сироп, но очень убедительно.
        Мы ликовали. У нас были деньги и на первый номер журнала, и на второй, и мы ему прогнозировали безумную популярность…
        Но ликовать пришлось недолго.


* * *
        Я набрала номер Лаппы. В трубке послышалось волевое «да!» Риты.
        - Ты скоро будешь?
        - Я уже здесь, - дверь открылась, и Лаппа зашла в офис. - Привет! Что случилось?
        - Нам звонили из приемной губернатора. Сама Варвара Николаенко хочет нас видеть…
        - Допрыгались!..
        - Вот и я так думаю…
        - А я же предупреждала!..
        - Может, обойдется, как ты думаешь?
        - Посмотрим…
        - У нас час времени. Уже надо ехать, наверное…
        Рита закуривала сигарету.
        - Девчонкам позвонить? - осторожно спросила я.
        - Только Нике. Все-таки голова со шляпкой к ее туловищу «пришита». Пусть пообщается с живой госпожой губернатором, - хмыкнула Рита. - Остальные пусть живут безмятежно. Нечего панику разводить. Расскажем, когда будем иметь ясность в деле. Поехали.


* * *
        С трудом продравшись сквозь пробки в центре города, мы подъехали к зданию администрации без десяти три.

«И почему охранники, где бы они ни работали - в администрации губернатора или на овощной базе, - всегда такие надменно-важные?» - думала я, разглядывая людей в черном, стоящих при входе в администрацию. Задать этот вопрос предметам моего наблюдения я не успела. За нами спустился Михаил Бабловский.
        - Здравствуйте. Вы вовремя. Редкая черта для журналистов, - язвительно заметил он.
        Мы поднялись на третий этаж и зашли в довольно просторный кабинет. Обычный такой кабинет, без изысков. Даже странно. Все-таки губернатор. За спиной Варвары Ивановны висел портрет президента. Лаппа глянула на него и втянула голову в плечи. Она как-то сказала, что с некоторых пор… стесняется фотоизображений ВВП. Странно… С чего это?
        - Здравствуйте! - хором поздоровались мы с женщиной, сидящей в кресле. Розовый костюм, кстати говоря, был ей очень к лицу. Мне бы такой тоже пошел.
        - Добрый день, присаживайтесь, - губернатор продолжала подписывать какие-то бумаги. Видно было, что она знала, о чем речь в документах, потому что быстро просматривала их и так же быстро ставила свою подпись. Наконец она отдала папку с документами секретарю. На рабочем столе Варвары Николаенко ничего не осталось, кроме до боли знакомого журнала. Глава города устало подняла на нас глаза:
        - Думаю, объяснять, почему я вас сюда пригласила, не надо?
        - Варвара Ивановна, мы знаем, почему мы здесь, и готовы дать объяснения, - начала Рита.
        - Ваши объяснения мне ни к чему! Вы хоть сами понимаете, что сделали непозволительное! Вы меня скомпрометировали!!! - тон губернатора не обещал ничего хорошего.
        - Все-таки, Варвара Ивановна, позвольте нам рассказать, - настойчиво продолжала Лаппа. - У нас не было другого выхода.
        Мадам Николаенко все-таки оказалась человечной. И ей хватило сил выслушать нашу историю: и про кастинг на роль Маргариты, и про снимки в порножурнале, и про то, как всем пришлось уволиться с прежней работы, и как задумали отомстить злодею Ворошилову, начав издавать собственный женский журнал. Вот только про то, как добывали первые деньги у Марата, Ритка умолчала.
        - Представляете, Варвара Ивановна, - влезла в Лаппин монолог Ника, - вот вас бы так взяли и - голую! - в порножурнал…
        Варвара Ивановна аж подскочила:
        - Даже представлять не хочу…
        Рита под столом наступила Нике на ногу. Но «Остапа понесло»:
        - Нет, вот что бы вы сделали?
        - Да в порошок бы стерла! - голос НВИ аж зазвенел: - Он бы пожалел, что на свет родился…
        - Вот и мы про то же, - гнула свою линию Стрельцова. - Ну что нам оставалось после такого позора?
        Варвара Ивановна помолчала. Потом вздохнула:
        - Да, женщиной всегда быть нелегко… Думаете, у меня здесь, в Смольном, - сахар? Постоянно приходится всем доказывать свою компетентность, свое право занимать высокий пост… Все на виду. Мешки под глазами - и то повод для обсуждений и насмешек. И кому какое дело, что сидишь тут до ночи, с бумагами разбираешься… А потом утром явятся на правительство мужички наши районные - сонные, рыхлые, ни на один вопрос ответить не могут, ни одной цифры на память не помнят. Женщина, а срываться приходится, орать, сама себе иногда противна… - Варвара Ивановна на секунду перевела дух. Но и у нее, видимо, наболело: - А что в Госдуме творится! А в правительстве страны! Мужики называется. Чуть что - на личности переходят, это когда аргументов не хватает. Я лично столько о себе выслушала. И лоханями грязь выливали, и шантажировали…
        Мы, как заядлые феминистки, активно кивали Николаенко на все ее пассажи, направленные против мужчин. Но прощать нас, оказывается, Варвара Ивановна еще не собиралась:
        - Я вас, девочки, понимаю. Тяжело вам. И на эту… прямо скажем, провокацию вы пошли вынужденно. Но и вы должны понимать, что я не могу вот так оставить все это… безнаказанно. Ведь только дай слабину, и плотину прорвет: другим будет повадно… Вы понимаете, что это может быть ваш первый и последний номер? Не говоря уже об административных штрафах, которые вас ждут, и возможных исках о защите чести и достоинства?
        Ну вот. А казалась такой милой…
        Раздался стук в дверь, и на пороге появился Бабловский:
        - Варвара Ивановна, можно?
        - Заходите, Михаил Валерьевич, - кивнула Николаенко. - Что у вас?
        - Только что звонили из Инженерно-экономической академии. Они в следующем году отмечают столетний юбилей со дня основания. Сейчас готовят книгу к этой дате. Собирают данные о выпускниках, ставших известными, влиятельными людьми. Вот, просят вашу фотографию тех лет…
        Варвара Ивановна задумалась:
        - Понятно. Только что же я им дам?.. У меня все фотографии тех лет в старом доме, в Ростове, сгорели при пожаре. Может, обойдутся как-то сегодняшней?
        - Варвара Ивановна, они очень просили. Вы же их самая знаменитая выпускница… Сами понимаете… Может, в каких-нибудь архивах поискать?
        - Даже не знаю, что и делать…
        - Варвара Ивановна, - вдруг вмешалась Рита. - Может, мы могли бы вам помочь?
        - Спасибо, вы уже мне и так помогли… - с иронией ответила Николаенко.
        - Но… Посмотрите в нашем журнале свою фотографию… Вам не кажется, что она могла бы подойти? У нас остались еще и другие снимки. Они отретушированы, хорошего качества. Мы можем вам привезти, если надо…
        Николаенко взяла в руки журнал, открыла на странице с рекламой и стала снова разглядывать снимок.
        - Если я не ошибаюсь, это фото было сделано года через два после окончания академии. Я там еще похожа на студентку…
        - Давайте мы вам привезем? - я решила поддержать идею Риты.
        - Варвара Ивановна, - тут уже заговорил Бабловский, - а ведь неплохая идея. Пусть дамы исправятся…
        - Ох, везите… - согласилась Николаенко.
        - Фотографии будут у вас сегодня, - пообещала Рита.
        - А кстати, - улыбнулась Николаенко, - кто позировал для «головы в шляпе»?
        - Я, - насторожилась Ника и инстинктивно встала. Николаенко придирчиво осмотрела фигуру Ники:
        - Ну, вы мне, конечно, слегка польстили… А впрочем, в юности я была очень даже ничего…
        - Вы и сейчас - симпатичная, - ляпнула Ритка.
        - И - фигуристая, - добавила Ника.
        - Зато вы - нахалки и подхалимки, - устало сказала губернатор.
        Мы снова напряглись.
        - Ну что ж, - Варвара Ивановна посмотрела на часы. - У меня сейчас совещание. Я вас больше не задерживаю.
        - А… С нами-то что? С журналом?.. - осторожно спросила Рита.
        - Да делайте свой журнал дальше. Идея-то - неплохая: у нас с женскими изданиями неважно в городе. Как и вообще - с гендерными проблемами…
        Мы подскочили, как ужаленные, и бросились к выходу.
        - Да… - услышали мы голос Варвары Ивановны и обернулись. - Думается, что шляпку я заслужила?
        - Конечно, - ответила Лаппа, и мы все расхохотались.


* * *
        - Ой, девчонки, я думала, что от страха рожу прямо в Смольном, - это я уже в редакции рассказывала остальным четырем лапушкам о нашем визите к губернатору.
        - А чего бояться-то? - хвасталась Ника. - Николаенко - нормальная баба. Я вот жалею, что не спросила у нее, где она такой чудный розовый костюмчик прикупила.
        - Тебе тоже понравился? - вспомнила я изящный деловой костюм губернатора. Но получить ответ не успела, потому что взвилась Лаппа:
        - Вот если бы ты еще и этот вопрос задала, я б тебя там точно пристукнула.
        - А что наша красавица там отчебучила? - Роза снисходительно посмотрела на Стрельцову.
        - Представляешь, - снова завелась Ритка, - спрашивает у Николаенко: что бы вы, мол, делали, если бы вас - голой! - напечатали в журнале?
        - Во дает! - ахнула Катя.
        - А что она ответила? - Маша с восхищением посмотрела на Стрельцову.
        - «В порошок бы стерла!» - процитировала Ника губернатора. - Я ж говорю - нормальная баба! И нечего на меня наезжать. Милка, между прочим, всю эту кашу со шляпками заварила, а в Смольном сидела, как в рот воды набрав. Вы бы там без меня вообще ни до чего не договорились…
        - Ладно, - подвела черту Лаппа, - все хорошо, что хорошо кончается. Ну, а у вас какие новости в офисе?
        - У нас - супер новости, - довольно улыбнулась Роза.
        - Да? Что произошло?
        - Рита, - торжественно произнесла Асланова, - у нас - первая читательница, первая поклонница!
        - И она не просто позвонила, - встряла нетерпеливая Маша, - а уже и свой собственный материал Розе прислала. Мы все читали - супер!
        - По порядку, - скомандовала Лаппа, потирая от нетерпения руки.
        Роза, придя в офис сразу после того, как мы отправились в Смольный, включила компьютер и обнаружила письмо читательницы нашего журнала, которое начиналось словами: «Здравствуй, подруга! Пишет тебе грустная и одинокая лапушка…» Роза сначала решила, что дальше последует исповедь юной девочки, мечтающей о большой любви, о принце, плачущей по ночам от мелодраматических дамских романов, замышляющей суицид из-за сломанного ногтя или прыщика на подбородке… Ан, нет. Нашей читательнице было неполных двадцать восемь, из них восемь лет она была замужем за успешным бизнесменом, а, стало быть, имела хорошую машину, удобную квартиру, полный гардероб и набитую шкатулку. Когда-то она мечтала именно об этом - о массе свободного времени, когда можно читать, мечтать, плавать в бассейне, смотреть фильмы, бездумно болтать с подругами по телефону. Однако все вышло по-другому. Подруги болтать по телефону не могли - они работали, делали карьеры, воспитывали детей. Детей у нашей грустной рассказчицы не было (муж не хотел категорически), на работу устраиваться ей тоже не разрешал. Даже институт закончить не дал: так с
двумя курсами Института дизайна и осталась. Сам же он сутками был на работе, часто ездил в командировки. А она целыми днями валялась на тахте, одуревая от телесериалов… И вдруг - наш журнал. С первой страницы она почувствовала себя в задорной, веселой компании молодых женщин-ровесниц, которые понимают тебя с полуслова…
        - Понятно, - подытожила Лаппа, - исповедь пухнущей от денег и скуки жены нового русского.
        - Так, да не так, - вступилась за незнакомку Роза. - Я ей ответила, поблагодарила за внимание к нашему журналу и, сама не знаю, почему, - предложила написать нам какой-нибудь материал. И она, представляете, прислала. Хороший, яростный материал о женском рабстве, о женщинах, которых мужики используют в качестве мебели, заколки для галстука. Хороший стиль. Точные наблюдения. И гонорар, к слову, ей не нужен.
        - Гонорар для авторов у нас пока вообще не предусмотрен в статье «расходы», - вставила я.
        - Ну так прикрепите ее ко мне. Для моей тетрадки «Лапушка и друг», может, и сгодится, - лениво протянула Ника.
        - Нет уж, этим автором буду заниматься я, - категорично сказала Роза.
        - Это почему? - не унималась Ника.
        - Потому что я первая с ней познакомилась. Раз. Во-вторых, в тетрадке «Лапушка и работа» ей тоже есть что сказать. В-третьих, ее зовут… Лилия.
        - Ах, ну теперь - понятно: «К цветку цветок сплетай венок… - Ника смешно передразнила юную Пьеху: - Пусть будет красив он и ярок…»
        - Все, девчонки, хватит болтать! - Лаппа снова была начальницей. - Люся, ты что, забыла, что должна позвонить своему французу. Учти, уплывет губернаторская шляпка, в Париж за собственные деньги поедешь, чтобы купить аналог. Если только он вообще существует…
        Я тут же бросилась звонить Лакруа и сообщила, что мы хотим приобрести шляпку для губернатора. Ту самую, розовую, в которой она была на постере нашего журнала. Оказалось, что я позвонила вовремя: на эту шляпку уже поступил заказ. Я упросила Лакруа сделать все возможное, чтобы она не была продана никому, кроме нас. Не буду объяснять, что Жане отказать мне не смог. Через пару часов к нам была доставлена красивая коробка со шляпкой для НВИ. А менеджер-француз позвонил мне и долго благодарил за удачную рекламу салона. Ему уже пришлось звонить в Париж и заказывать новые головные приборы.
        - Я хочу пригласить вас на ужин, - сделал осторожное предложение Лакруа.
        Все складывалось удачно, и я не видела повода для отказа. Надеюсь, что Костик на меня не обидится. Это просто ужин. Мы договорились встретиться в пятницу вечером. И я уже представила, как стою перед шкафом, перебирая вешалки, чтобы выглядеть улетно. Но в этот момент опять закричала Лаппа:
        - Мила, быстро сюда!
        Я влетела в ее кабинет. На Ритке не было лица. Она ткнула мне в руки платежку. Я быстро пробежала глазами документ и ахнула: счет из салона за шляпку для губернатора составлял… почти всю сумму нашего рекламного контракта.
        Розка прыснула:
        - Да, хорошо мы умеем деньги тратить.
        - А у Николаенко губа не дура, - встряла Маша.
        - Я же вам говорила: отличная баба, - согласилась Ника. - И умная к тому же. Не чета некоторым рекламным агентам.
        - Люся, - вздохнула Лаппа, - открывай сейф. Уговор дороже денег… В конце концов личное знакомство с губернатором стоит тех денег…


* * *
        Итак, что мы имели? Прекрасный офис, первый номер журнала «Лапушки», бесконечные интервью Ники на ТВ, которая враз стала звездной журналисткой за блестящие материалы своей рубрики, несколько статей и верстку второго номера, нового автора Лилю, несколько не очень выгодных для нас договоров с мелкими распространителями печатной прессы. И - почти пустой кошелек. Девчонки, правда, не очень сильно давили на меня тем, что нужно срочно решать проблему с тиражом. Во-первых, несмотря на не очень приятную историю с рекламой шляп губернатором, они все-таки осознавали, что и здесь мы все равно выиграли и что без моей помощи в дальнейшем им не обойтись. А во-вторых, все были заняты подготовкой очередных сенсационных материалов. Целый день в офисе трендел телефон, клацала клавиатура, приходили какие-то люди…
        Я же все время думала, как уломать Шершнева А. В. Того самого несдающегося Шершнева, который владел крупной сетью распространения прессы в метрополитене и не брал наш журнал в розничную продажу. Если бы нам удалось уговорить этого «стойкого оловянного солдатика», мы смогли бы заметно увеличить наш тираж.
        Я общалась с Шершневым один раз. Этого было достаточно, чтобы иметь о нем представление. Главное - он был профессионалом и четко знал выгоду своей фирмы: наш еще малоизвестный журнал в его планы по увеличению оборотов продаж никак не вписывался. Но самое ужасное - на женские чары он никак не реагировал: до этого Роза и Катя предлагали мне его соблазнить, но он даже ни разу не задержался взглядом на моем декольте. Собирать компромат на Шершнева и шантажировать его запретила Лаппа: в памяти еще была свежа история с Маратом (Ритка почему-то всегда краснела, когда кто-то из нас вспоминал наш первый опыт получения денег).


* * *
        От мыслей о несдающемся Шершневе меня отвлек телефонный звонок. Я не верила своим ушам: представитель известной белорусской фирмы по производству женского нижнего белья… покупал у нас пять полос второго номера под модульную рекламу.
        Ритка потом вспоминала, что у меня после этого известия глаза из голубых враз стали зелеными - под цвет известных условных единиц за рекламный контракт.
        Сама реклама, надо сказать, выглядела бесподобно. Фирма считалась белорусской только номинально. На самом деле минчане несколько лет назад создали совместное с Западом производство, и все оборудование, ткани, лекала были фирменными. Поэтому лифчики, трусики, комбидресы и топики, надетые на красивых девиц славянской внешности, выглядели великолепно. Узенькие бретельки, пенящиеся кружева, ленты и бисеринки… Даже придирчивая Ника, рассматривая цветные рекламные фотографии, заметила: «Да, в таком белье не стыдно раздеться…»
        Предполагалось, что за пять цветных рекламных полос в журнале мы получим пять тысяч долларов. Этих денег нам катастрофически не хватало на авансирование типографии для печати третьего номера. Издательство «Полноцвет», по сути, было монополистом в городе, производящим подобную продукцию, и без предоплаты работать не хотело. А типографию в Финляндии мы еще не могли потянуть.
        Как финансиста меня смущало в этом проекте только одно. Заказчик обещал перевести деньги только в пятницу, в день, когда мы отправляли диски в типографию. Я требовала с минского господина авансирования, но он был неумолим. Ритка отмахнулась от моих мрачных сомнений: «Люся, кто не рискует, тот не пьет шампанского».


* * *
        Я очень люблю пятницу. Уже с утра ты понимаешь, что это - последний рабочий день. Можно слегка расслабиться, подумать над тем, куда пойти вечером, и выстроить планы на субботу и воскресенье.
        Однако сегодня с самого утра меня снова терзало смутное предчувствие. Все предвещало, что день пройдет для меня не очень приятно. Для начала утром у меня убежал кофе, залив всю надраенную накануне плиту. На моей любимой фиалковой блузке утюг оставил противный желтый след. И в довершение всего перед самым выходом из дома я зацепилась колготками за Костенькин дипломат. Он открылся, из него посыпались разные предметы, но собирать было уже некогда. Переодевшись, я на полчаса позже, чем предполагалось, вышла из квартиры. Было понятно, что в редакцию я опаздываю. Я решила поймать такси, но ни одной машины в моем поле зрения не наблюдалось. Пришлось ехать на метро и подвергаться прессингу в вагоне. На планерку я опаздывала в итоге уже на час.

…На ступеньках, ведущих к нашему офису, мне попались пятеро незнакомых парней в спортивных костюмах и кроссовках. Они устало спускались вниз, как будто только что затащили на самый верхний этаж тяжелый рояль. Странно, что бы это они у нас в редакции делали? Обычно мужчин в офисе не встретишь - все больше поклонницы дамского журнала шастают.
        Я открыла дверь в приемную. Здесь было непривычно тихо. У меня противно засосало под ложечкой. Обычно в день сдачи номера («обычно» - это всего один раз, зато какой памятный!) наш офис превращался в Садом и Гоморру одновременно. А низкий голос Лаппы периодически срывался на фальцет, который отдавался во всех нервных окончаниях головного мозга.
        А вдруг… Вся кровь отлила от моих щек. А вдруг это были бандиты, наемники? Влетели в офис, поубивали всех лапушек и спокойненько только что прошли мимо меня…
        Тьфу, дура! С чего это вдруг нас убивать? Все-таки нельзя столько сладкого и мучного есть на ночь. Какие только кошмары с утра не примерещатся.
        Но почему тогда так тихо?
        Я осторожно (каждый шаг отдавался под высокими сводами потолка) пробиралась к дверям Лаппиного кабинета. Хоть бы Ника откуда-нибудь взвизгнула…
        Тихонько нажав на ручку двери, я втекла в кабинет подруги.
        Я могла мысленно представить любую картину (даже шесть прекрасных обезглавленных трупов), только не эту.
        Ритку я сначала не заметила. Впрочем я вообще никого не заметила, хотя все шесть лапушек оказались в кабинете. Да их и невозможно было разглядеть, поскольку повсюду - на столах, на полу и даже на компьютерах - стояли многочисленные картонные коробки. Вид этого склада готовой продукции настолько потряс меня, настолько изменил Ритин кабинет, что я не сразу заметила снующих между коробками подруг, которые приподнимали картонные крышки, ахали, охали, снова закрывали их и бросались к новым бездонным складилищам.
        - А, явилась, - зло буркнула Ника, чуть не с головой ныряя в очередную коробку.
        - Девочки… а что это вы делаете?
        - Мы, Люсечка… плачем, - действительно хлюпнула носом Маша, извлекая из коробки какую-то уродливую тряпку грязно-белого цвета.
        Рита прекратила рыться в «своей» коробке и, не мигая, смотрела на меня.
        - Да что произошло? - снова спросила я.
        - А ничего страшного, по сути, не произошло, - хохотнула Роза. - Вместо твоих пяти тысяч долларов, которые так и не упали сегодня на счет, с нами расплатились бартером. Да еще каким! Глаз не отвести…
        Я молча взяла из рук Маши тряпку, не понимая прикладного ее назначения.
        - Что это?
        Как что, не видишь? Чепчики для сиамских близнецов, - даже Оленька Клюева не казалась доброй и мягкой.
        Я пригляделась к тряпке. Действительно, два огромных, грубо сшитых из неправильных сегментов полушария напоминали сшитые вместе чепчики для уже больших, годовалых детей. Тогда для чего эти огромные пуговицы и лямки? Я взяла одно из полушарий и попыталась натянуть на голову; пуговицы сразу больно запутались в кольцах волос.
        - А что, для сиамцев шьют специальную детскую одежду? Разве у нас в стране так много рождается уродцев? - я пыталась стянуть «чепчик» с головы.
        Девки грохнули во все шесть глоток. Ника свалилась в единственное свободное кресло и задрыгала ногами.
        Рита ежесекундно вытирала враз выступившие от смеха слезы. Верхогляд замычала, как молодая стельная Буренка.
        Мне же захотелось плакать. От обиды. Первой пришла в себя Лаппа:
        - Все. Хватит! - давя в себе последние остатки смеха, сказала она. - Что делать будем?
        Из обрывочных фраз девчонок (они все еще периодически взрывались хохотом, который не могли прекратить даже сведенные в одну линию брови Лаппы) я узнала невероятное.
        В назначенный час в редакцию явился представитель фирмы из Минска. Только не с копией платежного поручения, а… с дикими извинениями. С его слов получалось, что у них на производстве произошло ЧП: остановилась главная швейная машина, выполняющая операцию оверлок (вроде это такой красивый отделочный шов на тончайших «женских тряпочках»). Пока сделали заказ в Бельгию, пока придут запасные детали… В общем, предприятие временно остановилось, продажи упали, и свободных денег, в том числе на оплату рекламных услуг нашему журналу, у фирмы сейчас нет. Но за имидж свой фирма ручается крепко, «кидать» партнеров не намерена. Как быть? Они там в Минске посоветовались и… вспомнили, что еще с 90-х годов, до того как они объединились с западной швейной компанией, у них на складе лежат тюки с нереализованной советской продукцией - женскими бязевыми лифчиками-грациями. Вот они и решили с нашим журналом рассчитаться по бартеру. Чтоб уж совсем неплатежеспособными не оказаться…
        - Так это - бюстгальтеры! - ахнула я, стянув, наконец, «чепчик» с головы.
        - Самые что ни на есть женские совдеповские лифчики, - подтвердила Катя.
        - И что мы с ними должны делать?
        - Представляешь, Милка, этого наглеца? - зло сказала Рита. - Он мне говорит:
«Маргарита Альбертовна, здесь, в коробках - семьсот пятьдесят изделий. Если вы реализуете в розничной торговле каждое из них даже по двести рублей, вот вам и будут наши пять тысяч долларов».
        - Да кто ж такое купит? - возмутилась Маша. - Да вы мне приплатите, я - не надену. У нас даже бабки в деревнях такое уже не носят…
        - А почему они все с такими высокими корсажами и так много пуговиц спереди?
        - Может, для кормящих матерей? - осторожно предположила Оля, при этом строго зыркнув на Катю. - Корсажем остатки живота подбираются, а пуговицы - чтоб удобнее грудь для кормления вынимать…
        - И где мы найдем семьсот пятьдесят кормящих матерей? - съязвила Роза.
        - Никого искать не будем, - вяло сказала я. - Сейчас снимем их рекламные полосы из журнала, а лифчики свои поганые пусть назад забирают.
        - А что вместо этих пяти полос прикажешь поставить? Твоей голой попой будем журнальные страницы прикрывать? - обалдела Лаппа.
        - Возьмем из запаса.
        - Да нет у меня никакого запаса! - заорала Ритка. - С колес работаем!..
        За два месяца Лаппа откуда-то нахваталась журналистского сленга и лихо бравировала малопонятными мне терминами.
        - Ну, пусть наша «звезда журналистики» возьмет и напишет…
        - Что, опять я должна за всех отдуваться? - взвилась Ника. - Ты соображаешь - через три часа диск записывать! Пять полос написать за три часа?.. Ты хоть сама одну заметку в номер написала?..
        - Я - бухгалтер и рекламный агент, а не журналистка, - парировала я.
        - Видим мы, какой ты рекламный агент…
        - Отставить! - рявкнула Рита. - Ника права: полосы уже менять не будем, времени нет. К тому же фирма нас кинула, но не до конца - бартером расплатилась. Нам надо придумать, что с этими коробками теперь делать.
        Все молча уставились в пол. Одна Ника крутила в руках «грацию»: она напоминала мартышку, не знающую, на какое место цепляются очки.
        - Может, по знакомым реализуем, - неуверенно предложила я.
        - И много среди твоих знакомых кормящих матерей? - снова завела свою тему Роза.
        - Повторяю, даже у нас в деревне такое уже не носят, - напомнила Маша.
        - Потому что твои деревенские знакомые ничего не понимают в высокой моде, для них высший пилотаж - pret-a-porte.
        Мы все повернулись к Нике. Она лукаво вертела бабский лифчик в руках и чему-то улыбалась.
        - Ника, у тебя… идея? - осторожно спросила Оля. Стрельцова еще раз улыбнулась, и видно было, что решение уже окончательно созрело в ее красивой голове.
        - Скажите мне, девочки, что может украсить не очень красивое платье или блузку?
        - Ничего, - отрезала Роза.
        - Может-может, думайте, думайте…
        - Бриллиантовое колье, - буркнула Рита. - Все будут смотреть на каменья, а платья - не заметят.
        - Шарфик! - подхватила шар Оля.
        - Воротничок!
        - Боа!
        - Сумочка! - наперебой стали мы вспоминать красивые слова.
        - Правильно, лапушки. Хороший аксессуар - главное в женском наряде. Не случайно в фирменных бутиках аксессуары стоят столько же, сколько сам конфекцион, а то и дороже.
        - Правильно, Ника, - согласилась я, - вот в шляпном салоне Леви Больруа…
        - Знаем, знаем! - замахала руками Рита. - Помним: шляпки по цене всего рекламного проекта… но куда ты клонишь, Ника? Какие аксессуары мы можем придумать для этого уродства? Бантики? Рюшечки?..
        - Вспотеем, пришивая… - буркнула Верхогляд. - И все равно не куплю!
        - Ничего-то вы не поняли… - Ника загадочно улыбнулась и критически оглядела всех нас. Потом подошла к Розе и сняла у нее с плеч красивый шифоновый шарфик цвета пьяной вишни - та молча подчинилась. Рите она велела снять с запястья большой дутый браслет, у Маши взяла вязаный беретик. Со словами: «Жду вас в приемной через десять минут», она скрылась за соседней дверью.
        Мы переглянулись.
        - И как она моим беретом украсит лифчик? - задумчиво протянула Маша.
        Остальные минуты мы провели молча.
        - Прошу! - послышался голос из-за двери. Толкая друг друга, мы бросились в приемную.
        - О, Мадонна! - первой ахнула Рита.
        - Твою мать! - пришла в себя через минуту Маша. В центре приемной на столе в соблазнительной позе стояло небесное создание. Сначала я увидела только красивые длинные ноги на высокой шпильке и изогнутую спину. Разглядеть детали сногсшибательного изваяния мешали два ярких пятна на уровне Никиной головы: это она изящным узлом завязала на шее Розкин шарфик и мазнула по губам помадой в цвет. Рука с дутым браслетом изящно поддерживала бордовый Марусин беретик. Короткая юбочка в складку начиналась чуть ниже пупка: Ника с ранней весны ходила в солярий, и уже сейчас, в начале мая, ее кожа была красивого средиземноморского отлива.
        Я скользнула взглядом чуть выше пупка… И вот тут-то, наконец, я увидела наш лифчик. Широкие бязевые бретельки аккуратно лежали на тоненьких загорелых плечах Стрельцовой; нежная, бархатная кожа груди красиво вздымалась над двумя
«чепчиками»; накидные петли для пуговиц слегка отодвинулись в стороны и сквозь их разрезы так же зазывно просвечивало нежное девичье тело…
        - Я тебя съем! - неожиданно сказала Оля Клюева.
        - Ладно, хватит зырить, лесбиянки недоделанные, - счастливо засмеялась Ника и спрыгнула со стола.
        - О, Мадонна! - все никак не могла прийти в себя Рита.
        - Ты правильно, Риточка, заметила - «Мадонна», - уже серьезно сказала Стрельцова. - Помните, Мадонна несколько лет назад поразила всех, выйдя на концерт в подобной деревенской грации? По слухам, ей такую отыскали в каком-то российском сельпо. Может, врут, может, шили по образу и подобию. Только на Западе одно время был настоящий бум на «бабушкины лифчики». До нас он, правда, не докатился, да нам это и на руку - иначе не видать бы нам этих минских подарков, они бы уже сами давно все загнали за бешеные бабки. Так что придется, хоть и с опозданием, насаждать высокий стиль в питерской моде самим…
        - Но где мы возьмем столько шарфиков и браслетов к этим лифчикам? - вдруг пришла в себя я. - И где мы найдем бутик для продаж?
        - Люся, ты ничего не поняла, - вздохнула Ника. - Не браслеты и шарфики будут главными аксессуарами наших изделий.
        - А что же?
        - Наши роскошные тела. Уж если Ворошилов на наших попках сделал бизнес, нам сам Бог велел. Наденем лифчики, шарфики и пойдем на Апрашку торговать.
        - Я не пойду, - заголосила Верхогляд. - У нас вся Псковщина на Апрашке пасется. Меня сразу узнают - позору не оберешься. Я им сказала, что журналисткой работаю…
        - Не бойся, не узнают. Мы так накрасимся, так разрядимся - родная мама мимо пройдет и ничего не заподозрит.
        - Из-за двухсот рублей за лифчик полуголой на рынке стоять? - не сдавалась Маша.
        - Это почему же за двести? За копейки отдавать такое роскошество? Нетушки! Мы им, девочки, по тысяче наши лифчики втюхаем!
        - Да кто ж за такие деньги купит?
        - Купят. Вон мне бабушка бюстгальтер на восьмое марта - за пятьдесят долларов купила, а он, между прочим, латвийский.
        - Ты говорила, что только «францию» покупаешь, - не преминула заметить Роза.
        - Я сказала - «бабушка подарила». А чем белорусские хуже латвийских? Да на живых манекенах…
        Но я уже не слушала их перепалку. Я лезла в сумочку за калькулятором:
        - Сколько ты сказала? По тысяче?
        Я быстро сделала нехитрые арифметические действия. Итоговая цифра настолько меня поразила, что я все стерла и начала снова.
        - Не трудись, - глухо сказала Лаппа. В глазах ее появился странный блеск. - При розничной продаже изделий в пять раз дороже номинала и доход увеличивается… в пять раз. Не пять тысяч долларов, а… - Лаппа сглотнула комок: - … а двадцать пять тысяч долларов.
        В приемной повисла тишина.
        - Но нужно еще за аренду торговых точек заплатить. И за «крышу», чтоб на нас не наехали, - я из последних сил пыталась вразумить девчонок.
        - Если даже на все на это у нас уйдет пять тысяч долларов, а это я загнула, явно - меньше, то чистыми, заметьте - чистыми! - мы будем иметь двадцать тысяч долларов! - Лаппа забегала по кабинету. - Девчонки, нам никогда таких денег просто не заработать!
        - Рита, нас же посадят за спекуляцию!
        - Ничего подобного! Это нам минский господин предложил по двести рублей торговать, это у них там в Белоруссии - социализм, а мы давно - на рыночных рельсах. Такую красоту отдавать по двести рублей? Фи-гушки! - и она с любовью провела рукой по серо-белой бязи.
        Потом, подумав еще минуту, она набрала номер по телефону:
        - Вихров? Рита. У тебя есть кто-нибудь на Апрашке? Ну, «крыша» мне нужна ментовская. На два дня - следующие суббота и воскресенье. Ну чтобы местные на продавцов не наехали. Да сама я буду торговать… Не сошла… Очень надо… Потом объясню… спасибо, милый… Что? Не знаю… Сегодня - нет… Не забыла… - Ритка отчаянно покраснела. - Я сама тебе позвоню…


* * *
        С понедельника у меня было ответственное задание - сдать лифчики в покраску. Ника заявила, что есть у этих изделий только один существенный дефект: грязно-серый цвет. К тому же от долгого лежания в тюках кое-где на сгибах тряпки пожелтели. Ника сама же и цвета определила: черный, красный, бежевый, фиолетовый и аквамарин.
        К пятнице все наши коробки были уже в подвальных складах Апрашки. Хозяин склада много с нас не взял и даже предложил в подмогу своих теток-продавщиц. Но мы стояли на своем: торгуем сами, только лифчиками и - никаких сопутствующих товаров. «Ой, прогорите, девчонки», - покачал головой седой азербайджанец.
        Накануне Ритка провела последний инструктаж: У нас всего два дня. В день каждая должна продать по пятьдесят три лифчика. Итого за два дня - семьсот сорок шесть лифчиков. Оставшиеся четыре получат в подарок те из нас, кто продает товар первыми.
        - Мне он и даром не нужен, - фыркнула Маша.
        - Не ври! Часто ли тебе дарили белье по тысяче рублей?

…Торговец не обманул: семь палаток под цветными веселыми тентами были рядом - четыре в одном ряду и три - напротив.
        Ника велела надеть мне аквамариновый лифчик (якобы - к глазам). Внизу у меня была длинная узкая зеленая юбка с разрезом, на голове - соломенная шляпка с зелеными лентами. Катюха была во всем красном: круглые крупные бусы на груди, красная юбочка, красная же грация, алый напомаженный рот. Неужели она еще совсем недавно была учительницей?
        Лаппа - умереть не встать! Черные кожаные шорты, сапоги с ботфортами, черный лиф. Женщина-вамп.
        Роза сама себе выбрала фиолетовый лифчик, на голую шею надела мужской галстук в цвет.
        Ну маскарад, да и только. Торговки из соседних палаток ахнули, увидев нашу процессию перед тем, как мы заняли свои места за прилавками. Ритка незаметно перекрестилась, подмигнула нам и нацепила «хамелеоны». Поехали!


* * *
        Первым, как это ни странно, лифчик «улетел» у Оли. Мимо нее проходила женщина с дочерью - подростком лет пятнадцати. Девочка, как зачарованная, уставилась на Клюеву. Все помнят, что Оленька у нас и сама-то как нимфетка. А в этот день она была сама девственная порочность. Она стояла в очаровательных шелковых брючках коричневого цвета в белый горох. Бежевый лифчик и бежевый же бант на хвосте волос удачно оттеняли коричневый низ, белые пластмассовые бусики и телесного цвета помада соединяли все это воедино.
        - Нравится? - улыбнулась Олька девочке.
        - Очень, - прошептала та. - А в этом на дискотеку можно?
        - Именно на дискотеку! Только я тебе рекомендую купить красную грацию, ты ведь - брюнетка. Наденешь джинсики-стрейч, приклеишь красную «татушку» на плечо, все мальчишки - твои…
        Когда мать с дочкой отошли от прилавка, Клюева помахала перед нашим носом двумя
«пятихатками» и показала язык.
        Ника даже разозлилась и окликнула проходящего мимо парня:
        - Мужчина, не хотите своей барышне модный топик купить?
        Парень оценивающе оглядел Нику с головы до ног:
        - Да она такое не носит.
        - Правильно, потому что у нее такого нет. А вы ей подарок сделайте.
        - Да мы, вообще-то, на юг собрались, жена велела очки от солнца купить и шлепанцы…
        - Вот и чудненько. А ну как обгорит ваша жена на солнце в маленьком лифчике, а на пляж все равно охота. Не в футболке же лежать, а тут и спинка прикрыта, а вроде как лифчик…
        Парень помялся.
        - А шлепанцы в цвет за углом купите, там - всех цветов радуги.
        - А вы какой цвет рекомендуете?
        - Глаза у нее какие?.. Торговля пошла.
        Нет, не скажу, конечно, что все проходящие так сразу и бросались на наш товар, но идея «живых манекенов» срабатывала беспроигрышно.
        Случались и неприятности.
        Одна деревенского вида тетка сцепилась с Манюней:
        - Это где же видано, чтобы за хлопковый лифчик тысячу отдавать?
        - Вот и не отдавай. Поищи капроновый за стошку, чтоб потницей в жару покрываться.
        - Ишь ты, капроновый! Сама носи.
        - Нет уж, я буду натуральный носить. По парижской моде.
        - Чего, тетка, к девчонке пристала, не нравится - не покупай, - как из-под земли вдруг вынырнул у прилавка молоденький мент. Наверное, из группы Вихрова.
        - А что она лается? - взъерепенилась тетка. - К покупателю с поклоном надо.
        - А не нравится продавец, у другого бери - вон их тут сколько, твоих лифчиков.
        Тетка повертела головой и выбрала Розу. Роза быстренько обмерила сантиметровой лентой теткин объем груди и запаковала фиолетовую грацию в полиэтиленовый пакетик. Роза подмигнула Маше, а Ритка показала Манюне кулак.
        Ко мне в основном подходили пышнотелые дамы, интересовались: не жмет ли, хорошо ли дышит тело? На разговоры с каждым покупателем уходило довольно много времени, и к концу дня я почувствовала першение в горле. Но лифчики шли бойко, курьер несколько раз бегал на склад за дополнительной продукцией, и это вдохновляло.


* * *
        К обеду в воскресенье случился небольшой инцидент. К нам подошел недовольный продавец женского белья из соседнего ряда. Он покрутил в руках мои аквамариновые лифчики и грозно спросил:
        - Почему так дорого продаешь?
        - За дорого партию получила, за дорого и продаю, тебе-то что?
        На рынке все «тыкали» друг другу, и мы быстро переняли местный стиль общения.
        - А в накладных какая цена? - не унимался обиженный конкурент.
        - А ты что - из налоговой инспекции? - подперев руки в бока, к нам приближалась Лаппа.
        - Да я вот прикола не пойму. Трусами бабскими торгую - по двадцать-тридцать рублей, с бантиками, с гипюром, все как положено; лифчиками - по сто - сто пятьдесят - чистый Китай, между прочим, а торговля плохо идет. А вы какое-то дерьмо с пластмассовыми пуговицами за тысячу втюхиваете… Вот я и хочу понять - в чем фишка-то?
        - Ах ты, барыга! - свела брови в знаменитую темную линию Лаппа. - Так это мы из-за тебя здесь второй день торчим? Мы-то рассчитывали за один день управиться… - блефовала Ритка.
        - Не понял…
        - Сейчас поймешь. Демпингом занимаешься? А ты знаешь, что на рынке за демпинг полагается? Сейчас соберу здесь всех колготочников и бельевиков - мало тебе не покажется…
        - Да, ладно, товарка, чего расшумелась? Я ведь всего лишь понять хотел…
        - Умные книги по маркетингу читать надо, понял, паря? - вклинилась в разговор Ника.
        Парень недоуменно оглядел наш «маскарад» и ретировался.


* * *
        Первыми закончились черные лифчики. Потом - красные. Потом - бежевые. К четырем дня у меня ушел последний аквамариновый бюстгальтер. Потом мы все, хором проклиная Нику за ее любовь к цветовому тесту Люшера, торговали фиолетовыми тряпками. На последние десять лифчиков неходовых размеров мы сбросили цену: продали по семьсот рублей.
        К пяти часам дня в воскресенье мы остались с семью непроданными изделиями - теми, что были на нас.
        - Берем себе в качестве подарков, - разрешила щедрая Лаппа.
        Расплатившись со всеми, кому были должны (аренда палаток, владельцу склада…), мы поехали считать выручку. Она составила больше двадцати тысяч долларов.
        - Мы теперь - миллионеры, Рита? - восхищенно спросила Оля.
        - С каких это пор пятидесятая часть миллиона равняется миллиону? - подколола Клюеву Рита. - А ты, Люся, не забудь перевести на наш счет пять тысяч за рекламу. Договор-то с минчанами - в силе.
        - Ну, заживем теперь! - вздохнула счастливая Катя.
        - Можно и зарплату прибавить, - буркнула Верхогляд.
        - Ио зарплате подумаем, девчонки, и о социальном пакете, - радостно потирала руки Лаппа.
        - Рита, а скажи, все-таки мы могли на Апрашке «влететь» с этими лифчиками? - отводя я Риту в сторону, спросила я.
        - Могли, могли, - нахмурилась подруга. - У меня только сейчас все внутренности отпустило… - Она закурила и улыбнулась. - Но ведь все получилось, а? Милка, выше нос. Радуйся!


* * *
        Все радовались, кроме меня. Бухгалтер по профессии, я знала, как легко и быстро тратятся деньги и как медленно и трудно они зарабатываются. Ведь не пройдет и дня, как та же Маша устроит в редакции очередную истерику: «Люська, гони деньги на представительские расходы!»


        Рассказ Маши

        Мария Васильевна Верхогляд
        (она же - Маша).
        Провинциалка, баскетболистка. 169,5 см., 25 лет.
        Бывший фотолаборант фирмы «Цветной мир».
        В Питер приехала из Псковской области, там училась в спортивной школе - была разыгрывающей в баскетболе.
        Не вышла ростом.
        Не вышла ростом и для модельного бизнеса (как сама считает - «зарубили» из-за пресловутых 0,5 см).
        Девушка с комплексами неполноценности. Обидчива.
        Имеет кучу бедных деревенских родственников, которые периодически ее осаждают.
        В устной речи проглядывают деревенский говор, специфические словечки и обороты.
        Фотокорреспондент журнала.
        Не замужем.
        Девиз: «В городах все зажрались, а мы там - сеяли».


        - Люська, гони деньги на представительские расходы! - влетела я в редакцию.
        - Не дам, - буркнула она.
        - Что, уже все прожрали? - ахнула я, памятуя о тех двадцать тысячах долларов, что мы лихо заработали на Апрашке, втюхивая покупательницам цветные белорусские лифчики.
        - Не прожрали, - поморщилась Люся. - Что за выражения? Просто нужно экономить. Деньги есть, но не дам. Мало ли - форс-мажор какой или просто петух жареный клюнет…

…А ведь я предупреждала, что жареный петух нас еще обязательно клюнет! Я всем говорила, что без «мохнатой лапы» мы все окажемся под забором. Но меня никто не слушал, отмахивались: мол, твоя деревенская осмотрительность оставит нас на бобах. Век скоростей, мол, действий, поступков!!! Женский феминизм и прочая чепуха. Тра-ля-ля…
        То, что у нас появились бо-о-льшие проблемы, я поняла, когда Люська еще неделю назад не дала мне денег на очередной поход в ночной клуб, где я должна была ловить всяких знаменитостей в непристойном виде. В этот вечер я собиралась, закомуфлировавшись под фанатку поп-группы, проникнуть на блат-хату одного певца и заснять там, как он пичкает наркотиком влюбленных в него малолеток. И вдруг -
«денег не дам».
        Я, конечно, начала сразу кричать, призывая на помощь девчонок:
        - Нет, ну вы посмотрите, - уперев руки в бока, завопила я на всю нашу маленькую редакцию. - Че деется-то, а? Каких-то копеек пожалела, а я, по-твоему, должна чувырлой идти в пафосное место и там изображать великого папарацци, не способная купить себе даже бокал шампусика?
        - Почему чувырлой? - возмутилась Пчелкина. - Ты куда дела свою роскошную белорусскую грацию? Деревенским родственникам подарила?
        Я аж захлебнулась:
        - Я что, как голая шелупонь должна ходить? Носи сама свои бязевые телогрейки, а я хочу быть на высоте!
        Люська во время всего моего монолога задумчиво, я бы даже сказала, отрешенно глядела в окно.
        - Люсечка, а что случилось? - ласково спросила Олька.
        А Люська вдруг положила свою кудрявую башку на стол, сгребла руками бумажки и тихо заплакала. Я аж поперхнулась от изумления. Розка с Никой тут же набросились на меня (я знаю, они меня не любят): «Ты чего тут опять набрехала?» Вот они всегда мне не верят и каждое мое слово поднимают на смех, фифы городские.
        - Девочки, успокойтесь! - встряла в перепалку Люся, про которую все успели уже забыть. - Проблема совсем не в Маше. Я должна с вами со всеми очень серьезно поговорить. Это всех касается, но сначала дождемся Риты.

…Е-мое! Мы застыли, словно пыльным мешком по голове ударенные, увидев Ритку, как-то сутуло ковылявшую по коридору. В руках она держала кусок стекла.
        - Вот, - растерянно показала она на него. - Машину разбили.
        Этот автомобильчик Лаппа приобрела по большой удаче и очень его ценила. Еще работая следовательницей, она раскрутила какую-то сложнейшую аферу в долевом строительстве. А среди обиженных дольщиков попался ей первоклассный автомастер, который из ржавой железки, бывшей когда-то раздолбанной «пятеркой», в благодарность поставил ей навороченный движок. Не «пятерка» стала, а практически гоночная «феррари». Марго со своими длиннющими ногами еле в него влазила, зато гордилась им ужас как!
        - Шины порезали, руль погнули и все окна вдребезги, - перечисляла убытки Марго. Нас совсем перекосило.
        - Риточка, - вступила Люся. - Я понимаю, что сейчас совсем не время говорить тебе это, но молчать я больше не в силах.
        - Что еще?
        - Я устала считать каждую копейку. Я устала быть жмотиной в ваших глазах. А редакции все время нужны деньги. Одной - на новый фотоаппарат (укоризненный взгляд в мою сторону), другим - на представительские расходы (взгляд на меня и на Нику)… Но я - бухгалтер и вижу, как быстро улетают деньги. Вот типография опять расценки увеличила… А новой рекламы пока не предвидится - тираж-то у нас маленький. Еще немного, и закончатся те деньги с Апрашки, и нам даже на твой любимый кофе не хватит.
        Лаппа в отчаянии махнула рукой: «Ладно, потом поговорим» и побрела в свой кабинет.
        - Нет, постой! - судорожно воскликнула Люся. - У меня есть предложение!
        Все-таки Люсьена - железная баба! На первый взгляд, ни за что не подумаешь, что у нее такой боевой характер! Внешне - настоящая цветочная клумба, а внутри - танк. Как лязгнет гусеницами, мало никому не покажется. Вот и сейчас.
        - Уважаемые коллеги! - официальный тон всегда сбивает меня с толку, я пугаюсь и сразу перестаю что-либо понимать. Но Люся продолжила: - Нужно этот вопрос решать прямо сегодня, пока есть покупатель.
        - Какой еще покупатель? - резко развернулась Маргоша.
        - Такой, с большой мошной, - наша Люська стала вдруг грубой и даже вызывающей. - Я вас давно предупреждала, что журналу нужны инвестиции, самоокупаемость пока для нас - розовая мечта, ничего больше. А тут нашелся человек. Да! Крупный бизнесмен. Он звонил сегодня. Он готов купить часть наших акций. Поймите, так делается во всем нормальном мире!
        - Но у нас-то все очень далеко от нормы! - почти завизжала Ритка. - И если мы отдадимся первому встречному - то все, кабала! Как ты не понимаешь? Ты! Мы можем надеяться только на самих себя!
        Я молчала, не решаясь пикнуть о том, что Милкина идея кажется мне вполне разумной. Не верю я в бабский ум, тем более, когда он коллективный. Семь теток и ни одного мужика - это уже клиника. С какой стороны ни посмотри. Опять же, как я недавно прочитала в книге «Мужчины, не способные любить», мужик - существо хоть и примитивное, но в отдельных случаях просто незаменимое. Благодаря своему примитивизму они более последовательны и предсказуемы, а финансы, как известно, хаоса не терпят. Но все девчонки прямо взбеленились на Люськино предложение. Как начали галдеть, словно сороки на помойке.
        - Ни за что! - голосила Роза.
        - Только через мой труп, - вторила ей Ника.
        Олька с Катей тоже качали головами:
        - Мы не просто так поменяли всю свою жизнь! Мы должны сами (сами!) доказать, что способны распоряжаться своей судьбой!!!
        Люське ничего другого не оставалось, как зарыть свое мнение глубоко в себе. А я, ободряюще пожав ей руку, шепотом спросила:
        - А что за мужик? Красивый?
        - Богатый, - вздохнула Люсьена. - Раз собирается инвестировать в нас.
        - Познакомь!
        - Дурында ты, Маня, - печально сказала Пышка.
        И я на нее почему-то не обиделась.


* * *
        Следующий день преподнес нам новый сюрприз. Из банка прибежала запыхавшаяся Пышка: с порога она пулей пролетела в Риткин кабинет. Они там долго шушукались, да так тихо, что я чуть в замочную скважину всю голову целиком не просунула. Затем раздался оглушительный грохот. Дверь распахнулась, пребольно ударив меня прямо в лоб, и я с тихим стоном сползла по стенке.
        - Манька, когда-нибудь твое любопытство будет стоить тебе жизни! - Люсьена, наша неисправимая добрячка, была на этот раз зла, как собака.
        - Подумаешь! - фыркнула я. - Секреты у них! А у нас, между прочим, коллектив…
        Марго не дала договорить, оборвав меня на полуслове:
        - Все понятно, «хотим все знать»! Что ж, объявляю общий сход.
        В кабинете Лаппы царил полнейший беспорядок - разбросанные документы на полу, туфля с отбитым каблуком (орехи она, что ли, ими колола?) в углу… А это что такое? Мать моя женщина! Керамические осколки, бывшие когда-то цветочной вазой, хрустнули под ногами. Она ее что - в дверь швырнула? Вот откуда был этот сумасшедший грохот. А если бы дверь не выдержала? Выдержала бы моя головка такой удар? Не уверена… Все, зарок даю: не подглядывать, не подслушивать больше. От греха подальше.
        - Мать, ты чего? С дуба рухнула? - не выдержала я, демонстративно почесав шишку на лбу.
        Лаппа молча села в свое кресло и с нарочитой аккуратностью начала наводить на столе порядок.
        - У Люси не принимают платежки в банке, - медленно произнесла она. В кабинете повисла гнетущая тишина.
        - Что это значит? - первой не выдержала Ника.
        - То и значит, - отозвалась Люся. - Кто-то нас давит сверху, притом очень грамотно, цепляются ко всякой мелочи: то подпись не по образцу, то бланк неправильно заполнен, но дают от ворот поворот всегда.
        - Ну? - выжидательно уставилась на Марго Роза. - А ты что скажешь? Почему такой бардак в кабинете?
        Мы уже хорошо изучили характер Лаппы. Когда она была недовольна собой и нами, она все ломала и крушила. Маргоша угрюмо молчала, потом все же изрекла:
        - А что? Прихожу с утра, кто-то букет подсунул. Я решила сначала - кто-то из вас…
        - Дождешься от нас, - вставила я. - А впрочем, в день рождения - почему бы и нет?
        - Вот и я подумала - кто-то из вас… А потом Люся с известиями из банка пришла. Ну я и накинулась на цветы и вазу.
        - Понятно. Ну, и что ты скажешь?
        - А что тут скажешь? С одной стороны, кто-то неизвестный положил на наш счет деньги. С другой, ни копейки снять нельзя. Даже свои кровные.
        - Оба-на! - ахнула Роза. - Ты думаешь, кто-то один действует: и деньги дарит, и кислород перекрывает?
        - Нет, думаю, что разные… - сказала Рита - Ну, ладно, с тем, кто цветы присылает и деньгами одаривает - легче. Можно банковские операции отследить. Этим я позже займусь…
        - Ты кого-то подозреваешь? - настаивала Роза.
        - Нет… - отмахнулась Рита, но почему-то покраснела. - Главное: понять, кто этот второй, который нас подставляет.
        - И кто? - пропищала Олька.
        - Если бы я знала.
        Всю следующую неделю мы жили словно на пороховой бочке, гадая, кому можем мешать жить. То и дело в курилке вспыхивали разговоры на эту тему.
        - Девки, а может быть, это конкуренты? Я слышала, что вроде еще москвичи здесь женский журнал собираются издавать…
        - А, может, это белорусы узнали о нашем коммерческом успехе и теперь завидуют нашей предприимчивости?
        - А может быть, это очередной любовник Розы воду мутит? Не хочет, чтобы она шлялась черт-те где, чтоб работала, чувствовала себя независимой особой, вот и ставит палки в колеса?
        - Нет, это наверняка - антигерои наших публикаций! Сколько негодяев мы уже на чистую воду вывели. Надо искать среди них.



…Лаппа с Пышкой, запершись в кабинете, курили так, что вперед ногами выноси. Даже пожарная сигнализация сработала, так надымили. Но толку от всех их размышлений было мало. Я уж даже к ясновидящей собралась идти. Ясно, что порчу на наш журнал навели! А баба Нюра из Колпино гарантировала стопроцентное очищение. Но опять же нужны были деньги - а Люська грудью встала: не дам на всякие глупости и все! Если бы глупости! Вся моя жизнь предсказана цыганками и бабками. Одна из них так и сказала: «Ты, Маша, добьешься высот, о которых даже не думаешь!» А другая обещала мужа необыкновенного - «ноги будет лизать». Как им не верить? Не понимаю.

… А потом вдруг прибежала Катька с выпученными глазами и сообщила, что ее сестру Натку уволили из тренажерного зала: мол, она высокомерна с клиентами. (Чушь собачья! Надо знать Натку, которая слова худого не знает. Она даже нас в свое время далеко не послала, когда мы придумали ей прыгнуть под машину, чтоб спасти наших секс-заложниц.) Стала Натка по-тихому узнавать, что и почему, и выяснила, что ее уволили по звонку…


        Тут уж мы серьезно призадумались. Похоже, на нас действительно давили.
        - Эй, Милка, - вдруг вспомнила Рита. - Ты про какого это бизнесмена говорила, что хочет купить наши акции?
        - Кого из троих ты имеешь в виду? - уточнила Люся.
        - А что, их уже трое? - подскочила Лаппа.
        - Да: три дня - три звонка.
        - Они что - с цепи сорвались? Ты хоть, надеюсь, выяснила, - что это их вдруг прорвало?
        - Выяснила. Звонят по объявлению в газете, - обиженно сказала Пчелкина.
        - По какому такому объявлению? Кто давал?
        - Ой, а ведь и правда - не давали, - обескураженно протянула Люся.
        - Мать вашу! - завопила Ритка. - Срочно прошерстить всю прессу за неделю: и деловую, и газеты частных объявлений.
        Мы бросились выполнять приказ. Через час поисков нашли небольшой текст в одной из деловых газет: «ООО „Лапушки" уполномочено заявить, что…» Мы сидели с раскрытыми ртами: кто-то пытался продать 51 процент долей нашего ООО.
        - И чья же это работа? - грозно процедила Лаппа.
        - Не наша же! - разозлилась и я. - Что ты на всех кидаешься?
        - Да нет, - смутилась Рита. - Это я вслух размышляю…
        - Девчонки, - встряла Ника. - В этой газете у меня однокурсница работает. Давайте я узнаю, откуда ветер дует.
        - Вперед!
        Стрельцовой повезло. Ее однокурсница сделала неплохую карьеру в этой газете, поэтому в рекламном отделе ей доверили коммерческую тайну. Объявление в газету дала некая Лебедева Лариса Сергеевна. Там же, в рекламном отделе, остался и ее телефон. Через полчаса все мы ахнули: Лебедева была личным секретарем… редактора
«Дамского поклонника» Ворошилова.
        Честно говоря, лично я просто опупела. Сергей Сергеевич Ворошилов! Омерзительный человек, которого мы ненавидели, как сказала бы Катя, «всеми фибрами нашей души». И что ему еще от нас надо? Озолотился на нас самым бессовестным образом и еще хочет?
        - Девчонки, это - блеф! Ворошилов - бизнесмен и прекрасно понимает, что пока мы сами не захотим, все доли нашего ООО остаются внутри фирмы, - сказала Рита и глянула на Люсю. Та кивком подтвердила правдивость слов Лаппы.
        - Тогда зачем все это? Все эти объявления в газете, эти звонки? - спросила Катя.
        - Чтобы деморализовать нас. Выбить из колеи. Заставить нервничать. Вон, Люся уже готова отдаться первому встречному. По звонку.
        - Не отдаться, а продаться, - покраснела Пчелкина.
        - Какая разница, - поддержала Риту Ника. - Только отдаются по любви, а продаются, знаешь, кто?
        - Ну, тебе, конечно, виднее, - окрысилась Пчелкина.
        - Хватит! - повысила голос Лаппа. - Вот он и добился того, чего хотел: мы уже собачиться начинаем…
        - Правильно, девочки, давайте дружить, - тихо сказала Оля.
        - И - работать! Нам надо обязательно задружиться с Шершневым, - озабоченно сказала Рита. - Без повышения тиража мы - не влиятельны. Невлиятельный журнал не получит рекламы. И так далее. Нам нужен Шершнев!
        Она осмотрела всех нас. Задержалась взглядом на Нике.
        - И не смотри так, - отмахнулась Стрельцова. - Ты же знаешь, он на женские чары не реагирует. Люсинда ведь ездила к нему в офис - бесполезняк. Даже французик сразу откликнулся, а этот - ни в какую…
        - У кого какие предложения?
        - Я же предлагала, - вспомнила Роза, - собрать компромат и шантажировать. Ведь у каждого в шкафу есть свои скелеты.
        - Нет, девочки, нужны другие методы, - отмахнулась Лаппа. - Шантаж мы уже проходили…
        Мы все задумались.
        - А может, его… возвысить? - неуверенно спросила Пчелкина.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Девочки, но ведь всем известно, что мужчины любят, когда их хвалят, - напомнила нам Люся правило № 1. - Ведь кто такой, по сути, Шершнев? Обычный торгаш. Хоть ты и говоришь, что наша печатная продукция - особенный, идеологический товар, но ведь, если вдуматься, - обычный ширпотреб, обычные товары народного потребления. И в этом он ничуть не отличается от простого крупного оптовика чая, мебели или колготок. Но про тех никто ничего не пишет, а этого мы поднимем. Сделаем с ним интервью, распишем рабочий день бизнесмена, сделаем хорошую фотосъемку, расскажем, как трудно - при нашем законодательстве - развивать и двигать деловую Россию…
        Пчелкина аж запыхалась. Ника во все глаза смотрела на Люсю:
        - А что, молодец, Пчела, в правильном направлении мыслит. Главное - добраться до него, объяснить суть задачи. Я думаю - не устоит. Это будет почище обольщения.
        - Согласна. Хорошая идея, - потянулась Лаппа в кресле. - Кому поручим самое важное на сегодня задание?
        И вдруг все сразу посмотрели на меня. Девчонки, возможно, вспомнили мой сногсшибательный роман с пластическим хирургом, который стал основой для скандального материала-экшена в нашем журнале.


* * *
        А началось все тогда, помнится, с моего звонка землячке.
        - Маришка, скажи мне, в Петербурге есть клиника пластической хирургии? - пытала я в четыре часа утра свою закадычную подружку Маринку Бодрову.
        - Ну есть, наверное. Не может не быть, - сонно ответила она.
        Курица! Вечно спит, как ни позвонишь, все время в постели. Такое впечатление, что она там поселилась навечно среди подушек и одеял. «Человек проводит две трети своей жизни во сне, и при том - не самую худшую ее часть», - не уставала назидать мне Маринка.
        - Нет, мне точно надо знать! - настаивала я.
        - А зачем? - проявила вялый интерес засоня.
        - Ну, зачем-зачем… Мариша, как ты не понимаешь, что с таким носом дышать нельзя, не то что жить! - не выдержала я.
        - Боже, Машка, ты пьяная, что ли? - сразу проснулась она. - Чем тебе твой нос не угодил?
        Балда! Как что, так сразу - «выпила, да? Выпила?». Все моя троюродная баба Маня виновата. Пьянчужка та еще! Экспериментатор! Сама сконструировала какой-то невероятный самогонный аппарат. Пять кранов, из каждого бьет струя отменной браги. Пьет ее вместо воды и хоть бы хны. Весе-е-елая! Девяносто шесть лет, а бегает быстрее трактора. Но всем с какого-то непонятного переполоха втемяшилось в голову, что я обязательно должна пойти по ее стопам, переняв бабкину тягу к зеленому змию. Хотя то, что произошло потом, вполне могло превратить меня в неизлечимую алкашку.
        Если откровенно, я не считаю себя такой уж красавицей, хотя в свое время газета
«Явка с повинной», проведя народный кастинг, отобрала меня в числе других семи девушек на роль Маргариты в фильме Вортко. Вот фигура и ноги у меня - то, что надо! А единственный недостаток, который, на мой взгляд, портил мою внешность, - это нос, доставшийся мне от деда Никандра, бравого красного комиссара. Но большие размеры - достоинство мужчин. А у женщины должно все быть маленькое и аккуратненькое. Я потом, когда нас не утвердили на роль, а утвердили известную питерскую актрису, даже особо не расстроилась, хоть нас и считали красавицами. Люся Пчелкина, на мой взгляд, была чуточку ленива и пышновата для Маргариты. Оля - по возрасту мала еще. Роза - слишком смуглая и скуластая. Катя - чересчур тихая. Рита - излишне жесткая, волевая. Ника - просто смешливая вертушка. Ну а я - с носом.
        Мой нос, большой и острый, с горбинкой посередине, настоящий шнобель! - портил мне всю мою личную жизнь. В школе ни один мальчик не приглашал меня танцевать - кто будет дружить с девочкой по кличке «Карлик-Нос»? Только на сборах мне удавалось уйти от преследующего меня прозвища. В среде спортсменов ценились совсем иные качества - а я была лучшей разыгрывающей в своей подгруппе! «Мария! - говорил мне тренер. - На площадке ты неотразима».
        Да, и вот когда я однажды увидела себя в поганом журнале «Дамский поклонник», увидела свой нос глазами «миллионов читателей», а главное - подпись под снимком (совершенно издевательскую - «такому пупсику и носик украшение»), я поняла, что наступил в моей жизни перелом. Или сейчас, или никогда. Срочно нужен маленький, по-настоящему хорошенький носик! Срочно!!! Кто знает, может быть, меня и вправду ждет карьера фотомодели…
        Мое боевое журналистское крещение в журнале состоялось тогда, когда я всех так достала со своим носом, что девки из «Лапушек» решили провести со мной эксперимент
«испытано на себе». Ника, как единственная профессиональная журналистка в нашем гареме, назвала это «включенный репортаж».
        - В общем, фиксируй все детали, - инструктировала она меня перед походом в клинику. - Запоминай выражение лиц пациентов, фразочки докторов, смотри все время по сторонам и фотографируй. Фотографируй все - цветок в горшке, больничную утку, хорошенькую медсестру, а лучше - врача… Потом все расскажешь Кате, она литературно оформит твои страдания.

…Перед тем как пойти в клинику, я долго, как никогда, изучала в зеркале свое лицо. И все мне в нем перестало нравиться. Нос, само собой. Но и губы слишком тонкие. И зубы, как у… Глаза… Вот глаза вроде ничего. Но я сразу вспомнила слова этой сучки Розы: «Машка, глаза у тебя, конечно, красивые, зеленые. Редкий цвет. Но только взгляд у тебя какой-то затравленный, как у бездомной собаки. Давай, выдавливай из себя раба, как советовал всем разумным людям писатель Чехов. Читала такого?» Я неделю после этих слов из библиотеки не вылезала… Хотя больше я предпочитаю книжки по психологии - вот моя школа жизни! Ну ничего, сделаю себе нос, тогда держитесь все!


* * *
        - Очень приятно, Геннадий Павлович Медведь. Для вас - просто Гена, - из-за стола, заваленного женскими фотками, поднялся невысокий конопатый мужичок в белом халате. Внешности - ни фига! Какой-то плюгавенький, на улице пройдешь мимо, не заметишь. Но глаза - глубоко посаженые, маленькие серые буравчики - просверливали насквозь. И меня буквально парализовало. Врач. Пластический хирург! Моя единственная надежда! По крайней мере так я тогда думала.
        Мы с ним сошлись, на удивление, быстро. Обычно я все-таки держу свои укрепления в некоторой осаде (ведь даже бык корову три дня охаживает), а тут сразу - «чай, кофе, потанцуем». И не успела я опомниться, как очутилась в его койке. Помнится, я тогда еще подумала: замечательная какая профессия - журналист. Какие мужчины на дороге встречаются. «Машенька, - мурлыкал доктор. - Чем тебе не нравится твой носик? Он уникален, таким его задумала природа, а против нее идти нельзя».
        А доктор был товарищ очень странный. Он всегда вставал в пять часов утра. Сначала сидел в туалете по полчаса, шелестя газетками. Потом плотно завтракал - либо борщом, либо тушеной картошкой с мясом. После чего наливал в ванну кипяток и погружался в воду с головой. Ложился спать ровно в девять часов вечера, ни минутой позже. Жил с престарелой теткой, которая во всем слушалась его беспрекословно. Она ходила по квартире, словно тень. «Мое домашнее привидение. Ты на нее внимания не обращай. Она не в себе. В детстве из колыбельки упала, головой ударилась», - хохотал доктор.
        Это привидение в юбке однажды так меня напугало, что я едва концы не отдала. С этой страшилки, собственно, все и началось.
        Гена, уйдя рано утром на работу, оставил меня нежиться в кровати, что я с удовольствием и делала. Включила телек, смотрела сквозь дрему какую-то мутотень про капустную диету и не заметила, как заснула (диеты меня никогда не интересовали, я всегда ела, что хотела; для меня еда, можно сказать, единственная радость в жизни). Так вот. Проснулась я от чьего-то буравящего взгляда. Открыла глаза и увидела низко-низко склоненное над собой морщинистое лицо тетки. Я, естественно, подскочила, как ошпаренная.
        - Че ты залупаешься? - заорала я в теткину морду, от страха скатившись с кровати.
        Теткины глаза (точь-в-точь как у Генки - маленькие и серые) весело поблескивали за толстыми линзами очков.
        - Красотулька ты наша, - пропела старая карга. - У Геночки еще такой красавицы не было. Будешь в моей коробочке жить, а я буду на тебя любоваться. Каждый день, каждый день.
        Она опустилась на колени и подползла ко мне вплотную. Я от ужаса к тому времени совсем забилась за кресло. А тетка начала водить по моему лицу скрюченным пальцем и приговаривать:
        - Носик дли-и-и-инный. Ротик ма-а-а-хонький, как птичья гузка. Геночка все отрежет, где надо. Приклеит, где не хватает. И будет наша девочка совсем раскрасавица.
        Я впервые в жизни не нашлась, что на это ответить. Только промямлила:
        - Ты это, тетка, не питюкай.
        - Не буду больше, - словно чего-то спохватившись, она вдруг встала с колен. И совершенно трезвым голосом сказала: - Пойду-ка я в магазин. Буженины хочешь?
        - Угу, - кивнула я, ничего не понимая. А когда я ничего не понимаю, я впадаю в истерику.
        Ведьма быстро собралась. Еще пожелала мне добрых снов. Совсем сковырнулась! Но только после того как щелкнул дверной замок, я немного пришла в себя.
        Я провела в этой квартире настоящий шмон, пытаясь понять, что к чему. Но все было девственно чисто. Да я и не знала, чего ищу.

…Тетка пришла из магазина радостная и взволнованная.
        - Деточка, пойдем чай пить! - позвала она меня, словно ничего не произошло.
        Я выползла на кухню, готовая к отпору. Но на столе дымился заварной чайник, на блюдце аппетитно разложены ломтики сыра и буженины, нарезанный ржаной хлеб - картина была мирной, я бы даже сказала, умиротворяющей. Что ж, я решила тоже немного попритворяться.
        - Милая тетушка, - начала я свой допрос. - А какие еще такие раскрасавицы перебывали в Генкиной кровати?
        Тетка сразу противно захихикала и присела к столу.
        - Светка была, - коротко сказала она и пристально посмотрела на меня.
        - А кто такая Светка? - я решила быть до конца терпеливой. Все ж таки с головкой у нее далеко не все в порядке. Головка то бо-бо.
        - Ушастая Светка, - пояснила она мне, словно я неразумное дитя какое.
        - А что у нее с ушами? - выспрашивала я.
        - Уши - во! - показала тетка, разведя руки в стороны. - Геночка очень старался.
        Чего, чего? Как это «Геночка старался»?
        - Он ей что - операцию делал? - напрямик спросила и я.
        Как тут тетка испугалась! Прям затряслась вся!
        - Ничего не знаю! - почти крикнула она. - Ешь свой бутерброд и иди к себе домой. Мне убирать надо.
        Пока тетка возилась на кухне, я проникла в Генкину комнату и произвела еще один обыск. Только теперь я точно знала, что ищу - ушастую Светку. В его фотках я быстро обнаружила несчастную деваху (на оборотной стороне фото еще и адресок имелся). У нее на самом деле были уши как у летучей мыши. А на личико - ничего себе, хорошенькая. Тут во мне, конечно, взыграло. Я, конечно, не собственница. Но с кем мой мужик знался до меня, знать обязана. Хотя бы из чистой гигиены. На обороте снимка были и координаты этой шмары.
        - Тетка, я уехала! Генке привет! - крикнула я в глубь квартиры. Оттуда донеслось сиплое кряхтенье: «До свидания, красавица».

…Дверь мне открыла сама Светка. В шапке. Хочу заметить, что на улице стояла не по-весеннему жуткая жарища, и я в своем шифоновом сарафанчике под ангорским пуловером совсем спарилась.
        - Света? - на всякий случай уточнила я.
        - Да. А вы кто? - тихо произнесла девушка.

…Она была очень несчастной. Ну просто со мной - ни в какое сравнение. С ушами мучилась всю свою жизнь. Они были такие большие, что свертывались в трубочку. Мама ее, музыкальный педагог, не имела таких средств, чтобы сделать дочке пластическую операцию. Поэтому когда Светка случайно познакомилась с Генкой (тот сам подошел к ней на улице), в доме был настоящий праздник. Пришла любовь откуда не ждали, называется. А потом Генка нахимичил та-а-акое!
        - Я легла к нему на операционный стол совершенно счастливая, - рассказывала мне Светка. - Думала, открою после глаза и начнется у меня другая жизнь. Буду красивой и любимой. В бинтах я проходила целый месяц. А когда Гена их снял, поняла, что жить не могу и не хочу. Уши мои стали больше прежних в два раза. А он так радовался, так счастливо смеялся: сказал, что любит меня еще больше - такую страшную. Я убежала от него. А его тетка еще два месяца приходила к нам домой, уговаривала вернуться обратно. Мол, Геночка очень скучает.
        - Он что - сумасшедший? - я была в шоке от ее рассказа.
        - Я не знаю, Машенька, - всхлипнула Светка и потуже натянула на голову шапку-ушанку. - Он - страшный человек. Я его боюсь.
        Я вышла от нее, словно мухоморов объевшись. И как таких маньяков земля носит?


* * *

…На следующий день я пришла к Генке в клинику. Вела себя как ни в чем не бывало.
        - Генусик! - промурлыкала я. - А когда ты за мой носик возьмешься?
        - Завтра, моя красавица. Все будет завтра, - обнадежил меня мой кавалер.
        Назавтра все мои девки были наготове. Олька, переодевшись в медсестру, дежурила у дверей: стояла на шухере, чтобы в ответственный момент позвать на помощь всю команду. Ритка сидела внизу в машине и нервно курила сигарету за сигаретой. А я распласталась на каталке, приготовившись к самому худшему.
        Генка кружился вокруг меня, словно ворон, почуявший добычу.
        - Гена, - произнесла я заранее заготовленную фразу. - Тебе привет передает ушастая Света.
        Тот застыл в недоумении. А потом как кинется ко мне. Начал вязать руки-ноги. Еще чуть-чуть и наркозом отрубил бы, как пить дать. Но тут с криком влетела Олька, а за ней и все остальные девки.
        - Боже мой, как я всех вас ненавижу! - ревел Генка, уже закованный в наручники. - Женщины - адово проклятье. Всю жизнь мою испоганили! Никто меня не любил никогда. Только дай вам красоту. Нос! Уши! Губы! Грудь! Нате вам - берите. А-а-а, не хотите такой красоты?!
        - Поклянись всем, что думать забудешь о пластической операции! - Олька после этой истории была со мной непреклонна.
        Ну и пришлось мне, конечно, побожиться. Тем более что, испытав такие напасти, стала я по-другому смотреть на свой нос. Есть, есть в нем все-таки какая-то изюминка. Доктор был в чем-то по-своему прав. Но… Только вот грудь у меня что-то подкачала… «Титьки по пуду, работать не буду, а папаня приказал, вези титьки на базар». Это про меня. Нет, покой мне только снится. Что же делать с грудью-то? Вроде Генка мне говорил про какое-то спецсредство - силиконовую прокладку, которая вставляется в грудь и надувается, сколько хочешь. Хочешь - второй размер. А хочешь - сразу пятый. (Только вот где бы такого доктора найти?)
        Ну так вот. После этого все стали считать меня великим спецом по чужой жизни и вылавливанию оттуда суперсекретов. Поскольку у Кати с моей подачи получился супер материал о проблемах мужчин, ненавидевших и боявшихся красивых женщин. Какое отношение имеет такая тема к рубрике «Лапушка и подруга»? Ну вы даете. А я? А Светка ушастая? А лапушки, которые меня, полуживую, с каталки уволокли? Вот то-то и оно…


* * *
        Вообще, надо заметить, что вся моя биография может лечь в основу захватывающего романа. Уверена, когда-нибудь так и будет. И я еще удивлю своих подруг литературными изысками. Мне, может, даже тетрадку персональную в журнале доверят. Например, «Лапушка и родня». Или - «Лапушка и корни». А то - «папарацци»,
«папарацци»…

… Я родилась в деревушке на Псковщине в семье потомственных крестьян (правда, говорят, что моя прабабка гуляла с польским барином Ерофеевским, и я думаю, что моя белая кожа досталась именно от него). Но папка с мамкой и все мои дедки и бабки работали всю жизнь в колхозе «Путь Ильича». Мы его звали просто: «Колхоз Ильича не за че не отвеча». Работали, работали колхознички, словно негры на плантации, а потом - бац! И пришел всем полный кирдык. Все везде народное, все везде мое. Все хозяйство разворовали, пропили, и сидит теперь моя родная Косяковка в полном дерьме. Я, слава Богу, к тому времени слиняла из деревни в город. У нас была сильная школьная сборная по баскетболу, а самое главное - был тренер Николай Николаевич, который больше всего в жизни уважал две вещи - вишневый компот и длинные женские ноги. Он прямо тащился и брызгал слюной, как мартовский кот, когда видел стройные женские ножки. Я думаю, он и в баскетбол потому пришел. Ведь деревенские девахи, взращенные на сале и домашней сметане, такие получаются ногастые, настоящие кобылки. Уж не знаю, как он очутился в нашем Мухосранске, но
задержался Николаша надолго, даже женился на учительнице алгебры - Галине Порфирьевне, жутко вредной бабе. К подопечным своего супрюга (так она его презрительно называла) относилась так, как будто ее специально натаскивали в гестапо. Ревновала, типа. Но мы чихать на нее хотели. Я, в частности. Потому что Николаша так ко мне относился по-особенному, что в шестнадцать лет я была вынуждена пойти к бабке Дусе, живущей в избушке на курьих ножках на окраине деревни, и сделать аборт. Я об этом вспоминать не люблю. «Пробитая ты, девка. В деревне тебе не жить, - вздохнув, сказала мне старая ведьма, когда экзекуция окончилась. - Езжай-ка ты лучше в город. От позора подальше, хотя ведь все равно по рукам пойдешь».
        Спрашивается, и куда мне было деваться? Естественно, я приехала в Питер, куда меня давно звала моя подружка, та самая засоня Маринка. Она в отличие от меня была всегда упакована от и до. Папик - фермер, поднялся на свинине. И все заработанные деньги вбухал в дочку - «она - наш главный капитал». А Маринка, хоть и не красавица, зато умна-а-а-я. В институт поступила, замуж вышла за местного. Вот она меня и сманила к себе, сказала, чем в деревне торчать, подолом подметать, устраивай жизнь в большом городе. Я устраиваю, как могу. Тем более что Николаша, решив сплавить меня куда подальше от своей гестаповки Галины Порфирьевны, устроил меня по блату в институт физкультуры: учиться там совсем не надо было, только мяч гоняй.
        Но поиграла в студенческой сборной я недолго. Надоело. Учиться на физкультурницу, бегать стометровки, да еще постоянно проигрывать (а наша команда прочно осела в низшей лиге и никак не хотела оттуда вылезать) и получать пендюлей от тренера - это уж, простите, без меня. Не такая уж я дура. И после того как мне окончательно все обрыдло, я подалась фотолаборантом в «Цветной мир».
        Ну а потом Маринка подсунула мне газетку с рассказом об этом злосчастном кастинге. И я подумала: «Чем черт не шутит? Может, мое белое сочное тело принесет пользу отечественному кинематографу?» Ну и пошла в редакцию, сфоткалась. Маргарита, ептель-мать. Я вспоминала, как бежала на кастинг «Мастера и Маргариты», как искала платье (обязательно с открытой спиной!), как ходила на чистку лица (потом две недели была с красной отшелушивающейся рожей, пугала прохожих). Что мне было делать после этого фортеля?


* * *

…Но я увлеклась. Рассказывать длинно, обстоятельно - это деревенская традиция. Вдруг не поймут?


* * *
        Итак, когда речь зашла о выполнении самого важного на сегодня задания, все сразу посмотрели на меня.
        - Ну, Маня, пришел твой звездный час! Вся страна на тебя смотрит! - с пафосом произнесла Маргоша и добавила с угрозой: - Не справишься с заданием, уволю без колебаний.
        - Права на ошибку нет? - уточнила я.
        Но Марго зыркнула на меня так недобро, что я сразу заткнулась. Понятно, что дело и так полный швах. Не Ольку же на задание посылать. Ладно, мне не привыкать водить дружбу с разными странными типами. Что ни мужик - то либо маньяк, либо на женские чары совсем не реагирует. Поэтому, придя в свою коммуналку, где я снимала затхлую комнату за сто баксов, я первым делом открыла банку моих любимых соленых огурцов и стала думать, к какому мужику лучше всего обратиться за помощью. А то, что при розыске и отработке неизвестного Шершнева мне понадобится сильное мужское плечо, не вызывало никаких сомнений.
        Так, кто у меня в списке? Витька на «жигулях», рубщик мяса на рынке. Машина в таких делах может ох как пригодиться.
        Славка при деньгах, держит точку по приему цветнины. Кликуха - Цветмет Люминьевич. Но такой противный, бр-р-р. Как откроет пасть, так сразу противогаз надевай. Неудивительно - ведь он даже кашу чесноком закусывает. Сгодится в самом крайнем случае.
        Ну и Мишка мой. Глубинкин. Ни кола ни двора. Любовь моя несчастная. Я его фотку даже на стенку повесила, чтобы все знали, что я при мужике. Но Мишка - уголовник. Причем хронический. Все сидит за хулиганку. А я не устаю ездить к нему на свиданки. Жду его, как честная. Ну дура! Мишка Глубинкин работал дворником в жэке, после судимостей никуда в приличное место не брали, вот он и махал веником по утрам. А я к нему даже в колонию ездила, передачки возила… А он, слон с рогами, отъелся на моих харчах и говорит однажды утром: «Ты, Маша, баба хорошая, но мне нужна дева-лебедь, а не индейка-мать».
        А все равно ничего поделать с собой не могу. Так что в моем деле он может пригодиться разве что в качестве моральной поддержки. (А я уже два месяца как без секса, доктор не в счет).
        Я вышла в коридор коммуналки и набрала его номер.
        - Чего теперь? - Мишаня был как всегда очень «тактичным».
        - Мишечка, скажи, я хорошая?
        - Ну-у-у, опять завела свою шарманку, да?
        Ну турок! Да! Я не могу существовать без комплиментов. Любая критика меня убивает наповал, руки опускаются, жить не хочется. И Мишка об этом прекрасно знает. Но все равно выкобенивается каждый раз. Вот и сейчас.
        - Такой, как ты, больше нет, - ехидничал Мишка. - Ты - единственная и неповторимая, мой гадкий утенок. - И засмеялся противно.
        В ярости я изо всех сил брякнула трубку на рычаг. Рядом тут же заскрипела дверь, и в открывшейся щели появилась соседка, засаленная карга с вечной папиросиной во рту.
        - Аппарат чай не казенный, милочка, - протянула она, явно наслаждаясь моментом. - Кто убытки оплатит?
        - Пушкин, - рявкнула я, вне себя от злости. - Пшла вон отсюдова! Пока не пристукнула.
        - Уголовщина!!! - заверещала тетка и побежала на кухню за подмогой.
        А я стоически ждала звонка. Знала, Мишка позвонит. У него такой верной подруги никогда не было и не будет.
        Вот вляпалась-то! И ведь был бы красавец какой, понятно было бы, из-за чего жилы рвать. А то шибздик, потасканный, что называется, бывший в употреблении и интеллектом не блещет. Только и знает: «трахнемся?».
        Я подцепила его на второй день после того, как приехала в Питер. Он окликнул меня у ларька, когда я покупала сигареты. «Классные ноги!» Я обернулась на его жизнерадостный голос (а он всегда, как выяснилось впоследствии, веселился от души, даже с похмелья), готовая послать нахала на все четыре стороны. Но наткнулась на такую обезоруживающую улыбку, что растерялась. «Мишка!» - протянул он мне руку.
«Машка», - я не могла ему не ответить. Перед глазами все заполыхало. Что поделать, любовь с первого взгляда. А у меня все не как у людей. Через час мы уже решили пожениться, а Мишка к тому же стребовал у меня согласия родить ему ребенка -
«только пацана». Я была согласная на все, так он мне нравился.
        А потом я познакомила его с Нинкой, подружкой по команде. И он ей в первый же вечер предложил жениться… А потом Танька сокурсница прибежала, рассказывая, что встретила любовь всей своей жизни. И зовут его Мишка, и фамилия у него такая красивая и нестандартная - Глубинкин… Оказывается, Мишка предложение руки и сердца делал всем девкам, встречающимся на его пути. И, что самое невероятное, был всегда при этом искренним. Наверное, он и вправду хотел жениться, чтоб все было, как у людей. Ведь намыкался, бедняга. Но Мишка из той породы кобелей, которые могут принадлежать всем бабам, но никак не одной счастливице. Как мне объяснило одно пособие по психологии, поэтому он так сильно нравился мне. А страдать я умею!
        Смирившись со своей участью, я перестала думать о фасоне свадебного платья. Я все время ждала. Когда позвонит, когда придет. Но сама первая не звонила ни разу (ну, может быть, от силы пару звонков сделала, когда совсем не в мочь было). Опять же, как советуют психологи, - никакого насилия и принуждения! Мужчины этого страсть как не любят. Лучше всего - смиренность и покорность. Все-таки психология - великая наука! Я изо всех сил изображала из себя сестрицу Аленушку, пока, наконец, Мишка не понял, что большей жертвы он ни от кого уже не добьется.
        - Машуль, ладно, не сердись на меня. Хочешь, приеду к тебе. Постель расстелила уже, небось?
        - Ага… - вздохнув, я нежно опустила телефонную трубку.
        В это время на кухне разгорался нешуточный скандалище: мымра, забыв про меня, прицепилась к студенту, тихому очкарику, который посмел зажечь «ее конфорку».


* * *

…Наутро, выпроводив Мишку, я не пошла на работу, а стала думать, где мне подцепить Шершнева. Я ведь ни о привычках его не знала, ни где бывает. Соваться сразу в его офис, решила я, бесполезно. Он даже на нашу Пчелкину не среагировал. А тут я - со своим носом. Деваться некуда, надо снова звонить Вальке. Настоящий зубр, как он сам себя называет: «мастодонт современного фотоискусства». Он мой первый и единственный учитель в профессии. Я с ним еще на кастинге познакомилась. И сразу его присмотрела. Как кандидат в мужья он был непригоден. (Да и Глубинкин у меня).
        Зато мог меня многому научить в профессиональном плане.
        Валька знал в журналистском мире всех. (И Шершнева должен был знать.) А кого не знал, тех за журналистов не считал. Ко мне он относился покровительственно. Я ему это прощала, все ж таки мужчина. Но он постоянно ругал меня, указывал, поправлял, бесконечно ставил себя в пример. Я отвечала ему той же монетой. Общение наше заключалось в том, что мы постоянно ссорились. Вот и сейчас.
        - Ага, как приспичило, так сразу «Валя, помоги!» А ты помнишь, что мне в последний раз сказала? - Валька цинично выругался.
        - Ой, да что я такого сказала-то? - миролюбиво заголосила я.
        - Цитирую: «Хреновые снимки, хреновый фотограф, хреновая аппаратура». И это все про меня.
        - Все! Я еду к тебе извиняться! Какую бухашку будешь пить?
        - Портвейн хочу, крымский, - капризно протянул Валентин. Вот за что я его люблю, так это за то, что он всегда на все согласный.
        Через час я уже сидела в Валькиной мастерской и, перебирая его архив, бубнила себе под нос:
        - Шершнев Александр Владимирович. Где родился, на ком женился, что делает по утрам и вечерам, с кем спит и с кем только мечтает, в общем, все-все-все надо знать.
        - Шершнев - человек известный в узких кругах, - бормотал Валентин, дуя в заплесневелый стакан. - Бизнес свой правильно строит, никуда особо не лезет. Но весь журналистский мир на него молится, поскольку розничная торговля в метро - это все!
        - А фотки его у тебя нет?
        - Что он - звезда, чтобы я его в архиве хранил? Обычный такой, высокий, плечистый, в тоненьких очках. В общем, ничего запоминающегося.
        - Старый?
        - Да лет сорок.
        - А бывает где - знаешь?
        - Бывает там, думаю, где хороший джаз. Я его пару раз у Голощекина встречал: сразу видно - поклонник джаза: глаза закроет, чуть не мурлыкает. Да он и с Голощекиным - за руку. Дружат вроде.
        - Значит, надо искать в Джаз-филармоник?
        - Не обязательно. Вот завтра, например, в «Паутине» известные черные блюзмены из США единственный раз выступают. Говорят, даже внук Арта Блэйка будет. Думаю, что Шершнев твой там тоже будет… Хотя так странно - «Паутина» и джаз: не вяжется как-то…
        Я много слышала про это место, но ни разу там еще не была. Говорили, что в этом клубе собирается вся элита, сливки общества. Билеты туда купить почти невозможно. Что ж, тем интересней задачка. Нет места, куда бы не проникло око профессионального папарацци!
        - Люсьена!!! - кричала я в телефонную трубку. - Все-таки ты мне дашь деньги на представительские расходы!


* * *
        Вечером, начесав на голове прическу а-ля «взбесившийся муравейник» и наведя на глаза синие тени-стрелки, я вышла из дома. В маленькой кожаной сумочке был спрятан мой единственный цифровой фотик, приобретенный с большим трудом в комиссионке. (Я до сих пор выплачиваю за него деньги и потому беру его только на самые ответственные задания. В остальных случаях я прекрасно справляюсь одним «Зенитом», как папка говорит, «это мое главное приданое».) Витька на «жигулях» довез до самого клуба: у меня была гарантия, что колготки - целы, а туфли - не оттоптаны в метро.
        Возле крыльца клуба кучковался народ, пытаясь пробиться внутрь. Двухметровые охранники лениво отодвигали их руками от входных дверей. Та-а-ак, в эту пролетарскую толпу я, конечно, не пойду.
        Я завернула за угол и вышла на проспект, по которому с ревом несся поток автомобилей. Элегантно взмахнув рукой, я остановила черную иномарку. - Муж-ж-жчина, - проворковала я в окошко. - Дело пары секунд, зато я вас буду помнить вечно.
        Симпатичный мужчина за рулем смущенно улыбнулся.
        - Мы сейчас шикарно подкатим к ночному клубу, и вы, изображая моего шофера, откроете передо мной дверцу, поможете мне выйти и, если понадобится, примените навыки телохранителя. А я с вами за это готова завтра поужинать, - скороговоркой произнесла я и по-коровьи захлопала ресницами.
        Мужчина искренне расхохотался и галантно указал рукой на сиденье:
        - Садитесь, мадам! Для вас все что угодно.
        - Мамзель, - поправила его я и эротично облизала нижнюю губу.
        Все получилось лучше, чем я задумывала! С диким визгом остановившись перед входом в «Паутину», мой неожиданный кавалер выскочил из автомобиля и, обежав его, как истинный плебей, в полупоклоне открыл дверь с моей стороны: «Прошу вас». Протянув ему руку, я грациозно прошла мимо вытянувшихся в струнку держиморд. Но… Что это? Мой «водитель» и не думал уезжать. Наоборот, раскланиваясь со всеми, он подал швейцару свое пальто со словами: «Алеша, разденьте даму». - «Конечно, конечно», - подобострастно кинулся ко мне халдей. Ничего не понимая, я на автомате скинула плащик и молча проследовала за водителем иномарки.
        - Как вас зовут, мамзель? - хитровато щурился мужчина. Было похоже, что он - близорук, я машинально отметила, что очки бы ему пошли.
        - Мария.
        - Маша, посидите пока за столиком. Я сейчас к вам подойду, - произнес он и скрылся за дверью с табличкой «Служебный вход».
        Ну, сесть я всегда успею. А народу-то всякого разного сколько здесь! Тьма! И нафуфыренные тетушки за пятьдесят, и представительные мужики с юными девицами. Но все-таки это была не типичная светская вечеринка. Наблюдалась какая-то еле уловимая демократичность. Все ждали джаза. И в какой-то момент по залу легким шепотом пронеслось: «Эльвира…»
        - Кто такая Эльвира? - спросила я бармена, который меланхолически размешивал нечто сине-зеленое в стеклянном бокале.
        - Эльвира? Трафова. Это солистка Голощекина, - не меняя ритма, так же отрешенно произнес парень. - В первом отделении наши играют. Потом - черные. - И вдруг остановился. - А вы кто такая? Что-то я вас здесь ни разу не видел…
        - Я жду трамвая, - брякнула я и заозиралась в поисках своего симпатичного мужчины. Сейчас он мне бы очень пригодился. А бармен уже звал на помощь метрдотеля.
        - Девушка пришла с Александром Владимировичем, - сказал кто-то рядом. И я чуть не сползла со стула: за мой столик усаживался… Давид Голощекин.
        Метрдотель сразу попятился назад и с укоризной сказал бармену:
        - Эдик, еще одна подобная оплошность, и ты знаешь, что с тобой будет.
        Эдик побледнел так, что, казалось, вот-вот грохнется в обморок.
        И тут подошел «мой водитель»:
        - Есть проблемы?
        - Да вот тут, Саша, твою даму хотели обидеть, - улыбнулся питерский король джаза. - Но я вступился.
        - Я думаю, мамзель Мария сама себя в обиду не даст. Так ведь, Маша?
        Я быстро опрокинула в рот бокал шампанского. Меня смущало, что он слегка подтрунивает надо мной, дразнит. От этого горячая кровь разлилась по щекам, стало жарко. И невыносимо приятно.
        Что же делать? Я пришла сюда, чтобы в огромном зале, не зная как, отыскать человека, от которого зависела судьба нашего журнала, судьба всех моих подруг, а он сидит рядом со мной, ласково улыбается, наливает шампанское. Что же делать?
        Голощекин привстал:
        - Ну, мне пора. Подойду во втором отделении.
        - А можно я вас… сфотографирую? - почти взмолилась я, вытаскивая фотоаппарат из сумочки.
        Шершнев отклонился в сторону:
        - Я - не звезда. Вот Давиду Семеновичу не привыкать.
        - А можно - обоих, на память? - я аж задохнулась от невероятной удачи.
        - Саша, - укоризненно сказал Голощекин, - дамам не отказывают. Даже если они - мамзели, - и он, обняв Шершнева за плечи, придвинул его в кадр.

…Мы молча слушали музыку. Я до этого ни разу не слышала живого джаза, боялась, что не понравится, но через какое-то время вместе со всем залом вошла в странное состояние «общего ритма». Какой-то незнакомый восторг поднимался в груди. Такое бывает, когда любишь. Кажется, я хмелела.
        Голощекин больше не подошел к нам. А в зале зазвучал блюз - грустная песня хорошего черного парня, от которого девушка ушла к хлипкому белому выпендрежнику, но она ведь все равно все поймет и вернется, потому что он - настоящий хороший черный парень и так ее любит…
        Я всхлипнула:
        - Александр Владимирович, я к вам ехала, ехала…
        - И приехала… - улыбнулся Шершнев. - Маша, что - голова кружится от шампанского?
        Я тряхнула головой, слезы отчаянно покатились по щекам:
        - Александр Владимирович, вы такой хороший… И музыку любите… И Голощекина любите… А я к вам добиралась-добиралась, подкрадывалась-подкрадывалась…
        - Да что случилось? - нахмурился Шершнев. У меня совсем отъезжала крыша:
        - Я вам сейчас такое скажу… Вам не понравится… Мне бы тоже не понравилось… Нет, мне бы понравилось… Нет, мне все равно… - язык не слушался меня, а слезы уже катились ручейком.
        - Мария, что происходит? - уже строго спросил Шершнев.
        - Я ведь вас фотографировала для чего? Думаете - на память? Я сейчас сама хочу это фото - на память. А тогда я так не думала, потому что мне нужно было взять у вас интервью и сфоткать для нашего журнала.
        - Так вы - журналистка? - почти брезгливо произнес Шершнев.
        От этого стало еще невыносимее.
        - Я - хуже. Я - папарацци. И должна взять у вас интервью. Иначе Ритка меня уволит.
«Без колебаний» - вот как она сказала. И права на ошибку у меня нет…
        - Кто это - «Ритка»?
        - Редактор наш. Нашего женского журнала, - я потянулась рукой к фужеру с шампанским, но Шершнев решительно отодвинул его в сторону. - А вы Ритку не знаете… ее все боятся. Даже бандиты. Она уже их - половину - в тюрьмы попересажала. Ей меня уволить - как… Как не фиг делать. Она, знаете, кто? Полковник! Или даже целый майор… Врет, что из ментовки. Думаю, что… из спецслужб. Может, даже из Сайгона… в смысле - Пентагона. В общем, настоящая гэбистка…
        Шершнев снова стал улыбаться:
        - А как ваш журнал называется?
        - «Лапушки». И я, стало быть, самая продажная из всех лапушек…
        - Не слышал о таком журнале, - Шершнев сделал вид, что не расслышал мою последнюю фразу.
        - А о нем никто еще ничего не слышал. Всего два номера вышло. Мы про него никому еще не рассказывали. Это наш секрет…
        - А я-то вам зачем со своим интервью в дамском журнале?
        - А мы вас «приподнять» хотим… Люська сказала, - жарко зашептала я ему на ухо, - правило № 1. Я только забыла, о чем оно… Сила действия равна силе противодействия? .
        - Это закон Ньютона…
        - Там тоже что-то про это… Александр Владимирович, я вас так подвела… Вы такой хороший. Я думала, вы черт в ступе, а вы - красивый, а я вас обманула…
        - О, Господи, понял, наконец! Вы хотите, чтобы я взял ваш журнал на реализацию?
        - Я же вам про это уже час говорю, - обалдела я от его непонятливости. -
«Приподнять» вас. У нас хороший журнал, а вы даже не догадываетесь, что мы - ваши деньги, ваш бизнес.
        - Да, от скромности вы не умрете.
        - Я - скромная. Я очень скромная!.. Это у меня сегодня почему-то язык развязался. И у нас все скромные. Вот у меня только нос не очень красивый… А знаете, какая Катя скромная? Она… - я снизила голос - …бывшая учительница. А Оля - знали бы вы, как она клизмы и капельницы ставит.
        Шершнев уже снова откровенно веселился:
        - А если я откажусь «приподниматься»? Что, шантажировать будете?
        - Не-а. Ритка сказала, что шантажировать больше никого не будем. И убивать больше никого не будем. Знаете: 105 статья УК РФ…
        Шершнев зашелся от тихого смеха. Он так забавно кривил рот, чтобы не смеяться в голос… Но меня его смех задел:
        - Вы зря смеетесь. Мы, знаете, какие?.. Мы одного мужика так отшантажировали, что он до сих пор Ритке цветы… (мысль о том, что это именно Марат прислал недавно Лаппе цветы, показалась мне настолько неожиданной и невероятной, что, несмотря на уплывающие мысли, я прикусила язык; только бы не забыть подумать об этом завтра)… что он до сих пор икает…
        Но икота напала на меня. Я смутилась и полезла в сумочку за бумажными платками.
        - Знаете что, Маша? Давайте мы поступим так. Сейчас я вас отвезу домой, вы поспите хорошенько, а завтра придете ко мне в офис. Часов в шестнадцать, устроит?
        Я кивнула головой.
        - А носик у вас, между прочим, очень даже хорошенький. Только красный от слез. Попудрить на дорожку не хотите?


* * *
        Лучше бы я не просыпалась. В голове моей несчастной, похоже, поселился целый оркестр барабанщиков. Со стоном я подошла к зеркалу. О, Боже! Веки отекли. Значит, я на ночь плакала. А чего это я плакала?
        И тут меня пригвоздило. Шершнев! Я же весь вечер провела в клубе с Шершневым! С тем самым злодеем, до которого у нас столько времени были руку коротки. С тем самым очаровательным мужчиной, кто у моей входной двери осторожно погладил меня по голове и, чуть подталкивая в плечо, строго, но как-то очень глубоко заглядывая в глаза, сказал: «Идите спать. Машенька, завтра увидимся. В шестнадцать».
        Я долго стояла под душем, вскрикивая не от сильных струй воды, а от очередных порций пьяных и бредовых воспоминаний, которые безжалостный мозг вытягивал из подкорки и подсовывал мне на протяжении полутора часов. Господи, что я несла! А ведь я, скорее всего, еще не все помню… Коза! Объевшаяся белены. Сорвавшаяся с цепи. Идиотки кусок!
        Ну почему он не оказался противным гадким человеком, с которым нужно было бороться, нападать на него, требовать, обманывать. Последние месяцы приучили нас жить на осадном положении, быть в подполье, в Сопротивлении. А тут… какое
«обманывать». Я сама раскрыла перед ним все карты, растрепала все наши секреты, с первой минуты сдала все позиции. И еще испытывала приятность от того, как он внимательно слушал, заглядывал в глаза, улыбался и иронизировал…
        Что же мне делать? Звонить Ритке и объяснять, что с треском провалилась, что задание выполнить невозможно по причине… По какой же причине?.. По причине, что я… что он… что…
        Втюрилась! Эта мысль, как обухом по голове, расплющила меня, когда я, замотавшись в махровую простыню, выходила из ванной. Нет, только не это! У меня есть Глубинкин. И не надо мне ваших шампанских, ваших блюзов, ваших Давидов Семеновичей…
        Воспоминания о Голощекине сорвали меня с кресла и бросили в прихожую, к сумочке. Фотоаппарат был на месте.
        Хм! А что я так заполошилась? Я ведь уже начала выполнять ответственное редакционное задание. Уже познакомилась с Шершневым. Мне уже назначена аудиенция в его кабинете. Уже сфотографировала его для интервью, и не просто, а эксклюзивно - с самим Голощекиным в момент дружеского братания…
        Надо взять себя в руки. И продумать убойные повороты в материале. Бизнесмен, любящий джаз. Умеющий дружить. Разбирающийся в рынке прессы…
        Да, разбирающийся… Про наш журнал еще даже ничего не слышал…

«Правильно, Маша, ты на верном пути, - решила я. - Надо думать о нем нехорошее, тогда и голова встанет на место, и вопросы будут, как у настоящего интервьюера: не комплиментарные, а жесткие, точные, деловые».
        Надо взять себя в руки. И прекратить пить «при исполнении».
        Итак, «нехороший Шершнев». Про рынок прессы ни фига не знает. Вместо того чтобы сидеть до ночи в офисе и изучать маркетинговые таблицы, шляется по элитным клубам, слушает музыку… Нет, слушать музыку по вечерам - это вроде неплохо… Так, шляется по элитным клубам, снимает девиц, а когда привозит их за полночь домой, даже не удосуживается напроситься на чашку кофе. Вот Глубинкин бы…
        И я снова заревела.


* * *
        Только собираясь выезжать из дома на встречу с Шершневым, я удосужилась «открыть» фотоаппарат. Он был… пуст!
        Я хорошо знаю программу «цифры» (Валька мне давно все объяснил), фотик меня еще ни разу не подвел. Я лихорадочно нажимала на кнопки, щелкала затворами. Ни Шершнева, ни Голощекина. Как корова языком слизнула.
        Ну почему я такая невезучая?! Всегда и везде остаюсь с носом.


* * *
        - Проходите, Мария.
        Шершнев был в элегантном костюме, в красивом галстуке, в тоненьких очках, которые из-за несуществующей оправы я не сразу заметила. Да я вообще мало чего замечала, потому что с трудом могла оторвать глаза от пола.
        - Слушаю вас.
        Я очень медленно подбиралась к его глазам. Строгий, упрямый подбородок. Гладко выбритые щеки…
        - В смысле?..
        - Ну, вы же пришли брать у меня интервью? Слушаю вас.
        Мне послышалась легкая ирония в его голосе. Я собрала в кулак остатки сил, включила диктофон и стала задавать вопросы. Часть из них мне подсказала Рита, часть с трудом придумала утром сама. Александр Владимирович отвечал точно, не задумываясь. Речь его не была сухой, но на образы он не скатывался - все-таки бизнесмен, генеральный директор.
        - А можно еще - про личную жизнь? - попросила я. - «Интервью без галстука»?
        - Разведен. Сыну - шестнадцать лет. Люблю джаз. Все?
        - Нет, - я приступила к самому трудному моменту в разговоре. - Мне еще нужно вас сфотографировать…
        - Мария… - поднял брови Шершнев («А вчера Машенькой называл», - отметила я про себя с горечью), - вы же вчера провели, можно сказать, эксклюзивную съемку. Вы же - папарацци…
        - Да, провела, - сглотнула я комок в горле. - Только ничего не получилось.
        - Как?
        - Не знаю. Все - чисто…
        Шершнев взял из моих рук фотоаппарат, профессионально пощелкал кнопками и улыбнулся снисходительно:
        - А батарейки менять не пробовали?
        Я залилась краской по самое некуда. Вальку убить мало! Мог бы и напомнить…
        Шершнев вынул из ящика стола дорогую «мыльницу»:
        - Ну, что? Надо выручать молодого фотокорреспондента. Мне за столом остаться или к окну подойти?
        Я отчаянно затрясла головой.
        - Ну, не в метро же мне с вами спускаться, к своим киоскам… Киоски в крайнем случае ваш бильдредактор подставит рядом - коллаж сделает.
        - У нас нет бильдредактора, - прошептала я.
        - Ну, Маша, так не годится. У меня нет больше времени…
        - Александр Владимирович… - чуть не задохнулась я. - Мне нужно… чтобы вы были… с Голощекиным…
        Шершнев округлил глаза и внимательно смотрел на меня. Это длилось почти целую минуту.
        - «Лапушки» при вас?
        Я вытащила из сумки оба номера. Он долго и внимательно листал страницы.
        - Губернатор на подобную съемку давала разрешение? - вдруг спросил он.
        - Нет, - покачала я головой.
        - И она вас не лишила лицензии? - ахнул Шершнев.
        - Мы ей понравились, - вдруг с вызовом сказала я. - Она сказала, что в городе мало хороших женских журналов. И вообще - мало гендерных проблем…
        - Ну, вообще-то получается, что - сплошные гендерные проблемы, - расхохотался, наконец, Шершнев. - Слишком их много, Машенька… Нина, - нажал он какую-то кнопку, - созвонись, пожалуйста, с Давидом Семеновичем, уточни, есть ли у него сегодня выступление в Джаз-филармоник. И если есть - забронируй для меня на вечер два места. - Потом повернулся ко мне: - Три тысячи экземпляров продажи в метро, для начала, вашу полковницу Риту устроит?..


* * *
        На следующий день в редакции все было как всегда. Оля шушукалась с Никой в углу на диване: «А ты во сколько лет женщиной стала?.. А он? А ты? А правда, что от того, кто первым был, зависят все дальнейшие сексуальные отношения с мужчинами…»
        Я с независимо поднятой головой прошла мимо. Ну вот скажу я им, что - в шестнадцать, и что это даст? Лучше я им скажу, что со следующего номера у нас тираж вырастет, вот это - да!
        Но по дороге к Лаппе меня перехватила Роза.
        - Машка, представляешь, Лилька нам новый вариант дизайна обложки придумала. Вот девка дает!
        - Кто это - Лилька? - не сообразила я.
        - Ну ты даешь! Ну, автор наш первый, помнишь?

«Здравствуй, подруга! Пишет тебе грустная и одинокая лапушка…»
        - А-а, - вспомнила я. - Жена нового русского.
        - Да какая разница, чья жена. Главное - помогает нам. Такую обложку в цвете разработала! Ритка до сих пор в себя прийти не может от счастья. Говорит, что с такой обложкой журнал пойдет влет, сразу тираж увеличится.
        Я не успела сказать, что тираж у нас и так вырастет, без обложки, что у меня на диктофоне - интервью с Шершневым, а в кассете на пленке - пятнадцать отличных кадров Шершнева с самим Голощекиным, потому что в приемную вылетела Лаппа:
        - Маш, ты здесь? Хорошо. А чего тебя давно не было? Роман новый закрутила? - хохотнула она над своей же дурацкой шуткой. - Закрутила, закрутила, по глазам вижу. Ладно, потом расскажешь… Девочки, через час к нам приедет Лиля (Роза при этих словах гордо приосанилась). Надо встретить гостью. Маш, возьми у Люси деньги, сгоняй в «24 часа» за коньячком. Катя, Оля, соберите со столов бумаги покучнее. Девчонки, у нас теперь такая обложка! Такой будет тираж! Маша, Лиля придет уже через пятьдесят минут…
        Ну, конечно, Маша у вас всегда на посылках… Я нехотя взяла у Пчелы кошелек и поплелась в магазин.
        На обратном пути, уже затарившись коньяком, лимонами и маслинами, я столкнулась в подъезде с миловидной девушкой. Она была высокой, стройной, в роскошном летнем костюме (мне никогда на такой не заработать), с аккуратной свежей стрижкой - волосок к волоску.
        - Вы не подскажете, редакция «Лапушек»… - она внимательно посмотрела на мое лицо и осеклась.
        - Пойдемте за мной, я покажу…
        - Простите, девушка, я вас могла где-то видеть до этого?
        - Вряд ли… - звякнула я пакетами. - Вряд ли вы посещали отроги Валдайской возвышенности в районе Псковщины.
        В приемную мы вошли вместе.
        - Лилия! - бросилась к незнакомке Роза (а это, как оказалось, была именно наш новый автор Лиля). - Я вас так себе и представляла. Здорово, что вы пришли.
        - Рита Лаппа, - Ритка вышла вперед с протянутой рукой.
        Боже, какие церемонии! Я не узнавала наших девчонок. Как будто сама Николаенко пожаловала к нам с официальным визитом. Надо еще посмотреть, что там она за обложку сварганила от скуки на своем компе.
        Но с Лилей происходило что-то странное. Она, как от змеи, отдернула протянутую было руку Лаппе. Почти со страхом посмотрела на Розу. Оглянулась на меня. Задержалась взглядом на Люсинде.
        - Что-то не так? - озаботилась вопросом из латиноамериканских сериалов Ритка.
        - На самом деле… я могла давно догадаться, - приглушенным голосом сказала Лиля и вяло опустилась на удачно стоявший рядом стул.
        Потом она еще раз вздохнула, открыла сумку и положила на стол толстый журнал. Даже беглого взгляда на цветной глянец лично мне было достаточно. Это был номер
«Дамского поклонника» с Риткой на обложке и с нашими голыми задницами на постерах.


* * *
        В это невозможно было поверить, но Лиля была женой… Ворошилова.
        Минут пять мы посидели молча, не двигаясь. Только одна Роза, не спросясь, открыла бутылку принесенного мною коньяка и опрокинула в себя рюмку. Ритка даже бровью не повела.
        Потом Лиля еще раз вздохнула и сказала:
        - Девочки, если вы считаете, что я имею к этому отношение…
        И тут плотину прорвало. Какая плотина - настоящий Ниагарский водопад.

…Сначала она даже любила своего мужа. Или ей так казалось. Взрослый человек, слегка лысеющий, но интересный, спортивный, легкий в общении. Он покупал ей красивые вещи, свозил на Кипр. Но, главное, давал деньги на лекарства для мамы. Лилина родительница имела редкое заболевание (таких - чуть ли не десять случаев на весь Петербург), а лекарства стоили сумасшедшие деньги. Лиля упивалась своим деловым, обеспеченным супругом, гордо вышагивая с ним на разных презентациях.
        Первый «звоночек» прозвучал, когда он велел забрать ей документы из института дизайна. Лиля сопротивлялась, но муж был неумолим: «Ни к чему. Ты мне и без диплома нравишься».
        Потом молодая жена забеременела - муж был в шоке. Ни за что! Вопли, пеленки, диатез!.. Ни за что! Лиля до сих пор вспоминает тот кошмарный день у врача… Муж встречал из клиники с букетом цветов.
        И покатилась грустная одинокая жизнь - без подруг, без друзей, без любимого дела.
        В какой-то из весенних дней, увидев высыпавших на Фонтанку художников, она тоже решила начать писать. Но муж, обнаружив в доме мольберт и кисти, устроил настоящий погром. «Не хватало, чтобы моя жена, как нищая оборванка, стояла в соломенной шляпе на солнцепеке и марала холсты». Он сломал кисти, вылил краски… В знак примирения шкатулка Лили пополнилась еще одним колечком…
        Год назад Лиля - вот удача! - снова забеременела. Эта «разборка» оказалась пострашнее первой. Лиля была готова вынести все, но не это: «Запомни: родишь, матушка твоя не получит ни копейки. Помрете обе, как подзаборные…»
        Аборт Лиля сделала. Но вместе с этим ребенком как будто что-то утекло из нее, навеки пропало. И Лиля возненавидела мужа.
        Сейчас он стал осторожнее. И поздно ночью уже не заходил в ее спальню. Зато в квартире запахло чужими женщинами. Нет, она не ревновала, не устраивала скандалы. Просто задыхалась от запаха незнакомых терпких духов с его рубашек, брезгливо отворачивалась от следов помады на его шее и щеках. Всякий раз, когда она замечала на нем следы измены, тошнота подступала к горлу так, словно она снова была беременной. Да она, по сути, и была беременной - оплодотворенной ненавистью к этому человеку.
        - И ты не додумалась завести любовника? - ахнула в какой-то из моментов Лилиного рассказа Ника.
        - А где ж я его найду? - устало улыбнулась девушка. - По улицам ходить и выискивать?..
        - Ну, не знаю… - разочарованно протянула Стрельцорва. - Выйдешь на улицу - сразу и найдутся.
        - Мы тебя будем слушать или гостью? - оборвала ее Рита.

… А потом, по весне, муж принес домой свежий номер журнала «Дамский поклонник» и, радостно потирая руки, сказал: «Все, Лилечка. Работать какое-то время просто не обязательно. Я одним этим номером обеспечил себе безбедную старость».
        Лиля пролистала журнал от корки до корки. «А кто эти красивые девушки, что позировали вам в студии?» - спросила она. - «Да семь дур. Они позировали, только не мне. Они вообще не знают, что вляпались в мой журнал…» - «Как, ты опубликовал их фото без спроса?» - «А с какой стати я должен перед ними отчитываться? Захотели славы - получите!» - «Но у них, наверное, есть мамы, мужья…» - «А у меня есть мой бизнес», - отрезал муж. - «Сергей, ты бесчеловечен!» - «А ты - такая же дура, как они!..»
        Лиля потом много раз перелистывала этот журнал, рассматривая фото девушек. Она пыталась представить, как сложатся дальше их судьбы.
        - Знаете, в чем я была абсолютно убеждена? В том, что я бы на месте каждой из них непременно решила отомстить Ворошилову за нанесенное оскорбление. А еще лучше, если бы не в одиночку, а всемером!
        Она сказала это с таким жаром, что я мысленно моментально оказалась в том, далеком уже в феврале, когда мы в квартире Лаппы обсуждали: «Убить? Опозорить?..»
        - А потом, - продолжила Лиля, - кто-то положил мне в почтовый ящик первый номер журнала «Лапушки» (мы вшестером посмотрели на Ритку). - И как будто кто тучи раздвинул. Настолько это было «мое», настолько не походило на то, что делал в бизнесе муж…
        Мы снова помолчали.
        - Коньяк выдыхается, - подала голос Роза.
        - Да, мне, пожалуй, тоже рюмка не помешает, - сказала Рита.
        - Я тогда не знала, что вы - это вы, - тихо продолжала Лиля. - Мне просто хотелось быть рядом с такими, как я сама. Предложить помощь. Быть полезной кому-то. И я написала письмо. А Роза ответила…
        - Ну, вот и хорошо. Молодец, что написала и заметку прислала. И обложка нам твоя очень понравилась. Теперь Ворошилов вообще удавится… Ой, прости, я забыла…
        - Ничего, - улыбнулась Лиля. - Он действительно удавится. Только вы еще не знаете - отчего.
        С этими словами она положила на стол пластиковый пакет с документами. Рита удивленно подняла глаза на мадам Ворошилову:
        - Что это?
        - Читайте, читайте.
        Рита внимательно стала изучать бумаги. Потом вскинула брови:
        - Но из этих документов следует…
        - …что владелицей ООО «Дамский поклонник» является Лилия Владимировна Ворошилова. То есть я.
        - Ты - хозяйка журнала? - ахнули мы все.
        - Да. Муж давно перевел на меня основную часть своих активов - ему, как он сказал, так удобнее, безопаснее и выгоднее. «Богаче» - вот как он сказал… Но я в его дела никогда не лезла. Я и журнал-то сам увидела лишь один раз - ну, тот, с вашими фотографиями…
        - А зачем ты нам об этих документах сейчас рассказала? - набычилась я. - Еще раз сделать больно захотела?
        - Да что вы, девочки! Я уже давно хотела отомстить Ворошилову. Но на днях он меня довел до последней точки кипения. Я знала, что он - изменяет, но чтобы так цинично… Он сказал мне, что едет в Москву на семинар, а сам со своей новой пассией отправился на Кипр. И в тот самый отель, в котором мы, когда… ну, когда еще все было хорошо, - Лиля перевела дух. - И я решила отомстить. Я надумала отдать все акции этого поганого журнала тем, кто издает так понравившийся мне журнал
«Лапушки». Я хотела отомстить за себя и за тех девчонок из «Дамского поклонника». Я же не знала, что это вы и есть. И получилась двойная месть!
        Лиля вдруг заразительно засмеялась (а у нее очень милая улыбка, подумала я; конечно, когда такой аккуратненький носик и пухлые губки…) и сама себе, не дожидаясь приглашения, налила рюмку коньяка.
        - С вами тут сопьешься, - сказала Роза, принимая из ее рук бутылку.
        - Так ты что - даришь нам эти акции? - неуверенно переспросила наш главный финансист Пчелкина.
        - Ну, дарить, я думаю, в чистом виде не стоит: нотариусы начнут с подозрением смотреть, юристы придираться. Сделаем так: я их вам продаю, но по самой низкой цене. По номиналу это где-то около тысячи долларов. Устроит?
        - Устроит! - подскочила Пчелкина и схватилась за ключи от сейфа.
        - Да погоди ты, остынь! - Рита неуверенно посмотрела на Лилию. - А сама-то ты после этого как? Ведь разводиться придется.
        - А я уже подала на развод. И на раздел имущества. Только многое из этого имущества на меня записано. Так что не пропаду материально.
        - А делать что будешь? - не унималась Рита.
        - В институте восстановлюсь. Я уже в приемной комиссии свои рисунки показывала, говорят - неплохой шанс снова вернуться на второй курс. Да я бы и с первого начала. К тому же, ведь у меня теперь есть подруги? - с надеждой спросила она.

        Виновата ли я?
        Виновата ли я?
        Виновата ли я, что люблю? -
        затянула я любимую с детства песню.

        Виновата ли я,
        Что мой голос дрожал,
        Когда пела я песню ему?.. -
        грянул хор из восьми глоток.


* * *
        - А теперь - раздевайся! - скомандовала Ритка, когда мы всемером окружили Ворошилова в первый день его выхода на работу после кипрского отпуска.
        - О, лапушки, - заржал поганец. - Вы никак на порно-рельсы хотите свой журнал перевести? Хотите мне конкуренцию составить? - Однако, куражась, стал расстегивать рубашку. - До трусов раздеваться или ниже?
        - Рит, пусть до трусов, - задрожал у меня аппарат в руках. - Что на него любоваться? Стошнит ведь…
        - До трусов! - скомандовала Рита. - Тем более что они у него такие противные.
        Ворошилов, поддергивая резинку на цветастых трусах, фиглярствуя, прошелся мимо нас. Рыхлое, отвратительное тело, волосатый живот. Жуть! Я нервно нажала на кнопку.
        Он явно ни о чем не подозревал.
        - Что еще изволите?
        - Вечного поклонения. Ты же, ублюдок, - «Дамский поклонник». Вот и поклоняйся нам до скончания века. - И Рита швырнула ему на стол копию купчей.
        - Поклонения захотели? А вот вам - поклонение. - Он, не глядя на документы, повернулся к нам спиной, спустил трусы и оголил зад. - Вот вам поклонение!
        - Маша! - заверещала Ритка.
        - Снято, успокойся.
        И мы с хохотом вылетели на улицу.


* * *
        Фотографии Ворошилова в жутких трусах и с голым задом были опубликованы на обложке свежего номера «Дамского поклонника». Что делать дальше с этим журналом, мы пока не знали. Мы продолжали издавать свой журнал «Лапушки», тираж которого благодаря моему договору с Шершневым и Лилиной обложке понемногу рос от номера к номеру.
        Были белые ночи. Было тепло и солнечно. Мы упивались своим триумфом. Мы были так веселы и безмятежны, что совсем забыли: в дни грозового лета погода переменчива - небо, ясное на заре, в полдень хмурится…


        Рассказ Ильи


        Илья Вениаминович Рожнятовский
        (он же - Илюха, он же - Витаминыч).

«Подпольный гений».

186 см, 27 лет.
        Не женат.
        Выпусник журфака.
        Талантлив, однако это не всем известно.
        Поскольку внутренняя неординарность сопряжена с «лица не общим выраженьем», у него не все успешно с женщинами и потому он несколько снисходителен с дамами.
        Однако старается этого не показывать. В некотором роде циничен.
        Занимался PR, работал в нескольких газетах, везде - успешно. Умеет зарабатывать деньги.
        Постоянное место работы - интернет-ресурс. В основном работает дома.
        Девиз: «В жизни всегда есть место по фигу».

        В дни грозового лета
        погода переменчива -
        небо, ясное на заре,
        в полдень хмурится.
        Пределы Юнчжоу
        скорее покинуть спешу,
        да разве грозу обойдешь стороной? -
        Труд напрасный.
        Сменив десять полных лун
        и месяц, что вновь народился,
        боюсь, что в пути от тебя
        к тебе же обратно приду.

…Это у меня от папочки. Каждый раз, когда за вагонными окнами урбанистические картинки сменяются живописными пейзажами и натюрмортами естественно-природного происхождения, меня пробивает на сочинение абракадабры в стиле древнекитайских поэтов эпохи Тан. И это отнюдь не проявление сентиментальности, а скорее такая физиологическая реакция на смену обстановки. Задайся я целью скрупулезно записывать все, что лезет мне в голову во время путешествий и командировок, то уже давно бы собрал материал для увесистого поэтического сборника штампованной псевдокитайской поэзии. А вот если бы я когда-нибудь сдуру решился описать историю наших с Никой отношений, то, несомненно, получилась бы более выгодная в коммерческом плане вещь с элементами мыльной оперы. В ней было бы все - и жизнь, и слезы, и любовь. Впрочем, в ней не было бы главного - секса, а значит, в наши дни она едва ли могла рассчитывать на успех. Ну, да и хрен-то с ней! Подождем до лучших времен. Глядишь: или нравы людские изменятся, или у нас с Никой в интимно-альковном смысле что-то и нарисуется. Хотя в обозримом будущем последнее вряд ли возможно. Я
ведь сейчас не просто в поезде еду - я от нее сбегаю…


…Чтобы сразу расставить все точки над «i», поясняю: Вероника Стрельцова - это я. Илья Вениаминович Рожнятовский - тоже. Нет, это не совсем то, о чем вы подумали! С ориентацией у меня все в порядке. Мы два совершенно разных человека в плане первичных, вторичных, третичных (и так далее) половых и прочих признаков. И единит нас только одно - мы оба занимаемся журналистикой и пишем статьи. В этом занятии у нас существует четкое разделение труда. Вот я, например, пишу. Причем пишу за себя и за нее. За себя - в десяток различных изданий и сетевых ресурсов, за нее - в единственный и неповторимый (повторить такое действительно невозможно!) женский журнал «Лапушки». В свою очередь, Ника берет на себя обязанность подписываться под тем бредом, который я регулярно поставляю для ее редакции, а также исполнять иные, по большей части представительские, функции. (Между прочим, подобная схема не нова и была изобретена еще Некрасовым, у которого в поэме тоже один «рубил», а другой, соответственно, «отвозил»).
        По образованию Вероника самый что ни на есть журналист, что подтверждается дипломом государственного образца. Однако так уж вышло, что именно журналистика является для нее тем самым единственным «слабым звеном» - по крайней мере о всех остальных сферах нашей жизни она осведомлена много больше, а уж в вопросах непростых взаимоотношений сильного и слабого пола выступает настоящим профессионалом. Но поскольку в настоящее время она все ж таки работает журналистом, то волей-неволей ей приходится чего-то там периодически пописывать. В этих-то случаях и появляюсь я и, увы, далеко не всегда в белом. Вы спросите, зачем мне нужен весь этот геморрой? Сложный вопрос. Так вот, с ходу, в двух словах и не объяснишь. Ну, разве что в трех - ЛЮБЛЮ Я ЕЕ.
        Самое дурацкое в этой ситуации то, что наш сложившийся «творческий альянс» лично мне не приносит никаких дивидендов. Ни моральных, ни материальных, ни, простите, плотских. Гонораров от «Лапушек» я, естественно, не получаю, удовлетворения от проделанной творческой работы тоже (на мой взгляд, только законченный идиот может публично косить под женщину и испытывать от этого настоящий кайф). Наконец, ни супружеского, ни дружеского ложа Ника со мной, увы, не делит и никогда не делила. За тринадцать лет нашего знакомства мы с ней и целовались-то считанные разы, да и то в большинстве случаев при этом она была пьяна до невменяемости. За исключением этих нескольких случаев наши отношения носят сугубо платонический характер. Не могу сказать, что такое положение вещей меня устраивает, однако любые попытки с моей стороны внести в устоявшийся порядок элемент интимной дисгармонии неуклонно пресекались. Негрубо, я бы даже сказал - изящно, но пресекались. При этом каждый раз мне как-то неуловимо давалось понять, что «ни-и-зя» именно сегодня, а вот завтра (через месяц, год, пятилетку, ну, на крайняк, в другой
жизни) обязательно. В общем, такой вот образчик банальнейшего, старого как мир женского динамо. Вы спросите меня, почему же я столько лет терплю над собой подобное издевательство и даже не пытаюсь бунтовать? Ну, бунтовать-то я периодически бунтую, а вернее будет сказать, взбрыкиваю. Что же касается «почему»? На этот вопрос, в отличие от предыдущего, и в трех словах не ответишь. Разве что в четырех - ЛЮБЛЮ Я ЕЕ, СТЕРВУ!!!

        Уважаемые господа, неделю назад на вашем сайте появились выдержки из моей публикации, подготовленной для журнала «Олигархический капитализм. С чем его едят». Мало того, что я не давал вам своего согласия на использование этого материала на вашем сайте, так вы еще и не поставили ссылку на оригинал статьи. Считаю такое поведение недопустимым и требую сатисфакции, которая может быть выражена либо в публичных извинениях, либо в условных единицах. С уважением, Илья Рожнятовский.



…Ника - это, пожалуй, единственный в моей жизни человек, с которым я общаюсь исключительно вживую, а не посредством сети. Все связанное с «хард-энд-со-фтом» для Ники непролазный темный лес, поэтому компьютер она использует лишь в одном качестве - как слегка модифицированную пишущую машинку. Да и к той у нее есть масса претензий. Вот, например, оказывается, что строение клавиатуры абсолютно не учитывает наличие у пользователя дорогущих накладных ногтей, а от длительного вращения колесика мыши на пальце может образоваться утолщение рогового слоя кожи, то бишь мозоль. Понятно, что при таком подходе к делу говорить об использовании ею более сложных компьютерных технологий просто не приходится. Кроме того, привычное для меня общение по «мылу» или «аське» в случае с Никой весьма затруднительно в силу абсолютного несовпадения наших жизненных циклов: в те часы, когда я бодрствую и веду активный образ жизни, она спит, затем приводит себя в себя, после чего посвящает себя себе (это время святое - о хромых обезьянах ни слова!). Когда же она, наконец, готова к трудовым подвигам и литературному подвижничеству -
время засыпать мне. Впрочем, в случае возникновения часа «Х» последнее обстоятельство никогда не служило для нее препятствием. Проблема в том, что для редакции
«Лапушек» час «Х», как правило, означает кризис творческих идей. А более-менее вменяемый журналист в этом чертовом журнале лишь один - это Ника Стрельцова, си-речь я (уж не сочтите за такой вот голимый пиар).


        Начало третьего. Естественно, ночи. Так настойчиво может звонить только эта… (ну, вы уже знаете кто). На пятнадцатом звонке (вообще-то я проснулся на третьем, но надо ж и ее хоть немного помучить) беру трубку:
        - У аппарата…
        - Я разбудила тебя, милый?
        Так, судя по столь интимному обращению, у редакции журнала «Лапушки» очередное предынфарктное состояние на почве длительного интеллектуального голодания.
        - Да Господь с тобой! Детское же время…
        - Ну, не сердись. Понимаешь, у нас беда.
        - Понимаю, тем более что это ваше обычное состояние. Кстати, название «Беда» для вашего журнала смотрелось бы много эффектнее. Тем более, что собственный капитан Врунгель в моем лице уже имеется..
        - Ну, Витаминыч, ну перестань. Как раз сегодня у нас действительно беда. Представляешь, Багира сделала совершенно убойный материал с одним банкиром. Он ей наговорил кучу гадостей про свою супружницу, а на следующий день отказался визировать интервью. Сказал, что, мол, по пьяни все это наболтал. Типа Розка его опоила, чуть ли не соблазнила и вообще все это гнусная провокация. Представляешь, какой мерзавец? Нам завтра, ой, блин, уже сегодня, сдавать номер в печать, а гвоздя нет…
        - И что теперь?
        - Лаппа хочет, чтобы я быстренько сделала интервью с каким-нибудь интересным человеком. Поможешь?
        - Ей только сейчас пришла в голову столь оригинальная мысль?
        - Витаминыч, я обижусь. Конечно, не сейчас. Просто у меня сегодня было столько дел, я так завертелась…
        - Судя по звуковым эффектам, ты все еще продолжаешь вертеться. Неужели опять в
«Метро»? Ника, разве я не говорил тебе, что посещение подобных мест скорее свойственно прыщавым пэтэушницам и озабоченным первокурсницам, нежели состоявшимся журналисткам?
        - Рожнятовский, перестань мне напоминать о моем возрасте. В конце концов это неприлично. Ну, неужели так трудно помочь человеку?
        - Да помочь бы рад. Но с кем интервью-то делать? Третий час ночи. В это время во всем Питере не спят только два «интересных человека» - ты и я. Хочешь, приезжай ко мне. Я дам тебе и интервью, и все остальное… тоже дам.
        - Витаминыч, не будь пошляком. Тебе это не идет. Хорошо, пусть это будет не интервью, а статья. Но обязательно, чтобы убойная. Аналитическая такая, с социологами там разными, экспертами. Сделаешь? Часам к двенадцати, а?
        - Слушаюсь, моя госпожа.
        - Вот. Таким ты мне нравишься больше. Значит, договорились? Тогда беги - спасай свою королеву.
        - Бегу, вот только, помнится, д'Артаньяну за его подвиг королева отвалила нехилый перстень…
        - Королева у нас Лаппа. Так что за перстнем - это к ней. А я твоя слабая, беззащитная Констанция. И все, что я могу позволить, это протянуть тебе руку для поцелуя. А если ты будешь себя хорошо вести - то обе руки. И вообще, благородные рыцари совершали подвиги не ради наград.
        - А ради чего?
        - Ни ради чего, а вопреки… Все, Илька, извини, у меня зарядка кончается.
        - Да уж, я заметил за ней такое потрясающее свойство. Как только речь заходит о наградах, твоя зарядка безнадежно сдыхает.
        - Ну, Витаминыч, ну не начинай. Ладно?
        - Ладно.
        - Так мы договорились?
        - Угу.
        - Спасибо, милый. Пока.
        - Пока.


* * *
        На изобретение «убойной» темы у меня ушло минут сорок, на написание статьи еще полтора часа (все чин-чином, как и было заказано - с комментариями экспертов, социологов и прочих глубоко осведомленных лиц). Ровно в 4:42 утра двухполосный материал, подписанный г-жой Стрельцовой, затрусил по всемирной паутине в направлении почтового ящика г-жи Лаппы, в 4:46 я уже спал, а спустя семь часов, в
11:46 в баре «Садко» мой мобильный пропел мелодию из кинофильма «Последний дюйм» («…пуля-дура вошла меж глаз ему на закате дня» - помните?), извещая тем самым, что со статьей обнаружились какие-то проблемы. Просто в противном случае так рано Ника мне бы звонить не стала.
        - Привет! Что стряслось? Королеве Марго не понравилась статья?
        - Не-а, статья как раз классная. Даже мне понравилась. Знаешь, я так ржала, когда читала…
        - Мне приятно осознавать, что иногда ты находишь время прочитать собственные произведения. Вот только звезде журналистики не пристало употреблять в своей речи глагол «ржала». Следует говорить: хохотала, заливалась, покатывалась со смеху…
        - Фу, Рожнятовский, какая же ты все-таки зануда. И вообще, не перебивай меня. Я, между прочим, по мобильному звоню…
        - Сочувствую. А впрочем, ты сама виновата. Мы с тобой уже давно могли перейти на тариф «Семейный», и тогда минута общения со мной тебе обходилась бы всего в три цента. Прикинь, какая экономия для вашей редакции, а? Ладно, шучу. В чем проблемы-то?
        - Да в заголовке - нам же его надо на обложке анонсировать. Подзаголовок у тебя просто с-супер! Как там? По данным опросов социологов почти пятьдесят процентов российских женщин называют своих мужей скотиной? Класс! Лаппе очень понравилось, но вот заголовок…
        - Ты имеешь в виду «Скотоложство»? - Брови моего собеседника, с которым мы только что увлеченно обсуждали детали предстоящей пиар-кампании по дискредитации в местных СМИ весьма известной в городе фирмы, удивленно взметнулись вверх. Дабы не давать нежелательного простора для полета его фантазий, я попросил прощения и спешно удалился на расстояние относительной недосягаемости для ушей посетителей сего добропорядочного заведения. - А по-моему, нормально звучит, интригующе так, хлестко…
        - А Лаппа считает, что это звучит очень грубо. И к тому же совсем не в тему.
        - Ни фига себе! Как это не в тему? Если мужик живет с мужиком, это называется мужеложством. Соответственно, если женщина считает мужа скотиной, но при этом продолжает жить с ним, значит это скотоложество. По-моему, весьма логично.
        - Ну, я не знаю… Все равно это как-то некрасиво, - затянула было Ника, но я не дал ей закончить фразу, поскольку именно в этот момент великая Богиня Пиариада, покровительница промоушена и компромата, в очередной раз осенила меня своим крестным знамением.
        - Знаешь, Ника, мне сейчас в голову пришла одна занятная идея. У вас ведь журнал продается запаянным в целлофан?
        - Да. Сейчас многие так делают.
        - То есть, не купив номер, полистать его невозможно? Отлично. Слушай, если ты сможешь убедить свою шефиню, что материал следует проанонсировать на обложке именно под таким заголовком, то я со своей стороны берусь поспособствовать, чтобы этот конкретный номер у вас разошелся несколько большим тиражом.
        - Это как?
        - Не важно. Как гласит Священное Писание, имеющий уши, нет-нет, да и развесит их. Все, Никуш, давай окучивай Лаппу, а мне надо идти - клиент заждался.
        - Блин, Рожнятовский, кто для тебя важнее - я или какой-то там клиент?
        - Минуточку, дай подумать… Ну, я тебя выбираю - с тобою я уже давно знаком, а этого клиента в первый раз вижу.
        - Вот то-то же! Ладно, иди общайся, я тебе вечером перезвоню.
        - Только не так поздно, как сегодня, я по твоей милости ни фига не выспался.
        - Ой-ой, какие мы неженки…
        Я наконец вернулся за столик заказчика, который, явно смущаясь, полушепотом спросил у меня:
        - Извините, Илья. Вот вы сейчас упомянули какую-то статью про скотоложство. Это, простите, о чем?
        - А, это… Да так, про дело «Юкоса»…
        - Вы знаете, я почему-то сразу так и подумал. Да, красивая метафора, - проявил свою сообразительность клиент, и мы с ним снова погрузились в сложные расчеты того, во сколько ему обойдется размещение джинсы в ведущих городских газетах. Ему, понятное дело, хотелось максимальной экономии, я же со своей стороны нажимал на то, что именно эти издания в принципе не продаются (потому сумму следует хотя бы удвоить). По итогам наших жарких дебатов как всегда победила… молодость. Вернее, наглость. Понятное дело, моя.

        Статистика сайта: за последние 24 часа этот чат посетило 7 256 человек.

        С Никой я познакомился в последний год существования государства с малопонятной как иностранцам, так и нынешним отечественным школьникам аббревиатурой «СССР». В
1991 году мои родители поменяли с нехилой доплатой нашу родную, но очень уж хрущевую трешку в Красном Селе на шикарную двушку на улице Мичуринской в трех минутах ходьбы от «Авроры». Тот факт, что в связи с этим лично мне пришлось поменять еще и школу, родителями, естественно, в расчет принят не был. Этот обмен стал первой и единственной удачной коммерческой сделкой, которую в своей жизни совершил мой отец - Вениамин Ильич Рожнятовский. Работая преподавателем китайского в Лингвистическом центре Института иностранных языков и будучи в душе, как и большинство евреев, непримиримым демократом, мой батюшка с какой-то патологической страстью откликнулся на призыв нового и, как оказалось, опять-таки последнего генсека открывать кооперативы. Вместе со своими студентами он замутил совместное предприятие под названием то ли «Вынь Шунь», то ли «Шунь Вынь» и, невзирая на полнейшее отсутствие опыта предпринимательской деятельности, довольно удачно впарил каким-то москвичам два вагона китайского пухового дерьма. На этом его везение закончилось: следующей весной на Торговом Поле у отца сожгли контейнер со шмотками, а
месяц спустя подкараулили в подъезде и, передав привет от
«малышевских», проломили голову металлической трубой. После этого батюшка резко разочаровался в демократии и, едва оклемавшись, быстренько свалил к родне в Хайфу, где занялся более привычной для него китайской поэзией. А после того как я благополучно поступил в университет, вслед за ним отправилась и мать, решив, что на этом ее воспитательская миссия окончена и теперь ей следует немного пожить и для себя. Так я остался сиротой при живых родителях, получив при этом наследство в виде отдельной квартиры, что вкупе с ежемесячными денежными переводами выгодно отличало меня от большинства однокурсников. Надо ли говорить, что при таком раскладе от желающих приятельствовать со мною отбоя не было, а квартира на Мичуринской на ближайшие пять учебных лет превратилась в то, что Шукшин метко назвал «маленьким бордельеро». Впрочем, я немного забегаю вперед…
        Так вот, Ника. Первого сентября с большой, надо сказать, неохотой я приперся в семьдесят пятую школу, что на Большой Посадской. По понятным причинам радужного приема со стороны новых одноклассников я встретить не ожидал, а потому был приятно и неожиданно удивлен тем обстоятельством, что самая красивая девчонка в классе приветливо улыбнулась и гостеприимно предложила место рядом с собой. От таких предложений отказываются только идиоты. Впрочем, и соглашаются тоже - через пару минут в классе появился амбаловидный второгодник Вася Долгушин, который, как выяснилось, в свое время раз и навсегда отвоевал это место у соплеменников. Причем отнюдь не в интеллектуальных поединках. В довольно грубой форме мне было предложено валить, однако к тому времени я уже плотно подсел на открывающийся в непосредственной близости вид слева с игриво свисающей на темные глаза челкой и волнующими округлостями, до размера которых остальным обладательницам таковых было еще расти и расти. Короче, я остался на месте. Долгушин, оторопев от такой наглости, попытался апеллировать к самой Стрельцовой, однако та лишь пожала
плечами: мол, разбирайтесь сами.
        Разбирались мы на большой перемене в туалете в присутствии многочисленных зрителей. Теоретически шансов выжить у меня было не много, однако Долгушин не учел одного обстоятельства - в драках я всегда брал не силой и молодецкой удалью, а настырной отмороженностью, что в сочетании с постулатом «в драке все средства хороши, включая подручные» порой весьма недурно прокатывало. По крайней мере в прошлой школе за мной прочно закрепилась слава психа, а потому, несмотря на оголтелый подростковый анисемитизм, задирали меня крайне редко. Вот и на этот раз, пропустив пару чувствительных ударов в челюсть и подбрюшье, я вцепился в Долгушина аки клещ, лишив его тем самым возможности продолжать экзекуцию. Вася попытался стряхнуть меня, однако я держался цепко, а посему в конечном итоге мы оба просто рухнули на пол, при этом мой обидчик довольно чувствительно саданулся башкой об унитаз. Перевод схватки в партер решил исход дела - я мгновенно добрался до долгушинского уха и вцепился в него зубами (позднее этот прием возьмет на вооружение Майк Тайсон). Противник завопил как поросенок-подранок, вырвался и с позором
покинул поле боя под жидкие аплодисменты мне сочувствующих. Оказывается, были и такие.
        В итоге я остался с Никой, и в самом скором времени наше соседство приняло обоюдовыгодный характер. Так, в частности, из всего нашего класса мне единственному дозволялось неформальное общение с Леди Совершенство (пусть в пределах разумного, но зато и во внешкольное время тоже), что, по мнению окружающих, дорогого стоило. В свою очередь на меня было свалено бремя подготовки Никиных домашних заданий по гуманитарным предметам (за точные науки у нее отвечал наш тихоня-ботаник Лева Голотон), обязательство восхищаться ею по поводу и без такового (пределы восхищения в данном случае не установливались), а также право откусывать уши всем тем, кто осмелится на нее посягнуть либо на кого она укажет лично. До последнего, слава Богу, дело не дошло.
        Этот наш негласный школьный договор просуществовал вплоть до второго курса журфака, на который мы с Никой поступили ровно десять лет назад. Выбор профессии был сделан довольно банально: идти по отцовским филологическим тропам мне не климатило, а ничего другого, кроме как сносно и грамотно писать тексты, я, к счастью ли, к стыду ли, не умел. Нике же было абсолютно все равно куда поступать, к тому же в то время она грезила славой восходящих звезд от тележурналистики - Сорокиной, Бакониной, Агапитовой и иже с ними. На том и порешилось. У меня с поступлением особых проблем не возникло, а вот как это удалось Нике, я, признаться, не знаю до сих пор. Все, что я мог тогда для нее сделать - это написать вступительное сочинение, однако помочь на устных предметах в силу объективных причин не мог. В дальнейшем до меня доходили слухи, что тогда не обошлось без какой-то фривольной истории, связанной с председателем экзаменационной комиссии, весьма падким до юных абитуриенток, но в эти подробности я не вникал. Да и не хотел вникать, если честно.
        На первом курсе мы с Никой по старинке все еще сидели за одной партой, но потом она окончательно освоилась с обстановкой и ушла в свободное плавание. С этого времени мои акции резко упали в цене: домашними заданиями она себя больше не утруждала, а список ее обожателей разросся многократно и теперь неуклонно стремился к бесконечности. Самое ужасное, что в Никином окружении появились такие парнишки, что, попытайся я по старой памяти откусить им ухо, в лучшем случае они выбили бы мне все зубы, а в худшем - закопали прямо здесь, на набережной под сфинксами. Поначалу я здорово переживал такое вот предательство (в отличие от Ники я расценивал это именно так), но потом ничего… привык. К тому же у меня появилась целая куча новых друзей и подруг, которые в отличие от Ники умели не только брать, но и давать. Последнее, с одной стороны, довольно ценное для подруг качество, едва не стоило мне похода в ЗАГС: наша провинциальная однокурсница Зиночка зело запала на мою отдельную квартиру в центре, а потому с маниакальным упорством при каждом удобном случае тянула меня в койку и при этом всякий раз забывала
предохраняться, постоянно ссылаясь на свою, почему-то все еще девичью, память. В конце концов мне это надоело и я соврал ей, что мои родители - ортодоксальные иудеи, строго-настрого запретившие мне жениться на иноплеменницах под угрозой проклятия и лишения квартиры. После этого Зинаида резко потеряла ко мне всякий интерес и быстренько окрутила нашего товарища Костю, воспитанного не в столь строгих религиозных традициях.
        За все годы учебы Ника ни разу не принимала участия в наших групповухах (в смысле, тусовках одногруппников), которые, понятное дело, в основном проходили у меня на Мичуринской. Мы для нее со своими гитарами, танцами до упаду и модной в ту пору большой и дешевой «Сангрией» были людьми с другой планеты. Уже тогда ее планкой, ниже которой она просто не могла опускаться, были ресторан «Доменикос» и только что открывшееся казино «Конти». Правда, под занавес учебы наши, как тогда казалось окончательно параллельные прямые все ж таки пересеклись - это случилось, когда Нике срочно потребовалось написать диплом. Я пытался быть непреклонен и напускал на себя вид «разошедшегося в море корабля», но в конце концов сломался и за неделю написал ей твердо троечный диплом (это было ее условием - Ника была уверена, что в противном случае у преподов возникнут серьезные сомнения относительно авторских прав на сей интеллектуальный продукт). В благодарность за мою отзывчивость Стрельцова подарила мне весьма своеобразную, но от того не менее запоминающуюся ночь любви. О! Это было что-то с чем-то!!! И, между прочим,
совсем не то, о чем вы подумали…
        Конец мая, время молодых белых ночей… Мы с Никой, предварительно затарившись двумя бутылками «Хванчкары», вышли в ночное и до самого утра бродили по набережным, перемежая любование раскинувшимися по обе стороны Невы мостами с винными возлияниями и поцелуями до одури и взасос. Это было потрясающе! Искусанные Никой губы у меня потом саднили пару дней, не меньше, но с тех пор ничего более яркого и прекрасного в моей жизни, признаюсь, пока не происходило… Когда впоследствии на одной из вечеринок меня познакомили с известным бардом Олегом Митяевым, то, будучи в легком подпитии, я рассказал ему эту историю. Олег настолько вдохновился этой картинкой, что затем даже использовал ее в своей новой песне. Помните? «Под животом моста мы пили с ней вино, / Могли бы лет до ста мы целоваться, но / Краток речной маршрут, кончилась „Хванчкара“, / Поздно и дома ждут, пора…» Ну, а через две недели после нашей ночной прогулки мы все благополучно защитили свои дипломы и, естественно, отправились это дело отмечать. Это был единственный раз, когда к нашей компании присоединилась Ника, и сие знаковое событие было просто
обречено на какое-то неординарное завершение. Так оно и случилось - я сломал ногу. При непосредственном Никином участии…


…День не заладился с самого утра: клиенты и заказчики, не сговариваясь, вдруг разом вспомнили о моем существовании, и понеслось - то тюлень позвонит, то олень, так что на «главненькое» времени совсем не оставалось. Между тем мне край как нужно было завершить статью, которую московский закадыка Борька Краснов брался протащить, минуя отборочные туры, сразу в финал всероссийского журналистского конкурса «Социальная ответственность и печатное слово». У меня уже имелись кой-какие задумки плюс неплохой исходный материалец «со слезой», а посему я небезосновательно надеялся стать как минимум дипломантом этого идиотского конкурса. Не то чтобы сейчас я остро нуждался в заявленной организаторами денежной премии, просто само попадание в шорт-лист этого престижного, хотя и малость
«павлиньего» мероприятия, сулило немалые дивиденды в плане дальнейшей самораскрутки, а кроме того, автоматически поднимало мою ценовую планку как зело профессионального, а главное, независимого журналиста-одиночки. В данном случае
«независимого» следует читать как «работающего независимо от чужих и собственных политических и моральных убеждений».
        К середине дня мне наконец удалось отшить всех страждущих, накормив их пятью хлебами обещаний и двумя маленькими рыбками в виде парочки сырых (а в некоторых местах и довольно скользких) текстов. После этого я решительно отключил городской телефон и принялся ваять свою нетленку. Но едва лишь мне удалось выстроить не лишенный изящества лид и сформулировать ключевую фразу о том, что «социальная ответственность - это бремя, которое мы вынуждены нести вместе», как заголосил мобильник, высветив комбинацию из десяти цифр, за которыми угадывалась Ника Стрельцова. Я матюгнулся, но все-таки ответил:
        - Аз есмь у аппарата. Разве сегодня уже пятница?
        - Сам ты маразм. А причем здесь пятница?
        - Насколько я помню, двухполосный гвоздевой материал о нелегкой женской доле я обещал подогнать тебе не раньше пятницы?
        - А я, может быть, вовсе не из-за него звоню. Или ты думаешь, что у меня к тебе исключительно рациональный интерес? А вдруг я просто соскучилась?
        - Ника, у меня очень мало времени и очень много работы, поэтому давай будем считать, что вовсе необязательную прелюдию ты уже отыграла. Так что переходи к делу - чего изволит ваша милость?
        - Ну и пожалуйста, - Ника попыталась произнести это тоном обиженной девочки, однако малость сфальшивила. - Вот всегда с тобой так: стараешься быть вежливой, хочешь сделать человеку приятное, а он тебя берет и обламывает… Ну, и фиг с тобой. Буду рациональной, раз тебе так больше нравится. Наша милость изволит поинтересоваться - жива ли еще твоя шайтан-арба?
        - Никуш, ты же знаешь, твои подарки для меня - святое. Тем более такие. Так что не беспокойся: колеса смазываю ежемесячно, тормозную жидкость поменял, техосмотр прошел в прошлом году.
        - Класс! Слушай, Илюха, она мне сейчас очень нужна. Ты бы не мог подкатить ее к нахимовскому училищу - я буду там минут через двадцать?
        - Нет, не мог бы. Я же говорю - у меня сегодня куча работы. Если хочешь - приезжай сама и забирай.
        - Рожнятовский, ну как ты себе это представляешь? Я ж в одиночку буду с ней как дура смотреться. Неужели это так трудно - потратить полчаса своего времени на любимую женщину?
        - Так то на любимую…
        - Ах, вот как ты заговорил! Ладно-ладно, тоже попросишь у меня чего-нибудь когда-нибудь…
        - Радость моя, ты же знаешь, что мне от тебя ничего не нужно.
        - Ага, знаю я, как вам, мужикам, от нас ничего не нужно!
        - От вас - это от кого?
        - От нас - бедных, несчастных и красивых женщин.
        - Ладно, черт с тобой, сдаюсь. Сейчас буду.
        - Фу, какой ты все-таки грубый, Витаминыч. А впрочем… Черт, наверное, и правда со мной. Не зря же мне все говорят, что я чертовски хорошо выгляжу…

«Шайтан-арба» - это вовсе не машина, а изготовленное по германской лицензии инвалидное кресло-каталка марки «Сервис-3600», подаренное мне Никой в память о злополучной постдипломной ночи. Тогда вечером после защиты мы отправились отмечать сие знаменательное событие подальше от городской суеты и поближе к финской луже, то бишь в Репино. До места добирались электричкой и налегке - напитки и закуски прямо на берег доставили Зиночка и Костя, счастливые обладатели «шестерки», подаренной им на свадьбу щедрыми родственниками, что в наше время большая редкость. Как водится, спиртное закончилось гораздо быстрее закусок, после чего возник традиционный в таких случаях вопрос «кого за водкой посылать?». Легче всего на это дело было снарядить моторизованного Костика, однако он, равно как и его возлюбленная, к тому времени лыка уже не вязал. И тут инициативу на себя взяла Ника, объявившая, что вождение - это ее конек и вообще, по сравнению с ней
«Шумахер - отдыхает». Естественно, народ ей не шибко поверил, однако на поездку все равно благословил, потому как водки ой как хотелось. Я не мог спокойно смотреть на то, как Ника, чуть пошатываясь, идет к машине и садится за руль, а посему, обреченно икнув, кинулся вслед за ней напрашиваться в попутчики. Уехали мы недалеко, однако гораздо дальше, чем «до первого столба» - пяток-другой таковых мы все ж таки миновали. А затем классически слетели в кювет и столь же классически воткнулись в сиротливую сосенку, которая ценой своей жизни спасла двух пьяных и неразумных новоиспеченных журналистов. В итоге я и невинное деревце сломали конечности, а Стрельцова отделалась, пусть не легким, а, скажем так - средней тяжести, но всего лишь испугом. Хоть бы какую шишку себе посадила - ни фига! Как у кошки - минус одна жизнь и все, в остатке еще восемь. Ника вызвонила по телефону ребят, и те примчались минут через пять, из чего следовало, что проехали мы каких-то метров триста, не больше. Наш одногруппник Жека Трофимов, оценив масштаб разрушений, заржал и, обратившись к Нике, произнес: «Да, Стрельцова, ты
действительно - Шумахер. Шума много, а ездишь - херово».
        Через два дня в главном здании университета народу должны были торжественно вручать дипломы и ромбовидные цацки, а я в это время в гордом одиночестве возлежал дома, водрузив вдвое прибавившую в весе правую ногу на придиванный валик. Однако ровно в полдень мое одиночество было самым бесцеремонным образом нарушено звонком в дверь. На путешествие от дивана до прихожей ушло довольно много времени, поскольку я еще не успел приноровиться к своему инвалидному статусу. За дверью стояли трое - Ника и два молчаливых верзилы, которым Стрельцова скомандовала:
«Забирайте». И не успел я сказать «мяу», как верзилы бережно подхватили меня на руки и потащили вниз по лестнице. Ника закрыла дверь и спустилась вслед за нами. Во дворе нашу странную компанию поджидал зеленый микроавтобус, в салоне которого помещалась та самая, новенькая и блестящая «шайтан-арба». Мы благополучно домчались до Университета, выгрузились и по команде Ники верзилы вновь подхватили меня на руки, правда, на этот раз вместе с креслом. Надо ли говорить, что мое внезапное появление в актовом зале в инвалидной коляске в самый разгар торжественной церемонии произвело небывалый фурор и было встречено продолжительной овацией. Преподы стояли в ступоре, а народ лежал и стонал от смеха и полученного удовольствия. Когда объявили мою фамилию, я залихватски подлетел к накрытому красной скатертью столу и заложил крутой вираж, повернувшись лицом к публике. Зал грохнул так, что с потолка на сидящих густо посыпалась побелка. Так, с подачи Ники, я стал героем дня, а изустный рассказ об этом маленьком шоу навеки пополнил копилку факультетского фольклора.
        Нога срослась, однако врачи чего-то там не дотумкали и с этих пор я приобрел заметную (правда, лишь вооруженным глазом) хромоту. Впрочем, этот недуг, помимо серьезных неудобств, принес мне и кой-какие дивиденды. Во-первых, массивная трость с набалдашником в виде головы льва (опять-таки Никин подарок) мне изрядно добавила импозантности и печальной мужественности. А во-вторых, своим физическим изъяном я, пусть и не сразу, но отвоевал за собой право заниматься работой преимущественно в домашних условиях. Дело в том, что самым страшным в жизни я всегда считал строго нормированный рабочий день, который при этом предусматривает еще и обязательное его отсиживание в конторе. Теперь же при каждом удобном случае я имел возможность преувеличивать размах и масштаб своих физических страданий, связанных с процессом приползания к месту работы и обратно. Поначалу начальство морщилось и кривило рожу, однако когда в мирке местной журналистики у меня появилось какое-никакое, но имя, мне все чаще стали идти навстречу, а затем и вовсе махнули рукой, мол «пиши где хошь - главное, вовремя вынь да положь». Ну а писать -
это не топором махать. Это мы с превеликим удовольствием. Как говорится, дурное дело - нехитрое.


* * *
        Ника появилась практически без опоздания, из чего я заключил, что дело у нее действительно срочное. Она подъехала на серебристой «ауди», вышла из машины и забрала с заднего сиденья здоровенную клеенчатую сумку, которая с наступлением рыночных перемен, похоже, вошла в отечественную моду навсегда. Ника послала водителю воздушный поцелуй, и тот уехал, как мне показалось, вполне удовлетворенный. О том, что Стрельцова принадлежит к редкой категории людей, которые «никогда не платят», мне было известно еще со школьных времен.
        - Привет! Ты решила заняться челночным бизнесом?
        - Между прочим, не смешно. Знаешь как на меня пялились прохожие, когда я вышла из дома с этим идиотским баулом?
        - Успокойся, Никуш. Они пялились не на сумку, а на твои голые ноги. И я их в данном случае прекрасно понимаю.
        - Ты думаешь? - всерьез озадачилась Ника.
        - Убежден, - столь же серьезно ответил я.
        - Ну, в таком случае я их прощаю. Вот, держи, - она достала из сумки изрядно потертый и выцветший бушлат. - Надевай.
        - На фига?
        - Илюха, надевай и не задавай глупых вопросов. У меня и так башка болит - такой хлопотный день выдался.
        - А он… того?.. Стерилен?.. Проверено - насекомых нет?
        - Ну, знаешь, - обиделась Ника. - Это ж деда моего, а не бомжа какого-нибудь.
        - Просто он как-то странно пахнет.
        - Ничего не странно. Обыкновенный нафталин. И хватит тебе выпендриваться, надевай.
        Я пожал плечами и напялил на себя обмундирование героического дедушки. Странно, но бушлат пришелся мне впору, разве что рукава были коротки. А так вполне сносно, вот только немного не по сезону - на улице плюс двадцать. А то и больше.
        - Класс! - оценила Ника. - А теперь садись в кресло, я тебе ноги закутаю. - С этими словами она выудила из сумки большой шерстяной плед.
        - А это еще зачем?
        - Помолчи минутку, ладно. Сейчас я тебя запакую, а потом все объясню.
        Мне ничего не оставалось, как согласиться. Правда, перед этим я зачем-то уточнил:
        - А плед бабушкин?
        - Ага, а как ты догадался?
        - Интуиция.
        - В смысле?
        - В смысле постиг истину путем прямого ее усмотрения без обоснования с помощью доказательства.
        - Рожнятовский, сейчас в лоб дам.
        - Не надо. Я просто догадался.
        - Вот то-то же! - Ника замотала мои ноги в одеяло, отошла в сторонку, критически осмотрела меня и, похоже, осталась вполне довольна увиденным. - Ну вот, теперь ты настоящий инвалид! То, что нам и нужно!
        - Вам - это кому? И вообще, Ника, ты можешь наконец объяснить, что здесь происходит?
        - Фу-у, Илюха, какой ты все-таки душный. Объясняю: в следующем номере нашего журнала будет большой материал, посвященный питерским инвалидам. О том, как им тяжело живется, как государство о них ни фига не заботится, как они вынуждены нищенствовать и попрошайничать. Ну и прочая такая пурга. Статью Розка уже написала - не гениально, конечно, но уж как смогла. Осталось только сделать несколько фотографий. Сейчас должна подъехать Машка, пару раз тебя щелкнет и все - ты свободен.
        - А почему именно я? Вам что, настоящих инвалидов не хватает? Вон, у любой станции метро их пачками снимать не переснимать, - как говорят в таких случаях, моему возмущению не было предела.
        - Понимаешь, у метро мизансцена не та.
        - Кто?
        - Мизансцена, - назидательно повторила Ника. - Ты что, слова такого никогда не слышал? А еще известный журналист. Вот сам представь: солнечный день, Нева, крейсер революции, мордатые торговцы сувенирами, пижонистые интуристы… И на этом фоне - фигурка молодого, красивого инвалида в кресле-каталке. Он отдал три года службе на флоте, все эти три года ходил по холодной воде, и как результат - после демобилизации его парализовало. И теперь государство от него отвернулось, откупилось мизерной пенсией, которой не хватает даже на лекарства, и молодой инвалид вынужден заниматься унизительным попрошайничеством.
        - Чушь какая. Это твоя Машка придумала?
        - Ничего и не чушь, - Ника сказала это таким тоном, что я догадался - эта
«мизансцена» ее личное изобретение.
        - А чего это он три года по холодной воде ходил? У них корабль протекал, что ли?
        - А то ты не знаешь, в каком состоянии сейчас наш флот - разруха же полная. Так что, может, и протекал.
        - Тогда в конце концов корабль должен был утонуть, - не успокаивался я.
        - Рожнятовский, кончай корчить из себя умника. Ну неужели так трудно десять минут просто посидеть в кресле на солнышке?
        - А ты подумала о том, что решат мои знакомые, когда увидят эту фотографию в вашем дурацком журнале?
        - Представь себе, подумала. И захватила тебе очки от солнца. Это даже усилит правдоподобие - человек стыдится своего унизительного положения, а потому прячет глаза от прохожих за темными стеклами.
        - Все, хватит, - я решительно прервал ее словесный понос, поняв, что могу просто чокнуться, если и дальше буду слушать эту бредятину. - Поехали. Но учти - десять минут и все. Я сматываюсь.
        - Хорошо, милый, - примирительно сказала Ника и добавила: - Двадцать.
        - Пятнадцать.
        - Какие вы, мужики, все-таки мелочные. Женщина в кои-то веки просит тебя об одолжении, а ты начинаешь с ней торговаться.
        - Ты хотела сказать «в кои-то дни»? Все. Двинули.
        Ника вздохнула, взялась за поручни кресла и покатила меня к набережной. Мы припарковались метрах в десяти от лотков с матрешками, платками, шапками-ушанками и прочей лабудой в стиле «а-ля рюсс», после чего Ника положила мне на колени бескозырку с надписью «Гордый».
        - А это еще зачем?
        - Тебе же должны куда-то кидать подаяния.
        - Ника, этого пункта в твоем сценарии не было.
        - Я просто забыла тебе о нем сказать. Все. Будь умничкой, а я побежала встречать Машку, - она чмокнула меня в щеку и моментально испарились, явно опасаясь возможного продолжения нашей дискуссии.


* * *
        Пятнадцатью минутами дело, конечно же, не ограничилось. Машка запаздывала, и я сидел, обливаясь потом, чувствуя, как медленно шизею под воздействием припекающего солнышка и осознания полнейшей абсурдности ситуации, в которую я угодил по Никиной… Да что там по Никиной - по собственной же дурости и угодил. Кстати, подавали мне довольно вяло, так что я на собственной шкуре смог убедиться, сколь тяжел хлеб профессионального мошенника, косящего под сирого и убогого. Наконец на противоположной стороне набережной показались Ника и незнакомая мне девушка с фотокамерой. Девушка сделала несколько, видимо панорамных, снимков, после чего они направились ко мне. Я облегченно вздохнул, но, как оказалось, преждевременно: на какие-то пару секунд девчонок опередили - рядом со мной, взвизгнув тормозами, остановилась невесть откуда взявшаяся милицейская «буханка». Короче, меня замели. Что ж, это стало достойным завершением моей нищенской карьеры. Тут уж ничего не скажешь.
        Слава Богу, что отвезли меня в ближайший, сорок третий отдел милиции, и слава всем богам, что в этот день на своем рабочем месте находился знакомый мне опер - Лёня Васильков, который когда-то был героем моего репортажа, заказанного мне к двухсотлетию МВД. Тогда мне было откровенно влом в поисках настоящих героев переться на Литейный, четыре, а потому я ограничился посещением соседнего отдела милиции, где и завел столь полезное знакомство. В общем, я наплел Лёне, что выполнял специальное редакционное задание, менты дружно поржали и командировали меня в гастроном, проставиться за столь благополучное разрешение конфликтной ситуации. В данном случае я не роптал, поскольку прекрасно понимал, что без Лёни эта история могла бы иметь отнюдь не комичный, а закономерно-трагический оттенок. Собранных мною пожертвований хватило только на запивку, так что водку пришлось покупать на свои. В итоге домой я вернулся только спустя три часа, нетверёзый и злой. Злой, естественно, на Нику, Машку, а также на всех тех, кто имеет отношение к этому мудацкому журналу, и на тех, кто эти мудацкие журналы покупает и читает.
На скорую руку я сделал себе пару бутербродов с колбасой, на этот раз отключил все, включая мобильный, телефоны и уселся за компьютер с твердым намерением закончить статью. Словом, предусмотрел все отвлекающие факторы… Кроме одного…
        Когда минут через сорок раздался настойчивый звонок в дверь, я мысленно зарубился сам с собой на предмет «кого бы это нелегкая принесла?» Моя ставка сыграла - на пороге действительно стояла госпожа Стрельцова, собственной персоной. Потупленный, типа смущенный взгляд, чуть виноватая улыбка и три небрежно расстегнутых верхних пуговочки на блузке, открывающие панорамный вид на нестесненную бюстгальтером грудь. Амплитуда колебаний последней, видимо, должна была свидетельствовать о высшей степени душевного волнения ее обладательницы. Словом, такая вот кающаяся Магдалина-грешница.
        - Привет!
        - Да уж вроде как здоровались сегодня.
        - Тебя отпустили?
        - Как видишь.
        - А мы пытались найти Лаппу, чтобы она со своей ксивой попробовала тебя вытащить, но у нее все это время был отключен мобильник…
        - Это очень трогательно с твоей стороны.
        - Можно мне войти?
        - По-моему, ты уже и так вошла.
        - А что, своих гостей дальше прихожей ты теперь не пускаешь?
        - Извини, я не знал, что ты в гости… Проходи.
        Ника вошла в комнату и сразу же забралась с ногами в свое любимое, вечно пыльное старое плюшевое крело. Она быстренько обвела взглядом комнату, убедилась, что с момента ее последнего посещения здесь почти ничего не изменилось, и, увидев включенный компьютер, спросила:
        - Работаешь?
        - Пытаюсь, - как можно более сухо ответил я.
        - Я тебе помешала?
        - Немного.
        - А что ты сейчас пишешь?
        - Статью.
        Зная Никин характер, можно было догадаться, что сдерживаться и быть паинькой слишком долго она не сможет. И действительно, уже в следующую секунду она взорвалась:
        - Рожнятовский! В конце концов это просто подло!
        - Что именно?
        - Ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу, когда ты со мной так разговариваешь!!!
        - Как?
        - Так!!! Односложно! Между прочим, я не виновата, что появились эти чертовы менты! Но если ты считаешь, что это все из-за меня - тогда извини… Ты же видишь, я сама пришла к тебе и говорю - извини, что так получилось. Тебе что, этого мало? Ты, наверное, считаешь меня дурой?.. Да?.. Пусть. Но ведь я же ненарочно. Так получилось, понимаешь?
        - Понимаю, - я почувствовал, что и правда несколько перегибаю палку. Мне даже сделалось немного стыдно. Ведь если разобраться, что есть Ника? Красивая, в высшей степени легкомысленная, наивная и сумасшедшая девчонка с вечным зюйд-вестом в голове. Так что с нее взятки гладки. И по большому счету, во всей этой истории виноват только я, который изначально согласился на эту авантюру. Чтобы хоть как-то ее утешить, я попытался перевести разговор несколько в иное русло:
        - Снимки-то хоть успели сделать?
        - Успели, - улыбнулась Стрельцова. - Машка даже умудрилась заснять момент, когда менты запихивали тебя в машину. Представляешь, какой сюжет получится? Подлые блюстители порядка измываются над несчастным инвалидом. Класс?
        - Класс, - согласился я. - Фотку потом подаришь? На память?
        - Конечно… Рожнятовский!
        - Что?
        - Ты на меня не сердишься?
        - Нет. Уже нет.
        - Тогда мир?
        - Мир. Кофе хочешь?
        - Ага.
        - Тогда подожди пару минут. Вон, можешь музыку включить. А я пойду на кухню, сварю.
        - Давай. А я как раз тебе тут подарок приготовлю.
        - Ника! Не пугай меня, - я, кстати, действительно немного испугался, так как знал размах ее фантазии в плане изобретения «подарков».
        - Не волнуйся - он безобидный и очень приятный. По крайней мере я надеюсь, что для тебя он будет именно таким…
        Я ушел на кухню, и вскоре из комнаты донеслись грустные гитарные запилы Марка Нопфлера. Не скрою, мне сделалось лестно, что Стрельцова все еще помнит мои музыкальные пристрастия - DIRE STRAITS, распавшиеся как раз в год нашего с Никой знакомства, до сих пор продолжали оставаться моей любимой командой.
        Традиционный холостяцкий набор - кофе, коньяк и остатки печенья - были водружены на сервировочный столик на колесиках, который я торжественно вкатил в комнату под чарующие звуки «Why Worry». И… каким-то чудом все это дело не оказалось на полу, поскольку я резко потерял управление транспортным средством, охуев (именно так, по-другому просто не скажешь) от открывшейся моему взору картины: на разобранном диване, поверх простыни, возлежала моя Леди Совершенство в традиционной позе хастлеровской девушки месяца. Из одежды на ней были лишь черные трусики-стринги (если я, конечно, правильно разбираюсь в дамско-бельевой терминологии). Опасаясь ослепнуть от такого великолепия, я отвел глаза чуть в сторону и увидел на придиванном пуфике заботливо приготовленные два презерватива. Ника перехватила мой взгляд и расценила его несколько иначе:
        - Думаешь, не хватит?
        Она произнесла эту невинную фразу столь серьезным и озадаченным тоном, что в ту же самую секунду все, что в моем организме было способно стоять, шевелиться и адекватно реагировать на происходящее, упало, застыло и призналось в своей полной несостоятельности. Короче, я понял, что не могу. Как говорится, имею желание - но не имею возможности.
        Я далеко не девственник, не ханжа, не гей и (упаси, Господь!) не импотент. Но… представьте себе любовную прелюдию, которая, если верить специалистам, является неотъемлемой частью процесса, продолжающуюся не десять-двадцать минут, а целых одиннадцать лет. Это ж каким тогда должен быть сам секс?!! Но сейчас я отнюдь не был уверен, что именно таковым он и станет. Хотя бы потому, что в своих мечтах и фантазиях представлял себе это с Никой, скажем так, несколько иначе. Больше всего я боялся, что меня постигнет такое же разочарование, какое я испытывал при интимном общении с большинством своих случайных и более-менее постоянных подружек. Я долго не мог найти определения этому комплексу, пока вдруг в Интернете не наткнулся на фразу, которая стопроцентно соответствовала моим разочарованиям:
«Когда имеешь женщину, то столицу бы отдал!!! А как кончил, так и деревеньки жалко». Мне же очень хотелось, чтобы эту самую «столицу» было бы ничуть не жалко и до, и после, и вообще - всегда. В любое время дня и ночи.
        Словом, я окончательно смутился и потерял все, какие-то только можно было в данной ситуации потерять, нити. Пробормотав что-то невнятное, я подхватил со стола спасительные сигареты и вышел на балкон. Через пару минут следом за мной вышла Ника в небрежно наброшенной на плечи рубашке, которая не скрывала, а скорее, наоборот, еще больше подчеркивала ее наготу.
        - Илюха! Скажи, ты меня просто не хочешь или не хочешь, потому что считаешь меня развратной?
        - Разве я сказал, что не хочу тебя? - ответил я вопросом на вопрос.
        - Тогда почему ты от меня удрал?
        Я промолчал, и Ника продолжила за меня:
        - Может, ты считаешь, что я это делаю только потому, что в последнее время плотно завишу от тебя и твоих текстов?
        - Такая мысль приходила мне в голову, - честно признался я. - Но мне хотелось бы думать, что причина все-таки не в этом.
        - Конечно, не в этом. Мне просто захотелось сделать тебе приятное.
        - Понятно. Такая вот своеобразная форма благодарственной жалости… Как десять лет назад, в белые ночи на Неве…
        - Дурак ты… Я же и правда люблю тебя. Как брата, как самого лучшего друга. У меня ведь, если разобраться, ближе тебя никого и нет. Кроме бабушки.
        - Мне, конечно, приятно… Вот только ни с братом, ни с другом, я уж не говорю о бабушке, люди обычно сексом не занимаются. Нет, ну встречаются порой прецеденты, но это уж, извини, сродни извращениям…
        - Рожнятовский, сейчас в лоб дам!
        - Я знаю. Это твоя постоянная реакция на правду.
        - Ты хочешь меня обидеть?
        - Нет. А впрочем… Не знаю. Может быть.
        - Тогда считай, что тебе это удалось… Если хочешь знать, я скоро сама начну писать статьи в наш журнал. Чтобы не зависеть от тебя. И от тебе подобных.
        - Это от кого?
        - Да от мужиков. Не веришь? По глазам вижу, что не веришь. А я, между прочим, прошлой ночью сама написала целый текст.
        - А можно поинтересоваться на какую тему?
        - Можно. Понимаешь, это был такой классный сон. Представь, Илюха, мне приснились инопланетяне. Это было так круто, что я тут же проснулась, включила комп и написала про все, что видела во сне. Класс?
        - Класс, - согласился я. - Дашь когда-нибудь почитать?
        - Да хоть сейчас.
        - У тебя с собой?
        - Ага, дискета в сумочке лежит… Вот только… Илюха… Если честно… Ты мне все-таки скажи: ты меня хоть немного любишь?.. Ну, хотя бы без секса, а так… философски, что ли?
        - Философски я тебя боготворю! - ответил я и чмокнул ее в щечку, стараясь не смотреть ниже.
        В процессе ознакомления с содержимым Никиной дискеты я «интеллектуально кончил», как минимум раза три - настолько это было наивно-дурацки и в то же время по-детски вкусно написано. Собственно сам текст звучал так:


        Мой сон, или Встреча с инопланетянами[Авторство данного текста принадлежит ученице
5-го «б» класса 481-й средней школы Тане Ш.]
        Это случилось летом. Во время моей прогулки вдруг вдалеке показалось что-то овальное, как тарелка. Мне захотелось посмотреть, что это такое. Я подошла поближе, оттуда вышли человечки. Их было шесть. Они были зеленые. Мне было страшновато, я спряталась за куст и стала за ними наблюдать. Один из них оторвал веточку липы и начал ее есть. Мне показалось, что ему понравилось. Другой инопланетянин сказал что-то непонятное тому, который съел веточку липы, и он ничего не ответил, только покачал головой. Как будто хотел сказать «да». Тогда другие стали срывать веточки с дерева и класть их в летающую тарелку. Они, наверное, хотели отвезти их на свою планету. Потом инопланетяне начали шептаться. И разошлись в разные стороны. У них в руках были какие-то баночки. Одни собирали в них песок, другие траву, а третьи нашли камешки и положили их. Потом они начали шептаться. Когда они кончили шептаться, они пошли в летающую тарелку. Она загорелась и улетела. Мне очень понравилось наблюдать за инопланетянами.


        - …Ну, как? - спросила Ника, заметив, что я читаю уже по третьему кругу.
        - Это… Это очень мило и… э… трогательно, - отозвался я. Причем в данном случае фактически не соврал - мне действительно понравилось. Наверное, приблизительно схожие эмоции вызывает творение двухлетнего ребенка, который впервые взял в руки карандаш, нарисовал на листке какую-то «каляку-маляку» и торжественно хвастается перед родителями, а те в свою очередь абсолютно искренне ею умиляются.
        - Никуш, можно я это себе скопирую?
        - Да, пожалуйста. У меня такого добра скоро навалом будет, - она произнесла это с таким горделивым видом, что я не мог удержаться от смеха. Так состоялось наше второе за неполный час примирение.
        А потом мы с Никой пили кофе с коньяком, затем коньяк с кофе и уж совсем под конец перешли на коньяк без ничего. Любопытно, что в процессе распития с нами произошли интересные метаморфозы: Ника вдруг почему-то начала стесняться своей наготы и все более и более целомудренно закутывалась в рубашку, стараясь прикрыть свои волнующие округлости и манящие прямолинейности в как можно большем количестве мест. Мне же с каждой выпитой чашко-рюмкой, наоборот, хотелось, чтобы количество этих мест не сокращалось, а увеличивалось. В общем, все шло к тому, что мои первоначальные фрейдизмы должны были окончательно расщепиться в алкоголе и открыть дорогу всепобеждающему половому инстинкту, однако в этот момент Ника вдруг посмотрела на часы и попросила:
        - Илюх… ик… Дай, пожалуйста, телефон. Мне нужно позвонить бабуле, чтобы она не переживала по поводу моей задержки.
        - У тебя задержка?
        - Болван! Я обещалась прийти домой в десять, а сейчас уже без четверти одиннадцать.
        - Как одиннадцать? - подскочил яис ужасом убедился, что так оно и есть. Через час с небольшим в столицу должна укатить «Красная стрела» и увезти с собой мою гениальную статью, которую Борька Краснов уже давно вовсю пиарил как самый удачный журналистский продукт года. Со словами: «Никуш, извини!» я метнулся к компьютеру и в ритме не вальса, но рэпа за каких-то десять минут наколотил недостающие пару страниц. Причем, на мой взгляд, получилось весьма недурно. Черт его знает, может быть, в данном случае мне помогло рвущееся наружу неудовлетворенное либидо, которому необходимо было реализовать себя если уж не в плотском, то хотя бы в творческом экстазе? Короче, закончили мы одновременно - Ника разговор с бабулей, а я - многострадальную статью на столь актуальную ныне тему социальной ответственности.
        Я скоренько поделился с Никой своей проблемой, взял с нее честное слово, что она не будет спать и обязательно меня дождется, включил ей, чтоб не скучала, дивидишник, а сам рванул на Московский вокзал. Когда в первом часу ночи я вернулся обратно, Стрельцовой в квартире уже не было. О ее недавнем присутствии напоминали лишь классически оставленные на подушке «пара длинных волос», а также набранная в
«ворде» надпись на непогашенном экране монитора: «Извини, бабушка себя плохо чувствует и попросила, чтобы сегодня я ночевала с ней. Продолжим как-нибудь в другой раз. И спасибо тебе - ты настоящий рыцарь». О том, что же такого рыцарского я для нее совершил, мне довелось выяснить чуть позже.

        Через два дня мне позвонил Борька Краснов. Позвонил из Питера. В принципе, раньше он уже писал, что намеревается посетить Северную Пальмиру, однако я никак не предполагал, что это случится так скоро. Не терпящим возражений тоном Борька предложил через час встретиться на площади Репина. Так что пришлось забить болт на все дела и срочно выдвигаться - все, что в моей жизни связано с Борькой, - это святое. Такая вот пидерсия - по жизни есть всего один настоящий друг, но и тот, как назло, живет в Первопрестольной. Кстати, выбор Красновым места встречи меня несколько озадачил, поскольку этот район традиционно лежал вне наших основных питейных маршрутов. Впрочем, не исключено, что там могла открыться и какая-то новая точка - в отличие от меня, Борька ориентировался в Питере и его новинках превосходно.
        Ровно через час мы встретились, облобызались, перекинулись парой фраз, после чего Борис потащил меня куда-то на Садовую. Хотя нет, сначала он зачем-то попросил меня дыхнуть, после чего поморщился и спросил:
        - Когда последний раз пил?
        - Вчера, - недоуменно ответил я.
        - Сколько?
        - Два абсента, с заказчиком в баре пообщались А что?
        - Да так, ничего, - многозначительно сказал Борька и потянул меня за рукав. - Пошли, опаздываем.
        Подобное поведение меня, безусловно, заинтриговало, однако я решил в течение событий пока не вмешиваться. Да и мало ли что в данную минуту у человека может быть на уме? Москвичи, они вообще малость торкнутые люди, и Борька Краснов в данном случае не исключение.
        Мы прошли к основательного вида зданию с фонтаном, на котором красовалась вывеска
«Поликлинический комплекс производственного объединения „Адмиралтейские верфи“.
„Странный выбор“, - подумал я и спросил:
        - Борька, а ты уверен, что здесь наливают?
        - А тебе уже совсем невмоготу? - как-то уж слишком участливо спросил Краснов, и я понял, что явно чего-то недопонимаю.
        Мы вошли внутрь, натянули на ботинки полиэтиленовые бахилы и поднялись на второй этаж. Покрутившись по радиусам, Борька, наконец, нашел нужную ему дверь с табличкой «Нарколог», и, предварительно постучавшись, мы зашли в кабинет, в котором за столом сидел дядечка лет пятидесяти с характерно неславянской наружностью.
        - Яков Моисеевич, это мы. Не опоздали?
        - Нет, Боренька, наоборот, вовремя. А это, как я понимаю, и есть Илья Вениаминович, не так ли?
        - Он самый, - ответил за меня Краснов, и мне ничего не оставалось, как удостоверить свою личность легким кивком головы.
        - Ты вот что, Боренька… Оставь-ка нас с Ильей Вениаминовичем одних. Мы тут с ним славненько побеседуем. Ладненько?
        - Конечно, Яков Моисеевич, - откликнулся Борька. Идиотски улыбаясь, он подбадривающе подтолкнул меня к единственному свободному стулу и испарился. Соответственно, мы остались беседовать.
        Беседовали в общей сложности минут сорок. За это время Яков Моисеевич обстоятельно расспросил меня о моих наследственных заболеваниях, вредных привычках, фобиях и маниях, пристрастиях, взаимоотношениях с женщинами и прочее, и прочее. Не обошлось и без постукивания молоточком по коленкам, а также активного слежения за прокуренно-желтым указательным пальцем - сначала слева-направо, затем сверху-вниз. Я пытался добросовестно исполнять все прихоти Якова Моисеевича исключительно с одной лишь целью - добраться, наконец, до финала, дабы понять, чем, собственно, вызван подобный интерес к моей персоне. Говоря простым языком: что за хрень здесь происходит?
        Закончив тестирование, Яков Моисеевич довольно долго писал что-то размашистым почерком в своем гроссбухе, после чего позвал в кабинет Борьку. Вдвоем они прошли за ширму и начали о чем-то оживленно перешептываться. Минут через пять Краснов вышел, пряча во внутренний карман бумажник, и дал мне понять, что аудиенция окончена. Мы спустились вниз, выбросили в специальный ящик использованные бахилы и, наконец, очутились на улице. Я с наслаждением закурил и демонстративно застыл в позе человека, жаждущего объяснений. И они не замедлили явиться.
        - Ну ты и напугал меня, старик, - начал Борька, прикуривая. - Я уж думал, ты того - белку словил.
        - Кого словил? - не врубился я.
        - Профессиональную болезнь журналиста-одиночки. Мне так в жюри и сказали - вы бы, Борис, чем народ всякой фигней потешать, лучше бы взяли денек да в Питер поехали. Мол, товарища спасать надо, пока не поздно. Товарищ-то, видать, белый-белый, совсем горячий…
        - Борька, давай-ка с этого места поподробнее. Какую фигню? Кто прочитал?
        - Да эти твои наблюдения за человечками… Ты, Илю-ха, тоже, хорош гусь! Знал же, что по времени был полный край - читать некогда. Я твою дискету на Ленинградском вокзале забрал и сразу же повез на конкурс. Атам девки текст распечатали и давай ржать… Как там у тебя? «…Другие инопланетяне стали срывать веточки и складывать их в летающую тарелку»? Да, бля, ничего не скажешь - абсолютно социально безответственные типы… Кстати, а почему ты начал творить от женского лица? Ты часом не поголубел?..
        Вот теперь я врубился. Мать моя женщина! Получается, той ночью я по запарке перепутал дискеты и отправил в Москву Никин рассказ. А где же тогда мой окончательный вариант? Правильно, на дискете, которую забрала Стрельцова. Идиот!! Сколько раз сам себе говорил: не можешь запомнить, где что лежит, - подписывай.
        - …Да ладно, хрен с ним, с этим конкурсом. Как говорится, не первый и не последний, - по-своему интерпретировал обозначившиеся на моем лице страдания Борька. - Не переживай, Илюха. Зато теперь мы точно знаем, чем ты болен, а главное - чем тебя лечить. Кстати, Яков Моисеевич большой профи в этих вопросах, я в свое время у него тоже наблюдался. Правда, откровенно тебе скажу, у меня был более запущенный случай.
        - Ау меня что? - автоматически спросил я.
        - СПРПСГ - синдром психосоматического расстройства на почве длительного сексуального голодания. Несмертельно. Лечится либо женитьбой, либо блядками. Поскольку ЗАГСы сегодня уже закрылись, предлагаю вариант номер два. К тому же в абсолютном выражении это обойдется гораздо дешевле. Погоди-ка, Илюха, я сейчас один звоночек сделаю. Есть у меня на примете пара безотказных медсестричек.
        Борька принялся вызванивать «неотложку», а я отошел в сторонку и набрал телефон Ники.
        - Привет!
        - О, какие люди!.. Ну, как ты тогда? На вокзал успел?
        - Успел. Никуш, ты когда от меня уезжала, случайно дискету с собой не прихватила?
        - Прихватила. Не переживай - текст классный и встал хорошо, как раз на две полосы. Мы еще вчера его сверстали. Лаппа сказала, что еще парочка таких материалов и мы с нашим журналом выйдем на качественно новый уровень. А что?
        - Да, собственно, уже ничего. Просто хотел поинтересоваться, что да как.
        - Илюш, ты извини, я сейчас не одна - я тебе на днях перезвоню. Ладно?
        - Ага.
        - Ну, все. Целую. И спасибо за кофе. И за коньяк. Я, правда, так надралась тогда, что еле смогла дверь открыть. Все утро в ванной отмокала…
        Ну что ж, теперь все вроде как понятно. Завтра пятница - последний срок отправки моего очередного материала для журнала «Лапушки». Ника забрала дискету, обнаружила на ней вместо своих инопланетян мой конкурсный текст и решила, что я таким вот образом подсуетился и подогнал ей статью раньше времени. Вот и все мое
«рыцарство». Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что ж, заслуженного лауреата на этот раз из меня не вышло. Придется переквалифицироваться…
        - …Илюхин! Все в ажуре, - подошел Борька с улыбкой похотливого котяры. - Скорая помощь готова прийти на помощь. Сейчас заскочим в магазин, а потом берем тачку и вперед.
        А и в самом деле! Черт с ними со всеми - с конкурсами, с «Лапушками», а также с социальной ответственностью в бизнесе. К бабам так к бабам! Вот и Яков Моисеевич опять же советует…


…Недели три Ника не объявлялась. Но едва лишь я облегченно вздохнул и с тайной надеждой подумал о том, что журнал «Лапушки» благополучно издох и по этой причине прекратил свой выход, Стрельцова неожиданно позвонила. Как обычно в самый неподходящий момент:
        - У аппарата.
        - Привет! Ты по мне скучал?
        - А как же, - ответил я. Впрочем, безо всякого энтузиазма в голосе.
        - Сильно?
        - Ощутимо.
        - Сегодня у тебя есть шанс со мной увидеться. Не бойся - статью писать не придется. Я хочу пригласить тебя отпраздновать одно маленькое торжество.
        - Тебе снова приснились инопланетяне и в результате на свет появился бестселлер
«Мой сон-2»?
        - А вот и нет, - Ника была так возбуждена, что даже не обиделась на не очень-то деликатную с моей стороны реплику. - Я… Вернее ты… Вернее, мы с тобой… Ну, короче, ты понял… В общем, меня выдвинули на «Золотое перо». В номинации «Журналистский дебют года» за статью про социальную ответственность. Круто?
        - Круто! - не мог не согласиться я.
        - Это дело надо отпраздновать. Я предлагаю «Маг-риб».
        - Никуш, извини, но я не могу сегодня. У меня вечером очень важное мероприятие.
        - Рожнятовский, вот только не ври мне!.. Скажи честно - тебе просто обидно, что за твою статью будут награждать меня. Ведь так?
        - Нет, не так. Просто мне действительно сегодня вечером надо быть в одном месте. Исключительно для протокола, но так уж полагается.
        - Это интересно знать где?
        - На ежегодном летнем балу на Крестовском, который устраивает наша несравненная Варвара Ивановна, - неохотно признался я, но даже и представить себе не мог, какую реакцию вызовет это сообщение у Ники.
        - Вау!!! Это же круть нечеловеческая!.. Решено - я иду с тобой!!!
        - Ника, - простонал я. - Туда вход строго по приглашениям. Мое выписано только на одно лицо. Понимаешь?
        - Чушь! Если это бал, то как ты можешь пойти на него без спутницы? Это же неприлично!.. Представь, я надену черное бархатное платье с вырезом и черные до локтя перчатки. Слушай, а маску носить обязательно?
        - Ника, ну что ты городишь? Какую маску? Это же не бал-маскарад, как у Лермонтова. Это заурядное светское мероприятие с постными физиономиями, толстыми кошельками, неумеренными амбициями и дешевыми понтами. Оно тебе надо?
        - И он еще спрашивает?!! А где же мне еще, по-твоему, заводить полезные знакомства? В «Идеальной чашке», что ли?..
        Мы препирались минут двадцать, однако в результате победа досталась… В общем, понятно, кому она досталась. Следующие полчаса я посвятил тупому дозвону по вечно занятому телефону пресс-службы губернатора с последующим унизительным вымаливанием
«лишнего билетика». Последний стоил мне обязательства написать развернутую аналитическую статью, посвященную первой годовщине пребывания Варвары Ивановны на посту городского главы. Тональность статьи, естественно, должна была быть выдержана в духе лучших образчиков советских передовиц. Впрочем, в этом жанре я уже давно собаку съел, крокодилом закусил.


* * *

…Бал не бал, но в этот вечер своя королева на нем, безусловно, имелась. В первые полтора часа таковой была Ника, которая в своем обтягивающем бархатном платье с глубоким декольте и открытой спиной произвела небывалую ажитацию среди мужской половины присутствующих, а также приступы ревнивой зависти со стороны их спутниц, одетых пусть и шикарно, но куда как менее вызывающе. Затем в прямом смысле с корабля на бал прибыла только что вернувшаяся из Японии Варвара Ивановна, и, понятное дело, виртуальная королевская корона априори перешла к ней. А еще через некоторое время произошло уже совсем из ряда вон выходящее событие - бывшая и ныне действующая королевы встретились.
        А получилось так: Варвара Ивановна вела беседу с группкой представителей банковских кругов города и в какой-то момент обратила внимание, что один из молодых банкиров вместо того, чтобы подобострастно внимать ее речам, в задумчивости смотрит куда-то вдаль. Варвара Ивановна проследила за его взглядом и на общем пестро-шебуршащем фоне выцепила объект столь пристального интереса молодого человека - стоящую у фуршетного столика Нику, которая, встретившись глазами с губернаторшей, взяла и… помахала ей ручкой. Ко всеобщему изумлению, Варвара Ивановна приветливо махнула ей в ответ, после чего оставила своих собеседников и решительно направилась к Стрельцовой. Окружающий народ тихо прибалдел и зачарованно следил за тем, как Первая Леди и моя Леди Совершенство расцеловались, взяли с подноса у тотчас подскочившего юркого официанта по бокалу шампанского и, непринужденно беседуя, принялись неторопливо прогуливаться по залу - пусть и не под ручку, но уж как две давние закадычные подружки это точно. Будто опомнившись, с разных сторон защелкали вспышки фотокамер, а ко мне на всех парах уже приближался Димка
Макаронин - репортер из «Коммерсанта».
        - Привет! Слушай, эта девица, которая с тобой пришла, - она кто?
        - Журналистка.
        - А из какого издания?
        - Дамский журнал «Лапушки».
        - Странно, никогда про такой не слышал.
        - Еще услышишь - это любимый журнал нашего губернатора.
        - Ни хрена себе! А у нас никто ни ухом, ни рылом. Пойду своим расскажу…
        После Макаронина подошла Настя с «Пятого канала», за ней Семен Игнатьевич из Промстройбанка и господин Гогниев из «Фармакора». Дальше - больше, и надо ли говорить, что суть всех этих разговоров сводилась к одному и тому же? Словом, мне уже впору было собирать специальную пресс-конференцию на тему «Кто вы, доктор Стрельцова?» - уверен, от желающих отбоя не было бы. В конце концов мне надоело исполнять роль заезженной патефонной пластинки, и я направился в буфет с четкой установкой хорошенько надраться. Здесь я наткнулся на курящего в гордом одиночестве (конечно, если не считать маячившего неподалеку охранника) Марата Губайдуллина. Пару лет назад Марат финансировал предвыборную кампанию господина Глазова, баллотировавшегося на пост губернатора Красноярского края, а я входил в состав команды питерских политтехнологов, которая на этих выборах обеспечила Глазову почетное третье место. Это был очень хороший результат, так как большего Марату и не требовалось. А мнения самого Глазова, в общем-то, никто и не спрашивал.
        При встрече с Губайдуллиным также не обошлось без моих пояснений на предмет «кто такая Ника и с чем ее едят?» Когда я вскользь упомянул, что на днях Стрельцову выдвинули на «Золотое перо», Марат удивленно выгнул бровь и спросил:
        - А ты сам ее материалы читал?
        - Читал.
        - Ну и как?
        - По-моему, очень недурно, - ответил я. Вот ведь, блин, до чего дошел: сам себя не похвалишь - никто не похвалит.
        - Слушай, Илья, а ты не мог бы нас познакомить?
        - Да запросто. Хочешь, прямо сейчас и пойдем. Мы пошли в зал и без труда отыскали в толпе Нику по ее бесспорному отличительному признаку - единственной в этот вечер голой спине. Я представил ей Губайдуллина:
        - Никуш, познакомься - это Марат. Известный финансист, бизнесмен, а также покровитель искусств, важнейшим из которых, как тебе известно, является пресса.
        - Ника, корреспондент журнала «Лапушки», - кратко представилась она, и в эту секунду я вдруг отчетливо прочитал в ее глазах даже не испуг, а самый настоящий страх. Впрочем, я знал о неоднозначной репутации Марата, а посему решил, что Стрельцова просто-напросто могла наслушаться сплетен и россказней на популярную в свое время тему «Как тамбовские с губайдуллинскими враждовали».
        - Наверное, это очень хлопотное дело в наши дни раскручивать новый журнальный проект? - с плохо скрываемой иронией в голосе спросил Марат.
        - Если этим занимается команда профессионалов, то не слишком хлопотное, - парировала Ника, явно справившаяся с первоначальным волнением неясного мне происхождения.
        - О вашем профессионализме я, признаюсь, осведомлен, - продолжил Губайдуллин, не меняя интонации. - А как обстоят дела с финансированием?
        - Мир не без добрых людей. Помогают кто чем может.
        - Приятно слышать. Тем более что в эпоху звериного капитализма - это большая редкость. За копейку люди готовы не то что удавиться - на преступление пойти. На вымогательство, например. Или на похищение человека.
        - Ага, а еще и на изнасилование тоже…
        Тут меня схватил за рукав знакомый журналист с «Фонтанки. ру». Мы с ним отошли в сторонку, и я так и не смог узнать, чем же закончилась словесная пикировка Ники и Марата.
        А потом Ника вернулась ко мне:
        - Илюха, а ты что, знаешь этого Губайдуллина?
        - Знаю немного. Два года назад вместе по выборам работали.
        - А что он за человек? Бандит?
        - Ты считаешь, что на подобные мероприятия приглашают бандитов? Да брось ты - он нормальный мужик. Не без тараканов, но в конце концов у кого их нет. А чего он от тебя хотел?
        - Хотел договориться о встрече с Лаппой по поводу инвестиций в наш журнал.
        - Ну если Губайдуллин знает о существовании вашего журнала и даже заинтересовался им, считай, что вы на верном пути.
        - Да уж знает, - печально вздохнула Ника, и я в очередной раз понял, что чего-то не понимаю. Впрочем, в наших с Никой отношениях со мной такое случается довольно часто.
        - Как успехи? Полезные знакомства заводятся?
        - Класс, - оживилась Ника. - Уже целых три потенциальных клиента с рекламными контрактами нарисовались.
        - Смотри не упусти, - усмехнулся я.
        - Не учи ученую. Я полчаса назад нашу Люську Пчелкину сюда вызвонила. Сейчас приедет и пусть берет их тепленькими. А то знаем мы вашего брата: сегодня по пьяни золотые горы обещают, а завтра ищи-свищи их.
        - А Люська-то твоя как сюда пройдет?
        - А мне Вадим Альбертович проходку сделал, - кокетливо прищурилась Ника.
        - Это кто такой? - поинтересовался я.
        - Вон тот толстый, видишь, - Стрельцова показала мне на мужика во фраке, в котором я без труда узнал председателя законодательного собрания города.
        - Ни фига себе! Калибр у тебя что надо!
        - Стараемся, - гордо ответила Ника, и тут к ней подкатился неизвестный мне старичок-боровичок:
        - Вероника! Ну куда же вы так внезапно упорхнули? Пойдемте скорее за наш столик, я познакомлю вас с одним очень известным издателем…
        Ника виновато улыбнулась мне: мол, что поделаешь, работа такая, и испарилась, влекомая старичком. А я предпринял вторую попытку штурма буфета, которая на этот раз оказалась удачной. Короче, я все-таки нажрался. В дым, в хлам, в зюзю и в результате дошел до совершенно скотского, я бы даже сказал, социально безответственного, состояния…


* * *
        Как добрался до дому - не помню. Зато прекрасно помню, что под утро мне приснился сон с Никиными инопланетянами. Они снова собирали камушки и веточки, однако сложить их в летающую тарелку не успели.
        Самый старший, очень похожий на давешнего старичка-боровичка, вдруг истерически заорал: «К тетке! В глушь!! В Саратов!!!», и инопланетяне, побросав свой нехитрый скарб, кинулись в тарелку и улетели на хрен. После полудня, похмелившись джин-тоником, я откопал в своих залежах визитку с телефонами Губайдуллина, позвонил ему и закинул удочки на предмет ближайших выборных халтур. Оказалось, что буквально неделю назад Марат снарядил свою команду на Псковщину, где требовалось серьезно пропиарить серую бездарную мышь с задатками Наполеона, и мы довольно быстро условились, что послезавтра я тоже подтянусь туда в ранге играющего тренера. После вчерашнего вечера мне так безумно захотелось уехать из города, сбежать от заказчиков, редакторов, от Ники с ее «Лапушками» (причем, сбежать немедленно!), что я даже не стал обсуждать условия оплаты своего труда. Тем более я знал, что Марат своих журналистов никогда не обижает.
        Предупреждать о своем отъезде Нику я не стал. Вплоть до посадки в вагон я даже не включал мобильник, дабы избежать нежелательных объяснений. В конце концов теперь у них есть поддержка губернатора, номинация в престижном конкурсе, новые рекламные контракты, новые связи. Так когда же, если не теперь, прикажете взять творческий отпуск еще не старому, еще не бедному, но уже слишком больному еврею? С придуманным Борькой Красновым синдромом СПРПСГ я бы еще худо-бедно прожил, но в последнее время все чаще и чаще у меня беспокойно ноет и болит душа. А вот это уже хуже. Это надо лечить. Например, дальней дорогой. Оно, конечно, - Псков - это далеко не Красноярск, но зато уже и не Купчино с Автово. Словом, хоть чучелом, хоть тушкой - но ехать надо.


        - …Чипсы, орешки, лимонад, минералка, пиво, - молодой парень из службы транспортной торговли самым бесцеремонным образом отодвинул дверь и заглянул в мое купе. Я решил ехать во Псков с комфортом, а потому оплатил все четыре места.
        - Не надо, - такой была моя первая реакция на заученно-противный голос. Терпеть не могу этих назойливых поездных коммивояжеров. - Впрочем, подожди. Пиво у тебя какое?
        - Есть «Степан Разин», «Невское классическое», «Балтика № 7».
        - Давай «Балтику», - я потянулся на верхнюю полку и достал барсетку с деньгами.
        - Одну?
        - Холодное?
        - Ага.
        - Тогда дай пять…


        notes

        Примечания


1

        Авторство данного текста принадлежит ученице 5-го «б» класса 481-й средней школы Тане Ш.