Хват Беллью. Хват и Малыш Джек Лондон

        Знаменитый цикл повестей и рассказов про человека, который нашёл в себе смелость, мужество и силу променять благополучную, но унылую и скучную жизнь клерка на полную опасностей, но захватывающую и увлекательную судьбу авантюриста в диких землях Северного Пути; про человека, которого весь Север знал под именем Хват Беллью.

        Джек Лондон
        Хват Беллью. Хват и Малыш

        Перевод Н. и Л. Чуковских

        Гослитиздат

        ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
        «Художественная литература»
        МОСКВА 1937

        ХВАТ БЕЛЛЬЮ

        Запах мяса
        I

        Сначала он был Христофором Беллью. В колледже он превратился в Криса Беллью. Потом, в кругу сан-францискской богемы, его звали Китом Беллью. А впоследствии он стал известен под именем Хвата Беллью. И эта история превращений его имени есть история его собственных превращений. Ничего этого не случилась бы, не имей он любящей матери и сурового дяди и не получи он письма от Джиллета Беллами.
        «Я только что просмотрел номер журнала „Волна“,  — писал Джиллет из Парижа.  — Не сомневаюсь, что дело у О’Хара пойдет, но кое-чего журналу не хватает…» (Следовали советы, как усовершенствовать подающий надежды светский еженедельник)… «Зайди в редакцию и поговори с О’Хара. Пусть думает, что советы твои собственные, смотри, не проговорись, что они исходят от меня, о Чего доброго, заставит посылать корреспонденции из Парижа; мне же это невыгодно, потому что я зашибаю неплохие деньги в солидных журналах. Во-первых, пускай выставит того болвана, который дает заметки о живописи и музыке. Кроме того, в Сан-Франциско всегда была своя литература, а теперь никакой. Скажи О’Хара, пусть постарается разыскать осла, который поставлял бы для „Волны“ авантюрную беллетристику — да поярче, поинтереснее, с настоящим сан-францискским колоритом».
        И Кит Беллью послушно отправился в редакцию «Волны», чтобы проинструктировать О’Хара. О’Хара выслушал его. О’Хара стал спорить. О’Хара согласился. О’Хара выставил болвана-критика. А затем О’Хара проявил свой характер — тот самый, которого так боялся Джиллет, сидя в далеком Париже. Когда О’Хара чего-нибудь хотел, отказать ему не было никакой возможности. Кротким упорством он всегда добивался своего.
        Прежде чем Кит Беллью успел вырваться из редакции, он был произведен в помощники редактора, согласился поставлять каждую неделю несколько столбцов рецензий, пока не найдется приличный критик, закабалил себя обещанием еженедельно давать в журнал по десяти тысяч слов сан-францискской авантюрной беллетристики — и все это бесплатно. «Волна» еще не имеет возможности платить гонорары, объяснил ему О’Хара и не менее решительно высказал мнение, что во всем Сан-Франциско только один человек способен писать авантюрные романы, и этот человек — Кит Беллью.
        — Батюшки, ослом-то оказался я,  — стонал Кит, спускаясь по узкой лестнице.
        Так началось его рабство у О’Хара и ненасытной «Волны». Неделю за неделей сидел он в редакторском кресле, выпроваживал кредиторов, бранился с наборщиками и выжимал из себя до двадцати тысяч слов еженедельно. Облегчения не предвиделось. «Волна» питала честолюбивые замыслы. Она стала выходить с иллюстрациями: это стоило дорого. Денег на уплату гонорара Киту Беллью хронически нехватало, а значит нехватало их и на увеличение штата сотрудников.
        — Вот что значит быть покладистым малым,  — проворчал однажды Кит.
        — Побольше бы таких!  — воскликнул О’Хара со слезами на глазах, пожимая руку Кита.  — Вы мой спаситель, Кит. Бели б не вы, я бы давно прогорел. Еще немного потерпите, милый, и вам будет гораздо легче!
        — Не верю,  — уныло проговорил Кит.  — Я предвижу свою судьбу. Мне отсюда никогда не уйти.
        Через несколько времени Кит придумал выход. Выбрав удобный момент, в присутствии О’Хара, он споткнулся на стул. Немного погодя он ударился об угол письменного стола и, шаря по столу руками, опрокинул банку с клейстером.
        — Поздно легли вчера?  — осведомился О’Хара.
        Кит старательно протер глаза и, прежде чем ответить, долго и тревожно оглядывался по сторонам.
        — Нет, не в том дело. Глаза… словно булавками колет…
        С тех пор Кит каждый день натыкался на стены и опрокидывал редакционную мебель. Но сердце О’Хара не смягчалось.
        — Вот что, Кит,  — сказал он однажды.  — Вам надо показаться глазному врачу. Пойдите к Хасдэплу. Он молодчина. И вам это ничего не будет стоить. Сделаем ему рекламу в «Волне»… Я с ним сам поговорю.
        О’Хара сдержал свое слово, и Киту волей-неволей пришлось отправиться к врачу.
        После длительного осмотра врач вынес такой приговор:
        — Совершенно здоровые глаза! Собственно говоря, глаза у вас великолепные — таких на миллион людей — одна пара.
        — Не говорите О’Хара!  — взмолился Кит.  — И пропишите мне, пожалуйста, дымчатые очки.
        Кончилось тем, что О’Хара мимоходом посочувствовал больному и тотчас же восторженно заговорил о прекрасном будущем, когда «Волна» встанет на ноги.
        К счастью, у Кита Беллью были средства. Сравнительно скромные, они все-таки давали ему возможность быть членом нескольких клубов и снимать собственную студию в Латинском квартале. В сущности, с тех пор как он сделался помощником редактора, его расходы значительно сократились. У него не было времени тратить деньги. Студию он забросил и больше не угощал местную богему своими знаменитыми ужинами, разогретыми на жаровне. И все-таки, у него вечно не было денег. Незадачливая «Волна» опустошала не только его мозг, но и карманы. Время от времени иллюстраторы отказывались иллюстрировать, наборщики отказывались набирать, и даже мальчишка-рассыльный иногда отказывался исполнять свои обязанности. В такие минуты О’Хара только взглядывал на Кита — а Кит делал все остальное.
        Когда пароход «Эксцельсиор», прибывший из Аляски, взбаламутил страну известием о клондайкской золотой горячке,  — Кит сделал О’Хара следующее легкомысленное предложение:
        — Послушайте, О’Хара,  — сказал он,  — опять начинается золотая горячка. Повторяются дни «сорок девятого года». Что, если я поеду корреспондентом от «Волны»? Я съезжу на свой счет.
        О’Хара покачал головой.
        — Мне без вас не обойтись в редакции, Кит. Да и последняя авантюрная повесть еще не закончена. А кроме того, я только что беседовал с Джексоном. Он завтра уезжает в Клондайк и согласился еженедельно присылать нам письма и снимки. Без этого обещания я не отпустил бы его. А всего милей, что корреспонденции из Клондайка не будут нам стоить ни гроша.
        Вечером Кит опять услыхал о Клондайке: он зашел на минуту в клуб и встретил в клубной читальне своего дядюшку.
        — Здорово, дядюшка!  — воскликнул Кит, погружаясь в кожаное кресло и вытягивая ноги.  — Присаживайтесь!
        Кит заказал коктейль, а дядюшка удовольствовался жидким красным вином местного производства, которое пил неизменно. Он неодобрительно взглянул на коктейль, потом перевел взгляд на лицо племянника. Кит почуял, что ему не миновать нотации.
        — Я сюда на минутку,  — тороплива сказал он.  — Мне надо еще успеть в галлерею Эллери, на выставку Кейта, и накатать о ней, по крайней мере, полстолбца.
        — Что с тобой такое?  — спросил дядя.  — Ты бледен. На тебе лица нет.
        Из груди Кита вырвался горький вздох.
        — Кажется, мне предстоит удовольствие хоронить тебя,  — продолжал дядя.
        Кит уныло покачал головой.
        — Только не червям на съедение, слуга покорный! Уж лучше крематорий.
        Джон Беллью происходил из старого, сурового и закаленного рода, который в пятидесятых годах переправился через прерию в повозках, запряженных волами. К суровому закалу, унаследованному Джоном Беллью от предков, присоединился закал тяжелого детства, проведенного в завоевании новой земли.
        — Ты живешь не так, как надо, Христофор. Мне стыдно за тебя.
        — Кутежи, не так ли?  — рассмеялся Кит.
        Дядя пожал плечами.
        — Не глядите на меня таким убийственным взглядом, дядюшка,  — сказал Кит.  — Я был бы непрочь покутить! Но с этим покончено. У меня нет времени.
        — Так какого же чорта?
        — Работа замучила.
        Джон Беллью недоверчиво расхохотался.
        — Право?
        — Человек — произведение окружающей среды,  — изрек Кит, указывая на дядюшкин стакан.  — Смех ваш горек и жидок, как вино в вашем стакане.
        — Работа замучила!  — язвительно повторил дядюшка.  — Да ты не заработал ни одного цента во всю твою жизнь.
        — Нет, заработал, но мне не платили. А теперь я зарабатываю пятьсот долларов в неделю и работаю за четверых.
        — Картины, которых никто не купит? Какие-нибудь модные пустячки? А плавать ты умеешь?
        — Когда-то умел.
        — А ездить верхом?
        — Пробовал и это.
        Джон Беллью негодующе фыркнул.
        — Я рад, что твой отец в могиле и не видит тебя во всем твоем бесстыдстве. Твой отец был мужчина, с ног до головы, понимаешь? Мужчина! Он выбил бы из тебя охоту к музыке и рисованию и прочее шутовство!
        — Что делать! Таков наш упадочный век!  — вздохнул Кит.
        — Если б от этого был какой-нибудь толк,  — сердито продолжал дядя,  — ну, это я еще понимаю, это я еще мог бы стерпеть. Но ты за всю свою жизнь не заработал ни цента и даже не начинал работать, как подобает мужчине!
        — Гравюры, картины, веера…  — безжалостно добавил Кит.
        — Ты пачкун и неудачник, да, да! Что за картины ты написал? Какие-то мутные акварели и кошмарные плакаты. И ни одной картины ни разу не выставил, даже здесь, в Сан-Франциско.
        — Вы позабыли, дядюшка. Одна моя картина висит в одной из комнат этого самого клуба.
        — Нелепая мазня! А музыка? Твоя бедная глупая мать тратила сотни на то, чтобы обучить тебя музыке, но ты и тут провалился. Ты и пяти долларов не заработал. Ну, хоть проаккомпанировал бы кому-нибудь на концерте. Романсы твои?  — Чушь, которую никто не печатает и никто не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой.
        — Я выпустил книжку. Помните, книжку сонетов?  — робко возразил Кит.
        — Во сколько она тебе обошлась?
        — Сотни в две долларов, не больше.
        — Еще чем-нибудь можешь похвастаться?
        — Одна моя пьеска ставилась на открытой сцене.
        — И что ты получил за нее?
        — Славу.
        — И ты когда-то умел плавать и пробовал ездить верхом!  — гневно воскликнул Джон Беллью, ставя стакан на стол с ненужной стремительностью.  — Скажи, ну куда ты годишься? Тебе дали хорошее воспитание, но даже и в университете ты не играл в футбол. Ты не умеешь грести. Ты не умеешь…
        — Я занимался немного боксом и фехтованием…
        — Когда ты боксировал в последний раз?
        — После университета — ни разу; там считали, что я прекрасно определяю расстояние и время удара, но только…
        — Продолжай.
        — Меня считали «беспорядочным».
        — Скажи прямо: лентяем.
        — Я так и думал, что это смягченное выражение.
        Мой отец, сэр, а ваш дед, старый Исаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят девять лет.
        — Кому? Человеку?
        — Нет, не человеку, а дедушке твоему, никчемный ты бездельник! Ты в шестьдесят девять лет не сможешь убить и москита.
        — Времена переменились, дядюшка. В наше время за убийство сажают в тюрьму.
        — Твой отец проскакал однажды сто восемьдесят пять миль без передышки и на-смерть загнал трех лошадей.
        — Живи он в наши дни, он благополучно храпел бы всю дорогу в купе спального вагона.
        Дядя чуть было не задохся от гнева, но подавил его и произнес с расстановкой:
        — Сколько тебе лет?
        — Да как будто бы мне…
        — Знаю, двадцать семь. Двадцати двух лет ты окончил колледж. Мазал, бренчал и болтался без дела пять лет. Окажи мне, по совести, куда ты годишься? В твои годы у меня была одна единственная смена белья. Я объезжал скот в Колузе. Я был крепок, как камень, и мог спать на камнях. Я питался вяленым мясом и медвежатиной. И сейчас я физически гораздо здоровее тебя. Ты весишь около ста шестидесяти пяти фунтов; я могу сбить тебя с ног и измолотить кулаками.
        — Для того, чтобы опорожнить стакан коктейля или жидкого чая, не нужно быть силачом,  — примирительно пробормотал Кит.  — Неужели вы не понимаете, дядюшка, что времена переменились. И кроме того, меня неправильно воспитывали. Моя бедная глупая мать…
        Дядю передернуло.
        — … судя по вашим рассказам, слишком меня баловала: держала в хлопочках и так далее… А если бы я, мальчишкой, участвовал в тех достойных мужчины забавах, за которые вы так ратуете… Скажите, почему вы никогда не брали меня; с собой? Хол и Робби ездили с вами и на Сьерры, и в Мексику…
        — Ты уж слишком смахивал на лорда Фаунтлероя.
        — Сами виноваты, дядюшка,  — вы и моя бедная… э-э… мать. Где же я мог закалиться? Ведь меня считали неженкой. Что же мне оставалось, кроме гравюр, картинок да вееров? Моя ли вина, что мне никогда не приходилось работать в поте лица своего?
        Джон Беллью с нескрываемым негодованием смотрел на Кита. Легкомыслие этого неженки выводило его из себя.
        — Я опять собираюсь отправиться в путешествие, достойное мужчины, как ты выразился. Могу пригласить и тебя.
        — Несколько запоздалое приглашение… Куда это?
        — Хол и Роберт едут в Клондайк. Я провожу их через перевал и спущусь с ними к озерам, потом обратно.
        Кит не дал ему договорить. Он вскочил со стула и схватил дядюшку за руку.
        — Спаситель мой!  — воскликнул он.
        Джон Беллью отнесся недоверчиво к этому восклицанию. Он не ожидал, что его приглашение будет принято.
        — Ты это серьезно?  — спросил он.
        — Когда мы отправляемся?
        — Это очень трудное путешествие. Ты нам будешь обузой.
        — Нет! Я буду работать! Я научился работать с тех пор, как сделался помощником редактора…
        — Все берут с собой запасов на целый год. Народу будет такое множество, что индейцев-носильщиков нехватит. Ходу и Роберту придется самим тащить свою поклажу. Я затем и отправляюсь с ними, чтобы помочь им. Если ты поедешь, тебе тоже придется таскать тяжести.
        — Вот увидите!
        — Ты не умеешь упаковывать тюки.
        — Когда мы отправляемся?
        — Завтра.
        — Пожалуйста, не воображайте, дядюшка, что меня наставила на путь истинный ваша проповедь,  — сказал Кит, прощаясь.  — Мне просто нужно удрать отсюда куда угодно, лишь бы подальше от О’Хара.
        — Кто такой О’Хара? Японец?
        — Нет; он ирландец, рабовладелец и мой лучший друг. Он редактор и издатель и, вообще, заправила в «Волне». Его слово — закон.
        Ночью Кит Беллью настрочил О’Хара записку.
        «Я уезжаю всего на несколько недель,  — писал он.  — Принаймите какого-нибудь писаку, который докончит за меня последнюю авантюрную повесть. Прошу прощенья, милый друг, но этого требует мое здоровье. Когда вернусь, налягу на работу с удвоенным усердием».
        II

        Через несколько дней Кит Беллью высадился на взбудораженный Дайский берег, заваленный тысячепудовыми пожитками тысяч людей. Огромная масса багажа и продовольствия грудами выбрасывалась на берег с пароходов и медленно текла с побережья в Дайскую долину и через Чилькут. Волок был в 28 миль, и перетащить багаж можно было только на спине. Индейцы-носильщики, взвинтившие цены за переноску багажа с восьми центов за фунт до сорока, были завалены работой. Их нехватало, и всем было ясно, что большинство путешественников не успеет перебраться через перевал до наступления зимы.
        Самым неопытным из новичков был Кит. У него, как и у сотен других, к патронташу был прицеплен большой револьвер. Этот револьвер навязал ему дядюшка, помнивший былые годы беззакония. Но Кит был настроен романтически. Он был очарован кипением и блеском потока золотоискателей и смотрел на его движение глазами художника. Он не принимал его всерьез. «Я не у себя на похоронах!» — говорил он на пароходе. Он считал эту поездку каникулярным развлечением. Заглянуть за перевал, понюхать чем пахнет — и домой!
        Дядюшка, Робб и Хол сидели на песке, дожидаясь, когда выгрузят их багаж, а Кит пошел вдоль берега к старой фактории. Он не задирал носа, хотя подметил, что в этом повинны были многие, имеющие револьвер. Рослый шестифутовый индеец прошел мимо Кита, неся необыкновенных размеров тюк. Кит последовал за индейцем, восхищенный его великолепными икрами, грацией и легкостью его движений. Индеец сбросил кладь на весы у дверей фактории, и Кит присоединился к толпе золотоискателей, одобрительно глазевших на силача; оказалось, что кладь весила сто двадцать фунтов; эта цифра благоговейно передавалась из уст в уста. Кит решил, что ему не поднять такую тяжесть, а уж не снести и подавно.
        — Несешь на озеро Линдермана, дружище?  — спросил Кит.
        Индеец, надувшись от гордости, пробурчал что-то в подтверждение.
        — И сколько взял за переноску?
        — Пятьдесят долларов.
        Кит замолчал. Его внимание привлекла молодая девушка, стоявшая в дверях. Она была одета не так, как большинство женщин, сошедших с парохода: ни короткой юбки, ни панталон. На ней было обыкновенное дорожное платье, какое надела бы любая женщина. Кита поразило полное соответствие ее со средой; казалось, она была неотъемлемой частью всего окружающего. Кроме того, она была молода и красива. Он не мог отвести взора от ее свежего яркого лица и так долго и пристально смотрел на нее, что она почувствовала его взгляд, и темные с длинными ресницами глаза спокойно встретились с его глазами. Рассмотрев его лицо, она перевела насмешливый взор на револьвер. Потом их глаза снова встретились, и Кит прочел в ее взгляде веселую насмешку. Он вздрогнул, как от удара. Девушка обратилась к мужчине, стоявшему рядом с ней, и глазами указала на Кита. Мужчина оглядел его с той же веселой насмешкой.
        — Чечако,  — произнесла девушка.
        Мужчина, в дешевых шароварах и рваной шерстяной куртке, очень похожий на бродягу, сухо улыбнулся, и Кит почувствовал себя оскорбленным, сам не понимая почему.
        «Во всяком случае, она на редкость красива»,  — решил Кит, глядя вслед уходящим мужчине и девушке. Кит обратил внимание на ее грациозную, походку и подумал, что узнает эту походку и через тысячу лет.
        — Заметили этого человека с девушкой?  — возбужденно спросил Кита сосед.  — Знаете, кто он такой?
        Кит отрицательно покачал головой.
        — Карибу Чарли. Мне его только что показали. Ему здорово повезло на Клондайке. Местный старожил. Пробыл на Юконе лет двенадцать. Только что оттуда.
        — Что значит чечако?  — спросил Кит.
        — Вы, например, чечако, я — тоже,  — был ответ.
        — Может быть, но мне все же не ясно, что означает слово чечако?
        — Новичок.
        Возвращаясь по берегу к своим, Кит опять и опять повторял про себя обидное слово. Было досадно услышать: «новичок» из уст молодой девушки, почти ребенка.
        Пробираясь между горами поклажи и вспоминая индейца с тюком невероятных размеров, Кит захотел попробовать свою силу. Для испытания он выбрал мешок муки, который, как ему было известно, весил ровно сто фунтов. Он наклонился, ухватил мешок и с усилием взвалил его на плечо.
        Сначала он решил, что сто фунтов — очень большая тяжесть. Затем,  — что у него очень слабая спина. Наконец он крепко выругался, и это случилось через каких-нибудь пять минут, когда он свалился в изнеможении на ту ношу, которую хотел осилить.
        Кит отер пот со лба и вдруг за горой тюков и мешков с провиантом заметил Джона Беллью, который холодно и насмешливо глядел на него.
        — Нечего сказать!  — воскликнул этот проповедник сурового труда,  — и слабосильное же потомство дал наш род. Когда мне было шестнадцать лет, этакий тюк был для меня игрушкой.
        — Вы забываете, дядюшка,  — огрызнулся Кит,  — что я не воспитывался на медвежатине.
        — Ив шестьдесят этакий тюк останется для меня игрушкой.
        — А ну-ка, покажите!
        Джон Беллью показал. Ему было сорок восемь лет, но он нагнулся, примерился к мешку, быстрым движением завалил его на плечи, перевернул и выпрямился.
        — Сноровка, мой мальчик, сноровка и… крепкая спина.
        Кит почтительно приподнял шляпу.
        — Вы чудо, дядюшка, чудо из чудес. Как вы думаете, наживу я когда-нибудь такую сноровку?
        Джон Беллью пожал плечами.
        — Я уверен, что ты запросишься домой, не успеем мы пуститься в дорогу.
        — О, нет,  — уныло ответил Кит.  — Позади разъяренный лев О’Хара. По своей воле я не вернусь домой.
        III

        Первый переход Кита с поклажей прошел удачно. До Финниганекого брода их багаж, весивший Две тысячи пятьсот фунтов, несли индейцы, которых удалось нанять, но начиная с этого пункта они должны были тащить багаж на собственной спине. Они рассчитали, что смогут делать по миле в день. Это казалось легко — на бумаге. Так как Джон Беллью должен был оставаться в лагере, чтобы готовить пищу, он мог делать не более одного-двух переходов с поклажей. Таким образом, каждому из молодых людей приходилось ежедневно перетаскивать на милю вперед по восемьсот фунтов; при весе каждого вьюка в пятьдесят фунтов они должны были шестнадцать раз в день проделывать милю с грузом за плечами и пятнадцать обратно порожняком.
        — Пятнадцать, потому что последний раз нам не придется возвращаться за поклажей,  — радостно высчитывал Кит.
        Кит же сделал радостное открытие: при восьмидесятифунтовых тюках им предстояло бы делать девятнадцать миль ежедневно — туда и назад, а при стофунтовых только пятнадцать…
        — Я не люблю ходить.  — сказал Кит.  — Предпочитаю носить по сто фунтов сразу.
        Он заметил недоверчивую улыбку на лице дяди и поспешно добавил:
        — Конечно, я буду приучаться постепенно. Чтобы приобрести сноровку, нужно время. Начну с пятидесяти фунтов.
        Кит взял пятьдесят фунтов и всю дорогу шел весело и быстро, даже вприпрыжку. У места, назначенного для стоянки. Кит сбросил тюк и вприпрыжку отправился обратно. Это показалось ему сначала гораздо легче, чем он думал. Но две мили истощили его силу и обнаружили внутреннюю слабость. Второй тюк весил шестьдесят пять фунтов. Это было значительно труднее, и Кит больше не припрыгивал. По примеру всех носильщиков, он стал часто садиться на землю, опираясь тюком на камень или пень. С третьим тюком он расхрабрился. Он затянул в ремни девяностофунтовый мешок с бобами и взвалил его себе на плечи. Но, пройдя сто шагов, он почувствовал, что того гляди свалится. Он сел на землю и вытер струившийся со лба пот.
        — Короткие переходы и короткие привалы,  — бормотал он.  — Вот в чем штука.
        Порою Кит садился отдыхать, не сделав и сотни шагов, а груз у него за спиною, после короткого отдыха, становился с каждым разом заметно тяжелее. Кит тяжело дышал, и пот лил с него ручьями. Не пройдя и четверти мили, он сорвал с себя шерстяную фуфайку и повесил ее на дерево. Немного дальше он сбросил шляпу. Пройдя полмили, Кит решил, что ему конец. Никогда в жизни он так не уставал и теперь чувствовал, что ему конец. Обессиленный, он сидел на земле, и вдруг взгляд его упал на большой револьвер и тяжелый патронташ.
        — Лишние десять фунтов груза,  — злобно засмеялся он, отстегивая револьвер и патронташ.
        Не дав себе даже труда повесить револьвер на дерево, Кит зашвырнул его в кусты.
        Навьюченные багажом путники рекой текли навстречу Киту и упорно обгоняли его по дороге, и Кит заметил, что другие новички тоже бросают свое оружие.
        Кит стал присаживаться все чаще и чаще. Иногда он с трудом делал кое-как сто шагов, а там начинало шуметь в ушах, дрожали и подламывались ноги, и он принужден был отдыхать. Короткие остановки делались все продолжительнее. Воображение Кита лихорадочно работало. Волок тянулся на двадцать восемь миль, что равнялось стольким же дням пути, и это во всяком случае самая легкая часть дороги.
        — То ли еще будет, когда дойдем до Чилькута — говорили ему его спутники во время передышки.  — Там придется карабкаться на четвереньках.
        — Никакого Чилькута не будет,  — отвечал Кит; — это не для меня; задолго до Чилькута я упокоюсь в уютной ямке, под покровом мха…
        Он поскользнулся, и для того, чтобы удержаться на ногах, потребовалось огромное усилие. Ему показалось, что у него внутри что-то оборвалось.
        — Если я упаду под этой тяжестью, я уже больше никогда не встану,  — сказал Кит своему спутнику.
        — Это пустяки. То ли еще будет в ущельи,  — отозвался тот.  — Нам предстоит переправиться через бурлящий поток по шестидесятифутовой сосне. Веревок — никаких, и на середине вода по колено — волны перехлестывают через бревно. Если свалишься в воду с кладью на спине, из ремней не выпутаться,  — сразу пойдешь ко дну.
        — Ничего не имею против,  — сказал Кит; он до того измучился, что говорил едва ли не правду.
        — Там тонет по три, по четыре человека в день,  — уверял рассказчик.  — Я помог выудить оттуда одного немца. У него было четыре тысячи долларов бумажками.
        — Веселенькое путешествие, нечего оказать,  — проговорил Кит, с трудом поднимаясь на ноги и снова пускаясь в путь.
        С девяностофунтовым мешком за спиной он превратился в ходячую трагедию. Он сравнивал себя с Синдбадом-мореходом, у которого на шее сидел старик. И это называлось «достойной мужчины прогулкой!» Сравнительно с этим путешествием рабство у О’Хара было настоящим блаженством. Снова и снова ему приходила в голову соблазнительная идея: закинуть мешок с бобами в кусты, потихоньку улизнуть обратно на берег, сесть на пароход и вернуться в цивилизованный мир.
        Но Кит не сбежал. Где-то в глубине его души жил старый закал его предков, и он неустанно твердил самому себе, что может сделать все, что могут другие. Эта мысль преследовала его как тяжелый кошмар, и он несколько раз невнятно бормотал своим спутникам: «То, что могут сделать другие, могу и я». Отдыхая, он с завистью смотрел на быстроногих, как мулы, индейцев, ноша которых была вдвое тяжелее. Они, казалось, никогда не отдыхали, а все шли и шли вперед, с уверенностью и спокойствием, просто пугавшими Кита.
        Кит сидел на земле и громко ругался — ругаться во время ходьбы у него не было сил — и боролся с соблазном удрать в Сан-Франциско. Миля, которую нужно было пройти с грузом, не была еще пройдена, а уже его ругательства сменились слезами. Это были слезы бессилия и отвращения к самому себе. Кит чувствовал себя разбитым. Когда миля была на исходе, он собрал последние силы, кое-как дотащился до стоянки и упал лицом в землю с мешком бобов на спине. От этого он не умер, но прежде чем встать, пятнадцать минут пролежал неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый мешок. У него началась рвота. В таком положении нашел его Робби, которого тоже мучила тошнота. Сознание, что Робби испытывает то же, что и он, придало Киту силы.
        — Другие могут, значит, сможем и мы,  — сказал Кит.
        IV

        «А ведь мне двадцать семь лет и я мужчина»,  — много раз напоминал себе Кит в продолжение следующих дней. Вспоминать, что ему двадцать семь лет и что он мужчина, было для него воистину необходимо. К концу недели он научился каждодневно перетаскивать восемьсот фунтов на милю вперед, но зато потерял пятнадцать фунтов собственного веса. Лицо у него осунулось, стало изможденным, тело утратило гибкость, мысли стали вялыми. Он уже не шел, а тащился. Даже на обратном пути, налегке, он еле волочил ноги, как будто под тяжестью ноши.
        Кит превратился во вьючное животное. Он нередко засыпал во время еды, и сон у него был тяжелый, звериный; иногда, впрочем, он просыпался с криком, когда судорога сводила ему ноги. Все тело болело и ныло. Ступни были покрыты пузырями, а когда путникам пришлось сделать две мили по острым камням Дайской долины, ноги Кита покрылись сплошными ранами. Эти две мили нужно было пройти девятнадцать раз.
        Кит умывался не чаще одного раза в день. Ногтей он не чистил: они чудовищно отросли, потрескались и обросли заусенцами. Плечи и грудь были до крови стерты ремнями, и это впервые заставило его понять, что испытывают лошади, которых он видел на городских улицах.
        Но больше всего его мучила грубая пища. Усиленная трата энергии требовала усиленного питания, а желудок Кита не привык к большим порциям соленой свинины и тяжелых черных бобов. В результате желудок его отказался варить, и за несколько дней боль, раздражение и голод едва не доконали его. Потом наступил радостный день, когда Кит получил способность есть, как едят дикие звери, и с голодными, как у волка, глазами просить прибавки.
        Когда путешественники перетащили багаж через ущелье, планы их изменились. Пронесся слух, что у перевала и вокруг Линдерманского озера вырублены последние деревья, годные на постройку лодок. Робби и Хол, взвалив на спину инструменты, пилы, лопаты, одеяла и продовольствие, двинулись дальше, поручив остальной багаж Киту и дяде. Кит и Джон Беллью вместе стряпали и вместе, плечо к плечу, шагали, нагруженные кладью.
        Время шло, и на горах снова выпал снег. Быть застигнутыми зимой на этой стороне Чилькута значило потерять целый год. Дядюшка взвалил на свою железную спину целых сто фунтов. Кит был потрясен, но стиснул зубы и тоже затянул в ремни сотню фунтов. Сначала ему было тяжело, но у него уже была сноровка, и его тело, утратившее вместе с жиром прежнюю дряблость, постепенно крепло и приобретало упругую и сильную мускулатуру. К тому же он наблюдал И учился. Он подметил, что индейцы носят на голове ремень и приспособил его к своему мешку, в помощь плечевым ремням. Это облегчило тяжесть, и он стал класть сверху тюка разные объемистые, но легкие вещи. Таким образом, он скоро был в состоянии нести сто фунтов за плечами в ремнях, пятнадцать-двадцать фунтов сверху тюка, топор или весла в одной руке, а в другой несколько кастрюль, уложенных одна в другую.
        Но сколько они ни старались, итти было все труднее и труднее. Чем дальше, тем хуже становилась дорога; поклажа казалась все тяжелее; с каждым днем снеговая линия в горах опускалась ниже и ниже. Цены за переноску груза поднялись до шестидесяти центов за фунт. Хол и Робби должны были свалить несколько деревьев и распилить их на доски для челнока, но о них почему-то не было ни слуху, ни духу.
        Джон Беллью забеспокоился. Встретив индейцев, возвращающихся налегке с озера Линдермана, он подрядил их отнести часть багажа на вершину Чилькута по тридцати центов за фунт. Такой расход почти разорил Джона Беллью. Он решил перенести четыреста фунтов одежды и лагерных принадлежностей сам, а Кита отправил вперед вместе с индейцами. Было условлено, что Кит остановится на вершине Чилькута и будет мало-помалу перетаскивать свою тонну багажа, пока дядюшка не нагонит с поклажей в четыреста фунтов.
        V

        Кит вместе с индейцами медленно тащился по дороге. Так как путь на вершину Чилькуты предстоял длинный и трудный, Кит нес всего восемьдесят фунтов. Индейцы едва тащились с тяжелым грузом, но все-таки они шли быстрее, чем привык ходить Кит. Но Кит не боялся отстать, теперь он считал себя почти таким же выносливым, как индейцы.
        Пройдя четверть мили, он захотел отдохнуть. Но индейцы не останавливались. Кит пошел вместе с ними. Пройдя еще четверть мили, он почувствовал, что не в состоянии сделать ни шагу более; но стиснул зубы и зашагал, не отставая от индейцев. И когда была пройдена миля, Кит удивился, что он еще жив. А потом, как это ни странно, он «втянулся», и вторая миля далась Киту, пожалуй, легче, чем первая. Третья миля чуть не убила его; но, даже теряя сознание от усталости и боли, он не жаловался. И как раз в ту минуту, когда он почувствовал, что сейчас упадет — индейцы сделали привал. Вместо того, чтобы отдыхать, не снимая груза, как делали обычно белые,  — индейцы освободились от головных и спинных ремней, свободно разлеглись, закурили и пустились в разговоры. Отдыхали они целых полчаса. К своему удивлению, после этого Кит почувствовал себя новым человеком, и отныне «долгие переходы и долгие отдыхи» стали его девизом.
        Склон Чилькута оказался именно таков, как о нем рассказывали, и ему не раз приходилось карабкаться на четвереньках. Но когда, в самый разгар снежной бури, он добрался до вершины перевала, тайная гордость наполнила его душу: он сделал трудный переход наравне с индейцами, не отставая от них и не жалуясь. Сравняться с индейцами стало его новой мечтой. Когда он расплатился с ними и отпустил их, надвигалась уже ночь, он остался один, на горнам перевале, на тысячу футов выше линии лесов. Голодный, усталый, промокший до пояса, он готов был отдать весь свой годовой доход за костер и чашку кофе. Вместо кофе, он проглотил с полдюжины холодных блинов и заполз под брезент полуразвернутой палатки. Он так скоро заснул, что в мозгу у него мелькнуло только одно — он ядовито ухмыльнулся, представляя себе мужественную фигуру Джона Беллью, восходящего на Чилькут с четырьмястами фунтов багажа. Хотя у самого Кита на попечении находилось две тысячи фунтов багажа, зато ему предстояло спускаться с горы, а не подниматься в гору.
        Утром, едва разгибаясь от вчерашних трудов и закоченелый от стужи, Кит вылез из-под брезента, съел фунта два сырой грудинки, взвалил на плечи сто фунтов багажа и отправился вниз по каменистой дороге. Дорога вела через узкий ледник к озеру Кратера.
        Другие уже перебрались через ледник. Целый лень Кит перетаскивал свой багаж на верхний край ледника, и так как расстояние было очень невелико, он навьючивал на себя каждый раз по полтораста фунтов. Такая неожиданная выносливость радостно поразила его.
        У встречного индейца он приобрел за два доллара три жестких морских сухаря. Этими сухарями и сырой грудинкой он закусывал несколько раз в день. Грязный, продрогший, в пропотевшей одежде, он снова провел ночь под палаткой.
        Рано утром он разостлал брезент на льду, положил на брезент три четверти тонны багажа и поволок его. Там, где ледниковая тропа делалась круче,  — брезент с поклажей нагнал Кита, ударил его сзади по ногам, подхватил и помчался вниз вместе с Китом.
        Путники, сгибаясь под ношей, останавливались и провожали Кита удивленными взглядами. Кит неистово орал: берегись!  — и те, кто был у него на дороге, спотыкаясь, спешили посторониться. Внизу, у самого края ледника, прилепилась ко льду маленькая палатка; она так быстро вырастала на его глазах, что Киту казалось, будто она бежит к нему навстречу. Брезент съехал с дороги, которая круто сворачивала влево, и помчался по нетронутому снегу, в облаке морозной пыли. Мягкий снег затормозил бешеную скорость брезента. Кит снова увидел палатку в ту самую секунду, когда он изо всей силы налетел на нее, свернул в сторону деревянные колья, ударился о лицевое полотнище и въехал на брезенте в палатку, окруженный мешками с провизией. Палат ка закачалась, как пьяная, и в морозном тумане Кит оказался лицом к лицу с испуганной молодой девушкой, укутанной в одеяла — с той самой девушкой, которая в Дайе прозвала его «чечако».
        — Видали номер?  — весело спросил Кит.
        Девушка неодобрительно смотрела на него.
        — Вот вам и ковер-самолет!  — воскликнул Кит.
        — Может быть, вы уберете с моей ноги ваш мешок?  — спросила девушка холодно.
        Кит привстал.
        — Это не мешок, а мой локоть. Простите.
        Она ничуть не смутилась, и в ее спокойствии чувствовался вызов.
        — Хорошо еще, что вы не опрокинули печку,  — проговорила она.
        Кит посмотрел туда, куда смотрела девушка, и увидел печку из листового железа и кофейник на ней. За кофейником присматривала молодая сквау. Кит понюхал воздух и снова взглянул на девушку.
        — Я чечако,  — сказал он.
        Скучающее выражение ее лица дало ему понять, что ясно и так. Но Кит не смутился.
        — Револьвер я бросил по дороге,  — сказал он.
        Тогда она узнала его, и глаза ее блеснули.
        — Я была уверена, что вам не добраться до Чилькута,  — сообщила она.
        Кит снова жадно втянул в себя воздух.
        — Ей-ей, я слышу запах кофе!  — он решил итти напролом.  — Вот вам мой мизинец — отрежьте его; я сделаю все на свете; я буду вашим рабом целый день и один год, или сколько угодно времени, если вы нальете мне чашечку из этого кофейника.
        За чашкой кофе он назвал себя, и она сказала ему свое имя — Джой Гастелл. Кроме того, Кит узнал, что она старожилка здешних мест. Она родилась в фактории на Большом Невольничьем Озере; ребенком вместе с отцом переходила Скалистые горы и побывала на Юконе. Теперь она путешествует с отцом, которого задержали в Сиэттле дела. Он был в числе пассажиров злосчастного «Певца», потерпевшего крушение, и теперь находится в Пуджет-Саунде, куда его доставил подобравший пассажиров пароход.
        Так как девушка оставалась закутанной в одеяла, Кит не стал затягивать разговора и, героически отказавшись от второй чашки кофе, удалился из палатки вместе с тонной багажа. Он успел сделать несколько выводов: у нее очаровательные глаза и очаровательное имя; ей не более двадцати, двадцати двух лет; отец ее, вероятно, француз; у нее твердая воля и горячий темперамент, и воспитание она получила где угодно, но только не в здешних местах.
        VI

        Через покрытые льдами скалы, высоко над линией леса, шла тропа, огибающая Озеро Кратера, и приводила к скалистому ущелью, откуда шел прямой путь к Счастливому Лагерю и первым карликовым соснам.
        Итти по этой круговой дороге, с тяжелым багажом, значило потерять много времени и изнурительного труда. На озере стояла брезентовая лодка, перевозившая грузы. В каких-нибудь два часа эта лодка могла бы доставить и Кита и его поклажу на другой берег. Но деньги у Кита были на исходе, а — перевозчик запросил по четыреста долларов за тонну.
        — Твоя лодчонка, друг мой,  — сказал Кит перевозчику,  — прямо-таки золотая россыпь. Хочешь еще одну золотую россыпь?
        — Хочу!  — был ответ.
        — Я укажу тебе эту россыпь, если ты перевезешь мой багаж на другой берег. Это прекрасная идея, на нее еще не взят патент, и ты можешь считать сделку состоявшейся, как только я объясню тебе в чем дело. Согласен?
        Перевозчик дал утвердительный ответ, и Кит решил, что можно довериться его обещанию.
        — Отлично. Видишь ты тот ледник? Возьми кирку и ступай туда. В один день ты пробьешь хороший жолоб — сверху донизу. Понял? Акционерная компания русских гор Чилькут — озеро Кратера! Ты можешь брать пятьдесят центов с тонны и спускать по сто тонн в день — и работы никакой — знай, клади деньги в карман!
        Через два часа багаж Кита находился уже на другом берегу озера, ему удалось выиграть три дня. Когда Джон Беллью нагнал его, Кит был уже недалеко от Глубокого озера — вулканической трещины, наполненной ледниковой водой.
        VII

        В последнем перегоне до озера Линдермана считалось три мили, и тропа — если только это можно было назвать тропой — взбиралась на тысячефутовый хребет, сползала вниз по скользким камням и пересекала широкое болото. Джон Беллью запротестовал, увидев, что Кит взвалил себе на спину сотню фунтов, а сверху, на эту сотню, положил пятидесятифунтовый мешок муки.
        — Пожалуйте сюда, представитель старого закала!  — воскликнул Кит.  — Покажите, чему вас научила медвежатина и одна единственная смена белья!
        Джон Беллью покачал головой.
        — Я старею, Христофор.
        — Вам всего сорок восемь лет. Мой дед, а ваш отец, старый Иссаак Беллью, одним ударом кулака убил человека, когда ему было шестьдесят девять лет.
        Джон Беллью, улыбаясь, проглотил пилюлю.
        — Дядюшка, мне хочется сообщить вам нечто очень важное. Меня воспитывали как лорда Фаунтлероя, но сейчас я таскаю тяжести лучше вас, хожу лучше вас, могу уложить вас на обе лопатки и размолотить кулаками.
        Джон Беллью поднял руку и торжественно произнес:
        — Милый мальчик, я этому верю. Больше того: я уверен, что ты можешь совершить этот подвиг, даже имея сто фунтов за плечами. Ты сделал успехи, сын мой, хоть это почти невероятно.
        Во время последнего перехода Кит делал четыре конца взад и вперед; иными словами, он покрывал ежедневно двадцать четыре мили, карабкаясь по горам, причем двенадцать миль из тих двадцати четырех делал со ста пятидесятофунтами за спиной. Он устал, но окреп, чувствовал себя прекрасно и гордился собой. Он ел и спал так, как до той поры никогда еще не ел и не спал; а когда оказалось, что скоро конец трудам, он даже огорчился немного.
        Мучило Кита только одно: он знал, что если, споткнется, и упадет с сотней фунтов за плечами, он останется в живых и поднимется на ноги; но он был уверен, что если ему случится упасть с пятидесятифунтовой прибавкой, то эта прибавка свернет ему шею. Каждая тропинка через болото быстро затаптывалась тысячами путников, превращаясь в трясину, и им то и дело приходилось прокладывать новую тропу. Прокладывая такую тропинку, Кит имел возможность на практике разрешить мучивший его вопрос о пятидесяти-фунтовой надбавке.
        Зыбкая, топкая поверхность заколыхалась под; ним; он оступился и упал лицом в грязь. Пятьдесят фунтов придавили его и съехали в болото, не сломав ему шеи. С сотней фунтов за плечами Киту удалось подняться на четвереньки. Но встать ему не удавалось. Левая рука ушла по плечо в трясину, и щека легла в грязь как на подушку. Кит вытянул левую руку — правая ушла по плечо в трясину. Выпутаться из ремней было невозможно, а стофунтовая тяжесть мешала встать. На четвереньках, с трудом вытягивая из грязи то одну, то другую руку, он сделал попытку добраться до того места, куда упал маленький мешок с мукой. Но все его усилия были напрасны: они только утомляли его, а тонкий слой травы, покрывавший трясину, прорвался под его тяжестью, и взбаламученная вода стала заливать ему нос и рот.
        Тогда он попробовал лечь на спину, чтобы поклажа служила ему опорой, но этот эксперимент привел лишь к тому, что обе руки его погрузи-лить по плечи в болото, и Кит понял, что утопает. С завидным терпением, он медленно вытащил обе руки из грязи, положил их плашмя на воду, чтобы опереться на них подбородком, и громко позвал на помощь. Через несколько минут грязь захлюпала под чьими-то ногами: кто-то подходил сзади.
        — Помогите, приятель!  — крикнул Кит.  — Бросьте мне веревку или что-нибудь.
        Киту ответил женский голос, и Кит узнал этот голос.
        — Если вы расстегнете мне ремни, я встану.
        Сто фунтов звонко шлепнулись в грязь, и Кит медленно поднялся на ноги.
        — Хорошенькое положеньице!  — рассмеялась мисс Гастелл, увидев облепленное грязью лицо Кита.
        — Ничего!  — весело воскликнул Кит.  — Это мое любимое спортивное упражнение. Попробуйте как-нибудь. Очень развивает грудную клетку и позвоночник.
        Он вытер лицо рукой и резким движением стряхнул с ладони ком грязи.
        — О!  — воскликнула девушка, узнав Кита,  — да это мистер… мистер… Хват Беллью!
        — Благодарю вас за своевременную помощь и за новое имя!  — проговорил Кит.  — Совершилось мое второе крещение. С этой минуты все должны называть меня Хватом Беллью. Имя сильное и выразительное.
        Он замолчал, потом заговорил неожиданно свирепым голосом:
        — Знаете, что я решил предпринять?  — спросил он.  — я возвращаюсь в Штаты. Я женюсь. У меня будет много детей. И в сумерки я буду собирать своих детей и рассказывать им, какие страдания перенес их отец на Чилькутской дороге. И если они не зарыдают, повторяю, если не зарыдают, я возьму палку и весь дух из них вышибу.
        VIII

        Наступила полярная зима. Землю покрыл шестидюймовый слой снега, и маленькие озера затянулись льдом, несмотря на жестокие ветры. В один из вечеров, когда буря несколько утихла, Кит вместе с дядей помог двоюродным братьям нагрузить лодку и постоял на берегу, пока лодка, не исчезла из виду, гонимая снежным вихрем.
        — Надо выспаться и утром пораньше отправиться в путь,  — сказал Джон Беллью.  — Если нас не застигнет на вершине метель, завтра вечерам мы будем в Дайе. А если вам посчастливится сразу захватить пароход, через неделю мы опять — в Сан-Франциско.
        — Прогулялись с удовольствием?  — рассеянно осведомился Кит.
        Их последний ночлег на озере Линдермана был не из уютных. Робби и Хол забрали с собой все необходимое, включая и палатку. Старый брезент, натянутый в защиту от ветра, плохо укрывал их от метели. Ужин готовили на костре, в старых, погнутых кастрюлях. Им оставили только одеяла да на несколько дней провизии.
        С той минуты, как лодка отошла от берега, Кит сделался рассеянным и мрачным. Джон Беллью заметил состояние племянника, но приписал это переутомлению после тяжелого труда. В течение всего ужина Кит заговорил только однажды.
        — Дядюшка,  — сказал он ни с того, ни с сего,  — пожалуйста, с этой минуты называйте меня — Хват. Я это заслужил, не правда ли?
        После ужина Кит побрел к палаткам, где ютились золотоискатели, которые все еще укладывались и строили челноки. Кит пробыл в лагере несколько часов, и, когда он вернулся на ночлег и полез под одеяло, дядюшка уже спал.
        Ветреным мглистым утром Кит выполз из-под одеяла, не обуваясь, развел огонь, оттаял на огне свои промерзшие сапоги, сварил кофе и поджарил свинину. Завтракать было холодно и неприятно. Кончив завтрак, они скатали одеяла. Джон Беллью повернул на Чилькутскую дорогу, но Кит остановил его и протянул ему руку.
        — Прощайте, дядюшка,  — сказал он.
        Джон Беллью взглянул на племянника и крепко выругался от удивления.
        — Не забывайте, дядюшка, что теперь я — Хват,  — внушительно проговорил Кит.
        — Что ты собираешься делать?
        Кит махнул рукой на север, в сторону бурного озера.
        — Зачем возвращаться, когда зашел так далеко?  — сказал Кит.  — Я почуял запах мяса, и мне он по вкусу. Я иду дальше.
        — У тебя нет денег!  — возразил Джон Беллью.
        — Я нашел работу. Вот он, ваш племянник Христофор Беллью. Он нашел работу. Он поступил в услужение к джентльмену. Сто пятьдесят долларов в месяц на всем готовом. Он отправляется в Даусон, а с ним два франта и еще один слуга — повар, он же лодочник и все что угодно. О’Хара со своей «Волной» может убираться ко всем чертям! Прощайте!
        Пораженный Джон Беллью пробормотал:
        — Ничего не понимаю!
        — Говорят, в бассейне Юкона медведей видимо-невидимо!  — объяснил Кит.  — У меня всего только одна смена белья, и я отправляюсь за медвежатиной — вот и все!

        Мясо
        I

        Почти все время дул порывистый ветер, и Хват Беллью с трудом шел по берегу навстречу ему. Занимался мглистый рассвет, и в полутьме путники нагружали лодки драгоценным багажом, который удалось перенести через Чилькут. Лодок Я было штук десять; это были неуклюжие самодельные лодки, неумело сколоченные из наспех срубленных и распиленных вручную зеленых сосен. Я Одна из лодок, уже нагруженная, отходила от Я берега, и Кит остановился поглядеть.
        Ветер, благоприятный на середине озера, здесь дул прямо на берег, поднимая сильное волнение в прибрежной полосе. Люди с отъезжающей лодки хлюпали по воде высокими непромокаемыми сапогами, изо всех сил стараясь столкнуть лодку на более глубокое место. Они дважды принимались за дело. Дважды они садились в лодку и пытались грести на середину, но оба раза их снова относило на берег, и лодка садилась на мель. Кит заметил, что пена на бортах лодки быстро превращается в лед. Третья попытка была более удачна. Людям пришлось итти по пояс в воде, но лодка тронулась в путь. С трудом поднимая тяжелые весла, гребцы медленно удалялись от берега. Они поставили парус из одеял, но порывом ветра его сорвало, и лодка в третий раз была вынесена на покрывающийся льдом берег.
        Кит усмехнулся и пошел дальше. Ему предстояло то же, потому что в своей новой роли слуги он должен был через несколько часов отчалить на такой же лодке от этого самого берега.
        Всюду безустали работали люди, работали изо всех сил, потому что наступающая зима ставила перед каждым вопрос: успеет ли он перебраться через многочисленные озера, прежде чем они покроются льдом? Однако, подойдя к палатке господ Спрага и Стайна, Кит не обнаружил ни каких приготовлений к отплытию.
        У огня, под защитой брезента, покуривая папиросу, подобрав под себя ноги, сидел маленький толстенький человечек.
        — Добрый день!  — сказал он.  — Вы — новый слуга мистера Спрага?
        Кит заметил, что толстяк слегка подмигнул ему глазом и слова «мистер» и «слуга» произнес с ударением. Кит кивнул головой.
        — А я — слуга доктора Стайна,  — объявил коротенький человечек.  — Во мне пять футов два дюйма росту, и зовут меня Малыш, Джек-Малыш, краткости ради. А то еще Джонни-на-все-руки.
        Кит пожал ему руку.
        — Воспитывались на медвежатине?  — осведомился Кит.
        — Еще бы,  — ответил Джек,  — но сначала я питался молоком буйволов, насколько помню. Присаживайтесь и закусите. Хозяева еще дрыхнут.
        Несмотря на то, что Кит уже позавтракал, он уселся под брезент и с большим удовольствием позавтракал вторично. Изнуренный тяжелым мно понедельным трудом, Кит приобрел волчий аппетит. Он мог есть что угодно, сколько угодно, и знать не знал, что такое несварение желудка. Малыш оказался болтливым, но пессимистически настроенным парнем. Он дал хозяевам очень нелестную характеристику и предсказывал экспедиции мрачное будущее. Томас Стэнли Спраг — подающий надежды горный инженер, сын миллионера. Доктор Адольф Стайн тоже сын богатого отца. По протекции своих отцов, оба получили субсидию от одного синдиката по эксплоатации Клондайка.
        — Оба они — денежные мешки,  — говорил Малыш.  — Когда они высадились в Дайе, цена за переноску была семьдесят центов, а индейцев — ни одного. Там были настоящие рудокопы из Восточного Орегона, и им удалось подрядить индейцев по семьдесят центов за фунт. Индейцы Уже нагрузились — три тысячи фунтов поклажи в ремнях,  — а тут явились Спраг и Стайн. Они предлагали индейцам восемьдесят центов, потом Девяносто, а когда дошло до доллара за фунт, индейцы бросили рудокопов и нанялись к Спрагу и Стайну. И вот Спраг и Стайн уже на озерах хотя это и обошлось им в три тысячи долларов, а орегонские рудокопы все еще сидят на дайском берегу. Теперь засели до будущего года!
        Да, наши хозяева мастера сорить деньгами, на других людей им наплевать! Знаете, что они выкинули на озере Линдермана? Плотники как раз кончали лодку, которую они подрядились сколотить путешественникам из Сан-Франциско за шестьсот долларов, Спраг и Стайн отвалили плотникам тысячу, и плотники, не долго думая расторгли контракт. Лодка отличная, но каково тем молодцам из Сан-Франциско? Сели со свои багажом и ни с места. Застряли до будущего года.
        Выпейте еще кофе, и поверьте мне на слово, что я ни за что не связался бы с таким народом если бы меня не тянуло в Клондайк! У них совести ни на грош! С мертвеца саван снимут если им понадобится! А что, вы подписали контракт?
        — Нет.
        — В таком случае, мне вас жаль, приятель. В здешних местах нет продовольствия, и они бросят вас на произвол судьбы, как только мы доберемся до Даусона. Зимою здесь будет голод.
        — Но мы сговорились…  — начал Кит.
        — На словах!  — оборвал Малыш.  — А слова для них ничего не стоят, вы им одно, они вам другое. Ну, да ладно! Как вас зовут, приятель?
        — Хват,  — сказал Кит.
        — Ну, Хват, закабалят они вас, с вашим словесным контрактом. Деньгами сорить умеют, а ни работать, ни встать во-время не в состоянии. Давно уже пора отправляться в дорогу, а они все еще дрыхнут! А мы за них работай! Теперь скоро заорут — подай им кофе — в кровать, заметьте, а ведь не маленькие. Вы умеете грести или править? Я ковбой И старатель, а на воде бывать не доводилось, да и хозяева наши ни бельмеса не смыслят. А вы?
        — Где там,  — сказал Кит. Новый порыв ветра осыпал его снегом, и он глубже залез под брезент.  — Катался на лодке, когда был мальчишкой. Да мы с вами научимся.
        Угол брезента приподняло ветром, и за шиворот Малышу насыпалась целая горсть снегу.
        — Мы-то научимся,  — сердито проворчал Малыш.  — Еще бы. Тут и младенец научится. А только, держу пари, сегодня мы в путь не тронемся.
        В восемь часов из палатки потребовали кофе, а: в девять хозяева встали с постелей.
        — Эге!  — сказал Спраг, краснощекий, упитанный молодой человек лет двадцати пяти.  — Пора в дорогу, Малыш. Вы и…  — он бросил вопросительный взгляд на Кита.  — Я вчера не расслышал, как вас зовут.
        — Хват.
        — Так вот, Малыш и мистер Хват, я рекомендую вам заняться нагрузкой лодки.
        — Просто Хват, без «мистера»!  — Сказал Кит.
        Спраг кивнул и в сопровождении доктора Стайна, худого и болезненного молодого человека, начал медленно прохаживаться между палаток.
        Малыш многозначительно подмигнул Киту.
        — Больше полутора тонн багажа, а они палец о палец не ударят! Вот увидите.
        — Они вам платят, чтобы мы за них работали весело, отозвался Кит,  — и я думаю, пора начинать.
        Перенести на плечах тысячу фунтов на сотню шагов — вообще не легкое дело, а во время метели, когда тяжелые резиновые сапоги увязают в снежных сугробах — убийственный труд. Надо было сложить палатку и упаковать кухонные принадлежности. Затем принялись грузить лодку. Лодку, по мере нагрузки, нужно было отпихивать все дальше и дальше от берега, на более глубокое место, и таким образом, расстояние, которое грузчикам приходилось переходить в брод, с каждым разом все увеличивалось. К часу дня работа была окончена, и Кит ослабел от голода, несмотря на то, что сегодня позавтракал дважды. У него дрожали колени. Малыш чувствовал себя не лучше. Он произвел ревизию горшков и кастрюль и в одной из кастрюль нашел холодные бобы, перемешанные с большими кусками грудинки. Ложка была одна на двоих,  — с длиннейшей ручкой, и едоки поочереди запускали ее в кастрюлю. Кит был совершенно убежден, что в жизни не пробовал ничего вкуснее.
        — Честью клянусь,  — с полным ртом пробормотал Кит,  — я только в пути узнал, что такое настоящий аппетит.
        Спраг и Стайн явились в самый разгар этого приятного занятия.
        — В чем дело?  — спросил Спраг недовольным голосом.  — Выедем мы когда-нибудь или нет?
        Вместо ответа Малыш зачерпнул ложкой бобы, облизал ее и передал Киту. Едоки не промолвили ни единого слова, пока кастрюля не была вылизана дочиста.
        — Ну да, мы тут бездельничали,  — сказал Малыш, утирая ладонью рот.  — Баклуши били. И, конечно, вам нечего есть. И все это я виноват.
        — Мы уж позавтракали в одной из палаток, у наших друзей,  — поспешно проговорил Стайн.
        — Так я и знал!  — буркнул Малыш.
        — Теперь вы уже наелись, можно и отправляться!  — потребовал Спраг.
        — Лодка на воде,  — ответил Малыш.  — Лодка нагружена. Чего же, по-вашему, еще нехватает, чтобы отправиться в путь?
        — Сесть в лодку и оттолкнуться от берега. Идем.
        Хозяева уселись, а Кит и Малыш начали толкать лодку вперед. Когда вода стала заливать им за отвороты; высоких сапог, они вскочили в лодку. Хозяева не умели грести, а потому лодку сразу вынесло обратно на берег. Раз десять повторялось одно и то же. Кит и Малыш выбились из сил.
        Малыш, проклиная весь мир, уселся на корме и положил за щеку табачную жвачку. Кит вычерпал воду из лодки, а хозяева перекидывались сердитыми фразами.
        — Если вы будете меня слушать, я попробую отчалить,  — сказал, наконец, Спраг.
        Но благому намерению его не суждено было осуществиться. Не успел Спраг перекинуть ногу за борт лодки, как волна окатила его с головы до ног.
        — Надо поставить палатку и разложить костер,  — воскликнул мокрый Спраг, когда лодку снова выбросило на берег.  — Я замерз.
        — Сырости испугался,  — насмешливо сказал Стайн.  — Сколько людей отъехало сегодня с этого самого места — они еще и не так промокли, как вы. Я берусь отчалить.
        На этот раз вымок он и, стуча зубами, потребовал, чтобы немедленно был разведен костер.
        Стоит ли обращать внимание на легкий душ?  — издавался Спраг.  — Едем!
        — Малыш, выньте из лодки сак с моим бельем и разведите костер!  — приказал Стайн.
        — Малыш, не смейте разгружать лодку!  — воскликнул Спраг.
        Малыш перевел взгляд с одного хозяина на Другого, сплюнул, но не двинулся с места.
        — Он служит у меня и обязан слушаться меня, а не вас!  — крикнул Стайн.  — Малыш, вынесите Да берег мой сак!
        Малыш исполнил приказание, а Спраг остался сидеть в лодке, хотя его трясло от холода.
        Не получая никаких распоряжений Кит с удовольствием отдыхал.
        — Когда капитаны ссорятся — лодка стоит,  — проговорил Кит, как будто про себя.
        — Что вы сказали?  — спросил Спраг.
        — Я говорю сам с собой, такая у меня привычка,  — ответил Кит.
        Хозяин наградил его суровым взглядом и надувшись, просидел в лодке еще несколько минут. Потом он сдался.
        — Выньте из лодки мой сак,  — распорядился он,  — и займитесь, пожалуйста, костром; мы остаемся до утра.
        II

        Настало утро, а ветер не утих. Озеро Линдермана имело вид узкого, черного ущелья, затопленного водой. В узкой воронке ущелья ветер дул порывами, и то усиливался, то ослабевал, вращаясь в обыкновенный бриз.
        — Если вы хорошенько подтолкнете, я, пожалуй, сумею отчалить,  — сказал Кит, когда все было готово к отплытию.
        — Что вы в этом смыслите?  — накинулся на него Стайн.
        — Там видно будет!  — ответил Кит и замолчал.
        Кит впервые в жизни нанялся в услужение, но он быстро усвоил правила дисциплины. Покорно и весело он принимал участие в тщетных попытках сдвинуться с места.
        — Как вы думаете приняться за дело?  — задыхаясь спросил, наконец, Спраг.
        — Сяду и передохну хорошенько, а когда настанет затишье, мы с Малышом двинем ее как следует.
        Как ни проста была эта мысль, но все же Кит первый набрел на нее, и план удался сразу. Пловцы поставили парус из одеял, и лодка помчалась по озеру. Стайн и Спраг мигом повеселели. Малыш, несмотря на свой хронический пессимизм, в сущности говоря, был человеком веселым, а Кит чувствовал себя слишком заинтересованным всем происходящим, чтобы скучать. С четверть часа Спраг сидел на руле и выбивался из сил, а потом умоляюще взглянул на Кита… Кит сменил его.
        — Я чуть руки себе не обломал,  — извиняющимся голосом пробормотал Спраг.
        — Вы, наверное, никогда не пробовали медвежатины?  — сочувственно осведомился Кит.
        — Что вы хотите этим сказать?
        — О, ровно ничего, просто полюбопытствовал.
        Но за спиною хозяина Кит встретил одобрительную улыбку Малыша, который понял его шутку.
        Кит обнаружил такие блестящие способности, управляя лодкой, что молодые люди, боявшиеся работы, как огня, произвели его в рулевые. Малыш с радостью взвалил это дело на товарища, а сам занялся стряпней.
        Между озерами Линдерман и Беннет был волок в несколько миль. Оставив в лодке лишь самый легкий груз, Кит и Малыш переправили ее на озеро Беннет по узкому, но быстрому протоку, соединяющему оба озера, и тут Кит приобрел много познаний в судоходном деле. Когда дело дошло до переноски багажа, Спраг и Стайн исчезли, и Кит с Малышом, ценою нечеловеческих Усилий, в два дня перетащили его. Такова была печальная история многих последующих дней: Кит и, Малыш изнемогали под тяжестью клади, а хозяева шли налегке и вдобавок требовали, чтобы им угождали.
        Арктическая зима приближалась и сковывала все железом, а путники продвигались вперед медленно тратя много дней попусту. В проливе Ветрос Стайн деспотически отставил Кита от руля и взялся управлять лодкой сам; и через час посадил лодку на мель у подветренного берега, где бешено бушевали волны. Два дня были потеряны на починку лодки, а когда, на третий день утром, хозяева и работники вышли на берег, на корме и на носу красовалась сделанная углем надпись: ЧЕЧАКО.
        Кит улыбнулся, оценив удачное применение ненавистного слова.
        — Я, конечно, умею читать и писать и знаю, что чечако… значит новичок, но я не настолько образован, чтобы написать такое трудное слово,  — ответил Малыш на обвинения Стайна.
        Раздраженные Стайн и Спраг злобно посмотрели на Кита. Кит промолчал о том, что прошлой ночью Малыш упросил его показать, как пишется это слово.
        — Здорово они рассердились: это для них еще обиднее вашей медвежатины!  — радостно говорил Малыш.
        Кит усмехнулся. С каждым днем открывая в себе новые силы и способности, он все глубже проникался презрением к хозяевам. Они не только раздражали его, но и внушали ему отвращение. Сам он отведал медвежатины, и она пришлась ему по вкусу, они же пытались отбить у него всякую охоту к этой еде. Он благодарил бога, что бог создал его непохожим на них. Его нелюбовь к ним порою доходила до ненависти. Хозяева раздражали Кита не столько своими вечными придирками, сколько своей беспомощностью. Старый Исаак Беллью и суровый закал всех его предков теперь помогал ему.
        — Малыш,  — сказал он однажды, во время одной из обычных задержек,  — я испытываю большое желание стукнуть их веслом по башке и выбросить за борт.
        — Правильно!  — согласился Малыш.  — Где уж им есть медвежатину! Рыбу им есть, а не мясо, вонючкам этаким!
        III

        Появились первые пороги, сначала Сундук, потом на несколько миль ниже — Белая Лошадь. Сундук недаром так назывался. Это был закрытый ящик, настоящая западня. Выбраться из него не было никакой возможности, только через пороги. По обеим сторонам скалы поднимались отвесными стенами. Русло реки сужалось здесь, и вода, как бешеная, с неистовым ревом мчалась через узкий проход, вздуваясь посередине реки футов на восемь выше, чем у скалистых берегов. Вздувшиеся воды реки увенчивали высокие гребни волн, которые бурлили, переливаясь через пороги. Ящик пользовался дурной славой: он собирал богатую дань человеческих жертв с проезжающих золотоискателей.
        Высадившись на крутом берегу, где уже собралось около двадцати нерешительно выжидающих лодок, Кит и его спутники отправились посмотреть на пороги. Они подползли к краю и взглянули вниз на крутящийся водоворот. Спраг отшатнулся.
        — Боже мой!  — закричал он.  — Да тут не выплывешь!
        Малыш многозначительно толкнул Кита локтем и прошептал:
        — Трусы несчастные! Бьюсь об заклад, что сдрейфят!
        Кит не слушал его. Во время путешествия по воде он познал неподатливость безжалостной и коварной стихии. Ему захотелось помериться с ней силами.
        — Нам нужно будет держаться гребня на середине реки,  — сказал он.  — Если мы соскользнем с него, лодка налетит на скалы…
        — И мы даже не узнаем, обо что расшиблись,  — докончил Малыш,  — Умеете плавать, Хват?
        — Если случится беда, лучше уж не уметь плавать — один конец!
        — Я тоже так думаю,  — мрачно проговорил какой-то незнакомец, стоявший рядом с Китом на скале и смотревший на пороги.  — Хотелось бы мне поскорее миновать пороги!
        — А я и за деньги не пропустил бы такого случая!  — оказал Кит.
        Он говорил искренно, но в то же время ему хотелось подбодрить незнакомца. Постаяв немного, Кит направился к лодке.
        — Хотите попытаться?  — спросил незнакомец.
        Кит кивнул головой.
        — А у меня нехватает духу. Я тут торчу уже-много часов. Чем дольше я смотрю на реку, тем больше чувствую страху. Гребец я плохой, а со мною жена и маленький племянник. Бели вам удастся благополучно переправиться, не поможете ли вы и мне?
        Кит вопросительно взглянул на Малыша. Малыш молчал.
        — С ним жена!  — сказал Кит. Он не ошибся в своем товарище.
        — Ладно!  — согласился Малыш.  — Я и сам думал, что нужно помочь человеку.
        Малыш и Кит заторопились, но Стайн и Спраг не двинулись с места.
        — Доброго пути, Хват!  — крикнул Спраг.  — Я…  — он замялся,  — я… останусь здесь… посмотрю, как вы справитесь.
        — Нам нужно три человека: двое на веслах и один на руле!  — твердо сказал Кит.
        Спраг посмотрел на Стайна.
        — Никуда я не поеду,  — сказал Стайн.  — Я тоже останусь посмотреть.  — этого я не боюсь.
        — А кто боится?  — запальчиво крикнул Спраг.
        Стайн ответил в том же духе, и загорелась перебранка. Кит с Малышом ушли одни.
        — Обойдемся без них!  — сказал Кит.  — Ты будешь грести, а я сяду на руль. Греби напрямик и больше никаких! Там на воде такой шум, что ты не услышишь моего голоса, а поэтому помни — держать прямо!
        Они отчалили и вышли на середину реки. С порогов доносился грохот. Река спокойно вливалась в ущелье, гладкая, как расплавленное стекло, и тут, когда лодка очутилась между черными скалами, Малыш заложил за щеку жвачку и налег на весла. У порогов лодка запрыгала по гребням волн, и гребцы были оглушены бешеным ревом клокочущих вод, который удваивало эхо ущелья. Путников окатило холодной клубящейся пеной. Сквозь туман Кит едва различал Малыша, который сидел на носу. За две минуты лодка проплыла три четверти мили, и пловцы благополучно причалили к низкому песчаному берегу.
        Малыш выплюнул жвачку — во время опасности он забыл отплевываться — и восторженно заговорил:
        — Вот она медвежатина! Самая настоящая медвежатина! Признаюсь тебе, Хват, по секрету, что перед отправлением я трусил, как чорт. А теперь я за медвежатину! Идем, переправим другую лодку!
        Возвращаясь по берегу к лодкам, они издали завидели хозяев, которые созерцали их сверху.
        — Вот они, рыбоеды,  — сказал Малыш.  — Заткни нос!
        IV

        Переправив через ущелье лодку Брэка,  — так звали незнакомца,  — Кит и Малыш познакомились с его женой, худенькой женщиной, похожей на девочку. В ее синих глазах блестели слезы. Брэк сделал попытку сунуть пятьдесят долларов Киту, потом предлагал их Малышу.
        — Чудак человек!  — ответил Малыш.  — Я приехал в эти места, чтобы выколачивать деньгу из земли, а не из товарищей-старателей.
        Брэк порылся на дне челнока и вытащил большую, оплетенную соломой, бутыль виски. Малыш потянулся было к бутылке, но вдруг отдернул руку и покачал головой.
        — Нет, впереди у нас проклятая Белая Лошадь,  — сказал он,  — а все говорят, что она по хуже Сундука. Сейчас, пожалуй, не стоит и прикладываться!
        Проехав по реке еще несколько миль, все четверо снова сошли на берег, чтобы посмотреть на пороги. Река, представлявшая из себя целый ряд порогов, отклонялась в этом месте к правому берегу, прегражденная каменной грядой. Масса воды бросалась в узкий проход, между грядой и берегом, и вздымалась огромными валами, белыми и неистовыми. Это и была страшная Грива Белой Лошади, которая собирала богатую дань мертвецами. С одной стороны Гривы кружилась и засасывала воронка омута; с другой — был огромный водоворот. Объехать Гриву было невозможно.
        — Да, это почище Сундука,  — сказал Малыш.
        Как раз в это время чья-то лодка подплывала к порогам. Лодка была большая, футов тридцать в длину, тяжело нагруженная багажом, в ней сидело шестеро. Лодка еще не достигла Гривы, но волны неистово бросали ее то вверх, то вниз; клокочущая пена и тучи брызг порою скрывали ее из виду.
        Малыш взглянул исподлобья на Кита.
        — Она еще не добралась до порогов, а уже чуть-чуть не затонула… Гребцы налегают на весла! Теперь — пороги… Ох! Пошла ко дну! Нет, вынырнула!
        Между пенистыми гребнями волн большая лодка скрылась из вида. Через минуту лодка снова вынырнула на поверхность, в самой середине Гривы. К великому удивлению Кита, явственно видна была даже килевая часть лодки. Казалось, будто лодка висит в воздухе, пятеро гребцов неподвижно сидели На скамьях, а шестой во весь рост стоял на корме у руля. Затем лодка снова нырнула в пучину и исчезла из глаз. Трижды лодка ныряла в пучину, и вдруг наблюдавшие с берега увидели, что нос ее попал в водоворот ниже Гривы. Рулевой всей тяжестью налег на руль, пытаясь повернуть его, потом сдался, и лодка закружилась в водовороте.
        Трижды пронеслась она по кругу, каждый раз так близко от скалы, на которой стояли Кит и Малыш, что они легко могли бы прыгнуть в лодку. Рулевой — мужчина с рыжим пухом на подбородке — сделал им рукой какой-то знак. Единственный путь из водоворота лежал через Гриву. Вероятно, у рулевого закружилась голова и потому, когда лодку внезапно бросило в быстрое течение Гривы, он не успел быстро выпрямить направление. Потом было уже поздно. То ныряя, то подскакивая на волнах, лодка помчалась вперед, уносимая бешеным течением Гривы, и ее втянуло в воронку. Через минуту на расстоянии нескольких сот футов от воронки всплыли на поверхность ящики и мешки. Затем показалось днище лодки и замелькали в воде головы шестерых людей. Двоим удалось выбраться на берег, а четверых засосала воронка. Доски, тюки, ящики скрылись за поворотом реки.
        Наступило долгое молчание. Первым заговорил Малыш.
        — Пойдем!  — сказал он.  — Нужно и нам попытать счастья. Если я сейчас не решусь на это, я просто струшу и сбегу!
        — Что ж, рискнем!  — ухмыльнулся Кит.
        — Хотите заслужить свое прозвище?  — сказал Малыш.  — Идете?  — спросил он, обращаясь к хозяевам.
        Ответа не последовало. Вероятно, рев порогов заглушил вопрос Малыша.
        Малыш и Кит, по колено в снегу, спустились к Порогам и столкнули лодку. Кит оказался во власти двух чувств: пример товарища придавал ему мужества, но, с другой стороны, ему придавало мужества сознание, что старому Исааку Беллью и другим его предкам приходилось не легче в их победоносном шествии на запад. Что сделали они, то может сделать и он! Перед ним былой мясо, настоящее мясо, и он только теперь понял, что такое мясо доступно лишь настоящим людям.
        Кит кивнул Малышу и, изо всей силы налегая на руль, новел лодку через порог.
        Через несколько минут мокрый до нитки Малыш, причалив к берегу ниже Белой Лошади и выплевывая жвачку, пожимал своему товарищу руку:
        — Мясо! мясо!  — ликовал Малыш.  — Мы едим его сырым! Мы живьем пожираем его!
        На берегу они встретили Брэка. Его жена стояла поодаль. Кит пожал Брэку руку.
        — Боюсь, ваша лодка здесь не пройдет,  — сказал Кит.  — Она меньше нашей и, кажется, очень валкая.
        Брэк вытащил из кармана пачку кредиток.
        — Каждому из вас дам по сотне, если вы переправите лодку.
        Кит еще раз взглянул на пенистую Гриву Белой Лошади. Спускались долгие ясные сумерки, воздух холодел, и берега окутывала суровая мгла.
        — Не в этом дело!  — сказал Малыш.  — Спрячьте ваши деньги. Мы их не возьмем. Но мой товарищ собаку съел в гребле, и если он говорит, что ваша лодка не годится, значит так — оно и есть.
        Кит, в подтверждение этих слов, кивнул головой, но тут взгляд его случайно упал на миссис Брэк. Она в упор смотрела на него, и Кит прочел в ее глазах мольбу. Малыш тоже заметил умоляющие глаза Миссис Брак. Товарищи смущенно переглянулись. Побуждаемые общим чувством, они кивнули друг другу и направились к порогам. Но не успели они пройти и сотни ярдов, как навстречу им попались Стайн и Спраг.
        — Куда вы?  — спросил Спраг.
        — Переправить еще одну лодку,  — отвечал Малыш.
        — Нет, не надо, уже темнеет. Вы оба ступайте готовить нам ужин.
        Возмущение Кита было так велико, что он не сказал ни слова.
        — С ним жена!  — сказал Малыш.
        — Это его дело,  — ответил Стайн.
        — А также — мое и Хвата!  — сказал Малыш.
        — А я вам запрещаю!  — грубо крикнул Спраг.
        — Хват, еще один шаг, и вы уволены.
        — Ни с места, Малыш!  — прибавил Стайн.
        — Куда вы без нас годитесь?  — крикнул в ответ Малыш.  — Как вы доставите вашу несчастную лодку в Даусон? Кто будет подавать вам кофе в постель и делать вам маникюр? Идем, Хват. Рассчитать нас они не посмеют. Контракт подписан, и, если они нас рассчитают, им придется даром кормить нас всю зиму.
        Не успели они спустить лодку Брака на воду и отъехать от берега, как волны стали перехлестывать за борт. Это были невысокие волны, предвестники того, что ожидало пловцов впереди. Малыш откусил жвачку и весело взглянул на Кита; Кит почувствовал неожиданный прилив нежности к этому человеку, который не умел плавать и все-таки не отступил перед опасностью.
        Пороги клокотали все сильней, и тучи брызг окружили лодку. В надвигающихся сумерках перед Китом мелькнула Грива и изгиб вливающегося в нее протока. Кит испытал глубокое удовлетворение, когда ему удалось ввести лодку в бурлящую Гриву по самой се середине. В следующую минуту лодка запрыгала на волнах, то ныряя, то выскакивая на гребни волн, и Кит изо всех сил налегал на руль. Он уже ничего не мог разглядеть в облаке водяной пыли и желал только одного: чтобы дядя видел его в эту минуту. Мокрые насквозь, задыхаясь, они вынырнули ниже Гривы; лодка была полна воды, и легкий багаж плавал на поверхности. Малыш сделал несколько осторожных взмахов веслами — в водовороте лодку подхватило течением, и она мягко толкнулась о берег. С высокого берега на них смотрела миссис Брэк. Мольба ее была услышана, и слезы струились у нее по щекам.
        — Вы обязаны взять деньги, обязаны!  — кричал им Брэк.
        Малыш вскочил, лодка накренилась под ним, и он шлепнулся в воду.
        — К чорту деньги!  — заорал Малыш.  — Давайте сюда виски! Теперь все уже кончено, и я боюсь простудиться.
        V

        На следующее утро, как и всегда, лодка Спрага и Стайна отчалила одной из последних. Брэка на берегу уже не было. Хотя он был неопытным гребцом и вся его команда состояла из жены и племянника, он разобрал палатку, нагрузил свою лодку и с расветом пустился в путь. Но Стайн и Спраг не торопились, они не хотели понять, что озеро может замерзнуть в любую минуту. Они отлынивали от дела, придирались к Малышу и Киту и всячески мешали им работать.
        — Я теряю всякое уважение к господу-богу!  — богохульствовал Малыш, выражая этим свое отвращение.  — Промахнулся же он. Сотворил этакую мразь в человеческом образе.
        — Ну, ты во всяком случае настоящий товар,  — смеясь, отвечал Кит.
        — Так, значит, меня он смастерил на совесть?  — отшучивался Малыш, чтобы как-нибудь замять комплимент.
        Теперь путь лежал через озеро Ле-Барж. Течения здесь почти не было, и, если не дул попутный ветер, сорок верст приходилось итти на веслах. Но пора попутных ветров миновала, и ледяной шторм с севера бил путешественникам прямо в лицо. Поднялось сильное волнение, было почти невозможно грести. К довершению всего пошел снег. Весла, погруженные в воду, покрывались слоем льда, и одному из гребцов приходилось обрубать лед топором.
        Вынужденные взяться за весла, Спраг и Стайн делали вид, будто гребут. Кит хорошо знал, что значит налегать на весла всерьез, и он отлично видел, что хозяева не прилагают к гребле ни малейшего усилия и только окунают весла в воду.
        Через три часа Спраг бросил весло на дно лодки и заявил, что они должны вернуться в устье реки на ночлег. Стайн поддержал его, и, таким образом, все труды пошли насмарку. На второй и третий день повторились те же бесплодные попытки. В устье реки собралась целая флотилия, лодок в двести. Каждый день с порогов прибывало сорок-пятьдесят новых лодок, и только двум или трем из них удавалось добраться до северо-западного берега, не возвращаясь к устью. Кое-где озеро стало затягиваться льдом. Озеро должно было замерзнуть в самые ближайшие дни.
        — Не будь они такие слизняки, мы легко перемахнули бы на тот берег,  — сказал Кит Малышу вечером третьего дня, когда они сушили у огня промокшие насквозь мокассины.
        — Сегодня уже были бы там, если бы они не повернули обратно. Стоило поработать еще какой-нибудь час, и мы добрались бы до западного берега. Наши хозяева — прямо младенцы в лесу.
        — Правильно,  — согласился Малыш; он повертывал мокассин над огнем и соображал что-то.  — Послушай, Хват. До Даусона осталось около сотни миль. Если мы не желаем примерзнуть к озеру, нужно предпринять что-нибудь.
        Кит взглянул на товарища и ничего не ответил.
        — Связались мы с этими младенцами!  — продолжал Малыш.  — Сорить деньгами да отдавать дурацкие приказания они умеют, а как дойдет до дела, так они и вправду младенцы. Если мы хотим в этом году попасть в Даусон, мы должны сами распоряжаться!
        Они переглянулись.
        — Идет!  — сказал Кит и пожал своему другу руку.
        Утром, еще задолго до света, Малыш поднял громкий крик.
        — Вставайте!  — орал он.  — Пошевеливайтесь, эй вы там, сони! Получайте свой кофе. Дуйте его поживее! Мы отправляемся!
        Ворча и жалуясь, Спраг и Стайн поднялись с постели на два часа раньше обычного. Буря не стихала; лица путников скоро обледенели, а весла стали тяжелыми от льда. Четыре часа боролись они с ветром — один правил, другой обрубал лед, двое были на веслах. Они поочереди менялись местами. Северо-западный берег мало-помалу приближался. Ветер все крепчал, и, наконец, Спраг не выдержал — бросил весла и отказался грести. Малыш взялся за весла, хотя его очередь грести еще не наступила.
        — Обрубайте лед,  — сказал он Спрагу, протягивая ему топор.
        — Что толку,  — захныкал Спраг.  — Нам все равно не доехать. Придется повернуть назад!
        — Вперед!  — закричал Малыш.  — Обрубайте лед! Когда отдохнете, вы смените меня на веслах.
        Наконец, ценою невероятных усилий они достигли берега и увидели одни только скалы да груды камней, о которые хлестал прибой; причаливать было некуда.
        — Говорил я вам!  — захныкал Спраг.
        — И не пикнули даже!  — ответил Малыш.
        — Едем обратно!
        Кит и Малыш промолчали. Кит повел лодку против ветра, огибая негостеприимный берег.
        Каждый взмах весел двигал лодку всего лишь на фут вперед, а бывало и так, что два-три взмаха только-только удерживали лодку на месте. Кит старался ободрить упавших духом хозяев. Он говорил им, что лодки, которым удалось добраться до этого берега, никогда не возвращались. Он уверял, что наверное где-нибудь неподалеку прибывшие раньше нашли себе удобную пристань. Но прошел час, они все еще бились у берега; через час — еще!
        — Если бы вы, милые мои, всю ту силу, которой набрались, попивая кофе в постели, вложили в греблю, мы были бы уже давно на берегу,  — подбодрял хозяев Малыш.  — А то вы только вид делаете, что гребете.
        Спраг бросил весло.
        — Не могу больше!  — со слезами в голосе сказал он.
        — Мы тоже не можем!  — крикнул Кит, чувствуя, что готов расплакаться или убить кого-нибудь.  — Но мы все-таки едем дальше!
        — Мы возвращаемся. Поверните руль.
        — Малыш, если он не может грести, возьми у него весла и греби!  — приказал Кит.
        — Ладно,  — отозвался Малыш.  — А он пусть обрубает лед.
        Но Спраг отказался передать весло Малышу. Стайн тоже бросил грести, и лодку понесло назад.
        — Поворачивайте, Хват,  — командовал Спраг.
        — Убирайтесь вы к чорту!  — крикнул Кит, сам себе удивляясь. Первый раз в жизни он обругал человека!  — Гребите, чорт вас возьми!
        В минуту полного изнеможения люди теряют выдержку, к которой их приучила цивилизация, и такая минута наступила. Все они были доведены до крайности. Спраг снял перчатку, вытащил из-за пояса револьвер и навел на рулевого. Это было новое ощущение для Кита. Но оказалось что это вовсе не страшно. Он чувствовал себя как ни в чем не бывало.
        — Если вы сейчас же не уберете револьвер,  — сказал Кит,  — я отниму его и переломаю вам все суставы.
        — Если вы сейчас же не повернете лодку,  — угрожал Спраг,  — я пристрелю вас.
        Тогда вмешался Малыш.  — Он бросил скалывать лед и, с топором в руке, встал за спиной Спрага.
        — Стреляйте!  — сказал Малыш, поднимая топор.  — Наконец-то мне представляется случай раскроить вам череп.
        — Да это бунт!  — вскричал Стайн.  — Вы обязаны подчиняться! Вы нанялись!
        Малыш обернулся к нему.
        — И вы тоже получите по заслугам! Дайте только расправиться с вашим компаньоном. Ах вы, слюнтяй поросячий.
        — Спраг,  — сказал Кит,  — даю вам еще тридцать секунд, уберите револьвер и принимайтесь за греблю.
        Спраг заерзал на скамье, засмеялся истерическим смехом, спрятал револьвер и начал треста.
        Еще два часа, дюйм за дюймом продвигались они вдоль окаймленного пеной скалистого — берега, и Кит уже готов был думать, что сделал большую ошибку, не повернув назад. Еще минута — и он повернул бы руль, но тут перед ними открылся узкий проход, шириною около двадцати футов, ведущий в спокойную бухточку, где от самых сильных порывов ветра вода едва покрывалась рябью. В этой гавани нашли приют лодки, прибывшие раньше. Путники причалили к отлогому берегу, и пока хозяева в изнеможении лежали в лодке, Кит и Малыш раскинули палатку, развели костер и принялись стряпать.
        — Малыш, что значит поросячий слюнтяй?  — осведомился Кит.
        — Чорт его знает!  — ответил Малыш.  — Все равно, это название отлично к нему подходит.
        Вечером ветер пошел на убыль, а ночью стих совершенно, и наступила ясная, холодная ночь. Кофе, налитый в чашку, через минуту покрылся толстым слоем льда.
        В восемь часов, когда усталые хозяева, завернувшись в одеяла, уснули крепким сном, Кит пошел посмотреть, в порядке ли лодка.
        — Озеро замерзает!  — возвестил он.  — Вся бухта покрыта льдом.
        — Что же нам делать?
        — Остается одно. Озеро всегда замерзает первым. А река, благодаря быстрому течению, не замерзнет еще несколько дней. Если лодка останется хотя бы один день на озере Ле-Барж, ей придется зимовать.
        — Значит, необходимо выехать сегодня? Сейчас же?  — Кит утвердительно кивнул головой.
        — Вставайте, эй вы, сони!  — заорал Малыш и, не теряя времени, принялся убирать палатку.
        Хозяева проснулись и громко застонали. Мускулы у них одеревенели и расставаться со сном было для них мукой.
        — Который час?  — спросил Стайн.
        — Половина девятого.
        — Еще темно,  — возразил Стайн.
        Малыш выдернул пару кольев, и палатка осела.
        — Сейчас не утро!  — пояснил он.  — Не утро, а вечер. Вставайте! Озеро покрывается льдом. Нужно выбираться отсюда.
        Стайн со злым лицом уселся на постели.
        — Пусть его замерзает! Мы не тронемся сегодня.
        — Ну и пожалуйста! А мы с Хватом берем лодку и едем.
        — Но вы подрядились…
        — Доставить вас в Даусон!  — перебил Малыш.
        — Вот мы и тащим вас в Даусон, разве не так?
        И он подтвердил свои слова, обрушив палатку на головы хозяевам.
        Ломая тонкий лед маленькой бухты, лодка выехала в озеро, где тяжелая, как стекло, вода замерзала на веслах. Вскоре озеро превратилось в густую кашу, в которую весла погружались с трудом. Капавшая с весел вода замерзала в воздухе. Поверхность озера затягивалась тонкой пленкой, и лодка продвигалась вперед все медленнее и медленнее.
        Впоследствии, пытаясь восстановить в памяти кошмарные переживания этой ночи, Кит не мог себе представить, что же чувствовали несчастные Спраг и Стайн?  — Он помнил только, что боролся с лютым морозом и невыносимой усталостью, по крайней мере, тысячу лет.
        Наутро лодка стала. Стайн отморозил себе пальцы. Спраг — нос, а у Кита мучительно болели щеки и нос, давая ему знать, что мороз не обошел и его. Когда рассвело немного, путники могли оглядеться вокруг. Всюду, куда хватал взгляд, расстилалась ледяная равнина. Озеро замерзло. В какой-нибудь сотне шагов от них был северный берег. Малыш уверял, что это — русло реки и что он видит воду. Работать были в состоянии только Кит и Малыш. Разбивая веслами лед, они сдвинули лодку с места. Когда последние силы уже покидали их, быстрое течение реки подхватило и понесло лодку. Оглянувшись, они увидали, что целая стая выехавших ночью лодок бесповоротно скована льдом. Их лодка сделала поворот: и помчалась вниз по течению, со скоростью шести миль в час.
        VI

        День за днем плыли они вниз по быстрой реке, и с каждым днем береговой лед захватывал все больше пространства и приближался к середине реки. Перед тем, как улечься вечером спать, они вырубили во льду место для причала, оставили там лодку и перенесли часть багажа, необходимого для привала, на сто футов вперед. Утром они пробили новый лед и лодка снова поплыла по течению. Малыш установил в лодке железную печку, и Спраг и Стайн проводили у печи долгие праздные часы. Они покорились судьбе, не отдавали больше приказаний, и единственным их желанием было — поскорее добраться до Даусона. Малыш, неутомимый и веселый, пессимист Малыш, не жалея сил, выкрикивал три строчки первого куплета забытой им песни. Чем крепче становился мороз, тем чаще пел эту песню Малыш:
        Как аргонавты в старину,
        Мы за море плывем,
        Том-том, том-том, там-там, там-там,
        За Золотым Руном!

        Хута-Линква, Большой и Малый Лосось несли в Юкон ледяное сало. Оно примерзало к бортам лодки, и на ночь лодку пришлось вырубать изо льда. Утром они снова вырубали лед, чтобы спустить лодку в быстро бегущую воду.
        Последнюю ночь на берегу они провели между устьем Белой Реки и устьем Стюарта. Наутро они увидели белый Юкон: обледенелые берега и сплошное сало на середине реки. Малыш проклинал весь мир не так весело, как обычно, и вопросительно взглянул на Кита.
        — В этом году наша лодка последней приедет в Даусон,  — сказал Кит.
        — Где же вода, Хват?
        — Ничего, поедем на льдине! Идем!
        Тщетно протестующие Спраг и Стайн были посажены в лодку. Вооружившись топорами, Кит и Малыш с полчаса прорубали путь через прибрежный лед к быстро несущемуся сплошному потоку. Когда им удалось пробиться сквозь береговой лед, плавучий лед тащил лодку на несколько сот шагов вдоль ледяной каймы, вследствие чего отскочил верхний край одного из бортов. Затем, на повороте, лодку подхватило течение и понесло на середину реки. Теперь по реке плыло не только сало, но и крупные льдины. Между льдинами оставалось еще сало, но и оно застывало прямо на глазах. Упираясь веслами в лед, порою выскакивая на плывущие льдины и руками протаскивая лодку вперед, через час они добрались до середины реки. А через пять минут после того, как они перестали грести, лодка остановилась, скованная льдом. Река превращалась в лед. Глыба примерзала к глыбе, и лодка оказалась в центре огромной льдины в семьдесят пять футов диаметром. Вместе со льдиной они поворачивались то боком, то кормой, тяжелая льдина стремилась разорвать нарастающие оковы, но еще быстрее образовывались новые. Часы шли, Малыш топил печурку, стряпал и распевал
свою боевую песню.
        Наступила ночь, и после долгих бесплодных усилий Кит и Малыш оставили надежду подвести лодку к берегу. В темноте они беспомощно неслись вперед.
        — А что если мы миновали Даусон?  — спросил Малыш.
        — Вернемся пешком,  — ответил Кит,  — если только Нас не задавят льды.
        Небо прояснилось, и в свете холодных мерцающих звезд они различили на берегу смутные очертания гор. В одиннадцать часов откуда-то снизу раздался глухой, раскатистый рев. Льдины замедлили ход; глыбы наталкивались друг на друга, трещали и разбивались. Огромная глыба, вставшая дыбом, наскочила на льдину, расколола лодку пополам и, соскользнув, унесла половину лодки с собой. Лодка не потонула, потому что старая льдина еще держала ее, но перед их глазами на секунду мелькнула черная вода. Затем всякое движение прекратилось. Через полчаса река собралась с силами и двинулась снова. А через час ее остановил ледяной затор. Она было разбила оковы и бешено помчалась с гулом и скрежетом. Потом они увидели они на берегу, и, поравнявшись с ними, Юкон сдался — река стала на шесть месяцев.
        На берегу Даусона собрались любопытные — поглазеть, как становится река, и из темноты к ним долетела песня Малыша:
        Как Аргонавты в старину,
        Мы за море плывем,
        Том-том, том-том, там-там, там-там,
        За Золотым Руном!
        VII

        Три дня работали Кит и Малыш, перетаскивая полторы тонны багажа с середины реки в сруб, купленный Спрагом и Стайном на высоком берегу Даусона. Когда работа была окончена, в сумерки, Спраг пригласил Кита к себе в теплую комнату. Снаружи термометр показывал ниже 65? ниже нуля.
        — Ваш месяц еще не окончен,  — сказал Спраг,  — но вот вам ваши деньги сполна. Счастливой дороги!
        — А уговор?  — воскликнул Кит. В стране голод. Даже на приисках нельзя найти работу, если у вас нет своего продовольствия. Наш уговор был таков…
        — Не помню никакого уговора!  — перебил Спраг.  — Может быть, вы помните, Стайн? Мы наняли вас на месяц. Вот вам деньги. Распишитесь в получении.
        У Кита потемнело в глазах. Он сжал кулаки. Спраг и Стайн шарахнулись от него. Ни разу в жизни Кит никого не ударил, и теперь он чувствовал себя настолько сильнее Спрага, что не мог ударить его.
        Малыш явился на помощь Киту.
        — Послушай, Хват!  — оказал он.  — Я тоже ухожу от них. Неохота мне связываться с такой дрянью. Мы с тобой заживем вдвоем. Ладно? Бери одеяла и отправляйся в «Лосиный Рог». Жди меня там. Я соберу свои пожитки, получу с наших хозяев, что следует, а потом они с меня получат, что следует. На воде я никуда не гожусь, зато на суше я такой же хват, как и ты.
        Через полчаса Малыш появился в салуне «Лосиный Рог». Руки его были разбиты в кровь, со щеки содрана кожа, и Кит понял, что действительно Спраг и Стайн получили, что следует.
        — Жаль, что ты не видал нашей схватки!  — весело говорил Малыш.  — Описать невозможно, что там творилось. Бьюсь об заклад, что они целую неделю носа на улицу не высунут. Теперь вот что. Жратва стоит полтора доллара фунт. Работы без собственного продовольствия здесь не получить. За фунт лосиного мяса дают теперь по два доллара, да и то его не достать. У нас хватит денег на целый месяц на харчи и на амуницию,  — двинемся вверх по Клондайку. Если нам не попадутся лоси, мы пристанем к индейцам. А если через шесть недель мы не набьем пяти тысяч фунтов лосины, я вернусь к нашим господам и попрошу прощенья. Ладно?
        Кит пожал Малышу руку.
        — Какой же я охотник,  — сказал он смущенно. Малыш поднял свой стакан.
        — Я тебя научу.

        За золотом — на Сквау-Крик!
        I

        Через два месяца Хват Беллью и Малыш вернулись с охоты на лосей в Даусон и остановились в «Лосином Роге». Охота была успешно закончена, мясо перевезено в город и продано по два с половиной доллара за фунт, и у них оказалось на руках три тысячи долларов золотым песком и хорошая упряжка собак. Им повезло. Несмотря на то, что толпы золотоискателей загнали дичь за сто миль от Даусона, в горы,  — Киту и Малышу удалось затравить четырех лосей, не пройдя и пятидесяти миль, в узком ущельи.
        Откуда взялись эти лоси — осталось загадкой, так как в тот же день, незадолго до встречи с лосями, четыре изголодавшихся индейских семейства говорили охотникам, что они не встретили ни одного лося на протяжении трехдневного пути. Часть своей добычи охотники отдали в обмен на упряжку издыхающих с голоду собак; после семидневной хорошей кормежки, Хват и Малыш запрягли собак и перевезли мясо на проголодавшийся рынок Даусона.
        Теперь перед охотниками стояла задача — превратить золотой песок в еду. Мука и бобы стоили полтора доллара фунт, но самое трудное было найти продавца. Даусон голодал. Сотни людей с полными карманами, но с пустыми желудками вынуждены были покинуть город. Одни спустились вниз по реке, перед тем как она стала, другие, захватив последние свои запасы, отправились пешком в Дайю — за шестьсот миль от Даусона.
        Хват встретился с Малышом в жарко натопленном салуне. Малыш сиял.
        — Жизнь никуда не годится без виски и хорошей еды,  — изрек Малыш вместо приветствия, снимая с заиндевелых усов кусочки льда и бросая их на пол.  — Я только что раздобыл восемнадцать фунтов сахару. Чудак спросил всего только по три доллара за фунт. Ну, а у тебя как дела?
        — Я тоже не терял времени даром,  — гордо ответил Хват.  — Я закупил пятьдесят фунтов муки. И один человек с Адамовой реки обещал мне доставить еще пятьдесят фунтов завтра.
        — Отлично! Проживем до вскрытия реки. Послушай, какие собаки у нас чудесные! Скупщик предлагал мне по двести за морду, хотел купить пятерых. Я сказал ему, что он напрасно старается. Мясо пошло им впрок, хотя не очень-то весело скармливать собакам такую еду, которая стоит два с половиной доллара фунт. Пойдем, выпьем! Нужно спрыснуть мою добычу: восемнадцать фунтов сахару!
        Через несколько минут, отмеривая на весах золотой песок в уплату за виски, Малыш хлопнул себя по лбу:
        — Совсем из головы вон! Ведь я сговорился встретиться в «Тиволи» с одним молодцом! Он продает порченую грудинку по полтора доллара, за фунт. Мы скормим ее собакам и, таким образом, сэкономим на собачьих харчах доллар в день. До свидания!
        — До скорого,  — ответил Кит.  — Я схожу домой и сейчас вернусь.
        Только что ушел Малыш, как в дверях появился закутанный в меха человек. Увидев — Кита, он радостно заулыбался, и Кит узнал Брэка — того самого, которому они помогли переправиться через пороги.
        — Я узнал, что вы в городе,  — поспешно заговорил Брэк, пожимая ему руку,  — и вот уже с полчаса разыскиваю вас. Выйдемте, мне надо поговорить с вами.
        Кит бросил печальный взгляд на гудящую, раскаленную докрасна печку.
        — А здесь нельзя?
        — Нет, дело важное. Идемте во двор.
        Выходя из салуна, Кит снял перчатку, чиркнул спичкой и осветил термометр, висевший снаружи у двери. Мороз обжег его голую руку, и он поспешно натянул перчатку. В небе, раскинувшись дугой, пылало северное сияние. И по всему Даусону раздавался заунывный вой собак.
        — Сколько?  — спросил Брэк.
        — Шестьдесят ниже нуля.
        Кит плюнул для пробы, и плевок замерз в воздухе, не долетев до земли.
        — Термометр падает все ниже и ниже. Час назад было всего пятьдесят два градуса, а теперь уже шестьдесят. Неужели опять в поход?
        — Да!  — прошептал Брэк, пугливо озираясь вокруг.  — Вы знаете ручей Сквау-Крик? Он впадает в Юкон на том берегу, в тридцати милях отсюда.
        — Там нет ничего!  — возразил Кит.  — Эту речку разведывали года три тому назад.
        — На других речках тоже делались разведки и, однако… Слушайте! Это богатейшее место! И золото лежит неглубоко: от восьми до двадцати футов глубины — рыть недолго! Там каждая заявка даст не меньше полумиллиона. Это большой секрет. Я узнал о нем от моих ближайших друзей и тогда же сказал жене, что непременно разыщу вас прежде чем пуститься в дорогу. Будьте здоровы. Мой мешок спрятан на берету. Я обещал товарищам не отправляться на работу, пока не уснет весь город. Сами знаете, что получится, если нас хоть кто-нибудь увидит. Берите своего товарища — и поскорее туда! Не забудьте: Сквау-Крик. Третья речка после Шведской реки!
        II

        Войдя в маленький сруб на окраине Даусона Кит услышал знакомый храп.
        — Спать, спать, ложись спать!  — пробурчал Малыш, когда Кит стал расталкивать его.
        — Я не в ночной смене,  — огрызнулся он, когда Кит начал трясти его еще сильнее.  — Если тебе нужно, ступай и посоветуйся с буфетчиком!!
        — Натягивай штаны!  — сказал Кит.  — Нам нужно сделать две заявки.
        Малыш уселся на постели и открыл было рот, но Кит закрыл ему рот рукой.
        — Тс, тише!  — прошептал он.  — Напали на золото! Не буди соседей. Весь город давно спит.
        — Гм! Что-то не верится. Если кто и найдет золото, так не — станет кричать об этом. Где же это сокровище?
        — На Сквау-Крик,  — прошептал Кит.  — Это верно. Брэк дал мне знать. Золото лежит под самой травой. Вставай! Захватим с собой самое необходимое — и марш!
        Малыш закрыл глаза и снова погрузился в сон. Хват сдернул с него одеяла.
        — Не хочешь — не надо. Я иду один,  — сказал он. Малыш начал одеваться.
        — Собак возьмем с собой?  — спросил он.
        — Нет. Дорога туда не проложена, и лучше итти без собак.
        — Тогда я задам им корму. Не забудь захватить березовой коры и свечу.
        Малыш открыл дверь; на него пахнуло жестоким морозом, и он поспешил надеть наушники и, перчатки.
        Через пять минут он вернулся, потирая нос.
        — Хват, я против этого похода. Воздух холоднее, чем были крючки в аду, за тысячу лет до того дня, когда черти развели огонь. Кроме того, сегодня пятница и тринадцатое… Верно тебе говорю, не будет нам сегодня удачи.
        Захватив с собою небольшие походные сумки, они закрыли за собой дверь и стали спускаться с холма. Северное сияние погасло, и им пришлось итти в темноте, при неверном свете мигающих звезд. На повороте тропинки Малыш провалился по колена; в сугроб и зычным голосом стал проклинать ту неделю, тот месяц и тот год, когда он родился на свет.
        — Неужели ты не можешь помолчать?  — сердитым шопотом проговорил Кит.  — Ты разбудишь весь город!
        — Город и так не спит! Видишь свет в этом доме? И там, подальше, тоже! Слышишь, хлопнула дверь? Как бы не так! Ну, конечно, Даусон спит. А почему огни? Должно быть, кого-нибудь хоронят. Никто за золотом и не собирается, можно поручиться.
        Когда товарищи сошли с горы и были уже почти в самом городе,  — в окнах запрыгали огни, захлопали двери домов, и сзади донесся скрип мокассинов по утоптанному снегу.
        Малыш опять не выдержал:
        — Чорт возьми, сколько тут этих факельщиков!
        На тропе стоял человек и повторял тихим встревоженным голосом:
        — Скорее, Чарли! Шевелись, Чарли!
        — Заметил тюк у него за спиною? Наверное, кладбище не близко, если факельщики берут с собой одеяла.
        Когда они вышли на главную улицу порода, за ними уже шли вереницей человек сто, и пока они при обманчивом свете звезд с трудом разыскивали узенькую тропинку, ведущую к реке, сзади собиралось все больше и больше народа. Малыш поскользнулся и с высоты тридцати футов скатился в мягкий снег. Хват последовал за ним и упал на Малыша, который только что встал на ноги.
        — Я первый нашел этот участок!  — бурчал Малыш, снимая рукавицы и вытряхивая из них снег.
        Через минуту сверху на Кита и Малыша посыпалась вся ватага людей, которые шли сзади, и им пришлось выкарабкиваться из-под этой лавины. Когда замерзала река, здесь образовался затор, и стоящие дыбом льдины в беспорядке торчали из-под снега. Кит несколько раз падал в снег и жестоко ушибался об острые углы льдин, в конце концов, он вытащил из мешка свечу. Люди, шедшие сзади, приветствовали неожиданный свет шумными возгласами одобрения. В морозном безветренном воздухе свеча горела ярко, и Кит зашагал быстрей.
        — Верно, идут за золотом,  — говорил Малыш.  — А может быть, все они лунатики.
        — Во всяком случае, мы во главе процессии!  — сказал Хват.
        — Неизвестно! Видишь, огни впереди? Что же это по-твоему, светлячки? Может быть, и эти, что идут по тропинке, тоже светлячки? Уверяю тебя, впереди такая же процессия, а может быть, и не одна.
        До западного берега Юкона была целая миля, и на всем этом расстоянии извилистая тропа мерцала огнями. Позади них, на обрыве, с которого они только что спустились, горело еще больше свечей.
        — Нет, это не процессия, это исход евреев из Египта. Впереди, должно быть, не меньше тысячи человек и сзади не меньше тысячи. Послушай, что скажет тебе твой дядюшка. Идем-ка домой и ляжем спать! Это будет самое лучшее. И зачем только нас понесло! Я уж чую, что толку не будет.
        — Заткни глотку!  — сердито ответил Хват.  — Тебе вредно говорить на морозе!
        — Гм! Ноги у меня, правда, короткие, зато двигаются сами собою, и потому я не устаю. Бьюсь об заклад, что я перегоню любого из здешних ходоков…
        Кит знал, что Малыш не хвастает, он давно убедился в том, что его друг великолепный ходок.
        — Я нарочно иду медленно, чтобы ты не отставал от меня,  — поддразнивал Кит.
        — Вот потому-то я и наступаю тебе на пятки; если не можешь итти быстрее — пусти меня вперед.
        Кит пошел быстрее и скоро нагнал группу золотоискателей.
        — Пошевеливайся!  — торопил Малыш.  — Обгони этих непогребенных покойников. Мы не на похоронах.
        Поравнявшись с золотоискателями, Кит насчитал восьмерых мужчин и двух женщин, а вскоре они обогнали и вторую группу — человек в двадцать. В нескольких футах от западного берега дорога сворачивала к югу, и бугристый лед сменился ровным. Но он был покрыт рыхлым слоем снега, в несколько футов толщины. Узкая санная колея не шире двух футов лентой извивалась перед путниками. Стоило хоть немного шагнуть в сторону, чтобы провалиться по колено. Те, которых они обгоняли, неохотно пропускали их вперед, и Малышу с Китом часто приходилось сворачивать в сугроб и прокладывать себе путь через глубокий снег.
        Малыш был угрюм и неукротимо зол. Когда он Расталкивал золотоискателей, они ругали его, и он платил им той же монетой.
        — Куда ты так торопишься?  — сердито спросил один.
        — Туда же, куда и ты!  — ответил Малыш.  — Вчера с Индейской Реки двинулась целая куча народу. Все участки расхватали.
        — Если так, то тебе некуда торопиться!
        — Кому? Мне? Да ведь я не за золотом! Я здешний чиновник. Иду по служебному делу. Собираюсь произвести перепись населения на Сквау-Крик.
        — Эй ты, малютка! Куда торопишься?  — окликнул Малыша другой.  — Неужели ты и вправду надеешься сделать заявку?
        — Я?  — ответил Малыш.  — Да я-то и открыл золотую жилу на Сквау-Крик. Теперь иду приглядеть, чтобы никто из «чечако» не отнял у меня моих заявок.
        В среднем золотоискатели проходили по три с половиною мили в час. Хват и Малыш делали четыре с половиной, а иногда и больше.
        — Я решил оставить тебя без задних ног,  — сказал Кит в шутку.
        — Ну, это ты врешь!  — отозвался Малыш.  — Я и без ног могу так зашагать, что у твоих мокассинов через час отлетят подметки. Хотя торопиться некуда. Я все высчитал в уме. В каждой заявке футов пятьсот. Допустим, на каждую милю по десяти заявок. Впереди шагает не меньше тысячи человек, а вся речка не длиннее ста миль. Вот и считай сколько народа останется с носом, а в том числе и мы.
        Прежде чем ответить, Кит неожиданно пустился бежать и оставил своего спутника шагов на десять позади.
        — Если бы ты помалкивал да прибавил бы шагу, мы живо обогнали бы кое-кого из этой тысячи идущих впереди,  — сказал Кит.
        — Кто? Я? Пусти меня только вперед, и я тебе покажу, что значит ходить по-настоящему.
        Кит рассмеялся И опять обогнал Малыша. Теперь он увидел в новом свете эту погоню за золотом. Ему пришла на память известная фраза безумного философа — «переоценка ценностей». И в самом деле: в эту минуту ему гораздо важнее было перегнать Малыша, чем найти целое состояние. Он пришел к заключению, что в игре самое важное — игра, а не выигрыш. Все силы его души, его ума, его мускулов были направлены только на то, чтобы победить Малыша, который за всю свою жизнь не прочел ни единой книги и не мог бы отличить рэгтайма от оперы.
        — Погоди, Малыш, я доконаю тебя. Уж я тебе покажу! Ведь с тех пор, как я ступил на Дайский берег, каждая клеточка моего тела переродилась. Мясо у меня жилистое, как клубок струн, и горькое, как яд гремучей змеи. Несколько месяцев назад я бы многое отдал, чтобы написать такую фразу, но нет! Ни за что не написал бы! А теперь слова пришли сами собой, потому что я пережил их. Но теперь, когда я переживаю эти слова, мне незачем писать их. Я настоящий мужчина и могу дать хорошую трепку всякому коротышке-горцу, который заденет меня. Так и быть, пропускаю тебя вперед. И согласен итти твоим шагом, но потом я пойду вперед и покажу тебе, как надо ходить.
        — Ну, теперь держись,  — добродушно посмеивался Малыш.  — Прочь с дороги, молокосос, и гляди, как зашагает твой дядя!
        Каждые полчаса они сменяли друг друга, устанавливая поочереди рекорд быстроты. Разговаривали они мало. Им было тепло, потому что они шагали изо всех сил, хотя дыхание застывало у них на усах и бороде. Почти беспрерывно они терли перчатками нос и щеки. Достаточно было на минуту перестать растирать лицо, чтобы щеки и нос начали неметь, и после этого нужно было тереть изо всех сил, чтобы восстановить кровообращение.
        Путникам часто казалось, что они уже обогнали всех, но впереди постоянно обнаруживались новые отряды золотоискателей, вышедших из города раньше. Иногда эти люди пытались не отставать от наших скороходов, но это никому не удавалось, и соперники постепенно оставались позади, исчезая во тьме.
        — Мы всю зиму в дороге,  — говорил Малыш,  — а они размякли, валяясь возле печки, и имеют наглость состязаться с нами! Другое дело, если бы они были такие матерые волки, как мы. Тогда и они были бы хорошими ходоками.
        Один раз Хват зажег спичку и посмотрел на часы. Больше он не повторял этого, потому что пальцы его так замерзли, что прошло полчаса, прежде чем они снова пришли в нормальное состояние.
        — Четыре часа.  — сказал он, надевая перчатки.  — И мы обогнали уже триста человек.
        — Триста тридцать восемь,  — поправил Малыш,  — я считал. Эй, вы, там! Уступите дорогу. В походе участвуют только бывалые люди!
        Последнее замечание относилось к выбившемуся из сил человеку, который плелся впереди, загораживая собою дорогу. Этот да еще один человек были единственными неудачниками, которые попались на пути Киту и Малышу. Об ужасах этой ночи они узнали только впоследствии. Обессиленные люди садились в снег, чтобы отдохнуть немного, и больше уже не вставали. Досмерти замерзли семеро, но сколько ампутаций ног, рук и пальцев было произведено в даусонских больницах на следующий день! Ночь великого похода на Сквау-Крик была самая холодная за всю зиму. На рассвете спиртовые термометры Даусона показывали семьдесят градусов ниже нуля. Участвовавшие в походе были большею частью новички и не имели представления о том, что такое мороз.
        Через несколько шагов наши путники обогнали еще одного ходока, выбывшего из строя. Северное сияние, яркое, как прожектор, охватило полнеба — от горизонта до зенита. Он сидел у дороги, на глыбе льда.
        — Вперед, сестрица!  — весело крикнул Малыш.  — Шевелись, не то замерзнешь.
        Человек ничего не ответил, и они остановились, чтобы узнать, в чем дело.
        — Твердый, как кочерга,  — поставил диагноз Малыш.  — Толкни его, и он переломится.
        — Дышит ли он?  — Кит снял перчатку и сквозь мех и фуфайки попытался нащупать сердце.
        Малыш приподнял наушник и приложил ухо к оледенелым губам человека.
        — Не дышит,  — сказал он.
        — Сердце не бьется,  — сказал Кит.
        Кит натянул перчатку и долго хлопал рука об руку, прежде чем снова снять перчатку и зажечь спичку. На льдине сидел мертвый старик. При свете спички они разглядели длинную седую бороду, превратившуюся в ледяную сосульку, щеки, побелевшие от холода, закрытые глаза и слипшиеся заиндевелые ресницы. Спичка догорела.
        — Идем,  — сказал Малыш, потирая ухо.  — Покойнику ничем не поможешь. А я отморозил ухо. Теперь слезет кожа и будет ныть целую неделю.
        Через несколько минут, когда огневая лента пульсирующим светом неожиданно озарила все небо, они увидели на льду, далеко впереди, две быстро шагающие фигуры. Кроме них, кругом не было ни одной живой души.
        — Те двое — впереди всех,  — Сказал Малыш, когда снова спустилась тьма.  — Идем скорее, перегоним их.
        Но прошло полчаса, а они все еще не нагнали ту пару, которая шла впереди. Малыш рассердился и бросился бежать.
        — Догнать мы их догоним, но перегнать не удастся!  — Задыхаясь, проговорил Малыш.  — Ну и шагают они! Это тебе не чечако! Такие матерые волки, как и мы с тобой.
        Кит шел впереди, когда они догнали быстроногих ходоков, и был рад, что может передохнуть, шагая за ними по пятам. И почти сейчас же у него явилась уверенность, что та из закутанных фигур, которая ближе к нему,  — женщина. Он не мог отдать себе отчета в том, откуда взялась эта уверенность. В капюшоне, в мехах, эта темная фигура была похожа на всякую другую — и все-таки что-то знакомое почудилось Киту. Он подождал новой вспышки северного сияния, и при его свете успел разглядеть маленькие ножки в мокассинах. Но он разглядел не только ножку, он узнал ту походку, которая пленила его несколько месяцев назад.
        — Здорово ходит,  — хрипло произнес Малыш.  — Пари держу, что она краснокожая.
        — Здравствуйте, мисс Гастелл!  — обратился к девушке Кит.
        — Здравствуйте!  — ответила она, повернув голову и бросив на него быстрый взгляд.  — Темно.
        Я ничего не вижу. Кто вы?
        — Хват.
        В морозном воздухе раздался ее смех, и Кит подумал, что он никогда не слышал такого очаровательного смеха.
        — Ну, как? Женились вы? И где же ваши дети, о которых вы столько рассказывали?  — и прежде чем он успел ответить, она продолжала: — Сколько чечако плетутся сзади?
        — Несколько тысяч. Мы перегнали больше трехсот. И они времени не теряют.
        — Старая история!  — горько вздохнула девушка.  — Новопришельцы занимают самые богатые русла, и старожилы, которые так мужественно, с такими страданиями создали эту страну,  — остаются ни с чем. Открыли Сквау-Крик старожилы — как об этом пронюхали, неизвестно — они дали знать старожилам Морского Льва. Морской Лев на десять миль дальше Даусона, и когда тамошние придут на Сквау-Крик, весь он будет занят чечако из Даусона. Это несправедливо, возмутительно!
        — Да, это ужасно,  — согласился Кит.  — Но чем же тут можно помочь, я право не знаю. Кто первый пришел, тот первый и захватил — так всегда бывает.
        — А все-таки я хотела бы помочь,  — с жаром воскликнула она.  — Я буду рада, если все они замерзнут в дороге, если с ними случится самое худшее — только бы старожилы с Морского Льва пришли первыми!
        — Однако, вы недолюбливаете нас!  — засмеялся Кит.
        — Ах, нет, совсем не то!  — торопливо сказала она.  — Но я знаю каждого человека на Морском Льве и какие это люди! Сколько голодали они в этом краю и как геройски работали! Вместе с ними мне пришлось пережить тяжелые времена на Койокуке, когда я была еще девочкой. Мы вместе голодали на Березовой речке и на Сороковой миле. Это герои, которые имеют полное право на награду, а тысячи новичков опередили их, хотя не заслужили никаких прав на это.
        В течение часа Джой и Кит не сказали друг другу ни слова, но он видел, что девушка изредка перешептывалась с отцом.
        — Я узнал его,  — сказал Малыш Киту,  — это Льюис Гастелл, старый золотоискатель. А она, должно быть, его дочь. Он пришел в эту местность в незапамятные времена и привез сюда девочку, грудного ребенка. Это он вместе с Битлоом пустил первый пароход по Койокуку.
        — Нам незачем обгонять их,  — сказал Кит.  — Нас только четверо.
        Малыш согласился с ним, и еще час они шагали в полном молчании. В семь часов утра, при последней вспышке северного сияния, они увидели широкий проход между покрытыми снегом горами.
        — Сквау-Крик!  — воскликнула Джой.
        — Через полчаса будем на месте!  — обрадовался Малыш.  — Мне так хочется вытянуть ноги и отдохнуть.
        Здесь Дайская дорога поворачивала в обход ледяных заторов, к восточному берегу Юкона. Путникам пришлось сойти с хорошо накатанной тропы, подняться по льдинам и пойти по тропинке, едва намечавшейся вдоль западного берега.
        Льюис Гастелл, шедший впереди, вдруг поскользнулся в темноте на неровном льду и сел, схватившись обеими руками за лодыжку. Он с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, медленно заковылял вперед. Через несколько минут он остановился.
        — Я не могу итти дальше,  — сказал он дочери.  — Я растянул себе сухожилие. Иди одна и сделай заявку за нас обоих.
        — Не можем ли мы чем-нибудь помочь?  — спросил Кит.
        Льюис Гастелл покачал головой.
        — Ей не трудно поставить вехи на двух участках. А я поднимусь на берег, разведу костер и перевяжу себе ногу. Иди, Джой. Ставь вехи выше прииска «Открытие»; там больше золота.
        — Возьмите березовой коры,  — сказал Кит, разделив свой запас на две равные части.  — Мы позаботимся о вашей дочери.
        Льюис Гастелл резко засмеялся.
        — Благодарю вас,  — сказал он.  — Она и сама о себе позаботится. Идите за нею, она вам покажет дорогу.
        — Вы позволите мне пойти впереди?  — спросила она Кита.  — Я знаю местность лучше вас.
        — Ведите нас!  — галантно ответил Кит.  — Я с вами согласен: возмутительно, что мы, чечако, идем впереди жителей Морского Льва. Нет ли здесь какой-нибудь другой дороги?
        Она покачала головой.
        — Все равно, следов не спрячешь, чечако побегут за нами, как овцы.
        Пройдя четверть мили, она круто повернула к западу. Они шагали теперь по нетронутому снегу, но ни Кит, ни Малыш не обратили внимания на то, что едва заметная тропинка, по которой они шли до сих пор, вела к югу. Если бы они видели, что сделал Льюис Гастелл, оставшись один, вся история Клондайка приняла бы, пожалуй, другой оборот. Старожил, нисколько не хромая, побежал за ними, низко наклонив голову, как собака, бегущая по следу. Он старательно утоптал и расширил поворот, который они сделали на запад, а сам пошел вперед по старой дороге, ведущей к югу.
        Тропинка вела вверх по ручью, но в темноте она была так мало заметна, что несколько раз они сбивались с пути. Через четверть часа Джой почему-то захотела итти сзади и пропустила обоих мужчин вперед поочередно прокладывать путь по снегу. Они двигались теперь так медленно, что золотоискатели, шедшие по их следам, стали догонять их; к девяти часам, когда стало светать, за ними тянулся огромный хвост. Темные глаза Джой засверкали.
        — Сколько времени мы идем по этому ручью?  — спросила она.
        — Два часа,  — ответил Кит.
        — Да два часа на обратную дорогу — будет четыре,  — засмеялась она.  — Старожилы Морского Льва спасены!
        Смутное подозрение пронеслось в голове Кита. Он остановился и посмотрел на девушку.
        — Я не понимаю,  — сказал он.
        — Что ж, я вам объясню. Это Норвежский ручей. Сквау-Крик — дальше к югу, следующий за этим.
        Кит на мгновение потерял дар слова.
        — И вы это сделали намеренно?  — спросил Малыш.
        — Да, для того, чтобы старожилы выиграли время.
        Она засмеялась. Кит взглянул на Малыша, и они оба захохотали.
        — Если бы женщины не были такой редкостью в этой стране,  — оказал Малыш,  — я перекинул бы вас через колено и высек.
        — Значит, ваш отец не растянул себе жилы, а просто подождал, пока мы скроемся из виду, и пошел дальше?  — спросил Кит.
        Она кивнула.
        — И вы заманили нас на ложный путь?
        Она снова кивнула, и Кит весело захохотал. Это был смех человека, открыто признававшего себя побежденным.
        — Почему вы на меня не сердитесь?  — печально спросила она.  — Или не… побьете меня?
        — Ну что ж, пора и возвращаться,  — сказал Малыш.  — У меня ноли мерзнут, когда мы стоим.
        Кит покачал головой.
        — Значит, мы даром потеряли четыре часа. Я предлагаю итти вперед. Мы прошли вверх по этому Норвежскому ручью миль восемь, и когда посмотришь назад, видно, что мы довольно круто повернули к югу. Если мы пойдем прямо и перемахнем где-нибудь через водораздел, мы выйдем на Сквау-Крик где-нибудь выше «Открытия».  — Он посмотрел на Джой.  — Не пойдете ли и вы! Я обещал вашему отцу смотреть за вами.
        — Я…  — она колебалась.  — Я пойду с вами, если вы ничего не имеете против.  — Она смотрела ему прямо в глаза, во взгляде ее не было ни вызова, ни насмешки.  — Право, мистер Хват, вы заставили меня пожалеть о том, что я сделала. Но ведь должен же был кто-нибудь защитить интересы старожилов?
        — Мне кажется, что погоня за золотом — своего рода спорт.
        — А мне кажется, что вы оба — хорошие спортсмены,  — сказала она с легким вздохом.
        В продолжение двух часов они шли по замерзшему руслу Норвежской речки, а потом повернули к югу по узкому извилистому притоку ее. В полдень они стали взбираться на перевал. Позади них тянулась длинная цепь золотоискателей, шедших по их следам. Кое-где с привалов поднимались уже тонкие струйки дыма.
        Итти было трудно. Они шли по пояс в снегу и часто останавливались, чтобы перевести дух. Малыш первый взмолился об отдыхе.
        — Мы уже целых двенадцать часов в пути,  — сказал он.  — Должен сказать, что я здорово устал. Вы тоже. А эта бедная девушка свалится с ног, если не поест чего-нибудь. Вот здесь надо разложить костер. Что вы скажете?
        Они так быстро, ловко и так методически принялись устраивать временную стоянку, что Джой, недоверчиво следившая за ними, должна была признать, что и старожилы не справились бы с этим делом скорее. Из сосновых веток и одеял соорудили палатку. Путники не подходили к огню, пока не растерли докрасна своих щек и носов.
        Кит плюнул в воздух. Через секунду раздался звон упавшей льдинки.
        — Я сдаюсь,  — сказал он.  — Никогда еще не видал я такого мороза.
        — Была одна зима на Койокуке, когда мороз достиг восьмидесяти шести градусов,  — заметила Джой.  — Сейчас, должно быть, не меньше семидесяти или семидесяти пяти. Я чувствую, что отморозила себе щеки. Они горят как в огне.
        Здесь, на крутом склоне перевала, не было льда. Они положили в таз твердого, зернистого, как сахар снегу, и сварили кофе. Кит жарил свинину и, подогревал сухари, чтобы они оттаяли. Малыш поддерживал огонь. Джой расставила две тарелки, две чашки, две ложки, жестянку со смесью соли и перца и жестянку с сахаром. Они с Китом ели из одной тарелки и пили из одной чашки.
        Было уже около двух часов, когда они стали опускаться с перевала по какому-то притоку Сквау-Крик. Джой, которая теперь хотела, чтобы ее спутники сделали заявки, боялась, что они идут медленно из-за нее, и потребовала, чтобы ее пустили вперед. Она шла так быстро и ловко, что Малыш пришел в восторг.
        — Посмотри на нее!  — воскликнул он.  — Вот это женщина! Смотри, как мелькают ее мокассины. Она не носит высоких каблуков! Она пользуется ногами, дарованными ей природой. Да, она годится в жены охотнику на медведей.
        Она оглянулась на них благодарно, с улыбкой, предназначавшейся отчасти и для Кита. Он уловил дружеское чувство в этой улыбке, а в то же время со всей остротой почувствовал, сколько женского в этой дружелюбной улыбке.
        Дойдя до Сквау-Крик, они оглянулись и увидели длинную цепь золотоискателей, с большим трудом спускавшихся с перевала.
        Они спустились, скользя с берегового откоса на русло промерзшей до самого дна реки. Берега аллювиального происхождения доходили до восьми футов в вышину. Следов не было видно на снегу, покрывавшем лед, и наши путники поняли, что они вышли выше «Открытия» и выше последних заявок старожилов Морского Льва.
        — Не попадите в родник!  — крикнула Джой Киту.  — А то, при семидесятиградусном морозе, вы останетесь без ног.
        Эти родники, которые встречаются во всех ручьях Клондайка, не замерзают даже при самых сильных морозах. Они образуют лужи, замерзающие сверху и прикрытые снегом. Вот почему, ступая по сухому снегу, можно неожиданно провалиться в воду по колена. Если в течение пяти минут не переменить промокшую обувь, ногу придется отнимать.
        В три часа начались долгие серые полярные сумерки. Наши путники стали искать обгорелое дерево, которое должно было обозначать центральный столб последней заявки. Джой, увлекающаяся и живая, первая увидела его. Она: побежала вперед и закричала:
        — Здесь кто-то был! Посмотрите на снег! Вот зарубка! На этой сосне!
        И вдруг по пояс провалилась в снег.
        — Я попалась!  — жалобно закричала она.  — Не подходите ко мне. Я сама выберусь.
        Шаг за шагом, проламывая ледяную кору, скрытую под слоем сухого снега, она выбралась на более прочный лед. Кит, не теряя времени, побежал на берег, в кусты, куда весенние ручьи нанесли много хвороста. Этот хворост, казалось, только ждал спички, чтобы вспыхнуть. Когда Джой подошла к Киту, костер уже разгорался.
        — Сядьте!  — скомандовал он.
        Она послушно села в снег. Он сбросил мешок со спины и постлал ей под ноги одеяло.
        Сверху донеслись голоса золотоискателей, следовавших за ними.
        — Пусть Малыш пойдет вперед и поставит столбы,  — посоветовала Джой.
        — Иди, Малыш,  — сказал Кит, снимая с нее заледеневшие мокассины.  — Отмеряй тысячу футов и поставь два центральных столба. Угловые мы поставим потом.
        Перочинным ножом Кит срезал ремни с мокассинов Джой. Они так замерзли, что скрипели и визжали под ножом. Сивашские чулки и толстые шерстяные носки были покрыты льдом. Вся нога была точно в железном футляре.
        — Ну, как нога?  — спросил он, продолжая работать.
        — Совсем онемела. Не могу шевельнуть пальцами. Но все обойдется. Костер чудесно горит. Сами не отморозьте себе рук. Они, должно быть, уже онемели у вас.
        Он снял рукавицы и стал голыми руками хлопать себя по бедрам. Когда кровообращение восстановилось, он снова принялся разувать девушку. Показалась белая кожа, предоставленная ожогам семидесятиградусного мороза.
        Кит с яростью принялся растирать ногу снегом. Наконец, Джой стала морщиться, пожимать плечами, зашевелила пальцами и радостно пожаловалась на боль.
        Он подтащил ее к костру и усадил ее на одеяло, ногами к живительному пламени.
        — Теперь сами займитесь своими ногами,  — сказал он.
        Она сняла рукавицы и стала сама растирать себе ноги, как бывалая путешественница, следя за тем, чтоб они согревались постепенно. А в это время он согревал руки. Потом поправил костер, открыл мешок Джой и вынул оттуда сухую пару обуви.
        Вернулся Малыш и вскарабкался к ним на берег.
        — Я отмерил ровно тысячу футов,  — заявил он.  — Номера двадцать семь и двадцать восемь. Когда я ставил верхний столб на номере двадцать семь, я увидел какого-то субъекта, который сказал мне, что я не имею права на двадцать восьмой номер. Но я ответил ему…
        — Ну,  — закричала Джой,  — что вы ему ответили?
        — Я ответил ему напрямик, что если он сейчас же не отскочит на пятьсот футов в сторону, я ткну его отмороженным носом в сливочное мороженое и шоколадный пломбир. Он ушел, и я поставил два центральных столба для двух честнейшим образом отмеренных пятьсот футовых участков. Он поставил свой столб рядом. Я думаю, сейчас Сквау-Крик уже «заявлен» его компанией до самых истоков и вниз по течению до самого устья. Но наше дело в шляпе. Сейчас уже темно, и ничего не видно, но завтра мы сможем поставить угловые столбы.
        III

        Наутро погода изменилась. Стало так тепло, что Кит и Малыш, не вылезая из-под одеял, определили температуру в двадцать градусов ниже нуля. Стужа прекратилась. Одеяла сверху были покрыты шестидюймовым слоем инея.
        — Доброе утро! Как ваши ноги?  — обратился Кит к Джой Гастелл, которая сидела в своих спальных мехах и стряхивала с себя снег.
        В то время как Кит готовил завтрак, Малыш развел костер и принес льду с реки. К концу завтрака стало совсем светло.
        — Пойди и поставь угловые столбы, Хват,  — сказал Малыш. Там, где я рубил лед для кофе, я видел песок. Я сейчас натоплю воды и промою таз этого песку — на счастье.
        Кит, взяв топор, пошел ставить столбы. Отойдя от нижнего центрального столба, номера «двадцать семь», он направился под прямым углом по узкой долинке до ее края. Он работал почти автоматически, так как ум его был занят воспоминаниями о том, что случилось вчера. Не признаваясь самому себе, он чувствовал, что приобрел власть над нежными линиями и крепкими мускулами тех ног, которые он так старательно растирал снегом. Неясное, но сладостное чувство обладания наполняло его. Ему казалось, что нужно только подойти к Джой Гастелл, взять ее за руку и сказать: «идем».
        И вдруг он сделал открытие которое заставило его позабыть о власти над белыми женскими ножками. Ему не пришлось поставить углового столба у края долины, ибо он пришел не на край долины, а на берег какой-то другой речки. Он заметил обгорелую иву и характерную отдельную сосну и затем вернулся к речке, где были центральные заявочные столбы. Пройдя по руслу, имевшему форму подковы, он убедился, что обе речки на самом-то деле одна и та же речка. Потом он дважды прошел долину поперек — от нижнего столба номера «двадцать семь» к верхнему столбу номера «двадцать восемь» и обратно — и убедился, что верхний столб последнего находится ниже нижнего столба первого. Вчера, в серых сумерках, Малыш сделал две заявки на подкове!
        Кит вернулся в лагерь. Малыш только что кончил промывать песок.
        — Нам повезло!  — закричал он, протягивая таз Киту.  — Смотри! Уйма золота! Здесь не меньше, чем на двести долларов! Я еще никогда не видел такой пробы Кит равнодушно посмотрел на золото, налил себе чашку кофе и сел. Джой почувствовала что-то недоброе и беспокойно посмотрела на Кита. Малыш был обижен невниманием товарища к его открытию.
        — Почему ты не радуешься?  — спросил он.  — Ведь тут целое богатство, а ты и смотреть на него не желаешь.
        Прежде чем ответить, Кит отхлебнул глоток кофе.
        — Малыш, знаешь ли ты, чем наши заявки напоминают Панамский канал?
        — Не понимаю.
        — Восточный вход в Панамский канал находится западнее западного входа.
        — Не понимаю этого каламбура. Продолжай.
        — Говоря кратко, Малыш, ты сделал обе наши заявки на изгибе подковы.
        Малыш выронил из рук таз с золотом.
        — Ну!  — крикнул он.
        — Верхний столб двадцать восьмого номера находится на десять футов ниже нижнего столба номера двадцать семь.
        — Ты хочешь сказать, что мы ничего не получим?
        — Даже на десять футов меньше, чем ничего.
        Малыш спустился к реке. Через пять минут он вернулся. В ответ на вопросительный взгляд Джой, он кивнул головой. Затем он молча подошел к поваленному дереву, сел на него и стал разглядывать снег возле своих мокассин.
        — Можно укладываться и отправляться обратно в Даусон,  — сказал Кит и принялся складывать одеяла.
        — О, как мне жаль, Хват,  — сказала Джой.  — Это я во всем виновата.
        — Не беда!  — ответил он.
        — Я во всем виновата, я одна,  — настаивала она.  — Но папа сделал заявку для меня Ниже «Открытия». Я отдаю ее вам.
        Он покачал головой.
        — Малыш!  — взмолилась она.
        Малыш тоже покачал головой и вдруг захохотал. Он хохотал, как сумасшедший.
        — Это не истерика,  — объяснил он.  — Мне иной раз становится до того смешно, вот как сейчас.
        Его взгляд случайно упал на таз с золотом. Он подошел к тазу, опрокинул его ногой и рассыпал золото по снегу.
        — Это не наше золото,  — сказал он.  — Оно принадлежит тому лоботрясу, которого я вчера прогнал. Идем, Хват, вернемся в Даусон. Впрочем, если ты хочешь убить меня, я и пальцем не двину, чтобы помешать тебе.

        Малыш видит сны
        I

        — Почему ты никогда не играешь?  — спросил как-то раз Малыш Кита, когда они сидели в «Лосином Роге».  — Неужели у тебя в крови нет азарта?
        — Есть,  — ответил Кит.  — Но я знаю статистику проигрышей, а мне нужна верная прибыль.
        Вокруг них в огромной комнате бара поднимался стук костей и шелест карт; за дюжиной игорных столов испытывали свое счастье люди в мехах и мокассинах. Он обвел их рукой.
        — Посмотри на них,  — сказал Хват.  — Ведь самый простой математический расчет говорит, что все они сегодня проиграют больше, чем выиграют, а большая часть из них уже и сейчас проигралась.
        — Ты силен в арифметике,  — восхищенно пробормотал Малыш.  — И, в сущности, ты прав. Но, с другой стороны, нельзя не считаться с фактами. Людям иногда везет. А бывает иногда и так, что все игроки выигрывают. Я говорю это по опыту, потому что сам играл и не раз видел, как срывали банк. Единственный способ выиграть — выждать счастья, а там играть во-всю.
        — Это кажется просто,  — сказал Кит,  — так просто, что я не понимаю, почему люди проигрывают.
        — К сожалению,  — возразил Малыш,  — большинство игроков не чувствуют, когда им везет. И со мной было то же самое. Надо ловить счастье за хвост.
        Кит покачал головой.
        — Тут тоже статистика, Малыш. В большинстве случаев предчувствие обманывает игроков.
        — Неужели ты никогда не чувствовал, что стоит тебе наставить на карту — и ты непременно выиграешь?
        Кит захохотал.
        — Боюсь, что большинство шансов против меня. Но вот что, Малыш. Я сейчас поставлю доллар на самую высокую карту. И посмотрим, принесет ли она что-нибудь нам на выпивку.
        Кит направился к столу, где играли в фаро, но Малыш схватил его за руку.
        — Подожди! Я чувствую, что мне сегодня повезет. Поставь этот доллар на рулетку.
        Они подошли к стоявшему возле стойки бара столу с рулеткой.
        — Подожди, пока я не скажу,  — посоветовал Малыш.
        — На какой номер?  — спросил Кит.
        — На какой хочешь. Но не ставь, пока я не скажу.
        — Надеюсь, ты не станешь меня убеждать, что за этим столом меньше риска,  — сказал Кит.
        — У нас столько же шансов, сколько у нашегососеда. Не меньше, чем у рулетки.
        — Подождем — увидим,  — сказал Малыш.  — Ну, ставь!
        Крупке пустил шарик из слоновой кости по гладкому краю вертящегося колеса. Кит протянул руку над головой какого-то игрока и наугад бросил свои доллар. Монета скользнула по гладкому зеленому сукну и остановилась посреди номера тридцать четыре.
        Шарик тоже остановился, и крупье закричал:
        — Выиграл тридцать четвертый.
        Кит забрал тридцать пять долларов. Малыш хлопнул его по плечу.
        — Теперь ты видишь, что такое предчувствие, Кит. Откуда я это узнал? Сказать трудно. Я знал, что ты выиграешь. Если бы твой доллар упал на какой-нибудь другой номер, ты все равно выиграл бы. Если предчувствие верное, нельзя не выиграть.
        — А если бы вышел ноль?  — спросил Кит, направляясь с Малышом к стойке.
        — Тогда бы и твой доллар упал на ноль,  — ответил Малыш.  — Таково счастье. Идам назад к игорному столу. Теперь я сам хочу поставить.
        — Ты играешь по системе?  — спросил Кит минут через десять, когда его товарищ спустил сотню долларов.
        Малыш с негодованием покачал головой и поставил фишки на 3, 11, 17. Кроме того, одну фишку он бросил на «зеленое».
        — К чорту дураков, играющих по системе,  — закричал он, в то время как крупье собрал со стола его выигрыш.
        Кит, сначала равнодушный к игре, вдруг заинтересовался ею и стал внимательно следить за игрой. Он так погрузился в это занятие, что Малыш, который нашел, что с него довольно, с трудом оттащил его от стола.
        Крупье вернул Малышу мешок с золотым песком, данный в залог, и приложил к нему бумажку, на которой было написано: «Вычесть 350 долларов».
        Малыш отнес свой мешок и бумажку к весовщику, который сидел за большими весами. Он отвесил триста пятьдесят долларов и всыпал их в кассу рулетки.
        — На этот раз твое предчувствие подтвердило правильность статистики,  — сказал Кит.
        — Надо же было узнать, верное оно или нет.
        — Не беда, Малыш,  — рассмеялся Кит.  — А вот я действительно предчувствую…
        Глаза Малыша засверкали.
        — Чего же ты? Начинай играть.
        — У меня предчувствие особого рода. Что скоро я выработаю систему, которая соберет всю наличность с этого стола.
        — Система!  — буркнул Малыш, с искренней жалостью смотря на своего приятеля.  — Хват, послушай друга и пошли все системы к чорту. Играющие по системе всегда проигрывают. При системе счастья не бывает.
        — Вот этим она мне и нравится,  — ответил Кит.  — Система, это-статистика. Если система правильная, никогда не проиграешь, вот в чем разница. А играя на счастье, никогда не знаешь, верное у тебя предчувствие или нет.
        — Я видел много систем, по которым проигрывали, но не видел ни одной, по которой выигрывали бы.  — Малыш вздохнул.  — Если ты помешался на системах, то здесь нам не место, значит пора убираться отсюда.
        II

        Несколько недель оба друга гнули каждый свою линию. Кит проводил время в наблюдениях за рулеткой в «Лосином Роге», Малыш настаивал, что необходимо как можно скорее двинуться в путь. А когда стали говорить о походе в двести миль вниз по Юкону, Кит отказался наотрез.
        — Послушай, Малыш,  — сказал он.  — Я не пойду. Эта прогулка отнимет целых десять дней, а я надеюсь разработать мою систему раньше этого времени. Я и теперь мог бы выигрывать. Ну чего ради ты меня тащишь в такую даль?
        — Кит, я забочусь о тебе,  — ответил Малыш.  — Боюсь, как бы ты не рехнулся. Я готов тащить тебя за золотом хоть на Северный Полюс, хоть к чорту на рога, только бы мне удалось оторвать тебя от игорного стола.
        — Не беспокойся, Малыш. Ты забываешь, что я совершеннолетний. Тебе придется тащить не меня, а тот золотой песок, который я выиграю с помощью моей системы. Пожалуй, не обойдешься без хорошей собачьей упряжки.
        Малыш вздохнул.
        — Я не стану играть на твой счет,  — продолжал Кит.  — Все, что я выиграю, мы разделим пополам, но для начала мне необходимы все наши наличные деньги. Моя система еще не испытана, и потому возможно, что на первых порах я наделаю промахов.
        III

        Наконец, после многодневных наблюдений за рулеточным столом, настал вечер, когда Кит объявил, что он готов. Малыш, грустный и насупленный, похожий на участника похоронной процессии, сопровождал друга в «Лосиный Рог».
        Кит накупил фишек и сел рядом с крупье. Много раз шарик обежал круг, другие выигрывали и проигрывали, а Кит все не решался поставить свою фишку. Малыш сгорал от нетерпения.
        — Ставь же, ставь,  — говорил он.  — Кончай эти похороны. Чего ты ждешь? испугался, что ли?
        Кит качал головой и ждал. Было сыграно уже десять партий, когда он, наконец, поставил десять однодолларных фишек на номер 26. Номер выиграл, и Киту было уплачено триста пятьдесят долларов. Рулетка сделала еще десять кругов, двадцать кругов, тридцать кругов и только тогда Кит снова поставил десять долларов на 32. Он снова выиграл триста пятьдесят долларов.
        — Тебе везет!  — свирепо прошептал Малыш Киту.  — Жарь дальше, не останавливайся!
        Прошло полчаса, в течение которых Кит не принимал участия в игре, затем он поставил десять долларов на 34 и выиграл.
        — Везет!  — прошептал Малыш.
        — Нисколько!  — Ответил Кит.  — Это система. А ведь недурная система, не правда ли?
        — Рассказывай!  — не соглашался Малыш.  — Счастье приходит разными путями. Никакой системы не может быть. Тебе просто везет.
        Теперь Кит стал играть иначе. Он ставил чаще, но по мелочам, разбрасывал фишки по разным номерам и больше проигрывал, чем выигрывал.
        — Бросай игру,  — советовал Малыш.  — Ты выиграл около тысячи долларов. Забирай деньги и уходи.
        В эту минуту шарик снова забегал по кругу, и Кит поставил десять фишек на 26. Шарик остановился на 26.
        — Если уж тебе так везет,  — советовал Малыш,  — так ставь сразу двадцать пять долларов.
        Прошло около четверти часа, в течение которых Кит выигрывал и проигрывал небольшие суммы. А затем он неожиданно поставил двадцать пять долларов на ноль — и крупье выплатил ему восемьсот семьдесят пять долларов.
        — Разбуди меня, Кит, я сплю,  — взмолился Малыш.
        Кит улыбнулся, достал записную книжку и погрузился в вычисления.
        Вокруг стола собралась густая толпа, а игроки старались ставить на те же номера, что и Кит. Тут он снова изменил свой маневр. Десять раз под ряд он ставил на 18 и проигрывал. Тут даже самые упрямые последователи бросили его. Тогда он поставил на другой номер и выиграл триста пятьдесят долларов. Игроки снова последовали за ним и снова бросили его после ряда проигрышей.
        — Бросай, Кит, бросай!  — настаивал Малыш.  — Всякое счастье имеет предел, и твое явно кончились; таких кушей, как раньше, тебе уж не сорвать.
        — Попробую еще раз, потом заберу деньги,  — ответил Малыш.
        В продолжение нескольких минут он ставил с переменным счастьем мелкие фишки на разные номера, а затем бросил сразу двадцать пять долларов на ноль.
        — Давайте сочтемся,  — сказал он крупье, выиграв и на этот раз.
        — Можешь не показывать мне,  — сказал Малыш Киту, когда они направились к весам.  — Ты выиграл около трех тысяч шестисот долларов. Верно?
        — Ровно три тысячи шестьсот,  — ответил Кит.  — А теперь вези песок домой. Так мы условились.
        IV

        — Не шути со своим счастьем!  — говорил на следующее утро Малыш, видя, что Кит снова собирается в «Лосиный Рог».  — Тебе повезло два раза, и больше не повезет. Если пойдешь опять, ты спустишь весь выигрыш.
        — При чем тут счастье! Тут статистика, система. Проиграть я не могу.
        — К чорту систему! Никаких систем не существует. Однажды я выиграл семнадцать раз под ряд,  — по системе? как бы не так! Просто — дурацкое счастье, а я испугался и бросил игру. Если бы я играл дальше, я выиграл бы тридцать тысяч на свои два доллара.
        — А все-таки, Малыш, у меня есть система.
        — Гм! Докажи, что есть.
        — Я уже доказал. Идем, докажу еще раз.
        Когда они вошли в «Лосиный Рог», все взгляды устремились на Кита, а игроки у стола очистили для него место, и он снова сел рядом с крупье. На этот раз ом играл совсем иначе. За полтора часа он поставил только четыре раза. Но каждая ставка была по двадцать пять долларов, и всякий раз он выигрывал. Он получил три тысячи пятьсот долларов, и Малыш отвез домой золотой песок.
        — Пора бросать игру,  — сказал Малыш, садясь на койку и снимая мокассины.  — Ты выиграл семь тысяч. Только дурак стал бы продолжать игру.
        — А по-моему, только сумасшедший мог бы бросить игру с такой замечательной системой, как моя.
        — Ты умный человек, Кит. Ты учился в университете. А только ты здорово ошибся, что принял счастье за систему. Я много на своем веку видел разных систем, или скажу тебе прямо: нет такой системы, чтобы выигрывать наверняка.
        — Я же тебе доказал, что у меня есть система?
        — Нет. Это бред какой-то. Вот я сейчас проснусь, разведу огонь и приготовлю завтрак.
        — Ну, Фома неверный, вот золотой песок. Попробуй, подыми.
        Кит бросил битком набитый мешок на колени приятеля. В мешке было тридцать пять фунтов весу, и Малыш почувствовал, как придавила эта тяжесть его колени.
        — Это не сон,  — сказал Кит.
        — Да! Много я видел снов на своем веку. Во сне все возможно. Но наяву системы не бывает. Правда, я не учился в университете, но думаю, что все эти выигрыши — сон.
        Это «Закон экономии» Гамильтона,  — со смехом сказал Кит.
        — Я сплю, Кит, а ты лезешь ко мне со своей системой. Если ты любишь меня, крикни: «Малыш! Проснись!» — и я проснусь и приготовлю завтрак.
        V

        На третий вечер, как только Кит сделал первую ставку, крупье вернул ему его пятнадцать долларов.
        — Больше десяти ставить нельзя,  — сказал он.  — Крайняя ставка уменьшена.
        — Испугались,  — фыркнул Малыш.
        — Кому не нравится, может не играть,  — ответил крупье.  — И я откровенно скажу вам, что предпочел бы, чтобы ваш товарищ не играл за моим столом.
        — Не нравится его система, а?  — издевался Малыш, в то время как Кит получал триста пятьдесят долларов.
        — В систему я не верю. В рулетке никаких систем нет и быть не может. Но бывает так, что человеку начинает везти. Я должен принять все меры, чтобы предохранить рулетку от краха.
        — Испугались!
        — Да, рулетка — тоже коммерческое предприятие. Мы не филантропы.
        Проходил вечер за вечером, а Кит продолжал выигрывать. Метод игры постоянно менялся. Эксперты записывали его номера в надежде выиграть, играя по его системе. Они жаловались, что не могут найти к ней ключа, и уверяли, что ему просто везет, так везет, как еще не везло никому на свете.
        Всех сбивало с толку, что Кит всякий раз играл по-иному. Порою он целый час не принимал участия в игре и сидел, уткнувшись в свою записную книжку. Но случалось и так, что он в продолжение десяти минут ставил три раза подряд высшую ставку и забирал больше тысячи долларов. Однажды для того, чтобы сбить с толку тех, кто хотел проникнуть в тайну его игры, он проиграл сорок десятидолларовых ставок. Но, как ни путанно он играл, каждый вечер Малышу приходилось тащить домой три с половиной тысячи долларов.
        _ Это не система,  — утверждал Малыш, ложась спать.  — Я все время слежу за твоей игрой и не вижу никакой системы. Ты только выбираешь верные номера, а если проигрываешь, так нарочно.
        — Ты, Малыш, пожалуй, близок к истине. Я иногда сознательно ставлю на проигрыш. Это входит в мою систему.
        — К чорту систему! Я говорил со всеми игроками города, и все они утверждают, что не может быть никакой системы.
        — Я каждый вечер доказываю им, что система есть.
        — Послушай, Кит,  — сказал Малыш, подходя к свече и собираясь задуть ее.  — Это меня сердит, наконец. Ты думаешь, что это — свечка? Ничуть не бывало! И я не я! Я где-нибудь у костра, лежу, закутавшись в одеяло, с открытым ртом, и все это мне снится. Ты со мной не говоришь, и свечка — не свечка.
        — Странно, что мы с тобой видим одинаковые сны,  — сказал Кит.
        — Ничего подобного. Я и тебя вижу во сне: тебя нет, мне только снится, что ты со мной разговариваешь. Я, кажется, схожу с ума. А если этот сон продлится еще немного, я взбешусь, начну кусаться и выть.
        VI

        На шестой вечер игры в «Лосином Роге» предельная ставка была понижена до пяти долларов.
        — Не беда,  — сказал Кит.  — Я уйду отсюда не раньше, чем выиграю три тысячи пятьсот долларов. Только для этого мне придется играть дольше. Ставок понадобится вдвое больше, вот и все.
        — Почему вы не играете за каким-нибудь другим столом?  — злобно спросил крупье.
        — Мне нравится ваш стол!  — И Кит посмотрел; на гудевшую в нескольких шагах от него печку.  — Здесь не дует, тепло и уютно.
        Малыш чуть не помешался, неся домой девятый мешок с золотым песком — добычу девятого вечера.
        — Я совсем сбит с толку, Кит,  — говорил он.  — С меня довольно. Это не сон. Систем не бывает, но у тебя есть система. Тройное правило врет,  — Мир перевернулся. Таблица умножения пошла ко всем чертям. Два равно восьми. Девять — одиннадцати. А дважды два равно восьмистам сорока шести с… с… половиной. Ты изобрел систему, и теперь существует то, чего никогда не было. Солнце встает на западе, луна превратилась в монету, звезды — в консервированное мясо, цынга — благословение божие, скалы — плавают, вода — газ, я — не я, ты — не ты, а кто-то другой, и возможно, что мы с тобой — близнецы, если только мы — не поджаренная на сале картошка. Разбудите меня, кто-нибудь!
        VII

        На следующее утро в их хижину вошел гость. Кит знал его. Это был Гарвей Моран, владелец всех игорных столов в Тиволи. Он заговорили умоляюще и робко.
        — Вот что, Хват,  — начал он,  — вы нас всех сбили с толку. Я пришел к вам по поручению девяти владельцев игорных столов в городских салунах. Мы ничего не понимаем. Нам известно, что в рулетке не может быть никаких систем. Все ученые математики говорят то же самое. Рулетка — сама по себе система, и потому никакая другая система не может с ней бороться, в противном случае арифметика — чушь.
        Малыш закивал головой.
        — Ведь вы следили за моей игрой,  — спросил Кит вызывающим тоном.  — Если системы нет, а мне просто везет, то вам нечего волноваться.
        — В этом-то и загвоздка. Мы не можем не волноваться. Вы, несомненно, играете по системе, а между тем никакой системы не может быть. Я слежу за вами пять вечеров подряд и мог заметить только, что у вас есть кое-какие излюбленные номера. Так вот, мы, владельцы десяти игорных столов, собрались и решили обратиться к вам с дружеским предложением. Мы поставим рулетку в задней комнате «Лосиного Рога» и там обыгрывайте нас сколько угодно. Соберемся своей компанией. Только вы с Малышом да мы. Что вы на это скажете?
        — Я думаю, мы сделаем наоборот,  — ответил Кит.  — Приходите вы следить за моей игрой. Сегодня ночью я буду играть в баре «Лосиного Рога». Вы и там можете следить за мной.
        VIII

        В этот вечер, когда Кит сел за игорный стол, крупье закрыл игру.
        — Игра кончена,  — сказал он.  — Так велел хозяин.
        Но собравшихся владельцев рулетки это не остановило. В несколько минут они собрали по тысячи долларов с человека и снова открыли игру.
        — Обыграйте нас,  — сказал Гарвей Моран Киту, когда крупье пустил первый шарик.
        — Согласны на то, чтобы предельная ставка была двадцать пять долларов?
        — Согласны.
        Кит сразу поставил двадцать пять фишек на ноль и выиграл.
        Моран вытер пот со лба.
        — Продолжайте,  — сказал он.  — У нас в банке десять тысяч.
        Через полтора часа все десять тысяч перешли к Киту.
        — Банк сорван,  — сказал крупье.
        — Довольно с вас?  — спросил Кит.
        Владельцы игорных столов переглянулись. Они пришли в ужас. Теперь они, баловни законов счастья, погибли. Перед ними стоял человек, которому были подчинены эти законы, а может быть, он изобрел новые, еще не виданные.
        — Больше мы не играем,  — сказал Моран.  — Ведь так, Бэрк?
        «Большой» Бэрк, владелец игорных столов в двух салунах, кивнул.
        — Случилось невозможное,  — сказал он.  — У этого Хвата есть система. Он разорит нас. По-моему, если мы хотим, чтобы наши столы работали по-прежнему, нам остается только снизить ставку до доллара, до десяти центов, даже до цента. С такими ставками ему много не выиграть.
        Все взглянули на Кита. Он пожал плечами.
        — Тогда, джентльмены, я найму людей, которые будут играть за всеми вашими столами. Я буду платить им по десяти долларов за четыре часа и все-таки обыграю вас.
        — Тогда нам придется закрыть лавочку,  — ответил «Большой» Бэрк,  — если только…  — он переглянулся с товарищами,  — если только вы не пойдете на сделку. Сколько вы хотите за вашу систему?!!
        — Тридцать тысяч долларов!  — сказал Кит.  — По три тысячи с каждого стола.
        Они поспорили и согласились.
        — И вы объясните нам вашу систему?
        — Конечно.
        — И обещаете никогда больше не играть в рулетку в Даусоне?
        — Да,  — твердо сказал Кит,  — обещаю никогда больше не пользоваться этой системой.
        — Чорт возьми!  — воскликнул Моран.  — Нет ли у вас других систем?
        — Подождите!  — вмешался Малыш.  — Я должен поговорить с моим другом. Поди сюда, Кит.
        Кит пошел за Малышом в угол комнаты. Сотни любопытных глав следили за ними.
        — Послушай, Хват,  — хрипло зашептал Малыш.  — Может быть, это не сон. Ты продаешь свою систему страшно дешево. Теперь ты ухватил весь мир за шиворот. Тут идет речь о миллионах! Сдери с них! Сдери с них как следует!
        — А если это сон?  — ласково спросил Кит.
        — Тогда, ради сна, сдери с них как можно больше. Какой толк видеть сны, если мы даже во сне не можем сделать выгодного дельца.
        — К счастью, это не сон, Малыш.
        — Тогда я тебе не прощу, если ты продашь систему за тридцать тысяч.
        — Ты бросишься мне на шею, когда я продам ее за тридцать тысяч. Ровно через две минуты ты убедишься, что это был не сон. Я решил продать ее, потому что мне ничего другого не остается.
        Кит сообщил владельцам столов, что он не меняет своего решения. Те передали ему расписки, на три тысячи каждая.
        — Требуй, чтобы тебе заплатили золотым песком,  — предостерегал Малыш.
        — Да, я хочу получить золотым песком,  — сказал Кит.
        Владелец «Лосиного Рога» взял расписки, и Малыш получил золотой песок.
        — Теперь я не желаю просыпаться,  — сказал он, поднимая огромные мешки.  — Этот сон стоит семьдесят тысяч. Себе дороже обойдется открыть глаза, вылезти из-под одеяла и готовить завтрак.
        — Ну, так какая же ваша система?  — спросил Бэрк.  — Мы за нее заплатили, давайте ее.
        Кит подошел к столу.
        — Теперь, джентльмены, минуту внимания. У меня не совсем обыкновенная система. Нельзя сказать, чтоб она была вполне законная. Но у нее то преимущество, что она дает существенные результаты. Следите за мной. Крупье, приготовьте шарик. Я хочу выиграть на номер 26. Допустим, я ставлю на него. Пускайте шарик, крупье!
        Шарик забегал по кругу.
        — Заметьте,  — сказал Кит,  — что номер 9 был как раз напротив!
        Шарик остановился на 26.
        «Большой» Бэрк выругался. Все ждали.
        — Чтобы выиграл ноль, нужно, чтобы напротив стояло 11. Попробуйте сами, если не верите.
        — А система?  — нетерпеливо спросил Моран.  — Мы знаем, что вы умеете выбирать выигрышные номера. Но как вы их узнали?
        — Я наблюдал. Случайно я дважды отметил, где остановился шарик, когда вначале против него был номер 9. Оба раза выиграл 26. Тогда я стал изучать и другие случаи. Если напротив находится ноль — выигрывает 32. А для того, чтобы выиграть ноль, необходимо, чтобы напротив было 11. Это случается не всегда, но очень часто. Заметьте, я сказал «очень часто». У меня есть свои соображения по этому поводу, но я молчу.
        «Большой» Бэрк, пораженный какой-то мыслью, внезапно вскочил с места, остановил рулетку и стал внимательно осматривать колесо. Затем он выпрямился и посмотрел на печку.
        — Чорт возьми!  — сказал он.  — Никакой системы не было. Стол стоит слишком близко к огню, и проклятое колесо покоробилось. Мы остались в дураках. Не удивительно, что ему нравился этот стол. За другим столом ему не выиграть бы столько.
        Гарвей Моран облегченно вздохнул, вытирая пот со лба.
        — Не беда!  — произнес он.  — Мы не так много заплатили, зато знаем наверняка, что никакой, системы не бывает.
        Он захохотал и хлопнул Кита по плечу.
        — Да, Хват, помучили вы нас, а теперь мы рады-радехоньки, что вы оставили наши столы в покое. У меня в Тиволи есть славная шипучка, и я ее откупорю, если вы все пойдете со мной.
        Вернувшись домой, Малыш стал молча укладывать на стол мешки с золотым песком. Потом сел и начал снимать мокассины.
        — Семьдесят тысяч!  — говорил он.  — Это весит триста пятьдесят фунтов.  — И все благодаря покоробленному колесу и зоркому глазу. Кит, ты съел их живьем. Все равно, я знаю, что это сон! Только во сне случаются такие замечательные вещи. Но у меня нет никакой охоты просыпаться. Я надеюсь, что не проснусь.
        — Успокойся!  — отозвался Кит.  — Тебе незачем просыпаться. Есть философы, которые утверждают, что жизнь есть сон и все люди лунатики. Ты попал в хорошую компанию.
        Малыш встал, подошел к столу, взял самый большой мешок и стал укачивать его как ребенка.
        — Может быть, я и лунатик,  — сказал он.  — Но зато, как ты справедливо заметил, я попал в хорошую компанию.

        Человек на другом берегу
        I

        Еще до того как Хват Беллью поставил заявочные столбы на территории несуществующего города Тра-ла-ла, устроил знаменитую спекуляцию с яйцами, которая чуть не разорила Билла Свифтуотера, и выиграл ровно миллион долларов на собачьих бегах по Юкону, ему пришлось расстаться с Малышом на верховьях Клондайка. Малыш должен был спуститься вниз по Клондайку в Даусом, чтобы зарегистрировать несколько заявок.
        Кит с собаками повернул на юг. Он хотел добраться до Озера Неожиданностей и до легендарных «Двух Срубов». Для этого он должен был пересечь верховья Индейской реки, перейти неисследованный еще горный хребет и спуститься к реке Стюарт. По слухам, именно где-то в этих краях лежало Озеро Неожиданностей, окруженное зубчатыми горами и ледниками, а дно этого озера было усеяно золотыми самородками. Рассказывали, что когда-то старожилы, чьи имена, теперь забыты, ныряли в ледяную воду озера и выплывали на поверхность, держа по золотому самородку в каждой руке. Но вода была слишком холодная. Одни из этих смельчаков умирали в воде, и их вытаскивали уже бездыханными, другие становились жертвой скоротечной чахотки. Один нырнул и больше не выплыл на поверхность. Те, кто остался в живых, мечтали вернуться и осушить озеро, но никому это не удалось. Всякий раз случалось какое-нибудь несчастье. Один провалился в яму неподалеку от Сороковой мили. Другой был съеден своими же собаками. Третьего раздавило свалившееся дерево. Говорили что Озеро Неожиданностей было заколдованным местом. Дорогу к нему давно забыли, и
золотые самородки до сих пор устилали его дно.
        О местонахождении Двух Срубов были более точные сведения. Они находились на расстоянии пяти ночевок от реки Стюарт, вверх по реке Мак-Квестьен. Их построил кто-то в те времена, когда еще ни одного золотоискателя и в помине не было в бассейне Юкона. Бродячие охотники на лосей говорили Киту, что в старое время им удавалось добраться до этих лачуг, но никаких следов жилы, которую разрабатывали первые пришельцы, там не было.
        — Лучше бы ты поехал со мной,  — сказал на прощанье Малыш.  — Если тебе не сидится, поезжай куда-нибудь, но зачем ехать в какое-то заколдованное место, где с тобой непременно должна случиться беда?
        — Не беспокойся, Малыш. Черев шесть недель я вернусь в Даусон. Дорога по Юкону накатана, да и первые сто миль по Стюарту тоже, должно быть, утоптаны. Старожилы из Гендерсона говорили мне, что туда после ледостава отправилось несколько золотоискателей. Идя по их следам, я смогу делать по сорок, даже по пятьдесят миль в день. Мне бы только добраться туда, а через месяц я буду дома.
        — Да, вот добраться туда. Вот это именно меня и беспокоит, как ты туда доберешься. Ну, что ж, прощай. Главное: смотри в оба. И помни, что нечего стыдиться, если ты вернешься домой с пустыми руками.
        II

        Неделю спустя Кит карабкался по отрогам гор, к югу от Индейской реки. На первом перевале от Клондайка он бросил сани и навьючил своих волкодавов. Каждая из шести огромных собак тащила по пятидесяти фунтов. Такой же груз был и на спине у Кита. Он шел впереди, приминая своими лыжами мягкий снег, а за ним гуськом тащились собаки.
        Он полюбил эту жизнь, эту суровую полярную зиму, безмолвие пустыни, беспредельные снежные просторы, которых не касалась нога человека. Вокруг него вздымались обледенелые горные громады, безымянные, не занесенные на карту, глаз нигде не встречал одиноких дымков, поднимающихся над прилавками охотников. Он один двигался среди невозмутимой тишины этих безлюдных пространств, и одиночество не угнетало его. Ему нравилось все: тяжелый дневной труд, собачьи драки, привалы в долгие зимние сумерки, мерцание звезд в небе и пламенная игра северного сияния.
        Но больше всего ему нравились вечерние стоянки: в них он видел картину, которую ему хотелось написать — он знал, что никогда ее не забудет. Утоптанный снег и горящий костер, постель из пары кроличьих шуб, разостланных на свежесрубленных сосновых ветвях; намет от ветра — кусок брезента, задерживающий и отражающий тепло костра, закоптелый кофейник и кастрюлька на бревне, мокассины, распяленные для просушки, лыжи, воткнутые концами в снег. А по ту сторону костра собаки, жмущиеся поближе к огню, косматые и заиндевелые с пушистыми хвостами, прикрывающими лапы. И кругом сплошная стена непроницаемого мрака.
        В такие минуты Сан-Франциско, «Волна» и О’Хара казались ему неясными, бесконечно далекими призраками. Ему было трудно поверить, что он знал когда-то другую жизнь, кроме жизни в этой пустыне, еще труднее ему было примириться с тем, что когда-то он плыл по течению мутного потока городской жизни. В одиночестве, без собеседников, он много думал, и мысли его были глубоки и просты. Его ужасало, что годы, проведенные в городе, пропали Даром, ужасала дешевая философия университетов и книг, тонкий цинизм редакции и студий, лицемерие деловых клубов. Там не знали, что такое пища, сон и здоровье, едва ли знали, что такое настоящий аппетит, здоровая усталость, ускоренное движение крови после работы, пьянящее, как вино. А все это время существовала прекрасная, мудрая спартанская северная природа, и он этого не знал. Его удивляло, что, при таком духовном сродстве с нею, он никогда не слышал призывного шопота, что не пошел на поиски сам. Но он во-время нашел себя.
        — Слушай, Желтомордый, теперь я понял.
        Пес, к которому были обращены эти слова, поднял сначала одну лапу, потом другую, быстрым и успокоенным движением, потом опять прикрыл их хвостом и засмеялся.
        — Герберту Спенсеру было почти сорок лет, когда он начал понимать, в чем заключается его призвание. Я понял свое призвание гораздо быстрее. Я не дождался и тридцати лет. Мое призвание — здесь. Знаешь, Желтомордый, я хотел бы родиться волчонком и быть твоим братом.
        Много дней бродил он по хаосу ущелий и перевалов. Они были расположены в таком беспорядке, что казалось, будто их разбросал здесь какой-то космический проказник. Тщетно искал он ручейка или речки, которые текли бы к Мак-Квестьену и Стюарту. Подул ветер с гор и принес, вьюгу. Находясь выше линии лесов и не имея поэтому возможности развести огонь, он два дня тщетно старался спуститься ниже. К концу второго дня он добрел до карниза колоссальной скалистой стены. Шел такой густой снег, что Киту не удалось рассмотреть ее основания. Он укутался, окружил себя собаками, укрылся с ними в огромном сугробе и так провел всю ночь, стараясь не заснуть.
        Утром, когда буря утихла, он пошел на разведки. На четверть мили ниже его ночевки находилось замерзшее, занесенное снегом озеро. Над озером поднимались со всех сторон зубчатые вершины гор. Да, ему так и рассказывали. Он нечаянно набрел на Озеро Неожиданностей.
        — Подходящее название,  — пробормотал он час спустя, приблизившись к самому берегу. Здесь Росло несколько старых елей. Пробираясь к ним, Кит наткнулся на три могилы, почти доверху занесенные снегом; торчали только столбы, на которых были вырезаны совершенно неразборчивые надписи. За елями стояла маленькая ветхая хижина. Он толкнул дверь и вошел. В углу, укутанный в истлевшие меха, лежал скелет.
        «Последний посетитель Озера Неожиданностей»,  — подумал Кит, поднимая с пола самородок в два кулака величиною. Рядом стояла жестянка, полная немытых мелких самородков с орех величиной. Все это соответствовало рассказам, и Кит нимало не усомнился в том, что золото добыто со дна озера.
        Озеро было покрыто толстым слоем льда, и Киту оставалось только одно — проститься с ним, и в полдень, с края обрыва, он бросил прощальный взгляд на свою находку.
        — До свидания, озеро,  — сказал он.  — Я еще вернусь к тебе. Если только здешний злой дух не поймает меня. Я Не совсем ясно представляю себе, как я сюда попал, но надеюсь узнать это, выбираясь отсюда.
        III

        Четыре дня спустя Кит развел костер в небольшой долине, на берегу замерзшего потока, под гостеприимными елями. Где-то там, в этом, белом хаосе, позади него находилось озеро, но где именно — он уже не знал. Четверо суток скитаний и борьбы со слепящей вьюгой сбили его с толку: он уже не знал, в каком направлении это «позади». Он словно вынырнул из какого-то кошмара. Он не сумел бы даже точно сказать, сколько времени был он в пути — четыре дня или целую неделю. Он спал вместе с собаками, перебрался через десятки перевалов и ущелий, следовал за извилинами каньонов, кончавшихся какими-то тупиками, и за все время ему только дважды удалось развести огонь и оттаять лосиное мясо. И только теперь он мог вдоволь поесть и выспаться. Снежная буря улеглась, снова стало ясно и холодно. Ландшафт, расстилавшийся перед ним, представлял теперь обыкновенную картину. Речка, на которой он очутился, была как речка и текла, как полагалось, на юго-запад. Но Озеро Неожиданностей он потерял так же, как потеряли его и все прежние Колумбы.
        Полдня пути вниз по речке привели его в долину другой, более широкой реки, и он решил, что это и есть Мак-Квестьен. Тут он убил лося, и теперь снова каждая собака тащила по пятидесяти фунтов мяса. Идя вниз по Мак-Квестьену, он набрел на санный след. Верхний слой снега был мягок, но под ним находился утоптанный путь. Он заключил, что на Мак-Квестьене есть два жилья и что этот путь соединяет их. Очевидно, кто-то опять нашел «Два Сруба».
        Было сорок градусов ниже нуля, когда он расположился на ночлег. На рассвете он пустился в путь, размышляя, кто бы могли быть эти люди, открывшие таинственные «Два Сруба» и доберется ли он до их привала в этот день. Он шел по занесенной тропе, утаптывая канадскими лыжами свежий снег.
        Неожиданное застигло его на повороте. Раздался ружейный выстрел, и пуля, пробив насквозь его парусиновую парку и шерстяную фуфайку, ударила его в плечо и заставила повернуться вокруг своей оси. Он покачнулся на лыжах, желая сохранить равновесие, и услышал второй выстрел. На этот раз стрелявший промахнулся. Кит не стал дожидаться нового выстрела и бросился к деревьям, которые могли служить прикрытием. Раздалось еще несколько выстрелов, и он почувствовал, что по его спине течет что-то теплое и липкое. Вместе с собаками он взобрался на берег и спрятался за деревьями. Освободившись от лыж, он пробрался вперед и осторожно выглянул из-за дерева. Никого не было видно. Стрелявший, должно быть, спокойно лежал за деревьями на противоположном берегу.
        — Если в течение получаса ничего не случится,  — оказал Кит,  — я вылезу и разведу костер. Иначе я отморожу себе ноги. Желтомордый, что бы ты стал делать, если бы тебе пришлось лежать и мерзнуть, зная, что тебя собираются застрелить?
        Он отполз на несколько шагов назад, утоптал снег и начал плясать. От этой пляски кровь прилила к его ногам, и он смог выдержать еще полчаса. Вдруг он услышал звон бубенчиков. Он увидел сани, показавшиеся из-за поворота реки. У прикола бежал человек, погонявший собак. Это был первый человек, которого Кит увидел за последние три недели. Он сразу подумал о негодяе, притаившемся на том берегу.
        Не показываясь из-за дерева, Кит предостерегающе свистнул. Человек не расслышал и продолжал мчаться вперед. Кит свистнул громче. Человек остановил собак, обернулся и увидел Кита как раз в тот момент, когда раздался выстрел. Тогда Кит поднял ружье и сам выстрелил по направлению группы деревьев, откуда раздался выстрел.
        Человек у прикола покачнулся. Шатаясь, он подошел к саням и достал привязанное к ним ружье, Но пытаясь поднять его к плечу, он начал вдруг медленно опускаться и сел. Вдруг его ружье выстрелило в воздух, и он повалился спиной на сани. Кит мот видеть только его живот и ноги.
        Снова раздался звон бубенчиков. Человек лежал неподвижно. Три пары саней выехали из-за поворота, за ними бежало человек шесть. Кит предостерег их криком, но те уже видели, что произошло с первыми санями, и торопились к пострадавшему. Выстрелы с того берега не повторялись, и Кит, позвав своих собак, вышел из-за прикрытия. Его встретили восклицаниями, и двое только что прискакавших сняли рукавицы и взяли Кита на прицел.
        — Подойди-ка сюда, подлый убийца,  — скомандовал один из них, чернобородый.  — Брось сейчас же ружье в снег.
        Поколебавшись, Кит бросил ружье и подошел к ним.
        — Обыщи его, Луи, и отними у него оружие,  — приказал чернобородый.
        Луи, проводник — француз из Канады, повиновался. Он обыскал Кита и отобрал у него охотничий нож.
        — Ну, что ты скажешь в свое оправдание, незнакомец, прежде чем я тебя застрелю?  — спросил чернобородый.
        — Скажу, что вы ошибаетесь. Не я убил этого человека,  — сказал Кит.
        Один из путников закричал. Он прошел по следам Кита и добрался до прикрытия за которым он прятался. Вернувшись, он рассказал о своей находке.
        — За что ты убил Джо Кинэда?  — спросил чернобородый.
        — Я его не убивал…  — начал Кит.
        — Нечего болтать зря. Ты пойман на месте преступления. Вот твои следы. Услышав, что подъезжает наш товарищ, ты отошел в сторону и залег между деревьями и выстрелил в него. Пьер, подними его ружье.
        — Дайте мне рассказать вам,  — протестовал Кит.
        — Молчи!  — крикнул чернобородый.  — Твое ружье само все расскажет.
        Они осмотрели ружье Кита, сосчитали заряды, проверили дуло и магазины.
        — Один выстрел!  — сказал чернобородый.
        Пьер раздувал ноздри, словно олень понюхал магазин.
        — Совсем недавно,  — сказал он.
        — Пуля попала ему в спину,  — сказал Кит.  — А он ехал лицом ко мне. Ясно, что стреляли с того берега.
        Чернобородый на минуту задумался, затем покачал головой.
        — Нет, ты нас не обманешь. Он повернулся к тебе спиной, и тогда ты выстрелил. Пойдите, ребята, посмотрите, нет ли на том берегу каких-нибудь следов.
        Но на том берегу лежал нетронутый снег. Даже заячьих следов не было на нем. Чернобородый нагнулся и вынул из раны убитого свалявшийся меховой пыж. Разрезав его, он достал пулю. Кончик пули расплющился, но основание ее, одетое сталью, было цело. Он сравнил пулю с пулями Кита.
        — Тут и слепой поймет в чем дело,  — сказал он.  — Эта пуля с мягким носом и стальной рубашкой. И твоя пуля с мягким носом и стальной рубашкой. Там тридцать-тридцать, и здесь тридцать-тридцать. Эта — завод Д. и Т. и твоя — завода Д. и Т. Пойдем на тот берег и посмотрим, как это ты все устроил.
        — Я сам ранен,  — сказал Кит,  — посмотрите на дыру в моей парке.
        Пока чернобородый разглядывал парку, один из путников осмотрел ружье убитого. Всем стало ясно, что из него был сделан один выстрел. Пустая гильза оставалась еще в камере.
        — Жаль, что бедному Джо не удалось застрелить тебя,  — огорченно сказал чернобородый.  — Но все же он прошиб в тебе порядочную дырку. Ну, идем!
        — Поищите сначала на том берегу,  — настаивал Кит.
        — Молчи и ступай за мной, пускай факты говорят сами за себя.
        Они сошли с тропы в том самом месте, где свернул раньше Кит, поднялись по его следам на берег и осмотрели все пространство между деревьями.
        — Здесь он плясал, чтобы согреть ноги,  — сказал Луи.  — Здесь он полз на животе. Здесь приподнялся на локте, чтобы выстрелить…
        — А вот пустая гильза!  — оказал чернобородый.  — Ребята, нам остается только одно…
        — Раньше спросите, зачем я стрелял,  — перебил его Кит.
        — Если ты не замолчишь, я заткну тебе глотку твоими собственными зубами. Ты еще успеешь поговорить. Мы поступим с тобой по закону. Пьер, далеко мы от дома?
        — Миль двадцать будет!
        — Хорошо, мы спрячем поклажу, заберем с собою бедного Джо и поедем к «Двум Срубам». Я полагаю, вы видели вполне достаточно для того, чтобы вздернуть этого молодца.
        IV

        Через три часа после наступления темноты убитый, Кит и его спутник прибыли к «Двум Срубам».
        При свете звезд Кит увидел десяток недавно построенных домишек, которые теснились вокруг старого, довольно большого сруба.
        Его ввели как раз в этот старый дом. Там Он увидел молодого человека огромного роста, его жену и слепого старика. Женщина, которую муж назвал Люси, была рослая, того тина, который нередко встречается на крайнем западе. Старик был старый зверолов со Стюарта и ослеп прошлой зимой.
        Лагерь «Двух Срубов», как он узнал впоследствии, был построен год назад. Сюда прибыла группа людей в десять человек, нашла здесь слепого зверолова и поселилась рядом с ним. Более поздние пришельцы создали целый поселок. Здесь можно было превосходно охотиться, да и золотого песку было вдоволь.
        Через несколько минут в комнату набилось все население «Двух Срубов». Кита посадили в угол, связав ему руки и ноги ремнями из оленьей кожи. Он насчитал тридцать восемь человек. Большинство из них были выходцы из штатов или французы-проводники из Верхней Канады. Поймавшие его люди снова и снова повторяли рассказ о том, как все произошло, и вокруг каждого из них толпились разъяренные поселенцы.
        Некоторые ворчали:
        — Линчуйте его сейчас же, чего ждать!
        Одного огромного ирландца пришлось удержать силой. Он хотел броситься на беззащитного пленника и избить его.
        Разглядывая присутствующих, Кит нашел знакомого. Это был. Брэк, лодку которого он провел через пороги. Его удивило, почему тот не подходил к нему и не заговаривал с ним. Кит тоже делал вид, будто не узнает его. Потом, когда он увидел, что Брэк мигает ему, Кит понял, что это значит.
        Чернобородый, которого звали Эли Гардинг, положил конец толкам о немедленном линчевании.
        — Молчать!  — заорал он.  — Этот человек принадлежит мне. Я его поймал, и я привел его сюда. Неужели вы думаете, что я тащил его в такую даль для того, чтобы линчевать его? Я это и сам мог сделать. Я привез его для того, чтобы его судили. Мы будем его судить. Он связан и не сбежит. Оставим его здесь до утра, а завтра суд.
        V

        Кит проснулся. Он лежал лицом к стене и вдруг почувствовал, что струя холодного воздуха впилась ему в плечо как ледяная сосулька. Очевидно, кто-то снаружи вынул мох из щели между бревнами сруба. Кит был связан, но все же ему удалось изогнуться и дотронуться губами до щели.
        — Кто там?  — прошептал он.
        — Брэк!  — последовал ответ.  — Не шумите. Я хочу передать вам нож.
        — Не стоит,  — сказал Кит.  — Я не могу им воспользоваться. Руки у меня связаны за спиной и притянуты ремнями к койке. Да и нож в отверстие не просунуть. Но что-нибудь необходимо сделать. Эти молодцы решили повесить меня, а вы, конечно, понимаете, что не я убил этого человека.
        — Нечего об этом говорить, Хват. Если даже вы убили его, у вас на это, вероятно, были основания. Не в этом дело. Я хочу спасти вас. Народ здесь отчаянный. Вы их видели. Они оторваны от всего мира и судят по собственным законам. Недавно они расправились с двоими, которые крали продовольствие. Одного прогнали из лагеря без продовольствия и спичек. Он прошел сорок миль, мучился два дня и, наконец, замерз. Другому предложили на выбор: или уйти без продовольствия и огня, или получить по десять ударов бичом за каждую дневную порцию. Он выдержал сорок ударов я испустил дух. Теперь они поймали вас. Все до последнего человека уверены, что вы убили Джо Кинэда.
        — Человек, убивший Кинэда, стрелял и в меня. Добейтесь отсрочки суда и пошлите кого-нибудь обследовать тот берег.
        — Ничего не выйдет. Все поверили показаниям Гардинга и пяти французов, которые были с ним. Кроме того, им досадно, что они никого еще до сих пор не повесили. Им живется скучновато. Никаких особенных богатств они пока не нашли, а искать Озеро Неожиданностей им надоело. У них начинается цынга, и им хочется встряхнуться.
        — И я подвернулся кстати?  — сказал Кит.  — А вы, Брэк, как попали в это проклятое место?
        — Я сделал несколько заявок на Сквау-Крик, оставил там компаньонов, а сам пошел вверх по Стюарту, надеясь добраться до «Двух Срубов». Здесь меня не приняли в компанию, и я поднялся выше по Стюарту. Я только вчера вернулся сюда за продовольствием.
        — Вам удалось что-нибудь найти?
        — Мало. Но я изобрел одно гидравлическое сооружение, которое пригодится, когда в стране начнется оживление.
        — Подождите, Брэк,  — сказал Кит,  — дайте подумать.  — В тишине, прислушиваясь к храпу спящих рядом людей, он обдумывал мелькавшую у него в голове мысль.
        — Скажите, Брэк, распаковали они мешки с провизией, которые были на моих собаках?
        — Пару мешков распаковали, Я видел. Они снесли их в хижину Гардинга.
        — Нашли они там что-нибудь?
        — Мясо!
        — Отлично. Поищите темный полотняный мешок, завязанный ремнями из оленьей кожи. Вы найдете там несколько фунтов самородного золота. Никто никогда в этих местах такого золота не видывал. Слушайте, сделайте вот что…
        Четверть часа спустя, получив подробные инструкции и отморозив себе пальцы на ногах, Брэк ушел. Кит тоже отморозил себе нос и щеку, которые были ближе к отверстию. Он целых полчаса терся лицом об одеяло, и только жжение и покалывание прилившей к щекам крови уверили его, что опасности больше нет.
        VI

        — Я не сомневаюсь, что это он убил Джо Кинэда. Вчера вечером мы слышали все подробности. Зачем снова выслушивать то же самое. Я голосую: он виновен!
        Так начался суд над Китом. Оратор — здоровенный детина, выходец из Колорадо — был очень огорчен, когда Гардинг сказал в ответ, что Кита нужно судить по закону, и предложил выбрать судьей и председателем собрания Шэнка Вильсона. В состав присяжных вошло все население «Двух Срубов», только женщину, Люси, после некоторых споров лишили голоса.
        Кит, сидя на койке в углу комнаты, прислушивался к разговору между Брэком и одним из золотоискателей.
        — Не продадите ли вы мне пятьдесят фунтов муки?  — спрашивал Брэк.
        — У вас нехватит песку, чтобы заплатить За нее.
        — Я дам вам двести.
        Тот покачал головой.
        — Триста! Триста пятьдесят!
        Когда дело дошло до четырехсот, человек согласился и сказал:
        — Пойдем ко мне в хижину. Там вы отвесите песок.
        Они пробрались к двери и вышли. Через несколько минут вернулся один Брэк.
        Гардинг давал показания, когда Кит увидел, что дверь приотворилась и в щели показалось лицо человека, продававшего муку. Он подмигивал и делал какие-то знаки одному из золотоискателей. Наконец, тот встал и пошел к двери.
        — Куда ты, Сэм?  — спросил Шэнк Вильсон.
        — Я на минутку,  — ответил Сэм.  — Сейчас вернусь.
        Киту разрешили задавать вопросы свидетелям, и начался уже перекрестный допрос, когда все услышали визг собак в упряжке и скрип полозьев, по снегу. Кто-то из сидевших у двери выглянул наружу.
        — Это Сэм и его компаньон,  — сказал он.  — Они помчались к Стюарту.
        В течение полуминуты все молчали и многозначительно переглядывались. Уголком глаза Кит видел, как Брэк, Люси и ее муж шептались между собой.
        — Продолжай!  — сказал Шэнк Вильсон Киту.
        — Кончай поскорее допрос свидетелей. Ты хочешь доказать, что тот берег не был исследован. Свидетели этого не отрицают. Мы тоже. Но это было не нужно. Не было следов, которые вели к тому берегу.
        — И все же на том берегу был человек!  — настаивал Кит.
        — Не втирай нам очков. Нас не так много на Мак-Квестьене, и мы всех знаем.
        — Кто был тот человек, которого вы выгнали из лагеря две недели назад?
        — Алонсо Мирамар, мексиканец. Но при чем тут этот вор?
        — Не при чем, если не считать того, что вы о нем ничего не знаете, господин судья.
        — Он шел вниз по реке, а не вверх.
        — Почем вы знаете?
        — Я видел, как он выходил из лагеря.
        — И это все, что вам известно о нем?
        — Нет, не все, молодой человек. Я знаю, и мы все знаем, что у него было продовольствия на четыре дня, но не было ружья. Если он не добрался до поселка на Юконе, он давно погиб.
        — Вы, должно быть, знаете наперечет все ружья здесь?  — спросил Кит.
        Шэнк Вильсон рассердился.
        — Можно подумать, будто я обвиняемый, а ты судья. Следующий свидетель, пожалуйста. Где француз Луи?
        Луи вышел вперед. В эту минуту Люси открыла дверь.
        — Куда вы?  — строго спросил ее судья.
        — Я не обязана торчать здесь все время,  — вызывающе ответила женщина.  — Во-первых, вы, меня лишили голоса, а во-вторых, здесь слишком душно.
        Через несколько минут вышел и ее муж. Судья заметил это только, когда закрылась дверь.
        — Кто это вышел?  — перебил он Пьера.
        — Билль Пибоди,  — ответил кто-то.  — Он оказал, что ему надо спросить о чем-то жену и что он сейчас вернется.
        Вместо Билля вернулась Люси, сняла шубу и села возле печки.
        — Я полагаю, вам незачем допрашивать остальных свидетелей,  — решил Вильсон, выслушав Пьера.  — Все они говорят одно и то же. Соренсен, ступай за Биллем Пибоди. Сейчас будем голосовать. А теперь, незнакомец, встань и попробуй оправдаться. А мы пока передадим собранию ружья и обе пули.
        Кит начал рассказывать, но скоро его перебил Шэнк Вильсон.
        — Зачем ты нам все это рассказываешь? Только отнимаешь драгоценное время. Ты лжешь, чтобы избавить свюю шею от петли, но мы не желаем слушать такую чепуху. Ружье и пуля, убившая Джо Кинэда, свидетельствуют против тебя. Что там такое? Откройте дверь!
        Мороз густым паром ворвался в комнату. Через открытую дверь донесся мало-помалу затихающий вдали лай собак.
        Это — Соренсен и Пибоди,  — сказал кто-то. Они гонят собак вниз по реке.
        — Какого чорта…  — начал было Шэнк Вильсон, он замолчал и взглянул на Люси.  — Может быть вы, миссис Пибоди, объясните нам, в чем тут дело.
        Она покачала головой и сжала губы. Тогда неприязненный взор судьи остановился на Брэке.
        — Может быть, вам заблагорассудится сделать какие-нибудь разъяснения?
        Все взгляды обратились в сторону Брэка. Он почувствовал себя неловко.
        — Он о чем-то шептался с Сэмом,  — сказал кто-то.
        — Послушайте, мистер Брэк,  — продолжал Шэнк Вильсон.  — Вы прервали заседание и теперь должны объяснить нам, в чем дело. О чем вы там шушукались?
        Брэк робко кашлянул и ответил:
        — Я хотел купить немного продовольствия.
        — На какие средства?
        — На золотой песок, конечно.
        — Где вы его достали?
        Брэк промолчал.
        — Я видел, как он копался на Стюарте недалеко отсюда,  — сказал один из золотоискателей.  — Он держался как-то странно.
        — Я не там нашел этот песок,  — сказал Брэк.  — Там я разрабатывал проект одного гидравлического сооружения.
        — Подайте сюда ваш мешок,  — приказал Вильсон.
        — Да я нашел этот песок не здесь.
        — Все равно! Мы хотим посмотреть.
        Брэк притворился, будто не хочет показывать золота, но он всюду видел угрожающие взоры. Нехотя он сунул руку в карман куртки. Вытаскивая жестянку, он задел ею обо что-то твердое, и в кармане брякнуло.
        — Вытаскивайте все,  — заорал Вильсон.
        И Брэк вытащил огромный самородок необычайной желтизны. Таких самородков никто из присутствующих и не видывал.
        Шэнк Вильсон ахнул. Человек десять разом кинулись к дверям. Они долго ругались и толкались, прежде чем им удалось выйти на улицу. Судья вытряхнул содержимое жестянки на стол, и, увидев самородки, еще человек десять ринулись к дверям.
        — Куда вы?  — спросил Эли, Гардинг, когда Шэнк Вильсон тоже бросился за ними.
        — За собаками, конечно.
        — Да ведь вы хотели повесить его!
        — Успеем! Он подождет, пока мы вернемся, поэтому заседание откладывается. Мешкать некогда.
        Гардинг колебался. Он сначала свирепо посмотрел на Кита, потом на самородок, лежавший на столе, и тоже решил пойти с остальными.
        — Не советую тебе удирать отсюда,  — сказал он Киту. Впрочем, я думаю взять твоих собак.
        — Что это? Опять скачка за золотом?  — ворчливо спросил слепой старик, когда раздался лай собак и скрип саней.
        — Да. Я никогда в жизни не видела такого золота,  — сказала Люси.  — Потрогай его, старик.
        Она протянула ему самородок. Но золото не интересовало его.
        — Здесь была хорошая охота за пушным зверем, прежде чем сюда явились эти проклятые золотоискатели и распугали всю дичь.
        Открылась дверь, и вошел Брэк.
        — Ну,  — сказал он.  — Кроме нас четверых, во всем лагере не осталось ни одного человека. До моей стоянки на Стюарте — сорок миль. Они вернутся не раньше, чем через пять-шесть дней. Но вам надо поскорее улепетывать отсюда.
        Брэк достал охотничий нож, перерезал ремни, связывавшие Кита, и взглянул на женщину.
        — Надеюсь, вы не протестуете?  — сказал он с подчеркнутой вежливостью.
        — Если вы собираетесь стрелять.  — сказал слепой,  — то переведите меня раньше в другую хижину.
        — Со мной вы можете не считаться,  — сказала Люси,  — если я не гожусь на то, чтобы повесить человека, я не гожусь и на то, чтобы сторожить его.
        Кит встал, потирая затекшие руки.
        — Я уже запаковал все ваши вещи,  — сказал Брэк.  — На десять дней продовольствия, одеяло, спички, табак, топор и ружье.
        — Бегите,  — сказала Люси.  — Держись холмов, незнакомец.
        — Прежде чем ехать, я хочу поесть,  — сказал Кит,  — и поеду я вверх по Мак-Квестьен, а не вниз. Я хотел бы, чтобы вы поехали со мной, Брэк. Мы должны найти убийцу.
        — Советую вам ехать вниз до Стюарта, а оттуда пробираться к Юкону,  — возразил Брэк.  — Когда эти головорезы вернутся, осмотрев мои гидравлические сооружения, они будут злы, как волки.
        Кит улыбнулся и покачал головой.
        — Я не могу оставить эту страну, Брэк. У меня здесь есть дело. Я должен довести его до конца. Хотите верьте, хотите — нет, а я должен вам сказать, что я нашел Озеро Неожиданностей. Это золото я вывез оттуда. Кроме того, они взяли моих собак, и я хочу, чтобы мне их вернули. Я знаю, что говорю. На той стороне реки прячется человек. Он стрелял в меня.
        Спустя полчаса, Кит вдруг поставил на стол свою чашку с кофе и прислушался. Он услышал какой-то подозрительный шум. Люси распахнула Дверь.
        — Здорово, Спайк. Здорово, Мефодий!  — приветствовала она двух заиндевевших мужчин, склонившихся над чем-то, лежащим в санях.
        — Мы сейчас с Верхней Стоянки,  — сказал один из них. Они бережно внесли в комнату какой-то длинный предмет, закутанный в меха.  — Вот что мы нашли по дороге. Он, верно, совсем замерз.
        — Положите его на нары,  — сказала Люси.
        Она нагнулась и откинула мех, и показалось лицо, темное, местами обмороженное, на котором выделялись большие черные немигающие глаза. Кожа туго обтягивала скулы.
        — Да ведь это Алонсо!  — воскликнула она.  — Несчастный, он умирает с голоду.
        — Вот он, человек с того берега,  — вполголоса сказал Кит Браку.
        — Мы поймали его,  — говорил один из новоприбывших,  — у тайника, который устроил, верно, Гардинг. Он ел сырую муку и мороженую свинину. Он бился и кричал, как пойманная птица. Он изголодался и замерз. Того и гляди умрет.
        Через полчаса, когда лицо умершего снова покрыли мехом, Кит повернулся к Люси.
        — Если это вас не затруднит, миссис Пибоди, я бы попросил вас зажарить мне еще кусок оленины. Сделайте его потолще и не слишком прожаривайте.

        Скачка
        I

        — Так, так! Наряжаешься!
        Малыш с притворным неодобрением оглядывал товарища, а Кит сердился, тщетно стараясь расправить складки на только что надетых брюках.
        — Для подержанных штанов сидят недурно,  — продолжал Малыш.  — Сколько ты дал за них?
        — Сто пятьдесят долларов за весь костюм,  — сказал Кит.  — Владелец был почти такого же роста, как я: мне показалось, что это замечательно дешево. Чего ты веселишься?
        — Кто? Я? Да просто так! Я только думал, как это идет человеку, который пришел в Даусон по льдинам, с одной сменой белья, в дырявых мокассинах, и в таких штанах, что, глядя на них, вспомнилось крушение «Гесперуса». Замечательно, просто замечательно! А скажи-ка мне…
        — Чего тебе еще?
        — Как ее зовут?
        — Никак ее не зовут. Если хочешь знать, я приглашен на обед к полковнику Боди. А тебе, должно быть, завидно, что меня приглашают в общество, а тебя — нет.
        — А ты не опоздаешь?
        — Куда?
        — На обед. Пожалуй, как раз к ужину попадешь.
        Кит хотел было пуститься в саркастические объяснения, но подметил искорку в глазах Малыша. Он продолжал одеваться, но его пальцы потеряли былую гибкость — он с трудом завязал галстук под воротником своей бумажной сорочки.
        — Какая жалость,  — издевался Малыш,  — что все мои крахмальные сорочки в стирке. А то я мог бы одолжить тебе одну.
        Кит уже возился с башмаками. Шерстяные чулки были слишком толсты для них. Он умоляюще взглянул на Малыша, тот покачал головой.
        — Ну, нет. Даже если бы у меня были тонкие носки, я бы тебе их не дал. Надень мокаосины. Ты останешься без пальцев, если пойдешь в этих башмаках.
        — Я дал за них пятнадцать долларов, за подержанные,  — простонал Кит.
        — Да там все будут в мокассинах.
        — Малыш, там верно будут дамы. Я буду сидеть за одним столом с настоящими живыми женщинами. С миссис Бови и другими.
        — Что ж, твои мокассины не испортят им аппетита. Не понимаю, зачем ты понадобился полковнику?
        — Я и сам не знаю. Должно быть, он слышал, что я открыл Озеро Неожиданностей. Чтобы осушить озеро, понадобиться целое состояние, а Гуггунгеймы ищут, куда бы вложить свои капиталы.
        — В таком случае, иди в мокассинах. Слушай, костюм-то узковат. Ешь поменьше, а то он на тебе лопнет. Смотри, если дамы начнут там ронять на пол носовые платки, не поднимай их. Пусть себе лежат на полу. Вообще старайся поменьше нагибаться.
        II

        Полковник Бови, представитель крупного торгового дома Гуггенгеймов, жил в одном из самых лучших домов Даусона. Этот двухэтажный бревенчатый дом был так просторен, что в нем была даже отдельная, настоящая гостиная, не служившая ни для какой иной цели.
        Большие медвежьи шкуры покрывали некрашеный досчатый пол этой гостиной, а стены были украшены рогами оленей и лосей. В камине и в большой набитой дровами печке весело трещал огонь.
        Здесь Кит увидел сливки даусонского общества — не скороспелых миллионеров, а подлинный цвет золотопромышленного городка. Тут были такие люди, как Уорбэртон Джонс, исследователь Арктики и литератор, капитан Консадайн из канадской конной полиции, Хаскелл — комиссар канадского правительства, и барон фон-Шредер, любимец императора и знаменитый дуэлянт.
        Здесь же, в бальном платье, сидела Джой Гастелл, которую Кит до сих пор встречал только в мехах и мокассинах. За обедом он сидел рядом с ней.
        — Я чувствую себя, как рыба, вытащенная из воды,  — признался он.  — У вас у всех такой важный вид. Я никогда не предполагал, что в Клондайке существует такая восточная роскошь. Посмотрите хотя бы на фон-Шредера! На нем настоящая визитка! А Консадайн надел крахмальную рубашку. Правда, он все же: в мокассинах. А как вы находите мою обмундировку?
        — Вы, как будто, пополнели за последнее время!  — со смехом оказала Джой.
        — Не догадались!
        — Это не ваш костюм?
        — Совершенно верно. Я купил его — за большие деньги у конторщика Аляскской компании.
        — Как жаль, что у конторщиков такие узкие плечи!  — сказала девушка.  — А как вам нравится моя обмундировка?
        — Я потрясен!  — воскликнул Кит.  — У меня нехватает слов! Я слишком долго жил в этих местах. Я совершенно позабыл, что у женщин есть руки и плечи. Ваш наряд ошеломил меня. В последний раз, когда я видел вас на Скьау-Крик…
        — Там я была похожа на сквау — вставила Джой.
        — Я не то хотел оказать. На Сквау-Крик я открыл, что у вас есть ноги.
        — Я никогда не забуду, что обязана вам своим спасением,  — сказала она.  — С тех пор я все время хотела повидаться с вами, чтобы поблагодарить вас. (Кит умоляюще повел плечами.) И вот почему сегодня вечером вы здесь.
        — Это вы предложили полковнику пригласить меня?
        — Нет, не полковнику, а полковнице. Я же попросила ее посадить нас рядом. Все увлеклись разговором. Слушайте меня и не перебивайте. Вы знаете Моно-Крик?
        — Да.
        — Как оказалось, это необычайно богатое место. Каждая заявка там стоит миллион долларов и выше. Ра-зобрали эти заявки только на-днях.
        — Я помню нашествие на этот ручей.
        — Словом, весь ручей теперь покрыт заявочными столбами, и даже все его притоки. Но вдруг выяснилось, что участок номер три, ниже «Открытия», никем не занят. Ручей так далеко от Даусона, что комиссар предоставил шестидесятидневный срок для регистрации после фактической заявки, и все заявки, за исключением третьего номера, были зарегистрированы. Заявочные столбы на нем поставил Сайрус Джонсон. Но он исчез. Умер ли он, пошел ли вниз по реке — об этом никто не знает. Через шесть дней истекает срок подачи заявления. Человек, который поставит там столбы и первый зарегистрируется в Даусоне, получит этот участок.
        — Миллион долларов!  — пробормотал Кит.
        — Джилкрист, которому принадлежит соседний участок, промыв один таз, получил золота на шестьсот долларов. А участки рядом еще богаче.
        — Но почему же никто об этом не знает?  — скептически спросил Кит.
        — Скоро узнают все. Хорошая собачья упряжка через двадцать четыре часа будет стоить здесь бешеные деньги. Как только кончится обед, вы отправитесь в дорогу. Я все устроила. Придет индеец и принесет вам письмо. Вы прочтете письмо, притворитесь, что очень взволнованы, извинитесь и уйдете.
        — Нет… Я не хочу расставаться с вами так скоро…
        — Глупости!  — шалотом воскликнула она.  — Вы должны выехать сегодня же ночью. Надо достать собак. Я знаю две подходящие запряжки. Одна у Гансона — семь больших собак. Он просит по четыреста долларов за каждую. Сегодня это дорого, но завтра это будет дешевкой. Затем у Ситки Чарли есть восемь малемутов, за которых он просит три тысячи пятьсот. Завтра он Рассмеется, если ему предложить пять тысяч. У вас тоже есть собаки. Но не мешает скупить за ночь все лучшие запряжки. Вам предстоит путь в сто десять миль, и собак надо будет менять возможно чаще.
        — Я вижу, вы хотите, чтобы я во что бы то ни стало принял участие в этой гонке.
        — Если у вас нет денег на собак, то я…
        Кит не дал ей договорить.
        — Собак я могу купить сам. Но не думаете ли вы, что это азартная игра?
        — После ваших подвигов на рулетке в «Лосином Роге» азарт вас едва ли испугает, но — это спорт. Гонка на приз в миллион долларов. Вам придется состязаться с лучшими здешними гонщиками. Большой Олаф в городе. Он — самый опасный ваш соперник. Аризона Билль тоже примет участие. Все внимание будет сосредоточено на них.
        — И вы хотите, чтобы я выступил в роли темной лошадки?
        — Конечно. В этом и заключается ваше преимущество. С вами не будут серьезно считаться. Ведь вас до сих пор считают чечако. Вы еще и года здесь не живете. Пока вы не придете первым к финишу, никто вас и не заметит.
        — Значит, темной лошадке придется показать свой класс на финише?  — сказал Кит.
        Она утвердительно кивнула головой.
        — Пока вы не выиграете заявки на Моно-Крике, я никогда не прощу себе, что я подвела вас на Сквау-Крике.
        Кит почувствовал, что ее слова заставляют кровь быстрее двигаться по его жилам. В ее глазах он прочел весть более важную, чем весть об участке, на который Сайрус Джонсон не успел сделать заявку. Он пожал ей руку под скатертью.
        «Что скажет Малыш?» — подумал он. Почти ревниво смотрел на фон-Шредера и Джонсона. Неужели они не замечают необыкновенной прелести этой девушки?
        — Аризона Билль — белый индеец,  — продолжала она.  — А Большой Олаф — охотник на медведей, король снегов, могучий дикарь. Он выносливее любого индейца и никогда не знал другой жизни, кроме жизни в морозной пустыне.
        — О ком вы говорите?  — спросил через стол капитан Консадайн.
        — О Большом Олафе,  — ответила она.  — Я рассказывала мистеру Беллью, какой он замечательный ездок.
        — Вы правы,  — прогудел капитан басом.  — Большой Олаф лучший ездок на Юконе. В тысяча восемьсот девяносто пятом году он провез правительственные депеши после того, как два курьера замерзли в Чилькуте, а третий провалился в полынью на Тридцатой Миле.
        III

        Кит, не торопясь, ехал к Моно-Крику. Он боялся утомить своих собак до главной гонки. Кстати, он изучал каждую милю тропы и отмечал места, где ему придется менять собак. В этом состязании приняло участие столько народа, что все пространство в сто десять миль было похоже на один сплошной поселок. По всему пути были расположены пункты для смены собак. Фон-Шредер, принявший участие в состязании исключительно из спортивных видов, имел одиннадцать упряжек, то есть мог менять собак каждые десять миль. Аризона Билль удовлетворился восемью запряжками. У Большою Олафа было семь запряжек,  — столько же, сколько у Кита. Кроме них, в состязании приняло участие сорок человек. Гонки с призом в миллион долларов случаются не каждый день. Цены на собак удвоились и учетверились в результате бешеной спекуляции.
        Участок номер три ниже «Открытия» находился в десяти милях от устья Моно-Крика. Остальные сто миль надо было проехать по замерзшему руслу Юкона. На третьем номере было пятьдесят палаток и триста собак. Заявочные столбы, поставленные Сайрусом Джонсоном, все еще стояли на своих местах, и каждый участник состязания обходил весь номер третий десятки раз: дело в том, что скачке с собаками предшествовала скачка с препятствиями. Каждый должен был поставить сам свои заявочные столбы — два центральных и четыре боковых. Для этого надо было дважды пересечь резку и только после этого можно было гнать своих собак в Даусон.
        Было постановлено, что участок откроется для новой заявки ровно в двенадцать часов ночи, в пятницу. До тех пор никто не имел права ставить столбы. Таково было распоряжение комиссара, и, чтобы оно выполнялось, капитан Коноадайн отправил на Моно-Крик отряд конной полиции. Время, во избежание споров, должен был установить, по своим часам, лейтенант Поллок.
        Тропа шла по узкому руслу Моно-Крика и была похожа на канаву в неполных два фута ширины, так как по обеим ее сторонам возвышались огромные сугробы. Для всех было задачей, как по такой узкой дороге смогут тронуться со старта сорок саней и триста собак.
        — Ну, и давка же будет тут,  — говорил Малыш.  — Тебе, Кит, придется пробиваться силой. Если бы даже речка была гладкая, как каток, и то на ней не разъехались бы и десять запряжек. Все смешаются в одну кучу прежде, чем тронутся в путь. Если кто-нибудь загородит тебе дорогу, дай мне расправиться с ним.
        Кит расправил плечи и таинственно улыбнулся.
        — Нет, нет!  — встревоженно закричал Малыш,  — что бы ни случилось, сам ты драться не должен.  — Ведь ты не сможешь погонять собак, если повредишь суставы, а ты непременно повредишь руку, если вздумаешь разбить кому-нибудь морду.
        Кит кивнул головой.
        — Верно, Малыш, я не имею права рисковать.
        — Запомни, первые десять миль собак буду догонять я,  — продолжал Малыш.  — А ты береги силы. Я довезу тебя до Юкона. Знаешь, что придумал Шредер? Он поставил свою первую смену за четверть мили вниз по ручью и узнает ее по зеленому фонарю. Мы устроимся не хуже. Я сторонник красного цвета.
        IV

        День был ясный и морозный, но к вечеру небо закрылось облаками, словно одеялом, и ночь пришла темная и теплая; надо было ждать снегопада. Термометр показывает пятнадцать градусов ниже нуля, а для Клондайка зимой это очень тепло.
        За несколько минут до полуночи Кит оставил Малыша с собаками в пятистах ярдах ниже по речке и присоединился к золотоискателям, на участке номер три. У старта собралось сорок пять человек, жаждущих получить миллион, который Сайрус Джонсон оставил в промерзшем песке. Каждый золотоискатель, одетый в тяжелую парку из бумажной ткани, похожую на халат, тащил шесть кольев и большой деревянный молоток.
        Лейтенант Поллок, в медвежьей шубе, посмотрел на часы при свете костра. До полуночи оставалась одна минута.
        — Приготовьтесь!  — сказал он, поднимая в правой руке револьвер, а в левой часы.
        Сорок пять капюшонов было откинуто назад, сорок пять пар рукавиц снято, сорок пять пар ног, обутых в мокассины, уперлось в утоптанный снег. Сорок пять кольев воткнулось в землю, и сорок пять молотков взвились в воздух.
        Раздался выстрел, и молотки опустились. Сайрус Джонсон потерял свои права на миллион. Во избежание давки, лейтенант Поллок распорядился, чтобы первым забивался нижний центральный кол, вторым — юго-восточный, затем остальные три угловые столба и, наконец, верхний, центральный.
        Кит вбил свой кол и вместе с другими двинулся дальше. По углам участка горели костры, и возле них стояли полисмены со списками в руках и проверяли участников состязания. Каждый должен был назвать свою фамилию и показать полисмену лицо. Это делалось для того, чтобы избежать подставных лиц, которые могли вбивать столбы, в то время как настоящий хозяин уже мчался на регистрацию.
        В первом углу Кит и фан-Шредер поставили свои столбы в одно время. Едва они стукнули молотками, каких окружила толпа переругивающихся людей. Пробившись сквозь толчею и назвав полисмену свое имя, Кит увидел, как барон столкнулся с чем-то и упал в снег. Но Кит должен был торопиться. Кто-то опередил его. При свете костра он увидел перед собой широкую спину Большого Олафа. На юго-западном углу он и Большой Олаф вбили свои колья рядом.
        Не легка была эта предварительная скачка с препятствиями. Участок, в милю длиной, был усеян покрытыми снегом кочками. Все кругом спотыкались и падали, и Кит тоже не раз падал на четвереньки. Один раз Большой Олаф упал прямо перед ним и сбил его с ног.
        Верхний центральный столб нужно было поставить на берегу; люди спустились с откоса, перебежали через речку по льду и начали взбираться на противоположный откос. Кит взбирался на крутой берег, когда вдруг чья-то рука схватила его за ногу и потащила вниз. Кит не мог разобрать, при мигающем свете отдаленного костра, кто сыграл над ним эту штуку. Но, к несчастью для себя, мошенник попробовал проделать такую же штуку с Аризоном Биллем. Аризона встал и изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Кит попробовал подняться, но вдруг тоже получил удар по лицу и едва не лишился сознания. Ему все же удалось встать на ноги. Он уже приготовился было нанести ответный удар, но вспомнил советы Малыша и удержался. Тут чье-то падающее тело толкнуло его под колени и сбило с ног, и он снова покатился вниз.
        Но все это было пустяками но сравнению с тем, что творилось возле саней. Люди скатывались с откоса и смешивались в кучу. Удары сыпались направо и налево, в воздухе стон стоял от ругани, и Кит, у которого перед глазами стояло лицо Джой Гастелл, молил небо только о том, чтобы они не вздумали пустить в ход деревянные молотки. Его несколько раз сбивали с ног, и несколько раз он терял и снова находил свои колья, наконец, он выкарабкался из гущи человеческих тел и стал подниматься на берег подальше в сторонке. Многие конкуренты успели определить его по дороге к северо-западному углу.
        По дороге к четвертому углу он снова упал и потерял свой последний кол. Целых пять минут он искал его в темноте, и все время мимо него пробегали запыхавшиеся люди. От последнего угла он начал в свою очередь перегонять людей, для которых такая гонка на расстоянии мили были не по силам.
        У старта творилось нечто невообразимое. Одни сани наезжали на другие, переворачивались, собаки бросались друг на дружку. Среди них суетились люди, разнимали сцепившихся собак и колотили их дубинками. Кит подумал, что даже среди гротесков Доре он не встречал ничего подобного.
        Выбравшись на укатанную санями тропу ниже этой свалки, он пошел быстрее. Здесь рядом с тропой в сугробах вытоптаны были убежища, в которых люди с собаками дожидались отставших гонщиков. Сзади доносился лай и визг собак, и Кит едва успел соскочить с тропы в глубокий снег.  — Сани вихрем пронеслись мимо, и Кит увидел стоящего в санях Большого Олафа.
        Несколько саней уже пронеслись вперед. Кит увидел зеленый фонарь фон-Шредера и свой красный огонек. Двое людей с дубинками стерегли собак Шредера.
        — Кит, сюда!  — услышал он встревоженный голос Малыша.
        — Иду!  — закричал он.
        При свете красного фонаря он увидел, что снег вокруг саней утоптан, а по тяжелому дыханию товарища понял, что здесь была драка. Он вскочил в сани. Малыш поднял бич.
        — Вперед, черти, вперед!  — завыл он.
        Собаки налегли на грудные постромки и вынесли сани на дорогу. Это были крупные звери — Гансонова премированная упряжка из собак с Гудсонова залива — и Кит назначил их для первого перегона — десять миль от Моно-Крика до Юкона и десять миль вниз по Юкону.
        — Сколько человек впереди нас?  — спросил Кит.
        — Закрой рот и береги дыхание!  — ответил Малыш.  — Эй вы, зверюги! Вперед!
        Он бежал за санями, держась, как за буксир, за короткую веревку, Кит не мог видеть его, какие мог видеть и саней, в которых он лежал, вытянувшись во весь рост. Огни остались позади, и они мчались сквозь стену непроглядного мрака. Этот мрак был какой-то обволакивающий: он казался плотным, почти осязаемым.
        Кит почувствовал, как сани накренились на бок на невидимом повороте. Он услышал впереди ругательства людей и рычание собак. Впоследствии это называли «свалкой Барнса-Слокума». Запряжки Барнса и Слокума налетели одна на другую, и в эту кучу врезались теперь семь огромных псов Кита. Собаки бросились друг на друга как бешеные волки. Клондайкских собак, которыми правят без вожжей, можно остановить только криком, и теперь, в шуме драки, прекратить эту свалку не было возможности. А сзади налетали все новые сани, увеличивая сумятицу.
        — Мы должны во что бы то ни стало прорваться вперед!  — заревел Малыш Киту на ухо.  — Береги руки и положись на меня.
        Как они вырвались из этого водоворота, Кит потом не мог вспомнить. Чей-то кулак хлопнул его по челюсти и чей-то бич хлестнул по плечу. Собачий клык вонзился ему в ногу, и он почувствовал, как в мокассин стекала теплая кровь. Наконец, шум свалки остался позади. Словно во сне Кит помог Малышу перепрячь собак. Одна из собак издохла, они обрезали постромки и в темноте, ощупью, починили упряжь.
        — А теперь, ложись в сани и отдохни,  — сказал Малыш.
        Собаки снова понеслись вперед сквозь непроглядный мрак, сначала по Моно-Крику, а затем по Юкону.
        Там, где Моно-Крик впадает в Юкон, горел костер, Малыш попрощался с Китом.
        V

        — Сколько саней впереди?  — спросил Кит, сменяя на первой остановке своих утомленных собак и вскакивая в поджидавшие его новые сани.
        — Одиннадцать,  — крикнул ему в след человек, стороживший собак.
        Эта упряжка должна была сделать пятнадцать миль и довезти его до устья Белой Реки. Это была самая слабая его запряжка, хотя в нее входило девять собак. Двадцать пять миль, загроможденных льдинами, между Белой Рекой и Шестидесятой милей, он разбил на два перегона и поставил на них две свои лучшие упряжки.
        Он лежал на санях ничком, вытянувшись во весь рост, и держался обеими руками. Едва собаки замедляли бег, он вскакивал на колени и, держась одной рукой, хлестал их бичом. Как ни слаба была та упряжка, он все же обогнал на ней двух соперников. Вот, наконец, и Белая Река. Она застыла гладкой пеленой, и благодаря этому гонщики могли менять здесь собак на всем скаку.
        — Билли! Билли!  — закричал Кит.
        Билли услышал и отозвался, и при — свете многочисленных костров на льду, Кит увидел — свою новую упряжку. Он перепрыгнул в сани Билла, а Билл отвел в сторону его утомленных собак.
        — Где Большой Олаф?  — закричал Кит.
        — Идет первым!  — ответил Билл, и Кит снова помчался вперед сквозь стену непроглядного мрака.
        На этом, загроможденном заторами, перегоне ему удалось обогнать еще троих соперников. Здесь, в темноте, среди льдин, то и дело случались катастрофы, и Кит не раз слышал, как обрезали постромки с погибших собак и чинили упряжь.
        На следующем перегоне, коротком, не загроможденном льдинами, он обогнал еще двоих. Тут одна из его собак вывихнула себе плечо и запуталась в сбруе.
        Передовые собаки, озлобленные неудачей, набросились на нее, и Киту пришлось пустить в ход тяжелую рукоять своего бича.
        В то время как он удалял из упряжки раненую собаку, он услышал позади лай собак и знакомый голос. Это был фон-Шредер. Кит закричал, чтобы предотвратить столкновение. Барон, погоняя собак и налегая на прикол, промчался в десяти футах от него. Было так темно, что Кит, слыша его окрик над самым ухом, ничего не мог разглядеть. На гладком льду близ фактории на Шестидесятой миле Кит обогнал еще две пары саней. Здесь все только что переменили собак и поэтому ехали почти рядом, стоя в санях на коленях, размахивая бичами и крича на обезумевших собак. Но Кит хорошо изучил этот участок пути и правил к высокой сосне на берегу, которая еще виднелась в свете костров. За этой сосной был не только мрак, за ней круто обрывалась гладкая дорога. Он знал, что дальше тропа суживается и сани смогут ехать по ней только гуськом.
        Впереди раздался треск и грохот. Это столкнулись две запряжки. Кит свернул с дороги и погнал собак прямо через непримятый снег. Это было нечеловечески трудно, псы увязали в снегу по уши, но зато ему удалось оставить позади две пары столкнувшихся саней и выехать на укатанную дорогу.
        VI

        Для перегона после Шестидесятой мили Кит оставил самых плохих собак, и хотя дорога была равная, он сократил этот перегон до пятнадцати миль. Последние две упряжки примчат его в Даусон, к конторе инспектора, и для этих двух перегонов Кит выбрал лучших своих псов. Сам Ситка Чарли поджидал Кита со своими восемью малемутами, которые должны были перебросить его на двадцать миль вперед. А для финиша — пробег в пятнадцать миль — он назначил свою собственную упряжку, ту самую, на которой он добрался до Озера Неожиданностей.
        На этом перегоне ему не удалось обогнать ни одной из трех упряжек, что шли впереди. Но и те гонщики, сани которых сбились а кучу у Шестидесятой мили, не догнали его. Собаки весело и дружно мчались вперед, подчиняясь малейшему окрику, и управлять ими было легко. Кит лежал ничком, крепко держась за передок. То полный мрак окружал его, то вспыхивал свет костров, мелькали закутанные в меха люди, держа наготове запряженных собак. Он покрывал милю за милей, прислушиваясь к однообразному визгу саней. Сани то кренились набок, то подскакивали в воздух, налетая на ледяные бугры, но Кит почти автоматически удерживался в санях.
        По временам он забывался, и неизвестно почему три лица возникали тогда одно за другим в его сознании: лицо Джой Гастелл, смеющееся и отважное, лицо Малыша, осунувшееся и постаревшее во время гонки по Моно-Крику, и лицо Джона Беллью, суровое в резких морщинах, как бы выкованное из стали и непреклонное в своей суровости.
        Ему хотелось петь и кричать, когда он вспоминал редакцию «Волны», цикл рассказов, который ему так и не удалось окончить, и всю прежнюю мишуру своей пустой и бессмысленной жизни.
        Уже забрезжил рассвет, когда он сменил своих утомленных собак на восьмерку свежих малемутов Ситки Чарли. Эти легконогие псы могли бежать быстрее тяжеловесных гудсоновцев и были неутомимы и выносливы, как настоящие волки. Ситка Чарли назвал всех конкурентов Кита, шедших впереди. Первым несся Большой Олаф, вторым Аризона Билл и третьим — фон-Шредер. Это были лучшие гонщики во всей стране. Еще до отъезда Кита весь Даусон держал на них пари, называя их именно в этом порядке. Ни один человек не поставил на Кита: он, несмотря на свои подвиги, все еще считался новичком, которому предстоит учиться и учиться.
        Когда совсем рассвело! Кит заметил перед собой сани и через полчаса нагнал их. Когда ездок оглянулся, он поздоровался с ним. Это был Аризона Билл. Очевидно, фон-Шредер опередил его. Дорога была так узка, что в продолжение получаса Кит не мог обогнать его и ехал за ним следом.
        Но вскоре, обогнув огромную ледяную глыбу, они выехали на широкую гладкую дорогу. Кит вскочил на колени, взмахнул бичом, закричал на собак и полетел рядом — с Аризоной Биллем. Тут только он заметил, что правая рука соперника безжизненно повисла и что тот вынужден править левой рукой. Как это ни было неудобно — Билл не мог держаться левой рукой,  — ему все же приходилось бросать бич и хвататься за передок саней, чтобы не вылететь из них. Кит вспомнил драку на Моно-Крике и все понял. Прав был Малыш, советуя ему избегать потасовок.
        — Что случилось?  — спросил он, обгоняя Билла.
        — Не знаю. Должно быть, мне вывихнули плечо в драке.
        Он отставал мало-помалу и, в конце концов, отстал на целые полмили. Перед Китом, почти рядом, шли Большой Олаф и фон-Шредер. Кит яростно гнал собак и, наконец, поравнялся с фон-Шредером. Три пары саней неслись рядом к полосе ровного льда, где их ждали люди и свежие собаки. До Даусона оставалось всего пятнадцать миль.
        Фон-Шредер, который разбил весь путь на десятимильные перегоны, должен был сменить собак через пять миль. Большой Олаф и Кит на ходу сменили свои запряжки и живо догнали ушедшего было вперед барона. Впереди мчался Большой Олаф, за ним Кит.
        — Хорошо, но бывает лучше,  — перефразировал Кит выражение Спенсера.
        Фон-Шредера, теперь отставшего, он не боялся, но впереди шел лучший гонщик Даусона. Перегнать его казалось невозможным. Много раз Кит заставлял своего передового пса сворачивать, чтобы объехать Олафа, но тот неизменно загораживал ему дорогу. Впрочем, Кит не терял надежды. Впереди еще пятнадцать миль, и мало ли что может случиться.
        И действительно, в трех милях от Даусона произошло следующее: к удивлению Кита, Большой Олаф вдруг вскочил на ноги и, отчаянно ругаясь, принялся бешено стегать своих собак. К такому крайнему средству можно прибегать в ста ярдах от финиша, но не в трех милях. Это значило губить собак. Запряжка Кита шла превосходно. На всем Юконе не было лучших псов. Он долго жил со своими собаками, знал индивидуальные особенности каждой, умел заставить их работать хотя бы из последних сил, и они его понимали.
        Они миновали небольшой затор и снова понеслись по гладкой поверхности. Большой Олаф был всего в каких-нибудь пятидесяти футах впереди. Вдруг сбоку выехали какие-то сани. Кит все понял. Большой Олаф приготовил себе запряжку на смену перед самым Даусоном. Он гнал собак для того, чтобы не дать опередить себя во время смены запряжек. Эта свежая упряжка была для всех сюрпризом. Даже те, кто ставил на Олафа, ничего об этом не знали.
        Кит бешено погнал свою свору, и ему удалось покрыть те пятьдесят футов, которые отделяли его от соперника. Теперь он шел рядом с Олафом. По другую сторону шли сани, предназначенные для смены. При такой скорости Большой Олаф не решался перескочить на ходу. Бели он промахнется и упадет, Кит окажется впереди и Олаф проиграет состязание.
        Большой Олаф все еще держался впереди, с необычайным искусством управляя санями, но и Кит не отставал. Так они промчались полмили, и только когда ровная дорога подходила к концу, Большой Олаф решился, наконец, на прыжок. Прыжок удался, он ловко стал на колени, погнал собак и опередил Кита. Дальше дорога была так узка, что Кит на время принужден был отказаться от попытки обогнать своего соперника, а расстояние между ними было не больше одного ядра. Собаки напрягали последние силы.
        «Человек не побежден, пока его не победили», говорил себе Кит, и как Большой Олаф ни гнал собак, он не мог отвязаться от своего преследователя. Ни одна из тех упряжек, которые везли Кита ночью, не могла бы выдержать такой гонки и соперничать со свежими собаками противника; ни одна, кроме этой. Но и эти выдерживали гонку с трудом, и, огибая крутой берег у Клондайк-Сити, он чувствовал, что силы их убывают с каждой секундой. Его собаки начали отставать почти незаметно для глаз, и Большому Олафу удалось мало-помалу выиграть двадцать футов. Собравшееся на льду население Даусона встретило гонщиков громкими криками. Здесь Клондайк впадал в Юкон, а на расстоянии полумили впереди, на северном берегу Клондайка виднелся Даусон. Толпа разразилась бешеным ура, и только тут Кит заметил подъезжающие к нему сани. Он сразу узнал великолепных псов Джой Гастелл. И сама Джой погоняла их. Капюшон ее беличьей парки был откинут, и овал ее лица выделялся словно камея из темной массы волос. Рукавицы были сброшены, в одной руке она держала бич, другой ухватилась за сани.
        — Прыгайте!  — крикнула она Киту, когда их сани поравнялись.
        Кит прыгнул и очутился позади нее. От тяжести его тела сани наклонились, но девушка удержалась на коленях, размахивая бичом.
        — Гей, гей, вперед!  — кричала она, и собаки завыли, изо всех сил стремясь перегнать Большого Олафа.
        Кит, поровнявшись со своим соперником, ярд за ярдом, перегонял его, и толпа на берегу Даусона неистовствовала.
        — Когда вы его перегоните, я соскочу с саней,  — крикнула Джой через плечо.
        Обе запряжки неслись рядом. Затем мало-помалу Кит стал выдвигаться вперед. Стоявшая на льду толпа пришла в неистовство. Ей передалась горячка этого безумного пробега в сто десять миль.
        — Когда мы обгоним его, я соскочу с саней!  — повторила Джой.
        Кит пытался протестовать, но безуспешно.
        — И не забывайте, что возле берега — полынья,  — продолжала она.
        Обе запряжки бежали рядом. В продолжение минуты Большому Олафу удавалась удерживать равновесие Но вот передовой пес Джой Гастелл стал выбираться вперед.
        — Возьмите хлыст,  — крикнула девушка,  — я сейчас спрыгну.
        Но в эту минуту передовой пес Олафа, разъяренный тем, что его обгоняют, запустил свои клыки в бок передового пса Джой. Собаки вцепились друг другу в горло. Сани наехали на дерущихся собак и перевернулись. Кит вскочил на ноги и стал поднимать Джой, но она оттолкнула его и крикнула:
        — Бегите!
        — Большой Олаф бежал к конторе инспектора. Кит нагнал его уже на берегу Даусона. Но Большой Олаф рванулся вперед и снова на двенадцать футов обогнал Кита.
        До конторы инспектора оставалось пять кварталов. Улица была полна народу. Киту не легко было догнать гиганта-соперника, и, догнав, он не в состоянии был перегнать его. Бок о бок бежали они по узкому проходу в толпе одетых в меха беснующихся зрителей.
        Если раньше гонка грозила гибелью их собакам, то теперь гибель угрожала им самим. Но ведь их ждал миллион и величайшие почести, какие только возможны на Юконе. Единственное, что успел заметить Кит во время этого бешеного бега и что поразило его — это, что в Клондайке так много народа. Он впервые видел все население сразу.
        Кит снова начал отставать, и Олаф бежал на целый шаг впереди. Он не чувствовал ног под собой, и ему казалось, что они сами его несут, и сам не знал, как ему удалось поравняться со своим соперником.
        Прямо перед ними были широко раскрыты двери инспекторской конторы. Они столкнулись на повороте и вместе упали на пол.
        Они сели, но на ноги встать не могли. Большой Олаф задыхался, обливался потом, махал руками и тщетно пытался что-то сказать. Затем он протянул руку. Кит взял ее, и они обменялись рукопожатием.
        — Вот это гонка!  — как сквозь сон услышал Кит голос инспектора.  — Вы оба выиграли. Вам придется делить между собой заявку. Вы — компаньоны.
        — Подлый новичок!  — пыхтя, произнес Большой Олаф, но в голосе его звучала восторженная нотка.  — Как вы это проделали — не знаю, но вам это удалось.
        Контора была переполнена. За дверью бушевала толпа. Кит чувствовал себя невообразимо слабым и качался, как пьяный.
        Олаф, пошатываясь, подошел к нему.
        — Мне досадно, что мои собаки напали на ваших.
        — Ничего нельзя было поделать,  — едва дыша ответил Кит.  — Я слышал, как вы кричали.
        — Послушайте,  — Сверкая глазами, вдруг сказал Большой Олаф,  — ведь эта девушка… дьявольски славная девушка, а?
        — Дявольски славная девушка,  — согласился Кит.

        ХВАТ И МАЛЫШ

        Маленький человечек
        I

        — И откуда в тебе такое упрямство,  — ворчал Малыш.  — Этот ледник пугает меня. Нечего и лезть туда одному.
        Кит весело рассмеялся и оглядел сверкающий маленький ледник, сползавший в долину.
        — Уже начало августа,  — сказал он.  — Вот уже два месяца, как дни становятся короче. Ты знаешь толк в кварцевых жилах, а я нет. Я пойду за снедью, а ты поищи главную жилу. Прощай. Я вернусь завтра к вечеру.
        Он повернулся и пошел.
        — Ох, быть беде!  — прокричал ему вслед Малыш.
        Но Кит ответил только веселым смехом. Он спускался в небольшую долинку, по временам вытирая пот со лба. Ноги его топтали спелую горную малину и нежный папоротник, который рос между еще лежавшим в тени льдом.
        Ранней весной они с Малышом двинулись к истокам реки Стюарт и вошли в лабиринт тор, окружающий Озеро Неожиданностей. Всю весну и половину лета они провели в бесплодных поисках и уже собирались возвращаться домой, когда вдруг увидели полоску воды — то коварное озеро с золотым дном, которое манило к себе и оставило в дураках целое поколение золотоискателей. Расположившись в старой хижине, найденной Китом еще во время первого его путешествия, они выяснили три чрезвычайно важных обстоятельства: во-первых, что тяжелые золотые самородки ковром устилают все дно, во-вторых, что местами озеро так неглубоко, что можно было бы нырнуть за ними, если бы вода не была смертельно холодна, и в-третьих, что два человека не в силах осушить его за короткое лето. По внешнему виду золота они установили, что месторождение его находится где-то поблизости. Они пересекли большой ледник, окаймлявший озеро с юга, и попали в лабиринт узких долинок и ущелий, которые самыми причудливыми путями несли свои воды в озеро.
        Долина, по которой шел Кит, мало-помалу расширялась, как полагается всякой долине. Но в нижнем своем конце она вдруг сузилась. Отвесные скалы окружили и перегородили ее. Ручеек внезапно исчез под обломком скалы и, как видно, ушел под землю. Взобравшись на скалу, Кит увидел перед собой озеро. Оно не казалось синим и этим было непохоже на обыкновенные горные озера. Напротив, изумрудно-зеленый цвет воды указывал, что оно неглубоко. Значит, его можно осушить. Вокруг него громоздились причудливые пики оледенелых гор. Пейзаж своей хаотичностью и беспорядочностью напоминал рисунки Дорэ. Он был так фантастичен и неправдоподобен, что скорее походил на чью-то грандиозную шутку, чем на земную поверхность. По ущельям ползло множество маленьких ледников, и Кит видел, как один из них, пожалуй, самый большой, лежавший на северном берегу, внезапно обрушился и разбился в куски. На противоположной стороне озера была видна хижина, окруженная сосками. Казалось, не более полумили отделяло ее. Но в действительности между ними было не меньше пяти миль. Над хижиной вился Дымок. «Вот будет неожиданность, если кто-нибудь
перехватит у нас Озеро Неожиданностей»,  — подумал он и стал карабкаться на южную стену.
        Перебравшись через нее, он спустился в маленькую, покрытую цветами долинку, полную располагающим к лени гудением пчел. Долинка эта, как полагается, вела к самому озеру. Он ошибся только в одном — в длине, которая едва достигала каких-нибудь ста ярдов. На конце ее находилась отвесная скала в тысячу футов вышины, с которой низвергался ручей, окутанный густым туманом.
        Отсюда он снова увидел дым, лениво подымающийся в теплом воздухе из-за выступа скалы. Завернув за угол он услышал стук металла и веселое посвистывание. И, наконец, увидел человека, который сидел, зажав у себя между коленями башмак, и вколачивал в него шипы.
        — Эй!  — приветствовал его незнакомец, и Кит сразу почувствовал симпатию к нему.  — Как раз к закуске. Вот кофе, вот холодные блины, вот сушеное мясо.
        — Что ж, закушу, если позволите,  — сказал Кит и сел рядом.  — Мне давно не приходилось есть как следует. Впрочем, в хижине у нас еды сколько угодно.
        — В хижине, что на том берегу? А я как раз к ней направлялся.
        — Сколько народу появилось на Озере Неожиданностей,  — проворчал Кит.
        — Оставьте ваши шутки!  — изумленно воскликнул незнакомец.
        Кит рассмеялся.
        — Так оно поступает со всеми. Видите вон те вершины на северо-западе? Оттуда я увидел его впервые. И без всякого предупреждения. Оно внезапно предстало передо мной. А я уже было махнуть рукой на него собирался.
        — И я тоже,  — сказал незнакомец.  — Я уже и назад повернул. Думал еще вчера вечером на Стюарт выбраться. И вдруг увидел озеро. Где же Стюарт? И где я прошлялся столько времени? А как вы сюда попали? Как вас зовут?
        — Беллью. Кит Беллью.
        — О! Я знаю вас,  — сказал незнакомец, с радостной улыбкой протягивая руку.  — Я о вас слышал.
        — Вы, я вижу, «Полицейские новости» почитываете,  — скромно заметил Кит.
        — Нет.  — Незнакомец рассмеялся и покачал головой.  — Разве в Новой истории Клондайка. Я узнал бы вас, если б вы были без бороды. Я видел вас за рулеткой в «Лосином Роге». Меня зовут Карсон, Энди Карсон. Не могу вам выразить, как я рад с вами познакомиться.
        Это был гибкий и мускулистый человечек с живыми черными глазами, располагавший к себе своей товарищеской манерой.
        — Так это — Озеро Неожиданностей?  — недоверчиво бормотал он.
        — Оно самое.
        — И все его дно покрыто золотом?
        — Да. Вот посмотрите,  — Кит засунул руку в карман,  — полдюжины золотых орехов. Ныряйте на дно и набирайте их, не глядя, сколько хотите. Но после этого вам придется пробежать не меньше полумили, чтобы восстановить кровообращение.
        — Право, я воспользуюсь вашим советом.  — Карсон замысловато выбранился, но видно было, что он разочарован.  — Я надеялся выгребать золото лопатой. Впрочем, я доставил себе удовольствие уже тем, что побывал здесь.
        — Удовольствие!  — воскликнул Кит.  — Да, если мы доберемся до дна, сам Рокфеллер будет нищий, по сравнению с нами.
        — Но ведь дно это принадлежит вам,  — заметил Карсон.
        — Что ж из того, дружище? Поймите, что такой залежи еще никто не находил. Если Бонанцу и Эльдорадо соединить вместе, то едва ли в них будет больше золота, чем на любом акре этого озера, но его надо осушить. А осушка будет стоить миллионы. Меня пугает только одно: здесь столько золота, что оно обесценится, если мы без всякого контроля выбросим его на рынок.
        — И вы мне предлагаете?..  — Карсон от удивления потерял дар речи.
        — С радостью. В год или два, если нам удастся достать денег, мы осушим озеро. Это осуществимо. Я исследовал все окрестности. Но для этого придется нанять всех людей в стране, которые согласны работать за жалованье. Нам понадобится целая армия. А пока из подходящих людей надо сорганизовать центр предприятия. Согласны вы войти в него?
        — Согласен ли я? И вы еще спрашиваете! Я уже себя чувствую миллионером и боюсь перелезать через этот ледник. Было бы неприятно теперь сломать себе шею. Жаль, что у меня не хватило шипов. Я вбил последние в башмак перед вашим приходом. А как ваши башмаки? Дайте я погляжу.
        Кит поднял ногу.
        — Стерты, как пол на скэтинг-ринге!  — воскликнул Карсон.  — Немало вам пришлось пошататься. Подождите, я выдерну для вас несколько шипов из своих башмаков.
        Но Кит отказался.
        — У меня на льду,  — сказал он,  — спрятана сорокафутовая веревка, Мы уже раз с товарищем пользовались ею Это совсем нетрудно.
        II

        Подыматься было тяжело и жарко. Солнце ослепительно сверкало на поверхности льда, и они обливались потом. Трещины и провалы поминутно пересекали их путь. Иногда за целый час им удавалось пройти не больше ста ярдов. К двум пополудни они добрались до лужи во льду, и Кит предложил остановиться.
        — Попробуем сушеного мяса,  — сказал он.  — Я плохо питался последнее время, и у меня дрожат колени. Но самая трудная часть пути — за нами. Через триста ярдов — скалы, и там итти куда легче. Там, через одну расселину, перекинут снеговой мост. Он едва держится, но мы с Малышам переходим через него.
        За едой они познакомились ближе, и Энди Карсон рассказал историю своей жизни.
        — Я знал, что найду Озеро Неожиданностей,  — с полным ртом говорил он.  — Мне без него не обойтись. Подумайте, я упустил Великий Скукум и Монте-Кристо, и мне оставалось либо найти Озеро Неожиданностей, либо повеситься. И вот я здесь. Моя жена знала, что я дойду. Я и сам упорен до чорта, но перед ней — пасую. Она — молодая, завоевательница по натуре, никогда не скулит, отважна и тверда,  — как раз такая женщина, какая нужна мне. Вот поглядите.
        Он открыл свои часы, и Кит увидел на внутренней стороне крышки фотографию белокурой женщины между двумя смеющимися детскими личиками.
        — Мальчики?  — спросил он.
        — Мальчик и девочка,  — гордо ответил Карсон.  — Мальчик старше на полтора года. У нас могло бы быть уже больше детей, но нам пришлось подождать,  — со вздохом прибавил он.  — Это оттого, что жена моя была больна. Легкие. Но ей не хотелось сдаваться. Когда мы поженились, я был клерком, железнодорожным клерком в Чикаго. Вся ее родня — чахоточные, В те дни доктора понимали немного. Они во всем винили наследственность. Чахоткой была больна вся ее семья. Все члены этой семьи, сами того не зная, заражали друг друга. Они с этим мирились — судьба. Мы первые два года прожили с ними вместе. Я не боялся. В моем роду никого не было чахоточных. И вдруг я заболел. Это навело меня на размышления. Значит, чахотка заразительна. Я заболел, потому что дышал одними с ними воздухом.
        …Вот и стали мы с ней советоваться. Я прогнал домашнего врача и пошел к специалисту. Он сказал мне то, что я уже и сам знал, и посоветовал уехать в Аризону. Мы собрались и отправились — без копейки. Я нанялся пасти овец, а ее оставил в этом городе чахоточных. Он полон легочными больными.
        …Постоянное пребывание на свежем воздухе вылечило меня. Я иногда по нескольку месяцев не возвращался домой. И всякий раз, когда я возвращался, ей было хуже. Ho мы уже кое-чему научились. Я взял ее из этого города, и она пошла пасти овец вместе со мной. Четыре года, зимой и летом, в мороз и жару, в дождь и в снег, мы ни разу не спали под крышей. Вот вы бы на нас тогда посмотрели — худые, коричневые, как индейцы, крепкие, как дубленая кожа. Мы уже думали, что вылечились, и отправились в Сан-Франциско. Но, оказалось, поторопились. Через два месяца мы оба снова харкали кровью. Тогда мы вернулись к аризонским овцам. Еще на два года. Это нас укрепило. Полное излечение. А все ее родные за это время перемерли. Не хотели и слушать нас.
        …Тогда мы стали избегать городов. Шатались по всему тихоокеанскому побережью и особенно полюбили Южный Орегон. Мы поселились в долине реки Рог — занялись яблоками. Эта местность имеет огромную будущность, только об этом никто не знает. Я приобрел землю,  — на время, конечно,  — по сорок за акр. Через десять лет она будет стоить пятьсот.
        …Времени даром терять не приходилась. Нужны деньги, чтобы начать — построить дом и амбар, купить лошадей, плуги, а у нас ни копейки. Она два года учительствовала в школе. Потом родился мальчик. Вы бы посмотрели, каких мы насадили деревьев — целых сто акров, они уже все подросли. Все бы это было не плохо, если бы не закладная, которая растет и растет. Вот почему я здесь. Жена осталась дома из-за детей и сада. Она там кое-как сводит концы с концами, а я здесь первоклассный миллионер — в проекте.
        Он восторженным взором взглянул на зеленую полоску озера за искрящимся ледником, потом в последний раз посмотрел на фотографию и сказал:
        — Она замечательная женщина. Ей не хотелось умирать, хотя от нее остались кожа да кости, и вот она пошла пасти овец. О, она и сейчас худенькая. Ей никогда не растолстеть, но она самая милая из всех худеньких женщин, и, когда я вернусь домой и деревья начнут давать плоды, а дети начнут ходить в школу, мы с ней поедем в Париж. Я не высокого мнения об этом городе, но она рвется туда всю жизнь.
        — Ну, здесь хватит золота и для поездки в Париж,  — сказал Кит.  — Нам только нужно забрать его в руки.
        Карсон кивнул, и глаза его засияли.
        — Наша ферма — лучший фруктовый сад на тихоокеанском побережьи. И климат превосходный. Там наши легкие в безопасности. Бывшим чахоточным надо беречься. Если вы захотите купить землю,  — загляните прежде всего в нашу долину. А какая там рыбная ловля! Скажите, вытягивали ли вы когда-нибудь тридцатипятифунтового осетра маленькой удочкой?
        III

        — Я легче вас на сорок фунтов,  — сказал Карсон.  — Пустите меня первым.
        Они стояли на краю гигантской древней расселины в сто футов шириной, с покатыми от времени краями. Через нее был перекинут мост из слежавшегося, обледенелого снега. Основание этого пласта терялось где-то в глубине пропасти. Он крошился, подтаивал и ежесекундно грозил обрушиться. Еще подходя к мосту, они видели, как от него оторвалась глыба в полтонны весом и рухнула в пропасть.
        — Доверия не внушает,  — заметил Карсон, неодобрительно покачивая головой.  — Впрочем, если бы я не был миллионером, я бы не так боялся.
        — Надо попробовать,  — сказал Кит.  — Мы почти прошли ледник. Возвращаться мы не можем. Нельзя же ночевать на льду. А другого пути нет. Мы с Малышом исследовали все окрестности. Правда, раньше этот мост не был так плох.
        — Перейдем по очереди, я первый.  — Карсон взял у Кита конец веревки.  — Я пойду с веревкой и киркой. Дайте руку, а то я боюсь поскользнуться.
        Медленно и осторожно он сделал несколько шагов по мосту и остановился, чтобы приготовиться к опасному переходу. На спине его висел мешок.  — Вокруг шеи и плеч он обмотал веревку, привязав ее конец к поясу.
        — Я отдал бы добрую долю, моих миллионов за то, чтобы иметь здесь артель мостостроителей,  — сказал он, веселой усмешкой опровергая свои слова.  — Но ничего, сойдет. Чем я не кошка.
        Кирку и длинный шест он превратил в альпеншток и балансировал ими как завзятый канатоходец. Потом осторожно выставил вперед одну ногу и сейчас же отдернул ее; было видно, что он старается побороть свою слабость.
        — Хотел бы я вконец разориться,  — смеялся он.  — Во второй раз мне уже не сделаться миллионером. Это слишком стеснительно.
        — Не бойтесь,  — подбодрял его Кит.  — Я не раз переходил через него. Пустите меня вперед.
        — Вы на сорок фунтов тяжелее меня,  — огрызнулся маленький человечек.  — Это сейчас пройдет. Уже прошло.  — Теперь нервы его успокоились.  — Ставлю на карту реку Рот и яблоки,  — сказал он и на этот раз уже более решительно выдвинул ногу. Очень медленно и осторожно прошел он две трети пути. И вдруг остановился перед ямой в снегу, на дне которой была свежая трещина. Кит увидел, как он заглянул вниз и покачнулся.
        — Смотрите вверх!  — повелительно крикнул Кит.  — Теперь вперед!
        Маленький человечек повиновался и уже не останавливался до конца пути. Обтаявший противоположный край пропасти был скользок, но не крут. Он вскарабкался на него и сел.
        — Ваша очередь,  — закричал он.  — Не останавливайтесь и не глядите вниз. Потарапливайтесь. Он едва держится.
        Балансируя своим шестом, Кит вступил на мост. Было ясно, что снежный пласт едва держится. Он внезапно услышал какой-то шум и почувствовал, что почва под его ногами колеблется. Раздался ужасающий треск. Он понял, что позади что-то случилось. Это было видно по перекошенному лицу Карсона. Снизу доносился чуть слышный плеск бегущей воды, и Кит не смог удержаться, чтобы не взглянуть вниз, в зияющую глубину. Но он тут же отвел глаза и стал смотреть вперед. Две трети пути были пройдены, и о подошел к яме. Перед ним зияла трещина, и по острым краям ее, еще не обтаявшим на солнце, он увидел, что она совсем недавнего происхождения. Он уже занес ногу, чтобы шагнуть через нее, как вдруг трещина стала медленно расширяться, послышался странный шум. Он быстро шагнул вперед, но поскользнулся и повис грудью на своем шесте, который ему удалось при падении перекинуть поперек расселины.
        Пульс его забился учащенно, и голова закружилась. Потом он удивился, почему не падает дальше. Снизу из бездны донесся глухой мягкий грохот упавших глыб. И все же мост, провалившийся посередине, еще держался, хотя та часть, по которой только что прошел Кит, висела под углом в двадцать градусов. Он видел, как Карсон, сидевший над пропастью, сматывал веревку с шеи на руку.
        — Держитесь!  — прокричал он.  — Не двигайтесь, а то рухнет весь мост.
        Быстрым взглядом он смерил расстояние, снял с шеи платок, привязал его к веревке, потом вынул из кармана второй платок и прикрепил его к первому. Веревка была сплетена из санных ремней и коротких полосок сырой кожи. Она была крепка и легка. Карсон бросил веревку, Кит ухватился за нее и сделал попытку выбраться из расселины. Но маленький человечек, обвязавший конец веревки вокруг своей талии, остановил его.
        — Обвяжите ее вокруг себя,  — приказал он.
        — Если я упаду, я стащу за собой и вас,  — сказал Кит.
        Тон Карсона стал повелительным.
        — Молчите,  — скомандовал он.  — Эта глыба может рухнуть от звука вашего голоса.
        — Если я упаду…  — начал Кит.
        — Молчите!  — Вы не упадете. Делайте, что я вам говорю. Вот так — подмышками. Крепче, Ну, двигайтесь. Легче ступайте. Я вас схвачу. Вы только идите. Вот так. Легче. Легче.
        Киту осталось не больше десятка шагав, когда началось крушение моста. Бесшумно, сильными толчками, он все ниже сползал в бездну.
        — Скорей!  — крикнул Карсон, сматывая конец веревки, удлинявшийся по мере того, как Кит приближался.
        Когда обвал совершился, пальцы Кита вцепились в жесткий край расселины, а тело рванулось вслед за падающим мостом. Карсон твердо уперся ногами в лед и изо всех сил потянул веревку. Ему удалось подтянуть Кита к самому верху, но он поскользнулся и, как кошка, завертелся на краю, судорожно цепляясь за лед. А сорока футами ниже так же извивался и цеплялся Кит. Карсон первый нашел точку опоры. Он из последних сил потянул за веревку и приостановил падение Кита.
        Оба они стояли в неглубоких впадинах скалы, причем впадина Кита была так мала, что, если бы не веревка, он ни за что не удержался бы и соскользнул вниз.
        Ледяной выступ заслонял от него Карсона. Через несколько минут они оба освоились со обоим положением и стали крепче цепляться за мокрый лед. Маленький человечек заговорил первый.
        — Дьявол!  — сказал он и помолчал.  — Если вы можете на мгновение отпустить веревку, я переменю положение. Попытайтесь!
        Кит сделал попытку и снова ухватился за веревку.
        — Я могу это сделать,  — сказал он.  — Скажите, когда вы будете готовы. Но поскорей.
        — Я вижу подходящий уступ для упора тремя футами ниже,  — сказал Карсон.  — Мне нужна одна секунда. Вы готовы?
        — Готов.
        — Готов.
        Не легко было Карсону сползти вниз на целый ярд, перевернуться и сесть. Киту было еще труднее удерживаться с помощью все возраставшего напряжения мускулов. Но едва он начал соскальзывать вниз, как веревка снова натянулась. Он увидел побледневшее сквозь загар лицо Карсона и подумал, на что он должен быть похож сейчас сам. И вдруг Карсон трясущимися руками стал искать нож, и Кит решил, что настал конец Человечек обезумел от страха и собирается перерезать веревку.
        — Н-не б-б-беда,  — бормотал он.  — Мне не страшно. Это мои проклятые нервы. Я п-п-приду в себя через минуту.
        И Кит видел, как он согнулся в три погибели, слегка придерживаясь за веревку одной рукой, а другой вырубал во льду ямки для ног.
        И сердце Кита наполнилось теплом.
        — Послушайте, Карсон. Перережьте веревку. Вам меня все равно не вытащить, а пропадать нам обоим незачем. Перережьте ее своим ножом.
        — Молчать,  — оскорбился Карсон.  — Кто здесь распоряжается?
        Гнев подействовал на Карсона успокоительно.
        Кит был весь поглощен одной заботой — не шевелиться и не скользить.
        Стон и быстрый крик: «Держитесь!» — предупредили его.
        Лицом прижавшись ко льду, он сделал невероятное усилие, чтобы удержаться, и почувствовал, как ослабевает веревка. Карсон скользил к нему. Кит не решался поднять глаз, пока веревка снова не натянулась. Он понял, что Карсон нашел новую точку опоры.
        — Ну, было дело,  — заговорил Карсон.  — Я соскользнул на целый ярд. Теперь подождите. Я должен выкопать новые ямки для упора. Если бы лед так не крошился, Мы бы давно уже выбрались.
        Держа правой рукой столь необходимую для Кита веревку, он левой дробил лед. Прошло десять минут.
        — Теперь я скажу, что я сделал,  — закричал Карсон.  — Я рядом с собой вырубил ступеньки для вас. Я буду полегоньку подтягивать веревку, а вы ползите вверх, но не торопитесь. Раньше всего отвяжите ваш мешок. Поняли?
        Кит кивнул головой и с бесконечными предосторожностями стал расстегивать державшие мешок ремни. Движением плеч он сбросил его, и Карсон видел, как мешок исчез в пропасти.
        Пять минут спустя борьба началась снова. Кит вытер руки о рукава и, цепляясь за лед, прижимаясь, распластываясь,  — полез вверх. Веревка подтягивала его, без нее он не мог бы проползти и вершка. Несмотря на силу своих мышц, он не мог, подобно Карсону, не скользить. Ему мешали лишние сорок фунтов. Он уже прополз треть пути, когда веревка стала ослабевать. Он двигался все медленнее и медленее. Остановиться здесь было негде. Но ему пришлось, остановиться, несмотря на все его усилия, и он почувствовал, что снова скользит вниз.
        — Я не могу удержаться!  — крикнул он.
        — Я тоже!  — сквозь зубы прохрипел Карсон.
        — Так отпустите веревку!
        Веревка натянулась в последний раз, потом Кит начал скользить быстрее и пронесся мимо того места, где он удержался в прошлый раз. Он видел мельком, что Карсон перевернулся и пытается справиться с тягой вниз. К удивлению Кита миновав ледяной выступ, он не упал в пропасть. Веревка держала его, он все медленнее скользил по крутому скату и, наконец, остановился перед новым бугром. Карсона, который теперь держался ка прежнем месте Кита, он совсем потерял из виду.
        — Уф!  — прохрипел Карсон.
        Последовало несколько мгновений тишины, и веревка снова зашевелилась.
        — Что вы делаете?  — спросил Кит.
        — Копаю ямки для рук и ног,  — последовал ответ.  — Подождите. Я вытащу вас сюда в мгновение ока. Не обращайте внимания на то, как я говорю. У меня немного расходились нервы. А так я еще хоть куда. Подождите, и вы увидите.
        — Вы держите меня на весу,  — Сказал Кит.  — Кончится это тем, что вы упадете вместе со мной. Перережьте веревку. Послушайтесь меня. Какой смысл в том, что мы оба погибнем? Вы — самый замечательный человек из всех человечков, когда-либо живших на земле. Вы сделали все, что было в ваших силах. Перережьте веревку.
        — Молчите, Теперь я буду делать такие глубокие ямы, что можно будет втащить наверх упряжку лошадей.
        — Вы меня достаточно тащили,  — настаивал Кит.  — Отпустите.
        — Сколько раз я вас вытаскивал?  — раздался суровый вопрос.
        — Много, очень много. И всякий раз соскальзывали сами.
        — За это время я многому научился. И я буду тащить вас до тех пор, пока не вытащу. Ясно? Ну, так молчите, я занят.
        Наступила тишина. Кит слышал звонкий стук ножа, рубившего лед, и маленькие льдинки осыпались на него. Ему хотелось пить, и он стал ловить их ртом, вцепившись руками и ногами в скользкую поверхность ската.
        Вдруг он услышал вздох, потом стон и почувствовал, что веревка ослабела. Он посмотрел вверх и увидел нож, который скользил прямо к нему острием вперед. Он задержал его своей щекой и содрогнулся от боли, прижал крепче и почувствовав, что нож больше не скользит.
        — Я — осел,  — пронесся над расселиной жалобный вопль.
        — Успокойтесь, я поймал нож,  — ответил Кит.
        — Да что вы? Подождите! У меня в кармане бечевка. Я кину ее вам, и вы мне вернете нож.
        Кит не ответил. В голове у него вихрем кружились мысли.
        — Эй! Вы! Держите бечевку. Скажите мне, когда поймаете.
        Маленький перочинный ножик скользил по льду на конце бечевки. Он служил грузом. Кит поймал его зубами, открыл большое лезвие и потрогал, достаточно ли оно остро. Затем привязал к концу бечевки большой нож и крикнул:
        — Тяните!
        Напряженно следил он за движением ножа. Но он видел не только нож — он видел маленького человечка, перепуганного и непоколебимого, стучавшего от страха зубами и твердо делавшего свое героическое дело. После встречи с Малышом, еще ни один человек не становился ему другом так скоро, как этот.
        — Все обстоит отлично!  — услышал он сверху.  — Теперь мы в два счета выберемся отсюда.
        В голосе Карсона звучало мучительное усилие сохранить бодрость и надежду, и это заставило Кита решиться.
        — Послушайте,  — твердо сказал он, тщетно стараясь отогнать образ Джой Гастелл.  — Я послал вам нож, чтобы вы могли выбраться отсюда. Я перережу веревку перочинным ножиком. Пусть погибнет один, а не оба. Поняли?
        — Оба или никто,  — сурово произнес дрожащий голос.  — Если вы продержитесь еще одну минуту…
        — Я и так держусь уже слишком долго. Я холост. Меня не ждут ни очаровательная худенькая жена, ни дети, ни яблони. Бросайте все и ползите наверх.
        — Подождите! Ради бога, подождите!  — завопил Карсон.  — Вы не смеете перерезать веревку! Не лишайте меня возможности вытащить вас. Успокойтесь, болван вы этакий. Я вас вытащу. Вот видите. Я копаю такие дыры, что в них может поместиться дом с амбаром.
        Кит не ответил. Веревка была сплетена из трех ремней. Медленно и осторожно, не отрывая взгляда от ножа, перерезал он один из них.
        — Что вы делаете?  — в отчаянии прокричал Карсон.  — Если вы перережете веревку, я вам этого никогда не прощу, слышите, никогда. Оба или никто! Мы выберемся. Подождите! Ради бога!
        И Кит, глядя на надрезанную веревку в пяти дюймах перед собой, узнал, что такое страх и слабость. Ему не хотелось умирать, его ужасала мерцающая внизу пропасть, и отсрочка, даже самая маленькая, показалась ему заманчивой. Страх вынудил его на компромисс.
        — Ну, хорошо,  — сказал он.  — Я подожду. Делайте, что можете. Но предупреждаю вас, Карсон, чуть мы начнем скользить, я перерезаю веревку.
        — Забудьте об этом. Отсюда мы будем двигаться только кверху. Я прилипчив, как пластырь. Я уже вырубил яму для одной ноги. Замолчите и не мешайте мне работать.
        Медленно проходили минуты. Кит сосредоточил все свои мысли на тупой боли в заусенице. Он должен был срезать ее еще утром, она и тогда болела. И он дал себе слово, что немедленно срежет ее, чуть выберется из пропасти. Потом мы-ели его внезапно приняли другой оборот, и он С новым чувством стал смотреть на заусеницу. Через минуту или через несколько минут вот эта заусеница и этот палец, так сложно соединенные, будут частью изуродованного трупа на дне пропасти. Ему было стыдно своего испуга, и он ненавидел себя. В гневе он чуть было не перерезал веревки.
        Но веревка заколебалась и предупредила его намерение. Сверху донесся крик и стон. Он начал скользить, но двигался не быстро. Веревка натянулась, но он, не остановился. Карсон не мог его удержать и съезжал вместе с ним. Вытянутая нога Кита не встретила опоры — он понял, что настал миг падения в пропасть. И еще он пошл, что тянет Карсона за собой.
        Преодолев отчаяние, животный страх и волю к жизни и в один миг просветления познав добро и зло, он ударил ножом по веревке, увидел, как порвались ремни, почувствовал, что скользит все быстрей и быстрей, и упал.
        Что случилось потом — он не знал. Сознание его продолжало работать, но все произошло слишком скоро и неожиданно. Он не разбился. Ноги его коснулись воды, он шлепнулся в лужу, и прохладные брызги освежили ему лицо.
        — Зачем, зачем вы это сделали?  — услышал он отчаянный вопль сверху.
        — Слушайте,  — ответил он.  — Я цел и невредим и сижу в луже по самое горло. Здесь оба наши мешка. Я сейчас сяду на них. Тут отличное помещение для нескольких человек. Вылезайте из расселины и бегите в хижину. Там кто-то есть. Я видел дымок. Достаньте веревку, возвращайтесь и вытаскивайте меня.
        — Это правда?  — недоверчиво спросил Карсон.
        — Клянусь вам жизнью. Да потарапливайтесь, а то я простужусь насмерть.
        Чтобы согреться, Кит стал прорывать каблуком сапога канал во льду. Он не успел еще спустить всю воду, как Карсон криком известил, что выбрался из расселины.
        Потом Кит стал сушить свое платье. Теплое вечернее солнце согрело его, и он мог раздеться, выжать одежду и разложить ее вокруг себя. У него была непромокаемая спичечная коробка. Он высушил немного табаку и скрутил себе папиросу.
        Двумя часами позже, сидя голым на мешках и покуривая, он услышал сверху хорошо знакомый голос:
        — Эй, Хват! Хват!
        — А, Джой Гастелл!  — воскликнул он.  — Как вас сюда занесло.
        — Вы не расшиблись?
        — Даже не поцарапался!
        — Отец спускает вам веревку. Вы ее видите?
        — Да. Я ее уже поймал,  — ответил он.  — Ну, подождите минутку, пожалуйста!
        — Что случилось?  — раздался через несколько минут ее голос.  — О, я поняла. Вы ранены!
        — Нет, я не ранен, я одеваюсь.
        — Одеваетесь?
        — Да. Я купался. Вы готовы? Тащите.
        Сначала он послал наверх мешки,  — чем немало рассердил Джой Гастелл, и только после этого поднялся сам.
        Пока отец Джой и Карсон сматывали веревку, она сама смотрела на него сияющими глазами.
        — Как могли вы перерезать веревку? Вы поступили, как герой,  — воскликнула она.  — Это было бесподобно.
        Но Кит отклонил комплимент.
        — Я все знаю,  — настаивала она.  — Мне рассказал Карсон.  — Вы пожертвовали собой, чтобы спасти его.
        — Ничего подобного,  — сочинял Кит.  — Я с самого начала видел этот прудок для купанья.

        Как вешали Култуса Джорджа
        I

        Дорога круто подымалась вверх по глубокому рыхлому снегу, где не встречались ни санные колеи, ни отпечатки мокассинов. Кит шел впереди и уминал рыхлый снег широкими короткими лыжами. Он весь ушел в ходьбу и неутомимо работал ногами и легкими. По его следам тянулось шесть запряженных собак. Густой пар, валивший из их пастей, показывал, как тяжела была их работа и как низка температура воздуха. Между коренным псом и санями бежал Малыш. Он каждые полчаса сменял Кита, потому что утаптывать снег было труднее, чем править санями.
        У них была новая крепкая упряжь. Нелегко перебираться через перевал в середине зимы. Они считали счастливыми те дни, когда им удавалось пройти десять миль. Они не падали духом, но каждый вечер совершенно обессиленные залезали в свои спальные мешки. Пошел уже шестой день с тех пор, как они покинули кипевший жизнью лагерь Муклук на Юконе. В первые два дня они проехали пятьдесят миль накатанной дорогой вверх по Оленьему ручью. А потом началась борьба с четырехфутовой пеленой нетронутого снега, который в сущности был даже не снегом, а скоплением ломких, как сухари, сыпучих, как песок, кристаллов инея. В следующие три дня они прошли тридцать миль вверх по ручью Миног и пересекли несколько потоков, впадающих в реку Сиваш. Теперь они перебирались через горную цепь за Плешивыми Камнями, откуда должны были спуститься руслом Дикообразова ручья к среднему течению Молочной реки. Говорили, что в верховьях Молочной реки находятся залежи меди. Это и была их цель — гора из чистой меди, в полумиле направо от первого ручья за тем местам, где Молочная река выбивается из глубокого ущелья на поросшую густым лесом
низину. Кривой Мак-Карти описал им все подробно. Если он говорил правду — найти гору было совсем нетрудно.
        Кит шел впереди. Низкорослые сосны давно уже перестали попадаться навстречу, когда они увидели перед собой высохшее дерево. Им не нужно было много разговаривать. «Ого!» — вскричал Малыш, переглянувшись с Китом. Собаки остановились. Малыш стал развязывать постромки, а Кит достал топор и принялся рубить дерево. Распряженные собаки свернулись в комок, прикрывая пушистыми хвостами лапы и морды.
        Люди работали быстро и умело. В таз для промывки золота, в кофейник и в кастрюлю был насыпан снег, который скоро начал таять и превращаться в воду. Кит достал замороженных бобов со свиным салом. Он топором отрубил от них большой кусок, словно это были не бобы, а полено, и бросил на сковородку, чтобы они оттаяли. Потом туда же кинули промороженные сухари. Через двадцать минут после остановки, еда была готова.
        — За сорок ниже нуля перевалило,  — пробормотал Малыш с полным ртом.  — Полагаю, холодней уже не будет, впрочем, и теплей тоже. Для того, чтобы прокладывать дорогу, нужна как раз такая погода.
        Кит не ответил. Его рот был набит бобами, и он изредка поглядывал на коренную собаку, лежавшую в нескольких футах от него. Этот серый озябший волк смотрел на хозяина с той бесконечной тоской, с той дикой жадностью, которая часто светится в глазах полярных псов. Киту давно уже был знаком этот взгляд, но до сих пор видел в нем непостижимое чудо. Чтобы стряхнуть гипноз, он поставил тарелку и чашку и пошел к саням открывать мешок с сушеной рыбой.
        — Эй!  — крикнул Малыш.  — Что ты делаешь?
        — Нарушаю осе законы, обряды и обычаи,  — ответил Кит.  — С обираюсь кормить — собак в середине дня. Они здорово потрудились, а им предстоит еще восхождение на перевал. Да кроме того, Брайт сказал мне своими глазами многое, о чем не расскажешь в словах.
        Малыш скептически улыбнулся.
        — Так, так, порти их. Скоро мы им маникюр делать будем. Рекомендую кольд-крем и электромассаж, очень полезно для ездовых собак. А по субботам води их в турецкие бани.
        — Я никогда еще не кормил собак днем,  — ответил Кит.  — И больше не буду. Но сегодня покормлю. У меня такая причуда.
        — О, раз это примета, так корми,  — тотчас же смягчился Малыш.  — Каждый человек должен следовать своим приметам.
        — Это не примета, Малыш, проста Брайт раздразнил мое воображение. В глазах этого пса в один миг я прочел больше, чем мог бы прочесть в книгах за тысячу лет. В его глазах скрыты все тайны жизни. Они живут и движутся в его зрачках. Беда в том, что я понял их на мгновение, а потом сразу забыл. Я почти коснулся их, но не стал умнее, чем раньше. Не могу тебе объяснить как, но в глазах этого пса скрывается разгадка того, что такое жизнь. Эволюция, звездная пыль, мировая сила и вообще — все.
        — То есть, говоря попросту, ты веришь в приметы.
        Кит раздал собакам по сушеному лососю и покачал головой.
        — А я тебе говорю, что веришь,  — настаивал Малыш.  — Кит, это верный знак. Что-то должно случиться сегодня. Ты сам увидишь. Сушеная рыба что-нибудь да значит.
        — Ты должен мне это доказать,  — сказал Кит.
        — Нет, не должен. Время само об этом позаботится. Слушай, что я тебе скажу. Глядя на тебя, и я нашел примету. Ставлю одиннадцать унций золота против трех зубочисток, что я прав. Я не боюсь глядеть в лицо приметам.
        — Нет, лучше ты ставь зубочистки, а я поставлю унции,  — ответил Кит.
        — Это будет просто грабеж. Я бью наверняка. Я верю своим приметам. До вечера должно что-нибудь случиться, и рыба что-нибудь да значит.
        — Чепуха,  — сказал Кит, пытаясь окончить разговор.
        — И случится какая-нибудь дрянь,  — сказал Малыш.  — Принимаю еще три зубочистки, что дрянное выйдет дело.
        — Идет,  — сказал Кит.
        — Я выиграю,  — торжествовал Малыш.  — У меня будут зубочистки из куриных перьев.
        II

        Час спустя они перебрались через перевал по узкому извилистому каньону, прошли мимо Плешивых Камней и вышли на открытый, довольно крутой скат, спускавшийся к ручью Дикобраза. Малыш, который шел впереди, внезапно остановился. Кит прикрикнул на собак. Им навстречу подымались вереницей люди, растянувшись в беспорядке на добрые четверть мили.
        — Тащатся, как на похоронах,  — заметил Малыш.
        — У них нет собак,  — сказал Кит.
        — Да. Вон двое тянут сани.
        — Смотри, какой-то парень шлепнулся. Что-то неладно, Малыш. Их здесь не меньше двухсот человек.
        — Они шатаются, как пьяные. Вот и второй Упал.
        — Их здесь целое племя. Есть и дети.
        — Кит, я выиграл,  — возгласил Малыш.  — Примета есть примета, и тут ничего не поделаешь. Гляди, они ползут, как загробные тени.
        Индейцы, при виде обоих путников, радостно закричали и ускорили шаг.
        — Они изрядно нахлестались,  — сказал Малыш.  — Так и валятся направо и налево.
        — Посмотри, какое лицо у передового,  — сказал Кит.  — Это их голод качает. Они съели своих собак.
        — Что же нам делать? Удирать?
        — Оставив сани и собак?  — опросил Кит.
        — Они сожрут нас, если мы не удерем. Они такие голодные, что и это могут. Эй, ребята, что с вами случилось? Да не глядите так на собак. В котле не варить, нельзя, поняли?
        Идущие впереди окружили их, воя и причитая на каком-то незнакомом наречии. Кит с ужасом смотрел на эту картину. Да, это был голод. Их лица с провалившимися щеками и натянутой кожей походили на голые черепа. Остальные подходили все ближе и ближе: Кит и Малыш были окружены обезумевшей толпой.
        — Берегись! Прочь с дороги!  — завопил Малыш, переходя на английский язык после тщетной попытки использовать свои скудные познания в наречии индейцев.
        Мужчины, женщины и дети подходили и подходили, они шатались, ноги их дрожали, в глазах стояли слезы отчаяния, они горели голодным огнем. Какая-то женщина прошла мимо Малыша и упала на сани, широко растопырив руки. Ее примеру последовал старик, который, пыхтя и задыхаясь, сделал попытку дрожащими руками развязать мешки и добраться до продовольствия. Какой-то молодой человек, обнажив нож, кинулся на путников, но Кит отбросил его. Толпа стала напирать со всех сторон, и началась свалка.
        Сначала Кит и Малыш только отпихивали нападавших, но потом им пришлось пустить в ход бич для собак и кулаки пролив обезумевших от голода. А поодаль стонали и плакали женщины и дети. Во многих местах санные ремни были уже перерезаны. Мужчины подползали на животах и, невзирая на удары бича, хватались за мешки с продовольствием. Их приходилось отбрасывать в сторону. Они были так слабы, что падали от одного толчка. Однако не было сделано ни одной попытки напасть на людей, оборонявших сани.
        Только эта чрезвычайная слабость индейцев спасла Кита с Малышом. В пять минут они сбили с ног всю толпу. Индейцы корчились в снегу, воя, визжа и не спуская глаз с пищи, от которой зависела их жизнь. Женщины и дети рыдали.
        — Замолчите! да замолчите же!  — кричал Малыш, затыкая уши.  — Ах, ты вот как,  — заревел он, бросаясь на индейца, пытавшегося перерезать горло коренной собаке и выбивая нож из его рук.
        — Ужас! Какой ужас!  — пробормотал Кит.
        — Я выбился из сил,  — сказал Малыш, отходя от спасенного Брайта.  — Что нам делать с этим лазаретом?
        Кит покачал головой. Но вопрос разрешился сам собой. Из толпы выбрался индеец, смотря своим единственным глазом на Кита, а не на сани. Видно было, как он боролся с самим собой. Второй его глаз был подбит Малышом. Индеец приподнялся на локте и заговорил.
        — Моя — Карлук. Моя — хороший сиваш. Моя знает белый человек. Моя сильно голодный. Все люди шибко голодные. Все люди не знает белый человек. Моя знает. Моя теперь кушать. Все люди кушать. Моя купить пища. Наша много золота. Нет пища. Летом лосось не идет. Молочная река. Зима, карибу нет ходи. Нет пища. Моя говорил все люди. Моя говорил, ходи Юкон, там белый человек. У белый человек много пища. Белый человек любит золото. Бери золото, ходи Юкон, белый человек дает пища. Много золота. Моя знает, белый человек любит золото.
        Дрожащими пальцами он стал шарить в мешке, вытащенном из-за пояса.
        — Слишком много шума,  — перебил era Малыш.  — Скажи женщинам, скажи детям заткнуть глотки.
        Карлук обернулся и закричал на воющих женщин. Другие мужчины тоже стали кричать на них, женщины притихли и стали унимать детей.
        Карлук перестал шарить в мешке и несколько раз поднял руку с растопыренными пальцами.
        — Вот сколько люди мертвый,  — сказал он.
        Кит, следя за движениями его пальцев, понял, что семьдесят пять человек из племени уже умерло от голода.
        — Моя купит пища,  — сказал Карлук и вынул из мешка кусок тяжелого металла. Остальные последовали его примеру, и со всех сторон посыпались такие же куски.
        Малыш вытаращил глаза.
        — Господи!  — воскликнул он.  — Медь! Красная медь! Они приняли ее за золото.
        — Его — золото,  — сказал Карлук, поняв восклицание Малыша.
        — И в этом была вся надежда бедняги,  — пробормотал Кит.  — Посмотри. Этот кусок весит сорок фунтов. У них сотни фунтов меди, и они тащут ее, несмотря на то, что сами едва держатся на ногах. Послушай, Малыш, мы должны их накормить.
        — Гм! Легко сказать! А как же статистика? Мы взяли запасов на месяц, по шесть порций в день, значит, на двоих. Помножь шесть на тридцать, получишь сто восемьдесят порций, а здесь двести индейцев с великолепным аппетитом. Мы не можем накормить их даже один раз.
        — У нас есть корм для собак,  — ответил Кит.  — фунтов двести сушеной лососины помогут им вывернуться. Мы должны это сделать. Они верят в белых людей.
        — Правильно, мы не должны их разочаровывать,  — Согласился Малыш.  — Нам обоим выпала на долю паршивая работа. Один из нас поедет в Муклук за помощью. А другой должен остаться здесь, с этим госпиталем, и, по всей вероятности, его съедят. Но не упускай из виду, что нам нужно было шесть суток, чтобы добраться до этого места. Даже налегке нельзя надеяться вернуться раньше, чем через три дня.
        Кит старался рассчитать, сколько миль он сможет сделать в час.
        — Я смогу добраться завтра к вечеру,  — наконец, сказал он.
        — Отлично,  — весело подхватил Малыш.  — А я останусь им на съедение.
        — Но я возьму по рыбе для собак и одну порцию пищи для себя,  — прибавил Кит.
        — Да, без этого не обойтись, если ты попадешь в Муклук только завтра вечером.
        Кит с помощью Карлука изложил индейцам свой план.
        — Жгите костры, большие костры, много костров,  — говорил он.  — В Муклуке много белые люди. Белые люди — хорошие люди. Белых людей — много пищи. Через пять снов я вернусь, привезу много пищи. Этот человек, его зовут Малыш, мой хороший приятель. Он останется здесь. Он большой начальник — поняли?
        Карлук кивнул головой и перевел.
        — Вся пища остается здесь. Малыш даст вам пищу. Он начальник — поняли?
        Карлук перевел и это. Мужчины, испуская горловые крики, закивали головами в знак согласия.
        Кит остался и командовал, пока приготовления не пошли полным ходом. Те, у кого еще были силы, ползком собирали хворост и раскладывали длинные индейские костры. Малыш с помощью десятка приспешников занялся стряпней, хлопая короткой дубинкой по тянувшимся со всех сторон голодным рукам. Женщины топили снег в горшках и кастрюлях. Всем было роздано по тонкому ломтю сала и по ложке сахара, чтобы хоть сколько-нибудь притупить их острый, как бритва, голод. Скоро на кострах, разложенных вокруг Малыша, закипели котлы с бобами, и он, зорко следя за «мошенниками», как называл индейцев, стал жарить и раздавать тончайшие блины.
        — Уж стряпать, так стряпать,  — говорил он Киту на прощанье.  — А ты лети, не задерживайся. Туда — рысью, а обратно — во весь опор. Два дня туда и три назад. Завтра они пожрут последние остатки рыбы и три дня будут сидеть не евши. Тебе придется поднажать, Кит, здорово поднажать.
        III

        Несмотря на то, что сани были не тяжелы, на них лежало только шесть сушеных лососей, несколько фунтов бобов с салом и спальный мешок, Кит подвигался вперед не быстро. Вместо того, чтобы сидеть в санях и погонять собак, ему приходилось бежать у прикола. Днем пришлось много работать, и это сказалось на нем и собаках. Едва он перебрался за перевал и оставил за собой Плешивые Камни, как начались длинные полярные сумерки.
        Ехать под гору было много легче, и порой ему удавалось вскакивать в сани и гнать собак на протяжении шести миль. Темнота застала его в широком русле какого-то безымянного ручья. Ручей этот изгибался по низине широкими подковками, и Кит решил выбраться из его русла и ехать напрямик через болото. Но когда стемнело, он сбился с пути и вернулся к тому же месту. Он целый час безрезультатно искал дорогу и, наконец, не желая ехать наугад, развел костер, дал каждой собаке по полрыбы и съел половину собственного пайка. Он завернулся в спальный мешок и, и уже засыпая, понял, где находится. Ручей раздваивался, и он попал не а то русло. Он свернул в сторону за милю от тропы.
        Рано утром, даже не закусив, он пустился в путь и, проехав милю вверх по реке, выбрался на тропу. Потом, так и не поев и не покормив собак, он ехал восемь часов без единой остановки, пересек множество ручьев и низких водоразделов и спустился вниз по ручью Миног. К четырем часам пополудни, когда уже начало смеркаться, он добрался до хорошо наезженной дороги вдоль Оленьего ручья. Ему оставалось пятьдесят миль до конца пути. 0:н остановился, дал собакам по полрыбы, потом оттаял и съел фунт бобов. Потом вскочил в сани, крикнул: «вперед!» — и собаки всей грудью налегли на ремни.
        — Живее, псы!  — кричал он.  — Вперед, за пищей. До Маклука вы ничего не получите! Налегайте, волки, налегайте!
        IV

        Часы в «Энни Майн» показывали четверть первого ночи. Главный зал был переполнен, и гудящие печи напревали воздух до духоты. Монотонно стучали фишки, шумели игроки у столов, и на фоне этого шума также монотонно гудели телекса мужчин, которые сидели и стояли, разговаривая по два, по три человека. Весовщики не Отходили от весов, ибо здесь даже за стакан вина, ценой в один шиллинг, платили золотым песком.
        Стены были сложены из покрытых корой бревен, а щели законопачены полярным мхом. В настежь распахнутые двери танцевального зала доносились веселые звуки рояля и скрипки. Только что была разыграна китайская лотерея, и счастливец, которому отвесили выигрыш на весах, пропивал его с десятком приятелей, За столами фаро и рулетки игра шла спокойно. Также тихо было у столов для покера, окруженных толпой зрителей. Рядом сосредоточенно играли в валеты. Шумно было только за столом для игры в кости, так как один из игроков бросал свои кубики на зеленый амфитеатр стола со всего размаху, невидимому, надеясь приблизить этим долгожданную удачу.
        — О, Джо Коттон!  — вопил он.  — Выпадай, четверка! Сюда, Джо! Маленький Джо! О, Джо!
        Култус Джордж, рослый, здоровенный индеец из Сэркл-Сити, стоял поодаль, угрюмо прислонившись к бревенчатой стене. Это был цивилизованный индеец, если вести такой же образ жизни, как белые, значило быть цивилизованным. Он чувствовал себя кровно обиженным, впрочем это была давнишняя обида. Уже много лет он работал как белый человек, жил вместе с белыми людьми и во многом даже превосходил их. Он носил такие же брюки, как они, такие же фуфайки и рубашки. У него были такие же хорошие часы, такой же пробор в коротких волосах, он ел пищу белых — сало, бобы и хлеб. Только в одном утешении, в одной награде было ему отказано — в виски. Култус Джордж хорошо зарабатывал. Он делал заявки, он покупал и продавал заявки. А сейчас он работал погонщиком собак и брал по два шиллинга с фунта за зимний пробег от Шестидесятой мили до Муклука, а за сало даже по три шиллинга, как полагалось, его кошель был набит золотым песком. Много стаканчиков мог оплатить он. Но ни один бармен не соглашался налить ему хоть стаканчик. Виски, огневое виски, драгоценнейшее благо цивилизации, было не про него. Только из-под полы,
украдкой, за бешеные деньги мог он: достать выпивку. И он сейчас глубоко ненавидел это оскорбительное различие, как ненавидел его много лет. В этот вечер ему особенно хотелось выпить, и он еще сильнее ненавидел тех самых белых, которым прежде так усердно подражал. Они милостиво разрешали ему проигрывать им свое золото; но он ни за какие деньги не мог достать у них спирта. И потому он был трезв, очень рассудителен, и рассудительно мрачен.
        В соседней комнате танцы закончились неистовой пляской, которая нисколько не мешала трем пьяным мирно храпеть под роялем.
        — Все пары променадом: к стойке,  — возгласил распорядитель, когда смолкла музыка. Пары потянулись в главный зал — мужчины в шубах и мокассинах, женщины в мягких теплых платьях, шелковых чулках и бальных туфельках. Вдруг растворилась дверь, и в комнату, шатаясь от усталости, ввалился Хват.
        — Что случилось, Хват?  — спросил Матсон, владелец «Энни Майн».
        С большим усилием Кит сорвал ледяные сосульки с губ.
        — За дверью мои собаки — измучены до смерти,  — прохрипел он.  — Пусть кто-нибудь позаботится о них, а я расскажу вам, что случилось.
        Скупыми короткими фразами он рассказал о голодающем племени. Игрок в кости, который все еще ловил ускользающую шестерку, подошел к Киту и заговорил первый.
        — Надо что-нибудь предпринять. Каков ваш план?
        — Да. Я придумал вот что,  — сказал Кит.  — Нужно сейчас же послать туда несколько легких саней. По сто фунтов продовольствия на каждые сани. Ну, скажем, еще по пятьдесят фунтов для погонщиков и собак. Они доедут быстро. Отправим немедленно пять-шесть саней с лучшими погонщиками и собаками. Выехать надо будет им всем сразу. Как бы скоро они ни приехали, индейцы все равно будут уже третий день сидеть без пищи. А за легкими санями мы пустим сани с тяжелым грузом. Рассчитайте сами. Два фунта в день на человека, это — самое меньшее, чем может обойтись индеец в пути, а ведь раньше, чем через шесть дней, нам не доставить голодающих в Муклук. А Что вы собираетесь делать?
        — Устроим складчину и купим продовольствия,  — сказал игрок в кости.
        — Продовольствие куплю я,  — нетерпеливо начал Кит.
        — Нет,  — перебил его игрок.  — Это не ваше дело. Каждый вложит свою долю. Эй, подайте таз. Это не займет и минуты. Вот для начала.
        Он вынул из кармана тяжелый мешочек с золотом, развязал его, и струя песку и самородков посыпалась в таз. Стоявший рядом с ним человек с сердитым криком оттолкнул его руку и закрыл отверстие мешка. В тазу было уже шесть или восемь унций золота.
        — Не входите в раж!  — крикнул он.  — Не у вас одного есть золото. Дайте и мне внести свою долю.
        — Полегче,  — огрызнулся игрок в карты,  — здесь не погоня за заявками.
        Все столпились вокруг. Каждый хотел пожертвовать как можно больше. И когда все были удовлетворены, Кит обеими руками поднял тяжелый таз и усмехнулся.
        — Мы сможем прокормить все племя до конца, зимы,  — сказал он.  — Теперь дело за собаками. Пять легких упряжек с хорошим бегом.
        Сразу был предложен десяток запряжек, и весь поселок вошел в состав жюри, спорил и препирался, отвергал и принимал.
        Как только какая-нибудь упряжка признавалась годной, владелец ее с кучей помощников бежал на двор запрягать.
        Одну упряжку забраковали, потому что она только что вернулась из путешествия. Один из владельцев предложил свою, но с виноватым видом показал забинтованную лодыжку, которая мешала ему участвовать в поездке. Его упряжку взял Кит, несмотря на единодушный рев толпы, что он выбился из сил и должен отдыхать.
        Долговязый Билль Гаскелл заявил, что хотя упряжка у Толстого Олсена отличная, но сам Толстый Олсен — слон. Толстый Олсен вознегодовал. Слезы гнева брызнули из его глаз, и его жаркую речь удалось остановить только тогда, когда ему было предоставлено место в тяжелом отряде. Игрок в кости воспользовался этим и завладел его упряжкой.
        Пять упряжек было, наконец, выбрано и снаряжено, но только четыре погонщика удовлетворяли собрание.
        — А Култус Джордж?.  — сказал кто-то.  — Вот это гонщик, так гонщик! К тому же, он здоров и не устал.
        Все глаза обратились на индейца. Но каменное лицо Култуса Джорджа не вогнуло, и он промолчал.
        — Вы возьмете упряжку?  — спросил его Кит.
        Огромный индеец и тут не ответил ни слова. Словно электрический ток пробежал по толпе. Все почувствовали что-то неладное. Толпа зашевелилась, и вокруг Кита и Култуса Джорджа, стоявших друг против друга, образовался круг. Кит понимал, что товарищи выбрали его своим представителем в том, что совершается, и в том, что должно совершиться. Он и сам был раздражен. Он не понимал, как может человек не увлечься общим порывом и отказываться от участия в общем деле. О точке зрения индейца он не подозревал, и все, что происходило, он приписывал исключительно его эгоизму и жадности.
        — Вы, конечно, возьмете упряжку?  — сказал Кит.
        — Сколько?  — спросил Култус Джордж.
        Короткий негодующий крик вырвался у золотоискателей, и губы их судоржно искривились.
        — Подождите, ребята,  — закричал Кит.  — Он, должно быть, не понимает. Дайте я ему объясню. Слушайте, Джордж. Разве вы не видите, что здесь никто никого не нанимает? Здесь все дают, что могут, чтобы спасти двести индейцев от голодной смерти.
        — Сколько?  — сказал Култус Джордж.
        — Подождите, ребята. Слушайте, Джордж. Мы не хотим, чтобы вы сделали ошибку. Эти голодающие люди — ваши соотечественники. Они из другого племени, но они тоже индейцы. Белые люди отдают свое золото, отдают своих собак, свои сани и спорят за честь быть погонщиками. Только лучшие могут ехать в передовых санях. Посмотрите на Толстого Олсена. Он готов был драться, потому что его не хотели брать. Вы должны гордиться, что вас считают первоклассным погонщиком. Здесь дело не в том, сколько, а а том, скоро ли.
        — Сколько?  — сказал Култус Джордж.
        — Бейте его! Проломите ему голову! Дегтю и перьев!  — раздались крики среди поднявшейся сумятицы.
        Дух человеколюбия и товарищества в одно мгновение сменился зверской жестокостью.
        Култус Джордж невозмутимо стоял посреди бушевавшей толпы.
        Кит расталкивал самых рассвирепевших и кричал:
        — Стойте! Кто здесь распоряжается?
        Шум умолк.
        — Принесите веревку,  — спокойно прибавил он.
        Култус Джордж пожал плечами, и лицо его искривилось в мрачную недоверчивую улыбку. Ему знакома белая порода. Он достаточно поработал с ними, он достаточно съел их хлеба, сала и бобов, чтобы не знать их. Эта порода повинуется законам. Он это прекрасно знал. Они всегда наказывают человека, нарушившего закон. Но он не нарушал закон. Он знает закон. Он живет по закону. Он никого не убивал, ничего не крал, не лгал. А закон белого человека не запрещает запрашивать цену и торговаться. Они все запрашивают и торгуются. Они сами его научили. А кроме того, если он не достоин пить с ними, он не достоин участвовать и в их благотворительности и во всех их прочих глупых затеях.
        Когда принесли веревку, Долговязый Билль Гаскелл, Толстый Олсен и игрок в кости, разгоряченные гневом, неловко затянули петлю на шее индейца и перекинули конец через балку на потолке. С десяток золотоискателей ухватились за конец и приготовились вздернуть его.
        Култус Джордж не сопротивлялся. Он знал, что это такое — его запугивают нарочно. Белые любят обманывать. Разве не покер их любимая игра? Разве они могут купить или продать что-нибудь без обмана?
        — Подождите!  — скомандовал Кит.  — Свяжите ему руки. Не давайте ему возможности цепляться.
        «Все вранье»,  — решил Култус Джордж и спокойно позволил связать себе руки за спиной.
        — Это ваш последний шанс, Джордж,  — сказал Кит.  — Берете упряжку?
        — Сколько?  — сказал Култус Джордж.
        Удивляясь тому, что он способен на такую вещь и в то же время возмущенный безмерным эгоизмом индейца, Кит подал знак. Не меньше удивлен был и Култус Джордж, когда почувствовал, что петля затянулась на его шее и приподняла его с пола. Его упорство было сломлено в одно мгновение. Лицо его выражало изумление, страх и боль.
        Кит взволнованно следил за ним. Его никогда не вешали, и он не знал, что чувствует повешенный. Тело конвульсивно извивалось, руки пытались разорвать путы, из горла рвался сдавленный хрип. Кит поднял руку.
        — Отпустите!  — произнес он.
        Недовольные легкостью наказания, золотоискатели поставили Култуса Джорджа на пол. Его глаза вылезали из орбит, он едва держался на ногах, покачивался из стороны в сторону и старался освободить руки. Кит понял в чем дело, просунул палец между веревкой и шеей и растянул петлю. Култус Джордж вздохнул полной грудью.
        — Вы возьмете упряжку?  — спросил Кит.
        Култус Джордж не ответил. Он только дышал.
        — О, мы, белые люди, свиньи,  — продолжал Кит, чтобы заполнить паузу, недовольный ролью, которую ему пришлось играть.  — Мы продаем наши души за деньги, но иногда мы забываем это, и беремся за дело, не думая о наживе. И тогда берегитесь, Култус Джордж. Мы хотим знать, возьмете вы упряжку или нет?
        Култус Джордж боролся сам с собой. Он был не трус. Может быть, его опять обманывают и он будет дураком, если уступит. Кит, глядя на него, втайне боялся, что упрямый индеец предпочтет быть повешенным.
        — Сколько?  — сказал Култус Джордж.
        Кит поднял было руку, чтоб дать сигнал.
        — Еду,  — торопливо ответил Култус Джордж, прежде чем петля успела затянуться.
        — И когда спасательная экспедиция нашла меня,  — рассказывал Малыш в «Энни Майн»,  — этот Култус Джордж был впереди всех. Он обогнал Кита на целых три часа, а ведь Кит пришел вторым. Но все равно, я вовремя услышал, как Джордж кричит на своих собак на перевале, потому что эти черти сиваши сожрали мои мокассины, мои рукавицы, кожаные ремни, ножны кинжала и стали поглядывать на меня самого голодными глазищами. Ведь я был пожирнее их.
        А Кит? Он приехал едва живой. Он принялся было работать, помогать готовить обед для двух сотен голодных сивашей, а там и заснул на корточках, воображая, что набивает кастрюлю снегом. Я уложил его в свой мешок, и пусть меня повесят, если он мог влезть в него без моей помощи.  — Так он устал. А зубочистки я все-таки выиграл. Разве собакам не пошли в прок те шесть рыб, которые Кит им скормил за обедом?

        Ошибка мироздания
        I

        — Стой!  — крикнул Кит, налегая всем телом на прикол, чтобы легче было остановить сани.
        — Что с тобой?  — спросил Малыш.  — Ведь воды здесь не видно, дорога совсем сухая.
        — Сухая-то сухая. Но там отрава чьи-то следы,  — ответил Кит.  — А я думал, что здесь никто не зимует.
        Сани остановились, собаки легли в снег и стали выкусывать лед между пальцами. Еще пять минут тому назад этот лед был водою. Собаки провалились в полынью, засыпанную снегом. Весенняя вода, стекая с берега, стояла поверх трехфутового слоя льда на реке Нордбэске.
        — Впервые слышу о людях на Нордбэске,  — Сказал Малыш, глядя на чуть видные следы, пересекавшие реку и терявшиеся налево в устье небольшого ручья.  — Но, может быть, здесь бродили охотники?
        Кит захватил горсть легкого снега и в раздумьи остановился.
        — Нет,  — сказал он решительно,  — следы идут туда и обратно. В последний раз они шли вверх. Они посейчас здесь, кто бы это ни был. Тут неделями никто не проезжал. Что могло задержать их, хотел бы я знать?
        — А я хотел бы знать, где мы будем ночевать сегодня,  — сказал Малыш, уныло глядя на юго-запад, где сумерки сменялись тьмой.
        — Пойдем вверх по этому ручью, туда, куда ведут следы,  — предложил Кит.  — Там много сухого хвороста. Мы сможем разбить лагерь в любое время.
        — Лагерь мы сможем разбить в любое время, но нам надо ехать и не отклоняться с дороги, чтобы не сдохнуть с голоду.
        — Нам может что-нибудь попасться на этом ручье,  — продолжал Кит.
        — Посмотри на наши припасы! Посмотри на собак!  — воскликнул Малыш.  — Посмотри на… Э, да все равно… Уж ты настоишь на своем.
        — Мы даже и дня не потеряем,  — настаивал Кит.  — Может быть, даже лишней мили не сделаем.
        — Многих и лишняя миля отправляла на тот свет,  — проворчал Малыш, мрачно и покорно качая головой.  — Ну, ладно, поедем навстречу несчастью. Вставайте, безногие, вставайте! Эй, Брайт! Эй!
        Вожак повиновался, и вся упряжка медленно потащилась по рыхлому снегу.
        — Стой! Надо утоптать дорогу,  — закричал Малыш.
        Кит достал из саней лыжи, подвязал их к мокассинам и пошел вперед, уминая рыхлый снег для собак.
        Это была не легкая работа. Собаки и люди уже много дней сидели на урезанном пайке, и энергия их почти истощилась. Они продолжали медленно двигаться по круто подымающемуся руслу реки. Высокие скалистые берега сблизились, и они шли узким ущельем. Под нависшими громадами царил полумрак.
        — Да это западня,  — сказал Малыш.  — Не нравится мне тут. Мы словно под землю спускаемся. Ой, быть беде!
        Кит не ответил, и полчаса они молча продвигались вперед. Малыш заговорил первым.
        — Беда будет,  — проворчал он.  — Будь уверен, нам ее не миновать. Послушай, что я тебе скажу…
        — Говори,  — отозвался Кит.
        — Я чую, что мы много дней проведем в этой яме. Будет беда, и мы надолго здесь застрянем.
        — А не чуешь ли ты чего-нибудь насчет еды?  — раздраженно спросил Кит.
        — Нет. Насчет еды ничего не чую. Это как-нибудь устроится. Но знай, Кит, я съем всех собак, а Брайта не трону. На Брайте я остановлюсь.
        Радуйся,  — издевался Кит.  — Я чую, что нам нс придется есть собак. Мы достанем оленину или карибу, или жареных перепелов.
        Малыш фыркнул в знак невыразимого презрения, и они замолчали на целые четверть часа…
        — Ну, вот, начинается твоя беда,  — сказал Кит, останавливаясь и глядя на какой-то предмет лежавший у дороги.
        Малыш вылез из саней, подошел к Киту, и через минуту они вместе смотрели на человеческий труп, лежавший на снегу.
        — Откормленный,  — сказал Кит.
        — Посмотри на его губы,  — сказал Малыш.
        — Совсем закоченел,  — сказал Кит, приподымая руку мертвеца, которая, не сгибаясь, потащила за собой все тело.
        — Если его поднять и бросить, он разобьется вдребезги,  — прибавил Малыш.
        Промерзший труп лежал на боку. Видно было, что он лежит недавно, потому что снег не успел еще засыпать его.
        — Третьего дня был сильный снегопад,  — сказал Малыш.
        Кит кивнул головой, нагнулся над трупом, перевернул его на спину и указал на огнестрельную рану в виске. Потом, оглянувшись по сторонам, кивнул на валявшийся в снегу револьвер.
        Через сто ярдов они наткнулись на другой труп, лежавший на дороге лицом вниз.
        — Два обстоятельства совершенно ясны,  — сказал Кит.  — Во-первых, покойники жирные. Значит, голодать им не приходилось. Во-вторых, им здорово не везло. Иначе они не покончили бы с собой.
        — Если только они покончили с собой,  — заметил Малыш.
        — В этом нет никакого сомнения. Других следов нет. И оба трупа обожжены порохом.
        Кит оттащил труп в сторону и носком мокассина выковырял из снега револьвер.  — Вот из этого они и застрелились. Говорил я тебе, что мы найдем что-нибудь.
        — Пока мы узнали немного. Скажи пожалуйста, чего ради такие упитанные парни могли покончить с собой?
        — Знай мы это, для нас было бы и ясно все остальное,  — ответил Кит.  — Едем. Становится темно.
        Уже совсем стемнело, когда лыжи Кита наткнулись на новый труп. Кит споткнулся и упал не сани, в которых лежал еще один мертвец. Чиркнув спичкой, он увидел третьего мертвеца, завернутого в одеяло, который лежал у края наполовину вырытой могилы. При свете догорающей спички он заметил не меньше полдюжины могил.
        — Б-р-р-р-р,  — содрогнулся Малыш.  — Лагерь самоубийц. И все такие жирные. Ручаюсь, что здесь не осталось ни одного живого.
        — Нет. Погляди вон туда.  — Кит указал на чуть мерцающий огонек.  — А вот и второе окошко и третье. Двигайся. Едем.
        Трупы им больше не попадались, и через несколько минут они были в поселке.
        — Да это целый город,  — прошептал Малыш.  — Здесь двадцать хижин. И ни одной собаки. Странно!
        — В этом и разгадка,  — возбужденно ответил Кит.  — Это лагерь Лоры Сибли. Ты не помнишь? Они поднялись по Юкону прошлым летом на пароходе «Порт Таунсенд № 6». Проехали мимо Даусона не останавливаясь. Пароход должен был их доставить к устью какого-то ручья.
        — Помню. Это были мормоны.
        — Нет, вегетарьянцы.  — Кит улыбнулся в темноте.  — Они не едят мяса и не ездят на собаках.
        — Эго одно и то же. А золота им все-таки захотелось? Лора Сибли собиралась доставить их прямехонько на такое место, где каждый делается миллионером.
        — Да. Она у них ясновидящая. Ей являлись видения и прочее тому подобное. Я думал, они поплывут вверх по Норденшельду.
        — О, что это?
        Рука Малыша ухватила Кита за грудь, и они оба стали прислушиваться к глубокому протяжному стону, доносившемуся из ближней хижины. Не успел он замереть, как его подхватили в другой хижине, и в третьей — точно стонало само человеческое горе. Впечатление было ужасное словно от кошмара.
        — Б-р-р-р-р,  — вздрогнул Малыш,  — тут рехнуться можно. Ну-ка, посмотрим, что там случилось.
        Кит постучал в дверь освещенного дома.
        — Войдите,  — со стоном ответили ему. И они вошли.
        Это была простая бревенчатая хижина, оконопаченная мохом. Земляной пол был усыпан опилками и стружками. Слабый свет масляной лампы освещал четыре койки. На трех из них лежали люди, которые перестали стонать и с удивлением воззрились на вошедших.
        — Что у вас такое?  — спросил Кит у гиганта с измученными глазами и впалыми щеками, который даже под одеялом не мог скрыть своих широких плеч и крепких мускулов.  — Оспа, что ли?
        Вместо ответа больной указал на свой рот и с трудом разжал черные распухшие губы. Кит невольно отпрянул.
        — Цынга,  — шепнул он Малышу. И больной кивком головы подтвердил правильность диагноза.
        — Еды у вас много?  — спросил Малыш.
        — Сколько угодно,  — ответил человек с другой койки.  — Угощайтесь. Можете остановиться в соседней комнате,  — она пустая. Склад дальше — все прямо. Ступайте туда.
        II

        Во всех хижинах, которые они посетили за эту ночь, было одно и то же. Цынга охватила весь лагерь. В лагере было двенадцать женщин, но они видели не всех. Сначала в лагере было девяносто три человека. Десять из них умерло, а двое недавно пропали. Кит рассказал о своей находке и выразил удивление, что никто не счел нужным пройти даже такое незначительное расстояние, чтобы разыскать пропавших. Кита и Малыша особенно поражала беспомощность этих людей. В хижинах было грязно и не убрано. На столах громоздились немытые тарелки. Никто не помогал друг другу. Все, что происходило в одной хижине, не касалось обитателей другой. Даже мертвых было некому хоронить.
        — Ну и чудеса,  — говорил Малышу Кит.  — Много я видел бездельников и шалопаев, но столько зараз мне еще не попадалось. Держу пари, что за все это время они ни разу не умывались. Неудивительно, что у них цынга.
        — Но у вегетарианцев не может быть цынги,  — заметил Малыш.  — Ей подвержены только те, кто питается соленым мясом. А они не едят мяса,  — ни соленого, ни свежего, ни сырого, ни вареного.
        Кит покачал головой.
        — Я знаю. Цинготных сажают на овощную диэту. Лекарствами не поможешь. Овощи, в особеннности картошка, единственное средство. Но не забывай, Малыш, перед нами не теория, а практика. Факт налицо — вегетарианцы больны цынгой.
        — Она, вероятно, заразительна.
        — Нет. Докторам это отлично известно. Цынга не заразная болезнь. Ею заразиться нельзя. Она возникает сама собой. Кровь портится. Дело не в том, что едят люди, а в том, чего они не едят. Человек заболевает цынгой от недостатка какого-то состава в крови, и состав этот добывается не из порошков и бутылочек, а из овощей.
        — Но ведь эти люди, кроме овощей, ничего в Рот не берут,  — проворчал Малыш.  — Они набиты всякой травой. Это доказывает, что ты не прав, Кит. У тебя теория, а практика разбивает всю теорию вдребезги. Цынга заразительна, и они все ею заразились. И мы заразимся, если останемся здесь. Б-р-р-р-р! Я чувствую, как эта гадость заползает в меня.
        Кит недоверчиво улыбнулся и постучал в дверь одной из хижин.
        — Должно быть, и здесь то же самое,  — сказал он.  — Зайдем. Надо понять, в чем тут дело.
        — Что вам нужно?  — раздался резкий женский голос.
        — Мы хотим посмотреть на вас,  — ответил Кит.
        — Кто вы такие?
        — Доктора из Даусона,  — легкомысленно соврал Малыш, за что Кит дал ему локтем пинка.
        — Нам не нужны доктора,  — ответила женщина страдальческим раздраженным голосом.  — Проходите. Доброй ночи. Мы не верим в докторов.
        Кит отодвинул засов, открыл дверь и припустил свет в масляной лампочке, чтобы было виднее. Четыре женщины, лежавшие на четырех койках, перестали стонать и вздыхать, разглядывая непрошенных гостей. Две из них были молодые, с тонкими лицами, третья пожилая и толстая, а четвертая — та, которая разговаривала с Китом через дверь,  — была самым худеньким и хрупким существом, которое ему когда-либо приходилось видеть. Он сразу понял, что это и есть Лора Сибли, пророчица и ясновидящая, приведшая экспедицию из Лос-Анжелоса в этот лагерь смерти на Нордбэске. Завязался колкий разговор. Лора Сибли не верила в докторов. Но, к довершению своих мучений она почти перестала верить и в себя.
        — Почему вы не послали за помощью?  — спросил ее Кит, когда она замолкла, утомленная своей первой тирадой.  — На реке Стюарт есть лагерь, а в восемнадцать дней можно добраться и до Даусона.
        — Почему туда не отправился Эмос Уэнтворт?  — спросила она с истерической яростью.
        — Я не знаю этого джентльмена,  — ответил Кит.  — А чем он был занят?
        — Ничем. Он один во всем лагере не заболел цывгой. А почему он не заболел цынгой? Хотите, я скажу вам? Нет, не скажу.  — Она сжала губы, такие тонкие и прозрачные, что Киту показалось, будто зубы и десны просвечивают сквозь них.  — Да и что бы он мог сделать, если бы пошел? Наши склады полны фруктовыми соками и консервированными овощами. Ни один лагерь в Аляске не защищен от цынги. Нет таких фруктов, таких овощей, такого сорта орехов, которых не было бы у нас.
        — Ну, что ты на это скажешь, Кит?  — возликовал Малыш.  — Это практика, а не теория. А ты говоришь, что овощи — лекарство. Вот тебе пример: овощей сколько угодно, а помощи от них никакой.
        — Я и сам не понимаю,  — признался Кит.  — Во всей Аляске нет ни одного такого лагеря. Мне попадались отдельные случаи цынги, но я никогда не видел, чтобы ею болел целый лагерь, да еще в такой тяжелой форме. Как бы там ни было, мы должны помочь этим людям, но сначала нам нужно устроиться и покормить собак. Утром увидимся, миссис Сибли.
        — Мисс Сибли,  — поправила та.  — И знайте, молодой человек, если вы придете в эту хижину с лекарствами, я накормлю вас дробью.
        — Что за прелесть эта ясновидящая,  — фыркнул Кит, возвращаясь вместе с Малышом в предоставленную им пустую хижину.
        В этой хижине по всем признакам еще совсем недавно было два обитателя; уж не те ли самоубийцы, что попались им по дороге! Кит и Малыш перерыли кладовую и нашли баснословное количество всяких продуктов в консервированном, молотом, сушеном, стерилизованном, сгущенном и вяленом виде.
        — Чего ради они заболели цынгой?  — спросил Малыш, копаясь в легких пакетиках с сушеными яйцами и итальянскими шампиньонами. А посмотри на это. И на это!  — он вытащил жестянки с томатами и маслинами.  — И праведная наводчица тоже схватила цынгу. Что ты на это скажешь?
        — Не наводчица, а пророчица,  — поправил, Кит.
        — Наводчица,  — настаивал Малыш,  — Разве она не завела их в эту затхлую дыру?!
        III

        На следующее утро Кит встретил человека, тащившего доверху нагруженные хворостом сани, г Небольшого роста, чистенький и подвижный, он легко справлялся со своим тяжелым грузом. Киту он сразу не понравился.
        — Что с вами?  — спросил он его.
        — Ничего,  — Ответил человечек.
        — Я знаю,  — сказал Кит.  — Оттого я вас и спрашиваю. Вы — Эмос Уэнтворт. Почему, чорт вас возьми, вы не заболели цынгой?
        — Потому что я работал,  — последовал быстрый ответ.  — Если бы они дышали свежим воздухом и занимались чем-нибудь, они были бы здоровы. Они хныкали, проклинали холод, долгие ночи, тяжелую работу, болезни. Валялись на кроватях, пока не распухли до, того, что и встать не могут. Посмотрите на меня. Я работал. Зайдите в мою хижину.
        Кит последовал за ним.
        — Вот поглядите. Ни соринки, а? Еще бы. Все в порядке. Эти стружки и опилки на полу я держу только для тепла, но зато они у меня совсем чистые. А вы бы посмотрели, что у них творится. Свинарник. Я никогда не ем с немытых тарелок. Нет, сэр. Я работаю, и у меня нет цынги. Зарубите себе на носу, что это единственное средство.
        — Вы правильно поступали,  — сказал Кит.  — Но у вас в хижине только одна койка. Почему такая необщительность?
        — Мне так нравится. За одним легче убирать, чем за двумя. Ленивые лежебоки! Неудивительно, что у них цынга.
        Все это было очень убедительно, но Кит почему-то не излюбил этого человека.
        — За что вас не любит Лора Сибли?  — внезапно спросил он.
        Эмос Уэнтворт быстро взглянул ему в лицо.
        — Она полоумная,  — ответил он.  — Хотя, в некотором смысле, мы все полоумные. Но, упаси меня бог от сумасшедших, которые не моют своих тарелок, а они тут все такие.
        Спустя несколько минут Кит разговаривал с Лорой Сибли. Она, опираясь на две палки, доползла до его хижины.
        — За что вы не любите Уэнтворта?  — Спросил он так неожиданно, что поймал ее врасплох.
        Ее зеленые глаза сверкнули обидой, исхудалое лицо искривил ось от ярости, а распухшие губы вздрогнули. Казалось, сейчас польется безудержная речь, но она сдержала себя громадным усилием воли.
        — За то, что он здоров,  — прохрипела она.  — За то, что у него нет цынги. За то, что он невероятный эгоист. За то, что он палец о палец не Ударит, чтобы помочь кому-нибудь. За то, что он лучше даст нам заживо сгнить, чем принесет ведро воды или охапку хвороста. Вот какой это изверг! Но пусть он бережется. Больше я ничего не скажу. Пусть бережется!
        Она ушла задыхаясь и ворча. Минут пять спустя Кит вышел покормить собак и увидел, что она входит в хижину Эмоса Уэнтворта.
        — Здесь что-то не ладно, Малыш,  — сказал он своему товарищу, когда тот вышел на двор с Помойным ведром.
        — Конечно не ладно,  — весело ответил тот.  — И нам с тобой цынги не избежать. Вот увидишь.
        — Я не о цынге.
        — О, так, значит, о праведной наводчице. Она просто ходячий скелет,  — в жизни не видывал я такой тощей бабы.
        IV

        — Работа сохранила нам здоровье, Малыш. Работа сохранила здоровье Уэнтворту. А ты видел, что стало с другими от безделья? Мы должны прописать работу этим лазаретным лежебокам. Назначаю тебя главной сиделкой.
        — Что? Меня?  — воскликнул Малыш.  — Отказываюсь!
        — Нет, ты не отказывайся. Я буду тебе помогать, потому что это дело не легкое. Их мы тоже заставим попотеть. Прежде всего они должны похоронить мертвых. Самых сильных назначим в похоронную команду. Из тех, кто послабее, организуем команду по сбору топлива, а то они валяются на постелях, только бы поменьше жечь хворосту. И так далее. Будем поить их сосновым чаем. Эти люди, должно быть, никогда и не слыхали о нем.
        — По крайней мере, мы знаем, что нам предстоит,  — ухмыльнулся Малыш.  — Первым делом нас угостят свинцом.
        — С этого мы и начнем,  — сказал Кит.  — Идем.
        В один час они обошли все двадцать с лишним хижин. Все винтовки, ружья и револьверы были конфискованы.
        — Вставайте, инвалиды,  — покрикивал Малыш.  — Сдавайте ваше огнестрельное оружие. Оно нам понадобится.
        — Кому это, вам?  — спросили их в первой хижине.
        — Докторам из Даусона,  — ответил Малыш.  — Вы должны нас слушаться. Ну, пошевеливайтесь. И патроны давайте.
        — Зачем?
        — Чтобы отбить нападение отряда мясных консервов, наступающего со стороны ущелья. Предупреждаю вас о предстоящем наступлении соснового чая. Идем дальше.
        Но это было только начало дня. Просьбами, угрозами, а иногда и силой, они заставляли мужчин подняться с коек и одеться. Самых крепких Кит взял в погребальную команду. Другая команда собирала хворост, чтобы отогреть землю для рытья могил. Третья рубила дрова и разносила их по хижинам. Тем, кто был так болен, что не мог выйти на улицу, было предложено подмести полы и выстирать белье. Одна команда принесла целые охапки сосновых ветвей, и во всех печах кипятили сосновый чай.
        Но как ни бодрились Кит и Малыш,  — положение было тяжелое и серьезное. По меньшей мере тридцать самых трудных больных нельзя было поднять с постели, и в хижине Лоры Сибли умерла одна из женщин. Нужно было принимать решительные меры.
        — Я не охотник драться с больными,  — говорил Малыш, угрожающе сжимая кулаки.  — Но я готов оторвать им голову, лишь бы они выздоровели. Таких ленивых бродяг надо как следует высечь. Ну, вставайте и одевайтесь, да поживей, не то я вам скулы сворочу!
        Больные вздыхали, стонали и плакали. Слезы замерзали у них на щеках во время работы.
        Когда, в полдень, они возвращались домой, их ждал сытный обед, изготовленный самыми слабыми под наблюдением Малыша и Кита.
        — Хватит,  — говорил Кит в три пополудни.  — оправляйтесь по койкам. Сегодня вам плохо, зато завтра будет лучше. Вылечить вас трудно, не беспокойтесь, я вас вылечу.
        — Поздно взялись,  — ухмыльнулся Эмос Уэнтворт,  — за них надо было приняться прошлой осенью.
        — Идемте со мною,  — ответил Кит.  — Захватите эти два ведра. Вы ведь не больной.
        Они ходили из хижины в хижину, вливая в каждого по пинте соснового чая. Это было не так просто.
        — Мы пришли сюда дело делать, так и знайте,  — говорил Кит упрямому пациенту, стонавшему сквозь стиснутые зубы.  — Помоги, Малыш.  — Кит ухватил пациента за нос и так ударил его под ложечку, что тот сразу раскрыл рот.  — Ну, Малыш! Пошло!
        И действительно пошло, несмотря на стоны и отплевывание.
        — В следующий раз будет легче,  — говорил Кит новой жертве, хватая ее за нос.
        — Я бы лучше касторки выпил,  — по секрету говорил ему Малыш, сопя над своей порцией.  — Великий Мафусаил!  — воскликнул он, проглотив горькое снадобье.  — Всего одна пинта, а крепости на целую бочку хватит.
        — Мы совершаем обход с сосновым чаем по четыре раза в день и каждый раз поим восемьдесят человек, говорил Кит Лоре Сибли.  — Нам некогда дурака валить. Будете вы пить, или мне придется взять вас за нос?
        Два пальца красноречиво протянулись к ее лицу.
        — Это растительное питье, так что вы не почувствуете никаких угрызений совести.
        — Угрызений совести!  — фыркнул Малыш.  — Из-за такого чудного напитка!
        Лора Сибли колебалась. У нее нехватало решимости.
        — Ну?  — настойчиво спросил Кит.
        — Я, я выпью,  — сказала она с дрожью в голосе.  — Давайте поскорее.
        Вечером Кит и Малыш залезали на свои койки, разбитые, как после долгой дороги.
        — Мне тяжело на них смотреть,  — признался Кит.  — Они ужасно страдают. Но, кроме работы, я не могу придумать никакого лекарства. Хотел бы я иметь мешок сырого картофеля.
        — Спаркинс больше не может мыть тарелок,  — сказал Малыш.  — Он едва жив. Мне пришлась уложить его, до тога ой ослаб.
        — Если бы у нас был сырой картофель!  — продолжал Кит.  — В консервах нехватает чего-то самого необходимого, живительного. Из них выкипятили жизнь.
        — Держу пари, что молодой Джонс в хижине Браунло не доживет до утра.
        — Не ной ты, ради бога,  — взмолился Кит.
        — Ведь нам же придется его хоронить,  — проворчал Малыш.  — Мальчишка совсем плох…
        — Замолчи,  — сказал Кит.
        Негодующее ворчанье Малыша скоро сменилось ужасным храпом. Он заснул.
        V

        Утром Джонс умер, и, кроме того, повесился один из самых здоровых людей, работавший в лесозаготовительной команде. День за днем проводили как тяжелый сон. В течение целой недели, сам не имея отдыха, Кит заставлял больных Работать и пить сосновый чай. И все же с каждым днем число работоспособных людей падало. Он понял, что работой цынге не поможешь, быстро уменьшающаяся погребальная команда трудилась не покладая рук. На случай всегда было готово несколько лишних могил.
        — Вы не могли выбрать худшего места для Лагеря,  — говорил Кит Лоре Сибли.  — Ведь это дно узкой расселины, ведущей с востока на запад. В полдень солнце не заглядывает в нее. Уже много месяцев вы живете без солнечного света.
        — Откуда я могла знать?
        Он пожал плечами.
        — Вы могли это знать, если привезли сюда сотню дураков, на поиски золота.
        Она злобно взглянула на него и заковыляла прочь. Несколько минут спустя, возвращаясь из леса, где команда стонущих больных собирала сосновые ветки, он увидел, как она вошла в хижину Эмоса Уэнтворта. Он пошел за ней. Подойдя к дверям, он услышал ее жалобный умоляющий голос.
        — Только мне одной,  — просила она что-то в ту минуту, когда вошел Кит.  — Я никому не скажу.
        Они оба виновато взглянули на вошедшего. Кит понял, что они что-то скрывают, но что, он не знал. И он проклял себя за то, что не подслушал под дверью.
        — Говорите,  — резко приказал он.  — В чем дело?
        — В чем, какое дело?  — мрачно спросил Эмос Уэнтворт.
        Но как раз этого Кит и не знал.
        VI

        Положение становилось все более угрожающим. В темном и тесном ущельи, куда никогда не проникало солнце, смерть косила одного за другим. Каждый день Кит и Малыш со страхом осматривали друг другу рты и искали первого признака болезни — белого налета на деснах.
        — С меня хватит,  — однажды вечером заявив Малыш,  — я обдумал все и решил, что с меня хватит. Я мог бы быть погонщиком рабов, но; быть погонщиком калек — этого мой желудок переварить не в состоянии. Им все хуже и хуже. Я не могу набрать для работы и двадцати человек. Сегодня я разрешил Джексону лечь в постель. Он готов был покончить с собой. Работа не приносит никакой пользы.
        — Я и сам то же думаю,  — ответил Кит.  — Мы оставим себе на подмогу человек десять, а остальных отпустим. Будем поить их сосновым чаем.
        — Чай не помогает.
        — Я готов согласиться и с этим. Но, во всяком случае, он не вредит.
        — Еще одно самоубийство,  — сообщил на другое утро Малыш.  — На этот раз Филлипс. Я предчувствовал это еще несколько дней тому назад.
        — Мы попусту стараемся,  — пробормотал Кит.  — Есть у тебя какие-нибудь предложения, Малыш?
        — У меня? У меня нет никаких предложений. Пусть все идет своим порядком.
        — Но это значит, что все они умрут,  — возразил Кит.
        — Кроме Уэнтворта,  — проворчал Малыш. Он Уже давно разделял неприязнь своего товарища к этому субъекту.
        Необъяснимое здоровье Уэнтворта озадачивало Кита. Почему его одного пощадила цынга? За что его ненавидит Лора Сибли, и почему в тоже время она перед ним заискивает? Чего это она у него просила, а он не хотел давать?
        Кит не раз пытался поймать Уэнтворта врасплох за обедом. Единственное, что он заметил подозрительного, это было подозрительное отношение к нему самому со стороны Уэнтворта.
        Потом он попробовал расспросить Лору Сибли.
        — Сырой картофель вылечил бы тут всех,  — говорил пророчице.  — Я это знаю наверняка. Мне уже приходилось испытывать это средство.
        Ее глаза загорелись сначала надеждой, а потом горькой ненавистью. И он понял, что попал на горячий след.
        — Почему вы не нагрузили ваш пароход картофелем?
        — У нас был картофель. Но мы с большой прибылью продали его в форте Юкон. У нас много сушеного картофеля, а сушеный лучше держится.
        Кит вздохнул.
        — У вас совсем не осталось свежего?
        — Совсем. Откуда мы могли знать?
        — Может быть, осталась какая-нибудь пара мешков?
        Она покачала головой, но, как ему показалось, не очень решительно.
        — Может быть, все-таки осталось?
        — Почем я знаю?  — злобно сказала она.  — Не я ведала провиантом.
        «Провиантом ведал Эмос Уэнтворт»,  — решил он.
        — Отлично. Ну, а как вы думаете?  — Между нами говоря, не мог ли Эмос Уэнтворт припрятать для себя немного свежего картофеля?
        — Конечно нет! Что вы!
        — А почему бы нет?
        Она только пожала плечами.
        VII

        — Уэнтворт — свинья,  — сказал Малыш, когда Киг передал ему свои подозрения.
        — Лора Сибли тоже,  — прибавил Кит.  — Она знает, что у него есть картофель, и хочет, чтобы он поделился с ней.
        — А он ей не дает?  — Малыш заклеймил человеческую подлость самыми изысканными ругательствам и остановился, чтобы перевести дух.

        Той же ночью, когда весь лагерь опал, Кит вошел в темную хижину Уэнтворта.
        — Послушайте, Уэнтворт,  — сказал он.  — В этом мешке находится золотой песок на тысячу долларов. Я считаюсь в этой стране богатым человеком и мне это по средствам. У меня, кажется, тоже начинается цынга. Дайте мне одну картофелину — и песок ваш. Вот, возьмите.
        Кит торжествовал, когда Эмос Уэнтворт протянул в темноте руку и схватил мешок. Он порылся в белье, и Кит почувствовал в своей руке картофелину.
        Кит не стал дожидаться утра. Двое больных были при смерти. Он захватил Малыша, и они пошли в их хижину. Тысячедолларовая картофелина вместе с кожурой и грязью была раздавлена в чашке. Получилась густая жидкость, которую они стали по капле вливать в страшные дыры, которые были когда-то ртами. Всю мочь, сменяя друг друга, они давали больным картофельный сок.
        К вечеру следующего дня в состоянии обоих больных произошла чудесная, прямо невероятная перемена. А когда, через сорок восемь часов, вышел весь картофельный сок — они были уже вне опасности, хотя выздоровление было еще далеко.
        — Послушайте меня,  — сказал Уэнтворту Кит.  — У меня есть кое-что в этой стране, и мои векселя учтет всякий. Я вам дам по пятисот долларов за картофелину, на общую сумму в пятьдесят тысяч. Это выходит сто картофелин.
        — А у вас нет с собой золотого песку?
        — Мы с Малышом наскребли все, что у нас было. Но, уверяю вас мы с ним стоим несколько миллионов.
        — У меня нет картофеля,  — сказал Уэнтворт.  — Я сам об этом жалею. Та картофелина, которую я вам дал, была единственная. Я хранил ее на случай, если сам схвачу цынгу. Я продал ее только потому, что у меня нет денег на возвращение домой.
        Больные, съевшие картофелину, продолжали поправляться. А остальным становилось все хуже. На четвертое утро закопали еще три трупа. Малыш молчал, пока их не похоронили, потом повернулся к Киту:
        — Ты испробовал свой способ. Посмотрим, как подействует мой.
        И он направился в хижину Уэнтворта. Что там произошло, он никому не рассказывал. Когда он вышел из хижины, с его ободранных кулаков капала кровь. Лицо Уэнтворта было покрыто синяками, голова его как-то съехала набок, на шее были иссиня-черные отпечатки пальцев.
        Тогда они оба вторглись в хижину Уэнтворта, выволокли его в снег и перерыли ее верх дном. Лора Сибли с жаром помогала им искать.
        — Ты-то уж ничего не получишь, старая дева,  — успокаивал ее Малыш,  — даже если мы найдем целую тонну.
        Впрочем, разочароваться пришлось не только пророчице, но и им. Они ничего не нашли, хотя перерыли решительно все.
        — Поджарим его на медленном огне,  — предложил Малыш.  — Авось он тогда расскажет.
        Но Кит неодобрительно покачал головой.
        — Ведь это убийство,  — продолжал Малыш.  — Чем убивать их медленной смертью, лучше бы он просто прошибал головы этим несчастным.
        В течение следующего дня они тщательно следили за каждым движением Уэнтворта. Несколько раз он пытался выйти из хижины к ручью за водой, но, завидя их, сейчас же прятался за дверь с пустым ведром в руках.
        — Он прячет картошку в хижине,  — сказал Малыш.  — Но где? Мы перерыли все.  — Он встал и надел рукавицы.  — Я найду ее, даже если для этого мне пришлось бы разнести всю хижину по бревну.
        Он взглянул на Кита. Кит, казалось, не слушал его и весь ушел в размышление.
        — Что тебя беспокоит?  — сердито опросил Малыш.  — Уж не схватил ли ты цынгу?
        — Я стараюсь припомнить.
        — Что?
        — Не знаю. В этом все несчастье. Но это очень важно, надо только припомнить.
        — Послушай, Кит, как бы тебе не рехнуться,  — взмолился Малыш.  — Подумай обо мне. Плюнь ты на свои воспоминания. Идем. Помоги; мне по бревнышку разнести эту хижину. Я бы поджег ее, да боюсь — картофель испечется.
        — Вспомнил!  — заревел Кит.  — Где жестянка с керосином. Картофель наш.
        — Что ты придумал?
        — Увидишь,  — сказал Кит.
        Спустя несколько минут они крались к хижине Эмоса Уэнтворта, озаренные светом северного сияния. Осторожно и бесшумно обливали они керосином бревна, дверную раму > и подоконник. Потом чиркнули спичкой и стали наблюдать как Разгорается пламя.
        Уэнтворт, выскочил, посмотрел на пожар и снова кинулся в хижину.
        Через минуту он появился снова, сгибаясь под тяжестью мешка. Что было в мешке, они поняли сразу, и как голодные волки, кинулись на Уэнтворта. Удары посыпались слева и справа. Уэнтворта упал под тяжестью мешка, и Кит тотчас же схватил свою драгоценную добычу. Уэнтворт обнял его колени и поднял к нему бледное, перекошенное лицо.
        — Дайте мне дюжину, только дюжину и берите остальное,  — пискнул он. В дикой злобе оскалил зубы и нагнул голову, чтобы укусить Кита в ногу, но удержался.  — Только полдюжины,  — стонал он.  — Я собирался завтра отдать его вам. Да, завтра. Ей-богу, собирался. В картошке — жизнь! Только полдюжины!
        — А где второй мешок?  — заорал на него Кит.
        — Я съел его,  — последовал честный ответ.  — Здесь все, что осталось. Дайте мне несколько штук и берите все остальное.
        — Съел?  — завопил Малыш.  — Целый мешок! А эти несчастные умирали, потому что у них не было картофеля! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Свинья! Боров!
        Первый удар оторвал Уэнтворта от ног Кита. Второй — повалил его в снег. Но Малыш продолжал бить его ногами.
        — Пожалей свои пальцы,  — сказал Кит.
        — Я его бью пятками,  — ответил Малыш.  — Я поломаю ему все ребра. Я сверну ему челюсть. Вот так! Вот так! Жаль, что на мне мокассины, а не сапоги! Свинья этакая!
        VIII

        Эту ночь поселок провел без сна. Час за часом Кит и Малыш обходили хижины и вливали картофельный сок в полуразрушенные рты их обитателей, но четверть ложечки за раз. Весь следующий день они проработали поочередно,  — один спал, другой работал.
        Больше смертей не было. Самые тяжкие больные стали быстро поправляться. На третий день даже те, кто не вставал уже несколько недель, выползли с помощью костылей на свежий воздух. И в этот же день весеннее солнце впервые заглянуло в расселину.
        — Даже полкартошки не дам,  — говорил Малыш Уэнтворту, который продолжал хныкать и клянчить.  — Цынга вас не тронула. С вас довольно того мешка, что вы сожрали. Вы на двадцать лет застрахованы от цынги. Встретившись с вами, я начал понимать бога. Я всегда раньше недоумевал, почему он не укокошит сатану. Теперь я его понимаю. Он не укокошил сатану потому же, почему я не укокошил вас. Хотя, конечно, это с моей стороны непростительно.
        — Позвольте вам дать совет,  — сказал Уэнтворту Кит.  — Эти люди поправляются. Через неделю мы с Малышом уезжаем. Вас некому будет защищать, когда они примутся за вас. Собирайтесь в путь. До Даусона — восемнадцать дней.
        — Укладывайте ваши пожитки, Эмос,  — прибавил Малыш.  — Не то все, что вы получили от меня, покажется вам детской забавой в сравнении с тем, что сделают с вами эти выздоравливающие.
        — Джентльмены, прошу вас, выслушайте меня,  — Захныкал Уэнтворт.  — Я чужой в этой стране. Я не знаю здешних дорог. Я не знаю здешних обычаев. Позвольте поехать вместе с вами. Я вам дам за это тысячу долларов.
        — Хорошо,  — злорадно усмехнулся Кит,  — если согласится Малыш.
        — Кто? Я?  — Малыш выпятил грудь.  — Я — ничтожество. Я — червь. Я — гусеница, брат головастика, мухин сын. Я не боюсь и не стыжусь ничего, что копошится и ползает по земле. Но путешествовать с этой ошибкой мироздания! Проходи, любезный. Мне тошно на тебя смотреть!
        И Эмос Уэнтворт ушел один, таща за собой сани с провизией. Но не прошел он и мили, как его нагнал Малыш.
        — Эй, вы, пойдите-ка сюда!  — закричал он.  — Поближе. Ну, давайте.
        — Не понимаю,  — запищал Уэнтворт, вспоминая с дрожью, как Малыш дважды избил его.
        — А тысячу долларов,  — это вы понимаете, а? Тысячу долларов, которую вы получили от Кита за ту картофелину! Выкладывайте.
        Уэнтворт возвратил ему мешок с золотым песком.
        — Надеюсь, вас укусит хорек, и вы подохнете от водобоязни,  — сказал на прощанье Малыш.

        Спекуляция яйцами
        I

        Однажды, морозным зимним утром, в магазине Даусоновской Акционерной компании Люсиль Аррал подозвала Кита Беллью к прилавку с галантерейными товарами. Продавец ушел за чем-то на склад, и Люсиль опять надела рукавицы, несмотря на то, что рядом стояла жаркая печь.
        Кит охотно подошел на ее зов. Во всем Даусоне не было человека, которому не польстило бы внимание Люсиль Аррал, субретки маленькой труппы, каждый вечер игравшей в театре «Палас».
        — Город вымер,  — капризным тоном сказала она, протянув ему руку.  — За всю неделю не было ничего интересного. Скифф Митчел собирался устроить маскарад, но отложил его. Золотой песок исчез из обращения. Театр пустует. Почта не приходит вот уже две недели. Одним словом, город забрался в берлогу и спит. Нужно что-нибудь придумать. Надо всех расшевелить,  — только мы с вами можем это сделать. Кстати, вы знаете, я поссорилась с Уайлдом Уотером.
        Почти одновременно перед Китом предстало два видения. Первое — Джой Гастелл. А второе — он сам, лежащий на снежной дороге с огнестрельной раной, которую нанес ему, с обычной меткостью, этот самый Уайлд Уотер.
        Люсиль Аррал сразу подметила, что Кит не слишком жаждет расшевелить Даусон с ее помощью.
        — Нет, нет, совсем не то, что вы думаете,  — уколола она его, капризно смеясь.  — Уж если я брошусь к вам на шею, вам придется быть ко мне повнимательней.
        — У многих от неожиданной радости делается разрыв сердца,  — пробормотал Кит.
        — О, лгун,  — кокетливо сказала она.  — Вы прежде всего испугались досмерти. Имейте в виду, мистер Беллью, что я вовсе не собираюсь в вас влюбляться, а если вы в меня влюбитесь, вам придется иметь дело с Уайлдом Уотером. Вы его знаете. Да и, кроме того, я еще не совсем с ним порвала.
        — Ну что ж, задавайте ваши загадки,  — усмехнулся он.  — Может быть, в конце концов, я научусь их отгадывать.
        — Тут нечего отгадывать. Я вам скажу все прямо. Уайлд Уотер думает, что я с ним порвала, понимаете?
        — А вы с ним поссорились или нет?
        — Нет, не поссорилась. Но пусть это останется между нами. Он думает, что я на него рассердилась. Я подняла такой шум, будто бросаю его навсегда. Впрочем, он этого заслуживает.
        — При чем же я здесь?
        — Вы? Вы заработаете деньжат, а Уайлд Уотера поднимет насмех весь Даусон. Это ему будет полезно. С ним — мягко выражаясь, с ним просто сладу нет. А все оттого, что он здоровенный детина и владелец богатейших заявок.
        — И оттого, что он жених прекраснейшей женщины в Аляске,  — вставил Кит.
        — Да, между прочим и поэтому, благодарю вас за комплимент. Но это во всяком случае не дает ему повода выходить из себя. Он вчера снова выкинул штуку. Усыпал золотым песком весь пол в салуне «М и М». На тысячу долларов. Развязал мешок и стал сыпать золото под ноги танцующим. Вы слыхали об этом, конечно?
        — Слыхал. Сегодня утром. Хотел бы я подметать стол в этом заведении. Но все-таки при чем же здесь я?
        — Слушайте, Он слишком уже разошелся. Я разорвала нашу помолвку, и он теперь делает вид, будто у него разбито сердце. Вот здесь-то вы и пригодитесь. Я очень люблю яйца.
        — Их больше нет в продаже!  — полным отчаяния голосом закричал Кит.  — Что делать? Что делать?
        — Подождите!
        — Но какое отношение имеет ваша ссора к яйцам?  — спросил он.
        — Да вы слушайте!
        — Слушаю, слушаю,  — сказал он.
        — Так слушайте же, ради бога! Я люблю яйца. А их в Даусоне осталось совсем немного.
        — Да, я это знаю. Почти все они проданы ресторану Славовича. Яичница с ветчиной стоит три доллара. Это значит по два доллара за яйцо. Только кутилы да вы с Уайлдом Уотером можете их есть.
        — Он тоже любит яйца,  — продолжала она.  — Но дело не в этом. Дело в том, что я люблю яйца. Я каждый день в одиннадцать часов завтракаю у Славовича и всякий раз съедаю два яйца.  — Она многозначительно замолчала.  — Предположим, только предположим, что кто-нибудь скупит все яйца.
        Кит внимательно разглядывал ее, в душе одобряя выбор Уайлда Уотера.
        — Вы меня не слушаете,  — оказала она.
        — Продолжайте,  — ответил он,  — я сдаюсь. Ну, в чем же Дело?
        — О, какой вы глупый! Ведь вы же знаете Уайлда Уотера. Что он сделает, когда увидит, что я тоскую по яйцам?
        — Не знаю. Продолжайте.
        — Он побежит к человеку, который скупил яйца. Он перекупит все яйца, сколько бы они ни стоили. Вы только представьте себе: в одиннадцать часов я прихожу к Славовичу. Уайлд Уотер садится за соседний столик. Он это считает своей обязанностью. «Два яйца в мешочек», говорю я официанту. «К сожалению, мисс Аррал», отвечает официант, «яиц больше нет». «Человек, яичницу из шести яиц», ревет Уайлд Уотер, как медведь. И официант отвечает: «Слушаю, сэр». И яйца поданы. Нет, вы предстаньте себе: Уайлд Уотер смотрит на меня, а я принимаю негодующий и холодный вид и подзываю официанта. «К сожалению, мисс Аррал», говорит он мне, «эти яйца принадлежат мистеру Уайлду Уотеру». Вы представьте: Уайлд Уотер торжествует и с самым невинным видом ест яичницу.
        Но потом происходит следующее: сам Славович собственноручно подносит мне два яйца и говорит: «Привет от мистера Уайлд Уотера, мисс». Что мне делать? Мне остается только улыбнуться Уайлду Уотеру, и тогда мы помиримся. И в результате он будет уверен, что сделал чрезвычайно выгодное дело, скупив все яйца по десять долларов за штуку.
        — Продолжайте, продолжайте,  — сказал Кит.  — Какова же моя роль в этом деле?
        — Чудак! Вы должны скупить все яйца. Принимайтесь за дело сейчас же, сегодня же. Вы можете приобрести все яйца в Даусоне по три доллара за штуку и продать их Уайлду Уотеру за любую сумму. Его заносчивость будет наказана. Мы с вами поделим славу. Вы здорово подработаете и заставите хохотать весь Даусон. Конечно, если… если вы считаете, что это слишком рискованное предприятие, я сама внесу золотой песок за яйца.
        — Но это было уже слишком. У Кита, уроженца запада, были своеобразные понятия о деньгах и женщинах, и он с негодованием отверг предложенный ею золотой песок.
        II

        — Эй, Малыш!  — через всю улицу закричал Кит, увидев товарища, несущего подмышкой незавернутую бутылку с замерзшим содержанием.  — Где ты пропадал все утро?
        — У доктора,  — ответил Малыш, потрясая бутылкой.  — Сэлли нездорова. Вчера вечером во время кормежки я заметил, что у нее вся морда облезла. Доктор сказал…
        — Это не важно,  — нетерпеливо перебил его Кит.  — Я хочу…
        — Да ты в своем ли уме?  — с негодующим изумлением спросил Малыш.  — Чтобы Сэлли ходила облезлая в такой холодище!
        — Сэлли подождет. Слушай.
        — Она не может ждать. Нельзя обращаться жестоко с животными. Она замерзнет. Что ты горячку порешь?
        — Я тебе все расскажу, Малыш. Но окажи мне одну услугу.
        — С удовольствием,  — галантно сказал Малыш, немедленно успокаиваясь.  — В чем дело? Наплевать на нее. Я к твоим услугам.
        — Я хочу, чтобы ты купил для меня яиц…
        — Могу купить не только яйца, но и одеколон и рисовую пудру, если тебе так этого хочется. А бедная Сэлли пусть облезнет совсем. Так, что ли? Слушай, Кит, если хочешь жить на широкую ногу, то сам покупай себе яйца.
        — Я и собираюсь сам покупать, но я хочу, чтобы ты мне помог. Слушай, Малыш. Беги к Славовичу и скупи у него все яйца по три доллара за штуку.
        — По три доллара!  — простонал Малыш.  — Да мне еще вчера говорили, что у него семьсот штук яиц! Две тысячи долларов за такую дрянь? Беги скорее к доктору, Кит. Он тебе поможет. И возьмет всего унцию песку за рецепт. Прощай.
        Но Кит схватил своею друга за плечо.
        — Кит, для тебя готов на все,  — серьезно сказал Малыш.  — Бели бы тебе прострелили голову и переломили обе руки, я бы не отходил от твоей постели и утирал бы тебе нос. Но будь я проклят, если я соглашусь истратить две тысячи сто долларов на какие-то яйца.
        — Ты истратишь не свои, а мои доллары, Малыш. Я задумал большое дело. Я скуплю все яйца в Даусоне, на Клондайке, по всему Юкону. Ты должен только помочь мне. У меня нет времени рассказывать тебе подробности. Я расскажу все после и приму тебя в дело на половинных началах. Теперь нужно только достать яиц. Беги к Славовичу и покупай все, что у него есть.
        — Да что же я скажу ему? Он ведь знает, что я не могу их все съесть.
        — Ничего не говори. За тебя будут говорить деньги. Он продает их вареными по два доллара за штуку. Предложи ему по три за сырые. Если он станет удивляться, скажи ему, что ты хочешь высиживать цыплят. Мне нужны яйца. Обыщи весь Даусон и купи все, что найдешь. Ну, беги. Не забудь, что у женщины, которая шьет мокассины, тоже есть несколько дюжин.
        — Хорошо, Кит. Но, кажется, больше всего яиц У Славовича.
        — Ну, беги. А вечером я тебе расскажу остальное.
        Но Малыш потряс бутылкой.
        — Ну, нет. Я раньше схожу к доктору насчет Сэлли. Яйца могут подождать. Если их до сих пор еще не съели, то не съедят же, пока я буду лечить бедную собаку, столько раз спасавшую нас от смерти.
        III

        Никогда еще ни один товар не скупался с такой быстротой. Через три дня все, яйца в Даусоне, кроме каких-нибудь трех-четырех дюжин, были в руках Кита и Малыша. Кит оказался сговорчивым покупателем. Он признался, что заплатил одному старику в Клондайк-Сити по пяти долларов за каждое из семидесяти двух яиц. Зато Малыш, скупивший почти все яйца, торговался безустали. Он дал только по два доллара за штуку той женщине, что шила мокассины, и гордился, что заключил выгодную сделку со Славовичем, купив у него семьсот пятнадцать яиц по два с половиной доллара. С другой стороны, он возмущался, что какой-то несчастный ресторанчик, торгующий напротив Славовича, посмел содрать с него за сто тридцать четыре яйца по два доллара семьдесят пять центов.
        Те несколько дюжин, которые им еще не удалось приобрести, находились в руках двух владельцев. Одним из них была индианка, жившая на пригорке за госпиталем. С ней вел переговоры Малыш.
        — Я сегодня же схожу к ней — объявил он на следующее утро.  — Вымой посуду, Кит. Я мигом вернусь, если только она не заговорит меня до смерти. Я люблю иметь дело с мужчинами. Эти проклятые бабы ужасно долго торгуются.
        Вернувшись под вечер домой, Кит застал Малыша, с подозрительным равнодушием натирающего какой-то мазью хвост Сэлли.
        — Как дела?  — беспечно спросил Малыш.
        — А как твоя индианка?
        Малыш торжествующе кивнул головой в сторону ведра с яйцами.
        — По семь долларов за штуку,  — произнес он.
        — Я подконец стал предлагать по десять,  — сказал Кит,  — и тогда он мне признался, что яйца уже проданы. Плохо дело, Малыш. Кто-то еще начал скупать яйца. Эти двадцать восемь яиц наделают нам неприятностей. Для полного успеха надо скупить все яйца, до одного.
        Он взглянул на своего товарища. С Малышом произошла странная перемена — он с трудом сдерживал волнение. Отложив банку с мазью, он старательно вытер руки о шерсть Сэлли, встал, пошел в угол, посмотрел на термометр и тогда только подошел к Киту. И заговорил тихо и необычайно вежливо.
        — Будь любезен, повтори, пожалуйста, сколько яиц этот человек хотел продать тебе?  — опросил он.
        — Двадцать восемь.
        — Гм,  — задумчиво произнес Малыш, чуть кивнув головой в знак понимания. Затем с мрачной злобой заглянул в печь.  — Кит, мы должны сложить новую печку. А то в этой духовка никуда не годится, и лепешки всякий раз пригорают.
        — Оставь духовку в покое,  — сказал Кит,  — и объясни мне, в чем дело?
        — В чем дело? Ты хочешь знать, в чем дело? Тогда, будь настолько добр, загляни обоими прекрасными очами в это ведро. Ты видишь что-нибудь?
        Кит кивнул.
        — Так слушай же. В этом ведре — двадцать восемь сосчитанных и проверенных яиц, и заплатил я за них по семь больших круглых звонких долларов. Если ты требуешь еще каких-нибудь сведений, я с восторгом удовлетворю тебя.
        — Продолжай,  — сказал Кит.
        — Ты собирался купить яйца у высокого жирного индейца? Так или нет?
        Кит кивнул головой.
        — У него полщеки ободрано медведем, так? Он торгует собаками, верно? Его зовут Кривомордый Джим, не правда ли? Ну, ты понимаешь?
        — Ты хочешь сказать, что мы мешали…
        — Мешали друг другу. В этом нет никакого сомнения. Индианка — его жена, и живут они на пригорке за госпиталем. Я купил бы у них яйца по два доллара за штуку, если бы ты не сунулся туда же.
        — И я тоже купил бы,  — засмеялся Кит,  — если бы не ты. Все равно. Яйца в наших руках. А это главное.
        Малыш целый час чертил какие-то цифры на обрывке третьегодняшней газеты и мало-помалу приходил все в лучшее настроение духа.
        — Дело в шляпе,  — сказал он, наконец.  — Неплохо? По-моему, совсем недурно. Послушай, что у меня получилось. У нас с тобой есть девятьсот семьдесят три яйца. Обошлись они нам в две тысячи семьсот шестьдесят долларов, считая золотой песок по шестнадцать за унцию и не считая потраченного времени. Теперь слушай. Продав яйца Уайлду Уотеру по десять долларов за штуку, мы выручим шесть тысяч девятьсот семьдесят долларов. Да это — клад. И я участвую в половине!
        IV

        В одиннадцать часов ночи Кит проснулся. Над ним стоял Малыш. От его шубы веяло морозом, и рука его, коснувшаяся щеки Кита, была холодна, как лед.
        — Что случилось?  — проворчал Кит.  — Сэлли совсем облезла?
        — Нет. Я принес тебе добрые вести! Я видел Славовича. Или Славович видел меня, потому что разговор начал он. Он сказал мне: «Малыш, я хочу поговорить с вами насчет этих яиц. Я никому не проболтался. Никто не знает, что я продал их вам. Если вы хотите спекульнуть, то послушайте, что я вам предложу». Как ты думаешь, Кит, что он мне предложил?
        — Не знаю.
        — Ты, может быть, не поверишь, но представь себе, что Уайлд Уотер ищет яйца. Он пришел к Славоеичу и предложил ему по пяти долларов за яйцо. И прежде, чем Славович успел раскрыть рот, предложил по восемь. Он обещал размозжить череп Славовичу, если узнает, что тот припрятал яйца. Славович ответил, что яйца проданы и покупатель пожелал остаться неизвестным.
        Славович просит меня разрешить ему назвать мое имя Уайлду Уотеру. «Малыш», сказал он мне, «Уайлд Уотер бегом к вам прибежит. Вы можете содрать с него по восемь долларов». «Как бы не так», ответил я, «и по десять напросится». Одним словом, я сказал Славовичу, что подумаю и дам ответ утром. Конечно, мы позволим ему назвать покупателя Уайлду Уотеру. Прав я или неправ?
        — Ты совершенно прав, Малыш. Утром беги к Славовичу. Пусть он скажет Уайлду Уотеру, что яйца скуплены нами.
        Пять минут спустя Малыш снова разбудил Кита.
        — Эй, Кит, Кит!
        — Что?
        — Десять долларов за яйцо и ни цента меньше.
        — Само собой ясно,  — сонно ответил Кит.
        Утром в магазине Кит снова встретился с Люсиль Аррал.
        — Дело идет налад,  — восторженно сообщил он ей,  — дело идет налад. Уайлд Уотер был у Славовича, предлагал ему деньги и грозился. И Славович сказал ему, что яйца у нас.
        Глаза Люсиль Аррал радостно засверкали.
        — Я иду завтракать,  — воскликнула она.  — Я потребую яиц, и, когда мне ответят отказом, скорчу такую грустную гримасу, что даже каменное — сердце дрогнет. А ведь сердце Уайлда Уотера совсем пе каменное. Он купит — яйца, даже если они будут стоить ему одного из приисков. Я его знаю. Но не уступайте ему ни цента. Я вам никогда не прощу, если вы продадите ему вашу партию дешевке, чем по десять долларов.
        Дома Малыш поставил на стол миску с бобами, кофейник, лепешки, масло, сгущенное молоко, копченую оленину, ветчину, тарелку с сушеными персиками и закричал:
        — Обед подан. Но раньше пойди и посмотри, что делает Сэлли.
        Кит чинил упряжь. Он отложил ее в сторону, приоткрыл дверь и увидел, что Сэлли и Брайт мужественно отбивают нападение шайки соседских собак. Затем он, стремительно захлопнув дверь, ринулся к плите. Он схватил сковородку, поставил ее на плиту, бросил в нее кусок масла и разбил над ней яйцо. Второго яйца он достать не успел. Малыш судорожно схватил его за руку.
        — Эй! Что ты делаешь?  — спросил он.
        — Яичницу,  — сказал Кит, разбивая второе яйцо и отталкивая руку Малыша.  — Что ты, ослеп, что ли?
        — Уж не болен ли ты?  — озабоченно спросил Малыш, в то время как Кит разбивал третье.  — Ты загубил яиц на тридцать долларов!
        — И загублю еще на шестьдесят,  — ответил Кит, хладнокровно разбивая четвертое яйцо.  — Отойди, Малыш. Уайлд У отер идет к вам. Через пять минут он будет здесь.
        Малыш облегченно вздохнул и сел к столу. А когда в дверь постучали, Кит уже сидел за столом против своего товарища. Перед каждым стояла яичница из трех яиц.
        — Войдите,  — крикнул Кит.
        Уайлд Уотер, стройный молодой гигант почти шести футов росту, в сто девяносто фунтов весом, вошел в хижину и поздоровался с хозяевами.
        — Садитесь к столу, Уайлд Уотер,  — сказал Малыш.  — Кит, сделай ему яичницу. Держу пари, что он сто лет не ел яиц.
        Кит разбил еще три яйца на сковородку и через несколько минут поставил их перед гостем. Уайлд Уотер так странно посмотрел на них, что Малыш испугался, как бы он не сунул яичницу в карман и не удрал с ней.
        — Признайтесь, что мы едим не хуже, чем какие-нибудь кутилы в Штатах,  — злорадствовал Малыш.  — Мы с вами сейчас едим яйца, которые стоят девяносто долларов.
        Уайлд Уотер остолбенел и уставился на молниеносно исчезающие яйца.
        — Да ешьте же,  — ободрил его Кит.
        — Они… они не стоят десяти долларов,  — медленно сказал Уайлд Уотер.
        Малыш принял вызов.
        — Каждая вещь стоит столько, сколько за нее можно выручить, не правда ли?  — спросил он.
        — Да, но…
        — При чем тут «но». Мы говорим вам, сколько можно получить за них. Десять долларов за штуку. Не забывайте, что у нас с Китом яичная монополия.  — Он вытер свою тарелку сухарем.  — Я съел бы еще парочку,  — вздохнул он и взялся за бобы.
        — Вы не можете так есть яйца,  — заметил Уайлд Уотер.  — Это… это несправедливо.
        — Мы с Китом — охотники до яиц,  — виновато ответил Малыш.
        Уайлд Уотер скрепя сердце съел свою яичницу и вопросительно взглянул на хозяев.
        — Ребята, вы можете сделать мне большое одолжение,  — начал он.  — Продайте мне или дайте мне взаймы, или подарите дюжину яиц.
        — Ну что ж,  — ответил Кит.  — Я по себе знаю, как хочется иной раз яичницы. Но мы еще не настолько бедны, чтобы продавать свое гостеприимство. Они не будут стоить вам ни цента.  — Тут он получил удар под столом и понял, что Малыш нервничает.  — Вы сказали дюжину, Уайлд Уотер?
        Уайлд Уотер кивнул головой.
        — Ну, Малыш,  — продолжал Кит.  — Сделай ему яичницу из дюжины яиц Я ему сочувствую. Было время, когда я и сам мог съесть дюжину за один присест.
        Но Уайлд Уотер удержал Малыша.
        — Я говорил не об яичнице. Мне нужны сырые яйца.
        — Вы хотите унести их с собой?
        — Да.
        — Это уже не гостеприимство,  — возразил Малыш,  — Это торговля.
        — Нет, так нельзя,  — поддержал Кит.  — Я думал, вы хотите их съесть. Видите ли, мы скупили их для спекуляции.
        Опасная синева глаз Уайлда Уотера стала еще опаснее.
        — Я заплачу вам за них,  — резко сказал он.  — Сколько?
        — О, только не дюжину,  — ответил Кит.  — Мы дюжинами не продаем. У нас не розничная торговля. Так мы подорвем свою торговлю. У нас целая партия яиц.
        — Сколько у вас штук и что вы за них хотите?
        — Сколько их у нас, Малыш?  — спросил Кит.
        Малыш откашлялся и принялся считать вслух.
        — Позвольте! Девятьсот семьдесят три минус девять — остается девятьсот шестьдесят два. Вся партия, по десять за штуку, будет стоить девять тысяч шестьсот сорок долларов наличными. Конечно, Уайлд Уотер, мы люди честные, и за каждое тухлое яйцо вы получите деньги обратно. Впрочем, я никогда не видел на Клондайке тухлых яиц. Нет такого дурака, который решился бы привезти сюда тухлые яйца.
        — Это верно,  — прибавил Кит.  — Деньги обратно за каждое тухлое яйцо, Уайлд Уотер. Вот ваши условия: девять тысяч шестьсот сорок долларов за все яйца Клондайка.
        — Вы сможете поднять цены до двадцати и заработать доллар на доллар,  — заметил Малыш.
        Уайлд Уотер печально опустил голову и положил себе бобов.
        — Слишком уж дорого, Малыш. Мне нужно не так много. По десять долларов я купил бы дюжины две.
        — Всю партию или ничего,  — был ультиматум Кита.
        — Послушайте,  — с удивительной откровенностью сказал Уайлд Уотер.  — Я скажу вам всю правду, но прошу вас никому не проболтаться. Вы знаете, что мисс Аррал была моей невестой. Она со мной поссорилась. Вам это тоже известно. Это известно всем. Так вот, эти яйца нужны мне для нее.
        — А!  — глумился Малыш.  — Теперь я понял, зачем вам нужны яйца со скорлупой вместе. По правде сказать, никогда бы про вас не подумал.
        — Чего? Не подумал?
        — Это низость, вот что,  — накинулся на него Малыш в добродетельном негодовании.  — Не удивлюсь, если кто-нибудь угостит вас свинцом. Так вам и надо.
        Грозные искры засверкали в глазах Уайлда Уотера. Он так стиснул в кулаке вилку, что она погнулась.
        — Что вы хотите сказать, Малыш? Если вы Думаете…
        — Вы сами знаете, что я хочу сказать,  — упрямился Малыш.  — Надо действовать напрямик. А швырять в нее нельзя.
        — Что швырять?
        — Яйца, сливы, мячи, все, что угодно. Но, Уайлд Уотер, вы просчитались. В театре не такая публика, чтобы позволить вам безобразничать. Если она актриса, это еще не значит, что вы можете публично швырять в нее яйцами.
        Казалось, что Уайлд Уотер сейчас взорвется или Упадет, сраженный апоплексическим ударом. Он отхлебнул глоток горячего, как огонь, кофе и мало-помалу пришел в себя.
        — Вы ошибаетесь, Малыш,  — холодно произнес он.  — Я не собираюсь швырять в нее яйцами. Нет, приятель,  — крикнул он, уже не так спокойно.  — Я преподнесу ей эти яйца на тарелке, вареные в мешочек. Она любит яйца в мешочек.
        — Я знал, что я неправ,  — великодушно ответил Малыш.  — Я знал, что вы неспособны на такую низость.
        — Ну, ладно, Малыш,  — перебил его Уайлд Уотер.  — Давайте кончать наше дело. Теперь вы знаете, зачем мне нужны яйца.
        — Берете их за девять тысяч шестьсот сорок долларов?  — спросил Малыш.
        — Это грабеж,  — заявил взбешенный Уайлд Уотер.
        — Это дело,  — возразил Кит.  — Ведь не думаете же вы, что мы скупали яйца для того, чтобы ими усиленно питаться.
        — Да поймите же,  — взмолился Уайлд Уотер,  — что мне нужно всего две дюжины яиц. Я вам дам по двадцать за штуку. Куда же мне девать остальные?
        — Чего вы горячитесь?  — сказал Малыш.  — Если вам яйца не нужны, так бросим торговаться. Мы их вам не навязываем силой.
        — Но мне нужны яйца.
        — Так знайте, что они обойдутся вам в девять тысяч шестьсот сорок долларов. Если я — ошибся в вычислениях, мы можем пересчитать снова.
        — А вдруг они мне уже не помогут?  — заметил Уайлд Уотер.  — А вдруг мисс Аррал за это время разлюбила яйца?
        — По-моему мисс Аррал стоит этих денег,  — спокойно сказал Малыш.
        — Стоит этих денег!  — вскричал Уайлд Уотер, чувствуя прилив красноречия,  — да она стоит миллиона долларов. Она стоит больше, чем все мои владения. Она стоит больше, чем весь золотой песок Клондайка!  — Он сел на стул и продолжал спокойнее.  — Но это еще не значит, что я должен выбросить десять тысяч долларов на один ее завтрак. У меня есть предложение. Одолжите мне несколько дюжин яиц. Я отдам их Славовичу. Он передаст их мисс Аррал вместе с моим поклоном. Она мне сто лет не улыбалась. Если эти яйца заставят ее улыбнуться мне, я беру у вас всю партию.
        — А вы подпишете соответствующий контракт?  — быстро спросил Кит. Он знал, что Люсиль Аррал улыбнется.
        Уайлд Уотер перевел дыхание.
        — Вы что-то уж слишком быстро дела обделываете.
        — Мы только согласились на ваше собственное предложение,  — ответил Кит.
        — Ну, хорошо, тащите бумагу. Напишем твердый и нерушимый контракт,  — воскликнул Уайлд Уотер.
        Кит написал документ, согласно которому Уайлд У отер должен был принять все яйца, сколько бы их ему ни предложили, по десять долларов за штуку, если данные ему взаймы две дюжины яиц помогут ему помириться с Люсиль Аррал.
        Уайлд У отер уже взялся за перо, чтобы подписаться под контрактом, но вдруг остановился.
        — Погодите,  — сказал он.  — Я покупаю только свежие яйца.
        — На Клондайке тухлых яиц не бывает,  — усмехнулся Малыш.
        — За каждое тухлое яйцо вы вернете мне десять долларов.
        — Идет,  — сказал Кит.
        — Я даже готов съесть каждое тухлое яйцо, которое вы найдете в нашей партии,  — смилостивился Малыш.
        Кит включил в контракт слово «свежие», и Уайлд Уотер, угрюмо подписавшись и получив ведро с пробными двумя дюжинами яиц, направился к выходу.
        — Прощайте грабители,  — проворчал он и хлопнул дверью.
        V

        Киту удалась быть свидетелем сцены, разыгравшейся на следующее утро у Славовича. Он сидел вместе с Уайлдом Уотером рядом со столиком Люсиль Аррал. Все произошло буквально так, как она предсказывала.
        — Вы еще не достали яиц?  — жалобно спросила она официанта.
        — Нет, сударыня,  — был ответ.  — Говорят, кто-то скупил все яйца в Даусоне. Мистер Славович пытался достать хоть несколько штук специально для вас. Но — скупщик не выпускает яиц на рынок.
        Уайлд У отер подозвал владельца ресторана и, положив — ему руку на плечо, нагнул голову.
        — Послушай, Славович,  — хрипло прошептал он.  — Вчера вечером я прислал вам две дюжины яиц. Где они?
        — Они в погребе, кроме шести штук которые я сварил для вас.
        — Они мне нужны не для себя,  — еще тише прохрипел Уайлд Уотер.  — Сварите их и подвесите мисс Аррал в подарок от меня.
        — Я сам отнесу их,  — уверил его Славович.
        — И не забудьте передать ей от меня поклон,  — заключил Уайлд Уотер, выпуская из тисков плечо владельца ресторана.
        Прелестная Люсиль Аррал рассеянно смотрела на ветчину и консервированное картофельное пюре, лежавшие перед ней на тарелке, когда к ней подошел Славович и поставил на столик два вареных яйца.
        — Поклон от мистера Уайлда Уотера,  — услышали за соседним столиком.
        Кит должен был признаться, что она играла превосходно — так быстро вспыхнуло ее лицо, так невольно повернула она голову, так естественно улыбнулась и с таким трудом подавила улыбку.
        Мокассины Уайлда Уотера под столом ударили Кита.
        — Будет ли она их есть? Теперь весь вопрос в этом,  — в тревоге прошептал гигант.
        Люсиль Аррал колебалась, даже отодвинула было от себя тарелку с яйцами, но, наконец, поддалась искушению.
        — Я покупаю у вас яйца,  — оказал Уайлд Уотер Киту.  — Наш контракт остается в силе. Вы следили за ней? Она почти улыбнулась. Я знаю ее. Дело сделано. Еще два яйца завтра, и она все простит. Если бы ее здесь не было, я пожал бы вашу руку, так я вам признателен. Вы не разбойник, нет, вы благодетель человечества!
        VI

        Кит, ликуя, возвратился домой и, к своему удивлению, застал Малыша в глубочайшем отчаянии. Он раскладывал пасьянс. Кит знал по опыту, что если Малыш раскладывает пасьянс, значит, что нибудь неладно.
        — Пошел вон, не подходи ко мне!  — рявкнул он на Кита.
        Впрочем скоро не выдержал и разразился горячей речью.
        — Все погибло,  — вздыхал он,  — Дело лопнуло. Завтра во всех салунах будут продавать флип[1 - Гоголь-моголь.] по доллару за стаканчик. Умирающие с голоду сироты, будут объедаться яйцами. Как ты думаешь, кого я встретил? Я встретил человека, у которого есть три тысячи яиц. Три тысячи штук, только что привезенные с Сороковой Мили.
        — Сказки!  — усомнился Кит.
        — Какие там сказки! Я видел эти яйца. Человека, который привез их, зовут Готро — длинноногий, синеглазый канадский француз. Он сначала спрашивал тебя, а потом отвел меня в сторону и поразил меня в самое сердце. Он приехал сюда, услышав, что мы скупаем яйца. Ему говорили, что на Сороковой Миле есть три тысячи яиц, вот он и скупил их. «Покажите товар»,  — сказал я, и он показал. У реки стоят его собаки с индейцами-по-гонщиками, а в санях лежат деревянные ящики из-под мыла. Мы вскрыли один из них. Яйца!  — полным полно яиц, переложенных опилками. Кит, мы с тобой пропали. Нас провели. И ты знаешь, какую он заломил цену? По десять долларов за штуку. Когда я ушел, он повесил вывеску, что у него продаются яйца. Он дает нам преимущественное право на покупку до двух часов дня, а если мы не явимся, яйца поступают в продажу помимо нас. Он сказал, что никогда не занимался торговлей, но видит, когда кусок сам лезет в рот. Насколько я понимаю, он подразумевает меня и тебя.
        — Не беда,  — легкомысленно сказал Кит.  — Не кипятись и дай мне немного подумать. От нас требуется только быстрота и ловкость. К двум часам зайдет Уайлд У отер за яйцами. Ты тем временем купи партию Готро. Попробуй поторговаться. Впрочем, даже, если ты заплатишь по десяти долларов, Уайлд Уотер принужден будет принять их по той же цене. А если ты что-нибудь выторгуешь,  — мы наживем еще больше. Ну, беги, доставь их сюда не позднее двух часов. Возьми у полковника Бови собак, да захвати и наших. Так не позже, чем к двум!
        — Слушай, Кит,  — закричал Малыш вслед уходящему товарищу,  — захвати зонтик. Я не удивлюсь, если к твоему приходу пойдет яичный дождь.
        Кит целых полчаса бурно объяснялся с Уайлдом Уотером в салуне «М и М».
        — Предупреждаю вас, что мы еще прикупили яиц,  — сказал Кит, когда Уайлд Уотер согласился притти к двум часам к ним в хижину с золотым песком и расплатиться.
        — Вам куда больше везет, чем мне,  — признался Уайлд Уотер.  — Сколько же вы прикупили? И сколько золотого песку я должен захватить с собой?
        Кит посмотрел в записную книжку.
        — По подсчету Малыша, у нас три тысячи девятьсот шестьдесят два яйца. Умножим на десять и…
        — Сорок тысяч долларов,  — взвыл Уайлд Уотер.  — Ведь вы говорили, что у вас всего девятьсот с чем-то штук. Это зарез. Я отказываюсь!
        Кит вытащил из кармана контракт и указал Уайлду Уотеру на соответствующий пункт.  — Количество яиц здесь не указано. Вы согласились платить по десяти долларов за каждое яйцо, которое мы вам доставим. Мы достали еще яиц, но ведь контракт остается контрактом. Признаться, Уайлд Уотер, мы до самого последнего времени ничего не знали об этих новых яйцах. Нам пришлось купить и их, чтобы монополия осталась за нами.
        Пять долгих минут Уайлд Уотер боролся с собой и, наконец, угрюмо сдался.
        — Я попал впросак,  — сказал он.  — Яйца здесь растут Как грибы. И чем скорее я покончу с этим Делом, тем лучше. Того и гляди, на меня обрушится целая лавина яиц. Я буду у вас в два часа. Но сорок тысяч долларов!
        — Всего тридцать тысяч шестьсот сорок,  — поправил Кит.
        — Это двести фунтов золота,  — бесился Уайлд Уотер.  — Мне придется взять собак.
        — Мы одолжим вам наших собак, чтобы отвезти яйца домой,  — предложил Кит.
        — Но куда их девать? Куда девать? Ну, все равно. Я приду. После этого я на яйца и смотреть не хочу.
        В половине второго приехал Малыш с двумя упряжками и привез яйца от Готро.
        — Мы удвоим наш капитал,  — сказал он Киту, втаскивая в хижину ящики из-под мыла.  — Я предложил ему по восемь долларов за штуку, он выругался по-французски и согласился. Мы получим два доллара чистой прибыли на каждом яйце, а их у нас три тысячи штук. Я заплатил ему сполна. Вот расписка.
        Пока Кит устанавливал весы для золота, Малыш занимался вычислениями.
        — Вот цифры,  — победоносно провозгласил он.  — Мы заработаем двенадцать тысяч девятьсот семьдесят долларов. А Уайлд Уотер тоже не в обиде. Он получил мисс Аррал и все яйца. Выгоднейшее дело! Все в выигрыше!
        Ровно в два часа стоявший на страже Малыш увидел Уайлд Уотера. Он вошел в хижину с оживленным и деловым видом.
        — Тащите сюда яйца, пираты,  — начал он.  — И с завтрашнего дня не смейте говорить со мной о яйцах, если вам дорога жизнь.
        Все трое принялись подсчитывать первую партию. Когда дошли до двух сотен, Уайлд Уотер вдруг разбил одно яйцо о край стола.
        — Эй, оставьте!  — закричал Малыш.
        — Это мое яйцо или нет?  — загремел Уайлд Уотер.  — Разве я не плачу за него десять долларов? Я не желаю покупать поросенка в мешке. Я плачу по десять монет за яйцо и желаю знать, свежее ли оно.
        — Если оно вам не нравится, я его съем сам,  — коварно предложил Малыш.
        Уайлд Уотер посмотрел, понюхал и покачал головой.
        — Нет, Малыш Это хорошее яйцо. Я сам его съем за ужином.
        Уайлд Уотер трижды разбивал яйца и трижды убеждался в их свежести.
        — Здесь на два яйца больше, чем вы говорили, Малыш,  — сказал он, кончив считать.  — Девятьсот шестьдесят четыре, а не шестьдесят два.
        — Я ошибся,  — любезно признался Малыш.  — Мы их отбросим для круглого счета.
        — Можно было бы и уступить,  — мрачно сказал Уайлд Уотер.  — Давайте их сюда. Я сейчас доплачу. Пишите расписку, Кит.
        — Почему не пересчитать остальные,  — сказал Кит,  — и не заплатить за все сразу?
        Уайлд Уотер покачал головой.
        — Считать я не мастер. Лучше пересчитаем каждую партию отдельно, чтоб не вышло ошибки.
        Он подошел к своей шубе и вытащил из кармана два мешка с золотым песком, такие длинные и круглые, что они походили на колбасы. После расчета за первую партию, в них осталось золота всего на несколько сот долларов.
        Ящик из-под мыла поставили на стол. Началась проверка трех тысяч яиц, купленных у Готро. В конце первой сотни Уайлд Уотер ударил одно из яиц о край стола. Яйцо не разбилось.
        — Здорово замерзло,  — заметил юн, ударяя сильнее.
        — Еще бы,  — сказал Малыш,  — как же ему не замерзнуть, если его тащили сюда с Сороковой Мили. Я разрублю его топором.
        — Я сам разрублю,  — сказал Уайлд Уотер.
        Кит принес топор, и Уайлд Уотер умелой рукой дровосека расколол яйцо пополам. Внутренность яйца не внушала доверия. Сердце Кита похолодело. Но Малыш не струсил. Он поднял одну на половинок яйца и поднес к носу.
        — Пахнет превосходно,  — сказал он.
        — Но выглядит скверно,  — ответил Уайлд Уотер.  — Да и как оно может пахнуть, если оно замерзло. Замерзшие яйца не пахнут. Погодите минутку.
        Он кинул обе половинки на горячую сковороду. Все трое принюхивались, раздув ноздри, и молчаливо ждали. По комнате стал медленно распространяться подозрительный запах. Уайлду Уотеру было не до разговоров. Молчал и Малыш, не желая верить очевидности.
        — Выбросьте его вон!  — задыхаясь, закричал Кит.
        — Зачем?  — спросил Уайлд Уотер.  — Придется проверить всю партию.
        — Но только не в доме.  — Кит закашлялся, преодолевая тошноту.  — Разрубите их, и вы сразу увидите. Выкинь эту дрянь, Малыш, выкинь. Тьфу!
        Они вскрывали ящик за ящиком и рубили яйцо за яйцом. И все яйца были безнадежно и непоправимо гнилые.
        — Я уже не прошу вас съесть их, Малыш,  — ухмыльнулся Уайлд Уотер.  — И, если вы ничего не-имеете против, я немедленно уйду отсюда. У меня контракт на свежие яйца. Дайте мне собак и сани, и я увезу хоть эти, пока они тоже не испортились.
        Кит помог ему нагрузить сани. Малыш сел за стол и начал раскладывать пасьянс.
        — Скажите, сколько времени вы держали эти яйца?  — на прощанье спросил Уайлд Уотер.
        Кит ничего не ответил и, взглянув на погруженного в карты Малыша, стал выбрасывать ящики в снег.
        — Окажи, Малыш, сколько ты заплатил за эти три тысячи?  — ласково спросил Кит.
        — По восемь долларов. Пошел вон! Не разговаривай, со мной. Если тебя кто-нибудь спросит, скажи, что мы потеряли на этом деле семнадцать тысяч. Я это вычислил, пока жарилось первое вонючее яйцо.
        Через несколько минут Кит заговорил снова:
        — Послушай, Малыш. Сорок тысяч долларов золотом весят двести фунтов. Уайлд Уотер увез яйца на наших санях. Он пришел к нам без саней. Те два мешка с золотом, что лежали в карманах его шубы, весили по двадцать фунтов каждый. Контракт требовал наличного расчета за всю партию. А он принес как раз столько золота, чтобы заплатить за свежие яйца. Он и не собирался платить за те три тысячи штук. Он знал, что они протухли. Откуда он мог знать? Что ты об этом думаешь?
        Малыш собрал карты, начал было тасовать их и вдруг остановился.
        — Да это ясно каждому младенцу. Мы потеряли семнадцать тысяч. Уайлд Уотер заработал семнадцать тысяч. Яйца, которые мы купили у Готро, принадлежат Уайлд Уотер. Ты еще что-нибудь хочешь спросить?
        — Да. Почему, вопреки здравому смыслу, ты не попытался узнать, хороши ли эти яйца, прежде чем купил их?
        — Ответить нетрудно. Уайлд Уотер связал нас временем, он рассчитал игру по секундам. У меня не было ни минуту на проверку яиц. Я должен был успеть привезти их сюда к двум часам. А теперь, Кит, позволь задать тебе вопрос. Кто посоветовал тебе скупать яйца?
        Малыш в шестнадцатый раз раскладывал карты, а Кит уже начал готовить ужин, когда в Дверь постучал полковник Бови, передал Киту письмо и удалился.
        — Ты видел его лицо?  — вспылил Малыш.  — Он едва сдерживался, чтоб не расхохотаться.
        ^#221^
        Теперь нам в Доусоне не житье. Поднимут нас с тобой на смех.
        Письмо было от Уайлда, и Кит прочел его вслух:

        Дорогие Кит и Малыш! Нижайше вам кланяюсь и приглашаю вас сегодня на ужин к Славовичу. С нами ужинает мисс Аррал, а также Готро. Пять лет назад, в Серкле, мы с ним были компаньонами. Он славный малый и будет моим шафером. Теперь насчет яиц. Они попали на Клондайк четыре года тому назад и уже тогда были тухлые. Они были тухлые еще тогда, когда их отправляли из Калифорнии. Они спокон веку тухлые. Один год они зимовали в Карлуке, другой — в Нутлике, последнюю зиму пролежали на Сороковой Миле, их там продали, потому что не была внесена плата за хранение. А на эту зиму, надо полагать, они застрянут в Доусоне. Не держите их в теплой комнате. Люсиль просит сказать вам, что мы все вместе как-никак расшевелили Доусон. Так что выпивка за вами, я считаю.
        С совершенным почтением ваш друг Б.

        — Ну, что скажешь?  — спросил Кит.  — Мы, конечно, примем приглашение?
        — Я тебе одно скажу,  — ответил Малыш.  — Уайлду Уотеру и разориться не страшно. Он же артист, черт его дери, замечательный артист. И еще я тебе скажу: плохая моя арифметика. У него будет не семнадцать тысяч барыша, а куда больше. Мы с тобой поднесли ему в подарок все свежие яйца, сколько их было на Клондайке,  — девятьсот шестьдесят четыре штуки, считая те два, что я ему подкинул для ровного счета. И он, негодяй, еще нахально утащил с собой в кастрюльке те три, которые мы разбили на пробу. А напоследок вот что я тебе скажу. Мы с тобой записные старатели и прирожденные разведчики. Но что до финансовых махинаций и разных способов разбогатеть в два счета, тут мы такие простофили, каких еще свет не видал. Так давай уж лучше заниматься настоящим делом, будем лазить по горам и лесам, и если ты когда-нибудь заикнешься мне про яйца — кончено, я тебе больше не компаньон. Понятно?

        Город Тра-ла-ла
        I

        Кит и Малыш столкнулись на углу возле салуна «Олений Рог». У Кита лицо было довольное, и шагал он бодро. Напротив, Малыш плелся по улице с самым унылым и нерешительным видом.
        — Ты куда?  — весело окликнул Кит.
        — Сам не знаю,  — был грустный ответ.  — Ума не приложу. Прямо деваться некуда. Два часа убил на покер — скука смертная, карта никому не шла, остался при своих. Сыграл разок со Скифом Митчелом в криббедж на выпивку, а теперь вовсе не знаю, что с собой делать. Вот слоняюсь по улицам и жду — хоть бы подрался кто или собаки погрызлись, что ли.
        — Я тебе припас кое-что поинтереснее,  — сказал Кит.  — Потому и ищу тебя. Идем!
        — Прямо сейчас?
        — Конечно.
        — Куда?
        — На тот берег, в гости к старику Дуайту Сэндерсону.
        — Первый раз про такого слышу,  — угрюмо ответил Малыш.  — Вообще первый раз слышу, что на том берегу кто-то живет. Чего ради он там поселился? Он что, не в своем уме?
        — Он кое-что продает,  — засмеялся Кит.
        — Чего там продавать? Собачью упряжку? Рудник? Табак? Резиновые сапоги?
        Кит только головой качал в ответ на все вопросы.
        ^^#222^^
        — Гадай дальше. Я собираюсь кое-что купить у него и предлагаю тебе войти в половинную долю.
        — Уж не яйца ли!  — воскликнул Малыш, и на лице его появилось выражение недоверия и насмешки.
        — Идем,  — сказал Кит.  — И можешь отгадывать, пока мы будем переходить через лед.
        Они спустились с высокого берега и сошли на покрытый льдом Юкон. В трех четвертях мили от них поднимались утесы противоположного берега. К этим утесам через ледяные неровные глыбы вела узкая тропинка. Малыш брел за Китом, стараясь догадаться, что продает Дуайт Сэндерсон.
        — Оленей? Медные копи? Кирпичи? Неужели не угадал? Медвежьи шкуры? Кожи? Лотерейные билеты? Картофельное поле?
        — Ты недалек от истины,  — ободрил его Кит.
        — Два картофельных поля? Сыроварни? Торфяные разработки?
        — Не плохо. Малыш. Ты скоро отгадаешь.
        — Каменоломни?
        — Также подходяще, как торфяные разработки и поле.
        — Погоди. Дай подумать. Я сейчас догадаюсь.
        Десять минут они молча шагали.
        — Слушай, Кит, если моя последняя догадка верна, я отказываюсь. Если эта штука, которую ты покупаешь, похожа на картофельное поле, торфяные разработки и каменоломни, я пасую и я не дам тебе ни копейки, пока сам не увижу, что ты собираешься купить.
        — Я скоро выложу карты на стол. Тогда сам увидишь. Видишь дымок над той хижиной? Там и живет Дуайт Сэндерсон. Он сторожит городские участки.
        — Может быть, он еще что-нибудь сторожит?
        — Больше ничего,  — засмеялся Кит,  — кроме ревматизма. Я колыхал, что он страдает ревматизмом.
        — Да?  — Малыш с такой силой опустил свою руку на плечо товарищу, что тот остановился.  — Уж не собираешься ли ты покупать городские участки на этом пропащем месте?
        — На этот раз ты отгадал. Идем дальше.
        — Подожди,  — вскричал Малыш.  — Посмотри на эти скалы и склоны. Здесь все вверх тормашками. Где же тут мажет быть город?
        — Почем я знаю.
        — Значит, ты не собираешься строить здесь город?
        — Дуайт Сэндерсон только для этого и продает свои участки,  — ответил Кит.  — Идем, нам надо вскарабкаться на гору.
        Гора оказалась очень крутой. Они шли по извилистой тропинке, напоминавшей библейскую лестницу Иакова. Малыш с трудом карабкался вверх и продолжал ворчать.
        — Тут строить город! Да здесь нет ровного места почтовую марку наклеить. И Юкон у этого берега мелководен. Все пароходы идут вдоль той стороны. Посмотри на Даусон. Там хватит места еще на сорок тысяч человек. Признайся, Кит, ты не собираешься здесь строить город. Так зачем же ты покупаешь этот участок?
        — Для продажи, конечно.
        — Но ведь не все такие идиоты, как ты и сторож Сэндерсон.
        — Такие же, Малыш, только на другой лад. Я собираюсь купить эту землю, разбить ее на участки и продать умным людям, живущим в Даусане.
        — Эх, и так уже весь Даусон смеется над нами из-за яиц. Ты хочешь еще раз развеселить их?
        — Конечно, хочу.
        — Это слишком дорогое удовольствие, Кит. Я помогал тебе веселить их, и моя доля веселья обошлась мне без малого в девять тысяч долларов.
        — Отлично. Я обойдусь и без тебя. Прибыль будет моя, но, тем не менее, ты должен будешь мне помогать.
        — О, помогать я согласен. Пусть они снова посмеются надо мной. Но зато уж на этот раз я не потеряю ни унции золота. Сколько хочет за свою землю Сэндерсон? Сотни две?
        — Десять тысяч. Я даю пять.
        — Хотел бы я быть священником,  — оказал Малыш с жаром.
        — Чего ради?
        — Я произнес бы красноречивую проповедь на родную тебе тему: дурак и его деньги.
        — Войдите,  — проворчал Дуайт Сэндерсон, услышав стук в дверь. Они вошли в хижину. Старик сидел возле очага и молол кофе, завернутый в кусок грубой холстины.
        — Что вам нужно?  — спросил он, насыпая размолотый кофе в стоявший на углях кофейник.
        — Поговорить о деле,  — ответил Кит.  — Вы продаете здесь городские участки, если не ошибаюсь. Сколько вы за них хотите?
        Десять тысяч долларов,  — последовал ответ.  — Я сказал вам свою цену. Смеяться вы можете на дворе. Вот дверь.
        — Но я и не собирать смеяться. Я бы мог посмеяться и не карабкаясь на ваши проклятые скалы. Я хочу купить у вас городские участки.
        — Вы действительно хотите купить? Приятно слышать дельное слово.
        Сэндерсон сел против своих гостей и, положив руки на стол, внимательно следил за кофейником.
        — Я назвал вам мою цену, могу повторить еще раз — десять тысяч долларов. Смейтесь или покупайте — мне все равно.
        Чтобы показать свое равнодушие, он положил оба локтя на стол и смотрел на кофейник. Через минуту он начал монотонно напевать:
        — Тра-ла-ла, тра-ла-ла, тра-ла-ла, тра-ла-ла.
        — Послушайте, мистер Сэндерсон! Эти участки не стоят десяти тысяч долларов. Если бы за них можно было дать десять тысяч, то почему не дать и сто. А вы ютлично знаете, что они не стоят ста тысяч; они не стоят и десяти грошей.
        Сэндерсон невозмутимо барабанил по столу и напевал: «Тра-ла-ла, тра-ла-ла», пока кофе не закипел. Плеснув в него из чашки холодной воды, он снова уселся.
        — А сколько вы предлагаете?  — опросил он Кита.
        — Пять тысяч.
        Малыш вздохнул.
        Сэндерсон все так же постукивал по столу и напевал.
        — Вы не дурак,  — наконец, сказал он Киту.  — Вы сказали, что, если за них нельзя дать ста тысяч, то нельзя дать и десяти грошей Тем не менее, вы предлагаете пять тысяч. Значит, они стоят сто тысяч. Я поднимаю мою цену до двадцати.
        — Вы ни гроша за них не получите,  — рассерженно ответил Кит.  — Даже, если вы будете сидеть здесь, пока не сгниете.
        — Вы мне заплатите.
        — Нет, не заплачу.
        — Тогда я буду сидеть здесь, пока не сгнию,  — ответил Сэндерсон, давая понять, что разговор окончен.
        Он больше не обращал внимания на своих гостей и продолжал свои кулинарные занятия. Он подогрел горшок с бобами, нарезал хлеб, достал тарелку и принялся за еду.
        — Благодарю вас,  — пробормотал Малыш.  — Нам что-то не хочется есть.
        — Покажите ваши бумаги,  — наконец сказал Кит.
        Сэндерсон встал и протянул ему пачку бумаг.
        — Все в порядке,  — сказал он.  — Вот эта, с большими печатями, прислана из Оттавы. Местные власти: не имеют к этому никакого отношения. Мои владения находятся под защитой национального канадского правительства.
        — Сколько участков вы продали за последние два Рода?  — спросил Малыш.
        — Не ваше дело,  — отрезал Сэндерсон.  — Нет такого закона, который запрещал бы человеку жить в полном одиночестве на своей земле, если ему так нравится.
        — Я даю вам пять тысяч,  — сказал Кит.
        — Не знаю, кто из вас рехнулся,  — вставил Малыш.  — Выйдем на двор, Кит. Я хочу сказать тебе пару слов.
        Кит неохотно последовал за приятелем.
        — Неужели тебе не приходило в голову,  — сказал ему за дверью Малыш,  — что по обеим сторонам этих участков на многие мили тянутся такие же скалы, никому не принадлежащие? Ты можешь сделать на них заявку когда угодно.
        — Они не годятся.
        — Почему?
        — Тебя удивляет, зачем я покупаю именно это место, когда кругом сколько угодно свободной земли?
        — Конечно, удивляет,  — согласился Малыш.
        — Этого мне только и нужно!  — победоносно воскликнул Кит.  — Если ты удивлен, то как же будут удивлены остальные! А удивившись, они прибегут сюда сломя голову. Я вижу, что мой психологический расчет был правилен. Теперь слушай. Я хочу устроить Даусону такой сюрприз, что они забудут смеяться над яйцами. Идем в хижину.
        — А вы все еще здесь!  — сказал Сэндерсон, когда они возвратились.  — А я уже думал, что вы ушли совсем.
        — Ну,  — какая ваша последняя цена?  — опросил Кит.
        — Двадцать тысяч.
        — Я даю десять.
        — Отлично, я согласен. Это все, что мне было нужно. Когда вы расплатитесь со мной?
        — Завтра в Северо-Западном банке. Но за эти десять тысяч я с вас потребую два обещания. Во-первых, получив деньги, вы немедленно уедете на Сороковую милю и проведете там конец зимы.
        — Это — можно. Еще что?
        — Во-вторых, я заплачу вам двадцать пять тысяч, из которых вы мне вернете пятнадцать.
        — Согласен.
        Сэндерсон повернулся к Малышу.
        — Когда я поселился здесь, люди говорили, что и дурак,  — усмехнулся он — Ну, что ж, зато теперь я дурак с десятью тысячами долларов.
        — Я вижу, что в Клондайке полным-полно дураков,  — только и мот ответить Малыш.  — А если их так много, должно же кому-нибудь из них повезти.
        II

        На следующее утро состоялась законная передача Киту земли Дуайта Сэндерсона, «которая отныне будет именоваться городскими участками Тра-ла-ла», что вставил в документ сам Кит. В то же утро кассир Северо-Западного банка отвесил на двадцать пять тысяч долларов золотого песку и передал его Дуайту Сэндерсону, причем многим случайным зрителям удалось заметить сумму и получателя.
        Все золотоискатели подозрительны. Всякий необъяснимый поступок наводит на мысль об открытии новых россыпей, будь это невиннейшая охота на оленей или даже просто прогулка под северным сиянием. И когда стало известно, что Кит Беллью заплатил старому Дуайту Сэндерсону двадцать пять тысяч долларов, Даусон пожелал узнать, за что он ему заплатил. Разве у Дуайта Сэндерсона, умиравшего с голоду на своей Грошевой земле, было что-нибудь, что стоит двадцать пять тысяч? Не находя ответа, Даусон имел все основания лихорадочно следить за Китом.
        После обеда всем уже было известно, что множество жителей Даусона заготовили легкие походные мешки и спрятали их в разных салунах на Главной улице. Куда Кит ни шел, за ним следило множество глаз. К нему относились очень серьезно — никто не посмел спросить его, что он купил у Дуайта Сэндерсона. О яйцах не было и речи. Малыш тоже был окружен деликатным дружеским вниманием.
        — У меня такое чувство, будто я убил кого-то или заболел оспой. Все следят за мной, и все боятся заговорить,  — признался Малыш, случайно встретив Кита перед салуном «Лосиный Рог».  — Посмотри на Билля Солтмэна — он как раз переходит дорогу. Он умирает от желания взглянуть на нас, но заставляет себя смотреть куда-то в сторону. А если ты посмотришь на него, он сделает вид, будто с нами незнаком. Держу пари на выпивку, Кит, что, если мы завернем за угол и притворимся, будто спешим куда-то, а потом повернем обратно, мы нос к носу столкнемся с ним — он побежит как сумасшедший за нами.
        Они проделали это и, выскочив из-за угла, налетели на запыхавшегося Солтмэна.
        — Эй, Билль,  — приветствовал его Кит,  — куда идете?
        — Прогуливаюсь,  — ответил Солтмэн.  — Погода хорошая.
        — Да разве так прогуливаются?  — усмехнулся Малыш.  — Это скорее бега, чем прогулка.
        Кормя собак вечером, Малыш знал, что из темноты за ним следят многочисленные взоры. А когда он привязал собак к столбу, вместо того чтобы отпустить их на волю, он мот не сомневаться, что взволновал весь Даусон.
        Кит поужинал в городе и пошел веселиться. Он всюду становился центром внимания и поэтому нарочно бродил по городу. Стоило ему зайти в салун, как вслед за ним вваливалась целая толпа, и как только он уходил, все уходили за ним следом. Стоило ему сесть за рулетку и поставить несколько фишек, как за пустой до этого стол усаживалось не меньше десяти игроков. Он отомстил Люсиль Аррал, выйдя из театра как раз в тот момент, когда она собиралась спеть свою лучшую песенку. В три минуты две трети зрителей вышли вслед за ним.
        В час ночи он шел по необычайно людной Главной улице домой, потом свернул на тропинку, которая вела к их домику. Остановившись на минуту, он услышал за собой скрип бесчисленных мокассинов.
        Целый час окна их хижины были темны. Потом он зажег свечу, подождал столько времени, сколько нужно, чтобы одеться, вышел из дому вместе с Малышом и начал запрягать собак. Когда свет, вырвавшийся из хижины, осветил их работу, они совсем близко услышали тихий, свист. Через минуту этот свист повторился вдали.
        — Ты только послушай,  — посмеивался Кит.  — Они заметили нас и дают знать всему городу. Бьюсь об заклад, что в эту секунду по крайней Мере сорок человек выскакивают из-под одеял.
        — Ну, разве не дураки?  — сказал Малыш.  — Скажи, в чем тут дело? Мир до краев полон дураками, жаждущими избавиться от своего золота. И пока мы еще не двинулись, я хочу спросить тебя, согласен ли ты принять меня в компаньоны?
        Сани были нагружены спальными мешками и Провиантом. А из-под мешкав торчал сверток проволоки и длинный лом.
        Малыш нежно коснулся рукавицей проволоки и любовно погладил лом.
        — Гм!  — Я бы и сам призадумался,  — прошептал он,  — если бы темной ночью увидел на чужих санях такую штуку.
        Стараясь не шуметь, они погнали собак по Главной улице, потом свернули к лесопильному заводу. Они никого, не встречали, но стоило им переменить направление, как из тьмы раздавался свист. За лесопильным заводом и госпиталем они четверть мили проехали прямо. Потом круто повернули и помчались назад тем же самым путем. Проехав сто ярдов, они чуть не задавили пятерых мужчин, бежавших быстрой рысью им навстречу. У каждого за плечами был походный мешок. Один из них остановил передовую собаку Кита, а другие толпились позади.
        — Вам навстречу не попались сани?  — раздался вопрос.
        — Нет,  — Ответил Кит.  — Это ты, Билль?
        — О, будь я проклят,  — с неподдельным изумлением вскричал Билль Солтмэн,  — да ведь это Кит.
        — Что вы здесь делаете ночью?  — спросил Кит.  — Прогуливаетесь?
        Билль Солтмэн не успел ответить, как к ним подбежали еще двое. Потом стали появляться все новые и новые люди, снег скрипел от их шагав.
        — Кто это с вами?  — спросил Кит.
        Солтмэн, не отвечая, закурил трубку, что вряд ли могло быть ему приятно — он устал от бега. Очевидно, он чиркнул спичкой для того, чтобы осмотреть сани. Кит увидел, как все глаза устремились на проволоку и лом. И спичка потухла.
        — Я кое-что слышал — вот и все,  — таинственно и значительно промолвил Солтмэн.
        — Мне и Малышу вы могли бы сказать, в чем дело,  — предложил Кит.
        — А вы куда едете?  — спросил Солтмэн.
        — А кто вы такие?  — возразил Кит.  — Комитет общественной безопасности?
        — Так просто интересуемся!  — прозвучал чей-то голос, из толпы.
        — Послушайте,  — вмешался Малыш.  — Хотел бы я знать, кто из вас здесь самый глупый?
        Раздался общий нервный смех.
        — Едем, Малыш, пора,  — сказал Кит, понукая собак.
        Толпа побежала за ними.
        — Уж: не ошиблись ли вы,  — ехидно спросил Малыш.  — Когда мы вас встретили, вы бежали совсем в другую сторону, и вот теперь вы возвращаетесь, нигде не побывав. Сбились с пути, что ли?
        — Идите к дьяволу,  — вежливо ответил Солтмэн.  — Мы пойдем, куда нам заблагорассудится.
        Сани промчались по Главной улице в сопровождении целой толпы, человек шестьдесят, и у каждого из них за плечами болтался походный мешок. Было уже три часа ночи, и на другой день об этом странном сборище могли рассказать только ночные гуляки.
        Когда, полчаса спустя, сани остановились перед хижиной Кита, шестьдесят золотоискателей угрюмо обступили ее.
        — Спокойной ночи, ребята,  — крикнул Кит и закрыл дверь.
        Пять минут спустя потухла свеча. Но не прошло и полчаса, как Кит с Малышом бесшумно вышли двор и стали, не зажигая света, запрягать собак.
        — Эй, Кит, послушайте,  — сказал Солтмэн, подходя к ним так близко, что они могли его видеть.
        — К сожалению, не могу пожать вашей руки, Билль,  — весело ответил Кит.  — А где ваши приятели?
        — Пошли промочить горло. А я остался следить за вами. Если вы не можете пожать мне руку, вы можете посвятить нас в ваши тайны. Мы шее ваши друзья, это вам хорошо известно.
        — Иногда можно посвящать друзей в тайны, а иногда и нельзя,  — уклончиво ответил Кит.  — В данном случае нельзя, Билль. Шли бы лучше. Спокойной ночи.
        — К чорту спокойной ночи. Вы нас, видно, мало; знаете. Мы — прилипчивый народ.
        Кит вздохнул.
        — Ну как хотите, Билль. Едем, Малыш. Нам некогда болтать попусту.
        Едва сани сдвинулись с места, как Солтмэн засвистел и бросился вслед за ними. Издали донесся ответный свист.
        — Послушайте, Билль,  — сказал Кит.  — Я хочу предложить вам кое-что. Желаете Уступить в наше дело?
        Солтмэн не колебался.
        — И предать товарищей? Нет, сэр. Мы все примем участие в вашем деле.
        — Тогда начнем с вас!  — крикнул Кит, выскочил из саней, схватил Солтмэна и бросил его в: глубокий снег у дороги.
        Малыш подстегнул собак и помчался на юг, к окраинам Даусона. Кит и Солтмэн катались по снегу, вцепившись друг в друга. Кит вначале был уверен в своей победе, но Солтмэн оказался мускулистее и тяжелее его. Раз за разом опрокидывал он Кита на спину. Кит почти не сопротивлялся. Но, когда Солтмэн пытался встать и вырваться, Кит бросался на него и начиналась новая свалка.
        — Вы не из слабеньких,  — через десять минут сказал Солтмэн, садясь верхом на Кита и тяжело дыша.  — А все-таки, я вас повалю снова.
        — А я вас не отпущу,  — ответил Кит.  — Я здесь остался только для того, чтобы вас задержать. Как вы думаете, куда уехал Малыш?
        Солтмэн сделал отчаянную попытку освободиться и едва не вырвался. Кит схватил его за лодыжку и повалил в снег. Из-под горы послышались тревожные вопросительные свистки. Солтмэн вскочил и ответил резким свистом. Тут Кит ринулся на него, повалил и сел верхом. В таком положении нашли их золотоискатели. Кит захохотал и вскочил на ноги.
        — Добрый вечер, ребята,  — сказал он и пошел в город, сопровождаемый шестьюдесятью золотоискателями, которые пришли в отчаяние и были готовы на все.
        Он повернул на север, прошел лесопильный завод и госпиталь, вышел на берег реки к Оленьей горе. Обойдя кругом Индейский поселок, он свернул к устью Оленьего ручья, потом обернулся к своим преследователям.
        — Вы меня загоняли,  — сказал он, притворяясь рассерженным.
        — Надеюсь, это не повредило вашему здоровью?  — вежливо пробормотал Солтмэн.
        — О, нет,  — огрызнулся Кит с притворной злостью и повел их назад в Даусон.
        Дважды пытался он перейти на другую сторону реки и дважды приводил их снова на даусоновский берег. Вдоль по Главной улице он таскал их из Даусона в Клондайк-Сити, а из Клондайк-Сити в Даусон. В восемь часов, когда забрезжил серый рассвет, он ввел своих утомленных преследователей в ресторан Славовича, где столики были нарасхват, и сел завтракать.
        Спокойной ночи,  — сказал он, расплачиваясь.
        И еще раз пожелал им спокойной ночи, поднимаясь в гору к своей хижине. Днем они оставили его в покое, издали следя за хижиной.
        III

        Двое суток Кит слонялся по городу, окруженный шпионами, Малыш исчез вместе с санями и собаками. Путешественники, вернувшиеся с устья Юкона, из Бонанцы, Эльдорадо или с Клондайка, не встречали его. Должен же был, наконец, Кит попытаться завязать сношения со своим компаньоном; на нем и сосредоточилось всеобщее внимание.
        Вечером второго дня он не выходил, из дому, в девять часов потушил лампу и поставил будильник на два часа ночи. Звон будильника был слышен снаружи, так что, когда, полчаса спустя, он вышел из хижины, его встретила толпа уже не в шестьдесят человек, по меньшей мере в триста. При свете северного сияния, сопровождаемый огромной толпой, он пошел по городским улицам в «Лосиный Рог». Встревоженные и обозленные люди наполнили трактир, потребовали напитков и четыре томительных часа ожидали, когда он кончит играть в криббэдж со своим старым другом Браком. В начале седьмого, с угрюмым и злым лицом, ни на кот не глядя и никого не узнавая, Кит вышел из «Лосиного Рога» и побрел по Главной улице, а за ним в беспорядке валила вся толпа в триста человек, выкрикивая: — Раз-два, раз-два, сено — солома, сено — солома!
        — Спокойной ночи, ребята,  — угрюмо сказал он на берегу Юкона, где зимняя тропа спускалась на лед.  — Я позавтракаю и лягу спать.
        Триста глоток крикнули, что не отстанут от него, и пошли за ним по замерзшей реке прямо к будущему городу Тра-ла-ла. К семи утра он по извилистой тропинке привел свой отряд к хижине Дуайта Сэндерсона. В заклеенные бумагой окна был виден огонек свечи и из трубы дым.
        Малыш распахнул дверь.
        — Входи, Кит,  — приветствовал он товарища.  — Завтрак готов. Кто это с тобой?
        Кит обернулся.
        — Ну, доброй ночи, ребята. Надеюсь, что прогулка доставила вам удовольствие.
        — Погодите минутку,  — раздался разочарованный голос Билля Солтмэна.  — Я хочу с вами поговорить.
        — Валяйте,  — весело ответил Кит.
        — За что вы заплатили старому Сэндерсону двадцать пять тысяч долларов? Скажете вы мне или нет?
        — Вы огорчаете меня, Билль,  — ответил Кит.  — Я перебрался на загородную дачу отдохнуть, а вы являетесь сюда вместе с целой бандой в то-время, как я жажду тишины,  — спокойствия и завтрака.
        — Вы не ответили на мой вопрос,  — упрямо возразил Билль Солтмэн.
        — Я и не собираюсь отвечать, Билль. Это дело касается только меня и старика Сэндерсона. Есть еще какие-нибудь вопросы?
        — А зачем у вас в санях лом и стальная проволока?
        — Это вас не касается, Билль. Впрочем, если Малыш хочет, он может вам ответить.
        — Ответить?  — закричал Малыш, выскакивая из хижины; он было раскрыл рот, но запнулся и взглянул на приятеля.  — Между нами говоря, по-моему, это совсем не их дело. Пойдем, а то кофе перекипит.
        Дверь захлопнулась, и толпа разбилась на растерянные и ропщущие кучки.
        — Слушай, Солтмэн,  — произнес кто-то,  — я думал, ты нас приведешь на место.
        — При чем тут я? Я говорил, что Хват нас проведет,  — мрачно ответил Солтмэн.
        — В чем же дело?
        — Ты знаешь столько же, сколько я. Он что-то здесь прячет. За что он заплатил Сэндерсону Двадцать пять тысяч? Уж во всяком случае не за паршивый участок, будьте спокойны.
        Все согласились с Солтмэном.
        — Что же мы теперь будем делать?  — жалобно спросил кто-то.
        — Я пойду завтракать,  — весело сказал Уайлд Уотер.  — Ты нас завел в тупик, Билль.
        — Нет, это не я завел вас в тупик,  — возразил Солтмэн.  — Вас завел в тупик Хват. Да это неважно, а что вы думаете насчет двадцати пяти тысяч?
        IV

        В половине девятого, когда совсем рассвело, Малыш приотворил дверь и осмотрелся по сторонам.
        — Ура,  — воскликнул он.  — Они все вернулись в Даусон. А я думал, что они разобьют здесь лагерь.
        — Не беспокойся. Они еще вернутся,  — уверил его Кит.  — Бьюсь об заклад, что прежде, чем мы управимся, здесь будет пол-Даусона. Принимайся за работу. У нас дела по горло.
        — О, дай мне отдохнуть, ради бога,  — взмолился Малыш уже через час, разглядывая результат своих трудов — поставленный в углу комнаты ворот с приводным ремням вокруг двойного вала.
        Кит повернул ворот, и привод заскрипел.
        — Выйди за дверь и скажи, что напоминает тебе этот звук.
        Малыш стал за закрытой дверью и прислушался. Он услышал звук ворота и поймал себя на том, что бессознательно вычисляет глубину шахты, в которую опускается ведро. Скрип прекратился, и он представил себе ведро, раскачивающееся на вороте. Потом раздался глухой стук — это ведро остановилось на краю шахты. Он с сияющим лицом отворил дверь.
        — Превосходно,  — закричал он.  — Я чуть сам не обманулся. А что дальше?
        Дальше они втащили в хижину, дюжину мешков с камнями. Но работа их была далеко еще не кончена.
        — Теперь гони собак в Даусон,  — сказал Кит когда ужин был съеден.  — Оставь их у Брэка. Он о них позаботится. Там будут следить за каждым твоим движением. Попроси Брэка сходить в магазин и скупить там весь динамит — несколько сот фунтов. Потом пусть он закажет кузнецу шесть сверл для крепкого камня. А сам в десять часов будь на Главной улице и слушай. Помни, мне вовсе не нужны слишком громкие взрывы. Но они должны быть слышны в Даусоне. Я устрою три разные взрыва, а ты заметь, который больше всего похож на настоящий.
        В десять часов вечера Малыш шагал по Главной улице, сопровождаемый любопытными взорами и прислушивался. Раздался слабый отдаленный взрыв. А через тридцать секунд он услышал второй, уж настолько громкий, что на него, обратили внимание все, кто был на улице. Наконец, прогремел и третий. Тут во всех домах раскрылись двери, и золотоискатели выскочили на улицу.
        — Отлично,  — задыхаясь воскликнул Малыш, полчаса спустя вваливаясь в хижину Сэндерсона. Он схватил Кита за руку.  — Бели бы ты видел их! Случалось ли тебе когда-нибудь наступить на муравейник? Так вот, мне казалось, что на Даусон кто-то наступил. Главная улица кишит народом. Завтра тут будет целое нашествие. А если и сейчас кто-нибудь не бежит сюда, то я не знаю, что такое золотоискатель.
        Кит усмехнулся, подошел к вороту и раза два со скрипом повернул его. Малыш, вытащив мох из бревенчатых стен, устроил два глазка но обе стороны хижины и потушил свечу.
        — Начинай,  — через полчаса прошептал он.
        Кит завертел ворот, потом взял ведро, наполненное землей, и с треском опустил его на труду камней. Потом закурил папиросу, прикрывая спичку рукой.
        — Тут их трое,  — прошептал Малыш.  — Если бы ты видел их! Когда ты начал греметь ведром, они затряслись. Один из них подбирается к окну, хочет заглянуть внутрь.
        Кит раскурил папиросу и взглянул на часы.
        — Мы должны шуметь через определенные промежутки времени,  — прошептал он.  — Будем подымать каждые четверть часа ведро. А пока…  — Он завернул камень в мешок и стал стучать по нему долотом.
        — Замечательно, замечательно,  — в восторге простонал Малыш и на цыпочках подошел к глазку.  — Они стоят рядом и шепчутся.
        До четырех часов утра через каждые пятнадцать минут на скрипучем вороте подымались грохочущие ведра. А в четыре часа незваные гости ушли, и Кит с Малышом легли спать.
        Когда рассвело, Малыш вышел и осмотрел следы мокассинов.
        — Один из них был большой Билль Солтмэн,  — оказал он. Кит взглянул за реку.
        — Жди новых гостей. Какие-то два человека идут через лед.
        — Эх, что будет в девять часов, когда Брэк начнет регистрировать заявки! Сюда припрет двухтысячная толпа.
        Малыш вскарабкался на крутой утес и взором знатока окинул только что поставленную цепь столбов.
        — Настоящая жила,  — проговорил он.  — Понимающий человек даже направление ее определит под снегом. Тут немудрено одурачить кого угодно. Самому жаль становится, что там нет ничего.
        Когда два человека перейдя реку, поднялись по извилистой тропинке, они нашли хижину запертой. Билл Солтмэн подошел к двери, прислушался и поманил Уайда Уотера. Из-за двери доносился скрип ворота, подымавшего тяжелый груз. Прошел час, и звук этот повторился четыре раза. Уайлд Уотер постучал в дверь. Раздался шум, потом наступила тишина, потом снова шум, и, наконец, минут через пять, Кит чуть-чуть приоткрыл дверь и, тяжело дыша, выглянул наружу. Они сразу заметили его раскрасневшееся лицо и каменную пыль на одежде. Он приветствовал их с подозрительной любезностью.
        — Подождите минутку,  — прибавил он.  — Я сейчас к вам выйду.
        Натянув рукавицы, он пролез в дверь и принял гостей во дворе. Они многозначительно разглядывали его запачканную в земле рубашку и грязные колени, которые он не успел вычистить.
        — Для визита довольно рано,  — заметил он.  — Зачем это вас понесло через реку?
        — Мы все знаем,  — таинственно сказал Уайлд Уотер.  — Будьте откровенны. Вы тут что-то делаете…
        — Если вы опять о яйцах…  — начал Кит.
        — Бросьте, мы пришли по делу!
        — Вы хотите купить участок?  — затараторил Кит.  — Здесь отличные места для постройки. Но пока мы еще не продаем. Приходите на следующей неделе, и я покажу вам такое местечко, что если вы ищете тишины и покоя… Всего хорошего. Простите, что я не пригласил вас в дом, но Малыш,  — вы знаете его,  — такой чудак. Он перебрался сюда ради тишины и покоя, и теперь спит. Я ни за что на свете не стану его будить.
        И Кит на прощанье горячо пожал им руки. Потом, продолжая болтать, вошел в хижину и запер за собой дверь.
        — Ты видел его штаны?  — прошептал Солтмэн.
        — Еще бы. А плечи? Он копался в яме.
        Уайлд Уотер обвел взглядом занесенное снегом ущелье и вдруг свистнул.
        — Взгляни-ка туда, Билли. Видишь? Разве это не шахта? А ты посмотри, что делается но бокам! Они утаптывали снег. Здесь жила, можешь не сомневаться.
        — И какая большая!  — воскликнул Солтмэн.  — Да, им повезло.
        — А погляди на откос! Все ущелье — сплошная залежь!
        — Смотри, что делается на реке,  — вдруг закричал Солтмэн.  — Весь Даусон идет через лед.
        Уайлд Уотер взглянул и увидел, что тропа чернеет людьми до противоположного берега Даусона, с которого непрерывной цепью спускаются люди.
        — Надо заглянуть в шахту раньше, чем они придут сюда,  — сказал Уайлд Уотер и побежал к ущелью.
        Но тут открылась дверь хижины, и оба ее обитателя появились на пороге.
        — Эй, вы,  — закричал Кит.  — Куда идете?
        — Выбрать участок,  — ответил Уайлд Уотер. Посмотрите, что делается на реке. Весь Даусон идет сюда покупать участки, и мы хотим от бить у них самый лакомый кусочек. Так, что ли Билл?
        — Конечно,  — сказал Солтмэн.  — Здесь мы по строим отличный город, и жителей в нем будет до чорта много.
        — Там, куда вы идете, участки не продаются, ответил Кит.  — А вот тут, направо, можете выбирать сколько угодно. Эта часть, от реки до вершины, остается за ними. Нечего туда и ходить!
        — Мы выбрали как раз это место,  — заяви Солтмэн.
        — Но оно не для вас,  — резко ответил Кит.
        — Нам даже погулять там нельзя?  — настаивал Солтмэн.
        — Нельзя. Ваши прогулки становятся надоедливыми. Не ходите туда, говорят вам.
        — Ну, нет, мы все же погуляем,  — прорычал Солтмэн.  — Идем, Уайлд Уотер.
        — Вы силой врываетесь в чужие владения,  — закричал Кит.
        — Нет, только гуляем,  — весело ответил Солтмэн, поворачиваясь к нему спиной.
        — Эй, Билл, стой, не то я продырявлю тебя насквозь,  — прогремел Малыш, направляя на него два огромных револьвера. Сделай еще шаг, и я всажу в тебя одиннадцать пуль. Понял?
        Солтмэн остановился в полном изумлении.
        — Он начал понимать,  — прошептал Малыш Киту.  — Но что бы я стал делать, если бы он не послушался и пошел? Не мог же я стрелять?
        — Послушайте, Малыш…  — начал Солтмэн.
        — Идите сюда, и мы вас послушаем,  — ответил Малыш.
        Они все еще продолжали пререкаться, а толпа уже поднялась по тропе и окружала хижину.
        — Человек, выбирающий участки, никаких законов не нарушает,  — доказывал Уайлд Уотер.
        — Но на землю существует частная собственность,  — возражал Малыш.  — И эта земля тоже частная собственность. Повторяю вам, она не продается.
        V

        — Надо скорей кончать с этим делом,  — прошептал Малышу Кит.  — Если мы с ними не справимся…
        — Ты слишком надеешься на себя, если думаешь, что тебе удастся справиться с ними,  — ответил Малыш.  — Их две тысячи человек, и толпа все увеличивается. Они каждую минуту могут прорваться.
        Пограничная линия пролегала по краю ущелья и образовалась она там, где Малыш остановил первого пришельца. В толпе находилось человек шесть полисменов Северо-Западной полиции и один лейтенант. Кит подозвал его и начал с мим совещаться вполголоса.
        — Из Даусона все прибывают люди,  — говорил он полицейскому офицеру.  — Скоро здесь соберется тысяч пять человек. Самое страшное начнется, когда они все кинутся к заявочным столбам. Подумайте сами, здесь только пять заявок, и на каждую из них приходится по тысяче человек, да еще из этих пяти тысяч четыре бросятся к ближайшей заявке. Это надо Предотвратить, Иначе тут будет больше мертвых, чем за все время существования Аляски. Кроме того, эти пять заявок зарегистрированы только сегодня утром, так что захватывать их нельзя. Словом,  — это надо предотвратить.
        — Совершенно верно,  — сказал лейтенант.  — Я соберу и расставлю моих людей. Беспорядков допустить нельзя. Но попробуйте поговорить с ними.
        — Вы, должно быть, ошиблись, ребята,  — громким голосом начал Кит.  — Мы участков еще не продаем. Не успели наметить, где будут проходить улицы. Но на будущей неделе Начнется продажа.
        Негодующие и нетерпеливые крики перебили его.
        — Нам не нужны участки,  — закричал какой-то молодой золотоискатель.  — Нам нужно то, что под участками.
        — Мы не знаем, что у нас под участками,  — ответил Кит.  — Мы знаем только, что у нас есть отличное место для постройки города.
        — Правильно,  — поддакнул Малыш.  — Живописная местность и полная тишина.
        Снова поднялись нетерпеливые крики, и Солтмэн вышел вперед.
        — Мы пришли делать заявки,  — начал он.  — Вы поставили пять заявочных столбов на кварцевой жиле и теперь притворяетесь, что хотите строить здесь город. Но вы просчитались. Две из ваших заявок фальшивые. Кто такой Сэт Толбот? Никто его не знает. Вы сегодня утром сделали заявку на его имя. Кроме того, вы сделали заявку на имя Гарри Мэсуэлла. А он сейчас в Сиэттле. Значит, и он отпадает. Две заявки свободны.
        — А если он дал мне свою доверенность?  — возразил Кит.
        — Он вам не давал. А если дал, покажите ее. Так или иначе, но мы будем ставить столбы.
        Солтмэн перешагнул через пограничную линию и обернулся, чтоб позвать за собой остальных. Но тут вмешался лейтенант полиции.
        — Ни с места,  — закричал он.  — Вы не имеете права.
        — Я поступаю по закону,  — грозно ответил Солтмэн.
        — Хотя бы и по закону,  — твердо сказал лейтенант.  — Но я не могу и не хочу позволить пяти тысячам человек одновременно броситься к двум заявкам. Это слишком опасно. Здесь издает законы Северо-Западная полиция. Всякий, кто перешагнет эту линию, будет убит. Билл Солтмэн, ступайте назад!
        Солтмэн угрюмо подчинился. Но беспокойство толпы не улеглось.
        — Господи!  — прошептал Киту лейтенант.  — Они как мухи облепили край скалы.
        Кит вышел вперед.
        — Я буду играть начистоту, ребята. Если уж вы так настойчиво требуете городских участков, я вам продам их по сто долларов за штуку. И вы сможете распоряжаться ими как только будет снят план.
        Он поднял руку и смирил негодующие крики.
        — Не двигайтесь, стойте на месте,  — Закричал он.  — Вы рискуете своей шкурой.
        — Вы нас с толку не собьете,  — раздался голос.  — Мы переставим столбы.
        — Но здесь только две спорные заявки,  — возразил Кит.  — Если кто-нибудь из вас займет их, что будут делать остальные?
        Он вытер лоб рукавом и услышал другой голос.
        — Пустите нас в дело. Мы все будем пайщиками.
        Тем, кто диким ревом одобрил это предложение, и в голову не приходило, что человек, который внес его, только и дожидался, когда Кит вытрет лоб рукавом, это был условный знак.
        — Уступите нам эти два участка,  — продолжал он,  — уступите со всем, что находится на них и под ними.
        — Но под ними нет ничего,  — заметил Кит.
        — Поделитесь с нами. Уж мы посмотрим.
        — Ребята, вы силой вынуждаете меня уступить,  — сказал Кит.  — Лучше бы вы оставались в Даусоне.
        В его голосе звучала такая явная нерешительность, что толпа загудела и стала напирать — ему оставалось только согласиться.
        Солтмэн и еще несколько человек в первых рядах пробовали протестовать.
        — Билл Солтмэн и Уайлд У отер не хотят, чтобы вы входил в долю,  — крикнул Кит, и с тех пор Солтмэн и Уайлд У отер стали самыми непопулярными людьми в Даусоне.
        — Так как же мы будем делиться?  — спросил Кит.  — Мы с Малышом оставляем за собой контроль над всем предприятием. Мы открыли участок.
        — Это правильно!  — раздались голоса.
        — Три пятых остаются за нами,  — продолжал Кит.  — А вам предоставляются две пятых. Причем вы покупаете свои доли.
        — По десять центов за доллар!  — раздались крики,  — с освобождением от налога!
        — И чтобы председатель компании лично обходил всех и преподносил каждому дивиденд на серебряном подносе,  — усмехнулся Кит.  — Нет, господа. Десять центов за доллар — это годится для начала. Вы покупаете две пятых всего количества акций, по номинальной цене сто долларов за акцию, и вносите по десяти долларов. Вот все, что я могу сделать для вас.
        — Без участия крупного капитала,  — крикнул кто-то, выражая тем общую мысль.
        — Здесь вас пять тысяч человек, и вы внесете пять тысяч паев,  — вслух рассуждал Кит.  — Пять тысяч паев, это две пятых от двенадцати тысяч пятисот. Таким образом, компания по постройке города Тра-ла-ла учреждается с капиталом в один миллион двести пятьдесят тысяч-долларов с двенадцатью тысячами пятьюстами акций, из которых вы покупаете пять тысяч штук по десяти долларов за каждую. Хотите соглашайтесь, хотите — нет, мне все равно.
        Толпа была в восторге, что так ловко провела Кита.
        Сейчас же был организован Комитет компании по постройке города Тра-ла-ла. Отклонив предложение о распределении акций завтра в Даусоне, потому что тогда стала бы требовать своей доли и та часть жителей Даусона, которая не принимала участия в походе на Тра-ла-ла, Комитет у костра, разведенного на льду под скалой, выдал каждому золотоискателю расписку в получении десяти долларов золотым песком.
        К вечеру работа была кончена, и Тра-ла-ла опустел.
        Кит и Малыш сели ужинать, посмеиваясь щупали мешки с золотым песком и просматривали длинный список пайщиков, которых оказалось четыре тысячи восемьсот семьдесят четыре человека.
        — Еще не все кончено,  — заметил Малыш.
        — Он явится,  — убежденно проговорил Кит.  — Он прирожденный игрок, и когда Брэк шепнет ему пару слов, он прибежит сломя голову.
        Через час они услышали стук в дверь, и в хижину вошел Уайлд Уотер, сопровождаемый Биллем Солтмэном.
        Они с любопытством оглядывались по сторонам.
        — Но, если я хочу подписаться на тысячу двести акций,  — говорил Уайлд Уотер полчаса спустя.  — Вместе с теми пятью тысячами, что были проданы, сегодня, это составит шесть тысяч двести акций. А у вас с Малышом остается шесть тысяч триста. Права контроля вы не потеряете.
        — Но ведь Билл тоже хочет получить акции,  — недовольно заметил Кит.  — А мы больше пятисот акций не продадим.
        — Сколько ты хочешь вложить в это дело?  — спросил Солтмэна Уайлд Уотер.
        — Тысяч пять.
        — Уайлд Уотер,  — продолжал Кит,  — если бы я не знал вас так хорошо, я бы не уступил вам ни одной самой завалящей акции. Как бы там ни было, мы с Малышам больше пятисот штук не отдадим, и они обойдутся вам по пятьдесят долларов штука. Это последняя цена. Билл может взять сотню, а вы — остальные четыреста.
        VI

        На следующий день весь Даусон хохотал. Это началось рано утром, когда Кит подошел к доске объявлений Универсального магазина и прибил к ней записочку. За его спиной сгрудилась целая толпа и прочла ее раньше, чем он успел вбить последний гвоздик. Сотни людей мешали друг другу, и весь день напролет кто-нибудь из желающих читал толпе вслух записочку, прибитую Китом Беллью. Многие целыми часами простаивали в снегу, заучивали ее наизусть и передавали другим. В ней говорилось следующее:

        ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ ОТЧЕТ КОМПАНИИ ПО ПОСТРОЙКЕ ГОРОДА ТРА-ЛА-ЛА.
        Каждый пайщик, не желающий пожертвовать свои десять долларов на Даусоновский Главный Госпиталь, может получить их назад у Уайлд Уотера. Если же тот откажется их возвратить, то требования будут удовлетворены Хватом Беллью.
        ПРИХОД И РАСХОД
        За 4874 акции по 10 долларов — 48 740
        Дуайту Сэндерсону за участок Тра-ла-ла.  — 10 000
        Разные расходы: порох, сверла, ворот и т. д.  — 1 000
        Даусоновскому Главн. Госпиталю — 37 740
        ИТОГО: 48 740 ДОЛЛ.

        От Билла Солтмэна за 100 акций, приобретенных частным порядком по 50 долл.  — 5 000
        От Уайлда Уотера за 400 акций, приобретенных частным порядком по 50 долл.  — 20 000
        Биллю Солтмэну за его деятельность в роли добровольного организатора похода на Тра-ла-ла.  — 3 000
        Даусоновскому Главн. Госпиталю — 5 000 долл.
        Хвату Белью и Джеку Малышу в вознаграждения за яйца и для морального удовлетворения — 17 000
        ИТОГО: 25 000 ДОЛЛ.

        Остается непроданных акций 7 126. Эти акции, принадлежите Хвату Беллью и Джеку Малышу стоимостью НОЛЬ долларов, могут быть приобретены бесплатно каждым жителем Даусона, желающим насладиться тишиной и спокойствием в городе Тра-ла-ла.
        (Примечание. Тишина и спокойствие в городе Тра-ла-ла гарантируются на вечные времена).

        (Подпись) Председатель — Хват Беллью.
        (Подпись) Секретарь — Джек Малыш.

        Подвиг женщины
        I

        — Ты, я вижу, не торопишься с женитьбой,  — заметил Малыш, возобновляя разговор, прерванный за несколько минут перед тем.
        Кит, сидевший на краю спального мешка и осматривавший пораненную собачью лапу, ничего не ответил. Малыш повернул сохнущий над костром мокассин, от которого валил пар, и внимательно посмотрел на товарища.
        — Видишь северное сияние?  — спросил он.  — Легкомысленная штука, а? Оно похоже на развевающуюся юбку какой-нибудь плясуньи. Самая лучшая из женщин легкомысленна, если только не дура. И все они кошки, все до единой — маленькие и большие, красивые и безобразные. Но они превращаются в львиц и гиен, когда гонятся за мужчиной.
        Монолог его снова прервался. Кит ударил собаку, пытавшуюся вцепиться ему в руку, и продолжал осматривать ее истерзанные, окровавленные лапы.
        — Эх,  — снова заговорил Малыш.  — Я, может быть, и сам женился бы, если бы захотел. A, может быть, я был бы уже и теперь женат, если бы не удрал. Хочешь знать, Кит, что спасло меня? Ноги. Ну и бежал же я! Ни одна юбка не догнала бы меня.
        Кит отпустил собаку и занялся висевшими над огнем мокассинами.
        — Завтра мы должны отдохнуть и сшить новые мокассины,  — оказал он.  — Да кроме того, этот наст портит собакам лапы.
        — Лучше бы двинуться дальше,  — возразил Малыш.  — Нам не хватит провианта на обратный путь. Если мы не встретим карибу или тех сказочных белых индейцев, нам придется жрать собак. Впрочем, кто их видел, этих белых индейцев? Да и как индеец может быть белым? Это все равно, что белый негр. Кит, завтра нам надо ехать. В этой стране дичь не водится. За последнюю неделю нам не попался ни один заячий след. Мы должны выбраться из этой мертвой полосы и заняться охотой.
        — Если собаки поотдохнут денек и мокассины высохнут, мы будем двигаться куда быстрее,  — настаивал Кит.  — Заберись завтра на какую-нибудь порку и осмотри окрестности. Повидимому, горы скоро кончатся. Если верить Ла-Пэрлю, мы недалеко от цели.
        — Эх! Ла-Пэрль проходил здесь лет десять тому назад и был так голоден, что ничего не соображал. Вспомни, что он рассказывал о гигантских знаменах, реющих на вершинах гор. Видишь, он совсем потерял разум. Да он и сам признавался, что никогда не видел белых индейцев. О них рассказывал Энтон. А Энтон помер за два года до нашего с тобой приезда в Аляску. Ну, ладно, завтра увидим. А, может быть, и оленя подстрелить удастся. Не думаешь ли ты, что нам пора спать?
        II

        Кит провел утро на стоянке за шитьем мокассин для собак и починкой упряжи. В полдень он приготовил обед на двоих, съел свою порцию и стал поджидать Малыша.
        Час спустя он надел лыжи и пошел по следу своего друга. Путь его лежал вверх по руслу ручья в глубине ущелья. Вдруг скалы внезапно раздвинулись, и перед ним открылось оленье пастбище. Но олени тут не бывали с осени. Следы лыж Малыша пересекали и поднимались по отлогому склону невысокого холма. На вершине Кит остановился. Следы спускались по другой стороне холма. До ближайших сосен, росших на; берегу ручья, было около мили, и Кит видел, что Малыш прошел мимо них. Взглянув на часы, он вспомнил о приближающейся темноте, га собаках, о стоянке и неохотно повернул обратно. На вершине холма он в последний раз окинул взором окрестность. Весь восточный горизонт был загроможден зубчатыми обледенелыми вершинами скалистых гор. Эта горная громада наступала цепь за цепью на запад, загораживая путь к равнине, о которой рассказывал Ла-Пэрль. Казалось, горы сговорились отбросить путешественника на запад, к Юкону.
        До самой полуночи Кит жег большой костер, чтобы помочь Малышу найти дорогу. А на рассвете запряг собак и отправился на розыски. В узком ущелье его вожак-пес насторожил уши и залаял. Через минуту Кит наткнулся на шестерых индейцев, шедших ему навстречу. Собак у них не было, и все припасы они тащили в перекинутых через плечи легких мешках. Кит с удивлением разглядывал их. Было очевидно, что они накали именно его. Говорили они на совершенно непонятном ему индейском наречии. Их нельзя было назвать белыми индейцами, но они были гораздо выше и крепче представителей любого племени, населяющего бассейн Юкона. Пятеро из них тащили старинные длинноствольные мушкеты, а ушестого был винчестер, в котором Кит сразу узнал собственность Малыша.
        Не теряя времени, они взяли его в плен. Безоружный Кит, не мог защищаться. Весь находившийся в санях груз был распределен между Победителями, а Кита заставили нести спальные мешки. Собак распрягли, и на протесты Кита один из индейцев знаками объяснил, что предстоящий путь слишком труден для езды на санях. Кит подчинился неизбежному, зарыл сани в снег у ручья и поплелся за своими поработителями. Они шли на север, к соснам, которые Кит видел накануне.
        Первую ночь они провели в лагере, очевидно, разбитом еще несколько дней назад. Здесь была припрятана сушеная лососина и что-то вроде пеммикана. Все это индейцы захватили с собой. Дальше они шли по многочисленным лыжным следам. И Кит заключил, что это следы индейцев, поймавших Малыша. К вечеру он заметил след, оставленный лыжами Малыша, которые были уже других. Как он ни пытался объясниться с индейцами знаками, они ничего не отвечали, а только показывали на север.
        И в следующие дни индейцы, вместо ответа, все так же показывали на север. И все так же на север вела тропа, извиваясь среди хаоса зубчатых гор.
        В горах снегу было больше, чём в долине, и итти много труднее. Конвоиры Кита, все молодые люди, шли легко и быстро. И он втайне гордился, что с такой легкостью поспевает за ними.
        На шестой день они оставили за собой главный Перевал. Хотя он был невысок по сравнению с окружавшими его вершинами, им ни за что не удалось бы перебраться через него с нагруженными санями — так он был труден для перехода. Еще через пять дней, мало-помалу спускаясь, они вышли, наконец, на открытую холмистую равнину, которую десять лет назад видел Ла-Пэрль. Кит узнал ее с первого взгляда, в холодный ветреный день, когда термометр показывал сорок градусов ниже нуля, и воздух был так прозрачен, что Киту можно было видеть на сотни миль вокруг. Всюду, куда бы он ни кинул взор, простиралась волнистая открытая страна. Вдали на востоке Скалистые горы попрежнему подымали свои зубчатые, покрытые снегом вершины. На юг и на запад тянулись только что пройденные ими хребты. И в этом горном кармане лежала страна, о которой рассказывал Лэ-Пэрль — сейчас покрытая снегом, а летом зарастающая цветами и богатая дичью.
        К полудню, по широкой горной речке, пройдя мимо занесенных метелями осин, ив и сосен, они наткнулись на остатки большого, недавно покинутого лагеря. Кит насчитал пять-шесть потухший костров и понял, что племя состоит из нескольких тысяч человек. Дальше дорога была так хорошо утоптана, что Кит и его спутники сняли лыжи и продолжали путь в одних мокассинах. Попадавшиеся на каждом шагу следы волков и рысей указывали на обилие дичи в этой стране. Как-то раз один из индейцев восторженно вскрикнул и указал на валявшиеся в снегу черепа и кости карибу. Кит понял, что в прошлом году здесь вволю потешились охотники.
        Наступили долгие сумерки, но индейцы не останавливались. Они упорно шли вперед среди сгущавшейся мглы, смягченной мерцанием огромный звезд сквозь зеленоватый полог трепещущего северного сияния. Собаки первые услышали шум лагеря, насторожили уши и радостно завыли. Но мало-помалу и люди стали различать шум, доносившийся издали. Это не был тот приветливые гостеприимный шум большого лагеря, к котором Кит так привык за время своих скитаний, нет, там был дикий пронзительный гул, резкий и нестрой ный. Кит вынул из своих часов стекло и нащупал пальцами стрелки — было одиннадцать вечера. Его спутники ускоряли шаг. Несмотря на изнурительный двенадцатичасовой переход, они почти бежали. Пройдя темную сосновую рощу, они внезапно вступили в полосу яркого света от множества костров, и шум сразу усилился. Перед ними лежал большой лагерь.
        Когда они подошли ближе и вступили на пересекающиеся дорожки охотничьего лагеря, их захлестнула волна нестройного шума — крики, приветствия, вопросы и ответы, шутки, рычание клыкастых псов, злобными комками меха бросившихся на собак Кита, брань и смех женщин, детский плач, писк грудных младенцев, стоны больных, разбуженных для новых мук,  — похожий на ад лагерь дикого, не знающего сдержанности народа.
        Палками и прикладами индейцы отогнали псов, нападавших на собак Кита, которые, испугавшись многочисленных врагов, рыча и щелкая зубами жались к ногам своих покровителей.
        Потом они подошли к разложенному на утоптанной площадке костру, возле которого сидел на корточках Малыш и вместе с двумя молодыми индейцами жарил мясо карибу. Еще трое индейцев вскочили со сложенных на снегу сосновых веток, на которых они лежали, завернувшись в шубы, и сели. Малыш безразличным взглядом посмотрел на приятеля и снова погрузился в еду.
        — Что с тобой?  — раздраженно спросил Кит.  — Говорить разучился?
        Прежняя усмешка появилась на губах Малыша.
        — Нисколько,  — ответил он.  — Я теперь индеец — и учусь ничему не удивляться. Когда они тебя поймали?
        — На другой день после твоего ухода.
        — Гм,  — сказал Малыш, и насмешливый огонек заплясал в его глазах.  — Я чувствую себя отлично и благодарен тебе по гроб жизни. Это лагерь холостяков.
        Он широким взмахом руки показал все великолепие лагеря: костер, постели из сосновых веток, палатки из оленьих шкур и щиты от ветра, сплетенные из ивовых прутьев.
        — А вот и сами холостяки,  — Малыш указал на юношей и произнес несколько гортанных слов на их наречии, чем доставил им огромное удовольствие.  — Они рады с тобой познакомиться, Кит. Присаживайся, высуши свои мокассины и закуси. Здорово я болтаю на их наречии, а? Тебе тоже придется подучиться ему, потому, что, как видно, нам не скоро удастся отсюда выбраться. Тут, кроме нас, живет еще один белый. Он ирландец, которого поймали шесть лет тому назад на Большом Невольничьем Озере. Зовут его Дэнни Мак-Кэн. Он женат на индианке и имеет двоих детей, но только и ждет случая удрать отсюда. Видишь тот костер направо? Это его шалаш.
        Провожатые покинули Кита, и он остался у костра с Малышом. Пока он переодевался и ел горячее мясо, Малыш стряпал и болтал.
        — Мы с тобой здорово влипли, Кит. Нам не легко будет выбраться отсюда. Это настоящие дикие индейцы. Сами они совсем не белые, но вождь у них белый. Он говорит, точно рот у него набит кашей, и если он не чистокровный шотландец, то, значит, на свете не существует шотландцев. Он их главарь,  — предводитель всей этой орды. Слово его — закон. Ты это запомни раз навсегда. Дэнни Мак-Кэн вот уже шесть лет как пытается улизнуть от него. Дэнни парень не плохой, только храбрости ему нехватает. Он во время охоты нашел дорогу отсюда. Но у него нехватает смелости бежать одному. А втроем мы пожалуй, могли бы рискнуть. Длинноус сшит крепко, но у него мозги набекрень.
        — Кто такой Длинноус?  — спросил Кит, продолжая жевать.
        — Главарь у этих шутов. Тот самый шотландец. Он становится стар и сейчас уже наверно дрыхнет, но завтра непременно придет с тобой познакомиться. Все эти земли принадлежат ему. Их никто никогда не исследовал, никто о них понятия не имеет, значит они его. Он и есть белый индеец. Его девчонка тоже белая. Да что ты так на меня смотришь? Подожди, и сам увидишь. Хорошенькая, беленькая, похожа на своего отца Длинноуса. А сколько здесь карибу! Я их сам видел. Одно стадо прошло на восток, и мы теперь гонимся за ними изо дня в день. Поверь мне, что о карибу и лососях Длинноус знает все, что стоит знать.
        III

        — Вон идет Длинноус. Он притворяется, что просто гуляет,  — прошептал Малыш.
        Было утро, и холостяки, сидя на корточках, жарили и ели мясо карибу. Кит поднял глаза и увидел маленького, худощавого человека, одетого, как индеец, в звериные шкуры, но, несомненно, белого. За ним тянулась упряжка, а за упряжкой шагало человек десять индейцев. Кит разгрыз горячую кость и, высасывая дымящиеся мозги, разглядывал своего хозяина. Борода и усы, желтовато-седые, закрывали впалые, как у мертвеца, щеки. Но, глядя на раздувающиеся ноздри и крепкую грудь старика, Кит понял, что это здоровая худоба.
        — Здравствуйте,  — сказал старик, снимая рукавицу и протягивая Киту голую руку.  — Меня зовут Снасс,  — прибавил он.
        — А меня Беллью,  — ответил Кит, чувствуя странную неловкость под пристальным взглядом острых черных глаз старика.
        — Еды у вас много, я вижу.
        Кит кивнул головой и снова принялся за мозговую кость, с удовольствием прислушиваясь к приютному шотландскому произношению.
        — Грубая пища, но зато голодаем мы редко. Да она и естественней, чем городское мясо.
        — Вы, я вижу, не любите городов,  — улыбаясь сказал Кит только для того, чтобы что-нибудь сказать. И сейчас же был поражен переменой происшедшей в Снассе.
        Старик вздремнул и съежился. Ужас, дикий напряженный, сосредоточился в его глазах, в них появилось выражение ненависти, невыразимой муки. Он отвернулся и с трудом овладел собой.
        — Мы еще увидимся, мистер Беллью,  — сказал он.  — Карибу идут на восток, и я должен пойти распорядиться насчет сегодняшней охоты. Вы завтра тоже пойдете на охоту.
        — Ну, как тебе понравился Длинноус, а?  — спросил Малыш, когда Снасс удалился во главе своему свиты.
        IV

        Несколько часов спустя Кит пошел погулять по лагерю, который занимался своими несложным делами. Только что вернулась большая партия охотников, и мужчины расходились к своим кострам. Женщины, дети и собаки тащили сани с освежеванными и уже успевшими замерзнуть тушами. Несмотря на то, что начиналась весна, термометр показывал тридцать градусов ниже нуля. Эти люди не знали тканей. На всех были меха мягкие дубленые кожи. Проходили мальчики луками и колчанами, полными стрел с костяные наконечниками. У многих Кит видел костяные; каменные ножи для обработки шкур, висевшие ножнах на поясе или на шее. Женщины у костре коптили мясо. Дети висели на их спинах, посасывали кусочки сала и таращили круглые глазки. Собаки, похожие на волков, ощетинясь подбегали к Киту и, примирившись с ним из уважен к занесенной над их головами дубине, обнюхивали его ноги.
        В самой середине лагеря Кит натолкнулся на жилище Снасса. По всем признакам временное сооружение, оно было построено прочно и отличалось внушительными размерами.
        На помосте, достаточно высоком, чтобы ни одна собака не могла вспрыгнуть на него, лежали груды шкур и утвари. Постели были скрыты холщовым пологом. Рядом стояла шелковая палатка, какие бывают в ходу у исследователей новых земель и богатых охотников за крупной дичью. Киту еще не приходилось видеть таких палаток, и он подошел к ней поближе. Пока он стоял и смотрел, одно из полотнищ отогнулось, и он увидел молодую женщину. Ее движения были так проворны, она появилась так неожиданно, что Кит принял ее за призрак. Он сам, казалось, произвел на нее такое же впечатление, и они долго молча смотрели друг на друга.
        Она была одета в меха, но такого небывалого великолепия, какое Киту и не снилось. Ее шубка с откинутым назад капюшоном отливала бледным серебром. Сапожки с, подошвами из моржовой кожи были сшиты из серебристых рысьих лапок. Рукавицы тоже были бледно-серебристого цвета и блестели на морозном солнце. И из этого серебряного сияния подымалась гибкая нежная шея, поддерживавшая головку с розовым личиком, синими глазами, маленькими ушками, похожими на Две розовые раковины, и пышными каштановыми волосами, припудренными инеем и усеянными снежинками.
        Кит смотрел на нее, как во сне. Наконец, очнулся и торопливо снял шапку. Изумление в ее глазах сменилось улыбкой, и быстрым движением скинув рукавицу, она протянула ему руку.
        — Здравствуйте,  — произнесла она, со странным приятным акцентом. Голос, серебристый, как ее меха, поразил слух Кита, привыкшего к хриплым голосам индианок.
        Кит пролепетал несколько фраз — жалкий отголосок тех далеких времен, когда он вращался в хорошем обществе.
        — Я рада с вами познакомиться,  — продолжала она медленно и неуверенно, и на щеках у нее играли ямочки.  — Простите мой плохой английский язык. Я такая же англичанка, как и вы. Мой отец шотландец. А мать моя умерла. Она была француженкой и англичанкой и чуть-чуть индианкой. Ее отец был большим человеком в компании Гудсонова залива. Бррр! как холодно.  — Она натянула рукавицы и стала растирать свои побелевшие уши.  — Пойдемте к костру и поболтаем. Меня зовут Лабискви. А вас как зовут?
        Так Кит познакомился с Лабискви, дочерью Снасса, которую Снасс называл Маргарэт.
        — Моего отца не зовут Снассом,  — объяснила она.  — Снасс, это только его индейское прозвище.
        Многое узнал Кит за несколько дней, пока охотничий лагерь передвигался вслед за стадом карибу. Это были те самые дикие индейцы, от которых много лет тому назад бежал Эптон. Сейчас они находились в западной части своих владений, но летом отправлялись на север и по обрамляющим Ледовитый океан тундрам доходили до самой Лусквы. Какая река называлась Лусквой, Кит не мог узнать ни у Лабискви, ни у Мак-Кэна. Иногда Снасс с отрядом опытных охотников перебирался через Скалистые горы, за озера, за реку Мекензи. Во время одного из этих походов и была найдена та шелковая палатка, в которой теперь жила Лабискви.
        — Она принадлежала экспедиции Миллисэнта и Эбдюри,  — сказал Киту Снасс.
        — Да? Я помню. Они охотились на мускусных быков. Спасательная экспедиция так и не нашла их следов.
        — Их нашел я,  — сказал Снасс.  — Они оба были мертвы.
        — До сих пор никто не знает об их судьбе.
        — И никто ничего не узнал бы,  — с вежливой улыбкой заявил Снасс.
        — Вы хотите сказать, что, если бы они были живы, когда вы их нашли…
        Снасс кивнул головой.
        — Они жили бы со мной и с моим народам.
        — А ведь Эптону удалась удрать,  — задорно сказал Кит.
        — Что-то не помню я такого имени. Когда это было?
        — Четырнадцать или пятнадцать лет тому назад,  — ответил Кит.
        — Так, значит, ему удалось выбраться! Вы знаете, я вспоминал о нем. Мы прозвали его Длиннозубом. Он был сильный человек.
        — А десять лет тому назад через вашу страну прошел Ла-Пэрль.
        Снасс отрицательно покачал головой.
        — Он нашел следы ваших стоянок. Это было летом.
        — Тогда все ясно,  — ответил Снасс.  — Летом мы уходим на сотни верст к северу.
        Но, несмотря на все старания, Киту ничего не удавалось узнать о той жизни, которую Снасс вел до своих полярных скитаний. Он был образованный человек, хотя за последние годы не читал ни книг, ни газет. Он не знал ничего, что делается на белом свете, и не желал знать. Он слышал о появлении золотоискателей на Юконе и Клондайке, но они никогда не заходили на его территорию и не беспокоили его. Внешний мир для него не существовал. И он терпеть не мог, когда говорили о нем.
        Даже воспоминания Лабискви не могли помочь Киту разрешить этот вопрос. Она родилась в охотничьем лагере. Мать ее умерла, когда ей было шесть лет. Лабискви считала ее удивительной красавицей — это была единственная белая женщина, которую она видела. Она говорила о ней с тем же задумчивым видом, как и об огромном внешнем мире, дверь в который была навеки заперта ее отцом.
        Энтон однажды в разговоре сказал одной индианке, что мать Лабискви была дочерью какого-то крупного служащего Компании Гудсонова залива. Впоследствии индианка рассказала об этом Лабискви. Но имя ее матери так и осталось ей неизвестным.
        От Мак-Кэна узнать что-нибудь было невозможно. Этот человек терпеть не мог приключений. Жизнь дикарей была ужасна, а он уже девять лет жил этой жизнью. Попав в Сан-Франциско на китобойное судно, он вместе с тремя товарищами дезертировал с него на мысе Барроу. Двое из них умерло, а третий бросил его во время ужасного пути на юг. Два года жил он у эскимосов, не имея смелости отправиться в дорогу, и наконец — в нескольких днях пути от поста Компании Гудсонова залива — попал в руки снассовых охотников. Это был маленький глуповатый человечек с больными глазами. Все разговоры его сводились к мечтам о возвращении в родной Сан-Франциско, чтобы снова заняться милым его сердцу ремеслом каменщика.
        V

        — Вы — первый образованный человек, попавший к нам,  — сказал Снасс Киту как-то раз у вечернего костра,  — если не считать старика Четвероглаза. Так его прозвали индейцы. Он носил очки. Это был профессор зоологии. Он умер в прошлом году. Мои ребята поймали его на Верхнем Дикобразовом Ручье — он отбился от экспедиции. Он был очень образован, это верно. Но при этом он был круглым дураком. У него была слабость — отбиваться от лагеря. Он знал геологию и обработку металлов. На Лускве, где много каменного угля, он построил несколько кузниц, где мы чинили наши ружья, и учил этому молодежь. В прошлом году он умер, и мы очень его жалели. Он заблудился и замерз в миле от лагеря.
        В тот же вечер Снасс сказал Киту:
        — Вам бы лучше выбрать себе жену и зажечь свой собственный костер. Так вам будет удобнее, чем жить с этими мальчишками. Девичьи костры — Это, как вы знаете, нечто вроде праздников девственниц,  — не зажигаются до середины лета, когда пойдет лосось. Но, если вы хотите, я могу устроить их и раньше.
        Кит засмеялся и покачал головой.
        — Помните,  — спокойно сказал Снасс,  — Энтон был единственный, кому удалось убежать. Ему повезло, просто повезло.
        Лабискви говорила Киту, что у ее отца железная воля.
        — Четвероглаз называл его Ледяным пиратом, не знаю, что это значит — северным Тираном, Пещерным Медведем, Первобытным Зверем, Королем Карибу, Бородатым Леопардом и бог его знает, как еще. Четвероглаз любил такие слова. Он учил меня говорить по-английски. И страшно любил шутить. С ним прямо невозможно было разговаривать.
        Кит с удивлением смотрел, как эта взрослая, вполне сформировавшаяся женщина, щебетала с наивностью младенца о ребяческих пустяках.
        Да, отец ее был очень строг. Все боялись его. В гневе он был ужасен. Взять хотя бы племя Дикобразов. Дикобразы обменивали шкуры Снасса на постах торговых компаний на амуницию и табак. Снасс всегда был честен в расчетах, а вождь Дикобразов обманывал его. Снасс, после двух предостережений, сжег его деревню, и много Дикобразов было убито в ту ночь. Зато уж обмана больше не было. Однажды, когда она была еще совсем маленькой девочкой, был убит пытавшийся сбежать белый человек. Нет, отец сам не убивал, он приказал убить его молодым воинам. Ни один индеец не смеет ослушаться ее отца.
        И чем больше Кит узнавал от нее, тем загадочнее становился для него Снасс.
        — Правда ли,  — как-то раз спросила она его,  — что жили когда-то мужчина и женщина, которых* звали Паоло и Франческа, и что они очень любили друг друга?
        Кит утвердительно кивнул головой.
        — Мне рассказывал об этом Четвероглаз,  — просияла она.  — Так, значит, он не выдумал этого. А я не знала, верить ему или нет. Я спросила отца, а он… о, он так рассердился! Индейцы говорили мне, что он выбранил Четвероглаза? А потом еще были Тристан и Изольда, даже целых две Изольды. Это очень грустная история. Я хотела бы любить, как они. Скажите, все мужчины и женщины в вашем мире так любят? Здесь совсем не то. Здесь просто женятся. Я англичанка, и ни за что не выйду замуж за индейца. А вы как бы поступили на моем месте? Вот почему я не зажигаю своего девичьего костра. Уже многие молодые люди просили отца, чтобы он приказал мне зажечь костер. Одного из них зовут Либаш. Это великий охотник. А Махкук все ходит и поет песни. Он смешной. Если сегодня вечером, когда стемнеет, вы подойдете к моей палатке, вам удастся услышать, как он поет стоя на морозе. Но отец говорит, что я вольна поступать как хочу — и вот я не зажигаю костра. Понимаете, когда девушка хочет выйти замуж, она зажигает костер, и тогда молодые люди узнают об этом. Четвероглаз всегда говорил, что это хороший обычай. Но сам он не брал
себе жены. Может быть, он был слишком стар. У него было мало волос, ко я не думаю, чтоб он был такой старый. А как вы узнаете, что вы влюблены? То есть, я хочу сказать, как узнали Паоло и Франческа?
        Кит был смущен ясным взглядом ее синих глаз.
        — Влюбленные говорят,  — пролепетал он,  — что любовь дороже жизни. Когда чувствуешь, что предпочитаешь одного какого-нибудь человека всем людям мира, значит ты влюблен. Это ужасно трудно объяснить. Просто узнаешь,  — вот и все.
        Она посмотрела вдаль, вздохнула и снова принялась за шитье меховой рукавицы.
        — Да,  — твердо произнесла она,  — я никогда не выйду замуж.
        VI

        — Если мы удерем, нам придется не легко,  — мрачно сказал Малыш.
        — Эта страна — ловушка,  — согласился Кит.
        С вершины голого холма они обозревали снежные владения Снасса. На востоке, на западе, на юге вздымались высокие пики зубчатых гор. Только на север простиралась бескрайная равнина. Но они знали, что и она перерезана горными хребтами, преграждающими дорогу.
        — В это время года я могу спокойно отправиться в погоню за вами через три дня после вашего побега,  — вечером того же дня говорил Снасс Киту.  — Вы не скроете ваших следов. Энтон сбежал, когда снег сошел. Мои охотники бегают быстрее белых бегунов. Да к тому же, вы сами утоптали бы для них дорогу. А когда стает снег, я приму меры, чтобы вам не представился такой случай, как Эптону. Нам хорошо живется. А мир забывается скоро. Я никогда не перестаю удивляться, как легко можно обойтись без мира.
        — Меня беспокоит Дэнни Мак-Кэн,  — признавался Малыш.  — Он плохой ходок даже по самой лучшей дороге. Но он клянется, что знает на западе выход, так что нам придется бежать вместе с ним, а то ты непременно пропадешь.
        — Мы все в одинаковом положении,  — ответил Кит.
        — Совсем не в одинаковом. Вокруг тебя плетутся крепкие сети.
        — Какие сети?
        — Ты не слыхал новость?
        Кит покачал головой.
        — Мне рассказали холостяки. Им это известно достоверно. Сегодня вечером, за много месяцев до срока….
        Кит пожал плечами.
        — Не интересно?  — поддразнил его Малыш.
        — Рассказывай, я жду.
        — Жена Дэнни рассказала холостякам…  — Тут Малыш сделал многозначительную паузу.  — А холостяки передали мне, что сегодня вечером будут зажжены девичьи костры. Вот и все. Как тебе это нравится?
        — Не понимаю, что ты хочешь оказать, Малыш.
        — Не понимаешь, а? Да это ясно каждому младенцу. Юбка гонится за тобой, юбка собирается зажечь костер, и эту юбку зовут Лабискви. О, я видел, как она смотрит на тебя, когда ты на нее не глядишь. Она еще ни разу не зажигала костра. Говорят, что она не хочет выходить замуж за индейца. Значит, она зажигает его ради моего бедного, друга Кита.
        — Ты рассуждаешь не без логики,  — сказал Кит, и сердце его упало. Ему стало понятно все поведение Лабискви за последние дни.
        — Говоря по-человечески, я рассуждаю ясно,  — заметил Малыш.  — И-всегда так бывает: только мы собираемся бежать, как является юбка и портит все дело. Нам не везет. Эй, послушай!
        Три старухи остановились на полдороге между костром холостяков и костром Мак-Кэна, и старшая из них запела резким фальцетом.
        Кит улавливал имена, но смысл фраз оставался для него темей. И Малыш начал переводить ему с самым меланхолическим видом:
        — Лабискви, дочь Снасса, властителя бурь, великого вождя, зажигает сегодня свой первый девичий костер. Мака, дочь Овитса, победителя волков…
        Дальше следовали имена десятка девушек, и три вестницы побрели к следующему костру.
        Холостяки, верные своей юношеской клятве никогда не говорить о девушках, отнеслись с полным равнодушием к этой церемонии и, чтобы выказать свое презрение, сразу после ухода вестниц заговорили о том поручении, которое возлагал на них Снасе. Не удовлетворенный рассуждениями старых охотников, Снасе решил разбить отряд преследователей карибу на две части. Холостякам было поручено произвести завтра разведку в северо-западном направлении и найти следы второй половины большего, разбившегося надвое стада.
        Кит, встревоженный намерением Лабискви залечь костер, заявил, что он пойдет на охоту вместе с холостяками. Но раньше всего он посоветовался с Малышом и Мак-Кэном.
        — Ты будешь там на третий день, Кит,  — сказал Малыш.  — У нас есть припасы и собаки.
        — Но помни,  — заметил Кит,  — если вам трудно будет меня дожидаться, то не дожидайтесь, а бегите сами прямо к Юкону. Это необходимо. Летом вы сможете притти сюда за мной. А если мне Представится удобный случай, я удеру.
        Мак-Кэн, стоявший возле костра, указал глазами на гору, заслонявшую западный горизонт.
        — Вот она,  — сказал он.  — По ее южному пилону течет небольшой ручей. Мы пойдем вверх По ручью. Вы встретитесь с нами на третий день.
        Где бы вы ни вышли на этот ручей, вы найдете наши следы.
        VII

        Но Киту не представилось случая бежать. Холостяки переменили направление, и пока Малыш и Мак-Кэн шли вверх по ручью, Кит вместе с индейцами в шестидесяти милях на северо-восток преследовал второе стадо карибу. Через несколько дней они вернулись в лагерь по свежевыпавшем снегу. Одна из индианок, плакавшая возле костра: подскочила к Киту. Глаза ее горели, и, осыпая его проклятиями, она указала на лежавшую в санях неподвижную фигуру, закутанную в меха.
        Кит мог только догадываться, что случилось, и подходя к костру Мак-Кэна, готовился встретить новые проклятия. Но, вместо этого, юн увидел самого Мак-Кэна, деловито жевавшего мясо карибу.
        — Я плохой воин,  — жалобно объяснял он.  — Но Малышу удалось удрать, хотя они все еще преследуют его по пятам. Ему еще не раз придется вступать с ними в бой. Они его поймают как поймали меня. Ему не уйти. Он сбил с нот, двух молодых индейцев. А одному прострелил грудь навылет.
        — Знаю,  — ответил Кит.  — Я встретил его вдову.
        — Старый Снасс хочет вас видеть,  — добавил Мак-Кэн.  — Он приказал доставить вас к нему как только вы вернетесь. Я ничего не выдал. В тоже ничего не знаете Запомните это. Малыш удрал на свой собственный риск.
        У костра Снасса сидела Лабискви. Она встретила Кита таким любящим, полным нежности взгляд дом, что он испугался.
        — Я рада, что вы не пытались бежать,  — сказала она.  — Вы знаете, я…  — она заколебалась, но не опустила глазю Их сияние досказало ему остальное.  — Я зажгла свой костер ради вас. Я люблю вас больше всех на свете, больше отца, больше тысячи Либашей и Махкуков. Я люблю — о, что это за странное чувство,  — я люблю, как любила Франческа, как любила Изольда, Четвероглаз говорил правду. Индейцы так не любят. Но у меня синие глаза и белая кожа. Мы оба белые — вы и я.
        Киту никогда еще не делали предложения, и он не знал, как вести себя. Хуже того, это было даже не предложение. Его согласие считалось предрешенным. Так уверена была Лабискви в успехе, таким ярким светом сияли ее глаза, что он удивился, почему она не обхватила его шею руками и не склонила головку к нему на плечо. Потом он понял, что, несмотря на всю силу ее чувства, ей неведомы милые приемы любви. Между первобытными дикарями они не приняты. Ей негде было им выучиться.
        Она воспевала счастливое бремя любви, а он мучил себя, не решаясь огорчить ее правдой. Наконец, ему представился удобный случай.
        — Но послушайте, Лабискви,  — начал он.  — Вы уверены, что Четвероглаз рассказал вам всю историю Паоло и Франчески?
        — Она всплеснула руками и засмеялась счастливым смехом.
        — О! Разве есть продолжение! Я так и думала. Любовь должна быть бесконечна. Я обо многом Думала после того, как зажгла свой костер. Я…
        Но тут, в пелене падающего снега, возле костра появился Снасс, и Кит упустил случай объясниться.
        — Добрый вечер,  — угрюмо буркнул Снасс.  — Ваш товарищ тут наделал дел. Я рад, что вы оказались благоразумнее его.
        — Вы должны рассказать мне, что случилось,  — сказал Кит.
        — Белые зубы угрожающе сверкнули из-под усов старика.
        — Да, я вам расскажу. Ваш друг убил одного из моих людей. Этот слюнтяй Мак-Кэн сдался при первом выстреле. Он уже никогда не убежит. Мои охотники гонятся за вашим другом по горам — догонят его. До Юкона ему не добраться. А в отныне будете спать у моего костра. И никакие разведок с молодежью. Я сам буду присматривать за вами.
        VIII

        Жизнь у костра Снасса доставила Киту много новых затруднений. Он стал гораздо чаще встречаться с Лабискви. Ее нежная, невинная, откровенная любовь пугала его. Она не спускала с не го влюбленных глаз и ласкала его каждым взглядом. Много раз он пытался рассказать ей о Джой Гастелл, и много раз ему приходилось сознавать что он жалкий трус. Хуже всего было то, что Лабискви была так мила. На нее было приятно смотреть. Проводя время с нею, он не мог себя уважать и чувствовал, что ее общество доставляет ему удовольствие. Первый раз в жизни он близко знакомился с женщиной, и душа Лабискви была так чиста, так невинна, что он скоро знал ее всю до мельчайших черточек. Он вспомнил Шопенгауэра и понял, что мрачный философ ошибался. Узнать женщину, так, как Кит узнал Лабискви, значило понять, что все женоненавистники — больные люди.
        Лабискви была удивительна, но он оставался верен Джой Гастелл. Джой умела сдерживать себя, над ней властвовали все запреты, наложенные на женщин цивилизацией, и все же ему казалось, что душой она такая же, как Лабискви.
        И Кит много узнал о самом себе. Он вспомнил все, что знал о Джой Гастелл, и понял, что любит ее. Но и Лабискви доставляла ему много радости. А разве эта радость не любовь? Разве она называется как-нибудь иначе? Да, то была любовь. И он был потрясен до глубины души, обнаружив в себе эту склонность к многоженству. В Сан-Франциско ему приходилось слышать, будто мужчина может любить двух или даже трех женщин сразу. Но он не верил этому. Да и как он мог поверить, не убедившись на собственном опыте? Теперь было совсем другое дело. Он действительно любил двух женщин и, хотя он чаще бывал убежден, что любит Джой Гастелл сильнее, бывали минуты, когда он думал обратное.
        — На свете, должно быть, очень много женщин,  — сказала однажды Лабискви.  — И женщины любят мужчин. Скажите мне, много ли женщин любило вас.
        Он не ответил.
        — Скажите же,  — настаивала она.  — Верно, очень много.
        — Я никогда не был женат,  — уклончиво сказал он.
        — И другой у вас нет? Другой Изольды, там, за горами?
        И вот тогда-то Кит понял, что он трус. Он солгал. Он солгал невольно, но все же солгал. С нежной улыбкой он покачал головой, и, когда увидел, как Лабискви вспыхнула от счастья, на его лице отразилась такая любовь, какую он в себе и не подозревал.
        Он попытался оправдаться перед самим собой. Все его доводы были, бесспорно, иезуитством, и тем не менее у него нехватало мужества разбить сердце этой женщины-ребенка.
        Снасс еще больше усложнял его положение.
        — Всякому грустно видеть свою дочь замужем,  — говорил он Киту,  — по крайней мере всякому человеку с вооброжением. Это тяжело. Даже мысль об этом тяжела. И тем не менее Маргарэт должна выйти замуж — таков закон жизни.
        — Я суровый, жестокий человек,  — продолжал Снасс,  — но закон есть закон, и я справедлив.
        Здесь, среди этих первобытных людей, я сам — закон и правосудие.
        Но Кит так и не узнал, к чему клонится этот монолог. Из палатки Лабискви донесся взрыв серебристого смеха. Лицо Снасса перекосилось от муки.
        — Я перенесу это,  — мрачно пробормотал он.  — Маргарэт должна выйти замуж. И это большое счастье для меня и для нее, что вы здесь.
        Лабискви вышла из палатки и подошла к ко стру, держа на руках волчонка, ее словно магнии том влекло взглянуть на любимого человека, и в глазах ее сияла любовь, которую она не научилась скрывать.
        IX

        — Послушайте,  — сказал Мак-Кэн.  — Началась весенняя оттепель, и снег покрылся настом. Если бы не мятели в горах, не было бы лучшего времени для путешествия. Я знаю эти мятели. Я бы удрал, если бы со мной был такой человек, как вы.
        — Где вам удрать,  — возразил Кит.  — Ваш хребет размягчился, как оттаявший мозг. Если уж я убегу, то убегу один. Впрочем, мир забывается, и я, может быть, никогда не убегу отсюда. Мясо карибу очень вкусно, а летом мы будеместь лососину.
        Снасс говорил:
        — Ваш друг умер. Нет, он не был убит моими охотниками. Они нашли его труп, замерзший во время одной из горных мятелей. Никому отсюда не удрать. Когда мы празднуем вашу свадьбу?
        Лабискви говорила:
        — Я слежу за вами. В ваших глазах, в вашем лице — тревога. О, я хорошо знаю ваше лицо. У вас на шее маленький шрам, как раз под ухом. Когда вы веселы, углы вашего рта подымаются когда вас одолевают грустные мысли, они опускаются. Когда вы улыбаетесь, вокруг ваших глаз собираются три и еще четыре морщинки. Когда вы смеетесь, их шесть. Несколько раз мне удавалось насчитать целых семь морщинок. А где они теперь? Я никогда не читала книг. Я не умею читать, но Четвероглаз многому выучил меня. И в глазах его я читала тоску по миру. Он часто тосковал по миру. А между тем у нас было хорошее мясо, много рыбы, ягод, кореньев и даже муки, на которую мы обменивали меха. Неужели мир так прекрасен, что вы тоже тоскуете здесь? У Четвероглаза не было никого. А у вас — я.  — Она вздохнула и опустила голову.  — Четвероглаз так и умер, тоскуя. А если вы здесь останетесь навсегда, неужели вы тоже умрете с тоски по миру? Я мира не знаю. Вы хотите бежать в мир?
        Кит был не в состоянии говорить, но по углам его губ она поняла все.
        Они молчали несколько минут. Кит видел, как она боролась с собой. Он проклинал себя за то, что сознался ей в тоске по миру, а не посмел сознаться, что любит другую.
        Лабискви снова вздохнула.
        — Хорошо. Я люблю вас так сильно, что не боюсь гнева отца, хотя в гневе он страшнее даже горных мятелей. Вы рассказали мне, что такое любовь. Так вот вам доказательство моей любви. Я помогу вам вернуться в мир.
        X

        Проснувшись, Кит даже не шевельнулся. Теплые пальчики коснулись его щеки и, соскользнув вниз, нежно закрыли губы. Усыпанные инеем меха заколыхались над ним, и он услышал одно Только слово:
        — Идем.
        Он осторожно сел и прислушался. Сотни псов тянули свою ночную песню, и сквозь их завывая ния он услышал ровное дыхание Снасса.
        Лабискви нежно потянула его за рукав, и он понял, что она зовет его за собой. Взяв в руки мокассины и шерстяные носки, он заполз в снег. Костры, догорали. Она знаками приказала ему обуться, а сама вернулась в шалаш, где спал Снасс.
        Кит нащупал стрелки часов и определил время — час ночи. Было совсем тепло — не больше десяти градусов ниже нуля. Лабискви вернулась иповела его темными закоулками лагеря. Они продвигались бесшумно. Хруст снега под их мокассинами заглушался воем собак.
        — Теперь мы можем поговорить,  — сказала она, когда они отошли на полмили от последнего костра.
        При звездном свете Лабискви взглянула ему в лицо. Тут он впервые заметил, что она несет в руках его лыжи, винтовку, два пояса с патронами и спальный мешок.
        — Я все приготовила,  — с счастливым смехом сказала она.  — Два дня тому назад я сделала тайник. Там спрятаны мука, спички и пара отличных лыж. О, я умею ходить по снегу. Мы пойдем быстро, любимый.
        Кит чуть не вскрикнул. Неожиданно было и то что она устроила ему бегство, а к тому, что она собиралась бежать вместе с ним, он совсем не был подготовлен. Еще не зная, что предпринять он нежно взял у нее вещи. Потом обхватил ее рукой и прижал к себе, все еще не зная, на что решиться.
        — Судьба милостива,  — прошептала она.  — Она послала мне любимого.
        У Кита достало решимости не говорить, что он хочет бежать один. Но все воспоминания о прекрасном далеком мире, о странах, вечно залитых солнцем, поблекли и увяли.
        — Пойдем назад, Лабискви,  — сказал он.  — Ты будешь моей женой, и мы навсегда останемся с народам Карибу.
        — Нет! Нет!  — закачала она головой, все ее тело, трепетавшее в его руках, воспротивилось этому предложению.  — Я знаю. Я много думала. Тоска по миру одолеет тебя, долгими ночами она будет грызть тебе сердце. Четвероглазый умер от этой тоски. И ты умрешь тоже. Выходцы из мира не могут здесь жить. А я не хочу, чтобы ты умер. Мы пройдем через снежные горы южным проходам.
        — Милая, послушай,  — настаивал он.  — Мы должны вернуться.
        Она зажала ему рот своей рукавицей.
        — Ты любишь меня? Скажи, что ты любишь мена.
        — Я люблю тебя, Лабискви. Ты моя чудесная возлюбленная.
        И снова рукавица помешала ему говорить дальше.
        — Мы пойдем к тайнику,  — решительно сказала она.  — Он в трех милях отсюда. Идем.
        Он упирался. Она тянула его за руку, но не могла сдвинуть с места. Он почувствовал искушение сказать ей, что за горами его ждет другая женщина.
        — Ты сделаешь большую ошибку, если вернешься,  — сказала она.  — Я… И только дикарка, и я боюсь мира. Но больше всего я боюсь за тебя. Вышло так, как ты говорил мне. Я люблю тебя большие, чем себя. Нет слов, чтобы выразить, что творится в моем сердце — оно пылает ярче этих звезд. Разве я могу рассказать тебе об этом? Вот мое сердце — смотри.
        Она сдернула с него рукавицу, просунула его руку к себе под шубку и положила на сердце. Все сильней и сильней она прижимала его руку. И он в тишине услышал биение, биение ее сердца, и понял, что каждый удар — любовь. Она медленно отстранилась от него и, продолжая держать его за руки, пошла к тайнику. Он не мог сопротивляться. Казалось, что его влечет само сердце, то самое сердце, биение которого он чувствовал на своей ладони.
        XI

        Наст, покрывший за ночь талые снега, был так прочен, что их лыжи быстро скользили вперед.
        — Тайник здесь, за деревьями,  — сказала Лабискви Киту.
        Но в следующую минуту она схватила его за руку и остановилась в изумлении. Перед ними весело плясало пламя небольшого костра, a у костра на корточках сидел Мак-Кэн. Лабискви что-то пробормотала по-индейски.
        — Я боялся, как бы вы не удрали без меня,  — сказал Мак-Кэн, и глаза его лукаво блеснули.  — Я все время следил за девушкой, и когда она притащила сюда лыжи и провизию, я тоже приготовился. Костер? Не беспокойтесь, он не опасен. Лагерь спит и похрапывает, а дожидаться вас мне было холодновато. Ну что ж, отправимся?!
        Лабискви растерянно взглянула на Кита, но живо овладела собой и заговорила. В словах ее зазвучала решимость человека, не привыкшего полагаться на других.
        — Мак-Кэн, вы — собака,  — прошептала она, и в глазах ее вспыхнул дикий гнев.  — Я знаю, что вы подымете весь лагерь, если мы не возьмем васс собой. Отлично. Мы вынуждены вас взять. Но вы знаете моего отца. Я такая же, как он. И вы будете исполнять свою долю обязанностей. Я заставлю вас слушаться А если вы выкинете какую-нибудь гадость, вам придется раскаиваться, что вы пошли с нами.
        На рассвете они были среди холмов, которые лежали между равниной и горами. Мак-Кэн предложил сесть и позавтракать, но они продолжали итти. И только когда после полудня растаял наст и лыжи стали проваливаться, они сделали первый привал.
        Лабискви рассказала Киту все, что знала об этой местности, и объяснила, как она собралась обмануть погоню. Отсюда было только два выхода — один на западе, другой на юге. Снасс немедленно отправит молодых воинов стеречь эти два прохода. Но на юге есть еще один проход. Правда, он доходит только до половины хребта, а там сворачивает на запад и, миновав три перевала, выходит на главную тропу. Но, не найдя их следов на троне, индейцы решат, что беглецы направились западным проходом и вернутся назад. Им и в голову не придет, что Кит и Лабискви рискнули пойти самой длинной дорогой. Оглянувшись назад на тащившегося позади Maк-Кэна, Лабискви вполголоса сказала Киту:
        — Он уже жует. Это нехорошо.
        Кит оглянулся. Ирландец тайком грыз мясо карибу, выкраденное из вверенного ему мешка.
        — Между привалами не есть, Мак-Кэн!  — приказал он.  — В горах нет дичи, мы разделили всю провизию на равные порции.
        К часу дня наст растаял, и лыжи стали проваливаться. Был устроен привал, и они впервые закусили после побега. Кит оглядел припасы. Мешок Мак-Кэна глубоко огорчил его. Ирландец набил свой мешок таким множеством серебристых лисьих шкурок, что для мяса в нем оставалось совсем мало места.
        — Я не знал, что захватил их так много,  — оправдывался он.  — Я укладывался в темноте. Их можно будет продать за хорошие деньги. Но у нас есть ружья, и нам еще будет попадаться дичь.
        — Мы попадемся волкам,  — в отчаянии проговорил Кит, а Лабискви гневно сверкнула глазами.
        Кит высчитал, что, если они будут экономны — пищи хватит на месяц. Лабискви настаивала., чтобы ей разрешили тащить треть поклажи. Кит долго спорил, но, в конце концов, принужден был уступить.
        На следующий день по руслу ручья они во шли в широкую горную долину,  — Снег здесь был мягкий, и они по пояс проваливались в него, пока не выбрались на более твердую поверхность горного ската.
        — Еще десять минут, и мы бы на всю ночь застряли в рыхлом снегу,  — сказал Кит, когда они остановились отдохнуть на голой вершине холма.
        Но Лабискви безмолвно указала вниз, на открытую полянку между деревьями. На середине ее он увидел пять темных точек, медленно двигавшихся вперед.
        — Индейцы — сказала Лабискви.
        — Они проваливаются по пояс,  — сказал Кит.
        — Сегодня им уже не выбраться на твердую дорогу. У нас есть в запасе несколько часов. Идемте, Мак-Кэн. Поторапливайтесь. Мы не будем есть, пока сможем итти.
        Мак-Кэн вздохнул, но в его мешке уже не было сала карибу, и он угрюмо поплелся за ними. Они достигли новой долины, расположенной выше предыдущей. Здесь наст держался до трех часов дня, а в три часа им удалось выбраться в тенистое место, где уже успел образоваться новый наст. За все это время они остановились только раз, для того чтобы достать и съесть отобранное у Мак-Кэна сало. Оно сильно промерзло, и есть его можно было только отогрев на костре. Но костра они не разводили, крошили сало на зубах и заполняли им мучительную пустоту в желудке.
        Они сделали привал только в девять часов, когда долгие сумерки, наконец, сменились непроглядною тьмою. Мак-Кэн беспомощно скулил. Дневной переход был утомителен сам по себе, но помимо этого Мак-Кэн, несмотря на девять лет, проведенных в Арктике, Сделал глупость и поел снега. Теперь он мучился от сухости во рту и изжоги.
        Лабискви была неутомима, и Кит не мог не удивляться крепости ее тела и выносливости нервов и мускулов. Она дышала неподдельной бодростью. Улыбка играла на ее устах, и когда их руки случайно сталкивались, она медлила разнять их.
        Ночью подул ветер и пошел снег. Весь следующий день они шли наугад, сквозь мятель, и, в конце концов, пропустили поворот к маленькому ручейку, по которому они должны были итти на запад. Еще два дня проблуждали они по холмам и окончательно сбились с пути. За эти два дня весна осталась позади, и они вступили в царство зимы.
        Но об отдыхе нечего было и думать. Кит и Лабискви знали, в каком они были опасном положении. Они плутали в горах, где не было дичи. День за днем они брели по лабиринту ущелий, скал и долин, почти не продвигаясь на запад. Спустившись в ущелье, им приходилось итти туда, куда оно вело их, ибо громоздившиеся с обеих сторон скалы были совершенно неприступны. Трудная дорога и холод истощали их силы, и все же им приходилось урезывать пайки.
        Однажды ночью Кит был разбужен шумом драки. Смутно слышал он странное хрипенье с того места, где опал Мак-Кэн. Подбросив хворосту в костер, юн увидел, что Лабискви держит ирландца за горло и заставляет его выплюнуть кусок полуразжеванного мяса. В то мгновенье, когда Кит увидел их, ее рука уже тянулась к ножнам кинжала.
        — Лабискви,  — крикнул Кит повелительным тоном.
        Ее рука остановилась.
        — Оставь,  — сказал он, подходя к ней.
        Она вся дрожала от гнева и нехотя вложила кинжал в ножны. Как бы боясь, что у нее не хватит сил сдержаться, она подошла к костру и подбросила хворосту. Мак-Кэн сел, ворча и жалуясь, и, полный страха и злобы, забормотал ка кие-то нечленораздельные объяснения.
        — Откуда вы достали мясо?  — спросил Кит.
        — Обыщи его,  — сказала Лабискви.
        Это были первые слова, которые она произнесла, и голос ее дрожал от гнева.
        Мак-Кэн попробовал сопротивляться, но Кит связал его, обыскал и вытащил из подмышки оттаявший кусок мяса карибу. Лабискви так вскрикнула, что Кит обернулся. Она подбежала к мешку Мак-Кэна и разрезала его. Вместо мяса из него посыпались сосновые иглы, мох и щепки.
        Лабискви снова схватилась за кинжал и ринулась на ирландца, но Кит удержал ее, и она остановилась, плача от бессильного гнева.
        — О, любимый, мне вовсе недорога пища,  — воскликнула она.  — Мне дорог ты, твоя жизнь. Собака! Он тебя ест, тебя!
        — Мы еще поживем,  — утешал ее Кит.  — Теперь он понесет муку. Он не сможет ее есть сырой. А если он все же попытается проглотить хоть горсточку, я сам убью его,  — ведь этим он отнимет и твою жизнь, а не только мою.  — Он обнял ее.  — Любимая, убийство — дело мужчины. Женщины не убивают.
        — Ты разлюбил бы меня, если бы я заколола эту собаку?  — в удивлении спросила она.
        — Любил бы меньше,  — мягко ответил Кит.
        Она покорно вздохнула.
        — Хорошо,  — сказал она.  — Я не стану его убивать.
        XII

        Индейцы продолжали преследовать их. Отчасти по наитию, отчасти благодаря знанию местности, они догадались о том, какой путь избрали беглецы и нашли занесенные мятелью следы. Когда выпадал снег, Кит и Лабискви нарочно путали следы, шли на восток, когда гораздо удобнее было итти на запад иль на юг, карабкались на высокие скалы, вместо того чтобы пробираться долинами. Они и так уже заблудились, и теперь им было все равно. Но сбить со следа своих преследователей им не удавалось. Индейцы порой исчезали на несколько дней, но всякий раз появлялись снова.
        Кит потерял счет дням, ночам, мятелям, стоянкам. Все дальше и дальше шли они, словно в бреду, одолеваемые страданиями и невзгодами тяжелого пути, Мак-Кэн плелся., где-то позади. Они брели по горным ущельям, стены которых были так отвесны, что на них не удерживался снег, они блуждали по льду замерзших озер. Они делали привалы над линией лесов и не зажигали костра, так что им приходилось отогревать замерзшее мясо теплотой своих тел. И все же бодрость не покидала Лабискви. Только вид Мак-Кэна заставлял ее мрачнеть. И любовь ее к Киту не уменьшалась.
        Как кошка, следила она за распределением скудных порций. Каждое движение мак-кэновских челюстей наполняло ее ненавистью. Однажды ей самой пришлось распределять порции. И вдруг Кит услышал дикий протест Мак-Кэна. Оказывается, не только ирландцу, но и себе самой она уделила меньше, чем Киту. С тех пор Кит сам стал заниматься дележкой.
        Как-то раз, после ночи мятели, на них обрушилась снежная лавина. Они вылезли из нее полузадушенные, но невредимые. Падая, Мак-Кэн выпустил из рук мешок, в котором находилась вся их мука, и вторая лавина обрушилась и погребла мешок под снегом. Несмотря на то, что Мак-Кэн был совершенно не виновен в этом несчастий, Лабискви с тех старалась на него не глядеть. И Кит понял, что она не глядит на него, потому что не может за себя поручиться.
        XIII

        Было тихое, тихое утро, ярко синели небеса, ослепительно сверкал снег. Словно призраки, подымались они по бесконечному обледенелому склону. Даже ветер не смел нарушить этот холодный покой. Далекие вершины Скалистых гор, лежавшие в сотнях миль от них, казались совсем близкими.
        — Что-то должно случиться,  — прошептала Лабискви.  — Разве ты не чувствуешь! Так странно все кругом.
        — Я чувствую озноб, но не от холода,  — ответил Кит.  — И не от голода.
        — Озноб в голове и в сердце, правда?  — возбужденнно ответила она.  — Так и у меня.
        — Нет, это не внутренняя дрожь,  — сказал Кит,  — это извне. Словно меня кто-то обложил льдом, я продрог до мозга костей.
        Четверть часа спустя они остановились передохнуть.
        — Вершин больше не видно,  — сказал Кит.
        — Воздух стал густой и тяжелый,  — сказала Лабискви.  — Трудно дышать.
        — Смотрите, три солнца,  — прохрипел Мак-Кэн, шатаясь и судорожно сжимая в руках свою палку.
        Рядом с настоящим солнцем они увидели два ложных.
        — Пять солнц,  — сказала Лабискви.
        И на их глазах стали возникать все новые солнца.
        — Господи, небеса полны бесконечными солнцами!  — в страхе воскликнул Мак-Кэн.
        И действительно, со всех сторон полнеба сверкало и слепило новыми солнцами.
        Мак-Кэн вскрикнул от удивления и боли.
        — Меня укусил кто-то,  — закричал он.
        Вслед за ним вскрикнула Лабискви, а через мгновенье и Кит почувствовал жгучий холодный укол в щеку. Такое чувство он уже испытал однажды, купаясь в море и наткнувшись на ядовитые, португальские водоросли. А потом раздался странно приглушенный звук выстрела. У подножия горы стояли индейцы. Они заметили беглецов и открыли огонь.
        — Врассыпную!  — скомандовал Кит.  — Ползите вверх. Мы почти на самой вершине. Они ниже нас на четверть мили. Мы оставим их далеко позади, когда будем спускаться.
        Их лица горели от незримых уколов. Они рассыпались по снегу и поспешно карабкались вверх. Глухие раскаты выстрелов странно звучали в их ушах.
        — Слава богу,  — сказал Кит Лабискви.  — У них четыре мушкета и всего один винчестер. Да и ложные солнца мешают им целиться.
        — Это показывает, до чего разгневался мой отец,  — сказала она.  — Он приказал убить нас.
        — Как странно звучит твой голос,  — заметил Кит,  — как будто издалека.
        — Закрой рот,  — внезапно вскрикнула Лабискви.  — Молчи. Я знаю, что это такое. Закрой рот рукавом.
        Мак-Кэн упал первым и с трудом поднялся на ноги. И все они падали много раз, прежде чем Собрались до вершины Мускулы перестали их слушаться, Их тела оцепенели, Руки и ноги налились свинцом. Взобравшись на вершину, они оглянулись и увидели, что карабкающиеся за ними индейцы тоже падают на каждом шагу.
        — Им никогда сюда не добраться,  — сказала Лабискви.  — Это белая смерть. Я никогда ее не видела, но знаю о ней по рассказам стариков. Скоро нас окутает туманом, совсем непохожим на обыкновенные туманы. Немногие из видевши его остались в живых.
        Мак-Кэн начал задыхаться.
        — Закройте рот,  — приказал Мак-Кэну Кит.
        Свет замелькал, запрыгал, и Кит снова взглянул на бесчисленные солнца. Они тускнели, их застилало туманом. Воздух наполнился движущимися искрами. Таинственный туман, затянувши ближние вершины, поглотил индейцев, все еще пытавшихся ползти вверх. Мак-Кэн сел на корточки и закрыл лицо руками.
        — Вставайте,  — крикнул Кит.
        — Не могу,  — простонал Мак-Кэн.
        Его скорченное тело раскачивалось из стороны в сторону. Кит, нечеловеческим усилием воли преодолев летаргию, подошел к ирландцу. Голова у Кита была ясна. Сковано было только тело.
        — Оставь его,  — пробормотала Лабискви.
        Но Кит поднял ирландца на ноги и толкнул вниз по скату. Мак-Кэн, тормозя и правя палкой нырнул в облако алмазной пыли и исчез.
        Кит взглянул на Лабискви. Она улыбалась, хотя ей приходилось напрятать все силы, чтобы не поскользнуться. Кит кивнул ей, чтоб она начинала спуск. Она подошла к нему, и они вместе понеслись вниз сквозь холодное, колючее пламя.
        Он старался тормозить, но тело его было тяжелее тела девушки, он опередил ее и стремительно полетел под откос. Наконец, ему удалось остановиться. Он подождал Лабискви, и они вместе двинулись дальше, мало-помалу замедляя шаги. Летаргия становилась все сильнее. Даже самое невероятное напряжение воли не могло их заставить итти быстрее. Они прошли мимо Мак-Кэна, снова сидевшего на корточках. Кит палкой заставил его встать.
        — Надо остановиться,  — измученным голосом прошептала Лабискви.  — Иначе мы умрем. Нужно закрыться чем-нибудь — так говорили старики.
        Чтобы не тратить времени на развязывание узлов, она перерезала ремни своего мешка. Кит сделал то же самое. И, в последний раз взглянув на светящийся смертоносный туман и на ложные солнца, они покрылись спальными мешками и крепко прижались друг к другу. Затем что-то толкнуло их и упало. Они услышали слабый стон и ругательства, прерванные страшным приступом кашля, и поняли, что рядом с ними лежит Мак-Кэн и закрывается полами своей шубы.
        Они сами начали задыхаться. Сухой, судорожный беспрерывный кашель мучил их. Они почувствовали лихорадочный жар, который возрастал с каждым мгновением. С часу на час приступы кашля становились все чаще и сильнее, и к вечеру наступил кризис. Затем началось медленное улучшение.
        Один только Мак-Кэн продолжал кашлять все сильней и сильней. По его стонам и воплям они поняли, что он бредит. Кит попробовал откинуть свой мешок, но Лабискви остановила его.
        — Не надо,  — попросила она.  — Ты умрешь, если откроешься. Прижмись лицом к моей шубе, Дыши осторожней и не разговаривай.
        Они дремали в темноте, беспрестанно будя Друг друга медленно ослабевающим кашлем. По предположению Кита, было уже за полночь, когда Мак-Кэн кашлянул в последний раз.
        Кит проснулся от прикосновения ее губ к своим губам. Он лежал в объятиях Лабискви, голова его покоилась у нее на груди. Ее голос был радостен и звучен как всегда.
        — Уже день,  — сказала она, приподымая край спального мешка.  — Посмотри, любимый. Уже день. И мы живы. И больше не кашляем. Надю вставать, а я могла бы лежать здесь с тобой без конца. Последний час был особенно сладок. Я не спала, я любила тебя.
        — Я не слышу Мак-Кэна,  — сказал Кит.  — Почему индейцы не забрали нас?
        Он откинул мешок и увидел на небе одинокоея как всегда, солнце. Дул мягкий ведерок, предвещавший начало теплых дней. Все приняло кругом обычный вид. Мак-Кэн лежал на спине. Его немытое, прокопченное лагерным дымом лицо замерзло и стало твердым, как мрамор. Но это не произвело ни малейшего впечатления на Лабискви.
        — Смотри!  — закричала она.  — Зимородок! Это хорошая примета.
        Индейцев нигде не было видно.
        XIV

        Пищи было так мало, что они не смели есть даже десятой доли того, что им было нужно, сотой того, что им хотелось. День за днем брели они, как во сне, по пустынным горам, усталые и измученные голодом. По временам, приходя в себя, Кит с ненавистью смотрел на бесконечные снежные вершины. Они разучились думать и двигались, как автоматы. Снова и снова они пытались итти на запад и снова и снова снежные вершины, как бы насмехаясь над ними, отбрасывали; их то на восток, то на юг.
        — На юге выхода нет,  — говорила Лабискви.  — Старики знают. Выход на западе, только на западе.
        Опять настали холода и пошел густой снег, вернее даже не снег, а ледяные кристаллы, величиной с песчинку. Так продолжалось трое суток. Итти дальше было немыслимо. Они лежали в своих опальных мешках и ждали, когда снова засияет весеннее солнце. Лежа им меньше хотелось есть, и они могли экономить запасы. Так малы были порции, что голод их не ослабевал ни на мгновение. И Лабискви, обезумев от вкуса тонкого кусочка мяса, с животной радостью набрасывалась на завтрашнюю порцию и жадно совала ее себе в рот.
        Но почувствовав пищу во рту, она приходила в себя и выплевывала ее. И потом в страшном гневе била себя кулаком по губам.
        Много удивительного пришлось увидеть Киту. Когда кончился снегопад, подул сильный ветер, поднял сухие ледяные кристаллы и закрутил их столбами. Всю ночь напролет кружились снежные вихри, а когда рассвело, Кит увидел зрелище, которое принял за галлюцинацию. Кругом него громоздились горы и скалы то одинокие, как часовые, то целыми группами, похожими на совет могучих титанов. И, поднимаясь с вершин каждой скалы, в лазурном небе реяли гигантские снежные знамена длиною в целые мили, туманные и белые, как молоко. Их серебрило солнце, и в них сплетались свет и тень.
        Кит запел псалом: «Мои очи узрели славу господню» и, не отрываясь, смотрел на эти облака снежной пыли, похожие на серебристые шелковые шарфы.
        Он стоял и, как очарованный, глядел на них до тех пор, пока Лабискви не села.
        — Мне снится сон, Лабискви,  — сказал он,  — Неужели и ты мне только снишься?
        — Это не сон,  — ответила она.  — Мне рассказывали об этом старики.  — Теперь подуют теплые ветры, мы останемся живы и сможем отдохнуть.
        XV

        Кит застрелил зимородка, и они поделили его. Потом в долине, где уже начали распускаться ивы, он застрелил зайца. Наконец, ему попался тощий белый хорек, и это было все, что им удалось достать.
        Лицо Лабискви похудело. Но ее яркие большие глаза стали еще ярче и еще больше, и когда она смотрела на него, в них светилась дикая, неземная красота.
        Дни становились все длиннее, и снег стал оседать. Каждый день наст стаивал, и каждую ночь возникал снова. Они шли по утрам и вечерам, а середину дня лежали в рыхлом снегу. Когда глаза Кита уставали от белизны снега, Лабискви завязывала их платком и вела своего возлюбленного за собой на ремне. Изнемогая от голода, в почти беспрерывном бреду, медленно тащились они по пробуждающейся земле. Несмотря на все свое утомление, Кит стал бояться сна — так страшны и мучительны были сновидения в этой бредовой сумеречней стране. Ему постоянно снилась еда. Пища касалась губ, но всякий раз не попадала в рот. Он задавал обеды своим старым сан-францискским приятелям и, терзаемый голодом и жадностью, сам накрывал стол, украшал его багряными виноградными листьями. Гости опаздывали, и, пожимая им руки и смеясь их остротам, он жаждал только одного: скорее сесть за стол. Улучив минуту, он тайком тащил с тарелки горсть спелых маслин и тотчас же оборачивался, чтобы поздороваться с новым гостем. И приятели окружали его, начинались шутки и хохот, а все это время он судорожно сжимал в руке жирные маслины.
        Много давал он таких обедов, и все они кончались ничем. Ему снились пиры Гаргантюа, где огромные толпы ели бесчисленные бычьи туши, вытаскивая их из кипящих котлов и острыми ножами разрезая их на части. Он стоял с разинутым ртом перед длинными рядами индюшек, которых продавали лавочники в белых передниках. Все покупали их, кроме Кита, который стоял словно прикованный на кишевшем людьми тротуаре. Маленьким мальчиком сидел он с ложкой перед огромной миской молока, в которую был накрошен хлеб. По горным пастбищам гнался он за коровами, тщетно пытаясь высосать их вымя. В грязных трюмах он дрался с крысами за падаль и отбросы. Не было такой пищи, которой он не бредил бы.
        Только один раз ему приснился приятный сон. Потерпев кораблекрушение и умирая от голода, он боролся с огромными тихоокеанскими волнами, стараясь добраться до прилипших к скалам раковин, и таскал их на песок, к сухим водорослям, выброшенным прибоем. Он зажигал водоросли и клал раковины на горячие угли. Из них валил пар, и они раскрывались, обнажая розовое мясо. Сейчас они будут готовы. Теперь никто не отнимет у него еды. Наконец-то он вдоволь поест. И все же в нем зарождалось сомнение, и он подготовлял себя к крушению своей мечты, пока, наконец, розовое мясо не оказалось у него во рту. Он чувствует его губами. Он ест! Чудо совершилось! Он вздрогнул и проснулся… Было темно, он лежал на спине и радостно чавкал. Его челюсти двигались, на зубах хрустело мясо. Он не шевелнулся. И вот тонкие пальцы коснулись его губ и вложили ему в рот еще кусочек. На этот рае он не съел его, он рассердился. Лабискви заплакала и заснула в его объятиях, а он лежал с открытыми главами и дивился самоотверженной любви, на которую способна женщина.
        Настало время, когда вышли все их запасы. Зубчатые горы остались позади, перевалы понизились, им открылся желанный путь на запад. Но силы их истощились, пищи не было. И вот однажды они легли с вечера, а на утро не могли встать. Кит, ползая на коленях, собрал хворост и развел костер. Но Лабискви не могла даже сесть. Она падала при каждой попытке подняться. Кит опустился рядом с ней. Он слабо усмехнулся той механической привычке, которая заставила его разжечь никому не нужный костер — варить было нечего, и день стоял теплый. Мягкий ветерок шумел в сосновых ветках, всюду под снегом гремела музыка незримых ручейков.
        Лабискви лежала в забытьи. Грудь ее так незаметно вздымалась, что Кит много раз думал, что она уже умерла. Подвечер он услышал беличье цоканье. Волоча тяжелую винтовку, он поплелся по лужам. Он полз на четвереньках, вставал, падал, а перед ним скакала белка, дразнила его своим цоканьем и медленно уходила от него. Он не мог выстрелить сразу, а белка ни минуты не стояла на месте. Много раз падал он в мокрый снег и плакал от слабости. Много, раз пламя его жизни начинало меркнуть. Он тонул во мраке. Наконец, он упал в обморок. Вечерний холод привел его в себя. Его мокрая одежда примерзла к насту. Белка исчезла, и, после отчаянных усилий, он дополз до Лабискви. Его слабость была так велика, что он проспал всю ночь, не видя снов.
        Солнце было уже высоко, та же самая белка прыгала по деревьям, когда Кит проснулся от прикосновения руки Лабискви к его щеке.
        — Положи свою руку на мое сердце, любимый,  — сказала она. Слабый голос ее казался далеким.  — Мое сердце полно любви, ты держишь ее в своей руке.  — Много времени прошло, прежде чем она заговорила снова.  — Не забывай, что на юг пути нет. Это хорошо известно людям Карибу. Выход на западе, мы уже почти достигли его, и ты будешь спасен.
        Кит погрузился в забытье, похожее на смерть, но она снова разбудила его.
        — Прижми свои губы к моим,  — сказала она.  — Я хочу так умереть.
        — Мы умрем вместе, любимая,  — ответил он.
        — Нет.
        Слабым движением руки она остановила его. Голос ее был почти не слышен, и все же он уловил каждое олово.
        Потом рука ее полезла под капюшон шубки, вынула оттуда какой-то мешочек и вложила его в руки Кита.
        — Теперь губы, любимый. Твои губы на моих губах, твоя рука на моем сердце.
        И в этом долгом поцелуе ело снова окутал мрак. Очнувшись, он понял, что остался один и что ему суждено умереть. И он устало радовался смерти.
        Рука его лежала на мешочке. Улыбаясь своему любопытству, он дернул за шнурок, и из него посыпались кусочки пищи. Он узнал каждый кусочек. Все это Лабискви украла у себя самой: корочки хлеба, припрятанные еще до того, как Мак-Кэн потерял муку, огрызки мяса карибу, наполовину пережеванные, нетронутая задняя заячья нога, задняя нога и часть передней белого хорька, надкусанное крылышко и ножка зимородка — жалкие объедки, трагическое самоотречение, распятие жизни,  — крохи, украденные беспредельной любовью у беспощадного голода.
        С безумным смехом Кит высыпал все это на лед и снова погрузился в забытье.
        Он видел сон. Юкон высох. Он блуждал в его русле между грязных луж и промерзших скал и подбирал крупные золотые зерна. Они были очень тяжелы, но он открыл, что их можно есть. И он пожирал их с жадностью. В конце концов, за что же люди ценят золото, как не за то, что его можно есть.
        Он проснулся на другой день. Мысли его были до странности ясны. Зрение окрепло. Знакомая дрожь, ни разу не покидавшая его за время голода, исчезла, все тело его ликовало. Он чувствовал себя блаженно. И только повернувшись, чтобы разбудить Лабискви, он вспомнил все. Он стал искать огрызки нищи, высыпанные им ив мешочка на снег. Они исчезли. Он понял, что это их он принял в бреду за золотые зерна. В бредовом сне он вернул себе жизнь, приняв жертву Лабискви, которая вложила свое сердце ему в руку и показала ему, на какое чудо способна женщина.
        Он удивился, как легко ему удалось дотащить ее закутанное в меха тело до песчанной отмели, с которой стаял снег. Он вырыл яму и похоронил Лабискви.
        Три дня лишенный пищи, он шел на запад. В середине третьего дня он упал под одинокой сосной, на берегу широкой, свободной ото льда реки. Он понял, что это Клондайк. Прежде чем сознание его померкло, он успел развязать ремни и залезть в спальный мешок.
        Его разбудили сонные птичьи голоса. Были сумерки. Над ним в ветвях сосны сидели белые куропатки. Голод заставил его действовать, хотя это стоило ему страшных усилий. Прошло пять минут, прежде чем он мог приложить винтовку к плечу, и еще пять минут, прежде чем он, лежа на спине и целясь прямо вверх, спустил курок. Он промахнулся. Ни одна птица не упала, во и ни одна не улетела. Они попрежнему глупо и сонно суетились на дереве. Его плечо болело. Второй выстрел не удался, потому что пальцы его дрогнули, и он раньше времени опустил курок.
        Куропатки не улетели. Он сложил вчетверо свой спальный мешок и засунул его между боком и правой рукой. Положив на него приклад, он выстрелил в третий раз, и одна птица упала. Он жадно схватил ее, но увидел, что слишком крупная винтовочная пуля сорвала с нее все мясо и оставила ему только комок окровавленных перьев. Но куропатки все еще не улетали, и он решил попытаться в последний раз. Теперь он целил им в головы. Он заряжал и разряжал магазин. Он давал промахи. Он попадал. А глупые птицы падали прямо ему на грудь, отдавая свою жизнь для того, чтобы он мог насытиться и жить.
        Первую он съел сырой. Потом лег спать и спал, пока не переварил ее. Когда он проснулся, было уже совсем темно. Теперь у него было достаточно силы, чтобы зажечь костер. И всю ночь напролет до рассвета он жарил и ел, в порошок растирая зубами птичьи кости. Потом он заснул и спал до следующей ночи. Потом проснулся, снова заснул и проснулся, когда уже солнце было высоко.
        Он с удивлением увидел, что костер ярко горит, и что на углях стоит закопченый кофейник, а у огня сидит Малыш, курит коричневую папиросу и внимательно смотрит на него. Кит зашевелил губами, попытался что-то сказать, но почувствовал, что горло его сжала судорога, а грудь сотрясается от подступивших рыданий.
        Он протянул руку, схватил папиросу и жадно затянулся.
        — Я давно не курил,  — сказал он тихим спокойным голосом.  — Очень давно не курил.
        — Я вижу, ты и не ел очень давно,  — проворчал Малыш.
        Кит кивнул головой и указал на разбросанные вокруг перья куропаток.
        — Не ел, пока не убил этих птиц,  — сказал он.  — Знаешь ли, мне хотелось бы выпить чашечку кофе. Странный у него, должно быть, вкус. И лепешек бы съел, и сала…
        — И бобов?  — спросил Малыш.
        — О, это божественно вкусно. Я вижу, что я ужасно голоден.
        Пока один жарил, а другой ел, они в коротких словах рассказали друг другу все, что с ними произошло после разлуки.
        — Клондайк вскрылся,  — кончил свой рассказ! Малыш,  — и мы тронулись в путь. Две плоскодонки, шесть человек, кроме меня,  — ты знаешь всех, славные ребята,  — и, конечно, провизиям.
        Мы двигались быстро,  — пихались баграми, тащились волоком. А потом застряли на порогах. Ну, сам понимаешь, я очень торопился. Набил мешок провизией и пошел пешком. Я знал что найду тебя где-нибудь в горах, почти рехнувшимся.
        — Малыш, я иду за самым лучшим, что есть на Клондайке, и не могу больше ждать. Укладывайся. Это лучшее в мире. Золотые озера, золотые горы, приключения, дикая жизнь — чепуха перед этим.
        Малыш выпучил глаза.
        — В чем дело?  — спросил он.  — Уж не помешал ли ты?
        — Нет, я, в здравом уме. Может быть, для того, чтобы все стало ясным, человеку надо долго не есть. Я видел такие вещи, какие мне даже не снились. Теперь я знаю, что такое женщина.
        Малыш раскрыл рот, и по глазам его было видно, что он сейчас улыбнется.
        — Не смейся,  — ласково сказал Кит.  — Ты не знаешь, а я знаю.
        Лицо Малыша стало серьезный. Он вспомнил о чем-то.
        — Мне не трудно отгадать ее имя,  — сказал он.  — Все попили осушать Озеро Неожиданностей, осталась одна Джой Гастелл. Она рыщет по Даусону и ждет, не приведу ли я тебя. И она дала клятву, что если я вернусь один, она продаст все свои заявки, наймет армию стрелков, отправится в страну Карибу и проломит голову старому Снассу и всей его своре. И, если ты на минуту сдержишь свой пыл, я успею уложиться и отправиться вместе с тобой.
        notes

        Примечания

        1

        Гоголь-моголь.