ТАРЗАН. Том 5 Эдгар Райс Берроуз
        Тарзан #5

        Эдгар Берроуз
        ТАРЗАН
        Том пятый

        НЕИСТОВЫЙ ТАРЗАН

        Однажды по возвращении домой Тарзан находит свою ферму разрушенной, в ней нет больше ни одной живой души. Сердце Тарзана — сердце гордого, непокоренного зверя. Оно стучит у него в груди жаждой мести, неукротимым желанием найти и покарать виновных.
        В Тарзане живут и борются два существа. Вскормленный в джунглях племенем обезьян, он в минуту отчаяния превращается в необузданное человекообразное животное. В такие периоды своей жизни Тарзан мало напоминает цивилизованного человека, несмотря на воспитание и образование, полученные им в среде людей.
        Сердце дикого зверя-человека жаждет отмщения. Одну за другой Тарзан предпринимает тщетные попытки отыскать врагов. Впрочем, поиски не совсем бесплодны. Они приводят Тарзана к неожиданной встрече. Перед ним, отчаянно преодолевающим безводные пески пустыни, вдруг открывается настоящий оазис. Его взгляд ласкает прекрасная, утопающая в зелени долина. Ни дать, ни взять — райские кущи, земля обетованная для страждущих добра.
        Но нет, первое впечатление о людях, населяющих долину, обманчиво. Они коварны и злы. Они безумны и опасны в своем безумии. Крайне разочарованный, еще более ожесточившийся в своих бесплодных скитаниях, путник, своим обликом неуловимо напоминающий древнее лесное божество, он возвращается из дальних странствий ни с чем. Возвращается еще более ожесточенным и гневным, чем был. Берегитесь его все, кто встретится на пути. Человек или зверь — все едино, отныне он на всякого станет наводить ужас и смертельный страх.
        Впрочем, к зверям, которых полным-полно в джунглях, он все же питает нечто вроде симпатии. Как-никак он им не чужой. Плоть от плоти человеческой, Тарзан вскормлен зверем и с малых лет привык жить по звериным законам, которые ему кажутся более справедливыми, чем те, которыми руководствуются люди. И потому он сам воспринимает себя прежде всего не человеком, а его подобием — обезьяной, созданным столь же диким, сколь буйным и непредсказуемым в своем поведении. Таким и только таким отныне должны знать и запомнить его люди. Тарзан неукротим. Тарзан неистов. Тарзан непобедим.

         Глава 1
        УБИЙСТВО И ГРАБЕЖ

        Усталость давала себя знать. Шнайдер на исходе сил продирался сквозь частокол деревьев. Пот градом катился со лба, стекал на квадратную челюсть и бычью шею. Лейтенант, как там его, Обергатц, следовал за ним на положенном отдалении. Шествие замыкал младший лейтенант фон Госс, постоянно контролирующий идущую перед ним шеренгу выдохшихся аскари. Черные солдаты, следуя примеру белого офицера, подталкивали носильщиков остриями штыков и прикладами винтовок.
        Гауптман Шнайдер не мог подойти вплотную к каждому аскари. Он изливал свою прусскую желчь лишь на находившихся в непосредственной от него близости носильщиков. Да и с ними приходилось соблюдать разумное чувство меры, поскольку эти ублюдки были нагружены оружием. Трое белых мужчин, трое германских офицеров, волею судьбы оказавшиеся в самом центре Африки, могли рассчитывать только на самих себя.
        Фриц Шнейдер находился не в авангарде, а в середине отряда. Он контролировал ту его половину, которая вышагивала впереди. Другая половина находилась за спиной и была в поле зрения младшего лейтенанта фон Госса. Таким образом, офицеры страховали сами себя от возможных неожиданностей со стороны конвоируемых.
        Во главе шеренги плелись два совершенно голых дикаря, прикованных друг к другу металлическими ошейниками. То были аборигены здешних мест, проводники, поступившие на службу Культурфронту. На изможденных телах «доблестных добровольцев» красовались кровоподтеки и шрамы — свидетельство того, что цвет немецкой цивилизации проник даже в дебри Африки. Культура избранной нации предстала во всем своем блеске (и в треске ломаемых костей) перед ошарашенными и перепуганными насмерть туземцами. Картина живо напоминала события осени 1914 года в Бельгии. Страна, испытавшая горечь поражения, почувствовала на себе и наглое торжество насильников-победителей. Те, подобно варварам, ощущали себя в полнейшей безопасности и поступали с добычей и новоявленными рабами соответственно.
        Проводники, которым было велено сопровождать отряд по назначению, заблудились. Олухи царя небесного, без мозглые скоты. К сожалению, ничего другого от них ждать не следовало. Африканский проводник — это олицетворение самой тупости. Проследовать из пункта «а» в пункт «б» для него — неразрешимая проблема. Даже если он проделывал тот же маршрут неоднократно. Злоумышленниками их считать не следует, это было бы ошибкой. Такой народ, и все тут.
        Надо было бы поубивать их тут всех до единого. Фриц Шнайдер при других обстоятельствах именно так бы и поступил.
        Но он сдержал свой гнев. Он взял себя в руки и воздержался от справедливого наказания. Ибо оставалась еще слабая надежда, что окаянные дураки все-таки найдут правильный курс. Кроме того, пока это быдло существует, он может заставить их страдать. Страдать в той форме, в какой они единственно способны ощущать страдание! Он будет бить их, причинять им телесную боль. Причинять боль безнаказанно — неописуемое наслаждение.
        Несчастные создания все еще надеялись, что случится какое-то чудо и им удастся вывести отряд на верный путь. Они настаивали, что знают дорогу, и потому упорно продолжали плутать по сырому тропическому лесу, ведя людей по троне, глубоко вдавленной в почву и проложенной явно дикими обитателями джунглей. Здесь проходил слон-Тантор, пробирающийся с песчаных засушливых мест к воде. Здесь Буто-носорог, слепой в своем могуществе и гневе, ломился, не разбирая дороги, к водопою, а глубокой ночью огромные звери семейства кошачьих безмолвно крались под куполом нависших над тропой пластинчатых листьев лесных гигантов, пробираясь к поляне, где охотиться было лучше всего.
        На краю поляны, неожиданно открывшейся глазам проводников, их исполненные страха сердце забились новой надеждой. И даже герр гауптман радостно перевел дух, так как, казалось, кончились томительные дни безнадежных странствий через дикие непроходимые джунгли. Широкое пространство, покрытое ковром колеблющейся от легкого дуновения ветра шелковистой травы, открылось взору, уставшему от созерцания бесконечного однообразия леса. Кудрявые кустарники, перемежающиеся с изумрудными лужайками, и река, заблестевшая вдали, показались европейцу небесной благодатью.
        Гауптман Шнайдер с облегчением вздохнул, весело перебросился несколькими словами со своим лейтенантом, затем приставил к глазам полевой бинокль и внимательно осмотрел широкую равнину. Ничего подозрительного не заметив, он двинулся впереди отряда, указывая путь. Обойдя участок леса, мысом выдающийся среди ровного простора и оставив опушку за спиной, люди остановились в центре долины у речного берега...
        — Однако мы счастливчики, — сказал Шнайдер своим компаньонам.
        Лейтенант Обергатц тоже смотрел в бинокль, и его внимание привлек тот же объект, на который обратил свой взор старший по званию.
        — Да, — сказал он. — Похоже на английскую ферму, должно быть, это и есть ферма Грейстоков, ибо другой такой нет в Британской Восточной Африке. С нами Бог, герр гауптман.
        — Мы добрались до этих собачьих свиней как раз вовремя — пока они еще не знают, что их страна находится в состоянии войны с пашей, — довольно ухмыльнулся Шнайдер. — Пусть же они будут первыми, кто почувствует силу железной руки Германии!
        — Будем надеяться, что они дома, — заметил лейтенант, — чтобы мы могли захватить ^озяина с собой. Когда будем докладывать генералу Крафту в Найроби — хозяин фермы нам не помешает, наоборот! Это будет действительно отлично! Какой успех господина гауптмана Фрица Шнайдера — он доставил знаменитого Тарзана, человека-обезьяну в качестве военнопленного!
        Шнайдер победно улыбнулся и выпятил грудь.
        — Вы правы, мой друг, сказал он. — Это будет большая удача, полезная для нас обоих, но помните — предстоит пройти долгий путь, чтобы встретиться с генералом Крафтом. Прежде чем он достигнет Момбаса, эти презренные английские свиньи с их чертовой армией достаточно попортят ему крови. Нам потребуется много времени, чтобы добраться до Индийского океана.
        С такими мыслями и под такие разговоры небольшая, хорошо вооруженная воинская часть направилась по открытому пространству к уютной, содержащейся в образцовом порядке ферме Джона Клейтона, лорда Грейстока.
        Но велико было разочарование немцев, когда они узнали, что ни Тарзана, ни его сына не было дома. Леди Джейн не имела представления, что Великобритания и Германия воюют между собой. Она встретила господ офицеров очень гостеприимно, дав приказание своему верному слуге-вазири Васимбе приготовить угощение для чернокожих солдат врага.
        Далеко на востоке Тарзан, человек-обезьяна, быстро двигался, оставив Найроби, к своей ферме. В Найроби он получил известие о начале мировой войны, уже разгоревшейся в Европе. Осведомленный о вторжении немцев в Британскую Восточную Африку, он спешил домой, чтобы переправить свою жену в безопасное место. С Тарзаном отправилась группа чернокожих воинов. Они в пути были слишком медлительны, что не устраивало человека-обезьяну, так как он был великий мастер по части скоростных переходов по джунглям. Он использовал для этого ветви деревьев и лианы. На такое не был способен ни один самый сильный и тренированный человек в мире. Такой скорости можно было добиться, только пройдя «школу» Больших обезьян, где и получил свою необычную закалку Тарзан.
        Когда необходимость требовала, человек-обезьяна сбрасывал с себя, как докучливую одежду, тонкий налет цивилизации. В один миг этот рафинированный английский джентльмен превращался в обитателя джунглей, обнаженного, ловкого и хитрого, словно зверь, и такого же свирепого. Тем более что его подруга была в опасности. Эта мысль не давала Tapзaнv покоя.
        Он не думал о своей жене, как о леди Джейн Грейсток, скорее испытывал к ней чувства куда менее утонченные, зато более естественные — пуская в ход силу стальных мускулов, и как предписано законами самой жизни, он защищал ту, которую должен беречь и охранять. Для того ему даны мускулы. В эти минуты Тарзан не был уже членом палаты лордов. Перепрыгивая с дерева на дерево, без устали покрывая огромные пространства, несся к своей берлоге дикий зверь. Это была Большая обезьяна, преследующая единственную цель, исключающую всякие мысли об усталости или опасности.
        Маленькая мартышка Ману прыгала, щебеча и бранясь, в верхних террасах леса. Она заметила Тарзана, проходящего мимо. Она вспомнила их встречу, когда он, Великий Тармангани, точно такой же нагой и одинокий, с пеньковой веревкой в руках давным-давно пробирался по джунглям. Сейчас, по прошествии лет, Ману-мартышка была бела как лунь, и в ее затуманенных старческих глазах вспыхнули воспоминания о былых днях, когда Тарзан-обезьяна был верховным владыкой джунглей, колыбели дикой жизни, миллионы лет вершащей свой кругооборот в глубинах этого величественного и страшного леса.
        Тарзан пролетал между стволов гигантских деревьев, раскачиваясь на лианах, взмывая к вершинам древних исполинов, выбирая наиболее безопасный и удобный путь. Нума-лев, нежившийся в зарослях поблизости после удачной охоты, моргал желто-зелеными глазами и нервно колотил золотисто-рыжим хвостом, улавливая запах своего извечного врага. И Тарзан не мог не чувствовать присутствия Нумы и других зверей, окружавших его, когда проносился над ними, быстро пробираясь на запад. Время, проведенное в английских гостиных, не изменило его природу, он улавливал легкий шелест, производимый крошечной Ману в древесной коре, и слабый лепет ветвей кустарника, когда осторожно раздвигает их своим шелковым телом Шита-пантера. Он улавливал эти звуки еще до того, как сами Ману и Шита замечали его присутствие. Но как бы ни были остры обоняние и слух человека-обезьяны, и как ни быстро передвигался он сквозь глухую чащобу, в свое время усыновившую его, как ни были сильны мускулы его тела, он все же был смертен.
        Время и расстояние накладывали на него какие-то ограничения, и никто так сильно не ощущал эту истину, как сам Тарзан. Его бесил и печалил тот факт, что он не может передвигаться в пространстве с быстротой мысли, и что длинные и утомительные мили перед ним требуют часов и часов невероятных усилий, прежде чем он доберется, вырвавшись из окружающего его лесного лабиринта, на открытую равнину, к месту своего назначения.
        Требовались дни, хотя он ночью засыпал всего на пару часов, лишь бы только восстановить силы и поедал пищу чуть ли не на бегу, а почувствовав голод, охотился по пути, не задерживаясь из-за этого. Если антилопа Ваппи или кабан Хорта попадались ему на дороге, когда он был очень голоден, он задерживался лишь настолько, чтобы убить животное и отрезать себе от туши кусок мяса.
        Наконец его долгий путь подошел к концу. Он пробрался через последнюю густую часть леса, окружающую непроходимой для обычного человека преградой его поместье с восточной стороны. Тяжкий путь наконец был пройден! Он стоял на краю равнины и смотрел на виднеющиеся вдали строения, на то место, где стоял его дом.
        При первом же взгляде глаза у него сузились, а мускулы напряглись. Даже на таком большом расстоянии, на котором он находился от построек, было видно — там что-то неладно. Тонкая спираль дыма поднималась с правой стороны бунгало. Что за чертовщина! Почему это? Дым мог идти из кухни, но как раз с той стороны его и не было, очаг не дымил. Снова Тарзан-обезьяна устремился вперед. Быстрее, чем прежде, ибо его гнал неведомый ему ранее страх. Он, как и все звери, обладал так называемым шестым чувством, а точнее, великолепно развитой интуицией. Она и подсказала ему, что найдет он, подойдя поближе. Прежде чем он достиг бунгало, он уже ясно представил себе ту сцену, которая ждала его там.
        Тихо и безмолвно стоял домик, обвитый лозами дикого винограда. Догорающие угли указывали на месторасположение бывших хозяйственных построек. Исчезли, превратившись в смрадные кучи головешек, соломенные хижины его слуг. Поля и пастбища были пусты. Конюшни, коровники, овчарни — все, что составляло ценность и гордость фермы, исчезли, точно их и не существовало вовсе. Тут и там отяжелевшие грифы, натужно хлопая крыльями, поднимались в воздух и кружились над трупами людей и животных. С чувством, почти похожим на ужас, никогда им ранее не испытанный, человек-обезьяна заставил себя наконец войти в свой дом. Первое, что бросилось ему в глаза, вызвало в нем клокочущий гнев, помутивший сознание. На стене гостиной был распят Васимба, добрый великан, сын преданного Мувиро. Свыше года он был личным охранником леди Джейн. Перевернутая и разбросанная мебель в комнатах, бурые лужи засохшей крови на полу, кровавые отпечатки ладоней на стенах и деревянных панелях свидетельствовали о чудовищной и страшной битве, разыгравшейся в стенах бунгало. Поперек небольшого фортепиано лежал труп чернокожего воина, а под дверью
будуара леди Джейн в разных позах застыли мертвые тела трех наиболее преданных слуг Грейстоков. И дверь в эту комнату была заперта.
        С поникшими плечами и затуманенными глазами молча стоял Тарзан, уставясь на неодушевленную, а потому безмолвную панель двери, скрывавшую от него чудовищный секрет. О нем он даже не мог подумать. Медленно передвигая точно налитые свинцом ноги, он двинулся к двери. Оледеневшей рукой взялся за щеколду и так простоял еще какую-то минуту, а затем выпрямил внезапно свой могучий корпус, развернул широченные плечи, высоко поднял голову и бесстрашно распахнул дверь. Переступив порог комнаты, содержавшей самые дорогие воспоминания в его жизни, он оглядел ее. Никакое чувство не отразилось в угрюмых чертах лица, когда он вступил в будуар и оказался рядом с низенькой кушеткой и увидел на ней неподвижное тело, лежащее лицом вниз. Застывший и неподвижный предмет, а ведь так недавно в этом теле ключом била жизнь, юность, любовь... Слезы не затуманили глаз человека-обезьяны, но только Бог, создавший его, один смог узнать те мысли, что проносились в его полуди-карском мозгу, и, должно быть, Бог содрогнулся.
        Долгое время стоял так человек-обезьяна, глядя отрешенно на мертвое тело, погрузившись в воспоминания, затем наклонился и поднял его на руки. Повернув лицом к себе, он увидел, какой ужасной смертью погибла любимая женщина. Его душу затопили великое горе, ужас и испепеляющая ненависть. Ему не требовалось даже выяснять, кто совершил ужасное преступление: свидетельства его были кругом в виде разбитой вдребезги немецкой винтовки в гостиной или разорванной и пропитанной кровью солдатской фуражки на полу. Этого хватило, чтобы стало понятно, кто были те люди, совершившие ужасное и бессмысленное злодейство. Какой-то миг Тарзан еще надеялся, что черный обгорелый труп не принадлежал его жене, но когда глаза обнаружили и узнали кольца на обугленных пальцах, последняя слабая надежда покинула его.
        В глубоком молчании, с любовью и благоговением он похоронил жену в маленьком розарии. Эти цветы были гордостью и любовью Джейн Клейтон — бедное, бесформенное и обгоревшее тело, и рядом с ней нашли последнее пристанище несколько воинов-вазири, героически отдавших свои жизни, защищая любимую хозяйку. Героически и напрасно!
        С другой стороны дома Тарзан обнаружил свежие могилы, и в них он нашел последнее свидетельство, указывающее на истинных преступников, совершивших чудовищное злодеяние в его отсутствие. Здесь он обнаружил тела десятка наемных немецких солдат-аскари и разобрал по знакам различия на их формах номер части, к какой они принадлежали. Этого для человека-обезьяны было достаточно. Белые офицеры, командовавшие этими черными мерзавцами, могли быть найдены Тарзаном без особых трудностей.
        Вернувшись в розовый сад, он стоял среди цветущих кустов над могилой умершей жены с поникшей головой и прощался с ней навсегда. По мере того, как солнце золотило верхушки деревьев, клонясь к закату, Тарзан медленно направился по следу гауптмана Фрица Шнайдера и его кровавой банды. Он страдал молча, это молчание было не тягостным для него самого. Молчала потрясенная душа. Вначале огромная досада притупила все другие мысли и чувства. Его мозг был до такой степени оглушен, что в нем осталась только одна мысль: она мертва, она мертва, она мертва!.. Снова и снова эта фраза монотонно била молотком, отдаваясь в самом дальнем уголке мозга тупой пульсирующей болью. Однако ноги его механически следовали по пути ее убийц, а каждое чувство был подсознательно насторожено, фиксируя вечно присутствующие опасности джунглей.
        Постепенно ощущение невыносимой боли вызвало в нем другое чувство, настолько реальное, что оно казалось живым существом, идущим бок о бок с ним. Это была ненависть, и она принесла чувство какого-то облегчения и успокоения, так как это была ВЕЛИКАЯ НЕНАВИСТЬ, воодушевляющая его, как и до него воодушевляла бесчисленные тысячи других людей, зовя к отмщению. Ненависть к Германии и к немцам. Она концентрировалась на убийцах его жены, но относилась и ко всему немецкому — живому и неживому.
        По мере того, как эта мысль охватила его, он остановился, поднял застывшее лицо к Горо-луне и, протянув руки к ночному светилу, проклял тех, кто разорил некогда мирное бунгало, оставшееся где-то у него за спиной, и осквернил его чудовищным злодеянием.
        Молча он произнес клятву воевать до конца, до самой смерти, до полного уничтожения — отомстить всем, в ком течет немецкая кровь. За.этим взрывом чувств Тарзан почувствовал, как на него снизошло что-то вроде некоторого успокоения, так как до принесения страшной клятвы его будущность казалась бессмысленной, а сейчас жизнь заполнилась стремлением МСТИТЬ. Если поначалу завтрашний день казался безнадежно пустым и никчемным, то теперь появилось ощущение, разумеется, не счастья, но предстоящей ВЕЛИКОЙ РАБОТЫ. Она должна была за полнить всю его жизнь и сделать ее целеустремленной и полезной. И тоска понемногу стала менее острой и уступила место глубокой печали.
        Лишенный не только внешних символов цивилизованности, Тарзан изменился также и внешне, и внутренне. Он снова обрел облик дикого зверя, которым по сути своей и являлся. Его цивилизованность была лишь внешним лоском. Все это делалось ради нее, той, которую он любил, потому что она становилась счастливой, когда видела его таким. В действительности Тарзан с презрением относился к атрибутам внешней культуры. Он обладал богатым внутренним миром и пытливым умом, легко усвоившим все доступные богатства духа. Но он предпочитал не выставлять напоказ свой истинный духовный облик. Цивилизация для человека-обезьяны значила полную свободу во всем свободу действий, свободу мыслей, свободу любви и ненависти. Одежда его отягощала и всегда казалась неудобной. Она напоминала оковы, делающие несчастными многочисленных жителей Лондона и Парижа, и весьма ограничивающая его самого.
        Одежда была символом притворства и лицемерия. За ней стояла так называемая цивилизация. Те, кто носил ее, стыдились того, что создано Богом, — форм человеческого тела. Тарзан видел, как глупо и пошло выглядели животные, попавшие в руки человека и по его желанию одетые в различные одежды. Эти жалкие существа демонстрировались во всех цирках Европы. Они были комичны и уродливы. Точно так же, по его мнению, были глупы и жалки люди в одеждах. Иначе выглядели люди, которых он видел в первые двадцать лет своей жизни. Это были, как и он сам, голые дикари, не стеснявшиеся своей наготы. У человека-обезьяны они вызывали восхищение своим великолепным телосложением и пропорционально развитой мускулатурой.
        Он всегда восхищался мускулистыми, пропорционально сложенными телами, будь то тела зверей — льва, антилопы — или человека. Было выше его понимания, как одежда может рассматриваться и считаться более красивой, чем чистая, упругая и здоровая кожа. Разве пальто и брюки более изящны, чем нежные изгибы округлых мускулов, играющих под блестящей кожей?
        В цивилизованном обществе Тарзан столкнулся с неведомыми ему раньше завистью, эгоизмом, грубостью, превосходящими все низменные проявления жизни, известные в диких джунглях. И хотя мир цивилизации дал ему любимую женщину и нескольких друзей, которых он почитал, даже больше — обожал, он никогда не мог воспринять мир людских страстей так, как, например, это воспринимаете вы или я, поскольку мы с детства знали немного или вовсе ничего о мире джунглей и не представляли иной возможной жизни, как только в цивилизованном мире. Сейчас с чувством облегчения Тарзан сбросил с себя наносную мишуру выдуманных приличий и устремился в родную стихию безо всякой одежды, кроме набедренной повязки. С собой он захватил лишь оружие.
        Охотничий нож его отца висел на левом бедре, колчан со стрелами был переброшен через плечо, а торс крест-накрест опоясывала пеньковая веревка проверенной крепости, без которой Тарзан чувствовал себя почти обнаженным, как почувствовали бы себя вы, сбросив одежду и оставшись на улице в одних трусах. Тяжелая военная пика, которую он держал постоянно при себе, крепилась за спиной 'и довершала его вооружение и общий вид. Медальончик, украшенный бриллиантом, с фотографией матери и отца иод инкрустированной крышкой, который он всегда носил на груди, пока не отдал его Джейн в знак своей глубочайшей преданности еще до свадьбы, на обгоревшем теле отсутствовал. Джейн очень ценила этот подарок мужа, никогда с ним не расставалась и постоянно носила его. Но на теле убитой он не обнаружил заветного медальона. Поэтому в счет убийцам он поставил и кражу самой драгоценной для него вещи. Это еще усилило его ненависть. Вернуть обратно медальон, вырвать из поганых лап во что бы то ни стало!
        К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного путешествия даже его стальные мускулы нуждаются в отдыхе. Хотя преследовать убийц нужно было немедленно, требовалась скорость. Упорство в достижении цели и желание потребовать от немцев гораздо больше, чем «зуб за зуб» или «око за око», дает свой результат лишь с учетом элемента времени — не упустить!
        Внешне, как и внутренне, Тарзан превратился в зверя, а у зверей время как единица измерения не имеет значения. Животные заинтересованы только в «сейчас», а поскольку это «сейчас» для них существует всегда, для зверя нет временных границ для выполнения тех или иных задач. Тем человек-обезьяна и отличался от животных, что сознавал — срок, отпущенный ему для мести, ограничен. Но как зверь он настойчиво стремился к цели, и жажда действия заставляла его ускорить движение.
        Тарзан посвятил отныне свою жизнь мести, и месть стала его естественным состоянием. Он все свое время отдал погоне. Он почти не отдыхал в пути, но не чувствовал усталости! Его мысли были заняты горем и местью, но все-таки даже столь выносливый человек-обезьяна был сделать остановку для привала. Джунгли погрузились в ночную тьму.
        Косматые тучи быстро неслись по небу, время от времени приоткрывая Горо луну, и предупреждали человека-обезьяну о надвигающейся грозе. Лесные дебри, тени, отбрасываемые тучами, заливали почти ощутимой на ощупь, густой, как деготь, чернотой. Для вас или для меня зловещая тьма была бы устрашающей с наполняющими ее шуршанием и треском сучьев. Временами воцарялось безмолвие, в котором даже не самое буйное воображение, присущее животным, приводит их к напряжению перед угрожающими им опасностями, иной раз мнимыми, но чаще вполне реальными.
        Тарзан шел по следу, не обращая на таинственные звуки никакого внимания, но он все время был начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви деревьев. Острое чутье подсказало ему, что Нума притаился на его пути, приготовившись к прыжку и убийству. Затем он немного отошел в сторону от тропы, так как Буто-носорог продирался навстречу по узкому проходу среди густых зарослей. Он уступил носорогу дорогу, чтобы избежать ненужного столкновения.
        Когда наконец Тарзан взобрался на дерево, луна уже была скрыта тяжелыми тучами, верхушки деревьев непрерывно раскачивались, а нарастающий ветер своим свистом заглушал звуки джунглей. Выше и выше забирался Тарзан. На одном из деревьев им была устроена в одно из прошлых его путешествий небольшая площадка из ветвей. Он отыскал ее.
        Стало очень темно, темней, чем до сих нор, так как небо затянуло толстым слоем туч. Вдруг человек-обезьяна замер. Его чувствительные ноздри расширились, он втягивал воздух, озираясь вокруг, затем с быстротой кошки прыгнул с настила вверх, в темноту, поймал упругую ветвь, качнулся на ней, затем полез все выше и выше.
        Что могло его заставить проделать эти быстрые движения в гуще древесной кроны? Вы или я, наверное, ни за что не заметили бы то гибкое тело, что в какое-то мгновение мелькнуло над ним и вдруг оказалось внизу. Но он покинул настил, стремительно прыгнул вверх, раздался громкий досадующий рев, и когда на какое-то мгновение из-за туч выглянула луна, даже вы наверняка заметили бы темную массу на импровизированной платформе, которая вдруг заворочалась. Когда ваши глаза привыкли бы к темноте, то вы увидели бы, что эта темная масса была Шитой-пантерой.
        В ответ на кошачье урчание, низкое и свирепое, человек-обезьяна исторг из глубины своей грудной клетки низкий рык-предупреждение пантере, что она заняла логово, принадлежащее другому. Но Шита была не в настроении уступать, и с угрожающе поднятой оскаленной мордой уставилась на бронзового голого Тармангани. Очень медленно человек-обезьяна полз по ветке, пока не оказался прямо над пантерой. В руке у него сверкнул под луной охотничий нож, наследство его давно умершего отца. Оружие, которое впервые дало ему истинное превосходство над зверями джунглей. Тарзан надеялся, что ему не придется применить его, так как знал, что подобные стычки в джунглях чаще всего разрешаются лишь угрожающим рычанием. В джунглях принято блефовать, как и за карточным столом в салоне. Только жаждая любви и пищи, крупные звери нападают без раздумья.
        Тарзан оперся о ствол дерева и склонился ниже к Шите. «Захватчица» — пантера привстала и приняла сидячее положение. Ее оскаленная пасть находилась в нескольких футах от лица человека. Тарзан закричал и пырнул ножом в морду кошки.
        — Я Тарзан, человек-обезьяна! Это мое логово! Убирайся немедленно, или я убью тебя!
        Хотя он говорил на языке Больших обезьян, понятном всем живым существам в джунглях, сомнительно было, что Шита поняла его слова, хотя дикая кошка сообразила, что эта безволосая обезьяна хочет согнать ее с удобной постели. Как молния, Шита откинулась назад и ударила лапой незваного гостя. Этот удар мог бы снести половину лица человека-обезьяны, но когти только свистнули в воздухе, не коснувшись его. Тарзан оказался проворнее? [Питы. Тогда рычащая пантера встала на все четыре лапы на маленькой платформе. Она не собиралась уступать свое место неизвестному пришельцу. Тарзан высвободил тяжелое копье и ткнул острием Шиту в рычащую морду. Шита отбросила копье лапой. Тарзан замахнулся вновь. Некоторое время длился этот кровавый поединок. Разъяренная кошка решила добраться всерьез до возмутителя спокойствия, но когда она попыталась прыгнуть на ветку, на которой сидел Тарзан, то ее встретило острое копье, направленное прямо ей в морду. Каждый раз это острие задевало самые чувствительные, самые нежные места ее тела, она рычала и отбивалась, но, наконец, ярость победила страх и боль. Она прыгнула туда, где
засел Тарзан.
        Теперь враги находились лицом к лицу на одной ветке. Шита предвкушала быстрое мщение, а в завершение и сытый ужин» Безволосая обезьяна с ее тонкими лапками и слабыми когтями явно беспомощна перед ее мощью.
        Тяжелая ветвь согнулась под тяжестью двух зверей. Когда Шита осторожно ползла по ней, Тарзан, рыча, подался медленно назад.
        Ветер усилился, поднималась буря, даже лесные исполины раскачивались, а ветка, на которой стояли друг против друга два врага, подломилась и начала падать, накренившись, как палуба корабля, опрокинутого штормом.
        Луны теперь совсем не было в небе, но зигзаги молнии лиловым светом озаряли джунгли. Эти короткие яростные вспышки выхватывали из тьмы картину примитивных страстей, разыгравшуюся на надломленной ветке. Тарзан отодвинулся и прижался к стволу. Шита вцепилась в качнувшуюся ветвь, на ней уже почти невозможно было удержаться. Кошка, разъярившись от болезненных ран, нанесенных острым копьем, перешла границы осторожности. Она уже была в таком состоянии, что позабыла о драке, ей хотелось только удержаться, и в этот момент Тарзан решил напасть. С ревом, слившимся с ударом грома, он прыгнул к пантере. Та ожесточенно отмахнулась одной передней лапой, а второй судорожно вцепилась в сломанную ветку. Человек-обезьяна не собирался сперва убивать, но ему ничего другого не оставалось. Он прыгнул, пролетел в нескольких дюймах над поднятой когтистой лапой и опустился на спину хищницы. Когда он прикоснулся к ней, инстинкт охотника заговорил в нем, и он всадил свой нож зверю в бок. Шита взвыла от боли, ненависти и злобы. От ярости она обезумела.
        Визжа и бросаясь из стороны в сторону, пантера пыталась сбросить голую обезьяну со своей спины. В какое-то мгновение она уцепилась за ветку, пытаясь спасти свою жизнь, но промахнулась. Падая вниз, во тьму с Тарзаном на спине, ни на минуту не выпускавшим ее из объятий, Шита пыталась вырваться. Оба рухнули на землю. Ни на одно мгновение человек-обезьяна не выпускал кошку из объятий, держа ее бьющееся тело мертвой хваткой.
        Он вступил со зверем в смертельный бой, где существует неписанный закон джунглей — в такой битве должен погибнуть один либо оба, прежде, чем битва закончится. Шита была кошкой, хоть и огромной, поэтому она упала на четыре растопыренные лапы. Вес человека-обезьяны придавил ее к земле. Длинные нож снова впился в пушистый бок. Еще раз попыталась пантера подняться, но только для того, чтобы снова упасть на землю. Тарзан почувствовал, как гигантские мышцы внезапно потеряли свою упругость, тело под ним обмякло. Шита была мертва.
        Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на труп поверженного врага, поднял лицо к грохочущему небу, и, когда блеснула молния и разразился тропический ливень, из его груди вырвался жуткий победный клич обезьяны-самца.
        Достигнув своей цели и отогнав врага от логова, Тарзан собрал огромную охапку веток и листьев и улегся, одновременно ими же и укрывшись. Несмотря на удары грома и яркие молнии, он немедля крепко заснул.

         Глава 2
        ЛЬВИНАЯ ПЕЩЕРА

        Дождь продолжался в течение двадцати четырех часов, это был теплый и обильный тропический ливень, поэтому, когда он стих, тропа, по которой следовал Тарзан, совсем размокла и исчезла в сырой растительности. Джунгли напитались влагой, идти по мокрому лесу было холодно и неудобно. Тарзан продрог и был в угрюмом настроении, пробираясь по лабиринту джунглей. Ману-мартышка дрожала, сидя в сырых листьях. Она недовольно ворчала при его приближении, но переставала болтать, когда он оказывался рядом. Даже пантеры и львы пропускали рычащего Тармангани, не приставая к нему.
        Когда на второй день пути выглянуло солнце, .широкую открытую долину обильно залило живительное тепло. Тарзан отогрел свое бронзовое тело. Настроение его улучшилось; но все же он превратился в угрюмое грубое животное, настойчиво пробирающееся вперед, на юг. Он надеялся там снова отыскать след немцев.
        Тарзан пришел в земли Немецкой Восточной Африки, и в его намерения входило добраться до скалистого кряжа западнее Килиманджаро, к суровым горным вершинам. Он готов был пересечь горы, затем повернуть к востоку вдоль южной стороны скалистой цепи и выйти к железной дороге, ведущей в Тангу.
        Исходя из опыта, приобретенного среди людей, он полагал, что в направлении этой железной дороги, вероятнее всего, и будут наступать немецкие войска. Двумя днями позже с южных склонов Килиманджаро он слушал далекую канонаду пушек, доносящуюся откуда-то с востока.
        Вторая половина дня выдалась мрачной и облачной, и когда Тарзан проходил через узкое ущелье, несколько крупных капель дождя упало на его обнаженные плечи. Тарзан тряхнул головой и поежился, выражая свое недовольство ворчанием, затем огляделся кругом в поисках убежища. Он изрядно промок и продрог. Ему хотелось побыстрее добраться к источнику пушечной канонады, ибо он знал — там немцы воюют против англичан. На какое-то мгновение его грудь наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин. Ему захотелось встать в ряды бойцов и задать перцу этим бошам, но минутный порыв патриотизма быстро прошел. Он снова со злобой тряхнул головой.
        — Нет, — пробормотал он. — Тарзан-обезьяна не англичанин, англичане — люди, а Тарзан — Тармангани. — Владыка Джунглей, однако, не мог скрыть от себя, от своего горя или от своей мрачной ненависти к человечеству в целом, что все же его сердце дрогнуло при мысли, что англичане восстали против немцев! Он сожалел, что англичане были человеческими существами, а не большими белыми обезьянами, кем он снова себя считал. — Завтра, — подумал он, — я пойду этим путем и найду немцев! — после чего приступил к поискам убежища от бури.
        Вдруг он обнаружил низкое и узкое отверстие, которое было похоже на пещеру, у основания отвесной скалы, образующей северный склон горы... Вытащив нож, Тарзан осторожно приблизился к отверстому входу, так как понимал, что если это пещера, то, скорее всего, она служит логовом какому-нибудь зверю. Перед входом лежало много обломков камней разных размеров, таких же, как и те, что были разбросаны у подножия огромного утеса. Тарзан подумал, что если найденная пещера не занята никем, этими камнями он завалит вход и обеспечит себе спокойную и мирную ночь внутри убежища. Пусть буря свирепствует, Тарзан переждет ее в пещере. Пока стихия беснуется снаружи, ему внутри будет удобно и сухо. Тонкая струйка холодной воды пробежала по голой спине. Нужно было спешить. Тарзан подошел поближе к пещере и опустился на колени. Он обнюхал землю и тихо зарычал, его верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке. Он узнал, кто хозяин пещеры.
        — Нума, — пробормотал Тарзан и решил, что не остановится. Нума мог отсутствовать, и надо было обследовать пещеру в отсутствие льва.
        Вход был так низок, что человек-обезьяна вынужден был встать на четвереньки, чтобы просунуть голову в отверстие, но сначала он осмотрелся, прислушался и повел носом во все стороны; обернувшись, обнюхал воздух и позади себя, чтобы не попасть впросак. При первом взгляде он увидел внутри пещеры узкий тоннель с поблескивающим дневным светом в дальнем конце. Внутри тоннеля поэтому не было темно, и человек-обезьяна мог легко увидеть, что ход в данный момент пуст. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз к противоположному выходу, полностью сознавая, какой опасности подвергнется, если Нума войдет в пещеру навстречу ему. Но Нума не появился, и человек-обезьяна растянулся во весь рост у выхода, но тут он обнаружил еще один лаз и, двинувшись туда, оказался в глубокой скальной трещине. Стены ее с обеих сторон были отвесны, они пересекали крутой обрыв, образуя проход из внешнего мира в каменный колодец, полностью огороженный со всех сторон крутыми неприступными скалами.
        За исключением обнаруженного им прохода из пещеры, другого входа в ущелье не было, каменный колодец был примерно в сто футов длиной и около пятидесяти шириной и, по всей вероятности, защищен наглухо от внешнего мира гранитными скалами, не пропускавшими воду за долгие годы его существования. Тонкая струйка с громадной снежной шапки Килиманджаро стекала по краю стены у входа в пещеру, образуя крохотную лужицу у подножия скалы, откуда небольшой ручеек сбегал в туннель и исчезал где-то в узком ущелье.
        Единственное большое дерево выросло в центре узкого м глубокого каменного колодца. Пучки жесткой травы торчали то тут, то там среди камней, устилающих дно этого ущелья. Множество костей крупных животных валялось вокруг, среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов. Он поднял брови.
        — Людоед! — пробормотал человек-обезьяна. — И видно по всему, что он побывал здесь сегодня ночью. Тарзан займет логово людоеда, а Нума может выть и бесноваться снаружи.
        Человек-обезьяна прошел в узкое углубление ущелья, осмотрев все вокруг, и стоял теперь около дерева, довольный тем, что туннель был сухим и надежным убежищем на ночь. Он повернулся, чтобы продолжать свой путь к расщелине, служившей выходом, чтобы заложить этот единственный путь в убежище камнями на случай возвращения Нумы, но только успел подумать об этом, как до его тонкого слуха донесся шорох. Этот шорох заставил его замереть, устремив острый взгляд на жерло туннеля.
        Через мгновение голова огромного льва с пышной черной гривой показалась в отверстии. Желто-зеленые глаза свирепо оглядывали все вокруг, они не мигая уставились прямо на неподвижную фигуру Тармангани, и из широкой груди хищника исторгся густой рык, верхняя губа приподнялась, обнажив мощные клыки.
        — Ах ты, брат Данго-гиены! — закричал Тарзан, разгневавшись на то, что Нума возвратился так не вовремя, тем самым нарушив его замыслы хорошенько выспаться в сухой пещере этой ночью. — Я Тарзан-обезьяна, Владыка Джунглей! Сегодня я буду спать в твоей берлоге! Убирайся!
        Но Нума не уходил. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.
        Никто никогда не может быть уверен в поступках льва. Он может поджать хвост и убежать при первой же попытке нападения на него. Так в свое время Тарзану удавалось запугивать многих из них. Но сейчас этот номер не прошел. Камень угодил в морду Нумы, в самое чувствительное для зверей кошачьей породы место — в нос, но вместо того, чтобы заставить зверя бежать, удар вызвал в нем дикую ярость.
        Подняв хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью, какую в состоянии развить курьерский поезд. За какое-то мгновение Тарзан взлетел на дерево и затаился в его ветвях. Там, присев на корточки, он дразнился и бросал угрозы царю зверей, а Нума продолжал кружиться под деревом и злобно рычать от ярости.
        Дождь усилился, добавив к разочарованию Тарзана еще неудобства от холодного ливня; укрыться от него на дереве было невозможно. Тарзан был очень зол, однако лишь необходимость могла заставить его вступить в смертельную схватку со львом: он с его ловкостью, силой и умением мог потягаться со страшными мускулами, громадным весом, когтями и клыками льва, но сейчас даже не считал возможным спуститься и вступить в неравную и бесполезную борьбу лишь ради того, чтобы вознаградить себя какими-то удобствами. Поэтому решил оставаться на дереве.
        Дождь усиливался, а лев ходил и ходил внизу, изредка бросая злобный взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть поверхность скалы. Она была испещрена трещинами и вполне годилась послужить дорогой для спасения и побега. Он увидел несколько мест, где мог бы уцепиться ногой за шероховатость скалы. Возможно, такой путь и был сопряжен с некоторой опасностью, но шансов на успех было много; это дало бы ему возможность избежать схватки с Нумой: тот смог бы догнать его только в дальнем конце узкого глубокого ущелья. Нума же не обращал внимания на дождь и не подавал надежды, что собирается вскоре покинуть свой пост.
        Тарзан начал уже серьезно подумывать, не лучше ли воспользоваться ненадежным шансом и вступить в борьбу со львом, чем оставаться мокрым, холодным и униженным на дереве; но только он подумал об этом, как Нума неожиданно повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, даже не оглянувшись назад. В тот момент, когда он исчез, Тарзан легко спустился на землю и побежал к скале. Но лев, войдя в туннель, тут же выскочил обратно и бросился за убегающим человеком-обезьяной. Если удастся получить возможность хотя бы одним пальцем ноги упереться о выступ скалы, думал Тарзан, он будет спасен, но, поскользнувшись на мокрых камнях, рискует упасть прямо в когти Нумы, и тогда он, Великий Тармангани, будет беспомощен.
        С проворством кошки Тарзан вскарабкался по скале на тридцать футов вверх, затем передохнул и, найдя точку опоры для ног, остановился и окинул взглядом Нуму. Лев подпрыгивал и тянулся вверх в тщетной попытке забраться на неприступную стену за ускользнувшей жертвой. Он взлетал в воздух на пятнадцать-двадцать футов от земли и падал вниз, побежденный высотой. Тарзан мгновение смотрел на него, а затем приступил к медленному и осторожному восхождению к вершине; несколько раз он чуть не сорвался, но наконец, ухватившись пальцами за кромку скалы, подтянулся на руках и поднялся наверх. Он схватил острый кусок камня и запустил его в Нуму, а сам отрыгнул от края.
        Найдя легкий спуск с горы ка другую ее сторону, покинув негостеприимное ущелье, он был почти готов продолжать свой путь туда, откуда все еще доносился грохот орудий, когда неожиданная мысль заставила его остановиться. На губах Тарзана заиграла улыбка. Повернувшись, он быстро зашагал назад, к наружному выходу пещеры Нумы. Подойдя поближе, он прислушался, затем стал быстро собирать крупные камни и громоздить их у входа. Он почти заложил его, когда появился лев. Свирепый, злобный лев! Он обеими лапами ударил по груде камней, набросанной Тарзаном, его рев сотрясал землю, но этот злобный звук не испугал Тарзана-обезьяну. На шерстистой груди своей приемной матери он закрывал свои младенческие глазки и засыпал под аккомпанемент звериного рыка. Бесчисленные ночи прошлых лет прошли под дикие звуки джунглей. Что ему был свирепый рев разъяренного зверя? Обыденный шум. Вряд ли можно отыскать в памяти день или ночь из его жизни в джунглях, когда он не слышал яростного крика Нумы, а практически всю свою жизнь, проведенную среди девственной природы, он постоянно слышал голодный вой страшных обитателей джунглей
или громкий устрашающий клич самцов в период брачных ночей. Такие звуки действовали на Тарзана так же, как действует на городского жителя шум промчавшегося автомобиля. Если это происходит не рядом, то вряд ли кто из горожан вообще замечает его.
        Фигурально выражаясь, Тарзан не находился рядом с мчащимся автомобилем, Нума не мог его достать, и человек-обезьяна это знал. Он продолжал осторожно и тщательно закладывать вход, пока не лишил Нуму полностью возможности выйти наружу. Покончив с этим, он просунул голову в оставленную щелку, скорчил гримасу замурованному льву и продолжал свой путь на восток.
        — Людоед не сможет больше лакомиться человечиной, — пробурчал он себе под нос.
        Эту ночь Тарзан провел под нависшей скалой, без особых удобств, а на следующее утро возобновил свой путь, останавливаясь только на то короткое время, которое требовалось^ чтобы добыть пищу, то есть убить первое встречное животное, поесть теплого парного мяса, и утолить жажду. Дикие звери после еды ложатся спать, но Тарзан не мог себе этого позволить — утроба не должна была мешать его планам. В этом состояло одно и величайших отличий человека-обезьяны от его диких собратьев, обитающих в джунглях.
        Звуки перестрелки впереди то возникали, то прекращались в течение дня. Он заметил, что ближе к рассвету гром пушек почти совсем затих. К полудню второго дня Тарзан нагнал войско, двигавшееся по направлению к фронту. Отряд был похож на партию налетчиков: солдаты тащили за собой коз и коров, с ними шли местные носильщики, нагруженные зерном и другой провизией.
        Тарзан заметил, что на всех туземцах-носильщиках красовались ошейники. Отходящие от ошейников цепи сковывали негров попарно.
        Воинская часть была составлена из местных жителей, одетых в немецкую форму. Офицеры были белыми. Никто не заметил Тарзана, хотя он следил за войском в течение двух часов, изучая порядки, бытующие в немецких частях. Он полагал, что эти знания ему пригодятся в дальнейшем при поисках убийц.
        Тарзан рассмотрел опознавательные знаки на форме военных и убедился, что они не похожи на те, что были на убитом солдате в бунгало. Затем прошел вперед, пользуясь густым кустарником, для того, чтобы остаться незамеченным. Он набрел на немцев, но не стал убивать их, потому что убийство первых попавшихся немцев не было основной его целью на данном этапе. Сейчас для него было важно найти тех, кто погубил его жену. После того, как он рассчитается с убийцами жены и чернокожих вазири, выполнив свой долг кровавой мести, то уж тогда возьмется за такое «небольшое» дельце, как убийство всех немцев, что попадутся на его пути, а он знал — многим придется столкнуться с ним, ибо он будет охотиться за немцами настойчиво, как профессиональный охотник, преследующий зверей-людоедов.
        При приближении к линии фронта войска становились все многочисленнее. Попадались мощные грузовики, воловьи упряжки с войсковым скарбом. Встречались раненые, бредущие по обочине, некоторых несли и везли в повозках. Он пересек железнодорожную насыпь на небольшом расстоянии от станции и увидел, что раненых доставляли на станцию для транспортировки в базовый госпиталь. Возможно, он располагался в Танге, на побережье океана.
        Был уже вечер, когда Тарзан добрался до гор Парса. У подножия их был разбит военный лагерь. Приблизившись с тыла, Тарзан убедился, что лагерь плохо охраняется. Часовых на месте не было, а те, которые и были, явно проявляли недостаточно бдительности. Поэтому он легко смог пробраться после наступления темноты к палаткам с целью подслушать разговоры солдат и получить хоть какую-то информацию, наводящую на след убийц его жены.
        Остановившись за палаткой, перед которой сидела группа солдат-туземцев, он уловил несколько слов, сказанных на местном диалекте. Эти слова сразу приковали к себе его внимание.
        — Вазири боролись, как дьяволы, но мы лучшие вояки, мы их всех убили, а когда все были мертвы, капитан пошел в дом и убил женщину. Он вышел наружу и орал очень громко, пока все воины-вазири не были убиты. Младший лейтенант фон Госс, более храбрый, тоже кричал на нас очень громко. Он требовал, чтобы мы добили раненых и чтобы никто не ушел живым. Он заставил нас пригвоздить одного из вазири, который был ранен, к стене, тот умирал в мучениях, а лейтенант громко смеялся, видя, какие тот испытывает страдания. Все мы тоже смеялись — это было так смешно!
        Как истерзанное животное, угрюмое и беспощадное в своем гневе, Тарзан скорчился в тени за палаткой. Какие мысли бились в его диком мозгу? Кто может дать ответ? Никаких внешних признаков переживаний не было заметно на красивом лице. Холодные серые глаза выражали только напряженное внимание.
        Вдруг словоохотливый солдат поднялся и, попрощавшись с собеседником, пошел куда-то в глубь лагеря. Он прошел в десяти футах от человека-обезьяны и направился в противоположный конец стоянки. Тарзан последовал за ним и настиг болтливого мерзавца к тени кустов. Без звука человек-зверь прыгнул ему на спину, свалил на землю, одновременно сомкнув свои стальные пальцы на его горле — тот не успел даже вскрикнуть. Тарзан оттащил свою жертву, крепко держа за шею, в заросли.
        — Ни звука! — предупредил он чернокожего, говоря на местном диалекте, после слегка ослабил стальную хватку. Полузадушенный попытался набрать воздуха в грудную клетку, ворочая испуганными глазами, чтобы увидеть, что это за существо, во власти которого он оказался, беспомощный, как ребенок. В темноте он увидел только смуглое обнаженное тело, склонившееся над ним, но он все еще с ужасом вспоминал страшную силу могучих мускулов, сдавивших его горло. Тот, кто утащил его в кусты с легкостью, как пушинку, был дьявольски силен. Если какая-либо мысль о сопротивлении и пришла негру на ум, он ее, видимо, сразу же отбросил, как явно безнадежную, и не сделал ни единого движения, чтобы попытаться бежать.
        — Как имя офицера, убившего женщину в бунгало, где вы воевали с вазири? — спросил Тарзан.
        — Гауптман Шнайдер, — просипел негр, когда смог наконец овладеть своим голосом.
        — Где он? — потребовал ответа человек-обезьяна.
        — Он здесь, может быть, в штабной палатке — многие из офицеров идут туда для получения приказа.
        — Веди меня туда! — скомандовал Тарзан. — Если посмеешь позвать на помощь, я немедленно тебя убью! Вставай!
        Негр встал и повел Тарзана обходным путем через лагерь.
        Несколько раз они вынуждены были скрываться, пока проходили солдаты, наконец подошли к большому стогу сена, от угла его негр указал на двухэтажное сборное здание, стоящее наособицу вдали от простых палаток.
        — Там штаб! — сказал негр. — Дальше мы не можем пройти незамеченными. Вокруг много солдат.
        Тарзан понял, что в обществе негра ему не удастся продолжить свой путь. Он повернулся, взглянув на своего подневольного проводника и задумался на мгновение, как бы размышляя, какое принять решение.
        — Ты помогал распинать Васимбу, юношу-вазири? — спросил он тихим, но страшным шепотом.
        Негр задрожал, колени под ним подогнулись.
        — Он приказал нам это сделать! — молил чернокожий.
        — Кто приказал это сделать? — потребовал ответа Тарзан.
        — Младший лейтенант фон Госс, — ответил солдат. — Он тоже здесь.
        — Я его найду! — ответил Тарзан непреклонно и снова спросил: — Ты помогал распинать Васимбу-вазири, и пока он рыдал, ты смеялся?
        Негр зашатался, он как бы почувствовал в этом вопросе свой смертный приговор. Без единого звука Тарзан схватил негра за горло. Как и прежде, ни звука не вылетело из перехваченной глотки — могучие мускулы напряглись, руки взмыли вверх, а с ними и тело черного солдата, помогавшего распинать Васимбу. Описав в воздухе круг — раз, другой, третий, тело было отброшено в сторону с такой силой, словно было выпущено из катапульты, а человек-обезьяна круто повернулся и отправился к штабу генерала Крафта.
        Единственный часовой в конце здания стоял на его пути. Тарзан пополз по-пластунски прямо к нему, маскируясь, как это только может животное, взращенное в джунглях. Когда глаза часового были направлены в его сторону, Тарзан припадал к земле и замирал, незаметный, словно камень; взгляд стража уходил в сторону — он быстро продвигался вперед. Он обождал, пока часовой повернулся к нему спиной, затем встал и бесшумно набросился на него. Снова ни единым звуком не была нарушена тишина ночного лагеря, когда Тарзан уносил мертвое тело, чтобы скрыть его в кустарнике.
        Нижний этаж штабного помещения был освещен. Верхние окна темнели. Через освещенное окно Тарзан разглядел большой зал и за ним — маленькую комнату. В зале собралось много офицеров: некоторые прохаживались по комнате, разговаривая меж собой, другие стояли у развешенных по стенам карт, делая какие-то пометки. Окна были открыты, и Тарзан мог многое слышать из их разговора, но его ничего не заинтересовало: эта была, в основном, похвальба, много говорилось о немецких успехах в Африке, делались предположения о том, когда же немецкие армии в Европе достигнут Парижа. Многие думали, что кайзер уже разгуливает по Елисейским полям. Упоминалась в разговорах и Бельгия, ее ругали, не стесняясь в выражениях.
        В задней комнате крупный краснолицый мужчина с генеральскими погонами сидел за столом, несколько других офицеров в разных чинах расположились позади него, двое стояли, вытянувшись перед генералом, и он их опрашивал. Разговаривая, генерал поигрывал стоящей перед ним керосиновой лампой, то подвигая, то отталкивая ее от себя.
        Вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел адъютант. Он откозырял и доложил:
        — Фройляйн Кирчер прибыла, сэр!
        — Велите ей войти, — скомандовал генерал, дав знак офицерам, стоявшим перед ним, удалиться.
        Фройляйн прошла мимо, чуть не столкнувшись с ними в дверях. Офицеры, выходя из маленькой комнатки, приостановились, отдали ей честь, а фройляйн слегка наклонила голову в знак приветствия и улыбнулась.
        Это была очень красивая девушка. Даже грубая пропыленная после длительной верховой езды одежда в брызгах засохшей грязи и усталость, лежавшая тенью на тонком лице, не могли скрыть того, что она была очень молода, ей вряд ли было больше девятнадцати лет. Она приблизилась к столу, за которым стоял генерал и, вынув сложенную бумагу из внутреннего кармана своего плаща, передала ему.
        — Садитесь, фройляйн, — предложил генерал, а оставшийся в комнате офицер подал ей стул. Никто не разговаривал, пока генерал знакомился с содержанием записки. В это время Тарзан оценивающе рассматривал разных людей, не покинувших маленького кабинета. Он подумал о том, что один из них вполне мог быть гауптманом Шнайдером, так как двое из присутствующих носили капитанские нашивки. Девушка, как он мог судить, служила в отделе разведки, — она явно была шпионкой. Ее красота была холодной, в ней не было никакого обаяния, женственности. Тарзан без сожаления свернул бы эту нежную юную шейку. Девушка была немкой, и этого было достаточно. Но шпионка его интересовала постольку, поскольку у него была другая, более важная цель. Ему нужен был гауптман Шнайдер. Наконец, генерал оторвался от бумаги.
        Он одобрительно кивнул девушке, затем обратился к одному из своих адъютантов:
        — Пошлите за майором Шнайдером.
        — Майор Шнайдер! — Тарзан почувствовал, что волосы на его загривке поднимаются дыбом, как у зверя. Они повысили в звании эту скотину, убившую его жену!!! Несомненно, они повысили его в звании именно за это чудовищное преступление!
        Адъютант покинул комнату, а остальные завели общий разговор, из которого Тарзану стало ясно, что немецкие восточноафриканские военные силы значительно превосходят британские, и что англичане испытывают большие затруднения.
        Человек-обезьяна, укрывшись в кустах у окна, устроился так, что мог видеть внутренность комнаты, не будучи сам заметен изнутри, в то же время он был скрыт кустарником от каждого, кто мог случайно проходить мимо к караульному посту. Часового, охранявшего вход в штаб, он прикончил, поэтому был настороже — смену следовало ждать каждую минуту. Появление смены было равносильно обнаружению исчезновения часового, и Тарзан понимал, что это повлечет за собой немедленные и тщательные поиски.
        Он нетерпеливо ожидал появления человека, которого так упорно искал, и, наконец, его ожидание было вознаграждено. Адъютант, посланный за майором, вошел в помещение, сопровождаемый офицером среднего роста с лихо подкрученными вверх усиками. Вошедший подошел к столу, отдал честь и отрапортовал о своем прибытии генералу. Генерал ответил на приветствие и повернулся к девушке:
        — Фройляйн Кирчер, позвольте мне представить вам майора Шнайдера!
        Тарзан не стал больше слушать. Опершись ладонями на подоконник, он одним прыжком очутился в центре пораженной компании кайзеровских офицеров. Сделав широкий шаг, он оказался у стола, сделал неуловимый жест рукой — и в жирный живот генерала с треском полетела горящая лампа. Тот, в героической попытке избежать кремации, повалился навзничь вместе со столом. Увлекаемое этим падением, вслед за ним на полу оказалось все, что лежало на столе, а это в основном были бумаги, которые оказались хорошим горючим.
        Двое из адъютантов бросились на человека-обезьяну. Тарзан схватил первого напавшего и швырнул им в другого.
        Девушка вскочила со своего стула и прижалась к стене. Другие офицеры громко звали охрану на помощь.
        Внимание Тарзана было сконцентрировано на единственном из присутствующих офицеров, он не терял его из виду. Освободившись на мгновение от атакующих, Тарзан схватил майора Шнайдера, перебросил его через плечо, выскочил из окна так быстро, что пораженные и онемевшие от неожиданности немцы едва ли могли осознать, что же произошло.
        Брошенный им мимолетный взгляд сказал, что пост все еще пустовал, мгновением позже он и его груз были в тени стога сена. Майор Шнайдер не закричал по той причине, что его дыхание было перехвачено. Теперь Тарзан ослабил свою хватку настолько, что человек смог дышать.
        — Если вы издадите хоть один звук, будете тут же задушены! — предупредил немца Тарзан.
        Двигаясь с величайшей осторожностью, избегая встречных солдат, человек-обезьяна со своим пленником наконец миновал последний пост, заставляя Шнайдера идти впереди себя. Он двигался к западу. Глубокой ночью они пересекли железную дорогу. Тарзан почувствовал себя в достаточной безопасности. Немец угрожал, просил, задавал вопросы, но каждый раз вместо ответа получал очередной тычок острием копья в спину.
        Тарзан гнал его, как гнал бы, наверное, борова, с той лишь разницей, что борова он бы куда больше жалел и уделял бы несчастной скотине больше внимания. До сих пор Тарзан мало думал о том, какое возмездие назначит Шнайдеру. Сейчас же он прикидывал, в какую форму выльется наказание. В одном он лишь был уверен — все должно кончиться смертью. Как все смелые люди и отважные звери, Тарзан не питал склонности к пыткам, наоборот, причинять живому существу муки казалось Тарзану верхом низости, но этот случай был уникальным в его жизненном опыте. Врожденное чувство справедливости призывало его действовать по принципу «око за око», но его недавно данная клятва требовала большего.
        Да, этот человек должен испытать страдания, это он заставил страдать Джейн Клейтон. Тарзан не собирался мучить и пытать Фрица Шнайдера, чтобы тот умер, как бедняжка Джейн, поскольку физическая боль не может идти ни в какое сравнение с душевными муками.
        В продолжение всей дороги человек-обезьяна подгонял выдохшегося и теперь пришедшего в ужас гунна. Это зловещее, пугающее молчание человека, захватившего его в плен, действовало немцу на нервы. Если бы страшный похититель заговорил! Снова и снова Шнайдер то пытался заставить, то умолить его заговорить, но результатом просьб и угроз было лишь мрачное молчание и болезненные уколы копья. Тело Шнайдера кровоточило во многих местах, он испытывал боль и так устал, что спотыкался на каждом шагу и часто падал, чтобы тут же быть поднятым на ноги тем же ужасным и болезненным тычком копья.
        Только с рассветом к Тарзану пришло решение. Казалось, оно послано было с небес. На устах его появилась улыбка. Он сразу стал подыскивать сносное место, чтобы прилечь и отдохнуть. Ему хотелось, чтобы пленник был в форме, когда он приступит к исполнению приговора, который того ожидает.
        Впереди протекала река, через которую он переправлялся за день до этого. Тарзану был знаком берег, он хорошо знал, где можно было напиться и подыскать подходящее место поохотиться на дичь.
        Предупредив жестом немца, что нужно молчать, он, подталкивая пленника, приблизился к зарослям, которыми порос берег. Там на тропинке, по которой проходили звери на водопой, Тарзан увидел оленей. Животные уже напились и устремились в чащу. Он жестом приказал Шнайдеру забраться в кусты и, пристроившись рядом с ним, стал выжид.чть. Немец следил за молчаливым гигантом недоуменным и испуганным взглядом. На рассвете он смог хорошо рассмотреть человека, взявшего его в плен, и, если вначале был испуган и растерян, то теперь его тревога за собственную судьбу еще сильнее возросла. Кем мог быть этот белый обнаженный дикарь? Он слышал его голос всего один раз, когда тот приказал ему молчать. Слова были сказаны на отличном немецком языке очень звучным баритоном.
        Шнайдер наблюдал за дикарем, как завороженная лягушка наблюдает за змеей, готовой проглотить ее. Он видел грациозное, полное изящества тело с гармонично развитой мускулатурой, обтянутое бронзовой кожей и напоминавшее античную статую. Дикарь застыл неподвижно, одними глазами следя за тем, как к кустарнику приближаются легконогие животные. Ни один мускул не дрогнул на красивом суровом лице. Он наблюдал за оленем, медленно идущим по тропе. Ветер дул в сторону зверя. Это был старый, опытный олень-самец, а за ним спешил молодой и жирный олененок. Он уже почти миновал то место, где притаился дикарь, и тут глаза Шнайдера расширились и крик ужаса сорвался с его губ. Он увидел, как белый дикарь прыгнул прямо к горлу молодого самца, как слетел с человеческих губ ужасный рев дикого зверя. Олень пал на землю. У Тарзана и его пленника теперь была еда.
        Человек-обезьяна съел свою порцию в сыром виде, а немцу позволил разжечь костер и поджарить мясо. После обильной трапезы они залегли в кустах и отдыхали почти до полудня, а затем поднялись и снова двинулись в путь. Путешествие было весьма изнурительным для Шнайдера, так как он не знал его конечной цели. Временами немец падал к ногам Тарзана, умоляя объяснить ему, что происходит, и взывал о милосердии. Но снова и снова молчаливый дикарь продолжал идти, покалывая Шнайдера копьем, когда тот валился с ног, будучи не в состоянии двигаться. К полудню третьих суток путники достигли места своего назначения.
        После крутого подъема и недолгой ходьбы они остановились на краю отвесной скалы. Шнайдер взглянул вниз, на дно узкого глубокого ущелья, где росло единственное дерево и журчала, стекая по отвесной стене, тоненькая струйка воды, а вокруг то тут, то там из-под камней пробивалась скудная трава. Тарзан молча знаком велел немцу заглянуть через край скалы вниз, но тот в ужасе отшатнулся. Человек-обезьяна схватил его за плечо и грубо толкнул по направлению к краю пропасти.
        — Спускайся! — приказал он. Это был второй раз, когда Шнайдер услышал голос незнакомца за три дня их общения.
        Возможно, само это молчание вселяло больший страх в сердце бота, нежели уколы копья. Тарзан все время держал пленника в напряжении.
        Шнайдер со страхом заглянул в пропасть и уже был готов сделать попытку спуститься вниз, когда Тарзан прокричал ему:
        — Я лорд Грейсток! Это мою жену ты убил в стране Вазири. Теперь ты поймешь, почему я пришел за тобой! Спускайся!
        Немец упал на колени.
        — Я не убивал вашу жену, имейте сострадание ко мне, я не убивал вашу жену, я ничего не знаю! Пощадите меня!
        — Спускайся! — перебил его Тарзан, нацеливая на Шнайдера острие своего копья. Он понимал, что этот человек лжет, и не удивился этому. Тот, кто может зверски убить женщину без всякой причины, вполне может солгать, даже перед лицом Господа. Шнайдер, рыдая, умолял его, все еще цепляясь за камни на краю пропасти. Человек-обезьяна толкнул его копьем. Шнайдер перевалился через край и начал страшный спуск.
        Тарзан сопровождал его и помогал немцу в самых гиблых местах — Шнайдер должен был спуститься живым на дно расселины. Наконец он оказался в нескольких футах от дна.
        — Теперь тихо! — предупредил человек-обезьяна. Он указал на трещину в скале: это был узкий вход в пещеру в самом углу узкого и глубокого ущелья. — Там сидит голодный лев! Если ты достигнешь дерева раньше, чем он обнаружит тебя, — у тебя останется еще несколько дней, чтобы радоваться жизни, только тогда, когда ты настолько ослабнешь, что не сможешь держаться на ветвях, Нума-людоед пообедает в последний раз.
        Он столкнул Шнайдера со скалы вниз на землю и сказал:
        — Теперь беги!
        Немец, дрожа от нестерпимого ужаса, кинулся к дереву. Он почти достиг его, как вдруг ужасный рев раздался из глубины пещеры и почти одновременно со звуком исхудалый и голодный лев выпрыгнул из темного отверстия в узкий каменный колодец. Шнайдеру оставалось одолеть всего несколько ярдов, чтобы добежать до спасительного дерева, но лев преодолел это пространство двумя громадными прыжками, надеясь перехватить свою будущую добычу, думавшую, что расстояние в сто футов даст безусловное преимущество. Тарзан наблюдал этот бег взапуски с жестокой улыбкой на губах. Шнайдер выиграл в состязании и птицей взлетел на дерево...
        Тарзан добрался до карниза скалы, когда услышал смешанный с ревом кошки человеческий визг, он был более звериным, чем рычание льва. Человек-обезьяна обернулся и еще раз заглянул вниз, в узкое и глубокое ущелье. Высоко на дереве немец со страхом прижался к ветке, распластав на ней свое тело. Внизу в ожидании кружился, облизываясь, Нума.
        Человек-обезьяна поднял свое лицо к Куду-солнцу, и из его могучей груди раздался яростный победный клич обезьяны-самца.

         Глава 3
        В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

        Тарзан все еще не был полностью отомщен. Оставалось еще много миллионов живых немцев — достаточно, чтобы придать смысл опустошенной невосполнимой потерей жизни, даже если бы он убил их всех, компенсация явно была недостаточной за великую утрату и неимоверные страдания, испытанные им.
        Нет, смерть миллионов немцев не могла возвратить к жизни его любимую. Будучи в немецком лагере в горах Парса, лежавших как раз на востоке и служивших пограничной линией между Немецкой и Британской Восточной Африкой, Тарзан достаточно видел и слышал, чтобы понять — британцы терпят поражение в битве за Африку. Вначале он не придавал большого значения этим сведениям, поскольку после смерти жены — единственного существа, крепко удерживавшего его в цивилизованном ми ре, он отверг все человеческое. Тарзан не считал себя больше человеком. Он хотел вновь стать обезьяной.
        После того, как Шнайдер получил ту смерть, которую заслуживал, Тарзан кружил возле горы Килиманджаро. Он охотился у ее подножия, на северном склоне величественнейшей из гор. Тарзан обнаружил, что в соседствующих армиях охота не велась.
        Все-таки какая-то неудовлетворенность сохранилась у него при воспоминании о том, как распластался, прижавшись к спасительной ветви, Шнайдер, а под деревом пускал голодную слюну отощавший Нума, пожирая взором пока недосягаемую пищу.
        Он мог ясно представить себе мучительную агонию, ожидавшую Шнайдера. Тарзан думал, найдет ли майор мужество спуститься к маленькому ручейку напиться воды, пока Нума на несколько минут покинет ущелье и прячется в пещере. Он снова и снова представлял бешеную гонку к дереву, когда лев будет стремиться схватить свою жертву, поскольку неуклюжий немец, конечно же, не сможет бесшумно спуститься с дерева, не привлекая внимания Нумы.
        Но даже удовольствие, которое доставляло воображение, рисуя картины последних минут жизни Шнайдера, по временам тускнело. Человек-обезьяна обнаружил, что он думает об английских солдатах, воюющих против превосходящих сил противника, а особенно о том факте, что противниками их были немцы. Мысли об этом заставляли его досадовать и злиться на себя. То, что происходило на театре военных действий, беспокоило его чуть-чуть больше, чем он считал нормальным, возможно, беспокойство ощущал Тарзан потому, что не мог забыть, что псе-тахси родился англичанином, несмотря на то, что хотел навсегда остаться обезьяной. Наконец пришло время, когда Тарзан больше не смог выносить спокойно мысли о том, что немцы убивают англичан, пока он охотится в безопасном отдалении от фронтовой линии.
        Решение было принято. Тарзан направился к немецкому лагерю. Он шел наугад, без хорошо разработанного плана, но его вела мысль о том, что, будучи рядом с фронтом, он сможет найти возможность уничтожать немецкое командование, ведь охотился он достаточно умело. Тарзан хорошо себе представлял, как станет выслеживать, словно дичь, и убивать немецких офицеров. Путь его пролегал неподалеку от узкого замкнутого колодца, где им был оставлен на погибель Шнайдер. Побуждаемый естественным любопытством, человек-обезьяна заглянул в ущелье. На дереве уже никого не было. Только кости, человеческие кости валялись у ствола. Никакого признака присутствия льва тоже не наблюдалось. Подняв камень, Тарзан швырнул его вниз, тот с грохотом подкатился к самому входу в пещеру. Неожиданно в проеме появился лев. Как же он не походил на того громадного, лоснящуюся хищника, которого Тарзан заманил в ловушку две педели тому назад! Теперь это был истощенный и испуганный зверь. Шел он, шатаясь от слабости.
        — Где немец? — крикнул Тарзан. — Пригодился ли он тебе для еды или оказался мешком костей, когда свалился с дерева? — Нума зарычал. — Ты выглядишь голодным, Нума, — продолжал человек-обезьяна ехидным тоном. — Ты, должно быть, съел всю траву возле своего логова, небось, и кору с дерева ободрал там, докуда тебе удалось достать. А не хотелось бы отведать еще одного немца? — и Тарзан удалился, улыбаясь.
        Через несколько минут он неожиданно наткнулся на Бару-оленя. Тот спал под деревом. Поскольку Тарзан был голоден, он быстро убил его и, присев на корточки возле своей добычи, принялся насыщаться. Обгрызая последние кусочки лакомого мяса с ребрышек, он уловил своим чутким слухом шорох крадущихся шагов позади себя. Резко повернувшись, увидел Данго-гиену. С рычанием человек-обезьяна поднял валявшуюся ветку и швырнул ее в замершее животное.
        — Уходи прочь, пожиратель падали, — крикнул он.
        Но Данго был голоден и, будучи огромным и сильным, лишь огрызнулся и стал кругами бродить рядом с Тарзаном, подбираясь все ближе и ближе, как бы в ожидании возможности напасть. Тарзан-обезьяна знал повадки Данго даже лучше, чем сам Данго. Он догадывался, что это животное голод делает храбрым до безрассудства. Было ясно, что Данго накапливает все свое мужество для атаки, и что этот Данго уже сталкивался с человеком и поэтому относится к нему более или менее безбоязненно. Тарзан отстегнул свое тяжелое копье, положил его рядом с собой и, отхватив ножом сочащийся кусок мяса, продолжал насыщаться, при этом не сводя с гиены взгляда.
        Тарзан не испытывал страха, так как длительное общение с опасностями, которыми изобилует дикая природа, настолько приучило его к ним, что он встречал все происходящее, как повседневные заботы, сопутствующие самой жизни. Так, например, вы воспринимаете дома всякие мелкие случайности — на вашей ферме, по дороге на рынок или спускаясь в метро.
        Будучи воспитанным в джунглях, Тарзан готов был защищать свою добычу от всех посягающих на нее, соблюдая обычные нормы предосторожности. При благоприятных условиях Тарзан даже бросил бы вызов Нуме, если бы тот покусился на дичь, убитую им, но, если бы был вынужден искать спасения бегством, то сделал бы это без всякого чувства стыда или унижения. Не было более смелого существа, чем Тарзан, среди диких животных, населяющих джунгли, и в то же время не было никого более разумного и осторожного — эти два фактора и позволили ему уцелеть.
        Данго мог бы наброситься раньше, но дикое рычание человека-обезьяны, рычание, срывающееся с человеческих губ, вызывало недоумение и вселяло страх в сердце гиены. Она нападала обычно на женщин и детей — слабых, голых чернокожих туземцев и приводила в ужас чернокожих мужчин, сидящих у своих костров, но гиена никогда не встречала человека, способного издавать ужасные звуки, напоминающие рев голодного Нумы куда больше, нежели крик испуганного человеческого существа.
        Тарзан закончил трапезу и собирался уже встать, швырнуть обглоданной костью в наглую гиену, прежде чем уйти, оставив ей остатки добычи, но неожиданная mi,гель остановила его. Вместо этого он поднял тушу оленя, перебросил ее через плечо и направился к ущелью. Несколько ярдов Данго, рыча, следовал за ним, а затем, поняв, что у него отняли возможность попробовать ароматного мяса, не счел возможным удалиться несолоно хлебавши и решил напасть.
        Мгновенно, как будто природа даровала ему глаза на затылке, Тарзан почувствовал нависшую над ним опасность. Правая мускулистая рука резко откинулась назад, а затем, подобно развернувшейся пружине, была выброшена вперед с силой его гигантских мускулов, подкрепленной внушительным весом тела.
        Брошенное копье в то же мгновение настигло готового к прыжку Данго, вонзилось ему в шею у самых плеч п прошло насквозь через туловище. Вытащив копье из тела гиены, Тарзан, забросив обе туши на плечи, продолжал свой путь к ущелью.
        Внизу Нума лежал, подрагивая, в тени одинокого дерева, и при оклике человека-обезьяны он, пошатываясь, медленно приподнялся на дрожащих лапах и, как ни был слаб, грозно зарычал и даже испустил слабый рев при виде своего врага и мучителя.
        — Ешь, Нума! — закричал Тарзан. — Может случиться, что ты мне снова понадобишься!
        Он увидел, как лев оживился при виде падающей сверху пищи, как он, собрав последние силы, прыгнул на тушу оленя. Покидая уступ над ущельем, Тарзан успел увидеть, как Нума разрывал тушу на части, поспешно заглатывая, давясь, огромные куски мяса, жадно заполняя свою пустую утробу.
        На следующий день Тарзан подобрался к передовым линиям немецкой обороны. С вершины горы, обильно заросшей лесом, он рассматривал внизу весь вражеский левый фланг, зоркий взгляд его мог даже различить и британские оборонительные линии.
        Его положение позволяло ему обозревать общую перспективу поля битвы, а присущая человеку-обезьяне звериная зоркость давала возможность выявить многие детали, недоступные глазу человека, чьи чувства не были отточены до наивысшего совершенства жизнью, полной опасностей и повседневной борьбы. Тарзан отметил и запомнил место расположения пулемета, хитро замаскированного ветками и укрытого от британских глаз. Он приметил хорошо расставленные немецкие посты на ничейной земле, способные вести обстрел передовых позиций врага.
        По мере того, как Тарзан переводил заинтересованный взгляд от одного пулемета к другому, он услышал со стороны горы, на вершине которой находился, выделявшиеся из общего грохота орудий частые винтовочные выстрелы. Тарзан прислушался. Винтовочные хлопки раздавались через равные промежутки. Он понял — где-то поблизости засел снайпер.
        Его внимание переключилось туда, где, он знал, скрывался меткий убийца. Тарзан терпеливо ожидал следующего выстрела, который подсказал бы более точное место расположения стрелка, и, когда выстрел прозвучал, спустился с крутой горы, ступая бесшумно, как пантера-Шита.
        Конечно, он не обращал внимания на то, куда ставил ногу, и все же ни единый камешек не сдвинулся, ни одна веточка не треснула под легкой стопой — его ноги как будто бы видели, на что наступали.
        Вскоре, пробираясь сквозь кустарник, он подошел к краю невысокой скалы и увидел на ее выступе, примерно в пятнадцати футах под собой, немецкого солдата, лежащего ничком под прикрытием из каменных плит и кустарников, которые делали его невидимым со стороны британских позиций.
        Этот человек, видимо, был отличным стрелком, так как он, находясь позади немецких позиций, стрелял через головы своих. Его мощная винтовка была снабжена оптическим прицелом, кроме того, у него был бинокль, помогающий ему точнее брать на мушку свои будущие жертвы.
        Как раз в тот момент, когда Тарзан обнаружил его, снайпер собирался воспользоваться биноклем, то ли проверить эффект своего последнего выстрела, то ли для обнаружения новой цели. Тарзан быстро взглянул в ту сторону британской оборонительной позиции, куда снайпер нацелил свой бинокль. Немцы, по-видимому, неплохо ее просматривали. Зоркие глаза Тарзана открыли много отличных целей для винтовки снайпера — то были головы англичан, высоко торчащие над траншеями.
        Гунн, явно удовлетворенный своими наблюдениями, отложил бинокль и снова поднял винтовку, прижал приклад к плечу и тщательно прицелился. В то же мгновение смуглое тело свалилось сверху, с обрыва, прямо на него. Все произошло бесшумно, поэтому вряд ли немец мог осознать, что за существо посмело навалиться ему на плечи, так как, едва коснувшись стрелка, железные пальцы чело-века-обезьяны сомкнулись на поросшей волосами шее боша. Всего какой-то миг длилась смертельная схватка двух самцов. Очень скоро последовала смерть одного из них — снайпер вытянулся в последней судороге и затих.
        Лежа под защитой камней и кустарника, Тарзан всматривался в происходящее внизу. Совсем близко виднелись траншеи бошей. Он мог наблюдать, как передвигались 1! них офицеры и солдаты, а почти под ним хорошо замаскированный пулемет вел кинжальный огонь по нейтральной земле, поражая цепи британцев под таким углом, что им трудно было обнаружить, откуда летит к ним свинцовая смерть.
        Тарзан наблюдал, лениво забавляясь винтовкой мертвого немца. Немного времени спустя он начал рассматривать механизм оружия. Снова взглянул в сторону немецкой траншеи. Быстро подкрутил колесико телескопического прицела, подогнав его под свое зрение, и приложил винтовку к плечу, затем навел ее на цель.
        Тарзан был отличным стрелком. Со своими друзьями из большого мира он ходил на охоту в джунгли, где пользовался оружием цивилизованного человечества, и холя он убивал только когда бывал голоден или в целях самозащиты, он весьма развлекался, стреляя по неодушевленным предметам, например, по тарелочкам, подброшенным в воздух, и научился отлично попадать в цель, сам не сознавая этого.
        Теперь же у него действительно будет большая охота. Он слегка раздвинул губы в хищной улыбке, когда его палец постепенно нажимал на курок. Винтовка заговорила, и немецкий пулеметчик завалился на пулемет. За три минуты Тарзан уничтожил весь пулеметный расчет.
        Затем он выбрал немецкого офицера и еще троих солдат, находившихся с ним в укрытии.
        Тарзан считал нужным соблюдать некоторые предосторожности: для этого он решил не оставлять никого в непосредственной близости от застреленных, уцелевших можно будет спросить о том, как погибли их товарищи в собственных траншеях, если они находились полностью вне поля зрения британских солдат.
        Приладив прицел, он дал несколько выстрелов подряд по дальнему пулемету: не спеша он убрал весь пулеметный расчет до единого человека. Два пулемета замолчали.
        Тарзан видел из своего укрытия, как люди побежали к траншеям, и меткими выстрелами свалил нескольких из них. К этому времени немцы осознали, что творится что-то неладное, что какой-то сверхъестественный снайпер нашел выгодную позицию, с которой этот сектор траншеи был ему полностью виден.
        Вначале немцы пытались обнаружить вражеского стрелка на ничейной земле, но когда офицер просматривал бруствер через перископ, он был сражен пулей, угодившей ему в затылок; пуля прошила череп, и он упал в траншею. Нот тогда немцы поняли, где нужно искать изумительного стрелка. Это было неожиданно и страшно. Враг оказался в тылу!
        Один из солдат поднял пулю, убившую офицера, и вот тут то волнение еще более усилилось, так как пуля была явно немецкого происхождения. Окружив тыльный сектор горы, разведчики повели поиск в двух направлениях, перископы были поставлены над окопами в направлении горы, и зоркие глаза выискивали противника.
        Им потребовалось немного времени для обнаружения убитого снайпера, и тогда Тарзан заметил, как пулеметные дула повернулись, нацеливаясь на него. Но прежде чем они были пущены в ход, пулеметный расчет лежал бездыханным. По команде офицера другие солдаты отправились к пулеметам, чтобы заменить убитых. Они шли с неохотой, гонимые своими командирами, вынужденные выполнять приказ.
        Сразу два пулемета были повернуты туда, где залег в укрытии человек-обезьяна, и пущены в действие. Понимая, что дело почти проиграно, Тарзан, дав прощальный выстрел, отложил винтовку в сторону и исчез в горах, отступив подальше от линии фронта.
        В течение долгих минут он мог слышать треск пулеметов, ведущих прицельный огонь по тому месту, которое он только что покинул. Тарзан улыбался тому, что немцы впустую тратят свои боевые припасы.
        «Немцы дорого заплатили за Васимбу-вазири, распятого на стене бунгало, и за моих зверски убитых чернокожих друзей, — думал Тарзан. — Но за Джейн они никогда не расплатятся, даже если бы я их всех убил!».
        После наступления темноты, уже глубокой ночью, он обошел фланги обеих армий и прошел через наружную охрану к британским позициям. Ни один человек не видел его входящим, ни один человек не знал, что он пересек линию фронта.
        Штаб Второго Родезийского полка занимал укрепленное положение далеко за линией огня, чтобы быть в сравнительной безопасности от вражеского наблюдения. Разрешалось даже освещение, и полковник Кэмпбелл сидел за полевым столом, на котором была разостлана военная топографическая карта, и разговаривал с несколькими своими офицерами. Большое дерево широко раскинуло ветви над ними, а на земле пылал небольшой костер, почти рядом со столом. У врага в Африке не было аэропланов и никаких других способов вести наблюдение за английским штабом — он располагался в достаточном удалении от немецких огневых линий, и из вражеского стана нельзя было заметить пламени костра.
        Офицеры обсуждали численное превосходство врага и неспособность британских войск на нечто большее, нежели только оборону, с использованием проволочных заграждений и траншей. Они и не могли продвигаться вперед, так как уже понесли тяжелые потери при попытке перейти в наступление. Всякий раз атакующих англичан отбрасывали во много раз превосходящие численные силы противника.
        Скрытые пулеметные гнезда весьма сильно беспокоили полковника. Это было очевидно, судя по тому, что он часто возвращался в разговоре с офицерами к этой теме.
        — Что-тс их остановило на какое-то время сегодня днем, — сказал один из младших офицеров. — Я как раз ныл занят наблюдениями и никак не мог понять причину суеты, но, кажется, у них сложилось чертовски странное положение в левом секторе траншей. Одно время я думал, что то, что у них творилось, можно расценить, как нападение с тыла. Я докладывал вам, сэр, вспомните, кто-то задал им перцу так, что по всей линии обороны возникло жуткое смятение. Я видел, как земля взлетала от выстрелов! Не знаю, в чем там было дело! Ума не приложу.
        В кроне дерева, распростертой над ними, послышалось легкое шуршание, и внезапно гибкое смуглое тело, спрыгнув, очутилось перед ними. Руки офицеров поспешно рванулись к пистолетам. Выстрелов не последовало. Офицеры застыли как завороженные. Они с удивлением смотрели на почти обнаженного белого человека, появившегося перед и ими; отблески огня играли яркими бликами на его округлых мышцах. Тонкие черты лица, носящего печать благородства, не гармонировали с примитивным нарядом и таким же примитивным вооружением. Офицеры оторопели, затем глаза всех повернулись к полковнику.
        — Кто вы такой, черт возьми? — резко спросил командир.
        — Тарзан, человек-обезьяна! — ответил пришелец.
        — О, Грейсток! — воскликнул майор и шагнул к нему с распростертыми объятиями.
        — Пресуик? — узнал его Тарзан, протягивая руку.
        — Я сначала не узнал вас, — извинился майор. — Последний раз мы виделись в Лондоне, вы были в вечернем костюме довольно больших размеров. Честное слово, вы матерый человечище — не пытайтесь этого отрицать.
        Тарзан улыбнулся и повернулся к полковнику.
        — Я подслушал ваш разговор, — сказал он. — Я только что явился с немецких позиций. Возможно, я могу помочь вам разобраться, что произошло сегодня в немецких траншеях.
        Полковник вопросительно взглянул на майора. Майор Пресуик подошел и представил человека-обезьяну офицеру, рекомендуя его, как английского аристократа. Тарзан вкратце рассказал им, что привело его к преследованию немцев.
        — А теперь вы пришли, чтобы присоединиться к нам? — спросил полковник.
        Тарзан покачал головой.
        — Не совсем так, — ответил он. — Я должен бороться своими средствами и возможностями, но могу помочь вам. Всякий раз, когда мне нужно, я могу выйти к немецким позициям.
        Кэмпбелл улыбнулся и покачал головой.
        — Это не так легко, как вы думаете, — сказал он, — я уже потерял двух хороших офицеров на прошлой неделе. Они пытались это сделать, а ведь они бы я опытными людьми, лучшими, таких больше нет в разведывательном управлении.
        — Разве это сложней, чем пройти незамеченным к британским позициям? — спросил Тарзан.
        Полковник собирался ответить, когда новая мысль возникла у него, и он лукаво взглянул на человека-обезьяну.
        — Кто привел вас сюда? — спросил он. — Кто пропустил через наши охранные посты?
        — Я только что пересек немецкие линии и прошел через ваш лагерь, — ответил Тарзан. — Дайте приказ, чтобы проверили, видел ли меня кто-нибудь?
        — Но кто сопровождал вас сюда? — настаивал полковник.
        — Я пришел один, — ответил Тарзан, а затем встал во весь рост. — Вы, цивилизованные люди, когда приходите в джунгли, то быстро погибаете. Ману-мартышка — кладезь мудрости по сравнению с вами. Я удивляюсь, как вы вообще существуете. Только ваша численность и ваше вооружение — вот преимущество, спасающее вас. Имей я несколько сот больших обезьян с вашей мощью рассудка, я загнал бы немцев в океан с такой скоростью, с какой они смогли бы достичь побережья. К счастью для них, эти бедные животные не могут объединиться. Если бы они могли стать войском, Африка освободилась бы от присутствия человека навсегда. Ну, так чем я могу вам помочь? Вы хотели бы знать, где укрыты несколько немецких пулеметов?
        Полковник заверил его, что это им знать чрезвычайно необходимо, и через некоторое время Тарзан отметил на карте расположение трех пулеметных точек, так беспокоивших англичан.
        — Имеется там слабое место, — сказал он, ткнув пальцев в карту. — Его защищают негры, но сами пулеметы обслуживают белые люди. Если сможете подождать!.. — У меня есть план. Вы будете способны заполнить эту траншею своими людьми и обстреливать немцев продольным огнем справа их же собственными пулеметами.
        Полковник улыбнулся и пожал плечами.
        — Звучит очень заманчиво, — сказал он.
        — Это легкое задание для меня, — ответил человек-обезьяна. — Я могу опустошить ту часть траншеи без единого выстрела. Я же вырос в джунглях! Мне знаком нрав народа джунглей — Томангани — чернокожих так же, как и всех остальных обитателей черного континента. Ждите меня в следующую ночь, — и он повернулся, чтобы уйти.
        — Подождите! — воскликнул полковник. — Я пошлю офицера, чтобы провести вас через оборонительные линии.
        Тарзан улыбнулся, помахал на прощание рукой и удалился. Покидая небольшую группу штабников, он заметил невысокую фигуру, одетую в теплую офицерскую шинель. Воротник был поднят, а козырек военной фуражки был надвинут на глаза, но когда человек-обезьяна проходил мимо, свет от костра осветил на мгновение черты закутанного человека, открыв Тарзану, что перед ним известная ему персона. «Возможно, мы знакомы по Лондону, — подумалось ему, — однако, сомнительно. Я где-то недавно видел это лицо...»
        И Тарзан продолжил свой путь по лагерю и британским оборонительным линиям, невидимый для наблюдателей часовых, стоящих на постах.
        Почти всю ночь он шел через горы Килиманджаро, придерживаясь подножия главной вершины, инстинктивно пользуясь нехожеными тропами, так как понимал: то, что он ищет, может быть найдено на лесном склоне именно где-то здесь, но никак не выше той дороги, по которой он уже проходил недавно.
        За три часа до рассвета его обостренное обоняние известило его, что где-то поблизости и находится то, что ему нужно, поэтому он взобрался на высокое дерево и устроился поудобнее, чтобы несколько часов поспать.

         Глава 4
        КОГДА ЛЕВ ПИТАЛСЯ

        Тарзан проснулся, когда солнце стояло уже высоко it небе. Человек-обезьяна расправил свои могучие члены, запустил пятерню в густые волосы, приглаживая их, и легко спрыгнул на землю. Он сразу нашел нужный ему путь, идя по следу в глубокую лощину. Он продвигался осмотрительно, так как чутье подсказывало ему, что намеченная жертва находится недалеко. Наконец через свисающие ветви он посмотрел вниз и увидел Хорту-кабана и окружении множества его сородичей.
        Отвязав лук и выбрав стрелу, Тарзан оттянул тетиву далеко назад, прицелился в одну из самых больших свиией. В зубах человек-обезьяна держал еще одну стрелу, п как только выпустил первую, он тут же зарядил лук и выпустил вторую. Среди свиней немедленно поднялся переполох, так как они не знали, откуда им угрожает опасность. Они глупо визжали и бешено метались по поляне, а затем начали бой друг с другом и дрались до тех пор, пока шестеро из них не пали замертво или тяжело раненными. После таких опустошений стадо с хрюканьем и визгом пустилось в паническое бегство и быстро скрылось в густых зарослях.
        Только тогда Тарзан спустился с дерева и прикончил тех, которые еще не были мертвы. Он начал снимать шкуры с туш. Работая с большим умением и очень быстро, он не напевал и не насвистывал сквозь зубы, как это обычно делает цивилизованный человек. Многим в таких мелких поступках, как этот, он отличался от воспитанных себе подобными людей, благодаря, возможно, его детству, проведенному в джунглях.
        Звери джунглей, среди которых он вырос, были резвы и склонны к играм, пока молоды, до зрелости, но редко сохраняли игривость после ее наступления. Его дикие собратья делались свирепыми и угрюмыми. Жизнь становилась серьезным делом, особенно во время неурожайных сезонов. Тогда каждый должен был бороться за то, чтобы обеспечить себе свою долю пищи, а раз приобретенные привычки остаются при нас на всю жизнь. Охота за пищей была тяжким трудом всех поколений живых существ, сменяющих друг друга в вечных джунглях, а жизненный труд — это занятие, к которому нельзя подходить легкомысленно или вести себя при этом игриво.
        Поэтому за всякой работой Тарзан был серьезен и сосредоточен, хотя он все еще сохранял то, что другие животные теряют, становясь взрослыми, — чувство юмора, которого он не чуждался, когда для этого у него было настроение. Но это был мрачный юмор, а иногда и неприятный, но таков уж был Тарзан. Кроме того, чтобы петь и насвистывать во время работы, надо относиться к ней легкомысленно. Концентрация внимания невозможна, если кроме одного дела, занимаешься чем-то еще. Тарзан обладал способностью сосредоточивать каждое из своих пяти чувств на определенной работе. Сейчас он сдирал шкуру с шести свиней, и казалось, все его органы чувств были поглощены работой так, как будто ничего другого в мире не существовало, кроме этих шести туш! Но его слух и обоняние неизменно служили ему — слух помогал разбираться в лесных шорохах, а обоняние предупреждало о каждой приближающейся опасности.
        На сей раз его выручило обоняние, обнаружившее приближение Сабор-львицы, когда ветер донес до чутких ноздрей ее острый аромат. Тарзан почувствовал ее так ясно, как если бы увидел собственными глазами в чаще леса. Он знал, что львица уловила запах освежеванных свиней и немедленно направилась туда, откуда ветер донес аппетитный дух. Он знал по насыщенности воздуха ароматом зверя и силе ветра, как далеко львица находится и что приближается она к нему сзади. Заканчивая обдирать последнюю тушу, он не торопился. Пять шкур лежало около него, обширное дерево раскинуло над ним свои низкие ветви... Тарзан даже не повернул головы, так как знал, что львицу еще не видно, но навострил уши, чтобы услышать первый звук ее приближения. Наконец, он услышал крадущиеся шаги Сабор в кустах позади себя, но она еще не приблизилась на расстояние прыжка. Он неторопливо собрал шесть шкур и прихватил с собой одну из освежеванных туш, и когда львица появилась меж древесных стволов, он подпрыгнул и оказался на раскидистых ветвях дерева. Здесь он развесил шкуры на сучьях, устроился поудобнее и, опершись спиной о ствол дерева,
отрезал кусок задней части от туши, втащенной им на дерево, затем неспешно принялся утолять свой голод. Сабор, рыча, подкралась из-за куста, взглянула осторожно вверх на человека-обезьяну и набросилась на ближайшую тушу.
        Тарзан смотрел на нее и усмехался, припомнив спор, возникший однажды у него с одним знаменитым охотником на крупного зверя. Тот утверждал, что царь зверей — лев ест только то, что он добывает сам. Тарзан знал лучше повадки львов, он не раз видел как Нума или Сабор не брезговали даже падалью, если были голодны.
        Наполнив свой живот, человек-обезьяна стал трудиться над шкурами. Все они были большие и красивые. Вначале он разрезал их на узкие полосы примерно в полдюйма шириной. Когда у него оказалось достаточно этих полос, он сшил две шкуры вместе, а затем по краям через каждые три или четыре дюйма проколол дыры. Пропустив узкую полосу через эти отверстия, он получил мешок с затяжкой. Тем же способом он сделал еще четыре мешка, но поменьше размерами, а от нарезанных полос у него осталось еще несколько.
        Покончив с этим, он швырнул большой сочный плод в Сабор, спрятал остатки свиной туши в развилке ветвей и стал пробираться в юго-западном направлении по средним лесным террасам, неся с собой все пять мешков. Он направился прямо к краю ущелья, где заточил людоеда Нуму.
        Очень осторожно Тарзан подошел к краю отвесной скалы и огляделся. Нумы нигде не было видно. Тарзан втянул носом воздух и прислушался. Он ничего не обонял и не слышал, однако знал, что Нума должен быть в пещере. Была надежда, что он спит. Многое в его планах зависело от того, обнаружит его Нума или нет.
        Медленно перевалил он через край скалы и беззвучно стал спускаться на дно ущелья. Он часто останавливался и напрягал свои зоркие глаза и навострял уши. Особое внимание он уделял входу в пещеру, находящуюся в самом конце ущелья, на расстоянии примерно в сто футов.
        Когда он приблизился к подножию скалы, опасность значительно возросла. Если бы ему посчастливилось добраться до дна ущелья и пробежать половину расстояния до дерева, растущего в центре колодца, он почувствовал бы себя в сравнительной безопасности. Но если бы Нума появился раньше, то мог бы прижать Тарзана или к скале, или к дереву. Для преодоления первых тридцати футов скальной стены во избежание прыжка разъяренного хищника потребовался бы разбег, по крайней мере, в двадцать футов, поскольку не за что было уцепиться руками или упереться ногами у подножия, — нужно было пробежать первые два десятка футов скалы по вертикали, как взбегает на дерево белка, когда ее преследует ваша собака. У Тарзана не было желания повторять такое упражнение еще раз, если можно было бы как-нибудь обойтись, так как в прошлый раз он избежал когтей Нумы, только выиграв какие-то жалкие пару дюймов.
        Наконец встав на дно ущелья и сложив на камни тяжелый груз, он перевел дыхание и, осмотревшись еще раз, стал продвигаться к дереву. Он добрался до половины пути, но не заметил никаких признаков Нумы. Когда же он достиг дерева, то увидел, что голодный лев содрал со ствола не только кору, но и повредил древесину. Однако Нума все не появлялся. Подтянувшись на нижние ветки, он уже начал сомневаться в том, а есть ли Нума в пещере вообще.
        Может быть, он смог сдвинуть камни, которыми Тарзан заложил выход во внешний мир, к свободе? Может, Нума умер? В этом человек-обезьяна сомневался, поскольку он накормил льва целой тушей оленя, да еще трупом гиены всего несколько дней тому назад. Лев не мог умереть от голода и жажды за такое короткое время, поскольку бегущий вдоль ущелья ручей обеспечивал льва водой в избытке.
        Тарзан стал спускаться для обследования пещеры, а потом ему пришла мысль, что он сэкономит свое время и усилия, если ему удастся как-нибудь выманить зверя наружу. Подумав минуту, он издал рычание и тут же был вознагражден звуком какого-то движения в глубине пещеры. Немного времени спустя Нума, изможденный, с глазами, полными бешенства, бросился к дереву, готовый слопать даже самого дьявола, если тот годится в пищу.
        Когда Нума увидел Тарзана, упитанного и лоснящегося, весело восседающего на дереве, он вдруг стал воплощением демона ярости. Его глаза и нос подсказали ему, что именно это существо и является причиной всех его бед, а, кроме того, оно вполне пригодно для еды. Лев неистовствовал, пытаясь взобраться по стволу дерева. Дважды он подпрыгивал настолько высоко, что обламывал своими лапами нижние ветки, но оба раза срывался и падал на землю. С каждым разом он становился все свирепее. Его злобный рев был страшен, а Тарзан все это время сидел и усмехался, глядя на рассвирепевшего людоеда и отпуская в его адрес колкости, но жалея по такому случаю площадной брани, принятой в джунглях. Он знал, что противник не может его достать, и мысленно торжествовал, видя, что Нума с каждым прыжком теряет уже подорванные голодовкой силы.
        Наконец человек-обезьяна встал, отвязал свою веревку, положил ее аккуратно в кольцо, держа в левой руке, а петлю взял в правую, затем поднялся, упершись одной ногой в толстую ветвь, а другой в соседнюю, и плотно прижался спиной к стволу. Стоя так, он бросал оскорбления Нуме, пока зверь, снова доведенный до бешенства, не начал подпрыгивать еще выше, пытаясь добраться до него. И вот когда Нума встал на задние лапы, собираясь передними достать обидчика, петля была быстро наброшена ему на шею.
        Молниеносным движением Тарзан затянул петлю, и когда Нума соскользнул со ствола, он не мог коснуться земли, так как человек-обезьяна держал его на весу. Медленно передвигаясь по двум веткам, Тарзан повернул Нуму так, чтобы тот не мог лапами достать ствол дерева, а затем закрепил веревку с висящим на ней на весу львом. Затем сбросил свои пять мешков из свиной кожи на землю и спрыгнул сам. Нума с остервенением рвал пеньковую веревку своими могучими когтями. В любой момент она могла лопнуть, и потому Тарзан должен был действовать быстро. Вначале он накинул большой мешок на голову Нуме и закрепил вокруг шеи затяжным шнуром, затем, после изрядного усилия, во время которого едва не был разорван могучими когтями, равными по остроте бритвам, связал Нуме все его четыре лапы вместе, закрепив их ремнями из свиной кожи. На это Тарзану потребовалась вся его сила и ловкость.
        Все усилия льва вернуть утраченную свободу почти прекратились — стало очевидным, что он быстро начинает задыхаться, а поскольку его смерть не входила в намерения Тарзана, то он снова вспрыгнул на дерево и опустил льва на землю, последовал тут же за ним и ослабил петлю вокруг львиной шеи. Затем вынул свой охотничий нож и вырезал два круглых отверстия в мешке на голове напротив глаз Нумы для того, во-первых, чтобы тот мог видеть, а во-вторых, чтобы лев мог дышать.
        Покончив с этим, Тарзан занялся другими мешками — теми, в которых были закреплены огромные лапы зверя. Мешки на задних лапах он закрепил, не только завязав шнурками, но также приспособил повязки, туго затянутые вокруг лодыжек повыше сухожилий. Затем закрепил мешки на передних лапах тем же способом, затянув шнуры над мощными коленями. Теперь Нума стал действительно безвредным, как олень.
        До этого лев не подавал признаков жизни. Он ловил воздух пастью и ноздрями и напрягался. Но полосок свиной кожи, скреплявших все его четыре лапы, было слишком много, и они были достаточно крепкими. Тарзан наблюдал за зверем и был уверен, что ремни выдержат, однако Нума был необычайно мускулист и каждую минуту мог освободиться от своих пут, после чего все зависело бы только от прочности мешков и затянутых шнурков.
        Когда Нума вновь обрел возможность дышать нормально и был в состоянии ревом выразить свой протест и ярость, его усилия освободиться на короткое время увеличивались до титанических размеров, но так как выносливость льва была ослаблена длительным заточением, а доставленная Тарзаном пища не соответствовала габаритам хищника, а всего лишь не дала ему умереть, зверь скоро устал и, чувствуя свое бессилие, безвольно растянулся под деревом.
        С этого момента, когда всей энергии животного не хватило для обретения свободы, Нума, наконец, был вынужден покориться дальнейшим оскорблениям и дал закрепить веревку вокруг своей шеи, но на этот раз без петли, которая могла бы затянуться и задушить его, а лишь специальным узлом, не затягивающимся под натяжением.
        Другой конец веревки Тарзан прикрепил к стволу дерева, затем быстро разрезал ремни, стягивающие все четыре лапы Нумы, и отпрыгнул в сторону. Зверь вскочил на ноги. Какое-то мгновение лев стоял на широко расставленных лапах, затем он поднял сначала одну лапу, а затем другую, энергично встряхивая ими и пытаясь освободиться от странной обуви, намертво закрепленной ремнями на лодыжках. В конце концов лев начал скрести обутой в шкуру лапой мешок, надетый ему на голову. Человек-обезьяна стоял с копьем наготове, внимательно наблюдая за усилиями Нумы. Удержатся ли мешки? Он так надеялся! Неужели весь его труд окажется напрасным?
        Так как все, что было надето на ногах и морде, не поддавалось титаническим усилиям избавиться от унизительной сбруи, Нума вновь обезумел. Он катался по земле, кусался, царапался и ревел. Он вскочил на ноги и подпрыгнул в воздух, он атаковал Тарзана, что привело лишь к тому, что веревка, привязывающая его к дереву, натянулась и сразу же заставила прекратить буйство. Тогда Тарзан подошел к нему и мягко похлопал его по голове древком копья. Нума повернулся на задних лапах и замахнулся на человека-обезьяну, в ответ получил крепкий удар по уху, что заставило его откатиться в сторону.
        Когда он попытался напасть вновь, то был опять отброшен. После четвертой попытки царю зверей стало ясно, что он встретил своего хозяина, голова и хвост зверя опустились, и когда Тарзан подошел к Нуме, тот попятился назад, хотя все еще злобно рычал.
        Оставив Нуму на привязи, Тарзан вошел в туннель и разобрал преграду с противоположного конца, после чего вернулся в ущелье и направился прямо к дереву. Нума лежал на его пути и, когда Тарзан приблизился к нему, угрожающе зарычал. Человек-обезьяна ударом кулака отбросил льва с дороги, затем отвязал веревку от дерева, и ему потребовалось полчаса упорной борьбы, пока удалось выгнать Нуму через туннель впереди себя. Нума упорно отказывался идти. Наконец пришлось вовсю использовать воспитательное действие копья. Человек-обезьяна преуспел в этом, заставив наконец льва двинуться впереди себя по направлению к выходу.
        Оказавшись внутри туннеля и следуя сзади за львом, Тарзан, решил проблему послушания хищника весьма просто. Он преодолевал сопротивление зверя, орудуя острием копья. Если тот пятился назад, его встречал укол большой силы, и поэтому, будучи мудрым львом, Нума быстренько начал всему обучаться и резво побежал по туннелю туда, куда хотел Тарзан. Внезапно выбравшись из тюрьмы во внешний мир, лев почувствовал свободу. Он поднял голову, задрал хвост и припустился во всю прыть. Тарзан, все еще ползущий на локтях и коленях в узком туннеле, был этим захвачен врасплох. Он упал плашмя на лицо и грудь, лев проволок его несколько сот ярдов по каменистой почве. Человек-обезьяна чуть не лишился кожи, прежде чем удалось остановить прыткого Нуму. Исцарапанный и злой Тарзан вскочил на ноги и хотел немедленно подвергнуть льва наказанию, но будучи по натуре весьма сдержанным человеком, он редко разрешал порывам брать верх над собой. Он умел сдерживать страсти. Научив Нуму элементарным зачаткам познания, как должен воспитанный лев двигаться вперед на поводке, он снова воспользовался тем же методом.
        Так начался страшный поход, который остался навек в неписаной истории джунглей. Итоги этого дня были полны событий как для Тарзана, так и для Нумы. Начав с открытого бунта, к концу пути лев прошел все стадии от упорного сопротивления и неохотного послушания до полной ягнячьей покорности. Лев был очень усталый, голодный, томимый жаждой, когда их застигла ночь, но ни в этот день, ни в другой никакой еды для него не могло быть — Тарзан не смел рисковать и снимать с головы льва мешок, хотя вырезал еще одно отверстие, которое позволяло Нуме утолять жажду. После наступления темноты он отвел зверя к источнику, из которого тот и напился. Затем Тарзан снова привязал его к дереву, приготовил еду для себя, поел и растянулся среди ветвей над своим пленником, чтобы поспать несколько часов.
        Рано утром следующего дня они продолжали свое путешествие. Путь их лежал через низкое предгорье Килиманджаро, огибая с южной стороны знаменитую гору и вел дальше на восток. Звери джунглей, которые попадались им по дороге, завидев такое шествие, пускались в паническое бегство. Лишь одного запаха Нумы было достаточно, чтобы вызвать во многих зверях желание бежать без оглядки, но вид странного существа, издающего запах льва, но не похожего ни на кого и ни на что ранее виденное ими, и то обстоятельство, что его вел, держа на поводу, гигант —Тармангани — это было слишком даже для грозных обитателей дикого мира.
        Сабор-львица, почуяв на расстоянии запах своего повелителя и хозяина, смешанный с запахом Тармангани и запахом Хорты-кабана, рысью пустилась по прямой через лес для выяснения непонятного явления. Тарзан и Нума слышали ее рычание, перешедшее в жалобный визг. Львица, трогательно скулила, сбитая с толку. Распространяемая странной парой смесь запахов вызывала в ней любопытство и страх. Львы, какими ни кажутся страшными, зачастую очень робкие животные, а Сабор принадлежала к слабому полу и, естественно, обладала женским любопытством и женской робостью,
        Тарзан отвязал копье, зная, что ему, возможно, придется сейчас бороться за удержание добычи. Нума остановился и повернул свою оскорбленную голову в направлении приближающейся самки. Он издал горловой рык, похожий скорее на мурлыканье, Тарзан собрался было уже его кольнуть, но тут появилась Сабор, а позади нее Тарзан увидел то, что заставило его вмиг остановиться, — четырех взрослых львов, следовавших за этой львицей.
        Разбуженное в Нуме достоинство и готовность к активному сопротивлению могли бросить весь клан ему на помощь. Поэтому Тарзан остановился, чтобы сначала выяснить, какую звери займут позицию по отношению к оскорбленному собрату. Он не собирался уступать своего льва без боя, но, зная львов, как знал их он, вовсе не имел полной уверенности насчет дальнейшего поведения этих непредсказуемых хищников.
        Львица была молода, а четверо самцов находились в расцвете сил и красоты. Таких красивых львов Тарзан никогда не видел. У трех львов были довольно скудные гривы, но у одного из них, вышагивавшего впереди, голову украшала прекрасная черная шевелюра, она колыхалась на легком ветерке.
        Львица остановилась в ста футах от Тарзана, а львы следовали за ней и застыли на несколько футов дальше. Уши у них приподнялись, а глаза были полны любопытства. Тарзан не мог даже предположить, что они могут предпринять. Лев в сбруе, стоящий рядом с ним, пристально смотрел на собратьев, но ни звука больше не издал: молча стоял и наблюдал за ними.
        Вдруг львица опять тихо заскулила, после чего лев Тарзана дико взревел и прыгнул вперед по направлению к самцу с пышной черной гривой. Вид этого неизвестного существа со страшной мордой и непонятным запахом был непереносим для молодого самца. Лев, к которому рванулось, таща Тарзана за собой, страшилище, с испуганным рыканьем повернулся и пустился наутек. За ним последовали остальные львы вместе с самкой.
        Нума попытался преследовать их, но Тарзан крепко держал его на поводке, и когда лев в ярости поворачивался к нему, получал удар копьем по голове.
        Потряхивая головой и рыча, лев наконец вынужден был снова последовать туда, куда хотел Тарзан, но прошел час, прежде чем утих его гнев, и Нума успокоился. Он был голоден, в сущности голоден давненько и, следовательно, пребывал в дурном настроении, но, будучи основательно покорен педагогическими методами Тарзана, славного дрессировщика, шагал спокойно рядом с человеком-обезьяной, напоминая походкой огромного сенбернара.
        Было уже темно, когда Тарзан со львом приблизились к британским позициям. На небольшом расстоянии от сторожевых постов Тарзан привязал Нуму к дереву и пошел дальше один. Он уклонился от часового, обошел стражу и окольными путями заявился снова в штаб полковника Кэмпбелла, где и предстал перед офицерами, как бестелесный дух, возникший из воздуха. Когда они увидели, кто появился таким странным образом, без уведомления, то радостно приветствовали его, наслушавшись о нем много рассказов за эти сутки. Много чего болтали об этом странном лорде из джунглей, оказалось, почти все правда, даже полковник в недоумении почесал затылок.
        — Кто-то должен быть расстрелян за это! — сказал он. — Я не вижу необходимости ставить часового, если человек может незаметно проникнуть в штаб или куда угодно.
        Тарзан улыбнулся.
        — Не вините их, так как я не человек. Я же Тармангани, каждый Тармангани, которому захотелось бы сюда попасть, явился бы в ваш лагерь, но если бы мангани стояли на часах, никто не прошел бы без их ведома.
        — Кто такие Тармангани? — спросил полковник. — Может быть, вы могли бы завербовать их на военную службу? У нас хорошо платят!
        Тарзан отрицательно покачал головой.
        — Это Большие обезьяны, — объяснил он. — Это мои люди, но вы не смогли бы использовать их. Они не могут сосредоточиться достаточно долго на одной мысли. Если бы я им рассказал о воинском поприще, они заинтересовались бы на какое-то время. Я мог бы даже в некоторых из них придерживать интерес настолько, чтобы доставить их сюда и объяснить им их обязанности, но они вскоре потеряли бы всякий интерес к военному делу и могли унестись в лес в поисках жучков именно тогда, когда вы больше всего нуждались бы в них. Вместо того чтобы охранять свои посты, они принялись бы заниматься, например, любовью. Это такой народ. У них рассеянный ум маленьких детей, вот почему они остаются теми, кто они есть.
        — Вы называете их «мангани», а себя Тармангани — в чем разница? — спросил майор Пресуик.
        — «Тар» — означает «белый», — ответил Тарзан. — А «мангани» — Большая обезьяна. Мое имя, которое было дано мне в племени Керчака, означает «Белая кожа». Когда я был маленьким ребенком, моя кожа, я думаю, выглядела очень белой по сравнению с красивым черным мехом Калы, моей приемной матери. Поэтому соплеменники называли меня «Тарзан», или Тармангани. Вас они тоже называют Тарзанами, — успокоил он своих собеседников, улыбаясь при этом.
        Кэмпбелл тоже улыбнулся.
        — Это не упрек, Грейсток, и клянусь Богом, уметь быть призраком — отличное качество. Теперь, как насчет вашего плана? Вы все еще считаете, что сможете опустошить ту немецкую траншею, что напротив наших позиций?
        — А ее все еще удерживают Гомангани? — спросил Тарзан.
        — Кто такие Гомангани? — поинтересовались на этот раз майор и полковник вместе. — Траншея все еще удерживается туземными войсками, если вы это имеете в виду.
        — Да, — ответил  человек-обезьяна. —«Гомангани» — это значит «большие черные обезьяны», то есть негры.
        — Что вы намерены делать и какой помощи хотели бы от нас? — спросил Кэмпбелл.
        Тарзан подошел к столу и указал пальцем место на карте.
        — Вот здесь у немцев пост прослушивания, — сказал он. — У них там имеется пулемет. Туннель соединяет его с траншеей в этой точке. — Разговаривая, он передвигал палец по карте с одного места на другое. — Дайте мне бомбу, и когда вы услышите, как она взорвется на этом посту, пусть ваши люди не спеша перейдут ничейную землю. Вскоре они услышат суматоху во вражеской траншее, но пусть не спешат и, чтобы ни делалось и какие крики ни раздавались бы в траншеях, пусть ждут спокойно. Вы должны предупредить своих людей, что я могу оказаться в траншее и что мне не хочется быть застреленным или заколотым штыком!
        — И это все? — с сомнением в голосе сказал Кэмпбелл после того, как послал офицера выдать Тарзану ручную гранату. — И вы в одиночку опустошите траншею?
        — Не совсем в одиночку, — уклончиво ответил Тарзан, загадочно улыбаясь, — но я ее опустошу. И, между прочим, ваши люди могут подойти через туннель от поста прослушивания примерно через полчаса после взрыва гранаты. — Повернувшись, он вышел и оставил штабников в полном недоумении.
        По дороге через лагерь в мозгу Тарзана вдруг всплыло воспоминание, вызванное его предыдущим визитом в штаб. Вероятно, образ офицера, мимо которого он проходил, когда покинул общество полковника Кэмпбелла, и невозможность вспомнить, как зовут обладателя столь знакомого лица, вызвало его досаду. Тарзан тряхнул головой. «Сомнительно, нет, этого не может быть, — думал он, — но все же черты молодого офицера, закутанного в шинель, так схожи с чертами фройляйн Кирчер — немецкой шпионки». Ее он видел в немецком штабе в ту ночь, когда утащил из-под носа генерала и его штабных офицеров немецкого майора.
        За последней линией часовых Тарзан быстро направился к Нуме. Зверь лежал и казался спящим, но как только Тарзан подошел и склонился к нему, лев встал; он издал тихий жалобный вой. Тарзан улыбнулся, так как различил в голосе царя зверей новые нотки — мольбу. Это был скорее скулеж голодной собаки, просящей у человека пищи, нежели голос гордого хищника.
        — Скоро ты поохотишься, Нума, и наешься до отвала! — пробормотал Тарзан на понятном зверю языке Больших обезьян.
        Он отвязал веревку от дерева, и Нума рядом с ним ступил, крадучись, на ничейную землю. Раздавались редкие винтовочные выстрелы, и только гулкие разрывы орудийных снарядов напоминали о присутствии артиллерии позади немецких и британских позиций. Поскольку снаряды с обеих сторон падали далеко за траншеями, они не представляли опасности для Тарзана и льва, но шум их полета, выстрелы и взрывы раздражающе действовали на Нуму, припадавшего при каждом звуке к земле от страха; он дрожал и жался к Тарзану, как бы ища у него защиты.
        Осторожно два зверя двигались вперед к посту прослушивания немцев. В одной руке Тарзан нес гранату, данную ему англичанами, в другой сжимал веревочную петлю от поводка, на котором он вел льва. Наконец Тарзан добрался до того места, которое и входило в его план. Его зоркие глаза увидели голову и плечи часового, стоящего на посту. Человек-обезьяна крепко зажал в руке гранату. Он прикинул глазом расстояние, присел, а затем единым движением встал и бросил гранату, упавшую плашмя на землю.
        Через пять секунд раздался сильный взрыв в траншее, где находился немецкий пост прослушивания. Нума нервно дернулся и попытался убежать, но Тарзан удержал его и, вскочив на ноги, побежал вперед, таща упирающегося Нуму за собой. У края траншеи он остановился и заглянул в нее. Там он увидел, что в живых осталось вообще немного врагов. Кругом валялись клочья разорванных тел. Единственное, что не было уничтожено взрывом, это пулемет, защищенный мешками с песком.
        Нельзя было терять ни одной минуты. Подмога на пункт могла быть уже выслана по туннелю связи, ведь очевидно, что часовые на ближних постах слышали взрыв в пункте прослушивания и поняли, что он уничтожен. Нума не решался следовать прямиком по темному туннелю в вырытую яму, пропахшую порохом после взрыва, но человек-обезьяна не был настроен медлить — одним пинком сбросил он льва на дно траншеи. Перед ним зияло отверстие туннеля, ведущего с ничейной земли в немецкие окопы. Тарзан втолкнул Нуму в туннель и тут кое-что вспомнил: он бегом вернулся назад, снял пулемет с бруствера и поставил рядом со входом в туннель. После чего снова повернулся к Нуме и своим ножом быстро разрезал шнурки, удерживающие мешки на его передних лапах. Прежде чем лев смог понять, что когти его страшных лап снова свободны к действию, Тарзан срезал веревки с шеи и мешка на голове льва, толкнул его в глубину туннеля по направлению к траншеям и наподдал увесистого пинка, придав зверю ускорение.
        Нума задержался, как бы упираясь против силы, толкавшей его вперед. Только почувствовав укол лезвием острого ножа в ляжку, он рванулся вперед. Вернуться обратно или бросаться в сторону было невозможно — оставался только один путь — бежать, или из дикого упрямства пятиться назад и наткнуться на острие ножа. Тем временем Тарзан срезал мешки с его задних лап. Прижал кончик ножа к ягодице льва, крепко уперся ногами в мягкую землю, разрыхленную взрывом гранаты и вновь толкнул хищника.
        Вначале Нума двигался вперед дюйм за дюймом, недовольно ворча, и вдруг издал торжествующий рев и стремительно прыгнул вперед. Тарзан понял, что зверь уловил запах мяса впереди. Волоча пулемет за собой, человек-обезьяна быстро следовал за львом, чей рев ясно слышался впереди. Вскоре голос хищника смешался с дикими криками испуганных людей. Еще раз усмешка коснулась губ человека-обезьяны.
        — Они убивали моих вазири, — шептал он. — Они распяли Васимбу, сына Мувиро!
        Когда Тарзан добрался до передних окопов, поблизости никого не было видно. Они были пусты. Следуя дальше, он везде находил пустые траншеи и пустые окопы. Приближаясь к центру немецкой обороны, он увидел в окопе примерно дюжину солдат, сбившихся в кучу и вопящих от ужаса. Нума терзал их своими когтями, он активно работал лапами и клыками, являя собой ужасное зрелище — воплощение свирепости и дикого голода.
        Если что-либо человеческое оставалось в этих нелюдях, какими бесспорно были немецкие туземные солдаты, то перед лицом ужасной смерти они утратили последние остатки человечности. Солдаты яростно дрались друг с другом в попытке избежать когтей страшного существа, которое с раннего детства наполняло их души ужасом, они продолжали отступать. Некоторые пытались выкарабкаться через земляной вал траншеи, некоторые прыгали через бруствер, предпочитая опасности ничейной земли этому леденящему душу зрелищу.
        По мере того, как английские войска медленно приближались к немецким окопам, они столкнулись сначала с перепуганными неграми, бежавшими прямо им в руки и готовыми сдаться в плен. В траншеях разыгрался кромешный ад, что было очевидно не только по появлению дезертиров, но и по крикам, проклятиям, доносившимся до ушей англичан, но солдат полковника Кэмпбелла сбивало с толку то, что из траншеи раздавалось кроме всего прочего дикое рычание разъяренного льва.
        Когда же почти все англичане нырнули в окопы противника, они услышали стрекот пулемета где-то впереди и увидели, как огромный лев перемахнул через немецкий тыльный траверс с телом вопящего солдата в окровавленной пасти и исчез во мраке ночи. Слева от вбежавших в траншею солдат, на траверсе окопа, присел на корточках Тарзан-обезьяна и ловко управлялся с пулеметом, из которого обстреливал продольным огнем немецкие траншеи.
        Англичане увидели на передовой еще кое-что. Они увидели, как рослый немецкий офицер выскочил из блиндажа как раз позади человека-обезьяны. Он схватил брошенную кем-то винтовку с закрепленным на ней штыком и стал подкрадываться к Тарзану, очевидно, увлекшемуся стрельбой и не замечавшему ничего из того, что делалось вокруг... Солдаты бросились вперед, выкрикивая предостережения, но из-за дальности расстояния и грохота выстрелов голоса их не достигали слуха Тарзана. Крупные руки немца легко подняли винтовку для трусливого выстрела в обнаженную спину, но вдруг Тарзан-обезьяна вскочил на ноги. Все произошло с такой быстротой, будто сверкнула Ара-молния.
        Не человек прыгнул вперед на офицера-боша, вырвав и отбросив в сторону острый штык. Так могла быть отброшена соломинка, выхваченная из рук ребенка. Это был дикий зверь, и рев дикого зверя срывался с его уст, так как то странное чувство, которым был обуян Тарзан, свойственно только диким существам. Это обостренный инстинкт зверя предупредил его о чьем-то недобром присутствии за спиной, а, обернувшись, чтобы встретить врага лицом к лицу, Тарзан увидел знаки отличия рода войск и эмблему полка на кителе. Это были те же знаки, что носили убийцы его жены — люди, лишившие его крова и счастья.
        Немец опешил. На него напал дикий зверь, зубы его впились в плечо гунна, руки искали жирную шею. Подоспевшие наконец ребята из второго Родезийского полка увидели такое, что навек осталось в их памяти. Они увидели, как гигантский человек-обезьяна подхватил тяжелого немца с земли и тряс его, как терьер трясет крысу, как Сабор-львица трясет свою жертву, чтобы та испустила дух.
        Они видели, как глаза гунна вылезли из орбит от страха, когда он тщетно упирался изо всех сил руками и ногами в широкую грудь своего противника. Они видели, как Тарзан вдруг развернул офицера и положил его к себе на колено, рукой обхватил шею и наклонил его плечами назад. Колени немца подогнулись, и он упал, но непреодолимая сила продолжала складывать его пополам. Раздался страшный хруст ломающихся костей, немец протяжно вскрикнул в агонии, забился, как вытащенная из воды рыба. Но все это продолжалось считанные мгновения. Тарзан отбросил в сторону мягкий и безжизненный предмет, еще недавно бывший человеком.
        Англичане зашагали вперед. Они уже хотели было поздравить Тарзана, высказав ему свое одобрение. С губ готовы были сорваться приветственные слова. Но они так и не были произнесены, ибо в этот самый момент Тарзан поставил ногу на поверженного врага и, подняв свое лицо к небу, издал грозный и устрашающий победный клич обезьяны-самца.
        Убитый немец был тот самый старший лейтенант фон Госс, который дал распоряжение чернокожим солдатам пытать доброго Васимбу и сеять всяческие разрушения в поместье Грейстоков.

         Глава 5
        ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН

        Небольшая британская армия в Восточной Африке, понеся тяжелые потери от превосходящих сил противника, наконец начала приходить в себя. Немецкое наступление было сломлено и теперь гунны, упорно обороняясь, медленно отступали вдоль железной дороги к Танге. Прорыв немецких позиций последовал после того, как часть их левофланговой траншеи, защищаемой туземными войсками, были защищена Тарзаном и Нумой львом. А это произошло в ту памятную ночь, когда человек-обезьяна спустил голодного людоеда на суеверных, охваченных ужасом негров. Второй Родезийский полк немедленно занял покинутую траншею, и с этих позиций огонь их флангового пулемета, которому они подвергли смежные траншеи противника, отвлек внимание обороны и тем самым дал возможность провести основным силам англичан успешную ночную атаку и без больших потерь установить равновесие британских и немецких сил.
        Прошли недели. Немцы боролись за каждую милю безводной, покрытой колючей растительностью земли, отчаянно удерживая свои позиции вдоль железной дороги. Офицеры Второго Родезийского полка не видели больше Тарзана-обезьяну с тех пор, как он, убив старшего лейтенанта фон Госса, исчез в глубине немецких позиций. Среди англичан были и такие, которые считали Тарзана убитым или угодившим в плен в немецких окопах.
        — Немцы могли убить его, — согласился полковник. — Но я полагаю, что они никогда бы не взяли беднягу живым.
        Но немцам не удалось ни пленить, ни убить человека-обезьяну. Тарзан провел эти недели приятно и с пользой. Ему удалось собрать весьма ценные сведения, касавшиеся расположения сил немецких частей, их методов ведения войны. Располагая этими сведениями, Тарзан мог в одиночку доставить немецкой армии много неприятностей, досаждая бошам и подрывая их моральных дух.
        Доставлять немцам неприятности было само по себе целью Тарзана, но, кроме того, у него появился еще один замысел. Он знал, что на этой линии фронта в расположении англичан действует немецкий шпион. Он хотел его захватить живым и доставить британцам. Когда Тарзан впервые навестил немецкий штаб, он видел, как молодая женщина передала бумагу немецкому генералу. Позднее он заметил эту же женщину на территории английского лагеря. Она была в форме английского офицера. Вывод напрашивался сам собой: это была ловкая и опасная шпионка.
        Поэтому Тарзан навещал немецкий штаб в продолжении нескольких ночей, надеясь увидеть эту женщину снова или хотя бы уцепиться за какую-нибудь нить, ведшую к ней. Где могла находиться шпионка? Одновременно, дабы не тратить силы попусту, Тарзан многими проделками приводил в смертельный страх немцев. Он подслушивал обрывки разговоров, когда пробирался через немецкий лагерь, и это помогало ему успешно строить козни, разрушая все планы противника.
        Однажды ночью, затаившись в кустах вблизи полкового штаба, Тарзан прислушался к разговору нескольких офицеров. Один из них рассказывал то, о чем говорили туземные солдаты в связи с их поражением, вызванным появлением на позициях несколько недель тому назад голодного льва. Офицер рассказывал, что чернокожие солдаты видели, будто одновременно со львом в той траншее появился обнаженный белый гигант. Туземцы были убеждены, что это был демон джунглей.
        — Демон, должно быть, был тот же самый, что вскочил через окно в штаб генерала и унес Шнайдера, — заявил офицер. — Я хотел бы знать, как случилось, что он выбрал бедного майора. Говорят, этот человек, если он действительно человек, а не демон, как уверяют черномазые, видимо, разыскивал именно Шнайдера. Он ведь мог легко утащить самого генерала, но пренебрег всеми, кроме майора. Его он предпочел всем, бывшим в комнате, схватил и унес в ночь. Один Бог знает, какова дальнейшая судьба майора Шнайдера.
        — У капитана Фрица Шнайдера имеются некоторые предположения, — поддержал разговор один из собеседников. — Он рассказывал мне всего неделю назад, что догадывается, почему его брата захватили — это вышло по ошибке. Он не был так уверен в правильности своих предположений, пока не был убит фон Госс, очевидно, тем же человеком в ту ночь, когда лев забрался в траншею. Фон Госс участвовал в одной экспедиции вместе со Шнайдером. Один из людей Шнайдера был найден со свернутой шеей тогда же, когда утащили майора. Шнайдер считает, что этот демон охотился за ним и его командой — что он явился по его душу в ту ночь, но по ошибке схватил его брата. Крафт сказал ему, что когда он представлял майора фройляйн Кирчер и назвал ей его фамилию, этот голый дикарь прыгнул через окно и ринулся прямо к майору.
        Вдруг офицеры прекратили разговор и прислушались.
        — Что бы это могло быть? — спросил один из них.
        Они осмотрели кусты, откуда послышалось приглушенное рычание, так как Тарзан-обезьяна понял, что благодаря его ошибке виновный в страшном преступлении, совершенном в его бунгало, все еще жив, и убийца его жены до сих пор не наказан.
        В течение долгих минут офицеры стояли, напряженно прислушиваясь. Все уставились на кусты, откуда донесся зловещий звук. Каждый припомнил недавние таинственные случаи исчезновения офицеров из самого центра лагеря, а также часовых с одиночных постов: мертвецов, найденных там, где проходила оживленная лагерная жизнь. Люди были убиты почти на глазах своих товарищей. Все это проделывало загадочное существо, остающееся всякий раз невидимкой. Они думали о следах, оставленных странными когтями гиганта на шеях мертвецов, об отпечатках мощных зубов на телах товарищей.
        Офицеры стали поспешно расходиться, держа пистолеты наготове.
        Кусты шевельнулись почти незаметно, но тут же один из офицеров без предупреждения выстрелил в них: однако Тарзана-обезьяны там уже не было. В интервале между движением куста и выстрелом он испарился в темноте. Через десять минут он уже находился на окраине той части лагеря, где были расквартированы на ночь чернокожие солдаты туземной группы под командованием Фрица Шнайдера. Туземцы располагались прямо на голой земле, но для офицеров были разбиты палатки. К ним-то и подползал Тарзан. Это была медленная и опасная работа, поскольку немцы были сейчас настороже, так как сверхъестественный противник проникал в их лагерь, чтобы получать кровавую дань, каждую ночь, но все же человек-обезьяна обошел всех часовых, избежал бдительности внутренней стражи и наконец дополз к тылу офицерской палатки.
        Здесь он вплотную припал к земле и прислушался, что делается за полотняной стенкой. Оттуда раздавалось обычное дыхание одного спящего человека. Тарзана это устраивало. Своим ножом он разрезал веревки задней створки и вошел. Все было проделано беззвучно. Лист, падающий с дерева в тихий день, не мог бы упасть более бесшумно. Тарзан подвинулся в сторону спящего человека и медленно склонился над ним. Он, конечно, не мог знать, Шнайдер ли это или, может быть, кто-то иной, поскольку ранее не видел Фрица Шнайдера, но намерен был узнать имя спящего и немедленно. Он тихонько тронул человека за плечо, тот тяжело повернулся и выругался густым гортанным голосом.
        — Спокойно! — тихим шепотом предостерег его человек-обезьяна. — Спокойно, или я убью тебя!
        Гунн открыл глаза. В тусклом свете ночника он увидел гигантскую фигуру, склонившуюся над ним. Затем неизвестный гигант схватил его за плечо сильной рукой, а его стальные пальцы сжали его горло.
        — Не кричи, — скомандовал Тарзан, — а отвечай шепотом на мои вопросы. Как твое имя?
        — Люберг, — ответил офицер. Он дрожал. Невероятное присутствие в его палатке обнаженного гиганта наполняло немца страхом. Он тоже припомнил людей, таинственно убитых ночью в лагере. — Что вам нужно?
        — Где гауптман Фриц Шнайдер? — спросил Тарзан. — В какой палатке?
        — Его здесь нет, — ответил Люберг, — он был отправлен вчера в Уилхемстал...
        — Я не стану тебя убивать сейчас, — сказал человек-обезьяна. — Сначала пойду и узнаю, солгал ты мне или нет, и е-:ли узнаю, что солгал, твоя кончина будет ужасной. Ты знаешь, как умер майор Шнайдер?
        Люберг отрицательно покачал головой.
        — Я знаю, — продолжал Тарзан, — и его смерть была не из лучших, даже для проклятого немца она была тяжела. Повернись лицом вниз и закрой глаза, не двигайся и не издавай никаких звуков.
        Человек сделал, как ему было приказано. Как только он закрыл глаза, Тарзан выскользнул из палатки. Через час он был уже вне немецкого лагеря и направлялся к небольшому городку Уилхемсталу, в летнюю резиденцию правительства Немецкой Восточной Африки.

        Фройляйн Берта Кирчер растерялась и была унижена, ей потребовалось довольно много времени, прежде чем она смогла примириться с тем, что она, гордившаяся всегда своим знанием леса, заблудилась в этой небольшой части страны между местечком Пангани и железной дорогой, ведущей в Тангу; она знала, что Уилхемстал лежит на юго-востоке от нее, примерно в пятидесяти милях отсюда, но по ряду непредвиденных обстоятельств обнаружила, что не в состоянии определить, где же находится этот юго-восток.
        Вначале Берта двинулась от немецкого штаба по дороге с хорошо расставленными указателями. По этой дороге шли войска, и фройляйн пребывала в полной уверенности, что быстро доберется до Уилхемстала. Позднее встреченный дозор предупредил ее, что усиленный британский патруль прошел по западному берегу реки Тангани, двигаясь немного южнее по этой дороге, и маршем продвигается к железной дороге, ведущей в Тангу.
        Покинув дорогу, фройляйн Кирчер оказалась в густом кустарнике и, так как небо было плотно прикрыто тучами, решила прибегнуть к помощи своего компаса. Только тогда она обнаружила к своему ужасу, что компаса при ней не оказалось. Однако, полагаясь на свое знание леса, фройляйн Кирчер продолжала идти в направлении, которое считала западным. Пройдя довольно большое расстояние, Берта все еще была уверена в своей интуиции и решила повернуть на юг. Теперь ей казалось, что она в полной безопасности и скоро окажется в тылу британского патруля.
        Еще долго она не допускала никаких сомнений, даже после того, как повернула на восток, а затем вновь на юг, все время помня о патруле. Было уже далеко за полдень, и ей уже следовало подойти к дороге, огибающей Тангу с юга, но этой дороги все не было. Кругом простирался девственный лес. Девушка начала испытывать настоящую тревогу.
        Ее лошадь провела весь день без пищи и воды, близилась ночь, а с нею и сознание того, что она безусловно заблудилась в дикой и бездорожной местности, хорошо известной в основном изобилием мух це-це и диких зверей.
        Девушку сводило с ума сознание того, что она не имеет никакого представления, куда идти дальше, и не знает направления, по которому двигалась. Возможно, она вовсе не приближается, а наоборот — удаляется в мрачную и опасную зону, куда запрещен въезд, в местность Пангани. Однако останавливаться было нельзя — нужно было двигаться.
        Берта Кирчер была не из робкого десятка, ее можно было считать кем угодно, но только не трусихой, однако при приближении ночи, когда вокруг стала сгущаться темнота, она не могла выбросить из головы мысли о тех ужасах, которые ее поджидают. На протяжении нескольких часов ее будут мучить кошмары наяву, пока восходящее солнце не развеет кромешный мрак — страшную ночь джунглей, питающую всех ревущих, устрашающих демонов уничтожения.
        В сгущающихся сумерках она успела найти нечто похожее на лужайку, затерявшуюся в сплошных зарослях кустарника. В центре лужайки росла небольшая группа деревьев. Вот здесь-то Берта решила устроить ночевку.
        Трава была высокая и густая, девушка стреножила лошадь и решила соорудить себе удобную постель. Вокруг деревьев было больше чем достаточно сухих сучьев, чтобы развести хороший костер.
        Сняв седло и сбрую с лошади, Берта положила их у подножия дерева, а затем поблизости привязала лошадь и занялась сбором сушняка. С наступлением темноты на полянке весело пылал костер, и топлива для него было запасено вдосталь.
        Из седельных вьюков она вынула пакет с едой, отпила глоток воды из фляги. Фройляйн Кирчер не могла позволить себе больше, чем глоток, ибо не знала, сколько времени пройдет, пока она сумеет найти воду. Ее сердце наполнилось жалостью к своей бедной лошади — ей-то не хватит воды. Даже у немецких шпионок может быть доброе сердце, а фройляйн Кирчер была, как вы помните, очень молода и сентиментальна.
        Наступила ночь. На небе отсутствовали луна и звезды, а свет костра только подчеркивал черноту ночи, как бы еще больше сгущая мрак. Девушка различала небольшое пространство, поросшее травой. Пламя костра выхватывало из тьмы стволы деревьев, которые, поблескивая шероховатостями на коре, выступали на фоне темной земли и непроглядной ночи. В трех шагах от костра ни зги не было видно, кроме траурного занавеса, за которым готовились к выходу будущие артисты наступающей трагедии джунглей.
        Джунгли казались зловеще спокойными. Издалека на большом расстоянии от места ночевки доносился слабый грохот крупнокалиберных пушек. Определить направление стрельбы девушка не могла.
        Берта напрягала слух, ее нервы были готовы вот-вот лопнуть от напряжения, но все-таки она не могла понять, откуда слышатся звуки. А знать это было для нее важно, так как линия фронта проходила на севере. О, если бы она только могла определить направление грохота артиллерийских орудий, она бы знала, каким путем ей двигаться на следующее утро.
        Утро! Доживет ли она до того момента, чтобы увидеть еще одно утро? Расправив плечи, Берта встряхнулась и сбросила оцепенение. Такие мысли надо было гнать, они ни к чему хорошему не приведут. И укладывая свое седло возле огня, Берта негромко, для смелости, начала напевать. Собрала охапку мясистых листьев и мягкой травы, чтобы было удобно сидеть, покрыла ее попоной. Затем отстегнула тяжелую шинель от задней луки седла и накрылась ею — в ночном воздухе уже было сыро и прохладно.
        Устроившись так, что можно было с удобством облокотиться на седло, Берта приготовилась к бодрствованию на протяжении всей ночи. В течение часа тишина нарушалась лишь отдаленным грохотом орудий и тихим похрустыванием жующей лошади, как вдруг вдали, на расстоянии не более мили, послышался рокочущий раскат львиного рева. Девушка вскочила и положила руку на винтовку, лежавшую возле нее. Легкая дрожь пробежала по хрупкой фигурке. Берта почувствовала, как ее тело покрылось гусиной кожей.
        Снова и снова повторился этот ужасный звук. Девушка была уверена, что лев приближается. Она не могла определить на слух направление звука, как не могла определить и направление, в котором стреляли пушки, но несомненно, рев льва раздавался с каждым разом все ближе. Зверь шел против ветра и не мог уловить ее запах, но, может быть, он шел на огонь. Но вряд ли огонь мог быть виден в лесу на значительном расстоянии...
        Прошел еще час, наполненный страхом. Девушка напрягала слух и зрение, вглядываясь в темноту, заливавшую весь лес, за исключением маленького островка света, где находилась она сама. За все это время лев больше не подавал голоса, но у Берты было такое ощущение, что он тут и потихоньку подбирается к ней. Снова и снова она вскакивала, чтобы вглядеться в темноту за деревьями. Ее возбужденные нервы вызывали в воображении шорох подкрадывающихся лап. Она положила винтовку к себе на колени и сняла предохранитель, чтобы в случае чего быть наготове. От напряжения она дрожала с головы до ног.
        Вдруг лошадь подняла голову и заржала. Издав слабый крик испуга, девушка вскочила на ноги. Лошадь повернулась и потянулась к костру, пока веревка, привязывающая ее к дереву, не натянулась и не остановила ее. Тогда она завертелась на месте, прядая ушами и испуганно косясь в темноту. Но девушка ничего не видела и не слышала.
        Еще час напряжения и страха. Все время лошадь поднимала голову и подолгу всматривалась в темноту. Девушка время от времени помешивала огонь в костре и подбрасывала топливо. Наконец усталость дала себя знать, и Берта почувствовала, что начинает дремать. Все тяжелей становились веки, но она не осмеливалась уснуть. Боязнь, что дремота может одолеть, заставила ее подняться. Она начала расхаживать взад и вперед, затем побродила возле охапки собранных сучьев, подбросила еще дров в костер, подошла к своей лошади, погладила ее, поцеловала в теплую морду и снова села на свое место. Вновь, удобно облокотившись на седло, она старалась занять свои мысли планами на завтра, но, видимо, все-таки задремала. Неожиданно она проснулась. Было светло, занимался новый день. Страшная ночь незаметно прошла.
        Фройляйн Кирчер едва могла поверить своим ощущениям. Она проспала несколько часов, однако несмотря на то, что погас костер, и она, и лошадь были живы, к тому же никаких признаков дикого зверя вокруг не было. А радостнее всего было то, что тучи исчезли, и сияло солнце, указывая прямую дорогу на восток.
        Девушка быстренько проглотила несколько кусочков из своего сухого пайка, завершив завтрак глотком воды. Затем оседлала лошадь и вскочила на нее. Берта снова почувствовала себя в безопасности, отправляясь в Уилхемсал.
        Возможно, она бы изменила свое мнение и не предавалась так беспечному оптимизму, если бы знала, что пара желтых глаз наблюдает за каждым ее движением из-за раскидистого куста.
        С легким сердцем, без всяких предчувствий девушка поехала через поляну к кустам, и тут прямо перед ней сверкнули два желто-зеленых глаза, огромные мягкие лапы были подобраны под лоснящееся туловище, готовое к мощному прыжку, длинный рыжевато-золотистый хвост был вытянут трубой, напряжен и нервно вздрагивал.
        Лошадь была почти у куста, когда Нума взмыл в воздух. Он ударил в правое плечо коня, испуганного появлением чудовища. Сила удара бросила лошадь на землю, и так быстро, что у девушки не было времени выпутаться из стремян. Она вместе с лошадью упала на землю на левую ногу и оказалась прижатой к земле тяжелым телом лошади.
        Пораженная ужасом, она увидела, как царь зверей открыл свою пасть и схватил испуганно бьющееся животное сзади за шею. Огромные челюсти сомкнулись, усилие длилось одно мгновение. Нума встряхнул свою добычу. Девушка услышала, как хрустнули позвонки, когда могучие клыки вонзились в живую плоть, а затем мускулы ее верного друга ослабли, и наступила смерть.
        Нума припал к своей жертве. Его вселяющие ужас глаза остановились на лице девушки. Она почувствовала зловонное дыхание на своей щеке. То, что показалось ей вечностью, на самом деле длилось всего секунды. Они уставились друг на друга, а затем лев издал устрашающий рев.
        Никогда до этого Берта Кирчер не была объята такой паникой, никогда у нее не было причин для такого страха. У нее был пистолет — грозное оружие, если обороняться от человека, но эта маленькая вещица никак не могла испугать могучего зверя, стоявшего перед ней на расстоянии полуфута. Она понимала, что в лучшем случае лишь разъярит его выстрелом, и все же была намерена дорого отдать свою жизнь, так как понимала, что все равно погибнет. Никакая помощь извне уже не могла бы подоспеть: даже в агонии зверь наверняка уничтожит ее.
        На мгновение она оторвала свой взгляд от гипнотизирующего взгляда зверя и тихо прочитала последнюю молитву своему богу. Она не просила помощи, так как знала, что помощь невозможна — она могла лишь просить, чтобы конец наступил быстро и был по возможности безболезненным.
        Никто не может предсказывать, что станет делать лев в возбужденном состоянии. Этот глазел и рычал на девушку какое-то время. Затем принялся пожирать убитую лошадь.
        Фройляйн Кирчер на миг удивилась, а затем осторожно попыталась вытащить ногу из-под лошадиного трупа, но туша оказалась слишком тяжела, ее невозможно было сдвинуть с места. Девушка усилила свои попытки, Нума взглянул на нее, оторвавшись от еды, и снова зарычал. Девушка прекратила попытки, надеясь, что лев может удовлетворить свой аппетит и уйти, насытившись, но не могла поверить тому, что хищник оставит ее в живых. Вероятно, он оттащит остатки своей добычи в кусты, чтобы спрятать. Не могло быть сомнения, он вернется за ней, возможно, сначала убьет ее, а потом тоже оттащит в кусты.
        Нума продолжал пожирать лошадиное мясо. Нервы девушки были уже на пределе. Она даже удивилась тому, что не потеряла сознания от такого потрясения. Припомнила себе, как ей хотелось увидеть льва вблизи и убить его, но до этого послушать его рев. Боже! С какой дьявольской точностью было выполнено ее желание!
        Снова ей в голову пришла мысль о пистолете. Когда она упала, кобура отлетела, и оружие лежало теперь под ней. Девушка очень медленно сделала попытку потянуться за ним, но, пытаясь это сделать, была вынуждена приподнять свое тело над землей. Лев сразу вскочил. С быстротой кошки он подбежал к лошадиной туше и положил тяжелую когтистую лапу на грудь убитого животного, придавив девушку снова к земле. При этом хищник все время издавал глухое злобное ворчание. Его морда была самим воплощением ужасающей ярости. На какое-то мгновение лев замер, а затем где-то сзади раздался человеческий голос, издающий рычание, похожее на звериное.
        Нума сразу же оторвал взгляд от лица девушки и устремил его на того, кто появился в поле его зрения. Ворчание льва перешло в рев, он попятился назад, тяжелая лапа, зацепив когтями, сорвала часть корсажа платья фройляйн Кирчер, обнажив белую грудь. Каким-то чудом огромные когти не повредили атлас кожи и нежные соски.
        Тарзан-обезьяна наблюдал всю картину с того момента, как Нума прыгнул на добычу. До этого он какое-то время изучал девушку, а после решил: пусть Нума разделается с ней. Она была ненавистной немкой и, кроме того, шпионкой. Он видел ее в штабе генерала Крафта на совещании с немецким военным персоналом, а затем встречал в пределах британского лагеря, переодетую английским офицером. Последняя мысль заставила его вмешаться. Вероятно, генерал Джон Стаут был бы рад встретиться и допросить ее. Ее могли бы заставить выдать сведения, представляющие ценность для британского командования, а потом Стаут прикажет расстрелять шпионку.
        Тарзан узнал не только, девушку, но и льва. Все львы выглядят одинаковыми для меня или вас, но не для жителей джунглей. Каждый лев имеет индивидуальную особенность морды, формы тела и походку, отличающие его от других львов так же, как различают по походке очень схожих между собою братьев. Кроме того, у животных, населяющих джунгли, имеется еще более точное мерило — это обоняние. Каждый из нас, человек или животное, имеют свой, только ему присущий, запах, и в основном, пользуясь носом, звери джунглей, наделенные чудодейственной силой обоняния, различают друг друга.
        Вот последнее и окончательное доказательство тождества. Вы видели, как это демонстрировалось тысячи раз. Ваша собака знает ваш голос, она смотрит на вас и знает вас в лицо и помнит очертания вашей фигуры. Прекрасно! Кажется, у нее не может быть сомнения в том, что перед нею вы, но довольна ли она увиденным? Нет! Она должна подойти и обнюхать вас. Все другие чувства могут ввести в заблуждение, но не запах, поэтому собака, чтобы быть уверенной окончательно, подвергает вас последней проверке.
        Тарзан узнал Нуму. Это ему он надевал намордник, его держал на поводке в течение двух дней и, наконец, спустил в траншею передовой оборонительной линии немцев. Он понял, что и Нума узнал его, значит, он вспомнит острие комья, больно коловшее и заставлявшее повиноваться и покоряться. Тарзан надеялся, что урок, преподанный льву, остался у того в памяти.
        Он вышел вперед, позвав Нуму на языке Больших обезьян, требуя оставить девушку в покое. Без сомнения лев понял его. вспомнил он и угрозу копья; его Тармангани всегда держал наготове в загорелой правой руке, поэтому лев подался назад, стараясь решить своим неповоротливым мозгом нападать или бежать?
        Человек-обезьяна, не останавливаясь, сразу подошел ко льву.
        — Убирайся, Нума! — закричал он. — Не то Тарзан снова тебя привяжет и поведет через джунгли без еды. Смотри: вот мое копье! Помнишь, как острие впивалось в твой зад? Как рукояткой больно я бил тебя по голове? Уходи, Нума! Я, Тарзан-обезьяна, приказываю тебе!
        Нума наморщил морду в большие складки, пока в них почти не скрылись его глаза. Он рычал и разевал ужасную пасть, издавая злобный рев. Когда острие копья коснулось его тела, он с остервенением ударил копье лапой и отпрянул назад. Тарзан перемахнул через мертвую лошадь, и девушка, лежащая под нею, удивленными, широко раскрытыми глазами уставилась на красивую фигуру мужчины, отгоняющего от нее свирепого льва. Хищник медленно пятился от своей добычи.
        Когда Нума отошел на несколько ярдов, человек-обезьяна обратился к девушке на чистом немецком языке.
        — Вы сильно ушиблись?
        — Не думаю, — ответила она. — Но я не могу извлечь свою ногу из-под лошади.
        — Попытайтесь хорошенько, — скомандовал Тарзан. — Я не знаю, как долго смогу удерживать льва.
        Девушка отчаянно напряглась и, наконец, в изнеможении упала назад на локоть.
        — Это невозможно! — крикнула она ему.
        Он попятился медленно назад, пока снова не оказался возле лошади. Тогда он наклонился и схватил лошадь за подпругу. Одним рывком поднял тяжелую тушу с земли. Девушка освободилась и поднялась на ноги.
        — Вы можете идти? — спросил Тарзан.
        — Да, — ответила она. — Моя нога онемела, но, кажется, не повреждена.
        — Хорошо, — заметил человек-обезьяна. — Медленно отступайте за меня, не делайте резких движений. Я думаю, лев больше не нападет.
        С предельной осторожностью оба попятились к кусту. Нума постоял немного, порычал, а затем медленно последовал за ними. Тарзан думал, погонится ли он за ускользающей добычей или остановится невдалеке? Если он последует за ними, тогда нужно быть готовым к нападению. Если Нума нападет, то одного из них он схватит. Когда лев подошел к трупу лошади, Тарзан остановился — остановился и Нума, как Тарзан и думал. Человек-обезьяна ждал, что еще сделает лев. Тот глядел на людей какое-то время, сердито ворча, затем внимание его отвлекло соблазнительное мясо, и он набросился на труп лошади, продолжая прерванную трапезу.
        Девушка вздохнула с облегчением. Они возобновили свой медленный отход. Лев, поедая мясо, изредка бросал на них косые взгляды, и когда они подошли к кустам и углубились в заросли, девушка почувствовала вдруг головокружение, настолько сильное, что упала бы, если бы ее не поддержала мощная рука — Тарзан заметил ее состояние. Через некоторое время она пришла в себя.
        — Мне было трудно, — сказала девушка, как бы извиняясь, — это не от меня зависело. Смерть была так близко — ужасная смерть. Только сейчас начало сказываться потрясение, но теперь мне лучше. Как я смогу отблагодарить вас? Это было чудесно. Вы, кажется, совсем не боялись свирепого зверя, похоже — это он боялся вас! Кто вы?•
        — Он знает меня, — ответил Тарзан мрачно и добавил, — вот потому и боится.
        Он стоял лицом к девушке и впервые имел возможность разглядеть ее вблизи. Она была очень красива — этого нельзя было отрицать. Но Тарзан ощущал ее красоту только подсознанием. Красота, видимо, была чисто внешняя, ее не украшала душа. Поэтому красота девушки, не облагороженная духом, не казалась Тарзану возвышенной, какой была наделена его горячо любимая Джейн.
         Душа девушки была, наверное, черна, как грех. Тарзан помнил, что юная красавица была немецкой шпионкой. Он ненавидел ее и желал доставить ее туда, где ее уничтожат, но изберут для этого способ, который принесет наибольшую пользу в борьбе с врагом.
        Он равнодушно разглядывал белую обнаженную грудь, с которой Нума сорвал одежду. На атласной коже, меж холмиков грудей, покачивался медальон. Тарзан увидел его, и это вызвало у него неожиданное гневное изумление и злобу. Его лицо исказилось — золотой медальон, отделанный бриллиантами, золотой медальон его юности, подаренный в знак любви, украденный с груди его жены мерзавцем Шнайдером. Девушка увидела гневный взгляд, но неправильно его поняла. Тарзан грубо схватил ее за руку.
        — Где вы это взяли? — потребовал он объяснения, срывая с нее безделушку.
        Девушка оскорбленно выпрямилась.
        — Уберите руки, — возмутилась она.
        Но человек-обезьяна не обратил никакого внимания на ее слова, а только сдавил ей плечо с еще большей силой.
        — Отвечайте мне! — рыкнул он. — Откуда он у вас?
        — А вам-то что до этого? — отпарировала она.
        — Это мое! — ответил он. — Скажите мне, кто дал вам его, или я брошу вас прямо в пасть льву!
        — И вы могли бы это сделать? — спросила она, побледнев.
        — Почему бы нет? — презрительно поморщился он. — Вы шпионка, а шпионы должны умереть, если они схвачены.
        — Что же, вы собираетесь убить меня?!
        — Я собираюсь отвести вас в штаб, там распорядятся вашей жизнью, но Нума может сделать это более эффектно. Что вы предпочитаете?
        — Гауптман Фриц Шнайдер подарил мне этот медальон, — ответила девушка.
        — В таком случае мы идем в штаб! — сказал Тарзан. — Быстро!
        Девушка шла рядом с ним, обходя кусты, а ее мысли все время напряженно работали. Они двигались к востоку, что ее устраивало, и, так как они шли все время в этом направлении, она была даже рада находиться под защитой огромного белого дикаря. Берта Кирчер все время пути размышляла, помня, что ее пистолет находится у нее в кармане. Человек, взявший ее в плен, должно быть, сумасшедший, раз не отнял у нее оружие.
        — Что вас заставляет думать, что я шпионка? — спросила она после длительного молчания.
        — Я видел вас в немецком штабе, — ответил он, — а затем на территории английского лагеря.
        Девушка не могла позволить отвести себя снова к англичанам. Она должна достичь Уилхемстала, даже если придется применить свой пистолет. Берта бросила косой взгляд на высокую фигуру. Какая величавая осанка! Но псе же это животное, способное убить ее или дать другим возможность это сделать, если она сама не уничтожит его. А медальон? — она должна получить его обратно, его непременно нужно доставить в Уилхемстал.
        Тарзан шел теперь фута на два впереди, так как дорожка была узкой. Девушка осторожно вытащила пистолет. Одного выстрела было бы достаточно, цель была так близка, что просто невозможно было промахнуться. Взвесив все это, Берта прищурилась, глаза остановились на бронзовой спине с перекатывающимися под кожей мускулами. Какая идеальная походка и прекрасная, гордая посадка головы, а лицо, чудесное лицо с чисто классическими правильными чертами... Такому облику мог позавидовать не один из античных героев. И это великолепие превратится в груду мертвой плоти?
        Волна неожиданного чувства охватила девушку. Нет, она не могла этого сделать, но все же она должна освободиться и непременно вернуть медальон обратно.
        И тут она, зажмурившись, взмахнула пистолетом и сильно ударила Тарзана рукояткой по затылку. Как подкошенный, он упал на тропинку.

         Глава 6
        ВОЗМЕЗДИЕ И МИЛОСЕРДИЕ

        Часом позже Шита-пантера охотилась и случайно взглянула на голубое небо, где ее внимание привлек Ска-гриф, медленно круживший в вышине над кустом на расстоянии примерно мили. Целую минуту желтые глаза Шиты внимательно разглядывали отвратительную птицу. Они видели, как Ска нырял и поднимался, снова продолжая свое зловещее кружение. В этих движениях Ска все было понятно такому знатоку лесной жизни, как Шите, и в то же время они ничего бы не значили для вас или для меня.
        Охотившаяся кошка догадалась, что на земле под местом парения грифа лежало что-то интересное — зверь, пожирающий свою добычу, или умирающее животное, на которое Ска не решался напасть. В любом случае для Шиты это означало мясо. Поэтому осторожная кошка пошла окольным путем, низко приседая на своих бархатных лапах. Движения пантеры были бесшумны, птица и ее жертва не должны были заметить ее приближения. Затем, принюхиваясь к каждому порыву ласкового ветерка, Шита-пантера осторожно поползла вперед. На некотором расстоянии ее острое обоняние уловило запах Тармангани.
        Шита остановилась. Она никогда не охотилась на людей. Пантера была молода, в самом расцвете сил, до этого она всегда избегала такого ненавистного соседства, а за последнее время стала постепенно привыкать к нему, благодаря появлению многих солдат на ее древних охотничьих угодьях, а поскольку солдаты спугнули большую часть дичи, Шите чем-то надо было питаться. Дни наступили постные, и Шита была голодна.
        Описывающий круги Ска навел Шиту на мысль, что этот Тармангани беспомощен и уже находится на грани смерти, иначе Ска бы здесь не было. Мерзкая птица любила легкую добычу.
        Поэтому кошка продолжала свой путь. Неожиданно густой кустарник расступился, и желто-зеленые глаза остановились со злорадством и алчностью на теле почти обнаженного огромного Тармангани, лежащего лицом вниз на узкой тропе.

        Нума, насытившись, приподнялся с туши лошади Берты Кирчер и, схватив почти дочиста обглоданное тело за шею, оттащил в кусты, после чего направился к востоку, там было его логово, где он оставил свою самку. Будучи сытым, лев склонен был поспать и далек от желания вступать в бой. Он двигался медленно и величаво, не пытаясь скрываться и красться молча, незамеченным.
        Иногда Нума бросал царственный взор направо или налево. Его путь лежал вдоль узкой тропинки. Вдруг на повороте он неожиданно остановился перед тем, что открывалось его взгляду: Шита-пантера украдкой, озираясь, подбиралась к почти обнаженному телу Термангани, лежащего ничком в пыли тропинки. Нума внимательно глянул на неподвижное тело и узнал его: это был его Тармангани. Он испустил тихое рычание-предупреждение. Шита остановилась с приподнятой лапой, которую собиралась опустить на спину Тарзана, и быстро повернулась, чтобы взглянуть на незваного гостя.
        Что мелькнуло в мозгу зверя? Кто может сказать? Пантера, казалось, обдумывала, стоит ли защищать свою добычу. Она грозно зарычала, как бы предостерегая Ну-му не покушаться на то, что лежит на тропе. А что думал Нума? Овладела ли им мысль о правах собственности? Кто кому принадлежал? Тармангани ему или он Тармангани? Разве не эта Большая Белая Обезьяна подчинила его и унизила? Но, однако, именно этот Тармангани и накормил его, голодного, до отвала. Нума вспомнил страх, испытанный перед человеком-обезьяной и его острым копьем. Но в сознании зверей страх скорее вызывает уважение, нежели ненависть, поэтому Нума признался себе it том, что уважает это существо, унизившее и подчинившее его себе. На Шиту-пантеру он привык взирать с презрением. Как смеет низкая тварь приставать к хозяину льва?! Только зависти и жадности было уже достаточно, чтобы заставить Нуму отогнать Шиту. Лев не был голоден, чтобы зариться на клок мяса из тела кошки, однако не голод заставил его отпугнуть Шиту от лежащего человека. В огромной башке льва зародилось смутное чувство преданности. Возможно, это полуосознанное чувство
бросило Нуму вперед с грозным ревом к злобствующей пантере.
        Какое-то мгновение пантера раздумывала. Потом она, как большая пятнистая кошка, выгнула спину и шипя оскалила морду, пылая злобой на весь мир, но не тронулась с места. Нума не готовился к схватке, однако вид Шиты, осмелившейся оспаривать его нрава, зажег его вспыльчивый характер огнем ненависти и жаждой убийства. Его глаза сверкнули злобой, длинный золотисто-рыжий хвост поднялся кверху, и с устрашающим ревом Нума набросился на этого не по чину расхрабрившегося вассала,.
        Прыжок был столь неожиданным и с такого короткого расстояния, что у Шиты не было возможности повернуться и убежать, поэтому она вертелась с выпущенными когтями, ее пасть огрызалась, но сила противника превосходила ее собственную многократно. Огромные когти, сильные клыки и преобладающий вес Нумы делали сопротивление Шиты безнадежным делом. При первом же ударе пантера была сокрушена, и, хотя она нарочно упала на спину и подняла кверху свою мощную заднюю лапу, намереваясь острыми, как бритва, когтями вспороть живот Нумы и выпотрошить его, лев опередил ее и в момент сомкнул свои могучие челюсти на горле Шиты.
        Вскоре для нее все кончилось. Нума встал, встряхнулся, стоя над изорванным и изувеченным телом своего врага. Его лоснящаяся шкура была местами изранена, кровь стекала с боков. Хотя раны были небольшими, это обозлило победителя. Он тупо уставился на мертвую пантеру, а затем в припадке ярости подхватил и смял тело только затем, чтобы снова его бросить и потоптать. Затем склонил голову, издал громкий рев и повернулся к человеку- обезьяне .
        Подойдя к неподвижному телу, он обнюхал его с головы до ног. Затем потрогал своей могучей лапой, перевернул его лицом вверх. Снова обнюхав тело, он, наконец, лизнул Тарзана в лицо своим шершавым языком. Вот тогда-то тот и открыл глаза.
        Над ним возвышался огромный лев, его горячее дыхание било в ноздри, а шершавый язык лизал щеку. Человек-обезьяна бывал часто близок к смерти, но никогда она не подступала так близко, как сейчас, подумалось ему. Сознавая опасность, он подумал, что такая смерть будет делом одной секунды. Его сознание все еще было помрачено от удара, нанесенного ему в затылок. Поэтому Тарзан не сразу узнал льва, склонившегося над ним. Однако, немного времени спустя, он стал приходить в себя и вместе с этим осмысливать поразительный факт, что Нума, кажется, не собирается его пожирать — по крайней мере, не сейчас.
        Положение Тарзана было затруднительным. Лев стоял, широко расставив свои передние лапы, и нависал над ним. Человек-обезьяна не мог приподняться, не отпихнув льва, а допустит ли тот, чтобы его отодвинули, как домашнего пса? Этот вопрос оставался открытым. Ведь зверь мог считать человека уже мертвым, и любое движение, доказывающее обратное, по всей вероятности, вызовет в людоеде потребность убить.
        Но Тарзан устал от своего положения. Он не собирался валяться так долго. Разлеживаться было некогда. Тарзану пришло на ум то обстоятельство, что девушка-шпионка исчезла. Далеко ли она успела уйти, зависело от того, сколько времени он провел без чувств на тропе. Сознание того, что немецкая тварь глумилась над ним, заглядывая ему в глаза, и бросила на растерзание хищникам, прекрасно зная, что он жив, бесило Тарзана.
        Лев склонив голову в сторону и заскулил. Тарзану были знакомы эти звуки. Он знал, что они выражают не гнев и голод, и тогда рискнул подняться единым махом, одобренный этим тихим повизгиванием.
        — Подвинься, Нума! — приказал он и, положив ладонь на рыжевато-золотистое плечо, отодвинул льва в сторону. Затем настороженно поднялся, держа руку на рукояти ножа. Настороженно человек-обезьяна ждал, как отреагирует лев, И тут-то его глаза впервые увидели растерзанное тело Шиты. Он посмотрел на мертвую кошку, затем бросил взгляд на живую, и тогда только заметил следы схватки на шкуре Нумы-льва. Ему стали понятны предшествующие события. Нума спас его от пантеры!
        Это казалось неправдоподобным, но все замеченное указывало на такой оборот событий. Тарзан повернулся ко льву, без страха подошел и осмотрел его раны. Он увидел, что они неглубоки и неопасны. Когда Тарзан склонился над ним, Нума потерся своим зудящим ухом об обнаженное смуглое плечо.
        Тогда человек-обезьяна потрепал рукой огромную голову, поднял свое копье и принялся искать следы девушки. Он вскоре их обнаружил, они вели на восток. Собираясь следовать туда, куда ведут следы, Тарзан решил про верить медальон, который должен был висеть у него на шее. Но его не оказалось на месте.
        Лицо человека-обезьяны не выразило никакой злобы, он лишь слегка поиграл желваками. Печально потрогал рукой затылок, где образовалась шишка на месте удара, нанесенного девушкой. Странная улыбка заиграла на его лице. Он не мог не согласиться с тем, что немка здорово его надула.
        Чтобы сделать то, что сделала она, нужно было иметь большое мужество. Девушка пустилась в нелегкий путь по бездорожью, вооруженная одним лишь пистолетом, по лесной глухомани, простирающейся до самой железной дороги, в направлении к горам, где находится Уилхемстал. Это был храбрый поступок.
        Тарзан уважал мужество. Он был достаточно взрослым и умным, чтобы признать мужество за врагом и восхититься им, даже мужеством немецкой шпионки. Оно лишь дополняло ее находчивость и делало ее еще более опасной. Необходимо было найти шпионку и поскорее уничтожить. Тарзан надеялся догнать ее еще до Уилхемстала и сразу лее пошел по следу своей размашистой походкой — он мог так идти часами, быстро, без видимой усталости.
        То, что девушка могла дойти до города пешком менее чем за два дня, казалось невероятным, так как впереди было добрых тридцать миль, часть дороги, к тому же, пролегала по холмам. Когда эта мысль пришла ему в голову, он вдруг услышал гудок паровоза на востоке и догадался, что железная дорога снова действует. До этого она была закрыта на несколько дней. Если поезд шел на юг, девушка дала бы знак машинисту остановиться, если, конечно, она была на правильном пути. Острый слух Тарзана уловил скрежет тормозов, а через несколько минут был дан сигнал отправления. Поезд тронулся, и колеса зазвучали по рельсам, так как он набирал скорость. Расстояние между полотном дороги и Тарзаном было приличным. Поезд уходил от него на всех парах. Тарзан мог судить по направлению звука, что состав двигался на юг.
        Человек-обезьяна поспешил к железной дороге. У колеи след девушки обрывался. Это подтверждало предположение, что именно она остановила поезд и села в него, как Тарзан и думал. Теперь ничего не оставалось, только идти в Уилхемстал, где он надеялся найти капитана Фрица Шнайдера и заодно девушку и вернуть свой медальон с бриллиантом.
        Было уже темно, когда Тарзан дошел до маленького городка на холме. Это был Уилхемстал. Послонявшись в пригороде, он пытался решить вопрос, может ли обнаженный белый человек пройти по городу, не вызывая подозрения? Кругом было много солдат, городок хорошо охранялся. Тарзан видел, что одинокий постовой не отдалялся от своего поста больше, чем на сто ярдов. Убрать одного постового не представляло никакой трудности, но войти в город и обследовать его было практически невозможно, все равно, одет ты или раздет.
        Продвигаясь вперед ползком, используя каждое укрытие, прижимаясь вплотную к земле и замирая в неподвижности, когда часовой поворачивался к нему лицом, человек-обезьяна, наконец, дополз до спасательной тени дома, стоящего как раз на задах улицы. Быстро перебираясь от дерева к дереву, он продвигался вперед, к черному ходу, пока его, наконец, не обнаружила большая собака, лежавшая во дворике бунгало. Животное пошло прямо на него, сердито ворча. Тарзан неподвижно застыл у дерева. Он мог видеть свет внутри бунгало и людей в военной форме, расхаживавших туда-сюда. Он надеялся, что собака не залает. Собака не залаяла, но еще более свирепо зарычала. Как раз в этот момент задняя дверь бунгало открылась, и оттуда вышел человек. Животное бросилось на Тарзана.
        Это была крупная собака, почти как Данго гиена, и набросилась она со всей злобной стремительностью Нумы-льва. Когда она приблизилась, Тарзан наклонился, и собака стрелой взвилась к его горлу, но она имела дело не с человеком. Ее скорость не могла сравниться с той, что развивал Тарзан, зубы не вонзились в мягкое тело — сильные стальные пальцы схватили пса за горло. Пес успел издать лишь один удивленный визг, лязгнули перед обнаженной грудью мощные челюсти. Ах, как ошибся пес — могучие пальцы сдавили горло, человек встал и отбросил труп собаки в сторону. В то же время голос из открытых дверей бунгало позвал: «Симба!».
        Ответа не было. Повторив зов, человек спустился со ступенек и направился к дереву. В свете двери Тарзан мог видеть, что он был высок, широкоплеч и носил форму немецкого офицера. Человек-обезьяна скрылся в тени, падающей от ствола дерева. Мужчина подходил ближе, все еще окликая собаку. Он не видел дикого зверя, скорчившегося в густой тени и поджидавшего его. Когда офицер оказался в десяти футах, Тарзан прыгнул так, как прыгает Сабор-львица, чтобы убить. Стремительность прыжка и немалый вес Тарзана свалили немца на землю, ладонь запечатала рот, не давая возможности закричать. Офицер сопротивлялся, но у него не было возможности бороться.
        Чуть позднее он лежал мертвый рядом с трупом собаки.
        Тарзан стоял, глядя на свою жертву, и сожалел о том, что не может позволить себе такой риск — издать свой любимый клич победы.
        Пока он разглядывал труп немца, в голову ему пришла великолепная мысль. Вид военной формы подсказал ему способ, благодаря которому он сможет разгуливать по Уилхемсталу с минимальным шансом быть обнаруженным. Через десять минут высокий, широкоплечий офицер покинул дворик бунгало, оставив за собой два мертвых тела — удушенную собаку и обнаженный труп белого человека.
        Тарзан смело шел вдоль небольшой улицы. Те прохожие, что попадались навстречу, не могли догадаться, что под немецкой формой бьется сердце дикаря: оно пульсировало ненавистью к гуннам. Первой задачей Тарзана было найти гостиницу, так как в гостинице он рассчитывал обнаружить девушку, а там, где будет эта девушка, наверняка окажется и гауптман Фриц Шнайдер. Кем доводился он ей — соучастником, любовником или и тем, и другим? А у девушки должен быть драгоценный медальон Тарзана .
        Наконец он нашел гостиницу — низкое двухэтажное здание с открытой верандой. Оба этажа были освещены, и люди, обитавшие в номерах, в основном офицеры, хорошо были видны с улицы. Человек-обезьяна хотел войти и спросить о тех, кого искал, но затем решил сперва разведать обстановку. Обойдя вокруг здания, он заглянул во все освещенные комнаты на первом этаже и никого из тех, кого искал, не увидел. Затем он легко вспрыгнул на крышу веранды и продолжал свое исследование, заглядывая в окна второго этажа.
        В одном углу гостиницы в задней комнате второго этажа окна были зашторены, но Тарзан слышал шаги внутри и один раз заметил силуэт фигуры, промелькнувший за занавеской. Ему показалось, что это фигура женская, но тень быстро исчезла, поэтому полной уверенности, что в номере есть женщина, не было. Тарзан подполз ближе к окну и прислушался. Да, там были женщина и мужчина — он отчетливо слышал голоса, хотя и не мог разобрать слов, так как они, видимо, разговаривали шепотом.
        В смежной комнате было темно. Тарзан потрогал окно и увидел, что оно не заперто. Внутри было тихо. Он осторожно поднял оконный переплет и снова прислушался — абсолютная тишина. Перекинув ногу через подоконник, проскользнул внутрь и быстро огляделся. Комната была пуста. Подойдя к двери, Тарзан открыл ее и выглянул в коридор. Там тоже никого не было. Он вернулся и подкрался к двери смежной комнаты, где находились мужчина и женщина. Прислонившись к двери, он прислу шалея. Теперь Тарзан различал слова, так как эти двое повысили голоса, как бы споря. Говорила женщина:
        — Я доставила медальон, как мы договорились с вами и генералом Крафтом, — это должно служить мне опознавательным знаком. Я не ношу с собой никаких других удостоверений личности. Этого медальона должно было быть достаточно, и вам ничего не нужно делать — лишь отдать мне бумаги и отпустить меня.
        Мужчина говорил тихим голосом, и Тарзан не мог разобрать слов. Тогда снова заговорила женщина с ноткой презрения и, возможно, страха в голосе:
        — Вы не посмеете, гауптман Шнайдер! Не трогайте меня! Уберите ваши руки!
        Вот тогда то Тарзан-обезьяна рывком открыл дверь и вошел в комнату. Там он увидел громадного, с бычьей шеей немецкого офицера, положившего одну руку на талию фройляйн Берты Кирчер. Другой рукой верзила обхватил шею девушки, запрокидывая ей голову. Он пытался поцеловать ее в губы. Девушка сопротивлялась огромному животному, но ее усилия были тщетны. Губы мужчи ны приближались к ее губам. Медленно, дюйм за дюймом, она отшатывалась назад.
        Шнайдер услыхал шум открывающейся позади себя двери и обернулся. При виде странного офицера он отпустил девушку и выпрямился.
        — Что означает это вторжение? Лейтенант, почему вы здесь? — спросил он, заметив погоны вошедшего. — Немедленно покиньте помещение!
        Тарзан не произнес членораздельного ответа, но двое находящихся с ним в комнате услышали тихий рык, вырвавшийся из его сжатых губ — рычание, от которого у девушки по телу пробежали мурашки и которое вызвало бледность на лице гунна. Рука немца рванулась к пистоле ту, но как только он вытащил оружие, оно вылетело через окно во двор. Тарзан, закрыв дверь и прислонясь к ней спиной, начал медленно снимать с себя офицерское платье.
        — Вы гауптман Шнайдер? — спросил он у немца.
        — Ну и что с этого? — пробурчал тот.
        — Я — Тарзан-обезьяна, — сказал Тарзан. — И теперь вы знаете, зачем я ворвался сюда.
        Те двое, что стояли перед ним, с ужасом наблюдали, как он сбрасывает на пол китель и брюки. Наконец ненавистная форма кучкой валялась на полу. Тарзан остался в одной лишь набедренной повязке. Теперь и девушка узнала его.
        — Уберите руку с пистолета, — предостерег Тарзан ее. Рука опустилась. — Теперь подойдите сюда.
        Она подошла, и Тарзан забрал у нее оружие. Оно последовало туда же, куда и пистолет Шнайдера — за окно.
        Когда Тарзан назвал себя, он заметил, как болезненная бледность покрыла черты Шнайдера. Наконец-то он нашел настоящего убийцу своей жены. Наконец-то Джейн хоть частично будет отомщена — никогда Тарзан не сможет отплатить за ее смерть полностью: жизнь так коротка, а немцев так много!
        — Что вы хотите от меня? — спросил Шнайдер.
        — Вы заплатите за то, что натворили в маленьком бунгало в стране Вазири! — ответил человек-обезьяна.
        Шнайдер пытался неистовствовать и угрожать. Тарзан повернул ключ в двери и выбросил его через окно вслед за пистолетами. Затем он повернулся к девушке.
        — Не подходите близко! — сказал он спокойным голосом.- Тарзан-обезьяна собирается убить этого человека!
        Гунн прекратил истерику и начал умолять:
        — У меня есть жена и дети! — кричал он. — Я ничего такого не сделал!
        — Вы умрете, как и полагается такому, как вы, — сказал Тарзан, — с кровью на руках и ложью на устах. — Он двинулся по комнате к плотному гауптману Шнайдеру. Тот, крупный и холеный мужчина, был примерно такого же роста, как и человек-обезьяна, но значительно грузнее. Он видел, что угрозы и мольбы бесполезны, поэтому приготовился к бою. Так борется за жизнь загнанная в угол крыса — со всей маниакальной яростью, хитростью и жестокостью, соблюдая главный закон природы — жизнь превыше всего, борясь за существование всеми доступными способами, как и прочие животные.
        Склонив свою крупную голову, немец набросился на человека-обезьяну. Враги сцепились в центре комнаты. Они стояли, обхватив друг друга, некоторое время, пока Тарзан не сумел бросить немца спиной на стол, стол не выдержал, ножки подломились, и немец рухнул на пол, увлекая за собой Тарзана. Стол разлетелся под тяжестью двух борющихся тел.
        Девушка стояла, забившись в угол, и наблюдала за битвой расширенными от ужаса глазами. Она видела, как двое мужчин катались по полу, сжав друг друга в смертельных объятиях, и с ужасом слышала тихое рычание, срывающееся с губ дикаря-гиганта. Шнайдер пытался схватить врага за горло толстыми пальцами, в то же время, — о, ужас! — Берта Кирчер увидела, как тот, другой, тяаулся к яремной вене немца, пытаясь прокусить ее своими зубами.
        Шнайдер, кажется, тоже понял это, так как удвоил усилия, и, наконец, ему удалось оказаться сверху. Он вырвался из объятий Тарзана-обезьяны. Вскочив на ноги, подбежал к окну, но Тарзан был по-звериному быстр. Прежде чем немец успел выпрыгнуть через раму, тяжелая рука упала ему на плечо. Он был отброшен назад и перекатился через всю комнату, ударившись в противоположную стену. Тарзан последовал за ним, и снова они схватились, нанося друг другу ужасные удары, пока Шнайдер пронзительным голосом не завопил: «Камраден, камраден!».
        Тарзан схватил немца за горло и вытащил свой огромный нож. Шнайдер стоял спиной к стене, и, хотя колени его подгибались, его удерживал в таком положении человек-обезьяна. Он поднес острие ножа к нижней части живота немца.
        — Так ты зарезал мою жену, — прошипел он ужасным шепотом, — так умрешь и ты!
        Девушка кинулась вперед.
        — О, боже, нет! — закричала она. — Только не это! Вы слишком мужественны — вы не можете быть таким зверем!
        Тарзан повернулся к ней.
        — Да, — сказал он, — вы правы, я не могу этого сделать — я не немец! — И он поднял лезвие и глубоко вонзил его в полное злобы сердце Фрица Шнайдера.
        Кровь брызнула, гунн, задыхаясь, заговорил в предчувствии смерти. Он прохрипел:
        — Я не сделал этого! Она не тут...
        Он не договорил; кровавая пена запузырилась на губах. Глаза остекленели. Фриц Шнайдер был мертв...
        Тарзан повернулся к девушке и протянул руку.
        — Отдайте мне медальон! — приказал он.
        Девушка указала на мертвого офицера.
        — Медальон у него!
        Тарзан обыскал немца и нашел безделушку.
        — Теперь вы отдадите мне бумаги! — сказал он.
        Без единого слова она передала ему сложенный вчетверо документ. Он долго стоял и смотрел на нее, прежде чем заговорить.
        — Я пришел также и за вами, — промолвил он. — Было бы трудно увести вас отсюда, поэтому я намереваюсь убить вас. Я поклялся убивать всех людей вашей нации. Но вы правы, когда сказали, что я не такое животное, как этот убийца женщин. Я не мог покончить с ним тем же способом, каким он убил мою жену, и не могу убить женщину — вас.
        Он подошел к окну, поднял раму и мгновением позже исчез в темноте.
        Тогда та, которую Тарзан знал как фройляйн Берту Кирчер, быстро подошла к трупу, лежавшему на полу, засунула руку в потайной карман кителя и вытащила маленький листок бумаги. Его она засунула за рамку своей фотографии, стоявшей на комоде, и только после этого подошла к окну и позвала на помощь.

         Глава 7
        КОГДА КРОВЬ СКАЗАЛАСЬ

        Тарзан-обезьяна был возмущен. В его власти была немецкая шпионка-Берта Кирчер, а он оставил ее живой и невредимой. Конечно, он убил наконец гауптмана Шнайдера, молодой лейтенант фон Госс погиб от его руки. И разве не он различными способами отомстил группе немцев, убивавших, грабивших и насиловавших в бунгало Тарзана в стране Вазири? Оставался в живых еще один офицер, с ним тоже нужно было рассчитаться, но его он пока не мог найти. Это был лейтенант Обергатц; Тарзан его упорно, но безуспешно разыскивал. Ему, наконец, удалось выяснить, что Обергатц был послан по специальному заданию то ли в глубь Африки, то ли вовсе в Европу; справиться было не у кого, а те, кого он спрашивал, либо не знали, где лейтенант, либо не разглашали военной тайны.
        Но тот факт, что он позволил дать волю своей слабости, как ему казалось, и пощадить шпионку, когда он мог спокойно вынести Берту Кирчер на руках из гостиницы в Уилхемстале, Тарзан никак не мог себе объяснить. Он стыдился проявления недостойных воспитанника джунглей чувств, этого проявления слабости. Когда он передавал бумагу, отобранную у девушки, британскому начальнику в штабе, то был очень недоволен собой. Хотя сведения, содержащиеся в документе, позволили британцам сорвать немецкое фланговое наступление, это не улучшило самочувствия Тарзана. Возможно, причина такого недовольства заключалась в том, что он прекрасно сознавал — повторись такая возможность снова, он опять не сумеет убить женщину, как это произошло в ту ночь в Уилхемстале.
        Тарзан проклинал эту свою слабость, как он ее про себя называл, и объяснял ее изнежившим его влиянием цивилизации. В глубине сердца он хранил презрение как к цивилизации, так и к ее представителям-мужчинам и женщинам культурных стран мира. Он всегда сравнивал их слабости, пороки, лицемерие и их маленькое тщеславие с открытым и примитивным образом жизни его диких собратьев в джунглях. И в то же время в горячем сердце человека-обезьяны боролись меж собой две могущественные страсти. Кроме любви и привязанности к миру, воспитавшему его, такая же любовь и преданность жила в душе Тарзана и к его друзьям из цивилизованного мира.
        Человек-обезьяна, воспитанный диким зверем и среди диких зверей, не спешил сближаться с кем-либо. Знакомых у него были сотни, но друзей мало. Ради этих немногих он умер бы, как, несомненно, и они отдали бы свои жизни ради него, но никого из них не было в британских войсках в Восточной Африке. Поэтому Тарзан, чувствуя отвращение при виде людей, ведущих жестокую и бесчеловечную войну, решил последовать настойчивому зову далеких джунглей своей юности.
        Немцы были все время в движении, поскольку война в Восточной Африке почти закончилась; он понимал, что его дальнейшие услуги британцам будут представлять незначительную ценность.
        Никогда не присягая королю на верность, Тарзан не поступал на регулярную службу. Он не считал себя обязанным оставаться в войсках, а поскольку моральные обязательства были им почти выполнены, он исчез из британского лагеря так же таинственно, как и появился в нем несколько месяцев тому назад.
        Не раз Тарзан возвращался к дикой жизни, но всегда любовь к жене приводила его снова в цивилизованный мир. Теперь, когда ее больше нет на свете, он чувствовал, что окончательно расстается с логовищами человека и что будет жить и умрет зверем среди зверей, каким был с детства и до зрелого возраста.
        Между ним и местом назначения лежала дикая местность, не затронутая цивилизацией, где во многих местах, наверняка, впервые ступала нога человека. Он первый оставит след на изумрудных травах этих диких краев. Такая перспектива отнюдь не пугала Тармангани — скорее она была заманчива и служила стимулом к такому путешествию, ибо в жилах Тарзана текла благородная кровь, побуждающая его совершать открытия. Именно люди, в жилах которых течет кровь первооткрывателей, и сделали большую часть Земли обитаемой для человека.
        Вопрос пищи и воды, являющийся первостепенным для обыкновенного человека, намечавшего такую экспедицию, мало беспокоил Тарзана. Дикая местность была средой его обитания, а знание леса было естественным для него, как дыхание. Подобно остальным животным джунглей он мог почуять воду на большом расстоянии, и там, где я или вы умерли бы от жажды, человек-обезьяна безошибочно нашел бы место, где копать колодец, чтобы добыть живительную влагу.
        В течение нескольких дней Тарзан пересекал местность, богатую дичью и орошаемую полноводными реками. Он шел медленно, охотился или занимался рыбной ловлей. Снова он относился по-братски или ссорился с другими обитателями джунглей. Он завел себе подружку. Это была маленькая Ману-обезьянка. Она щебетала и бранилась с могучим Тармангани, но нрав у нее был отходчивый. Поссорившись, она через минуту уже предупреждала своего огромного друга о Хисте-змее, что лежит впереди, свернувшись клубком, в высокой траве. У Ману Тарзан расспрашивал о больших обезьянах-Мангани. Ему было сказано, что немногие из них населяют эту часть джунглей, и даже эти немногие охотились в это время года гораздо дальше тех мест, по которым пролегал его путь, а пребывали где-то на севере.
        — Но здесь живут Болгани, — прощебетала Ману. — Ты не хотел бы повидаться с ними?
        Тон у Ману был насмешливый, и Тарзан знал — это потому, что маленькая Ману думает, будто все живые существа джунглей боятся могучего Болгани — гориллу. Тарзан выпятил свою огромную грудь, ударив по ней кулаком.
        — Я — Тарзан! — крикнул он. — Когда Тарзан был совсем еще маленьким, он убил Болгани. Тарзан ищет Мангани — своих братьев, но Болгани пусть не попадается на пути Тарзана.
        Маленькая Ману-мартышка не была потрясена таким заявлением, так как в джунглях заведено хвастать и верить хвастовству. Вот тогда-то она решила рассказать Тарзану побольше о здешних Мангани.
        — Они идут туда, туда и туда, — говорила она, широко раскрывая глазенки и указывая рукой сначала в северном направлении, а затем на запад, и наконец, повернувшись, на юг, — так как там, — и она указала на запад, — много охоты, а в промежутке находится место, где нет ни пищи, ни воды, поэтому они вынуждены идти таким путем, — и она снова описала ручонкой полукруг, из чего Тарзану стало ясно, какой путь проделывают большие обезьяны, чтобы подойти к своим охотничьим угодьям на западе. Все это нормально для Мангани: они ленивы и не любят передвигаться быстро, но для Тарзана прямая дорога была бы лучше. Он пересечет засушливый край и подойдет к местам хорошей охоты за треть времени, которое занимает дорога у Мангани. Пока они доберутся до севера и повернут снова обратно, он уже окажется в их охотничьих угодьях.
        Тарзан продолжал путь на запад и, перейдя цепь низких гор, наткнулся на широкое каменистое плоскогорье, явно пустынное и необитаемое. Вдалеке он увидел другой горный кряж, за которым, как чувствовал, и должны находиться охотничьи угодья Мангани. Там он присоединится к своим собратьям и останется с ними на некоторое время, прежде чем продолжать путешествие к побережью, где стоит маленькая хижина, построенная его отцом возле закрытой гавани, на самом краю джунглей.
        Тарзан был полон созидательных планов. Он перестроит и увеличит хижину, где родился, соорудит склады, заставит обезьян приносить туда и оставлять на хранение пищу, когда ее в изобилии, чтобы она лежала в складах до времени, когда еды бывает мало. Он заставит их делать такое, о чем обезьянам и не снилось. Племя останется навсегда на этом участке местности, он снова будет его царем, как был им когда-то. Он постарается научить их всему хорошему, чему сам научился у людей. Однако, зная обезьян так, как знал их Тарзан, он боялся, что его труд ни к чему не приведет.
        Человек-обезьяна выяснил, что местность, которую он проходил, была исключительно неровной, он едва ли когда-либо сталкивался с подобным рельефом. Плоскогорье местами было пересечено глубокими ущельями. Преодоление их зачастую требовало многих часов изнурительных усилий. Растительность на плато была редкая, бледно-коричневая по цвету. Она придавала всему ландшафту исключительно унылый вид. Большие камни, были разбросаны на всей обозримой территории, которую можно было окинуть взглядом. Они лежали, погруженные в мельчайшую пыль, пыль поднималась, окутывая путника облаком при каждом шаге. Солнце пекло немилосердно с безоблачного неба.
        Весь день Тарзан пробирался через эту ненавистную землю, и когда солнце склонилось к закату, отдаленные горы, к которым оно опускалось, оказались не ближе, чем утром. Ни одного признака живого существа не увидел человек-обезьяна кроме птицы Ска. Это была дурная примета: Ска следовал за ним без устали с момента его появления в этой выжженной пустыне.
        Ни малейшего жучка — найди Тарзан его, тотчас съел бы. Уже одно отсутствие насекомых свидетельствовало о том, что никакой жизни не существовало на этом пустынном плоскогорье. Тарзан был голоден, его томила жажда. Вечером он присел отдохнуть и решил продолжать путь во время ночной прохлады, так как понимал — даже у его мощного организма есть свои пределы, и там, где нет пищи и воды, самый лучший знаток леса в мире ничего не сможет поделать. Эго был абсолютно новый опыт в жизни Тарзана — найти огромную пустую и наводящую ужас землю в своей любимой Африке. Даже у Сахары были свои оазисы, но в этом жестоком мире не было никаких признаков гостеприимства, ничто не ждало здесь путника — ну хотя бы квадратный фут зелени и цветов...
        Тем не менее Тарзана не мучили опасения, что он не дойдет до той страны чудес, о которой ему рассказывала Ману, хотя было очевидно, что придется это делать с потрескавшейся от сухости кожей и пустым желудком. И он двигался дальше в ночной тиши.
        С наступлением рассвета Тарзан почувствовал потребность в отдыхе. Он подошел к краю еще одного из коварных ущелий, в изобилии пересекающих плоскогорье. Это было восьмое по счету с того дня, что он провел в пустынной голодной стране. Отвесные склоны ущелья потребовали предельного напряжения и покорились бы только хорошо поевшему и не ощущающему недостатка в воде альпинисту. Тарзан впервые в жизни взглянул с сомнением в бездну, а затем на другую сторону, куда он хотел попасть. Его начали одолевать опасения.
        Тарзан не боялся смерти, воспоминания о погибшей жене все еще были свежи в его памяти. Он даже искал смерти, сражаясь с немцами, однако, в нем был силен первобытный инстинкт — инстинкт самосохранения — всепобеждающая сила жизни. Эта сила будет держать его в рядах активных борцов против Великого Косца, пока^, борясь до последнего, он не будет сражен превосходящей силой.
        Тень медленно проплыла по земле рядом с ним. Взглянув вверх, человек-обезьяна увидел Ска-грифа, который описывал над его головой широкий круг. Мрачный и настойчивый предвестник зла и смерти вызвал в Тарзане новое решение. Он поднялся и подошел к краю ущелья, а затем, подняв лицо вверх, бросил взгляд на парящую в небе птицу и испустил клич обезьяны-самца.
        — Я Тарзан! — кричал он. — Властитель джунглей! Тарзан обезьяна не будет пищей для Ска — пожирателя падали. Лети обратно к логову Данго-гиены и кормись остатками ее обеда! Тарзан не оставит своих костей в этой пустыне смерти. Не будет тебе поживы, Ска!
        Не дойдя до дна ущелья, он был вынужден сознаться, что даже его могучие силы сдают, и когда он упал изнуренный у подножия скалы, увидев перед собой стену, на которую нужно было взобраться, то обнажил свои белые клыки и зарычал.
        Целый час Тарзан лежал, отдыхая в прохладной тени у каменной стены. Вокруг царило безмолвие, и было тихо на дне ущелья, тихо и мрачно, как в гробу. Ни летающих птиц, ни ползающих змей — они оживили бы эту мертвящую тишину. Действительно, здесь была Долина Смерти. Человек-обезьяна почувствовал гнетущее воздействие этого ужасного места. Безысходность, которой, казалось, был пропитан самый воздух, начинала действовать и на Тарзана. Он вскочил на ноги, встряхнулся, как огромный лев, — разве он не Великий Тарзан-обезьяна? Да, Великим Тарзаном он все еще был и останется им до последнего удара своего сердца!
        Проходя по дну ущелья в поисках более удобного места для подъема, Тарзан заметил что-то лежащее у подножия изрезанной трещинами скалы. К ней как раз он и направлялся. То, что лежало под скалой, находилось в резком контрасте со всем окружающим и все же было настолько неотделимой частью этого мрачного места, что производило впечатление чьего-то замысла.
        Казалось, что над зрелищем поработал профессионал — режиссер. Скала казалась хорошо выполненной театральной декорацией. Тарзан легко представил себе, что на сцену сейчас выйдет актер и произнесет трагический монолог. То, что лежало под скалой, годилось для иллюстрации шекспировских пьес. Куду-солнце, прямо как театральный прожектор, устроившийся на вершине утеса, направляло свои лучи концентрированным пучком туда, где белело нечто зловещее.
        Подойдя ближе, Тарзан увидел череп и кости, лежавшие среди истлевших остатков одежды, рядом валялись предметы снаряжения. С любопытством осматривая ужасную находку, человек-обезьяна до такой степени заинтересовался, что на какое-то время забыл о своих собственных затруднениях, размышляя над удивительной историей, вызванной из прошлого этим безмолвным свидетельством трагедии давно прошедшего времени.
        Кости хорошо сохранились, это указывало на то, что их никто не трогал, а плоть с них, видимо, была склевана грифами. Несчастный погиб, сорвавшись со скалы, так как кости были переломаны. Остатки снаряжения говорили о давности происшедшего. В этом защищенном месте, где не было львов и куда, надо полагать, редко забредали люди, кости находились в полном порядке, так они могли лежать, не распадаясь, ибо не было здесь никого, кто мог бы разбросать их или потревожить.
        Около скелета валялись шлем из кованой бронзы и ржавая нижняя часть нагрудника из стали, а с другого бока лежала длинная прямая рапира в ножнах и древняя аркебуза. Кости принадлежали крупному человеку, явно при жизни он отличался удивительной силой и жизнестойкостью. Тарзан понимал, что тот, кто отважился проникнуть так далеко в опасные дебри Африки, и должен был быть таким. Вдобавок путешественник был снаряжен громоздким и в то же время бесполезным вооружением.
        Человек-обезьяна почувствовал, что этот безымянный странник из давно прошедших дней вызывает в нем глубокое восхищение. Каким непреклонным человеком он был! Какой славный рассказ о грозных битвах и причудливых превратностях судьбы заключал в себе этот скелет? Тарзан наклонился, чтобы осмотреть клочки одежды, еще висящей на костях. Ни частички кожи не осталось на скелете, вероятно, Ска славно потрудился, уничтожая все съедобное.
        Даже обуви не осталось, если, конечно, этот человек носил обувь. Вокруг лежало несколько пряжек, подтверждавших предположение, что большая часть его амуниции была сделана из кожи, а под костями рук лежал металлический цилиндр около восьми дюймов в длину и два дюйма is диаметре. Когда Тарзан поднял его, то увидел, что тот обильно покрыт лаком и выдержал влияние времени настолько, что и сегодня сохранился таким, каким был столетия назад, когда его владелец уснул вечным сном.
        Рассматривая цилиндр, Тарзан обнаружил, что один его конец был закрыт откручивающейся крышкой. Он слегка повернул ее, и ему удалось снять колпачок. Внутри лежал сверток пергамента.
        Человек-обезьяна вытащил его; развернул и обнаружил несколько потемневших от времени листочков, густо исписанных хорошим почерком на языке, очень похожем на испанский, но смысла записей не смог разобрать. На последнем листке была грубо начерчена карта с многочисленными знаками и сносками, разъясняющими знаки. Все это для Тарзана было непонятно, и он после беглого просмотра записей вложил их обратно в металлический цилиндр, завинтил крышку и уже собирался бросить находку на землю рядом с безмолвными останками бывшего владельца, когда прихоть неудовлетворенного любопытства заставила его вложить цилиндр в свой колчан со стрелами. При этом он с мрачным юмором подумал, что, возможно, пройдут столетия, пока этот цилиндр вновь попадется на глаза человеку, лежа рядом с его собственными выбеленными солнцем и ветром костями.
        А затем, бросив прощальный взгляд на древний скелет, Тарзан вновь принялся за решение задачи — каким образом подняться на западную стену ущелья.
        Медленно, часто отдыхая, он втаскивал наверх свое ослабевшее тело. Снова и снова срывались его пальцы с гладких каменных выступов, так как он был в состоянии почти полного изнеможения и при малейшей случайности мог упасть на дно ущелья.
        Сколько времени ему потребовалось, чтобы взобраться на эту ужасную стену, он не мог бы сказать, но когда, наконец, он перевалился через край скалы, то рухнул наземь, ослабевший и задыхающийся и настолько усталый, что у него уже не было сил подняться и отползти на несколько дюймов от опасного края бездны.
        Наконец очень медленно, с явным усилием, Тарзан встал на четвереньки, упираясь в землю коленями и локтями, а затем, пошатываясь, поднялся на ноги. Его неукротимая воля заставила распрямить плечи, встряхнуть решительно копной черных кудрей, и он двинулся вперед, шатаясь на нетвердых ногах, чтобы продолжить свою неистовую борьбу за существование. Он устремился вперед, пристально рассматривая каменистый ландшафт в поисках другого ущелья, где сможет получить передышку и спастись от неизбежной гибели на солнцепеке из-за отсутствия воды.
        Западные горы становились теперь ближе, хотя казались таинственно нереальными, дрожа и колеблясь в солнечном мареве, они дразнили его своей близостью в тот момент, когда состояние его физических и душевных сил было близко к тому, чтобы сделать эти горы навсегда недоступными.
        За ними, он знал, должны лежать земли, изобилующие дичью, о которых говорила мартышка Ману. Если на пути вновь появится ущелье, его шансы преодолеть даже невысокие вершины катастрофически уменьшатся. Ущелье не появлялось, однако силы таяли с каждой минутой. Наконец перед ним легло ущелье, и с этим ущельем надежда добраться до благодатных мест исчезла окончательно. Над ним все кружился Ска, и человеку-обезьяне казалось, что зловещая птица спускается все ниже и ниже, как бы читая в его слабеющей походке приближение конца. Потрескавшиеся губы Тарзана издали рычание, в котором все еще звучал вызов.
        Милю за милей Тарзан-обезьяна оставлял за собой. Движение, рожденное одной силой воли, было ярким примером сопротивления судьбе. Более слабый человек лег бы умереть, чтобы дать отдых своим истощенным мускулам. Любое усилие было агонией усилия, но Тарзан чудовищным напряжением преодолевал желание упасть и затихнуть навсегда. Наконец, его движения стали фантастически-механическими — он шел, шатаясь, с затуманенной мыслью, которая бессознательно фиксировалась только на одном — вперед, вперед, вперед!
        Горы виднелись теперь впереди смутными расплывшимися пятнами. Иногда он забывал, что это горы, и задумывался над тем, зачем он должен все время испытывать такие муки, стараясь достичь чего-то неясного, маячившего впереди. Что это было, он не помнил, усталый мозг отказывал. Но вновь собирал Тарзан разбегавшиеся мысли и осознавал цель — неуловимые, исчезающие горы. Наконец он стал их ненавидеть. В его полузатуманенном мозгу возникали галлюцинации — что горы были кровожадными, что они убили кого-то очень ему дорогого. Кого? Он никак не мог вспомнить, зачем он преследует их? Чтобы убить?
        Эта мысль, возрастая, придавала ему силы. Новая оживляющая цель — и какое-то время он шел, не покачиваясь, твердо, с высоко поднятой головой. Раз он споткнулся и упал, и когда попытался встать, обнаружил, что не может этого сделать — настолько его покинули силы. Он мог лишь ползти, подтягиваясь на руках. Так преодолевал он буквально несколько ярдов, затем валился и отдыхал.
        В один из таких периодов полного изнеможения что-то неприятно задело угасающее сознание. Он услышал над собой хлопанье мрачных крыльев. Собрав остатки сил, повернулся на спину и увидел, как Ска-гриф быстро взмывает вверх. При виде мерзкой птицы сознание Тарзана на мгновение прояснилось.
        «Неужели конец так близок? — подумал он, — неужели Ска знает, что я на краю гибели, и поэтому осмеливается прилетать и усаживаться рядом с моим телом?» — И тогда мрачная улыбка раздвинула распухшие губы — дикарю пришла неожиданная идея — сработала хитрость зверя в безвыходном положении. Тарзан прикрыл глаза ладонью, чтобы предохранить их от мощного клюва Ска, а затем вытянулся навзничь и, задерживая дыхание, стал выжидать.
        Он мог лежать спокойно, так как солнце было затянуто облаками, но Тарзан очень устал. Он боялся, что может уснуть. Что-то ему подсказывало, что если он уснет, то никогда уже больше не проснется. Поэтому он сконцентрировал все оставшиеся силы на единственной мысли — не уснуть. Ни единый мускул не дрогнул на распростертом теле, и Ска, кружившему над ним, стало ясно, что пир уже можно начинать — наступила смерть того, кто так упорно боролся за жизнь. Наконец-то и Ска может быть вознагражден за свое долгое бодрствование и терпение!
        Медленно кружась, гриф опускался все ниже и ниже к неподвижному человеку. Почему Тарзан не шевелился? Одолел ли его сон, или усталость, или Ска был прав — смерть наконец-то заполучила все права на это могучее тело? Неужели могучее сердце дикаря умолкло навеки? Невероятно!
        Ска, полный подозрительности, кружил осторожно. Дважды он почти опускался на широкую обнаженную грудь только для того, чтобы внезапно отскочить в сторону, но в третий раз его когти коснулись смуглой кожи. Как будто контакт замкнул электрическую цепь. Молниеносная реакция — и мертвое тело, лежавшее неподвижно так долго, ожило. Исхудавшая, но все еще сильная рука быстро рванулась, открылось изможденное лицо. Прежде, чем Ска смог понять, что происходит, он оказался в тисках и бился, схваченный тем, кого намечал себе в жертву.
        Ска боролся, но не мог справиться даже с умирающим Тарзаном. Через мгновение зубы человека-обезьяны сомкнулись на горле пожирателя падали. Мясо было жестким и издавало неприятный запах, а на вкус было еще хуже, но плоть грифа была пищей, а кровь — питьем. Тарзан, не расставшийся еще с привычками человека, испытывал бы отвращение к такой пище, а вот для умирающей от голода обезьяны — это было другое дело.
        Даже так ослабев душевно, человек-обезьяна все еще оставался хозяином своего аппетита и поэтому ел экономно, приберегая скудный запас, а затем повернулся на бок и уснул, почувствовав, что сейчас может сделать это без риска.
        Дождь, потоками поливавший его смуглое тело, разбудил Тарзана. Сложив руки ковшиком, он ловил драгоценные капли и отправлял их в пересохшее горло. Несколько кусков мяса, того, что осталось от Ска, он съел вместе с кровью и дождевой водой. Эта еда хорошо его подкрепила и придала новую силу усталым мускулам. Теперь он снова мог видеть горы: они были близки, и хотя не было солнца, мир выглядел ярче и веселей, потому что Тарзан знал — он спасен. Птица, хотевшая его сожрать, и благодатный дождь спасли его как раз в тот момент, когда смерть казалась неизбежной.
        Снова съев несколько кусков мяса Ска-грифа, человек-обезьяна почувствовал в себе прежнюю силу. Он твердой походкой направился к горам, за которыми лежала земля обетованная, увлекающая его вперед.
        Пока он добирался до горных острогов, наступила ночь, но он продолжал идти в непроглядной тьме, положившись на осязание и слух, пока не почувствовал, как почва под ногами стала круто подниматься вверх. Это свидетельствовало о том, что он добрался до подножия гор. Тогда Тарзан лег и решил уснуть до наступления утра, когда он сможет увидеть и отыскать самый легкий путь к местности, куда он стремился. Пока же небо все еще было затянуто тучами, и даже зоркие глаза Тарзана не могли проникнуть в темноту дальше, чем на несколько футов. Он уснул после того, как доел все то, что еще оставалось от Ска. Утреннее солнце разбудило его. Он проснулся с новым ощущением силы и благополучия.
        Итак, Тарзан наконец перешел через горы, вырвался из долины Смерти и проник на землю, яркую и изобильную, как заповедник. Чудесный вид открылся перед ним.
        Он стоял на горном уступе. Глубоко внизу раскинулась широкая долина, покрытая, особенно в центре, густой растительностью джунглей — это указывало на полноводные реки, первобытный лес тянулся вдаль на многие мили к оканчивался далеко у подножия очень высоких гор; их вершины были покрыты снегом.
        Это была страна, никогда ранее не виданная Тарзаном. Вряд ли нога другого белого человека когда-либо ступала на ее просторы, только разве давным-давно ее прошел путешественник, чей скелет долгие годы лежал на дне каменного безжизненного ущелья.

         Глава 8
        ТАРЗАН И БОЛЬШИЕ ОБЕЗЬЯНЫ

        Три дня человек-обезьяна провел, отдыхая и восстанавливая силы: ел фрукты, орехи, охотился на некрупную дичь — он ее добывал с легкостью, а на четвертый день пошел обследовать долину в поисках Больших обезьян. Время было незначительным фактором по сравнению с жизнью: для Тарзана было все равно, дойдет ли он до западного побережья за месяц, за год или за три года. Все время принадлежало ему и вся Африка тоже.
        Он был абсолютно свободен — последние узы, связывающие его с цивилизованным миром и его обычаями, были разорваны. Он был одинок, но не совсем. Большая часть его жизни прошла в джунглях среди обезьян и других животных, и хотя сейчас рядом с ним не было никого из его племени, его все время окружал народец джунглей. Дружеские отношения с людьми не поселили в его груди презрения к лесным обитателям. Немногие из них интересовали его, но были и такие, с которыми он всегда легко сходился, но не только друзья жили в этом лесу — водились тут и его наследственные враги: присутствие их повышало его жизненный тонус. Без них жизнь могла бы стать скучной и монотонной.
        Итак, на четвертый день пребывания он отправился исследовать долину в поисках своих сородичей-обезьян. Он преодолел небольшое расстояние, двигаясь на юг, когда его ноздри почувствовали запах человека. Это был запах Гомангани, чернокожего. Чуткий нос Тарзана подсказал ему, что чернокожих было много, и к запаху Гомангани примешивался другой запах — запах самки Тармангани, белой женщины.
        Перебираясь по деревьям, Тарзан приблизился к виновникам этих волнующих запахов. Он подходил к ним осторожно, но не слишком. Он не стал обращать внимания на ветер, так как знал, что человек с его слабым обонянием не мог бы обнаружить приближение кого-то, пользуясь глазами или слухом, увидеть пришельца и услышать тихие шаги и то сумел бы только в сравнительной близости.
        Если бы он подкрадывался к Нуме или Шите, Тарзан кружил бы, пока преследуемый зверь не окажется с подветренной стороны, чтобы преимущество неожиданного появления оставалось за ним до встречи с тем, кого он хотел увидеть или услышать. Но, подкрадываясь к олуху-человеку, Тарзан действовал почти с пренебрежением и безразличием. Все в джунглях знали, что он идет — все, кроме людей, к которым он подкрадывался.
        Из густой листвы большого дерева, в кроне которого он засел, Тарзан увидел, как они проходили — разношерстная шайка негров, часть одета в немецкую форму туземных войск Восточной Африки, на некоторых напялены какие-то отдельные части военной одежды. Но большинство из них вернулись к простому наряду своих предков и шествовали почти нагишом. Их сопровождала толпа негритянок, смеющихся и болтающих между собой. Они явно следовали за своими мужчинами. Все негры были вооружены немецкими винтовками, на поясах висели патронташи, патронные ленты крест-накрест перехватывали грудь, имелась и другая амуниция.
        Среди чернокожих вояк не было белых офицеров, но и без того Тарзан догадался, что эти люди из немецкой туземной команды убили своего офицера и удрали в джунгли со своими женщинами или украли для себя красоток из туземных деревень, через которые проходили. Было ясно, что беглецы стараются держаться подальше от побережья. Они несомненно искали непроходимые дебри в обширной внутренней области страны, в глубоком тылу, где могли наводить ужас на примитивно вооруженных жителей, и обогатиться набегами, ограблениями и насилием, захватывая чужое добро и женщин в той местности, где собирались поселиться.
        Между двумя черными женщинами шагала стройная белая девушка. Она была без головного убора, в изорванной и неряшливой одежде, приспособленной раньше для ездовой езды. Пальто на ней не было, а жакет превратился в лохмотья — одна пола оторвана и как-то боком свисала на теле. Время от времени безо всякого повода одна или другая негритянка грубо толкали и колотили ее. Первым импульсом Тарзана, было прыгнуть на них и вызволить девушку из злых рук. Но он ее сразу же узнал, поэтому и воздержался от решительных действий.
        Тарзану-обезьяне не было дела до того, какая судьба постигла вражескую шпионку. Он не в состоянии был убить ее сам из-за доставшейся ему по наследству слабости, не позволявшей английскому джентльмену наложить руки на женщину. Это, конечно, не имело никакого отношения к тому, что могли сотворить с нею другие. Было понятно, Берту Кирчер ждет более страшная участь, чем скорая и безболезненная смерть, назначенная ей человеком-обезьяной. Но чем скорее страшная смерть постигнет эту немку, тем справедливее будет приговор судьбы: мучительная смерть — это то, чего она заслуживает.
        Поэтому Тарзан пропустил чернокожих воинов с Бертой Кирчер, находившейся среди них. Пусть себе идут, куда хотят. По крайней мере, решил их не трогать до тех пор, пока последнему воину не придет в голову мысль позабавиться — забавы чернокожих дикарей, среди которых Тарзан вырос, стали более изощренными с того далекого дня, когда Кулонга, сын Мбонги-вождя, бросил свое злополучное копье в Калу, приемную мать человека обезьяны. 
        Последний в колонне остановился за какой-то надобностью и оказался на четверть мили позади всей группы. Он спешил, нагоняя товарищей, тогда-то его и увидел Тарзан. Воин проходил под деревом, на котором затаился человек-обезьяна. Петля из пеньковой веревки ловко обвилась вокруг шеи чернокожего. Дорожка в этом месте была прямой. Несчастный был увиден ушедшей вперед группой, когда, пойманный петлей, он издал крик ужаса. Замыкающие отряда оглянулись и увидели, как тело воина, точно по волшебству, поднимается в воздух и исчезает в густой листве.
        На какое-то мгновение негры застыли, парализованные удивлением и страхом, но наконец высокий сильный сержант Усанга, возглавлявший отряд, побежал назад по тропе, приказывая на ходу другим солдатам следовать за ним. Зарядив винтовки, они помчались спасать своего товарища. По команде Усанги чернокожие разделились и окружили дерево, в листве которого исчез их товарищ.
        Усанга окликнул его, но не получил ответа. Тогда он медленно приблизился с винтовкой наготове, разглядывая древесную крону. Никого и ничего он, конечно, не увидел. Круг сомкнулся, и пятьдесят воинов своими зоркими глазами принялись высматривать пропавшего среди ветвей.
        Что же произошло с их человеком? Они видели, как он вознесся на дерево и исчез. С тех пор глаза многих были устремлены на шапку листвы, но никакого признака пропавшего воина нигде не было. Один из самых отважных вызвался залезть на дерево и обследовать его. Он исчез на минуту или две, потом спрыгнул на землю и поклялся, что никакого следа какого-либо существа там нет.
        Расстроенные и охваченные суеверным ужасом, негры медленно покинули это место, часть из них с беспокойством оглядывалась. Смех теперь слышался реже. Колонна продолжала в молчании свой путь. Уже на расстоянии мили от того места, где исчез их товарищ, идущие в голове процессии увидели лицо пропавшего воина, выглядывающее из-за дерева впереди по правой стороне дороги. С криком радости, что он нашелся, негры бросились к нему. Но первые добежавшие до дерева мгновенно остановились и отпрянули назад, испуганно вращая глазами, озираясь по сторонам, как бы ожидая появления чего-то непонятного, несущего ужас.
        Их страх возник не без основания: голова их товарища была надета на сломанную ветвь и приставлена к дереву. Тем самым создавалось впечатление, что их товарищ подглядывает за ними из-за древесного ствола.
        Многие тут же захотели повернуть обратно, крича и доказывая друг другу, что они оскорбили демона леса, что это его заповедник, там, где они проходили. Усанга отказался их послушаться, уверяя, что всех ждут неминуемые муки и ужасная смерть, если они вернутся и снова попадут в руки своих жестоких немецких хозяев. В конце концов его убеждения восторжествовали, и все кончилось тем, что абсолютно покорная и смирная шайка двинулась толпой через долину, тихая, как стадо овец: отстающих уже не было.
        Представители негроидной расы обладают счастливым характером. В их поведении много общего с поведением маленьких детей. Их настроение редко остается подавленным надолго. После того, как причина угнетенного состояния исчезает, они веселеют. Поэтому через полчаса шайка Усанги начала возвращаться в прежнее состояние радостной беспечности. Мрачные тучи страха медленно рассеивались. Но за поворотом тропы неожиданно появился обезглавленный труп их несчастного товарища. Он лежал прямо на пути их следования, и снова чернокожих охватил глубокий страх и мрачные предчувствия.
        Белая девушка, оказавшаяся среди них, была тоже весьма озадачена происшествием, но ее это трогало гораздо меньше, поскольку неожиданная смерть явилась бы для нее актом милосердия по сравнению с тем, что ее ожидало. До сих пор она подвергалась только мелким жестокостям со стороны женщин. Но женщины своей ненавистью, с другой стороны, спасали ее от гораздо худшего мужского внимания. Особенно боялась Берта Кирчер жестокого чернокожего сержанта Усанги. Его собственная подруга была среди тех, кто особенно досаждал немке. Женщина сержанта Усанги была настоящей великаншей, ревнивой и сварливой бабищей. Она была первостепенной фигурой в отряде, и, очевидно, только она, единственная в целом мире, могла держать Усангу в страхе. Подруга сержанта была особенно жестока к молодой девушке, но фройляйн Кирчер верила, что это ее единственный защитник от посягательств чернокожего тирана.
        Ближе к полудню шайка вышла из лесу к небольшой, обнесенной частоколом деревне, состоящей из хижин, покрытых тростником, и расположенной на открытом пространстве на берегу спокойной речушки. При появлении толпы вооруженных людей все деревенские жители выскочили навстречу. Усанга со своими двумя адъютантами приблизился, чтобы поговорить с вождем. Предыдущие испытания так потрясли нервы чернокожего сержанта, что он готов был вести переговоры с этими людьми, вместо того чтобы захватить эту деревню силой. Обычно он предпочитал такой путь, но сейчас у него появилась неуверенность, ибо над этой частью джунглей хозяином был, по-видимому, таинственный демон, обладающий сверхъестественной силой и наказывающий тех, кто посмел его оскорбить. Сперва Усанга хотел узнать, как деревенские жители относятся к властителю джунглей. Если окажется, что он к ним доброжелателен, Усанга будет особенно осторожен и станет обращаться с ними ласково и с уважением.
        На переговорах выяснилось, что у деревенского вождя было вдоволь еды: имелись козы, птица, и он будет рад их отдать за соответствующее вознаграждение. Но это значило, что придется расстаться с драгоценными винтовками и амуницией, а возможно, и с одеждой со своих плеч. Усанга начал подумывать, не применить ли силу и таким путем раздобыть пищу.
        Счастливое решение было найдено в результате предложения одного из его помощников: солдаты пойдут на следующий день поохотиться для жителей деревни и принесут много-много свежего мяса взамен за оказанное гостеприимство. Вождь с этим согласился, поставив условие — принести жителям деревни Вамбабос взамен муки, коз и птицы в изобилии дичи. Час или чуть больше длились переговоры, затем все спорные вопросы были решены к обоюдному согласию, путем длительной и горячей торговли — что так любят туземцы. После этого вновь прибывшие вошли в деревню и заняли отведенные им хижины.
        Берта Кирчер оказалась одна в небольшой хижине у частокола на дальнем конце деревенской улицы. Хотя ее не связали и не охраняли, Усанга предупредил девушку, что она не может убежать из деревни без того, чтобы пойти на верную смерть в джунглях. Джунгли, как их заверяли местные жители, были наводнены львами огромной силы и свирепости.
        — Будь добра к Усанге, — заключил он, — и ничего плохого с тобой не случится. Я приду с тобой повидаться после того, как все уснут. Давай будем друзьями!
        Когда эта скотина удалилась, девушка, содрогаясь в рыданиях, упала на пол хижины, закрыв лицо руками. Она поняла теперь, почему женщины не были приставлены охранять ее. Таков был черный замысел хитрого Усанги. Неизвестно было, подозревает ли его подруга о намерениях ветреного дружка. Она не была дурой и, кроме того, будучи преисполненной сумасшедшей ревности, все время ждала активных действий «черного лорда».
        Берта Кирчер чувствовала, что только эта женщина может спасти ее и наверняка избавит от ненавистных ухаживаний, если удастся ей сообщить о планах похотливого Усанга. Ко как кто сделать? Оставленная одна вдали от глаз своих захватчиков, впервые после предшествующих ночей строгого наблюдения, девушка немедленно воспользовалась преимуществом своего положения — она решила убедиться в том, что бумаги, взятые ею с тела гауптмана Фрица Шнайдера, все еще были благополучно зашиты в ее нижнем белье.
        Увы! Какую ценность они могут представлять для ее любимой родины? Но привычка и преданность были так сильны в ней, что она все еще цеплялась за надежду улучить возможность и передать маленький пакет своему начальству.
        Туземцы, казалось, забыли о ее существовании. Никто не подходил близко к хижине, чтобы принести пленнице хотя бы пищу. Она могла слышать, как негры в конце деревни смеялись и кричали, и знала, что они пируют, обжираясь и напиваясь местным крепким пивом. Эти крики лишь усиливали ее опасения. Быть пленницей в туземной деревне в самом центре неисследованного района Центральной Африки! Белая женщина одна среди шайки пьяных негров! Ее пугали даже мысли об этом, и все же, несмотря ни на что, в сердце теплилась надежда, что они действительно о ней забыли, и вдобавок до этого дня к ней никто не приставал. Может, впоследствии они настолько напьются крепким пивом, что станут неопасными?
        Наступила темнота. Никто не шел в хижину, где томилась в неизвестности Берта Кирчер. Девушка подумала: время идет, а она прозябает в бездействии. А что если самой отважиться на поиски Нарату, подруги Усанги, ведь Усанга мог забыть, что обещал навестить пленницу. Берта осторожно выскользнула из хижины. Никого поблизости не оказалось.
        Выйдя наружу и оглядевшись, она направилась в ту часть деревни, где пирующие веселились, отплясывая вокруг костра. Подойдя ближе, увидела деревенских жителей и гостей, расположившихся широким кругом около огня. Перед ними полдесятка обнаженных воинов прыгали, склонялись и топали танцуя. Горшки с едой и тыквенные фляги с пивом шли по кругу. Грязными руками хозяева и гости залезали прямо в горшки и выхватывали куски мяса, поглощая их с такой жадностью, что можно было подумать, будто это сборище голодало уже давным-давно.
        Сосуды из выдолбленных тыкв они так прижимали к губам, пока пиво не начинало стекать по подбородкам. Флягу тут же выхватывали жадные и нетерпеливые соседи. Пиво начинало заметно действовать. Появились первые признаки развязности и неумеренной болтливости.
        Девушка подошла ближе, стараясь держаться в тени хижины. Она выискивала глазами Нарату. Вдруг ее заметила одна из негритянок, стоявшая с краю. Это была огромная женщина. Она подбежала и принялась злобно кричать на Берту. По ее виду белая девушка поняла, что та, видимо, сильно обозлена и хочет растерзать ее. Нападение крупной негритянки было столь свирепо и неожиданно, что застало девушку врасплох. Можно было лишь
         предполагать, что случилось бы, не вмешайся в свару мужчины. Усанга, заметив, что воины кого-то окружили, подошел, шатаясь, и тут же решил выяснить, в чем дело.
        — Что тебе здесь нужно, женщина? — крикнул он. — Поесть и выпить? Идем со мной! —и, обняв Берту, потащил в круг.
        — Нет, — закричала она, — Мне нужна Нарату. Где Нарату?
        Это, казалось, успокоило чернокожего на мгновение, но, убедившись, что Нарату ничего не заметила, он приказал воину, едва удерживающему разъяренную черную женщину в отдалении от белой девушки, отвести Берту в ее хижину и оставаться там охранять ее.
        Выпив сначала изрядную бутыль пива, воин молча указал знаком девушке следовать за ним, и так под охраной ее вернули в хижину. Страж тем временем устроился на пороге, где снова занялся на какое-то время бутылкой.
        Удрученная Берта Кирчер села на пол в дальнем углу хижины — она и не подозревала, что избежала только что неминуемой гибели. Уснуть она не могла. Мысли ее были заняты самыми невероятными планами побега, хотя каждый из них, после рассмотрения, отбрасывался, как непригодный.
        Через полчаса после того, как воин привел ее обратно в «тюрьму», он встал, вошел в хижину и попытался вступить с нею в разговор. Идя ощупью внутри хижины, он оставил свое короткое копье у стенки и уселся возле девушки. Разговаривая, чернокожий подвигался все ближе и ближе, пока не коснулся ее руки. Берта отпрянула.
        — Не трогай меня! — закричала она. — Я пожалуюсь Усанге, если ты не оставишь меня в покое, и ты знаешь, что он с тобой сделает!
        Пьяный мужчина лишь рассмеялся и, протянув руки, схватил ее и привлек к себе. Она боролась и громко звала Усангу. В это время вход в хижину заслонила фигура человека.
        — В чем дело? — спросил пришелец низким голосом.
        Девушка сразу узнала по голосу, что это пришел чернокожий сержант. Он пришел, но будет ли ей от этого лучше? Она знала, что с его приходом попадает из огня да в полымя. Единственный способ утихомирить Усангу, это сыграть на его страхе перед его подружкой Нарату. Когда Усанга понял, что произошло, он вытолкал расшалившегося не в меру воина из хижины и приказал тому убираться, и когда воин, бормоча ругательства и злобно ворча, исчез, сержант подошел к белой девушке. Он был очень пьян. Поначалу ей удалось справиться с ним. Она дважды отталкивала его так сильно, что он, нетвердо стоя на ногах от выпитого, шатался и падал.
        Наконец Усанга разозлился и, бросившись к девушке, сграбастал ее своими длинными, как у обезьяны, руками. Колотя его по лицу сжатыми кулаками, Берта пыталась защититься и отпихивала его. Она угрожала ему гневом Нарату. Тогда он изменил тактику и начал умолять ее подчиниться ему. Пока он препирался с ней, обещая безопасность и полную свободу, воин, которого Усанга вышвырнул из хижины, шагал туда, где находилась Нарату.
        Усанга, видя, что мольбы и обещания бесполезны и угрозы тоже не действуют, потерял терпение и голову. Он грубо повалил девушку на грязный пол. В этот самый момент в хижину ворвался разъяренный демон ревности — Нарату.
        Пиная ногами, царапаясь и кусаясь, она быстро обратила в бегство перепуганного Усангу и так была полна желанием наказать своего неверного повелителя и хозяина, что совсем забыла о предмете его увлечения.
        Берта Кирчер слышала, как она гонялась за Усангой по деревенским улицам, пронзительно выкрикивая проклятья в адрес своего неверного супруга, и дрожала от мысли, какая месть ожидает ее от рук этих двоих, так как знала, что не позднее как завтра Нарату расправится с ней в полную меру своей ревнивой ненависти. Это сейчас она всю ярость своего сиюминутного гнева обрушила на Усангу. Завтра настанет черед Берты.
        Прошло всего несколько минут, как разъяренные супруги покинули хижину, и тут возвратился воин-страж. Заглянув в хижину, он вошел.
        — Никто теперь меня не остановит, белая женщина, — пробормотал он, быстро подойдя к ней.
        Тарзан наслаждался сочным окороком Бары-оленя и был далек от беспокойных мыслей. Мир и покой царили в его душе. Он благодушествовал и желал, чтобы такое состояние сохранялось подольше. Желудок его был полон вкусной пищи, это было очень здорово. Но человека-обезьяну преследовало увиденное по дороге — изящную молодую девушку толкали и били сопровождающие ее негритянки. Он отчетливо представил себе, что могла чувствовать пленница. Ее положение в этом диком краю было незавидным — узница среди необузданных, распаленных похотью чернокожих. Почему же было так трудно помнить о том, что она всего лишь ненавистная немка и шпионка? Почему же тот факт, что она белая женщина и находится в беде, будоражил его сознание? Тарзан ненавидел Берту Кирчер, ненавидел всех ей подобных, и участь, которая, несомненно, ожидает ее, вполне ею заслужена.
        Дело было решенное, и Тарзан настроился думать о других вещах, но все же видение не исчезало, оно то и дело возникало вновь во всех деталях и раздражало его.
        Человек-обезьяна начал размышлять о том, что сделают с ней негры и куда ее увели. Он очень досадовал на самого себя за такие мысли. Так случилось после эпизода в Уилхемстале, когда его слабостью объяснялся неожиданный поступок — Тарзан, поклявшийся мстить немцам, пощадил жизнь шпионки. И не проявит ли он подобную слабость снова? Ну, уж нет!
        Наступила ночь. Тарзан устроился отдохнуть на раскидистом дереве, забравшись в дупло и собираясь не покидать это убежище до утра. Но сон не шел к нему. Вместо этого то и дело приходило видение белой девушки, мучимой чернокожими женщинами. Он отгонял видение, но оно являлось вновь — теперь эта же девушка страдала одна во власти злобных негров где-то в темных и жутких джунглях.
        Выругав себя со злостью, Тарзан встал, встряхнулся и перепрыгнул с дерева, на котором он сидел, на другое. Так, по ветвям помчался он по следам банды Усанги. Это не доставило ему трудностей, поскольку шайка прошла по хорошо протоптанной тропе, и с наступлением ночи его чуткое обоняние уловило запах туземной деревни. Тарзан догадался, что цель его близка и он скоро найдет ту, чья судьба не давала ему покоя.
        Крадучись, как Нума-лев, преследующий свою жертву, Тарзан бесшумно обошел частокол, прислушиваясь и втягивая ноздрями запахи, доносившиеся из деревни. От хижины к хижине шел он, чутко прислушиваясь. Тонким слухом и исключительным обонянием он пытался уловить какой-нибудь намек на присутствие белой девушки. Наконец слабый аромат духов, смешанный с едким запахом Гомангани, привлек его внимание к одной из хижин. В деревне в это время стало тихо: все, что оставалось от пива и закуски, было уничтожено. Чернокожие гуляки угомонились и улеглись в своих хижинах, осоловевшие от сожранного и выпитого.
        Тарзан проходил так тихо, что даже трезвый человек с острым слухом не мог бы услышать его шагов.
        Он обошел хижину кругом, встал у входа и прислушался. Изнутри никаких звуков не доносилось, даже тихого дыхания спящих. И все же он был уверен, что девушка была здесь, а, возможно, и сейчас там находится. Поэтому он вошел внутрь, как бестелесный дух. На мгновение он застыл неподвижно как раз у входа: нет, там никого не было, но надо все же обследовать помещение. Когда его глаза привыкли к темноте, царящей в хижине, каждый предмет начал принимать присущую ему форму. Один из них оказался мертвым телом, лежащим на полу.
        Тарзан подошел поближе и наклонился, чтобы осмотреть мертвеца. Это было тело обнаженного воина, чья грудь была пробита насквозь коротким копьем. Тарзан внимательно осмотрел каждый квадратный фут пола, а затем снова подошел к телу, наклонился и обнюхал рукоятку копья, которым был убит негр. Улыбка на его губах и легкое покачивание головы свидетельствовали о том, что ему все стало понятно.
        Оканчивая беглый осмотр деревни, Тарзан был уверен, что девушка сбежала. Чувство облегчения охватило его — никакой беды с ней не случилось.
        Однако жизнь девушки подвергалась опасности. Ночью ей нельзя разгуливать одной в диких джунглях. Однако такая мысль не пришла ему в голову. Такая мысль могла прийти в голову мне или вам, но для Тарзана джунгли не были опасным местом, он считал, что Берта Кирчер не подвергается там большей опасности, чем в ночном Париже или Лондоне.
        Он снова взобрался на дерево и был уже за оградой, когда до его ушей долетел очень знакомый звук, раздававшийся далеко за деревней. Легко балансируя на качающейся ветке, Тарзан замер, словно стройный лесной бог, и внимательно прислушался. С минуту он стоял, а затем с его губ сорвался протяжный крик обезьяны, призывающей другую обезьяну. Он помчался через джунгли туда, откуда слышался знакомый шум сборища человекообразных обезьян, знакомый шум великой сходки племени Мангани. Тарзан вихрем несся на звук, оставляя за собой проснувшуюся деревню и выбежавших из хижин дрожащих в страхе чернокожих. Позже они будут связывать этот жуткий крик с исчезновением белой женщины и смертью своего товарища.

        Берта Кирчер спешила оставить далеко позади негостеприимное место. Она легко бежала хорошо протоптанной охотничьей тропой и думала лишь о том, чтобы расстояние между нею и деревней оказалось бы до рассвета как можно больше, чтобы обмануть преследователей и затруднить им поиск.
        Куда вела тропинка, она не знала, да и не так уж важно это было для нее в такой момент, поскольку смерть все равно настигнет ее в лесу рано или поздно.
        В ту ночь ей повезло, она прошла невредимой через необитаемую, населенную лишь львами территорию. Эта местность — хорошие охотничьи угодья — еще не была обнаружена белым человеком. Здесь олень и антилопа, зебра и жираф, слон и буйвол, и многие другие травоядные не опасались никого, кроме своих четвероногих врагов, больших кошек. Хищники, избалованные легкой добычей и отсутствием опасностей, не боялись людей. В этих краях еще никто не устраивал большой охоты со скорострельными винтовками.
        Девушка бежала час или два, когда ее внимание было привлечено шумом шагов каких-то животных. Они бормотали и рычали где-то впереди нее. Убедившись, что пройдено большое расстояние, Берта Кирчер взобралась на дерево. Она боялась неизвестных животных, шумящих и топочущих впереди. Кроме того, следовало экономить силы, ведь ей предстоял еще долгий путь. Чернокожие, обнаружив пропажу, наверняка пустятся в погоню. Нужно было сбить их со следа, а для этого она должна с утра быть в форме.
        Не успела она достичь безопасной и удобной ветви, как обнаружила, что дерево стоит на краю небольшой поляны, ранее скрытой от нее густыми зарослями кустарника, и одновременно она узнала, кто были так ее напугавшие звери, чье присутствие обозначалось странными звуками.
        В центре поляны, раскинувшейся перед нею и отлично просматриваемой при лунном свете, девушка увидела два десятка громадных обезьян. Это были косматые огромные самцы. Они прохаживались по поляне, ковыляя на задних лапах, лишь изредка помогая движению согнутыми пальцами рук. Лунные блики серебрились на их шкурах, тронутая сединой шерсть блестела и делала эти страшные создания внешне почти величественными.
        Девушка наблюдала за обезьянами минуту или две. За это короткое время к маленькой группе присоединились другие, они выходили на поляну в одиночку и парами, пока их не набралось свыше полусотни. Кошмарные силуэты крупных зверей под ярким лунным светом походили на персонажи из дурного сна. Среди собравшихся были молодые обезьяны и несколько малышей, крепко ухватившихся за косматые плечи своих мамаш.
        Вскоре группа выстроилась, образовав круг, в центре которого находился небольшой плоский холмик земли. Рядом с этим холмиком присели на корточках три старые самки, вооруженные короткими тяжелыми дубинками. Ими они начали ритмично колотить по гладкой поверхности земли. Земля издавала глухой гудящий звук. Почти сразу же другие обезьяны принялись беспокойно двигаться вокруг старух, стремительно сходясь и расходясь. Эти движения производили жуткое впечатление. Сверху девушке казалось, будто на полянке копошится масса черных червей.
        Барабанная дробь звучала сначала в медленном и тяжелом ритме. Но потом без видимого перехода удары дубинок стали сыпаться на холмик все чаще и чаще. Под этот бешеный ритм обезьяны размеренно топали в такт и раскачивались.
        Масса медленно разделилась на два круга: внешний, состоящий из самок и самых молодых самцов, и внутренний, который составляли самцы, достигшие зрелости. Первые прекратили приплясывать и присели на задние лапы, а самки начали медленно двигаться по кругу в одном направлении. Его центром был холмик-барабан.
        Вот тогда до ушей девушки, замершей на ветке, донесся дикий и пронзительный крик, идущий со стороны деревни, из которой она недавно убежала. Эффект, который произвел этот крик на обезьян, был подобен разряду электрического тока — они внезапно прекратили свои танцы и застыли, полные внимания, вслушиваясь в звук. Какое-то мгновение царила тишина . После один из самцов, покрупнее, чем его товарищи, поднял морду к небу и жутким голосом, заставившим хрупкое тело девушки задрожать в страхе, ответил на далекий крик.
        Снова забили барабаны, и медленный танец продолжался. Было некое очарование в странной дикой церемонии, зрелище захватило девушку. Так как было маловероятно, что ее смогут обнаружить, Берта Кирчер решила остаться и посмотреть, что будут обезьяны делать дальше. Все равно нужно было ждать, пока выдастся более благополучное время для продолжения пути.
        Убедившись, что пакет с бумагами цел, она устроилась поудобнее среди ветвей и стала продолжать наблюдение за таинственными движениями на поляне.
        Прошло полчаса. За это время ритм барабана еще более участился. Теперь огромный самец, откликнувшийся на далекий призывный крик, выскочил из внутреннего круга и начал пляску между барабаном и другими самцами. Он подпрыгивал, приседал и вновь подпрыгивал, глухо рыча и временами оглушительно рявкая. Останавливался, поднимая свою отвратительную морду к Горолуне и, ударяя по своей косматой груди, издавал пронзительный крик — призыв самца-обезьяны. Самки, для чьих глаз и предназначался этот танец, следили восхищенно за плясуном. Только девушка ничего не понимала из того, что видела.
        Самец стоял, освещенный Великий Луной, издавая свой таинственный призыв, среди диких джунглей, в окружении своей стаи — живая картина первобытной жизни: необузданность нрава и сила мощнейших мускулов. Собственно, такова была заря человечества. Тут девушка услышала ответный жуткий крик и минутой позже увидела, как почти нагой белый человек спрыгнул с ближайшего дерева на лужайку.
        Тотчас же обезьяны превратились в группу ревущих и сердито ворчащих зверей.
        Берта Кирчер затаила дыхание: что за маньяк это был? Кто осмелился приблизиться к этим страшным созданиям в их собственном логове? Один против пятидесяти страшилищ! Она увидела бронзовую фигуру, облитую лунным светом и идущую прямо на рычащих зверей. Она узнала симметрию и красоту тела, идеальные пропорции и изящество. Она узнала, кто это был. Это был тот же самый человек, которого она видела уносящим майора Шнайдера из штаба генерала Крафта, он же спас ее от гибели в пасти Нумы льва, именно его она ударила рукояткой пистолета по затылку и бросила и джунглях. Она убежала от этого человека, когда он хотел отвести ее в штаб англичан. Это он убил гауптмана Фрица Шнайдера и пощадил ее жизнь в Уилхемстале.
        Преисполненная страхом и восхищением, Берта Кирчер наблюдала, как незнакомец приблизился к обезьянам, слышала звуки, исторгающиеся из его груди, звуки, идентичные тем, что издавали сами обезьяны. Хотя она едва могла поверить достоверности того, чему была свидетелем, все-таки поняла, что это существо с обликом древнего божества разговаривает с животными на их языке.
        Тарзан остановился. Прежде всего он подошел к самцам вне круга.
        — Я — Тарзан, человек обезьяна! закричал он. — Вы меня не знаете, так как я из другого племени, но Тарзан приходит с миром. Он согласен и воевать. Что вы выбере те, то и будет. Тарзан хочет разговаривать с вашим царем, — и с этими словами он прошел мимо самок и молодежи. Обезьяны расступились перед ним, образуя узкий проход. Тарзан вступил во внутренний круг.
        Самки и дети ощетинивались и скалили клыки, когда человек-обезьяна проходил близко, но никто его не задержал. Он подошел к внутреннему кругу самцов. Здесь тоже сверкнули обнаженные клыки и верхние губы задрались, искажая и без того свирепые морды. Самцы глухо за ворчали.
        — Я - Тарзан! повторил он. - Тарзан пришел танцевать Дум-Дум со своими братьями. Где ваш царь? — Он опять продвинулся вперед. Девушка на дереве прижала ладони к щекам, глядя расширенными глазами на то, как этот сумасшедший шел добровольно на ужасную смерть. Еще мгновение — и звери нападут на него, разрывая прекрасное тело, идеальная фигура, так восхищавшая ее, вот-вот превратится в клочья кровавого мяса. Снова раздался крик, и хотя обезьяны ревели и угрожали ему, но почему-то не нападали. Наконец, пришелец встал во внутреннем круге, перед лицом великого царя обезьян.
        — Я — Тарзан, человек-обезьяна, пришел жить со своими братьями. Тарзан пришел с миром и будет жить с миром. Если племя решит — Тарзан будет драться. Говори: будет Тарзан танцевать Дум-Дум в мире со своими братьями или Тарзан сначала должен убить?
        — Я — Го-Лаг, царь обезьян! — закричал громадный самец. — Я убиваю, я убиваю, я убиваю! — и со зловещим ревом он набросился на Тармангани.
        Человек-обезьяна, по наблюдению девушки, казалось, совсем не готовился к нападению. Она ожидала увидеть его поверженным на землю и убитым при первом же броске.
        Огромный самец надвинулся на него с распростертыми могучими лапами, чтобы схватить. Казалось, Тарзан не сможет двинуться, но когда он вступил в бой, его быстрота могла посрамить и Ару-молнию.
        Как бросается вперед головой Хиста-змея, так взметнулась вверх левая рука человека-зверя. Он схватил кисть своего противника. Быстрый рывок — и правая рука самца была зажата под мышкой приемом дзю-до. Такому роду борьбы Тарзан обучился в цивилизованном обществе. Железная хватка Тармангани сделала обезьяну беспомощной.
        — Я — Тарзан-обезьяна, — повторил прекрасный пришелец. — Будет ли Тарзан танцевать Дум-Дум или сперва убьет?
        — Я убиваю, я убиваю, я убиваю! — взвизгнул Го-Лаг.
        С быстротой молнии Тарзан перебросил царя обезьян через бедро и распластал его на земле.
        — Я Тарзан — царь всех обезьян! — закричал он. — Ты будешь мириться?
        Разъяренный Го-Лаг вырвался и вскочил на ноги и снова напал, крича все то же: «Я убью, я убью...»
        И снова Тарзан встретил его неожиданным приемом. Глупый самец не мог избежать поражения. Захват и бросок вызвали у заинтересованных зрителей крики восторга и вдруг заставили девушку усомниться в том, что этот красавец сумасшедший. Очевидно, он был в полной безопасности среди обезьян. Девушка видела, как он опрокинул Го-Лага, перебросив массивное волосатое тело через плечо, и уложил обезьяну на лопатки, страшно ударив ее о землю.
        — Я Тарзан-обезьяна, — снова и снова кричал он. — Я пришел танцевать Дум-Дум с моими братьями. — И он снова сделал жест барабанщикам, те немедленно возобновили ритм танца на том месте, где остановились, когда, удивленные появлением Тарзана, с интересом ждали зрелища, как их царь убьет глупого Тармангани. Вот тут-то, когда вновь зазвучала барабанная дробь, Го-Лаг поднял голову и медленно заворочался, вставая с трудом на задние лапы. Тарзан подошел к нему.
        — Я Тарзан-обезьяна, — вновь закричал он. — Будет ли Тарзан танцевать Дум-Дум со своими братьями или сначала он будет убивать?
        Го-Лаг поднял свои налитые кровью глаза к лицу Тармангани.
        — Ка-го-да, сдаюсь, — прорычал он, чеканя слоги, — Тарзан будет танцевать Дум-Дум со своими братьями, и Го-Лаг будет танцевать с ним!
        И тогда девушка на дереве увидела прекрасного белого человека подпрыгивающим, сгибающимся и топающим вместе с дикими обезьянами в древнем ритме танца Дум-Дум.
        Его рычание было более звериным, чем у самих зверей. Его красивое лицо было искажено дикой гримасой ярости. Он бил кулаками по своей широкой груди и выкрикивал свой призыв, а его гладкая бронзовая кожа терлась о шкуры косматых танцоров. Это было страшно, чудовищно и все же это было прекрасно в своей примитивной дикости. Странная сцена, на которую как завороженная смотрела Берта Кирчер, вряд ли могла быть увидена кем-то еще из человеческих существ. Девушка была потрясена чудовищностью и грандиозностью происходящего действа.
        Она глядела на полянку, очарованная увиденным. Но тут подкрадывающиеся движения на дереве за ее спиной заставили девушку повернуть голову. Она застыла в ужасе — за ее спиной, отражая лунный свет, сияли зловещим огнем два больших желто-зеленых глаза. Ее выследила Шитя-пантера. Зверь был так близко, что мог коснуться ее огромной когтистой лапой. У девушки не оставалось времени взвешивать свои дальнейшие действия, обдумывать поступок было некогда. Возможно, страх послужил ей плохим советчиком, но она, испуганно вскрикнув, спрыгнула с дерева прямо на лужайку.
        Обезумевшие от воздействия танца и лунного света обезьяны немедленно обернулись на звук, чтобы рассмотреть того, кто посмел вмешаться в их ритуал. Они увидели самку Тармангани, беспомощную и одинокую, и бросились к ней. Шита, зная наперед, что даже Нума-лев, если он не утратил рассудок от голода, не связывается с Большими обезьянами, когда они танцуют Дум-Дум, тихо исчезла в ночи и отправилась на поиски ужина в другое место.
        Тарзан, увидев девушку, узнал ее и мгновенно оценил весь риск ее поступка. Здесь ей вновь угрожает смерть! Он не стал долго раздумывать — он знал, что не позволит обезьянам убить ее. Сознание нелогичности такого поступка угнетало Тарзана, но он должен был все-таки совершить его.
        Старшие самки уже хотели растерзать девушку, когда Тарзан очутился среди них и тяжелыми ударами разбросал их в разные стороны. Тогда самцы подошли поближе, чтобы принять участие в убийстве.
        Они опасались, что эта новая обезьяна может захватить себе всю добычу и сожрать ее в одиночку. С удивлением они увидели, что новичок обнимает это существо за плечи, как бы защищая самку Тармангани от окружавших ее обезьян.
        — Она — самка Тарзана, — сказал пришелец. — Не причиняйте ей зла.
        Это был единственный способ, которым человек-обезьяна мог заставить своих диких сородичей понять, что эту женщину нельзя убивать. Тарзан был рад, что Берта Кирчер не понимает его слов. Для него было достаточно унизительным называть девушку, принадлежащую к ненавистным врагам, своей подругой.
        «Вот и снова Тарзаи-обезьяна должен был защитить гунна, — подумал он про себя и пробормотал себе в извинение, — она женщина, а я не немец, по-другому это быть не могло».

         Глава 9
        УПАВШИЙ С НЕБА

        Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик из королевской авиаслужбы выполнял разведывательный полет. Сведения, или вернее было бы сказать, слухи дошли до британского штаба в Немецкой Восточной Африке, что противник высадился на западном побережье и продвигается через Черный Континент, чтобы пополнить и вооружить свои колониальные войска. Формально новая армия, как предполагалось, не должна была еще появиться с запада, по край ней мере, в течение десяти-двенадцати дней. Конечно, слухи были нелепы, абсурдны, но абсурдные вещи часто случаются во время войны. Во всяком случае, ни один хороший генерал не поверит слухам о вражеской активности без разведки.
        Поэтому лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик летел низко над верхушками деревьев, держа курс на запад и внимательно выискивая на земле своими зоркими глазами следы армии гуннов. Обширные леса покрывали всю обследуемую им территорию. Под кронами тропической растительности вполне могли бы скрываться немецкие военные корпуса, так густа была зелень огромных деревьев. Горы, луга и пустыни мелькали под брюхом аэроплана, создавая чудесную панораму незнакомой местности, но молодой лейтенант за все время полета не заметил никакого присутствия человека среди этого моря листвы.
        Все еще надеясь обнаружить какой-нибудь предмет, относящийся к проходящей армии, — брошенный грузовик, сломанный передок от орудия или место, где был вражеский лагерь, — он продолжал лететь дальше на запад.
        Время приближалось к полудню. Сплошные джунгли кончились, и лейтенант парил над равниной, поросшей редкими деревьями. Ее пересекала извилистая река, он решил уже повернуть и возвращаться к лагерю. По его расчетам, чтобы покрыть нужное расстояние до темноты, потребовалось бы лететь напрямик с максимальной скоростью, но так как бензина было достаточно, а мотор работал надежно, у Смита Олдуика не было сомнения в своевременно выполнении полученного задания. Тогда-то мотор самолета и заглох.
        Самолет летел слишком низко, и летчику не оставалось ничего другого, как немедленно произвести посадку, пока под ним была открытая местность. Вдали, прямо на востоке, куда он направлялся, виднелся обширный лес, долети он до него — заглохший мотор послужил бы причиной аварии, а возможно, и гибели пилота. Поэтому Смит Олдуик приземлился на лугу рядом с извилистой рекой и приступил к починке мотора на скорую руку.
        Работая, он напевал арию, ставшую модной после последней постановки мюзик-холла. Она была очень популярна в Лондоне год назад, и по его поведению можно было подумать, что он работает на английском летном поле под охраной аэродромной команды, в окружении сотен своих товарищей, а не один среди африканской неисследованной, дикой местности. Типичным для этого человека было предельное безразличие к своему окружению, хотя внешность лейтенанта никак не говорила о том, что он относится к породе героев.
        Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик был строен, светловолос, на его мальчишеском лице весело сияли голубые глаза. Его характер сформировала окружающая среда, полная роскоши, праздной лености и легкой жизни, а не острая необходимость удовлетворения первейших жизненных потребностей.
        И не только внешне молодой лейтенант был неосторожен и беспечен. Его внутреннее содержание полностью соответствовало внешнему облику, что и повлекло за собой дальнейшие события. То обстоятельство, что местность, где он затеял ремонт аэроплана, могла быть наводнена бесчисленными врагами, казалось, не доходило до его сознания ни в малейшей степени. Он увлекся работой, проверяя детали мотора, вышедшие из строя и вызвавшие его остановку. Изредка юноша поднимал глаза и окидывал взглядом окружающую местность. Ближний лес на востоке от него и более отдаленные джунгли, подходившие вплотную к извилинам реки, возможно, служили убежищем армии кровожадных дикарей, но ни малейшего интереса и тревоги у лейтенанта Смита Олдуика это не вызывало.
        И даже если бы он взглянул повнимательнее, очень сомнительно, что ему удалось бы увидеть несколько десятков фигур, прижавшихся к земле и укрывшихся в подлеске у самой опушки.
        Есть такие люди, которые, как полагают, наделены тем, что не нашло лучшего названия, чем шестое чувство, — разновидностью интуиции, как бы предупреждающей их о наличии невидимой опасности. Сосредоточенный взгляд скрытого наблюдателя вызывает у них тревожное чувство, сродни нервному беспокойству. В данном случае двадцать пар глаз уставились на лейтенанта Гарольда. Перси Смита Олдуика, но это обстоятельство все же не вызвало ответной реакции на надвигающуюся опасность в его безмятежном сердце. Он мирно напевал и, закончив ремонт испорченной детали, включил мотор на минуту-две, затем выключил и спустился с борта самолета на землю с намерением немного поваляться на мягкой травке и покурить, прежде чем лететь обратно в лагерь. Он впервые осмотрел окружавший его пейзаж и поразился его дикой красоте. Чем-то луг с растущими на нем редкими деревьями напомнил ему английский парк. То, что дикие звери и туземцы могли быть составной частью этого пейзажа, казалось лейтенанту дикой невероятностью.
        Прекрасные цветы, усыпавшие раскидистый куст недалеко от аэроплана, очаровали его эстетический вкус, и, закурив сигарету, Смит Олдуик направился к кусту посмотреть на цветочки поближе. Когда пилот наклонился над ними, чтобы насладиться их ароматом, он находился в нескольких сотнях ярдов от аэроплана, и в этот момент Нумабо-вождь племени Вамабо, решил выскочить из засады со своими воинами и напасть на белого человека.
        Первым намеком на опасность послужил лейтенанту нестройный хор диких криков из леса позади него. Повернувшись, юноша увидел несколько десятков обнаженных чернокожих, быстро приближающихся к нему. Негры бежали плотной массой и, когда подошли ближе, замедлили скорость бега. Лейтенант Смит Олдуик прикинул взглядом направление их атаки и расстояние до спасительной машины. Близость чернокожих к нему исключала все шансы добраться до аэроплана. Он понял, что поведение негров было явно воинственным и угрожающим. Заметил лейтенант также, что они вооружены копьями и луками со стрелами, и пришел к мысли, что несмотря на пистолет, бывший у него в наличии, его осилят при первом же броске. Чего он не знал, так это тактики нападавших, а она заключалась в том, что при первом же оказанном сопротивлении со стороны намеченной жертвы чернокожие племени Вамабо пятились назад, что вообще свойственно природе туземцев. Однако после ряда атак и угроз врагу, негры доводили себя до ярости, подбадривая свои слабые души воинственными криками, прыжками и танцами, и только после такой психической подготовки бросались в
окончательную атаку.
        Вождь Нумабо шел впереди и выделялся своим ростом и бравой осанкой. Он являл собой отменную мишень. Нумабо и оказался тем, в кого прицелился англичанин.
        К несчастью для себя, Смит Олдуик в него не попал, хотя убей он вождя, мог бы легко разогнать и остальных. Пуля прошла мимо Нумабо и попала в грудь воина позади него. Когда парень с воплем рухнул ничком, остальные с угрозами повернулись и побежали назад, но, к огорчению лейтенанта, они направились в сторону самолета, а не в лес, и поэтому пилот все еще был отрезан от своей машины.
        Внезапно чернокожие остановились и снова повернулись к нему. Негры громко выкрикивали что-то и бурно жестикулировали, а через какое-то время один из них высоко подпрыгнул, размахивая копьем и издавая дикие воинственные вопли. Вскоре эти вопли возымели действие на его товарищей, и тогда чернокожие приняли участие в малопривлекательном действе, состоящем из приседаний, прыжков и других, иной раз чудовищных, телодвижений, сопровождая все это яростными криками. Это делалось с целью подстегнуть мужество и накопить нужную храбрость для еще одной атаки.
        Второе нападение привело чернокожих ближе к англичанину, и он уложил еще одного туземца из своего пистолета. За это время в него было пущено три копья. У Смита Олдуика теперь оставалось пять патронов, а нападавших было восемнадцать человек, с которыми лейтенанту еще предстояло сразиться. Если не удастся их хорошенько припугнуть, было очевидно, что его судьба решена.
        То, что Вамабо должны были расплачиваться жизнью за каждую попытку взять пленного — возымело действие, и теперь чернокожие подзадержались с новым нападением, а когда вновь предприняли попытку нападения, то сделали это более ловко, чем прежде: они разбились на три группы, стараясь окружить белого человека. Одновременно к нему направились вооруженные группы с разных сторон, и, хотя лейтенант разрядил пистолет успешно, чернокожие, наконец, добрались до него. Они, казалось, понимали, что белый истратил все свои патроны и сделался для них неопасным, так как теперь окружали его все теснее с явным намерением взять его живым, поскольку могли легко расправиться с ним своими острыми копьями с большей безопасностью для них самих. Но нападающие этого не сделали. Значит, конечная цель у них была иной.
        Две или три минуты негры сжимали кольцо вокруг лейтенанта, пока Нумабо что-то не сказал, и кольцо сомкнулось вокруг англичанина. Хотя молодой лейтенант бил направо и налево, используя все свои знания бокса, он вскоре был побежден численным преимуществом и сбит с ног древками копий и жестокими кулаками чернокожих воинов.
        Смит Олдуик был почти без сознания, когда его поставили на ноги, после того как связали руки за спиной, и принялись грубо толкать вперед, в направлении джунглей.
        Когда охрана вела его вдоль узкой тропы, лейтенант Смит Олдуик не мог не удивляться, почему это туземцы захотели взять его живым. Он знал, что находится слишком далеко во внутренних районах страны, чтобы его форма могла иметь какое-либо значение для здешнего туземного племени. Сведений о мировой войне сюда поступить не могло. Лейтенант мог лишь допустить, что попал в руки воинов какого-то негритянского властелина, от чьего королевского каприза и будет зависеть его судьба.
        Победители вели его по лесу, возможно, около часа, — наконец англичанин увидел перед собой небольшой участок на берегу реки, свободный от зарослей, окруженный грубым, но крепким частоколом. За частоколом располагались многочисленные хижины, крытые тростником. Его погнали по деревенской улице, и тут пленник был немедленно окружен толпой женщин, детей и воинов. Лейтенант стал центром внимания возбужденной толпы, чьи намерения выливались в желание как можно скорее, точнее — немедленно, расправиться с ним. Женщины были более озлоблены, нежели мужчины. Они били и царапали пленника, как только добирались до него, пока, наконец, Нумабо-вождь не был вынужден вмешаться, чтобы спасти свой трофей для той цели, ради которой ему сохранили жизнь.
        Воины растолкали толпу, освобождая проход, и повели белого человека в хижину. Тут лейтенант Смит Олдуик увидел входящих с противоположной стороны в деревню нескольких негров, одетых в лохмотья, оставшиеся от немецкой военной формы.
        Англичанин нисколько не удивился этому, и его первой мыслью было, что ему наконец-то пришлось столкнуться с частью армии противника, движущейся с западного побережья, слух о которой достиг британского штаба. Именно признаки ее присутствия лейтенант и разыскивал в джунглях.
        Смит Олдуик горестно улыбнулся, обдумывая печальные обстоятельства, приведшие его к такому финалу, хотя он и был далек от потери надежды на благополучный исход дела. Он надеялся, что у него есть маленький шанс убежать от этих людей и добраться до своего самолета.
        Среди частично одетых в форму чернокожих был громадный парень с нашивками сержанта. Когда взгляд этого верзилы упал на британского офицера, громкий крик торжества сорвался с его лиловых губ, и немедленно окружавшие сержанта солдаты подхватили восторженный возглас. Они сгрудились вокруг пленника, чтобы поиздеваться над ним.
        — Где вы взяли англичанина? — спросил Усанга, чернокожий сержант, у вождя Нумабо. — С ним еще кто-нибудь был?
        — Он спустился с неба, — ответил вождь племени, — в странной вещи, летающей, как птица. Она нас вначале очень напугала, но мы долго наблюдали за ней и увидели — она, наверное, не живая, а когда белый человек оставил ее, мы на него напали. Хотя он убил некоторых наших воинов, мы схватили его, ибо мы — смелые мужчины и великие воины племени Вамабо!
        Глаза Усанги расширились.
        - Этот англичанин прилетел с неба? — переспросил он.
        — Да, — ответил Нумабо, — в большой вещи, по форме напоминающей птицу, — на ней он спустился с небес. Эта вещь все еще там, где она опустилась. Рядом с четырьмя деревьями около второй излучины реки. Мы ее там оставили, потому как не знали, что она такое! Мы боялись трогать ее, и она все еще там, если, конечно, не улетела.
        — Она не может летать сама, — засмеялся Усанга, — без этого человека ей с места не сдвинуться. Эта ужасная вещь наполняла сердца наших солдат страхом, так как летала через наши лагеря ночью и сбрасывала бомбы на нас. Хорошо, что ты заметил этого белого человека, Нумабо, так как с его большой птицей он пролетел бы над вашей деревней сегодня вечером и убил бы всех ваших людей.
        — Он не может больше летать, — сказал Нумабо. — Человеку не положено летать по воздуху, только грешным демонам подвластны такие вещи, и Нумабо-вождь последит за тем, чтобы этот белый человек не делал такого больше, — с этими словами вождь грубо втолкнул молодого офицера в хижину, находившуюся в центре деревни, где Смит Олдуик и был оставлен под охраной двух крепких воинов.
        В течение часа или больше узник был предоставлен самому себе. Это время он использовал на бесполезные попытки развязать путы, стягивающие руки. Его усилия были прерваны появлением чернокожего сержанта Усанги. Тот по-хозяйски ввалился в хижину и приблизился к лейтенанту.
        — Что вы собираетесь со мной делать? — поинтересовался англичанин. — Моя страна не состоит в войне с этими людьми, захватившими меня в плен. Ты говоришь на их языке — скажи им, что я не враг, что мой народ в дружбе с местным населением и что они должны отпустить меня с миром.
        Усанга засмеялся.
        — Они не могут отличить англичанина от немца, — заметил он. — Для них не имеет значения, кто вы, за исключением того, что вы белый человек и враг.
        — Тогда зачем они взяли меня живым? — удивился англичанин.
        — Идем, — сказал Усанга и повел лейтенанта к выходу из хижины. — Посмотри, — сказал он, вытягивая черный указательный палец в тот конец деревни, где хижины располагались таким образом, что между ними оставалось свободное пространство, нечто вроде деревенской площади.
        Там лейтенант Гарольд Перси Олдуик увидел несколько негритянок, занятых раскладыванием охапок хвороста вокруг столба и зажиганием костров под небольшими котлами для приготовления пищи на всю деревню. Зловещая цель этих манипуляций была более чем очевидна.
        Усанга внимательно смотрел на белого человека, но если он ожидал увидеть и получить удовольствие от проявления страха у пленника, то был вынужден разочароваться: молодой человек, слегка повернувшись к нему, пожал плечами:
        — Вы что, бродяги, действительно намерены съесть меня?
        — Не мои люди, — ответил Усанга. — Мы не едим человеческого мяса, но Вамабо любят человечину. Они вас съедят, а мы вас убьем, как англичанина, но есть не станем. Эти Вамабо — дикий, некультурный народ, а мы не такие.
        Англичанин остался стоять в дверях хижины — этакий любопытствующий зевака, изучающий приготовления к оргии, должной завершить его короткое земное существование. Трудно представить, что лейтенант Смит Олдуик не испытывал страха, однако, если на душе у него и было неспокойно, то это никак внешне не проявлялось. Офицер спрятал свой страх под непроницаемой маской хладнокровия.
        Даже жестокий Усанга, должно быть, был поражен храбростью своей будущей жертвы, хотя негр пришел, чтобы насладиться страхом белого человека и по возможности унизить и оскорбить беззащитного пленника. Чернокожий сейчас ни того, ни другого не сделал, успокаивая себя лишь тем, что ругал белых как расу. Особенно доставалось англичанам из-за лютого страха перед британской авиацией, который испытывали немецкие туземные войска в Восточной Африке.
        — Никогда больше, — заключил Усанга, — не будет твоя большая птица летать над нашим народом, роняя смерть на нас с неба, — Усанга уж об этом позаботится, — и он резко отошел к группе своих воинов, стоявших около столов. Окружив хлопочущих женщин, они смеялись и шутили с ними.
        Несколько минут спустя англичанин увидел немецких вояк, выходящих из ворот деревни, и снова его мысли вернулись к различным тщетным вариантам побега.

        В нескольких милях севернее деревни на небольшой возвышенности вблизи реки, где джунгли кончались у подножия холма, раскинулась небольшая поляна — всего несколько акров свободной от зарослей земли, с редкими деревьями, разбросанными на ней. Мужчина и девушка были заняты строительством небольшого дома — уже была почти построена хижина, покрытая тростниковой крышей.
        Они работали молча, перебрасываясь лишь редкими словами — это были вопросы или указания, связанные с работой. На мужчине, за исключением набедренной повязки, ничего не было. Его гладкая кожа сильно потемнела от солнца и ветра. Он двигался с изящной легкостью кошки, а когда поднимал что-то тяжелое, движения его были плавны и не чувствовалось, что эти тяжести в какой-то мере его затрудняют.
        Когда он смотрел на девушку, а он это делал редко, она ловила его взгляд, и в это время на лице у нее всегда появлялось выражение недоумения. Она считала его загадкой и никак не могла взять в толк, что он такое. Собственно говоря, ее чувства к нему были не без оттенка благоговейного страха, так как за короткий период их общения она обнаружила в этом красивом, подобном древнему языческому божеству мужчине черты супермена и одновременно дикого зверя, тесно переплетенные между собой. Вначале она чувствовала беспричинный женский страх перед ним, естественный в ее немыслимом положении, но постепенно страх проходил, уступая место другому, тревожащему ее чувству.
        Быть наедине в самом сердце неисследованной, дикой местности Центральной Африки с беспощадным первобытным дикарем уже само по себе было устрашающим, но чувствовать, кроме того, что этот человек твой кровный враг, что он ненавидит тебя и всех твоих соотечественников и, кроме того, имеет счет за нападение в прошлом — все это не оставляло никакой лазейки для надежды, что этот загадочный гигант может оказать ей хотя бы малейшее внимание...
        Девушка запомнила его с первых месяцев своего пребывания в расположении германской армии в Немецкой Восточной Африке, когда он ворвался в штаб немецкого верховного командования и утащил неизвестно куда незадачливого майора Шнайдера — об участи майора ничего не было известно и по сей день. Она встретила этого дикаря опять, когда находилась на краю гибели, и он спас ее от когтей льва, а потом, объяснив ей, что узнал ее в британском лагере, взял в плен. Вот тогда-то она и ударила его рукояткой пистолета, чтобы сбежать. То, что он не хочет никакой личной мести за ее удар, было доказано в Уилхемсталс: там ночью, когда он убил гауптмана Фрица Шнайдера, мог проделать то же самое с ней, но оставил ее в живых, не пытаясь разделаться со шпионкой, хотя мог бы прикончить шутя.
        Нет, она не могла его понять. Он ненавидел ее и в то же время охранял. Это было очевидно, ведь он не дал Большим обезьянам разорвать ее на куски в ту ужасную ночь, когда она убежала из деревни Вамабо, куда ее привел Усанга, чернокожий сержант, как пленницу. Но почему Тарзан ее спасал? Для какой такой цели мог этот заклятый враг немцев спасать ее от обитателей жестоких джунглей? Девушка старалась не думать о возможной участи, которая ее ожидала, но беспокойство и тревога вновь одолевали, хотя в душе она всегда была вынуждена согласиться с тем, что в поведении человека-обезьяны не было ничего такого, что указывало бы на обоснованность ее страхов. Возможно, она судила о нем по тем нормам, которым ее учили другие люди, и еще потому, что смотрела на него, как на дикое существо.
        Берта Кирчер чувствовала, что не должна требовать от дикаря невозможного. И так он вел себя по отношению к ней, прямо скажем, по-рыцарски. Она вспоминала своих берлинских знакомых и прикидывала, что сделали бы они на месте человека-обезьяны, очутившись в дикой местности наедине с молодой привлекательной девушкой, и должна была признаться — они наверняка бы действовали отнюдь не так благородно. Скорее всего, забыли бы все цивилизованные привычки, не говоря уже о рыцарстве.
        Фройляйн Берта Кирчер по природе своей обладала общительным и веселым нравом. Ей не было свойственна болезненная впечатлительность, она не была чрезмерно подозрительной и больше всего любила компанию людей одного с ней круга. Самое большое наслаждение в жизни доставлял ей живой обмен мыслями, ведь это есть одна из главных черт, отличающих человека от животного.
        С другой стороны, Тарзан довольствовался самим собой. Годы полуодиночества, проведенные среди существ, чья способность к устному общению была очень ограничена, научили его удовлетворяться своим собственным душевным миром и усиленной работой воображения и мысли. Почти всегда погруженность в себя заменяла ему разговоры с людьми. Однако за последние годы Тарзан привык к человеческому общению, и возвращение к старым привычкам для него оказалось более трудным делом.
        Его активная мысль никогда не была в бездействии, но ход его мыслей никто и никогда не мог угадать или проследить. Человек-обезьяна давно научился держать при себе все, над чем ему приходилось размышлять, и потому у него не было нужды делиться мыслями с кем-либо другим. Поводов для неприязненного отношения к девушке было предостаточно, чтобы он почти не открывал рта, кроме как для необходимого вопроса или ответа. Поэтому они работали в относительном молчании.
        Берта Кирчер, однако, была более нетерпеливой и вскоре обнаружила, что имея кого-то рядом, с кем можно разговаривать, и часами молчать, было для нее исключительно утомительно.
        Боязнь, которую поначалу вызывал этот человек, постепенно исчезла, и девушку переполняло неудовлетворенное любопытство: у нее накопилась масса неотложных вопросов; прежде всего о его планах на будущее, поскольку это касалось и ее, а также вопросы более личного свойства, относительно его самого, поскольку она не могла не удивляться его прошлому и такой странной одинокой жизни в джунглях. Волновали Берту Кирчер и дружественные связи Тарзана с человекообразными обезьянами, среди которых она его нашла.
        Подавив страх, Берта Кирчер спросила его, что он намерен делать после того, как хижина и загородка будут построены.
        — Я пойду к западному побережью, туда, где я родился, — ответил Тарзан. — Не знаю, когда это будет. Передо мною вся жизнь, а в джунглях нет нужды спешить. Мы никогда не спешим перебираться с одного места на другое, как обычно делаете это вы, люди. Когда я пробуду здесь сколько нужно, то пойду на запад, но сначала я должен озаботиться, чтобы у вас было безопасное жилье, где бы вы могли спать, и еще нужно, чтобы вы научились добывать себе пищу. Это займет время.
        — Вы собираетесь оставить меня здесь одну? — воскликнула девушка. Голос, который предательски зазвенел, выдал страх, охвативший ее от такой перспективы. — Вы собираетесь оставить меня одну в этих ужасных джунглях, чтобы я стала жертвой диких зверей и злых людей, одну — в сотнях миль от жилья белого человека и в стране, которую имеются все основания считать дикой, ибо здесь есть места, где никогда не ступала нога цивилизованного человека?!
        — Почему бы нет? — спросил спокойно Тарзан. — Не я же привел вас сюда. Разве кто-нибудь из ваших друзей проявил бы больше внимания к женщине-врагу?
        — Да! — воскликнула она. — Несомненно, ни один человек моей расы не оставил бы беззащитную белую женщину одру в этом ужасном месте!
        Тарзак пожал своими широкими плечами. Разговор казался ему бесполезным и, кроме того, был для него неприятен той причине, что велся он на немецком языке. К этому языку он питал отвращение, как и к народу, говорящему на нем. Он хотел бы, чтобы она говорила по-английски, и тогда ему пришло на ум, что он ведь видел ее переодетой офицером в британском лагере, где она выполняла свою гнусную работенку в качестве немецкой шпионки. Там-то она, конечно, говорила по-английски, о чем он и спросил у нее.
        — Конечно, я говорю по-английски, — воскликнула она. — Но не знала, что и вы тоже знаете этот язык.
        Тарзан выразил свое удивление, но не сделал никакого замечания. Он только поразился, почему у девушки были сомнения в способности англичанина разговаривать по-английски. Но теперь вдруг до него дошло, что она, вероятно, смотрит на него только как на зверя из джунглей, случайно научившегося разговаривать по-человечески, и этим человеческим языком оказался немецкий, так как он часто бывал в том районе, где находились германские колонии.
        Девушка ведь только там его видела, поэтому могла и не знать, что он англичанин по рождению и что у него есть ферма в Британской Восточной Африке.
        «Будет лучше, — подумал Тарзан, — чтобы она как можно меньше обо мне узнала: чем меньше немка будет знать, тем больше сведений можно будет получить от нее о ее действиях на стороне немцев и о немецкой системе шпионажа, представителем которого она была».
        Поэтому ему в голову пришла мысль: пусть она думает, что он именно таков, каким кажется, — обитатель диких джунглей, человек без национальности и без родины, ненавидящий всех белых людей, независимо от их происхождения. И это действительно было то, что она о нем думала. Это вполне объясняло его нападение на майора Шнайдера и брата майора — гауптмана Фрица Шнайдера.
        Они снова продолжали работать над загородкой-бома, — частокол был почти закончен. Девушка старалась показать мужчине, что умеет трудиться. Тарзан не мог не оценить ее трудолюбия, которое она продемонстрировала неоднократно, собирая и расставляя колючие кусты и ветки — они должны были послужить временной защитой против бродячих хищников.
        Руки девушки кровоточили от уколов бесчисленных острых шипов, раздирающих ее нежную кожу. И хотя Берта Кирчер была врагом Тарзана, он не мог не почувствовать угрызений совести и сожаления, что позволил ей делать такую трудную работу. Наконец, он предложил ей прекратить возиться с колючками.
        — Почему? — спросила она. — Мне эти колючки не более болезненны, чем вам, и поскольку эту загородку вы строите только для меня и моей защиты, отчего же я не должна выполнять свою часть работы?
        — Вы женщина, — ответил Тарзан. — А это не женская работа. Если хотите что-либо сделать, возьмите тыквенные фляги, которые я принес утром, и наполните их водой из реки. Вам вода может понадобиться, когда я уйду.
        — Когда вы уйдете? — переспросила она. — Вы уже уходите?
        — Когда изгородь будет построена, я отправлюсь раздобыть мяса, — ответил он. — Завтра я снова пойду на охоту и возьму вас с собой. Я покажу вам, как нужно охотиться, чтобы после моего ухода вы не умерли с голоду.
        Без единого слова девушка взяла сосуды и пошла к реке. Наполняя бутылки, она задумалась, ее мыслями овладели дурные предчувствия будущих опасностей. Она знала, что Тарзан приговорил ее к смерти, и в тот момент, когда он ее покинет, ее участь предрешена. Гибель будет лишь вопросом времени — весьма короткого времени. Неумолимые джунгли вскоре предъявят на нее свои права, ибо долго ли сможет одинокая женщина справляться с безжалостными разрушительными силами, составляющими столь огромную часть бытия в джунглях?
        Берта Кирчер была так занята грустными перспективами, что не слышала и не видела ничего из происходящего вокруг нее. Механически наполнив бутыли, она подхватила их и медленно повернулась, чтобы покинуть берег реки, и тут же издала приглушенный крик, затем отпрянула от спрыгнувшей с дерева фигуры, загородившей ей путь :с хижине.
        Го-Лаг, обезьяний царь, охотясь в стороне от своего племени, видел, как женщина направилась к реке за водой. Го-Лаг и был тем, кто спрыгнул с дерева и загородил ей дорогу, когда Берта Кирчер уже собралась возвращать ся в хижину с полными флягами.
        Го-Лаг не был красавцем, если судить по нормам красоты, существующим для цивилизованного человека, хотя самки его племени млели при виде своего царька. Даже сам Го-Лаг считал свою блестящую черную шерсть с серебристым отливом, огромные длинные руки, свисающие до колен, круглую голову, посаженную на короткой шее между мощными плечами, эталоном обезьяньего совершенства. Его злые, налитые кровью близко посаженные глазки и широкий нос с вывороченными ноздрями, огромный рот и желтые клыки лишь усиливали магическую силу этого обезьянего Адониса, вызывавшего бурное обожание и неистовую страсть самок его племени.
        Вероятно, в маленьком диком мозгу косматого красавца царила полная уверенность, что эта странная самка, принадлежащая Тармангани, должна смотреть с обожанием на такое великолепное существо, каким себе представлялся Го-Лаг, ибо не могло быть никакого сомнения, что его красота должна полностью затмить в ее глазах облик безволосой белой обезьяны — Тарзана.
        Но как бы ни был прекрасен для своих самок обезьяний царек, Берта Кирчер видела перед собой лишь отвратительного зверя, свирепую и страшную карикатуру на человека. Если бы Го-Лаг мог знать, что промелькнуло в ее мыслях, он был бы ужасно огорчен, хотя, вероятно, отнес бы это за счет отсутствия вкуса у белой самки и полного непонимания ею истинной красоты.
        Тарзан, услышав крик девушки, легко перепрыгнул через колючую изгородь. Первый же взгляд указал ему причину ее страха. Он быстро подбежал к ней. Го-Лаг неуклюже продвигался к девушке, выражая свои намерения глупыми гортанными звуками. Но что обезьяний царек по-дурацки квохчет, предлагая девушке свою любовь, понял только Тарзан. Для Берты Кирчер звуки, издаваемые косматым зверем, были равносильны рычанию разъяренного льва. Подойдя, Тарзан громко окликнул обезьяну. Девушка услышала, как с губ человека сорвались звуки, похожие на те, что издавал антропоид.
        — Я не причиню вреда твоей самке, — крикнул Тарзану Го-Лаг.
        — Я это знаю, — ответил человек-обезьяна. — Но она этого не понимает — она, как Нума или Шита, которые не понимают нашего языка. Она думает, что ты пришел обидеть ее.
        К этому времени Тарзан был уже рядом с девушкой.
        — Этот тип не тронет вас, — сказал он ей. — Вам нечего бояться. Обезьяна получила свой урок. Она узнала, что Тарзан — повелитель джунглей! Она не тронет того, что принадлежит Тарзану.
        Девушка бросила быстрый взгляд на человека. Ясное дело, он произносил слова о собственности на нее, не придавая им никакого значения. Всего лишь способ защитить ее от посягательств человекообразных обезьян, так же, как колючая изгородь-бома защищает от свирепых кошек джунглей.
        — Но я его боюсь, — ответила она с дрожью в голосе.
        — Вы не должны показывать свой страх. Вам теперь придется терпеть присутствие обезьян. Они — звери, если почувствуют, что вы их боитесь, то пиши пропало. Прежде чем уйти, я обещаю научить вас защищаться от них, если кому-нибудь вдруг вздумается напасть на вас. На вашем месте я постарался бы подружиться с ними: немногие животные в джунглях рискуют нападать на Больших обезьян и то нападают обычно только стаей. Если покажете им, что вы их боитесь, они этим воспользуются, и ваша жизнь будет в постоянной опасности. Особенно станут докучать вам самки. Я объясню им, когда соберусь уйти, что у вас есть средство защиты и вы можете их убить. При необходимости я покажу вам, как это делается. Если они будут уверены в вашей храбрости и силе, то станут вас уважать и бояться.
        — Я попытаюсь держаться с ними твердо, — сказала девушка, — но боюсь, мне будет трудно. Этот антропоид — самое страшное существо, которое я когда-либо видела. Какой урод!
        Тарзан улыбнулся.
        — Вероятно, он думает то же самое о вас. — К этому времени и другие обезьяны пришли на поляну, и теперь Тарзан и девушка находились в центре значительной группы, причем весьма живописной. Среди приковылявших сюда обезьян было несколько старых самок с четырьмя маленькими детенышами-балу, уцепившимися за косматые спины матерей или резвившимися около их ног. Они все видели девушку в ночь танца Дум-Дум, когда Шита заставила ее выскочить из укрытия на арену, где отплясывали обезьяны, но огромные человекоподобные существа все еще проявляли любопытство, разглядывая девушку.
        Некоторые самки подошли очень близко и стали дергать ее за одежду, толкуя о ней друг с дружкой на своем языке, как заправские кумушки.
        Девушка, собрав с трудом всю силу воли, сумела пройти через тяжелое испытание. Она, не показывая страха или отвращения, испытываемые ею, открытым взглядом смотрела на обезьян.
        Тарзан внимательно наблюдал за Бертой Кирчер с полуулыбкой на лице. Он не так уж далеко отошел от недавнего контакта с цивилизованными людьми, чтобы не понимать, что за пытку ей устроили его соплеменники! Девушке пришлось пройти через тяжкое испытание, но он не чувствовал жалости к ней — она оставалась для него жестоким врагом, заслуживающим самого худшего страдания, которое может быть ей назначено.
        Однако, несмотря на то, что чувство жалости к ней не возникало, он не мог не восхищаться великолепным проявлением ее храбрости.
        Вдруг он обернулся к обезьянам.
        — Тарзан идет охотиться за дичью для себя и своей самки, — сказал он. — Самка останется здесь, — и он указал на хилсину. — Следите за тем, чтобы никто из племени не причинил ей зла. Вы меня поняли?
        Обезьяны кивнули.
        — Мы не тронем ее, — сказал Го-Лаг.
        — Правильно, — утвердительно кивнул головой Тарзан, — вы этого не сделаете, а если сделаете, Тарзан убьет вас.
        И, повернувшись к девушке, он сказал ей: «Идем».
        Она молча повиновалась и пошла за ним.
        Тарзан на ходу продолжал:
        — Я пойду теперь на охоту. Вам лучше остаться в хижине до тех пор, пока я не вернусь. Обезьяны обещали не трогать вас. Я оставлю вам на всякий случай свое копье. В случае, если вам понадобится защищать себя, вы сможете им воспользоваться; как я понял — вы владеете таким оружием. Но сомневаюсь, что вам может грозить какая-нибудь опасность.
        Он прошел с ней до загородки, когда девушка вошла, закрыл проход колючими ветвями кустарника-бома и направился в лес.
        Берта Кирчер следила за ним, пока он пересекал очищенный от леса участок. Девушка отметила легкую кошачью поступь и грацию в каждом его движении. Походка по гармоничности соперничала с совершенством его фигуры.
        У края леса Тарзан замедлил шаг. Девушка увидела, как он легко вспрыгнул на ветви дерева и исчез из виду в густой кроне. И тогда она вошла в хижину и, упав на земляной пол, горько разрыдалась, потому что Берта Кирчер все-таки была женщиной... 

        Глава 10
        В РУКАХ ДИКАРЕЙ

        Тарзан искал Бару-оленя или Хорту-кабана, так как считал, что из всех животных они более всего подходят, чтобы украсить своим мясом стол белой женщины. Но хотя его обоняние было настороже и человек-обезьяна прошел довольно далеко, его поиски были безуспешны. Нигде не чувствовалось даже малейшего запаха следов тех зверей, за которыми он хотел поохотиться.
        Держась ближе к реке, где надеялся найти Бару или Хорту, идущих к месту водопоя, Тарзан почуял сильный запах жилья. Невдалеке находилась деревня Вамбабос.
        Будучи всегда готов нанести своим наследственным врагам — туземцам-Гомангани нежелательный для них визит, человек-обезьяна двинулся на запах. Окольным путем он вышел на зады деревни. С ветвей дерева, нависающих над частоколом, Тарзан осмотрел улицу. Он заметил идущие полным ходом приготовления к пиршеству. Его опыт подсказал о приближении одного из страшных праздников людоедов, где основным кушаньем является человеческое мясо.
        Одним из главных развлечений Тарзана было изводить чернокожих, особенно не любил он каннибалов. Он получал большое удовольствие, дразня и запугивая их, чем он при недостатке других развлечений, предлагаемых ему мрачными джунглями, частенько занимался.
        Лишить людоедов пира, да еще так, чтобы довести до крайней степени ужаса, — вот что доставило бы ему массу удовольствия. Поэтому он оглядел дерево, надеясь найти удобное место для наблюдения. Там, где он находился, густая листва мешала ему видеть все, что происходило на деревенской площади, и чтобы поудобнее устроиться, он залез повыше и осторожно передвинулся на тонкую ветку.
        Тарзан, благодаря его воспитателям-обезьянам, обладал великолепным знанием леса, редко его подводившим. Но даже это его изумительное свойство не было непогрешимым. Ветка, на которую он передвинулся, стремясь выглянуть из листвы, не была тоньше многих тех, которые удерживали его вес при схожих обстоятельствах. Внешне она казалась прочной и была покрыта обильной листвой, но мог ли Тарзан знать, что червь-древоточец прорыл в ней свои ходы и съел половину древесины под корой?
        И когда человек-обезьяна прошел по ветке, она неожиданно надломилась у самого ствола. Под ним не было больше ветвей, за которые он мог бы уцепиться, и, падая вниз, он ногой угодил в петлю лианы, да так, что перевернулся в воздухе и неуклюже упал на спину в самом центре деревенской площади.
        При треске сломавшейся ветки и шуме падения тяжелого тела с дерева испуганные чернокожие бросились к своим хижинам за оружием, а когда один из них, самый смелый, подошел поближе и увидел фигуру почти обнаженного белого человека, неподвижно лежащего там, где упал, он замахал руками, созывая соплеменников.
        Подбодренные тем, что лежащий на земле человек не двигается, туземцы подошли близко — к тому времени многие выскочили из хижин с оружием в руках и, не увидев никого другого на дороге, бросились вперед. Вскоре дюжина воинов стояла над бесчувственным Тарзаном с копьями наготове. Один из воинов замахнулся, чтобы пронзить его сердце копьем, но Нумабо-вождь не разрешил этого.
        — Свяжите его, — сказал он. — Мы сегодня вечером хорошо поедим!
        И чернокожие людоеды связали Тарзану руки и ноги ремнями из оленьих кишок и отнесли бесчувственного пленника в хижину, где томился лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик в ожидании своей участи.
        Англичанин тоже был связан по рукам и ногам, потому что чернокожие были предусмотрительны, боясь, что в последний момент он попытается убежать и лишит их пира. Большая толпа туземцев собралась вокруг хижины, пытаясь взглянуть на нового пленника, но Нумабо удвоил стражу перед входом, опасаясь, что некоторые из его людей в избытке дикой ярости могут лишить других удовольствия от танца смерти, который обычно предшествует убийству жертв.
        Молодой англичанин слышал звук падения Тарзана с дерева на землю и смятение, возникшее немедленно за этим в деревне, и теперь, стоя спиной к стене, рассматривал товарища по несчастью — бесчувственного узника. Его только что внесли в хижину чернокожие и бросили на пол.
        С удивлением и состраданием английский офицер смотрел на неподвижное тело. Он сразу подумал, что никогда не видел более красивого мужчины — тот, что без сознания лежал перед ним на грязном полу, был идеально сложен, а черты лица отличались классической правильностью. Англичанину хотелось узнать, каким гнусным обстоятельствам своего пленения обязан этот атлет. Было очевидно, что вновь прибывший пленник был столь же дик, как и его захватчики, если одежда или вооружение являются каким-либо критерием, по которому можно об этом судить. В равной степени было также ясно, что это белый человек — по совершенной форме головы, резко очерченным чертам лица. Ясно было и то, что этот незнакомец не был одним из тех, в чьем слабом мозгу главное место занимают жестокость и дикость, хотя такие люди не редкость даже в самой гуще цивилизованного общества.
        Наблюдая за пленником, лейтенант вдруг заметил, как веки обнаженного дикаря затрепетали. Они медленно поднялись, и пара серых глаз беспомощно оглянулась вокруг. По мере возвращения сознания глаза приняли свое естественное выражение — в них засветился проницательный ум, а мгновение позже пленник с усилием повернулся на бок и привел себя в сидячее положение. Он смотрел на англичанина и, увидев его связанные лодыжки и запястья, туго стянутые за спиной, медленно улыбнулся. Эта улыбка как бы осветила мрачное лицо.
        — Туземцы сегодня вечером хорошенько наполнят свои животы, — сказал он на прекрасном английском.
        Англичанин усмехнулся.
        — Если судить по суматохе, которую негры подняли, — сказал он, — бедняги, вероятно, здорово проголодались. Похоже, что они готовы были съесть меня живьем, пока меня сюда тащили. А как же им удалось поймать вас?
        Тарзан печально покачал головой.
        — Это была моя собственная вина. Я заслуживаю того, чтобы быть съеденным. Переползал с ветки на ветку, и она не выдержала моего веса. Когда ветка обломилась, вместо того чтобы спрыгнуть на ноги, я зацепился ступней за лиану и упал, ударившись затылком. Иначе они не взяли бы меня живым.
        — Разве нельзя отсюда убежать? — спросил англичанин.
        — Я убегал от них раньше, — ответил Тарзан, — кроме того, знаю много случаев удачных побегов других людей. Я видел, как человека спасли друзья, сняв с ритуального столба, после того как тело бедняги было пронзено дюжиной копий, а огонь уже был разложен у его ног.
        Лейтенант Смит Олдуик содрогнулся:
        — Боже! — воскликнул он. — Надеюсь, я такого не увижу. Думаю, я все мог бы выдержать, только мысли об огне приводят меня в ужас. До чертиков противно думать, что могу струсить перед этими черными дьяволами в последний момент.
        — Не беспокойтесь, — сказал Тарзан. — Ритуал длится недолго, и вы не струсите, это только наполовину так страшно, как кажется. Боль будет чувствоваться только короткое время, пока вы не потеряете сознания. Я видел подобное много раз. Это такой же хороший способ уйти навсегда, как любой другой. Мы все должны когда-то умереть, разница только в том, случится ли это сегодня вечером, завтра или через год, поскольку вы пожили на свете, и я тоже пожил!
        — Ваша философия, может быть, и верна, дружище, — ответил молодой лейтенант, — но я не могу сказать, что она вполне удовлетворительна.
        Тарзан рассмеялся.
        — Перекатитесь сюда, — сказал он. — Я смогу добраться зубами до ваших пут.
        Англичанин сделал, как ему велели, и теперь Тарзан своими мощными зубами впился в ремни. Лейтенант почувствовал, как под воздействием крепких челюстей его путы начали сдавать. Еще мгновение — и они развяжутся, тогда англичанину сравнительно легко будет избавить от пут Тарзана и самого себя.
        Но в это время один из охранников заглянул в хижину. Он моментально увидел, что делает вновь прибывший пленник, и, подняв свое копье, нанес человеку — обезьяне древком сильный удар по голове. Чернокожий страж вызвал остальных охранников. Они вместе напали на незадачливых белых, пиная и немилосердно колотя их древками копий. После этого связали англичанина более надежно, чем прежде, и привязали обедах мужчин по противоположным сторонам хижины. Когда мучители наконец убрались, Тарзан посмотрел на своего товарища по несчастью.
        — Пока длится жизнь, — сказал он, — жива и надежда. — Но не усмехнулся, произнося этот древний трюизм.
        Лейтенант ответил ему улыбкой.
        — Я предполагаю, — сказал лейтенант, — что мы оба движемся к концу. Видимо, время теперь приближается к ужину.
        Зу-Таг охотился в одиночестве далеко от своего племени, вождем которого был Го-Лаг, уже знакомый нам красавец. Зу-Таг был молодым самцом, он только вошел в самую силу. Имя Зу-Таг переводится как «Длинная шея». Он был огромен, силен и свиреп, к тому же Зу-Таг далеко превосходил умом подобных ему обезьян. Об этом говорил и его облик — более высокий лоб и менее выступающие надбровные дуги. Го-Лаг уже видел в этой молодой обезьяне возможного соперника за царский трон, и следовательно старый самец смотрел на Зу-Тага с завистью и неприязнью. По этой причине (возможно, существовала и другая, но осталась нам неизвестной) Зу-Таг часто охотился в одиночку. Его бестрашие позволяло ему бродить вдалеке от естественной защиты, которую обеспечивала большая стая обезьян. Одним из результатов его одиночных отлучек была выработавшаяся в нем замечательная находчивость, кроме того, состояние постоянной готовности к опасностям помогало развитию ума и способности к наблюдению.
        Сегодня Зу-Таг охотился в южной части джунглей и возвращался домой вдоль реки по знакомой тропе; по ней он часто хаживал, потому что она вела к деревне Гомангани, чьи страшные и почти обезьяноподобные действия и особые правила жизни вызывали в нем интерес и любопытство. Как он это проделывал и раньше, Зу-Таг решил задержаться и поглазеть. Он занял удобное положение на дереве, откуда мог наблюдать жизнь туземной деревни изнутри и видеть чернокожих за повседневными занятиями на главной улице.
        Едва Зу-Таг устроился на своем наблюдательном пункте, как вместе с чернокожими был испуган падением с дерева Тарзана. Но он не убежал и продолжал следить за происходящим. С ветвей на землю упал за частокол белый гигант, явный житель джунглей. Зу-Таг увидел, как негры собрались вокруг распростертого тела, а затем, связав, отнесли человека в хижину..
        Зу-Таг сразу встал во весь рост на ветке, где сидел на корточках, и поднял морду к небесам, чтобы издать дикий крик протеста и вызова, так как он узнал загорелого Тармангани, странную белую обезьяну, которая явилась к ним в стадо ночью во время Священного танца Дум-Дум. Этот Тармангани одолел так легко величайшего среди обезьян, тем самым завоевав уважение Зу-Тага и вызвав восхищение у молодого свирепого самца. Чернокожие не смели прикасаться к тому, кого Зу-Таг считал своим.
        Но свирепость Зу-Тага умерилась некоторой прирожденной хитростью и осторожностью; прежде чем подать голос протеста, он напряг свой недюжинный ум, и ему в голову пришла мысль, что хорошо бы спасти эту удивительную белую обезьяну от общего врага Гомангани. Поэтому Зу-Таг не стал вопить, выражая протест и бросая вызов, а разумно решил, что можно достигнуть большего, действуя тайком. Он уже знал, что таким путем действовать куда прибыльней, чем кичиться силой мускулов, зубов и громкостью воплей.
        Вначале он задумал войти в деревню в одиночку и унести Тармангани, но когда увидел, как многочисленны чернокожие воины, а некоторые из них сидят прямо перед входом в логово, в которое втащили пленника, до Зу-Тага дошло, что эта работа для многих, а не для одного. Поэтому он так же тихо, как к появился на дереве, безмолвно ускользнул, прячась в листве, и помчался к северу.

        Обезьянье племя все еще слонялось вокруг хижины, построенной Тарзаном и Бертой Кирчер. Некоторые лениво искали пищу у края леса, другие уселись на корточках в тени деревьев на поляне.
        Девушка вышла из хижины, слезы на ее лице высохли, и она с беспокойством смотрела на юг, где поднимались стеной джунгли, там и исчез Тарзан. Изредка она бросала подозрительные взгляды в сторону громадных волосатых антропоидов, обступивших ее жилище. Как легко смог бы любой из этих огромных зверей войти в загородку из колючек бома и убить ее. Как она была беспомощна, даже вооруженная копьем, оставленным ей человеком-обезьяной. Девушка понимала это, оглядывая в тысячный раз массивные спины, воловьи шеи, огромные мускулистые конечности любопытствующих тварей. Шары бицепсов легко перекатывались под блестящей шерстью. «Никогда, — подумала девушка, — я не видела такого олицетворения грубой силы, какими являются эти самцы». Огромные лапы сломали бы бесполезное в ее руках копье, как она сломала бы спичку. Малейший удар, нанесенный такой лапой, мог бы лишить ее сознания и даже привести к смерти.
        И пока Берта Кирчер была занята такими гнетущими мыслями, она с тревогой поглядывала на чернеющую на юге стену джунглей. Вдруг с дерева прямо на полянку соскочил огромный молодой самец.
        В те дни все обезьяны еще выглядели, если так можно выразиться, на одно лицо для Берты Кирчер. Только спустя некоторое время она поняла, что каждый волосатый субъект отличается от другого индивидуальными особенностями морды, фигуры и рядом других признаков. Этим обезьяны очень похожи на людей. Но даже тогда Берта Кирчер, хоть еще не рассматривала внимательно человекообразных обезьян, не могла не заметить удивительную силу и ловкость огромного зверя. Когда он подошел к товарищам, она поймала себя на мысли, что любуется блеском его густой черной, подернутой серебром шерсти.
        Было ясно, что пришелец охвачен скрытым возбуждением. Его поведение и повадки говорили об этом. Волнение молодого самца заметно было даже издалека, и не только девушка это заметила. Как только обезьяны его увидели, сразу повскакивали на ноги и пошли встречать его, ощетинившись и рыча, как они это обычно делают волнуясь.
        Го-Ляг был среди спешащих навстречу. Он подошел к прибывшему, ощетинясь, его шерсть на спине и на загривке встала дыбом. Он издавал низкое рычание и обнажал клыки. Кто мог бы сказать вождю, с чем явился молодой самец: с миром или с чем другим? Обезьяний царек в свое время уже видывал, как молодые обезьяны приходили, полные решимости отнять власть у стареющего вождя. Он видел, как обезумевшие самцы выскакивали так же неожиданно из джунглей и набрасывались на своих соплеменников. Потому Го-Лаг не стал рисковать и проявлять беспечность, он был готов ко всему.
        Ёсли бы Зу-Таг пришел спокойно, он, возможно, явился бы к племени, не привлекая внимания и не вызывая подозрений, но когда кто-то прибегает так стремительно, явно переполненный каким-то необычным возбуждением, все обезьяны в стае тогда настораживаются.
        Предварительно они долго кружились, рычали, фыркали, стояли напрягшись, на прямых ногах, с шерстью, вставшей на загривках дыбом, пока не убедились в том, что нападения не будет. Только тогда Зу-Таг стал рассказывать Го-Лагу, что увидел в логовах Гомангани.
        Го-Лаг заворчал с отвращением и отвернулся:
        — Пусть белая обезьяна сама о себе заботится.
        — Он —Великая обезьяна, — ответил Зу-Таг, — и он пришел жить в мире с племенем Го-Лага. Давай спасем его от Гомангани.
        Го-Лаг опять что-то проворчал себе под нос и повернулся, собираясь удалиться.
        — Зу-Таг пойдет один и заберет его, — закричал молодой самец. — Если Го-Лаг боится Гомангани, Зу-Таг будет смелым.
        Обезьяний царек повернулся, злобно заворчал, ударяя себя в грудь.
        — Го-Лаг не боится! — завопил он. — Но он не пойдет, так как белая обезьяна не принадлежит его племени. Иди сам и возьми самку Тармангани с собой, если тебе хочется спасти свою белую обезьяну.
        — Зу-Таг пойдет, — заметил молодой самец. — Он возьмет самку Тармангани и всех самцов племени Го-Лага, которые не трусы, — говоря так, он бросил выразительный взгляд на других обезьян. — Кто пойдет с Зу-Тагом воевать с Гомангани и спасать нашего брага? - спросил он.
        Восемь молодых самцов в полном расцвете сил подвинулись вперед к Зу-Тагу, но старые самцы с консерватизмом и осторожностью, накопленными за много лет жизни, и имевшие за своими седыми плечами много трудных битв, покачали головами и последовали за Го Лагом.
        — Хорошо же! —- закричал Зу-Таг. —  Нам не нужно, чтобы старые обезьяньи самки шли с нами воевать с Гомангани эта работа для воинов племени!
        Старые самцы не обратили никакого внимания на его хвастливые слова и оскорбления в свой адрес, но те восемь, добровольно согласившиеся сопровождать Зу-Тага, были полны гордости. Они приосанились и стали воинственно ударять себя в грудь, обнажая клыки и издавая свой страшный клич — боевой вызов, пока джунгли эхом не возвращали обратно этот ужасный крик.
        Все это время Берта Кирчер широко раскрытыми глазами, полными страха, наблюдала за тем, что должно закончиться, как она думала, страшной битвой между чудовищными зверями, и когда Зу-Таг и его самцы начали устрашающе вопить густыми голосами, девушка задрожала от страха, ибо из всех криков в джунглях ничто так не вселяет страх в человеческое сердце, нежели вопль огромного обезьяньего самца, когда он выкрикивает кому-то вызов или торжествует победу.
        Если до этого Берта Кирчер была охвачена страхом, то ее почти парализовал ужас, когда она увидела, что Зу-Таг и его самцы повернулись и идут прямиком к ней. С проворством кошки Зу-Таг перескочил забор и стал перед девушкой. Она храбро выдвинула свое копье перед собой, направляя острие ему в грудь. Он начал бормотать и жестикулировать. Даже при скудном знакомстве с манерами человекообразных, Берта поняла, что самец не угрожает ей, так как он почти не оскаливает клыки, а всем своим видом и поведением старается объяснить какую-то сложную ситуацию или же умоляет о чем-то срочном. Наконец, явно потеряв терпение, Зу-Таг одним махом своей громадной лапы выбил копье из ее пальцев, и, подойдя ближе, схватил без грубости за руку. Девушка отпрянула с ужасом, и все же какое-то шестое чувство внутри нее убеждало в том, что никакая опасность от этого огромного зверя ей не угрожает.
        Зу-Таг громко продолжал что-то бормотать, все время указывая на джунгли в южной стороне и ведя девушку к изгороди. Он прямо тащил ее за собой и казался почти неистовым в своих попытках что-то ей объяснить. Антропоид указывал на загородку, тыкал пятерней девушке в грудь, затем — на лес и, наконец, как бы по неожиданному вдохновению, склонился, схватил копье, коснувшись его указательным пальцем и снова показал на юг.
        Вдруг девушку осенила мысль: то, о чем обезьяна старается рассказать, видимо, как-то касается белого человека. Он, этот антропоид, считает ее самкой белого человека, а с тем явно что-то случилось. Возможно, ее беспощадный защитник оказался в беде. Твердо убежденная в этом предположении, девушка не стала больше сопротивляться, а кинулась вперед готовая идти за самцами. На том месте в колючей изгороди, где Тарзан заделал вход, Берта Кирчер начала отбрасывать ветки в сторону, и когда Зу-Таг увидел, что она делает, бросился ей помогать. Вскоре выход из бомы был открыт. Через него Берта с обезьянами вышла наружу.
        Тотчас Зу-Таг и его восемь соратников быстро направились к лесу, да так быстро, что Берте Кирчер пришлось бежать, чтобы не отставать от них. Она понимала, что идти с ними вровень она не в состоянии, и поэтому все время оказывалась в хвосте процессии к великой досаде Зу-Тага. Он постоянно бегал назал, подгоняя ее. Его это явно раздражало. Он схватил ее за руку и попытался тащить за собой. Протест был бесполезен, поскольку зверь не мог догадаться, что звуки, издаваемые девушкой, выражали неудовольствие, а ее рывков из цепких лап он почти не замечал. Зу-Таг волок девушку за собой, пока ее нога не запуталась в траве и она не упала на землю. Тогда Зу-Таг действительно рассвирепел и злобно зарычал. Остальные обезьяны поджидали на опушке леса, чтобы он вел их дальше. Зу-Таг понял, что это бедное создание не может за ним поспеть, а если они будут продвигаться так медленно, как способна самка Тармангани, то могут опоздать с оказанием помощи белой обезьяне. Поэтому без дальнейших церемоний великан-антропоид подхватил Берту Кирчер и посадил ее на свою спину. Руки девушки вцепились в густую шерсть, которой
оброс мощный загривок. Зверь ухватил своей огромной лапищей ее руки и помчался догонять своих товарищей.
        Берта была одета в брюки для верховой езды. Слава богу, она обошлась без юбки; и это было хорошо — юбка цеплялась бы за кустарники и мешала движению. Девушка вскоре сообразила, что нужно крепко держаться за шею могучего антропоида, и когда он мгновением позже прыгнул на нижние ветки деревьев, она закрыла глаза от ужаса, прижавшись к нему, иначе бы полетела вниз головой на землю.
        Путешествие по первобытному лесу вместе с девятью обезьянами будет жить в памяти Берты Кирчер до конца ее дней. Ее стало укачивать, как в быстро мчащемся поезде или на качелях, все казалось ей нереальным, будто происходило не наяву, а во сне.
        Наконец первая волна страха, владевшая ею, прошла. Девушка успокоилась, она наконец была в состоянии открыть глаза и посмотреть на окружающее с вновь пробудившимся интересом. Страх покинул ее и сменился чувством сравнительной безопасности, когда она увидела, с какой легкостью и уверенностью эти огромные звери перелетали с дерева на дерево, а позднее ее восхищение молодым самцом возросло еще больше, когда стало очевидным, что даже со значительным дополнительным весом на спине он двигался быстрее своих товарищей без всяких признаков усталости. Он дышал ровнее, несмотря на то, что другие самцы не были нагружены.
        Ни разу Зу-Таг не отдыхал, пока не остановил свой бег среди ветвей дерева, растущего недалеко от туземной деревни. Обезьяны могли слышать шум деятельности чернокожих за частоколом, смех и крики негров, лай собак. Сквозь листву перед глазами девушки предстала деревня, из которой она недавно убежала.
        Берта Кирчер содрогнулась от мысли возможного возвращения в лапы к похотливому Усанге и удивилась, зачем Зу-Таг привел ее сюда.
        Теперь обезьяны снова пошли вперед, но тихо и с большой осторожностью, двигаясь бесшумно по деревьям, пока не добрались до того места, где им легко было видеть частокол и часть деревенской улицы.
        Зу-Таг присел на корточки на большой ветке у ствола дерева, сняв руки девушки со своей шеи, показал ей, чтобы она встала с ним рядом на ветку, и, когда она сделала это, повернулся к ней и несколько раз указал на открытую дверь хижины на противоположной стороне улицы под ними. Разными жестикуляциями он, казалось, старался объяснить что-то ей, и, наконец, она уловила смысл его идеи — там находится белый человек. Он был узником.
        Прямо перед ними была крыша хижины, на нее Берта легко могла спрыгнуть, но что она молсет сделать после того, как войдет в деревню, она не представляла себе.
        Темнота уже наступила, и костры под котлами зажгли. Девушка увидела столб на улице деревни и горы хвороста вокруг него. Страх пронзил ее — она догадалась о предназначении этих приготовлений. Ах, если бы у нее было какое-нибудь оружие, могущее принести хоть слабую надежду, малейшее преимущество перед чернокожими, тогда она бы, не задумываясь, ворвалась в деревню и попыталась спасти Тарзана — три раза при различных обстоятельствах он ее спасал. Она знала, что Тарзан ненавидит ее, и все же в груди зрело чувство признательности к нему. Она не могла его понять. Никогда в своей жизни она не видела человека, столь парадоксального, сколь и надежного. В своем поведении он был более диким, нежели звери, с которыми он общался, однако, с другой стороны, это был рыцарь в самом лучшем смысле этого слова. В течение; нескольких дней она блуждала с ним в джунглях, находясь абсолютно в его власти, но узнав поближе своего спутника, полностью доверилась его порядочности. Резкий страх к нему быстро пропал.
        С другой стороны, он мог быть удивительно жестоким. Это явствовало из того, что он намерен был оставить ее одну среди чудовищных опасностей, угрожающих ночью и днем беззащитной женщине среди дикой природы.
        Зу-Таг ожидал наступления темноты, прежде чем приступить к выполнению намеченного им плана, зародившегося в диком, по проворном мозгу. Он и его соратники-обезьяны сидели тихонько на дереве рядом с девушкой, наблюдая за приготовлением чернокожих.
        Вдруг стало ясно, что в планах негров произошли некоторые перемены, так как около двух десятков чернокожих собирались вокруг одного, видимо, вождя. Все горячо о чем-то разговаривали и оживленно жестикулировали. Спор длился в течение пяти или десяти минут, наконец наступил короткий перерыв. Два воина побежали к противоположной стороне улицы и вернулись оттуда, неся громадный кол. Они быстро установили его рядом с уже вбитым в землю. Девушка подумала, каким может быть назначение второго столба, но ей не пришлось долго ждать объяснения.
        К этому времени совсем стемнело, деревня освещалась только горящими кострами. Теперь Берта Кирчер видела, как несколько воинов вошли в хижину, за которой наблюдал Зу-Таг. Немного спустя чернокожие появились, волоча двух пленников. В одном из них девушка немедленно узнала своего защитника (другим пленником был англичанин в форме летчика). Вот для какой цели были приготовлены два столба!
        Быстро вскочив, она положила руку на плечо Зу-Тага и указала на деревню.
        — Идем! — сказала она, разговаривая как бы с себе подобным, и с этими словами начала спускаться на крышу хижины под ветвями дерева. Оттуда, чтобы спуститься на землю, требовался небольшой прыжок, и немногим позже девушка подкралась к хижине с противоположной от костра стороны, держась в густой тени. Там ее обнаружить было почти невозможно. Девушка повернулась лишь раз, чтобы посмотреть, следует ли за ней Зу-Таг, и увидела его огромную фигуру, смутно вырисовывающуюся в темноте, а за ним одну из его восьми обезьян. Они, несомненно, следовали за ней. Этот факт придал ей мужества и добавил чувство некоторой безопасности. У Берты Кирчер появилась надежда на благополучный исход немыслимой авантюры, значительно большая, чем раньше.
        Остановившись у хижины рядом с деревом, самка Тармангани, как называли ее про себя Зу-Таг и его сородичи, осторожно заглянула за угол. В нескольких дюймах от нее была открытая дверь постройки, а вдали на деревенской улице чернокожие собирались толпой вокруг пленников. Те уже были привязаны к столбам. Все глаза были устремлены на жертвы. Оставался лишь слабый шанс на то, что Берта и ее страшные компаньоны не будут обнаружены, пока вплотную не подойдут к чернокожим. Девушке, однако, хотелось иметь хоть какое-то оружие, с которым можно было бы напасть, так как она не могла знать с уверенностью, пойдут ли за. ней обезьяны, когда настанет время кинуться в бой.
        Надеясь что-нибудь найти внутри хижины, девушка быстро проскользнула за угол и в дверь, а за ней один за другим в хижину вошли антропоиды. Оглядываясь вокруг, Берта вдруг обнаружила копье и, вооружившись им, двинулась к выходу.
        Тарзан-обезьяна и лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик были надежно привязаны каждый к своему столбу. Оба они помалкивали какое-то время. Англичанин повернул голову, чтобы увидеть товарища по несчастью. Тарзан стоял прямо, не прислоняясь к столбу. Его лицо абсолютно ничего не выражало, ничего, похожего на страх или злобу. На его лице написано было скучное безразличие, хотя оба пленника отлично знали, что их собираются перед смертью основательно помучить.
        — Прощайте, дружище, — прошептал с некоторой заминкой лейтенант.
        Тарзан повернул глаза в его направлении и улыбнулся.
        — Прощайте, — ответил он. — Если хотите скорее с этим покончить, вдохните дыму и пламени как можно больше.
        — Благодарю, — ответил летчик и, хотя он скорчил унылую гримасу, тоже выпрямился и расправил плечи.
        Женщины и дети уселись широким полукругом около жертв, тогда как воины, сильно разукрашенные, медленно строились попарно для исполнения танца смерти. Снова Тарзан повернулся к своему товарищу.
        — Если вы хотите испортить им веселье, — сказал он, — не привлекайте их внимания, как бы вы ни страдали. Если вы сможете вынести все до конца, не изменив выражения вашего лица и не издав ни единого звука, то лишите их всех радостей от представления. Прощайте. Желаю Удачи.
        Молодой англичанин ничего не ответил, но было ясно по тому, как он сжал челюсти, что негры получат от него мало удовольствия.
        Воины начали кружиться. Вождь Нумабо должен был пустить первым кровь пленникам своим острым копьем, что явилось бы сигналом для начала пыток. Вскоре после этого ритуала хворост будет положен вокруг ног обре ченных.
        Ближе и ближе несся в танце свирепый вождь. Его острые желтые зубы сверкали, отражая пламя костра, между толстыми красными, почти лиловыми губами. Согнувшись вдвое, с остервенением топая ногами по земле, подпрыгивая высоко в воздух, Нумабо неистово отплясывал, шаг за шагом приближаясь к столбам с обреченными, сужая круги в танце. Это должно было привести его на расстояние броска копья к пленникам и, по существу, к началу пира.
        Нумабо и его воины быстро оторвались от круга танцоров, увидев проталкивающуюся сквозь ряды кричащих и перепуганных людей ту самую белую девушку, убежавшую из деревни несколько ночей тому назад, а за ее спиной их удивленным глазам представилась могучая орда волосатых лесных людей. Так чернокожие звали Больших обезьян. На них туземцы взирали с великим страхом и испытывали перед ними благоговейный трепет.
        Раздавая направо и налево удары своими могучими лапами и разрывая сильными клыками тела вопящих от боли людей, к Нумабо подошел молодой самец, а за ним по пятам, следуя его примеру, ринулись другие страшные обезьяны. Они быстро разорвали круг танцующих мужчин, расшвыряли сидевших на земле стариков, женщин и детей, и встали прямо перед Нумабо и его воинами, куда их привела девушка. Вот тогда-то они и попали в поле зрения Тарзана, который увидел с невероятным удивлением, кто привел обезьян, чтобы спасти его.
        Он крикнул Зу-Тагу:
        — Займись большими самцами Гомангани, пока самка развяжет меня! — А Берте Кирчер: — Быстрее перережьте эти ремни. Обезьяны позаботятся о чернокожих.
        Повернувшись, девушка подбежала к нему. У нее не было ножа, а ремни были крепко затянуты, но она работала быстро и хладнокровно, пока Зу-Таг и его обезьяны угрожающе надвинулись на оторопевших от ужаса воинов. Девушка сумела ослабить ремни настолько, что Тарзан смог вытащить руку. Через минуту Тарзан был свободен.
        — Теперь развяжите англичанина! — закричал он и прыгнул вперед, присоединяясь к Зу-Тагу и его обезьянам в их борьбе против чернокожих.
        Нумабо и его воины сообразили теперь, насколько невелико было число обезьян против них, и решили, вооружившись копьями и другим оружием, остановить и уничтожить нападающих. Три обезьяны уже пали замертво или были смертельно ранены, когда Тарзан поспешил на подмогу, понимая, что битва развертывается явно не в пользу обезьян, и если не будет найдено какое-нибудь средство, чтобы поколебать моральное сопротивление негров, все они могут погибнуть. Он осмотрелся в поисках каких-либо путей для достижения исхода боя, и вдруг его взгляд упал на некое оружие, безусловно могущее дать нужный результат.
        Улыбка промелькнула на его губах, когда он схватил сосуд с кипящей водой и выплеснул содержимое в лицо подвернувшемуся воину. Крича от ужаса и боли, чернокожие подались назад, хотя Нумабо заставлял их бежать вперед и сражаться. Едва выплеснув на нападавших первую порцию кипящей- воды, Тарзан опрокинул на бегущих вторую, и не потребовалось третьей, чтобы заставить чернокожих с криками разбежаться во все стороны. Они бросились врассыпную, ища спасения в своих хижинах.
        К тому времени, когда Тарзан нашел и использовал необычное оружие, девушка освободила молодого англичанина и с шестью оставшимися обезьянами три европейца двинулись немедленно к воротам деревни. Летчик вооружился копьем, уроненным одним из ошпаренных воинов. Выйдя за ворота, все поспешно нырнули в темноту джунглей за оградой деревни.
        Нумабо был не в состоянии вновь собрать сильно напуганных и ошпаренных людей, и поэтому спасенные и спасители вышли из деревни во мрак ночи беспрепятственно.
        Тарзан шел через лес молча. Рядом с ним шагал Зу-Таг, Большая обезьяна, а позади них следовала группа антропоидов, и уже за ними поспевали Берта Кирчер и лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик, совершенно изумленный и озадаченный происходящим англичанин. Особенно летчика волновало и повергало в смущение присутствие в необычной компании прелестной белой леди.
        За всю свою жизнь Тарзан-обезьяна перед немногими был в долгу. Он пробивал себе путь через первобытный мир силой своих собственных мускулов, совершенством своих пяти чувств и Богом ему данной силой разума. Сегодня величайшая из всех дарованных ему ценностей — его жизнь — была спасена другими, вернее, другой. Тарзан зарычал, тряхнув головой, так как он был спасен той, которую должен был ненавидеть больше всех на свете. 

         Глава 11
        НАЙДЕН САМОЛЕТ

        Тарзан-обезьяна возвращался с удачной охоты с тушей Бары-оленя, перекинутой через лоснящееся смуглое плечо. Он остановился в ветвях огромного дерева на краю очищенного от леса участка и печально засмотрелся на пару, медленно идущую от реки к обнесенной колючей изгородью хижине, расположенной в северной части поляны.
        Человек-обезьяна тряхнул своей кудрявой головой и испустил глубокий вздох. Его глаза блуждали в пространстве, мысли уносились к далекой бревенчатой хижине, одиноко стоящей возле закрытой гавани у большой воды, омывающей побережье. Там был дом его младенчества — хижина, построенная его давно умершим отцом. В этот домик его манили воспоминания — единственные сокровища счастливого, но утраченного детства. С тех пор, как он потерял жену, его все сильнее охватывала непреодолимая тоска по былому и желание возвратиться к любимому месту своей юности — к непроходимым зарослям джунглей рядом со скромной бревенчатой хижиной. Там он провел лучшие годы жизни.
        Это была его родина, та поляна, поросшая мягкой травой, этот неуклюжий бревенчатый домик на ней, где юного Тарзана охватывало безмятежное чувство покоя и защищенности. А за полянкой сразу же вставала стена таинственного леса, где приемная мать Кала обучала детеныша Тармангани всем премудростям дикой жизни.
        Там, в местах, лучше которых он ничего не знал, надеялся Тарзан позабыть боль утраты, и, может быть, не только печаль утихнет, а вообще сотрется из памяти все, что связано с жизнью в цивилизованном мире. Он очень на это наделся.
        Но до маленькой хижины у закрытой гавани тянулись долгие мили длительного и изнурительного пути, а он был связан, как кандалами, долгом. Он чувствовал свой долг по отношению к этим двоим, идущим по участку перед ним.
        Один, нуждавшийся в его опеке, был молодой мужчина в изношенной форме британских королевских воздушных сил, а другая — женщина в жалких лохмотьях — остатках того, что некогда было элегантнейшим костюмом для верховой езды.
        По капризу судьбы трое совершенно разных по характеру людей оказались вместе: дикарь, почти обнаженный человек-зверь, благовоспитанный молодой англичанин, военный офицер, и вдобавок красивая юная женщина. Ее человек-обезьяна знал как немецкую шпионку и ненавидел от всей души.
        Как сделать так, чтобы избавиться от этих двоих? Вряд ли это удастся! Тарзан не представлял себе, что станется с беспомощными людьми, если он не проводит их, пустившись в утомительный поход, обратно к восточному побережью, к жилью цивилизованного человека...
        Поход этот вынудил бы его еще раз пройти длительный и тяжелый путь, недавно проделанный им, когда он добирался до своей цели. Однако что еще можно было сделать? У этих двоих не было ни силы, ни выносливости, ни знания леса, чтобы сопровождать его через неизвестные земли на запад, да он и не хотел брать их с собой. Мужчину он бы еще стерпел, но даже подумать не мог о присутствии девушки в далекой отцовской хижине. Этот домик в известной степени стал для него священным воспоминанием. Печально, без злости в мыслях, он решил, что остается лишь один путь, поскольку он не может их бросить. Он должен идти медленным и утомительным маршем назад, на восток, или, по крайней мере, в восточном направлении, до первого поселения белых, где он сдаст своих спутников с рук на руки их соплеменникам и станет окончательно свободным.
        Он, правда, решил было предоставить девушку ее собственной участи, но это было до того, как она помогла обезьянам спасти его от мучительной смерти в деревне племени людоедов Вамабо. Тарзана раздражала обязанность, возложенная ею на него, но это раздражение не мешало сознавать свой долг.
        Наблюдая за двумя молодыми людьми, он улыбнулся, и улыбка смягчила печаль, навсегда, казалось, застывшую на красивом лице. Он подумал об их беспомощности. Какое, в сущности, хилое и слабое существо — человек! Как плохо он приспособлен к борьбе с первобытными силами природы, что олицетворяют собой джунгли. Да ведь даже маленькое дитя Больших обезьян племени Го-Лага лучше приспособлено к существованию, чем эти двое, так как дитя-балу, по крайней мере, избежало бы бесчисленных опасностей, которые угрожают существованию взрослых неженок; может быть, за исключением Ко ты-черепахи, никто из его диких собратьев не передвигался так медленно, как беспомощный и тщедушный белый человек.
        Без него эти двое, несомненно, умрут от голода среди изобилия, если каким-нибудь чудом избегут воздействия других разрушительных сил, царящих вокруг.
        В то утро Тарзан принес им фруктов, орехов и связку бананов, а теперь тащил мясо — свою добычу, а лучшее, что они могли сделать, — это принести воды из реки.
        Даже сейчас, идя через лужайку к загородке, они были в полном неведении о его присутствии рядом. Они не знали, что он зоркими глазами наблюдал за ними из-за купы кустов рядом со входом в колючую изгородь-бому. Они не знали о многих вещах, окружавших их, но зато Тарзан знал гораздо больше любого цивилизованного человека о джунглях и опасностях, таящихся в них. Он не мог видеть существа, спрятавшегося в густой листве близстоящего дерева, однако человек-обезьяна знал, что оно там затаилось, он знал уже, кто это был и какие у него намерения. Для него это было ясно, как если бы все происходило на открытом месте.
        Легкое движение листьев на верхушке одинокого дерева говорило ему о присутствии там живого существа, так как движение происходило не от ветра. Листья шелестели оттого, что кто-то опирался своей тяжестью и слегка раскачивал древесный ствол. Это давление сообщает листьям совсем другой трепет, нежели Уша-ветер, шаловливо теребящий их. Всякому, кто жил всю жизнь в джунглях, хорошо известно, что тот же ветер, проходя сквозь листву, несет с собою запах того, кто укрылся среди ветвей, и многое говорит тонкому обонянию. Тарзану ветерок, дувший с той стороны, сообщил о бесспорной опасности, угрожающей мирно плетущимся двоим его подопечным. Притаившаяся, Шита-пантера засела в ветвях, поджидая возвращающихся с реки людей.
        Они прошли половину расстояния до входа в бому, колючую загородку, когда Тарзан криком велел им остановиться.
        Они с удивлением взглянули в сторону, откуда послышался голос, и подняли головы, чтобы увидеть, как он легко спрыгнул с дерева на землю и направился к ним.
        — Идите медленно ко мне, — позвал он их. — Не бегите! Если побежите — Шита нападет.
        Юноша и девушка сделали, как он велел, с лицами, выражающими немой вопрос.
        — Что вы подразумеваете? — спросил молодой англичанин. — Кто такая эта Шита?
        Но в ответ человек-обезьяна вдруг бросил тушу Бары-оленя на землю и быстро кинулся к ним. Глаза его были устремлены на что-то позади них. Вот тогда-то эти двое повернулись и увидели, кто такая Шита. Позади них оскалилась исполинская дикая кошка с дьявольской мордой, уже готовая напасть на беспечных Тармангани.
        Шита с возрастающей злобой и подозрительностью увидела, как человек-обезьяна спрыгнул с дерева и подбежал к намеченной ею добыче.
        Жизненный опыт, подкрепленный инстинктом, говорил пантере, что Тармангани собирается отнять у нее добычу, а поскольку, Шита была голодна, она не была намерена так легко отдавать мясо, так как считала его уже своим.
        Девушка невольно вскрикнула, увидев близость обнаженных в яростном оскале клыков. Она отпрянула к мужчине и инстинктивно прижалась к нему. Англичанин не был вооружен и оказался беззащитен перед нападающей -пантерой. Он заслонил девушку, решив защищать ее своим телом, выпрямился и приготовился принять удар нападающего хищника. Тарзан заметил поведение молодого офицера и, хотя на своем веку повидал немало мужественных поступков, испытал глубокое волнение от безнадежной и тщетной смелости и самопожертвования мужчины.
        Нападающая пантера неслась к ним большими прыжками. Расстояние, отделявшее дерево, на котором она притаилась, от объектов ее желания, было невелико. За время, в которое грамотный человек смог бы прочесть дюжину слов, мускулистая кошка покрыла бы все расстояние и убила бы беспомощных людей. Однако,Шита была быстра, но проворен был и Тарзан. Английский офицер увидел, что Тарзан пролетел мимо него, как ветром подхваченный. Он видел, как огромная кошка изменила направление прыжка, как бы уклоняясь от обнаженного дикаря, бегущего ей навстречу. Было ясно — Шита решила нанести удар прежде, чем Тарзан сможет достичь цели.
        Лейтенант Смит Олдуик видел все это и смотрел со все возрастающим удивлением на происходящее. Человек-обезьяна тоже свернул в сторону и прыгнул на пятнистую кошку, как игрок в футбол прыгает за форвардом, загоняющим мяч. Англичанин увидел, как сильные руки обхватили тело плотоядного зверя, левая рука вцепилась в плечо пантеры, а правая прижала передние лапы. Так, схватившись, человек и зверь покатились по земле. Лейтенант слышал рычание и рев борющихся зверей и с чувством ужаса понял, что звуки, исходящие из человеческого горла, едва ли можно отличить от тех, что издавала пантера. Берта Кирчер застыла, судорожно сжав запястье Смита Олдуика. Когда мгновенное потрясение прошло, девушка отпустила руку англичанина.
        — Разве мы ничего не можем сделать? — спросила она. — Разве мы не можем помочь ему, прежде чем зверь его убьет?
        Англичанин поискал на земле что-нибудь, способное заменить оружие, для нападения на пантеру, а девушка вдруг издала крик и опрометью кинулась к хижине.
        — Обождите там, — крикнула она через плечо, — а я принесу копье, он как-то оставил его мне.
        Смит Олдуик видел выпущенные когти пантеры, ищущие тело человека, а человек чудовищно напрягал каждый мускул, используя любую хитрость, чтобы удержать свое тело на расстоянии от этих страшных когтей. Мускулы его рук под кожей вздулись узлами, вены выступили на шее, и со все возрастающей силой сдавливал он трепещущее тело зверя, стараясь выжать жизнь из этой громадной кошки.
        Зубами человек-обезьяна впился  Шите в загривок и сумел охватить торс зверя своими ногами, скрестив их под пушистым животом. Прыгая и рыча, Шита пыталась освободиться от страшного седока, она бросалась на землю и принималась кататься, вставала на задние лапы и с силой откидывалась назад, пытаясь раздавить человека своей тяжестью, но все это время дикое существо на ее спине продолжало цепко держаться, а мощные загорелые руки сжимали ей грудь, лишая легкие доступа воздуха, сдавливая все сильнее и сильнее.
        Вот тогда-то девушка вернулась из хижины с коротким копьем в руках. Это было то самое копье, оставленное Тарзаном в качестве единственного оружия для защиты. Берта не стала терять времени для передачи копья англичанину, хотя он и подбежал, чтобы схватить его. Она мчалась мимо и приблизилась к рычащему, мечущемуся клубку блестящей черной шерсти и гладкой загорелой кожи. Несколько раз она пыталась воткнуть острие в тело кошки, но всякий раз опасение ранить человека-обезьяну заставляло ее воздерживаться. Но вот, наконец, двое затихли неподвижно на какое-то мгновение, будто плотоядное животное искало минуты отдыха от напряженной борьбы. Вот тут-то Берта Кирчер и воткнула копье в лоснящийся черным мехом бок, проткнув сердце зверя.
        Тарзан поднялся с мертвого тела, Шиты и встряхнулся, как это делают животные, густо покрытые шерстью. Как и многие из его привычек и манер, эта была результатом воспитания в той среде, в которой он вырос. Хотя внешне он был человеком, англичанином, но девушку слегка покоробил натурализм этого движения. Это был как бы Нума-лев, поднявшийся после битвы и встряхивающийся для того, чтобы привести в порядок растрепанную после боя гриву и вздыбленную шерсть. Невольным зрителям чем-то сверхъественным казались и дикие крики, и грозное рычание, срывающееся с четко очерченных и изумительно красивых человеческих губ.
        Тарзан посмотрел на девушку. Лукавая улыбка появилась на его лице. Опять она его сделала должником, спасла второй раз ему жизнь, хотя во вмешательстве он,, по правде говоря, не очень нуждался. Еще минута — и Шита была бы задушена. Тарзан не хотел быть обязанным немецкой шпионке, и все же в своем честном сердце он не мог не признаться в известной доле восхищения ее мужеством: эта девушка производила глубокое впечатление на человека-обезьяну — ведь он сам был воплощением мужества .
        — Вот моя добыча, — сказал он, поднимая тушу Бары с земли, будто и не было только что смертельной схватки с пантерой. — Вы, наверное, захотите приготовить свою порцию. Я же пообедаю сырым мясом — Тарзан не привык портить его огнем.
        Они последовали за ним и вошли в загородку. Тарзан отрезал несколько сочных кусков мяса от туши оленя для них, оставив себе остальное. Молодой лейтенант разложил костер, а девушка приступила к примитивной кулинарии.
        Находясь немного в стороне от нее, лейтенант и человек-обезьяна смотрели на девушку.
        — Она замечательна, не правда ли? — пробормотал Смит Олдуик.
        — Она немка и шпионка! — отрезал Тарзан.
        Англичанин быстро повернулся к нему.
        — Что вы имеете в виду? — вскричал он.
        — То, что я сказал, — ответил человек-обезьяна. — Она немка и шпионка!
        — Ни за что не поверю этому! — воскликнул летчик.
        — Можете не верить, — перебил Тарзан и добавил: — Для меня не имеет значения, чему вы верите, а чему нет. Я видел ее на совещании с генералом бошей и его штабников в немецком лагере около Габета. Они все знали ее, называли по имени, а она тогда передала им пакет. В следующий раз, когда я ее встретил, она находилась на территории английского лагеря, переодетая английским офицером, а после снова я увидел ее передающей пароль немецкому офицеру в городе Уилхемстале. Она немка и шпионка, но она женщина, и поэтому я не могу ее уничтожить, а следовало бы.
        — Вы действительно верите в то, что сейчас рассказали? — спросил недоверчиво молодой человек. — Боже мой, прямо в голове не укладывается — она так мила, смела и добра.
        Человек-обезьяна пожал плечами.
        — Она смела, — сказал он. — Но даже у Намбы-крысы есть некоторые хорошие качества, что не мешает ей быть тем, кем она является. Так и эта девушка. Она шпионка, как я вам сказал, поэтому я ненавижу ее, и вы тоже должны ее ненавидеть.
        Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик закрыл лицо руками.
        — Боже, прости меня, — сказал он наконец, — но я не могу ненавидеть ее!
        Человек-обезьяна бросил пренебрежительный взгляд на своего компаньона и встал.
        — Тарзан опять идет на охоту, — сказал он. — У вас сейчас достаточно еды на два дня. К тому времени, когда она кончится, я вернусь.
        Двое глядели ему вслед, пока он не исчез в листве деревьев, растущих в дальнем углу участка.
        Когда Тарзан удалился, девушку охватило неясное мрачное предчувствие; она никогда не испытывала тревоги, пока рядом присутствовал Тарзан. Невидимая угроза, таившаяся в страшных джунглях, казалась более реальной и более близкой, когда поблизости не было человека-обезьяны. Когда он был рядом с ней, и она слышала звук его голоса, маленькая хижина, покрытая тростниковой крышей и окруженная колючими ветками кустарника бома, казалась ей самым безопасным местом, которое мог бы предложить мир. Берта хотела, чтобы Тарзан остался — два дня ожидания казались ей вечностью. Два дня постоянного страха, два дня — каждая секунда их могла быть чревата опасностями.
        Девушка повернулась к своему компаньону.
        — Мне так хотелось, чтобы Тарзан не уходил, — сказала она. — Я всегда чувствую себя в большей безопасности, когда он рядом. Такой беспощадный и очень страшный, однако, мне с ним безопаснее, чем с каким-либо другим человеком, которого я знаю. Он, кажется, не любит меня, однако, я верю, что не даст никому меня в обиду. Я не понимаю его.
        — Я его тоже не понимаю, — подтвердил англичанин, — но насколько я догадываюсь, наше присутствие нарушает его планы: он хотел бы избавиться от нас, и я почти представляю — он хотел бы убедиться при возвращении, что мы не выдержали одной из опасностей, окружающих нас в этом первобытном мире. Думаю, мы должны попытаться вернуться к поселениям белых людей. Этот человек не хочет, чтобы мы находились здесь, но и неразумно допускать, что мы сможем долго просуществовать в этой дикой местности.
        Я путешествовал и охотился в некоторых частях Африки, но никогда не видел и не слышал о таких краях, так перенаселенных диким зверьем и опасными туземцами — каннибалами. Когда мы двинемся в путь к восточному побережью, сразу окажемся в намного большей опасности, чем здесь, но если бы смогли выдержать хоть день похода, я верю — нашли бы средство добраться до побережья за несколько часов. Мой аэроплан должен быть на том же месте, где я приземлился перед тем, как чернокожие людоеды меня схватили. Несомненно, здесь нет никого, кто мог бы им управлять, но зато и нет причины уничтожить его. Собственно говоря, туземцы так пугливы и подозрительны к этому непонятному предмету, что остается надежда на то, что самолет уцелел. Они не осмелятся приблизиться к нему. Да, я уверен, он должен быть там, где я его оставил. Все готово, чтобы подняться в воздух. Он унесет нас к белым поселениям.
        — Но мы не можем покинуть хижину, пока Тарзан не вернется. Мы не можем уйти просто так, не поблагодарив его или не попрощавшись с ним, мы слишком многим ему обязаны! — глаза девушки сверкали в волнении.
        Мужчина посмотрел на нее. Он колебался какое-то мгновение. Англичанин думал, знает ли Берта, как Тарзан относится к ней? Похоже, она ни о чем не догадывается. Тогда он сам начал размышлять над истиной обвинения, выдвинутого человеком-обезьяной. Чем дольше он смотрел на девушку, тем меньше верил, что она может быть немецкой шпионкой. Лейтенанту хотелось прямо задать ей вопрос об этом, но он не мог пока заставить себя спросить, и решил подождать, пока лучше не познакомится с девушкой. Время должно было подтвердить или опровергнуть обвинения.
        — Я думаю, — сказал он, как будто бы не было паузы в их разговоре, — что этот человек будет более чем рад, обнаружив, когда он вернется, что мы ушли. Нет необходимости подвергать опасности наши жизни еще на два дня только для того, чтобы поблагодарить Тарзана, как бы мы ни ценили оказанные нам услуги. Вы более чем вернули свой долг, и из всего, что он успел мне рассказать, я чувствую, вы в особенности не должны оставаться здесь дольше.
        Девушка взглянула на него с удивлением.
        — Что вы имеете в виду? — спросила она. — Я не поняла.
        — Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос, — ответил англичанин, нервно тыкая в землю концом палки, — но поверьте моему слову, — ему больше всего не хочется, чтобы вы находились здесь.
        — Скажите мне, что он говорил обо мне, — настаивала она. — Я имею право знать.
        Лейтенант Смит Олдуик расправил плечи и посмотрел девушке в глаза.
        — Он сказал, что ненавидит вас, — признался юноша. — Он помогал вам только из чувства долга, потому что вы женщина.
        Девушка побледнела, затем покраснела.
        — Я буду готова выйти отсюда через пару минут. Нам лучше захватить мясо с собой. Нельзя сказать с уверенностью, когда мы будем в состоянии разжиться пищей.
        Они вдвоем отправились вниз по реке, держа путь к югу. Мужчина нес короткое копье, оставленное Тарзаном для девушки. У нее же не было никакого оружия, кроме палки, подобранной среди тех, что остались после постройки хижины. Прежде чем уйти, Берта Кирчер настояла на том, чтобы оставить записку. В ней лейтенант поблагодарил человека-обезьяну за заботу о них и тепло попрощался с ним. Записку прикололи к внутренней стороне хижины маленькой щепочкой на видном месте.
        Путникам необходимо было быть постоянно начеку, поскольку они не могли знать, что их ожидает на следующем повороте извилистой тропы, какая опасность может скрываться в прилегающих к тропинке кустах справа и слева. А опасностей, поджидающих одиноких белых людей в этих местах, было предостаточно. Одна из них, например, — встреча с черными воинами племени Нумабо. Деревня находилась по пути их маршрута, поэтому необходимо было сделать крюк и идти в обход, только так они смогут добраться до цели невредимыми.
        — Я не так боюсь туземцев, — говорила девушка, — как сержанта Усангу и его людей. Он и его солдаты были наемниками туземного немецкого полка. Они захватили меня с собой, когда дезертировали, то ли с намерением потребовать выкуп, то ли хотели продать меня в гарем к одному из чернокожих султанов на севере Африки. Усангу следует бояться больше, чем людоедов Нумабо, у него есть преимущество перед дикарями. Он прошел сержантскую военную подготовку и вооружен более-менее современным оружием.
        — Мне повезло, — заметил англичанин, — что невежественные Вамабо напали и взяли меня в плен. Было бы хуже, если бы это сделал бывалый Усанга. Он бы меньше испугался огромной летающей птицы и хорошо знал бы, как ее уничтожить.
        — Давайте помолимся, чтобы чернокожий сержант не обнаружил самолет, — сказала девушка.
        Они направились к месту приземления аэроплана, по их мнению, расположенному приблизительно в миле за деревней. Чтобы достичь его и миновать поселок, пришлось повернуть в непроторенную глушь подлеска на восток... Там в изобилии разросся колючий густой кустарник, через который они с огромным трудом пробивали себе дорогу. Порой приходилось ползти на четвереньках, перелезая через мощные стволы упавших деревьев. Крепкие, как веревки, лианы переплетались с омертвевшими и живыми ветвями, образуя запутанную сеть, свисавшую поперек тропы.
        Южнее того места, где продирались сквозь дебри Берта Кирчер и Смит Олдуик, на открытой лужайке несколько воинов собрались вокруг какого-то предмета, вызвавшего много недоуменных вопросов и даже целую дискуссию. Чернокожие были одеты в остатки того, что некогда было военной формой немецкого туземного подразделения. Это была очень непривлекательная с виду банда, а начальником их был черный сержант Усанга. Предметом любопытства и обсуждения злобных оборванцев был аэроплан.
        Сразу после того, как англичанина доставили в деревню Вамабо, Усанга ушел на поиски аэроплана, толкаемый на это частично любопытством, а частично намерением уничтожить машину. Однако, когда он его нашел, новая мысль остановила черного сержанта. Усанга удержался от уничтожения самолета.
        Вещь эта, как ему было известно, представляла большую ценность, и он подумал, что мог бы каким-нибудь путем извлечь выгоду из своей находки. Каждый день Усанга приходил к аэроплану, и если вначале самолет вызывал у него любопытство, то в дальнейшем чернокожий сержант стал смотреть на него глазами собственника. Теперь он залез в фюзеляж и даже к нему пришло желание полетать на нем.
        Какой это был бы подвиг! В самом деле, взмыть птицей над верхушками самых высоких деревьев! Какой бы это вызвало страх и восхищение у его менее сообразительных и неразвитых товарищей! Если бы только Усанга мог летать, как велико было бы уважение всех сородичей во всех разбросанных на огромной территории туземных деревнях. Их жители стали бы поклоняться ему не меньше, чем своим богам!
        Усанга потер ладони, причмокнул толстыми лиловыми губами. Если он сможет взлететь, то несомненно, станет очень богатым человеком, так как все деревни будут платить ему дань, и он сможет иметь даже дюжину жен. С этой мыслью, однако, он представил себе Нарату, свою черную мегеру, — она правит им железной рукой, и уж конечно, ни о каких женах, пока есть Нарату, и мечтать нельзя. Усанга сделал гримасу и постарался забыть про дополнительную дюжину жен, но сама идея могущества оставалась весьма соблазнительной и казалась заманчивой тем, что ему вдруг подумалось — бог не будет богом, если количество его ясен меньше, чем двадцать четыре, надо ведь рассуждать логически. Какой же бог вытерпит притеснения одной-единственной злобной бабы! Нет, жен нужно много, причем покорных.
        Усанга потрогал приборы и рукоятки управления, полунадеясь и полубоясь, что мог бы подняться в воздух, но кругом стояли высокие деревья, они вполне могли бы зацепить машину в полете. Он часто наблюдал за английскими летчиками, парящими над немецкими окопами, и это выглядело на первый взгляд так просто. Он вполне был уверен, что мог бы летать и сам, если бы кто-нибудь однажды показал, как это делается. Конечно, всегда имелась надежда на то, что белый человек, прилетевший на этом самолете и убежавший из деревни, может снова попасть в руки Усанги, и тогда он сможет научить его летать. Возможно, именно с этой надеждой Усанга так много времени проводил вблизи аэроплана, рассуждая, что, очевидно, белый человек сюда вернется в поисках своего самолета.
        И, наконец, он был вознагражден. В один прекрасный день, как только Усанга отошел от аэроплана и вошел в джунгли со своими воинами, он услышал голоса, доносившиеся откуда-то с севера. Сержант и его люди спрятались в густой заросли кустарника у звериной тропы. Настроение у Усанги поднялось при появлении британского офицера и белой девушки. Он узнал ее — это ее он когда-то домогался, и она сумела от него убежать.
        Негр едва смог удержаться от торжествующего вопля, так как не думал, что судьба будет к нему так милосердна и сразу доставит обоих нужных людей прямо к нему в руки. Все, чего он больше всего желал на свете, само шло навстречу. Вот они — в его власти, да еще и в одно и то же время — летчик и девушка!
        Двое ничего не подозревающих путников весело шли по тропе в полном неведении об угрожающей им опасности. Мужчина объяснял девушке, что они уже находятся близко от самолета, где-то здесь он и совершил посадку. Все их внимание было сосредоточено на тропе, змеящейся перед ними. Вот-вот она должна была вывести их на луг, где наверняка находится самолет — он был для них синонимом жизни и свободы.
        Тропа была широкой, и они шли рядом. За крутым поворотом их взору открылся участок леса, напоминающий английский парк, и на лугу они увидели мирно стоящий самолет — то, что они искали!
        Возгласы облегчения и радости сорвались с их уст, и в то же мгновение Усанга и его чернокожие воины, выскочив из кустов, окружили их.

         Глава 12
        ЧЕРНОКОЖИЙ АВИАТОР

        Девушка была парализована страхом и разочарованием. Быть так близко к спасению и тут же потерять всякую надежду на него — это было весьма жестоким ударом судьбы. Положение казалось невыносимым. Англичанин был тоже раздосадован, но он скорее был зол. Он заметил остатки немецкой формы на чернокожих и сразу захотел узнать, где находятся их офицеры.
        — Они не понимают вас, — сказала девушка и поэтому на ломаном языке — средстве общения между немцами и туземцами в их колониях — она повторила вопрос белого человека.
        Усанга усмехнулся.
        —  Ты, белая женщина, знаешь, где они, — ответил он. — Они мертвы, и если этот белый человек не сделает того, что я прикажу ему, он тоже будет мертвым.
        — Чего же вы от него хотите? — спросила девушка.
        — Я хочу, чтобы он научил меня летать, как птица, — ответил Усанга.
        Берта Кирчер выразила удивление, но перевела требование лейтенанту.
        Англичанин задумался на одно мгновение.
        — Черномазый хочет научиться управлять самолетом, не так ли? — повторил он. — Спросите его, освободит он нас, если я научу его летать.
        Девушка перевела вопрос Усанге. Негр, хитрый и беспринципный, всегда охотно готов был обещать что угодно, хотя вовсе не намерен был выполнить свои обещания. Поэтому он сразу принял предложение.
        — Пусть белый человек научит меня летать, — сказал он, — и я отведу вас обратно к поселениям ваших людей, но взамен оставлю себе большую птицу, — он махнул черной рукой в направлении самолета.
        Когда Берта Кирчер передала согласие и предложение Усанги летчику, последний пожал плечами и с печальным лицом согласился.
        — Я отдаю себе отчет в том, что другого выхода нет, — сказал англичанин. — Во всяком случае, самолет потерян для британского правительства. Если я откажу в просьбе чернокожему негодяю, можно не сомневаться в том, что он быстро укокошит меня, и дело кончится тем, что самолет будет стоять здесь, пока не сгниет. Если я приму его предложение, это, по крайней мере, будет средством обеспечить ваше безопасное возвращение к цивилизации, — добавил Смит Олдуик. — Что для меня дороже всех самолетов британской авиационной службы.
        Девушка бросила на него быстрый взгляд. Слова, с которыми он обратился к ней, впервые указывали на то, что чувство Смита Олдуика к девушке было более нежным, чем к товарищу по несчастью. Она пожалела о том, что заметила это. Летчик почувствовал то же < амое, увидев тень, промелькнувшую на ее лице, и понял, что невольно в дополнение ко всем трудностям в ее почти безнадежном положении добавил еще одну.
        — Простите меня, — быстро поправился он. — Пожалуйста, забудьте все, что было мною сказано в состоянии аффекта, если это вас задело. Я обещаю вам, что больше не обижу вас. Я не позволю себе возвращаться к этой теме до тех пор, пока мы не справимся с нашим невезением и не покончим с этой бедой.
        Она улыбнулась и поблагодарила его, но слова были сказаны, и никак нельзя было их перечеркнуть в памяти. Даже если бы Смит Олдуик упал на колени, заверяя девушку в вечной преданности, Берта Кирчер меньше поверила бы молодому англичанину. А сейчас она поняла сразу, что он в нее влюбился.

        Усанга хотел, чтобы первый урок авиации состоялся немедленно. Англичанин пытался отговорить его, но чернокожий неизменно начинал угрожать и оскорблять белого человека, поскольку, как всякий новоиспеченный главарь, он подозревал других в том, что они имеют какие-то скрытые дели в отношении его персоны, если их желания не совпадали целиком с его собственными.
        — Хорошо, дружище, — пробормотал англичанин. — Я преподам тебе урок твоей мечты! — и затем повернулся к девушке.
        — Убедите его позволить вам проводить нас. Я опасаюсь оставлять вас здесь с этими чернокожими дьяволами.
        Но когда она обратилась с этим предложением к Усанге, чернокожий немедленно заподозрил ее в намерении помешать ему, а возможно, и увезти его против его желания обратно к немецким хозяевам, к тем, от кого он вероломно дезертировал. Бросив на девушку свирепый взгляд, Усанга категорически отказался принять ее предложение.
        — Женщина останется здесь, с моими людьми, — сказал он. — Они не причинят ей вреда, если вы не подведете и привезете меня благополучно обратно.
        — Скажите ему, — ответил англичанин, — что если вы не будете стоять на открытой площадке на лугу, когда я буду возвращаться, я не посажу самолет и отвезу Усангу в британский лагерь, а там его повесят!
        Усанга обещал, что девушка будет на месте при его возвращении, и принял немедленные меры воздействия на своих воинов, чтобы под страхом смерти они не смели трогать ее. Затем вместе с другими членами своей банды чернокожий сержант прошел к аэроплану вместе с англичанином.
        Усевшись внутри того, что он считал своей собственностью, Усанга начал нервничать, так как храбрость и мужество начали его покидать. Когда мотор был включен и огромный пропеллер завертелся, он не выдержал и крикнул лейтенанту, требуя остановить самолет и дать возможность ему сойти, но летчик не мог ни услышать, ни понять чернокожего из-за шума пропеллера и работы выхлопной трубы. К этому времени самолет уже бежал по земле. Даже тогда Усанга был на грани того, чтобы выпрыгнуть, и сделал бы это, если бы сумел отстегнуть поясные ремни. Самолет оторвался от земли и через минуту взвился, грациозно описывая круг, пока не оказался высоко над джунглями.
        Чернокожий сержант буквально оцепенел от страха, видя, как верхушки деревьев проплывают под ним и земля уходит все дальше и дальше вниз. Он видел лес и реку, а поодаль — небольшой участок с хижинами, покрытыми тростником. Сержант усиленно старался не думать о результатах падения на быстро приближающуюся землю. Он пытался сконцентрировать свои мысли на двадцати четырех женах. Они появятся у него, непременно появятся — эта большая птица должна наверняка дать ему все желаемое и сделать его повелителем племен. Выше и выше поднимался самолет, делая широкий круг над лесом, рекой и лугом, и вдруг, к своему великому удивлению, чернокожий сержант обнаружил, что его страх понемногу исчезает. Прошло некоторое время, и он убедился в полной безопасности полета. Тогда Усанга принялся наблюдать за тем, как белый человек управляет самолетом. Но тут Смит Олдуик, заметив, что физиономия негра повеселела, решил немного проучить чернокожего бандита.
        — Я сказал, что преподам этому нахалу урок на всю жизнь, — пробормотал лейтенант, услышав даже сквозь шум пропеллера испуганный крик негра, когда самолет вошел в петлю. Через минуту Смит Олдуик выровнял самолет и стал быстро снижаться к земле. Он медленно облетел луг и убедился, что Берта Кирчер стоит там, и она совершенно невредима. Тогда самолет мягко сел на землю. Летчик посадил машину недалеко от того места, где находились воины и девушка.
        Трясущийся и мертвенно бледный Усанга вывалился из фюзеляжа на землю, так как его нервы были напряжены, а сам он находился на грани обморока после тягостных ощущений, которые ему доставила мертвая петля. И все же упорство Усанги заслуживало лучшего применения. Ступив на твердую землю, он назначил повторение полета. Несколько оправившись, Усанга принялся бахвалиться, стараясь произвести впечатление на своих товарищей никчемной и бессмысленной «победой», которая и заключалась в том, что он пролетел, как птица, тысячу ярдов над джунглями в роли пассажира.
        Потребовалось еще немало времени, пока окончательно в сознании чернокожего Усанги не укоренилась мысль, навеянная большой долей самовнушения, что он получил удовольствие от каждой минуты полета и даже сумел преуспеть в искусстве самолетовождения.
        Чернокожий так ревниво оберегал свою вновь приобретенную игрушку, что не захотел возвращаться в деревню и принудил своих бандитов разбить лагерь около самолета, боясь, что у него самым непостижимым образом украдут чудесную летательную машину. Усанга с компанией и пленники оставались там в течение двух дней, и все время в дневные часы Усанга заставлял англичанина учить его искусству летать.
        Смит Олдуик, припоминая долгие месяцы усиленной тренировки, прежде чем специальная комиссия, приняв у него экзамен, сочла его достаточно подготовленным летчиком, только улыбался самонадеянности и невежеству упорного африканца. А тот уже потребовал разрешения совершить самостоятельный полет.
        — Если бы не боязнь потерять самолет, — объяснял англичанин девушке, — я позволил бы глупому человеку взлететь и свернуть свою дурацкую башку, что тот и сделал бы в две минуты.
        Чернокожий настаивал на пробном вылете, однако пилот, наконец, убедил Усангу продлить время подготовки еще на два дня. Тот нехотя согласился с отсрочкой, но в полном подозрений мозгу негра росли сомнения в том, что совет белого человека не был вызван какими-то скрытыми мотивами, то есть Усанга подозревал англичанина в желании убежать самому на самолете. Поэтому, думал чернокожий, белый и отказывается допустить его к штурвалу, когда тот абсолютно в состоянии справиться с аэропланом сам, и нет малейшей надобности обучаться или пользоваться в полете помощью лейтенанта и его инструкциями.
        В мыслях черного сержанта зрело решение перехитрить белого человека. Соблазн в облике двадцати четырех обольстительных жен сам по себе был достаточным основанием и побудительным мотивом к полету, и, кроме того, его желание обладать белой девушкой становилось нестерпимым, а он не привык долго сдерживать свои желания.
        С этими мыслями Усанга лег спать вечером следующего дня. Постепенно, однако, мысль о Нарату и ее тяжелом характере перебила сон, отнимая у него надежду на осуществление гаремных планов. Если бы только удалось избавиться от прискучившей мегеры! Мысль, раз родившаяся, продолжала существовать, подозрительно готовя почву для злого дела. Но все самые хитроумные планы перевешивал тот факт, что чернокожий сержант на самом деле до смерти боялся своей жены, настолько боялся, что не осмелился бы даже убрать ее, если это не удалось бы сделать тихо, когда она спит. Тем не менее, по мере того, как один план за другим, вызываемый силой воображения и разбушевавшимся вожделением, были отвергнуты, Усанга вдруг замер: как удар молнии, ему в голову пришла чудесная идея. Озарение заставило его сразу подняться с охапки травы, которая служила ему постелью. Сна не было ни в одном глазу. Усанга уселся, возвышаясь над спящими товарищами.
        Когда начало светать, он едва мог дождаться возможности осуществить свой план. Как только покончил с завтраком, отозвал нескольких воинов в сторонку и говорил с ними несколько минут.
        Англичанин, обычно не выпускаемый из поля зрения предприимчивого негра, увидел, как тот что-то подробно объясняет своим головорезам, и по жестам и манерам черного сержанта было очевидно, — он их склоняет с каким-то действиям и дает указания, как правильно все осуществить. Несколько раз лейтенант замечал, как глаза негров поворачивались в его сторону, а однажды чернокожие внимательно посмотрели на девушку.
        Все эти дни лейтенант Смит Олдуик жил в непреходящей тревоге, ожидая от захвативших их чернокожих всего наихудшего. Пока опасения его оказывались пустыми, но сейчас, похоже, Усанга затевал что-то весьма недоброе и грозившее им с Бертой Кирчер какими-то большими неприятностями, это было заметно по выражениям лиц черномазых негодяев.
        Он не мог освободиться от тревожной мысли и поэтому продолжал внимательно, но незаметно наблюдать за чернокожим сержантом, хотя, с чем он вынужден был согласиться, так это с тем, что сам он бессилен предотвратить любой удел, приготовленный сержантом и судьбой для них обоих. Даже копье — оно у него было, когда их взяли в плен, — негры отняли. Поэтому теперь англичанин был полностью разоружен и находился в абсолютной власти черного сержанта и его приверженцев.
        Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик недолго ждал, терзаясь неизвестностью, прежде чем обнаружил что-то из намерений Усанги, ибо почти немедленно после того, как сержант закончил давать указания подчиненным, несколько воинов подошли к англичанину, а трое направились к девушке.
        Без единого слова объяснения воины схватили молодого офицера и бросили лицом на землю. Минуту он сопротивлялся и пытался освободиться, даже успел нанести несколько тяжелых ударов своим противникам, но их было слишком много, и он на большее не мог рассчитывать, нежели просто задержать их в выполнении пока непонятных ему намерений. Как он скоро обнаружил, их цель заключалась в том, чтобы связать ему руки и ноги. Когда это, к их радости, им удалось, они перевернули его на спину, и тогда он увидел, что Берта Кирчер тоже была связана.
        Смит Олдуик лежал в таком положении, что ему было видно почти все пространство луга и стоящий на нем самолет. Усанга разговаривал с девушкой. Она отрицательно качала головой в знак резкого несогласия.
        — Что он вам говорит? — крикнул англичанин.
        — Он собирается увезти меня на самолете, — отозвалась девушка. — Он хочет отправить меня дальше в глубь страны, где живет другое племя. Как он утверждает, там он станет вождем, а я буду одной из его жен, — и, к удивлению англичанина, девушка повернула к нему свое улыбающееся лицо. — Но опасности в сущности и нет никакой, — продолжала она, — так как мы оба умрем в течении нескольких минут. Дайте мне только добраться до самолета, и если он сможет подняться на высоту ста футов от земли, мне незачем будет больше бояться чернокожего ухажера.
        — Боже! — воскликнул Смит Олдуик. — Разве нет другого пути, чтобы отговорить его? Пообещайте, что угодно, все, что вы хотите. У меня есть деньги, столько денег, сколько этот бедняга не может себе даже представить. Во всем его будущем королевстве таких денег никогда не будет. Скажите ему это и еще скажите, если он не тронет вас, я даю ему слово — я их все доставлю ему.
        Девушка покачала головой.
        — Это бесполезно, — сказала она. — Он не поймет, а если и поймет, то не доверится вам. Чернокожие сами так беспринципны, что они не могут представить себе, что кто-то умеет держать слово, а особенно эти чернокожие не доверяют англичанам. Их учили немцы, что англичане самые вероломные и бесчестные люди. Нет, пусть будет, как я решила. Сожалею, что вы не можете лететь с нами, если бы самолет поднялся достаточно высоко, моя смерть была бы намного легче, но все равно, она будет достаточно легкой, более легкой, чем та, которая, вероятно, ожидает вас. Так что не грустите обо мне.
        Усанга все время прерывал их разговор, делая попытки заставить девушку переводить слова, так как он боялся, что они вдвоем придумывают какой-то план, чтобы помешать ему улететь, или постараются усыпить его бдительность и задобрить.
        Берта Кирчер отмахнулась от него, сказав, что англичанин лишь прощается с ней и желает ей удачи. Вдруг она повернулась к чернокожему.
        — Вы не могли бы кое-что для меня сделать? — спросила она. — Если я добровольно поеду с вами?
        — Что бы вы хотели? — поинтересовался Усанга.
        — Скажите, пусть ваши люди освободят белого человека после того, как мы улетим. Он никогда не поймает вас. Если вы подарите ему свободу и жизнь, я с вами полечу добровольно.
        — Ты полетишь так или иначе, — проворчал в ответ Усанга, оскалив в ухмылке желтые зубы, — для меня не имеет значения, добровольно ты это сделаешь или нет. Я буду великим вождем, и ты станешь исполнять все, что я скажу!
        Он думал, что с этой женщиной надо держаться строго. Не должно быть повторения его горестного опыта с Нарату. Эта жена и двадцать три другие должны быть хорошо выбраны и подготовлены нужным образом, они должны быть покорными. И тогда Усанга будет хозяином в своем собственном доме.
        Берта Кирчер видела, что бесполезно обращаться к тупому и жестокому человеку, поэтому постаралась быть спокойной, хотя душа ее страдала над уделом, ожидающим молодого человека. Ей был, оказывается, дорог этот юноша, под влиянием порыва объяснившийся ей в любви.
        По приказу сержанта один из чернокожих поднял ее с земли и отнес к самолету, а после того, как Усанга забрался на борт и уселся в кресло пилота, негры подняли девушку в кабину. Усанга подхватил Берту Кирчер и втащил внутрь. Тут он снял путы с ее кистей и пристегнул ремнями к сиденью, а затем снова занял место впереди, у штурвала.
        Девушка посмотрела на англичанина. Она была очень бледна, но на губах ее дрожала мужественная улыбка.
        — Прощайте! — крикнула она.
        — Прощайте, и да благословит вас Бог! — ответил юноша, его голос немного охрип, а затем он продолжил. — Я хотел вам сказать кое о чем, думал, что сделаю^ это, когда мы будем свободны, но можно, я скажу это сейчас, когда мы так близки к концу?
        Ее губы шевельнулись, они выражали то ли согласие, то ли отказ — он не мог понять, так как ее слова потонули в свисте пропеллера.
        Чернокожий так хорошо изучил свой урок, что мотор завелся сразу, и самолет вскоре бежал по лугу. Стон сорвался с губ расстроенного англичанина. Он наблюдал за любимой женщиной, уносимой почти на верную смерть. Он видел, как самолет сделал разворот и поднялся с земли. Взлет был хорошим — так поднять машину в воздух мог сам Гарольд Перси Смит Олдуик, но он понимал — это всего лишь случайность. В любую минуту самолет может клюнуть носом в землю, и даже если выдержит машина и случится такое чудо, что Усанга удержит само лет в воздухе, чернокожему предстоит подняться над верхушками деревьев и совершить удачную посадку. Не было и одного шанса из ста тысяч, что он когда-либо снова сядет, не угробив самолет, а тем самым себя и свою прекрасную пленницу.
        Но что это? Сердце лейтенанта замерло... 

        Глава 13
        НАГРАДА УСАНГИ

        В течение двух дней Тарзан-обезьяна не спеша охотился, углубившись в джунгли на несколько миль к северу. Описав по лесу большой круг, он оказался вновь вблизи участка, где оставил Берту Кирчер и молодого английского лейтенанта.
        Ночь Тарзан провел на дереве, нависшем над рекой, вдалеке от хижины, а теперь, рано утром, присев на корточках на речном берегу, поджидал случая поймать Писах-рыбу, намереваясь отнести улов в хижину. Там девушка приготовит ее для себя и своего товарища.
        Неподвижным, как статуя, был хитрый человек-обезьяна. Он хорошо знал, как осторожна Писах-рыба. Малейшее движение спугнуло бы ее, и только при очень большом терпении рыбу вообще можно было поймать руками.
        Тарзан полагался на свою молниеносную, неожиданную для Писах рыбы реакцию. Ведь у него не было ни крючка, ни наживки, ни удочки. Его знание повадок обитателей воды подсказывало, где можно ждать Писах. Может пройти минута или две, пока рыба подплывет к маленькой заводи, над которой он застыл без движения. Но рано или поздно рыба приплывет. Это человек-обезьяна знал, поэтому с неистощимым терпением хищного зверя поджидал свою добычу.
        Наконец в водной глубине промелькнула яркая вспышка блестящей чешуи. Писах подплывала. Через минуту ее можно будет поймать. Тогда с невероятной скоростью две сильные руки погрузятся в воду и схватят бьющееся скользкое тело.
        В тот момент, когда рыба могла быть схвачена, что-то с шумом обрушилось в зарослях позади человека-обезьяны. Вмиг, сверкнув в воде чешуей на прощанье, Писах исчезла. Тарзан, рыча от негодования, повернулся, чтобы узнать, что же ему помешало. Обернувшись, он увидел, что помешал Зу-Таг.
        — Что ты хочешь, Зу-Таг? — спросил человек-обезьяна.
        — Зу-Таг идет к воде напиться, — ответила обезьяна.
        — Где племя? — спросил Тарзан.
        — Они отправились недалеко в лес, — ответил Зу-Таг.
        — А самка Тармангани и самец? — продолжал Тарзан. — Они в безопасности?
        — Они ушли, — ответил Зу-Таг. — Куду-солнце выходил дважды из логова после того, как они ушли.
        — Их выгнало племя? — удивился Тарзан.
        — Нет, — ответила обезьяна. — Мы не видели, как они ушли! Мы не знаем, зачем они ушли!
        Тарзан быстро пробрался через заросли к хижине. Домик и бома-загородка были такими же, какими он их оставил. Перейдя лужайку, Тарзан вошел в загородку, а затем и в хижину. Везде было пусто. Его чуткое обоняние подсказало ему, что люди покинули жилище два дня тому назад. Собираясь уже выйти из домика, человек-обезьяна увидел записку, прикрепленную щепочкой к стене, и он прочитал следующее:
        «После того, что вы рассказали мне о мисс Кирчер, и зная, что вы ее не любите, считаю дальнейшее наше совместное пребывание в хижине неуместным. Наше присутствие здесь будет непорядочным по отношению и к мисс Кирчер, и к вам. Понимаю, что забота о нас удерживает вас от намеченного путешествия к побережью, поэтому решил, что для нас будет лучше добраться до поселения белых людей самостоятельно, не навязываясь вам в попутчики. Мы оба — и я, и мисс Кирчер благодарны вам за вашу доброту и защиту. Если бы существовала возможность отблагодарить вас за все, что вы для нас сделали, и я смог бы отплатить хоть частично свой долг вам, был бы весьма рад это сделать!»
        Подписана записка была лейтенантом Гарольдом Перси Смитом Олдуиком.
        Тарзан пожал плечами, скомкал записку в руке и отбросил ее. Он определенно почувствовал облегчение, избавившись от ответственности за двоих беспомощных людей и был рад, что они взяли дело своего спасения в собственные руки. Они ушли и забудут о нем, но он почему-то никак не мог забыть... Тарзан чувствовал себя неловко и беспокойно. На этот раз он направился на север, решив вдруг продлить свой путь на западное побережье. Он последует по берегу извилистой реки к ее истоку. Излучина ее ведет к северу на несколько миль, а там русло поворачивает на запад, после прорезает через каменистое плато, поросшее редким лесом и ведет к подножию гор. С другой стороны горной цепи Тарзан поищет ручей, бегущий вниз, к западному побережью, и там, следуя по течению сливающихся ручьев и рек, быстро доберется до цели, имея в избытке по дороге дичь и воду.
        Но он прошел недалеко, возможно, отмерил лишь дюжину шагов и вдруг остановился.
        — Он англичанин, — пробормотал - Тарзан себе под нос. — Она женщина. Оба беспомощны и никогда не доберутся до поселения белых людей без моей помощи. Я не мог убить ее своими руками, когда пытался это сделать. Если же я дам им идти в одиночку, без моей поддержки, я убью ее так же наверняка, как если бы вонзил нож ей в горло.
        — Нет, — и он снова покачал головой. — Тарзан-обезьяна глупец. Он просто слабая, старая обезьяна... — и, махнув рукой, повернул решительно к югу.
        Ману-мартышка видела, как двое Тармангани проходили по лесу недавно, Куду-солнце два раза успело выйти из-за гор. Страшно тараторя, она поведала Тарзану об этом. Они пошли по направлению к деревне Гомангани — это Ману видела своими собственными глазами.
        Человек-обезьяна по деревьям пустился в южном направлении — уже по несвежему следу и, хотя он не сосредоточивал своих усилий в поисках тех, за кем поспешил, проходил мимо бесчисленных доказательств их пребывания. Слабые намеки запаха оставались на листьях, ветвях или стволах, там, где то один из них, то другой машинально притрагивались к ним. Он по этим ему одному заметным приметам знал, что они прошли этим путем.
        Там, где дорога уходила в темную глубину сырого леса, отпечатки их обуви еще были видны на влажной почве и на гниющей зелени, раздавленной неловкой ногой. Таким образом весь путь их был усеян следами.
        Необъяснимое беспокойство заставило Тарзана спешить. Тот же самый внутренний голос, упрекавший его, что он пренебрег своим долгом англичанина и белого человека, казалось, все время нашептывал, что эти двое страшно нуждаются в его помощи именно сейчас. Совесть мучила Тарзана. Он упрекал себя мысленно, называя в душе эти проявления сострадания признаками старости и глупости. Ругал себя раскисшей бабой и слюнявой мартышкой. Дело заключалось в том, что воспитанный в джунглях, Тарзан видел много жестокостей и трудностей, но очень мало ласки и сострадания, а родился он все-таки человеком, и эта раздвоенность была мучительна для него — зверь в нем хотел смерти врагу, а человек томился по нежности, которую, сложись обстоятельства его жизни по-другому, он получил бы по праву, как первенец в семье.
        След беглецов вел к востоку от деревни Вамбабос, а затем повернул к широкой слоновой тропе близ реки, оттуда тропа уклонилась южнее на несколько миль. Тарзан упорно шел по следу. Вдруг до ушей человека-обезьяны донесся специфический звук жужжания и треска мотора. Он остановился на мгновение, внимательно прислушавшись.
        — Самолет, — пробормотал он и быстро побежал вперед.
        Когда Тарзан, наконец, достиг края луга, где стоял самолет Смита Олдуика, ему хватило одного взгляда на происходящее, чтобы осознать положение дел. Он едва мог поверить тому, что увидел. Связанный и беззащитный английский офицер лежал на земле на краю поляны, а вокруг толпились несколько чернокожих дезертиров из немецкой туземной части. Тарзан до нынешнего момента не встречал этих людей. Кем они были? По лугу разбегался, готовый взлететь самолет, пилотируемый чернокожим верзилой, а позади него сидела белая девушка — Берта Кирчер. Как могло случиться, что невежественный дикарь умел управлять самолетом? Тарзан не мог этого понять, и у него не было времени на размышления. Что затеял Усанга? То, что он восседал в кресле пилота в готовом взлететь самолете, вместе с тем положение английского лейтенанта говорило о том, что чернокожий сержант пытался увезти куда-то белую девушку. Зачем ему потребовалось это делать, когда она была в его власти, а единственное существо в джунглях, захотевшее бы ее защитить, захвачено и обезврежено?
        Поскольку все это было известно только негру, то Тарзан, естественно, не мог ни о чем догадаться. Он ведь ничего не знал о безумных грезах Усанги, о двадцати четырех женах и о страхе чернокожего сержанта перед ужасным характером его супруги Нарату. Он не догадывался тогда о том, что Усанга решил улететь с белой женщиной, чтобы никогда не возвращаться к своей свирепой жене, защитившись от гневной Нарату таким расстоянием, которое оказалось бы непреодолимым для нее. Эти планы были глубоко запрятаны в душе негра, так что даже его воины не догадывались об этом. Он сказал им, что отвезет пленницу к султану на севере Африки и возьмет большую цену за нее, а по возвращении они получат свою долю от этой торговой операции.
        Ни о чем таком Тарзан понятия не имел. Он только увидел непонятную сцену и составил о ней свои умозаключения. Негр пытается улететь с белой девушкой!
        Машина уже начала медленно отрываться от земли. Через какое-то мгновение она поднимется и станет недосягаемой. Вначале Тарзан подумал выпустить стрелу из лука и убить Усангу, но быстро отверг эту мысль, потому что знал — как только пилот будет убит, самолет, никем не управляемый, рухнет на землю и загорится или понесет девушку к смерти, разбиваясь о стволы деревьев.
        Был только один способ, которым он мог надеяться помочь ей, но если он сделает хоть малейшую ошибку, расплатой за это ему будет мгновенная смерть. Он, сообразив все это, ни на секунду не задумался.
        Усанга его не заметил, будучи очень занят управлением самолетом. Он все-таки недостаточно освоился с обязанностями пилота, поэтому сосредоточенно пыхтел, глядя на приборную доску и пытаясь сообразить, что к чему. Но чернокожие по ту сторону луга заметили Тарзана и побежали к нему с громкими и угрожающими криками с целью перехватить его.
        Соратники Усанги увидели, как огромный белый человек спрыгнул с ветвей дерева на землю и быстро помчался к самолету. Негры наблюдали, как на бегу он снимал с пояса длинную пеньковую веревку, затем они с удивлением увидели, как взлетела высоко в воздух петля над головой гиганта. Белая девушка в самолете перед взлетом взглянула вниз и обнаружила преследователя. На высоте двадцати футов бегущий человек-обезьяна бросил приготовленную петлю вслед самолету. Она взметнулась к небу, а девушка, наполовину догадавшись о намерениях человека-обезьяны, пригнулась и легко поймала петлю. Она надела ее на себя и ухватилась обеими руками за веревку. Одновременно Тарзан был сбит с ног, а самолет швырнуло в сторону в ответ на такое неожиданное натяжение и рывок.
        Усанга с остервенением ухватился за рычаги управления, и самолет взвился вверх под острым углом. Схватившись за конец веревки, человек-обезьяна качался, как маятник, повиснув в пространстве.
        Англичанин, лежа связанный на земле, был свидетелем всех этих удивительных событий. Его сердце чуть не остановилось, а дух захватило, когда он увидел тело Тарзана, плывущего по воздуху прямо к верхушкам деревьев. Он, казалось, неизбежно должен был разбиться, налетев на них. Но самолет быстро набирал высоту, и человек-зверь взмыл над верхушками деревьев, а затем проворно полез по веревке к фюзеляжу.
        Девушка отчаянно ухватилась за петлю, напрягая все свои силы, чтобы удержать огромный вес, раскачивающийся на конце веревки.
        Усанга не понимал, что происходит у него за спиной, рвал и рвал штурвал на себя, поднимая самолет все выше и выше.
        Тарзан взглянул вниз. Под ним стремительно проплывали верхушки деревьев, река быстро убегала назад. Сила ветра была значительной, и только пеньковая веревка, крепкие мускулы и упрямство девушки стояли между ним и смертью, зияющей внизу. Он болтался в воздухе на высоте несколько сот футов.
        Берта Кирчер чувствовала, что пальцы ее рук омертвели. Оцепенение поднималось от пальцев, ладоней к локтям. Сколько она еще сможет выдержать это ощущение, она не могла себе представить. Ей казалось, что эти безжизненные пальцы могут отказать в любой момент, и тогда, когда она почти потеряла надежду, вдруг увидела сильную смуглую руку, цеплявшуюся что есть силы за край кабины.
        Сразу ощущение веса на веревке исчезло, и немного погодя человек-обезьяна забросил свое тело, подтянувшись на руках и уцепившись одной ногой, через борт в кабину.
        Он посмотрел на Усангу, затем, приблизив к уху девушки свои губы, крикнул:
        — Вы когда-нибудь водили самолет?
        Девушка утвердительно кивнула головой.
        —У вас хватит смелости перебраться через спинку кресла туда, на место чернокожего, и схватиться за рычаг управления, пока я им займусь?
        Девушка взглянула на Усангу и содрогнулась.
        — Да, — ответила она, — но мои ноги связаны.
        Тарзан вытащил из-за пояса свой охотничий нож и, склонившись, перерезал ремни, которыми были связаны ее лодыжки. Тогда девушка открепила ремень, удерживающий ее в кресле. Одной рукой Тарзан схватил ее за руку, и они медленно поползли. Им предстояло преодолеть всего несколько футов, но риск был велик, это расстояние, отделявшее одно кресло от другого, пройти было непросто.
        Один малейший наклон самолета сбросил бы их обоих в зияющую пропасть.
        Тарзан понимал, что только чудом они могли добраться до Усанги и произвести замену пилота во время полета, и все же он считал, что какой-то шанс есть и его надо использовать, так как в те короткие минуты, пока он наблюдал за полетом самолета под управлением Усанги, понял, что чернокожий не имеет почти никакого опыта пилотирования и их ждет неизбежная смерть, если Усанга останется у штурвала.
        Первый намек на то, что не все в порядке, Усанга почувствовал, когда вдруг рядом оказалась девушка и ухватилась за рычаги управления. В тот же миг чьи-то стальные пальцы схватили его за горло. Смуглая рука рванулась быстро вниз, раздался треск лопнувшего ремня, которым негр был пристегнут к креслу пилота. Чудовищная сила выдернула Усангу с сиденья. Чернокожий колотил впустую руками по воздуху и громко вопил от страха, но он был беспомощен как младенец.
        Далеко внизу наблюдатели на лугу могли рассмотреть, как самолет потерял управление и начал пикировать, делая крен в небе, затем увидели, как он выровнялся и развернулся кругом, возвращаясь в их направлении, но все происходило на большой высоте, так что негры не могли толком понять, что делается в кабине.
        Вдруг лейтенант Смит Олдуик разинул рот от изумления. Он заметил, что из самолета нырнуло вниз тело. Перевернувшись в воздухе и кувыркаясь, оно падало с нарастающей скоростью. Англичанин затаил дыхание, когда этот предмет несся на землю, готовый упасть на поляну.
        С глухим ударом тело распласталось на земле в середине луга, и тогда, наконец, лейтенант нашел в себе мужество снова взглянуть туда, откуда послышался шум удара. Он прошептал горячую молитву благодарности, так как бесформенная масса, лежащая на пропитанной кровью земле, была покрыта черной кожей. Усанга получил свое...
        Снова и снова аэроплан кружился над лугом. Негры, сначала перепуганные смертью вождя, пришли сейчас в безумную ярость и были охвачены единым желанием — отомстить.
        Девушка и человек-обезьяна видели, как они собрались вокруг тела упавшего на землю атамана. Чернокожие метались по лугу, грозя в сторону неба сжатыми кулаками и яростно размахивая винтовками. Тарзан все еще держался за фюзеляж прямо позади сиденья пилота. Его лицо было рядом с лицом Берты Кирчер, и он во весь голос, стараясь перекрыть шум пропеллера, свист ветра и громовых выхлопов, прокричал ей в ухо несколько слов указаний.
        Когда девушка ухватила смысл сказанного, она побледнела, но крепко сжала губы, и ее глаза загорелись неожиданным решительным огоньком.
        Берта Кирчер посадила самолет в нескольких футах от края леса на противоположной стороне луга невдалеке от разъяренных чернокожих, а затем, разогнав машину, ринулась на дикарей на полной скорости. Самолет несся так быстро, что люди Усанги не успели испугаться и убежать, и только когда он был совсем близко, они поняли, чем это им угрожает. Самолет коснулся земли, угодив в центр волнующейся толпы негров. Он пропахал страшную кровавую борозду, давя и круша все, что попадалось на пути.
        Когда самолет остановился у противоположного края леса, человек-обезьяна спрыгнул на землю и побежал к молодому лейтенанту. На бегу бросил быстрый взгляд на то место, где недавно толпились воины Усанги, готовый при необходимости защищаться от их копий, но нападать было некому. Мертвые и умирающие лежали, разметанные страшной силой по лужайке в радиусе пятидесяти футов от замершего наконец самолета, и, если кто и остался в живых, то этот счастливец уже был далеко от страшной железной птицы, сеющей смерть. В ужасе забыв и про немецкое оружие, побросав его в паническом бегстве, уцелевшие чернокожие улепетывали со всех ног, стремясь оказаться подальше от зловещей лужайки.
        К тому времени, когда Тарзан освободил англичанина, девушка присоединилась к нему. Она пыталась выразить благодарность человеку-обезьяне, но он остановил ее жестом.
        — Вы сами спаслись, — настаивал он. — Не будь вы в состоянии управлять самолетом, я бы не смог помочь вам. А теперь, — сказал он, — у вас имеется средство передвижения. На самолете вы сможете вернуться к белым поселенцам. День еще в полном разгаре. Вы легко покроете расстояние до тех мест за несколько часов, если у вас достаточно горючего.
        Тарзан внимательно посмотрел на летчика.
        Смит Олдуик утвердительно кивнул головой.
        — У меня его достаточно, — ответил он.
        — Тогда сразу улетайте, — повторил человек-обезьяна. — Ни один из вас не принадлежит джунглям, — легкая улыбка промелькнула на его губах, когда он говорил это.
        Девушка и англичанин тоже улыбнулись.
        — Эти джунгли — не самое лучшее место, по крайней мере, для нас, — ответил Смит Олдуик. — Это вообще не место для любого белого человека... Почему бы и вам не вернуться к цивилизации вместе с нами?
        Тарзан покачал головой.
        — Я предпочитаю джунгли, — ответил он.
        Летчик ковырнул носком башмака землю и, все еще глядя вниз, пробормотал что-то, чего явно не хотел говорить.
        — Это дело житейское, дружище, — проговорил он, смущаясь, — а что, может, вам нужны деньги, гм... гм... Так, знаете ли, я... Я мог бы помочь...
        Тарзан рассмеялся.
        — Нет, — сказал он. — Я знаю, что вы пытаетесь сказать. Это не то. Не в том причина, не в отсутствии денег. Я родился в джунглях. Прожил в джунглях всю жизнь и не хочу ни жить, ни умереть где-нибудь еще.
        Девушка и лейтенант покачали головами. Оба не могли понять его.
        — Идите, — сказал человек-обезьяна. — Чем скорее вы улетите, тем быстрее достигнете безопасного места.
        Они поднялись к самолету вместе. Смит Олдуик пожал руку человеку-обезьяне и забрался на сиденье пилота.
        — До свидания, — сказала девушка, протягивая свою руку Тарзану. — Прежде чем я исчезну из вашей жизни, скажите, что вы не ненавидите меня больше...
        Лицо Тарзана омрачилось. Без единого слова он подхватил ее и усадил на место позади англичанина.
        Выражение боли и страдания появилось на лице Берты Кирчер.
        Мотор взревел — и через минуту самолет с двумя пассажирами поднялся в воздух и взял курс на восток.
        В середине луга стоял человек-обезьяна и задумчиво глядел вслед самолету.
        — Как плохо, что она немка и шпионка, — шептал он про себя. — Ее так трудно наказать. 

         Глава 14
        ЧЕРНЫЙ ЛЕВ

        Нума-лев был голоден. Он пришел из пустынной земли на востоке в изобильные края, и хотя был молод и силен, осторожные травоядные умудрялись избегать его могучих клыков, удирая каждый раз, когда он пытался на них напасть.
        Нума-лев был голоден и очень свиреп. В течение двух дней он ничего не ел и сейчас охотился, пребывая в отвратительном настроении. Нума больше не издавал рева, объявляя всему миру, что вышел на охоту. Он двигался молча и угрюмо, мягко ступая, чтобы сломанная веточка не выдала его присутствия чуткой добыче — цели его охоты.
        Легкий ветерок, пробиваясь сквозь заросли в джунглях, доносил до ноздрей нетерпеливого плотоядного сильный запах оленя, возбуждая и без того алчный аппетит.
        Этот запах доводил пустую утробу льва до терзающей боли. Все же Нума не позволял себе, чтобы желание утолить голос побудило сделать преждевременное движение, такое, какое недавно лишило его сочного мяса Пас-со-зебры.
        Ускорив свое движение, но не суетясь, он следовал по извилистой тропе, как вдруг впереди, там, где тропа заворачивала за ствол огромного дерева, он увидел молодого самца-оленя, медленно движущегося впереди него. Ветер дул от Бары-оленя к Нуме, и бедная жертва не подозревала о страшном соседстве.
        Нума смерил расстояние до добычи своими зоркими глазами, горящими теперь, как два огромных топаза, желтым огнем на его породистой оскаленной морде. Он мог убить — на этот раз мог! Один устрашающий рев парализовал бы бедное животное впереди. Минутная пассивность оленя, единственный точный прыжок со скоростью молнии — и Нума-лев будет рвать клыками дымящееся мясо. Нервный хвост медленно извивался от нарастающего нетерпения, и вдруг резко вытянулся и напрягся. Это было сигналом к нападению.
        Вокальные данные молодого льва были прекрасны. Раздался громоподобный рев, когда, как молния с чистого неба, Чита-пантера прыгнула на тропу между Нумой и оленем.
        Шита нанесла замыслам льва сокрушительный удар. С первым же промельком ее пятнистого тела сквозь листву, свисавшую над тропой, Бара, обернувшись, кинул испуганный взгляд назад — и его как ветром сдуло.
        Рев, долженствующий парализовать бедную жертву, вырвавшийся из глубокой глотки огромной кошки, перешел в сердитый рык, кипящий яростью против досадного вмешательства дерзкой,Шиты, посмевшей отнять у Нумы добычу, и удар, предназначавшийся Баре-оленю, обрушился на пантеру. Но и здесь Нума был обречен на разочарование, так как при первых звуках устрашающего рева,Шита сочла лучшей доблестью вспрыгнуть на стоящее рядом дерево.
        Через полчаса Нума был окончательно разъярен, и тут он неожиданно учуял запах человека. До этого гроза джунглей пренебрегал неприятным мясом, презирая человека как добычу. Такое мясо годилось в пищу только для старых, беззубых и дряхлых кошек, для тех, кто не мог больше охотиться на быстроногих травоядных.
        Бара-олень, Хорта-кабан и лучшая добыча из них — осторожная мясистая Пассо-зебра — вот кто был прекрасной пищей для молодых, сильных и проворных львов. Но Нума был голоден — голоднее, чем когда-либо за все свои короткие пять лет жизни.
        Что из того, что он молод, силен, хитер и свиреп?
        Перед лицом голода, который всех стрижет под одну гребенку, он был равен старому, беззубому и дряхлому зверю. Его брюхо кричало, громко кричало от боли, и его пасть истекала голодной слюной в тоске по любому мясу. Зебра, олень или человек — какое значение это имело сейчас — только теплое мясо, красное от горячего сока жизни! Даже Данго-гиена, пожиратель и падали, и требухи, в этот момент показался бы лакомым кусочком для Нумы.
        Великий лев знал привычки и слабости человека, хотя до этого никогда не охотился за человеческим мясом. Он знал ненавистных Гомангани, самых медлительных, самых глупых и самых беззащитных тварей. Они не знали ни леса, ни звериных хитростей. Подкрадываться при охоте на человека не было необходимости. Но у Нумы после стольких неудач не было ни желания выжидать в засаде, ни терпения — человек просто не заслуживает этого из-за своей беспомощности и беззащитности в джунглях.
        Ярость льва терзала его почти с такой же силой, с какой пустые кишки терзал нестерпимый голод, и теперь, когда чувствительные ноздри сказали ему о свежем следе человека, он, склонив голову, издал громогласный рев и быстро припустил, стараясь не производить шума, по тропе к намеченной добыче.
        Великолепный и ужасный, по-рыцарски небрежный к своему окружению, царь зверей крался по тропе. Естественная осторожность, унаследованная всеми существами, живущими среди дикой природы, покинула его. Чего ему, грозе джунглей, опасаться? Какая необходимость в осторожности может быть в охоте на человека? И поэтому лев не распознал опасности. Более осторожный и опытный Нума, наверное, не попался бы так глупо. Треск веток и шорох падающей земли поведали Нуме о чрезмерной легкомысленности. Он стремительно рухнул в хитро придуманную яму-ловушку — ее вырыли туземцы из племени Вамабо специально для этой цели в середине звериной тропы.

        Тарзан-обезьяна стоял посередине луга, наблюдая за тем, как самолет уменьшался до минимальных, игрушечных размеров на восточной стороне небосклона. Он испустил вздох облегчения, увидев, как самолет благополучно поднялся в небо с британским офицером и Бертой Кирчер на борту. В течение нескольких недель Тарзан чувствовал стесняющую его ответственность. В этой дикой местности, где полная беспомощность, останься они одни, превратила бы этих людей в легкую добычу для хищных животных или жестоких людоедов племени Вамабо, Тарзан не мог не ощущать беспокойства за судьбу соплеменников, хотя женщина и была, как он думал, его кровным врагом.
        Тарзан-обезьяна любил не связанную ничем свободу, и теперь, когда эти двое были уже в безопасности, — с его плеч свалилась гора всей тревоги и вынужденных забот. Он вздохнул с облегчением и почувствовал, что может продолжать свое путешествие к западному побережью, туда, где давно ждет наследника хижина его умершего отца.
        И все же, стоя на лугу и наблюдая за маленькой точкой в небе, он был печален. Из его груди вырвался еще один тяжелый вздох — это не был вздох облегчения, а скорее выражение странного, мучительного чувства — его Тарзан не ожидал испытать когда-либо еще. В этом он сейчас не хотел сознаться даже самому себе. Было невозможно, чтобы он, воспитанный джунглями, отвергший общество людей, чтобы вернуться к своим любимым зверям и первобытной природе, мог бы почувствовать что-нибудь похожее на утрату после того, как летящий в воздухе самолет становился все меньше и меньше. Однако все гак и было чувство одиночества захлестнуло Тарзана, когда он остался один.
        Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик нравился Тарзану, но женщину — он знал ее, как немку и шпионку — человек-обезьяна ненавидел, правда, в сердце своем он не находил желания ее убить, хотя и поклялся убивать всех гуннов. Тарзан относил эту слабость к тому обстоятельству, что ненавистная немка была женщиной, правда, его скорее беспокоила явная несообразность такой ненависти к ней и неоднократно возникавшее желание спасать ее, когда Берте Кирчер угрожала опасность. Он приходил к ней на помощь даже с риском для своей жизни.
        С раздражением тряхнув головой, Тарзан вдруг круто повернулся лицом к западу, как бы отвернувшись от быстро удаляющегося самолета. Этим самым он вырвал из своей памяти мысли о его пассажирах. У края луга он остановился. Огромное дерево вырисовывалось прямо перед ним, и как бы движимый внезапным и непреодолимым импульсом, он прыгнул на ветку и с обезьяньим проворством помчался вверх к вершине, к самым тонким ветвям верхушки, какие только могли его выдержать.
        Там, легко балансируя на качающейся ветке, он глазами разыскал на восточном горизонте маленькую точку — самолет, уносящий от него последних людей его расы, дружественно к нему настроенных, в чем-то подобных ему. Увидит ли он когда-нибудь их еще?
        Его зоркие глаза продолжали следить за летящим и набирающим скорость воздушным кораблем. Несколько секунд он смотрел за удаляющимся аэропланом и вдруг увидел, как точка нырнула вниз. Падение казалось вечным для наблюдателя. Тарзан понял, как высоко в небе летел самолет до того, как начал падать и исчез из поля зрения. Скорость движения к земле, казалось, вдруг уменьшилась, но самолет все еще падал быстро, под острым углом, наконец, он исчез из виду за дальними горами.
        Полминуты человек-обезьяна отмечал дальние ориентиры, по которым, как он считал, можно определить место падения самолета, и как только окончательно уверился в том, что эти люди снова в беде, сработало унаследованное от предков чувство долга по отношению к себе подобным и заставило его еще раз отменить свои планы и заняться поисками пути туда, где белые люди потерпели катастрофу, в надежде помочь им спастись.
        Человек-обезьяна опасался, судя по месту падения и азимуту полета, что аэроплан потерпел аварию среди почти непроходимой местности, огражденной засушливой, безводной и пустынной территорией, вдали от плодородной долины, окруженной горами, с питающим ее бассейном реки.
        Авария произошла к востоку от этой благодатной долины. Он сам пересек то сожженное солнцем необитаемое пространство и по собственному опыту знал, как малы были его шансы на возможность спасения, и какие усилия он сам должен был приложить, чтобы не быть побежденным неумолимой природой этих мест. Никогда более слабый, чем он, человек не смог бы преодолеть безжизненный островок каменной пустыни. Тарзан ясно вспомнил выбеленные временем кости давно умершего воина на дне отвесного ущелья, оказавшегося всего лишь ловушкой для него. Он видел кованый шлем из бронзы тонкой работы и разъеденный ржавчиной меч, древнюю аркебузу — бесполезное свидетельство огромной силы и воинственности того, кто когда-то так неудачно наряженный и жалко вооруженный добрался до Центральной Африки. Перед его глазами представал облик обаятельного юноши-англичанина, хрупкая фигурка девушки ни на минуту не оставляла его мысли. Они попали в ту же роковую западню, в которой нашел свою смерть этот силач из былых времен, который, не в состоянии избегнуть своей судьбы, долго и мучительно умирал там, раненый или, вероятно, разбившийся, а
даже, возможно, и убитый кем-то, кто сумел уйти из тех зловещих мест.
        Наблюдательность Тарзана подсказала ему, что самолет упал именно там. Если люди получили ранения при падении, надежды застать их в живых нет. Все же оставался шанс, что пассажиры самолета, возможно, совершили посадку без серьезных повреждений, и, надеясь на эту слабую вероятность, Тарзан двинулся в путь, заведомо зная, как будет трудна дорога, чреватая многими тяжкими испытаниями, невероятными опасностями и громадным риском. Но он отметал сомнения, утвердившись в своей попытке снова спасти этих двоих.
        Тарзан прошел уже, пожалуй, милю, когда его изощренный слух уловил звук легкого топота вдоль охотничьей тропы впереди него. Все нарастающий, он говорил о том, что, кто бы его ни производил, он двигался в его направлении, и двигался быстро. Не прошло много времени, как обостренное чутье человека-обезьяны убедило его в том, что топотали по тропинке быстрые копытца Бары-оленя’ спасающегося от кого-то. Сложно были запутаны в характере Тарзана признаки человека и зверя. Длительный опыт учил его, что тот бежит лучше или идет быстрее, кто хорошо поел и ищет воду. Редко ошибаясь, Тарзан мог отличить быстрый бег зверя, вышедшего на охоту от поступи спешащего на водопой или убегающего от погони. Это была в нем, пожалуй, основная звериная черта. Наследственные качества английского джентльмена, чувства, побуждаемые самыми гуманными мотивами, таились в диком звере, замершем в укрытии в густых зарослях, готовом совершить прыжок на приближающуюся добычу.
        Поэтому, когда Бара подбежал поближе, уверенный, что ушел от когтей Нумы и Шиты, страх, охвативший оленя, и последовавшая за этим поспешность были плохими советчиками. Бара не почуял, что другой, не менее грозный, враг лежит в засаде, поджидая его. Когда олень поравнялся с человеком-обезьяпой, смуглая тень метнулась из укрытия в кустах, сильные руки обхватили шею молодого оленя и мощные зубы погрузились в нежное мясо. Сплетаясь, эти двое покатились по тропе, и через минуту человек-обезьяна встал, водрузил ногу на добычу и издал победный клич обезьяны-самца.
        Как ответный вызов, до ушей человека-обезьяны донесся вдруг рев льва, страшно сердитый рев, в котором Тарзан отметил ноту удивления и страха. В характере обитателей джунглей, как и в характере их более просвещенных собратьев, принадлежащих к роду человеческому, определяющая черта — любопытство — хорошо развита. Не был лишен любопытства и Тарзан. Своеобразная нотка в реве его исконного врага вызвала в нем желание исследовать причину страха Нумы, и поэтому, перебросив тушу оленя через плечо, человек-обезьяна быстрым шагом отправился туда, откуда донесся рык, по нижним ярусам джунглей. Звук раздавался с тропы — вдоль нее-то Тарзан и передвигался с некоторой осторожностью.
        По мере того, как расстояние сокращалось, звуки нарастали: это указывало на то, что очень сердитый лев находится где-то поблизости. Вдруг там, где гигантские деревья джунглей простирали свою тень на охотничью тропу, по которой прошли бесчисленные ноги и утоптали ее за долгие века, Тарзан увидел хитро замаскированную западню для львов. В этой яме сидел и пытался вырваться на свободу красавец-лев, такого даже Тарзан-обезьяна до этого дня никогда не видел. Это был могучий ^зверь. Он глянул на человека, крупный, мощный и молодой, с огромной черной гривой и шерстью, значительно более темной, чем Тарзан когда-либо встречал у львов на юге Африки, в темной глубине ямы она выглядела почти черной. Черный лев!
        Тарзан балансировал на грани желания освободить Нуму и посмеяться над своим плененным врагом. Но он не мог не восхититься красотой великолепного зверя. Какое чудесное создание! По сравнению с этим красавцем-хищ-ником любой лесной лев производил впечатление незначительного! В яме-ловушке сидел поистине тот Нума, что достоин звания царя зверей. При первом взгляде на огромную чудную кошку человек-обезьяна уже знал, что не нотки страха слышал он в том первоначальном реве. Удивления — возможно, но громоподобные аккорды, издаваемые мощной глоткой черного льва, не содержали страха.
        Вместе с возрастающим восхищением к Тарзану пришло чувство жалости к незавидному положению огромного царственного зверя, тщетно пытавшегося выбраться из ловушки. Тарзану захотелось не оставить безнаказанными негодяев-Гомангани, заманивших такого красавца в яму.
        Зверь был его врагом, но он был меньшим врагом человека-обезьяны, чем те чернокожие, хотевшие мучить его перед тем как сожрать. Тарзан-обезьяна имел преданных друзей и претендовал на прочную дружбу многих представителей разных племен африканских туземцев; но были и другие, с угрюмым и злобным характером, повадками выродков — на них он смотрел с чувством брезгливого презрения. Конечно, к таким относились и людоеды племени Вамабо.
        Какое-то мгновение Нума-лев свирепо взирал на обнаженного человека-зверя, сидевшего на ветке дерева над ним. Упорно эти желто-зеленые глаза сверлили взглядом ясные глаза человека-обезьяны, а когда чувствительные ноздри хищника уловили запах свежей крови Бары-оленя, взор жадно устремился на тушу, переброшенную через смуглое плечо, а из глубины гортани черного льва вырвался тихий визг.
        Тарзан-обезьяна улыбнулся. Безошибочно, как будто это было сказано человеческим голосом, лев взмолился: «Я голоден, даже больше чем голоден, я умираю от голода». Человек-обезьяна, взглянув вниз на льва, улыбнулся своей загадочной улыбкой, а затем перебросил тушу с плеча на ветку и, вытащив нож, принадлежавший еще его отцу, отрезал сочный кусок от окорока. Вытерев окровавленное острие о гладкую шерсть Бары, вложил нож o6paтно в ножны. Нума с приоткрытой пастью, истекающей слюной, уставился на соблазнительное мясо. Лев снова заскулил, а человек-обезьяна, улыбнувшись ему, поднес ко рту сочащийся кровью кусок своими сильными смуглыми руками и погрузил острые зубы в нежное мясо.
        В третий раз Нума-лев издал тонкий жалобный визг, после чего печально и с отвращением покачал головой. Тарзан-обезьяна взял остатки туши Бары-оленя и сбросил их вниз в яму, под ноги голодающему льву.
        — Старая баба, — пробормотал человек-обезьяна. — Тарзан превратился в старую бабу. Он сейчас мог бы запросто проливать слезы, потому что убил Бару-оленя. Он не может видеть Нуму, своего врага, голодным. Сердце Тарзана превращается в воск, когда он сталкивается с изнеженными созданиями цивилизации. Все же человек-обезьяна довольно улыбнулся. Он не сожалел, на самом деле, что поддался велению добрых чувств.
        Отрезая куски от своей добычи и с наслаждением глотая пищу, он наблюдал за всем, что происходило внизу. Тарзан видел, с какой жадностью Нума поглощает мясо. Он отметил с возрастающим восхищением прекрасный экстерьер зверя, а также не мог не подивиться хитрому устройству западни.
        У обычных ям для львов, с которыми Тарзан был знаком, имелись столбы, установленные на дне, на их острия беспомощный лев напоролся бы. Но эта яма была сделана не таким образом. Здесь короткие столбы были установлены с промежутком около фута вокруг стен ближе к верху, их заостренные концы склонялись вниз, поэтому лев упал в яму, не повредив себя, но зато и не мог выскочить, так как каждый раз, когда он пытался это сделать, его голова натыкалась на острый конец столба, свисающий сверху.
        Было очевидно, что цель людоедов Вамабо заключалась в том, чтобы поймать льва живым. Это племя не общалось с белыми людьми, насколько это было известно Тарзану. Некоторые племена ловят зверей для зверинцев в больших городах. Намерения же туземцев Вамабо, вероятно, заключались в желании запугать зверя до полусмерти, чтобы потом для своего удовольствия убить его и неторопливо наслаждаться его агонией и смертью.
        Накормив льва, Тарзан задумался о дальнейшей судьбе хищника. Ему пришло в голову, что все его предыдущие действия окажутся бесполезными, если он оставит зверя на расправу чернокожим, а затем он подумал, что мог бы извлечь большое удовольствие, расстроив планы злобных каннибалов. Нельзя предоставить Нуму его собственной участи. Но как освободить его? Если убрать два столба из ямы, места осталось бы достаточно для того, чтобы лев мог выпрыгнуть — яма не была глубокой, однако, какая гарантия у Тарзана, что Нума не выпрыгнет, как только откроется вход к свободе, прежде чем человек-обезьяна добежит благополучно до деревьев?
        Невзирая на такие трудности, Тарзан не испытывал страха перед львом, как вы или я, очутись у ямы при подобных обстоятельствах. Все же человеку-обезьяне было свойственно чувство осторожности, столь необходимое всем существам, населяющим дикую местность, если они хотят уцелеть. Когда необходимость требовала, Тарзан становился перед Нумой готовый к борьбе, хотя он не был гак эгоистичен и самоуверен, чтобы всегда быть убежденным в своей безоговорочной победе в смертельной схватке с царем зверей. Победа обычно доставалась или волею случая, или ее приносила хитрость и сверхъестественная реакция и сообразительность, свойственная человеку-зверю. Подвергать себя бесполезной опасности он ни за что бы не стал — счел бы это предосудительным поступком, так же, как попытку избегнуть смерти в случае необходимости. Но если Тарзан уже решил что-то сделать, он обычно находил средства, как добиться своего.
        Оно сейчас твердо решил освободить красавца-Нуму. А решив, он был готов совершить это, даже если бы спасение зверя влекло за собой большой личный риск.
        Человек-обезьяна знал, что лев какое-то время будет занят своей трапезой, но он также знал, что лев, питаясь, был бы вдвойне возмущен любым вмешательством, отвлекающим его от столь важного дела. Поэтому нужно было действовать с осторожностью.
        Подойдя к краю ямы, Тарзан осмотрел столбы, и был несколько удивлен тем, что Нума не выразил никакой злобы при его появлении. Лев повернулся, испытующе глядя в сторону человека-обезьяны, на какое-то мгновение прекратил есть, но затем снова вернулся к мясу Бары.
        Тарзан попробовал столбы и проверил их своим весом, затем дернул их сильными мускулистыми руками и обнаружил, что, расшатывая столбы взад и вперед, он мог бы их ослабить, а затем у него созрел план, и он начал вскапывать землю своим ножом в том месте, где столбы были вбиты. Земля была мягкой и легко поддавалась ножу. Тарзану не понадобилось много времени для удаления той части земли, которая давала нужную прочность столбу. Оставив столб в земле ровно настолько, чтобы он не упал в львиную яму, Тарзан прекратил землекопные работы. Затем обратил внимание на соседний столб и вскоре ослабил и его, после чего набросил веревку с петлей на конце на ветку стоящего перед ямой дерева. Петлей захлестнул оба столба, после чего взобрался на дерево. Здесь он ослабил веревку и, опершись о древесный ствол, осторожно потянул аркан вверх. Столбы медленно поднимались из траншеи, куда были вкопаны, и с их подъемом усилилось рычание Нумы, так как это странное движение насторожило льва.
        Нума был озадачен и, как все львы, будучи вспыльчивым, пришел в раздражение. Было ли это новым покушением на его права и свободу? Он не обращал внимания на человека, пока Тарзан сидел на корточках на краю ямы и смотрел на него, но сейчас этот человек вытворял странные вещи. Лев недоумевал — разве не этот Тармангани накормил его? Правда, теперь он затевает что-то другое. У дикого зверя возникло подозрение. Но, однако, наблюдая, Нума увидел, как столбы медленно поднимались вверх, стукаясь друг о друга, а затем упали куда-то вниз, уйдя из поля зрения льва, скорее всего на поверхность земли под деревом.
        Лев моментально понял возникшую возможность свободы, а также, вероятно, он понял, что человек-обезьяна добровольно открыл ему путь для спасения. Схватив остатки Бары своими огромными челюстями, Нума-лев проворно выпрыгнул из ямы, вырытой для него племенем Вамабо, а Тарзан-обезьяна исчез из виду, направляясь по верхним террасам джунглей на восток.
        На поверхности земли или на колеблющихся ветвях деревьев след человека или зверя читался как в книге. Но даже острое чутье человека-обезьяны было бессильным, когда след отсутствовал, а сейчас так и было, потому что улетевший самолет не оставил за собой следа. Что толку от глаз, ушей или обоняния? Они не помогут выследить путь, пролегающий на высоте в тысячу футов по воздуху, над вершинами деревьев. Только на свое пространственное чутье мог рассчитывать Тарзан в поисках упавшего аэроплана. Он даже не мог судить с точностью, на каком расстоянии от него самолет потерпел аварию. Тарзан знал только о моменте его исчезновения за горами. Человек-обезьяна мог пройти значительное расстояние, держа направление с точностью компаса от первоначального курса до падения аэроплана на землю. Если пассажиры самолета погибли или были тяжело ранены, человек-обезьяна тщетно может искать их в непосредственной близости какое-то время, прежде чем, наконец, наткнется на трупы. Оставалось сделать лишь одно — подойти как можно ближе к тому месту, где, как считал Тарзан, упал или приземлился самолет, а затем расширить круг
поисков, пока не станет уловимым запах следа. Так он и поступил.
        Прежде чем покинуть долину изобилия, Тарзан совершил несколько охотничьих вылазок и взял с собой отборные куски мяса, оставив излишки и кости пожирателям падали. Густая растительность джунглей, кончающаяся у подножия западного горного склона, дальше была скудной и менее обильной, а путь к вершине, к которой он приближался, украшала еще более редкая поросль: низкорослые чахлые кустарники и сожженные солнцем травы, разбросанными тут и там сучковатыми, искривленными от ветра, но стойкими деревьями — они приспособились к превратностям почти безводного существования.
        В течение двух дней Тарзан был занят безуспешными поисками хоть какого-нибудь следа самолета с его пассажирами.
        С подножия гор зоркие глаза Тарзана осматривали огромное пространство, раскинувшееся перед ним. Вдали он заметил шероховатые извилистые очертания, они обозначили лабиринт страшного узкого ущелья; это оно в свое время чуть не лишило его жизни за безрассудную попытку вторгнуться в святая святых этого древнего уединения.
        Тарзан продолжал поиски. Он припрятал часть своих охотничьих трофеев в различных местах, строя указатели — пирамидки из камней, чтобы отметить места своих тайников.
        Человек-обезьяна пересек первое глубокое ущелье и внимательно исследовал его. Временами Тарзан останавливался и громко кричал, прислушиваясь к ответному зову, но ответом было лишь эхо и молчание — зловещее молчание, еще более гнетущее после нарушающих тишину возгласов.
        Поздно вечером на второй день он подошел к хорошо памятному глубокому ущелью. В нем лежали обглоданные кости древнего искателя приключений. И опять, как в прошлый раз, над головой человека-обезьяны проплыла зловещая тень. В этом жутковатом месте Ска-гриф впервые появился в небе и напал на след Тарзана.
        — Не в этот раз, Ска! — крикнул человек-обезьяна с насмешкой. — Сейчас Тарзан не годится тебе в пищу. До этого ты подкрадывался к страшному скелету Тармангани и даже тогда проиграл! Не трать своего времени на Тарзана-обезьяну — он нынче полон сил!
        Но все же Ска-гриф кружил над ним. Мерзкая птица все время парила высоко в воздухе, а человек-обезьяна, вопреки своему хвастовству, ощутил дрожь мрачного предчувствия, хотя мозг его сопротивлялся подсознательному печальному пению, к которому он непроизвольно прислушивался, состоящему из двух слов, повторяемых снова и снова в ужасной монотонности напева: «Ска знает!.. Ска знает!..». Встряхнувшись от подступившей злобы, Тарзан подхватил камень и запустил в это ужасное отродье, питающееся падалью и предвещающее чью-то смерть.
        По одной из обрывистых стен узкого ущелья Тарзан полуопустился, полусполз на песчаное дно внизу. Он очутился на том же месте, с которого выкарабкался несколько недель тому назад, и увидел, что все сохранилось так же, как тогда, когда он оставил это жуткое место.
        Тело древнего путешественника пролежало в течение столетий — могучий скелет и его могучее вооружение еще долгие века будут лежать в той же позиции.
        Тарзан стоял и смотрел на это страшное напоминание о том, что даже сильный и храбрый человек мог быть побежден злыми силами пустыни, как вдруг его внимание привлек выстрел — звук шел из глубины ущелья, откуда-то с юга, отражаясь эхом от высоких скалистых стен.

         Глава 15
        ТАИНСТВЕННЫЕ СЛЕДЫ

        Когда британский самолет, пилотируемый лейтенантом Гарольдом Перси Смитом Олдуиком, поднялся над дикой местностью джунглей, где жизнь Берты Кирчер так часто бывала на грани катастрофы, и взял курс на восток, девушка почувствовала, как вдруг первые спазмы сдавили ей горло. Она усиленно пыталась проглотить застрявший в горле комок. Ей казалось странным, что она могла сожалеть об оставленных ею таких страшных, полных опасностей местах, однако для нее было ясно — она оставила позади себя что-то еще, кроме опасностей, угрожавших ей, — замечательного человека, который вошел в ее жизнь помимо ее воли, и она чувствовала необъяснимое влечение к загадочному дикарю. А тот ее ненавидел...
        Перед Бертой Кирчер на месте пилота сидел английский летчик — офицер и джентльмен, она знала, он любит ее, однако девушка сожалела, что покидает уже полюбившиеся места, населенные свирепыми и дикими хищниками, и взявшего ее под свою опеку получеловека-полузверя.
        Лейтенант Смит Олдуик, со своей стороны, был на седьмом небе от радости. Он снова управлял любимым кораблем и быстро летел туда, где находились его товарищи. Он мчался на родину, и с ним рядом, в кресле второго пилота, сидела любимая им женщина.
        Его радость была омрачена, однако, обвинением, кото рое предъявил Тарзан этой женщине. Он сказал, что девушка — немецкая шпионка. Вспомнив об этом, с высоты блаженства английский офицер погрузился в бездну отчаяния. Он размышлял над неминуемым, что ожидает Берту Кирчер, если обвинение человека-обезьяны подтвердится. Он обнаружил, что его терзают два чувства, пришедшие в противоречие: любовь и честь. С одной стороны, он не мог отдать женщину, которую любил, на ту страшную расправу, уготованную ей, если она действительно вражеская шпионка. С другой стороны, было бы одинаково для него невозможным, как англичанину и офицеру, предоставить немецкой шпионке помощь и защиту.
        Поэтому молодой человек успокаивал свою совесть, все время мысленно отвергая ее вину. Он старался убедить себя, что Тарзан ошибся, и когда он вызвал мысленно п памяти лицо сидевшей позади него девушки, то вдвойне был уверен, что эти полные нежной женственности ясные и честные глаза. не могли принадлежать одной из представительниц ненавистной, враждебной когорты.
        Итак, они мчались вперед, на восток, каждый погруженный в свои мысли. Под собой они видели густую растительность джунглей, постепенно на склонах гор она становилась все более скудной, а дальше под ними развернулось широкое пространство безводной пустыни, местами ее прорезали узкие русла давно исчезнувших рек, пересохших еще в доисторический период существования Земли и превратившиеся в мрачные ущелья.
        Вскоре самолет миновал вершину хребта, образующего границу между пустыней и плодородной долиной. Ска-гриф, пролетая на большой высоте и спеша к своему выводку, увидел странную незнакомую птицу гигантских размеров, вторгшуюся в охраняемые им воздушные владения. То ли с намерением вступить в бой с нарушителем границы, а может, из-за простого любопытства, Ска вдруг резко взмыл навстречу аэроплану. Несомненно, он недооценил скорость летучего пришельца, и случилось то, что должно было случиться. Кончик пропеллера коснулся крыла грифа, и одновременно произошло многое...
        Безжизненное тело Ска, изорванное и кровоточащее, ринулось вниз мертвым грузом, кусок жести, отлетевший от пропеллера, отброшенный назад, ударил пилота в лоб, самолет вздрогнул и клюнул носом, когда лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик откинулся на спинку сиденья, потеряв сознание.
        Аэроплан вошел в пике и несся, натужно завывая, к земле.
        Только на мгновение пилот потерял сознание, но этого мгновения оказалось достаточным, чтобы погубить самолет. Когда Смит Олдуик пришел в себя и понял, какая их постигла опасность, он увидел, что мотор отказал. Самолет падал вниз с устрашающей скоростью, и земля казалась слишком близкой, чтобы можно было надеяться вовремя выровнять машину и произвести безопасную посадку. Прямо под аэропланом зияла глубокая щель в плато — узкое ущелье, однако дно казалось сравнительно ровным и было покрыто золотистым песком.
        За короткое время пилот должен был принять решение. Самым надежным казалась попытка совершить посадку на дно ущелья, и Смит Олдуик это сделал, но не без изрядного повреждения самолета и серьезной встряски как для себя, так и для своей пассажирки.
        К счастью, никто из них не был ранен, но положение их казалось безнадежным. Они приземлились на дне узкого, безводного ущелья. Перед ними стояла жизненно важная проблема: сможет ли летчик починить поврежденный самолет или он безнадежно испорчен и следует дальше идти пешком. Но преодолеть на своих двоих огромное расстояние до побережья или вернуться к месту, откуда они вылетели, было достаточно сомнительным делом для двух беспомощных людей. Мужчина был уверен, что и надеяться невозможно пересечь пустынную местность, двигаясь на восток, ибо все шансы за то, что они погибнут в пути от жажды и голода, тогда как позади, в плодородной долине, их ждут почти такие же опасности — от людей-туземцев и голодных хищников.

        После того, как самолет совершил неожиданную и гибельную вынужденную посадку, Смит Олдуик быстро повернулся, чтобы посмотреть, какой эффект это произвело на девушку. Он решил, что увидит ее растерянной и испуганной, но Берта Кирчер улыбалась. Несколько секунд оба смотрели друг на друга молча.
        — Это конец? — спросила девушка.
        Англичанин пожал головой.
        — Это конец первого действия, во всяком случае, — ответил он.
        — Но, скорее всего, починить самолет мы здесь не сможем, — произнесла Берта Кирчер с сожалением.
        — Нет, пока не осмотрю машину, утверждать не смогу, — ответил пилот, — если поломка незначительная, то я, может быть, сумею его починить. Я должен вначале внимательно обследовать самолет. Будем надеяться, что ничего серьезного с ним не случилось. До железной дороги близ Танги очень и очень далеко.
        — Мы не дойдем до Танги, — сказала девушка с ноткой беспомощности в голосе. — Мы совершенно безоружны! Свершилось бы чудо, если бы мы смогли преодолеть хоть маленькую часть расстояния.
        — Нет, мы не безоружны, — ответил мужчина. — У меня здесь есть запасной пистолет: чернокожий негодяй не обнаружил его, — и сняв крышку с пульта управления, юноша решительно извлек оттуда автоматический пистолет.
        Берта Кирчер откинулась на сиденье и рассмеялась безрадостным полуистерическим смехом.
        — Это пугач! — воскликнула она. — Какой толк в нем, он только может привести в ярость любого зверя. Из-за него легко попасть в историю.
        Смит Олдуик посмотрел на девушку довольно унылым взглядом.
        — Но это же оружие, — сказал он. — Вы, кажется, в этом сомневаетесь, а я, несомненно, из него мог бы убить человека...
        — Вы могли бы, если сумели бы в него попасть, — ответила девушка, — или если эту вещь не заклинит в нужный момент. Я не очень доверяю автоматическому оружию, мне самой приходилось им пользоваться.
        — О, конечно, — сыронизировал лейтенант. — Дальнобойная винтовка была бы лучше: кто знает, мы можем встретиться здесь в пустыне и со слоном.
        Девушка поняла, что он обижен, и пожалела о своей резкости. Она понимала, что лейтенант не мог ни в чем ей быть полезным. Он не мог защитить ее от опасностей не по своей вине. И не по своей вине он был так плохо вооружен. Несомненным было также и то, что лейтенант, как и она сама, понимал безнадежность плохонького оружия и обратил на него внимание девушки только в надежде успокоить и уменьшить ее тревогу.
        — Простите меня, — сказала Берта Кирчер, — я не хотела быть злой, но этот легендарный амулет — последняя наша надежда. Мне кажется, я перенесла все, что могла. Хотя я согласна отдать свою жизнь на службу родине, но не представляла, что моя смерть будет так долго длиться. Сейчас только я поняла, что умираю уже в течение многих недель.
        — Что вы имеете в виду? — воскликнул офицер. — Что вы этим хотите сказать? Вы не умираете! Ничего не случилось с вами! Еще не конец!
        — О, это не то... — сказала она. — Я не это имею в виду. Я хочу сказать, что с того момента, как чернокожий сержант Усанга и его товарищи, дезертиры немецкой туземной части, взяли меня в плен и доставили в глубь Африки, мой смертный приговор был подписан. Иногда я надеялась, что мне будет дарована отмена приговора. Еще я надеялась, что смогу дождаться получения полного оправдания, но в действительности в душе сознавала, что никогда не доживу до возвращения к цивилизации. Я внесла свою долю на благо своей страны, и хотя вклад мой не столь велик, как хотелось бы, я могу уйти из жизни с сознанием, что сделала все, что в моих силах. На что я могу сейчас надеяться — так это на скорейшее исполнение смертного приговора. Я не могу больше медленно умирать. Медлить со смертью, чтобы ощущать постоянный страх за свою жизнь, — очень мучительно. Даже физические пытки были бы предпочтительнее по сравнению с тем, через что я прошла. Не сомневаюсь, вы считаете меня смелой женщиной, но в действительности я постоянно испытывала безграничный страх. Крики хищных животных в джунглях наполняли меня ужасом, таким
осязаемым, что я ощущала настоящую боль. Я чувствовала когти, раздирающие мое тело, и жестокие клыки, гложущие мои кости. Эти ощущения реальны для меня, как если бы я физически испытала ужасы подобной смерти. Я сомневаюсь в том, что вы поймете меня, — мужчины так отличаются от женщин!
        — Я чувствую то же самое, — с жаром поддержал разговор лейтенант. — Я думаю, что могу понять вас, и оттого, что понимаю, могу оценить больше, чем вы можете себе представить, героизм, проявляемый вами. Подумать только, столько перенести! Да не всякий мужчина вынес бы с честью то, через что вам, хрупкой девушке, пришлось пройти. Мужества не может быть там, где нет страха. Ребенок может войти в берлогу льва, но взрослому человеку нужно быть слепым или безумным, чтобы решиться по доброй воле посетить логово зверя.
        — Благодарю вас, — сказала Берта Кирчер. — Но я вовсе не смелая, и сейчас я очень стыжусь моей невнимательности к вашим собственным чувствам. Я постараюсь взять себя в руки, и мы оба станем надеяться на лучшее. Я помогу вам во всем, чем смогу, если вы скажете, что мне нужно будет делать.
        — Первое, что необходимо, — ответил лейтенант, — это выяснить, насколько серьезны повреждения нашего самолета, а тогда посмотрим, что сможем сделать, чтобы устранить неполадки.
        В течение двух дней Смит Олдуик работал над поврежденным самолетом — работал перед лицом того факта, что с самого начала понимал — самолет поломан безнадежно! И наконец он набрался духу и сказал об этом девушке.
        — Я это знала, — ответила Берта Кирчер. — Но думаю, что чувствовала так же, как и вы, какими тщетными ни были наши усилия по починке самолета, они отвлекали нас от мыслей о неизбежном — явно пагубно пытаться вернуться в джунгли, которые мы только что оставили; так же безрассудно будет идти вперед, к побережью. Вы знаете и я знаю, что нам пешком не достичь немецкой железной дороги в Танге. Мы умрем от жажды и голода, прежде чем покроем даже половину расстояния, а если вернемся в джунгли, даже сумей мы добраться до них, будет то же самое. Мы придем к смерти, хотя и в другой форме.
        — Поэтому нам лучше ждать смерти здесь, чем бесполезно тратить силы на то, что, мы знаем, было бы тщетной попыткой к спасению, — продолжал лейтенант.
        — Нет, — возразила девушка. — Я никогда не поступлю таким образом. Я говорила о бесполезной попытке идти двумя из известных нам путей — они явно ведут к гибели. Поэтому нам следует пойти совсем в ином направлении. Где-то же должна быть вода в этом пустынном месте, а если она есть — самый лучший выход будет найти ее. Надо идти по ущелью вниз. У нас еще осталось достаточно воды и пищи. Если будем бережливы, то запасов хватит на несколько дней, а к этому времени, может быть, мы наткнемся на родник, или, возможно, достигнем плодородной местности: она, я знаю, лежит на юге. Когда Усанга доставил меня с побережья в деревню Вамбабос, он вел меня по южному маршруту — вдоль него в изобилии есть вода и достаточно дичи. Пока мы шли к месту назначения, джунгли прямо-таки кишели хищниками. Поэтому есть надежда: если мы доберемся до плодородных земель южнее этой пустыни, то сможем дотянуть до побережья.
        Мужчина покачал головой.
        — Сомнительно, но можно попытаться, — протянул он. — Лично мне тоже не по душе сидеть сложа руки в ожидании смерти.
        Смит Олдуик облокотился на самолет, его удрученный взгляд был устремлен в землю. Девушка смотрела туда, где в южном конце ущелья, по ее мнению, оставался единственный хрупкий шанс на жизнь. Вдруг она схватила лейтенанта за руку.
        — Посмотрите, — прошептала она.
        Мужчина быстро повернулся и посмотрел в том направлении, куда указывала девушка. Он увидел массивную голову огромного льва. Тот внимательно рассматривал их из-за каменистого выступа.
        — Ну и ну! — воскликнул Олдуик. — Эти негодяи водятся повсюду!
        — Но они ведь не уходят далеко от воды, не так ли? — с надеждой спросила девушка.
        — Я полагаю, нет, — ответил лейтенант. — Лев не слишком вынослив.
        — Тогда он предвестник надежды! — воскликнула Берта Кирчер.
        Мужчина рассмеялся.
        — Он напоминает мне Робина, скворца, приносящего на крыльях весну. Цып-цып!
        Девушка быстро взглянула на него.
        — Смейтесь, но не будьте глупым. Я не имею ничего против вашего смеха. Он наполняет и меня оптимизмом.
        — Это, видимо, взаимно, — ответил Смит Олдуик, — так как мы, несомненно, заряжаем друг друга бодростью.
        Лев, очевидно, удовлетворившись тем, что узнал, какие существа находятся перед ним, медленно направился в их сторону.
        — Идемте, — сказала девушка. — Давайте взберемся на борт самолета.
        Лейтенант помог девушке залезть в кабину.
        — Разве лев не может взобраться сюда? — спросила она.
        — Думаю, что может, — ответил мужчина.
        — Вы в этом убеждены? — с тревогой поинтересовалась девушка.
        — Я, конечно, не уверен, но все-таки. Львы — прыгучие звери. — Лейтенант вытащил свой пистолет.
        — Ради бога! — закричала Берта Кирчер. — Не стреляйте в зверя из этой пушки! Вы можете ненароком в него попасть!
        — Я не намерен убивать такого красавца, но, может, мне удастся отпугнуть его, если он попытается добраться до нас. Разве вы никогда не видели, как дрессировщик работает со львами? Он носит с собой простой пугач, заряженный холостыми патронами. С ним и с простой табуреткой он подчиняет самых свирепых зверей своей воле.
        — Но у вас нет табуретки, — напомнила ему девушка.
        — И правда, нет, — ответил он. — Правительство всегда все перепутает. Я давно отстаивал мысль, что самолеты должны быть оснащены первосортными табуретками для защиты от львов.
        Берта Кирчер рассмеялась спокойно, почти без истерики, как если бы ее развлекали светским разговором после роскошного обеда.
        Нума-лев твердой поступью подошел к самолету. Его поведение больше говорило о любопытстве, чем о желании напасть. У самого самолета он остановился и стал разглядывать присутствующих.
        — Он великолепен, не правда ли? — воскликнул юноша.
        — Я никогда не видела более прекрасного существа, — ответила девушка с восхищением. — Ни одного льва не встречала с такой темной шерстью!.. Да ведь он почти черный!
        Звук человеческих голосов, казалось, не очень нравился грозному царю зверей, так как он вдруг сморщил свою огромную морду так, что желтые глаза почти скрыли глубокие складки, и оскалил белоснежные клыки. Он сердито зарычал. Почти одновременно лев припал к земле для прыжка, и тут-то Смит Олдуик разрядил свой пистолет в землю перед его носом. Шумовой эффект произвел действие, противоположное ожидаемому. Нума, казалось, еще больше разъярился и со страшным ревом прыгнул на автора нового и тревожного звука, оскорбившего его царственный слух.
        Одновременно лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик проворно выскочил из кабины на противоположную сторону, призывая девушку последовать его примеру.
        Девушка понимала бесполезность прыжка на землю и избрала другую тактику, вскарабкавшись на крыло неподвижного самолета.
        Нума, не привыкший к особенностям конструкций летательного аппарата, занял переднее сиденье в кабине и наблюдал, как девушка выбиралась за пределы его досягаемости, не предпринимая никакой попытки помешать ей. Захватив самолет, лев успокоился, злоба, казалось, сразу же покинула его, и он не пытался напасть на находившегося совсем рядом Смита Олдуика.
        Девушка понимала относительную безопасность своего местонахождения, она перелезла к наружной стороне крыла и стала звать юношу к себе, предлагая ему попытаться забраться на крыло с противоположного кабине конца самолета.

        Это была сцена, на которую с удовольствием взирал Тарзан-обезьяна, выйдя из-за поворота ущелья прямо к самолету после того, как его внимание было привлечено пистолетным выстрелом.
        Девушка сосредоточенно наблюдала за тем, как англичанин пытается добраться до безопасного места на крыле, а лейтенант был занят тем, чтобы преодолеть свой маршрут побыстрее, поэтому ни тот, ни другая сразу не заметили беззвучного появления человека-обезьяны.
        Нума был первым, кто заметил, что на сцену вышло третье лицо. Лев сразу высказал свое неудовольствие, направившись прямо к Тарзану, оскалив клыки и рыча. Его действия привлекли внимание двух спасавшихся на крыльях самолета к вновь появившемуся. Девушка издала приглушенный возглас:
        — Благодарение богу! — воскликнула она, едва в состоянии поверить своим собственным глазам, но это действительно был тот самый дикий человек, чье присутствие всегда гарантировало ей безопасность. Он явился как раз вовремя!
        Почти одновременно оба — и юноша, и девушка — ужаснулись, увидев, как Нума выпрыгнул из кабины и направился к Тарзану. Человек-обезьяна держал свое крепкое копье наготове и осторожно двигался навстречу хищнику. В нем он узнал льва из ямы Вамабо. Он угадал по повадкам приближающегося Нумы, о чем ни Берта Кирчер, ни Смит Олдуик не догадывались, — зверем двигало в большей степени любопытство, нежели воинственность. Он подумал, остался ли в этой огромной голове какой-нибудь след благодарности за то доброе дело, что сделал для него Тарзан.
        Тарзан не сомневался, что Нума узнал его, так как хорошо изучил своих собратьев по джунглям. Они забывают некоторые ощущения намного быстрее, чем человек, но кое-что остается в их памяти на года.
        Резко выраженный запах следа может не быть забыт зверем, если он запечатлелся в памяти и был обнаружен при необычных обстоятельствах. Поэтому Тарзан был уверен, что обоняние Нумы уже напомнило ему обо всех перипетиях их краткой встречи.
        Любовь к спортивному риску, унаследованная от англо-саксонских предков, проявилась у Тарзана в полной мере. Сейчас человек-обезьяна, а скорее — Джон Клейтон, лорд Грейсток, улыбаясь, приветствовал этот внезапно представившийся спортивный азарт — он решил в полной мере испытать его, чтобы проверить, насколько глубока благодарность Нумы и как далеко она может зайти.
        Смит Олдуик и девушка наблюдали, как зверь и человек приближались друг к другу. Олдуик тихо выругался и нервно ухватился за жалкое подобие оружия у себя на поясе. Девушка прижала ладони к щекам, молча подавшись вперед и онемев от ужаса. Хотя она была полностью уверена в отваге благоподобного создания, нахально осмелившегося появиться перед царем зверей. У нее не было никакого представления о том, что в действительности может произойти, когда эти двое встретятся. Она видела схватку Тарзана с Шитой-пантерой и уже тогда поняла, что каким бы сильным ни был этот человек, одолел зверя он только ловкостью, хитростью и мужеством, которыми он был наделен в избытке. Риск борьбы с плотоядными кошками сводился к минимуму этими тремя перечисленными качествами, но условием победы все-таки был самый главный, четвертый компонент, — счастье, слагавшееся из удачи, судьбы и случайности.
        Девушка увидела, как человек и лев остановились одновременно, не более чем в ярде друг от др\та. Она наблюдала, как зверь застыл, размахивал хвостом из стороны в сторону, и с замиранием сердца вслушивалась в глубокое и глухое ворчание, более похожее на мурлыкание, исходящее из мощной львиной груди, но она не понимала значения ударов хлещущего хвоста и характера рычания.
        Для нее все это указывало только на звериную ярость, тогда как для Тарзана, человека-обезьяны, эти признаки были свидетельством дружелюбия и очень обнадеживали. И когда Берта Кирчер увидела, как Нума двинулся вперед и носом коснулся босой ступни человека, она закрыла глаза ладонями.
        Казалось, прошла вечность, пока девушка с трепетом ожидала ужасающего человеческого крика и яростного рева хищника, разрывающего добычу на куски. Она знала- — сейчас все это произойдет, но то, что она у слышала, — был вздох облегчения Смита Олдуика. Лейтенант воскликнул дрожащим голосом:
        — Боже милосердный, вот так штука! Подумать только
        Берта Кирчер решилась взглянуть, приоткрыла один глаз и увидела, как огромный лев терся могучей гривастой головой о бедро человека, а свободная рука Тарзана была запущена в черные лохмы и почесывала урчащего от удовольствия Нуму за ухом.
        Странная дружба часто зарождается между животными разных пород, но не так часто она возникает между человеком и хищником. Человек унаследовал от далеких предков боязнь огромных кошек, но в конце концов дружба, неожиданно развившаяся между диким львом и диким человеком, не была необъяснимой.
        Когда Тарзан подходил к самолету, Нума шествовал рядом с ним, а когда Тарзан- остановился и взглянул на девушку и на пилота, Нума тоже замер, поглядев на них.
        — Я уже потерял надежду найти вас, — сказал человек-обезьяна, — и вероятно, опять подоспел вовремя?
        — Но откуда вы узнали, что мы попали в беду? — спросил английский офицер.
        — Я видел, как ваш самолет падал, — ответил Тарзан. — Я наблюдал за вами с дерева рядом с лужайкой, откуда вы взлетали. У меня не было сведений, пользуясь которыми, я мог бы вас быстро найти. Известно было лишь направление, но, оказывается, вы преодолели значительное расстояние по пути к югу, после того как исчезли из моего поля зрения за горами. Я ожидал найти вас гораздо севернее и как раз собирался уже возвращаться обратно, когда услышал выстрел из пистолета. Ваш самолет невозможно починить?
        — Да, — ответил Смит Олдуик. — Он поломан безнадежно .
        — Каковы тогда ваши планы? Что вы собираетесь делать?
        — Мы хотим дойти до побережья, — ответила девушка. — Но, кажется, это невыполнимо?
        — Я подумал бы так же некоторое время назад, — ответил человек-обезьяна. — Но если Нума здесь — значит недалеко должна быть вода. Я встретился с этим львом два дня тому назад и освободил его из ловушки, приготовленной неграми. Чтобы добраться до этого места, лев, должно быть, прошел по тропе, мне неизвестной. По крайней мере, я не встречал его след после того, как перешел горы и, оставив позади плодородную долину, оказался в этой каменистой пустыне. Откуда зверь появился, когда оказался в\зле вас? Вы не заметили случайно?
        — Он вымпел к нам с южной стороны, — ответила девушка. — Мы тоже подумали: там должна быть вода.
        — Тогда давайте поищем воду, — предложил Тарзан.
        — А как же быть со львом? — спросил Смит Олдуик.
        — Об этом надо подумать, — ответил Тарзан, — и это мы можем сделать, как только вы спуститесь со своего насеста.
        Офицер пожал плечами. Девушка посмотрела на него, чтобы увидеть, каков будет эффект от предложения Тарзана. Англичанин вдруг очень побледнел, но на его губах держалась мужественная улыбка, и он без единого слова в ответ соскользнул по крылу самолета и очутился на земле позади Тарзана.
        Берта Кирчер видела, что пилот боится, и не винила его: она поняла тоже, какое он проявил исключительное мужество, находясь перед опасностью, такой реальной для него.
        Нума, сидящий рядом с Тарзаном, поднял голову и уставился на молодого англичанина. Он коротко зарычал и взглянул на человека-обезьяну. Тарзан продолжал теребить рукой гриву льва и ласково разговаривал с ним на языке Больших обезьян.
        Для девушки и Смита Олдуика гортанные, рычащие, бормочущие звуки, срывающиеся с человеческих губ, казались жуткими, но Нума вроде бы понимал речь Тарзана, обращенную к нему, так как перестал рычать, и когда Тарзан подошел к Смиту Олдуику, Нума сопровождал его и не пытался проявить недоброжелательности.
        — Что вы ему сказали? — поинтересовалась девушка.
        Тарзан улыбнулся.
        — Я сказал ему, — ответил он, — что я Тарзан, человек-обезьяна, могучий охотник на диких зверей, повелитель джунглей и что вы мои друзья и вас нельзя обижать. Я никогда не был уверен, что хищные звери понимают язык Мангани. Я знаю, что Ману-обезьяна умеет говорить и ее язык похож на язык Больших обезьян. Уверен я и в том, что пантера понимает все, что я говорю. Оказывается, и лев тоже.
        Мы, жители джунглей, — большие хвастуны. В нашей речи, в поведении мы стараемся произвести впечатление на других своей физической силой, мощью и яростью. Вот почему мы рычим на наших врагов. Мы говорим им, чтобы они остерегались нас, а то мы на них нападем и разорвем на части.
        Возможно, Нума не понимает в точности моих слов, но я верю, что интонации и манера держаться донесут до его сознания то, что я хочу ему внушить. Кажется, так и случилось. Теперь вы сможете спуститься и познакомиться с ним поближе.
        От Берты Кирчер потребовалось все ее мужество, чтобы очутиться на земле в пределах досягаемости страшных когтей и клыков дикого лесного зверя, но она это сделала.
        Нума лишь оскалил зубы и зарычал, когда она подошла к человеку-обезьяне.
        — Я думаю, — сказал Тарзан, — что вы в безопасности, пока я здесь. Самое лучшее — это просто не обращать на льва никакого внимания. Не приближайтесь к нему и ни в коем случае не выказывайте чувства страха. По возможности все время держитесь так, чтобы я находился между вами и львом. Он скоро уйдет, и я уверен, что мы его не увидим больше.
        По предложению Тарзана Смит Олдуик снял резервуар с остатками воды и контейнер с провизией с самолета и, разделив между собой груз, все втроем направились к югу. Нума не последовал за ними. Стоя у самолета, он наблюдал за уходящими, пока они исчезли за поворотом ущелья.
        Тарзан пошел по тропе Нумы с намерением следовать по ней в направлении к югу, полагая, что тропа приведет их к воде. На песке, покрывавшем дно ущелья, следы льва ясно выделялись, и по ним легко было идти. Вначале были видны только свежие следы, но уже днем человек-обезьяна обнаружил старые следы других львов, и как раз перед самым наступлением темноты он вдруг остановился, явно удивленный.
        Двое спутников взглянули на Тарзана вопросительно. Вместо ответа Тарзан показал прямо на землю у своих ног.
        — Посмотрите сюда, — воскликнул он.
        Вначале ни Смит Олдуик, ни девушка ничего не увидели, кроме смешанных и путаных отпечатков человеческих и львиных следов на песке, но вдруг девушка обнаружила то, что Тарзан заметил сразу, и удивленное восклицание сорвалось с ее губ.
        — Отпечатки человеческих ног?!
        Тарзан кивнул головой.
        — Но у этих ступней два больших пальца, — указала девушка.
        — Ноги обуты в мягкие сандалии, таков их покрой, — объяснил Тарзан.
        — Тогда где-то поблизости должна находиться деревня туземцев, — заметил Смит Олдуик.
        — Да, — согласился человек-обезьяна. — Но это не те туземцы, которых мы привыкли видеть в этой части Африки, где все ходят без обуви, за исключением дезертиров из немецких туземных частей. Подчиненные покойного сержанта Усанги носят тяжелые военные ботинки. Я не знаю, можете ли вы заметить, но для меня очевидно, что ноги в сандалиях, оставившие эти отпечатки, не были ногами полуголого негра. Если вы их внимательно рассмотрите, то заметите, что пятки имеют особую форму и оставляют хорошо заметный отпечаток даже через подошвы сандалий. У негров вес при ходьбе падает на носок, если всмотреться в след, оставляемый ими.
        — Вы считаете тогда, что здесь прошел белый человек? — спросил лейтенант.
        — Похоже на то, — ответил Тарзан и вдруг к удивлению обоих — девушки и Смита Олдуика — опустился на четвереньки и понюхал след: снова зверь использовал свое тонкое чутье и знания, приобретенные в джунглях. На площади в несколько ярдов он пытался определить, кому могли принадлежать оставленные следы. Наконец Тарзан встал на ноги.
        — Это не следы Гомангани, чернокожего, — пояснил он. — Но это явно и не след белого человека. Этим путем прошли трое. Все они мужчины, но какой расе принадлежат, я не знаю.
        Видимого изменения в рельефе ущелья не было, за исключением того, что оно резко углубилось, они куда-то спускались.
        Каменистые и крытые склоны поднимались высоко над ними. В различных местах и на разной высоте в стенах ущелья виднелись темнеющие отверстия — входы в пещеры. Их, наверное, вымыли воды, проделавшие ходы в толще камня в каком-то забытом столетии. После этого они пересохли. Поблизости оказалась такая впадина — почти на одном уровне с дном ущелья. Красивая, величественная пещера, пол которой был усыпан белым песком. Тарзан жестом указал на нее.
        — Мы остановимся сегодня на ночлег здесь, — объявил он, а затем с одной из тех редких улыбок, иногда появлявшихся на его губах, добавил. — Мы станем лагерем в этой пещере сегодня вечером.
        Съев свой скудный ужин, Тарзан предложил девушке войти в подземные своды.
        — Вы будете спать внутри, — сказал он. — Лейтенант и я останемся сторожить ваш сон снаружи, у входа. 

        Глава 16
        НОЧНАЯ АТАКА

        Когда девушка повернулась, чтобы пожелать мужчинам спокойной ночи, она подумала, что ей померещилась какая-то тень, мелькнувшая позади мужчин в темноте. Почти одновременно она была уверена, что ей не послышались звуки осторожных движений где-то в ущелье.
        — Что это? — прошептала она. — Там что-то есть в темноте?
        — Да, — отозвался Тарзан. — Это лев. Он уже был там. Разве вы не заметили этого раньше?
        — Боже мой! — сказала девушка, вздохнув с облегчением. — Это ваш лев?
        — Нет, — ответил Тарзан. — Это не наш лев, и он сейчас охотится.
        — Он выслеживает нас? — спросила девушка.
        — Да, — ответил человек-обезьяна.
        Смит Олдуик схватился за пистолет. Тарзан увидел непроизвольное движение и покачал головой.
        — Оставьте эту вещь в покое, лейтенант.
        Офицер нервно рассмеялся.
        — Я не могу иначе, вы же знаете, старина...
        Он принялся доказывать, что пистолет является орудием самозащиты, и прочее, что обычно говорится в таких случаях.
        — Но он не поможет вам в данный момент, — ответил Тарзан. — Там, в глубине, находятся, по меньшей мере, три льва. Я наблюдал за ними. Если бы у нас горел костер или на небе светила луна, вы бы увидели их глаза. Сейчас львы могут напасть на нас, но вероятно, они этого не станут делать. Если вы очень хотите, чтобы львы напали, разрядите свой пистолет и попадите в одного из них.
        — А что, если они все-таки нападут? — спросила девушка. — Средства избежать их ведь нет?
        — Почему же мы должны стрелять в них? — ответил Тарзан.
        — Какой у нас троих есть шанс, если хищникам все-таки вздумается полакомиться нами? — опять спросила девушка.
        Человек-обезьяна пожал плечами.
        — Все должны будут когда-либо умереть. Для вас, несомненно, подобная смерть может показаться ужасной, но я предпочел бы окончить свою жизнь именно таким способом. Немногие из нас, обитателей джунглей, умирают стариками, и я тоже не хотел бы умереть от старости. Когда-нибудь Нума доберется до меня, или это будет Шита-леопард, а может быть, чернокожий воин пронзит меня своим копьем. Эти или другие — какая разница, кто из них или когда. Придет смерть сегодня вечером, в будущем году или через десять лет? Когда все закончится, нам уже будет безразлично.
        Девушка содрогнулась.
        — Да, — сказала она унылым, безнадежным голосом. — После того, как жизнь кончится, конечно, будет все равно!
        После этого все они вошли в пещеру и улеглись на песок. Смит Олдуик устроился у входа и полулежал, опершись на скалу. Тарзан присел на карточки у противоположной стены.
        — Разрешите мне закурить? — спросил офицер у Тарзана. — Я сберег несколько сигарет, и если это не привлечет внимания тех невоспитанных, что находятся снаружи, то хотел бы затянуться в последний раз, пока не рассчитался с жизнью окончательно. Вы не хотите присоединиться ко мне? — он протянул человеку-обезьяне портсигар.
        — Нет, благодарю, — сказал Тарзан. — Но львы будут огорчены, если вы закурите. Ни одному дикому животному не нравится запах табака, они действительно им не соблазняются.
        Смит Олдуик зажег сигарету и, сидя у входа, медленно курил. Он предложил сигарету девушке, но она отказалась. Так все сидели в молчании некоторое время.
        Тишина ночи нарушалась периодически слабым хрустом песка под лапами хищников у входа в пещеру.
        Смит Олдуик нарушил молчание.
        — Разве они не слишком спокойны для львов? — спросил он.
        — Нет, — ответил человек-обезьяна. — Лев проходит с ревом по джунглям, но никогда не дерет глотку во время охоты, чтобы не спугнуть добычу. Они очень тихи, когда преследуют жертву.
        — Хотелось бы мне, чтобы они лучше ревели, — сказал офицер. — Хорошо бы, они что-нибудь делали, пусть даже нападали... Когда знаешь о том, что они здесь крутятся, и изредка замечаешь что-то похожее на тень в темноте, чувствуешь себя весьма неуютно. А еще эти слабые звуки, доходящие до нас. Они говорят о присутствии хищников. Все это начинает действовать мне на нервы. Но я надеюсь, что не все трое нападут на нас сразу.
        — Трое? — удивился Тарзан. — Их там теперь семеро.
        — Боже милостивый! — воскликнул Смит Олдуик. — Уже семеро!
        — Не могли бы мы разжечь костер? — спросила девушка, — может, пламя отпугнет их?
        — Не думаю, что это нам поможет, — ответил Тарзан. — Мне пришла в голову мысль, что эти семеро львов несколько отличаются от других, хорошо мне известных, и, возможно, именно те самые, вначале так меня озадачившие, следы человека становятся легко объяснимы — люди шли вместе со львами, навестившими сегодня нас. Они и сейчас там, с теми семью львами.
        — Это невозможно! — воскликнул Смит Олдуик. — Львы разорвали бы их на куски.
        — Что заставляет вас думать, что там находятся люди? — удивилась девушка.
        Тарзан улыбнулся и покачал головой.
        — Боюсь, что вы не поймете меня, — ответил он. — Вам трудно будет что-либо понять, это выше сил. Но я чувствую — по крайней мере один человек там присутствует.
        — Что вы хотите этим сказать? — спросил офицер.
        — Хорошо, — ответил Тарзан. — Если вы родились без глаз, вы не могли бы понять то впечатление, которое достигается посредством зрения, например, цвет был бы вам неизвестен и непонятен, а поскольку вы родились без чувства обоняния, я боюсь, вы не сможете понять, почему я уверен в том, что среди львов находится человек!
        — Вы хотите сказать, что вы чувствуете запах человека? — заключила девушка.
        Тарзан утвердительно кивнул.
        — Тем же способом вы сосчитали количество львов? — спросил юноша.
        — Да, — подтвердил Тарзан. — Не бывает двух львов с одинаковым запахом.
        Молодой человек покачал головой.
        — Нет, — сказал он. — Я не могу в это поверить.
        — Я сомневаюсь в том, что львы или человек находятся здесь специально для того, чтобы повредить нам, — сказал Тарзан, — потому что ничто не мешало им сделать это давно, как только они этого захотели бы. У меня есть предположение, но оно крайне абсурдно.
        — Какое же? — поинтересовалась девушка.
        — Я думаю, что люди и звери здесь для того, — ответил Тарзан, — чтобы помешать нам идти туда, куда они не хотели бы, чтобы мы попали. Иными словами — мы под наблюдением и, возможно, пока мы не пойдем туда, куда им не хочется нас допустить, они не станут нас беспокоить.
        — Но как мы узнаем, куда нам не следует соваться? — спросил Смит Олдуик.
        — Этого мы знать не можем, можем только догадываться, — ответил Тарзан. — А дело обстоит так: место, которое мы ищем, и есть то самое, к которому таинственные люди не хотят нас подпустить.
        — Вы имеете в виду воду? — поинтересовалась девушка.
        — Да, — ответил Тарзан.
        Некоторое время они сидели молча, изредка тишина за стенами пещеры нарушалась осторожными звуками движения. Так прошел, наверное, час. Человек-обезьяна тихо поднялся и извлек свой нож из ножен. Смит Олдуик дремал, облокотившись о каменную стену у входа в пещеру, девушка, изнуренная возбуждением и усталостью прошедшего дня, впала, наконец, в забытье сна. Мгновением позже Тарзан поднялся на ноги. Смит Олдуик и Берта Кирчер подскочили от неожиданно раздавшегося снаружи грозного громоподобного рева и от шума топочущих ног, бегущих к ним.
        Тарзан-обезьяна стоял прямо перед входом в пещеру с ножом в руке в ожидании нападения. Он не был подготовлен к таким согласованным действиям противника; как теперь понял, атака была предпринята после долгого наблюдения за ними.
        Тарзан почуял раньше, что некоторое время тому назад много других людей присоединились к тем, кто был со львами возле пещеры. Поэтому он и насторожился, поднявшись на ноги. Тарзан сделал это потому, что знал — львы и люди осторожно подкрадывались к нему и его товарищам. Он мог бы легко избежать этой нежелательной ночной встречи, так как по изрезанной трещинами поверхности скалы, возвышающейся над входом в пещеру, такому хорошему альпинисту, как человек-обезьяна, ничего не стоило взобраться наверх без труда. С точки зрения общепринятых человеческих норм было бы умнее попытаться вовремя скрыться, ибо Тарзан знал, что в таких неблагоприятных условиях даже он беспомощен, но он остался стоять на месте, и я сомневаюсь, мог ли он сам сказать, почему так поступил...
        Тарзан ничем не был обязан двум белым попутчикам: ни долг, ни дружба не связывали его с девушкой, спящей в пещере. Он больше не мог быть защитником ее и ее компаньона. Однако что-то удерживало Тарзана здесь, принуждая к бессмысленному самопожертвованию. Не мог он бросить своих спутников одних, и все тут.
        У Великого Тармангани даже не было никакого желания нанести хоть один удар для самозащиты. Да и возможности такой не представилось. Настоящая лавина зверей навалилась на него, и сразу же свалила на землю. Падая, он головой ударился о каменный выступ скалы. Яркие искры вспыхнули перед глазами, и все погрузилось во мраке забытья.
        Был уже день, когда человек-обезьяна пришел в сознание. Первое смутное впечатление в его проясняющемся сознании — были беспорядочные дикие звуки. Они постепенно выкристаллизовывались в рычание львов, а потом мало-помалу к нему возвратились воспоминания, предшествовавшие удару, лишившему его чувств.
        Сильный запах Нумы донесся до его ноздрей, своей босой ногой он чувствовал теплую шерсть какого-то зверя.
        Тарзан медленно приоткрыл глаза. Он лежал на боку. Осторожно он осмотрелся по сторонам и увидел, что огромный лев стоит рядом с ним, угрожающе и страшно рыча на что-то, находящееся вне поля зрения Тарзана. Это его лапы касались босые ступни Тарзана.
        Когда к Тарзану полностью вернулось сознание, обоняние подсказывало ему, что зверь, стоящий над ним, был тот самый черный Нума из ловушки Вамабо.
        Подбодренный этим, человек-обезьяна заговорил со львом и в это же время сделал движение, как бы желая подняться. Нума немедленно перешагнул через него. Когда Тарзан поднял голову, он увидел, что лежит там, где вчера упал, — перед входом в пещеру, и что Нума, упершись задом в скалу, очевидно, защищает его от посягательств двух других львов. Те нервно расхаживали недалеко от своей намеченной жертвы, мелькая перед мордой «его» льва. А когда Тарзан обернулся и оглядел пещеру, то увидел, что девушки и Смита Олдуика там нет. Его попытка к самопожертвованию ни к чему не привела. Спутники исчезли, видимо, захваченные в плен.
        Встряхнув головой, человек-обезьяна повернулся к двум львам, упорно продолжавшим расхаживать туда-сюда в нескольких ярдах от него.
        Нума, не обращая внимания на львов, бросил дружелюбный взгляд на Тарзана, потерся головой о его бок, а затем зарычал на двух надоедливых шалунов.
        — Я думаю, — сказал Тарзан Нуме, — что ты и я вместе можем сделать этих зверей очень несчастными.
        Он говорил по-английски. Конечно, Нума совсем ничего не понимал, но, видимо, в тоне голосе человека-обезьяны было что-то подбадривающее, так как Нума взвизгнул с мольбой и стал нетерпеливо вышагивать взад и вперед параллельно тем двум своим потенциальным противникам.
        — Подожди, — сказал вдруг Тарзан и, обхватив голову льва своей левой рукой, направился к другим львам бок о бок со своим компаньоном. Двое хищников медленно подались назад и, наконец, разделившись, отступили в разные стороны.
        Тарзан и Нума прошли между ними, но ни огромный черногривый лев, ни человек не спускали глаз каждый со своего ближайшего противника, чтобы не быть захваченными врасплох.
        Вдруг, как бы по заранее обусловленному сигналу, две огромные кошки бросились на них одновременно с противоположных сторон.
        Человек-обезьяна встретил нападение своего противника тем же способом, какой неоднократно применял в прежних схватках с Нумой и Шитой.
        Попасть под удары лап нападающего льва было бы гибельно даже для гиганта-тармангани. Вместо этого Тарзан прибегнул к ловкости и хитрости, потому что, как бы ни были быстры дикие кошки, Тарзан-обезьяна был еще быстрее. С выпущенными когтями и обнаженными клыками Нума прыгнул, стараясь зацепить голую грудь человека-обезьяны. Резко выбросив перед собой, как боксер, левую руку для отражения удара, Тарзан правой ударил ножом вверх под левую лопатку зверя, в то же время толкнул плечом его под брюхо и одновременно еще раз всадил свой нож в рыжевато-коричневую шерсть.
        С ревом боли Нума ощерился — его морда олицетворяла злобную ярость. Теперь он действительно уничтожит этого самонадеянного человека — жалкую тварь, осмелившуюся помыслить, что он может помешать царю зверей в его намерениях. Но когда лев повернулся, чтобы загрызть наглеца, намеченная жертва повернулась тоже. Смуглые пальцы вцепились в пышную гриву возле могучей шеи, и снова нож вонзился глубоко в бок льва.
        Вот тут-то Нума совсем обезумел от ненависти и боли, и в тот же момент человек-обезьяна вскочил ему на спину.
        Сомкнув ноги под брюхом льва, Тарзан схватился за длинную гриву левой рукой, а правой продолжал погружать лезвие в тело животного, пока, как ему показалось, острие не дошло почти до сердца.
        Все удалось проделать так ловко, что Тарзан даже испытывал острое чувство возмущения и досады. Он только разохотился, а битва уже подходила к концу. Вдруг, к его удивлению, Тарзан понял, что зверь вовсе не собирается умирать, а наоборот, прыгнул в сторону и сделал несколько резких движений крупом. Тарзан почувствовал, что сейчас лев сбросит его, и он неминуемо попадет под страшные когти мощных лап.
        Последним усилием человек-обезьяна соскочил с Нумы и попытался как можно скорее уклониться от ударов взбешенного зверя. На какие-то доли секунды это ему удалось, ценой неимоверного напряжения он сумел устоять на ногах и уже хотел снова схватиться с Нумой. Но на этот раз раненый зверь опередил его, он замахнулся, и Тарзан лишь успел приподняться с земли, когда ему был нанесен следующий удар огромной лапой по голове, сбивший его с ног.
        Падая, человек-обезьяна увидел темную массу, промелькнувшую над ним, и его противник был опрокинут на землю черным львом.
        Выкатившись из-под дерущихся львов, Тарзан сумел подняться на ноги, хотя был оглушен и шатался от нанесенной ему чудовищной затрещины. Невдалеке от себя он увидел распластанное на песке безжизненное тело льва, растерзанное и обильно кровоточащее, а рядом он обнаружил черного Нуму из ямы Вамабо.
        Самец с черной шерстью значительно превосходил своего противника как по величине, так и по силе и свирепости. Дерущиеся львы обменялись несколькими мощными ударами лап, прежде чем большой лев не схватил за глотку своего более мелкого врага, а затем, как кошка встряхивает мышь, крупный лев встряхнул меньшего, а когда умирающий враг пытался подобраться к нему снизу, черный Нума предупредил его желание. Когти его задних лап вонзились в нижнюю часть грудной клетки противника, раздался хруст костей и треск раздираемой шкуры. Вскоре все было кончено. Грудная клетка и брюхо чужого льва были распороты одним ударом задней лапы черного красавца. Все внутренности соперника вывалились на песок, обильно орошая все вокруг кровью.
        Когда Нума поднялся, расправившись со своей жертвой, и встряхнулся, Тарзан не мог не отметить изумительную пропорциональность и симметрию всех статей прекрасного зверя.
        Львы, убитые им, сами по себе были хороши, в их шерсти Тарзан заметил черный отлив. Темная окраска особенно сильно отличала Нуму, попавшего в яму на охотничьей тропе племени Вамабо. Гривы здешних львов были немного темнее, нежели у тех, которые в изобилии водились в известных Тарзаном землях Центральной Африки. Черные гривы и рыжевато-коричневый оттенок шерсти сказали человеку-обезьяне, что эти звери принадлежали к особой породе, отличающейся от всех, каких ему приходилось видеть, — будто произошли они путем скрещивания лесного льва, давно знакомого ему, со зверями с куда более темным цветом шкуры, представителем которых мог быть Нума из ямы.
        Внезапное препятствие на пути было устранено. Тарзан собрался отправиться на поиски следов девушки и английского офицера, чтобы выяснить, что с ними случилось, и вдруг почувствовал, что очень голоден. Необходимо было насытиться перед решительными действиями. Кружа по песчаному дну ущелья, пытаясь разобраться в запутанной сети бесчисленных следов — своих собственных, следов неизвестных ему людей и чужих львов, — Тарзан чувствовал сосущую пустоту в желудке. С его губ непроизвольно срывалось повизгивание голодного зверя.
        Сразу же Нума из ямы навострил уши и внимательно взглянул на человека-обезьяну. Он отреагировал на сигнал голода и быстро помчался по направлению к югу, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним Тарзан.
        Человек-обезьяна понимал, что зверь вел его к пище, поэтому спокойно двигался за ним, одновременно присматриваясь к следам и принюхиваясь, надеясь уловить знакомые запахи чувствительными ноздрями. Вдруг среди многих следов Тарзан обнаружил те, которые были оставлены ногами, обутыми в сандалии, и запах следа убедил его, что они принадлежат людям незнакомой ему расы, тем, кто был возле пещеры прошлой ночью в сопровождении львов. Затем он уловил слабый запах следа девушки, а немного позднее отыскался и след Смита Олдуика.
        Неожиданно следов стало меньше, и те, которые принадлежали девушке и англичанину, резко выделялись среди прочих.
        Как выяснил Тарзан, девушка и ее спутник шли рядом, а справа и слева от них двигались загадочные мужчины и их львы. Позади них тоже шли мужчины и львы. Человек-обезьяна был озадачен тем, что показывали следы, но пока не мог себе объяснить такое странное сочетание, хотя сомнений не могло быть — люди и львы шли вместе — на это же указывало и его обоняние.
        Немного изменилось и строение ущелья, оно все еще змеилось в каменной толще в том же направлении, между стенами обрывистых скал. В некоторых местах ущелье расширялось, а затем становилось очень узким, дальше вновь расширялось и делалось все шире, чем дальше уходило на юг.
        Неожиданно дно ущелья начало резко снижаться. То здесь, то там появились древние базальты в виде крутых скалистых склонов и отчетливо виднелись следы давно пересохших водопадов. Путь становился все труднее, но дорога хорошо просматривалась. Складчатые каменные уступы указывали на глубокую древность этого пути, а кое-где местность носила на себе следы разумной деятельности человека.
        Тарзан и черный Нума прошли половину или три четверти мили, когда у поворота ущелья Тарзан увидел перед собой узкую долину, глубоко прорезанную в естественных наслоениях гранитов и базальтов земной коры, с высокой горной цепью, ограждающей ее с юга. Как далеко простиралась долина на восток и запад, ему не было видно. Но, очевидно, она была невелика — не более, чем на три-четыре мили в поперечнике с севера на юг.
        Эта долина была хорошо орошаема, судя по обилию растительности, покрывающей низменность от каменистых гранитных утесов на севере до более пологих гор на юге.
        Через вершины утесов, откуда человек-обезьяна обозревал долину, была проложена тропа, ведущая вниз, в долину. Идя позади льва, Тарзан начал спускаться. По склону уступами росли огромные деревья. Тропа впереди него вела к центру долины. Птицы с резкими голосами и ярким оперением пронзительно кричали среди ветвей, а высоко, у самых верхушек деревьев, бесчисленные обезьяны болтали и ссорились между собой.
        Лес был полон жизни, но все же у человека-обезьяны в душе зародилось какое-то чувство одиночества, чувство, которое он до того никогда не испытывал в своих любимых джунглях. Что-то неестественное таил в себе лес, который его окружал, странное что-то было и в самой долине, лежащей среди утесов, затерянной и забытой там, где, казалось, только безводные камни простираются на много миль вокруг.
        Птицы были слегка не такими, каких он встречал в своих джунглях. Растительность тоже имела свои отличительные особенности, свой стиль. Было такое ощущение, будто Тарзан оказался заброшенным в другой мир. Он почувствовал странное беспокойство, которое легко могло быть расценено, как предчувствие опасности.
        Фруктовые деревья росли вперемежку с обычными лиственными. Тарзан заметил, что мартышка, внешне очень смахивающая на мартышку-Ману, лакомилась сочными плодами.
        Будучи очень голодным, Тарзан забрался на нижнюю ветвь этого дерева и, расположившись среди болтающих и резвящихся обезьян, также принялся поглощать душистые фрукты, ибо, судя по тому, как их с аппетитом уплетали обезьяны, эти фрукты были безвредны и для него.
        Когда Тарзан частично утолил свой голод, так как только мясо могло насытить его полностью, он огляделся вокруг в поисках Нумы из ямы и обнаружил, что черный лев исчез.  

        Глава 17
        ОБНЕСЕННЫЙ СТЕНОЙ ГОРОД

        Спустившись на землю, Тарзан снова напал на след девушки и тех, кто захватил ее в плен. След был четко виден на хорошо протоптанной тропе. Вскоре человек-обезьяна подошел к небольшому ручью и утолил свою жажду холодной, кристально чистой водой.
        Осмотревшись, он убедился, что тропа продолжалась от берега ручья к центру долины, а ручей бежал в юго-западном направлении. Тут и там попадались перекрестные тропы. Некоторые присоединялись к основной дороге, и на них всюду были следы и стойко держался запах больших кошек: Нумы-льва и Шиты-пантеры.
        За исключением нескольких мелких грызунов, других представителей фауны Тарзан не встретил. Казалось, не существовало никого больше на просторах плодородной долины. Ничто не указывало на присутствие Бары-оленя, Хорты-кабана, Торго-бизона, Буто, Тантора, Дуро; Хиста-змея, однако, водилась здесь: Тарзан увидел змей, кишащих под деревьями в таком количестве, какого никогда до этого не встречал. Один раз у водоема, заросшего тростником, Тарзан уловил запах, принадлежащий не кому иному, как Гимле-крокодилу, но крокодила Тарзану не захотелось попробовать.
        Голод все ощутимее давал о себе знать. Тарзан обратил свое внимание на птиц, порхающих среди ветвей. Противники прошедшей ночью не разоружили его: то ли в темноте и спешке нападающие не осмотрели тело человека-обезьяны, а может, сочли его мертвым, но по какой бы то ни было причине у Тарзана сохранилось оружие — копье и длинный острый нож, лук и полный колчан стрел, а также прочная пеньковая веревка, так часто его выручавшая.
        Положив стрелу на тетиву лука, Тарзан дождался возможности подстрелить одну из птиц покрупнее, и когда этот случай наконец представился, он пустил стрелу в цель.
        Пока подбитая добыча падала на землю, ее сородичи и маленькие обезьяны подняли ужасный шум, визгом и криками выражая свой протест против убийства. Весь лес вдруг превратился в сплошной базар, оглашаемый хриплыми криками, визгом и пронзительными воплями.
        Тарзан не удивился бы тому, если бы одна или две птицы, находившиеся в непосредственной близости от убитой, подали голос, улетая подальше от опасного места, но чтобы все население верхних ярусов джунглей было так странно взбудоражено, он не ожидал. Это вызвало у него негодование. Со злым лицом он повернулся к обезьянам и птицам, и в нем поднялось дикое желание высказать громко свое недовольство в ответ на то, что он считал их вызовом. И в этих джунглях впервые раздался страшный крик Тарзана, клич победы и вызова.
        Эффект этот звук произвел мгновенный. Там, где воздух, казалось, дрожал от возмущенных голосов, теперь наступила полная тишина. Все твари как будто бы вмиг онемели. В течение минуты человек-обезьяна остался один со своей небольшой добычей.
        Молчание, последовавшее сразу после предшествующего шума и суматохи, произвело на Тарзана зловещее впечатление. Это еще больше вызвало его ярость. Подняв птицу, упавшую на землю, он вытащил из ее тела стрелу и вложил ее обратно в колчан. Затем ножом быстро и искусно выпотрошил птицу и ощипал. Он ел со злобой, рыча, как будто ему угрожал находящийся поблизости враг. Возможно даже, его рычание частично вызывалось тем, что ему не хотелось птичьего мяса. Но это было лучше, чем ничего, а интуиция подсказывала Тарзану, что поблизости не было того мяса, к которому он привык и больше всего любил.
        С каким удовольствием он съел бы сочный кусок филейной части Горго-буйвола. От одной этой мысли слюнки потекли у него и увеличили его негодование против жалкой птичьей тушки, в которой не было ничего вкусного.
        Тарзан частично уже расправился с трапезой, когда неожиданно услышал движение в кустах неподалеку от себя. Ветер дул оттуда. Минутой позже он уловил запах Нумы с противоположной стороны, а затем и с обеих сторон. Вскоре он услышал топот ног и треск ломаемых крупным телом ветвей кустарника. Человек-обезьяна улыбнулся. Каким, глупым существом они его считали, чтобы застать врасплох такими неуклюжими попытками подкрасться.
        Звуки и запахи указывали на то, что львы приближались к нему со всех сторон. Он оказался в центре упорно сжимающегося круга. Очевидно, звери были так уверены в своей добыче, что не делали никакого усилия подкрасться — ясно он слышал, как трещат сухие веточки под их лапами и шуршит листва от соприкосновения их тел с растительностью, через которую они пробирались.
        Тарзан задумался над тем, что могло сюда привести такую уйму львов. Казалось, безрассудно предполагать, что крики птиц и обезьян могли собрать их, и если все же они явились на звуки переполоха, то это было действительно весьма удивительное явление. Логика подсказывала Тарзану, что смерть одной пернатой твари в этом лесу, кишевшем птицам, едва ли была достаточным основанием, чтобы оправдать последовавшее за этим нашествие крупных хищников.
        Все же факт появления львов был налицо. Весь прошлый опыт оказался бесполезным разъяснить, в чем тут дело, Тарзан был в недоумении.
        Он стоял на середине тропы в ожидании приближающихся зверей, раздумывая над тем, какой способ они применят при нападении, если только в самом деле нападут. Вдруг огромный лев с густой черной гривой показался на тропе. При виде Тарзана лев остановился. Зверь был похож на тех, которые напали на него утром, только немного меньше ростом и с более темной шкурой, чем львы его родных джунглей, но не такой большой и не такой черный, как Нума из ямы.
        Вскоре Тарзан заметил силуэты других львов в окружающих тропу кустах и за стволами деревьев. Они остановились, увидев человека-обезьяну.
        Львы стояли, молча рассматривая его. Тарзан подумал, долго ли продлится это созерцание, но хищники пока не нападали, и в ожидании драки он возобновил свою трапезу, хотя и с некоторым чувством напряженности.
        Один за другим львы улеглись в настороженных позах, их морды были повернуты к нему, а глаза все время следили за каждым движением человека-обезьяны. Звери не издавали ни рева, ни рычания, круг молчащих хищников сомкнулся вокруг него. Поведение львов было совершенно не похоже на то, что Тарзан когда-либо наблюдал в джунглях, и это непонятное явление ужасно разозлило его. Поэтому, покончив с едой и обглодав последнюю косточку, Тарзан начал бросать оскорбительные замечания сначала тому льву, что был поближе, а затем и другим. Так обыкновенно поступают большие обезьяны, когда бывают разгневаны: они и научили Тарзана такому обращению с врагами еще во времена его детства.
        Данго-гиенами, пожирателями падали называл Тарзан львов, сравнивал с наиболее ненавистной им тварью — Хистой-змеей, самым отвратительным и омерзительным созданием джунглей.
        Наконец запустил в них горстью земли и кусочками сломанных веточек. Вот тут-то львы зарычали, оскалив свои клыки, но никто из них не двинулся к обидчику.
        — Трусы, — язвительно крикнул им Тарзан. — Нума с сердцем Бары-оленя!
        Он сказал львам, кто он такой, и по обыкновению народов джунглей похвастался, какие ужасные вещи он с ними проделает, но львы продолжали лежать и мрачно наблюдать за ним.
        Должно быть, прошло полчаса после их прихода. Тарзан услышал на расстоянии, как по тропе идут чьи-то ноги. Шаги приближались. Это были шаги существа, передвигающегося на двух ногах, и хотя Тарзан не мог уловить никакого запаха с той стороны, он знал, что сюда спешит человек.
        Недолго ему пришлось ждать, прежде чем его предположение подтвердилось. На тропе появился человек. Он остановился там, где разлегся первый лев, тот, который раньше всех появился перед Тарзаном.
        При виде вновь прибывшего человек-обезьяна понял, что сюда пришел один из тех, кто оставил незнакомый запах своего следа, того следа, что был обнаружен Тарзаном прошлой ночью. Он увидел также, что не только по запаху человек отличался от других людей,' известных Тарзану.
        Человек был крепкого сложения, с цветом кожи, похожим на пергамент, пожелтевший от времени. Волосы его были черны как уголь, длиной в три-четыре дюйма и росли торчком под прямым углом к черепу. Глазки пришельца были близко посажены к носу, а их радужная оболочка — маслянисто-черная и очень маленькая, поэтому белизна глазного яблока, окружавшего раек, казалась особенно яркой. Лицо мужчины было гладким и безволосым, за исключением нескольких отдельных редких волосков на подбородке и верхней губе, нос орлиный и тонкий, волосы росли низко надо лбом, как бы наводя на мысль о том, что обладатель странной внешности должен быть груб и неприятен. Верхняя губа незнакомца была короткой и тонкой, тогда как нижняя, довольно толстая и мокрая, безобразно отвисала, капая слюной на подбородок, небольшой, слабо выраженный, скошенный. Все вместе взятое содержало в себе намек на то, что предки этого человека обладали яркой и выразительной наружностью, а вот их потомок являл собой образчик духовного и физического вырождения. Руки у человека были длинные, хотя и не столь непропорциональные, как лицо, а ноги короткие и
кривые.
        Одет человек был в плотно облегающие кривые ножонки штаны и свободную безрукавку-тунику, ниспадавшую ниже бедер; плоские большие ступни были обуты в сандалии с мягкими подошвами, укрепленными ремнями, обмотанными вокруг голеней почти до колен. Эти сандалии очень напоминали военные обмотки. Мужчина нес в руке тяжелое копье, а сбоку на поясе висело оружие, вначале поразившее человека-обезьяну настолько, что он едва ли мог поверить в реальность того, что увидел. Это была тяжелая сабля в грубых ножнах. Туника человека была пошита из ткани, видимо, сработанной на станке. Обтягивающие тощие ноги штаны были сделаны из шкурок мелких грызунов.
        Тарзан заметил полное безразличие, с которым человек подошел ко львам, и такое же равнодушие львов к подошедшему. Мужчина странной наружности остановился на мгновение, как бы оценивая человека-обезьяну, а затем обошел льва, мимоходом коснувшись рыжевато-коричневой шкуры одного из зверей, и зашаркал плоскими ступнями по тропинке, направляясь к Тарзану.
        На расстоянии около двадцати футов от Тарзана человек остановился и обратился к нему на странном наречии, ни один слог этого языка не был знаком человеку-обезьяне. Жесты пришельца, по-видимому, во многом относились ко львам, окружавшим тропу. Один раз он коснулся копья указательным пальцем левой руки и дважды ударил по сабле, висящей на поясе.
        Пока человек говорил, Тарзан внимательно изучал говорящего, в результате наблюдения он утвердился в мысли, пришедшей ему в голову поначалу, как только он увидел пришельца. Чем дольше тот разглагольствовал, тем сильнее крепла странная уверенность, что человек, пытающийся заговорить с ним, наверняка не совсем в порядке, а страдает тем, что в медицине называется умеренным идиотизмом.
        Когда эта мысль пришла к человеку-обезьяне, он лишь улыбнулся, настолько комичным показалось ему такое предположение.
        Однако более тщательное изучение черт лица человека, манеры держаться, формы черепа незнакомца создали почти бесспорную уверенность, что пришедший сюда человек ненормален, хотя тон его голоса и жесты напоминали поведение разумного смертного.
        Вскоре мужчина закончил свою речь, и, казалось, в его последних словах прозвучали вопросительные нотки. Он замолк и ждал ответа Тарзана.
        Человек-обезьяна заговорил с ним сначала на языке Больших обезьян, но вскоре увидел, что слова этого языка до слушателя не доходят. Затем он также тщетно попытался говорить с ним на нескольких туземных диалектах, но ни одного из них мужчина не понимал.
        К этому времени Тарзан начал терять терпение. Он потратил много времени в пути, и так как в основном никогда не полагался на разговоры при достижении своих целей, он угрожающе поднял копье и двинулся к своему «собеседнику». Этот жест был, очевидно, общим для обоих, так как сразу же мужчина подхватил свое оружие и в то же время негромко что-то приказал хищникам. Его слова мгновенно привели в движение львов, до последней минуты молчаливо окружавших Тарзана. Взрыв рычания потряс тишину леса. Одновременно львы вскочили на ноги, быстро сомкнувшись со всех сторон вокруг своей жертвы. Человек отступил назад, его зубы оскалились в злой усмешке.
        Тут-то Тарзан впервые заметил, что у мужчины верхние клыки необычайно длинны и остры. В то же мгновение он живо подскочил с земли и, к ужасу львов и их хозяина, исчез в листве нижних ветвей дерева. Оказавшись на безопасном расстоянии, он крикнул им через плечо:
        — Я Тарзан-обезьяна, могучий охотник, могучий боец! Нет никого более сильного, никого более хитрого, чем Тарзан!
        На небольшом удалении от того места, где остались окружившие его хищники, Тарзан снова опустился на тропу и стал искать следы Берты Кирчер и лейтенанта Смита Олдуика. Он быстро их обнаружил и продолжал идти по этим следам.
        След вел его по тропе еще около полумили, и тут дорога вдруг вышла из леса на открытое место, где перед пораженным Тарзаном вдруг открылись купола и минареты обнесенного стеной города.
        Прямо перед собой в каменной стене Тарзан увидел ворота с низкой аркой над ними. К воротам вела хорошо утоптанная дорога, в которую превратилась тропа, приведшая сюда Тарзана. На открытом месте было посажено много плодовых деревьев, а перед воротами, у самых их створок, в прорытом человеческими руками канале бежал поток воды! Растения в саду были расположены аккуратными симметричными рядами, и было видно, что за ними ведется систематический уход. Крошечные струйки воды бежали, отделяясь от основного потока, и растекались по ровным канавкам меж деревьев. Внутри рва и на некотором расстоянии справа Тарзан увидел согнутые спины работающих людей среди обильно плодоносящих растений.
        Городская стена возвышалась, по-видимому, на тридцать футов в высоту. Ее оштукатуренная поверхность была сплошной, за исключением отдельных проемов. За стеной возвышались купола нескольких строений, многочисленные минареты украшали анфиладу городских домов. Самый большой центральный купол был позолочен, а другие здания были красного, голубого и желтого цвета. Архитектура самой стены была весьма проста. Штукатурка, покрывающая ее, была кремового цвета, по-видимому, стена была покрашена. У основания стены был высажен и хорошо ухожен ряд кустов, а на некотором расстоянии на восточной стороне по ней тянулись вверх ползучие растения, скорее всего — виноградные лозы.
        Стоя в тени на тропе, зоркими глазами улавливая каждую деталь увиденного, Тарзан почувствовал, что кто-то приближается к нему сзади, и до него донесся запах человека и львов, от которых он только что убежал. Запрыгнув на ближайшее дерево, Тарзан вернулся назад и, пройдя небольшое расстояние, нашел удобное разветвленное дерево на краю леса, откуда смог наблюдать за тропой, идущей через сад к городским воротам. Он устроился поудобнее и стал ожидать возвращения своих недавних противников. И, действительно, они вскоре появились. За странным мужчиной следовала группа огромных львов. Они шли, как собаки, позади хозяина. Вся процессия направилась по дороге, ведущей через сад к воротам.
        Мужчина ударил по дверной панели рукояткой своего копья, и когда ворота открылись по его сигналу, вошел внутрь со своими львами.
        За открытыми воротами Тарзан из своего отдаленного укрытия лишь мимолетно уловил движение, вполне достаточное, чтобы стало ясно — там обитали другие человеческие существа. Затем створки захлопнулись.
        Через эти же ворота, догадался Тарзан, девушка и лейтенант, которых он разыскивал, были проведены в город. Какая участь была уготована им? Может, она их уже постигла? Об этом он не хотел раздумывать.
        Где же за этими глухими стенами несчастные пленники заточены и что с ними там происходит? В одном Тарзан был уверен: если он намерен им помочь, то, сидя на дереве вне пределов странного города, он этого сделать не сможет. Он должен сначала проникнуть за стену. Там его обостренные чувства в конце концов откроют, где находятся те, кого он разыскивает.
        Под низким закатным солнцем по саду протянулись длинные тени, Тарзан увидел, что рабочие возвращаются с восточного поля: впереди их толпы шел мужчина. Он, подойдя к стене, опустил небольшой шлюз поперек большого рва с проточной водой, перекрыв струи, бегущие между рядами плодовых деревьев. Позади него двигались другие люди. Они несли на плечах груды свежих овощей и фруктов в огромных корзинах. Тарзан не знал, что в поле работало так много народу, но теперь, сидя на дереве, к концу дня увидел прибывавшую колонну людей, несущих со стороны водостока рабочий инструмент и продукты своего труда обратно в город.
        И тогда, чтобы лучше рассмотреть происходящее, человек-обезьяна поднялся на самую верхнюю ветку огромного дерева, откуда и стал приглядываться к расположенной поблизости стене. За стеной раскинулся город. В этой удобной позиции Тарзан рассмотрел его. Он протянулся далеко и занимал небольшое пространство в ширину. Внешние стены составляли правильный прямоугольник; улицы внутри города были извилистыми и узкими. Поближе к центру виднелось низкое белое здание. Вокруг этого здания были построены большие сооружения. При быстро угасающем свете дня Тарзану показалось, что между стенами зданий он уловил блеск воды, но не был в этом уверен. Его опыт и знания планировки поселений, естественно, склоняли его к предположению, что центральную часть города должна занимать площадь, вокруг которой обычно группировались большие здания. Логичнее всего там, в центре, и нужно было искать в первую очередь Берту Кирчер и английского лейтенанта.
        И вот солнце зашло. Темнота быстро окутала город — мрак только еще более сгустился от жалкого искусственного освещения, вдруг появившегося во многих окнах видимых с наблюдательного пункта зданий.
        Тарзан заметил, что крыши большинства домов были за некоторым исключением плоскими. Как он себе представлял, шпилями были украшены наиболее претенциозные общественные сооружения.
        Каким образом странный город возник в этой богом забытой и неисследованной части Африки, человек-обезьяна не мог понять. Лучше, чем кто-либо другой, он знал кое-что из нераскрытых секретов Великого Черного Континента, огромных территорий которого до сих пор еще не коснулась нога цивилизованного человека. И все же Тарзан едва мог поверить, что город такого размера, явно хорошо построенный, мог существовать в течение столетий, и целые поколения его жителей рождались и умирали, не вступая в контакт с окружающим миром. Даже несмотря на то, что город был окружен непроходимой пустыней, о чем Тарзан уже знал, он не мог допустить, чтобы поколение за поколением людей могли существовать на одном месте, так и не пытаясь разрешить загадки мира за пределами рубежей своей крошечной долины.
        И все же вот он — этот город, окруженный каменистопесчаной землей и населенный людьми!
        С приходом ночи по всем джунглям проснулись львы и пантеры — грозно звучали в ночи крики огромных кошек. Голос Нумы перекликался с голосом Шиты. Громогласный рев могучих хищников разносился по всему лесу так, что дрожала земля, а из за стен города ему вторил ответный рев других львов.
        Простой план попасть в город пришел в голову Тарзана, и теперь с наступлением темноты он приготовился привести его в исполнение. Успех дела зависел от крепости виноградных лоз, которые, как он видел, оплетали стену на восточной стороне. В этом направлении Тарзан н отправился, в то время как из леса доносились громкие крики голодных пожирателей мяса, и чем ближе становилась полночь, тем громче становился свирепый вой хищников.
        Четверть мили пролегло между лесом и городской стеной — четверть мили обработанной земли, без единого деревца.
        Тарзан-обезьяна понимал свои ограниченные возможности и поэтому знал, что если будет пойман на открытом месте одним из огромных лесных черных львов, это будет означать для него верную смерть. Поэтому он решил быть предельно осторожным. Львы здесь водились крупные. Как Тарзан уже догадался — черный Нума из ямы Вамабо был выходцем из этой долины.
        Человек-обезьяна решил всецело положиться на свою хитрость, скорость и на вероятность того, что виноградная лоза выдержит его вес. Он пошел средней террасой джунглей — этот путь всегда был для него самым легким, — пока не оказался на опушке против восточной части стены, увитой лозой. Там он замер, прислушиваясь и принюхиваясь, пока не убедился, что поблизости нет Нумы или, по крайней мере, никого, кто бы мог напасть на него.
        Когда уверенность в том, что льва поблизости нет, окрепла, и Тарзан еще раз удостоверился, что никто не подстерегает его на открытом участке между лесом и стеной, он легко спрыгнул на землю и, крадучись, двинулся к стене.
        Восходящая луна слегка коснулась восточного утеса, проливая свои яркие лучи на обширное пространство открытого для обозрения плодового сада под стеной. Лунный свет придал четкость очертаниям каждого предмета па поверхности земли. Всякий любопытный глаз, если был обращен в эту сторону, заметил бы массивную фигуру человека-обезьяны, движущуюся по открытому месту. (Случайно оказавшийся на опушке леса огромный лев, вышедший на ночную охоту, заметил фигуру человека на полпути между лесом и стеной. Вдруг в ушах Тарзана прозвучал угрожающий звук. Это не был рев голодного льва, лев ревел от ярости. Тарзан оглянулся, чтобы определить, откуда раздался этот звук, и увидел громадного зверя, выходившего из тени леса и двигающегося по направлению к нему.
        Даже в лунном свете и на приличном расстоянии Тарзан заметил, что лев был огромен, это было настоящее чудовище с косматой черной гривой. Лев был похож на Нуму из ямы. На какое-то мгновение Тарзан замедлил шаги и повернулся к хищнику, чтобы вступить в бой, но в то же время мысль о беспомощной девушке, заключенной в городских стенах, промелькнула в его голове. Эта мысль отвлекла Тарзана от Нумы. Без промедления человек-обезьяна изменил намерения и побежал к стене. Вот тогда-то Нума и бросился в атаку.
        Нума-лев может быстро пробежать короткое расстояние, но у него нет выносливости. Во время обыкновенной атаки он может развить значительно большую скорость, нежели какое-либо другое животное. Тарзан же мог бежать очень быстро на длинных дистанциях, хотя и не так прытко, как Нума в момент атаки.
        Вопрос его судьбы теперь зависел от того, сможет ли он развить нужную скорость, чтобы перегнать Нуму на несколько секунд. А если у льва будет достаточно сил, чтобы преодолеть последние футы, оставшиеся до цели, не снижая темпа, — до стены ведь совсем недалеко. Если же Тарзан все-таки успеет добежать и взобраться на покрывающий стену ковер лоз, то дальнейшая его судьба зависит от прочности лозы.
        Никогда до этого, возможно, не было нигде в мире более захватывающего состязания в беге, хотя пробег этот видели только луна и звезды. В одиночку и в молчании двое зверей мчались по открытому месту, залитому мертвенным лунным светом.
        Нума догонял с устрашающей скоростью убегающего человека-обезьяну, тот несся, почти не касаясь земли, преодолевая пространство гигантскими прыжками, и при каждом прыжке все ближе был к стене, увитой лозой.
        Один лишь раз Тарзан оглянулся назад. Нума был уже совсем близко. Казалось неизбежным, что зверь, сделав еще одно усилие, нагонит убегающего и мощным ударом лапы повалит на землю. Лев был так близко, что человек-обезьяна на ходу выхватил из-за пояса нож, чтобы по крайней мере рассчитаться за свою смерть в последнее мгновение угасающей жизни.
        Но Нума достиг предела своей скорости и выносливости. Постепенно он стал отставать, однако преследования не прекращал, и теперь Тарзан понимал, как много зависит от прочности не проверенных им заранее виноградных лоз.
        Если в начале необычного состязания по бегу только Горо-луна и звезды смотрели вниз на соперников, то у финиша появился еще один заинтересованный зритель. Из амбразуры на самом верху стены два близко посаженных черных глаза всматривались в бегущие фигуры.
        Тарзан был в дюжине ярдов впереди Нумы, когда наконец добежал до стены. Не было времени остановиться, чтобы начать поиски более крепких стеблей, за которые можно было бы надежно ухватиться рукой. Надо было использовать ближайшие. Он положился на везение, никогда раньше не подводившее его в трудную минуту. Судьба его была в руках случая. Понимая это, Тарзан |-делал последнее усилие и как кошка взбежал на стену, по которой вились лозы, руками на ходу отыскивая более прочные стебли, чтобы только могли удержать его вес.
        Нума, добежавший до стены чуть позднее, взвился и воздух в мощном прыжке. 

         Глава 18
        СРЕДИ МАНЬЯКОВ

        Когда львы набросились среди ночи на ее защитников, Берта Кирчер отпрянула обратно в пещеру, парализованная страхом, вызванным, возможно, тем жутким напряжением, которому она подвергалась в течение многих дней подряд.
        Среди львиного рева ей слышались голоса людей. Вдруг в этом смятении и суматохе она почувствовала около себя человеческое существо, а затем к ней потянулись чьи-то руки и схватили ее. Было темно, она почти ничего не могла видеть, нигде не было поблизости ни английского офицера, ни человека-обезьяны.
        Существо, схватившее ее, отгоняло от нее львов, как ей показалось, крепким копьем, рукояткой отбиваясь от наседавших хищников.
        Человек вытащил ее из пещеры, а сам в то же время выкрикивал предостерегающие команды рычащим львам.
        Выйдя на покрытое светлым песком пространство у входа в пещеру, девушка увидела, что там находились другие мужчины. Группа состояла из трех человек: двое из и их наполовину несли, наполовину вели спотыкающуюся фигуру третьего — это наверняка был, как она догадалась, Смит Олдуик.
        Какое-то время львы бешено ярились, стараясь добраться до пленных, но мужчины успевали отбивать их попытки. Люди эти, казалось, совсем не боялись огромных зверей, совершающих дьявольские прыжки вокруг них. Они обращались с ними так, как мог бы обращаться хозяин со сворой буйных собак.
        Девушку повели по дну пересохшей реки, которая некогда протекала через ущелье. При первом проблеске зари на восточной стороне горизонта, предвещавшей наступление рассвета, процессия остановилась на минуту у начала спуска.
        Раскинувшееся внизу пространство при изменчивом свете угасающей ночи с ее тенями и полутенями, показалось девушке огромной ямой без дна, а так как взявшие ее в плен продолжали свой путь, а свет наступающего дня становился ярче, она увидела, что спускаются они вниз в долину, по направлению к густому лесу.
        Под нависшими ветвями деревьев все еще раз оказались в непроглядном мраке, и этот мрак держался, пока солнце наконец не поднялось над восточными утесами. И тут девушка увидела, что они идут, как ей показалось, по широкой и хорошо протоптанной охотничьей тропе через лес, состоящий из огромных деревьев. Земля была необычайно суха, что не свойственно обычно для африканского леса, а поросль, хотя и покрыта тяжелой листвой, не была такой буйной и непроходимой, как та, к которой она привыкла, проведя достаточно времени в джунглях.
        Казалось, будто деревья и кусты росли в безводной местности; не было и затхлого запаха разлагающейся листвы, и несметного количества крошечных насекомых, таких, какие обычно непомерно докучают путнику в сырых местах.
        Пусть все продолжался. Солнце поднималось выше, и вокруг оживала лесная жизнь с ее беспорядочными звуками.
        Бесчисленные обезьяны ссорились и визжали в ветвях над головой, а птицы, оглашая воздух хриплыми криками, блестя в лучах дня ярким оперением, сновали в разные стороны. Девушка заметила, что пленившие их люди часто бросали полные страха взгляды на порхающих среди ветвей птиц, и даже ей показалось, что они обращались к крылатым обитателям леса с какими-то просьбами.
        Один случай произвел на нее особенно странное впечатление. Человек, все время следовавший за ней, был субъектом крепкого телосложения, с резкими чертами лица, однако, когда попугай с ярким оперением подлетел к нему, он упал на колени, закрыв лицо руками, и низко склонился к земле, пока голова его не коснулась тропинки. Некоторые из мужчин посмотрели на него и нервно рассмеялись. Вскоре коленопреклоненный человек посмотрел вверх, и, увидев, что птица улетела, поднялся на ноги и продолжал свой путь по тропе.
        Во время этой краткой остановки к девушке подвели Смита Олдуика. Его поддерживали под руки двое мужчин. Лейтенант был сильно покалечен во время ночного нападения когтями одного из львов, но сейчас уже был в состоянии идти самостоятельно, хотя сильно ослабел от потрясения и потери крови.
        — Хорошо меня отделали, правда? — обратился он с кривой улыбкой к девушке, показывая на свое окровавленное и покрытое синяками тело.
        — Это ужасно! — ответила девушка и добавила. — Я надеюсь, вы не сильно страдаете?
        — Не настолько, как мог ожидать, — ответил он. — Но чувствую себя слабым, как младенец. Из какого племени эти негодяи? Так или иначе, хорошо бы это выяснить.
        — Я не знаю, — ответила она. — Что-то странно жуткое присутствует в их наружности!
        Лейтенант, оглядев вблизи одного из захватчиков, повернулся к девушке и спросил тихим голосом:
        — Вы когда-нибудь посещали сумасшедший дом?
        Она посмотрела на него, сразу все поняв, с выражением ужаса в глазах.'
        — Вот как! — вскрикнула она.
        — У них у всех уши треугольниками, — сказал офицер. — Белизна белка вокруг ненормально маленьких зрачков, волосы растут прямо от бровей, а лоб необычно узкий. Даже их манеры, посадка головы и ее форма говорят, что это идиоты-дауны. Скорее всего, они — злобные маньяки.
        Девушка содрогнулась.
        — Еще кое-что хочу сказать, — продолжал англичанин. — Не может казаться нормальным то, что они боятся попугаев и совершенно не обращают внимания на львов.
        — Да, я заметила это, — подтвердила девушка. — А вы обратили внимание, что птицы совсем не остерегаются и даже как бы презирают их? У вас есть какое-либо представление, что это за язык, на котором они разговаривают?
        — Нет, — ответил Смит Олдуик. — Я старался выяснить это. Он не похож ни на один из диалектов, известных мне.
        — Он вовсе не похож на язык туземцев, — ответила девушка. — Вы знаете, иногда я чувствую, что я на грани понимания того, что они говорят, или, по крайней мере, где-то до этого слышала похожий язык. Но все-таки, как ни силилась, не могу ничего вспомнить. Скорее всего, думаю, что это просто случайные слова и слоги со знакомыми звукосочетаниями — такие могут встретиться в любом незнакомом языке.
        — Сомневаюсь в том, что вы когда-либо слышали этот язык, — сказал летчик. — Эти люди прожили, вероятно, в своей забытой богом долине долгие века, и если даже они сохранили язык своих далеких предков без изменений, что сомнительно, это должен быть язык, на котором больше не говорят во внешнем мире.

        В одном месте, где ручей пересекал тропу, группа остановилась, пока люди и львы не утолили жажду. Они жестом показали своим пленником, что им тоже разрешается попить.
        Когда Берта Кирчер и Смит Олдуик, лежа ничком на берегу ручья, пили чистую прохладную воду, их неожиданно испугал громкий рев льва, шедшего впереди на небольшом расстоянии от основной группы. Ему ответил из чащи мощный клич льва-самца. Мгновенно львы, находившиеся рядом с людьми, подняли в ответ страшный шум, нетерпеливо забегали взад и вперед, устремляя взоры в том направлении, откуда доносился рев их собрата. Они посматривали на своих хозяев, прячась, как псы, за их спинами. Мужчины крепче схватились за свои копья и вынули сабли из ножен. Это оружие вызвало удивление у Смита Олдуика, как и у Тарзана, когда тот увидел саблю. Очевидно, впереди были дикие львы. К своим хищникам страшные люди, казалось, не питали страха, по-видимому, привыкнув к их присутствию. Но голос дикого хищника, прозвучавший в лесной чаще, вызвал в их рядах переполох. Сопровождавшим пленных людям и их львам стало не по себе, когда раздался голос дикого зверя из чащи. Он звучал совсем по-другому, этот звук подействовал на них, хотя мужчины казались менее испуганными, чем львы.
        Ни те, ни другие, однако, не выражали никаких намерений к побегу, наоборот, вся группа двинулась вдоль тропы туда, откуда доносился устрашающий рев. Вдруг в центре дорожки возник черный лев гигантской величины. Для Смита Олдуика и девушки он показался тем же львом, с которым они столкнулись у самолета, и от которого их спас Тарзан. Но это не был Нума из ямы, хотя дикий лев внешне сильно его напомнил.
        Черный зверь стоял прямо на середине тропы, размахивая хвостом и угрожающе рыча на приближающуюся группу. Мужчины подстрекали своих зверей к бою, пытаясь натравить их на незнакомца. Те же рычали и скулили, но не спешили нападать. Очевидно, приходя в ярость и будучи в полном сознании своего могущества, незнакомый лев угрожающе задрал хвост, напряг мышцы и рванулся вперед. Двое сделали нерешительную попытку загородить ему дорогу, но они с таким же успехом могли лечь на пути мчащегося железнодорожного состава. Зверь разбросал их в стороны и прыгнул на одного из мужчин.
        Дюжина копий была запущена в льва и дюжина сабель сверкнула в воздухе — это было блестящее оружие, острое, как бритва, но его появление из ножен оказалось тщетным. Скорость атаки зверя была ужасающей, и сабли противника оказались беспомощны.
        Два копья вошли в тело хищника, но лишь еще больше разъярили его. С дьявольским ревом лев прыгнул на выбранную им несчастную жертву. Зверь схватил человека за плечо и, резко повернувшись, нырнул в густую растительность, сразу скрывшую его. Он исчез, унося с собой добычу.
        Все произошло так быстро, что строй маленькой группы едва изменился. Возможности для побега не было, даже если попытка спастись бегством была бы обдумана заранее, а теперь, когда лев ушел со своей добычей, мужчины и не подумали его преследовать. Они лишь остановились, чтобы подозвать двух или трех львов, разбежавшихся в разные стороны во время нападения лесного хищника на маленький отряд. Вскоре движение по тропе возобновилось.
        — Возможно, это обычное происшествие, и случается такое каждый день, судя по тому, как на это прореагировали наши сопровождающие, — заметил Смит Олдуик испуганной девушке.'
        — Да, — подтвердила она. — Они, кажется, не удивлены, не расстроены и, очевидно, были вполне уверены в том, что лев получит то, за чем пришел, и не стоит ему дальше досаждать!
        — Я думал, — заметил англичанин, — что львы, которые водятся на территории, где проживают туземцы Вамабо, самые свирепые, какие только существуют на свете, но они просто домашние кошки по сравнению с этими их черными собратьями. Вы когда-нибудь видели что-либо более ужасное, чем это нападение средь бела дня?
        Некоторое время, идя бок о бок, они молчали, занятые своими мыслями и изредка возвращаясь в разговоре к этому ужасному происшествию, пока тропа, выходящая из леса, не открыла перед ними город, обнесенный стеной, и широкое поле обработанной земли. Девушка и Смит Олдуик не смогли подавить удивленного восклицания.
        — Да ведь эта стена — обычная инженерная работа! — офицер воззрился на массивное сооружение.
        — А посмотрите на купола и минареты вдали, в городе, — воскликнула девушка. — Там, за стеной, должны жить цивилизованные люди. Возможно, это счастье, что мы попали в их руки!
        Смит Олдуик пожал плечами.
        — Хочу надеяться, — сказал он, — хотя я совершенно не уверен в людях, разгуливающих вместе со львами и боящихся попугаев; с ними все-таки что-то неладно.
        Группа прошла по дороге через поле и приблизилась 1с воротам, увенчанным аркой. Они открылись по вызову одного из мужчин, после того, как гот ударил копьем к деревянную панель.
        За воротами открылась узкая немощеная улица, казавшаяся лишь продолжением лесной тропы. Здания на каждой стороне прилепились к городской стене, а фасады подслеповато глазели узкими оконцами на путников. Извилистая грязноватая улочка уходила куда-то вперед. Дома почти все были двухэтажные, верхние этажи выдавались немного вперед, а стены нижнего этажа были отодвинуты вглубь на десять футов, ряд простых колонн и арок поддерживали второй этаж, образуя сводчатую галерею по обеим сторонам узкой улицы.
        Путники шли к центру. Дорога, ведущая в город, тоже была не вымощена, но полы сводчатых галерей были выложены из резного камня, плиты различные по форме и величине везде были хорошо подогнаны друг к другу и плотно соединялись без скрепляющего раствора. Эти полы говорили о великой древности построек. В центре каменного пола шел отчетливый желоб, будто камень был истерт бесчисленными ногами, обутыми в сандалии, прошедшими по этим полам за века и вытоптавшими углубление в твердой поверхности.
        Немного людей попадалось навстречу в этот ранний час. Редкие прохожие выглядели точно так же, как и те, что захватили в плен Берту Кирчер и Смита Олдуика. Сперва им встречались только мужчины, но чем дальше процессия продвигалась в глубь города, тем больше народу появлялось на улицах.
        Несколько обнаженных детишек играли в мягкой пыли, устроившись прямо посреди дороги.
        Люди, мимо которых проходили конвоиры и пленные, выражали большое удивление и любопытство при их виде и часто задавали вопросы страже. По внешнему виду все жители города казались близкими родственниками. Показались горожане, которые, казалось, вовсе не замечали проходивших, они скользили отрешенными взглядами по идущим, и в их пустых глазах не мелькало ничего.
        — Как бы я хотел понимать ужасный язык, на котором говорят эти люди! — воскликнул Смит Олдуик.
        — Хорошо бы, — согласилась девушка. — Я бы спросила у них, что они собираются с нами делать.
        — Да, это очень интересно, — ответил пилот. — Я сам об этом думаю уже долгое время.
        — Мне не нравится, что их клыки подпилены, — вздохнула девушка. — Это заставляет вспомнить о некоторых племенах, занимающихся людоедством. Мне такие встречались в Африке.
        — Вы, конечно, не верите, что эти кретины — каннибалы, не так ли? Разве можно допустить, что белые люди бывают людоедами? Вы ведь так не думаете?..
        — Разве эти люди белые? — удивилась девушка.
        — Но они не негры, это же несомненно, — сказал англичанин. — Кожа у них, правда, желтая, но она не напоминает китайскую, да и черты лица у этих туземцев вовсе не азиатские.
        На этой фразе оба замолчали, так как впервые увидели местную женщину — жительницу этого города. Во многом она напоминала мужчин, хотя ростом была пониже и фигура ее была симметрична. Лицо женщины показалось более отталкивающим, чем у мужчин. Возможно, это объяснялось тем, что уродство женщины сильнее резало глаз. На женской физиономии все недостатки, присущие внешности мужчин, выделялись ярче. Уродливая близость глаз к тонкому хрящеватому носу, отвислая мокрая губа, острые клыки производили удручающее впечатление — жесткие, низко растущие на лбу волосы были длиннее, чем у мужчин, но намного гуще. Они были распущены по плечам и повязаны куском цветной кружевной ткани. Единственным платьем женщины был легкий шарф, туго обхватывающий тело, оставляя обнаженными груди. Шарф был закреплен каким-то образом возле колен. Кусочки блестящего металла, напоминающие золото, украшали головной убор и подол так называемой юбки. Никаких больше драгоценностей на женщине не было. Ее обнаженные короткие руки были приятной формы, кисти и ступни изящны и невелики.
        Женщина подошла ближе, когда пленники проходили мимо, и принялась болтать со стражей, не обращающей на нее никакого внимания.
        Пленники получили возможность рассмотреть ее более внимательно, когда она оказалась на близком расстоянии от них.
        — Фигура гурии, — подытожил Смит Олдуик свои наблюдения, — а лицо слабоумной.
        Улица, по которой они проходили, пересекалась поперечными переулками через нерегулярные промежутки. Проходя перекрестки, путники могли убедиться, что улицы и переулки были такими же узкими и кривыми, как и главная, по которой их вели. Только дома отличались друг от друга по стилю.
        Изредка здания были выкрашены яркой краской, кое-где заметны были попытки несколько изменить архитектурные украшения. Через открытые окна и двери можно было видеть, что стены домов были очень толстыми, а дверные проемы — небольшими, будто люди строили свои жилища, учитывая жару и понимая, что в прохладной глубине дома за толстыми каменными стенами зной африканской пустыни не будет столь изнурительным.
        Вскоре перед бедными пленниками замаячили очертания громоздких сооружений. Подойдя к ним ближе, они решили, что это, очевидно, и есть деловая часть города.
        Кругом располагалось множество небольших лавчонок и базарчиков. Эти торговые точки разбросаны были в живописном беспорядке среди чопорных вилл. Над дверями магазинчиков были краской выведены знаки, сильно напоминающие греческие литеры, однако эти буквы не были греческими — и англичанин и девушка это вскоре поняли.
        Смит Олдуик сильно устал и начал ощущать нестерпимую боль от ран, его охватывала слабость — следствие сильной потери крови. Он теперь чаще спотыкался, и девушка, видя его состояние, предложила ему свою руку.
        — Нет, — запротестовал лейтенант. — Вы сами перенесли слишком много, чтобы вас еще дополнительно нагружать.
        Но хотя Смит Олдуик и делал героические усилия, чтобы не отставать от конвоиров, временами он вынужден был останавливаться, чтобы собраться с силами, и как-то раз, когда он приотстал, переводя дух, стража выразила желание применить жестокость.
        Один из вооруженных мужчин, шедший слева от Смита Олдуика, несколько раз хватал англичанина за плечо и толкал его резко вперед, но когда пленник снова и снова отставал, ражий парень вдруг, без всякого предупреждения налетел на раненого с бешеной яростью. Он подскочил к ослабевшему юноше, ударил его с такой злобой кулаком, что сбил с ног. Подбежав к упавшему Смиту Олдуику, конвоир схватил его левой рукой за горло, а правой выхватил из-за пояса свою длинную саблю. Дико крича, он принялся размахивать клинком над головой пленника.
        Процессия остановилась, и все повернулись лицом к этой жестокой сцене, не проявляя особого интереса. Все выглядело так, будто один из группы наклонился с целью поправить ремешок сандалии, а другой явно поджидал, когда он справится с этим делом, чтобы идти дальше.
        Но если для конвоиров такое обращение с пленником было обычным делом, Берта. Кирчер реагировала по-другому.
        Близко посаженные глаза, рычащее с оскаленными зубами лицо и яростные вопли внушали девушке ужас, однако жестокое и беспричинное нападение на раненого вызывало в ней потребность защитить слабого, что свойственно всем женщинам. Это качество даровано им самой природой.
        Забыв обо всем на свете — и об опасности, грозящей ей самой, ничего не видя перед собой, кроме страданий беспомощного, слабого человека, которого убивали на ее глазах, Берта Кирчер бросилась на помощь Смиту Олдуику. Она схватила за руку с обнаженным клинком визжащее и озверевшее существо, беснующееся над распростертым англичанином.
        Ухватившись в отчаянии за нападающего, она потянула руку с саблей на себя, налегая на нее всем своим весом и силой. Попытка удалась, девушка опрокинула конвоира на дорогу. Он упал в пыль и в попытке спастись от нападения, выронил зажатую в руке саблю. Едва та упала на землю, как сразу была подхвачена девушкой. Стоя около лежащего летчика, Берта Кирчер предстала перед своими захватчиками с отточенным, как бритва, оружием, крепко зажатым в ее сильной не по-девичьи руке.
        Девушка являла собой в этот момент мужественный образ несколько модернизированной Афины-воительницы. Даже ее грязное и разорванное одеяние и растрепанные волосы ничуть не умаляли пафоса ее облика. Мужчина, поверженный ею на землю, быстро вскочил на ноги, и в одно мгновение все его поведение изменилось. От дьявольской ярости он вдруг перешел к визгливому истерическому смеху. Девушка смотрела на него и думала, что поведение ее противника выглядит странно. Собратья обезоруженного стояли, глядя на происходящее с бессмысленными ухмылками на лицах, тогда как рот того, у которого девушка выхватила саблю, дергался и кривился от судорожного смеха. Он, хохоча, даже подпрыгивал на месте.
        Если Берте Кирчер требовались еще какие-нибудь доказательства, чтобы перестать сомневаться в том, что она и Смит Олдуик попали в руки умственно неполноценных людей, то более чем странное поведение мужчины было достаточно убедительным и не нуждалось в комментариях. Внезапная неудержимая ярость и в равной степени неудержимый безрассудный смех, сменивший ее, лишь усугубили впечатление, производимое лицом идиота.
        Внезапно поняв, насколько беспомощна она среди психопатов — ведь любой из мужчин может ее шутя одолеть — и движимая чувством омерзения и состоянием тошнотоворного отвращения, охватившего ее, девушка швырнула саблю на землю к ногам маньяка и, повернувшись к нему спиной, склонилась над англичанином.
        — Это было замечательно с вашей стороны, но вы не должны были так поступать, — еле слышно пробормотал юноша. — Не сопротивляйтесь им: я думаю, они все сумасшедшие, а вы знаете, что говорят врачи — сумасшедшим нельзя перечить, всегда следует приноравливаться к ним.
        Девушка покачала головой.
        — Я не могла иначе. Он убил бы вас, — сказала она.
        Внезапно теплый огонек вспыхнул в глазах пилота. Он протянул руку и сжал пальцы Берты Кирчер.
        — Вы хоть немного любите меня, дорогая? — спросил он. — Разве вы не можете мне сказать, что любите — ну хоть чуть-чуть?
        Берта Кирчер не отняла своей руки, но грустно покачала головой.
        — Пожалуйста, не надо об этом, — сказала она. — Я сожалею, но вы мне лишь очень нравитесь.
        Свет погас в его глазах, и пальцы разжались.
        — Пожалуйста, простите меня, — пробормотал он. — Я намерен был ждать, пока мы не выберемся из этой кутерьмы и вы будете в безопасности среди своих людей.
        Вероятно, я был в шоковом состоянии или со мной случилось что-то вроде умопомрачения после того, как я увидел, что вы вступились за меня. Во всяком случае, сейчас ведь не имеет большого значения, что я болтаю, разве не так?
        — Что вы имеете в виду? — быстро спросила девушка.
        Лейтенант поежился и уныло улыбнулся.
        — Мне уже никогда не уйти живым из этого проклятого города. Я не стал бы упоминать об этом, но мне кажется, вам следует знать о неизбежном. Мне здорово досталось от льва, да еще этот парень — он почти прикончил меня. Могла быть какая-то надежда, если бы мы попали к цивилизованным людям, и мне смогли бы оказать медицинскую помощь, но здесь, среди этих чудовищных созданий, на это и надеяться нельзя. Какой уход среди этих людей я смог бы получить, даже отнесись они ко мне дружелюбно?
        Берта Кирчер знала, что Смит Олдуик говорит правду, однако не могла допустить, что милый юноша умрет. Он ей очень нравился, и она действительно сожалела, что не может полюбить его, но она знала, что сердце ее молчит.
        Ей казалось, что любой девушке так легко было бы влюбиться в лейтенанта Гарольда Перси Смита Олдуика — английского офицера и джентльмена, выходца из старинной семьи, человека достойного, обеспеченного, да к тому же молодого, красивого и приветливого. Чего еще могла желать любая девушка? Иметь такого замечательного человека в качестве мужа, мужа, любящего ее, — было бы счастьем для каждой, а что она завоевала любовь Смита Олдуика, Берта Кирчер не сомневалась.
        Она задумалась, а затем, положив руку на его пылающий лоб, под влиянием порыва прошептала:
        — Не теряйте надежду! Попытайтесь выжить ради меня и ради себя, а я постараюсь полюбить вас!
        Как будто стимулирующее средство было внезапно введено в жилы пилота. Его лицо сразу осветилось энергией, и с усилием, какого никто не мог ожидать от истекающего кровью человека, он медленно поднялся на ноги, хотя стоял несколько неуверенно. Девушка подставила ему свое плечо, чтобы он оперся о него, после того, как он оказался на ногах.
        В то мгновение они совсем не замечали своего окружения, и теперь, глядя на захватчиков, увидели, что те снова впали в свое привычное состояние полного безразличия ко всему. По жесту одного из конвоиров поход возобновился, будто никакого инцидента и не произошло.
        Берта Кирчер испытывала неожиданный упадок сил после минутной экзальтации. Давая в недавнем обещании англичанину надежду, она знала, что кривит душой, делая приятное для него, нежели для себя, а теперь, когда страшная сцена закончилась, девушка поняла, хотя сознавала это и раньше, до того, как обнадеживала лейтенанта, что ее обещание едва ли выполнимо: маловероятно, что она сможет полюбить молодого англичанина, как он того хотел бы. Но что такого она пообещала? Только то, что постарается его полюбить...
        — А теперь что? — спросила она себя.
        Ей было понятно, что если и существовала надежда на возвращение в цивилизованный мир, то очень маленькая. Даже если бы эти люди проявили к ним дружелюбие и согласились их отпустить восвояси, то как выбраться из этих мест, как найти дорогу к побережью?
        Тарзан мертв, в этом Берта Кирчер была полностью уверена, увидев его безжизненное тело, лежащее у входа в пещеру. Она заметила его, когда ее вытаскивали наружу нападавшие. Так что не было никого, кто мог бы обеспечить им безопасность в трудном пути.
        С тех пор, как девушка и англичанин были захвачены в плен, они старались не вспоминать человека-обезьяну, так как каждый из них понимал, что означала для них потеря Тарзана. Но сейчас Берта Кирчер вслух поделилась мыслями о нем и попыталась выяснить, что заметил англичанин в ту роковую ночь, когда на них напали безумцы с их львами. Оба пришли к единому мнению по поводу случившегося. Смит Олдуик даже видел, как лев прыгнул на Тарзана, когда сам был разбужен ревом нападавших зверей, и хотя ночь была темная, он был в состоянии заметить, что тело человека-обезьяны не шевельнулось с того момента, как он оказался под брюхом зверя.
        И потому, если в другое время за последние несколько недель Берта Кирчер гнала от себя тоскливое ощущение безнадежности своего положения, то теперь, после смерти Тарзана, она готова была допустить, что надежда на спасение абсолютно потеряна.
        Улицы стали заполняться безобразными мужчинами и женщинами — жителями этого странного города. Иногда отдельные люди замечали их и, казалось, проявляли к ним огромный интерес, а другие проходили мимо с пустыми глазами. Казалось, безумцы не сознавали, где находятся, и не видели в упор своего непосредственного окружения, заодно не обращая внимания на пленников.

        Однажды послышались странные звуки со стороны боковой улицы, и, посмотрев туда, пленники увидели человека, мечущегося в приступе дьявольского взрыва ярости, похожего на тот, которому они были свидетелями при недавнем нападении конвоира на Смита Олдуика. Свирепое существо давало выход своей безумной злости, измываясь над ребенком: оно избивало дитя, осыпало его гра-
        дом ударов и останавливалось лишь для того, чтобы время от времени взвизгнуть. Наконец, перед тем, как путники почти миновали перекресток, они напоследок увидели, что свирепое существо, подняв поникшее тельце ребенка над головой, швырнуло его со всей силы на плиты галереи, а затем, кружась и дико хохоча, бросилось бежать вдоль извилистой улочки.
        Две женщины и несколько мужчин стояли и тупо взирали на это жестокое избиение. Пленники были слишком далеко от них, и выражения лиц молчаливых свидетелей садистской сценки невозможно было рассмотреть: жалость или ярость, а то и просто одобрение происходящего выражали физиономии дегенератов — осталось неизвестным. Но что бы там ни было — никто из зевак не подумал вмешаться и спасти ребенка.
        В нескольких ярдах далее страшная старая ведьма, облокотившись о подоконник второго этажа, смеялась и что-то бормотала себе под нос, делая ужасные гримасы проходившим мимо. Все шли своей дорогой, очевидно, для выполнения каких-то обязанностей, куда призывали их долг или другие неведомые причины. Люди двигались спокойно, как жители любого из цивилизованных городов.
        — Боже! — пробормотал Смит Олдуик. — Какое жуткое место!
        Девушка внезапно повернулась к нему.
        — Ваш пистолет все еще при вас? — спросила она.
        — Да, — ответил офицер. — Я засунул его под рубашку, они меня не обыскивали, было слишком темно, чтобы они могли увидеть, имеется ли при мне оружие или нет. Поэтому я спрятал пистолет в надежде, что его не отберут, и он сослужит мне службу в последнюю минуту.
        Девушка подвинулась к лейтенанту поближе и взяла его за руку.
        — Сохраните один патрон для меня, пожалуйста, — взмолилась она.
        Смит Олдуик взглянул на нее и быстро заморгал глазами. Непрошеная, смущающая его влага заполнила их. Он понял, конечно, как ужасна была предстоящая им участь, но это могло касаться только его одного. Казалось невозможным, чтобы кто-либо смог обидеть такую милую, красивую девушку, какой была Берта Кирчер. И то, что она должна быть уничтожена — уничтожена им самим — испугало его. Такой исход дела казался страшным, представить, как он лишает жизни дорогое существо, было невозможно. Он и так уже был полон мрачных предчувствий, а сейчас был потрясен и взволнован вдвойне.
        — Не думаю, чтобы я мог это сделать, Берта, — сказал он.
        — Даже чтобы спасти меня от страшных мучений? — удивилась она.
        Юноша печально покачал головой.
        — Я никогда не смог бы этого сделать.
        Улица, по которой они проходили, внезапно превратилась в широкую аллею, и перед ними раскинулась большая и красивая лагуна. Спокойная поверхность воды отражала чистое лазурное небо. В этом месте вид всего, что их окружало, сильно изменился. Здания стали выше и значительно претенциознее по конструкции и украшающим их орнаментам. Сама аллея была выложена мозаикой варварского, но ошеломляюще красивого рисунка. В облицовке зданий красок было намного больше, чем в остальных городских домах, большую часть отделки стен, как видно, составляло тонкое листовое золото. Во всех украшениях были использованы в разных видах стилизованная фигура попугая, реже попадались изображения льва или обезьяны.
        Туземцы вели пленных вдоль тротуара, бегущего рядом с лагуной, еще некоторое время, а затем через дверной проем с аркой наверху ввели в одно из зданий, фасад которого был обращен к аллее.
        Здесь, прямо за входом, находилась огромная комната, обставленная массивными скамьями и столами, на мебели были искусно вырезаны фигуры неизменных попугаев, львов и обезьян, попугаи всюду преобладали.
        За одним из столов сидел мужчина, ничем не отличавшийся от тех, которые привели сюда пленников. Перед этим мужчиной группа остановилась. Один из сопровождающих доложил об их прибытии, как смогли догадаться пленные. Это, по-видимому, был довольно подробный устный доклад. То ли они очутились перед судьей, то ли перед военным офицером или гражданским сановником — они не знали, но сидящий за массивным столом был, очевидно, человеком при власти, так как, выслушав подробный отчет, он принялся внимательно рассматривать двух пленников, затем попытался завязать с ними разговор, но, не получив ответов на заданные вопросы, прекратил попытки. Затем отдал несколько коротких приказов тому, кто докладывал о прибытии.
        Тут же двое мужчин подошли к Берте Кирчер и дали ей знак следовать за ними. Смит Олдуик попытался пойти за ней, но был перехвачен одним из стражников. Тогда девушка остановилась и повернулась к мужчине за столом. Умоляюще глядя на него, она показывала как только могла, делая знаки руками, что ей хотелось бы быть вместе со Смитом Олдуиком, но мужчина отрицательно покачал головой и жестом приказал удалить ее. Англичанин вновь попытался последовать за девушкой, но был снова задержан. Юноша был слишком слаб и беспомощен, чтобы силой осуществить свое желание. Он подумал о пистолете, спрятанном за пазухой, и о тщетности попыток одолеть весь город несколькими патронами, оставшимися у него.
        До этого, за исключением бессмысленного нападения на ослабевшего юношу во время пути, у пленников не было причины жаловаться, что с ними несправедливо обращались, поэтому Смит Олдуик рассудил, что, быть может, разумнее будет не оказывать сопротивления до тех пор, пока не настанет время, когда выяснится, что отношение к нему явно враждебно. Он провожал взглядом девушку, которую уводили из помещения, до самого момента исчезновения ее из виду. Она, уходя, повернулась и помахала ему рукой.
        — Счастливо! — крикнула она и скрылась в дверях.
        Львы, вошедшие в здание вместе с людьми и сидевшие смирно, пока человек у стола рассматривал пленных, были выпровожены из комнаты через дверной проем, находившийся позади сидевшего за столом. По направлению к этому же самому дверному проему двое мужчин повели и Смита Олдуика. Он оказался в длинном коридоре, стены которого прорезаны были множеством дверей, некоторые двери, распахнутые настежь, открывали за собой другие помещения.
        В дальнем конце коридора находилась тяжелая решетка, загораживавшая собой вход в виднеющийся за ней открытый двор. В этот двор провели узника, и когда он вошел в него с двумя стражниками по бокам, то оказался на площадке, окруженной внутренними стенами здания. Она была похожа на внутренний сад. Там росло несколько деревьев и цветущих кустов. Под деревьями стояли скамьи. Наибольшее внимание пленника привлекли львы, те самые, что сопровождали конвой при возвращении в город. Сейчас они лежали, растянувшись на земле, или беспокойно прохаживались взад и вперед по травке во внутреннем садике.
        Посреди двора стража остановилась. Двое мужчин обменялись несколькими словами, затем повернулись и вышли в коридор. Захлопнулась тяжелая решетка. Англичанин застыл как вкопанный. Его обуял дикий страх. До его усталого сознания начало доходить положение, в которое он попал. Смит Олдуик повернулся, схватился за решетку, пытаясь ее отодвинуть и спастись от хищников, спрятавшись в коридоре, но все его усилия ни к чему не привели: решетка была надежно закреплена. Он громко позвал удалявшихся мужчин, их еще было видно сквозь прутья. Единственным ответом был громкий, какой-то безумный визгливый смех. Отсмеявшись, эти двое ушли и захлопнули за собой дверь в дальнем конце коридора. Смит Олдуик остался один на один со львами.

         Глава 19
        РАССКАЗ КОРОЛЕВЫ

        Тем временем Берту Кирчер провели через площадь к самому большому, помпезно украшенному дому, наиболее выделяющемуся среди окружавших его строений. Здание занимало все пространство по одной стороне площади и поднималось ввысь на несколько этажей. К главному входу вели широкие каменные ступени, у основания их оскалились огромные каменные львы, а наверху лестницы стояли два постамента по обеим сторонам тяжелой двери, преграждающей вход. Постаменты были одинакового размера, на каждом возвышалось каменное изваяние, изображающее большого попугая.
        Когда девушка приблизилась к этим статуям, она увидела, что капитель каждой колонны, поддерживающие свод, была украшена высеченным из камня подобием человеческого черепа, на каменных черепах сидели живые попугаи. Над дверным проемом, увенчанным аркой, и на стенах здания были изображены фигуры попугаев, а также львов и обезьян. Некоторые из них были вырезаны в виде барельефов, другие изображены в мозаике, третьи — нарисованы на поверхности стенной штукатурки в виде фресок.
        Цвета фресок, изображавших птиц и зверей, были явно смягчены пролетевшими над ними годами, в результате чего их вид только выигрывал — приглушенные краски создавали эффект особой выразительности и добавляли прелести чудесным рисункам.
        Скульптурная и мозаичная работы были прекрасно выполнены, они свидетельствовали о высокой степени художественного мастерства ваятелей. В отличие от первого здания, в которое девушку привели вместе с лейтенантом, где подъезд, тоже увенчанный аркой, не имел дверей и служил лишь архитектурным украшением. Здесь лестница и арка использовались по прямому назначению. Вход в здание закрывали тяжелые массивные двери.
        В нишах, образованных колоннами, поддерживающими затейливую арку, и возле основания пьедесталов, на которых возвышались каменные попугаи, а также в других местах на широкой лестнице сидели, развалясь, или стояли, облокотясь о перила, десятка два вооруженных мужчин. Туники на них были ярко-желтого цвета, грудь и спину каждого из них украшало вышитое изображение попугая. Птица сияла и переливалась многоцветьем ниток.
        Когда Берту Кирчер вели по лестнице, один из воинов, одетый в желтое, подошел и остановил ее проводников на самом верху ступенек. Мужчины обменялись несколькими словами, и пока они разговаривали, девушка заметила, что тот, кто задержал их, как и столпившиеся на лестнице люди из его команды, которых она могла разглядеть, видимо, обладал еще меньшим интеллектом, нежели те, кто принимал участие в охоте на них.
        Жесткие щетинистые волосы мужчин, одетых в желтые туники, росли совсем низко над бровями, а у некоторых вообще начинались прямо от бровей, радужная оболочка маслянистых глаз была еще меньше, чем у знакомых девушке дегенератов, еще больше выделялась белизна вылупленного глазного яблока.
        После непродолжительных переговоров человек, стоящий на страже у дверей, ведущих в роскошное здание, повернулся и ударил по одной из панелей рукояткой копья, одновременно подзывая нескольких своих товарищей. Те с трудом поднялись с насиженных мест и не торопясь подошли к подозвавшему их мужчине.
        Вскоре огромные створки начали медленно расходиться, открываясь со скрипом. Казалось, ими управляет какой-то туго поддающийся механизм. Когда тяжелые двери наконец совсем раздвинулись, девушка увидела за ними силу, приводящую в движение массивную дверь. Каждую ее половину тянули на себя по полудюжине обнаженных негров.
        У дверного проема двое стражников, приведших девушку, сдали ее присутствующему здесь караулу и вернулись явно восвояси. Место стражников заняли полдюжины солдат, одетых в желтые рубахи с попугаями. Эти люди втолкнули Берту Кирчер в дверной проем, чернокожие тотчас потянули тяжелые цепи, и створки массивных дверей снова закрылись. Наблюдая за неграми, девушка с ужасом увидела, что несчастные создания были прикованы цепями к притолоке.
        Берта Кирчер очутилась в громадной прихожей. В центре ее плескался небольшой водоем с чистой водой. Опять на полу и стенах повторялись в различных сочетаниях те же художественные изображения попугаев, обезьян и львов, только внутри здания многие фигурки, украшающие стены, были сделаны из золота, в чем девушка была убеждена, видя их тусклый желтый блеск. Прихожая плавно переходила в длинный коридор, уходящий куда-то в глубь здания. Стены коридора образовывал ряд открытых арок, через них по обеим сторонам виднелись открытые просторные залы.
        Прихожая вовсе не была богато обставлена: у стен стояли резные скамьи и столы. Мимолетное впечатление оставило в памяти девушки ощущение, что стены были увешаны разноцветными и весьма старинными гобеленами, а на полу лежали толстые ковры с грубым рисунком и в большом количестве по ним были разбросаны шкуры львов и леопардов. Впечатление прихожая производила благоприятное, явно убранством ее занимался некто, обладающий отменным вкусом.
        Комната сразу направо от входа была полна мужчин одетых в черные туники, а стены ее были украшены развешанным оружием, преимущественно это были копья.
        В дальнем углу коридора пологие ступеньки вели к другой закрытой двери. Здесь стража вновь остановилась. Один из стражников у этой двери, выслушав донесение сопровождающего девушку воина, скрылся за дверью, оставив всех дожидаться снаружи. Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем посланник вернулся. Стража снова сменилась, и девушку впустили за закрытую и весьма тщательно охраняемую дверь.
        Ее провели через три другие комнаты, мимо трех массивных дверей. У каждой двери стража менялась и, наконец, Берту Кирчер втолкнули в сравнительно небольшое помещение, где взад и вперед вышагивал мужчина в яркокрасной тунике. На груди и спине его туники был вышит громадный попугай, а на голове красовался грубый головной убор, увенчанный набивным попугаем.
        Стены этой комнаты были полностью скрыты драпировками, испещренными вышитыми изображениями сотен и даже тысяч попугаев. Инкрустация на плитах пола продолжала ту же тему, только попугаи были сделаны из золота. И на потолке были нарисованы попугаи с ярким оперением и распростертыми, как бы в полете, крыльями.
        Мужчина, к которому привели девушку, был очень высокого роста — выше всех, кого Берта Кирчер видела на городских улицах. Его кожа, подобная старинному пергаменту, покрылась морщинами за долгие годы жизни, тело было дряблым и жирным. Мужчина с попугаем на голове выглядел куда более упитанным, чем его поджарые соотечественники. Его обнаженные до плеч руки, однако, свидетельствовали о недюжинной физической силе их обладателя, а по походке чувствовалось, что толстяк еще вовсе не чувствует себя стариком. Выражение его лица указывало на полное слабоумие, и был он самым отвратительным созданием, какого когда-либо видела в своей жизни Берта Кирчер.
        В течение нескольких минут жирный идиот в попугаячьей шапке, казалось, не замечал девушку. Он продолжал беспокойно метаться из угла в угол по комнате. Вдруг без малейшего предупреждения, будучи в дальнем углу, он неожиданно застыл, засопел и бешено ринулся к ней.
        Берта Кирчер непроизвольно отпрянула назад, вытянув перед собой ладони в попытке оттолкнуть омерзительное страшилище, но стоящие рядом с ним воины, доставившие ее в это помещение, схватили девушку за руки и удержали на месте.
        Несмотря на яростно выказанное намерение напасть, мужчина остановился на полпути, даже не приблизившись к ней. Минуту страшные белесые глаза кретина испытующе уставились в лицо девушки. Берта Кирчер замерла, пытаясь выдержать бессмысленный взгляд. Толстяк внезапно разразился идиотским смехом. Две или три минуты это создание предавалось веселью, брызгая слюной во все стороны, а затем смех прекратился так же неожиданно, как и начался. Идиот принялся осматривать девушку. Он потрогал пальцами ее волосы, пощупал кожу на руке, подергал ее одежду и мимикой показал, чтобы она открыла рот, чем он, кажется, особенно заинтересовался, обратив внимание одного из воинов на ее клыки, а затем обнажил свои собственные острые клыки, показывая их пленнице.
        Вскоре толстяк снова начал расхаживать взад и вперед, и прошло целых четверть часа, прежде чем он вновь обратил внимание на пленницу, и только затем, чтобы коротко отдать какой-то приказ охранникам. Девушку тут же увели из помещения.
        Теперь воины вели Берту Кирчер анфиладой путаных коридоров и комнат, поднялись по каменной лестнице, ведущей на этаж выше, и пройдя довольно долгий путь по лабиринтам дворца, остановились, наконец, перед небольшой дверью, которую охранял обнаженный негр, вооруженный копьем. По слову стражников негр открыл дверь, и они прошли в помещение с низким потолком, где девушка сразу увидела, что оказалась за надежной решеткой. Комната была обставлена мебелью, какую она уже успела заметить в других помещениях: те же безыскусные скамьи и столы, ковры на полу и гобелены на стенах, хотя во всех отношениях убранство здесь было проще, нежели виденное ею на первых этажах. В одном углу стояла низкая кушетка, покрытая пушистым ковром, похожим на тот, что лежал на полу, но этот был более светлой окраски. На кушетке восседала женщина.
        Когда Берта Кирчер рассмотрела ее, то открыла от изумления рот. В комнатке с низким потолком на скромной кушетке сидело существо, совершенно иное, нежели виденные девушкой на городских улицах безумные мегеры. Перед ней была старая женщина. Она смотрела на вошедшую выцветшими голубыми глазами, глубоко запавшими под морщинистыми веками, но в этих глазах светился разум, они принадлежали нормально мыслящему человеку, а увядшее лицо с запавшим беззубым ртом было лицом белой женщины, некогда, видимо, отличавшейся незаурядной красотой.
        Наглядевшись на девушку, женщина встала и подошла к ней. Ее походка была слабой и неверной. Старуха вынуждена была опираться на длинный посох. За него она держалась обеими руками. Один из охранников сказал ей несколько слов, затем стража повернулась и покинула помещение.
        Девушка стояла возле самой двери, молча ожидая, чем может окончиться странная аудиенция.
        Старая женщина пересекла комнату и остановилась перед Бертой Кирчер, подняв свои водянистые, слабо видящие глаза на свежее молодое лицо. Затем оглядела пришедшую с ног до головы и снова подняла свои старые глаза к лицу Берты Кирчер.
        Берта со своей стороны не менее откровенным взглядом рассматривала согбенную старушку. Та заговорила первой. Старческим шамкающим голосом она тараторила быстро, запинаясь на отдельных словах, как будто пользовалась словами чужого, наполовину забытого языка.
        — Вы из внешнего мира? — спросила она по-английски. — Помоги Боже, что бы вы могли говорить на этом языке.
        — Английский! — воскликнула девушка. — Да, конечно, я говорю по-английски.
        — Благодарение Богу! — воскликнула маленькая старая женщина. — Я не знала, смогу ли я сама говорить на нем, чтобы кто-то, кто меня слышит, мог понять. В течение шестидесяти лет я пользовалась ненавистной мне речью, невнятной, бедной словами речью! За шестьдесят лет я не слышала ни единого слова на своем родном языке. Бедная девочка! Бедное создание! — вдруг пробормотала старуха, глядя с сочувствием на Берту Кирчер. — Какое ужасное несчастье доставило вас в руки этих безумцев, моя милая?
        — Вы — англичанка? — спросила Берта Кирчер. — Я правильно поняла то, что вы сказали? Вы англичанка и находитесь здесь уже шестьдесят лет?
        Старая женщина утвердительно кивнула головой.
        — За шестьдесят лет я никогда не выходила за пределы этого дворца! Идем, — сказала она, протянув свою костлявую руку. — Я очень стара и не могу долго стоять. Иди, деточка, посиди со мной на кушетке.
        Девушка взяла протянутую руку и помогла старой леди добраться до противоположной стороны комнаты, и, усадив старушку, расположилась рядом с ней.
        —  Бедное дитя! Бедное дитя! — сокрушенно стонала старая женщина. — Намного лучше было бы тебе умереть, но злой рок дал им возможность привести тебя сюда. И моя судьба схожа с твоей. Вначале я могла бы покончить с собой, но всегда была надежда, что кто-нибудь придет и вызволит меня отсюда. Шли годы, однако никто не приходил. Расскажи мне, как они тебя поймали?
        Очень кратко девушка рассказала основные свои приключения, сделавшие ее пленницей жителей этого города.
        — Значит, с тобой в город привели мужчину? — спросила старая женщина.
        — Да, — ответила девушка, — но я не знаю, где он и какие намерения у захватчиков на его счет. Точно так же я не знаю и того, что они намереваются сделать со мной.
        — Никто не может догадаться, — подтвердила старая женщина. — Они сами не знают, что сделают через минуту, каковы будут их намерения, но я думаю, ты больше никогда не увидишь своего друга.
        — Но они же не убили вас, — напомнила девушка. — И вы были их пленницей в течение шестидесяти лет. Это вы сами только что рассказали.
        — Ах, милое дитя, — горестно вздохнула собеседница. — Они не убили меня, не убьют и тебя, хоть один Бог знает, к добру ли это. Пожив в этом ужасном месте, сдается мне, ты станешь молить Господа о ниспослании смерти.
        Кто эти люди, жители города? — спросила Берта Кирчер. — Какой они национальности и расы? Они так отличаются от всех, кого я когда-либо видела! Ответьте мне, пожалуйста, и расскажите, ради Бога, как вы сюда попали?
        — Это было очень давно, — сказала старая женщина, покачиваясь взад и вперед на кушетке. — Это было давным-давно. Ох, как давно это было! Мне тогда было всего двадцать лет! Подумай-ка об этом, дитя! Взгляни на меня. У меня нет другого зеркала, кроме моей ванны. Я видела в воде свое отражение, но сейчас больше не могу ничего рассмотреть, глаза мои стары, и я не знаю, во что превратилась. Но пальцами я могу ощущать свое старое и морщинистое лицо, мои запавшие глаза и эти дряблые губы, облепившие беззубые десны. Я стара, согбенна и страшна как смерть, но тогда я была молодой, и они говорили, что я красива. Но я не буду лицемерить, я действительно была красивой. Зеркало всегда говорило мне об этом.
        Мой отец был миссионером во внутренней области страны. Однажды на нашу миссию налетела банда арабов-работорговцев. Они захватили мужчин и женщин маленькой негритянской деревни, где проповедовал мой отец, а также взяли в плен и меня. Арабам немного было известно о тех землях, где обращал в христову веру туземцев мой отец, и поэтому они вынуждены были взять мужчин нашей деревни в качестве проводников и целиком положиться на них в поисках обратной дороги. Арабы сказали мне, что никогда раньше их хозяева не забирались так далеко на юг Африки. Они слышали, что где-то в этих местах есть страна, богатая слоновой костью и рабами, и лежит она западнее нашей деревушки. Работорговцы собирались идти туда, и уже оттуда они повели бы нас на север, где хотели продать меня в гарем какому-нибудь чернокожему султану.
        Арабы часто обсуждали, за какую цену можно меня сбыть в гарем и, чтобы цена моя не упала, ревниво охраняли меня друг от друга. Путешествие для меня было поэтому не утомительным, мне давали лучшую пищу по их приказу и не трогали, обращаясь довольно сносно.
        Но через некоторое время, когда мы пересекли границы земель, которые мужчинам нашей деревни были знакомы, и вступили в каменистую и безводную пустыню, арабы поняли, наконец, что заблудились, однако все же продолжали двигаться к западу, пересекая ущелья и идя по сожженной солнцем земле, изнывая от безжалостного зноя и жажды. Бедные рабы, захваченные ими, конечно, вынуждены были тащить на себе все снаряжение лагеря и вдобавок награбленное добро. Перегруженные, полуголодные и страдающие от жажды, они вскоре стали мереть как мухи.
        Мы недолго продержались в пустынной местности. Голод, жара и жажда лишали людей человеческого облика, превращая их в хищных зверей. Арабы вынуждены были убивать лошадей, потому что другой пищи взять было негде. К тому же мы достигли глубокого ущелья, через которое невозможно было перевести животных. Лошади были зарезаны, а их мясо нагрузили на бедных уцелевших пока еще негров, падающих от слабости.
        Так мы продолжали идти еще два дня, и за это время рабы погибли почти все. Пришел черед самих арабов: теперь и они вынуждены были переносить голод, жажду и изматывающую жару пустыни, влача на себе ценный груз. Сколько глаз мог окинуть пройденный нами путь от земель, изобилующих дичью и влагой, откуда мы вышли, по землям сухим и каменистым, всюду след наш отмечен был кружащими в небе стервятниками, отяжелевшими от избытка пищи. Страшным пунктиром пролегла по пустыне цепочка мертвых тел, уснувших вечным сном на раскаленном песке.
        Слоновую кость оставляли арабы бивень за бивнем по мере того, как чернокожие выдыхались. Вдоль тропы смерти разбрасывалось лагерное снаряжение и сбруя убитых коней.
        По какой-то причине арабский шейх относился ко мне хорошо и заботился обо мне до последней возможности, видимо, руководствуясь той мыслью, что из всех его других сокровищ меня легче всего сохранить, так как я была молода и сильна. После того, как лошадей всех съели, и мы шли пешком, я в пути не отставала от самых крепких мужчин. Мы, англичане, как ты сама знаешь, хорошие ходоки. А вот арабы — те никогда не ходят пешком, постоянно используют лошадей и только в глубокой старости перестают сидеть в седле, ибо уже не могут ездить верхом.
        Я не могу сказать тебе, как долго мы смогли продержаться, но наконец, когда силы нас почти оставили, горстка истощенных людей дошла до дна глубокого каньона. Выбраться на другую сторону, карабкаясь по скалам, — об этом не могло быть и речи. Мы продолжали идти по дну ущелья вдоль отвесных склонов, ступая по песку, устилавшему его. Здесь когда-то в древности протекала река, и ущелье было ее руслом. Наконец мы подошли к месту, показавшемуся нам прекрасной зеленой долиной. Здесь, мы были уверены, в избытке найдется вода.
        К этому моменту нас осталось всего двое — начальник отряда — арабский шейх и я. Мне нет нужды говорить тебе, какова была долина, вы ее нашли в том же виде, что и я. Мы так быстро были схвачены, что, казалось, нас поджидали. Позднее я узнала, что это так и было: так же поджидали они и вас.
        Когда вы проходили через лес, то, должно быть, видели обезьян и попугаев. Войдя во дворец, ты, наверное, заметила, что в украшениях постоянно присутствует изображение этих птиц, а также львов и обезьян. Мы все слышали про говорящих попугаев. У многих дома есть такие. Они повторяют то, чему их научат, но здешние попугаи отличаются от знакомых нам тем, что подслушивают в джунглях, что говорят обезьяны, а после летят в город и пересказывают услышанное людям. Причем говорят об этом на языке, на котором общаются между собой эти ужасные безумцы, населяющие город. Я знаю, в такое трудно поверить, но тем не менее, это истинная правда. Я прожила здесь, среди людей, лишенных разума, и говорящих попугаев шестьдесят лет и провела эти годы во дворце их короля.
        Они доставили меня, как доставили тебя, прямо во дворец. Арабского шейха отправили в какое-то другое место. Я никогда так и не узнала, что с ним случилось после того, как нас разлучили.
        Королем тогда был Аго XXV. С тех пор я повидала много королей. Аго был ужасным человеком, но жители этого Богом проклятого города все ужасны.
        — Почему они такие? — поинтересовалась девушка.
        — Они дегенераты, — ответила старая женщина. — Разве ты об этом не догадалась? Среди них имеются отличные ремесленники и хорошие фермеры, те, кто слегка поумнее, способны поддерживать древний закон и заведенный порядок таким, каков он есть.
        Эти люди почитают всех птиц, но попугай — их главное божество. Имеется один, содержащийся в очень красивом помещении. Он их верховный владыка. Это очень старая птица. Если Аго сказал мне правду, когда я прибыла сюда, попугай уже был стар. Теперь ему, должно быть, почти триста лет. Религиозные ритуалы этих выродков чрезвычайно отвратительны, и я думаю, что соблюдение страшных, бесчеловечных обрядов в течение многих поколений и привело народ к его теперешнему состоянию — наследственному слабоумию.
        И все же, как я уже сказала, у них есть и положительные качества. Если можно верить легенде, их предки — крохотная горстка мужчин и женщин, пришедших откуда-то с севера и затерявшихся в дикой местности Африки. Они нашли здесь только голую пустынную долину. Насколько мне известно, дожди редко или почти никогда не выпадают здесь. Однако вы видели огромный лес и роскошную растительность за стенами города и на его улицах. Это чудо осуществляется путем использования естественных и искусственных родников и водоемов. Вся оросительная система разработана и приведена в действие далекими предками этих кретинов. Они так серьезно этим занимались, что вся долина до сих пор получает достаточное количество воды. Аго рассказал мне, что многие поколения, жившие задолго до его времени, орошали лес путем изменения русла рек, которые питались родниками. Эти же реки снабжали водой и город, но когда корни деревьев разрослись и добрались до глубоких залежей воды — ирригации больше не потребовалось, курс рек изменился, и другие деревья были посажены на пустынных местах. Так выросли здешние джунгли, и по сей день они
покрывают почти всю поверхность долины, за исключением открытого пространства, на котором стоит город. Я не знаю, правда ли это... Может, леса здесь были всегда, и все рассказы о том, как предки горожан изменили лик этой земли — просто одна из легенд, и родилась она в результате того, что действительно в этих местах никогда не бывает дождей, чтобы питать влагой растительность.
        Город населяют своеобразные во многих отношениях люди. Диковинна не только их манера поклонения попугаям. Их религиозные обряды весьма странны. Кроме того, они разводят львов, как иные люди разводят скот. Вы уже видели, как они используют некоторых из этих львов, но большинство зверей откармливается на убой. Представь себе, здешние люди едят львиное мясо. Вначале я думала, что они употребляют его в пищу, соблюдая свои религиозные церемонии. Так, вероятно, поначалу и было, но из поколения в поколение все привыкли к такой еде, и теперь львиное мясо — практически единственное мясо, употребляемое ими в пищу. Они, конечно, скорее умерли бы, чем съели бы мясо птицы, не едят они и обезьян, а травоядных животных разводят лишь для получения молока и как пищу для львов.
        На всех концах города находятся загоны и пастбища для содержания травоядных животных. Кабанов, оленей, антилоп держат в основном для скармливания львам, а стада дойных коз — для получения молока, идущего в пищу юному и пожилому населению города.
        — И вы прожили здесь, среди этого странного народа, все эти годы? — воскликнул Берта Кирчер. — И никогда больше не видели себе подобных?
        Старая женщина утвердительно кивнула головой.
        — Долгие шестьдесят лет вы провели в этом городе, — продолжала девушка, — и дегенераты не тронули вас?
        — Я не говорила, что они «не тронули» меня, — ответила старуха. — Они меня не убили, и только...
        — Какое... — девушка заколебалась. — Какое, — продолжала она наконец, — вы занимали положение среди них? Простите меня, — быстро добавила она. — Мне кажется, я догадываюсь, но мне хотелось бы услышать об этом из ваших уст. Спрашивая о том, каково было ваше положение в этом городе, я думаю о своей участи, она, вероятно, будет такой же.
        Старуха кивнула головой.
        — Да, — сказала она, — вероятно, ты права, и тебе предстоит пройти тот же путь, что и мне, если они сумеют спрятать тебя от здешних женщин.
        — Что вы хотите этим сказать? — удивилась девушка.
        — За шестьдесят лет мне никогда не разрешали близко подходить к женщинам. Это настоящие мегеры, злобные и кровожадные. Женщины убили бы меня, если бы могли до меня добраться. Мужчины страшны, один Бог знает, как они страшны! Но убереги тебя Боже от женщин!
        — Вы хотите сказать, — спросила девушка, — что мужчины меня не тронут?
        — Аго XXV сделал меня королевой, — ответила старая женщина. — Но у него было много других жен-королев, и не все они принадлежали роду человеческому. Эти королевы были весьма опасны. Его, правда, не пытались убить после того, как появилась я, — в течение десяти лет я защищала его от гибели. После я ему наскучила, и он вернулся к другим своим женам и вскоре погиб. Затем новый король взял меня в жены, и так продолжалось все время. Я сейчас самая старая королева. Очень немногие из женщин доживают до глубокой старости. Они не всегда погибают от руки соплеменников, чаще всего неполноценная психика толкает их на самоубийство. Они, случается, впадают в состояние депрессии, во время которой и склонны накладывать на себя руки.
        Старуха вдруг повернулась и. указала на зарешеченные окна напротив:
        — Ты видишь комнату? — спросила она. — В том крыле здания, у дверей дежурит чернокожий евнух. Ты, вероятно, идя сюда, проходила мимо. Где бы ты ни увидела решетки и чернокожего скопца, знай, там заперта женщина, так как, за редким исключением, их никогда не выпускают из ^гаремного плена. Женщин считают опасными, и они действительно яростнее мужчин.
        Несколько минут обе собеседницы сидели, погрузившись в молчание, а затем молодая женщина обратилась к старой:
        — Разве нет пути к побегу? - спросила она.
        Старая королева снова указала на окно с решетками, а затем на дверь, говоря:
        — И меня сторожит евнух. Если даже тебе удастся миновать его, как ты выберешься на улицу? Предположим, повезет, и ты окажешься за пределами дворца, но как же ты пройдешь по городу к наружной стене? И даже, если вдруг ты одолела невероятно трудный путь, добралась до городской стены и каким-нибудь хитроумным способом получила разрешение выйти за ворота, можешь ли ты надеяться пересечь дикий лес, где бродят черные львы и поедают людей, забредших туда? Нет! — воскликнула старуха, отвечая на свой же вопрос. — Спасения нет, даже после того, как удастся побег из дворца, будет пройден город и лес — все завершится смертью от голода и жажды в страшной каменной пустыне, окружающей долину.
        За шестьдесят лет вы впервые обнаружили этот похороненный в веках город. Из тысячи обитателей ни один не покидал этой долины никогда. Ни в памяти людей, ни даже в их легендах не сохранилось и следа сведений, что кто-то из внешнего мира приходил к ним. Правда, есть одно исключение из этого правила. До моего появления только один воинственного вида гигант забрел в затерянный город. История об этом посещении передается горожанами от отца к сыну. — Старуха задумалась, ее седая голова мелко тряслась. Подняв на девушку мутные глаза, она продолжила рассказ. — Я думаю, по описанию, это был наверняка испанец, мужчина-гигант. Он был снаряжен в доспехи, в руке нес круглый щит. Голову его венчал шлем. Верзила пробил себе дорогу через страшный лес к городским воротам, напал на тех, кто был послан его взять в плен, и поубивал их, протыкая своим копьем. Когда он наелся фруктов и овощей в пригородном саду, напился воды из родника, то повернулся и отправился обратно в лес, ко входу в ущелье. Но хотя воинственный гигант смог уйти из города и не погиб в лесу, он не смог убежать из пустыни. Как гласит легенда,
король, боясь, что незваный гость может вернуться и привести с собой других, чтобы покорить слабоумный народец, вдогонку ему выслал группу воинов с приказом найти и убить пришельца.
        В течение трех недель гонцы не могли его обнаружить, так как пошли не тем путем, но наконец набрели на его кости, чисто обглоданные грифами. Они лежали на расстоянии двух дней пути в том же ущелье, через которое, наверное, и вы, и я вошли в долину. Я не знаю, — продолжала старая женщина, — верна ли эта легенда. Может, это одна из многих страшных сказок, которые рассказывают дегенераты своим деткам.
        — Эта история правдива, — ответила девушка. — Я могу подтвердить, так как видела скелет и заржавевшие доспехи огромного человека своими глазами. Они лежали под отвесной скалой в ущелье.
        В этот момент дверь бесцеремонно отворилась, и в комнату вошел негр, неся в руках два тяжелых подноса. На них стояла посуда. Это были сосуды, несколько напоминавшие суповые миски, но меньших размеров. Чернокожий слуга поставил подносы на стол, не взглянув на женщин, и без единого слова повернулся и вышел. От блюд по комнате разнесся приятный аромат хорошо приготовленной пищи, напомнивший девушке о том, что она очень голодна, и по приглашению старой женщины Берта Кирчер подсела к столу, чтобы отведать принесенную еду.
        Большие сосуды содержали в себе несколько малых, сделанных из фаянса. Кроме того, на подносах лежали тарелочки явно из чеканного золота. К большому удивлению девушки, она нашла рядом с приборами маленькие ложки и вилки необычной формы, они были вполне пригодны для употребления по назначению, как и любой из таких предметов, которыми пользуются в цивилизованном обществе. Зубья вилки были явно из железа или стали, точно определить состав металла девушка, конечно, не могла, зато черенок и ложка целиком сделаны из червонного золота, как и маленькие тарелочки. Они тускло поблескивали в полумраке комнаты.
        Кушанье было отменно приготовлено: душистое мясо, тушенное с овощами. Кроме мяса, было подано блюдо, полное свежих фруктов, и чаша с молоком. Еще на подносе находился маленький кувшинчик с чем-то, напоминающим мармелад.
        Берта была так голодна, что не смогла дождаться, пока ее собеседница сядет за стол. Она жадно набросилась на еду, и пока насыщалась, могла поклясться, что никогда раньше не пробовала более вкусной пищи.
        Старуха медленно подошла к столу и присела на скамеечку напротив.
        Вынув маленькие тарелочки из больших мисок и расположив их перед собой на столе, она внимательно рассматривала девушку, ее губы скривились в сочувственной улыбке: старуха наблюдала, как молодая девушка поглощает с аппетитом куски душистого сочного мыса.
        — Голод — великий повар, — сказала она со смехом.
        — Что вы хотите этим сказать? — поинтересовалась девушка.
        — Я позволю себе напомнить, что несколько недель тому назад тебя, вероятно, стошнило бы при мысли, что придется съесть на обед кошку?
        — Кошку?! — воскликнула пораженная девушка.
        — Да, — утвердительно кивнула женщина. — Какая разница, как ее зовут, — лев ведь всего-навсего большая кошка.
        — Вы хотите сказать, что я ем сейчас львятину?
        — Да, — снова покивала старуха, — и представь, они ее готовят замечательно. Тебе, я вижу, это блюдо пришлось по вкусу.
        Берта Кирчер улыбнулась с некоторым сомнением.
        — Я не могла понять так сразу, — заметила она. — Решила, что это баранина или телятина.
        — Нет, это был лев, — сказала женщина. — Но специально откормленный, за этими львами очень заботливо ухаживают, их кормят специально на убой, а мясо так тщательно пропитывается специями и готовится по-особому, что по вкусу оно может напоминать лучшие сорта телятины или молодого барашка.
        Итак, Берта Кирчер покончила со своим длительным говением, заедая экзотическое жаркое необыкновенными фруктами и запивая все козьим молоком.
        Едва она кончила есть, как дверь снова открылась, и вошел солдат, облаченный в желтую одежду. Он что-то сказал старой женщине.
        — Король, — сказала старуха, — приказал подготовить тебя и привести к нему. Ты будешь жить здесь, милочка, мне велено разделить это помещение с тобой. Король знает, что я не такая, как другие его жены. Он никогда бы не отважился оставить тебя с ними. У короля Хурога XVI случаются периодические проблески сознания. В один из таких периодов тебя должны доставить к нему. Как и все остальные, король считает, что только он один из всего общества нормален. Но он, я думаю, догадывается, как догадывались разные люди, с которыми я соприкасалась, живя здесь, включая самих королей, что я, по крайней мере, менее сумасшедшая, чем все остальные. Однако сама удивляюсь, как удалось мне сохранить свой рассудок за столь долгие годы. Скажу тебе откровенно, детка, это выше моего понимания.
        — Что подразумевается под словом «подготовить»? — спросила озадаченная Берта Кирчер, — Вы сказали только, что король приказал меня подготовить и доставить к нему.
        — Вас выкупают в ванне и оденут в платье, подобное тому, что ношу я.
        — Неужели нет пути к спасению? — спросила девушка. — Неужели нет даже способа, каким я могла бы убить себя?
        Женщина подала ей крохотную вилку.
        — Это единственный способ, — сказала она. — Как видишь, зубцы очень острые, но, к сожалению, короткие...
        Девушка вздрогнула, а старая женщина нежно положила ей руку на плечо:
        — Он может только поглядеть на тебя и отправить обратно, — утешила она, — Однажды Аго XXV послал за мной, обнаружил, что я не могу его понять, и приказал, чтобы меня сперва обучили языку его народа, а затем, по-видимому, забыл обо мне на целый год. Иногда я не вижу короля и более длительное время. Был даже один король, он властвовал в течение пяти лет, которого я никогда не видела, хотя мне торжественно объявили, что он взял меня в жены. Всегда имеется надежда: даже я, память о которой, несомненно, похоронена за стенами этого дворца, все еще надеюсь на спасение, хотя никто лучше меня не знает, сколь тщетны мои надежды.
        Старая женщина увела Берту Кирчер в соседнюю комнату, в пол которой был вделан глубокий бассейн, полный теплой прозрачной воды. Девушка с наслаждением выкупалась в нем, смывая с себя усталость и тоску, после чего старая королева принесла ей одно из своих платьев туземного покроя. Такие наряды, больше открывающие, нежели закрывающие тело, Берта уже заметила на женщинах города. Старуха, ловко орудуя золотой иголкой, подогнала платье, на которое пошло очень мало материала, к фигуре девушки. Ткань, из которой был сшит наряд, ничего не скрывала. Прозрачная, как кисея, она подчеркивала красивые очертания юной фигурки.
        — Ну вот, — сказала старуха, поправляя в последний раз одну из складок платья, — теперь ты действительно настоящая королева.
        Девушка с ужасом взглянула на полуобнаженные груди и открытые до середины бедра ноги.
        — Эти люди собираются отвести меня к мужчине в таком неприличном виде? — воскликнула она с ужасом.
        Старуха усмехнулась своей иронической улыбкой.
        — Это ничего, — сказала она. — Ты скоро привыкнешь, как и я. А меня воспитывали в доме пастора и приучили к определенным правилам поведения и манере одеваться. В моей семье считалось неслыханным проступком для женщины обнажить перед кем-нибудь колено без чулка. По сравнению с тем, что ты, несомненно, увидишь во дворце, твой прозрачный наряд — сущие пустяки. Там такого насмотришься — упаси Господи! — И старуха сокрушенно затрясла седыми кудряшками.
        Время ожидания показалось для обезумевшей от тревожных предчувствий девушки долгими часами, когда за ней явится посыльный. Она нервно расхаживала по комнате в ожидании последнего вызова, чтобы предстать перед безумным королем.
        Наступили сумерки. Мерцающие массивные светильники давно уже горели, когда явилось двое стражников и заявили, что Хурог XVI требует немедленной явки новой королевы в свои покои. Старая женщина, Берта выяснила, что ее зовут Ханила, решила сопровождать девушку в тронный зал.
        Берта Кирчер почувствовала облегчение, когда узнала, что с нею будет хотя бы одна родственная душа, как бы ни была бессильна помочь ей слабая, немощная старуха.
        Посыльные проводили их обеих в небольшое помещение этажом ниже. Ханила объяснила, что это одна из прихожих перед тронным залом, в котором король обычно устраивает приемы со своей свитой.
        Несколько воинов в желтых туниках развалились на скамьях, стоящих вдоль стен внутри комнаты. Почти все время они сидели с опущенными вниз глазами и явно пребывали в подавленном настроении. Когда вошли две женщины, некоторые из сидевших равнодушно взглянули па них, но в основном никто не обратил внимания на вошедших.
        Пока женщины ожидали в приемной, из другого помещения вышел молодой человек, одетый в форму с вышитыми попугаями, как и все остальные. Исключение составлял красующийся на низком лбу юноши узкий золотой обруч, украшенный посередине торчащим прямо надо лбом единственным пером явно из хвоста попугая. Когда юноша вошел, солдаты, бывшие в комнате, встали.
        — Это Метак, один из сыновей короля, — прошептала девушке Ханила.
        Принц проходил через комнату , когда его взгляд случайно упал на Берту Кирчер. Он остановился и застыл, глядя на нее. Целую минуту он тупо разглядывал девушку, разинув рот и ничего не говоря.
        Девушка, смущенная его наглым взглядом и своим скудным одеянием, покраснела, опустила вниз глаза и отвернулась. Метак вдруг начал дрожать мелкой дрожью, сотрясающей его с головы до пят, а затем без всякого предупреждения, только громко прокричав что-то бессвязное, бросился вперед и схватил девушку на руки.
        Сразу последовало столпотворение. Двое посыльных, которым было приказано доставить новую королеву на прием в тронный зал, запрыгали вокруг, громко крича, размахивая руками и дико жестикулируя, как бы пытаясь заставить принца отпустить девушку. Но стражники не осмеливались дотронуться до юноши, поскольку он был отпрыском королевской семьи. Остальные солдаты, как бы переживая и сочувствуя буйной выходке принца, выбежали из комнаты, крича и размахивая своими мечами.
        Девушка попыталась освободиться от ужасных объятий маньяка, но он, обхватив ее крепко сильными руками, держал так легко, как если бы она была маленьким ребенком, да еще ухитрился откуда-то вытащить меч и наносить сильные удары по тем, кто находился поблизости от него.
        Один из посыльных был первым, ощутившим на себе, сколь остро лезвие меча принца. Сильным взмахом принц перерубил посыльному ключицу и рассек тело до середины груди. С пронзительным воплем, заглушившим крики остальных присутствующих, несчастный упал на колени, кровь хлестала из ужасной раны. Бедняга пытался встать на ноги, но опрокинулся навзничь и замер в огромной луже собственной крови.
        Тем временем Метак, все еще отчаянно удерживая девушку, бросился к противоположной двери. При виде крови двое из охранников, как бы охваченные приступом маниакального безумия, уронили мечи на пол и бросились друг на друга, пустив в ход ногти и зубы. Другие пытались остановить принца, но кое-кто вставал на их пути, чтобы королевский отпрыск смог беспрепятственно покинуть приемную. В углу комнаты один из охранников скорчился на полу, буйно хохоча. Метак успел добраться до двери и проскочил в нее с девушкой на руках.
        Берте Кирчер показалось, что один из мужчин, присутствовавший при вакханалии, разыгравшейся в приемной, прыгнул на труп убитого и погрузил свои зубы в его еще теплое тело. Она содрогнулась в ужасе. Во время оргий сумасшествия Ханила держалась поближе к девушке, но у дверей Метак увидел старуху, глаза его загорелись злобным огоньком. Он швырнул почти потерявшую сознание Берту Кирчер на пол и, резко развернувшись, замахнулся на старуху мечом. К счастью, Ханила наполовину была скрыта за дверной створкой, поэтому лезвие меча лишь оставило глубокую борозду на каменной арке портика.
        Ханила, ведомая, несомненно, мудростью и шестидесятилетним опытом, бросилась бежать по коридору с быстротой, которую только могли развить ее дрожащие старческие ноги.
        Метак, оказавшись за дверью, вложил меч в ножны, поднял девушку с пола и припустил со своей ношей в противоположную сторону от того места, куда спешила Ханила.

         Глава 20
        ПОЯВЛЕНИЕ ТАРЗАНА

        В тот вечер, еще до наступления темноты, совсем измученный летчик вошел в штаб полковника Кэмпбелла Второго Родезийского полка и отдал честь.
        — Ну, Томпсон, — спросил полковник. — Какие новости, что хорошего скажете? Все остальные вернулись и ничего не нашли — ни Олдуика, ни его самолета. Мне кажется, нужно отказаться от дальнейших поисков. Вся надежда только на вас, может, вы оказались более удачливым?
        — Все так. Мне повезло больше, чем другим, — ответил молодой офицер. — Я нашел самолет.
        — Да ну? — воскликнул полковник Кэмпбелл. — Где же он находится? Вы обнаружили какой-нибудь след Олдуика?
        — Он оказался в самом гнусном месте, какое когда-либо можно встретить на земле: это крошечная, но жуткая территория. Узкое ущелье! Самолет то я увидел, но добраться до него не смог. Там все время бродил вокруг настоящий дьявол в образе льва.
        Я совершил посадку у самого края ущелья и собирался спуститься вниз, взглянуть на самолет, но этот четвероногий «друг» околачивался там больше часа, и я вынужден был отказаться от попытки рассмотреть самолет поближе.
        — Вы считаете, что львы сожрали Олдуика? — спросил полковник.
        — Сомневаюсь, — ответил лейтенант. — Я сужу по тому, что не заметил никаких признаков львиной трапезы рядом с самолетом. Взлетел я после того, как обнаружил, что до самолета невозможно добраться, и по пути разведал ущелье вдоль и поперек. В нескольких милях южнее я обнаружил небольшую долину, в центре которой — пожалуйста, не сочтите меня сумасшедшим, сэр, — стоит настоящий город — улицы, здания, центральная площадь с озерцом посередине, довольно внушительные дома с куполами и минаретами и тому подобное.
        Старший офицер посмотрел на младшего с сочувствием.
        — Вы взвинчены, Томпсон, — сказал он с сожалением. — Идите и хорошенько поспите. Вы слишком долго напрягали внимание, разыскивая самолет на обширных пространствах. Возможно, эти поиски подействовали вам на нервы.
        Молодой человек тряхнул головой несколько раздраженно.
        — Простите меня, сэр, — сказал он, — но я рассказываю вам правду. Я не ошибся. Мой аэроплан кружил над этим городом некоторое время. Может быть, Олдуик добрался туда, или был захвачен в плен людьми, населяющими его.
        — А в городе вы заметили людей? — спросил полковник.
        — Да, я видел их на улицах.
        — Как вы считаете, конница сможет добраться до долины? — продолжал спрашивать полковник.
        — Нет, — ответил Томпсон. — Местность вся пересечена глубокими, почти непроходимыми ущельями. Даже и пехоте досталось бы до чертиков, кроме того, я не обнаружил в округе нигде источника воды, хотя бы даже для двухдневного похода.
        В это время к штабу Второго Родезийского полка подъехал большой автомобиль. Он остановился перед входом, а через минуту из машины вышел генерал и проследовал в штаб. Полковник Кэмпбелл поднялся и отдал честь старшему по званию начальнику, а молодой лейтенант, откозырнув, вытянулся по стойке «смирно».
        — Я проезжал мимо, — сказал генерал, — и подумал, не остановиться ли поболтать с вами о том, о сем. Между прочим, как продвигаются поиски лейтенанта Смита Олдуика? Я вижу здесь Томпсона и полагаю, что он принимал в них действенное участие.
        — Так точно, — подтвердил Кэмпбелл. — Он оказался самым удачливым в этом деле. Томпсон вернулся последним и именно он нашел самолет лейтенанта, — и полковник повторил затем генералу все то, о чем ему доложил лейтенант Томпсон.
        Генерал сел у стола рядом с полковником. Оба офицера с помощью лейтенанта отметили на карте приблизительное местонахождение странного города, который, как доложил Томпсон, он обнаружил, кружа над каменным плато.
        — Это чрезвычайно пересеченная местность, — заметил генерал Сматс, — но мы горы сроем до основания, пока не сделаем все возможное, чтобы добраться до неизвестного города. Отправим пока небольшой отряд на разведку. Малая часть войска, вероятно, скорее достигнет цели, нежели крупное соединение. Что-нибудь не больше роты, полковник, или, скажем, две с достаточным комплектом грузовиков для доставки продовольствия и воды. Назначьте опытного человека командиром и дайте ему возможность создать опорную базу как можно дальше на западе, насколько смогут пройти машины в том направлении. Вы можете оставить одну роту там, а другую выслать вперед. Я склонен думать, что нужно расположить базу на расстоянии дневного перехода до города, и при таких обстоятельствах рота, которая пойдет вперед, не будет испытывать недостатка в воде при достижении долины. Ну а там, в долине, где находится город, несомненно, должна быть вода. Летчик видел озеро. Разработайте несколько вариантов разведки и обеспечьте службу связи, чтобы база была все время в курсе того, как продвигаются вперед части. Когда отряд может выступить в
поход?
        — Мы можем загрузить грузовики уже сегодня вечером, — ответил Кэмпбелл, — и выступим завтра утром, по холодку.
        — Хорошо, — сказал генерал, — держите меня в курсе дела, — и, распрощавшись с полковником, он покинул штабное помещение.

        Когда Тарзан вспрыгнул на стену и ухватился за лозу, он понял, что лев уже близок и что его собственная жизнь зависит от прочности ползучего растения на городских стенах. К его великому облегчению, он обнаружил, что ветви плюща были толщиной в человеческую руку, а усики прочно прикрепились к древним камням и вросли в стену глубоко, так что его довольно приличный вес не имел для них никакого значения. Он мог быть спокоен — план его был вполне осуществим. В город он попадет без сомнения, и лев останется с носом.
        Он услышал раздавшийся позади него гневный рев Нумы. Тот, совершив гигантский прыжок вслед за ним, соскользнул вниз, тщетно цепляясь за ветви плюща. С ловкостью обезьяны Тарзан быстро вскарабкался на гребень стены.
        Несколько футов ниже стены находилась плоская крыша какого-то здания, и когда Тарзан спрыгнул на нее, за его спиной оказалась глубокая ниша, из которой выходило смотровое отверстие, обращенное к саду и лесу по другую сторону городской стены. В нише было очень темно, поэтому Тарзан не заметил фигуру, присевшую на корточках в густой тени, но хотя он не увидел спрятавшегося человека, ему недолго пришлось быть в неведении того, что он здесь не один. Не успел он коснуться ногами черепицы крыши, как тяжелое тело прыгнуло ему на спину и сильные руки схватили за пояс.
        Оказавшись в невыгодном положении, атакованный со спины, с ногами, повисшими в воздухе, человек-обезьяна оказался почти беспомощным. Кем бы ни был неизвестный, схвативший его, он преследовал явно хорошо продуманную цель. Человек двигался прямо к краю крыши, и Тарзану скоро стало понятно, что тот собирается сбросить его вниз, на тротуар — наиболее действенный способ избавиться от непрошеного гостя. То, что он будет изувечен или убит, человек-обезьяна сообразил сразу, но у него не было намерения позволить противнику выполнить свой план.
        Руки и ноги Тарзана были свободными, но он находился в таком невыгодном положении, что не мог ими никак {воспользоваться. Его единственной надеждой было попытаться стряхнуть неизвестного противника со своей спины. /Для этой цели Тарзан выпрямился и перегнулся назад, сколько было возможно, а затем неожиданно ринулся вперед. Результат оказался весьма удачным. Он даже не ожидал такого успеха. Тело противника, потеряв точку опоры при маневре, произведенном Тарзаном на краю крыши, потеряло равновесие. Нападавший невольно разжал руки, пытаясь удержаться над пропастью.
        Подобный кошке в своих движениях, человек-обезьяна, как только коснулся ступнями крыши, снова оказался твердо стоящим на ногах. Он обернулся лицом к своему противнику, человеку почти одинакового с ним роста, вооруженному мечом, выхваченным из ножен.
        Тарзан, однако, не намерен был позволить тому пустить это страшное оружие в ход. Поэтому он схватил соперника за ногу под коленками, и как футболист нападает на противника, пытающегося забить в ворота мяч, Тарзан напал на своего врага, отбросив его от себя на несколько ярдов, и с силой опрокинул навзничь. Противник грохнулся, ударившись спиной о крышу. И как только туземец упал, человек-обезьяна вмиг оказался сидящим у него на груди — одной рукой он схватил врага за запястье, а другой сдавил ему горло. До сих пор охранник сопротивлялся молча, но как только пальцы Тарзана коснулись его горла, он издал пронзительный крик, который был мгновенно оборван смуглыми сильными пальцами, прекратившими доступ воздуха в грудь врага. Парень рванулся в попытке сбросить с себя обнаженного гиганта, но это для него было равносильно попытке вырваться из когтей Нумы-льва.
        Постепенно усилия стражника слабели, глаза выскочили из орбит, страшно закатившись под лоб, а из покрытых пеной губ вывалился распухший язык.
        Когда сопротивление противника прекратилось, Тарзан встал, поставил ногу на труп врага и уже готов был издать победный клич, когда мысль о том, что предстоящая работа по спасению девушки и англичанина потребует предельной осторожности, заставила его промолчать.
        Подойдя к краю крыши, он посмотрел вниз на кривую и мрачную улицу. В равных промежутках тьму озаряло трепещущее пламя, очевидно, на каждом перекрестке горел примитивный светильник — даже с крыши слышалось потрескивание огня. Факелы, воткнутые в специальные гнезда, установленных на стенах чуть повыше человеческого роста, давали тусклый колеблющийся свет.
        Большая часть извилистой улицы тонула в густой тени, и даже в непосредственной близости от факела освещение было далеко не ярким. В пределах обозримого пространства были заметны немногие из обитателей странного города, кто не улегся спать. Они расхаживали по узким тротуарам вдоль галерей.
        Чтобы продолжить поиски офицера и девушки, Тарзан должен был передвигаться по городу как можно свободней. Но если он пройдет хотя бы под одним из факелов, установленных на каждом углу, то обратит на себя внимание горожан. В обнаженном виде — в одной лишь набедренной повязке он будет немедленно обнаружен, так как своим внешним видом резко отличается от здешних обитателей.
        С этими мыслями Тарзан оглянулся вокруг в поисках какого-нибудь выхода из создавшегося положения. Тут его взгляд упал на труп, лежащий возле него на крыше, и к нему сразу же пришло решение проблемы. Он не станет привлекать к себе внимания, если облачится в одежду побежденного противника.
        Потребовалось лишь несколько минут для того, чтобы человек-обезьяна надел на себя просторную тунику с вышитым на ней попугаем, снятую с мертвого солдата. Он обулся в его сандалии. Вокруг пояса застегнул ремень, но под туникой надежно спрятал нож своего покойного отца. Остальное оружие он не мог так легко сохранить при себе и поэтому в надежде, что еще вернется и, очевидно, отыщет его на том месте, где оставил, отнес всю свою амуницию к краю стены и опустил вниз, постаравшись замаскировать ее получше среди листвы. В последний момент ему оказалось очень трудно расстаться с пеньковой веревкой. Она вместе с ножом была наиболее привычным для него оружием, он пользовался ею такое длительное время... Тарзан подумал и пришел к заключению, что, сняв пояс с саблей, он может обмотать веревку вокруг талии под туникой, спрятав ее таким образом от посторонних взоров.
        Наконец, хорошо закамуфлировавшись под местного жителя, он взлохматил копну своих черных кудрей, довершая тем самым сходство с косматыми безумцами, населяющими город, и принялся искать возможность добраться до улицы, лежащей внизу. Он мог бы рискнуть и спрыгнуть с карниза крыши, но боялся привлечь таким прыжком внимание пешеходов к себе и этим самым рассекретиться.
        Крыша здания, на которой оказался Тарзан, была довольно высокой. Остальные дома выглядели гораздо приземистей. Тарзан убедился, что легко можно идти по крышам к центру города, что он и сделал. Преодолев какое-то расстояние, он вдруг обнаружил прямо перед собой несколько человеческих фигур, расположившихся прямо на крыше одного из соседних домов.
        Тарзан заметил отверстия на каждой крыше, очевидно, служащие входом в помещения.
        Присутствие людей задержало его передвижение, и он решил рискнуть и попытаться выбраться на улицу, воспользовавшись люком в крыше одного из зданий. Подойдя к ближайшему отверстию, Тарзан склонился над темным провалом и прислушался, не исходят ли какие-либо звуки из нижних помещений, но ничего не уловил и не почувствовал никаких признаков живого существа в непосредственной близости.
        Без дальнейшего промедления человек-обезьяна спустился в проем и был готов спрыгнуть в кромешной тьме на пол комнаты, если не нащупает ногой ступеньки лестницы.
        Кругом царил полнейший мрак, но его глаза вскоре привыкли к окружающему. Темнота слегка смягчалась проникающим внутрь светом от факела, горящего на ближнем перекрестке. Свет пламени давал мерцающее освещение, оно проникало через узкие окна, выходящие на улицу, и слегка рассеивало мрак.
        Убедившись, что помещение никем не занято, Тарзан отыскал лестницу, ведущую на цокольный этаж, — он нашел ее в темном коридоре за дверью. Там открывался пролет узких каменных ступеней, ведущих вниз, к выходу наружу.
        Удача благоприятствовала ему, и он добрался до тени аркады, не столкнувшись ни с кем из обитателей дома.
        Оказавшись на улице, Тарзан не растерялся, в каком направлении ему идти, так как почти проследил путь двух европейцев до самых ворот, ведущих в город, и не сомневался, что их отвели куда-то в центр, где высились внушительные дворцы и блестела водная гладь. Острое чувство пространства позволило человеку-обезьяне безошибочно избрать направление. Он всегда умел с большой точностью определяться внутри города, так же, как и в родных джунглях. Тарзан предположил, где может надеяться уловить след тех, кого искал, и двинулся избранным путем.
        Первой задачей было обнаружить улицу, параллельную северной стене, вдоль которой он мог бы пробраться к городскому центру, виденному им из леса. Понимая, что надежда на успех зависела от дерзости операции, Тарзан направился прямым ходом к ближайшему факелу, торчащему на перекрестке. Он не пытался скрываться в тени сводчатой галереи, вполне резонно считая, что никакого особого внимания к себе он не привлечет, ибо другие пешеходы ничем не отличались от него. Те немногие, мимо которых он проходил, не обращали никакого внимания на идущего по своим делам стражника, каким казался Тарзан, и он уже почти дошел до ближайшего перекрестка, когда увидел идущих ему навстречу нескольких человек, одетых в желтые туники, точно такие же, какую он снял с убитого противника и надел на себя.
        Стражники направлялись прямо к нему, и человек-обезьяна понял, что если он сделает хоть шаг навстречу, то столкновение с ними станет неизбежным, и случится это как раз на перекрестке двух улиц, при ярком свете факелов. Вначале Тарзан был склонен твердо продолжать путь, так как он лично не возражал бы схватиться с ними, но своевременное воспоминание о девушке, возможно, беззащитной узнице в руках этих страшных людей, заставило (‘го разработать другой, менее рискованный, план действия.
        Он почти выбрался из тени аркады под довольно яркое освещение, и приближающиеся воины были в нескольких ярдах от него, когда он вдруг склонился и притворился, что поправляет развязавшиеся ремни своих сандалий. Тарзан не был вполне уверен, что расположение ремней на его щиколотке соответствует способу, каким завязывают сандалии те, кто их постоянно носит. Он все еще стоял, нагнувшись, когда солдаты подошли к нему вплотную. Как и предыдущие прохожие, они не обратили на него никакого внимания, и как только они его миновали, он распрямился и продолжил свой путь, свернув направо у перекрестка двух улиц.
        Улица, на которую он сейчас вступил, была исключительно темной и узкой. Большая ее часть тонула во мраке, не получая освещения от факелов с каждого угла, поэтому Тарзан вынужден был двигаться практически ощупью в густой тьме аркад.
        Наконец дома слегка расступились, улица стала немного пошире как раз перед следующим поворотом, на перекрестке замерцал свет факела, и когда Тарзан подошел поближе, то в неверном свете сумел разглядеть силуэт льва. Зверь медленно шествовал по тротуару, направляясь прямо к Тарзану.
        Какая-то женщина переходила улицу прямо под носом у хищника, лев не обратил на нее никакого внимания так же, как и она на него. Мгновением позже маленький ребенок пробежал за женщиной и так близко метнулся перед мордой льва, что зверь вынужден был отпрянуть и отступить на шаг.
        Человек-обезьяна усмехнулся и быстро перешел на противоположную сторону улицы, так как его тонкое обоняние подсказывало ему, что у этого места легкий ветерок, гуляющий по улицам города, отражаясь от стен, близко стоящих друг против друга, подует сейчас от него ко льву, когда тот будет проходить мимо. Если остаться на этой стороне улицы, то хищное животное учует непривычный запах, а когда он дойдет до ноздрей зверя, неизвестно, что тот предпримет. Тарзан был достаточно мудр и, следуя закону джунглей, предпочитал не рисковать. Он знал, что может обмануть глаза человека и зверя, но не сможет так легко спрятать от ноздрей одной из огромных кошек свою суть. Острый нюх хищника распознает существо, отличное от обитателей города, — единственное разумное человеческое существо. Это может озлобить зверя.
        Нума легко отличит чужака от знакомых обитателей города. Кошка почует врага, а Тарзану вовсе не хотелось, чтобы его задрал лев, даже и домашний.
        Уловка сработала удачно, лев прошел мимо, бросив на него лишь косой взгляд.
        Тарзан преодолел еще некоторое расстояние и почти достиг места, где, как он думал, мог отыскать улицу, отходящую от городских ворот. Тут у ближайшего перекрестка его ноздри уловили запах девушки, а секундой позже — и Смита Олдуика. Он был вынужден принюхиваться повнимательнее, чтобы удостовериться в правильности взятого следа.
        Тарзан нагибался очень низко у каждого перекрестка, неоднократно проявляя внимание к ремешкам своих сандалий и приближая ноздри к тротуару.
        Продвигаясь по улице, по которой ранее провели обоих европейцев, он заметил изменения в архитектуре зданий. Здесь явно располагался район фешенебельных резиденций. Кроме того, эта часть города была занята богатыми магазинами и рынками. Здесь освещение было получше, и количество факелов увеличилось. Они были прикреплены не только на перекрестках, но и вдоль улицы. Людей стало намного больше. Магазины были открыты и освещены, так как с заходом солнца дневная жара уступала место приятной ночной прохладе, и городская жизнь заметно оживлялась. В этом районе увеличилось и количество львов, свободно разгуливающих среди прохожих. Впервые Тарзан заметил особенность склада ума здешних людей, их странность. Раз он был почти сбит с ног обнаженным человеком, который быстро мчался через улицу, крича о чем-то во весь голос. Никто на него не обращал никакого внимания. Затем Тарзан чуть не споткнулся о женщину, ползущую на четвереньках в тени одной из аркад.
        Сначала человек-обезьяна подумал, что она ищет что-то, оброненное ею в дорожную пыль. Но приблизившись, чтобы посмотреть на нее, убедился, что ничего подобного она не делала. Женщина просто предпочитала ходить на четвереньках, нежели передвигаться на ногах. Ей было от этого очень весело, она идиотски хихикала, слегка повизгивая.
        В другом квартале он увидел двоих странных субъектов, дерущихся прямо на крыше одного из зданий, пока, наконец, тот, кто оказался посильнее, не вывернулся из объятий другого и не столкнул своего противника вниз так, что тот грохнулся прямо на камни тротуара, где и остался лежать неподвижно. Из груди победителя вырвался дикий крик торжества, разнесшийся эхом по городу, а затем победитель без промедления ринулся на улицу, невзирая на высоту здания. Он упал рядом с телом своей жертвы и тоже явно расшибся насмерть о пыльные каменные плиты. Лев вышел из густой тени дверного проема и подошел к двум окровавленным и безжизненным телам, валяющимся перед ним. Тарзан решил посмотреть, какой эффект произведет на зверя запах крови, и удивился, увидев, что животное лишь обнюхало трупы и лизнуло горячую багряную лужицу, а затем улеглось спокойно между двумя мертвецами.
        Он прошел мимо льва, и только миновал зверя, как его внимание привлекла фигура человека, осторожно спускавшегося с высокой крыши на восточной стороне проспекта.
        У Тарзана разгорелось любопытство. Он остановился и стал наблюдать за происходящим.

         Глава 21
        В АЛЬКОВЕ

        Как только Смит Олдуик осознал, что он один и практически беззащитен в огороженном месте, переполненном огромными львами, то оказался почти на грани истерики. Его обуял дикий страх, ведь он испытывал сильную слабость и неутихающую боль от кровоточащих ран. Прислонившись к решетке, лейтенант не смел повернуть голову к зверям, разгуливающим вокруг. Он чувствовал, как бессильно подгибаются под ним колени. В голове его звенела пустота. Он ощущал дурноту, его мучило головокружение, к горлу подступала тошнота. Вдруг все потемнело у него перед глазами, и его ослабевшее от ран тело свалилось на землю у самой решетки.
        Как долго он пролежал без чувств, Смит Олдуик не знал, но как только сознание начало медленно восстанавливаться, до него стало доходить, что лежит он в прохладной постели, на белоснежных простынях в светлой, веселой комнате, а с одной стороны, ближе к нему, дышало прохладой открытое окно, тонкие занавески развеваются от теплого летнего ветерка, дующего из залитого солнцем сада, несущего с собой запах созревающих фруктов на его ветвях. Старый сад, где между деревьев растет зеленая трава, сгибающиеся под тяжестью плодов ветви, солнце просвечивает сквозь листву и бросает яркие блики на землю... И на пестром от цветов газоне играет с резвым щенком маленький ребенок. Он дома, в Англии... Это же его родное поместье...
        — Боже, — подумал Олдуик, — какой кошмар мне приснился...
        Лейтенант вновь закрыл глаза.
        И тут он почувствовал, как кто-то рукой дотронулся до его лба и щеки — прохладная нежная рука отгоняла все тяжелые воспоминания. В течение долгой минуты Смит Олдуик лежал в полной прострации и с чувством абсолютного покоя, пока постепенно не начал осознавать, что рука стала жестче, она не была уже прохладной, а стала горячей и влажной. Он открыл глаза и увидел перед собой морду огромного льва. Огромным шершавым языком хищник вылизывал его лоб и щеки.
        Лейтенант Гарольд Смит Олдуик был не только английским джентльменом, но и офицером по званию, и он соответствовал тому, к чему эти качества обязывали, будучи человеком смелым, но когда понял, что приятная сердцу картина, представшая перед его взором, была всего лишь плодом бредового сна, игрой воображения, а в действительности он все еще лежит там, где упал, у основания решетки, а над ним стоит громадный лев и лижет ему лицо, слезы наполнили его глаза и покатились по щекам. Никогда, подумал он, еще жестокая судьба не сыграла столь безжалостную шутку с беспомощным человеком.
        Некоторое время он лежал, притворившись мертвым, а лев, перестав лизать его, обнюхивал его тело. Бывают обстоятельства, когда смерть становится предпочтительней жизни, и наконец англичанин начал сознавать, что было бы лучше быстро умереть, нежели лежать в этом ужасном безвыходном положении, в мучительной позе мертвеца и терзаться в ожидании того, пока разум не откажет от невыносимого напряжения и он сойдет с ума.
        Итак, осторожно, не спеша, он поднялся, опираясь спиной о решетку. При первом его движении лев зарычал, но после больше не стал обращать внимания на человека. Когда наконец Смит Олдуик встал на ноги, лев равнодушно отодвинулся. Тогда молодой человек оглянулся и стал рассматривать загородку, в которой находился.
        Развалившись под тенью дерева, лежа на длинном помосте возле южной стены, огромные звери отдыхали, за исключением двух или трех, нервно расхаживавших взад и вперед. Этих-то Олдуик испугался, но когда еще двое львов прошли мимо него, он почувствовал себя увереннее, вспоминая тот факт, что звери привыкли к присутствию человека. Но все же он не решился далеко отойти от решетки.
        Осматривая свое окружение, Смит Олдуик заметил, что ветви одного из деревьев возле дальней стены дома протянулись прямо к открытому окну. Если бы он сумел добраться до этого дерева и у него хватило бы сил взобраться на ветку и вскочить в окно, это было бы реальным шагом к спасению. Но чтобы достичь дерева, он должен пройти вдоль всей ограды, а у самого ствола спасительного дерева лежали, развалившись, два огромных льва.
        Полчаса молодой человек стоял и смотрел с тоской на эту кажущуюся такой заманчивой дорогу к спасению, и наконец тихо выругавшись, направился к дереву, распрямив плечи жестом отчаяния и вызова. Смит Олдуик медленно и осторожно шел к центру двора. Один из бродивших рядом львов отделился от боковой стены и пошел прямо ему навстречу. Но Смит Олдуик решился на то, что он считал своим единственным шансом на спасение, в крайнем случае, достижением временной безопасности, поэтому он продолжал идти быстрым шагом, игнорируя приближение зверя.
        Лев, подойдя к нему совсем близко, обнюхал его, а !атем зарычал, оскалив клыки.
        Смит Олдуик вытащил пистолет из-за рубашки. — Если он собрался меня убить, — подумал он, — то не вижу никакой надобности в спасении бегством. И мне абсолютно все равно, попаду я в него сразу или только разъярю шумом выстрела. Нахал не может убить меня больше одного раза, 11 каком бы настроении он ни был.
        Но когда лейтенант сделал движение, вытаскивая оружие из-под рубашки, поведение льва вдруг изменилось. Все еще рыча, зверь повернулся и удалился. К этому времени англичанин стоял почти у подножия дерева, бывшего заветной целью его передвижения, а между ним и спасением развалился, похрапывая, спящий лев.
        Над головой Смита Олдуика свисала ветка: если бы он подпрыгнул, то легко оказался бы на ней, но ослабевший от ран и потери крови юноша сомневался в своих силах. Вряд ли он способен сделать это упражнение, находясь и таком плачевном состоянии. Перед ним стоял вопрос, а сможет ли он вообще взобраться на дерево, одолеваемый такой слабостью, а ее он особенно начал ощущать, проделав небольшой переход от решетки к дереву. Эта недлинная дорога совсем изнурила его. Имелась всего одна возможность для решения поставленной задачи — самая нижняя ветвь делала ствол легко достижимым. Чтобы добраться до нее, он должен перешагнуть через тело спящего льва. Только там, рядом с хищником, можно без особых усилий залезть на дерево. Следовало решаться.
        Глубоко вздохнув, Смит Олдуик поставил одну ногу между раскинутыми лапами зверя и осторожно поднял другую, чтобы перенести ее через рыжевато-коричневое туловище.
        — Что, — подумал лейтенант, — если зверюга возьмет да и проснется сейчас?
        Подобное размышление бросило его в дрожь, но он не остановился и не убрал ногу. Робко поставил он ее за туловищем льва, и опершись на нее всей тяжестью, осторожно перенес через спящего зверя другую ногу. Он прошел на цыпочках к стволу дерева, и лев не проснулся.
        Смит Олдуик был слаб от потери крови и тех трудностей, которые перенес, но сознание своего отчаянного положения заставило его проявить ловкость и энергию. В нормальных условиях он едва ли сумел бы их так мобилизовать. Его жизнь зависела от успеха его усилий. Лейтенант быстро подпрыгнул, уцепился за нижнюю ветвь и взобрался наверх, оказавшись вне досягаемости львов, хотя неожиданный шорох, произведенный им, и разбудил спящих животных.
        Звери подняли головы и вопросительно посмотрели вверх. Они вглядывались в древесную крону какое-то мгновение, а затем продолжили свой прерванный сон.
        Англичанин до сих пор все так легко проделал, что вдруг начал спрашивать себя, а подвергался ли он за это время настоящей опасности? Как он предполагал, львы были привычны к присутствию людей, но все же это были львы, и он вполне понимал, почему ему легче дышится, когда он находится на безопасном расстоянии от их страшных когтей.
        Прямо перед ним было открытое окно, которое он заметил с земли. Он сейчас сидел на ветке дерева вровень с ним и мог хорошо различить, по-видимому, никем не занятую спальню. Он стал осторожно пробираться к окошку по толстой, достаточно прочной ветке, нависающей над подоконником. Не требовалось большой ловкости, чтобы добраться до окна, а через минуту лейтенант перевалился через подоконник и очутился в комнате.
        Смит Олдуик оказался в довольно просторном помещении, пол которого был устлан коврами с грубым примитивным орнаментом. Несколько предметов, составляющих скудное убранство спальни, были подобны тем, какие он видел в комнате на первом этаже, куда его вместе с Бертой Кирчер втолкнули в конце их путешествия под охраной львов.
        В дальнем конце спальни находился, как видно, занавешенный пологом альков. Тяжелые шторы полностью скрывали его внутреннюю часть. В стене напротив окна и возле алькова виднелась закрытая дверь — очевидно, это был единственный выход из комнаты.
        По косым лучам солнца, золотящим стены помещения, лейтенант понял, что приближается вечер. Он в нерешительности обдумывал, целесообразно ли ожидать наступления темноты здесь или же стоит немедленно начать поиск средств к побегу из здания и дальше из города.
        Решив наконец, что не вредно обследовать комнату, в которой он очутился, чтобы иметь представление, как лучше покинуть ее после наступления темноты, Смит Олдуик пересек помещение в направлении двери, но успел сделать всего несколько шагов, как занавесь, скрывающая альков, раздвинулась, и его взору предстала фигура женщины.
        Женщина была молода и хорошо сложена. Легкая драпировка, облегающая ее тело ниже груди, не оставляла скрытым ничего, ни единой подробности ее ладной фигурки, но лицо ее было лицом слабоумной. При виде ее Смит Олдуик застыл в ожидании, что его вторжение в чужую спальню вызовет у обитательницы крики о помощи. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, женщина подошла к нему и улыбнулась, а оказавшись совсем близко, своими тонкими, красивыми пальцами коснулась рукава его изодранной гимнастерки. Так любопытный ребенок мог бы взяться за новую игрушку. С той же странной улыбкой женщина окинула лейтенанта блуждающим взглядом с головы до ног, воспринимая с детским любопытством каждую деталь его внешности.
        Вскоре она заговорила с ним мягким, хорошо модулированным голосом, резко контрастирующим с ее обликом. Голос и девичья фигура идеально гармонировали друг с другом, и казалось, принадлежали совсем иному существу, если судить по чертам изуродованного безумием лица.
        Смит Олдуик не понял ни слова из того, что она ему сказала, но тем не менее тоже заговорил с ней, стараясь тоном голоса выразить почтительность и уважение, как если бы он разговаривал с женщиной своего круга. Это, очевидно, подействовало на незнакомку весьма благоприятно, так как прежде чем Смит Олдуик понял ее намерения и смог ей помешать, она обняла его за шею и начала целовать в губы с величайшей непринужденностью.
        Олдуик старался освободиться от довольно неожиданных объятий, но женщина только сильнее прижималась к нему. Лейтенант чувствовал себя весьма неловко, но вспомнил о том, что, как говорили, следует относиться с чувством юмора к умственно неполноценным, покорился ей. В то же время он предположил, что незнакомка послужит средством к побегу. Смит Олдуик закрыл глаза и ответил на жаркие объятия.
        В этот момент дверь открылась, и в комнату кто-то вошел. Заслышав звук скрипнувших петель, Смит Олдуик открыл глаза и увидел, что в дверях застыл мужчина. Юноша попытался освободиться от жарких объятий безумной девицы, но понял, что вошедший застал их в довольно компрометирующей позе. Девушка стояла спиной к двери и, казалось, вначале не сообразила, что они не одни, но, сообразив, что в комнате кто-то есть, быстро обернулась.
        Когда девица взглянула на вошедшего мужчину, ужасное лицо которого было искажено выражением бешеной ярости, она страшно перепугалась и, выскользнув из объятий Смита Олдуика, с криком шмыгнула в альков. Англичанин, покрасневший и растерянный, застыл там, где она его покинула. Он понял тщетность попытки объясниться с вошедшим. Тот обладал внешностью идиота, и слова вряд ли смогли бы подействовать на него и смягчить обуявший безумца гнев.
        Смит Олдуик тотчас же узнал в мужчине того чиновника, что принимал их с Бертой Кирчер в комнате внизу. Лицо вошедшего, мертвенно бледное от дикого бешенства, а возможно, и ревности, страшно дергалось. Судороги, сводившие мышцы уродливой физиономии, еще больше подчеркивали выражение безумной злобы.
        На какое-то мгновение мужчину, казалось, парализовало от ярости, но затем, издав дикий возглас, перешедший в звериный вой, идиот выхватил свою кривую саблю и бросился к англичанину. У Смита Олдуика не осталось никакой надежды на спасение от острого оружия, сверкавшего в руке разъяренного безумца. Лейтенант отдавал себе отчет в том, что его, возможно, сейчас постигнет страшная смерть, и сделал единственное, что оставалось в таком положении, — вытащил свой пистолет и разрядил его прямо в сердце напавшего на него человека.
        Даже не простонав, безумец рухнул на пол прямо к ногам Смита Олдуика. Пуля положила конец его жизни.
        Несколько секунд в комнате стояла могильная тишина. Англичанин замер над распростертым телом мертвеца и только поглядывал на дверь, держа пистолет наготове и ожидая, что вот-вот послышится топот ног тех, кто должен был услышать громкий звук выстрела и поспешить проверить, в чем тут дело. Но никаких шагов не последовало, ничего не указывало на то, что выстрел привлек чье-нибудь внимание и его кто-либо услышал.
        Внимание англичанина было отвлечено от двери к алькову, где между портьерами вновь появилось лицо девушки. Глаза ее были широко раскрыты, а нижняя челюсть отвисла. Глупые глаза светились удивлением и благоговейным страхом. Взгляд девушки был устремлен на тело, лежащее на полу. Вдруг она осторожно скользнула в комнату и на цыпочках подкралась к трупу. Казалось, девица все время была в нерешительности, готовая каждую минуту убежать, когда, оказавшись в двух или трех футах от мертвеца, остановилась и, взглянув на Смита Олдуика, задала ему какой-то вопрос. Он, конечно, не мог понять что она спросила, и только улыбнулся в ответ. Затем девица подошла к мертвому телу и склонившись, осторожно прикоснулась к нему.
        Вдруг выражение ее лица переменилось, она встряхнула труп за плечо, а затем с силой, неожиданной для ее нежной девичьей фигуры, перевернула его на спину, как будто у нее было сомнение в том, жив ли мужчина. Однако вид смертельной гримасы, должно быть, убедил ее, что жизнь в этом теле угасла. Осознав это, девица испустила радостный вопль и разразилась идиотским смехом. Маленькими кулачками она колотила по повернутому к ней лицу мертвеца.
        Это было отвратительное зрелище. Молодой человек невольно отвернулся. Он понимал, что никогда бы не был свидетелем такой ужасной сцены вне стен сумасшедшего дома или этого страшного города. Смит Олдуик понимал, что действия безумной девушки выражают ее неистовую радость по поводу смерти ненавистного ей человека. Она вдруг прекратила наносить бесполезные удары по мертвому лицу и, вскочив на ноги, быстро подбежала к двери и задвинула деревянную задвижку, тем самым закрыв доступ в комнату извне. Затем вернулась на середину комнаты и стала быстро лопотать что-то, обращаясь к лейтенанту, периодически жестами указывая на мертвеца, лежащего на полу. Видя, что лейтенант ее не понимает, она вдруг возбудилась и с внезапным истерическим воплем бросилась к нему, потрясая сжатыми кулачками и намереваясь ударить англичанина. Смит Олдуик отступил на несколько шагов и наставил на нее пистолет. Хотя она и была безумной, но не настолько, чтобы не связать гром кий выстрел с маленьким предметом в руках пришельца. Она сразу прекратила свои истерические выкрики, так же неожиданно, как и начала. Черты лица смягчились, и
выражение одержимости и злобы исчезло так же, как и появилось.
        Вновь уставился на лейтенанта бессмысленный взгляд, и улыбка раздвинула мокрые губы. Голос девицы утратил резкость и стал мягким, воркующим, таким, каким она впервые заговорила с пришельцем.
        Теперь девушка знаками пыталась объяснить свои желания, показывая жестами Смиту Олдуику, чтобы он последовал за ней. Она подошла к портьерам и, раздвинув их, открыла альков. Это был, пожалуй, больше чем альков, скорее отдельный закуток. Довольно большое пространство со множеством ковров и драпировок, с мягкими подушками, в изобилии разбросанными по коврам.
        Оглянувшись назад, девица указала пальцем на труп на полу комнаты, а затем, перейдя в альков, подняла ковер, покрывавший широкий диван и ниспадавший на пол складками со всех сторон. Она отбросила подушки, и под ними открылось отверстие. На это отверстие она и указала, а затем опять ткнула пальцем на труп, ясно показывая лейтенанту свое желание. Она хотела, чтобы мертвое тело было спрятано внутри дивана. Если у лейтенанта и оставалось сомнение, то девица попыталась его рассеять; схватив Смита Олдуика за руку, она подтолкнула его к трупу. Он повиновался. Вдвоем они подняли тяжелое тело и, наполовину неся, наполовину волоча, затащили его в альков. Вначале оба испытывали некоторые затруднения, пытаясь затолкать труп мужчины в небольшое отверстие, выбранное девушкой для этого, но наконец справились со своим делом и засунули труп туда, куда хотела хозяйка комнаты. Девица забросала мертвеца подушками и водрузила на место ковер. Смит Олдуик вновь поразился ее дьявольской жестокости. В середине комнаты лежал палас, пропитанный кровью, девушка быстро свернула его и покрыла им одну из кушеток, так, чтобы
алое пятно оказалось незаметным. Поправив другие ковры и принеся новый из алькова, она быстро навела порядок в комнате. Теперь ничто не указывало на трагедию, столь недавно разыгравшуюся здесь.
        Закончив уборку, девушка вновь усмехнулась своей странной ухмылкой и присела на диван, скрывающий под собой страшный предмет. Она потянула англичанина к себе и снова обняла его за шею, склоняя его голову к мягким подушкам, разбросанным прямо над трупом.
        Остро сознавая ужас своего положения, полный чувства отвращения, Олдуик ясно понимал требования женщины. Он чувствовал, что унижает себя, покупая свою жизнь такой ценой, против которой восставала лучшая сторона его натуры, но слабость стала брать верх. В этот критический момент, когда лейтенант был уже на грани сдачи, раздался сильный стук в дверь.
        Спрыгнув с кушетки, девушка схватила молодого человека за руку и потащила за собой к стене, близкой к изголовью дивана. Здесь она отодвинула одну из портьер, открыв за нею небольшую нишу, куда и втолкнула лейтенанта, потом опустила портьеру за ним, так что он стал незаметен из дальней комнаты. Лейтенант слышал, как женщина, выйдя из алькова, подошла к двери комнаты и заскрежетала засовом, отодвигая его. Послышались голоса мужчины и женщины.
        Интонация голосов казалась разумной, такой, как если бы Смит Олдуик слышал обычный разговор на каком-нибудь иностранном языке. Однако после ужасных испытаний прошедшего дня он ежеминутно ожидал какого-нибудь подвоха и затаился за портьерой.
        По доносившимся звукам он мог определить, что двое вошли в альков и, побуждаемый желанием узнать, что за люди заявились в комнату, осторожно выглянул. Ему показалось, что, возможно, с пришедшим человеком снова придется сражаться, поэтому слегка раздвинув тяжелые портьеры, взглянув, увидел двоих сидящими на диване и сплетшимися в объятиях. Девушка ласкала вошедшего с такой же бессмысленной улыбкой на лице — точно такой же улыбкой она одаривала и его самого.
        Олдуик, оставив узкую щель между портьерами, мог наблюдать за действиями находящихся в алькове, не обнаруживая себя и не подвергаясь риску, что будет замечен.
        Он видел, как девушка расточает мужчине жаркие поцелуи. Вошедший был намного моложе того, которого Смит Олдуик отправил на тот свет.
        Вдруг женщина высвободилась из объятий своего любовника, как бы пораженная неожиданным воспоминанием. Она наморщила лоб, видимо, пытаясь что-то вспомнить, и внезапно с испуганным выражением лица кинула быстрый взгляд назад, на скрытую за портьерой нишу, где стоял англичанин, после чего начала что-то нашептывать своему компаньону, изредка поворачивая голову в сторону ниши, а иногда делая движения рукой и тыча в этом направлении указательным пальцем.
        Это движение Смит Олдуик расценил, как ее попытку описать пистолет и то, как им нужно пользоваться.
        Ему стало ясно, что девица предает его и, не теряя больше времени, он повернулся спиной к портьерам и быстро ощупал стену ниши, где скрывался.
        В алькове шептались мужчина и женщина, а затем очень тихо мужчина встал и осторожно вынул из ножен свою кривую саблю. На цыпочках он подошел к портьерам. Девушка подкрадывалась к нише вместе с ним. Ни тот, ни другой теперь не разговаривали, и никакого другого звука в комнате не было слышно. Девушка, бросившись вперед, указала на занавес рукой примерно на высоте человеческой груди. Она отступила в сторону, а ее соучастник, подняв лезвие и держа его в горизонтальном положении, ринулся вперед и, подавшись всей тяжестью тела, с силой вонзил острый конец в портьеру. Лезвие пробило портьеру и вошло в нишу за ней во всю свою длину.
        Берта Кирчер, убедившись, что ее усилия спастись тщетны, и понимая, что должна сохранить силы на случай, если представится возможность побега, перестала вырываться из объятий Метака. Он же уносил ее куда-то, спеша по тускло освещенным коридорам дворца.
        Принц бежал через пустые комнаты, сжимая в объятиях свой трофей. Девушке было ясно, что хотя похититель и является сыном короля, его все же могут схватить и наказать за проступок, иначе он не проявлял бы такую явную тревогу, убегая с ней так поспешно.
        Кроме того, принц постоянно озирался по сторонам, вращая испуганными глазами и подозрительно заглядывая в каждый закоулок, мимо которых пробегал. Берта Кирчер понимала, что наказание принцу, если его поймают, может быть скорым и ужасным.
        По направлению, которым следовал похититель, она поняла, что они кружатся на одном и том же месте, хотя потеряла совершенно всякое чувство ориентации. Девушка не знала, что принц, как и она сама, тоже пребывает в замешательстве. Он действительно бесцельно метался по территории дворца, надеясь, что сможет случайно наткнуться на подходящее убежище.
        Неудивительно было, что этот отпрыск безумцев испытывал затруднения, заблудившись в лабиринтах дворца, построенного маньяками для сумасшедшего короля.
        Коридор петлял, пересекая залы, безумец несся вприпрыжку, резко меняя направление, то спускаясь куда-то по винтовым лестницам, то снова поднимаясь до уровня второго этажа. Вскоре крутая лестница попалась на пути, и полней сумасшедший принц с головокружительной быстротой бросился вниз, увлекая за собой свою ношу.
        На каком этаже или в какой части дворца они оказались, даже Метак не имел представления, пока резко не остановился у закрытой двери, которую толкнул, чтобы войти, и неожиданно оказался в помещении, ярко освещенном и полном воинов.
        В одном конце комнаты на огромном троне восседал король, кроме того, к удивлению девушки, она увидела еще один трон, а на нем развалилась огромная львица, ее голову венчала золотая корона, напомнившая девушке рассказ Ханилы, в то время не произведший на нее впечатления: «Но у него были и другие королевы, и не все они были женщинами».
        При виде Метака и девушки король встал с трона и пошел навстречу, пересекая зал. Все королевское величие слетело с него в неудержимой вспышке гнева. На ходу король пронзительно во весь голос отдавал воинам какие-то команды.
        Как только Метак так опрометчиво открыл дверь в это осиное гнездо, он понял, что ошибся и немедленно кинулся назад. Повернувшись, он побежал снова в другом направлении, но теперь сотни людей гнались за ним по пятам, смеясь и улюлюкая. Принц бросался из стороны в сторону, опережая погоню на несколько минут, пока в конце длинного коридора, резко спускавшегося вниз с более высокого уровня, он не ворвался в какое-то помещение, освещенное множеством факелов.
        В центре помещения был бассейн значительных размеров, уровень воды в нем достигал нескольких футов. Гнавшиеся за принцем и его пленницей ворвались следом. В этот момент Метак прыгнул в воду с девушкой в руках и исчез под ее поверхностью. Погоня остановилась, и воины в ожидании его появления на поверхности воды возбужденно ходили по краю бассейна, но никто не вынырнул оттуда...
        Когда Смит Олдуик повернулся, чтобы исследовать нишу, где он прятался, его рука ощупала заднюю стенку и сразу коснулась деревянной дверной панели с таким же засовом, каким, он заметил, была снабжена наружная дверь.
        Осторожно, стараясь не производить шума, он вытащил деревянную задвижку и легонько толкнул дверь: дверь бесшумно открылась наружу, в абсолютную темноту. Осторожно передвигаясь, ощупывая каждый дюйм пола, лейтенант выбрался из ниши и плотно затворил за собой дверь.
        Ощупав все вокруг, Смит Олдуик обнаружил, что находится в узком коридорчике. Пройдя осторожно по нему несколько ярдов, он оказался вдруг, по-видимому, около какой-то лестницы, загораживающей собой проход. Нащупав руками препятствие, он убедился, что это действительно ступеньки и что за ними сплошная стена, которой заканчивался коридор. Так как он не мог идти дальше по коридору, а лестница начиналась у того места, где он стоял, и ему очень не хотелось возвращаться к пройденному пути, то у юноши не оказалось другого выбора, как только подниматься наверх по ступенькам, что он и сделал, держа пистолет наготове в боковом кармане своей блузы.
        Поднявшись всего на две или три ступени, лейтенант неожиданно больно ударился головой о твердую поверхность над собой. Ощупав одной рукой препятствие, он обнаружил, что дальнейшему подъему мешает дверца люка в потолке. Лейтенанту с большим усилием удалось поднять крышку на два дюйма, и он увидел через щель звезды темной африканской ночи.
        Со вздохом облегчения, но с неослабевающей осторожностью, он тихо сдвинул крышку люка в одну сторону настолько, чтобы осмотреть через щель поверхность крыши. Быстро оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, кто мог бы увидеть, как он пробирается по крыше, хорошо заметный в ярком свете звезд, он решился.
        Быстро выбравшись через отверстие на плоскую крышу, он задвинул крышку люка на место и постарался сориентироваться, приходя потихоньку в себя после пережитых потрясений. Перед ним расстилалась пологая поверхность, на которой он стоял. Она примыкала к стене значительно более высокого здания. Оно поднималось на несколько этажей над его головой. В нескольких ярдах на западе он мог видеть мерцающие огни факелов на кривой улице — в ту сторону он и направился.
        В конце крыши лейтенант взглянул вниз, всматриваясь в ночную жизнь города безумцев. Он увидел мужчин, женщин, детей и львов, и из всех, кого он заметил, было вполне очевидно, что только львы могут считаться нормальными.
        Ориентируясь по звездам, Олдуик легко определил направление и восстановил в памяти путь, приведший его в город, на крышу одного из зданий, где он сейчас стоял. Лейтенант понял, что улица, лежащая перед ним, была той же, по которой его и Берту Кирчер вели во дворец сегодня утром.
        Если он смог выбраться из стен дома, то может, сумеет пробраться незамеченным в тени аркад к городским воротам. Он уже считал безнадежной мысль о поисках девушки и даже не обдумывал попытки спасти ее, так как знал, что один с теми считанными патронами, оставшимися у него, ничего не сможет сделать против безумцев, населяющих этот город, переполненный вооруженными людьми.
        То, что он мог бы остаться живым и пересечь наводненный львами лес за горами, было сомнительно, и если даже каким-нибудь чудом он доберется до пустыни, его участь все равно предрешена, но Смит Олдуик был снедаем желанием оставить как можно дальше позади себя этот ужасный город.
        — Будь что будет, — подумал он, — но надо постараться удрать отсюда.
        Он увидел, что крыши простирались почти на одинаковом уровне без перерыва, открывая путь на север до следующего перекрестка. Прямо перед ним на стене дома торчал горящий факел. Добраться до тротуара было необходимо незаметно, чтобы идти по самой темной части улицы.
        Смит Олдуик стал искать вдоль края крыши место, откуда он мог бы относительно незаметно спуститься вниз.
        Он прошел немного вдоль крыши до того места, где улица резко сворачивала на восток, прежде чем обнаружил подходящий участок, но и здесь вынужден был долго выжидать удобного момента, когда спуск стал возможным и безопасным. Каждый раз, готовясь соскользнуть вниз по одной из колонн аркады, лейтенант вынужден был, слыша приближение чьих-то шагов, удерживаться от неосторожного действия. Длительное время он провел, прислушиваясь к незатихающему шуму движения, и пришел к заключению, что придется ждать, пока не заснет весь город, прежде чем возможно станет продолжать побег.
        Но, наконец, благоприятный момент настал. Лейтенант с внутренним напряжением, но внешне спокойный, начал спускаться на улицу по гладкой прохладной колонне, молясь в душе, как бы кто-нибудь не застиг его за этим занятием.
        Когда, наконец, Смит Олдуик уже стоял под аркой, поздравляя себя с успехом, что добился некоторой свободы своими собственными силами, он услышал легкий шум позади себя и, повернувшись, увидел высокую фигуру воина в желтой тунике, остановившегося рядом с ним. 

        Глава 22
        ИЗ НИШИ

        Нума-лев рычал, сотрясаясь в бессильной ярости, царапая когтями землю у подножия стены, после неудачной попытки стащить за ноги быстро карабкающегося по ковру из плюща человека-обезьяну. Лев присел, намереваясь предпринять вторую попытку последовать за ускользающей добычей, когда его нос учуял кое-что, ранее не замеченное в запахе следа своей будущей жертвы.
        Обнюхивая землю, которой едва коснулись ноги Тарзана, Нума сменил рев на тихое повизгивание, так как узнал запах человека-обезьяны, спасшего его из ямы, которую вырыли люди племени Вамабо.
        Какие мысли пронеслись в массивной голове хищника? Кто может сказать? Но сейчас уже и следа не осталось от той бессильной ярости, с которой лев преследовал ускользающую добычу. Огромный Нума повернулся и величественно зашагал вдоль стены в восточном направлении. Там, он знал, был открытый проход, известный львам. Зверь повернул к югу, продолжая свой путь к южной стороне городской стены, вдоль которой располагалась огороженная площадка-загон, где откармливались травоядные животные, идущие в пищу домашним львам, содержащимся в вольерах.
        Громадные черные львы, живущие в лесу, кормились почти в равных пропорциях мясом травоядных животных и человеческим. Подобно Нуме из ямы, они время от времени совершали вылазки через пустыню к плодородным землям племени Вамабо, но в основном получали свою долю мяса, воруя животных из стада, которое держали жители обнесенного стеной города, подданные сумасшедшего короля Хурога, для откорма своих львов. Если не удавалось поживиться в городских загонах для скота, лесные львы поедали схваченных по дороге несчастных людей.
        Нума из ямы в какой-то степени являлся исключением из правил, какими руководствовались его собраться из леса. Это объяснялось тем, что будучи еще детенышем, он был схвачен и увезен в город, где его держали для племенных нужд. Только когда он подрос и ему исполнилось два года, он сумел бежать в лес. За время пребывания в неволе в городе маньяков, его пытались дрессировать и почти отучили употреблять в пищу человеческое мясо. Результатом этого обучения явилось то, что только будучи разъяренным или, как в данном случае, если вынуждал голод, черный Нума мог напасть на человека.
        Животные в загонах маньяков охранялись дополнительной стеной или частоколом из крепких бревен, уста-
        новленных вертикально, нижние концы их были вкопаны в землю, а сами бревна тесно прижаты друг к другу и дополнительно укреплены между собой гибкими лозами. В частоколе имелось несколько ворот, через которые стадо выгоняли днем на пригородные пастбища, лежащие к югу от города. Только в редких случаях черные лесные львы собирали здесь свою дань.
        Когда стадо выходит из ворот, его охраняют вооруженные пастухи, поэтому львы всегда пытались войти в загон ночью. Нума из ямы почуял запах следа своего спасителя, и ему захотелось опять попасть в город, обнесенный стеной. Кроме того, его мучил голод. Поэтому он вспомнил про загон для скота. С этой мыслью в своем хитром зверином мозгу, крадучись, черный Нума стал кружить вдоль наружной стены частокола, проверяя запоры каждых ворот лапами, пока, наконец, не обнаружил один, видимо, недостаточно надежно закрепленный. Опустив голову, он нажал плечом на ворота, налегая изо всех сил весом своего громадного тела и мощью гигантских мускулов. Одно могучее усилие — и Нума оказался внутри загона.
        В этом загоне содержалось стадо коз. Немедленно при появлении хищника козы подняли переполох. Они метались, обезумев от ужаса, стараясь пробиться к противоположному концу загона, граничащего с южной городской стеной. Нума бывал уже внутри такого загона, как этот, и поэтому знал, что где-то в стене есть маленькая дверца, через которую пастух попадает сюда из города. К этой-то двери он и направился, то ли по плану, то ли случайно — трудно сказать, хотя в свете происходящих событий кажется возможным, что именно заранее обдуманный план в крупной львиной голове все-таки существовал. Лев должен был пройти прямо через сгрудившееся в панике, издающее жалобное блеяние стадо. Когда Нума быстро направился в сторону главных ворот, его движение сопровождал топот копыт и страшный шум, поднятый перепуганными козами.
        Если Нума составил план проникновения в город, то он составил его очень хорошо, ибо едва зверь дошел до намеченного места, как калитка в городской стене открылась, и голова пастуха всунулась в загон. Парень, видимо, искал объяснения суматохе, поднявшейся в стаде. Он хотел обнаружить причину переполоха, но это ему не удалось, кругом было темно, и в кромешной тьме пастух не заметил, как к нему пришла смерть — огромная когтистая лапа поднялась и нанесла сильный удар сверху вниз, почти отделив голову несчастного от туловища.
        Движения льва были бесшумны и быстры, человек был мертв через какую-то долю секунды после того, как открыл калитку, и Нума, зная теперь дорогу, прошел через освободившийся проход, держа путь к тускло освещенным улицам города.

        Первой мыслью Смита Олдуика, когда рок столкнул его в темноте переулка с фигурой в желтой тунике солдата, было — застрелить человека и положиться на быстроту своих ног и тусклое освещение кривой улочки, довольно удобной для побега. Лейтенант понимал, что встреча с туземцем в его положении означает снова плен, поскольку любой из жителей таинственного города легко признает в нем чужестранца. Было нетрудно застрелить человека, не вынимая пистолет из кармана гимнастерки, где он лежал, и с этой целью англичанин поспешно опустил руку в боковой карман. Почти в тот же миг, только он сделал это движение, кисть руки его была с силой перехвачена и тихий голос прошептал по-английски:
        — Лейтенант, не стреляйте, это я, Тарзан-обезьяна.
        Реакция на тихий шепот наступила сразу же. После владевшего им нервного напряжения, в котором Смит Олдуик находился так долго, встреча с Тарзаном и последовавшее за этим расслабление привело к тому, что лейтенант вдруг стал бессилен, как ребенок, и вынужден был ухватиться, чтобы не упасть, за руку человека-обезьяны. И когда он вновь обрел дар речи, все, что он смог, так это повторить:
        — Вы! Это вы? Я думал, вы мертвы.
        — Нет, я не мертв, — заверил его Тарзан. — Я вижу, и вы тоже живы. Но где же девушка?
        — Я не видел ее, — ответил лейтенант, — с тех пор, как нас сюда привели. Мы были доставлены в здание на площади недалеко отсюда, и там нас разлучили. Ее увела охрана, а меня бросили в логовище львов. С тех пор Берту Кирчер я не видел.
        — Как вы убежали? — спросил Тарзан.
        — Львы, кажется, не обращали на меня внимания, я вылез из вольера по ветвям дерева и через открытое окно попал в комнату на втором этаже. Там у меня произошла небольшая драка с каким-то парнем, затем меня спрятала женщина в стенную нишу. Эта сумасшедшая недолго была моей спасительницей — она вскоре выдала меня другому, очень шумному человеку, который невовремя явился к ней, но я нашел выход на крышу, где и пробыл довольно долго в ожидании возможности спуститься на улицу, не будучи замеченным. Это все, что мне известно, но я не имею никакого представления, где искать мисс Кирчер.
        — Куда вы сейчас направлялись? — спросил Тарзан.
        Смит Олдуик замешкался с ответом.
        — Я... Ну, я ничего не мог один сделать и собирался выбраться из города и каким-нибудь путем добраться до британских частей на востоке и привести сюда помощь.
        — Вы не смогли бы этого сделать, — ответил Тарзан. — Даже если бы вы прошли лес, живым вам никогда не выбраться из пустыни без пищи и воды.
        — Что же тогда нам делать? — спросил англичанин.
        — Постараемся найти девушку, — ответил Тарзан, а затем добавил тихо, как будто забыв о присутствии англичанина и стараясь убедить самого себя: — Она может быть немкой и шпионкой, но она женщина, белая женщина, я не могу ее здесь оставить!
        — Но как вы собираетесь ее искать? — поинтересовался англичанин.
        — Я шел по ее следам и добрался сюда, — ответил Тарзан, — и если почти не ошибся до этого, то и дальше постараюсь обнаружить ее местопребывание.
        — Но я не могу сопровождать вас в такой одежде, мой вид выдаст нас обоих, — убеждал Смит Олдуик.
        — Мы раздобудем вам подходящую одежду, — ответил Тарзан.
        — Каким образом? — спросил англичанин.
        — Лезьте снова на крышу, рядом с городской стеной, там, где я вошел в город, — ответил человек-обезьяна с мрачной улыбкой, — и спросите обнаженного мертвеца, как я изменил свою внешность.
        Смит Олдуик взглянул на своего компаньона.
        — Я понял! — воскликнул он. — Я знаю, где находится парень, которому одежда больше не нужна, и если мы сможем вернуться обратно на эту крышу, думаю, что мы его найдем и возьмем напрокат платье без всякого сопротивления с его стороны. Лишь девушку и ее гостя, молодого парнишку, мы слегка удивим своим приходом.
        — Что вы хотите сказать? — спросил удивленный Тарзан. — Откуда вы знаете, что этому человеку одежда больше не нужна?
        — Я твердо знаю, что он в ней больше не нуждается, — ответил англичанин, — потому что я убил его.
        — Вот как! — воскликнул человек-обезьяна. — Я понял. Догадываюсь, что так раздобыть для вас подходящий случаю костюм будет легче, нежели раздевать одного из этих прохожих. На улице гораздо больше возможностей нам помешать.
        — Но как мы снова доберемся до крыши? — прежде всего спросил Смит Олдуик.
        — Тем же путем, каким вы спустились, — ответил Тарзан, — Эта крыша низкая, и в каждой колонне имеется маленький выступ, образующий капитель, — я это заметил, когда вы спускались. На другие здания было бы не так легко взобраться.
        Смит Олдуик взглянул вверх, на карниз низкой крыши.
        — Это все-таки очень высоко для меня, — сказал он, — и я боюсь, что не осилю подъема. Постараюсь, конечно, но я очень ослаб после того, как меня помял лев и избил охранник, и, кроме того, я со вчерашнего дня ничего не ел.
        Тарзан задумался.
        — Вы должны идти со мной, — сказал он наконец. — Я не могу оставить вас на улице. У вас единственная возможность убежать — только при моей помощи, а сейчас я не могу уйти с вами из города. Я останусь здесь, пока мы не найдем девушку.
        — Мне хочется пойти с вами, — ответил Смит Олдуик. — Правда, я не в очень хорошей физической форме, но все равно вдвоем лучше, чем одному.
        — Ладно, — тряхнул кудрями Тарзан. — Идемте!
        И прежде чем англичанин понял, что тот задумал, Тарзан подхватил его на руки и перебросил через плечо.
        — Теперь крепко держитесь, — шепнул гигант и, разбежавшись, вскарабкался, подобно обезьяне, вверх по фасаду низкой аркады. Так быстро и легко он это проделал, что у англичанина едва ли было время понять, что происходит, когда его уже благополучно опустили на черепицу крыши.
        — Ну вот, — заметил Тарзан. — Теперь ведите меня к входу в дом, о котором вы говорили.
        Смиту Олдуику было нетрудно найти люк на крыше, через который он недавно убежал.
        Сняв крышку, человек-обезьяна низко наклонился, прислушался и понюхал.
        — Идемте, — сказал он.
        После краткого обследования они по лестнице спустились в коридор. Смит Олдуик последовал за Тарзаном, и оба вместе поползли в темноте к двери в задней стенке ниши, где безумная девица спрятала англичанина. Они нашли дверь приоткрытой, и открыв ее пошире, Тарзан заметил полоску света, проникающую через портьеру, отделявшую нишу от алькова.
        Приблизив свой глаз к отверстию, он рассмотрел девицу и молодого человека, о котором говорил лейтенант. Они сидели друг против друга за низеньким столом, который был уставлен посудой, полной разнообразной еды. Обслуживал их гигант-негр, он-то и был тем, за кем человек-обезьяна пристально следил.
        Хорошо изучив характер и нравы большого числа африканских племен Центральной Африки, Тарзан чувствовал уверенность, что должен знать наверняка, из какого племени этот раб происходит, наверняка знаком с наречием, на котором говорит этот гигант-негр. Существовала, однако, возможность, что парня взяли в плен ребенком, и в течение долгих лет, проведенных на чужбине, свой родной язык, не пользуясь им, он забыл. Но всегда имелась небольшая доля счастливых случайностей, почти каждое событие в жизни Тарзана сопровождалось ими, поэтому он терпеливо выжидал, пока негр выполнит свои лакейские обязанности.
        Чернокожий подошел к низенькому столику, стоявшему рядом с нишей, где прятались Тарзан и англичанин. Когда раб склонился, чтобы набрать в тарелку еды из какого-то блюда, его ухо оказалось недалеко от отверстия, через которое выглядывал Тарзан. Так как негр не имел представления о существовании ниши, до него донеслись явно звучащие из глухой стены слова на языке его собственного народа, произнесенные шепотом:
        — Если ты хочешь вернуться в страну Вамабо, то молчи, ничего не говори, только делай то, что я прикажу.
        Негр повернул испуганные глаза на портьеру в той стороне. Человек-обезьяна видел, как он задрожал, и на какое-то мгновение испугался, что своим страхом негр выдаст их присутствие.
        — Не бойся, — прошептал Тарзан, — мы твои друзья.
        Наконец негр ответил тихим шепотом, едва уловимым даже для острого слуха человека-обезьяны.
        — Что может бедный Отобу сделать для бога, говорящего с ним из каменной стены? — спросил негр.
        — Вот что, — ответил Тарзан, — Двое людей войдут в эту комнату. Помоги им помешать мужчине и женщине убежать и не дай им поднять громкий крик. Я хочу, чтобы никто не пришел к ним на помощь.
        — Я сделаю, как прикажешь, — ответил потрясенный негр. — Задержу хозяев в этой комнате, но не бойся, что их крики созовут других. Эти стены такие толстые, что никакой звук сквозь них не проходит, а если даже крики и будут услышаны, не имеет значения: эта деревня постоянно наполнена криками ее сумасшедших жителей. Не бойтесь их воплей, никто на них не обратит внимания. Иду выполнять приказание.
        Тарзан видел, как чернокожий пересек комнату, подошел к столу и поставил новое блюдо с едой перед пирующими. Затем он занял место за мужчиной и, сделав это, покосился на стену, откуда до него доносился голос чело-века-обезьяны. Негр скорчил гримасу, как бы говоря — господин, я готов служить!
        Без промедления Тарзан, отодвинув портьеру, вошел в комнату. При виде его молодой человек поднялся из-за стола, но сразу был схвачен черным рабом, стоявшим позади него. Девушка сидела спиной к человеку-обезьяне и его спутнику и сначала не заметила их присутствия, но увидев, что раб напал на ее любовника, с громким криком кинулась на помощь молодому человеку. Тарзан одним прыжком настиг девушку и положил тяжелую руку на ее плечо, прежде чем она могла помешать Отобу заняться ее кавалером. Вначале, когда безумная повернулась к человеку-обезьяне, ее лицо выражало лишь сумасшедшую ярость, почти мгновенно выражение изменилось, и на губах появилась нежная улыбка, с которой Смит Олдуик уже был знаком, а тонкие пальцы оценивающе коснулись груди незнакомца.
        Почти сразу она узнала и Смита Олдуика, но в ее поведении не было ни удивления, ни злобы. Очевидно, бедное слабоумное создание знало только два основных настроения — они сменялись с быстротой молнии в пустой голове.
        — Присмотрите за ней, пока я разоружу этого парня, — сказал Тарзан англичанину и подошел к молодому человеку, с которым никак не мог справиться негр Отобу. Тарзан отнял у незадачливого кавалера саблю.
        — Скажи им, — сказал он негру, — если говоришь на их языке, что мы не сделаем им вреда, пусть только ведут себя спокойно и отпустят нас с миром, не пытаясь причинить неприятностей.
        Негр смотрел на Тарзана широко открытыми глазами, не представляя, очевидно, как это бог смог появиться здесь, приняв земной облик белого бваны из внешнего мира, но одетого почему-то в форму солдата этого города; а на здешних жителей он явно не походил. Но первоначальное доверие негра к голосу, раздающемуся из стены и предложившему ему свободу, тем не менее не ослабевало, и чернокожий Отобу делал то, что ему приказывал Тарзан.
        — Они хотят знать, чего вы хотите? — сказал Отобу после того, как поговорил с мужчиной и женщиной.
        — Скажи им, что вначале нам нужна еда, — ответил Тарзан, — и, кроме того, нам нужно то, что мы знаем, есть в этой комнате. Возьми копье мужчины, Отобу. Я вижу — оно стоит в углу комнаты, а вы, лейтенант, возьмите его саблю, — затем Тарзан снова обратился к Отобу. — Я буду следить за парочкой, пока ты не отыщешь и не принесешь сюда то, что лежит под диваном возле той стены, — и Тарзан указал туда, куда, по словам лейтенанта, они с девицей засунули труп.
        Отобу, обученный повиноваться, сделал все, как ему было приказано. Глаза мужчины и женщины следили за ним, и когда негр отодвинул ковер и вытащил труп чиновника, убитого лейтенантом, любовник девушки громко закричал и попытался броситься к трупу. Однако Тарзан схватил его за шиворот, и тогда парень бросился на него, пытаясь действовать зубами и ногтями. Без особой трудности Тарзан справился с ним, пока Отобу снимал верхнее одеяние с трупа. Тарзан попросил негра выяснить у парнишки причину такого нервного поведения при виде мертвеца.
        — Я могу сказать вам, бвана, — ответил Отобу. — Этот мужчина был его отцом.
        — Что говорит он девушке? — поинтересовался Тарзан.
        — Он спрашивает, знала ли она о том, что тело его отца было под кушеткой? А она отвечает, что ничего не знала. .
        Тарзан перевел разговор Смиту Олдуику. Тот улыбнулся.
        — Если бы парень мог видеть, как она заметала следы преступления, поправляя ковер на кушетке для того, чтобы спрятать тело, как вытирала следы крови и приводила комнату в порядок, он не особенно поверил бы в то, что она ничего не знает об убийстве. Вон тот ковер, покрывающий скамью в углу, снят с пола, так как он залит кровью. Это девица постелила его так, чтобы скрыть кровавые пятна. В каком-то отношении эти психи не так уж безнадежно помешаны, как я погляжу.
        Негр уже снял верхнюю одежду с мертвого человека, и Смит Олдуик быстро натягивал тунику поверх своей гимнастерки.
        — А теперь, — сказал Тарзан, — мы сядем за стол и поедим немного — на пустой желудок ничего не добьешься..
        Во время еды человек-обезьяна пытался вести разговор со слабоумной парочкой через Отобу. Он узнал, что этот дом принадлежит мертвецу, человеку, чье бездыханное тело лежало на полу рядом с ними. Убитый занимал высокое положение в городе и был весьма родовит. Он и его семья принадлежали к правящему классу, но не были членами королевского двора.
        Когда Тарзан спросил их о Берте Кирчер, молодой человек ответил, что ее увели во дворец короля, а на вопрос — зачем? — ответил:
        — В королевский гарем, конечно!
        Во время разговора и мужчина, и женщина отвечали вполне разумно, даже задавали встречные вопросы. Их интересовало, из какой страны прибыли незваные гости. Хозяева проявили большое удивление, узнав о том, что вокруг долины раскинулась безводная пустыня, и на много миль ничего другого нет.
        Когда Отобу спросил по указанию Тарзана мужчину, знаком ли он с внутренними покоями королевського дворца, тот ответил утвердительно: он, оказывается, был другом принца Метака, одного из королевских сыновей, и часто посещал дворец, а принц Метак приходил сюда, в особняк его отца.
        Пока Тарзан насыщался, он продолжал обдумывать, какой же план можно составить с использованием познаний молодого человека и проникнуть в королевские чертоги с его помощью, но так и не пришел к чему-либо, что мог бы считать приемлемым.
        И тут внезапно послышался громкий стук в наружную дверь.
        На какую-то минуту все замерли, а затем молодой человек, подавая голос, громко закричал находящимся за дверью. Отобу немедленно бросился к нему и попытался заглушить его слова, затыкая ему ладонью рот.
        — Что он сказал? — поинтересовался Тарзан.
        — Он говорит тем, кто стучит, чтобы ломали дверь и спасали его и девушку от двух чужаков, пленивших их. Если сюда войдут, то конец придет нам всем.
        — Скажи ему, — приказал Тарзан, — пусть сидит смирно, не то я убью его.
        Отобу перевел слова Тарзана, как ему было приказано. Молодой человек впал в хмурое молчание.
        Тарзан пересек альков и вошел в наружную комнату, чтобы проверить, в достаточной ли степени защищают их дверные засовы от нападения. Олдуик последовал за ним, отстав на несколько шагов и оставив Отобу охранять двух пленников.
        Человек-обезьяна убедился, что дверь не выдержит тяжелых ударов, наносимых по панели снаружи.
        — Я хотел бы воспользоваться тем парнем в другой комнате, — сказал он Олдуику. — Но боюсь, нам придется выходить отсюда тем же путем, каким пришли. Мы ничего не сможем сделать, оставшись здесь и встретившись с теми людьми, что хотят вломиться к нам. По шуму, доносящемуся извне, их там не меньше дюжины. Идемте, — добавил он. — Вы идите, а я за вами.
        Когда эти двое повернулись назад к алькову, они увидели совершенно иную картину, нежели ту, которую оставили, выходя на минуту-другую к наружной двери. Растянувшись на полу, явно без признаков жизни, лежало тело черного раба, тогда как от двух пленников не осталось и следа. 

         Глава 23
        ПОБЕГ ИЗ ГОРОДА

        Когда Метак нес Берту Кирчер к краю бассейна, девушка сначала не имела никакого представления, что он собирается сделать, но когда безумец подбежал к берегу, не снижая скорости, она начала догадываться о страшной правде. Он нырнул в воду головой вперед с нею на руках. Девушка закрыла глаза и прошептала молитву, так как была уверена, что у маньяка не было иной цели, как. утопить ее и себя. И однако, сколь могуществен главный закон природы, закон сохранения жизни, что даже перед лицом верной смерти Берта Кирчер упорно цеплялась за существование и делала усилия, чтобы освободиться из мощных объятий сумасшедшего. Она инстинктивно задержала дыхание в последний момент, когда безжалостная вода должна была неизбежно хлынуть в ее легкие.
        Несмотря на тяжесть испытания, девушка сохранила абсолютную ясность сознания, поэтому после первого погружения поняла, что мужчина плывет с нею куда-то под водой. Он, возможно, не сделал и дюжины взмахов рукой, как оказался у противоположной стены бассейна, а затем взобрался на берег, и девушка снова почувствовала, что ее голова находится над поверхностью воды, и она может дышать. Берта Кирчер увидела, что находятся они в каком то коридоре, тускло освещенном пробитым в крыше отверстием. Коридор был узок, изобиловал закоулками, и пол его покрывал слой воды от стены до стены.
        Вдоль стен коридора мужчина поплыл, легко загребая взмахами одной руки и в то же время поддерживая другой рукой подбородок девушки над водой. Так они плыли минут десять без перерыва. Берта Кирчер слышала, как безумец ей что-то говорит, но она не могла понять смысла слов. Об этом он, очевидно, сразу догадался, так как, наполовину всплыв, обхватил ее тело, поднял вертикально и свободной рукой коснулся ее носа и рта, силясь показать ей что-то. Она поняла, что он хотел, и немедленно сделала глубокий вдох, после чего Метак быстро нырнул в глуби ну, таща девушку вниз за собой и снова сделал дюжину или более гребков рукой. Он плыл, полностью скрывшись под водой.
        Когда они опять всплыли на поверхность, Берта Кирчер увидела, что находятся они в большом озере, и яркие звезды высоко сияют над ними в черном небе, а по берегам водоема резко выделялись на бархате звездным светом ночной тьмы очертания городских зданий с их минаретами и куполами.
        Метак быстро плыл к северной части озера, где по мраморным ступеням пологой лестницы они выбрались на набережную. На площади еще прогуливались люди, но они не обращали внимания на две перепачканные, мокрые фигуры. Когда Метак быстро шел по тротуару, таща девушку за руку рядом с собой, Берта Кирчер могла лишь догадываться о его намерениях. Она не видела никакой возможности бежать, поэтому послушно плелась за похитителем, надеясь на то, что случится чудо, и ей удастся избавиться от своего спутника. Вдруг какие-нибудь случайные обстоятельства принесут ей желанную возможность побега на свободу.
        Метак вел ее к зданию, вход в которое она узнала, — это было то самое здание, куда ее и Смита Олдуика привели, когда утром доставили в город.
        За изразцовым столом в прихожей теперь никто не сидел, но в комнате находилась дюжина или больше воинов в туниках цветов того дома, к которому они были прикреплены, в данном случае туники были белые, с небольшим значком с изображением льва на груди и спине у каждого.
        Когда Метак вошел в дом, люди, узнав его, встали и в ответ на заданный вопрос указали на проход с аркой в конце комнаты. Туда и повел Метак девушку. Внезапно, как бы охваченный подозрением, он остановился, его глаза хитро сощурились и, повернувшись к солдатам, он отдал приказ им следовать за ним. Все вместе пошли по коридору. Солдаты двигались впереди принца. Отворилась небольшая дверь, за ней оказалась лестница. Процессия по ступенькам стала подниматься на второй этаж. Принц с Бертой Кирчер предусмотрительно держался позади солдат.
        Лестница и коридор были освещены небольшими факелами, освещали светильники и несколько дверей в стенах верхнего коридора. К одной из них солдаты и подвели принца.
        Берта Кирчер молча следила за их действиями. Они постучали в дверь, и на стук через толстую дверь ответил слабый голос.
        Действие его на окружавших ее людей было поразительным. Мгновенно возникло возбуждение, волнение и тревога, и по приказанию королевского сына солдаты начали ломиться в дверь. Они бросались на нее с разбегу, пытаясь высадить тяжелую панель мощными плечами, другие рубили твердое дерево саблями. Девушке хотелось узнать причину очевидного беспокойства своих похитителей.
        Она видела, как дверь поддавалась при каждом следующем натиске. Когда панель рухнула, Берта Кирчер не успела увидеть двоих мужчин, единственных во всем мире способных ее спасти, которые, проскользнув между тяжелыми портьерами в соседний альков, исчезли в нише.
        Когда дверь поддалась, воины ворвались внутрь и заполнили помещение, а за ними в комнату вскочил и принц. На него сразу накатил приступ дикой ярости, так как комната была пуста, за исключением тела старого хозяина, успевшего окоченеть, и неподвижной фигуры черного раба Отобу — они лежали распростертые на полу алькова.
        Принц бросился к окну и выглянул, но так как квартира выходила окнами в сторону огражденного вольера, в котором содержались львы, принц счел невозможным побег с этой стороны, что еще больше усилило его замешательство. Хотя Метак и обыскал комнату, чтобы найти след, ведущий к местонахождению ее бывших обитателей, он все-таки не обнаружил нишу позади портьеры.
        С непостоянством слабоумного принц быстро устал от поисков, и повернувшись к солдатам, сопровождавшим его с нижнего этажа, отпустил их.
        Приделав на место сломанную дверь, насколько это было возможно, солдаты оставили помещение. Принц и Берта Кирчер остались одни. Метак повернулся к девушке. Когда он приблизил к ней свое лицо, оно было искажено отвратительной гримасой вожделения. Мускулы щек резко и судорожно подергивались, губы кривила плотоядная ухмылка, а близко посаженные к носу маслянистые глазки горели тусклым похотливым огоньком. Девушка, стоявшая у входа в альков, с ужасом отпрянула назад. Шаг за шагом она отступала, пятясь через комнату, а распаленный маньяк крался за ней, растопырив пальцы рук, словно когти. Он потянулся вперед, чтобы схватить ее.
        Когда Берта проходила мимо тела негра, ее нога наступила на какой-то предмет. Взглянув вниз, она заметила кривую саблю, при помощи которой Отобу должен был удерживать пленников на месте.
        Мгновенно наклонившись, девушка подхватила саблю с пола и острым концом наставила ее на сумасшедшего.
        Эффект, который произвело на Метака ее действие, был поразителен. От напряженного молчания он перешел к резкому смеху и, тоже выхватив саблю, заплясал перед девушкой, размахивая клинком. Но в какую бы сторону он ни бросался, ему отовсюду угрожало острие сабли в руке Берты Кирчер. Постепенно девушка уловила перемену в тоне возгласов кретина, выражение его отвратительного лица тоже сильно изменилось. Его истерический смех медленно переходил в злобные выкрики, полные ярости, а глупое похотливое выражение лица сменилось свирепым оскалом, губы искривились, обнажив под собой острые клыки.
        Теперь шутки кончились — он наступал, размахивая саблей, с тем чтобы убить. По всем правилам боя он то наскакивал с желанием проткнуть девушку острием, то, отбежав на пару шажков, заносил лезвие с намерением снести ей голову. Сперва игривый поединок увлек безумца, затем он рассвирепел по-настоящему.
        Берте Кирчер все труднее было отбивать атаки принца, она с трудом защищалась, вынужденная с каждым натиском отступать, сдавая позиции.
        Она дошла, пятясь, до кушетки, стоящей у стены. Тогда невероятно быстрым движением Метак склонился и, подхватив стул, швырнул его прямо в голову девушке. Она подняла саблю, чтобы задержать летящий на нее тяжелый предмет, но это ей не удалось, удар отбросил ее назад, она повалилась на кушетку и мгновенно Метак набросился на нее.

        Тарзан и Смит Олдуик не задумывались, что могло случиться с двумя их пленниками. В комнате их не было, но судьба безумцев их не особенно интересовала. Сами же они не собирались возвращаться в покинутое помещение. Единственным желанием Тарзана было снова добраться до улицы. Теперь, когда они оба в некоторой степени были неузнаваемы в результате переодевания, можно было попытаться проникнуть в королевский дворец и продолжать поиски девушки.
        Смит Олдуик следовал за Тарзаном по темному коридору и, достигнув лестницы, забрался наверх, чтобы отодвинуть крышку люка. Какое-то время он был занят этим, а затем, повернувшись, обратился к Тарзану с вопросом:
        — Разве мы закрыли крышку этого люка, когда спустились вниз? Я не помню, чтобы мы это сделали.
        — Нет, мы не закрывали люка, — сказал Тарзан. — Крышка оставалась открытой.
        — Так я и думал, — подтвердил Смит Олдуик, — но сейчас она закрыта и закреплена. Я не могу ее сдвинуть. Может быть, вы попробуете... — и он спустился с лестницы.
        Даже огромная сила Тарзана ничего не смогла сделать, только сломалась одна из ступенек лестницы, служившая ему опорой. В результате этого Тарзан чуть не свалился сверху на пол коридора.
        Когда ступенька сломалась, он передохнул с минуту, прежде чем возобновить свои попытки выломать крышку и, стоя близко к отверстию, отчетливо услышал голоса, раздающиеся прямо над его головой.
        Спрыгнув вниз к Смиту Олдуику, Тарзан сообщил ему об услышанном.
        — Нам лучше поискать другой выход! — И они направились обратно к алькову.
        Тарзан вновь оказался впереди, и, когда открыл дверь в нишу, он вдруг застыл пораженный, услышав крик ужаса и отчаяния. Женщина кричала по-английски, он разобрал и слова, произнесенные ею:
        — О, боже! Будь милосерден! — Этот возглас донесся из-за портьеры.
        Не было времени для осторожного обследования комнаты и даже выжидать было нельзя. Одним взмахом руки человек-обезьяна сорвал шторы и выскочил с ними в альков. Он сразу догадался, кто призывает на помощь...
        При звуке его вторжения маньяк, взглянув, увидел лишь мужчину в форме солдата его отца. Он рассерженно закричал и отдал приказ тому убираться вон, но уже второй, более внимательный взгляд на лицо вошедшего заставил сумасшедшего вскочить с кушетки, оставив на ней распростертую фигуру своей жертвы и, очевидно, забыть об уроненной им на пол сабле. Она так и осталась валяться на полу, там, где маньяк ее бросил, когда кинулся на упавшую девушку.
        Схватив голыми руками противника, безумец пытался впиться в его горло своими остро отточенными зубами.
        Метак, сын Хурога, не был слабосильным. Могучий от природы, в момент маниакального приступа ярости он становился очень опасным противником даже для могучего человека-обезьяны. Да еще безумному принцу улыбнулась удача в самом начале их борьбы.
        Тарзан, сделав шаг назад, наступил на труп человека, убитого Смитом Олдуиком, нога его подвернулась, и он упал навзничь, растянувшись на полу, головой к двери, с разъяренным Метаком на груди.
        Со звериной быстротой маньяк сделал попытку перегрызть зубами яремную вену Тарзана, но молниеносная реакция человека-обезьяны помогла ему уклониться. Метак вместо шеи впился острыми зубами в смуглое плечо. Вот тогда человек-обезьяна, не исключая возможности поражения, и закричал. Он звал Смита Олдуика, чтобы тот забрал девушку и попытался скрыться. Метак в это время искал зубами горло Тарзана.
        Смит Олдуик, заслышав зов, поспешил в комнату. Там он застал страшную картину. Та, кого он не ожидал более увидеть, поднималась, запахивая растерзанное мокрое платье, с кушетки, на которой Смит Олдуик чуть было не отведал ласк безумной девицы. Англичанин вопросительно взглянул на Берту Кирчер. Та уже встала на ноги, шатаясь и дрожа. Она увидела вопрос в его глазах и с усилием выпрямилась.
        — Поспешите же! — воскликнула она, видя, что лейтенант пребывает в замешательстве. — Тарзан нуждается в помощи. Если он погибнет здесь — я умру вместе с ним. Впрочем, удирайте, если хотите. Вы, конечно, ничего не сможете сделать, но я никуда не уйду.
        Тарзану тем временем удалось встать на ноги, но маньяк все еще крепко держался за него. Девушка повернулась к Смиту Олдуику.
        — Ваш пистолет! — крикнула она. — Почему вы не стреляете?
        Лейтенант, мало что соображая, вытащил оружие из кармана и приблизился к противникам, но к этому времени они вновь схватились врукопашную и двигались так быстро, что не было возможности выстрелить в одного и не попасть в другого. В то же время Берта Кирчер кружилась вокруг них с саблей принца в руке, но тоже не могла ударить, боясь поранить Тарзана.
        Снова и снова в процессе борьбы двое мужчин падали на пол и поднимались, чтобы сцепиться с еще большей яростью, пока, наконец, Тарзан не улучил момент и не ухватил стальными пальцами горло безумца. В этом ему помогла случайность. Метак упорно до сих пор защищал свою шею от захвата, но ненароком, в пылу битвы, раскрылся. По мере того, как пальцы гиганта сжимались, сумасшедшие глаза маньяка медленно вылезали из орбит. Лицо его приобрело синевато-багровую окраску, челюсти разжались, выпустив плечо Тарзана, и тогда во внезапном порыве омерзения и ярости человек-обезьяна поднял тело принца высоко над головой и всей силой своих мощных рук швырнул его через комнату. Тело, пролетев сквозь открытое окно, шмякнулось с отвратительным звуком вниз, в вольер со львами.
        Когда Тарзан снова повернулся к своим компаньонам, девушка все еще стояла с саблей в руке и с таким выражением на лице, которого он никогда у нее не видел.
        Глаза ее были широко раскрыты, влажные от непрошеных слез, нежные губы дрожали, как если бы она готова была дать вырваться на волю какому-то скрываемому чувству. По ее бурно вздымающейся груди было ясно, что Берта Кирчер изо всех сил пытается справиться с собой.
        — Если мы собираемся выбираться отсюда, то не должны терять времени. Наконец-то мы вместе и ничто не может нас задержать. Вопрос только в том, какой путь самый безопасный. Пара, убежавшая от нас, очевидно, вышла через люк на крышу и закрыла его, чтобы отрезать нам возможность уйти в том направлении. Можно ли выбраться снизу? Как вы попали сюда? — засыпал Тарзан вопросами девушку.
        — У основания лестницы, — сказала она, — есть комната, в ней полно вооруженных людей. Сомневаюсь, что мы сможем пройти этим путем.
        В это время Отобу вдруг приподнялся на локте и принял сидячее положение.
        — Так ты после всего еще жив? — воскликнул человек-обезьяна. — Но как тяжело тебя ранили?
        Негр осторожно поднялся на ноги, подвигал руками и ногами, потрогал голову.
        — Кажется, у Отобу ничего не повредили, бвана, — ответил он. — Только в голове очень сильная боль.
        — Это пройдет, — ободрил негра человек-обезьяна. — Хочешь вернуться на родину, в деревню Вамбабос?
        — Да, бвана, очень.
        — Тогда выведи нас из города самым безопасным путем!
        — Нет безопасного пути, — ответил черный, — а если и доберемся до ворот, нам придется сражаться. Я могу вывести вас из этого здания в переулок без опасений кого-либо встретить по дороге. Все вы одеты, как люди этого дьявольского города, поэтому мы, вероятно, сможем пройти незамеченными по улицам. Но у ворот нам будет непросто обмануть стражу, так как никому не разрешается покидать город ночью.
        — Но мы попытаем удачи, — ответил Тарзан. — Давай двигаться в путь. Веди нас, Отобу!
        Отобу вывел их через выломанную дверь из наружной комнаты в коридор, а пройдя полпути по коридору, открыл дверь в другое помещение, находящееся справа по коридору. Комнаты шли анфиладой. Пройдя несколько помещений, он повел беглецов вниз по крутой лестнице. Последние ступеньки вели к узкой дверце, она открылась на боковую улицу позади здания.
        Двое мужчин, девушка и черный раб не были необычным зрелищем на улицах города и не вызвали любопытства и внимания встречных.
        Проходя под факелами, трое европейцев торопились, стараясь улучить момент и проскользнуть круг более яркого света так, чтобы случайный прохожий не мог разглядеть их лиц. В тени аркад опасность быть обнаруженными значительно уменьшалась. Они удачно преодолели большую часть расстояния до южных ворот в стене города, когда с центральной площади донеслись звуки тревоги и большого смятения.
        — Что это значит? — поинтересовался Тарзан у Отобу, заметив, что тот дрожит как в лихорадке.
        — Хозяин, — ответил негр, — они обнаружили, что случилось в доме Веза, мэра города, там, откуда мы убежали. Его сын и девушка позвали на помощь. Они вызвали солдат, и те сейчас, несомненно, обнаружили тело Веза.
        — Интересно, — сказал Тарзан, — нашли ли они то тело, которое я выбросил через окно?
        Берта Кирчер достаточно разбиравшаяся в диалектах, поняла, о чем идет разговор, и спросила Тарзана, знает ли он о том, что человек, выброшенный им из окна, был сыном короля.
        Человек-обезьяна рассмеялся.
        — Нет, — сказал он, — я этого не знал. Однако дело значительно усложняется, по крайней мере, если будет обнаружено то, что осталось от принца. Львы вряд ли успели съесть его целиком.
        Шум позади них внезапно усилился, в воздухе поплыли резкие звуки горна. Отобу ускорил бег.
        — Скорее, господин! — крикнул он. — Все гораздо хуже, чем я думал.
        — Что ты хочешь этим сказать? — спросил его Тарзан.
        — По какой-то причине вызвана королевская охрана и королевские львы. Я боюсь, о, бвана, что нам от них не убежать.
        Но если Отобу не знал, Тарзан, по крайней мере, догадался, что было найдено тело королевского сына. Снова раздались звуки горна. Они звучали громко и торжественно в ночной тиши.
        — Еще вызывают львов? — спросил Тарзан.
        — Нет, господин, — ответил Отобу. — Это они вызывают попугаев.
        Молча и быстро беглецы двигались в сторону городских ворот, но спустя несколько минут их внимание привлекло хлопанье птичьих крыльев над их головами. Взглянув вверх, они обнаружили попугая, кружащего прямо над ними.
        — Вот и попугай прилетел, взгляни, Отобу, — сказал Тарзан. — Они что, собираются натравить на нас попугаев? Но разве эти птички способны кого-либо прикончить?
        Негр застонал, когда увидел, что птица устремилась к городской стене впереди них.
        — Теперь мы действительно погибли, господин, — закричал чернокожий. — Попугай, обнаружив нас, полетел к воротам, чтобы предупредить стражу!
        — Что ты, Отобу? О чем ты говоришь? — воскликнул Тарзан раздраженно. — Ты прожил среди этих сумасшедших так долго, что и сам стал безумным?
        — Нет, господин, — ответил Отобу. — Я не сумасшедший. Вы их не знаете. Эти проклятые птицы умны, как человеческие существа, только без сердца и души. Они говорят на языке людей этого города, который зовется Ксюдж. Эти птички сущие демоны, господин, и собравшись большой стаей, они даже могут напасть на нас и заклевать насмерть.
        — Как далеко мы от городских ворот? — спросил Тарзан. -
        — Мы не очень далеко, — ответил негр. — За следующим поворотом увидим их. Они находятся отсюда в нескольких шагах. Но птица добралась до них раньше нас и сейчас созывает стражу.
        Справедливость этих слов была почти немедленно подтверждена звуками многих голосов.. Ясно слышались звуки команды как раз вцереди, там, где должны были находиться городские ворота. Позади же раздавался шум преследования: громкие крики людей и львиный рык.
        В нескольких шагах перед глазами беглецов открылась узкая аллея, ведущая к проходу, по которому они и устремились, а из черной тени деревьев вдруг выступила навстречу им могучая фигура льва.
        Отобу остановился и попятился к Тарзану.
        — Взгляните, господин, — захныкал он, — огромный лев, черный лев из леса.
        Тарзан вытащил саблю, все еще висевшую у него на боку.
        — Мы не можем вернуться, — сказал он. — Попугаи, львы или люди — все равно, — и он твердо пошел по направлению к воротам. Ветер, дувший по улицам города, подул от Тарзана по направлению ко льву, и когда человек-обезьяна подошел ближе и оказался в нескольких ярдах от зверя, тот продолжал молча стоять, поджидая его. Вместо ожидаемого рева из горла зверя раздалось повизгивание.
        Тарзан почувствовал глубокое чувство облегчения.
        — Это же черный Нума из ямы Вамабо, — воскликнул он, обращаясь к своим спутникам. — Не бойтесь! Отобу, успокойся, этот лев не причинит нам зла.
        Нума подошел к человеку-обезьяне и потерся головой о его плечо, потом пристроился рядом и зашагал бок о бок с человеком вдоль узкой улицы.
        Вскоре беглецы увидели перед собой ворота, где под колеблющимся светом факелов сгруппировалось не менее двадцати воинов, готовых схватить чужаков, и с противоположной стороны явственно доносился рев львов, идущих по следу. Он раздавался угрожающе близко и смешивался с резкими криками огромного числа попугаев, которые кружились, хлопая крыльями, над их головами.
        Тарзан остановился и повернулся к молодому авиатору.
        — Сколько у вас осталось патронов? — спросил он.
        — Семь в магазине пистолета, — ответил Смит Олдуик, — и, возможно, дюжина должна быть в кармане гимнастерки.
        — Я собираюсь их атаковать, — сказал Тарзан. — Отобу, ты оставайся рядом с женщиной. Олдуик, мы с вами пойдем вперед. Вы идите слева от меня. Думаю, нам не нужно будет объяснять Нуме, что ему предстоит сделать.
        Даже сейчас огромный лев обнажал свои клыки и свирепо рычал на стражников. Воины растерялись, увидев перед собой грозное существо. Жители города Ксюджа. боялись лесных львов больше всего на свете, если не считать божественных попугаев.
        — Когда мы двинемся, Олдуик, — сказал человек-обезьяна, — выстрелите один раз, это может напугать воинов, а после пользуйтесь пистолетом только в случае крайней необходимости. Нужно беречь патроны. Вы готовы? Идемте! — и они двинулись вперед к воротам. В тот же миг Смит Олдуик разрядил свое оружие, и воин в желтом одеянии, громко вскрикнув, упал ничком на землю. На какое-то мгновение остальные заколебались, и в их рядах появились признаки паники, но один из них, по-видимому, офицер, быстро усмирил запаниковавших, раздавая зубо-
        тычины направо и налево. Воины снова взмахнули саблями.
        — Теперь, — сказал Тарзан, — давайте все вместе! — и он побежал к воротам. Одновременно лев, очевидно, поняв намерения Тармангани, издав злобное рычание, последовал за ним и напал на стражников.
        Потрясенные звуками выстрелов, ряды воинов, и без того поколебленных, совсем лишились мужества и разомкнулись перед свирепой атакой огромного зверя. Офицер напрасно исторгал поток команд, с сумасшедшим бешенством и безудержной яростью колотя древком пики по спинам своих подчиненных, но охранники подчинились главному закону природы и снедаемые своим наследственным страхом перед свирепым обитателем леса, разбежались направо и налево, спасаясь от клыков и когтей чудовища.
        Со свирепым ревом Нума лапой с выпущенными когтями наносил сокрушительные удары по бегущим. Он напал на небольшую группу перепуганных охранников, они тщетно пытались уклониться от страшных ударов. Тарзан и Смит Олдуик присоединились к черному Нуме и тоже ударили по врагу.
        Какое-то мгновение их наиболее грозным соперником был старший офицер. По тому, как он орудовал своей кривой саблей, виден был большой знаток этого вида оружия. Офицер избрал объектом нападения Тарзана, для которого подобное оружие было непривычным.
        Смит Олдуик не мог стрелять, боясь попасть в человека-обезьяну, и внезапно, к своему ужасу, англичанин увидел, что сабля вылетела из рук Тарзана — воин Ксюджа начисто разоружил своего противника.
        С криком торжества офицер поднял свою саблю для последнего удара, который бы покончил с земной карьерой Тарзана-обезьяны. И тут, к удивлению Тарзана и Смита Олдуика, офицер вдруг, споткнувшись, замер. Сабля выпала из обессиленных пальцев его поднятой для взмаха руки, безумные глаза закатились под лоб, и пена показалась на раскрытых губах. Задыхаясь, как бы в агонии, парень повалился вперед ногами к ногам Тарзана и забился в судорогах. Это продолжалось какой-то миг. После тело, содрогнувшись в последний раз, вытянулось и затихло.
        Тарзан наклонился и поднял саблю умершего офицера, он с улыбкой на лице посмотрел на молодого англичанина, застывшего в изумлении.
        — Парень — эпилептик, — сказал Смит Олдуик. — Думаю, не только он один, но и со многими из этих дегенератов случаются припадки. Но его недуг спас вам жизнь, — Смит Олдуик улыбнулся Тарзану, — будь на его месте здоровый человек, он прикончил бы вас.
        Остальные охранники, казалось, были совсем деморализованы после потери лидера. Они сгрудились на противоположной стороне улицы, слева от ворот, зовя на помощь во весь голос и с надеждой вглядываясь туда, откуда доносился шум приближающегося подкрепления. Эти звуки как бы подбодрили павших духом мужчин.
        Львы были уже совсем близко. К дезертирам начало возвращаться утраченное мужество. Шестеро охранников все еще стояли, загораживая собой ворота, их обнаженные сабли сверкали в свете факелов, а лица, точно обтянутые пергаментом, были искажены ужасной гримасой ярости и страха.
        Нума преследовал двух убегающих воинов по улице, идущей параллельно стене, немного удаляясь от места схватки. Человек-обезьяна повернулся к Смиту Олдуику.
        — Вам придется применить сейчас свой пистолет. Мы должны миновать этих парней во что бы то ни стало.
        Когда молодой англичанин выстрелил, Тарзан бросился на ближайшего воина, как будто перед этим не показал, что вооруженный не является серьезным противником для тренированных фехтовальщиков.
        Двое мужчин упали от первых двух выстрелов Смита Олдуика, в следующий раз лейтенант промахнулся, и тогда оставшиеся четверо разделились: двое кинулись к авиатору, а двое — к Тарзану.
        Человек-обезьяна поспешил схватиться врукопашную с одним из своих противников, тогда сабля другого была бы сравнительно бесполезна. Смит Олдуик свалил одного из напавших на него, выпустив пулю ему в грудь, и нажал курок, целясь во второго. Послышался сухой щелчок, но выстрела не последовало. Все патроны его пистолета были использованы, и противник теперь уже безбоязненно бросился на него, размахивая острой, как бритва, саблей, блестевшей в пляшущем свете факелов.
        Тарзан поднял оружие всего один раз и для того, чтооы отвести ужасный удар, нацеленный ему в голову. Затем он снова набросился на одного из своих противников, и прежде чем парень смог обрести равновесие и отпрянуть назад после нанесения удара, человек-обезьяна схватил его за горло.
        Другой стражник, помощник напавшего на Тарзана, двигался вокруг Сцепившихся фигур, изыскивая возможность воспользоваться своей саблей, и когда он поднял ее, чтобы ударить сзади, целясь в шею человека-обезьяны, тот, почувствовав опасность, резко повернулся и подставил под удар тело своего противника, на голову которого и обрушилась вся сила удара. Раздался лишь один страшный крик, после чего Тарзан швырнул залитого кровью врага прямо на своего последнего противника.
        Смит Олдуик судорожно нажимал на курок, он был теперь совсем беззащитен и потерял всякую надежду на спасение, когда понял, что барабан его пистолета пуст. Вдруг слева от него свирепое чудовище, метнувшись как молния, проскочило мимо и схватило за грудь его против ника. Один удар лапы Нумы из ямы снес полчерепа воину города Ксюджа.
        За несколько секунд, которые потребовались для завершения этих быстро развивающихся событий, Отобу оттащил Берту Кирчер к воротам; сбросив засов, он распахнул створки, и, преодолев последнее сопротивление стражников, группа беглецов выскочила, покидая стены города безумцев, в манящую и спасительную темноту.
        В то же мгновение с полдюжины львов высыпали им навстречу, заняв весь отрезок дороги, ведущей в город. При виде одомашненных собратьев Нума из ямы развернулся и напал на них. Только долю минуты городские львы удерживали позицию, а затем, прежде чем черный лев набросился на них, повернулись и убежали, поджав хвосты. Тарзан и его группа быстро продвигались в темноту леса, оставляя позади себя пригородные сады.
        — Последует ли погоня за нами из города? — поинтересовался Тарзан у Отобу.
        — Только не ночью, — ответил чернокожий. — Я был здесь рабом в течение пяти лет, но никогда не слышал, чтобы эти люди покидали город ночью. Если они уходили в лес в дневное время, то обычно ожидали зари следующего дня, прежде чем вернуться обратно. Они опасаются проходить места, населенные черными львами, после наступления темноты, но завтра они последуют за нами и, о, бвана, тогда-то наверняка доберутся до нас, до тех из нас, которые останутся в живых после того, как мы будем проходить мимо мест, где живут в лесу черные львы.
        Когда беглецы миновали сад, Смит Олдуик перезарядил свой пистолет и загнал патрон в ствол. Девушка тихонько шла посередине между Тарзаном и авиатором.
        Внезапно человек-обезьяна остановился и повернулся лицом к городу. Его могучий торс, облаченный в желтую тунику солдата короля Хурога, ясно был виден остальным при ярком свете звезд. Его спутники были поражены, увидев, как он поднял голову, и вдруг окрестность потряс сорвавшийся с его губ мощный рев льва, призывающего на помощь своих собратьев.
        Смит Олдуик почувствовал, как дрожь пробежала по его телу, а у Отобу глаза вылезли из орбит от удивления, и он, дрожа, упал на колени. Девушка тоже затрепетала, она почувствовала, как неистово забилось ее сердце, и она придвинулась ближе к зверю-человеку, пока плечом не коснулась его руки. Движение это было непроизвольным, и какое-то мгновение она вряд ли сознавала, что сделала, затем тихо отступила назад, благодарная случаю и тому, что свет звезд не был достаточно ярким, чтобы ее компаньоны могли заметить это невольное движение и последующую краску смущения, залившую ее щеки. Однако девушка не стыдилась того чувства, повинуясь которому, она приникла к руке человека-обезьяны. Она испугалась лишь того, что Тарзан заметит ее мимолетную ласку, и это еще больше оттолкнет его от нее. Из открытых ворот города безумцев послышался ответный рык. Небольшая группа беглецов остановилась в ожидании. Вскоре они увидели величественную фигуру черного льва, приближавшегося большими скачками по тропе. Когда он присоединился к ним, Тарзан запустил пальцы одной руки в черную гриву и снова двинулся в сопровождении
зверя прямиком к лесу.
        Позади, в оставленном городе, поднялась настоящая буря ужасных звуков: рев львов смешивался с хриплыми криками попугаев и воплями и хохотом сумасшедших, тишину прорезал пронзительный визг ярости и досады.
        Входя в мрачную и таинственную темноту леса, девушка вновь непроизвольно придвинулась ближе к человеку-обезьяне, и на этот раз Тарзан почувствовал ее прикосновение.
        Сам не испытывая страха, он однако понимал, как должно быть страшно юной девушке, оказавшейся в гуще кровавых событий. Движимый внезапно добрым побуждением, он, найдя ее руку, сжал тоненькие пальчики в своей ладони, и так они продолжали свой путь, пробираясь почти ощупью по ночной тропе.
        Дважды к ним подходили лесные черные львы, но всякий раз грозное рычание Нумы из ямы отгоняло их на приличное расстояние от беглецов.
        Несколько минут они вынуждены были отдыхать, так как Смит Олдуик все время был на грани обморока и очень слаб; к утру Тарзан вынужден был нести летчика на руках, одолевая крутой подъем к уже знакомому злополучному ущелью.

         Глава 24
        ТОММИ

        Дневное время настигло их после того, как они вступили в мрачную теснину ущелья. Но какими бы все ни были усталыми, за исключением Тарзана, они понимали, что должны продолжать путь, чего бы им это ни стоило, пока не найдут место, где смогут взобраться на отвесную стену и выйти к основанию плато наверху.
        Тарзан и Отобу оба были уверены в том, что ксюджанцы не станут преследовать их за пределами ущелья, но хотя они осматривали придирчиво каждый дюйм суровых утесов по обеим сторонам ущелья, ничего утешительного увидеть не могли. Наступил полдень, а все еще не был найден приемлемый путь наверх, никаких признаков его ими не обнаружено. Были места, где человек-обезьяна один мог бы преодолеть крутой склон, но этот подъем не был пригоден для остальных. Больше никто не смог бы успешно по отвесной скале подняться и добраться до спасительного плато. Не было и таких мест, где Тарзан, сильный и ловкий, смог бы рискнуть и вынести своих спутников наверх на себе.
        В течение полудня человек-обезьяна нес или поддерживал под руку ослабевшего вконец Смита Олдуика, а теперь, к своему огорчению, увидел, что и девушка шатается от усталости. Он хорошо понимал, как много она перенесла и как сильно сказалось на ней напряжение вчерашних суток.
        Опасности и трудности, пережитые Бертой Кирчер за последние недели, подточили ее силы. Тарзан видел, как девушка пытается держаться изо всех сил, но она, однако, так часто спотыкалась и так шаталась, передвигая ноги, вязнущие в песке, покрывающем дно ущелья, что сердце Тарзана мимо воли наполнялось жалостью к ней. Несмотря на все ее усилия скрыть слабость, Тарзан понял — девушка вот-вот упадет и не сможет подняться. Он не мог не восхищаться ее стойкостью и безропотными усилиями в борьбе с нарастающими трудностями. Но эта борьба явно должна была закончиться поражением.
        Англичанин, должно быть, тоже заметил ее состояние, так как вскоре после полудня он вдруг остановился и сел на песок.
        — Бесполезно, — сказал он Тарзану. — Я не могу идти дальше. Мисс Берта Кирчер очень ослабла. Вам следует продолжать путь без меня.
        — Нет, — запротестовала девушка, — ни за что мы такого не сделаем. Все вместе прошли так много, и наш побег все еще далек от завершения. Что бы ни случилось, давайте держаться вместе, если только, — и она взглянула на Тарзана, — вы, который сделал так много для нас, будучи нам ничем не обязанным, не захотите уйти. Это было бы справедливо. Что касается меня, я бы хотела, чтобы вы оставили нас. Вам, наверное, уже понятно, что вы не сможете нам помочь, хотя вам и удалось сбить с пути преследователей, но даже при вашей огромной силе и выносливости вам никогда не удастся вывести хоть одного из нас через безводную пустыню. Мы умрем и не доберемся до ближайшей плодородной местности.
        Человек-обезьяна ответил улыбкой на серьезные слова девушки.  ;
        — Мы пока живы, — сказал он, — и лейтенант, и Отобу, и я сам. Кто-то из нас может умереть в пути или выйти из передряги живым, а пока до самой смерти нам надо стремиться только выжить. Из-за того, что мы остановились здесь и отдыхаем, не надо терзаться. Ничто не указывает на то, что мы здесь умрем. Я вас обоих не смогу донести до земли Вамабо. Это ближайшее место, где мы можем надеяться найти дичь и воду, но мы не будем сдаваться и терять надежду на спасение. Давайте теперь отдохнем, потому что и вы, и лейтенант Смит Олдуик нуждаетесь в отдыхе. А когда вы восстановите силы, мы снова продолжим путь.
        — Но ксюджанцы? — возразила девушка. — Разве они не последуют за нами сюда?
        — Скорее всего, последуют, — согласился Тарзан, — они, вероятно, придут. Но вам не нужно об этом беспокоиться, пока они не пришли.
        — Хотелось бы, — сказала девушка, — чтобы я обладала вашей философией и выдержкой, но, боюсь, что это выше моих сил.
        — Вы не родились и не воспитывались t джунглях. Меня вырастили дикие звери, и я многому научился, живя среди них. Вы бы, как и я, обладали верой в судьбу, будь вы воспитанницей джунглей.
        Итак, они устроились поудобнее под тенью нависшего над ущельем утеса и прилегли на горячий песок, чтобы отдохнуть и расслабиться.
        Нума беспокойно бродил взад и вперед, и наконец, немного полежав около человека-обезьяны, встал и двинулся по ущелью, исчезнув вскоре за ближайшим поворотом .
        В течение часа маленькая группа отдыхала, а затем Тарзан внезапно поднялся и молча прислушался, дав знак и другим молчать.
        Какую-то минуту он стоял неподвижно, как статуя, и его острый слух улавливал звуки столь тихие и отдаленные, что никто из остальной троицы не мог услышать даже намека на шум в безжизненной тиши ущелья.
        Наконец человек-обезьяна расслабился и повернулся к товарищам.
        — Что случилось? — спросила девушка.
        — Они идут, — ответил он. — Они еще на каком-то расстоянии, хотя и недалеко, ибо ноги людей обуты в сандалии, а топот львов не производит шума на мягком песке.
        — Что же мы будем делать? Пытаться продолжать путь? — спросил Смит Олдуик. — Я думаю, что смогу теперь пройти небольшое расстояние, так как немного отдохнул. А как вы, мисс Кирчер?
        — О да, — ответила она. — Я значительно окрепла. Да, я несомненно могу идти.
        Тарзан знал, что никто из них не говорит настоящей правды: люди не могут так быстро прийти в себя, будучи в состоянии полного истощения, но он не видел другого выхода, и к тому же оставалась надежда, что за следующим поворотом откроется выход из ущелья.
        — Ты помоги лейтенанту, Отобу, — сказал Тарзан, повернувшись к чернокожему, — а я понесу мисс Кирчер.
        И хотя девушка возражала, говоря, что он не должен тратить свои силы, Тарзан подхватил ее на руки и двинулся вперед к глубокому каньону, а за ним следовали Отобу и англичанин. Они не успели отойти далеко, когда явственно услышали шум погони, так как теперь львы, сопровождавшие ксюджанцев, нервно и громко скулили, как будто свежий след их жертв опалял им ноздри.
        — Я так хотела бы, чтобы наш Нума вернулся, — вздохнула девушка.
        — Да, было бы неплохо, — ответил Тарзан. — Но нам придется делать все, что в наших силах, и обойтись без него. Дикие звери ходят своими путями. Мне хотелось бы найти место, где мы смогли бы забаррикадироваться против атаки со всех сторон. Тогда, возможно, мы постарались бы удержать их натиск и даже отразить его. Смит Олдуик — хороший стрелок, и если людей окажется не очень много, он, возможно, сумеет отделаться от них, особенно если те будут нападать поодиночке. Львы меня не так беспокоят: они очень глупые животные, и, я уверен, те, что преследуют нас, еще глупее. Их вырастили люди, поэтому они не самостоятельны и полностью зависят от своих хозяев. Эти домашние звери выдрессированы слабоумными людьми, с ними будет легко справиться, если удастся убрать воинов, их хозяев.
        — Вы считаете, что есть какая-то надежда на спасение? — спросила девушка.
        — Мы все еще живы, — последовал краткий ответ.
        Воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом песка под ногами идущих.
        — Еще один момент, — сказал Тарзан неожиданно. — Мне кажется, я вспомнил это самое место, — он указал на обломок камня, упавший, очевидно, с вершины скалы и лежавший в нескольких футах от ее основания, глубоко погрузившись в песок. Это был зубчатый осколок гранитной глыбы, возвышающийся над поверхностью песка на высоту приблизительно десяти футов. Он располагался так удобно, что между ним и скалой, с которой он скатился, образовался узкий проход. К этому убежищу они и направились. И когда достигли наконец своей цели, обнаружили между скалой и осколком базальта площадку около двух футов шириной и около десяти длиной. Эта площадка имела два выхода, и только через них можно было гуда проникнуть. Было очевидно, что если они устроятся здесь, напасть на них из другого места будет невозможно.
        Едва беглецы успели спрятаться, как острый слух Тарзана уловил шум на поверхности скалы над ними. Взглянув вверх, он увидел крошечную обезьянку, усевшуюся на хрупкий выступ над их головой — маленькая мартышка с уродливой мордашкой внимательно смотрела вниз, разглядывая беглецов. Через какое-то мгновение она поспешно убежала по кромке скалы, направляясь к югу, откуда и доносился шум погони. Отобу тоже заметил обезьянку.
        — Она расскажет попугаям, — сказал негр, — а попугаи укажут дорогу сумасшедшим.
        — Все равно, — ответил Тарзан. — Здесь нас нашли бы львы. У нас нет возможности от них спрятаться.
        Он поставил Смита Олдуика с пистолетом у северного выхода из убежища, Отобу велел стоять с копьем за спиной англичанина, а сам приготовился охранять южный проход. Он предложил девушке лечь на песок между ними.
        — Вы будете в безопасности там в том случае, если они сумеют воспользоваться своими копьями, — сказал Тарзан.
        Минуты ожидания казались вечностью для Берты Кирчер, и наконец почти с облегчением она поняла, что преследователи подошли совсем близко. Она слышала сердитый рев львов и яростные крики сумасшедших. В течение нескольких минут нападающие мужчины, казалось, исследовали убежище, в котором засели их будущие жертвы.
        Девушка могла слышать шум, производимый ими. Он доносился даже сверху, откуда рассматривала беглецов маленькая обезьянка-разведчица. На глазах потрясенной Берты Кирчер лев напал на человека-обезьяну, стоящего наготове у южного входа. Она увидела, как гигантская рука, словно рычаг, отошла назад, зажав рукоять кривой сабли для мощного размаха и вдруг опустилась с ужасной быстротой навстречу льву, когда тот поднялся на дыбы для того, чтобы разделаться с человеком. Сабля расколола череп зверя, человек с ловкостью мясника, сокрушающего овцу, покончил со свирепым хищником.
        Затем Берта Кирчер услышала шаги, крадущиеся к Смиту Олдуику, и сразу последовали три выстрела его пистолета. Раздался крик и шум падающего тела. Очевидно, потеряв уверенность в победе над горсткой храбрецов, раздосадованные неудачей первых попыток, преследователи отступили, но лишь на короткое время. Они, собравшись с духом, снова ринулись в бой. На этот раз безумец-воин напал на Тарзана, а лев старался одолеть Смита Олдуика.
        Тарзан предупредил молодого англичанина не тратить попусту ограниченный запас патронов на львов. На этот раз в битву вступил Отобу. Орудуя копьем ксюджанца, он набросился на зверя, но справиться с ним оказалось не так-то просто, и лев не сдавался до тех пор, пока Отобу и Смит Олдуик не были сильно помяты во время короткой, но жестокой схватки. Англичанин, наконец, ухитрился вонзить острие сабли, взятой у девушки, в сердце зверя. Мужчина, напавший на Тарзана, оказался в положении обороняющегося: он подошел к нему слишком близко, пытаясь острой саблей отрубить голову человеку-обезьяне; свой промах ксюджанец осознал слишком поздно — схватка завершилась тем, что через долю минуты его труп со сломанной шеей валялся на теле мертвого льва.
        Снова враг отступил, и снова лишь на короткое время, потребовавшееся для перегруппировки сил. Опять ксюд-жанцы набросились на беглецов со всей свирепостью: львы и люди ринулись в атаку, возможно, по полудюжине тех и других на каждого защитника каменного убежища.
        Мужчины бросали свои копья, а львы шли позади них, очевидно, в ожидании сигнала к нападению.
        — Это конец? — спросила девушка.
        — Нет еще! — крикнул человек-обезьяна. — Ведь мы пока живы!
        Слова едва сорвались с его губ, когда остановившиеся воины ворвались в проходы и стали забрасывать их копьями с обеих сторон.
        Пытаясь защитить девушку, Тарзан заслонил ее собой, и одно из копий угодило ему в плечо. Удар был нанесен с такой силой, что Тарзана отбросило на землю. Смит Олдуик дважды выстрелил из пистолета, но его тоже сбили с ног: копье вошло в мышцу ноги между бедром и коленом. Не ранен был пока лишь Отобу. Он остался один перед лицом врага, так как англичанин ослабел от старых и новых ран и был крепко помят когтями льва. От боли Смит Олдуик потерял сознание, упав на землю. Кровь текла ручьем из раны в ноге.
        Падая, юноша выронил пистолет из рук, и девушка, увидев это, подхватила оружие.
        Когда Тарзан пытался подняться, один из воинов бросился ему на грудь и своей тяжестью отбросил его назад. Безумец с дьявольским криком поднял лезвие своей сабли над грудью Тарзана, намереваясь вонзить острие в его сердце.
        Прежде чем маньяк сумел осуществить свой замысел, девушка подняла пистолет Смита Олдуика и выстрелила прямо в сатанинское лицо дегенерата. Одновременно до удивленного слуха атакующих и обороняющихся донесся залп ружейных выстрелов. Звук шел из ущелья. С восторгом и удивлением европейцы услышали резкие воинские команды, отдаваемые на английском языке. Эти милые их сердцу звуки, казалось, доносились с небес. Голос английского сержанта заглушил рев львов и крики безумцев. Смысл происходящего дошел до сознания Тарзана и девушки как раз в тот момент, когда даже человек-обезьяна чуть было не утратил последний остаток надежды.
        Отбросив от себя тело воина, свалившегося на него, Тарзан поднялся на ноги. Копье все еще торчало из его плеча. Девушка тоже поднялась, и, когда Тарзан вырвал острие копья из своего тела и вышел из убежища, Берта Кирчер пошла рядом с ним.
        Перестрелка, возникшая при их освобождении, вскоре закончилась. Большинство львов убежало, но слабоумные преследователи все до одного были убиты.
        Когда Тарзан и девушка предстали перед группой прибывших, британский солдат-томми направил на человека-обезьяну свою винтовку. Увидев действия парня и сразу поняв естественную ошибку, к которой привела желтая туника, в которую был одет Тарзан, девушка быстро бросилась между ним и солдатом.
        — Не стреляйте! — крикнула она томми. — Мы — англичане, мы — друзья!
        — Тогда руки вверх! — скомандовал солдат Тарзану. — Я не собираюсь рисковать из-за одного тупицы в желтой рубашке.
        В этот момент британский сержант, под командой которого находился авангард экспедиционного отряда, подошел для выяснения, кого же они захватили. Вот тогда-то Тарзан и девушка, разговаривая с ним по-английски, объяснили происхождение своих костюмов. Сержант сразу поверил их рассказу, поскольку они явно были не той породы, что злобные твари, которые мертвыми валялись вокруг.
        Через десять минут появился основной отряд экспедиции. Раны Смита Олдуика были обработаны и перевязаны, человеку-обезьяне тоже оказали необходимую помощь, и через полчаса все отправились в лагерь своих спасителей.

        В ту ночь было решено, что на следующий день Смит Олдуик и Берта Кирчер должны улететь самолетом в британский штаб на побережье. Для этой цели были выделены два аэроплана, прикрепленные к экспедиционному корпусу. Тарзан и Отобу отклонили предложение британского капитана сопровождать его в часть в обратном марше, так как Тарзан объяснил, что местность, которую он ищет, лежит на западе. Отобу возвращался в родные места, и Тарзану было по пути с чернокожим до земель Вамабо.
        — Выходит, вы не собираетесь возвращаться с нами на побережье? — спросила его с огорчением девушка.
        — Нет, — ответил человек-обезьяна. — Мой дом стоит на западном берегу океана, я продолжу свой путь в том направлении.
        Девушка бросила на него молящий взгляд.
        — Вы снова вернетесь в эти ужасные джунгли? — содрогнулась она, — и мы никогда не увидимся больше?
        Он молча смотрел на нее какое-то мгновение:
        — Никогда! — ответил он, и не сказав больше ни слова, повернулся и вышел.

        Утром полковник Кэмпбелл вернулся с базы на одном из самолетов, который должен был увезти Смита Олдуика и девушку на восток. Тарзан стоял вдали на некотором расстоянии, когда офицер сошел на землю по трапу приземлившегося самолета. Он наблюдал, как полковник приветствовал младшего по чину командира экспедиционного корпуса, а затем увидел, как Кэмпбелл повернулся к Берте Кирчер, стоявшей в нескольких шагах позади капитана.
        Тарзан подумал о том, как должна чувствовать себя немецкая шпионка в подобной ситуации, особенно если она знает, что для кого-то из присутствующих не является секретом ее истинное лицо, до этого хорошо замаскированное. Он видел, как полковник Кэмпбелл шел к ней с распростертыми объятиями, и лицо его озарялось доброй улыбкой. Тарзан не мог слышать слов, сказанных полковником девушке, но он догадывался, что они были явно дружественны и сердечны.
        Тарзан отвернулся, нахмурившись, и если бы кто-нибудь был поблизости, он мог бы услышать низкое негодующее ворчание, рвущееся из его груди.
        Он знал, что его страна воевала с Германией, и не только его долг по отношению к земле его предков, но также личная обида против вражеской нации и его ненависть к немцам требовали, чтобы он открыл полковнику все вероломство девушки. Но Тарзан колебался, и оттого, что он колебался, рычал глухо, как зверь, негодуя не на немецкую девушку, а на себя самого за свою слабость.
        Он не увидел ее больше, вскоре она села в самолет и улетела на восток. Тарзан тепло попрощался со Смитом Олдуиком и снова услышал неоднократно повторяющиеся слова благодарности от молодого англичанина, а затем он увидел и его на борту самолета, делающего разворот в высоте. Долго смотрел человек-обезьяна вслед воздушному кораблю, пока тот не превратился в точку на восточной стороне горизонта, чтобы через несколько секунд исчезнуть совсем, окончательно растаяв в воздухе.
        Томми, собрав все тюки и погрузив снаряжение, ожидали только команды, чтобы продолжить обратный путь, отлично справившись с задачей спасения пропавшего летчика.
        Полковник Кэмпбелл лично обследовал местность между лагерем передового отряда и основной базой. Он решил сам повести назад экспедиционный отряд.
        Теперь, когда все было готово к отправке, полковник обратился к Тарзану:
        — Я так хотел, чтобы вы вернулись с нами в лагерь, Грейсток, — сказал он. — В какой-то мере моя просьба связана, возможно, со Смитом Олдуиком и молодой леди, только что покинувшими нас. Они просили меня заставить вас вернуться в цивилизованное общество.
        —- Нет, ничего не выйдет, — ответил Тарзан. — Я пойду своим путем. Мисс Кирчер и лейтенантом Смитом Олдуиком двигали благородные чувства благодарности, они не учитывали мое положение.
        — Мисс Кирчер? — воскликнул Кэмпбелл, а затем рассмеялся. — Вы знаете эту девушку, как Берту Кирчер, немецкую шпионку?
        Тарзан молча удивленно взглянул на полковника. Какое-то мгновение все происходящее сделалось выше его понимания. Неслыханное дело — чтобы британский офицер мог так спокойно и легко говорить о вражеской шпионке, находившейся в его власти, и вдобавок разрешил ей уйти.
        — Да, да, — покивал полковник Кэмпбелл, заметив замешательство Тарзана. — Вы думали, что Берта Кирчер — немецкая шпионка? — засмеялся он.
        — Да, я знал это, — ответил недоуменно человек-обезьяна.
        — Эту девушку зовут на самом деле Патрицией Кэнбай, — сказал Кэмпбелл. — Она немка только наполовину. Бертой Кирчер звали ее покойную мать. Девушка приняла это имя, поступив на службу. Патриция одна из наиболее ценных агентов британской разведки, прикрепленная к восточно-африканским частям. Ее отец и я вместе служили в Индии, и я знал Патрицию со дня ее рождения.
        — Да, вот и пакет бумаг, — полковник полез в нагрудной карман, — этот пакет ей удалось захватить у немецкого офицера и пронести через все превратности нелегкого пути с единой мыслью — выполнить свой долг по отношению к горячо любимой родине. Смотрите! У меня еще не было времени прочесть их, но, как вы видите, здесь чертеж, набросок военной карты, связка донесений и дневник одного из капитанов, некоего Фрица Шнайдера.
        — Дневник гауптмана Фрица Шнайдера! — повторил Тарзан напряженным голосом. — Можно мне его посмотреть, Кэмпбелл? Фриц Шнайдер — тот человек, который убил леди Грейсток, мою жену.
        Англичанин передал небольшую, переплетенную в кожу тетрадь в руки Тарзана без единого слова возражения.
        Тарзан быстро пробежал страницы, ища определенную дату — тот день, когда были совершены те неизгладимые из памяти ужасные злодейства в его бунгало, и когда нашел нужную страницу, то жадно стал читать записи.
        Внезапно возглас изумления и недоверия сорвался с его губ.
        Кэмпбелл вопросительно взглянул на него.
        — Боже! — воскликнул человек-обезьяна. — Может ли это быть правдой? Послушайте!
        И он прочел абзац из исписанной мелким почерком страницы: «...Сыграл небольшую шутку с английской свиньей. Когда он вернется домой, то найдет обугленный женский труп в будуаре своей супруги — но только он будет думать, что это его благоверная. Фон Госс поджарил на костре тело мертвой негритянки и, обуглив его, надел на руку кольцо леди Грейсток.
        Сама леди Грейсток представляет большую ценность для верховного командования, будучи живой, нежели мертвой».
        — Она жива! — вскричал Тарзан.
        — Благодарение Богу! — отозвался Кэмпбелл. — А куда вы теперь?
        — Возвращаюсь с вами, конечно. Как ужасно, что я обижал мисс Кэнбай, но разве я мог знать? Я даже сказал Смиту Олдуику, который любит ее, что эта девушка — немецкая шпионка. Я должен вернуться не только затем, чтобы найти свою жену, но я просто обязан исправить зло, совершенное мной исключительно по неведению.
        — Не беспокойтесь об этом, — сказал Кэмпбелл. — Патриция, должно быть, созналась, что она не вражеская шпионка, так как до того, как оба улетели этим утром, лейтенант радостно сообщил мне, что мисс Кзнбай обещала ему выйти за него замуж.

        ТАРЗАН — СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК

         Неслышный, как тени деревьев, в которых он пробирался, мощный зверь скользил по ночным джунглям. Хищно сверкали зеленым огнем его круглые глаза, чутко был вытянут хвост, каждый его мускул был напряжен и подчинен одной цели — охоте. Лунный свет кое-где просвечивал сквозь листву, и огромная кошка старательно обходила эти светлые пятна. И хоть зверь пробирался сквозь густой лес, ступая по бесчисленным сухим веткам и облетевшим листьям, человеческое ухо не смогло бы уловить ни звука, ни шороха.
        Но не так осторожен был тот, на кого зверь охотился. Хоть и ступал он столь же бесшумно, но вместо того чтобы обходить освещенные места, он как бы нарочно искал их, ступая прямо по ним. Он шел в ста шагах впереди льва, не замечая людоеда. В отличие от зверя, он шел на двух ногах, на его теле не было шерсти. Он был атлетически сложен, его руки и ноги играли мощной мускулатурой, но ступни его ног отличались от обычных человеческих и скорее напоминали ногу первобытного человека: большие пальцы составляли со ступней прямой угол.
        Внезапно остановясь посреди лунного пятна, неизвестное существо подняло голову и чутко прислушалось. Луна осветила его лицо. Лицо это было правильной формы, а черты его отличались тонким и точным рисунком. В любой из столиц мира лицо это могло бы быть признано образцом мужской красоты. Но человек ли это? На этот вопрос трудно ответить сразу.
        В одной руке у него была дубинка, на поясе на ремешке висел нож. Пояс поддерживал на талии львиную шкуру, служившую существу одеждой. Пояс этот блестел, как золотой, и застегивался причудливой пряжкой.
        Все ближе и ближе подбирался Нума-лев к своей жертве. Но существо уже почувствовало опасность, однако не пустилось бежать, а, не меняя шага, спокойно вытащило из-за пояса нож.
        И вот человекоподобное достигло границы зарослей. Минуту оно колебалось, оглядываясь назад, но, повинуясь чувству более сильному, чем инстинкт самосохранения, покинуло свое укрытие и ступило на освещенную луной поляну. Лев увидел, что его жертва беззащитна, и приготовился к прыжку.

         Глава 1
        ЗАГАДОЧНАЯ ЗЕМЛЯ

        Целых два месяца, два страшных, долгих, голодных месяца лишений и разочарований, а самое тяжелое — с непрерывной болью в груди, — два месяца прошло с тех пор, как Тарзан-обезьяна узнал от убитого им немецкого капитана, что жена его жива. Поиски, в которых ему горячо помогало британское отделение «Интеллидженс сервис», привели к тому, что только стало известно, — леди Джейн была в плену, а зачем ее там держали, знало лишь высшее немецкое командование. С отрядом немецких солдат под надзором лейтенанта Обергатца ее переправили в деревню.
        Пустившись в одиночку на поиски, Тарзан нашел деревню, где ее держали в плену, но узнал, что она бежала оттуда месяц назад. Немецкий офицер с отрядом пустились в погоню за ней, взяв проводников из местных жителей. Все, что могли добавить к этому деревенские жители, было маловразумительно и противоречиво. Одни проводники говорили, что их отослали назад, другие же клялись, что они сбежали сами. О направлении, в котором ушел отряд, Тарзан мог лишь догадываться по отдельным фразам.
        Выйдя из деревни, он направился к юго-западу и после невероятно тяжелой дороги через огромную безводную пустыню очутился в местности, куда не ступала нога белого человека и о которой он знал только по рассказам местных племен. На его пути вставали отвесные скалы, горные плато, обширные равнины, но он не мог их преодолеть после столь трудного пути. С трудом нашел он дорогу через болото — ужасное место, кишащее ядовитыми змеями и опасными насекомыми. Когда наконец встал он на твердую почву, выкарабкавшись из вязкой трясины, то понял, почему это место навсегда покинуто людьми. Ибо много опасностей подстерегало здесь человека. Здесь водилось столько птицы и зверья, сколько ни в каком другом месте африканского континента. Они собирались сюда в надежде найти убежище от захватывающего все новые территории племени двуногих, воюющих со всем живым миром. Даже известные Тарзану виды он узнавал с: трудом, настолько необычны были они в первозданной своей красоте. Он заметил уникальные гибриды, среди которых был бело-желтый полосатый лев. Тарзана изумил его окрас и рост. Он был меньше, чем его собратья, но не
менее свиреп.
        Иные львы в этих местах почти не отличались от тех, которых знал Тарзан, ни ростом, ни размерами, но на их шерсти он увидел леопардовые пятна, которые у обычных львов исчезают вместе с возмужанием.
        Два месяца искал он Джейн, но не было и намека на то, что она могла попасть в эти заповедные места. Однако рассказы туземцев из каннибальской деревни, где томилась она в плену, убедили Тарзана в том, что если леди Джейн жива, то искать ее следует именно здесь. Тарзан не мог вообразить, что она преодолела болото, но что-то подсказывало ему, что его возлюбленная благополучно перешла трясину, и он в своих поисках на верном пути.
        Но эта неизведанная земля была огромна и сурова: на пути Тарзана вставали скалы и реки с бурными водопадами, а пропитание стоило невероятных затрат и напряжения всех умственных и мускульных сил.
        Часто Тарзан и Нума выслеживали одну и ту же добычу, и то один, то другой выигрывал приз. Однако редко человек-обезьяна оставался голодным: страна изобиловала фруктами, плодами, птицей и мелкой дичью.
        После долгих поисков Тарзан нашел почти неприметную тропу в горах и по узкому ущелью вышел в долину.
        Здесь была та же буйная растительность, столько же зверей и птиц. Почувствовав голод, Тарзан без труда добыл пропитание — Бара-олень стал его добычей.
        Темнело. Шорох и возня хищников слышны были со всех сторон, и так как надежного укрытия в ущелье не было, Тарзан потащил тушу оленя через долину, к деревьям, видневшимся вдали. Там он хотел поесть и заночевать, но посередине пути обнаружил одиноко стоящее дерево, годное для ночлега. Здесь он поел сочного и нежного мяса Бары, удобно расположился среди ветвей и больше не слышал возни и рычания львов. Привычные звуки джунглей скорее убаюкивали, а не тревожили человека-обезьяну, но необычный шум всегда настораживал его, как бы крепко он ни спал. Вот и теперь внезапный шум шагов под деревом разбудил его. Он посмотрел туда, откуда раздались шаги. Внизу под деревом сидел питекантроп и спокойно поедал мясо, отрезая от туши оленя маленькие кусочки острым ножом. Тарзан долго разглядывал своего гостя — он был и похож и не похож на человека: необычные пальцы, огромные ноги и длинный хвост. Может быть, это представитель какой-то неведомой науке расы, а возможно, чудом сохранившийся первобытный человек. Расскажи кто-нибудь Тарзану о хвостатом человеке, ему показалось бы это невероятным, но он видел странное
существо собственными глазами. Да, это был человек, но с хвостом, явно приспособленный к жизни в кроне деревьев, с непомерно длинными руками и ногами. Его одежда, богато изукрашенная золотом и драгоценными камнями, была сделана искусно, но была ли она творением рук человеческих или существ иного рода, Тарзан, конечно, определить не мог.
        Закончив трапезу, гость вытер губы и руки листьями и посмотрел вверх на Тарзана с улыбкой, открывшей ряд белых крепких зубов, клыки которых были не длиннее, чем у самого Тарзана. Он произнес несколько слов на непонятном Тарзану наречии, которые можно было счесть за изъявления благодарности за ужин, и стал устраиваться на ночлег.
        В лесу еще лежали предрассветные тени, когда Тарзан проснулся от сильных толчков дерева, где он спал. Открыв глаза, он заметил, что его новый знакомый тоже проснулся и сильно обеспокоен чем-то. Тарзан стал озираться и с изумлением увидел внизу, под деревом, неясную тень некоего исполинского существа. Оно чесало бок о дерево, что и разбудило их. Тарзан удивился тому, что он не слышал, как оно подошло. В предрассветной мгле он принял это существо за слона, но если это было так, то это был самый огромный из всех слонов, когда-либо виденных Тарзаном. Но когда стало светать, он увидел гротескный исполинский силуэт, возвышающийся над землей на двадцать футов. На спине его торчал огромный рог. Только часть зверя была видна Тарзану, остальное было скрыто стволом, и оттуда было слышно, как рвут что-то страшные когти. По чавкающим и царапающим звукам Тарзан догадался, что тварь пожирает оленя, убитого им накануне.
        Тарзан, все больше изумляясь, наблюдал за зверем, пристально вглядываясь во тьму, как вдруг почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. Обернувшись, он увидел, что это его компаньон старается привлечь к себе внимание Тарзана. Он прижал палец к губам, призывая Тарзана не шуметь, и, схватив его за руку, пытался объяснить, что им надо быстрее бежать отсюда. Тарзан, рассудив, что питекантроп лучше него знаком с нравами и повадками невиданных обитателей этой затерянной страны, послушался его. Очень тихо и осторожно питекантроп спустился с дерева и, неслышно ступая, направился к плоскогорью. Тарзан последовал за ним.
        Когда восходящее солнце осветило верхушки деревьев, они находились уже у границы девственного леса. Цепляясь за ветви, проводник Тарзана ловко взобрался на дерево и, очутившись в привычной стихии, резво побежал по кронам. Отправляясь вслед за ним, Тарзан вспомнил о ране, которую нанес ему во время охоты лев Нума прошлой ночью. Взглянув на нее, он удивился, что она не воспалена и совсем не болит, видимо, оттого, что удивительный незнакомец посыпал ее каким-то неведомым порошком, обладающим, вероятно, антисептическими свойствами. Так они прошли мили две, когда спутник Тарзана остановился на большом дереве, под которым журчал ручей. Они спустились к ручью напиться, и Тарзан обнаружил, что вода в нем была не только удивительно вкусной и прозрачной, но и прохладной, значит, ручей бежал с гор.
        Сбросив с себя львиную шкуру и кинжал, Тарзан окунулся в маленькое озерцо под деревом и через минуту вышел из него свежий, бодрый и с волчьим аппетитом. Он собрался уже одеваться, когда заметил, что его попутчик с удивлением рассматривает его. Положив руку на плечо Тарзана, он повернул его спиной к себе и, ткнув пальцем в его копчик, показал на свой хвост. Удивлению его не было предела. Тарзан понял, что его спутник, по-видимому, впервые видит существо, рожденное без хвоста, и сам указал ему на его необычно большие пальцы на ногах, желая объяснить, что они оба принадлежат к разным видам. Тот с сомнением покачал головой, как бы недоумевая, отчего Тарзан должен от него отличаться, но, видимо, не способный надолго сосредоточить внимание на чем-то одном, перестал интересоваться этой проблемой и, скинув с себя одежду, вошел в воду.
        Выйдя из ручья, он устроился под деревом и, показав Тарзану место подле себя, открыл сумку, висевшую у него на поясе. Он достал оттуда куски сушеного мяса и орехи, подобных которым Тарзан никогда не видывал, и стал угощать товарища. Попробовав мясо, Тарзан нашел его вкусным и питательным. Хоть и несоленое, оно было вполне съедобно.
        Попутчик показывал Тарзану на орехи и мясо, произнося при этом какие-то неизвестные слова. Тарзан догадался, что это он называет их на своем языке. Человек-обезьяна не мог сдержать улыбки, умиляясь тому, что его новый знакомец пытается обучить его своему языку в надежде на дальнейшее общение, а может быть, и дружбу. Они были так увлечены едой и общением, что ни один из них не почувствовал на себе взгляда глаз, наблюдавших за ними сверху. Они и думать не думали об опасности, как вдруг массивное волосатое тело бросилось сверху на спутника Тарзана.

         Глава 2
        ХВОСТАТОЕ ПЛЕМЯ

        Тарзан успел заметить, что враг, спрыгнувший сверху, был похож на его компаньона размером и сложением, но отличался от него тем, что тело его было покрыто густой черной шерстью, совсем почти скрывающей черты лица. Снаряжение и одежда его почти повторяли экипировку питекантропа. Молниеносно, прежде чем Тарзан успел опомниться, существо нанесло своей жертве мощный удар дубинкой по голове, и тот без сознания упал на землю. Но больше ему ничего не удалось, так как Тарзан бросился на него.
        Схватившись с ним, человек-обезьяна сразу понял, что это существо обладает чуть ли не сверхчеловеческой силой; Мощные руки обхватили Тарзана, а пальцы искали его горло. Но если пришелец и был невероятно силен, то он догадывался, что его соперник силен не менее. Нанеся кулаком волосатому мощный удар в челюсть, ошеломивший его, Тарзан стремительно вцепился в его горло и стал душить. Другой рукой он схватил его за запястье и вывернул его. Дубинка с глухим стуком выпала из волосатой руки. Ловким броском Тарзан сбил его с ног и навалился на агрессора всем телом. Они сплелись в крепких объятиях. Существо свирепо кусало Тарзана, но тот сразу понял, что это не страшно, потому что клыки волосатого не остры и недостаточно развиты. Зато он сразу сообразил, что нужно опасаться мощного длинного хвоста, который в любой момент может обвиться мертвой хваткой вокруг шеи.
        Свирепо рыча, они катались у подножия дерева, но ни один не мог взять верх. Наконец Тарзан догадался, как можно одолеть противника, и стал незаметно увлекать его к ручью. Вскоре они очутились у самой воды. Тарзан задумал затащить врага в ручей и, погрузив его в воду, самому остаться наверху и как можно дольше удержаться в таком положении. И в этот момент Тарзан вдруг заметил из-за плеча противника подкрадывающегося к ним саблезубого тигра. Враг тоже увидел огромную кошку. Он тут же ослабил хватку и, взахлеб бормоча что-то, попытался освободиться из рук Тарзана. Он, очевидно, хотел сказать, что сейчас не до того и надо спасать свою жизнь. Битва была закончена. Видя, что его спутнику, лежащему без сознания, угрожает смертельная опасность, Тарзан отпустил врага, и они одновременно вскочили на ноги..
        Прижавшись к земле, огромная кошка застыла неподвижно, готовая к прыжку, лишь хвост ее нервно вздрагивал. Тарзан подошел к распростертому на земле телу спутника и тронул его. Тот пошевелился и открыл глаза. Тарзан облегченно вздохнул, радуясь тому, что тот жив, и удивляясь про себя, когда же он успел так привязаться к странному новому другу.
        Человек-обезьяна стал потихоньку приближаться к саблезубому тигру. Он подкрадывался все ближе и ближе. Когда до того оставалось двенадцать футов, тигр внезапно прыгнул на волосатое человекоподобное, и тот стремительно развернулся лицом к зверю. Тарзан молниеносным прыжком ринулся на тигра. Он вскочил ему на загривок, правой рукой обхватил за шею и заломил его голову кверху, в то же время схватив и подворачивая левой рукой правую лапу зверя. Бросок был столь силен, что оба упали и покатились по земле. Кошка в ярости визжала, пытаясь освободиться, но человек намертво зажал ее.
        Со стороны эта схватка казалась бессмысленной в своей ярости, не управляемой ни волей, ни рассудком. Она выглядела хаотичной, исполненной слепого бешенства. Однако это было не так. Каждый мускул человека обезьяны был послушен его воле, каждое движение безукоризненно, точно и выверено. Его опыт долгой жизни в джунглях, опыт, приобретенный в такого рода схватках, почти автоматически управлял его телом. Сильные длинные ноги Тарзана переплелись с задними лапами зверя и лишь чудом избегали острых когтей. Вдруг человек рывком встал на ноги, и кошка беспомощно взлетела в воздух.
        В то же мгновение черная волосатая фигура бросилась на тигра с ножом, и он точно вошел прямо в сердце зверя. Тарзан выпустил тушу, отступил от нее, и они вновь оказались лицом к лицу с противником. Каждый из них колебался, вступить ли снова в схватку или пойти на мировую. Несколько минут стояли они в нерешительности, пока, наконец, волосатый не прижал обе руки к сердцу, развел их в стороны, а затем притронулся к груди Тарзана. Он дружески приветствовал человека, как в свое время приветствовал его питекантроп. Тарзан обрадовался тому, что в этой неизведанной и недружественной стране обрел еще одного союзника, искренне приняв предложенную дружбу. Когда краткий церемониал закончился, Тарзан обернулся и увидел, что безволосый питекантроп пришел в себя и сидит на земле. Потом он медленно и неуверенно поднялся на ноги, а волосатый подошел к нему и стал ему что-то говорить. Безволосый ответил ему на том же языке. Тарзана очень занимал исход этих переговоров, и он внимательно наблюдал за ними. Они стояли в нескольких шагах друг от друга и разговаривали бегло, но спокойно, без агрессивности и возбуждения.
Каждый время от времени поглядывал на Тарзана, и он понял, что речь идет о нем. Наконец они сблизились, исполнив тот же ритуал в знак примирения и дружелюбия. Потом вместе подошли к Тарзану и обратились к нему так, словно бы хотели сообщить ему нечто важное. Но вскоре они отказались от этой затеи, видя, что тот их не понимает, и перешли на язык жестов, приглашая Тарзана следовать за ними. Тарзан с радостью пошел следом, потому что они направились в ту сторону, где он еще не бывал, а он хотел осмотреть весь этот край, прежде чем отчается найти Джейн.
        Несколько дней шли они вдоль холмов, и часто им грозили встречи с огромными свирепыми зверями, никогда прежде не виданными Тарзаном.
        На третий день они увидели большую природную пещеру в скале, у подножия которой протекал ручей. Все говорило за то, чтобы устроить здесь стоянку, отдохнуть и набраться сил. Тарзан понемногу стал понимать язык, на котором разговаривали его спутники.
        В пещере до них, видимо, кто-то жил. Они нашли здесь золу от костров, на стенах пещеры были начертаны какие-то знаки, нарисованы птицы и животные. Спутники Тарзана читали их, горячо обсуждали эти надписи и сами тоже выцарапали некие только им понятные символы.
        Тарзан с улыбкой подумал, что он наблюдает за чем-то, сильно напоминающим регистрацию постояльцев в отеле, только в очень примитивной форме. Он понял также, что существует целое племя хвостатых существ, наделенных разумом. Одни из них покрыты шерстью, другие — нет, но они владеют не только устной речью, но и письменностью. Устную речь питекантропов он начал уже постигать: уже знал имена своих друзей, а также названия некоторых животных, птиц и растений.
        Та-ден — представитель безволосых — взял на себя роль учителя, Ом-ат — волосатый — тоже просвещал Тарзана, так что все свободное время он занимался. Вскоре Тарзан почувствовал, что может, наконец, свободно общаться со своими новыми друзьями.
        Тарзан, как мог, объяснил им, почему он здесь, в надежде на сведения, которые они могли бы дать, но ни один не смог сообщить что-либо полезное для его поисков. Никто из обитателей этой страны не встречал женщины, похожей на ту, что описал Тарзан, и вообще, до Тарзана они никогда не видели бесхвостого человека.
        — Я ушел из А-лура, и с тех пор Бу, луна, семь раз съедала меня, — сказал Та-ден. — Много разного случилось за это время, но я не верю, что женщина могла пройти в нашу страну через ужасное болото. И если даже она смогла бы это сделать, она не сумела бы миновать все те опасности, с которыми ты уже познакомился. Даже наши женщины боятся уходить из города в дикие места.
        — А-лур — Светлый город, Город Света, — перевел Тарзан это слово на свой язык. — А где находится А-лур? — спросил он. — Это ваш город, Та-ден и Ом-ат?
        — Мой, — ответил безволосый, — но не Ом-ата. У ваз-донов нет городов, они живут на деревьях в лесу или в пещерах. Правильно, черный человек? — спросил он, повернувшись к покрытому шерстью гиганту.
        — Да, — ответил Ом-ат, — мы, ваз-доны, свободны. Только хо-доны запирают себя в городах, как в клетке. Не хотел бы я быть белым человеком.
        Тарзан с горечью улыбнулся. Даже сюда проникла расовая дискриминация! Не имело значения, что хо-доны и ваз-доны были одинаковы по умственному развитию, но одни были белыми, другие — черными, и ясно было, что белые считают себя лучше черных, а черные, в свою очередь, презирают белых.
        — А где находится А-лур? — поинтересовался Тарзан. — Вы возвращаетесь туда?
        — Это за горами, — отвечал Та-ден. — Я пока не иду туда. Пока там будет Ко-тан.
        — Ко-тан? — переспросил Тарзан. — Кто это?
        — Ко-тан — это король, — объяснил питекантроп. — Он правит страной. Я был одним из его воинов. Я жил во дворце Ко-тана и там встретил О-ло-а, его дочь. Мы полюбили друг друга. Но Ко-тан невзлюбил меня и отослал меня воевать с жителями селения Дак ага, потому что они не хотели платить ему дань. Король надеялся, что меня там убьют. Но я, наоборот, вернулся с победой и привел самого Док-ота, которого взял в плен. Ко-тан был очень зол, потому что Оло-а еще больше полюбила меня. Мой отец, Я-дон, человек-лев — очень могущественный. Он вождь самого большого селения А-лура. Ко-тан не посмел ссориться с ним. Он как будто похвалил меня за победу. Он мог бы дать мне в награду свою дочь, но нет. Он продал О-ло-а Бу-лоту, сыну Мо-зара. Его прадед был королем. Так Ко-тан помирился с Мо-заром и завоевал дружбу тех, кто считал, что королем должен быть Мо-зар. Но я все-таки должен был получить награду за преданность. У нас очень уважают жрецов. В храме даже сам король кланяется им. Нет высшей чести, которой Ко-тан мог бы удостоить подданного, чем сделав его жрецом. Но я этого не хотел. Сама О-ло-а сказала мне, что
отец хотел сделать меня жрецом. За мной послали гонца. Отказ от священного сана значил, что я отвернулся от храма богов, а за это — смерть. Но я не пошел к королю. О-ло-а и я, мы вместе решили, что я должен бежать. Я бежал и живу вдали с надеждой в сердце, но не стал жрецом и вовсе потерял надежду. Мы вышли из дворца, я прижал ее к себе, может быть, в последний раз и ушел ночью через город. Мое имя и знание помогли мне выйти из города, и с тех пор я брожу вдали от Ко-дона, но все время хочу туда.
        — А это действительно опасно? — спросил Тарзан.
        — Да, опасно, очень опасно, — ответил Та-ден. — Но я все равно пойду.
        — Я пойду с тобой, если можно. Я должен увидеть этот Город Света, ваш А-лур и поискать там мою жену, хоть ты и говоришь, что надежды мало. А ты, Ом-ат, ты пойдешь с нами?
        — Да, пойду, — ответил волосатый. — Мое племя живет в горах над А-луром, и хотя Ис-сат, наш вождь, и прогнал меня, я хочу вернуться, потому что там есть женщина, на которую я хочу снова взглянуть. Да, я пойду с вами. Ис-сат боялся, что я могу стать вождем племени. Может быть, это и так, но сейчас я хочу только увидеть ее.
        — Мы пойдем втроем, — сказал Тарзан.
        — И будем вместе драться, — прибавил Та-ден, — трое как один.
        — Трое как один! —воскликнул Тарзан-обезьяна. — До самой смерти!
        — Ну, идем! — сказал Ом-ат. — Мой нож сух, он просит крови Ис-сата.
        Тропа, по которой повел их Ом-ат, вряд ли могла называться тропой в привычном человеку понимании. Это была скорее звериная тропка. Но и трое идущих по ней тоже не были обыкновенными людьми. Тропка эта шла по густому лесу и во многих местах была завалена стволами упавших деревьев, но троица героически преодолевала эти завалы. Из леса, стоявшего густой стеной по обе стороны тропинки, то и дело раздавалось рычание диких зверей, готовых напасть на отважных путников. Страшной была дорога, выбранная Ом-атом, и когда они, наконец, оказались в относительно безопасном месте, Ом-ат пристально посмотрел на своих спутников и сказал:
        — Вы оба подходите. Вы годитесь в спутники Ом ату, ваз-дону.
        — Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался Тарзан.
        — Я повел вас этой дорогой, чтобы узнать, храбрые ли вы, — ответил черный. — Сюда приводят молодых воинов для проверки мужества. Немногие могут без страха пройти тут.
        Та-ден рассмеялся:
        — Я не прочь почаще здесь прогуливаться!
        — Эта дорога самая короткая, — сказал Ом-мат. — Тарзан скоро увидит долину Яд-бен-ото. Вперед! — И они пошли дальше вслед за ним, пока им не открылся с горы вид необыкновенной красоты — перед ними лежала изумрудная долина, вся покрытая зеркалами голубых озер и лентами вьющихся по ней рек. В центре долины лежал беломраморный город, даже издалека казавшийся чудом архитектуры. Вокруг города были разбросаны дома какой-то невиданной постройки.
        — Яд-пеле-ул Яд-бен-ото, — пробормотал изумленный Тарзан на языке питекантропов. — Долина Великого бога прекрасна!
        — Вот здесь, в А-луре, живет Ко-тан, король, правитель всего Пал-ул-дона, — сказал Та-ден.
        — А здесь, — показал Ом-ат на горы, — живут ваз-доны, которые не хотят, чтобы Ко-тан был их королем.
        Та-ден улыбнулся и пожал плечами.
        — Мы не ссоримся, ты и я, — сказал он Ом-ату, — но хо-доны и ваз-доны всегда воюют. Я могу открыть тебе один секрет, Ом-ат. Хо-доны живут между собой дружно, слушая своего короля, и когда на них нападут, они вместе идут на врага. А как у вас, у ваз-донов? У вас много вождей, которые ссорятся между собой. Когда одно из ваших племен ступает на тропу войны, хотя бы против хо-донов, оно оставляет в своем селении много воинов охранять пещеры, женщин и детей. А мы большим отрядом нападаем на ваши селения и всегда побеждаем. Вы даже не успеваете убежать. Пока ваз-доны будут такими глупыми, хо-доны будут побеждать, и наш король будет королем всего Пал-ул-дона.
        — Может быть, ты и прав, — согласился Ом-ат. — Это потому, что наши соседи глупы — каждое племя говорит, что оно самое великое и его вождь должен править всеми ваз-донами.
        Та-ден усмехнулся:
        — И каждый говорит то же, что и ты, Ом-ат...
        — Довольно! — воскликнул Тарзан. — Ваши споры доведут до ссоры, а ссориться мы не должны. Я, конечно, хотел бы узнать побольше о вашей стране, но только без ссор. А что вы можете рассказать мне о религии? — спросил он. — Вы верите в одного бога?
        — Нет, и здесь мы разные, — сказал с горечью Ом-ат.
        — Разные! — возмутился Та-ден. — А как же иначе? Кто согласится с тем...
        — Прекратите! — остановил их Тарзан. — Я, похоже, разворошил осиное гнездо. Лучше не будем говорить на политические и религиозные темы.
        — Да, это лучше, — согласился Ом-ат. — Я только хочу объяснить тебе, Тарзан, что один и только один бог имеет длинный хвост...
        — Это богохульство! — закричал Та-ден, хватаясь за нож. — У Яд-бен-ото вообще нет никакого хвоста!
        — Замолчи! — взвизгнул Ом-ат, наскакивая на Та-де-на, но тут Тарзан встал между ними.
        — Хватит! — рявкнул он на них. — Мы обещали быть верными нашей клятве дружбы, и должны быть честны перед богом, каким бы он ни был.
        — Ты прав, бесхвостый, — сказал Та-ден, — успокойся, Ом-ат. Давайте хранить нашу дружбу.
        — Хорошо, — согласился Ом-мат, — но...
        — Никаких «но», Ом-ат, — урезонил его Тарзан.
        Черный пожал плечами и улыбнулся.
        — Ну как, пойдем в долину? — спросил он, — Слева пещеры моего племени. Я хочу увидеть Пан-ат-лин. Та-ден навестит своего отца там, внизу, а Тарзан поищет вход в А-лур. Хорошо?
        — Давайте держаться вместе как можно дольше, — убеждал Та-ден. — Ты, Ом-ат, будешь искать Пан-ат-лин ночью. Мы всегда можем пойти в селение, где правит мой отец, — он с радостью примет друзей сына. Но для Тарзана войти в А-лур — другое дело. Хотя пройти туда можно, и у Тарзана хватит смелости, мы должны помочь ему. Давайте решим, как это сделать. Подойдите поближе ко мне, потому что у Яд-бен-ото тонкий слух, и он может услышать. — И он стал шепотом на ухо спутникам излагать свой план.
        ...А в это время маленькая почти голая фигурка в сотне миль отсюда, оступаясь, бежала по долине, все время настороженно оглядываясь.

         Глава 3
        ЯД ГУРУ ДОН

        В Пал-ул-доне наступила ночь. Луна осветила скалы. Потемнели горы Кор-ул-я в Горле Льва, где жило племя Ис-сата. Из-за валуна показалась голова, затем волосатый торс, и существо осмотрело скалу со всех сторон.
        Это был Ис-сат, вождь. Он хотел убедиться, что его никто не видит, но вокруг было пустынно. Он повернулся лицом к отвесной лиловой скале и стал забираться на нее. Луна освещала удивительное зрелище: черная волосатая фигура двигалась по отвесной скале совершенно непонятным образом, но, если приглядеться, можно было заметить, что в скалу вбиты колья, с помощью которых и передвигался человек. В этом ему помогал длинный хвост, которым он цеплялся за скобы с большой ловкостью. Он напоминал гигантскую крысу, ползущую вдоль скалы параллельно земле. Он тщательно избегал подножия скалы, где были выбиты входы в пещеры.
        Норы эти выглядели все одинаково, были одного размера. Поверху шел карниз, напоминающий террасу, в глубине которого был проход шириной в три фута и высотой в шесть футов, по-видимому, это был вход во внутреннюю часть пещер. С другой стороны в скале были выбиты маленькие отверстия, которые, очевидно, служили окнами, через них свет поступал в помещения. Такие же отверстия виднелись и дальше, наверное, и там жили люди. Здесь и обитали питекантропы.
        Вождь остановился у входа в одну из пещер и чутко прислушался, а затем исчез в темноте свода. У арки, ведущей во внутренние помещения, он вновь остановился, прислушиваясь. Затем откинул шкуру, закрывающую вход, и вошел в большую комнату. В дальнем ее углу мерцал свет. Туда-то он и стал бесшумно подбираться.
        Свет мерцал за дверью, ведущей в длинный коридор. В этом коридоре были две двери, а третья находилась напротив той стены, где стоял Ис-сат. Свет шел из двери слева в конце коридора.
        За этой дверью в комнате у стола лежал камень, покрытый шкурой. На нем сидела молодая женщина из племени ваз-донов. В одной руке она держала тонкую металлическую пластинку, очевидно, золотую, а в другой — жесткую расческу. Ею она расчесывала свою густую шерсть. Ее одежда из шкуры льва лежала рядом. Фигура женщины дышала прелестью и грацией, несмотря на то, что вся она была покрыта густой черной шерстью. Вождя явно волновала встреча с ней — такое напряжение и робкое выражение появилось у него на лице. Он учащенно задышал, сердце его колотилось при виде красавицы. Он стремительно вошел в комнату, и молодая женщина, наконец, увидела его. Глаза ее наполнились ужасом, она схватила свою одежду и набросила на себя. Ис-сат быстро подошел к ней.
        — Что ты хочешь? — прошептала она, хотя прекрасно знала, что ему нужно.
        — Пан-ат-лин, твой повелитель пришел за тобой, — проговорил он.
        — Так вот зачем ты отослал моего отца и братьев следить за Кор-ул-лумом! Уйди из пещеры моих предков!
        Ис-сат лишь улыбнулся в ответ на эти слова. Это была злая улыбка человека, уверенного в своей власти.
        — Я уйду, Пан-ат-лин, — сказал он, — но и ты пойдешь со мной, пойдешь в пещеру Ис-сата, вождя, и все женщины в Кор-ул-я будут завидовать тебе. Пошли!
        — Никогда! — воскликнула женщина. — Я ненавижу тебя! Лучше уж я стану подругой хо-дона, чем пойду с тобой, мучитель женщин, убийца детей!
        Гримаса гнева исказила лицо вождя.
        — Самка ято! — завопил он. — Так я заставлю тебя идти со мной! Я приручу тебя! Я, Ис-сат, вождь, я беру то, что захочу, и никто не смеет перечить мне! — и он схватил своими лапами камень. — Ты могла стать первой и любимой женой в пещере предков Ис-сата, но теперь станешь последней. Я возьму тебя силой, а потом отдам всем мужчинам моей пещеры. Так бывает со всеми, кто отвергает любовь вождя!
        Он бросился на нее, схватил и сдавил в мощных объятиях. Но ловкая девушка извернулась и ударила его по голове камнем. Ис-сат рухнул на пол. Пан-ат-лин склонилась над ним и прислушалась, готовая вновь нанести удар, если он шелохнется. Но тот лежал без звука. Она вытащила его нож и заткнула его себе за пояс. Оглянувшись на бездыханное тело, она выбежала из комнаты.
        Во внешней комнате в нише лежали колышки. Она взяла несколько штук, заткнула их за пояс и вышла на карниз. Тут она осмотрелась, чтобы убедиться, что за ней не следят, и стала быстро спускаться по вбитым в стену колышкам вниз, к подножию скалы. Дальше колышки кончались, но зато в скале были выбиты отверстия. Втыкая в эти отверстия припасенные колышки, попеременно переставляя их, девушка спустилась еще ниже, Тут уже не было ни вбитых колышков, ни отверстий для них, зато под скалой росло сучковатое сухое дерево, и девушка использовала его как последнюю ступень для спуска. Это был один из тайных входов в селение. Всего их было три, и пользовались ими в самых крайних случаях. Тому, кто шел здесь без особой надобности, грозила смерть. Это было прекрасно известно девушке, но она так же отчетливо понимала, что оставаться в селении после того, как она разгневала и чуть не убила вождя, еще хуже смерти.
        Пан-ат-лин побежала к холмам. Она держала путь к Ущелью Воды Кор-ул-я, куда вождь послал ее отца и братьев, следить за Кор-ул-лулом. Место это находилось в миле от Кор-ул-я. Она бежала туда в надежде найти их, а если не найдет, можно будет скрыться от гнева вождя в ущелье Кор-ул-гриф. Но там живут страшные чудовища. Что же ей делать? Ведь как только Ис-сат очнется, он пошлет за ней погоню.
        Пан-ат-лин не знала, что делать и куда идти. Она чувствовала себя маленькой и беззащитной, одинокой и заброшенной в темноте ночи. Но пути назад не было, и девушка решила искать отца и братьев. И вот она уже у подножия скалы, которая возвышается над ущельем Кор-ул-гриф, где скрываются странные чудовища. Где же могут быть братья и отец? Они могут быть на гребне скалы и оттуда следить за Кор-ул-лулом, либо снизу, из укрытия, наблюдают за врагом. Пан-ат-лин решила взобраться на гребень скалы — там ее скорее могли бы заметить охотники в свете луны, а враги и чудовища не доберутся до нее. Девушка стала взбираться на скалу по ее гребню, над ущельем. Странные звуки, леденящие кровь, доносились сверху и снизу, из впадины. Она вся дрожала от страха, но упрямо карабкалась вверх.
        Пан-ат-лин, конечно, была смелой девушкой, но темнота пугала ее, как любого первобытного человека. Ночь таила опасность. Вдруг в темноте раздались крадущиеся шаги. Может быть, это ее отец! И тут во тьме зажглись два страшных звериных глаза. Кровь застыла в жилах девушки. Это был лев! Из темноты к ней приближалась смерть. Она бросилась прочь. Девушка была уверена, что смерти ей не миновать, что это ее конец. Вот он уже рядом, вот уже почти настиг ее! Еще мгновение — и она в его лапах!
        И тут она сделала резкий скачок влево. Еще шаг — и она исчезла за краем ущелья. Лев прыгнул и застыл у самого обрыва, изумленно озираясь — куда же делась его жертва?
        ...Под покровом ночи Ом-ат вел своих друзей к селению своего племени Кор-ул-я. Вот они уже у самой скалы, остановились под большим деревом у ее подножия.
        — Сначала я пойду к пещере Пан-ат-лин, — прошептал Ом-ат, — затем зайду в пещеру моих предков, чтобы поговорить с людьми одной крови со мной. Подождите меня здесь. Я скоро вернусь, и мы вместе пойдем к племени Та-дена.
        Он подошел к подножию и стал взбираться на скалу. В темноте Тарзан не видел колышков и с изумлением следил за этим подъемом.
        — Как он взбирается? — спросил Тарзан Та-дена.
        Тот объяснил, что он лезет по колышкам.
        — Ты тоже легко можешь подняться. Конечно, у тебя нет хвоста...
        Ом-ат остановился там, где мог быть часовой. Но он хорошо знал своих сородичей и был уверен, что тот спит. И он не ошибся. Тихо, чтобы не разбудить спящего, он подбирался уже к пещере Пан-ат-лин и ступил на карниз. Снизу за ним следили Тарзан и Та-ден. И вдруг они увидели волосатую голову, появившуюся из одной из нижних пещер. Они поняли, что Ом-ат обнаружен. Волосатый вылез из пещеры и погнался за Ом-атом. Его друзья поспешили на помощь. Первым подбежал к скале Та-ден и стал ловко карабкаться на скалу. Тарзан последовал за ним. И только тут он увидел колышки, вбитые в стену. Ухватившись за один из них, Тарзан подтянулся на руках, упираясь ногами в стену, затем, перебирая руками, дотянулся до колышков ногой. Колышки были вбиты очень удобно для движения по отвесной скале, и у Тарзана это получалось совсем неплохо, так что он почти не отставал от Та-дена, а ведь для того подобное передвижение было привычным.
        Волосатый, который гнался за Ом-атом, уже достиг карниза у пещеры Пан-ат-лин и тут оглянулся и увидел внизу хо-дена, своего заклятого врага. В тот же момент он издал крик, на который откликнулось множество голосов.
        Волосатый стоял на карнизе и ждал, выхватив дубинку и держа ее наготове, чтобы нанести удар. Со всех сторон к пришельцам сбегались воины Кор-ул-я. Тарзан понял, что только чудо может спасти их. Слева от себя Тарзан увидел вход в пещеру. Оттуда никто не появлялся, и Тарзан решил, что или шум погони еще не разбудил ее обитателей, или там вообще никого не было. Тарзан прыгнул туда, нашел веревку, сделал петлю и ловко метнул ее в волосатого с дубинкой, поджидавшего Та-дена. Узел затянулся у него на шее. Тарзан дернул. Дико закричав, ваз-дон полетел вниз. Тарзан крепко уперся ногами, чтобы выдержать рывок тела волосатого, затем подтянул его к себе и освободил веревку. Он не хотел терять такое ценное оружие.
        Пока длился этот поединок, воины ваз-доны застыли в неподвижности, в ужасе следя за исходом дуэли. Но вот один из них очнулся и бросился к Тарзану с дикими воплями, призывая за собой остальных. Он был ближе всех к Тарзану и отрезал ему путь наверх, к Та-дену. Тогда Тарзан поднял мертвого ваз-дона над головой, и скалы огласил дикий крик Тарзана — боевой клич обезьян его племени. С силой швырнул Тарзан тело в нападающего на него воина. Бросок был таким мощным, что не только сбил со стены волосатого, но и сломал колышки, вбитые в скалу. Когда тела полетели вниз, воины ваз-доны закричали: ,
        — Яд-гуру-дон! Яд-гуру-дон! — вопили они. — Убей его! Убей его!
        Тарзан был уже рядом с Та-деном на карнизе у пещеры Пан-ат-лин.
        — Яд-гуру-дон! — смеясь, повторил тот. — Страшный Человек! Они могут убить тебя, но они никогда тебя не забудут!
        — Они не... Что это? — вскричал Тарзан, вдруг увидев, как два тела, сцепившихся в смертельном объятии, появились из арки пещеры Пан-ат-лин. Один из них был Ом-ат, другой — мощное существо, покрытое густой и жесткой шерстью, со злобным, свирепым лицом. Сразу было видно, что оба они невероятно сильны, и этот поединок может окончиться только смертью. Они боролись молча, только стонали, когда получали сильные удары.
        Тарзан, желая помочь другу, ринулся к дерущимся, но крик Ом-ата остановил его.
        — Назад! — воскликнул тот. — Это мой бой!
        Человек-обезьяна отступил.
        — Это ганд-бар — битва вождей, — объяснил ему Та-ден. — Это, видимо, Ис-сат, вождь. Если Ом-ат один убьет его, он станет вождем.
        Тарзан понимающе улыбнулся. Таков же был и закон его родных джунглей — закон племени Керчака, человекообразных обезьян, закон первобытного человека. Да, только цивилизация научила человека в поединках за власть прибегать к помощи кубка с ядом или наемных убийц.
        И тут Тарзан увидел, что в конце карниза появилась волосатая физиономия одного из воинов Ис-сата. Тарзан рванулся было, чтобы задержать его, но Та-ден уже опередил его, громко крикнув:
        — Назад! Это ганд-бар.
        Воин пристально посмотрел на борющихся, потом обернулся к остальным и прокричал:
        — Не подходите! Это ганд-бар Ис-сата и Ом-ата. — Потом повернулся к Тарзану и Та-дену и спросил. —Вы кто?
        — Мы друзья Ом-ата, — ответил Та-ден.
        Воин кивнул.
        — Мы придем позже, — сказал он и исчез.
        Между тем поединок вождей продолжался. Противники все яростнее нападали. Они били друг друга ногами, руками и хвостами. Ис-сат был разоружен — Пан-ат-лин позаботилась об этом, на боку же Ом-ата висел нож, но он и не пытался его достать — это противоречило бы первобытным законам.
        Но вот один из них споткнулся, и оба покатились по карнизу. Вот они уже на самом краю. У Тарзана перехватило дыхание. И тут произошло неминуемое. Оба сорвались вниз, в пропасть. Тарзан горестно вскрикнул. Он успел уже полюбить Ом-ата, и вот теперь его друг погиб... Они с Та-деном бросились к краю карниза. Приникнув к нему телами, они посмотрели вниз, ожидая увидеть в предрассветных сумерках два распростертых под скалой бездыханных тела.
        Но что это? Ом-ат и Ис-сат продолжали бороться всего в двух футах от них. Цепляясь за колышки ногами и хвостами, они чувствовали себя столь же естественно на отвесной скале, как и на ровной площадке карниза. Но ход боя изменился. Постепенно верх брал более молодой Ом-ат, а вождь только защищался от его мощных ударов. Таща его одной рукой за пояс, Ом-ат пытался сбросить вождя со стены в пропасть. В то же время ногами он подламывал колышки, на которые опирался Ис-сат. Вождь быстро терял силы, на лице его был неописуемый ужас. Он понимал, что проигрывает, и трясся от страха. Теперь это был уже не воинственный и бесстрашный вождь, а скулящее от трусости животное. Он цеплялся за Ом-ата, за любой выступ и колышек, лишь бы только спастись от неминуемого гибельного падения. Он пытался хвостом достать нож из ножен Ом-ата. Наконец ему это удалось. Тарзан заметил его подлый маневр, и как только Ис-сат вытащил нож, он по-кошачьи прыгнул и очутился рядом с Ом-атом. Хвост Ис-сата изогнулся, готовый нанести удар. Воины испустили вопль ярости и отвращения при виде этой гнусности вождя, но тут Тарзан стремительно
схватил занесенный над Ом-атом нож, а Ом-ат в то же мгновение оторвал от себя тело Ис-сата. Колья обломились, и Ис-сат рухнул в пропасть. 

        Глава 4
        СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ УДАР

        Тарзан и Ом-ат поднялись на карниз у пещеры Пан-ат-лин и встали плечом к плечу рядом с Та-деном, готовые ко всему. А восходящее солнце уже бросало лучи на верхушки деревьев и вершины скал.
        Тишина нависла над Кор-ул-я. Люди племени молча стояли в нерешительности, глядя то на распростертое под скалой тело того, кто был их вождем, то на его победителя, то друг на друга. Наконец Ом-ат заговорил:
        — Я — Ом-ат, — возгласил он. — Кто скажет, что Ом-ат не ганд Кор-ул-я?u
        Он смолк и ждал ответа. Несколько воинов беспокойно переглянулись, но промолчали.
        — Тогда Ом-ат — ганд, — и властность зазвучала в его голосе. — Теперь скажите мне, где Пан-ат-лин, где ее отец и братья?
        Ему ответил старый воин:
        — Пан-ат-лин у себя в пещере. Кто это может знать лучше тебя, побывавшего там? Ее отца и братьев послали охранять Кор-ул-я. Но это нам сейчас неинтересно. Мы хотим задать тебе вопрос: может ли Ом-ат, вождь Кор-ул-я, стоять рядом с хо-доном и этим страшным человеком перед лицом своего народа? У этого человека нет хвоста! Отдай чужаков своему народу, чтобы мы казнили их, как это принято у нас, у ваз-донов, и тогда Ом-ат будет гандом.
        И Тарзан, и Та-ден слышали каждое его слово. Они глядели на Ом-ата, ожидая его решения. Тарзан смотрел с улыбкой, но Та-ден был не на шутку встревожен: он-то прекрасно знал, что старый воин был прав — воз-доны не брали пленных.
        Тогда заговорил Ом-ат:
        — Все меняется, — сказал он. — Даже древние холмы Пал ул-дона мы не видим дважды одинаковыми: то ярко светит солнце, то набегает туча, потом наступает ночь, холмы освещает луна, покрывает туман, и в разное время года наши холмы бывают разными. От рождения до смерти, день за днем все вокруг нас меняется. Значит, перемены — закон Яд-бен-ото. И теперь я, Ом-ат, ваш ганд, меняю закон Кор-ул-я в первый раз. Отныне чужаки, если они храбрые люди и хорошие друзья, не будут нами казнены!
        Воины беспокойно задвигались. Послышался невнятный ропот.
        — Перестаньте роптать, — сказал новый вождь. — Я ваш ганд. Мое слово — закон. Вы не помогали мне стать вождем. Многие из вас помогли Ис-сату выгнать меня из пещеры моих предков, а остальные молчали. Я ничем не обязан вам. И только эти двое, которых вы хотите убить, только они помогли мне. И я, вождь, говорю — кто не согласен со мной, пусть скажет!
        Тарзан восхищенно смотрел на Ом-ата. Оказывается, он не только верный друг, но и мудрый человек. Тарзан немало повидал на своем веку, неплохо разбирался в человеческих характерах, но редко ему встречался человек такого врожденного благородства, отваги и непреклонной силы воли. В его гордой осанке, в его твердых и умных словах было столько уверенности в своей правоте, что люди надолго задумались. Вызов был брошен! Ом-ат тоже молчал. Он понимал, что люди осознают справедливость его слов, но переступить через веками освященные законы им нелегко. Их примитивный ум не ведал компромиссов.
        — Я буду вам хорошим вождем, — вновь заговорил Ом-ат, убеждая их. — Ваши жены и дети будут в безопасности, а ведь этого не было при Ис-сате. Идите теперь к своим полям и своей охоте. Я иду искать Пан-ат-лин. Пока меня не будет, Аб-он будет вождем. Слушайтесь его. Он все расскажет мне, когда я вернусь. И пусть Яд-бен-ото радуется, глядя на вас. — Он повернулся к Тарзану и Та-дену. — А вы, мои друзья, свободны. Можете остаться с моим народом. Пещера моих предков ждет вас.
        — Я иду с Ом-атом на поиски Пан-ат-лин, — ответил ему Тарзан.
        — И я, — сказал Та-ден.
        Ом-ат радостно улыбнулся.
        — Хорошо! — воскликнул он, — А когда мы найдем ее, пойдем с Тарзаном и поможем ему, а потом с тобой, Та-ден. Но я не знаю, куда идти. — Он повернулся к своим воинам. — Кто знает, где она может быть?
        Но никто ничего не знал, кроме того, что Пан-ат-лин вечером скрылась в своей пещере, и с тех пор ее никто не видел.
        — Покажи мне, где она спит, — предложил Тарзан. — Дай мне что-нибудь из ее вещей, и я попробую вам помочь.
        Двое молодых воинов подошли к Ом-ату. Это были Ин-сад и О-дан. Один из них сказал:
        — Ганд Кор-ул-я, мы пойдем с тобой искать Пан-ат-лин. .
        — О-дан и Ин-сад пойдут с нами, — решил Ом-ат. — Больше нам никто не нужен. Пойдем, Тарзан, я покажу тебе, где спит Пан-ат-лин, только я не пойму, зачем это тебе. Я смотрел, там ее нет.
        И они вошли в пещеру. Ом-ат привел Тарзана в уже знакомую нам комнату, где разыгралась сцена Ис-сата с Пан-ат-лин прошедшей ночью.
        — Все, что здесь есть, — это ее вещи, кроме дубинки. Это дубинка Ис-сата.
        Человек-обезьяна медленно ходил по комнате, брал в руки ту или иную вещь, внимательно разглядывал, потом клал на место. Внимательно осмотрел пол и всю утварь.
        — Пойдем, — сказал он наконец, и они вышли из пещеры.
        Их уже ждали у выхода трое, готовые в путь. Но Тарзан прошел мимо них и наклонился к колышкам у входа в пещеру. Он обнюхивал их.
        Еще в детстве его приемная мать Кала-обезьяна научила его ориентироваться в джунглях по запахам, и с тех пор его острое обоняние никогда не подводило его.
        Спутники ждали его, готовые спуститься к выходу из селения обычной дорогой. Этот путь лежал справа, но Тарзан, не обращая на них внимания, повернул налево. Ом-ат терял терпение.
        — Пойдем, — раздраженно сказал он. — Мы должны искать Пан-ат-лин.
        — Где нам искать? — спросил Тарзан.
        — Где? Ну, в долине, во всем Пал-ул-доне, если понадобится, — неуверенно проговорил Ом-ат.
        — Слишком долго придется искать, — сказал Тарзан. — Идем за мной. Она пошла сюда, — и он показал на колышки, которые вели к подножию скалы. Здесь он ясно ощущал ее запах. — Вот этой дорогой она спустилась, но здесь колышки кончаются, дальше их нет.
        — Не знаю, как ты догадался, что она пошла сюда, — недоумевал Ом-ат. — Колышки мы найдем. Ин-сад, вернись и принеси колышки для пятерых, — приказал он.
        Молодой воин вскоре вернулся с колышками. Ом-ат дал пять из них Тарзану и объяснил, как ими пользоваться. Тарзан вернул ему один, сказав, что ему достаточно четырех.
        Ом-ат с горечью улыбнулся.
        — Каким бы ты был красивым, если бы у тебя был хвост!..
        — Да, я признаю это, — улыбнулся в ответ Тарзан, — поэтому идите впереди и оставляйте для меня колышки. Все равно я не могу держать их большими пальцами ног.
        — Хорошо, — согласился Ом-ат. — Та-ден, Ин-сад и я пойдем впереди, О-дан будет идти сзади и собирать колышки. Мы не можем оставлять их для наших врагов.
        — А наши враги не могут принести колышки с собой? — спросил Тарзан.
        — Могут, но это им будет труднее, и нам легче будет отбиться, — ответил тот.
        Около засохшего сучковатого дерева Тарзан вновь почувствовал резкий запах и безошибочно нашел след. Не колеблясь, он направился к краю обрыва к Кор-ул-лулу.
        Когда они следом за Тарзаном стали подниматься на гребень по краю обрыва, Тарзан вдруг остановился и обернулся к спутникам.
        — Здесь она быстро шла, потом бежала изо всех сил. Ее преследовал лев, Ом-ат.
        Все собрались вокруг человека-обезьяны.
        — Ты читаешь это по траве? — с тревогой спросил Ом-ат.
        Тарзан кивнул.
        — Но, кажется, лев не догнал ее, — прибавил он.
        — Тогда где же она? — вскричал Ом-ат.
        — Я могу только идти по запаху, — ответил Тарзан и повел их к повороту тропы, где она огибала край скалы. Тут Тарзан опустился на колени, осматривая землю справа и слева от тропинки, потом поднялся и, глядя на Ом-ата, рукой показал на ущелье внизу.
        Ваз-дон посмотрел на зеленую долину, где текла бурная речка.
        — Ты хочешь сказать, что она прыгнула вниз?
        — Да, чтобы спастись от льва, — ответил Тарзан. — Он уже почти схватил ее. Вот, видите следы его когтей у самого края обрыва.
        Они опустились на колени, пристально разглядывая следы.
        — Как ты думаешь, спаслась ли... — начал Ом-ат, но предупреждающе поднятый палец Тарзана остановил его.
        — Тише! — прошептал человек-обезьяна, — сюда идет много людей. Они бегут по краю обрыва.
        Вскоре послышались крики.
        — Это кричат люди, которые охотятся на людей, — вполголоса сказал Ом-ат, — кричат воины Кор-ул-лула. Они скоро будут здесь. Но если Яд-бен-ото защитит нас, их не будет больше, чем нас.
        — Их много, — сообщил Тарзан, прислушиваясь, — человек сорок или пятьдесят. Сколько тех, за кем они гонятся, я сказать не могу. Но мне кажется, что преследователей гораздо больше, иначе они не бежали бы так быстро.
        — Они бегут сюда, — сказал Та-ден.
        — О, да это же отец Пан-ат-лин Ан-ун и двое его сыновей! — воскликнул О-дан. — Надо бежать им навстречу, а то они пробегут мимо нас.
        — Вперед! — закричал Ом-ат, вскочил на ноги и стремглав кинулся навстречу бегущим, чтобы перехватить их. Все бросились следом.
        — Это мы, пятеро ваших друзей! — закричал Ом-ат, когда они увидели друг друга.
        — Аденен йо — пятеро друзей! — вторили ему О-дан и Ин-сад.
        Трое беглецов резко остановились и с удивлением уставились на Тарзана и Та-дена. Однако медлить было нельзя.
        — Их много! —тяжело дыша, проговорил Ан-ун. — Они идут на наше селение. Мы должны предупредить наших людей.
        — Ис-сат мертв, — сказал Ом-ат.
        — Кто вождь? — отрывисто спросил один из сыновей Ан-уна.
        — Ом-ат, — так же кратко ответил О-дан.
        — Хорошо! — радостно воскликнул Ан-ун. — Пан-ат-лин мечтала, чтоб тЫ вернулся и убил Ис-сата.
        Но преследователи были уже совсем рядом.
        — Давайте с криками нападем на них, — предложил Ан-ун. — Они гнались за троими, а тут на них нападут восемь человек. Они подумают, что нас гораздо больше. А один из нас, самый быстрый, пусть бежит в селение и предупредит наших людей.
        — Хорошо, — согласился Ом-ат. — Ты самый быстрый, Ид-он. Беги к нашим людям и возвращайся с сотней воинов.
        Ид-он, сын Ан-уна, стремительно бросился к скалам-домам Кор-ул-я. Остальные развернулись и с бешеными криками бросились на врагов.
        Бежавшие впереди воины из числа преследователей застыли, как вкопанные, не ожидая, видимо, такого пополнения в рядах противника. Они беспокойно оглядывались назад, надеясь, что скоро подоспеют остальные. Это были, очевидно, самые быстрые бегуны, и они немного вырвались вперед. После секундной нерешительности, не видя подкрепления, они в панике бросились назад.
        Окрыленные успехом, Ом-ат и его воины с дикими криками погнались за убегавшими. Те врассыпную кинулись в кусты. Ом-ат и его друзья бросились за ними и вскоре потеряли друг друга из виду: Тарзан, увлекшись погоней, далеко обогнал своих друзей.
        Воины Кор-ул-лула отступали только для видимости, заманивая врагов в ловушку. Они очень скоро догадались, что врагов гораздо меньше, чем показалось сначала, и переловить их не составит особого труда. Они притаились в кустах в засаде — в нее-то и угодил Тарзан-обезьяна. Да, увы, повелитель джунглей попался в такую простую ловушку! Единственным, хоть и бесполезным извинением ему было то, что те воевали на своей земле, применяли хорошо отработанную тактику, о которой Тарзан слишком поздно догадался.
        Как из-под земли, перед Тарзаном возник черный волосатый воин, а за ним виднелось множество врагов. Волосатый выхватил нож. Не видя другого выхода, Тарзан бросился на него, и в тот же миг десяток ваз-донов выскочили из кустов. Тут-то Тарзан понял, что окончательно попался. Он на чем свет стоит проклинал себя за недогадливость. В эту минуту он думал о потерянной жене, и ему стало так горько — ведь если она еще жива, то теперь ей не на кого надеяться, потому что кого-то уже не будет в живых.
        Но страшное бешенство овладело им при этой мысли. Ненависть к этим гнусным существам, посмевшим стать у него на пути, не пустить его к Джейн, спасти ее, овладела им. Всем своим существом он ненавидел, готов был разорвать их на части. В его глазах блеснул неистовый огонь, и Тарзан испустил страшный крик обезьяны-самца, леденящий кровь в жилах вопль, от которого вокруг замирает все живое. Этот клич испускают самцы его родного племени — племени обезьян Керчака, готовых биться насмерть за свою жизнь и свободу. На краткий миг нападавшие потеряли самообладание, и Тарзан стремительным движением, как у ребенка, выбил из рук ближайшего к нему волосатого тяжелую дубинку и нанес ему сокрушительный удар в лицо. Ваз-дон свалился на землю. Тарзан кинулся на остальных и с легкостью разбросал их, орудуя дубинкой поверженного воина. Его удары были настолько мощными и сокрушительными, что дубинка вскоре раскололась в щепки. Но так не могло долго продолжаться — их было двадцать против одного. И один из них метнул в Тарзана дубинку. Удар пришелся в голову. Минуту он стоял, качаясь, как огромная сосна под топором
лесоруба, и рухнул на землю.
        В это время Ом-ат и его друзья отбивались от воинов Кор-ул-лула, тоже попавшись в ловушку. Они слышали неподалеку звуки битвы и поняли, что это Тарзан отбивается от врагов, и Ом-ат позвал Тарзана: «Тарзан — Страшный Человек! Ты слышишь меня, Страшный Человек?»
        — Да, это правда, — сказал, поднимаясь, раненный Тарзаном воин, — Яд-гуру-дон! Он страшен, — повторил он. — Тарзан — Страшный Человек!  

        Глава 5
        В ЗАБРОШЕННЫХ ПЕЩЕРАХ

        В то время как Тарзан лежал поверженный среди своих врагов, перед болотом, окружившим страну Пал-ул-дон, остановился человек. Он был почти голым — ничего, кроме львиной шкуры, не было на нем. Три ленты с патронами обвивали его тело — крест-накрест через спину и заканчивались вокруг туловища. Он был вооружен ножом, к поясу привязан колчан со стрелами. Он далеко зашел в дикие земли, полные свирепых хищников, но ружьем пользовался очень редко — почти все патроны были целы. Когда ему угрожала опасность, человек предпочитал прибегать к ножу и луку, и только когда на него нападал крупный хищник, он стрелял из ружья. Для чего сохранять это снаряжение с риском для жизни? Для чего могут понадобиться эти кусочки металла? Во всем мире только он и знал это.
        ...Прыгая с обрыва, чтобы спастись от льва-людоеда, Пан-ат-лин не сомневалась, что насмерть разобьется о камни, но предпочла эту смерть мучительной гибели от клыков разъяренного йа. Но по воле случая она угодила прямо в реку, что протекала по дну ущелья. Едва не захлебнувшись в холодной воде, девушка кое-как вынырнула и из последних сил поплыла к противоположному берегу. Едва живая, выбралась она на склон, в изнеможении упала на землю и пролежала так до рассвета. Когда первые лучи солнца осветили ее, она очнулась и вспомнила обо всем, что с ней произошло. Страх подтолкнул ее, и она вскочила на ноги, настороженно озираясь, — она была в стране врагов.
        Чтобы ее не заметили на открытом месте, она перебралась в кусты, росшие неподалеку. Это был ягодный кустарник, и Пан-ат-лин поела ягод. Ножом Ис-сата она резала и ела сочные веточки кустарника. Насытившись, она прилегла отдохнуть и обдумать, что делать дальше.
        Пан-ат-лин, конечно, было неведомо, что Ис-сат мертв. Каких страшных испытаний и лишений, смертельного риска она могла бы избежать, знай она об этом. Но она была уверена, что не могла убить его насмерть, а только оглушила, и не решалась вернуться в Кор-ул-я. Уж во всяком случае не сейчас, когда Ис-сат разъярен и послал за ней погоню. А когда погоня вернется ни с чем, Ис-сат выставит караул из своих воинов вокруг всего селения, чтобы схватить ее, как только она появится.
        Может быть, она вернется позже, когда ее отец и братья уже точно будут дома, только не теперь. Но и здесь, среди врагов, надо искать другое, более надежное убежище от диких зверей.
        Сидя на стволе упавшего дерева и размышляя над своей участью, она вдруг услышала дикие крики. Это были воинственные кличи воинов Кор-ул-лула. Она затаила дыхание, а крики раздавались все ближе и ближе к ней. Затем Пан-ат-лин увидела сквозь листву три фигуры, бегущие по тропинке, а за ними толпу преследователей. Она снова увидела этих троих, когда они переплывали реку, но вскоре потеряла их из виду. Через некоторое время она увидела толпу преследователей — разъяренно кричавших воинов Кор-ул-лула. Их было человек сорок-пятьдесят, не меньше. Она застыла в неподвижности и затаила дыхание, но они не заметили ее в азарте погони. А в это время трое преследуемых ваз-донов уже карабкались на скалу. Вдруг что-то в них показалось ей знакомым. Она внимательно пригляделась к ним. Возможно ли это? О, Яд-бен-ото! Если бы она могла знать раньше! Это были отец и двое ее братьев. Она могла бы присоединиться к ним. Но теперь уже слишком поздно! С бешено бьющимся сердцем следила она за ними. Они, измученные погоней, изо всех сил карабкались наверх. С болью видела она, что двигаются они слишком медленно. Доберутся ли
они до верха? Настигнут ли их враги?
        Воины Кор-ул-лула неуклонно преследовали их, взбираясь на гребень. Один из них метнул дубинку в братьев Пан-ат-лин, но бог был милостив к ним. Дубинка пролетела мимо.
        И вот уже один из братьев Пан-ат-лин добрался до верха скалы, подтянулся, взобрался на вершину и опустил вниз хвост, чтобы, ухватившись за него, брат и отец могли добраться к нему. Вскоре все трое скрылись из виду. Но погоня не прекращалась. Воины Кор-ул-лула вскарабкались вслед за отцом и братьями Пан-ат-лин и тоже пропали за гребнем скалы.
        Теперь девушка точно знала, что пора уходить. В любой момент могли появиться воины из враждебного селения на подмогу своим. За спиной у нее были Ис-сат и враги из Кор-ул-лула, которые преследовали ее родных, впереди, через реку, был Кор-ул-гриф, где обитали ужасные чудовища, одна мысль о которых повергала Пан-ат-лин в трепет. Дальше в долине лежали владения хо-донов, где ее ждали рабство или смерть, здесь был Кор-ул-лул, давний враг ее народа, и дикие звери, жаждущие человеческого мяса.
        Она была окружена, буквально затравлена: куда бы она ни пошла — все грозило ей погибелью. Но времени для размышления у нее не было, и она колебалась недолго. С решимостью отчаяния она повернула на юго-запад, в сторону Кор-ул-грифа — там, по крайней мере, не было людей.
        Стараясь идти незаметно, перебегая от куста к кусту, от дерева к дереву, она подобралась к подножию скалы в том месте, где легко было подняться, и взобралась на вершину. Это была граница Кор-ул-грифа — места, наводящего ужас на многие поколения ее предков. Зловещая тишина царила здесь, гигантские деревья, странные и таинственные, поднимали свои кроны до самой вершины скалы и качали ветвями почти у самых ног Пан-ат-лин. Девушка припала к земле и посмотрела вниз, на скалу под ней. Она увидела входы в пещеры и каменные колышки, вбитые некогда ее предками. Обо всем этом она знала из старых преданий, слышанных ею в детстве, а еще о том, как ваз-доны покинули эти места после того, как многие из них были съедены гигантскими существами. Предание гласило, что Яд-бен-ото, вечно живущий, был тогда маленьким мальчиком, — так давно это было. Вспомнив все это, Пан-ат-лин затрепетала. Но там есть пещеры, и в них она будет в безопасности, недоступная даже грифонам.
        Она нашла место, где каменные колышки доходили до вершины скалы, и начала медленно спускаться к ближайшей пещере. Тут она обнаружила карниз, подобный тому, что был у входа в пещеру ее предков в ее родном селении. Но, конечно, здесь царило запустение. Наконец она нашла пещеру просторнее, чище и удобнее других. Ножом стала счищать грязь и сбрасывать ее вниз, но и работая, не могла отвести взгляд от долины — где-то там, внизу, живут ужасные существа. И она не замечала взгляда, неотрывно устремленного на нее. Алчно облизывал губы красный язык, хитростью и жестокостью горели глаза, а неповоротливый получеловеческий ум составлял коварный план.
        Как и в ее родном Кор-ул-я, здесь протекали ручейки с гор — давно умершие строители пробили для них ложе в скале. И сейчас в них текла чистая свежая вода. Поэтому Пан-ат-лин могла жить здесь сколько угодно. Устроившись на новом месте, девушка немного успокоилась.
        Она осмотрела свое новое жилище. Первая из комнат была освещена солнцем. В ней она узнала привычную для себя комнату, те же знаки и символы в виде животных, птиц и людей были нарисованы на стенах. Как видно, ваз-доны не намного продвинулись вперед в своем развитии с тех пор, как покинули Кор-ул-гриф.
        Конечно же, Пан-ат-лин не предавалась размышлениям об эволюции и развитии цивилизации — понятие прогресса не было ведомо ей. Все для нее было таким, каким было всегда, и навсегда таким же и останется. Просто ей здесь было уютно и привычно. Внутри, в комнатах, было не так грязно, как у входа. Рядом с дверью находилась ниша, в которой когда-то держали дрова, но теперь все они истлели и рассыпались в пыль. Девушка оставила для костра несколько сухих веток, найденных среди мусора. Потом она развела огонь, соорудила небольшой факел и пошла осматривать внутренние помещения. Ничего неожиданного и опасного она не обнаружила. Не было и следов прежних жителей. Она искала что-нибудь, из чего можно устроить лежанку, но, увы, ничего подходящего здесь не было. Внизу, под скалой, было много сухих листьев и травы, но Пан-ат-лин боялась спускаться. Только голод, необходимость добывать пищу могли погнать ее туда.
        Солнце садилось, темнело. Утомленная девушка, так ничего и не найдя, собрала грязь и пыль в угол, устроив таким образом постель. Она не спала две ночи и столько пережила в эти два дня, что мгновенно заснула на этом неуютном ложе.
        Взошла луна и осветила спящую девушку, залила серебряным светом пещеру. Вдруг где-то вдалеке прорычал лев. Потом все стихло. В тишине из долины донесся какой-то непонятный рев. И снова послышался низкий и страшный, похожий на стон рев. В ответ ему зазвучал рев из покинутого селения. Кроны деревьев, растущих внизу, почти достигали ветвями входа в пещеру. Вдруг кто-то выпрыгнул из густой листвы неподалеку от пещеры, где спала Пан-ат-лин. Существо тихо двигалось по скале, словно привидение в страшном сне, — медленно, бесшумно, плавно. Оно напоминало человека исполинского размера. Неспешно, как огромный земляной червь, ползло существо это вверх по стене к пещере, где спала Пан-ат-лин. Луна осветила его, и стали видны его руки и ноги, цепляющиеся за колышки в скале. И вновь снизу, из долины, раздался тот же рев, и вновь вторил ему рев из покинутого селения.

* * *

        ...Тарзан-обезьяна раскрыл глаза, и первое, что почувствовал, была страшная боль в голове. И первое мгновение он ни о чем ином не мог думать, как только об этой жуткой боли. Но сознание медленно возвращалось к нему, и он стал замечать вокруг себя нелепые гротескные фигуры. В конце концов он догадался, что лежит в пещере. Десяток воинов ваз-донов сидели на корточках вокруг костра на полу, явно о чем-то совещаясь. Огонь, горящий внутри этого кольца, освещал воинов, танцующих за их спинами.
        — Мы принесли его тебе живого, вождь, — услышал Тарзан слова одного из воинов, — потому что никогда раньше мы не видели такого хо-дона, как он. У него нет хвоста. Пальцы на ногах у него тоже не такие, как у всех в Пал-ул-доне. Он сильнее, чем все мы вместе взятые, и он нападает с яростью йа. Мы принесли его сюда живым, чтобы ты мог посмотреть на него, прежде чем мы его убьем.
        Вождь встал и подошел к человеку-обезьяне, но Тарзан закрыл глаза и притворился, что он без сознания. Он почувствовал, что по его телу шарят волосатые руки. Его переворачивали с боку на бок, рассматривали со всех сторон. Вождь осмотрел его с головы до ног, время от времени делая замечания о его сложении, размерах и силе.
        — Со всем этим и без хвоста, — сказал он, — он ведь не может лазить.
        — Ты прав, вождь, — загалдели воины. — Он упадет даже с кольев на скале.
        — Никогда я не видел такого человека, — произнес вождь. — Он ни ваз-дон, ни хо-дон. Хотел бы я знать, откуда он пришел и как его имя.
        — Воины Кор-ул-я, мы слышали, кричали: «Тарзан — страшный человек». Мы думаем, так его зовут, — ответил один из воинов. — Мы его убьем сейчас?
        — Нет, — отвечал вождь, — Подождем, когда он придет в себя, я спрошу у него о том, что хочу знать. Сядь здесь, Ин-тан, и следи за ним. Когда он сможет слышать и говорить, позови меня.
        И вождь вышел из пещеры в сопровождении воинов. Остался один Ин-тан. Когда они проходили мимо него, Тарзан услышал обрывок разговора, из которого узнал, что подкрепление из Кор-ул-я подоспело вовремя и воинам Кор-ул-лула пришлось отступить.
        Человек-обезьяна удовлетворенно улыбнулся, полуоткрыл глаза и украдкой посмотрел на Ин-тана. Тот стоял у входа, повернувшись к нему спиной. Тогда Тарзан попробовал, насколько прочно связаны у него руки. Веревки были непрочными и стягивали руки спереди. Ваз-доны редко брали пленников и плохо представляли себя, как с ними обращаться. Стараясь не шуметь, он поднял руки и осмотрел узлы. Узлы были самые примитивные. Тарзан легко справился с ними, развязав веревки зубами. Едва он успел освободиться от последней веревки, как воин Кор-ул-лула обернулся, окинул комнату внимательным взглядом и заметил, что пленник лежит не так, как его оставили, — не на спине, а на боку, и руки его подняты к голове. Ин-тан подошел поближе и наклонился к лежащему. Узлы, связывающие руки, показались ему совсем слабыми. Он протянул руку, чтобы ощупать их, но Тарзан только этого и ждал. Он молниеносно схватил воина одной рукой за запястье, другой — за горло. Ин-тан даже не успел закричать — столь внезапным было нападение. Тарзан сильным рывком свалил его на пол и через секунду навалился на него всем телом. Тот пытался
освободиться, вытащить нож, но Тарзан опередил его — сам выхватил нож из ножен ваз-дона. Хвост воина выгнулся, пытаясь обвиться вокруг шеи Тарзана, но человек-обезьяна изловчился и ножом отхватил хвост под самый корень.
        Ваз-дон стал ослабевать. Руки Тарзана стиснули его горло, и через минуту он был уже мертв. Тарзан поднялся и поставил ногу на грудь поверженного врага. Победный клич так и рвался из его груди, но он сдержался, боясь обнаружить себя. У стены он нашел свое снаряжение — нож, лук и стрелы.
        Крадучись, Тарзан подошел к выходу и выглянул наружу. Уже наступила ночь. Из соседних пещер раздавались голоса, оттуда доносился запах пищи. Пещера, где стоял Тарзан, была самой нижней, футах в тридцати над подножием скалы. Он уже собирался спуститься, как в голову ему пришла одна идея, идея, которая позабавила его. Он вдруг вспомнил, что ваз-доны прозвали его «страшный человек», и решил дать еще одно подтверждение верности этого прозвища, а заодно нагнать побольше страху на жителей селения Кор-ул-лула. С этой мыслью он вернулся в пещеру, где оставил задушенного им ваз-до-на. Ножом он отрезал голову убитого и, таща ее за волосы, вернулся к выходу из пещеры и сбросил ее со скалы. Затем быстро и сноровисто спустился по импровизированной лестнице из кольев, что, несомненно, немало удивило бы ваз-донов, ведь они были уверены, что он не способен спускаться по скале без хвоста и с такими конечностями.
        Внизу он поднял голову Ин-тана и скрылся в тени деревьев, по-прежнему таща ее за волосы. Возможно, и даже наверняка, такой образ действий Тарзана ужаснул бы любого современного человека. Но можно ли судить дикого зверя с точки зрения морали цивилизованного человека? И льва можно в цирке обучить всяким трюкам, и тем не менее он останется львом. Разумеется, в Париже, в Нью-Йорке, в Лондоне Тарзан выглядел и вел себя как любой другой совершенно нормальный человек. Но в джунглях это был все тот же Тарзан-Тармангани из обезьяньего племени Керчака, и в груди его билось первобытное дикое сердце.
        Спустившись вниз, Тарзан стал искать место, где бы он мог подняться на гребень скалы и незамеченным вернуться в селение Ом-ата Кор-ул-я. Наконец он приметил такое место, но там протекала речка, и он переплыл ее, чтобы попасть на тропинку. И вот в этом самом месте его ноздри уловили уже знакомый ему запах — запах Пан-ат-лин.
        Это разом изменило планы Тарзана. Пан-ат-лин где-то здесь, поблизости! Они начали поиски ее вместе с Ом-атом, и Тарзан доведет их до конца — разыщет ее для своего друга. Запах повел его по тропинке в заросли и привел к тому месту, где Пан-ат-лин начала подъем на скалу. Здесь Тарзан оставил отрезанную голову, привязав ее к нижней ветке куста, и начал подъем. Ловко, по-обезьяньи, карабкался он вверх, следуя за запахом девушки. Взобравшись, быстро пошел по гребню скалы — тут уж ничто ему не мешало.
        Тарзан кое-что знал о Кор-ул-грйфе: слышал от Та-де-на и Ом-ата о страшных существах, вселяющих ужас в души людей. Ну и что ж? Ведь и ночью, и днем везде могла подстерегать опасность. С детства смерть ходила за ним по пятам. Тарзан не знал иного существования, кроме жизни рядом с опасностью. Постоянная борьба со смертью была его жизнью, и он жил этой жизнью так просто и естественно, как живем мы в многолюдном городе. Цивилизованный человек, идущий ночью по джунглям, конечно, боится — он провел свою жизнь в окружении себе подобных. Но Тарзан жил как лев среди львов, как пантера среди пантер, как обезьяна среди обезьян. Он — дитя джунглей, плоть от плоти их, и жизнь его зависит только от самого себя, своей силы и ума, ловкости и находчивости. Поэтому в джунглях ничто не могло удивить его, обескуражить и застать врасплох. И он шел по незнакомым джунглям в поисках Пан-ат-лин без страха, с той же легкостью, с какой фермер разыскивает свою овцу.
        Снова след Пан-ат-лин вел к краю обрыва, но на этот раз ничто не говорило о том, что она прыгнула со скалы. Ничком лежа на скале, Тарзан пытался понять, как она спустилась. И тут он заметил движение у подножия скалы. Он не сразу смог разобрать, что это такое, но вскоре стал различать, как нечто двигалось медленно вверх, по-видимому, при помощи колышков. Он пристально вгляделся и вскоре понял, что существо чем-то напоминало обезьяну. У него был хвост. Существо вяло двигалось вперед и наконец исчезло в одной из пещер.
        Тарзан вновь взял след Пан-ат-лин и был буквально потрясен, поняв, куда он ведет. Он уже почти достиг третьей пещеры, как в тишине раздался душераздирающий крик ужаса. 

         Глава 6
        СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА

        Пан-ат-лин спала беспокойным сном человека, измученного физически и пережившего нервное потрясение. Ей снилось, что она спит под гигантским деревом в Кор-ул-грифе и что один из самых отвратительных зверей Кор-ул-грифа подкрадывается к ней. Но она, как это часто бывает во сне, не могла даже пошевелиться, не могла открыть глаз. Она хотела закричать, но ни звука не слетело с ее губ. Она чувствовала, что омерзительное существо касается ее горла, груди, руки, ей казалось, что оно тащит ее куда-то. Нечеловеческим усилием воли она заставила себя открыть глаза и поняла, что спит и все это ей снится. Она подумала: вот сейчас наступит облегчение от сознания, что все это всего лишь сон. Но облегчения не было. В полумраке она увидела рядом с собой силуэт какого-то существа, почувствовала прикосновение волосатых рук на своем теле и волосатую грудь, к которой ее прижимали. О, Яд-бен-ото! Это был не сон! В ужасе она закричала, попыталась освободиться, но в ответ услышала лишь хриплое утробное рычание, и волосатая рука схватила ее за волосы. Зверь поднял свою добычу и потащил ее к выходу из пещеры. И тут она
увидела человека, которого сначала приняла за хо-дона. Он стоял у входа в пещеру.
        Существо, которое держало ее, при виде пришельца злобно зарычало, но не отпустило свою жертву. Оно застыло и сжалось в комок, готовое к нападению, и угрожающе рычало. Фигура у входа зарычала в ответ и пошла в наступление. Пан-ат-лин поняла, что они будут драться за нее, и кто бы из них ни победил, ей все равно конец. Она надеялась только, что во время битвы ей удастся выскользнуть и броситься со скалы. Может быть, она разобьется насмерть и этим избежит позора и мучительной гибели?
        Того, кто ее держал, она узнала — это был тор-о-дон, но другого она ни разу не видела раньше. В свете луны она отчетливо разглядела его: у него не было хвоста, пальцы его рук и ног не были похожи на пальцы жителей Пал-ул-дона. Этот человек медленно приближался к тор-о-дону. В руке у него поблескивал нож. Он заговорил.
        — Когда он отпустит тебя, чтобы защищаться, — сказал он, — быстро беги за мою спину, Пан-ат-лин, спрячься в соседней пещере рядом с колышками, по которым ты спустилась сюда. Если он одолеет меня, ты успеешь убежать — он очень медлителен. Если я убью его, то приду за тобой. Я друг Ом-ата и твой друг.
        Эти слова немного успокоили Пан-ат-лин, и все же она не могла понять, откуда это странное существо знает ее имя. Откуда оно знало, по каким колышкам спустилась она в пещеру? Может, он подглядывал за нею?
        — Кто ты, — недоуменно спросила она, — и откуда ты пришел?
        — Я Тарзан, — ответил он, — и я пришел от Ом-ата, вождя Кор-ул-я. Я искал тебя.
        Девушка была потрясена. Ом-ат — вождь Кор-ул-я! Что за безумные речи! Она хотела спросить, что все это значит, но пришелец уже вплотную подошел к тор-о-дону, и тот визжал и причитал так громко и пронзительно, что ничего нельзя было бы услышать. А потом все случилось именно так, как предполагал незнакомец. Тор-о-дон отпустил ее волосы и приготовился защищаться. И тут оба сплелись в смертельных объятиях. Пан-ат-лин глядела на них, позабыв о бегстве, она ждала. Слова незнакомца «я друг Ом-ата» окрылили ее, она уже надеялась на него, доверяла ему и почти не сомневалась, что он победит. Она ждала, сжав в руке нож, чтобы при первой возможности помочь ему. Пан-ат-лин знала невероятную силу тор-о-до-на и не верила, что пришелец справится с ним без ее помощи. Тор-о-донов было немного в Пал-ул-доне, но и они вселяли ужас в женщин ваз-донов и хо-донов, потому что в брачный период похищали женщин, как только им это удавалось.
        Своим длинным хвостом тор-о-дон обвил лодыжку Тарзана и повалил его. Чтобы схватить зверя обеими руками, Тарзан выпустил из руки нож, и тот отлетел ко входу в пещеру. Обе руки Тарзана были заняты, нож достать он не мог, а хвост все ближе подбирался к его горлу.
        Нож Пан-ат-лин был наготове, она ждала момента, чтобы помочь Тарзану, но противники сплелись в тугой клубок и катались по земле. То один, то другой оказывался сверху. Как тут поразить тор-о-дона, не задев при этом Тарзана? Хвост медленно, но верно приближался к горлу Тарзана. Он втянул голову в плечи. Силы у гигантского зверя было не меньше, чем у гориллы, а весил он больше нее. Тарзан сверхчеловеческим усилием отбросил руки тор-о-дона и впился в него зубами. И тут же хвост зверя захлестнулся на его шее. Каждый стремился нанести смертельный удар. Но Тарзан был человек, и действия его направлялись человеческим рассудком — они катились в том направлении, которое наметил Тарзан, — к выходу, где лежал его нож. И вот он уже смог дотянуться и схватить оружие. Со всей силой вонзил Тарзан нож в тело врага, потом еще и еще раз. Они были на самом краю, и тело тор-о-дона, стремясь вниз, увлекало за собой Тарзана.
        К счастью, Пан-ат-лин не послушалась Тарзана и не убежала во время битвы. Это спасло ему жизнь. Девушка уже стояла у края обрыва, и когда поняла, что оба тела могут упасть вниз, успела схватить Тарзана за лодыжку и упала на пол, чтобы весом своего тела удержать его. Хватка мертвого тор-о-дона ослабла, он разжал объятия, руки его выпустили Тарзана, и он полетел в пропасть.
        Из последних сил Пан-ат-лин держала Тарзана за ногу. Его тело висело над пропастью. Девушка не знала, жив ли он. Она не могла втащить его в пещеру — это было ей не по силам. И, изнемогая, она держала его, надеясь только на то, что он вот-вот очнется. Если же он не очнется, то уже никогда не суждено ему прийти в сознание, потому что пальцы Пан-ат-лин задеревенели и стали разжиматься. И в эту минуту Тарзан пришел в себя. Он не мог знать, кто держит его над пропастью, но почувствовал, что вот-вот упадет. Он увидел неподалеку от себя два спасительных колышка и вцепился в них как раз вовремя, потому чт° обессилевшая девушка отпустила его ногу.
        Ценой невероятных усилий он удержался за колышки, затем подтянулся и встал на них. Он сразу подумал о враге. Где он? Ждет наверху, чтобы прикончить его? Тарзан посмотрел наверх и увидел испуганное лицо Пан-ат-лин.
        — Ты жив? — спросила она.
        — Да, —ответил Тарзан. — Где этот волосатый?
        — Там, — указала девушка рукой вниз. — Он мертв.
        — Хорошо! — воскликнул человек-обезьяна. — Ты не ранена?
        — Нет, ты пришел вовремя, — ответила Пан-ат-лин. — Но кто ты? Откуда ты узнал, что я здесь? Что с Ом-атом? Почему ты назвал его гандом?
        — Не торопись, — произнес Тарзан, — не все сразу. Да! Все вы одинаковы — самки племени Керчака, леди из Англии и их сестры из племени ваз-донов! Потерпи, и я все тебе расскажу. Мы вчетвером отправились искать тебя. На нас напали воины Кор-ул-лула и разъединили нас. Меня взяли в плен, но я бежал. Потом я снова напал на твой след. Я пришел на вершину скалы как раз тогда, когда этот волосатый забрался в пещеру к тебе. Я услышал твой крик. Остальное ты знаешь.
        — Но ты назвал Ом-ата гандом Кор-ул-я, — напомнила она. — Ис-сат — ганд.
        — Ис-сат мертв, — объяснил ей человек-обезьяна. — Ом-ат убил его в схватке, и теперь Ом-ат — вождь. Он нашел Ис-сата в твоей пещере и убил его.
        — Да, — подтвердила девушка. — Ис-сат пришел в мою пещеру, и я ударила его по голове камнем, а потом убежала.
        — И тебя преследовал лев, — подхватил Тарзан, — и ты прыгнула вниз со скалы и спаслась, потому что попала в реку.
        — Откуда ты все это знаешь? — изумилась Пан-ат-лин.
        — Нет, теперь я хочу задать тебе вопрос: как называется по-вашему это существо, с которым я только что боролся?
        — Это тор-о-дон, — ответила она. — Я видела одного раньше. Это ужасные существа, хитрые, как люди, и злобные, как звери. Сильным должен быть воин, который может его победить! — столь безыскусный комплимент преподнесла она Тарзану.
        — Я знаю, что ты мало отдыхала в последнее время. Завтра утром мы вернемся в Кор-ул-я, а теперь тебе нужно поспать.
        Пан-ат-лин спокойно спала до утра, а Тарзан ночевал у входа в пещеру, охраняя ее сон.
        Когда он проснулся, солнце светило уже высоко.
        ...А два часа тому назад солнце освещало фигуру человека. Он бесстрашно шагал через жуткое топкое болото, окружающее Пал-ул-дон. Медленно, с нечеловеческим упорством двигался он вперед. Через два часа ценою невероятных усилий он достиг чистой воды в центре болота. Он был весь в грязи и иле.
        Тяжело переводя дыхание, он минуту стоял у края воды, затем бросился в воду и поплыл. Плыл он медленно, не спеша, стараясь не тратить сил понапрасну, — впереди было еще два часа тяжелейшего пути через топи. Он проплыл половину и уже поздравлял себя с успехом, как вдруг из воды перед ним вынырнуло огромное отвратительное существо и угрожающе зашипело, широко раскрыв пасть.
        ...Тарзан встал и потянулся, расправив могучую грудь, и глубоко вдохнул свежий утренний воздух. Перед ним колыхались густые зеленые кроны деревьев Кор ул-грифа. Тарзану они не казались ни мрачными, ни заповедными. Для него это были просто его любимые джунгли
        Тарзан посмотрел на Кор-ул-гриф, расстилающийся внизу. Да, это джунгли! А есть ли на свете джунгли, которые не накормят Тарзана? Он был в родной стихии. Человек-обезьяна улыбнулся и стал спускаться. Вскоре он достиг подножия скалы и вошел в густые заросли. Он остановился и прислушался: его зоркие глаза, чуткие уши, чувствительные ноздри — все в нем было обострено, напряжено, все — сплошное внимание. Он углубился в лес, ступая беззвучно и легко. Лук его со стрелами был наготове. Легкий утренний ветерок дул ему навстречу.
        Вдруг он почуял резкий запах Бары-оленя. Тарзан чуть не вскрикнул от радости. Это его излюбленная добыча! Тарзан любил оленье мясо. Повелитель джунглей мягко и осторожно двигался вперед. Добыча где-то поблизости. Он старался держаться в тени деревьев. А вот и олень! Он пил воду из небольшого озерца, куда стекались все ручьи Кор-ул-грифа. Олень стоял слишком далеко от деревьев, чтобы рискнуть напасть на него сверху. Оставалось надеяться на меткость стрелы. И вот уже стрела засвистела в воздухе — и олень в предсмертной агонии забился на земле. Тарзан подбежал к добыче, чтобы убедиться, что она мертва. Да, олень не шелохнулся. Когда человек-обезьяна нагнулся, чтобы поднять его, раздался страшный звериный рык. Он посмотрел в ту сторону, откуда шло рычание, и прямо перед собой увидел огромное существо — радость палеонтологов. Гигантское существо дрожало от ярости. Как только глаза их встретились, оно бросилось к Тарзану.
        Проснувшись, Пан-ат-лин сразу посмотрела в нишу у входа из пещеры, ища глазами Тарзана, но его не было. Она вскочила на ноги, подбежала к выходу и посмотрела вниз, на Кор-ул-гриф, догадываясь, что он ушел на поиски пищи. Она успела увидеть, как он вошел в джунгли, а потом исчез из виду в густом лесу. Ее охватил страх за него. Она уже знала, что он впервые в Кор-ул-грифе, а она заранее не предупредила его о грозящих в этой стране опасностях. Если и Ом-ат ничего не говорил ему об этом, то Тарзан вообще не подозревает об ужасах Кор-ул-грифа. Почему она не окликнула его, не позвала назад?
        Да, возможно, любой нормальный человек поступил бы именно так, но только не ваз-дон. А они знали, что везде есть уши. Позвать Тарзана значит навлечь на него беду. И она не издала ни звука. Вместо этого, хотя вся и тряслась со страху, она быстро, как только могла, спустилась вниз, решив догнать Тарзана, и тихо, на ухо, предупредить его об опасности. Девушке пришлось собрать все свое мужество, чтобы решиться на это.
        Пан-ат лин, дитя джунглей, правильно решила, что Тарзан пойдет навстречу ветру, чтобы подойти к добыче с подветренной стороны. Так пошла и она.
        Ловкая и быстрая, она скоро достигла того места, где Тарзан настиг оленя, как раз в тот момент, когда зверь напал на Тарзана. Она взобралась на дерево и посмотрела вниз.
        Существо, нападавшее на Тарзана, было огромно и страшно, но Тарзан не испугался его, а только разозлился, потому что сражаться с ним не по его силам и придется уступить добычу ему. А Тарзан был голоден. Оставалось только бежать, и человек-обезьяна побежал, но оленя прихватил с собой. Дерево было совсем близко, и добежать и влезть на него ничего не стоило. Опасность таилась не в этом, а в громадном росте зверя. Тарзану пришлось бы в одно мгновение взобраться на большую высоту, чтобы быть вне досягаемости твари. Она могла достать его с любой ветки в тридцати футах от земли, и если встанет на задние лапы, то и в пятидесяти.
        Но и это соображение не остановило Тарзана. Он был из обезьяньего племени, и он умел бороться до конца. С быстротой и ловкостью, свойственными только обезьянам, Тарзан буквально взлетел по дереву на недосягаемую высоту. Когда Тарзан оказался вне опасности и остановился, он увидел Пан-ат-лин. Она сидела на ветке и тряслась от страха.
        — Как ты сюда попала? — вскрикнул он.
        Она рассказала ему.
        — Значит, ты пришла, чтобы предупредить меня? — переспросил он. — Ты смелая и благородная девушка. Но объясни мне, если можешь, почему я не учуял запах этого зверя, хоть и шел с подветренной стороны?
        — Это совсем просто, — объяснила девушка. — Все говорят, что человек никогда не знает, что грифон здесь, пока он не нападет.
        — Но я должен был почуять его, — недоумевал Тарзан, с отвращением глядя сверху на грифона.
        — Почуять?! — воскликнула девушка. — Как это почуять?
        — Конечно, почуять носом, — ответил Тарзан. — Как ты думаешь, почему я так быстро нашел этого оленя? — Он вдруг смолк и опять взглянул вниз, на рычащее в неистовой, бессильной ярости чудовище. Его ноздри задвигались, пытаясь уловить запах. — А! — воскликнул он. — Я понял!
        — Что? — спросила девушка.
        — Он обманул меня, потому что у него вообще нет запаха, — объяснил человек-обезьяна. — Пан-ат-лин, ты когда-нибудь слыхала что-нибудь о трицератопсах? Нет? Вот это существо, которое вы называете грифоном, и есть трицератопс. Я видел его скелет в музее, в Лондоне. Там есть и его восстановленный макет. Я еще тогда подумал, что у ученых, которые это сделали, просто разыгралось воображение, но теперь вижу, что был неправ. Это живое существо — не точная копия того чучела, но оно очень похоже, настолько, что его сразу можно узнать. Ну, и нужно помнить, что этот экземпляр претерпел эволюцию.
        — Трицератопсы, Лондон, эволюция... — я не знаю, о чем ты говоришь! — растерянно воскликнула Пан-ат-лин.
        Тарзан улыбнулся и бросил сухую ветку в чудище, бесновавшееся под ними. Зверь дико взревел и поднял морду кверху. Он был весь голубой, и только морда желтого цвета. Голубые же круги обрамляли глаза. Один рог у него был на носу и два под глазами. Хотя вид его был омерзителен, Тарзан не мог не восхищаться им: он воплощал все то, что ценил Тарзан, — смелость и силу. В одном его хвосте мощи было больше, чем у слона. Маленькие глазки глядели на Тарзана, разинутая пасть открывала ряд мощных клыков.
        — Трицератопс!.. — пробормотал Тарзан в задумчивости. Потом обернулся к Пан-ат-лин. — А теперь пойдем! В пещере мы съедим мясо, а потом отправимся в Кор-ул-я к Ом-ату.
        Девушка вздрогнула.
        — Пойдем? — переспросила она. — Но ведь мы никогда не сможем уйти отсюда!
        — Почему? — спросил Тарзан.
        Вместо ответа она показала рукой на грифона.
        — Чепуха! — воскликнул человек-обезьяна. — Он не может лазить по деревьям. Мы же дойдем до скалы по деревьям, прежде чем до него дойдет, куда мы подевались.
        — Ты не знаешь грифонов! — мрачно ответила Пан-ат-лин. — Куда бы мы ни пошли, он пойдет за нами и все время будет под тем деревом, где мы. Он никогда не оставит нас.
        — Мы можем очень долго жить на деревьях, — успокоил ее Тарзан. — Ведь когда-нибудь он уйдет.
        Девушка покачала головой.
        — Никогда, — сказала она. — А ведь есть еще и тор-о-доны. Они придут и убьют нас. Немножко съедят, а остатки бросят грифону — грифон и тор-о-дон друзья, поэтому тор-о-доны делятся пищей с грифонами.
        — Может быть, ты и права, — сказал Тарзан. — Но если даже это и так, я не собираюсь здесь ждать кого-то, кто придет, съест от меня половину, а остальное отдаст этому гадкому монстру. Если я не выберусь отсюда, то не по своей вине. Ну же, пойдем, надо попробовать!
        И он стал пробираться по верхушкам деревьев. Пан-ат-лин следовала за ним. Ископаемое шло за ними под деревьями. И вот они достигли конца леса. Дальше деревьев не было. Перед ними лежала пустота, которую во что бы то ни стало нужно было преодолеть, чтобы попасть к подножию скалы. Монстр стоял под деревом. Он ждал.
        Тарзан с тоской посмотрел вниз и почесал затылок. 

        Глава 7
        ГРИФОНЫ

        Он взглянул на Пан-ат-лин.
        — Ты можешь очень быстро пересечь ущелье по деревьям? — спросил он у нее.
        — Одна? — спросила она.
        — Нет, — ответил Тарзан.
        — Я могу идти, куда ты поведешь, — сказала она.
        — Тогда пойдем, и делай все точно так, как я скажу.
        Тарзан отправился обратно, по-обезьяньи ловко прыгая по деревьям причудливыми зигзагами, стараясь выбирать путь так, чтобы внизу, под деревьями, трудно было пройти, где росли густые, колючие кусты, лежали поваленные стволы. Но, увы, его ухищрения были напрасны. Когда они перебирались на другой край ущелья, грифон был уже там.
        — Идем снова назад, — обернулся Тарзан к девушке, и они отправились по кронам в обратный путь по ущелью Кор-ул-гриф. Результат был еще хуже, чем в первый раз, — к первому грифону присоединился второй, и теперь оба они поджидали свои жертвы на краю леса.
        Скала была прямо перед ними, совсем близко зияла своими многочисленными пещерами, как будто издеваясь над ними. Вот они, пещеры, совсем рядом, но между ними и Тарзаном с Пан-ат-лин лежит бездна.
        Им с высокого дерева был виден труп тор-о-дона, убитого накануне Тарзаном. Тело так и лежало в том месте, куда упало со скалы. Тарзан, отправляясь утром на охоту, внимательно осмотрел труп. Он предположил, что это, вероятно, либо обезьяна на очень высоком уровне развития, либо человек в самой примитивной форме, нечто подобное яванскому питекантропу, скорее всего, предок хо-донов и ваз-донов.
        Один из грифонов подошел к трупу и обнюхал его, но есть не стал. Пока глаза Тарзана отчужденно наблюдали эту сцену, мозг его лихорадочно работал, придумывая, как выбраться из ущелья.
        — Ви-оо! Ви-оо! — вдруг совсем близко раздался странный звук.
        Оба грифона подняли головы и посмотрели в ту сторону, откуда доносился крик. Один из них отозвался на клич низким рокотанием, в котором не было ни ярости, ни вызова. Он явно перекликался с хорошо знакомым ему существом. Сразу же в ответ прозвучало: «Ви-оо!». Грифоны дружно ответили клокочущим рокотом.
        Тарзан посмотрел на Пан-ат-лин и спросил:
        — Что это?
        — Я не знаю, — ответила перепуганная девушка. — Я думала, какая-то птица, а может, еще какое-нибудь страшное животное. Они здесь все страшные!
        — А! — воскликнул Тарзан. — Вот он, посмотри!
        — Это тор-о-дон! — в ужасе воскликнула Пан-ат-лин.
        Тор-о-дон с палкой в руке шел прямо к грифонам медленной нетвердой походкой. Грифоны, как бы испугавшись его, отступили назад. Тарзан внимательно наблюдал за этой сценой.
        Тор-о-дон теперь стоял рядом с одним из трицератопсов. Тот замотал головой и огрызнулся на тор-о-дона. И тут тор-о-дон в ярости подпрыгнул и палкой стал дубасить грифона со всех сил по морде. Тарзан был поражен, глядя, как грифон, который мог бы легко и просто проглотить маленького и слабого и сравнении с ним тор-о-дона, отступил, как побитая хозяином собака.
        — Ви-оо! Ви-оо! — крикнул тор-о-дон, и грифон послушно подошел к нему. Тор-о-дон обошел его, по хвосту взобрался на его спину и уселся. — Ви-оо! — снова вскрикнул он и ударил зверя палкой. Грифон покорно пошел вперед.
        Тарзан даже не подумал, что они могли бы убежать, настолько был захвачен зрелищем: перед ним раскрывалась первобытная жизнь, такая, какой она была множество столетий тому назад. Они с Пан-ат-лин видели перед собой первого человека и его примитивных рабочих животных.
        Грифон, на котором ехал тор-о-дон, вдруг остановился и посмотрел вверх, на то дерево, где сидели Тарзан и Пан-ат-лин. Этого было достаточно, чтобы предупредить тор-о-дона о пришельцах. Тотчас тор-о-дон погнал грифона под это дерево и встал на ноги на спине зверя. И тут Тарзан увидел его отвратительное, страшное лицо и мощные мускулы.
        Тор-о-дон оскалился и зарычал, яростно, с нечеловеческой злобой. Тарзан выпрямился и встал в полный рост на качающейся под ним ветке, готовый к бою. Стройный и прекрасный, как бог, он являл собою чистый образец того, чем могла бы стать человеческая раса, не испорченная цивилизацией.
        Человек нынешний вставил стрелу в лук и натянул тетиву. Человек прошлого тянулся к нему, чтобы уничтожить. Но просвистела стрела, глубоко вонзясь в звериное сердце, и прошлое вновь кануло в забвение.
        — Тарзан — яд-гуру! — благоговея перед ним, прошептала Пан-ат-лин, невольно выражая свое восхищение теми же словами, что и люди ее племени.
        Человек-обезьяна обернулся к ней.
        — Пан-ат-лин, — сказал он, — эти звери могут продержать нас здесь до самой смерти. Боюсь, мы не сможем убежать вдвоем, но у меня есть план. Ты останешься здесь и спрячешься в листве, а я пойду в глубь леса так, чтобы они меня заметили. Когда они уйдут, беги в пещеру. У них не хватит ума, чтобы одного оставить здесь, они, скорее всего, оба пойдут за мной. Жди меня в пещере один день, не больше. Если я с рассветом не приду, возвращайся в Кор-ул-я одна. Вот, возьми с собой мяса, — и он отрезал ей ногу оленя.
        — Я не могу бросить тебя, — просто ответила девушка. — В моем племени не оставляют друзей в беде. Ом-ат никогда мне этого не простит.
        — Скажи Ом-ату, что я приказал тебе сделать так, — велел Тарзан.
        — Это приказ? — спросила она.
        — Да. До свидания, Пан-ат-лин. Спеши к Ом-ату. Ты достойная жена для вождя Кор-ул-я! — попрощался он с девушкой и двинулся в путь по веткам.
        — Прощай, Тарзан, яд-гуру-дон! — крикнула она ему вдогонку. — Счастливы Ом-ат и Пан-ат-лин, что у них такой друг!
        Громко крича, Тарзан бежал по кронам, и исполинские грифоны, повинуясь его голосу, бежали следом. Радуясь, что его хитрость удалась, он все больше удалялся от девушки.
        Пробежав из конца в конец долину несколько раз, находя наиболее непроходимые места, Тарзан не оставлял надежды обмануть своих преследователей, но напрасно. Он никак не мог сбить их с пути. Как только он менял направление, они тоже меняли его и неотступно следовали за ним. На краю леса, у скалы, он искал дерево, крона которого простиралась бы так близко к пещерам, чтобы он смог перепрыгнуть, но сколько ни искал, не нашел ничего, что дало бы ему возможность убежать. Тарзан стал понимать, почему жители Пал-ул-дона испытывают мистический страх: перед грифонами. Он стал смиряться с мыслью, что спасение невозможно.
        Целый день Тарзан отчаянно пытался спастись от грифонов, мечась по кронам деревьев во всех мыслимых направлениях. Но все напрасно. Наступила ночь, а Тарзан был все так же далек от избавления от своих преследователей. Грифоны подстерегали его повсюду, где бы он ни появлялся, все с той же неутомимостью и энергией, что и утром. Похоже, они ничуть не устали. Но Тарзан был в общем-то ночным зверем, вроде кошки, и с приходом ночи к нему стали возвращаться проблески надежды.
        Но и тут он обманулся. Он не знал грифонов. Казалось, они и вовсе не нуждаются в сне и отдыхе. И ночью, точно так же, как и днем, они всякий раз преграждали ему путь к свободе.
        Перед самым рассветом измученный Тарзан, отчаявшись, оставил попытки спастись и решил хоть немного отдохнуть. Отыскав дерево повыше с удобными для лежания ветками, он перетащил сюда же тушу оленя и заснул.
        Когда Тарзан проснулся, отдохнувший и полный сил, солнце стояло уже высоко. Сразу вспомнив все, что с ним произошло, Тарзан затаился, остерегаясь лишних движений, которые могли бы выдать его. Он попытался тихо и незаметно исчезнуть в кроне деревьев. Но первое же его робкое движение было встречено ревом внизу.
        Тарзан пришел в ярость. Любой другой человек в таком случае хорошенько выругался бы, хоть отчасти давая выход эмоциям. Но Тарзан, увы, не знал бранных слов. Брань была тоже одним из немногих достижений цивилизации, которым Тарзану не удалось овладеть, и об этом сейчас можно было бы только пожалеть. Но бессильная ярость душила его, распирала, и как только снизу раздался рев, возвещающий о том, что его надежды в который раз рухнули, он оторвал от ветки какой-то большой плод и с остервенением запустил в голову зверя. Снаряд этот угодил как раз меж глаз грифона. Терять Тарзану все равно было нечего. Он был уверен, что зверь взъярится. Но реакция грифона несказанно удивила человека-обезьяну. Он вовсе не разозлился, как Тарзан от него ожидал, а огрызнулся на плод, отскочивший от его лба на землю, а потом отступил с виноватым видом на несколько шагов. И тут Тарзан вспомнил, как повели себя грифоны вчера, когда тор-о-дон дубасил палкой одного из них. И сразу в его отважной голове возник план спасения, требующий незаурядного мужества. И, странно, обдумывая свой план, выполнить который мог отважиться только
герой, Тарзан улыбался. В его движениях не было нервозности, суетливости.
        Прежде всего он нашел длинный прямой шест, заточил его на конце и посмотрел вниз, на трицератопсов.
        — Ви-оо! — внезапно закричал он. Звери как по команде подняли головы и взглянули на него. Из глотки одного из них исторгся чуть слышный звук.
        — Ви-оо! — повторил Тарзан и бросил вниз тушу оленя.
        С утробным урчанием звери мгновенно набросились на мясо, вырывая тушу друг у друга и рыча. В мгновение ока от оленя не осталось и следа. Они опять посмотрели вверх и увидели, что человек-обезьяна спускается по дереву вниз. Один из них двинулся к нему. Тарзан был уже на земле. Он повторил клич тор-о-дона. Грифон, удивленный, остановился. Тарзан подошел к нему и угрожающе поднял шест.
        Ответит ли зверь на его вызов покорностью или ревом людоеда? От ответа на этот вопрос зависела теперь жизнь Тарзана.
        Пан-ат-лин быстро бежала по деревьям, удаляясь от ужасных грифонов, поддавшихся на хитрость Тарзана. Убедившись в том, что отбежала достаточно далеко, она соскочила на землю и как испуганная лань бросилась к скале, к пещерам, к спасению. И вот уже она взбирается по старинным колышкам в заброшенное селение в скале. Вернувшись в пещеру, где они с Тарзаном провели ночь, она развела огонь, сварила мясо оленя, сытно поела и утолила жажду в ручье.
        Весь день она ждала Тарзана, прислушиваясь к реву грифонов, то удаляющемуся, то приближающемуся совсем близко к скале. Сердце ее билось то надеждой, то отчаянием. Рев этот преследовал человека, столь чудесным образом ворвавшегося в ее жизнь.
        Она ждала Тарзана всю ночь, надеясь, что он придет, но его не было. И утром, с восходом солнца, Пан-ат-лин пустилась в обратный путь — в Кор-ул-я, где ждал ее любимый.
        Она без приключений спустилась по южной каменистой стене к Кор-ул-лулу и, не встретив врагов, уже предвкушала радость встречи с родными и Ом-атом.
        С чрезвычайными предосторожностями она пересекла долину Кор-ул-лула и подошла к тропинке, ведущей к плодородным землям Яд-бен-ото. И как только она ступила на тропинку, с обеих сторон как из-под земли возникли белые безволосые воины ко доны. Их было около десяти. Она метнулась в кусты, но воины были слишком близко. Они окружили ее. Пан-ат-лин из испуганной лани мгновенно превратилась в злобную тигрицу и выхватила из-за пояса нож. Но ко-доны не собирались убивать ее, они лишь хотели поймать и увести девушку с собой. Она отчаянно сопротивлялась, но что может сделать девушка с десятком высоких и сильных мужчин? Они отняли у нее нож и связали руки.
        Пан-ат-лин не хотела идти и не двигалась с места, но двое воинов схватили ее за волосы и поволокли за собой.
        Вскоре они присоединились к многочисленному отряду ко-донов. Из их разговора Пан-ат-лин поняла, что они идут в А-лур — Город Света.
        ...А в пещере ее предков Ом-ат, вождь Кор-ул-я, оплакивал своего друга и ту, которой судьба предначертала стать спутницей его жизни.  

        Глава 8
        В ГОРОДЕ

        А в это время на болоте, окружающем Пал-ул-дон, разыгрывалась другая драма. Гигантское пресмыкающееся напало на человека, пробирающегося болотом в Пал-ул-дон. И человек этот решил, что наступил конец его трудному, полному опасностей путешествию. Страшная пасть зияла перед ним, исходя злобным шипением.
        Но человек не хотел сдаваться без боя, решив дорого продать свою жизнь. Он достал нож и ждал нападения. Это пресмыкающееся не было похоже ни на одно живое существо, когда-либо виденное им.
        Когда ужасная рептилия напала на него, он понял всю тщетность попытки противостоять его броне с таким маленьким ножом в руках. Была лишь одна возможность одолеть ее.
        С ловкостью тюленя человек  нырнул под пресмыкающееся и, мгновенно перевернувшись на спину, вонзил нож в незащищенный броней мягкий живот чудовища. Потом постарался как можно дальше отплыть от рептилии под водой. Вынырнув, он увидел, что существо в ярости бьется на воде, но это была предсмертная агония — животное не делало попыток преследовать его.
        Под визг и хрипы умиравшего чудовища человек достиг берега водоема, собираясь с силами, чтобы пересечь оставшуюся половину топкого, гиблого болота.
        Два часа понадобилось ему, чтобы протащить свое изнуренное тело по липкой, зловонной грязи, пока, вконец измотанный, он не достиг края твердой почвы, покрытой мягкой изумрудной травкой. В нескольких ярдах от этого места протекал ручей, впадавший в болото. Путник напился из ручья, отдохнул, искупался, смыл грязь с оружия и львиной шкуры. Еще час он возился со своим вооружением, приводя его в боевую готовность. Проделав все это, он стал искать след, приведший его к болоту. Найдет ли он его? Или его зоркий глаз и чуткое обоняние, его опыт на сей раз подведут? Если он не найдет след здесь, на этом краю болота, можно считать, что все его усилия напрасны и рискованный переход проделан зря.
        И вот он искал на берегу болота следы, не различимые обычным человеческим глазом.
        ...А Тарзан тем временем подошел к грифонам. Он старался наиболее точно повторить образ действий тор-о-дона. Звери не издавали никаких звуков — ни покорности, ни угрозы — и не шевелились. Жизнь Тарзана висела буквально на волоске. Грифоны замерли, следя за Тарзаном взглядом тупых, ничего не выражающих глаз. И тут Тарзан поднял шест и с угрожающим «Ви-оо!» ударил грифона изо всех сил по морде. Чудовище огрызнулось и недовольно отступило в сторону, точно так же, как в случае с тор-о-доном. Обойдя зверя сзади по примеру тор-о-дона, Тарзан взобрался по хвосту на спину грифона и, подражая тор-о-дону, шестом подтолкнул чудовище в нужном направлении.
        Идея Тарзана была проста: убедиться в своей власти над животными, потому что в этом заключался его единственный шанс на спасение. Но когда человек-обезьяна уселся на спину исполинского зверя, он испытал тот же восторг, какой почувствовал когда-то в детстве, впервые оседлав широкую спину Тантора-слона, и он решил использовать вновь приобретенную силу для своих целей.
        Пан-ат-лин, считал он, уже находится в безопасности, и ей он больше не нужен. А вблизи от Кор-ул-грифа в зеленой долине лежит А-лур, Город Света, куда ему непременно надо попасть.
        Хранили ли его стены тайну исчезновения Джейн, он не знал. Но если она жива, то наверняка находится среди хо-донов, потому что черные волосатые ваз-доны не брали пленных. Итак, его путь лежит в А-лур. И это большая удача, что он сидит на спине ужасающего зверя, приводящего в трепет всех в Пал-ул-доне.
        Долина, по которой он двигался, изобиловала буйной тропической растительностью: сочная зеленая трава была по пояс человеку, заросли лиан преграждали путь, так что иногда человеку-обезьяне приходилось силой принуждать грифона двигаться вперед. Грифон был довольно строптив, но всякий раз страх перед смехотворно мизерным для него шестом заставлял его повиноваться.
        Поздно вечером Тарзан подъехал к речке, бравшей начало в Кор-ул-я. На противоположном берегу отдыхал отряд хо-донов. Увидев огромное животное, идущее прямо на них, они на мгновение застыли в ужасе, а потом врассыпную бросились в лес, ища там спасения. Тарзан успел заметить среди них пленников ваз-донов, взятых, очевидно, во время одного из набегов на вражеское селение.
        При виде бегущих и орущих людей грифон страшно зарычал и бросился в погоню, не замечая речки. Тарзану шестом, громкими криками и понуканиями с трудом удалось вернуть его на прежнюю дорогу. Грифон так рассвирепел, что не хотел повиноваться, стал еще более агрессивным и непокорным.
        Когда солнце опустилось к вершинам холмов на западе, Тарзан понял, что его план попасть в А-лур на спине грифона обречен на провал: упрямство исполина, без сомнения, усиливалось потому, что его огромный желудок все более настойчиво требовал пищи. Человек-обезьяна не знал, привязывали ли тор-о-доны грифонов на ночь, но надеялся, что утром сумеет отыскать и подозвать его. Еще один вопрос волновал Тарзана — что произойдет, когда он спустится со спины зверя? Превратится ли он в глазах грифона снова в добычу или страх перед шестом одолеет природный инстинкт хищника и утвердит превосходство человека? Но вечно сидеть на спине чудовища все равно невозможно, и Тарзан решил спуститься, пока еще не стемнело.
        Как остановить зверя, он не знал, ведь до сих пор как освоил только приемы, с помощью которых заставлял его двигаться вперед. Испробовав одно и другое средство, он догадался наконец, что надо ударить грифона шестом по носу. Зверь остановился. Рядом росло множество деревьев, куда можно было перебраться прямо со спины, но Тарзан подумал, что зверь может понять, что существо;, которое целый день управляло им, боится его, и человек вновь станет пленником злобной твари. Исходя из соображений, как только удалось остановить трицератопса, Тарзан слез на землю тем же путем, как и взобрался, слегка стукнул его шестом в бок, как бы отпуская его, и с безразличным видом спокойно отошел в сторону. Из звериной глотки раздалось удовлетворенное ворчание, и зверь, даже не взглянув на Тарзана, вошел в реку и долго стоял там, пил воду.
        Тарзан мог теперь подумать об ужине для себя. Он приготовил лук и стрелы и отправился вниз по реке искать пропитание. Через десять минут он уже держал добычу; в руках — это была одна из многочисленных антилоп, водившихся в Пал-ул-доне. Отрезав от туши, заднюю ногу,; он спрятал ее на дереве, взвалил антилопу на спину и пошел туда, где оставил грифона.
        Зверь как раз, напившись, выходил из реки. Тарзан; подражая тор-о-дону, позвал его. Тварь посмотрела на него и издала низкое утробное урчание, отвечая на призыв хозяина. Дважды пришлось Тарзану повторить клич, прежде чем животное медленной поступью двинулось к нему. Когда оно было в нескольких шагах от Тарзана, он бросил ему тушу. Грифон жадно набросился на пищу, и через мгновение антилопы не стало. Накормив свой «рабочий скот», Тарзан вернулся к дереву, где оставил ногу антилопы.
        «Если что и удерживает это чудовище около меня, — подумал человек-обезьяна, — так это уверенность, что я обязан накормить его».
        Тем не менее, когда Тарзан сытно поужинал и устроился на ночлег высоко на дереве среди колышущихся ветвей, он был далеко не уверен, что ему удастся въехать в А-лур верхом на своем доисторическом скакуне.
        На следующее утро Тарзан проснулся рано. Он опустился к нижним веткам и легко спрыгнул на землю, умылся и напился из ручья и доел остатки пищи. Закончив завтракать, он издал клич, которым тор-о-доны подзывают грифонов, потом подождал немного и повторил зов. Еще и еще несколько раз он звал грифона, но, увы, ответа не было, и человек-обезьяна вынужден был признать, что больше никогда не увидит своего «коня». Он пешком отправился в А-лур, надеясь лишь на знание языка ходонов, свою смекалку и силу.
        Уверенно и непринужденно, как будто по центральной улице Лондона, Тарзан вошел в город хо-донов А-лур. Первым человеком, обратившим внимание на его необычный вид, был маленький ребенок, игравший возле одного из домов.
        — Нет хвоста! Нет хвоста! — закричал малыш, дразня и издеваясь над ним, и вдобавок запустил в него камнем. И вдруг в изумлении застыл. Он увидел, что это существо — не хо-дон, не воин, который потерял хвост в бою. Ребенок в страхе опрометью бросился в дом.
        Тарзан же шел своим путем, навстречу судьбе. Сейчас все должно было решиться. И провидение не заставило долго ждать. За поворотом улицы он столкнулся лицом к лицу с воином хо-доном. Тот остановился, удивленно разглядывая Тарзана. Но прежде чем хо-дон успел заговорить, Тарзан обратился к нему.
        — Я чужеземец. Я пришел сюда из другой страны, — сказал он. — Я хотел бы говорить с Ко-таном, вашим повелителем.
        Воин отступил, положив руку на рукоятку ножа.
        — В ворота А-лура не войдет чужеземец, — сурово ответил воин. — В ворота А-лура входят только враги или рабы.
        — Я пришел, но я не враг и не раб, — ответствовал Тарзан. — Я пришел к вам прямо от Яд-бен-ото. Посмотрите! — и он протянул хо-дону свои раскрытые ладони, чтобы он мог убедиться, что они не такие, как у него. Потом повернулся спиной, показав, что у него нет хвоста. План его был построен на безобидной мистификации. Он припомнил ссору между Та-деном и Ом-атом, во время которой ваз-дон утверждал, что Яд-бен-ото имеет длинный хвост, а хо-дон чуть не с кулаками доказывал, что у божества вообще нет хвоста.
        Глаза воина стали круглыми от страха, в них плавал ужас.
        — Яд-бен-ото!.. — пробормотал он, и величие этого имени заставило его усомниться. — Да, правда, ты не ваз-дон и не хо-дон. И тоже правда, что у Яд-бен-ото нет хвоста... Пошли, — наконец решился он, — я отведу тебя к Ко-тану. Я простой воин и не могу решать. Пусть решает король. Иди за мной, — и все еще держа руку на рукояти ножа, вперив изумленный взгляд в Тарзана, он повел его по городу.
        А-лур, по-видимому, был большим городом и занимал немалую площадь. Дома необыкновенной архитектуры из белого камня местами стояли далеко друг от друга, местами жались в кучу.
        Жители, попадавшиеся им навстречу, угрожающе и опас ливо разглядывали Тарзана, расспрашивали о нем воина, но робко отступали, узнав, что его ведут во дворец.
        И вот, они подошли к большому скоплению домов, выходящих фасадами на обширное голубое озеро. Дома эти были сделаны из скальной породы. Несколько строений были окружены стеной, довольно высокой, выше всех тех, что Тарзан видел по пути сюда. Провожатый подвел его к воротам, охраняемым десятью воинами. Те тоже, увидев Тарзана, удивленно раскрыли глаза. Воин рассказал им о цели посещения, и их пропустили внутрь, во двор, где они остановились, ожидая, пока один из воинов пошел во дворец доложить Ко-тану о визите чужеземца. Через пятнадцать минут он вернулся в сопровождении других воинов, которые тут же стали в изумлении разглядывать Тарзана. Предводитель этой группы остановился перед человеком-обезьяной.
        — Кто ты? — спросил он. — Что ты хочешь от Ко-тана, короля?
        — Я друг, — отвечал Тарзан. — Я пришел из страны Яд-бен-ото, чтобы увидеть Ко-тана из Пал-ул-дона.
        Воина и его свиту, как видно, слова эти привели в немалое волнение. Они сбились в кучу, шептались и жестикулировали в сильном возбуждении. Наконец, старший подошел к Тарзану.
        — Как ты пришел сюда? — спросил он. — Что ты хочешь от Ко-тана?
        Тарзан высоко поднял голову, расправил плечи, встал в величавую позу, лицо его приняло надменное выражение.
        — Довольно! — не терпящим возражений тоном отрезал он. — Вы обращаетесь с посланником Яд-бен-ото, как с бродячим ваз-доном! Немедленно отведите меня к королю, или Яд-бен-ото испепелит вас своим гневом.
        Перед Тарзаном стояли дикие и необузданные люди. От них можно было ждать всего. Но Тарзан поставил на кон свою жизнь и жизнь Джейн и блефовал как мог. И ему не пришлось долго ждать. Тотчас же фигура начальника отряда изогнулась в почтительной позе, разом побледневшее лицо приняло подобострастное выражение. Он испуганно посмотрел на небо, затем протянул одну руку с раскрытой ладонью к Тарзану, другую ладонь приложил к сердцу. Это был уже знакомый Тарзану знак приветствия и дружелюбия, принятый, как он заметил, и у хо-донов, и у ваз-донов. Но Тарзан брезгливо посмотрел на протянутую руку и с отвращением отступил. Испепеляя воина гневным и надменным взглядом, он изрек:
        — Остановись, презренный! Как смеешь ты прикасаться к священному человеку, посланцу Яд-бен-ото?! Даже Ко-тану я не протяну руки! Я протяну ее только тому, кто благословляет Яд-бен-ото. Так-то вы, хо-доны в А-луре, принимаете сына моего Отца! Довольно! Я и так слишком долго и терпеливо слушаю вас!
        В планы Тарзана первоначально входило разыграть перед хо-донами само божество — Яд-бен-ото, но потом он решил, что изобразить бога, о котором, возможно, у этих людей существует совершенно точное и конкретное представление, ему будет трудно. Тут потребовалось бы незаурядное актерское мастерство. И он стал играть посланца и сына Яд-бен-ото, потому что сын бога, конечно же, получит больше почестей, чем просто посланец бога. И эта игра имела такой колоссальный успех, какого он и ожидать-то не мог.
        Все воины как один отпрянули назад и минуту стояли, застыв в столбняке. Потом, медленно приходя в себя от страха, они вразнобой залепетали какие-то жалкие, подобострастные слова, кинулись ниц и целовали землю.
        Пощади, о Дар-ул-ото, Сын Бога! — в панике закричал начальник стражи. — Помилуй несчастного старого Дак-лота! Я не узнал тебя... Не гневись же, я провожу тебя к Ко-тану. Он ждет тебя. Уйдите с дороги, змеи и паразиты, — злобно заорал он, распихивая и пиная нога ми своих поверженных в прах воинов, таким способом расчищая дорогу перед Тарзаном. Человекобезьяна сменил гнев на милость.
        — Пошли! —- сурово сказал он. — Веди меня к Ко-тану, а все эти пусть идут за мной.
        Трепещущий Дак-лот униженно повиновался. И Тарзан из племени Великих обезьян вошел во дворец Ко-тана, властелина Пал-ул-дона. 

        Глава 9
        СЫН БОГА

        Вход, через который Тарзан впервые вступил во дворец, был богато изукрашен разными узорами геометрической формы. Проходя по анфиладе комнат, он везде замечал на стенах изображения птиц, животных, фигурки людей. Убранством комнат служили каменные вазы изящной формы, драпировки из звериных шкур, но тканей он не заметил нигде. По-видимому, хо-доны пребывали в довольно низкой стадии развития, и ткачество было еще неведомо им. Тем не менее, пропорции здания, симметрия внутренних помещений и своеобразная изысканность барельефов говорили о немалом архитектурном даровании и начатках инженерного расчета строителей дворца.
        Путь Тарзана и его спутников шел через анфиладу залов и длинных коридоров к западному крылу здания, которое выходило окнами на голубое озеро. Долгое путешествие по дворцу закончилось у широкой арки, ведущей в помещение, поражающее своими размерами. Это была, по-видимому, тронная зала. Занимая собою почти всю площадь залы, в центре ее возвышалась ступенчатая пирамида. На каждой ступени, затылок в затылок, неподвижно стояли воины, а на самом верху пирамиды на троне восседал величественного вида человек, чьи шитые золотом одежды из шкур сияли на солнце.
        — Ко-тан! — воскликнул Дак-лот, обращаясь к человеку на троне. — Ко-тан и воины Пал-ул-дона! Велика честь и милость бога нашего Яд-бен-ото. Он послал к нам своего сына! — и Дак-лот, подчиняясь величию момента, отступил, драматическим жестом указуя на Тарзана.
        Ко-тан поднялся со своего трона, а воины в карауле вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть Тарзана. Те, что стояли с тыльной стороны пирамиды, живо пробрались вперед и замерли, пожирая глазами пришельца. Дак-лот же буквально смотрел в рот своему повелителю, и понемногу все взоры обратились к нему. Все ждали, что он скажет.
        Человек-обезьяна стоял, гордо выпрямившись, скрестив руки на мощной, скульптурной лепки, груди, выражение высокомерия и презрения застыло на его красивом лице, но перепуганному Дак-лоту казалось, что он полон гнева. Все застыло в безмолвии, казалось, воздух звенел от напряжения. Дак-лот весь трясся, бросая тревожные взгляды на Тарзана и умоляющие на Ко-тана. Могильная тишина воцарилась в огромной зале.
        — Кто сказал, что он Дар-ул-ото? — громом прозвучал в безмолвии голос короля. Он бросил гневный взгляд на Дак-лота.
        — О, Ко-тан! — взмолился Дак-лот. — Ведь твои глаза сами видят, что он сын Яд-бен-ото! Посмотри на его тело, на его руки, его ноги, совсем не такие, как у нас. И у него совсем нет хвоста! Совсем!
        Тарзан не мог бы сказать, действительно ли только после этих слов Ко-тан обратил внимание на те признаки, что указал ему Дак-лот, или только притворялся, что не заметил этого раньше, но только как бы судорога пробежала по его лицу. Он колебался. И вдруг заговорил молодой воин, который протолкался вперед с тыльной стороны пирамиды.
        — Ко-тан, — возбужденно закричал он, — я думаю, все так, как говорит Дак-лот. Я видел Дар-ул-ото раньше. Мы видели его вчера. Мы возвращались с пленными из Кор-ул-лула. Он сидел на спине грифона. Мы убежали в лес, нам было страшно, но я видел его хорошо, я узнаю его — это он.
        Этого довода, очевидно, вполне хватило воинам, чтобы они убедились, что перед ними действительно сын Яд-бен-ото собственной персоной. Они согласно закивали, бросая опасливые и восхищенные взгляды на Тарзана.
        Ко-тан также выглядел смущенным и пораженным, но при этом старался не терять королевского достоинства.
        — Если ты действительно Дар-ул-ото, — сказал он, обращаясь к Тарзану, — то ты понимаешь, почему мы сразу не поверили тебе. Яд-бен-ото не подал нам никакого знака, что окажет нам такую великую честь. И мы не знали, что даже он, великий бог, имеет сына. Если ты его сын, весь Пал-ул-дон окажет тебе почести, если ты врешь, будешь жестоко наказан. Я, Ко-тан, король Пал-ул-дона, все сказал.
        — И сказал хорошо, как подобает повелителю, — изрек Тарзан, — который почитает и трепещет перед лицом бога. Я рад, что ты хочешь, чтобы я доказал свое кровное родство с Яд-бен-ото, прежде чем оказать положенные мне почести. Яд-бен-ото, мой отец, дал мне наказ узнать, годишься ли ты управлять его народом. И вот теперь я вижу — Яд-бен-ото сделал верный выбор, когда вдохнул дух короля в грудь твоей матери. Хорошо, — продолжал Тарзан, — что ты хочешь удостовериться, что я не самозванец. Подойди поближе, и ты увидишь, что я не такой, как все люди. Спустись же! Негоже тебе возвышаться над сыном твоего бога.
        Ко-тан некоторое время пыжился, пыхтел, не зная, как ему поступить, чтобы не уронить королевского достоинства, но все же в конце концов сошел со ступеней и подошел к Тарзану.
        — Ну, теперь, — повелитель джунглей гордо взирал на короля, — теперь-то ты видишь, что я не из вашего племени. Твои жрецы говорили тебе, что Яд-бен-ото без хвоста. Бесхвостым должен быть и весь род бога, берущий начало от льва. И этого довольно! Ты знаешь власть Яд-бен-ото, знаешь его гнев, когда молнии сверкают в небе, неся смерть тому, кто прогневал бога. Знаешь, что только его велением идет дождь, растут деревья, цветут цветы. Ты видел рождение и смерть. Те, кто чтит своего бога, чтят его потому, что он управляет рождением и смертью. Что Яд-бен-ото сделал бы с самозванцем, назвавшимся его сыном? В этом и есть разгадка: он испепелил бы тебя, если бы ты не признал меня, он испепелит того, кто лжет о своем родстве с ним.
        С помощью такой каверзной риторики и логических парадоксов Тарзан окончательно заморочил голову Ко-та-цу. Его речь звучала столь убедительно, что нельзя было усомниться в его правоте, не усомнившись тем самым и величии Яд-бен-ото. Ко-тан был страшно доволен собой — он повел себя так, как подобает королю и мудрому человеку. Но как же вести себя с сыном бога, чем его умилостивить, он не знал. Он довольно смутно представлял себе, что такое Яд-бен-ото, но, как и все примитивно мыслящие существа, полагал, что бог своим обликом должен быть похож на человека. Нравиться ему должно то, что нравится Ко-тану, удовольствия Яд-бен-ото он представлял себе как предел удовольствий, которые испытывает он сам, но без неприятных последствий. Вот он и решил, что если он, Ко-тан, самое большое удовольствие получает от еды, то и Дар-ул-ото следует подавать пищу — обильную и вкусную, но все то, что, видимо, ему, королю, пойдет на пользу и на радость сыну бога.
        А Ко-тан любил вино, которое женщины хо-донов делали из зерна и фруктов, перетирая и настаивая их. Значит, Дар-ул-ото получит удовольствие от вина, но без головной боли, и от сытных яств, но без боли в животе. Это все будет, но что же делать сейчас? Какие почести надо оказать сыну бога сразу же, теперь?
        Только стопы повелителя касались вершины пирамиды в тронном зале, и ничья другая нога не смела осквернить ее за все время со дня основания А-лура. Итак, наивысшая почесть Дар-ул-ото в Пал-ул-доне — это взойти на королевский престол. И вот Ко-тан предложил Тарзану подняться на пирамиду и сесть на каменную скамью монарха. Они вместе поднялись, и Ко-тан намеревался уже усесться на скамью рядом с Тарзаном, но тот удержал его жестом руки.
        — Никто не может сидеть рядом с богами! — уверенно изрек он и уселся на троне. Растерянный Ко-тан смешался, но не посмел возражать, страшась гнева божества.
        — Но бог может наградить своего верного слугу, посадив его рядом с собой, — милостиво произнес Тарзан, не желая обострять чуть только наладившиеся отношения с королем. — Иди сюда, Ко-тан, я окажу тебе такую честь, и мой отец будет доволен мной.
        Тарзан применил всем давно известные приемы политики кнута и пряника: надо не только добиться боязливого благоговения Ко-тана, но и не превратить его в своего тайного врага. Он ведь не знал, насколько силен религиозный пыл короля. Он сразу заметил, что Ко-тан глубоко обижен и оскорблен тем, что должен уступить свой трон пришельцу, и сразу приблизил его к себе и обласкал. В целом результат был благоприятен для Тарзана. Честь короля была спасена, а воины вокруг глядели на него со слезами восторга и умиления его добротой.
        Тарзан повелел королю продолжать руководство государственными делами, прерванное его появлением. Решались дела королевского двора. Они в основном состояли в решении многочисленных споров и распрей между воинами, а также в выяснении отношений между племенами Талул-дона.
        Тарзан восседал на троне и наблюдал за воинами. Он стал замечать, что в королевском совете существует некая иерархия — наиболее значительные государственные мужи были приближены к трону и располагались на верхних ступенях пирамиды. Так, вниманием Тарзана завладел один из немолодых уже воинов. Стоял он лишь одной ступенькой ниже трона, а это, по-видимому, значило, что он рангом никак не менее чем вождь одного из дружественных племен, входящих в королевство Ко-тана. Это был человек огромной физической силы, с мощным торсом и сильными ногами. Большая голова с гривой волос и массивное лицо напоминали льва с выражением суровости и непреклонности. Воин этот обратился к Ко-тану с вопросом настолько неоригинальным, что в любой части света, где только существуют государства, он возникает постоянно и будет возникать, пока существует на земле человек. Вопрос был о распре по поводу границ с соседним племенем.
        Дело, о котором говорил этот воин, само по себе не заинтересовало Тарзана, но облик этого мужественного человека настолько заинтересовал его, что он стал пристально приглядываться к нему. И тут Ко-тан обратился к воину по имени. Имя его было Я-дон, и Тарзан понял, что это отец Та-дена. Пользы от такого знакомства Тарзану было немного, ведь не мог же он рассказать Я дону о дружбе с его сыном, иначе его обман тут же обнаружится.
        Наконец, все государственные дела были решены, и Ко-тан предложил сыну Яд-бен-ото посетить храм, где совершались религиозные обряды и моления великому богу. Они отправились туда вместе с королем, в сопровождении многочисленной свиты вооруженных воинов.
        Храм был частью дворца, и построен был так же, как и весь дворец. Его составляли несколько залов, о назначении которых Тарзан мог лишь догадываться. В каждом из залов было по два алтаря овальной формы — один с восточной, другой с западной стороны. Алтари эти были выдолблены из скальной породы и представляли собой горные вершины, как бы уходящие в небо, потому что крыш над алтарями не было. Западный алтарь отличался от восточного лишь цветом — он был выкрашен в коричневокрасный цвет.
        В храме королевский кортеж встретили служители храма во главе с верховным жрецом, заранее предупрежденные посланным Ко-таном гонцом. Жрецы носили на голове своеобразные уборы, каждый из которых представлял головы различных зверей, вырезанные из дерева. Это был, но-видимому, их отличительный знак. Только сам верховный жрец был без головного убора. Лицо этого старца носило черты незаурядного ума и изворотливости — глубоко посаженные глаза светились хитростью и жестокостью, в ниточку были сжаты тонкие губы.
        Тарзан при первом же взгляде на него понял, что это весьма опасный для него человек. Он не потерпит соперничества и при первой же возможности расправится с Тарзаном. Его следовало опасаться тем более потому, что верховный жрец, безусловно, является величайшим авторитетом для всех жителей Пал-ул-дона в вопросах религии и почитании бога Яд-бен-ото. К явлению сына этого божества жрец отнесся с враждебностью и подозрительностью.
        Но какие бы подозрения ни роились в его хитроумной голове, Лу-дон, верховный жрец А-лура, не стал спрашивать Тарзана о его правах на титул Дар-ул-ото. Возможно, его сдержанность объяснялась и тем, что любого неверующего и даже богохульника в глубине души гложет сомнение: а может быть, бог все же сухцествует? Так думал Ко-тан, так же мог думать и его верховный жрец.
        Может быть, поэтому, а может быть, потому, что хотел посмотреть, как будут развиваться события, но пока жрец ничем не проявлял своих сомнений. Но Тарзан видел ясно, будто читал в книге судеб, мысли этого человека: он был готов стереть с лица земли любого, кто покушается на его власть, и величайшим его желанием было сорвать маску притворства с этого самозванца.
        После взаимных приветствий Ко-тан передал Тарзана на попечение Лу-дона, и тот повел его по тем местам храма, которые счел нужным показать. Он не подводил Тарзана близко к алтарям, но когда он проходил мимо одного из них, острый нюх человека-обезьяны явственно почуял запах человеческой крови — и свежей, и уже засохшей. Дальше жрец провел его в огромное помещение, где хранились жертвоприношения Яд-бен-ото — дары многочисленных племен Пал-ул-дона. Это были вещи, разные по своей ценности, — здесь были и засушенные плоды и фрукты, и массивные, украшенные золотом сосуды, и множество драгоценностей.
        Тарзан остановился у забранного решеткой темного коридора. За решеткой томилось множество людей — и мужчин, и женщин. Среди них были хо-доны и ваз-доны. Они сидели на корточках на полу. На лицах читались безнадежность и отчаяние.
        — Кто это? — спросил Тарзан Лу дона. Это были первые его слова, первый вопрос, который он задал жрецу с тех пор, как вошел в храм, и сразу же он пожалел, что задал его. Лу-дон пристально посмотрел на него с плохо скрытым подозрением.
        — Кто это может знать, как не сын Яд-бен-ото? — ответил он каверзным вопросом.
        Но человек-обезьяна не потерял самообладание.
        — На вопросы Дар- ул-ото не отвечают вопросами, — не колеблясь сказал он. — И может быть, Лу-дону будет интересно знать, что глазам Яд-бен-ото приятна кровь лже-жреца на алтаре его храма.
        Лу-дон изменился в лице, побледнел и покорно ответил на вопрос Тарзана:
        — Это жертвы, кровью которых оросим мы западные алтари, когда Солнце вернется к твоему отцу в конце дня.
        — Кто сказал тебе, что Яд-бен-ото нравится видеть своих людей зарезанными на алтаре? — гневно вопрошал Тарзан. — Что, если ты ошибаешься?
        — Тогда многие толпы людей умерли зря, — угрюмо ответил Лу-дон.
        Ко-тан со своей свитой замерли рядом, все обратившись в слух. Несчастные жертвы в темнице, услыхав разговор Тарзана со жрецом, встали и приникли к решетке, через которую их каждый вечер уводили на смерть.
        — Освободи их! — воскликнул повелительно Тарзан, указывая рукой на несчастных. — Ты ошибаешься! Яд-бен-ото ненавистно твое жертвоприношение! 

         Глава 10
        ДОЧЬ КОРОЛЯ

        Лу-дон возвел руки к небу.
        — Это ложь и святотатство! — завопил он. Бесчисленные века жрецы великого бога каждый день приносили ему в жертву людей, и каждое утро солнце снова возвращалось к востоку. Ни разу Яд-бен-ото не дал нам знать, что он этому не рад!
        — Хватит! — отрезал Тарзан. — Только в слепоте своей ты и твои жрецы могут не заметить знаки, посылаемые богом. Ваши воины ежедневно умирают под ножами и дубинками ваз-допов, ваших охотников хватают йо и йато, каждый день погибает хоть одно селение хо-донов, и каждая смерть — это расплата за жизнь, отнятую на западном алтаре. Какой же еще знак от бога хотите вы получить, чтобы увидеть, что ему не надо ваших жертв? О, глупый жрец!
        Лу-дон молчал. Его обуял страх при мысли, что перед ним действительно сын бога. В то же время он всей душой надеялся, что это неправда. Мгновение он колебался между страхом и надеждой, но одолел страх, и он покорно склонил голову.
        — Сын Яд-бен-ото это повелел, — проговорил он, обращаясь к какому-то жрецу из своей свиты. — Убрать решетки и вернуть этих людей туда, откуда они пришли.
        Тотчас же дюжие воины взломали решетку, и из темницы хлынула толпа. Несчастные осужденные на смерть люди в этот миг могли понять только одно — свершилось чудо! Они толпой ринулись к Тарзану и упали перед ним ниц.
        Ко-тан был так же глубоко подавлен и ошеломлен, как и верховный жрец.
        — Но скажи нам, — воскликнул он, — что мы должны делать, чтобы доставить радость Яд-бен-ото?
        — Если вы хотите порадовать бога, — с достоинством ответил Тарзан, — приносите на алтарь пищу, вино или иные дары, такие, какие ценятся вашими людьми. Когда Яд-бен-ото благословит их, раздайте их вашим людям. Этими вещами забиты ваши хранилища. Я сам видел это. Будут приносить и другие дары, если ваши жрецы скажут, что это угодно богу. — Закончив речь, Тарзан величаво повел рукой в направлении выхода из храма, желая показать, что хочет покинуть храм.
        На обратном пути Тарзан заметил украшенное орнаментом строение, стоявшее несколько поодаль от других, оно и построено было как бы из другой породы. Это здание очень заинтересовало Тарзана — он заметил, что окна и двери его забраны решетками.
        — Для чего предназначено это строение? — спросил он у Лу-дона. — Кого вы там держите?
        — Там никого нет, — нервно ответил верховный жрец, — оно пусто. Когда-то там жили, но уже много лет там пусто. — И он направился к воротам, ведущим во дворец. Проводив королевскую свиту, жрецы остановились у Ворот, а Тарзан и Ко-тан с воинами вошли в сад при дворце.
        Тарзану не терпелось задать один вопрос, но он пока не решался, желая укрепиться в своих планах и окончательно развеять все сомнения в подлинности сына и посланца бога. Он хотел спросить у Ко-тана, видел ли кто в окрестностях А-лура женщину, похожую на него.
        В пиршественном зале их уже ждало обильное угощение, а когда все уселись за трапезу, Тарзан вдруг заметил, что один из рабов, разносящих пищу и прислуживающих за обедом, пристально разглядывает его. Тарзану показалось, что тот узнал его. Но человек-обезьяна, сколько ни старался, не смог припомнить, где и при каких обстоятельствах он мог видеть этого ваз-дона, не мог понять, почему тот так интересуется им. Вскоре он выбросил это из головы.
        Ко-тан многого ожидал от этого обеда и был немало удивлен и раздосадован тем, что Тарзан и не думает объедаться его угощениями. Для Тарзана же весь этот торжественный обед в его честь был утомительным и скучным мероприятием, потому что за столом никто не беседовал друг с другом, все были увлечены лишь поглощением пищи в неимоверных количествах, так что рты у всех были заняты глотанием. и жеванием. Единственными звуками, раздававшимися за столом, были чавканье и бульканье. Тарзан улыбнулся: этот обед напомнил ему, кстати или некстати, его визит в чопорный Вудхауз в Честере, к его высочеству герцогу Вестминстерскому.
        Обеду не видно было конца. Время от времени кто-нибудь, опившись здешним вином, валился, как сноп, и храпел. К кощу трапезы в зале трезвыми и бодрствовавшими остались лишь Тарзан и рабы, прислуживавшие за обедом. Тарзан с облегчением поднялся и обратился к черному волосатому рабу, стоявшему возле него:
        —Я хочу спросить. Покажи, где я могу лечь. — И Тарзан в сопровождении раба вышел из зала.
        Тогда тот раб, что проявлял к. человеку-обезьяне непомерный интерес, подошел к одному из своих товарищей. Тот стоял, с испугом глядя вслед удаляющемуся Тарзану.
        — Если ты прав, — сказал он, — они подарят нам свободу, но если ты ошибаешься, что тогда с нами будет?! О, Яд-бен-ото, помилуй нас!
        — Но я прав! — закричал другой.
          — Тогда есть только один человек, которому можно это сказать. Я слышал, что ему очень .не, понравилось, что Дар-ул-ото привели в храм, и этот самозванец в храме страшно разгневал Лу-дона. Лу-дон теперь боится и ненавидит его.
        — Ты знаешь Лу-дона? — спросил его товарищ.
        — Я работал в храме, — ответил тот.
        — Тогда пойди и скажи ему, но пусть он сначала пообещает нам за это свободу.
        Черный ваз-дон пошел в храм и попросил дозволения увидеть Лу-дона, верховного жреца, по делу чрезвычайной важности. И хоть время было позднее и Лу-дон удалился на покой, он все же принял его. Когда он услышал его рассказ, то не только пообещал свободу ваз-дону и его товарищу, но и посулил множество подарков.
        ...В то время когда раб беседовал с верховным жрецом в храме А-лура, человек, опоясанный лентами патронов, пробирался по склону Пастар-ул-веда. Заходящее солнце бросало на него последние лучи и золотило бликами его медные патроны и свисающий с пояса нож...

        Раб привел Тарзана в комнату, выходящую окнами на озеро перед дворцом. Это, скорее всего, была спальная комната — никакого убранства в ней не было, зато была широкая лежанка, похожая на те, что он уже видел в селении ваз-донов. Это был просто каменный выступ в стене, покрытый множеством звериных шкур. Переполненный впечатлениями, Тарзан сразу улегся на лежанку и уснул, и засыпая, в полудреме только успел еще подумать о том, что мучивший его вопрос, где его жена Джейн, остался без ответа.
        Тарзан проснулся, как всегда, с рассветом. Поднявшись, он отправился побродить по дворцу, чтобы узнать побольше о его обитателях. В этот час комнаты дворца были еще пустынны, и он беспрепятственно шел длинными коридорами и галереями, попадая из зала в зал. Так без цели кружа по дворцу, Тарзан неожиданно оказался в обширном дворе, находящемся, видимо, в центре дворцовой постройки. Посреди этого двора высилась стена, а за ней качали ветвями деревья. Это был сад или парк, но зачем же он окружен стеной? Тарзан был заинтересован и решил узнать, что бы это значило. Он пошел вдоль стены, надеясь найти ворота. Но обойдя вокруг стены, он не нашел не только ворот, но даже калитки, окна, ни малейшей лазейки. Это не остановило Тарзана: он решил пробраться в сад, и он сделал это. Его не пугало, что там, за стеной, может быть, живут дикие звери, или, скажем, змеи. Любопытное место! Ведь оно недоступно даже обитателям дворца. Для чего же разбит этот сад и окружен непроходимой стеной? Гадать можно было очень долго, а Тарзан всегда предпочитал действовать. Ему почему-то казалось, что там, в парке, он узнает
что-нибудь о Джейн.
        Без особых трудов Тарзан преодолел стену и спрыгнул вниз. Райская картина открылась его взору. Да, это был сад, созданный рукой опытного садовника. Здесь росли великолепные деревья, меж деревьями бежали искусственные ручейки, сливаясь в небольшие озерца, во всех направлениях разбегались желтые дорожки, в тени деревьев скрывались замшелые гроты, вдоль дорожек и по берегам водоемов цвели яркие цветы.
        Полный восхищения, бродил Тарзан по саду, как всегда, ступая бесшумно. Пройдя миниатюрный лес, Тарзан наткнулся на прелестную клумбу с цветами и замер, отдыхая на них взором. И тут, не замечая Тарзана, спиной к нему, из кустов появилась молодая, грациозная женщина, первая женщина, увиденная им за целые сутки. Да,
        Тарзан вспомнил, что ведь и в самом деле, он не встретил ни одной женщины с тех пор, как вошел во дворец.
        Прелестная, изящная женщина стояла посреди прекрасного сада у цветущей клумбы и задумчиво поглаживала головку пестрой птички, доверчиво сидящей у нее на руке. У ее ног уселась черная рабыня из ваз-донов.
        Тарзан отступил назад, намереваясь незаметно скрыться в листве, но в этот миг женщина повернулась и заметила его.
        Она глядела на него с удивлением, но без страха.
        — Кто ты? — спросила она. — Как ты посмел войти в Запретный Сад?
        Услышав голос своей госпожи, служанка вскочила на ноги и поглядела на Тарзана.
        — О, Тарзан. Яд-гуру! — в ее голосе звучало и изумление, и облегчение, и надежда.
        — Ты знаешь его? — молодая женщина обернулась к рабыне, а Тарзан успел предостерегающе прижать палец к губам, чтобы Пан-ат-лин — а это была именно она — не выдала его.
        Пан-ат-лин молчала, не зная, что ответить госпоже, лихорадочно ища выход из ситуации.
        — Я думала... — она запнулась, — но я ошиблась... Я подумала — это тот, кого я видела раньше в Кор-ул-грифе...
        Белая женщина смотрела с сомнением то на Тарзана, то на Пан-ат-лин.
        — Но ты не ответил мне, незнакомец, кто ты? — настаивала она.
        — Значит, ты не слышала о пришельце, которого вчера принял король? — поинтересовался Тарзан.
        — Ты хочешь сказать, что ты Дар-ул-ото?! — в благоговейном ужасе воскликнула она.
        — Да, это я, — с достоинством ответил Тарзан. — А ты кто?
        — Я О-ло-а, дочь Ко-тана, короля, — проговорила она.
        Да, это была О-ло-а, виновница изгнания Та-дена, та, которую он не переставал любить. Тарзан приблизился к принцессе.
        — Дочь Ко-тана, — и Тарзан благословляюще простер руку над ее головой, — Яд-бен-ото доволен тобой, и в знак своего расположения он сохранил для тебя того, кого ты любишь.
        — Я не понимаю, — ответила она, и краска смущения залила ее лицо. — Ву-лат — гость во дворце моего отца... Но ведь ему ничто не грозит, он в безопасности. Это мой жених, я помолвлена с Ву-латом, — и девушка печально опустила голову.
        — Но ведь не By-лата ты любишь! — сказал Тарзан.
        О-ло-а вся вспыхнула и потупила взор.
        — Разве я чем-то прогневила всемогущего бога? — пробормотала она.
        — Нет, — ответил ей Тарзан. — Я уже сказал тебе: Яд-бен-ото доволен тобой и ради тебя сохранил жизнь Та-дена.
        — Яд-бен-ото все знает, — благоговея, прошептала девушка.. — И сыну его ведомо все...
        Но Тарзану вовсе не с руки было прослыть всеведущим, и он горячо возразил:
        — Нет! Я знаю только то, что укажет мне Яд-бен-ото, и не больше.
        — Но скажи мне, — молила девушка, — мы будем с Та-деном вместе? Скажи! Сын великого Яд-бен-ото ведь знает будущее!
        Но считаться ясновидящим Тарзану тоже было ни к чему.
        — Я ничего не знаю о будущем, — уклончиво толковал он, — кроме того, что поведал мне Яд-бен-ото. Но я думаю, что тебе не нужно бояться будущего, если будешь верна Та-дену и его друзьям.
        — Ты видел его? — допытывалась О-ло-а. — Скажи мне, где он?
        — Да, — ответил Тарзан, — я его видел. Он был с Ом-атом, вождем Кор-ул-я.
        — Он пленник ваз-донов?! — ужаснулась девушка.
        — Не пленник, а почетный гость, — ответил человек-обезьяна. — Постой! — воскликнул он вдруг, как бы в озарении подняв лицо к небу. — Молчи. Я слышу голос Яд-бен-ото, моего отца.
        Обе женщины, как подкошенные, упали на колени, в страхе закрыв лицо руками, пораженные мыслью о грозной близости всемогущего бога. Наконец Тарзан коснулся плеча О-ло-а.
        — Встань! — велел он. — Яд-бен-ото поведал мне, что девушка-рабыня родом из селения Кор-ул-я, где сейчас находится Та-ден, и что она невеста Ом-ата, вождя племени Кор-ул-я.. Ее имя Пан-ат-лин.
        О-ло-а вопросительно посмотрела на Пан-ат-лин. Та кивнула головой. Ее простой ум не способен был понять, что же происходит, и она уже была готова поверить всему, что услышала от Тарзана.
        — Все так, как он говорит, — в растерянности прошептала она.
        О-ло-а пала на колени и приникла лбом к ногам Тарзана.
        — Я ничтожная подданная Яд-бен-ото, — воскликнула она. — Он оказал мне великую честь, обратил на меня свой взор. Это огромная радость для меня.
        — Мой отец будет доволен, если ты поможешь Пан-ат-лин целой и невредимой вернуться в свое селение.
        — Какое дело великому Яд-бен-ото до таких, как она? — спросила она презрительно.
        — Бог один и для ваз-донов, и для хо-донов. Он властвует над птицами, зверями, травами, цветами, над всякой живой тварью, над всем сущим на земле. Если Пан-ат-лин поступает правильно, она будет более угодна богу, чем дочь Ко-тана, если она поступает неверно.
        — Я покоряюсь воле Яд-бен-ото, — смиряясь, ответила О-лоа. — Я помогу ей попасть домой, если смогу. Но лучше передай повеление отца, о Дар-ул-ото, самому королю, моему отцу.
        — Тогда держи ее при себе и следи, чтобы с ней не случилось никакой беды.
        О-ло-а с печалью взглянула на Пан-ат-лин.
        — Мне привели ее только вчера, — вздохнула она. — У меня было много рабынь, но эта мне нравится больше всех. Мне жаль расставаться с ней.
        — Но ведь у тебя останутся другие рабыни, — урезонивал ее Тарзан.
        — Да, — уныло ответила она, — есть и другие, но Пан-ат-лин только одна.
        — Много рабов приводят в город? — поинтересовался Тарзан.
        — Да, — ответила девушка.
        — А много чужеземцев приходит в город? ‘
        Она отрицательно покачала головой:
        — Только хо-доны с другой стороны долины Яд-бен-ото, но они не чужеземцы.
        — Значит, я первый чужеземец, вошедший в А-лур?
        Почему, о сын великого Яд-бен-ото, ты задаешь
         такие вопросы мне, ничтожной О-ло-а? — спросила она.
        — Я ведь уже сказал тебе, — отвечал Тарзан, — только сам Яд-бен-ото знает все.
        — Тогда если бы он хотел, чтобы ты знал, он сказал бы тебе об этом.
        Тарзана немало позабавило, как девушка побила его его же оружием. Одновременно он догадался, что она об этом не хочет говорить, пытается выкрутиться, уйти от прямого ответа на его вопрос. Стало быть, ей было что скрывать.
        — Так, значит, недавно к вам приходили чужеземцы? — настаивал он.
        —  Я не могу сказать тебе, —девушка явно не знала, как уйти от ответа. — Всегда во дворце моего отца много всяких слухов, но что может знать женщина?
        — Значит, такие слухи были? — добивался Тарзан.
        — Сюда, в Запретный Сад, дошел только один слух, — ответила она.
        — Речь, наверное, шла о женщине, не похожей на вас, хо-донов? спросил Тарзан, и сердце его замерло в ожидании ответа.
        Девушка колебалась. Она растерянно оглядывалась по сторонам, как бы искала, куда скрыться. Но Тарзан приковал ее своим пылающим взором.
        — Нет! — наконец выдохнула она. — Я не могу говорить. Если это интересно сыну бога, значит, это очень важно, и гнев отца будет страшен, если я скажу об этом.
        — Именем Яд-бен-ото я повелеваю тебе говорить! — грозно приказал Тарзан, простирая к ней руки. —Именем Яд-бен-ото, в чьих руках судьба Та-дена!
        Девушка дрожала всем телом, краска отхлынула от ее лица.
        — Пощади! — взмолилась она, и колени ее подкосились. — Пощади его! Я скажу дабе .все, что знаю!
        — Скажешь что?! — раздался вдруг голос из. кустов, окружающих поляну. Этот возглас был полон ярости, угрозы. Все трое разом обернулись, И их глазам предстал Ко-тан, выходящий из кустов. Гнев исказил его черты. Но при виде Тарзана лицо его стало’жалким и растерянным.
        — Дар-ул-ото! — воскликнул он. —Я не знал, что ты здесь. — Он склонил голову и, исподлобья с опаской поглядывая на Тарзана, сказал: .
        — В Запретный Сад нельзя входить даже сыну Великого бога. 
        Это был вызов, но Тарзан понял, что Ко-тан все же не может преодолеть страх суеверного человека перед своим богом..
        — Пойдем со мной, Дар-ул-ото, — произнес тот. — Я не знаю, что глупое дитя сказало тебе, но я, Ко-тан, приказываю О-ло-а сейчас же уйти к себе, — он показал рукой на противоположный конец сада.
        Принцесса послушно повернулась и пошла в ту сторону, куда показал отец. Пан-ат-лин следовала за нею.
        — Мы пойдем сюда, — сказал Ко-тан и повел Тарзана прочь.-Они вошли в грот, охраняемый двумя .воинами, и вышли Во двор.
        В угрюмом молчании направился Ко-тан во дворец. Здесь, у входа, его поджидали воины и вожди племени. Скрываясь за их спинами, в толпе стоял и JIy-дон, верховный жрец. В его лице было столько коварства и злобы, что, увидев его, Тарзан понял, что хорошего ожидать не приходится. Старец готов был нанести решающий удар своему тайному врагу. Человек-обезьяна следом за королем вошел в комнату, и дверь за ними закрылась.
        Как только они удалились, к Лу-дону подошел младший жрец. Некоторое время между ними шел тихий разговор — они о чем-то шептались. Потом верховный жрец сказал своему собеседнику:
        — Возвращайся во дворец принцессы и приведи ее черную рабыню.
        И тот удалился. Лу-дон же направился в свой храм.
        Через некоторое время к Ко-тану вошел воин и объявил:
        — Лу-дон, великий жрец, просит короля прийти в храм. Он желает, чтобы король пришел один.
        Ко-тан кивнул и сказал, обращаясь к Тарзану:
        — Я скоро вернусь, Дар-ул-ото. Мои воины и мои слуги в твоем распоряжении.

         Глава 11
        ПРЕДАТЕЛЬСТВО

        Только через час король возвратился к Тарзану. Все это время Тарзан бродил по дворцу, рассматривая его богатства. Он как раз рассматривал рисунки на стенах комнаты и был так поглощен этим занятием, что не заметил, как вошел король. Когда он обернулся на шум шагов и увидел короля, то был поражен переменой, происшедшей в нем. По-видимому, он перенес страшное потрясение — лицо его было бледно, руки дрожали, глаза округлились от страха. Он явно сдерживал гнев, пытаясь побороть страх. Он на что-то решился.
        Вслед за ним вошли множество воинов, и моментально толпа запрудила комнату.
        — У тебя плохие известия? — спросил у него Тарзан.
        Король произнес нечто нечленораздельное и посмотрел
        по сторонам, как бы ища поддержки. Воины ждали его слова. Он вперил испепеляющий взор в человека-обезьяну и, воздев руки кверху, воскликнул:
        — О, Яд-бен-ото! Будь моим свидетелем! Я делаю это не по своей воле! — И он вытянул руку с указующим перстом к Тарзану. — Схватить его! JIy-дон, верховный жрец, клянется, что он — самозванец!
        Сопротивляться такому множеству воинов было бесполезно. Да Тарзан и не хотел подвергать себя риску. Теперь, когда перед ним мелькнул проблеск надежды, когда он знал, что Джейн наверняка была здесь, что она, возможно, еще жива, он должен был во что бы то ни стало все узнать о ней и, если не поздно, спасти. О-ло-а, не сказав по сути ничего, сказала очень много. Любящее сердце Тарзана отказывалось верить в гибель леди Джейн, он горячо надеялся и верил, что она жива. Он до последней минуты будет бороться за ее спасение.
        Он бесстрашно смотрел на надвигающуюся на него толпу.
        — Остановись! — призвал он, протягивая вперед отстраняющим жестом руку. — Что все это значит?
        — Лу-дон поклялся, что у него есть доказательства, что ты не сын Яд-бен-ото, — ответил Ко-тан. — Он требует привести тебя в тронный зал, там тебя ждут твои обвинители. Если ты сын Яд-бен-ото, тебе нечего бояться. Но помни, что в этом деле верховный жрец выше короля. Я лишь исполняю его волю.
        Тарзан понял, что и сейчас Ко-тан не уверен, что он самозванец, и на всякий случай хочет застраховаться.
        — Ну, что же, пусть твои воины схватят меня, — спокойно сказал он Ко-тану, — если, конечно, Яд-бен-ото не испепелит их на месте, как испепелит любого, кто без моей воли дотронется до меня.
        Эффект был мгновенный. Воины из передних рядов в ужасе отпрянули назад.
        Человек-обезьяна улыбнулся и сказал:
        — Не бойтесь, я пойду в тронный зал своей волей. Я хочу видеть этих несчастных богохульников, что меня обвиняют.
        В тронном зале возникло новое затруднение и новые разногласия: Ко-тан не хотел уступать Лу-дону права на верхнюю площадку пирамиды, Лу-дон же, в свою очередь, не хотел стоять ниже короля, а Тарзан настаивал на том, что никто не смеет стоять выше него. Весь юмор этой ситуации по достоинству мог оценить лишь Тарзан.
        Я-дон предложил всем троим усесться на трон, но этому горячо воспротивился Ко-тан, вопя, что никто из смертных не смеет воссесть на трон и что для троих там не хватит места. Тарзан прервал эти дрязги вопросом:
        — Скажите же, кто мой обвинитель и кто мой судья?
        — Лу-дон — твой обвинитель, — объяснил Ко-тан.
        — И Лу-дон — твой судья, — добавил верховный жрец, недобро глядя на Тарзана.
        — Значит, меня будет судить тот, кто меня обвиняет? — смеясь, спросил Тарзан. — Так не лучше ли обойтись без этих формальностей и попросить Лу-дона сразу уже вынести мне приговор?
        Тарзан насмешливо поглядывал на Лу-дона. Тот, конечно, заметил и иронию, и насмешку в словах Тарзана. Он окончательно разъярился. Но возразить было нечего, и он молча глядел на Тарзана, пыхтя от злости. Ко-тан и его воины, без сомнения, не могли не признать правоту Тарзана и справедливость его слов. Все молчали. Тогда вперед вышел Я-дон и вынес мудрое решение.
          — Только Ко-тан, наш король, имеет право судить в тронном зале, — сказал он, — пусть он услышит обвинения Лу-дона и выслушает тех, кто подтвердит обвинения.
         Однако король не пришел в восторг от такого предложения. Он искал лазейку, чтобы отвертеться от ответственности.
        — Это дело религии, — сказал он. — А короли Пал-ул-дона никогда не вмешивались в такие дела.
        — Тогда пусть суд будет в храме, — закричал один из вождей, который тоже не хотел нести никакой ответственности за исход дела.
        Лу-дона такое решение очень устраивало. Он даже подумал, как это он раньше не догадался сразу вести самозванца в храм и судить его там.
        — Ты прав, — сказал он. — Грех этого человека совершен против храма. Тащите его туда.
        Тарзан притворился разгневанным.
        — Сына Яд-бен-ото никто не смеет схватить и тащить! — воскликнул он. — Но остерегайся, Лу-дон! После суда, возможно, из храма выволокут тело жреца-отступника, из того храма, имя бога которого он осквернил. Подумай об этом, Лу-дон, не безумствуй!
        Он надеялся испугать Лу-дона, но, увы, слова его не достигли цели. Жрец был непреклонен.
        «Вот этот человек, — подумал Тарзан, — властвует над умами и чувствами целого народа. Он, конечно, уверен, что знает о религии больше, чем кто бы то ни было из его соплеменников. Он прекрасно понимает всю ложность моих притязаний, так же, как и фальш той религии, которую проповедует. Что ж, мы прекрасно понимаем друг друга. Мы сразимся».
        Тарзан решил сыграть на своем равнодушии к любым обвинениям. Ко-тан и его воины все еще боялись, а может быть, и верили ему. Пожав плечами, он сошел с лестницы.
        — Дар-ул-ото безразлично, в каком месте Лу-дон будет хулить и гневить бога. Гнев Яд-бен-ото настигнет его повсюду — и здесь, в тронном зале, и в храме.
        Король и воины облегченно вздохнули и пошли следом за Тарзаном в храм.
        В храме Тарзан занял место у западного алтаря, а верховный жрец встал напротив — у восточного алтаря.
        Когда Тарзан поднялся на жертвенную площадку алтаря, то взглянул в углубление в его верхней части, и то, что он там увидел, заставило его отпрянуть в отвращении и ужасе. В углублении, заполненном водой, плавало голое тельце новорожденного младенца.
        — Что это значит? — в гневе воскликнул он, обернувшись к Лу-дону.'
        — A-а, так и этого ты не знаешь! — злорадно рассмеялся тот. — Это еще раз доказывает, что ты самозванец. Тот, кто выдает себя за сына своего отца, должен бы знать, что с последними лучами заходящего солнца белый камень западного алтаря обагряет кровь взрослых, а когда солнце восходит, его взгляд попадает на западный алтарь,1 и сердце его радуется при виде смерти новорожденного младенца каждое утро. Призрак его следует за солнцем, пока призрак взрослого не придет к нему и не отведет его вечером к Яд-бен-ото. Даже малые дети хо-донов знают это, а тот, кто называет себя сыном Яд-бен-ото, не знает.
        Если этого доказательства мало, вот еще одно. Иди сюда, ваз-дон! — позвал он, показывая на высокого черного раба, стоящего в группе таких же черных рабов.
        Раб безмолвно приблизился.
        — Скажи нам, что ты знаешь об этом существе! — приказал ему Лу-дон, указывая на Тарзана.
        — Я видел его раньше, — робко начал ваз-дон. — Я из племени Кор-ул-лула. Однажды мы встретили воинов из Кор-ул-я на гребне скалы между нашими селениями. Среди врагов был вот этот человек, они назвали его Тарзан-Яд-гуру-дон, и он, правда, был страшный. Он бросился один против десяти, но его стукнули дубинкой, и он упал на землю, как простой человек. Мы связали его и отвели в наше селение, но он отрезал голову воину и убежал, а голову привязал к ветке внизу, в долине.
        — Слово раба против слова бога! — воскликнул Я-дон, и раньше симпатизировавший Тарзану.
        — Это еще не все, — Лу-дон враждебно взглянул на Я-дона. — Показание принцессы, очевидно, важнее, чем показания этого человека, хоть это, может быть, не понравится отцу, сын которого, богохульник, сбежал из А-лура.
        Рука Я-дона сама потянулась к ножу у пояса, но воины, что были рядом, удержали его.
        — Ты в храме Яд-бен-ото, Я-дон, — уговаривали они шепотом его, и могучий вождь молча проглотил оскорбление Лу-дона, в душе еще больше возненавидев его.
        Ко-тан повернулся к Лу-дону.
        — Что может сказать моя дочь? — спросил он. — Вы приведете принцессу сюда?
        — Нет, — ответил Лу-дон, — здесь есть та, которая расскажет все вместо нее. Приведи рабыню принцессы, — обратился он к младшему жрецу.
        Вскоре ввели Пан-ат-лин.
        — Принцесса О-ло-а была одна в Запретном Саду с этой рабыней, — стал рассказывать младший жрец, — когда из кустов вышел этот человек, называющий себя сыном Яд-бен-ото. Принцесса сказала, что когда эта рабыня увидела его, она закричала, называя его по имени — Тарзан-Яд-гуру, так же, как назвал его раб из Кор-ул-лу-ла. Эта женщина не из Кор-ул-лула, а из Кор-ул-я, селения, с воинами которого его видели. Принцесса говорила еще, что когда эту рабыню привели к ней, она рассказала принцессе, как спасалась от тор-о-дона в Кор-ул-грифе, о том, как их преследовали два огромных грифона, и о том, как этот человек увел из за собой, а она спаслась. Потом ее взяли в плен воины в Кор-ул-луле.
        — Разве не ясно, что это существо — не бог?! — возопил Лу-дон, потом внезапно повернулся к Пан-ат-лин. — Он говорил тебе, что он сын Яд-бен ото?
        Девушка в испуге отшатнулась.
        — Отвечай, рабыня! — приказал ей Лу-дон.
        — Он не похож на простого человека, — робко ответила Пан-ат-лин.
        — Он сказал тебе, что он сын Яд-бен-ото? Отвечай на вопрос! — допытывался Лу-дон.
        — Нет, — призналась она чуть слышно, бросив на Тарзана виноватый взгляд. Он ответил дружеской улыбкой.
        — Это не доказывает, что он — не сын бога, — вступил Я-дон. — Почему вы думаете, что бог кричит везде: «Я бог! Я бог!» Вы когда-нибудь слышали такое? Ты слыхал, Лу-дон? Почему его сын должен делать то, чего не делает отец?
        — Довольно! — завопил Лу-дон. — Всем ясно — это самозванец. И я, верховный жрец бога Яд-бен-ото, приговариваю его к смерти. И если я не прав, пусть Яд-бен-ото поразит меня молнией на этом самом месте.
        В храме наступила такая тишина, что слышно было, как плещется вода у берега озера. Лу-дон стоял с лицом, обращенным к небесам, с простертыми кверху руками. Жрецы, воины и король, замерев в священном страхе, ждали правосудия небес.
        Тишину прервал Тарзан.
        — Бог, мой отец, не хочет знать тебя, Лу-дон. Он отвернул от тебя свой лик. Я могу доказать это перед жрецами и всем народом.
        — Докажи же, самозванец!
        — Ты назвал меня самозванцем, ты говоришь, что я простой смертный, а не сын бога, что я обманщик. Зачем же ты просишь бога покарать тебя, а не меня? Проси Яд-бен-ото спасти твою честь и поразить меня.
        И вновь наступила тишина.
        — Ты не осмеливаешься, — улыбнулся Тарзан, — ты знаешь, что меня он поразит не быстрее, чем тебя.
        — Ты лжешь! — закричал Лу-дон. — Я сделал бы это, если бы не получил от Яд-бен-ото указания о твоей судьбе.
        Хор восхищенных голосов зазвучал в стане жрецов. Ко-тан со своей свитой хранили молчание. Они были в смятении. Они все втайне ненавидели Лу-дона, по ни один не осмеливался возвысить голос против него. Ни один? Нет, один такой человек здесь все-таки был. Это был Я-дон, справедливый, бесстрашный человек, обликом своим и отвагой подобный льву.
        — Нет, Лу-дон, поступай честно, — громко сказал он. — Навлеки молнии Яд-бен-ото на этого человека, если ты уверен в его вине!
        — Довольно! — злобно рявкнул Лу-дон. — Давно ли Я-дон стал верховным жрецом! Хватайте пленника, — велел он воинам и жрецам, — утром он умрет той смертью, которую изберет для него Яд-бен-ото.
        Воины еще колебались, но низшие жрецы, фанатически преданные Лу-дону, кинулись к Тарзану.
        Тарзан знал, что игра его проиграна. Хитрость и дипломатия больше не помогут ему. Он мог теперь рассчитывать только на оружие и силу своих мускулов, что было ему гораздо более по душе. И вот первого же жреца, а бросившегося на него, встретил не благостный посланец небес, а разъяренный зверь, сильный, как дьявол.
        Алтарь, с которого отбивался Тарзан, был почти у ямой стены. Во время жертвоприношений здесь стоял только верховный жрец. Теперь же там стоял Тарзан, позади него верховный жрец, впереди же, наверное, сотни две воинов и жрецов.
        Жрец, решивший отличиться и первым схватить Тарзана, набросился на него, пытаясь взять его за руку.
         Вместо этого его самого сжали стальные пальцы. Тарзан схватил его за ногу, поднял, перевернул в воздухе и держал высоко над алтарем головой вниз. Но к нему подбирались другие воины, готовые схватить и стащить вниз человека обезьяну, а сзади крался с ножом Лу-дон.
        Все решали мгновения. Прежде чем жрецы и воины могли догадаться, что на уме у осужденного, Тарзан развернулся и изо всей силы швырнул визжащего жреца прямо в Лу-дона и тут же прыгнул на вершину алтаря, а оттуда — на стену храма.
        — Кто поверил в то, что Яд-бен-ото забудет своего сына? — крикнул он в лицо преследователям, стоя на верху стены, и скрылся по другую ее сторону.
        В изумленной и растерянной толпе преследователей было по крайне мере два человека, чьи сердца исполнились радостью за Тарзана. Это были Пан-ат-лин и Я-дон, который улыбался во весь рот.
        Жрец, которого Тарзан бросил в Лу-дона остался лежать с размозженной головой у стены, а верховный жрец от удара свалился на землю, но быстро вскочил на ноги. Он растерянно огляделся по сторонам, и страх исказил его черты — он не заметил, как и куда исчез Тарзан.
        — Хватайте его! — истерично завизжал он и затопал ногами. — Хватайте богохульника! — Он вертелся на месте волчком, заглядывая под алтарь, пытаясь обнаружить беглеца, смотрел вверх, на небо, в бессильной злобе рвал на себе волосы. Все это было так комично, так утомительно, что воины стали потихоньку посмеиваться и прыскать в кулак.
        Жрецы суетились, подталкивая воинов, чтобы заставить их догонять беглеца, но те не спешили в погоню. Ко-тан тоже молчал и никаких приказов им не давал. Он был втайне рад неудаче Лу-дона и выжидал, когда сам жрец отдаст распоряжение преследовать Тарзана вне дворца. А Лу-дон, хоть и ярился без меры, не знал, куда послать воинов. Наконец один из жрецов объяснил ему, каким образом скрылся Тарзан.
        Тут уж все необходимые распоряжения были отданы, и жрецы с воинами высыпали из храма на поиски человека-обезьяны. Его последние слова, сказанные им со стены храма, вряд ли убедили кого-либо в его божественном происхождении, но воины были восхищены силой и ловкостью этого человека, а кроме того, все втайне радовались, что верховный жрец был посрамлен и оскандален. Ореол таинственности и всемогущества, окружавший жреца, потускнел, и теперь они видели в нем не грозного владыку, а комика, фата, придворного шута.

         Глава 12
        НЕЗНАКОМЕЦ

        В то время как жрецы и воины А-лура обследовали храм и дворец в поисках Тарзана, полуобнаженный человек, опоясанный лентами с патронами, приближался к Кор-ул-я, спускаясь по обрыву вниз, в долину. Он шел легкой и свободной поступью, но был постоянно настороже, готовый встретить любую опасность. Легкий ветерок дул с гор ему в спину, и только уши и глаза могли сказать ему об опасности, таившейся впереди. Путь его пролегал по берегу ручья.
        Вдруг человек остановился. Из-за поворота тропинки перед ним возник высокий белый воин, почти обнаженный, лишь львиная шкура, подпоясанная кожаным поясом, скрывала его наготу. Мужчина был вооружен только тяжелой дубинкой, да с пояса свисал короткий ноле в ножнах. Это был Та-ден, в одиночестве охотившийся во владениях своего друга, вождя Кор-ул-я. Он с любопытством взирал на пришельца, впрочем, без особого изумления. Он уже видел и хорошо знал одного такого же человека — это был Тарзан — Яд-гуру-дон. Незнакомец был одной крови с Тарзаном и, наверное, такой же сильный и бесстрашный, если смог проникнуть в страну Пал-ул-дон. А сколько себя помнил Та-ден, сюда пробрался один только Тарзан. Та-ден без опаски смотрел ему в лицо — с таким человеком он не мог враждовать.
        Незнакомец первым подал знак, протянув раскрытой ладонью руку к Та-дену, заявив этим о дружеских намерениях. Приблизившись на несколько шагов к Та-дену, незнакомец остановился.
        Та-ден обрадовался тому, что этот человек, очевидно, из одного племени с Тарзаном, выразил ему доверие.
        — Кто ты? — спросил Та-ден. Но незнакомец только удрученно пожал плечами и покачал головой — он не понимал Та-дена.
        Знаками он попытался объяснить Та-дену, что идет по следу, и след привел его сюда из-за гор. Он показал рукой направление, откуда они втроем — Тарзан, Ом-ат и Та-ден —. спустились с горы. Та-ден понял, что пришелец шел по следу Тарзана, и решил узнать, друг он Тарзану или враг.
        Незнакомец изумленно, как некогда Тарзан, разглядывал длинный хвост Та-дена и необычные пальцы его ног. Он был обрадован, что первый житель этой страны отнесся к нему дружелюбно. Слишком долго он боролся с опасностями в этой враждебной стране.
        Та-ден, увлеченный новым приключением, тотчас забыл об охоте. Он отведет незнакомца к Ом-ату, и они вместе постараются выяснить намерения этого человека. Знаками он показал пришельцу, что просит пойти с ним, и они направились к скалам, где жил народ Ом-ата.
        Подходя к селению, они видели женщин и детей, работающих под охраной мужчин. Они собирали травы и фрукты, из которых состояла значительная часть рациона ваз-донов. Здесь же, на поле под скалой, сеяли хлеб.
        При виде этих существ незнакомец потянулся к луку и колчану со стрелами, потому что они были черными, как ночь, и покрыты густой шерстью. Но Та-ден успокоил его жестом. Ваз-доны сбежались к ним, и посыпалось множество вопросов на непонятном языке, который, однако, хорошо понимал его провожатый. Они не выказывали к незнакомцу никакой враждебности, и он понял, что попал к друзьям.
        Отсюда до пещер уже было рукой подать. И вот они уже у подножия скалы. Та-ден был уверен, что этот человек, столь похожий на Тарзана, сумеет с легкостью взобраться вверх по колышкам. И он не ошибся. Незнакомец без труда освоил это искусство и взбирался вслед за Та-деном с таким проворством, словно бы всю жизнь занимался этим. Вскоре они были уже у пещеры Ом-ата.
        Но вождя в пещере не оказалось, он вернулся лишь к полудню. А пока они ждали хозяина, пещеру посетило множество черных мужчин, женщин и детей. Они шли сюда, влекомые любопытством, подолгу разглядывали пришельца и расспрашивали о нем Та-дена.
        Незнакомец все больше удивлялся их мирному нраву, простодушной сердечности, и был бы немало удивлен, если бы ему сказали, что эти добрые и милые существа еще совсем недавно, до появления Тарзана, не выносили даже вида живого чужака в своем селении.
        Наконец вернулся Ом-ат, и гость сразу понял, что это вождь. Это видно было по его гордой осанке, повелительным жестам, непреклонному выражению лица, да и по отношению к нему черных воинов, оказывающих ему подобающее почтение. Пришелец с восхищением разглядывал это великолепное, мощное существо, которое стояло перед ним, пока Та-ден рассказывал ему, где и как они встретились и что он уяснил из импровизированного «рассказа» пришельца.
        — И я уверен, Ом-ат, — заключил хо-дон, — что он ищет Тарзана — Страшного человека.
        При звуке знакомого имени, которое он сразу уловил в невнятной для него речи, незнакомец просиял.
        — Тарзан! — закричал  он. — Тарзан-обезьяна! — И знаками старался объяснить им, что он ищет Тарзана и обязательно должен его отыскать.
        Он произносил это имя с такой теплотой и искренней улыбкой на лице, что оба поняли, почувствовали, что он — друг Тарзана и не намерен причинить ему зло. Но Ом-ат хотел в этом убедиться. Он указал на нож незнакомца и, повторяя имя Тарзана, схватил Та-дена и изобразил, будто наносит ему удар ножом. Потом вопросительно посмотрел на пришельца.
        Тот энергично замотал отрицательно головой и, поло жив руку на сердце, прижал ее другой рукой в знак своей искренности и чистосердечности.
        — Он друг Тарзана-Яд-гуру! — воскликнул Та-ден.
        — Или друг, или лжец, — резюмировал Ом-ат.
        — Тарзан! — горячо говорил незнакомец, —Вы знаете его? Он жив? О, боже, если бы я только мог говорить на вашем языке!..
        И снова он с помощью жестов пытался выяснить, где сейчас Тарзан. Он произносил это имя и указывал в разных направлениях пальцем, произнося вопросительно «Э?», «Э?». Это было понятно всякому. Но Ом-ат всякий раз отрицательно качал головой, показывая, что, хотя он и понимает вопрос, ответить на него не может. Потом по мере сил попытался рассказать незнакомцу все, что знал о Тарзане.
        Он называл пришельца Йор-дон, что на языке Пал-ул-дона означает «незнакомец». Он указал на солнце и сказал «аз». Он повторил это слово несколько раз, потом поднял руку, растопырил пальцы и указательным пальцем другой руки прикоснулся по очереди к каждому пальцу, повторяя при этом слово «аденен». Незнакомец понял, что он имеет в виду цифру «5». Снова Ом-ат указал на солнце и, описывая указательным пальцем дугу с востока на запад, повторил два слова — «аз аденен». Ясно, что он имел в виду пять дней, пять ночей, что прошли со времени какого-то события. Ом-ат затем показал пещеру, возле которой они стояли на карнизе, произнося имя Тарзана и имитируя походку человека двумя пальцами по скале. Этим он хотел сказать, что Тарзан вышел из пещеры и спустился вниз пять дней назад. Но дальнейшее повествование было недоступно языку жестов, и Ом-ат тяжело вздохнул.
        Незнакомец показал, что он понял, и знаками дал понять, что он собирается и дальше искать Тарзана.
        — Давай пойдем с ним, — предложил Ом-ат, — Мы ведь еще не наказали воинов Кор-ул-лула за смерть друга.
        — Уговори его подождать до завтрашнего утра, — сказал Та-ден. — Объясни ему, что можешь со своими воинами напасть завтра на Кор-ул-лул. Только на этот раз не убивай пленных. Возьми как можно больше живьем. От них мы узнаем о Тарзане.
        — Велика мудрость хо-дона! — воскликнул Ом-ат. — Будет так, как ты говоришь. Возьмем пленных и заставим их рассказать, что они знают. Потом мы отведем их к Кор-ул-грифу и сбросим со скалы вниз.
        Та-ден улыбнулся. Он знал, что может случиться совсем наоборот и они вообще не только не возьмут никого в плен, но и сами обратятся в бегство, в лучшем случае схватят одного. Но он также хорошо знал, что Ом-ат ненавидит своих соседей, что не колеблясь исполнит задуманное, если представится возможность.
        Объяснить свой план незнакомцу и получить его согласие не составляло особого труда. Он подумал о том, что вместе с большим вооруженным отрядом сильных воинов ему будет легче и безопасней разыскивать Тарзана. ^
        Он провел ночь на груде шкур на лежанке в одной из пещер, а когда поднялся рано утром, сотня первобытных воинов уже была готова к походу.
        Они перешли реку и по дороге к Кор-ул-лулу встретили одинокого воина ваз-дона, который, трясясь от страха, пробирался к своему селению в долине. Они взяли его в плен. Он окончательно сник, не сомневаясь, что его немедля убьют.
        — Отведите его в Кор-ул-я, — велел Ом-ат одному из своих воинов, — и держите его там, пока я не вернусь.
        Пленного, несказанно удивленного отсрочкой, увели, и отряд стал пробираться к вражескому селению, соблюдая все возможные предосторожности. Удача в это утро улыбнулась Ом-ату: вскоре ему представилась возможность сразиться с врагом — они наткнулись на отряд воинов из Кор-ул-лула, вышедший в поход.
        Бесшумно, как тени, укрылись воины Ом-ата в листве на деревьях по обеим сторонам тропы. Враждебные воины, не подозревая о засаде, уверенно шагали по своей земле, где они узнавали каждый камешек. Вдруг безмятежную тишину этого утра разрушил дикий крик.
        Этот крик был сигналом для воинов Кор-ул-лула. Они изготовились к бою, и долины огласились их диким воинственным кличем. Враги схлестнулись. Дубинки летали и свистели в воздухе. Потом каждый из воинов выбрал себе противника, и сражение продолжалось. Сверкали на солнце ножи, сыпались градом удары, и черные шкуры окрасились алой кровью.
        В схватке незнакомец смешался с черными телами его друзей и врагов. Только зоркие глаза и сообразительность помогали ему отличать воинов Кор-ул-лула от его друзей. Перед битвой он успел заметить, что набедренные повязки у них отличаются: у воинов Кор-ул-я они были из шкуры пятнистого льва, а на воинах Кор-ул-лула шкуры были без пятен, а иначе их невозможно было бы отличить друг от друга.
         Ом-ат, разделавшись с первым врагом, взглянул на Иор-дона. «Он дерется, как лев, — подумал вождь. — Он очень силен. Он точно, из одного племени с Тарзаном-Яд-гуру». И тут же его отвлек следующий нападавший на него противник.
        Воины сражались до полного изнеможения. Из сил выбились все, кроме чужеземца, которому усталость; казалось, была неведома: Он без устали сражался со все новыми и новыми противниками, а когда не было свободных, он нападал на тех, кто. стоял в стороне и старался отдышаться.
        И все это время он не снимал со спины странную вещь, которую Ом-ат принял за какое-то невиданное оружие, но не мог понять, как им пользоваться, ведь Йор дон ни разу не пустил его в ход. Ом-ат удивлялся, зачем это он обременяет себя такой обузой, мешающей свободно двигаться. Но несмотря на это, незнакомец двигался по-кошачьи легко.
        Сражение утихало. Немногие из воинов Кор-ул-лула еще держались на ногах. Наконец, Ом-ат приказал окружить пятерых воинов, еще не свалившихся от ран, и взять их в плен.
        Возвратясь в свое селение, Ом-ат велел приводить к нему пленных по одному, и у каждого он спрашивал, что Он знает о Тарзане. Все они, не сговариваясь, рассказывали одно и то же: Тарзан пять дней назад попал к ним в плещ но убил охраняющего его воина и сбежал, унося с собой отрезанную голову незадачливого стража. Но о дальнейшей судьбе Тарзана они не могли сказать ничего. И тут вспомнили о пленном, взятом утром, еще до сражения.
        Узнав, чем они интересуются, этот пленник попросил жизнь и свободу для себя и пятерых его соплеменников в награду за свой рассказ.
        — Я знаю об этом страшном человеке, — сказал он. — Я видел его вчера и знаю, где он. Оставьте нам жизнь и отпустите нас домой, и я все расскажу вам.
        — Ты расскажешь нам и так, — хмуро изрек Ом-ат, — или мы тебя убьем.
        — Значит, вы все равно меня убьете. Пусть же все, что я знаю, умрет вместе со мной. Я ничего не скажу.
        — Он прав, Ом-ат, — урезонил его Та-ден. — Обещай ему, что они получат свободу.
        — Хорошо, — решил Ом-ат, — Говори, пленник. Когда ты все расскажешь мне, ты и твои друзья вернетесь домой. Мы вас не тронем.
        — Это было так, — начал пленный свое повествование. — Три дня назад я охотился вместе с другими воинами у подножия Кор-ул-лула, недалеко от места, где вы меня сегодня схватили. На нас напали хо-доны, их было много, они взяли нас в плен. Нас отвели в А-лур. Пятерых взяли рабами, а двоих и меня заперли в пещере храма. Нас готовили в жертву богу Яд-бен-ото.
        Мы завидовали тем, кто стал рабом. Они будут жить, а мы умрем. Но вчера случилось вот что.
        В храм пришел король, и с ним вместе пришел странный белый человек без хвоста. Все воины и жрецы ему кланялись, и даже король почитал его. Тут он подошел к решетке, где мы сидели, я увидел, что это Тарзан Яд-гуру-дон. Я узнал его. Это он был у нас в плену, в Кор-ул-луле. Все называли его Дар-ул-ото, ^сыном бога. Он спросил, для чего нас держат за решеткой. Ему сказали, что мы жертвы для Яд-бен-ото. И тогда он очень рассердился и велел верховому жрецу отпустить нас. И нас выпустили. Хо-донам разрешили вернуться домой, а нас вывели из А-лура и оставили на дороге. Нас было трое, и оружия у нас не было. Поэтому жив остался я один. Я все сказал.
        — Это все, что ты знаешь о Тарзане? — строго спросил Ом-ат.
        — Да, это все, — отвечал пленник. — Могу еще сказать, что мы слышали по дороге домой от хо-донов, что тот, кого они зовут JIy-доном, разозлился на него и сказал, что он самозванец, что его выведут на чистую воду и казнят. А теперь, вождь Кор-ул-я, отпусти нас.
        Ом-ат кивнул.
        — Идите своей дорогой, — сказал он. — Аб-он, возьми воинов и охраняйте их до самого Кор-ул-лула. Йор-дон, обратился он к пришельцу, — пошли со мной.
        И он повел гостя на вершину скалы. Когда они стояли на гребне, Ом-ат показал на долину Яд-бен-ото, в сторону белокаменного А-лура, сиявшего в лучах солнца.
        — Тарзан — Яд-гуру там! — сказал он, и Йор-дон понял его. 

        Глава 13
        В ЗАПРЕТНОМ САДУ

        Тарзан спрыгнул вниз со стены храма. Что же делать дальше? Он не может бежать из А-лура, пока не узнает, что сталось с его женой. Но что он сможет предпринять, как скрыться в городе, где каждый узнает его и все будут преследовать?
        Только одно место в этом городе знал Тарзан, место, где он мог найти временное убежище. Это — Запретный Сад принцессы О-ло-а. Там растут деревья, густой кустарник, в которых можно затаиться. Там есть вода и фрукты. Дитя джунглей, Тарзан мог скрываться там хотя бы некоторое время, пока продолжается погоня. Но как пробраться туда по дворцовым дворам, где то и дело появляются люди?
        «Да, — подумал он, — всемогущ Тарзан в своих родных джунглях. Но в городах, где обитают люди, он ничуть не сильнее их...»
        Путь был только один. Надо идти подземными ходами, той дорогой, где они шли утром с Ко-таном, возвращаясь во дворец из сада. Он заметил тогда, что ходов под землей было множество, но это его не страшило. У него такой нюх, что он с легкостью найдет дорогу по своим же следам. Он помнил запах подземелья, и вскоре, как и предполагал, нашел вход туда под задней стеной храма и спустился вниз по лестнице.
        Он не боялся встретиться с кем-нибудь в подземелье, — все жрецы, да и прочие, кто мог быть посвящен в тайну подземных ходов, сейчас были в храме, собравшись на судилище. Думая так, Тарзан без опаски шел подземным коридором, как вдруг из-за поворота перед ним лицом к лицу возник жрец. Тарзан не растерялся и, выхватив нож, всадил его тому в грудь по самую рукоять. Затем оттащил тело убитого в маленькую комнатку за поворотом, откуда жрец, по всей вероятности, и появился.
        Что ж, и этот инцидент Тарзан решил обратить себе на пользу. Он опустил тело жреца на пол, снял с него жреческий головной убор и ножом отхватил хвост под самый корень. Затем отрезал узкую полоску кожи от набедренной шкуры жреца и крепко привязал ее к верхней части хвоста. Этот хвост он привязал сзади к львиной шкуре, которая прикрывала его бедра. Так он стал хвостатым. Потом водрузил себе на голову жреческий убор. Теперь его, по крайней мере на первый взгляд, трудно было отличить от прочих жрецов. Правда, его новоприобретенное украшение безжизненно свисало вниз и хлопало его по ногам, но и тут Тарзан нашел выход. Он замечал, что наиболее важные и степенные хо-доны, да и ваз-доны имели обыкновение держать кончик хвоста в руке. Так поступил и он.
        Пройдя по коридору, он дошел до небольшого подземного зала, который надо было пересечь, чтобы продолжить путь. В этом зале было довольно много воинов и рабов, но никто из них не обратил на него внимания, и он спокойно прошел по залу, углубляясь в лабиринт ходов, ведущих к Запретному Саду. Ходы сузились, и запах улавливался все явственней, так что Тарзан довольно легко и без приключений добрался до того грота, который вел в Запретный Сад. Выйдя из грота, Тарзан настороженно прислушался, но здесь пока было тихо. Вокруг не было ни души.
        Тарзан, неслышно ступая, пошел по саду. Он наткнулся на высокий кустарник, такой густой, что в нем легко могли укрыться десять человек. Забравшись в него, Тарзан терпеливо ждал, что еще принесет ему судьба. Сидя здесь, поблизости от стены, он вскоре услышал оттуда, извне, возбужденные голоса людей, и понял, что погоня приблизились вплотную к стене Запретного Сада.
        Он сидел так долго, затаясь и держа в руках огромный жреческий убор, как вдруг почувствовал, что он здесь не один. К нему приближались легкие шаги босых ног, и вот появилась принцесса О-ло-а. Она в одиночестве гуляла по саду, грустная и задумчивая, и на глазах блестели слезинки.
        Вслед за тем острый слух его уловил приближение других шагов. Это были мужчины. Они ступали уверенно и твердо. Они догнали принцессу, и Тарзан увидел, что это были два жреца.
        — О-ло-а, принцесса Пан-ул-дона, — проговорил один из них, обращаясь к девушке, — незнакомец, что назвал себя сыном Яд-бен-ото, только что сбежал от ярости Лу-дона. Лу-дон разоблачил его и осудил на смерть. Его ищут в храме, во дворце и в городе. Нас послали обыскать Запретный Сад. Король сказал, что утром он видел его здесь, но король не может понять, как он прошел мимо стражи.
        — Его здесь нет, — ответила О-ло-а. — Я все время здесь, в саду, но никого не видела и не слышала. Если хотите, можете искать.
        — Нет, мы не будем искать, — решил жрец. — Он не мог сюда войти незамеченным. И еще раньше нас сюда пошел жрец. Он тоже заметил бы его.
        — Какой жрец? — недоуменно спросила О-ло-а.
        — Который прошел мимо стражи до нас. Стражник нам сказал, — объяснил жрец.
        — Я не видела его.
        — Он, наверное, вышел через другой ход, — заметил второй жрец.
        — Да, конечно, — ответила О-ло-а, — но мне удивительно, что я его не видела.
        Жрецы поклонились принцессе и удалились.
        — Глупые, как Буто-носорог, — пробормотал Тарзан, который считал носорога самым глупым существом. — Таких перехитрить ничего не стоит.
        Только успели скрыться жрецы, в саду раздались торопливые шаги.
        — Пан-ат-лин! — воскликнула О-ло-а. — Что случилось? Ты испугана, как лань!
        — О, принцесса Пал-ул-дона! — раздался взволнованный голос. — Они хотели убить его! Они чуть не казнили незнакомца, который называл себя сыном Яд-бен-ото!
        — Но ведь он убежал от них! — успокаивала ее принцесса. — Ты была там. Расскажи мне все.
        — Он прыгнул на стену храма, как кошка! Они ищут его. Жрец Лу-дон найдет его и казнит! О, принцесса! Если они найдут его, что будет? Я молю бога, чтобы не нашли!
        — Почему ты молишь бога за богохульника? Он заслужил смерть! — сдвинув строго брови, сказала О-ло-а.
        — Но ведь ты не знаешь его! — воскликнула Пан-аг-лин.
        — А ты? — нахмурилась принцесса, — Сегодня утром ты обманывала меня. Рабыни О-ло-а не смеют вести себя так. Значит, он тот самый Тарзан-Яд гуру, о котором ты рассказал вчера? Говори, женщина! Говори правду!
        — Пан-ат-лин из Кор-ул-я, — гордо произнесла девушка, — никогда не врет, чтобы защитить себя!
        — Тогда скажи мне, что ты знаешь о Тарзане-Яд-гу-ру, — настаивала О-ло-а.
        — Я знаю, что он очень храбрый, — ответила Пан-ат-лин, — и что он спас меня от тор-о-дона и грифонов. Я уже рассказывала тебе. Да, это тот человек, который был здесь утром. И я даже сейчас думаю, может быть, он все-таки сын Яд-бен-ото. Он не похож на других людей. Он смелый и добрый. Он мог причинить мне зло, а вместо этого защитил меня. Он мог спастись сам, а спас меня. Все это потому, что он друг Ом-ата, вождя Кор-ул-я. Я должна была стать его женой. Но меня схватили и увели в плен.
        — Да, он и правда необыкновенный, — в задумчивости пробормотала О-ло-а. — И не похож на других мужчин. И не только телом. Он не похож ни на одного воина Пал-ул-дона...
        — И разве он не знает все о Тадене? — подхватила Пан-ат-лин. — Он знает, где Та-ден. Он не мог бы знать это, если бы не был сыном Яд-бен-ото.
        — Может быть, он видел Та-дена, — предположила принцесса.
        — Но как он мог знать, что ты любишь Та-дена? — отпарировала Пан-ат-лин. — Нет, если даже он не бог, он выше ваз-донов и хо-донов.
        Он шел по моим следам от пещеры Ис-сата до Кор-ул-грифа, хотя я там прошла давно. Кто может это? И где в Пал-ул-доне девушка найдет защитника и друга мужчину?
        — Да, может быть, Лу-дон ошибается, может быть, он и правда бог, — размышляла О-ло-а под впечатлением горячих речей Пан-ат-лин.
        — Но бог он или нет, он слишком хороший. Он не должен умереть! —воскликнула Пан-ат-лин. — Если бы я могла спасти его! Если он будет жив, он вернет тебе Та-дена, принцесса.
        — Нет, теперь уже поздно, — понурилась и тяжело вздохнула О-ло-а. — Завтра меня отдадут Бу-лоту.
        — Это тот, кого приводил вчера твой отец?
        — Да, урод с круглым лицом и огромным животом, — с отвращением воскликнула принцесса. — Он жирный и ленивый. Он не охотится и не сражается. Он только ест и пьет, думает только о своих рабынях и как бы набить свой жирный живот... — слезы заблестели у нее на глазах, но она тряхнула головой, как бы отгоняя мрачные мысли. — Ладно, Пан-ат-лин. Пойди нарви мне этих красивых цветов. Я положу их сегодня с собою в постель. Это мои любимые цветы. Я хочу запомнить их запах, ведь их не будет в селении Мо-сар у отца Бу-лота. Давай собирать их вместе. Мы наберем их много-много... Я люблю их больше всего на свете. Это любимые цвета Та-дена...
        Девушки подошли к кустам, где прятался Тарзан. Цветы цвели повсюду в таком изобилии, и Тарзан надеялся, что они не доберутся до него.
        — О, посмотри, Пан-ат-лин, — воскликнула принцесса. — Это король всех цветов! Я никогда не видела такого чудесного цветка. Нет! Подожди! Я сама его достану. Пусть ничья рука его не коснется, только моя, — и О-ло-а стала пробираться к кусту, где цвел этот цветок. А рос он прямо над головой Тарзана.
        Дело приняло такой неожиданный оборот, что и помыслить нельзя было скрыться. Он надеялся только, что судьба будет к нему по-прежнему благосклонна, и дочь Ко-та-на не заметит его. Но когда девушка обламывала стебель цветка, взгляд ее опустился и глаза встретились со спокойным и приветливым взглядом человека-обезьяны.
        Она отпрянула, громко вскрикнув, а Тарзан поднялся и встал в полный рост.
        — Не бойся, принцесса, — успокоил он ее. — Я друг Та-дена.
        Пан-ат-лин в волнении бросилась к нему.
        — О, Яд-бен-ото! Это он!
        Тарзан пытливо глядел на обеих:
        — Ответьте — вы выдадите меня Лу-дону?
        Пан-ат-лин бросилась на колени перед О-ло-а.
        — Принцесса! О, принцесса! — молила она. — Не выдавай его!
        — Но Ко-тан, мой отец... Если он узнает, он не простит мне, — испуганно шептала О-ло-а. — Хоть я и принцесса, Лу-дон потребует принести меня в жертву Яд-бен-ото!
        — Но ведь они не узнают, пока ты сама не скажешь, — убеждала горячо Пан-ат-лин. — А я никогда не выдам!
        — О, скажи мне, незнакомец, — взмолилась О-ло-а, — ты правда бог?
        — Сам Яд-бен-ото не больше бог, чем я, — правдиво, как мог, ответил Тарзан.
        — Но почему же ты хочешь убежать от своих людей, если ты бог? — спросила она.
        — Когда боги спускаются на землю и живут среди смертных, они, как смертные, становятся такими же уязвимыми. Сам Яд-бен-ото, появись он здесь, перед вами, во плоти, не смог бы избежать удара кинжалом.
        — Ты видел Та-дена, ты говорил с ним? — спросила О-ло-а, волнуясь.
        — Да, я видел Та-дена и не только говорил с ним, — отвечал человек-обезьяна. — Мы целый месяц провели вместе.
        О-ло-а хотела спросить еще о чем-то, и Тарзан даже догадывался, о чем, но она так смущалась, что он не мог смотреть на нее без улыбки.
        — И... — наконец решилась она. — И он все еще любит меня? — она зарделась и потупилась.
        — Да! — уверил ее Тарзан. — Та-ден говорит только об О-ло-а и ждет не дождется дня, когда увидит ее.
        Против ее воли на лице девушки расцвела улыбка, но тут же погасла, сменяясь унынием, и на глазах появились слезы.
        — Но завтра меня отдадут Бу-лоту... — произнесла она, едва сдерживая рыдания, — Я всегда буду несчастной, тосковать и ждать Та-дена, а он никогда не придет ко мне...
        — Если бы не Лу-дон, я мог бы помочь тебе, — Тарзан на секунду задумался. — И кто знает, может быть, смогу помочь.
        — Ах! — воскликнула девушка, молитвенно сложив руки. — Если бы ты только мог, Дар-ул-ото! Я знаю, ты поможешь! Пан-ат-лин рассказала мне, какой ты добрый и храбрый.
        — Только Яд-бен-ото предвидит грядущее, — уклончиво ответил Тарзан. — Ну, а теперь идите к себе, чтобы вас ни в чем не заподозрили.
        — Да, мы идем, — сказала О-ло-а, — но Пан-ат-лин вернется и принесет тебе поесть. Я буду молить за тебя
        Яд-бен-ото, чтобы ты смог спастись. Я думаю, Яд-бен-ото будет доволен мной и поможет мне.
        Девушки убежали, а Тарзан вновь спрятался в кустах.
        Когда стемнело, Пан-ат-лин принесла ему еду. Наконец-то они были одни, и Тарзан, затаив дыхание, задал ей заветный вопрос, ответ на который он так и не получил утром.
        — Скажи мне, Пан-ат-лин, ты что-нибудь знаешь о слухах, о которых говорила О-ло-а? Какой таинственный пришелец спрятан в храме? Ты слышала об этом что-нибудь?
        — Да, — ответила Пан-ат-лин. — Я слышала от рабов. Об этом говорят шепотом, а вслух боятся. Говорили, что странная женщина спрятана в храме. Лу-дон хочет, чтобы она стала его женой, и Ко-тан тоже хочет ее. Но они боятся друг друга и не берут ее.
        — Ты не знаешь, где она спрятана? — Тарзана охватила тревога.
        — Нет, — ответила девушка. — Откуда я могу знать? Я не знаю, правда это или нет. Я сказала тебе все, что слышала.
        — Они говорили об одной женщине?
        — Нет, говорили о двух. Еще об одной, которая пришла с той странной женщиной, но никто не знает, где она и что с ней.
        — Спасибо тебе, Пан-ат-лин, — сказал Тарзан, —Может быть, ты помогла мне больше, чем сама думаешь.
        — Я хотела бы тебе помочь. Я надеюсь помочь тебе, — сказала она на прощанье.
        — И я надеюсь! — пылко воскликнул Тарзан, оставшись один. Он долго еще стоял, глядя невидящим взором в темноту сада. 

         Глава 14
        ДЖЕЙН

        Как только наступила ночь, Тарзан собрался в путь. Он водрузил на голову жреческий убор и привязал к шкуре хвост. Он решил не проходить еще раз мимо стражи, особенно так поздно, — это может показаться подозрительным. Поэтому он неслышно прокрался к стене сада и взобрался на дерево, росшее у самой ограды, по ветвям перебрался через стену и спрыгнул во двор.
        Избегая ненужных встреч, он подобрался к храму с задней стороны. Он двигался по самым темным и безлюдным местам, и он знал, куда идет. Тарзан искал маленькое строение, украшенное орнаментом, окна и двери которого были зарешечены. Утром он проходил там вместе с Лу-доном и спросил верховного жреца, для кого предназначено это здание. Лу-дон ответил тогда, что там давно никто не живет. Подозрение о том, что он солгал, сейчас перешло в уверенность.
        Теперь он был здесь один. Дом этот был трехэтажным и стоял поодаль от остальных зданий. Вход был забран решеткой, вырезанной из камня, в центре которого красовался барельеф, изображающий голову грифона. Узкие окна закрыты были такими же решетками.
        Оглядевшись вокруг, Тарзан подошел к дверям. Подергал решетку и убедился, что сокрушить ее не сможет. Но должна же она как-то открываться? Тщательно обыскав решетку, Тарзан нашел запор, настолько хитроумный, что невозможно было догадаться, как он действует. Разбить его, не поднимая шума, он тоже не мог.
        Ну что ж, остаются еще окна. Он осмотрел их одно за другим — результат был тот же. В крайнем случае, если не найдет другого способа проникнуть в дом, он просто разобьет оконную решетку. Если они не поддаются его хитрости, то его нечеловеческой силе наверняка поддадутся.
        Обходя дом со всех сторон, Тарзан внимательно его изучал. Время от времени он останавливался и прислушивался, но все вокруг безмолвствовало. Он стал осматривать стены. Как и многие строения в городе, здание было украшено орнаментом. И тут Тарзан заметил, что кое-где в стену вбиты колышки, оставленные, очевидно, теми, кто выполнял орнамент. Для человека-обезьяны не составляло особого труда взобраться по этим колышкам и выбоинам орнамента. Он лез по стене, осматривая окна. Нигде не было признаков жизни. Наконец он достиг окон второго этажа. Они тоже были забраны решетками, но, в отличие от других, он заметил на них занавески из шкур. Но и здесь он не задержался надолго, решив попытаться проникнуть в дом с крыши. Возможно, в крыше есть отверстия, такие, как в тронном зале Ко-тана.
        Пролезая мимо окон третьего этажа, он вдруг сквозь решетки увидел, что внутри горит свет. И тут же ему в ноздри ударил запах, мгновенно превративший его в дикого, страшного самца из племени Керчака. Таким внезапным и глубоким было это превращение, что с уст Тарзана готов бы сорваться клич Больших обезьян, и лишь страшным усилием воли он подавил его.
        И тут же он услышал голоса, доносившиеся из глубины комнаты. Один был голос Лу-дона, требовательный и настойчивый. В ответ раздался другой голос гордый и презрительный. Голос этот был до боли знаком Тарзану.
        Забыв о благоразумии и осторожности, человек-обезьяна мощным ударом кулака выбил решетку вместе с рамой, и осколки полетели внутрь, на пол комнаты. Тарзан ринулся в отверстие и влетел в комнату. Поднявшись на ноги, он бросился вперед, но в комнате было пусто и тихо. Он назвал имя, имя, которое его губы не произносили долгие месяцы.
        — Джейн! Джейн! — звал он. — Где ты? — Но тишина была ему ответом.
        Вновь и вновь звал он любимую, искал ее ощупью в темноте. Его звал и манил тонкий аромат, оставленный Джейн. Он не мог бы спутать его ни с одним другим запахом. Этот запах говорил ему, что она где-то здесь, совсем рядом. В его ушах еще звучал ее голос, ее нежный голосок, в гневе звеневший твердостью и непоколебимостью. Ах, если бы он был осторожен и рассудителен, не поддался порыву! Может статься, он уже держал бы ее сейчас в объятиях, а отомщенный JIy-дон лежал бы бездыханный у его ног. Но что толку сейчас заниматься самообвинением? Надо найти Джейн.
        Он споткнулся в темноте о что-то невидимое, и вдруг пол начал уходить из-под ног, и он упал вниз, в кромешную тьму. Всем телом грохнулся на гладкую поверхность и заскользил но ней вниз, как по желобу. И тут же сверху раздался отвратительный злорадный смех, и голос, ненавистный Тарзану, прокричал: «Возвращайся к своему отцу, Дар-ул-ото!»
        Скольжение закончилось ударом о каменный пол. Прямо перед собой он увидел решетку, а за ней озеро все в лунных бликах. Было тихо. Но вскоре откуда-то издалека стали слышны шаги. Они приближались. Это не были шаги человека. Это был большой и тяжелый зверь. Вот уже слышно его дыхание. Он приближался, привлеченный звуком падения. Тарзан не видел его в темноте, но знал, что он уже близко. Совсем рядом раздался оглушительный рев. Тарзан узнал его. Это был рев грифона.
        Тарзан подумал, что надо любым способом избежать схватки, в которой у него не было шансов на победу. Нельзя было воспользоваться и уже испытанным способом приручения грифона. Зверь плохо видит в темноте, и кроме того, этот грифон, возможно, был заключен здесь с раннего детства и не был выдрессирован тор-о-донами. То, что имело успех в естественных условиях обитания грифона и при дневном свете, здесь не годилось. Этот грифон явно исполнял роль палача для непокорных.
        Во что бы то ни стало столкновения со зверем надо было избежать. Как бы безнадежно ни было положение, в котором очутился Тарзан, какую бы досаду он ни испытывал, его согревала мысль, что Джейн жива. Он нашел ее! Его поиски, скитания и лишения были не напрасны. Теперь Тарзан не принадлежал себе. С этой минуты он лишь орудие для спасения Джейн.
        Стремительно и бесшумно, как бестелесный дух, пробирался сын джунглей к противоположной стене, подальше от грифона. Тот же передвигался во тьме только по звукам и теперь, как машина, пер на то место, куда с таким грохотом упал Тарзан. А человек-обезьяна неслышно двигался вдоль стены, пока не добрался до того коридора, откуда выскочил грифон, и побежал по нему.
        Тоннель этот, высокий и широкий, вероятно, специально был предназначен для прохода колоссального зверя. Коридор шел вниз с небольшим уклоном.
        Вновь сзади раздался топот огромной твари, и теперь Тарзан пожалел, что не остался в комнате. Там он мог бы затаиться, и грифон не увидел бы его во тьме. Ужасающий рев сотрясал стены коридора. Безумием было бы сейчас остановиться и встретить это воплощение ярости криком «Ви-оо!», и Тарзан бежал по коридору все быстрее и быстрее, а сзади его догоняла тварь, упустившая свою добычу.
        И вот в конце коридора забрезжил слабый свет. Тарзан с новой надеждой устремился туда. Перед ним возник большой водоем, залитый лунным светом. Бассейн был окружен круглой отвесной стеной. И тут из тоннеля вышел грифон. Тарзан отступил к краю водоема. Дальше пути не было. Грифон сослепу озирался в поисках своей добычи Терять было нечего, и Тарзан выкрикнул «Ви-оо!». Грифон тут же развернулся, направил три своих рога на жертву и, оглашая воздух ужасающим ревом, бросился на Тарзана. Бежать было некуда. Позади была вода, а впереди — мгновенная смерть. Огромная туша уже почти касалась его, когда Тарзан, мгновенно развернувшись, прыгнул в темную воду.

        Надежда умерла в ее груди.
        Долгие месяцы заключения она боролась за свою жизнь. Надежда то появлялась, то вновь угасала. И вот Джейн Клейтон поняла, что все кончено. Все кончилось в тот миг, когда она предстала перед верховным жрецом Лу-доном в своей тюрьме, в храме Грифона в А-луре.
        Время и тяжкие испытания не тронули ее. Она была по-прежнему мила и прелестна — так же стройна была ее точеная фигура, лицо дышало прежним обаянием. И именно это погубило ее. Лу-дон страстно желал ее. Низшие жрецы были не опасны, она их не боялась. Но власть Лу-дона была безгранична. Весь Пал-ул-дон трепетал перед ним. Он был готов на все, чтобы добиться своего, и спасения от него не было.
        Ко-тан, король Пал-ул-дона, тоже хотел обладать ею, но боялся соперничества с могущественным Лу-доном. От притязаний Лу-дона она тоже была избавлена до поры до времени. Верховный жрец, несмотря на всю свою наглость, в свою очередь опасался короля с его многочисленными воинами.
        И вот, наконец, настал тот момент, когда Лу-дон, отбросив все колебания, пришел в темницу Джейн под покровом ночи, чтобы заявить свои права на нее. Она решительно отвергала его притязания, чтобы оттянуть время, но прекрасно понимала, что все это бесполезно.
        Лу-дон двинулся к ней, чтобы схватить ее. Старческое морщинистое лицо его собралось в отвратительную плотоядную улыбку, похотливо горели маленькие, глубоко запавшие глазки. Джейн содрогнулась от омерзения, но не испугалась и не отпрянула от него. Она стояла, гордо выпрямив стан, высокомерно подняв подбородок, устремив мимо него взгляд, будто его и не было. Он прочел на ее лице глубочайшее презрение и отвращение к нему, и это распалило его еще сильнее. Да, он будет обладать ею! Вот она, перед ним, гордая и неприступная, как королева, может быть, даже богиня. Вот она, достойная супруга верховного жреца! Вот он почти уже касается ее.
        — Ты не посмеешь! — промолвила она, гневно сверкнув глазами. — Один из нас будет мертв, но ты ничего не добьешься!
        Он все подкрадывался к ней, как крыса, ощерив зубы в омерзительной, похотливой гримасе.
        — Любовь не убивает, — раздался его лающий смех.
        Он схватил ее за руку, и в этот момент под сокрушительным ударом вдребезги разлетелась решетка окна. Куски камня с грохотом упали на пол. В отверстие окна в комнату ворвалась какая-то человеческая фигура.
        Джейн Клейтон заметила изумление и безмерный испуг на лице жреца. И в то же мгновение Лу-дон прыгнул в сторону и потянул за какой-то кожаный ремень, свисавший с потолка. И сейчас же сверху опустилась перегородка, отделив их от этого человека и заслонив от него свет.
        Чуть слышно из-за перегородки раздавался какой-то зов, но голос и слова она различить не могла. Потом Лу-дон дернул за другой шнурок. Что бы это значило? Джейн не пришлось долго гадать. Шнурок вернулся в прежнее положение, и на лице Лу-дона появилась злорадная улыбка. Он дернул за первый шнурок, и перегородка поднялась.
        Лу-дон побежал в ту часть комнаты, что была за перегородкой, стал на колени и, нагнувшись над зиявшим в полу отверстием, закричал в него:
        — Возвращайся к своему отцу, Дар-ул-ото!
        Отодвинув защелку, удерживавшую крышку люка.
        Лу-дон поднялся на ноги. Крышка плотно прилегла к полу, будто никакого отверстия никогда здесь и не было.
        JIy-дон повернулся к леди Джейн.
        — Ну, а теперь, о великолепная!.. — плотоядно воскликнул он, и вдруг осекся. — Я-дон! Что ты здесь делаешь?
        Джейн Клейтон обернулась и увидела у входа в комнату мощную фигуру немолодого уже воина. Его мужественное лицо с крупными, выразительными чертами своей величественностью напомнило ей льва.
        — Я пришел от Ко-тана, моего короля, — ответил он. — Король велел увести незнакомку в Запретный Сад.
        — Как посмел король поступать так со мною, верховным жрецом Яд-бен-ото? — в ярости завопил Лу-дон.
        — Это приказ короля, я сказал, — спокойно и невозмутимо ответил Я -дон, не выказывая ни подобострастия, ни страха перед жрецом.
        Лу-дон прекрасно понимал, почему король послал с этим поручением именно Я-дона. Авторитет этого человека, его боевая слава и уважение к нему народа защищали его от мести жреца. Лу-дон украдкой бросил взгляд на ремешок, свисавший с потолка. Взгляд этот не укрылся от Джейн. Она поняла, что коварный жрец готовит Я-дону ловушку.
        — Пошли, — притворно миролюбиво сказал жрец, беря воина под руку, — мы с тобой все обсудим, — говорил он, увлекая Я-дона в ту часть комнаты, где был люк.
        — Нам нечего обсуждать, — непреклонно ответил Я-дон, однако дал себя увести, не подозревая об опасности.
        Джейн наблюдала за ним. От лица и всей фигуры воина веяло мужественной силой, благородством и непоколебимостью. В омерзительном жреце невозможно было заподозрить ни одного из этих качеств. Из этих двух мужчин она, наверняка, выбрала бы воина. С ним у нее был шанс спастись, с Лу-доном — ни малейшего. Ее переводили из одной тюрьмы в другую. Ну что ж? Это неплохо. Может быть, ей удастся бежать. Взвесив все «за» и «против», Джейн, наконец решилась.
        — Воин, — сказала она, обращаясь к Я-дону, — если хочешь остаться жив, не ходи туда.
        Полный ярости взгляд жреца был ей ответом.
        — Молчи, раба! — злобно выкрикнул он.
        — А что угрожает мне? — спросил ее Я-дон, не обращая внимания на Лу-дона, корчащегося от злости. Он подошел к Джейн.
        Молодая женщина показала шнурки, свисающие с потолка.
        — Вот, посмотри! — произнесла она, и прежде чем Лу-дон успел помешать ей, дернула за шнурок. Перегородка упала, отделив от них JIy-дона и оставив его взаперти.
        Я-дон с благодарностью взглянул на нее.
        — Если бы не ты, он перехитрил бы меня и держал в заключении. А тебя перепрятал бы в другое место, где никто тебя не нашел бы.
        — Он сделал бы еще хуже, чем ты думаешь. Вот взгляни! — Джейн показала на другой шнурок. — Этот шнурок открывает люк в полу. Если бы ты пошел туда, то попал бы в яму под домом. Лу-дон однажды угрожал мне этим. Он говорил, что там сидит демон этого дома — огромный грифон.
        — Да, я знаю, в храме есть грифон, — подтвердил Я-дон. — Верховный жрец отдает ему пленников. Часто это люди, попавшие к нему в немилость. Он давно уже ненавидит меня. Конечно, он расправился бы со мной. Скажи мне, женщина, зачем ты предупредила меня? Разве я для тебя не такой же враг?
        — Нет никого отвратительнее Лу-дона, — ответила она. — А у тебя вид человека мужественного и благородного. Я уже ни на кого не надеюсь, но, может быть, все-таки найдется хоть один среди стольких воинов-мужчин, кто пожалеет чужеземку...
        Я-дон пристально глядел на нее.
        — Ко-тан сделает тебя королевой. Он сам сказал мне об этом. Подумай, — убеждал он, — ведь ты была бы рабой, а будешь первой женщиной в государстве.
        — Зачем же тогда ему делать меня королевой? Ведь я уже его раба...
        Я-дон совсем близко подошел к ней и наклонился к ее уху, чтобы никто не мог услышать то, что он ей скажет.
        — Он мне об этом ничего не сказал, но я знаю. Он верит в то, что ты из племени богов. Почему бы и нет? Ведь Яд-бен-ото бесхвостый, а Ко-тан считает, что только боги бесхвостые. Его королева умерла. Осталась одна дочь. А он мечтает о сыне. И если сын будет от богини...
        — Но ведь я уже замужем! — в отчаянии вскрикнула Джейн. — Я не могу еще раз выйти замуж, не могу быть королевой. Мне не нужен ни он, ни его трон!
        — Ко-тан — король, — с уверенностью ответил Я-дон, будто это извиняло и объясняло все.
        — Значит, ты не поможешь мне? — в отчаянии воскликнула Джейн.
        — Если бы ты была в Я-луре! Там я мог бы защитить тебя. Там я вождь.
        — Где это? — спросила она. — Это далеко отсюда?
        — Нет, — с улыбкой ответил воин. — Это недалеко. Но не думай об этом. Ты никогда не попадешь туда. За тобой будут следить. Но если ты хочешь знать, туда путь лежит вдоль реки, которая впадает в Яд-бен-лул, что огибает долину А-лура. Там никогда не бывал враг, потому что город был построен Яд-бен-ото, когда он бы еще мальчиком.
        — И там я буду в безопасности? — допытывалась она.
        — Может быть, — уклончиво ответил вождь.
        Да, угасшая было надежда может воскреснуть от самого ничтожного намека! Джейн вздохнула и покачала печально головой, осознавая всю тщетность своих надежд.
        — Ты все понимаешь, — заметил Я-дон. — Идем теперь в Запретный Сад. Ты останешься там с О-ло-а, дочерью короля. Это лучше, чем эта тюрьма.
        — А Ко-тан? — содрогнулась она при одной мысли об этом.
        — Предсвадебные церемонии займут несколько дней, — объяснил Я-дон. — Ты не станешь королевой, пока не выполнят их все. А ведь одну из них выполнить будет очень трудно! — И он вдруг весело рассмеялся.
        — Почему ты смеешься? — встревожилась Джейн.
        — Только верховный жрец может вести брачную церемонию короля! — все еще смеясь, объяснил он.
        — Будет задержка... — про себя бормотала Джейн. — Благословенная задержка!..

         Глава 15
        КРОВАВАЯ СВАДЬБА

        Я-дон вел Джейн вниз по каменной лестнице к выходу из дома. У арки дверей с одной стороны стояли два жреца, а с другой — два воина. Жрецы остановили Я-дона, встав на его пути. Они знали о распре между королем и верховным жрецом за обладание женщиной, и им было приказано не выпускать ее.
        — Она может выйти отсюда только с разрешения Лу-дона, — сказал один из них и встал перед Джейн, преграждая ей путь. Под жреческим убором его глаза были едва видны, но Джейн испугал его взгляд. У него были глаза фанатика. Я-дон положил ей на плечо руку, другой взялся за рукоять кинжала.
        — Она выходит отсюда по приказу короля, — сказал он с затаенной угрозой, — поэтому сам Я-дон, вождь, ведет ее. Пропусти нас!
        Воины, стоявшие на страже, приблизились к Я-дону.
        — Мы здесь, — сказал один из них. — Мы ждем твоих приказаний, вождь Я-лура!
        Тут в спор вмешался второй жрец, до сих пор молчавший.
        — Пусть они пройдут, — увещевал он первого. — Мы не получили прямого распоряжения от Лу-дона, а по закону дворца и храма воины и жрецы могут ходить куда хотят.
        Видя, что дело проиграно, жрецы невольно отступили перед сильными воинами.
        По подземным переходам Я-дон и Джейн отправились в Запретный Сад, во владения принцессы О-ло-а. У входа в грот стояла стража и черные евнухи ваз-доны. Одному из них Я-дон и поручил Джейн.
        — Отведи ее к принцессе и следи, чтобы она не сбежала, — приказал он.
        Леди Клейтон в темноте провели по саду, потом по многочисленным коридорам и комнатам. Наконец они очутились перед нишей, завешенной шкурой какого-то неведомого зверя. Здесь страж Джейн остановился. Остановилась и она.
        — О-ло-а, принцесса Пал-ул-дона, — громко сказал евнух, — здесь чужестранка, пленница из храма.
        — Пусть войдет, — услышала Джейн нежный и звонкий голосок.
        Евнух посторонился, и Джейн, откинув полог, вошла в комнату. Это было небольшое помещение с низким потолком, мягко освещенное неярким светом. В каждом углу стояла кариатида в виде коленопреклоненной человеческой фигуры. Они как бы поддерживали потолок на своих плечах. Скульптуры эти были исполнены с недюжинным мастерством и талантом и со всей очевидностью изображали покорных рабов ваз-донов. Потолок был покрыт затейливой росписью, вдоль стен по нему шли лепные бордюры и резные узоры. В одной из стен были пробиты окна, завешенные шкурами, три другие стены были глухие, только с арками дверей.
        Принцесса возлежала в углу комнаты на лежанке, покрытой множеством шкур с пушистым мехом. Кроме принцессы и черной рабыни, в комнате больше никого не было.
        Когда Джейн вошла в опочивальню принцессы, О-ло-а кивнула ей, приглашая подойти поближе. Приподнявшись на локте, девушка пристально разглядывала ее.
        — Как ты красива! — вырвалось у нее невольно.
        Джейн печально улыбнулась в ответ. Она хорошо знала, что красота может стать проклятием.
        — Это большая похвала, особенно от такой красавицы, как ты, принцесса, — искренне ответила Джейн.
        — О! — с радостным изумлением воскликнула О-ло-а. — Ты говоришь на моем языке! А мне сказали, что ты из другого племени и из другой страны, о которой в Пал-ул-доне ничего не слыхали.
        — Лу-дон позаботился, чтобы меня обучили вашему языку, — объяснила Джейн. — Да, я из далекой страны, принцесса, и не знаю, вернусь ли я туда хоть когда-нибудь. Я очень несчастна, — грустно закончила она.
        — Но Ко-тан, мой отец, сделает тебя своей королевой, — воскликнула девушка. — Ты будешь счастливой.
        — Нет, от этого я не стану счастливой, — печально ответила пленница. — Я люблю другого, я его жена. Ах, принцесса, если бы ты знала, как это ужасно — любить и насильно идти замуж за другого, ты пожалела бы меня!
        О-ло-а с минуту молчала, не в силах справиться с подступающими слезами.
        — Я это знаю, — наконец сказала она, подавляя рыдания. — Мне очень жаль тебя. Но если дочь короля не может уйти от такой судьбы, что же может спасти рабыню? Ты ведь рабыня...
        Застолье в пиршественном зале дворца в этот вечер началось раньше обыкновенного. Ко-тан, король Пал-ул-дона, встречал гостей, собравшихся на предстоящую свадьбу единственной дочери короля и Бу-лота. Жених был сыном Мо-зара, вождя, чей прапрадед был королем Пал-ул-дона. Мо-зар считал, что королем должен быть он, как потомок древнейшей ветви правителей Пал-ул-дона.
        Мо-зар был пьян. Бу-лот не отставал от родителя. Ко-тан не любил и опасался Мо-зара, особой симпатии к Бу-лоту он тоже не испытывал. А те в свою очередь не жаловали короля, считали его незаконным.
        Ко-тан отдавал свою дочь в жены Бу-лоту с дальним расчетом. Он надеялся, что этот брак примирит их семьи и предотвратит в дальнейшем притязания Мо-зара на престол. Мо-зар был наиболее могущественным и влиятельным вождем в его владениях, не считая, разумеется, Я-до-на. Хотя Ко-тан и взирал с опаской на Я-дона, все же он не боялся, что пожилой человек-лев посягнет на его трон. С другой стороны, Ко тан не знал, чью сторону возьмет Я-дон со своим многочисленным воинством, вздумай Мо-зар объявить войну королю.
        Недалекие умом люди, вроде Бу-лота, особенно если они агрессивны и примитивны, редко пользуются дипломатией и соблюдают этикет, даже в трезвом виде. Что же говорить о пьяном Бу-лоте, да еще задетом за живое! Тут уж о сдержанности и речи нет.
        — Я пью, — начал Бу-лот, — за О-ло-а, — и он осушил полный кубок вина одним махом. — А это вино, — и он выхватил кубок из рук соседа, — я пью за моего и ее сына. Он вернет трон Пал-ул-дона его законным владельцам.
        — Король еще жив! — возопил Ко-тан, тоже забыв про политес и вскакивая на ноги. — А ты, Бу-лот, еще не муж моей дочери. Еще не поздно спасти Пал-ул-дон от отпрыска заячьей крови!
        При этих словах в зале наступила тишина. Все поняли намек разъяренного до предела короля на всем известную трусость Бу-лота. Все, затаив дыхание, ждали продолжения. Все не отрываясь глядели на Бу-лота и Мо-зара, сидевших рядом напротив короля.
        Бу-лот был настолько пьян, что даже забыл о собственной трусости. Он даже как бы разом протрезвел. Но разум его был затуманен винными парами, и он не способен был предвидеть последствий своих поступков. Всем известно, что пьяный разъяренный трус, доведенный до крайности, тоже может совершить поступок, которого от него не ждут. Этим и можно объяснить то, что сделал Бу-лот. Он внезапно вскочил, выхватил нож из ножен сидевшего рядом воина и изо всей силы метнул его через стол в Кота на.
        Воины в Пал-ул-доне все обладали удивительным уме-ием метать ножи и дубинки. Бу-лот тоже с детства был обучен этому искусству. Другое дело, что он им никогда не пользовался, но навык остался. Нож вошел прямо в сердце Ко-тана. Король упал как подкошенный, сраженный насмерть.
        Все замерло в зале. Убийца, вспомнив, что он трус, в ужасе от содеянного бросился к выходу. Разъяренные воины, горя жаждой мщения за своего короля, бросились за ним. Но рядом с сыном встал Мо-зар.
        — Ко-тан мертв! — возопил он. — Мо-зар — король! Верные воины! Защищайте своего повелителя!
        Воины, преданные Мо-зару, встали вокруг него, готовые дать бой. Но против них было слишком много ножей. Кроме того, вдруг появился Я-дон и с поистине львиной силой стал разметать сгрудившихся вокруг Мо-зара воинов, как щенят, пробираясь к тем, кто посягнул на трон.
        — Возьмите их обоих! — повелел он громовым голосом. — Воины Пал-ул-дона сами изберут себе короля. А предатели, убийцы Ко-тана понесут кару!
        Теперь, направляемые отважным вождем, перед мудростью которого все преклонялись, воины, верные Ко-та-ну, бросились к Мо-зару с сыном.
        Короткой, страшной и яростной была эта битва. В ней не было ничего, кроме неистового желания убивать. Люди, забывшие обо всем, кроме своих кинжалов, вонзающихся в грудь врага, конечно же, не заметили, как в разгаре схватки Мо-зару и Бу-лоту удалось ускользнуть.
        Они побежали в ту часть дворца, которая была отведена на время их пребывания в А-луре. Здесь остались их слуги и младшие жрецы. Убийцы хотели быстро собрать свои вещи и убраться восвояси.
        Вдруг Мо-зар остановился как вкопанный, схватив за руку сына.
        — Принцесса! — горячо зашептал он. — Мы не должны уйти из города без нее. Она — половина борьбы за трон.
        Бу-лот, теперь уже совсем протрезвевший, колебался.
        Ему вполне хватало того страха что он натерпелся во время схватки.
        — Давай скорее уйдем из А-лура, — просил он отца. — Скоро за нами весь город пустится в погоню. Она будет сопротивляться, мы не успеем убежать.
        — У нас много времени, — упорствовал Мо-зар. — Они все еще дерутся и не скоро увидят, что нас нет. Пока еще они сообщат страже, что король убит, пока пошлют охранять принцессу... Теперь наше время. Идем же!
        Бу-лот неохотно пошел за отцом. Мо-зар приказал своим воинам ждать их у выхода из дворца. Они бежали к Запретному Саду. У входа на страже стояла лишь половина охраны, остальные спали, евнухов тоже не было.
        — Там, во дворце, дерутся, — сказал Мо-зар стражникам. — Король велел вам явиться на его защиту.
        Воины колебались.
        — Быстрее! Спешите же! — понукал он их.
        Воины эти хорошо знали Мо-зара, знали, что принцесса утром станет женой его сына. В критической ситуации король вполне мог поручить заботу о безопасности О-ло-а Мо-зару и Бу-лоту. К тому же Мо-зар был могущественным вождем, и неповиновение ему грозило опасностью. Это были простые воины, привычные к суровой дисциплине, беспрекословному повиновению старшим. Без дальнейших рассуждений они отправились в пиршественный зал.
        Подождав, пока они скроются, Мо-зар с Бу-лотом побежали к покоям принцессы. Через минуту они вошли в ее опочивальню. Увидев их, О-ло-а вскочила с лежанки.
        — Что это значит?! — воскликнула она гневно. — Ни один мужчина, кроме евнухов, не имеет права входить в спальню принцессы!
        Мо-зар уже придумал коварный план, как обмануть О-ло-а. Если он удастся, она добровольно пойдет с ними. И вдруг он увидел Джейн Клейтон и едва смог подавить возглас восхищения, готовый вырваться из его уст. Но его замысел не терпел промедления.
        — О-ло-а! — воскликнул он, изображая крайнее волнение и горе. — Когда ты узнаешь, почему мы здесь, ты простишь нас. О, горе нам! Во дворце восстание. Король, твой отец, убит. Пьяные мятежники идут сюда, чтобы похитить тебя. Мы должны бежать из А-лура. Нельзя терять ни минуты! Скорее же бежим!
        — Отец мертв?! — горестно воскликнула О-ло-а. Ноги ее подкосились, и она беспомощно опустилась на лежанку, ища опоры. Но, мужественная духом, она поднялась и решительно проговорила:
        — Если Ко-тан мертв, я — королева, пока воины не изберут себе нового короля. Это закон Пал-ул-дона. Я подчиняюсь ему. Мое место здесь, с моим народом! — голос ее зазвенел решимостью и силой. — И если я королева, никто не сможет заставить меня выйти замуж насильно. Яд-бен-ото известно, что я не желаю быть женой твоего трусливого сына. Идите! — и она царственным жестом указала им на дверь.
        Мо-зар понял, что его план сорван: им не удастся ни обманом, ни убеждением увести ее. Но медлить было нельзя. Придется действовать силой. Он снова взглянул на прекрасную незнакомку и не мог оторвать от нее глаз. Она стояла рядом с О-ло-а. Мо-зар прежде никогда не видел ее, но по слухам, ходившим во дворце, знал, что король намеревался сделать ее королевой. Теперь он оценил вкус короля.
        — Бу-лот, бери свою женщину, — крикнул он сыну, — а я возьму свою! — и с проворством, неожиданным для обеих женщин, он ринулся вперед, схватил Джейн и выбежал из комнаты. Она кричала и отбивалась, но он держал ее мертвой хваткой.
        Бу-лот попытался схватить О-ло-а. Но рядом была Пан-ат-лин, маленькая неистовая тигрица из дикого Кор-ул-я. Они обе — служанка и госпожа — Вцепились ногтями ему в лицо, кусались и отбивались ногами, и разнеженный и трусливый «жених» не мог с ними справиться. Он все-таки схватил О-ло-а, но тут ему в ноги вцепилась Пан-ат-лин. Он жестоко ударил ее, но она не отпустила его ног. Тогда он бросил принцессу на пол, сгреб Пан-ат-лин за волосы и выхватил из-за пояса нож.
        В это мгновение распахнулась занавесь на дверях у него за спиной. Гибкая, стремительная фигура пересекла комнату, и прежде чем нож убийцы достиг цели, схватила его запястье и нанесла ему чудовищный удар. Бу-лот рухнул замертво навзничь.

        В темной яме под храмом, преследуемый грифоном, злым демоном этих мест, Тарзан прыгнул в бассейн. Это была последняя попытка оттянуть фатальную развязку и обмануть смерть. Тарзан не видел выхода. И все же его глаза, не подчиняясь рассудку, искали спасения. И он увидел его! Это было едва заметное в лунном свете крохотное отверстие в углу бассейна, откуда в него текла вода. Мощными взмахами рук он продвигал свое тело в воде. Он, конечно, прекрасно понимал, что такое препятствие, как вода, не способно остановить чудовище в погоне за своей добычей. Так это и случилось. Позади Тарзана раздался оглушительный всплеск. Это гигантская тварь шлепнулась в водоем и поплыла за ним. Он с трудом выбрался из водоворота, образовавшегося от падения исполинского тела.
        Тарзан приблизился к отверстию. В неверном свете луны трудно было сразу определить, достаточно ли оно велико, чтобы пропустить человека. Часть его, видневшаяся над водой, была слишком мала, жизнь Тарзана зависела теперь от того, насколько глубоко отверстие уходило под воду. Выбора не было. Грифон был совсем рядом. Человек-обезьяна вложил все силы в последний рывок, нырнул под воду и устремился в отверстие.

        Лу-дон был вне себя от бешенства, он метался в бессильной ярости — незнакомка перехитрила его, воспользовавшись его же оружием. Безусловно, он знал, как выйти из этой ловушки в храме Грифона, но на это потребуется время. Я-дон успеет увести женщину в Запретный Сад. Так нет же! Он все-таки заполучит чужестранку! В этом Лу-дон поклялся именем Яд-бен-ото и всеми демонами.
        Жрец ненавидел Ко-тана. Втайне он поддерживал Мо-зара, используя его как орудие для выполнения своих планов. Может быть, все, что случилось теперь, сыграет на руку Лу-дону — даст ему долгожданный повод поднять восстание против Ко-тана и возвести на престол Мо-зара. Мо-зар не умен и не дальновиден. При нем истинным, фактическим правителем Пал-ул-дона будет он, верховный жрец Лу-дон. При этой мысли он довольно потирал руки и плотоядно облизывался.
        Теперь же надо было впотьмах отыскать окно, разбитое Тарзаном. Это была единственная возможность выбраться из западни. Он осторожно полз по полу, ощупывая его руками. Где-то здесь должен быть люк, и уж наверное Джейн открыла его. Да, ловушка для него была приготовлена. С его губ сорвалось отвратительное, грязное ругательство.
        — Дьяволица! — зашипел он в бешенстве. — Она жестоко поплатится! Она заплатит за все! О, Яд-бен-ото, клянусь, она поплатится!
        Он осторожно обошел ловушку и ощупью нашел разбитое окно. JIy-дон пролез через него и без особого труда спустился на землю, во двор храма. Здесь он с минуту стоял в нерешительности. Что же сейчас предпринять? Что в эту минуту важнее — преследовать Я-дона и женщину или положиться на свои интриги? Он решился. Он сделал ставку на интриги.
        Вернувшись в свой храм, он созвал доверенных жрецов, разделявших его ненависть к Ко-тану.
        — Пришло время, — сказал он им, — когда власть храма возвысится над властью дворца. Ко-тан должен уступить трон Мо-зару. Ко-тан оскорбил вашего верховного жреца. Иди, Пал-сат, тайно позови Мо-зара в храм. А остальные идите в город и тайком готовьте верных нам воинов. Мы их позовем в свой срок.
        Целый час длилось совещание у верховного жреца. Заговорщики обсуждали план восстания против правителя Пал-ул-дона. Назначили раба, который должен был по сигналу из храма вонзить нож в сердце Ко-тана, пообещав ему за это свободу. Кому-то был знаком начальник стражи, который мог бы пропустить воинов Лу-дона во дворец.
        Посланный Лу-доном за Мо-заром жрец по имени Пал-сат через несколько минут вернулся один, перепуганный и тяжело дыша.
        — Что случилось, Пал-сат? — вскрикнул Лу-дон. — Что, за тобой гонятся демоны?
        — О, великий! — еле переводя дыхание, отвечал жрец. — Ты сказал — пришло наше время. Так оно уже ушло, пока мы здесь сидели. Ко-тан уже мертв, а Мо-зар с сыном сбежали. Их сторонники сражаются с воинами Ко-тана. Ими предводительствует Я-дон. Рабы перепуганы, я почти ничего не смог от них добиться. Я узнал только, что Бу-лот убил короля, и видели, как они с отцом убегали из дворца.
        — Я-дон... — в растерянности произнес Лу-дон, как бы прозрев неведомую доселе опасность. — Ведь эти недоумки выберут его королем, если мы не поспеем вмешаться! Иди в город, Пал-сат, беги быстро! Распускай там слухи, будто Я-дон убил короля и хочеть отнять трон у О-ло-а. Ты знаешь, как это делается. Подними в городе наших воинов и убеди их напасть сейчас же. Веди их во дворец потайными ходами. Следи, чтобы по пути они ни с кем не встретились и не узнали правду раньше времени.
        Пал-сат повернулся, чтобы идти исполнять приказ.
        — Постой! — остановил его верховный жрец. — Ты что-нибудь знаешь о незнакомке, которую Я-дон выкрал из храма Грифона?
        — Я только знаю, что Я-дон привел ее во дворец. Где она спрятана во дворце, я не знаю.
        — Ко-тан приказал отвести ее в Запретный сад, — объяснил Лу-дон. — Мы найдем ее там. Иди, Пал-сат, исполняй то, что я велел.
        Все это время в коридоре около комнаты Лу-дона стоял жрец в маске, с жреческим убором на голове. Он склонялся к занавесям на дверях и внимательно слушал все, о чем говорили жрецы. Он спрятался, когда Пал-сат проходил мимо, спеша с поручением Лу-дона. Он спешил и не слышал мягких, крадущихся шагов молчаливого преследователя.

         Глава 16
        СНОВА ПОИСК

        Последнее, что слышал Тарзан, был дикий рев разъяренного грифона, упустившего свою добычу. Рев этот еще долго оглашал подземелье страшного храма, но человек-обезьяна был уже вне опасности — проскользнув через узкое отверстие, он вынырнул на поверхность озера, залитого лунным светом.
        Да, Тарзану удалось сравнительно легко избежать незавидной участи, уготованной ему верховным жрецом. Но что же ждет Джейн? Сердце Тарзана болезненно сжалось. Ведь она в руках JIy-дона. А это не сулило ничего хорошего. Надо как можно скорее вернуться туда, в ту комнату, где он слышал ее голос. Как же проникнуть туда?
        Между ним и храмом вдоль берега возвышалась скала, казавшаяся непреодолимой преградой. Подплыв поближе, Тарзан стал тщательно обследовать ее. Над ним в недосягаемой высоте в свете луны зияло узкое отверстие. Возможно, это ущелье, и тогда надо искать вход в него. Наконец его поиски увенчались успехом. Он увидел проход. Оглянувшись, нет ли посторонних глаз, Тарзан вышел из воды.
        Перед ним в толщу скалы уходило мрачное ущелье, освещенное лунным светом, падающим сверху. Ущелье перешло в коридор, пробитый в скале. Тарзан пошел по этому коридору.
        Вскоре он заметил, что параллельно ему идет второй коридор, сообщающийся с первым несколькими проходами. И вот его острый слух уловил звуки человеческих голосов. Скорее всего, где-то рядом были жрецы.
        Чтобы пройти незаметно, Тарзан решил вновь прибегнуть к маскировке. Имея в этом отношении некоторый опыт, Тарзан тихонько пробрался по коридору к первому же дверному проему и затаился. Так Нума-лев поджидает свою добычу, застыв как изваяние и чутко принюхиваясь. Он просунул голову в проем, потом плечи и все свое гибкое тело. Раздался глухой звук — звук падения, и вновь наступила тишина. Еще через минуту жрец в маске с головным убором и хвостом вышел в коридор храма Яд-бен-ото.
        Смело шел он вперед и уже собирался свернуть в соседнюю галерею, когда его внимание привлекли голоса, раздававшиеся из комнаты слева. Он остановился и прислушался. Как видно, то, что он услышал, немало заинтересовало его. Из комнаты вышел жрец, и Тарзан отпрянул в темноту. Подождав, пока тот отойдет на достаточное расстояние, он отправился следом за ним.
        Путь его лежал по коридору, параллельному скале.
        Внезапно Пал-сат, а это был именно он, свернул в небольшую нишу. Отсюда вниз вели колышки, подобные тем, что используют ваз-доны для лазания по скалам. Убедившись, что преследуемый не подозревает о слежке, Тарзан спустился за ним. Они попали в комнату, в углу которой в кучу были свалены камни. Пал-сат стал разбирать эту кучу, отбрасывая камни в сторону. Наконец открылось маленькое отверстие, достаточное для того, чтобы в него можно было пролезть. Жрец протиснулся в него и исчез из виду. Его преследователь тоже не мешкал и устремился за ним. Короткий лаз выходил на поверхность скалы на высоте как раз посередине между озером и вершиной. Оттуда вниз сбегала крутая дорожка, ведущая к задней стороне какого-то строения. Тарзан появился как раз тогда, когда Пал-сат обогнул здание и вышел в город.
        Когда тот свернул за угол, Тарзан быстро спустился и стал осматриваться, куда же он попал. Перед ним белели стены дворца. Тарзан был очень доволен тем, что знает теперь, где находится потайной вход в храм. Хотя слежка за Пал-сатом и уводила его в сторону от основной цели, он не считал это время потерянным. Это было необходимо для воплощения того плана, который возник у него, когда он подслушал разговор Пал-сата с верховным жрецом. Он едва ли мог надеяться на осуществление этого плана один среди полудиких и враждебных ему людей. От успеха этого плана зависела жизнь и счастье самого дорогого на свете существа. Он пожертвовал драгоценным временем не зря. Он должен приобрести союзников, готовых помочь ему. Теперь, по крайней мере, ему не нужно будет терять времени для поисков входа в храм.
        Тарзан подслушал, что Джейн должна быть в Запретном Саду, и был уверен, что Лу-дон не успел, да и не имел возможности забрать ее оттуда.
        Человек-обезьяна спокойно прошел мимо дворцовой охраны, не вызвав ни малейшего подозрения. Проходя мимо стражи, он держал руки за спиной и молил судьбу, чтобы никто не заметил его необычные для хо-донов ноги. Но воины настолько привыкли к виду жрецов, которые то и дело ходили туда-сюда, что едва взглянули в его сторону.
        К его удивлению, вход в Запретный Сад никем не охранялся. Он вошел и нашел Сад опустевшим. Нигде не было и признака той, которую он искал. Но где-то здесь должны быть покои принцессы, и только там могла быть его возлюбленная. Где находятся эти покои, он мог только догадываться, но был уверен, что они где-то здесь, в саду. Он знал, что весь сад находится во владении принцессы, и вход в ее покои должен быть тоже здесь. Тарзан пошел вдоль стены и вскоре нашел нишу, ведущую вглубь. Как ни странно, здесь также не было охраны. Войдя в нишу, он услышал отзвук голосов. Он пошел в том направлении. Голоса слышались все отчетливее. Теперь Тарзан мог различить и интонации — говорили зло и возбужденно, вернее, кричали и негодовали. Явно там что то происходило — ссора или драка, и Тарзан поспешил туда. Вскоре он вбежал в комнату, где голоса слышались совсем уж рядом. Из этой комнаты вел ход, завешенный шкурами. Отведя в сторону шкуры, Тарзан увидел освещенную комнату и в ней двух женщин, боровшихся с неизвестным ему хо-доном. Одна из них была принцесса, а вторая — Пан-ат-лин.
        В этот самый миг незнакомец швырнул О-ло-а наземь, схватил Пан-ат-лин за волосы и занес над ней нож. Сбросив с себя громоздкий жреческий убор, Тарзан бросился на него и нанес сокрушительный удар. Хо-дон замертво рухнул на пол.
        Девушки разом узнали Тарзана. Пан-ат-лин, поднявшись на колени, хотела уже припасть к его ногам, но он велел ей встать. Ему некогда было принимать знаки поклонения и выслушивать благодарности в свой адрес.
        — Скорее отвечайте мне, — без дальнейших околичностей воскликнул он, — где женщина моего племени, которую привел сюда Я-дон?
        — Она только что была здесь, — возбужденно заговорила О-ло-а.
        — Мо-зар, отец вот этого, — она с отвращением указала на Бу-лота, — схватил ее и унес.
        — Куда?! — уже почти рычал Тарзан. — Куда он понес ее?
        — Туда, — Пан-ат-лин указала на дверную нишу. — Они хотели забрать чужеземку и принцессу к себе в Ту-лур, город Мо-зара у Темного озера.
        — Это моя жена, — сказал Тарзан Пан-ат-лин, — я иду искать ее. Обещаю тебе, если только буду жив, освободить тебя из рабства и вернуть Ом-ату.
        И не успела девушка ответить, как он выбежал из комнаты. Он бежал по едва освещенному, извилистому коридору. Наконец резкий поворот вывел его во двор, полный воинов.
        При виде Тарзана, который в спешке забыл надеть убор жреца, поднялся страшный шум.
        — Богохульник! Вот он, осквернитель храма! — раздавались крики. Но некоторые кричали «Дар-ул-ото!», значит, остались и такие, которые верили в его божественное происхождение.
        Пройти через двор, заполненный вооруженными воинами, с одним лишь ножом в руках было немыслимо даже для человека-обезьяны. Его уже окружали, и надо было срочно что-то придумать. Бежать назад, через Запретный
        Сад, он не хотел — это помешало бы прямо преследовать Мо-зара.
        — Стойте! — закричал он, поднимая руку. — Я — Дар-ул-ото и пришел к вам со словами от Я-дона. По воле моего отца Я-дон станет королем теперь, когда Ко-тан убит. Лу-дон, верховный жрец, составил заговор захватить дворец и убить верных королю воинов. Он хочет, чтобы королем был Мо-зар. Он будет лишь орудием Лу-дона. Идите за мной! Нельзя терять ни минуты! Надо помешать предательству! Люди. Лу-дона пошли в город, чтобы оклеветать Я-дона.
        Минуту воины колебались. Наконец один из них спросил:
        — Откуда мы знаем, что это правда и ты не предашь нас? Ты уведешь нас отсюда, и мы не сможем помочь Я-дону. Какой залог ты нам дашь?
        — Моя жизнь будет вам залогом. Если вы увидите, что я солгал, можете тут же убить меня. Но идемте же! Нельзя терять время! Жрецы собирают своих воинов в городе, — и не ожидая ответа, он зашагал в сторону ворот.
        Примитивные люди с их неповоротливым умом еще не могли целиком осознать, что происходит и в чем тут дело, но они были покорены мощью этого человека, подавлены его волей истинного вождя. Не рассуждая, они последовали за ним. Они шли, ведомые сильным человеком, вожаком. Он шел, и за его спиной безжизненно свисал хвост, впопыхах забытый им. Любой другой выглядел бы на его месте смехотворно, но в глазах воинов он был полубогом. Таким они и видели его — величественным предводителем, посланным им провидением.
        Он вел их в город, к тому зданию, куда вел потайной ход Лу-дона. Здесь собрались воины, подстрекаемые предателями.
        — Ты сказал правду, незнакомец, — сказал Тарзану предводитель воинов из дворца. — Здесь воины и жрецы, как ты и говорил.
        — А теперь, когда я выполнил обещанное, — ответил человек-обезьяна, — я пойду за Мо-заром. Я должен отомстить ему. А ты скажи Я-дону, что Яд-бен-ото на его стороне, и не забудь сказать, что Дар-ул-ото разрушил планы Лу-дона.
        — Я не забуду, — уверил его предводитель воинов. — Мы идем! Нас много, мы разгромим предателей.
        — Скажи мне еще, — спросил Тарзан, — как мне найти город Ту-лур?
        — Он на южном берегу второго озера А-лура, — ответил воин. — Озеро называется Яд-ин-лул.
        Воины приближались к банде предателей, которые,очевидно, думали, что это прибывает пополнение в их ряды, поэтому спокойно ждали, не нападая и не защищаясь. Но тут предводитель издал яростный крик, своего рода сигнал к атаке. Крик подхватили его воины и бросились на застигнутых врасплох мятежников.
        Довольный тем, как неожиданно для него самого обернулось дело, Тарзан был уверен, что Лу-дону несдобровать. Он свернул в боковую улицу, вышел из города и зашагал в сторону Ту-лура.

         Глава 17
        СКИТАНИЯ ДЖЕЙН

        Джейн Клейтон ожесточенно отбивалась, но Мо-зар тащил ее из дворца. Он хотел принудить ее идти, но она, несмотря на его угрозы, по своей воле не сделала ни шагу. Она падала на пол всякий раз, как только он ставил ее на ноги, и ему приходилось нести ее. При этом на него сыпался град ударов, острые ноготки вонзались в его лицо и оставляли на нем глубокие, саднящие царапины. Ноги его были избиты, руки искусаны. Красота этой женщины не уступала ее смелости и силе.
        Мо-зар, изнемогая, дотащил ее до того места, где у выхода из дворца ждали его воины и слуги. Он с облегчением отдал ее мужчинам, приказав связать и заткнуть рот кляпом. Они подхватили ее на руки и понесли, подгоняемые Мо-заром. Он бежал быстро как только мог, под страхом мести воинов Ко-тана.
        Так они сошли с холмов А-лура и спустились в долину Яд-бен-ото. В низине бежала река, и тут у берега ждал Мо-зара его флот, состоящий из выдолбленных из древесных стволов лодок. Их нос и корма были украшены деревянными изображениями животных и птиц, а борта разрисованы цветными красками.
        На корму одной из лодок воины и опустили свою ношу. Мо-зар стал рядом с нею, а воины расселись вдоль бортов и взялись за весла.
        — Хватит сердиться, о прекрасная, — миролюбивым голосом улещал Мо-зар. — Будем друзьями. Я не сделаю тебе вреда. Ты увидишь, что Мо-зар может быть очень добрым господином, если ты будешь послушной рабой.
        Он думал, что уговорил ее, и вытащил из ее рта кляп и развязал руки. Окруженная воинами, она все равно не сможет сбежать, а у себя в городе он посадит ее за решетку.
        Лодки двинулись по реке. Сонно бежала вода, да тихо плескали весла. Воины, встав на одно колено, быстро гребли. Мо-зар, не получив от пленницы ответа, повернулся к ней спиной, лег и заснул.
        Так плыли они в тишине меж берегов реки, впадающей в озеро Яд-бен-ото.
        Джейн Клейтон сидела на корме лодки, вся напрягшись. Долгие месяцы она была пленницей, сначала одного безжалостного племени, теперь вот другого, не менее жестокого. С того далекого дня, когда немецкий капитан Фриц Шнайдер со своим отрядом предательски напал, разорил усадьбу Грейстоков и увел ее с собой, ни разу не вздохнула она спокойно. И то, что она до сих пор была жива и невредима, пройдя через множество лишений, опасностей и унижений, она всецело относила на счет Провидения, хранившего ее.
        Сначала ее держали в расположении немецкого верховного командования как ценную пленницу, и тут она не испытывала особых лишений. Но когда немецкая кампания в Восточной Африке потерпела поражение, ее отправили в глубь страны. Тут уж отношение к ней круто изменилось: она уже не представляла никакой ценности, более того, она стала обузой.
        Немцев безмерно злили проделки ее полудикого супруга, который искусно обводил их вокруг пальца. Он с дьявольской силой и изобретательностью уничтожал их, как и где только мог. Немцы были деморализованы, буквально тряслись от страха, зная, что любой из них внезапно может стать очередной жертвой человека-обезьяны. На его счету были и жизни нескольких немецких офицеров. Тарзан во всем превосходил их. Он мгновенно отвечал хитростью на хитрость, жестокостью на жестокость. Сам звук его имени стал им ненавистен, он повергал их в трепет.
        Они уже тысячу раз пожалели о том, что разрушили его дом, убили домочадцев и похитили жену, да еще и обставили это похищение так, что можно было счесть ее убитой. Они горько пожалели обо всем содеянном, потому что стократ заплатили за свои злодеяния, за бессмысленную жестокость. И теперь, озлобляясь все сильнее, не имея возможности отомстить Тарзану, они вымещали свою злобу на его невинной жене, стараясь причинить ей как можно больше страданий.
        Посылая ее в тыл своих войск, подальше от победоносно наступающих британцев, они прикомандировали к ней в качестве конвоя лейтенанта Эриха Обергатца из отряда Шнайдера. Это был один из немногих офицеров, избежавших мести Тарзана.
        Долго Обергатц держал ее в маленькой деревне, вождь которой боялся немцев. Жизнь Джейн здесь превратилась в цепь жестокостей и унижений. Подлый пруссак мучился бездельем, ему было невыразимо противно и скучно здесь, вдали от своего гарнизона, вдали от привычных удобств, и он глумился над Джейн при всяком удобном случае.
        Но Джейн ясно видела то, чего не желал замечать самоуверенный пруссак: наемные солдаты из его отряда симпатизировали и сочувствовали жителям деревни. И тем и другим смертельно надоел гнет высокомерного офицера. Достаточно было искры, чтобы вызвать взрыв возмущения.
        И это, разумеется, произошло, но совсем не так, как этого можно было ожидать. Избавление явилось в образе немецкого солдата, пришедшего с фронта. Он устал до полного изнеможения, был болен, стертые ноги его кровоточили. Он притащился в деревню поздно вечером. Обергатц не подозревал даже о его появлении, а вся деревня уже знала, что власть немцев в Африке пала. Немного времени понадобилось наемным солдатам, чтобы осознать, что власти, которая их удерживала, больше нет. Из злобного, жестокого командира Обергатц тотчас превратился в ненавистного и бессильного иностранца, чужака. Ничто больше не удерживало их от мщения. Та же участь ожидала и ни в чем не повинную белую женщину. Но ей на помощь явилась преданная местная девушка. Она узнала о планах убийства и пришла к Джейн на помощь.
        — Они уже ссорятся, кому вы будете принадлежать, — горячо шептала она ей на ухо.
        — Когда они придут за нами? — спросила Джейн, — Что ты слышала об этом?
        — Сегодня ночью, — ответила девушка. — Они и теперь боятся белого человека. Они придут ночью и убьют его во сне.
        Джейн поблагодарила девушку и отослала ее, чтобы не навлечь на нее подозрения, если узнается, что белые были предупреждены. Джейн тут же пошла к Обергатцу. Он был несказанно удивлен ее появлением, ведь она никогда сама не приходила к нему.
        Она вкратце рассказала ему о том, что услышала от девушки. Тот стал было хорохориться, но она заставила его замолчать.
        — Разговаривать с ними бесполезно, — сказала она ему. — Вы сами навлекли на себя их ненависть. Неважно, правду ли говорит этот солдат, важно, что они ему верят. Для вас нет иного выхода, кроме бегства. Если вы сейчас начнете защищать свой авторитет и командовать ими, вы погибли.
        — Вы думаете, дело зашло так далеко? — трусоватые нотки зазвучали в его голосе.
        — Да, все именно так, как я сказала, — твердо отвечала Джейн. — Они придут сегодня ночью и убьют вас во сне. Найдите для меня пистолет и ружье, охотничье снаряжение, и мы сделаем вид, что идем в джунгли на охоту. Вы это часто делаете. Может быть, у них и возникнет подозрение, зачем я вас сопровождаю, но надо рискнуть. И будьте добры, мой лейтенант, продолжайте ругать, орать и унижать своих слуг, чтобы они не заметили перемену в обращении. Если это нам удастся, мы пойдем на охоту, а назад не вернемся. Но прежде, — Джейн пристально глядела в глаза Обергатца, — вы должны поклясться, что не причините мне зла. В противном случае мне лучше позвать вождя, передать ему вас и пустить себе пулю в лоб.
        — Я клянусь! — торжественно ответил он. — Клянусь Богом и моим кайзером, что не причиню вам ни малейшего вреда, леди Джейн.
        — Ну что же, — резюмировала Джейн. — Мы заключили этот союз, союз обреченных, чтобы помочь друг другу вернуться домой. Но имейте в виду, что ни почтения, ни уважения вы от меня не дождетесь. Я вынуждена иметь дело с вами. Знайте это, немец.
        Тон, каким были сказаны эти слова, не оставил у Обергатца ни малейших сомнений в искренности Джейн. И без дальнейших рассуждений он достал для Джейн пистолет, ружье и патроны. Обычным для него бранчливым тоном он позвал слуг и сказал им, что он и белая кали собираются в джунгли на охоту, и велел им приготовить все необходимое. Негры отправились выполнять его распоряжение, как заметили Джейн и лейтенант, с большей готовностью, чем всегда. Уходя из селения, слуги смеялись и шептались о чем-то.
        — Эти черные свиньи думают, это очень смешно, — злобно шипел Обергатц, — что перед тем как умереть, я иду на охоту, чтобы добыть им мясо.
        Носильщики со снаряжением исчезли в джунглях, европейцы пошли следом. Никто в деревне не пытался задержать их, потому что все хотели получить от белого мясо, прежде чем они убьют его.
        Пройдя четверть мили, Обергатц повернул на юг, стараясь как можно дальше уйти от деревни. Он знал привычки туземцев — они боялись Нумы-льва и ни за что не пошли бы ночью в джунгли. Стало быть, преследования можно было не опасаться.
        С этого часа для двух белых людей начались дни и ночи трудных скитаний по джунглям, полным опасных неожиданностей. Они пробирались на юг Африки, где надеялись найти поддержку у буров, Обергатц был уверен, что буры проявят сочувствие к нему и предоставят возможность вернуться домой, в Германию. Женщина была вынуждена идти с ним.
        Скитания привели их в долину Яд-бен-ото, к северным берегам озера рядом с А-луром. Здесь на них напали хо-доны, охотившиеся в этих местах. Обергатц успел сбежать, а Джейн взяли в плен и привели в А-лур. С тех пор она больше никогда не видела немца и ничего не слыхала о нем. Она не знала, погиб ли он в джунглях пли сумел, как задумал, попасть на юг. на же бьшак заключена в храм и оставалась там долгое время, пока Ко-тан и Лу-дон делили ее между собой.
        И вот теперь она сидела на корме лодки, плывущей по тихой реке. Лишь громкий храп Мо-зара да тихий плеск весел нарушали это безмолвие. Гребцы стояли спиной к Джейн и проворно работали веслами.
        Темный берег реки, казалось, был совсем близко, и Джейн Клейтон тихо соскользнула с кормы в воду. Она ушла с головой, стараясь как можно дольше оставаться под водой. Лодка все дальше и дальше уходила от нее. Никто не замечал ее отсутствия. Джейн вынырнула и быстро поплыла к берегу.
        Одна, безоружная, почти нагая в этой враждебной стране, она все-таки впервые за долгие месяцы почувствовала радость и облегчение. Она была свободна! Даже если следующий миг грозит смертью, в эту минуту она свободна! Душа ее полнилась ликованием.
        Джейн вышла на берег. О, если бы ее могучий супруг был с ней! Она не желала бы иной жизни. Города с их комфортом и прочими прелестями цивилизации не манили ее. Всю жизнь она хотела бы прожить со своим Тарзаном-обезьяной в джунглях, вдвоем, утешаясь полной и величественной их свободой. .
        Джейн, замечтавшись, застыла. Вдруг где-то рядом зарычал лев. Она не испугалась, но ее мускулы, полученные в наследство от древнего предка, инстинктивно напряглись. Спасение было в лесу. Туда она и пошла. Снова раздалось рычание, теперь уже гораздо ближе. Войдя в лес, она искала удобную ветку, чтобы устроиться там на ночь.
        Долгое и опасное путешествие с Обергатцем закалило ее нервы и мышцы. Она привыкла к жизни в лесу. Она нашла себе укрытие, как учил Тарзан, и устроилась там на всю ночь. Ей было холодно и неудобно, но она спала, чтобы набраться сил. В сердце ее возродилась надежда и согревала ее.
        Джейн спала, пока солнце не стало припекать. Она проснулась и почувствовала себя бодрой, хорошо отдохнувшей. Ощущение покоя и счастья охватило ее.
        Она встала и потянулась. Женщина была грациозна, как пантера, и так же осторожна, как она. Джейн осмотрела землю под деревом, прислушиваясь к каждому звуку. Потом спустилась на землю. Ей хотелось искупаться, но река была слишком далеко от спасительной зелени леса. Она побродила по лесу в поисках пищи. Здесь было множество плодов и ягод. Она поела и отдохнула, не зная пока, что предпринять дальше. Пока она наслаждалась вновь обретенной свободой, не омрачая эту радость думами о своей дальнейшей судьбе и составлением каких бы то ни было планов спасения. Ее прошлая жизнь в городе казалась ей теперь далеким сном. О, если бы она могла жить здесь, ожидая чуда! Его, своего Тарзана, своего милого Джона! Надежда крепла в ней. Она знала, что он когда-нибудь придет, если он жив. А если это не так, если он мертв, ей лучше оставаться здесь, никуда не уходить отсюда. Тогда уже ничего не имело бы для нее значения. Ей оставалось бы только терпеливо ждать конца.
        Побродив по лесу, она случайно вышла к чистому, прозрачному как слеза роднику. Она напилась и искупалась. Место это было тихо и прекрасно. Дно ручейка выстлано мелкими камушками. Она набрала их в горсть и стала разглядывать. Тут она заметила, что на одном пальце выступила кровь. Палец был порезан. Она стала искать то, чем могла его поранить, и увидела среди камешков кусочек острого вулканического стекла с краем острым, как бритва. Джейн Клейтон возликовала. Само Провидение вложило в ее руки то, что могло служить ей и инструментом, и оружием. Она искала и нашла еще несколько кусочков такого камня, только побольше. Она наполнила ими мешочек, висевший на поясе. Потом взобралась на дерево, чтобы внимательно разглядеть находку. Некоторые камушки напоминали лезвие ножа, другие могли служить наконечниками для копья, а маленькие — наконечниками для стрел. С таким оружием ей ничто не страшно!
        Прежде всего она решила сделать копье. Это самое простое. Она нашла в дереве дупло и спрятала туда свое богатство, оставив один, самый большой камень, имеющий форму ножа. С ним она спустилась вниз, срезала ветку длиной с древко копья — охотничьего ружья, такого, какое предпочитали ее преданные вазири. Она часто видела, как они делали (изготовляли) их. Они научили ее пользоваться таким оружием. Они учили ее владению тяжелым военным копьем. Джейн с грустной улыбкой вспомнила, как они радовались, приплясывали, смеялись и хлопали в ладоши, видя, как хорошо у нее это получается.
        Снова взобравшись на дерево, она продолжила работу, тихонько напевая себе под нос какую-то мелодию, И вдруг смолкла, поняв, что она поет. Поет впервые за все эти горькие, тяжелые месяцы заключения!
        — Я чувствую, — вздохнула она, — я почему-то чувствую, что Джон где-то близко. Мой Джон, мой Тарзан!
        Она обработала древко копья, расщепила его на конце, всадила острый наконечник и укрепила его как сумела. Копье, конечно, было далеко от совершенства, но она пообещала себе, что научится делать их так, чтобы ей позавидовали даже самые искусные из ее вазири.

        Глава 18
        КОВАРНЫЙ ПЛАН

        Тарзан до самого рассвета обыскивал все выходы из А-лура, но нигде не нашел и следа своей подруги. Ветерок с гор доносил до него самые разные запахи, но среди них не было того, который он искал. Должно быть, ее увели не в сторону гор. В своих поисках Тарзан постоянно находил свежие следы людей, ведущие к реке. Естественным было бы предположить, что Джейн увели именно туда. Он пошел по тропе, ведущей на берег реки, и вышел как раз в том месте, где отряд Мо-зара сел в лодки. Здесь была своеобразная пристань. На воде качалось множество привязанных к берегу лодок. Одну из них Тарзан выбрал для погони за своим врагом.
        Уже светало, когда в серых предутренних сумерках он проплывал мимо того дерева, на котором стояла его жена. Легкий ветерок дул от Тарзана к Джейн. Нечего говорить, будь наоборот, распорядись по-иному недобрая судьба, и Тарзан уже сжимал бы в объятиях свою подругу. Но этого не случилось, и Тарзан мощно работал веслами, гоня лодку вниз по реке.
        Но и дальше судьба не была благосклонна к Тарзану: плывя по извилистой реке, он не заметил маленький залив. В заливчик как раз в это время высадились на берег Мо-зар, его воины и слуги, когда обнаружилось, что чужестранка сбежала. Ни один из воинов не мог вспомнить, когда же он видел ее в последний раз, а сам их господин в это время спал сном праведника. Все, однако, считали, что она могла убежать лишь в одном месте — там, где река впадала во второе озеро Яд-бен-лул. В этом месте река сужалась, доплыть тут до берега не составляло труда.
        Мо-зар бесился от ярости и, прекрасно понимая, что сам виноват во всем, тем не менее обвинял в этом слуг, грозил им карами, грязно бранился и кидался на них с кулаками. Он вернулся бы на поиски женщины, но побо я лея — они все еще были во владениях короля, и за ними могли снарядить погоню. Только в своих владениях он почувствовал себя в безопасности.
        Утреннее солнце только осветило кровли домов Ту-лу-ра, когда Мо-зар с отрядом причалил к берегу у города. Теперь, когда он наконец был за стенами своего города, под охраной своих воинов, к вождю вновь вернулась его храбрость. Он снарядил три лодки на поиски Джейн и наконец-то вспомнил об отцовских обязанностях. Раньше он спасал свою шкуру, теперь же велел гребцам разузнать, что могло случиться с Бу-лотом и почему он не пришел в условленное место.
        Три посланные на поиски Джейн лодки пристали к противоположному берегу озера Яд-бен-лул. Тут гребцы увидали двух жрецов, несущих легкую лодку. Сначала люди Мо-зара подумали, что это передовой отряд Лу-дона, идущего на них войной. Но нет, не может быть, — верховный жрец, даже загнанный в угол, никогда не прибегал к военным действиям. При виде воинов Мо-зара жрецы подали знак, что идут с миром. Предводитель отряда Мо-зара велел им подойти поближе.
        — Что вы делаете здесь, в стране Мо-зара, вдали от вашего А-лура? — спросил он их, когда они подошли.
        — Мы несем вести от Лу-дона, верховного жреца, — объяснил один из жрецов.
        — Это вести о войне или о мире? — спросил воин.
        — Предложение мира, — отвечал жрец.
        — Лу-дон послал воинов вслед за вами?
        — Нет. Мы одни, — уверил его жрец. — Никто в А-луре не знает, что мы отправились к вам с поручением.
        — Тогда идите, — сказал им воин.
        — Кто это? — вдруг воскликнул жрец, указывая на озеро в том месте, где в него впадала река.
        Все как по команде повернулись туда. В следующий миг воины и жрецы, не сговариваясь, бросились в кусты прятаться.
        — Это Страшный человек, его называют Дар-ул-ото, — трясясь со страху, прошептал жрец. — Я видел его во дворце, это он.
        — Ты прав, жрец, — подтвердил один из воинов, тоже один раз видевший Тарзана. — Это правда.
        — Спешите, жрецы! — сказал предводитель. — Вы вдвоем и лодка у вас легкая. Вы сможете доплыть до Ту-лура раньше нас и предупредить Мо-зара, что он плывет в наш город.
        Жрецы ужасно трусили. Им не хотелось встречаться с этим страшным человеком, не хотелось даже показываться ему. Но им, увы, не оставалось ничего иного. Их лодку уже спустили на воду, а их подталкивали к лодке. Дрожа всем телом, они плюхнулись в лодку и быстро заработали веслами, чтобы скорее доплыть и скрыться за городской стеной.
        Воины же снова попрятались в кусты. Если Тарзан увидит их, то начнет расспрашивать, кто они такие и зачем они здесь. Их было тридцать против одного, и они не слишком боялись столкновения с ним, но сочли за благо пропустить его мимо. Их послали искать пропавшую женщину, а не брать в плен странного воина, рассказы о силе и храбрости которого дошли и до них. Он же, возможно, и заметил их, но виду не подал. Он греб к городу с прежней силой. Теперь он мог видеть обоих жрецов, плывущих впереди него. Когда лодка жрецов причалила, они пулей выскочили из нее и побежали к городским воротам, трусливо оглядываясь, близко ли Тарзан. Они закричали страже, что Дор-ул-ото уже близко, и умоляли немедленно отвести их к Мо-зару. Их повели к вождю.
        — Мы пришли к тебе от Лу-дона, верховного жреца, — отдышавшись, сказал один. — Он хочет дружить с Мо-за-ром, которого всегда любил. Я-дон собирает воинов. Он хочет занять королевский трон. В селениях хо-донов тысячи поддерживают Лу-дона. Только с помощью Лу-дона Мо-зар сможет стать королем. Лу-дон велел сказать тебе — если хочешь сохранить дружбу Лу-дона, немедленно отдай пленницу, которую взял из покоев принцессы О ло-а.
        И тут вошел воин. Он был чем-то взволнован.
        — Дар-ул-ото пришел в Ту-лур. Он хочет сейчас же видеть Мо-зара.
        — Дар-ул-ото! — воскликнул Мо-зар.
        — Так он сказал, — подтвердил воин. — Он и правда не такой, как все мы. Это, я думаю, тот человек, которого называют Тарзан-Яд-гуру, а еще его называют Дар-ул-ото. Может быть, это и так. Только сын бога посмел бы один прийти в незнакомый город. Я думаю, он говорит правду.
        Мо-зара объял страх. Что же делать? Он растерянно обернулся к жрецам.
        — Прими его с почестями, — посоветовал один из них. — А когда он будет уверен в твоем дружелюбии, не будет остерегаться, ты сделаешь с ним все, что хочешь. Только не убивай его! Этим ты угодишь Лу-дону.
        Мо-зар понял их замысел и согласно кивнул.
        — Приведите сюда этого человека! — крикнул ои воину.
        — Мы скроемся, — сказали жрецы. — Он не должен нас видеть. Поскорей дай ответ Лу-дону, и мы уедем назад.
        — Скажите Лу-дону, — отвечал им вождь, — что женщину мы потеряли по дороге. Я хотел привезти ее в Ту-лур, но она убежала. Еще скажите ему — я послал тридцать воинов на поиски женщины. Странно, что вы их не встретили на пути сюда.
        — Мы видели их, — сказал жрец, — но они не сказали нам о твоем поручении.
        — Я приказал им молчать, — объяснил Мо-зар. — Уверьте своего господина, что если ее найдут и приведут сюда, я буду держать ее невредимой в Ту-луре. Скажите ему тоже, что мои воины присоединятся к нему, когда он скажет. Будем вместе бороться с Я-доном. Идите! Тарзан-Яд-гуру скоро будет здесь.
        Мо-зар подозвал слугу и приказал ему:
        — Проводи жрецов в храм. Скажи верховному жрецу
        Ту-лура, пусть он примет их, накормит и поможет возвратиться в А-лур, как только они пожелают.
        Жрецы в сопровождении слуги покинули зал через выход в задней стене. И тотчас же через другой вход сюда вошел Тарзан. Человек-обезьяна не приветствовал вождя Ту-лура, не подал знака мира. Он решительно направился прямо к Мо-зару. Тот собрал остатки воли, чтобы скрыть ужас, охвативший его при виде мощной фигуры Тарзана.
        — Я Дар-ул-ото, — сказал Владыка Джунглей голосом, твердым, как металл. — Я пришел в Ту-лур за женщиной, которую ты украл из покоев принцессы О-ло-а.
        Бесстрашное вторжение Тарзана во дворец в одиночку в незнакомом городе сразу возвысило его в глазах Мо-за-ра и его воинов. Они были уверены, что столь отважным может быть только сын бога, не боящийся ничего. Мо-зар невольно трепетал перед ним и колебался, следовать ли совету жрецов. Разве можно обмануть Дор-ул-ото притворным дружелюбием? Мо-зар даже побледнел от этой мысли — Дар-ул-ото знает все, даже тайные его помыслы. Как тут быть? Мо-зар, ерзая и извиваясь на своем камеи ном троне, не знал, что сказать.
        — Ну! — прорычал Тарзан. — Я жду! Отвечай, где она?
        — Ее здесь нет, — ответил Мо-зар, обливаясь потом.
        — Ты лжешь! — взревел Тарзан.
        — Клянусь именем Яд-бен-ото! Он все знает. Ее нет в Ту-луре, — уверял вождь. — Можешь обыскать дворец, храм и весь город.
        — Где же она? Ты взял ее у принцессы. Если ее здесь нет, говори, где она? Надеюсь, ты не причинил ей вреда? — Он свирепо надвинулся на Мо-зара. Тот в страхе отпрянул.
        — Постой! — панически закричал он. — Ты Дар-ул-ото, ты должен знать, что я не вру! Я взял ее из дворца короля, чтобы сохранить для Лу-дона, верховного жреца. Ведь после смерти Ко-тана ее мог захватить Я-дон. Но она ночью убежала от меня где-то между А-луром и Ту-лу-ром. Я уже послал три лодки с воинами разыскивать ее.
        Что-то в тоне вождя говорило Тарзану, что он не лжет. Может, это и не вся правда-, но и не целиком ложь. Мо-зар был застигнут врасплох и так перепуган, что не посмеет хитрить. И тут пришла досада — он опять зря потерял драгоценное время.
        Теперь Тарзан вспомнил, что на озере его обогнали двое жрецов в лодке. Конечно же, они так спешили, чтобы избежать встречи с ним, Тарзаном. Наверняка, это были посланцы верховного жреца Лу-дона.
        — Зачем приехали к тебе жрецы Лу-дона, которые обогнали меня? — проницательно спросил Тарзан. — Чего они хотели?
        — Они пришли за тем же, за чем и ты, — Мо-зар не сумел скрыть и этого, — они требовали возвратить женщину. Лу-дон думает, что я ее украл у него. Но он ошибается. О, Дар-ул-ото, и ты тоже ошибаешься!
        — Я хочу поговорить с ними. Приведите их! — потребовал Тарзан.
        Мо-зар был так перепуган, что не мог собраться с мыслями. Единственное, что он понимал, так это то, что надо спасать собственную шкуру, а не заботиться о жрецах. Теперь он мог хоть на время исчезнуть и обдумать свое положение.
        — Я сам приведу их сюда, Дар-ул-ото, — покорно сказал он и почти бегом вышел из зала.
        Он поспешил в храм, нашел там посланцев Лу-дона и передал им приказ пришельца.
        — Что ты собираешься с ним сделать? — спросили у него жрецы.
        — Я с ним не буду ссориться. Он пришел с миром и уйдет с миром. Кто знает? Может быть, он и вправду сын Яд-бен-ото?
        — Мы знаем, что это не так, — уверял его жрец. — У нас есть доказательства, что это простой смертный. Он просто чужестранец. Лу-дон уже дал обет принести его в жертву Яд-бен-ото. Если сам верховный жрец уверен, что он не сын Яд-бен-ото, как можем сомневаться в этом мы? Кто мы такие? Лу-дон приказал взять его живым, иначе я сам послал бы воинов убить его.
        Но трусость Мо-зара была сильнее любых доводов. Он решил сложить с себя ответственность и передать инициа тиву жрецам.
        — Тогда он ваш, — сказал он. — Делайте с ним, что хотите. Я не буду вам мешать. Но ссориться с ним тоже не буду. Действуйте от лица Лу-дона.
        Жрецы поспешили к верховному жрецу Ту-лура.
        — Лу-дон щедро наградит и возвысит человека, который живым приведет к нему обманщика, назвавшегося Дар-ул-ото, — уверили они его. — Что ты можешь предложить ?
        — Здесь есть львиная яма, — подумав, ответил верховный жрец. — Сейчас она пуста. Из нее не могут выбраться львы. И он, если он не сын Яд-бен-ото, оттуда не вылезет.
        — Да, но как же посадить его туда? — и оба жреца задумались.
        — Это не будет трудно, — наконец сказал один из них. — В А-луре Ко-тан оказывал большие почести этому Дар ул-ото. Жрецы сопровождали его в храм. Он не удивится, если предложить ему то же самое и здесь. Потом верховный жрец захочет показать ему храм, как это делал
        Лу-дон. Легко можно подстроить так, что он будет проходить через львиную яму, и решетка закроется.
        — Хорошо придумано, — одобрил Мо-зар, радуясь тому, что этот план избавлял его от участия в нем. Да и воины не потребуются, так что он останется как бы совершенно ни при чем.
        Как и было задумано, жрецы поспешили к Тарзану и пригласили его от имени верховного жреца Ту-лура оказать честь храму своим посещением. И там, в храме, они и побеседуют обо всем.
        Тарзан подумал, что ему следует продолжать играть роль Дор-ул-ото и так держать всех в подчинении. Он принял их приглашение.
        В храме ему был оказан подобающий прием. Он расспросил жрецов из А-лура, и они рассказали уже известную ему историю. Затем верховный жрец пригласил его осмотреть храм.
        Сначала его подвели к алтарю, потом провели по комнатам и коридорам храма и наконец достигли темного лабиринта, вырытого под храмом. Тут тонкие ноздри Тарзана явственно уловили запах львов.
        Но жрецы не теряли времени. Вдруг погасли факелы, кто-то подбежал, камень стукнул о камень, и Тарзан очутился во тьме и безмолвном одиночестве могилы. 

         Глава 19
        ОДНА В ЛЕСУ. ВНОВЬ ОБЕРГАТЦ

        Джейн очень гордилась собой. Она убила первую в своей жизни добычу. Пусть это было небольшое животное — всего лишь заяц, но для нее он значил очень много. Теперь она сможет питаться не только плодами и ягодами. Отныне в ее рационе будет мясо. А мясо — это сила и выносливость.
        Джейн постепенно воочию постигала умение жить одной в лесу. Следующий урок —развести огонь. Она, конечно же, могла бы заставить себя, если бы не было иного выхода, есть и сырое мясо, но сейчас трудно было преодолеть отвращение. Надо было добыть огонь. Джейн взобралась на дерево, достала из своего тайника несколько кусочков спасительного стекла, слезла на землю и собрала в кучу сухие листья и веточки. Потом взяла стеклышко и сфокусировала солнечные лучи в одну точку. Затаив дыхание, Джейн ждала. Неужели у нее ничего не получится? Как долго не загораются ветки! И вот,-наконец, кверху потянулась тонкая струйка дыма. Еще немного — и веточка затрещала, вспыхнул огонь.
        Теперь очередь за зайцем. Нужно поскорее разделать его. Джейн сделала надрез и сняла с него шкуру, а внутренности закопала в землю. Так учил ее Тарзан. Во-первых, на стоянке будет чисто, во-вторых, запах гниющих внутренностей привлекает к лагерю человека хищников. Да, Джейн была достойной ученицей!
        Джейн проткнула тушку веткой и держала ее над огнем, поворачивая то одним боком, то другим. И вот заяц готов. Никогда в жизни леди Клейтон не едала такой восхитительно вкусной пищи!
        Насытившись, Джейн принялась за дело. А дел было много. Надо сделать нож, луж и стрелы. И, кто знает, может быть, с таким оружием она попробует выбраться отсюда, из этой страшной затерянной страны. Но об этом Джейн пока запретила себе думать. Сейчас важнее всего построить шалаш, чтобы не спать на дереве и не бояться хищников. Ведь в любой момент ночью ей могут нанести визит дикие обитатели леса.
        Заготовка шестов для шалаша заняла целый день. Потом несколько дней подряд она строила шалаш, отрываясь только для того, чтобы найти пищу и поесть. Она покрыла шесты ветками, оставив отверстие для окна и лаз, через который могла войти и выйти на четвереньках. Все это потребовало много времени, но чего-чего, а уж времени у нее было достаточно.
        С каждым днем ей все легче было добывать себе пищу. Она стала опытным охотником и теперь мечтала об антилопе. Ведь кроме мяса у нее будет еще и шкура. Она просушит ее, и холодные ночи ей тогда не страшны! С этой мыслью и отправилась Джейн на охоту. Подошла к поляне, где часто видела пасущихся антилоп. Какая удача! Великолепная, крупная антилопа стояла совсем близко и пила воду из ручья. Женщина осторожно подползла к ней как можно ближе. Теперь нужно мгновенно вскочить и метнуть копье. Джейн вся горела от возбуждения. Теперь, когда испытала это на себе, она понимала азарт охотников. И вот она распрямилась и бросила копье. Антилопа в последнем прыжке рухнула на землю. Джейн поспешила к своей добыче.
        — Браво! — вдруг раздалось из кустов.
        Голос был мужской, и произнесено это было по-английски. Джейн Клейтон застыла как вкопанная. И вот из кустов на поляну вышел странного вида человек. Он густо оброс волосами, тело было едва прикрыто ветхими, грязными лохмотьями. Сперва она даже не узнала его, а когда вгляделась, инстинктивно отпрянула.
        — Лейтенант Обергатц! — вскричала Джейн. — О боже! Это вы?
        — Да, представьте себе, это я, — кривляясь и кланяясь, ответил немец. — Это именно я перед вами в столь плачевном виде. Прошу прощения, миледи, но, увы! Все же это я — Эрих Обергатц собственной персоной. Но ведь и вы не переменились, дорогая леди.
        Он глядел на ее обнаженные руки и ноги, золотистый тисненой кожи нагрудник, львиную шкуру, прикрывающую бедра, — полное одеяние хо-донки. Так распорядился одеть ее Лу-дон, и этот наряд не уступал одеянию дочери Ко-тана.
        — Как вы здесь оказались? — спешила расспросить его Джейн. — Я была уверена, что вы уже давно у себя на родине!
        — Майн Готт! — воскликнул лейтенант. — Я не пойму, каким образом я вообще еще жив! Я сто раз мог погибнуть, но вот, как ни странно, еще живу. Но мы не выберемся отсюда. Нет никаких шансов! Здесь мы погибнем. Болото! Это ужасное болото! Я искал брод, я обошел все берега. Брода нет.
        — Но ведь как-то мы прошли сюда? — недоуменно спросила Джейн.
        — Да, прошли! Видно, сам дьявол нас вел! Теперь-то я понимаю — тогда была засуха, болото подсохло, вот мы его и проскочили. Прошли дожди, и ни один черт теперь не одолеет это болото. А сколько в нем жутких тварей! Сколько раз я пытался! Видит бог! А эти звери в этой чертовой стране! Они охотятся за мной день и ночь!..
        — Как же они вас до сих пор не разорвали? — поинтересовалась Джейн.
        — Я сам не знаю... — мрачно ответил он. — Я бежал, бежал, бежал... О, боже! Я не ел по нескольку дней, неделями сидел на дереве. Сделал дубинку, копье и охотился. Даже льва убил дубинкой.
        Так божась и чертыхаясь, он без сил опустился на землю.
        — Но расскажите, что же было с вами? — наконец обратился он к Джейн.
        И Джен вкратце рассказала ему о своих приключениях, а сама все время думала, как бы от него отделаться. Она и представить себе не могла, что станет жить с ним рядом. Уж лучше, гораздо лучше вообще быть одной. Презрение к нему не ослабло со временем. Стоило ей вспомнить о его жестоких проделках, когда она была пленницей, а он конвоиром, как вся она содрогалась от отвращения. Мысль о совместной жизни с ним наполняла ее страхом. Она боялась его. И раньше она никогда не доверяла ему, а теперь заметила в его взгляде вожделение. Это было что-то новое и еще более отталкивающее.
        — Значит, вы долго жили в городе А-луре? — спросил он на языке Пал-ул-дона, когда Джейн закончила свой рассказ.
        — Вы выучили этот язык? — изумилась она. — Где и как?
        — Я попал к дикарям — полукровкам, — объяснил он. — Это что-то среднее между человеком и обезьяной. Они страшные, черные, хвостатые, покрытые шерстью. Живут в пещерах, в скалах, и лазают, как обезьяны. Называют себя ваз-донами. Глупы и суеверны, короче, представители низшей расы! Что тут говорить! Увидели меня, поняли, что у меня нет хвоста, руки и ноги совсем другие, и перепугались до смерти. Решили, что я или бог, или демон. Я не мог убежать от них и защититься не мог — их было много. Я встал в такую позу., вы бы видели! Они все попадали на колени. Вот смех! Повели меня в свое селение, оно называется Бу-лур. Это вроде их главный город. Накормили меня и все мне кланялись. Я все время показывал, что я бог. Они, представьте, верили. Почитали меня, научили говорить по-своему. И все было хорошо. Только один мерзкий старик, жрец или знахарь, не знаю, стал мне завидовать. Он им сказал, что если я бог, надо всадить в меня нож, и кровь не потечет. Я ничего этого не знал. Они праздновали какой-то свой праздник, ели и пили, как лошади. Одна женщина рассказала мне все, что они задумали. Вся деревня
собралась смотреть на экзекуцию. Ей, видите ли, не терпелось раньше всех узнать, пойдет ли из меня кровь или нет. Она не хотела ждать. И вот она пробралась ко мне и уже собиралась всадить мне в бок нож, но тут я ее поймал. Тут она мне с очаровательной наивностью и объяснила, зачем она это делает. Мужчины уже все были пьяны. Объясняться с ними было бесполезно. Что мне оставалось делать? Только бежать. Этой женщине я сказал, что возмущен и обижен такой проверкой, и в знак своей немилости покидаю их. «Я возвращаюсь к себе на небо!» — сказал я. Она захотела посмотреть, как я буду возноситься. Вот ведь любопытная баба! Я говорю: «Будет много огня, ты сгоришь!» Велел ей идти и не возвращаться по крайней мере час. Она испугалась и убежала. Я, конечно, не стал ждать целый час! — засмеялся немец. — Так что они и сейчас уверены, что я Яд-бен-ото.
        Пока он рассказывал все это, Джейн вытащила копье из туши антилопы. Немец не сводил с нее глаз. Она же старалась не глядеть на него, до того у него был отталкивающий вид: он был лохмат и весь в грязи — и волосы, и руки, и лицо, и одежда, и даже оружие.
        Чтобы не встречаться с ним глазами, Джейн занялась разделыванием туши антилопы. Все время ее не отпускала мысль, как бы отделаться от нежелательного компаньона. В конце концов она решила, что лучше и честнее всего сказать ему об этом прямо в глаза. Закончив работу, она выпрямилась и посмотрела на мужчину.
        — Лейтенант Обергатц, — заговорила она, — по воле случая мы вновь вместе. По воле случая, но не моей.
        Я меньше всего на свете ждала этого. У нас с вами нет и не может быть ничего общего. Вы — один из виновников моего несчастья. Теперь я наконец на свободе и поселилась здесь. Этот маленький клочок земли мой по праву первооткрывателя. Уходите отсюда, оставьте меня в покое. Я впервые за долгие месяцы вздохнула свободно. Я не хочу видеть вас. Ваш вид напоминает мне о днях заточения. Уходите! Это самое лучшее, что вы можете сделать, чтобы искупить то зло, которое вы причинили мне и моей семье.
        Немец недоуменно смотрел на нее своими рыбьими глазами и вдруг рассмеялся нехорошим смехом:
        — Вот это да! Уйти! Оставить ее одну! Как бы не так! Я наконец-то нашел тебя. Мы подружимся. Ведь мы здесь одни. Никто никогда не узнает, чем мы с вами занимаемся. Нет, я не хочу снова быть один, черт меня побери!
        Он разразился новой порцией смеха. Смех этот был деланным, ненатуральным. Он не отразился ни в лице его, ни в глазах. Смех у этого человека выражал какие-то иные эмоции, только не природную веселость. Джейн с ненавистью смотрел на него. С тем же успехом можно было обратиться с проповедью великодушия, скажем, к лягушке.
        — Вспомните о своем обещании, — все же еще раз попыталась она воззвать к его порядочности.
        — Ах, обещание! — ответил он с нехорошей улыбкой. — О чем вы говорите! Помилуйте, какие обещания? Их дают для того, чтобы нарушать. Мы доказали это миру! — грудь его выгнулась колесом. — Мы доказали это в Льеже и Лувэне. Нет! Нет! Я никуда не уйду. Я останусь здесь и буду защищать тебя!
        — Я не нуждаюсь в вашей защите! — настаивала Джейн. — Вы, кажется, уже убедились, что я умею постоять за себя.
        — Да, убедился, — ответил он. — Но это недостойно мужчины — оставить вас одну... Ведь вы все-таки женщина. Нет! Нет! Я офицер кайзера, и моя честь не позволяет бросить женщину в беде, — и его вновь поразил приступ смеха. — Мы могли бы быть здесь счастливы вдвоем, — и он подмигнул ей.
        Женщина содрогнулась от омерзения. Она и не пыталась его скрывать.
        — Я вижу, я тебе не нравлюсь? — допытывался он. — О, это печально! Но придет время, и вы полюбите меня, — и он вновь отвратительно захихикал.
        Джейн убрала подальше мясо. Ей было совершенно ясно, что дальнейшие переговоры бесполезны. Она вооружилась копьем и встала пред немцем. Глаза ее сверкали стальным блеском.
        — Уходите прочь! — приказала она. — Мы потратили впустую много слов. Это мои владения, и я их буду защищать! Я убью вас. Это вы, надеюсь, понимаете.
        Ярость отразилась на лице «завоевателя». Он поднял дубинку и пошел на Джейн.
        — Остановитесь! — воскликнула она, приготовившись к броску. — Вы видели, как я убила антилопу. Вы сказали правду: никто никогда не узнает, что здесь произошло. Сопоставьте эти факты и постарайтесь сделать выводы, если ваш куцый ум на это способен. Подумайте, прежде чем сделать шаг ко мне!
        Он остановился и опустил дубинку.
        — Успокойтесь, пожалуйста, — стал подлизываться он. — Зачем же нам ссориться, леди Клейтон? Мы можем во многом быть полезными друг другу.
        — Вспомните Льеж и Лувэн, — напомнила она ему с усмешкой. — Я ухожу. Я уверена, что больше не увижу вас в моих владениях, а если увижу, убью без предупреждения.
        И немец понял, что она не шутит. Досада и злоба кипели в его душе, когда он смотрел в спину удаляющейся женщине. 

        Глава 20
        ПОБЕГ

        А-лур переходил из рук в руки — то власть в нем брали сторонники Я-дона, то воины, преданные верховному жрецу.
        События развивались так. Как мы помним, Тарзан привел верных Ко-тану воинов к месту, где жрецы собирали мятежников. Уже готова были вспыхнуть схватка, когда жрецы закричали, что Я-дон бунтовщик, на него падет гнев Яд-бен-ото и поразит всех, кто его поддерживает. Они говорили, что Лу-дон хочет только одного — не допустить на трон Я-дона до тех пор, пока не будет избран новый король. Поверив им, многие воины перешли на сторону жрецов, и защитники Я-дона остались в меньшинстве. Тут-то жрецы и направили на них своих воинов. Многие защитники Я-дона были убиты. Лишь жалкая горстка воинов сумела скрыться во дворце, и ворота за ними закрылись.
        Жрецы же, намереваясь добить оставшихся в живых и покончить с Я-доном, повели свое воинство потайным ходом. Но Я-дон был предупрежден об этом и успел скрыться.
        При первой возможности Я-дон посетил принцессу О-ло-а. Она рассказала ему обо всем, что произошло, и о том, как их спас Тарзан. Я-дон узнал, что именно
        Тарзан привел его воинов к потайному ходу. Он и прежде с симпатией относился к Тарзану, теперь же он понял, что Тарзан — непоколебимый защитник правого дела и его искренний друг. А сторонники Я-дона еще сильнее возненавидели верховного жреца за то, что он преследовал Тарзана. Сейчас им стало совершенно ясно, что Тарзан — посланник небес.
        Но, увы, Тарзана не было с ними, и некому было воодушевить их. Молитвы его почитателей оставались без ответа. Они пали духом, вообразив, что их дело не получает божественного одобрения и Яд-бен-ото отвернулся от них. К тому же они были в меньшинстве. И все же воины отважно сопротивлялись, не позволяя восторжествовать силам зла. До последней минуты Я-дон с оставшимися в живых воинами защищал дворец. Но силы были неравными. Войско Лу-дона постоянно росло, пополняясь воинами из окрестных селений. И наконец дворец пал. Лу-дон стал властелином Пал-ул-дона.
        Я-дон со своими воинами покинул дворец, уводя с собой принцессу, ее служанку и всех рабов, оставшихся во дворце. Они отступили во владении Я-дона — город Я-лур.
        Здесь вождь стал собирать новые силы. К нему приходили воины из окрестных селений, чтобы вместе с ним бороться за справедливость.
        Пока происходили все эти события, Тарзан-Страшный человек сидел в темнице, в львиной яме под храмом в Ту-луре. И пока шла битва за трон, посланцы Лу-дона сновали туда и сюда между двумя городами.
        Мо-зару хватило смекалки, чтобы сообразить, что можно использовать пленника с пользой для себя. Он знал, что многие жители его города уверены в божественном происхождении Тарзана. Лу-дон же хотел заполучить его себе, чтобы собственноручно принести его в жертву при большом скоплении народа.
        Готовя ловушку для Тарзана, жрецы не подумали о том, чтобы забрать у него оружие. При нем остались нож, лук и стрелы, но он не мог пустить оружие в ход.
        Когда Тарзан понял, какую шутку с ним сыграли, он стал ждать появления льва. Хотя запах льва и не был свежим, Тарзан был уверен, что жрецы изберут именно этот способ расправы. Первым его побуждением было тщательно обследовать свое узилище. Он, как мы помним, обладал способностью видеть в темноте. Почти тотчас же он заметил завешенные окна и немедленно их открыл, впустив в темницу свет. Идя сюда, он отметил, что храм, как и многие строения Пал-ул-дона, выдолблен прямо в скале. Лабиринт, где была устроена эта яма, находился под храмом. Теперь, взглянув в окно, Тарзан определил, что его темница находится над уровнем земли, у подножия скалы. Окна были заделаны такими частыми решетками, что Тарзан не видел края стены, в которую они вделаны. Но вдали виднелись голубые воды озера Яд-бен-лул.
        В скудном свете, падающем из окон, Тарзан принялся разглядывать свою тюрьму. Комната эта была довольно просторной, в ней было две двери — большие для человека, но маленькие для льва. Обе они были закрыты каменными плитами, опускающимися сверху. Окна были маленькими и заделаны железными решетками. Бежать этим путем, казалось, невозможно. Однако Тарзан с первых же минут своего заточения стал готовиться к побегу. Он стал ножом расширять лунки вокруг прутьев, вделанных в скалу. Это была нудная работа, но терпения Тарзану хватало.
        Каждый день в дверь ему просовывали еду и питье. Пленник понял, что его держат здесь не для того, чтобы отдать на съедение львам. Но это неважно. Если он пробудет здесь несколько дней, они не найдут его, когда придут объявить ему о его дальнейшей судьбе.
        ...Однажды в город пришел доверенный Лу-дона Пал-сат с вестью для Мо-зара. Лу-дон решил короновать Мо-зара и призывал его в А-лур. Передав все это Мо-зару, Пал-сат испросил дозволения помолиться в храме. Там он нашел верховного жреца Ту-лура. Ему-то и предназначалось истинное послание, ради которого пришел в город Пал-сат. Они заперлись в маленькой комнатке, и Пал-сат прошептал на ухо верховному жрецу то, что поручил сказать Лу-дон:
        — Мо-зар желает быть королем, и Лу-дон желает быть королем. Мо-зар хочет оставить незнакомца, называющего себя Дар-ул-ото, себе. Лу-дон хочет его убить. Знай же, — и он еще ближе приник к уху собеседника, — если ты хочешь стать верховным жрецом Пал-ул-дона, теперь это в твоей власти.
        Пал-сат замолк, ожидая ответа. У жреца от радости перехватило дыхание. Стать верховным жрецом в А-луре! Это почти то же самое, что стать королем Пал-ул дона, столь велика честь!
        — Как? — сдавленно прошептал он. — Как я могу стать верховным жрецом А-лура?
        Вновь Пал-сат склонился к нему:
        — Убив одного, а другого приведя в А-лур. — И он поднялся со скамьи и вышел, понимая, что жрец проглотил брошенную ему приманку и сделает все, чтобы получить столь желанную награду.
        Пал-сат не ошибся. Верховный жрец готов был на любую подлость и убийство, только бы заполучить высочайший сан, дающий неограниченную власть. Но он не понял, кто должен быть убит и кого надо привести в А-лур. Пал-сат в мельчайших деталях знал план Лу-дона, согласно которому публичное принесение в жертву Тарзана поднимет пошатнувшийся авторитет Лу-дона, а убийство Мо-зара, претендующего на трон, откроет верховному жрецу путь на престол. Верховный жрец Ту-лура, все обдумав, решил, что ему поручили убить Тарзана, а Мо-зара привезти в А-лур. Он думал, что сделав эти две вещи, он станет верховным жрецом Пал-ул-дона. Но он не догадывался, что верховный жрец уже выбран, и этот будущий верховный жрец должен убить его через час после того, как он прибудет в А^лур, выполнив поручение. Не знал он и о том, что уже приготовлена ему тайная могила в том храме, властелином которого мечтал он стать.
        И вот вместо того, чтобы готовить убийство Мо-зара, он вызвал дюжину вооруженных воинов, которые должны были покончить с Тарзаном этой ночью.
        Настала ночь. В тишине камеры человек-обезьяны продолжал свою терпеливую работу. Вдруг его острый слух уловил шаги, которые приближались к большой двери. Раньше шаги всегда раздавались у маленькой двери, через которую ему подавали пищу. На сей раз людей было много, и это показалось Тарзану зловещим знаком. Тарзан продолжал работать. Пришедшие остановились под дверью и прислушались. Тишину нарушал только скрежет ножа о камень. Стоявшие под дверью долго совещались, что бы это могло значить? Они хотели действовать наверняка, и риск не входил в их планы. Никто из них не хотел поплатиться головой. Убийцы решили, что двое из них быстро поднимут дверь, а остальные с дубинками бросятся на Тарзана.
        Верховный жрец наконец подал знак. Дверь поднялась, воины ворвались в комнату с поднятыми дубинками. Трое из них бросились к темной тени у стены. Но что это? Дубинки крошили кучу тряпья. Убийцы зажгли факел и увидели, что сокрушили... груду шкур, служивших когда-то занавесками. Темница была пуста.
        Один из них подбежал к окну. Все прутья, кроме одного, исчезли, и к этому единственному пруту привязана веревка, сплетенная из кожаных тесемок.

        Душевное спокойствие покинуло Джейн Клейтон. К естественным опасностям жизни среди природы прибавилась еще одна, самая страшная, — Обергатц знал место ее лагеря. Нападение львов и пантер меньше встревожило бы ее, чем возвращение этого наглого ганса. Она ненавидела и боялась его всегда. Теперь же страх этот принял иную форму, как будто немец был воплощением неких неведомых, злобных сил. Вновь и вновь упрекала она себя в том, что не убила его, как убила бы любого дикого зверя, угрожающего ее безопасности. Все соображения гуманности были ею отринуты, она не хотела ни винить, ни оправдывать себя. Просто таков закон первобытной жизни — угроза должна быть устранена, иначе тебя ожидает смерть. Вот и Джейн убедила себя, дала себе зарок: если еще раз он встанет на ее пути, ее быстрое копье не пощадит его.
        Ночь, наступившая после встречи с Обергатцем, была для Джейн тревожной. Ее уютное гнездышко в ветвях высокого дерева уже не казалось ей таким надежным, как прежде. Пантера или, скажем, лев, конечно, не смогли бы взобраться сюда, но для человека это не составляло труда.
        Любой звук, самый мимолетный и неслышный, больно ударял по нервам Джейн, повергая ее в смятение. Она не спала, бесконечно прислушиваясь к каждому шороху в ночи. И вот какой-то неясный шум раздался совсем близко, как будто под самым деревом. Она слушала, затаив дыхание. Шум не прекращался, он приближался к ее убежищу. Вот раздался треск ветки. Кто-то лез на дерево. Джейн почувствовала, как закачалась одна из ветвей, поддерживающая шалаш. Женщина взяла копье. Вот уже скребутся у входа. Что же это такое? Кто хочет проникнуть в ее жилище? Джейн подползла ко входу и встала на камни. В дверках между ветками было небольшое отверстие, и Джейн вставила в него острие копья. Видимо, пришелец, услыхав ее движения, понял, что его присутствие обнаружено, и перестал таиться. Со всей силой он набросился на дверь и стал ее ломать. Джейн ткнула копьем, сильно, как только могла, и почувствовала, как оно вонзается в чье-то тело. Тут же раздался крик боли, сдавленное проклятие, и тело полетело вниз, цепляясь за ветки.
        Джейн не стала выходить и разглядывать, кто же посетил ее в ночной час. Она и без того уже знала, что это был Обергатц. Выдало его произнесенное им проклятие. Оно было немецким, и только Обергатц ругался так. Снизу не доносилось ни звука... Значит, она убила его! Она молила судьбу, чтобы это было так, молила горячо, от всей души. Это было бы таким облегчением — избавиться от этого отвратительного создания. Всю ночь лежала Джейн с открытыми глазами, напряженно прислушиваясь. Все вокруг безмолвствовало. С восходом солнца она увидит под деревом труп. Она с ужасом представляла себе, как он лежит на спине, и его обезображенное лицо глядит на нее мертвыми глазами. Одна только надежда теплилась в ней: придет лев и утащит тело. Но снизу не слышно было ни звука. Тяжкое испытание предстояло вынести ей утром — она должна будет похоронить то, что было некогда Эрихом Обергатцем, а потом жить над могилой человека, которого она убила. Убила впервые в жизни...
        Женщина не позволяла себе поддаться слабости и впасть в уныние. Снова и снова повторяла она про себя, что убила его, подчиняясь необходимости, убила, защищаясь. Она могла найти тысячу оправданий для себя, и все они были бы справедливы, но Джейн была современной женщиной, над ней довлели гуманные традиции цивилизованного общества, и то, над чем ни секунды не стало бы задумываться первобытное существо, стало для Джейн Клейтон моральной пыткой, непреодолимым препятствием, через которое она не могла хладнокровно перешагнуть.
        И вот взошло солнце. С рассветом проснулись и защебетали птицы, и вершины гор, окружающих долину Яд-бен-ото, окрасились розовым цветом. А Джейн все еще не решалась выглянуть из шалаша. Но это неизбежно! И она решительно распахнула дверцу и взглянула вниз, под дерево. Там было пусто. Вся напрягшись, она вышла из домика и медленно спустилась вниз по стволу. Тут она внимательно осмотрелась.
        Вся трава у подножия дерева была испачкана кровью, и дорожка алых капель тянулась по траве к берегу озера Яд-бен-лул. Выходит, она не убила немца! Странное чувство испытала она. Тут было и облегчение, и досада. Теперь напряжение не оставит ее — он в любой момент может вернуться. Но, с другой стороны, она не будет жить над его могилой, мучаясь угрызениями совести.
        Еще только вчера она могла без рисовки сказать, что у нее стальные нервы. Но теперь она настораживалась и вздрагивала от каждого звука. Она пережила сильнейшее нервное потрясение, встряску, почти непосильную для ее неясной, любящей души. Теперь наступила реакция на это потрясение. Возможно, завтра все успокоится, уляжется, она вновь обретет ясность духа. Но в одном Джейн была уверена — никогда больше этот полюбившийся ей уголок джунглей, подаривший ей ни с чем не сравнимое ощущение свободы и независимости, никогда больше он не будет таким же приветливым и милым ее сердцу. Над ним нависла зловещая тень отвратительного немца. Уже не придется больше Джейн спать крепким сном в этом уголке. Ее маленький надежный мирок был навсегда разрушен.
        На ночь Джейн укрепила дверь. Усталость просто валила ее с ног, ведь она совсем не спала прошлой ночью, и все же она долго не могла уснуть и лежала с открытыми глазами, вглядываясь в темноту. Что видела она там, какие грезы посетили ее?
        Обездоленная женщина видела свою усадьбу, где мирно жили они с ее любимым мужем. Они любили друг друга той огромной любовью, которая редко освещает жизнь мужчины и женщины на этой земле. Видение это было таким ярким и сильным, что на глаза смелой прекрасной женщины навернулись слезы. Усадьба эта, весь ее мир были разрушены той же тупой, безжалостной силой, которая преследует ее и здесь, в этом далеком, заброшенном уголке земли. Джейн горько плакала. Она мысленным взором видела,как наяву, сильного, прекрасного мужчину, чьи руки никогда уже не прижмут ее к своей груди. Материнское ее сердце билось болью, когда видела она теперь взором души своего высокого, смелого, сильного сына, с обожанием глядящего на нее отважным, открытым взглядом своих смеющихся глаз, так похожих на глаза его отца.
        И всегда она видела и помнила только это: лесную свою усадьбу и мирную, простую, незатейливую жизнь на ней. Это видение всегда затмевало память о пышных залах и прекрасных комфортабельных комнатах, где прошла часть ее жизни. Все это отпало, как ненужная шелуха. Он, ее Джон, любил эту усадьбу и широкие просторы, открывающиеся с террас, и она полюбила все это всем сердцем.
        Наконец Джейн забылась тяжелым сном. Долго ли спала, она не знала, но вдруг как будто что-то толкнуло ее. Она проснулась и услышала, как кто-то дергает дверцу. Одна из ветвей качалась под тяжестью тела. Он вернулся!.. Она похолодела. Это он или... Страшная мысль прорезала мозг. О, боже! А если он все-таки умер и теперь к ней пришло... Она гнала от себя эту страшную мысль, грозившую безумием.
        И как в прошлую ночь, Джейн подползла к двери. Кто-то опять, как тогда, затаился там. Руки дрожали, когда она приставила копье к отверстию.
        Еще успела она подумать, закричит ли он, падая вниз. 

        Глава 21
        СЧАСТЛИВАЯ ВСТРЕЧА

        Тарзан сорвал последний прут решетки и смог уже протиснуться в амбразуру окна. Веревку он сплел уже давно и заранее привязал. Пока убийцы шептались снаружи, обсуждая нападение, смуглое тело человека-обезьяны проскользнуло через маленькое отверстие и исчезло.
        Темница была позади, однако беглец все еще был на территории храма. Темнота облегчала побег, надо только выйти за стены храма, незамеченным пройти по городу. Самое трудное — миновать стражу. В темноте он вполне мог сойти за хо-дона. Он шел по улицам, и никто не обращал на него внимания. И вот он уже у городских ворот, где сидит стража, состоящая из полудюжины воинов. Тарзан намеревался пройти мимо с независимым видом, и это удалось бы ему, но раздался крик: «Не выпускайте никого за ворота! Пленник сбежал!». И сейчас же один из воинов преградил ему дорогу, а другой узнал его.
        — Хот тор! — воскликнул он. — Вот он! Держите его! Хватайте!
        — Назад! — грозно закричал Тарзан. — Назад, или я вас убью!
        Стража бросилась на него, но без особого энтузиазма. Слава о непобедимом и страшном человеке давно уже докатилась до владений Мо-зара, и воины старались держаться от него на безопасном расстоянии, но не подпускать к воротам. Они не желали погибнуть от его руки и хотели только одного — продержаться до прибытия подкрепления. Скоро, узнав о побеге, сюда прибежит множество воинов.
        Тарзан молниеносным броском налетел на ближайшего воина, повалил его на землю и выхватил из его рук дубинку. Тут-то ему и пригодилось то, чему он научился у Ом-ата и Та-дена — виртуозному владению дубинкой. Он двигался с быстротой молнии. Точность движений заменяла ему недостаток опыта. Он старался подпускать к себе только одного противника, остальных держа на расстоянии. И все же они умудрялись не подпускать его к воротам. Тарзан знал, что воины в городе уже предупреждены о его побеге, и в любую минуту могут прийти на помощь. Времени терять было нельзя, надо пробиваться к воротам, Тарзан выхватил другую дубинку у одного из нападавших, и теперь их у него было по одной в каждой руке. Одну он вращал, не пропуская удара, а другой поражал одного воина за другим. Но уже раздавался топот многочисленных ног по каменным плитам и воинственные крики, которыми воины подбадривают друг друга и устрашают врага. Это шло подкрепление.
        Хо-дон, с которым схватился Тарзан, попытался вытащить нож, но человек-обезьяна так мощно сжал кисть его руки, что послышался хруст костей и вой противника. Воин рухнул на землю. Подкрепление было совсем рядом, но Тарзан уже пробился к фонарю — единственному, освещающему вход в город. Тарзан сорвал его и бросил на землю. Воцарилась кромешная темнота, и человек-обезьяна выскочил через ворота. Еще слышался топот погони, но вскоре он стих, и стало ясно, что преследователи потеряли его след и побежали в другую сторону. Он нарочно направился к югу от Ту-лура, чтобы запутать погоню. Миновав городскую стену, он повернул на восток и пошел к А-луру.
        Путь ему преграждало озеро. Это был Яд-бен-лул, и он пошел вдоль берега. Он не ведал, какие еще препятствия ждут его, но решил не брать лодки, а идти пешком. Не было сомнений, что Мо-зар снарядит за ним погоню, и скорее всего по воде, но они не найдут его на озере.
        Тарзан шагал все быстрее, чтобы как можно дальше удалиться от города.
        Прошагав так примерно милю, он вошел в лес. Здесь он мог чувствовать себя в большей безопасности. Было темно, и лес был незнакомый, но он уверенно передвигался по деревьям. Внизу раздавалось рычание льва, вой пантеры — устрашающий шум ночных джунглей, способный ужаснуть любого, только не Тарзана. В нем он слышал только родные, с детства знакомые звуки — голоса лесного братства. Ведь все жители джунглей, даже враги — все одной крови.
        И вот он вышел к небольшому ручейку, бьющему из родника. Здесь кроны деревьев прервались, и ночной беглец спустился вниз и перешел ручеек. И вот на другом берегу он застыл, как статуя, только ноздри его втягивали воздух. Долго он стоял так, потом мягко и осторожно двинулся вперед, но уже не к А-луру шел он. У него появилась иная цель. И будь светло, можно было бы увидеть, какой радостью светилось при этом его лицо. Вот он у подножия большого дерева. Тарзан остановился и поглядел вверх. Там, в ветвях, виднелось какое-то сооружение. Сердце его бешено колотилось, то ли от неизвестности, то ли от счастья. Он тихо стал подниматься по веткам. Около шалаша остановился и замер. Его ноздри ловили нежный запах, тот запах, что привел его сюда. Он склонился к двери.
        — Джейн! — позвал он. — Сердце мое, это я!
        Ответом был вздох, похожий на стон, и звук падения тела. Тарзан, спеша на помощь, нетерпеливо дергал дверь, но она была прочно заперта изнутри. Не в состоянии вынести эту муку, мужчина сгреб мощной рукой дверку и отшвырнул ее в сторону. Он с ужасом ожидал найти бездыханное тело своей подруги, распростертое на полу. Но она была теплой, сердце ее, хоть и неровно, но билось. Это был глубокий обморок. Тарзан схватил ее, взял на руки и покрыл поцелуями.
        Джейн Клейтон медленно открыла глаза. Было темно, но она почувствовала, что ее прижимают сильные руки, а голова ее покоится на широком плече, где раньше так часто находили забвение ее страхи и отлетали прочь все ее горести и печали. Она не могла понять, сон это или явь. Робко провела рукой по его щеке.
        — Джон, — прошептала она. — Скажи мне, это и вправду ты?
        — Это я, — ив ответ он еще крепче прижал ее к груди. Он кашлянул и, запинаясь, повторил: — Это я, но что-то в горле мешает мне говорить.
        Она улыбнулась и припала к нему всем телом.
        — Бог милостив к нам, Тарзан-обезьяна, — тихо проговорила она.
        Потом они долго молчали. Им и не надо было слов. Ведь они встретились, оба они живы и здоровы. Но им столько надо было сказать друг другу! Обо всем расспросить и все рассказать. И наступила минута, когда Джейн смогла, наконец, спросить:
        — А где Джек? Ты что-нибудь знаешь о нем?
        — Нет, не знаю, — отвечал Тарзан. — Последнее известие о нем было с арагонского фронта.
        — Пока мы все не будем вместе — он, ты и я, не смогу я быть счастливой, — печально сказала Джейн.
        — Я тоже, — сказал Тарзан, ласково гладя ее по волосам. — Но, Джейн, милая, пойми, сейчас во многих английских семьях ждут своих сыновей, и гордость за них заменяет счастье. У нас смелый мальчик. Мы можем гордиться им.
        Но Джейн грустно покачала головой:
        — Да, милый, все это правда. Но мне нужен мой мальчик, мой сын.
        — Мы его найдем! — уверял жену Тарзан. — Знаешь, когда я последний раз слышал о нем, он был цел и невредим. Потерпи, любимая! Теперь главное — подумать о том, как мы сможем отсюда выбраться. Скажи мне, ты хотела бы отстроить нашу усадьбу и собрать наших вазири или нам лучше вернуться жить в Лондон?
        — Ты ведь знаешь, я всегда мечтала жить в усадьбе, другой жизни мне не надо. Я не люблю город. Но нам придется поехать в Лондон, чтобы отыскать Джека. Но, Джон, — тревожно сказала она. — Мы ведь можем об этом только мечтать. Обергатц сказал, что обошел всю страну, но не нашел прохода через болото!
        — Но я не Обергатц, — успокоил ее Тарзан. — Сегодня мы отдохнем, а завтра отправимся на север. Да, я согласен, это дикая страна, но мы уже не раз прошли ее, пройдем и еще раз.
        На следующий день Тармангани и его подруга двинулись в путь. Они шли долиной Яд-бен-ото на север. Впереди их ждали неведомые опасности, дикие звери, высокие горы Пал-ул-дона, а за горами — непроходимое болото, полное ненасытных гадов, а за болотом — знойная степь, саванна, джунгли, и опять кровожадные звери и дикие враждебные племена... Многие, многие мили дальнего и опасного пути лежали между ними и дорогими им руинами родного дома.

        Лейтенант Эрих фон Обергатц полз по траве, оставляя кровавый след. Каждое движение причиняло ему неимоверную боль, но он молчал, боясь застонать. Ведь эта дьяволица добьет его, если поймет, что он жив, и он полз, как раненый зверь, ища места, где можно залечь и зализать раны.
        Он уже думал, что умирает, когда заполз в кусты и без чувств свалился там. Но к утру жизнь вернулась к нему. Он осмотрел рану и обнаружил, что копье пробило только мышцу под левой рукой. Рана была болезненная, но не смертельная. Сейчас надо было как можно дальше убраться от Джейн Клейтон, и он пополз на четвереньках. Он убегал от этой женщины, он боялся и проклинал ее, но желание обладать ею не оставило его. Он отомстит ей за все, она дорого заплатит за его страдания, за то, что отвергла его! Сейчас он отползет и спрячется, но потом, конечно, он вернется, он заставит ее покориться. И вот когда он будет, наконец, обладать ею, он сдавит ее стройную, нежную шейку своими руками и задушит ее.
        Так ярко и зримо он представлял это себе, такое сладострастие охватывало его при этом, что он принимался хохотать тем резким, ненатуральным смехом, который так напугал Джейн. Он полз и хохотал в пароксизме безумной злобы и желания. Колени его болели и кровоточили. Он сел, оглянулся и прислушался — никого не было, все было тихо. Никто не гнался за ним. С трудом поднялся он на ноги и, качаясь, пошел. Жалкое зрелище являл собой этот человек, весь покрытый грязью и засохшей кровью, со спутанными, свалявшимися, нестрижеными волосами и бородой. Он потерял ощущение времени, брел наугад. Поедал фрукты и ягоды, попадавшиеся на дороге, выкапывал из земли орехи. Он брел по берегу озера и всегда мог напиться. Когда раздавалось рычание льва, взбирался на дерево и долго сидел там, всем телом дрожа от страха.
        Через неопределенное время он подошел к южному берегу озера Яд-бен-лул. Путь ему преградила широкая река. На том берегу в лучах солнца сверкал беломраморный город. Обергатц долго смотрел на него, как на видение из сна, моргая глазами и ничего не соображая.
        Это был А-лур, Город Света. Немец вспомнил Бу-лур, вспомнил ваз-донов. Они называли его Яд-бен-ото, своим богом, они поклонялись ему. Он проведет этих тупиц! Здесь можно сыграть ту же шутку! Он громко расхохотался, распрямил грудь и зашел в воду.
        — Я — Яд-бен-ото! — кричал он. — Я великий бог! Где мой дворец и мой храм? Я — Яд-бен-ото! — визжал он. — Идите сюда, мои рабы, отведите вашего бога в храм!
        Но до города было слишком далеко, и никто его не слышал. Видение белоснежного города окончательно сдвинуло его помутившийся рассудок. Войдя в воду, он бессмысленно глядел на нее, на стаю рыб, проплывавших мимо его ног, на отражение облаков и птиц. Он бессмысленно хохотал, пытаясь поймать их руками. Потом опустился на четвереньки и стал ползать в воде. Потом ему пришло в голову, что он морской лев, и забыв о рыбе, он лег в воду, пытаясь плыть, изгибая ноги так, будто это хвост. Его рассудок не вынес трудностей и лишений. Страх и злоба, голод и раны превратили Эриха Обергатца в лопочущего идиота.
        Водяная змея вынырнула из воды, и человек на четвереньках стал гоняться за ней. Змея поплыла туда, где росли камыши, и Обергатц поспешил за ней, хрюкая, как свинья. Рептилия скрылась в зарослях, человек ринулся за ней и вдруг наткнулся на лодку, спрятанную в камышах. Он разогнулся и разразился идиотским смехом. В лодке на дне лежали два весла. Хихикая, человек вытащил их и пустил вниз по течению, с интересом глядя, как они плывут. Когда ему это надоело, он сел рядом с лодкой в воду и стал шлепать руками, наслаждаясь громким плеском и брызгами. Он потер руку об руку. Грязь смылась, открыв белую кожу. Это явно заинтересовало его, и он потер лоб, посмотрел на свое отражение. Это показалось ему занятным, и он стал тереть себя всего, смывая с тела грязь и засохшую кровь. Он не собирался купаться, просто его развлекали удивительные последствия его действий.
        — Я делаюсь белым! — крикнул он и, повернувшись к городу, завопил: — А-лур! Город Света! — это вновь напомнило ему о Бу-луре и ваз-донах, которые его называли Яд-бен-ото.
        — Я — Яд-бен-ото! — вновь завопил он.
        Потом его взгляд упал на лодку, и новая идея посетила его. Он оглядел себя, поднявшись на ноги. Львиная шкура, прикрывавшая его, была грязной и мокрой. В сбившейся бороде и волосах тоже было мало божественного. С тех пор как у него появилась цель, он стал рассуждать более здраво: идея завладела им, сконцентрировав воедино его разбегавшиеся мысли. Он, разумеется, не стал здравомыслящим, но стал целеустремленным маньяком. Выйдя на берег, он нарвал цветов и листьев и вплел их в волосы и бороду. С удовлетворением погляделся в воду и остался собой доволен. Потом вернулся к лодке, оттолкнул ее от берега, влез в нее, встал во весь рост и поплыл по течению к городу. Полуголый, он стоял, горделиво сложив руки на груди, и кричал во все горло:
        — Я — Яд-бен-ото! Пусть жрецы служат мне!
        Ветер подхватил его лодку и понес к А-луру, поворачивая его то лицом, то спиной к городу. Он был еще посредине реки, но кто-то уже заметил его с городской стены, а когда лодка подплыла к берегу, толпа женщин и детей сбежалась, чтобы посмотреть на него. А у стен храма стояли жрецы во главе с Лу-доном и наблюдали за ним. Лодка остановилась у берега, и уже можно было разглядеть стоящего в ней человека.
        Хищные глаза Лу-дона сузились, его цепкий ум оценивал ситуацию, чтобы извлечь из нее максимальную пользу для себя.
        Верховному жрецу было уже известно о побеге Тарзана, и теперь он больше всего боялся, что лжебог присоединится к воинам Я-дона. Зная взаимные симпатии Тарзана и Я-дона, Лу-дон был уверен, что так и случится. А появление в армии Я-дона сына бога, пусть и ложного, но признаваемого и почитаемого народом, привлекло бы к старому вождю множество новых сторонников. Верховный жрец прекрасно знал, что Тарзан-Яд-гуру успел на короткое время стать как бы национальным героем, слава о нем идет по Пал-ул-дону, и воины противника только и ждут его благословения, чтобы вступить в решительную схватку с Лу-доном. Да, Дор-ул-ото в рядах врагов разрушил бы все планы Лу-дона, и он намерен был ни в коем случае не допустить этого.
        А человек в лодке уже причалил к берегу. Младшие жрецы столпились вокруг своего верховного жреца и, заглядывая ему в рот, ждали его распоряжений.
        — Приведите его сюда, — приказал Лу-дон. — Если это Яд-бен-ото, я узнаю его.
        И вот лейтенанта Эриха Обергатца подвели к верховному жрецу. Лу-дон пристально осмотрел голого человека с фантастическим убором на голове.
        — Откуда ты пришел? — спросил он.
        — Я — Яд-бен-ото! — завопил немец. — Я пришел с неба. Где верховный жрец?
        — Я верховный жрец, — отвечал Лу-дон.
        Обергатц повелительно хлопнул в ладоши и приказал:
        — Принеси мне еды и вымой мне ноги!
        Лу-дон прищурил глаза, явно вынашивая некий план. У него уже было что-то на уме. Он низко, в ноги, поклонился пришельцу. Толпа воинов и жрецов с изумлением взирала на это.
        — Эй, рабы! — крикнул Лу-дон, выпрямляясь. — Принесите воды и пищи для Великого Бога!
        Так верховный жрец перед всеми признал в Обергатце Яд-бен-ото. Эта весть с быстротой пущенной из лука стре лы облетела весь А-лур.
        Очень скоро и в Ту-луре знали о том, что явился истинный бог, сам Яд-бен-ото спустился с небес, чтобы присоединиться к Лу-дону и повести его войско в бой. И Мо-зар поспешил перейти на сторону верховного жреца, позабыв на время о своих притязаниях на престол. Большой удачей он считал уже то, что может остаться правителем Ту-лура, не порывая дружбы с Лу-доном. В этом он не ошибся. У Лу-дона на него был особый расчет, поэтому он решил оставить Мо-зара в живых, приказав ему явиться в А-лур со всеми своими воинами.
        Обергатц меж тем упивался ролью бога. Обильная, полноценная пища, отдых, покой — все это помогло восстановить утраченные во время скитаний силы. Помутившийся его рассудок быстро прояснялся. И лишь в одном он оставался маньяком, и эта мания крепла и укоренялась в его сознании — теперь никто и ничто на свете не смогло бы разубедить его в том, что он бог. Непоколебимость этого убеждения укреплялась подобострастием жрецов и слуг, исполнявших малейшее его желание. И он повелевал ими, как бог.
        Захватчик по убеждениям, подлец и насильник по натуре, Обергатц был во всем полностью согласен с Лу-доном. Его жестокий ум оккупанта и агрессора нередко подсказывал ему такие решения, которые и самому Лу-дону не пришли бы в голову. Верховный жрец по достоинству оценил новоявленного союзника и советчика, гордился своим неожиданным приобретением и видел в нем могучую силу, поддерживающую его власть над Пал-ул-доном.
        В главном храме перед западным алтарем для немца соорудили специальный трон. Восседать на нем имел право исключительно только Яд-бен-ото. Водрузившись на каменное сооружение, сидя в позе идола, преисполненного сознания собственного величия, он принимал жертвы в свою честь.
        Если Обергатц и не научил людей любить себя, то он научил их так бояться себя, как они прежде никогда не боялись самого Яд-бен-ото. Лу-дон не замедлил воспользоваться этим страхом и распространил через своих жрецов и слуг слухи о том, что все преданные воины должны собраться под знамена Лу-дона по повелению Яд-бен-ото. Непокорных же ожидало проклятие и неминуемая смерть в страшных мучениях.
        Одураченные и перепуганные люди устремились к Лу-дону, и вскоре полстраны стояло под его командованием. Это была страшная убойная сила. 

         Глава 22
        КТО ИСТИННЫЙ БОГ?

        Тарзан и Джейн переплыли реку. Они продвигались медленно и осторожно. С таким трудом обретя вновь свою подругу, Тарзан не хотел ничем рисковать, чтобы вновь не разлучаться с нею. Теперь на их пути лежала еще одна-единственная преграда — непроходимое болото. Но Тарзан пока не задавался вопросом, как его преодолеть, —- он знал, что у него еще будет время подумать над этим.
        А пока их часы проходили в упоении друг другом, радости встречи после столь долгой разлуки. Они говорили, говорили без умолку о том, что каждый из них пережил и выстрадал. Воспоминаниям не было конца. Они говорили и не могли наговориться.
        Тарзан хотел пройти мимо А-лура, избегая, насколько это возможно, встречи с хо-донами и с ваз-донами. Его целью был Кор-ул-я. Там он намеревался остановиться передохнуть и сообщить Ом-ату все, что знает о Пан-ат-лин. У него уже созрел план спасения девушки, и он собирался предложить его Ом-ату.
        На третий день пути, когда они почти достигли реки, пересекающей долину Яд-бен-ото, Джейн вдруг остановилась и испуганно схватила Тарзана за руку, показывая вперед, на опушку леса, к которому они приближались. Там в тени деревьев стоял огромный зверь, которого человек-обезьяна узнал сразу, как только взглянул на него.
        — Что это? — в священном ужасе прошептала Джейн.
        — Это грифон, — ответил ей муж. — Я тебе рассказывал о нем. Но плохо, что мы его встретили в самом неудачном месте. Здесь нет даже высоких деревьев. Пойдем, Джейн, вернемся. Когда ты со мной, я не могу рисковать. Лучшее, что мы можем сделать, это убраться подальше и молить бога, чтобы зверь не заметил нас.
        — А если заметит?
        — Тогда придется рискнуть.
        — Как рискнуть?
        — Я попробую подчинить его своей воле, — пояснил Тарзан. — Помнишь, я рассказывал тебе, как обуздал одного из них?
        — Да, помню, но я не представляла себе, что он такой громадный! — робея, сказала Джейн. — Джон, ведь он огромный, как крейсер!
        Тарзан рассмеялся.
        — Ну, положим, не такой. Но когда нападает, думаю, похож на военный корабль.
        Они пошли медленно, чтобы не привлекать к себе внимания грифона. Тем не менее за их спиной раздался оглушительный рев.
        — Думаю, тебе придется рискнуть еще раз, — едва сдерживая дрожь, прерывающимся от страха голосом пролепетала Джейн.
        Тарзан прижал ее к груди и поцеловал. — Главное, ты не бойся, милая, и не беги, что бы я ни делал, — твердым, успокаивающим тоном проговорил он. — Ничего нельзя предугадать заранее. Но я попытаюсь. Я сделаю все, что смогу. Подай мне копье. И не беги! Единственная наша надежда, что он дрессирован. Смогу ли я управлять им? Сейчас увидим.
        Зверь бежал к ним, разыскивая их своими маленькими, подслеповатыми глазками. Рог был угрожающе направлен вперед. Тарзан прокричал громко, как только мог:
        — Ви-оо! Ви-оо! Ви-оо!
        Животное на мгновение замерло, прислушиваясь к звукам призыва. Тарзан пошел на него, все время повторяя клич:
        — Ви-оо! Ви-оо!
        Низкий, рокочущий звук раздался из гортани страшной твари. Грифон, покорный призыву, двинулся к людям, своим хозяевам.
        — Отлично! — возликовал Тарзан. — Мы победили! Удача за нас. Ты не боишься, милая? Да, я знаю, — сказал он, глядя с любовью и восхищением на жену. — Незачем и спрашивать!
        — Я ничего не боюсь, — отважно ответила Джейн. — Мне нечего бояться, когда рядом мой Тарзан обезьяна.
        И вот они подошли к гигантскому ископаемому, чудом дожившему до наших дней, чудовищу забытых веков.
        — Ви-оо! — воскликнул Тарзан и небольно стукнул животное копьем по носу.
        — Теперь мы поедем верхом на этом допотопном скакуне, — весело сказал он, беря подругу за руку. — Хорошо бы прокатиться по Гайд-парку на такой горе!
        — Боюсь, бобби были бы шокированы нашими манерами, — смеясь, поддакнула Джейн.
        Они взобрались по хвосту на спину зверя, и Тарзан направил махину в нужном направлении.
        — Доисторический танк, — забавлялась ситуацией Джейн, а Тарзан любил ее еще и за то, что в любом положении ей не изменяло чувство юмора. И так, смеясь и болтая, они продолжали свой путь.
        — Ну что ж, — заметил Тарзан. — Нет худа без добра. Видишь, теперь мы и отдыхаем, и в то же время приближаемся к цели гораздо быстрее, чем думали.
        Во время этого приятного путешествия они однажды наткнулись на десяток хо-донов, лежавших, отдыхая, в тени деревьев. Те вскочили все разом и подняли ужасающий крик. Грифон бросился на них. Тарзану с большим трудом удалось унять его, когда он почти уже раздавил одного из воинов. Тот, бледный и дрожащий, едва унес ноги.
        Тарзана радовала новая победа над темными инстинктами животного. Раньше он сомневался, сумеет ли остановить зверя, вздумай тот напасть на кого-либо, и собирался оставить грифона вблизи Кор-ул-я. Теперь же он изменил свои планы и решил въехать на грифоне в селение. Конечно, его позабавит реакция ваз-донов, но не только из пристрастия к театральным эффектам решился он на это. Так будет безопаснее для Джейн.
        Они неспешно продвигались вперед, к Кор-ул-я. Грифон был медлительным по своей природе животным и шел размеренным, неспешным шагом. Зато он с легкостью продвигался сквозь такие дебри, преодолеть которые своими ногами людям было бы чрезвычайно трудно. Зверь же пер напролом через колючий кустарник и бурелом, минуя поваленные стволы и глубокие ямы, как рассыпанные по полу спички.
        А в это время горстка перепуганных насмерть воинов добралась до А-лура, распространяя там удивительные слухи о том, как Тарзан-Яд-гуру-дон вдвоем с прекрасной незнакомкой едет верхом на огромном, ужасном грифоне. Историю эту поспешили донести до Лу-дона, и тот велел немедленно привести воинов к себе в храм и расспросил их обо всем, что они видели. Он убедился, что они не врут, и поинтересовался, куда двигались эти двое на грифоне. Воины показали, и Лу-дон решил, что они направились в Я-лур, чтобы присоединиться к Я-дону и его воинству. Любой ценой надо было помешать этому, не допустить Тарзана в Я-лур.
        Лу-дон срочно созвал совет. Часа два совещались они, а когда вынесли решение, приказано было срочно сыскать Пал-сата, главное доверенное лицо верховного жреца. Ему было велено снять жреческую одежду и переодеться воином.
        — Хорошо! — воскликнул Лу-дон, оценив это превращение. — Даже твои собственные рабы не узнают тебя. Не теряй времени, Пал-сат! Все зависит от скорости. Спеши же! Помни, ты убьешь мужчину, а женщину доставишь сюда живой! Ты хорошо понял меня?
        — Да, повелитель, — с поклоном ответил жрец и почти бегом отправился в Я-лур.
        Я-дон между тем принял решение сосредоточить свои силы в необитаемом ущелье неподалеку от селения Кор-ул-я. Два соображения определили выбор им этого места. С одной стороны, находясь с армией здесь, на этом затерянном в лесах плацдарме, он мог держать свои планы в секрете от врага. Таким образом, он приобретал преимущество внезапного нападения с неожиданной стороны, тогда как Лу-дон ждет его наступления из Я-лура. С другой же стороны, это давало ему возможность держать своих людей подальше от слухов, злонамеренно распространяемых из дворца. И эти опасения были отнюдь не напрасными — уже не раз случались предательства, ставившие его дело на грань провала.
        Итак, Я-дон окопался со своим войском в этом безлюдном месте, готовясь к решительному броску на А-лур. В один прекрасный день дозоры, залегшие на хребте скалы, заметили огромного грифона, несшего на спине двух людей. Об этом немедленно донесли Я-дону. Вождь сначала не поверил этому, но отмахнуться от сообщения он не мог и, как любой опытный военачальник, решил проверить истинность донесения. Не передоверяя никому, он сам взошел на скалу и своими глазами увидел внизу размеренно шагающего огромного зверя и восседающих у него на хребте двух людей — мужчину и женщину. Он не поверил собственным глазам, но вглядевшись, узнал мужчину, и происходящее стало казаться ему не столь уж невероятным.
        — Это он! — воскликнул Я-дон. — Это сам Дар-ул-ото!
        Грифон и всадники на его спине услышали этот возглас, но слов не разобрали. Зверь взревел и бросился туда, откуда раздался человеческий голос, и Я-дон с сопровождавшими его воинами бросились наутек. Тарзан не имел намерения завязывать ненужную ссору, не выяснив, с кем имеет дело. Он старался остановить зверя, но реакции мастодонта были заторможены, и нельзя было рассчитывать на его немедленное повиновение. Прошло не менее пяти минут, прежде чем Тарзан сумел сладить со своим неповоротливым «скакуном».
        Я-дон и его воины поняли, что тварь просто раздавит их, и поспешили забраться повыше на деревья. Сидя на высоких ветвях, они наблюдали за тем, как здесь, под деревьями, Тарзану наконец удалось остановить исполинскую тварь.
        — Мы твои друзья! — закричал сверху Я-дон. — Я — Я-дон, вождь Я-лура. Я и мои воины преклоняемся перед Дар-ул-ото и просим помочь нам в справедливой войне с Лу-доном.
        — Как?! — удивленно воскликнул Тарзан. — Вы еще не победили его? Я думал, ты уже давно король Пал-ул-дона.
        — Нет, — ответил вождь. — Люди боятся верховного жреца. И там, во дворце, теперь есть человек, он выдает себя за Яд-бен-ото. Он на всех нагнал страху. Со мной самые отважные. Я верю, мы победим!
        Тарзан недолго думал и дал ответ:
        — Я-дон один из немногих, веривших в меня. Я уплачу ему долг. Я пойду с тобой, Я-дон. Скажи мне, как Дар-ул-ото может послужить делу своего отца?
        — Ты должен пойти рядом со мной и моим войском в Я-лур. Пусть все жители селения увидят тебя рядом с Я-доном и поверят в наше правое дело.
        — Почему ты думаешь, что они поверят в меня больше, чем верили до того? — спросил Тарзан.
        — Кто посмеет сомневаться в том, кто оседлал грифона? Он истинный бог! — уверил старый вождь.
        — Если я пойду с тобой в А-лур, что будет с моей подругой?
        — Мы оставим ее в Я-луре вместе с принцессой О-ло-а и моими женщинами, — сказал Я-дон. — Там она будет в безопасности. Скажи, что ты пойдешь с нами, о Дар-ул-ото! Чаша моего счастья будет полна. Мой сын Та-ден идет к А-луру с северо-запада. Если мы нападем во главе с Дар-ул-ото, победа за нами.
        — Будь так, как ты сказал, Я-дон, — объявил Тарзан свое решение. — Но твои воины должны добывать мясо для моего грифона.
        — У нас в лагере много туш! Моим воинам нечего делать, они все время охотятся.
        — Хорошо. Покормите его сейчас же, — попросил Тарзан.
        Когда воины принесли мясо, человек-обезьяна покормил грифона прямо из своих рук.
        — Надо следить, чтобы у него было как можно больше мяса, — велел он Я-дону.
        Тарзан уже знал, что не сможет справиться с грифоном, если тот будет голоден.
        Утром они собрались выступить в Я-лур. Тарзан нашел грифона в том месте, где оставил его вчера, уходя в лагерь. С вечера ему оставили две туши — антилопы и льва, сейчас их уже не было, зверь все съел. Тарзан оседлал сытого, покорного грифона и двинулся во главе войска Я-дона по направлению к Я луру.
        Они проходили через многочисленные селения, и все было так, как предсказывал старый вождь. Люди, увидев бога верхом на грифоне, верили в его истинность и присоединялись к войску, которым предводительствовал сам Дар-ул-ото.
        Почти у самого города к ним присоединился одинокий неизвестный воин, не знакомый никому из людей Я-дона. Он рассказал о себе, что пришел к ним из отдаленной деревни с юга, будто бы с ним плохо обошелся Лу-дон и его жрецы. Любое пополнение Я-дон встречал с радостью, поэтому его охотно приняли в отряд.
        Теперь надо было решить, что делать с грифоном, пока они будут в городе. Тарзану трудно было удерживать агрессивного исполина от нападения на тех, кто приближался к нему. Зверь потихоньку, кажется, стал привыкать к присутствию людей, но хо-доны старались держаться подальше от него, не в силах побороть мистический страх перед исполином. Страх этот передавался из поколения в поколение, и никто не приходил в восторг от того, что грифон останется в городе. В конце концов решили поместить его в обнесенное высокой стеной место внутри дворцового сада. Тарзан сам завел его туда. Ему бросили побольше мяса и оставили там.
        Я-дон отвел Тарзана и Джейн к принцессе О-ло-а. Едва увидев человека-обезьяну, девушка упала на колени и низко склонилась перед ним. Пан-ат-лин, как всегда, была рядом со своей госпожой и была счастлива вновь увидеть Тарзана. Глаза ее лучились радостью и надеждой на скорое освобождение и встречу с любимым. Появление Тарзана казалось ей залогом будущего счастья.
        О-ло-а рассказала, что ее возлюбленный Та-ден вернулся к ней и она станет его женой, как только закончится битва за А-лур. В том, что победителем будет ее Та-ден и его отец, девушка ничуть не сомневалась.
        Воины стекались в город со всех сторон. И скоро изрядно пополнившееся благодаря Дор-ул-ото войско было в сборе и готово к походу. О начале выступления сообщили Та-дену, который находился со своим отрядом в нескольких милях от А-лура, чтобы он ударил вместе с отцом.
        Джейн должна была остаться во дворце Я-дона. Но теперь с нею были О-ло-а, Пан-ат-лин, и верные воины охраняли их. Тарзан попрощался с ней и, уверенный, что оставляет ее в безопасности, выехал из города на спине грифона.
        У А-лура Тарзан отпустил зверя на волю, не нуждаясь более в его услугах. Началось наступление на А-лур. 

        Глава 23
        ВНОВЬ В ЛОВУШКЕ

        Наступила ночь, и неизвестный воин, взятый в отряд Я-дона неподалеку от Я-лура, незаметно проскользнул из дворца в храм. Он отправился туда, где жили младшие жрецы. Никому это не показалось подозрительным — воины часто появлялись в храме. Он подошел к комнате, где после вечерней трапезы собрались жрецы.
        Как все в Пал-ул-доне, воин знал, что между дворцом и храмом в Я-луре нет мира и согласия. Я-дон терпел жрецов с трудом. Вождь ненавидел их жестокие обряды и позволял им совершать свои жертвоприношения только потому, что таковы были законы Пал-ул-дона и вековые традиции хо-донов. Всем было известно, что Я-дон никогда не посещал храм, а верховный жрец Я-дона никогда не входил во дворец.
        Воин прекрасно знал все это, знал даже лучше, чем мог бы знать простой воин. Поэтому именно сюда, в храм, и пришел он за поддержкой. Входя в комнату жрецов, воин поздоровался с ними принятым в Пал-ул-доне традиционным приветствием и в то же время сделал рукой знак, понятный только посвященным, непосвященные лее просто не заметили его. Среди жрецов были те, кто сразу понял этот знак. Двое из жрецов подошли к воину, подав ему такой же знак.
        Они о чем-то вполголоса переговорили, и воин вышел. Немного погодя за ним следом отправился один из говоривших с ним, потом другой. Воин ждал их в коридоре. Они направились в маленькую комнатку, через которую можно было пройти в небольшой коридор, куда выходили двери комнат женщин дворца Я-лура. Окна этих помещений смотрели в сад. В одной из этих комнат спала Джейн. Она была одна в комнате, но в каждом конце коридорчика стояла стража.
        Дворец был погружен в сон: там, где правил Я-дон, люди жили размеренной, здоровой жизнью, рано ложились и вставали рано. Здесь не знали тех диких оргий, что были так часты при дворце А-лура. Не в пример столице Пал-ул-дона Я-лур был спокойным городом. И все же у каждого входа во дворец стояла стража, но эти посты были малочисленны — всего по пять человек. Как правило, один из них бодрствовал, а четверо отдыхали.
        Так было и на сей раз. В двух концах коридора стояло по одному часовому, и к каждому из них подошел воин и произнес пароль, которым они сменялись с поста. Часовой всегда рад смене, и если при других обстоятельствах он задал бы уйму вопросов, сейчас он с радостью освободился от утомительного и нудного занятия. Оба воина, не особенно рассуждая, с облегчением уступили свое место пришедшим. И тут же в коридор вошел тот самый воин, что присоединился к отряду Я-дона у стен Я-лура, и все трое направились к комнате, где спала Джейн. Они отогнули полог двери и вошли. На груде мехов в углу спала Джейн Клейтон. Воины ступали бесшумно. Один из них поднял с пола шкуру, служившую ковриком, и набросил ее на голову спящей, другой подбежал и заткнул ей рот, чтобы она не смогла позвать на помощь, и связал ей руки. Все это произошло в полной тишине.
        Поставив ее на ноги, они грубо подтолкнули ее к окну, но она стала сопротивляться. Разозленные похитители с большим удовольствием избили бы ее, чтобы заставить повиноваться, но не посмели, боясь гнева Лу-дона. Они схватили на руки сопротивляющуюся и извивающуюся женщину и пропихнули ее в окно, где ее подхватили стоявшие наготове два жреца.
        Из-под самого окна к озеру вели ступеньки, и по ним похитители со своей пленницей спустились к воде. Здесь уже их ждала лодка, и в нее опустили связанную женщину. Пал-сат сел на весла, а двое предателей, исполнив свою грязную работу, вернулись в храм. Лодка заскользила по озеру, взяв направление на А-лур. На ее корме сидел Пал-сат, изо всех сил работая веслами.
        ...Было темно. Ночь продолжалась, когда воины Я-дона подошли к А-луру. Тарзан с группой воинов должен был войти в храм через потайной вход. И вот они подошли к тому месту, откуда начинался лаз. Человек-обезьяна зажег факел, чтобы осветить узкое отверстие. Он был уверен, что, проникнув внутрь храма со своим маленьким отрядом, он мог бы сделать многое. Я-дон в это время залег со своими воинами у городских ворот, чтобы в нужную минуту поспешить на помощь. Та-ден со своими воинами наступал с севера.
        Я-дон очень надеялся на присутствие Дар-ул-ото в своих рядах. Он знал, что многие из воинов Лу-дона верили в него, но колебались, запуганные верховным жрецом.
        В Пал-ул-доне бытовала поговорка, звучавшая примерно так: «Тот, кто идет по верному пути, приходит к неверному месту». Так, очевидно, и случилось с Я-доном и его божественным помощником.
        Тарзан, хорошо знавший расположение ходов в храме, ушел вперед от своего отряда. Он привык сражаться в одиночку и всегда надеялся на свою хитрость и силу. Случилось так, что когда он пришел к верхнему коридору, где были комнаты Лу-дона и его жрецов, он намного обогнал своих воинов. Он шел и освещал себе дорогу факелом. И вот здесь в неверном свете факела он заметил в дальнем конце коридора, двух воинов, тащивших сопротивляющуюся женщину с заткнутым ртом. Тарзан мгновенно узнал свою подругу. Воины, державшие женщину, тоже увидели Тарзана и услышали бешеный рев, вырвавшийся из его груди. Человек-обезьяна бросился к ним, как разъяренный лев, но воины успели юркнуть в маленькую дверь. Однако Тарзан настиг их, отбросил факел и выхватил из-за пояса нож, и в то же мгновение за его спиной опустилась железная решетка, и почти тотчас же перед ним раздался звук упавшего камня. Тарзан стоял в полной темноте. Он вновь стал пленником храма Лу-дона, но теперь он стоял неподвижно. Им не удастся заманить его в яму с грифоном или в какую-либо иную ловушку..
        Он стоял неподвижно и ждал, пока глаза его привыкнут к темноте. Вскоре он стал различать слабый свет, проникавший сюда через какое-то отверстие. Приглядевшись, Тарзан увидел, что свет идет из небольшого, фута три в диаметре, отверстия в потолке.
        Он напрягал слух, пытаясь определить, в каком направлении понесли его подругу, но не слышал ни звука. Вскоре он смог определить и размеры своей темницы. Это была маленькая комната, не более пятнадцати футов в длину, с ловушкой посередине. Теперь он мог передвигаться, обходя яму в центре комнаты. Здесь было два выхода, и оба были наглухо закрыты.

        Лу-дон, верховный жрец, был страшно доволен. Джейн вновь была у него в руках. Он алчно облизывал тонкие губы и потирал руки.
        — Хорошо, Пал-сат! — похвалил он. — Ты будешь щедро вознагражден за свою службу. Если бы теперь и этот Дар-ул-ото был в наших руках, Пал-ул-дон лежал бы у наших ног!
        — Повелитель! Он пойман! — воскликнул Пал-сат.
        — Что?! — вскричал Лу-дон, от счастья не веря своим собственным ушам. — Тарзан-Яд-гуру здесь? Это правда? Ты его убил? Скорее говори, мой Пал-сат!
        — Нет, я взял его живым, Лу-дон, мой повелитель. Он в маленькой комнате, в ловушке.
        — Ты хорошо сделал, Пал-сат, я...
        И тут его прервал вбежавший в комнату перепуганный жрец.
        — Коридоры полны воинами Я-дона! — закричал он.
        — Ты сошел с ума! — воскликнул Лу-дон. — Этого не может быть! Мои воины держат весь дворец и храм.
        — Я говорю правду, о повелитель! Воины в коридоре. Они идут сюда со стороны потайного хода.
        — Наверное, это правда, — подтвердил Пал-сат. — Тарзан появился оттуда же. Видимо, он и привел их.
        Лу-дон бросился к двери, выглянул в коридор и сразу убедился, что ему сказали правду. Отступив назад, он схватил ремешок, свисавший с потолка, и с силой дернул за него. Раздался звук металлического гонга, и тут же появились два жреца.
        — Возьмите женщину и ступайте за мной, — велел он им.
        Пройдя комнату, он вошел в узкий проход, и жрецы, неся Джейн, пошли за ним. Они прошли узким коридором, поднялись наверх, повернули направо и вышли к тому месту, где находился западный алтарь.
        Со всех сторон слышался топот ног. Пять ударов гигантского гонга собрали преданных Лу-дону людей в его личных апартаментах. Жрецы, хорошо знавшие все переходы в храме, заманили воинов в незнакомое им место. Воинов было немного, и все они были отважными людьми, но теперь они не могли ничего поделать. Они беспомощно метались, ища выхода, и повернули к узкому проходу, где мог сражаться только один человек. Они были обречены, а с ними и все дело Я-дона терпело поражение, потому что все зависело от битвы за храм.
        Я-дон, разумеется, не знал, что случилось в храме с Тарзаном и его отрядом, и решил наступать на ворота дворца. Он был уверен, что Тарзан нанес решительное поражение храму, и через условленное время пошел на штурм ворот.
        Лу-дон услышал, что снаружи, со стороны дворца, доносятся дикие крики воинов, возвещавшие о начале битвы. Оставив Пал-сата и жрецов караулить женщину, он поспешил во дворец, чтобы лично руководить своими войсками. Он объявил своим воинам, что Дар-ул-ото пойман и пленен в храме.
        Шум битвы достиг ложа лейтенанта Эриха Обергатца и разбудил его. Он поднялся с мягкой лежанки, протер глаза и оглянулся. Было темно.
        — Я — Яд-бен-ото! — гневно возопил он. — Кто смеет тревожить мой сон?
        Служанка, сидевшая на корточках у его ног, вздрогнула и коснулась лбом пола в поклоне.
        — Должно быть, пришли враги, о Яд-бен-ото!
        Она уже знала,- что бесноватого бога охватывают дикие приступы беспричинного страха, и старалась успокоить его.
        В комнату вдруг ворвался жрец.
        — О, Яд-бен-ото! — закричал он. — Воины Я-дона напали на дворец и храм! Они сейчас дерутся в коридорах возле комнат Лу-дона. Верховный жрец просит тебя пойти во дворец и вдохновить воинов на битву.
        Обергатц вскочил как ошпаренный.
        — Я — Яд-бен-ото! — возмущенно заверещал он. — Я поражу их молнией, этих богохульников, посмевших напасть на А-лур!
        Минуту он хаотично в бессильной ярости метался по комнате, потом, кое-как собравшись с мыслями, крикнул перепуганной служанке, стоявшей на коленях:
        — Пошли!
        Как и все служившие Обергатцу, она была запуганной и забитой. Трепеща, она вскочила с колен и побежала за ним.
        Откуда-то раздавались голоса:
        — Яд-бен-ото здесь, с нами, а Дар-ул-ото пленник в храме!  

        Глава 24
        СПАСЕНИЕ

        Солнце осветило А-лур, а Я-дон со своими воинами все еще был по ту сторону ворот. Штурм не удался. Старый воин ждал помощи от Та-дена, но часы сменялись часами, а никаких вестей от сына Я-дон не получал.
        Внезапно на стене дворца появились Лу-дон, Мо-зар и какой-то странный человек, заросший, с перьями и цветами, вплетенными в длинные, косматые волосы. За ним стояли младшие жрецы и громко кричали: «Это Яд-бен-ото! Сложите оружие и сдавайтесь!». Они несколько раз прокричали это, повторяя, что лже-сын бога Дар-ул-ото захвачен в плен.
        Вдруг из рядов воинов Я-дона раздался крик:
        — Покажите нам Дар-ул-ото! Мы вам не верим!
        — Подождите, — отвечал им Лу-дон. — Если я не покажу вам его до заката солнца, ворота будут открыты и ваши воины смогут беспрепятственно войти во дворец.
        И, повернувшись к одному из жрецов, Лу-дон отдал короткое распоряжение.

        Тарзан метался по камере, не находя себе места от сознания собственного бессилия. Сто раз за это время он упрекал себя за горячность. Опять он в ловушке! Но с другой стороны, он не знал, как мог бы поступить иначе, ведь его любимая была в руках врагов. Но как же удалось им выкрасть Джейн из дворца Я-дона? Человек-обезьяна долго размышлял над этим, анализировал и сопоставлял факты.
        Только предательство могло быть тому виной. Кто же и как мог проникнуть во дворец, кто виновник предательства? И вдруг как в озарении он увидел лицо того человека, который нес Джейн. Его черты были до странности знакомы ему. И та же согбенная как бы от постоянных поклонов фигура, и та же крадущаяся походка... Тарзан напрягал память, пытаясь Вспомнить, где лее он видел этого человека. И вдруг его осенило. Да это же тот самый воин, что присоединился к ним у стен Я-лура еще тогда, когда Тарзан ехал верхом на грифоне! Но кто же этот человек? Тарзан был уверен, что видел его когда-то еще раньше.
        Вдруг громкие удары гонга, раздававшиеся за стенами его камеры, прервали его размышления. Оттуда доносились топот ног, крики. Тарзан догадался, что его воины обнаружены и теперь там идет бой. Досада и злость, что он ничем не может помочь товарищам, охватили его.
        Вновь и вновь он пытался открыть дверь своей тюрьмы. Но напрасно напрягал он свои мощные мускулы — это было невозможно. Он метался по своей темнице взад и вперед, как зверь, запертый в клетке.
        Проходили минуты, минуты складывались в часы, а Тарзан по-прежнему не видел выхода. Издалека до него доносились отзвуки битвы, и теперь Тарзан стал сомневаться в победе Я-дона.
        Случайно его взгляд упал на отверстие в потолке, и ему показалось, будто что-то изменилось там. Он подошел поближе и напряг зрение. Да, без сомнения, что-то свисало оттуда, из отверстия. Это была веревка. Тарзан не смог бы с уверенностью сказать, была ли она там и раньше. Вероятно, была, решил он, ведь сверху до него не доносилось ни звука, а в камере было так темно, что он вполне мог ее не заметить.
        Тарзан протянул к веревке руку. Он легко мог дотянуться до ее конца. Пленник потянул за веревку, проверяя ее на прочность, потом отпустил, ожидая, что же произойдет. Ничего не изменилось, и Тарзан повторил этот маневр. Он был осторожен, как бывает осторожен дикий зверь в незнакомой ситуации. Вновь и вновь дергал он за веревку, прислушиваясь, не донесется ли сверху какой-нибудь звук. Он был настороже, не желая попасть в новую ловушку. И наконец он повис на веревке, раздвинув пошире ноги, чтобы в случае падения не попасть в яму, которая была прямо под отверстием в потолке.
        Медленно и осторожно подтянулся он на руках, все ближе и ближе поднимался он к потолку. Вот уже скоро он сможет выглянуть наружу. Вот он протянул руку и взялся за край отверстия, чтобы подтянуться и пролезть в него, но вдруг веревка захлестнулась вокруг его запястий, и человек-обезьяна повис в воздухе. Его протащили через дыру и выволокли на пол. И тут же в помещении, куда он попал, загорелся свет.
        Тарзан увидел над собой страшную маску жреца, глядевшую на него пустыми отверстиями глаз. В руках жрец держал кожаные ремешки. Он обмотал ими его руки от локтей до пальцев и привязал их накрепко к туловищу. За спиной жреца наготове стояли другие, и когда он окончил свое дело, жрецы подхватили связанного по рукам и ногам Тарзана и потащили куда-то. Все произошло так стремительно, так неожиданно, что ни о каком сопротивлении не могло идти и речи.
        ...Силы Я-дона убывали, а Та-ден так и не появлялся. Воины приходили в отчаяние. И в этот момент на дворцовой стене появились жрецы, волоча связанного Дар-ул-ото.
        — Вот он, этот человек, который посмел назвать себя Дар-ул-ото! — торжествуя, закричал Лу-дон, и от восторга голос его сорвался на визг.
        При виде Тарзана Обергатц весь посинел от страха. Перед ним стоял человек, лицо которого ему виделось в ночных кошмарах. Множество раз лейтенанту снилось, что Тарзан мстит ему, как отомстил капитану Фрицу Шнайдеру, старшему лейтенанту фон Госсу и многим, многим другим. Он так и не смог окончательно оправиться после того, как рассудок его помутился, и теперь, глядя на величественную фигуру человека-обезьяны, Обергатц трепетал от ужаса. Он даже не замечал, что Тарзан связан и беспомощен. Он стоял и лопотал что-то нечленораздельное, как идиот, и не мог осознать, что сейчас ему Тарзан не страшен. Лу-дон смотрел на бессвязно бормочущего кретина и понимал, что прочие тоже скоро заметят это и догадаются, что этот дрожащий от страха, полубезумный человек — никакой не бог, а если из этих двоих кто и подходит на роль бога, так это — Тарзан. Он подошел к Обергатцу и, тыча его в бок, чтобы привести в чувство, прошептал:
        — Ты — Яд-бен-ото! Отрекись от него!
        Немец встрепенулся. Глаза его были переполнены ужасом, голова горела, и он взвизгнул:
        — Я — Яд-бен-ото!
        Тарзан глядел ему прямо в глаза.
        — Вы — лейтенант Обергатц из немецких оккупационных войск, — проговорил он на чистом немецком языке. — Вы последний из тех троих, кого я так долго искал, чтобы поквитаться с вами. Теперь Бог свел нас!
        Мозги лейтенанта наконец прояснились. Возможно, на него подействовали звуки родной речи. Только сейчас он заметил вопросительные взоры, обращенные на него. Он увидел вооруженных воинов из враждебных лагерей, стоящих по обе стороны стены. Взгляды всех этих людей были устремлены на него и Тарзана. Теперь только до него стало доходить, что нерешительность в эту минуту означает для него смерть, конец. И он закричал громким голосом, каким обычно отдавал команды, совсем не похожим на лопотание перепуганного идиота.
        — Я — Яд-бен-ото! — рявкнул он. — Это существо не мой сын! Он умрет на алтаре от руки бога, которого он посмел оскорбить. Это будет уроком всем богохульникам, называвшим его сыном бога. Уберите его с моих глаз долой! Когда солнце будет в зените, пусть люди соберутся во дворе храма. Они увидят гнев божественной руки! — и он протянул руку, показывая ладонь.
        Жрецы, притащившие сюда Тарзана, поволокли его назад, а немец снова обратился к осаждавшим ворота воинам.
        — Бросайте оружие, воины Я-дона! — заорал он. — Иначе я поражу вас молниями. Те, кто сделает так, как я велю, получат прощение. Бросайте оружие!
        Воины Я-дона в нерешительности переминались с ноги на ногу. Они не знали, как поступить, и вопросительно глядели на своего вождя. Я-дон с грозным криком бросился вперед и встал перед своим отрядом.
        — Пусть трусы и предатели бросают оружие и идут во дворец. Но никогда Я-дон и преданные ему воины не склонятся перед Jly-доном и лже-богом! Принимайте же решение!
        И только лишь несколько человек бросили оружие и нетвердой походкой пошли во дворец, но преданное и стойкое войско осталось верно своему вождю.
        Снова началась битва, но никто не мог победить в ней. Уже близился полдень, а Та-дена по-прежнему не было. Отважно сражались воины Я-дона, но их было мало, и поддержка все не появлялась. Битва шла на убыль. Увы, вскоре Я-дону и его воинам пришлось сдаться. Их взяли в плен.
        И вот старый Я-дон пленником стоял перед Лу доном.
        — Отведите его во двор храма, — приказал воинам верховный жрец. — Пусть он увидит смерть своего сообщника. Может быть, Яд-бен-ото приговорит и его к смерти.
        В храме и возле него, во дворе, было полно народа. Посредине двора стоял Тарзан, связанный по рукам и ногам, рядом с ним его подруга. Звуки битвы уже не доносились сюда, и Тарзан понял, что бой окончен. И тут во двор привели связанного Я-дона. Тарзан повернулся к Джейн и кивком показал на старого вождя.
        — Это, похоже, конец, — сказал он ей. — Последняя надежда была на Я-дона.
        — Меня утешает, что мы все-таки нашли друг друга, — горько улыбаясь, ответила Джейн, — и наши последние дни мы провели вместе. Джон, мой любимый. Я только молю Бога о том, чтобы после твоей казни они убили и меня.
        Тарзан ничего не ответил ей на это, потому что в глубине души опасался того же, что и Джейн. Человек-обезьяна натянул мускулами путы, но они были крепки, разорвать их было невозможно. Жрец заметил это движение и ударил Тарзана наотмашь по лицу.
        — Грязная скотина! — закричала Джейн.
        — Меня и раньше били так, — улыбаясь, сказал Тарзан. — И всегда тот, кто бил, умирал!
        — Ты все еще не теряешь надежды? — удивленно спросила она.
        — Я все еще жив, — ответил он так, будто этого было достаточно. Она была всего лишь женщиной и не обладала отвагой столь мужественно смотреть в лицо смерти. Надежда угасла, и она уже знала, что они умрут на алтаре — она и ее муж, принесенные в жертву безжалостному, злому божеству. Тарзан тоже знал это, но был мужествен и смел, столько было в нем нерастраченной жизненной силы, что не мог он заставить себя покорно поверить в это.
        Сердце женщины разрывалось от того, что они должны погибнуть так бессмысленно, от мыслей о жестокости злой судьбы, о том, что им было уготовано.
        И вот во двор вошли Лу-дон и почти голый Обергатц. Верховный жрец подвел немца к алтарю, а сам встал слева от него. Лу-дон прошептал что-то немцу на ухо, кивая в сторону Я-дона.
        — После лже-бога, — сказал вслух Обергатц, — умрет и лже-король! — ион пальцем указал на Я-дона. Потом взгляд его обратился к Джейн Клейтон.
        — И женщина тоже? — с плохо скрытой тревогой спросил жрец.
        — Судьбу женщины я решу позже, — ответил немец. — Я поговорю с ней наедине сегодня после того, как она своими глазами увидит, что значит прогневить Яд-бен-ото!
        Он посмотрел на солнце. Оно близилось к зениту.
        — Время приближается, — сказал он Лу-дону и обратился к жрецам, — приготовьте жертву!
        Лу-дон кивнул, и жрецы, стоявшие вокруг Тарзана, схватили его и потащили к алтарю. Они подняли его на жертвенное место и положили навзничь, лицом кверху, так, чтобы его голова была обращена на юг. Джейн Клейтон стояла рядом, и прежде чем ее успели остановить, она рванулась к нему и поцеловала в лоб своего супруга.
        — Прощай, Джон, — прошептала она.
        Но жрецы уже схватили ее и оттащили прочь от Тарзана. Лу-дон торжественно поднял жертвенный нож и передал его Обергатцу.
        — Я — Великий Бог! — заорал немец. — Так мой гнев обрушивается на моих врагов! — он вновь взглянул на солнце и поднял нож над головой. — Так умирают богохульники! — взвизгнул он в упоении своей властью над беззащитной жертвой. Но вдруг раздался резкий звук выстрелов. Пуля просвистела над головами многочисленных зрителей, и Яд-бен-ото свалился на связанное тело своей несостоявшейся жертвы. И вновь раздался тот же звук — рухнул Лу-дон, и третий — и Мо-зар упал как подкошенный. Воины и жрецы, ничего не понимая, повернули головы туда, откуда донесся этот звук.
        На верху стены, окружавшей храм, они увидели две фигуры — воина хо-дона и рядом с ним полуобнаженного человека, похожего на Тарзана, очевидно, одного с ним племени. Через его плечо были перекинуты широкие ремни с блестевшими в лучах солнца цилиндриками. В руках у него была невиданная вещь из дерева и металла. Она была длинная, как палка, и из ее конца шел дым.
        И тут сверху раздался голос воина хо-дона, стоявшего на стене:
        — Вы видели? Так говорит истинный Яд-бен-ото через своего Вестника Смерти. Развяжите Дар-ул-ото и Я-дона, короля Пал-ул-дона и женщину — подругу Сына Бога.
        Пал-сат, фанатично преданный Лу-дону, увидев, как на его глазах замертво рухнул тот, кому он безумно верил и беспрекословно служил, решил отомстить. Только один человек мог быть повинен в гибели его повелителя, и этот человек лежал сейчас перед ним на алтаре, связанный и беспомощный.
        Нож валялся там, где он выпал из рук Обергатца. Пал-сат подкрался к нему и, прыгнув, схватил его. Но не успели его пальцы сомкнуться на рукояти ножа, как удивительная вещь в руках пришельца заговорила вновь — и Пал-сат замертво упал на жертвенный алтарь.
        — Хватайте всех жрецов! — крикнул Та-ден воинам. — Хватайте сейчас же, или Яд-бен-ото пошлет свои молнии в тех, кто колеблется!
        Воины, видевшие воочию проявление божественной силы, не рассуждая, бросились на жрецов, подогреваемые орудием божественного гнева в руках того, кого Та-ден назвал Вестником Смерти. Воины окружили жрецов и встали кольцом возле них. В ту же минуту со стороны западных ворот во двор хлынула толпа воинов. Особенно удивительно было то, что среди них было много черных волосатых ваз-донов.
        Во главе их шел незнакомец со сверкающим оружием, справа от него Та-ден — хо-дон, слева — Ом-ат, черный вождь Кор-ул-я.
        Один из воинов подбежал к алтарю и, схватив жертвенный нож, разрезал путы, связывающие Тарзана. Тотчас же освободили Я-дона и Джейн. Теперь все трое стояли у алтаря, смеясь от радости. Пришелец с блестящим оружием бросился к Джейн и порывисто и нежно обнял ее.
        — Джек! — воскликнула она, всхлипывая на его плече. — Джек, мальчик мой!
        А Тарзан-обезьяна обнял их обоих — свою жену и сына, и они застыли, смеясь и утирая слезы счастья. Я-дон, король Пал-ул-дона, его сын Та-ден, Ом-ат и все их воины склонились перед этими тремя, что стояли на ступенях алтаря. 

         Глава 25
        СЛАВНЫЙ МИР

        Спустя час все собрались в тронном зале дворца А-лу-ра. Я-дон восседал на вершине пирамиды. Наконец-то он занял место, достойное старого, мудрого вождя. По обе стороны от него стояли Тарзан-обезьяна и Корак, Вестник Смерти. Так прозвали в А-луре Джека. Теперь они стояли рядом — Тарзан, прозванный народом Пал-ул-дона Яд-гуру-доном — Страшным Человеком, и Джек — Корак, Грозный Вестник Смерти, и сын был достоин своего отца. Жена одного из них и мать другого, нежная, прекрасная Джейн с бесконечной радостью и любовью глядела на обоих.
        Когда краткая церемония коронования была завершена, Я-дон послал своих воинов в Я-лур за О-ло-а и Пан-ат-лин.
        Затем следовало решить, что делать с храмом и жрецами. Все прекрасно знали, что никогда жреческая каста Пал-ул-дона не была опорой трону, напротив, храм А-лура всегда всеми силами подтачивал королевскую власть. А нынешние жрецы вообще запятнали себя предательством, и держать их рядом с собой, в одном дворце, Я-дон не мог, да и не хотел, издавна испытывая недоверие и презрение к их ханжеству и изуверству. Надо было решить судьбу жрецов, большинство которых, за редким исключением, не было предано своему королю. И король рассудил, что самое справедливое и разумное — предоставить это решение сыну Яд-бен-ото. Я-дон обратился к Тарзану:
        — Пусть Дар-ул-ото передаст этим людям волю своего отца.
        — Сделать это просто, — сказал Тарзан. — Если вы действительно хотите угодить вашему богу. Чтобы укрепить свою власть и держать народ в повиновении, ваши жрецы учили, что ваш бог жесток и ему нравится кровь и страдания. Но это неправда! Мой отец долго терпел издевательства жрецов над верой, а когда чаша его терпения переполнилась, он поразил изуверов своим гневом.
        — Вот что я скажу вам, — продолжал Тарзан. — Заберите храм у мужчин и передайте его женщинам. Пусть они правят там с добром и любовью. Смойте навсегда кровь с ваших западных алтарей и навеки осушите чаши восточных. Однажды я уже давал Лу-дону возможность последовать велению Яд-бен-ото править добром и миром, но он не внял предупреждению и поплатился за это жизнью. Говорю вам — освободите всех пленников, предназначенных для жертвоприношений, выпустите их на волю из храмов Пал-ул-дона. Приходите в храмы с другими жертвоприношениями — приносите туда лишь то, что дорого вашим людям и угодно богу. Возлагайте на алтарь пищу и одежду, вынесите добро из храмовых хранилищ. Яд-бен-ото благословит все это, а потом женщины из храмов могут раздать их тем, кто больше всех нуждается. Вот такие жертвы и такое служение будут угодны вашему богу.
        Так закончил свою речь Тарзан, и в зале раздался шепот всеобщего одобрения. Люди устали от жестокостей и притеснения жрецов, и вот явился человек, который научил их тому, как избавиться от векового жреческого гнета и в то же время оставаться преданными древним религиозным верованиям, освященным предками.
        — А жрецы Лу-дона? — крикнул кто-то из толпы. — Это предатели! Мы убьем их на алтаре, если так повелит Яд-бен-ото.
        — Нет! — твердо ответил Тарзан. — Не надо больше крови! Дайте им свободу, и пусть они идут и занимаются тем, чем хотят.
        Вечером во дворце был большой пир, и он продолжался всю ночь. И впервые в истории Пал-ул-дона белые воины сидели за одним столом с черными, ибо между Я-доном и Ом-атом был заключен договор, который гласил, что отныне и навсегда хо-доны и ваз-доны будут союзниками и друзьями.
        Во время пиршества Тарзан узнал, почему Та-ден не смог выступить вовремя на помощь отцу. Оказывается, в день, назначенный для выступления, к нему в лагерь пришел гонец от Я-дона с приказом перенести штурм А-лура на следующий день. Слишком поздно они распознали в гонце тайного лазутчика Лу-дона — переодетого воином жреца. Они казнили его и поспешили в А-лур.
        На следующий день О-ло-а с Пан-ат-лин и другими женщинами из дворца Я-дона прибыли во дворец в А-лу-ре. Влюбленные наконец были вместе, и в этот же день в тронном ь'пле состоялись церемонии бракосочетания Та-дена с О-ло-а и Ом-ата с Пан-ат-лин.
        Еще неделю Тарзан, Джейн и их сын Джек гостили у Я-дона. Ом-ат с молодой женой и своими воинами всю эту неделю тоже оставались во дворце. В обществе отца провел это время и Та-ден со своей новобрачной, чтобы потом вернуться в свой родовой дворец и стать новым вождем Я-дона.
        И вот пришло время, когда Тарзан объявил о том, что покидает Пал-ул-дон. Гостеприимные хозяева, смутно представлявшие, что он проживает где-то на небесах, знали, что разлука неизбежна, и не задавали ему никаких вопросов. Печальным было прощание с Я-доном, которого человек-обезьяна успел искренне полюбить.
        Тарзан со своей подругой и сыном направились на север в сопровождении черных воинов Ом-ата. Хо-доны провожали их до городской стены. Попрощавшись с ними, Тарзан, как подобает божеству, благословил их и, удаляясь, бросил последний вгляд на своих преданных друзей, соратников и верных товарищей. Они стояли под деревьями на знойной земле А-лура и провожали Тарзана грустными взглядами.
        Еще один день они провели в селении Ом-ата Кор-ул-я. Здесь Джейн с удивлением и любопытством рассматривала диковинные пещеры древних людей, воочию изучая быт своих далеких предков.
        Теперь путь их лежал через горы к огромному болоту. Они шли спокойно, не боясь диких зверей, потому что почти все воины Ом-ата сопровождали их.
        Один только вопрос мучил всех троих — как перейти болото, но Тарзан волновался меньше, чем жена и сын, — у него возникли кое-какие задумки. На его пути всегда лежало множество препятствий, и он за свою жизнь научился верить в то, что тот, кто хочет, всегда пройдет, и для отважного человека нет непреодолимых преград. В его голове возник план, гениальный в своей простоте, но его осуществление целиком зависело от случая и везения.
        Отряд шагал весь день, а вечером устроился на ночлег. Утром, с первыми лучами солнца, люди поднялись, чтобы продолжать путь. И тут из лесу вдруг раздалось страшное, подобное грому, рычание грифона. Черные воины в страхе замерли, но Тарзан улыбнулся и успокаивающим жестом велел воинам оставаться на месте. Это и был тот шанс перейти болото, на который он надеялся. Теперь он знал, что Дар-ул-ото, его божественная супруга и сын покинут Пал-ул-дон подобающим образом, достойным богов.
        Все время после встречи с Джейн он не расставался с копьем, которое она сделала. Он хранил его как реликвию, и очень ценил, потому что оно было изготовлено Джейн, ее руками. Смеясь, он говорил жене, что это копье сохранит во что бы то ни стало, потому что оно должно занять самое видное место в коллекции древностей ее отца, профессора Портера.
        Воины ваз-доны вопросительно глядели на Тарзана, готовые в любую минуту забраться на деревья. Грифон был таким зверем, против которого даже целый отряд вооруженных воинов был бессилен — его толстая шкура, покрытая грубыми окостеневшими пластинами, была непроницаема для их ножей и копий.
        — Подождите, стойте на месте и не бегите, — спокойно сказал им человек-обезьяна и с копьем Джейн в руках пошел навстречу грозной твари. Он выкрикивал своеобразный клич тор-о-донов. Рев прекратился, и вскоре из-за деревьев показалось исполинское чудовище, готовое служить человеку. В третий и последний раз в своей жизни Тарзан оседлал грифона, и трое всадников послали последний привет своим друзьям, которых покидали навсегда.
        Так на спине чудовищного зверя Джейн, Джек и Тарзан пересекли болото, и все гигантские, омерзительные рептилии поспешно расступались перед ними.
        Преодолев болото и выйдя на сушу, они оглянулись и помахали руками Ом-ату и его воинам, стоявшим на гребне горы и глядевшим им вслед. Прощание нелегко далось им — они уважали и восхищались этими смелыми людьми, сумевшими пронести в своих диких сердцах искру верности и дружбы.
        Тарзан гнал своего гигантского коня на север и остановил его только тогда, когда они достигли относительно безопасных мест. Всадники сошли со спины грифона и отпустили его на волю, долго еще глядя вслед удаляющемуся исполину, сослужившему им добрую службу. Они глядели назад, на землю грифонов и тор-о-донов, на землю невиданных зверей, ваз-донов и хо-донов, землю первобытную, дикую и жестокую, безжалостную и добрую, прекрасную страну, где им было суждено пережить столько удивительных приключений. Они полюбили эту землю и навсегда оставили там частичку своего сердца.
        Потом люди повернули на север и с новыми надеждами и легким сердцем двинулись в путь к своей земле, лучше которой нет на свете, — к своему дому.

        ТАРЗАН И «ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН»

        Глава 1
        РОКОВАЯ ОШИБКА СТАРОГО УПРЯМЦА

        Вероятно, не все голландцы упрямы. Тем не менее упрямство считается национальной чертой их характера, но даже если иные голландцы и лишены этой черты, все же средний коэффициент голландского упрямства незримо поддерживался одним из них, а именно Хендриком ван дер Меером. Упрямство было возведено им в степень высокого искусства и стало его главным призванием.
        Ван дер Меер является владельцем каучуковой плантации на Суматре. Дела его шли успешно, но знаменит он был среди друзей и посторонних только своим упрямством.
        Даже после того, как Филиппины были оккупированы, а Гонконг и Сингапур пали, он и мысли не допускал, что японцы нападут на Голландскую Ост-Индию. И только по этой причине не эвакуировал свою жену и дочь. Его, конечно, можно обвинить в глупости, но в этом он к сожалению, не одинок. Миллионы людей в Великобритании и Соединенных Штатах недооценивали силу и возможности Японии, причем некоторые из таких людей занимали высокие государственные посты.
        Кроме того, Хендрик ван дер Меер ненавидел японцев, если, конечно, можно ненавидеть тех, к кому питаешь презрение и на кого смотришь просто как на сброд.
        — Подождите немного, — говорил он. — Мы прогоним их.
        Он ошибался в своем пророчестве только в части хронологии. Но эта ошибка стала причиной его гибели.
        Японцы пришли, и Хендрик ван дер Меер ушел в горы. С ним отправилась его жена Элси Верскор, которую он привез из Голландии восемнадцать лет назад, и дочь Кэрри . Их сопровождали двое слуг-китайцев — Люм Кэм и Синг Тэй. Последние руководствовались двумя вескими побуждениями. Первым был страх перед японцами — китайцы хорошо знали, чего можно ожидать от них. Вторым побуждением была искренняя привязанность к семье ван дер Меера. Туземные рабочие остались на плантации. Они знали, что оккупанты будут нуждаться в их руках.
        Итак, японцы пришли, а Хендрик ван дер Меер ушел в горы. Но сделал он это слишком поздно. Японцы неотступно преследовали его, идя по пятам. Они методично охотились за всеми голландцами. Жители деревень, где ван дер Мееры останавливались на отдых, сообщали им новости. Благодаря каким-то природным или вообще неведомым силам туземцы знали все, что происходит в стане японцев, хотя те и находились за много миль от них. Но это вопрос особый — как они, да и другие дикие народы узнают все не менее быстро, чем их цивилизованные собратья, вооруженные телеграфом и радио. Туземцы знали даже, из кого состоял отряд, преследовавший ван дер Мееров, — из сержанта, капрала и девяти солдат.
        — Очень плохо, — сказал Синг Тэй, который сражался против японцев еще в Китае. — Может, среди японцев еще встречаются гуманные офицеры, но простые солдаты — никогда. Мы не должны позволить, чтобы они захватили их, — и он кивнул в сторону обеих женщин.
        Когда беженцы поднялись выше в горы, путешествие стало мучительным. Каждый день лил дождь. Все тропинки превратились в болото. Молодость ван дер Меера давно осталась позади, но он был еще достаточно крепок и, как всегда, упрям. Кэрри, стройной светловолосой девушке, минуло тогда шестнадцать лет, однако она была не по возрасту сильной и выносливой. Во время похода девушка не отставала от мужчин. Совсем иначе дело обстояло с Элси Верскор ван дер Меер. Она безропотно сносила трудности, но силы все чаще оставляли ее, поскольку беглецы двигались без отдыха. Едва только добирались они до деревни, чтобы перевести дух и валились на пол какой-нибудь хижины, как подкошенные, тут же туземцы предупреждали, что им нужно спешно уходить. Иногда действительно японский отряд нагонял их, но чаще всего это делалось потому, что туземцы боялись поплатиться за гостеприимство и предоставление убежища тем, за кем гонятся японцы.
        В конце концов даже лошади выбились из сил, и людям пришлось идти пешком. Теперь, когда они находились высоко в горах, деревни встречались редко. Туземцы были напуганы и настроены не слишком дружелюбно. Да и чего можно было ожидать от них? Всего несколько лет назад эти дикари были людоедами.
        Уже три недели ван дер Мееры безуспешно пытались найти дружественную деревню, где смогли бы спрятаться. К этому времени стало ясно, что Элси ван дер Меер скоро совсем не сможет идти. За последние две недели им не встречалось ни одной деревушки. Пищу их составляло только то, что они могли найти в лесу.
        Наконец поздно вечером они набрели на маленькое жалкое поселение. Туземцы поглядывали на пришельцев угрюмо и недружелюбно. Но все же не отказали в том скудном гостеприимстве, которое могли предложить.
        Вождь Зоэзин выслушал историю их скитаний, потом сказал, что, поскольку они не могут остаться в его деревне, он проводит их до другой, расположенной вдали от проторенных троп, где японцы никогда не найдут беглецов.
        Всего несколько недель назад ван дер Меер мог приказывать и этому вождю, и другим туземцам. Теперь же, поборов свою гордость, он умолял вождя разрешить им остаться хотя бы на ночь, чтобы его жена могла набраться сил для дальнейшего пути. Но хозяин отказал.
        — Идите сейчас, — сказал он. — Тогда я дам проводников. Если останетесь, я буду считать вас пленниками и отдам японцам, когда они придут.
        Как и вожди других племен, в которых побывали беглецы, он опасался гнева захватчиков за предоставление приюта беглым.
        И кошмарное путешествие продолжалось. Путь несчастных проходил по местности, изрезанной страшными пропастями, которые вымыло быстрое течение горной реки в мягком туфе, напластованном в течение веков множеством вулканов. Эта река пересекала им путь многократно. Иногда удавалось перейти ее вброд. В других случаях перебираться на другой берег приходилось по хрупкому качающемуся мостику, да и то лишь после захода солнца, глубокой безлунной ночью.
        Элси ван дер Меер настолько ослабла, что не могла уже идти. Ее нес Люм Кэм на чем-то вроде сиденья, которое он смастерил сам и прикрепил ремнями к спине.
        Проводники, стремясь побыстрее добраться до безопасной деревни, торопили голландцев. Дважды несчастные слышали рычанье горного леопарда, от которого стыла кровь в жилах.
        Ван дер Меер шел рядом с Люм Кэмом, несущим его жену, чтобы поддержать его, если тот поскользнется на размытой в грязь тропе. Кэрри следовала за отцом, а Синг Тэй замыкал шествие. Оба проводника шли впереди маленькой колонны.
        — Вы устали, мисси? — спросил Синг Тэй. — Может быть, лучше будет, если я понесу вас?
        — Мы все устали, — отвечала девушка, — но пока я могу идти сама.
        Тропинка, по которой двигался отряд, стала круто подниматься в гору.
        — Теперь уже скоро, — сказал Синг Тэй. — Проводник говорил, что деревня находится на вершине утеса.
        Но добрались они туда не так уж быстро — это был особенно трудный участок пути. Приходилось часто останавливаться для того, чтобы отдохнуть. Сердце Люм Кэма, казалось, вот-вот разорвется в груди. Но преданность хозяевам и сила воли вынуждали его продолжать нелегкий путь с ношей за спиной.
        В конце концов им все же удалось достичь вершины, а лай собак известил путников о том, что они приближаются к деревне. Появились туземцы и обратились с расспросами к проводникам. Только после этого впустили беглецов в деревню.
        Вождь Таку Кудо приветствовал путников дружелюбными словами.
        — Вы здесь в безопасности, — сказал он. — Вы среди друзей.
        — Моя жена измучена, — объяснил ван дер Меер. — Ей необходим отдых прежде, чем снова мы сможем тронуться в путь. Я не хочу навлечь на вас месть японцев — а они, если обнаружат, что вы помогли нам, очень разгневаются, — но позвольте провести у вас ночь. А завтра, если моя жена будет в состоянии двигаться, найдите нам тайное убежище в горах. Может быть, в каком-нибудь ущелье есть пещера?
        — Пещеры есть, — отвечал Таку Кудо, — но вам лучше остаться. Здесь вы в безопасности. Никакой враг не найдет моей деревни.
        Им дали поесть и отвели сухую хижину для ночлега. Элси ван дер Меер не смогла проглотить ни куска. Она металась в жару, и ничем нельзя было ей помочь. Хендрик и Кэрри просидели возле нее остаток ночи. О чем мог думать этот человек, чье упрямство навлекло такие страдания на женщину, которую он любил?
        Незадолго до полудня Элси ван дер Меер умерла. Горе было слишком острым для слез. Отец и дочь сидели молча возле дорогой покойницы. Глаза их были сухи. Катастрофа, обрушившаяся так внезапно, оглушила их. Даже страшный шум в деревне не пробудил их оцепенения. Вдруг фигура Синг Тэя выросла перед ними.
        — Скорее! — крикнул он. — Пришли японцы. Их привел проводник. Вождь Зоэзин — очень плохой человек. Это он послал сюда японцев.
        Ван дер Меер встал.
        — Я пойду поговорю с ними, — сказал он. — Мы не сделали ничего плохого. Может быть, японцы нас не тронут.
        — Вы не знаете этих макак! — возразил Синг Тэй.
        Ван дер Меер вздохнул.
        — Другого выхода у нас нет. Если я потерплю неудачу, Синг Тэй, попытайся увести мисси. Мы не должен допустить, чтобы она попала к ним в лапы.
        Он направился к выходу из хижины и спустил лестницу на землю. Люм Кэм присоединился к нему. Японцы были еще в дальнем конце деревни. Ван дер Меер смело пошел им навстречу. Люм Кэм вышагивал рядом. Оба были безоружны. Кэрри и Синг Тэй наблюдали за происходящим из глубины хижины, оставаясь сами невидимыми.
        Они смотрели, как японцы окружили подошедших. Им был слышен голос белого человека, заглушаемый бормотанием японцев. Но слов разобрать было нельзя. Внезапно они увидели, как над головами людей поднялся приклад винтовки. Приклад опустился. Это означало, что японец нанес удар. И Кэрри, и китайцу было хорошо известно, что с другой стороны приклада прикреплен штык. До них донесся крик. Потом еще несколько ружейных прикладов поднялось над толпой. Японцы наносили новые удары. Крики прекратились. Был слышен только злобный хохот нелюдей. Синг Тэй схватил девушку за руку.
        — Идем! — сказал он и потащил ее к задней стенке хижины. Там виднелось отверстие, сквозь которое можно было выбраться на землю.
        — Я прыгаю, — сказал Синг Тэй. — Потом мисси прыгает. Я поймаю ее. Поняли?
        Она кивнула. Когда китаец благополучно приземлился, девушка нагнулась и выглянула из отверстия. Расстояние до земли было невелико, большую часть его можно было преодолеть, повиснув на руках. Если она спрыгнет к Синг Тэю, то своим весом может причинить ему увечье. Девушка решилась и благополучно повисла на руках в нескольких футах над землей. Китаец помог ей спуститься. Затем он повел ее в джунгли, которые подступили к самой деревушке.
        До того, как настала ночь, им удалось разыскать пещеру в известковом утесе, где они и отсиживались следующие два дня. По прошествии их Синг Тэй отправился в деревню — попытаться раздобыть еды, если японцы ушли.
        После полудня он вернулся с пустыми руками.
        — Никого нет, — сказал он. — Одни мертвецы. А хижины сожжены.
        — Бедный Таку Кудо, — вздохнула Кэрри. — Такова награда за доброе дело.
        Прошло два года. Кэрри и Синг Тэй нашли прибежище в отдаленной горной деревушке у вождя Тианг Умара. Только случайно доходили до них вести из внешнего мира. Единственной новости ждали они с нетерпением — это известия о том, что японцы покинули остров. Но такая весть не приходила. Иногда кто-нибудь из жителей деревни, занимавшихся торговлей в дальних местах, возвращался с рассказом о большой победе японцев над американским флотом, о разгроме, учиненном японцами в одном из селений, о победах Германии в Африке, Европе и России. Будущее казалось Кэрри безнадежным.
        Однажды в деревню, где скрывались Кэрри и Синг Тэй, пришел туземец. Он не принадлежал к племени Тианг Умара. Долго немигающими глазами смотрел гость на девушку и китайца, но не проронил ни единого слова. После его ухода Синг Тэй сказал:
        — Это плохой человек. Он из племени Зоэзина. Лучше, мисси, вам сделаться мальчиком. А потом мы уйдем и спрячемся.
        Китаец обрезал золотистые волосы Кэрри, а то, что осталось, выкрасил в черный цвет. Затем покрасил ей брови. Девушка сильно загорела под экваториальным солнцем, и в синих штанах и просторной блузе, которые китаец ей сшил, вполне могла сойти за туземного юношу.
        Они снова ушли, чтобы возобновить свое нескончаемое бегство. Тианг Умар дал им людей, чтобы те проводили их в новое убежище, хотя оно и находилось не очень далеко от деревни.
        Пещера выходила прямо к небольшому горному ручью. Кругом было полно различных растений, которые нередки в лесных джунглях Суматры. В ручье водилась рыба. Время от времени Тианг Умар присылал им немного яиц и цыпленка, а изредка — даже свинину и собачье мясо. Кэрри не могла есть собачатину, но Синг Тэй не брезговал ничем. Еду приносил всегда один и тот же юноша по имени Алам. Все трое стали почти друзьями.
        Капитан Токуто Матсуо и лейтенант Хидэо Сокабе вели отряд солдат глубоко в горы, чтобы определить место расположения тяжелых береговых орудий и осмотреть ведущие туда дороги.^
        Они пришли в деревню Зоэзина, который предал ван дер Мееров. Японцы знали, что вождь — один из тех, кто сотрудничает с ними. Все же необходимо было постоянно внушать ему мысль о японском превосходстве. Если, например, Зоэзин недостаточно низко кланялся, когда японцы приближались к нему, то получал затрещину. Один из солдат проколол штыком туземца, который, не заметив его, не поклонился. Другой облюбовал себе девушку, и несмотря на ее душераздирающие крики, потащил бедняжку в джунгли. Капитан Матсуо и лейтенант лишь скалили зубы в улыбках, глядя на эти безобразия. Они потребовали еды.
        Зоэзин с большим удовольствием перерезал бы японцам глотки, но, тем не менее,покорно доставил еду капитану и его людям. Офицеры объявили, что деревне Зоэзина оказана высокая честь послужить штаб-квартирой для японского отряда на все время пребывания в здешних местах.
        Зоэзин понял, что деревне грозит разорение и гибель. Лихорадочно пытался он придумать какую-нибудь хитрость, чтобы освободиться от непрошенных гостей. И тут вспомнил историю, которую услышал несколько дней назад от одного из своих людей, вернувшегося из далекой горной деревушки. Вождь не спал ночь, обдумывая свое решение.
        На следующее утро Зоэзин спросил японцев, не интересуют ли их враги, которые прячутся в горах. Японцы ответили, что интересуют.
        — Два года назад трое белых и два китайца пришли в мою деревню, — повел речь Зоэзин. — Я их отослал в другую деревню, потому что не хотел давать приют врагам Великой Восточной Империи. Белого звали ван дер Меер.
        — Мы слышали о нем, — отвечали японцы. — Он был убит.
        — Да. Это я послал ваших солдат с проводниками туда, где белые спрятались. Но дочь голландца и один китаец спаслись. Дочь очень красива.
        — Мы слышали и об этом. Но куда ты клонишь?
        — Я знаю, где они находятся.
        — И ты до сих пор не заявил об этом?
        — Я только что узнал про их тайное убежище. Могу дать вам проводника, который отведет вас к ним.
        Капитан Матсуо пожал плечами.
        — Принеси нам поесть, — приказал он.
        Матсуо и Сокабе обсуждали этот вопрос во время еды.
        — Видимо, нужно заняться поиском этих людей, — говорил Матсуо. — Нехорошо иметь врагов в тылу.
        — Зоэзин сказал, что девушка красива, — многозначительно добавил Сокабе.
        — Нельзя идти нам обоим, — заметил капитан. Будучи весьма ленивым, Матсуо решил послать лейтенанта Сокабе с отрядом на поиски девушки.
        — Вы убьете китайца, — приказал он, — а девушку до ставите сюда. Невредимую. Вы поняли меня, лейтенант? Целую и невредимую!
        Через пару дней отряд под водительством лейтенанта Хидэо Сокабе добрался до деревни Тианг Умара. Чтобы еще раз доказать свое превосходство, японский лейтенант принялся жестоко избивать старика-вождя. Скоро тот не смог стоять на ногах от побоев. Ударив напоследок свою жертву ногой в лицо и в живот, Хидэо Сокабе спросил:
        — Где белая девушка и китаец?
        — Я не знаю, о ком вы говорите!
        — Ты лжешь! Скоро скажешь правду!
        Лейтенант велел сержанту принести бамбуковых щепок, и когда они были доставлены, принялся вбивать их под ногти Тианг Умару. Старик кричал от дикой боли.
        — Где белая девушка? — приговаривал японец, мучая старика.
        — Я не знаю никакой белой девушки, — из последних сил повторял Тианг Умар.
        Японец продолжал жестокую пытку, но старик твердил, что не знает ничего ни про какую белую девушку.
        Поняв, что японец не отступится, одна из жен вождя подошла к Сокабе и упала перед ним на колени. Это была старая женщина — старшая жена Тианг Умара.
        — Если вы больше не станете мучить моего мужа, я помогу вам найти тех, кого вы ищете, — белую женщину и китайца, — сказала старуха.
        — Так-то лучше, — заметил Сокабе. — Говори, что знаешь!
        — Алам знает, где они прячутся, — старая женщина указала на юношу, носившего еду беглецам в пещеру.
        Кэрри и Синг Тэй сидели у входа в свое убежище. Прошла неделя с тех пор, как Алам последний раз навещал их.
        — Кто-то идет, — насторожился Синг Тэй, прислушавшись. — Слишком много людей. Идемте в пещеру.
        Алам указал лейтенанту Сокабе в глубь горы. Слезы катились по его щекам. Если бы дело шло о его жизни, он скорее умер бы, нежели выдал девушку, которую в душе обожал. Но ненавистные мартышки во главе с их лейтенантом, если не отвести их в тайное убежище, поклялись уничтожить всех жителей деревни. Алам знал, что они сдержат слово.
        Хидэо Сокабе и его люди вошли в пещеру. Сокабе — с обнаженной саблей, солдаты — с поднятыми штыками. В тусклом свете, сочившемся снаружи, они увидели китайца и туземного юношу-подростка. Лейтенант приказал вытащить их на поверхность.
        — Где девушка? — спросил он Алама. — За это ты умрешь, и весь твой народ тоже. Убейте их, — приказал он своим людям, указывая на старика и мальчика.
        — Нет! — закричал Алам. — Это не мальчик! Это девушка. Только она переодета в мужское платье.
        Сокабе сорвал с Кэрри блузу. Он улыбнулся, в глазах его блеснул похотливый огонек.
        Один солдат увел Синг Тэя в пещеру и там проткнул его штыком. После этого отряд, прихватив пленницу, отправился в обратный путь.

         Глава 2
        ГИБЕЛЬ «ПРЕКРАСНОЙ ЛЕДИ»

        Старший сержант Джо Бубнович стоял в тени крыла бомбардировщика, окрещенного «Прекрасной леди», в компании нескольких других членов боевого экипажа огромного авианосца. Джо по кличке Бродяга из Бруклина был помощником механика, а заодно выполнял обязанности канонира на шкафуте. Собравшиеся явно спорили о чем-то.
        — Я нахожу, что он — хороший парень, — заявил Джо, явно не соглашаясь с замечанием, сделанным башенным стрелком старшим сержантом Тони Розетти по прозвищу Шримп — «неудачник».
        — Да? Ну, а мне не нравится, когда проклятый британец крутится возле «Прекрасной леди». А помимо всего прочего, я слышал, что он — настоящий герцог. Вот уж чего не хватало...
        — Мне кажется, твой герцог легок на помине, — сказал Бубнович.
        Все обернулись.
        Под крыло бомбардировщика «Б-24» подкатил джип. Когда машина остановилась, из нее вышли три офицера — британский полковник королевских военно-воздушных сил, а также полковник и майор американских ВВС.
        Капитан Джерри Лукас из Оклахома-сити, пилот «Прекрасной леди», выступил вперед. Американский полковник представил Лукаса лорду Клейтону.
        — Все готово, Джерри? — спросил он капитана.
        Механики и оружейники, проверив в последний раз оборудование, спустились наружу через бомбовый отсек, а военный экипаж поднялся в самолет.
        Полковник Джон Клейтон летел в Голландскую Ост-Индию на занятую японцами Суматру в качестве наблюдателя с целью разведки и аэрофотосъемок. Поднявшись на взлетную полосу авианосца, он вошел в самолет и занял место рядом с пилотом. Когда поднялись в воздух, он довольно долго разговаривал со штурманом и радиоинженером, а, наговорившись с ними, прошел через бомбовый отсек в хвост машины. Бомбовый отсек был пуст, самолет шел без смертоносного груза.
        Шримп, Бубнович и еще двое артиллеристов растянулись на полу в хвостовом отделении рядом со спасательными плотами и парашютами. Шримп первым увидел Клейтона, выходящего из маленькой дверцы, ведущей в круглую башню.
        — Тс-с! — предупредил он, — Сюда идет герцог.
        Клейтон обошел башню, переступив через Шримпа и Бубновича, и остановился возле фотографа, который возился со своей камерой. Никто из солдат не поднялся на ноги. Когда боевой самолет находился в воздухе, военные формальности обычно не соблюдались. Фотограф с нашивками сержанта службы связи поднял голову от аппарата и улыбнулся. Клейтон ответил улыбкой на улыбку и присел рядом.
        Оглушительно ревел мотор. Наклонившись к фотографу, Клейтон прокричал ему в ухо несколько вопросов по поводу камеры. Фотограф таким же образом дал на них ответы. «Б-24» отбивает охоту разговаривать в полете, но Клейтону необходимо было получить нужную информацию.
        Присев на край спасательного плота между Шримпом и Бубновичем, он вытащил пачку сигарет и угостил всех присутствующих. Отказался один Шримп, бросавший на британца неприязненные взгляды.
        Бубнович поднес Клейтону зажигалку. Тот спросил, прикурив, как его зовут и откуда он родом. Когда Бубнович назвал Бруклин, Клейтон кивнул:
        — Я слышал немного о Бруклине.
        — Наверное, слышали о «бродягах», — улыбнулся Бубнович.
        Клейтон кивнул еще раз.
        — Они меня Бродягой прозвали, Бродягой из Бруклина, — явно довольный вниманием британца, Бубнович разговорился. Он даже показал английскому офицеру фотографию жены и детишек.
        Шримп продолжал держаться отчужденно и высокомерно.
        Когда они увидели в иллюминатор вершины гор северо-западной Суматры, уже рассвело. Погода стояла ясная, это благоприятствовало фотосъемкам.
        Горы образовывали хребет длинной в тысячу сто миль вдоль острова. Они протянулись от экватора на юг и к западному побережью Малайского полуострова. Над горами клубились облака, но линия побережья была четко видна. Именно прибрежные укрепления в первую очередь интересовали экипаж «Прекрасной леди».
        Японцы были застигнуты врасплох, и американцы фотографировали их военные объекты почти полчаса, прежде чем по самолету был открыт огонь из зенитных орудий. К счастью снаряды рвались в отдалении, не причиняя никому вреда. Лишь когда «Прекрасная леди» полетела вдоль берега, огонь усилился и стал точнее. Несколько осколков снарядов угодило в самолет, но серьезных повреждений нанесено не было.
        Близ города Паранга три «Зеро» — японских истребителя — выскочили с той стороны, откуда били в глаза ослепительные лучи солнца. Бубнович застрочил из пулемета по ведущему. Все видели, как истребитель, охваченный пламенем, камнем упал на землю. Два других повернули и некоторое время держались на почтительном расстоянии от «Прекрасной леди». Затем развернулись и вообще скрылись за горами.
        Однако зенитный огонь, вновь возобновившись, становился все сильнее. Один снаряд попал в правый мотор, в кабину влетело несколько осколков. Лукаса спас бронированный жилет, но второму пилоту осколок угодил прямо в лицо. Штурман, отстегнув его привязной ремень, вытащил раненого из кабины, чтобы оказать ему первую помощь. Но тот был уже мертв.
        Теперь зенитные снаряды рвались так плотно, что казалось, самолет шарахается и брыкается в воздухе, подобно норовистой лошади.
        Пытаясь избежать огня, Лукас повернул в глубь острова, подальше от береговых зенитных батарей. Над горами, в плотной облачной пелене, они могли укрыться и найти путь домой.
        Самолеты типа «Либерейтор», к которому и принадлежала «Прекрасная леди», могли долгое время находиться в воздухе и с тремя моторами. Двадцатитрехлетний капитан Лукас принял правильное решение. Он приказал выбросить за борт все, за исключением парашютов, — орудия, амуницию, спасательные плоты. Он знал, что действует верно. Это был для них единственный шанс — под облачным прикрытием над горной цепью дотянуть до своей базы. Истребители Лукаса не волновали. «Зеро» обычно держатся подальше от тяжелых бомбардировщиков.
        Кроме Малаккского пролива, всю остальную дорогу они смогут лететь поближе к земле, двигаясь вдоль северозападных берегов Малайи. Если же придется выпрыгнуть с парашютом над водой, то они будут недалеко от берега, и спасательные куртки выручат. Поэтому Лукас и решил выбросить плотики как лишний груз.
        Когда самолет вошел в облака над горами, зенитный огонь стал быстро ослабевать. Лукас знал, что горные пики местами достигают двадцати тысяч футов и старался держать машину примерно на такой же высоте, но самолет неуклонно снижался.
        Они были еще довольно высоко над вершинами, когда их обнаружила горная зенитная батарея. Лукас услышал страшный взрыв, самолет вздрогнул, как раненое животное. Капитан спросил по внутреннему телефону, что случилось, но ответа не получил.
        Тогда Лукас послал радиста в хвостовую часть — осмотреть помещение и выяснить, что повреждено взрывом. Клейтон, усевшись рядом со вторым пилотом, помогал тому удерживать рычаги управления — требовались совместные усилия двух мужчин, чтобы самолет шел более-менее ровно.
        Лукас вызвал штурмана.
        — Проследи, чтобы все прыгали, — сказал он. — Потом сделай то же самое.
        Штурман просунул голову в передний отсек, чтобы передать приказ стрелку, но тот был мертв.
        Радист вернулся в кабину летчиков.
        — Настоящий ад, — доложил он. — Часть хвоста отрезана как бритвой. И фотограф погиб вместе с ней.
        — Прыгай как можно скорее, — приказал Лукас и повернулся к Клейтону.
        — Лучше бы вам выброситься с парашютом, сэр.
        — Я подожду, капитан, если вы не возражаете.
        — Прыгайте, это приказ, — закричал Лукас.
        Клейтон улыбнулся: «Слушаюсь!».
        — Бомбовый отсек открыт, — кричал ему вдогонку Лукас, — прыгайте быстрее!
        Клейтон пошел в бомбовый отсек. Самолет накренился. Он, очевидно, входил в штопор. Один человек не мог удержать его. Клейтон хотел подождать до последней минуты — пока не прыгнет Лукас. Но последняя минута, кажется, наступила. Самолет резко качнуло, Клейтона отшвырнуло в сторону. Его тело ударилось о стену и вылетело сквозь люк в разреженный воздух.
        Потеряв сознание, Клейтон камнем падал вниз, навстречу смерти. «Прекрасная леди», три мотора которой продолжали работать, с ревом неслась к своей гибели где-то рядом.
        Оглушенный на мгновение, Клейтон вскоре пришел в сознание. Это было подобно пробуждению в незнакомой комнате. Он пролетел сквозь слой облаков и попал под проливной тропический дождь. Холодному ливню он и был обязан своим спасением. Струи воды привели его в чувство как раз вовремя, чтобы успеть выдернуть кольцо парашюта — пока еще оставались в запасе какие-то секунды. Парашют над ним раскрылся, его тело нелепо дернулось от внезапного резкого торможения.
        Прямо под ним колыхалось море листвы под ударами тяжелых дождевых струй. Парашют Клейтона зацепился за ветви дерева, и он повис более чем в сотне футов над землей. Так закончился полет навстречу смерти...
        Как только Клейтон, закачавшись на стропах среди мокрой листвы, понял, что судьба и на сей раз была к нему благосклонна, в ту же минуту послышался сильный треск ломающихся деревьев и следом глухой взрыв, сопровождающийся яркой вспышкой. Погребальный костер «Прекрасной леди» осветил угрюмый мокрый лес.
        Клейтон ухватился рукой за небольшую ветку и подтянулся к крепкому суку, способному выдержать тяжесть его тела. Укрепившись, он освободился от парашютных лямок, затем сбросил неуклюжую спасательную куртку. Его форма и нижнее белье были мокры насквозь — на теле не было и сухой нитки. Прежде всего Клейтон освободился от ботинок, он без сожаления отшвырнул их прочь. За ними последовали револьвер и патронташ, затем носки, китель, брюки и белье. Он оставил на себе лишь трусы и нож за поясом.
        Затем Клейтон полез по ветвям и обрезал все веревки, чтобы освободить запутавшийся в листве парашют. Свернул шелк в небольшой тюк и веревками привязал его себе на спину.
        Теперь можно было спуститься пониже. С самой нижней ветви к земле тянулись гигантские ползучие растения. Он слез по ним с грациозной ловкостью обезьяны.
        Из парашютного шелка Клейтон смастерил себе набедренную повязку. Чувство легкости и радости жизни охватило его. То, что он, казалось, потерял, возвращалось к нему вновь, — то, что он любил больше всего. Свобода! Одежда, даже так шедшая ему военная форма, являлась для него символом рабства. Она связывала, как сковывали цепи раба на галере, хотя военную форму Клейтон носил с гордостью. Но, не теряя чести, освободиться от нее было весьма приятно. Что-то говорило ему, что нагишом он сможет послужить своей стране не хуже, чем в военном мундире. Ведь не случайно же судьба привела его в самую цитадель врага.
        Проливной дождь обмывал его бронзовое тело, ручьями стекал с темных густых волос. Он поднял лицо вверх. Крик восторга затрепетал на губах, но Клейтон удержал рвущийся из груди звук — он был во вражеском тылу.
        Затем мысль его обратилась к товарищам. Те, которые приземлились недалеко и слышали взрыв самолета, попытаются найти место, где тот упал. И Клейтон направился в ту сторону, где по расчетам и нашла свою гибель «Прекрасная леди».
        По пути он внимательно рассматривал растения, надеясь найти в этой незнакомой местности то, что ему было нужно. Ему повезло. Сорвав несколько больших листьев, он сначала растер их между ладонями, а потом обтер соком все тело и лицо. После этого вспрыгнул на дерево и помчался вперед, перепрыгивая с ветки на ветку. Путешествовать так было легче, чем продираться сквозь густо оплетенный лианами кустарник.
        Вскоре он увидел человека, пробирающегося к рухнувшему самолету. Это был Джерри Лукас. Клейтон остановился над ним и окликнул его по имени. Пилот огляделся по сторонам и не увидел никого. Ему не пришло в голову взглянуть вверх, но голос он узнал.
        — Черт возьми, Клейтон, где вы? — воскликнул капитан.
        — Отойдите чуть в сторону, а то, если я спрыгну, то прямо вам на плечи, Лукас!
        Лукас посмотрел вверх и широко разинул рот от изумления. Почти нагой гигант расположился на толстой ветви прямо над его головой. У Лукаса мелькнула мысль: «У парня что-то с башкой. Может, крепко стукнулся при приземлении, а может — результат шока».
        — С вами все в порядке, Клейтон? — спросил Лукас.
        — Да, — отвечал тот, — а вы как?
        — В добром здравии и хорошем настроении.
        Они находились на близком расстоянии от «Прекрасной леди». Пламя над ней поднималось высоко, охватив некоторые рядом стоящие деревья. Когда Лукас и Клейтон подошли к огню настолько, насколько подпускал жар, то увидели Бубновича.
        Бубнович радостно приветствовал Лукаса, но Клейтона заметил только тогда, когда тот спрыгнул рядом с ним с дерева. Бубнович схватился было за револьвер, но тут же узнал англичанина.
        — Вот так дьявольщина! — воскликнул он. — Что случилось с вашей одеждой?
        — Я ее выбросил.
        — Выбросили?!
        Клейтон кивнул:
        — Она была мокрой и неудобной.
        Бубнович недоуменно потряс головой. Его глаза блуждали по телу англичанина и задержались на набедренной повязке и заткнутом за пояс ноже.
        — Где ваш револьвер? — спросил Бубнович.
        — Я его тоже выбросил.
        — Вы, должно быть, сошли с ума, — сказал сержант.
        Стоящий позади Клейтона Лукас неодобрительно покачал головой, но бестактное замечание Бубновича, казалось, нисколько не задело Клейтона — пилот опасался зря. Англичанин только сказал с улыбкой:
        — Нет, я не сумасшедший. Вы свой тоже выбросите, и довольно скоро. Не позже чем через двадцать четыре часа. Порох отсыреет, и револьвер станет бесполезным. Но не теряйте ваш нож. И держите его чистым и острым. Он может пригодиться. Вдобавок, нож никогда не наделает столько шума, сколько производит револьвер.
        Лукас смотрел, как пламя пожирает остов самолета.
        — Все ли выскочили? — спросил он у Бубновича.
        — Да. Лейтенант Барнхэм и я прыгали вместе. Он должен быть где-то поблизости. Все, кто остался в живых, выпрыгнули.
        Лукас поднял голову и закричал:
        — Лукас вызывает! Лукас вызывает!
        Издалека послышался ответ.
        — Розетти — Лукасу! Розетти — Лукасу. Ради бога, подойдите, снимите меня отсюда!
        Ответив авиационным: «Роджер», что означает на языке шифра: «Все в порядке, сигнал принят», Лукас и двое мужчин двинулись в том направлении, откуда доносился голос Шримпа. Они нашли его висящим на лямках парашюта в доброй сотне футов над землей. Лукас и Бубнович посмотрели вверх и почесали в затылках.
        — Как вы собираетесь снять меня? — осведомился Шримп.
        — Через некоторое время ты созреешь и сам упадешь, — ответил Бубнович.
        — Тебе еще смешно? А где вы подцепили болвана без одежды?
        — Это полковник Клейтон, дурачок, — усмехнулся Бубнович.
        — О-о!
        Забавно, как много содержания можно вложить в одно коротенькое междометие.
        Лукас вспыхнул. Но Клейтон лишь усмехнулся.
        — Кажется, сэр, Розетти не выносит англичан.
        — Извините его, сэр. Он не знаком с хорошим тоном. Что поделаешь — малый родом из предместья Чикаго, пресловутого Чичеро.
        — Как вы все-таки собираетесь снять меня? — вмешался в беседу Шримп.
        — Может быть, придумаем что-нибудь. Например, к завтрашнему дню, — не прекращал острить Бубнович.
        — Вы собираетесь оставить меня здесь наверху на всю ночь? — жалобно заныл башенный стрелок.
        — Я его сейчас сниму, — заявил Клейтон.
        На дереве, где повис Шримп, не было лиан и вьющихся растений, даже низко свисающих ветвей не было — один гладкий ствол. Клейтон подошел к дереву, стоящему рядом и, подобно обезьяне, вскарабкался по стволу, оплетенному диким виноградом. Потом он нашел лиану, свободный конец которой не доставал до земли примерно футов на пять. Испытав ее на прочность, он раскачался, уцепившись за нее и отталкиваясь от ствола ногами. Дважды свободной рукой он пытался схватиться за лиану, свисавшую с дерева Шримпа, но пальцы соскальзывали с мокрой плети. На третий раз ему удалось крепко ухватиться за лиану. Он попробовал ее на прочность. Держа первую лиану обмотанной вокруг правой руки, он вскарабкался по второй лиане к Шримпу. Очутившись напротив него, Клейтон пока еще не мог дотянуться до стрелка — тот повис слишком далеко от ствола. Клейтон бросил ему свободный конец лианы, по которой перебрался с соседнего дерева.
          — Хватайте и держитесь крепче, — крикнул он. — Не упустите!
        Розетти схватил лиану, а Клейтон начал подтягивать его к себе, пока ему не удалось ухватиться за одну из лямок парашюта. Наконец спасательная операция была почти завершена. Клейтон, усевшись на крепком суку, сумел устроить Розетти рядом с собой.
        — Снимите парашютные лямки и спасательную куртку, —приказал он.
        Когда Шримп сделал это, Клейтон перебросил его через плечо, схватил лиану, которая была протянута к нему с соседнего дерева, и соскользнул с ветви.
        — Черт! — завопил Розетти, когда они стремглав понеслись через пространство, разделяющее два дерева.
        Держась одной рукой за лиану, Клейтон схватился другой за ветвь, чтобы остановить их полет. Потом по дикому плющу спустился со своей ношей на землю. Когда он снял Розетти с плеча, парню стало плохо.
        Лукас и Бубнович на время утратили дар речи.
        — Если бы я не видел этого собственными глазами, я бы никогда не поверил, что такое возможно, — наконец прервал молчание пилот.
        — А я все еще не верю, — покрутил головой Бубнович.
        — Будем искать других? — спросил Клейтон. — Я думаю, нужно попробовать найти их, а затем уйти подальше от самолета. Этот дым виден за много миль. Японцы, без сомнения, захотят узнать его происхождение.
        Они искали своих товарищей в течение нескольких часов, но безрезультатно. Наконец наткнулись на тело Барнхэма. Его парашют не раскрылся. С помощью ножей они вырыли неглубокую могилу, завернули в парашютный шелк тело погибшего и похоронили Барнхэма посреди джунглей. Джерри Лукас прочитал над могилой короткую заупокойную молитву. Затем, постояв некоторое время склоня головы над свежим холмиком, они ушли.
        Не прерывая молчания, мужчины следовали за Клейтоном. Его глаза пристально рассматривали деревья, мимо которых они проходили. Было очевидно, он что-то ищет. Совершенно непроизвольно у всех родилось безграничное доверие к высокому мускулистому англичанину. Глаза Шримпа почти не отрываясь смотрели на него. Кто может сказать, о чем думал маленький неотесанный чичеро? Он не промолвил ни словечка со времени своего спасения с дерева, даже не поблагодарил Клейтона.
        Тем временем дождь перестал. Москиты тучами роились над идущими.
        — Я не понимаю, полковник, как вы это выдерживаете, — проговорил Лукас, хлопая себя по лицу и рукам, отбиваясь от наседавших москитов.
        — Виноват! — воскликнул Клейтон. — Я забыл, хотел показать вам мое средство и как-то выпустил из виду. — Он поискал вокруг и нашел растение, которое обнаружил ранее.
        — Возьмите эти листья, — сказал он. — Потрите их соком все открытые места тела. После этой процедуры москиты не будут вас больше беспокоить.
        Вскоре Клейтон нашел то, что искал, — деревья с переплетенными ветвями на высоте примерно двадцати футов над землей. Он легко взобрался туда и принялся строить что-то вроде платформы, ловко орудуя ножом.
        — Если кто-то в состоянии взобраться сюда, — крикнул он стоящим внизу, — пусть поднимется и поможет мне. Мы должны закончить эту штуку до наступления темноты.
        — Что это будет? — спросил Бубнович.
        — Здесь мы будем спать сегодня ночью. А может быть, и еще несколько ночей.
        Все трое медленно и неловко полезли наверх. Они срезали ветви и укладывали их между суками, которые выбирал Клейтон. Вскоре настил образовал прочную платформу размерами примерно десять на семь футов.
        — Не проще ли было построить убежище на земле? — спросил Лукас.
        — Гораздо проще, — согласился Клейтон, — но если бы мы это сделали, один из нас, возможно, не дожил бы до наступления утра.
        — Почему? — спросил Бубнович.
        — Потому что это страна тигров.
        — Что заставляет вас так думать?
        — Весь день я чувствовал их запах.
        Сержант Розетти бросил недоверчивый взгляд на Клейтона и быстро отвел глаза в сторону.
        Англичанин связал вместе несколько парашютных строп, пока не получилась веревка, достающая до земли. Он бросил один конец веревки Бубновичу.
        — Тяните, когда я вас попрошу, сержант, — крикнул Клейтон и быстро спустился вниз.
        — Чувствовал их запах! — пожал плечами сержант Розетти, полный скептицизма.
        Клейтон собрал большую вязанку так называемых «слоновьих ушей» — огромных мясистых листьев травянистого растения. Крепко привязав охапку к концу веревки, крикнул Бубновичу, чтобы тот тянул. Три таких вязанки были отправлены наверх, прежде чем Клейтон вернулся на платформу. С помощью товарищей часть листьев расстелил на полу платформы, из оставшихся соорудил подобие удобной крыши.
        — Завтра мы раздобудем мяса, — сказал Клейтон, — я мало знаком со здешними фруктами и овощами. Понаблюдаем, что едят обезьяны.
        Вокруг возилась масса обезьян. Они верещали, ссорились, критиковали пришельцев.
        — Я узнал один съедобный фрукт, — сказал Бубнович. — Видите? На соседнем дереве. Кажется, он называется дуриан. Этим фруктом питается черный гиббон Суматры, самый большой из всех гиббонов.
        — И этот тоже спятил, — огорченно произнес Шримп. — Бруклинский бродяга, он даже муравья с виду не знает, а туда же — гиббон...
        Лукас и Клейтон улыбнулись.
        — Я достану вам несколько плодов этого, как вы его назвали, — дуриана, — сказал англичанин.
        Он ловко перескочил на соседнее дерево, сорвал четыре больших плода с усеянной колючками кожурой и побросал их один за другим своим спутникам. Потом вернулся обратно, лихо перемахнув по ветвям.
        Розетти первым разрезал свой плод и сморщил нос:
        — Воняет. Наверное, он испортился, — объявил Шримп и хотел сбросить вниз душистый фрукт.
        — Подожди, — предупредил Бубнович поспешность действий приятеля. — Я читал о дуриане. Его плоды пахнут, но очень хороши на вкус. Туземцы жарят его семена, как каштаны.
        Клейтон внимательно слушал Бубновича. Пока все ели плоды, оказавшиеся, несмотря на резкий запах, изумительными на вкус, он думал: «Что за страна! Что за армия! Сержант, который разговаривает, как профессор, а сам родом из Бруклина...» Он думал о том, что в действительности остальной мир очень мало знает Америку, а нацисты — меньше всех. «Любители плясать под джазовую музыку, повесы, неполноценная раса»! Он вспомнил, как храбро сражались эти парни, как Лукас требовал, чтобы экипаж покинул самолет прежде него самого.
        Наступила ночь. Звуки джунглей, голоса их обитателей теперь стали совсем иными. А где-то рядом происходило какое-то движение — невидимое, почти бесшумное. Неожиданно глухой ворчливый кашель раздался у самого подножия их дерева.
        — Что это? — прошептал Шримп.
        — Полосатые, — ответил Клейтон.
        Шримпу было интересно узнать, что это за «полосатые» такие. Но много говорить с британцем ему не хотелось. Все же любопытство в конце концов одержало верх над гордостью.
        — Какие полосатые?
        — Тигры.
        — Черт! Я видел их однажды в зоопарке в Чикаго. Я слышал, они едят людей.
        — Мы должны поблагодарить вас, полковник, за то, что находимся сейчас не на земле, — сказал Джерри Лукас.
        — Кажется, без него мы напоминали бы сироток, заблудившихся в лесу, — заметил Бубнович.
        — Я изучал чертовски много всяких инструкций о действиях десантного подразделения в джунглях, — проворчал Шримп, — но там ничего не говорилось о том, что делать с тиграми.
        — Они охотятся по большей части ночами, — объяснил Клейтон. — Поэтому с наступлением темноты рекомендуется быть настороже.
        Спустя некоторое время британец обратился к Бубновичу:
        — Из того немногого, что я читал о Бруклине, я узнал, что бруклинцы отличаются своим особым произношением. Вы же говорите на правильном английском языке.
        — Так же, как и вы, — ответил Бубнович.
        Клейтон рассмеялся.
        — Я не воспитывался в Оксфорде.
        — «Бродяга» получил высшее бруклинское образование, — включился в беседу Лукас, — он окончил немного больше, чем шесть классов.
        Бубнович и Розетти улеглись спать, Клейтон и Лукас присели на край платформы, свесив ноги и принялись говорить о будущем. Они решили, что лучшим шансом для них было бы достать лодку у дружественных туземцев (если возможно будет найти таковых) на юго-западном побережье Суматры. Тогда можно попытаться достичь Австралии. Они говорили об этом и о многом другом. Лукас рассказывал о своем экипаже. Он порядком гордился ребятами и безмерно горевал о погибших.
        Речь зашла о Розетти.
        — В действительности Шримп хороший парень и первоклассный башенный стрелок. Он награжден медалью за отвагу.
        — Очевидно, он не выносит англичан, — с улыбкой заметил Клейтон.
        — Для того, кто имел дело лишь с ирландцами и итальянцами в пригороде Чикаго, это не удивительно. К тому же у Шримпа никогда не было возможности для настоящей учебы. Отец его был убит в Чичеро во время войны гангстерских кланов. Сам Шримп тогда еще пешком под стол ходил. А его мать, как я догадываюсь, «работала» просто-напросто проституткой в баре. Несмотря на такое происхождение, вы должны признать, что он все же неплохой парень. Он мало учился, но, насколько я его знаю, всегда честен.
        — Меня интересует Бубнович, — сказал англичанин. — Он очень умный человек и, кажется, весьма образованный.
        — Да. Вы правы. Он не только умный, он чрезвычайно образованный. До войны закончил Колумбийский университет. «Бродяга» интересовался экспонатами в американском музее естественной истории в Нью-Йорке, когда был студентом. Он специализировался по ботанике, зоологии, антропологии и после университета начал там работать. Просто он не любит распространяться о своей учености. Иногда, чтобы подразнить Шримпа, употребляет научные термины — и только.
        — Тогда, вероятно, хорошо, что у меня нет оксфордского акцента, — заметил Клейтон, — а то бы я еще больше раздражал сержанта Розетти. 

        Глава 3
        НЕОЖИДАННАЯ ОТСРОЧКА

        Когда Кэрри ван дер Меер шла по джунглям со своими конвоирами, ее ум был занят только двумя мыслями — как убежать и как покончить с собой, если побег не удастся осуществить. Шедший рядом Алам говорил с ней на своем родном языке, который она знала, а японцы не понимали.
        — Простите меня, — умолял юноша, — за то, что я привел японцев к вам. Они мучили Тианг Умара, но он не проговорился. Выдала вас его старшая жена. Она пожалела мужа и сказала врагам, что я знаю, где вы прячетесь. Они поклялись убить всех жителей деревни, если я не отведу их к вам в убежище. Что же мне оставалось делать?
        — Ты прав, Алам. Синг Тэй и я — нас только двое. Лучше умереть двоим, чем всем людям в деревне.
        — Я не хочу, чтобы вы умирали! — восклицал, рыдая, Алам. — Пусть лучше сам погибну.
        Девушка горестно качала головой.
        — Чего я боюсь, — говорила она, — это только того, что не смогу найти средства вовремя умереть.
        Лейтенант Сокабе провел ночь в селении Тианг Умара. Жители деревни были угрюмы и молчаливы. Сокабе поставил двух часовых у входа в хижину, где ночевали он сам и его пленница. Чтобы не дать ей возможности убежать, он связал ее по рукам и ногам. Однако Сокабе не тронул девушку — он побаивался капитана Матсуо, чей дьявольский нрав был ему хорошо известен. Кроме того, в его голове уже зрел план...
        На следующее утро он взял с собой Алама в качестве проводника, если таковой понадобится. Кэрри была рада обществу дружелюбного юноши. Она спросила Алама, не видел ли он кого-нибудь из партизанского отряда. О существовании таких отрядов девушка в свое время слышала и знала, что они состоят из голландцев, которые убежали в горы, — плантаторов, служащих, солдат.
        — Нет, я не видел ни одного из партизан, — отвечал юноша, — но слышал, что они уже убили много японцев. Это отчаянные люди. Японцы постоянно разыскивают их. Они обещали туземцам богатое вознаграждение, если те укажут, где прячутся партизаны. Поэтому партизаны с подозрением относятся к туземцам. Думают, что они могут, позарившись на награду, оказаться предателями. Говорят, что когда туземец попадает к ним в руки, то уж больше не возвращается в свою деревню, если партизаны не уверены, что ему можно доверять. И кто может их осудить за это? Я слышал, правда, что многие туземцы сами присоединились к ним.
        Они проходили как раз то место, где недавно была деревенька Таку Кудо. Ничто уже не свидетельствовало здесь о недавнем пребывании человека — настолько быстро и пышно разрастаются джунгли на пепелищах.
        Тропический ливень низвергался на идущих из клубящихся темных туч. Угрюмый лес был полон запахов гниющей растительности и, казалось, источал дурман смерти. Смерть! Девушка знала, что каждый шаг приближает ее к ней. Если не случится чудо... Надежда не очень легко умирает в нас. Она цепляется за жизнь до последнего биения сердца. Но надежда на что?
        Девушка слышала рез моторов в небесах. Она привыкла к этим звукам, ибо японцы постоянно летали над островом. Потом издалека до ее ушей донеслись треск, удар, сопровождаемый глухим взрывом. Шума моторов больше не было слышно, и Кэрри подумала, что это упал вражеский самолет. Мысль о его гибели доставила ей удовольствие.
        Японцы оживленно затараторили меж собой, обсуждая происшествие. Лейтенант обдумывал, не стоит ли отправиться на поиски самолета. Он посоветовался об этом с сержантом. Наконец решили, что самолет можно и не найти в густых тропических зарослях — упал он, судя по звуку, слишком далеко.
        Было почти темно, когда отряд достиг селения, которое капитан Токуто Матсуо выбрал для своей штаб-квартиры. Стоя в дверях хижины, в которой расположился, Матсуо наблюдал за приближавшимися. Он крикнул Сокабе:
        — Где пленники?
        Лейтенант грубо схватил девушку за плечо и потащил к капитану.
        — Вот, — сказал он.
        — Я послал вас за китайцем и светловолосой голландкой, а вы притащили туземного мальчишку. Извольте объясниться.
        — Китайца мы убили. А это не туземный мальчишка, а голландская девушка.
        — Я не люблю шуток, — проворчал Матсуо.
        Сокабе подтолкнул девушку к лестнице, ведущей к дверям хижины.
        — Я не шучу, — сказал он. — Это — девушка. Вот, глядите. Она покрасила волосы в черный цвет и надела туземное платье.
        Он грубо раздвинул своими грязными пальцами отросшие волосы девушки, обнажив светлые корни.
        Матсуо внимательно вглядывался в лицо Кэрри. Потом, наглядевшись, кивнул головой.
        — Она мне подходит, — заявил он, — я забираю ее себе.
        — Девушка принадлежит мне, — возразил Сокабе, — я ее нашел и привел сюда. Она моя.
        Матсуо сплюнул. Его лицо побагровело от гнева, но он сумел взять себя в руки.
        — Не забывайтесь, лейтенант Сокабе. Вы, кажется, выполняли мой приказ. Старший офицер здесь —я!
        — Вы, может быть, и старший, даже по званию, — отвечал Сокабе, — но из-за нужд императорской армии многие люди низкого происхождения становятся сейчас офицерами. Так и вы стали капитаном. Мои же предки были самураями. Мой почтенный дядя — генерал. Ваш отец и ваши дядья — простые крестьяне. Если я напишу своему дядюшке-генералу, вы не будете больше капитаном. Так как? Могу я получить теперь девушку?
        В сердце Матсуо вспыхнула жажда убийства. Но он решил подождать. Лучше будет, если Сокабе встретит свою смерть от подходящего «несчастного случая». И дядюшка-генерал ничего не заподозрит.
        — Я думал, вы мне друг, — только и сказал он. — А вы идете против меня. Давайте не будем спешить. Девушка — это пустяк. Оставим дело на рассмотрение полковника. Он скоро прибудет сюда инспектировать нас.
        «Но прежде чем полковник явится, с тобой произойдет «несчастный случай», — думал про себя Матсуо.
        — Хорошо, дождемся полковника, — согласился Сокабе.
        «Было бы весьма неосторожно с моей стороны, если бы мой капитан умер до приезда полковника», — думал лейтенант.
        Кэрри ничего не поняла из разговора японцев и не знала, что некоторое время будет находиться в безопасности.
        Рано утром следующего дня Алам покинул селение Зоэзина, чтобы вернуться в свою деревню. 

         Глава 4
        «РАДОСТИ ЖИЗНИ» В ДЖУНГЛЯХ

        Джерри Лукас проснулся от страшного сотрясения настила, на котором вся группа устроилась на ночлег. Бубнович и Розетти тоже открыли глаза.
        — Какого черта? — воскликнул Шримп.
        Бубнович огляделся вокруг:
        — Я ничего не вижу.
        Джерри высунулся как можно дальше и посмотрел вверх. Там он увидел огромную черную фигуру, расположившуюся в нескольких футах над ними и свирепо сотрясающую дерево.
        — Дьявол! — воскликнул он, — друзья, это не сон? Вы его тоже видите?
        Все посмотрели вверх.
        — Черт возьми! — сказал Розетти, — Вот это морда! Никогда не думал, что обезьяны могут быть такими огромными.
        — Это не обезьяна, остолоп! — заметил Бубнович. — Это называется «человекообразное» — почему, не знаю, вернее, моих познаний недостаточно. Из отряда приматов, это точно.
        — Говори по-американски, — проворчал Шримп.
        — Это орангутанг, — сказал Лукас.
        — По-малайски значит: «дикий человек», — добавил Бубнович.
        — Что ему нужно? — спросил Шримп, — почему он трясет дерево? Хочет стряхнуть нас на землю? Ну и харя! Профессор Бубнович, этот симпатяга ест людей?
        — Нет, он травоядный, — успокоил Шримпа Бубнович.
        Розетти решил перепроверить сведения. Он повернулся к Лукасу:
        — Кэп, обезьяны едят людей?
        — Нет, — отвечал Лукас. — Оставьте его в покое, и он нас не тронет. Только не будьте слишком фамильярны с этим парнишкой — он может разобрать вас на запчасти, как ненужную вещь.
        Шримп осмотрел свое оружие.
        — Это у него не выйдет — разобрать меня по винти кам, — он похлопал по прикладу карабина. — Пока у меня есть эта «большая Берта»...
        Орангутан, утолив свое любопытство, потерял всякий интерес к компании, расположившейся на настиле, и стал медленно удаляться, Шримп принялся чистить карабин.
        — Дьявол! Он начал ржаветь, как раз тогда, когда без него так одиноко среди всяких там орангутангов, — с досадой крякнул Шримп. — Но где же герцог? Куда это он подевался с утра пораньше?
        — Я не заметил, — отвечал Лукас, — он ушел так тихо, что мы не проснулись.
        — Может, он свалился вниз, — предположил Розетти и свесился с края платформы. — Жаль, если им кто-нибудь позавтракал. Он был неплохим парнем для британца.
        — Это, конечно, некоторая уступка с твоей стороны, — усмехнулся Бубнович.
        Шримп внезапно сел и уставился на товарищей.
        — Я знаю, что случилось, — объявил он. — Кто-нибудь из вас слышал крик ночью?
        — Я слышал, — ответил Лукас. — Что из этого?
        — Это было похоже на крик человека, правда же?
        — Да, пожалуй.
        — И что, думаешь, это был Клейтон?
        — Конечно, это так, кроме шуток. Герцог свалился прямехонько вниз, к тиграм в лапы. Это он кричал.
        Бубнович указал в сторону:
        — Значит, к нам направляется его бесплотный дух.
        Все обернулись.
        — Ну и парень! — воскликнул Розетти. — Никогда не видел ничего подобного.
        Перепрыгивая с дерева на дерево, к ним приближался англичанин с тушей антилопы на плече. Через минуту он уже взбирался на настил.
        — Это — завтрак, — объявил он спокойным тоном, снимая с плеч свою ношу. — Присоединяйтесь ко мне.
        Он вытащил нон? и отрезал изрядный кусок мяса. Отодрав кожу от своей порции сильными пальцами, он присел на корточки и вонзил крепкие зубы в кровоточащий кусок мякоти.
        Челюсть у Шримпа отвисла, глаза округлились:
        — Почему вы не хотите поджарить его? — спросил в изумлении Шримп.
        — На чем? Вокруг нет ничего сухого, чтобы разжечь костер. Если не хотите ослабеть без мясной пищи, научитесь есть мясо сырым. До тех пор, пока мы не устроим подходящий лагерь и не раздобудем сушняка для костра, нам придется питаться таким вот образом, — и он вновь откусил большой кусок.
        — Ну, — сказал Шримп, — я достаточно проголодался, чтобы съесть даже сырое мясо.
        — Ия готов попробовать что угодно, — присоединился к нему Бубнович.
        Джерри Лукас отрезал себе маленький ломтик, задумчиво положил его в рот и начал жевать. Остальные сделали то же самое. Клейтон наблюдал, как трое мужчин жуют по кусочкам теплое сырое мясо.
        — Нет, так не годится, — вмешался он в их трапезу. — Есть только один правильный способ питания сырым мясом. Отрывайте зубами куски и глотайте, не жуя. Попробуйте, так будет лучше.
        — Где вы научились всему этому? — спросил Розетти.
        — Так едят мясо львы.
        Розетти взглянул на товарищей, покачал головой, а затем попытался проглотить слишком большой кусок. Он подавился и начал кашлять.
        — Дьявол! — прохрипел он после того, как выплюнул недожеванное мясо. — Я не ходил в львиную школу...
        После первой неудачной попытки дело у него, однако, пошло лучше.
        — Это не так уж плохо, если глотать кусками, — согласился Лукас.
        — Мясо наполняет желудок и дает силу, — ответил Клейтон.
        Он перебрался на соседнее дерево и набрал плодов дуриана. Теперь все уплетали завтрак с удовольствием.
        — Ну, после того, как я так подзаправился, — сказал Шримп, — нет больше ничего на свете, чего бы я не мог съесть.
        — Я проходил мимо ручья. Он течет поблизости, — сказал Клейтон. — Мы можем там напиться. Я думаю, нам лучше начать действовать. Мы должны сделать рекогносцировку, а потом, исходя из этого, составить план. Мясо мы можем взять с собой, если кто-нибудь боится проголодаться. Но я бы не советовал. Здесь всюду полно дичи. Голодными мы не останемся.
        Никто не захотел тащить мясо. Тогда Клейтон сбросил тушу на землю.
        — Это для полосатых, — сказал он.
        Солнце стояло в зените, и лес был полон жизни. Бубнович почувствовал себя в своей стихии. Здесь были животные и птицы, которых он изучал по книгам и чучелам в музеях. Но встречались и такие, чьих изображений еще не было в книгах, и такие, о которых он только слышал, но нигде не видел.
        — Настоящий музей естественный наук, только с живыми экспонатами, — восхищался он.
        Клейтон вывел их к ручью, и все утолили жажду. После того, как команда напилась, Клейтон повел их по тропе, протоптанной зверями. Она вилась как раз в направлении, которого он и Лукас решили придерживаться, — к юго-западному побережью. Идти им предстояло много дней.
        — По этой тропе редко ходят люди, — рассказывал Клейтон. — Но очень часто различные животные: слоны, носороги, тигры, олени. Наш завтрак тоже разгуливал здесь.
        Шримп хотел спросить, как англичанин поймал антилопу, но удержался, решив, что он и так слишком фамильярен с британцем. Все же в глубине души он вынужден был признать, что Клейтон — неплохой парень.
        Они приближались к тому месту, где тропа заворачивала в глубь чащи, когда Клейтон вдруг остановился и предостерегающе поднял руку.
        — Впереди идет человек, — негромко сказал он.
        — Я ничего и никого не вижу, — возразил Розетти.
        — Я тоже, — сказал Клейтон, — но тем не менее это так.
        Он стоял неподвижно в течение нескольких минут.
        — Человек движется в том направлении, что и мы, — добавил он. — Я пойду вперед и взгляну на него. А вы медленно следуйте за мной.
        Он влез на дерево и исчез впереди.
        — Мы никого не видим, ничего не слышим, а этот парень утверждает, что кто-то идет впереди, и ему даже известно, в каком направлении тот идет! — Розетти вопросительно посмотрел на Лукаса.
        — И все же, согласись, Шримп, Клейтон не бывает неправ, — отвечал Джерри Лукас.

        Синг Тэй не умер. Японский штык проколол тело китайца, не задев жизненно важных органов, хотя и нанес жестокую рану. Два дня Синг Тэй пролежал без памяти в луже собственной крови. Потом, придя в себя, вылез из пещеры, страдая от боли и слабости, вызванной большой потерей крови, и медленно побрел, чуть не теряя сознание, по тропинке в деревню вождя Тианг У мера.
        Люди Востока легче примиряются со смертью и страданием, чем люди Запада, — настолько велика разница в их мировоззрении. Но Синг Тэй не хотел умирать. Пока была жива надежда, что его любимая мисси не убита и нуждается в нем, он должен был жить. В деревне Тианг Умара он надеялся что-нибудь узнать о ней. Вот тогда он и решит
        для себя, жить ему или умереть.
        Итак, верное сердце Синг Тэя билось, хотя и слабо.
        Все же бывали моменты, когда он сомневался, хватит ли у него сил дойти до деревни.
        Он как раз и предавался этим горестным мыслям, когда, к своему великому изумлению, увидел почти обнаженного великана, внезапно появившегося на тропе перед ним. Бронзовый гигант с шапкой черных кудрей смотрел на Синг Тэя добрыми серыми глазами.
        — Это конец, — подумал китаец.
        Клейтон спрыгнул перед бредущим китайцем с ветвей нависшего над тропой дерева. Он заговорил с ним по-английски. Синг Тэй, поборов испуг, ответил на специфичном жаргоне, которым пользуются жители Малайского архипелага. Это смесь английских и китайских слов. В Гонконге Синг Тэй несколько лет жил в домах англичан и кое-как мог объясниться по-английски.
        Клейтон заметил пропитанную кровью одежду и увидел, что китаец вот-вот упадет от полного изнеможения.
        — Откуда у тебя такая рана? — спросил он.
        — Японец. Человек-макака проткнул меня штыком.
        Вот здесь, — Синг Тэй показал пальцем на свой бок.
        — За что? — спросил Клейтон.
        Синг Тэй рассказал свою историю.
        — Здесь поблизости есть японцы?
        — Моя так не думает.
        — Далеко ли до той деревни, куда ты хочешь попасть?
        — Теперь не очень далеко. Моя думает — одна миля.
        — Жители этой деревни хорошо относятся к японцам?
        — Нет. Они сильно ненавидят японцев.
        Из-за поворота показались спутники Клейтона.
        — Вот видите, — Лукас обратился к товарищам. — Он снова был прав.
        — Этот парень всегда прав, — проворчал Шримп. — Только убей Бог, чтобы я понимал, как это ему удается.
        Синг Тэй с опаской смотрел на приближавшихся людей.
        — Это мои друзья, — успокоил его Клейтон, — американские летчики.
        Клейтон пересказал своим спутникам историю злоключений китайца. Было решено, что все вместе они пойдут в деревню Тианг Умара. Клейтон осторожно взял китайца на руки и понес. Когда Синг Тэй предупредил, что они уже находятся вблизи деревни, англичанин опустил его на землю и велел всем подождать здесь, пока он не разузнает, нет ли в деревне японского отряда.
        Клейтон скоро вернулся. Японцев в деревне не оказалось. Все поднялись и пошли в село.
        Тианг Умар принял чужаков дружелюбно. Синг Тэй объяснил, кто это такие. При помощи китайца, служившего переводчиком, Тианг Умара сообщил, что японцы ушли накануне утром, уведя с собой голландскую девушку и одного из местных юношей — Алама. Он сказал также, что деревня, в которой разместились японцы, лежит на расстоянии одного дня пути к юго-западу. Если чужеземцы подождут в его деревне, пока юноша Алам вернется, ибо японцы прихватили его с собой в качестве проводника, то он точно укажет им дорогу. Алам будет нужен и им, так же, как японцам, ибо выполняет для них роль переводчика, необходимого в деревнях, через которые лежит их путь.
        Было принято решение дождаться Алама. После этого Клейтон отправился в лес. Он вскоре возвратился с охапкой упругих и тонких бамбуковых ветвей. Из них, а также из веревки, сплетенной из крепких травяных волокон, подаренных ему Тианг Умаром, англичанин смастерил лук, несколько стрел и копье. Каждому острию он придал твердость с помощью обжига. Из парашютного шелка соорудил колчан.
        Его компаньоны наблюдали за ним с огромным интересом. И лишь Розетти, на которого весь процесс не произвел впечатления, смотрел недоверчиво. Он не верил, что это оружие, такое безобидное на первый взгляд, годится на что-нибудь путное.
        — Поймаем ли мы дичь, если попадем в нее стрелой? — спрашивал он у Бубновича. — Если бы кто-нибудь проткнул меня такой штукой, и я увидел бы его...
        — Не будь таким занудой, — увещевал его Бубнович.
        Понятие «оружие» для Розетти означало — автомат, пулемет, пистолет, но ни в коем случае не кусок бамбука.
        Алам вернулся только к вечеру. Его немедленно окружила толпа галдящих туземцев. Синг Тэй, услышав наконец его рассказ, перевел его Клейтону.
        Синг Тэй со слезами на глазах умолял Клейтона вызволить Кэрри из рук японцев. Клейтон и американцы обсудили положение. Все высказались за то, чтобы попытаться спасти девушку. Но не все руководствовались при этом одним и тем же. Клейтон и Бубнович хотели помочь несчастной, Лукас же и Розетти прежде всего желали навредить японцам и расстроить их планы. Оба они были женоненавистниками, и судьба Кэрри их не трогала. Лукас проникся ненавистью к другой половине человечества после того, как девушка, которую он оставил в Оклахома-сити, уходя на войну, и которая клялась ему в любви и верности, очень скоро выскочила замуж за другого. Шримп ненавидел весь женский пол, так как всегда, сколько себя помнил, ненавидел свою мать.
        На следующий день ранним утром вся команда отправилась в путь. Алам пошел с ними в качестве проводника.

         Глава 5
        СПАСЕНИЕ КЭРРИ

        Маленький отряд двигался медленно и осторожно. Клейтон вел разведку впереди. Шримп был уверен, что они уже заблудились в этом диком лесу. При помощи странных слов собственного изобретения он то и дело допытывался у Алама, находятся ли они на правильном пути. Туземец, не имея ни малейшего представления, что означают странные звуки, издаваемые американцем в сопровождении дикой жестикуляции, только кивал и улыбался. Так Розетти гримасничал и завывал, а юноша, обнажая в улыбке белые зубы, раскачивался взад-вперед, как фарфоровая игрушка, которая у вас, читатель, несомненно была в детстве.
        Лукас и Бубнович беспокоились несравненно меньше. Они доверяли англичанину безгранично. Да еще с ними был проводник. Они бы еще больше удивились необычным способностям Клейтона, узнав, что тому проводник не нужен. Клейтон повсюду видел следы отряда японских солдат, идущих с туземным юношей и белой девушкой. Он нашел бы дорогу по этим следам сам, без Алама.
        Когда отряд приблизился к деревне, начало смеркаться. Клейтон попросил своих спутников подождать его возвращения в лесу, а сам решил пойти в разведку.
        Деревня охранялась плохо, и Клейтон вошел в нее, никем не замеченный. Ночь была глухой и безлунной тучи плотно укутали небо, скрыв собою даже звезды. Лишь в некоторых хижинах светился слабый огонек.
        Острое обоняние сразу же подсказало Клейтону, в каком из домов содержат белую девушку. Вскоре он услышал сердитую тарабарщину японцев — значит, они находились на постое в соседней хижине.
        Выйдя из деревни в том же месте, в котором вошел, и обойдя ее вокруг. Клейтон проследовал в другой конец поселения. Здесь был поставлен часовой. Это Клейтона совсем не устраивало. Солдат расхаживал взад-вперед. Клейтон прижался к земле за деревом, дожидаясь, пока тот не приблизится к нему. Затем одним прыжком достиг часового и вонзил острое лезвие прямо в горло японцу, прежде чем тот смог издать хоть звук.
        Оттащив тело поглубже в джунгли, Клейтон вернулся к своим товарищам. Он шепотом дал необходимые инструкции, потом повел их на задворки деревни.
        — Наверное, вы сможете хоть раз разрядить свои пушки, — сказал он тихо. — Правда, механизм их так заржавел от тропических дождей, что я опасаюсь за их боевую готовность. Но, во всяком случае, палите, пока они стреляют. А потом швыряйте камни в сторону деревни и вопите, что есть мочи. Начинайте концерт через три минуты. Надо отвлечь внимание японцев. Ровно через три минуты быстро уходите отсюда. Встретимся на том месте, где вы меня ждали. Ну, с Богом.
        Он бесшумно исчез в темноте и направился к тем домам, где находились девушка и офицеры.
        Минуту спустя на нижнем конце деревни раздались выстрелы и громкие вопли. Клейтон довольно усмехнулся, впечатление было такое, будто огромный отряд атакует деревню. Этого было достаточно, чтобы посеять панику среди японцев.
        Секунду спустя оба офицера выскочили из дома, выкрикивая на ходу команды. Солдаты выбегали из других хижин и неслись туда, откуда слышались пальба и дикие крики.
        Клейтон взбежал по лесенке внутрь дома, где находилась девушка. Она лежала на циновке в дальнем углу единственной комнаты. Руки и ноги ее были связаны. С изумлением смотрела она на появившегося в дверях почти нагого черноволосого мужчину. Он молча приблизился к ней, наклонился, взял на руки и вынес из дома. Она была страшно напугана. Что за новый ужас ожидает ее?
        В тусклом свете коптилки она лишь успела заметить, что незнакомец высок и что у него смуглая кожа бронзового оттенка. Некоторое время он нес ее молча по тропе в джунглях. Затем остановился и опустил свою ношу на землю. Что-то холодное прикоснулось к ее коже. Через мгновение лодыжки и запястья девушки оказались свободными от пут. Она размяла затекшие суставы. Ее спутник хранил молчание.
        — Кто вы? — спросила девушка по-голландски.
        — Тихо! — предостерег он по-английски.
        Вскоре четверо других мужчин присоединились к ним. Все в полном молчании двинулись вместе с ней вдоль темной массы деревьев по еле нащупываемой тропе.
        Кто эти люди? Что им нужно от нее? Отчасти успокоило Кэрри слово «тихо», сказанное незнакомцем по-английски. Около часа все шли, не нарушая молчания. Клейтон все время прислушивался, нет ли за ними погони. Наконец он заговорил.
        — Мне кажется, мы хорошо запутали следы. Если японцы нас ищут, то наверняка в другом направлении.
        — Кто вы? — повторила свой вопрос Кэрри, на этот раз по-английски.
        — Друзья, — ответил Клейтон. — Синг Тэй рассказал нам о том, в какую беду вы попали. Мы пришли спасти вас.
        — Синг Тэй! Так он не умер!
        — Нет. Он ранен и ранен тяжело...
        Алам подошел к девушке. Он погладил ее по руке.
        — Теперь вы в безопасности, это — американцы, — сказал туземный юноша.
        — Американцы? — спросила Кэрри недоверчиво, — они наконец-то высадились?
        — Только эти. Других нет. Их самолет сбили.
        — Это был остроумный трюк, — Бубнович восхищенно обратился к Клейтону. — Вы здорово их одурачили, полковник.
        — Дело чуть не кончилось для меня плохо, — улыбнулся англичанин. — Я забыл предупредить вас, в каком направлении вести огонь, и две пули просвистели в дюйме от моей головы.
        Клейтон повернулся к девушке:
        — Как вы себя чувствуете? Хватит ли у вас сил идти всю ночь до утра?
        — Да, конечно, — ответила она. — Я привыкла много ходить. Мы последние два года скрывались от японцев, и спаслись только длинными переходами.
        — Два года?
        — Да, с тех пор, как началось их вторжение. Мы все это время прятались в горах. Я, мои родители и два китайца. Один из них — Синг Тэй.
        Клейтон начал расспрашивать девушку. Она рассказала всю свою печальную историю. Бегство с плантации, смерть матери, гибель отца и Люм Кэма, предательство одних туземцев, дружеская помощь других. И бесконечные скитания...
        Они достигли деревни Тианг Умара на рассвете. Но задержались там только затем, чтобы разжиться пищей. Потом пошли дальше. Все, кроме Алама. План был разработан ночью. Он основывался на убеждении, что японцы в конце концов придут в деревню Тианг Умара, разыскивая девушку. Кроме того, Кэрри не хотела подвергать опасности людей, которые так гостеприимны и милосердны были к ней и Синг Тэю.
        Кэрри и Синг Тэй знали много тайных убежищ в необозримых горных пространствах, окружающих деревню. Но им пришлось остановится поблизости от жилья, ибо они не умели добывать пищу. Сейчас же все было по-другому.
        Синг Тэя пришлось оставить в деревне, так как он был не в состоянии идти. Тианг Умар заверил пришельцев, что он сможет так спрятать раненого китайца, что японцы, если вернутся в деревню, ни за что его не найдут.
        — Если представится возможность, — сказала Кэрри Тианг Умару, — мы дадим о себе знать. Тогда вы пришлете к нам Синг Тэя, если к тому времени он достаточно окрепнет, чтобы выдержать путешествие по горам.
        Кэрри повела партию в глубь острова, в самое сердце диких, изрезанных ущельями гор. Каменистые своды, горные ручьи, тиковые заросли, целые рощи бамбука и высоко вверху горные луга, поросшие жесткой травой, — таков был здешний ландшафт.
        Лукас и Клейтон наметили маршрут. Решено было идти как можно дальше в горы, а затем двинуться по горам на юго-восток и там спуститься к океанскому берегу. Таким образом они удалялись на приличное расстояние от того места, где упал самолет. Да и деревень на этом пути должно было встретиться намного меньше. Это было нелишне — ибо обитатели деревень могли направить японцев по их следу.
        Клейтон всегда шел впереди отряда. Он добывал пищу и никогда не возвращался с пустыми руками. То куропатка, то фазан, а то и горная лань служили путникам обедом. Теперь на привалах можно было без опаски разводить огонь, и американцы могли поджаривать мясо.
        Кэрри старалась во время похода идти впереди их маленького отряда. За ней шел Бубнович, а замыкали шествие Лукас и Шримп. Они старались держаться подальше от голландской девушки. Это происходило из-за общего их недоверия и нелюбви к женщинам.
        — Думаю, все же придется примириться с присутствием дамы в наших рядах, — в начале путешествия заявил Розетти, — не отдавать же ее японцам.
        Джерри Лукас нехотя согласился — дескать, ничего не попишешь.
        — Все-таки, будь она мужчиной или даже обезьяной, было бы лучше, — только и сказал он.
        — Она не выглядит злюкой, — как-то во время привала возобновил разговор о девушке Шримп.
        — Не в этом дело, — отвечал Джерри. — Все женщины — ужасные эгоистки, вдобавок дьявольски жадны. Да еще коварны, как не знаю кто. Прикинутся этаким ангелом и, глядь, уже обманули кого-нибудь.
        — Тот, кто женится на этой маленькой голландке, будет иметь хлопот полон рот, — пробурчал Шримп. — Все волки будут выть у задней двери его дома. Вы, кэп, заметили ямки на ее щеках, когда она смеется?
        — Ты, что, влюбился в нее, Шримп?
        — Черт возьми! Нет! Но глаза у меня есть, не так ли?
        — Я на нее и не смотрел никогда, — солгал Джерри Лукас.
        В этот момент неподалеку с шумом взлетела стая куропаток. Клейтон заранее натянул тетиву и вставил стрелу в свой самодельный лук. Зазвенела тетива — и одна из птиц камнем упала на землю.
        — Черт! — воскликнул Розетти. — Этот парень не человек. Как, откуда он узнал, что птичкам вздумается взлететь? И как ему удается попадать в них из этой штуки?
        Джерри покачал головой:
        — Почем я знаю? Возможно, он почуял их запах или услышал шорох. Множество вещей, которые он проделывает, кажутся мне сверхъестественными.
        — Я тоже собираюсь поучиться стрелять из этой штуковины, — сказал Шримп.
        Вскоре Розетти преодолел свою англофобию и попросил Клейтона показать ему, как сделать лук и стрелы. Лукас и Бубнович высказали такое же желание.
        На следующий день Клейтон собрал необходимые материалы, и все они, даже Кэрри, начали под его руководством изготовлять себе оружие.
        Девушка сплела тетиву для лука из волокон высокой жесткой травы, которую нашла в горах. Клейтон подстрелил птицу, чтобы добыть перьев, и учил всех, как надо правильно прикреплять перья к стрелам.
        Изготовление оружия послужило приятной передышкой после долгих дней карабканья по скалам, продирания сквозь колючки густого подлеска, переходов с одной высоты на другую. Такое путешествие всех изрядно утомило, и сейчас путники наслаждались отдыхом. Вдобавок все пятеро в первый раз могли вдоволь пообщаться друг с другом, ибо в пути было не до разговоров, а после дневных тяжелых переходов их единственным желанием, когда они останавливались на ночь, было свалиться и уснуть.
        Голландская девушка уселась рядом с Джерри Лукасом. Он наблюдал за ее ловкими пальцами, сплетающими волокно, и думал, что у нее красивые руки — маленькие, с тонкими пальцами хорошей формы. Джерри подметил также, что, несмотря на два года лишений и тягот, она следит за своими ногтями. Они не обломаны и чисты.
        Вообще, надо признать, думал он, что девушка почему то всегда выглядит опрятной.
        — Как-то забавно охотиться с этим, — сказала Кэрри ему на своем правильном, почти оксфордском английском.
        — Вряд ли мы сможем попасть из лука во что-нибудь, — ответил Джерри, подумав, что она говорит по-английски лучше, чем он сам.
        — Мы должны много тренироваться. Это недопустимо, чтобы четверо взрослых людей во всем зависели от одного, будто маленькие дети.
        — Конечно, — сказал Джерри.
        — Разве он не удивителен?
        Джерри пробурчал в ответ что-то, означавшее согласие, и углубился в работу, тщетно пытаясь оперить стрелу. Кэрри взглянула на него с недоверием. Потом заметила его неуклюжие попытки удержать перо на том месте, где ему надлежало быть, и укрепить его там при помощи травяного волокна.
        — Послушайте, — сказала она. — Позвольте, я помогу вам. Вы подержите перо, а я обмотаю волокно вокруг стрелы. Держим его крепко в прорези. Вот так. Теперь хорошо.
        Ее пальцы, обводя нить вокруг древка, часто касались рук Джерри. Он почувствовал, что эти прикосновения приятны ему.
        — Ну, — сказал он почти грубо, — я это и сам могу сделать. Незачем вам беспокоиться.
        Кэрри вновь взглянула на него с недоумением и молча занялась своей тетивой. В короткий миг, когда их глаза встретились, он прочел в ее взгляде удивление и обиду. Однажды он видел такое выражение у лани, которую застрелил. С тех пор он больше не охотился на этих грациозных животных.
        — Простите, — слова давались ему с трудом, — я не хотел быть невежливым с вами. Так получилось.
        — Вы с трудом терпите меня. Почему? Я вас чем-нибудь оскорбила?
        — Конечно, нет. А почему вы решили, что я вас с трудом терплю?
        — Это же очевидно. Маленький сержант тоже не любит меня. Иногда я ловлю на себе такой его взгляд, что мне кажется, будь его воля, он тут же бы свернул мне шею.
        — Некоторые мужчины застенчивы в обществе женщин.
        Девушка улыбнулась:
        — Только не вы, — заметила она.
        Некоторое время они молчали. Потом Лукас прервал молчание:
        — Вы не могли бы снова помочь мне примотать перо? Я ужасно неловок.
        Кэрри подумала, что этот угрюмый парень все же джентльмен. Она стала привязывать перья к стрелам, а он держал их на месте. Их руки вновь соприкасались. На сей раз Джерри старался, чтобы такое случалось почаще, и радовался, когда это удавалось. 

        Глава 6
        ПОХИЩЕНИЕ ДЕВУШКИ

        Путники посвящали стрельбе из лука много времени. Кэрри заставила мужчин устыдиться — она быстрее их научилась попадать в цель, причем ее маленькие руки оказались достаточно сильными. Она могла натягивать тугой лук, общая длина которого достигала почти двух футов, так, что оперение восьмидюймовой стрелы касалось ее правого уха.
        Клейтон хвалил девушку. Шримп уверял Бубновича, что стрельба из лука — это спорт для богатеньких неженок. Джерри Лукас восхищался силой и ловкостью девушки, стыдясь и удивляясь этому новому для него чувству.
        Прошло немного времени, и даже Шримп овладел стрельбой из лука настолько, что был непрочь прихвастнуть умением. Теперь все владели первобытным оружием довольно хорошо. Горе было той дичи, которая попадалась на пути стрелков.
        Кроме удачи в охоте, им сопутствовал успех в поисках жилья. Путники обнаружили две сухие пещеры в известняковом утесе. Клейтон решил остаться в пещерах подольше, с тем, чтобы смастерить всем новую обувь и одежду взамен износившейся в лохмотья за время блуждания по горам.
        Англичанин обработал как мог в полевых условиях шкуру убитой им лани, а также изготовил из тоненьких стеблей бамбука подобие сапожного шила и иголки. Используя те же жесткие волокна, которые шли на тетиву, Кэрри принялась, орудуя бамбуковым шилом, сооружать из шкуры сандалии для всей компании.
        Однажды утром она сидела за работой совсем одна — мужчины отправились на охоту. В тишине девушка вызывала в памяти события этих двух лет, которые она провела, скитаясь по горам и джунглям. Это были годы горя и лишений, годы не покидавшего ее страха. Она думала, что теперь, оказавшись в горах наедине с четырьмя незнакомыми ей мужчинами, она впервые за два года смогла расслабиться — давно уже не испытывала она чувства такой защищенности. Кэрри вдруг осознала, что она счастлива.
        Девушка улыбнулась, вспомнив ужас, охвативший ее, когда голый загорелый мужчина, схватив ее в охапку, уносил в лес. Как она удивилась, узнав, что этот бронзовый гигант — полковник Королевских военно-воздушных сил Англии. Он и сержант Бубнович понравились ей с самого начала. Сержант был мягок и интеллигентен и покорил ее сердце окончательно, показав фотографию милой женщины и толстощекого ребенка. А вот «маленький сержант», как про себя она называла Розетти, и капитан Лукас показались поначалу грубыми и невоспитанными и были ей неприятны. Особенно не понравились ей эти качества у капитана Лукаса, ведь он был образованным человеком.
        Кэрри сторонилась рыжеволосого капитана до последнего времени. Но с того дня, когда она помогла ему изготовить стрелы, лед между ними начал таять. Кэрри стала понимать, что ошиблась в оценке Джерри Лукаса. Он же, хотя и не искал ее общества, но перестал его избегать, как бывало раньше. Бубнович рассказал девушке, какой Джерри прекрасный пилот и чуткий командир. Как все его любят и уважают. Он привел несколько примеров храбрости и находчивости Лукаса. Правда, в его изложении они предстали сильно приукрашенными, о чем девушка, конечно, догадаться не могла. Но если члены команды любят своего командира, они просто обязаны преувеличивать его доблести.
        Как бы то ни было, Кэрри сделала для себя вывод, что Джерри Лукас — настоящий мужчина, но, вероятно, он недолюбливает женщин. Последняя догадка показалась ей забавной. Она снова улыбнулась, представив, как должен чувствовать себя женоненавистник, вынужденный изо дня в день находиться в обществе женщины. А в такой именно ситуации и оказался бедняга Лукас.
        — А женщина вдобавок молода и хороша собой, — мысленно добавила Кэрри.
        Ей было восемнадцать, и ей было известно, что она хорошенькая, далее лохмотья ее не портят и эти противные черно-пегие лохмы, в которые превратились под влиянием тропических дождей постриженные и покрашенные китайцем белокурые локоны. Правда, у корней ее прическа сохранила чудесный золотистый оттенок. У Кэрри не было зеркала, но она рассматривала свое отражение в лужах. То, что она там видела, заставляло ее смеяться. В последние дни она смеялась легко и часто, потому что по непонятной причине чувствовала себя счастливой.
        Она не хотела знать, каким бы оказалось отношение к ней капитана Лукаса, встреться они в нормальных условиях, в гостиной, например. И на ней надето было бы не жалкое рубище, а вечерний туалет, и золотистые волосы уложены в замысловатую прическу.
        Кэрри не задумывалась, почему так много места в ее мыслях занимает капитан Лукас. Будь она склонной к самоанализу, то, наверное, удивилась бы этому. Конечно, Джерри Лукас был красивым парнем. Кэрри считала его человеком средних лет — так солидно и с достоинством держался капитан. Она была поражена, узнав, что ему всего только двадцать три года. Вероятно, ответственность, возложенная на капитана его званием, и постоянное нервное напряжение способствовали раннему возмужанию.  -
        Мысли о Джерри Лукасе были прерваны звуком голосов. Сначала Кэрри предположила, что возвращаются ее спутники. Потом, когда говорящие приблизились, и звуки стали яснее, она узнала интонации туземной речи, а минуту спустя в пещеру заглянули несколько грязных угрюмых лиц. Туземцев было человек десять. Они схватили девушку и поволокли ее с собой. Из разговоров она узнала вскоре причину своего похищения — японцы назначили награду за поимку ее и Синг Тэя.
        Солнце садилось, когда охотники возвратились в пещеру. Короткие экваториальные сумерки быстро сменила непроницаемая тьма. Мужчины сразу же обнаружили исчезновение девушки. Они принялись строить догадки, что же могло приключиться, куда подевалась молодая голландка.
        — Она наверняка сбежала, — предположил Шримп.
        — Не будь дураком, — резко оборвал его голос.
        Челюсть Шримпа отвисла от удивления.
        — Почему она должна убегать от нас? — спросил Лукас. — Мы были ее единственной возможностью спастись от японцев. Она, вероятно, пошла поохотиться.
        — Почему вы, Розетти, думаете, что она ушла от нас? — спросил Клейтон, внимательно осматривая грунт у входа в пещеру.
        — Я женщин знаю, — угрюмо промолвил Шримп.
        — Мне бы хотелось более веских доказательств, — заметил англичанин, не прерывая своего занятия.
        — Она не пошла на охоту, — вмешался Бубнович.
        — А вы откуда знаете?
        — Ее лук и стрелы остались здесь.
        — Нет, она не пошла охотиться и не убежала от нас, — сказал Клейтон, поднимаясь с колен. — Банда туземцев увела ее силой. Их было примерно человек десять. Они ушли туда, — и он рукой указал направление.
        — У вас есть хрустальное яблочко, полковник? — скептически спросил Бубнович. — Оно катается по золотой тарелочке и снабжает вас необходимыми сведениями?
        — У меня есть кое-что получше — два глаза и нос, — не смутившись ничуть, отвечал Клейтон. — Вы тоже не лишены этих чудесных предметов, но, допускаю, они у вас уже развиты из-за беспечной жизни многих поколений в цивилизованном мире, где вашу безопасность охраняют закон, полиция и, наконец, солдаты.
        — А как относительно вас, Клейтон? — спросил с добродушным юмором Лукас.
        — Я уцелел и выжил только потому, что эти органы чувств были так же остры, как и у моих врагов, а в большинстве случаев и гораздо острее.
        — Почему вы, полковник, так уверены, что девушка ушла с туземцами не по своей воле? — сменил тему Джерри Лукас. — У нее могли быть какие-то причины, о которых мы ничего не знаем. Но я тоже, признаться, не уверен, что она могла вот так, не простившись, уйти от нас.
        — Ее увели силой после короткой борьбы. Следы схватки ясно видны на земле. Здесь вот она вырывалась. А тут, видите, ее поволокли. Потом следы девушки исчезают. Это значит, что ее подняли и понесли. Неприятный запах грязнющих туземцев все еще держится на траве.
        — Ну так чего же мы ждем, — взорвался Лукас. — Пошли скорее!
        — Конечно, — подхватил Шримп, — пойдем за вонючими подонками. Ведь они... — он внезапно замолк, удивленный своей странной реакцией на похищение ненавистной «дамы».
        Внезапно разразился обильный тропический ливень.
        — Сейчас идти, я думаю, бесполезно, — сказал Клейтон. Дождь смоет запах следов, и мы ничего не найдем в темноте. Они наверняка остановились где-нибудь на ночлег. Туземцы не любят путешествовать по ночам — боятся полосатых дружков. Те обычно охотятся с наступлением темноты. Мы выйдет утром, как только будет достаточно света, чтобы я мог видеть дорогу.
        — Бедная девочка, — горестно вздохнул Джерри Лукас.
        Как только забрезжил рассвет, мужчины отправились по следам похитителей. Американцы, конечно, не видели никаких признаков пребывания туземцев, но для острых глаз англичанина похитители оставили достаточно примет.
        Он увидел, в частности, где они поставили Кэрри на землю и велели идти своим ходом.
        Близился полдень, когда Клейтон неожиданно остановился и втянул ноздрями воздух, что принес ветерок, дувший с того места, которое они только что миновали.
        — Вам лучше залезть сейчас на дерево, — сказал он своим спутникам. — Сзади нас по тропе крадется тигр. Он не очень далеко.
        Как только начало темнеть, похитители Кэрри расположились лагерем на небольшом горном лугу. Они разложили костер — отпугивать хищников, и все сгрудились вокруг пламени, выставив одного часового.
        Усталая девушка, свернувшись калачиком, ненадолго уснула. Проснулась она оттого, что озябла, и увидела, что костер погас. Она поняла, что страж, который должен был следить за огнем, тоже уснул. И решилась бежать. Кэрри посмотрела на грозно темневший невдалеке лес. Возможно, там притаилась смерть. Но в другом направлении, куда вели ее эти грязные грубые люди, ее ждало нечто худшее, чем смерть.
        Девушка осторожно поднялась на ноги. Сторож безмятежно храпел у погасшего костра. Она обошла его и других спящих на цыпочках — и через несколько минут уже была в чаще. Хотя звериная тропа была изрядно утоптана, в кромешной тьме идти по ней было трудно — ноги задевали за корни деревьев, и Кэрри продвигалась медленно, часто спотыкаясь и оступаясь. Но она упорно продолжала свой путь, стремясь как можно больше увеличить расстояние между нею и ее похитителями к тому времени, когда наступит рассвет.
        Ночной лес был полон звуков — таинственных и грозных. Каждый шорох мог быть вызван взмахом крыльев смерти. Все же девушка продолжала идти, пока не услышала звук, от которого вся кровь застыла в ее жилах — этот звук она тотчас узнала: ворчанье голодного тигра — вот что это было такое. А потом до нее донесся треск ломаемых сучьев и веток. Должно быть, дикий зверь почуял ее запах и направился прямехонько в ее сторону.
        Она судорожно шарила во тьме растопыренными руками в надежде найти подходящее дерево и поскорее взобраться на него. Свисающая ветка ударила ее по лицу. Она остановилась, придерживая бьющееся сердце, и ухватилась за ветвь. Это была плеть дикого винограда, довольно толстая. Уцепившись за нее обеими руками, Кэрри начала подтягиваться. Треск в зарослях кустарника послышался ближе. Девушка продолжала карабкаться вверх из последних сил.
        Снизу донеслось страшное рычание. Затем тигр прыгнул. Толчок его тела чуть не выбил из рук девушки спасательную лозу. Но ужас и отчаяние придали ей силу. Лоза еще раз угрожающе заколебалась — зверь прыгнул вторично. Теперь Кэрри знала, что хищник не может ее достать. Только бы лоза выдержала... Именно здесь и таилась опасность. Тигр прыгал еще дважды, однако Кэрри достаточно прочно укрепилась на одной из нижних ветвей дерева, оплетенного диким виноградом, в этом спасательном убежище от посягательств диких кошек.
        Хищник некоторое время продолжал караулить под деревом. Иногда он испускал негодующий рык. Наконец девушка услышала, что он уходит, и стала колебаться, спуститься ли ей с дерева тотчас же или дождаться рассвета. Может, стоило продолжать бегство. Но она решила дождаться утра. Кэрри была уверена, что полковник Клейтон станет ее искать, но только с наступлением рассвета — ночью он ничего поделать не сможет. Она тут же подумала о Джерри Лукасе. Даже если он и не питает к ней симпатии, все же поможет Клейтону ее разыскивать. И не потому, что она Кэрри ван дер Меер, а потому, что она женщина. Итак, следует дождаться рассвета. Тигры иногда охотятся и днем, но обычно они делают это в ночное время. Не случайно малайцы дали тигру такое цветистое имя: «Темная, беззвездная, туманная ночь». Так думала юная голландка, устроившись поудобнее на толстой ветке в ночном лесу в ожидании восхода солнца. С первыми же лучами, возвестившими конец этой длинной ночи, она спустилась на тропинку и продолжала свое прерванное бегство. 

         Глава 7
        ТАЙНА БРИТАНЦА РАСКРЫТА

        А уцелевшие члены экипажа «Прекрасной леди», усевшись, как птички, на ветвях, нависших над звериной тропой в джунглях, пережидали, пока тигр пройдет мимо, и им можно будет спуститься на землю.
        Вокруг них в лесу шла обычная дневная жизнь — раздавались звуки, к которым они уже успели привыкнуть. Хрипло вскрикивали птицы, ужасными голосами буйных сумасшедших вопили гиббоны, раздавалась визгливая болтовня мартышек. Но кроме этих мирных звуков не было слышно ничего такого, что бы свидетельствовало о приближении полосатого хищника. Шримп решил, что тревога была ложной.
        Тропинка под веткой, на которой он угнездился, просматривалась не более чем на сто футов, так как делала два поворота. Вдруг из-за одного из них внезапно появился тигр. Он бесшумно переставлял свои бархатные лапы. Одновременно у другого поворота тропинки возникла фигурка девушки. Это была Кэрри. Оба — тигр и девушка остановились друг против друга на расстоянии менее, чем в сотне футов.
        Тигр опомнился первым. Издав низкое рычание, он галопом поскакал ей навстречу. Кэрри от ужаса застыла без движения. И в этот момент полуобнаженный человек спрыгнул откуда-то сверху на спину хищника. Следом за ним на тропу соскочили один за другим трое мужчин.
        Выхватывая на ходу ножи, они мчались на помощь к человеку, борющемуся с крупной кошкой. Первым среди бегущих был сержант Розетти, так ненавидевший британцев.
        Железная рука человека-гиганта схватила тигра за шею, мускулистые ноги сжали пах, свободная рука вонзила нож в левый бок зверя. Яростный рев вырвался из глотки хищника, содрогавшегося в предсмертных корчах. К изумлению Кэрри почти такой же дикий рев издало и горло человека.
        Растерянно наблюдали трое американцев за короткой схваткой — раненый тигр яростно метался, не давая им подойти на помощь своему товарищу. Наконец огромное тело хищника обмякло, и он свалился бездыханным. Тогда человек встал, поставил на поверженного зверя ногу и, подняв лицо к небу, издал ужасный крик — победный крик самца из породы человекообразных обезьян.
        Кэрри стало страшно — ей приоткрылся новый облик того, кто всегда казался ей таким воспитанным, культурным, в общем, воплощением цивилизованного человека. Даже мужчинам в этот момент сделалось не по себе.
        Внезапная догадка вспыхнула в мозгу Джерри Лукаса.
        — Джон Клейтон! — воскликнул он. — Это же лорд Грейсток, он же Тарзан из племени Эйнов — человек-обезьяна!
        Тарзан потряс головой, как бы освобождаясь от наваждения. Тонкий налет цивилизации растаял в пылу смертельной схватки. На момент он вновь превратился в дикого обитателя джунглей, каким был когда-то. Но почти сразу его второе «я» одержало верх над дикарем. Джон Клейтон приветствовал Кэрри любезной улыбкой.
        — Так, значит, вы сбежали от похитителей?
        Кэрри кивнула. От пережитого потрясения она еще не могла говорить. Девушка дрожала крупной дрожью, из глаз ее лились слезы — слезы избавления от гибели и благодарности.
        — Да, — еле выдавила она из себя, — я убежала прошлой ночью. Но если бы не вы — мне пришлось бы совсем плохо...
        — Это счастье, что мы оказались в нужное время в нужном месте. Вам бы лучше сейчас посидеть немножко, а то вы неважно выглядите.
        — Я, пожалуй, сяду.
        Она опустилась на землю рядом с тропинкой. Четверо мужчин собрались вокруг нее. Джерри Лукас сиял от радости. Он заметил, что и Шримп был доволен и даже объявил во всеуслышание: «Я, мисс, рад вашему возвращению».
        Произнеся эту фразу, бедняга Шримп засмущался и багрово покраснел. Его психика в последнее время подверглась мощным ударам. Обе его «фобии» разлетелись вдребезги. Он дошел до того, что стал восхищаться британцем, а теперь поймал себя на чувстве радости из-за возвращения к ним девчонки.
        Кэрри рассказала все о том, как ее похищали, куда вели и как она сбежала от незадачливых похитителей. Позже все живо обсуждали победу англичанина над тигром.
        — Вы сильно испугались тигра? — спросила девушка у Тарзана.
        Владыка Джунглей, который ничего в своей жизни не боялся, а только лишь в нужных случаях бывал осторожен, всегда затруднялся ответить на подобные вопросы, которые ему задавались и раньше. Он просто не знал, что такое страх.
        — Я был уверен, что смогу убить его, — просто ответил он.
        — Я решил, что вы сошли с ума, когда прыгнули с дерева прямо на полосатого, — заявил Бубнович. — Уж я-то, конечно, испугался.
        — Но ведь и вы спрыгнули тотчас же за мной и бросились на помощь. И не только вы, Джо! Прыгнули все. Но если вы при этом допускали мысль, что можете погибнуть, то вы и есть настоящие смельчаки.
        — Почему вы не сказали нам, что вы — тот самый Тарзан! — спросил Джерри Лукас.
        — А что от этого изменилось бы?
        — Мы оказались потрясающими тупицами. Подумать только — не разгадать вас так долго, — заметил Бубнович.
        Кэрри заявила, что она достаточно отдохнула и может продолжать путь. Мужчины подобрали луки, которые они побросали, прыгая с дерева, и все двинулись в обратный путь к своему лагерю.
        — Странно, что никто из нас не догадался послать в тигра парочку стрел, — сказал Шримп.
        — Они только привели бы его в бешенство, — ответил Тарзан. — Конечно, если бы кому-нибудь удалось пронзить стрелой его сердце, тогда, конечно, он бы упал замертво, но и то не сразу — все равно прожил бы достаточно долго, чтобы наделать массу неприятностей.
        — Быть растерзанным львом или тигром — какая ужасная смерть, — заметила Кэрри, содрогнувшись.
        — Напротив, сударыня. Если кому суждено умереть так, то это далеко не худший вид смерти, — возразил Тарзан. — Были люди, на которых нападали львы, и они каким-то образом оставались живы. После записывали свои ощущения. И вот они все как один утверждают, что не испытывали ни боли, ни страха.
        — Ну, это их дело, — сказал Шримп. — Я бы лично предпочел пулю.
        По пути в лагерь Тарзан шел позади маленькой колонны, чтобы ветер мог донести до его тонкого обоняния предостережение о туземцах, если они окажутся поблизости, преследуя Кэрри. Шримп шел рядом с ним, не сводя с британца восхищенных глаз.
        Джерри и девушка шли впереди бок о бок. Лукас, не скрываясь, любовался нежным профилем Кэрри.
        — Вы, должно быть, очень устали, — спросил он.
        — Немного, — согласилась девушка. — Но я привыкла много ходить и мало спать. Я очень выносливая.
        — Вы испугались, когда вас схватили эти негодяи?
        Она бросила на Лукаса быстрый насмешливый взгляд.
        — Это женоненавистник так со мной разговаривает?
        — А кто вам сказал, что я женоненавистник?
        — Ваше поведение. Вы и маленький сержант вели себя как истые женоненавистники.
        — Я! Да что вы! Ничего подобного! А Шримп даже слова такого не знает.
        — Я пошутила. Но это и так видно...
        — Возможно, одно время я и был таким, как вы сказали, — согласился Лукас. И он рассказал Кэрри о девушке, которая его обманула.
        — Вы так сильно любили ее?
        — Нет, пожалуй, больше всего пострадала моя гордость. Теперь я даже рад, что все так кончилось.
        — Вы хотели сказать, что лучше открыть до женитьбы непостоянство невесты, чем потом?
        — Не совсем. Я сейчас не готов к разговору на эту тему. Только знаю, что теперь я не хотел бы увидеться с той девушкой.
        Кэрри с удовольствием подумала, что с прошлой любовью Джерри Лукаса наконец-то покончено навсегда. Она окончательно развеселилась, сделав про себя такой вывод, и когда все подходили к лагерю, девушка напевала веселую песенку. Как только подошли к пещерам, Кэрри сразу же скрылась в одной из них.
        — Ну и как себя чувствует женоненавистник нынче? — спросил ехидно Бубнович у разомлевшего от счастья Джерри Лукаса.
        — Задрай свой люк, — буркнул капитан в ответ, страшно смутившись.
        Тарзан, расспросив Кэрри о похитивших ее туземцах, узнал, что их насчитывалось человек десять и вооружены они были ножами и копьями. Огнестрельного оружия у них не было, ибо японцы конфисковали все, что сумели найти.  .
        Пятеро путешественников собрались у входа в пещеру и стали обсуждать планы на будущее. В частности, требовалось выработать тактику на случай, если похитители вернутся. Каждый спешил высказать свое мнение, но с тех пор, как они покинули самолет, где высшим авторитетом был Джерри Лукас, лидерство с общего молчаливого одобрения прочно перешло к Тарзану. Джерри не обижался, он понимал, что это правильно. Не могло быть сомнений, что англичанин лучше всех ориентируется в джунглях, более приспособлен к походной жизни, а также силен и храбр. Со всем этим согласился с самого начала даже Шримп, чье сознание не хотело мириться с превосходством британца. Но со Шримпом произошла метаморфоза — он стал одним из самых пылких сторонников Тарзана.
        — Кэрри рассказала, — говорил Тарзан, — что отряд, захвативший ее, немногочислен, всего-то десять человек. Огнестрельного оружия у них нет, копья да прямые ножи. И то не у всех. Нас пятеро. У всех есть луки. Мы — хорошие стрелки. Но, если они появятся, стоит попробовать убедить их, чтобы они ушли по-хорошему и оставили нас в покое. Кэрри будет у нас переводчиком. Мы не будем открывать стрельбу, если это не станет абсолютно необходимым.
        — Великолепно, — проворчал Шримп, — мы должны им позволить украсть девчонку.
        Кэрри бросила на него удивленный взгляд. Джерри и Бубнович ухмыльнулись. Шримп, заметив их реакцию, густо покраснел.
        — Ну вот, и другой женоненавистник кончил тем же, — шепнул Бубнович на ухо Джерри.
        — Я все понимаю, Розетти, — ответил Тарзан. — Мы все разделяем ваши чувства. Но я давно уже научился убивать только для удовлетворения голода и самозащиты. И научили меня этому те, кого вы называете зверями. Думаю, это хорошие правила. Тот, кто убивает по другим причинам, — ради удовольствия или даже из чувства мести — унижает себя. Такое присуще лишь дремучим дикарям.
        — Может, все-таки они не придут больше, — произнесла Кэрри с надеждой в голосе.
        Тарзан с сомнением покачал головой.
        — Придут. Они почти уже здесь, я их чувствую.

         Глава 8
        ТУЗЕМЦЫ

        Когда Искандр проснулся, солнце светило ему прямо в лицо — это и заставило его открыть глаза. Он приподнялся на локте и увидел, что все его воины храпят, как ни в чем не бывало. Часовой, свернувшись, прикорнул у потухшего костра, а пленницы и след простыл.
        Злобное лицо Искандра перекосила гримаса гнева. Он ринулся на часового. Пронзительные крики караульного разбудили остальных спящих.
        — Проклятая свинья! — истошно вопил Искандр, колотя тяжелой палкой по голове и телу своей жертвы, закрывавшейся от жестоких ударов. — Мог прийти тигр и всех загрызть! Женщина убежала из-за тебя!
        Последний удар, пришедшийся на основание черепа, прекратил земные мучения бедняги часового. Искандр отшвырнул окровавленную палку и повернулся к своим людям:
        — Пошли, — скомандовал он. — Женщина не могла уйти далеко. Быстрее!
        Они очень скоро обнаружили на тропе следы Кэрри и бросились в погоню. Пройдя половину пути до пещеры, где захватили вчера добычу, туземцы наткнулись на труп тигра. Искандр тщательно осмотрел его. Он увидел ножевую рану у левого плеча зверя. Вокруг на истоптанной земле виднелось множество следов. Помимо маленьких отпечатков ступней девушки, здесь были и другие, оставленные такими же сандалиями, как у нее, но гораздо большего размера. И что самое удивительное — четко виднелись следы босых ног, принадлежащих крупному мужчине.
        Искандр был в полном недоумении. Все говорило о том, что тигра кто-то заколол. Но это было невероятно: никто не мог приблизиться к ужасному хищнику с такими острыми когтями и стальными челюстями, не то что победить — уйти живым было невозможно.
        Искандр со своими людьми поспешил дальше. Вскоре они достигли пещеры.
        — Здесь только четверо мужчин, — сказал Искандр, подсчитав следы. — Убейте их, но не причиняйте вреда женщине.
        Восемь его соплеменников, обнажив ножи, уверенно двинулись к пещере.
        Тарзан позволил им приблизиться на сотню футов. Затем попросил Кэрри окликнуть их.
        — Стойте! — крикнула девушка. — Не подходите ближе!
        Все пятеро наших друзей натянули луки.
        Искандр заметил приготовления белых и усмехнулся. Потом подал сигнал к атаке.
        — Придется показать им, что мы умеем за себя постоять, — сказал Тарзан.
        Он послал стрелу в Искандра, целясь так, чтобы она слегка задела туземца. Он все еще хотел охладить его воинственный пыл. Четверо выпустили свои стрелы и ранили каждый по туземцу. Двое нападавших остановились в испуге, но двое уцелевших продолжали наступать, вопя, словно демоны. Тарзан вогнал по стреле в каждого. Они находились слишком близко, чтобы их можно было пощадить, как Искандра. Один из них, упав, подкатился прямо к ногам Тарзана.
        Тарзан повернулся к Кэрри:
        — Скажите оставшимся, что если они бросят оружие и поднимут руки вверх, то мы оставим их в живых.
        После того, как девушка перевела на туземный язык это обращение, дикари угрюмо заворчали, но оружие не бросили и рук кверху не подняли.
        — Вложите стрелы в луки и медленно продвигайтесь вперед, — скомандовал Тарзан своим товарищам. — При первом подозрительном движении — стреляйте!
        — Вы подождите здесь, Кэрри, — попросил девушку Джерри Лукас. — Там опасно.
        Она улыбнулась ему, но не послушалась. Тогда он занял место перед ней, загородив ее собой. Тарзан вставил длинную стрелу в свой тяжелый лук, который только он один и мог натянуть. Он прицелился в сердце Искандра. Затем что-то шепнул Кэрри.
        — Он сосчитает до десяти, — перевела девушка туземцам, — Если все не бросят оружие на землю и не поднимут руки вверх прежде, чем он кончит считать, он застрелит вашего предводителя. Потом убьет и других.
        Тарзан принялся считать вслух. Кэрри переводила. Когда он, медленно чеканя слова, дошел до пяти, Искандр сдался. Он испугался, заглянув в серые глаза гиганта, стоящего перед ним. Примеру вождя последовали остальные.
        — Розетти, — попросил Тарзан, — соберите их оружие и заберите наши стрелы. Мы пока будем держать туземных вояк под прицелом.
        Розетти сперва собрал брошенные на землю ножи и копья, затем выдернул стрелы из ран пяти живых туземцев. С мертвыми, надо сказать, он обошелся более деликатно.
        — Скажите им, Кэрри, — попросил Тарзан, — чтобы они забирали своих мертвецов и уходили. И еще скажите, если они вздумают еще нам надоедать, мы перестреляем их всех до единого.
        Кэрри перевела и затем добавила от себя:
        — Этот человек, что говорит с вами через меня, — необыкновенный. Вооруженный всего лишь ножом, он прыгнул на спину тигру и убил его. Если хотите жить, послушайтесь этого человека.
        — Одну минутку, Кэрри, — обратился к ней Джерри Лукас. — Спросите их, не видели ли они американских летчиков, спрыгнувших с подбитого самолета. Может, хотя бы слышали о таких.
        Кэрри спросила Искандра и получила угрюмый отрицательный ответ. На этом переговоры окончились.
        Вождь встал и велел своим воинам построиться. Осмотрев их, убедился, что все, кроме двоих убитых, серьезно не пострадали. Раны были легкими. Подняв своих мертвецов, туземцы было пошли прочь, но Искандр остановился и повернулся к Тарзану:
        — Вы разрешите нам забрать наше оружие? — спросил он.
        Кэрри перевела.
        — Нет.
        Этот ответ, сопровождаемый отрицательным кивком, в переводе не нуждался, но Кэрри все же перевела.
        Вождь посмотрел в серые глаза гиганта, который убил тигра в одиночку, что было правдой — труп полосатого до сих пор валялся на тропе и рыжие муравьи облепили ужасную рану. То, что угрюмый Искандр увидел в глазах белого силача, испугало его. «Это не глаза человека, — мелькнуло в его неповоротливом мозгу, — это глаза тигра — холодные и беспощадные». Проворчав проклятие по-малайски, он приказал своим людям уходить. Сам двинулся следом.
        — Нам нужно было прикончить их всех, — сказал Шримп. — Они наверняка расскажут о нас желтобрюхим, и те отправятся на поиски. А уж их-то из луков не перестреляешь.
        — Если доводить ваше рассуждение до логического конца, — возразил Тарзан, — то мы должны убивать каждого человека, который повстречается нам по пути. Любой может рассказать о нас японцам. Вы думаете, что это полезно — убивать людей? — и Тарзан с сомнением покачал головой.
        — Даже японцев? — спросил Лукас.
        — Мы воюем с ними. В этом и заключается разница. Я убью каждого японца, какого смогу, — и не из ненависти или мести, а без особого удовольствия. И буду делать это, пока война не кончится. Таков мой долг.
        — Вы ненавидите японцев?
        — Что хорошего в ненависти? Если все многомиллионные народы объединенных наций примутся ненавидеть немцев и японцев и посвятят этому чувству годы жизни, ничего не изменится — само чувство не убьет ни одного врага, не сократит войну ни на один день.
        Бубнович засмеялся.
        — А люди, предающиеся такой отрицательной эмоции, как ненависть, заработают себе язву желудка.
        Тарзан грустно улыбнулся.
        — О себе могу сказать, что один раз в жизни я испытывал ненависть и убил из мести. Я убил Кулонгу, сына Мбонги — убийцу моей приемной матери Калы. Она была единственным существом на свете, которое любило меня, и я ее любил. Я считал тогда ее своей родной матерью. Позже я никогда не раскаивался в этом убийстве.
        Пока велась беседа, Кэрри готовила ужин. Джерри Лукас помогал ей как мог. Они жарили на огне, разведенном у входа в пещеру, фазанов и оленину.
        Бубнович осматривал оружие, отобранное у туземцев.
        — Почему, капитан, вы спросили у этих бандитов, не слыхали ли они об американских летчиках с упавшего самолета? — поинтересовалась Керри.
        — Двое из моей команды выпрыгнули, это доподлинно известно, но мы их не обнаружили. Радист Дуглас и стрелок Дэвис. Мы разыскивали их, но не нашли даже следа. Лишь тело лейтенанта Барнхэма — у него не раскрылся парашют. Если бы и другие парашюты не раскрылись, мы должны были найти тела. Все прыгали в течение нескольких секунд.
        — Сколько же вас было?
        — Одиннадцать. Девять человек команды, полковник Клейтон и фотограф. Мой бомбардир остался на базе, потому что заболел. Да он и не нужен был — у нас не было бомб на борту. Мы выполняли разведывательное задание — по рекогносцировке и фотографированию вражеских военных объектов.
        — Погодите, — остановила его Кэрри. — Здесь вас четверо. Лейтенант Барнхэм — пятый. Двое пропали без вести — итого семь. Где же еще четверо? Что случилось с ними?
        — Убиты в бою.
        — Бедные ребята.
        — Страдает не только тот, кто убит. Ему, пожалуй, все равно. Вот те, кто любит и ждет... Страдают родители, друзья, девушки — все, кто остался дома. А те, кто погиб, избежали многих мучений, — горько добавил Лукас, — Правду сказать, эта война — сущий ад, и те, кто уже отвоевался, пожалуй, счастливее нас.
        Девушка ласково коснулась руки пилота.
        — Не надо так переживать. Может быть, еще в жизни припасено много счастья для вас. Для всех нас...
        — Эти ребята — они были моими друзьями. Все были очень молоды. Они не заслужили смерти в начале жизни, такой жестокой гибели в пылающем аду... Это несправедливо. Тарзан говорит, что нехорошо ненавидеть. Я знаю, он прав. Но все же ненавижу — не тех подневольных бедняг, которых генералы поставили под ружье и велели стрелять в нас. Мы в них тоже стреляли и убивали. Но я ненавижу тех, кто несет ответственность за начало этой войны.
        — Я понимаю, — сказала девушка. — Я тоже их ненавижу.
        — Но я ненавижу всех японцев. И бедных подневольных солдатиков, которые стреляли в нас и в которых стреляли мы. Я не такой философ, как вы или Тарзан. Я ненавижу и хочу этой ненависти. Часто даже упрекаю себя за то, что это мое чувство недостаточно сильно.
        Джерри видел огонь, загоревшийся в ее таких всегда ласковых голубых глазах. Этот огонь заставил его содрогнуться. Какие же ужасные вещи пришлось повидать и какие сильные потрясения испытать юному созданию, что так ожесточилось сердечко, призванное быть нежным и милым. Он смог лишь повторить фразу, которую она только что сказала ему:
        — Не нужно так сильно переживать...
        — Вы никогда не видели свою мать, затравленную насмерть, отца, заколотого штыками безжалостных желтых зверей. Если бы вы видели такое и не научились ненавидеть — грош бы вам была цена. Вы были бы недостойны зваться человеком.
        — Пожалуй, вы правы, — он нежно взял ее руку в свои и погладил. — Бедная девочка!
        — Не жалейте меня, — проговорила Кэрри почти сердитым тоном и отняла руку. — Я не плакала тогда, не плакала и позже. Но если вы приметесь меня жалеть, я заплачу.
        Сделала ли она особое ударение на слове «вы» или Лукасу показалось? Он решил, что сделала, только еле заметное.
        Вскоре маленький отряд собрался у костра на ужин. Тарелками служили широкие мясистые листья тропического растения, вилками — заостренные бамбуковые палочки, нож, и конечно же, у каждого был свой. Запивали ужин водой из выдолбленных тыквенных фляжек.
        Кроме жареного фазана и оленины в меню были фрукты и поджаренные семена дуриана. В общем, жилось им не так уж плохо в этом краю изобилия.
        — Подумайте о бедных «джи-ай» — собачниках, там, на базе, — сказал Шримп, — Они питаются жутким консервированным месивом из мяса и овощей и всякой подобной гадостью.
        — Я обменялся бы с любым из них сию же минуту, — заметил Джерри.
        — Кто такие «собачники»? — спросила Кэрри.
        — Ну, я думаю, первоначально это означало «пехотинец», но потом стало прозвищем каждого, призванного в армию, — пояснил Джерри.
        — Каждому «джи-ай», то есть американскому солдату, досталась кличка, — добавил Шримп.
        — Как забавно, — воскликнула Кэрри, — вы разговариваете на. таком странном языке. А я-то думала, что неплохо знаю английский.
        — Если останетесь с нами подольше, Кэрри, то мы исправим свой американский и испортим ваш английский, — смеялся Лукас.
        — Особенно, если вы обратите особое внимание на лексикон сержанта Розетти и постараетесь усвоить его, — вставил свое слово Бубнович, — а если он позаимствует кое-что от вас, то вы оба безнадежно испортитесь...
        — Эй ты, умник, тебе не нравится мой американский? — спросил Шримп.
        — А мне кажется, что сержант Шримп — остроумнейший человек, — вступилась за него Кэрри.
        Все дружно расхохотались.
        Розетти отчаянно покраснел.
        — Раскланяйся перед дамой, остряк! — смеясь похлопал Шримпа по плечу Бубнович.

         Глава 9
        ШРИМП СОВЕРШАЕТ ПОДВИГ

        Перед ужином Тарзан срезал с толстенного древесного ствола два огромных куска коры. Они были не менее дюйма толщиной, упругие и крепкие. Из них он вырезал два диска, приблизительно шестнадцати с половиной дюймов в диаметре. По краю каждого диска прорезал шесть глубоких бороздок, оставив между ними пять выпуклостей. Сидя у костра, товарищи с интересом наблюдали за тем, что он мастерит.
        — Что за дьявольские штуки вы делаете? — не выдержал наконец Джерри Лукас. — Они похожи на круглые плоские ступни с пятью пальцами.
        — Благодарю вас, — ответил Тарзан. — Не знал, что я такой хороший скульптор. Эти «штуки», как вы выразились, предназначены для того, чтобы сбить со следа врагов^ Я не сомневаюсь ни минуты, что этот грязный угрюмый негодяй очень скоро вернется сюда вместе с японцами. Туземцы — хорошие следопыты, и найти нас в джунглях для них пара пустяков. Наши следы им знакомы. Да и след самодельных сандалий не отыщет разве что самая большая бестолочь. Поэтому мы должны затереть их. Для этого пойдем в лес не в том направлении, куда мы действительно собираемся двигаться, а в противоположном. И оставим следы. Они их немедленно распознают. Потом вернемся назад в лагерь, идя по кустам и в тех местах, где не оставим отпечатков. Из лагеря начнем свой путь в том направлении, в котором действительно намеревались идти. Трое из нас пойдут, ступая каждый след в след идущего впереди. Кэрри я понесу на руках. Ей утомительно будет делать мужские шаги. Бубнович будет замыкать шествие, обутый в эти, как вы выразились, «ступни». Он привяжет их к подошвам сандалий. И наступит ими на каждый отпечаток ноги, оставленный нами. Таким
образом мы оставим за собой лишь следы, похожие на слоновьи.
        — Черт подери! — воскликнул Розетти, — но ведь ноги у слона не такие большие!
        — Я не вполне уверен относительно индийских слонов, — согласился Тарзан, — но окружность передних ног африканского слона равняется половине высоты животного в плечах. Таким образом величина этих «ступней» соответствует размерам слона ростом около девяти футов.
        К сожалению, Бубнович весит намного меньше, чем слон, так что следы будут не так похожи, как хотелось бы. Но будем надеяться на то, что туземцы вовсе не станут обращать внимания на следы слона, а будут заняты поисками наших.
        Если же они присмотрятся, то весьма удивятся, обнаружив следы двуногого слона.
        Но это — завтра. Сегодня я предлагаю нести вахту. Вы, Джерри, заступите первым. Сменит вас Шримп, он подежурит с трех тридцати до шести утра. А сейчас — спокойной ночи!
        На следующее утро все поднялись рано. Проглотив холодный завтрак, проложили ложный след, а сами отправились в противоположном направлении. Замыкая шествие, Бубнович со всей силой наступал на отпечатки ног идущих впереди. К концу мили, которую Тарзан считал необходимой пройти для маскировки следов, он уже был довольно усталым «слоном».
        Присев на обочину, Бубнович с удовольствием снял громоздкие «ноги» и отшвырнул их в сторону. Тарзан тут же подхватил их и забросил как можно дальше, в самую гущу колючего кустарника.
        — Это было трудное поручение, сержант, но вы — наиболее подходящий человек для него.
        — Я мог бы нести Кэрри.
        — А ведь этот человек женат и у него есть дети, — проворчал Шримп.
        — У полковника больше прав — он старше вас чином, — огрызнулся Бубнович.
        — О нет, — воскликнул Тарзан смеясь, — я просто не могу доверить охрану овечки волкам, поэтому буду и в дальнейшем нести Кэрри сам.
        Кэрри смеялась, глаза у нее блестели. Ей нравились американцы с их странным выговором, грубоватыми шутками и полным пренебрежением к условностям. Англичанин, хотя и более сдержанный, тоже очень подходил к компании. Джерри рассказал ей, что Клейтон имеет титул чуть ли не виконта, но его личность произвела на девушку гораздо большее впечатление, чем все титулы, что есть на свете.
        Внезапно Тарзан поднял голову и втянул ноздрями воздух.
        — Живо — на деревья. — скомандовал он.
        — Кто-то идет сюда? — спросила Кэрри.
        — Да, «родственничек» нашего Бубновича, только с двумя парами ног. Слон. Это одинокий самец. Иногда они бывают очень свирепы. Тарзан подсадил Кэрри на нависшие над тропой ветви. Другие вскарабкались на деревья сами. Тарзан улыбнулся, глядя, как его друзья это проделали. Они становились все более ловкими. Сам он остался стоять на тропе.
        — А вы что же — так и собираетесь дожидаться визитера? — спросил Джерри.
        — Я люблю слонов. Они мои друзья. Большинство их отвечает мне взаимностью. Я их понимаю и узнаю заранее, хочет ли слон напасть на меня.
        — Но эго не африканский слон, — настаивал Джерри.
        — Индийские слоны не такие дикие, как их африканские собратья. И я хочу провести эксперимент. У меня есть теория, хотелось бы ее испытать на практике. Если она окажется неправильной, я успею спастись на дереве. Всегда видно, когда слон собирается напасть. Он поднимает уши, изгибает кверху хобот и начинает трубить.
        Теперь пожалуйста, держитесь покрепче на деревьях и постарайтесь не разговаривать. Не шумите — он уже близко.
        Четверо людей застыли на ветвях без движения и стали ждать появления слона. Кэрри боялась за Тарзана, она даже побледнела. Джерри Лукас считал глупым такой риск. Шримпу хотелось бы иметь в этот момент автомат.
        И вот на тропе показался огромный корпус животного. Когда маленькие глазки увидели Тарзана, туша остановилась. Тотчас же уши поднялись торчком, хобот изогнулся вверх. Слон готовился к нападению — эта мысль возникла у всех четверых, сидящих на дереве.
        Кэрри до боли закусила губу. Она повторяла про себя, как мольбу: «Скорее, Тарзан, скорее!»
        Наконец Тарзан заговорил. Он использовал язык, который, как он верил, был общим для большинства зверей, — материнский язык великого племени больших обезьян. Немногие звери могут говорить на нем, но Тарзан знал, что почти все обитатели джунглей понимают его.
        — Йо, Тантор, йо! — сказал Тарзан.
        Слон раскачивался со стороны в сторону. Он не затрубил. Уши его медленно опали, а хобот распрямился.
        — Йод! — произнес Тарзан.
        Большой зверь, поколебавшись какой-то момент, медленно пошел по направлению к человеку. Он остановился напротив, хобот вытянулся и принялся ощупывать лицо и тело стоящего перед ним.
        Кэрри вцепилась в ветку покрепче, чтобы удержаться от падения. Она теперь поняла, почему некоторые женщины в минуты большого волнения падают в обморок.
        Тарзан погладил хобот и тихо прошептал что-то.
        — А бу тандиала! — приказал он потом.
        Слон опустился на колени. Тарзан обвил себя хоботом и вновь приказал:
        — Пала бьят!
        Тантор поднял его и посадил себе на голову.
        — Уик! — скомандовал Тарзан.
        Слон двинулся по тропе, пройдя под деревьями, где едва держались, охваченные напряжением, четверо человек.
        Тарзан почти тотчас же вернулся пешком в одиночестве.
        — Нам пора отправляться в путь, — сказал он, и все спустились с деревьев.
        Джерри Лукас был раздражен тем, что он считал «эгоистичным выставлением напоказ мужества и отваги».
        — Какая польза так рисковать? — спросил он резко.
        — Живя в лесу бок о бок с дикими зверями, нужно многое знать о них, если хочешь выжить, — объяснил Тарзан. — Эта страна мне незнакома. Но в моих джунглях слоны — мои друзья. Они неоднократно спасали мне жизнь. Я хотел узнать характер здешних слонов и проверить, могу ли диктовать им свою волю, как это делал дома.
        Возможно, через несколько дней вы будете рады, что я выяснил это. Есть, конечно, шанс, что мне больше никогда не встретится этот слон, но если мы увидимся вновь, он узнает меня, как и я — его. У Тантора хорошая память, как и у меня. Он не забывает ни друзей, ни врагов.
        — Простите мою резкость, — извинился Джерри. — Мы все очень испугались за вас.
        — Для меня не было никакого риска, — возразил Тарзан. — Но не вздумайте проделывать подобное сами.
        — А что бы он сотворил, будь это' один из нас? — поинтересовался Бубнович.
        — Вероятно, распорол бы вас бивнями, растоптал ногами и разбросал бы по джунглям кровавую кашу, в которую бы вы превратились.
        Кэрри содрогнулась. Шримп покачал головой:
        — А я-то, дурак, кормил их земляными орехами в Чикагском зоопарке. И как уплетали!
        Вскоре они достигли леса. Огромные, величественные прямоствольные деревья были густо оплетены вьющимися растениями. Кругом свисали виноградные лозы и какие-то усеянные душистыми цветами лианы с листьями причудливой формы. Все это изобилие зелени создавало как бы балдахин, непроницаемый для солнечных лучей. Путники вошли в чащу, как в собор, — такое впечатление создавали стволы-колонны и тусклый свет, пробивающийся сквозь листву, как сквозь цветные церковные стекла. Это великолепие подавляло. Таинственные звуки, раздающиеся то тут, то там, настраивали на тревожный лад. Путники брели молча, все, кроме Тарзана, были в неважном настроении и стремились поскорее выбраться на солнечный свет.
        За одним из поворотов звериной тропы торжественный лес внезапно кончился, уступив место залитой жаркими лучами солнца поляне, прильнувшей к краю ущелья. Внизу, У подножия отвесной его стены расположилась узкая каменистая долина, известняковую почву которой прорезала шумная речка, резво бегущая и плещущая в своих берегах. Долина была прелестна: зелень деревьев и яркие краски вулканических пород были вместе весьма живописны.
        Тарзан внимательно огляделся. Признаков пребывания человека он не заметил, лишь небольшое стадо горных оленей мирно паслось на зеленом лужку. Но острые глаза человека-обезьяны разглядели темный силуэт, почти неприметный в густой тени деревьев.
        Он указал на силуэт спутникам.
        — Остерегайтесь его, он гораздо опаснее, чем Тантор, а иногда даже, чем тигр.
        — Кто это? Дикий буйвол? — спросил Джерри Лукас.
        — Нет. Это Буто-носорог. Зрение у него слабое, но слух и чутье превосходные. Нрав у этого животного капризный и переменчивый. Обычно он убегает от человека. Но никто не может быть уверен в его поступках. Без всякого вызова с вашей стороны он может с оглушительным ревом помчаться на вас со скоростью доброго скакуна, а если догонит — подцепит острым рогом и подбросит вверх.
        — Здешние носороги не таковы, — возразила Кэрри. — У них рог расположен не так, как у африканского, кроме того они гораздо смирнее.
        — Возможно, вы правы, — согласился Тарзан, — я до сих пор имел дело только с африканскими Буто.
        Тропа привела их к краю обрыва и, петляя, стала спускаться вниз, по каменистым уступам. Все были рады, когда одолели коварный спуск и очутились в долине.
        — Стойте здесь, — приказал Тарзан. — И постарайтесь не производить шума. Я хочу попробовать раздобыть нам на обед одного из оленей. Наш запах до стада не доходит. Если будете вести себя тихо, олени вас не услышат, а меня укроет кустарник, пока я подберусь к пастбищу.
        Когда поймаю оленя, пойду направо, вниз по течению реки. Вы можете встретиться со мной там. Будьте осторожны — тропа, по которой вам придется идти, пролегает в каких-то ста ярдах от того места, где разлегся Буто. Если он почует ваш запах или услышит вас и поднимется на ноги — замрите и не двигайтесь, пока он не направится к вам. А уж если Буто двинется в вашу сторону, не мешкая, карабкайтесь на деревья.
        Тарзан припал к земле и бесшумно пополз среди высокой травы. Ветер дул от того места, где паслось стадо оленей. Запахи пришельцев до них не доносились.^ Но когда Тарзан почти достиг цели, ветер изменился. Сейчас воздушный поток шел от наших друзей прямо к лежбищу носорога.
        Тарзан исчез из поля зрения дожидавшихся его спутников. Они остановились у подножия утеса и, дожидаясь англичанина, перешептывались, диву даваясь, как это он находит укрытие там, где его, казалось, и быть не может. Пока все шло согласно разработанному Тарзаном плану. Но вот четверка ожидающих увидела, как вожак стада поднял голову и тревожно огляделся — тут же все животные подхватились и рванулись с быстротой молнии в их сторону. В тот же миг притаившийся Тарзан прыгнул. Он облюбовал себе упитанного молодого бычка. Нож двуногого хищника сверкнул на солнце, и оба упали, скрывшись в густой траве. Внимание наблюдателей было целиком поглощено этой патриархальной драмой — охотник, выслеживающий и убивающий свою жертву.
        Наконец Джерри Лукас прервал молчание:
        — Черт возьми! — он указал рукой в сторону, противоположную той, где разыгралась трагедия. — Смотрите!
        Все оглянулись туда, куда указывал пилот, и ахнули — Буто весьма проворно для такой неуклюжей туши вскочил на ноги и тревожно принюхивался.
        — Не двигайтесь, — прошептал Джерри.
        — И деревьев поблизости нет, — выдохнул в страхе Шримп. Он был прав. Деревьев рядом с ними не было. Джерри снова предупредил, чтобы никто не двигался.
        — Если носорог нападет, так только на то, что шевелится.
        — Он направляется сюда, — прошептал Бубнович.
        Действительно, носорог шел к ним. Он казался скорее недоумевающим, чем разгневанным. Его слабое зрение обнаружило нечто незнакомое в долине. Любопытство принудило Буто пуститься на иссследования.
        Трое мужчин единодушно выдвинулись вперед, заслонив собою девушку. Все застыли в напряжении. Если Буто нападет, неизбежно кто-то будет ранен, а может быть, и убит. Они неподвижно следили за зверем. Маленький хвостик' чудовища, слишком маленький для складчатой туши, задрался кверху, тупорылая голова с подслеповатыми глазками опустилась к земле. Животное перешло на рысь. Буто увидел людей и помчался к ним.
        Внезапно Шримп, оставив товарищей, выскочил и побежал наискосок, сбивая животное с темпа. Буто повернул за ним. Шримп мчался так, как никогда не бегал в жизни. Но бежать с быстротой лошади он не мог. А носорог мог.
        Пригвожденные ужасом к месту остальные наблюдали за происходящим, ощущая всю свою беспомощность.
        И вдруг увидели Тарзана, который большими прыжками несся навстречу человеку и зверю. Но что он мог сделать?
        Носорог уже настигал Шримпа, когда маленький сержант споткнулся и упал. Кэрри закрыла глаза руками. Как бы очнувшись от столбняка, Лукас и Бубнович побежали к месту, на котором вот-вот должна была разыграться трагедия.
        Кэрри против своей воли отвела руки от лица. Она увидела, как носорог, низко пригнув голову, готовился пырнуть рогом распластавшегося на земле человека.
        Миг — и Тарзан прыгнул, перевернувшись в воздухе, и опустился на плечи зверя. Этого было достаточно, чтобы отвлечь носорога от Шримпа. Началась бешеная скачка неуклюжего животного с наездником на спине. Носорог лягался, как дикий жеребец, становился на дыбы, пытаясь сбросить дерзкого седока.
        Тарзан удерживался на спине Буто достаточно долго, чтобы успеть вонзить нож, пробив толстую шкуру как раз там, где бронированный череп уступал место шейной складке. Лезвие перебило спинной мозг животного. Парализованный носорог рухнул на землю. Спустя несколько секунд он был мертв.
        Маленький отряд собрался вокруг поверженной огромной туши. Тарзан повернулся к Шримпу:
        — Вы совершили подвиг, сержант Розетти. Это один из самых смелых поступков, который я когда-либо видел в жизни.
        — Полковник, наш Шримп не зря получил все свои медали, — улыбнулся Бубнович.

         Глава 10
        ПИКНИК В ДОЛИНЕ

        Теперь у отряда оказался солидный запас мяса. Олень и носорог — это было для пяти человек более чем достаточно. Тарзан вырезал из туши молодого бычка несколько лучших кусков и отрезал горб у носорога. На речном берегу он вырыл яму, и разжег в ней костер, и обжарил на огне куски оленины.
        — Но не собираетесь же вы есть это? — Шримп указал на огромный, покрытый толстой кожей носорожий горб, — выглядит он не совсем аппетитно.
        — Через пару часов вы пальчики оближете, попробовав блюдо из этой неаппетитной на вид штуковины.
        Когда на дне ямы образовался слой раскаленных углей, Тарзан положил горб на них шкурой вниз, покрыл его душистыми листьями, а затем засыпал все землей.
        Пока деликатес запекался, он взял порцию сочащейся кровью оленины, отошел в сторонку и начал отрывать зубами куски сырого мяса. Американцы и Кэрри уже давно перестали обращать внимание на трапезу Тарзана.
        — Что ты чувствовал, Шримп, когда бежал вперегонки с носорогом? — спросил Бубнович. — Держу пари, что ты покрыл сто ярдов менее чем за восемь секунд.
        — Я начал читать «Аве, Мария», когда почувствовал что-то вроде смерча за спиной. Я думал, если мне удастся кончить молитву прежде, чем зверь догонит меня, будет шанс спастись. И тут я споткнулся. Но Святая Мария все же услышала и,спасла меня.
          — А я думал, тебя спас Тарзан, — заметил Бубнович.
        — Конечно, Тарзан. Но кто привел его сюда вовремя? Как ты считаешь, остолоп?
        — Атеизм неуместен, раз все счастливым образом закончилось, — примирительно сказал Джерри.
        — Я тоже молилась, — заявила Кэрри. — Я молилась, чтобы Бог не допустил ничего плохого. Ведь вы рисковали жизнью ради нашего спасения. Вы храбрый человек, сержант. Тем более, у нас не было ни единого шанса. Вы, конечно, понимали это.
        Розетти чувствовал себя крайне неловко. Ему хотелось, чтобы все заговорили, наконец, о другом.
        — Вы преувеличиваете мои заслуги, — недовольно сказал он. — Я сделал это, не отдавая себе отчета. И в тот момент ни о чем не думал. Кто действительно проявил мужество — это полковник Клейтон. Подумать только, убить оленя и носорога, имея в руках только нож!
        Джерри незаметно обменялся с девушкой быстрыми взглядами. Он видел, как она отрывала куски мяса красивыми белыми зубами и вспомнил, что она говорила о своей ненависти к японцам: «Я хочу их ненавидеть. Часто упрекаю себя, что недостаточно ненавижу их». Он думал, какой женщиной станет Кэрри после войны — после всего того, что довелось ей пережить и что еще пережить предстоит.
        Джерри перевел глаза на Тарзана, евшего сырое мясо, а затем поглядел на других, уплетавших жареные куски и перепачканных мясным соком.
        — Хотел бы я знать, каков будет наш мир после окончания войны? — высказал Джерри свои мысли вслух. — Какими людьми станем мы сами? Большинство из нас так молоды и за плечами у нас ничего, кроме войны — убийства, ненависть, кровь... Интересно, сможем ли мы примириться с однообразием мирных будней?
        — Это меня касается? — с живостью откликнулся Бубнович. — Я-то, если удастся засунуть ноги под письменный стол, никогда не вытащу их обратно! И разрази меня гром, если я изменю свое мнение о себе!
          — Вы сейчас так думаете, Джо. Будем надеяться, что вы не ошибаетесь, — покачал головой Лукас. — Но о себе ничего определенного сказать не могу. Иногда я ненавижу полеты, а иной раз думаю, что боевые вылеты стали частью меня самого. Конечно, не столько полеты, сколько возбуждение и душевный трепет, связанные с ними. Значит, сражения и убийства мне нравятся. Было бы чертовски ужасно, если все молодые парни, прошедшие войну, мыслят и чувствуют таким образом. Или — Кэрри. Она научилась ненавидеть. А ведь совсем не создана для этого. Но война и японцы заставили ее испытать это чувство. Я думаю вот о чем: если ненависть исказит чью-либо душу, сможет ли такой человек вернуть себе чистоту помыслов и стать каким был прежде?
        — Вам не стоит беспокоиться, — успокаивающе заметил Тарзан. — Человек легко приспосабливается к изменившимся условиям. Молодые люди особенно быстро реагируют на перемены в окружающей обстановке. Вы все найдете свое настоящее место в жизни, когда наступит мир. Только слабый и испорченный человек под воздействием тяжелых обстоятельств бесповоротно меняется к худшему.
        — Мне кажется, война все же очень сильно отразится на нас, — возразила Кэрри. — Мы уже никогда не станем такими, какими бы стали, не пройдя через весь этот ад. Война состарила нас — мы потеряли бесповоротно часть нашей юности. Джерри мне недавно сказал, что ему всего только двадцать три года. А я думала — ему больше тридцати. Он потерял десять лучших лет своей жизни — просто не прожил их так, как подобает. Может ли он стать таким, каким был бы, проведи он свою молодость в мирной обстановке? Нет, он будет гораздо лучше...
        Все примолкли.
        Кэрри вновь нарушила затянувшуюся паузу:
        — Я считаю, — продолжала она, — что и я буду лучше из-за того чувства, которое Джерри и Тарзан порицают, — из-за ненависти. Я не имею в виду мелкое чувство. Я говорю о святой ненависти, которая возвышает человека. В качестве компенсации за ущерб, который она наносит душе, такая ненависть порождает верность отчизне, товарищам, крепкую дружбу и привязанность.
        Все озадаченно обдумывали столь необычный панегирик ненависти.
        Джерри вступил в разговор:
        — Эта точка зрения нова для меня. Я никогда не рассматривал ненависть с таких позиций. В сущности, люди, которые воюют, особой ненависти ни к кому конкретно не испытывают. Мне кажется, ненависть является прерогативой тех, кто не на фронте.
        — Нет, — запротестовала Кэрри. — Отсутствие ненависти — просто героическая поза военных. Причем до тех пор, пока жестокость врага не коснется их непосредственно. Я уверена, что сердце каждого запылает, когда доведется узнать, что японцы отрубают головы безоружным военнопленным. Это уже происходило здесь. Я ручаюсь, что те голландцы, которые воюют в партизанских отрядах, именно тогда и научились ненавидеть. И кроме того, я не считаю себя невоюющей женщиной.
        Джерри улыбнулся.
        — Простите меня, Кэрри. Это замечание не относилось к вам. Вы с нами, вы — одна из нас, а мы воюем.
        Кэрри улыбнулась ему в ответ, успокаиваясь. И в этот миг в ее глазах сияла вовсе не ненависть.
        Короткое восклицание Шримпа прервало диспут. Все обернулись и увидели, что Тарзан вынимает жаркое из импровизированной печи.
        — Идите сюда, — позвал Шримп. — Мне до смерти хочется попробовать. Аромат прямо-таки небесный...
        К общему удивлению горб носорога оказался сочным, нежным и чрезвычайно вкусным.
        Пока все ели, пара глаз наблюдала за ними из-за кустов, растущих у края обрыва по другую сторону реки. Спустя некоторое время обладатель этих глаз снова скрылся в лесу.
        Ночью дикие собаки дрались над тушами убитых Тарзаном животных. Драка длилась до тех пор, пока появившийся тигр не прогнал их с пиршества. Собаки, образовали ворчащий круг, их глаза мрачно блестели. Они дожидались, пока полосатый хозяин джунглей насытится и удалится.
        Каждая война создает новые слова. Вторая мировая не была исключением. Вероятно, наиболее известное слово, порожденное ею, — это «квислинг» — нарицательное имя предателя. Войны придают и ранее существовавшим словам новое значение. «Коллаборационист» раньше не было бранным словом, скорее несло в себе позитивное значение, — «сотрудник». Но после войны положительный смысл этим словом был навсегда утрачен: сомневаюсь, что кому-нибудь захочется называться коллаборационистом.
        Коллаборационисты были в каждой стране, где побывали оккупанты. Были они и на Суматре. Таковым был Амат — жалкое создание, низко кланявшееся каждому японскому солдату, заискивавшее перед ним. Это был шакал в обличье человека. Он подъедал остатки со стола самонадеянных оккупантов, награждавших его затрещинами, если он уж слишком путался под ногами.
        Когда Амат увидел пятерых белых людей, остановившихся в долине у берега реки, он в возбуждении облизнул свои толстые губы, как бы в ожидании угощения, и поспешил по горной тропе к своей деревне, где был временно расквартирован отряд японских солдат. У него были две причины, чтобы торопиться: он спешил передать информацию врагу и хотел засветло добраться до своего дома, пока его величество полосатый не вышел на свою ночную охоту.
        Амат находился еще в паре миль от деревни, когда начали спускаться короткие экваториальные сумерки. Тут и оправдались его худшие опасения — страшная морда хозяина джунглей возникла, словно призрак, прямо перед ним. Тигр не оставил ни малейшего сомнения в своих намерениях — он сразу же ринулся на Амата. Тот отчаянно завизжал и бросился к ближайшему дереву. Со всей доступной ему скоростью он полез по стволу вверх. Тигр прыгнул за ним, но промахнулся. Амат лез все выше, обливаясь холодным потом и задыхаясь. Он замер на самой вершине, дрожа и всхлипывая.
        Там мы его и оставим, скорчившегося, умирающего от смертного страха, до самого утра. 

        Глава 11
        ТАРЗАН ВСТРЕЧАЕТ БОЛЬШИХ ОБЕЗЬЯН

        — Черт подери! Ну и страна! — ворчал Шримп, когда они с трудом поднимались по крутой тропинке на рассвете следующего дня. — Это просто черт знает что такое — если не ползешь вниз, в яму, то обязательно карабкаешься вверх по сумасшедшей крутизне.
        — Посмотри лучше, какой вид вокруг! — отечески журил Шримпа Бубнович. — Неужели ты одичал до такой степени, что твои глаза разучились воспринимать красоту?
        — У моих ног нету глаз, они ничего уже кроме усталости не воспринимают, — огрызнулся Шримп.
        Но все когда-то кончается. Кончился и утомительный путь. Наши друзья достигли края обрыва. Тарзан осмотрел тропу:
        — Здесь недавно проходил туземец. Вероятно, вчера поздно вечером. Он легко мог увидеть нас — несколько минут стоял как раз здесь, а отсюда прекрасно видна наша стоянка, и мы вдобавок жгли костер.
        Пока маленький отряд продолжал путь по тропе в направлении леса, Амат, задыхаясь от быстрой ходьбы, добрался наконец до деревни. Он был так возбужден от желания поскорее выложить японскому офицеру свою драгоценную новость, что забыл впопыхах поклониться солдату, и тот чуть было не проткнул его штыком, но удовольствовался внушительной затрещиной.
        Найдя наконец лейтенанта Кумайро Тада и не забыв на сей раз низко поклониться, Амат отбарабанил отчет о том, что он видел. Тада, не понимавший ни слова на местном наречии и будучи особенно не в духе по утрам, пнул Амата ногой в пах. Амат вскрикнул, схватился за ушибленное место и покатился по земле. Тада вытащил свой меч — ему давно хотелось отрубить им кому-нибудь голову, и он был склонен проделать это перед завтраком.
        Случившийся рядом сержант, который понимал туземную речь, сделал шаг вперед, отдал честь и поклонился. Шепелявя, он сказал господину офицеру, что туземец рассказывает, будто видел отряд белых, и именно это пытается сообщить уважаемому господину лейтенанту.
        Пройдя около двух миль по лесной тропе, Тарзан остановился и тщательно обследовал окрестности.
        — Здесь, — объяснил он своим спутникам, — наш туземный приятель залез на дерево, спасаясь от тигра. Он оставался на этом дереве всю ночь и слез с него недавно, вероятно, как только рассвело. Вы сами можете увидеть — следы зверя затерты следами этого парня. Вот он наследил прошлой ночью, вот пришел тигр — а здесь туземец спрыгнул на землю и продолжил свой путь.
        Отряд двинулся дальше, и вскоре тропинка, по которой они шли, раздвоилась. Тарзан вновь остановился и показал, каким путем пошел туземец. А на другом ответвлении он заметил доказательства того, что по этой дороге прошагало несколько человек, возможно, несколько дней назад.
        — Это не туземцы, — сказал он. — Но и не японцы. Отпечатки очень большие, такие следы оставляют рослые люди. Джерри и все остальные, исследуйте тропу, по которой прошел туземец, а я пойду по этим следам. Может быть, парни, оставившие их, окажутся голландскими партизанами. Если это так, то они могут оказаться чрезвычайно полезными для нас. Только не спешите слишком — и я вскоре вас догоню.
        — Мы, вероятно, придем к туземной деревне, — сказал Джерри. — Может, нам лучше укрыться в джунглях, пока вы не присоединитесь к нам? Тогда вместе войдем в селение. До тех пор я поищу подходящее место для ночлега на деревьях.
        Тарзан кивнул в знак согласия и вскочил на ближайший сук. Он начал прыжками передвигаться по древесным кронам, следуя туда, куда вела левая часть раздвоившейся тропы. Четверо спутников провожали его глазами до тех пор, пока он не скрылся посреди листвы.
        — Этот парень любит путешествовать самым трудным способом, — сказал Шримп.
        — Его способ не кажется трудным, если смотреть со стороны, — возразил Бубнович. — Трудно было бы нам, если бы кому из нас вздумалось последовать его примеру.
        — Он нашел идеальный способ передвижения в этих условиях, — сказал Джерри Лукас. — Никаких следов не остается, и над любым врагом обретается преимущество — тот его не увидит вверху.
        — Кроме того, он движется так красиво! — добавила Кэрри. — Такие точные прыжки и такие грациозные. — Она вздохнула. — Если бы мы все так могли, насколько увереннее себя чувствовали бы!
        Друзья неспешно шли по тропе в направлении деревни Амата. Бубнович впереди, Розетти за ним, а позади в нескольких ярдах Джерри и Кэрри замыкали шествие.
        Кэрри остановилась, чтобы завязать тесемки своей самодельной обуви. Джерри решил подождать ее. Бубнович и Розетти скрылись за поворотом.
        — Вы не чувствуете себя покинутым без Тарзана? — спросила Кэрри, выпрямляясь. Потом, охнув, смущенно пояснила: — О, не подумайте, что я не доверяю вам или Бубновичу, Розетти. Но Тарзан, он такой...
        Джерри улыбнулся.
        — Не извиняйтесь. Я чувствую то же самое, что и вы. Все мы здесь находимся в непривычной обстановке, а он — почти дома. Я, честно говоря, даже не представляю, что бы мы без него делали.
        — Мы были бы совсем, как младенцы...
        — Слушайте! — внезапно прервал ее Джерри. Впереди послышались хриплые голоса и выкрики на чужом языке. — Это японцы!
        Джерри рванулся вперед, но тут же остановился и повернул обратно. Это решение далось ему с трудом. Ему приходилось выбирать — кого он покинет: двух сержантов или девушку. Но Джерри Лукас привык принимать трудные решения.
        Джерри схватил девушку и повлек ее в чащу, прямо в колючие заросли кустарника, начинавшиеся рядом с тропой. Они продирались сквозь шипы все глубже и глубже, пока звуки голосов не перестали приближаться. Это означало, что японцы остановились и занялись исследованием тропы, Джерри и Кэрри залегли и прижались к земле, укрывшись в буйной растительности. Можно было пройти на расстоянии фута мимо них и не заметить.
        Дюжина японских солдат нагрянула так неожиданно, что Бубнович и Розетти не успели ничего предпринять. Японцы окружили их мгновенно и, не задумываясь, проткнули бы их штыками, окажи те сопротивление. Лейтенант Тада немного говорил по-английски, так как работал посудомойкой в американском отеле, когда посещал лекции в университете. По произношению пленников он тотчас понял, что перед ним американцы.
        Бубнович и Розетти, отвечая на вопросы японского лейтенанта, назвали свои имена, чин и звание, а также порядковый армейский номер.
        — Вы с того бомбардировщика, который был сбит? — спросил Тада.
        — Мы дали вам все сведения, которые обязаны давать попавшие в плен. Больше нам добавить нечего.
        Тада скомандовал что-то по-японски. Солдат выступил вперед и приставил острие своего штыка к животу Бубновича.
        — Теперь будете отвечать на мои вопросы? — проворчал Тада.
        — Вам известны правила обращения с военнопленными? Впрочем, я не думаю, что вы их намерены придерживаться. Я же сказал все необходимое, и к сказанному мне добавить больше нечего, — отвечал Бубнович.
        — Проклятый дурак, — выругался Тада и повернулся к Розетти: — А вы как настроены? Будете отвечать?
        — Не выйдет у вас ничего, — быстро сказал Розетти.
        — Вас было пятеро — четверо мужчин и женщина. Где остальные? Где девушка? — настаивал японец.
        — Вы насчитали пять человек в нашей партии? Да умеете ли вы считать?
        — Хорошо. Я дам вам время подумать — один день. Завтра вы ответите на все мои вопросы. Или будете обезглавлены.
        Розетти что-то произнес на тарабарском языке.
        — Вы можете держать пари на свою жизнь, что я не такой дурак, как вам кажется, — усмехнулся японец.
        — Черт, — сплюнул Розетти, — не думал я, что он блатной жаргон понимает, — пожаловался он удрученно Бубновичу.
        Тада послал двоих солдат дальше по тропе на поиск остальных членов группы, а сам вместе с другими солдатами повернулся и пошагал к деревне Амата. Пленников вели под конвоем.
        Джерри и Кэрри слышали все, что происходило с их товарищами. Они слышали, как японцы ушли, но не знали, что двое были посланы на их розыски. Считая себя теперь в безопасности, они выбрались из своего колючего убежища.
        Тарзан легко передвигался по средней террасе суматранских джунглей, так напоминавших его родные африканские. Он пробежал уже около двух миль, когда его внимание было привлечено какой-то суматохой впереди. Он услышал знакомое рычание, ворчание и возбужденную болтовню больших обезьян и догадался, что на них нападает какой-то враг. Тарзан поспешил и вскоре увидел четверых взрослых орангутангов, мечущихся среди ветвей огромного дерева. Они кидались в разные стороны, нанося удары и крича. Тут же Тарзан заметил объект их гнева — питон — древесная змея, — держал в своих кольцах детеныша орангутанга, испускавшего резкие вопли. Змея еще не задушила свою жертву, поскольку вынуждена была отражать атаки взрослых обезьян.
        Истошные вопли юного орангутанга подействовали на Тарзана. Он затрепетал от жажды сразиться со своим давним врагом — Хистой-змеей. Ему хотелось также помочь своим сородичам мангани — большим обезьянам. Мысль о том, признают ли они его своим другом или нападут, как на врага, его не отпугнула. Он быстро вскочил на дерево, где происходила битва, но на ветку выше.
        Действующие лица первобытной драмы были так поглощены ею, что никто не осознал, что появился новый участник. Тарзан заговорил, желая узнать, понимают ли здешние мангани язык больших обезьян:
        — Криз — ах! — крикнул он. — Тарзан бундоло хистах!
        Обезьяны замерли и посмотрели вверх. Они увидели почти нагого человека, балансирующего на ветке, расположенной выше той, где угнездился питон с детенышем в смертельных объятиях. В руке пришельца блестел клинок.
        — Бундоло! Бундоло! — закричали в ответ орангутанги, что означало: «Убей! Убей!»
        Тарзан очень обрадовался, что его поняли. Он прыгнул на питона. Стальные пальцы сжали как клещами шею змеи, а острый клинок глубоко вонзился в извивающееся упругое тело. Кольца конвульсивно вздрогнули, маленькая обезьяна освободилась и удрала на безопасное расстояние. Но жизнь еще не покинула громадное тело питона. Кольца змеи, содрогаясь, пытались опутать Тарзана. Змея в отчаянной борьбе отпустила ветку, на которой держалась, и рухнула на землю, увлекая за собой своего врага. Но человек не упал — другие ветки задержали падение. Удав так извивался, что Тарзану никак не удавалось повторить удар ножом. Несмотря на тяжелую рану, змея оставалась грозным противником. Если ей удастся обхватить Тарзана поплотнее, он будет раздавлен железными кольцами.
        Четыре обезьяны одна за другой попрыгали на землю. Тарзан отскочил подальше от бьющейся змеи. Последние судороги и удары тела гигантского питона могут оказаться смертельными.
        По длинному телу удава пробежала последняя судорога. Тарзан обернулся к обезьянам. Поставил ногу на мертвую голову Хисты и испустил победный клич обезьяны-самца. Клич прозвучал дико и зловеще в густом лесу. На какой-то момент голоса всех других обитателей джунглей притихли.
        Обезьяны изумленно воззрились на человека. Испокон веков его род был им враждебен. Но кто этот странный человек, говорящий на языке больших обезьян? Друг он или враг?
        Тарзан ударил себя в грудь и произнес:
        — Тарзан.
        Обезьяны кивнули. Они поняли. Это имя означало на их языке: «Белая кожа».
        — Тарзан йо, — сказал человек. — Мангани йо.
        — Мангани йо, — ответил старший, самый крупный орангутанг. Он подтвердил, что обезьяны — друзья Тарзана.
        Неожиданно налетел как бы сильный порыв ветра и зашелестел в листве и травах. Обезьяны выжидающе замерли на месте. Все они знали происхождение шума, лишь человек не догадывался, что он предвещает.
        Но разгадка не замедлила появиться. Тарзан увидел с десяток огромных черных фигур, несущихся по деревьям и рождающих шум и треск сучьев. Обезьяны спрыгнули на землю и окружили Тарзана. Они услышали победный клич и поспешили на звук. Ведь так мог вопить самец из враждебного племени, вызывая кого-то на поединок.
        Обезьяны с подозрением рассматривали Тарзана, некоторые скалили зубы. Перед ними был человек, их исконный враг. Они поглядывали то на Тарзана, то на Угло — так звали самого большого орангутанга, предводителя стаи. Угло указал на человека и произнес:
        — Тарзан, йо!
        Потом на примитивном языке, дополняемом жестами и знаками, рассказал, что произошло недавно на этом месте, и что сделал Тарзан. Вновь прибывшие кивали головами в знак понимания. Все, кроме одного. Молодой, полный сил орангутанг по имени Ойу угрожающе обнажил свои клыки.
        — Ойу бундоло! — прорычал он, что, как вы уже поняли, означало: «Ойу убьет!»
        Банда, мать маленькой обезьянки, чуть не погибшей в объятиях питона, прижалась к Тарзану, поглаживая его грубой мозолистой ладонью. Она встала между человеком и Ойу, но Тарзан осторожно отодвинул благодарную мать в сторону.
        Ойу бросил ему вызов, и Тарзан не мог его не принять, если хотел сохранить уважение племени. Он знал это, и хотя не испытывал желания драться, вытащил нож и направился к рычащему Ойу.
        Стоя в полный рост, Ойу достигал почти шести футов и весил не меньше трехсот фунтов. Это был действительно грозный противник. Его длинные руки, огромные вздувшиеся бицепсы и острые белые клыки могли поспорить с более чем скудным боевым снаряжением Тарзана.
        Ойу тяжело двинулся вперед, мозолистые суставы пальцев длинных рук упершись в землю. Угло хотел вмешаться и сделал было нерешительный жест, чтобы встать между противниками. Но Угло становился уже стар, он знал, что Ойу метит на его место — вожака стаи. Если Угло сейчас вмешается, то может лишь ускорить момент своего свержения с престола. Угло передумал. Зато Банда отчаянно бранилась. Ей помогали в этом другие обезьяны, бывшие свидетелями самоотверженного поступка Тарзана.
        Однако брань сородичей Ойу не остановила. Переваливаясь, он самоуверенно наступал на противника. В его близко посаженных глазках светилось презрение к представителям хилой и безволосой породы людей. Он, Ойу, такого может свалить на землю одной лапой. И он вытянул вперед длинную толстую руку. Это была тактическая ошибка. Тарзан тут же изменил план битвы. Взяв нож в зубы, он прыгнул и ухватился сильными пальцами за протянутую руку Ойу. Дернул за запястье, быстро повернулся, наклонился и перебросил оторопевшего от неожиданности орангутанга через голову. Тот тяжело грохнулся на спину.
        Заревев от боли и ярости, Ойу неуклюже поднялся на ноги. Тарзан быстро вспрыгнул ему на спину, обвил ногами его тело, правой рукой прижал острие ножа к боку зверя и надавил на шею так, что Ойу завопил от боли.
        — Кагода?. — спросил Тарзан. На обезьяньем языке это значило: «Сдаешься?»
        В ответ Ойу только засопел и протянул длинную лапу за спину, чтобы схватить своего соперника. Нож воткнулся снова, на этот раз поглубже. Тарзан опять спросил:
        — Кагода?
        Чем больше старался Ойу сбросить человека со своей спины, тем глубже нож Тарзана вонзался в его тело. Тарзан мог убить орангутанга, но не хотел этого делать. Сильный молодой самец нужен был племени, а все племя было дружелюбно настроено к нему.
        Ойу продолжал упорствовать, хотя кровь заливала его бок. Тарзан переместил клинок так, чтобы, не причиняя сильного вреда организму, вызвать более острую боль.
        — Кагода! — прорычал Ойу.
        Тарзан тут же отпустил его. Ойу тяжело отошел и присел на корточки, разглядывая свои раны. Тарзан знал, что нажил себе врага, но врага, который всегда будет бояться его. Он знал также, что упрочил положение в племени — стал равным со всеми остальными самцами. Теперь орангутанги навсегда останутся его друзьями.
        Он привлек внимание Угло к следам на тропе.
        — Тармангани? — спросил он.
        — «Тар» — значит «белый», «мангани» — «большая обезьяна». Таким образом, «Тармагани» дословно переводится, как «белая большая обезьяна», или белый человек, ибо разницы в словах, обозначающих обезьяну и человека, в древнем языке джунглей нет.
        — Сорд тармангани, — ответил Угло. То есть — «плохие белые люди».
        Тарзан знал, что для обезьян все люди «сорд» — плохие. Поэтому захотел разузнать о прошедших побольше. Они могли оказаться полезными союзниками.
        Он спросил, есть ли у тармангани какое-нибудь стойбище поблизости или они случайно проходили мимо. Может, они расхаживают здесь часто, а если так, то где их стоянки? И как далеко отсюда?
        Угло вытянул свои лапы во всю длину к солнцу, затем поставил ладони одну против другой на расстоянии приблизительно фута — столько солнце проходит за час.
        Тарзан понял —лагерь белых людей находится приблизительно на расстоянии трех миль отсюда в восточном направлении. Обычно три мили проходит обезьяна за час, путешествуя по ветвям.
        Не простившись с орангутангами, он влез на дерево и двинулся в направлении, указанном Угло, в сторону лагеря «плохих белых людей».
        В обезьяньем языке не существует слова «до свидания», и орангутаны невозмутимо вернулись к своей обычной деятельности. Ойу зализывал раны, все еще кипя от негодования. Он обнажал клыки и рычал на всякого, кто хотел приблизиться к нему. 

         Глаза 12
        В ЛАГЕРЕ БАНДИТОВ

        Джерри мучило чувство вины.
        — Я подлец, — сказал он девушке. — Оставил парней на произвол судьбы, а сам спрятался. Но я не мог бросить вас здесь одну, Кэрри, вы рисковали тоже угодить в плен.
        — Даже если бы меня не было здесь, — утешала его Кэрри, — самое умное, что можно было сделать на вашем месте, это спрятаться — как раз то, что вы и сделали. Если бы вас взяли в плен вместе с ребятами, вы не смогли бы принести им никакой пользы. А теперь, возможно, вы, Тарзан и я сможем предпринять что-нибудь и спасти их.
        — Благодарю вас, Кэрри, за такие слова, однако я... — Он внезапно смолк, прислушиваясь: Кто-то идет, — проговорил он шепотом и потащил девушку в заросли.
        Из укрытия они могли видеть тропу на добрых пятьдесят ярдов, прежде чем она поворачивала, скрываясь в чаще. Вскоре звук голосов донесся более отчетливо.
        — Японцы, — прошептала Кэрри.
        Она вытащила из колчана стрелу и зарядила лук. Джерри усмехнулся, однако последовал ее примеру.
        Минуту спустя из-за поворота показались два японца. Они шли медленно и беспечно. Их винтовки болтались за спиной. Как считали солдаты, им нечего было бояться. Они подчинились приказу офицера и отправились на поиски троих пропавших белых, но совсем не хотели утруждать себя сидением в засаде. Никого не найдя, солдаты медленно брели обратно в деревню и собирались доложить, что ими были проведены самые тщательные поиски.
        Кэрри придвинулась к Джерри и прошептала:
        — Вы берете на себя того, что слева, а я — вот этого, справа.
        Джерри кивнул и натянул лук.
        — Позволим им приблизиться на двадцать футов, — прошептал он. — Когда я скомандую: «пора» — мы выстрелим вместе.
        Они стали ждать. Японцы плелись медленно, о чем-то оживленно болтая.
        — Обезьяний язык какой-то, — заметил Джерри.
        — Тс-с! — предостерегла его девушка.
        Она привстала, натягивая лук, так что оперение стрелы коснулось ее правого уха. Джерри взглянул на нее краешком глаза. «Жанна д’Арк с Суматры», — умиленно подумал он. — Японцы приближались к роковой линии.
        — Пора! — скомандовал Джерри. Две тетивы зазвенели одновременно. Мишень Кэрри упала лицом вперед со стрелой в сердце. Прицел Джерри был не так верен — его жертва схватилась судорожно за древко стрелы, вошедшей глубоко в шею.
        Джерри выскочил на тропу, где раненый японец пытался снять с плеча свою винтовку. Ему почти удалось это сделать, когда Джерри нанес ему страшный удар в подбородок. Солдат упал и пилот нагнулся над ним с ножом в руке. Дважды вонзил он лезвие в сердце человека. Солдат конвульсивно дернулся и затих.
        Джерри поднял глаза и увидел Кэрри, снимающую винтовку с тела убитого ею японца. Она возвышалась над своей жертвой подобно богине мести. Три раза пронзила она штыком грудь мертвого солдата. Американец не отрываясь смотрел девушке в лицо. Оно постепенно разглаживалось и не было искажено гримасой ненависти и мщения.
        Она повернулась к Джерри.
        — Это я хотела сделать ради моего отца. Теперь я удовлетворена. И чувствую себя спокойнее.
        — Вы прекрасны, — не сдержался Джерри.
        Он взял себе другую винтовку, все патронные ленты и другую солдатскую амуницию. Затем вдвоем с Кэрри они оттащили тела в кустарник.
        — Вы очень меткий стрелок и сегодня убили первого человека. Я думаю, из огнестрельного оружия вам не составит труда поразить любую цель, — сказал Джерри улыбаясь.
        — Я не человека убила, — возразила девушка. — Я убила японца.
        — Безжалостна ненависть грозной Юноны, — процитировал Джерри.
        — Вам кажется, что женщины не должны ненавидеть? — спросила Керри. — Вам никогда не сможет понравиться женщина, которая ненавидит?
        — Вы нравитесь мне, — серьезно ответил Джерри.
        — И вы мне, Джерри, тоже. Вы были очень хороши... Все мы были хороши. Вы не давали мне почувствовать, что я девушка. И я была мужчиной среди мужчин.
        — Боже избави, — воскликнул Джерри, и оба рассмеялись.г
        Передвигаясь по деревьям, Тарзан не прекращал следить за тропой. Внезапно он остановился и замер в неподвижности. Впереди на платформе из ветвей, устроенной на дереве, на корточках сидел человек. Он мог заметить Тарзана, так как смотрел как раз в его сторону. Это был белый, изрядно заросший мужчина. Он был хорошо вооружен. Очевидно, его оставили наблюдать за тропой, по которой мог пройти враг.
        Тарзан осторожно двинулся в сторону от тропы. Если бы он не привык к притупленному восприятию цивилизованных людей, то страшно бы поразился, почему парень на ветвях его не заметил.
        Сделав крюк, он миновал часового и несколько минут спустя восседал на верхушке дерева, растущего на краю маленькой лужайки, на которой беспорядочно и примитивно был сооружен лагерь. Тарзан приглядывался к двум десяткам мужчин, лежащих в тени деревьев. Бутылка с темной жидкостью переходила из рук в руки, вернее, от глотки к глотке. Вместе с мужчинами к ней прикладывалось и несколько женщин, большая часть которых по виду были азиатки. Все мужчины сильно обросли бородами. Единственным исключением был молодой человек, который вместе со всеми потягивал из бутылки.
        Мужчины были вооружены револьверами и ножами. Кроме того, каждый имел под рукой винтовку. Компания показалась Тарзану малопривлекательной. Он решил, что чем меньше дела он будет иметь с этими людьми, тем лучше. И как только подумал это — сук, на котором он сидел, в ту же минуту обломился. Тарзан упал на землю с приличной высоты всего в ста футах от веселой компании. При падении он довольно сильно ударился головой и потерял сознание.
        Когда Тарзан пришел в себя, он лежал под деревом, руки и ноги его были связаны. Мужчины и женщины окружали его. Кто сидел на корточках, а кто стоял возле. Они заметили, что он пришел в себя, и один заговорил с ним по-голландски. Тарзан понял, о чем тот спрашивает, но покачал головой, якобы не зная языка.
        Парень спросил его, кто он такой и почему шпионит за ними. Он повторил этот же вопрос по-французски, на первом языке цивилизованных людей, который Тарзан выучил. Но он снова отрицательно покачал головой. Молодой человек заговорил по-английски. Тарзан вновь сделал вид, что не понимает, и обратился к собравшимся на языке племени банту, населяющего Занзибар и Восточное побережье Африки, будучи уверенным, что его не поймут.
        — Звучит вроде японского, — сказал один из мужчин.
        — Тем не менее, это не японский, — возразил другой, явно знавший японский язык.
        — Может, это дикий человек? Никакой одежды, лук и стрелы, свалился с дерева, подобно обезьяне...
        — Это проклятый шпион!
        — Какой толк от шпиона, не знающего ни одного цивилизованного языка?
        Они обдумали сказанное и, кажется, отказались от подозрения, что их пленник может быть шпионом. По крайней мере, отложили обсуждение этой версии. Их ожидали более важные дела.
        — Черт с ним, — заявил гигант с затуманенными спиртными глазами. — Я хочу выпить.
        И он пошел обратно к бутылке, оставшейся под деревом, где вся братия валялась, попивая из горлышка. Остальные потянулись за ним. Все, кроме безбородого юноши с приятным лицом. Он все еще стоял на коленях возле Тарзана спиной к удалившимся компаньонам. Когда те отошли на приличное расстояние и занялись вожделенной бутылочкой, он заговорил тихим шепотом по-английски.
        — Я уверен, вы американец или англичанин. Возможно, один из экипажа бомбардировщика, который недавно упал в здешних джунглях. Если это так, можете мне доверять. Я фактически такой же пленник. Не показывайте вида, что говорите со мной. Если решите мне довериться, сделайте какой-нибудь знак, что поняли меня.
        Ни один мускул не дрогнул на лице Тарзана. Он смотрел вдаль ничего не выражающим взглядом. Это безразличие не остановило молодого человека, видимо, его уверенность в правоте своей догадки была достаточно велика. Он продолжал тихо говорить:
        — Вы попали в лапы банды головорезов. За несколькими исключениями все они уголовники, их освободили из тюрем японцы, когда захватили остров. Большинство женщин тоже преступницы, отбывавшие наказание в тюрьме. Другие не лучше, а даже хуже. Когда пришли японцы и выпустили их, они убежали в горы, но думали только о своей шкуре и не пытались помочь нашим вооруженным силам. После того, как мой отряд капитулировал, я сумел убежать. И наткнулся в джунглях на эту банду, думая, что попал в партизанский отряд. Узнав мое происхождение, они были готовы убить меня, но среди них были двое, которым я помог в прошлом. Они и заступились за меня. Но мне не доверяют. Вы знаете, в горах скрываются настоящие партизаны, они охотно перестреляли бы всю эту братию, так же, как приканчивают японцев. И парнишки боятся, что я с ними встречусь и укажу расположение их лагеря. Самое лучшее, что делали до сих пор эти люди, это обмен с врагами. Они гонят отвратительный самогон, который именуют шнапсом, и то, что не выпивают сами, предлагают в обмен японцам на рис и боеприпасы. Тот факт, что японцы разрешают им иметь оружие,
говорит о многом. Но это лишь вооруженное перемирие — ни одна сторона другой не доверяет. Эти люди думают, что вы американец, летчик с погибшего бомбардировщика. О нем рассказывали туземцы, что служат посредниками между бандитами и японцами.
        Тарзан решил, что ничего не достигнет, пытаясь вводить в заблуждение молодого человека. Будучи откровенным, он может приобрести союзника. Взглянув на остальных обитателей лагаря, он увидел, что те заняты шумной ссорой двух мужчин и не обращают больше ни на что внимания.
        — Я англичанин, — тихо признался он.
        Молодой человек усмехнулся.
        — Благодарю за доверие. Меня зовут Тэк ван дер Бос. Я офицер запаса.
        — Я Клейтон, полковник Королевских военно-воздушных сил Англии. Хотите ли вы уйти от этих людей?
        — Да, очень, но что можно сделать? Куда я мог бы пойти? В конечном итоге, если меня не разорвет тигр, я обязательно попаду в руки японцев. Если бы точно знать, где дислоцируется один из партизанских отрядов, я бы рискнул — был бы хоть какой-то шанс. Но я не знаю местонахождения партизан.
        — Мы движемся группой из пяти человек, — сказал Тарзан. — Мы хотим пробиться к южному берегу острова. Если повезет, надеемся раздобыть лодку и достичь Австралии.
        — Довольно смелый план, — заметил ван дер Бос. — До ближайшего населенного пункта австралийского континента более тысячи двухсот миль. И около пятисот отсюда до южного побережья Суматры.
        — Да, — согласился Тарзан. — Мы это знаем, но хотим рискнуть. Лучше умереть, пытаясь сделать что-то, нежели бесцельно прятаться в лесу, подобно загнанным зайцам.
        Ван дер Бос помолчал размышляя, затем сказал:
        — Я хочу идти с вами. Думаю, что смогу быть полезен. Я найду лодку гораздо ближе, чем вы предполагаете. Мне известно, где живут дружественные туземцы, которые помогут нам. Но сначала мы должны уйти от этих головорезов. И это будет не так просто. Из маленькой долины ведет только одна тропа, а ее охраняют и днем и ночью.
        — Да, я видел часового на насесте и прошел вблизи от него. Его можно обойти снова. Но с вами — другое дело. Я не думаю, что бы вы смогли сделать то же, что я. Но если ночью вы принесете мне нож, я проведу вас мимо часового.
        — Попытаюсь. Если все достаточно напьются, это будет несложно. Я перережу ваши путы, и мы сможем уйти.
        — Я разорву эти путы, когда захочу, — сказал Тарзан.
        Ван дер Бос оставил это заявление без комментариев.
        «Этот англичанин весьма самоуверен», — подумал голландец. Он уже стал сомневаться, умно ли поступил, доверившись такому зазнайке. «Ни один человек, даже цирковой силач, не в состоянии разорвать такие путы», — думал Тэк ван дер Бос с досадой.
        — Вас ночью очень строго охраняют? — спросил Тарзан.
        — Меня не стерегут совсем. Ведь здесь — страна тигров. Вы-то сами об этом подумали?
        — О, да. Но мы должны рискнуть.

         Глава 13
        СПАСЕНЫ!

        Окруженные солдатами, подкалывающими их в бока и спины штыками, Розетти и Бубнович прибыли в деревню. Здесь их, предварительно связав по рукам и ногам, бросили в хижину и оставили в покое. Американцам ничего не оставалось, как отводить душу в проклятиях.'
        Шримп виртуозно прошелся по родословной всех японцев, включая императора. Подробнейшим образом остановился на близких родственниках лейтенанта Тада. К непечатному жаргону района Чичеро Бубнович добавил несколько непечатных исконно бруклинских словечек, и оба сержанта принялись сообща обсуждать поведение матушки императора Хирохито.
        — Какой от этого толк? — спросил, использовав все познания в блатном лексиконе, Джо Бубнович. — Мы только поднимаем себе кровяное давление, и больше ничего.
        — Я укрепляю свою ненависть, — возразил Розетти. — Теперь я знаю, что чувствует Кэрри по отношению к этим вонючкам.
        В ту ночь им почти не удалось заснуть. Веревки больно врезались в набрякшие лодыжки и запястья. В горле пересохло. Никто не позаботился дать узникам пищи и воды. Ночь длилась целую вечность.
        Когда рассвело, послышался звук шаркающих шагов, кто-то направлялся в хижину.
        — Я думаю, это за нами, — сказал Бубнович. — Ну, прощай, дружище!
        — Прощай, Джо!
        Два солдата вошли в хижину. Они перерезали веревки и попытались поставить пленников на ноги. Это им не удалось, и они принялись со смехом пинать ногами упавших в голову и живот, затем потащили их к двери и сбросили, словно тюки с тряпьем, с лестницы одного за другим.
        Лейтенант Тада вышел из хижины, где ночевал, и оглядел пленных.
        — Ну, вы готовы отвечать на мои вопросы?
        — Нет!
        — Встать! — рявкнул японец.
        Кровообращение в ногах постепенно восстанавливалось. Пленники попытались встать, и это, наконец, им удалось, хотя они шатались, словно пьяные. Все происходило на центральной площади деревушки. Солдаты и туземцы обступили их. Тада стоял, поигрывая обнаженным мечом. Он заставил пинками пленников опуститься на колени и занес сверкающий на солнце меч над головой Бубновича...

        Лагерь бандитов затих, и большинство его обитателей забылись в пьяном сне. Тэк ван дер Бос прокрался к Тарзану.
        — Вы разорвали путы? — с изумлением спросил голландец, увидев, что тот не связан.
        — Да. Теперь пойдемте, постарайтесь двигаться бесшумно. Дайте мне нож.
        Пройдя небольшое расстояние по лесу, Тарзан остановился.
        — Ждите меня здесь, — приказал он своему спутнику, затем взобрался на дерево и бесшумно исчез среди листвы.
        Тарзан медленно передвигался по деревьям, часто останавливаясь, чтобы прислушаться и втянуть ноздрями воздух. Наконец он определил место, где находился часовой. Он перебрался на другое дерево, там была устроена платформа, на которой сидел человек.
        Тарзан расположился прямо над его головой, внимательно вглядываясь в темноту под собой. Он различил контуры фигуры часового и прыгнул на него, держа нож в руке. Единственным звуком, потревожившим ночь, был звук удара падающих на платформу тел. Часовой умер молча, его горло было перерезано от уха до уха.
        Тарзан сбросил тело на тропу и спустился вниз, захватив винтовку часового. Затем отправился туда, где поджидал его ван дер Бос.
        — Пойдемте, путь свободен, — сказал он своему спутнику. — Теперь вы сможете пройти мимо часового.
        Когда они дошли до тела, лежащего на тропе, ван дер Бос споткнулся о него.
        — Чистая работа, — только и сказал голландец.
        — Не такая уж чистая. Я весь забрызган кровью этого малого. Пока не дойдем до воды, я буду ходячей приманкой для полосатых. Они чуют запах крови издалека. Возьмите револьвер и патроны. Мне хватит винтовки и ножа. Теперь пошли быстро.
        Они двинулись по тропе. Тарзан шел впереди. Вскоре им встретился небольшой ручей. Оба умылись и отмыли кровь. Голландец тоже весь перепачкался, пока забирал у убитого револьвер.
        Ни один тигр не побеспокоил их, и через некоторое время они пришли на развилку дорог, где Тарзан расстался со своими товарищами. Никакого их запаха не сохранилось на влажной от ночной росы земле, и оба беглеца пошли вперед по тропинке. Уже было совсем светло, когда они услышали поблизости выстрел.
        Джерри и Кэрри решили оставаться там, где условились дожидаться Тарзана. По их расчетам он вот-вот должен был вернуться. Для большей безопасности они взобрались на дерево, где уселись в довольно рискованной и неудобной позиции, в двадцати футах над землей. Джерри беспокоила судьба Бубновича и Розетти. Наконец, он, истомившись в бездействии, решил, что должен что-то предпринять. Ночь тянулась бесконечно, а Тарзан почему-то не возвращался.
        — Я не думаю, что он скоро придет, — сказал Джерри. — Вероятно, с ним что-то случилось. Во всяком случае, я не собираюсь больше ждать. Пойду и попытаюсь узнать, где находятся Бубнович и Розетти. Если Тарзан придет, мы уже, по крайней мере, будем знать, где они, и не придется тратить лишнее время на поиски. Сразу приступим к их спасению. Оставайтесь здесь, Кэрри, пока я не вернусь. Здесь вы в большей безопасности, чем на земле.
        — А что, если и вы не вернетесь?
        — Я не знаю, Кэрри. Это самое трудное решение, которое пришлось мне принимать. Снова выбирать между вами и мальчиками. Но я решился, наконец, и надеюсь, вы меня поймете. Они в плену у японцев, а все мы знаем, как японцы обращаются с пленниками.
        — Ваше решение единственно верное. Я знала, что вы пойдете за ними. Я тоже иду с вами.
        — Но это невозможно!
        — Это приказ?
        Джерри услышал слабый смешок.
        — Да.
        — Когда вы приказываете в вашем самолете, капитан, даже генерал должен повиноваться вам. Но на этом дереве вы не командир. Теперь идемте, довольно болтать.
        Джерри последовал за ней.
        — Вы победили, — сказал он. — Я должен был сообразить, что бесполезно пытаться командовать женщиной.
        — Две винтовки лучше, чем одна. А я — хороший стрелок.
        Они двинулись по тропе бок о бок. Часто их руки при ходьбе соприкасались. Кэрри, поскользнувшись в жидкой грязи, чуть не упала, и Джерри подхватил ее, прижав к себе. Он почувствовал, как забилось его сердце, и подумал: «Дома я частенько обнимал ту девчонку из Оклахома-сити, но убей меня бог, если я при этом чувствовал такое волнение. Похоже, я насмерть врезался в эту маленькую негодницу. Ах, Джерри, Джерри, болван ты эдакий! Туго тебе придется».
        Было еще очень темно, и они то и дело натыкались на деревья. Их продвижение было медленным. Идти можно было только на ощупь. Они молили Бога, чтобы скорее наступил рассвет.
        — Ну и денек у нас сегодня выдался, — сказал Джерри. — Для полноты картины нам только тигра не хватает.
        — Я надеюсь, вы не слишком страдаете от его отсутствия? — усмехнулась Кэрри.
        — Проклятая война! Если вернемся домой, держу пари, что мы что-нибудь такое сделаем, чтобы удержать немцев и японцев от новых войн. Десять или двенадцать миллионов американцев уже сыты по горло этой бойней. Мы выберем моего друга, артиллерийского капитана, бывшего директора школы в моем Оклахома-сити, и пошлем его в сенат. Он ненавидит войну. Если вся Америка выберет достаточно солдат в Конгресс, они сумеют что-то дельное придумать.
        — Оклахома — хорошее место?
        — Это прекраснейший штат.
        Новый день сдернул с ночи покрывало, и все кругом тотчас же ожило. Вблизи экватора смена дня и ночи происходит очень быстро.
        — Какое облегчение! — Кэрри вздохнула. — Я так устала от этой ночи.
        — Полосатый! — воскликнул Джерри. — Вот и он, смотрите!
        Он поднял свою винтовку и прицелился. Прямо перед ним на тропе замер тигр.
        — Не стреляйте!
        — Я не собираюсь, если он займется своими делами и оставит нас в покое. Эти изящные японские винтовочки двадцать пятого калибра годятся лишь на то, чтобы раздразнить хищника. А я никогда не любил дразнить тигров рано поутру.
        — Я хочу, чтобы он ушел, — взмолилась Кэрри. — Он выглядит голодным.
        Тигр, крупный самец, несколько секунд стоял совершенно неподвижно, как статуя, затем повернулся и прыгнул в кусты.
        — О о! — воскликнул Джерри с облегчением. — Как я испугался!
        — У меня коленки подламываются, — призналась Кэрри. — Хочется посидеть.
        — Подождите, некогда, я слышу голоса.
        — Да, впереди нас.
        Они осторожно двинулись на звуки. Лес кончился и на пологой опушке внизу они увидели деревню и народ, столпившийся на площади, находящейся в ста ярдах от того места, где они стояли.
        — Здесь наши парни!
        — Да, вот они, — прошептала Кэрри. — О, Боже, что он делает! Он собирается их убить!
        Лейтенант Тада занес свой меч над головой Бубновича. В тот же миг грянул выстрел. Лейтенант упал навзничь, выронив меч в пыль. Это выстрелил Джерри Лукас. Потом вступила Кэрри. Ее пуля угодила в лоб одному из японских солдат, и тот упал, как подкошенный. Оба продолжили стрельбу. Меткие выстрелы, выводившие из строя солдата за солдатом, посеяли панику в рядах японцев.
        Тарзан, услышавший стрельбу, вскоре присоединился к ним. Тэк ван дер Бос подошел минуту спустя и пустил в ход свой револьвер.
        Воспользовавшись смятением, воцарившимся на площади, Бубнович и Розетти похватали винтовки убитых и, отстреливаясь, стали уходить к лесу. Шримп прихватил вдобавок парочку гранат, которые засунул за пояс.
        Японский сержант пытался собрать своих людей, укрывшихся за одной из хижин. Внезапно его ослепила вспышка. Взрыва он уже не услышал. Зато другие услышали не только взрывы, последовавшие один за другим, но и крики ужаса. Это Розетти, заметив маневр сержанта противника, обезвредил его и собравшихся на его зов гранатами.
        Завершив успешно эту операцию, он вместе с Бубнови-чем помчался к лесу.
        Огонь прекратился раньше, чем оба сержанта достигли опушки. Разрыв гранаты Розетти положил конец одному из эпизодов второй мировой войны. Оставшиеся в живых японцы были полностью деморализованы.
        Маленький отряд был так поглощен битвой, что не сразу заметил новичка. Когда все пришли в себя и стали воспринимать окружающее, Кэрри и ван дер Бос наконец увидели друг друга. На мгновение оба лишились дара речи, но вскоре немота оставила их.
        — Кэрри!
        — Тэк, дорогой!
        Девушка обвила шею новичка руками и прижалась к нему. Джерри это крайне не понравилось.
        После того, как все познакомились с новоприбывшим, завязалась оживленная беседа. Голландец делился своими приключениями, остальные рассказывали, что произошло с ними. Тарзан не принимал участия в разговоре и вел наблюдение за деревней.
        Японцы казались полностью растерянными. Они лишились офицера и сержанта, а рядовые солдаты были слишком тупы и не в состоянии сами выработать какой-нибудь план ответных действий.
        Тарзан повернулся к Джерри.
        — Мы можем захватить эту деревню и уничтожить остатки японского отряда. Нужно сделать, это, пока солдаты деморализованы. У нас пять винтовок, а в деревне осталось не более дюжины людей, способных оказать сопротивление.
        Джерри повернулся к своим товарищам:
        — Ну, как вам предложение? Принимаем?
        — Пошли, — решительно ответил Бубнович. — Руки чешутся накостылять япошкам.
        — Ну, уж если профессор так настроен, то моего мнения можете не спрашивать, — сказал Шримп, беря в руки винтовку. 

        Глава 14
        УСПЕШНАЯ ОПЕРАЦИЯ

        Битва была короткой и успешной. Несколько японцев сами помогли противнику — они подорвали себя собственными гранатами.
        Кэрри оставили в лесу на период боевых действий. Но она не послушалась. Джерри, достигнув центра деревни, с изумлением увидел рядом с собой Кэрри, стреляющую из винтовки, как заправский боец.
        Бубнович и Розетти дрались как львы или древние скандинавские викинги. Они научились ненависти.
        Туземцы попрятались в своих хижинах, трясясь от страха. Они боялись, что пришельцы не простят им сотрудничества с японцами. Однако те их не тронули и потребовали только доставить продукты и приготовить еду.
        Тарзан и Джерри с помощью Кэрри и Тэка допросили нескольких туземцев. Те рассказали, что в деревушке находился один из постов воинской части, расквартированной примерно в двадцати пяти милях в сторону юго-западного побережья. Через день-два ожидалось прибытие оттуда подкрепления.
        Туземцы рассказали, что подальше в горах, примерно на юго-востоке, есть группа партизан. К сожалению, никто не мог сказать, где именно находятся партизаны и сколько миль пути до их лагеря. Казалось, все жители деревушки ужасно боялись партизан.
        Амат пытался заслужить расположение пришельцев. Он был ловким политиком. Задача, которую он пытался решить для себя, заключается в следующем — стоит ли ему поспешить в главный лагерь японцев и доложить о происшедшем, или же наоборот, подлизаться к тем, кто учинил такой разгром в его деревушке. В конце концов он решился — идти к японцам нужно было по местности, изобилующей тиграми, а это ничего хорошего не сулило. Кроме того, хитрый Амат из разговоров с Бубновичем и Розетти понял, что они не имели понятия о роли, которую он сыграл в их поимке.
        Впрочем, обоим сержантам было не до него. Они переживали чувство счастья — еще бы, им удалось спастись от верной гибели. В дополнение к этому они доставили себе удовольствие, сражаясь с теми, к кому испытывали чувство ненависти, и кровью врагов смыли все перенесенные унижения и оскорбления.
        — Черт подери, Джо, а ведь япошки нас чуть наголо не побрили!
        — Я не заметил, — отшучивался Бубнович, — потому что стоял на коленях, уставившись в землю. Правда, Кэрри уверяет, что японский лейтенант уже поднял свой меч, когда Джерри застрелил его — на самом интересном месте. Надо сказать, что это было весьма своевременно. Но мы за все рассчитались, правда, Шримп?
        — Скольких ты уложил?
        — Не знаю, может быть, трех... Или четырех. Я палил во все, что двигалось и мозолило глаза. Но ты со своими гранатами, конечно, сорвал банк.
        — А ты видел, как наша дама сражалась? Она довольно энергична.
        — Шримп, мне сдается, ты втрескался в юбку!
        — Я ни в кого не втрескался. Но она мне все больше и больше нравится. Я никогда не встречал женщины лучше ее. Однако, ты видел, как она бросилась на шею этому голландцу? Посмотрел бы ты в тот момент на Джерри. То-то был видок! Да, все-таки много хлопот нашему брату доставляют дамы. Даже такие, как Кэрри.
        — Может быть, это всего только ее старый друг? — протянул Бубнович. — Я заметил, во время боя она старалась держаться рядом с Джерри.
        Розетти с сомнением покачал головой. Он уже сдал многие прежние позиции, но его предубеждение против женщин пустило слишком глубокие корни. И он не мог быть полностью объективным, что касалось прекрасного пола. Кэрри маленький сержант принимал, но с большими оговорками.
        — Неужели она стала бы старого друга тискать за шею и кричать при этом: «Дорогой!»?
        В то время, пока два товарища оживленно судачили по интересному поводу, Тарзан и Джерри Лукас обсуждали военный вопрос. Кэрри и Тэк рассказывали друг другу наперебой о приключениях, которые им довелось пережить за два года.
        — Я хотел бы произвести разведку, прежде чем мы двинемся дальше, — сказал Тарзан. — Думаю, лучше мне пойти одному, поскольку я передвигаюсь быстрее других. Однако японское подкрепление может появиться раньше, чем я возвращусь. Их, вероятно, будет около двадцати человек, как и в разгромленном нами отряде. Это слишком много для вас.
        — Я бы все же рискнул, — задумчиво произнес Джерри. — Если, конечно, другие согласятся. У нас пять стрелков, достаточно японских боеприпасов. Есть даже гранаты. Мы знаем дорогу, по которой они придут. Все, что нужно сделать для успеха, — это выставить часового подальше на тропе, чтобы нас не застали врасплох. Тогда мы сможем забросать японцев гранатами из засады. Надо спросить остальных, что они по этому поводу думают.
        Джерри созвал маленький отряд и изложил ситуацию.
        — Бог мой! — воскликнул Шримп. — Только по четыре макаки на одного нашего? Это же дело — верняк! Мы уже проделали подобное раньше, почему же не повторить удовольствие?
        — Молодец, — одобрительно улыбнулся Джерри.
        — Главный лагерь японцев в пятнадцати или шестнадцати милях отсюда, — заметил Бубнович. — Им, вероятно, потребуется больше дня, чтобы совершить переход. Тем более, они ни о чем не подозревают и спешить не будут. Но на всякий случай нелишне выставить часового сегодня. Они могут неожиданно нагрянуть пораньше.
        — Ты прав, — согласился Джерри. — Часовой пройдет по тропе примерно милю. Он услышит их прежде, чем увидит. Тогда часовой бежит сюда, и мы успеваем приготовиться к обороне.
        — Есть одна идея, — сказала Кэрри. — А что если мы возьмем ручные гранаты и займем позицию на деревьях по обеим сторонам тропы? Тогда мы будем в состоянии ударить на всем участке, до того как нас обнаружат.
        — Замечательно! — воскликнул Джерри.
        — Какой кровожадной вы стали за два года, — усмехнулся Тэк.
        — Идея хорошая, — согласился Тарзан. — Однако никто из нас не знает, когда придет враг. Поэтому будет лучше, если вы останетесь на деревьях не только днем, но и ночью.
        Так и порешили. Закончив обсуждение плана обороны во всех деталях, Тарзан покинул товарищей и исчез в лесу...
        ...Хуфт проснулся с мутью в глазах. Голову раскалывала ужасная боль. Во рту пересохло, вдобавок мучила свирепая изжога. Хуфт никогда не бывал в хорошем настроении, но теперь его даже плохим нельзя было назвать. Настроение хуже некуда — убийственное, да и только. Он громко заорал, чтобы разбудить остальных. Скоро весь лагерь поднялся на ноги. Неряшливые, грязные, страдающие от перепоя, женщины нехотя принялись готовить завтрак для мужчин.
        Хуфт потянулся, расправляя суставы. Он окинул взглядом полянку, на которой находился лагерь.
        — Где пленник? — завопил он.
        Все начали озираться. Пленника нигде не было.
        — Тэк тоже как сквозь землю провалился, — сказал один из мужчин.
        Хуфт изрыгнул страшное проклятие.
        — Кто сторожил? — заорал он, отвратительно выругавшись.
        — Гуго. Он должен был разбудить меня в полночь, чтобы смениться, — доложил стоящий рядом с Хуфтом парень, — но этого не сделал.
        — Пойди и посмотри, что с ним, — приказал Хуфт, — я с него заживо шкуру сдеру и отправлю к праотцам голеньким.
        Парень отправился и скоро вернулся с побледневшим лицом.
        — Кто-то тебя опередил, начальник, и отправил Гуго туда, куда намеревался ты. Бедняга лежит с перерезанным горлом. Ужас какая рана — от уха до уха.
        — Это наверняка тот дикарь сделал, — с уверенностью заявила женщина по имени Сарина.
        — А ван дер Бос освободил его от веревок, — мрачно сказал Хуфт. — Погодите, он еще попадется мне...
        — Вряд ли ты его когда-нибудь увидишь, — ухмыльнулся парень. — Он прямиком дунул к партизанам, и они скоро заявятся и нападут на нас.
        Один из мужчин подошел к тому месту под деревом, где накануне лежал связанный пленник. Веревки все еще валялись там.
        — Глядите, они не разрезаны, — с удивлением воскликнул мужчина, — их разорвали.
        — Ни один человек не смог бы это сделать, — усомнился Хуфт.
        — Дикий человек еще и не то смог бы, — сказала Сарина.
        — Ну так я для него буду диким, — прорычал Хуфт. — Жрите скорее и собирайтесь. Мы пойдем за этими двумя. Женщины останутся в лагере.
        Никто не возразил. Когда Хуфт приходил в ярость, спорить с ним было опасно для жизни. К Сарине это, правда, не относилось. Она была единственной, кого Хуфт побаивался. Но Сарина на сей раз не проронила ни слова, поскольку ей не хотелось шляться по лесу.
        Преступники были хорошими следопытами, а Тарзан и ван дер Бос шли не таясь. Хуфт и его шайка двинулись по следам, которые отыскали с легкостью...
        Джерри и его маленький отряд собрали все гранаты, которые только нашлись в арсенале врага, и пошли в лес, в ту сторону, откуда должны были появиться японские солдаты.
        Через ван дер Боса предупредили туземцев, чтобы те не смели трогать оружие и боеприпасы, оставленные в деревне.
        Ван дер Бос приукрасил угрозу, добавив от себя, что в случае кражи боеприпасов вождю и всем жителям отрубят головы. Вождь явно испугался.
        Амат хотел было последовать за пришельцами в лес, чтобы пошпионить за ними, но, услыхав столь кровожадные речи, решил сменить свой план и отправился в другую сторону — в джунгли, собирать плоды дуриана.
        Случилось так, что за этим мирным занятием его застиг Хуфт. Когда он, схватил Амата, стал расспрашивать о двоих беглецах, тот по описанию сразу узнал Тарзана и молодого голландца. Амат охотно рассказал обо всем, что случилось в деревне.
        — Где теперь все эти белые? — спросил Хуфт.
        — Они пошли в лес по другой тропе. Я не знаю, куда и зачем. Но они вернутся вечером — так пообещали. Отпусти меня, я все сказал.
        — Ишь ты — отпустить. А ты побежишь и предупредишь белых. Чего захотел...
        — Его надо убить, так будет лучше, — предложил один из бандитов.
        Он произнес свою фразу на туземном наречии. Колени Амата подломились от ужаса. Он дрожа повалился в ноги Хуфту, умоляя пощадить его.
        — Делай все, что мы тебе скажем, и тогда не убьем тебя, — заявил Хуфт.
        — Амат сделает все, что хотите, — ныл перепуганный туземец. — Я еще кое-что могу рассказать. Японцы хорошо заплатят за белую девушку, которая была в нашей деревне. Те японцы, которых побили, разговаривали о ней. Они охотились за этой девушкой в течение двух лет.
        Может быть, я помогу вам поймать ее. Только не убивайте — я все сделаю.
        Амат представления не имел, как он сможет захватить Кэрри, но ему нужно было пообещать бандитам что ни-будь для сохранения собственной жизни. Если он не сможет поймать Кэрри, то уж под этим предлогом попробует ускользнуть в лес и там спрятаться, пока эти ужасные люди не уйдут восвояси.
        Разговор был прерван грохотом взрывов где-то в лесу.
        — Ручные гранаты, — произнес один из бандитов.
        — Словно там идет настоящий бой, — прислушался Хуфт.
        Грохот разрывов смешался с треском винтовочных выстрелов .
        — Это японские — двадцать пятый калибр, — заметил мужчина по имени Гротиус.
        Сквозь шум боя доносились отчаянные крики людей. Все это длилось какие-то считанные минуты. Несколько редких винтовочных выстрелов напоследок — и тишина... Все отчетливо представили себе происходящее. Неясно было главное — кто же победил в этой схватке.
        Победители, конечно, придут в деревню. Хуфт и его соратники поспешили к опушке леса и залегли в укрытии. Маленькая деревушка в долине отсюда хорошо просматривалась.
        Ждать долго не пришлось. Четверо белых мужчин и девушка вскоре появились на лесной тропе. Они шли нагруженные оружием и живо переговаривались между собой. Мужчины вошли в одну хижину, девушка — в другую, расположенную рядом.
        Хуфт быстро соображал, каким образом можно захватить девушку без риска стычки с ее друзьями. Хуфт был труслив, он мог ударить исподтишка ножом или выстрелить в спину, но встреч лицом к лицу с вооруженным противником, как правило, избегал. Он повернулся к Амату.
        — Пройди незаметно к девушке. Скажи ей, что старый друг ее отца ждет на опушке. Он не хочет идти в деревню — боится, что ее знакомые плохо относятся к голландцам. И не говори никому, что мы здесь. Если девушка придет не одна, мы исчезнем до поры и вернемся через пару дней. Тогда обязательно убьем тебя. Можешь девушке сказать, что если придет не одна, друг ее отца не покажется. Повтори.
        Амат повторил все, что должен был сказать девушке. Хуфт жестом приказал ему идти.
        Амат тихонько проскользнул в деревню и подобрался к хижине, где находилась Кэрри. Он позвал ее, но на пороге возникла молоденькая туземка. Она увидела Амата, и губы ее презрительно скривились:
        — Убирайся отсюда, свинья! — воскликнула она.
        — У меня поручение к белой девушке, — сказал Амат.
        Кэрри услышала его. Она подошла к дверям.
        — Какое поручение?
        — Это тайна. Нельзя, чтобы слышали посторонние. Я не могу кричать об этом.
        — Тогда войди сюда.
        Лара, туземка, отвернулась, когда Амат проходил мимо нее. Она знала меру его подлости и двуличия. Но Лара не предостерегла Кэрри — это было не в обычае туземцев. Какое ей дело до белых людей?
        Амат передал то, что велел Хуфт. Кэрри терялась в догадках.
        — Что это за человек?
        — Белый человек с бородой. Больше я ничего не знаю.
        — Он один?
        Амат быстро соображал — что сказать. Бандитов двадцать человек. Если Кэрри явится на свидание не одна, кто-нибудь из них вернется и убьет его.
        — Он один, — солгал Амат.
        Кэрри взяла свою винтовку и вышла из хижины. В доме, где разместились мужчины, было тихо. Наверное, они чистили и смазывали винтовки, захваченные у японцев. Туземцы тоже попрятались. Только Амат и Лара видели, как белая девушка покинула деревню и углубилась в лес. 

         Глава 15
        У ПАРТИЗАН

        Тарзан не мог раздобыть у местных жителей точных сведений о партизанах. Они слышали только, что отряд находился где-то возле вулкана, примерно в шестидесяти пяти милях к юго-востоку. Туземцы указали приметы, по которым можно было найти путь к вулкану. Обладая такими скудными сведениями, Тарзан пустился на розыски партизанского отряда.
        Он шел до самой ночи, а потом улегся спать на толстом суку высокого дерева. Его единственным оружием были лук, стрелы и нож. Ему не хотелось обременять себя винтовкой и боеприпасами. Утром, собрав немного плодов и подстрелив кролика, он утолил голод.
        Местность, по которой он проходил, была дикой, лишенной каких-либо признаков пребывания человека. Но Тарзану даже по душе пришлось такое одиночество. Он любил товарищей, которых оставил в деревне, но несмотря на то, что общение с людьми ему давалось легко, он не нуждался в компании. Обитатели джунглей были ближе человеку-обезьяне, чем соплеменники. Он любил лес и его удивительную жизнь, охотно изучал повадки зверей и мог часами наблюдать за ними.
        Тарзан старался не сбиваться с направления и идти кратчайшей дорогой к вулкану. Наконец он обнаружил лагерь, укрытый в узком ущелье. Часовой охранял единственную тропу, ведущую к лагерю. Тарзан вышел на открытое место и не таясь направился к стоящему на посту бородатому голландцу. Тот поднял винтовку.
        — Не стреляйте. Я свой, — по-английски обратился Тарзан к часовому и развел руки с растопыренными пальцами, дабы тот убедился, что пришелец безоружен. Он широко улыбался настороженному голландцу, внушая ему, что намерения имеет самые мирные.
        Он повторил:
        — Не стреляйте. Проводите меня к командиру.
        Партизан, поразмыслив, велел Тарзану подойти поближе и, уперев дуло винтовки ему в поясницу, легким толчком указал направление. Сам же, не спуская глаз с фигуры полуобнаженного гиганта, свистнул три раза.
        Кусты зашелестели. Появилось двое бородатых светловолосых парней. Часовой по-голландски объяснил, указывая дулом на пришельца, что, вот, дескать, явился и хочет говорить с командиром.
        Двое партизан, подхватив Тарзана, быстро разоружили его, отобрав лук, стрелы и нож. Нацелив на него оружие, повели в лагерь. Он молчал, только улыбался этим насупленным молодым людям.
        Командиром партизанского отряда был капитан Корвин ван Принс. Это был кадровый офицер голландских войск на острове. Но он в данный момент отсутствовал. Это был рассудительный и властный человек. Его любили партизаны, но одновременно побаивались его сурового, почти пуританского нрава. Из-за голландского пристрастия к опрятности во всем в лагере царили чистота и порядок, хотя в нем совсем не было женщин. На время отсутствия капитана за старшего остался лейтенант Лет-тенхоф — к нему и привели Тарзана.
        Леттенхоф выслушал историю, рассказанную Тарзаном молча, не прерывая его. После задал несколько уточняющих вопросов. При беседе присутствовали двое человек.
        Его спросили, понимает ли он по-голландски. На всякий случай Тарзан решил умолчать о том, что знает язык. Леттенхоф и его товарищи стали держаться посвободнее и принялись обмениваться репликами на родном языке. Тарзан прислушался к говорящим.
        — Может, его нужно уничтожить немедля, — сказал один из присутствующих Леттенхофу, — вдруг это наводчик, и за ним по горячим следам явятся японцы.
        — Нет, — не соглашался лейтенант, — нужно подождать возвращения капитана. Этот странный тип производит на удивление благоприятное впечатление.
        — Да, конечно, хотя вид у него идиотский. Первобытный лук, да сам голый и вдобавок босиком. И никаких доказательств его слов...
        Леттенхоф продолжил свою мысль:
        — Я уже стал доверять нашему гостю, пока он не заговорил о поисках лодки и побеге с острова. Он, должно быть, думает, что мы — круглые дураки и поверим такому глупому объяснению его появления здесь. Это, наверное, немецкий шпион. Мы не будем спускать с него глаз, пока не возвратится ван Принс.
        Он перешел на английский и повернулся к Тарзану:
        — Так, значит, вы полковник Английских королевских военно-воздушных сил? А какие-нибудь доказательства этого у вас есть?
        — Нет, — невозмутимо ответил Тарзан.
        — Хотелось бы знать, почему британский офицер бегает в горах Суматры нагишом и вооружен луком со стрелами, — продолжал Леттенхоф ироническим тоном. — Мой друг, вы, конечно, не можете ожидать, чтобы мы поверили вам. Вы останетесь с нами дс того времени, пока капитан ван Принс не вернется.
        — В качестве пленника?
        — Именно. В качестве пленника.
        Лагерь был чистым и даже каким-то уютным. Над одной из тростниковых хижин развевался трехцветный флаг Нидерландов. Двадцать или тридцать человек занимались различными работами. Большинство было занято оружием — чисткой револьвера или винтовки.
        Одежда партизан, хотя и изрядно поношенная, была аккуратно зачинена. Оружие блестело. Тарзан сразу же убедился, что попал в хорошо организованный военный лагерь. Его обитатели не были преступниками, это были дисциплинированные воины. Тарзан с облегчением подумал, что таким людям можно доверять.
        Его появление в лагере не возбудило особого интереса. Лишь несколько человек подошли к сопровождающим его поинтересоваться, кто это такой.
        — Кого вы привели сюда? — спросил один. — Дикаря с острова Борнео?
        — Он говорит, что он капитан Британских ВВС. По-моему, он или полоумный какой-то, или немецкий шпион, — отвечал Леттенхоф, вышедший вместе с Тарзаном наружу из своей хижины. — Я лично склоняюсь ко второму. Он говорит связно, его речь выдает человека образованного. Это свидетельствует, что он в своем уме.
        — Говорит он по-немецки?
        — Не знаю.
        — Сейчас, узнаем. Я попробую поговорить с ним. — Один из партизан заговорил по-немецки.
        Тарзан, чтобы положить конец нелепой ситуации, ответил ему на безупречном немецком. Потом повернулся к Леттенхофу:
        — Я вам уже сказал, что не располагаю доказательствами касательно моей личности. Но неподалеку находятся люди, способные подтвердить мои слова. Это три американца и два голландца. С последними, возможно, кто-нибудь из вас знаком лично.
        — Кто это такие?
        — Кэрри ван дер Меер и Тэк ван дер Бос. Может, вы их знаете?
        — Я знал их очень хорошо, но эти люди давно погибли.
        — Вчера еще они были живы и находились в добром здравии.
        — Но как случилось, что вы оказались на Суматре? — Как мог английский офицер попасть на остров, занятый японцами? Ведь сейчас военное время. И что здесь делают американцы?-
        — Есть сведения, что недавно над островом где-то поблизости был сбит американский бомбардировщик, — напомнил один из партизан по-голландски. — Пусть этот болван продолжает. Если он работает на японцев, он должен знать это, как и имена ван дер Меер и ван дер Боса. Не мешайте ему болтать — так он скорее себя выдаст.
        — Спросите его, как он узнал, что наш лагерь находится именно здесь? — посоветовал другой.
        — Как вы узнали, где нас искать? — спросил Леттенхоф.
        — Отвечу на все ваши вопросы. Я летел на борту американского бомбардировщика. Его сбили. И вот я здесь. Три американца, о которых я уже говорил, тоже с этого самолета. Вчера в туземной деревне мы узнали о приблизительном местонахождении вашего лагеря. Жители этой деревни сотрудничали с японцами. Там располагался их передовой отряд. У нас с ними произошла стычка, окончившаяся нашей победой. Мы уничтожили весь японский гарнизон.
        — Вы прекрасно говорите по-немецки, — подозрительно заметил один из партизан.
        — Я говорю на нескольких языках, включая голландский.
        Признавшись в этом, Тарзан улыбнулся, а Леттенхоф вспыхнул:
        — Почему вы сразу не сказали мне об этом?
        — Я сначала хотел убедиться, что нахожусь среди друзей. Вы могли оказаться коллаборационистами. Я уже повстречался в джунглях с бандой вооруженных голландцев, которые сотрудничают с японцами.
        — А что привело вас к мысли, что мы — настоящие партизаны?
        — Вид вашего лагеря. Это не обиталище банды неряшливых преступников. Затем то, что я услышал, когда вы говорили между собой по-голландски. Если бы вы не были партизанами, вас не волновало бы, шпион я или нет. Я убедился — вам можно доверять. Сожалею, что вы не доверяете мне. Вы, вероятно, смогли бы оказать помощь мне и моим друзьям.
        — Мне хотелось бы верить вам, — тихо сказал Леттенхоф. — Но отложим это до возвращения ван Принса.
        — Если он сможет описать внешность Кэрри ван дер Меер и Тэка ван дер Боса, я поверю этому малому, — заявил один из партизан. — Если Кэрри и Тэк погибли, как мы слышали, он не мог видеть их. Кэрри погибла, по рассказам, два года назад вместе с отцом и матерью, а Тэк попал в плен и был убит японцами при попытке бежать из их концлагеря тоже давненько.
        Тарзан подробно описал внешность Кэрри и молодого голландца. Он рассказал, что произошло с этими двумя за последние годы. Леттенхоф, выслушав все, протянул Тарзану руку.
        — Да. Все, что вы сказали, наверняка правда. Но я попрошу вас остаться с нами в лагере до возвращения капитана. Я уверен, он будет рад оказать вам помощь.

         Глава 16
        КЭРРИ ВНОВЬ ПОПАДАЕТ В БЕДУ

        Когда Кэрри вошла в лес, то увидела человека, стоящего на тропе приблизительно в ста футах от нее. Это был Хуфт. Он снял шляпу и учтиво поклонился.
        — Благодарю вас за то, что пришли. Я боялся сам войти в деревню — не был уверен, что там меня встретят дружелюбно.
        Кэрри подошла поближе. Несмотря на то, что незнакомец улыбался, лицо его не внушало доверия. Девушка покрепче перехватила винтовку.
        — Вы — голландец? Если вы не коллаборационист, то вам нечего опасаться. Белые люди в деревне настроены лояльно. Чего вы хотите?
        Она сделала еще несколько шагов навстречу пришельцу. Вдруг по бокам тропы возникли люди. Кто-то ударил по ее винтовке. От неожиданности Кэрри разжала руки — оружие тут же было выхвачено.
        — Тихо! Не поднимайте шума, и вам не причинят вреда, — сказал один из мужчин.
        Дула револьверов смотрели прямо на нее. Люди объяснялись с ней по-голландски, и Кэрри сообразила, что это те самые бандиты, от которых убежали Тарзан и Тэк ван дер Бос.
        — Что вам от меня нужно? — задыхаясь от волнения, спросила девушка.
        — Мы не собираемся обижать вас, — сказал Хуфт. — Только идите спокойно, куда скажут. Долго мы вас не задержим.
        Они двинулись по тропе. Мужчины конвоировали ее. Кэрри поняла, что убежать пока невозможно.
        — Но что вы собираетесь сделать со мной? — пыталась Кэрри выяснить свою судьбу.
        — Узнаете через пару дней.
        — Мои друзья пойдут меня искать, и вы пожалеете о том, что так поступили.
        — Они вас никогда не найдут, — отрезал Хуфт. — А если даже и найдут, их только четверо. Мы их немедленно уничтожим.
        — Вы их не знаете, — уверенно возразила Кэрри. — Мои друзья уничтожили сегодня отряд японцев из сорока человек. Где бы вы ни спрятались, они вас отыщут. Лучше отпустите меня по-хорошему.
        — Замолчите, — приказал Хуфт.
        Бандиты торопились. Даже наступившая ночь не заставила их остановиться. Кэрри с тоской думала о Джерри Лукасе и о других. Ей хотелось узнать, обнаружили ли они ее отсутствие. Она знала — как только ребята спохватятся, что ее нет в деревне, тотчас же кинутся на поиски. Возможно, они уже в пути. Она замедлила шаг, притворяясь усталой. Но тут на нее посыпались тычки и проклятия.
        Джерри первым удивился, что Кэрри нигде не видно. Туземцы приготовили ужин, а она не вышла к столу. Он приметил крутившегося неподалеку Амата и, окликнув его, попросил сходить за Кэрри в ее хижину. Протянув некоторое время, тот вернулся и сказал, что девушки нигде не видно.
        — Я видел, как она пошла в лес, примерно час назад, — добавил Амат. — Я думал, она уже вернулась, но, оказывается, еще нет.
        — В какую сторону она пошла? — спросил Тэк ван дер Бос.
        Амат указал сторону, противоположную той, куда сам направил девушку.
        Когда ван дер Бос перевел Джерри слова туземца, капитан вскинул на плечо винтовку и бросился в лес. Остальные последовали за ним.
        — Что же с ней случилось? Почему она ничего не сказала никому из нас? — спрашивал Розетти. — Может, туземная вонючка лжет? Мне не нравится этот трусливый шакал. Давно не нравится. Он похож на крысу...
        — Я тоже не верю этому хитрецу, — отозвался Бубнович. — Совсем не похоже на Кэрри — уйти, не сказавшись. Такие поступки не в ее стиле.
        — Верно, — сказал Джерри. — Но в любом случае нужно искать ее.
        — Если трусливый негодяй знает что-то и помалкивает, я воткну штык в его глотку, — проворчал Розетти.
        Они вошли в лес и принялись громко звать Кэрри. Вскоре им пришлось признать, что попытки отыскать девушку в наступающей кромешной тьме бесполезны. Следов было совсем не видно.
        — Если бы Тарзан был с нами, — сокрушался Джерри. — Боже! Каким беспомощным я себя чувствую.
        — Здесь что-то не так, — произнес Розетти. — Мне кажется, будет лучше вернуться в деревню и хорошенько допросить всех жителей. Может, кто-нйбудь видел или слышал что-то.
        — Ты прав, Шримп, — воскликнул Джерри. — Идем обратно.
        Вернувшись, друзья вызвали всех туземцев из хижин на пятачок в центре деревни. Ван дер Бос стал спрашивать, не видел ли кто девушку. Никто ничего не знал. Когда пришла очередь Лары, Амат попытался скрыться. Шримп, не сводивший глаз с хитреца, заметил его намерение и схватил его за шиворот. Он вытащил съежившегося Амата в центр круга, дав при этом ему увесистого пинка под зад.
        — Эта вошь хотела улизнуть, — заявил он. — Я вам говорил, что он подлый тип.
        Шримп держал острие штыка у поясницы Амата.
        Ван дер Бос принялся спрашивать Лару, а потом перевел ее ответы.
        — Девушка говорит, что Амат прибегал за Кэрри. Он сказал ей, будто друг ее отца ждет на опушке леса. Но предупредил, чтобы она шла одна, якобы, потому, что тот не знает, хорошо ли белые люди, находящиеся в деревне, относятся к голландцам. Кэрри пошла в лес вон по той тропе.
        Лара рукой указала направление, противоположное тому, куда их послал Амат.
        — Ну, что я говорил! — закричал Розетти. — Пусть вонючка поскорей молится своим идолам. Я его сейчас прикончу.___
        — Нет, Розетти, — остановил его Джерри. — Только он один знает правду. Если он будет мертв, то ничего не расскажет.
        — Хорошо, я подожду, — согласился Розетти.
        Ван дер Бос стал допрашивать Амата, а Шримп держал в это время штык приставленным к левой почке туземца.
        Перепуганный негодяй сбивчиво и торопливо стал отвечать на вопросы.
        — По словам этого малого, — сказал Тэк, — он пошел в лес за дурианом. Там его схватили какие-то белые люди. Их было около двадцати, один из них заставил его выполнить поручение, угрожая убить, если он не сделает того, что требуется — Кэрри должна была прийти в лес одна. Этот человек думал, что белые хотят только поговорить с девушкой и не задержат ее надолго.
        — Ну, теперь я уже могу убить его, а? — спросил Шримп.
        — Нет, — ответил Джерри.
        — Проклятье! Почему? Этот бездельник беспрерывно лжет. Наверняка, лжет и сейчас.
        — Мы не японцы, Розетти, — укоризненно сказал Джерри Лукас. — И к тому же у нас есть дела поважнее.
        Джерри повернулся к ван дер Босу:
        — Похоже, это были те самые парни, от которых вы с Тарзаном удрали.
        — Я не сомневаюсь в этом.
        — Значит, вы можете привести нас к ним в лагерь?
        — Да.
        — Ночью не заблудитесь?
        — Нет. Можем отправиться немедленно.
        Розетти быстро ткнул Амата штыком пониже спины, что вызвало испуганный крик туземца. Джерри повернулся к маленькому сержанту:
        — Что ты делаешь, Шримп?
        — Я не убил его, кэп! Но ведь разок кольнуть мерзавца вы не запрещали.
        — Я сам бы с удовольствием выпустил из него дух. Но мы не должны позволять себе подобных вещей.
        Джерри пошел по направлению к лесу, туда, куда указала Лара. Остальные последовали за ним. Шримп замыкал шествие, качая головой и ворча потихоньку. Бубнович на сей раз не подтрунивал над белым женоненавистником — у Бродяги из Бруклина начисто пропало желание шутить. Но он не мог не вспомнить, как сильно досадовал сержант Розетти, когда к их компании присоединилась дама...
        ...Придя к выводу, что тактика промедления ни к чему хорошему не приводит — только к пинкам и оскорблениям, Кэрри взяла себя в руки и обычной своей легкой походкой следовала рядом с похитителями.
        Вскоре она услышала три глухих удара — будто кто-то колотил чем-то тяжелым по стволу дерева. Все остановились. Хуфт постучал прикладом винтовки по ближайшему дереву в ответ — два раза подряд и помедлив немного, еще раз.
        Женский голос окликнул:
        — Кто идет?
        Главарь банды ответил:
        — Хуфт.
        — Проходите, — произнесла женщина. — Я знаю, что шнапс не меняет голоса, а твой хрип я узнаю даже в аду.
        Отряд двинулся дальше. Женщина вновь заговорила — прямо над ними:
        — Я спускаюсь. Поставь сюда одного из твоих головорезов. Эта работенка не для леди.
        — Кто тебе сказал, что ты леди? — ехидно спросил Хуфт. — Он пошутил, а ты и поверила...
        Женщина спустилась с настила на дереве. Это была Сарина, любовница Хуфта.
        — Ну, не ты, конечно, сказал мне, что я леди, — ворчала она. — От тебя дождешься...
        — Мы не будем выставлять часового, — сменил тему Хуфт. — Скоро уходим отсюда.
        — Это еще почему? Тебя преследует парочка прыщавых калек?
        — Заткнись! — прорычал Хуфт. — Прекратим болтовню. Меня тошнит от тебя.
        — А меня — от тебя. И уже давно, любовь моя! — не осталась в долгу Сарина. — Когда-нибудь дождешься — променяю тебя на орангутанга.
        Бандиты вошли в лагерь и подняли на ноги женщин. Когда те узнали, что нужно быстро собираться и уходить среди ночи, поднялся страшный шум. Посыпались ругательства и ехидные реплики. Это ни к чему не привело. Мужчины запалили факелы, и при их пляшущем свете банда быстро собрала свои скудные пожитки. Только покончив со сборами, женщины обратили вйимание на Кэрри.
        — Кто этот парнишка? — спросила одна из них. — Здесь слабеньким мальчикам не место.
        — Это не мальчик, — ответили ей. — Это девушка.
        — Что вам от нее понадобилось? — спросила женщина с подозрением.
        — Она нужна японцам, — ответил Гротиус, правая рука главаря.
        — Может, желтобрюхие и не получат ее, — посмеиваясь, возразил Хуфт.
        — А почему? — спросил Гротиус.
        — Потому что она мне самому понравилась. Сарину я отдам обезьянам, пусть радуется — она этого хотела, а малышку возьму в жены. Ха-ха!
        Все тоже рассмеялись, и громче всех Сарина.
        — Не вздумай пялиться на девчонку, — сказала она. — Барышня слишком хороша для тебя. Да и покуда я не найду себе другого дружка, хоть и обезьяньего племени, это не твоя забота — не многим ты лучше, — не заглядывайся на девчонку. Так вот, покуда я не брошу тебя, даже не мечтай — ни с какой другой женщиной болтаться не будешь. Хорошенько запомни эти мои слова.
        Завершив тираду, Сарина сплюнула под ноги Хуфту. Она была хорошо сложенная, гибкая и сильная женщина в самом расцвете лет. Характер у Сарины был такой, что ее побаивались даже отпетые головорезы из шайки. Всегда под рукой у нее имелся револьвер, за плечом — карабин. А когда в ней просыпалась природная ярость и дикость, все старались не попадаться ей под руку. Наверное, такой нрав достался Сарине по наследству — ее дед был туземным «охотником за головами» на острове Борнео, а бабка происходила из племени каннибалов Батавии. Отцом Сарины был голландский авантюрист, занимавшийся пиратством и исколесивший вдоль и поперек все острова южных морей. Он кончил свою жизнь на виселице. Сама Сарина, что было в традициях семьи, отбывала пожизненное заключение за убийство и освободилась из тюрьмы благодаря приходу японцев.
        Правда, тот человек, которого она убила, вполне заслужил такую кару, и по меньшей мере дважды, так что, по совести, Сарину нельзя было строго осуждать за содеянное. Правда и то, что люди с таким характером, как у нее, обладают многими похвальными качествами. При всей необузданной жестокости ей нельзя было отказать в великодушии, честности. Она всегда боролась за то, что считала справедливым, а кроме того, была верным и преданным другом. Недаром Хуфт побаивался ее — в ней заключалась какая-то сила, приводившая головорезов в трепет.
        Кэрри прислушивалась с возрастающим волнением к перепалке между Хуфтом и Сариной. Она не знала, чего больше бояться — того, что ее могут отдать японцам, или того, что она приглянулась Хуфту. И то и другое таило в себе смертельную опасность. Погибнуть от рук японцев или от ножа ревнивой Сарины — мало радости, а уж отведать ласки Хуфта — вот что было страшнее смерти.
        Бандиты покинули лагерь и двинулись в глубь леса. Они шли по другой тропе — не по той, что привела Кэрри с конвоирами в лагерь.
        Всю дорогу Сарина держалась рядом с Кэрри. И девушку это даже радовало, если в ее положении можно было радоваться. Пока Сарина здесь, Хуфт не посмеет приблизиться. 

        Глава 17
        БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОК РАЗБОЙНИЦЫ

        Тэк ван дер Бос вел маленький отряд по дебрям тропического леса. Стояла кромешная тьма. Страшные звуки долетали до ушей путников — глухие удары, треск ветвей, предсмертные крики, урчание, а иногда наступала такая зловещая тишина, которая сама по себе была страшнее всяких звуков.
        Шедший впереди голландец неожиданно резко затормозил.
        — Приготовьте оружие, — прошептал он своим товарищам, — и будьте начеку. Мы приближаемся к месту, где обычно они выставляют часового. Может, нам удастся проскочить незамеченными. Они в лагере так много пьют самогонки, что и на пост заступают пьяными. Но если часовой окликнет — Джерри и я помешаем ему поднять тревогу. А потом нападем на лагерь, вопя как черти. Только пальбу нельзя открывать, пока не узнаем, где находится Кэрри.
        — Может, начнем стрелять, когда войдем в лагерь? — предложил Джерри, — хотя бы в воздух, для острастки.
        — Хорошая мысль, — согласился ван дер Бос. — Пошли!
        Часового они не обнаружили и без помех подкрались к лагерю. Но в тростниковых хижинах не было ни души. Друзья вскоре убедились, что лагерь покинут и враги исчезли вместе с девушкой.
        — Куда теперь пойдем? — спросил огорченно Розетти.
        — Нужно дождаться рассвета, тогда сможем найти следы, — ответил Джерри. — Ложитесь пока спать, а я подежурю, ко мне сон не идет.
        — Разрешите-ка мне, кэп, — попросил Розетти, — я постою на страже, так будет лучше.
        — Почему, Розетти?
        — Ну... Вы выглядите довольно скверно. Вам не мешает отдохнуть.
        Джерри усмехнулся.
        — Спасибо за заботу, Шримп. Но дежурить буду я.
        Как только рассвело, друзья принялись искать следы бандитов, но обнаружить ничего не смогли. Это обескуражило их.
        — Мерзавцы испарились, словно дым, — чертыхался Розетти.
        — Тарзан был прав. Цивилизация отняла у нас остроту чувств, — с горечью сказал Бубнович.
        — Все, что мы сможем сделать, — это вернуться назад в деревню и дожидаться там Тарзана. Компании дураков вроде нас никогда не найти Кэрри. А если будем бродить наугад, чего доброго разминемся с Тарзаном.
        Они вернулись в деревню подавленные л упавшие духом. Амат, завидев возвращающегося Розетти, мигом бросился наутек. Он бежал в лес и забрался на дерево, где и просидел до темноты.
        Между тем Тарзан, находясь в партизанском лагере, дожидался возвращения капитана Корвина ван Принса. Тот вскоре появился. Лейтенант де Леттенхоф представил Тарзана командиру. Завязалась беседа. Тарзан рассказал, как он и его друзья разгромили отряд японцев и выбили японский гарнизон из туземной деревушки. Он поведал командиру партизан о захваченном ими оружии, которое наверняка пригодится отряду ван Принса.
        — Когда я уходил на поиски вашего отряда, — продолжал Тарзан, — мои друзья устроили засаду на тропе, по которой должен был подойти отряд подкрепления. Если японцы пришли, то у меня нет сомнений на счет исхода сражения. Трофеи наверняка еще пополнятся. Я считаю, что и жителям деревни нужно преподать хороший урок — они активно сотрудничали с японцами.
        — Вы сказали, отряд японского подкрепления примерно из двадцати человек? — переспросил ван Принс. — Но в вашем отряде только пятеро — и одна из них девушка. Разве можно быть настолько уверенным в исходе боя при таком раскладе сил?
        Тарзан улыбнулся.
        — Вы не знакомы с моими друзьями. Кроме того на их стороне — огромное преимущество. Они нападут на японцев внезапно и застигнут врасплох. К тому же нельзя недооценивать боевых качеств девушки. Она — первоклассный стрелок, на ее счету несколько убитых японцев. Кэрри полна ненависти к убийцам ее родителей. Эта ненависть доходит почти до религиозного экстаза.
        — Маленькая Кэрри ван дер Меер, добрая, мягкая девчушка, — поразился ван Принс. — Прямо не верится, что этот ангелок бьет японцев безжалостной рукой.
        — Двое американцев, — продолжал Тарзан, — были захвачены в плен. Их уже собирались обезглавить, но тут подоспели на выручку Кэрри и капитан американских ВВС. Они спасли обреченных. Я уверен, каждый из моих бойцов стоит пятерых японцев, если не больше. Нет, я не думаю, что нам нужно беспокоиться и ломать голову над тем, кто победит — японцы или мои друзья. Исход битвы ясен, если она, конечно, состоялась.
        — Очень хорошо. Мы идем с вами. Нам нужны дополнительные винтовки и боеприпасы. Возможно, нам стоит объединиться. Мы обсудим это после, как соберемся вместе. Когда вы хотите отправляться?
        — Я иду сейчас же, — ответил Тарзан. — Мы будем ждать вас в деревне.
        — Мы пойдем вместе с вами, — возразил ван Принс.
        Тарзан покачал головой.
        — Боюсь, мой способ путешествовать по джунглям не подходит для ваших людей. Быстрым шагом вы сможете дойти до деревни назавтра. Я же буду среди друзей сегодня к вечеру.
        Голландец скептически пожал плечами, но спорить не стал:
        — Ну и добро. Увидимся завтра.
        День уже был в разгаре, когда банда вышла из леса в узкую долину. За время, проведенное в пути, запас шнапса изрядно уменьшился. Большинство из бандитов лыка не вязали. Им больше всего на свете хотелось повалиться и заснуть. Поэтому тут же, в долине, наскоро был разбит лагерь, вблизи узкой речушки, текущей к морю.
        Хуфт распорядился, чтобы в дозор отправились женщины, ибо большую часть ночи они все-таки проспали. Сарина была единственной трезвой, поэтому заступила на пост первой. Остальные вскоре захрапели.
        Планы бегства роились в голове Кэрри, отгоняя сон. Она видела, что кроме Сарины все мертвецки пьяны и валяются в крепком забытьи. Вскоре Сарина тоже поддастся усталости, тогда можно и убежать. Кэрри несколько тревожил тот факт, что она совсем не знала, как найти дорогу в деревню, где остались друзья.
        Она разглядывала оружие спящих. Если бы незаметно от Сарины стащить хотя бы нож! Тогда нужно только подойти поближе, выбрать удобный момент, удар... Кэрри уже видела себя с винтовкой за плечами и пистолетом в руке, спешащую в деревню. Она даже не удивилась, что ей в голову приходят такие кровожадные мысли. Ее некогда беззаботная жизнь стала непрерывной борьбой за существование. Она усвоила, что если врагов нельзя избежать, их нужно уничтожить. И тот способ уничтожения хорош, который приносит желаемые плоды. А Сарина была врагом. Кэрри опасалась ее так же, как и мужчин. Она считала Сарину ужасным существом, погрязшим в пороках.
        Между тем Сарина не только была еще молода. Она была красива той экзотической красотой, которой часто обладают островитянки. Кэрри не замечала этого, она взирала на Сарину со смесью ужаса и отвращения.
        Сарина почувствовала взгляд девушки. Она в свою очередь пристально взглянула на Кэрри. Затем ее брови
        сошлись к переносице, и маленькая вертикальная морщинка прорезала лоб.
        — Как вас зовут? — спросила она Кэрри.
        — Кэрри ван дер Меер.
        — Я так и думала. — Сарина улыбнулась, — вы очень похожи на мать.
        — Вы знали мою мать! — удивилась Кэрри. — Откуда же? Вы не могли... — ее резкий тон давал понять, что подобное заявление из уст Сарины могло только оскорбить память матери.
        — И все же я знала ее, — невозмутимо повторила Сарина. — И вашего отца тоже. Я работала у них в то время, когда вы учились в школе в Голландии. Я их любила. Они были добры ко мне. Я их крепко любила, ваших родителей. Когда я попала в беду, ваш отец нанял для меня лучшего адвоката. Но это была напрасная трата денег. Справедливости нет для таких как я, не европейцев. Или, может, я должна была сказать — нет милосердия. Я ведь была виновата. Но смягчающие обстоятельства были, и их могли бы принять во внимание. Впрочем, все это уже прошло и отболело. Я завела речь о давних делах к тому, что ваши отец и мать были ко мне добры и помогали немало. Поэтому я хочу частично рассчитаться за прежнее добро и помочь вам, их дочери.
        — Как вас зовут?
        — Сарина.
        — Да, я помню. Действительно, отец и мать говорили о вас, и говорили хорошо. Но чем же вы можете помочь мне?
        Сарина подошла к одному из спящих бандитов и выдернула у него из рук винтовку. Парень лишь забормотал что-то, но не проснулся. Сарина протянула винтовку Кэрри.
        — Вы знаете дорогу обратно, в деревню?
        — Да.
        — Тогда идите. Эти пьяные скоты еще долго будут дрыхнуть.
        — Как мне отблагодарить вас, Сарина? — Кэрри со смешанным чувством стыда и горечи подумала, что еще так недавно она хотела убить эту женщину.
        — Благодарите не меня, а своих родителей за их доброту к туземке. До свидания. Счастливого пути!
        Кэрри порывисто обняла Сарину, которую могла убить, и поцеловала.
        — Бог вознаградит вас, Сарина! — с чувством проговорила Кэрри и быстрым шагом двинулась в сторону леса.
        До тропы, ведущей в деревню, идти было много дольше, чем представлялось девушке. Когда же она добралась до нее, то увидела такую картину, от которой оборва-
        лось сердце. Прямо на тропе несколько туземцев устраивались на ночлег. С ними были два японских солдата.
        Нужно было дождаться темноты и попытаться проскользнуть мимо.
        Кэрри влезла на дерево и постаралась устроиться поудобнее. Она очень устала, ей зверски хотелось спать, но спать было нельзя, так как во сне легко можно свалиться на землю. Однако ей повезло. Ветви дерева так тесно переплелись между собой, что образовали как бы настил, способный выдержать тяжесть девушки. Втиснувшись меж ветвей и оказавшись в неудобной позе, Кэрри тем не менее, заснула, измученная приключениями, выпавшими ей на долю за минувшие сутки.
        Когда она проснулась, луна вовсю светила над джунглями. Ясно виднелся костер, горевший в лагере туземцев на тропе.
        Теперь можно спуститься и попытаться обойти людей, стоящих лагерем. Кэрри приготовилась было к спуску, но услышала глуховатое ворчание тигра. Зверь был явно поблизости. Где-то неподалеку залаяли дикие собаки. Кэрри решила дожидаться рассвета на спасительном дереве.  

        Глава 18
        НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ В ДЖУНГЛЯХ

        Был уже поздний вечер, когда Тарзан достиг деревни. Стоявший на страже Бубнович приветствовал его радостным восклицанием: «Слава Богу, вы вернулись!».
        — Что-нибудь случилось в мое отсутствие, сержант, — насторожился Тарзан.
        — Да, случилось. Похищена Кэрри. — Джо Бубнович рассказал все, что знал о происшедшем.
        — И вы не смогли найти следов?
        — Там не было никаких следов.
        — Такого не может быть. Следы были наверняка, только вы не смогли их разглядеть.
        — Хочу надеяться, что вы правы, сэр.
        — Сожалею, до утра ничего нельзя сделать. Нужно дождаться рассвета. Тогда и отправимся на поиски.
        Когда Тарзан проснулся, он увидел, что Джерри Лукас давно на ногах и поднял всех остальных, — так ему нетер-пелось скорей начать розыск пропавшей.
        Он вызвал Лару из хижины, поскольку та была единственным свидетелем разговора девушки с Аматом, да к тому же ей можно было доверять — она чистосердечно все рассказала, и видно было, что Лара симпатизирует белым.
        Тарзан сказал ей, что днем в деревню должны прийти голландцы-партизаны. Ей поручается встретить отряд, передать, что те. к кому они пришли, отправились выручать из плена похищенную девушку, и просить партизан дождаться возвращения спасательной экспедиции.
        Когда Кэрри скрылась из виду, Сарина разбудила женщину, которая, на ее взгляд, была пьянее других, и велела той встать на страже. Сама же направилась отдыхать. Сарина ничего не сказала сменщице о побеге Кэрри, так как рассудила, что пьянчужка непременно заснет на посту, и побег будет на ее совести. Та же спьяну ничего не заметила.
        Часовые сменялись дважды, прежде чем Хуфт проснулся. Обнаружив исчезновение Кэрри, он пришел в бешенство и принялся допрашивать всех женщин, стоящих на часах.
        Сарина, глазом не моргнув, утверждала, что, когда ее сменяли на посту, Кэрри была на месте. Остальные тоже клялись и божились, что во время их дежурства пленница не убегала.
        Хуфт не мог ничего добиться. Весь день он проспал, а теперь уже смеркалось, вот-вот должна была наступить густая тропическая ночь. На поиски беглянки идти нечего было и думать. Хуфт попытался найти утешение на дне бутылки со шнапсом, а что, собственно, кроме проклятий, ему оставалось еще?
        Примерно в тот час, когда Тарзан с товарищами отправились на поиски Кэрри, она, сидя на дереве, нетерпеливо наблюдала за лагерем туземцев, где, кроме них, были два японца. Кэрри не осмеливалась покинуть свое убежище в гостеприимной древесной кроне, пока пришельцы не уберутся с тропы.
        А они долго завтракали, потом не спеша собирались, наконец, все снялись с места. Отряд двинулся прямехонько к дереву, где засела Кэрри. Она поднялась повыше и затаилась в густой листве. Туземцы прошли совсем близко, и Кэрри тотчас же узнала Искандра, предводителя туземцев, которые однажды похитили ее. Узнала и некоторых его людей.
        Выждав для безопасности некоторое время, девушка спустилась с дерева и продолжила путь.
        Ее враги остались позади, и Кэрри легким шагом шла по знакомой тропе, ведущей к друзьям в деревню.
        Между тем Искандр со своим отрядом дошел до лагеря бандитов. Два японца поспешно спрятались, а туземцы отправились к Хуфту. После коротких переговоров с главарем шайки Искандр послал одного туземца сказать японцам, что бояться нечего, белые люди настроены дружелюбно и ничего против японцев не имеют.
        После того, как два японских солдата присоединились к присутствующим, бутылки с самогоном пошли гулять по КРУГУ> внося дополнительное возбуждение в разговоры мужчин о дальнейших планах преследования Кэрри.
        Дело в том, что два японца были не кем иным, как сержантом из отряда Токуто Матсуо, у которого Тарзан и его друзья отбили Кэрри. Поэтому сержанты были отправлены на поиск девушки, и каждый уже облизывался в предвкушении солидной награды, которую обещал отвалить капитан за поимку молодой голландки.
        Того же хотели Искандр и Хуфт. Они тоже мечтали о щедротах японского офицера, которому вернут девушку.
        К несчастью для себя и своих планов, негодяи выпили слишком много шнапса. Отправившись на поиск Кэрри, они взяли верное направление, но с пьяных глаз никак не могли обнаружить следов девушки.
        Когда они достигли тропинки, по которой Кэрри ушла в лес, Сарина окликнула их, говоря, что обнаружила след. Она повела пьяных следопытов снова в долину, вторично спасая тем самым девушку.
        Тарзан, ван дер Бос и американцы быстро шли к лагерю, покинутому бандитами. Достигнув его, Тарзан исследовал следы и указал товарищам на тропу, по которой ушли преступники, уводя за собой Кэрри.
        — Черт возьми, какие же мы болваны, — воскликнул Джерри, — без вас мы ни за что не смогли бы разобраться.
        — Не забывайте, — утешил его Тарзан, — что я занимался чтением следов с самого раннего детства, и моя жизнь частенько зависела от этого умения. А теперь я пойду вперед. Нам не следует натыкаться на эту компанию, не приняв мер предосторожности.
        Часом позже остальные члены отряда вышли в долину, где поджидал их Тарзан.
        — Бандиты прошли здесь совсем недавно, — сказал он, — я также обнаружил следы Кэрри. Она была тут несколькими часами раньше. Причем одна. Очевидно, ей удалось бежать. Я почти уверен, что ее не поймали. Следы остальных ведут в другом направлении — намного правее. Я предполагаю, что в отряде бандитов много мужчин и женщин. Вместе с ними — несколько туземцев и два невысоких японских солдата. Я пойду вперед по следу Кэрри. Если она выберет дорогу, ведущую в лес, вырежу на дереве близ тропы отметину. Если девушка пойдет по долине — сделаю две зарубки. Если же оставлю три за рубки, это будет означать, что бандиты пошли той же тропой, что и Кэрри.
        Проговорив это, Тарзан удалился той своей быстрой походкой, которой мог передвигаться часами, когда предпочитал идти по земле, а не мчаться по деревьям.
        — Я не знаю, насколько хороши мы, — сказал Бубнович, — но этот парень в нас не нуждается...
        — Он позволяет нам чувствовать себя, будто на загородной прогулке, — заметил Джерри.
        — А мне кажется, мы только мешаем ему, — грустно заключил ван дер Бос. — Но он чрезвычайно терпелив и не дает нам этого понять.
        Идя по тропе, ведущей в деревню, Кэрри была счастлива от сознания того, что наконец-то возвращается к друзьям. Она соскучилась по ним. Скоро она увидит всех — Тэка, Джерри, обоих сержантов и Тарзана. Конечно, Тэка она знала всю жизнь, но теперь ей казалось, будто и с остальными она знакома давным-давно. Она подумала, что любит их всех, и не могла дождаться того момента, когда увидит друзей и расскажет им о своих приключениях. Необходимо также свести счеты с Аматом. Но девушка быстро прогнала эту мысль. Ей хотелось думать сейчас только о приятном.
        Пребывая в радостном настроении, она неожиданно заметила какое-то движение в зарослях возле тропы. Там шевелилось что-то большое и полосатое. Кэрри подняла винтовку и положила палец на спусковой крючок. Как бесполезна была здесь эта маленькая японская винтовка двадцать пятого калибра!
        Кэрри остановилась. Тигр тоже замер. Теперь девушка видела его глаза — они вселяли ужас. Она быстро огляделась вокруг. Поблизости росло дерево дуриана, с него свешивалась довольно толстая лиана.
        Если бы тигр напал тотчас же, он наверняка достиг бы цели. Но хищник помешкал. Избегая резких движений, которые могли спровоцировать прыжок зверя, Кэрри осторожно прислонила бесполезную винтовку к стволу, ухватилась за лиану, очень медленно подтянулась, не сводя глаз с тигра. Внезапно зверь двинулся прямо к ней.
        Кэрри начала быстро, как только могла, карабкаться вверх. Тигру нужно было обежать вокруг дерева, чтобы прыгнуть, что он и сделал. Это промедление и спасло Кэрри. Когда хищник был готов к прыжку, она уже была на безопасной высоте. Зверь, промахнувшись, тяжело плюхнулся на землю.
        Вскоре к девушке присоединилось несколько обезьян. Они принялись бранить тигра на своем языке. Кэрри пришла в голову счастливая мысль — она знала, что обезьяны любят подражать, и построила на этом свою тактику. Сорвав колючий плод дуриана, девушка что есть силы запустила им в притаившегося под деревом хищника. Обезьяны тут же подхватили игру. Наперебой срывая плоды, они принялись бомбардировать ими большую кошку. Тигр, не выдержав града колючих ударов, рыча от бешенства, попытался взобраться на дерево, но тут один плод угодил ему прямо в нос. Дурианы продолжали сыпаться градом, и хищнику ничего не оставалось, как с позором отступить. С треском ломая сучья, полосатый разбойник скрылся в джунглях.
        Кэрри еще долго не осмеливалась покинуть свое убежище. Когда она наконец слезла с дерева и взяла оставленную винтовку, малейший шорох заставлял ее вздрагивать в испуге.
        Тем не менее Кэрри не заметила новой опасности, подстерегавшей ее. Судьба уготовила ей еще одно испытание. Огромное черное существо притаилось на дереве, наблюдая за девушкой. Это был уже знакомый нам Ойу, молодой орангутанг, которого победил Тарзан в честном поединке. Винтовка Кэрри заставляла его держаться на расстоянии. Ойу боялся железных палок, которые производят такой громкий шум. Но орангутанг был терпелив и умел долго ждать.
        Вскоре и другие уродливые черные фигуры появились на деревьях и на тропе, преграждая путь Кэрри. Она остановилась. Прежде ей никогда не приходилось видеть так много орангутангов. Она, правда, не думала, что они причинят ей вред, но все же не была в этом до конца уверена.
        Обезьяны строили ей устрашающие гримасы, некоторые грозили кулаком. Кольцо вокруг девушки постепенно сжималось. Орангутанги мелкими шажками сокращали расстояние между нею и собой.
        Кэрри держала палец на спусковом крючке и медленно отступала от надвигавшихся обезьян. Они теснили ее как раз к тому дереву, на котором обосновался Ойу. Кэрри прижалась спиной к дереву. Орангутанг был прямо над ней — всего в нескольких футах над ее головой.
        Обычно большие обезьяны избегают людей. Они сразу уходят при их появлении. Кэрри удивлялась, почему эти животные так странно себя ведут. Возможно, их численность придала им храбрости. Однако девушка ошибалась — обезьянами руководило лишь любопытство. Им было интересно, что собирается сделать Ойу с человеческой самкой.
        Ойу посмотрел вниз налитыми кровью глазами, оценивая ситуацию. Она складывалась благоприятно для него. Кэрри все внимание уделяла тем орангутангам, которые наступали на нее, о присутствии самца на дереве она и не подозревала. Ойу спрыгнул, повалил девушку на землю, вырвал из ее рук винтовку и отбросил в сторону. В момент борьбы палец Кэрри надавил на спуск — прогремел выстрел. Ойу испугался шума. Он схватил девушку в охапку и, взлетев на дерево, вихрем помчался по ветвям прочь, унося с собой свою добычу. ..
        Выстрел напугал и других обезьян. Они тоже помчались прочь, но в другом направлении, проще говоря — кто куда. На тропе воцарилась тишина.
        Гигантская обезьяна уносила Кэрри, с головокружительной скоростью перескакивая с дерева на дерево. Все, что могла делать в этой ситуации бедная девушка, — это колотить изо всех сил кулаками по косматой спине чудовища. В конце концов это стало раздражать орангутанга, f он слегка шлепнул ладонью по голове Кэрри. К счастью для девушки это был именно шлепок — вложи Ойу в удар чуть побольше силы, Кэрри бы настигла верная смерть. А так она просто потеряла сознание.
        Когда девушка пришла в себя, она сперва подумала, что все происшедшее приснилось ей в кошмарном сне. Но, увы, самообман длился недолго. Когда сознание вернулось к Кэрри полностью, она действительно впала в панику.
        Волосатое чудовище передвигалось по деревьям, постоянно оглядываясь через плечо, словно кто-то преследовал его. У Кэрри за поясом был пистолет и нож, но руки ее не могли освободиться из железной хватки обезьяны, да и воспользоваться оружием на такой высоте и при сумасшедшей скорости было опасно. Но громадная тварь уносила ее все дальше от знакомой тропы. Девушку обуял ужас при мысли о том, какая страшная судьба ее ожидает.  

        Глава 19
        СХВАТКА С ОБЕЗЬЯНОЙ

        Джерри Лукас, оба сержанта и ван дер Бос двигались вдоль реки, бегущей по долине. Они шли вниз по течению и вскоре подошли к тропе, уходящей в лес. На ближайшем дереве они обнаружили одну зарубку на стволе и таким образом узнали, что Кэрри пошла по направлению к деревне и ее никто не преследует. Они двинулись той же тропой.
        Но вдруг тишину леса нарушил винтовочный выстрел, прозвучавший где-то впереди. Друзья насторожились. Тарзан не был вооружен и, значит, он стрелять не мог. Есть ли у Кэрри оружие, они не знали. Логичнее было предположить, что сбежала она без всякого оружия. Бандиты ушли в другую сторону, так что стреляли явно не они. Туземцам строго-настрого было приказано не сметь притрагиваться к винтовкам, в качестве трофеев принесенным с поля битвы и спрятанным в деревне. Да туземцы и сами не взяли бы винтовок - они смертельно боялись японцев, а те запрещали аборигенам иметь огнестрельное оружие.
        Все четверо строили различные догадки, продолжая путь,
        — Должно быть, где-то впереди японцы. Они и стреляли, — предположил ван дер Бос. — То, что выстрел был одиночный еще ничего не говорит о численности врага.
        — Захватим их, — предложил Розетти-, — я уже два дня как не убивал японцев.
        — Мы должны быть поосторожнее, — предупредил
        Джерри. — Я пойду впереди, вы следуйте примерно в ста ярдах за мной. Когда выстрелю в первого японца, которого увижу, отступлю. А вы спрячетесь в чаще по бокам тропы, как только услышите мой выстрел. Допустите япошек на возможно близкое расстояние, чтобы не тратить зря патронов. Как только они приблизятся, открывайте огонь.
        — Кэп, разрешите вперед пойти мне. Вы оставайтесь командовать остальными, — попросил Розетти.
        — Или мне, — поддержал его Бубнович, — это не ваша работа, капитан.
        — Ладно, — нехотя согласился Джерри. — Шримп, ты пойдешь вперед. И держи уши открытыми во всю ширь. Глаза тоже.
        — Почему бы тебе, Шримп, не пробежаться по деревьям? — спросил Бубнович.
        Шримп понимающе усмехнулся в ответ и поспешил вперед.
        Некоторое время Тарзан шел по следам Кэрри, пока не обнаружил дерево, на котором она спасалась от тигра. Тарзан принялся читать историю ее приключений по следам, которые вокруг имелись в изобилии. Разбросанные под деревом плоды дуриана рассказали ему, как был обращен в бегство полосатый хищник. Читая ясно, как по книге, всю историю, Тарзан посмеивался, представляя обиженную морду тигра. А вот тут Кэрри опустилась на землю. У бедняжки явно дрожали коленки — след нетвердый, но совсем свежий, значит Кэрри проходила здесь совсем недавно.
        И тут где-то впереди прозвучал выстрел. Тарзан влез на дерево и двинулся по ветвям вдоль тропы. Подобно остальным членам своего отряда, он решил, что стреляли японцы. Опять с Кэрри несчастье, наверняка угодила к ним в лапы. И тут увидел винтовку, лежащую на тропе.
        Тарзан был озадачен. Японцы не могли уйти, бросив оружие. Кстати, и их запаха не чувствовалось. Зато явственно до ноздрей Тарзана долетел запах больших обезьян. Он спрыгнул с ветви и увидел, что след Кэрри обрывается у ствола того дерева, под которым лежало ружье. Он понял также, что девушка упала или была повалена силой. Тут же различались следы громадного орангутанга. Они виднелись только под деревом. Ясное дело — орангутанг спрыгнул, схватил Кэрри и унес ее с собой по ветвям.
        Тарзан вскочил на дерево и что было силы помчался по следам Ойу. Он уже понял, что это тот самый молодой самец, с которым ему пришлось схватиться при встрече с обезьяньей стаей. След похитителя, незаметный для глаз цивилизованного человека, Тарзану был ясно виден. Вот раздавленный жук, сломанная ветка, клок рыже-черной шерсти, зацепившийся за сучок, вот гусеница,, корчащаяся в предсмертных муках, а кроме того — запах Ойу и девушки указывал Тарзану правильный путь.
        Лес поредел настолько, что Тарзан смог увидеть похитителя. Ойу чувствовал, что его преследуют. На открытом месте он остановился, готовый принять битву. Девушку орангутанг держал переброшенной через плечо головой вниз, так что она не могла увидеть Тарзана.
        Кэрри поняла, что Ойу встретил врага, так как он дико зарычал. В ответ послышалось рычание, больше похожее на голос льва, но львы на Суматре не водятся. Но эти звуки издавал не тигр.
        Рык слышался все ближе и ближе. Орангутанг бросил девушку на землю и ринулся на врага.
        Кэрри приподнялась на локтях и глянула туда, куда умчался орангутанг. И как раз в этот миг Тарзан схватился с ним врукопашную.
        Кэрри быстро поднялась на ноги и вытащила пистолет. Но стрелять она не осмелилась — тела сплелись в смертельном объятии, противники катались по земле, и она боялась попасть в Тарзана.
        Ойу тянулся мощными челюстями к горлу1 человека, а тот удерживал сильной рукой голову зверя с желтыми клыками на расстоянии. Оба рычали, только потише, занятые борьбой не на жизнь, а на смерть. Кэрри показалось, что она видит перед собой двух зверей, бьющихся за право обладать самкой.
        Тарзан отводил челюсти Ойу одной рукой, так как другая была крепко прижата к боку мозолистой лапой обезьяны. Тарзан старался высвободиться из железного захвата. Дюйм за дюймом вытаскивал он левую руку. Страшные клыки обезьяны приблизились к его горлу.
        Девушка бегала вокруг дерущихся, целясь в орангутанга, но не решалась спустить курок. Тела так мелькали у нее перед глазами, что она могла попасть в человека.
        Внезапно Тарзан обвил мускулистой ногой мощную заднюю лапу чудовища и придавил того к земле. Пытаясь спастись, Ойу ослабил хватку. Кэрри увидела, как блеснуло лезвие ножа, и с глухим звуком сталь вонзилась в волосатое тело. Раздался крик боли и ярости. Снова и снова поднялся и опустился нож. Крики стали глуше. Громадное тело, конвульсивно содрогнувшись в последний раз, вытянулось и застыло. Ойу был мертв.
        Тарзан поднялся и поставил ногу на труп врага. Он поднял лицо к небу, намереваясь издать победный клич, но увидел Кэрри. Крик обезьяны-самца замер на его губах. Почему он не испустил его, Тарзан и сам не знал. Он улыбнулся девушке.
        Кэрри почувствовала страшную слабость. Ноги ее подкосились, и она вынуждена была сесть на землю. Тарзан глядел на нее с сочувствием.
        — Ну, ваши несчастья, я надеюсь, закончились, — сказал он девушке, — по крайней мере, на сегодня. Джерри и товарищи идут сюда. Пойдемте им навстречу.
        Он легко поднял Кэрри себе на плечи и вскочил на дерево. Точно так же несла ее обезьяна, но какая разница была теперь в самочувствии девушки!
        Когда они достигли тропы, Тарзан осмотрел Кэрри и убедился, что никакого вреда ей не причинено. Они уселись на обочине и принялись ждать товарищей. Оба сидели молча. Тарзан понимал, что девушка перенесла страшное потрясение и нужно оставить ее в покое, пока она не отдохнет и не придет в себя.
        Наконец Кэрри нарушила молчание.
        — Я ужасно глупая. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы не кричать и не плакать. Я думала, смерть уже близко. И тут появились вы. Просто чудо. Как вы узнали, где я и что со мной случилось?
        — Можно черпать сведения не только из книг, — улыбнулся Тарзан. — Это было совсем не трудно.
        Он рассказал, как выследил ее, и добавил:
        — Я уже имел столкновение с этой самой обезьяной несколько дней назад. Тогда я победил ее, но оставил жить. Вот теперь пришлось пожалеть об этом.
        — Вы никогда не рассказывали о том, что с вами случилось, — сказала Кэрри.
        — Это не имело значения.
        — Вы — очень странный человек.
        — Я больше зверь, чем человек, Кэрри!
        Она высоко подняла брови и с сомнением покачала головой.
        — Вы далеки от того, чтобы быть зверем.
        — Очевидно, вы хотели сделать мне комплимент. Но это потому, что вы плохо знаете зверей. У них множество прекрасных качеств, которые соперничают с лучшими качествами человека. И у зверей нет пороков. Все пороки достались людям. Когда я говорю, что я больше зверь, я не имею в виду, что обладаю всеми их достоинствами. Просто я поступаю чаще как зверь, нежели как человек. У меня психология дикого зверя.
        — Ну, может быть, вы и правы, но если, например, мне предстоит отправляться на обед, я охотнее разделю компанию с человеком, чем с тигром.
        Тарзан улыбнулся.
        — Вот еще одно преимущество звериной жизни. Они не ходят на званые обеды, и им не нужно выслушивать скучные речи и утомляться от этого до смерти.
        Кэрри засмеялась.
        — Но один из ваших любимых зверей может неожиданно выпрыгнуть из кустов и унести вас к себе на обед.
        — А милый человек может пристрелить зверя ради забавы.
        — Вы победили...
        — Наши уже подходят, — сказал Тарзан, поднимаясь на ноги.
        — Как вы узнали об этом?
        — Мне сказал Уша.
        — Уша? Кто это?
        — Ветер. Он донес до моих ноздрей запах. Доказательство того, что по тропе идут люди. Каждая раса пахнет по-особому. И вот благодаря этому я знаю, что сюда идут белые люди.
        Минуту спустя из-за поворота показался Розетти. Когда он увидел Тарзана и Кэрри, от радости громко вскрикнул и позвал товарищей. Вскоре и остальные присоединились к ним. Это была счастливая встреча.
        — Кажется, Кэрри, будто вы отсутствовали целый месяц, — сказал Джерри Лукас.
        — Я прошла долгий путь по долине теней, — ответила девушка. — Я думала, что уже никогда больше не увижу никого из вас. Но тут появился Тарзан...
        Тэк ван дер Бос подошел и горячо расцеловал Кэрри.
        — Если мои волосы не поседели с тех пор, как вы исчезли, дорогая, то можно не беспокоиться — они не скоро поседеют. Больше не уходите никогда, не сказавшись.
        Джерри почувствовал, что здорово недолюбливает голландца. Но тут же спохватился и подумал: «Ты болван, Лукас. У тебя все равно не было ни единого шанса. Эти двое созданы друг для друга». И Джерри немного отстал, предоставив Кэрри и Тэку возможность идти бок о бок по узкой тропе.
        Тарзан шел впереди, а остальные старались держаться ближе к Кэрри, слушая ее рассказ. Она говорила о предательстве Амата, о неожиданной помощи, которую ей оказала Сарина, о жутком приключении с самцом-орангутангом и о чудесном спасении из лап обезьяны... Она восхищалась, мужеством Тарзана.
        В битве Тарзан ужасен. Он становится похож на дикого зверя. Обладает силой и ловкостью, тигра и разумом человека. Он рычит, как зверь. Я почти испугалась его. Но когда битва была закончена, он улыбнулся и снова стал таким как прежде — милым и любезным.
        — Мы все обязаны ему жизнью. Жаль, никогда не сможем отплатить ему тем же. — сказал Джерри;
        — Он настоящий парень, — с восторгом воскликнул Розетти и добавил по старой привычке, — несмотря на та, что англичанин.
        Через несколько минут отряд вошел в деревню. Как только Амат увидел возвращающегося Розетти, тотчас же удрал в лес, так он боялся попасться на глаза маленькому сержанту.  

        Глава 20
        МУКИ РЕВНОСТИ

        Капитан ван Принс и лейтенант Леттенхофф, так же, как и некоторые другие партизаны, хорошо знали Кэрри и Тэка, которых считали погибшими. Поэтому встреча была радостной. Голландцы собрались вокруг них, смеясь и поздравляя своих друзей. Кэрри и Тэк расспрашивали их обо всех знакомых. Кто-то погиб, о других ходили слухи, что они попали в плен к японцам. Голландцы разговаривали на своем родном языке.
        Чувствуя себя совсем одиноким, Джерри Лукас разыскал Бубновича и Розетти. Они сидели под деревом и чистили оружие. Вскоре ван Принс и Леттенхоф присоединились к ним, чтобы обсудить планы на будущее.
        Кэрри и Тэк устроились неподалеку. Кэрри заметила, что Джерри Лукас в последнее время стал избегать ее общества. И сейчас он не предложил ей принять участие в беседе. Она недоумевала, чем могла обидеть капитана. Может, он устал от ее присутствия? Девушка была уязвлена таким невниманием и потому обращалась с Тэком ван дер Босом преувеличенно ласково. Джерри сразу заметил это и недовольно отвернулся.
        Бубнович и Розетти удивились перемене настроения капитана.
        На совещании решили, что оба отрядл объединятся, по крайней мере временно. Оставаться в деревне, по общему мнению, было нецелесообразно. Подразделение, дополнительно посланное в гарнизон, не вернется на базу, и японцы захотят выяснить причину. Они начнут действовать большими силами. Голландцы не хотели рисковать и вступать в крупное сражение. У них были другие планы борьбы с врагом. Поэтому было решено перебраться в другое место, более укрепленное. Такое место имелось. Голландцы его хорошо знали. Правда, для Тарзана и американцев это означало идти в обратном направлении, но ван Принс заверил, что их шансы достичь юго-западного побережья только повысятся.
        — Там, где я планирую устроить лагерь, — объяснил он, — есть сравнительно легкая дорога через горы. Мне известно, что там гораздо меньше японцев, чем здесь. Вы получите карту, и я расскажу вам, как найти дорогу, ведущую на запад. Оттуда легко можно достичь берега.
        — Что вы думаете об этом, Джерри? — спросил Тарзан.
        Выведенный из задумчивости, Лукас непонимающим взглядом обвел Тарзана.
        — О чем? — вяло спросил он.
        Тарзан посмотрел на него с удивлением. Потом повторил ему план ван Принса.
        — Если это подходит для остальных, значит годится и для меня, — безразличным тоном ответил Джерри.
        Бубнович и Розетти обменялись взглядами.
        — Что за чертовщина приключилась со стариной Джерри? — шепотом спросил Розетти.
        Бубнович пожал плечами, потом выразительно взглянул на Кэрри и ван дер Боса.
        — Шерше ля фам, — сказал он.
        — Говори по-американски, — пробурчал Розетти.
        — Я думаю, наш капитан вновь заделался женоненавистником, — пояснил Бубнович.
        — Всегда говорил, что все неприятности от женщин.
        — Когда вы намерены выступать? — спросил Тарзан у ван Принса.
        — Думаю, мы без риска можем остаться здесь на сегодня и завтра. Японцы несколько дней не будут беспокоиться о своем отряде. Ну и еще наверняка понадобится один день, чтобы прийти на место. Мы можем тронуться послезавтра на рассвете. Два дня дадут возможность людям привести в порядок обувь, которая сильно износилась. Здесь есть много нужного материала. Местные женщины помогут сшить мокасины. Ведь мы сейчас почти босиком. Даже если японцы придут раньше, мы в состоянии встретить их. Мои люди следят за дорогой, которая ведет отсюда к японской базе.
        Совещание закончилось. Ван Принс пошел посмотреть, как разместились его люди. Свободные от дозора голландцы занимались своей обувью, кое-кто чистил оружие.
        Кэрри исподтишка наблюдала за Джерри Лукасом. Она заметила его угрюмый вид, замкнутость — он говорил только тогда, когда к нему обращались, и то очень кратко. Вдруг ей показалось, что он заболел. При этой мысли она тут же перестала сердиться на него и подошла к дереву, под которым он сидел в одиночестве.
        — В чем дело, Джерри? — спросила она. — Вы плохо себя чувствуете?
        — Нет, — ответил он кратко.
        Кэрри посмотрела на него с удивлением и огорчением. Он не поднимал глаз и не видел выражения ее лица. Сделав вид, что поглощен чисткой пистолета, Джерри замолк. Он понимал, что ведет себя по-детски, но от этого еще больше замыкался, ненавидя себя.
        Девушка медленно отошла. Она направилась к хижине, где жила вместе с Ларой. Джерри превозмог себя и, поднявшись, пошел за ней. Он уже почти догнал Кэрри и хотел окликнуть, но она, не оглянувшись, вошла внутрь.
        Джерри знал, что она слышала его шаги. Знал он, что Тарзан, Бубнович и Розетти были свидетелями этой сцены. Это угнетало его, но еще большее мучение доставляло то, что ван дер Бос тоже все видел и слышал. Джерри почувствовал, как вспыхнуло его лицо. Несколько секунд он стоял, не зная, что делать. Он много раз встречался со смертью, смотрел ей в лицо. Но сейчас поднять глаза на товарищей было выше его сил. Потребовалась вся сила воли, чтобы повернуться и все-таки подойти к ним.
        Никто ничего не сказал ему. Казалось, все были заняты своими делами и ничего не заметили.
        Тарзан нарушил молчание.
        — Я собирался пойти раздобыть свежего мяса. Никто не хочет составить мне компанию?
        Это было впервые, чтобы Тарзан пригласил кого-нибудь на охоту. Все поняли, что он сделал это из-за Джерри.
        — Я бы пошел, если никто другой не хочет, — откликнулся Лукас.
        — Тогда пойдемте.
        Они вскинули винтовки на плечи и отправились в лес.
        Бубнович и Розетти сидели немного поодаль от ван дер Боса.
        — Очень мило со стороны Тарзана, — сказал Бубнович. — Я сочувствую Джерри. Что за муха укусила девчонку?
        — О, черт! Да все они одинаковы, — в сердцах воскликнул Розетти.
        Бубнович покачал головой.
        — Это не похоже на Кэрри — капризничать. Она другая.
        — Она изменилась из-за голландца, — заметил Розетти. — А я-то думал, она любит капитана. Говорил я тебе, когда мы подобрали эту дамочку, что будут неприятности. По-моему и-вышло.
        — Ты сам, Шримп, влюблен в нее, ну, сознайся, есть немножко?
        — Она мне нравится. Но, может быть, она еще ничего плохого не сделала. Просто Джерри возомнил невесть что...
        Тарзан и Лукас отсутствовали немногим более часа и вернулись в деревню с, тушей оленя.
        Во время ужина Кэрри уселась рядом с голландцем. Она знала, что не должна была так делать, лучше было бы вести себя как ни в чем не бывало. Теперь же наладить отношения стало еще труднее. Девушка чувствовала себя очень несчастной. Она любила своих друзей, вместе с которыми столько пережила и которым была так многим обязана. Она жалела, что не обернулась, когда Джерри пошел за ней.
        К концу ужина Кэрри удалось побороть свою гордость. Она встала и подошла к американцам, но Джерри тут же поднялся и отошел. Поболтав с минутку ни о чем для приличия, Кэрри отправилась в хижину. Там она бросилась на постель и дала волю слезам. Она плакала первый раз за два года...
        День близился к вечеру, когда Амат, очень утомившись от быстрой ходьбы, достиг японской базы. Низко поклонившись часовому, он пытался объяснить тому, что у него есть важные новости для командира. Часовой позвал дежурного сержанта, который немного понимал туземную речь. Амат повторил ему то, что пытался рассказать часовому, чуть не забыв поклониться.
        Сержант передал туземца адъютанту, которому Амат на всякий случай поклонился трижды. Адъютант понял важность сообщения и, не теряя времени, отвел Амата к старшему офицеру — полковнику Канэко Тайиро. Ему Амат поклонился четыре раза.
        Когда полковник узнал, что около сорока его солдат были убиты горсткой белых, он пришел в ярость. Амат рассказал о часовых, стерегущих тропу. Не забыл упомянуть и о белой девушке. В общем, выложил все, что знал. А знал он много.
        Тайиро приказал накормить Амата и устроить на ночлег. Он также распорядился немедленно готовить к отправке в деревню две роты, чтобы уничтожить белых людей. Полковник решил, что командовать ими будет он сам и что Амат пойдет вместе с ним. Если бы туземец знал об этом, он бы не спал так безмятежно. 

         Глава 21
        ПЕРЕД БОЕМ

        На следующее утро разлад между друзьями вновь обозначился весьма явно. Кэрри и Тэк приготовили еду и завтракали отдельно от американцев и Тарзана. Англичанин понимал, что это неправильно и очень глупо. Такое положение, если оно продлится, подействует на моральное состояние бойцов не лучшим образом.
        Однако остальные находились между собой в хороших отношениях, и это несколько утешало Тарзана. В трудных обстоятельствах, в которых приходилось действовать партизанам, это имело большое значение. Голландские офицеры были, пожалуй, единственными людьми в лагере, не замечавшими наметившегося отчуждения.
        После завтрака Тарзан вместе с американцами пошел в лес осмотреть тропу, на которой несли караул голландские партизаны. Передовой пост был отлично замаскирован, но Тарзан считал, что он поставлен слишком близко от деревни и недостаточно выдвинут в лес.
        Капитан ван Принс оставил на этом посту четырех человек. Он приказал им сдерживать японцев, если те появятся, как можно дольше, медленно отступая, чтобы дать возможность главным силам партизан приготовиться к сражению.
        — Мне кажется, нужно поставить одного человека значительно дальше в лес, — сказал Тарзан Джерри Лукасу. — И по крайней мере половину вооруженных людей разместить на параллельной тропе. Ван Принс не учитывает хитрости японцев и не приготовился должным образом.
        — Они могут выслать вперед разведчика, — согласился с ним Джерри, — он незаметно проскользнет через джунгли. Увидит наших парней, вернется и доложит о них. Тогда несколько человек подкрадутся и забросают пост гранатами. Часовые будут уничтожены, и японцы ворвутся в деревню, прежде чем ван Принс сумеет вывести своих людей и устроить засаду.
        — Пойдем назад и поговорим с ним об этом, — предложил Тарзан.
        Вскоре после завтрака Лара нашла Кэрри.
        — Я только что узнала, — сказала она девушке, — что Амата не было в деревне всю ночь. Он ушел вчера. Я его знаю. Он очень плохой человек. Я уверена, он пошел в большой японский лагерь и рассказал там обо всем, что здесь произошло.
        Кэрри повторила слова туземки ван Принсу. Когда вернулись из лесу Тарзан и Джерри, голландец подозвал их, а Кэрри поспешно удалилась. Ван Принс рассказал о предупреждении Лары, а Тарзан предложил план, который они только что обсуждали с Джерри.
        — Придется большую часть сил вывести отсюда, — задумчиво сказал ван Принс. — Оставим здесь для отвода глаз «приветственную комиссию», на случай, если кое-кто из японцев все же прорвется в деревню.
        — Может, стоит убрать часовых совсем? — предложил Джерри. Тогда японцы точно попадут в западаю.
        — Не уверен в правильности этого, — возразил ван Принс. — Я люблю заранее получать информацию, иначе могут случиться любые неожиданности.
        Тарзан не был согласен с голландцем, но решил не спорить, только выдвинул контрпредложение:
        — Я добуду вам необходимую информацию гораздо быстрее, чем это могут вделать часовые. Я пойду вперед на четыре или пять миль, а когда появятся японцы, вернусь обратно со всеми сведениями задолго до того, как они достигнут вашей засады.
        — Но, предположим, они заметят вас?
        — Не заметят.
        — Вы, кажется, весьма уверены в себе, сэр, — сказал голландец, скептически улыбаясь.
        — О, да!
        — Тогда сделайте вот что, — сказал ван Принс, — чтобы вдвойне застраховаться, я обеспечу вас двумя бойцами и прикажу им сопровождать вас и возвратиться с вами вместе. Это устраивает?
        — Вполне, — ответил Тарзан. — Я отправлюсь вперед, а двоих людей разместим и замаскируем в засаде.
        С этими словами Тарзан вскочил на дерево и исчез среди листвы. Голландец покачал головой.
        — Если бы у меня был батальон, состоящий из таких людей, как этот англичанин, мы бы вообще смогли прогнать японцев с острова.
        Джерри, Бубнович и Розетти, нагруженные патронами и ручными гранатами, шли впереди партизан, чтобы залечь в засаде. Они выбрали место рядом с параллельной тропой  и принялись устраиваться. Листьями и лозами дикого винограда они замаскировали головы и плечи так, что стали как бы частью растительности джунглей.
        Партизаны тоже были размещены по местам и занялись маскировкой. Капитан ван Принс ходил по тропе, проверяя посты. Наконец он отдал приказ:
        — Не стреляйте до тех пор, пока я не выстрелю, если вас не обнаружат. Те, кто на передней линии, могут использовать гранаты, если смогут их бросить достаточно далеко, чтобы осколки не ранили своих. Старайтесь стрелять в того японца, который будет находиться прямо напротив вас. Если все пойдет так, как задумано, у нас есть все шансы на победу. Вопросы есть? Нет? Тогда я тоже пойду в засаду. — Он отошел и занял позицию в средней линии.
        Джерри увидел, что рядом с ним в засаде оказался ван дер Бос. Это его не слишком обрадовало. Голландец был ему неприятен.
        Ван дер Бос, перед тем, как уйти в лес, разговаривал с Кэрри и как бы между прочим спросил ее:
        — Что произошло между вами и Джерри Лукасом?
        — Не знаю, что вы имеете в виду.
        — Не притворяйтесь, Кэрри. Что с капитаном такое творится?
        — Меня это совершенно не волнует. Он грубый и невоспитанный мужлан, а такие люди меня не интересуют.
        Тэк не поверил ее словам, а горечь, звучавшая в голосе девушки, внезапно навела его на мысли о происхождении ссоры. Он присвистнул от догадки.
        — Что это вы свистите? — осведомилась девушка.
        — Меня осенило. Как же я прежде не понял? Однако много есть дураков на свете.
        — Вы подразумеваете меня?
        — Себя, Джерри и вас.
        — Свистите, Тэк, сколько хотите, только пожалуйста, не лезьте не в свое дело.
        Усмехнувшись, Тэк потрепал девушку по щеке и отправился с ван Принсом в лес.
        Джерри надеялся, что, по крайней мере, ван дер Бос не попытается разговаривать с ним, и был неприятно удивлен, когда тот завел беседу:
        — Ну, наверное, нам придется недолго ждать японцев.
        Джерри неопределенно промычал что-то в ответ.
        Поскольку американец не смотрел в его сторону, Тэк ван дер Бос позволил себе улыбнуться.
        — Кэрри хотела идти в лес вместе с нами, — продолжал он, какбы не замечая холодностиамериканца, — но ван Принс ия категорически запретили  ей.
        — Правильно сделали, — пробурчал Джерри.
        — Кэрри еще девочка, — сказал ван дер Бос. — Мы знаем друг друга с детства. Кэрри и моя жена были подружками со школьной скамьи. Для меня она все равно, что сестричка.
        Наступило молчание. Ван дер Бос мог полностью оценить эффект, произведенный его словами. Он никогда не видел более растерянного лица.
        Наконец Джерри произнес:
        — А я ине знал, что вы женаты.
        — Я таки думал, поэтому и сказал  вам.
        — А гдеже ваша жена?
        — Она эвакуировалась. Мы пытались уговорить ван дер Меера отправить вместе с ней Кэрри и ее мать Но упрямый старый дурак не захотел. Боже! Какой ценой он расплатился за свою глупость! Его упрямство было притчей во языцех на острове. Он славился им. Во всем остальном это был очень хороший человек.
        — Как вы думаете, Кэрри унаследовала от отца эту черту? — спросил Джерри с опаской.
        — Я бы не удивился, если так.
        Ван дер Босу нравился этот рыжий американец, но он чувствовал, что должен его немножко наказать.
        Бубнович и Розетти с удивлением отметили сердечность, появившуюся в отношениях между Джерри и молодым голландцем.
        Розетти заметил, что их «старик» все больше делается похож на себя прежнего.
        — Он снова становится человеком, — прошептал Шримп, указывая Бубновичу на капитана. — Что такого сказал ему голландец, что так подействовало?
        Бубнович не успел ответить, так как неожиданно на тропе выросла фигура Тарзана. Он бесшумно спрыгнул с дерева и подошел к ван Принсу.
        — Наши маленькие желтые приятели направляются сюда. Сейчас они приблизительно в двух милях. Мне кажется, их не менее двух рот. У них есть легкие пулеметы и такие блестящие хорошенькие мортиры, которыми они очень любят пользоваться. Командует ротами полковник. Разведывательная группа состоит из трех человек, она выдвинута вперед только на сто ярдов. Я предупредил тех часовых, что вы ко мне приставили. Они уже идут сюда.
        — Вы проделали прекрасную работу, сэр, — сказал ван Принс, — не знаю даже, как благодарить вас.
        Он повернулся к ближайшим партизанам:
        — Передайте по линии, чтобы прекратили разговоры. Неприятель будет здесь через тридцать пять, максимум — сорок минут.
        Лейтенант де Леттенхоф был назначен командиром партизан, оставленных на всякий случай в деревне. Он пытался убедить Кэрри найти безопасное место, ибо не исключалось, что часть врагов сумеет прорваться в деревню.
        — Может случиться, что будет нужда в каждой лишней винтовке, — возразила девушка, — и кроме того я еще не свела все счеты с японцами.
        — Но, Кэрри, вас же могут ранить и даже убить, — пытался урезонить девушку Леттенхоф.
        — Так же, как и остальных. Но вы не приказываете всем уйти и попрятаться, — парировала Кэрри.
        — Вы неисправимы. Мне пора бы усвоить, что спорить с женщиной бесполезно.
        — Не думайте обо мне, как о женщине. Я лишь опытный солдат и хороший стрелок.
        Их разговор был прерван звуками выстрелов, донесшихся из леса.

         Глава 22
        ДЖЕРРИ РАНЕН.
        ТАРЗАН УХОДИТ В ДЖУНГЛИ

        Джерри первым увидел японцев, так как занятая им позиция давала возможность просматривать тропу на сто ярдов до поворота. Шла разведывательная группа из троих человек. Они двигались осторожно, но были явно уверены, что никакая неожиданность их не подстерегает, и совсем не считались с возможностью засады. Японцы не обращали никакого внимания на джунгли по обеим сторонам тропы и прошли мимо партизан, лежащих без движения в ожидании главного отряда. Разведчики остановились на опушке, откуда была видна деревушка в долине. Она казалась спокойной и сонной. Укрывшиеся за хижинами партизаны не подавали признаков жизни, поджидая врага.
        Вскоре появился и главный отряд. Японский полковник маршировал во главе колонны с обнаженным самурайским мечом в руке. Позади него плелся Амат, подгоняемый нацеленным в спину штыком сопровождающего солдата. Амат сделал было попытку удрать, и теперь его усиленно стерегли. Лицо его было мрачно, что доставило особое удовольствие Шримпу, вынужденно воздержавшемуся от желания тут же спустить курок.
        Тропа заполнилась солдатами из первой роты. Они шли тесными рядами и сгрудились на опушке позади разведчиков. В тот же миг ван Принс выстрелил. Следом раздался смертоносный залп многих винтовок.
        Джерри быстро бросил одну за другой три гранаты в приближающуюся вторую роту. В ответ японцы открыли беспорядочную стрельбу по невидимому противнику, скрывавшемуся в джунглях. Затем большая часть их обратилась в бегство. Лишь немногие прыгнули в кусты со штыками наперевес, стремясь найти укрывшегося противника.
        Шримп наслаждался битвой. Он стрелял в японцев так часто, как успевал, пока его винтовка не накалилась и не вышла из строя.
        В числе тех, кто первыми бросились наутек, были Амат и полковник. Ружейные залпы по какой-то случайности не ранили их, и они резво бежали друг за другом. Полковник что-то яростно выкрикивал по-японски, а когда Амат оглянулся, то по выражению лица полковника понял, что тот хочет его убить. Амат взвизгнул с испугу. Он был бы глубоко поражен, если бы узнал, что полковник посчитал его предателем, завлекшим японцев в гибельную ловушку.
        Розетти приметил их раньше, чем они добежали до его укрытия.
        — Ничего не выйдет, желтый дьявол! — взревел он. — Этот парень — моя добыча! Никто кроме меня его не прикончит!
        Маленький сержант меткой пулей остановил бег полковника, а затем прицелился в Амата. Грянул выстрел, туземец скакнул в кусты как заяц. Шримп изрыгнул страшное проклятие, увидев, что промахнулся. Он выстре-' лил по качающимся кустам, но юркий Амат не дожидался, пока пуля догонит его. На сей раз он избежал гибели.
        Разрозненные жалкие остатки японского отряда бежали обратно в лес, оставив на опушке и на тропе своих убитых и раненых.
        Ван Принс разделил людей — одним приказал собирать оружие и амуницию, другим поручил перенести своих и японских раненых в деревню. Большей части следовало действовать в качестве арьергарда.
        Немного спустя раненый японец выстрелил в голландца, пытавшегося ему помочь. Вскоре после этого раненых японцев не осталось ни одного.
        Бубнович и Розетти, выскочив из засады, стреляли по японцам, убегавшим в лес. Потом принялись собирать брошенное врагом оружие и боеприпасы. Внезапно Розетти остановился и огляделся вокруг.
        — Где кэп? — спросил он с тревогой.
        Действительно, Джерри Лукаса нигде не было видно.
        Оба сержанта помчались в заросли, где видели его в последний раз. Они нашли его, лежащего на спине без сознания. Рубашка на груди пропиталась кровью. Розетти опустился возле него на колени.
        — Он не дышит, его убили.
        — Он не должен умереть, — воскликнул Бубнович.
        — Золотые слова...
        Они осторожно подняли командира и понесли в деревню. Голландцы несли троих своих убитых и пятерых раненых.
        Тарзан увидел Бубновича и Розетти с Джерри на руках. Он поспешил навстречу. С тревогой взглянул на раненого.
        — Положение серьезное?
        — Боюсь, что да, сэр! — ответил Бубнович.
        Они пошли дальше.
        Между тем погибшие были уложены в ряд на опушке леса и покрыты циновками. Раненых разместили в тени деревьев. Среди партизан имелся доктор, но у него совсем не было медикаментов. Тем не менее все, что мог, он делал, и ему активно помогала Кэрри.
        Туземные женщины кипятили воду, в которой стерилизовали бинты.
        Бубнович и Розетти грустно сидели под деревом рядом с Джерри. Доктор и Кэрри наконец дошли до них. Увидев, кто очередной раненый, Кэрри побледнела как полотно, у нее перехватило дыхание. Оба сержанта внимательно наблюдали за девушкой. Ее реакция сказала им больше, чем могли бы любые слова, ибо слова произносятся иногда, чтобы ввести в заблуждение.
        С помощью сержантов, хотевших сделать все для человека, которого искренне любили, доктор снял рубашку с Джерри и тщательно осмотрел рану.
        — Ему очень плохо? — спросила Кэрри хриплым голосом.
        — Не думаю, — ответил доктор, — пуля прошла навылет и, кажется, не задела легкого. Вы не заметили, была ли у него кровавая рвота? — обратился он к сержантам.
        — Нет, — ответил Бубнович.
        — Он в беспамятстве главным образом от шока и от потери крови. Думаю, что он скоро поправится. Помогите мне перевернуть его, только очень осторожно.
        На спине Джерри виднелось маленькое круглое отверстие, немного правее левой лопатки. Оно слабо кровоточило.
        — Ваш капитан родился под счастливой звездой, — улыбнулся доктор. — Рану не нужно зондировать, и это очень хорошо.
        Он тщательно промыл рану и наложил повязку.
        — Это все, что я могу сделать, — заметил он. — Один из вас пусть останется при нем. Когда к парню вернется сознание, следите, чтобы он лежал спокойно.
        — Я останусь с ним, — решительно сказала Кэрри.
        — Вы, мужчины, можете помочь мне, если хотите, — обратился к сержантам доктор.
        — Конечно, мы пойдем с вами. Но если что понадобится, мисс, вы только крикните, — сказал Розетти.
        Кэрри присела возле раненого и начала обтирать его лицо тряпочкой, смоченной холодной водой. Она не знала, что еще можно сделать для облегчения его страданий, и эта беспомощность бесила ее. Та легкая неприязнь, которую еще утром чувствовала она к Джерри, улетучилась без следа. Взамен ее душу девушки переполняло горячее сострадание при виде его крови и ран.
        Вскоре Джерри, слегка всхлипнув, открыл глаза. Он зажмурился, и выражение недоверия появилось на его лице. Это он увидел склонившуюся над ним Кэрри. Он раскрыл глаза и долгим взглядом всматривался во встревоженное лицо девушки. Потом улыбнулся, его пальцы нащупали и легонько пожали ей руку.
        — Все будет в порядке, Джерри, вы только не волнуйтесь, — прошептала девушка.
        — А я уже в порядке.
        Он держал ее руку в своей лишь мгновение. Потом отпустил, как бы испугавшись чего-то. Она сама взяла его руку и погладила ее. Они улыбнулись друг другу. Все опять стало прекрасно для них в этом мире.
        Капитан ван Принс распорядился соорудить носилки для раненых. После этого подошел к Джерри.
        — Мне сообщили о вашей ране. Как вы себя чувствуете?
        — Прекрасно.
        — Это хорошо. Я решил уходить отсюда как можно скорее. Японцы почти наверняка вновь придут, скорее всего, сегодня к вечеру. А нам будет трудно держать успешную оборону. Нужно найти подходящее место, где мы будем защищены. Я знаю такое. Как только носилки будут готовы и убитые похоронены, мы тронемся в путь. Я собираюсь сжечь деревню. Это послужит уроком для туземцев, впредь им будет неповадно сотрудничать с врагом.
        — О нет! — воскликнула Кэрри, — Это будет несправедливо! Вы накажете невинных вместе с виноватыми. Возьмите, к примеру, Лару. Она дважды помогла нам. Вчера она сказала, что из всей деревни только двое — предатели. Это вождь и Амат. Вспомните, если бы не Лара, японцы застали бы нас врасплох.
        — Вы правы, Кэрри, — сказал ван Принс, — и подали мне хорошую идею.
        Он ушел. Десять минут спустя вождь деревни был выведен на опушку и расстрелян после прочтения приговора. Его судили по законам военного времени.
        Партизаны собрались вокруг могил павших товарищей. Доктор прочитал заупокойную молитву. Прозвучал прощальный залп. Могилы были засыпаны землей. Раненых уложили на носилки, и отряд был готов к походу.
        Джерри настаивал, что может идти сам и нечего его нести. Бубнович, Розетти и Кэрри пытались переубедить его. Тут подошел доктор.
        — Что здесь происходит? — спросил он строго.
        Когда ему рассказали, он повернулся к Джерри:
        — Вы останетесь на носилках, молодой человек!
        Обернувшись к Бубиовичу и Розетти, он добавил:
        — Если он попытается встать, привяжите его.
        Джерри усмехнулся.
        — Я буду послушным, док.
        После расстрела вождя туземцы перепугались, ибо думали, что это только начало, и дойдет черед до всех. Лара направилась к Кэрри, но по дороге повстречала ван Принса. Тот сам остановил ее:
        — Сообщите своим людям, — сказал он, — что благодаря той помощи, которую вы оказали нам, мы не сожжем деревню, как намеревались. Вождь наказан за то, что сотрудничал с оккупантами. Если мы вернемся и застанем Амата, его ждет то же самое. Остальным ничего не грозит, если не станут помогать японцам. Мы знаем, они вынуждают вас работать на них, иначе всех ждет суровая расправа. Это понятно, и вы заслуживаете снисхождения. Но упаси вас Бог помогать им больше, чем это абсолютно необходимо.
        Ван Принс вернулся к отряду и окинул собравшихся взглядом.
        — А где Тарзан? — спросил он.
        — И правда, — откликнулся Бубнович. — Куда он подевался?
        — Что за чертовщина! — воскликнул Розетти. — Он не возвращался в деревню после сражения, но среди раненых и убитых его не было. Его видели последний раз, когда несли капитана.
        — Не беспокойтесь о нем, — успокоил ван Принса Бубнович. — Он способен позаботиться о себе, да и об остальных в придачу.
        — Я оставлю здесь нескольких человек, чтобы сообщить ему наш маршрут, когда он появится.
        — Можете не делать даже этого. Он найдет нас сам. Пусть Лара укажет ему направление, чтобы он зря времени не тратил на поиски.
        — Хорошо, так и поступим, — согласился ван Принс. — Итак, отправляемся.
        Когда Тарзан увидел раненого Джерри Лукаса, ему показалось, что тот умирает. Боль и ярость вспыхнули в его душе. Тарзан очень полюбил молодого пилота. Гнев, душивший его, искал выхода. Тарзан вскочил на ближайшее дерево и по ветвям помчался догонять японцев. Он нагнал их. Сперва увидел трех японских офицеров, совещавшихся в стороне от своих солдат. Это были два лейтенанта и капитан — все, что осталось от офицерского состава двух рот. Сидя высоко над ними на суку, Тарзан натянул лук. Звон тетивы потонул в громкой болтовне обезьян и гортанных выкриках японских солдат.
        Внезапно капитан зашатался и упал бездыханным — стрела попала прямо в сердце. На мгновение японцы застыли, пораженные такой смертью командира, но затем поднялась суматоха, лес наполнился возбужденными криками и звуками беспорядочной стрельбы из винтовок и пулеметов.
        Тарзан наблюдал сверху за поднятой им паникой и выбирал подходящий момент для второго выстрела. На этот раз он свалил одного из лейтенантов. После выстрела он перебрался на другую позицию в нескольких сотнях футов от прежней, и хорошо сделал. После гибели второго офицера японцы принялись наугад палить по кустам и древесным кронам.
        Когда был сражен последний лейтенант, японцы побежали в направлении своей главной базы — все происшедшее основательно нагнало на них страху. Тарзан продолжал преследовать бегущих. Каждая его стрела вонзалась в цель. Воющие от боли раненые пытались не отставать от остальных, на ходу вытаскивая стрелы из своих спин и животов. Убитые оставались лежать на тропе, чтобы послужить пищей тиграм или диким собакам.
        Тарзан снял винтовку с плеча, вставил полную обойму в магазин и одна за другой выпустил все пули в бегущих врагов. Только после этою прекратил погоню — ею друг-американец был отомщен.
        Тарзан недолго шел по направлению к деревне. Он почувствовал, что не в аилах успокоиться, и свернул в густую чащу. Избранный им путь пролегал по ветвям могучих патриархов древесного мира, обросших седым мхом и увитых гирляндами лиан и лозами дикого винограда. Иногда Тарзан спускался пониже к земле, чуть ли не до воздушных корней пышно разросшихся диких орхидей, наполнявших дурманом своего аромата воздух джунглей. Кругом царило безмолвие. Это успокаивало Тарзана.
        Ветер неожиданно переменил направление. Он принес с собой запах человека. Вскоре Тарзан увидел тропу, а на ней примитивную ловушку: такие ставят туземные охотники, чтобы поймать мелкую дичь.
        Тарзан углубился в лес, чтобы побыть в одиночестве, подальше от людей. Он временами нуждался в таком отдыхе. Бродить по девственному лесу или наслаждаться спокойным обществом диких зверей — это доставляло ему желанное отвлечение от сложных людских проблем и чувств. Люди никогда не казались ему забавными, в отличие от братьев меньших.
        На этом участке леса водилось множество обезьян. Сначала они убегали при виде его, но когда он ласково заговорил с ними на их языке, осмелели и подошли ближе. Тарзан даже уговорил маленькую обезьянку усесться ему на руку. Она напомнила ему малышку Ману — хвастливую воинственную крошечную трусишку Ману, которая очень любила Тарзана. Африка! Какой далекой, страшно далекой казалась она отсюда, из суматранских джунглей.
        Он говорил с маленькой обезьянкой так же, как говорил когда-то с Ману, и вскоре малышка осмелела, запрыгнула ему на плечо, как, бывало, проделывала Ману, и ласково прижалась к нему — она чувствовала себя под защитой большого и сильного Тармангани.
        Но эти маленькие радости не заглушили любопытства, которое возбудил в Тарзане странный запах человека. Он двинулся по его следу. Вскоре след вывел его к небольшому озерцу, вдоль берега которого стояло множество шалашей. Они были сооружены из ветвей и листьев и помещались на грубых столбах, поднимавшихся из топкой почвы. В шалашах обитали низкорослые люди с черными волосами и бронзовой кожей. Это были настоящие дикари, которых цивилизация еще не коснулась. «Счастливый народа, — подумал Тарзан. Несколько человек ловили сетью рыбу. Мужчины были вооружены луками и стрелами.
        Маленькая обезьянка сказала, что это плохие гомангани.
        — Они едят обезьян, — объяснила она, и начала кричать и браниться, чувствуя себя под защитой своего нового друга. Тарзан улыбнулся. Она все больше напоминала ему его африканскую подружку.
        Обезьянка наделала так много шуму, что туземцы оторвались от своих занятий и поглядели вверх. Тарзан сделал дружелюбный жест, но туземцев это не успокоило, и они стали угрожать ему луками. Они кричали и жестикулировали, требуя, чтобы он убрался. Тарзан понимал и полностью одобрял их поведение. Если бы им всегда удавалось держать белого человека на расстоянии, они могли бы всю жизнь наслаждаться безмятежностью своего идиллического существования.
        Понаблюдав за дикарями несколько минут, Тарзан повернул снова в лес. Он еще побродил там немного, радуясь передышке от мрачных будней войны. Кета, так звали маленькую обезьянку, то сидела у него на плече, то прыгала по ветвям рядом с ним. Она, казалось, крепко привязалась к сильному тармангани и не собиралась с ним расставаться. 

        Глава 23
        САРИНА

        Сержант Тони Розетти примостился на платформе для часовых, сооруженной на ветвях дерева неподалеку от покинутого бандитами лагеря, где партизаны решили остановиться, чтобы дать отдых раненым. Его дежурство уже закончилось, и он ожидал смену, когда увидел, что кто-то приближается к нему по тропе. Он разглядел в смутном свете ранних сумерек стройную фигурку, но даже несмотря на брюки, винтовку и пистолет за поясом, Розетти понял, что это не мужчина.
        Когда женщина заметила сержанта, она остановилась.
        — Стой! — скомандовал Розетти, вскинув винтовку.
        — Я уже стою, — миролюбиво ответила женщина на чистом английском языке.
        — Кто вы и куда собираетесь идти с этим арсеналом?
        — А вы, должно; быть, тот самый умный маленький сержант, о котором рассказывала Кэрри ван дер Меер? Тот, который ненавидит женщин и смешно говорит по-английски?
        — Я не говорю по-английски, я говорю по-американски. И что в этом смешного? А вы кто такая?
        — Я — Сарина и ищу Кэрри ван дер Меер.
        — Подойдите поближе, — скомандовал Розетти. Затем он слез с платформы на тропу и встал, держа палец на спусковом крючке винтовки и направив дуло на женщину.
        Сарина подошла поближе и остановилась в нескольких футах от него. 
        — Я хотела бы, чтобы вы целились этой штукой куда-нибудь в сторону.
          — Не выйдет, сестренка. Вы принадлежите к той шайке бандитов, о которой мы наслышаны. Откуда мне знать, что остальные не прячутся в кустах поблизости? Если они здесь, то вы, возможно, собираетесь пристрелить меня.
        — Я одна, — возразила спокойно женщина.
        — Может быть, и одна, а может быть, и нет. Бросьте-ка оружие и поднимите руки вверх. Я вас обыщу.
        Сарина заколебалась.
        Розетти продолжал:
        — Спокойно, я не укушу вас. Только посмотрю, не запрятано ли чего у вас за пазухой, а потом отведу в лагерь, как только придет моя смена.
        Сарина бросила оружие на землю перед собой и подняла руки.
        Шримп ногой отшвырнул ее винтовку подальше, подошел к ней и осмотрел. Затем сказал:
        — О’кей! Теперь можете опустить руки.
        Сарина присела возле тропы.
        — Вы хороший солдат и умница вдобавок, — она улыбнулась. — Мне нравятся такие.
        Розетти усмехнулся.
        — Вы тоже не промах. Да еще и ничего себе, — очевидно, женоненавистник был в состоянии заметить красоту Сарины. — Как же вы шли одна по лесу?
        — Я ушла от тех людей, которых ты правильно назвал бандитами. Я хочу быть вместе с Кэрри. Она нуждается в помощи женщины. Ведь Кэрри здесь, с вами, не так ли?
        — Да, она в лагере, но ей не нужны дамы для услуг. У нее есть четверо мужчин, которые делают для нее все необходимое.
        — Я знаю. Она мне рассказывала. И тем не менее, я думаю, она будет рада видеть рядом женщину.
        После недолгого молчания Сарина спросила:
        — Как ты думаешь, мне разрешат остаться?
        — Если Кэрри захочет, то, конечно, разрешат. И мы будем рады вам.
        Их разговор был прерван появлением сменщика. Это был один из голландских партизан. Увидев Сарину, он очень удивился и спросил что-то по-голландски.
        Розетти не понял.
        — Что он говорит? — спросил он Сарину.
        — Он спрашивает про меня, что за женщина и откуда взялась, — разъяснила Сарина.
        — А ты по-голландски понимаешь? — удивился Шримп. 
        — Да, конечно.
        — Тогда скажи ему, чтобы захватил твое оружие, когда пойдет в лагерь. Мне будет несподручно и его тащить, и тебя охранять.
        Сарина улыбнулась и перевела. Голландец кивнул головой в знак согласия.
        — Ну, пойдем, — сказал сержант Сарине.
        Он повел ее в лагерь, и сразу же направился туда, где на носилках под густым раскидистым деревом лежал
        Джерри. Кэрри неотлучно находилась рядом с ним. Подойдя, Шримп отрапортовал:
        — Сержант Розетти докладывает, что задержана пленница, сэр.
        Кэрри узнала Сарину и вскочила на ноги.
        — Сарина! — воскликнула она. — Что вы здесь делаете?
        — Я пришла, чтобы быть подле вас, мисс. Попросите их, пусть позволят мне остаться, — Сарина говорила по-голландски, Кэрри перевела ее слова Джерри.
        — Ну, что касается меня, то пусть остается, если вы, Кэрри, этого хотите, — ответил Джерри. — Но решать должен ван Принс. Он командир. Сержант, отведите вашу пленницу к командиру и доложите ему обо всем.
        Не признававший никакого авторитета, кроме капитана Лукаса, Шримп недовольно крякнул, но ослушаться не посмел.
        — Идем, сестренка, — позвал он Сарину, мотнув куда-то в сторону дулом винтовки.
        — Хорошо, братец, — насмешливо ответила она. — Только не держи свой штык так близко от моей спины. Не ровен час, случится что-нибудь. Я знаю, ты хороший солдат, но зачем же так усердствовать?
        Кэрри взглянула на Сарину с изумлением. В первый раз та говорила при ней по-английски.
        — О кей, дорогая, — согласился Розетти, — но не вздумай даже пытаться бежать.
        — Пойду с вами, — решительно заявила Кэрри. — Если я поручусь за Сарину, то ван Принс разрешит ей остаться с нами.
        Капитан ван Принс внимательно выслушал все, что сообщили ему обе женщины. Потом спросил Сарину:
        — Почему вы присоединились к бандитам и оставались в шайке так долго?
        — Выбор был невелик. Либо они либо японцы. С самого начала я хотела бросить шайку и найти партизан. Но вот только теперь представилась возможность.
        — Раз мисс ван дер Меер за вас ручается и капитан Лукас не возражает, можете оставаться, — разрешил ван Принс.
        — Ну, и все в порядке, — резюмировала Кэрри.
        Розетти больше не нужно было охранять пленницу, но он отправился вместе с Кэрри и Сариной туда, где лежал Джерри; и оставался вместе с женщинами даже после того, как Джерри заверил его в своем хорошем самочувствии.
        Неподалеку Бубнович чистил и смазывал слою винтовку. Он ждал, что Шримп подойдет к нему и расскажет, что за женщину он привел из леса. Но тот сидел сиднем рядом с Джерри. Бубновичу ничего не оставалось, как самому присоединиться к компании у постели капитана. Что он и сделал. Сарина как раз рассказывала о своем знакомстве с сержантом Розетти. Делала она это с таким милым юмором, что все покатывались со смеху, и первый — Шримп, сияющими глазами поедавший рассказчицу.
        — Где вы так хорошо научились английскому языку? — спросила Кэрри.
        — В католической миссии в Джальбертсе. Мой отец всегда брал нас с матерью во все морские путешествия. И я почти всю ж(|знь, исключая два года миссионерской школы, провела на борту его шхуны. Когда с отцом случилась неприятность, мне исполнилось двадцать девять. Вот тогда и пришлось расстаться с морем.
        Мать моя умерла, когда я была еще девочкой. Отец не расставался со мной. Он. наверное, был дурным человеком, но нас с матерью любил. Мы плавали по южным морям, но примерно раз в два года возвращались в Джаль-бертс. Все остальное время торговали на островах с пиратами и убийцами.
        Отец хотел, чтобы я получила образование, и когда мне исполнилось двенадцать, оставил меня в школе католической миссии. От отца я научилась голландскому. Я думаю, он был неплохо образован — у него на шхуне была хорошо подобранная библиотека. Я частенько видела его с книгой. Но что он был за человек, откуда родом — я так и не знаю, о своем прошлом он не распространялся. Все звали его Большим Джоном. Он научил меня навигации. С четырнадцати лет я уже была его первым помощником. Это, конечно, неподходящая работа для девушки, тем более, команда подбиралась из таких головорезов, что пробы ставить было некуда. С отцом никто приличный плавать не хотел.
        Я немного знаю японский и китайский — у нас были матросами японцы и китайцы. Да и вообще экипаж состоял из всех национальностей, какие есть на свете.
        Когда отец бывал пьян, я стояла на мостике, фактически последние годы командовала шхуной я. Это было нелегкое времечко. Негодяев нужно было держать в страхе. И без пары пистолетов я на палубе не появлялась.
        Розетти не спускал глаз с Сарины. Казалось, она загипнотизировала его. Бубнович с изумлением наблюдал за ним. С одним он был согласен — на Сарину приятно было смотреть, такая она была ладная, ловкая и яркая.
        — Где теперь ваш отец? — спросил Джерри.
        — Вероятно, в аду. Он убил своего матроса, и его повесили. Вот когда это случилось, мистер и миссис ван дер Меер приняли во мне участие и взяли к себе в дом.
        Беседа была прервана приходом доктора. Все стали расходиться по своим шалашам, к большому огорчению Розетти. Бубнович с насмешливой улыбкой отпустил парочку острот по поводу несчастного вида бедняги Шримпа, но в глубине души был озадачен таким поведением маленького сержанта. 

         Глава 24
        КТО ТАКАЯ МЕЙБЛ?

        На следующее утро все покинули лагерь и тронулись в путь. Раненых несли на носилках. Там, где позволяла тропа, Кэрри шла рядом с носилками Джерри. Сарина следовала за нею, а от нее не отставал сержант Розетти. Бубнович и несколько голландцев составляли арьергард. Поскольку голландцы не говорили по-английски, а Бубнович не знал голландского, то ему ничего не оставалось делать, как размышлять на ходу о том, о сем, и в частности, об удивительных переменах, произошедших со Шрим-пом. Этот убежденный женоненавистник прямо-таки прилип к юбке! Да и кто покорил его бронированное сердце? Темнокожая убийца, да еще по возрасту чуть ли не в матери ему годящаяся. Бубнович очень полюбил маленького сержанта и желал ему добра, а Сарина не внушала доверия. Бубнович подозревал, что Шримп до сих пор мало что знал о женщинах, а полинезийская тридцатилетняя красотка была, по мнению бруклинца, не совсем подходящим объектом для изучения. Следовало бы как-то внушить Шримпу, чтобы держался на дистанции. Бубнович вспомнил подходящие к случаю строки из Киплинга: «Она всадила в меня нож из-за высказанного мной сожаления, что
она не белая, научив меня этим лучше понимать женщин». Он вздохнул с грустью. «Запад есть запад, восток есть восток, и с мест они не сойдут...», — подумал он опять же цитатой из Киплинга. Да, прав был Шримп, когда говорил, что от женщин ничего, кроме неприятностей, не дождешься.
        Он отвлекся от своих мыслей, услышав голос Джерри. Капитан разговаривал с Кэрри.
        — Я начинаю беспокоиться о Тарзане. Он отсутствует уже два дня, а как раз вскоре после его исчезновения в лесу была слышна стрельба. Именно там, куда убегали японцы.
        — Но что он мог там делать в одиночку? — спросила девушка.
        — Он не похож на других, бесполезно гадать, что движет его поступками. Временами он действует, как дикий зверь. Вам ведь известно его отношение к убийству. Тем не менее истребление японцев он считает своим долгом.
        — Вы думаете, Джерри, он решил уничтожить японцев побольше и направился вслед за ними?
        — Да, похоже на то. И в этом случае нет гарантии, что его самого не подстрелили.
        — Ой, даже подумать об этом страшно. Не говорите такого!
        — Согласен, это было бы ужасно, но в бою все возможно. И если он не появится в ближайшее время, мы должны действовать самостоятельно. А до чего мы беспомощны без его опеки, я только сейчас стал понимать. Вот некому стало добывать мясо, и все сидим на скудном рационе.
        — Ну, помимо охоты, Тарзан так много для нас сделал, — укоризненно сказала Кэрри, — мне до сих пор снятся тигр-людоед и страшная обезьяна, от которых он меня спас.
        Оба замолчали. Джерри лежал с закрытыми глазами. Кэрри обратила внимание, что его лицо пылает нездоровым румянцем. Раненый забылся тяжелым сном и трудно дышал. Кэрри приложила ладонь к его лбу, руку обжег сухой жар. Приотстав немного, она шепнула Сарине, чтобы по цепи позвали доктора. Затем вернулась и пошла рядом с носилками.
        Джерри беспокойно зашевелился и что-то бессвязно забормотал. Кэрри придерживала его, чтобы он не вывалился из носилок.
        Когда доктор подошел к ним и склонился над раненым, Кэрри даже не пришлось ничего объяснять — картина была яснее ясной.
        Единственным медицинским инструментом у доктора Рейда был термометр. Он им и воспользовался. Красный столбик ртути поднялся к самому верху шкалы. Доктор покачал головой.
        — Плохо? — спросила встревоженная Кэрри.
        — Скажем так, не очень хорошо! Не понимаю — так быстро шло заживление, и вот на тебе! Можно было ждать лихорадки в первую ночь после ранения, но сейчас... Я думал, опасность уже миновала.
        — Он будет.., — еле справляясь с подступившими слезами, спросила Кэрри. — Он будет жить?
        Доктор посмотрел на нее с улыбкой.
        — Не беспокойтесь пока. Миллионы людей выздоравливают и от более опасных ран. Даже имея более высокую температуру.
        — Но сейчас вы можете ему чем-нибудь помочь?
        Доктор Рейд пожал плечами.
        — К сожалению, милочка, у меня нет никаких медикаментов. Но, возможно, это и к лучшему. Ваш друг молод, физически крепок, а природа — самый лучший врач, как известно.
        — Но вы будете присматривать за ним, никуда не уйдете?
        — Конечно. Да вы успокойтесь, ради Бога, не переживайте так. Как говорится, до свадьбы заживет.
        Джерри что-то забормотал, заметался, попытался сесть. Кэрри и доктор осторожно уложили его обратно. Джерри открыл глаза, увидел склонившуюся над ним Кэрри и улыбнулся, прежде чем снова впасть в беспамятство.
        К носилкам подошел Тони Розетти. Он сразу понял, что здесь понадобится его помощь. На его лице отразилось беспокойство, когда Джерри в бреду закричал:
        — Лукас вызывает Мельроза! Лукас вызывает Мельроза! Мельроз отвечает Лукасу, — он говорил как бы перебарывая себя. — На западном фронте все спокойно, капитан, — и, вздохнув с облегчением, замолчал.
        Кэрри тронула Шримпа за плечо:
        — Вы славный парень, сержант! А кто такой Мельроз? Он все время с ним разговаривает...
        — Наш хвостовой стрелок. Его убили перед тем, как попали снарядом в «Прекрасную леди». Святая Мария, Мельроз давно мертв, а кэп разговаривает с ним...
        Джерри опять начал беспокойно метаться на носилках. Требовались усилия всех троих, чтобы удержать его в лежачем положении.
        — Вероятно, придется привязать его, — сказал доктор.
        Розетти с сомнением покачал головой.
        — Позовите сюда Бубновича, док. Мы о нем позаботимся. Не думаю, что кэп будет доволен, когда придет в себя и узнает, что его, беспомощного, привязали.
        По колонне был передан приказ вызвать Бубновича. Когда он появился, Джерри, приподнявшись, чуть не вывалился из носилок. Помогая держать раненого, Джо Бубнович ругался сквозь зубы:
        — Проклятые японцы! Желтопузые ублюдки! — он повернулся к Розетти. — Почему, черт подери, ты не послал за мной раньше? Почему никто не сказал мне, что капитан в таком состоянии?
        — Ему только недавно стало хуже, — робко вмешалась Кэрри.
        — Он очень плох, доктор? — спросил Бубнович.
        — У него жар. Но лихорадка не так уж велику, чтобы думать о худшем.
        Отряд подходил к долине, где предполагалось разбить временный лагерь. Тропа стала шире, рядом с носилками могла идти и Сарина.
        Неожиданно Джерри;заворочался и громко закричал:
        — Черт, возьми! Не могу удержать штурвал, машину заводит в штопор. Прыгайте! Все прыгайте, быстро, — он заметался и попытался выпрыгнуть из носилок. Всем пришлось удерживать его.
        Кэрри погладила его по лбу и ощутила капли испарины. Видимо, начинался кризис. Девушка ласково приговаривала:
        — Все в порядке, успокойтесь, Джерри, все идет хорошо. Постарайтесь заснуть.
        Раненый схватил ее руку.
        — Мейбл! — прошептал он и вздрогнул.
        Розетти и Бубнович отвели глаза от обескураженной Кэрри.
        Доктор Рейд заметил, что Джерри задышал ровнее, на лице раненого крупными каплями выступил пот, волосы стали влажными. Больной наконец заснул ровным целительным сном.
        Джерри крепко спал остаток дня и всю последующую ночь. Кэрри, Сарина, Бубнович и Розетти по очереди дежурили у его постели.
        Когда, сменяя Сарину, у изголовья уселась Кэрри, она стала вглядываться в осунувшееся, но безмятежное лицо Джерри. Ей не давали покоя мысли о Мейбл. Вот, оказывается, как звали девушку из Оклахома-сити, которая обманула и не дождалась Джерри. Значит, он все еще любит ее, раз произносит это имя в бреду. Кэрри старалась себя успокоить тем, что Мейбл бросила Джерри и давно уже замужем за другим. Только эти мысли не приносили ей облегчения. Сердце сдавила тоска. «А что если так зовут другую женщину?» — подумалось ей. Кэрри твердо решила спросить самого Джерри, кто такая Мейбл и почему он звал ее в беспамятстве. Кэрри была прямодушной девушкой и не любила неясных ситуаций.
        Когда Джерри проснулся, он несколько секунд лежал неподвижно, устремив взгляд на свод из зеленых листьев, сквозь которые пробивались первые солнечные лучи, и ощущая покой в душе. Он попытался собраться с мыслями, чтобы восстановить картину прошедших дней. Но последнее, что запечатлелось в памяти, было неудобство от раскачивающихся при ходьбе носилок. Каждый толчок отдавался ноющей болью в ране. Теперь носилки стояли на земле, и лежать было очень приятно. Совсем близко раздавался плеск воды — где-то пробегал ручей или небольшая речка, которая весело спешила на свидание с морем. Джерри повернул голову — так и есть, носилки стоят на берегу, а у реки умываются, отфыркиваясь, его друзья Бубнович и Розетти. Он радостно улыбнулся, подумав, что ему очень повезло с товарищами. Иметь таких преданных друзей в тяжелые военные времена — это дорого стоит. На минутку пришла печаль и омрачила веселое солнечное утро — Джерри вспомнил о тех, кого он больше никогда не увидит. Но усилием воли он прогнал воспоминания — измученному лихорадкой, ему не хотелось думать о печальном. Да и мужчине не пристало убиваться над
неизбежным. На войне погибают, и ничего тут не попишешь.
        Отвернувшись от речки, он увидел Кэрри. Она, оказывается, сидела совсем рядом, укрыв лицо в ладонях. Но как только он пошевелился, отвела руки от лица, и глаза ее засветились глубокой нежностью.
        — Кэрри, — сказал он тихо и потянулся взять ее за руку. Но она сама сжала теплой ладонью его запястье, а свободную руку приложила ко лбу.
        — О, Джерри, Джерри, ваша лихорадка прошла! Как вы себя чувствуете?
        — Так, будто могу в одиночку съесть целого быка, со шкурой, рогами и копытами.
        Кэрри слушала его и с трудом удерживала слезы. Избавление от страха за его жизнь, терзавшего ее все время, пока Джерри била лихорадка, ослабило контроль над эмоциями. Броня, сковавшая ее сердце и служившая щитом все два года, подалась.
        Кэрри рывком вскочила на ноги и бросилась бежать. Добежав до первого дерева, обхватила ствол руками и, прижав лицо к шероховатой коре, бурно разрыдалась. Она не могла припомнить, была ли еще когда-нибудь в жизни так счастлива.
        Джерри удивленно смотрел вслед убежавшей девушке. Он ломал голову, что же с ней произошло.
        Доктор Рейд, делая утренний обход своих пациентов, подошел к его носилкам.
        — Ну-с, молодой человек, как у нас дела нынешним утром? Как самочувствие?
        — Прекрасное, док! — ответил Джерри. — Не думаю, что меня снова придется тащить на носилках.
        — Может быть, вы вскочите и пуститесь вприпрыжку? — усмехнувшись, проворчал Рейд. — Но ваше мнение тут не закон. Командую пока я. Так что лежите спокойно.
        К носилкам подошли ван Принс и Тэк ван дер Бос.
        — Как вы думаете, доктор, — спросил ван Принс, — в состоянии больной вынести дневной переход?
        Джерри ответил за доктора:
        — Конечно!
        Доктор кивнул в подтверждение.
        — Хорошо. Я намерен выступить как можно скорее. Эта местность чересчур открытая.
        — Как вы нас напугали вчера, Джерри, — с улыбкой обратился к нему ван дер Бос.
        — Меня лечил замечательный доктор, — ответил Джерри.
        — Ну, моей заслуги тут нет, — возразил Рейд. — У меня ведь никакой, даже самой паршивой пилюли не нашлось. Благодарите свой организм.
        Кэрри вышла из-за дерева и присоединилась к остальным. Джерри заметил, что ее глаза покраснели. Она плакала. Джерри понял, почему она так неожиданно убежала — не хотела, чтобы он видел ее слезы.
        — Только что проснулась, лентяйка? — спросил ее шутливо ван дер Бос.
        — Я искала быка, — усмехнулась в ответ Кэрри.
        — Быка? Зачем?
        — Джерри захотелось одного на завтрак.
        — Ничего, обойдется. Хватит с него рисовой каши, — сказал, смеясь, ван Принс.
        — Когда я выберусь отсюда, с этого милого островка, и вернусь домой в Оклахома-сити, пусть кто-нибудь попробует предложить мне отведать рисовой каши! Увидит, что тогда произойдет, — заявил Джерри.
        Все разошлись по своим делам. Нужно было готовиться к походу. Кэрри осталась рядом с носилками наедине с Джерри.
        — Я вчера, кажется, был не в порядке, — смущенно начал он, — Не помню почти ничего...
        — Да, вели вы себя скверно. Жар, бред, все такое прочее. Вдобавок все время пытались выпрыгнуть из носилок, будто это горящий самолет. Мы еле удерживали вас вчетвером. Доктор даже хотел привязать вас к носилкам, но милый маленький сержант воспротивился. Он и слышать не хотел об этом — дескать, кэпу не понравится.
        — Шримп хороший парень.
        — Ваши мальчики очень любят вас.
        — Мне жаль, что я устроил такой переполох, — сказал Джерри, меняя тему разговора.
        — Ничего вы не устроили. Мы просто очень перепугались, особенно, когда вы начали бредить, — Кэрри немного помолчала, собираясь с духом, и наконец решилась.
        — Кто такая Мейбл? Вы ее звали в бреду.
        — Мейбл... Что вы знаете о Мейбл?
        — Ничего. Вы ее звали.
        Джерри рассмеялся.
        — Так отец называл мать. Это не ее имя. Он стал так звать ее еще до того, как они поженились. Была такая книжка — сборник писем «К дорогой Мейбл». Она была очень популярна в годы его молодости, в первую мировую войну. А нам, детям, казалось очень забавным это имя — мы тогда стали так называть маму.
        — А все очень удивились, — не скрывая радости в голосе, сказала Кэрри, — когда вы хватали меня за руку и кричали: «Мейбл! Мейбл!».
        — Представляю, как Шримп, Бубнович и Сарина беспокоились по этому поводу, — иронически сказал Джерри, — вы же, конечно, никак не реагировали? Да? — он глядел на девушку смеющимися глазами.
        — Это совсем не смешно, вы ведете себя невыносимо, — надула губки Кэрри. 

        Глава 25
        ВОЗМОЖНА ЛИ ВЕЧНАЯ МОЛОДОСТЬ?

        Перед спуском в долину, по которой в известняковом ложе журчал маленький чистый ручеек, было множество удобных для обороны пещер. Ван Принс решил устроить здесь свой лагерь и дожидаться прихода союзнических войск под командованием генерала Мак-Артура. Они двигались как раз в этом направлении. С каждой неделей союзники подходили все ближе и ближе. Когда они займут значительную территорию и как следует укрепятся, партизаны спустятся с гор и нанесут удар в тыл врага, причиняя урон его коммуникациям. А в ожидании этих дней можно производить рейды по передовым японским постам.
        Американцы же намеревались, как только Джерри совсем окрепнет, перейти горы и но восточному побережью достичь пункта, откуда ведет дорога на запад. Они все еще не теряли надежды на лодке доплыть до Австралии. Тэк ван дер Бос хотел идти с ними. Его знание Суматры и здешних гор могло очень пригодиться.
        Ван Принс не скрывал своего скептицизма по поводу задуманного американцами похода и считал его безумной авантюрой. Он пытался хотя бы Кэрри убедить не рисковать и остаться в партизанском отряде.
        — Мы спрячем вас в горах, — говорил он ей, — вы будете в полной безопасности.
        Джерри совсем не разделял уверенности ван Принса в безопасности укрытия в горах. Он знал, что если японцы решат ликвидировать партизанские базы, используя артиллерию и самолеты, то им это вне всякого сомнения удастся. И тогда Кэрри угрожала смертельная опасность. Все же он не стал уговаривать девушку идти с ними, так как в успехе их плана тоже не был вполне уверен. Особенно после исчезновения Тарзана.
        Тэк ван дер Бос поддерживал ван Принса.
        — Я тоже думаю, что вы здесь будете в большой безопасности, — говорил он Кэрри. — Кроме того, четверо мужчин имеют больше шансов ускользнуть от врага, если... если...
        — Если им не будут мешать две женщины — вы это хотите сказать?
        — Я не знал, как выразиться, Кэрри! Но это именно то, что я думаю.
        — Сарина и я не будем для вас обузой. А две лишние винтовки всегда пригодятся. Мы доказали, что в пути и в бою держимся наравне с вами, мужчинами. Не забывайте также, что Сарина хорошо знает побережье, и ей легче, чем вам, будет найти бот или шхуну. Она также знает, кто из туземцев настроен дружественно, а кто нет. И примите во внимание, что Сарина плавала в этих морях всю жизнь, она опытный моряк, в отличие от всех нас, и сможет помочь во многом. Что же касается опасности, то японцы могут захватить нас и тогда, когда мы пойдем с вами, и если мы останемся в отряде. Шансы примерно равны. Мы хотим идти с вами, но если Джерри возражает, то будет, как он решит.
        Бубнович и Розетти с интересом. прислушивались к разговору. Джерри обратился к ним:
        — Ребята, что вы думаете по этому поводу? — он вопросительно взглянул на Розетти, которого считал непримиримым женоненавистником.
        — Я отвечу так: идем все вместе или остаемся все вместе. Нам ни к чему разделяться.
        — Кэрри и Сарина знают, с какими трудностями могут столкнуться, — вступил в разговор Бубнович. — Позволим им самим решить этот вопрос. Никто из нас не в праве диктовать им.
        — Браво, сержант! — воскликнула Кэрри. — Сарина и я уже решили бесповоротно.
        Капитан ван Принс пожал плечами.
        — Мне кажется, вы все сошли с ума. Но я восхищен вашей храбростью. Остается пожелать вам успеха.
        Удивленное и радостное восклицание Розетти прервало разговор. Все повернули головы туда, куда он указывал. Из лесу вышла и приближалась к ним знакомая бронзовая фигура. Это был, конечно, Тарзан. На одном плече у него сидела маленькая обезьянка, а через другое была перекинута оленья туша.
        Тарзан сбросил добычу у входа в лагерь и направился к группе людей, окружавших носилки. Кета обхватила Тарзана ручонками за шею, выкрикивая ругательства, принятые в джунглях. Она боялась странных тармангани и не хотела, чтобы ее друг шел к ним.
        — Это свои, Кета,- — попытался успокоить ее Тарзан, говоря с ней на языке, понятном зверям в джунглях. — Не бойся, они не причинят тебе вреда.
        — Кета не боится, — заносчиво заверещала обезьянка. — Кета покусает тармангани!
        Тарзана приветствовали с восторгом. Он тотчас же подошел к Джерри.
        — Как я рад, что вас не убили, — сказал он пилоту.
        — Только продырявили, — улыбнулся в ответ Джерри.
        — Последний раз, когда я вас видел, вы походили на стопроцентного мертвеца!
        — А мы тревожились за вас. У вас были какие-то неприятности?
        — Да, — ответил Тарзан. — Но не у меня, а у японцев. Что бы они ни сделали вам в будущем, вы уже заранее отомщены с лихвой.
        Джерри усмехнулся.
        — Хотелось бы мне посмотреть на это собственными глазами. Должно быть, внушительное было зрелище.
        — Да уж, не из приятных.
        — Вы, должно быть, их долго преследовали? — спросил ван Принс.
        — Нет, не очень. После того, как с японцами в основном было покончено, я отправился путешествовать далеко в глубь джунглей. Меня всегда интересует местность, с которой я не знаком. Однако увидел и узнал я немного. Лишь вчера поздно вечером обнаружил батарею вражеских тяжелых орудий. Если у вас есть карта, я могу обозначить на ней ее местонахождение. В первый день я набрел на хорошо укрытую туземную деревню. Это ряд свайных построек на топком берегу озера. Их окружает непроходимый первобытный лес. Он мне сперва показался необитаемым. Туземцы ловили рыбу в озере сетями. Они угрожали мне луками и стрелами, хотя я всем видом выказывал миролюбие.
        — Мне кажется, я кое-что слышал об этой деревне, — заметил ван Принс. — Ее видели летчики. Насколько известно, никто не смог проникнуть туда и остаться в живых. Считается, что ее населяют остатки вымирающего племени беттаков-людоедов. Это настоящие дикари, их никак не коснулась цивилизация. Но бытует мнение, что беттаки, хотя и практикуют каннибальство, все-таки, если можно так выразиться, доброжелательные людоеды. Они поедают своих стариков, считая, что таким образом даруют им бессмертие, — ведь те продолжают жить в людях, которые их съели. А пожиратели наследуют силу и мудрость своих жертв. По этой же причине беттаки съедают своих врагов. Они слегка обжаривают их и приправляют диким лимоном.
        — О жителях этой деревушки также говорят, что они открыли секрет вечной молодости, — вмешался в разговор Тэк ван дер Бос.
        — Это, конечно, сплошная ерунда, — отмахнулся доктор Рейд.
        — Возможно, не такая уж ерунда, — возразил Тарзан.
        Рейд бросил на него удивленный взгляд.
        — Не хотите же вы сказать, что верите в подобную чепуху? :
        Тарзан улыбнулся и кивнул головой.
        — Я верю только в то, что видел собственными глазами, или сам испытал на себе. А мне довелось убедиться,
        что вечная молодость может быть достигнута. Я повидал странные вещи в глубине черной Африки, — и замолчал, явно не намереваясь продолжать свой рассказ. Его глаза блуждали по лицам окружающих людей и остановились на Сарине. «Что делает здесь эта женщина? Ведь она из банды Хуфта», — подумалось ему.
        Кэрри и Розетти, заметив его вопросительный взгляд, наперебой начали давать объяснения. Особенно кинулся защищать Сарину Шримп, что немало удивило Тарзана.
        Выслушав все аргументы в ее защиту, Тарзан был удовлетворен.
        — Если сержант Розетти считает возможным присутствие среди нас этой женщины, то значит, она остается с нами и не подлежит никакой критике.
        Розетти смущенно покраснел. К его счастью доктор Рейд перевел разговор на другую тему. Откашлявшись, он спросил Тарзана:
        — Вы очень заинтриговали меня. Не можете ли вы поподробнее рассказать о секрете вечной молодости?
        — Когда я был юношей, — начал Тарзан, — я спас одного негра прямо из пасти льва. Он был мне очень благодарен и хотел сделать для меня что-нибудь в знак признательности. Он и предложил мне секрет вечной молодости. Я в ответ рассмеялся и сказал, что не верю в такие сказки. И тогда он спросил меня, сколько ему, по моему мнению, лет. Я ответил, что, вероятно, около тридцати. Он удовлетворенно кивнул головой и произнес всего два слова: «Я знахарь». Я вновь недоверчиво рассмеялся, так как знал, что в Африке знахарями становятся только к старости. Тогда он повел меня за собой в деревню, подвел к вождю и попросил объяснить мне, давно ли вождь знает его. «Всю жизнь», — ответил вождь, дряхлый старец. На мой недоуменный вопрос вождь ответил, что никому не известен возраст знахаря, но тот должен быть очень стар, ибо знал его деда, Типпу Тиба. А Типпа Тиб родился, как нам удалось выяснить, сопоставляя события, в 1830 или в 1840 году — значит, в девятнадцатом столетии.
        Мне тогда еще было мало лет и, подобно другим юношам, меня тянуло к необычному. Поэтому я позволил знахарю делать со мною все, что он хотел. Но прежде, чем он закончил процедуры, я понял, почему он не одаривает вечной молодостью всех и каждого. Потребовался целый месяц для составления отвратительного на вкус снадобья, а также соблюдения различных ритуалов, и переливания, причем неоднократного, крови в мои жилы. Задолго до того, как он закончил свое действо, я начал жалеть о данном мной согласии на эксперимент. Некоторые требования знахаря были омерзительны.
        Тарзан замолчал, и никакие расспросы не заставили его рассказать, что это были за требования.
        — Сожалея о данном согласии на упражнения невежественного знахаря, вы были совершенно правы, — высказался доктор Рейд. — Бог знает, что могло бы с вами приключиться — инфекция, занесенная в кровь, могла привести вас к мучительной смерти. Вы еще легко отделались. А стареть вы будете, как и все, в свой час.
        — Как вы считаете, доктор, сколько мне лет? — спросил с улыбкой Тарзан.
        — Около тридцати, должно быть, — ответил доктор.
        — То, о чем я рассказал, случилось со мной больше тридцати лет тому назад.
        Доктор Рейд с сомнением покачал головой:
        — Это весьма странно, — проговорил он. Было видно, что он не поверил ни одному слову Тарзана.
        Джерри Лукас вмешался:
        — Я не задумывался о вашем возрасте, — сказал он Тарзану, — но теперь вспомнил, что читал о вас, будучи совсем мальчиком.
        — Я уступаю, — сдался доктор. — Но это только один случай. Вы же говорили о двух. Каков же второй? Когда и где еще была достигнута вечная молодость? И кем? Вы меня еще больше заинтриговали.
        — Племя белых фанатиков, живущее в отдаленных дебрях Африки, прибегает к адским средствам для достижения вечной молодости. Для получения одного из главных ингредиентов они похищают и убивают юных девушек. Из некоторых желез своих жертв они приготавливают настой. Однажды, пытаясь разыскать двух похищенных девиц, я обнаружил поселение белых колдунов. Короче говоря, я и мои товарищи, вызволив пленниц, захватили в качестве трофея запас приготовленного ими снадобья. Те, кто попробовал его, включая маленькую обезьянку, до сих пор не проявляют признаков старения. А времени с тех пор прошло немало.
        — Поразительно! — воскликнул доктор. — И вы надеетесь на то, что будете жить вечно?
        — Я не знаю, что случится со мной в будущем.
        — Возможно, — предположил Бубнович, — что когда придет ваш смертный час, вы просто рассыплетесь на куски... 
        — А хотелось бы вам жить вечно? — спросил ван дер Бос.
        — Конечно. Но шансы на вечную жизнь в любом случае ничтожны. Ведь в один прекрасный день я могу получить нулю. Или, скажем, меня разорвет тигр, а. может, задушит питон. У смерти, в запасе очень много ловушек, помимо старости. Можно долго увиливать от нее, но она побеждает всегда. В конце концов последнее слово остается за нею.  

        Глава 26
        «ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН»

        Маленький отряд, который хотел предпринять попытку достичь Австралии, включал в себя американцев, голландцев, англичанина и полинезийку. Партизаны в шутку прозвали его «иностранным легионом». Тронуться в свой нелегкий путь «легиону» мешала рана Джерри Лукаса. Все ждали, когда он окончательно поправится и наберется сил. Тарзан часто покидал лагерь и уходил на разведку или поохотиться. Только он один и мог снабжать партизан свежим мясом, так как во избежание нежелательного внимания со стороны врагов все избегали пользоваться огнестрельным оружием. Шум от выстрелов могли услышать японцы или дружественные им туземцы и донести. Тарзан же орудовал луком со стрелами и неизменным ножом.
        Случалось, что он пропадал по нескольку дней. Однажды во время длительной вылазки он обнаружил стоянку уже знакомых нам бандитов Хуфта. Они расположились вблизи туземной деревни и с ними все еще находились японцы вместе с капитаном Токуто Матсуо и лейтенантом Хидэо Сокабе. Теперь уже не оставалось ни малейших сомнений, что банда открыто сотрудничает с японскими оккупантами.
        Разбойники установили перегонный куб и производили так называемый шнапс в больших количествах. Вовсю шла бойкая торговля самогонным зельем. И японцы, и бандиты были пьяны. Дисциплина ослабла и среди японцев. Они совсем потеряли бдительность под воздействием алкогольных паров. На тропе, ведущей в деревню, часовых не было вообще. Единственный солдат стоял на часах возле маленькой площадки, обнесенной колючей проволокой. Посреди площадки стояла тростниковая хижина. В ней, как заметил Тарзан, находились двое человек. Очевидно, хижина была импровизированной тюрьмой, а эти двое — заключенными. Но кто они — белые или туземцы, Тарзан не смог рассмотреть. Да они его, признаться, и не интересовали.
        Когда Тарзан, разведав все вокруг, уже собирался возвращаться в лагерь партизан; его привлекли звуки радио, доносившиеся из крайней хижины. Он на минутку задержался, но диктор говорил по-японски, и Тарзан, не поняв ни слова, отправился в путь.
        Однако слушавший радио лейтенант Хидэо Сокабе по-японски понимал, и ему весьма не понравилось то, что он услышал. Капитан же Токуто Матсуо, наоборот, был весьма рад услышанному.
        — Итак, вашего уважаемого дядюшку выгнали взашей, — злорадно воскликнул он, обращаясь к лейтенанту. — Теперь можете писать генералу Хидоки Тойо хоть по два письма в день, но я останусь капитаном, пока меня не повысят в чине. Ситуация сильно изменилась. «Поющая лягушка», как вы его называли, стал премьер-министром. Он мне, конечно, не дядя, но зато он мой друг. Я служил под его началом в Квантунской армии в Маньчжурии.
        — Так же, как и миллион других крестьян, — проворчал Сокабе.
        Таким образом вражда между двумя офицерами достигла высокого накала, что в свою очередь, не способствовало укреплению дисциплины в рядах японцев.
        Кэрри часто вспоминала своего китайского слугу Синг Тэя и вслух выражала беспокойство о его судьбе. Как вы помните, уважаемый читатель, Синг Тэй, тяжело раненный японским штыком, был оставлен в деревне Тианг Умара. Тарзан, выслушав опасения девушки о его судьбе, решил посетить эту деревню и разузнать что возможно о китайце. Он решил сделать это до возвращения в лагерь партизан. Ему предстояло совершить солидный крюк, но Владыка Джунглей никогда не считался со временем и расстоянием. Одной из плохих сторон цивилизации является рабская зависимость человека от бега времени. Иногда нежелание Тарзана придерживаться общепринятых обычаев смущало окружающих, но никогда — его самого. Он ел, когда был голоден, отправлялся спать тогда, когда его клонило ко сну, и путешествовал тогда, когда, по его мнению, это было нужно, а сожаления о потраченном времени ему были чужды.
        Он шел не спеша и только к утру достиг деревни Тианг Умара. С присущей обитателю мира джунглей осторожностью и подозрительностью Тарзан тихо передвигался по окружающим поселок деревьям, пристально всматриваясь в хижины и пространство между ними, чтобы убедиться в отсутствии врагов. Он видел туземцев, занятых обычными утренними хлопотами. Вскоре узнал Алама и порадовался предстоящей встрече. Убедившись, что деревня живет мирной жизнью, спустился с ветвей и открыто пошел к людям.
        Как только обитатели деревни узнали Тарзана, они бросились к нему навстречу и сердечно приветствовали гостя. Его окружили тесной толпой и забросали вопросами на языке местного племени, которого Тарзан не понимал. Наконец появился старик, говоривший по-голландски. Через этого переводчика Алам спросил о Кэрри. Юноша очень обрадовался, что Кэрри жива-здорова и находится в безопасности. А Тарзан в свою очередь захотел узнать, что стало с Синг Тэем. Ему сказали, что китаец все еще здесь, но он никому не показывается на глаза, так как в деревню уже два раза внезапно являлись японские разведчики. Тарзан изъявил желание поговорить с Синг Тэем.
        Его отвели к китайцу. Тот вполне оправился от жестокой раны и был в хорошей форме. Первый вопрос, который китаец задал Тарзану, был, конечно же, о его любимой мисси. Он так и засиял, когда узнал, что с ней ничего плохого не случилось и она находится среди друзей.
        — Хотите присоединиться к нам? — спросил Тарзан у Синг Тэя. Мы собираемся покинуть остров. Но если вам будет трудно, так как путь предстоит тяжелый и изобилующий опасностями, вы можете остаться в деревне.
        — Я иду с вами, — решительно заявил Синг Тэй.
        — Ну так и отправимся немедленно.
        А «иностранный легион» уже проявлял нетерпение. Джерри полностью окреп и рвался в поход. Всех задерживало только отсутствие Тарзана. Его не было в лагере уже несколько дней.
        Друзья собрались под шатром из густых ветвей тропического дерева. Буйно разросшаяся зелень укрывала их от посторонних глаз. Если бы японские разведчики ненароком забрели в эти места, они не смогли бы увидеть людей, скрытых в зарослях. Все занимались привычным делом — разбирали, смазывали и снова собирали оружие. Эту работу они могли бы проделывать с закрытыми глазами. Для развлечения проверяли по часам скорость, с какой могли управиться с винтовкой и пистолетом. К большой досаде мужчин оказалось, что Кэрри и Сарина лидируют в этом соревновании.
        Сарина прислонила свою винтовку к стволу дерева и долго пристально всматривалась вниз, в долину.
        — Тони ушел уже давненько, — сказала она, — если он скоро не вернется, пойду его искать.
        — А куда он ушел? — спросил Джерри.
        — На охоту.
        Был приказ не охотиться, так как в округе появились японцы и можно было выдать местонахождение отряда нечаянным выстрелом. Розетти знал об этом.
        — Тони ушел, взяв лук и стрелы, — объяснила Сарина. — Он не будет стрелять из винтовки и прихватил ее только на крайний случай.
        — С его умением обращаться с луком и стрелами, ему нужно охотиться разве что на слона — в цель поменьше ТТТримпу ни за что не попасть! — пошутил Бубнович. — А когда он ушел, я не заметил, — продолжал он уже другим, встревоженным голосом.
        — Чересчур давно, — ответила ему Сарина. — По крайней мере, три или четыре часа назад.
        — Пойду поищу его, — поднялся Бубнович. — Этот Шримп может угодить в передрягу.
        Он уже вскинул винтовку на плечо, когда часовой, примостившийся на насесте из ветвей, крикнул:
        — Идет человек. Похож на сержанта Розетти! Да, это он. Теперь ясно вижу. И с добычей.
        — Он несет слона? — спросил Бубнович.
        — Что-то серое. Но не думаю, что это слон. Габариты не те, — засмеялся часовой.
        Все взглянули туда, откуда приближался к ним Шримп. Он был еще далеко. Только часовой, вооруженный биноклем, смог в силуэте, еле видном на тропе, разглядеть сержанта Розетти.
        Через некоторое время Шримп вошел в лагерь и бросил к ногам друзей тушку зайца.
        — Вот ваш ужин, — сказал он смущенно. — Я промазал в трех оленей и одного зайца. А этот вот оказался растяпой...
        — Его кто-нибудь держал за хвост, пока ты целился? — ехидно спросил Бубнович. — Или он наелся какой-нибудь дурманящей травки и дрых в блаженном сне?
        — Нет, он, спасаясь от меня, бросился наутек и не рассчитал — врезался в дерево и разбил себе голову, — огрызнулся Шримп.
        — Я так и думал, — довольно ухмыльнулся Бубнович. — Только таким путем и могла достаться тебе добыча.
        — Ну, во всяком случае, — обиделся Шримп, — я-то думал о свежанине, не то что некоторые, что сидят сиднем, не в силах оторвать свою толстую задницу от земли, и ждут пока кто-нибудь не подаст покушать на тарелочке.
        — Вы совершенно правы, серлсант Розетти, — поддержала его Сарина.
        — Ну, а я, как джентльмен, затыкаюсь, — склонился в шутовском поклоне Бубнович, — не могу же я, будучи так хорошо воспитан, противоречить леди. Но весь вопрос в том, кто же возьмется за подготовку пиршества? Нас всего-навсего человек пять-десять на это мясное изобилие. Если что-то останется, можем послать в фонд доблестных голландских партизан.
        — Голландские партизаны не получат ни кусочка от этого зайчика, как и ты, любезнейший, — ответил Розетти. — Он предназначен для Сарины и Кэрри.
        — Два человека идут по долине, — прервал их пикировку часовой. — Пока не могу разглядеть, кто они такие. Но каждый несет что-то тяжелое. Братцы, один из них голый!
        — Должно быть, это Тарзан, — радостно воскликнул Джерри.
        Действительно, это был Тарзан, а вместе с ним шел Синг Тэй. Оба они несли на плечах по туше оленя. Это все разглядели, когда путники уже приблизились к лагерю.
        Кэрри была счастлива, увидев своего любимого слугу совсем оправившимся от тяжелой раны, нанесенной японским штыком.
        — Как я рад, что вы вовремя вернулись, — обратился Джерри Лукас к Тарзану, — мы уже собирались убираться отсюда, дожидались только вас, и то думали — если вы не появитесь в ближайшее время — уйдем одни...
        — Прежде, чем сняться с лагеря, нам придется кое-что сделать, — ответил Тарзан. — Я обнаружил банду Хуфта. Негодяи расположились внизу в долине, рядом с той деревней, из которой мы выкрали у японцев Кэрри. Помните, Джерри? Там с ними небольшой отряд японцев, и они держат в плену каких-то двоих человек. Я не мог установить, кто это такие. Хижина, где их содержат, обнесена оградой из колючей проволоки и охраняется вооруженным часовым. Синг Тэй, которого я забрал из деревни Тианг Умара, рассказал мне, что несколько дней назад у них останавливался подкрепиться японский отряд. При нем были два пленных американца. Японцы говорили, что это летчики с потерпевшего крушение самолета. Скорее всего, те двое, которых мы так тщетно искали, приземлившись. Так вот, я подозреваю, что в хижине за колючей проволокой находятся именно они.
        — Дуглас и Дэвис! — радостно воскликнул Джерри.
        — Может быть, — согласился Бубнович. — Только их судьба и осталась неизвестной.
          Он застегнул патронташ.
        — Пойдемте же, капитан, освободим наших товарищей.
        Тарзан взглянул на солнце.
        — Бубнович прав. Если поспешим, то прибудем на место до наступления сумерек. Но надо взять с собой только тех людей, кто умеет быстро ходить.
        Ван Принс, который присутствовал при разговоре, осведомился:
        — Сколько человек вам необходимо для успеха операции?
        — Двадцать будет достаточно.
        — Я отберу нужных людей, — заспешил партизанский вожак.
        Все члены «иностранного легиона>> приготовились к походу, но Тарзан решительно воспротивился присутствию в отряде Сарины и Кэрри.
        — Мы будем думать о вашей безопасности, — сказал он, — это будет отвлекать нас от главного, а нам нужно сосредоточиться на нашем деле.
        — Он прав, — поддержал Тарзана Джерри.
        — Да, пожалуй, — неохотно согласилась Кэрри.
        — Кэрри — дисциплинированный боец, — похвалил девушку Тэк ван Бос.
        — Но есть еще кое-кто, кому категорически нельзя идти с вами, — вмешался доктор Рейд и выразительно взглянул на Джерри Лукаса.
        Все повернули головы в сторону рыжеволосого капитана.
        — Джерри был очень болен, — продолжал доктор. — Если сейчас он отправился в долгий форсированный марш, я не поручусь за то, что он сможет вернуться в лагерь своим ходом. А если он все же вернется, превозмогая себя, то раны наверняка откроются после такой нагрузки, и вы не сможете предпринять то путешествие на юг, которое задумали. Так что, капитан, не обижайтесь — подумайте над тем, что я сказал, со всей ответственностью.
        Джерри вопросительно взглянул на Тарзана.
        — Думаю, Джерри, в вашей храбрости и мужестве никто не усомнится, — мягко сказал Тарзан. — Вы столько раз доказывали это с оружием в руках. И сейчас, мне кажется, вы не должны настаивать на своем участии в операции.
        Грустно улыбнувшись, Джерри отстегнул кобуру и патронташ и сложил их у ствола дерева.
        Несколько минут спустя отряд из двадцати человек уже шел по долине быстрым шагом.
        Тарзан и ван Принс возглавляли колонну. Владыка джунглей на ходу объяснял голландскому капитану план задуманной им операции.
        Капитан Токуто Матсуо и лейтенант Хидэо Сокабе пьянствовали всю ночь напролет. Они глотали отвратительный самогонный шнапс и ссорились. Японские солдаты, видя, что их начальство поглощено выяснением отношений, тоже решили позволить себе расслабиться. И среди солдат было немало пьяных в дым.
        Туземцы еще вечером отвели своих женщин поглубже в джунгли и спрятали их там, чтобы избавить от грубых приставаний наглой во хмелю японской солдатни.
        Всю ночь напролет в деревушке раздавались крики, грубая брань и отдельные выстрелы. Но теперь, перед рассветом, все угомонилось. Солдаты забылись пьяным сном. Туземцы, измученные страхом, тоже свалились, подкошенные усталостью. Все было тихо. Не спали лишь несколько человек — два старших офицера, часовой на посту и американские пленники.
        Часовой пребывал в дурном расположении духа. Он был в том состоянии, когда хмель, еще не выветрившийся из головы, туманит мозги и вызывает гневное раздражение буквально от всего. Перебравшему до такого состояния бедолаге лучше было бы забыться сном. Но вот именно того, в чем больше всего нуждался пьяный солдат, он и не мог себе позволить — его разбудили и велели сменить предыдущего часового.
        И теперь, пребывая на посту, японец вымещал свой гнев на пленниках, оскорбляя их на чем свет стоит и угрожая всяческим образом. Этот солдат родом был из Гонолулу, поэтому свободно владел английским, особенно знаком он был с непечатной частью лексики и изрыгал такие богохульства и непристойности, что двое людей, находящихся за колючей проволокой только ежились и старались изо всех сил сдерживаться. Но наконец, одного из них прорвало.
        Сержант Картер Дуглас, калифорниец, приподнялся на локте на грязной скользкой циновке и крикнул:
        — Заткнись, спать не даешь.
        Японец пришел в неописуемую ярость, и поток ругани лишь усилился.
        — Чего он от нас хочет? — спросил товарища сержант Билли Дэвис из Техаса.
        — Похоже, он нам не симпатизирует, — усмехнулся Дуглас. — До того, как ты проснулся, он объявил, что охотно бы пристрелил нас сейчас, если бы капитан не надумал отрубить нам головы завтра поутру.
        — Может, он просто пугает нас? — предположил Дэвис.
        — Может быть, — согласился Дуглас.
        — Ах, если бы выбраться туда, за колючую проволоку, —мечтательно продолжал Дэвис. — Уж от этого-то сквернослова избавиться было бы проще простого. Он нализался так, что на ногах не стоит — у него лишь язык мелет.
        — Но как отсюда выйти? Мы не сможем...
        — Черт побери! Я совсем не хочу, чтобы мне утром отрубили голову! Это будет скверный подарок ко дню рождения.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Если я не сбился со счета, сидя в этой вонючей дыре, завтра мне должно стукнуть двадцать пять. А тебе сколько лет, Дуг?
        — Двадцать.
        — Боже, они вытащили тебя на войну прямо из колыбели!
        — Мы только пытаемся убедить себя, что нам не страшно. А на самом деле я очень боюсь.
        — Я боюсь, как черт! — согласился Дэвис.
        — Что вы там болтаете! — визгливо заорал часовой. — Заткнитесь! Молчать! Я сказал! — и он разразился потоком новой брани.
        — Заткнись сам, пьяная вонючка! — ответил Дуглас.
        — А вот за это я вас убью! — завопил японец. — Укокошу и скажу капитану, что вы хотели бежать и я вас пристрелил при попытке к бегству.
        Он поднял винтовку и прицелился в темноту, царившую в хижине, где помещались пленники.
        В тени, отбрасываемой строениями, промелькнула крадущаяся фигура. Она тихо двинулась к часовому.
        В это время на другом конце деревни усилились крики брани. Матсуо и Сокабе, повышая голос, выкрикивали ругательства, изощренно оскорбляя друг друга.
        Внезапно капитан Матсуо выхватил пистолет. Грохнул выстрел. Лейтенант Сокабе отшатнулся — пуля прошла мимо. Пьяный капитан не мог прицелиться как следует. Сокабе тут же ответил своему начальнику тем же. Завязалась перестрелка. Оба были настолько пьяны, что могли попасть друг в друга лишь случайно, однако с остервенением продолжали пальбу.
        Почти одновременно с первым выстрелом, прозвучавшим в штабной хижине, часовой разрядил винтовку во мрак барака, где находились пленные американцы. Прежде, чем он смог выстрелить во второй раз, чья-то рука обхватила его голову и оттянула назад. Бедняга не смог издать ни звука — нож почти перерубил его шею.
        — Билл! Отзовись! Ты не ранен? — спросил с тревогой Дуглас.
        — Нет, он промахнулся чуть ли не на милю. Но что это происходит снаружи? Кто прыгнул на него?
        Поднятые со сна стрельбой на офицерской квартире, солдаты бежали, пошатываясь, на дальний конец деревни. Они думали спросонья, что на них напали.
        Некоторые японцы пробежали так близко от Тарзана, что он мог дотронуться до них.
        Выжидая, Тарзан припал к земле рядом с мертвецом. Так же, как и японцы, он не знал причины стрельбы.
        Там, откуда доносился шум выстрелов, находились ван Принс и его люди, но Тарзан готов был поручиться, что стреляли не они.
        Когда он понял, что мимо пробежал последний японец, он тихо окликнул встревоженных пленников.
        — Дуглас и Дэвис? Это вы?
        — Да, да, это мы!
        — Где вход? Покажите.
        — Прямо перед вами, но калитка заперта.
        Между тем Ван Принс услышал выстрелы, и решил, что пальба связана с появлением Тарзана в деревне. Он направил туда, откуда доносилась канонада, свой отряд. Его бойцы, перебегая от хижины к хижине, рассеялись по деревне.
        Тарзан шагнул к калитке. Ее столбы были выструганы из стволов молоденьких деревьев. Тарзан ухватил оба столба руками, напряг мышцы — столбы треснули прежде, чем пленники успели прийти к нему на помощь. Проволока осталась на земле.
        Осторожно переступая через колючки, Дуглас и Дэви! вышли на свободу.
        Тарзан услышал шум приближающихся людей. Он до га дался, что это партизаны ван Принса. Тарзан позвал и капитан голландцев тут же ответил на зов.
        — Пленники со мной, — сообщил Тарзан. — Соберите побыстрее своих людей, мы уходим отсюда.
        Тарзан взял винтовку и патроны убитого часового и вручил их Дэвису.
        С другого конца деревни доносились возбужденные крики японцев. Партизаны не знали причины суматохи которая помогла им освободить пленников. Многим не хотелось уходить, не сделав ни одного выстрела.
        Бубнович и Розетти хлопали по плечам вновь обретенных товарищей. Они отвечали и сами задавали кучу вопросов. Одним из первых был вопрос Дэвиса о Тарзане.
        — Кто такой этот голый парень, так ловко освободивший нас?
        — Помнишь английского лорда, он поднялся на борт.
        «Прекрасной леди» перед самым вылетом? — напомни. Розетти давно прошедшие времена. — Так вот это он самый и есть. Лучшего парня я не встречал в жизни. И как вы думаете — кто он такой?
        — Ну, ты только что сказал сам — офицер королевских военно-воздушных сил Великобритании...
        — А еще кто?
        — Ну, не тяни, давай говори!
        — Он — Тарзан, человек-обезьяна.
        — Да брось ты, тоже нашел время разыгрывать нас.
        — Это чистая правда, а вовсе не шуточки, — вмешало Бубнович. — Этот раздетый малый — действительно Тар зан.
        — А где ваш «старик» Джерри? — спросил Дуглас, — надеюсь, он цел?
        — С ним все в порядке. Он был ранен, и ему н< позволили идти с нами. Он теперь здоров, но от лишни: нагрузок может заболеть. Так сказал док.
        Все четверо весело болтали всю дорогу, пока не подо шли к лагерю партизан. Там их встретил радостным! объятиями их «старик» — капитан Джерри Лукас.  

        Глава 27
        ТРУДНАЯ ДОРОГА К МОРЮ

        Два дня спустя «иностранный легион», насчитывающие уже десять человек, распрощался с голландскими партизанами и, покинув лагерь, начал свой длительный поход к океанскому берегу.
        Сперва двое новоприбывших скептически отнеслись к присутствию в отряде двух женщин. Они сомневались в выносливости слабого пола — им казалось, что женщинам будет не под силу одолеть все тяготы и опасности путешествия по непроходимым горным кручам и диким местам, ибо именно такой маршрут наметил для них Тарзан. Только так можно было избежать нежелательных встреч с неприятелем.
        Но вскоре оба американца убедились, что это им приходится напрягать все силы, чтобы сравняться на марше с женщинами. Ждали их и другие сюрпризы.
        — Что случилось со Шримпом? — спросил Дэвис у Бубновича. — Я думал, он не тратит время на юбки, а он всегда околачивается возле этой коричневой особы. Я его, конечно, не осуждаю — как раз наоборот. Сам бы охотно приударил — красотка весьма соблазнительна, но Шримпа не узнаю! И «старик» стал совсем другим.
        — Все течет, все меняется, — пожав плечами, коротко ответил склонный к философствованию Бубнович.
        Дорога становилась все труднее. Путникам не раз приходилось прорубать себе путь сквозь непроходимые заросли девственных джунглей. В ход шли ножи и самодельные топоры.
        Глубокие ущелья и стремительные горные потоки то и дело пытались преградить путь и воспрепятствовать продвижению. Отвесные скальные стены возносились вверх или опускались вниз на многие сотни футов, вынуждая делать длинный обход. Редкий день проходил без того, чтобы путников не вымочил обильный тропический ливень. В этих местах наступила пора дождей. Постоянным неудобством стала мокрая одежда — в ней приходилось и спать, и идти. От влаги, которой был насыщен воздух, она не просыхала даже в редкие дни без дождей. Обувь износилась окончательно — и армейские ботинки, и самодельные мокасины не выдержали каменистых троп.
        Тарзан охотился для всех. Мясо приходилось есть сырым. И те, кто раньше и представить себе не мог такой трапезы без содрогания, приучились к этому меню.
        Тарзан брал на себя большую долю трудностей. Он шел впереди, выбирая дорогу и тщательно избегая даже приближаться к тем местам, где могли располагаться вражеские гарнизоны.
        Ночью все спали вповалку, грея друг друга теплом своих тел. Лишь один человек оставался на часах, охраняя спящих, главным образом от нападения хищников. У людей иногда слабели и отказывались подчиняться мускулы, но дух никогда не сдавал.
        Маленькая обезьянка Кета, решившая не расставаться с новым другом — тармангани, шла вместе с людьми. Она бранилась и жаловалась.
        Когда Тарзан отлучился из партизанского отряда освобождать Дугласа и Дэвиса, он привязал ее к дереву и не взял с собой. Обезьянка была вне себя от обиды и ярости. Она покусала трех голландцев, хотевших приласкать ее. С тех пор она сторонилась людей и общалась исключительно с Тарзаном. Только для сержанта Розетти почему-то делалось исключение. Кета сама подружилась с ним, и когда отряд, измученный дневным переходом, укладывался спать, Кета отыскала среди всех своего друга и взбиралась ему на спину, устраиваясь на ночлег.
        — Вероятно, она чует в Шримпе родственную душу, — острил Бубнович, уязвленный тем, что обезьянка отвергла его попытки приручить ее, — а может, не только душу, может, они со Шримпом близкие родственники, гляньте, как похожи...
        Как-то все решили остановиться на ночлег раньше обычного. Тарзан обнаружил в горном склоне большую сухую пещеру, в которой мог разместиться весь отряд. Пещера совсем недавно служила приютом каким-то путникам, ибо внутри находился запас сухого валежника, а у самого входа пепелище от костра указывало на недавнее пребывание людей.
        Благодаря дружным усилиям вскоре в пещере запылал огонь, и благодатное тепло жадно впитывали усталые человеческие тела, а отсыревшая одежда курилась паром, отдавая излишнюю влагу. Жаль было только, что в смешанной компании нельзя было раздеться полностью донага и просушить всю одежду.
        Джерри, Бубнович и Розетти склонились над примитивной картой местности, которой снабдил их перед уходом из лагеря капитан ван Принс.
        — Вот здесь мы пересекли горную цепь и вышли на восточную сторону, — сказал Джерри, указывая пальцем на место под названием Алангтануванг. — А вот тут, — его палец уперся в другую точку на карте, — вот тут мы снова пересечем горную цепь. Отсюда -до этого места что-то около ста с лишним миль.
        — А сколько миль мы проходим в день, хотя бы примерно? — поинтересовался Бубнович.
        — Кажется, не более пяти, если по прямой на карте.
        — Сомневаюсь, что сегодня выйдет пять. Все время — то подъем вверх, то спуск вниз.
        — «Прекрасная леди» доставила нас сюда за два-дцать-двадцать пять минут, — сказал сержант Розетти, — а выберемся, если уцелеем, дай Бог, через месяц.
        — Может, и больше времени затратим, — заметил Джерри.
        — Святая Мадонна, — воскликнул Розетти, — да мы прямо будем везунчиками, если нам удастся унести ноги с чертова острова.
        — Остров прекрасный! И природа здесь просто великолепна, — вмешался Бубнович. — Если бы мы не бежали отсюда, таясь от врагов, а были здесь в качестве туристов, какое наслаждение доставил бы нам окружающий мир.
        — Это правда, — согласился Розетти. — Как-то не вяжется война с этой прелестной страной. Странно подумать, что в таком раю может литься кровь...
        — Здесь всегда шла какая-нибудь война, вплоть до нынешнего столетия. В этом райском, как вы выражаетесь, уголке мир не наступил надолго, — произнес Тэк ван дер Бос. — Вся история острова — это история войн. Все острова Вест-Индии, впрочем, опустошались агрессивными пришельцами — вождями племен, мелкими князьками, корольками, султанами.
        Приходили с оружием в руках индусы, китайцы, португальцы, испанцы с Филлиппин, англичане, голландцы и вот теперь — японцы. Все приводили с собой флот и солдат.
        В тринадцатом столетии Кубла-хан прислал флот в тысячу кораблей и двести тысяч солдат наказать короля Явы, который схватил послов великого хана, велел отрезать им носы и уши и отослал обратно...
        Да и потом история изобиловала жуткими деяниями. Мы, голландцы, тоже бывали несправедливы и жестоки с индонезийцами. Но никто никогда не опустошал страну и не мучил население так, как собственные, местные царьки. Эти пьяные, похотливые создания вырезали свой народ, как овец на бойне. Человеческая жизнь и смерть служила их прихотям, как игрушка. Они забирали себе самых красивых женщин и без числа юных девушек. Один такой царек держал в своем гареме четырнадцать тысяч — вдумайтесь в это число — жен.
        — Вот дьявол! — воскликнул Розетти.
        Тэк усмехнулся его реплике и продолжал:
        — Только под властью голландцев индонезийцы были освобождены от постыдного ярма рабства. Мои предки принесли на эту землю относительный мир, порядок и благополучие. Если же после войны голландцам придется оставить этот край и уйти, народ скатится до того первобытно-агрессивного состояния, какое и было до прихода голландцев. Это принесет островитянам новые муки рабства, угнетение и кровь.
        — Но разве не имеют народы права на независимость? — спросил Бубнович.
        — Только те, которые за нее борются, и добиваются независимости, — ответил решительным тоном ван дер Бос. — Индонезийская цивилизация весьма древняя. Первые упоминания о ней мы находим в древнекитайских летописях. И за прошедшие тысячелетия до завоевания островов голландцами народ жил в рабстве то у собственных, то у чужестранных правителей. Значит, он не достоин того, что вы называете независимостью. А под властью голландцев индонезийцам живется неплохо — им предоставлены всяческие свободы. Чего еще они могут желать?
        — Я — республиканец и был против того, что называют «новым курсом», — сказал Бубнович. — Но вот вам моя точка зрения: свобода — это то, за что мы воюем.
        — Черт бы меня побрал! — воскликнул Джерри Лукас. — Я не уверен, знает ли кто-нибудь из нас точно, за что именно мы воюем. Я то просто убиваю японцев, чтобы скорей закончилась проклятая война и можно было вернуться домой. А после того, как мы сделаем дело, чертовы политики наверняка снова смешают карты.
        — И любители бряцать оружием начнут приготовления к третьей мировой войне, — в тон ему добавил ван дер Бос.
        — Я думаю, они начнут эту подготовку в самое ближайшее время, — заметила Кэрри.
        — И докончат тогда, когда подрастут наши дети и можно будет их отправить на новую войну, — буркнул Джерри.
        Наступило неловкое молчание. Джерри понял, что его наивную реплику можно толковать превратно, и вспыхнул. Г Пек и Кэрри тоже заалели. Все остальные, взглянув на них, обменялись улыбками. Это лишь ухудшило положение.
        В конце концов давно крепившийся ван дер Бос не смог удержаться и разразился смехом. Все присоединились к нему, даже Кэрри и Джерри. Синг Тэй, в это время занятый стряпней, совсем разрядил напряжение, пригласив всех на ужин.
        Жаркое из дикого кабана, куропатки с пряностями, фрукты и орехи — вот какое меню было предложено честной компании.
        — Как мы шикарно живем, — заметил Дэвис с набитым ртом.
        — Ни в каком отеле нам не смогли бы предложить ничего лучшего, — ответил Розетти.
        — И выбор продуктов изобильный, причем никаких выдач по карточкам, — подмигнул присутствующим Тарзан.
        — Даже денег не нужно. Вот это жизнь! — добавил Розетти.
        — Приезжайте на Суматру после войны, — включился в беседу ван дер Бос. — Вы еще не то увидите...
        Бубнович покачал головой:
        — Если случится чудо и я живым доберусь до родного Бруклина — будьте уверены, до конца дней носа оттуда не высуну.
        — А я — из Техаса, — в тон ему добавил Дэвис.
        — Техас — это хороший штат? — спросила Кэрри.
        — Самый лучший, — уверил ее Дэвис.
        — Но Джерри мне говорил, что лучший штат в Америке — это Оклахома.
        — Оклахома! Ну что вы! Оклахома — просто маленькая индейская резервация, — презрительно процедил Дэвис. — Вот послушайте! Техас почти в четыре раза больше по площади. Хлопка в Техасе собирают больше, чем в каком-нибудь другом штате. И кроме того — Техас первый по скотоводству. В Техасе выращивают самых крупных быков и коров, овец и мулов. В Техасе — самые большие и богатые ранчо в мире.
        — И самые отъявленные хвастуны тоже родом из Техаса, — сказал Дуглас. — Если вы, Кэрри, действительно хотите знать, какой штат в Америке самый прекрасный — я вам скажу. Это — Калифорния. Приезжайте после войны в долину Сан-Франциско, и вам никогда больше не захочется жить в каком-нибудь другом месте.
        — Но мы еще не слышали ничего о штате Нью-Йорк, — усмехнулся Джерри, взглянув на Бубновича.
        — Нью йоркцы не любят хвастать, — ответил Бубнович на вызов. — Они не хотят оскорблять чувств жителей других штатов.
        — Это уже кое-что в их пользу, — заметил ван дер Бос.
        — А как насчет вашего штата, Тони? — спросила Сарина.
        Розетти не растерялся и мгновенно придумал ответ:
        — Ну, Иллинойс — признанный поставщик самых знаменитых в Америке гангстеров.
        — Каждый американец, — вмешался Тарзан, — живет в лучшем штате, в прекраснейшем округе, в знаменитом городе лучшей в мире страны. Именно это и делает Америку великой.
        — Можете быть уверены в своей правоте, — с гордостью в голосе сказал Дэвис.
        — Я сделал это наблюдение, будучи в вашей армии, — продолжал Тарзан. — Каждый солдат служит в лучшем подразделении у лучшего командира и мыслит себя только победителем. Это чувство делает американскую армию несокрушимой силой.
        — Ну, — заметил Джерри, — это не так уж и плохо для нации, которую считали сбродом любителей поплясать под джазовую музыку и поволочиться за девчонками. Я думаю, что мы еще удивим наш старый добрый мир.
        — Вы уже удивили Гитлера и его союзников. Если бы Америка не приняла участия в войне сперва поставками оружия и продовольствия, а затем и живой силой, все было бы кончено — фашизм победил бы. Гитлер и его сообщники заполучили бы в собственность весь мир. Так что мир в огромном долгу у Америки.
        — Сомневаюсь, что он когда-нибудь его выплатит, — сказал Бубнович.
        — Возможно, вы правы. Мир забывчив, — согласился Тарзан. 

         Глава 28
        ТАРЗАН ПОПАДАЕТ В ПЕРЕДЕЛКУ

        Кэрри сидела, прислонившись к стене пещеры. Джерри опустился рядом. Сарина и Розетти, находившиеся поблизости, встали и, взявшись за руки, поспешили удалиться.
        — Шримп совсем перестал стесняться, кого-либо, — сказал Джерри. — Вы знаете, он ведь всю жизнь сторонился женщин и ждал от них только подвоха.
        — Вы и сами нашу сестру недолюбливали, — напомнила ему Кэрри.
        — Я просто не был знаком с голландскими женщинами.
        — Как мило! Вы совершенствуетесь. Но не говорите только, что в прекраснейшем штате прекрасной страны нет прекрасных девушек.
        — Есть только одна прекрасная девушка в целом мире, и она не из Оклахомы.
        Кэрри засмеялась.
        — Вы научились говорить комплименты.
        — Это не комплименты, Кэрри. Вы ведь знаете мои чувства к вам.
        — Я не умею читать мысли.
        — Вы — самое удивительное и чудесное создание, которое когда-либо входило в мою жизнь.
        Кэрри улыбнулась:
        — Члены вашего экипажа рассказывали мне, что вы талантливый пилот, капитан, и необыкновенный храбрец.
        — Вовсе нет. Я, Кэрри, страшный трус. Никак не могу заставить себя произнести три коротеньких слова — духу не хватает.
        Кэрри смеялась, но не помогала ему. Ей хотелось, чтобы капитан Лукас решился объясниться сам, без посторонней помощи.
        — Слушайте! — выпалил Джерри. — Как вы думаете? Вам понравится жить в Оклахома-сити?
        — Мне это очень понравится, — серьезно ответила девушка.
        — Дорогая! — воскликнул Джерри счастливым голосом. — Я просто должен поцеловать вас. И прямо сейчас, хотя бы и при всем народе.
        — Мы можем выйти наружу, — предложила Кэрри.
        Их руки встретились, тихонько, стараясь не потревожить сидящих у огня товарищей, двое выбрались из пещеры.
        Недалеко от входа сержант Розетти держал в объятиях Сарину. Слышались звуки поцелуев и прерывистое дыхание влюбленных. Смуглые руки Сарины крепко обвились вокруг шеи маленького сержанта.
        Выйдя из освещенной пламенем костра пещеры, Джерри и Кэрри едва не наткнулись в темноте на целующуюся парочку. Джерри первым заметил их и увлек Кэрри подальше. Когда они отошли на приличное расстояние, Кэрри сказала лукаво:
        — Иногда и командирам есть чему поучиться у своих сержантов...
        Минуту спустя она ласково оттолкнула Джерри и, переводя дух, шепнула ему:
        — Вы все-таки действительно женоненавистник, мой капитан... — ее глаза лучились счастьем и она, как и Сарина, крепко обхватила руками шею Джерри Лукаса и прижалась к нему всем телом.
        Сержант Бубнович сидел у огня рядом со входом в пещеру. Сперва мимо него проскользнули, держась за руки, Розетти и Сарина, а некоторое время спустя в темноту ушли Кэрри и Джерри. Бубнович вспомнил свой дом, жену и ребятишек. Они были так далеко, а тропическая теплая ночь так упоительно дразнила сердце мерцанием звезд и пряными ароматами дивных цветов...
        Джо Бубнович протянул руку к маленькой Кете, желая погладить пушистую спинку:
        — Я тоже хочу влюбиться, — сказал он обезьянке, — давай подружимся, малышка!
        Кета в ответ укусила его за палец.
        — Никто меня не любит, — сморщившись от боли и тряся укушенной рукой, жаловался Бруклинский бродяга, и в голосе его звучала неподдельная печаль.
        День за днем «иностранный легион» вел нелегкую битву с тропической природой за каждую милю пути. Часто путники бывали так измучены дорогой, что, добираясь до стоянки, падали без сил и забывались тяжелым сном, не тратя времени на приготовление ужина. Все были слишком утомлены, чтобы разговаривать. Но никто не позволял себе ни малейшей жалобы, даже в шутливой форме. Кэрри и Сарина держались наравне с мужчинами, и те очень гордились ими.
        Их путь лежал вдоль склона горы Масоерай, там предстояло пересечь хребет и начать спуск к морскому берегу. Прошел уже месяц с тех пор, как отряд покинул партизанский лагерь. Вокруг были только пустынные горные гряды, ни следа человеческого присутствия, лишь тигры да горные козы нарушали покой неживой природы.
        И вдруг стряслась большая беда — Тарзан попал в плен к японцам.
        Случилось это в одной из живописных горных долин, поросших лесом. По хорошо утоптанной звериной тропе весело вышагивал «иностранный легион». Тарзан, как обычно, передвигался далеко впереди по деревьям. Он и наткнулся на японский патруль.
        Устроившись на ветке прямо над головами солдат, он принялся наблюдать за ними. Ему хотелось точно определить их численность. Весьма осторожный, Тарзан сделал все, чтобы остаться незамеченным. У него было достаточно времени в запасе для отступления и предостережения друзей. Маленькая Кета, как обычно, сопровождала его в разведывательных походах. Она восседала у него на плече молча, для верности прикрывая рот ладошкой, — ей строго-настрого было запрещено болтать.
        Тарзан, сосчитав врагов, уже хотел поворачивать к друзьям, чтобы расставить их в боевых позициях на всякий случай — а вдруг японцы не собираются уходить и придется сражаться с ними, как вдруг Кета, нарушив запрет, пронзительно закричала.
        Внимание Тарзана было приковано к японцам, и он не обратил внимания на опасность, нависшую в прямом смысле над ним. Кольца огромного питона обвились вокруг человеческого тела — вот почему кричала маленькая Кета, она хотела предупредить друга. Но поздно. Пришлось пустить в ход нож. Лезвие, блеснув, вонзилось в змеиное тело. Раненый питон начал неистово биться в судорогах, ветка обломилась от ударов мощного хвоста, и человек вместе с удавом упали на тропу, прямо к ногам изумленных японских солдат. Те, стряхнув оцепенение, вызванное столь необычным явлением, набросились на змею, штыки и мечи довершили то, что начал нож Тарзана. В считанные секунды змея была мертва. Кольца ее ослабили хватку.
        Тарзан освободился от смертельных объятий извечного своего врага — Хисты, но дюжина японских штыков была приставлена к его телу. Он вынужден был беспомощно лежать распростертым на земле. У него отобрали лук, стрелы и нож. Подошел офицер. Пнув ногой лежащего в бок, прошипел по-английски:
        — Встать!
        Это был человек ненормально маленького роста, настоящий карлик. К тому же кривоногий. Торчащие вперед зубы и выпуклые очки в тяжелой роговой оправе делали его похожим точь-в-точь на карикатуры в журналах, изображавшие японцев.
        Солдаты прозвали его в насмешку китом.
        — Кто вы? — спросил офицер.
        — Полковник Британских королевских военно-воздушных сил Джон Клейтон.
        — Нет, вы лжете — вы американец, — осклабился японец.
        Тарзан ничего не ответил.
        — Что вы здесь делаете? — вновь начал допрос офицер.
        — Я сказал все, что мог, — отвечал Тарзан.
        Офицер повернулся к сержанту и отдал какое-то распоряжение по-японски.
        Сержант пролаял команду — вокруг пленника выстроился мощный караул. Все тронулись в путь в том же направлении, в котором должны были непременно столкнуться носом к носу с «иностранным легионом». Но этого не произошло. Тарзан, опустив низко голову, читал на тропе следы. Он увидел, что его друзья, явно заметив японский патруль, повернули налево.
        Японцы же шли уверенно. Наверное, они выполняли какое-то задание и теперь возвращались к себе на базу.
        Маленькая Кета вихрем мчалась по деревьям, пока не увидела бойцов «иностранного легиона». Со всего маху обезьянка вскочила на плечо Шримпу и, обхватив ручонками его шею, что-то взахлеб забормотала прямо ему в ухо.
        Розетти, ничего не поняв, все же заметил, что зверек крайне возбужден и испуган.
        — Должно быть, Кета пытается рассказать нам о Тарзане, — предположил Джерри. — Если бы с ним было все благополучно, она не покинула бы его. Но Кета примчалась одна, значит, что-то стряслось.
        — Можно, кэп, я пойду вперед по тропе и посмотрю? — спросил Розетти. — Я умею, ходить быстрее остальных.
        — Да, иди, Шримп, а мы поспешим за тобой.
        Тони Розетти осторожно двинулся вперед. Кета ехала на его плече. Как только сержант пошел в том направлении, откуда она вернулась, обезьянка сразу успокоилась. Это внушило уверенность Розетти, что Джерри правильно угадал намерения обезьянки сообщить нечто о Тарзане.
        Вскоре впереди послышались голоса. Шримп замедлил шаги. Явственно слышно было позвякивание военного снаряжения. Не ожидая никакой опасности, японцы не были осторожны.
        Шримп подкрался поближе и вскоре увидел голову и плечи Тарзана, возвышавшиеся над толпой маленьких японцев.
        Тарзан в плену у этих недочеловеков? Это казалось Шримпу невероятным. Сердце у него оборвалось. А ведь недавно это сердце переполняла ненависть к родовитому англичанину.
        Новости, которые принес Розетти, напугали всех членов «иностранного легиона». Отсутствие Владыки Джунглей наносило большой урон маленькому отряду. Но прежде все думали об опасности, грозящей самому Тарзану, и переживали его плен очень тяжело. Тарзан, кроме уважения и восхищения, снискал к себе искреннюю и горячую любовь своих товарищей.
        — Сколько там было японцев, Розетти? — спросил Джерри.
        — Что-то около двадцати. Нас девять, капитан. Это даже больше, чем достаточно.
        — Мы не можем атаковать их с тыла на такой узкой тропе без риска для жизни Тарзана. Будем преследовать их, вися прямо на хвосте, пока не найдем лучшего места для атаки, — решил Джерри Лукас.
        Тропа вышла из леса и запетляла краем узкого ущелья. Тарзан увидел внизу, на его дне, то, что было наверняка временной стоянкой врага. Полдюжины японских солдат охраняло какой-то скарб и нескольких вьючных лошадей. Повсюду были разбросаны в беспорядке части амуниции и другого барахла. По неопрятному виду лагеря Тарзан заключил, что японцами командует плохой, неумелый офицер. Это подняло его настроение. Чем меньше порядка в воинском подразделении, тем легче будет бежать оттуда.
        Младший лейтенант Кенэо Канэко крикнул что-то сержанту. Тот связал пленнику руки за спиной. В отличие от офицера сержант был ловким и молодцеватым. Форма сидела на нем ладно и аккуратно. Он так крепко стянул кисти Владыки Джунглей прочными веревками, что даже стальные мускулы человека-обезьяны, как ни напрягались, не смогли разорвать тугие узлы.
        Сделав свое дело, сержант толкнул Тарзана в спину, одновременно подставив ему подножку. Пленник тяжело грохнулся на землю.
        Сержант что-то прокричал солдатам. Те привели лошадь, приладили на ее спину вьючное седло, веревку, свисающую с рук Тарзана, прикрепили к луке седла, другим концом связали ноги.
        К пленнику подошел лейтенант Канэко и улыбнулся зловещей улыбкой, открывающей редкие гнилые зубы и белесые десны.
        — Мне нелегко будет хлестнуть лошадь и заставить ее пуститься галопом, — начал японец. — Такое можно проделать лишь из чувства ненависти. Не заставляйте меня возненавидеть вас — мне будет тяжело, но гораздо тяжелее придется вам.
        Лошадь была взнуздана, и солдат, взяв в руки хлыст, взгромоздился в седло.
        — Если вы ответите на мои вопросы, — продолжал Канэко, — лошадь не тронется с места, а веревка будет отвязана. Итак, я спрашиваю: сколько человек в вашем отряде и где он находится?
        Тарзан равнодушным молчанием встретил вопрос. Японец перестал улыбаться. Его лицо перекосила гримаса ярости. Но, может, он притворялся разгневанным, чтобы напугать посильнее свою жертву? Канэко шагнул к пленнику и пнул его в бок носком сапога.
        — Вы будете отвечать или нет? — взвизгнул он.
        Тарзан поднял глаза на японца и встретился с ним взглядом. Мужественное бронзовое лицо человека-обезьяны не выражало никаких чувств — даже презрения, которое Тарзан испытывал к этому карикатурному человечку. Но японец, смешавшись, отвел глаза. Что-то, светившееся во взгляде лежащего на земле пленника, испугало его, и он решился действовать, дабы скрыть от себя этот испуг.
        Канэко громко скомандовал что-то солдату, сидевшему на лошади. Тот пригнулся и поднял хлыст, намереваясь стегнуть лошадь. Но в этот миг раздался выстрел — лошадь пошатнулась и опрокинулась, сраженная пулей. Послышался треск другого выстрела — младший лейтенант Канэко вскрикнул, приподнялся на цыпочки, как бы стараясь стать повыше ростом, и рухнул лицом вниз. Серия выстрелов уложила столпившихся на плацу солдат, как кегли в кегельбане. Те, кто спохватился быстрее других, бросились бежать куда глаза глядят в полной растерянности.
        Девять вооруженных людей спрыгнули с крутой горки прямо на территорию лагеря. Раненый японец, приподнявшись на локте, выстрелил в пришельцев, но пуля, посланная нетвердой рукой, никого не задела. Кэрри метким выстрелом усмирила вояку. Розетти и Сарина быстро покончили с остальными.
        Джерри, подскочив к Тарзану, быстро перерезал веревки.
        — Вы появились как раз вовремя, — признался Тарзан.
        — Как кавалерия в «Конской опере», — пошутил Бубнович.
        — Ну, что теперь будем делать? — спросил Джерри у Тарзана.
        — Мы должны попытаться уничтожить тех японцев, которым посчастливилось сбежать. Очевидно, этот отряд — только часть крупных сил. Если кто-то из японцев вернется живым, за нами организуют охоту.
        — А сколько, по-вашему, здесь было человек?
        — То ли двадцать пять, то ли тридцать. А сколько убито?
        Розетти пересчитал трупы.
        — Шестнадцать, — сказал он.
        Тарзан поднял с земли винтовку и взял пояс с патронами у одного из мертвых японцев.
        — Мы пойдем по опушке. Я впереди, по деревьям. Постараюсь перерезать японцам путь к отступлению.
        В полумиле от лагеря Тарзан настиг уцелевших солдат. Сержант угрозами заставлял их повернуть назад, к месту бывшей стоянки. Они подчинялись с явной неохотой. Страх и растерянность не отпускали их.
        Тарзан выстрелил и свалил сержанта. Затем пуля настигла одного из солдат, пустившегося бежать по долине. Остальные попрятались за валунами и в колючих кустах, росших повсюду в изобилии.
        Тарзан прекратил стрельбу, чтобы не выдать своего укрытия.
        «Иностранный легион» по выстрелам понял, что Тарзан обнаружил врага. Все двинулись на звуки, прячась за деревьями. Во главе отряда шел Джерри Лукас. Вскоре он увидел японца, залегшего за большим камнем. Потом второго и третьего. Джерри знаками указал на них остальным, и стрельба возобновилась. Тарзан тоже спустил курок.
        Японцы, отрезанные в узкой горловине, продержались недолго. В конце концов они подорвали себя собственными гранатами.
        — Наши желтые приятели чертовски любезны, — произнес Дуглас — они сэкономили нам патроны.
        — Милые парнишки, — согласился Джерри.
        — Надо спуститься вниз и помочь отправиться на тот свет тем, кто уцелел, — заявил Розетти, — если, конечно, там есть живые.
        Он соскользнул с дерева, на которое взобрался перед битвой, и покатился вниз по крутому склону. Сарина тут же последовала за ним.
        — Вот это идеальная подруга! — заметил Бубнович.

         Глава 29
        «ПРОЩАЙ, СУМАТРА»

        Шесть недель спустя «Иностранный легион» подошел к берегу моря. Дни, проведенные в пути, изобиловали многими опасностями. Многочисленные японские отряды заставляли идти окольными путями. Только острый слух и тонкое обоняние Владыки Дженглей, шедшего впереди группы, спасли всех от превратностей встреч с врагом.
        Примерно в миле от того места, куда вышел «иностранный легион», располагалась японская зенитная батарея. Легиону пришлось залечь в укрытии и провести без движения целый день. Рядом с батареей находилась туземная деревушка. Та самая, где Сарина рассчитывала найти лодку, ибо в ней проживали ее друзья.
        — Будь у меня туземный саронг, я могла бы пройти в деревню днем, — сказала она, — но, наверное, придется ждать темноты.
        — Я попробую раздобыть саронг для вас, — сказал Тарзан.
        — Вы пойдете в деревню? — удивилась Сарина. — Прямо сейчас? Это очень опасно. Вас могут увидеть.
        — Нет, я отправлюсь ночью.
        — Выстиранные саронги будут развешены для просушки возле хижины, — сказала Сарина.
        С наступлением темноты Тарзан покинул своих друзей и направился к деревне. Он двигался осторожно, стараясь ничем не нарушить покой жаркой тропической ночи.
        Оставленные им товарищи изнемогали в укрытии от удушливой влажной жары, окутавшей их как мокрым полотенцем. Хотя солнце давно скрылось, ночь не принесла прохлады. Дышать было совершенно нечем. Кроме того, томило ощущение постоянно угрожающей опасности.
        Находясь в горах, члены «иностранного легиона» частенько кляли свою нелегкую судьбу, но теперь с сожалением вспоминали прохладу и относительную безопасность, которую даровали им скалистые ущелья.
        — Я так долго была в горах, — заявила Кэрри, — что забыла, как ужасен климат побережья.
        — Да, здесь отвратительно, — согласился ван дер Бос.
        — Голландцы, должно быть, отважные парни, если решились колонизовать эти турецкие бани, — вмешался в разговор Бубнович.
        — Это очень богатая страна. Ее сокровища с лихвой искупают все неудобства пребывания здесь, — возразил ван дер Бос.
        — Можете сохранять ее за собой, — сказал Розетти. — Мне бы предложили — я и частицы ее не взял бы.
        — Мы бы не возражали, если бы и остальной мир придерживался вашей точки зрения, сержант, — усмехнулся ван дер Бос.
        Между тем Тарзан подошел вплотную к поселку и взобрался на дерево, чтобы осмотреть его сверху. Полная луна освещала открытое пространство. Богато изукрашенные резьбой и инкрустациями из ракушек туземные хижины тонули в глубокой тени. Жители сидели возле домов, покуривая трубки и беседуя. Тарзан заметил несколько саронгов, вывешенных для просушки и недвижных в тихом воздухе, не колеблемом ни малейшим дуновением ветерка. Он решил подождать, пока обитатели деревни разойдутся по домам. Но тут какой-то человек вышел из тени и направился к сидящим. Это был японский офицер, командующий противовоздушной батареей. Туземцы, завидев японца, быстро вскочили на ноги и принялись поспешно кланяться.
        Японец с высокомерной развязностью бросил несколько фраз облюбованной им молодой девушке. Она покорно последовала за ним в дом, который тот себе присвоил.
        Когда японец повернулся спиной к сидящим, они стали делать ему вслед непристойные жесты. Тарзан довольно улыбнулся, наблюдая эту картину. Значит, туземцы будут приветливы к врагам японцев.
        Через некоторое время жители деревни разошлись по домам, и повсюду воцарилась тишина. Тарзан спрыгнул на землю и двинулся, прячась в тени строений, туда, где болтались на веревке вывешенные для просушки саронги. Подкравшись к ближайшему, он прислушался с минуту, затем пересек освещенное луной пространство, быстро схватил саронг и хотел снова нырнуть в тень. Но тут из-за кустов появилась женщина. Они столкнулись лицом к лицу. Туземка раскрыла рот, собираясь закричать. Могучая рука Тарзана легла на ее губы. Он увлек женщину в тень и зашептал:
        — Тихо. Я друг. Я не причиню вреда. — Тарзан говорил по-английски, но туземка поняла.
        — Кто ты? — спросила она.
        — Я сказал — друг.
        — Друзья не приходят воровать, — возразила туземка.
        — Я взял саронг на время. Он будет возвращен тебе.
        Ты не скажешь японцам, что видела меня? Они ведь мои враги.
        — Я не скажу им. Мы им не рассказываем ничего.
        — Очень хорошо. Саронг тебе вернут завтра.
        Тарзан повернулся и исчез во тьме.
        Женщина, покачав головой, поспешила в дом, где рассказала домочадцам о ночном визитере.
        — Мы больше никогда не увидим этого саронга, — убежденно заявил муж туземки.
        — Насчет саронга я не беспокоюсь. Он был очень старый. Но хотелось бы еще раз увидеть человека, взявшего его. Он так хорош собой...
        На следующее утро Сарина, облаченная в похищенное платье, вошла в деревню. Первая женщина, повстречавшаяся ей, узнала свой саронг. Вскоре Сарину окружили плотным кольцом обитатели деревни. Со многими она была знакома раньше. Ее радостно приветствовали. Сарина попросила туземцев разойтись и не привлекать к ней внимание японцев. Все сразу же вернулись к своим обычным делам, а Сарина пошла в дом, где жил вождь племени Алаудин Шах. Он был рад увидеть старую знакомую и задал ей массу вопросов. На большую их часть Сарина не стала отвечать до выяснения, в каких отношениях состоит старый вождь с японскими захватчиками.
        Вскоре она узнала, что Алаудин Шах ненавидит японцев. Он был потомственный вождь — еще его деды и прадеды правили этой деревней. Японцы же били и всячески унижали гордого человека и заставляли его низко кланяться им. Выяснив все это, Сарина рассказала, откуда и зачем она пришла в деревню, и попросила у старого вождя помощи.
        — Вы задумали опасное путешествие, — сказал старик. — В здешних водах полным-полно вражеских кораблей, а до Австралии путь неблизкий. Но если ты и твои друзья готовы рискнуть, я помогу вам.
        В устье реки в нескольких милях от деревни спрятано небольшое судно. Мы приготовим его для долгого плавания и загрузим продовольствием и питьевой водой. Но на это потребуется время. Мы не причиняем японцам особых хлопот, и за нами не наблюдают. Но в деревню японцы заходят почти каждый день. Один офицер завел себе здесь подружку и проводит у нее каждую ночь.
        — Если доставлять продовольствие днем в дом на краю деревни, то мы сможем ночами приходить за ним и сами доставим все нужное на судно, — предложила Сарина. — И вы таким образом избежите ответственности, если нас вдруг обнаружат. Вы притворитесь удивленными — дескать, кто-то ночью пришел и украл продукты. Вот и все.
        Алаудин Шах улыбнулся:
        — Ты настоящая дочь Большого Джона.
        Прошел месяц, прежде чем судно было снаряжено всем необходимым. Теперь беглецы дожидались наступления безлунных ночей и попутного ветра. Колючая проволока, заграждавшая устье реки, была предусмотрительно надрезана так, чтобы можно было ее снять в считанные минуты. И вот наступили долгожданные темные ночи. Нужно было переместить судно из небольшого затона на широкую воду. Эта работа сопровождалась немалыми трудностями — речные заводи кишели крокодилами, но все проделано было успешно.
        И вот настал заветный миг — теплый бриз дул с берега, луны на небесах не было. Бесшумно заскользила лодка по черной воде, подталкиваемая шестами, ветер наполнил большой треугольный парус — и прощай, Суматра! Судно взяло курс на юг.
        — Если ветер продержится, — сказала Сарина, —мы обогнем мыс Нассау до двух часов завтрашнего дня. Я хочу побыстрее выбраться из прибрежных вод Суматры и Явы. Прежде, чем повернем на юго-восток к Австралии, нам грозит еще одна опасность — острова Кокос. Там должны быть какие-то японские части, хотя я не знаю этого точно.
        — Это не то же самое, что острова Киллинга? — спросил Джерри.
        — Да, но мой отец называл их островами Кокос — дескать, Киллинг — проклятый англичанин, — Сарина фыркнула и покосилась на Тарзана. Он рассмеялся, вслед за ним засмеялись другие и облегченно — сама Сарина.
        — Никто не любит англичан, — заметил Тарзан. — Правда, я не совсем уверен в том, что Киллинг был англичанином.
        — Вижу свет на горизонте, — объявил Дэвис.
        — Это, должно быть, огни Нассау, — сказала Сарина. — По крайней мере, хочется надеяться на это, ибо другим источником света может быть только корабль. А в этих водах никаких других кораблей, кроме японских, быть не может.
        — Ну, я не думаю, что сейчас суда ходят освещенными — все-таки война, — высказал свое мнение Джерри. — В этих водах слишком много союзнических подводных лодок.
        Утро застало «иностранный легион» в открытом море. Вокруг, куда ни глянь — только круглый котел плещущей воды, серой и неприветливой. Ветер за ночь изрядно посвежел и поднял высокие волны. Сержанта Розетти укачало.
        — Держись, Шримп, — успокаивал его Бубнович. — Нам недолго осталось — до Автралии всего месяц — другой ходу, потерпи немного.
        — Проклятье! — стонал Розетти, свешиваясь за борт.
        — Очень скоро все прекратится, Тони, ты привыкнешь и перестанешь страдать, — обнадеживала Шримпа Сарина.
        — Даже некоторых адмиралов трепала морская болезнь, когда они оказывались впервые в плавании, — подбадривал бедолагу Тарзан.
        — Я не хочу быть адмиралом. Я привык к воздушному океану, а этот мне ни к чему, — буркнул Шримп и снова склонился над бортом.
        — Бедный, бедный Тони, — жалостливо вздохнула Сарина.
        Долгие дни медленно сменяли один другой. Ветер дул теперь все время. Начался юго-восточный пассат. Счастье пока не изменяло отважной горстке людей. Их суденышко неслось в нужном направлении, и продолжаться это могло еще долго: пассат — ветер постоянный, может зарядить этих дней на десять кряду. Путешественники благополучно миновали острова Киллинга, не встретив по пути ни одного вражеского корабля.
        Бубнович время от времени подтрунивал над бедолагой Розетти, чьи страдания, вопреки предсказаниям Сарины и Тарзана, все-таки полностью не прекращались. Бубнович не был бессердечным чудовищем, просто другого способа поразвлечься в пустынном море не было.
        — Только подумай, Шримп, как расширили твой горизонт путешествия, — начал он среди всеобщего приступа тоски по земле. — Соображаешь, что они тебе дали? Впервые по достоинству ты смог оценить британца. Но и это еще не все — ты сподобился полюбить женщину, а самое главное — ты научился правильному английскому языку — и произношению, и лексике, и всему такому — благодаря Сарине.
        — Но за последнее время что-то мой кругозор никак не расширился, — горестно огляделся Шримп. — Уже неделю одна вода вокруг — выть хочется с тоски. Дорого бы я дал, чтобы сейчас увидеть что-нибудь другое, кроме этой проклятой воды.
        — Дымок на горизонте! — закричал вахтенный Джерри Лукас.
        Все впились взглядом в далекую точку.
        — Ну, ты, Шримп, и везучий — это должно быть, корабль. Нам надо бы поскорее смываться, — сказал Бубнович.
        Лодка сделала поворот и поплыла в северо-западном направлении. Казалось, время замедлило ход, и лодка застыла в вязком киселе воды. Черная точка на горизонте, напротив, угрожающе увеличивалась в размерах.
        — Это похоже на кошмарный сон, — жаловалась Кэрри. — Снится, что кто-то страшный преследует тебя, ты стремишься изо всех сил удрать подальше, а ноги словно ватные, шагу не могут ступить. Так и тут. Ветер, как на зло, совсем утих.
        Как будто бы сочувствуя девушке, сильный порыв надул паруса, и скорость суденышка заметно возросла.
        Но неизвестный корабль продолжал приближаться.
        — Смотрите, нас заметили. Он меняет курс, — крикнул Тарзан. — Направляется прямехонько к нам. Теперь я вижу его флаги — это японец.
        — Ну почему я не ходил в церковь, как того хотела моя мама, — вздохнул Дэвис. — Мог бы там научиться хорошим молитвам. Да что уж теперь — не наверстаешь. Но если молиться я умею плохо, то стреляю я замечательно.
        Он поднял свою винтовку и вложил обойму в магазин.
        — Мы все стреляет неплохо, — сказал Джерри, — но не сможем же мы ружейными выстрелами потопить корабль.
        — Это просто торговое судно, — заметил Тарзан.
        У него, вероятно, лишь двадцатимиллиметровое противовоздушное орудие и крупнокалиберные пулеметы.
        — По сравнению с ним мы и новее с голыми руками, — усмехнулся Бубнович.
        — Дальнобойность японских винтовок, где-то около тысячи ярдов, — сказал Джерри. Мы сумеем прикончить нескольких японцев прежде, чем они расправятся с нами. Если только, конечно, вы хотите драться, — спохватился он. — Как поступим? Сдадимся в плен или будем сражаться и погибнем? Что решим?
        — Драться будем, — коротко и мрачно заявил Розетти.
        — Обдумайте все хорошенько, — предостерег Джерри. — Если начнем стрельбу, то неминуемо погибнем.
        — Я не намерен позволить этим желтым дьяволам снова бить меня, — сказал Бубнович. — Если остальные не желают драться, то и я тогда не буду, но живым я им не сдамся.
        — Я тоже, — сказала Кэрри. — Джерри, а ты как? — спросила она.
        — Я дерусь! — он взглянул на Тарзана.
        Тарзан лишь улыбнулся в ответ.
        Джерри повторил вопрос:
        — Никто не хочет сдаваться? Я правильно понял? Будем сражаться? Кто-нибудь хочет возразить?
        Ответом было общее молчание.
        — Тогда возьмите винтовки и зарядите их. Я только хочу сказать в заключение, что мне очень приятно было познакомиться со всеми вами.
        Между тем японское судно быстро приближалось. Ветер совсем ослаб, потратив всю силу на последний порыв, и парус лодчонки повис, как тряпка.
        — Нам долгое время необыкновенно везло, — сказал Тэк ван дер Бос. — Согласно закону вероятностей, должен был настать тот час, когда счастье отвернется. Вот он и настает.
        Над бортом японского корабля блеснула яркая вспышка, сопровождаемая клубом дыма. В следующую минуту снаряд разорвался далеко позади беспомощного суденышка, взметнув ввысь фонтан брызг.

         Глава 30
        ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ

        — Прекрасная стрельба! — сказал Бубнович. — Эти болваны даже не знают, какова дальнобойность их орудия.
        — Думаю, что маленькие желтые адмиральчики не посылают лучших артиллеристов на торговые суда, — заметил Джерри. — Но даже это не спасет нас.
        Корабль противника двигался очень медленно, поднимаясь и опускаясь на высоких волнах. Нос вспенивал перед собой воду, словно острое лезвие плуга, вонзаясь в толщу волн.
        Новый снаряд упал поближе к цели.
        Джерри и Кэрри сидели рядышком, держась за руки.
        — Ван Принс был прав, когда уговаривал вас остаться, а нас называл безумцами. Я не должен был брать тебя с собой, дорогая!
        — Но я и сейчас счастлива, что мы вместе. Подумай, мы были рядом так долго. Этого не случилось бы, если бы я осталась с партизанами. И у меня не было бы случая сказать тебе, что буду с тобой всегда — ив горе, и в радости. Эти слова все время в моем сердце, Джерри!
        Он бережно склонился к ней:
        — Кэрри! Ты берешь этого человека в мужья?
        — Беру, — сказала она очень тихо.
        — А ты, Джерри, берешь в жены эту женщину, чтобы лелеять ее, опекать и защищать, пока смерть не разлучит вас?
        — Беру, — ответил Джерри. Он снял кольцо со своей руки и надел его на безымянный палец Кэрри. — Отдав тебе это кольцо, я стал твоим супругом, — сказал он. После нежно поцеловал девушку в губы.
        — Хотя формальная сторона нашего брака слегка хромает, — радостно произнесла Кэрри, — у нас есть самое главное — наша любовь.
        Следующий снаряд, посланный японцами, окатил их водой, но молодожены, казалось, даже не заметили этого.
        — Моя жена, такая юная и прекрасная, — прошептал ей на ухо Джерри.
        — Жена, — эхом откликнулась Кэрри.
        — Эти парни начинают стрелять получше, — громко заявил Розетти.
        Плавник акулы разрезал полны между японским судном и лодкой.
        Тарзан поднял винтовку и прицелился в группу японцев, столпившихся у борта. Хлопнул выстрел. Вскоре наперебой заговорили все десять винтовок. И тут случилось неизбежное. Снаряд, ударив прямо попаданием в лодку, разорвал на куски тело Сит Тэя, осколком, как бритвой, срезало ногу Тэка на и дер Боса, лодка разлетелась в щепки, а все уцелевшие оказались в океанских волнах. Японцы открыли по барахтающимся в воде людям огонь из пулеметов. И хотя точность прицела была невысокой, стало понятно пришел конец «иностранному легиону».
        Бубнович и Дуглас из последних сил поддерживали на воде изувеченного, потерявшего сознание ван дер Боса. Джерри Лукас старался держаться между Кэрри й японским судном, пытаясь загородить возлюбленную от ливня пуль.
        Внезапно что то потащило в пучину бесчувственное тело ван дер Боса. Бубнович в воде натолкнулся на что-то твердое, движущееся в глубине.
        — Проклятье! -завопил он. — Акула! Она схватила Тэка!
        Тарзан, которого отбросило взрывной волной далеко от остальных, сразу же мощными взмахами рук преодолел расстояние до того места, где разыгрывалась трагедия. Нож сверкнул у него в руке. Изящным движением Тарзан скрылся под водой — нож распорол акуле брюхо. Отпустив ван дер Боса, хищная рыбина повернулась к Тарзану, но тот, уклонившись от мощных челюстей, вновь и вновь наносил ей удары ножом. Вода окрасилась в пурпурный цвет. Запах крови привлек к месту действия другую акулу. Она появилась и тут же напала на раненую товарку.
        Первая, истекая кровью, медленно поплыла прочь, вторая преследовала ее, вырывая из ее тела и заглатывая куски трепещущей плоти.
        На какой-то момент люди были избавлены от опасности быть съеденными. Но пули угрожающе свистели над головами и, шлепаясь в воду, вздымали фонтанчики брызг.
        С помощью Тарзана Бубнович и Дуглас втащили едва дышащего ван дер Боса на большой обломок лодки, плававший неподалеку. Тарзан оторвал полоску материи от того, во что превратились брюки несчастного голландца, и приладил вместо жгута. Тэк еще жил но, к его счастью, был без сознания.
        Бубнович покачал головой:
        — У бедняги нет никаких шансов выжить. Впрочем, как и у всех нас, — добавил он грустно.
        — Да, у акул будет сегодня сытный обед, — невесело пошутил Дуглас.
        Все со смутной надеждой невольно глянули на японское судно. Вдоль борта там выстроились низенькие кривоногие люди. Некоторые из них, вытащив револьверы, целились в цепляющихся за обломки, другие указывали пальцами, куда следует выстрелить. В общем, японцы забавлялись на славу. Но неожиданно забава кончилась — раздался ужасный взрыв. Огромная веерообразная вспышка пламени взметнулась на сотню футов ввысь прямо из чрева японского судна. Еще выше в небо ударил столб дыма. Тут же последовал второй взрыв — корабль разломился пополам, его нос высоко задрался, прежде чем уйти в бездну. За считанные секунды пучина поглотила то, что осталось от японского торгового судна. На поверхности барахтались лишь несколько обожженных и кричащих от боли людей, тщетно пытающихся выбраться из горящего масла.
        Молчание пораженных зрителей первым прервал Тони Розетти:
        — Я знал, святая дева Мария услышит! Она еще никогда меня не подводила!
        — Ей придется совершить еще одно чудо, чтобы выловить нас из середины океана, прежде чем мы утонем или нас съедят акулы, — заметил с горечью Джерри.
        — Молись, как черт, Шримп, только на тебя и надежда, — сказал Бубнович.
        — Смотрите! Смотрите! — закричала Кэрри, указывая рукой вперед.
        В трехстах ярдах от горящего нефтяного пятна всплывала на поверхность подводная лодка. На боку боевой рубки ясно был виден «Юнион Джек» — британский флаг.
        — Вот вам чудо, получите, кэп, — сказал Розетти, — старушка Мэри никогда не покидает меня, если я попадаю в беду.
        — Ну и какого вы теперь мнения о британцах, сержант Розетти? — спросил Тарзан, улыбаясь.
        — Я их люблю, — просто ответил Шримп.
        Подводная лодка обогнула с наветренной стороны горящее масло и прошла вдоль плавающих обломков маленького суденышка. Люк открылся, из него показались матросы, они стали помогать потерпевшим крушение взобраться на борт.
        Тарзан и Бубнович прежде всех перенесли на лодку ван дер Боса, который, так и не придя в сознание, умер в тот момент, когда его со всеми предосторожностями укладывали на палубе.
        Вторыми на лодку поднялись Кэрри и Сарина, за ними и все остальные.
        Капитан-лейтенант Болтон, командир подводной лодки, не скрывал своего удивления. Но сперва следовало позаботиться об умершем, а уж потом получить объяснения. Кэрри опустилась на колени у тела Тэка ван дер Боса. Слезы лились у нее из глаз.
        — Бедный, бедный Тэк, — приговаривала она.
        Прежде чем опустить тело погибшего в море, капитан
        Болтон прочел заупокойную молитву. Когда печальная церемония была закончена, все сошли вниз, в кают-компанию, где их ждала сухая одежда и горячий кофе.
        Вскоре печаль и уныние, казалось, покинули «иностранный легион» — жизнь брала свое; все его члены, хотя и были молоды, уже успели повидать много смертей.
        Когда капитан Болтон выслушал их историю, он сказал:
        — Ну, первое время, вам, конечно, просто везло, но то, что я оказался в этом квадрате моря именно в нужный час — это похоже на самое настоящее чудо.
        — Нет, сэр, — возразил Розетти. — Чудо с самого начала совершила Святая Мария, мать Иисуса Христа.
        — Я вполне могу согласиться с этим, — сказал Болтон, — ведь никто из вас не должен был остаться в живых, если верить теории вероятностей. Ничто, кроме Божественного вмешательства, не могло сберечь вас. И то, что у меня случайно сохранились две торпеды для вашего японца, тоже ложится в цепь чудес.
        — Конечно, Святая Дева помогла нам в беде, — заявил Джерри, — но если бы Тарзан, может быть, конечно, угадывая ее желание, не трудился для нас все это время, мы погибли бы еще несколько месяцев тому назад.
        — Но все, слава Богу, позади, — резюмировал капитан Болтон.
        — Больше вам не нужно взывать ни к Марии, ни к Тарзану. Я отдал приказ идти полным ходом в Сидней, и уже скоро вы засядете в приморском отеле за бифштексами и пудингом с почками.
        — И станем запивать все это имбирным пивом, — подхватил Бубнович, глотая слюнки.
        Позднее к вечеру Джерри Лукас и Кэрри подошли к капитану Болтону:
        — Капитан, — обратился Джерри, — вы имеете право совершать брачные церемонии в море?
        — Конечно.
        — Тогда вам предстоит двойная работенка, и прямо сейчас, — вступил в беседу подоспевший Тони Розетти.