Дочь пирата Роберт Джирарди


        # Две карты Таро, которые кто-то подбросил обычному американцу Уилсону Лэндеру… угроза, предупреждение или предсказание?
        Очаровательная хозяйка магазинчика магических предметов, к которой он обращается за объяснениями… случайная встреча - или судьба?
        Путешествие на корабле, идущем к берегам Африки, в которое он отправляется вместе с новой знакомой… развлечение?
        Нет. Приключение, которое случается только раз в жизни!

        Роберт Джирарди
        Дочь пирата


…и в тех Богом забытых водах я потерял те жалкие и неясные воспоминания о традициях и о городах, которые хранил.

    Герман Мелвилл

        Часть первая
        ИМПЕРАТОР И ПАЖ-ОРУЖЕНОСЕЦ


1

        Это случилось в августе в понедельник. Возвращаясь вечером домой, Уилсон Лэндер нашел карты Таро. Это были «император» и «паж-оруженосец». В тусклом свете заходящего солнца карты, два светлых прямоугольника на мостовой, казалось, излучали особый смысл.
        Уилсон остановился, расслабил галстук и нагнулся. Император представлял собой крепкого седобородого мужчину, сидящего на троне на фоне песчаных гор. Над головой у загадочного императора висела римская цифра IV. Паж-оруженосец был изображен молодым человеком в зеленом халате с деревянной дубиной, увенчанной железным наконечником и поросшей молодой листвой. Далеко за ним - тот же пейзаж, похожий на африканский.
        Уилсон рассматривал карты чуть ли не пять минут, чувствуя при этом странное покалывание в спине. Он не относился к числу иррациональных людей, но трагическое детство наложило на него неизгладимый отпечаток: ему постоянно мерещились опасности. Настороженность стала жизненным стилем Уилсона Лэндера. Он источал ее, как выдыхают воздух, он носил ее, как брюки и носки, так что возникшие невесть откуда карты он воспринял как предвестие ужасных событий. Почти не думая, он поднял карты и положил во внутренний карман куртки.
        - Похоже, это означает удачу, - объявил он сплошным фасадам складов и запаху эмульсий, витавшему в атмосфере. - А почему бы и нет, черт возьми? То, что тебя ожидает, может быть с одинаковым успехом и добрым и злым…
        Но Уилсон не привык разговаривать сам с собой и не поверил в собственную браваду. Каким образом карты вообще сюда попали? Днем улицы окраинного района Рубикон заполняли дальнобойщики в клетчатых рубашках и фабричные рабочие в башмаках со стальными подковами на мысах, то есть не те люди, которые могли бы валять дурака с подобной суеверной чепухой. Страх звенел в голове Уилсона подобно большому колоколу, созывающему народ на молитву в честь Пресвятой Богородицы.
        Позднее в маленькой квартире с окнами, выходящими на канал Харви, Уилсон попытался забыть о картах Таро. Он выпил пива, посмотрел по телевизору последние известия, приготовил на обед пирог с сыром и салат и, облачившись в пижаму, лег спать. Небольшую спальню наполнял синий свет, который становился час от часу все темнее. Чувство надвигающейся опасности было так велико, что у Уилсона заболел живот. Он лежал под тонкими простынями, не в силах уснуть, слушал шум кондиционера, вставленного в окно, и думал о том, как его собственная смерть приобретает зримые черты. Заостренные когти, растопыренные перья и вздыбленная чешуя - монстр по другую сторону эсхатологического мрака.

2

        На следующий день Уилсон позвонил своей подружке и сказал, что на работу не придет.
        - Что на сей раз? - сурово спросила Андреа сквозь помехи, трещавшие у нее в мобильнике. - Очередной приступ паники?
        - Не требуй объяснений, - попросил Уилсон, не желавший ничего говорить о картах Таро.
        - Ты ведь знаешь, есть пилюли от напряженного ожидания. Я читала, что оно появляется из-за неправильного сочетания химических веществ. Проглатываешь пилюлю, и оно улетучивается.
        - Это неправда, - возразил Уилсон. Андреа слегка смягчила тон:
        - Ты по-настоящему беспокоишь меня. Тебе следует снова сходить к терапевту.
        - Не начинай, - взмолился Уилсон.
        Андреа считала, что чувство надвигающейся опасности, которое преследовало Уилсона, было болезнью вроде гриппа, что от него можно избавиться, умело изменив химию мозга с помощью действующих на настроение лекарственных препаратов. Уилсон же воспринимал свою тревогу как нечто более захватывающее, как некое эпическое проклятие, передающееся по наследству. Когда Уилсону было девять лет, его отец погиб в знаменитой катастрофе: четырехчасовой экспресс сошел с рельсов и упал с моста Трохог в реку Потсвахнами. А менее чем через год мать умерла в результате дикого несчастного случая. Был еще двоюродный дед (сведения о нем отрывочны), тот отправился на поиски счастья в Перу за пятьдесят лет до рождения Уилсона и пропал без вести.
        - Мне нужен только один день, - сказал Уилсон. - Завтра у меня будет все в порядке.
        Последовала напряженная пауза, Уилсон различил шуршащие звуки компьютеров в офисе Андреа, шум уличного движения, а также ровное дыхание любимой. Наконец она вздохнула, сказала твердым голосом:
        - Хорошо, увидимся завтра утром, - и повесила трубку.
        Андреа была работодателем Уилсона. Будучи младшим вице-президентом «Чайной биржи» - небольшой, но респектабельной брокерской фирмы на улице Файнэншл-майл, она занималась товарными фьючерсами на минеральные богатства, лежащие на дне моря, на стада скота в Боливии, на корабли с тигровым крилем, добытым из Марианской впадины, на силосный ячмень с Украины, - на все, кроме чая. Она наняла Уилсона в качестве исполнительного помощника год назад, когда он безуспешно искал место службы. Как известно, профессионализм и страсть - две вещи несовместные. Последнее время их отношения заметно похолодали. Предоставление работы оказалось актом доброты, о котором оба теперь жалели.

3

        За завтраком Уилсон съел добрую миску каши из отрубей, облачился в серую одежду, чтобы не привлекать внимания окружающих, и поехал на одиннадцатичасовом автобусе через мост в город. От Метрополитен-терминал он отмерил двадцать кварталов и подошел к старому магазинчику, затесавшемуся между новым французским рестораном и складом, наполненным резиновыми массажерами (улица, похожая на темный каньон, располагалась в той части города, которая стремительно становилась ультрамодной). Единственным отличительным признаком магазинчика являлось оранжевое знамя с силуэтом ведьмы на помеле. В маленькой витрине были выставлены несколько старых книг с потускневшими золотыми корешками, керамические сосуды с непонятными травами и - что самое интересное - чучело обезьяны в красном одеянии, украшенном вышитыми пентаграммами и полумесяцами. Обезьяна с закрытыми глазами скалила черные зубы на прохожих. Шерсть у нее благодаря стараниям то ли парши, то ли термитов наполовину отсутствовала, отчего была видна блестящая черная кожа, твердая, как асфальт.
        Уилсон пристально смотрел на эту вызывающую страх реликвию сквозь темное от пыли и грязи стекло. Очень близко от обочины, на которой он стоял, промчался полицейский автомобиль. Подъехал и остановился у рытвины фургон со ступеньками, из кузова свешивались многочисленные резиновые ленты. Над французским рестораном назойливо развевалось желтое знамя с изображениями винной бутылки и чесночной головки. Согласно новым городским правилам, над всеми заведениями этой части города, помимо любых других знаков, следовало водружать флаги, что, наверное, объяснялось стремлением властей воссоздать атмосферу средневековых торговых гильдий и аккуратных ремесленников. Отведя взор от французского стяга, Уилсон заметил в витрине отражение собственного лица, обеспокоенного и бледного, как у привидения.
        Магазин представлял собой глубокую пещеру, которая в дальнем конце сходилась в одну точку.
        Вошедшего Уилсона встретил кот с оранжевыми глазами, восседающий на розовой подушке у входа. На левой стене висели чугунные котелки разных размеров, оловянная посуда, штапельные мешочки и связки кореньев, на правой - книжные полки.
«Руническое колдовство, легкий способ», «Оргазм с богинями», «Колдовство и лесбиянство», «100 легких уроков магии», - прочитал Уилсон. За стойкой посередине магазина сидела на стуле молодая женщина и красила себе ногти на ногах. Уилсон осторожно приблизился к ней, так как был единственным посетителем. Звуковая система издала громкий вибрирующий звук.
        - Извините, можно задать вопрос? - начал разговор Уилсон.
        Женщина подняла взгляд, и Уилсон забыл, зачем он пришел. Она была очень хороша - сине-зеленые, цвета морской волны, глаза, копна отливающих медью волос. Лицо загорелое за исключением того места, где находились солнцезащитные очки, белизна вокруг глазниц делала ее похожей на енота. Потрескавшиеся губы, хлопчатобумажные брюки на резинке, свитер с капюшоном, украшенным слева надписью «Корабль американских ВВС „Уильям Итон“»… Нет, женщина совершенно не соответствовала старому магазинчику. По виду она напоминала члена экипажа какого-нибудь судна, плывущего вдоль островов Зеленого Мыса, в то время как мелкие соленые брызги летят через поручни, а на небе собираются тучи, предвещающие бурю.
        - Хорошо, - сказала женщина, нахмурившись. - Так что за вопрос?
        - Вы не… Вы… отвечаете на вопросы? - Уилсон беспомощно оглянулся на приворотную воду и шаманскую куклу, парящую под потолком.
        - «Красный из джунглей», - сообщила молодая женщина, покачав перед Уилсоном закрученным пузырьком с лаком. - Как вам это нравится? - Она подняла приведенную в порядок ногу.
        - Красиво, - одобрил Уилсон.
        - Не беспокойтесь, я могу ответить на любой вопрос, который вас интересует, - сказала женщина.
        Уилсон вынул из кармана карты Таро и положил на стойку:
        - Я нашел их на улице, когда возвращался домой. Они лежали вот так.
        - Император и паж-оруженосец, - определила женщина. - Большой и малый секрет.
        - Я, конечно, не верю в эту чепуху, - сказал Уилсон, - но что за черт? Они что-то означают? Да?
        Молодая женщина долгим изучающим взглядом впилась ему в зрачки. Енотовидное лицо внушало опасение. Уилсон слегка поежился. Рассудок уверял, что пара карт, случайно подобранных на улице, не может предсказать судьбу, но привычный страх убеждал в обратном.
        - Прежде чем дать квалифицированный ответ, я должна кое-что узнать, - сказала женщина, кивнув на карты. - Ваш лунный знак, ваш солнечный знак, размер вашей обуви. Ваши пристрастия и антипатии. Ваш любимый цвет. Точные день, час и минута вашего рождения. Особые приметы на теле. Как вы вышли из чрева матери - головкой или попкой вперед. Родились в рубашке или нет.
        - Простите?
        - Рубашка - это тонкая эмбриональная ткань, которая в редких случаях покрывает лицо новорожденного, когда он появляется на свет. Рубашка может означать, что ребенок отмечен судьбой, что его ожидает счастливое будущее. В любом случае определенные особенности восприятия являются врожденными.
        - Рубашка… Я не знаю.
        - Спросите у матери.
        - Она умерла.
        - А как насчет отца?
        - Его тоже нет.
        - Конечно, - промолвила молодая женщина. - Все имеет значение.
        - Он был игроком, - сказал Уилсон после некоторого колебания.
        - Профессиональным? - В ее голосе прорезался интерес. А в глазах блеснули искорки недюжинного ума.
        - Да, - смущенно признался Уилсон.
        - Хорошим?
        Уилсон пожал плечами:
        - Он этим зарабатывал на жизнь.
        - Сколько?
        - Послушайте…
        - Вы тоже игрок?
        Уилсон решительно покачал головой:
        - Я работаю в офисе.
        - И вы никогда не играли в азартные игры? - Она, казалось, была разочарована.
        - Когда-то сыграл несколько партий в покер.
        - Проиграли?
        - Вроде нет.
        Женщина улыбнулась, и от этой улыбки Уилсону стало вдруг не по себе, даже в дрожь бросило. А в животе завязался какой-то узел, не имеющий ничего общего с ожиданием опасности.
        Женщина, нахмурившись, начала кончиками пальцев двигать карты кругами по стеклянному прилавку. Уилсон чуть ли не слышал, как работает ее мозг.
        - Давайте пойдем дальше. Скажите, какой головной убор вы носите - цилиндр или жокейскую шапочку?
        - Цилиндр, - ответил Уилсон и сообразил, что она просто потешается над ним. - Спасибо за помощь.
        Он взял карты и вышел на улицу. Однако, увидев флаг с чесночной головкой и винной бутылкой, покачивающийся в легком ветерке, он почувствовал, что в желудке опять образовался узелок, и вернулся в магазин.
        - Разрешите пригласить вас на ленч? - спросил с безопасного расстояния, а именно - стоя в дверях.
        - Если не очень далеко, - ответила женщина.

4

        Белый зал ресторана, где подавали ленч, был пуст, если не считать двух пожилых мужчин в глаженых полосатых пиджаках и полосатых же галстуках-бабочках. Оба ели одинаковый тыквенный суп и могли бы сойти за братьев, если бы не сидели за разными столиками и не молчали. Метрдотель, высокий француз, облаченный в дорогую тройку, провел Уилсона с женщиной на задний дворик, где размещались пять столиков и росли розы. Он походил скорее на бизнесмена, нежели на официанта, пусть даже главного.
        - Обычно мы придерживаемся особых правил в том, что касается одежды, - объяснил метрдотель. - Вот почему я посадил вас здесь, вы не возражаете?
        И он оставил их одних, вручив меню и карту вин. Тихо поплескивал небольшой фонтанчик. В плюще, который обвивал стену противоположного дома, свили гнезда малиновки. В старую кирпичную ограду была вделана терракотовая мексиканская маска. Она взирала на Уилсона в упор пустыми глазницами.
        Женщина облизала потрескавшиеся губы и принялась читать меню. Названия блюд были написаны по-французски. «Вот где ей самое место, здесь, под солнцем, - подумал Уилсон, - а не в мрачном магазине с чугунными котелками и книгами о том, как оживлять мертвецов и вызывать демонов».
        - Место не дешевое, - констатировал он.
        - Тогда давайте закажем что-нибудь легкое, - предложила женщина, закрывая меню. - Какой-нибудь салат, суп, французский хлеб и сыр.
        - Звучит хорошо, - сказал Уилсон.
        - И бутылку вина.
        - Я не слишком разбираюсь в винах, - признался Уилсон.
        - Оставьте это мне.
        Она посмотрела на список вин и быстро захлопнула карту. Когда она сделала заказ, Уилсон снова почувствовал неприятную нервную дрожь. Он вспомнил об Андреа, которая сейчас сидела в своем офисе и всматривалась в маленький экран ноутбука, изучая цены при вчерашнем закрытии рынков. Вспомнил и о том, как она часами проводит селекторные совещания с главной конторой в Денвере, и вокруг ее глаз углубляются ранее незаметные морщинки, на лбу появляются складки, а губы поджимаются, выражая недовольство.
        Один официант принес «Мон Орже кот ду Рон» 82-го года, другой - хлеб, третий - сыр. Это был ресторан, где на каждый столик приходится по дюжине официантов.
        Молодую женщину звали Крикет.
        - Как букашку, - пошутил Уилсон.
        - Да.
        - Это ваше настоящее имя?
        - По документам я Сьюзен, - ответила она. - Но люди зовут меня Крикет.
        Под копной рыжих волос Уилсон заметил тяжелые золотые серьги, украшенные жемчугом и рубинами. Серьги выглядели испанскими, очень старинными, они свисали над тарелкой, когда Крикет при еде наклоняла голову. По ее словам, она трудилась в магазине оккультных наук, чтобы выручить подругу и заработать немного денег.
        - «Колдрон сентрал» - это на самом деле не мое. Я знаю кое-что об оккультизме, и, мне кажется, у меня непредубежденный ум. Но вы бы только посмотрели на некоторых, приходящих с улицы! Они похожи на людей, только что выбравшихся из-под завала.
        Уилсон почувствовал, как у него краснеют уши.
        - Нет, нет, я не имею в виду вас, - спохватилась Крикет. - Вы кажетесь мне приятным и нормальным парнем, просто у вас много переживаний.
        - Откуда вы знаете?
        Крикет пожала плечами:
        - Как бы там ни было, я ожидаю судно.
        - Вы служите в торговом флоте?
        - Я работаю на частных яхтах. Немного занимаюсь судовождением, содержу в порядке морские карты. Слежу, чтобы палубные матросы выполняли свои обязанности.
        - Я понял, - кивнул Уилсон. - Вы морячка.
        - Можно и так сказать, - согласилась Крикет. - Я совершила кругосветное плавание, как Магеллан.
        - Магеллан его не совершил, - поправил Уилсон. - Туземцы схватили его на Филиппинах.
        - Вы мрачный человек, - отреагировала Крикет.
        - Я знаю.
        Четвертый официант принес французские деревенские салаты из листьев эндивия[Эндивий - растение семейства цикориевых.] и бекон с кусочками козьего сыра. Они быстро покончили с салатами, а несколько минут спустя и с вином. Крикет позвала первого официанта и заказала еще одну бутылку, не спрашивая Уилсона. Это было «Шато Марон» 77-го года, белое бургундское с впечатляющей золотой наклейкой. Официант принес его в ведерке со льдом.
        - Я расскажу вам историю, которая заинтересует вас из-за вашего отца, - продолжила разговор Крикет, наполняя стакан Уилсона.
        - Моего отца?
        - Ведь он был игроком, так?
        Уилсон пожал плечами.
        Пока они пили вино и доедали последние кусочки хлеба, Крикет поведала Уилсону о том, что она росла на Пальметто-Киз, небольшом скоплении яйцеобразных островов в Мексиканском заливе, в основном состоящих из песка и ракушечника, в пятидесяти милях[В романе используются принятые в США меры веса, длины и площадей: ярд - 0,
914 м; миля (морск.) - 1852 м; миля (сухоп.) - 1609 м; фут - 0, 3048 м; дюйм - 0,
0242 м; фунт - 0, 4536 кг; акр - 0, 405 га; галлон (США) - 3, 785 л; баррель (США) - 31, 5 галлона. - Здесь и далее примеч. пер.] к юго-востоку от устья Миссисипи.
        - Там, на Аутер-Ки, есть маленький городок Сент-Джордж, в котором я и родилась. Мой отец владел гостиницей и чартерной пароходной фирмой, благодаря чему был, пожалуй, единственным в округе, кто имел постоянную работу, не связанную с игорным бизнесом. До меня доходят слухи, что теперь там процветает туризм. Тогда же, до того как поменяли законодательство, там процветали азартные игры. Одна половина островков принадлежит Флориде, а другая - Алабаме. В течение многих лет на алабамских островах в частных заведениях играли в покер на большие деньги. Может быть, и ваш отец заглядывал туда.
        - Он предпочитал лошадей, - сказал Уилсон.
        - В любом случае вы могли делать миллионные ставки, если только не были владельцем казино. То есть если никто не работал у вас по найму и занимались вы этим не в своем доме. Почти каждый уик-энд в Сент-Джордж съезжались гангстеры с туго набитыми кошельками, из Нового Орлеана, Майами, Чикаго или Нью-Йорка, и тогда в красивых частных домах, расположенных на подветренной стороне, начинались игры по-крупному. После того как мои родители развелись, отец проводил много времени с местным игроком по имени Джони Мазепа, тот организовывал игры с большими ставками каждое воскресенье с сентября по май.
        Однажды ночью, как раз в канун Рождества, мне тогда было около семи лет, отец посреди ночи подошел пьяный к моему окну. Он вскрыл окно с помощью перочинного ножа, завернул меня в свитер и отнес в лодку с подвесным мотором. Мы пошли по проливу Пальметто между Аутер-Ки и Иннер-Ки, и я помню, что пахло соляркой и папиным табаком, а темень была кромешная, на небе ни звездочки.
        Мы пришвартовались у причала Мазепы и пошли в дом, безвкусно отделанное розовое бунгало размером с большой гараж. В гостиной сидели двадцать пять мужчин в костюмах. Сцена была очень напряженной. На столе перед каждым игроком лежал револьвер. В надувном детском бассейне, расположенном на полу, валялись деньги, как мне потом сказал отец, около двух миллионов долларов, выигрыш зависел от того, как будут сняты карты для оставшихся в игре Мазепы и головореза из Чикаго. Чтобы снять карты, им требовался совершенно незаинтересованный человек. Среди своего окружения они такого найти не смогли, и тогда отец привез меня.
        Я была испугана так, что едва не обкакалась, дрожала, как осиновый листок, но не плакала. Они открыли новую колоду. У меня до сих пор стоит в ушах хруст целлофана и свербит в носу от запаха их потных тел, виски, пива и гангстерских сигар. Я сняла карты. Это оказался червовый король. Они делали ставку на большую и на меньшую карту - Мазепа поставил на меньшую, головорез - на большую. Джони Мазепа потерял все. Его жена, бразильянка, и вообще слегка чокнутая, покончила с собой. Два месяца спустя Мазепа продал дом и навсегда покинул Пальметто. А ведь его предки жили на острове в течение двух сотен лет. Сначала как лица, потерпевшие кораблекрушение, потом как каперы[Капер - владелец морского судна, во время войны нападавший на суда неприятеля с ведома своего правительства, а также занимавшийся морским разбоем.] , потом как контрабандисты и игроки. Всегда что-нибудь вроде этого.
        Головорез из Чикаго дал мне четыре пятисотдолларовые банкноты за то, что я сняла карты в его пользу. Я крепко держала банкноты в руке все время, пока мы плыли домой, а по черной морской воде пролегала яркая лунная дорожка. Утром мать нашла у меня под подушкой две тысячи долларов. Я сказала ей, что меня посетила добрая фея и подарила эти деньги. «Слишком добрая фея», - сказала мать, починила окно, положила деньги в банк на мое имя и больше ничего о них не говорила. Десять лет спустя я сняла деньги со счета и ушла в море. И больше на Пальметто никогда не бывала.
        Вторая бутылка почти опустела. В бледно-желтой жидкости высотой примерно полдюйма плавали крошки пробки. Уилсон чувствовал себя прекрасно. Он вылил остатки вина в стакан Крикет. Она поднесла стакан к губам. Он вздрогнул, заметив, что у нее поломаны ногти, что кожа на руках покрыта ссадинами от тяжелой работы. Все это никак не соответствовало рыжим волосам и глазам, подобным тропическому мелководью, полному рыб и кораллов. Крикет перехватила взгляд Уилсона, слегка покраснела и быстро спрятала руки за столик.
        - Почему вы так долго не были дома? - спросил Уилсон, чтобы снять возникшую неловкость.
        Крикет пожала плечами. Ее волосы вспыхнули медным блеском в солнечном свете.
        - Я предпочитаю море. Оно так переменчиво, то взъерошено от волн, то гладкое, как зеркало. Полагаю, что оно такое и есть, поэтому лучше быть готовым к чему угодно. На суше нас одолевает иллюзия стабильности. Но это величайшая ошибка; все может пойти кувырком от одного расклада карт. На море ты по крайней мере знаешь, что тебя ожидает. Я скажу вам, что такое моряк. Моряк - это…
        Ее прервал метрдотель, он подошел и подал лист бумаги на черном глянцевитом подносе.
        - Ваш счет, - произнес он голосом кардинала, благословляющего паству.
        - Сколько там? - спросила Крикет.
        - Я плачу, - отвел ее руку Уилсон.
        Счет оказался на 178 долларов и 29 центов, не считая налога и чаевых, то есть больше его месячного бюджета на съестное.
        - Черт, всего лишь за суп и салат… Думаю, это вино. - Он раскрыл карту и увидел, что первая бутылка, которую заказала Крикет, стоит 65 долларов, вторая - 78.
        Пока он суетился со своей кредиткой, она быстро встала:
        - Спасибо за ленч, я, пожалуй, вернусь в магазин.
        Соображая, сколько дать метрдотелю на чай, Уилсон не разобрал ее слов, а когда поднял голову, Крикет и след простыл.

5

        Два дня спустя Уилсон встретил Андреа в обеденный перерыв на набережной в «Марине» - большом шумном баре-ресторане, популярном среди обитателей улицы Файненшл-майл после рабочего дня.
        Уилсон ненавидел «Марину» - прилизанное заведение, всегда переполненное людьми и со множеством правил. Так, здесь нельзя было пить во дворике, не заказывая что-то с кухни; нельзя было напиваться между пятью и восемью часами вечера, если за столом не сидело по меньшей мере четверо; в баре имелся десятидолларовый минимум, а чеки не принимались без предъявления водительского удостоверения и двух кредитных карточек. Мускулистые мужчины, стриженные под ежик, в синих шортах и красных теннисках с логотипом все той же «Марины», оснащенные переносными радиостанциями, патрулировали огороженную веревками внешнюю террасу, высматривая клиентов, которым неизвестным образом удавалось напиваться вусмерть водянистыми напитками с завышенными ценами, и за теми, кто осмеливался садиться за столик, не испросив предварительно разрешения у хозяйки. Всякий раз, посещая «Марину», Уилсон чувствовал себя пленником в фашистском государстве для лиц, карабкающихся вверх по служебной лестнице.
        Андреа ждала его в баре на втором этаже. Она выглядела опустошенной и усталой. Портфель, набитый памятными записками, компьютерными распечатками и утренними докладами Биржевой комиссии, стоял около нее на стойке бара. В течение трех дней она пользовалась услугами временного сотрудника для того, чтобы выполнять работу Уилсона, этот сотрудник не знал, как найти важные файлы, не был знаком с порядком работы офиса вообще и с трудом отыскивал базу данных в персональном компьютере в кабинетике Уилсона.
        - Из-за тебя дела в конторе шли чертовски плохо последние несколько дней, - были первые слова, с которыми Андреа встретила Уилсона, когда тот вошел в бар.
        Он опоздал на полчаса. На стойке его ожидала «Каипиринья» в стакане с тающим льдом.
        - Это мне? - спросил он.
        - Ты, как мы договаривались, должен был прийти в шесть. Я заказала тебе коктейль, потому что цены обеденного перерыва закончились пятнадцать минут назад. - Она сердито посмотрела на него поверх своего стакана с дешевым местным вином. - Сегодня я уволила временного сотрудника.
        - Зачем ты это сделала?
        - Потому что он трахнутый придурок. Он никак не мог найти файл компании «Марти шугар», хотя он был прямо на накопителе S…
        - О Боже! - воскликнул Уилсон. - Ты не дала пареньку шанса. Возможно, он еще учится в колледже.
        Она проигнорировала его слова:
        - …и еще потому, что ты возвращаешься на работу завтра. Довольно этой дурацкой игры в больного мальчика. На вид ты вполне здоров.
        Уилсон покачал головой, посмотрел сквозь окно, тонированное зеленым цветом, на подходящие к эспланаде и уходящие от нее белые суда и не ничего не ответил. Последние два дня он провел в публичной библиотеке Городского центра, читая книги по интерпретации карт Таро. В зависимости от того, кто был автором, лежащие рядом
«император» и «паж-оруженосец» означали многое, как плохое, так и хорошее. Но и то и другое значение никогда не было статичным. Оно зависело от положения других карт, когда их раскладывают для гадания в форме буквы «Н». В книгах ничего не говорилось и о том, что это означает - найти в переулке во второй половине пыльного дня две карты, когда идешь домой с работы и когда ты уже прожил половину жизни.
        - Ну, так ты возвращаешься или мне опять искать кого-нибудь? - прорычала Андреа.
        - Здесь подсыпают в «Каипириньи» соль. - Уилсон помешивал тающие льдинки в стакане. - Кто-то должен объяснить бармену, что это не «Маргаритки», а
«Каипиринья». Ни соли, ни текилы. Только пита, лайма и сахар.
        - Я с самого начала знала, что это плохая идея, - продолжала Андреа. - Она противоречила интересам службы. Женщина с моими обязанностями не нанимает на работу любовника в качестве исполнительного помощника. Но ты был в ужасном состоянии и нуждался в работе. Как всегда.
        Этот старый, привычный спор они перенесли в такси. Перенесли, как больного друга, которого не с кем оставить. Они спорили, когда ехали домой к Андреа в
«Понд-Парк-Тауэр», пересекали холл монолитного небоскреба и поднимались на тридцать этажей в скоростном лифте, где лифтер, по своему обыкновению, глядя на хромовую пластику с кнопками, скорчил гримасу усталости, услышав, что они вновь спорят о том же самом. Закрыв за собой стальную дверь квартиры 3017, они быстро прекратили спор. Андреа проверила восемь сообщений из офиса, записанные автоответчиком за те полтора часа, в течение которых она отсутствовала на работе.
        Уилсон и Андреа познакомились в «Стрейт энд Стрейт» - фирме, торгующей ценными бумагами, она занимает десять этажей в небоскребе «Маас-Тауэр», расположенном в деловой части города. Уилсон, выпускник Ашлендского колледжа, только что взял академический отпуск. Вместо того чтобы продолжать стажировку в рамках археологической программы, он нанялся в «Стрейт энд Стрейт» в качестве административного помощника в департаменте товаров, дабы заработать денег для продолжения учебы. В то время Андреа, двадцати одного года от роду, была делопроизводителем. Она вела счета клиентов фирмы, имела два трехсотдолларовых костюма и пять пар псевдоитальянских туфель-лодочек, обладала способностью интуитивно схватывать состояние муниципального рынка ценных бумаг и отличалась приятным чувством юмора. Городская рутина не заедала ее, как многих других. Теперь она являлась исполнительным вице-президентом «Чайной биржи», носила шестисотдолларовые костюмы и имела двадцать две пары настоящих итальянских туфель-лодочек. Она также была совладелицей курорта на мексиканском побережье Атлантики в Сангре-де-Оро, где могла проводить
шестинедельный ежегодный отпуск, чем ни разу пока не воспользовалась.
        В последние два года их споры касались образа жизни Уилсона. Андреа хотела знать, почему он, например, не возвращается в Ашленд и не заканчивает курс наук или не нанимается на работу в Историческое общество штата, почему вообще ничего не предпринимает. Он невнятно оправдывался, ссылаясь на мучительное ожидание чего-то ужасного, на тягостное предчувствие, которое преследует его даже в наиболее счастливые дни. Он не был праздношатающимся оболтусом, он был просто человеком ожидающим, хотя и не мог сказать чего. А для того чтобы ожидать должным образом, нужно быть в постоянной готовности, свободным от не имеющих отношения к делу обязательств. Он также решил, что нечто ужасное связано и с археологами. Они откапывают вещи, которые земля стремится сохранить, упокоить. Кости давно умерших людей, похороненных в песке вместе с насущными предметами: горшками, ложками и гребнями; фрагменты монументов забытым королям-убийцам; древние города, оставившие память о себе в виде заполненных мусором ям от столбов да темных пятен на глине. Все это навевало грусть. В археологии Уилсон видел нечто большее, чем простое
разграбление могил.
        Но последний удар ему нанесли зубы. В последний учебный год Уилсон участвовал в раскопках в Асидон-хоппо, что в суринамском штате Брокопондо. Они откопали священную пещеру, посвященную Ампуку, индейскому божеству месяца. Работы закончились через два месяца. А до того археологи извлекли из влажной ямы почти триста тысяч жертвенных зубов. Это были человеческие коренные зубы: резцы, клыки. Они позволяли точно судить о питании, физическом состоянии и прочих особенностях их прежних владельцев, но, с точки зрения Уилсона, это было самое отвратительное, что ему когда-либо приходилось видеть. Многие годы спустя во сне его преследовали миллионы зубов из пасти какого-то монстра, которые грызли и пережевывали целые семьи, деревни, саму природу.
        Сделав отметки по некоторым сообщениям и отослав другие, Андреа разделась, соорудив на белом ковре бугорок из дамского костюма, шелковой блузки, туфель-лодочек и жемчужного ожерелья, и махнула рукой Уилсону, мол, подожди. Затем босиком прошлепала через холл в ванную, чтобы принять традиционный душ, ознаменовывающий ее возвращение со службы домой.
        Уилсон посмотрел, как за ней закрылась дверь, послушал шум воды и прошелся по комнате, держа руки в карманах. Он не мог заставить себя сесть на неудобную стильную мебель, не мог объяснить себе, зачем явился сюда именно сегодня вечером. Он присел на корточки и прикоснулся ладонью к кучке дорогих вещей, лежавших на ковре. Они хранили тепло ее тела. Потом он вышел на балкон, отделанный под гранит, и постоял там, любуясь развернувшейся внизу панорамой.
        С тридцатого этажа «Понд-Парк-Тауэр» видно далеко - от канала Харви на востоке до закрытых дымкой холмов округа Вариноко, что к северу от границы штата. Вечерело. Небо над городом окрасилось во все цвета радуги. Земля уходила загибаясь к морю, к островам, на каждом из которых шла своя таинственная жизнь, возникали свои собственные истории. Дом на неизвестном участке пляжа, окруженный королевскими пальмами и индийскими финиками, комната с тенями от ратановых пальм, закрывающих яркий солнечный закат, белая кровать под противомоскитной сеткой, деревянная чаша на столе, наполненная гранатами. В саду широкие листья бананов раскачиваются от ветра, а из пены волн выходит прекрасная женщина… Какие только мысли не родятся в этот час заката: Уилсон - человек не лучше любого из нас - беспомощно взирал на трагическую бесконечность мира на закате дня. Город, изобилующий мостами, смутные очертания гор за ним, монотонное покачивание океана - все лица мира, которых ему никогда не узнать.
        Когда в ванной перестал шуметь душ, Уилсон вернулся в комнату и закрыл тяжелую балконную дверь. Андреа вышла к нему нагая, вытирая темные волосы голубым полотенцем. Она остановилась, дойдя до ковра, и отбросила полотенце. Уилсону никогда не приходилось видеть Андреа нагой, особенно в такое время суток, без того чтобы не возжелать ее. Если подобный эффект был заранее подготовлен (сотни часов в клубе здоровья на небольшом треке, двести кругов по которому составляли одну милю), то результат оказался самым примитивным. Хотя и все окупающим.
        - Ты великолепна, милая, - начал Уилсон. - Ты… - Кончить фразу он не мог.
        - Пора бы тебе заметить это, - проворчала Андреа. - Последнее время я худела. Потеряла четыре с половиной фунта с июля.
        В тусклом освещении Уилсон не видел ее глаз.
        - Я хотела, чтобы ты пришел вчера вечером, - заговорила она тоненьким голоском маленькой девочки. - Я чуть не позвонила тебе, чуть не подняла трубку. Два раза.
        - Почему же не позвонила?
        - Я не знаю.
        - Сколько времени прошло?
        - Восемь, нет, десять дней.
        - Прости, - сказал Уилсон и направился к ней. - Это слишком долго.
        Таймер зажег мягкий желтый свет над кожаным диваном, и Андреа опустилась на влажное полотенце, лежавшее на ворсистом ковре, раздвинула ноги, и Уилсон почувствовал в своих руках ее пахнущие шампунем вьющиеся влажные волосы.
        Позднее, в темноте спальни, на широкой кровати, они целовались и говорили друг другу: «Я люблю тебя». И эти слова отдавались в квартире глухим эхом. Потом наконец они заснули, а над их головами стояли на тумбочке бдительные часы с цифрами, светящимися янтарным цветом.

6

        В пятницу Уилсон вернулся на «Чайную биржу» и сразу же погряз в повседневной рутине. В той самой рутине, которая тянется годами. «Рассылочные ведомости, права бесплатной пересылки почты, ксерокс, потерянные документы, программное обеспечение компьютеров, их материальная часть, - никчемная пена, изобретенная бездушными, прозаичными людьми для того, чтобы отбить у остальных желание спрашивать, зачем да почему, - горестно размышлял он. - Не успеешь оглянуться, как выйдешь в тираж, так и не приступив к решению ни одного из Великих Вопросов».
        Он закончил рабочий день, совершенно обессиленный стремлением наверстать упущенное, ничего, в сущности, не сделав, только посидев на тех же стульях, что и раньше. Он сел на автобус, направлявшийся в Рубикон, ослабил хватку галстука и заснул, прислонившись к жирному пятну на поцарапанном пластиковом окне.
        Пока Уилсон спал, у него поднялась температура. Он уснул, и ему приснился сон.
        Ранняя весна. Светлый день. Ему десять лет. Мать, молодая и красивая, связавшая в пучок блестящие черные волосы, в круглой шапочке, пятнистой, как шкура леопарда, и в таком же пальто, крепко держит его за руку. Они пересекают улицу, удаляясь от универсального магазина «Лазар энд Мартин». Мать купила ему игрушечный пистолетик, который пускает лучик и стрекочет, стоит нажать на спусковой крючок. Здание
«Маас-Тауэр» еще только строится, и в небо поднимается скелет из черных балочных ферм. Проходя под лесами, он первым замечает длинную тень на тротуаре. Он смотрит на тень несколько секунд, ничего не понимая, а потом уже нет времени на то, чтобы вскрикнуть. Смертоносное падение балки изгибает тротуар наподобие трамплина. Ударная волна поднимает его и подбрасывает вверх, и в сердце возникает потаенное чувство радости от полета над рядами медленно движущихся автомобилей, над зеваками, над конным полицейским. Но он не шлепается на мешок бетонной смеси, как это было на самом деле. Он расправляет руки и летит мимо порванного троса подъемного крана, мимо объятых ужасом строительных рабочих в желтых касках, смотрящих на раздавленную женщину, мимо декоративного шпиля здания «Рубикон» и дальше - над каналом Харви и островом Блэкпул, над серо-голубым морем в барашках, над кораблями, направляющимися в гавань. И наконец, он теряет из виду землю. Ветер срывает с него детские одежонки, и вот он, уже взрослый, летит на высоте одной мили над поверхностью навстречу темноте, которая не является ни штормом, ни
наступающей ночью, а просто пустым пространством. Из этого пространства, словно молния, вырывается будущее и устремляется в уставшие сердца людей.

7

        Уилсон вышел из автобуса почти во сне и, спотыкаясь, побрел по улице Оверлук. Промышленная часть района Рубикон была наполнена унылым гулом, напоминающим шум воды, текущей по камням в пустынной местности. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине. Туман в голове не рассеивался. Уилсон открыл уличную дверь своего дома, поднялся по потертым ступеням и отпер двойной замок на стальной двери. За ней была еще одна дверь из раздвижных стеклянных половинок, далее находился небольшой холл, которого едва хватало на то, чтобы разместить подставку для зонтов и поломанный приставной столик. Карты Таро лежали на столике рядом с запасными ключами и полудюжиной мелких монет. Уилсон пристально посмотрел на карты, и душу снова охватило ожидание чего-то страшного.
        В гостиной пахло грязными носками, хотя окна, выходившие на канал Харви, были постоянно распахнуты. Кондиционер стоял только в спальне. Тонкий слой пыли покрывал жизнь Уилсона, как книги, что стояли на полках, занимавших все стены от пола до потолка, а также на каминной полке. Впервые он пожалел, что у него нет кошки, которая приветствовала бы его, когда он возвращается домой. Но он понимал, насколько жестоко оставлять кошку одну в доме на целый день, потому и не заводил ее. Ни с того ни с сего следующий вдох, следующая секунда показались Уилсону невыносимыми. Он снял с полки книгу «Покорение новой Испании» Бернала Диаса, пальцем стер с обложки пыль и поставил обратно. Минуло еще немного времени. Он вошел в спальню и переоделся, достал из холодильника пиво и включил телевизор, как делал это каждый вечер в течение недели.
        На середине «Новостей», когда Уилсон начал дремать, зазвонил телефон.
        Он вздрогнул и выпрямился. Андреа отправилась в Денвер на двухдневный отдых менеджеров. Кто же это мог быть? Постепенно, расставаясь то с одним, то с другим приятелем, Уилсон остался без друзей. Он подождал, пока телефон зазвонил в пятый раз, и поднял трубку. Руки вспотели от страха.
        - Да?
        - Уилсон? - прозвучал женский голос.
        Молчание.
        - Это Уилсон Лэндер?
        - Кто это?
        - Уилсон, это Сьюзен Пейдж.
        - Пейдж? - удивился Уилсон.
        - Вы меня знаете. Крикет. Неужели забыли? Вы приходили во вторник в магазин
«Нэнси», а потом сводили меня на ленч в ресторан. Я заказала там дорогое вино.
        - Да, помню, - сказал Уилсон, пытаясь казаться недовольным, но вместо этого рисуя в воображении ее волосы, отливающие медью при солнечном свете. В какой-то момент ему вспомнилась Андреа, летящая на запад с рассылочными ведомостями на коленях, на лице - неизменное выражение деловой обеспокоенности, усиливающейся по мере того, как она заново проверяет на калькуляторе цифровые данные.

8

        Обычный вечерний субботний спектакль в Бенде. У джипов, попавших в пробку на улице Купера, - прицепы с поклажей.
        Вдоль грязной мостовой иммигранты из тех стран, где мужчины носят тюрбаны, а женщины ходят в парандже, ведут бойкую торговлю дешевыми солнцезащитными очками, бижутерией и теннисками, которые разложены на фанерных лотках. На углу улицы Мортон и Пятой авеню сухорукий мужчина зубами дергает струны трехструнной гитары, а на другой стороне Мортон женщина в инвалидной коляске поет арии из «Бригадуна» столь пронзительно, сколь позволяют легкие. Пение происходит в сопровождении окарины, вырезанной из картофелины. В крохотных салонах при магазинах цыганки предсказывают судьбу, сидя за складными карточными столиками. В воздухе висит желтое облако выхлопных газов.
        Уилсон пробился сквозь людское месиво на улицу Макдермот, дошел до гостиницы
«Орион» и через служебный вход проник в бар, где обнаружил Крикет за стойкой под большими электронными часами.
        - Привет, - сказал он. - Что пьем?
        Она с улыбкой оглянулась:
        - Мартини. А что еще можно получить в «Орионе»?
        Он уселся рядом, и она поцеловала его в уголок губ. Уилсона несколько удивил этот жест, но Крикет, похоже, ничего не заметила.
        - Ух ты! Я немного измазала тебя губной помадой. - Она послюнявила палец и вытерла ему нижнюю губу.
        Уилсон попросил мартини и оливки. Когда заказ принесли, он сделал большой глоток и принялся изучать Крикет поверх своего стакана. На сей раз она была не в свитере и хлопчатобумажных брюках, которые ей не слишком шли, а в облегающей полосатой кофточке и модных расклешенных брюках из какой-то тонкой ткани. Эта ткань позволяла заинтересованным лицам разглядывать плавные линии ее бедер и ног. На тонкой талии красовался широкий кожаный пояс с прямоугольной пряжкой, на запястьях позвякивало с полдюжины серебряных браслетов. Губы лоснились от помады, непослушные темно-рыжие волосы были зачесаны назад и собраны в изящный пучок.
«Кабы не испорченные тяжелой работой руки, - подумал Уилсон, - ее можно принять за модель, сошедшую с обложки модного журнала „Вог“». У него засосало под ложечкой: ведь не исключено, что она разоделась подобным образом ради него.
        Они пили мартини и смотрели, как заведение наполняется народом. Гостиница «Орион» была построена в 1915 году (Кальвин Кулидж однажды останавливался в ее президентском номере). Отель пользовался популярностью примерно тридцать лет, но его доходы падали вместе с доходами постояльцев, и к концу шестидесятых годов он превратился в простую ночлежку для проституток и торговцев наркотиками. В начале восьмидесятых годов в большие, роскошные апартаменты с видом на канал Харви и улицу Флит начали заезжать представители богемы и гомосексуалисты. За этой миграцией последовали вегетарианские рестораны, магазины здоровой пищи, кофейни и букинистические магазины, которые выросли, как грибы после дождя, на каждом перекрестке. В 1989 году знаменитый французский дизайнер приобрел обветшалую гостиницу. Он сорвал потускневшую позолоту в холле и модернизировал номера, оборудовав их стальными раковинами, обставив модными ширмами и мебелью под крокодиловую кожу. За два миллиона долларов он вернул бару его прежний вид, включая стенную роспись 1928 года, выдержанную в стиле Максфильда Перриша и изображавшую Джорджа и
Марту Вашингтон, пьющих на отдыхе виски с водой, мятой и сахаром в Маунт-Верноне.
        Уилсон глядел на чопорную Марту с ее капором и выражением деловой женщины на лице и не мог подавить в себе мимолетного воспоминания об Андреа, смешанного с чувством вины. Ему было трудно уводить взгляд от груди, обтянутой полосатой кофточкой. Он никогда не изменял Андреа. Но не делал ли он этого сейчас?
        Разговор не клеился. Крикет покончила с мартини. Она сняла губами три маслины с пластмассовой сабельки, прожевала и решительным жестом поставила на стойку стакан.
        - Ты не хочешь спросить у меня, как я узнала номер твоего телефона?
        - Да, - ответил Уилсон. - Я думал над этим. Мне казалось, ты не знаешь моей фамилии.
        Крикет улыбнулась:
        - Я чрезвычайно хитрая особа, а значит, опасная. Лучше сразу предупредить тебя об этом. После работы во вторник я пошла в «Д'Айл» и сказала менеджеру, что ты мой любовник, мол, мы сильно поссорились, я рву с тобой всякие отношения и принципиально желаю заплатить за ленч. Он достал оплаченный по кредитке счет и - вуаля! - твоя фамилия и номер телефона у меня в кармане.
        - Так ты заплатила по счету?
        - Нет. Это был лишь предлог. Я позволила менеджеру отговорить меня от опрометчивого поступка.
        Они заказали еще по одному мартини, и Уилсон начал расслабляться. Огни бара отражались в серебряных украшениях Крикет. Появились симпатичные, богато одетые молодые люди из высшего общества. Уилсону стало стыдно за свой старый спортивный пиджак в клеточку, любимые штаны цвета хаки, поношенные башмаки и мятую рубашку с расстегнутым воротничком.
        - Я немножко не к месту одет, - сказал он, кидая взгляд на хорошо сидящие костюмы итальянского пошива и вечерние платья.
        Крикет махнула рукой:
        - К черту! Ты выглядишь так, как нужно.
        - Это как?
        - Ну… - Она задумалась на мгновение. - Как молодой Грегори Пек в «Долине решений». Видел?
        - Нет, - признался Уилсон.
        Она начала было рассказывать содержание фильма и бросила:
        - Поверь мне, дурацкая картина. Пек играет серьезного молодого человека. Кстати, весьма убедительно. Если честно, я всегда была по уши влюблена в него.
        Уилсон сменил тему разговора.
        Какое-то время они беседовали о путешествиях и о море. Крикет служила не только на яхтах богачей. В неполных двадцать лет она нанялась на каботажный пароход, принадлежавший другу ее отца. Уилсону мало где довелось побывать, поэтому он слушал как завороженный истории о Рангуне и Маракайбо, о Сантьяго-де-Чили и Бангладеш. Она видела, как дерутся на ножах в кварталах Вальпараисо. Видела туземцев на Борнео, которые до сих пор охотятся за головами своих врагов и живут в каменном веке, и больных желтой лихорадкой. Видела и мятежи, и прекрасные закаты, и косяки странных безымянных рыб, и разрушительные ураганы у африканских берегов.
        - О Боже! - воскликнул Уилсон. - У тебя была потрясающая жизнь!
        - Да, - согласилась Крикет. - И если я задерживаюсь на одном месте слишком долго, то начинаю толстеть, лениться и скучать. Вот почему я постоянно жду вакансии. Как только подвернется что-нибудь стоящее, сразу слиняю.
        - Тогда пришли открытку из Тимбукту, - попросил Уилсон.
        - А что, вполне возможно, - пообещала Крикет.
        - Мне нравится идея пути, - сказал Уилсон, - но не сам путь. По правде говоря, плохой из меня вояжер. Я с трудом засыпаю. Не могу ходить по-большому в общественную уборную. Мне нужно принимать ванну. Так что путешествие продолжительностью более трех дней скорее всего окажется весьма мучительным.
        Крикет рассмеялась.
        - Есть еще кое-что, - добавил Уилсон. - Несколько лет назад я проходил стажировку в Суринаме, на раскопках, которые финансировали Ашлендский колледж и Немецкий банк. Это единственный раз, когда я уезжал за пределы континентальной части США. У нас был трейлер с кондиционером и прочими удобствами, включая кабельное телевидение благодаря спутниковой антенне, но все это не снимало налета чужеродности. По-моему, у каждого места есть душа. Ну, как в воде - бактерии. И требуется масса времени, чтобы приноровиться к ней. Привыкнуть к тому, как пахнет воздух после дождя, как солнце по утрам освещает деревья. Только тогда ты имеешь право сказать, что по-настоящему узнал место. А может быть, там следует похоронить своих родителей. Черт, на это способна уйти жизнь многих поколений.
        - Да ты романтик, - резюмировала Крикет.
        - Я просто чувствителен к окружающей среде, - поправил Уилсон. Из осторожности он не обмолвился о мучительном ожидании чего-то страшного. - Вот тебе причина, по которой я ушел из археологии. Бродить по миру, откапывать чужие кости… Нет, полагаю, лучше читать об этом в «Нэшнл джиографик».
        Он посмотрел на свои часы, цифры высвечивали десять двадцать две, бар был уже переполнен. Их оттеснила в угол шумная компания в смокингах и вечерних платьях: мужчины - богатые и наглые, женщины - загорелые и пьяные. Одна дамочка смеялась как гиена и прямо в ухо Уилсону. От сильного смеха часть выпитого спиртного пошла у нее носом.
        - Ты не хочешь пойти еще куда-нибудь? - Уилсон положил руку на спину Крикет, нагнулся. И вдруг почувствовал, как через пальцы словно пробежал электрический заряд.
        - Да, - ответила Крикет. - Если поторопимся, то успеем на пару последних забегов.
        - Забегов? - удивился Уилсон.

9

        Собачий трек в парке «Мимоза» являл собой потрепанное воспоминание о днях былой славы. На устремленных ввысь башнях облупилась светло-зеленая краска. Над главным входом вокруг неоновых трубок, изображавших гончую собаку, моргали лампы дневного света. Большие часы остановились на двух с четвертью лет тридцать назад в какой-нибудь ветреный день. Со стороны парковки собачий трек был похож на океанский лайнер, брошенный ржаветь в сухом доке.
        Крикет расплатилась с таксистом и, миновав ворота, пошла, а с ней и Уилсон, по цементной дорожке, усыпанной проигравшими билетами и окурками. Над головой жужжали дуговые лампы. В воздухе стояли запахи сигарет, песка, ночи и слабая вонь собачьей мочи. Сейчас был перерыв между забегами. Грумы, недоразвитые юнцы в шортах, носках до колен и лакированных ботинках с застежками, вели восемь разношерстных гончих по песчаному овальному полю к стартовым воротам. Две дюжины игроков опирались на ограждение, наблюдая за жалким парадом. Уилсон обратил внимание на мрачных костлявых пожилых людей в рубашках с короткими рукавами и мягких круглых шляпах с плоскими круглыми тульями и загнутыми кверху полями, на крутых юнцов с бачками в кожаных пиджаках, небрежно наброшенных на плечи. Грязные дети копались в мусоре на бетонированной площадке. Какой-то китаец жевал кусок свинины и вглядывался в темноту за поворотом шоссе.
        Несколько выживших мимоз, из тех, которые раньше украшали центр поля, клонились под напором ветра подобно тому, как тает и скособочивается под электрической лампой сахарная вата. В медных волосах Крикет вспыхнул слабый розовый огонек.
        - Ты когда-нибудь бывал здесь?
        - Нет. Я видел это место только со стороны шоссе.
        - Как оно тебе нравится?
        - Жалкое, гнетущее зрелище. - Уилсон огляделся. - Должно быть, это то самое место, куда мужская половина человечества отправляется по субботним вечерам.
        - Перестань быть слишком чувствительным к окружающей среде, - одернула его Крикет. - Или следует сказать, перестань быть снобом?
        - Хорошо, - смутился Уилсон. - Зачем мы сюда пришли?
        Крикет взяла его за руку.
        - Я собираюсь расплатиться с тобой за две бутылки вина, - сказала она и повела его к застекленной трибуне.
        В баре сидели два старика, вонявшие перегаром, и курили сигары. Стойка была окантована ржавой полосой из хрома. Местное телевидение показывало гонки для тех игроков, которым было лень оторвать задницы от стульев. Собаки стояли на старте.
        Уилсон занял столик, а Крикет пошла к стойке. Вернулась она с программой и двумя пинтами дешевого «Колониального лагера[Лагер (lager) - легкое немецкое пиво.] » в пластмассовых кружках.
        - На собачьих бегах лакай, что даю, - пошутила она и опустила кружки на столик.
        Уилсон пригубил зелье и скорчил брезгливую гримасу. Оно напомнило ему о колледже, о пьяных поездках в набитых битком машинах и пустых банках, катающихся по полу перед задним сиденьем.
        Крикет подвинула к нему программку бегов:
        - Парень за стойкой говорит, осталось два забега, у нас есть семь минут, чтобы сделать ставки. Ты выбери собак, а я заплачу. Выигрыш - в твою пользу. Будем надеяться, что уйдем отсюда с достаточным количеством денег, чтобы оправдать затраты на вино и кое-что оставить на мелкие расходы. Ну, давай развлечемся.
        Уилсон взял программку и посмотрел на цветные врезки. В голове до сих пор бродил мартини, выпитый в «Орионе», и он еле-еле сосредоточился на кличках собак: Лорд Дарси, Южный ветер, Бартоломеу Робертс, Медовая роза, Мнемозин, Сумасшедшая восьмерка.
        - Собачьи бега. Мой отец переворачивается в гробу.
        - Не думай о нем, - посоветовала Крикет. - Делай свое дело. - Она улыбнулась, и ее улыбка показалась Уилсону опасной и неотразимой, другой такой ему раньше видеть не доводилось.
        - Когда речь идет о лошадях, - заметил Уилсон, снова глянув в программку, - главный фактор - жокей. В данном случае перед нами собаки, а они, по слухам, капризны и непредсказуемы…
        - Вот видишь? Ты настоящий игрок.
        - Я не игрок, - возразил Уилсон и почувствовал, как что-то в нем перевернулось. Он выбрал Лорда Дарси и Мнемозин, интуитивно решив, что они примчатся первыми.
        Крикет сделала ставки в последний момент, и они отправились на трек, прихватив пиво. С моря дул влажный ветер. Собак загнали в ячейки, где они сразу стали лаять и выть.
        - А вот и наш попрыгунчик, - объявил диктор, когда грум принялся прилаживать к центру чучело зайца.
        Прогремел выстрел, ячейки открылись, и собаки рванули вперед, сминая друг друга. Перемешалось все: задние и передние лапы, собачьи номера и поднятый в воздух песок.
        Собаки, выбранные Уилсоном, пришли первой и второй. Крикет поставила два доллара. Она вернулась от кассового окошечка улыбаясь и вручила Уилсону шесть десятидолларовых купюр.
        - Новичкам везет, - сказал Уилсон, пытаясь выглядеть равнодушным, но улыбку с лица согнать не сумел.
        В последнем забеге разыгрывался кубок «Мимозы» для сук, не имевших вязки. Участвовали восемь собак. У Уилсона в животе началось странное вращение. Ладони вспотели. Страсть выиграть ощущалась как металлический привкус во рту. Опротивев самому себе, Уилсон швырнул программку в ближайшую проволочную корзину для мусора.
        - Давай уйдем отсюда, - предложил он. - У меня нет ни малейшего желания заниматься этим.
        Крикет положила ему руку на грудь. В зеленоватом свете ламп ее глаза блестели, как изумруды.
        - Последний забег, - сказала она серьезно и спокойно. - Сделай это для меня. Пожалуйста.
        Ветер надоедливо хлопал флагами. Уилсон заметил, как обнаженные части рук Крикет покрываются мурашками. Он наобум перечислил клички:
        - Майсор, Эмма и Цветочек.
        Выигрыш составил пятьдесят к одному на трехдолларовую ставку.
        Обретя шальные деньги, Крикет для возвращения в город наняла лимузин. Это был
«линкольн-континентал» выпуска 1941 года, длинный, как жилой бот, с большими блестящими крыльями, множеством хромированных деталей и открытым местом для водителя. Хозяин трека хранил эту старину для крупных игроков, но никто его никогда не использовал, и внутри автомобиля пахло пылью и плесенью. Плохо выбритый шофер не имел ни галстука, ни пиджака. Он был в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами и бейсбольной кепке с логотипом парка «Мимоза» на тулье. Он казался слегка раздосадованным тем обстоятельством, что пришлось везти их в город, и с недовольной миной вручил им бутылку подарочного фирменного шампанского.
        Громадная машина медленно выбиралась на шоссе. Вслед из динамиков неслась механическая музыка сороковых годов в стиле свинг. Сквозь стекло, отгораживающее пассажиров от водителя, проникал слабый зеленоватый свет, высвечивающий контуры тела Крикет с деликатностью застенчивого любовника до тех пор, пока она не откинулась на спинку сиденья, в темноту. Уилсон выпил три бокала шампанского еще до того, как они достигли выезда № 17 к Пальмире и Ист-Морее. Вино обладало прогорклым, нездоровым букетом, тем не менее Уилсон выпил и четвертый бокал и сразу сильно опьянел.
        - Я же говорила, это у тебя в крови. - Голос Крикет прозвучал с другого конца сиденья как-то приглушенно.
        - Тяга к спиртному? - пробормотал Уилсон.
        - Везение, - пояснила Крикет. - Уверяю тебя, удача, успех, или как там еще это назвать, передается по наследству. Подумай только, как ты сейчас рисковал! Ты подряд выиграл на паре и на тройке собак, соревновавшихся за «Кубок невязаных сук»! Поразительно! Ты, наверное, еще более хороший игрок, чем твой отец.
        - Да пойми ты наконец, я никудышный археолог, - сказал Уилсон, с трудом ворочая языком. - Эти кости просто достали меня.
        - Что? - не поняла Крикет.
        - Извини, - очнулся Уилсон. - Я не привык к такому количеству вина. Обычно я веду вполне уравновешенную жизнь.
        - Не долго тебе осталось вести такую жизнь, - улыбнулась Крикет из темноты. Уилсон увидел ее зубы и подумал о Чеширском коте.
        Мимо скользил невыразительный ландшафт. Вскоре на горизонте оранжевой дымкой засветилось городское небо. Потом появились зеленые дорожные знаки с белыми надписями и мемориальный мост Лейси. Затем Уилсон обнаружил, что идет спотыкаясь по пустынным улицам родного Рубикона. Под конец он осознал, что наступило утро и что он лежит дома на диване полностью одетый, страдая от ужасной головной боли.
        Он никак не мог вспомнить, каким образом попал домой, но твердо знал, почему теперь ему нельзя пить вообще. Он слишком стар для похмелья, после пяти-шести порций у него начинаются провалы в памяти. Весь день он лежал, выздоравливая, глотал аспирин, пил кока-колу и пытался воссоздать по частям картину событий предыдущего вечера. Сказала ли ему Крикет что-нибудь, поцеловала ли на прощание, дала ли свой телефон? В кармане не было ни обрывка бумаги, ни спичечной книжечки с нацарапанными семью цифрами. Договаривались ли они пойти куда-нибудь в следующий раз? Неизвестно. Однако и при мысли о том, что они больше никогда не увидятся он испытал облегчение.
        Вместе с тем, пока Андреа не вернулась из Денвера, ему бередило душу смутное подозрение, что он забыл нечто важное.

10

        Прошло семь дней. В конце недели Уилсон притащился на автобусе домой, переоделся в пижаму и лег спать в самом начале девятого. Уснуть ему, как и миллиону других обитателей города, помешали яркие звезды. Они будто застыли в двадцати футах над крышами, а луны не было.
        Уилсон еще утром прочитал в «Тайме кроникл» объяснение этому феномену, но морально все равно оказался не готов. Феномен назывался «Мираж Клетта», впервые его описал У. Г. Клетт, совершивший неудачную экспедицию на Северный полюс в 1911 году. На сей раз его можно было наблюдать вдоль всего побережья, но не ниже Таневилля и не выше Сент-Чарльза. Иными словами, по сорок два градуса к северу и к югу от экватора, где небо четко делилось на темную и светлую части. Согласно статье, в клеттовском мираже не было ничего особенного: атмосферные газы и некоторые виды промышленных выбросов действовали как увеличительное стекло для банального звездного мерцания. Тем не менее от вида звезд, рвущихся в спальню, Уилсона пробирала дрожь.
        Он слез с кровати, оперся о кондиционер и уставился на небо. С тех пор как он совершил экскурсию на собачий трек, его не покидало беспокойство. Предчувствие беды настойчиво давало себя знать круговертью в желудке. Плюс тоска, в причине которой ему не хотелось разбираться. Крикет не звонила. Возможно, он чем-то обидел ее. Он не мог вспомнить. В начале недели он подумывал, не зайти ли к ней в магазин
«Нэнси», потом решил: «Не надо». Андреа была прекрасной женщиной, просто у них сейчас был период неудач, причины для разрыва ради морячки, которую он едва знал, не существовало. И уж конечно, стоило ему подумать о Крикет, как желание спать окончательно пропало.
        Огромное, полное звезд небо сверкало, как маяк.

11

        Рубиконский автобус прекращал ходить по мосту с наступлением часа пик. Уилсон прошел пешком до Ферри-Пойнт и успел на десятичасовой экспресс, шедший по туннелю.
        В половине одиннадцатого городской тротуар был все еще заполнен пешеходами. Бары, стоявшие вдоль эспланады, ломились от посетителей. Экспресс, заполненный выходцами из Сальвадора, сотрудниками гостиницы, возвращавшимися с работы, пробирался под рыбными рынками и набережными и наконец достиг конечной остановки. Когда-то этот район называли по-португальски Алькасар, теперь его именуют Буптаун, потому что здесь нашли приют тысячи беженцев, недавно прибывших из раздираемой войной западноафриканской страны Бупанды. Уилсон решил пройти пешком до Бенда, выпить чего-нибудь у «Тони» и успеть на автобус, идущий в половине второго обратно через туннель.
        Жизнь в Буптауне била ключом. Обитатели сидели на квадратных ковриках у низких столиков на террасах кафе с открытыми фасадами, которые мало чем отличались от дырки в стене. Они ели руками киф, обильно сдобренный специями гуляш с нутом[Нут - род травянистых растений семейства бобовых.] , и подбирали остатки с полированных бронзовых подносов ноздреватым рисовым хлебом пану. Они пили теджию или кофе из промасленных кожаных чашек. Ночь была насыщена звуками африканского языка и взрывами энтузиазма. На углу улиц Рив и Мидлтон бупандийский тинка-бэнд играл на самодельных флейтах и пятигаллоновых пластмассовых бидонах из-под краски, и под эту музыку танцевали старики, озаряемые звездами. Бупандийцы вели себя в Буптауне во многом так же, как на далекой западноафриканской родине. Их жизнь протекала на людях, на улицах, включая и самые интимные отношения. Уилсон шел, держа руки в карманах, по улице Виндерме в сторону Пятой авеню. Ему попадались семьи, состоявшие из пятнадцати человек, лежавшие на одеялах, расстеленных прямо у порогов жилищ. Люди чесались, зевали и ссорились, одевались и раздевались. Молодые
пары занимались в спальных мешках любовью, забыв обо всем, а совершенно голые дети прыгали через веревочку буквально в двух шагах от них.
        Внезапно Уилсону надоело одиночество. Он позвонил Андреа из таксофона, но нарвался на автоответчик. Ушла куда-нибудь или спит? Он позвонил домой, чтобы узнать, не оставила ли Андреа ему сообщение, и аппарат откликнулся сразу. Действительно, имелось сообщение, но не от Андреа.

«Уилсон, извини за поздний звонок. Только что вернулась в город. Мы с тобой договорились о встрече, помнишь?»
        Крикет.
        По затылку Уилсона пробежали мурашки.

«Просыпайся! Мы договорились пойти сегодня вечером на бои. Они пока не начались. Есть и еще кое-что, о чем я хотела бы с тобой поговорить. Ну, подойди же, возьми трубку, Уилсон!»
        Последовал вздох, автоответчик дал три сигнала и отключился. Она не оставила номера своего телефона.
        Уилсон слегка трясущейся рукой осторожно повесил трубку. Сам голос Крикет уже действовал ему на нервы. Бои? Он покопался в памяти, но никаких договоренностей не обнаружил. О чем говорила Крикет? О ресторане, о спортивном клубе? Он попытался найти ее номер по имени в телефонной книге. Там было двадцать С. Пейдж и ни одной Крикет. Тогда он пошел по линии спорта и выяснил, что сегодня соревнований по боксу нигде не намечалось. Он снова обратился к разделу «Информация» и наткнулся на гимнастический зал в Ривтауне под названием «Место боев». Но это не могло быть тем местом, куда они собирались пойти. Он растерялся. Чувства желания и вины поочередно волнами накатывались на него, как озноб и жар во время гриппа.
        Прямо напротив таксофона «Кифто», маленький ярко освещенный ресторан с террасой, рекламировал бупандийский обед из семи блюд всего за одиннадцать долларов и семьдесят пять центов. Повинуясь внезапно возникшему голоду, он пересек улицу и сел за низкий столик на квадратный коврик в шотландскую клетку. Клиентура состояла из большой компании молодых африканцев. Кожа цвета черного кофе лоснилась от пота в неровном свете бумажных фонариков. Мужчинам подавали киф и пану африканцы с традиционными шарфами на головах. Посредине занятого компанией стола стояло добрых две дюжины пустых бутылок из-под теджии. Некоторое время Уилсон сидел и жалел себя, наблюдая, как соседи разговаривают, едят и смеются. Наконец к его столику подошел желтоглазый старик в гвинейской тенниске и траченных молью брюках.
        - Желаете поесть? - спросил он, прикрыв глаза.
        - Да, - ответил Уилсон. - Ваши блюда пахнут очень вкусно.
        - Нет, нет, - возразил человек, - кухня закрыта. Сейчас мы подаем только теджию.
        - Стакан теджии не помешает, но не могли бы вы принести еще что-нибудь, чтобы закусить?
        - Невозможно, - ответил официант.
        - Так уж и невозможно?
        Официант махнул рукой в сторону бупандийцев, пожиравших горы пищи:
        - Сегодня мы обслуживаем только их. Особый случай.
        - Ну ладно, - сдался Уилсон.
        Наверное, он выглядел очень разочарованным, потому что старик поднял руку.
        - Подождите, хорошо? - Он подошел к компании. Прозвучало несколько слов на бупандийском языке, после чего старик вернулся. - Они говорят, что вы можете присоединиться к ним, если хотите. Но вам придется самому купить бутылку теджии.
        - Спасибо, - сказал Уилсон, - но мне не хотелось бы навязывать свое общество.
        Желтые глаза старика на миг ожили.
        - Вы можете присоединиться к ним, - настойчиво повторил он. - Это бупандийское гостеприимство.
        Выбора у Уилсона не осталось. За плотно окруженным столом ему освободили место. Оказывается, он угодил в разгар празднования дня рождения. Холеному юноше, который сидел справа от него, исполнился двадцать один год. На юноше были специальные одеяния, предназначенные для такого торжества: пурпурные шорты, черная шелковая рубашка, украшенная изображениями желтых футбольных мячей, и черно-золотые плетеные сандалии. Звали юношу, насколько понял Уилсон, Куджи Нфуми. Слева от Уилсона сидел Тулж Pay, брат именинника, десятью годами старше. Остальные двенадцать (или что-то около этого) молодых людей один задругам представились Уилсону, но тот не расслышал ничего, кроме множества слогов. Гости смеялись, шутили на бупандийском языке, изредка переходя на цветастый английский из уважения к Уилсону, синие бутылки теджии приносили и убирали, а киф сменяли на-киф и киф-ту - его варианты со свеклой и цыплятами соответственно. Только под занавес праздника Уилсон заметил шрамы.
        Они были у каждого мужчины, зловеще розоватые, отчетливо проступающие на черной коже. Это были не отличительные признаки племени, а зажившие раны, словно кто-то в свое время нападал на этих людей с длинным ножом. У некоторых не хватало пальцев на руках. Так, у Тулж Pay на левой руке имелись только большой палец и мизинец, обрубок безымянного пальца украшало причудливое золотое кольцо.
        - Нравится? - спросил Тулж, поймав взгляд Уилсона.
        - Д-да, - произнес смущенный Уилсон.
        Тулж снял кольцо и дал Уилсону. Тот поднес украшение к свету, вежливо кивнул и вернул владельцу:
        - Это очень… искусная работа.
        Тулж откинул голову и рассмеялся, показав белые зубы и золотые пломбы в них:
        - Андуская поделка, вы просто вежливый человек. Анду - дикари, они как дети. Любят яркие безделушки вроде этого кольца. Я ношу его только потому, что оно напоминает мне об одном андуском борове. Я перерезал ему горло и забрал кольцо, а потом отрубил голову, вот так! - Тулж с внезапным озлоблением резко опустил обезображенную руку на стол, как бы нанеся удар карате.
        Атмосфера вечеринки сразу стала иной. Тулж разразился тирадой на бупандийском языке, потрясая кольцом в сторону друзей. Одни юноши закрыли лица руками и принялись качаться вперед и назад, другие встали, прошли, спотыкаясь, полквартала и так же вернулись на террасу. Можно было подумать, что Тулж бросил отсеченную голову на середину стола. После нескольких минут дружного горевания Тулж что-то сказал, и сидящие успокоились, а стоящие опустились на свои места.
        - Пожалуйста, извините нас, бедных бупу, - обратился Тулж к Уилсону. - Мы все тут из деревни Лифдавы. Однажды в субботу в базарный день к нам нагрянули анду. Они тогда впервые спустились с гор. У них были ружья и мачете, и они начали убивать. Без разбору. Мужчин, женщин, детей. Они убивали с утра до вечера, пока земля не превратилась в грязь от крови бупу. Те, кто сейчас находится здесь, были тяжело ранены. Ночью, когда анду убрались в горы, мы сумели уползти в джунгли. Много месяцев спустя мы сели на корабли и приплыли в Америку. Ваша страна хорошо приняла нас. Но не слишком. В Бупанде я ходил в церковно-приходскую школу. Перед Днем Убийств я уже был студентом университета в Ригале. Готовился стать инженером. А теперь… - Он махнул изуродованной рукой. - Я вожу грузовик.
        Уилсон сочувственно кивнул. Весь мир помнил о страшной резне, которой подверглись бупандийцы пять лет тому назад. Племена бупу и анду, вместе владевшие землей на западе Африки в течение тысячи лет, вдруг стали уничтожать друг друга с таким же неистовством, с каким порой происходят природные катаклизмы. Причины? А чем руководствуется приливная волна или извергающийся вулкан? Результат не замедлил сказаться. Миллион убитых с обеих сторон, беженцы…
        С последними блюдами разделались после полуночи. Пришла женщина и убрала стол. Последняя теджия бьиш разлита по чашкам и выпита. Мощный напиток имел вкус керосина. Уилсон с трудом удерживал его во рту, но в конце концов проглотил под последний тост в честь Нфуми, виновника торжества. Над головой ярко горели звезды, по улицам двигались толпы людей, а на душе у Уилсона было тепло и приятно. Эти бупу - отличные парни. Он чувствовал, что находится среди друзей. Перенесенный кошмар не мешал им радоваться жизни. Пусть это будет уроком для Уилсона с его постоянным ожиданием чего-то ужасного! Со звезд он перевел взгляд на чашку и снова устремил взгляд вверх. За столом остались только он, Тулж и Нфуми.
        - А куда делись остальные?
        - Пошли танцевать в дискотеку Нкифа, - весело ответил Тулж. - Без нас. Мы танцевать не ходим.
        - А куда же ходите вы?
        - Мы ходим на бои. Сегодня очень серьезные бои.
        - Шутите? - произнес Уилсон взволнованно. - Я должен был тоже идти сегодня на бои, но… - Он посмотрел на часы. - Не поздновато ли?
        - О нет, они еще даже не начинались.
        - Вы не будете возражать, если я пойду с вами?
        Тулж с улыбкой наклонился к нему:
        - Сколько у вас денег с собой?

12

        Тулж вел старый малолитражный «фиат» с мотоциклетным двигателем, открытым кузовом в четыре с половиной квадратных фута и плохо закрепленной фарой. Братья сидели, тесно прижавшись друг к другу, в водительской кабине, Уилсон устроился в кузове и держался за борт что есть силы. Сквозь щели проржавевшего днища он видел, как асфальт убегает назад, когда машина тормозила, получал в нос порцию дурно пахнущих выхлопных газов. Впрочем, ночной воздух и звезды приносили облегчение. На мемориальном мосту Лейси, по дороге к границе штата, он, трезвея, сел и оперся спиной о кабину.
        Сегодня обычное ожидание беды давало о себе знать пульсирующей болью в животе. Уилсон долго жил, подчиняясь заведенному порядку. Он садился в один и тот же автобус в один и тот же час, ехал в ту же самую контору и делал там в основном одно и то же. С помощью этой печальной, осторожной кабалистики он надеялся утихомирить предчувствие неизбежной трагедии. Однако с того момента, как он нашел карты Таро, порядок нарушился. Он уже не предполагал, а знал: приближается что-то ужасное, подергивание в животе подтверждало это. Даже самая безобидная пища (бутерброд с яйцом и салатом, который он съедал каждый день) вызывала изжогу. И Уилсон решил: именно сегодня ночью, с ее безумными звездами и пронзительным ветром, начнется совершенно иная жизнь.
        Тулж и Нфуми громко спорили и передавали друг другу бутылку с теджией. «Фиат» опасно накренился при съезде с шоссе на дорогу № 27 и нырнул в поток автомобилей, пересекающих границу штата. Уилсон, выпрямившись, смотрел, как за ближайшей чередой деревьев тускнеют городские огни, вскоре они превратились в неяркое мерцание на небе. Десять минут спустя «фиат» замедлил ход и повернул на грунтовую дорогу, которая вела в кромешную тьму природного заповедника «Фоллинг-рокс». Звезды потерялись в густых кронах. И Уилсон услышал крики животных, щебетание птиц, поскрипывание елей. Минут через пятнадцать грузовичок вырулил на грязную поляну, заполненную автомобилями. Посреди этого скопления стояла железобетонная загородная ночлежка с освещенными окнами под самой крышей.
        Уилсон выпрыгнул из кузова и стоял на глинистой почве, ожидая, когда братья вылезут из маленькой кабины. «Фиат» был вроде цирковой машинки, которой пользуются клоуны. Из открытых окон ночлежки доносился глухой рокот множества мужских голосов, в чистое небо поднимались струйки табачного дыма.
        - Пожалуйста, вы не могли бы помочь мне? - произнес Тулж из кабины «фиата».
        Уилсон подошел к окну у места для пассажира и увидел, что Нфуми потерял сознание, голова с открытым ртом лежала на приборной доске.
        - Перебрал теджии, - пояснил Тулж. - Он еще молод и не знает, как обращаться со спиртным.
        - Что за черт! - возмутился Уилсон. - Каждому разрешается управлять лодкой, если ему двадцать один год.
        - Да, но я не хотел, чтобы он в таком состоянии управлял, как вы изволили выразиться, моей лодкой, - отреагировал Тулж.
        Им удалось вытащить Нфуми из кабины. Тулж опустил борт, они уложили
«новорожденного» в кузов и накрыли до подбородка куском старого брезента. Ноги Нфуми высовывались из кузова на добрых два фута. Трагическое предзнаменование, решил Уилсон.
        - Пусть глупышка дурачок поспит здесь, - сказал Тулж. - А мы тем временем сходим на бои. Вы раньше бывали на подобных мероприятиях?
        Уилсон собрался соврать, но потом передумал и отрицательно покачал головой. Африканец рассмеялся:
        - Это большое развлечение. Я провел юность в таких местах. Дома. До Дня Убийств.

13

        Железобетонная ночлежка была набита людьми разных национальностей. Уилсон поискал глазами Крикет, но не заметил ни одной женщины.
        Бупандийцы, нигерийцы, гаитяне, сальвадорцы, мексиканцы, бразильцы, вьетнамцы, несколько деревенских бродяг в клетчатых рабочих рубашках и виниловых бейсбольных кепках, украшенных флагами конфедерации, окружали грязную площадку шириной около сорока футов, покрытую кровью, соломой и перьями. Перья были повсюду, они парили в облаках табачного дыма. Вонь стояла неимоверная. Сначала Уилсон почти не мог дышать. Потом внезапно он привык к спертому воздуху.
        Тулжу и Уилсону удалось пробиться к ограждению площадки. Из задних рядов передали матовую бутылку с водкой из сахарного тростника. Уилсон отхлебнул, вытер рукавом губы, подражая персонажам боевиков, и передал бутылку Тулжу, тот также приложился и сунул бутылку соседу. Повисла опасная, насыщенная мужскими половыми гормонами тишина, но она не испугала Уилсона. «Мужчины делают то, что умеют лучше всего: пьют, дерутся и играют в азартные игры», - подумал он.
        На площадку вышли два коренастых сальвадорца в белых майках, забрызганные кровью, каждый нес проволочную клетку с большим поджарым петухом в голубых перьях. Толпа взревела. Птиц вынули из клеток и плотно прижали через солому клювами друг к другу. Петушиные шпоры страшно поблескивали. Птицы покрикивали и скребли площадку, рвались в бой. А вокруг заключались пари. Полдюжины темнокожих молодых людей неясной этнической принадлежности ходили в толпе и принимали ставки, регистрируя их половинками игральных карт. Грязный бетонный пол был завален обрывками бумаги и розовыми рекламными листками на пяти языках. Под ногами Уилсона хрустело битое стекло.
        Уилсон был удивлен. Он не ожидал, что бои будут петушиные. «Возможно, - подумал он, - Крикет имела в виду что-то другое». Потом он решил: «Нет, именно это». До собачьих бегов он со смерти отца не посещал никаких ристалищ. И вдруг вторая азартная игра за один месяц. Похоже, Крикет - некий глас, вопиющий о его возвращении в прошлое.
        - В церковно-приходской школе святой отец рассказывал нам историю о бойцовых петухах, - сообщал Тулж на ухо Уилсону.
        - Ну и что?
        - В Древней Греции был великий полководец Фемистокл. Он воевал с соседней страной… Забыл название.
        - Персия, - подсказал Уилсон.
        - А, так вы знаете эту историю?
        - Рассказывайте.
        - Так вот, древний грек Фемистокл, ведя свою армию на войну, увидел в поле двух диких петухов, дерущихся не на жизнь, а на смерть. Он остановился и указал солдатам на храбрых птиц. «Смотрите, как они бьются, не щадя живота своего, - сказал он. - Берите с них пример, солдаты мои!» На следующий день армия, хотя и значительно меньшая по численности, выиграла сражение, великое сражение. Вот как нас могут вдохновлять животные.
        Тулж начал объяснять, на что следует обратить внимание перед тем, как сделать ставку: глаза, стойка, экстерьер и - самое главное - состояние желудка.
        - Если петух опорожнился перед боем, верная удача, - сказал Тулж. - Он стал легче, быстрее и ловчее.
        Тулж подал сигнал пареньку, принимавшему ставки. Тот сразу подбежал. У паренька были темная кожа и крупные глаза - то ли гватемалец, то ли мексиканец. Он был похож на Донди, итальянского сироту, персонажа воскресных комиксов детских лет Уилсона.
        - Сеньор, - обратился «Донди» к Уилсону. Уилсон вопросительно глянул на Тулжа, африканец пожал плечами и вывернул наизнанку карманы.
        - Все потрачено на теджию, киф и пану. - Тулж положил изуродованную руку на плечо Уилсону. - Придется вам, мой новый друг.
        Уилсон достал бумажник. Сто долларов и немного мелочи - вот и все деньги до пятнадцатого числа.
        - Куанто, сеньор? Андале[Сколько, сеньор? Поскорее (исп.).] , - нетерпеливо бросил паренек.
        Уилсон посмотрел на площадку. Меньший по размерам петух уронил две совершенно круглые лепешки помета.
        - Вон на того, - сказал Уилсон и в порыве отдал мальчишке все, что имел.
        Паренек быстро сделал какую-то пометку на рубашке игральной карты, разорвал пополам, одну часть вручил Уилсону и исчез в толпе. Уилсон опустил глаза. Бубновый король.
        - Ничего не получится, - сказал он Тулжу. Африканец улыбнулся.
        Сальвадорцы отпустили петухов, отпрыгнули назад, и бой начался. Уилсон почти ничего не видел, кроме летящих перьев и льющейся крови. Бой закончилось менее чем за минуту. Петух-победитель с поникшим крылом захлопал крылом здоровым и издал победный клич чудовищной силы. Затем он начал клевать тело поверженного врага. Уилсон выиграл шестьсот долларов. Ставка оказалась высокой - шесть к одному. В следующий раз он опять поставил все, что имел, и снова много выиграл - семь к одному. Потом он выиграл три к одному и еще пять к одному. Деньги он рассовал в карманы пиджака и брюк. У него кружилась голова, лицо горело, он с трудом дышал. Он едва ли понимал, что делает. Им овладело то же чувство, что и на собачьем треке. И чувствовал он тогдашний металлический привкус во рту, и ладони опять вспотели. Это нереально, но деньги продолжали прибывать.
        Час спустя, во время перерыва между боями, мысли немного прояснились, и Уилсон отошел от площадки. Люди расступились, и он оказался в окружении крутых, опасных, с ножами на поясе мужчин. За ним внимательно наблюдали. Тулжа нигде не было видно. Уилсон мысленно прикинул сумму выигрыша. Что-то около восьми тысяч долларов. На противоположной стороне площадки стоял мужчина в белом хлопчатобумажном костюме и постукивал длинными ногтями по ограждению. Смуглая кожа тускло поблескивала, как древесина, смазанная маслом. Волосы иссиня-черные, глаза - темно-синие. Костюм напоминал о летних ночах в таких местах, посещение которых мало кто мог себе позволить.
        - Так вам нравится делать ставки против моих птиц? - произнес этот человек почти шепотом.
        - А? - переспросил Уилсон.
        - Кто вас послал?
        - Шутить изволите? - предположил Уилсон. Мужчина кивнул так, словно знал что-то неведомое Уилсону, и махнул рукой:
        - Желаю удачи.
        От его тона Уилсона бросило в дрожь. Когда паренек подошел за очередной ставкой, Уилсон сунул ему пятидесятидолларовую банкноту и спросил:
        - Тип в белом костюме на другой стороне площадки. Знаешь его?
        Паренек посмотрел через плечо и свесил голову на грудь:
        - Эль сеньор идальго, муй пелигросо[Это сеньор идальго, очень опасен (исп.).] . По-моему, вам пора проиграть.
        Уилсон почувствовал, как у него что-то напряглось в районе солнечного сплетения, и решил последовать совету мальчишки. Бой должен был состояться между тощим петухом с рваным гребешком и крупным лоснящимся экземпляром, этаким петухом-драчуном, символизирующим Французскую Республику на ее почтовой марке. Почему-то шансы были всего два против одного в пользу драчуна. Уилсон поставил весь выигрыш на тощего петуха, чтобы спустить, и выиграл шестнадцать тысяч долларов. По толпе прокатился сердитый ропот. Идальго впился ногтями в мягкое деревянное ограждение. Один ноготь сломался, издав легкий щелчок, прежде чем сеньор отвернулся. Настроение у Уилсона окончательно упало, когда мальчишка принес в порванном картонном ящике огромную кучу банкнот. Уилсон понял: с шестнадцатью тысячами или без них, живым ему отсюда не выбраться. Счастливчиков ненавидят все. Он посмотрел вокруг и внезапно увидел рядом с собой Тулжа.
        - Если вы планировали выиграть чертову уйму денег, - сказал африканец сердито, - нужно было бы привести сюда целую армию, как греческий полководец Фемистокл.
        - Бог мой! Давайте уедем поскорее, - попросил Уилсон.
        Но африканец отступил назад, изобразив руками знак «X».
        - Я выжил в День Убийства не для того, чтобы умереть за ящик, полный бумажек, в стране, которую не люблю. Извините. - Он повернулся и исчез в толпе.
        Уилсон в отчаянии оперся об ограждение. Он пересчитал помятые купюры, сложил в аккуратные стопки и рассовал по карманам пиджака. Он догадывался, что сеньор идальго сейчас ведет энергичные переговоры с бандой у ворот. Двое головорезов были в ковбойских шляпах и рубашках с закатанными рукавами, один, у которого борода пробивалась странными пучками, корчил из себя отчаянного гангстера по кличке Маленький Цезарь. Страшное предчувствие Уилсона наконец обрело конкретную форму. Завистливая толпа, человек в дорогом белом костюме, полдюжины мелких хулиганов и шестнадцать тысяч долларов наличными. Он чуть не рассмеялся вслух. Все происходило как в сказке: богачу сообщают, что его смерть близка, он уезжает в другой город, Самарру, дабы избежать уготованной судьбы. А смерть, естественно, там и поджидает на базарной площади.
        Уилсон простоял у ограждения до тех пор, пока помещение не опустело. Потом, тяжело ступая, направился к двери. Но прежде чем он обогнул площадку, к нему подбежал мальчик, собиравший ставки:
        - Сеньор, пор фавор[Сеньор, пожалуйста (исп.).] .
        - Что такое? - не понял Уилсон.
        - Задний дверь. Деревья, темно, вамонос[Пойдемте (исп.).] . - Паренек свистнул сквозь зубы.
        Не долго думая Уилсон двинулся за ним. Они прошли за занавес, в небольшую служебную комнату, где два гватемальца за столом для пикников подсчитывали выручку заведения. На стене висели иллюстрация из «Хастлера» (изображенный при помощи пульверизатора бородач) и карточка с католической молитвой и Девой Марией Гвадалупской, восседающей на полумесяце.
        Мужчины что-то прорычали, когда Уилсон проходил мимо. За проржавевшей задней дверью оказалась парковка. На небе горели прекрасные звезды. Вдалеке вырисовывались деревья, как бы приглашая укрыться в темноте. Они росли всего в двадцати пяти футах от тусклых багажников автомобилей. Уилсон задержался на пороге, раздумывая, как быть.
        - Вамонос, деревья, темно. - Мальчик попытался вытолкнуть Уилсона в ночь.
        - Не торопись, - ответил Уилсон. Он не хотел так быстро испускать последний вздох. Когда же дверь все-таки захлопнулась за ним, он понял, что попал в западню. Тем не менее он медленно пошел между машинами. Он не был заядлым курильщиком, но сейчас его потянуло закурить, ибо с сигаретой в руке легче переносить подобные ситуации. Из-за ночлежки справа и слева выдвинулись две группы мужчин, всего около двенадцати человек. Они разошлись по сторонам, собираясь схватить его на последнем отрезке пути к спасительной темноте. Уилсон слышал чавканье их башмаков по мокрой земле и хрип их дыхания. Откуда-то уходящей надеждой прозвучал гудок товарного поезда. Преследователи приближались, они были похожи на волчью стаю. На пятачке, свободном от машин, Уилсону преградили дорогу два великана. Они поджидали его, сложив на груди руки. Наступила последняя секунда Уилсона, а неподалеку темнел спасительный лес.
        Вдруг за спиной Уилсона раздались хруст битого стекла, револьверные выстрелы и неестественно высокий визг. Уилсон рванулся к ночлежке, головорезы - за ним. В следующий момент чернокожий мужчина в сандалиях вынырнул из-за угла здания. За ним гнались пятнадцать человек. Уилсон заметил желтые футбольные мячи на рубашке и малиновые шорты и понял, что убегает Нфуми. Он сделал крюк и затерялся среди машин.
        Мужчины настигли Нфуми и повалили в грязь. Трое схватили его за ноги, двое - за руки. Все говорили на языке, похожем на бупандийский. Один вынул длинный нож с зазубренным лезвием и приставил к горлу Нфуми. Юноша испуганно завращал глазами. Из машин повыскакивали негры, их лица сияли в ожидании большой крови. Откуда-то приволокли Тулжа и поставили на колени рядом с братом. Уилсону не нужно было объяснять, что происходит. Рядом с заповедником проживала многочисленная группа анду. Подобно бупу, они бежали от ненависти и насилия, царивших в их несчастной стране, но лишь принесли все это сюда в своих сердцах, во всем своем существе.
        Кто-то включил фары дальнего света, и сцена осветилась резким белым светом. Анду, державший нож у горла Нфуми, прокричал последнее ругательство и приготовился перерезать бедному парню яремную вену. Человек напротив - не важно кто - облизал в предвкушении смерти губы. В Уилсоне взыграло чувство справедливости. Он поднялся в полный рост, поставил ногу на бампер ближайшего автомобиля, «меркурий» шестидесятых годов, и прыгнул на капот «шеви-импала» такого же года выпуска. Еще один широкий прыжок, и он оказался непосредственно над участниками события.
        - Стой! - вскричал Уилсон, и что-то в его голосе заставило анду усомниться в своем решении. - Ты меня слышишь? Опусти нож! - Разумеется, все это было глупо, но он не знал, что еще можно сделать.
        Анду, держа нож у горла Нфуми, лениво посмотрел вверх.
        - Что вам здесь надо, миста[Миста - неверное произношение английского слова
«мистер», характерное для малограмотных людей.] ? Вы получили свои деньги, идите домой. Если, конечно, удастся. - Анду издал зловещий сдавленный гортанный звук.
        - Позволь у тебя спросить кое-что, - сказал Уилсон властным тоном. - Сколько, по-твоему, стоит человеческая жизнь?
        Анду заморгал. Глаза его были налиты кровью от обильного употребления спиртного и от курения, а веки словно сделаны из старой марокканской кожи.
        - Я задал тебе вопрос. Отвечай!
        Анду пожал плечами:
        - Это свинья. - Он провел тупой частью лезвия по шее Нфуми. - Свинья и сын свиньи. Вонючий бупу. У себя дома мы ловим их и режем, как свиней.
        - Это моя страна, - возразил Уилсон. - В моей стране жизнь человека чего-нибудь да стоит. Назови цену.
        Анду опять заморгал, медленно, как сова.
        - Тысячу долларов, две тысячи, шесть? - Уилсон начал вынимать из карманов деньги и кидать к ногам анду.
        Когда на земле образовалась довольно солидная куча, он сделал театральную паузу и спросил:
        - Достаточно?
        Анду придвинул к себе носком ботинка деньги и весело улыбнулся:
        - Нет.
        - Хорошо, - сказал Уилсон. - Тогда вот что. - Он полез в карманы и достал охапки банкнот. - У меня здесь около шестнадцати тысяч, и я отдам тебе их за этих людей. - Он кивнул на Нфуми и Тулжа, который равнодушно смотрел на него.
        Анду. немного подумал и медленно кивнул:
        - Договорились, миста.
        - Тогда отпусти их, - велел Уилсон.
        Головорез поднялся и выпрямился:
        - Когда анду обещает…
        Уилсон разжал пальцы, и деньги закрутились в свете фар. Анду сильно пнул Нфуми в зад, юноша упал в грязь.
        В толпе громко засмеялись. Напряженность спала. Тулжа тоже освободили, он беспомощно стоял, потирая изувеченную руку здоровой.
        - Иди! - заорал на него анду. - Уходите!
        Тулж подхватил брата, и они поползли на карачках в лес.
        Уилсон наблюдал за ними с капота «импалы», пока они не пропали в темноте, и спустился вниз. Толпа почтительно расступилась перед ним. Засунув руки в карманы, он зашагал по влажной земле, раздумывая, как бы добраться до дому. Головорезы в ковбойских шляпах исчезли под звуки заводимых двигателей и запах окиси углерода. Нищий бандитам был неинтересен. Поблизости вспыхнула спичка. Мужчина в белом, изящно облокачиваясь на последнюю модель серебристого «мерседеса», прикуривал тонкую сигару.
        - Жест, и такой… - Он погасил спичку плавным движением.
        Уилсон подошел к нему.
        - …такой красивый. - Он улыбнулся, как уставший и всезнающий человек. - Очень красивый. Даруете жизнь людям, как король, верно? Нет! Как император! - Он ткнул сигарой в направлении Уилсона, как бы подчеркивая значение своих слов.
        - Император, - задумчиво повторил Уилсон. Мужчина кивнул:
        - Так обстоят дела с игроком. Ему приходится исполнять роль императора одну ночь. А наутро… кем он становится? - Мужчина сунул сигару в рот и показал Уилсону пустые руки, повернув ладонями вверх.
        - Никакой я не игрок, - ответил Уилсон. - Я простой обыватель.
        Мужчина затянулся и выдохнул дым в сторону ярких звезд:
        - Я потерял сегодня семьдесят пять тысяч долларов, делая ставки против вас. Вы настоящий игрок, друг мой.
        Уилсону захотелось уйти, но вместо этого он протянул мужчине руку:
        - Меня зовут Уилсон Лэндер.
        Удивленный человек в белом поколебался и пожал Уилсону руку.
        - Дон Луис Габриэль, идальго де ла Вака, - представился он.
        - Луис, не могли ли бы вы оказать мне услугу? - спросил Уилсон.

14

        Уилсон сидел рядом с шофером, громадным филиппинцем с прыщеватым лицом. В свое время он был профессиональным борцом по прозвищу Килла из Манилы, хотя вообще-то происходил из небольшой деревеньки, выращивающей рис у подножия Минданао, и учился в семинарии, готовясь стать священником. Уилсон с детства помнил это лицо по экстравагантным воскресным утренним телепередачам, а также по журналам, посвященным борьбе. Он попытался завести с Киллой разговор, но тот хранил молчание.
        - Вы не будете возражать, если я включу радио? - спросил Уилсон, все еще находясь под впечатлением минувших передряг.
        Шофер отрицательно покачал своей массивной головой:
        - Нельзя. Боссу музыка не нравится.
        Уилсон посмотрел через плечо, но различил лишь темный силуэт Луиса де ла Ваки сквозь стеклянную перегородку.
        Уилсон вышел из машины у моста. Звезды над огромными готическими башнями начали бледнеть, на востоке загоралась заря, багряная с фиолетовым оттенком. Уилсон обогнул машину и постучал в заднее окно. Через некоторое время стекло с шуршанием опустилось. Появилась левая половина лица Луиса де ла Ваки, правую скрывала тень.
        - Эй, спасибо за то, что подвезли, - сказал Уилсон. - Отсюда я пойду сам. - И махнул рукой в сторону моста.
        Идальго, помолчав, ответил:
        - Нет такой опасности, которая была бы больше, чем надежда на вознаграждение.
        Уилсон кивнул, переваривая услышанное.
        - Принц Энри, мореплаватель, сказал это одному из моих предков пятьсот лет назад. Звали его Хил Занес, он был первым белым человеком, который обогнул Африканский рог, что считалось невозможным. И я передаю этот совет вам.
        - Спасибо, - промолвил Уилсон.
        - Но в следующий раз опасность будет значительно большей, уверяю вас.
        Оконное стекло поднялось, машина развернулась и загромыхала по выбоинам, направляясь к городу, который становился все светлее.
        Уилсон последовал за тускнеющими звездами по мосту, затем по пустынным улицам своего Рубикона. В некоторых складах уже началось движение; на улице Оверлук грузовики, доставившие вчера товары, прогревали моторы. Уилсон явился домой в 5.
0, как показывали часы на камине. Менее чем через три часа ему нужно было на работу. Он снял пиджак и ботинки, вынул из карманов расческу, бумажник и ключи от квартиры, разорванную игральную карту - валет червей, еще кое-что и две скомканные пятисотдолларовые банкноты. Тысяча баксов! Столько он не получал за полмесяца на
«Чайной бирже».
        Полчаса спустя, когда он вышел из душа, зазвонил телефон. Уилсон стоял в ванной, и вода капала с него на кафельный пол. Он подождал, пока сработает автоответчик.
        - Уилсон, я знаю, что ты там, - зазвучал голос Крикет. - Ответь мне.
        Он обернул чресла полотенцем и прошлепал в комнату.
        - Ты всегда звонишь в шесть утра? - полюбопытствовал, подняв трубку.
        - Нет, но это важно, - сказала Крикет. - Я хотела сказать тебе об этом вчера вечером, но ты отключил меня.
        - Я тебя не отключал, я…
        - Помолчи, - прервала она его, - я нашла судно. Превосходная экспериментальная яхта под названием «Компаунд интерест»[Сложный процент (англ.).] из Санта-Барбары, Калифорния. Это баснословно большое вложение капитала сейчас совершает кругосветное путешествие. Вчера яхта зашла в порт для пополнения запасов, и одна влюбленная пара из состава экипажа сбежала, чтобы пожениться. Теперь капитану не хватает помощника штурмана и кока, и я подумала…
        - Крикет, подожди минутку.
        - Что?
        - Я ничего не понимаю в парусном флоте и плохо переношу качку. Я тебе говорил об этом.
        В телефоне затрещали помехи, характерные для утра.
        - Алло?
        - Уилсон! - наконец прорезалась Крикет. - Ты знаешь, что такое моряк?
        - Тот, кто плавает.
        - Вот и неправильно. Моряк - это тот, кто ищет выход.
        Уилсон ничего не ответил.
        - Ты страдаешь ипохондрией, - пристыдила его Крикет. - Я чувствую это на расстоянии. Что-то разъедает твои внутренности. Поэтому тебе необходимо выйти в море.
        - Это просто смешно, - заявил Уилсон, однако в его голосе прозвучали нотки сомнения.
        - У тебя есть сто тридцать долларов наличными?
        - Нет, - ответил Уилсон.
        - Тогда я тебе дам взаймы. Они понадобятся для приобретения экипировки и лицензии помощника кока. Вообще-то существует что-то вроде экзамена, но мы сможем увильнуть от него. У меня есть связи в Союзе. Ты умеешь чистить картошку, жарить яичницу? Это все, что тебе нужно знать.
        - Крикет…
        - Встретимся в полдень в холле Союза моряков. Он находится в деловой части города. Я займусь бумажной волокитой, тебе придется только все подписать и внести деньги.
        Уилсон посмотрел на две мятые пятисотдолларовые банкноты, которые лежали рядом с его расческой и ключами на столе в прихожей. Там же стояли прислоненные к вазе с засохшими цветами карты Таро. Цветы месяц назад подарила ему Андреа. Он закрыл глаза и представил волосы Крикет в лунном освещении, мерцающие на фоне черных ночей в загадочных и вызывающих недоверие морях. Ощутил запах джунглей, покрывающих острова, и соленый привкус неведомых лагун. Увидел стоящий над горизонтом Южный Крест. Лишь томительное ожидание несчастья вернуло его к реальности.
        - Нет, Крикет, я не могу поплыть с тобой, - выдавил он.
        - Почему? - В ее голосе слышалось разочарование.
        - Просто не могу.
        - Послушай, тебе нравится твое нынешнее положение? Ты доволен своей жизнью? По-моему…
        - Многое удерживает меня здесь.
        - Например?
        - Я не хочу объясняться с тобой в шесть утра.
        - Ну, ну, Уилсон…
        - Нет.
        Повесив трубку, он пошел на кухню и съел завтрак. Тщательно пережевав кашу из отрубей, он отправился в спальню и надел свежую синюю рубашку с пристежным воротничком, выходные брюки цвета хаки, цветастый галстук и башмаки с кисточками, предварительно плюнув на них и почистив бумажной салфеткой. Затем он задумался о предстоящем дне. У всех контор есть незабываемый характерный запах. Его порождают сероватая пластмасса, лампы дневного света и пыль, которую нельзя разглядеть.
        Пробило семь часов. Через полчаса Уилсон пройдет шесть кварталов до площади с круговым движением и сядет в автобус, едущий в центр. Но это через полчаса. Сейчас Уилсон взял отвертку, отвинтил крепления у кондиционера, вынул его и открыл окно. Звезды померкли, уступив место утренней дымке. Кто знает, когда еще на небе появятся такие яркие звезды? Город в будничном освещении выглядел вполне заурядно.
        Уилсон долго сидел на подоконнике, спустив ноги наружу. В лицо дул теплый ветер. Игнорируя автобусы, Уилсон смотрел, как танкеры компании «Блэк стар лайн», длинные, как городские кварталы, отчаливают от пирсов, расположенных на Харви.



        Часть вторая
        НА БОРТУ «КОМПАУНД ИНТЕРЕСТ»


1

        Яхта «Компаунд интерест» глубоко сидела в воде у президентского причала и поблескивала чистотой.
        - «…восемьдесят футов от носа до кормы, ее радикально новая, в виде моркови, конфигурация была опробована в гидродинамическом устройстве в Калифорнии специалистами НАСА, - читала Крикет ксерокопию статьи из июльского номера „Ётинг ньюс“. - Бортовое компьютерное оборудование замеряет скорость течения, спутниковая система связи дает точные координаты. Экспериментальные конические паруса из крепкого, устойчивого к атмосферным воздействиям материала фирмы „Майлар“ автоматически поднимаются и опускаются, словно ими управляет толпа привидений…» Отвратительно, как по-твоему? - Крикет сложила вчетверо ксерокопию и сунула в карман джинсов. - А что творится под палубой! Настоящий отель, черт возьми. Каюты люкс, офисы, душевые. И это на паруснике! Там даже есть холодильная камера в рост человека, набитая разнообразными продуктами. Надо думать, владелец - великий гурман. Но это по твоей части.
        Они стояли на железобетонном пирсе, прямо под баром-рестораном «Марина». Было время ленча. Утренняя дымка уступила место чистому голубому небу, солнце стояло высоко над каналом Харви. Необычные паруса «Компаунд интерест» казались поникшими пляжными зонтами.
        - Чем больше комфорта, тем лучше, - сказал Уилсон.
        - Ты не понял, - начала было Крикет, но не стала объяснять.
        Они поднялись на террасу «Марины». Уилсон предпочитал перекусывать в этом заведении, наверное, потому, что слишком его ненавидел. Он заказал фирменный ленч, включавший мякоть крабов и побеги спаржи, завернутые в ветчину, а Крикет попросила стакан вина и салат из криля. Ожидая официанта, они сидели молча, будто незнакомые. Вообще-то они по-прежнему оставались чужими друг другу, чувство близости пока не связывало их. Уилсон наблюдал за служащими, пришедшими на ленч с улицы Файненшл-майл, слегка побаиваясь, что в толпе вот-вот покажется Андреа. Что он ей скажет?
        Руки Крикет, изуродованные канатами, выглядели дико на белой клеенке. Крикет спрятала их под стол и кивнула на изящное судно, пришвартованное внизу.
        - Вот что я тебе скажу, эту уродливую посудину нужно назвать «Постыдным экспериментом». Мне не нравится, как она сидит в воде. Слишком низко. Вроде субмарины.
        - Прекрасно, - сказал с облегчением Уилсон. - Значит, плавание отменяется.
        Крикет тряхнула головой, и на шею упал локон медного цвета.
        - Мне может не нравиться вид яхты, но она надежнее любого авианосца. Ты прочитай статью. Ее разработка и постройка обошлись примерно в сто миллионов долларов. На ней самое современное оборудование. Она непотопляема.
        - То же самое говорили о «Титанике».
        Крикет насупилась под темными очками:
        - В твоей жизни слишком много негативного. Тебе нужны перемены, новые горизонты.

«Может быть, ты и права», - подумал Уилсон, но вслух ничего не сказал.
        Несколько минут спустя официант, тщедушный молодой парень с усиками, в белой сорочке под фартуком, принес заказ. Приунывший Уилсон принялся за своих крабов со спаржей. Крикет, снявшая темные очки, покончила с ленчем раньше его. Подняв взгляд, Уилсон обнаружил, что она сердито сверкает зелеными глазами.
        - Ты когда-нибудь слышал о Дуайте Акермане?
        Уилсон заморгал:
        - Ты имеешь в виду этого типа с Уолл-стрит?
        - Да-да, Аттилу, Хана слияний и поглощений. - Крикет наклонилась к Уилсону и понизила голос: - Так вот, это его яхта. Об этом ничего не говорится в статье, но я получила информацию из первых уст. Он планирует проплыть по Атлантике, обогнуть Африканский рог и выйти в Индийский океан. На это потребуется около девяти месяцев. Когда мы достигнем Рангуна, а это случится в начале следующей осени, на твой счет здесь ляжет двадцать пять тысяч. Если же ты проделаешь остальную часть пути, то тебе отвалят еще двадцать пять тысяч по прибытии в Сан-Франциско. Итого пятьдесят тысяч долларов за восемнадцатимесячную работу на всем готовом. Чертовски неплохо для рядового матроса. Как по-твоему?
        Уилсон перестал жевать и задумался. Даже самые невероятные вещи предстают в новом свете, когда речь заходит о больших деньгах.
        - Думаю, вполне приемлемо, - произнес он и уже готов был согласиться на предложение Крикет, как вдруг бакен на канале подал три сигнала. Эти гудки отозвались далеким колокольным звоном, раскатившимся, как дурная весть, по чрезмерно яркому полуденному небу.

2

        Все, что происходило дальше, казалось Уилсону ирреальным. Он будто видел сон о некоем человеке, отказавшемся от привычных поездок на автобусе, работы на факсимильной машине и поглощения консервированного супа ради неведомых опасностей моря. Этот человек вроде не был похож на Уилсона, заурядного парня, преследуемого ожиданием беды, каковым он пробуждался каждое утро. Скоро он очнется от этого сна и очутится в своем офисе у компьютерного терминала с озабоченной Андреа на втором плане.
        Но пока Уилсон привез Крикет к себе. Дома он переоделся и упаковал несколько предметов, которые могли пригодиться ему в длительном путешествии. Крикет восседала на диване и смотрела игровое шоу по маленькому черно-белому телевизору. Книги ее не интересовали, поскольку интересы Уилсона ограничивались древними классиками и трудами по археологии.
        - Тебе нужно благодарить Бога за то, что не можешь взять все это дерьмо с собой, - сказала Крикет, когда они спускались по узкой лестнице на улицу.
        - Какое дерьмо?
        - Да книги. Софокла, Эсхила и прочих давно отбросивших копыта ублюдков. Книги вредны для души. Мне потребовалось время, чтобы понять это. Они уводят от реальной жизни.
        - И какой же должна быть реальная жизнь, с твоей точки зрения?
        - Деятельной, - ответила Крикет. - Какой же еще!
        Обратно они вернулись на том же автобусе. Машина подпрыгивала на выбоинах Буптауна так, что звенели стекла. Уилсон рассказал Крикет, как побывал на бое петухов. Рассказывать вообще-то не хотелось, не хотелось подтверждать ее странное мнение, будто он любитель азартных игр и приключений, а не простой парень, но то, что с ним случилось в заповеднике, было самым необычным за всю его жизнь.
        Крикет спокойно слушала, и ее лицо отражалось расплывчатым солнечным зайчиком на щербатом окне.
        - Да, я знаю, - сообщила она, когда Уилсон закончил рассказ. - Ты был великолепен. Настоящий герой.
        - Ты там была? - удивился Уилсон. - Я не видел тебя. Там не было никаких женщин.
        Она отрицательно покачала головой:
        - Ошибаешься. Я приехала туда с друзьями. Как раз к тому моменту, как ты разбрасывал деньги, спасая несчастных бупу. Потом ты спрыгнул с автомобиля, и я потеряла тебя в толпе. Кто-то сказал мне, что ты уехал на лимузине. Так сколько же ты выиграл?
        Уилсону вдруг стало стыдно за самого себя.
        - Шестнадцать тысяч, - пробормотал он еле слышно.
        Крикет весело улыбнулась и взяла его за руку. Ее пожатие оказалось железным.
        - Ха! - сказала она. - И это говорит человек, который не играет в азартные игры.
        - Никакой я не игрок, - настойчиво повторил Уилсон. - Мне не хочется, чтобы у тебя создалось обо мне неверное мнение.
        - Игра, она что, идет вразрез с твоими религиозными убеждениями или еще с чем-нибудь?
        Уилсон пожал плечами:
        - Азартные игры часто провоцировали ссоры между моими родителями. Матери всегда хотелось, чтобы отец успокоился, нашел себе настоящую работу. Он и в самом деле был занят в самые неподходящие часы, его никогда не было на месте в нужное время. Вот что мне больше всего запомнилось. Мы были либо богатые, либо бедные, но никогда где-то посредине, ничего стабильного. Пойми меня правильно, отец не был человеком настроения. Азартные игры были его бизнесом. Он всегда играл на выигрыш и никогда не проигрывал реальных денег. Но я помню споры, доносившиеся сквозь закрытую дверь, и плач матери. Ничего хорошего в этом не было.
        Несколько остановок они проехали молча. Бупандийские женщины с головами, повязанными цветастыми шарфами, входили в автобус и выходили из него, и за каждой тянулись три-четыре ребенка.
        - Пожалуй, материнство - трудное дело, если любить детей, - заметила Крикет. - А у тебя дети есть?
        - Насколько мне известно, нет, - ответил Уилсон.
        Они вышли из автобуса на углу улиц Лоури и Кантор и прошли пешком в Бенд, к складу излишков армейского и флотского имущества. Уилсон выбрал компас и складной нож, фонарик с двумя линзами, большую брезентовую сумку, непромокаемое пончо, матросские башмаки, несколько свитеров, пропитанных водоотталкивающим веществом, подобным воску, несколько банок репеллента и, по настоянию Крикет, очки ночного видения.
        Это странное подобие бинокля напомнило Уилсону старинную, времен королевы Виктории, игрушку, показывавшую памятные места и знаменитых людей в трехмерном изображении. Он нашел стереоскоп и коробочку со слайдами на дне заплесневелого сундука, обнаруженного на чердаке. Он жил тогда у двоюродной бабушки в Ворвике. Она забирала его к себе на каникулы из католической школы для сирот, куда сама и определила. Теперь, прилаживая очки ночного видения к переносице, он подумал, что вот-вот увидит прежние слайды: королеву Викторию, президента Тафта, Толстяка Арбукла, Кафедральный собор в Шартре, египетского сфинкса, холл в отеле «Эмпайр» в Паркервилле со всеми его плевательницами, чрезмерно упругими диванами и пальмами в горшках.
        Но разглядел он только смутные очертания предметов.
        - Никуда не годятся, - констатировал Уилсон. Крикет сняла с него очки, настроила и глянула в них на кассу, увенчанную шелковым парашютом времен Второй мировой войны.
        - Порядок. Просто ими нужно пользоваться в темноте.
        Тогда Уилсон посмотрел на чек:
        - Сто семьдесят пять долларов!
        - Никогда не знаешь, с чем столкнешься в темноте, - сказала Крикет и бросила очки в сумку.
        Со склада Уилсон переместился в букинистический магазин и купил самые длинные произведения, какие только смог найти: «Дон Кихота» (старое издание «Современной библиотеки»), «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, «С Наполеоном в России» Коланкура, «Историю Первой мировой войны» Стедмана и грязновато-коричневую «Манон Леско» пятидесятых годов издания с истерической рецензией на обложке, представлявшей книгу как роман «о предательстве и всепоглощающей любви».
        Крикет, сложив руки крест-накрест, с отвращением наблюдала за Уилсоном.
        - Лишний вес, - сказала она, когда Уилсон отошел от прилавка.
        - Я не могу восемнадцать месяцев обходиться без чтения! - отрезал Уилсон.
        - Думаешь, у тебя будет время читать? Да стоит мне заметить, что ты сидишь с книгой, как я тут же оснащу тебя шваброй.
        - Ты выступаешь против развития интеллекта, - заявил Уилсон.
        - Нет, - возразила Крикет. - Я выступаю против любого того дерьма, которое выворачивает тебе мозги наизнанку.

3

        То, что все происходит в реальности, дошло до сознания Уилсона, когда он увидел потертую лестницу здания, где размещался профсоюз моряков. Уилсон почувствовал, как у него сжимается грудь, и, задыхаясь, опустился на нижнюю ступеньку. Крикет, недовольная и одновременно озабоченная, пристально посмотрела на него:
        - Ну а теперь что такое?
        Бледное лицо Уилсона отразилось в ее темных очках. Он сделал неопределенный жест. Здание, построенное в стиле «изящного искусства», нависало над ним подобно руинам древней крепости. Из ниш на фасаде, напоминающих ванны, выглядывали позеленевшие бронзовые статуи великих мореплавателей прошлого: Колумб с глобусом в руках, Магеллан с астролябией и мечом, сэр Фрэнсис Дрейк, баюкающий «Голден Хинд», капитан Кук, уставившийся в давно заржавевшую подзорную трубу. Казалось, в пустых глазницах плещется море.
        Крикет вздохнула, сняла с плеча сумку и села на ступеньку рядом с Уилсоном.
        - Все на мази, - заговорила она. - Единственное, что тебе осталось сделать, - это написать над линией, обозначенной пунктиром, «Лэндер Уилсон, матрос. „Компаунд интерест“. Направление - Рангун и далее на восток». Завтра утром вся эта чепуха останется за бортом.
        Под чепухой она имела в виду город, улицы, заполненные людьми, мир, полный проблем, и дороги, проложенные по холмам местности, то есть все, что было частью существования Уилсона на твердой земле.
        - Я не могу плыть, - хрипло промолвил он. - Я не знаю, о чем я только думал. Извини.
        - А как насчет этого добра, которое ты накупил?
        - Возьми себе.
        - Не делай этого.
        - Объясни мне одну вещь, - попросил Уилсон. - Почему именно я?
        Крикет посмотрела на него сквозь темные очки и отвернулась.
        - Длительное плавание действительно порой нагоняет тоску, - сказала она наконец. - Не с кем переброситься словечком, не с кем… Ну, в общем, скажем так: ты мне понравился сразу, едва появился в «Нэнси» со своими дурацкими картами Таро. Ты казался таким потерянным. Именно тогда я решила увезти тебя отсюда. Есть и еще кое-что. Сугубо практическое соображение.
        - Что?
        - Догадайся.
        - Не могу.
        - Мне не хватает хорошего игрока.
        - Как это?
        Она неопределенно пожала плечами:
        - Я расскажу тебе все позднее, когда узнаю получше. Назовем это историей моей жизни.
        - Крикет, я не…
        - Да знаю я, что ты хочешь сказать, - перебила она. - Тебе повезло как новичку. Хорошо, допустим, это касается собачьих бегов. Но петушиные бои? Бог мой, ты был великолепен.
        - И чуть не погиб.
        - Но ведь не погиб. Ты поступил как храбрец.
        - Я так испугался, что чуть не обделался.
        - В этом и есть суть храбрости.
        Уилсон опустил голову на колени и некоторое время хранил молчание. Городская грязь въелась в трещины старого камня. На другой стороне улицы полным ходом шло строительство, и на коричневато-красных отвалах земли, поднятой экскаватором, поблескивали солнечные зайчики. Вид таких мест всегда вызывал у него дрожь. Он закрыл глаза и увидел, как с неба падает черная балка. Крикет тронула его за плечо, и балка исчезла, не долетев до тротуара. Уилсон открыл глаза и посмотрел вверх. Крикет стояла над ним с простертой дланью и медным нимбом вокруг головы.
        - Пойдем, - сказала она.
        - Ты меня совершенно не знаешь.
        - Не беспокойся, у нас будет предостаточно времени, чтобы узнать друг друга.
        Уилсон встал, взял Крикет за руку, и она потянула его к русалкам, которые охраняли вход в здание. Бронзовые груди были натерты до блеска матросскими ладонями.
        - Давай, - сказала Крикет, - поцелуй сосок. Вот эта олицетворяет шторм, а эта - ветер. Выбирай.
        - Шутить изволишь?
        - Нет, - ответила Крикет. - Ты должен поцеловать русалку. Это многолетняя традиция, которой следуют все новички. Приносит удачу в плавании.
        Уилсону обычай показался глупым, но он сделал, что велела Крикет. Он коснулся губами ближайшей к нему русалки и почувствовал кисловатый металлический привкус. Крикет засмеялась. Рука об руку они переступили порог и вошли в гулкий полумрак холла.

4

        Дул сильный юго-восточный ветер. Небо накануне ночи было зеленовато-золотистым. На набережную обрушивались волны: луна устраивала мировые приливы. Казалось, все дороги ведут прочь от дома. Уилсон чувствовал, как внутри его формируется мрачное ожидание беды. Тем не менее он был спокоен как человек, принявший решение. Со спортивной сумкой на плече он шел вместе с Крикет вдоль променада на острове Блэкпул. Черные камни, некоторые величиной с валун, загромождали спуск к темной воде. На волнах отчаянно раскачивались алюминиевые скифы[Скиф - спортивная гоночная лодка для академической гребли.] , пришвартованные к пирсу, находившемуся ниже. На горизонте Уилсон заметил силуэт танкера.
        Они отправились в ресторан «Баззано» на конце прогулочного пирса. В баре несколько хиппи у металлической стойки пили кофе эспрессо и курили французские сигареты. Крикет прошла на лоджию. Там были столики на клинкерах[Клинкер - здесь: обожженное до спекания цементное сырье в виде твердых кусков округлой или неправильной формы.
        . Крикет выбрала тот, что под лампочкой. Официант оказался приземистым перуанцем с лицом свекольного цвета. Он, похоже, смутился, когда они заказали бифштексы, поскольку в «Баззано», известном блюдами из даров моря, мясное никто не заказывал. Ресторан был городской достопримечательностью. Его открыли в 1908 году и с тех пор ни разу не закрывали. Стены украшали сценки из жизни сицилийской рыбацкой деревушки, пестрые краски изрядно потускнели за истекший век. После десяти лет упадка «Баззано» оправился за счет молодых людей, которые обычно тащились сюда расхлябанной походкой со своими бачками, одеждой фабричного производства, туманными надеждами и красивыми татуированными женщинами, убежав от беспросветной жизни на городских окраинах. Как Уилсон недавно прочитал в рубрике «Жизнь» журнала
«Диспетч», «„Баззано“ является городской реликвией, его знали еще наши деды, это место посещают гангстеры и люмпены, здесь можно найти контрабандные джин, сигареты, губную помаду. Здесь можно было найти любовь». «Не совсем точно», - подумал тогда Уилсон. Хотя современная жизнь безжалостна и прагматична, «Баззано» каким-то образом удавалось сохранять романтическую атмосферу.
        Официант прислал мальчика (тоже перуанца, возможно, своего сына) сказать, что бифштексы пришлось достать из морозилки в подвале, что они твердые как камень и что их нужно оттаивать, прежде чем жарить.
        - Что, у вас нет микроволновки? - удивилась Крикет. - Суньте бифштексы в нее и поставьте переключатель на «размораживание».
        - Микроволновки нет, - ответил мальчик.
        - Может, заменим бифштексы устрицами? - предложил Уилсон.
        Крикет покачала головой:
        - Нет смысла. Сколько, по-твоему, бифштексов мы получим за восемнадцать месяцев в море?
        - Мне казалось, каждую пятницу на всех уважающих себя парусных судах объявляется вечер бифштексов, - сказал Уилсон.
        - Смешно, - заметила Крикет и попросила мальчика принести бутылку вина, что тот и сделал.
        Некоторое время они сидели молча. Темнота сгущалась, но на западе, у самого горизонта, еще виднелась полоска света. Кошка, обосновавшаяся в животе Уилсона, проснулась и начала скрести по внутренностям.
        - Я и в самом деле решился, - сказал он не столько Крикет, сколько кошке.
        - Посмотри в бумажник, - посоветовала Крикет.
        Уилсон вынул из портмоне глянцевую карточку, удостоверяющую личность моряка. Фотография была ужасная. Уилсон выглядел то ли преступником, то ли его полусонной жертвой.
        Крикет поднесла карточку к свету и улыбнулась:
        - Ну вот видишь?
        - Хорошо, но как быть с моей квартирой, со всеми моими пожитками?
        - Этим займется Нэнси. Она сходит туда в субботу и уложит в коробки твои вещи. К ней постоянно наведываются ведьмочки, проходящие стажировку. Так что твоя квартира будет сдана внаем в течение недели.
        Уилсон разлил вино по бокалам, пригубил, чтобы прочистить горло, и сказал:
        - Крикет, есть еще кое-что.
        У Крикет сузились глаза.
        - Ты, случаем, не женат? Ты не производишь впечатления главы семейства, если, конечно, не содержишь свое жилище в полном беспорядке для отвода глаз.
        - Это не совсем то, что ты думаешь.
        - Подружка?
        - Вот уже пять лет.
        - Хреново.
        - Но последнее время наши отношения разладились.
        - Тебе, пожалуй, нужно позвонить ей. Я подожду.
        Уилсон пошел в ресторан. Телефонная будка находилась в узком проходе между кухней и туалетом. У задней двери, открытой воздуху и морю, курил сигарету повар в засаленном белом пиджаке. На табуретках у стойки бара расселись новые юнцы, корчащие из себя хиппи. Девушка с синими волосами, причудливо извиваясь, исполняла какой-то танец, ей хлопками аккомпанировала парочка молодчиков с серьгами в ушах. За столиком немецкие туристы ели фирменное блюдо ресторана - приготовленных на пару в чесноке и вине устриц. Лицо у Уилсона запылало от жара, хотя вечер для сентября был довольно прохладным.
        Телефон прогудел пять раз, шесть… Уилсон собрался было дать отбой: «В конце концов, можно послать телеграмму из какого-нибудь кишащего мухами, паршивого городишки на африканском побережье» - но тут запыхавшаяся Андреа подняла трубку:
        - Алло?
        - Андреа…
        - Уилсон, извини, я только что из бакалейной лавки. Подожди минутку.
        Ладони Уилсона успели сильно вспотеть, прежде чем он вновь услышал ее голос:
        - Послушай, я хочу, чтобы ты знал. Я совсем не сержусь на тебя за то, что ты сегодня не явился на работу. Тебе, возможно, была нужна перемена обстановки. Мне кажется, я порой слишком сильно жму на тебя, так?
        Псевдохиппи заиграл на губной гармошке, и синеволосая девушка запела на умопомрачительно высоких нотах.
        - Ты где? - спросила Андреа.
        - В «Баззано».
        - Что ты делаешь так далеко?
        Уилсон не знал, с чего начать, и выпалил одним духом:
        - Андреа, я уезжаю.
        Тишина.
        - Андреа, ты слышала, что я тебе сказал?
        - Слышала, - ответила Андреа. - Мне потребовалось время на то, чтобы переварить эту новость.
        - Наши отношения дали трещину. Мы оба знаем об этом, - заговорил Уилсон. - В моей жизни сейчас нет ничего такого, что делало бы меня счастливым. Мы ссоримся, мы миримся. Все время одно и то же. Я постоянно езжу на одном и том же автобусе, работаю на компьютере с одними и теми же файлами. Я задыхаюсь от этой монотонности. Мне нужны перемены.
        - И куда ты нацелился?
        - Какое это имеет значение?
        - Никакого. Думаю, никакого. И надолго?
        - На год-два, может быть, больше, - ответил Уилсон, поколебавшись.
        Вдруг что-то грохнуло, потом зашуршало. Затем возник сердитый голос Андреа:
        - И ты звонишь мне, чтобы сообщить об этом? После всего, что мы с тобой пережили, ты сообщаешь о своем отъезде по телефону?
        - Извини, так получилось, - ответил Уилсон. - У меня просто нет времени на то, чтобы сказать тебе это при встрече. Я уезжаю через пару часов.
        Андреа как-то сразу начала рыдать. Уилсон слушал ее всхлипы, и внутренности у него прямо-таки закручивались в узлы.
        - Андреа, пожалуйста. Я чертовски сожалею.
        - Ты чертовски сожалеешь? У тебя так всегда, правда? Ты ублюдок, ты… - Она не смогла закончить.
        Рыдания продолжались еще несколько минут, потом утихли.
        - Уилсон, я люблю тебя, - спокойно сказала Андреа. - Мы никогда не говорили с тобой о будущем. Нам нужно было больше разговаривать друг с другом. Я всегда считала, что мы поженимся. Я была в этом уверена. Я лишь ждала, когда ты найдешь себя. Я думала, ты вернешься в колледж или что-то в этом роде. Вот что делает тебя несчастным! Не меня, не нас! Ты сам не знаешь, чего хочешь. И бегство тут не поможет.
        - Это все, что я могу тебе сейчас сказать, Андреа.
        - Давай поговорим об этом при личной встрече, а? Может быть, сходим в консультацию для молодых пар. Дела поправятся, я знаю.
        - Слишком поздно, - вздохнул Уилсон.
        - Там есть кто-нибудь еще? Ты не один?
        - Не один, - соврал Уилсон.
        - Врешь. - Она вновь зарыдала.
        Рыдания словно ножом резали ему сердце. Даже полчаса спустя по его лицу текли обильные слезы и в ушах стоял прощальный шепот Андреа:
        - Ты ко мне не вернешься. Ты ко мне никогда больше не вернешься. Я думала, после всех этих лет… Я думала, ты…
        Конец фразы Уилсон не услышал, потому что телефон отключился. То ли она повесила трубку, то ли что-то случилось на линии, он так никогда и не узнал. Он облокотился на стенку зловонной кабины и плотно сомкнул веки, пытаясь остановить слезы. Чем была вызвана подобная реакция - расставанием с Андреа или грядущим путешествием? Сейчас он понимал, что ненавидит всяческие пертурбации: они больше всего на свете означают смерть и печаль. Он ненавидел новизну с такой же силой, с какой стремился к ней. Он вспомнил об отпуске, проведенном вместе с Андреа в Мэне три года назад, когда их отношения были безоблачны. По пути туда они остановились где-то в Новой Англии и провели ночь в машине. Они проснулись на рассвете и пошли в поле, поросшее по пояс дикими цветами, и занялись любовью в окружении красных и пурпурных красавцев под голубым небом, сияющим, как их надежды. Нет. Лучше не думать о таких вещах. Он вытер слезы рукавом и вернулся на веранду.
        Положив руку на спинку его стула, Крикет курила крепкую иностранную сигарету, которую стрельнула у кого-то в баре. На столике стояла полупустая бутылка красного вина. Крикет окинула Уилсона долгим оценивающим взглядом, в котором таилось нечто опасное.
        - Итак, дело сделано? - спросила она, когда он сел. Уилсон грустно кивнул. Он чувствовал себя настолько отвратительно, что едва мог говорить.
        - Эй, Уилсон, - сказала Крикет и сильно сжала ему плечо грубой, как у крестьянки, рукой. Затем она привлекла его к себе и крепко поцеловала в губы.
        Первым порывом Уилсона было отпрянуть назад. Однако, почувствовав сквозь полосатую кофточку тугие груди, он передумал. Через минуту Крикет отстранилась, слегка дрожа, но не настолько, чтобы он не смог уловить в ее дыхании запах табака и алкоголя.
        - Будет, - сказала она. - Это все, что тебе пока полагается.
        - Почему это? - возмутился Уилсон.
        - По двум причинам. Во-первых, ты, как легко догадаться, еще не остыл от своей подружки. Во-вторых, и это важнее, - нам нужно притворяться, будто мы брат и сестра. Так написано в твоих документах, и так я сказала капитану «Компаунд интерест». Кстати, старого пройдоху зовут Амундсен. Если обнаружится, что мы не родственники, он сразу высадит нас на берег.
        - Ты с ума сошла.
        - Ничуть. Я тебе говорила, помнишь? Двое из команды сбежали, чтобы пожениться. Капитан не хочет повторения подобного казуса. Нам следует притворяться, по крайней мере до тех пор, пока яхта не достигнет Азорских островов. Не горюй. Это всего несколько недель ходу.
        - При чем здесь Азорские острова?
        Крикет не ответила. Она еще раз поцеловала Уилсона и взяла бутылку.
        - Выпей, - сказала она. - Мы должны быть на борту «Компаунд интерест» в полночь.
        Они быстро покончили с вином, расплатились, повесили на плечи сумки и вышли из ресторана. Шли тихо, попадая то в свет фонарей, то в тень между ними, словно заговорщики, а море шептало им в спины неразборчивые обещания.

5

        Бледные фонари вдоль берега реки. Джунгли, полные тишины. Человечки в подлеске держат у подбородков карманные электрические фонарики, подобно детям на вечеринке, посвященной кануну Дня всех святых. Вдруг из ниоткуда раздается визг, полная луна на черном небе становится красной, река начинает бурлить и пениться, и что-то древнее всплывает на ее поверхность, что-то ужасное…
        Уилсон проснулся от внезапного удушья, тенниска насквозь промокла от пота. Тьма была кромешная. Глубокая тишина струилась отовсюду, одновременно знакомая и необычная. Чувствовалось движение вперед. Рядом раздавалось чье-то мерное дыхание. Уилсон испугался: если он сейчас же не глотнет свежего воздуха, то умрет.
        Он слез с койки и по наитию рванулся наружу. Инстинктивно нашел узкий коридор, поднялся по трапу и, наконец, оказался на соленом ветру, в туманной темноте теплой ночи. Здесь его легкие расправились, и он бессильно опустился на палубу. На него нахлынули события последних двадцати четырех часов. Он был на борту «Компаунд интерест», которая шла по Атлантическому океану курсом юго-юго-восток, направляясь к Азорским островам. Он отплыл в полночь, не желая расставаться с красивой женщиной, и еще потому, что ему надоела обыденщина, а также по другим причинам, в которых пока как следует не разобрался. Он не сомневался, что верность решения подтвердится, стоит только улетучиться паническому настроению. В конце концов, что хуже: утонуть в морской пучине из-за шторма или медленно опускаться на житейское дно под давлением повседневной рутины?
        Отдышавшись, Уилсон встал и посмотрел вдаль. Там, за полоской темноты, маячил континент, над которым стояло зарево городских огней. Уилсон подумал об освещенных для ночных игр бейсбольных площадках, о переполненных барах, о колоннах машин на шоссе в час пик, об Андреа, спящей сегодня в одиночестве, и почувствовал колоссальную тяжесть всего того, что оставлял позади.
        - Эй, там! Почему вы не внизу вместе со всеми?
        Уилсон быстро повернулся и увидел перед собой полного приземистого человека. Обветренное лицо, седая борода, похожая на шкуру дикобраза, капитанская фуражка, слишком яркий желтый непромокаемый плащ и синие шорты. Амундсен.
        - Я задал вам вопрос, мистер! - Капитан угрожающе шагнул к Уилсону. - Вы на моей вахте. Согласно уставу, никто из команды не имеет право проводить свободное время наверху в ночное время.
        Уилсон, заикаясь, принялся объяснять: ему потребовался глоток свежего воздуха, он весьма сожалеет о содеянном…
        Капитан прищурился, чтобы лучше рассмотреть нарушителя корабельного распорядка. Уилсон вдруг осознал, что почти не одет. На нем были боксерские трусы в розовых кроликах, подаренные Андреа в один из пасхальных праздников, и ветхая тенниска с символикой Ашлендского колледжа. Голые ноги мерзли на выскобленной деревянной палубе.
        - Поднялись на борт сегодня вечером с Крикет Пейдж?
        - Да, сэр.
        - Вы ее брат?
        - Да, сэр.
        Капитан почесал в бороде:
        - Эта девчонка прирожденная морячка, единственная из тех, что мне довелось встретить. Надеюсь, склонность к морскому делу у вас в крови.
        - Я очень надеюсь, сэр.
        - Конечно, ее навигационные навыки оставляют желать лучшего.
        - Да, сэр.
        Капитан опять почесал в бороде:
        - Ладно, чем может это повредить? Я только что собирался закурить сигару. Идемте.
        Они двинулись к октаэдру - штурманской рубке, расположенной в центре судна между двумя мачтами и защищенной с семи сторон толстым плексигласовым ограждением. Наверху автоматически разворачивались и свертывались паруса Майлара, похожие на пляжные зонтики, и судно держало устойчивый ход при преобладающем легком ветре. Крыша у октаэдра по случаю хорошей погоды отсутствовала, восьмиугольник неба пестрел от мелких звезд. Штурвал, оказавшийся не больше руля «линкольна», окружало умопомрачительное количество светящихся экранов радиолокаторов и мониторов, на которых четко проступали разноцветные цифровые данные. Ушли в прошлое канаты, деревяшки, бронзовые инструменты. Все заменили компьютеры.
        Они сели на водонепроницаемые спасательные подушки, лежавшие на алюминиевой скамье, занимавшей одну из сторон штурманской рубки. Коротконогий капитан не без труда положил ногу на ногу, извлек из кармана плаща деревянную коробочку и открыл ее. Уилсон увидел полдюжины ароматных сигар толщиной в палец, завернутых в золотую фольгу.
        - Кубинские, - сообщил капитан. - Достал в Гаване.
        Он вынул сигару, осторожно развернул ее, откусил кончик и прикурил от зажигалки, которую взял с консоли, потом угостил Уилсона. Некоторое время оба курили, откинувшись назад и наблюдая за тем, как в ночи растворяется ароматный дымок.
        - Нет ничего лучше хорошей сигары, - заговорил наконец капитан. - Все прочее либо не нравится сразу, либо надоедает со временем, в том числе и женщины. Но хорошая сигара, черт побери, дорога мужчине всегда.
        Уилсон улыбнулся. Прохладный западный ветерок с нежным любопытством касался его лица. Сигары напомнили Уилсону об отце. Много лет спустя после крушения четырехчасового поезда Уилсон получил от двоюродной бабушки картонный чемодан с отцовскими пожитками. В чемодане хранились программки забегов, скрепленные резинками, шесть записных книжек, плотно исписанных математическими формулами (расчеты ставок на разных бегах), и акции давно разорившихся компаний. Кроме этого, Уилсон обнаружил горстку иностранных серебряных монет и красивую коробку импортных сигар. Таким образом, сигары были единственной ценностью, которую Уилсон получил в наследство от отца: пятьдесят «Коронадо супремос» ручной работы, каждая в стеклянной трубочке, опечатанной сургучом. Уилсон израсходовал сигары постепенно. В честь отца он закуривал точно в четыре часа, сидя в каком-нибудь открытом кафе в Буптауне или Бен-де. Теперь у него осталась только одна сигара, она покоилась вместе с запасными носками в шкафу на его городской квартире.
        Уилсон поведал капитану о табачном наследстве, сопроводив рассказ театральными жестами, на которые любителя вдохновляет выкуренная сигара.
        - Когда я снова окажусь дома, хотя кто знает, когда это случится, - сказал Уилсон, уныло сигарой очерчивая полукруг, - я возьму рюмку шестидесятипятидолларового
«Арманьяка» во внутреннем дворике ресторана «Кот и ясли» и выкурю эту последнюю
«Коронадос» медленно-медленно.
        Сигара капитана ровно тлела в темноте.
        - По крайней мере вам хоть что-то досталось от отца, - сказал он. - Я же от своего так ничего и не получил, кроме пинка под зад. Мой папаша был епископом лютеранской церкви. Знаете, я с ним никогда не спорил, потому что это было все равно что пререкаться с самим Господом Богом. Когда мне исполнилось двенадцать лет, сбежал в Африку. Море принимает сирот самого разного толка, мистер.
        Капитан происходил из рыбачьей деревушки на одном из Фризских островов, принадлежавших Дании. Большую часть года там идет дождь. Когда на небе появляется солнце, люди рыдают от счастья, напиваются в стельку, занимаются любовью с соседскими женами и голыми танцуют на улицах. Красота погожего дня - это для них чересчур, они сходят с ума и приходят в себя, только когда снова начинается дождь. Капитан служил на американских судах в течение тридцати лет, его английский язык был лишен акцента, характерного для обитателей серых скалистых берегов его юности.
        - Амундсен, вы состоите в родстве с тем, кто обогнал Скотта в достижении полюса? - спросил Уилсон.
        - Увы, - ответил Амундсен. - Несколько поколений одних бледнолицых служителей культа. Я первый за сто пятьдесят лет нарушил традицию.
        Небо над парусами стало светлее. На горизонте разгоралась пурпурная заря, и ходовые огни поблекли. На штурманском пульте три раза вспыхнула и погасла кнопка. Капитан в отчаянии воздел руки:
        - Проклятые компьютеры! Сообщают, что наступает рассвет. Будто я сам не вижу. - Он встал, произвел какие-то быстрые манипуляции и повернулся к Уилсону. - Вам лучше спуститься в кубрик. Поспите немного. Скоро начнется.
        Уилсон едва успел дойти до люка, как ветер усилился, паруса напряглись подобно крыльям, и яхта устремилась навстречу утру.

6


«Компаунд интерест» оказалась временным пристанищем для четырех человек и одного предмета разговоров - Дуайта Акермана. Уилсон проводил по утрам многие часы под строгим руководством маленького вьетнамца-кока по имени Нгуен, но человек, для которого они готовили еду, казалось, вообще не существовал, если не считать его колоссального аппетита, чем и оправдывалось присутствие Уилсона на судне.
        Они кормили невидимого хозяина, как дикого зверя в клетке. Один раз, вскоре после полудня, Нгуен доставлял большой поднос с пищей ко входу в пещеру Акермана, то есть в переднюю каюту люкс, из которой миллиардер никогда не выходил. Тарелки возвращались час спустя, вылизанные до блеска. Уилсону рисовалось в воображении чудище величиной с дом, с руками, похожими на окорока, облаченное в рубашку для игры в поло размером с добрую палатку. Или великое нечто - всепожирающая пустота.
        Согласно заведенному порядку, Уилсон просыпался в пять часов утра и шел, спотыкаясь в темноте, на камбуз, где, включив свет, пытался расшифровать указания кока - желтые каракули на черной доске, прикрепленной к перегородке. Следующие два часа он посвящал решению целого ряда интеллектуальных задач, а именно: точил ножи, резал ломтиками лук и дюжину других овощей, взбивал яйца, потрошил рыбу, очищал от панцирей криль, удалял кости из цыплят, размягчал кожаным молотком куски свинины и телятины и выбрасывал отходы в море акулам, которые следовали в кильватере яхты.
        Ровно в семь часов появлялся Нгуен в белоснежной двубортной поварской куртке и невероятно высоком поварском колпаке. И тут начиналась настоящая работа. Булочки с яйцами по-восточному, цыпленок с лимоном, криль под соусом карри, свиные ребрышки гриль, говядина под коричным соусом, рыбный суп по-сайгонски, блинчики с луком, клецки, дважды варенная свинина - вот лишь краткий перечень блюд, но и он вполне мог бы составить меню крупного вьетнамского ресторана. Акерман пристрастился к тонкой индокитайской кухне во время войны, когда служил квартирмейстером.
        Приготовление пищи напоминало сражение. Низкорослый кок отдавал лающим голосом приказы, носясь по камбузу, словно спасаясь от артиллерийского обстрела где-нибудь под Касанью. Камбуз представлял собой тесный душный коридор, зажатый между каютой для несущих вахту членов экипажа и носовым трюмом. Половину площади занимали газовые горелки из нержавеющей стали, конвекционная печь и холодильник. Остальное пространство заполнял неутомимый Нгуен. На вид ему было лет тридцать восемь, но скорее всего он приближался к шестидесяти. Из-за долгого пребывания под открытым небом кожа у него стала смуглой и толстой, как у бегемота. Правую бровь пересекал длинный извилистый шрам. На правой руке синела старая татуировка - эмблема Иностранного легиона. Естественную сварливость кока Нгуен усугубил солдафонской привязанностью к дисциплине. Переняв ремесло от французов еще до Дьенбьенфу[Дьенбьенфу - уезд на северо-западе Вьетнама. Здесь в 1954 году Вьетнамская народная армия разбила французские войска.] , он работал поваром в офицерской столовой Иностранного легиона, затем трудился для американской армии. Акерман
отыскал его в каком-то сайгонском ресторане. На взгляд Уилсона, поварская униформа не шла Нгуену. Уилсону он представлялся продирающимся сквозь джунгли в камуфляже и хаки с автоматом «стен» за спиной.
        Разумеется, Уилсон не умел готовить по науке. Он нарезал продукты в форме кубиков и очищал мясо от костей слишком медленно. Он даже не знал, как должным образом чистить горшки.
        - Я думать, ты воспитываться в семье придурков, парень! - визжал Нгуен на Уилсона в первый день его пребывания в должности помощника кока. - Как ты получить лицензия? Ты, наверное, слишком много слушать Буффало Спрингфилд! И Джимми Хендрикс тоже! Похоже, ты перед работа курить марихуана, и в твоя голова все перекатываться и стучать, не можешь сосредоточиться на приготовление пища! Темно-красный туман и сейчас в твоя голове, да?
        За годы войны у кока сложилось впечатление, что американцы большую часть времени употребляют наркотики и слушают громкую музыку. Он утверждал, что эти пороки не только стоили американцам верной победы, но и по сей день повсюду делают жизнь американцев отвратительной.
        - Вы все в Штатах кучка одурманенных наркотиками придурков в наушниках, - говорил кок. - Странно, что вы до сих пор не мочитесь прямо в штаны!
        Уилсон пытался спорить с ним, но вскоре понял: лучше держать язык за зубами. Подобные теории, основанные на личном опыте конца 60-х годов, успели превратиться в догму. И никакими разумными доводами опровергнуть ее было нельзя. Уилсон слишком хорошо знал ребят с нестандартным мышлением, учившихся с ним в средней школе, которые помешались на оглушительных хитах и кончили тем, что стали глупыми импотентами или, хуже того, сортировщиками писем на почте. После мытья посуды и уборки помещения Уилсон поднимался наверх и приступал к обязанностям матроса. Часы, проведенные на палубе под парусами Майлара и ярко-голубым небом, с лихвой возмещали мучения в жарком камбузе. Океан был похож на маковое поле, цвет которого менялся в зависимости от освещения: ультрамариновый в три часа, радужно-голубой - в пять, цвета лаванды - на закате и черный ночью, которая ложилась на мачты, как бархатное покрывало на клетку с попугаем. Казалось, воде и небу нет ни конца ни края, и лишь совсем далеко, на горизонте, тонкая светлая полоска обозначает границу между ними.
        Уилсон терял дар речи перед этой суровой красотой. От ветра, солнца, звезд и невиданной чистоты волн у него кружилась голова. На вахте в носовой рубке восторженное внимание к новой реальности повергало его в состояние, похожее на глубокую медитацию. Тревожное предчувствие наконец покидало Уилсона, уступая место чему-то иному. Он был словно Голем[Голем (европейск. фольклор) - вылепленное из красной глины существо, в которое посредством магии вдохнули жизнь.] , созданный из смеси опыта и грез и оживляемый дыханием океана.
        Так прошло десять дней. «Компаунд интерест» стрелой пронзала великолепное пространство, паруса в зависимости от ветра то поднимались, то опускались, а в тесном камбузе одно кушанье чередовалось другим. Уилсон и Крикет почти не разговаривали друг с другом. Он помнил ее обещание, что все изменится после Азорских островов, и не волновался. Она спала в отдельной каюте и держалась с ним как сестра. Но времени размышлять о странной ситуации просто не было, всегда находилась какая-нибудь работа.
        Благодаря попутному ветру они плыли без проблем. Уилсон забывался крепким сном, который дарует физическая усталость и морской воздух. Песок и ракушки континентального шельфа под килем смыла темная чистая вода неимоверной глубины.

7

        На одиннадцатый день плавания, утром, «Компаунд интерест» пересекла двадцать седьмую параллель на сороковом градусе западной широты и уходила в трясину под названием Саргассово море. Судно замерло в ожидании хотя бы слабого дуновения. Паруса распускались в поисках ветра и с механическим шелестом поникали.
        Уилсон поднял глаза от блестящей посуды, отложил на время замшу и хозяйственное мыло и направился в штурманский октаэдр за сигарой. Капитану не нравилось курить в одиночестве. Море делает людей или молчаливыми, или болтливыми. Капитан относился к последней категории.
        - Я и не знал, что грязь распространяется так далеко на север, - сказал Амундсен. - Раньше здесь были только водоросли. Теперь полно мусора. Отходы нефтехимического производства плавают в ржавых бочках по пятьдесят галлонов каждая, как это назвать? Вы только взгляните на это дерьмо. Ведь это же настоящая океанская свалка.
        Уилсон зажмурился от яркого желтоватого неба. Над мачтами неподвижно висели чайки. В нос била мощная вонь, которую испускала гниющая рыба. На черной воде лежали помятые консервные банки, пластиковые бутылки и контейнеры. Ножки продавленного стула из какого-то ресторана были опутаны сгустком водорослей величиной с уличный островок безопасности.
        - Каким образом все это попадает сюда? - спросил Уилсон. - Ведь мы посреди океана.
        - Это что! Мне встречалось поломанное пианино, даже обгоревший кузов
«фольксвагена», - сообщил капитан. - А как-то раз я видел закрытые деревянные гробы, которые покачивались на волнах вроде огромных поплавков. Все это приносят течения. Ваши мусорщики вывозят разную дрянь из крупных городов и незаконно сбрасывают в море сразу за двенадцатимильной зоной. Надо же ей где-то притулиться. Вот она и нашла место.
        - А гробы вы подняли? - спросил Уилсон, но дожидаться ответа не стал. С левого борта пахнуло чем-то неописуемо противным, и желудок взбунтовался. - О Боже! Капитан, у вас два мощных двигателя в полной исправности. Нельзя ли уйти на них отсюда?
        Капитан печально покачал головой:
        - Акерман говорит, нет. Ему взбрело в голову совершить кругосветное путешествие под парусами. А это значит, двигатели можно использовать только в чрезвычайных обстоятельствах.
        - А сейчас что?
        - Это пока терпимо, - протянул капитан и вернулся к навигационным картам.

8

        Три дня прошли в совершенном оцепенении. Пробилось сквозь дымку и поднялось в зенит желтоватое солнце, озарились облака, неподвижная «Компаунд интерест» продолжала изнывать на нестерпимой жаре.
        Прямо за фок-мачтой стоял газовый гриль под алюминиевой крышкой. Вечером по приглашению владельца яхты экипаж собрался вокруг этого устройства на пикник. Нгуен снял алюминиевую крышку, зажег горелку и с профессиональной ловкостью положил десять филейных бифштексов, тщательно обмазанных маринадом, жариться на желто-голубом костре. Вскоре, ко всеобщей радости, аромат жареного мяса перебил гнилостный дух. Экипаж в основном довольствовался морским рационом. Настоящие продукты хранились для миллиардера.
        Дуайт Акерман вылез из переднего люка, моргая и принюхиваясь. Саргассово море, почти терпимое в этот час заката, воняло тиной.
        - Рад, что вы, ребята, смогли прийти, - сообщил он, выдержал паузу и окинул взглядом замусоренное пространство, словно на миг удивился тому, что находится в открытом море. Это был худой стеснительный мужчина примерно сорока пяти лет. Бледное лицо, на щеках розовые полумесяцы заходящего солнца; очки с толстыми стеклами, которые делают глаза огромными, как у букашки из мультфильма; тенниска от Лейкерса и помятые штаны от Леви, завернутые до белых икр. Уилсон был глубоко разочарован. Акерман казался абсолютно нормальным человеком. Загадочный пожиратель обедов из пятнадцати блюд совсем не выглядел финансовой акулой, как его величали в газетах, способной поглощать компании стоимостью в полтора миллиарда долларов.
        - По-моему, я проголодался, - сказал Акерман и сел со стыдливой улыбкой слева от Нгуена. Он положил ногу на ногу и показал присутствующим гладкую женскую лодыжку и превосходно начищенный короткий сапог с отворотами светло-голубого цвета. - Чувствуйте себя как дома. - Он махнул рукой в сторону мяса. - Наслаждайтесь.
        Помимо мяса, были поданы водянистый кресс-салат с грецкими орехами, плов, баклажанная икра, поджаренный хлеб с чесноком и маслом, а также бутылка вполне приличного красного чилийского вина. Уилсон помогал готовить угощение в уже привычном потогонно-истерическом режиме. Но теперь он забыл о своих неприятных обязанностях и вспомнил последний бифштекс в ресторане «Баззано». Он попытался привлечь к себе внимание Крикет, сидевшей по другую сторону гриля, но не заметил ответной реакции. Ее лицо скрывалось в тени, поскольку было обращено на восток, где небо уже почернело.
        Акерман съел четыре из десяти вырезок и почти половину дополнительных блюд. Ел он методично, поворачивая тарелку по часовой стрелке. Уилсон с интересом наблюдал за ним. Похоже, это был случай какого-то ускоренного метаболизма. Сколько же он производит дерьма? Разговорами серьезный процесс поглощения пищи никто не прерывал. Слышались лишь поскрипывание серебра по фарфоровой посуде да шелест водорослей, скользящих по корпусу яхты. Наконец миллиардер рыгнул и отставил тарелку. Он поправил очки на переносице, посмотрел, моргая, на собравшуюся компанию и поднял бокал вина:
        - Итак, экипаж! Предлагаю выпить за… за Азорские острова. Это наш следующий пункт назначения, так, капитан? Если подует ветер, конечно.
        Амундсен слегка кивнул. Акерман продолжил:
        - У нас пополнение: два новых члена команды. Добро пожаловать на борт! Расскажите нам что-нибудь о себе. Мне всегда хочется побольше знать о своих служащих. - Он повернулся к Крикет.
        Женщина вскинула на него кристально чистый взгляд:
        - Я морячка, сэр. И была ею всегда.
        - Ну а откуда вы родом?
        Она пожала плечами:
        - С побережья.
        - Понятно. - Акерман нахмурил брови и повернулся к Уилсону: - А вы тоже профессиональный моряк?
        - Вообще-то перед плаванием я служил в брокерских конторах, - ответил Уилсон. - Например, в чайной бирже «Стрейт энд Стрейт».
        Глаза за толстыми стеклами расширились.
        - Так вы брокер?
        Уилсон отрицательно покачал головой:
        - Нет, сэр. Я выполнял второстепенную работу в области товаре.
        - Это как раз то, чем я сейчас занимаюсь для разнообразия, - оживился Акерман. - Я целую неделю посвятил торговле кукурузными фьючерсами. Это была превосходная неделя для торговли кукурузой, доложу я вам.
        - Да, сэр.
        - Заходите как-нибудь в офис. А собственно говоря, почему не завтра же во второй половине дня? У меня есть персональный спутник связи, который следует за нами примерно двумя милями выше. Так что я имею связь со всеми товарными рынками мира! Мы неплохо пообщаемся. - Он, казалось, говорил искренне. Широкая улыбка делала его похожим на маленького мальчика, только что нашедшего нового друга. - В самом деле, я говорю серьезно. Черт побери, у меня возникла идея. Почему бы вам отныне не приносить мой ленч? Уверен, Нгуен будет не в обиде, он найдет, на что употребить свободное время. А мы могли бы разговаривать, пока я ем!
        - Да, сэр, - ответил Уилсон.
        Они посидели вокруг гриля еще с полчаса, допивая остатки вина. Акерман и Нгуен негромко обсуждали завтрашнее меню; капитан Амундсен молчал, погруженный в собственные мысли. Внезапно наступившая ночь и бескрайняя водная гладь призывали к тишине. Уилсон почувствовал присутствие Крикет. Она села справа и немного позади него, оставаясь наполовину в тени. Он оглянулся и увидел ее хлопчатобумажную рабочую рубашку и помятые белые шорты, освещенные голубым огнем непогашенного гриля. Уилсон впервые так близко увидел ее голые ноги. Они были мускулистые и гладкие, как плавники дельфина. По спине у Уилсона побежали мурашки.
        - Я не хочу, чтобы ты думал, будто я тебя игнорирую, - произнесла Крикет еле слышно.
        - Да я не думаю, я так занят. - Он повернулся к ней. Она покачала головой:
        - Молчи, только слушай.
        Уилсон занял исходное положение.
        - Как я тебе уже говорила, все должно оставаться в тайне до тех пор, пока мы не достигнем Азорских островов. Амундсен учит меня управлять яхтой. Эта посудина так же сложна, как космический челнок, но… - Крикет сделала эффектную паузу, - но я о тебе помню.
        - Прекрасно, - ответил на это Уилсон.
        - Нам нужно запастись терпением. Пока я никак не могу повлиять на ситуацию. Ты спишь с коком в трюме. Я сплю в подсобном помещении в гамаке на расстоянии плевка от капитанской каюты. Это слишком опасно.
        Она перевела дух. Уилсон почувствовал тепло ее дыхания у своего уха:
        - Дай руку.
        Уилсон протянул руку назад. Крикет провела рукой по своему бедру и зажала между ног. Несколько секунд спустя он почувствовал на ладони теплую влагу.
        - Просто потерпи, - прошептала Крикет. Она сильно сжала его руку ляжками и отпустила. Потом она вернулась на свое место по другую сторону гриля. Выражение ее глаз Уилсон не различил, но бокал, который она держала у губ, показался ему черным.
        Вскоре после полуночи свежий ветер разогнал дымку, зависшую над водой, и звезды стали похожими на белые точки изморози. Паруса Майлара набрали ветра, и «Компаунд интерест» полным ходом двинулась к Азорским островам.
        Час спустя, беспокойно крутясь с боку на бок на узкой койке, Уилсон почувствовал знакомую жажду, утолить которую можно было только одним способом. Он так и не смог заснуть, пока впереди по курсу не замаячили первые признаки рассвета.

9

        Офис Акермана располагался в каюте, занимавшей большую часть носового трюма. Если не считать того, что вся мебель была привинчена болтами к полу, он ничем не отличался от кабинета в административном небоскребе любого города мира: большой полированный стол с компьютером и принтером, два факсимильных аппарата и телекс, шкафчик с полками для картотеки, двадцатидвухдюймовый телевизионный монитор. На книжных полках стояли гроссбухи в кожаных переплетах и несколько сотен видеокассет. На стенах висели аккуратно вставленные в рамки дипломы и фотографии. Большой прямоугольный иллюминатор пропускал свет с моря, но это не особенно меняло картину. Едва войдя с горой пищи на подносе, Уилсон уловил запах пыли и общую тусклость, характерные для всякой конторы.
        В течение нескольких последующих дней Уилсон наблюдал за тем, как Акерман набивает себе желудок. Затем они разговаривали о бейсболе и товарном рынке или играли в крестики-нолики и в балду. Акерман периодически демонстрировал поразительно точное проникновение в сущность финансовых проблем. В остальном же напоминал ученика третьего класса средней школы. Например, ему нравилось заниматься армрестлингом, при этом он с удовольствием отдавался детскому сортирному юмору. Еще он обожал скатывать из бумаги шарики и бросать в корзину. «Попал!» - вскрикивал он, и Уилсона всего передергивало.
        Однако, несмотря на грубые шутки и дурацкие развлечения, Уилсон чувствовал что-то трогательное в этом человеке, какое-то отчаяние. На пятый день он обнаружил Акермана в непривычной позе. Тот сидел за столом, опустив на руки голову. Несколько секунд Уилсон пребывал в замешательстве, потом прочистил горло и спросил:
        - Сэр, с вами все в порядке?
        Акерман медленно поднял голову:
        - Вообще-то нет, но я все-таки съем что-нибудь.
        У него распухли веки и покраснели белки глаз. Он явно только что плакал.
        Уилсон поставил поднос на гроссбух и направился к выходу.
        - Нет-нет, остановитесь, - сказал Акерман, жалобно шмыгнув носом. - Садитесь.
        Уилсон опустился на стул стенографа рядом со столом. Сегодня в виде исключения блюда были французскими. Нгуен приготовил петуха под вином, мидии святого Жака, говядину по-бургундски, улитки в чесночном соусе, салат из раков, утку с апельсинами и сопроводил все это бутылкой «Нёф-дю-пап». Акерману удалось одолеть только половину яств. Он издал протяжный стон, заполнивший время между вздохом и отрыжкой, и положил ложку:
        - Можете доесть, если хотите.
        Подобное предложение поступило Уилсону впервые. Он чуть не поддался соблазну: матросский рацион обычно имел вкус картона. Акерман со стоном откинулся на спинку стула, лицо приобрело пепельно-серый оттенок.
        - Вас что-нибудь беспокоит, сэр?
        Акерман одарил Уилсона надменным взглядом.
        - Принимая во внимание иерархический характер наших отношений, - сказал он глухим голосом, - а именно то, что вы являетесь моим служащим, а я вашим нанимателем, сомневаюсь, что между нами допустимо обсуждение предметов сугубо личного свойства.
        - Вопросов нет, - ответил Уилсон.
        - А, будь оно все проклято! - Голос Акермана вдруг сделался резким. - Кроме как с вами, мне больше не с кем перекинуться словечком на этом судне! - Он стремительно встал, подошел к иллюминатору и прислонился головой к толстому стеклу. - Знаете, я за эти несколько недель наделал много глупостей. Потерял двадцать миллионов долларов. И где? На товарном рынке! Я трахнутый банкир-вкладчик; я ничего не понимаю в товарообороте! А на днях я подсчитал, что за свою жизнь заработал где-то около четырех с половиной миллиардов. Конечно, чтобы сэкономить на налогах, я оценил свое состояние немногим более, чем в миллиард, но у меня еще более двух миллиардов лежит на неучтенных счетах в швейцарском банке, о которых Федеральной налоговой службе ничего не известно. - Он резко обернулся. - Так что давайте донесите этим ублюдкам, получите десять процентов! Теперь мне все равно. Потому что наконец я узнал правду! На деньги не купишь… не купишь… - Он потряс головой, не в силах завершить фразу. По щекам покатились слезы, он шагнул и рухнул на стул у письменного стола.
        - Счастья? - предположил Уилсон. Миллиардер протер кулаками глаза и утвердительно кивнул.
        - Клэр вышла за меня замуж из-за денег. Думаю, это яснее ясного. Тогда мне казалось, что она любит меня. По всей видимости, я ошибался.
        - Клэр?
        - Моя бывшая жена. Французская актриса Клэр Денуайер. - Лицо Акермана на какой-то момент просветлело. - Возможно, вы видели ее фильмы: «Страсть Елены», «Елена и холостяки», у нее их целая серия.
        - Нет, по-моему, не видел, - ответил Уилсон.
        - О, вы, наверное, не понимаете, почему я купил эту яхту и почему пустился в кругосветное плавание. Вокруг света? Я ненавижу море! Вы заметили? Я почти не появляюсь на палубе. Но мне казалось, путешествие - единственный способ забыть эту женщину. Иногда, когда рынок начинает трясти, я могу целый день не вспоминать о ней. Но не сегодня… сегодня…
        - Что случилось? - мягко поинтересовался Уилсон. Акерман достал из письменного стола пульт дистанционного управления:
        - Вот что произошло!
        Монитор видеосистемы на противоположной стене каюты засветился, и Уилсон чуть не свалился со стула. На экране с большой разрешающей способностью появилась обнаженная пара: чернокожий мужчина и белая женщина, застигнутые в момент совершения полового акта. Делали они это по-собачьи. Женщина нагнулась над цветастым диваном (рот открыт, на лице экстаз), мужчина склонился над ней (один глаз закрыт, зубы оскалены). Уилсон невольно отметил, что загорелые бедра женщины, за которые обеими руками держался мужчина, похожи на половинки груши.
        - Хорошенькая картинка, а? - Акерман нажал кнопку «проигрывание», и любовники задвигались с обычными для этого древнего действа хрипами, стонами и потоотделениями.
        - Ясно, - сказал Уилсон, - я понял суть дела.
        Но миллиардер, казалось, не расслышал его:
        - Это Клэр и ее личный тренер. Раньше он был профессиональным футболистом. Звали его Дубинноголовым Джексоном. Я расставил по всему дому в Санта-Барбаре камеры наблюдения и многие месяцы снимал их на видеопленку. Кроме того, я снял ее с двумя другими мужчинами и горничной, семнадцатилетней девушкой из Венесуэлы. Это была очень скабрезная сцена, доложу вам.
        Акерман впился взглядом в экран. Когда его жена достигла оргазма и завопила подобно духу, предвещающему смерть, его взгляд стал совсем сумасшедшим. Вопль Клэр подстегнул уже Дубинноголового. Он зарычал, выдернул член из тела любовницы и забрызгал ей задницу. Они упали на диван, склеившись в задыхающуюся массу.
        Уилсон окаменел.
        Акерман со странной улыбкой тронул пульт. Экран погас.
        - Я понимаю, - начал он, - это что-то вроде дешевого порнографического фильма. Бог знает, сколько она их состряпала! Единственное, чего здесь не хватает, так это фона из шлягеров семидесятых годов. А как вам coitus interruptus[Coitus interruptus (лат.) - прерванный коитус.] ? Классическая картинка! Это был его излюбленный способ контрацепции. У меня около трех сотен кассет. - Он с жалобной миной махнул рукой в сторону полок: - Они занимались этим утром, днем и вечером шесть месяцев подряд. И в течение всего этого времени она спала со мной по два-три раза в неделю. Возможно, мы совокуплялись не так яростно, как на пленке, но вполне сносно. Не стоит и говорить, что нас легко развели. Я оставил ее совершенно без денег, а это не так просто сделать в Калифорнии. Теперь, по слухам, она употребляет наркотики и живет с каким-то сутенером в дешевой гостинице на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. - Акерман откинулся на спинку стула и закрыл глаза рукой.
        Уилсон выждал немного и заговорил:
        - Если вы меня спросите, мистер Акерман, то я вам скажу, что видеокамера - это порочное изобретение. Память снисходительна и всепрощающа. Греки обожествляли ее и назвали Мнемозиной. Со временем приукрашивает самое плохое, сглаживает наиболее острые углы. Но машина ничего не прощает. На видеопленке события остаются навсегда, грехи повторяются. Вы можете восстанавливать крайне неприятные вам моменты один за другим, и так до бесконечности. Поэтому позвольте дать вам бесплатный совет, сэр. Избавьтесь от этих проклятых кассет, дайте памяти шанс, как сказали бы греки, применить живительный бальзам времени.
        Акерман уронил руку вдоль стула, на глазах выступили слезы.
        - Не могу, - сказал он. - Я все еще ее люблю, и эти пленки - единственное, что у меня осталось. - Он опустил голову на письменный стол и больше ее уже не поднимал.
        Уилсон, прихватив посуду, на цыпочках вышел из каюты и поднялся на палубу. Он прошел к носу яхты и долго стоял под солеными брызгами, наполняя легкие чистым воздухом. Дул свежий ветер. Африка была где-то справа по борту. А внизу, в темном и затхлом офисе, время остановилось. Там не было ни ослепительно ярких атлантических дней, ни штормовых атлантических ночей. Там, пока со всего мира собирались данные о кукурузных фьючерсах, всегда оставалось полсекунды до того, как жена Акермана испытает оргазм.

10


17 октября на горизонте появился Корву, составная часть Азорского архипелага. Остров вынырнул из серого моря слабо очерченным серым же силуэтом, накрытым облаками. После почти трех недель плавания было трудно поверить в то, что существует нечто твердое и неподвижное, сложенное из камня. «Компаунд интерест» обошла остров за четыре часа. Корву был невелик, не более пяти миль в поперечнике. Капитан предложил Уилсону свой бинокль. Уилсон приник к мощным окулярам. С полдюжины белых, похожих на коробочки, домиков стройной колонной поднимались наверх по склону холма из вулканического камня, в небольшой гавани качались на якорях несколько рыбацких лодок.
        - Неужели город?
        - Да, городок Розариу, - подтвердил Амундсен. - И вдобавок очень старый. Некоторое время назад мощный шторм повалил дуб на площади. В его корнях нашли горшок с финикийскими монетами. Диву даешься, как подумаешь, до чего бесстрашными были древние моряки. Проделать сюда весь этот путь от североафриканского побережья в галерах, которые были просто-напросто большими гребными лодками. Черт побери, ведь до Африки отсюда более тысячи миль! Эти бедолаги, наверное, хотели достичь края земли.
        Вечером они обогнули мыс и направились к внутренним островам. Флориш исчез во тьме ночи и в тумане, пришедшем с юга. Пришлось плыть еще четыре холодных дня, прежде чем они достигли города Понт-Гомиш на острове Грасиоза. В связи с тем, что преобладающие ветры дули в противоположном направлении, с запада, капитан изменил курс и повел яхту оттуда прямо на Фаял. На рассвете Уилсон увидел в бинокль признаки жизни: городские огни и радиоантенны, подающие красные сигналы с центральной части острова. И тут он с горечью подумал: «Как все-таки скучно жить на море!» Постоянно проплывать мимо чужих берегов, направляясь куда-то. А по достижении этого «куда-то» поворачивать обратно и снова плыть по темному непознаваемому океану. «Моряк, - понял Уилсон только сейчас, - это вечный странник, он никогда по-настоящему не бывает дома».
        Азорские острова - непривлекательный архипелаг вулканического происхождения, где большую часть года дожди поливают небольшие и бедные города. Однако, когда в восемь часов следующего вечера «Компаунд интерест» вошла в гавань Ангра-ду-Эроизму, что на острове Терсейра, Уилсону показалось, что более красивого города он в жизни не встречал. В примыкающей к берегу части города и выше по крутому склону горы стояли покрашенные белой краской дома. Улицы были вымощены булыжником. Узкие лестницы вели к собору в стиле барокко, шпиль которого украшали разноцветные огни. Кафе и рестораны, расположенные вдоль набережной, ломились от посетителей, ветер откуда-то нес голос женщины, певшей по-испански. По правому борту Уилсон увидел портовые подъемные краны, траулеры и танкеры, стоявшие на мертвом якоре, грузовые суда со знакомой черно-зеленой символикой компании «Блэк стар лайн» и португальские эсминцы.
        Они причалили рядом с большой яхтой под желто-голубым вымпелом короля Швеции. Команде дали четырехдневный отпуск на берег. Уилсон упаковал спортивную сумку и направился в португальскую таможню. Громадное здание девятнадцатого века, покрытое розовой штукатуркой, стояло в конце пристани, вымощенной булыжником. Изнутри оно напоминало автобусную станцию. Грязный мраморный пол был усыпан обрывками бумаги. Амундсен занял для Уилсона место в длинной очереди моряков.
        - Движение по Атлантике в последние годы набирает силу, - сказал капитан. - Просто поразительно.
        Уилсон снял с плеча сумку и посмотрел на очередь. Здесь были представители всех наций, рас и континентов. Дешевые костюмы, волосы, увязанные хвостиком на манер крутых парней из кинофильмов. Высокий матрос, стоявший за Уилсоном, наигрывал на губной гармошке приятный мотив, что-то вроде джиги.
        - А «Каменистую дорогу в Дублин» можете? - спросил Уилсон, отбивая такт ногой. У него слегка кружилась голова. Морская качка давала себя знать;
        Капитан хмурил брови. Казалось, его беспокоит непринужденное поведение очереди.
        - Ну, ну, капитан. Ведь мы в увольнительной. - Уилсон весело положил ему на плечо руку.
        - Я доволен тем, что сошел на берег, не меньше вас, - сказал Амундсен. - Но есть тут что-то ненормальное.
        - Что вы имеете в виду?
        - За тридцать лет службы я неоднократно бывал на Азорских островах и ни разу не видел такого скопления судов. Либо мировая экономика взбесилась, либо происходит что-то другое.
        - Например? - равнодушно поинтересовался Уилсон.
        - Например, нелегальная торговля. Чем, не знаю. Может, наркотиками, может, контрабандой. Что-то доставляется из Африки, всегда из Африки. Подобная чертовщина творится и на островах Зеленого Мыса, на Канарах. Порт Рибейра-Гранди, влачивший жалкое существование, превратился в процветающий город. Чертовски странно.
        Уилсон пожал плечами. Его мысли были далеко.

11

        Уилсон расстался с капитаном час спустя. Капитан взял такси и поехал в гостиницу
«Кристобал», современное высотное здание на окраине города. Уилсон несколько минут шел по булыжным мостовым, углубившись в свои мысли. Улицы были полны народа. Воздух пронизывал запах старых камней и земли. Он зашел в подъезд и понаблюдал за толпой. Начинался праздник святого Ксокса, португальского мученика, которого в пятнадцатом веке варвары-пираты бросили на съедение акулам. Мимо Уилсона проходили, отхлебывая граппу из акульих бурдюков, босые коренастые крестьяне со священными реликвиями на шеях. Чернокожие женщины катили на тележках бочки с желтыми каллами.
        План, небрежно начерченный на бумажном клочке, привел Уилсона к кафе «Архипелаг». Это было маленькое грязное заведение с балками, пропитанными дымом, и ярко раскрашенным большим китайским бильярдом американского производства, стоящим в углу. Уилсон обосновался на открытой веранде в сотне ярдов от городского парка. Молодые островитяне прогуливались в тени пальм по песчаным аллеям, голоса парочек долетали до Уилсона как ласковый шепот. Подошел официант, стройный, как тореадор, парень с висками, побритыми «на уголок».
        - Сеньор?
        После короткого замешательства Уилсон показал на рекламный плакат, где полногрудая женщина в купальном костюме облокачивалась на гигантский сосуд явно фаллического вида.
        - Уна ботелья ди агвардьенте?[Бутылку водки? (порт.)] - спросил официант. Уилсон робко кивнул. Официант принес бутылку с желтоватой жидкостью и маленький стакан. Уилсон попробовал напиток. Что-то вроде виноградного бренди, крепкое и кисловатое. Он сделал большой глоток, водка обожгла горло.
        - Так ты нашел это место? - сказала Крикет, усаживаясь за столик.
        От нее пахло духами. Уилсон вытаращил глаза:
        - Ты выглядишь сногсшибательно.
        Она застенчиво улыбнулась ему и по-португальски попросила у официанта еще один стакан.
        - Я присоединяюсь к тебе.
        Крикет заплела волосы в косу на французский манер, слегка оттенила глаза, а губы покрасила ярко-красной помадой. Судовые джинсы и свитер она заменила коротким облегающим шелковым платьем с голубыми и черными цветами и жакетом типа «болеро» из темной шерстяной ткани. На левом запястье позванивали массивные браслеты. Усыпанные камнями, они были изготовлены из белого металла, значительно более светлого и блестящего, чем серебро. «Из платины? Откуда у простого моряка такое дорогое ювелирное изделие? - подумал Уилсон. - А впрочем, какая разница? Сегодня Крикет просто красавица. Остальное не имеет никакого значения».
        Она налила в стакан желтой жидкости и посмотрела ее на свет:
        - Наконец мы попали сюда на этом корабле дураков. Давай выпьем за второй этап путешествия.
        - Конечно, - согласился Уилсон.
        Когда бутылка опустела наполовину, Крикет расплатилась с официантом. Уилсон попытался дать ей несколько новых хрустящих португальских купюр, которые выменял на доллары в таможне, но она отмахнулась от него:
        - Я угощаю. Пойдем.
        - А что делать с водкой?
        - Возьми с собой.
        Они двинулись по булыжной мостовой, не касаясь друг друга, мимо каменных домов с окнами, закрытыми на ночь ставнями, повернули на узкую улочку, ведущую к площади с бронзовым всадником, простершим руку в сторону моря, и поднялись по лестнице. Таким образом они покинули Нижний город и очутились на тихой улице. Одни дома здесь были покрашены в бледно-голубой цвет с белой каймой, другие - в бледно-желтый с голубой каймой. Поверх терракотовых крыш Нижнего города Уилсон увидел гавань. Луна то и дело скрывалась за облаками. Невесть откуда выскочил черный кот, зашипел и исчез в переулке.
        - Дурная примета, - сказал Уилсон, задрожав от страха.
        Крикет обняла его, прижала к стене голубого дома и несколько раз поцеловала.
        - Ну ладно, - успокоился Уилсон.
        В конце улицы находился двухэтажный особняк. Фасад освещали три фонаря в форме сов. В узком холле стояли пухлое кресло и латунный горшок с каллами. Консьержка в черном платье, обычном для почтенного возраста, и грязном белом переднике сидела в кресле и дремала над журналом «Островной курьер». На обложке Уилсон углядел фотографию Майкла Джексона. От хлопка входной двери консьержка проснулась. Крикет обратилась к ней на португальском языке. Женщина ответила на повышенных тонах и несколько раз махнула руками в сторону Уилсона. После десяти минут горячих переговоров консьержка вынула из передника ключ, Крикет взяла его и повела Уилсона наверх.
        В большой комнате с окном, выходящим прямо на прогал между городскими застройками и морем, оказалась двуспальная кровать на платформе.
        - Это единственный стоящий номер, - сказала Крикет. - Остальные либо упираются в стену, либо над окном висит «сова». Кроме того, только здесь кровать достаточной ширины.
        Уилсон кивнул, приняв информацию к сведению. Он безотчетно нервничал. Водрузив сумку на стул с сиденьем из камыша, он сунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате. Все, что он увидел, - это овальный коврик на деревянном полу, нарисованную цветными мелками картинку (террасные поля Сан-Мигеля) и фотографию в раме: английская королева в малиновой униформе конных гвардейцев, пятидесятые годы. Уилсон посетил смежную комнату и обнаружил большую мраморную ванну на ножках в виде лап, каждая держала в когтях шар. Когда он вернулся к Крикет, она - уже без жакета и платья - стояла босиком около кровати и пыталась расстегнуть на спине черный бюстгальтер.
        Уилсон, не вынимая рук из карманов, с удивлением наблюдал за ней, по шее катился пот.
        - Эй! Ты не хочешь помочь мне? - спросила Крикет, застенчиво полуобернувшись.
        Уилсон подошел к ней и дрожащими пальцами начал расстегивать лифчик. Спина у Крикет была гладкая и мускулистая, позвонки напоминали коралловые островки на мелководье. Наконец бюстгальтер упал на пол. Уилсон обнял Крикет. Так он постоял некоторое время. Когда он почувствовал, как соски Крикет под его ладонями становятся твердыми, сердце у него яростно заколотилось. Он развернул ее и слегка укусил мягкую кожу над ключицей. Крикет задрожала и потянула его вниз, и в следующий момент (Уилсон так и не смог сообразить, каким образом) он вдруг оказался голым, а ноги Крикет раздвинутыми. И они принялись кувыркаться на двуспальной кровати в неизвестном пансионате на далекой земле, окруженном со всех сторон глубокой мрачной ночью и Атлантикой.

12

        Два дня они занимались любовью и рассказывали истории своих жизней. Солнце всходило и заходило над Фаялом и Пику, над Сан-Мигелем и Корву - над Азорскими островами и континентами, подобными трещинам на драгоценном камне мира. Они не замечали перемен, происходящих с солнечным светом, и лежали в забытьи, обнявшись, один внутри другого, как некая часть компромисса, который пользуется дурной славой, однако обеспечивает чередование поколений.
        Уилсона восхищало тело Крикет. Казалось, ее вдвое больше, чем было Андреа. Мускулы ее спины и рук являлись следствием честной работы, а не спортивных упражнений - одного из видов праздности, и, лежа на ней, Уилсон чувствовал под собой нечто весьма фундаментальное. Единственное, что его беспокоило, - это руки Крикет. Они были толще его собственных и значительно грубее. Им приходилось держать такие вещи, к каким Уилсон никогда не прикасался. На них отразилась целая история труда и лишений.
        Возможно, Крикет ощущала его беспокойство и, когда они занимались любовью, чаще пользовалась языком, чем пальцами, а потом прятала руки под простыней. Он испытывал определенное смущение от этого, хотя и находил ее застенчивость очаровательной непоследовательностью. «У каждого из нас, - думал он, - свои собственные секреты, тайные слабости». Утром третьего дня Уилсон взял ее за руки и попытался поцеловать в ладони.
        Она испуганно отдернула руки.
        - Ну, ну, не бойся, - сказал Уилсон.
        За окном моросил дождь, и дневной свет был не ярче вечернего на иных широтах. Крикет отдернула руки:
        - Нет, они безобразны, я их ненавижу.
        - Ну, ну, как это можно ненавидеть часть самой себя?
        - Очень просто, - ответила Крикет и повернула голову, так что дождь, скользивший по оконному стеклу, начал отбрасывать полосатую тень на ее лицо.
        - Позволь, я посмотрю на них, - попросил Уилсон.
        Крикет взглянула на него, медленно и печально вынула из-под простыни руку и протянула ему, словно посторонний предмет. Глаза у нее потемнели, а волосы на фоне подушки стали каштановыми.
        - Не так уж и плохо, - солгал Уилсон.
        Рука выглядела ужасно, она была жесткой, как подошва ботинка, вся в ссадинах. Уилсон мягко коснулся большим пальцем бугорков Венеры и Юпитера, по которым, как говорят хироманты, можно судить о наших помыслах и судьбе. Эти бугорки на ладони, обычно мясистые, были у Крикет твердыми как камень.
        - Удовлетворен? - Крикет убрала руку под простыню и отвернулась от Уилсона.
        - Ну и что? - сказал Уилсон. - Ты в отличие от меня занималась физическим трудом. И жизнь твоя отличалась от моей. Только и всего.
        - Отличалась? Да моя жизнь была адом. - Слова прозвучали как констатация факта, а не как жалоба.
        Уилсон коснулся Крикет, но она стряхнула его ладонь.
        - А как насчет моря? Мне казалось, ты любишь его, - промолвил Уилсон, не зная, что еще можно сказать.
        - Не будь идиотом! - отрезала Крикет и вдруг повернулась и положила голову ему на плечо. - Извини. - Она быстро погладила его по груди, будто нервный зверек пробежал. - Пойми, я пытаюсь стать другим человеком. Я была слишком агрессивной, добиваясь лучшей жизни, и очень одинокой. Я совершила несколько поступков, которые не дают мне спать по ночам.
        - Какие, например? - По затылку Уилсона пробежали мурашки.
        Крикет пожала плечами:
        - Потом. Когда ты меня поближе узнаешь.
        - Куда уж ближе! Ты что, переспала со всем экипажем какого-нибудь трампа[Трамп (tramp, англ.) - грузовое судно, не совершающее регулярных рейсов.] ? Или убила кого-нибудь?
        - Секс. Велика важность! До того как мы ушли в плавание, ты спросил: зачем ты мне на море? Тогда я тебе ответила, сам помнишь что. Вот еще одна причина: мне нужен кто-то, кому можно доверять, иначе у меня все внутри высохнет. Тебя грызла своя печаль, и я решила, что ты способен понять чужую.
        Уилсон согласно кивнул:
        - Это предчувствие беды.
        Объяснение Крикет его не удивило. Он знал: невротическое состояние, которое делает его жизнь невыносимой, привлекает к нему лиц противоположного пола. Некоторые женщины слетаются на чувство страха перед неизвестностью, как пчелы - на мед.
        - Мне знакомо это чувство, - сказала Крикет, и Уилсону показалось, будто она действительно поняла, о чем речь. - Ты готов потерять все в любой момент. Вот почему ты такой хороший игрок.
        Уилсон с минуту поразмышлял и ответил:
        - Возможно.

13

        Во второй половине дня они впервые за двое суток оделись и сошли вниз в поисках пищи.
        Консьержка, дремавшая в кресле над тем же номером «Островного курьера», подняла сердитый взгляд и указала пальцем на неряшливое, написанное от руки объявление, которое висело над ней.
        - Мы опоздали на завтрак и ленч, - пояснила Крикет. - Обед будет только через четыре часа, до того - никакой еды. Таковы правила заведения.
        - О Боже! - расстроился Уилсон. - Четыре часа. Сомневаюсь, что вытерплю так долго.
        Крикет кивнула, сощурила глаза и повернулась к старухе. Произошел обмен мнениями на португальском языке, перешедший в спор, Крикет была неумолима. Наконец женщина сдалась, тяжело встала с кресла, к которому навек прилип отпечаток ее костлявой задней части, и с грохотом ушла на кухню через тяжелую дверь справа. Крикет и Уилсон последовали за ней.
        - Что ты ей сказала? - спросил Уилсон шепотом.
        - Я сказала, что, если она нас не накормит, я разобью ей морду, - ответила Крикет.
        Кухня оказалась большой, приятной на вид и хорошо освещенной комнатой с камином, белой газовой плитой и широкой, когда-то модной скамьей вдоль стены. На плите что-то кипело в горшках, источая аппетитный запах. Стеклянная дверь вела в красивый садик, поросший мхом, в центре которого стояла щербатая гипсовая русалка, блестящая от дождя.
        - Ей, кажется, там холодно, - пошутил Уилсон. Крикет ничего не ответила.
        Они сели за кафельный стол. Консьержка наложила из кипящих горшков в керамические миски нечто съестное, поставила миски на стол и ушла. Крикет принесла из серванта тарелки, столовые приборы, бутылку вина и хлеб. «Нечто» оказалось очень вкусным супом из рыбы (головоногих и моллюсков), португальскими сосисками и рисом, сдобренным шафраном. Красное вино называлось «Вердельон», согласно этикетке оно в свое время поставлялось царям.
        - Великолепно, - сказал Уилсон с набитым ртом. Крикет, слишком занятая едой, промолчала. Утолив голод, они принялись за вино. Уилсон знал: хорошая еда и выпивка вызывают у Крикет желание исповедаться.
        - Расскажи что-нибудь еще, - попросил Уилсон, наполняя ее стакан.
        - О чем?
        - О себе.
        - Тебе в самом деле интересно? - Голос у Крикет дрогнул.
        - Да.
        - Я доставляла много беспокойства в прошлом, - начала она, чуть помедлив. - Я связалась с очень дурной компанией в первый же год нашего пребывания на Пальметто-Хай. Ты знаешь эту публику: пижоны, раздутые от пива, засранцы, гоняющие очертя голову на машинах… Но поскольку это был остров, гоняли они на быстроходных катерах и заодно занимались контрабандой сигарет. Несколько раз я убегала из дома - один раз в Новый Орлеан и один раз в Майами, имела несколько приводов в отделы детской преступности за мелкое хулиганство и пьянство. Ты, похоже, считаешь, что я слишком быстро взрослела. Во всяком случае, мои родители никак не могли справиться со мной, и отец решил, что самое лучшее - это отправить меня в море.
        Когда мне исполнилось пятнадцать лет, он устроил меня рядовым матросом на «Иисус Любек», ржавую грузовую посудину с портом приписки в Ригала, Бупанда. Владелец судна был хорошим приятелем отца, все его звали Португи, он довольно удачливо играл, часто делал большие ставки в заведении Мазепы. В том году Португи не везло, и он решил стать капитаном, уплыть куда подальше от карт. Первая моя служба выдалась очень трудной. Прямо-таки изнурительной. Она-то и угробила мои руки. Португи заставлял меня выполнять самую тяжелую работу на верхней палубе в любую погоду. Да и сам он был непредсказуемым ублюдком, много курил опиума - черную липкую массу, которую получал горшками из Таиланда. По договоренности я была отдана ему на четыре года, как считалось - «под его покровительство». Ну и странный же был это человек! Слишком умный для жизни на море: говорил на шестнадцати языках. Трезвого, его одолевала скука, и однажды он надумал повысить мой образовательный уровень. Видите ли, после восьмого класса я пропустила много уроков.
        Его каюта была забита книгами. У него была вся английская, французская, португальская и испанская классика. Мы занимались по четыре с половиной часа в день. И так каждый день в течение трех лет. Может быть, поэтому я до сих пор так ненавижу книги. Греческий язык в четыре утра, затем полновесная вахта, снова порция учебы и два часа на сон. Тем не менее до отплытия на этой посудине я едва могла осилить газету. Четыре года спустя я читала на языке оригинала Аристотеля и Платона, Данте, Шекспира, Байрона. Последнего он особо почитал. Ненавижу Байрона.
        В один прекрасный день Португи решил, что обучил меня всему тому, что знал сам, пора отдать меня в настоящую школу. Я обомлела. Единственное, кем я хотела быть, - это матросом. Так я ему и сказала. И все-таки на обратном пути из Африки он поменял курс на северо-северо-восток. Мы зашли в гавань Нью-Йорка и пришвартовались у старого причала номер 26, который в свое время принадлежал компании «Флаинг клауд лайн». Сойдя на берег, он взял такси и повез меня по Вест-Сайдскому шоссе к колледжу Святой Марии-Цветочницы, около которого и оставил с вещами. Прямо на тротуаре.
        Крикет допила остаток вина и пристально посмотрела на влажный садик. Мох был невообразимо зелен и выглядел мягче любой перины.
        - Продолжай… - возвратил ее Уилсон к разговору.
        - Я проторчала в Святой Марии-Цветочнице два года, счета за мое пребывание оплачивал Португи. Это было ужасно, гораздо хуже того, что я испытала на судне. Меня презирали, унижали. Это заведение было не столько колледжем, сколько курсами по ликвидации неграмотности для богатых и глупых нью-йоркских недорослей, которые умеют так унизить простую девушку, что она чувствует себя с ног до головы в дерьме. Я очень отличалась от них по происхождению. Сначала занюханный островок посреди Мексиканского залива, потом трамп.
        По-моему, богачи - самые жестокие люди на свете, благодаря этому качеству они и получают свои деньги. Девицы быстро поняли, с кем имеют дело. Меня выдали руки, они были как у служанки из романа восемнадцатого века, притворяющейся аристократкой. Я массировала их, делала маникюр. Но что толку? Характер ведь не изменишь. Я девушка крупная и легковозбудимая. Едва заслышав что-нибудь обидное, хотя бы легкий писк, я била в морду. «Видишь этот кулак?» - спрашивала я у поганки и пускала его в ход. В итоге со мной перестали разговаривать, окружили полным молчанием.
        Тогда моему терпению пришел конец. Я обчистила коробку для сбора пожертвований в пользу бедных, наполненную подаяниями жирных свиней-родителей, и сбежала. Я занесла свое имя на доску нью-йоркского яхт-клуба и укрылась в дешевом мотеле в Ньюарке. Там я дождалась места на яхте, идущей в Вальпараисо. Только шесть месяцев спустя, на борту яхты, в штормовую погоду, я почувствовала себя снова в безопасности. Ветер завывал, яхта ныряла в волны, а я смеялась во все горло. Экипаж решил, что я спятила. Но, скажу тебе прямо, для меня все было лучше, даже гибель в морской пучине, чем девки из Святой Марии-Цветочницы.

14

        Вино кончилось. Уилсон и Крикет отправились погулять по улицам городка. Ангра при слабом свете фонарей казалась воплощенной мечтой. Здания, выдержанные в пастельных тонах, неясно проглядывали сквозь туман и моросящий дождь. Уилсон и Крикет спустились в Нижний город и прошлись по торговым рядам.
        В витринах ресторанов висели копченые сосиски и тушки уток. У металлических стоек кафе стояли рыбаки в толстых промасленных свитерах с высокими завернутыми воротниками. Рыбаки внимательно смотрели сквозь толстое стекло на тяжело нависшее небо, и глаза у них были такими же темными, как воды зимнего океана. Крикет сильнее прижалась к Уилсону. Вместе с дождем в город нагрянул холод. Уилсон сжал твердую руку Крикет своей мягкой. Мир - жесток, и все это знают.
        Они зашли в бар, эмблемой которого служила русалка. Зал был полон рыбаками и пьяными фермерами из окрестных деревень. Старый пол заведения покоробился, белые стены превратились в серые из-за многолетнего воздействия табачного дыма. Уилсон облюбовал темный уголок, где стойка бара повторяла изгиб стены, и заказал две порции ликера из инжира, растущего в изобилии на острове. Ликер был такой же горький и крепкий, как спиртное из зерновых.
        Уилсон опрокинул стопку и постучал себя по груди:
        - Ух ты.
        Крикет также быстро выпила свою порцию, но без комментариев. Поставив стакан на поцарапанную металлическую стойку, она сказала:
        - Отвернись.
        - Что?
        - Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня, когда я буду говорить.
        Удивленный Уилсон покорился. Крикет наклонилась к его уху и торопливо зашептала. Серьезные слова отозвались в его сердце мрачной нотой.
        - Что бы ни случилось во время следующего этапа нашего путешествия, ты должен держаться меня, - сказала Крикет. - Ты должен держаться меня и делать все точно так, как я скажу.
        Уилсон попробовал повернуться к ней, но она опустила руки ему на плечи и удержала в прежнем положении - носом к стене.
        - О чем ты говоришь? Что должно случиться? - запаниковал Уилсон.
        - Тихо! Никаких вопросов! Разговаривая с тобой сейчас, я не оправдываю доверия, что может означать для меня смерть. Если ты не готов претерпеть небольшие неприятности, если у тебя слабые нервы, если ты можешь уйти, не оборачиваясь, то сейчас у тебя есть шанс сделать это.
        Уилсон напрягся, во рту у него мгновенно пересохло. Обычное предчувствие завопило:
«Спасайся!» Но Уилсон не шелохнулся. Он подумал: «А вдруг внутренний голос смеется надо мной, толкает в это самое несчастье?»
        - Крикет…
        Ее хватка стала крепче, а тон мягче:
        - Никаких вопросов. Если хочешь расстаться со мной, уходи сейчас. У нас была парочка восхитительных дней, многие люди лишены и этого. Ты можешь вернуться в пансион, упаковать вещи и утренним рейсом улететь обратно в Штаты. Если у тебя нет денег, я дам немного. Но если хочешь остаться, то просто повернись и поцелуй меня. Да-да, подыши спокойно и принимай решение. Я знаю, это нечестно, но другого выхода у меня нет.
        Плечи Уилсона поникли помимо его воли, дыхание участилось. Внезапно он услышал, как вокруг разговаривают и смеются мужчины, как аккордеонист в углу наигрывает
«Испанскую леди». Все это слилось у него в ушах в непрерывное жужжание. Он сомкнул веки и попытался заглянуть во тьму будущего, но ум не сумел проникнуть сквозь облако неизвестности. Где-то поблизости звякнул стакан. Уилсон машинально повернулся, обнял Крикет и поцеловал ее в губы.



        Часть третья
        ДОЧЬ ПИРАТА


1

        Через двенадцать часов после выхода из белой гавани Ангра-ду-Эроизму, сразу же после того как яхта миновала голые скалы Формигаш, небо окрасилось цветом засохшей крови, а море стало коричневым и бугорчатым, как панцирь черепахи.
        - За тридцать лет плавания я ни разу не видел небо голубым, - мрачно заметил капитан. - А уж когда оно становится вот таким, жди неприятностей. Должно случиться что-то из ряда вон выходящее, то, что заносят в книги рекордов. Настоящее смертоубийство.

«Компаунд интерест» под ударами ветра испытывала то бортовую, то килевую качку. Паруса Майлара тревожно трепетали. Внезапно коротковолновый диапазон передатчика наполнился сигналами бедствия: терзаемые страхом люди взывали о помощи открытым текстом на разных языках. Со стороны Серенгети через Атлантический океан двигался атмосферный фронт с дождями, градом и ветром ураганной силы, воздвигая мощный серый барьер дурной погоды шириной в тысячу миль и длиной в две тысячи. Капитан приложил ухо к приемнику, когда бешено застучала морзянка, потряс головой и отключил аппарат:
        - Теперь нам ничего не остается, как идти вперед. Ураган прет прямо на нас. Если повернем в Ангру, он все равно нас догонит. Давайте поставим «пузырь» и посмотрим, на что способна эта посудина.
        Они сняли с октаэдра брезент, защищавший от непогоды, вручную убрали паруса и запустили двигатели. Потом вместе с Крикет спустились в трюм, достали восемь плексигласовых секций и привинтили к штурманской рубке.

«Компаунд интерест» стала водонепроницаемой, как подводная лодка. Система очистки воздуха включилась и успокаивающе загудела. Задраенные люки поделили яхту на три герметичных отсека, причем в каждом отсеке имелся запас питьевой воды, сублимированных продуктов и аварийный радиомаяк. Если, не приведи Господи, яхта разломится, отсеки смогут держаться на воде самостоятельно, посылая с помощью радиомаяков сигнал о бедствии в радиусе пятисот миль.
        Штурманский восьмиугольник с задраенным нижним люком тоже превращался в автономное микросудно. Он был снабжен двигателем типа «подводное крыло» (фирма «Ньюленд марин», Санта-Барбара), работающим на сжатом газе и рассчитанным на три тысячи миль пути. В случае кораблекрушения рубка отделилась бы от тонущих обломков и достигла Африки - эдакий маленький пузырь, начиненный ультрасовременной техникой.

2

        Лампы дневного света окрашивали помещение в зеленоватый ядовитый цвет. На неотделанной панелями перегородке висел итальянский календарь, к которому никто не удосужился прикоснуться с июля.
        Каюта для инструктажа экипажа являла собой душный тесный чулан со столом, покрытым щербатым огнеупорным пластиком, и скамьей, обитой грубым зеленым сукном.
        Уилсона отправили сюда, как только на яхту обрушился шторм. Дела никакого не поручали, велели просто сидеть и пережидать непогоду. Уилсон вынул из спортивной сумки «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона - обветшалое однотомное издание, приобретенное у букиниста в Бенде, пристегнулся ремнями к скамье и занялся чтением. Вскоре от мелкого шрифта у него устали глаза, но он не обратил на это внимания. Многие недели непрерывного физического труда пробудили в нем духовную жажду, столь характерную для него в прошлой жизни, вспоминаемой теперь как сон.
        За толстыми полимерными ребрами трюма было слышно, как об яхту колотят огромные волны. Порой судно уходило под воду, а Уилсон парил среди императоров, убийств, акведуков, варваров, дорог, которые и в те времена все вели в Рим, жестоких проделок судьбы, центурионов, совершающих подвиги, куртизанок и рабов. На протяжении двадцати двух сотен страниц и четырнадцати часов шторма великий город пытался преодолеть хаос, который творила история. Наконец от Рима не осталось ничего, кроме руин и нематериального стержня - идеи порядка.
        Уилсон закрыл книгу и обнаружил в каюте вьетнамца. Тот без всяких ремней прямо сидел на скамье, раскладывал пасьянс и курил сигареты без фильтра «Голуа блё», доставая из помятой пачки. Пепел Нгуен не стряхивал, а ждал, когда упадет сам по себе, достигнув критической величины в дюйм. При бортовой качке Нгуен наклонялся в сторону, подобно гироскопу на веревочке.
        Что касается карт, уложенных в аккуратные ряды, они какой-то чудесной силой удерживались на месте.
        - Ну и как вы себя чувствуете? - спросил Уилсон, когда вновь обрел способность сосредотачиваться на чем-то еще, кроме печатного слова. Он заметил у Нгуена мешки под глазами от бессонной ночи. - Все горшки и сковородки надраены? - Ничего умнее он не придумал, благо не имел практики общения с коком вне камбуза.
        Нгуен лишь приподнял бровь.
        - Как вы там, выигрываете? - предпринял Уилсон новую попытку завязать разговор и расплылся в самой дружелюбной улыбке.
        - Нет говорить, - произнес Нгуен, не отрывая глаз от пасьянса.
        - Почему «нет»?
        Кок вздохнул, собрал карты, положил их на колоду и опять начал сдавать самому себе.
        - Все вы придурки, - сказал он. - Большой придурок - наш капитан, придурок тот, который жрет, как свинья. Вы - придурок, который слишком много читать. После того как французы уходить из Индокитай, я видеть, как в страна прийти американские придурки, слетаться, как мухи на дерьмо. Придурки приходить и привозить вертолеты, и разбрасывать ядовитый порошок на деревья, и все погибать. Когда придурок приходить в твой дом и говорить: «Я хочу быть твой друг», самое лучшее - это бежать куда подальше.
        - Что это означает?
        - Это означает, что я не хотеть разговаривать, - отрезал Нгуен.
        - А что мешает нам поговорить? - заартачился Уилсон. Его одолевало беспокойство, слегка кружилась голова, в горле першило от пыли истории. - Мы оказались на яхте в разгар шторма посреди океана, нам в принципе нечем заняться. Почему не поговорить?
        Кок перевел взгляд на лампу дневного света. В глазах появились проблески мыслей - будто куры слетелись на насест.
        - Слушать, придурок, - заговорил он. - Я не хотеть становиться твой друг. Никто не знать, что можно произойти на это судно, и я не хотеть тебя жалеть.
        Уилсон попытался заставить Нгуена пояснить сказанное, но больше из вьетнамца не удалось вытянуть ни слова.

3

        На следующий день шторм приутих. Уилсон вылез на палубу и пошел в штурманский кубрик. На открытом месте напор шторма приводил в трепет. Уилсону казалось, что на его глазах, кипя и пенясь, рождается какой-то иной мир, нечто невиданное со времен Творения, когда, согласно преданию, Бог поднял на морях свирепые волны, чтобы ударить по безжизненным камням земли.
        Капитан Амундсен и Крикет сидели в «пузыре», склонившись над картами и инструментами, словно стрелки в фонаре «летающей крепости». Волны с силой бились о плексиглас, сокращая освещенность до сумерек.
        - Доложите, с какой целью явились, мистер, - потребовал капитан, открыв Уилсону люк.
        - Прошу разрешения оставаться наверху, сэр, - доложил Уилсон. - В трюме болтанка сводит с ума, сэр.
        Капитан согласно кивнул и махнул рукой:
        - Взгляните на это.
        Уилсон подошел к светящемуся экрану радиолокатора. Шторм зеленой туго закрученной спиралью накрывал знакомые контуры Атлантического океана.
        - Согласно показаниям навигационного спутника, ураган сбил нас с курса примерно на четыреста морских миль, - пояснил капитан. - Мы в двух с половиной градусах к востоку от двадцать второй параллели и в тридцати двух градусах к югу от Гринвича. Идем на юго-юго-восток в направлении мавританского побережья Африки, делая около семнадцати узлов в час.
        - Сколько времени потребуется, чтобы вернуться туда, где нам следует быть?
        Капитан искоса посмотрел в иллюминатор:
        - Ничего определенного сказать нельзя. Несколько дней, неделю, две. Море весьма непредсказуемо. Может произойти все, что угодно. Я видел приливные волны, заливающие целые города, и черные небеса в полдень, вулканы, поднимающиеся из темной воды и выбрасывающие куски раскаленной земли кровавого цвета, и еще кое-что похуже.
        Капитан сделал паузу, когда на коротких волнах прозвучала естественная помеха. Уилсон услышал на миг-другой человеческую речь.
        - Двадцать с лишним лет назад я плавал шкипером на английском океанографическом судне, - продолжал капитан, в глазах у него появилось загнанное выражение. - Это был «Озимандиас», старый катер британских ВМС, переоборудованный для научной работы. Какой-то шутник переименовал его в «Сандра Ди» в честь молоденькой блондинки, исполнительницы главных ролей почти во всех американских фильмах о пляжной жизни.
        Британцы оснастили судно новейшей техникой, - капитан щелкнул по экрану твердым ногтем, - компьютерами, гидро - и радиолокаторами, подводной лодкой-роботом с видеокамерой английской фирмы «Лейланд». Робот соединялся с судном двухмильным кабелем. Целью исследования были моллюски, чертовски увертливые твари, я имею в виду гигантских. Об этих моллюсках рассказывают, будто они поднимаются со дна морского и охватывают корабли щупальцами или будто устраивают схватки с китами. Над этими байками часто смеялись морские биологи. Смеялись до тех пор, пока некий рыбак не вытащил сетью у Дуглас-Риф в южной части Тихого океана большой кусок хряща моллюска, по которому можно было судить о размерах всей твари. Получалось, что тварь имела четыреста шестьдесят футов в длину. Это сильно взволновало ученый мир, и мы вышли из Бристоля в январе, чтобы посмотреть, кто там живет в южных широтах.
        Некоторое время нас преследовали неудачи. Дурная погода и проблемы с двигателем привели к тому, что целый месяц мы проторчали на якорной стоянке у Роротана. Наконец погода улучшилась и мы прибыли на место. Поначалу нам ничего особенного не попадалось, никаких тебе моллюсков величиной больше тех, что поджаривают с чесноком в итальянских ресторанах. Но однажды ночью, когда я был на вахте, гидролокатор словно взбесился, он давал весь набор отметок о предмете в двух морских саженях слева от нашего носа. Я разбудил морского биолога, француза по имени Андре. Мы отвязали робота, и он ушел в темноту со всеми своими прожекторами и видеокамерами. Через несколько минут он начал показывать картинки. Мы раскрыли рты от удивления. Это был моллюск размером с трейлер. Глаз - как плавательный бассейн, из тех, что ставят на землю, вы, наверное, видели подобные у бедняков.
        Андре побледнел и затрясся. Но не от величины твари, а от вида ее жертвы. Моллюск держал в щупальцах нечто напоминающее гигантского червя. Мне все это показалось схваткой. Моллюски, они, знаете ли, вроде кошек - всегда дерутся за свою территорию. Но у нашей твари никаких шансов на победу не было. Червь вырвался и исчез в глубине. Единственное, что нам удалось разглядеть, - его бок, покрытый шипами и сгустком водорослей, словно он пролежал на дне много сотен лет.
        - Ух ты! - воскликнул пораженный Уилсон. - Так что же это было?
        Капитан достал из кармана сигару.
        - Кракен, - сообщил он спокойно.
        - Что?
        - Доисторический морской зверь. Говорят, когда он поднимется на поверхность, наступит конец света. И Бог свидетель, в последнее время мы видели много признаков приближения конца.
        - Шутить изволите? - усомнился Уилсон. Крикет саркастически улыбнулась из-за навигационного компьютера:
        - Конечно, шутит. Клянусь, это самая забавная байка из тех, что мне приходилось слышать от рыбаков. И вообще запомни: моряки постоянно травят небылицы. Это помогает коротать время.
        Уилсон посмотрел сначала на Крикет, потом на капитана, не зная, кому верить.
        - Капитан?
        Амундсен почесал в неухоженной бороде и пожал плечами:
        - Вам обоим совсем не обязательно верить мне. Я просто утверждаю, что в море есть много такого, о чем мы и не подозреваем. Достаточно поглядеть за борт.
        Он неопределенно повел рукой в сторону туманной бесконечности океана, горизонта, почерневшего от шторма, волн величиной с трехэтажный дом. После чего одарил Уилсона странным многозначительным взглядом и сунул в зубы сигару.

4

        Они сняли с рубки плексигласовые щиты, снова натянули брезент, защищающий от непогоды, и остановили двигатели. Паруса поймали легкий попутный ветерок и доброжелательно распустились над высыхающей палубой. Шторм выдохся.
        Впервые за неделю герметические люки раздраены, страдающий от головокружения экипаж вылез под полуденное солнце. Люди бродили по палубе, словно туристы, смотрели на ровное голубое море и на безобидные облачка на горизонте. Разработчики яхты поработали на славу. Самый жестокий, с 1935 года, ураган на Атлантике нанес судну минимальный урон - сорвал аварийный трос фок-мачты.
        Капитану удалось поймать на коротких волнах передачу Би-би-си.
        - По данным информационных агентств, наиболее пострадало западное побережье Африки, - пересказывал он Уилсону содержание передачи. - От Марокко до Камеруна. Пропали без вести от пятнадцати до двадцати судов, в том числе контейнеровоз какой-то скандинавской компании. В Гамбии волны смыли три рыбацкие деревни. Прекратилась подача электроэнергии в Гвинее-Биссау и Либерии, так что пришлось на несколько дней приостановить гражданские войны. Общее количество жертв составляет примерно пять тысяч человек. А мы отделались паршивым тросом. Беру все свои слова об этой посудине обратно.
        Уилсон понимал, что должен благодарить судьбу за то, что выжил в этом водном холокосте. Но не мог. Его до тошноты возмущал случайный характер события. Стоило ли продолжать жить в мире, где какой-то порыв ветра способен погубить тысячи людей? «Люди оказались ничем не лучше пчел в стеклянном улье, - размышлял Уилсон. - Пчелы производят мед, полные энергии и планов. А чтобы уничтожить их вместе с ульем, достаточно одного камня».

5

        Дельфины сопровождали яхту. Поднимаясь на поверхность, они слегка сопели, наполняя легкие воздухом. Восточный ветер приносил запахи корицы и земли, а по воде гнал гниющие фрукты. Капитан спустился в трюм, оставив Уилсона у штурвала на вторую ночную вахту. Уилсону не нужно было объяснять происхождение резкого запаха - рядом была Африка.
        Через час кто-то коснулся плеча Уилсона. Это была Крикет. Ее лицо в темноте было почти неразличимо, волосы казались черными, а голос - глухим и далеким.
        - Нам нужно встретиться.
        - Хорошо, - ответил Уилсон.
        - После третьей вахты. Будь осторожен.
        Когда капитан вернулся в рубку, Уилсон пошел вниз и лег на койку. Когда ручные светящиеся часы показали 3.17 ночи, он поднялся и отправился в подсобное помещение.
        Крикет ожидала его, лежа в гамаке, как паук. В каюту сквозь иллюминатор проникал звездный свет. Уилсон с трудом различал бледное лицо Крикет и губы, похожие на черную рану. Он аккуратно задраил люк и подошел к гамаку.
        - Что происходит? - прошептал он. - По-моему, пора объяснить.
        Крикет долго молчала.
        - Ты когда-нибудь трахался в гамаке? - спросила она наконец.
        - Нет, - опешил Уилсон.
        - Это нелегко, - предупредила Крикет, - но изловчиться можно.
        Уилсон снял майку и шорты и не без усилия улегся рядом с ней. Скрипнули нейлоновые веревки, пропущенные через стальные ушки, закрепленные на шпангоутах, брезент угрожающе прогнулся, тем не менее вся конструкция выдержала удвоившийся вес.
        Обнаженное тело Крикет было холодно как лед. Влажный ветер дул из иллюминатора точно в спину Уилсона. Впрочем, на сей раз процесс не подразумевал бурю и натиск. В гамаке, словно в коконе, обычные движения бесполезны. Это все равно что заниматься любовью в условиях невесомости. Уилсон почувствовал себя как бы запертым внутри Крикет. Он снова услышал, как дельфины продувают свои дыхала. Животные следовали за яхтой вот уже много часов подряд. Одни моряки говорят, что это к удаче, другие считают наоборот.
        После они долго отдыхали, склеенные потом, являя единую плоть, изогнувшуюся в стремлении к непостижимой цели.
        - Самое трудное - это слезть на пол, - шепнула Крикет.
        Выход из гамака занял минут пять. Когда они оказались-таки лицом к лицу на холодном полу, Уилсон обнаружил, что Крикет одного роста с ним. Он машинально протянул ладони и положил ей на грудь. Крикет опустила руки ему на плечи.
        - Следующий этап заключается в боли, - сказала она спокойно. - Я должна поставить на тебе несмываемое клеймо.
        Уилсон не совсем понял, о чем речь, но расслышал серьезность в ее голосе.
        - Это необходимо сделать, иначе…
        - Иначе что?
        - Не спрашивай, - ответила Крикет, и Уилсон почувствовал, как она задрожала. - Ты обещал повиноваться мне беспрекословно. Помнишь?
        - Да, - неохотно подтвердил Уилсон.
        Они оделись и прокрались на камбуз. Крикет подвела Уилсона к плите, зажгла горелку, взяла с полки нож и осмотрела его. Широкое лезвие блеснуло на свету.
        - Пригодится, - решила Крикет.
        - Эй, подожди-ка! - сказал Уилсон в полный голос.
        - Тише! - Крикет сзади обняла его за шею сильной рукой. - Это очень важно! Если не будешь делать все, как я говорю, нам обоим грозит смерть.
        - Да объясни ты, наконец, что происходит?
        - Не сейчас. Ты выполнишь свое обещание? Или погубишь себя и меня?
        Она надела варежку, предназначенную для переноса горячих предметов, и погрузила лезвие столового ножа в самую середину огня. Несколько минут спустя сталь раскалилась докрасна, с заточенного края посыпались голубые искры.
        Уилсон начал потеть и дрожать. Ему вдруг стало жаль пустынных улиц своей городской окраины, пассажиров в рубиконовском автобусе, пыльного офиса - всего того, что он променял на море. Но внутренний голос заявил ему: «Там ты прозябал, а здесь живешь».
        - Все почти готово. - Крикет повернула нож другой стороной. - У вас тут, ребята, есть что-нибудь вроде масла или лярда?
        Уилсон достал из шкафа банку «Криско».
        - Открой.
        Он снял крышку и содрал алюминиевую фольгу. Круглая поверхность замороженного жира была похожа на только что выпавший снег.
        - Теперь раздевайся. До пояса.
        Он стянул через голову тенниску, и Крикет заметила, что он дрожит.
        - Не волнуйся, - сказала она более мягким тоном. - Для этой процедуры нужно стоять спокойно. И нельзя шуметь. - Она взяла с полки деревянную ложку и сунула в рот Уилсону. - Ну, давай, прикуси ее.
        От вкуса сухого дерева Уилсон покрылся гусиной кожей. Крикет вынула нож из пламени и приложила тупым краем к его голому плечу. Уилсон почувствовал жгучую боль, камбуз наполнился отвратительным запахом горелого мяса. Вскоре жжение ослабло благодаря пригоршне лярда. Крикет взяла бинт из аптечки, стоящей под грилем, перевязала Уилсона с ухватками настоящей медсестры и помогла ему надеть тенниску, потому что малейшее движение левой руки вызывало у него слезы. Она положила на место нож, погасила горелку, и они оказались в кромешной темноте.
        - Извини за причиненную боль, - произнесла Крикет словно ниоткуда. - Никому не показывай клеймо, пока не разрешу. - И она мягко чмокнула его в губы.
        - Крикет… - позвал Уилсон и пошарил вокруг руками, но она уже исчезла.

6


«Компаунд интерест» приближалась к африканскому континенту. Легкие, как пушинки, береговые птицы качались на волнах утреннего бриза.
        Амундсен первым обнаружил нечто странное.
        - Похоже, у меня сдают глаза, - сказал он и протянул электронный бинокль Уилсону.
        Поначалу Уилсон видел только море и небо. Потом на горизонте появилось едва заметное пятнышко. Оно то пропадало в волнах, то выступало тенью на пределе видимости. Целый час они по очереди внимательно следили за непонятным объектом.
        - Ладно, - сказал наконец капитан, - думаю, это вне досягаемости наших приборов. - Он сел за навигационный компьютер и пробежался по клавишам. - Объект движется параллельным курсом на большой скорости, может быть, двадцать пять узлов. - Он ввел следующую команду, и носовые видеокамеры с характерным скрипом повернулись направо. На экране сразу возник смутный силуэт.
        - Что это такое, сэр? - безмятежно поинтересовался Уилсон.
        - Пока трудно сказать, - ответил встревоженный Амундсен. - Никаких отличительных признаков. Но это явно военный корабль. Возможно, катер береговой охраны Берега Слоновой Кости. У них есть пара-тройка ржавых эсминцев и еще несколько подобных судов. Взгляните-ка сюда!
        Уилсон пригнулся к экрану и вдруг почувствовал тошноту. Ожог на плече заныл. На экране появилось что-то сероватое и торчащее в разные стороны.
        - Недурственно, - прокомментировал изображение капитан. - Думаю, морская артиллерийская система большого калибра производства Круппа. Укомплектована зажигательными снарядами. Хорошая дальность стрельбы, превосходное средство для подавления берегов от обороны. А это, - капитан показал на серебристую отметку, - ракетная пусковая установка. Скорее всего «Даву», французское производство, очень эффективна на море.
        Амундсен снял яхту с автопилота и впервые доверил Уилсону штурвал. Тот немедленно задергался, и Уилсон понял, почему моряки относятся к своим судам как к живым существам. Капитан, поглядывая на карты, быстро произвел несколько расчетов.
        - Мы в двух днях пути от Конакри, - сказал он. - Это ближайший порт. Поспешим туда.
        Он нажатием кнопки свернул паруса. Установилась тишина, если не принимать во внимание плеск волн.
        - Ничего не понимаю. Почему не включились дизели?
        В голосе Амундсена прозвучало что-то такое, чего Уилсон раньше никогда не слышал. На кончике капитанского носа выступила капелька пота и нырнула в дикобразную бороду. Амундсен подошел к панели ручного управления и нажал красную кнопку с надписью «Дроссель». На некоторое время дизели гармонично запели, потом чихнули и снова заглохли. Амундсен с удивлением посмотрел на Уилсона.
        - Спущусь вниз. Яхта в ваших руках.

7

        Уилсон пятнадцать минут наблюдал за горизонтом со все нарастающей тревогой. Корабль, который как тень следовал за «Компаунд интерест», поменял курс и теперь мчался на полной скорости прямо к яхте.
        Когда он приблизился настолько, что можно было различить детали, Уилсон закрепил намертво штурвал, достал из шкафа для карт справочник Джейнса «Боевые корабли» и начал листать иллюстрации, пока не нашел нужную. Похоже, это был американский минный тральщик времен войны в Корее. Современник войны, знавший лучшие годы. Теперь его борта покрывали ржавчина и грязь, а палубу - разный мусор. Только длинная пушка впереди и ракетная установка сзади блестели на солнце чистотой и свежей смазкой. По обеим сторонам носовой части корабля были нарисованы страшные глаза - такими греки украшали свои военные суда, когда отправлялись грабить Трою. На буксире корабль тащил два длинных скифа.
        Капитан вытолкал на палубу кока. На том и на другом Уилсон заметил следы борьбы. Лицо капитана было исцарапано. Левая скула вьетнамца опухла, на лбу багровел шрам, белый костюм - в машинном масле и крови, руки связаны по запястьям электрическим проводом.
        Уилсон вышел из рубки.
        - Саботаж, - объяснил капитан. - Я поймал этого мелкого негодяя, когда он копался в двигателе, подмешивая в смазку сахар. Я проверил: все запасные части исчезли.
        - Вы можно расстрелять механик, - Нгуен оскалил в улыбке желтые зубы, - но двигатель оставаться неисправный.
        Капитан ударил кока по лицу тыльной стороной ладони. Нгуен отлетел к гакаборту[Гакаборт - верхняя закругленная часть кормы, на которой установлен один из судовых огней.] , но каким-то чудом устоял на ногах.
        Капитан бросил взгляд на море. И невооруженным глазом было видно, что тральщик приближается.
        - Кажется, я понимаю, что происходит. Чертовски плохо, - пробормотал он, вздохнул и расправил плечи. - А мне осталось всего два года до отставки. - Он достал из кармана небольшой ключ. - Мистер Уилсон, приглядите за коком.
        Он прошел в рубку и открыл деревянный ящик, стоявший под левой скамьей. В ящике хранились два карабина «маузер», дробовик с вертикальным расположением стволов,
«винчестер» с рычажным механизмом затвора, три полуавтоматических пистолета, несколько тысяч патронов, ракетница с коробкой сигнальных ракет, дюжина пластмассовых наручников и полицейский мегафон модели «Стенториан Е».
        Капитан взял наручники и «маузер», в который вставил магазин типа «банан» на 90 патронов, вернулся на палубу и приковал Нгуена к гакаборту. Вьетнамец и ухом не повел. Он прислонился к корме и принялся слизывать с губы кровь.
        - Я дал вашей сестре пистолет и велел запереться в кладовой, - сказал капитан Уилсону. - Так у нее будет шанс выжить. - Он торопливо спустился в трюм.
        Вновь Амундсен появился в фуражке с золотой окантовкой и в парадном кителе. На форменных рукавах поблескивали золотом капитанские нашивки и нашивки, свидетельствующие о более чем двадцатипятилетней службе на флоте. Он подошел к консоли связи, разбил кулаком стеклянную панель и повернул желтый переключатель. На консоли замигал желтый фонарь. Это был аварийный маяк, посылающий на всех радиочастотах в радиусе пятисот миль сигнал бедствия. Потом он достал из оружейного ящика ракетницу и коробку сигнальных ракет, напоминающих сосиски.
        Уилсон смотрел, как он, перейдя на правый борт, одну за другой выстреливает ракеты. Серебристые дуги прочерчивали небо и на пике траектории рассыпались на множество звездочек. Палубу накрыло облако порохового дыма. Уилсон закашлялся. Капитан сунул ему в руки дробовик.
        - Но я не знаю, что с ним делать, - воспротивился Уилсон. Оружие казалось тяжелым и безобразным.
        - Наведите в сторону цели и стреляйте, - посоветовал капитан.
        Весь предшествующий жизненный опыт не готовил Уилсона к шоку, который он испытал, глянув справа по борту. Тральщик поднял опознавательные знаки - черный флаг с черепом и перекрещенными костями, мало того, справа от черепа был изображен черт с рогами, пьющий из бутылки ром, слева - русалка с кинжалом в руке.
        - Ну вот и все, - произнес капитан. - Черный флаг означает, что пощады никому не будет. Считайте, что все мы мертвецы.
        - Шутить изволите? - пролепетал Уилсон. - Все это давно вышло из моды. Так?
        - В прошлом году на море было совершено тысяча тринадцать пиратских нападений, друг мой, - мрачно ответил капитан. - Можете справиться у лондонского «Ллойда», сведения общедоступны. Но вы правы, кто-то здесь обладает чувством юмора или по крайней мере чувством истории. Я видел этот флаг раньше, в старых книгах. Он был символом печально известного пиратского клана. Самый жестокий из них капитан Эльзевир Монтагю. Это он вместе с Морганом разграбил Портобелло. Пираты передавали свое грязное ремесло от отца к сыну в течение более двухсот лет. Помимо того, они занимались работорговлей, нападали на города. Однако главным занятием всегда оставалось убийство невинных людей в открытом море. Пираты терроризировали морские пути от испанских вод до Мадагаскара. Наконец, в 1805 году английские ВМС разделались со всем этим кровавым отродьем. Они стерли с лица земли их базу, расположенную на островках в Мексиканском заливе, неподалеку от устья Миссисипи.
        Уилсон похолодел от ужаса. Пиратский корабль был теперь не более чем в сотне ярдов. Уилсон отчетливо видел греческие глаза на корме, поблескивающее орудие и развевающийся на ветру Веселый Роджер.
        - Вы помните название островков? - услышал Уилсон свой собственный голос.
        Капитан немного подумал и ответил:
        - Да, Пальметто-Киз.

8

        Вскоре ржавый борт пиратов навис над яхтой, как скала. Но у ограждения не было видно ни единого лица. Корабль казался вымершим. Капитан достал мегафон.
        - У меня здесь ваш человек, - крикнул он в рупор. - Одно движение, и я размозжу ему голову!
        В ответ - ни звука.
        Капитан положил мегафон на палубу и взял «маузер». Резкие удары пуль по металлу неприятно отозвались в ушах Уилсона. Он сел и закрыл уши руками. Внезапно стрельба прекратилась, Уилсон поднял голову.
        Крикет стояла, приложив к затылку капитана никелированный пистолет 38-го калибра.
        Капитан твердо держал палец на спусковом крючке карабина. В какой-то момент нельзя было сказать, что будет дальше. Потом плечи капитана опустились, и он с силой отшвырнул карабин.
        Крикет повернулась к Уилсону:
        - Принеси наручники.
        Уилсон вытаращил глаза.
        - Неси, кому говорю!
        Уилсон побрел в рубку, достал из оружейного ящика пластиковые наручники, затряс головой и бросил их обратно.
        - Это никуда не годится, - сказал он.
        Крикет вздернула подбородок:
        - Если ты не наденешь наручники на этого человека, мне придется застрелить его.
        - Ты не можешь так поступить, - ответил Уилсон. По его лицу катился пот, и он моргал, когда капли попадали в глаза.
        - Капитан! - Крикет взвела курок.
        - Вы слышали, что сказала леди, мистер? - произнес капитан.
        Уилсон снова взял наручники и, выйдя на палубу, замкнул их на запястьях у капитана:
        - Сожалею, сэр.
        - Ты, коварная сучка… - обратился капитан к Крикет.
        - Заткни хлебало, старик! - перебила Крикет. Уилсон отступил назад и поднял руки:
        - Все, что ты здесь устраиваешь, меня не касается.
        Крикет смерила его пустым взглядом, отливающим сталью:
        - Слишком поздно для сожалений.

9

        Пираты овладели «Компаунд интерест» за две минуты. Уилсон видел, как тридцать смуглых парней перепрыгивали через поручни. Некоторые держали в зубах ножи. В большинстве своем это были африканцы с племенными метками на лицах, но мелькали и малайцы в тюрбанах, и латиноамериканцы, и азиаты.
        Акермана вытащили из офиса и привязали нейлоновой веревкой к фок-мачте.
        - Они ворвались в самый разгар телефонной конференции, - возмущался он. - Цены на кукурузу…
        Удар приклада сбил с него очки.
        Два нефа повалили Уилсона на палубу носом вниз и связали по запястьям синтетической бечевкой. Так вот, значит, за какой радостью он сбежал от спокойной городской жизни. Интересно, что сказала бы Андреа, увидь она его сейчас? Впрочем, и без нее ясно. Эти люди не оставляют свидетелей. В желудке у Уилсона появился знакомый сигнал надвигающегося несчастья.
        Возглавлял абордажную команду африканец в промасленных габардиновых брюках, обрезанных до колен. У него были тонкие черты лица. Обнаженную грудь пересекали выпуклые шрамы, образуя сложный рисунок. В руке - кожаный арапник, оплетенный серебряной нитью, похоже, символ власти. Предводитель уважительно приблизился к Крикет и произнес несколько слов на языке, который Уилсон не разобрал.
        - Молодец, Мустафа. Отменная работа, - сказала Крикет по-английски, когда Мустафа умолк. - Рада снова видеть тебя. - Она подняла мегафон: - Эй, на борту «Шторм кар». Отбой. Приготовьтесь к высадке на борт.
        Загремела, опуская лестницу, цепь. На яхту спустился моложавый мужчина германского типа. Он был высок и хорошо сложен. Копна белокурых волос, дорогая спортивная куртка в яркую клетку, отутюженные брюки цвета хаки, новые кожаные башмаки. Уилсон слышал, как они скрипят при ходьбе. На плече миниатюрный компьютер в прозрачном водонепроницаемом чехле, на лице, характерном для арийца с пропагандистского нацистского плаката тридцатых годов, серьезное выражение. Мужчина, щуря бледно-голубые глаза от яркого солнечного света, обозрел палубу и отступил в сторону, дав дорогу сотоварищу.
        Тот был совершенно иного типа: приземистый, кривоногий. Редкие длинные волосы, римский нос, решительные складки у губ. Кричащая гавайская рубашка, расстегнутая до пупа и демонстрирующая полдюжины золотых цепочек дурной работы, пригревшихся, как змеи, на волосатой груди. Мешковатые шорты с карманами, раздутыми от каких-то веревочек, причем по одной штанине сверху вниз тянулась клейкая лента. Белые носки и плетеные сандалии в японском стиле.
        Один глаз гнома был закрыт черной повязкой, другой, большой и недоброжелательный, изучал пленников. Гном был похож на дьявола, наблюдающего за страданиями человечества, наслаждаясь увиденным. По спине Уилсона пробежал холодок.
        Некоторое время на палубе царила тишина. Уилсон услышал, как шумит ветер, как резвятся дельфины, не обращая внимания на яхту и скрип, исходящий от корпусов двух кораблей, трущихся друг о друга. Уилсон услышал также, как работает, подобно насосу, его собственное сердце.
        Крикет сунула пистолет за пояс джинсов и направилась с распростертыми объятиями к коротышке.
        - Папа!
        - Как дела, великаночка? - спросил он и похлопал ее по попке, благо выше достать не мог.
        - Нормально, - ответила она. - Правда, некоторое время все висело на волоске. Старый негодяй застукал Нуга у двигателей.
        - Когда все закончится, мы возьмем отпуск, дорогая, - сказал отец успокаивающим тоном. - Куда бы ты хотела поехать?
        Крикет минутку подумала и посмотрела на голубое небо с безразличием школьницы:
        - О, я думаю, в Париж. Я бы прогулялась там по магазинам.
        - Заметано, - сказал отец и потер руки. - Ну а где наш призовой индюк?
        Уилсон взглянул на Акермана. Побледневший миллиардер трясся от страха как осиновый лист. За ворот дурацкой розовой рубашки текли слезы. На плече тяжким грузом лежала тень от мачты. Близорукий взгляд был устремлен вниз.
        Отец Крикет приблизился к бывшему теперь судовладельцу и упер руки в бока. Поизучав палубу, он толкнул миллиардера сандалией:
        - Вы Акерман?
        Миллиардер поднял голову и страдальчески заморгал. Одна сторона лица у него была в ссадинах.
        - Нет, - отрекся он от себя жалобным тонким голоском. - Нельзя ли мне вернуть очки?
        - Поздравляю вас с удачным поглощением фирмы «Калтех индастриз» три года назад, - проигнорировал пират его просьбу. - Это было самое быстрое, самое наглое поглощение из всех, что я когда-либо видел.
        - Вы слышали об этой операции? - удивился Акерман.
        - О ней писали в финансовых газетах «Уолл-стрит джорнал» и «Файненшл тайме». Обе давали подробные отчеты о ваших проделках.
        - Кто вы такой?
        - Я капитан Пейдж, командир вон того доброго корабля. - Коротышка кивнул на ржавую посудину, притиснутую к яхте. - Член Берегового братства, причем с отменной репутацией. Это все, что вам следует знать.
        - Так вы п-п-пират.
        Отец Крикет пожал плечами:
        - Разве вы не заметили повязку у меня на глазу?
        - Она настоящая? - справился Акерман.
        - Я потерял глаз в результате несчастного случая. Дома. От сверла отскочил кусочек и угодил прямо в роговицу. Потом в глаз попала какая-то инфекция, и его пришлось удалить. Можно было бы поставить стеклянный, но на кой черт? Думаю, меня можно назвать консерватором в том, что касается работы.
        - Ты мерзкий убийца и вор, - вскричал внезапно капитан Амундсен, - грабитель, убивающий безвинных людей. Объясни ему, что означает твой черный флаг. Скажи ему, что собираешься с нами сделать, когда получишь желаемое.
        - Да, что вы собираетесь делать? - истерически подхватил Акерман. - У меня есть деньги, я заплачу вам. Пожалуйста… - Он перешел на вой.
        - Мы знаем, что у вас есть деньги, Акерман, - спокойно ответил пират. - Вопрос в том - сколько?
        - Это не честно, - закапризничал миллиардер.
        - А что честно, Шлюбер? - бросил пират через плечо.
        Ариец извлек из прозрачного пластмассового футляра компьютер и уселся по-турецки на палубу. Уилсон услышал легкий щелчок и жужжание твердого накопителя, набирающего скорость.
        - Секундочку, сэр, я должен войти в базу данных, - произнес Шлюбер с едва заметным немецким акцентом. И забегал пальцами по клавиатуре. - Вот он где. Внесен в файл
«Богатые ублюдки». Акерман, Дуайт А. Родился в Сан-Луис-Обиспо, Калифорния, 17 апреля 1946 года. В прошлом году заплатил федеральный подоходный налог чуть больше миллиарда долларов. Следовательно, он стоит по крайней мере на два миллиарда дороже, сэр. Эти ублюдки, как правило, имеют тайные банковские счета в Швейцарии или на Багамах.
        Акерман облизнул губы:
        - Это неправда…
        Капитан Пейдж сделал нетерпеливый жест. Мустафа ударил Акермана по затылку арапником. Короткий свист - и миллиардер обвис на нейлоновых бечевках.
        Уилсон взглянул на белое небо и попытался отрешиться от действительности, но безуспешно. Абордажная команда расположилась неподалеку от него. Пираты курили и смеялись, как строительные рабочие во время перерыва. Тень от фок-мачты медленно перемещалась по палубе.

10

        Уилсона перевели на пиратский корабль и заперли в маленькой душной каюте, расположенной ниже ватерлинии.
        Несколько минут спустя перегорела лампочка. Уилсон лежал в кромешной тьме, свернувшись калачиком, на голом матраце, от которого несло мочой. Тихая возня на полу свидетельствовала о присутствии крыс. Один раз кто-то принес воды и шоколадный батончик: дверь открылась буквально на миг. Уилсон следил за временем по светящимся наручным часам, и каждая цифра на зеленом экранчике камнем падала ему на сердце.
        Уилсон думал об отце. Для большинства людей игроки ассоциируются с гангстерами и головорезами. Отец же был добрым скромным человеком, полной противоположностью буйным завсегдатаям ипподромов. Уилсон до сих пор отчетливо представлял его лицо, он помнил резкий ночной телефонный звонок и рыдания матери в спальне, которые долетали до него сквозь стену.
        На обложке журнала «Диспетч», вышедшего на следующее утро, была помещена фотография обломков пассажирских вагонов, они торчали из темных холодных вод Потсвахнами словно руки утопленника. Была и еще одна фотография - в воскресном выпуске «Телеграф джорнал», позднее она получила премию как лучшая за тот год, и Уилсон часто встречал ее репродукции в книгах. Трупы сгоревших и замерзших людей лежали вдоль берега, как поленья. Полицейские и береговая охрана безучастно стояли на заднем плане в черных от дождя плащах и разговаривали о спорте. Белые бирки на больших пальцах ног мертвецов покачивались на ветру, словно моля о помощи. Ровно за неделю до катастрофы отец поехал с Уилсоном на ипподром в Адмор-Даунс на старом трамвае. Теперь, закрывая глаза, Уилсон видел большое поле, обнесенное оградой, а за ним - тихие окраины, уходящие вдаль. Несколько озябших фламинго с подрезанными крыльями ходили по зеленому овалу, как собаки, потерявшие хозяина.
        В тот день был стипль-чез. Лошади прыжками преодолевали препятствия «щетку» и
«полено», и в каждом заезде несколько жокеев падали наземь, рискуя угодить под копыта отставших лошадей. Уилсон улавливал запах свежескошенной травы, навоза и трубочного табака, замечал мощные бока лошадей и кислые выражения на лицах проигравших игроков, видел большую фетровую шляпу и новый твидовый пиджак отца.
        Во время седьмого заезда отец положил Уилсону на плечо руку и присел на скамью. Совместный выход отца и сына должен непременно сопровождаться разговором. Отец со вздохом сдвинул шляпу на затылок и начал свой лучший монолог.
        - Я знаю, ты слышишь, как мы иногда ссоримся с матерью по поводу денег, - сказал он и взглянул на скачущих лошадей, они ярко выделялись на зеленом фоне. - Твоя мать очень хорошая женщина, очень умная, но она склонна путать некоторые вещи. Она думает, будто люди нуждаются в деньгах больше всего, но это не совсем так. Люди еще нуждаются в любви, например. Но что им нужно по-настоящему, так это чувство собственного достоинства. Каждому нужно чувство собственного достоинства, а его-то как раз и мало в нашей жизни. Позволь мне открыть тебе один секрет - достоинство не имеет цены. Нет на свете такого богача, который мог бы купить его.
        Потом отец сказал, что, играя, обретает чувство собственного достоинства и что самым притягательным в игре является то, что все зависит исключительно от тебя.
        - Если удача отворачивается, я могу не занимать презренный металл, а просто выйти из игры. Ты только подумай о тех несчастных, кто делает ставки при шансах девять к пяти, они пользуются обходными путями, как крысы. Им говорят: «Бегите» - и они несутся очертя голову, лишь бы ухватить свой шанс. Никогда не теряй достоинства, сынок. Обещай мне.
        Уилсон торжественно пообещал, хотя и не понял, что именно. А неделю спустя отец отправился на четырехчасовом экспрессе на другой ипподром, и его шансы рухнули вместе с поездом в розоватую воду реки Потсвахнами.
        Теперь, лежа скорчившись на вонючем матраце в утробе пиратского корабля, идущего в неизвестном направлении, Уилсон размышлял над тем, что сказал ему тогда отец, и над тем, как следует встретить смерть. Кто знает, о чем думал отец в последние мгновения жизни, когда по вагону летел багаж, а сам вагон со скрежетом падал с эстакады в небытие? Можно ли в подобной ситуации помнить о собственном достоинстве? Скорее всего катастрофа произошла слишком быстро, и отец не успел почувствовать что-либо, кроме паники.
        Зато у Уилсона было время на то, чтобы приготовиться к смерти, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, ибо не важно, как ты уйдешь из жизни.

11

        Капитан Пейдж сидел за старым деревянным столом на шканцах[Шканцы (спец.) - место в средней части верхней палубы военного корабля, где производятся смотры, парады и т.д.] «Шторм кар» и ел завтрак, состоявший из яиц, бекона, сосисок и тостов. Справа от него размещалась наполовину опорожненная бутылка водки. Молодой негр, облаченный в чистую белую куртку, с перекинутой через руку салфеткой стоял, склонившись, позади пирата и держал кувшин апельсинового сока. Сок невыносимо сиял желтым светом. На пирате были рваный банный халат, распахнутый на груди, зеленые боксерские шорты и такого же цвета шлепанцы.
        После заточения в кромешной темноте трюма от всего этого мельтешения красок у Уилсона сильно разболелась голова. Заковав в наручники, его положили рядом с капитаном Амундсеном дожидаться под охраной Мустафы, у которого через плечо свешивалась автоматическая винтовка, когда пират закончит трапезу. Артиллерийские орудия, покрытые парусиной, бросали на палубу тени, напоминающие надгробия. Пейдж медленно жевал и читал «Файнэншл тайме», осторожно перевертывая страницы луковичного цвета.
        За полтора дня «Шторм кар» с «Компаунд интерест» на буксире успел проделать немалый путь. Теперь по левому борту виднелся остров, заросший густым лесом. Корабль находился столь близко от берега, что Уилсон сумел разглядеть попугаев на деревьях. Еще он заметил несколько островов. Влажный воздух гудел от насекомых и источал отвратительный малярийный запах тропиков.
        Наконец Пейдж кончил завтракать. Слуги убрали посуду и принесли раскладные стулья. По трапу спустились Крикет и Шлюбер. Оба уселись за стол. Шлюбер, в полосатом костюме, пестром галстуке и туфлях с витым орнаментом, открыл миниатюрный компьютер и начал проделывать какие-то операции с сознанием собственной важности, характерной для всех электронщиков. Крикет выглядела чистенькой и отдохнувшей. Она была в морской форме: узкие по бедрам брюки и короткий голубой жакет с двумя рядами золотых пуговиц и золотыми эполетами. Настоящий гардемарин, только что покинувший военно-морское училище.
        Пейдж поцеловал ее в щеку:
        - Доброе утро, милая.
        - Тебе нужно побриться, папа, - сказала Крикет, нахмурив брови, - уже вторая половина дня. И вообще следует надеть что-нибудь поприличнее. Согласно уставу, нам предстоит торжественное мероприятие.
        - На своем корабле я сам себе устав! - прорычал Пейдж, недобро сверкнув единственным глазом. Но халат на груди запахнул и приосанился. - Послушайте, попутчик, - обратился он к капитану Амундсену. - Есть какие-нибудь вопросы, прежде чем мы начнем?
        - Есть. Что вы сделали с Акерманом? - прохрипел Амундсен. - Как капитан «Компаунд интерест», я за него отвечаю. Вы что, мерзкие негодяи, убили его?
        Пейдж устало улыбнулся:
        - Не беспокойтесь. Мистер Акерман должен принести нам много денег. Сейчас он устроен вполне комфортно. Во всяком случае, лучше, чем вы. К вашему сведению: черный флаг - это дань традиции, так же как и доска, которую вы видите вон там. - Он махнул рукой в сторону малайцев, которые спускались по трапу.
        Они несли длинную деревянную доску, напоминающую трамплин для ныряния. Увидев, как они закрепляют доску на правом борту, Уилсон затрясся. Доска была окрашена в неприятный бирюзовый цвет и торчала на добрых двадцать футов над водой, покачиваясь в такт волнам.
        - Убивать всех пленников подряд - это нерациональный расход людских ресурсов, - продолжил Пейдж. - Пиратскому братству нужны специалисты. Мистер Шлюбер, давайте послушаем биографию капитана.
        - «Амундсен, Ларс Олаф, - быстро зачитал ариец. - Родился в Эсбьерге, Дания, в
1945 году, натурализовавшийся гражданин США. Тридцать шесть лет действительной службы. Торговый флот». Здесь перечислены пятнадцать судов, в том числе большие лайнеры компании «Юнайтед Стейтс лайн». Второй помощник капитана на американском судне «Конститьюшн», 1967; первый помощник на американском судне «Индепенденс»,
1972. Пять официальных благодарностей за добросовестное несение службы. Лицензия штурмана класса двойной звезды. Отличный послужной список. Перед нами первоклассный шкипер.
        Сведения произвели на Пейджа большое впечатление. Он сложил руки на животе и задумался. Потом он приказал снять с Амундсена наручники. Капитан встал, потирая запястья. Пейдж предложил ему стакан апельсинового сока. Капитан отказался, хотя умирал от жажды.
        - Тогда я перейду к делу, - сказал Пейдж. - Братству нужны хорошие капитаны вроде вас. Вы, наверное, представляете, одна половина наших людей - профаны, неспособные отличить шпигат от секстанта, а другая - вечно пьяные дикари из самых грязных уголков мира. В прошлом году, когда мы подцепили небольшой траулер в двухстах милях от берегов Патагонии, я видел, как мой человек пожирает сердце взятого им в плен моряка. Это было отвратительно. Я предлагаю вам вступить в Братство. Разумеется, на бессрочной основе. В качестве денежного довольствия обещаю вам такие богатства, о которых можно только мечтать. Рано или поздно все золото мира пройдет через наши руки.
        Он дал капитану пять минут на размышления. Когда срок истек, капитан Амундсен выпрямился и отчеканил:
        - Сатана в пустыне также соблазнял Иисуса. Он сулил Спасителю все царства мира в обмен на бессмертную душу. Я плюю на вас, как Господь Бог плюнул на сатану. - Он прочистил горло, и сгусток слюны упал на палубу.
        - Мустафа, - позвал Пейдж, вздохнув. Мустафа вскинул винтовку и прицелился в капитана. Амундсен поднял руку:
        - Подождите, я человек моря и, подобно вам, в определенных случаях консерватор. Я прошу доску.
        Пейдж пожал плечами:
        - Как вам угодно.
        Капитан застегнул на все пуговицы рваный, заляпанный грязью парадный китель и сделал четкий поворот. Достигнув правого борта, он замер и устремил взор в морскую даль. Мустафа винтовкой ткнул капитана между лопаток.
        - В этом нет необходимости, - спокойно произнес капитан.
        Он поднялся на планшир и пошел по бирюзовой доске. На полпути он приостановился. Море бросало яркие блики на его китель; было два часа пополудни. Горизонт голубел как мечта.
        - Мистер Уилсон, - позвал капитан. Уилсон поднял на него глаза.
        - Мой отец живет в Эсбьерге. Ему сейчас девяносто шесть лет. Это епископ Ингмар Амундсен. Если вы выживете в этом страшном сне, передайте ему, что я умер христианином. И еще скажите, я сожалею о том, что сбежал.
        Потом капитан сделал шаг и пропал. Он просто исчез, растворился в ярком солнечном свете. Уилсон даже не услышал всплеска воды. Мустафа быстро подошел к ограждению и несколько раз выстрелил, после чего наступила тишина. Уилсон склонил голову и произнес молитву неизвестному богу, который позволяет людям совершать подобные зверства, молитву о душе храброго человека, который только что покинул сей мир.
        Теперь пришла очередь Уилсона. Солнце нещадно светило ему прямо в глаза. Во рту ощущался вкус пепла. Пораненные запястья под пластиковыми наручниками кровоточили. Нос горел: косметическое средство против загара, наложенное несколько дней назад, стерлось. Во время этого кошмара Уилсон ни разу не взглянул на Крикет. Но сейчас он не смог удержаться и оторвал взгляд от гробовых теней на палубе. Крикет смотрела на него во все глаза, хотя лицо оставалось бесстрастным, а зеленые глаза скрывались под солнцезащитными очками.
        Удивленный Шлюбер застрекотал клавишами компьютера:
        - Об этом парне нет ни одной записи. Он, должно быть, записался после Санта-Барбары.
        - Это так, дочка? - спросил Пейдж.
        - Да, - ответила Крикет без всякого выражения.
        - Как вас зовут, мистер? - обратился пират к Уилсону.
        Уилсон медленно поднялся, опершись кулаками скованных рук о палубу, при этом у него хрустнули колени.
        - Я Уилсон Лэндер. Улица Оверлук, дом семьдесят семь, квартира на верхнем этаже. Район Рубикон, - сообщил он постепенно затухающим голосом.
        - Тогда в чем дело? - удивился Пейдж.
        - В списках моряков торгового флота его имя не значится, - сказал Шлюбер. - Я сейчас проверяю Американскую ассоциацию яхтсменов…
        Компьютер пискнул отрицательный ответ.
        - Да, ничего. Получается, он служит неофициально.
        Пейдж нахмурился и погрузился в размышления. Вынырнув из оных, он поинтересовался у Уилсона:
        - Кто вы такой? Интерпол? ЦРУ?
        - Я человек. Такой же, как вы, - ответил Уилсон и поразился тому, насколько окреп его голос. - Я родился, как вы, и умру, как вы. Мир - очень странное место. Это все, что я хотел сказать.
        Он взглянул на Крикет. Отливающие медью волосы развевал океанский бриз. Уилсону внезапно вспомнился пансионат на Азорах. Даже в этом ужасном окружении, при всей своей подлой, уродливой душе, Крикет была прекрасна.
        - Какая-нибудь профессия у вас есть, попутчик? - задал наводящий вопрос Шлюбер. - Что-нибудь такое, что могло бы пригодиться Братству?
        - У меня степень по сравнительной литературе. Кроме того, я не закончил стажировку по древней антропологии в Ашлендском колледже, Бьюфорт. И выдержал почти все экзамены на степень магистра археологии Американского континента там же. Я могу отличить хорошую книгу от плохой. Говорят, я умею ладить с детьми. И я способен датировать черепок эпохи до испанских завоеваний в пределах пары сотен лет.
        - Достаточно, - прервал Пейдж. - Мы узнали все, что хотели.
        Краешком глаза Уилсон видел тусклый винтовочный ствол и ритуальные шрамы на потном черном теле Мустафы. Он повернул голову в сторону моря и попытался вызвать чувство собственного достоинства. Но от страха горизонт показался ему красным, и он почувствовал, что сейчас грохнется в обморок.
        - Уилсон!
        Это был голос Крикет, вслед за ним раздался стук упавшего стула.
        Уилсон взглянул перед собой. Крикет стояла у стола, позади нее лежал вверх ножками стул. Крикет склонилась над отцом, как богиня - над горгульей. Пейдж поскреб темечко:
        - Что, дочка?
        - Он мой, - сказала Крикет. - Я заявляю о своем праве на него.
        Пейдж бросил на Уилсона злобный взгляд и грубо схватил Крикет за руку.
        - Не пытайся разжалобить меня, девочка! - зашипел он. - Чувства опасны для людей нашего типа. И вообще, ты нарушаешь устав! Членство в Братстве не предоставляется по причине личных симпатий. У нас нет иного выбора, кроме как бросить этого человека акулам.
        Крикет резко высвободила руку:
        - Нет! На нем мое клеймо. Вспомни параграф двадцать первый, раздел седьмой.
        Она быстрыми шагами подошла к Уилсону и разорвала на нем рубашку.
        - Вот! - Она указала на его плечо, где розовела буква «С»[Имя «Крикет» пишется по-английски «Cricket».] .
        - Шлюбер? - процедил пират сквозь зубы.
        Немец принялся щелкать компьютерными клавишами:
        - Я меняю базу данных, сэр. Подождите. Ага, нашел. Раздел о добыче, пункт шесть.
«Любая добыча на борту захваченного судна, или отложенная на борту судна, или отмеченная членом Братства особым знаком и подписью до захвата судна…»
        - Ну и что? - Пейдж ударил кулаком по столу.
        - Боюсь, она права, капитан, - сказал Шлюбер и впервые посмотрел с любопытством на Уилсона. - Ваша дочь знает устав. Этот человек принадлежит ей.

12

        Обстановка в каюте Крикет на борту «Шторм кар» включала узкую койку, стальную раковину, кусок обюссона[Обюссон - шпалера, изготовленная в городе Обюссон (Франция).] на полу и кресло со спинкой в форме веера, обитое красной марокканской кожей, в которое устало плюхнулся Уилсон, как и подобает человеку, только что спасенному от привидений. Через единственный иллюминатор ярко светило послеполуденное солнце.
        - Ну, давай суди меня, - сказала Крикет, задраив за собой люк. - Но учти: тогда ты не узнаешь, почему моя жизнь сложилась таким образом. А сколько было вариантов!
        Уилсоном овладела немая радость из-за того, что он остался жив.
        - Воды! - единственное, что он смог прохрипеть пересохшим ртом.
        Крикет на миг оцепенела:
        - Извини за рассеянность. Я думала, ты считаешь меня монстром.
        Она достала откуда-то кофейную чашку и наполнила коричневой водой из-под крана. Вода на вкус была ржавой, но Уилсон не обратил на это внимания.
        - Задрай люк, никому, кроме меня, не открывай, когда я уйду и принесу что-нибудь съестное, - сказала Крикет.
        При мысли о том, что придется покинуть кресло, у Уилсона закружилась голова. Он сомкнул веки и прислушался к себе. Ритмичное покачивание корабля отдавалось болью в костях. Открыв глаза, он снова увидел Крикет. Она поменяла гардемаринский наряд на тенниску и джинсы. В зеленых глазах золотыми огоньками светилась озабоченность.
        - Хочешь поесть?
        Уилсон согласно кивнул и с трудом подался вперед. Крикет поставила ему на колени синий пластмассовый поднос: бутерброд с поджаренным сыром, большой маринованный огурец, кучка картофельных чипсов и высокий стакан лимонада, запотевший от жары.
        - Это из настоящих африканских лимонов, - пояснила Крикет. - Отличная вещь. Пей медленно.
        Уилсон, прихлебывая лимонад, съел полбутерброда. Острый сыр имел устойчивый запах, впрочем, довольно приятный.
        - Это козий сыр, - сказала Крикет. - У нас на острове есть только козы да парочка овец. Коров нет. Коза питается отбросами, а их тут полно.
        - Остров?
        - Я тебе все расскажу, когда мы сойдем на берег, - посулила Крикет и дала ему целую коробочку аспирина.
        Он принял три таблетки и вскоре почувствовал себя лучше.
        - Ну, как ты теперь?
        - Неплохо, если учесть, что я только что избежал верной смерти.
        - Я знаю, ты измучен и, похоже, до сих пор находишься в шоке, но мне не хочется… - Она подошла к иллюминатору, потом вернулась и села по-турецки на койку. - Уилсон, я не монстр.
        - Ладно, ты не монстр, - согласился Уилсон. - Но ты ничем, черт побери, не лучше. Ты пиратка.
        - Отчасти. - Крикет посмотрела на него исподлобья. - Я всего лишь женщина, которой пришлось принять несколько злосчастных решений. Я попала в эту жизнь, как в ловушку.
        - А как насчет капитана Амундсена? Это что, тоже одно из твоих злосчастных решений?
        Крикет прикусила губу и отвела взгляд в сторону.
        - Я ходила к нему вчера ночью, - проговорила она тихим голосом. - Они держали его в трюме, привязав к паровой трубе так, что он не мог ни сесть, ни лечь. Я отвязала его, дала поесть. «Присоединитесь к нам на некоторое время, - сказала я ему. - Когда отец предложит вам работать на Братство, соглашайтесь. Через несколько лет, когда они перестанут следить за вами, у вас появится шанс бежать». Ты знаешь, что он сделал в ответ?
        - Догадываюсь.
        - Он выплюнул то, что жевал, прямо мне в лицо. Суп из черной фасоли. Эта фасоль застряла у меня в волосах. Капитан фактически сам прыгнул с той доски, Уилсон! Может быть, он хотел что-то доказать, может быть, он устал от жизни и хотел уйти из нее как мученик. Но выбор у него все-таки был.
        - Теперь капитан мертв, - сказал Уилсон.
        - Да. - Голос у Крикет задрожал. - Я сожалею о случившемся сверх всякой меры. Старик мне на самом деле нравился. И что самое грустное - операция была задумана как похищение Акермана, совсем не Амундсена.
        Уилсон молчал. Судя по солнечному пятну, время двигалось к трем часам пополудни. Крикет подняла на Уилсона темные бездонные глаза. Губы у нее снова затряслись, она наклонилась вперед и горько заплакала, оставляя темные разводы на своих джинсах.
        - Уилсон, не надо меня ненавидеть, - взмолилась она, - я такая одинокая. Помоги мне покончить с этим кошмаром.
        Уилсон в недоумении покачал головой:
        - Как?
        Крикет всхлипнула:
        - Ты хороший. А я нуждаюсь в доброте. Иногда я не могу разобраться, где правильно, а где неправильно. Отец велит мне что-нибудь сделать, и я делаю, потому что так повелось с детства. Всегда была семья и было Братство, они противостоят всему миру. То, что хорошо для семьи, зачастую плохо для других людей. Ты не такой. Ты знаешь, что хорошо и что плохо для всех.
        Уилсон поднял бровь:
        - Ты хочешь, чтобы я стал твоей совестью?
        - Чем-то вроде этого.
        - Не нужно иметь степень в области философии морали, чтобы сообразить: дурно заставлять ни в чем не повинного человека пройти по той доске, - сказал Уилсон. - Если ты не понимаешь этого, я ничем не могу тебе помочь.
        - Есть один способ. - Крикет внезапно перестала плакать. - Ты умеешь играть в азартные игры.
        - При чем здесь, черт побери, азартные игры?!
        - Давай помолчим. Тебе нужно отдохнуть.
        Крикет помогла Уилсону перейти на койку и легла рядом. Так, не касаясь друг друга, они встретили ночь. Ярко-красный купол опустился на остров и на весь африканский континент, а ночное небо покрылось печальными звездами.



        Часть четвертая
        ЧЕТЫРЕ САБЛИ


1

        Справа и слева от корабля лежали небольшие островки, полузакрытые малярийной дымкой. Проливы между ними, заросшие водорослями, кишмя кишели крокодилами и рыбами. У самой воды росли деревья с узловатыми корнями, служившие пристанищем для великого разнообразия птиц. К десяти часам утра небо раскалялось добела и становилось таким ярким, что было нельзя смотреть в иллюминатор.
        Уилсону никогда не доводилось сталкиваться с такой погодой. Дышать здесь было так же проблематично, как под водой. Древние дизели «Шторм кар» громко постукивали, сводя с ума. Крикет и Уилсон лежали на койке голыми и потели в эротическом экстазе: соединившись потели и разъединившись потели.
        Крикет поднялась на закате, смочила обюссончик коричневой водой из-под крана и выдавила влагу на Уилсона.
        - Будь прокляты эти Богом забытые острова. - Крикет движением век, покрасневших от жары, смахнула капли пота. - Там, куда мы идем, климат ужасен, но не настолько.
        - Где мы сейчас?
        - Архипелаг Мохано.
        - Это не Африка?
        - Довольно близко к ней. Мы примерно в шестидесяти милях от бупандийского побережья. Отец проходит через Мохано всякий раз, когда тянет на буксире захваченное судно. Это очень уединенное место, оно лежит в стороне от международных путей сообщения. ООН объявила острова природным заповедником около двадцати лет назад. Глянь-ка.
        Уилсон с трудом встал и подошел к иллюминатору. За бортом скользили бугорки, поросшие травой, привыкшей к соленой воде. На грязной отмели стояла на одной ноге высокая птица с красно-желтым оперением, наблюдая за проходящими мимо судами тусклым, лишенным всякого интереса взглядом. Африканские дрозды с голубыми хвостами сидели на ржавых поручнях и чистили перья, изредка откладывая лепешки гуано на палубу. Стаи ярко-красных пичуг пронизывали насыщенный испарениями воздух.
        Уилсону показалось, что он попал в мир пернатых.
        - Здесь черт знает сколько птиц.
        - Согласно последним данным, триста семьдесят пять видов, половина обитает только здесь, - сказала Крикет.
        - Интересно, почему?
        - Вообще-то из-за насекомых. Для них здесь прекрасные условия обитания.
        - А что за насекомые?
        - Саранча, летающие тараканы, термиты, яванские Жуки и трупные мухи, москиты, гигантский гнус, крылатые африканские уховертки… Да назови любое насекомое, не ошибешься. Прислушайся.
        Уилсон оперся о переборку и напряг слух. Через несколько секунд сквозь монотонное постукивание дизелей он уловил стрекотание, которое шло отовсюду и ниоткуда. Он снова посмотрел в иллюминатор. На фоне заката роились мириады черных точек, превращая небо в зернистую массу.
        - Бог мой!
        - Да, на палубе нельзя открыть рот, чтобы не глотнуть этой гадости. Люди надевают шляпы пчеловодов, прежде чем подняться наверх. Кроме отца. Он просто отмахивается от насекомых. А я не выношу этих тварей, они меня бесят. Вот почему мы с тобой сидим в трюме.
        - Это единственная причина?
        Крикет улыбнулась. Капельки влаги у нее на груди поблескивали в лучах заходящего солнца.
        Ночью, не в силах спать из-за жары, Уилсон под стук двигателей и глухое жужжание насекомых размышлял над тем, что ему сулит будущее. Как вернуться домой? Где он очутится завтра или неделю спустя? Чем еще обернется томительное ожидание надвигающейся катастрофы?
        - Отец убьет тебя при первой возможности, - сказала вдруг Крикет.
        Уилсон вздрогнул; казалось, она читает его мысли.
        - Так что же он просто не спустится сюда и не покончит со мной?
        - При мне он не посмеет. Он знает, что я донесу на него Тридцати Капитанам. Даже мы, пираты, живем по правилам. Понимаешь? Ты мой, согласно уставу, а устав для нас закон. Для пирата нет ничего более святого, чем право собственности. Но отец - отпетый негодяй. Когда мы сойдем на берег, у него появится много возможностей избавиться от тебя. Нам нужно быть очень осторожными до тех пор, пока он не привыкнет к тому, что ты постоянно находишься здесь.
        Крикет повернулась на бок, потом снова легла на спину и положила ему руку на ягодицу.
        - Я тебя люблю, - сказала она настолько тихо, что Уилсон едва расслышал эти слова. - Можешь не отвечать, если не хочешь.
        И Уилсон промолчал.
        - Ты мне не веришь? - Она убрала руку.
        - Хорошо, ты меня любишь, - с горечью произнес Уилсон. - Именно поэтому ты меня и втянула во все эти передряги? Я не пират и не убийца. И заявляю тебе прямо: при первой же возможности я убегу.
        - Попробуй, - усмехнулась Крикет. - Ну, куда ты пойдешь?
        - Домой.
        - Твой дом здесь, рядом со мной. Ты помнишь, что у тебя мое клеймо на плече?
        Не успев ответить, Уилсон почувствовал, как ее груди спустились к его ногам - он оцепенел - и ее рот овладел его крайней плотью.
        Ушли во тьму травянистые бугорки со спящими птицами. На мелководьях, изобиловавших насекомыми, начали выплывать медленно эволюционирующие создания, мускулистые, не имеющие названия, полурыбы, полунеизвестно что.

2

        Вдоль многолюдных бетонных причалов стояли краны, стрелы загружали тюками ветхие суда, не имеющие ни собственных флагов, ни мест приписки. Порт представлял собой скопление упаковочных клетей, домашнего скота и ржавого металлолома. Полуголые докеры блестели на солнце иссиня-черной кожей. За изгородью высотой в пятнадцать футов, сооруженной из столбов и колючей проволоки, лежал город, поднимавшийся вверх по склону холма. Между фанерных лачуг, навесов из хвороста и жилищ из картонных коробок, соединенных лозой, извивались грунтовые дорожки, образуя лабиринт. «Нет, это уродство нельзя назвать городом, - подумал Уилсон, - скорее мусорная свалка человечества».
        - Где мы?
        Он стоял с биноклем в руках у иллюминатора. Солнце взошло всего пару часов назад, а жара была такая, что хоть готовь яичницу прямо на палубе.
        Крикет зевнула и принюхалась:
        - Судя по вони, это Четыре Сабли. Ни тебе водопровода, ни канализации, ни-че-го.
        - Значит, Африка. - Уилсон неожиданно почувствовал возбуждение. - Какая страна?
        - Извини, это не совсем Африка, - ответила Крикет. Она сидела, почесывая голову. - Мы все еще в двадцати пяти милях, или что-то вроде этого, от бупандийского побережья. Перед тобой остров Четырех Сабель, он расположен к югу от архипелага Мохонго. Когда-то эти места принадлежали Португалии. Теперь они принадлежат нам. Это пиратская республика,
        - Как это?
        Крикет пожала плечами:
        - Мы живем под черным флагом с черепом и костями. Наша конституция - Устав Братства, парламент - Совет Тридцати Капитанов. Каждый знает свое место в иерархической структуре. - Она подошла к нему, прижала к переборке, обняла одной рукой и показала другой: - Посмотри вон туда. Видишь большие здания?
        На вершине холма полукругом стояли красивые дома, обнесенные кирпичной стеной. Мелькали зеленые лужайки и пальмы. Вроде блеснуло отражение солнца на ветровом стекле легкового автомобиля.
        - Мы живем там, - сказала Крикет.
        - Кто это «мы»?
        - Тридцать Капитанов. Мой отец - один из них. Я назвала Четыре Сабли республикой. Это не так. Вернее будет сказать, что это олигархия. Мы владеем кораблями, мы планируем операции, мы делаем деньги, мы устанавливаем правила.
        - А что насчет всех остальных? - Уилсон опустил бинокль и показал на трущобы.
        - Это в основном беженцы. Они бежали от гражданской войны в Бупанде. Они не входят в Братство.
        - Так кто же они?
        Крикет пожала плечами, в глазах вспыхнул жестокий огонек:
        - Пушечное мясо.

3

        Ошеломленный Уилсон стоял на набережной. Кожа горела под лучами нежно-розового солнца, голова слегка кружилась, подбородок при каждом глотательном движении потрескивал, колени болели.
        - Ты позеленел, - заметила Крикет.
        - Я чувствую себя хорошо, - возразил Уилсон и поморщился от звона в ушах.
        - Мне нужно кое-чем заняться, дел пятнадцать, не больше, - сказала Крикет. - Вот… - Она вынула из спортивной сумки никелированный пистолет и сунула Уилсону за пояс джинсов. - Если к тебе кто-нибудь будет приставать, стреляй. - Она ушла.
        Уилсон сел на поломанную грузовую клеть и стал смотреть на потную, мускулистую массу докеров и пиратов. Он попробовал сосредоточиться, и его поразила печальная мысль - скорее всего убежать домой с этого Богом забытого острова не удастся. От этой мысли его затошнило. Он зажмурился, борясь с тошнотой. Одолев ее, он открыл глаза и увидел колонну негров. Около сотни мужчин и женщин шли каким-то странным шаркающим шагом. Когда колонна приблизилась, Уилсон услышал звон металла. Люди были прикованы друг к другу; цепи шли от шей к запястьям и лодыжкам. Охранники, как погонщики скота, с помощью автоматов и палок гнали колонну в сторону бетонного здания, похожего на ангар. В течение тридцати минут мимо Уилсона проследовало десять таких колонн. На лицах пленников стыло отчаяние, и Уилсону не понадобилось много времени, чтобы понять: эти человеческие существа попали в лапы нелюдей, практикующих омерзительное древнее ремесло.
        Через час вернулась Крикет, Уилсон поднялся навстречу ей на слабеющих ногах. Пистолет выпал и запрыгал по мостовой.
        - Эй! - возмутилась Крикет. - Поосторожней! - Но, заметив выражение его глаз, умолкла и сложила руки на груди.
        Серебристый пистолет поблескивал между ними на грязном бетоне.
        - Рабы, - выдохнул Уилсон.
        - Я думала, ты знаешь, - сказала Крикет, избегая смотреть ему в глаза.
        - Откуда они? - спросил Уилсон. Крикет пожала плечами:
        - Преимущественно из Бупанды.
        - И куда они их гонят? Она кивнула на ангар:
        - Пока в барак, там проводятся аукционы.
        - Бог мой! - По спине Уилсона пробежал холодок.
        - Так обстоят здесь дела, - мягко произнесла Крикет. - Мне это тоже не нравится, но я ничего не могу поделать. Пиратством много не заработаешь: слишком рискованное занятие. Мы лишь периодически осуществляем мероприятия, подобные захвату яхты Акермана, операции тщательно планируются, на объект заранее внедряется агент вроде меня или Нугу. Обычно же проводятся рейды на бупандийское побережье. Мы ловим негров, привозим сюда и выставляем на продажу.
        Теперь тьма окутывала вершину холма подобно запекшейся крови.
        - Как ты можешь спать по ночам, зная все это?
        - Я и не сплю. Вот почему ты мне нужен. - Крикет обняла его за шею и поцеловала. - Есть какой-то выход из создавшегося положения, и я надеюсь, что ты мне его укажешь.
        Уилсон позволил отвести себя через ворота в проволочном ограждении к автомобилю. Это был «фольксваген» без бамперов и ветрового стекла, но с заводской пурпурной окраской и переводной картинкой в виде корзины с цветами, популярной в конце шестидесятых годов. Мустафа, держа дробовик на коленях, сидел впереди, на месте для пассажира. Желтые глаза подозрительно наблюдали за Уилсоном, тяжко залезающим на заднее сиденье.
        - Привет! - сказал Уилсон ни с того ни с сего. Мустафа, постукивая двумя пальцами по прикладу дробовика, ответил вполголоса:
        - В другой раз.
        Крикет села за руль и включила сцепление. Драндулет загромыхал по выбоинам и вскоре, повернув налево, выехал на широкую улицу, ведущую на вершину холма. По обочинам смутно вырисовывались лачуги бедняков. У Уилсона, вспомнившего сумасшедший кубистский город из фильма «Кабинет доктора Калигари», разболелась голова. Дорогу освещали неведомые созвездия и автомобильные фары. Время от времени на глаза Уилсону попадались голодные лица, лица людей, о которых можно было с полным правом сказать, что они нищи, как церковные крысы. Большеголовые истощенные дети лежали в грязи вокруг костров, сложенных из разного деревянного мусора. В мелких лужах гнили животные. Вонь стояла нестерпимая.
        - Они переправляются через пролив на плотах, сделанных из старых камер, или на бочках из-под масла, - сообщила Крикет, перекрывая шум мотора. - Наиболее здоровых мы загоняем в барак и продаем, но они все равно продолжают приплывать. Рабство им милее, чем массовая резня в Бупанде.
        Уилсона бросало то в жар, то в холод, боль в коленях стала настолько невыносимой, что он с трудом дышал. Голос Крикет то усиливался, то пропадал, как звук в испорченном радиоприемнике. Потеряв сознание, он упал на рваную обивку сиденья, словно войдя в грязную воду, опустился на дно цвета человеческих несчастий.

4

        На карнизе, за противомоскитной сеткой, сидела обезьянка и чирикала, как птичка. Она была размером с белку: шелковистая оранжевая шкурка, черный хвост и черный хохол на макушке, как у индейца-могавка. Обезьянка ела манго, она быстро и нервно откусывала кусочки, поворачивая лапками зеленый фрукт, - так человек обгладывает початок кукурузы. Уилсон наблюдал за обезьянкой, пока нестерпимая боль не взяла свое. Он с трудом перевел дыхание. Обезьянка выронила лакомство, изобразила на мордочке удивление и завыла, как сирена. По мощности звук, пожалуй, превосходил свой источник раз в десять.
        - Черт бы побрал этих обезьян-ревунов! - услышал Уилсон мужской голос из соседней комнаты. Он попробовал оглянуться, но не смог из-за боли в суставах. Когда он снова посмотрел за окно, обезьянки и след простыл.
        В комнату вошел высокий сутулый мужчина в белом, хотя и грязноватом, докторском халате. Это был европеец лет сорока. Продолговатое лицо, редкие каштановые волосы, пористый нос, столь крупный, что в него можно вогнать целый грузовик. Мужчина сел рядом с кроватью, и Уилсон почувствовал сильный запах перегара. Мужчина сначала приложил мягкую руку ко лбу Уилсона, затем осмотрел глаза и простукал грудную клетку.
        - Вы доктор? - спросил Уилсон и поразился слабости своего голоса.
        - Разумеется, - выдохнул доктор очередную порцию перегара.
        - Да вы пьяны, - диагностировал Уилсон. Доктор помахал рукой у рта:
        - Я всего лишь во хмелю. Это единственный способ выжить в этом пиратском аду.
        У Уилсона снова заболели колени.
        - Что я здесь делаю?
        Доктор прикоснулся к его руке, жест был ни дружелюбным, ни враждебным.
        - Завтра скажу. А пока отдыхайте. - Доктор извлек откуда-то шприц, сделал Уилсону укол в мягкое место и удалился.
        Уилсон впал в наркотический сон. Ему привиделось, будто он, прикованный цветными цепями к пальме на песчаном берегу моря, стал похож на рожок мороженого с ванилью и шоколадом. Пришел человек, напоминающий доктора, в одной руке длинный скальпель, в другой - что-то вроде помеси обезьяны с волком: когтистые лапы, грива медного цвета и огромные, влажные, невинные глаза. Именно глаза делали животное очень опасным. Человек вырезал прямоугольное отверстие в животе Уилсона, засунул туда бастарда и наложил швы. Вскоре Уилсон почувствовал, как скребут острые коготки, как кусают такие же острые зубки, и понял: зверюге потребуется немного времени, чтобы вырваться на волю.

5

        Уилсона разбудили шафрановые лучи утреннего солнца. Он потянулся, почувствовал, что суставы не болят, откинул противомоскитный полог, сел на белоснежной кровати и огляделся. Стены комнаты покрашены в терракотовый цвет, под потолком кремовый бордюр. Большое окно выходит на дворик, выложенный кафельной плиткой. Ротанговая пальма, колеблемая раскаленным бризом, бросает на окно тень. В комнате старый шкаф, туалетный столик и инкрустированный стол, на котором ваза с гранатами. Около двери хорошая репродукция картины художника девятнадцатого века Леона Жерома
«Бассейн в гареме». Женская атмосфера, приятная и знакомая. Констатировав это, Уилсон снова лег.
        Когда освещение слегка изменилось, здоровенная негритянка принесла поднос с супом, щедро заправленным специями, с хлебом и терпким молоком, по-видимому, козьим. Некоторое время спустя явился доктор, от него опять пахло перегаром. Он осмотрел глаза Уилсона, измерил пульс и прослушал легкие.
        - Сегодня вы едите, - отметил доктор, прижимая пальцем пульсирующую вену у себя на носу. - Это хорошо. И выглядите значительно лучше.
        - Спасибо. А что со мной? - поинтересовался Уилсон.
        - Раз вы предлагаете поговорить, значит, не будете против, если я приготовлю что-нибудь выпить?
        Прежде чем Уилсон успел ответить, доктор исчез. Вернулся он, держа в руке стакан розового джина со льдом.
        - Я бы и вас угостил, но в вашем положении… - Он с жадностью сделал большой глоток и вытер губы тыльной стороной руки. - Вот почему мне нравится работать здесь, на холме. Великолепная выпивка. Найти хороший напиток там, внизу, трудно.
        - Ладно, - смирился Уилсон.
        Доктор допил джин и поставил стакан на инкрустированный стол.
        - У вас была разновидность лихорадки денге, распространенной в экваториальном поясе Африки. Туземцы называют ее кадинге пвепе, буквально «окоченевшее колено», она поражает коленные суставы - учтите, недельку-другую вы будете ходить как на шарнирах. Разновидность, которую вы подхватили, я назвал своим именем - денге Бурсали. Похоже, она отличается от лихорадки, распространенной на континенте, и существует только на этом проклятом острове. Переносится она вирулентной бактерией. Помимо прочего, она воздействует на нервную систему, особенно на последних стадиях, если не применять надлежащее соотношение мочегонных средств и антибиотиков, что также является весьма необычным. Мне хотелось бы написать статью на эту тему для какого-нибудь медицинского журнала, но… - Доктор пожал плечами в сугубо галльской манере. - Я здесь на положении пленного, пираты не позволяют мне публиковаться.
        Уилсон перевел взгляд на потолок, пытаясь разобраться в сущности сказанного.
        - Сколько времени я был без памяти?
        - Около месяца. Вы были в полном бреду, когда вас доставили сюда. Теперь вы снова здоровы, благодарение Богу. Иначе не сносить бы мне головы.
        Уилсон было заулыбался, но потом понял, что доктор отнюдь не шутит, и смахнул улыбку:
        - Да что вы…
        Бурсали взял пустой стакан, посмотрел внимательно на тающие кубики льда и со вздохом поставил на стол:
        - Ваша любовница Пейдж высказалась по этому поводу очень ясно. Она ушла в рейд вместе с отцом - это последняя возможность перед началом сезона дождей - и оставила вас на моем попечении. «Если он не поднимется до моего возвращения», - сказала она и провела рукой по шее. Уверяю вас, это не дурная шутка. Прежний доктор, Рейми, неправильно диагностировал злокачественную опухоль, и вы знаете, что они сделали с ним?
        - Нет.
        - Они закопали бедолагу по шею, измазали лицо медом и вывалили кучу красных муравьев.
        - О Боже! - простонал Уилсон.
        - Рейми выжил, - успокоил его доктор, - но уже никогда не был таким, как раньше. Я буду навещать вас ежедневно, хотя бы только для того, чтобы убедиться, что вы не наступили на осколок стекла или не простудились, описавшись в кровати.
        После ухода доктора Уилсон уставился в потолок. Мысли неприятно путались. По потолку полз большой плоский таракан, он добрался до влажного места, плюхнулся на туалетный столик, чуть-чуть полежал на спине, перебирая лапками, и затих. Уилсон задремал. Во сне он увидел оранжевую обезьянку, она сидела на карнизе за противомоскитной сеткой, и ветерок с моря слегка шевелил шелковистую шерстку.

6

        Дом, стоявший на склоне холма, был покрашен в землисто-красный и горчично-пастельный цвета. Низкие потолки навевали воспоминания о корабельном трюме. На верхнем этаже находились гостиная, обставленная мебелью восемнадцатого века, комната с мраморной ванной, рассчитанной по крайней мере на двух человек, и гардеробная, набитая до отказа одеждой Крикет. Спальня, кухня и столовая занимали первый этаж. Внутренний дворик под бело-зеленым полосатым тентом был обставлен садовой мебелью из гнутого железа. За огромными тропическими цветами в глиняных горшках виднелся то голубой, то коричневый, то зеленый залив. Когда ветер дул с Атлантики, можно было воображать, что там, у подножия холма, расположена живописная деревушка Французской Ривьеры, а не вонючее скопление бедных лачуг. За исключением негритянки-поварихи, в доме никого не было. Поэтому Уилсон, сидя в садовом кресле и потирая онемевшие колени, с нетерпением ожидал визита Бурсали.
        Доктор обычно заходил утром за пару часов до полуденной жары. Сегодня он успел опрокинуть один за другим три стакана розового джина и к одиннадцати часам уже был в стельку пьян. Он слонялся по дворику, натыкаясь на железную мебель и норовя разбить тот или иной цветочный горшок. Уилсон начал беспокоиться. Тем не менее доктор снова наполнил стакан и, расплескивая джин, словно подчеркивая значимость предстоящего высказывания, протянул руку в сторону города:
        - С большого расстояния можно найти панораму вполне романтичной.
        - Вообще-то нет, - ответил Уилсон. Доктор проигнорировал возражение:
        - Бедность всегда романтична издалека. В следующий раз, прежде чем угодить в дерьмо, возьмите микроскоп и посмотрите, на что наступаете. Сейчас вокруг вас кишат бактерии. Африка - мать всех болезней, друг мой! За шесть лет плена я видел элефантизм, гепатит, дизентерию, малярию, менингит, скарлатину, желтую лихорадку, тиф, бери-бери, острую депрессию, цингу, туберкулез, холеру, бубонную чуму, легочную чуму, десять разных мутаций СПИДа, денге, даже синдромы Эбола и Бларха, не говоря уже о гриппах, обычных лихорадках, рахитах и сумасшествии. Все эти хвори не поддаются обычным лекарствам. Рай для вирусологов, можно сказать. Впрочем, я не вирусолог, я кардиолог.
        Бурсали, швейцарец по рождению, получил образование в университете Лозанны и в медицинском колледже при Мичиганском университете. После пятнадцати лет успешной практики в Лондоне и Женеве ему надоели богатые пациенты с их сердечными недугами, и он решил посвятить один год благотворительной работе в госпитале Красного Креста
«Сестры милосердия» в Тананариве на острове Мадагаскар. Малагасийцы, которые в основном питались солониной, кокосовым маслом и орехами макассар, чаще других народов страдали от сердечно-сосудистых заболеваний.
        - Понимаете, я привык к чистеньким швейцарским кантонам, где в двадцать один час все уже находятся в постелях, к сосновым лесам, где подлесок аккуратно убирается с глаз долой. В Женеве, как вы, возможно, слышали, в одном из парков бесплатно раздают шприцы нескольким десяткам любителей героина. Эти люди не просто наркоманы, а швейцарские: они делают себе инъекции прямо в парке около восьми часов вечера и бродят по травке примерно до полуночи. Но утром, когда дети идут в школы, парк безупречно чист. Шприцы, ампулы и ложки собраны и выброшены на свалку не работниками городской санитарной службы, а самими наркоманами. Это Швейцария, понимаете?
        Уилсон сказал, что понимает.
        - В конце концов это чистоплюйство надоело мне, и я отправился на Мадагаскар, место вполне экзотическое, согласитесь. Там каждый октябрь туземцы откапывают своих мумифицированных предков, обедают с ними, ходят на танцы, возят их в такси, спят с ними. Я видел все это собственными глазами. На Мадагаскаре приобрел много хороших друзей и вообще очень интересно проводил время. Но вот что я вам скажу: Мадагаскар - это отнюдь не самое удобное место для жизни, и уже через два года я понял, что нуждаюсь в длительном отпуске. Мы с друзьями наняли арабскую дау[Дау - одномачтовое каботажное судно.] и попытались попасть через проливы в Занзибар. На полпути к цели дау взяли на абордаж пираты со «Шторм кар». Я остался в живых, потому что Братству требовался доктор. Моих же друзей привязали к поручням и утопили вместе с дау. Я слышал, как они взывали о помощи, но помочь ничем не мог.
        Доктор опустил взгляд. Щеки, красневшие ранее от выпитого джина, побледнели. Внезапно, словно протрезвев, он вылил остатки джина в ближайший горшок с цветами и целую минуту стоял, глядя вдаль, положив руки в карманы халата. Потом он повернул к Уилсону лицо, похожее на гипсовую маску.
        - Тюрьме не обязательно иметь четыре стены и решетки на окнах, чтобы быть таковой, - сказал Бурсали. - Скоро вы это поймете и тоже начнете пить, как я, как все в этом райском уголке для монстров.
        Что-то - горячий воздух или темное облако, закрывающее горизонт, - подсказало Уилсону, что доктор прав.

7

        Окоченение в коленях прошло. Уилсон начал прогуливаться с доктором Бурсали по побережью. Сначала глаза не могли адаптироваться к нищете, но однажды утром, как-то вдруг, Уилсон привык к чужим страданиям. Горячий ветер гонял зловоние над островом, солнце лежало желтым грейпфрутом в нестерпимо голубой чаше неба. Как и предсказывал доктор, Уилсон пристрастился к спиртному.
        Прямо у забора, который окружал невольничий барак, располагался деловой центр. Узкая улица жестяных пивных с открытым фасадом пересекалась с более широкой улицей борделей и прочих коммерческих предприятий: палаток менял, прилавков для торговли овощами, ломбардов и театра теней, где без перерыва давали что-то вроде спектакля
«Панч и Джуди». Дважды в неделю старики, занимая часть тротуара, раскладывали на одеялах у грязных лавок руту - гигантские африканские турнепсы, главный продукт питания на острове. Мерой стоимости при купле-продаже служили раковины каури[Каури - два вида брюхоногих моллюсков, их раковины с древности до начала XX века употреблялись у народов Азии, Африки и островов Тихого океана в качестве так называемых раковинных денег.] , американские сигареты и любые деньги, ценность которых определялась не номиналом, а размером и цветом. На большие красочно оформленные банкноты Италии и Франции продавалось больше руты, чем на американские
«зеленые», хотя те были раз в десять дороже.
        Уилсон с доктором проводили по нескольку часов ежедневно в пивной, владельцем которой был экс-пират с Ямайки, называвший себя Беном Ганном в честь пирата из
«Острова сокровищ». Рябой кусок фанеры на ржавых пятидесятигаллоновых бочках из-под моторного масла служил стойкой, упаковочные клети и пустые пятигаллоновые банки из-под краски притворялись стульями и столами. Наиболее ходовым товаром в этой забегаловке был «рамфустиан» - сногсшибательная смесь из местного пива, джина и чего-то типа хереса, изготавливаемого здесь из дикорастущих ягод. Грязная пластиковая молочная бутылка с этим зельем стоила полфунта раковин. Уилсон пил
«рамфустиан» из щербатой кофейной чашки без ручки. Доктора хорошие манеры не волновали: он лакал прямо из горла. На другой стороне улицы играл бупандийский тинка-джаз, расположившийся на подмостках, сооруженных из старых шин и картонных ящиков. Веселая ритмичная музыка поднималась вместе с горячим воздухом в такое же небо.
        Уилсон слушал музыку, глядя на многолюдную улицу. В послеполуденный час пивная была пуста, если не считать пары негров, упившихся до потери сознания и лежавших ничком на грязном полу. Бен Ганн восседал за стойкой на трехногом стуле, покуривая марихуану. Глаза у него были красные. Неровные, вселяющие ужас пучки волос перехватывала матерчатая лента. Нездоровая кожа имела оттенок пережаренного кофе. Тараканы размером с ладонь Уилсона беспрепятственно бегали по стойке: Бен Ганн не обращал на них никакого внимания.
        Бурсали, заверив Уилсона в том, что лихорадка денге лишь временно поражает печень, заказал очередную бутылку «рамфустиана». У доктора в рваном саквояже, скрепленном скотчем, лежали около десяти фунтов раковин и несколько итальянских банкнот. Он крепко держал сумку между ног.
        - Я вам говорил, на этом острове нечего делать, кроме как пить, - сказал он Уилсону.
        - Возможно, вам, - ответил Уилсон. - Но я уберусь отсюда, как только вернется Крикет.
        Бурсали потряс головой:
        - Несбыточная надежда. Тридцать Капитанов не позволят вам уйти. Этот остров - секрет международного значения. Вы когда-нибудь видели в «Нью-Йорк тайме» заголовок типа «У берегов Африки обнаружен пиратский рай. Работорговля - процветает»? И не увидите. Если он, паче чаяния, появится, декадентские сообщества Запада вынуждены будут что-то предпринять. А это не понравится определенным кругам Европы, Америки и Японии, которые зарабатывают здесь большие деньги.
        - Я до сих пор с трудом в это верю. - Уилсон махнул рукой в сторону поглощенного активной деятельностью порта. - Пираты! Тысячи пиратов. А «Тридцать Капитанов» вообще звучит как цитата из «Джилберта и Салливана». Кто они такие? Откуда пришли?
        - Это нищие и бродяги со всего света, - пояснил Бурсали, - затравленные члены всех запрещенных партий, отчаянные смельчаки всех национальностей. В том, что они здесь собрались, нет ничего удивительного; эти осиные гнезда появляются как грибы после дождя на окраинах мира. Вспомните семнадцатый век: великая пиратская республика в Порт-Ройал на Ямайке, девятнадцатый век: Кампеш и Ки-Уэст. Пираты рангом ниже капитана могут «завязать» только на Четырех Саблях. На противоположной стороне острова есть нечто вроде санатория для состарившихся морских разбойников - небольшая деревня с серным источником. Они ее называют Пеглег-Бей. Если кто-то выразит желание пожить в другом месте, то найдет его на дне морском.
        - Этот человек прав, - подал голос Бен Ганн из-за стойки. - Наше место на Четырех Саблях. А когда мы умрем, могилой нам станет море. Таков устав, парень. Что пиратов, что пленников - всех за борт.
        - Но вы, Уилсон, другое дело, - добавил Бурсали шепотом. - Страшно сказать, до чего другое. Боюсь, до отставки вам не дожить.
        У Уилсона, как всегда, по спине побежали мурашки.
        - О Боже…
        - Конечно, это меня не касается, но, насколько я слышал, насчет вашей любовницы Пейдж есть договоренность.
        - Да, парень, она женщина Португи, - сообщил Бен из-за стойки. - Португи больше не с кем трахаться.
        - Заткнись, Бен, - приказал доктор.
        - Он председатель совета Тридцати Капитанов, он…
        - Нет! - Уилсон стукнул кулаком по столу. - Я не хочу знать. Что бы там ни было.
        Доктор пожал плечами, мол, не хочешь - не надо.
        - Тот, кого не волнует, что небо вот-вот упадет ему на голову, умный человек, - изрек Бен Ганн, - ибо никакая шляпа не спасет его от удара.

8

        Прошло три дня.
        Уилсон принимал холодную ванну. Неожиданно перед ним возник Бурсали. Глаза широко раскрыты, одежда в беспорядке, перегар - как обычно.
        - Вы не стучите? - удивился Уилсон.
        - Я не мог, - ответил доктор. - В этом доме нет дверей. Вытирайтесь и одевайтесь. Вам кое-что нужно видеть.
        - Мы идем в город?
        - Да.
        Уилсону еще не доводилось бывать в городе лачуг вечером. Сам доктор предостерегал его от этого мероприятия.
        - А разве не опасно? Доктор отмахнулся:
        - При всех тех микробах, что здесь благоденствуют, и дышать опасно.
        По темным неухоженным улицам Бурсали привел Уилсона к невольничьему рынку. Оказавшись за колючей проволокой, Уилсон обратил внимание на скопление людей около барака. Одни мужчины в деловых костюмах толпились у распахнутой двери, другие стояли поодаль небольшими группами и тихо переговаривались. Из барака лился яркий белый свет. Уилсон услышал чихание и треск генераторов. В воздухе резко пахло бензином.
        - Что происходит?
        - Ночной бал, - пояснил Бурсали. - А я доктор по вызову на тот случай, если кто-нибудь подвернет ногу. Идемте.
        Внутри ангар освещался прожекторами, укрепленными на стропилах. Воняло потом, смолой и дезинфекцией, прямо как в школьном спортзале. Зрительская трибуна располагалась вдоль стены, деревянная платформа перед ней была с баскетбольную площадку. Уилсон и доктор остановились сбоку от трибуны, футах в тридцати от помоста. Вскоре Уилсону жутко шибануло в нос.
        - Они выходят из камер, - сказал доктор. - Вы чувствуете их запах. Отдрайте барак сверху донизу, обработайте самыми мощными химикатами, все равно он будет вонять. Верь я в Бога, сказал бы, что вообще весь этот остров смердит аж до райских врат.
        Зрительскую трибуну начали заполнять европейцы (чисто выбритые лица как полумесяцы над белыми сорочками и одноцветными галстуками), японцы (в руках неизменные калькуляторы), арабы (новомодные костюмы, на пальцах бриллиантовые кольца). Послышался приглушенный говор на универсальном языке, принятом в деловых кругах.
        Привели первую партию рабов: десять молодых бупандийцев, прикованных друг к другу цепями из нержавеющей стали, кольца цепей в свете прожекторов блестели подобно монетам. Уилсон увидел отчаяние в глазах африканцев, почувствовал запах ужаса, волнами исходивший от черных тел. Предпоследний парень упал на колени и стал молиться своему богу громким истерическим голосом, его подняли на ноги ударами кнутов.
        Торговля шла на английском языке, синхронно переводившемся на дюжину других языков через наушники. Высокий аукционист в смокинге изъяснялся как человек образованный, тем не менее его речь казалась Уилсону мерзким жаргоном:
        - Комплект из десяти сильных самцов для полевых работ. Что я могу сказать? Все хороших кровей, доставлены прямо из джунглей и сертифицированы врачами нашей компании. Гарантия - шесть месяцев трудоспособности в тяжелых условиях за исключением несчастных случаев. Пятьдесят тысяч американских долларов. Кто больше?
        Бизнесмены принялись поднимать карандаши, и цена пошла вверх. Лот был продан за семьдесят пять тысяч.
        Второй лот, семь крупных анду из горного клана, известного своей выносливостью, ушел за сумму в полтора раза больше. В течение последующих часов хорошо одетые представители промышленных держав Востока и Запада приобрели восемьсот африканцев - мужчин, женщин и детей.
        Уилсон повернулся к Бурсали:
        - Как такое возможно… - От возмущения у него перехватило дыхание.
        Доктор пожал плечами:
        - Вы наблюдаете, как функционирует мировая экономика, друг мой. Транснациональные корпорации - я имею в виду производителей всего, чего угодно: от деталей компьютеров до синих джинсов, - нуждаются в дешевой рабочей силе, дабы удержать накладные расходы на низком уровне. А что дешевле раба? Не нужно выплачивать пенсии и пособия, выделять средства на страхование от болезней и отпуска. Трезвый расчет - и только.
        - Но куда их отправят? Где все эти фабрики, поля? - с трудом выговорил Уилсон.
        Доктор нагнулся к нему.
        - В южной части Тихого океана существуют некие острова, - зашептал он. - Есть они и у африканского побережья, и в Центральной Америке, и в Яванском море. Повсюду, где процветает коррупция, где правительства смотрят на рабство сквозь пальцы. Вы спросите, почему же молчат цивилизованные страны. А никто ничего не знает: болтуны остаются здесь навеки. Но с другой стороны, согласитесь, утечка информации всегда присутствует. Так, может быть, работорговля - не такой уж большой секрет? Может быть, содружество цивилизованных стран просто не хочет этого знать? Простите за банальность, но людям с телевизорами, автомобилями и прочими игрушками глубоко наплевать на судьбу нескольких тысяч бедных африканцев. Что касается лично меня, то я не хочу сейчас ни о чем больше думать, кроме как об очередной порции джина.

9

        После аукциона мужчины в белых куртках и галстуках-бабочках организовали на набережной вечеринку с закусками. На длинных, застеленных скатертями столах возникли омары и икра, фазаны под стеклянными колпаками, молочные поросята и ростбифы. Лебеди из мороженого сразу начали таять. В баре появился набор превосходных вин и крепких спиртных напитков. Из пластмассового фонтана забило шампанское. На корпоративных яхтах зажглись разноцветные огни, отсвечивая в темной воде. Уилсон увидел среди яхт «Компаунд интерест», осевшую на правый борт.
        - Когда вы в последний раз пробовали икру на этом проклятом острове? - спросил доктор Бурсали, протискиваясь через толпу бизнесменов.
        Уилсона, испытывавшего душевные муки, подташнивало. Он опрокинул стаканчик неразбавленного виски «Бурбон» для успокоения нервов и посмотрел на скопление деляг и кипящий океан за ними. Цивилизации существовали едва ли не мгновения в течение долгого дня истории; люди нужны были ей лишь для того, чтобы обеспечивать порядок. Хаос в образе зверя прятался в тени сразу за их костром и выжидал, когда наступит его срок. Регулярно работала почта, церкви были переполнены, электрические лампы приятно освещали комнаты, а через миг огромные города в руинах и на пустырях волчий вой.
        Уилсон не заметил, как рядом очутился мужчина в деловом костюме. Уилсон сначала обратил внимание на шелковый пиджак цвета морской волны, на красный галстук, на золотые часы «Ролекс» и лишь потом сообразил, кто это.
        - Вам получше, Уилсон? - спросил Акерман. - Я слышал, вы болели.
        - Я не узнал вас без ваших очков, - сказал Уилсон, когда к нему вернулось самообладание. Фраза была неуклюжей, но ничего остроумнее он придумать не смог.
        - Я в контактных линзах, - улыбнулся разговорчивый Акерман. - Никогда не ношу очки на деловых встречах. - Он покровительственно положил руку Уилсону на плечо. - Как они к вам относятся?
        - Хорошо, - ответил Уилсон. - А к вам?
        - Вообще-то я чувствую себя вполне сносно, - ответил Акерман. - Этот парень Пейдж весьма деловой предприниматель. Миллиард, который он потребовал за меня, я предложил использовать в обоюдных интересах. - Речь его вдруг убыстрилась, в зрачках засверкал хищный огонек. - Торговля, которую Братство ведет здесь, - просто фантастика. Чувствуется рука гения. Полезно всем. Мы богатеем и одновременно снимаем демографическое напряжение в Африке. Превосходно. Капитализм чистой воды в действии. Если вы меня спросите…
        - Что произошло с капитаном Амундсеном? - спросил Уилсон.
        Огонек в глазах Акермана погас. Миллиардер, моргая, посмотрел на свой стакан и перевел взор на «Компаунд интерест»:
        - Я слышал. Он был хороший человек. Воистину. Очень жаль, что он сейчас не может присоединиться к нам.
        Акерман вновь посмотрел на Уилсона и увидел нечто такое, что заставило его попятиться.
        - Убийца! - вскричал Уилсон. - Работорговец! Ведь это люди, а не партии товара!
        Некоторые бизнесмены перестали есть и повернулись в их сторону.
        - Р-рабство, - начал, заикаясь и моргая, Акерман, - это всего лишь экономический термин, связанный со стоимостью, и не совсем точный притом. Мы предпочитаем использовать выражение «некомпенсированный, или принудительный, труд»…
        Уилсон не дал ему закончить мысль. Он ринулся вперед, обеими руками схватил миллиардера за шею и стиснул пальцы. Зрачки Акермана расширились, глаза понемногу стали выкатываться из орбит, и левая линза, крутясь, покатилась по щеке, как крупная слеза. В следующий момент два официанта оттащили Уилсона от Акермана. Миллиардер, отчаянно хватая ртом воздух, завалился на молочного поросенка и сполз на тротуар. Шелковые брюки с треском лопнули.
        Доктор Бурсали взял Уилсона за плечи.
        - Быстро со мной, - шепнул он на ухо бывшему пациенту и повел его сквозь толпу.
        На полдороге к холму Уилсон остановился, брызнув грязью, закрыл кулаками глаза и беззвучно зарыдал. Бурсали раздавил лужу около него и закурил сигарету.
        Когда рыдания прекратились, Уилсон потряс кулаком в сторону барака.
        - Не знаю как, но я остановлю это дерьмо, клянусь.
        - Я тоже хотел, - угрюмо заметил доктор. - Но что может сделать любой из нас против их машины? Напрасно я взял вас сегодня с собой. Я и не предполагал, что это вызовет столь мощный духовный кризис.
        Они замолчали, потому что говорить было больше не о чем.
        По черной полусфере над заливом пробегали огоньки грузовых судов, готовых к приему живого товара.

10

        Сезон дождей начался со странного свечения на небе. Тяжелые темно-красные тучи ходили на зеленом фоне, как недовольные богини в греческой пьесе. Но дождя не было еще несколько дней, лишь увеличивалась влажность, по мере ее уплотнения воздух, казалось, становился чем-то вроде зыбучего песка. На горизонте неясными посланиями сверкали молнии, откуда-то издалека доносились звуки барабанного боя. Наконец в полночь небеса разверзлись, и вода хлынула как из ведра. Громоподобный шум разбудил Уилсона, и он, потея на большой кровати под противомоскитной сеткой, был вынужден слушать визги, идущие из города лачуг.
        На рассвете он встал и подошел к окну. Половину холма смыло в бухту, отчего черная вода покраснела от грязи и мусора.
        - И так каждый год, - сказал доктор Бурсали, придя на свой десятичасовой завтрак и стакан джина. - В течение последующих месяцев умрут от переохлаждения от пяти до десяти тысяч человек. В мае выжившие отстроят заново жилища, в кучах мусора появится еще больше коричневых младенцев, приплывет несколько тысяч беженцев из Африки, и весь этот мерзкий, несчастный цикл повторится.
        Они сидели за полированным дубовым столом на кухне: дождь пробил дыры в полосатом тенте над двориком. Доктор покончил с первым стаканом джина, грустно вздохнул и налил второй. Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Но Уилсон внезапно почувствовал какую-то перемену вокруг и понял, что больше не может слушать этого человека без возражений.
        - Доктор, вы хоть раз пытались покинуть остров?
        Бурсали уловил обвинительные нотки в его голосе и снова вздохнул:
        - Вы имеете в виду бежать? Но каким образом? Мы здесь заперты более надежно, чем в бараке. - Впрочем, когда он подносил стакан ко рту, рука у него дрожала.
        - Должен же быть какой-то способ, - продолжил Уилсон. - Если беженцы способны приплыть сюда из Африки, значит, можно проделать и обратный путь. И рассказать властям об этом проклятом острове.
        Доктор ничего не ответил. Его усталые, покрасневшие глаза, веки, обведенные красной каемкой, напоминали Уилсону о черепахе, спрятавшейся в панцирь. Вена на докторском носу пульсировала в мягком ритме отчаяния.
        Уилсону стало жалко Бурсали. Однако что-то такое витало в воздухе и так действовало на него, что он не мог сдержаться:
        - Вот что я думаю, доктор. Вы алкоголик. Мне кажется, именно поэтому вы и уехали из Швейцарии и по этой же причине никогда не пытались бежать с острова. Вы нашли себе самое подходящее место. Кто заметит в этой мерзости запустения, что доктор пьян?
        Еще не закончив последнюю фразу, Уилсон понял, что сказал правду. И пожалел об этом, но было уже поздно.
        Доктор Бурсали встал, покачиваясь, сохраняя, насколько хватало сил, достоинство, и провел пятерней по редеющей каштановой шевелюре.
        - Я понимаю. Сезон дождей. Существуют исследования. Необычно плотная атмосфера оказывает гидравлическое давление на определенные химические вещества в мозге. Я сам испытываю то же самое - становлюсь дерзким, раздражительным, недовольным всеми. Хотел бы посмотреть на вас через три месяца, когда погода прояснится.
        Он залпом допил джин и ушел через кухню в дождь.

11

        Дождь непрерывно лил несколько недель. Уилсон читал «Дон Кихота», «С Наполеоном в России» Коленкура и «Манон Леско», которые купил перед плаванием. Единственной книгой в доме, заинтересовавшей его, оказался сборник Рембо с краткой биографией автора. После буйной молодости и всяческих излишеств Артюр отправился в Африку, занялся работорговлей и женился на абиссинке. Каким-то чудом патентованный эгоист напрочь забыл о себе под жарким африканским солнцем. Двадцать лет спустя, умирая в марсельской больнице от раковой опухоли ноги, он, уже известный в Париже поэт, едва вспомнил, что писал стихи.

«Так вот как влияет Африка на нравственный облик горожанина, - решил Уилсон. - Ты будто погружаешься в летаргию и не замечаешь чередование дней». Уилсон не имел представления, сколько времени отсутствовала Крикет. Просто однажды утром обнаружил ее в ванне среди розовых и желтых лепестков роз. Крикет купалась при дневном освещении.
        - Привет, Уилсон, радость моя, - сказала Крикет с усталой улыбкой, как только он открыл дверь. - Я заявила этому алкоголику: если ты не поправишься до моего возвращения, то он дорого за это заплатит. Как ты себя чувствуешь?
        Уилсон ответил не сразу. Лепестки мешали ему увидеть ее тело.
        - Где ты нашла розы на острове?
        - Их сублимированными присылают из Франции. - Крикет поудобнее устроилась в ванне. - Брось в воду - и раз, лепестки оживают. Больше тебя ничего не волнует? Ведь прошло три месяца. Неужели ты не рад мне?
        - Рад, - сообщил Уилсон, но дальше двери не продвинулся.
        - Жаль, что плавание продлилось так долго, милый. У нас были небольшие неприятности в Бупанде. Ты знаешь, там идет война. Порой это слегка мешает делам. - Она протянула к нему руки, и зеленый свет дождливого дня заискрился на них, как статическое электричество. - Я постоянно думала о тебе, - прошептала она, - боялась, что ты умрешь.
        Уилсон скинул халат и вошел в воду. Крикет легла на спину, закрыла глаза и стала похожа на Офелию. Уилсон почувствовал угрызения совести. Заниматься любовью с ней было так же сладко и опасно, как с чужой женой. Крикет являлась составной частью пиратского ада. Она была соучастницей всех преступлений. Приняв ее тело, он уподоблялся ей. Умом и сердцем он понимал это, но остановиться не мог. Обостренное чувство вины привнесло в половой акт какую-то нервическую дрожь. Потом они лежали в теплой воде, облепленные лепестками роз.
        - Крикет, нам нужно поговорить.
        - Только не сейчас, сладкий мой, - ответила сонным голосом Крикет. - Так приятно просто плавать вместе с тобой и слушать, как по крыше стучит дождь.
        - Нет, сейчас, - потребовал Уилсон, но бесполезно.

12

        Они шли по пустынной дороге, усыпанной ракушечником, мимо финиковых пальм, окружавших дома Тридцати Капитанов.
        - В это время года Капитаны либо в Лондоне, либо в Майами, либо где-нибудь еще, - сказала Крикет. - Только старому трудяге отцу неймется.
        Вдоль дороги стояли под навесами легковые машины. Уилсон разглядел знакомый силуэт
«мерседес-бенца». За передним колесом автомобиля лежал, свернувшись клубком, большой кот. Крикет печально мяукнула, кот мяукнул в ответ, но выходить на мокрый ракушечник не решился.
        - Это Пити, - сказала Крикет. - Он плавал на «Эсперансе», посудине Эвана Мэттьюса. Это такой же старый хрыч с Пальметто, как и мой отец. Некоторое время назад
«Эсперанс» встретился с аргентинским катером береговой охраны у Мальдивских островов. Катер в результате отчаянного боя удалось потопить, но не удержался на воде и «Эсперанс». Из экипажа в живых остались только Мэттьюс, Пити и два моряка. Они мотались по морю на надувном плотике неделю и уже готовы были съесть беднягу Пити. Слава Богу, их подобрали. Когда они добрались сюда, капитан Мэттьюс отправил кота в отставку, но, знаешь, мне иногда кажется, кот скучает по пиратской жизни.
        Ракушечная дорога превратилась в тропинку, изрытую глубокими колеями, которая огибала хребет, пробиваясь сквозь заросли кустарника и жесткую траву. Крикет и Уилсон свернули зонтики: мощная листва деревьев защищала от дождя. В зеленой полумгле прыгали оранжевые обезьянки, а ящерицы с черными спинами карабкались вверх по неровной коре стволов. Через четверть мили тропинка вывела на открытое место.
        Так далеко Уилсон еще не забирался, его удивила открывшаяся панорама. Холм мягко переходил в покрытую густым тропическим лесом долину, за которой на расстоянии примерно трех миль раскинулись рисовые поля, сады со множеством деревьев манго и банановых кустов, большие участки земли под паром.
        Тропинка упиралась в аккуратный каменный забор, защищающий от случайных посетителей старинное массивное здание. Познания в архитектуре, хотя и смутные, позволили Уилсону датировать постройку XV-XVI веками: возможно, в те времена дом являлся резиденцией колониального губернатора. Ухоженные дорожки, плавательный бассейн, кустарники, постриженные в классическом стиле - конусообразно. Уилсону не нужно было объяснять, кому теперь принадлежит поместье, тем не менее Крикет сжала ему руку и сказала:
        - Это вилла «Реал» Португи. Его предки поселились здесь более четырехсот лет назад. Они снабжали рабами почти все плантации Нового Света. Король Португалии подарил этот остров прадеду Португи за то, что он…
        - Первым из белых людей обогнул Африканский рог и остался жив, чтобы рассказать об этом, - докончил Уилсон.
        - Правильно, - подтвердила Крикет. - Откуда ты знаешь?
        Уилсон пожал плечами, он на самом деле не помнил откуда.
        - Как бы там ни было, Португи - наша проблема номер один, - сказала Крикет. - Номер два - мой отец.
        Они вернулись под кроны деревьев. Ярдов через двадцать они увидели огромный баньян, свесивший густую крону до самой земли. В результате образовалось нечто вроде пещеры. На земле, покрытой опавшей листвой, кто-то расстелил восточный ковер и водрузил поднос с двумя хрустальными бокалами и бутылку шампанского в ведерке со льдом, который еще не совсем растаял.
        - Здорово, - промолвил Уилсон. - Мне кажется, я был готов к этому.
        Крикет широко улыбнулась и поцеловала его. Они сели на ковер, отложили зонтики и сняли непромокаемые пончо. Их окружили сильный запах корней и печальное перешептывание обезьянок. Крикет открыла бутылку. Пробка полетела в листву, издав явно непривычный для мокрых джунглей звук. Крикет наполнила бокал, подала Уилсону и спросила:
        - Будешь?
        Уилсон разбирался в шампанском так же, как в архитектуре, но, сделав глоток, решил, что бутылка стоит по меньшей мере пятьсот долларов.
        - Тост? - спросила Крикет.
        - Думаю, да.
        Однако вместо застольной речи Крикет залпом осушила бокал и сказала чрезвычайно серьезно:
        - Посмотри на меня, Уилсон.
        Он повиновался. Ее глаза можно было назвать зелеными, как джунгли, если бы не черноватый оттенок.
        - Это мой способ делать предложение. Ты должен жениться на мне, если хочешь остаться в живых.
        Уилсон растерялся. Сквозь листву на него внимательно смотрела оранжевая обезьянка. Морщинистая мордочка напоминала лицо умудренного жизнью человека.
        - Женитьба - это единственный выход, милый мой, - добавила успокаивающе Крикет. - Иначе они убьют тебя. - Она прижала его руку к своей щеке. - Согласно Уставу, ты мой раб, частная собственность. Раб не пользуется никакими правами. Если кто-нибудь убьет раба, то обязан его хозяину компенсировать убыток. Муж - совсем другое дело. Он член семьи, один из компании Тридцати Капитанов и, следовательно, защищен Уставом. Понял?
        Уилсон отнял руки и сложил крест-накрест на груди.
        - Да что ты говоришь! А почему бы тебе на сей раз не объяснить мне все полностью?
        После четвертого бокала шампанского Крикет глубоко вздохнула:
        - Для начала немного предыстории. Во времена моего детства экономика Пальметто базировалась на азартных играх, все на них очень хорошо зарабатывали. Потом появилась организованная преступность, на Аутер-Ки произошло несколько убийств, и в 1976 году власти Алабамы запретили игры в покер на большие ставки. Около трех тысяч человек, в одночасье потеряв работу, оказались вынуждены искать новые способы добычи средств к существованию. А за сотни лет до того, как азартные игры стали приносить большие деньги, захудалые обитатели Пальметто, вроде моего отца, кормились морем - ведь мы живем на островках, так? Черт возьми, первыми эти места заселили пираты, которыми командовал известный Эльзевир Монтегю, мой прямой предок. И мы вернулись к старинному промыслу.
        У отца хватило сбережений, чтобы приобрести «Шторм кар» у коста-риканских ВМС, он стал грабить в Карибском море дорогие яхты и трампы с товарами из Южной Америки. Другие ребята последовали его примеру. Они сформировали расплывчатую конфедерацию, подобную той, что существовала в старые добрые пиратские времена. В течение последующих пяти лет Братство потопило около ста судов. Власти и СМИ свалили все это на Бермудский треугольник, магнитные бури и даже НЛО.
        - Зачем? - удивился Уилсон. Крикет шевельнула бровью.
        - Тем временем в Бупанде разгорелась гражданская война. Несколько предприимчивых ливанских судовладельцев стали покупать пленных бупу у анду и наоборот и продавать арабам, живущим на побережье Красного моря. Отец был одним из первых с нашей стороны болота, кто почуял, куда дует ветер. Он построил барак на Гранд-Терре, островке величиной с мушиный помет (что к северо-востоку от пролива Пальметто), завербовал тридцать капитанов из Братства и отправился к берегам Африки.
        Все почти сразу же начали зарабатывать огромные деньги. На следующий год отец продал компании «Доминион шугар» двести бупу для работы на ее плантациях в Гайане и получил примерно четверть миллиона долларов. И все было бы хорошо, если бы однажды ночью, во время урагана, шестеро бупу не сбежали. Один из них, говоривший по-английски, в конце концов добрался до Ямайки. Так слухи дошли до Соединенных Штатов. Служба береговой охраны предприняла расследование, и отцовский бизнес на Гранд-Терре заглох. Тогда отец занялся поисками нового места под базу для торговли бупу. Тут-то и объявился Португи. Он предложил отцу сыграть в карты на остров Четыре Сабли. Если отец выигрывает, то переносит туда базу и берет в дело Португи без всяких процентов. Если же проигрывает, то все равно перебазируется при желании на Четыре Сабли, но во главе дела становится Португи с правом на двадцать пять процентов от всех доходов и еще на кое-что. Назовем это добавочным дивидендом…
        Крикет сделала паузу и отхлебнула раз-другой из горлышка бутылки. Уилсон услышал, как зубы стучат по стеклу. Крикет утерла губы рукавом и дрожащим голосом продолжила рассказ:
        - Португи - настоящий игрок, он пристрастился к азартным играм, как иные к наркотикам или спиртному. Я знаю его с детства. Он играл в покер в игорном доме Джони Мазепы и останавливался у нас в большом доме в Сент-Джордже. По-моему, я флиртовала с ним, как все девчонки. В белоснежном костюме, с блестящими европейскими манерами, он казался мне идеалом. Мне было одиннадцать лет, когда это случилось. Он свозил меня на пикник на Кепстин-Хед. У него был белый «мерседес» и личный шофер, они переправлялись с ним на пароме из Майами. На обратном пути он снял с меня легкое платье и начал лапать за грудь и ниже, потом он вынул член (лицо у него покраснело) и стал мастурбировать. Я завизжала, но шофер даже головы не повернул. Кончив, Португи обтер меня носовым платком и сказал, чтобы я заткнулась, поскольку ничего страшного не произошло. Я не пожаловалась маме, я боялась, мне казалось, что я сама во всем виновата: зачем кокетничала? Я загнала это событие в самый дальний уголок своей памяти и в течение пяти лет туда не заглядывала.
        В ту ночь, когда Португи играл с моим отцом на Четыре Сабли, я вернулась домой около трех часов. Я была на танцах в Пальметто-Хай. Там какие-то хулиганы забросали меня камнями, а один из них, мексиканец, трахнул на заднем сиденье своей машины. Я, глотая слезы, раздевалась и слушала через наушники Фогхата. Поэтому для меня оказалось полной неожиданностью появление Португи в спальне. Он повалил меня на кровать, накрыл мне лицо подушкой и изнасиловал. Потом он снял подушку, сказал, чтобы я не дрейфила, и еще раз изнасиловал. О, это было ужасно! В какой-то момент я подняла глаза и увидела в дверях отца, он большими глотками пил виски и наблюдал за происходящим.
        Утром, снова изнасиловав меня, Португи уехал. Около десяти часов отец услышал мой плач, пришел в спальню и сказал, что проиграл меня в карты, что я больше не его дочь, а рабыня Португи и что другого выбора у меня нет. Мать к тому времени умерла, защитить меня было некому. Я поплакала и смирилась. А как я могла бороться? Бежать? Я пробовала. Но всякий раз мне приходилось трахаться с тем, кто давал пристанище и сносно кормил. Ты знаешь, что происходит с туземными девушками на улице. В конце концов мне все надоело, и я ушла в море на судне Португи «Иисус Любека». Португи трахал меня каждый день с двенадцати до двадцати четырех часов. Он просто одержим мной. С тех пор я пыталась сбежать от него, спрятаться где-нибудь дважды. И дважды он находил меня. У него связи по всему миру.
        Я поняла: существует единственный способ отделаться от Португи. Это перейти в качестве выигрыша к другому игроку. Ты милый и умный, и ты прирожденный игрок, ведь так, Уилсон? Едва ты вошел в магазин «Нэнси», я почувствовала: в тебе что-то есть. Меня потянуло к тебе сразу. А когда ты сказал, что твой отец был профессиональным игроком, машинка, - она указала себе на лоб, - заработала. У меня созрел полный план, как заманить тебя на этот остров.
        - Крикет…
        - Нет, позволь мне закончить. Каждый раз, вернувшись домой из плавания, я еду на виллу «Реал», и Португи несколько дней трахает меня. Ничего хорошего в этом нет, но я привыкла. Мне даже в какой-то мере понравилась такая жизнь: много дел на одном корабле, потом на другом, я предоставлена самой себе большую часть года и могу завязывать интрижки, если приспичит, - кто узнает? Но теперь у Португи появился пунктик: он хочет жениться на мне. Под тем или иным предлогом я откладывала бракосочетание два года. Больше он не желает ждать, его намерение вполне серьезно. Он говорит, что стареет, что мечтает о детях, которые унаследуют эту кучу старых камней в долине. Послушай, Уилсон, операция по захвату Акермана - первое дело, в котором я участвовала не как исполнитель, а как полноценный партнер, и по Уставу я имею право на часть добычи. До сих пор я получала сущий мизер - так, тысяч десять - двадцать на булавки. Но сейчас речь идет о миллионах! Вполне достаточная сумма для того, чтобы уехать отсюда и провести остаток жизни где-нибудь в Европе или в Южной Америке. Мы сможем жить как нормальные люди! Иметь дом
и, может быть…
        Крикет наклонилась вперед, обхватила голову руками и заплакала, заплакала громко. Уилсон не знал, что и делать. Ему хотелось сказать, что он ей не доверяет, что он не может жить на средства, полученные нечестным путем: пиратством, убийствами, работорговлей, что нельзя строить свое счастье на чужих костях. В конце концов он поступил так, как любой сентиментальный мужчина на его месте. Он обнял Крикет, прижал к себе и утешил всеми доступными способами.

13

        Уилсон шел по главной улице лачужного города. Сзади раздался тихий, не громче тиканья напольных часов, стук двигателя. Уилсон посторонился, пропуская машину. Это была «лагонда» пятидесятых годов ярко-голубого цвета с красивым кузовом типа
«Тик-форд» и с хромированными колесами на спицах. Такие машины Уилсон видел только на иллюстрациях в книжках. Подъехав к нему, «лагонда» остановилась. Двигатель немного поработал на холостом ходу и замолк. Передние дверцы открылись, и к Уилсону подошли два человека. Он узнал Мустафу и Шлюбера, подручных капитана Пейджа.
        - Ни звука, - приказал немец. - Садитесь в машину.
        Для вящей убедительности Мустафа распахнул плащ и показал Уилсону рукоятку старого американского «кольта» 45-го калибра. Уилсон пожал плечами и сел на заднее сиденье
«лагонды», дверь за ним громко хлопнула. Уилсон оглянулся. Кожаное сиденье потерто, окна окантованы материалом под красное дерево с серебристыми блестками. Переднее сиденье отгорожено от заднего экраном из толстого стекла. Приборная доска из красного дерева. Рулевое колесо из горного хрусталя (Уилсон тут же вспомнил стол, накрытый для рождественского обеда). Мустафа обошел «лагонду» справа и сел на место водителя, Шлюбер устроился рядом. Престарелая красавица запрыгала по грязному ухабистому спуску.
        Попривыкнув к обстановке, Уилсон обнаружил, что сидит на заднем сиденье не один. Соседом оказался капитан Пейдж, прислонившийся к дальней дверце. Сегодня на нем были помятый коричневый костюм и засаленный желтый галстук. Повязка на глазу съехала набок. Из внутреннего кармана пиджака выпирала полпинтовая бутылка водки.
        - Собрались наконец убить меня, капитан? - поинтересовался Уилсон.
        Пират, проигнорировав вопрос, издал хриплый звук, что-то пробормотал, вынул водку и сделал изрядный глоток.
        Машина обогнула городскую окраину и углубилась в джунгли. Через минуту Уилсон почувствовал изменение дорожного рельефа и прижал нос к окну. Вдоль дороги на расстоянии ста футов друг от друга стояли облезлые древние статуи, увитые виноградной лозой: нимфы и богини, сатиры и герои.
        Пейдж не глядя протянул Уилсону бутылку:
        - Выпей, попутчик.
        Уилсон обернулся к пирату.
        - На этом острове, похоже, все пьют. - Он пригубил водки и вернул бутылку.
        - Я слышал, вы собираетесь жениться на моей дочери. - Пейдж резко выпрямился, поправил повязку и уставился на Уилсона здоровым глазом.
        - Не совсем, - уточнил Уилсон.
        - Это хорошо, потому что она не принадлежит мне, я не могу ее отдать замуж. Я проиграл ее в покер много лет назад. Думаю, она вам этого не говорила.
        - Говорила, - ответил Уилсон. - Но с моей точки зрения, она не принадлежит никому, кроме себя самой. И у нее есть право жить так, как заблагорассудится.
        Пират ухмыльнулся, показав желтые зубы.
        - Очень любопытно, поделитесь своей теорией с Португи. Здесь тебе, мальчик, не Соединенные Штаты. Моя дочь - это тебе не какая-нибудь девка из трахнутого через задницу Иллинойса. На Четырех Саблях не существует никакого права, кроме права собственности. Каждый принадлежит кому-то, и все.
        - Мои колебания связаны отнюдь не с общественным устройством Четырех Сабель, - сказал Уилсон.
        - Что?!
        - Во-первых, вы должны признать, что обстоятельства, в каковых мы находимся, весьма необычны; во-вторых, даже при нормальных обстоятельствах, мне кажется, я пока не готов жениться.
        - Шутишь, - констатировал пират.
        - Отнюдь. Кроме того, по-моему, для того чтобы брак стал успешным, необходимы общие интересы. Или по крайней мере одинаковый темперамент. Крикет потрясающе красивая женщина, однако терпимость к убийствам, работорговле и пиратству у нас разная. У меня, например, весьма низкая.
        - Вы просто убиваете меня, попутчик! - Пират захохотал, откинув голову назад. Постепенно смех перешел в сплошной пьяный вой.
        - И наконец, последнее, - сказал Уилсон. - Меня смущает родня будущей жены.
        Пейдж прекратил выть и прищурил водянистый глаз.
        - Неприятная публика. Это самое мягкое, что я могу сказать. Если честно, вы все действуете мне на нервы. Я никогда и ничего не просил у Бога, но, увидев этих несчастных в цепях, я попросил Его дать мне шанс отомстить всем вам.
        - Позвольте мне кое-что сообщить вам, - спокойно сказал пират. - Вам может не нравиться рабство, но это залог нашего будущего. У них, в Африке, есть нечто такое, что им совсем не нужно: большой прирост населения. Их слишком много, черт побери. Взгляните на » Бупанду. За последние десять лет три миллиона умерших из-за голода, гражданской войны. И что? Ни малейшей убыли населения. У племенных вождей бупу по десять жен и по сотне детей, живущих на кучах отбросов. Вам известно, что Бупанда - страна с самой высокой плотностью населения в Африке? У каждого вонючего ниггера в среднем по десять детей, и это только в среднем. Западная пресса ни разу не писала об этом, не правда ли? Я помню довоенную Ригалу. Там нужно было перешагивать через соседей для того, чтобы справить большую нужду. А ведь когда-то страна была красивой: перекаты холмов, леса, как в Ирландии. Теперь, исключая несколько участков непроходимых джунглей в горных районах, леса истреблены, холмы покрыты гниющими трупами. Двести лет тому назад Мальтус сказал, что можно контролировать народонаселение с помощью нищеты и порока. Нищета
представлена бупандийцами, порок представляем мы.
        Пират хихикнул от удовольствия и принял очередную порцию водки. Уилсон смотрел в окно, переваривая услышанное. Мимо скользили джунгли - смешение буйной растительности и моральных проблем.
        - За несколько месяцев пребывания здесь я видел много отвратительного, - сказал Уилсон, когда к нему вернулась способность говорить. - И кое-что понял. Можете назвать это романтизмом, простым решением сложной проблемы. Как бы там ни было, это единственный способ поддержать равновесие между моими нравственными устоями и психическим здоровьем. Все мое нутро подсказывает мне, что рабство - это великое зло, и я не собираюсь с ним мириться. Я буду жить так, как подсказывает мне нутро. Иными словами, согласно своим принципам. Но боюсь, Крикет уже не изменишь. Большую часть своей жизни она провела, барахтаясь в вашей грязи. Ей страшно хочется отмыться, но грязь, надо думать, въелась слишком сильно.
        Пейдж в раздражении сунул бутылку обратно во внутренний карман помятого коричневого пиджака.
        - Я мог бы перерезать вам горло прямо сейчас, - прорычал он, - разорвать вас от одного трахнутого уха до другого и выбросить в джунгли, чтобы животные могли насладиться этим вашим нутром.
        Он резко постучал в разделительное стекло, оно опустилось.
        - Что такое, капитан? - спросил Шлюбер.
        - Покажи этому презренному ублюдку свой нож.
        Немец, ухмыляясь, извлек из плаща нож с костяной рукояткой. Длинное лезвие ножа было изогнуто, изгиб напоминал сардоническую улыбку.
        - Я бы этого не делал, - сказал Уилсон. - Португи мой друг.
        - Коровье дерьмо! - прорычал пират. - Пырни его, Шлюбер.
        - А как насчет машины, капитан? - Арийская ухмылка исчезла. - Что скажет Португи, если мы зальем кровью эти ковры?
        - Ты слышал, что я сказал? - рявкнул пират. - Режь ему глотку!
        От попытки сохранить спокойствие на лбу у Уилсона выступил пот. Он посмотрел сначала на Пейджа, потом на Шлюбера и осторожно положил ладонь на ручку дверцы. Джунгли были всего в нескольких шагах от дороги. Немец побледнел и поднял разделительное стекло. Уилсон неслышно вздохнул с облегчением.
        - Посмотри сюда, ублюдок! - прорычал Пейдж. Уилсон посмотрел. Пират протянул к нему узловатую руку, и Уилсон заметил, что она дрожит от ярости.
        - Вот насколько близко ты подошел к смерти, - сказал пират. - Если бы на меня работали настоящие мужчины, а не какие-то вшивые магистры административной службы, то ты был бы уже мертв.
        Уилсон снова повернулся к окну. Под дождем в подлеске джунглей стояла целомудренная охотница Диана, у ее ног лежал обезглавленный олень, на олене покоилась половина руки Дианы, целая рука дрожала под напором водяных струй. Пустые глазницы богини заросли мхом.

14

        В заброшенном крепостном рву безмятежно пощипывали травку овцы. Ворота футов в тридцать высотой открывались на мощенный булыжником внутренний двор, где плескал водой фонтан, скопированный с римского фонтана «Треви». «Лагонда» остановилась у главного входа. Портик в стиле барокко украшали святые ангелы и арабески, вырезанные в розоватом камне, который казался мягче воска.
        - Надеюсь, отсюда тебя вынесут кусками, ты, мерзкий трахальщик! - прорычал пират, когда Уилсон выходил из машины.
        - Посмотрим, - ответил Уилсон и собирался сказать еще что-то, но Пейдж с треском захлопнул дверцу, «лагонда» зашлепала по булыжникам к воротам из кованого железа.
        Уилсон стоял под дождем и смотрел на дом, пока совсем не промок. Он отыскал в кармане пиджака носовой платок и высморкался. Через секунду дверь открылась, из полумрака выглянула невысокая женщина в цветастом переднике и что-то произнесла скороговоркой.
        Уилсон покачал головой:
        - Английский. Немножко французский.
        - Вы простудитесь, - сказала женщина по-английски. - Входите.
        Уилсон поднялся по мраморной лестнице и тщательно вытер ботинки о коврик, на котором прочитал «Добро пожаловать!». Виллу «Реал» кардинально перестроили лет сто назад, обшив стены панелями и увешав картинами в позолоченных рамах. Уилсон заметил не внесенную в каталоги «Мадонну» Мурильо и две неизвестные ему картины Гойи, изображающие бой быков.
        Женщина провела Уилсона в библиотеку - большое помещение с книжными полками до готически полукруглого потолка. Ромбовидные окна выходили на ухоженный сад. Португи стоял на стремянке возле стеллажа. Уилсон мгновенно узнал этого человека. Дон Луис идальго де ла Вака выглядел точно так же, как в ночь петушиных боев, только вместо полотняного костюма и мокасин на нем были смокинг из красного шелка и подбитые ватой марокканские шлепанцы из желтого шелка. Шофер идальго, Килла из Манилы, держал на коленях биографию Бисмарка и, сидя у окна в кресле эпохи Тюдоров, смотрел исподлобья, как Уилсон пересекает комнату.
        - Патрон!
        Дон Луис быстро взглянул через плечо:
        - Вы знакомы с поэтом Байроном, мистер Лэндер?
        - Лично - нет, - ответил Уилсон. - Но я читал его вещи в колледже.
        Дон Луис снял с полки тяжелый том и осторожно спустился вниз:
        - Байрон был очень страстный писатель, вы не находите?
        - Возможно, - пожал плечами Уилсон. - По слухам, он переспал со всеми мужчинами, женщинами и детьми в Европе, которым было меньше пятидесяти лет.
        - Я имею в виду его творчество, - нахмурился дон Луис, подошел к столу, заваленному книгами, и положил том на колени так, как кладут кошку.
        - «Паломничество Чайльд Гарольда» - скукота, - сказал Уилсон. - Нас заставляли его читать в колледже. «Дон Жуан» получше. Но я предпочитаю Китса.
        - Китс был сентиментален и слаб, - заметил дон Луис. - Вспомните плаксивые письма к Фанни Браун. - Он показал на скамеечку у своих ног. - Присаживайтесь.
        - Спасибо. - Уилсон отрицательно покачал головой.
        Дон Луис погладил пальцем усики и устало посмотрел на Уилсона. Что скрывало это непроницаемое лицо, догадаться было трудно. Неизвестность беспокоила Уилсона.
        - Вы можете говорить что угодно о Байроне, - дон Луис постучал изнеженным пальцем по книге, - но его жизнь была под стать его стихотворениям. Он был героем, человеком действия, аристократом в лучшем смысле этого слова. Его поэзия - отражение его собственной жизни, и поэтому она больше соответствует нашему времени, чем бледные сочинения нынешних поэтов.
        Уилсон неопределенно махнул рукой, что дон Луис расценил как несогласие. Он наклонился вперед, глаза в предвкушении спора загорелись.
        - Посмотрите вокруг, мистер Лэндер, мы вступаем в новую историческую фазу, - начал идальго, приняв позу лектора. - Люди устали от власти закона. Моря вновь полны пиратов. Наконец-то мы отправляем в прошлое мелкобуржуазный комфорт. От эпохи общественного мы переходим к веку одиночек, волков. Главными добродетелями становятся животная отвага и грубая сила. Личная честь, кодекс бойца приходят на смену транснациональной коммерческой культуре. Взгляните на свою собственную страну! Ею управляют моральные банкроты. Они настолько погружены в заботы о себе, что даже не способны к воспроизводству. Они ценят роскошь больше, чем силу, и безопасность - больше, чем собственные души. Что они создали со своей мнимой порядочностью? Трущобы бедняков на городских окраинах! Нечто аморфное, где любая оригинальность подавляется транквилизаторами, где вежливость почитают за величайшее благо, где самой большой мечтой стало выучиться на адвоката или консультанта по маркетингу. Вы, американцы, превратились в мягкотелых омерзительных тварей, которые не желают никаких крайностей. Благодарение Богу, все сейчас меняется. Ваш
загнивающий мир порождает убийц нового типа, их руки никогда не устанут тянуться к мечу. Однажды они восстанут и перережут вам глотки, пока вы спите. Итак…
        - Минутку, Луис, - прервал его Уилсон. - Оставьте в стороне философствование и поэтов-романтиков. Вы намеревались убить меня, так? - Он рухнул на стул, внезапно обессилев, и поставил локти на стол. - Как вы это собираетесь сделать?
        - Наверное, прикажу Антонио перерезать вам горло, - ответил дон Луис, немного подумав. - На самом деле это наиболее быстрый способ, без лишнего шума и беспорядка. Расслабьтесь, и все будет кончено за какие-то секунды.
        Уилсон бросил взгляд на внушительные габариты борца по вольной борьбе, снова углубившегося в биографию Бисмарка, и живо вообразил, как мясистые пальцы сокрушают его трахею. Вследствие этого он почувствовал головокружение и поник головой на стол. Целую минуту он смотрел на истертый мраморный пол и на подшитые шлепанцы Португи. Подняв голову, он обнаружил, что дон Луис ждет его воскрешения, соединив кончики пальцев.
        - Прежде чем вы убьете меня, позвольте рассказать вам про моего отца, - попросил Уилсон.
        Дон Луис терпеливо улыбался, времени у него было хоть отбавляй.
        - Во время Второй мировой войны отец служил в американских ВВС, и его часть стояла в Англии, в Ланкастер-Филд, - начал Уилсон. - Они совершали налеты на Францию и Германию в больших самолетах «летающая крепость». Отец был радистом, однако многие вылеты проходили в режиме радиомолчания, поэтому большую часть времени он сидел в фюзеляже самолета, ожидая, когда какая-нибудь зенитка накроет его. При графике четыре-пять боевых вылетов в неделю шансы выжить у летчиков были чудовищно малы, около девяноста процентов попадали под обстрел. За последние шесть месяцев 1943 года союзники потеряли в небе над Европой более десяти тысяч человек из летного состава. Чем больше боевых вылетов, тем меньше шансов уцелеть. Но человек, переживший двадцать пять вылетов, подлежал ротации. Так что двадцать пять было для летчиков магическим числом.
        Мой отец совершил двадцать пять боевых вылетов без единой царапины, но не воспользовался льготой. Он попросил перевода на новый самолет. Поскольку командование нуждалось в квалифицированном персонале, просьбу его удовлетворили. Он совершил еще двадцать пять вылетов, потом еще столько же. Войну он закончил, имея за плечами вылетов больше, чем любой другой радист. Все считали его сумасшедшим. И напрасно. Сумасшедшим он не был; он был азартным игроком и верил в свою звезду.
        Перед войной он изучал право в Ашлендском колледже и в азартные игры никогда в жизни не играл, даже ни разу не прикасался к картам. Он стал игроком после первого же боевого вылета. Об этой воздушной трагедии много писали. Целая эскадрилья вылетела без истребителей сопровождения на бомбардировку немецкого завода боеприпасов и напоролась на немецкий аэродром. Из пятидесяти семи самолетов на базу вернулся только один - его. В самолете не было ни единой пробоины. После этого экипаж переименовал самолет из «Крылатой победы» в «Счастливую красавицу» и нарисовал на борту большую радостную голую девку. Отец решил: раз ему так повезло во время этого вылета, значит, все самое худшее позади. И он испытывал судьбу снова и снова. Ему нравилось играть с ней. Он сказал мне как-то, что именно риск делает нас людьми. Нет никакого мастерства, никакой ловкости рук, есть только стиль поведения.
        Так что, демобилизовавшись в 1945 году, он стал профессиональным игроком. Больше всего ему нравились бега, но он играл и в рулетку, и в покер. При этом он считал, что шансов на победу у него нет. И так оно и было, но он всегда выигрывал. И вы знаете, Луис? Я такой же. Я потратил полжизни на то, чтобы не замечать очевидного. Теперь я знаю правду. Подобно отцу, я игрок, и игрок чертовски везучий. Как и отца, меня нельзя обыграть в заведомо провальной игре. Ни при каких условиях.
        Дон Луис сначала помолчал, потом поднялся и подошел к окну. Посмотрел на сад, на дождь.
        - Ставка. Что вы можете поставить, кроме своей жизни?
        - Крикет, - ответил Уилсон. - Если вы выиграете, она выйдет за вас замуж на следующей неделе. Никаких проблем.
        - А если проиграю?
        Уилсон пожал плечами:
        - Она говорит, что любит меня.
        - И вы ей верите?
        - Я не знаю, но убивать меня, по-моему, не стоит. Она никогда не выйдет за вас, если вы обагрите руки моей кровью. Она хотела, чтобы я вам это сказал.
        Дон Луис продолжал смотреть в окно. В ожидании ответа Уилсон открыл том Байрона и попал на «Манфреда». «Проклятый! Что делать мне с моими днями? Они уже и так длинны…» - прочитал он и закрыл книгу.

15

        В пять часов пополудни у них состоялось плотное чаепитие. Экономка принесла ломтики хлеба, канапе и ячменный отвар со специями, за которыми последовали сладости. Полчаса спустя она убрала остатки еды. Килла из Манилы, поставив на полку книги, принес два стула и железный ящик. Когда он убрал с ящика крышку, Уилсон онемел от изумления. Ящик был полон золотых рэндов Крюгера[Крюгер, Паул (1825-1904) - президент бурской республики Трансвааль.] . Не побывавшие в обращении, они блестели, как пиратские сокровища на соответствующих картинах.
        Дон Луис рассыпал горсть монет по столу. Уилсон взял одну и рассмотрел. На аверсе портрет Ф.У. Боты, большого поборника апартеида; на реверсе - невинная газель, резвящаяся в степи.
        - Слепят глаза, правда? Впечатляют куда больше, чем простые фишки, - сказал дон Луис.
        Они поделили рэнды на две кучки по тысяче штук и начали играть в простой покер. После нескольких партий дон Луис менял колоду, доставая новую из комода в стиле Возрождения. Вечером экономка подала холодное мясо и сыр, затем последовали сигары и манговый ликер, произведенный здесь же на ферме. Перекусив, покурив, выпив, они вернулись к игре. Разговоров было мало. За ромбовидными окнами лил дождь и густела тьма. В конце шестого часа игры у Уилсона оказалось на пятьсот монет больше, чем у идальго. Два часа спустя он обеднел на пятьдесят монет. Но это его не беспокоило. Он чувствовал, удача на его стороне.
        Забрезжил рассвет. Уилсон выиграл у Португи последний рэнд. Монеты лежали холмиком у локтя Уилсона и грозили в любой момент растаять как в сказке.
        Дон Луис отклонился на спинку стула, в глазах засветился недюжинный ум. Уилсон потянулся и услышал, как хрустнули позвонки, он сразу вспомнил, как хрустит кукуруза на сковородке, превращаясь в попкорн.
        - Теперь я должен решить, что с вами делать: убить или отпустить с моей женщиной? - сказал дон Луис.
        Уилсон пожал плечами. После бессонной ночи болели глаза, но усталости не было.
        - Вы джентльмен, - ответил он. - Я думаю, ваше слово чего-то стоит.
        - К сожалению, вы правы, - вздохнул дон Луис.
        Они встали из-за стола и пошли на кухню, просторное помещение с раздвижными окнами. На крючках рядом с камином висели непрактично огромные медные горшки. Сам камин был такой большой, что в нем можно было легко зажарить целую лошадь. Над каминной полкой красовался пыльный кожаный герб: на желтом фоне сокол и две звезды.
        - Это старая часть здания, - сказал дон Луис. - Построена около 1500 года. Обратите внимание на потолочные балки. Ручная работа.
        Уилсон посмотрел вверх и не нашел ничего примечательного. Он уселся на табуретку возле раковины и принялся ждать. Дон Луис отправился в кладовку.
        - Должен признаться, мне нравятся плотные американские завтраки, - прокричал из кладовки идальго. - К сожалению, я редко бываю здесь. Потерпите. Я сейчас отыщу необходимые ингредиенты.
        Несколько минут спустя он появился, неся яйца, кофе, хлеб, половину круга сыра
«Грюэр» и большой кусок деревенского бекона.
        - Вам помочь? - поинтересовался Уилсон. - Я был помощником кока на «Компаунд интерест».
        Португи приподнял бровь:
        - Так вы были поваром, мистер Лэндер?
        - Помощником кока, - поправил Уилсон.
        - Хорошо. Тогда я полностью полагаюсь на вас.
        Уилсон сварил кофе по-африкански, нарезал сыр и бекон и приготовил омлет на оливковом масле.
        Они позавтракали у стойки. Хлеб был свежий, от деревенского бекона резко пахло дымком, а кофе был хорошо помолот и крепок. Уилсону показалось, что ничего лучше он в жизни не ел.
        - Рассказ о вашем отце - это правда? - нарушил молчание дон Луис.
        - Нет, - ответил Уилсон.
        - Тем не менее, мистер Лэндер, вы хороший игрок.
        - Вы тоже.
        Португи отмахнулся:
        - Не льстите. Надеюсь, вы понимаете, на что идете.
        - Вы имеете в виду Крикет?
        - А кого же еще! Я когда-то был женат. У меня двое мальчиков и красивая девочка. Я много лет не видел их. Они живут с матерью в Париже. Учатся в Сорбонне и придерживаются слегка левых взглядов. Не скрою, я сейчас в таком возрасте, когда семейная жизнь начинает казаться весьма привлекательной. Но мать внушила моим детям ненависть ко мне. У нее достаточно денег, и она не хочет иметь со мной ничего общего. Тысячелетняя история идальго де ла Ваки закончится вместе со мной. Я отказался от будущего ради Сьюзен Пейдж.
        - Каким это образом?
        - Обычно. Много лет тому назад я каждую весну наведывался на Пальметто, чтобы поиграть в карты, и часто останавливался в доме у родителей Сюз. В то время она была красивой девочкой, довольно рослой для своих лет. Я очень хорошо помню первый инцидент. Однажды ночью, после игры в карты, она вошла в мою комнату и задрала ночную рубашку, чтобы показать свои только что появившиеся груди. Бог мой, ей, наверное, едва исполнилось двенадцать лет, ее тело было чисто-белым. В тот раз я выдержал напор. Это было легко, ведь она была так молода. Но это оказалось не таким простым делом во второй раз. Ей уже стукнуло пятнадцать лет, она была словно распустившийся цветок, красавица, она голая ждала меня в моей постели. Мне бы следовало прогнать ее, но… - Дон Луис печально покачал головой. - Так мог бы поступить более хороший человек, чем я. За несколько мгновений все - дети, жена, честь - пошло прахом. Я потратил многие годы своей жизни на Сьюзен Пейдж. Я выиграл ее у отца в покер на паре троек, взял с собой в море. Я дал ей образование. Я рассказал ей обо всем, что знал сам, о море, жизни, литературе. Я даже
отправил ее учиться в университет. Все это оказалось страшной ошибкой. Она устала от меня, и единственное, что ей сейчас хочется, - это уйти от меня. Я почти доволен тем, что вы уводите ее из моей жизни навсегда.
        Уилсон поставил чашку с кофе на стойку. Последние глотки показались горькими.
        - Крикет поведала мне эту историю иначе, - спокойно сказал он. - Ее вариант полностью противоположен вашему. Она сказала, что вы изнасиловали ее в доме отца, а теперь держите в сексуальном рабстве.
        - Конечно, - сказал дон Луис, - превосходно! Он начал говорить что-то еще, но потом закрыл глаза руками и засмеялся.
        Уилсон к усталым, дробным звукам в пустой кухне отнесся индифферентно.

16

        Крикет нагая, если не считать носков, лежала под дождем на чем-то пахнущем жжеными апельсинами. Волосы расползлись мокрыми змейками по плечам; носки набухли. Уилсон нагнулся и взял ее за руку. Рука была холодной, а зрачки расширены. Казалось, она его не узнает. Он с трудом удержался от того, чтобы посмотреть на отливающие медью волосы внизу живота. При одной мысли об этом у него вспыхнули уши.
        - Пойдем в дом, - сказал он. - Я помогу тебе вытереться и лечь в кровать.
        Крикет издала бессвязный булькающий звук и не пошевелилась. Уилсону пришлось нести ее в спальню, как мешок грязного белья.
        Час спустя она могла уже говорить, задыхаясь, быстро, без остановки.
        - Ты жив. - Она, казалось, не верила своим глазам. - Ты воспользовался своим шансом, ты обыграл Португи?
        - Обыграл, - подтвердил Уилсон и широко улыбнулся. Потом он показал ей кувшинчик с липкой черной массой, пахнущей апельсином, которую обнаружил на столе в столовой. - Что это за дерьмо?
        Крикет, не отвечая, закрылась простыней до самого подбородка. Уилсон был вынужден повторить вопрос.
        - Опиум, - ответила она наконец.
        - А где трубка?
        Крикет отрицательно покачала головой:
        - Никакой трубки. Я ела его на крекерах.
        - Ты это ела?
        Она молча свесилась по другую сторону кровати, и ее вытошнило. Он сходил в ванную комнату и взял мусорную корзину и мочалку. Мягким движением протер лицо Крикет, поставил около кровати мусорную корзину и подвинул себе стул. Он боялся оставить ее одну в подобном состоянии.
        - Сказал, что они тебя поймали, - заговорила отрывисто Крикет. - Отец… он сказал…
        - Не беспокойся обо мне, - попробовал успокоить ее Уилсон. - Вот он я, во плоти.
        - Сказал, что ты мертв, - продолжала она, не слыша его. - Сказал, что Португи перерезал тебе горло, как бедному Вебстеру. Бедный, бедный мой старый Вебстер. Они отрезали ему голову, посадили на кол и выставили в центре города.
        - Кто такой Вебстер? - насторожился Уилсон и почувствовал, что мокрая от дождя рубашка касается спины, как чья-то рука.
        Крикет неуверенно повернула к нему голову:
        - Вебстер, он был моим последним любовником. Я по-настоящему его любила. Красавец парень. Но глупый. В отличие от тебя. Он думал, что обыграет их. Они отрезали ему голову. Знаешь, любить обезглавленного трудно…
        - Хватит, - содрогнулся Уилсон.
        - Меня сейчас опять стошнит, - сказала Крикет и склонилась при помощи Уилсона над мусорной корзиной, ее вырвало какой-то вонючей черной дрянью. Она откинулась на подушку, судорожно хватая ртом воздух.
        - Черт побери, - расстроился Уилсон, - да ты вся в грязи.
        - Это опиум, - объяснила Крикет. - Я съела его слишком много. Надеюсь, я скоро поправлюсь.
        Уилсон обтер ей лицо, и она задремала. Но ненадолго. Глаза вдруг открылись, от испуга Уилсон даже вздрогнул.
        - …понимаешь, как одинока я без тебя, - заговорила она, продолжая беседу, которую вела все это время в мыслях. - Ты не как Вебстер. Он был забавен и нравился мне в постели, но потом над нашими телами подул этот холодный ветер. Отец и Португи всегда учили меня быть твердой, настоящей дочерью пирата. С тобой, Уилсон, я забыла об этом, стала человеком. Видишь, твоя жизнь должна быть частью моей. Должна. Мы просто «перепрыгнем через метлу», и все. Пиратский брак. Просто
«перепрыгнуть через метлу», как это делают рабы…
        Уилсон окинул взглядом одутловатое лицо, зеленоватое на белом фоне подушки. Безумные глаза красновато-землистые, щеки в пурпурных крапинках - верно, сосуды полопались от натуги при рвоте. Ничего соблазнительного. И все же какая-то непонятная сила тянула его к ней.
        - Я многого не знаю о тебе, - мягко сказал он. - Ты всякий раз преподносишь мне новую историю. Истина, так сказать, лежит по левому борту твоего корабля. Мы ставим паруса, чтобы достичь ее, но похоже, все бесполезно, так?
        Крикет с трудом улыбнулась:
        - Ты высказался как настоящий моряк. Я вытащила тебя из твоей библиотеки. Ну, похвали меня за это.
        Она протянула руку и схватила его за запястье столь сильно, что Уилсону стало больно. Ногти впились в его кожу.
        - Ты хочешь правды? Получай. Я тебя люблю! Я этого никому и никогда не говорила. Я тебя люблю, но это ничего не значит. Ты должен жениться на мне! Если тебе дорога жизнь, то у тебя нет иного выхода.
        Уилсон подался назад. На коже, где побывали ее пальцы, заалели ссадинки.
        - Значит, ты предлагаешь мне женитьбу во спасение, - сказал он, поглаживая запястье. - Но это будет фиктивный брак, я хочу, чтобы ты это знала. При первой возможности я сбегу из вашего грязного, логова. Понимаешь, Крикет? Ты способна пойти на это?
        Она снова отключилась.
        Уилсон подождал несколько минут, не придет ли она в сознание, не дождался, натянул непромокаемое пончо и побрел сквозь мелкий дождь.
        Дойдя до места, откуда открывался вид на виллу Португи, он попробовал собраться с мыслями, но те клубились и расползались. Уилсон повернул назад. Неожиданно за спиной раздался вопль, похожий на крик ребенка. Уилсон напрягся, быстро обернулся и увидел дюжину обезьян-крикунов. Их оранжевые шкурки промокли и стали тусклыми. Обезьяны звали Уилсона - куда? - с ветвей огромного тика. Уилсон моргнул, и они исчезли.



        Часть пятая
        ЧЕРНЫЙ КОНТИНЕНТ


1

        Дожди прекратились в июне.
        Пассат относил зловоние Четырех Сабель в сторону Африки. Голубое небо над джунглями заполнили птицы, у них начался брачный период. Утро выдалось ясным и светлым, хотя с востока к острову уже подбиралась жара.
        Уилсон, слегка сбитый с толку, стоял в окружении подстриженных кустов английского самшита. Это был сад Португи. Уилсона привели сюда с завязанными глазами. Над головой трепетал бархатный полог от теплого ветерка. У ног лежала метла с черным бантом. Поодаль в двух хрупких тростниковых клетках радостно щебетали желтые африканские ласточки. Издали доносились смех и веселые голоса, сопровождаемые ритмичными звуками бупандийского тинка-джаза. Все это было частью ритуала, который он плохо понимал.
        Костюм из белого полотна, взятый напрокат, щекотал в промежности и жал под мышками. Уилсон начал потеть. В конце концов послышался легкий хруст листьев, и сквозь зеленую стену шагнула Крикет, целомудренно опустив глаза долу. У Уилсона перехватило дыхание от удивления. Крикет была без обуви, ступни оставляли легкие следы на упругой траве. Платье-костюм Крикет сшили из целого рулона яванского шелка, предназначенного для жен неведомого магараджи и отобранного у купца, захваченного пиратами Малабарского берега. Чудесная белая ткань имела голубоватый оттенок воды, отражающей безоблачное небо. Многослойная юбка создавала впечатление, будто Крикет плывет по воздуху. Жакет без рукавов обрывался над талией. Пупок Крикет украшала серебряная петелька с черной жемчужиной. Волосы покрывала серебристая сетка, вся в мелких неровных жемчужинах. В руках Крикет держала букет африканских коралловых лилий.
        Уилсону никак не удавалось прогнать глупую улыбку, хотя, как и всегда, неопределенность и ожидание грядущей катастрофы терзали ему душу, он знал, что мир за пределами этого шелка, зеленой травы и голубого неба полон страданий и жестокости, что он опутал их по рукам и ногам, как паук легкомысленных мошек.
        - Ну и как мы это будем делать?
        Крикет вместо ответа заслонила лицо лилиями. У Уилсона покраснели уши. Ладони вспотели, а по затылку побежали мурашки. Было как-то нелепо чувствовать себя в роли жениха. Навес трепетал, издавая резкий хлопающий звук.
        - Так где же свидетели, священник? - нервно спросил Уилсон тонким голосом.
        Крикет опустила букет. Сегодня глаза у нее были цвета нефрита.
        - Это всего лишь то, во что мы верим, - сказала она.
        - А во что ты веришь?
        - Сейчас в тебя. - Крикет пожала плечами.
        - Этого достаточно?
        - Жаль, конечно, что нет матери.
        - Где она?
        - Умерла. Я говорила. Помнишь? Так же, как и твоя.
        - О!..
        Крикет глубоко вздохнула.
        - Готов? - Она взяла Уилсона за руку. - Не волнуйся. Мы просто вместе перешагнем метлу.
        - Подожди. - Уилсон потряс головой и притронулся свободной рукой к щеке Крикет. - Ты выглядишь настоящей красавицей.
        - Как любая невеста, - улыбнулась Крикет и поцеловала его. Почти незаметно для себя они дружно перешли рубикон.
        Оказавшись по другую сторону метлы, Уилсон ничего не почувствовал. Он подумал об иконах, висевших в доме двоюродной бабки (Иисус Кровоточащее Сердце, Мадонна, парящая над серебряным облаком в окружении херувимов), вспомнил венчание приятеля по колледжу, которое происходило при огромном стечении народа (курение фимиама, церковные песнопения и чтение Евангелия), и растерялся. Священным таинством и не пахло.
        - Я знаю, - сказала Крикет откуда-то издалека. - Похоже, чего-то не хватает.
        - Возможно, - признался Уилсон.
        - Значит, не зря я принесла птиц. Это будет мой собственный мазок, завершающий картину. - Она взяла Уилсона за руку и повела к камышовым клеткам.
        Птички щебетали каждая на свой лад.
        - Их можно различить, - пояснила Крикет. - Только по голосам. Звонче поет…
        - Самка?
        - Самец, с окончанием сезона дождей у птиц наступает брачный период. Этой парочке наверняка не терпится улететь в лес и заняться любовью. Было бы жестоко продолжать их здесь держать. - Она потянула за концы ленточек, и клетки развалились.
        Уилсону и Крикет пришлось ладонями заслониться от яркого солнца, когда птицы желтым облаком поднялись в ясное голубое небо.

2

        Тинка-джаз исполнял сентиментальную музыку. Пары, чувствующие себя неловко, кружились на траве. Пьяная толстушка в розовом платье вальсировала в одиночестве, разводя руками при поворотах. После танцев подали икру и шампанское, затем последовал ленч, состоявший из жареного цыпленка, копченой ветчины, спаржи, молодого картофеля, салата, сыра и фруктов. Во время десерта три негритянки загнали маленькую белую собачку в живую изгородь. Они и сами потерялись там, пришлось их искать женщине-индианке в сари с ребенком в одной руке и бокалом шампанского - в другой. Несколько полноватых мужчин средних лет стояли у чаши с ромовым пуншем, осушали бокал за бокалом и разговаривали об индексе деловой активности «Никкей».
        - Что это за публика, как ты думаешь? - прошептала Крикет Уилсону на ухо.
        Уилсон пожал плечами.
        - Капитаны с женами и домочадцами. Португи велел им прийти. И вот они здесь.
        - Шутить изволишь?
        - Все, кроме отца. Он сейчас сидит где-то и дуется на меня. Считает, что ты не достоин быть его зятем.
        - Главное, чтобы он не заставлял меня идти по доске.
        Капитаны оказались сугубо приземленными людьми. Они отечески похлопывали Уилсона по спине, поздравляли с такой мрачной вежливостью, словно это была обычная свадьба представителей среднего класса. Уилсон ожидал встретить глаза, горящие жестоким огнем, серьги в ушах, попугаев на плечах, бархатные штаны, а вместо этого увидел заурядных менеджеров в слегка устаревших костюмах от Пьера Кардена, обыкновенных людей, на лица которых жизнь на море в качестве работорговцев и пиратов не наложила никаких отличительных признаков.
        - Вот особенность зла, - сказал ему вечером доктор Бурсали, стоя на фоне красноватого заката над джунглями. - Как таковое оно не существует. Есть возможность убить, а час спустя сидеть со спокойной совестью за чаем и произносить тосты.
        - На сей раз вы не правы, доктор, - возразил Уилсон. - Зло существует. А здесь и подавно. Достаточно спуститься с холма, чтобы убедиться в этом.
        - Вот что мне в вас нравится, - произнес доктор. - Вы не позволили жаре повлиять на свои нравственные принципы. - Он оглянулся по сторонам и нагнулся к Уилсону, пролив при этом половину розового пунша себе на ботинки.
        Тинка-джаз начал исполнять в стиле хэви метал что-то из репертуара «Битлз».
        - Для меня слишком поздно, - прошептал доктор. - Но я думал над тем, что вы сказали, когда начинались дожди. В вашей душе сохранился огонь, Уилсон. Вот вам хорошо продуманный совет. Сделайте что-нибудь. Дождитесь удобного случая или такого состояния души, когда уже больше невозможно терпеть. И нанесите им такой мощный удар, на какой вы только способны.
        Фасад виллы «Реал» освещался вспышками фейерверка. Дон Луис весь день мелькал то тут, то там эдаким рыцарем Печального Образа. Уилсон столкнулся с ним в полночь и пожал ему руку:
        - Большое спасибо за праздник и за костюм.
        Дон Луис, с обвисшими усами, уставший, как-то вдруг постаревший, неопределенно махнул рукой:
        - Такую свадьбу я планировал для нас со Сьюзен. Я берег фейерверки и шелк семь лет. Вот и пригодились. Зачем пропадать добру?
        - Вы очень щедры.
        - Нет, - прервал его дон Луис. - Я аристократ! Единственное, что отделяет меня от… - Он заколебался. - От вас и прочей шушеры - это честь. Так было в моей семье в течение тысячи лет. К сожалению, я родился в мире, где нет места никакой чести вообще.
        Звон разбитого бокала привлек внимание Уилсона. Он оглянулся и не услышал, как Португи исчез в барочных тенях своего сада.
        Зато появилась Крикет. Она сняла с головы серебряную сетку и распустила волосы. Ее лицо горело от свадебного пунша.
        - Я тебя искала, - сказала она, запинаясь, и Уилсон понял, что она пьяна.
        - Вот он я, - доложил Уилсон.
        - Ты меня любишь?
        Уилсон не знал, что и ответить. Он страстно желал ее, это несомненно, но любил ли? Впрочем, зачем сейчас разбираться в эмоциях! Он сделал правильный выбор. Лучше жениться на Крикет, чем быть повешенным и разрубленным на мелкие куски. Возможно, ему удастся бежать с острова, не исключено, что он возьмет с собой Крикет. Быть может, в другой части света, вдали от нравственных неопределенностей Четырех Сабель, он полюбит ее такой же любовью, какую испытывал к Андреа до того, как все пошло шиворот-навыворот и страх перед надвигающейся опасностью заслонил его от мира больше, чем кто-либо из людей.
        Крикет, похоже, умела читать его мысли. Она прикусила губу, опустила глаза:
        - Пожалуй, мне не следовало тебя спрашивать об этом, и особенно на свадьбе под дулом пистолета. Но мы однажды покинем этот остров и поселимся на другом, я имею в виду остров Сен-Луи посреди Сены, в самом центре Парижа. Мы купим большой мрачный старинный дом с высокими потолками и пыльными канделябрами, и будем там счастливы, и ты окончательно и бесповоротно влюбишься в меня, потому что у тебя просто не будет иного выхода.
        Уилсону хотелось верить, и он ответил:
        - Да.
        Фейерверк трещал и озарял небо до трех часов утра. Крикет провела Уилсона за руку через замусоренную поляну по мосту над крепостным рвом, где сладко спали овцы, во внутренний двор виллы. Дом казался вымершим, и окна чернели, как пустые глазницы. Тихо плескался фонтан. Они вошли в дом. Холл пропитался запахом плесени и давно сгоревших свечей. Крикет, а за ней и Уилсон поднялись по темной лестнице, миновали темные коридоры и галереи портретов, о размерах которых можно было лишь догадываться, и очутились в пустом зале, если не считать большой белой кровати под пологом и деревянного стула с прямой спинкой. Створки окна, выходившего в сад, были распахнуты, отчего в прохладном ночном воздухе попискивало несколько москитов.
        - Ты забыл перенести меня через порог, - усмехнулась Крикет.
        Одним движением она сбросила шелковые одежды, и те замерцали у ее ступней подобно лужице воды.
        Уилсон снял позаимствованный у Португи костюм и повесил на спинку стула. Потом он поднял Крикет на руки, и полог раздвинулся перед ними, как живой, и они опустились на кровать. Когда он вошел в Крикет, из джунглей донесся кошачий крик. Экватор невидимой линией огибал земли и океаны в сотне миль от их окна.

3

        Неделю спустя Уилсон и Крикет покинули комнату с единственным стулом, сели в
«фольксваген» и отправились в город.
        Жара развернулась в полную силу, и остров стал похож на плавильную печь. Виниловое сиденье жгло Уилсону спину в тенниске, зад в шортах и ноги. На Крикет были соломенная шляпа величиной с велосипедное колесо, топик и шорты; на мир она смотрела сквозь швейцарские очки, которые даже безумное тропическое освещение низводили до слабого зеленого мерцания.
        - Эти очки великолепны, - похвалилась Крикет, - но я в них ни черта не вижу. Ты не против повести машину?
        - Хорошо, - согласился Уилсон.
        - Начало лета - наихудший сезон на острове. И наилучшее время, чтобы смотаться куда-нибудь. Как ты насчет небольшого путешествия?
        - И куда же мы направимся?
        - Можешь назвать это рабочим медовым месяцем. - Она собралась было что-то добавить, но машина въехала в лес, и влажная жара так надавила на них, что разговаривать стало просто невозможно.
        В городе лачуг было немногим легче. Отбросы гнили посреди улиц в больших зловонных кучах. Человеческие бедренные кости, словно обглоданные куриные, торчали из мусора, не вызывая особого любопытства.
        Следуя указаниям Крикет, Уилсон обогнул барак между бетонными заборами, верхние кромки которых поблескивали от посаженного на цемент битого стекла, и остановился перед стальными воротами. Крикет протянула руку к рулю и дала два длинных и один короткий сигнал. Пока они ждали, когда их впустят, двигатель работал на холостом ходу. Наконец стальные полотна заскрипели и открыли вид на лодочную пристань. Мустафа предложил им проезжать. Уилсон поставил машину рядом с ветхим жилым прицепом, оснащенным кондиционером. Такие драндулеты он видел в Америке, они дешево сдавались напрокат.
        В дальнем конце пристани стояла «Компаунд интерест» на железобетонной платформе, которая спускалась в черную воду гавани. На борту яхты под жгучим солнцем трудилась команда рабочих. Уилсон с огорчением заметил, что уникальное судно, рассчитанное на трансатлантические вояжи, перестало существовать. Паруса Майлара сняли. Корпус окрасили в камуфляжные, голубовато-зеленые, тона, а на носу установили морское орудие с неясными для Уилсона тактико-техническими параметрами. Штурманский восьмиугольник окружили стальными листами, амбразуры в них предназначались, надо полагать, для стрельбы из автоматов. За кормой висел на канатах рабочий и тупой отверткой пытался отвинтить буквы из орехового дерева, составляющие название яхты.
        - Что они делают? - воскликнул Уилсон, выйдя из машины.
        Крикет услышала в его голосе нотку отчаяния, подошла и положила ему на плечо руку.
        - Это отцовская идея. Они переоборудуют ее в пиратский корабль.
        - Да ну? Не слишком ли она изысканна для подобной работы?
        - Посмотрел бы ты, что они сделали под палубой. Убрали все: мебель, арматуру, древности, ковры. Из комнат остались только камбуз и каюта для инструктажа.
        - Это ужасно.
        - Я знаю, но у отца что-то особенное на уме. - Она повела Уилсона в прицеп.
        Пейдж стоял у длинного стола, склонившись над топографической картой Бупанды. Шлюбер рядом кивал головой подобно заводной игрушечной собачке. Искусственная прохлада, нагоняемая кондиционером, оказала на Уилсона, прожившего целый год по соседству с экватором, странное воздействие: он покрылся гусиной кожей. Потерев похолодевшие руки, он огляделся. Прицеп делился перегородкой на офис и жилое помещение, обе секции пребывали в ужасном беспорядке. На стене из прессованного картона напротив стола висела коллекция старинного холодного оружия: две массивные абордажные пики, рапира и короткий меч с толстым зазубренным клинком. Около грязного окна с видом на гавань находились неубранный диван-кровать и кресло, обитое клетчатой тканью.
        Крикет осторожно приблизилась к столу, Уилсон - за ней.
        - Ну как, папа?
        Пейдж резко поднял голову, увидел Уилсона и нахмурил брови. Крикет взяла Уилсона за руку. Лицо Пейджа исказила гримаса ярости. Глаза покраснели, кожа приобрела свекольный оттенок.
        - Ты притащила этого ничтожного сукина сына в мой дом? - Речь напоминала вой.
        - Уилсон отныне мой муж, - произнесла Крикет слегка дрожащим голосом. - Твой зять.
        Пейдж грохнул кулаком по столу так, что карандаши полетели в воздух. Крикет отступила на шаг. Сейчас она была больше похожа на провинившегося подростка, чем на взрослую женщину. Шлюбер собрал кое-какие бумаги и незаметно удалился на жилую половину. Пират угрожающе шагнул к Уилсону.
        Уилсон мягко высвободил руку из пальцев Крикет и сделал шаг навстречу:
        - Сожалею, что вы не присутствовали на свадьбе, папа. Она прошла очень хор…
        Закончить слово он не успел. Пейдж сжал кулаки и как обезьяна прыгнул вперед. Уилсон не слишком удивился. Он ожидал нечто подобное и вовремя уклонился от мощного хука слева. Удар пиратского кулака пришелся в стену. Короткий меч сорвался с гвоздей. Коротышка схватил оружие и сделал выпад. Уилсону удалось увернуться. Пейдж принялся размахивать мечом, изрытая ругательства, которые любознательный Уилсон не сумел разобрать. Спасаясь от сабли, он рванул вокруг стола.
        Когда он снова очутился у стены, на которой висело оружие, в нем вдруг проснулся древний инстинкт. Уилсон сдернул абордажную пику и яростно замахал ею. Крюк зацепил карман гавайской рубашки пирата. Послышался глухой треск рвущейся ткани. Пейдж упал и задыхаясь пополз в сторону. Уилсон приставил острие пики к шее пирата. Тот замер.
        Крикет, бледная как полотно, пошла пятнами и подняла трясущуюся руку:
        - Уилсон…
        В наступившей тишине Уилсон услышал собственное прерывистое дыхание и разговоры ремонтников на «Компаунд интерест». Он посмотрел вдоль тяжелого древка и увидел ненависть в обращенных к нему глазах пирата.
        - Послушай меня, Крикет, - заговорил Уилсон, когда нормальное дыхание восстановилось. - Скажи этому мерзкому червяку, что мне надоели его оскорбления и угрозы. Объясни ему, что, если он тронет меня снова, даже если всего-навсего плюнет мне вслед, я его убью.
        Он бросил пику на пол, вышел из прицепа, сел за руль «фольксвагена» и облокотился на рулевое колесо. Из прицепа доносились громкие голоса. Рабочие превращают мирную яхту в боевой корабль. Внезапно Уилсон почувствовал тоску по морю, ему захотелось покинуть ненадежную сушу и вернуться к фундаментальным вещам: ветру, морю, небу и звездам.
        Полчаса спустя Крикет заняла место для пассажира.
        - Извини. - Она положила холодную как лед руку ему на колено. Уилсон поморщился:
«Ох уж этот кондиционер!» - Я предполагала, что твой визит вызовет у отца такую реакцию…
        - Он что, всех твоих дружков пытается убить? Или только меня и Вебстера-бедолагу?
        - Ты мне не дружок. Ты муж, помнишь?
        - О да.
        - Тогда слушай. Я объяснила отцу, что мы поженились. Я сказала, что, обидев тебя, он тем самым обидит и меня. Я напомнила ему, что, будучи моим мужем, ты находишься под защитой устава… Короче, он готов с тобой помириться. Ты согласен?
        Уилсон пожал плечами, глядя на яхту.
        - Согласен?
        - Ну хорошо, - сдался Уилсон, и Крикет отправилась за папашей.
        Вместо кармана на рубашке у Пейджа зияла дыра.
        - Ты порвал мне одежду, - сказал пират. Уилсон посмотрел на его лысеющую голову и ничего не ответил.
        Пейдж заморгал и потупил взгляд:
        - Она сказала, чтобы я привык. У нас в семье и раньше были граждане вроде тебя. Например, мать Крикет, эта законопослушная стерва. Обычно ничего хорошего из этого не получается.
        - «Граждане»?
        Пейдж поднял глаза на Уилсона:
        - Любого, кто не является пиратом, мы называем «гражданин». А из тебя, как я понимаю, пират никудышный. Слишком совестливый. У тебя это на лбу написано. Придется тобой заняться. Там, куда мы поплывем, места для совести не очень много.
        - Это куда?
        Пейдж по-волчьи оскалил зубы и махнул в сторону Африки.
        В это время рабочий с банкой черной краски опустился на канатах за борт яхты. Ореховое название было уже уничтожено.
        - Как ее назвать, капитан? - крикнул рабочий. Пират повернулся к Уилсону:
        - Ну, давай, гражданин, говори. Ты теперь член семьи.
        Рабочий держал кисть наготове.
        - «Ужас», - предложил, не колеблясь, Уилсон. - Назовите ее «Ужас».

4

        Горизонт по правому борту был похож на челюсть с выбитыми зубами. «Ужас» качался на волнах в полумиле от берега. Уилсон отчетливо видел разрушенные фасады с их разбитыми окнами современных высотных административных зданий. Белые дымки от разрывов снарядов, прилетевших со склона горы Мтунгу и упавших где-то в центральной части Ригалы.
        - Раньше ее называли Парижем Западной Африки, - заметила Крикет. Изящным движением она положила загорелую руку ему на плечо. - Я помню этот город с детства. Там были большие французские универсальные магазины «Бон Марше» и «О Прентан». Мне купили там шляпку, украшенную сверху цветами, и слишком маленький французский купальник. Уже тогда там было неспокойно, однако на улицах играла музыка, и люди казались счастливыми.
        - Это свидетельствует о том, что ты ничего не знала о дерьмовой стороне жизни, - проворчал капитан Пейдж из штурманской рубки. - Бупандийцы всегда отличались кровожадностью. В это время они как раз устроили массовую резню в районе Олузу. Правительственные войска порубили на куски всех анду, обитателей гетто, - мужчин, женщин, детей. Я помню их предсмертные крики. Они кричали всю ночь. А ты преспокойно спала в гостиничном номере.
        - Отель был прекрасен, - продолжила Крикет, - проигнорировав реплику отца. - И назывался красиво - «Звезда Африки». В холле висело старое фото - панорама колониального периода, а у входа стояли швейцары в белых пиджаках.
        Пират захрипел.
        - Те дни давно ушли, - сказал он, вышел из октаэдра и сунул Уилсону электронный бинокль: - Посмотри, гражданин.
        Уилсон приник к окулярам. Набережная являла собой печальное зрелище. Доки превратились в кучи мусора. Из темной воды гавани торчали дымовые трубы и высокие надстройки потопленных суден. Темный дым горящей нефти завис над городом наподобие грязных отпечатков пальцев.
        - Основная часть повстанческих сил анду удерживает сельскую местность на западе, - пояснил пират, небрежно махнув рукой. - Эта местность включает в себя гору Мтунгу. Гора Нбуни находится под контролем бупу. Этот идиотизм углубляется с каждым днем. Анду воюют с бупу, которые вступили в союз с анду, и наоборот. По последним подсчетам, за обладание столицей борются следующие группировки: милиция Патриотического фронта бупу, в которую вошли подразделения бывшей Национальной гвардии бупу; Национальная милиция анду, которая контролирует плоскогорье; Народная партия бупу - твердокаменные марксисты, которые контролируют университетский город Семе и его окрестности; Народная партия анду, которую поддерживали до конца «холодной войны» кубинцы, и консервативная национальная милиция Конгресса бупу, которая контролирует северо-восточный промышленный коридор от Кангулу до Невронго. Есть еще парочка более образованных из представителей обоих племен, у которых нет реальной политической программы, те просто без затей убивают друг друга. И конечно же, в джунглях обитает народность иво, о которой не следует
забывать.
        - А это кто такие? - спросил Уилсон.
        - Нечто вроде десерта. Они существуют для того, чтобы их пожирали все остальные.
        - А именно?
        Коротышка презрительно скривил губы:
        - Это лилипуты. Их женщины ценятся как у бупу, так и у анду. Говорят, трахать их - все равно что ласкать десятилетнюю девочку с развитыми грудями. Мужчин очень возбуждает. Что касается остальных, иво либо убивают, либо угоняют в Кангулу на медные рудники, детей используют в качестве домашней прислуги. Торговать иво очень выгодно. Особенно их любят арабы. Они могут отвалить пятьдесят тысяч долларов за одну девственную иво. В Катаре существуют бордели, где работают только лилипутки. До сих пор мы получали иво у бупу или анду. Теперь этот лакомый кусочек предстоит получить без посредников.
        Некоторое время Уилсон хранил молчание, пристально вглядываясь в даль в поисках… Чего: флага ООН, палатки Красного Креста, любого признака надежды или порядка? Потом опустил бинокль и повернулся к дьявольски ухмыляющемуся пирату:
        - Так какой смысл? Почему они убивают друг друга год за годом?
        Пейдж разразился лающим смехом.
        - А вы не понимаете? Да потому что они получают от этого удовольствие, потому что они ради этого просыпаются по утрам, потому что это они умеют делать лучше всего с тех пор, как один обезьяночеловек врезал другому костью по башке.

5

        С заходом солнца море успокоилось. Таинственные облака проплывали под молодой луной, которая была розоватой, как оказалось, и потому прозрачной. Экипаж собрался в восьмиугольнике на ужин перед высадкой на африканское побережье. Уилсон не видел кока с момента захвата «Компаунд интерест». Сейчас те драматические события представлялись ему чередой картинок, нарисованных сепией[Сепия - светло-коричневая краска из чернильного мешка морского моллюска. Использовалась европейскими художниками в XVIII-XIX веках.] .
        Меню включало холодную чечевичную похлебку, хлеб с сыром и три бутылки крепкого красного вина. На коротких радиоволнах звучал оркестр, состоящий из множества кларнетов и саксофонов. Под эту печальную музыку, наверное, где-то не ближе Кейптауна, танцевали пары. Уилсон ощущал легкое покачивание палубы, вдыхал свежий воздух и был доволен тем, что он снова на море, что все размышления и выводы временно отошли на задний план.
        Неожиданно к нему подсел улыбающийся Нгуен. Уилсон бессознательно отметил, что зубы у кока голубые от выпитого вина.
        - Ты счастливый ублюдок, вот, - сказал вьетнамец. - Жениться на дочке капитана. Люди говорить, ты хитрый ублюдок, спасать своя шкура. А если дочка капитана решить жениться? Вот я и говорить: счастливый ублюдок.
        Уилсону удалось изобразить слабую улыбку:
        - У меня такое чувство, что удача может изменить мне в любую секунду.
        - Твоя удача - ветер, - заверил вьетнамец. - Иногда он дуть, иногда не дуть, но никогда не исчезать. Я думать, твой удача больше наша. Капитан свихнуться взять тебя на борт.
        - Заткнись, Нуг, - посоветовал Пейдж.
        - Можешь называть это удачей, если хочешь, - заговорил Шлюбер, сидевший на подушке, положенной на скамью. - А по-моему, жизнь - это сумма закономерностей и случайностей. То, что Уилсон женился на Крикет, отнюдь не удача, а всего лишь стечение обстоятельств. Существует целая теория вероятности. Взгляните на меня. Я прочитал в газете «Франкфуртер альге-майне» объявление: «Высокая зарплата, интересная работа, путешествия. Требуется магистр административной службы». Я откликнулся, и пожалуйста - я стал пиратом. Вот типичная игра случая.
        - Ты не пират, ты треклятый счетовод.
        При этих словах капитана Мустафа откинул голову и разразился хохотом.
        Крикет, сидевшая рядом с Уилсоном, прижалась щекой к его плечу. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что она его жена. На западе окончательно погас свет. От огней Ригалы остались две или три зыбкие точки. Пройдет много времени, прежде чем яхта пристанет к берегу, где ее встретит человек пиратов. Нужно ждать полночи.
        - Эти воды мне никогда не нравились, - проворчал Пейдж, как бесплотный дух.
        - Похоже, все спокойно, - возразил Уилсон. - Что вас волнует?
        Теперь, когда ночная тьма скрыла пирата, Уилсону стало как-то легче общаться с ним.
        - Вот тут некоторые говорили об удаче, - пробурчал Пейдж. - Не знаю, не знаю. На дне этой поганой акватории лежит много объеденных добела пиратских косточек.
        Уилсон невольно вздрогнул.
        - Неподалеку отсюда, градусов тридцать севернее, поймали самого Бартоломео Робертса. Этот человек был гением пиратского дела. Всего за три года он захватил более четырех сотен судов. Даже мой предок, великий Эльзевир Монтенаго, не смог добиться лучшего результата. Но именно успех и сыграл с Робертсом злую шутку. Король направил против него эскадру под командованием капитана Огле, который находился на флагманском корабле «Своллоу». Робертс только что захватил купеческое судно с мадерой, и пираты отмечали победу, когда «Своллоу» настиг «Ройал венчер» - корабль Робертса. Сам Робертс не пил, но его команда напилась до чертиков. Робертс не смог вовремя расставить всех по местам, и англичанам удалось совершить удачный маневр. Несчастный Бартоломео был сражен первым выстрелом. Команда растерялась. Великий корсар в высокой шляпе с пером, в знаменитом красном пальто и ботфортах лежал перед ними. Бой продолжался меньше часа. Огле повесил всех пиратов, живых и мертвых, пощадил только тело Робертса, поскольку тот завещал похоронить себя в море. Мир не знал более удачливого разбойника и более храброго
человека.
        Когда все разошлись, Уилсон и Крикет принесли наверх спальный мешок и улеглись около артиллерийского орудия.
        - Почему твой отец такой? - спросил Уилсон.
        - Какой «такой»?
        - Абсолютно аморальный. Ведь он не дурак. Он знает разницу между добром и злом. Чем он оправдывает в своих глазах жизнь убийцы и работорговца? Впрочем, этот вопрос относится и к тебе.
        - Не нужно так серьезничать со мной.
        - И все-таки ответь. Тебя спрашивает твоя совесть. Помнишь?
        - Это у нас в крови, как у тебя - азартные игры. Пейджи - пираты с семнадцатого века. Бороться с нравственностью, сам понимаешь, бессмысленно.
        - Ну а если без…
        Крикет на минуту задумалась.
        - Тогда так. Мы, Пейджи, никогда не верили в общественный договор. Идея о том, что ты должен относиться к соседу так, как ты хочешь, чтобы он относился к тебе, с нашей точки зрения - кусок дерьма. Ну в самом деле, посмотри на мир. Сосед готов ударить тебя ножом в спину за сущую безделицу. Конечно, порой, как, например, в
1950-х, мир кажется безопасным, управляемым законом и здравым смыслом. Но это только кажется. Поезда приходят вовремя, постоянно растет число юристов, но все это - лишь дымовая завеса, скрывающая хаос.
        - Ты рассуждаешь как дон Луис, - заметил Уилсон и почувствовал, что Крикет оцепенела.
        - Попробуй пройти ночью в одиночку по улице в некоторых районах твоего собственного города, - сказала она. - Где он, твой «Общественный договор»? Нет его.
        - Ладно, допустим на минуту, что мир порочен, - предложил Уилсон. - Разве это дает кому-нибудь права на порок, преступление? Мы должны бороться за добро, Крикет. Или по самой крайней мере не творить зла. Вот тебе твой первый урок нравственности.
        Крикет помолчала, осмысливая услышанное.
        - Моя жизнь была слишком жестокой, чтобы верить в абстрактные истины. Все, что я видела, - это то, как большая рыба поедает малую. Люди поступают, подчиняясь наихудшим побуждениям. Но не бросай меня. Я все еще надеюсь, что хотя бы часть твоей веры в человечество передастся мне, пока не поздно.
        - Дело не в том, чтобы я оставался с тобой, а в том, чтобы увести тебя от них.
        - Терпение, - прошептала Крикет. - Нам нужны деньги, и мы должны выбрать удобный момент.
        - Когда это случится?
        - Молчи, - сказала Крикет и обняла Уилсона.

6

        В полночь «Ужас» тихим ходом вошел в гавань Ригалы. Над доками возвышались стрелы подъемных кранов, покореженных при артиллерийском обстреле. Из полузатопленных килекторов вытекал мазут и раскрашивал грязную воду во все цвета радуги. По низкому небу пробежал луч прожектора, как палец по книге для слепых, и потух.
        Пейдж поставил «Ужас» в дальнем конце южного причала, освещенного лампочками на голом электропроводе и огороженного использованными автомобильными шинами. Крикет спрыгнула на причал и закрепила канат на ржавой тумбе, торчащей из бетона. За Крикет последовали остальные члены экипажа. Пейдж развязал мешок и торжественно вручил людям оружие и сумки с запасными патронами. Шлюбер и Нгуен повесили через плечо автоматы Калашникова китайского производства. Мустафе досталось охотничье ружье с вертикальным расположением стволов и мачете в деревянных ножнах. Крикет вооружилась пистолетом-пулеметом «МАК-10» и охотничьим ножом. Капитан взял себе полуавтоматическое охотничье ружье двенадцатого калибра, 9-миллиметровый пистолет
«беретта» и вопросительно взглянул на Уилсона.
        Уилсон растерялся. Ему не нравилась складывающаяся ситуация.
        Пейдж сурово сдвинул брови:
        - Эта страна - трахнутый змеюшник, полный бандитов и им подобных. Не будьте таким гражданином, выбирайте оружие.
        Уилсон заглянул в мешок: автомат, несколько пистолетов и штыки в зеленоватых ножнах. Он выбрал револьвер в кожаной кобуре.
        На металлическом кольце внизу револьверной рукоятки болтался кусочек кожаного ремня.
        Пират хихикнул, взял у Уилсона револьвер, открыл и крутанул барабан:
        - Подходящее оружие. Восьмизарядный револьвер «веблер-викерс» времен Первой мировой войны. Загляните внутрь кобуры.
        Уилсон поднес кобуру к свету и прочитал: «Ubi Bene, Ibi Patria, лейтенант Дж. Ф. Хуке, 12-я рота, 2-й батальон, Королевский уэльский стрелковый полк, Фландрия,
1917 год».
        - Офицеры, глупые засранцы, обычно шли в атаку впереди с револьверами и со свистками в зубах «За Бога и за родину». Дерьмо. Их разрывало на куски в первой же атаке. Для вас вполне сгодится. - Он вернул Уилсону револьвер.
        Готовый к бою десант двинулся в сторону железобетонного блокгауза.
        Около костра стояла дюжина милиционеров бупу в рваной рабочей одежде. На спинах висели хорошо смазанные штурмовые винтовки. По рукам ходила картонная коробка из-под ботинок, заполненная зеленоватыми листками, похожими на сушеный табак. Милиционеры совали щепотки листьев в рты, жевали и выплевывали черную массу на горящий древесный мусор. Когда пираты приблизились к костру, один бупу взял винтовку на изготовку, остальные не шелохнулись. Пираты остановились. Пейдж отдал ружье Крикет и шагнул в круг света. После коротких переговоров на языке бупу и жестов Пейджа провели в блокгауз.
        Стоя вместе с пиратами в тени, Уилсон прислушивался к грохоту артиллерийской пальбы на окраине города и шипению милицейских плевков.
        - А что, если наш человек сегодня не появится? - спросил шепотом Шлюбер.
        - Тогда они нас убьют, - ответил во весь голос Нгуен, - и наши проблемы будут решены.
        Мустафа отреагировал на его слова ухмылкой.
        - Успокаивающая мысль, - сказал Шлюбер.
        - Так что это за дерьмо? - поинтересовался Уилсон.
        - Какое дерьмо? - уточнила Крикет.
        - Что они жуют? - Уилсон кивнул на милиционеров.
        - Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, - сказал Шлюбер.
        - Каф, - добавил Мустафа. - Позволяет человеку разговаривать с Богом.
        - Этот наркотик - одна из причин, почему здесь все идет кувырком, - подхватила Крикет. - Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай - легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.
        Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.

7

        Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.
        Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.
        - А когда-то это был красивый город, - тихо сказала Крикет. - Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.
        Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке - раскрытая книга, в другой - что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.
        - Это вождь бупу, президент Секуху, - сказал Пейдж.
        Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.
        - В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.
        И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.
        Но фишка заключалась в другом. Секуху не сошел с ума, понимаете? Он был всего-навсего идеалистом-мечтателем. Это худшая публика на свете. Он решил, что западная модель развития порождает эгоизм и коррупцию, что капитализм не делает людей счастливыми. «Взгляните на Нью-Йорк, взгляните на Лондон, - говорил он в известной речи. - Пойдите туда и найдите мне хотя бы одного счастливого человека!» Черт побери, мне кажется, старый негодяй попал в точку. К сожалению, стране от этого лучше не стало. Миллионы погибли на гражданской войне, которой и по сей день не видно конца. Я сожалею об этом. Но мой бизнес процветает.
        - А где Секуху теперь? - спросил Уилсон и удивился тому, что слова эхом раскатились по пустому парку.
        - Его убила андская проститутка во время оргии в президентском дворце около пятнадцати лет назад. Он занимался с ней чем-то совершенно непотребным. Впрочем, обе враждующие стороны воспринимают Секуху как своего рода святого мученика. Это является лишним доказательством того, что объективная реальность не имеет ничего общего с тем, во что люди веруют.
        Выйдя из парка, пираты с эскортом повернули на широкую улицу, где когда-то росли финиковые пальмы и стояли в окружении розовых садов большие дома с верандами. Теперь пальмы зачахли, великолепные старинные дома обрушились, сады сгорели. Только в середине квартала, второго от парка, запущенный особняк подавал признаки жизни. Из разбитых окон, закрытых мешками с песком, струился желтый свет. Здание было обнесено колючей проволокой, у входа стояли часовые. Милиционеры и пираты поднялись по широким белым ступеням, на которых спали солдаты, и вошли в дом. Где-то вдалеке прозвучали автоматные очереди. Процессия пересекла комнаты, заваленные поломанной мебелью и усыпанные грязными, никому не нужными документами, и попала в танцевальный зал, освещенный люстрами, с более или менее целой мебелью.
        В углу находился увечный рояль, похожий на сидящую собаку. Зал был полон офицеров милиции, одни слонялись без дела, жевали каф и пили теджию, другие в отключке валялись на полу в лужах собственной мочи. Хор мужских голосов звучал то громче, то тише.
        В конце зала на желтой бархатной кушетке сидел, развалясь, африканец - ни дать ни взять чудище Франкенштейна. Он был оголен до пояса, грудь покрывали пепельно-черные волосы. На аккуратной табличке над карманом кителя цвета хаки, который висел на стуле с ним рядом, можно было прочитать изящно выведенную черными чернилами надпись: «Полковник Бвултузу. Патриотический фронт бупу». Между коленей полковника стояла бутылка теджии объемом не меньше галлона. По бокам сидели голые чернокожие девочки лет десяти. Каждая девочка имела собственную бутылку теджии, которая казалась непомерно большой по сравнению с ручкой, ее держащей. Подойдя поближе, Уилсон понял, что ошибся. Это были не девочки, а молодые женщины ростом около четырех футов с вполне развитыми молочными железами, их соски напоминали Уилсону божьих коровок.
        При виде капитана Пейджа полковник Бвултузу вскочил на ноги, не задев бутыли. Огромный африканец, пират наполеоновского роста и голые лилипутки напоминали цирковую труппу.
        - Друг мой! - воскликнул полковник громовым голосом, распахнул объятия и обнажил в улыбке зубы, похожие на прямоугольные почтовые марки. - Вот уж не думал, что мы так скоро встретимся!
        - Я вернулся раньше, чем ожидал, полковник, - осадил его Пейдж, слегка подаваясь назад от мощных дланей. - Кое-что произошло. У меня есть предложение, которое надо бы обсудить.
        - Ты весь в делах, как обычно. - Бвултузу с шутливым сожалением покачал огромной головой. - Вынужден тебя огорчить. Мои солдаты еще не захватили в сельской местности столько врагов, чтобы заполнить трюм твоего корабля: летняя кампания длится всего две недели. Но мы собираемся пройтись по горным районам. Так что через три обещаю тебе много сильных мужчин. Предателей-анду, разумеется. Надеюсь, они проработают у тебя много месяцев, прежде чем подохнут.
        - Сегодня меня интересует другое, - сказал пират.
        - Тогда давай пить теджию и разговаривать. - Полковник снова улыбнулся и театральным жестом показал на женщин: - Какую хочешь?
        - Женщины иво, да? - Пейдж мрачно ухмыльнулся.
        Лилипутки вскинули на него печальные молящие глаза загнанных животных.
        Полковник захлопал в ладоши и засмеялся:
        - Мы сделаем из тебя хорошего бупу, капитан.
        Пират нагнулся к ближайшей женщине и погладил ее по груди. Она содрогнулась и вдруг быстро укусила его острыми зубками за руку. Он отскочил и ударил ее по губам. Крикет глубоко вздохнула и уткнулась лбом в плечо Уилсона.
        - Возьму-ка я эту, - решил пират. - Научу ее кое-чему.
        - Должен предупредить тебя, друг мой, - сказал полковник. - Стоит тебе поиметь женщину иво, и ты станешь с нее ростом.
        - Я, пожалуй, рискну.
        - Прими мое восхищение - твой вкус безупречен. - Бвултузу отвесил элегантный поклон.
        Пейдж потер укушенную руку:
        - Мои люди, полковник…
        - Конечно, конечно. - Бвултузу поклонился снова. - Штаб займется их благоустройством немедленно.

8

        Уилсону и Крикет отвели большую комнату на третьем этаже. На потертом ковре среди обугленных книг и обрывков бумаги стояло чересчур мягкое, но тем не менее прочное кресло. Двуспальную кровать покрывали грязные простыни. Старый комод с зеркалом хранил аккуратную стопку носков и пожелтевший от времени пакет чистых носовых платков. Над столом ярко горела голая лампочка. Разбитое окно было заложено мешками с песком.
        Пока Крикет раздевалась, Уилсон, засунув руки в карманы брюк, мерил шагами комнату и пинал мусор. Книги были на шведском и французском языках. Ему попались на глаза
«Парижские тайны» Эжена Сю, «Воспитание чувств» Флобера и несколько томов с труднопроизносимыми названиями Пера Лагерквиста. Неожиданно он заметил фотографию высокого человека средних лет во фраке и с трехцветной лентой через плечо. Он стоял под ручку со стройной блондинкой в белом платье, раза в два моложе его. Парочка держала бокалы с шампанским. Уилсон наклонился, вынул фотографию из разбитой рамки и увидел дату: 3 февраля 1967 года.
        - Вот тебе вариант истории, - сказал он. - Этот дом когда-то принадлежал французскому послу. Мы находимся в спальне хозяина. Судя по снимку, он женился на младшей дочери шведского посла, что так похоже на истинного француза.
        Он повернулся, чтобы показать Крикет фотографию. Она, обнаженная, сидела по-турецки на кровати и специальными щипчиками обрабатывала ногти на пальцах ног. Лицо выражало нечто среднее между брезгливостью и презрением. Уилсон догадался, что она сейчас думает о своем отце и двух женщинах иво, оставшихся внизу. Сколько времени ей пришлось терпеть подобные извращения? Не зная, чем ее утешить, он просто стоял и смотрел на нее. В резком белом освещении, ожесточенная, она выглядела не слишком красивой. Потом его взгляд сосредоточился между ног Крикет, и в том участке коры головного мозга, который отвечает за секс, проскочила какая-то искорка. У Уилсона возникло неодолимое желание.
        - Крикет, - мягко позвал он. Она сердито подняла глаза.
        - Ты в порядке?
        - Лучше не бывает! - отрезала она и продолжила стричь ногти. - Вообще-то мне сейчас хочется побыть одной. Почему бы тебе не прогуляться, не поискать ванную, например?
        - Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?
        - Нет.
        Уилсон вышел в темный коридор и закрыл за собой дверь.
        На втором этаже два милиционера, сидя на корточках, играли в кости, бросая их о поцарапанный плинтус. Стол слева от них был покрыт осколками вазы и кусочками штукатурки. С облупившегося потолка свисали голые электрические провода, похожие на змей. Милиционеры взглянули на приближающегося Уилсона. У одного изо рта торчали черные листья, по подбородку тек черный сок.
        Уилсон остановился и обратился сразу к обоим:
        - Я ищу ванную.
        Жующий каф поморгал, не жующий потряс головой. Штурмовые винтовки, прислоненные к стене, казались такими же мирными предметами, как швабры.
        - Цум кло, - сказал Уилсон. - Туалет, ватерклозет. - И жестами показал, что хочет в уборную по малой нужде.
        - А! - изрек второй милиционер, быстро поднялся, взял Уилсона за руку и потянул по темному коридору. Сначала они повернули налево, потом направо и вошли в большую комнату с керамической ванной, биде и унитазом. Вонь здесь стояла совершенно невероятная. Унитаз был опрокинут. Милиционер, ловко лавируя между экскрементами, подвел Уилсона к застекленной створчатой двери, выходившей на балкон. Распахнув дверь, он подтолкнул Уилсона к перилам, показал вниз и сделал губами звук, имитирующий мочеиспускание.
        - Ладно, - сказал Уилсон и расстегнул ширинку. Разбитые башни центральной части города проступали неровными силуэтами в моменты вспышек разрывов артиллерийских снарядов, летевших со стороны горы Мтунгу. Где-то рядом раздался истошный крик женщины, его оборвала автоматная очередь. Ощущая затылком тяжелое дыхание милиционера, Уилсон попробовал помочиться и не смог. Он стеснялся. Такое случалось с ним на автобусных остановках и в аэропортах. «Почему этот человек не уходит?» Уилсон попытался преодолеть смущение; прочистил горло, попереминался с ноги на ногу. Подумал о деревьях, с которых падают капли после дождя, о проточной воде, но ничего не помогло. Тогда он покашлял.
        - А, извините, вы хотите остаться один, - сообразил милиционер. Говорил он на хорошем английском языке с американским акцентом. - Я пойду покурю, не торопитесь. - Он удалился в конец балкона.
        Чиркнула спичка. Уилсон посмотрел на темный двор, сосчитал до десяти и увидел-таки, как его моча рисует контур коленопреклоненного богомольца. Снизу послышалось легкое постукивание, Уилсон решил, что описал крышу автомобиля.
        - Не желаете? - Из темноты выдвинулась правая рука с пачкой египетских сигарет.
        Уилсон задернул молнию на брюках и прошел вдоль балкона. У обочины напротив особняка, скрипнув тормозами, остановился грузовик. Из кузова через задний борт спрыгнули тридцать солдат и поплелись к парадному подъезду.
        - Смена караула, - сообщил милиционер. - Теперь я свободен от службы на весь вечер.
        Уилсон неуверенно взял сигарету. Милиционер поднес ему горящую спичку, и в свете огонька Уилсон увидел знакомое лицо. Египетская сигарета оказалась крепкой и имела привкус морских водорослей.
        - Я искал возможности поговорить с вами, - сказал милиционер. - Я был среди тех, кто сопровождал вас от пристани.
        - Да, по-моему, мы раньше встречались.
        - Не припоминаете где?
        - Где? - переспросил Уилсон и почувствовал, как по спине побежали мурашки.
        - Похоже, вы забыли меня. Это очень странно. - Милиционер рассмеялся.
        Уилсон напряг память, но тщетно.
        - Сдаюсь, - сказал он.
        Милиционер внезапно поднял левую руку. На ней не хватало указательного и среднего пальцев, а обрубок безымянного украшало безвкусное ажурное золотое кольцо. Воспоминания стали медленно прибывать к Уилсону, как поезда - к пассажирской платформе. Его не удивила встреча, он уже привык смотреть на мир как на скопище поразительных случайностей. Перед ним стоял человек, с которым он познакомился, когда звезды сияли ярко, а петушки бились бойко.
        - Вас зовут Тулж, - произнес он ровным голосом. - Так?
        - А вас - Уилсон, и вы спасли мне жизнь! - Тулж взволнованно тронул Уилсона за плечо. - Более того, вы спасли жизнь моему брату! У меня тогда не было времени поблагодарить вас. Я, к своему стыду, струсил. Позднее я искал вас, но безуспешно. Я был просто в отчаянии. Теперь Господь вновь послал вас мне, чему я несказанно рад! Но вы оказались в компании очень нехороших людей, они обращают моих соотечественников в рабство. Я слышал, порочные люди могут делать добро, но я этому не верю. Вы порочный человек?
        - Я так не думаю, - ответил Уилсон.
        - Тогда нам нужно поговорить.
        - Давайте.
        Тулж взял Уилсона за руку и повел через дом. В холле у входа толпились солдаты, жевали каф и пили теджию. Некоторые поменялись местами с теми, кто спал на ступеньках. Часовой, похоже, не заметил, как они вышли на улицу и направились к грузовику.
        - Садитесь, мистер Уилсон, - сказал Тулж.
        - Просто Уилсон, - поправил его Лэндер. - Это мое имя.
        Они сели в кабину. Тулж быстро сказал несколько слов водителю и вручил четыре сигареты. Водитель пожал плечами и согласно кивнул. Несколько минут спустя кузов наполнился солдатами, и грузовик, подпрыгивая на колдобинах, помчался по проспекту в ночь.
        - Они едут в седьмом районе, - пояснил Тулж, указав большим пальцем за спину. - По улице Луглувануглу проходит линия фронта. Я там покупал шины для велосипеда, когда учился в университете. На прошлой неделе фронт проходил по саду того, что осталось от Национальной библиотеки имени Секуху. Во время драки между каменными скамьями погибли семьдесят пять человек.
        - В какой организации вы состоите?
        - ПФБ.
        - А, как и полковник.
        - Да, Патриотический фронт бупу. Но название ничего не значит. Такая же куча навоза, как и АНМ, БПП и БНСМ. Все это большая шайка негодяев и убийц, которых заботит только одно - как бы пограбить, а на то, что творится со страной, им наплевать.
        Грузовик, объезжая воронки, добрался до центральной части города. Бои здесь закончились совсем недавно. Брошенные артиллерийские орудия, улицы, перетянутые колючей проволокой, раздетые трупы… Водитель не давал себе труда объезжать убитых, и Уилсон слышал хруст костей, отчего у него к горлу подступал комок.
        - Куда, черт побери, мы едем?
        - Не беспокойтесь. В самый лучший бар, - ответил Тулж. - Думаю, я обязан угостить вас.
        Грузовик обогнул изрытый глубокими колеями сквер с разбитым фонтаном и выехал на широкую улицу с разделительной полосой, заваленной мусором. Тулж постучал водителя по плечу, грузовик остановился, и Уилсон с Тулжем вылезли из кабины. Пока грузовик отъезжал, они стояли, глядя друг на друга, в голубом облаке выхлопных газов. Тулж никак не мог перестать улыбаться. Уилсон не знал, что сказать.
        - Это мой счастливый день, - заговорил первым Тулж. - Мой самый счастливый день.
        Уилсон некоторое время пребывал в раздумье.
        - Вы не находите это несколько странным… - начал он и замолк.
        - Вы слышали что-нибудь о Кэйрю и Ролинсоне?
        - Я слышал о Кэйрю.
        - Да, оба они были английскими исследователями, которые явились сюда, чтобы объяснить нам, бедным африканцам, где находятся озера и реки, о которых мы и без того знали. Но дело не в этом. В 1824 году они приплыли в Бупанду, совершенно не имея представления о существовании друг друга и с совершенно различными целями. В марте они случайно встретились на пути к Бонголе. В то время они были единственными европейцами в Экваториальной Африке. Философ Юнг называл это синхронностью. Мы изучали Юнга в университете; и, по моему мнению, этот человек был шарлатаном. Пойдемте выпьем.
        Он положил Уилсону руку на плечо, и они двинулись на другую сторону сквера.

9

        Отель «Звезда Африки» когда-то слыл самым изысканным отелем между Кейптауном и Фесом. Теперь от него мало что осталось. Король Эдуард VII останавливался здесь, будучи принцем Уэльским, его примеру последовал Стэнли, разыскивавший Ливингстона, а потом, значительно позднее, - Элизабет Тейлор и Ричард Бартон, это уже во время съемок «Клеопатры». Верхние этажи смотрели пустыми глазницами окон на проспект 16 июля 1960 года. Знаменитая веранда прогнулась под тяжестью мешков с песком, а тяжелые катушки проволоки и термиты подточили ее колонны.
        Но каким-то чудом не пострадал бар «Колониальная комната». Уилсон чуть не вскрикнул от удивления, когда шагнул за тяжелый бархатный занавес из замусоренного холла в плюшевый полумрак зала. Официанты в белых пиджаках и при бабочках разносили напитки между лакированными столиками и выгородками, обитыми кожей, под негромкий говор, звон бокалов и постукивание льдинок в стаканах. Вентиляторы с широкими лопастями, расположенные на потолке, с характерным ленивым шуршанием разгоняли горячий воздух. Бар являл собой поразительную фантазию из древесины красных тропических пород и резных статуэток туземцев, крокодилов и змей с серебряными глазами. Над полкой с набором бутылок на мохнатой от пыли веревке висел парадный портрет королевы Виктории. Европейские бизнесмены в костюмах, выдержанных в легких тонах, общались с партийными деятелями и чернокожими военнослужащими. Дым от сигар клубами поднимался к потолку из гофрированной жести.
        - Нам придется получить у метрдотеля пиджаки и галстуки, - сказал Тулж. - Таковы правила. Без пиджака и галстука в заведение не пускают.
        Несколько минут спустя, надев яркие фланелевые куртки и галстуки семидесятых годов, они заняли выгородку около стойки.
        - Шикарное место, - сказал Уилсон. - Это все равно что пить, находясь в машине времени.
        - Да, - ответил Тулж. - Тут на какое-то время забываешь о войне. Фактически это единственное, что осталось в нашей бедной стране от цивилизации. Мой отец служил здесь официантом до провозглашения независимости. Тогда сюда не пускали черных. В
1954 году Секуху устроил здесь сидячую демонстрацию против расовой дискриминации. В шестидесятых годах он приходил сюда в белом смокинге и при черном галстуке точно в восемь часов вечера каждую среду выпить рюмку джина с биттером и продолжал это делать даже после того, как запретил в стране все западное. Сохранив «Колониальную комнату» в первозданном виде, мы выражаем уважение этому великому человеку.
        Тулж подал знак официанту, тот сразу подошел к ним и пожал Тулжу руку.
        - Это мой шурин Ранжи, - пояснил Тулж. Ранжи пожал руку и Уилсону. Это был бупу с красноватым цветом лица и залысинами на голове.
        - Предлагаю джин и биттер, - сказал Тулж.
        - А вы сами это будете пить? - поинтересовался Уилсон.
        - Как всегда.
        - Звучит убедительно.
        Ранжи пошел к стойке. Тулж сначала посмотрел ему вслед, потом показал на портрет Виктории, едва различимый в сигарном дыму:
        - Там, в лесу, люди думают, что старая королева все еще жива. Они называют ее «ну Ванлази», что означает «Великая мать». По их мнению, она помогает при рождении детей и охраняет домашний очаг вместе с бузу, богиней родовых схваток. Я, как человек образованный, отвергаю религиозные предрассудки, но скажу вам честно: Викторианская эпоха - это великий период в нашей истории. В то время был построен канал Мпванза, соединивший озеро Бупу с морем. Через джунгли было проложено множество дорог, в том числе и чугунка. Мы до сих пор всем этим пользуемся. Кроме того, у нас появились больницы. Лучшие бупу обучались за казенный счет в школах при религиозных миссиях, а затем в Кембридже, они становились хорошими руководителями. Мой дед был одним из таких людей. Да, страну эксплуатировали, вывозили алмазы, древесину, олово, медь, но взамен мы получили великое благо. Мы получили Закон, который принес нам благословенный мир. Все это кануло в прошлое. Сейчас мы топим друг друга в собственной крови.
        Ранжи принес джин и биттер на помятом серебряном подносе. Некоторое время Тулж и Уилсон пили молча. Уилсон наблюдал за людьми у стойки. Виктория пристально взирала на них, словно сама цивилизация. На какой-то момент Уилсону почудилось, что определенность существует, что порядок - нечто большее, чем иллюзии, хотя Крикет и говорила по-другому.
        Тулж вздохнул и нагнулся вперед. Глаза у него мерцали непомерной усталостью.
        - Я расскажу вам, что происходило со мной после тех самых петушиных боев в вашей стране - помните? Когда вы спасли меня от расправы толпы. Мы с братом убежали в лес, оттуда на шоссе, соединяющее два штата, и двинулись пешком в город. Наш поход продолжался несколько часов под необычно яркими звездами. В пути мои страхи рассеялись, и я впервые за многие годы серьезно задумался. Я понял, что мне будет грозить опасность, даже если я закроюсь на замок в собственной спальне до тех пор, пока продолжается наша гражданская война, пока остается в живых хоть один анду. Сельские жители здесь у нас говорят: в год Льва самое безопасное место - это быть рядом со львами. Я решил вернуться на родину и принять участие в патриотической борьбе таких же, как я, бупу.
        Я продал свое имущество, сел на самолет, летевший в Бужумболу, пешком пересек границу и присоединился к ПФБ, который вел бои в джунглях восточнее Семе. Я воевал пять месяцев и стал свидетелем множества бессмысленных убийств. Однажды (у меня сердце обливается кровью, когда я вспоминаю об этом случае) мы вошли в деревню анду, полную женщин и детей. Мы забрали детей, чтобы сделать из них рабов, а женщин изнасиловали и убили. Я никогда не забуду, как мой товарищ обезглавил еще живую шестнадцатилетнюю девушку, вырвал у нее сердце, съел, а потом сексуально надругался над ее кровоточащим телом. Может быть, я стал слишком чувствителен в Америке, но, по-моему, от подобных ритуалов следует напрочь отказаться. Я испытал такой ужас, что решил найти некий средний путь для бупу и анду. Но прежде чем я продолжу рассказ, мистер Уилсон, я хотел бы получить от вас ответ на важные для меня вопросы.
        - О'кей, - согласился Уилсон.
        Тулж достал из кармана пачку египетских сигарет. В ней оставалось две штуки. Он предложил одну Уилсону, тот отказался. Тулж прикурил и положил погашенную спичку в керамическую пепельницу, по краю которой шла надпись золотыми буквами «Звезда Африки». Когда он вновь посмотрел на Уилсона, у него были глаза человека, принявшего серьезное решение.
        - Как вы оказались среди этих порочных людей?
        - Рыжеволосая женщина. Я последовал за ней через Атлантику. Это длинная история. Теперь она моя жена.
        - А, женщина, - произнес Тулж так, словно что-то понял.
        - В общих чертах.
        Тулж на секунду задумался.
        - Вы участвуете в операциях, связанных с работорговлей в моей стране?
        - Не по собственной воле.
        - Но вы пользуетесь доверием людей, которые участвуют?
        - Более или менее.
        - Но вы не с ними, вы уверены?..
        - Я постараюсь выразиться предельно ясно, - ответил Уилсон. - Мне кажется, я всегда знал, что мир - весьма дурное место, но до недавнего времени я вел осторожную жизнь эгоиста, я старался не видеть зло, внушал себе, что оно не существует. И я по-прежнему не верю в то, что зло является естественным состоянием множества людей на Земле. Не исключено, что я глупый оптимист. Пират Пейдж и его шайка творят зло по отношению ко всем. Если я могу каким-либо образом помешать им, я сделаю это даже ценой своей жизни. - Он несколько смутился от выспренности своих слов, но именно их он и хотел произнести. Значительность сказанного вызвала у него легкое покалывание в пальцах ног.
        - Очень хорошо, - с удовлетворением сказал Тулж. - В таком случае это не слепой случай, а Божественное провидение свело нас во второй раз. Мои друзья полагают, что эта война имеет коммерческую подоплеку. Верхушки бупу и анду наживаются, продавая в рабство соплеменников бизнесменам из промышленно развитых стран. Мои друзья убеждены: если мы перестанем торговать людьми, то война прекратится. И я с ними согласен.
        - Кто такие ваши друзья?
        Тулж потряс головой:
        - Сначала скажите, поможете ли нам?
        Уилсон бросил взгляд на королеву Викторию, висевшую над стойкой, и расправил плечи:
        - Сигаретка у вас, надеюсь, еще осталась?

10

        Река Мвтутси, протекающая сквозь зеленую мглу джунглей, была похожа на ручеек засыхающей крови. Из густых крон деревьев, росших по ее берегам, внимательно смотрели птицы самых экстравагантных расцветок и обезьяны с пушистыми белыми хвостами. Тишину нарушали лишь постукивания двигателей. Молчали даже москиты. Это были самые тихие джунгли из всех, где ему довелось бывать. Они напоминали зеленый храм, посвященный диковинному божеству бессмысленной плодовитости и неожиданной смерти. Мимо «Ужаса» проплывали трупы солдат, обглоданные крокодилами. Останки слегка покачивались на волнах, направляясь к морю.
        В двадцати милях от заброшенного пункта заготовки леса в Улунди река разделялась веером на заросшие лилиями протоки между многочисленных покрытых грязью островков. Яхта медленно преодолевала трясину. Система гидролокации давала сбои из-за близости джунглей, и Пейдж был вынужден прибегнуть к старому приему промера глубины с помощью лески и свинцового грузила. Уилсон уселся на носу яхты и провел целых два дня, опуская и поднимая нейлоновую леску. Он ничего не имел против такого вида службы. Это позволяло не общаться с экипажем и предаваться размышлениям. Большую часть путешествия яхту сопровождал древесный сорокопут с черными крыльями и длинным хвостом. Он располагался то на гакаборте, то на кормовом леере и, подобно другим птицам, которых Уилсон здесь видел, не издавал ни единого звука.
        - На месте африканца я бы подумал, что эта птица является для нас предвестником беды, чем-то вроде злого духа, - сказал Шлюбер, подойдя к Уилсону и закуривая. Волосы песочного цвета шевелились под легким ветерком, в глазах отражалась зелень джунглей.
        Он перегнулся через леер, наблюдая, как сорокопут, облетев корабль, скрывается в деревьях.
        - Вы заметили, эта чертова птица путешествует с нами от Улунди?
        - Да, - ответил Уилсон. - Но вы, ребята, должно быть, обладаете крепким иммунитетом к неудачам.
        - Что вы имеете в виду?
        - Сколько раз уже плавали за рабами? - Уилсон опустил в черную воду и поднял леску. - Семнадцать с половиной футов, - крикнул он в сторону кормы.
        - Да, да, - ответила Крикет из штурманской рубки.
        - Мы пиратствуем шесть лет, - сказал Шлюбер. - В среднем три операции в год, значит, нынешняя - восемнадцатая или двадцатая по счету.
        - Подозреваю, если бы неудача, судьба или Фемида, называйте как угодно, захотела настичь вас, то это случилось бы после третьей или четвертой операции. По моим прикидкам, можете спать спокойно.
        - Вы не понимаете, - возразил Шлюбер. - Эта операция отличается от предыдущих. Раньше мы никогда не проникали внутрь страны. Честно говоря, у меня поджилки трясутся. Старый «Шторм кар» слишком велик для плавания по рекам. Эта посудина - в самый раз, она доплывет до озера Цуванга, забытого Богом, и, надо сказать, вполне заслуженно. А до этого мы зайдем в Кемал, или Брас, или в любую другую из полудюжины факторий, размещенных вдоль берега реки выше Ригалы, и заберем груз у местных оптовиков. Перекупщики совсем обнаглели, наценки иногда достигают двухсот десяти процентов за голову. Капитан Пейдж решил избавиться от каких бы то ни было посредников. Мы идем к святому источнику, друг мой. Дело рискованное, если вы спросите меня, но и потенциальный доход чрезвычайно велик.
        Уилсон опустил груз на несколько футов, и свинец прошуршал по борту. Черный сорокопут пролетел над носом.
        - «Ужас» возьмет на борт рабов? - спросил спокойно Уилсон.
        - Именно так, - ответил Шлюбер. Дым от его сигареты облачком повис в плотном воздухе.
        Уилсон сделал над собой усилие, чтобы не сорваться:
        - И сколько человек вы сможете поместить в трюм? Двадцать? Тридцать? Похоже, игра не стоит свеч.
        Шлюбер бросил окурок в черную воду.
        - В данном случае речь идет не о людях в полном смысле этого слова. Иво - скорее животные. Маленькие негодяи даже не умеют говорить по-человечески, они издают какие-то щелкающие звуки вроде бурундуков.
        Уилсон вспомнил дикие, пустые глаза женщин иво в Ригале и содрогнулся.
        - Так сколько же вы сумеете затолкать в трюм? - услышал он собственный голос.
        Мутная вода Мвтутси с легким шипением обтекала корпус корабля.
        - От восьмидесяти до ста. - Шлюбер пожал плечами.
        Уилсон стремительно подвинулся к немцу и процедил сквозь зубы:
        - Вы, паршивые сукины дети!
        Шлюбер сделал шаг назад и покачал головой:
        - Я знаю, что вы думаете. Но вынужден вас огорчить. По сравнению с тем, что я уже видел, трюм, набитый невольниками, не производит на меня впечатления.
        - Что может быть хуже работорговли?
        - Как-нибудь я расскажу вам историю моей жизни, - сказал Шлюбер, - а пока ограничусь следующим. У меня была хорошая работа в одной из лучших франкфуртских фирм, занимающихся анализом хозяйственной деятельности, хорошенькая подружка, почти новый «Порше-911» и милая квартирка. В конце недели мы с друзьями играли в футбол и потребляли добротную немецкую пищу в приличных ресторанах. Мы пили пиво и время от времени покуривали травку. И я бросил это не без сожаления. Я был мертв. Потому что цивилизация, одаривая благами, ими же и убивала нас. Ставка нулевая. А здесь, - он указал на джунгли, - я по крайней мере чувствую, как бьется мое сердце.
        Уилсон отвернулся и начал поднимать грузило, демонстрируя несгибаемой спиной презрение к собеседнику. Шлюбер, не зная, что предпринять, выругался и удалился в октаэдр. Впрочем, по правде говоря, Уилсон слишком хорошо понял немца. Он в свое время испытал такую же скуку. Она взвинтила ему нервы, вырвала его из ласковых объятий Андреа, из комфортабельной, хотя и бедной квартиры, где он беззаботно прожил восемь лет, и бросила в глубь африканского континента в компании самых отвратительных людей в мире.
        Несколько секунд спустя по правому борту ровная гладь воды Мвтутси забурлила, и Уилсон заметил мутный взгляд доисторического глаза и покрытый твердой кожей бок. Это всплыл и снова ушел под воду крокодил. Пугающая тишина джунглей восстановилась.

11

        Утреннее солнце осветило унылый ландшафт. Джунгли и болота Улунди остались в ночи. Река текла мимо обуглившейся земли с покореженной боевой техникой. Черная безжизненная местность уходила в грязную даль. Вода воняла жженой резиной.
        - Это дело рук анду, - прокомментировал обстановку Пейдж. - Около пяти лет назад они обработали площадь шириной в тридцать миль дефолиартами, оставшимися после вьетнамской войны. Этим анду сразу остановили продвижение бупу в направлении Семе. Операцию задумал и осуществил генерал Атуре из АПП. Это был хитрый негодяй, мать его так. «Единственной целью войны, - сказал он мне однажды, - является победа. Кого интересует прочий результат?»
        Уилсон смотрел на берег поверх броневых листов, окружавших штурманскую рубку. Кое-где вопросительными знаками торчали кости.
        - Сколько времени уйдет на то, чтобы деревья и трава снова выросли?
        Пират рассмеялся, оскалив по-волчьи зубы:
        - Римляне посыпали окрестности Карфагена солью, чтобы там больше ничего и никогда не росло. И эта территория останется безжизненной по крайней мере еще тысячу лет.
        В полдень они проплыли мимо покинутой деревни бупу, за ней снова начались джунгли. Река сузилась до двадцати ярдов. Заросли были настолько густы, что закрывали небо.
        - Следите за джунглями, - сказал Пейдж. Уилсон расценил его слова как приказ, пошел к оружейной комнате и взял бинокль.
        - Ничего страшного, - успокоил капитан. - Это просто для удовлетворения вашего любопытства.
        Уилсон с глупым видом полчаса смотрел в сторону правого берега, пока не увидел огоньки между деревьями.
        - Иво, - ответил пират на вопрос Уилсона. - Примитивная мелюзга поклоняется свету.
        - Вы имеете в виду солнце?
        - Нет. Они поклоняются свету, точнее, электрическим фонарикам. Никто не знает почему. Возможно, потому, что в глубине джунглей, где они живут, чертовски темно. Они собственную мать готовы продать за пяток фонариков, за пару - любимую бабушку. Знаете, что мы везем в трюме?
        - Нет.
        - Десять ящиков дешевых фонариков с Тайваня. Батарейки отказывают через пару недель. Для иво фонарики - все равно что наркотик. Они все время хотят больше и больше света.
        За час до наступления темноты рядом с «Ужасом» появился иво в маленькой, не больше кухонной раковины, лодке, выдолбленной из цельного куска дерева. В волосах у него торчали длинные черные перья, потускневшие от грязи. Грудь и руки пересекали белые полосы, такой же краской были обведены глаза. На шее на куске шпагата висел красный пластиковый фонарик. Иво поднес его к подбородку и несколько раз включил и выключил. На фоне зеленой мглы высвеченное лицо напоминало череп. Иво щелкал фонариком до тех пор, пока течение не унесло его от корабля.

12

        Озеро Цуванга в послеполуденном солнце сверкало сусальным золотом. Острый пик горы Мосумбава виднелся над ближайшими холмами, дул прохладный ветерок. Стоя на носу яхты, Уилсон наполнял грудь свежим воздухом, смотрел, как ветер шевелит заросли рогоза И как над ними кружатся ярко-красные птицы. По поверхности озера пробегала легкая зыбь. Летающие рыбки, выскакивая из воды, были похожи на россыпь серебряных монеток. Уилсон видел пеликанов и бакланов, ныряющих за рыбой или ссорящихся между собой, грациозно покачиваясь на волнах. В туманной дали желтел парус рыбацкой лодки бупу, которая направлялась к берегу.
        Озеро было знаменито не только своей красотой, но и мрачной историей. Мало кто из белых людей, посетив его, оставался в трезвом уме и твердой памяти. И это за 150 лет исследования Африки европейцами. Уилсон читал в «Нэшнл джиографик» статью об открытии Цуванги. Сэр Олвин Кэйрю искал исток Нигера, бывший в то время великой географической загадкой, в 1830 году. После полутора лет, проведенных в Центральной Африке, еле живой и голодный, Кэйрю добрался до залитых солнцем берегов Цуванги. Это событие как он потом писал, было чем-то вроде светлого пробуждения от темных ужасов джунглей.

«Кэйрю прав, - думал Уилсон, - свет здесь и вправду радует глаз». Однако час спустя он почувствовал присутствие чего-то тревожного, непонятного. Вызывающий беспокойство оттенок туманил голубизну солнечного неба над палубой. Красота, царившая вокруг, не нуждалась в человеческом созерцании. Озеро просто дышало отчужденностью. Пристально вглядываясь в голубые воды, Уилсон понимал, что случилось с Кэйрю, - избыток света свел его с ума. Во вторую свою экспедицию на английском барке «Александер Поуп» он взял, помимо обычного снаряжения, сто пятьдесят почтовых голубей. Две преданные птицы, достигнув британской прибрежной фактории в Вильямспорте, доставили неразборчивые послания о гигантских змеях, лилипутах и бабочках величиной с детского воздушного змея. После этого Кэйрю исчез навсегда.
        В 1882 году на базаре в Бонголе чиновник Западноафриканской компании выменял у вождя бупу на охотничий нож английское издание комедий Гольдони в кожаном переплете. С удивлением он спросил у вождя, откуда у него этот томик. Вождь ответил, что давным-давно, когда еще был жив его дед, белый человек подарил эту книгу племени иво и нырнул в озеро, чтобы жить среди рыб. На форзаце книги темнели слова, написанные, похоже, кровью: «Бойся восходящего».
        Небо окрасилось в лавандовый цвет, гора и волны сделались неописуемо красивыми. И Уилсон подумал, что кости великого Кэйрю, возможно, сейчас покоятся как раз под килем. Отмытые добела холодными течениями, они лежат среди безымянных моллюсков и странных анемонов, кости англичанина, поглощенного Африкой.

13


«Ужас» на малом ходу вошел в небольшую бухту в западной части озера. Вдоль воды на участке длиной примерно в полмили зазубринами на ровном месте возвышались строения. В сумеречном освещении Уилсон различил военные палатки и сборные дома из гофрированной жести рядом с традиционными конусообразными хижинами бупу из просмоленного тростника. В северной части деревни, на насыпном холме, стояли клетки высотой около четырех футов, обнесенные забором, и колья, увенчанные человеческими головами. Ветер гнал тучи москитов и трупных мух.
        - Это единственная база бупу в стране иво «Мгонго эпо» - «Место слез», - сказала Крикет.
        Уилсон принял информацию молча.
        - Существует, по-видимому, двести кланов иво, которые ведут постоянные междоусобные войны. Я знаю, ты хочешь сказать: воюют и продают друг друга в рабство по нашей вине, им нужны фонарики, которые лежат у нас в трюме. Ну так вот, иво занимаются самоистреблением с незапамятных времен и будут продолжать делать это, когда мы уйдем.
        Крикет начала пластами сдирать с запястья обгоревшую кожу. Нос облез и покраснел раньше: средство против загара кончилось еще в Ригале. Она сняла солнцезащитные очки. От глаз, обведенных белыми кругами, разбегались морщинки, которые свидетельствовали о каких-то переживаниях.
        - Мне все это так же не нравится, как и тебе, - сказала Крикет. - Но нам придется на некоторое время смириться с этим.
        - Ты все время говоришь мне об этом.
        - Два года такой жизни, и мы - в Париже. Попытайся думать о нем в течение ближайших дней.
        - Да, но через сколько трупов придется перешагнуть, прежде чем мы окажемся на Елисейских полях?
        Крикет отвернулась и ничего не ответила.

«Ужас» слегка накренился вправо, когда Мустафа спускал на воду моторную лодку и перелезал через борт. Вместе с ним в лодку сели Пейдж и Шлюбер. Взревел двигатель мощностью в семьдесят лошадиных сил.
        - Мы едем в деревню! - прокричал Пейдж, перекрывая монотонное рычание двигателя. Потом он недовольно махнул рукой, Мустафа прибавил газу, и они заскользили назад к тому месту, где у кормового леера стояли Уилсон и Крикет. Пейдж из резиновой лодки смерил их оценивающим взглядом. - Ситуация может оказаться не совсем обычной, и пусть твой муж знает это, - сообщил пират, смотря в глаза Уилсону.
        - О'кей, папа, - сказала Крикет.
        - Никакой привередливости, никаких разговоров о чертовой нравственности среднего класса, никаких бабских истерик. Понял, гражданин?
        Уилсон, помолчав, ответил:
        - Пошел ты на хрен, старик.
        У Пейджа отвисла челюсть.
        - Мустафа, - только и произнес он. Африканец снова прибавил газу, и лодка, задрав нос, помчалась к берегу.
        Уилсон следил за тем, как они удалялись. На каменистом берегу в наступающей темноте их поджидали несколько негров.
        Час спустя Крикет, Уилсон и Нгуен собрались в рубке, чтобы поужинать холодными закусками. Цифровые приборы на навигационном пульте светились веселыми рождественскими огнями. Уилсон съел бутерброд с сыром и помидором, а также оставшийся от обеда луковый суп с картошкой. Крикет ограничилась салатом и рисовыми пирожками с медом. Вьетнамец умял, орудуя деревянной ложкой, холодную фасоль «фава». Опершись о гакаборт, он смотрел на них, подобно филину, замыслившему недоброе. На коротких радиоволнах сквозь звонкие помехи иногда пробивалась морзянка.
        - Капитан Амундсен мог читать телеграфный код, как газету, - сказал Уилсон, думая о своем.
        - Забудь об Амундсене, - прошептала Крикет. - Сейчас главное в нашей жизни - не оглядываться в прошлое.
        - Капитан Амундсен умереть, - резюмировал Нгуен. - Стать добыча акулы.
        - Мне бы хотелось, чтобы все произошло наоборот, - ответил Уилсон. - Чтобы твоя задница стала добычей акул.
        - Я не знать, сколько ты оставаться жить, придурок. Это место для тебя не годится. Я чувствовать, как в воздухе витать несчастье. Может быть, именно здесь твоя удача покидать тебя. - Кок тихо хихикнул, почти детский смех повис в темноте.
        - Нут, - Крикет показала на кока пальцем, - мне надоело твое дерьмо.
        С берега донесся пронзительный крик, за ним людской гам.
        Все трое повернулись в сторону деревни, которая сейчас, в начале ночи, просматривалась как смешение огня и дыма костров.
        - Они начали, - спокойно сказала Крикет, пряча лицо в тени. - Я не хочу слышать то, что там происходит. Запустите двигатели, мистер Нгуен. На рассвете мы вернемся обратно.
        Кок, помешкав в нерешительности, пожал плечами и взялся за рукоятки управления. Вскоре послышался успокаивающий гул работающих двигателей. Крикет отвела корабль примерно на милю к середине озера. Заглушив моторы, она бросила якорь в темную воду, но дна он не достиг: озеро Цуванга - одно из глубочайших в мире. Якорь повис в холодной пучине, словно в космосе. «Ужас» дал крен на правый борт, что было заметно на черном фоне горы Мосумбава.
        - Нам придется не спать всю ночь, чтобы «Ужас» не снесло на камни, - отреагировала на это Крикет. - Впрочем, я и не собиралась спать, а ты?
        - Нет, - ответил Уилсон.
        - А я собирался, - сообщил кок и исчез в трюме. Автоматическая лебедка вернула якорь в исходное положение, и «Ужас» лег в дрейф до утра. Огни не зажигались. Было лишь беспорядочное мигание звезд и легкое мерцание приборов.
        Крикет расстегнула кофточку и сняла шорты. Она стояла голая в свете звезд, но ее тело фосфоресцировало еще и само по себе.
        - У нас рабочий медовый месяц, - напомнила она.
        - Да, - подтвердил Уилсон.
        - Тогда займись со мной любовью, - сказала Крикет, понизив голос на октаву. Она села на скамью и расставила ноги. - Надеюсь, мы будем говорить это друг другу через пять и через десять лет. Представь, что мы находимся в увеселительном круизе, например по Женевскому озеру. Нет, лучше по озеру Комо. Сейчас прекрасная летняя ночь, наши дети спят внизу, я твоя жена и я люблю тебя, а ты любишь меня…
        - Заткнись, - велел Уилсон, подошел к ней и встал на колени.

14

        В середине следующего дня к «Ужасу», разрезая гладь воды, подошли два моторных скифа.
        Шесть солдат ПФБ в рабочей униформе поднялись на борт. Уилсон заметил на них ожерелья из сухофруктов. Приглядевшись, он понял, что ошибся, это были не сухофрукты, а сморщенные человеческие уши. Лбы украшали связки из человеческих зубов и костей пальцев. Один из солдат подал несколько команд на языке бупу и показал в сторону берега. Остальные разбрелись по палубе, от них веяло опасностью, как от людей, которым все осточертело.
        - Что происходит? - спросил Уилсон с невольной дрожью в голосе.
        - Спокойно, - ответила Крикет. - Нам предстоит участвовать в своеобразной церемонии. Она символизирует подписание контракта между покупателем и продавцом. Должна предупредить тебя: это отвратительно. Не делай никаких глупостей и сдерживай тошноту. У Уилсона похолодел затылок:
        - Шутить изволишь?
        - Отнюдь.
        Уилсон закрепил на поясе револьвер и штык и сел в ведущий скиф. Подойдя к деревне, Уилсон почувствовал запах крови. Попутчики не проронили ни слова. В воздухе висел красноватый дымок, вкусно пахло жареным мясом. Посреди улицы желтая собака грызла длинную кость. Миновав дом из гофрированной жести, они прошли по узкой тропе между клеток, сделанных из необработанного дерева. Уилсон был вынужден взглянуть на клетки дважды, чтобы убедиться: зрение его не обманывает. В клетках - плечо к плечу, спина к спине - стояли люди. Мужчины и женщины ростом не более четырех футов во все глаза смотрели на солдат, некоторые протягивали руки, и воздух дрожал от укоризненно-печальных пощелкиваний.
        Забор вокруг клеток состоял из металлических стержней, к которым были привязаны человеческие кости. Над воротами хитроумной пентаграммой висели черепа. Уилсон быстро сосчитал в уме, получилось, что на сооружение забора потребовалось несколько тысяч скелетов. Сердце у Уилсона на мгновение замерло от ужаса. Деревенская площадь показалась ему скользкой. Посреди площади стояли столб и каменный стол. К столу была привязана нагая женщина иво, около нее в красной грязи валялась коза с перебитыми ногами.
        Капитан Пейдж со своей командой разместился под навесом, скроенным из старого парашюта. Под более широким пологом слева от них сидел в кресле-качалке негр. Кроме головного убора высотой в пять футов, изготовленного из ребер и перьев, и трех нитей бус из человеческих коренных зубов, на нем ничего не было. Татуированное тело поражало многочисленными шрамами. В его глазах сверкало безумие. В правой руке негр держал нечто похожее на фаллос, завернутое в золотую фольгу. Прямо за креслом стояли по стойке «смирно» два голых юноши. Их неимоверно большие детородные органы были притянуты к бедрам кожаными ремешками. Чуть поодаль шастали офицеры ПФБ.
        - Наконец-то появились вы и ваша семья, капитан, - вежливо произнес негр на чистом английском языке. - Пожалуйста, представьте нас.
        Пейдж подвел Крикет и Уилсона к креслу.
        - Майор Чарльз Мпонго и его штаб, - сказал пират. - Мои дочь и зять.
        - Очень рад с вами познакомиться, - сообщил майор, вращая глазами, как тот персонаж из пьесы Оскара Уайльда, что вознамерился съесть последний бутерброд с огурцом.
        Уилсон, поколебавшись, шагнул вперед и протянул руку. «Нечасто же, - подумал он, - выпадает удача встретиться с самим дьяволом».
        - Уилсон Лэндер, сэр.
        Его поступок явно удивил майора. Офицеры стремительно придвинулись к креслу, но негр жестом отправил их на место и вяло пожал протянутую руку. При этом он улыбался, хотя глаза свирепо горели.
        - Ваше имя кажется мне знакомым. Мы с вами раньше не встречались?
        - Не имею понятия, где бы это могло быть.
        - Например, в Лондоне.
        - Я никогда не бывал в Лондоне.
        - Прекрасный город, когда нет дождя. Особенно хорош весной.
        Майор потряс штуковиной в фольге, офицеры рявкнули «да, сэр» и опустились наземь.
        - Садитесь, пожалуйста, - предложил майор. Пейдж, Крикет и Уилсон присели на корточках у его ног. - Существует несколько вопросов, которые я хотел бы с вами обсудить, прежде чем начнутся торжества.
        - Беседа может занять много времени, - шепнул Пейдж на ухо Уилсону. - Мы слушали этого ублюдка всю ночь напролет. Закурите-ка лучше сигару.
        Он подал гаванскую сигару, и Уилсон увидел, что это сигара из коллекции капитана Амундсена. Сначала Уилсон хотел отказаться, потом передумал и взял сигару на память о мужественном человеке. Когда он прикуривал, майор встал и начал свою речь:
        - Несколько лет назад великий Секуху, да прославится имя его, призвал нацию возродить прежние традиции, традиции наших предков. Великий Секуху знал, что мы хранили в своих сердцах. Мы, бупу, не такие, как бледнолицые европейцы, которые завершают сделку о продаже людей простым пожатием рук, после чего идут в банк и подсчитывают барыши. Как это аморально - хуже того, банально! Мы, бупу, знаем: продав кровь от крови своей на каторжные работы, необходимо умилостивить нашего кровожадного бога древними способами - жертвоприношением, танцами и страстью.
        Он вновь потряс толстым фаллосом, и офицеры вновь рявкнули «да, сэр».
        Уилсон, не слушая, пускал в голубое небо колечки дыма. Одно облачко напоминало Джорджа Вашингтона, другое - старый «бьюик».
        - Я знаю западную жизнь, - вещал майор. - Я был узником ваших городов, пассажиром ваших автобусов и такси. Некоторое время я был студентом Лондонской школы экономики, где изучал отливы и приливы мировой валюты, подобно тому как сейчас изучаю печень девственниц с Божьего соизволения. Я спал со многими вашими женщинами, я ел вашу безвкусную пищу, ваши сосиски с пюре, ваши гамбургеры, и я говорю вам здесь, что мир, который вы создали, - пуст! Ваши сердца - пусты. Ваши женщины - пусты, потому что отказываются рожать детей. Вы не заслуживаете уважения своих предков, которые когда-то строили дороги и школы, покоряли землю и расшифровывали то, что она говорит. Вы ничего не уважаете, ни во что не верите. Ваш Бог от вас отвернулся…
        Майор говорил в том же духе часа два. Довольно часто он вскакивал с кресла, подпрыгивал на одной ноге, энергично жестикулировал. Голос переходил с рычания на шепот и обратно. Уилсон успел немного вздремнуть. Женщина, привязанная к столбу, вышла из забытья и начала визжать. Визг очень неприятно контрастировал с речью майора. Наконец африканец сказал все, что хотел, и подал знак золотым предметом. Ворота открылись, площадь заполнилась солдатами и обнаженными женщинами. Начались танцы.
        Странное свечение над озером Цуванга на западе, вздрогнув, померкло. Туземцы запалили факелы и продолжали танцевать под стук барабанов, дребезжание музыкальных инструментов из тыкв и монотонное завывание тысячи голосов. Три часа спустя Уилсон уже не мог выносить ни танцев, ни танцоров, ни музыки. Все слилось в потный вонючий кошмар из человеческой плоти и грохота музыкальных инструментов. На небе мигали покрасневшие в свете факелов звезды. По рукам пустили бутылку теджии, и Уилсон сделал большой глоток, отчего кончики пальцев ног онемели и появилось желание впасть по примеру окружающих в транс. Над горой Мосумбава вопросительным знаком повисла красная луна.
        Вдруг Крикет сняла кофточку и присоединилась к танцующим. В багряном лунном свете ее бледные груди выглядели непристойно живыми. Уилсон, съежившись, отполз в тень. Ночь пеленой скрывала то бесстыдство, которое творили люди. Майор Мпонгу громко испортил воздух, и вмиг наступила тишина. Танцоры замерли. Уилсон услышал, как со стороны озера дует ветер, услышал частое и тяжелое дыхание танцоров. Факелы бросали свет на забор из костей.
        Ворота, украшенные черепами, вновь распахнулись, и появились изможденные иво. Пластмассовые фонарики, которые обычно висели у них на шеях, исчезли. Во мраке ночи зазвучали негромкие вздохи и пощелкивания.
        - Все это кажется мне бессмысленным расходованием людских ресурсов, - услышал Уилсон слова Пейджа, пришедшие неизвестно откуда. - Но это их культура. Кто мы такие, чтобы учить их уму-разуму?
        Уилсон вспомнил рассказ Пейджа о Карфагене. Окончание этой истории известно из книг. Римляне ужаснулись, когда, выйдя на поля Танит, увидели неисчислимое множество детей, принесенных в жертву злой богине, и именно поэтому они разрушили Карфаген и посыпали землю солью.
        Крикет наклонилась к уху Уилсона и прошептала:
        - Можешь жалеть их, если хочешь. Но учти: на прошлой неделе они продали своих соседей, уготовив им такую же судьбу.
        - Какую судьбу? - прошептал Уилсон в ответ, но в следующий момент майор вскочил с цветастого кресла-качалки и поднял золотистый жезл. Танцоры рассыпались. Солдат подошел к столбу и одним ударом мачете обезглавил привязанную женщину. Из шеи мощной струей хлынула кровь; голова упала в грязь. Майор издал гортанный крик. Пигмеев, квакающих, как больные лягушки, погнали к каменному столу, и началась резня. Воздух наполнился кровавым туманом. Уилсон пытался не слышать животный визг, треск разбиваемых суставов, скользящий звук выпускаемых наружу внутренностей - весь набор звуков, порождаемых усердными бесчувственными мясниками. Юные слуги майора смотрели на бойню, открыв рты, гигантские пенисы натягивали ремешки.
        Уилсон осторожно встал. Никто не видел, как он проскользнул вдоль забора и нырнул в ворота, украшенные черепами. У клеток, где содержались рабы, часовых не было. Уилсон с помощью штыка открыл дверцы и принялся резать веревки на пленниках. Иво смотрели на него как сонные дети, испуганные и не понимающие, что происходит. Уилсон вывел несколько человек в узкий проход между клетками и подтолкнул, показав штыком на джунгли, до которых было не более пятидесяти ярдов.
        - Идите. Идите домой, - добавил он, словно разговаривал с собакой, потерявшей хозяина.
        Пигмеи быстро растворились в темноте.
        Уилсону потребовалось около двух часов, чтобы освободить всех пленных. Он принялся считать их, но сбился после пятисот. Когда клетки опустели, он, совершенно измученный, сел, опершись спиной на одну. Небо по-прежнему оставалось черным, но звезды потеряли блеск, а красная луна зашла за горизонт. Близился рассвет.
        Невесть откуда прилетела бабочка, покрытая нежным розовато-желтым пушком. Уилсон достал револьвер из кобуры, взвел курок и положил оружие на колени. Потом, сам не зная зачем, взял два фонарика иво, приставил к подбородку и нажал кнопку включения. Бледный свет коснулся его щек подобно благословению.



        Часть шестая
        БЛОКИРУЮЩИЙ ОТРЯД


1

        Розовато-желтая бабочка разбудила его.
        - Они приближаются, - сказала бабочка серебряным голосом, и Уилсон с трудом поднялся на ноги. К нему шла толпа испачканных кровью солдат. Над горой Мосумбава занимался персиковый рассвет. Озеро Цуванга мерцало, как отполированное копье. Уилсон прищурился, окончательно проснулся и увидел во главе толпы майора Мпонго, который шел, обняв за плечи Пейджа. Крикет неотступно следовала за ними, за Крикет вышагивал Шлюбер, имевший вид побитой собаки.
        Они были примерно в двадцати ярдах. Это дало Уилсону время поднять с земли упавший револьвер. Он крутанул барабан и посмотрел через плечо, как бы прося у бабочки совета, но та улетела, улетела, чтобы превратиться в гусеницу. Или это происходит наоборот?
        Сознание Уилсона после сна было слегка затуманено. Старый револьвер показался ему бесполезным грузом, и он опустил оружие. Толпа подошла к пустым клеткам и остановилась. Уилсон уловил недоверие и злость. Пейдж сначала побледнел, потом покраснел и заорал на майора, единственного человека в толпе, сохранявшего спокойствие.
        Уилсон будто стал невидимкой. Никто не замечал, что он стоит посреди прохода с револьвером в руке. Он потерял терпение, устав вдруг от ожидания, сопровождающего его повсюду, превратившегося в его жизнь. Уилсону страстно захотелось, чтобы свершилась наконец судьба, которая была уготована ему с того самого времени, когда на мать обрушилась черная балка. Он направил револьвер вверх и нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, пистолет выпустил дымок, и по озеру распространился невообразимый треск.
        В наступившей затем тишине Уилсон крикнул:
        - Эй! Потеряли что-нибудь?
        Сначала реакции не последовало. Потом все побежали, окружили его, и Крикет оказалась рядом с ним. Уилсон посмотрел ей в лицо, в поблекшие глаза, перевел взгляд на грудь, припорошенную слоем пыли, на окровавленные ноги.
        - Получила удовольствие?
        Крикет, похоже, не поняла, о чем он.
        - Испытала радость от пляски на чужих костях?
        - Уилсон, что происходит? - прохрипела Крикет. - Где иво?
        - Извините, мистер Лэндер, - с приторной вежливостью произнес майор Мпонго, - не видели ли вы наших рабов? Пятьсот двадцать пять иво, чтобы быть точным. Они, кажется, бежали. - Он улыбнулся, скрывая бешенство.
        - Да, я отпустил их, - ответил Уилсон. - Всех до единого.
        - Ну что ты говоришь! - вмешалась в разговор Крикет, почувствовав страх. - Ты шутишь?
        - Я не шучу, Крикет, - возразил Уилсон. - Это урок нравственности номер два - рабство аморально!
        Пейдж издал нечленораздельный звук и вытащил из-за пояса шортов «беретту». Уилсон понял, что этот человек всерьез собирался его убить. Не долго думая Уилсон нажал спусковой крючок, и озеро снова взбудоражил чудовищный треск. Пейдж рухнул. На лбу, в полудюйме от глаза, образовалось опаленное порохом отверстие величиной с мяч для гольфа.
        - Дерьмо! - крикнул Шлюбер по-немецки. - Этот ублюдок взял и просто так убил капитана!
        Первый ряд зрителей оказался забрызганным кровью. Крикет посмотрела на дымящийся ствол револьвера Уилсона, на своего мертвого отца, на ручеек крови, текущий к ней. Лицо сморщилось. Она упала на колени и завыла. Уилсон прицелился между глаз майора Мпонго и взвел курок. Негр испуганно заморгал, словно ему на кончик носа села пчела.
        - Никому не двигаться, - приказал Уилсон. - У этой штуки очень легкий спуск. - Впрочем, он не представлял, что это такое.
        Люди майора Мпонго замерли. Уилсон слышал их дыхание, ибо они были не больше чем в двух шагах от него. Он почувствовал, что у него дрожат руки, а пистолет становится все тяжелее.
        - Когда бравый Кортес вступил в долину Мехико во главе двухсот храбрых испанцев, - быстро заговорил Уилсон, - знаете, что он там обнаружил?
        Майор молча выпучил глаза.
        - Вы знаете, что он обнаружил? - повторил Уилсон и постучал стволом пистолета по лбу африканца.
        - Нет, мистер Лэндер, я лично не знаю.
        - Он нашел изваяния ацтекских богов, пропитанных кровью людей, принесенных в жертву. Он нашел тела мужчин, женщин и детей, сваленных в большие кучи, их сердца были вырезаны каменными ножами. Он увидел, что ацтекские жрецы носили кожу, содранную со своих жертв. Вы знаете, что Кортес сделал, когда он обнаружил все это?
        Мпонго в недоумении пожал плечами. Уилсон бросил быстрый взгляд налево. Бупу медленно приближались к нему.
        - Он разбил их идолов, - сказал Уилсон сдавленным голосом. - И предал жрецов мечу.
        Он закрыл глаза и нажал на спусковой крючок.
        Выстрел прозвучал так, словно кто-то хлопнул крышкой школьной парты. Майор заверещал высоким женским голосом. Уилсон почувствовал боль в правой руке и открыл глаза. Револьвер лежал в грязи, из отверстия барабана валил черный дым и пробивались алые язычки пламени. Рука была обожжена и кровоточила, а кончик большого пальца висел на окровавленном куске кожи.
        Мпонго посмотрел на окровавленную руку Уилсона, дымящийся револьвер и мерзко и пронзительно захихикал. Секунду спустя к майору присоединились солдаты, и смех взорвал тишину наступившего утра.
        Уилсон сжал кулак и сунул в карман. Кровь просочилась через ткань шортов и потекла по ноге. Он почувствовал, что теряет от боли сознание.
        Отсмеявшись, Мпонго шагнул к Уилсону и открыл рот. Уилсона обдала отвратительная вонь.
        - Вы попытались убить меня, но сие невозможно, - заговорил африканец назидательно, но дружелюбно. - Ваш револьвер взорвался как хлопушка. Мой кровавый Бог меня защищает. Он выбил меч из ваших рук. А вам известно, кто он, мой кровавый Бог, мистер Лэндер? Я христианин, между прочим. Мой кровавый Бог - это ваш кровавый Бог! Вы попытались убить меня во имя святой справедливости, но кто имеет право творить справедливость в этом мире? Не мы, бедные создания, а только Сам Господь Бог. Он уготовил мне иной конец, чем тот, который запланировали вы. Стало быть, вы не являетесь, как вам кажется, Его орудием. Похоже, я лучше исполняю Его волю.
        Майор Мпонго отступил назад, лицо его исказила гримаса, в которой никак нельзя было признать человеческую мимику. Шрамы на животе сомкнулись и образовали знакомую фразу: «Бойся восходящего». Или Уилсону это почудилось? Он взглянул на коленопреклоненную Крикет, она прижимала окровавленные ладони к голове отца. И Уилсон почувствовал раскаяние. Их глаза встретились. Крикет сказала одними губами:
        - Ты умрешь.
        - Избейте его и бросьте в клетку, - приказал майор Мпонго.
        Уилсона начали бить, но он почти не ощущал боли от ударов.

2

        Уилсон услышал осторожное постукивание. Боль, начавшаяся с руки, распространилась до плеча. Лицо горело. Постукивание становилось все более настойчивым. Уилсон с некоторым усилием открыл один глаз и увидел, как на фоне рассвета вырисовывается силуэт деревянной клетки. Он повернул голову в направлении стука и одновременно с этим почувствовал что-то противное и влажное, вроде улитки, висевшее в половине дюйма от его носа. Он громко застонал и откинулся назад, но маленький монстр последовал за ним, пощелкивание превратилось в кваканье и вздохи.
        - Пожалуйста, сэр, тише, - послышалось справа. - Ваше лицо стало не меньше чем калимба гоурд. Он использует мсвимбе, чтобы убрать кровь. Мсвимбе безобразное маленькое создание, но очень полезное.
        Уилсон почувствовал, как чьи-то руки прижимают его к полу, к щеке прикоснулось что-то прохладное и влажное, явно животного происхождения. Уилсон ощутил легкое покалывание. Кто-то раскрыл Уилсону кулак. Между его пальцами что-то заскользило, и он впал в забытье.
        Некоторое время спустя Уилсон очнулся. Вокруг было светло. Уилсон сел и увидел, что у него есть соседи. Ближе всего к Уилсону сидел на корточках морщинистый иво. Человек был мал даже по меркам пигмеев, а на шее у него на веревочке, сплетенной из стеблей вьющихся растений, висели три пластмассовых фонарика. Головной убор слеплен из глины, на талии грубый кожаный мешочек. Другим соседом оказался неф нормального роста, в рваной одежде цвета хаки, которая когда-то была военной униформой. Он лежал в дальнем углу. Исхудалое лошадиное лицо, горбатый нос и налитые кровью желтые глаза. Бывший воин курил вонючую сигарету, затяжки были короткие и жадные. Заметив, что Уилсон пришел в себя, он нагнулся вперед:
        - Ваше лицо стало значительно лучше. А рука, как она?
        - Похоже, неплохо, - ответил Уилсон. - Кто меня вылечил?
        Негр кивнул на иво. Уилсон помахал человеку:
        - Спасибо, мистер.
        Иво внимательно на него смотрел.
        - У меня осталось лишь несколько сигарет, - сказал негр, - но после того, что вы перенесли, я с радостью поделюсь с вами. Хотите покурить сейчас или позднее?
        Уилсон покачал головой:
        - Я вообще-то не курю. Так, иногда, за компанию. Он различил на рваном воротнике негра позолоченный знак офицера.
        - А вы что здесь делаете? - Уилсон указал рукой, облепленной лечебными листьями, на просвет между прутьями клетки. - Вам следует быть там, со всеми.
        Неф оттянул воротничок, Уилсон увидел татуировку.
        - Это жезл и растущая луна, - пояснил неф, - а не жезл и звезда. Я полковник Саба из Патриотического фронта анду. Эти негодяи бупу устроили засаду на мой взвод по ту сторону озера Цуванга около Имбобо примерно два месяца назад. Некоторым моим людям удалось убежать, а мне… - Он печально развел руками. - Всех, кого не удалось продать, бупу принесли в жертву богам в Лунгвалле. Я офицер самого высокого ранга, и они привезли меня сюда для специальной обработки. Они собираются сварить меня заживо - привилегия моего звания, понимаете? Но, сказать по правде, меня это не очень беспокоит. Мне осточертела война. Осточертела давным-давно. Должно же быть место на Земле, где я расстанусь с жизнью. Это ничем не хуже любого другого.
        - Мне знакомо подобное чувство… - начал Уилсон. Запнулся, услышав щелчки и квакающие звуки.
        Пигмей враскачку, по-утиному, приблизился к нему и вынул из мешочка пригоршню листьев. В середине ладони извивались пять темных пиявок.
        - О нет! - запротестовал Уилсон.
        - Иво говорит, что настало время принять лекарство, - пояснил полковник Саба. - Он должен снова посадить мсвимбе вам на лицо.
        - Вы понимаете его язык?
        - Более или менее. Я три года возглавлял администрацию лесного района Хруке и часто встречался с иво. Язык у них примитивен. Просто они пользуются органами речи таким образом, что вам и в голову не придет.
        - Скажите ему, что с меня довольно пиявок. Попросите больше не беспокоиться.
        Полковник произвел несколько неуверенных квакающих звуков. Человек отполз назад и поцокал.
        - Иво говорит, что советует вам как врач немедленно поставить пиявки. Иначе у вас отвалится лицо. Инфекция в этих местах поражает очень быстро.
        Уилсон лег на спину и содрогнулся, когда скользкие червяки закопошились у него на лбу, щеках, подбородке, вызывая в памяти образы самых страшных снов.
        Полковник из любопытства подполз к Уилсону.
        - Это нужно видеть - как иво работают. Поразительные создания!
        - И что вы видите?
        - Ваше лицо было темно-красным от побоев и ссадин. Теперь оно почти нормального цвета.
        - Значит, я буду очень аппетитно выглядеть, - обронил Уилсон.
        - Боюсь, честь свариться заживо принадлежит только офицерам, - возразил полковник.
        Он вернулся в угол клетки и закурил сигарету.
        - Этот иво просто храбрец. Он слишком стар, чтобы быть проданным в рабство. И он знает, что бупу его убьют. Тем не менее примерно через час после того, как вас принесли сюда, он вышел из джунглей, сел у клетки и начал петь. Он голосил до тех пор, пока не пришли солдаты и не бросили к нам.
        - На кой черт он сделал это?
        - Я переведу вам его песню, и вы все поймете. Он называл вас
«Человеком-привидением, который освободил лесных людей в ночь красных звезд». Эту песню теперь будут петь дети, внуки и правнуки иво. Вы теперь стали эпическим героем, подобно Секуху. Племя поручило ему вас вылечить. Возможно, на ваше счастье, у него в мешочке припасено обезболивающее, которое облегчит вам грядущие пытки.
        Уилсон не знал, что и вымолвить в ответ. Потом пиявка расположилась у него на губах, и охота говорить пропала сама собой. Когда пиявка продолжила свой вояж, Уилсон сказал:
        - Передайте иво спасибо за помощь. Но объясните ему, что никакой я не герой. Герой - это он.
        Полковник Саба выполнил просьбу. Иво вдруг улыбнулся, и это было так прекрасно и так необычно, как улыбка леопарда в лесной чаще.

3

        Ветер на закате принес Уилсону грустную песнь. Ему показалось, что это
«Поразительная краса», исполняемая в ритме калиопе тинка-джазом. Небо приобрело кроваво-красный оттенок. Издалека донесся орудийный выстрел.
        - Что бы это могло быть, как по-вашему? - спросил Уилсон полушепотом.
        Полковник выпустил дым последней сигареты на призрачную свободу.
        - Ничего такого, что могло бы пойти нам на пользу. Приготовьтесь к неизбежному, как я.
        Уилсон вспомнил тяжелый воздух на деревенской площади и впал в отчаяние.
        - Вы правы, мы все должны умереть. - Голос его прозвучал тонко и печально. - Я думаю, не важно, когда это произойдет. Как сказал поэт: «Я проклят! Что мне делать с днями, которые у меня еще остались?»
        - Это не их метод! - с горечью отозвался полковник Саба. - Будь они прокляты, дикий народ! Несколько лет назад, еще в начале войны, мы убили сразу шестьдесят бупу. Тогда должен был состояться матч между «Битумак» и «Все звезды Семе», очень популярными командами. Мы ходили по деревням и раздавали бесплатные билеты. У нас было спрятано две дюжины пулеметов под брезентом. Как только бупу заполнили стадион, мы открыли огонь. Там было много детей - вы же знаете, они любят футбол. Когда у нас кончились патроны, мы пошли на них с палками и мачете. Потом мы сожгли тела на большом вонючем костре. - Голос понизился на виноватый шепот: - После подобного человек не должен возражать против того, что его сварят заживо.
        - Вы лежали за пулеметом? - спросил Уилсон, радуясь, что не видит в полутьме выражения лица полковника.
        - Хуже, - ответил Саба. - Я отдал приказ открыть огонь.

4

        Вторая ночь прошла спокойно. Вода озера, тихо шурша, полировала камни на берегу; в джунглях перекрикивались птицы и монотонно жужжали насекомые. Иво издал несколько щелкающих звуков, которые полковник Саба не потрудился перевести. Уилсон пытался не думать о предстоящем кошмаре, но это было невозможно. Как туземцы намерены с ним расправиться? Ему казалось, что он уже никогда не сможет заснуть. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, был уже полдень, и рядом с клеткой на жарком солнце стояла Крикет.
        - Просыпайся, Уилсон, - сказала она грубо. Уилсон пошевелился, попробовал встать, но ударился о крышу и опустился на колени.
        Крикет была в солнцезащитных очках типа «Джеки О», с большими черными стеклами. Рот сурово сжат, рука лежит на рукоятке отцовской «беретты», засунутой за пояс.
        - Я уплываю через час, - сказала Крикет. - Поведу «Ужас» обратно к Четырем саблям.
        - А как насчет меня? - спросил Уилсон почти серьезно.
        - Операция провалилась. Потребуется целый год, чтобы загнать в клетки иво, которых ты выпустил, негодяй.
        - Это хорошо, - сказал Уилсон и замолк, не зная, что можно добавить.
        На опушку леса вылетел черный сорокопут. Интересно, не он ли сопровождал яхту как предзнаменование грядущей беды?
        - Что-нибудь еще? - спросил Уилсон.
        - Да, - ответила Крикет, и нижняя губа у нее задрожала. - Вчера вечером мы похоронили папу.
        - К сожалению, - вздохнул Уилсон. - Это был не только твой отец, но и кровожадный негодяй, который собирался убить меня.
        - Тебя нужно было пристрелить сразу. Жалко, что я не смогу присутствовать при том, как тебя будут кончать.
        - Так вот, значит, как, - сказал Уилсон, пытаясь не выдать голосом паники. - Получается, ты не намерена помочь мне выбраться отсюда?
        - Даже если бы хотела, я не в силах это сделать. Ты нарушил строжайший запрет местных властей. Ты замахнулся на их долю в прибыли. И ты пытался убить майора Мпонго. Не стоит говорить, как я надеюсь, что ты будешь страдать. А страдания тебя ожидают страшные. Если они выполнят ритуал должным образом, ты проживешь дня три без кожи. Я видела, как это бывает. Эти люди - настоящие мастера своего дела. Считай, ты уже не человек, а дерьмо, которое размажут по столбу.
        - Догадываюсь, что ты никогда меня не любила.
        - Ублюдок! - прошипела Крикет сквозь зубы.
        - Я выиграл тебя у Португи, Крикет, помнишь? Тебе был нужен хороший игрок, и ты ради этого рискнула моей шкурой. Сейчас у меня на руках плохие карты. Тузы и восьмерки - набор мертвеца. Но ты пока моя жена, и я нуждаюсь в твоей помощи.
        - Я никому не принадлежу, кроме самой себя! - отрезала она. - Так было всегда. Существую только я. Остальные - глупые задницы.
        - То же случилось и с Вебстером?
        - Пошел ты… - Крикет прикусила губу и отвернулась.
        Уилсону удалось заметить под темными очками слезы.
        - Мне казалось, у нас с тобой любовь, - сказала Крикет, нижняя губа у нее при этом дрожала. - По-настоящему казалось. Я знаю, ты не веришь мне, но я на самом деле ни к кому не испытывала такого сильного чувства, как к тебе. Думаю, мне следует прекратить хвататься за эту соломинку. Мне нужно убедить себя, что этот вариант не работает. Мы с тобой слишком разные…
        - Смешно, - перебил ее Уилсон, ухватившись за прутья клетки. - Мы не просто порываем друг с другом за чашкой эспрессо у Баззано. Эти негодяи собираются освежевать меня живьем. Ты обязана вызволить меня отсюда.
        Крикет заколебалась.
        - Я же говорю, это невозможно. Я пыталась…
        - Пыталась? - Сердце Уилсона радостно забилось.
        - О Уилсон… - Крикет подошла к клетке, подняла очки на темя и положила ладонь ему на руку, вцепившуюся в прут. Глаза оказались бездонными, как воды озера Цуванга. Зеленовато-голубая слеза упала ему на пальцы. - Почему ты не мог подождать? Через два-три года у нас было бы достаточно денег, чтобы роскошно жить в Париже до конца своих дней.
        - Я не мог ждать, - ответил Уилсон. - Я не мог безучастно воспринимать убийства, к которым ты старалась приучить меня. Я не мог строить свое счастье на добыче пиратов, на труде рабов, на горах мертвых тел!
        Крикет вздохнула и сделала шаг назад. Очки закрыли глаза, губы вытянулись в суровую нитку.
        - Ты идиот. Дырка в заднице, и больше ничего. Мне не следовало приходить сюда.
        - А зачем же ты пришла? - спросил Уилсон и искоса взглянул на Крикет. У него возникло ощущение, будто она далеко-далеко, словно он смотрел на нее в подзорную трубу с обратной стороны.
        - Мне не следовало приходить, - повторила Крикет.
        - Я тебя еще когда-нибудь увижу? - спросил в отчаянии Уилсон.
        - Нет.
        - Тебе будет меня не хватать?
        Крикет повернулась и ушла в непреклонное, ничего не прощающее сияние полуденного солнца.

5

        Уилсон, прижавшись к клетке, смотрел вслед Крикет до тех пор, пока она не исчезла из виду. Поняв, что она не вернется, он упал на грязный пол как подстреленный. Лежа на спине в пепельно-серой полутьме, он чувствовал, как его мозг умирает. Так вот как это происходит. Что за странная судьба! Впервые за много месяцев он подумал об Андреа, которая сейчас, конечно же, спала на большой чистой постели в своей ухоженной квартире на тринадцатом этаже «Понд-Парк-Тауэр». Каким же дураком он был! Он вспомнил, как она плакала у телефона в тот вечер, когда он уезжал, вспомнил, что она любила его. И жалость к самому себе наполнила его, как вода - ванну с закрытым стоком. По щекам покатились слезы, оставляя светлые бороздки на грязном лице. Резкие мычащие звуки, издаваемые спящим полковником Саба, похожие на храп мультперсонажей, звучали абсурдным дополнением к этим слезам Уилсона. Несколько минут спустя Уилсон вытер щеки тыльной стороной руки. Сквозь прутья клетки дул горячий ветер. За клеткой клубилась пыль. Охранник бупу спал, лежа на тростниковом мате под куском брезента, приподнятым над головой палочкой.
Рядом с ним на узкой полоске тени спала желтая собака. Уилсон представил, как «Ужас» плывет по сверкающей воде озера, и чуть не заплакал снова. Он повернулся к соседям и увидел, что на него пялится пара блестящих глаз огромного насекомого. Встряхнувшись, он понял, что это иво сидит в позе богомола.
        - Эй, вы! - позвал одураченный Уилсон. - Как долго вы следите за мной?
        Иво склонил голову набок и выдал целую серию тихих щелчков.
        - Саба! - громко окликнул Уилсон. Полковник пошевелился. - Что этому лилипуту нужно?
        Негр зевнул, приподнялся на локте, зевнул еще раз, глотнул и не слишком охотно сделал пару щелчков.
        Иво вскинул голову, птичьим жестом показал на Уилсона и начал щелкать и квакать. Наблюдая, как пигмей исполняет эту симфонию, Уилсон думал об алюминиевых стержнях в шее механического Авраама Линкольна, которого видел в «Диснейленде» летом, будучи ребенком. Робот вселял в него ужас. Человеческое горло таких движений не совершало и подобных звуков не воспроизводило. Он боялся, что Авраам Линкольн съест его живьем.
        Выговорившись, иво повернул вздернутую голову к Уилсону и принялся ждать перевода. Полковник почесал подбородок и на минуту задумался.
        - Он говорит, что вы очень больны. Вас очень сильно избили, конечно, но он подразумевает другое. Он имеет в виду, что вы нездоровы внутренне. Хворает не тело, а душа. Он говорит, что в вас сидит дух животного, который давит вам на кишки и делает вашу жизнь невыносимой вот уже много лет.
        - Черт возьми!..
        - Иво хочет знать, есть ли у вас ощущение тяжести вот здесь. - Полковник положил широкую плоскую ладонь на солнечное сплетение. - Не кажется ли вам, что вот-вот случится что-то страшное?
        Уилсон молчал. «Откуда он знает о моих предчувствиях?»
        - Да, меня постоянно мучает тревога, - произнес он наконец, сознавая всю нелепость предстоящего объяснения. - Дома я обращался по этому поводу к психиатрам. Диагноз: рассеянная паранойя вкупе с совершенно беспричинным страхом. Я прошел небольшой курс лечения. Не беспокойтесь, я вполне контролирую ситуацию.
        Полковник Саба перевел это пигмею.
        Иво затряс головой и утиным шагом приблизился к Уилсону. Он рукой разгладил грязь на полу, вынул палочку из своей сумки и начал рисовать. Он трудился минут пятнадцать. Уилсон наблюдал, как возникают черты некоего чудовища - отчасти обезьяны, отчасти енота, отчасти крысы с острыми когтями и рядами острых зубов, как у акулы. Закончив, иво принялся квакать и щелкать. Уилсон посмотрел на рисунок и почувствовал знакомое стеснение в груди.
        - Это потустороннее животное, которое сейчас покушается на вашу жизнь, - перевел полковник Саба. - По словам иво, оно угрожает вашим родственникам в мире духов вот уже несколько поколений. Он говорит, что вы боретесь с чудищем с детских лет. Этот монстр поселился в вашем предке много лет назад в стране, что за лесом Хруке. Так он называет Африку. Ваши предки бывали в Африке?
        - Не знаю. - Уилсон недоуменно пожал плечами.
        - Вы узнаете это? - Полковник показал на рисунок.
        - Да, - ответил Уилсон так тихо, что сам с трудом расслышал свой голос.
        - Зверь-дух, - пояснил полковник Саба. - Проникает в тело через рану, полученную в результате трагедии, которая произошла в детстве. Вы испытали такую трагедию?
        - Да. - Голос прозвучал тише, чем шепот.
        Иво положил руку на руку Уилсона. Ладонь была подобна коре дерева. Уилсон посмотрел иво в глаза. Они были древними и темными, но светились изнутри подобно далеким молниям. Пигмей вздохнул, показал на нос Уилсона, полез в сумку и достал небольшую трубку из полированного черного дерева и два маленьких зеленых шарика, похожих на экскременты.
        - Йоновпе, - сказал полковник Саба, изумленный донельзя. - Настоящая честь. Он хочет дать их вам. Йоновпе - очень мощное средство от зверя-духа и очень редкое. Оно поможет вам бороться со зверем-духом.
        Уилсон отполз в сторону, не освещенную жарким африканским солнцем. Сторож пошевелился во сне. Желтая собака встала и убежала. Уилсон почувствовал, как по телу разбегается странное недомогание, которое испытывают приговоренные к смерти во всем мире. Он повернулся к иво спиной:
        - Какой смысл? Не сегодня, так завтра или послезавтра я буду мертв. С меня живьем сдерут кожу. Давайте посмотрим на это с оптимизмом - когда я умру, умрет и зверь-дух.
        Иво прочистил горло и выплюнул большой сгусток зеленой мокроты за решетку.
        - Иво говорит, что опера не окончена, пока жирная женщина не запоет, - сказал полковник Саба. - Иво говорит о борьбе между вами и жизнью, вашей прежней жизнью.
        Иво толкнул Уилсона в грудь. Уилсон покорно лег на пол. Человечек запустил зеленые шарики в трубку и приставил к ноздре Уилсона.
        - Э, подождите, - испугался Уилсон, но было уже поздно.
        Иво набрал в легкие воздуха и дунул. Зеленые экскременты ударили по Уилсону подобно мощному взрыву. Он зажмурился. Во рту появился горьковатый привкус. Костяные выступы за ушами, казалось, начали расти. Уилсон два раза чихнул.
        Открыв глаза, он обнаружил, что находится на дне озера Цуванга. Однако вода не была таковой в привычном смысле слова, а представляла собой смесь желатина, льда и других ингредиентов. Некоторое время Уилсон ждал чего-то, а рядом с ним лежали кости великого Кэйрю. Потом Уилсон увидел, что к нему плывут абсолютно плоские рыбы. Они несли свет, как некий секрет, сквозь царившие повсюду холод и тьму.

6

        Уилсон медленно пробирался по Коммерс-авеню сквозь толпу. Поблизости непрерывно раздавался глухой шум строительных работ. Он слышал стук отбойных молотков по асфальтовой мостовой. Небо вокруг серебристого шпиля здания «Рубикон» было совершенно голубым и безоблачным. Приятный весенний денек.
        Через несколько минут он увидел старые громоздкие автомобили, остановившиеся по указанию светофора на перекрестке Коммерс-авеню и Рубикон-стрит. Вдруг до него дошло, что вся улица заполнена архаичными машинами: «кадиллаками», «де-сото»,
«рамблерами», фургонами «нэш» и «студебекерами». Все это было сделано из хрома и стали, покрашено в пастельные тона и обито внутри виниловым материалом в клеточку. Ребристые мастодонты двигались пыхтя вдоль обочины черного тротуара. Вскоре Уилсон заметил пешеходов: бизнесменов в фетровых шляпах с полями, загнутыми спереди вниз, а сзади - вверх, в костюмах с тремя пуговицами и блестящих галстуках. Рядом с бизнесменами шли секретарши с ярко накрашенными губами и прическами типа «пчелиный улей», в белых перчатках по локоть. Они несли большие сумки из лакированной кожи. У Уилсона возникло щемящее чувство, будто все это он уже видел. Он посмотрел вверх, на остов башни «Маас-Тауэр», и обратил внимание на красный подъемный кран и балку, раскачивающуюся на тросах на уровне двадцатого этажа. Вдруг один из тросов ослаб и что-то грохнуло, но этого, похоже, никто, кроме Уилсона, не услышал, хотя эхо отозвалось в каньоне из стекла и бетона.
        Прямо перед ним шла женщина в пальто, похожем на шкуру леопарда, и вела за руку мальчика в некрасивых черных ботинках, твидовом пальто на несколько размеров больше нужного и дурацкой шапке с клапанами на ушах. Над матерью и сыном как перст Судьбы нависла тень падающей балки. Ребенок поднял глаза от своего игрушечного пистолетика, пускавшего лучик света. На лице отразилось страшное удивление. Не хватало всего нескольких секунд, которые заморозят ребенка в этом мгновении, приколют булавкой его крылья к кусочку картона, как был приколот желтовато-розовый мотылек.
        Уилсон бросился вперед и толкнул женщину в спину. Она упала, освободив путь, и Уилсон попал в тень смертоносной балки. Он посмотрел вверх, балка находилась в двадцати футах от него. Она падала со свистом, набирая скорость в геометрической прогрессии и приобретая благодаря земному тяготению вес целой горы. Улица внезапно затихла. Балка перестала издавать звук; дорожное движение застыло.
        - Посмотри, что ты наделал! Ты порвал мне чулки! Это был голос его матери.
        Уилсон встал, заскрипев суставами. Он вспомнил, как в трехлетнем возрасте взял из аптечки отца бритву и без всякой на то причины аккуратно порезал все абажуры в доме. Выражение на лице матери сейчас было точно таким же, как тогда, когда она застала его в гостиной за порчей последнего желтого абажура.
        - Иди сюда, Уилсон, - сказала мать. - Ты делаешь из себя посмешище.
        - Мам… - произнес Уилсон тонким, детским голоском и показал на огромную балку, которая находилась не более чем в пятнадцати футах от его головы.
        - Мне все это прекрасно известно, - ответила мать, не давая себе труда посмотреть вверх. - Выйди из-под дерева, оно не для тебя растет.
        Уилсон робко подошел к ней. Мать поцеловала его в щеку. Потом нахмурилась.
        - Стой прямо.
        Уилсон встал прямо, мать сняла длинную белую перчатку, лизнула большой палец и стерла пятно со щеки Уилсона. Потом она вынула из сумки коробочку, а из той влажную салфетку и тщательно протерла ему лицо. Уилсон сморщил нос от резкого запаха салфетки и попытался отпрянуть в сторону. Ему никогда не нравились подобные средства гигиены.
        - Эй, не увиливай, мистер, ты в страшном беспорядке, - сказала мать.
        И Уилсон увидел, что одежда на нем превратилась в окровавленные лохмотья, а сам он покрыт засохшей кровью и навозной жижей из клетки для рабов. Он взглянул на мать и впервые понял, какой красивой и молодой она была в день своей смерти. Глаза голубые, искристые, волосы - черные и блестящие, как вороново крыло. В шапочке и пальто под леопарда она казалась Жаклин Кеннеди, попавшей в эпоху Камелота. Надо думать, все женщины той эпохи были чем-то похожи на Жаклин Кеннеди.
        - Сколько тебе лет, мам ? - вдруг спросил он. - Двадцать семь, двадцать восемь?
        - Как это смеет маленький мальчик задавать такие вопросы ? - нахмурилась мать.
        - Я уже не маленький мальчик. В этом году мне исполнится тридцать четыре года.
        Мать обняла его и улыбнулась:
        - Да, я рада этому. Ты вырос хорошим человеком и сильным мужчиной. Но, - тут она снова нахмурила брови, - ты принял ряд неправильных решений, Уилсон. И у тебя печальные глаза, тебе следует играть на улице, побольше дышать свежим воздухом. Я говорила твоему отцу, ты слишком много читаешь. Ты постоянно сидишь, уткнувшись в книгу, даже в компании. Майк Маллиган и его «Паровой душ», помнишь?
        - Да, - ответил Уилсон. - А также «обезьяньи» книги, «Любопытный Джордж», например. Я хотел быть таким, как человек в желтой шляпе.
        - Он был милым и, уж конечно, очень терпеливым, - сказала мать Уилсона. - Постоянно ухаживал за этой шаловливой обезьяной. - Она замолчала и отвернулась в сторону.
        - Мам…
        - Да?
        - Я не смог спасти тебя. Мне было всего десять лет. Я посмотрел вверх, увидел, как падает балка, и окоченел. Я не знал, что сделать, не знал, как сказать тебе, чтобы ты убежала. А потом - бах!.. Мне так жалко. - По лицу Уилсона покатились слезы.
        Мать извлекла из кожаной лакированной сумочки салфетку и приложила к его носу:
        - Сморкайся.
        Уилсон дунул через нос.
        - Ты ничего не мог сделать, мой дорогой Уилсон, - мягко сказала мать и положила руку на его мокрую щеку. - Эта балка, она всегда падала, а я всегда шла под ней. Единственное, о чем я сожалею, - что ты оказался рядом со мной. Жестоко делать ребенка свидетелем подобных случаев. Думай о Ницше, может быть, тебе станет легче. Помнишь? Два пути, ведущие в бесконечность, пересекаются в воротах настоящего времени. «Не прошло ли по этой дороге все то, что способно идти? Не происходило ли в прошлом то, что совершается сейчас?» Конечно, Ницше описывал замкнутую вселенную. Если ты не веришь в его теорию, то, по-моему, должен верить в Бога. Это прекрасно, как раз по тебе.
        Уилсон был поражен.
        - Ты читала Ницше, мам?
        Мать приложила палец в перчатке к губам и ласково засмеялась:
        - Существует много, чего ты не знаешь о своей старушке матери.
        - Да, наверное, - ответил Уилсон.
        - Ну что ж, очень приятно было встретиться с тобой, но теперь тебе пора идти, - сказала мать, слегка нетерпеливо. Она подтолкнула его и уронила слезу. Потом она отступила в сторону и встала на свое место в тени дерева.
        - Куда мне идти ? - спросил Уилсон.
        - Отец хочет повидаться с тобой.
        - Подожди, мам! - Голос Уилсона дрогнул от тревоги. - Разве у тебя нет для меня никакого совета ? Крупицы мудрости ? Чего угодно ?
        - Ницше тебе мало?
        Уилсон пожал плечами.
        - Тогда мой совет будет очень простым: «Перестань предаваться мечтам. Просто живи».
        В следующую секунду мир пришел в движение. На тротуаре мельтешил народ, и большие машины покатились вдоль бордюрного камня. Воздух наполнился ужасным звуком падения, и балка со страшным грохотом превратила мать Уилсона в кровавый отпечаток. Уилсон сначала почувствовал, как его подняло, потом услышал скрежет отъезжающего от платформы поезда, стук колес на рельсовых стыках. Уилсон оказался в пульмановском вагоне рядом с мужчиной в серой фетровой шляпе и хорошо сшитом костюме из английского твида. Из верхнего кармана пиджака торчал уголок желтого шелкового носового платка. На мужчине были желтые носки и рыжевато-коричневые ботинки с острыми загнутыми мысами. В левой руке он держал неприкуренную сигару, на коленях поверх «Черной розы» Томаса Костейна в твердом переплете лежал аккуратно сложенный свежий номер газеты «Вести со скачек». Мужчина пристально смотрел в окно, погруженный в собственные мысли. Над лагуной Потсвахнами садилось красное солнце, а сама холодная река извивалась змеей в нескольких милях впереди.
        - Тебе повезло, что нашлось свободное местечко. Экспресс ведь набит до отказа. - Мужчина повернулся к Уилсону и улыбнулся знакомой печальной улыбкой.
        - Это ты, папа?
        Мужчина утвердительно кивнул:
        - Это мать послала тебя сюда ?
        - Не уверен, - пожал плечами Уилсон. Возможно, йоновпе.
        - Знаешь, о чем я думал ? - спросил отец. - Закат - это самое красивое, что я когда-либо видел. Ты только посмотри на птиц, они летят прямо в красный свет, наверное, собрались на юг.
        Повисла пауза.
        Уилсон услышал покашливания и глухой говор пассажиров. Он посмотрел на отцовские часы, прекрасные, самозаводящиеся золотые «Элджин» с красной секундной стрелкой. Было пять с четвертью.
        - Это четырехчасовой экспресс, папа ?
        - Знаешь, я хотел сесть на пятичасовой, но приехал на станцию рано и успел на этот. Вот удача, правда?
        - Папа, мы должны остановить поезд, - сказал Уилсон со всем спокойствием, на которое только был способен. - Скоро он сойдет с рельсов.
        - Говори тише. Люди могут услышать тебя.
        Уилсон встал и потянулся к красной рукоятке стоп-крана, прикрепленной к оконной раме, но прежде, чем он смог опустить рукоятку, отец усадил его на место и пристегнул ремнем безопасности:
        - Я все знаю, сынок. Мы ничего не можем поделать. И ты это знаешь. Мне просто хотелось побыть с тобой до крушения. Ты не против, если я тебя обниму?
        Отец положил руку ему на плечи, и они долго сидели молча, любуясь красивым красным закатом.
        - После этой поездки, - сказал наконец отец, - у меня появится немного наличных. И я обещаю успокоиться и осесть где-нибудь с твоей матерью и с тобой и больше уже никуда не уезжать. Я, если так подумать, вел себя по отношению к ней не очень хорошо. Она такая красивая женщина, она могла бы выйти замуж за кого угодно. Одному Богу известно, почему она выбрала меня. Азартные игры - это не для семейного человека, запомни, сын. Постоянно в дороге, постоянно в отчаянной надежде выиграть. Но сейчас у меня отличные шансы, я поставил на пару лошадей, которые побегут на ипподроме «Ферграундс», что в Новом Орлеане. Верное дело, вроде состязаний по гребле. После этого я вернусь домой навсегда. И ты знаешь, чем я займусь ?
        - Нет.
        - Я снова поступлю в юридическую школу, получу диплом и открою частную практику. Мальчик мой, как же будет довольна твоя мать! Она всегда считала, что из меня получится хороший адвокат, и, знаешь, мне кажется, она права. Только не говори ей об этом. Пусть это останется нашим маленьким секретом, пока я не вернусь. О'кей?
        - О'кей, папа.
        Через какое-то время мимо окон проплыли фермы моста Трохог. Затем последовал скрип тормозов, подобный вою, поезд содрогнулся. Чемоданы со стальными уголками рванулись с полок на пассажиров.
        - Наше время пришло, - сказал отец, нагнулся и поцеловал Уилсона в лоб. Когда вагон наклонился над рекой, он ухватился за багажную полку и твердыми каблуками остроносых двухцветных ботинок ударил по оконному стеклу, оно разлетелось вдребезги. - Я не способен, как твоя мать, давать душеспасительные советы. Я всегда считал, что человек делает то, что следует. Если это хороший человек, Уилсон. Так что выбирай себе дело, и вперед.
        - О'кей, папа.
        - А теперь прыгай.
        Уилсон посмотрел на далекую реку, слегка окрашенную закатом. Поезд начал сходить с рельсов, было слышно, как рвется металл и как кричат люди.
        - Вряд ли мне это удастся, - опасливо произнес Уилсон.
        - Ты обязан это сделать. Прыгай! - потребовал отец. Уилсон задержал дыхание и секунду спустя уже летел к розоватой воде.

7

        - Ради Бога, мистер Уилсон, дайте мне руку! Уилсон услышал этот голос, когда пошел на дно во второй раз. Он из последних сил вынырнул на поверхность и мельком увидел зеленые джунгли, прежде чем его потянуло обратно под воду, коричневую и теплую, как кровь.
        Кто-то успел схватить его за запястье. Он очнулся на чем-то твердом и начал хватать ртом воздух, как рыба. Когда у него восстановилось дыхание, он сел и протер глаза.
        Выдолбленная из целого ствола дерева плоскодонка бупу быстро скользила по течению.
        - Если вы попытаетесь выпрыгнуть снова, придется связать вас по рукам и ногам, мистер Уилсон, а это не доставит вам удовольствия, поскольку наше путешествие продлится долго.
        Это сказал Тулж, он сидел на корме, подняв весло, с которого капала вода.
        - Я напишу статью в «Бупандийский медицинский журнал». Для белого человека половинной дозы йоновпе вполне достаточно, чтобы победить злого духа.
        Уилсон повернулся на второй голос и увидел полковника Саба, тот улыбнулся ему с носа лодки. Уилсон попробовал заговорить, но закашлялся. В течение нескольких минут он молча смотрел на зеленое буйство по берегам реки. Он надеялся заметить белую раскраску иво, но видел лишь тени. Как в сновидении, в чаще бродили неизвестные животные.
        - Это не Мвтуци, - сказал Уилсон, когда его мысли прояснились. Он поднял голову, и бровей коснулся солнечный луч.
        - Мне кажется, наш друг вернулся к нам, - сказал полковник Саба за спиной Уилсона.
        - Вы правы, мистер Уилсон, - подтвердил Тулж, вокруг которого летала красно-зеленая стрекоза. - Это не Мвтуци, это Хеленга.
        - Что случилось? Как мы здесь очутились?
        - Вы ничего не помните? - спросил Тулж.
        - Я помню, что эти сукины дети должны были содрать с меня кожу.
        - Да, вы счастливчик, - сказал Тулж.
        - А где иво?
        - Кто его знает, с соплеменниками, наверное. - Тулж махнул веслом в сторону джунглей. - С таким же успехом можно спрашивать у птицы, куда она собралась.
        - Так вы переродились? - спросил полковник Саба. - Помог знахарь?
        - Не уверен. Я ничего не помню. Мы спаслись?
        - Да. - Саба опустил весло и снова поднял, обрызгав Уилсона водой. - Можете не сомневаться, эта река - не фантазия, порожденная йоновпе. Она вполне реальна.
        - Как это произошло?
        - Обычно, - ответил Тулж. - Немного денег, пара блоков сигарет. Жизнь отдельно взятого человека здесь не дорого стоит.
        - Но вы чуть не сорвали всю операцию, мистер Уилсон, - сказал Саба. - Вчера вечером вы никак не могли замолчать, пришлось завязать вам рот. А говорили вы напыщенно. Кто такой любознательный Джордж?
        - Мой друг. Как вам удалось найти нас? - обратился Уилсон к Тулжу.
        - Я сидел в Улунди. Какой-то иво принес известие о беде. Я отплыл вверх по реке два дня назад. Вы, мистер Уилсон, совершили глупость. Раскрыли свое прикрытие. Теперь мы не сможем использовать вас в качестве агента.
        - Я не мог больше ждать, - возразил Уилсон. - Ни одной секунды.
        - Неужели вы думали, что они вас пощадят?
        - Я не знаю. Я вообще ни о чем не думал. Я просто пошел и сделал то, что нужно.
        Тулж кивнул.
        Прошло не менее двух часов, прежде чем Уилсон настолько окреп, чтобы смог помочь с греблей. Он сел на нос, а уставший полковник лег поспать. Физический труд пошел Уилсону на пользу. Мускулы рук и плеч размялись, солнце согрело спину. Но лишь тогда, когда сумерки окрасили воду в густой лавандовый цвет, Уилсон понял, в какую поразительную ситуацию угодил. Он перестал грести и огляделся. Полковник Саба дремал, опустив руку в воду и тихо похрапывая. Лица Тулжа, скрытого в тени джунглей, Уилсон не увидел.
        - Вы вместе? - догадался Уилсон.
        - Да, - улыбнулся Тулж.
        - Он анду, вы бупу.
        - Да, - повторил Тулж.
        - Как же случилось, что вы не вцепились друг другу в глотку?
        Тулж на минуту задумался.
        - Прошлой ночью я увидел, что рядом с вами в грязной клетке лежат офицер анду и иво. И я сказал им: «Разве мы здесь все не братья?» И я взял их за руки и вывел на волю. Полковник Саба устал от войны и убийств, как и я. Он решил выйти из ПФА и вступить в партию, которую я с товарищами создаю. Я назову ее Партией объединения Бупанды, ПОБ. И однажды, когда с работорговлей будет покончено, мы положим конец безумной междоусобице. Бупу и анду возродят Бупанду в том виде, в котором она была при великом Секуху, когда в полях росли цветы, а на улицах Ригалы звучали музыка и песни. А у каждой двери стояла прекрасная женщина.
        - Звучит заманчиво, - одобрил Уилсон.
        Стемнело. Они пристали к берегу и спрятали плоскодонку в тростниках. Из предосторожности Тулж огонь разводить не стал. Они перекусили мясными консервами, окруженные шелестом деревьев, и улеглись спать. Уилсон не мог заснуть и смотрел во тьму, прислушиваясь к храпу полковника Саба и журчанию реки, которая текла неизвестно куда и откуда. Зашуршала тростниковая лежанка.
        - Тулж, вы не спите? - спросил Уилсон. Тот что-то пробормотал в ответ.
        - Куда, черт побери, мы направляемся?
        - Вниз по Хеленге.
        - А куда она течет?
        Минуты две Тулж медлил с ответом.
        - К морю. Рано или поздно все реки впадают в море.
        - Тулж…
        - Через три дня в дельте реки в условленном месте мы встретимся с моими друзьями. Они хотят узнать все, что вам известно о работорговцах. Вы им расскажете?
        - Разумеется. А кто ваши друзья? Скажите сейчас, чтобы я знал, как держаться с ними.
        - Нет. Пока неразумно давать вам дополнительную информацию. А вдруг нас поймают? Потерпите немного.

8

        Они плыли еще три дня, ни разу не ступив на твердую почву. Река превратилась в огромную болотистую дельту Хеленги. Солнце едва пробивалось сквозь густую листву джунглей. В плотном воздухе носились тучи москитов; Уилсон вынужден был смазать цитрусовым репеллентом все участки своей кожи. На деревьях, наполовину погруженных в воду, лениво висели оранжевые обезьяны. Водяные змеи и мускусные крысы размером с шотландскую овчарку шныряли между чудовищными корнями баобабов.
        Однажды Уилсон опустил руку в зеленую воду и вытащил облепленную пиявками. Он оторвал эти драгоценные создания от кожи и осторожно репатриировал на родину.
        На четвертый день, рано утром, путешественники высадились на небольшом острове, изборожденном корнями мангровых деревьев. Посреди острова в брезентовой односкатной палатке они нашли продуктовые консервы и пластиковые канистры со свежей водой. Уилсон вымыл лицо и шею, снова наложил слой репеллента и открыл алюминиевую банку с надписью «Йоркширский пудинг», срок использования которого истекал 30.10.2037 года. Студенистая желтовато-коричневая масса оказалась съедобной, несмотря на устрашающий вид.
        Когда Уилсон кончил есть, Тулж отвел его на западную оконечность островка и показал на просвет между деревьями:
        - Это подходящее место для наблюдения. Мои друзья прибудут либо сегодня позднее, либо завтра утром.
        - Уточните, что конкретно я должен наблюдать?
        - Вы узнаете, когда увидите, - усмехнулся Тулж и отправился вздремнуть в палатке под противомоскитной сеткой.
        Уилсон наблюдал за рекой несколько часов. Сколько именно, он не знал: его часы остановились еще на Четырех Саблях в сезон дождей. Прямо перед ним рукава реки соединялись в единый поток. Подул свежий ветерок со слегка солоноватым привкусом и заставил Уилсона вспомнить о море. Он на секунду отвернулся, услышал щелкающий звук, который шел со стороны деревьев, а когда вновь посмотрел на реку, оказалось, что она обрела корону из широких солнечных лучей, которые с трудом пробивались сквозь облака. Минуту спустя в светлой дымке Уилсон различил неподвижную точку. Расстояния в Африке обманчивы. Неожиданно для Уилсона точка превратилась в старую посудину бирюзового цвета. В трюме, словно в опере «Мадам Баттерфляй», стояли три коротко постриженных человека в безупречно белой офицерской форме. Позади троицы на лавке сидели полдюжины молодцов в парадных красно-синих кителях. На корме трепетал флаг военно-морских сил Великобритании.
        Судно исчезло в заросшей водорослями протоке так же неожиданно, как и появилось.
        Тулж и полковник Саба, расположившись у входа в палатку, играли в кости, бросая их на грязный кусок брезента.
        - Дурная привычка, которую я подхватил в армии, - сказал Тулж, подняв глаза на подбежавшего Уилсона. - Но она присуща всем солдатам. Вспомните римских легионеров, которые разыгрывали одежды Христа. Что скажете, Уилсон?
        - Как это ни странно звучит, - ответил Уилсон, задыхаясь, - я видел прозрачную, как стекло, английскую подлодку с офицерами и матросами.
        - Они прибыли несколько рановато, - помрачнев, кивнул головой Тулж.

9

        С палубы большой моторной лодки Уилсон смотрел назад, на то место, где коричневые воды Хеленги сливались с голубыми и неспокойными морскими волнами. Последняя африканская грязь окрасила поверхность моря в красноватый цвет на три мили от берега, после чего выпала в осадок на континентальный шельф. Послеполуденное солнце на горизонте коснулось небольших бледных облачков. Над головой носились морские птицы. В кильватере исчезала Африка, непостижимая, громадная.
        Только теперь Уилсон позволил себе подумать о том, что он оставлял позади. Он думал о Крикет, о темных дебрях джунглей, о болотистых участках, куда не проникают солнечные лучи и куда не ступала нога белого человека. Думал и об иво, которые живут, прячась от мира, со своим странным языком и своими таинственными знаниями. Потом он отбросил мысли о прошлом, вдохнул солидную порцию соленого океанского воздуха и посмотрел на большой корабль, который стоял, покачиваясь на волнах, прямо по курсу.
        Это был корабль английских ВМС «Овод», новый компактный крейсер типа «Сомерсет». Он был меньше обычного эсминца, но больше минного тральщика. Его вооружение состояло из двух башен со 118-миллиметровыми орудиями, полного боекомплекта ракет
«Стингер» класса «земля. Кроме того, он нес три реактивных самолета „Си Харриер“ вертикального взлета и посадки, со сложенными, как у спящих птиц, крыльями. В верхней части надстройки медленно вращалась тарелка радиолокатора, и Уилсону казалось, что он видит сигналы, пронизывающие атмосферу со скоростью в миллион раз быстрее, чем почтовые голуби великого Кэйрю. Английский военно-морской флот и капитанский вымпел (желтый морской конек на голубом фоне) на брам-стеньге были приспущены.
        Уилсон повернулся к ближайшему офицеру, младшему лейтенанту с туповатым выражением лица, табличка на кителе свидетельствовала, что его зовут Бансен.
        - Что-нибудь случилось? - спросил Уилсон, показывая на приспущенные флаги.
        - Сэр? - переспросил младший лейтенант.
        - Приспущенные флаги, - уточнил Уилсон.
        - Я не уполномочен говорить на эту тему, сэр.
        - Какого черта, Бансен, он же один из нас! - возмутился человек, на бирке которого значилось: «Лейтенант Пиви, штурман».
        У этого офицера были соломенного цвета волосы и поразительно голубые глаза, как у Питера О'Тула в кинокартине «Лоуренс Аравийский». Он, подойдя, пожал Уилсону руку и предложил сигарету.
        - Нет, спасибо, - отказался Уилсон, но потом передумал. Сигареты были
«Вестминстерские военно-морские», пачка золотого цвета. Лейтенант Пиви чиркнул старомодной бензиновой зажигалкой, и Уилсон прикурил. Сигарета оказалась крепкой, с добавкой турецкого табака. Уилсон становился настоящим курильщиком. Он выдохнул дым за плечо в воздух, и тот поплыл к Африке.
        - Видите ли, мы скорбим по капитану, - сообщил Пиви, прикурил сигарету и расстегнул верхнюю пуговицу кителя. - Бедняга умер на прошлой неделе, не успев решить поставленную перед нами задачу.
        - Что случилось?
        - То самое, что случается с англичанами на протяжении многих веков в этой дрянной части света. Лихорадка. Он сходил на берег в Занде и подхватил какую-то заразу. Никто не знал, что болезнь так опасна. Однажды утром он не явился на завтрак, мы отправились к нему в каюту и нашли его мертвым.
        - Жаль.
        Пиви пожал плечами:
        - Теперь нами временно командует штаб-коммандер Уортингтон. Хороший человек. Скоро вы с ним познакомитесь.
        Лейтенант Пиви отдал честь, намереваясь уйти, но Уилсон задержал его:
        - Я должен кое-что у вас выяснить.
        - Слушаю.
        Уилсон показал на прозрачную лодку, подвешенную на тросах за кормой:
        - Голубая лодка, белая форма. Вы что, так всегда проводите свои рейдовые операции?
        Лейтенант сдержанно улыбнулся:
        - Таков приказ исполняющего обязанности капитана. Мы здесь находимся с более или менее секретной миссией, без официального разрешения местных властей. Впрочем, и властей-то никаких нет. Так, несколько разрозненных и враждующих между собой племенных образований. Но если нас захватят в форме, то по крайней мере не расстреляют как шпионов. А что касается лодки, то, видите ли, на этой чертовой Хеленге мы не можем пользоваться обычными плавсредствами - река кишит всякой зубастой дрянью. На резиновой лодке здесь не разгуляешься. В прошлом году мы нашли на одном заброшенном складе в порту Луанги с дюжину этих прозрачных изделий. Их привезли туда из американского «Диснейленда» в 1960-х годах для реализации какого-то проекта типа подводного сафари. Кажется, это была идея миллионера из Техаса. Но проблема оказалась в том, что в мутной Хеленге ничего, кроме карпов, не увидишь. Миллионер разорился и улетел в свой Техас, бросив лодки. Наш инженер отремонтировал несколько посудин и приспособил для нужд ВМФ. Чудесные лодки, по правде говоря. Да и цвет очень милый.
        - Во всяком случае, неожиданный, - заметил Уилсон.
        - В этом-то и состоит идея. Если нас захватят люди ПФБ, или ПФА, или АПП и так далее, мы всегда сможем сказать, что просто отдыхаем. Может, эти ребята примут нас за эксцентричных англичан и отпустят на все четыре стороны. Здорово придумано, правда?
        Лейтенант ушел на корму, а Уилсон спустился в трюм. Тулж и Саба с пепельно-зелеными лицами валялись на койках. В кубрике сильно пахло желчью.
        - Я пехотный офицер, - произнес полковник Саба едва слышно. - Моряк из меня никудышный.
        - Я согласен с Саба, - простонал Тулж, вращая глазами. - Флот не для меня.
        - Я предпочитаю лекарства органического происхождения, - добавил полковник Саба. - Западная медицина для исцеления душевных недугов не годится.
        - Я стал вегетарианцем в прошлом году, - сообщил Тулж. - В этих пилюлях нет животного жира?
        - Скажу так, - ответил Уилсон. - Наши препараты ничего не дадут вашей душе, зато йоновпе ничего не даст вашему желудку…

10

        Поднявшись на палубу, африканцы почувствовали себя лучше. Их не встретил ни боцманский свисток, ни почетный караул. Саба, Тулжа и присоединившегося к ним Уилсона быстро провели мимо любопытных матросов в помещение для инструктажа, которое располагалось в другом конце трюма и не имело иллюминаторов. На стенах висели большая карта Африки, утыканная булавками, и относительно современная фотография королевы Елизаветы, напоминавшей чью-то бабушку, каковой она, в сущности, и являлась. Посреди помещения стоял серовато-коричневый стол с круглыми отпечатками кофейных чашек.
        Тулж тяжело опустился на стул и положил на стол голову. Уилсон изучил карту Африки и королевский портрет: больше смотреть было не на что. Полковник Саба выказывал беспокойство. Он сначала сел, потом встал, потом опять сел. Прикурил сигарету и тут же погасил ее.
        - Мне это совсем не нравится, - сказал он. - Чего они тянут?
        Тулж поднял голову. Глаза у него покраснели, он вообще выглядел уставшим.
        - Не волнуйся, Саба, - сказал он. - Эти люди так же заинтересованы в объединении Бупанды, как и мы.
        - А почему? - вскинулся Саба, и в его голосе Уилсон почувствовал напряжение. - Вы когда-нибудь задавали себе такой вопрос, Pay? Что им нужно?
        - Они хотят того же, чего хотели и сто лет назад, - устало ответил Тулж. - Им нужен рынок для сбыта своих промышленных товаров. Им нужны наши руды, алмазы и прочие полезные ископаемые. Им нужен мир, чтобы мы с восторгом работали на их заводах за низкую зарплату. Вас что, не заставляли в МФА читать Карла Маркса?
        - Вы имеете в виду ПФА? - Саба погрозил пальцем. - Патриотический фронт анду никогда не был марксистским. Мы социал-демократы.
        - Мне все равно, как вы называетесь, - ответил Тулж. - И мне все равно, чего добиваются англичане. Считайте их неоимпериалистами, постколониалистами, как угодно. Главное, чтобы они покончили с рабством и массовой резней.
        Несколько минут спустя в помещение вошел лейтенант Пиви в сопровождении щеголевато одетого офицера.
        - Это Томбс, наш военврач, - представил Пиви. - Вас подвергнут медицинскому осмотру и санобработке на предмет ликвидации вшей. Потом с каждым побеседует Уортингтон, временно исполняющий обязанности капитана корабля.
        Пиви вышел, и Томбс принялся за дело. Опрыскав их дезинфицирующей жидкостью, ощупав и простучав, он выдал им новое нижнее белье и накрахмаленные хлопчатобумажные комбинезоны. Из уважения к воинскому званию первым в очереди был полковник Саба.
        Когда они переоделись, Томбса сменил Пиви.
        - Не нравится мне все это, - сказал Саба, следя за лейтенантом. - А вдруг они спросят меня про побоище на стадионе?
        - Иди, иди, - весело отозвался Тулж, - и ничего не бойся. Просто вежливо отвечай на вопросы. В конце концов, они же англичане. Поверь мне, после допроса будет чай.
        И Саба удалился успокоенный.
        - Он до сих пор слышит во сне истошные крики женщин и детей, - сказал Тулж. - Пора нам всем забыть о криках и начать жизнь заново.
        - Рекомендую йоновпе, - ответил Уилсон. Тулж ухмыльнулся.
        Час спустя лейтенант пришел за Тулжем. Негр обошел стол и взял правую кисть Уилсона в обе руки. Он начал было говорить, но в глазах заблестели слезы, и он заключил Уилсона в пылкие объятия.
        - Спасибо за то, что спасли меня, - сказал Уилсон.
        - Куда вы отправитесь после беседы с англичанами?
        - Не знаю, - ответил Уилсон и впервые задумался о том, как проведет остаток жизни. Сама мысль об этом казалась странной. - Думаю, домой… Напишите о том, как будут развиваться здесь события.
        Уилсон взял шариковую ручку и крышку со спичечной книжечки лейтенанта Пиви и написал адрес своей квартиры с видом на канал Харви, в которой сейчас, насколько он знал, проживала ведьма.
        - Друг мой, - сказал Тулж, убирая картонку в карман накрахмаленного комбинезона. - Я благодарен Богу за то, что он дал мне возможность отплатить вам за мою собственную жизнь и жизнь моего брата. Не исключено, что я больше не увижу вас в этом мире. Но все-таки я надеюсь, что однажды угощу вас прекрасными блюдами - киф, на-киф, киф-ту и прочими, а также множеством бутылок теджии в Бупанде, где будет покончено с войной и страданиями раз и навсегда.
        - С нетерпением жду нашей новой встречи.
        Тулж ушел. Уилсон воззрился на карту Африки и сам не заметил, как переставил шпильки. Образовался большой вопросительный знак. Он лег на Конго, реку Хеленга, озеро Цуванга, болота, горный кряж, саванну и пустыню, словно континент мог ответить, что уготовило Уилсону будущее.

11

        Большая каюта капитана была устлана коврами и имела три иллюминатора, окаймленных бронзой. Здесь же находились элегантный письменный стол из полированного тика и встроенные полки, прикрытые сеткой и заставленные книгами внушительной массы. На перегородке висели потемневшие от времени полотна с изображением морских баталий. Уилсон увидел Нельсона, умирающего на руках Харди при Трафальгаре, «Ютландское сражение», битву одинокого «Ревенджа» с целой сотней испанских кораблей у берегов Сан-Мигеля, в исполнении сэра Ричарда Грэнвилла.
        Исполняющий обязанности капитана долговязый молодой человек, года на два старше Уилсона, похоже, чувствовал себя не совсем уверенно на руководящем посту, доставшемся ему по воле судьбы и какого-то вируса. Он был костляв, и форменная одежда ему не шла. Вдобавок волосы у него торчали наподобие птичьих перьев. Однако комического эффекта он не производил, потому что глаза у него были большими и умными, а взгляд - пронизывающим.
        - Мистер Уилсон? Я Уортингтон, исполняющий обязанности капитана корабля английских ВМС «Овод», входящего в блокирующий отряд. - Он вышел из-за стола и пожал Уилсону руку.
        - Меня зовут Лэндер, сэр. Уилсон Лэндер.
        - Ах так? - Капитан на миг растерялся. - Лэндер… ваше имя мне кажется знакомым. Где я мог слышать его раньше?
        - Вы второй человек, который за последнее время задает мне подобный вопрос.
        - Даже так? - отреагировал и.о., думая о чем-то своем.
        - Это может показаться странным, капитан, но мне нужно рассказать вам о довольно сложном деле. Так что без бутылки не обойтись.
        - Конечно, мы будем беседовать как джентльмены. - И.о. достал из стола шотландское виски, сифон с содовой водой и стаканы.
        Уилсон взял напиток, уселся в кресло, обитое кожей при помощи бронзовых гвоздей с широкими шляпками, и начал рассказ о «Компаунд интерест», Крикет, Четырех Саблях, работорговле, бупу, анду и иво, а также базе бупу в стране иво Мконго эпо.
        И.о. с суровым видом выслушал Уилсона, смешал очередные порции напитка и открыл серебряный портсигар с выгравированной надписью. Они закурили. За иллюминаторами свет над Африкой из зеленого стал лавандовым. «Овод» нервно подрагивал на волнах, словно лошадь на старте.
        - Расскажите подробнее об… инциденте в Мконго эпо, - попросил и.о. и достал из стола желтый блокнот.
        Уилсон залпом осушил стакан и повторил рассказ. И.о. сделал несколько записей. Потом он потушил сигарету в пепельнице, выполненной в форме галеты, вышел из-за стола и начал ходить туда и обратно по каюте, которая все больше окрашивалась в лавандовый цвет. А за иллюминатором по волнам побежали барашки, предвещая шторм.
        - Это в какой-то мере является разглашением военной тайны, как я полагаю, - наконец заговорил он, остановившись и повернувшись к Уилсону. - Вы, естественно, должны хранить эти данные в глубочайшей тайне.
        - О'кей.
        - Вы что-нибудь знаете об операции «Блокирующий отряд»?
        - Нет.
        И.о. глубоко вздохнул.
        - Первую такую операцию провела флотилия британских боевых кораблей в прошлом веке. Цель - прекратить работорговлю. Отряд останавливал и обыскивал подозрительные суда, идущие из Африки, найденных рабов выпускали на свободу в Сьерра-Леоне, членов экипажей вешали, суда топили. В 1840 году тысячи негров были нелегально переправлены из Западной Африки в Америку. К 1860 году благодаря активной деятельности блокирующего отряда это число значительно уменьшилось. К концу века с работорговлей было покончено, и, как все надеялись, на вечные времена. Однако отряд не был расформирован. Это вопрос сугубо технический, но он важен, поскольку объясняет, почему мы оказались здесь, у бупандийских берегов. Приказ о создании группы подписала еще королева Виктория, и никто его не отменял, можете проверить, он хранится в архивах Адмиралтейства в Лондоне. В приказе говорится, что британские ВМС обязаны пресекать любую попытку работорговли и что на проведение подобных операций разрешения согласия парламента не требуется. Несколько лет назад британская разведка начала получать от своей агентуры в Бупанде, и в частности от
вашего друга Тулжа Pay, странные донесения.
        - Минуточку, - прервал его Уилсон. - Так Тулж - шпион?
        - Шпион - грубое слово. Мистер Тулж не является предателем своей страны, если вы имеете в виду именно это. Он передает информацию в пятый отдел британской военной разведки через нас. Полагаю, вам известно, какими соображениями он руководствуется. Он хочет покончить с войной в Бупанде. А это можно сделать единственным способом - покончив с работорговлей.
        - Наверное, так оно и есть.
        И.о. капитана посмотрел в иллюминатор. Лавандовый цвет неба сменился на багровый. Уортингтон отвернулся от этого завораживающего зрелища, включил электрическую лампу, и Уилсон с удивлением заметил в его глазах признаки злости и отчаяния.
        - Современная политическая обстановка не способствует выполнению нашей миссии, - сказал и.о. - У нее нет мандата на боевые действия. Нынешняя интерпретация слова
«вмешательство» подразумевает, к сожалению, «вмешательство без кровопролития». Мы фактически ничего не можем сделать. Достаточно мне выстрелить из пистолета без одобрения английского правительства, как отряд тут же расформируют, а офицеров отдадут под трибунал. Поверьте, мистер Лэндер, у меня наворачиваются слезы, когда я слушаю о зверствах, творимых здесь. Такие дела обесценивают человеческую жизнь всегда и повсюду. Но мое правительство рассматривает Бупанду как суверенное государство. По его мнению, военная операция на бупандийской территории должна быть санкционирована ООН. К тому времени, кода политики придут к решению о необходимости действий, - он безнадежно махнул рукой, - пираты и работорговцы снимутся с насиженного места и обоснуются где-нибудь еще.
        У Уортингтона подкатил комок к горлу. Уилсон наблюдал, как адамово яблоко движется у него вверх и вниз. В следующий момент и.о. капитана вообще начал заламывать руки.
        - Мы бессильны в борьбе с величайшим злом, - прошептал он. - Я всего-навсего штаб-коммандер, случайно ставший капитаном, да и то на краткий срок. У меня нет права даже плюнуть вон в тот иллюминатор. Я служу в составе отряда уже несколько лет, но если вы меня спросите, я отвечу, что напрочь не пригоден к морской службе. Я изучал Шекспира в Оксфорде, но идти в преподаватели не хотелось. «Запишись-ка ты в ВМС на пару лет, как твой отец», - посоветовала мать. И вот я на корабле и чувствую себя круглым дураком.
        Он надолго умолк. Уилсон тоже хранил молчание, глядя на однорукого и одноглазого адмирала, умирающего на освещенной фонарем батарейной палубе «Виктории» и размышляя: «А что сделал бы в этом случае Нельсон?»
        - Сколько кораблей в блокирующем отряде?
        - Два, - ответил и.о. - «Овод» и «Хайперион».
        - Сколько на них людей?
        - Около шестисот.
        - Послушайте меня, сэр, - заговорил Уилсон, и, как ему показалось, весьма убедительно. - Четыре Сабли - это не суверенная территория. Остров не является частью Бупанды. Задолго до того, как появилась Бупанда, король отдал остров человеку, который его открыл. Сейчас Четырьмя Саблями владеет потомок этого человека. Он-то и сдает остров в аренду в качестве базы работорговли, пиратства и прочих мерзостей. Представьте это место как некое старое, проржавевшее судно без руля и ветрил, полное крыс, разносящее заразу по всему миру. Потопите ли вы такое судно или позволите ему самому разбиться о берег?
        - Четыре Сабли, - произнес капитан.
        - Да, - подтвердил Уилсон.
        Уортингтон принялся мерить шагами каюту. Наконец он остановился и повернулся лицом к Уилсону. В глазах светился положительный ответ.
        - Лэндер, - с облегчением сказал и.о. - Я понял, почему ваше имя мне кажется знакомым. Так звали парня, который проплыл по Нигеру от истоков до устья. Ричард Лэндер, тихий ученый из Корнуолла. В один прекрасный день он взял да и отправился в Африку вместе с Клаппертоном. Когда Хью умер, он продолжил его дело. У капитана Морриса где-то была книга про Лэндера.
        Уортингтон подошел к книжной полке и снял толстый том в обложке из красной кожи, форзац был расписан под мрамор. Уилсон сразу вспомнил, что видел эту книгу у двоюродной бабушки. Уортингтон передал ему фолиант. На титульном листе значилось:
«Ричард Лэндер „Путешествие из Кано к морю. Последняя экспедиция капитана Клаппертона в Африку и приключения самого автора“». Руки Уилсона почувствовали, что им уже доводилось держать этот том. Уилсон восстановил в памяти бабушкины рассказы о предке, но ее слова не сумели пробиться сквозь помехи прожитых лет. Тем не менее Африка, похоже, всегда была у него в крови.
        - Забавно, если бы вы оказались в родстве с тем парнем.
        За иллюминатором, в темноте, мелькнула белая молния, и через несколько секунд раздался гром. На палубу обрушились тридцатифутовые волны. Но «Овод» оказался остойчивым и быстроходным кораблем. Он поднял якорь и ушел в открытое море, подальше от прибрежных вод.

12

        Перед самым рассветом показалась темная точка на горизонте. Подул легкий ветерок. Уилсон уловил знакомую вонь и похолодел.
        В ста ярдах от левого борта маневры «Овода» повторял «Хайперион». Корабли обменивались световыми сигналами. Бриз шевелил флаги. Двигатели «Си Харриеров» сначала засопели, а потом, разогревшись, перешли на монотонный визг. По палубе деловито забегали люди в камуфляжах. Несмотря на шум и суету, Уилсон с трудом преодолевал сонливость. Он принадлежал к числу жаворонков. Взбодрился он ровно в пять часов, когда небо на востоке просветлело. Уортингтон собрал экипаж на главной палубе. Он был одет в полевую форму, лицо покрывала маскирующая краска. Однако он пренебрег в отличие от своих людей боевой выкладкой и вооружился лишь пистолетом. Говорил он в микрофон, пристегнутый к кителю, и его речь транслировалась на
«Хайперион».
        - Матросы и морские пехотинцы блокирующего отряда, - сказал он. - Нам предстоит провернуть одно дело. Мы смотрим вокруг и видим, как мир скатывается назад, в хаос и первобытную дикость. За пять тысяч лет наша цивилизация, по словам интеллектуалов, исчерпала себя, наши принципы устарели, наши достижения - в прошлом. Нам говорят, что мы превратились в простое примечание на странице истории. Твердят, будто мы идем ко дну со всеми нашими трудовыми навыками и машинами, погружаемся в пучину вместе с нашим Богом, с нашими законами и открытиями естественных и прикладных наук, президентами и королями, литературными произведениями и легендами, с нашими творцами и исполнителями, тонем вкупе с нашими критиками и критиками наших критиков. Возможно, так оно и есть, возможно, наше время кончилось, и мир движется к чему-то новому, будем надеяться, что не к худшему. Не мне об этом судить. Я солдат, и мое предназначение - действовать. Но я обещаю вам, - он резко повернулся и показал на брам-стеньгу, - пока флаг королевских ВМС поднимается по утрам навстречу свежему ветру, у хаоса будет противник!
        Он откашлялся в кулак, и подчиненные последовали его примеру.
        - Как всегда, Англия просит от вас только одного - исполнения своего долга. Удачи вам.
        И.о. начал спускаться в люк. Кто-то крикнул: «Ура нашему капитану!» И в светлеющее небо три раза взмыло выражение всеобщего восторга.

13

        В половине шестого «Си Харриеры» поднялись со стартовых площадок и направились к Четырем Саблям. В течение следующего часа они бомбили оплот пиратства, кружа, как потревоженные пчелы. С борта «Овода», стоявшего в двух милях от острова, воздушные удары казались бесшумными и красивыми. В голубое небо потянулись языки пламени. Облака красного и зеленого дыма напоминали драконов. В четверть восьмого пиратские суда в гавани ушли под воду на полсажени. Барак и верфи горели, а на хребте, где располагались прекрасные виллы тридцати капитанов, бушевал зеленоватый огонь, превращая дома в руины.

«Овод» приблизился к берегу, чтобы в восемь часов приступить к обстрелу острова из
118-миллиметровых орудий. Уилсон со вторым эшелоном морских пехотинцев, которыми командовал лейтенант Пиви, сел в моторную лодку. Он шутил с солдатами; те явно были довольны возможностью повоевать после долгих, томительных месяцев несения патрульной службы на борту корабля. Моторка вошла в гавань. Уилсон увидел то, чего надеялся не увидеть вообще, - «Ужас» лежал на дне у самого причала. На поверхности маячил лишь штурманский октаэдр, охваченный пожаром.
        Они высадились на берег. Повсюду лежали окровавленные тела докеров и пиратов - безвинные рядом с виноватыми. Уилсон пошел вместе с морскими пехотинцами лейтенанта Пиви на холм. Они быстрым шагом миновали город лачуг, который бомбежке не подвергся. Уилсон увидел все тех же детей со вздутыми животами и голодными глазами, те же убогие хижины и кучи мусора, вдохнул то же зловоние беспросветного отчаяния.
        - Бедняки всегда с нами, - прошептал лейтенант Пиви.
        Уилсон промолчал.
        Ворота верхнего поселка были снесены с петель взрывом. Не уцелел ни один из домов тридцати капитанов. Уилсон побежал к дому Крикет, который теперь превратился в груду битого кирпича и обугленного дерева. Он взобрался на обломки, заранее страшась того, что его ждет. Он нашел кусок мраморной ванны, дымящиеся обрывки одежды, совершенно нетронутую гитару Крикет. Старый том «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона лежал, наполовину сгоревший, под обломками садовой мебели. Нельзя было определить, покоится ли тело Крикет под чернеющими завалами или ей повезло уцелеть. Возможно, руины стали ее могилой.
        Уилсон ощутил слабость в коленях. Он сел на сохранившуюся часть фундамента и взялся за голову руками. Была ли во всем этом ее вина? Что можно ожидать от девушки, воспитанной пираткой? Она была так же прекрасна и смертоносна, как акула в воде. И смертоносность была частью ее красоты. Смерть и Крикет разделить невозможно. Ветер закрыл солнце черным дымом. Этот ветер разносил запах реактивного топлива и жженой резины. Снизу, из лачужного города, доносились плач и стенания.
        - Это твоих рук дело, Лэндер?
        Уилсон повернулся и увидел, как по завалам, спотыкаясь, пробирается доктор Бурсали. Медицинский халат порван, губы кровоточат, в руке бутылка джина с отбитым горлышком. Похоже, доктор спасался от бомбежки под автомобилем, время от времени прикладываясь к бутылке. Уилсон знал, что Бурсали алкоголик, но таким пьяным никогда его раньше не видел.
        - Я не мог поступить иначе, - пробормотал доктор и осуждающим жестом ткнул Уилсона пальцем в грудь. - Как трахнутый бойскаут, ты привел кавалерию, ты, самодовольный ублюдок!
        Уилсону захотелось врезать ему как следует. Раздался взрыв. Они задержали дыхание. С побережья пахнуло горячим ветром.
        - У нас здесь было так хорошо, - заговорил доктор Бурсали, когда развеялся дым от взрыва. - Вдали от трахнутых правил трахнутого буржуазного общества. Где еще, черт возьми, пьющий человек может найти работу? Я сказал тебе: «Сделай что-нибудь», но на самом деле этого не желал, просто болтал. Зачем ты устроил все это? Ты же вошел в сообщество Тридцати Капитанов, когда женился, ты стал богатым!
        - Рабство, - сказал Уилсон. - Помнишь, доктор? Пиратство и убийства. Со всем этим следовало покончить.
        - Ну вот, опять ты за свое. Меряешь иную культуру на свой бойскаутский аршин. Бойскаут! Фашист!
        - Да, бойскаут, поэтому не могу дать тебе в глаз.
        Доктор горько улыбнулся, хлебнул джина и снова порезал губу. По стеклу потекли джин и кровь. Зрелище отвратительное. Уилсон выхватил бутылку и бросил в развалины.
        Бурсали от изумления завращал зрачками.
        - Это была последняя бутылка джина на острове, - произнес он трагическим тоном.
        Уилсону показалось, что несчастный готов броситься на колени, слизать капли, блестевшие на бутылочных осколках. Доктор поступил иначе. Он издал булькающий звук и, вытянув руки, резко наклонился вперед. Уилсон шагнул в сторону, и доктор упал лицом в грязь.
        - Нуждаетесь в помощи, мистер Лэндер?
        По разбитой черепице и камням, которые раньше были внутренним двориком Крикет, шли лейтенант Пиви и два морских пехотинца.
        - У меня есть кое-что для вас, - сказал Уилсон. - Доктор. Он может помочь с ранеными.
        По приказу лейтенанта Пиви морские пехотинцы взяли Бурсали под мышки и оттащили на ракушечную дорожку.
        - Бог мой! Вы уверены, что этот человек доктор? - спросил лейтенант Пиви.
        Уилсон кивнул:
        - В трезвом состоянии недурной врач. К сожалению, пьет он как сапожник. Держите его на сухом пайке.
        Окровавленный, лежащий пластом Бурсали был похож на мертвеца. Тем не менее когда морские пехотинцы собрались погрузить его на носилки, он повернул голову и сказал, как чревовещатель, утробным голосом:
        - Ты думаешь, твоя жена под обломками? Ничего подобного, бойскаут! Едва она пристала к берегу, как помчалась к нему. Возможно, именно сейчас она трахается со своим ублюдком!
        Бурсали разинул рот, смех вырвался из него кровавыми пузырями. После этого доктор застыл с открытыми глазами. Морские пехотинцы унесли его.
        Новый взрыв внизу потряс и осветил поселок капитанов. Лейтенант Пиви прищурился:
        - Это команда подрывников уничтожает нефтехранилища. Ребята работают на славу.
        - Посыпать землю солью, - подумал Уилсон вслух.
        - Отличная идея, - сказал лейтенант Пиви. - А что это за разговор о вашей жене?
        Уилсон помедлил с ответом и хмуро поглядел на ракушечную дорожку, ведущую к джунглям.

14

        Уилсон пробирался к возделанным землям Португи. Путь был тяжелым, и когда, исцарапанный и уставший, Уилсон дошел до дороги, ведущей к вилле «Реал», было, судя по положению солнца, уже около четырех часов. В тусклом свете дом был похож на сказочный дворец. Проходя по классическому саду площадью в один акр мимо длинных теней, которые отбрасывал хребет, Уилсон почувствовал дрожь. Пересекая крепостной ров, он увидел под мостом овец. Одна была мертва, две другие глупо фыркали, взирая на раздутый труп.
        Шаги Уилсона эхом раскатились по двору, устланному опавшими пальмовыми ветвями. Шикарный автомобиль Португи при скудном освещении показался ему жалким, ветхим. Шины спущены, на хромированных спицах колес ржавчина. Уилсон поднялся по лестнице и толкнул дверь. Она открылась. Холл наполнял привычный, наводящий уныние запах пыли, старого воска, гнили и лака, но в этом клубке присутствовало что-то новое - резкий приторный запах, словно от сгоревших духов.
        - Крикет? - крикнул Уилсон, но в ответ услышал только эхо собственного голоса.
        Картины Гойи и Мурильо, висевшие в холле, исчезли, так же как и мебель в гостиной. Уилсон прошел по побелевшим коридорам и покинутым комнатам. Потребовалась бы, наверное, целая неделя, чтобы отыскать кого-нибудь. Уилсон проследовал за запахом гари в библиотеку.
        Крикет сидела, развалившись за большим столом, перекинув одну ногу через подлокотник кресла Португи. Шелковый халат распахнут на обнаженной груди, бедра обтянуты красными трусиками, на ногтях пальцев ног влажный красный лак, между пальцами шарики ваты. На столе дымящаяся трубка с длинным мундштуком, выеденная половинка апельсина и томик избранных сочинений Байрона. На томике кувшинчик с опиумом и открытый флакон лака для ногтей.
        Уилсон медленно приблизился к столу. Лицо Крикет буквально пылало, красные глаза остекленели. Одурманенная наркотиком, женщина ничуть не удивилась его появлению.
        - А, Уилсон, привет, мой мальчик, - лениво сказала она. - Рада видеть, что ты еще пребываешь в собственной шкуре.
        Уилсон подошел вплотную к столу, внимательно посмотрел на нее и сунул руки в карманы.
        - Это конец, Крикет. Игра закончена. Рота британских морских пехотинцев скоро будет здесь. Тебе лучше прикрыть наготу.
        Крикет медленно отвела взгляд, хихикнула и пошевелила пальцами ног.
        - Как они тебе? «Красные джунгли».
        - Если хочешь знать, мне никогда не нравился этот цвет.
        - Ты и впрямь негодяй. - Крикет сняла ногу с подлокотника и вдруг зарыдала, как ребенок, хватая воздух открытым ртом. В итоге она начала задыхаться и икать.
        Уилсон обошел стол и попытался поставить ее на ноги, но безуспешно. Она лишь, обмякнув, погрузилась в кресло.
        - Кончай притворяться, - потребовал Уилсон.
        - Нет. - Крикет шмыгнула носом и уставилась в пол.
        - Давно куришь опиум?
        - Много, много дней, с тех пор как мы вернулись из Мконго эпо, - ответила она монотонной скороговоркой. - Мне не хотелось жить без тебя. Они намеревались содрать с тебя живого кожу. А я собиралась позволить им это. Я - монстр. Бессердечная уродина. Я люблю тебя.
        Она снова зарыдала, Уилсон отошел от кресла. Она сползла на пол и залезла под стол.
        - Вставай. Нам действительно нужно уходить отсюда.
        - Отстань. Я здесь хорошо себя чувствую. Беспокоиться надо о Луисе. На прошлой неделе он отправил свои любимые картины и весь этот мусор в большом контейнере в Париж своей семье, которая ненавидит его. Утром, когда началась бомбардировка гавани, он попросил, чтобы я дала ему последний раз, и он трахнул меня прямо в этом кресле, а потом начал курить эту дрянь вместе со мной, хотя бросил лет десять назад, подарил прощальный поцелуй и удалился. Сходи и посмотри, что с ним.
        - Где он?
        - В своей комнате. Второй этаж, второй коридор направо, вторая дверь налево. Я тебя подожду.
        Спальня Португи была обставлена аскетически. Единственной мебелью были золотое стоячее распятие шестнадцатого века и односпальная кровать, пригодная разве что для монаха. Кафельный пол поражал блеском. Уилсон смотрел, как его отражение движется в сторону ванной.
        Тело дона Луиса плавало лицом вверх в мраморной ванне. Кровавая баня еще источала пар. Все случилось недавно для Уилсона и поздно для идальго.
        Уилсон тихо прочитал молитву по душе усопшего, вышел из ванной и закрыл за собой дверь.
        Крикет по-прежнему пребывала под столом. Пульс у нее, Уилсон проверил, был нормальный, просто она отключилась. Уилсон с трудом вытащил ее и перекинул через плечо. Он пронес бесчувственное тело по коридору, вынес во внутренний двор, сбросил на заднее сиденье машины Крикет, завел мотор и выехал за пределы поместья. Здесь он встретил лейтенанта Пиви и колонну морских пехотинцев. Уилсон затормозил и вышел из машины. Крикет зашевелилась, но не проснулась. Пиви предложил Уилсону
«Нейви кат», и они, покуривая, принялись созерцать виллу «Реал» в лучах заходящего солнца.
        - Смотрится как Букингемский дворец, черт побери, - заметил Пиви.
        - Но это, увы, не он. Как развивается операция?
        - Неплохо. Кое-где встретились очаги сопротивления. Они подавлены к полудню. Теперь мы распределяем продовольствие среди туземцев. Похоже, они очень рады нашему появлению.
        Уилсон на минутку задумался:
        - Местная экономика наверняка полетит к чертям.
        - Это не наша забота.
        - Как сказать, - усомнился Уилсон. В этот момент Крикет застонала.
        - Ваша жена?
        - Она самая.
        - С ней все в порядке?
        - Более или менее.
        Морские пехотинцы топтались на месте, скрипели ботинками. Над джунглями повисла долгая тропическая мгла, а закат стал кровавым - багрово-красным. Пиви отшвырнул окурок и перевел взгляд голубых, как у Питера О'Тула, глаз с заката на Уилсона.
        - Там кто-нибудь еще остался? - Лейтенант кивнул на усадьбу Португи.
        - Никого.
        - Так, ради любопытства, что бы вы предложили сделать?
        Уилсон глянул на виллу «Реал», мирно стоявшую в тени, и задумался о четырехсотлетней истории обработанных камней, мортир, садов со скульптурами, культивированных земель, - всего того, что возникло здесь за счет работорговли, пиратства и убийств. Вспомнил о комнатах, когда-то увешанных картинами, о предках дона Луиса, которые стали рабовладельцами, убийцами и пиратами ради того, чтобы носить высокие круглые плоеные жесткие воротники, бархатные камзолы или элегантные напудренные парики и треуголки и читать при этом томики Вольтера. Увидел внутренним взором идальго, плававшего в собственной крови, как эмбрион в формальдегиде, вздрогнул и отвернулся. Четыреста лет - не так уж много по сравнению с вечностью. Пришла пора положить этому конец.
        - Я бы устроил воздушный налет.
        - Вроде как жалко, - возразил Пиви.
        - Нет! - отрезал Уилсон. - Это будет скорее акт справедливости, чем вандализма. Здесь ничего не должно остаться.
        Он снова сел в машину, включил сцепление и задребезжал по меловой дороге в сторону города. Когда они достигли опушки леса, над ними пролетели «Си Харри-еры». Уилсон включил фары и назад смотреть не стал. Взрывы достигли его ушей, уже приглушенные густой листвой и замшелым молчанием джунглей.

15

        Крикет высадили на необитаемый остров. В поперечнике он едва ли достигал двухсот ярдов, а при приливе вообще сокращался до тридцати. На берегу валялись деревянные обломки, ржавые банки из-под консервов, вот, пожалуй, и все. В прибое копошились пестрые крабы размером с ладонь.
        Крикет ступила на мокрый песок с брезгливостью кошки.
        - Это не честно, - заявила она.
        - Приказ капитана, мадам, - ответил лейтенант Пиви.
        Крикет посмотрела вверх - на небо, на кружащих чаек.
        - Позвольте нам попрощаться, - попросил Уилсон. - Она пока еще моя жена.
        Пиви согласно кивнул:
        - У вас пятнадцать минут, не больше. Нас ждут на «Оводе».
        Уилсон помог Крикет перетащить лодку на ту часть острова, что была обращена к континенту. Они постояли рядом, испытывая некоторую неловкость, посмотрели на темную полоску на горизонте, которая обозначала Бенин.
        - Это будет не так трудно, - заговорил Уилсон. - Африка в десяти милях к востоку отсюда. Плавание займет всего несколько часов. На всякий случай у тебя есть с собой трехдневный запас продуктов и воды, а также прибор для ее очистки. Когда достигнешь берега, тебе останется преодолеть каких-то восемь миль до Порто-Ново, я проверил по карте. У тебя ведь там друзья, правда?
        Крикет опустилась на песок и положила голову на колени. Уилсон взглянул на ее волосы, отливающие медью, и присел на корточки.
        - Так должно быть, Крикет, - сказал он мягко. - Они хотели отдать тебя в распоряжение ООН для предания суду наравне с уцелевшими пиратами. Мне пришлось долго убеждать их не делать этого… - Он замолк.
        - К черту все это. Я хочу, чтобы ты остался со мной. - Крикет подняла голову.
        - Не могу, - ответил Уилсон, но глаза отвел в сторону.
        - Почему?
        Уилсон устало махнул рукой:
        - Крикет, это мучительно.
        - Нет, ты объясни мне.
        - Вспомни о Вебстере. Со мной то же самое чуть не случилось. С меня хотели содрать кожу и насадить на кол, как кусок говядины.
        - Но ведь ты застрелил папу. Ты убил моего отца. Мы оба должны кое-что друг другу простить. Я тогда не знала, насколько ты мне нужен.
        - Что я должен сделать, чтобы получить пиратский развод? - перебил он ее.
        - Высадить меня на необитаемый остров.
        Уилсону захотелось встать и уйти к лейтенанту Пиви и его людям, но последний порыв сердца удерживал его. Он схватил твердую, покрытую ссадинами руку и нагнулся было, чтобы поцеловать.
        - Ты любишь меня, - сказала Крикет. - Я чувствую это.
        Уилсон сжал челюсти, отпустил ее руку и посмотрел на море.
        - Ты права, - признался он. - Я люблю тебя. Я люблю тебя так, как мужчины любят войну, пьянство и все прочее, и это для них плохо.
        Крикет ничего не ответила.
        Волны перекатывались, как мускулы под кожей Африки.
        Уилсон вновь посмотрел на Крикет, она, сбросив шорты и майку, лежала на песке, голая и теплая.
        - Поступай как знаешь, но я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Мне хочется запомнить то, чего тебе будет недоставать.
        - Нет, - ответил Уилсон.
        Но глаза у нее были сине-зеленые, волосы отливали медью, а грудь покрылась гусиной кожей от холода. И Уилсон сделал то, что она просила. Когда все закончилось, они оба почувствовали себя ужасно и зарыдали в объятиях друг друга.

«Овод», стоявший на якоре, подал длинный гудок.
        - Нам пора отплывать, мистер Лэндер! - крикнул лейтенант Пиви.
        Уилсон встал, надел штаны и солнцезащитные очки и пригладил ладонью волосы:
        - Я должен идти.
        Крикет бросила на него быстрый взгляд. К ее голому телу пристал песок.
        - Я должен идти, - повторил он.
        - Иди, - сказала Крикет.
        - Береги себя.
        - Ладно.
        Уходя, он ощущал спиной ее взгляд, ощущал все время, пока поднимался на дюну и шел к морякам.
        Большой стальной нос «Овода» развернулся, и корабль двинулся на север, к Англии. Уилсон пришел на шканцы, закурил «Нейви кат» и попытался осмыслить все то, что произошло с ним с тех пор, как он, много месяцев назад, отплыл на «Компаунд интерест». Недавнее прошлое представлялось как ряд драматических образов, как набор слайдов из жизни другого человека, значительно интереснее, чем Уилсон Лэндер. Он пропускал сквозь память картинки и, наконец, добрался до последней, печально-эротической композиции: голая Крикет, лежащая на песке островка, с загадочным выражением на лице, которое Уилсону так никогда и не удалось разгадать.



        Эпилог
        СНОВА ДОМА


1

        Город ничуть не изменился за время отсутствия Уилсона. То же самое уличное движение, те же самые краски неба после полудня. Та же самая богема слонялась по Бенду в поисках радости. Те же самые проржавевшие танкеры тащились по каналу Харви. Те же самые холмы голубели в туманной дали округа Варинокко.
        Уилсон устроился в дешевой гостинице «Риальто» в конце Коммерс-авеню, неподалеку от Буптауна. Он заказал в номер бутерброд с сыром и беконом, поел, завалился на кровать и проспал четырнадцать часов подряд. Проснулся Уилсон рано утром в субботу. Он оделся, вышел на улицу и бесцельно побродил среди равнодушной толпы. В десять тридцать позавтракал в кафе, куда захаживал и раньше, но знакомых не приметил. Потом он зашел в книжный магазин и купил «вечный» календарь - пластиковую карточку с пластиковым колесиком. Произведя нехитрые вычисления, он обнаружил, что не был в городе два года, два месяца, шесть дней и несколько часов. Он опять побродил, чувствуя себя потерянным, никому не нужным, как солдат, вернувшийся с войны. Он собрался позвонить Андреа, но передумал. Она, возможно, уже замужем, имеет детей и полностью погружена в ту жизнь, которую они могли бы провести вместе. И все же у Уилсона болела душа при мысли, что он будет жить в этом городе без нее.
        Неожиданно он оказался в районе складских помещений, где находился магазин, в котором работала Крикет. У него учащенно забилось сердце. Он без труда нашел улицу и магазин около французского ресторана, который теперь превратился в китайско-креольский и назывался «Суши Новый Орлеан». Чучело обезьяны из витрины исчезло, и с оранжевыми глазами кот не сидел на розовой подушке у входа. Впрочем, стены по-прежнему украшали унылые книги, чугунные котелки и связки кореньев.
        За прилавком сидела неприятного вида женщина лет сорока с прямыми крашеными черными волосами. Посетитель, старый мужчина в синем тренировочном костюме, ушел при появлении Уилсона.
        - Что вам угодно? - спросила женщина.
        - Вы Нэнси?
        - Да. - Она смерила его подозрительным взглядом.
        - Я хочу получить обратно свою квартиру.
        - Кто вы такой, черт побери? - возмутилась женщина.
        Уилсон объяснил.
        - А где Крикет сейчас?
        - Наверное, в Африке.
        Нэнси щелкнула пальцами.
        - И вы думаете, я вам отдам квартиру?
        - Такое происходит в городе постоянно. Считайте это возвращением законного обитателя.
        - Сейчас там живет подруга подруги, - буркнула Нэнси. - Она прибыла с шабаша ведьм. Хорошо бы избавиться от нее.
        Уилсон сел в автобус, идущий на улицу Оверлук, и пересек мост. Привычный промышленно-медицинский запах, привычная меланхолия…
        Подойдя к дому номер 72, Уилсон поднял глаза и увидел в окнах своей квартиры чужие выцветшие шторы. В ответ на его звонок вышла босая худосочная девица лет двадцати, одетая в длинную крестьянскую юбку и ядовито-зеленую блузку, в ушах блестели круглые серьги. Похоже, она следовала инструкции, как должна выглядеть ведьма.
        - Да? - Глаза девицы, как и Нэнси, излучали подозрительность.
        - Надо думать, вы удивитесь, но это моя квартира…
        - С чего бы вдруг?
        Уилсон сообщил, что является изначальным квартиросъемщиком, что договор об аренде составлен на его имя, что он уходил на время в море, а теперь вернулся.
        - Не беспокойтесь, я дам вам время на то, чтобы подыскать другую квартиру. Месяц, а то и два. До ноября.
        Уилсону казалось, что это вполне приемлемое предложение. Но когда он закончил, ведьма захлопнула дверь у него перед носом. Он услышал, как с грохотом задвигается засов.
        - Пошел на хрен отсюда, пока я не вызвала легавых!
        Уилсон снова позвонил, но на сей раз безрезультатно. Тогда он перешел на противоположную сторону улицы, спрятался за мусорным баком и просидел на корточках в зловонной темноте несколько часов.
        Около половины восьмого над районом Рубикон взошла полная луна. За выцветшими шторами зажгли свет. Час спустя из дома вышла молодая блондинка с черным шарфом на голове и с черным кожаным рюкзаком за спиной. Уилсон подождал, пока она удалится подальше, и пересек улицу.
        В вестибюле он сосчитал плитки на полу и под третьей от стены нашел связку ключей в мешочке с застежкой молния, которые он оставил здесь два года, два месяца, шесть дней и несколько часов назад.
        Следующий час он потратил на то, чтобы вынести пожитки молодой ведьмы на тротуар у дома. Длинные цыганские платья и мантии с капюшонами, кружевные жилетки, две садомазохистские кожаные сбруи, а также косметику, и колоду карт Таро, плакат, изображающий сатану, и плакат семидесятых годов, на котором котенок висел вниз головой на перекладине с надписью: «Отдохни, малыш».
        В холодильнике Уилсон нашел достаточно ингредиентов для пирога с сыром и салата. Поужинав, он немного попялился в телевизор, поменял постель и лег спать.
        Утром, почесываясь, позевывая, он подошел к окну и высунулся наружу, дабы глотнуть теоретически свежего воздуха. На тротуаре подле своих пожитков стояла девушка в черном.
        - Я давал вам шанс! - крикнул Уилсон. - Два месяца - вполне великодушное предложение, но вас оно не устроило. Теперь вам будет трудновато.
        Девичий лик налился кровью от гнева, ночную темноту прорезал визг:
        - Ты… твою мать! Мерзкий подонок! Я ведьма, тебе это известно? Я наведу на тебя порчу, так что твой паршивый инструмент отвалится, к чертовой матери. Вали отсюда, пока не поздно!
        Уилсон захохотал и упал, скорчившись, на пол, как десятилетний мальчишка, который сунул в кровать своей сестренке лягушку. Когда ему наконец удалось унять радостное возбуждение, он вытер глаза, встал, закрыл окно. Пошел на кухню, сварил кофе и поджарил два тоста с корицей. Позавтракав, он переоделся в джинсы и майку и занялся поисками зимней одежды, книг и картин. Все это он в итоге нашел сваленным в гниющую кучу в подвале. Остальную часть дня он провел, занимаясь приведением квартиры в порядок.
        Вечером Уилсон, посмотрев телевизор, замочил заплесневевшую одежду в отбеливающем растворе в ванне.
        На следующий день, постирав, он вызвал слесаря, который поменял ему все замки, и Уилсон с легкой душой отправился на поиски работы. Он вернулся, он был дома.

2

        Два месяца спустя теплым сентябрьским вечером неотступное чувство ностальгии доставило Уилсона с помощью парома на остров Блэкпул. Он бродил по широкой набережной вместе с толпой, которая здесь обычно появлялась в конце недели. Это были крутые парни из испанского Бенда со своими не менее крутыми сеньоритами. Мужчины постарше с объемом грудных клеток один баррель, в шортах и сандалиях, читали спортивные страницы газет на скамейках, с которых было видно море. Тихие ребята с окраин города стояли в очереди на карусель. К десяти часам Уилсон очутился в ресторане «Баззано».
        Он занял столик на веранде, заказал чашечку кофе и порцию виски и начал слушать свист ветра, летевший с океана, и шум волн, разбивавшихся о набережную. К горлу подкатился комок тоски по чему-то такому, чему Уилсон не мог придумать названия.
        Представители богемы со своими изящно гибкими женщинами-красавицами фланировали по набережной. Легкий запах иностранных сигарет, смех, певучие голоса поднимались в небо, к бледным звездам. Наблюдая за богемной молодежью, Уилсон завидовал ее жизни, такой свободной от условностей и обыденщины. У этих художников, музыкантов не было денег, зато были талант, прекрасные женщины и друзья. Уилсон взглянул на часы: полночь. Он попросил счет. Подождав некоторое время, он в раздражении повернулся к раздаточной. Его официантка, длинноногая блондинка с кольцом в носу, деловито беседовала с черноволосой товаркой.
        - Чем-то эта спина мне знакома, - пробормотал Уилсон. Тут черноволосая повернулась, подошла к его столику и села напротив.
        Уилсон онемел от неожиданности.
        Андреа выглядела совсем не так, как вечно спешащая, вечно ввязывающаяся в ссору деловая женщина, которую он знал. Теперь Андреа было около тридцати двух лет, и она чрезвычайно похорошела. Большие глаза влажны и выразительны. Черные волосы уложены в сексуальном стиле 1920-х годов, локоны аккуратно обвивают уши. Официантки «Баззано» не носили униформу. На Андреа была плотно облегающая белая блуза, расстегнутые верхние пуговицы позволяли видеть часть черного кружевного бюстгальтера. Впечатление дополняли черная мини-юбка, черные гольфы и мерцающая губная помада.
        - Ты вернулся, - сказала Андреа.
        Уилсон посмотрел на нее исподлобья, и перед ним вспышками воспоминаний прошла их совместная жизнь.
        - Так и будешь молчать? - спросила Андреа.
        - Как поживаешь, Андреа? - откликнулся Уилсон.
        - Неплохо. А ты?
        - Ты здесь работаешь?
        Андреа кивнула.
        - Что случилось с «Чайной биржей»?
        - Я уволилась.
        - Ты же была вице-президентом. Почему?
        Андреа заколебалась, взглянула на представителей богемы, сидящих у ресторанного бара. Как раз в это время молодой человек с прической «лошадиный хвост» залез на столик. Кто-то подал ему саксофон. Зазвучала медленная, меланхоличная мелодия.
        - Я выдохлась, - заговорила Андреа таким голосом, что Уилсону пришлось наклониться, чтобы расслышать. - После того как ты уехал, для меня все потеряло смысл. Мне опротивела эта занудная работа, я поняла, что напрасно трачу жизнь. Ведь я ничем, кроме работы, не занималась, помнишь? Слишком много двенадцатичасовых рабочих дней. Я бросила «Биржу», продала апартаменты в
«Понд-Парк-Тауэр» и купила маленькую уютную квартирку в Бенде.
        - В Бенде? Ты шутишь?
        Она впервые улыбнулась:
        - Мне там нравится. Я теперь увлекаюсь рисованием, а там много света и пространства. - Она замолчала и отвела взгляд в сторону. - Вообще-то мне рассиживаться некогда. Я отработала всего полсмены. Но может быть, ты захочешь выпить в другом месте, где спиртное подают позднее. Если, конечно, твоя любовница или жена не будет против.
        - У меня нет ни любовницы, ни жены. Я сам по себе.
        Лицо Андреа просветлело.
        - Так, значит, ты не возражаешь? Мне очень хочется узнать, как ты прожил два года, два месяца, шесть дней и несколько часов.
        В четверть третьего они на пароме переправились в Бенд и пошли в пропахший дымом маленький бар в подвальном помещении, который назывался «Последнее слово». Бар имел лицензию на продажу спиртного до четырех часов утра. Они выпили по паре Дайкири, но поговорить им не удалось. Было очень шумно. Вдобавок с потолка свешивалось украшение в виде усушенных голов, что сильно нервировало Уилсона. В половине четвертого они снова оказались на улице. Вдалеке полыхало электрическое зарево, напоминающее рассвет.
        - Не знаю, куда еще можно пойти в такой час, - сказала Андреа. - Бар Тони закрыт. Может, в «Орион»?
        - Только не туда.
        - Я живу всего в нескольких кварталах отсюда. Почему бы тебе не зайти ко мне на чашку чая?
        То, что Андреа характеризовала уютной квартиркой, занимало верхний этаж старого небоскреба «Каел-Лок», над помещением потрудился архитектор, привезенный Андреа из Италии. Комната была размером с баскетбольную площадку. Полированный пол из дерева твердой породы, неоштукатуренные кирпичные стены, миллион стеклянных панелей и целый ряд арочных окон, выходящих на набережную. Половину пространства занимала студия, уставленная большими полотнами: отважные ню, городские ландшафты и библейский змий с яблоком. Уилсону все это сразу понравилось. На мольберте стоял неоконченный портрет женщины в одной длинной розовой юбке.
        - Это моя новая подруга Пэм, - пояснила Андреа. - У нее превосходные груди. Ты не находишь, что у нее превосходные груди?
        Уилсон некоторое время изучал картину и был вынужден согласиться. Он обошел комнату, рассматривая творения Андреа.
        - Черт возьми, ты настоящий художник, - заключил он. - Когда ты начала рисовать?
        Андреа пожала плечами:
        - В колледже. Вообще-то я собиралась специализироваться в искусстве, но отец воспротивился. «Изучай финансы, - сказал он, - рисовать можешь в свободное время». Само собой разумеется, я послушалась и заставила себя забыть о живописи. Но мысль о том, что я ее совершенно забросила, угнетала меня.
        - Вот эта картина просто великолепна, - сказал Уилсон, показав на змия.
        - Да, ничего, - смутилась Андреа и пошла на кухню за стеклянной перегородкой.
        Она приготовила два коктейля «штопор».
        - Мне казалось, есть немного джина и бутылочка тоника, ан нет. В наличии только водка и апельсиновый сок.
        - Прекрасно.
        Уилсон взял напиток, и они сели на кожаный диван напротив окон и в течение минуты пили молча. Первой заговорила Андреа:
        - Так где ты был?
        Уилсон опустил бокал на стеклянный кофейный столик:
        - Ты не поверишь.
        - И все-таки?
        - В Англии и на Азорских островах, но больше всего в Африке. Бупанда. Я даже видел озеро Цуванга. Проплыл вниз по Хеленге на лодке.
        - Это уже кое-что. Я несколько раз безуспешно пыталась связаться с тобой.
        - Знаю.
        - Ну и чем ты занимался в Африке? Выращивал кофе?
        - Я там женился.
        - О… - Андреа бездарно продемонстрировала, что это ее не касается. - А теперь ты уже не женат?
        - Нет. Это была ошибка.
        Андреа нервически дернула рукой, и часть напитка пролилась на кофейный столик.
        - Ух ты!
        Она сходила на кухню за бумажными салфетками и начала вытирать столик, но потом бросила, в результате чего на полу образовалась желтая лужица.
        - По правде говоря, я пошла работать в «Баззано», потому что ресторан напоминал мне о тебе, - сказала Андреа негромко. - Это было последним местом, откуда ты говорил со мной. Я работаю там почти полтора года, и все пытаюсь угадать, за каким столиком ты сидел.
        - Я был за столиком на веранде.
        - Я так и думала. И ты был с этой женщиной, верно? Со своей женой. По твоему голосу можно было догадаться, что кто-то тебя ждал.
        Уилсон был поражен:
        - Да.
        Андреа взглянула на него и закраснелась.
        - Я хочу тебе кое в чем признаться. Обещай не высмеивать меня.
        - Обещаю.
        - Я ходила на свидания и даже жила несколько месяцев с неким художником, но никто не трогал моего сердца так, как ты. Ты был вечно погружен в себя, но ко мне относился по-доброму. Можно так сказать? Я собственным умом дошла до простой истины: нежных людей в мире мало. Мне всегда казалось, что нам суждено быть вместе. Наверное, я ошибалась.
        Уилсон прочистил горло, начал говорить, но потом затряс головой и замолчал.
        Андреа терпеливо ждала, когда он справится с волнением.
        - То, что я оставил тебя таким образом, было безобразно, - заставил он наконец себя заговорить. - Я прошу прощения. Я часто вспоминал тебя. Но никогда не испытывал такого мощного чувства, как теперь, когда вернулся домой. Мне чудовищно тебя не хватает. Это истинная правда. Мы с тобой вели милую, приятную во всех отношениях совместную жизнь. Мне потребовалось обогнуть полсвета, чтобы понять, насколько хороша такая жизнь. Я жалею, что все испортил.
        - Можно, я тебя поцелую? - тихо спросила Андреа. Она подошла к Уилсону и погладила его по щеке.
        Пальцы у нее пахли апельсином. Когда она поцеловала его, он вспомнил ее губы.

3

        Миновал год.
        Уилсону хотелось забыть все, что он знал о Крикет и об Африке. Потом вдруг ему захотелось вспомнить все до мельчайших деталей. Это случилось примерно тогда, когда в прессу просочились сведения о британском налете на пиратский остров. Однажды в среду Уилсон увидел и.о. капитана «Овода» на лондонском канале Си-эн-эн. Уортингтон и его несколько сослуживцев были уволены из ВМС за участие в налете. Как следствие этого стали известны подлинные масштабы работорговли в Африке. Возмущению общественности не было предела. Офицеров вернули в строй. Уортингтон и Пиви, по словам диктора, наградили «Военно-морскими крестами». Блокирующий отряд расширили до шести боевых кораблей.
        Уилсон выключил телевизор. По его телу словно пробежала дрожь. Он взял лист писчей бумаги, авторучку и написал следующую фразу: «Много странных историй о гражданской войне в Бупанде появилось на свет. Вот еще одна». Он писал всю ночь, и к утру у него уже было шестьдесят пять страниц. Он отказался от временной конторской работы, занял у Андреа денег, заперся у себя в квартире на четыре месяца и написал книгу о том, что с ним случилось в Африке, подобно своему знаменитому предку. Книга «К Черному континенту: жизнь с пиратами и работорговцами „Берегового братства“, включая плавание к озеру Цуванга и обратно» была включена в список бестселлеров газетой «Нью-Йорк тайме», право на ее экранизацию купила студия
«Трустил пикчерс» за небольшое состояние.
        Хотя Уилсону и не хотелось переступать через метлу второй раз, его успех не оставил ему никакой альтернативы. В июне он женился на Андреа. На литературный гонорар и на большую долю сбережений Андреа они купили реставрированную ферму в округе Варинокко, что милях в пятидесяти к северу от их города. Ферма стояла на возвышенности и открывала вид на темные воды Потсвахнами. Дом был построен в 1790 году из твердого полевого камня. Шесть спален под балочными потолками, по мнению Андреа, предсказывали, что у мистера и миссис Лэндер будет большая семья. Вскоре в старых конюшнях появились лошади, несколько полей приняли зерна озимой кукурузы. В перестроенном гумне Андреа устроила художественную студию. Уилсона пригласили вести курс Африки в колледже общины имени Джерома Мартина, позднее он согласился стать председателем в Международном комитете объединенной Бупанды (МКОБ). В самой Бупанде - увы! - война идет до сих пор.

4

        Однажды ноябрьским утром Уилсон обнаружил письмо в почтовом ящике среди рекламной макулатуры и деловой корреспонденции. Конверт из грубой голубой бумаги, порванный по краям, с шестью разноцветными марками Республики Мадагаскар, острова у берегов Африки, похожего на мужской ботинок, переслал Уилсону его издатель. Обратного адреса на конверте не было.
        На убранные поля лил холодный дождь. Уилсон разложил почту на кухонном столе. Сердце готово было вырваться из груди. Уилсон покрутил письмо в руках. Водопроводный кран за спиной капал, явно накликая беду. Под напором ветра старый дом слегка поскрипывал. Уилсон разрезал конверт кухонным ножом. Как и подсказывало сердце, письмо было от Крикет. В конверт, кроме письма, была вложена фотография. Уилсон увидел Крикет, держащую на коленях мальчика лет четырех от роду. У ребенка были уилсоновские нос и рот и зеленые глаза, высокие скулы и копна отливающих медью волос, как у Крикет. Когда Уилсон склонился над письмом, пытаясь разобрать неряшливый почерк бывшей жены, старая шиферная крыша не выдержала усиливавшегося дождя и начала протекать.
        Тананариве, 16 мая
        Дорогой Уилсон! На прошлой неделе я увидела твою книгу в английском книжном магазине «Баттингли и сыновья» в Найроби. Покупать ее я не стала, но запомнила название издательской фирмы. Надеюсь, издатель перешлет тебе это письмо, так как у меня для тебя есть интересная новость. У тебя появился сын, которого я назвала Эльзевиром в честь своего отца и предка, великого пирата. Он родился третьего марта, примерно через девять месяцев после того, как мы с тобой ночью на борту
«Ужаса», на озере Цуванга, занимались любовью. Я была беременна, когда ты бросил меня на том поганом песчаном клочке суши, хотя тогда я этого еще не знала.
        Мальчик красивый, сильный и очень похож на тебя. У него твои манеры, хотя он тебя никогда не видел, и, боюсь, будет такая же, как у тебя, совесть. Но у меня много лет впереди для того, чтобы сделать из него настоящего пирата. Я хочу, чтобы ты это знал. Вопреки твоему предательству мой образ жизни не изменился. Полдюжины наших кораблей во время английского налета были в море. Это - шесть капитанов и пятьсот матросов. Мы основали новую базу неподалеку от Мадагаскара (само собой разумеется, я не собираюсь сообщать тебе координаты). Каждый день к нам прибывает пополнение, люди хотят служить под старым добрым флагом с черепом и перекрещенными костями. Тебе всегда нравились порядок и наводящие скуку прелести жизни среднего класса. Мне - никогда. Единственное средство вынести подобное существование - потребление тонн антидепрессантов, чтобы не чувствовать злости и не питать напрасных надежд. Я предпочитаю, образно говоря, огонь и меч, а конкретно - парус на горизонте.
        Теперь, после всего сказанного, я хочу, чтобы ты знал: я скучаю по тебе и (можешь назвать меня сумасшедшей) мечтаю когда-нибудь снова встретиться с тобой. Мне хотелось бы, чтобы ты увидел нашего сына. На три месяца, на сезон дождей, я уезжаю в Париж. Обычно первого апреля. Я купила мрачный дом на острове Сен-Луи, там хватит места и для тебя и для твоих книг. Ты можешь связаться со мной в любое время через моего адвоката Густава Леконта, ул. Ламартина, дом 8-бис, Париж,
00017, Франция. Подумай об этом.
        С любовью к тебе Крикет.
        P.S. Помнишь отметку на твоем плече? Согласно Уставу Братства и моему сердцу, это означает, что ты мой навеки.
        Целую, К.
        Уилсон прочитал письмо Крикет четыре раза и словно зачарованный полчаса рассматривал фотографию. У него дрожали руки, на шее выступил пот. И вдруг он ощутил на языке соленый привкус. Уилсон закрыл глаза и увидел зеленые волны, падающие на палубу корабля, черный флаг с черепом и костями на горизонте. Он встряхнул головой и прогнал видение, вышел во двор и постоял там, пока не промок до нитки и не почувствовал запах мокрой земли и лошадей в конюшне, пока мысли о Крикет и море не смыл чистый, всепрощающий дождь.
        В том году Уилсон в Париж не поехал. Как и в следующем. По правде говоря, он вообще не собирается туда. Но, лежа рядом с женой на кровати под балочным потолком, он вспоминает прикосновения Крикет. Тогда ему стоит неимоверных усилий не выйти из дому, не поехать в аэропорт и не взять билет на первый самолет в Париж или на Мадагаскар. Но кто знает, что случится в будущем…


        notes

        Примечания


1

        Эндивий - растение семейства цикориевых.

2

        В романе используются принятые в США меры веса, длины и площадей: ярд - 0, 914 м; миля (морск.) - 1852 м; миля (сухоп.) - 1609 м; фут - 0, 3048 м; дюйм - 0, 0242 м; фунт - 0, 4536 кг; акр - 0, 405 га; галлон (США) - 3, 785 л; баррель (США) - 31, 5 галлона. - Здесь и далее примеч. пер.

3

        Капер - владелец морского судна, во время войны нападавший на суда неприятеля с ведома своего правительства, а также занимавшийся морским разбоем.

4

        Лагер (lager) - легкое немецкое пиво.

5

        Нут - род травянистых растений семейства бобовых.

6

        Сколько, сеньор? Поскорее (исп.).

7

        Это сеньор идальго, очень опасен (исп.).

8

        Сеньор, пожалуйста (исп.).

9

        Пойдемте (исп.).

10

        Миста - неверное произношение английского слова «мистер», характерное для малограмотных людей.

11

        Сложный процент (англ.).

12

        Скиф - спортивная гоночная лодка для академической гребли.

13

        Клинкер - здесь: обожженное до спекания цементное сырье в виде твердых кусков округлой или неправильной формы.

14

        Дьенбьенфу - уезд на северо-западе Вьетнама. Здесь в 1954 году Вьетнамская народная армия разбила французские войска.

15

        Голем (европейск. фольклор) - вылепленное из красной глины существо, в которое посредством магии вдохнули жизнь.

16

        Coitus interruptus (лат.) - прерванный коитус.

17

        Бутылку водки? (порт.)

18

        Трамп (tramp, англ.) - грузовое судно, не совершающее регулярных рейсов.

19

        Гакаборт - верхняя закругленная часть кормы, на которой установлен один из судовых огней.

20

        Шканцы (спец.) - место в средней части верхней палубы военного корабля, где производятся смотры, парады и т.д.

21

        Имя «Крикет» пишется по-английски «Cricket».

22

        Обюссон - шпалера, изготовленная в городе Обюссон (Франция).

23

        Дау - одномачтовое каботажное судно.

24

        Каури - два вида брюхоногих моллюсков, их раковины с древности до начала XX века употреблялись у народов Азии, Африки и островов Тихого океана в качестве так называемых раковинных денег.

25

        Крюгер, Паул (1825-1904) - президент бурской республики Трансвааль.

26

        Сепия - светло-коричневая краска из чернильного мешка морского моллюска. Использовалась европейскими художниками в XVIII-XIX веках.