Хари Даша Щукина
        Вокруг молодой журналистки из Москвы по имени Дина все нервно и странно. Ее то преследуют, то похищают, то заставляют праздновать Новый год летом. Еще и роман никак не хочет дописываться.
        Спасает от окружающего безумия только любимая подруга Рита. Она пишет Дине письма, готовит ей завтраки и лечит от душевных ранений.
        Вот только кто такая эта Рита - человек, видение или еще кто-то - Дине только предстоит узнать.
        Хари
        Даша Щукина
        Дизайнер обложки Яна Джабборова
        Фотограф Алена Гурина
        Редактор Юрий Полянский
        
        ISBN 978-5-0056-3356-9
        
        Любимому другу - Юрочке Полянскому.
        Любимому учителю - Михаилу Юрьевичу Эдельштейну.
        И всемЭТИМженщинам.
        1. Про Элину и Артема
        Совершенно новая лампочка в гостиной громко хлопнула. Две девушки, что громко смеялись на широком, песочного цвета диване, вздрогнули и чуть не выронили бокалы из рук.
        Из трех в люстре это была последняя белая. Остались теплые. Комната затихла и сразу стала вечерней и сонливой. Высокая блондинка Рита вздохнула, отставила опустевший бокал и заговорила совсем тихо, пальцами отбивая ритм монолога по выпирающим ключицам:
        - Знаешь, я иногда хочу прилечь тебе на плечо и сказать: «Лина, моя Линочка, Элина». Хотя ты в сто раз ее лучше. Она меня раздражала, злила, я ей ни разу так и не смогла восхититься, но я не могу вспоминать о ней совсем без нежности.
        Вторая девушка - низенькая, худая, с темно-рыжими волосами и зелеными глазами - полностью повернулась к Рите и с улыбкой прищурилась, давая понять, что ей интересно слушать. Достала из пачки две сигареты, подкурила одну от другой и одну протянула подруге.
        - Она пела в ресторане. Какую-нибудь «Мурку», наверное, или Пугачеву. Я никогда не приходила слушать. Если честно, Лина ужасно пела. И голос у нее был, как у кричащей кошки. Особенно звук «Э». Да, пела она плохо, неталантливо. Я ей всегда запрещала репетировать в квартире. Мы же вместе снимали. Такая была однушка, вся темно-желтая, обшарпанная. Зато в ней курить было не жалко совершенно. А это важное достоинство! Ну в общем, Элина была ресторанная певица. Мне не нравилось, как она пела, но мне всегда было приятно, когда кто-то в институте у меня спрашивал: «Ну как там твоя певица?» Понимаешь, Дина? - она приблизилась к лицу подруги и заправила спадающую той на лицо рыжую прядку за ухо, - Мне было так приятно думать, что у меня есть собственная певица…
        В ответ Дина снисходительно улыбнулась.
        - Она приходила поздно вечером всегда. Я уже лежала в кровати. А она начинала меня тормошить. Рассказывать про своих пьяных мужиков в этом их ресторане, - Рита говорила и продолжала поправлять подруге прическу.
        - А она красивая была?
        - Нет, совершенно не красивая. Вот она и вроде была ужасно худая, но все равно некрасивая. У нее волосы были всегда грязные. До пояса, темно-русые. И абсолютно прямые. А сама она была слишком бледная. У нее все капилляры просвечивали. И тонкокостная, и ладони у нее всегда были влажные. Но я ее как-то терпела. Все равно мне ужасно нравилось жить с кем-то кроме мамы. И с ней можно было курить сколько хочешь.
        - А с Вадимом нельзя? - Дина забрала из Ритиной руки давно истлевший окурок и прокрутила его в пепельнице.
        - Что? - Рита очнулась от воспоминаний
        - С Вадимом сколько хочешь курить нельзя?
        - Не-а, нельзя, Ди, - Рита улыбнулась этому наивному вопросу - Он же сразу ворчать начинает, якобы ребенок все видит, перенимает, вдыхает. Я при нем вообще не курю. Только когда от него на 3 - 4 часа ухожу, по магазинам или в театр, тогда курю.
        Обе помолчали и достали еще по одной сигарете.
        - А, ну так вот, Элина, - вспомнила Рита - Она меня во всем раздражала. И постоянно во сне забрасывала на меня свою ногу. И пахло от нее чем-то очень человеческим. Наверное, она была достойна куда лучшего отношения. Она очень добрая была. Всегда сигаретами делилась, дарила мне подарки. - Рита вздохнула - А я такая сволочь. И вроде мы с ней ладили, и я была к ней добра, но я никогда не была с ней честной. И даже по мелочи. Вот постоянно о чем-то врала. А если ты человеку врешь, значит ты его презираешь глубоко в душе. И чем больше врешь, тем больше презираешь.
        Рита придвинулась ближе и положила голову на Динино плечо. Из-за роста пришлось неудобно согнуться, но так почему-то хотелось.
        Рита думала: «Я чувствую это так, как будто это моя Маруся уже выросла, и это на ее плече я лежу, а не на Динином».
        Девушки молча курили несколько минут, потом вдруг Рита отстранилась и, глядя подруге в глаза, продолжила. Уже совершенно другим, срывающимся в хрипоту опечаленным голосом:
        - А когда ее убили, я чувствовала, что это я ее убила, - блондинка вздохнула и помедлила - Да и сейчас чувствую. Ты конечно скажешь, что это несносный бред, но, клянусь тебе, если бы я этого не хотела, она бы не умерла. Каждый раз, когда она пьяная приходила и своим громким, неприятным голосом что-то рассказывала, я воображала, что было бы, если бы ее не было. И думала, что, если бы у меня было в десять раз больше денег, я с ней бы точно не жила. Я иногда представляла, как было бы здорово, если бы я тогда познакомилась не с ней, а с какой-нибудь другой девушкой. А иногда прямо мечтала, чтобы она не из-за меня куда-нибудь пропала. Домечталась…
        - И что, ты бы хотела, чтобы ее тогда не пристрелили, и чтобы вы до сих пор с ней общались?
        - Ну какие ты жестокие вопросы задаешь, Дина! - Рита обиженно подняла голову от плеча подруги и чуть отодвинулась, - Ну я бы ее уж потерпела, может быть, притерлась к ней. А потом бы жизнь нас все равно развела. Она бы осталась жива, а я бы и так встретила Вадима.
        - А она бы и так оказалась застреленной пьяным мужиком в том ресторане. Даже если бы ты ничего такого не думала и даже не знала о ней.
        - Как бы я хотела тебе верить, Ди, как бы хотела, ты не представляешь! Но ты же и сама понимаешь, что все из-за моих недобрых фантазий?
        Зеленые глаза напротив сщурились в усмешке. Дина покачала головой, вздохнула наигранно прежде чем ответить.
        - Мне тоже часто кажется, что все, что происходит с нами, - результат наших собственных мыслей, - девушка нежно посмотрела на собеседницу - А иногда мне кажется совсем наоборот. Черт его знает, Рит, черт его знает. Я только в одном уверена - что черного и белого в жизни не бывает. Есть только прозрачные случаи, и они ведут нас к счастью. Все с нами происходит для чего-то хорошего. Особенно печальное.
        ***
        В тот вечер Дина, оставшись дома одна, чувствовала себя как никогда легко. Все эти глупые Ритины истории отвлекали от глобальных чувств. Мысли о заносчивой редакторше Вале, о не сданных в срок статьях, недописанном романе ее отпускали и вылетали вместе со сквозняком о окно - погулять.
        Разваливаясь прямо в одежде на кровати, Дина уже думала совсем о другом: о том, что некоторые глупые люди все-таки хорошие, потому что доброта важнее ума, о том, что разговаривать о чепухе тоже бывает полезно, о том, что бесцельно прожитые дни несомненно нужны, потому что они запасают силы для дней важных и содержательных.
        В такой приятной легкомысленности, подпитываемой частыми Ритиными звонками, ей посчастливилось прожить еще неделю. Дина даже написала пару страниц для романа - несерьезных и радостных.
        А в одну среду душную спальню девушки пронзил звонок городского телефона, и тогда все сломалось и разбилось.
        Сиплый голос одного из друзей Артема, Дининого дяди, сообщил о том, что мужчину убили. Ухнули ломом по голове, когда вдруг обнаружили, что в квартире не так пусто, как сообщалось в наводке.
        «Что они только хотели у него украсть? Он же совершенно бедный человек,» - собственная мысль больно резанула - «он же БЫЛ совершенно бедным человеком».
        ***
        Когда-то очень давно Дине было десять, а ему только-только исполнилось двадцать. Он ходил по всяким опекам и паспортным столам, по третьему кругу собирал одни и те же документы, тратил последние деньги на печать фотографий «три на четыре» и каждый раз несся забрать Дину из школы. Всегда опаздывал. Дина стояла на крыльце, закутанная в очень теплую одежду (Артему всегда казалось, что она вот-вот простудится), а неподалеку курила кучка учителей. Они, конечно, обсуждали, как не повезло девочке вдруг попасть в руки такого безответственного парня, который даже ни разу не может прийти вовремя.
        Артем прибегал к крыльцу, снимал с племянницы портфель, забирал сменку, брал девочку за руку и вел домой. Потом он запирал ее в квартире и уходил на заработки, а Дина делала уроки, ела вареное яйцо с макаронами или гречкой, а потом садилась у окна и смотрела на мир не по-детски безразлично.
        Артем в это время ходил по квартирам - чинил краны и проводку, у особенно безбедных соседей мыл полы и выгуливал собак, а у одной бабушки подрабатывал сиделкой.
        Когда сердобольные старушки вместе с деньгами и причитаниями о тяжелой Дининой судьбе давали Артему бублик или несколько конфет, он целиком приберегал их для девочки. Приходя домой, расспрашивал племянницу о делах в школе и жарил яичницу. После ужина доставал сладости и наливал Дине кружку сладкого чая. А еще всегда боялся заплакать, когда девочка, ни разу не сделав жадного исключения, разламывала бублик, конфету или пастилку, протягивая Артему половину. Никогда в итоге не плакал и никогда не брал.
        Если бы после всего случившегося десятилетний ребенок был способен испытывать благодарность, было бы, конечно, легче. Но так не бывает. Первые пару месяцев после вот-того-случая, по вине которого она осталась жить с Артемом, Дина не чувствовала ничего - все вокруг происходящее было как будто окутано туманом, в котором ничего не видно, не слышно и не осязаемо.
        В один не прекрасный день сквозь него прорезалась боль и все вокруг обрело цвета, звуки и запахи. Цвета - кислотно-яркие, звуки - скрипучие и лязгающие, а запахи - кислые и горькие. Дина постоянно плакала, и Артем покорно обнимал ее, даже когда слезы случались среди ночи, а до подъема на работу оставалось совсем мало времени.
        Потом к ней пришла злость, и Артем молча, даже взглядом не показывая обиду, проглатывал обвинения и прозаичное хамство. Когда же племянница совсем выросла, он принимал ее благодарность скромно и нежадно.
        ***
        А теперь его не стало. Снова туман. Непрекращающийся писк в голове, как от странной, поломанной, наверное, розетки, только громче. Снова сковывающая боль в ладонях и челюсти.
        2. Про разбитую тарелку
        В девять закончился спектакль. От театра Моссовета до Чистых прудов Рита добежала за несколько минут. Открыла дверь своим ключом (Она поливала цветы, пока Дина отлучалась в командировки), вошла в прихожую.
        «Как можно задымить такую большую квартиру? Но красиво». Последняя минута жизни перед нырком в замеревший мир - это раздевание у старенькой покачивающейся вешалки.
        Прошла по коридору в гостиную и направо - в кухне, на подоконнике курила Дина. Ссутулившаяся, еще сильнее похудевшая и с и давно не крашеными, теряющими рыжину волосами. Она походила на восьмиклассницу, которая неумело и не взатяг курит свою первую сигарету.
        - Почему окно не откроешь? - Рита подошла сзади и опустила руки на Динины костлявые плечи.
        - Не хочу - глухой шепот растворился в дыму - Чего ты пришла?
        - Я у тебя сегодня останусь на ночь, хорошо?
        Рита перестала сверлить глазами рыжую макушку. Пройдя в спальню, расстелила постель, достала из шкафа чистую пижаму и положила ее на одеяло.
        - Тебе сделать чай? Я разобрала тебе кровать.
        - Я не пойду в душ, ладно?
        - Тебе сделать чай?
        - Я лучше буду ложиться.
        Провозившись немного с сахаром и лимоном, вернулась в комнату и поставила кружку на прикроватную тумбу. Дина стояла напротив балконной двери, уставившись стеклянными глазами в непомытое стекло и крепко сжав ладонями лопатки.
        Рита протянула подруге пижаму и легла на вторую половину кровати. Дина переодевалась медленно, а как только легла, сразу отвернулась опять к балкону. Рита придвинулась к Дининой ссутулившейся спине. Одна рука протиснулась между исхудавшим телом и простыней, вторая легла сверху.
        «Мне же тоже очень больно, и потому все мои мысли крутятся только вокруг жалости к тебе. Неправильно говорят, что жалость - плохое чувство. Какая же это жизнь без жалости? Только сильно живой человек способен так жалеть, чтобы ощущать чужую боль. Я так надеюсь, что, соприкасаясь с ней, я ее у тебя отбираю. Ты ничего мне не говоришь, и я совсем не знаю, вдруг я только раздражаю тебя, а тебе так плохо, что даже нет сил меня оттолкнуть? Нет, наверное, ты должна какими-то фибрами чувствовать, что я желаю тебе только добра».
        Рита приезжала ежедневно после репетиции или спектакля. По вечерам она уговаривала Дину лечь в постель и попробовать уснуть. Та была вечно злая и иногда пьяная.
        Обзывалась, шлепала Риту по рукам, отталкивала ее и царапалась. А еще плакала. Очень много и очень тихо, расчетливо выбирая время и место, чтобы Рита в этот момент не оказывалась рядом. Не прилагала сил, чтобы добавлять голос к слезам. Она только дрожала и позволяла им литься.
        Рита старалась как можно реже дотрагиваться, чтобы не раздражать. Дина на любое прикосновение реагировала, как на удар наотмашь: жалась и смотрела затравленно на свою «обидчицу», как маленький ребенок смотрит на того, кто несправедливо его ругает, понимая, что не может ему ответить даже словесно, потому что, если начнет говорить, ком в горле разорвется, голос дрогнет, и из глаз брызнут слезы.
        По утрам Рита готовила завтрак. То яичницу, то кашу, то булочки с корицей или изобретала что-то еще. Каждый раз надеялась, что Дина съест хотя бы чуть-чуть. Договорились, как в детском лагере, о правиле пяти ложек. Точнее, договориться удавалось только иногда, а в другой раз девушка устраивала истерику с битьем чашек и тарелок (естественно, полных).
        - Достала ты меня уже! Отвали! - Ди вскрикнула низким, не своим голосом. Швырнула на пол пиалу с дымящейся овсянкой.
        - Ди, - Рита выдохнула - тише. Не волнуйся, - она отступила от девушки и начала собирать грязные осколки с пола - все хорошо. - Говорила очень медленно, по слогам, пытаясь не разозлить Дину еще больше - Прости меня. Я сейчас все уберу. Ты только не переживай, хорошо?
        Та сжала зубы и молча ушла в спальню. Забралась под одеяло и обняла его скомканный край, представляя, что это кто-то живой, тепло выдыхающий и по-доброму ей улыбающийся.
        Но не Рита. Перед Ритой стыдно. А хочется ее обнять. Она же такая теплая, светлая и пахнет сладким, вскипяченным для каши молоком.
        «Вот бы ты сейчас вошла и молча ко мне легла и не смотрела бы на меня виновато - а только очень ласково».
        «А если бы я вела себя не как мразота, она бы так и сделала. И даже не из жалости. Она сама захотела бы так сделать».
        «Опять обидела хорошую Риту. И вчера тоже обидела, и четыре дня назад, и вообще доставляю ей невероятное количество страданий, и никак ее раны не пытаюсь залечить», - нервно нырнула с головой в одеяло, пытаясь увернуться от мыслей.
        «Надо было ей хоть „спасибо“ говорить. Почему мне не пришло это в голову, что ей надо говорить спасибо? Как только она увидит, что я оправилась, она тут же уйдет из этого дома и никогда больше в него не заглянет, потому что я неблагодарная сволочь. Она сделала уже сильно больше, чем я заслужила».
        «Риточка, бедная моя Риточка. Ты такая светлая, такая хорошая, а я тебя только обижаю».
        Дина закуталась в одеяло и вышла обратно в кухню. Рита уже успела убрать разлившуюся по полу кашу и нарезать имбирь для чая.
        - Рит, - шепотом.
        - Чего, дорогая?
        - Ты можешь со мной полежать?
        Рита улыбнулась и пошла за подругой. Легли. Дина взяла ее в охапку, накрыв своим одеялом, перекинула ногу и уткнулась лбом в плечо.
        - Прости меня, пожалуйста
        - Все хорошо, чего ты? - они говорили шепотом, боясь спугнуть Динино потепление.
        Несколько минут они размеренно сопели.
        - Рит, а когда мне станет хорошо, ты от меня уйдешь?
        - Я от тебя никогда никуда не уйду, пока ты сама меня не прогонишь - обе вздохнули - А если прогонишь, я все равно останусь с тобой.
        Рита повернула голову, и их носы мягко столкнулись. Впервые за последний, может быть, месяц Дина улыбнулась. Ее лицо вдруг стало совсем другим, а Рите даже показалось, что вот этого человека она ужасно давно не видела. Встретить его снова было волнительно и счастливо.
        3. Про Романа
        - И что, нашли убийцу? - красивый мужчина с неприлично волнистым носом и седой бородой подлил вина в бокалы. Дина сидела, обхватив себя руками и прижавшись к мужчине боком. Он был в белом полотенце, и она в таком же.
        - Не будем, давай? - она нахмурилась и просяще-сосредоточенным взглядом его упрекнула.
        Это было в огромном номере отеля. Он весь был в желтых, золотых и белых оттенках. Метров десять от двери до диванчика, от него еще столько же до двери в ванную, а где-то далеко у окна - широкая кровать.
        А когда Дину сюда привезли, ей казалось, что ее непременно хотят убить.
        Утром она вышла из своего подъезда и сразу наткнулась на трех молодых мужчин в черных костюмах. Они так деликатно и вежливо попросили ее проехать с ними к Роману Львовичу, что сомнений у девушки не возникло: дописалась, дошутилась. «Прощайте, дорогая редакция, и напишите обязательно, что меня сожрал режим».
        - Не будем, давай? - она нежно провела щекой по его толстоватому плечу.
        - Так нашли?
        - Нет еще. Мне все равно.
        Роман достал широкую рюмку и плеснул в нее коньяка. Протянул девушке.
        - Он лежал в гробу неспокойный. Обычно покойники такие умиротворенные. Их же специально так красят, - Дина заговорила, разбалтывая коньяк в рюмке.
        - Мм?
        - У него нос стал такой большой, красивый, очень белый. А ресниц совсем не было. Может, они их выщипали?
        - Зачем?
        - Чтобы живого не напоминал. Когда человек в гробу на живого не похож, не так больно. Мне уже не было больно. Только от запаха тошнило.
        - Отпевали что ли?
        - Да, травкой пахло. Знаешь, ладан пахнет, как хорошая травка.
        - Знаю, - Роман усмехнулся, махнул рюмку и положил ладонь на Динину коленку.
        - И даже расслабляет. Но я не крестилась и не кланялась.
        - Ты его поцеловала в лоб?
        - Поцеловала. Но промахнулась немножко. Попала в ленточку, на которой что-то библейское нарисовано. Она пластиковая. Так что я его даже не коснулась. А очень хотела. Они там теплые или холодные в гробах?
        - Теплые. Как живые. А зря.
        - Зря.
        Дина отпила и немного помолчала.
        - Давай не будем сегодня?
        - Я тебя уже привез. И сам приехал, а у меня дел по горло, ты знаешь? - ладонь сжала костлявую ногу девушки сильнее.
        - Я не хочу, - она взглянула на него обиженно.
        Роман ласково прогладил вверх под полотенце. Прислонился губами к ее, не целуя. Дина недовольно простонала. Но очень тихо, чтобы не разозлить.
        - Выпей еще.
        Она выпила. Потом еще чуть-чуть. Оставалось только потерпеть с полчаса. Потом Роман отпустил ее в душ. Обратно она вышла одетая.
        Мужчина все еще сидел на диванчике перед кофейным столиком, на котором вместо пахучих фарфоровых чашечек был только коньяк и сыр кубиками, который нужно макать в мед.
        Дина обошла столик и встала прямо перед мучителем, скрестив руки на груди.
        - Ну? Я пойду? - она говорила уже раздраженно и смело. Знала, что опьяневший и расслабленный Роман уже ничего бы ей не сделал.
        - Иди, - он добродушно улыбнулся и по-детски помахал рукой.
        Она уже развернулась и сделала несколько шагов к двери, как вдруг мужчина ее окрикнул.
        - Ну чего?
        - Я тебе тут денег хочу дать, - он подошел к письменному столу и вынул конверт - Не злись. Не за тебя. Это… ну … - он помялся от неловкости - ну знаешь, дают же деньги, когда умирает кто-то.
        Девушка взглянула исподлобья и медленно протянула руку.
        - А сумка моя где? - ее голос стал окончательно небоязливым - У «мальчиков»?
        - Да. Они ее не трогали.
        Дина шумно выдохнула.
        - Да лучше б сумку трогали… Ладно… Пока.
        - Спасибо не скажешь?
        - Не скажу.
        - Ну пока! - Он примирительно вскинул ладони.
        А потом «мальчики» отвезли ее обратно к подъезду. А из сумки и правда ничего не взяли. А денег в конверте оказалось неприлично много, как будто все-таки «за нее».
        После Романа у нее всегда тряслись руки и сводило холодом ниже живота, и она всегда не могла накуриться. Никотин как будто не доходил до легких, а сразу испарялся через кожу на шее. Не сиделось, не писалось, не спалось. Так прошла больная неделя, а после к ней нагрянула вернувшаяся с гастролей по глубинкам Рита.
        - Но праздника не случилось.
        - Да, - Рита манерно выдохнула и приобняла подругу за плечи, - А ты всегда стоишь ко мне спиной. Я даже совсем запомнила твой рост, - она всколыхнула пальцами рыжую прядку - И запах твоего шампуня. А сейчас не пахнет. Надо тебе помыться.
        - Не пойду - до этого мирно курившая у окна Дина со злостью швырнула длинную сигарету в улицу.
        - Больно тебе было? Противно?
        - Не больно и не противно.
        - А за деньги обидно?
        - Не обидно - она набрала воздуха, чтобы сказать что-то еще, но вместо этого прикурила следующую сигарету. - Их очень много.
        - Знаю - Рита только и делала, что вздыхала - Он мне тоже давал. Чтобы я Вадиму дала на фильм.
        - И что? Снял он?
        - Снимает - Рита вдруг грубо хохотнула - Но не снимет, наверное. Много мечт. А дела мало. Он каждый день лежит в кровати. Просыпается, лежит, лежит, часа в четыре идет в душ, а потом мокрый опять ложится. И опять потеет. Ничего не снимает, понимаешь?
        - Гадость - Дина заулыбалась.
        - Несусветная!
        Они еще постояли, потом решили пойти на прогулку. Было уже темно, и с неба лилось безумное количество воды. Они шли мимо прудов под руку и говорили про Артема. И так много курили, что их пальто пропитались дымом насквозь и пахли еще очень долго.
        - Хорошо, что дождь, - говорила мечтательно Рита и блаженно закатывала глаза, - Когда воздух сырой, дым от сигарет очень белый и плотный. И мы в нем как будто прячемся.
        - Я бы спряталась в нем от Ромы. Задымила бы все пространство, если б это было возможно.
        - И умерла бы от рака легких? - больше всего на свете Рита ценила разговоры безумные и бессмысленные.
        - Ну мне кажется лучше так, чем - «Как бы сформулировать?» - чем…
        - Чем так!
        - Чем так!
        4. Про то, как Рита решила писать письма
        Прошел месяц после субботника у Романа. (Название этому «мероприятию» придумали еще лет десять назад Ритины ГИТИСовские товарки.) Дина много работала, от нервов перестала опаздывать и стала садиться за роман каждый вечер, а не как придется вдохновению. Рита опять уехала на гастроли, и дома о ней ничего не напоминало.
        Ярко-синий чехол от костюма, не сочетающийся со всеми пальто и куртками, не приковывал взгляд на вешалке в прихожей, на батарее в ванной не висело балеток, трико и купальника, даже шпильки для волос куда-то попрятались. А ведь обычно Дина находила их буквально везде: на бортиках ванной, на кухонном столе, на подоконнике.
        Четырнадцатого октября Рита была в Костроме, шестнадцатого - в Ярославле, двадцатого она прислала Дине сообщение о том, что в Новгороде очень красивый театр, а еще через два дня она звонила и рассказывала, какой скучной оказалась экскурсия по питерскому военно-морскому музею.
        Оставшаяся наедине с дождливой Москвой Дина все писала свои экономические статьи и совсем не соблюдала придуманный Ритой режим: не завтракала горячим, не спала в обед на офисном диванчике (вместо того целый час проводила в курилке вместе со сменяющимися собеседниками), не выходила вечером на прогулку. Эти ритуалы, ей казалось, имело смысл соблюдать только чтобы демонстрировать подруге.
        Вечером двадцать второго октября Дина дорабатывала расшифровку интервью дома. Как и всегда перед самой скучной работой, поснимала многочисленные кольца, налила кофе и открыла окно, чтобы не уснуть от тепла. Опять какие-то энергетики, кризис в отрасли и отсутствие хорошей аналитики электротоваров в СМИ. Ах, да, еще, конечно, нескончаемая борьба с контрафактчиками. Потому что ни о чем другом светлые умы российской промышленности говорить как будто и не умели.
        Пока она доставляла последние запятые и мысленно ругалась на Шульгинова и банки, Рита смывала грим в снятой на неделю однушке на Невском. Выполнив вечерний ритуал и в сотый раз пожалев свою бедную кожу, она улеглась на кровать вместе с ноутбуком. В Питере было, как обычно в октябре, холодно, а квартирка с икеевским ремонтом держала тепло так же хорошо, как картонная коробка, поэтому старый ноутбук, что постоянно грелся, совсем не раздражал.
        Она взяла его нарочно, чтобы начать писать письма для Дины. Ее же якобы так часто не бывает рядом, и вдруг из-за этого подруга не найдет в себе сил дописать роман! Наверное, Рита была слишком высокого мнения о себе и своей влиятельности, но сама она искренне верила в то, что движима одной только добротой. Она решила, что на этих гастролях напишет несколько посланий, распечатает и отдаст Дине в папке, чтобы та их читала постепенно, когда будет чувствовать нужду в общении. И на следующих гастролях напишет.
        «Дорогая Дина! Меня сейчас нет рядом, и сколько еще времени не будет! Месячные гастроли сейчас, потом такие же в марте, потом еще много-много таких изнуряющих поездок».
        Девушка посомневалась, стоит ли так оптимистично загадывать в свои одиннадцать травм, вздохнула, мысленно прокляла всех молодых танцовщиц труппы и назло им не стала стирать.
        «Я постоянно буду не рядом, а как бы хотелось! Хотя, возможно, если бы я ежевременно могла о тебе заботиться, мы бы друг друга узнали слишком сильно и возненавидели. А так мы друг друга все-таки оберегаем - поверхностно и легко. Пусть. И никогда в жизни у меня не было такой подруги, с которой бы я виделась ежедневно, завтракала в кофейне и которой бы оставляла Марусю на выходные. Значит, оно и не надо. Нашу ненавязчивую дружбу я ценю, как один из самых важных даров».
        Имя дочери, от которого уже невозможно было оторвать взгляд, больно кольнуло.
        «Маруся. Маруся хорошо, и Вадим хорошо. Они оба по мне не скучают. Живут у бабушки, она за ними приглядывает. Готовит им пироги. А я не готовлю. Ужасно боюсь, что Маша вырастет и меня не простит. Ей будет казаться, наверное, что я отправила ее к бабушке в квартиру, чтобы они там вместе доживали свои разные годы. Чтобы она там не жила, а как старики - медленно умирала. А это не так»
        Рита отступила несколько строк, чтобы дописать концовку, а «тело» придумать потом.
        «Буду их распечатывать, и постепенно тебе как-нибудь отдавать. И не обману себя, обязательно все до последнего отдам. Первую партию после этих гастролей, вторую - после следующих», - последнее предложение повторила несколько раз вслух, чтобы самой в него поверить, и вернулась в начало.
        «Ты ей обязательно покажи эти мои письма, когда меня не станет. Или если я сойду с ума и обоснуюсь в какой-нибудь больнице для душевно раненых. Покажи Маше мои письма, чтобы она не думала, что ее мать была холодной и черствой. У меня просто есть сцена и все эти глупые амбиции. Невозможно жить только ребенком. И Маша не должна будет. Я хочу, чтобы она что-то в своей жизни обожала. Чтобы это было великое дело, и чтобы она жила для чего-нибудь высокого. Наверное, это глупо, но я хочу, чтобы она была, как ты, как я и как все наши вечно увлекающиеся друзья».
        Рита отступила несколько строк, чтобы дописать кое-какую похвалу потом.
        «Я очень горжусь, что знаю тебя, что ты позволяешь мне за тобой по чуть-чуть ухаживать, что я могу тебя обнимать и тебя касаться. Когда ты пишешь по ночам, я чувствую такое возбуждение! Мне и больно за тебя, и радостно. Гений пишет! Это я, конечно, не о твоих скучных статейках. Надеюсь, по ночам ты можешь заниматься исключительно романом. Не читала ни буковки, и втихаря ни за что не покушусь, но вижу по тебе - по твоему дыханию, по глазам, по нервным рукам - там что-то гениальное. И даже гораздо более невероятное, чем первая книга.
        А я ее читала, когда Маруся была еще грудная, и ты казалась далекой, недосягаемой и даже почти не существующей.
        Вадим обустроил нам отдельную спальню, чтобы ребенок ему не мешал ночами, и я даже свет не выключала: все читала и читала. А когда Маруся просыпалась, не расстраивалась и не раздражалась - все равно же не сплю. Получается, я целый год не спала. Как? Не помню. Закон природы - не помню жизни с огромным и тяжелым животом, не помню роды, не помню бессонные ночи и смену подгузников. Это все специально, чтобы люди не расхотели размножаться. Поэтому и не помнится ничего. Да?»
        Письмо не строилось, были только разрозненные важные фрагменты. Она их решила склеить потом, а сейчас просто писать и писать, как приходит.
        «И за тебя мне так же тревожно и больно, как за Машу. Как будто и ты моя дочь. Ты такая молодая, и еще не умеешь чувствовать слабости - только силу и амбиции. А мне за тебя страшно.
        Страшно понимать, что когда-то увижу твой первый разлом, когда ты стукнешься о жизнь и на теле проступит трещина. А ты ее увидишь и поймешь: «А я, оказывается, не всесильна и не непробиваема». Хоть бы это наступило не сейчас, а только после того, как ты отдашь книгу в печать! Уже потом можно переживать эти удары. Они только сначала болезненные.
        Не бойся, Дина. Они только сначала болезненные, а как подкопишь и покроешься равномерными шрамами, перестанешь знать, что это удары. Так - жизнь. И будешь вся искалеченная и уже не чувствующая боли, и не вспомнишь, что когда-то было иначе. И это тоже закон природы».
        Рита встала, отнесла ноутбук на столик, чтобы расстаться с ним на ночь, но, уже склоняясь над ним и перетаптываясь голыми пятками по ледяному кафелю, решила приписать несколько последних слов.
        «Хоть бы твои раны нашли тебя попозже, и хоть бы ты не вспомнила потом о жизни без них!
        Сегодня двадцатое октября. Я тебе писала в Петербурге, после хорошего спектакля, в котором я была нищенкой в первом акте и счастливой любовницей Царя Ирода во втором, а между ними и после - кем-то. Надеюсь, кем-то хорошим».
        Когда Рита лежала под одеялом, и вся она была в темноте - вся, кроме правой скулы и краешка шеи, на которые через грязное окно бросал свет уличный фонарь - костюмерши отглаживали костюмы на завтрашний спектакль.
        Вот кожаный лиф и штаны для пролога, вот лохмотья нищенки для первой части, вот бело-золотая туника для второй. Чумазая нищенка не становится вдруг нимфой в драгоценных камнях - танцовщицы только меняют один костюм на другой, а внутри - все те же несчастные, голодные и всеми обижаемые. И служат им только тогда, когда в гримерках сдергивают одну тряпку и кутают в другую, и, стоя на коленях, застегивают им сандалии. Аплодисменты, цветы, занавес - и снова бедность, нелюбовь, и снова никто их не пожалеет. «Исцели, Боже, исцели»!
        5. Про лезвия «Рапира»
        Первого декабря Вадим и маленькая Маруся встречали Риту в Домодедово. Вадим опять не принес цветов, хотя утверждал, что очень скучал, даже не подсказал дочери нарисовать какую-нибудь открытку. Рита, конечно, расстроилась, но смогла не заплакать. Потом они пообедали разогретыми полуфабрикатами, а вечером Вадим уговорил жену не ложиться сразу.
        Утром он уехал на работу, в честь хорошего настроения подбросив дочь в садик. Рита распечатала все письма, что сочинила на гастролях. Как только сложила все листы по порядку, позвонила Дина и пригласила в кафе. Рита поехала, но ни одного письма с собой не захватила. Спрятала в письменный стол к коллекции программок старых спектаклей и пообещала себе, что в следующий раз обязательно доставит их адресату.
        Потом был декабрь, и Рита приходила к Дине часто, чтобы устраивать ее режим. Открывала своими ключами дверь, чтобы вдруг не разбудить подругу, шла в ванную стирать трико и балетки. Если та все-таки не спала, немного ругалась про опять прокуренную квартиру и шла проверять холодильник на наличие в нем хоть чего-нибудь кроме вина и сливочного масла. Дине счастливо думалось, что так было всегда, и что они с Ритой были знакомы с самого начала той части жизни, которую Дина отчетливо помнит.
        В один из таких совместных вечеров (он был десятым или, может быть, даже пятнадцатым по счету) они пили чай в гостиной и не всерьез переругивались. По-доброму и сочувственно, как ругаются либо очень добрые, либо очень уставшие люди.
        - Я уже хочу от тебя спрятаться. Вадиму, как я вижу, это хорошо удается - Дина шутливо прищурилась и улыбнулась.
        - Он ездит постоянно на съемки: Гурьянов сейчас снимает в Переславле, на озере. А Маша опять у бабушки. К ним я захожу каждое утро перед репетицией. Ты знаешь.
        - Свое так и не начал снимать?
        - Нашел какую-то помощницу, чтобы людей набирала. Они оператора не могут найти. Жидин не хочет.
        - Он же вроде в церковь подался?
        - Уже вернулся. Пить захотел. И курить. И иметь любовниц. Вот любовниц пока не нашел, поэтому и снимать ничего не хочет. Боится работать слишком сильно.
        Помолчали. Рита - полулежа на диване, Дина - на ногах, оперевшись бедром на балконную дверь.
        - Я переживаю за тебя - блондинка мягко похлопала по дивану, приглашая подругу сесть рядом.
        - Знаю.
        - А ты постоянно уходишь гулять, как я прихожу.
        - Мне трудно с тобой быть постоянно. Не только с тобой. Просто я весь день с людьми. Нужен хотя бы час только для себя.
        Вздохнула.
        - Не обижайся только.
        Дина достала пачку дешевых сигарет с оранжевым фильтром из тумбочки, которая стояла чуть-чуть наискось из-за того, что не умещалась между диваном и балконной стеной. Взяла одну себе и еще одну протянула Рите. Та только вопросительно на нее посмотрела. Дина подожгла обе сигареты и наконец уселась рядом с подругой.
        - Пепельницу сейчас принесу, подержи - Рита ушла в кухню и тут же вернулась с крохотным серебряным блюдцем, которое служило в этом доме пепельницей с тех пор, как настоящую Дина разбила в гневном порыве.
        - Это его сигареты. Артема, в смысле. Я нашла их у него дома, когда приезжала. Там было семнадцать, а теперь тринадцать. Курю одну - и потихоньку его как будто выскабливаю из памяти. Как ошибку из тетрадки. Помнишь, были такие лезвия «Рапира»? Лучше всякой замазки.
        - Зачем его выскабливать? - Рита нехотя затягивалась и задумчиво накручивала на палец светлую прядь.
        - Так лучше. Все равно, когда человека нет, воспоминания начинают стираться. А потом ты осознаешь, как это больно - с каждым днем помнить о нем все меньше.
        - А так? - затягиваться было горько и вонюче, но Рита старалась не подать виду.
        - А так кажется, как будто я сама так хочу. Минус сигарета - минус одно воспоминание.
        - А пачку оставишь?
        - Не знаю. Может, буду в нее свои перекладывать.
        - Твои тонкие. Не поместятся.
        - Буду обычные курить.
        Рита кивнула: не придумала, что ответить.
        - Думаешь, я с ума сошла? - Дина выгнула бровь.
        - Думаю, в этом есть что-то подростковое. Я лет до двадцати была совсем безумная. Было столько ритуалов - в ответ на нее обратился знакомый заинтересованный взгляд.
        - У меня есть медведь - продолжила Рита - Дмитрий. Его так зовут, потому что моя старшая сестра его так назвала - в честь нашего папы. Он лежал себе, лежал с другими игрушками. Одиннадцать лет спокойно лежал. А потом папа умер, и я его так полюбила - этого медведя! Ездила с ним во все детские лагеря, спала с ним в одной кровати, хотя это неудобно совершенно. И даже на два дня на дачу его с собой брала. На мой день рождения, мне стало пятнадцать лет, я забыла взять его на руки, когда задувала свечи, и потом всю ночь плакала, как будто бы я его предала, - посмотрели друг в друга внимательно, - Вот.
        Дина молча вышла на балкон и открыла окно между ним и комнатой. Рита подошла, и они продолжили говорить через пустую раму.
        - А в шестнадцать, например, я нашла такое же лезвие для тетрадок, о котором ты говорила.
        - Оно же не для тетрадок. Оно для опасных бритв, на самом деле - Дина закашлялась дымом.
        - Знаю. Это и было дедушкино. В ящичке в ванной лежала запечатанная коробочка. Использованное я бы, конечно, брать не стала - Рита показала левое запястье. На нем белела тонкая, прочерченная будто по линейке полосочка.
        - И полоснула?
        - Полоснула. Просто интересно было. Хотела, чтобы было несколько рядышком. Мне это казалось таким красноречивым, - со стыдом вздохнула, - но только разок смогла. Эта «Рапира» такая тонкая, что кожа разом разошлась и я увидела две разрезанных венки. Они сиреневые, на самом деле, не голубые.
        Рита уперлась руками в подоконник, Дина вздрогнула и вздохнула.
        - Как будто на почте разговариваем, да? - неловкая попытка разрядить обстановку.
        - Так противно это выглядело - Рита, видимо, не услышала - и так страшно стало, потому что кровь везде полилась, а бабушка была дома. А я ни бинты, ни перекись не приготовила - как-то не подумала, не знаю… Ну я помыла лезвие, спрятала, вышла быстро из ванной, взяла яблоко, отрезала от него тупым ножом кусочек и подержала его и нож под текущей рукой.
        - Под текущей рукой? - Дина грустно усмехнулась.
        - Ну да. Позвала бабушку, сказала, что нож с яблока соскользнул, и я поранилась. Нож-то тупой, а яблоко все в парафине - мне тогда казалось это очень умным оправданием.
        - Она поверила?
        - Ну, вроде, да. Не знаю. Приехала скорая, забинтовала. Так стыдно было. У меня еще тогда эти все беды с едой были. Представляешь, до сих пор помню, что я в тот вечер весила сорок девять килограммов.
        Потом молчали. Смотрели друг на друга через раму и, грустно посмеиваясь, наклоняли головы в одну сторону и синхронно поворачивались в профиль, как в танце.
        - Я через пять лет узнала от мамы и старшей сестры, что они не поверили. И так грубо они мне это сказали! Неужели не надо жалеть такого странного человека? Они сказали - и я опять стала странной. Так больно было - Рита шептала: боялась задеть голосом ком в горле и срезать его. Отвлекая себя, очерчивала пальцем оконную раму - Но мама хорошая - все равно меня жалеет. Звонила ей в марте, плакала, потому что на улице трупами пахнет. Так угнетает! Вот сейчас рассказываю тебе и хочется опять плакать.
        - Плачь - Дина положила ладонь поверх Ритиной руки - А я с тобой. Хочешь?
        - Надо дорассказать - сглотнула, протолкнув комок куда-нибудь пониже - А она мне говорит: «Конечно, пахнет, это же крыски, и собачки, и кошечки осенью умирают от холодов, а к весне оттаивают - вот и пахнет». Такой бред, а мне так приятно, что мама мне подыгрывает.
        Она еще долго что-то вспоминала, а потом все-таки тихонечко заплакала. Не всхлипывая, и не бася. Смотрела мокрыми глазами в Динины, а они ее жалели. Стали зеленее и сочувственнее.
        Рита вытерла лицо тыльной стороной ладони и улыбнулась.
        - Вот так.
        - Вот так, - повторила шепотом подруга. Они еще помолчали. Рита подняла руку и подвинула ее на место, где должно было быть стекло.
        Дина встретила ее ладонь своей, слегка приблизилась и легко, еле касаясь, поцеловала девушку в губы. Чуть отстранилась и, не убирая руки, прижала лоб ко лбу.
        - Надо этот шрам забить татуировкой, - Рита заговорила, не отодвигая голову, - но обязательно важной. Я уже придумала. Нужна цитата из твоего романа.
        Дина вдохнула с улыбкой и отстранилась. Хитрым прищуром попросила продолжить речь.
        - Но из первого. А то вдруг я этот так и не дождусь. Нужна цитата. Важная, кровавая, про сердце. Чтобы когда били, было не только от иголки больно. Я выберу, а ты напиши мне ее на листке своей рукой, ладно? Они там отпечатают и иголкой обведут.
        Дина запрокинула голову и тихо засмеялась.
        - Ну ты уже будешь третьим человеком с набитой цитатой от меня! Это забавно!
        - А первые два кто? - Рита в знак послушания тоже стала улыбаться.
        - Ну одна - просто читательница. Она на квартирнике ко мне подошла и показала. Тоже на руке, кстати. А другая, - Дина нахмурилась, но забыла убрать улыбку, - другая… ну… знакомая не случившаяся. Сделала ей больно, в общем.
        Рита провела замерзшей рукой по Дининому лбу, будто проверяя, не осталось ли на нем вмятины от ее головы.
        - Ты мне когда тоже захочешь сделать больно, - блондинка вздохнула, - предупреди, ладно? Ну недели за две хотя бы хорошо?
        - Ха-ха! Договорились! - Они встретились взглядами и снова перестали выглядеть грустными.
        «Конечно, не предупредит, - Рита кивнула мысли, - конечно, не предупредит».
        Еще недолго так стояли. Потом Дина, наконец, замерзла, вернулась в комнату и попросила сделать ей чай. Чай, «Как дела в театре?», «Как дела в редакции?», и Рита опять осталась на ночь, потому что было слишком поздно, хотя диван в гостиной проваливался в пояснице, а на класс на следующий день ей пришлось идти в том же купальнике.
        6. Про ветер и кольцо с гранатом
        Ветер гулял далеко. Там, где между шлюзов прочерчен узкий-узкий канал, покрытый грязным снегом. На него вечно сливается все плохое и грязное из поселковых домов. Летом из водохранилища перекачивают воду, и трубы оказываются под ней. Тогда тяжелые каменные стены шлюзов вымазываются и становятся страшными и неровными. Зимой же все на поверхности. И темно-серые стены тоже. И все вокруг грязно и серо.
        Совсем близко к воде и совсем далеко от всех остальных домов стоял двухэтажный деревянный коттедж. В нем, видимо, давно никого не было, потому что снег на крыше был с метр высотой - уже обледенелый и плотный. Ветер взмыл к коньку и притаился за холодной печной трубой. В самую середину крыши откуда-то прыгнула лиса. Она тут же попятилась, проскользила на незаточенных когтях по замороженному снегу, стараясь не упасть, нервно повертела мордой, попыталась опереться на передние лапы и замереть.
        Вдруг ветер встрепенулся из-за печной трубы - хотел улететь и не увидеть падения - оставил за собой быстрый воздушный след, подхватив ненарочно зверя под хвост.
        Лиса прогнулась в спине, как нервная кошка, покатилась, испугалась. Ее донесло до самого края. Она попыталась зацепиться лапами за промерзший снег, за карниз, а потом все равно рухнула. Боком. Не издала в полете ни звука, только беспомощно свернулась и еще в воздухе закоченела - метрах в двух от земли.
        Тут же открылась дверь до сих пор мертвого дома с мутными окнами. Из него выбежала толстая женщина в старинных русских одеждах. Вся ее голова была в крови. Она смогла сделать пару шагов и тут же замертво упала рядом со зверем. Ветер заметался от страха, покружил над двумя отвердевшими телами, дернул нервно воздушным хвостом, и распахнутая женщиной дверь глухо закрылась.
        Дина вздрогнула и с резким вдохом села на кровати. Одеяло упала на колени, обнажив острые ключицы и бледную, изрисованную тонкими венами грудь.
        Огромная спальня была наполнена предрассветной синевой. Девушка поежилась от холода и взглянула вправо - у только что захлопнутого окна стоял Роман, смотря в снежную улицу своими бессмысленными пусто-голубыми глазами.
        - Душно, - хрипло сказала Дина - открой обратно.
        Мужчина повернулся к девушке, нахмурился. Ничего не сказал. Открыл окно и высунулся в него. Дина опять легла, закрыла глаза и глубоко задышала, чтобы скорее уснуть.
        Секунд десять в комнате было тихо. Роман шумно вздохнул, как ломака-женщина, и Дина снова к нему повернулась.
        - Чего ты? - нахмурился он, увидев, как Дина смотрит на него через ладонь с широко расставленными пальцами.
        - Смотрю на жизнь сквозь пальцы, - девушка кокетливо повертела растопыренной ладонью перед сщуренными по-актерски глазами - не хочу ее знать.
        Роман вернулся в постель, лег на бок лицом к Дине и, слишком крепко схватив за запястье, уложил ее руку на кровать. Ослабил хватку и, как бы извиняясь, погладил тыльную сторону ее костлявой кисти.
        - Ну? - он усмехнулся и придвинулся ближе.
        Дина вздохнула, перевернулась на спину, закатила глаза к потолку и с потолком же заговорила:
        - Смотрю на жизнь сквозь пальцы, чтобы ее не понимать, чтобы видеть только фрагменты, чтобы от нее отстранится и стать не участником, а наблюдателем. Видеть фрагменты и использовать их в книге.
        - Ты теперь говоришь совсем как Рита.
        - Да… Рита хорошая - Дина продолжала говорить с потолком - Она меня удерживает в жизни. Так заботится! Мне сейчас очень тяжело из-за Артема, а она помогает.
        - Че ж ты не с ней? - вышло грубовато.
        Дина повернула голову к мужчине и состроила страдальческую гримасу.
        - Она очень напористая. Звала меня с ними на дачу на все каникулы. Я так не могу. Очень много внимания. Душно.
        Мужчина покосился на открытое окно - подумал на секунду, что Дина про воздух.
        - Эфирное время - вдруг выпалила с улыбкой девушка.
        - Мм?
        - Когда свет такой синий рано утром или в сумерках - это у киношников называется эфир. Четыре утра - эфирное время.
        - А-а - Роман бессмысленно покивал.
        - Давай спать? А утром отвезешь меня в Москву? - Дина укутала синеву своего тощего тела в одеяло.
        - Уже?
        - Не хочу быть в Новый год с тобой. Я же все-таки не проститутка.
        Дина вся спряталась под одеяло, и теперь Роман мог беседовать только с ее рыжей макушкой.
        - Я подарок тебе купил. Кольцо на третий палец. С гранатом.
        - Дорогое?
        - Дороже, чем все твои, - приободрился мужчина.
        Из-под одеяла высунулась узкая ладонь.
        - Дари сейчас.
        - Ха, - Роман поднялся с кровати и прошел в другой конец комнаты к шкафу, - ну ладно, - достал круглую бархатную коробочку и вернулся к девушке.
        Дина выпуталась из одеяла, откинула его и села голая на постели, протянула левую руку для кольца.
        - Красивое. И тяжелое, как я всегда хотела, - девушка рассматривала подарок с плохо скрываемым восхищением.
        - Останешься на Новый год? - Роман по-отечески погладил девушку по спутавшимся волосам.
        - Хорошо, - Дина закатила глаза и кивнула.
        Утром они пили кофе прямо в кровати. Потом Дина лежала поверх одеял и потягивалась, пока Роман любовался ею, поглаживая ее бледную кожу сухими от приближающейся старости ладонями. К обеду они спустились вниз. После супа и горячего Дина уселась в кресло на утепленной веранде. Получила от помощницы Нади ноутбук и чашку чая.
        До полуночи Дина писала статьи по работе, не заходя в дом, чтобы не нарваться на заскучавшего Романа, а когда пришло время шампанского и курантов, она быстро переоделась в платье, расчесала волосы и старательно изобразила веселье и возбуждение. После трех бокалов они ее и в правду нашли: поигрались, подарили немного спокойствия и в нем усыпили.
        Ветер заглянул в приоткрытое окно спальни. У самого подоконника сидел Роман. Щурился в крохотный экранчик телефона и пытался попадать толстыми пальцами по кнопкам - писал жене: спрашивал, понравились ли детям подарки, обещал приехать на следующий день, уверял, что безумно скучал.
        Из-под одеяла виднелась только Динина ладошка с тонкими окольцованными пальцами. Ветер коснулся раскрытой руки, прилег, свернулся клубочком и утонул во сне.
        ***
        Дина шла по мощеной дороге. Ноги были босые, и широкие камни больно впивались в пятки. Оторвав сонный взгляд от своих стоп, девушка вдруг узнала, что и все ее тело тоже не одето.
        Картинку заволокло грязной водой, глаза не видели - как будто они не могли до конца открыться. Идти было тяжело и вязко - Дине приходилось продавливать телом толщу воды, что заменила воздух. Она прошла метров сто, устала, уперлась в серый столб без фонаря, чтобы немного отдохнуть.
        - Куда ты идешь? - за спиной очутился Роман. Он был одет в красивый белый костюм. И он весь светился изнутри - грязная вода его огибала, не дотрагиваясь.
        Дина напрасно прищурилась, попытавшись разглядеть его лицо получше (в нем что-то изменилось и улучшилось). Вода никак не отступала от глаз.
        - Мне тоже нужна одежда - оказалось, девушка могла говорить, и вода в рот не заливалась, хотя и заглушала голос.
        - Купить тебе?
        - А твой костюм?
        - Мой не могу отдать, - Роман извиняющейся улыбнулся.
        - Дорогой?
        - Дороже, чем все твои.
        Дина вздрогнула, поднесла левую руку к лицу и удостоверилась, что все ее кольца, считая подаренное утром, на месте.
        - Останешься на Новый год? - Роман рассек рукой грязную воду и положил ее, теплую и сухую, на Динино плечо.
        Девушка оглянулась по сторонам. Справа от столба бушевало море, слева, сразу у каменной дороги, росли зеленые кусты.
        - Так лето же? - Девушка недоверчиво посмотрела на знакомого. Тот снял ладонь с плеча, поднес ее к Дининому лицу и широко расставил пальцы.
        - Ну посмотри.
        Вода наконец стекла с глаз и ударилась о землю. Дина взглянула на ладонь Романа и ужаснулась: не хватало самой верхней линии сгиба, а остальные две были глубоко прочерчены и зачернены то ли гелиевой ручкой, то ли тушью.
        - Где твоя линия жизни, Рома? - он всегда был Романом, но, когда человека жалко, его можно называть только ласково - это было Динино важное правило.
        - Ты останешься на Новый год? - мужчина расхохотался, не убрав раскрытой ладони - Дина! Дина! - он смеялся все задорнее - Ты останешься на Новый год?
        Девушка больно схватила его за запястье, приблизила к себе и попыталась ногтем прочертить на ладони недостающую линию. Она проявлялась, но тут же исчезала снова. Ладонь уже вся покраснела, а линия все не прорисовывалась. В отчаянии девушка разжала его руку и закричала.
        - Рома, ты же умер! На тебе костюм белый! Ты умер! - схватила его седую голову и попыталась поймать глазами его внимание - Рома! Какой Новый год? Ты умер, Рома!
        Мужчина вдруг перестал хохотать. Улыбка и сморщенные щеки превратились в гримасу. Тут же его лицо молнией рассек ужас, его высохшие губы уродливо изогнулись в неловком вдохе, он выдернул голову из Дининых ладоней, тяжело пошатнулся и упал. Тело не ударилось о мостовую - оно прошло сквозь нее, как будто бы никогда не существовало.
        Вода вдруг отступила, и ее место заполонил прозрачный воздух. Дина опустила руки, до этого изображавшие, будто между ними все еще есть чужая голова.
        Голая девушка стояла на сухой мостовой, упираясь в столб. Море было беззвучно, кусты не трогались ветром. Дина слышала только собственное дыхание.
        Глубокий вдох, глубокий выдох, к горлу подступила тошнота. Девушка согнулась пополам, мотнула головой и вдруг из ее горла вырвался ветер. С хвостом. Крутанулся вокруг столба, задел запутанные волосы и нырнул в морские волны.
        ***
        Открыла глаза. Роман будто услышал взмах ресниц и повернул голову в ее сторону. По-доброму улыбнулся.
        - Дети, - шепнул он с улыбкой, кивая на телефон в своей руке - фотографии шлют.
        - Если ты умрешь, я заплачу, - Дина тоже шептала.
        - Если умрешь ты, я тоже заплачу, - немного подумал, - И сделаю что-нибудь хорошее во имя тебя.
        Дина тихо рассмеялась.
        - А пока я жива, от тебя хороших дел ждать не стоит?
        Роман ничего не ответил, только добродушно ухмыльнулся и снова принялся нажимать на телефонные кнопки.
        - Тебя ждут дома? - Девушка продолжала шептать.
        - Угу.
        - Завтра? - Роман кивнул - Там свет и дети? И шампанское нагрелось? - Мужчина поднял голову на собеседницу и прищурился - И салаты будут стоять, поправленные, ждать тебя. И Полина красиво оденется, чтобы тебя встретить? Хорошо тебе от этого?
        - От чего?
        - От того что тебя ждут. И не спрашивают, где ты вечно пропадаешь в красивых костюмах.
        Роман ничего не ответил. Дина заговорила с потолком, как всегда это делала, когда не могла больше выдерживать холодный взгляд мужчины.
        - Ты заскочишь утром ей за цветами? Обязательно надо! Все-таки тебя ждут, и ты должен быть благодарен. Меня вот никто не ждет, хотя я заслуживаю этого, - секунду подумала, - хотя я уж точно заслуживаю этого не меньше, чем ты.
        Роман ее вроде не слушал, но утром, отправив Дину на Чистые пруды, заехал в цветочный. Выбрал самый пошлый букет из темно-бордовых роз. Полина была рада. Дети тоже были рады, и Роман был рад.
        А Дина тем временем вошла в пустую квартиру, надела на железную руку с туалетного столика все свои кольца и села за компьютер писать. И продолжила жить. И немо, и неслышно.
        7. Про неслучившийся завтрак и февральскую ночь
        В один из непосчитанных дней Дина проснулась противно: на диване, не раздетая, с липкими, давно не мытыми руками и от слишком громкого звонка телефона.
        - Ди, милая - на том конце провода послышался жеманный вздох, - ты же не забыла? Я вот-вот буду в «Холмах». Ты не опоздаешь?
        Девушка резко села, взлохматила сальные рыжие пряди и стала сбивчиво отвечать что-то извиняющееся, попутно шагая в ванную и раздеваясь.
        - Ну хорошо, хорошо. Я тебе закажу тогда заранее. Как раз приедешь - принесут. Давай, давай.
        Отбросила телефон, пустила воду.
        Через подходящее время она сидела напротив Риты, пускающей сладкий пар от электронной сигареты в её плохо просушенные волосы. Он оседал в них, как будто навсегда.
        - Как ты думаешь, весной люди не умирают? - Рита отставила «курилку» и поспешила занять нервные руки салфеткой.
        - Ну… по моим наблюдениям, они только весной и умирают.
        Рита удовлетворённо кивнула.
        - А осенью наоборот рождаются. Где-то в конце октября, начале ноября.
        - Да, да, - блондинка нервно закивала, - где-то там.
        - Или ты про тела?
        - Нет, нет, не про тела, нет, не про тела.
        Помолчали, побарабанили несинхронными пальцами по столу, слишком обрадовались, когда официант принёс тарелки с красивыми сырниками. А он, вернувшись к кухонной двери, столкнулся с подругой-официанткой и отвёл её за локоть к барному столу.
        - Опять она пришла, - прошептал мужчина с едва разглядываемой злорадной улыбкой.
        - Та девушка? Опять одна?
        - Одна, - кивнул в зал, - что-то шепчет себе под нос. Заказала только кофе. Сваришь кстати?
        - А Пётр где?
        - Не знаю, но, слава Богу, к бару уже час никто не подходит.
        - Так может потому и не подходит?
        Официант был из тех мужчин, кто не всегда отвечает на вопросы, поэтому он только пожал плечами и прошагал в кухню.
        - У меня было четыре дня назад, - Дина склонилась к уху подруги, - Я только приняла. И веки стали мятными. Запищали, наполнились тёплой водой. Потом лифт вниз. Боялась, что он не откроется. Боялась надписей в нем. Что-то о футболе, - девушка начала снимать кольца и укладывать на постеленную салфетку, - потом улица слишком тёмная и незнакомая. В этой темноте можно было раствориться, если бы взгляд случайно расфокусировался. Раствориться и умереть. Белый свет там, где дали сигареты, - она произносила каждое предложение так, будто забывала предыдущее, как только набирала воздух после точки, - квартира. Тёмная. Окна слишком большие. А сквозь них - синий свет. И я ходила по слишком упругому полу туда-сюда по всем возможным диагоналям.
        - Ты уволилась из газеты? - Рита вдруг вспомнила. Больно сжала Динины раздетые пальцы.
        - Да, да, - нахмурилась, вспоминая последовательность, - сняла с себя все, даже белье. Держала себя за грудь. Потому что, если бы отпустила, потеряла бы материальность и растворилась бы в темноте. Ходила, ходила, ходила. В каждой комнате разный по упругости воздух. Разное пространство. Где-то Вселенная - треугольник, где-то - многоэтажная, похожая на щетинки сыроежки. Страшно, страшно, страшно, - зашептала ещё тише и ритмичнее, - вырвало в туалете много раз. А там вообще очень странно. И свет белый, и пространство замкнутое, слишком вытянутое кверху, - Рита испуганно кивала, оглядываясь по сторонам и продолжая сжимать руку подруги, - и я видела себя сверху вниз. Свой затылок и валяющиеся ноги. Потом я лежала в кровати и дрожала. Так сильно, что больно. Сердце болело. Иногда пропускало удары. Я не помню, как уснула. Может, сердце всё-таки остановилось?
        Кто-то за соседним столом разбил чашку. Дина вздрогнула, обернулась на звук. Болезненно худая коротко стриженная брюнетка в чёрном пальто стряхивала с пальцев капли кофе. К ней тут же подбежали, стали убирать осколки. Она ёжилась и оглядывалась по сторонам, будто боялась, что кто-то её отругает. Вдруг поймала Динин взгляд. Зыркнула в ответ обиженно и затравленно. Одновременно и неловко отвернулись, нервно поправили волосы.
        Дина глубоко вдохнула, закрыла глаза на полминуты, перегнулась через стол и прислонилась лбом к Ритиному виску.
        - И я умерла тогда - четыре дня назад? Может, я все ещё в моей предсмертной агонии? А тело там, на кровати с сырыми от моего пота простынями? Может, я умерла ещё тогда, четыре дня назад? - повторила эту фразу ещё сколько-то раз.
        - Тише, тише, тише, - Рита стала гладить её по плечам обеими руками. Ты тут, со мной, а я с тобой. Тебе ещё плохо. Поехали, я тебя уложу? Мы потом поедим. Поедем?
        Рита прижала купюры тарелкой с нетронутым завтраком, и девушки быстрым шагом вышли на улицу.
        Через двадцать минут Дина уже лежала на своём диване, укутанная пледом, как будто простывшая. Рита положила её голову себе на колени. Молчала с грустными глазами.
        - Ну? Чего ты? - вкрадчиво, не поворачивая на лежащую головы.
        - Нормально, перенервничала, - Дина отвечала спокойно, будто и не помня свой нервный монолог.
        - Ты совсем уволилась? Тебе не надо две недели дорабатывать?
        - Совсем.
        - А жить на что пока будешь? Хочешь, я дам тебе денег?
        - Я сберегла немножко. Все хорошо, ты прости меня, я просто понервничала.
        - Я у тебя тут во что-нибудь переоденусь.
        В тот день они много разговаривали, Рита даже смогла отдать папку с несколькими письмами. Это было неловко до бесконечности. Кажется, для обеих. А вечером после долгого фильма они уснули прямо на диване, одетые в одинаковую одежду и укрытые одним пледом. А через месяц, этого же числа, все закончилось почти так же. Но началось совершенно по-другому.
        ***
        Это была отвратительная февральская ночь. (Любая февральская ночь становится отвратительной, если она дождлива). Липкое пюре под ногами окрашивалось грязью из-за проезжающих машин и пачкало прохожим обувь и пальто.
        Рита шумно распахнула входную дверь, испачкала паркет в прихожей, пока снимала сапоги, и уронила в образовавшуюся лужу своё светло-бежевое пальто. Поставила рядом полуполную бутылку вина и тут же погасила свет в прихожей, чтобы не смотреть на эту печальную инсталляцию. Ушла в ванную надолго.
        Оказавшись в гостиной, обнаружила, что Дина не расстелила ей диван. Решила пройти в спальню и прилечь где-нибудь с краю, чтобы и не замёрзнуть, и не разбудить подругу.
        ***
        - А на самом деле, глубоко внутри ты маленькая-маленькая девочка. - Рита заговорила своим самым беззвучным шёпотом со спящей. Прижалась лбом к макушке, заправила рыжую прядку ей за ухо - И в тебе живёт этот огонь, детский, наивный, болезненный. Вот здесь - приложила ладонь к солнечному сплетению - И просвечивает. Ярко-красным, - повздыхала - Мне так жаль тебя, Дина. У тебя всегда такие просящие глаза, несчастные. Я вижу, что они просят сострадания. Зелёные печальные глаза, которые всем верят. Так часто тебя обманывают, ранят.
        Помолчала, сгребла Динино тощее тело в охапку и положила голову ей на плечо. Ещё тише.
        - Бедная, бедная моя Диночка! Я бы так хотела дать тебе тепло! Все, что у меня есть в душе. И остаться совсем пустой, но помнить, что я все тебе подарила.
        Она провела кончиком носа по теплой шее всё ещё неподвижной Дины. И только туда падал жёлтый свет уличного фонаря. Их тела, разбросанные по общей подушке волосы и вся комната тонули в темноте, сливались друг с другом, теряли контуры и превращались в цельное чёрное и тяжёлое пространство.
        - Если бы мое тепло подходило! Если бы мое тепло подходило, я бы не раздумывая отдала!
        Дина вдруг пошевелилась, перевернулась на другой бок, оказавшись лицом к лицу с гостьей. Не открывая глаз, прижалась теснее, наклонила голову и коснулась губами Ритиного носа. И в круге тусклого света теперь были краешки двух лиц.
        Дина шумно выдохнула, так же шумно и резко вдохнула и прошептала, сминая буквы: «Поцелуй меня».
        Ещё один шумный выдох синхронно. Рита прикрыла глаза, медленно и несмело дотронулась иссушенными губами до Дининых.
        Дина прильнула всем телом. Наивно-слепая попытка раствориться и утечь новой кровью в стучащее ей в ключицы сердце.
        Уличный фонарь вдруг погас. Рассвет опаздывал.
        Чей-то глухой стон слился со сгустившейся темнотой.
        Запустила окольцованные пальцы в белые пряди. Воздуха не стало: слепота, глухота, немота.
        Пролетело ещё сколько-то мгновений.
        Белая полупрозрачная штора вдруг посветлела, впуская в комнату первые утренние лучи. Будто проснувшись, Рита оторвалась от поцелуя, отстранилась на пару сантиметров и секунд, чтобы только вдохнуть и взглянуть на преображённое негреющим солнцем лицо напротив. И сразу вернуться.
        8. Про девушку из лифта
        Наутро Рита стояла перед высоким зеркалом, что находилось прямо напротив кровати. Надевала Динину одежду: ее собственная бесповоротно запачкалась. Дина куталась в одеяло, сидела по-турецки, видела Риту одновременно и спереди, и сзади.
        - Ты можешь от меня убежать, - начала Дина, - тебе хорошо. А я от меня убежать не могу.
        Рита сделала шажок в сторону, чтобы видеть подругу в зеркале. Потом подошла к нему вплотную и легко погладила пальцами отражение Дининого плеча. Та улыбнулась и в ответ прогладила воздух так, что в отражении она будто провела рукой по Ритиному бедру. Та обернулась, просеменила к кровати и, присев на пол, взяла Динины ладони в свои.
        - Я же не сбегаю. Самое главное от себя я оставила, - она кивнула в сторону книжного стеллажа, - мое тело сейчас зашагает к Вадиму, а сердце тут останется, понимаешь?
        - А Маше сердца не достанется?
        - Тот кусочек всегда у нее. Даже когда я далеко. И у тебя теперь такой есть.
        Они просидели так еще с минуту. Молча. Наконец, Рита зашептала, будто боясь, что окружающие предметы тоже услышат.
        - Ты первая отними руки, а то я так никуда и не уйду. Прогони меня тихонько.
        Дина медленно, по одному пальцу отрывая от бледных ладоней, разомкнула хватку.
        Когда дверь хлопнула, она тут же вскочила, выпутала себя из одеяла и подошла к стеллажу. Достала папку с Ритиными письмами. Все листики из нее. Разложила на кровати по кругу и села в центр него.
        Ветер их не колыхнул: послушно, как старая собака, улегся на подоконник. Наблюдал неслышно и боялся, что девушке станет вдруг холодно, и она захлопнет окно, выпихнув его наружу.
        Дина взяла первый листок и поймала случайные строчки:
        «Я помню тебя только с одного ракурса. Ты всегда стоишь ко мне спиной и чуть-чуть отворачиваешь сердце, и я помню тебя только с этой стороны. Есть ли у тебя родинка на левой щеке?»
        - Нету, нету, Рита. Нет у меня там родинки, - Дина говорила вслух, и ветер даже испугался на секунду: подумал, что его заметили.
        «Я так же отворачиваюсь от Вадима. Не даю ему увидеть тот участок тела, за которым бьется сердце. Не из вредности и даже не из опасения. Так как-то само собой получается. А тебе я все показываю. Знаю, что ты у меня его из груди не вырвешь, а если захочешь, очень вежливо попросишь. И я отдам. Ни на секунду не задумавшись, отдам.
        Если твое совсем истончится и поранится, я тебе подарю свое. Тебе оно нужнее. Тебе надо дописать роман, Дина. Допишешь, и боль уйдет. Это как с сигаретами Артема. Помнишь, ты рассказывала? Вот ты поставишь последнюю точку, и последняя капелька боли переместится в текст. Ты пиши, я стараюсь тебе все-таки не очень мешать. А если я как-то давлю на тебя, ты мне всегда не стесняйся говорить».
        Последнее слово Дина не успела изобразить губами. Вздрогнула на последнем слоге от вдруг проснувшегося дверного звонка.
        Быстро собрала все листы и сунула их обратно в папку, положила ее в ящик в прикроватной тумбе и ринулась к двери. Пижаму не стала переодевать: подумала, что это Рита вернулась - забыла что-то или просто решила все-таки остаться.
        Дверь открылась, и на пороге оказался высокий толстый мужчина с очень добрым и приятным лицом. Широкая улыбка комкала его раскрасневшиеся щеки и сужала обычно огромные темно-серые глаза. Он с радостным вздохом распростер руки и с ним же и все еще молча шагнул в квартиру.
        - Дина, Диночка! Что же ты так медленно крадешься, - он сразу стал раздеваться и картавить. Ответа он, видимо, не очень ждал, поэтому совсем не заметил, что хозяйка все еще стояла в проходе, держась за дверь.
        В еще открытый лифт, что был прямо напротив двери в квартиру скользнула болезненно худая, ссутулившаяся девушка. Она развернулась лицом к Дине, створки все не закрывались. Нервно взъерошила черные короткие волосы, дернула плечами, поежившись, наверное, от получившегося сквозняка и потеребила рукав черного пальто. Злобно взглянула на Дину.
        А двери лифта все-таки закрылись.
        - Дина-а, Дина! Ты чего? Спишь на ходу?
        Девушка вздрогнула. Нерешительно вернулась в квартиру, повернув ключ несколько раз.
        - Там… знаешь, девушка. Какая-то странная. Я ее видела уже, мне кажется. Но точно не тут.
        - Какая девушка? Ты сама говорила, что соседи до марта на Кипре, - толстяк хохотнул, - она что, с другого этажа прибежала, чтоб только здесь в лифт зайти и тебе показаться?
        - Показаться? Может… может и да, может и показаться.
        Мужчина неодобрительно покачал головой и по-хозяйски достал с обувной стойки уродливые мужские тапки.
        - Да, да, ты проходи. Тебе чай, наверное, налить?
        Гость прошлепал резиновыми тапками по длинному коридору в гостиную. (Дина перебежками пустилась за ним, отчего-то страшно нервничая.) Подошел к столу и поводил компьютерной мышкой, чтобы ожил экран ноутбука.
        - Ну? Написала что-нибудь? Ты сама меня звала к сегодня к двенадцати! - мужчина нагло открывал и закрывал вкладки, - Ба-а! - он поднял голову от экрана и уставился в окно - Что это ты тут наприцепляла?
        Дина проводила глазами его взгляд и попыталась всмотреться в ту же точку. Ничего в ней не найдя, недоуменно посмотрела в лицо гостя. Тот отодвинул сильной рукой стол и просочился кое-как между ним и стеной с балконом и окнами.
        - Окна, Дина! Окна! И весь балкон! Что это?
        Дина безуспешно вслушивалась и всматривалась в ускользающую комнату. Ей подумалось, что она еще не проснулась от писем. Строчки крутились в голове и произносились Ритиным голосом. Он мешал ей слышать, сливался в странную мелодию и как будто становился громче и смазаннее с каждой нотой.
        «Ничего не слышу, только музыка из строчек. Я, наверное, сегодня оглохла. И, наверное, вот что-то такое слышат глухие, не зная, что это не тишина, а музыка самая настоящая,» - внутри головы она пыталась перебить Ритин голос собственным, но тот только становился от этого невыносимо оглушающим:
        «Я постоянно все разбиваю, поэтому, когда я умру, что-нибудь обязательно разобьется. А вообще я вся в каких-то недостатках. Как будто в одежде, которую невозможно снять и даже постирать. Вот сегодня у меня утром откуда-то блестки на пятках оказались. Маруся что ли что-то такое из сада снесла».
        Дина пыталась хотя бы разглядеть, что ей показывал мужчина, но и перед глазами были все те же письма. Строчки метались по комнате, прилипали к окнам, как бумажные снежинки, что к Новому году клеят обычно мылом на стекла.
        «Это я каждый месяц „Оракул“ покупаю. Там написано, в какие дни мне было бы благоприятно постричься,» - строчки виделись и пелись, - «В двадцать я была воинствующей атеисткой, а в двадцать два дотронулась до мощей Серафима, и у меня прошел артрит».
        - Я про зеркала. Зачем ты это сделала? - Голос мужчины прорезался сквозь мелодию и отогнал слова, и звучащие, и предстающие перед глазами.
        Все исчезло так же резко, как началось.
        - Зачем ты все заклеила зеркалами?
        - Какими зеркалами?
        - Зеркала! - мужчина начинал злиться - Зеркала на окнах. Зачем?
        Дина нахмурилась, медленно выдохнула через рот и, будто обессилев от резкого оскорбления удара, опустилась на ковер. Села на колени и еще раз хмуро посмотрела на гостя.
        - Какие. К черту. Зеркала. - отчеканила каждое слово низким и притворно спокойным голосом.
        - Боже… Ты опять? Совсем уже уплыла к своим дельфинам. Ты опять что-то принимала, да? Двенадцать утра! Двенадцать утра, Дина! - мужчина злился, уже не сдерживая резкий выдох у губ, - Что ты опять принимаешь?
        «Боже, боже, ничего я не принимаю, наглый ты балбес, - Дина ему отвечала мысленно - ей было лень произносить слова в воздух, - это ты меня просто отвлек, я же была занята, я не могу так быстро переключиться с этих чертовых писем».
        Он еще что-то долго говорил, и теперь уже его слова стали музыкой. Совсем другой. Каким-то военным маршем с трубами и тарелками. Дина продолжала сидеть на полу и только старалась максимально серьезно и осознанно смотреть на своего гостя. Он сначала размахивал руками, широко открывал рот, отчего его шарообразные щеки постоянно сминались и разглаживались обратно, а потом махнул рукой, придвинул стол обратно и снова склонился над компьютером.
        Через десять минут стучания по клавиатуре и нервного стирания своих опечаток (толстые пальцы то и дело промазывали), мужчина выдернул флешку и наконец повернулся к Дине лицом.
        - Ладно, - таким голосом, как будто прощал ее за что-то, - я обрезал немного и себе все скинул. Сделаю правки - отправлю тебе на почту, окей?
        Дина устало кивнула и встала. Приготовилась провожать.
        Когда мужчина (опять же прощающе и снисходительно) помахал ей рукой у лифта, она тоже примирительно ему подала знак. Покивала и поулыбалась. Лифт приехал, открылся. Мужчина было в него вбежал, как вдруг столкнулся плечом с выходящей из лифта девушкой.
        Створки закрылись. Потому что лифт так создан, что его створки постоянно закрываются и открываются.
        Девушка - та самая, что была утром, как оказалось - встала прямо напротив Дины, метрах в трех. Даже сделала маленький поправляющий шажочек, чтобы стоять совсем ровно, сливаясь с ней силуэтами через эти метры.
        Секунд сколько-то они стояли молча и не выражали никаких эмоций лицами. Дине от этого стало не по себе. Пришлось хоть что-то сказать.
        - А он на меня крича-а-а-ал, - очень тихо на одной ноте.
        Уже встреченная утром брюнетка анорексичной наружности в ответ по-доброму улыбнулась. И снова такая же, как у недавнего гостя, прощающая улыбка.
        - Все вы меня сегодня прощаете, - усмехнулась Дина, - ну Вы теперь хоть не страшно на меня смотрите!
        Брюнетка, не снимая улыбку, покивала.
        - Ну… до свидания! - Дина тоже улыбнулась и закрыла дверь.
        9. Про хлопающую дверь
        Другая дверь - та, что в Ритиной квартире - всегда хлопала очень громко, в отличие от Дининой тихо скрипящей. То ли она была слишком легкая, то ли ветер, спешащий за Ритой всюду, добавлял ей инерции. Вадим вовсе однажды поверил в то, что этим звуком Рита пытается выказать ему свое презрение.
        Но подозревать жену в нелюбви он начал не сразу, и вообще вся их история началась задолго до появления этой злосчастной двери и, собственно, квартиры, в которую эта дверь их впускала.
        Рита заканчивала ГИТИС. Она училась очень плохо, но все-таки как-то дотянула до диплома. Старикашки-преподаватели даже звали ее в свои спектакли. Кто-то видел в ней талант, хотя это было в меньшинстве случаев, а кто-то просто очень хотел проводить время рядом с этой молодой девушкой с белыми волосами и по-лягушачьи смешной улыбкой. Рита, пусть и слишком высокая для танцовщицы и слишком легкомысленная для выпускницы, всем нравилась.
        Не только старикам. Почти каждый однокурсник хотя бы раз дарил ей цветы и звал в кино. Рита так часто впадать в чувства не умела - только паре ребят досталось больше одного свидания. И ей, кстати, совершенно не приятельствовало разбивать сердца, она всем пыталась подарить какую-то надежду, что, мол, это не навсегда она отвергает очередного кавалера, что это все пока что: а вот потом, когда время придет получше, закончится убийственная весна, или промозглая осень, или серая зима, и вот тогда и начнется оно - главное чувство. Ее еще никто ни разу не дождался, но Рите все прощалось. Возможно, потому, что в глубине души каждый из неудавшихся женихов понимал, что этой девушки он не достоин.
        Учеба в институте закончилась, и Рита начала служить в театре Моссовета - танцевать крохотные партии дважды в неделю, в самое неудобное время. Через год ее бесперспективно заметил Павел Нигинский - кинорежиссер, странненький, но со своим шармом. Он позвал ее сняться в роли призрака во сне какой-то там девушки в своем фильме, который, кстати говоря, так и не вышел.
        Рита постепенно вливалась в местную компанию кинематографистов-неудачников. Все больше режиссерчиков хотели ее снять у себя - и, главное, везде же придумывали ей танцевальную партию! Даже в фильме про алкоголиков и шиномонтажку придумали! Все у них не выходило и не случалось, однако Рита и кинематографисты были очарованы друг другом совершенно.
        Через пару лет пришлось выходить замуж. Вадим - высокий красавец, художник спецэффектов, человек почти такой же далекий от кино, как Рита (Он только рисовал. И ничего-ничего больше не понимал). Они сошлись, наверное, из-за желания выжить внутри того мира творческих, вечно непонятых и вечно нетрезвых натур. Как два слепых кролика: вдвоем не так страшно. Вадим был холоден, почти безразличен к Рите. Она его с непривычки быть незамеченной заметила. И понеслось. Уныло, серо, тоскливо, но понеслось.
        Потом родилась Маша. Рита была так счастлива стать матерью, что совершенно перестала замечать свое презрение к мужу. Это стало окончательно неважно.
        Первый год она Вадима, думала, что чуть-чуть все же жалела. Вязала для него свитера, носки и смешные шапочки, в которых он на даче жарил шашлыки. Во второй год она его уважала за то, что он зарабатывал больше, чем она, и намного. Но с каждым днем все холодело и пустело.
        Наверное, Рите просто не хотелось выживать на те крохи, что приносил ей театр и малюсенькие роли, не хотелось менять квартиру, делить вещи, выбиваться из привычного уклада, вынужденно менять круг общения.
        «Зачем? - думала она. - Почти все живут с капелькой отвращения. Ну и ничего. Счастливо живут. Главное иметь посторонние радости: интересную работу, деньги и интересные вещи, на которые их можно тратить, долгожданную дочь и ее жизнь, которая как своя вторая. А супружеское чувство - ну и ладно. Никто же, кто не живет в теплоте, не чувствует яростного ее недостатка».
        Рита всегда себе говорила: «Это бог нас так жалеет: позволяет нам не чувствовать страданий от того, что у нас нет счастья. Слава Богу! Слава!»
        А потом случилась Дина. И она была нужна так же сильно, как дочь. И в ней воплотилась еще одна жизнь, в которую можно было выныривать. Рита всегда замечала, что подругу раздражают ее внезапные приходы, но в то же время верила, что Дина понимает, насколько это иногда необходимо - сбежать.
        И все равно каждый раз ей приходилось возвращаться и хлопать раздражающей дверью. А потом идти жарить отбивные, потому что это быстрее всего. И каждый раз убирать их со сковородки слишком поздно.
        ***
        - Мама! - Маша влетела в кухню, и Рита очнулась от мыслей. Отбивная подгорела, а если бы не дочь, подгорела бы сильнее.
        - Боже! Что ты так кричишь! А папа где? Спит опять?
        - Не-ет, - девочка брезгливо приподняла приземлившийся на тарелку кусок обгорелой свинины и сморщила нос, - он уехал. На кладбище.
        - Так… То есть ты одна. А папа меня даже не предупредил! А давно он уехал?
        - Ну, - Маша ногтем отковыривала от отбивной черные чешуйки, - когда было двенадцать и два.
        - Десять минут первого это, - Рита улыбнулась и потрепала девочку по светлым волосам, - понятно все с папой.
        Женщина стала помогать дочери отчищать мясо от некрасивого. Вдруг ее взгляд упал на стоявшую на столе вазу. В мутной воде плавали осыпавшиеся листики.
        - А где же мои цветы? Папа их уже выбросил? - Рита тихо простонала и принялась выливать мутную воду в раковину. - Они же еще совсем не умерли, рано!
        - Папа взял твои цветы с собой, - Маша сочувственно взглянула на мать. - Сказал, только дураки новые цветы на могилы покупают.
        - А-а, - женщина совсем погрустнела и стала грубо намывать вазу.
        Потом помолчала и добавила:
        - Ты это слово не говори. Оно плохое. «Могилы» - не говори. Ладно?
        - Ладно. - Девочка тоже стала грустной. Или вазу стало жалко, или маму, или могилы - за невозможность быть упомянутыми.
        ***
        «Мне теперь кажется, что и эта ваза, и даже вся наша квартира пахнет трупами, - вечером того же дня Рита писала очередное письмо, и в этот раз от руки - какой-то мускатно-сладкий запах. И еще жареная печень в нем.
        Зачем он так сделал? Неужели правда пожалел денег? Или просто хотел меня обидеть?
        Сегодня же только одиннадцатое число - этим цветам еще бы стоять и стоять. А он вот так! Отнес мое Восьмое марта на могилу. Похоронил его.
        Прости, что я все о мелочах тебе пишу. Я только хочу тебе писать. Хочу, чтобы у меня от тебя ничего не утаилось, и поэтому пишу. Вот бы ты знала обо мне все-все-все - мне бы было от этого тепло и приятно. И совершенно не страшно. Мне так нравится тебе доверять! И если бы у меня имелись бы большие тайны, даже если страшные, я бы тебе с упоением их рассказывала. Не боялась бы и услаждалась осознанием того, что я тебе открыта во всех аспектах…»
        Рита разогнулась от листа и в задумчивости запрокинула голову: попыталась вспомнить какую-нибудь важную тайну. Расстроилась, не найдя. Снова склонилась к письму, неприятно согнув спину из-за низости стола.
        «Может быть, ты возьмешь какую-нибудь мою тайночку для своего романа. Я бы этим гордилась очень, и когда бы вышла твоя книга, отметила бы эту тайночку в своем экземпляре ручкой. А ты, главное, пиши, Дина! И ешь обязательно. А то ты такая тощая, как будто ты только какая-то пробная версия женщины. Я же буду стараться тебя оберегать и спасать, подкладывать свою руку между твоим плечом и острым углом».
        Девушка оглядела исписанный лист. Не сумела придумать, что бы еще добавить и закурила прямо в комнате.
        За окном было темно, а в квартире горел свет, поэтому Рита видела отражение курящей в окне себя, как в зеркале. Она затягивалась, манерно задирая подбородок, и каждый раз поднося сигарету ко рту, щупала средним пальцем губы. Рукой рисовала в дыму арабески, покачивалась, любовалась собой и стряхивала пепел прямо в руку. А когда выкурила много, распахнула окно и развеяла запасенный в складках ладони пепел.
        Руки не помыла, Вадима не дождалась и легла спать.
        Через час дверь снова хлопнула: Вадим, вопреки Ритиным слабодушным надеждам, все-таки правда уходил на кладбище, а не из семьи.
        10. Про редактора Юру Полянского
        Юру Полянского в московской журналистской тусовке знали не только как хорошего редактора, но и как доброго и терпеливого человека. Именно поэтому, когда ему позвонил Роман и предложил встретиться в «Ванили», чтобы обсудить дела Дины - их общей знакомой - Юра сразу же согласился.
        «Согласился из желания помогать Дине, конечно, а не из надежды поесть в хорошем месте за счет приглашающей стороны. Хотя ничего постыдного в дармоедстве для уважающего себя литератора, конечно же, нет,» - кивнул сам себе редактор, поправляя галстук в прихожей.
        К собственному сожалению, Юра пришел на встречу раньше Романа, поэтому минут пять ему пришлось неловко просидеть, вертя головой.
        Роман, наконец, появился. Как это с ним обычно бывало, вошел он в сопровождении пары своих одинаковых «мальчиков».
        По странной традиции мужчин Юра и Роман пожали друг другу руки. «Мальчики» сели за соседний стол и опустили головы: видимо, знали, что таким, как они, никогда нигде не рады.
        Юра буркнул официанту свой заказ и тут же выбрал себе точку на столе, чтобы всматриваться в нее, а не в лицо или запонки собеседника. Тот рассматривал меню неприлично долго: лениво листал страницы и высокомерно ухмылялся.
        Редактор решился заговорить через три тщательно им отсчитанные на наручных часах минуты.
        - Дине было бы приятно узнать, что Вы назначили мне встречу, чтобы узнать, как она - Юра не любил рестораны и когда в них назначают встречи, поэтому говорил он, спотыкаясь на каждом слоге и обильно потея.
        - Почему было бы? - Роман опустил меню и хитро улыбнулся. - Не расскажешь ей? Устраняешь соперников, да?
        «Нужна она мне сто лет,» - был бы Юра смелее, он бы закатил глаза.
        Роман ожидал, что мужчина посмеется хотя бы для приличия, но этого не произошло. Теперь им обоим пришлось поискать себе точки для взглядов.
        Еще через пару минут Роман все-таки сделал заказ. Меню унесли, и закрывать лицо стало нечем. Мужчина заговорил.
        - Ну как там наша рыжая бестия?
        - («Свихнулась окончательно») Ну-у… ей тяжело сейчас. - Юра нахмурился, но тут же постарался придать лицу оптимистический вид. - Но зато написала много. Я в понедельник забрал у нее текстик. Готово на три…
        Роман раздраженно перебил.
        - Про Артема она ничего не спрашивала?
        - Нет, вообще ничего. Угостила меня его сигаретой. Такой у нее новый … («бзик») ритуальчик.
        - Она вообще никак за следствием не следит?
        - Я не знаю… кхм… вроде, нет.
        Роман недовольно закусил щеки и оглянулся в сторону кухни. Официанты не спешили спасать его от паузы.
        - Ну а что там с книгой?
        - Я, кстати, распечатал кусочек. - Редактор наклонился к своему рюкзаку и выудил из него стопку листов. - Подумал, вдруг Вам интересно будет. - Он протянул Роману листы и постарался как можно незаметнее промакнуть рукавом вспотевший лоб.
        Длинный нос Романа опустился в текст. Прошла минута.
        - А-ай, ладно, на. Белиберда какая-то.
        Юра обиженно посмотрел на мужчину и аккуратно сунул листы обратно. Может быть, даже чуть их погладил перед тем, как закрыть рюкзак.
        - Ну, коротко, о чем?
        - Ой, - редактор вздохнул, - есть девушка. Ну главная героиня. Агата Римр…
        - Ну и имя, - недовольно поднял брови.
        - Она бессмертная. Встречает там всяких людей… смертных, хочет их любить. Они там знают все даты своей смерти - они на ладошках написаны. Ну в общем, с одним у нее ничего не получилось, потому, что он был одержим своей смертью, вторая там - блондиночка - не хотела никого любить, чтобы время не тратить, - Юра отчего-то виновато сглотнул, - там еще всякие делишки были… А потом эта Агата купила робота и решила его любить, вот на этом сейчас пока закончилось.
        Роман кивнул, но редактор сразу понял, что он даже не пытался слушать.
        - Работу она тоже не ищет?
        - Нет, - Юра заметно погрустнел, - Может … («Вы ей найдете»? ) пока нет ничего подходящего?
        Роман только хмыкнул. Принесли еду.
        - Когда издательство ждет книгу?
        - Первого июня.
        - Успеете?
        - Ну… - Юра гипнотизировал взглядом кусок картошки, - Я уже начал редактировать то, что написано, чтобы мы успели, но, сами понимаете («Да нихрена Вы не понимаете»), главы могут добавляться и отсекаться и в уже написанном. Да и вообще, стукнет ей в голову («шиза») мыслишка - и вообще все поменяется в последний момент.
        Плохо прожевав, Роман вспомнил еще одну волнующую тему.
        - А как она выглядит? Она хоть немного вес набрала? - Случайно бросил насмешливый взгляд на Юру. - В квартире убрано? Бутылки там…
        - («Че-ерт кварти-ира!») Там убрано. Но она, знаете, сделала такой небольшой ремонтик… В общем, у нее теперь в гостиной… ну, знаете, где балкон, и диванчик, и где она пишет, - на секунду засомневался, что стоит рассказывать, - все окна завешаны зеркалами. («Чтобы не выпрыгнуть»? ) Ну… может, стиль такой новый? И так аккуратненько, точно дизайнера нанимала… Да, я думаю, даже дизайнера наняла, да. Видите, даже заботится о пространстве вокруг!
        - Еще что-нибудь странное делает?
        - Нет, нет. А! («Сгорел сарай - гори и хата»! ) Еще ей мерещится девушка какая-то. Уж не знаю, какая. Но, мне кажется, это или я ее проглядел, или ей как-то показалось…
        Роман кивнул. Дальше ели молча. Редактор все никак не мог выбрать тактику - есть быстрее, чтобы быстрее уйти, или есть медленнее, чтобы Роман не подумал, что толстота у редактора от обжорства. К Юриному облегчению, доели одновременно.
        ***
        Когда редактор Полянский вышел из ресторана, он приметил два важных обстоятельства своей жизни: он хотел прогуляться, и у него не было сигарет. Поэтому он решил пешком дойти до родного журфака и стрельнуть сигарету у кого-нибудь из вечных обитателей памятника Ломоносову.
        Ему повезло: он подошел к alma mater как раз тогда, когда началась большая перемена, и из дверей повалили потенциальные сигаретные благодетели.
        Мартовское солнце, будто совсем и не мартовское, нагревало каменный постамент Михаила Васильевича. Юра присел на него и затянулся добытым «Парламентом».
        Он смотрел на стайки студентов, и в каждом незнакомом узнавал знакомого. В солнечной части дворика у лавочек расположилась характерная компания: девушки с цветными волосами и в цепях громко смеялись, размахивая руками, а напротив им кивали и улыбались нервные барышни с маленькими сумочками, красными губами и мундштуками. «И кольцами,» - подметил Юра.
        Он вспомнил, что в годы их студенчества Дина была именно такой - с губами, сумочками и нервами. Тогда она еще регулярно подкрашивала волосы, и они всегда были чистые. У нее была красивая одежда: всякие приталенные пальто и длинные перчатки. Она курила через мундштук и звякала кольцами, когда стряхивала пепел. И глаза были яснее: иззелена-хитрые и вечно прищуренные.
        Как-то Дине приспичило выскочить курить в дождь. Она вручила Юре свой зонт и взглядом приказала его над ней держать. (От этого воспоминания Юра зажмурился и сочувственно взглянул на свой рюкзак, в котором сберегал рукопись). Она курила, вышагивала по лужам, заставляя Юру постоянно двигать зонтом, чтобы ни одна капля не испортила прическу девушки. И говорила - так хохотала, что Юре и не жалко, и не обидно было ей прислужить. «И кольца метались… кольца…»
        - Кольца? - молодая девушка сказала в унисон Юриному внутреннему голосу. - Ну отдала бы кольца мне! - она обращалась к высокой грузной брюнетке.
        - А тебя тогда не было, вот и пришлось продать.
        - Как жаль, что меня тогда не было!
        - Ну чего ты?! - брюнетка раздраженно шикнула на собеседницу.
        - Ну попридержала бы. Это же подарки были, подарки не продают. А вот подруге, даже будущей, их отдать можно!
        Юра зажмурился: от бессмысленной женской болтовни у него сразу начинала болеть голова. Перевел взгляд на отреставрированный фасад здания. Вспомнил, как приятно было открывать массивные двери и подниматься по мраморной лестнице в Чеховскую аудиторию - самую красивую и светлую. (Если бы редактор Полянский носил капроновые колготки, он бы обязательно вспомнил, как неприятно было сидеть в них на кожаных креслах этой аудитории, но Юра был человеком консервативных взглядов, и капроновых колготок он не носил, поэтому воспоминания были только приятными).
        - Михаил Юрьевич же! - снова женский голос отвлек от мыслей.
        - Лермонтов?
        - Эдельштейн!
        - Кудрявый что ли?
        - Красивый!
        Юра хмыкнул. Этого преподавателя он помнил хорошо. Михаил Юрьевич Эдельштейн вел семинары по анализу и интерпретации. Все девушки кафедры художественно-литературной критики (и Дина тоже) были им безгранично очарованы, и поэтому, в отличие от Юры, прощали ему постоянные отклонения от темы лекции. Посреди рассказа о видении Нолана или эстетике Лимонова Эдельштейн мог вдруг начать говорить о Холокосте и Деле врачей, потому что в свободное от преподавания время он с трепетом занимался изучением еврейской истории.
        «Что очень характерно и даже правильно для человека с фамилией Эдельштейн,» - Юра улыбнулся сам себе, сунул окурок в трещину постамента и зашагал к воротам.
        11. Про голых женщин
        У Дины уже устали ноги. Кафель был влажным из-за горячего пара, и шлепанцы то и дело поскальзывались, поэтому ей приходилось идти медленно и постоянно напрягая стопы. Очень длинный коридор и впереди ничего не видно: тяжелый белый пар клубится. Из-за него тяжело дышать. Воздух вязкий и горячий, обжигающий легкие. Куда идти не видно, поэтому пришлось прямо.
        Скоро перед Диной оказалась дверь. Девушка взялась за сырую ручку и открыла. Не успела осмотреться в новом помещении, и уже была обругана.
        - Девушка! Ну Вы совсем?! - в маленькой, везде кафельной комнатке за столом сидела толстая женщина в медицинском халате - Раздеваемся, Раздеваемся! Надо было еще в гардеробе раздеться!
        Дина растерянно опустила взгляд на свое тело. «Действительно, одета». Сняла водолазку, джинсы. Белье и шлепанцы решила оставить. Пока раздевалась, увидела еще одну дверь. Уже почти в нее выскользнула, как вдруг женщина в халате дернула ее за локоть.
        «Как это она так встала и подлетела ко мне незаметно?» - подумала Дина.
        - Ну! - она нетерпеливо кивнула. - Все снимаем, все! И вот этот халат надеваем, - она протянула Дине белый халат, но не хлопковый, как у себя, а махровый.
        «Наверное, там бассейн… или сауна,» - Дина уже расстроилась от того, что ее отругали, поэтому думать и рассуждать дальше не стала. Она не любила думать расстроенной.
        Вышла, наконец, в следующую дверь. Стало шумно. Пара в этом помещении уже не было. Было много-много узких коридорчиков, в которые то и дело входили и выходили люди в таких же халатах.
        Дина сунулась в один и пошла вслед за двумя мужчинами. Они громко смеялись и кокетливо друг друга толкали. По тому же самому коридору ей навстречу шли еще мужчины - и все тоже веселые и улыбающиеся. Компания из нескольких почти ее миновала, как вдруг к ней подбежал один.
        - Артем! Артем! - Дина почувствовала, как в груди все подпрыгнуло и похолодело, - боже, Артем!
        - Зайка моя! - Молодой улыбающийся мужчина подхватил Дину на руки и крепко сжал в объятиях.
        - Артем! - Дина не могла выдавить из себя ни единого вопроса или замечания.
        - Ты что тут делаешь? - мужчина потрепал племянницу за затылок.
        - Я тут… («А действительно, что я тут делаю?») Я тут не знаю, куда идти. Ну я с тобой пойду ладно?
        - Тебе нельзя со мной. Туда, - он показал на очередную дверь, - только мужчинам можно. Вот, иди за той женщиной, видишь?
        Дина посмотрела туда, куда показал Артем и с надеждой перевела взгляд на него.
        - Может, я все-таки…
        - Нет, - перебил Артем, - тебе к нам правда пока нельзя. Ну чего ты! Мы же встретимся на выходе. Отдельно только обмыться и одеться.
        - А у меня забрали одежду.
        - Так тебе в раздевалке правильную выдадут.
        - А мы точно потом увидимся? - в коридоре стало больше людей, и теперь Дину и Артема постоянно задевали плечами и одаривали раздраженными взглядами.
        - Ди, ну конечно! Что ты разнервничалась! Все, иди. За той женщиной, а то ее уже сейчас не видно будет, да и вообще мы опоздаем.
        Дина кивнула и бросилась Артему на шею.
        Крепко обнимали друг друга несколько секунд. Разошлись в противоположные стороны коридора. Артем шел и то и дело оборачивался со счастливой улыбкой. Дина обернуться боялась.
        Женщина впереди открыла дверь. Вошли. Всюду клубился пар, доносились женские голоса. Не успела Дина пройти и двух метров, как ее под руку схватила молодая девушка и громким голосом стала с ней разговаривать.
        - О, ты Дина? Тебя Рита тут ждет! - Она начала что-то торопливо рассказывать, но как Дина ни пыталась разобрать слова, они сплетались в сплошной раздражающий звук. Она надеялась прочитать по губам, но ее отвлекло лицо говорящей. Желтый, везде скатывающийся тональный крем, отпечатки туши под глазами (из-за жары, наверное, все потекло), ярко-красная помада, лежащая на губах хлопьями - все вызывало у Дины жгучую неприязнь.
        Тут она поняла, что знает эту женщину. «Это Элина, это точно Элина,» - Дина сама поразилась своей непоколебимой уверенности. «Да, Рита, она правда ужасно некрасивая»!
        Пока Дина разглядывала женщину, та увела ее вглубь раздевалки. Пар расступился. В помещении оказалось множество голых женщин - тридцать или даже сорок. Они стояли парами-тройками и омывали друг друга мочалками, которые макали в тазики. Одна из женщин обернулась на Дину и радостно вскрикнула.
        - Ди! Боже! Агния, это Дина!
        У Дины екнуло сердце. В двух женщинах, что стояли прямо перед ней, она внезапно узнала Риту и маму.
        - Диночка! - Агния - единственная, кто прикрыл наготу полотенцем - шагнула вперед и попыталась обнять дочь, но та испуганно отшатнулась, - чего ты боишься? Мы же тебя ждали. Специально тут, чтобы не выходить без тебя.
        - Дина, - Рита взяла ее под локоть, и Дина вспомнила, как дышать и как не бояться.
        Ей перестало быть жарко и душно, она вдруг широко улыбнулась и в следующую же секунду сжала голую Риту в объятиях. Почувствовала грудью биение ее сердца и прижалась сильнее. По телу пробежались мурашки от страха от того, что соприкосновение ей так понравилось. Да еще и при маме…
        Агния подошла к дочери со спины и уперлась лбом в ее затылок, отодвинувшись телом подальше.
        - Дина, - начала она, - ну не стоило к нам так торопиться. Мы же тебя еще подождем. Тут тепло совсем.
        - Да, - нехотя подхватила Рита и отодвинулась от подруги, - ты рано. Ты про нас не думай, думай про себя. Кстати! А роман ты с собой не взяла!
        Дина растерялась и даже посмотрела на свои ладони, чтобы удостовериться, что рукопись она в них не сжимала.
        - Я еще не дописала…
        - Боже…, - Рита закатила глаза и снисходительно улыбнулась, - ну и чего ты пришла тогда? Пиши еще. Мы же тебя ждем, не торопим.
        - Рит, ты же замерзнешь тут голая меня ждать.
        - Не замерзну, не волнуйся, - она улыбнулась широко, и в уголках глаз собрались морщинки, - я тебя тут подожду, ты иди. Тебе надо дописать роман. И захвати его, когда придешь в следующий раз!
        Дина обернулась к матери, надеясь найти поддержку.
        - Правда, Дина! Допиши и принеси, почитаешь нам вслух, - Агния похлопала дочь по плечу.
        - Иди, иди, иди, иди, - заговорили женщины хором. Развернули Дину за плечи к еще одной двери и на прощание поцеловали ей плечи.
        Не успела Дина прикоснуться к ручке, как дверь распахнулась. За ней - короткостриженная брюнетка в черном и обтягивающем. Смотрела так же неприветливо, как и всегда, но руку протянула первая.
        Они с Диной вышли на поле. Трава была ровно покошена, и идти было легко даже босиком. Дина то и дело оборачивалась на открытую дверь, а Рита и Агния махали ей и улыбались. Очень хотелось вернуться и пообещать, что она допишет роман уже там в раздевалке. Но спорить с брюнеткой было страшно, и она продолжала уходить от двери.
        12. Про Крылова, блины и пироги
        - Дина! Дина, ты уснула! - Рита потрепала подругу по плечу.
        Дина подняла голову от стола и огляделась вокруг. За панорамным окном был почти рассвет, музыка играла громко, за столом - Рита и Роман. Почти на берегу еще не отмерзшей Москвы-реки.
        Дина оглядела друзей сонным взглядом и поманила рукой проходящего официанта.
        - А у вас тут завтрак бывает? Можно кофе?
        - Кофе? Да, какой? Американо, капучино, латте есть.
        - Капучино. Но не сладкий. А что из еды есть, чтобы для завтрака подходило?
        - Сырная тарелка.
        - А еще что-нибудь?
        - Хотите омлет сделаем? Я попрошу, чтобы сделали.
        - Давайте, давайте.
        Отвернулась от официанта и встретилась взглядом с Ритой. Та посмотрела на нее заговорщически и с улыбкой заговорила с Романом.
        - Нам нужны деньги. Ты же понимаешь? Сейчас издатели такие - за просто так даже гениальный роман не возьмут. А он гениальный! - Блондинка кокетливо покрутила прядь волос, нежно посмотрела Роману в глаза и, ухватившись за его взгляд, направила его на Дину.
        «Как ты такая трезвая оказалась, Рита?»
        - Прямо сейчас? - строго спросил у Дины Роман.
        Она помедлила, попыталась вспомнить, как они здесь (и где это - здесь?) оказались. Ничего не вспомнила и на удачу кивнула. Голова закружилась так, что девушка чуть не упала с дивана.
        Роман усмехнулся, тоже кивнул и схватил Динину руку своей сухой ладонью: придержал для равновесия.
        Они втроем еще о чем-то отвлеченном поговорили, а потом двинулись в «Украину». Про омлет и кофе забыли. Роман забыл и об оставленном за соседним столом Русике - такой он был молчаливый.
        В лифте Дине стало еще хуже. В номере ее ослепило проснувшееся окончательно солнце, и она попросила Романа зашторить окна. В душ она попросилась с Ритой. За полтора часа в номере выпила всю воду, что была. Когда села в такси, сразу уснула на Ритином плече. От запаха в подъезде ее чуть не вырвало. Уснула сразу, как голова коснулась подушки. Не разделась и во сне страдала от впивающихся в тело пайеток вечернего платья.
        Через пару часов она вышла на кухню, где хозяйничала совершенно бодрая, умытая и переодетая в домашний халат Рита. Она обернулась, кивком усадила Дину за стол и поставила перед ней тарелку с блинами.
        - Ты знаешь, что Крылов умер от горячих блинов? - горло болело (много курила ночью), и Дина некрасиво басила.
        - Вот когда я готовлю блины, ты говоришь, что он умер от блинов, а когда пироги - что от пирогов, - Рита была совершенно веселая, как будто никакого Романа и никакой «Украины» с ней не случилось несколькими часами ранее.
        - Да потому что ты в масле пироги жаришь, а их пекут!
        - Я с черникой делала, а с черникой надо во фритюре делать, иначе все вытечет.
        Дина с нарочито недоверчивым выражением лица откусила блин. Не прожевав, снова заговорила.
        - Он деньги отдал?
        - Отдал, - Рита погрустнела, но скорее для приличия, - у меня в сумке лежат.
        - Рублями?
        - Нет. Разменять надо будет сходить…
        - Не надо. Так даже лучше. - Дина усмехнулась. - Эффектнее!
        Рита обошла стол и встала у Дины за спиной. Стала прочесывать ее волосы пальцами и думать, напомнить ли о том, что Дине пора подкрасить корни.
        Та успела подать голос раньше.
        - Тебе стыдно перед Вадимом?
        Рита неосознанно сжала руки, больно потянув пряди.
        - За Рому? - Пауза. - Или за тебя?
        Дина отложила недоеденный блин, поймала Ритины руки и убрала их от своих волос. Медленно развернулась к подруге испуганным лицом.
        - А мы… это… тоже что ли…? Ну…, - засмущалась и не сформулировала.
        - Не-ет, - Рита улыбнулась и снова взялась за Динины волосы, ласково убрала их со лба, - я просто… что мы с тобой там одновременно были. И…, - попыталась придумать отвлекающее движение и села на корточки, оказавшись лицом к лицу с собеседницей, - он хотел, но потом понял, что ты не в том состоянии совершенно.
        Дина нахмурилась и покивала. Она вообще часто кивала. Потому что не очень любила говорить.
        Рита любила.
        - Ты доела? Иди в ванну. Если не смывать макияж вовремя, будут прыщи. Голову не забудь помыть. - Она начала торопливо убирать со стола. - У тебя вообще так быстро пачкается голова!
        Она продолжала что-то щебетать про необходимость похода к эндокринологу и отращивания натурального цвета, но Дина уже плелась по коридору и не слушала.
        ***
        Девушка лежала в ванной, вытянув ноги и уперевшись головой в стену. Она разглядывала грязноватый потолок и думала, насколько бы было лучше, если бы она не забыла прихватить с собой сигареты: «Пепел можно прям в воду… все равно я себя до конца не отмою».
        - Ты там утопилась, дорогая? - Рита постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.
        Дина прикрылась руками: не развела заранее пышную пену.
        Рита присела на бортик ванной. Набрала в ладони воды и полила Динины волосы. Начала намыливать шампунем. Дина сидела покорно и продолжала смотреть в потолок.
        - Косметику не смыла, - Рита цыкнула и потянулась за мицеллярной водой и ватными дисками.
        - Ну? - протянула Дине, но та и не пошевелилась.
        Рита недовольно вздохнула и прямо в халате стала залезать в ванну. Села Дине на ноги и начала оттирать макияж.
        - Зачем ты с нами в отель поехала? Слиняла бы красиво, - Дина говорила в потолок.
        - Ди!
        - Ну?!
        - Я поехала, чтобы он тебя сильно там не трогал. Я сама сразу так себе придумала и все решила.
        - Это мой роман, и ты не должна ради него ничего такого делать. Если мне плохо, это не значит, что тебе должно быть тоже. - Дина стала говорить звонко и раздражённо. - Мне и так больно от того, что я тебя заражаю своими страданиями. Я хочу, чтобы у тебя все стало хорошо, понимаешь?
        Рита стала тереть больнее и нахмурилась.
        - Это хороший роман.
        - Нет.
        - Да. И он мне нужен так же, как и тебе. И даже больше.
        Рита откинула бутылек с ватными дисками в раковину рядом и взяла Динино лицо в руки. Наклонила его к себе. Обрадовалась тому, что не увидела в нем печали и сожаления: «Ничего - это лучше, чем плохое».
        - Так быстро у тебя бегают глаза, что у меня взгляд замыливается, и у тебя вдруг как будто несколько зрачков там.
        Обе придумывали себе реплику и таращились в зрачки напротив.
        - И ты ничего в них не видишь? - Дина заговорила медленно и спокойно.
        - Я… боюсь, что вижу в них только то, что хочу видеть.
        - И что ты хочешь видеть?
        - Я хочу быть тебе нужной, - Рита медленно и боязливо убрала руки от Дининого лица и, не придумав, куда их деть, опустила в воду.
        - Так ты нужна мне.
        - Нет. Ты постоянно от меня убегаешь, отворачиваешься…
        Дине нечем было возразить, и они посидели немного в тишине. Рита продолжила.
        - Что ты не сможешь делать без меня? С чем не сможешь справиться?
        - Я ни с чем не смогу справиться без тебя. Я буду постоянно не уверена. - Помолчала. - В том, правильно ли я пью кофе, существует ли эта вода на самом деле, или я ее выдумала. - Два бегающих по всей ванной взгляда.
        Рита положила голову на Динино плечо, обняла ее за талию и вытянула ноги. Обе сконцентрировались на том, чтобы не уснуть, а Дина подумала, что захлебнуться в ванной (ещё и с намыленной головой) - это слишком глупая смерть, даже если вдвоем.
        - Но это все-таки не повод вот так вот на мне лежать! - Дина шутливо нахмурилась и легонько оттолкнула Риту за плечи.
        Только та распрямилась, как Дина снова ухватилась за нее и рывком прижала ее к груди.
        - Ладно уж, - усмехнулась Дина, - оставайся.
        Нырнула руками под отяжелевший халат и обняла за талию. Двинула бедрами, чтобы сесть ниже, и быстро чмокнула на груди блондинистую макушку.
        - И ты мне нужна, - Рита поцеловала Дину в ключицу и крепко сжала голое тело в объятиях.
        13. Про танцовщиц и Качу
        В Дининой спальне стоял белый шкаф, который ни с чем не сочетался. Он был слишком светлый и дорогой, по сравнению со всей остальной мебелью, и слишком большой. Такой, что, когда Дина его открывала, она всегда разочарованно замечала, что у нее слишком мало одежды. Кое-что хорошее в нем все-таки было: на широкую полку было удобно ставить пустые бутылки из-под вина и никогда не промывающийся бокал.
        Каждый вечер последние сколько-то недель Дина возвращалась из магазина с дешевым вином, наливала его в грязный бокал и ставила открытую бутылку к остальным, свое отжившим. Потом она читала письма и подливала себе, а когда вино заканчивалось, шкаф закрывался и становился полнее на еще одну пустую тару.
        Мартовский понедельник проходил по всем этим грустным правилам. Дина налила вяжущее красное вино в бокал и забралась в одежде на несвежую постель, пропахшую всеми ее духами сразу.
        - Что-то там было про рост, что-то про рост, - свободной рукой она стала перебирать листы. Найдя нужный, махнула ему бокалом, будто чокаясь с текстом, и стала читать.
        «Ты, Дина, не знаешь, а рост, между прочим - женская распространенная беда. Когда я только пришла танцевать к Анне Михайловне, мне было тринадцать лет, и я была уже самая высокая. Выше ровесниц и тех, кому уже было двадцать и двадцать пять. И рядом со всеми этими маленькими женщинами я чувствовала себя совершенно неуютно. Я такая огромная, широкоплечая и толстая…»
        Дина закатила глаза и улыбнулась.
        «Через пару лет к нашей труппе присоединилось несколько девочек. Мне уже было пятнадцать, я заканчивала школу, а это были какие-то семиклассницы. До того объемистые и несуразные! И они из-за этого ужасно зажимались. Когда они оказывались в танце где-то рядом я не могла отвести злорадный взгляд от их толстенных ляжек. Эти огромные тела и детские лица делали из своих хозяек огромных, совершенно деревянных закомплексованных уродин.
        И даже когда вся труппа постарела на пять лет и самым старшим солисткам было за тридцать пять, никакая молодость новеньких кобылок не спасла. Маленькие женщины с первыми морщинами были красивее.
        Одна была темно-рыжая, с каре. Самая низенькая, худенькая и очень жилистая. У нее был шрам вдоль всего позвоночника, (в девятнадцать лет ее сбила машина) и какого же шарма он ей добавлял! У танцовщиц всегда самая разваливающаяся старуха - самая выразительная. Ну вот та, у которой выпирают вены на стопах, у которой все костлявое и кожа желто-зеленая от голода и сигарет. Которая танцует в самом красивом купальнике и в самых драных балетках. И в каждой труппе она всегда самая низенькая.
        Даже лица у всех крошек-танцовщиц были красивее. Яркие глаза, острые скулы, какие-то волнистые носы. А у огроменных - и носы картошкой, и щеки какие-то были, даже если они сильно худели, и лбы маленькие и неровные. Этих огромных все заранее не любили и когда нужно было на кого-то сорваться, срывались обязательно на них.
        А сами громилы, кстати, никогда не скандалили. Наверное, представляли, как это нелепо, когда высоченная лошадь устраивает истерику, громыхает по полу своими широченными ступнями и выливает густые слезы на широкое лицо. Вот когда маленькая женщинка кричит или плачет, это же совсем другое дело! Стервы и истерички должны быть непременно крохотными.
        Мне всегда нравились тонкие ноги, худые запястья и эти маленькие выпирающие кругленькие косточки на тыльной стороне ладоней. (Это на самом деле и не косточки - это суставы так выпирают от перенапряжения, и их даже можно вправить или шприцем высосать, но мне красиво). И скулы, конечно. Острые.
        А еще я в школе читала какой-то рассказ Бунина. Там была девушка, красавица-красавица, по его словам, которая слегка косила одним глазом. Я тогда подумала: «Ну что за бред, что ж в этом красивого». А через 15 лет я встретила тебя и поняла, что…»
        Дина зажмурилась, вспомнив, что сейчас будет самая неловкая и трепетная часть. Заставила себя оторвать взгляд от листа.
        Спешно оделась, взяла зонт и сложенное письмо. Пошла через два дома сесть на любимую лавочку.
        «Ты, Дина, может быть, не знаешь, а у тебя правый глаз немного косит. Это видно только на фотографиях или если уж очень внимательно всматриваться. Мне так это в тебе нравится! У тебя взгляд од этого детский-детский! И к тебе сразу за него прониклась и заранее за все простила».
        Дина поежилась от холода. Закурила сигарету. Хотела уже вернуться к письму, как ее окликнул прохожий. Спрашивал номер подъезда. Ее постоянно, когда она курила на той или иной лавочке этого дома, спрашивали номер подъезда. Она уже думала, что надо как-нибудь обойти все это длинное здание и выучить, где какой, чтобы не курить зазря.
        Пока Дина неуверенно отвечала прохожему, ветер скурил еле начатую сигарету. «Ладно, ветер, тебе тоже, наверное, непросто, кури…»
        Подмороженными мартовским воздухом пальцами опять развернула письмо. Ветер осторожно, боясь совсем простудить Дину, присел на ее плечо.
        «А ты меня не сразу взлюбила. Я все думала, что вот-вот бы все сложилось, но нет… Если бы ты была посговорчивее! Зато когда случилось! Там, в ванной. Я уже ни о чем в жизни жалеть не могла. И так сердце у меня билось сильно, что даже было немного неловко перед тобой, и казалось, что даже по воде идет от него вибрация.
        Хочу, чтобы когда ты это читала, то вспоминала получше теплые дни, ведь так редко они с нами случаются!»
        Дина тут же поежилась и постаралась подумать, что ей тепло.
        «Мы сегодня в Каче. Тут уже пекло, а в Москве май выдался совершенно неприветливым. Ты ворчишь на чужих детей, а мне очень даже нравится наш маленький отельчик.
        Нравится, что хозяева помнят всех по именам, что нас тут так немного, что есть надо не в помещении, а на веранде. И курить на ней с тобой так приятно!
        Море с медузами, и я там купаться не могу. Но мне так радостно, что вам с Машей хорошо! Вот пишу - жду вас. Опять обгорелых, наверняка.
        Не хочу ехать обратно. Вот бы осень не наступила! Вот бы мы тут жили всегда! Купили бы маленький домик, посадили бы черешню и сливы, Маша бы научилась без нарукавников плавать… И не надо было бы в театр, в пыльные гримерки, к Вадиму, который опять встретит без цветов…
        Как нелепо и неуклюже выглядят мужчины, встречающие без цветов или подарка! Им же совершенно нечем занять свои руки, и они вынуждены их неловко пристраивать на животе или за спиной!
        И к Вадиму не хочу, и объясняться с ним не хочу. Но надо. Вырваться от него, отвоевать, если что, Машу и больше никогда не заставлять себя ему улыбаться. Надо было раньше, конечно! Может, даже до встречи с тобой. Чтобы сейчас было совсем легко.
        Я и здесь видела такую семью, пока вы с Машей ходили плавать. Грузили в машину сумки, шашлык в ведре и арбузы. На пикник, наверное, поехали.
        Он такой тощий, с высокими носками и в шортах. Покрикивал на семейство очень командным голосом, хотя сразу по нему видно, что мало зарабатывает. А она и дочка - красавицы. Рыжие, как ты. Только еще с веснушками.
        Надувного крокодила брали с собой. Но и крокодил им не поможет!
        Ничего… мы с тобой успеем! Переживем холода, отвяжемся от Вадима. И от Романа обязательно. И вернемся сюда втроем. Или не сюда. Но вернемся. В какой-нибудь рай… «В наш грешный рай наперекор небесным промфинпланам»[1 - С. Я. Парнок (1932)]! Мы успеем! Обязательно!»
        Дина зажмурилась и резко запрокинула голову. Не разрешила себе плакать на холоде. Ветер застеснялся того, что слишком многое подглядел и постарался медленно и незаметно скрыться. На полпути обернулся. Ему показалось, что Дина его окликнула, и прежде чем он вспомнил о своей невидимости, успел испугаться.
        - Успеем, обязательно успеем, - простуженно-глухим, но радостным возгласом.
        Девушка встала и торопливо пошагала домой. Сразу замерзла. Потому что люди замерзают только тогда, когда вспоминают, что им холодно.
        Дина прошла один дом. Оставался еще один. Вдруг впереди себя она увидела знакомый, но совершенно не радующий силуэт. Умиление от Ритиных надежд растворилось, и стало еще холоднее. До крупной дрожи.
        Дина зашагала быстрее и догнала впереди идущую девушку - тощую брюнетку в черном пальто.
        Та почувствовала Дину спиной. Обернулась. Дина готовилась к тому самому строгому и злому взгляду, но его не увидела. Только немая жалость. Брюнетка повернулась обратно, и девушки зашагали друг за другом. Брюнетка только неровно - от холода, а Дина - то ли послушно, то ли обреченно.
        ***
        Название ночного клуба в Нижнем Сусальном совершенно не соответствовало его сути. Оно призывало к наслаждению, а наслаждаться там явно было нечем: пошлая музыка, само помещение размером с сарай, грубые женщины в гардеробе, которые закатывали глаза, если кто-то слишком часто просил свое пальто на покурить.
        Тощая короткостриженная брюнетка пробиралась через толпу к длинной барной стойке. Очередь. Там всегда очередь и неразбериха. Два виски с колой. Себе и той блондинке у колонны. Красиво танцует.
        Та улыбнулась, когда ей протянули напиток. Обольщенно. Они потанцевали какое-то время. Чтобы познакомиться вербально, вышли во дворик.
        Блондинка жеманно протянула руку и с той же улыбкой вкрадчиво призналась, что звать ее Юлей.
        Дым, много звуков, цвета в черном воздухе пятнами - никто ничего не помнил. Таксист задал неподобающий вопрос. Брюнетка отшутилась - «Это все девушки так обнимаются, особенности женской дружбы, - Юля в этот момент спала у нее на плече.
        Сидели в ванной, смывали друг другу макияж - воспоминание резануло глубоко в груди. Затошнило - понадеялась, что все-таки от алкоголя. «Какая ты красивая, Юля!»
        «Какая ты красивая, Настя!»
        «Какая ты красивая, Оля!»
        «Какая ты красивая, Мари!»
        «Какая ты красивая, Катя!»
        «Какая ты красивая, Света!»
        «Какая ты красивая, София Мария!» («София Мария! В этом есть какая-то святость!»)
        Все высокие блондинки с алыми губами. Может быть, у кого-то была одинаковая помада. Вполне возможно, что у Насти и Кати были одинаковые татуировки. Но все - не те. А ту, что та, уже и не вспомнить было как следует.
        Сначала она помнила ее даже лучше, чем в те часы между ее уходом из квартиры и приходом обратно. Это месяца три. Потом она ее незаметно для самой себя и совершенно безболезненно забывала, а через год со знакомым из-за прошлых потерь ужасом узнала, что не помнит ее мимику и ее голос.
        И фотографии ей не помогли. Смотрела - и не могла представить, как этот рот может говорить, как эти морщинки могут двигаться. И голос ее забыла. Нашла видео, которое они по случайности успели записать, и не узнала в том искаженном голосе ее. Перечитала все ею написанное, а еще через несколько месяцев ей вдруг от этого стало не больно, а спокойно и тепло. Но только от этого. От осознания в целом - все еще дурно.
        Искала, искала, искала… В каждой женщине из клуба и из толпы. Были чем-то похожие, и приходилось их заманивать. Просить их о глупом: сесть вполоборота и застыть, чтобы в этом ракурсе увидеть ту, подушиться ее духами (но на каждом теле они пахли по-разному и ни на одном не как на ней), вздохнуть погромче. Они слушались почему-то… Бедные.
        А утром уезжали, и все до наглости неторопливо. Днем девушка доставала из стеклянного шкафа грязную чашку с отпечатком помады на ободке, который уже навсегда, и долго-долго вертела в руке, прикладываясь губами к красному следу.
        Потом выходила шагать мимо домов в наушниках и курила прямо на ходу. После уехавшей Юли она Дину и встретила. Видеть надежду в ее глазах было невыносимо. «Какая ты глупая, Дина!» «Какая ты трусливая, Дина!» «Какая ты неторопливая, Дина!»
        Та за ней пошла - «Хоть что-то!» - брюнетка не оборачивалась, но продрогшими костями чувствовала: не сбежит.
        Молча зашли в подъезд.
        «Она знает код от домофона, значит и правда тут живёт. и как я ее не заметила?» - Дина надеялась, что ее лицо выглядит не слишком растерянным.
        «Зачем я за ней иду? Может, я просто иду домой? А вдруг я сама иду за ней, а она только домой?» - не заметила, как вместе с брюнеткой встала в ожидании лифта.
        Зашли. Дина рассматривала свои сапоги, но когда поняла, что лифт едет слишком медленно, решила поднять голову - посмотреть в зеркало на свое лицо. Слишком ли напуганное.
        Дернула подбородок вверх и встретилась с брюнеткой взглядом. Зеркало девушка загородила и Дине уже хотелось вернуться к рассматриванию своих ног, но шея не слушалась. Пришлось смотреть прямо на брюнетку.
        Было в ней что-то до страшного неправильное. Как будто правую и левую половину лица нужно было поменять местами. Взгляд ее никуда не направлялся. Дине показалось, что даже ели начать вглядываться в радужки глаз, брюнетка не заметит. Она смотрела и не на Дину, и не сквозь нее, и не за нее, и даже не внутрь себя - она просто никуда не смотрела и зрачками не двигала.
        Звук раздвинувшихся створок лифта заставил Дину вздрогнуть.
        - Ваш этаж? - Дина глупо улыбнулась, кивнула и юркнула боком на лестничную площадку.
        Руки дрожали от необъясненного себе страха, и ключи царапали замочную скважину. «Ваш этаж? Ваш этаж? Ваш этаж,» - в голове эхом разносился вроде ничем объективно не омерзительный, но все же неприятный тембр.
        Грязный бокал. Вино невкусное. Может, скисшее. Может ли вино скиснуть и сколько ему на это нужно дать времени? Руки сальные, но сил помыть нет.
        14. Про театр Моссовета
        Раннее утро. Часов восемь. Театр Моссовета. Холл на втором этаже наполняется утренней прохладой - никто еще не пришел и не надышал. И светлой-светлой серостью. Кажется, будто вот-вот плотный тягучий туман прорвется через огромные окна от пола до потолка и разольется по всему этажу. Утопит этот рояль, что громоздится посреди холла, и кусты в мраморных прямоугольных грядках. Все в нем запутается и исчезнет, а если вздохнешь, туман осядет в легких водой, переполнит тебя, и ты непременно утонешь. Так что, когда он навалится, нужно будет взбегать по одной из двух закругленных лестниц на балкончик и оттуда печалиться по тому, как исчезает твоя театральная Атлантида.
        «Сегодня я поняла чуточку больше, и это совсем не приблизило меня к истине. Ты еще спала, закутавшись с головой в толстое белое одеяло, из-под него только высовывалась тощая ступня. Узенькая щиколотка с выпирающими косточками и бледная венистая стопа. Господи боже, какие мы все материальные! Даже самые те, что не от мира сего, имеют те же кости и мясо. Я долго смотрела на вздыхающий одеяльный комок и понимала, что я абсолютно не знаю, что под ним».
        Рита сидела на нижней ступеньке левой лестницы, куталась в шерстяную распашонку и быстро-быстро выводила буквы в блокноте. Рука дрожала от холода, и закорючки прыгали, как в танце. Чтобы не замерзнуть напрочь, ей приходилось скрючиваться и то и дело выдыхать теплом на ладони. По утрам здания театров превращаются в огромную пустоту, обнесенную ледяным камнем.
        «Я наизусть помню рисунок твоих вен, и ничего о тебе не знаю. Вижу только самый верхний слой: оболочку, человеческие прихоти и привычки, твои слова и жесты. Но я совсем не знаю, как ты чувствуешь звуки, запахи, в каких цветах ты видишь этот мир, что ты чувствуешь, когда к тебе прикасаются.
        Почему ты позволяешь мне быть рядом? Скорее всего, как раз от человеческих привычек и прихотей. А вдруг нет? И не узнаю же никогда.
        Ты живешь не во времени и пространстве. Ты просто есть. Совершенно одна в нашем мире. А может и не в нашем, а в своем отдельном, а для нас только отражаешься, как звезды, что сами нас не приветствуют, а только отражают лунный свет».
        Двери театра кого-то впустили и вместе с ним - короткий поток ветра. Он пролетел вдоль гардероба, скинул на перегородку, за которой никто еще не дежурил, свой сон и пронесся вверх ко второму этажу. Вдоль длинного коридора со стульчиками и множеством портретов. Заглянул в каждое лицо и каждое узнал - он всех этих людей помнит. Он к ним заглядывал так же, как сегодня к Рите. И они так же сидели где-нибудь в холле - одинокие и замерзающие.
        Ветер невидно всколыхнул белую прядку, откинув ее с Ритиного лба, заглянул в светло-серые глаза, пожалел их, грустные, и метнулся дальше.
        «Бывает, ты вдруг переворачиваешься на другой бок и стягиваешь одеяло с лица. Абсолютно спокойная и мудрая даже во сне. Все, что я чувствую в такие случайные минуты, никак не хочет облачиться в утверждения и правила. Чем чаще я почти не вслух повторяю тебе главное, тем больший смысл обретают эти слова. С любыми другими бывает наоборот. Эти - волшебные. И хотя я совершенно не знаю, что ты такое, я в этих словах безоговорочно уверена. Заочно. Набрасываю на тебя невод и не знаю, что в нем, но точно этому верю. Я его не смогу поднять. Так и умру, не узнав, откуда рождалось мое самое исступленное вдохновение. Хотя это и не важно. Само чувство гораздо значимее».
        Ветер протанцевал над сценой, над партером, взмыл под потолок, там и затих. Он сегодня посмотрит спектакль, потом заберет из гардероба свой сон, а когда кто-то будет выходить на улицу, пройдет через него, наконец согреваясь, и выпорхнет на свободу. Покружит у горящих окон, полюбуется сквозь задымленные старостью стекла на красивых женщин в платьях, на сверкучие бокалы в их руках. А когда театр уснет, и все в нем погаснет - приляжет на обстриженную крону дерева во дворике и уснет. И будет спать, пока утром тяжелая дверь не хлопнет и не впустит первого гостя. И тогда театральный день начнется заново.
        «Мне так трудно тебя сохранять. Кажется, чем больше я к тебе прикасаюсь, тем стремительнее ты теряешь собственную осязаемость, собственный запах и вкус - ты постепенно наполняешься мною. Процесс необратимый, но я стараюсь его попридержать, замедлить. Не касаюсь тебя, не смотрю тебе в глаза (боюсь, что они выцветут), не целую тебя слишком долго, чтобы не впитываться в твои губы. Они же все в трещинках. Ты целуешь - и эти трещинки забиваешь. Не смотреть, не касаться, не красть запахи и вкусы - тогда главное проживет дольше.
        «ИСКАТЬ ОПТИЧЕСКИЙ ФОКУС СЧАСТЬЯ, МУЧИТЬСЯ РАЗМЫШЛЕНИЯМИ, КАК БЫ ПОЛНЕЕ ВСЕГО НАСЫТИТЬСЯ ТОБОЙ»[2 - В. В. Набоков «Волшебник» (1939)] - это только разрушать тебя. За это настигает страшная кара. Не выпивать и не наполнять другим - отключать свой эгоизм и сберегать тебя. К этому я стремлюсь.
        И душа от оболочки не отделимы точно - я ни за что не согласна верить в то, что твои до страшного зеленые, как у кошки, глаза, твои тонкие мягкие губы, твое слабое тельце - всего лишь оболочка энергии. Она же не случайная. В каждой царапинке, в каждом волоске - вся ты. Невероятная, необъяснимая, немыслимая, неузнаваемая и никогда ничего не обещающая, не дающая шанса себя познать. Пусть. Пусть я никогда не узнаю. Пусть все то, что мною написано, не будет иметь финала и разоблачения. Я согласна».
        На улице позолотело. Серый туман ударился о землю, не выдержав собственной тяжести. Иссушенная ночными морозами почва его вобрала - поглотила всю его тяжелую влагу и позволила в себе отоспаться до следующего утра. Вдвоем им было теплее.
        Огромные окна в холле впустили в театр солнце. Лучи обняли кусты, погладили черную крышку рояля, запутались и заигрались в Ритиных волосах, согревая ее и пробуждая. На лестнице послышались шаги: это пришли девушки в ярких купальниках и добродушные старички с палочками, которыми они постукивали о пол и стены, пробуждая здание. Люди наполняли собой пустоту, оживляли каменные стены, нагревали воздух - и театру приходилось просыпаться.
        Рита вздрогнула от появившихся звуков. Согнулась над листом еще сильнее и заставила руку быстрее дописать последние строчки.
        «Я сегодня боюсь и нервничаю. Ты со мной не разговариваешь, но взяла трубку. Спасибо! Я очень жду, что ты придешь на спектакль сегодня. Я же не выдержу премьеру без тебя. Я буду очень хорошо танцевать, чтобы ты меня немножечко хотя бы за это простила. И костюм у меня хороший - рукава мне длинны немного, и не придется поэтому замазывать татуировку. Твоя фраза будет со мной весь спектакль! Вот бы и ты была!»
        Девушки в купальниках добрались до холла и зашумели. Стали здороваться с Ритой и раскладывать костюмы. Шумно ронять вешалки и переругиваться. Громко, как будто и не утро совсем.
        15. Про сны и пробуждения
        Дина и Рита шли вдоль Якиманской набережной, пряча носы в шарфах и щурясь от ветра. К середине апреля пробудилась уже как минимум половина бегунов, и девушкам приходилось постоянно от них отпрыгивать. Впереди бегала Маруся - подбирала камушки и сбрасывала их в воду.
        - Что Вадим вчера про Машу сказал? - Дина спрашивала, не переводя взгляд с ребенка на собеседницу.
        - Ничего внятного. Но все хорошо будет, я думаю. Про нас он не знает, и настроен он как-то несерьезно. Даже не нахмурился ни разу.
        - Может, скажешь ему, что уходишь к Роману? С ним-то мы договоримся. Тогда Вадим точно слова поперек не скажет. Он же его боится, наверное.
        - Не-ет, - с улыбкой протянула Рита, - Ну это же совсем странная история. А потом зачем врать, если можно просто не договаривать.
        - Как-то это все равно неправильно. Самое главное и не озвучить.
        Рита вдруг остановилась, развернулась всем корпусом к подруге и с хитрой улыбкой отчеканила:
        - Самое главное ты мне тоже никогда не озвучиваешь.
        Дина нахмурилась, но взяла собеседницу за руку. Повела вперед.
        - И не озвучу.
        - Никогда?
        - Тут нет никакого никогда. Это же - она сделала акцент на «это» - уже существует, пусть и не озвученное. Значит это уже не никогда, - она делала паузы между каждым словом, как будто пытаясь сделать так, чтобы они покрепче засели в Ритиной голове.
        - Тебе так тяжело это сказать? Или позволить мне сказать?
        - Скажем - и ветер подхватит и украдёт. Унесет далеко-далеко в заснеженные поля и там похоронит, - Дина, не перестав хмуриться, рассмеялась, - Мне снится всякое такое часто.
        - Какое?
        - Ну, про ветер, который все убивает.
        - Зачем?
        - Нужно так, наверное, - Дина усмехнулась, - спрошу я у него что ли?
        Девушки друг другу фальшиво заулыбались и ускорили шаг, чтобы не потерять Машу из виду.
        Дома после прогулки они уложили девочку на послеобеденный сон, а сами сели на Дининой кухне и зачем-то продолжили говорить о том, о чем обе не любили.
        - Ты говорила, что тебе снится ветер. А мне знаешь, что? - Рита выдавливала из себя слова, и Дина сразу заметила, насколько это была искусственная подводка к главной теме. Сжав зубы, она все-таки спросила, что же снится.
        - А мне часто снится, что ты от меня снова сбегаешь. Почему ты всегда сбегаешь?
        Дина угадала тему и от этого разозлилась. Встала со стула и скрестила руки на животе. Отвернула голову к окну и медленно, чеканя слова, заотвечала.
        - Я просто просила неделю. Мне надо было посидеть и привыкнуть к своему новому возрасту. Ты же знаешь, как тяжело бывает после дней рождений. Я не хочу тебя видеть тогда, когда ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой, - Дина резко мотнула головой, - Я могу тебя не видеть день, неделю и не страдать. И я напрягаюсь, что ты хочешь видеть меня, а я могу тупо лежать дома или делать что-то другое. И чем больше ты хочешь видеть, тем больше я нервничаю. Мы видимся тогда, когда я не напрягаюсь, что что-то должна тебе. И ты можешь миллион раз сказать, что я не должна, но чувствуешь ты иначе.
        Рита напрягла скулы и зашевелила руками в попытках их куда-то спрятать. Скрестила в области сердца и неуверенно кивнула в знак готовности слушать дальше.
        - Я не хочу тебя иногда видеть, потому что ты меня напрягаешь, - Дина сверкнула глазами в окно, но на Риту их не перевела - И сейчас тоже. Я не хочу видеть человека, который считает, что я в чем-то виновата. Я виновата, когда не так с тобой общаюсь, виновата, что не вижусь с тобой, виновата, что говорю тебе то, что говорю, - Дина разогналась и глубоко вздохнула, чтобы вспомнить о том, что говорить можно тише и медленнее - Я не виновата. И быть виноватой и нести вину за то, что ты так хочешь, не буду. Меня это напрягает. Мне это не нужно.
        - Ди, - Рита было протянула руку к плечу собеседницы, но на полпути одернула и сжала локоть, - я ни в чем не об…
        - Хватит! Ты поняла, о чем я говорю. Все, - девушка резко встала и пошла к двери. В глазах потемнело, но упираться о косяк не стала и даже усилием воли смогла не пошатнуться: уходить эффектно для нее всегда имело важность.
        ***
        «И вот тогда Маша проснулась, мы собрались и ушли надолго. Я все ждала звонка. Даже не каждый день, а каждый час. Думала, позовешь. Почему-то я на тебя не злилась. И никогда я не умела на тебя злиться.
        Мне было так больно за тебя. И даже за то, что ты не можешь быть в покое рядом со мной. Я же так хотела быть для тебя покоем - невидимым и неслышным.
        И сейчас мне больно. Ты точно заслуживаешь покоя, как и все гении, а я тебе его дать не могу. И никто не может. И сама ты не знаешь, откуда его взять.
        Когда ты спишь, ты выглядишь очень спокойной. И только тогда. Но не можешь же ты постоянно спать. Я иногда думаю, что мы могли бы с тобой рядом уснуть и оказаться в одном сне - и только там я была бы для тебя подходящей.
        Это должен быть очень конкретный сон. Я знаю, какой. Большая набережная. На ней зрительный зал со стульями. Много-много стульев! Только сцены нет, и вместо нее море. Мы бы сидели и смотрели на море. И вокруг люди. Ничем не мешающие, потому что тоже спящие в своих собственных снах - просто на той же набережной.
        Зачем мы вообще когда-то проснулись? Ты же не можешь не помнить! Было же время, когда мы и в этой реальности, в которой квартира, и город, и Вадим с Романом, спали. Думали, что жили, но на самом деле спали. И боль тогда была совсем другая. Та, которая кажется болью только до тех пор, пока ее не сменит новое сонное чувство. Зачем мы проснулись, Дина? Чтобы чувствовать настоящую боль, наверное. Но она нам, может быть, и не нужна?»
        - Нужна, конечно, - Дина махнула последний глоток вина и рухнула на кровать, прижав письмо к телу. Оставалось полчаса до выхода из дома. Перед Ритиным спектаклем нужно было успеть одеться и забежать за цветами.
        ***
        В коридорах теснились. Почему-то все сегодня решили опоздать на спектакль, хотя была даже не пятница - трезвая для большинства гостей среда. Дина уворачивалась от людей в узком коридоре - том самом, где было много-много портретов. Запах цветов душил. «Артистам, конечно, нужны цветы, но как же пахнет невыносимо! Вся эта сладость смешивается и превращается в мускус и карамель - так смерть пахнет,» - Дина поморщилась от этой ассоциации.
        Она уже почти дошла до двери, как вдруг увидела боковым зрением знакомую фигуру. Между ребер в самом костлявом месте обдало холодом. Девушка попыталась заставить себя не оборачиваться, но тело сделало это за нее.
        Тощая брюнетка в черном стояла неподалеку в очереди к женщине, которая подсказывает, что это за места написаны на билетах. Папка у нее какая-то была в руках. Широкая - шире ее собственного тела. Она пялилась в стену своими пустыми глазами. И даже сейчас - в недвижимых - было неясно, где там заканчивается зрачок и начинается цвет. А может и не было никакого цвета. Пустота - сплошная и страшная.
        Дина кое-как отвела взгляд и сосредоточилась на паре девушек, которые стояли совсем близко ко входу в зал и перешептывались. Прислушалась, но зря.
        - Вот та женщина в черном. Она тут всегда на этом спектакле. И всегда с этой папкой. А иногда с папкой и с цветами, - худая девушка в платье склонялась над ухом своей низенькой и пухлой подруги.
        - И кому дарит?
        - Так не дарит! Подходит к сцене и ищет взглядом. И все актрисы к ней неловко порываются, но она не отдает. А потом все уходят, и она их на сцену кладет. Потом еще по коридору ходит - смотрит портреты. И уходит. Дверь за ней, говорят, очень громко хлопает. Хотя, видишь, она же малюсенькая совсем, тоненькая…
        Девушки отдалялись со своими сплетнями вместе в зал. Скоро и Дина прошла. Вспомнила, что Рита очень просила подождать ее после спектакля в фойе. Она всегда придумывала для этого глупые причины. На этот раз сказала, что ее нужно подождать, потому что на улице злой ветер, и, если она пойдет после спектакля одна, он ее непременно заведет на высокую крышу и вытолкнет.
        Рита вообще обожала придумывать глупости. Особенно для Дины. Особенно про ветер.
        Поклон. Занавес. Еще один поклон. Такие громкие аплодисменты, что Дине стало страшно от шума. Свет слишком яркий и слишком белый. «Лампы же лучше желтые»!
        Потом и их не стало. Тишина и темнота. И ветер, вновь пробравшийся, и в этот раз, кажется заблудившийся в здании. Последний гость театра - худая брюнетка с папкой, что шире ее.
        Хлопнула тяжелой дверью, как будто в ней и правда сто килограмм веса. Ветер юркнул за ней в дверь и решил проводить.
        16. Про стрижку
        Дина высматривала Риту в окно. Скоро совсем стемнело, и из-за света в гостиной улицу было уже совсем не видно. Дина уже всматривалась в собственное нечеткое отражение.
        - Почему же я тебя не дождалась, Рита?! - Глухим, простуженным шепотом.
        Надежда кольнула сердце, и девушка даже зажмурилась. «А вдруг я ее просто проглядела, и она уже вошла? И уже дома?» Не веря в эту мысль примерно ни насколько, Дина резко выдохнула и развернулась лицом в комнату. Медленно и боязливо открыла глаза.
        В кресле напротив сидела Рита и улыбалась. Не зло и не издевательски - нежно, правда немного снисходительно.
        - Давно ты здесь? - Дина подорвалась и ринулась к креслу, ошарашено села на колени перед Ритой.
        - Давно.
        - Сколько? - Практически выкриком.
        Та сделала лицо еще снисходительнее, забегала глазами и, наверное, чтобы отвлечь, потрепала Динину лохматую голову.
        - Ты дописала?
        Дина сглотнула и побоялась спорить насчет темы разговора.
        - Дописала.
        - Почитаешь мне? - блондинка кокетливо закусила палец, улыбнулась и подернула бровью.
        Дина молча встала. Решив ни о чем не думать, подчинилась и прошагала в прихожую за папкой. Вернувшись, начала разбирать листы. Разложила все по два на полу перед креслом. Каждая пара была сложена текстом друг к другу. Из каждой взяла по одному листу и начала складывать по порядку.
        - Это твои письма, - мотнула головой в сторону оставшихся на полу листов, - я так сложила, чтобы они друг друга видели всегда, и всегда были вместе. Роман и письма.
        Рита с благодарностью кивнула.
        Собрав толстую стопку, Дина положила листы Рите на колени и начала читать.
        ***
        Шли медленные ночные часы. Рита только изредка одобрительно вздыхала, улыбалась и гладила подругу по голове. К рассвету роман кончился.
        Дина дошла до последней точки, аккуратно сложила листы обратно в правильную стопку и отложила на пол. Посмотрела на молчаливую Риту в ожидании отзыва.
        - И почему у тебя все так легко умирают, Ди? - Рита ласково провела пальцем по Дининой щеке.
        - А люди и в жизни очень легко умирают…, - голос охрип от долгого чтения вслух.
        Рита погрустнела.
        - Спасибо, что дописала. Я мечтала услышать твой роман. Правда, спасибо. И он… прости, но он теперь совсем мой, понимаешь? Спасибо тебе. Это главное, что ты могла для меня сделать.
        Дина зажмурилась. Попыталась проглотить острый ком в горле.
        - Давно ты здесь?
        - Давно, - Рита тяжело вздохнула и бросила сожалеющий взгляд.
        - Сколько? - слезы все-таки полились. Дина уткнулась Рите в колени и задрожала от плача.
        Никто ей не ответил.
        - Сколько. Ты. Здесь? - она подняла голову и всмотрелась в Ритино лицо - знакомое, с теми же морщинками, но не то.
        В ответ Рита только покачала головой и глуповато улыбнулась. Дина поняла - не не хочет - просто не может сказать.
        Пришлось задать самый неприятный вопрос, который уже несколько часов просился с губ между каждым словом романа.
        - Ты моя галлюцинация? - Дина перешла на глухой шепот. Не испугалась, что Рита не услышит. Знала, что услышала бы, даже если бы она сказала не вслух.
        - Не-ет, что ты! Ты же не сумасшедшая! - Она погладила подругу по голове. Слегка сжала волосы и подняла лицо так, чтобы смотреть в глаза. - Я твоя Хари!
        Дина зажмурилась. Прошло сколько-то времени.
        Шум на проснувшейся улице, листы, разбросанные по полу, тихая гостиная - пыльная и уже слишком давно без гостей.
        ***
        Они появились через пару недель. Точнее, один.
        Роман сидел в гостиной на диване песочного цвета и внимательно рассматривал зеркала, которыми были завешаны балкон и окна. Изредка он переводил взгляд на пол, по которому каталась пыль и вместе с ней мелкие осколки от разбившейся лампочки.
        Дина вошла с кухни. С грохотом поставила на кофейный столик коньяк и две рюмки. Плюхнулась на пуфик напротив и злобно взглянула на Романа из-под свесившейся на глаза челки.
        - И я знаю эти письма наизусть. Я перечитываю их каждый день и выискиваю. Выискиваю! Выискиваю! Выискиваю! - Дина размахивала руками. - Какую-то новую запятую, новую коннотацию, новый намек. Выискиваю! Чтобы увидеть и понять что-то новое, чтобы найти новый смысл и почувствовать новое чувство! Чтобы выудить из этих писем новую каплю жизни. Чтобы она хоть на секунду стала для меня заново живой. Ожила в новом обличии, которое я не видела никогда раньше.
        Девушка убрала волосы с лица. Из глаз текли слезы, и она размазывала их по щекам дрожащими ладонями. Отдышалась. Аккуратно подошла к стеллажу с книгами и выудила папку. Прижала ее к груди и медленно опустилась обратно на пуфик.
        - Я же больше никогда не увижу от нее нового. А все, что я могла о ней вспомнить, - незаметного раньше - я уже вспомнила. - Она заговорила уже гораздо медленнее и тише. Смотрела перед собой, сквозь сконфузившийся силуэт мужчины. - И теперь мне только и остается, что доставать эти дозы. Капли ее жизни. Но их все меньше и меньше с каждым днем. Уже каждую черточку я знаю, каждую паузу ручки в чернильном следе.
        Роман в окончательной неловкости сел рядом с Диной. На секунду он привстал, и его ладонь замахнулась над плечом девушки, но он одернул руку: подумал, что дружеское похлопывание было бы слишком пошлым жестом.
        - Это знаешь, - пугающая, полуистерическая улыбка, - как редакторы, которые решают в сотый раз переиздать Евгения Онегина. Приезжают к рукописи и выискивают проклятую запятую, которую до них никто не заметил… Но не получится! - Дина вскрикнула. - Не получится! Все, что можно было увидеть, уже увидели! И что им остается? Только получить благословение от страниц! Довольствоваться благословением! А мне не хватает, - Дина резко встала и обошла стол, - Не хватае-ет! А мне не хватает благословения!
        Девушка подорвалась и выбежала из комнаты. Хлопнула дверь ванной. Дина уперлась руками в раковину и задышала. Строчки, выученные наизусть в голове.
        «А когда ты не со мной, я много медитирую. Ты сбегаешь от меня на недели, и я все эти долгие дни сплю и медитирую. Где там сон, а где медитация не всегда понятно. В медитации я сама свой сон придумываю, и я в нем занимаюсь только тем, что глажу тебя и целую. И ты не отталкиваешь меня. Но когда я расслабляюсь и начинаю в это верить, врывается уже сон - неконтролируемый, чужой. Я либо вдруг стою на змеях, и они обвивают мои ноги, и кусают, и утягивают вниз, либо я вдруг оказываюсь на „Маяковской“ и теряюсь на ней. Какая глубокая и тревожная станция!»
        Дина мотнула головой и уставилась в зеркало. Ничего там хорошего. Рыжина на кончиках волос, а все остальное черное-черное. Рывком открыла зеркальную дверцу и зафиксировала в дрожащих пальцах ножницы.
        Первая прядь уже в раковине.
        «Или в комнату входит Вадим, и я сразу просыпаюсь. Он утихомирился, испугался моей нелюбви, и теперь всегда входит тихо, но меня это все равно будит. Ветер за ним неправильный следует - злой».
        Еще несколько прядей.
        «Он, конечно, даст мне развод. И Марусю не похитит от меня. Он совсем утихомирился и погрустнел. А мне не жалко. Если человек глупый и не умеет любить, пусть будет хотя бы грустным - в этом есть человечность».
        Вся раковина уже в волосах.
        «Мы с ним разведемся. И тогда мы с тобой все успеем. И даже если ты всегда-всегда будешь от меня убегать, я переживу. Главное, что я буду для тебя, а ты только бы была в покое!»
        Дина подняла голову и посмотрела в зеркало. Черные, короткие волосы и даже с сединой. Зрачки недвижимые. Очень худая. Та девушка в зеркале. «Стоило догадаться раньше. Надо было проснуться раньше».
        Роман вздрогнул от шагов. Дина вернулась в комнату и уставилась в зеркала, которыми были завешаны окна. Если бы она повернула взгляд на мужчину, она бы увидела, как он открыл рот, но тут же закусил нижнюю губу: решил всё-таки не комментировать стрижку.
        Девушка смотрела в зеркала и покачивала головой, вглядываясь в разные отражения.
        - Знаешь, зачем это? - Не дав ни секунды на ответ, продолжила - Я слишком много смотрела в окно. Все надеялась увидеть ее силуэт. Думала, вдруг она вот прямо в следующую секунду выйдет из-за угла магазина. Курила много в улицу и говорила себе: «Вот если к концу этой сигареты не появится, я пойду спать». Вранье. Все вранье.
        Роман шумно и глубоко вздохнул. Взял со стола наполненную рюмку и начал ею вертеть в такт Дининым словам.
        - И ночью смотрела. Потому что я ее знаю по походке. Знаешь, - Дина усмехнулась, но глаза ее улыбке не поверили и брызнули слезами, - у нее такая походка разбойничья. Она же вся девочка-девочка, а походка, как у разбойницы - широкая, лёгкая, вприпрыжку немного.
        Дина резко повернула голову к Роману. Он дёрнул бровями и даже рюмку в руке остановил.
        - А мне всегда было так обидно за разбойницу! Она же все Герде отдала - и оленя, и муфточку… А та за ней не вернулась, - Дина подошла к столу и снова опустилась на пуфик, - бедная разбойница…
        Они помолчали несколько минут, чудно и синхронно помотали коньяк в своих рюмках. Но так и не глотнули.
        - Мы стояли со знакомой в очереди у «Моно» в пятницу. И я случайно посмотрела на дорогу, а там девушка шла. Вот почти такой походкой. Очень неприятно, когда так холодком сжимает между ребрами. Я даже поверить в эту походку не успела. Жаль.
        Роман выдержал паузу, сколько смог. Недолго.
        - Тебе там брюнетка твоя все видится? Может, я тебя увезу в санаторий? Я подобрал варианты, даже распечатки принес.
        Дина нахмурилась и взглянула со всей высокомерностью, какую только смогла изобразить.
        - Никто мне не мерещится. Я все шутила. Я же не сумасшедшая, - на последнем слоге сщурилась, чтобы уж точно разглядеть реакцию.
        Мужчина напряг желваки.
        - Нет у меня галлюцинации.
        Тот ещё сильнее напрягся и Дине от этого стало очень весело.
        - Есть только Хари, - высоко хохотнула, - моя Хари! Как у Лема, понимаешь?
        Роман не понимал, и Дина принялась ему рассказывать. Он потом даже поверил в то, что все спокойно, а потом-потом они даже стали пить, звонко чокаясь рюмками.
        А вообще Роман приходил, чтобы рассказать, что издательство согласно выпустить роман в июле. Двадцать пятого числа.
        17. Про поле
        Дина шла по огромному полю и в первый раз в жизни знала, что такое тишина. Ветра не было совсем, даже воздух был каким-то неправильным - очень плотным и неподвижным. Трава - идеально постриженная. Ни кочки, ни ухабчика.
        Светло, как при самой солнечной погоде, но Солнца нигде не было. Небо - голубое и ровное, как натяжной потолок.
        Идти можно было только в одну сторону - к ярко-красной двери, которая ни на что не опиралась. Стояла сама по себе. Закрытая и никуда не ведущая - со всех сторон поле.
        Дина шла минут двадцать. С каждым шагом в ней крепла уверенность в том, что никакой двери не существует. Что это постоянно отдаляющийся мираж.
        Оказалось, дверь была самой настоящей. Дина потрогала ее - гладкая, деревянная. Открыть побоялась и решила постоять перед ней и покурить.
        В пачке оставалась одна сигарета.
        Дина выдыхала дым на дверь и, не имея более никаких мыслей, наблюдала за тем, как он проскальзывает по деревянной плоскости. Как это свойственно сигаретам, через пару минут остался один бычок.
        Дел у Дины совсем не осталось, и пришлось открывать дверь.
        Нажала на ручку и слегка двинулась вперед. Тут же дверь распахнулась, и в лицо повалил густой белый пар. Дина зажмурилась и закашлялась, но все равно шагнула вперед.
        Пар не отступал, глаза до конца не открывались. Дина сделала еще несколько шагов и вдруг услышала глухой хлопок за спиной. Дверь закрылась.
        Девушка поняла, что оказалась в каком-то помещении с повышенной влажностью: дыхание ее стало тяжелым и голова кружилась, как от первой утренней затяжки. Когда она немного привыкла к новому дыханию, расправила плечи и распахнула глаза.
        Раздевалка. И голые женщины. Кажется, те же самые, которых она видела в своем сне. Но раздевалка уж точно та же.
        Женщины сидели на лавках и обтирали друг друга полотенцами. О чем-то шушукались, но слов было не разобрать. То ли слишком шумно, то ли слишком тихо, то ли просто не на русском они разговаривали.
        - Дина! - от радостного вопля девушка вздрогнула и испугалась.
        Бежит!
        Абсолютно голая и абсолютно радостная Рита одним прыжком подскочила к Дине. Даже не попыталась поскользнуться на мокром кафеле - будто она только и делала, что репетировала прыжки в раздевалке.
        Рита сжала напуганную и онемевшую подругу в объятиях. Потом резко оторвала ее за плечи и уставилась на нее развеселыми глазами.
        - Я…, - Дина едва вспомнила, как говорить, - не знаю, как я сюда снова пришла…
        Рита запрокинула голову и расхохоталась.
        - Ди! Ну это же я тебя сюда позвала! Ты вечно ничего не помнишь! Как ты?
        Пока Дина пыталась вспомнить, на чем остановился их с Ритой прошлый разговор в этом месте, та ловко снимала с нее одежду.
        «Отмерла» Дина уже будучи такой же голой, как и все присутствующие.
        - Ты просила дописать роман, - начала девушка неуверенно, - я дописала. Только у меня его нет с собой почему-то, но я честно дописала.
        - Боже! Память твоя! - Рита снова засмеялась, - Ты же мне его уже даже читала. Ночью, помнишь?
        Сердце больно ухнуло и, казалось, даже стукнулось о желудок.
        - Д-да, чит-тала…
        - Как Маруся моя? Ты ее навещала?
        - Маруся! - Дина оживилась. «Наконец-то простой вопрос!» - Маруся красавица! У нее все прекрасно! Она работает в хорошей редакции. Юра помог пристроить. Ей даже нравится. И она там постоянно на какие-то свидания бегает… Губы красит ярко-красным, как ты.
        Дина резко замолчала и поймала себя на страшной мысли: «Рита все такая же, а Маруся теперь большая». Она бы обязательно закончила эту мысль, если бы Рита снова не заговорила - громко, покрикивая на верхних нотах.
        - Я так рада! Я так рада! Я так рада! Мы же теперь можем ей доверить быть самой! И можем теперь побыть тут - вдвоем. Ну, мы тебя сейчас помоем и пойдем дальше - через поле. Там, говорят, очень хорошо!
        Рита увидела испуганные глаза и решила, что не будет больше выдавать слишком много информации. Она прищурилась и осмотрела Дину в поисках в ней той маленькой и безобидной темы, которая бы ее успокоила.
        Нашла и ухватилась за прядку Дининых волос.
        - Ди! Ты как всегда! Я же тебе всегда должна напоминать, когда пора красить волосы! Ты же совсем седая - уже всюду пробилось. Надо было хотя бы хной обработать!
        - Я не нравлюсь тебе такая? - Дина испугалась, но теперь как-то приятно от осознания местечковости.
        Рита отпустила прядку и снова сжала подругу в объятиях. Не больно, не крепко - так, как надо. Если бы были уроки по объятиям, за такие на них бы ставили пятерки с плюсом.
        Рита легонько провела кончиком носа по Дининой шее и тепло выдохнула за ухом.
        - Седая Ева, здравствуй! - шепотом, похожим на поцелуй.
        notes
        Примечания
        1
        С. Я. Парнок (1932)
        2
        В. В. Набоков «Волшебник» (1939)