Чужой муж Лариса Кондрашова
        Русский романс
        "Купить" чужого мужа по цене ящика водки! Несколько необычный способ устроить личную жизнь — тем более для Наталии, молодой вдовы, все еще продолжающей жить памятью о трагически погибшем муже!
        Расчет?
        Игра?
        Нет и еще раз нет! На самом деле она даже не собирается выходить замуж — просто ей жалко Валентина, издерганного властной, сварливой женой. Однако никто не знает, где найдет свое счастье. Возможно, Наталия не зря совершила столь экстравагантный поступок — ведь от жалости до любви совсем немного шагов…
        Лариса КОНДРАШОВА
        ЧУЖОЙ МУЖ
        Глава первая
        Есть женщины, которым не везет от рождения. Именно о них говорят: не родись красивой, а родись счастливой!
        Вот и Наташа Рудина из этой породы. Вроде все при ней: и внешность, и ум, но поди ж ты… Другие, куда менее красивые, женщины имеют мужа, детей, уютный дом, а Наташа одна-одинешенька. Лишь ненадолго блеснуло ей солнце из-за туч, да тут же и спряталось…
        Хоть бы кто остановил ее! Да что же это она все причитает, все плачет, жалуется на судьбу! Еще немного, и начнет биться головой об стену. И намыливать веревку, чтобы повеситься. Ха-ха-ха!
        Нервный срыв. У нее просто стресс. В двадцать пять лет остаться одной, без любимого человека, вдалеке от родного города, среди людей, которым, мягко говоря, безразлично ее теперешнее состояние.
        Почему, ну почему ее не было в той машине, в которой три года назад погиб Наташин муж Константин? Сейчас уже и кости бы ее истлели…
        Вот себе Наташа поэтический образ придумала!.. Зато по крайней мере не тосковала бы сейчас одна, не причитала над своей разбитой жизнью, не в силах нанести на искривленное в трагической гримасе лицо хоть немного макияжа… Ведь на день рождения к друзьям идет, не на похороны…
        Чего вообще ее потянуло на причитания о том, чему недавно минуло три года? Разве за это время она не привыкла к своему вдовству, к одиночеству? Неужели разволновалась оттого, что идет в дом к семейной паре, где опять будет чувствовать себя не слишком уютно? Был бы жив Костя, они бы на празднике веселились с ним вместе, так же как и остальные, и Наташа не чувствовала бы себя изгоем…
        Одинокая женщина не нужна семейным друзьям. Она — как заноза в пальце, раздражает уже одним своим присутствием. Понятное дело, хозяйку дома. Особенно если та замотана приготовлениями к семейному торжеству, не успела ни накраситься, ни сделать маникюр. И вот является одинокая. Молодая и красивая. Все взгляды — на нее. Все внимание — ей…
        Минуточку, разве Пальчевские давали хоть раз понять, что хотели бы видеть Наташу у себя непременно вдвоем с кем-нибудь? Ее друзья вполне чуткие люди. И к ней относятся даже лучше, чем друг к другу.
        В другие семьи Наташа вообще старалась не ходить. Большинство жен таки встречали ее настороженно. Даже те, кто работал с ней на одной фабрике.
        Многие, как ни странно, завидовали. Без желания немедленно поменяться с ней местами, а вообще.
        Конечно, ведь ей не надо воспитывать детей, приглядывать за мужем, и стирать, и убирать, и готовить обед на всю ораву. Она может не торопясь сидеть перед зеркалом и макияж наносить, а не набрасывать.
        Купила в магазине творожок или там йогурт какой, в холодильник положила, а утром у тебя есть завтрак.
        И не надо по утрам мчаться как оголтелая, таща в садик хныкающего, невыспавшегося ребенка. При том, что сама порой и позавтракать не успеваешь, не то чтобы там маски делать или зарядку.
        Иное дело Наталья Рудина. Не спеша поднялась, приняла душ. Да не простой — контрастный для упругости кожи, сделала гимнастику — а что, времени навалом. Ко всему прочему, она, Рудина, еще и от работы недалеко живет. Можно валяться в постели до последнего момента…
        Кто станет любить и зазывать в гости такую опасную женщину? Кто захочет на праздники приглашать ее к себе? Тут не знаешь, что лучше: быть удачной вдовой без особых обязанностей или замотанной семейной женщиной, не имеющей времени не то что для полноценного отдыха, но и для просмотра любимого сериала.
        Наверное, все же вдовой лучше. Никто над душой у тебя не стоит, на мозги не капает. Живи как хочешь, читай, сколько сможешь, просто ходи гуляй по улицам. Красота!
        Наташа все это не раз себе рассказывала. Наверное, потому, что вполне представляла себе загруженность жены и матери.
        Но с Пальчевской Тамарой у нее, кажется, совсем другие отношения. Наташа и Константин прежде частенько ходили в гости к Тамаре и Валентину. При этом хозяйка квартиры напропалую кокетничала с Костей, а Наташа с Валентином делали вид, будто им все равно.
        Если честно, Наташа не ходила бы в гости и к Пальчевским, но Тамарка ее силком вытаскивала. И когда приглашала к себе, требовала с подруги честное слово, что та непременно придет.
        И вот сейчас Наташа сидела перед зеркалом, наносила последние мазки на свое творение, то бишь накрашенное лицо, и с тоской думала, что опять она будет одна, без пары…
        — Наташка! До чего ты красивая, зараза! Не будь мы с тобой подругами, я бы тебя и на порог не пускала. Ведь именно такие красотки, как ты, у нас, у дурнушек, мужей уводят.
        Тамара помогала ей снимать мокрый от тающего снега полушубок и приговаривала все те же слова, что и всегда. На всякий праздник пятый год подряд одно и то же. И как обычно, Наташа вяло отбивалась.
        — Заладила! Во-первых, ты вовсе не дурнушка. А во-вторых, разве я давала тебе повод усомниться в моей порядочности?
        — Не давала.  — Тамара повесила ее шубу на вешалку и теперь подталкивала перед собой, направляя в сторону кухни.  — Но это-то меня и настораживает. Неужели тебе все мужчины безразличны? Или мой Валентин такой непривлекательный, что невозможно взглянуть на него несколько другими глазами? То есть даже мысли не возникает улыбнуться ему, пококетничать?
        — Я всегда ему улыбаюсь. По-дружески. А иначе — разве могу себе позволить?
        — Какая ты несовременная, Натка. И выражаешься как-то по-книжному. Позволить, не позволить. Разве для любви эти понятия хоть что-нибудь значат? Сейчас бабы говорят: я на него запала. Или: я от него кипятком писаю. А тогда уж — жена не стена, можно и отодвинуть.
        — Да не хочу я тебя отодвигать, глупая ты женщина. Я тебя люблю как свою лучшую подругу.
        — Наконец-то улыбнулась! Вот тебе нож, будешь селедку разделывать. А за это я тебе личико сделаю.
        — В каком смысле?  — нарочно будто испугалась Наташа.
        — Макияж сооружу, дуреха! Твоя привычная раскраска — как можно больше естественности — на празднике не проканает. Помнишь, как в прошлый раз я тебе глаза подводила? Умереть — не встать! Пусть гости смотрят и завидуют, какая у меня подруга красивая.
        — Вообще-то я перед зеркалом сидела и что-то с лицом делала.
        — Вот именно, что-то! Господи, как несерьезно относятся некоторые женщины к своей красоте! Пользоваться надо ею, всесторонне подчеркивать.
        — Странная ты, Тамара, всякий раз обо мне заботишься, будто я — невеста на выданье.
        — А то нет. Три года одна, пора бы и прекратить свою вселенскую скорбь. Ты же не Пенелопа. Та хоть мужа ждала, а ты чего ждешь? Твой — точно не вернется… Прости, опять что-то не то ляпнула.
        — Я и не жду никого,  — нахмурилась Наташа.  — Просто мне не встретился человек, который был бы похож на Костика.
        — А почему этот встреченный должен обязательно походить на кого-то? Каждый из нас уникален. Или ты намереваешься и остальную жизнь прожить по образу и подобию той, что прошла? Такого, милочка, не бывает.
        — Хорошо, пусть не на Костика, но пусть походил бы на твоего мужа, я бы тоже не возражала.
        — Ага, вот ты себя и выдала. Наконец-то! А говорила, Валентин тебе безразличен.
        — Я говорила, что он — твой муж, а потому для меня его как бы нет… Но если бы он был свободен, я могла бы обратить на него внимание… И вообще, чего ты от меня добиваешься? Чтобы я в твоего мужа влюбилась?
        Тамара склонила голову набок, как бы прикидывая такой вариант, и согласно кивнула:
        — А что, я бы не возражала. Может, расшевелила бы. А то он такой… мямля! Я ему чего только в глаза не говорю — молчит или меня успокаивает: «Тома, пожалуйста, я тебя прошу…» Нет в нем мужского духа, силы, того, за что женщины мужчин уважают. А ведь внешне вроде не хлюпик. Помнишь, я в прошлом месяце ногу подвернула? Он до самой больницы меня на руках нес. А передо мной как перед женщиной всегда пасует. Тряпка, да и только! Интересно, если бы при нем меня какой-нибудь чужой мужик обидел, он бы заступился? Или тоже бы стоял и уговаривал: «Вася, пожалуйста, я тебя прошу, успокойся!»
        Тамара Пальчевская передразнила отсутствующего мужа и вздохнула:
        — Иной раз я даже думаю: может, лучше, как ты, жить одной? В такие минуты я тебе завидую.
        На глаза Наташи навернулись слезы.
        — А это, Томка, уже свинство. У меня Костик погиб. Ни он меня не бросил, ни я к другому не ушла… Думаешь, быть вдовой так уж хорошо?
        — Ты чего, Натка, опять глаза на мокром месте. Это я тебя завести пытаюсь. Третий год горюешь. Разве вокруг мужиков нет? Может, и отыскался бы похожий на твоего Костика, если бы ты хотя бы огляделась, как нормальная баба… А с другой стороны, могу тебя понять. У вас такая страсть была! Уж Валентин мой на что ни рыба ни мясо, а тоже вам завидовал: «Счастливые!»
        — Вот и дозавидовались. Сглазили наше счастье… Недолго мне пришлось порадоваться… Давай больше не будем об этом. Мне тяжело вспоминать.
        — Не будем,  — согласилась Тамара, яростно налегая на терку — она готовила для салата морковь.
        Разделывание селедки оказалось именно тем занятием, которое сейчас требовалось Наташе. Здесь нужна была внимательность — не пропустить костей, которые в блюде «сельдь под шубой» — самый нежелательный элемент. Словом, занятие не для нытиков.
        Но поиск костей не мешал и размышлять о Валентине Пальчевском, которому как раз сегодня исполнилось тридцать лет. Он Стрелец, но, как верно заметила Тамара, похож скорее на Деву. Такой размеренно-педантичный.
        Тамарка порой орет, чуть ли не беснуется, а он смотрит на ее истерики спокойными серыми глазами, которые за стеклами очков кажутся несколько беспомощными, и пытается утихомирить расходившуюся супругу именно так, как она только что говорила: «Тамара, пожалуйста, я тебя прошу…»
        Всегда одна и та же реакция. Даже странно. Принимать как должное гадости, которые Тамара постоянно твердит ему при всех. И ведь норовит побольнее задеть, укусить так укусить. Разве что по лицу не бьет. У Наташи тоже, случалось, настроение портилось, но чтобы она своего мужа вот так позорила?
        Ну понятно было бы — Валентин Николаевич пил не просыхая или по бабам бегал. Но ведь нет. За все время, что Наташа с Пальчевскими дружит, она ни разу не видела Валентина пьяным и ни разу не слышала, чтобы он с какой-нибудь другой женщиной встречался. Уж такое в их маленьком городке не удалось бы держать в тайне.
        Длинные волосы Наташи насыщенного пшеничного цвета рассыпались по плечам — она не догадалась сразу их подвязать, а одна прядь и вовсе постоянно свешивалась на глаза, мешая своей хозяйке. Наташа пыталась отбросить ее, сдуть, отодвинуть плечом — ничего не получалось. Наконец она взмолилась:
        — Тамар, подвяжи мне эти волосы хоть веревкой. Вконец замучили.
        — Потерпи немного, с морковкой разделаюсь и подвяжу.
        В замке входной двери завозился ключ, и вскоре на пол сбросили тяжелые, судя по стуку, сумки.
        — А вот и Валентин. Сейчас он тебе поможет. Валик!
        — Иду,  — отозвался мужчина, и тут же в дверном проеме кухни возникло его круглое улыбающееся лицо.
        Ну до чего славный человек! Всегда в ровном настроении, умный, понимающий, с чувством юмора. На вид вовсе не рохля и не мямля. Даже странно, почему так характеризует его жена.
        Эти ее слова выглядят как… неправильно навешенный ярлык. И действуют только в присутствии Тамары, когда он в ответ на ее оскорбления лишь чуть заметно улыбается. Словно она не ругает его, а хвалит.
        В то время, когда ее рядом нет, никто не воспринимает Валентина как рохлю.
        Смог бы он столько времени работать главным механиком на парфюмерной фабрике, где технологом трудилась и Наташа, держать в руках приличный штат работников, если бы был мямлей? Кто бы стал его слушать, а уж тем более беспрекословно подчиняться!
        Нет, терпимость его по отношению к супруге какая-то странная.
        — С днем рождения, Валя, там на столике в прихожей тебе подарок,  — скороговоркой проговорила Наташа.  — Поздравляю тебя с круглой датой и желаю счастья, любви и исполнения желаний. Чтобы семья у вас была крепкой, чтобы благосостояние росло…
        — Хватит, хватит,  — запротестовала Тамара,  — а то и на тосты ничего не останется. Ну что ты стоишь столбом?  — прикрикнула она на мужа.  — Подойди поцелуй подругу, вон она тебе сколько нажелала.
        Валентин подошел и осторожно коснулся губами Наташиной щеки.
        — Да не так!  — распорядилась Тамара.  — Как следует поцелуй, в губы.
        — Чего вдруг?  — удивилась Наташа.  — Слова дежурные, подарок скромный…
        — Скромные вы мои, два сапога пара! Вот бы тебе жену какую, Валик, правда?
        Она поддевала их по привычке и была страшно удивлена, когда он вдруг среагировал совсем не так, как обычно.
        — А что, я бы не отказался,  — сказал он.
        Тамару это задело. Наташа тоже удивилась, но вслух удивления не высказала. Тем более что почувствовала реакцию подруги: не понравилось. Зачем же тогда она столько времени как бы подталкивает их друг к другу? Уверена, что Валентин от нее никуда не денется, или не дорожит им, а хочет иметь при себе просто потому, что быть замужней женщиной куда престижнее, чем, например, вдовой?
        — Валик,  — вкрадчиво пробормотала между тем Тамара,  — ты не мог бы завязать Наташке волосы, а то они ей в глаза лезут.
        — Давай,  — пожал плечами тот,  — а чем?
        — Придумай сам!  — проговорила его жена с раздражением.  — Возьми в шкафу какой-нибудь платочек или поясок. Неужели такую мелочь сообразить не можешь!
        — Между прочим, у него сегодня день рождения,  — осторожно заметила Наташа.
        Она уже чувствовала, что Тамара заводится, и пыталась ее остановить, напомнить, что сегодня такой день, когда она бы могла сдержаться, оставить мужа в покое.
        — Ну а я что, отмечать отказываюсь? Или подарок не купила? Вон посмотри, какая рубашка в спальне лежит. Полторы штуки не пожалела… для любимого мужа!
        Валентин вернулся с атласной лентой и ловко завязал Наташины волосы. Не сделал ни одного лишнего движения, ни на секунду не задержал руки на ее волосах, а будто совершил некое интимное действие. Наташа от неожиданности даже задержала дыхание, а Валентин, которому, похоже, ее настроение тут же передалось, излишне резко убрал руки.
        — Разрешите идти?
        Он шутливо расшаркался.
        — Я же говорила, сделает все в лучшем виде. Ему надо было девочкой родиться,  — заметила Тамара.
        «А тебе — мальчиком!  — неодобрительно подумала Наташа.  — Злым и жестоким».
        Тамара как будто постоянно мстила ему за что-то. Но чего Наташе-то об этом размышлять. Чужая семья — потемки.
        — Столы расставь!  — крикнула Тамара вслед мужу.
        — Этим я и собираюсь заняться,  — отозвался он тем же обычным ровным голосом.
        — Везет же некоторым бабам,  — опять заговорила Тамара.  — У них мужья — настоящие мужики, не хлюпики, не размазни… Возьми Генку Лукина. Вот это мужик! Заметила, Нинка ему и слово поперек сказать боится.
        — Еще бы, он ведь за каждую провинность лупит ее как сидорову козу. Мне ли не знать, я от них через стенку живу.
        — Значит, Нинка этого заслуживает,  — вынесла вердикт Тамара.
        Наташа неодобрительно скосила на нее глаз.
        — Заслуживает. Так бы и дала тебе селедкой по башке! Вспомни Нинку. Она же рядом с Лукиным как Давид рядом с Голиафом. Маленькая, хрупкая…
        — То, что она по сравнению с ним как воробышек рядом с орлом, согласна. Но ее я получше тебя знаю: зловредней Нинки бабы в городе не найти. Я хоть и не твой Голиаф, а пару раз и мне пришибить ее хотелось. Тля еще та!
        — Все равно, она — женщина, Генка сильнее ее в десятки раз и на такую кроху руку поднимает.
        — Рудина! Ты забыла, в каком веке живешь? Настоящий мужик — редкость, ему можно прощать мелкие слабости.
        — Пальчевская, надо посоветовать Валику, чтобы отметелил тебя пару раз, тогда, может, ты перестанешь Лукиной завидовать.
        Тамара снисходительно взглянула на нее.
        — Посоветуй, авось послушает тебя. Хоть какое, а действие совершит. Ты Валентина только с хорошей стороны знаешь. Небось кажется, что в нашей семье он — угнетенный класс? Обижаю его напрасно?
        Наташа именно так и считала, но потом подумала, что Тамара этого только и ждет. Ее заступничества. Нравится ей ощущать себя всемогущей.
        — Ах да, я все время забываю, что для тебя он начальник, потому ты и после работы не хочешь нарушать субординацию.
        — Мой начальник — главный технолог,  — напомнила Наташа.
        — Не важно. Все равно администрация фабрики. Руководство. Только поэтому ты и привыкла относиться к нему с уважением. Дома он такой, каков на самом деле.
        Разговор между ними был явно бесплодный. В чем Тамара хотела ее убедить? В том, что Валентин — ничтожество? А еще предлагать участие в размазывании по асфальту человека, которого она уважает. Но и Тамара ей подруга, каковых у Наташи вообще раз-два и обчелся. Потому она сказала только:
        — Если Пальчевский тебе так надоел, разведись. Что тебе мешает? Ты у нас женщина вполне самодостаточная.
        Тамара помедлила, ловко формируя ложкой салат, воткнула поверху пару веточек петрушки и наконец ответила:
        — Дефицит мужиков, дорогая. Уж если такая, как ты, одна живет, что делать мне? Нет, мужа надо искать из-под мужа. Вот если на горизонте что-то приличное появится, тогда и посмотрю.
        Глупо пытаться исправить человека, столь отличного от тебя. Тем более что это — единственный повод для спора между подругами. Обычно Наташа во многом соглашается с Тамарой. Что поделаешь, та более приспособлена к жизни и куда лучше разбирается в людях.
        — Ты права, Томка, это твое дело, как и то, что ты прилюдно унижаешь мужчину, с которым потом ложишься в постель.
        — Тебе не понять, это у меня со зла. Как подумаю, что у других баб мужья как мужья, а у меня — ни богу свечка, ни черту кочерга, так не то что его унижать — прибить охота. Нет, я бы тоже хотела побыть вдовой.
        — Вот опять ты о Валентине уничижительно. А он хоть раз сказал о тебе дурное слово? На какую другую женщину взглянул? Ценить надо такое постоянство.
        — Разве в мужчине это главное? Тут я согласна с анекдотом: лучше есть торт в обществе, чем грызть сухарь в одиночку.
        — В самом деле, и чего я затеяла этот дурацкий разговор!  — рассердилась Наташа.  — Валентин твой муж, тебе о его репутации и заботиться. Я его знаю как классного специалиста и человека, которого уважают коллеги, а большего мне знать незачем.
        — Ладно, заступница, посмотрим, кого ты себе в мужья выберешь.
        — Наверное, долго ждать придется.
        — Не зарекайся. Я уже на себе проверила: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Иной раз выскочишь из дома ненадолго, за хлебом там или солью, и нос к носу столкнешься со своей судьбой…
        Тамара помедлила, словно припоминая нечто приятное, но тут же весело закончила:
        — Кто знает, может, уже сегодня, за праздничным столом, ты встретишь человека…
        — Хочешь сказать, что у вас в гостях будет кто-то, кого я не знаю?
        — Проболталась!  — довольно хмыкнула Тамара.  — Ну, будет. Полковник милиции, между прочим. У него жена недавно умерла. Тоже вдовец.
        — У тебя есть в милиции знакомства?  — удивилась Наташа.  — Чего-то ты раньше мне о таком не говорила.
        — Так это наша, железнодорожная, милиция. Надо же, сюда они недавно перебрались. Вроде врачи посоветовали жене климат поменять. Возможно, поздно она совету последовала. Факт остается фактом. За две недели женщина сгорела как свечка.
        — Если тому немного времени прошло, он, наверное, не станет обращать внимание на другую женщину.
        — Опять ты, Наташка, по себе судишь. Это женщины подолгу тоскуют, мужчины — быстро утешаются. Поговорка с бородой: муж умер, жена вдова; жена умерла, муж — жених…
        — Что, согласись, не очень приятно.
        — Не соглашусь. Жизнь коротка. Только не все задумываются об этом. Вот ты, например. Надо же, столько времени потерять, три года! Я бы на такое ни за что не пошла.
        — Мы с тобой разные,  — согласилась Наташа.
        — Вот только злюсь я, что ты меня никогда не слушаешь. Сколько раз ведь говорили: я всегда права. К тому же разве я тебе плохого желаю?
        — Уговорила. Сегодня я тебя послушаюсь. Сделаю все, что ты скажешь.
        Тамара оживилась.
        — Вот и умница! А другой макияжик все-таки сделаем. Так-то к тебе присматриваться нужно, красу твою выискивать, а подчеркнем то, что надо, и сразу засияешь. Мужчины — они же как сороки, заглядываются на то, что блестит.
        — Любишь ты, подружка, приятные вещи говорить.
        — А если это правда, чего ж на нее обижаться?
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        Наташа жила в однокомнатной квартире, которая досталась ей по случаю.
        Когда она после гибели Константина осталась одна и ни на какую помощь ниоткуда не надеялась, тогда на нее будто упала манна небесная.
        Прежде супруги Рудины жили в семейном общежитии и планы на приобретение жилья имели весьма смутные. Разве что умер бы какой-нибудь неизвестный, но богатый родственник.
        Тут Тамара была права, ее покойный муж Костя был абсолютно непрактичен.
        — Мог бы и подсуетиться,  — говорила Наташе подруга,  — у них в автохозяйстве имеется еще с советских времен двухэтажный коттедж. И там время от времени освобождается жилье. Попросился бы на прием к Оганесяну, поплакался, глядишь, и пошли бы навстречу.
        Но Костик не умел плакаться и вообще по начальству ходить. Так у них до последнего времени и оставалась лишь маленькая комнатка в малосемейке.
        Несмотря на то что в их маленьком городке у людей были проблемы с жильем, стоило оно гораздо дешевле, чем в больших городах. На каждом углу висели объявления «Продается», но люди и мало получали, чтобы на подобные объявления реагировать как должно.
        В городе имелось одно крупное предприятие — парфюмерная фабрика, филиал гиганта областного масштаба. Вот оно изредка строило дома. Наташа была в очереди на жилье двести шестой и лет через пять, наверное, могла бы на что-то рассчитывать.
        Но случилось так, что одной Наташиной сотруднице повезло: она вышла замуж за американца.
        А вот свою однокомнатную квартиру все никак не могла продать. Вроде и цену уже снизила до минимума, а никто, как нарочно, не покупал. Вроде судьба для нее исчерпала лимит благодеяний.
        Есть такие люди, которые и старый веник могут дорого продать, а есть иные, которым путь в продавцы заказан. Не получается с торговлей. С Надей-американкой и вовсе, похоже, другой случай. Судьба решила, что хватит ей счастья, пусть помается.
        В других городах однокомнатные квартиры шли на ура, а в их городе… Одиночки обходились местом в общежитии, а семейные пары присматривали себе жилплощадь побольше, с учетом приращения семейства. Словом, у женщины билет на руках, а тут недавно приватизированную квартиру хоть бросай.
        В общем, стала она приставать к Рудиной: купи да купи!
        — Нет у меня денег,  — отбивалась Наташа.  — Был бы жив Костик, мы бы что-то придумали, а так…
        — Бриллиантовые сережки у тебя откуда? На дороге нашла?  — не отставала та.
        — Им сто лет в обед. Костя подарил. Мы тогда еще в своем городе жили, и он продал акции теплоцентрали, на которой тогда работал…
        — Давай так,  — предложила будущая американка,  — я возьму твои брюлики и шубу песцовую…
        — Из хвостов?
        Имелась у Наташи и шуба. Из хвостов песца. Ее купили Наташе, когда молодожены приехали сюда и Косте рассказали, какая в этих краях суровая зима.
        Молодой муж ужаснулся:
        — Куда я тебя привез, Наташка! Ты же южный житель. Замерзнешь, что я без тебя буду делать.
        Тогда и купили шубу. В долги влезли. Такую историю она могла бы рассказать.
        Но будущая эмигрантка хотела получить за свою квартиру хоть что-то.
        — Не важно. У шубы покрой удачный… А тебе еще полушубок остается и теплое пальто, так что я тебя не обездолю. Неужели тебе в общежитии не надоело?
        — Надоело. Но это же мало, то, что ты хочешь взять.
        — Пусть тебя это не волнует,  — вздохнула Надя,  — мой муж достаточно обеспечен, чтобы я не мелочилась. Просто обидно стало: столько лет вкалывать, а мужу вместо приданого и предложить нечего. Хорошо, он знал, на что шел…
        Так Наташе квартиру чуть ли не силком и вручили. А потом случилось еще одно удачное для нее событие: их общие с Константином знакомые в Санкт-Петербург уезжали. Квартиру свою продали, а часть мебели Наташе подарили. И образовалось у нее нежданно-негаданно уютное гнездышко.
        Погиб любимый муж, и ничего с этим поделать нельзя. Надо жить. Судьба, будто успокаивая, преподносила ей небольшие сувениры. Как бы пыталась смягчить боль утраты по поводу порушенной жизни…
        Однажды в церкви она разговорилась со священником. Почему, с надрывом спрашивала Наташа, погиб именно Костя, такой честный и порядочный человек, и почему живет ее сосед-алкоголик, от которого никому на свете ни холодно ни жарко. Пустоцвет.
        — Вы гуляете по лугу,  — сказал ей священник,  — какие цветы собираете? Самые красивые, не так ли? Вот и Господь собирает в свои сады лучших. Так стоит ли причитать да жаловаться на судьбу, вместо того чтобы возрадоваться и поблагодарить его за милость…
        Эти слова показались Наташе кощунственными, но со временем она почти примирилась с ними. И если мысленно разговаривала с покойным мужем, то уже без прежнего надрыва, а просто рассказывала обо всем, что с ней происходило. Словно он там, наверху, мог ее услышать.
        «Вот и квартиру себе раздобыла. Вроде на ровном месте, не думала не гадала… Может, это ты за меня там словечко замолвил?»
        — Везунчик ты у нас,  — тогда посмеивалась над ней Тамара.  — Первый раз вижу, чтобы человек купил себе квартиру за бриллиантовые сережки.
        — Везунчик — это когда семья, дети.
        — Семья — дело наживное. И для того чтобы ее завести, надо постараться. Ты же не думаешь, будто и впредь тебе все будут доставлять прямо на дом, включая мужа? Нет, теперь ты изволь на свет показаться. Предъяви себя… А на квартиру, глядишь, и мужик пойдет. С такой-то птичкой да в уютном гнездышке…
        По-своему, грубовато Тамара желала ей добра. Наташа вспомнила об этом, пытаясь настроить себя на такое же положительное отношение к подруге, которая за столом рядом с мужем-именинником, как всегда, не смогла придержать язык. Это на его-то юбилее!
        — Представьте, мой му,  — она так слово «муж» сокращала,  — отказался в коммерческую фирму переходить. Правильно говорится в анекдоте: мужчина — тот, у кого деньги есть, а у кого нет — просто самец. Я, говорит, к бизнесу не приспособлен.
        — Но это же давно известно, что коммерческой деятельностью может заниматься не каждый человек.  — Наташа, как всегда, вступилась за Валентина.
        — «Не каждый!» — передразнила ее Тамара.  — Если сидеть на месте и ничего не делать. Даже не попробовав, отказаться. Не приспособлен к бизнесу, не приспособлен к жизни… Какая польза от такого мужчины?
        — Перестань, Томка,  — подергала ее за руку Наташа. Она еще надеялась перевести слова подруги в шутку.  — У тебя хороший муж. Добрый, порядочный человек.
        — Добрый. И какая польза семье от его доброты? Порядочный!  — не унималась Тамара.  — Нет, дорогая, порядочный человек — тот, кто стремится обеспечить семью. И не перекладывает эти заботы на плечи жены. Ты поешь ему дифирамбы, потому что он мой. А был бы твоим…
        Гости притихли и с интересом слушали, как жена именинника произносит спич в честь его юбилея.
        — Был бы он моим, я бы его при всех не хаяла. Особенно в день рождения,  — тихонько шепнула ей Наташа.
        — Смотри, Валентин, как Наташка тебя горячо защищает!  — Тамара насмешливо посмотрела на мужа.  — Уж не влюбилась ли она в тебя?
        — Мужья моих подруг как мужчины для меня не существуют,  — напряженным тоном произнесла Наташа; она не ожидала, что ее заступничество вызовет у Тамары такое ожесточение. Но и слушать спокойно вызывающие речи подруги все же не смогла, как себя перед тем ни уговаривала.
        — Конечно, ты же у нас святая,  — скривилась та.  — А я вот для подруги ничего не пожалею. Хочешь, бери себе Валентина, раз тебе так дорого его спокойствие.
        — Как это, бери? Он что — вещь?
        Гости теперь наблюдали, чем кончится перепалка подруг. Не так уж много развлечений в их небольшом городишке, а тут… сцепились две женщины ради одного мужика, или у Тамарки что-то на уме? Многие из сидящих за столом подозревали, что Пальчевская устроила комедию, хотя и не понимали подоплеки ее речей.
        Одна из женщин-гостей, коллега Тамары, открыла было рот, чтобы утихомирить хозяйку дома, напомнить, чей сегодня празднуется юбилей, но муж дернул ее за руку.
        — Не вмешивайся.
        — Вещь не вещь, разницы нет. Бери, пока даю.  — Тамара продолжала куражиться.
        — Тома, это нехорошая шутка.
        — А я и не шучу вовсе. Не хочешь бесплатно, купи его у меня. За ящик водки. Ха-ха-ха!
        — Купи, Наташа,  — сказал вдруг Валентин и глянул на нее совсем трезвыми глазами.  — Купи, не пожалеешь.
        И так грустно прозвучал его голос среди хора пьяных, возбужденных голосов, что у Наташи все в груди перевернулось.
        «Не слушай его!  — запаниковал внутренний голос.  — Не поддавайся. Тебе это все кажется. Тамарка перебрала, с ней это часто бывает. В ней водка говорит, а не рассудок. И Валентин тоже пьян. Семья Пальчевских просто дурью мается…»
        Но в ней уже что-то просыпалось. Может, тот самый кураж, которого в последнее время она не ощущала. Захотелось — эх!  — выкинуть что-нибудь этакое. Как прежде крестьянин, попавший в город, бросал шапку оземь — и мы не хуже других!  — пускался во все тяжкие, прогуливая скопленные тяжелым трудом деньги.
        Пальчевские решили пошутить, а почему Наташа не может? Купить мужика так задешево. Ящик водки… где-то тысяча — тысяча двести рублей… В крайнем случае до зарплаты можно перехватить у кого-нибудь.
        — Хорошо, я покупаю,  — сказала вслух Наташа.
        Только что гудели, звенели бокалами, говорили громко, и в момент все стихло. Странная сегодня атмосфера в доме Пальчевских. Висит в воздухе нечто агрессивное, взрывное, то, что и гостей словно наэлектризовывает. Они ждут грозового разряда. И дождутся.
        Как ни странно, первым поддержал Наташу тот самый полковник милиции, с которым Тамара хотела ее познакомить. Было ему на вид лет сорок пять, и Наташе показалось, что мужчина для нее староват. Не было в нем и некоей искры, которая делает привлекательными для молодых женщин мужиков среднего возраста. Ну ничего в ней не отозвалось, когда они в первый момент знакомства переглянулись с попыткой узнавания.
        Полковник так смешно пожал плечами в ответ на некоторую ее растерянность, мол, что поделаешь, нет так нет, что Наташа рассмеялась.
        Теперь он перегнулся к ней через стол и сказал негромко, но все услышали:
        — Давай, детка, покажи этой хвастливой бабе, что хорошего мужчину надо ценить.
        Наташа пошла к вешалке, где висел ее полушубок, достала из кармана кошелек и вручила деньги Тамаре. На мгновение показалось, что в глазах подруги мелькнула растерянность, но отступать — и уступать — ей больше не хотелось. Такой у нее сегодня был день — агрессивно-авантюрный. В конце концов, Пальчевская первая начала.
        Но перед гостями Тамара растерянности не показала. Взяла деньги, показала сидящим за столом.
        — Наташа — моя лучшая подруга — покупает у меня Валентина. Я продаю — она покупает. Все честно. Плохому человеку я своего мужа бы не доверила, а лучшей подруге — с дорогой душой.
        При этом Тамара делала нажим в словах «лучшая подруга», «с дорогой душой», и теперь Наташа на своей шкуре ощутила, как чувствуют себя другие под словесным огнем людей, что ради красного словца не пожалеют и отца.
        Гости оживились. Одно дело, когда о таком со сцены рассказывают. Или Ирина Муравьева поет: «Покупайте, девки, бабы, мой товар — мужичок не слишком стар…» А тут наяву. Расскажешь кому — не поверят. Но тут столько свидетелей! Не отопрешься. Продавать мужа. Ох и выдумщица эта Тамарка! С такой не соскучишься.
        — Петя,  — между тем обратилась Тамара к мужчине, который спиртного не пил вообще и потому в компаниях вечно кого-то отвозил или что-то привозил,  — Петя, вот тебе деньги. Привези ящик водки. За такое дело грех не выпить.
        Посланец вышел, а Тамара медовым голосом поинтересовалась у мужа:
        — Валюшенька, а ты, значит, не возражаешь?
        — А кто меня спрашивает?  — ответил муж.
        Ответил нейтрально. Не задирался. Принял как должное, и гости оценили.
        Кричали:
        — Золотой мужик у тебя, Тамарка! Покладистый.
        И она отвечала:
        — Что есть, то есть.
        Но сейчас — хотя с ее лица и не сходила довольная улыбка — она все же старалась что-то выяснить у него. Что-то пошло не так, как она ожидала. И продолжала расспрашивать Валентина:
        — Что же, выходит, тебе все равно?
        Он один из всех присутствующих понял ее растерянность и так же незаметно усмехнулся.
        — Балуете вы меня, госпожа. Проводите анкетирование среди рабов. Кто же вам правду скажет?
        — Смотри, пожалеешь.
        Но эти слова никто уже не слышал, потому что за столом поднялся гвалт. Гости наперебой стали выкрикивать какие-то двусмысленные шутки. Женщины хохотали. Мужчина по имени Андрей, которого Наташа впервые видела в компании, приговаривал:
        — Купите и меня, бабы, я хороший!
        И смех его жены:
        — Нет, миленький, я тебя так дешево не продам. Ты у меня дорого стоишь!
        Водку привезли, что вызвало еще большее оживление среди присутствующих. Спиртные напитки на столе и так имелись в избытке — Тамара всегда накрывала столы с размахом, но это была особая водка. Полученная хозяйкой квартиры за особый «товар».
        Кто-то предложил даже крикнуть «горько», на что Наташа возразила:
        — Я купила Валентина, это правда. Но почему обязательно в мужья? Может, я ему свободу дам.
        — Э, нет, так не пойдет,  — запротестовала Тамара.  — На свободе подобные особи не живут. Для них неволя — естественная форма существования. Ты ведь его не как птицу пожалела, а как моего мужа. Вот и покажи нам, какой женой нужно быть, чтобы такому мужу соответствовать. А выгнать… это каждая сможет!
        — Отпустить.
        — Хорошо, отпустить — тоже много ума не надо. Отпустишь, а он бомжевать начнет или сопьется. Как же такому да без твердой руки?!
        И тут гости принялись пить водку как в последний раз. Наверное, потому, что все как один чувствовали неловкость от происходящего. Шутка дурно пахла. И Наташа, и Валентин, прежде в питье умеренные, тоже не отставали от других.
        Потому, когда всей компанией их проводили до дверей Наташиной квартиры, оба уже не ощущали неловкости, а чувствовали даже некий спортивный азарт. Вот, мол, мы какие отчаянные, такую хохму отмочили.
        Но когда со смехом и шуточками Наташу и Валентина втолкнули в квартиру и, постояв и погалдев под дверью, разошлись, молодые люди виновато взглянули друг на друга и будто в момент протрезвели.
        — Надо подумать,  — сказала Наташа, проведя Валентина в гостиную — она же кабинет, она же спальня, поскольку единственная — и усаживая в кресло.
        Сама хозяйка по привычке забралась на диван с ногами, не думая о том, в каком виде она перед Валентином предстает.
        — О чем ты хочешь подумать?  — поинтересовался Валентин, откидывая голову на спинку кресла с таким видом, словно он ужасно устал.  — Как поделикатнее меня выпроводить? Не бойся, я шутки понимаю.
        — Я вовсе не это хотела сказать,  — смутилась Наташа, хотя такой вариант освобождал ее по крайней мере от головных болей: ушел, ну и ушел.  — Как нам с тобой из этой ситуации выпутываться? Для начала давай выпьем чаю покрепче, потому что из-за водки до десерта так и не добрались.
        — А торт был вкусный,  — проговорил Валентин.  — Томка от души постаралась. Она у меня мастерица торты печь…
        Сказал и осекся.
        — Прости, Наташа.
        — За что же прощать?  — откликнулась она.  — За то, что ты любишь свою жену?
        — Это не любовь,  — медленно проговорил он,  — это привычка, которая порой держит сильнее любви…
        Он заметил, что Наташа пытается возразить, выставил вперед руки, точно она бежала, а он пытался ее остановить.
        — Я говорю не о том. Волнуюсь, наверное. Глупая история, правда?
        Он встал с кресла и прошелся по комнате, глубоко засунув руки в карманы, машинально осматривался. Он ни разу не был у нее в квартире. Правда, и особого интереса не выказал.
        — У тебя удивительно покойно.
        — Покойно — от слова «покойник»,  — неловко пошутила она.
        — Покойно от слова «покой». У нас почему-то принято стесняться этого слова. Мол, оно только для стариков. Хотя молодым чаще всего не хватает именно покоя. Нельзя же все двадцать четыре часа в сутки находиться во вздернутом состоянии.
        Свою одну, но большую комнату — целых двадцать квадратов — Наташа как бы перегородила. Ребята из мебельного цеха сделали ей стеллаж от пола до потолка, который в ширину занимал примерно половину комнаты, а разросшиеся на нем цветочные горшки со всякими плющами да лианами заплели его так, что стоявшая за ним кушетка с другой стороны стеллажа не просматривалась.
        По другую же сторону стоял диван-кровать, на котором Наташа обычно и спала. Он был ближе к батарее, и спать здесь было теплее.
        — Если не возражаешь, я постелю тебе на кушетке,  — сказала Наташа.
        — Я могу спать и на коврике у двери, раз уж тебе навязался.
        — Никто никому не навязывался,  — строго сказала она. Достала из шкафа футболку Константина — зачем-то Наташа его вещи хранила, словно покойный муж мог явиться с того света,  — и дала ее нечаянному гостю.  — Надевай. Чего ж тебе дома в праздничном костюме расхаживать.
        Дома! Какого дома? Ее, но не его. Однако Валентин сделал вид, что не заметил ее оговорки. Себе она постелила на своем обычном месте. Думала, что от пережитых волнений не сможет заснуть, но глаза ее будто сами собой закрылись, и проснулась она уже под утро, чтобы на цыпочках пройти мимо Валентина в туалет.
        Спал он или не спал, она не знала. Когда проходила мимо, скосила на него глаз. Он лежал с закрытыми глазами.
        Если бы не вчерашнее происшествие, Наташа сейчас блаженствовала бы, лежа в постели. В воскресное-то утро. Они еще с Томкой радовались, что Валентин так удачно родился — в субботу, можно гулять без спешки и без оглядки, все равно на другой день выспятся. Погуляли!
        Ей и не лежалось, потому что совсем рядом, за символической перегородкой из живых цветов, спал чужой мужчина, чего в этой квартире у нее никогда не было.
        Впрочем, спал ли? Может, он за всю ночь и глаз не сомкнул, а Наташа… Что же это она такая твердокаменная — легла и отрубилась. Захрапела… В самом деле, а вдруг она после приема алкоголя заснула на спине с открытым ртом и храпела, не давая своему гостю сомкнуть глаз… Господи, какая дурь в голову лезет!
        Она быстро оделась, сложила диван и легла на него с книжкой. И только тут ее достали мысли о случившемся.
        Что они натворили! Разве можно так шутить? Валентин все-таки не игрушка, а они — обе как идиотки, одна продавала, другая покупала! Позволили себе так легкомысленно отнестись к его чувству собственного достоинства…
        Минуточку, разве не сам Валентин подбодрял ее: купи, не пожалеешь! Да это с его подачи она побежала за своим кошельком!
        И потом. Оставила у себя Пальчевского как само собой разумеющееся. Томка еще подумает… Неужели она подумает, будто между ними что-то было?!
        После такого случая о какой дружбе может идти речь? Одним движением руки вычеркнула из жизни подругу. Можно подумать, Наташа и в самом деле хотела оставить Валентина в своей квартире.
        Нет, это заразно, такое отношение к мужчине. Оставить его у себя, как приблудившегося котенка!
        А он тоже хорош! Зачем позволяет так с собой обращаться?! Это же черт знает что! Мужчина, который говорит: купи меня, не пожалеешь. Поневоле увидишь его с рабским ошейником на шее…
        И как теперь открутить все назад? Может, позвонить Томке и сказать: приходи ко мне, посидим, чайку попьем — кстати, не забудь свой тортик принести — и поставим все на свои места. Повеселили гостей, слегка встряхнули город от зимней спячки, и будет.
        Голова у Наташи казалась воспаленной, как горло при фарингите. Если не больно глотать, то больно думать.
        Ах, как все плохо!
        Она не жалела о тех деньгах, что выложила за ящик водки. Попалась на Томкину удочку — плати за глупость! Да и мысль о деньгах была какая-то вялая, будто больная. Ковыляла себе по всклокоченным мозгам, опираясь, как на костыль, на другую мысль: до зарплаты еще восемь дней!
        Скажи кто-нибудь Наташе всего пару дней назад, что она способна участвовать в таком невероятном предприятии, она ни за что бы не поверила. По крайней мере до сих пор она считала себя женщиной рассудительной, не способной на авантюры.
        Со стороны кушетки по-прежнему не раздавалось ни звука, и Наташа подумала, что, пожалуй, стоит пойти на кухню и приготовить завтрак. Валентина она будить не станет, он сам проснется, когда услышит, как из кухни вкусно пахнет.
        И в это время в дверь позвонили. Наташа любила свой звонок. Она долго выбирала в магазине такой мелодичный, со звуком «летающей тарелки», чтобы всякий раз ему радоваться. Но сейчас звонок не звенел, а вопил от возмущения, так давил на него кто-то раздраженный и злой.
        Наташа открыла дверь, не заглядывая в глазок. На площадке стояла ее подруга Тамара.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        — Войти можно?  — спросила Тамара.
        — Ты будто к незнакомой пришла,  — с обидой сказала Наташа; она, конечно, виновата в том, что произошло вчера, но ведь не только она!  — Сама же говорила, дверь к друзьям нужно открывать ногой.
        — Да кто тебя знает, может, ты теперь и общаться со мной не пожелаешь.
        Тамара была обижена. И ее можно было понять. Хороши шуточки, если муж дома не ночевал. Наверное, впервые за все восемь лет их супружеской жизни. Причем сама супруга отдала его своей подруге при многочисленных свидетелях.
        Прежде Наташа думала, что Томка Валентина не любит. Потому и унижает при всех, считая, будто лучшего достойна. А на самом деле это у нее любовь такая… А иначе как можно все объяснить, если она примчалась с утра пораньше?
        — Не говори глупости.  — Наташа обняла ее за плечи.  — Будем считать, что наша шутка кончилась благополучно, никто не пострадал. Физически.
        Тамара сбросила ей на руки шубу и недоверчиво взглянула в глаза.
        — Где Валька, ушел, что ли?
        — Нет. Но когда ты позвонила, я его будить не стала. Мимо на цыпочках прошла. Вроде спал. Может, еще рано?
        — Семь часов,  — сухо сказала Тамара, с вновь проснувшимся подозрением оглядывая подругу, но, кажется, ничего этакого в ее облике не обнаружила и спохватилась: — Ты извини, мне самой стыдно за вчерашнее. Веришь, в половине пятого проснулась, не могу сообразить, где мой муж. А как вспомнила, аж в жар бросило: ни фига себе шуточки! Слушай, надо с алкоголем завязывать, а то как-нибудь утром проснешься и саму себя не найдешь.
        Наташа не стала поддакивать, потому что алкоголь не любила, а если случалось пить, старалась побыстрее опрокинуть в себя рюмку и запить чем-нибудь: соком или водой. Отказываться и не пить вообще она почему-то не могла. Такая вот конформистка. Старалась быть как все. Не любила выделяться из толпы или каким-то образом воевать за свои права.
        И еще она была не согласна, что всему виной был алкоголь. Она могла представить и совершенно трезвую Тамару, которая сделала бы именно этот жест: могу продать его тебе…
        Тамара пошла в комнату, а Наташа на кухню. Поставить чайник да бутербродов горячих приготовить. Она уже стала успокаиваться. Вот сейчас Тамара все исправит, и они втроем будут сидеть за столом, завтракать и хохотать над случившимся.
        О чем и в каких тонах шел разговор в комнате, Наташа не прислушивалась, но у нее не такая уж большая квартира, чтобы в ней можно было от других отгородиться. Кроме, конечно, ванной и туалета.
        Да в кухне и двери-то нет. Бывшая хозяйка зачем-то ее сняла. Наташа собиралась дверь купить, но все как-то не получалось, находились более важные траты… Вместо того чтобы купить дверь, она поставила над плитой импортную вытяжку. А дверь, что же, дверь можно купить и потом. Когда живешь одна, так ли это важно? Потому сейчас она не могла не слышать, разве что заткнуть уши пальцами.
        — Доброе утро, Пальчевский,  — говорила Тамара.  — Разоспался? Ты вроде не из сонь. Вот мы вчера набрались, да? Когда это было, чтобы ты дома не ночевал?
        Опять она повторяла свою версию про алкоголь. Мол, он во всем виноват, а раз так, то и ей, Тамаре, не в чем себя винить. Наверное, этого следовало ожидать. Никто и никогда не давал ей отпора, вот Томочка и перешла все границы…
        Наташа поймала себя на том, что думает о подруге с раздражением, и удивилась. Ей-то что? Неприятно слышать о Валентине, который ей симпатичен, всякие гадости? Так он не маленький мальчик. Может, ему это нравится? Может, он мазохист какой? В самом деле, если бы он давал своей жене отпор, она бы побоялась всякий раз так нагло на него наезжать.
        — Пустяки,  — спокойно ответил Валентин.  — С кем не бывает.
        Тамара хрипло и как-то неуверенно засмеялась. Видно, Валентин реагировал на ее слова вовсе не так, как она ждала. Как было привычно. И тогда она стала злиться.
        — Раз пустяки, тогда и говорить не о чем. Одевайся, домой пойдем.
        — Не понял.
        — А что тебе понимать? Погулял, и будет. Домой, говорю, пора. Столы надо сдвинуть, поставить на место.
        — Попроси Николая,  — посоветовал Валентин,  — я в прошлое воскресенье помогал ему шкафы двигать, пусть и он тебе поможет.
        — А ты что?
        — А меня больше нет.
        — Не поняла. Ты что, и в самом деле решил у Наташки остаться?
        — Какая тебе разница, где я останусь? Найду где. Мир не без добрых людей.
        — Валик, я тебя прошу, перестань выделываться.  — Тон у Тамары и в самом деле был просительный.  — Пойдем домой и забудем об этой глупой шутке. Пожалуйста! Хочешь, на колени перед тобой встану?
        Наташа тихо ахнула про себя. Что происходит? Пальчевские поменялись ролями? Эта фраза настолько не шла Тамаре, словно ее проговорил вообще другой человек.
        — Я была не права. Я злилась, и ты знаешь почему. Ты сам в этом виноват. Я вовсе не из тех людей, которых устраивают подачки. А ты мне кинул кость и решил, что этим я обойдусь…
        Боже, что происходит?! О чем она говорит? Наташа ничего не могла понять. Подачка, кость… И к Валентину эти слова тоже никак не могли относиться.
        Послышался какой-то стук. Видимо, Тамара таки упала на колени.
        — Вот. Я прошу у тебя прощения. Доволен?
        Наконец он отозвался:
        — Недоволен. Вернее, недоумеваю, зачем ты пришла?
        — Как это — зачем? Домой тебя забрать.
        — Забрать?  — повторил он.  — Слова-то какие ты для меня подбираешь. Забрать! Будто в камеру хранения вещь сдала, а теперь за ней пришла… Но кто тебе выдаст чужую вещь? Ты меня продала, забыла? За ящик водки. И теперь я отсюда никуда не уйду. Я знаю, ты начнешь давить на Наташу, она меня прогонит, но я и тогда не вернусь. Буду ходить за нею, как бездомный пес. И спать на коврике у двери. Она теперь моя хозяйка.
        — Пальчевский, ты сбрендил? Хватит, я уже все осознала. Обязуюсь больше не опускать тебя при всех.
        — Осознала? Я рад за тебя. Если мой преемник будет пользоваться твоим уважением, он дольше продержится. Ты его тоже не станешь опускать при всех… Меня, значит, ты, по собственному признанию, опускала? По зековской терминологии — делала из меня педика. То есть евнуха. Человека без мужских половых признаков.
        — Так я жду. Кончай трепаться, а? Все равно тебе некуда деваться.
        — Я прошу тебя выйти из комнаты. Мне надо одеться, а я не могу делать это при посторонней женщине.
        — Ах, вот как, я уже посторонняя?! А Наташка — нет?
        — Прошу тебя, Наташу не тронь. Она меня от позора спасла. Взяла с помойки, куда ты меня без сожаления выкинула…
        Наташа сидела ни жива ни мертва. Только этого ей не хватало. Их маленький городок ничем не отличается от деревни. Как говорится, на одном краю чихнули, на другом говорят «будьте здоровы!». Она тут же попадет в скандальную хронику, чего прежде никогда не было. Наташа Рудина — и скандалы? Наташа Рудина — и сплетни? Тихая, спокойная женщина, о которой никто не смог бы сказать ни одного худого слова!
        «Хочешь не хочешь,  — сказал ей внутренний голос,  — а время упустила. События покатились, как ком с горы. Покуражиться ей захотелось. Вот и получай!»
        В комнате между тем разгорались страсти.
        — Пальчевский, ты меня знаешь!
        — Имел возможность узнать.
        — Учти, я устрою такое, будет тошно и тебе, и ей!  — Она передразнила: — «Наташу не тронь!» Еще как трону! Идиллию развели. По мне, если хочешь знать, вот ТАКОЕ — хуже физической измены. Там — мужик штаны надел и обо всем забыл. До другого раза. А здесь — сю-сю, вздохи, томные взгляды… Я эту хренотень вам поломаю!
        Тамара выскочила из комнаты и примчалась в кухню к Наташе.
        — Сидишь радуешься? Довольна, что семью поломала?
        Что называется, с больной головы на здоровую. Наташа была ошеломлена и не сразу ответила. Но поскольку Тамара нависала над ней в ожидании, то мяукнула первое пришедшее в голову:
        — Ты считаешь меня во всем виноватой?
        — Считаю. На фиг ты сунулась со своими деньгами? Милые бранятся — только тешатся. Свои собаки грызутся — чужая не мешай! Ты бы на водку деньги не дала, посмеялись бы и забыли. Или ты такого момента и ждала?
        — Тамара, что ты несешь?!
        — Несу то, что взяла! Не думаешь же ты, будто я тебе своего мужа вот так и отдам, за здорово живешь? На твои проклятые деньги!
        Она бросила Наташе под ноги купюры, так что они разлетелись веером по всей комнате, и отошла, чтобы видеть и Наташу, и вышедшего из комнаты Валентина.
        — А теперь слушайте меня, голубки! Я даю вам полчаса. Слышите, полчаса на то, чтобы прийти в себя и осознать, что нет Ассоль, капитана Грэя, а есть женатый человек и одинокая женщина, возжелавшая чужого мужа…
        — Да не желала я никого!!  — закричала Наташа.
        Она и в самом деле никогда прежде не воспринимала Валентина иначе, кроме как женатого человека, мужа своей подруги. Думала, конечно, что Тамаре повезло: муж у нее хороший, добрый, разве что несколько флегматичный. Вот и все мысли о нем.
        Но теперь Тамара своими инсинуациями направила ее мысли в иное русло. То есть Наташа подумала о том, почему столько лет Валентин живет в унижении, с женщиной, которая ему совершенно не подходит… Причем от своей крамольной мысли даже не ужаснулась. Наверное, потому, что была зла на подругу. Дружба еще не предлог для хамства. Или Пальчевская просто демонстрирует свою суть, которую Наташа старалась прежде не замечать?
        Если подумать, она всегда ни с кем не считалась. Да и с Наташей тоже — пока не сталкивались их интересы. И пока можно было время от времени собираться на девичник и трепаться о том о сем…
        — Возможно, я тебе и поверю,  — между тем продолжала Тамара.  — Если ты исправишь ошибку, которую совершила.
        Опять этот тон! Если они обе виноваты, то почему Тамара игнорирует свою вину, а все сваливает на Наташу? Думает, и она должна ее бояться, как Валентин?
        — Вообще-то, я думаю, ты не врешь,  — с издевкой продолжала та,  — но Валик отчего-то решил, что может остаться с тобой. Иначе со мной не стал бы ссориться. И знаешь почему?
        — Почему?  — растерянно переспросила Наташа.
        — Потому что ты дала ему надежду.
        Надежду? Это же надо такое придумать! В чем это выразилось? В том, что Наташа оставила его ночевать? И постелила ему на этой узкой кушетке? И собиралась накормить завтраком?
        Тамара сняла с вешалки куртку Валентина и бросила ему:
        — Одевайся!
        Куртка так и упала на пол, а Валентин спокойно покачал головой и проговорил:
        — Ты торопишься. У нас с Наташей есть еще тобой подаренные полчаса.
        — У вас с Наташей?  — с нажимом повторила Тамара, словно не могла поверить в услышанное.
        — У нас с Наташей.
        За Тамарой с громким стуком захлопнулась дверь, и в квартире настала прямо-таки оглушительная тишина.
        Наташа вернулась на кухню и собрала валявшиеся на полу деньги. Ну вот, а думала, придется до зарплаты занимать! И ничуть не обеспокоилась, в каком виде предстала перед Валентином: ползает по полу, деньги собирает…
        А он немного постоял и пошел в комнату складывать белье, которое она ему постелила.
        — Это куда можно положить?
        Наташа машинально взяла из его рук стопку белья, подушку, одеяло и отнесла в шкаф. Двигалась по своей вдруг ставшей тесной квартирке и все недоумевала: как могла ее тихая обитель стать ареной такой ожесточенной жизненной битвы? Наташа никогда не была воином. Рыть окопы — это пожалуйста, но брать в руки винтовку…
        А Валентин между тем спокойно пошел на кухню. Не хотел мешать Наташе наводить в комнате порядок. И в самом деле, идиллия. Два любящих супруга проснулись в воскресное утро. На работу идти не нужно, и поэтому оба не торопятся.
        Интересно, зачем Валентину эти полчаса? Решил над женой покуражиться, попугать ее?
        Она тоже побрела на кухню. Отчего-то Наташе представлялось, что Валентин сидит, схватившись за голову, и на его лице написано отчаяние.
        Ничего подобного. Ее нечаянный гость налил в чашки чай себе и ей и теперь резал хлеб для бутербродов. Как он может?! В такое время думать о каких-то бутербродах! Да еще так аккуратно, не торопясь, намазывать на хлеб масло!
        Наташа никак не могла успокоиться. Ее бросало из стороны в сторону. Вернее, ее мысли. То есть думала она то о распоясавшейся Тамарке — в конце концов, чья это квартира и что она себе позволяет: врываться, предъявлять какие-то ультиматумы, кричать на хозяйку. То о Валентине, который расположился у нее дома, как будто Наташа и вправду дала ему какую-то там надежду. Он что же, думает, будто она и в самом деле оставит его у себя? Чтобы вся фабрика и весь город на нее пальцами показывали?
        — Это ничего, что я у тебя хозяйничаю?  — будничным тоном поинтересовался он.
        — Пожалуйста,  — пожала плечами Наташа, изо всех сил старавшаяся так же, как и он, выглядеть спокойной.
        Она присела на краешек табуретки, будто не у себя дома, а у него в гостях.
        — Я положил тебе три ложки сахара.
        — Обычно я кладу две.
        — Ничего, сегодня тебе нужно побольше глюкозы,  — пошутил он и без перехода спросил: — Переживаешь? Решила принять поставленные условия?
        — Думаешь, ты мог бы остаться?
        Она имела в виду, что Тамара не позволит. Но он не думал о жене, а интересовался именно ее мнением.
        — Если бы ты позволила.
        — Но зачем? Из этого все равно ничего не выйдет.
        — Почему?
        Наташа смутилась. Что ему на это сказать? «Ты мне не нравишься»? Или: «Ты не в моем вкусе»? Но это неправда — если бы Валентин был свободен… Вот именно, в этом все дело, и нечего делать вид, будто от решения Наташи что-то там зависит.
        Нет, мелькнула на мгновение мыслишка: а что, если плюнуть на Тамару… Но Наташа задавила ее в зародыше. Почему? Да потому, что Валентин оказался в ее квартире и в ее жизни… по-дурацки, ненормально, непорядочно! Никто ее поступка не одобрит. И если Наташа оставит Валентина, то ей придется принять удар на себя. Он-то как бы уже отстрелялся. Тамара потребовала, чтобы супруг вернулся домой, но Валентин отказался.
        Тамара отступилась от него на время, потому что она прекрасно знает, кто в противостоящей обороне слабое звено. И сейчас все свои полки она направила именно туда. То есть напала на Наташу.
        Что она может сделать Валентину? А ничего. Он пострадавшая сторона. Его унизили, а он ответил. Если на то пошло, многие его одобрят.
        А вот на сторону Наташи вряд ли кто встанет. Решат, что она всего лишь воспользовалась ситуацией. Тут Тамара права…
        Валентин по-своему истолковал ее молчание.
        — Все правильно. Даже если бы ты меня оставила,  — пробормотал он, когда молчание уже стало тяготить обоих,  — Тамара с таким положением никогда не смирится. Тут, как говорится, к бабке не ходи. И не потому, что без меня не может, а потому, что кто-то посягнул на ее собственность…
        — Ты так спокойно говоришь — собственность. Валентин, ты хоть понимаешь, во что себя превратил? Даже я, по натуре конформист, и то не выдержала. Встала на твою защиту. Теперь вот получаю за свою слабость по полной программе.
        — Да-а… Сто раз скажи человеку свинья, и он хрюкать начнет. Добровольное унижение не проходит бесследно: у человека образуется психология раба…
        — Тебе не надоело?  — сказала Наташа, наверное, с долей раздражительности.
        — Изображать из себя раба?
        — Именно.
        — Я заигрался,  — согласился он,  — и погрузился в это болото по самую шейку. Если никто не протянет мне руку…
        Что это, он шутит? Ему смешно! Будто так и надо. Мужчина, сильный пол, а она, видите ли, должна протягивать ему руку!
        — Иными словами, ты ждешь, что кто-то начнет выполнять за тебя твою работу. Именно как ты и хочешь: вытаскивать из болота, брать на поруки, вытирать слезы, делать за тебя нужные телодвижения. А если что-то не получится, ты сразу объяснишь: «Это ты во всем виновата».
        Наташа выплескивала ему в лицо рубленые фразы, как пулеметные очереди, и смотрела, как на глазах становится растерянным его лицо. А что он хотел? Полного единения. Наташа, по его мнению, должна была встать рядом с ним как соратница? Перед лицом разгневанной супруги.
        — У нас нет друг перед другом никаких обязательств,  — продолжала говорить она,  — и я всего лишь подруга твоей жены, сгоряча совершившая дурацкий поступок. Хорошо, что все благополучно кончилось и я смотрю Тамаре в глаза почти с чистой совестью. Вот что я могу для тебя сделать. Выйти и извиниться перед ней за свою дурацкую шутку. И тогда она простит тебя за вольные речи и уведет из этого вертепа, где ты чуть было не погряз в грехе!
        Вот это она разошлась. Хорошо же ее зацепили супруги Пальчевские.
        — Разве я просил что-то делать для меня?  — Он внимательно посмотрел на нее.  — Для меня одного? Честно говоря, я надеялся, что ты и я — теперь МЫ.
        — Мы?!  — Она чуть не захлебнулась от возмущения.  — Разве я дала повод тебе думать, будто готова разрушить твою семью из-за какой-то ерунды? Разве у меня настолько широкие плечи, что я спокойно могу взять на них такой тяжелый груз?
        Он снял очки и протер их чистым — выстиранным Тамарой!  — платком.
        — Теперь я понял, почему ты так нервничаешь. Для тебя все случившееся — неожиданность. Действительно, я же никогда не говорил тебе о своей любви и о том, что с самого первого раза, едва тебя увидел, мечтал, что, возможно, когда-нибудь мы сможем быть вместе… Нет-нет, я не желал Костику ничего плохого. Я просто думал: а вдруг вы перестанете любить друг друга и разойдетесь… Выходит, иной раз мечты сбываются, но за них приходится слишком дорого платить… Теперь ты меня, наверное, возненавидишь. Если и в самом деле мысль материальна, то, может, именно мое желание быть с тобой лишило жизни Костю…
        — Не говори глупости,  — резко сказала Наташа,  — ты же не желал ему смерти.
        Он сразу за ее слова ухватился и продолжал говорить быстро-быстро, словно боясь, что Наташа его прервет:
        — Не желал! Но я желал, чтобы ты была свободна.
        — Я свободна уже три года,  — медленно проговорила она, мысленно ужасаясь: что происходит? Выходит, она намекает, что надо было ему раньше обо всем сказать?
        Но прежде Наташа ничего такого не замечала. И он тут же озвучил эту ее мысль:
        — Ты никого и ничего не видела. Все эти долгих три года. Я потому не заговаривал с тобой о своих чувствах…
        Как Наташа ни была оглушена его признанием, она все же мысленно возразила ему: нельзя говорить слова любви одной женщине, продолжая жить с другой.
        С одной стороны, послушаешь его — романтик, а с другой — голый материалист. Жил с Тамарой и выжидал, когда у Наташи откроются глаза. Такая обнаженная правда шарахала почище оголенного провода и заставила Наташу посмотреть на Валентина совсем другими глазами.
        — …Но вот теперь я сказал, и что, ты готова к моему откровению?
        — Не готова,  — согласилась она.  — Но ты уверен, что выбрал подходящее для этого время? И Тамара ничего не подозревала об этом… Ты оставлял свой плацдарм подле нее на всякий случай? На тот, если я не отвечу тебе взаимностью?
        Он некоторое время молчал, переваривая ее слова, а потом глухо выговорил:
        — Ты права, люди, которые разучились отвечать за свои поступки, не заслуживают снисхождения.
        Наташа не хотела обижать Валентина, но, похоже, оба супруга будто сговорились перекладывать ответственность на ее плечи. Правильно сказала Тамара, они — свои собаки, а Наташа чужая…
        А Пальчевский вообще… как эстафетная палочка, которую передают из рук в руки! И жена недаром все время держала над ним кнут: он не мужчина, а так себе, ни рыба ни мясо…
        Валентин медленно оделся и хотел поцеловать ее руку. Наташа невольно отшатнулась, а он горько усмехнулся:
        — Наверное, я это заслужил. Извини.
        Вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
        Наташе оставалось только недоумевать, зачем вообще она ввязалась в это дело. Что за затмение на нее нашло?
        Она могла бы подойти к окну и посмотреть, Валентин сразу ушел или остановился взглянуть на ее окна. Но вместо этого легла на диван и ткнула кнопку телевизионного пульта.
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        Парфюмерная фабрика, на которой работали Наташа и Валентин, ухитрялась не только держаться на плаву, но и потихоньку монтировать новые импортные линии, освобождаясь от явного старья.
        Не давал фабрике утонуть в бушующем море дикого рынка небольшой заводик растительных экстрактов — его в свое время организовал некий энтузиаст, профессор химии университета, который превратил в довольно доходное производство лабораторию, арендованную университетом на умиравшей три года назад фабрике.
        Плату за аренду с профессора брали смехотворную, но получилось как в поговорке: рука дающего не оскудеет. Потому что подниматься на ноги парфюмерная фабрика начала именно благодаря разработкам завода растительных экстрактов. А еще точнее, одной из них. Рецепту крема от морщин, который студентка последнего курса университета Тая Кравчук разработала на спор. Наслушавшись рекламы французского крема.
        И при этом подобрала такую удачную комбинацию компонентов крема, что пользовавшиеся им добровольцы-исследователи единодушно отметили, что французский крем по сравнению с вновь разработанным и рядом не лежал! (Подлинное выражение ценителей.)
        А когда в город пожаловали французские косметологи и директор парфюмерной фабрики решил срочно запустить крем в производство, к Тае Кравчук пришла слава. Крем пользовался такой дикой популярностью, что сметался с полок магазинов в одночасье, а директору фабрики пришлось увеличить количество охранников на проходной — работницы фабрики стали совершать неоднократные попытки вынести новый крем за ворота, где могли его выгодно продать.
        Теперь на городской толкучке шныряли энергичные молодые люди и говорили:
        — Крем «Юность Таис». Крем «Юность Таис»!
        И баночки с ворованным содержимым — кстати, расфасованным не в фирменную тару — просто рвали у них из рук.
        На окраине города существовали две частные фабрички, которые до сего времени потому и существовали, что нагло использовали рецепты своей «большой сестры».
        Но рецепт крема «Юность Таис» получить никак не удавалось. Сама разработчица уехала в длительную командировку во Францию по приглашению тамошних парфюмеров, рецепт нового крема лежал в сейфе директора фабрики, в сейфе профессора с экстракционного заводика, а на память знала его только Наташа Рудина.
        Она — тоже по совместительству — была не только технологом фабрики, но и как бы представителем науки. Она совершенно бескорыстно занималась исследованиями, деньги на которые в большем масштабе фабрика просто не могла пока выделить.
        Наташа никогда и никому не рассказывала, как год назад директор одной из маленьких частных фабрик пригласил ее в ресторан, и когда она отказалась, просто умолил посидеть с ним хотя бы в небольшом баре недалеко от железнодорожного вокзала, потому что должен сказать ей очень важную вещь.
        Это-то и сбило ее с толку. Вещь оказалась всего лишь предложением продать рецептуру крема «Юность Таис» аж за две тысячи долларов. Кто бы мог представить себе, что вдалеке от больших дорог, в небольшом северном городке, махровым цветом расцветал промышленный шпионаж! Хорошо, хоть до вооруженного столкновения не доходило.
        Утром, собираясь на работу, Наташа волновалась о двух вещах: дал ли директор «добро» на выпуск производственной партии крема, теперь уже разработанного Натальей Рудиной. Она знала, что он не получит такого оглушительного успеха, как «Юность Таис», но многие женщины помянут добрым словом ее крем для ног, не задумываясь над тем, сколько Наташе пришлось над ним потрудиться. Разве что станут советовать друг другу:
        — Возьми «Радость стоп», хороший крем.
        Наташу считают хорошим технологом, она это знала, но как ее примут на работе в связи со случившимся скандалом? Тут уже пойдут в ход совсем другие оценки. Подумаешь, хороший технолог! А мужа из семьи увела!
        То, что всему городу известна история с покупкой ею Тамариного мужа — и, ко всему прочему, главного механика фабрики,  — Наташа не сомневалась.
        Потому и шла на работу как на казнь у позорного столба, но едва она переступила порог кабинета, как ей позвонил по прямому телефону директор фабрики:
        — Наталья Петровна, пришел контейнер с норковым маслом. Срочно возьмите анализы, и если все в порядке, отправляйте его в цех. Бригадир уже звонила. Еще час-другой, и они встанут…
        Так в понедельник она весь день и пробегала. На бегу же наскоро поела. То, что девчонки-лаборантки заботливо сложили у нее на столе.
        Валентина она не видела. Краем уха слышала, что прибыли монтажники и Валентин Николаевич торчит с ними на монтируемой линии по производству туалетной воды.
        Вечером дома Наташа приняла душ. Вроде на минутку прилегла на диван и не заметила, как заснула.
        Разбудил ее звонок в дверь, и когда Наташа пошла открывать, мимоходом взглянув на часы, оказалось, что спала она всего двадцать минут.
        На лестничной площадке стояла Тамара Пальчевская с пакетом в руке.
        — Привет, подруга.
        — Заходи.
        Что-то Тамара бурчала, раздеваясь. То ли о том, что, наверное, не надо было приходить, то ли о том, что, если задуматься, им нечего делить.
        Наташа тоже так считала и верила, что чем быстрее они перестанут вспоминать случившееся, тем быстрее все наладится. Мало кто не ошибается.
        — Ты одна?  — спросила Тамара нарочито безразлично.
        — Если ты о Валентине, то его у меня нет.
        — Я знаю. Девчонки сказали, что он до сих пор в цеху на новой линии… Я тут принесла бутылочку. Выпьем пару капель.
        Наташа было потянулась на кухню, но потом сообразила, что ничего из закусок у нее нет.
        — Прости, я сегодня ничего не готовила. Устала как собака. Не заметила, как и заснула.
        — А у нас с собой было,  — усмехнулась Тамара.
        Привычно и споро, как она умела, нарезала тоненько колбасу и парниковый огурец. У Наташи оказалась разве что парочка вареных яиц. Она тут же их почистила и нафаршировала майонезом и чесноком.
        В общем, они почти не разговаривали, а, будто ничего не случилось, готовили закуску на небольшом журнальном столике. Такой получался спонтанный девичник на две персоны. И поскольку они вот так вдвоем собирались не раз и не два, то Тамара не спрашивала у хозяйки, где что лежит, сама находила и доставала.
        И сели они как обычно: на диване, придвинув к себе журнальный столик.
        — Вот уж никогда не думала, что мы с тобой будем сидеть за столом… как две договаривающиеся стороны,  — усмехнулась Тамара, глядя на подругу поверх бокала.  — Не знаю, с чего и начать.
        — Давай лучше я расскажу обо всем, что тебя интересует,  — отозвалась Наташа,  — а ты задашь уточняющие вопросы.
        — Ну давай. Если все нормально, потом устаканится. Ничего, что пока трудно. Мы обе слегка в шоке. Это, знаешь, как, например, хотел зажечь спичку, а взорвал дом…
        — Тогда — за понимание,  — кивнула Наташа,  — говоря словами генерала.
        Она пригубила бокал.
        — Хорошее вино.
        — Грузинское. Втрое подорожало. Испанское вино дешевле…
        — Если бы меня кто-то спросил о самом заветном желании,  — призналась Наташа,  — я бы попросила вернуть ту злосчастную субботу и сидела бы за столом не вставая, пусть бы ты стала хоть убивать своего супруга.
        Она и в самом деле злилась на себя — черт ее дернул! На Валентина — сколько он ей всего наговорил. Ерунды всякой. Будто бы он любил Наташу давно, а тот случай вовсе не случаен. Такая вот тавтология.
        И на Тамару она злилась. Та могла бы повести себя умнее. Не дергалась бы поутру, не угрожала Наташе, на Валентина не наезжала. Зачем вообще она его к Наташе отпустила?!
        — Короче, ты убедилась, что Валентин у меня не живет. Планы на будущее мы с ним не строили. Где он собирается жить, не знаю. Если я тебя чем обидела, прости. Это по глупости. Сама не знаю, как это получилось… Почему вообще ты пришла выяснять отношения со мной? Что ты от меня хотела услышать? Если ты считаешь, что все устаканится, скажи: Наташка, я тебя прощаю, давай жить как жили…
        Она чувствовала, что заводится. И эта женщина собиралась быть спокойной? Помириться с подругой, расставить все на свои места? Ненадолго же ее хватило.
        — Послушай, Томка, сходи на фабрику — тебя пропустят, побеседуй с мужем. В конце концов, пострадавшая сторона — это он. Устроили выставку-продажу. Вот увидишь, все у тебя получится. А я… что ж, лишусь дома, который прежде считала едва ли не своим вторым. Вспомни, и забегала к тебе перекусить, и поплакать на твоем плече… Ну не хотела я тебе делать подлость!
        Она залпом выпила бокал.
        — Сердишься,  — понимающе кивнула Тамара.  — Разве не ты в таких случаях говоришь: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав? Не верю я ни в какие случайности.
        — В смысле?
        — Будто бы ты стала его покупать по пьянке. Скорее наоборот. Именно благодаря алкоголю тайное стало явным.
        Наташа неприятно удивилась. Она думала, что Тамара с радостью пойдет на примирение, выслушает ее извинения и простит, а она… что она такое говорит?!
        — Ну да, на самом деле я тебе всегда завидовала, а теперь, когда представилась возможность, решила увести у тебя мужа?
        — Примерно так.
        — Тогда чего ты ко мне пришла?
        — Предупредить, что по-твоему не будет.
        Наташа расхохоталась. Как-то зло и весело. В конце концов, сколько можно лить слезы и бить себя в грудь. Не хочет Тамара принимать ее извинения, так что ж теперь, утопиться?!
        — Пальчевская, ты меня умиляешь. Ну что бы ты сделала, если бы я на самом деле хотела Валентина увести? Кислотой меня облила? В партком пошла? Так его давно нету. Или сразу бы киллера наняла?
        — Ну-ну, не духарись. Если хочешь узнать, что я сделаю, достаточно всего лишь не выполнить одну мою просьбу. Маленькую.
        — Говори.
        — Дай мне честное слово, что, если к тебе придет Валентин проситься на постоянное жительство, ты его выгонишь.
        Некоторое время Наташа молчала и просто смотрела на подругу — бывшую? Как же она столько времени не замечала того, что отношения между ними и не дружба вовсе, а так, знакомство совершенно далеких друг другу людей.
        — Такого слова я тебе не дам,  — наконец выговорила она.
        — Не поняла,  — с угрозой прищурила глаза Тамара.
        — А что тут понимать? Валентин придет ко мне в самом крайнем случае. Если ему деваться будет некуда. И вместо того чтобы помочь, мне его выгнать? Но почему? Чтобы доставить радость тебе? Той, которая подозревает меня в самых черных намерениях?
        — Я всего лишь хотела сказать, что у него есть свой дом.
        — Если есть, то ты можешь быть спокойна: ко мне он не придет.
        — Я не понимаю тебя, Рудина. То ты говоришь, что он тебе не нужен, то несешь такое, что можно подумать: именно этого ты и ждешь!
        — Я жду, что свои проблемы вы станете решать без меня. Да, я сделала ошибку, ввязалась в твою дурацкую игру, но больше ничего такого я не хочу. Оставь меня в покое, а?
        — Не выйдет!  — Тамара, кажется, даже с сочувствием посмотрела на нее.  — Ты уже влезла в это дело по самые уши. Коней на переправе не меняют. Решай теперь, на чьей ты стороне.
        — На своей.
        — Понятно,  — медленно проговорила Тамара, поднимаясь с дивана, где за эти годы у нее уже имелось «свое» место.  — Переговоры зашли в тупик. Значит, войну мне объявляешь?
        Наташа почувствовала внутри неприятный холодок. Они живут в таком маленьком городе. Здесь все друг друга знают. А война с Тамарой… Силенок у Наташи для этого маловато. Но отдавать себя во власть человеку, которого она и уважать-то не может, значит, прежде всего себя не уважать. Ради чего? Ради торжества Тамариной вседозволенности? Она же только что Наташе угрожала.
        Тамара смотрела, как по ее лицу пробегают тени переживаемых эмоций. Некоторое время подождала, не передумает ли, и понимающе качнула головой:
        — Значит, война. Хорошо, я принимаю вызов. Дура ты, Наташка! Случись что, Валентин себя-то защитить не сможет, а уж тебя… Иначе разве мог бы он столько лет терпеть унижения, не имея сил от моей власти освободиться? А кроме того, у меня есть деньги…
        Это Наташа знала. Пальчевская работала в местном управлении железной дороги, и если город у них был небольшой, то железнодорожная станция крупная. Развязка многих путей России. И порой, посмеиваясь, Тамара рассказывала, какие операции проделывала она вкупе с двумя-тремя умниками, распоряжавшимися этим участком железной дороги как своим.
        — Да, если хочешь знать, мне стоит моргнуть, и тебя не будет. На свете. Слушай, министры исчезают, и найти их не могут, а тут какой-то несчастный технолог маленькой фабрички… Милиция тебя и искать не станет!
        То есть Наташу продолжали пугать. Если подумать, к угрозам прибегают в случае неспособности самим разрулить ситуацию. Выходит, Тамара не так в себе и уверена, как старается показать?
        Ну да, потому она и пришла. А Наташа и правда дурочка, решила, помириться хочет. И готова была на этот мир пойти. Кто ей в самом деле Валентин? Всего лишь чужой муж, а Тамара — подруга. Как в песне: легче мы друзей своих теряем, обретаем их куда трудней! Не много друзей у Рудиной, чтобы бросаться и теми немногими.
        Увы. Наташа молча смотрела, как Тамара не спеша одевается, как поправляет соболиную шапку перед зеркалом, подкрашивает губы…
        На этот раз Тамара даже дверью не хлопала. Ушла, довольная собой. Нагнала страху на эту курицу! Наташа была уверена, что именно так она и подумала.
        Может, Наташе вернуться наконец в родной город? Туда, где уже в апреле цветут сады и у мамы с папой большой кирпичный дом с садом и виноградником…
        Они давно зовут ее к себе, и там у нее осталось много друзей, одноклассников, однокурсников по институту, друзей детства. И полно возможностей как найти работу, так и выйти замуж…
        Чего, спрашивается, она приговорила себя к жизни в этом убогом городишке? Не могла забыть Костю? Но теперь он погиб, и здесь ее ничего не держит.
        Да, в этом городе она была счастлива. Именно здесь три года она прожила с Костей Рудиным в маленькой комнатушке семейного общежития, как будто в сказочном дворце.
        А потом случилось несчастье. Костя ехал с другом на его машине, на повороте машину занесло. Автомобиль врезался в одинокое дерево на обочине, которое здесь словно поджидало именно такого случая. Друг отделался небольшими ссадинами, а Костя скончался на месте.
        Говорят, на свете мало счастливых людей, оттого что люди не умеют быть счастливыми. Но супруги Рудины умели, и кому помешало их счастье? Неужели тот, кто вершит людские судьбы, не терпит счастливых? Ведь тогда они забудут о НЕМ, а будут думать только о себе!
        Когда Наташа вот так порой обращала свои мысленные вопли туда, наверх, она чувствовала, как в ней будто скапливается темная энергия. Энергия злости на весь мир. Почему именно она должна страдать?! Почему такая, как Тамара, имеет право жить с хорошим человеком, а у нее никого нет?
        Право — на человека. Глупость. И нечего повторять.
        Теперь Наташа уже начала примеривать жизнь с Валентином на себя. Мыслишки забродили: а что, если…
        Ах, она не имеет права так думать? Кто это сказал? Органы загса? Моральный кодекс? Библия?
        Смотрите, как обманчива оказалась поверхность этого глубокого озера — ее души. Что там на дне? Злость, обида или желание всего лишь протянуть руку и присвоить себе то, что принадлежало кому-то…
        Нет, на самом деле всего лишь не отталкивать того, что само плывет к ней.
        Получился весьма сомнительный образ насчет чего-то там плавающего. Она даже хихикнула. На нервной почве, что ли?.. Но в самом деле, кто ей может помешать? Тамара. Что она там говорила? Почти впрямую угрожала. Но испугала? Нет. То-то и оно.
        Наташа поймала себя на том, что взад-вперед ходит по квартире и косит взглядом на телефон. От кого она ждет звонка? Уж не от Валентина ли Пальчевского?
        «Да не нужен мне Валентин!  — стала оправдываться Наташа. Не перед своим ли внутренним голосом?  — Я и не думаю о нем. Чужой муж. Подумаешь, с женой поссорился. Небось не в первый раз… Нехорошо пользоваться чужим несчастьем».
        А как раньше было все здорово! Воистину что имеем не храним, потерявши — плачем. Примерно целый год как она перестала страдать бессонницей и постоянно думать о том, что жизнь ее кончилась. Нет, мелкие истерики еще оставались, но ощущение одной огромной беды потихоньку ушло.
        Именно тогда, казалось, наступило ее тихое счастье, какового Наташа не осознавала, да еще и причитала, какая она бедная. У нее появилась квартира. На работе ей разрешили заниматься творчеством. То есть специально для Наташи приняли сверх штата лаборантку, которая готовила и проверяла кремы, разрабатываемые технологом Рудиной. Конечно, хватало технологий, разработанных другими исследователями. Для объемов-то маленькой фабрики.
        Но, наверное, директору кто-то сказал, что Наташа горюет по погибшему мужу, чахнет, вот он и придумал — разрешить ей заниматься научной работой.
        Как бы то ни было, помогло. Наташа потихоньку оживала. Делала зарядку. По утрам не бегала, стеснялась, а контрастный душ принимала. Между прочим, очень даже тонизирует.
        Но вот почему у нее все это время не было мужчин? Ну ни одного. Никто бы не обращал внимания — понятно, тут уж никуда не денешься. Но ведь обращали, в кино звали, в компаниях клеились, а она все как-то мимо ухажеров смотрела. Непонятно даже, почему случай с Валентином так ее зацепил.
        В самом деле, Наташа имела все. Кроме мужа? Да и то потому, что не очень этим озабочивалась. Хотя, если бы захотела, давно имела.
        Невезучая она, видите ли! Поневоле анекдот на ум просится: помнишь, в прошлый раз я говорил, что у меня жизнь — дерьмо? Так то было повидло.
        Казалось бы, ушла Тамарка, оставила тебя в покое, ляг на диван и радуйся. Отдыхай, читай книгу, смотри телевизор, но нет, не лежится. Опять вскочила, по комнате мечется. И на телефон косится…
        Ну вот, достукалась, он и зазвонил. Схватила трубку так, будто ждала, что ей какую-то особую радость сообщат.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        — Наташа, что там у вас происходит?  — раздался в трубке знакомый женский голос, нарочито лениво растягивающий слова.
        Звонила Маргарита, приятельница Тамары. Та, что работает продавцом… пардон, менеджером в обувном отделе универмага. И всегда трещит: «Это натуральная кожа! Это ненатуральная кожа!»
        Словно окружающий мир можно определить только этими двумя понятиями.
        И что странно, звонила Ритка лишь теперь. Вторые сутки идут. Для их маленького городка неоправданно поздно. С духом собиралась, что ли?
        — У кого это у нас?
        Наташа прикинулась валенком. Кстати, лучший способ для неприятных разговоров. Тогда тот, кто его начал, вынужден сам все объяснять, разворачивать картину и попутно давать тебе время для обдумывания.
        — Не притворяйся! У вас с Томкой!  — Голос Маргариты завибрировал от возбуждения. Она ни о каких нюансах не раздумывала. У нее все было просто: кто, где и когда. И в какой коже.  — Она говорит, что продала тебе Валика за ящик водки. Неужели это правда?
        — Правда. Но потом она передумала. Пришла с утра пораньше, чтобы вернуть мне деньги.
        Наташа могла бы не вести подобных разговоров. По крайней мере раньше она бы так и сделала. Но теперь… Недаром говорят, с волками жить — по-волчьи выть. Чистоплюйство в ее ситуации будет выглядеть как слабость. Во всяком случае, Наташа себя в этом уверила и потому говорила с Риткой даже не своим обычным тоном, а этаким вальяжным, чуточку насмешливым. Чтобы любому становилось ясно: она не относится к случившемуся серьезно. На шутку ответила шуткой, вот и все. Прикололась.
        — Я с вас падаю!  — восхитилась Маргарита.  — А больше там никто мужа не продает? Я тоже хотела бы положительного человека, интеллигентного. Причем я не то что на водку, на ящик коньяку бы разорилась. А то мне все попадается то алкаш, то бандюган. Последний бойфренд, представляешь, даже спер у меня обручальное кольцо!
        — Позвони Тамаре. Может, у нее еще есть.
        — Я с вас падаю!  — опять восхитилась Ритка и повесила трубку.
        Наташа присела на диван и невольно поежилась. Не этого звонка она ждала. А какого? Другого. Ясно, от кого. И что она хотела услышать? Возьми меня к себе?..
        Но, кроме Ритки, никто ей в тот вечер не позвонил.
        На другой день не успела Наташа появиться на фабрике, как ее вызвал директор.
        — Рудина, выручай! Ты у нас признанная красавица. Мы даже собираемся в качестве этикетки нашей фирменной туалетной воды твой портрет изобразить… Администрация города не нашла ничего лучшего, как устроить форум интеллигенции. А у нас на фабрике французы. Не сегодня-завтра новую линию запускать. Съезди, а? Я тебе машину с водителем дам, заскочишь домой, переоденешься.
        — Хорошо, я пойду на этот форум,  — сказала Наташа; когда просит директор, как-то не принято ему отказывать. Без видимой причины.  — Хотя у меня, между прочим, куча работы.
        — Вот и молодец,  — обрадовался директор.  — У кого ее нет, этой кучи! Между прочим, говорят, на форуме будут двое писателей. Из столицы. Встретишься с интересными людьми…
        Она еще не вышла из кабинета, а директор уже названивал монтажникам. Сам он вряд ли считал форум заслуживающим внимания. Иное дело — новая линия.
        Наташа, как обычно, собралась быстро. У нее еще час оставался до начала форума, и она позвонила знакомому парикмахеру:
        — Люда, ты свободна?
        — Только что последнюю клиентку отпустила. Сегодня словно праздник какой-то, идут и идут.
        — Я успею? Никто не прорвется?
        — А сколько времени тебе нужно на дорогу?
        — Минут пятнадцать.
        — Вот и славно. Я как раз перекусить хотела, так что, пока ехать будешь, я поем…
        Словом, нежданно-негаданно Наташа занялась своим внешним видом. Надела новое вязаное платье — ни разу не надеванное, поверх — лисий полушубок, который на двадцатипятилетие подарили родители, и он Наташе очень шел, и тонкий пуховый платок, чтобы не помять прическу.
        На улице сыпал невесомый, почти сухой снег и ветер крутил поземку, но когда Наташа вошла в здание драматического театра — именно здесь назначили форум,  — она сбросила платок на плечи и на ходу расстегнула полушубок. Тепловая завеса в дверях мягко обняла коленки, которые по случаю торжественного мероприятия прикрывались только легким нейлоном колготок.
        — Снимай,  — услышала она яростный шепот какого-то молодого человека, и в лицо ей уставился глазок камеры.
        От неожиданности Наташа даже отшатнулась, а молодой человек, что командовал оператором, довольно засмеялся.
        — Не столько форум интеллигенции, сколько форум красивых женщин. А еще кто-то сказал, что зимой у них спячка.
        — Зимой, может, и да, но накануне весны они непременно просыпаются.
        — Накануне весны! Ты вначале Новый год встреть.
        Мужчины говорили между собой, как будто Наташи рядом не было и не они только что невольно заставили ее замереть на месте.
        Она прошла вперед, к гардеробу, располагавшемуся как раз напротив двери, и движением плеч сбросила полушубок… прямо в руки тому самому молодому человеку, что приказал ее снимать.
        — Позвольте за вами поухаживать, королева,  — едва заметно усмехаясь, сказал он.
        — Кто вы?  — недовольно спросила Наташа, машинально поправляя выбившийся из прически и успевший намокнуть локон.
        Но не станешь же вырывать у него полушубок, тем более что он стоит рядом и нарочито виновато опустил глаза в пол.
        — Мы? Областное телевидение. Между прочим, наш сюжет пройдет по первому каналу.
        — Ну и что же?  — отозвалась Наташа, принимая у него из рук номерок.  — Мне это должно польстить? Что вся страна увидит мое лицо с открытым от неожиданности ртом. Вы полагаете, это очень интересно? Слава Богу, я не модель…
        А про себя добавила: и хорошо, что недавно побывала у стоматолога. Правда, мелькнула мысль: а что, если фотопломба, которую ей поставили, на пленке выглядит каким-нибудь пятном? Только что уверяла себя и остальных, будто ей безразлично, появится она на телеэкране или нет.
        — Это правильно вы сказали насчет модели, слава Богу, потому что, поверьте моему опыту журналиста, большинство из них имеют пресловутые ноги от ушей… вместо мозгов!  — подхватил он.
        И еще долго, наверное, жужжал бы у Наташи над ухом, если бы ее не тронула за руку технолог экстракционного завода, она же — кандидат технических наук Елизавета Дмитриевна Коровина, которую коллеги звали просто Лиза, а подчиненные за глаза — Бедная Лиза.
        — Наташенька, тебя тоже сюда выдернули?  — сказала она, увлекая Рудину вперед.  — Небось директор не пришел?
        — У директора — французы, а я, по его мнению, как раз сегодня хорошо выгляжу,  — улыбнулась Наташа.
        — Он прав, хороша!  — Бедная Лиза любовно оглядела Наташу, будто в этом имелась и ее заслуга.  — Послушай, Наташа, мы вчера получили экстракт чистотела с совершенно обалденными качествами. Я всего лишь изменила один параметр…
        Она увлеченно заговорила о своих делах, увлекая Наташу в зал.
        — Ты могла бы разработать новый скраб. Или лосьон.
        Вот Бедная Лиза небось на судьбу не жалуется. Занимается любимым делом в городе, куда она когда-то сбежала от несчастной любви с ребенком на руках. Дочь ее давно уехала в Питер, а внучка все равно постоянно живет у Елизаветы. Экстракционист в городе — одним из самых известных людей, потому что экстракт дуба, который заводик выпускает, растворяется в самогоне как растворимый кофе, без осадка, а дубильные вещества придают домашней водке цвет и привкус коньяка. Порой даже удивительно, скольким людям просто до зарезу необходим этот экстракт, распределением которого как раз и ведает Бедная Лиза…
        После торжественного собрания — Наташа подумала так по привычке — должен был состояться небольшой концерт, а потом банкет. Наверное, потому, что это сборище, названное громко форумом, именно и было обычным собранием. С той лишь разницей, что выступала на нем интеллигенция. В большинстве своем творческая и потому бедная: каждый жаловался на то, что денег нет на самое необходимое!
        Однако находились люди, которые повторяли то же самое — денег нет, но… Несмотря на такое большое НО, они добились того-то и того-то. В основном интеллигенция творческая. Альтруисты и энтузиасты. Те, что ставят с детьми спектакли или организовывают ансамбли народного творчества.
        В другое время Наташа порадовалась бы, что не все пропало, не все прахом пошло, как любят вещать некоторые политики. Не перевелись на Руси чистые души, для которых любимое дело важнее хлеба насущного… Они трудятся, несмотря ни на что, тащат за собой нищую, заброшенную государством культуру.
        Правда, самой стране это чести не делает. Собрали форум людей, которые работают и готовы работать впредь не жалея сил,  — для чего? Констатировать, что по-прежнему нет денег?
        Первое время Лиза пыталась что-то о своем производстве Наташе рассказывать. Кстати, в отличие от своей молодой коллеги она о глобальных проблемах не думала, а пыталась, ни на что не обращая внимания, делать свое маленькое дело. И небезуспешно. Не слушала, о чем говорят с трибуны, а шептала Наташе о своих очередных идеях. В другое время та слушала бы открыв рот, а сегодня ей не до того. Она даже не ожидала, что случившееся с ней в субботу будет так долго занимать ее мысли. Причем занимать настолько, что всем остальным событиям в Наташиной душе просто не находилось места.
        После речей начался концерт, перед которым объявили, что позже участники смогут пройти в буфет, где накрыты столы.
        Наташа на обещанную халяву не откликнулась. Спасибо, она уже посидела за накрытым столом два дня назад, и чем это кончилось? Это у нее такая несмешная шутка. В общем, сидеть со всеми за столом не хотелось.
        И когда участники форума отправились в буфет, она двинулась в сторону гардероба, где толпилась жалкая кучка интеллигентов, которых тоже не заинтересовали накрытые столы.
        Она не спеша оделась, набросила сверху платок, уже не заботясь о том, что примнется прическа, и усмехнулась в глаза своему отражению. Чего старалась, прическу делала, для кого?
        Наташа не спеша сошла с крыльца драмтеатра.
        — Простите, можно вас на минуточку?
        Она обернулась. Тот самый работник областного телевидения. Хочет взять у нее интервью?
        — Скажите, а почему вы не остались на банкет?
        Он говорил и поспешно застегивал куртку, хватая ртом холодный воздух. Бежал за ней, что ли?
        — Мне не хочется,  — сказала она.
        — Не хочется есть или есть в толпе?
        — Ну какая уж там особая еда? Могу поспорить: вареная курица и салат «Столичный». Так у нас в общепите называют салат оливье.
        Он хохотнул, с интересом поглядывая на нее.
        — Вы и в самом деле оказались правы. Там были еще яблоки…
        — И апельсины,  — подсказала Наташа.
        — Знаете, я случайно глянул вниз, а вы уже идете к выходу… Пришлось бежать.
        — А зачем?
        Она взглянула на него так ясно и удивленно, что он смутился. Ему казалось, что она должна быть счастлива только оттого, что за ней кто-то побежал? Или ее должен был привести в трепет его статус? Областное телевидение! Ах-ах!
        Но тут же Наташа запретила себе злиться. Этот молодой человек вовсе не виноват в том, что у нее так скверно на душе. Отчего? Она ждет и боится общественного порицания, вот отчего!
        — Мне хотелось поесть вместе с вами,  — сказал он.
        А что, выкрутился. По крайней мере ответил на ее вопрос почти откровенно.
        — То есть вы хотите, чтобы я вернулась?
        Она сделала вид, что не понимает. У них конкурс: кто сумеет лучше притвориться.
        Он первый пошел на попятную. Рассмеялся и поднял руки вверх вместе со своим кейсом.
        — Хорошо, сдаюсь. Говорю открытым текстом. Давайте вместе с вами поужинаем. И конечно же, не здесь, а в каком-нибудь ресторане.
        — Давайте,  — согласилась Наташа.
        Откровенно говоря, идти домой ей не хотелось. Самое интересное, что с нею там может произойти, так это чей-нибудь звонок. Скорее всего от персоны, для Наташи нежелательной. Какой-нибудь любопытной вроде Марго. Или недоброжелательной вроде Тамары.
        Он сразу приободрился, потому что все еще не мог определиться, как себя с ней вести.
        — Меня зовут Павел, а вас?
        — А меня — Наташа.
        — Повезло. У меня жена Наташа,  — сообщил он, ничуть не смущаясь.
        Ах, он хочет, чтобы сразу начистоту. Чтобы она не рассматривала грядущий ужин как предложение руки и сердца. И хорошо.
        — А моего мужа, к сожалению, звали Константин.
        — Почему — к сожалению?  — не понял он.
        — Потому что с именем Павел у меня не связано никаких ассоциаций.
        — Вам палец в рот не клади,  — усмехнулся он.
        — А и не надо. Мало ли какая инфекция может на нем оказаться.
        — Нет, так не пойдет.
        Он прижал кейс под мышкой и опять поднял руки кверху.
        — Воевать с вами — я пас. Предлагаю срочно создать между нами атмосферу любви и согласия. Общечеловеческой любви,  — уточнил он.  — В самом деле, что нам делить? Вы привлекательны, я чертовски привлекателен.
        Наташа, не выдержав серьезности, расхохоталась.
        — Насколько я успел узнать, ресторанов у вас в городе три.
        — Пять,  — поправила она.
        — Это недоработка. Обещаю загладить. И какой вам нравится больше всех?
        — «У Максима»,  — скрывая улыбку, сказала Наташа.
        — Ценю ваш юмор,  — кисло отозвался он,  — но пока я не настолько кредитоспособен, чтобы везти вас в Париж.
        — Вы подозреваете меня в подобной зловредности? У нас в самом деле есть такой ресторан. Небольшой, но очень уютный. И его директора зовут Максим. И группа танцовщиц у него есть. Такие, знаете ли, небесталанные девчушки.
        — Чего только не увидишь в провинциальных городах!  — Он всплеснул руками, привычно вздевая и свой кейс.
        Ну конечно, мы из области, а тут — глухая провинция. А приедут москвичи, будут на областных глядеть сверху вниз. Так каждый на своей ступеньке снисходительно посматривает на нижестоящих.
        — Поедем на такси?
        — Зачем же, у нас все близко. Пройдем квартал вперед, завернем за угол…
        — А там в темной подворотне нас не будут ждать двое или трое накачанных молодчиков?
        — У нас здесь никого не бывает,  — сказала Наташа. Раз уж он взялся цитировать советские фильмы, то и она не отстанет.  — Ни ваших «коз», ни ваших «ностров».
        Словом, Рудина веселилась прямо-таки изо всех сил. Хотелось хоть ненадолго забыть то самое событие, которое не давало ей жить как прежде и торчало в душе отравленной занозой.
        В ресторане почти никого не было, так что им не пришлось ждать ни официанта, ни закусок. Все подавалось в темпе. Предложили даже горячее, но Павел счел нужным тормознуть этот скоротечный сервис.
        — Мы бы хотели у вас немного посидеть,  — вроде невзначай заметил он, и официант смутился от своей торопливости.
        — Застоялся,  — сказала Наташа.
        Оказалось, что оба проголодались. В момент умяли все холодные закуски, так что Павел решился сходить на кухню и таки согласиться на горячее.
        — Подольше посидим за десертом,  — решил он.  — Мне так редко удается остаться без дела и отдыхать просто так…
        — А я представляла себе, что журналистам это удается делать чаще других,  — заметила Наташа.
        — Заблуждение всех непосвященных,  — не согласился он.  — Журналист всегда на работе, даже если кажется, что он всего лишь развлекается.
        — Но тележурналист — это ведь другое дело. Вашего товарища с камерой поблизости нет…
        Он оказался, как ни странно, вовсе не готов к долгому общению. Может, ему хотелось быстренько-быстренько затащить ее куда-нибудь, а вовсе не разводить турусы на колесах! Наташа недавно прочла это выражение в книжке кого-то из классиков и теперь, вспомнив, усмехнулась.
        Павел с надеждой воззрился на ее лицо. Вот сейчас она скажет: пойдемте ко мне домой, я вся ваша!
        А между тем было рано, седьмой час вечера, народу в ресторане не прибавлялось, оркестр не играл, так что в их разговоре в конце концов возникла пауза не то чтобы тягостная, но натянутая.
        Вообще люди, находящие с ходу общий язык и его не находящие,  — тема особая. Порой совершенно незнакомые люди, бросив всего одну короткую фразу, цепляются за нее и, как по лестнице, взбираются на вершины самого длинного и содержательного разговора. А случается, не о чем говорить между собой и самым близким людям.
        К Наташе и Павлу это не относилось, но разговориться они никак не могли. Он попробовал рассказать анекдот — Наташа вымученно улыбнулась. Она хотела вспомнить что-нибудь остроумное — мозги будто заклинило. В конце концов Наташа решила, что все дело в ней. Это она не может расслабиться. Это на нее так повлияло недавнее событие, напрочь отбив природный юмор и способность к общению. Нечего было и длить эту неинтересную встречу.
        — Простите, но мне пора домой,  — сказала Наташа; хотя чего ей было делать дома-то?!
        Павел нехотя согласился, и, рассчитавшись, они вышли из ресторана.
        На улице не на шутку сыпал снег.
        — Зима разгулялась,  — сказал он,  — если так и дальше пойдет, мы можем здесь застрять.
        — Вполне,  — рассеянно подтвердила Наташа.
        Она невольно стала ускорять шаги, мечтая попасть в тепло своей квартирки. Что ей, в самом деле, дома поесть нечего? Зачем она согласилась на эту встречу, заведомо ведущую в тупик?
        Правильно говорит Игорь Губерман:
        Давно живу как рак-отшельник.
        И в том не вижу упущения.
        Душе стал тягостен ошейник
        Пустопорожнего общения.
        Однако ее спутник так не думал. Он вообще думал не о том, потому что едва они свернули за угол, как он прижал Наташу спиной к забору, схватил за шею и стал целовать.
        Губы у него были холодные, жесткие, и Наташа ничего не почувствовала. Ни тепла, ни какого бы то ни было чувства. Как будто под этим густо сыпавшимся снегом ее стали насильно кормить мороженым. Осталось только ощущение стиснутой шеи, так что, вырвавшись, она сделала несколько поворотов ею туда-сюда, не думая о том, что для него ее движения по меньшей мере оскорбительны.
        — У тебя такой мощный захват,  — пробормотала она.  — Будто ты вознамерился бросить меня на ковер.
        «Или на сугроб»,  — хмыкнул внутренний голос.
        — Кажется, я в тебя влюбился,  — сказал Павел ей на ухо.
        При этом он не знал, куда девать свой кейс, и потому опять стал прижимать к себе Наташу, но одной рукой, что получалось у него не слишком ловко. Наверное, она должна была как-то на его посыл ответить? Все-таки кормил-поил.
        — Ты не обидишься, если я тебе кое-что предложу?  — сказала Наташа.
        Он сразу оживился и с надеждой посмотрел на нее.
        — Не обижусь.
        — В ресторане мне было неудобно говорить об этом, но теперь… Я бы хотела оплатить половину счета.
        Она видела, как надежда в его глазах сменяется разочарованием.
        — За что ты меня так?
        — Видишь ли, я не могу отплатить тебе, к примеру, гостеприимством. Мы живем с мамой в однокомнатной квартире…
        Все-таки не могла не соврать. Но вести сейчас к себе постороннего мужчину… да и вообще кого бы то ни было ей вовсе не хотелось.
        — Это ничего,  — горячо откликнулся он,  — мы можем пойти ко мне в номер. Правда, я живу с оператором, но мы отправим его куда-нибудь погулять.
        — Погода не для прогулок,  — усмехнулась Наташа.
        — Мало ли, пусть в баре посидит.
        — Нет, давай в следующий раз. Мне еще маме укол делать.
        Она сунула в карман Павлу пятисотенную купюру — из тех, которыми платила за ящик водки!  — и осторожно прикрыла его рот ладонью, когда он попытался протестовать.
        — Давай я хоть провожу тебя,  — предложил он.
        — Не надо, я уже почти пришла,  — отказалась Наташа,  — а твоя гостиница вон там. Видишь, огни светятся.
        — Я бы и сам разобрался,  — разочарованно буркнул он.
        Генка Лукин, сосед Рудиной по лестничной клетке — не так давно именно ему пела дифирамбы Тамара Пальчевская,  — любит напевать: «По-бабам! Пора-пора-по-бабам!»
        Наташе можно петь что-нибудь вроде «Тарам-тарам-по-чужим-мужьям!».
        Такое впечатление, что она шла по дороге, увидела открытый люк, а когда стала его обходить, провалилась в другой, точно такой же.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        Наташе приснилось, что она сошла с ума. Случалось, и прежде ей снилось что-то несуразное, но она и спящая понимала: это сон. Теперь же во сне она понимала, что сошла с ума на самом деле.
        Прежде всего два маленьких сувенирных паровозика, стоящие на книжной полке, вдруг стали ездить сами собой по вертикальной стене и при этом не падали. А по ее квартире ходил Генка Лукин в майке и трусах и расшвыривал в разные стороны ее немногочисленную мебель. Более мелкие предметы он сбрасывал в огромные дыры, которые почему-то появились в полу ее единственной многофункциональной комнаты. А мебель просто ломал быстрыми и резкими движениями.
        Наташа пыталась Генку остановить, но он не обращал внимания на ее жалкие попытки ускорить свои невероятно замедленные движения. И откровенно хохотал:
        — Чего тебе, сумасшедшая?!
        Проснулась Наташа с трудом и даже не смогла, как собиралась, сделать краткий комплекс упражнений. Только контрастный душ немного привел ее в себя.
        «Может, выскочить на улицу, поваляться в сугробе?» — пошутила она сама с собой и выглянула в окно. Повсюду лежал снег. Он сыпал до сих пор, так что небольшие холмики по краям тротуара превратились в нешуточные сугробы.
        «Я сошла с ума, я сошла с ума!» Такое впечатление, что ее как будто сглазили. В один момент молодая здоровая женщина перестала ощущать ритм жизни, так что даже по своей комнате она не ходила, а ползала. Не помог и крепкий кофе, который, кстати, показался ей гадостью.
        Но как ни ползай, как ни сетуй на жизнь, а на работу идти надо. В конце концов, она до сих пор так и не получила причитающиеся ей вопросы-возмущения по поводу приобретения ею Валентина Пальчевского. Никто же не знает, что Тамара ей деньги отдала и товар может быть возвращен хозяину.
        Однако судьба продолжала беречь Наташу от любопытства сотрудников. Теперь прибыла машина с лавандовым маслом, и опять была беготня. Между делом она подумала, что уже который год продолжается одно и то же. Все время что-то на фабрику поступает, в цехе непременно начинается аврал. Надо будет проработать предложения и дать директору. В самом деле, обычный производственный процесс. На дворе двадцать первый век. Если пока нельзя все автоматизировать, можно хотя бы как следует организовать… Впрочем, именно теперь привычной суматохе она была рада.
        Ближе к обеду ее опять вызвал к себе директор фабрики, и в его кабинете она увидела Павла с телевидения.
        — Вот, Наталья Петровна, телевизионщики по вашу душу,  — улыбнулся директор.
        — Что-нибудь случилось?  — поинтересовалась она.
        — Застряли из-за непогоды. А у них кое-какие кадры уже есть. В серию «Женщины России». Правильно я вас понял?
        — Правильно,  — солидно кивнул Павел, а еще один мужчина с кинокамерой рядом с ним, оказывается, снимал Наташу, едва она вошла.  — У Натальи Петровны очень незаурядная внешность.
        — Да, красавицы есть и в нашем городе,  — расцвел директор, словно это его собирались снимать телевизионщики.
        За свой внешний вид Наташа не боялась. Халатик на ней был кокетливый, по фигуре. И волосы прихвачены модной косынкой.
        — Покажите им нашу фабрику,  — разрешил директор,  — пусть поснимают вас на фоне оборудования.
        Никто почему-то не спросил Наташу, хочет ли она сниматься для этой самой серии! Считается, что должна хотеть?
        Ладно, она решила не сопротивляться. Чем меньше сопротивления, тем быстрее все закончится… Однако получилось с каким-то двойным смыслом! Наташа своим мыслям невольно улыбнулась.
        Но Павел, оказывается, бдительно следил за ее лицом, потому что сказал с обидой:
        — Зачем ты обманула меня, Наташа?
        — В чем?  — Она лихорадочно стала вспоминать, что этакое рассказала ему?
        — Нет у тебя здесь никакой мамы! Боялась пригласить меня домой?
        Наташа покраснела. Кто мог подумать, что Павел здесь застрянет? Она думала, уедет и обо всем забудет.
        — А кто это тебе сказал?
        — Директор… Конечно, я не стал ему говорить про твою мать…
        Наташа невольно хихикнула.
        — Просто спросил, какая у тебя семья,  — упрямо продолжал тот.  — Он и сказал, что три года назад муж погиб…
        Павел был обижен. Но ведь Наташа ему ничего не обещала, не так ли? Она взглянула на него, скрыв улыбку, но он все понял и тоже смутился. Ну да, позвал ее в ресторан, но ведь Наташа свою часть денег отдала, так что какие могут быть к ней претензии?
        Дело вовсе не в ресторане, мог бы сказать ей он, а в том, что… когда они целовались, Наташа ведь не отталкивала его. То есть вроде была не против.
        Словом, и этот день у Наташи оказался занят — она водила по фабрике телевизионщиков, рассказала историю про крем «Юность Таис» и что именно он позволил его разработчице поехать во Францию.
        Оператор Юра ходил за Наташей с камерой и снимал, когда Павел взмахивал рукой, как полководец на поле сражения.
        Во второй половине дня распогодилось. Позвонили в аэропорт, который находился в пятидесяти километрах, в другом городе, и телевизионщики сразу засобирались в дорогу.
        На прощание Павел сунул ей в руку свою визитку.
        — Будешь в городе, звони, помогу всем, чем смогу.
        Он многозначительно замолк, давая ей понять, что помочь он может многим.
        Когда она вернулась в лабораторию, одна из лаборанток, по имени Вера, спросила ее:
        — Наталья Петровна, вы не заболели?
        — А что, так плохо выгляжу?  — спросила Наташа.
        — У вас вид такой усталый, будто вы всю ночь не спали…  — Она проговорила и поправилась: — То есть я ни на что не хочу намекнуть, но в смысле бессонница у вас или еще что… Я с моря подушечку привезла с можжевельником. Положишь его под щеку и спишь, как новорожденная. Хотите, принесу вам?
        — Если на вас, Наталья Петровна, порчу навели, то не поможет никакая подушечка,  — заговорила вторая лаборантка, Ася, переглядываясь с Верой.
        — Порчу? Девочки, что за ерунда?  — Наташа засмеялась.  — Мало ли, женщине, может, нездоровится…
        — Мы это знаем наверняка,  — твердо проговорила Ася.  — Стеснялись говорить. Жена Пальчевского к Заире ходила.
        — К какой Заире?
        — Вы не знаете?!  — удивились девчонки.  — Ну, той, что везде в объявлениях пишет про отвороты и привороты… Заира ей сразу сказала: для того чтобы порчу навести, надо какую-нибудь вашу вещь ей принести. К вам Пальчевская вчера не приходила?
        — Приходила,  — растерянно подтвердила Наташа.  — Но неужели вы думаете…
        — Нам ее дочка рассказывала.
        — Чья дочка?
        — Дочка Заиры. Сказала, предупредите ту женщину.
        — И что мне теперь делать?  — Наташа и верила, и не верила, но то, что с утра ей было не по себе, определенно так.
        На время работы с телевизионщиками она себя просто заставила собраться в кулак, а когда все кончилось — ощущала себя выжатым лимоном.
        — Пойти к другой колдунье, снять эту порчу.
        Какая глупость! Похоже, Наташа переходит на какой-то другой уровень жизни, где с ней происходят события, никогда прежде не происходившие: порча, колдуньи. Неужели она не сможет справиться с этим сама?
        Тем более что Вера в обед сбегала домой и принесла ей ту самую подушечку с можжевельником.
        Ася же… О, Ася оказалась человеком куда более основательным.
        — Наталья Петровна!  — сказала она.  — Вам нужно сходить в церковь.
        — Но зачем?  — растерянно проговорила Наташа.
        — Снять с себя эту гадость.
        — И каким образом?
        Она уже отдавалась в руки молодой, но такой знающей девушки. Пусть делает что хочет, Наташа на все согласна. Может, хотя бы сны про собственное сумасшествие не будут ее посещать.
        В церковь пошли после работы.
        — Вообще-то,  — сказала Ася,  — нужно посещать три службы: заутреню, обедню, вечерню. Мы с вами закажем мобелен и непременно внесем в него имя человека, который наслал на вас порчу.
        — Как же так?  — возмутилась Наташа.  — Она на меня порчу, а я ей — за здравие.
        — Так положено. Вы не можете ее наказывать за грехи, для того есть Всевышний.
        Словом, Наташа позволила проделать с собой все, что положено. Купила свечки, заказала молебен. Причем делала все машинально, почти не осознавая, и крестилась неумело, все норовила сложить пальцы двуперстием. Ася при этом фыркала на нее рассерженной кошкой.
        Но когда вышла из церкви, ощутила вдруг такую умиротворенность, какой не чувствовала все три ее одиноких года. А потом спала без задних ног, и никакие кошмары ей не снились.
        Правда, этот поход в церковь Наташу не заставил пересмотреть свои взгляды — во второй раз она вряд ли туда пойдет, но мысль осталась: в этом что-то есть… Такая она оказалась атеистка-верующая…
        На третий день… на третий день ничего особенного на фабрике не происходило, но ее отчего-то никто ни о чем не спрашивал. Получилось, что боялась Наташа, боялась, а ничего страшного и не случилось.
        Правда, она стала ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин. Они словно увидели ее впервые. Решили, что Наташа вовсе не так холодна, какой казалась? Все три года после смерти мужа она выглядела просто ледышкой. Никого к себе не подпускала. Выходит, впечатление было обманчивым? А иначе чего бы этот, с областного телевидения, все ходил за ней с камерой и снимал, снимал, будто она была самой красивой женщиной в городе. Или это так и есть?
        Стали по-другому смотреть на нее и женщины. А Наталья Рудина, оказывается, не так безобидна, как думали. Тамарка-то, глупая, не принимала ее всерьез. Считала тихой, неопасной. А давно ведь известно: в тихом омуте черти водятся. И Наташенька не исключение. Это ворчали женщины замужние.
        А холостячки веселились. Молодец Натаха! Утерла нос Пальчевской. А что, мы люди не гордые. Если мужик на продажу выставлен, мы можем и купить!
        Теперь все знали, что Валентин Пальчевский ушел из дома. Поселился, правда, не у Рудиной, а в общежитии. Его друг Лешка опять подженился — нашел женщину с квартирой…
        Большинство жителей города, лично знакомых с героями жизненной драмы, были уверены, что Валентин с Наташей встречается. Иначе чего бы ему от Тамарки уходить? Характер у нее, конечно, еще тот, но баба хозяйственная, денежная. С такой никакой дефолт не страшен, потому что у нее есть чулок, а в чулке — зеленые бумажки, которые этот самый дефолт не берет.
        Те из мужчин, кто был уверен, что Наташа с Валентином не встречается, звонили ей домой. Ее рейтинг как свободной женщины стремительно вырос.
        И только один человек ей не звонил. И вообще не попадался на глаза. Словно его не было в городе. Да и на самой планете…
        Но она знала, что Пальчевский никуда не делся. Время от времени кто-нибудь услужливо ей сообщал, где сейчас Валентин Николаевич, хотя Наташа не уставала повторять, что ее это не интересует. Ей не верили. Наоборот, ждали продолжения действия. Не могло же все просто так и окончиться. Кто-то должен был прервать затянувшийся антракт.
        Некоторые заключали пари. Куда пойдет Валентин: к Наташе или к Тамаре? Откуда-то узнали, что Тамарка угрожала сопернице заказать ее. Очень смеялись. Типа, крутая, да?
        Даже немногочисленные бандиты в городе во мнениях разделились. Одни считали, что Пальчевская в своем праве. А другие утверждали, что и Наташа честно заплатила. Ей предложили товар, она ответила. Без базара. Но вот что интересно, никто из болельщиков не осуждал Пальчевского. И не возмущался, как это он допустил, чтобы его продавали и покупали!
        В один из дней, пробежав по цехам, Наташа вернулась к себе в лабораторию и застала там одну из приемщиц склада готовой продукции по имени Неля. Молодая женщина сразу бросилась к ней, задыхаясь от волнения.
        — Наталья Петровна, мне надо с вами поговорить! Я узнала такое… такое… А еще говорят, что мексиканские сериалы взяты не из жизни. Оказывается, у нас бывает кое-что почище сериалов. Тамарка Пальчевская, между прочим, хуже Паулы из «Жестокого ангела»!
        — Неля,  — слегка улыбнулась Наталья,  — а твоя новость до вечера не подождет?
        — Наталья Петровна…
        — Вот и приходи вечером ко мне домой, я тебя своей пиццей угощу.
        Неля просияла, закивала головой — Наташина пицца славилась среди гурманов — и убежала к себе на склад.
        Сколько же лет Наташа живет здесь? С тех пор как она окончила институт и Костя уговорил ее — они к тому времени уже были женаты и жили в доме с Наташиными родителями — переехать в этот маленький город. Подумала, посчитала. Выходило, шесть лет.
        Рудины в то время копили деньги на квартиру. Тех, которые были уже отложены, на приличное жилье не хватало, а тут, как на грех, Константин встретил своего институтского товарища, который начинал новое дело. И этот товарищ так расписал свою идею, так увлек ею Костю, что тот, уговорив Наташу, отдал ему в качестве стартового капитала все накопленные деньги.
        Если деньги и должны были вернуться, то не скоро. И тогда Костя решил уехать. Ему предложили работу в администрации автопредприятия — теперь уже другой его институтский товарищ, который опять поманил Рудина длинным рублем.
        Наташа согласилась уехать с мужем. Ей хотелось оторваться от родителей. А то что же получилось? Ребенком с ними жила, а вышла замуж — тоже? И повод подвернулся кстати: заработать деньги. Другие, большие, а не те, что они с Костей получали после окончания института.
        Видимо, и в самом деле деньги идут к деньгам. Потому что к Рудиным они идти не хотели. И товарищ по институту, который зазывал Костю к себе, тоже не оправдал их ожиданий, потому что спустя два месяца после приезда молодых супругов он оказался замешанным в какой-то афере с государственными деньгами и надолго уехал в дальние края. Как шутил Костя, на стройки народного хозяйства.
        А потом погиб Костя.
        Наташа не думала, будто это город убил Константина, но с некоторых пор к городу у нее было настороженное отношение. Что еще ей от него ожидать? Словно он был человеком. Недобрым и коварным.
        Теперь у нее хоть была своя квартира, а деньги, за которыми они сюда поехали, так и не обнаружились. Пропали и деньги, которые Костя вложил в дело друга.
        Правда, время от времени тот Наташе звонил и опять просил ее немного подождать, потому что вот еще чуть-чуть, и у него все получится, и тогда он отдаст долю Константина. Он и сейчас бы мог отдать, но тогда все рухнет, тогда чего было и начинать. Месяца через три, максимум четыре она получит свои деньги обратно, между прочим, с неплохими процентами! Но верилось в сияющие перспективы с трудом.
        От этих неутешительных итогов Наташе и вовсе стало тоскливо, потому предполагаемый приход Нели ее взбудоражил. Эта девочка относилась к Наташе с обожанием, хотя совсем немного поработала когда-то под ее началом. Напоминала Наташе восторженного щенка.
        — Наталья Петровна!  — И глаза, влажные от чувств.
        Все необходимое для пиццы Наташа закупила по дороге домой. Взяла и тесто. Обычно она его делала сама, но сегодня для этого у нее было мало времени.
        Она готовила и думала о том, что может рассказать ей Неля? Сериал «Жестокий ангел» Наташа не смотрела — с работы на него никак не успевала,  — потому даже приблизительно не знала, кто такая Паула. И что такого могла сделать Тамара хуже пресловутой злодейки?
        Тут Наташа с опозданием спохватилась: а почему Неля считает, что это должно быть ей интересно? Но сама и посмеялась: уж если весь город знает, как она покупала Пальчевского, сложить два и два всякий сможет.
        Нелино обожание произрастало из истории ее жизни, в которую Наташа поневоле вмешалась. Юная девушка приехала из глубинки — прежде Наташа думала, что глубже глубинки уже не бывает. Оказалось, за двести километров от городка есть село, в котором живут сто с небольшим жителей, и именно оттуда приехала Неля Новикова, только что окончившая десятилетку. Приехала на работу в город.
        Чувствовала она себя в городе неуютно, всего боялась, но поскольку была красива, то поневоле стала объектом внимания мужчин. Один из них пригласил ее к себе жить в комнату в малосемейке.
        Мужчина был симпатичен, нахален и считал, что женщин знает как облупленных.
        По испуганным глазам девушки он понял, что она для него легкая добыча, и уволок ее в свою комнату прямо с вокзала.
        Девушка оказалась не испорченной цивилизацией: считала, что слово мужчины — закон, что своего благодетеля она должна слушаться беспрекословно. И потому мужественно терпела его загулы, запои и битье.
        А однажды и вовсе попала в безнадежную ситуацию: мужчине ее покорность надоела, и в один прекрасный день он выгнал Нелю на улицу.
        Девушки-лаборантки рассказывали, что Нелька — тогда ей было всего восемнадцать лет, на семь лет меньше, чем самой Наташе,  — ночует где придется. Если не застукают — на фабрике, в комнате отдыха. Выгонят сторожа — идет на вокзал.
        Наташа в ту пору все еще отходила от самого страшного события в своей жизни — гибели мужа, а когда ей стали рассказывать про Нельку, в ней что-то будто лопнуло. Какая-то пелена разорвалась, и в эту трещину проглянула картина безрадостной жизни одной глупой девчонки, по сравнению с которой жизнь Наташи выглядела если и не слишком благополучной, то по крайней мере всем обеспеченной.
        У этой же девочки не было даже самого необходимого — жилья.
        В тот же день она отыскала Нелю на рабочем месте и наказала дождаться ее к концу дня.
        В ту же ночь Неля ночевала у нее в только обживаемой пока квартире. Наташе не хотелось как-то ее благоустраивать, что-то покупать. Даже стол застилать чем-нибудь, кроме пусть и красивой, но клеенки.
        Пока Наташа принимала душ, Неля достала откуда-то скатерть. Накрыла стол. Поставила хрусталь и положила серебряные вилки.
        Заметив удивление на лице своего кумира, сконфуженно пояснила:
        — Скатерть у вас, Наталья Петровна, в кухонном шкафу лежала. Не надо было доставать?
        — Я и забыла, что она у меня есть. Кажется, на Восьмое марта подарили.
        Она углядела, что на полке с цветами расцвел кактус — Наташа этого даже не заметила,  — и поставила горшочек на стол.
        — Чтоб красиво было,  — пояснила она.
        Откуда у девчонки из бедной крестьянской семьи была такая тяга всеми способами украшать свой быт? А Наташа, в семье которой были и скатерти, и хорошая посуда, до ее прихода обходилась клеенкой. Не кто иной, как Неля, заставила ее устыдиться и взять себя в руки.
        На другой день на работе Наташа… ну да, она как раз к Пальчевскому тогда обратилась, потому что директор был в командировке, главный инженер — в отпуске и Валентин как главный механик его замещал.
        В общем, стараниями технолога Рудиной Неле дали комнату в малосемейке. Совсем крохотную, но девушка была рада до смерти. У нее появилось собственное жилье!
        С тех пор она и боготворила свою спасительницу. Что же она узнала такое, о чем торопилась сообщить своей обожаемой Наталье Петровне?
        Некоторые итальянские рецепты предлагали сыр в пицце класть на тесто, а потом уже составляющие: мясо, колбасу, специи, помидоры. Наташа считала, что сыром надо посыпать содержимое пиццы, тогда из духовки блюдо появляется с аппетитной корочкой, каковая и придает пицце особый вкус.
        Помидоры были невероятно дорогие, но Наташа не пожалела, взяла две штуки на шестьдесят рублей. Обойтись томатной пастой можно было бы, но вкус у пиццы получался уже не тот.
        Подготовленное блюдо отправилось в духовку. Теперь оставалось дождаться гостью.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        А гостья пришла как раз в то время, когда Наташа вынимала противень из духовки и по кухне плыл аромат готовой пиццы.
        Девушка прямо-таки светилась от восторга. Обожаемая Наталья Петровна накрыла стол для нее одной.
        — Ты можешь называть меня просто Наташей,  — улыбнулась ей красивая хозяйка.
        — Хорошо, Наталья Петровна,  — улыбнулась польщенная Неля, но называть технолога по-свойски так и не смогла.
        Теперь уж Неле не пришлось бы пенять Наташе на скромность сервировки. Как ни странно, та помнила, что именно девушка говорила ей: надо, чтобы было красиво.
        Потому сегодня Наташа решила показать, что тоже любит и умеет ценить красивое. Они сидели за столом, накрытым белоснежной скатертью, с подсвечником на три свечи.
        Они выпили по рюмочке красного вина — правда, гостья с удовольствием выпила бы водки, но ей не предложили. В конце концов, вино к пицце, которая тает во рту, тоже неплохо.
        Вначале говорили о всякой ерунде — в основном о работе, но у Нели терпения надолго не хватило. Так что, побыстрее дожевав последний кусок, гостья поерзала на стуле и осторожно спросила:
        — Можно, я буду рассказывать?
        — Конечно.
        — Тут на днях мы с Виктором — у меня друг появился, водитель «газели» — были в гостях. И я познакомилась с одной женщиной, которая в обувном магазине работает. Маргаритой звать…
        Наташа про себя удивилась: город у них, конечно, маленький, но не настолько же… А впрочем, мало ли Маргарит работают продавщицами обуви! Она даже отмахнулась от собственной догадки, мол, слишком много совпадений.
        — …Слово за слово, мы с ней разговорились. Про фильм «Жестокий ангел». Там одна молодая женщина, Паула, чтобы мужчину к себе привязать, беременной притворилась. А он уж больно о ребеночке мечтал… А Маргарита мне и говорит: «У меня одна подруга есть, Тамарой звать, точь-в-точь как эта Паула… Короче, встречалась она с парнем, который не хотел на ней жениться. Она и так и эдак, а он — ни в какую! Она возьми и скажи, мол, беременная я. Опять никакого движения. Тогда она через месяц приходит к нему и говорит: "Ты сгубил мою жизнь. Я сделала аборт, а врач сказал, что у меня теперь не будет детей. Кто на мне на такой женится?!"»
        — И зачем ты мне об этом рассказываешь?  — спросила Наташа, боясь даже подумать о том, что это та самая Тамара, с именем которой она уже третий день спать ложится.
        — Давайте, Наталья Петровна, я вам до конца расскажу, и вы все поймете,  — проговорила Неля.  — Томка эта, оказывается, детей и так иметь не могла. Она еще в шестнадцать лет чем-то переболела. Маргарита говорила, но я не запомнила. Короче, мужчину этого она застыдила: «Мне теперь один выход — с моста да в реку!» И что вы думаете? Мужчина ей и говорит: «Раз я виноват, свою вину перед тобой искуплю».
        — Искупил?
        — Так ведь женился. Я тоже до последнего не понимала, о ком она говорит. А она все рассказывает: Тамарка вконец обнаглела, все свои унижения ему припомнила. Издевалась над ним как могла, а он все терпел. Так что она учудила? За ящик водки отдала его своей подруге. Только тут он и не выдержал. Ушел от нее насовсем. Правда, Тамарка считает, что все равно его вернет. Из принципа.
        Нелька замолчала, украдкой взглянув на бесстрастное Наташино лицо.
        — Ты рассказала мне об этом, потому что думаешь, будто я хочу Пальчевского от жены увести?
        — Нет, я так не думаю.  — Неля отчаянно замотала головой, словно хотела ее оторвать от шеи.  — Потому что Валентин Николаевич не из тех, кого можно увести. И он вовсе не подкаблучник. Просто он вину свою искупал, а никто об этом не догадывался!
        Наташа подивилась горячности молодой женщины.
        — Тебе нравится наш главный механик?
        — Как человек,  — на всякий случай уточнила Неля.  — Конечно, он и как мужчина видный, только не для меня. Я это чувствую, и все.
        — Что значит — не для тебя?  — торопливо сказала Наташа, словно собираясь убедить Нелю в обратном.  — Перед любовью все равны.
        Та засмеялась и снисходительно посмотрела на нее.
        — В любви, Наталья Петровна, человек тоже ищет пару. Хорошая получилась бы пара: я и Валентин Николаевич! Главный механик и простая работница!
        — Ладно, я согласна, разговор у нас с тобой свернул не в ту сторону. Скажи, тебе понравилась моя пицца?
        — Намного лучше, чем в «Макдоналдсе»,  — призналась Неля и рассмеялась в ответ на удивление Наташи.  — Конечно, вы не знаете. На вокзале у нас есть кафешка, ее так называют.
        Наташа подняла рюмку.
        — Давай, Неля, выпьем за тебя. Пусть твоя жизнь наладится и ты найдешь себе пару, о какой мечтаешь.
        От чувств Неля так резко стукнула своей рюмкой о рюмку Наташи, что та переломилась в ножке, и яркое красное пятно тотчас обезобразило белоснежную скатерть.
        — Пригласили меня в гости, нескладеху такую,  — расстроилась девушка и даже всплакнула,  — я вам всю посуду переколочу.
        — Всю — не получится,  — пошутила Наташа, и обе рассмеялись.
        Но после своего конфуза гостья в прежнее настроение уже не пришла и заторопилась домой.
        Несомненно, рассказанное Нелей было бомбой. Оно могло взорвать остатки брака Пальчевских, но… По крайней мере Наташа такой информацией никогда бы не воспользовалась.
        И не потому, что не могла определиться в своем отношении к Валентину, а потому, что считала применение подобных методов ниже своего достоинства. Тамара в свое время ни перед чем не остановилась, чтобы Пальчевского на себе женить. И чем все кончилось?..
        Но что-то все же от Нелиной информации Наташа получила. Недостающий кусочек мозаики, благодаря которому стала видна вся картина. И удивительное терпение Валентина. И уверенность Тамары в том, что она останется хозяйкой положения. Наташа перестала чувствовать к Пальчевскому снисходительную жалость, которая так мешала ей в отношениях между ними. Если это можно назвать отношениями.
        Тогда чего же не смогла простить мужу Тамара? Безоговорочности, с которой он поверил в ее ложь? Или того, что, кроме жалости и чувства вины, он ничего так и не смог к ней почувствовать? Она ждала любви?
        Затертая поговорка, что на чужом несчастье своего счастья не построишь, словно засияла новой гранью. Была Тамара счастлива? Хоть ненадолго? Ведь она получила мужчину, который не должен был ей принадлежать. Как бы украла. У кого-то.
        Но тут Наташа себя остановила. Опять про принадлежность. От слова «принадлежать» до слова «продать» такое маленькое расстояние — Наташа смогла в этом убедиться. Да и почему она так уверена, что Валентин не был с Тамарой счастлив? Сам он вообще ничего такого не говорил. А сейчас, между прочим, избегал Наташу. Ему стыдно за то, что шепнул ей: «Купи меня, Наташа, не пожалеешь!» Или за то, что это была всего лишь минутная слабость?
        Сколько же Пальчевские прожили в супружестве? Когда Наташа приехала в город, они уже два года жили вместе, а теперь недавно отметили восьмую годовщину свадьбы. Это срок!
        Она вспомнила шутку: одного мужчину стали поздравлять с серебряной свадьбой. Вы, говорили ему, прожили с женой в мире и согласии двадцать пять лет. А он заметил: «Подождите еще пять лет, и мы сможем отметить тридцатилетнюю войну!»
        Могла бы вспомнить и поговорку: на чужой каравай рот не разевай! Шесть лет жила рядом с мужчиной, на которого и внимания не обращала, а теперь только о нем и думает.
        Она легла на кушетку как была, в спортивном костюме, и принялась размышлять. Пустить все на самотек или что-то делать? Например, позвонить Валентину. Но тут же она вздрогнула, как наяву представив себе Тамару и ее яростный шепот: «Выбирай, на чьей ты стороне!»
        Тамару вообще-то можно понять. Восемь лет — это вам не кот начихал! Пальчевские прожили их бок о бок, какая бы тайна между ними ни стояла…
        Наташа схватилась за голову, которая в последнее время прямо-таки пухла от разных мыслей. Подумать только, если бы Тамара не затеяла свою шутку с продажей, они с Валентином могли бы прожить еще много-много лет.
        Неужели судьба человека может зависеть от такой вот нелепости?
        Да и Наташа… Разве она не прошла бы по жизни мимо Валентина, не подумав о нем как о мужчине, могущем ее всерьез взволновать.
        Покойный Костя никогда бы не оказался в положении Пальчевского. Он бы не позволил сыграть с собой такую шутку.
        Женился бы он на Тамаре, начни она его шантажировать? Если бы да кабы… Нет, не женился бы, это можно с уверенностью сказать.
        О мертвых ничего или хорошо. Но все же, почему? Потому, что он был жесток. Или, может, жестче Валентина. Однажды он обидел Наташу тем, что в ответ на ее вполне искренние слезы сказал:
        — Прекрати, меня на ваши женские штучки не возьмешь.
        При том, что он Наташу любил и не был с ней груб…
        Такое впечатление, что до сего времени жизнь Наташи текла размеренно — по крайней мере последние три года, а теперь вдруг в ее течении образовались пороги.
        Все три года после смерти мужа Наташа жила будто во сне. То есть в привычном сне. Раз в год ездила в отпуск к родителям. Они купили участок в тридцати километрах от города, в горах, возле быстрой горной речки, прозрачной и холоднющей, так что зубы ломило, если пить из нее воду.
        На участке отец пробурил скважину, но Наташа носила воду из речки на коромысле. Пришлось помучиться, пока она приноровилась!
        Коромысло было старенькое, но довольно крепкое. На всякий случай отец его укрепил еще и металлической скобкой, чтобы любимая доченька не уронила ведерко на белу ноженьку!
        В будущем родители собирались построить загородный дом, а пока на участке стоял вагончик, который строители, буровики и прочие работники, уезжающие далеко от жилья, использовали прежде под бытовку.
        Наташа с отцом расписали вагончик яркими красками, и он выглядел теперь как пряничный домик среди суровых предгорий.
        Она старалась получить отпуск в начале июня, во время сезона клубники, и наедалась ею так, что отец смеялся:
        — Смотри, переешь, всю крапивницей усыплет.
        На что мама возражала:
        — Пусть ест. Это знаешь какая подмога иммунитету.
        Она считала, что фрукты и овощи нужно есть летом помногу, и тогда иммунитет, который мама представляла главным стражем организма, окрепнет и не пропустит внутрь никакую инфекцию.
        В самом деле, Наташа почти не болела простудой, и ее мама была уверена, что это благодаря целебной силе клубники.
        Скоро Наташа опять уедет в отпуск. Осталось потерпеть каких-нибудь полгодика. Так что стоит ли ей вступать в борьбу за чужого мужа — по крайней мере пока он чужой муж, если можно по-прежнему плыть по течению, куда вывезет.
        Во всяком случае, раньше с ней ничего этакого не случалось. И не случилось бы, не стань она вмешиваться. Не тронь лихо, будет тихо.
        И потом. Слово «борьба» она употребила машинально, потому что была уверена: бороться за любовь нельзя. Любовь не спорт. Она или есть, или ее нет. Тамара вон поборолась, и чем все кончилось?
        Неожиданно резко зазвонил телефон. Как если бы кто-то торопился. Она сняла трубку, и незнакомый женский голос произнес:
        — Наталья Петровна, вы телевизор смотрите?
        — Нет,  — проговорила она удивленно.
        — Включите первый канал, там вас показывают.
        — Спасибо. А это, простите, кто?
        — Любавина,  — отозвался голос.
        Жена директора фабрики.
        Наташа включила телевизор. Прямо на нее с экрана в упор смотрела красавица, странно знакомая. Она и не думала, что с экрана будет выглядеть так… роскошно. Отчего-то ей стало неудобно, что она вот так… красуется! Явно же кокетничает. Чего вдруг она дала согласие Павлу, чтобы он ее снимал? Кто она такая? Рядовой технолог. Обычная женщина.
        Телефон зазвонил снова, но Наташа не торопилась его брать. Отчего-то вдруг все в ней замерло и сжалось. И в мозгу точно молоточками застучало: «Это он! Он!»
        Непонятно даже, отчего она так взволновалась. Можно подумать, у нее к Пальчевскому какие-то особые чувства, кроме обычной симпатии. Это оттого, что с некоторых пор вокруг нее возникло некое наэлектризованное пространство и все, что в него попадает, как бы усиливается в несколько раз. Вот и у нее даже колени задрожали. От обычного телефонного звонка.
        — Здравствуй, Наташа,  — сказал он.  — Ты видела себя по телевизору?
        — Видела,  — нейтрально отозвалась она, стараясь не слишком шумно дышать, потому что ей не хватало воздуха.  — Мне Любавина позвонила, сказала.
        Она думала, что Валентин начнет говорить, как хорошо она выглядела или еще что-то о съемке, но он спросил:
        — Как поживаешь?
        Ей захотелось рассмеяться. Они же сегодня виделись в столовой. Между прочим, в очереди стояли через одного человека, но делали вид, что друг друга не видят. Он говорил с кем-то из монтажников, а Наташа стояла в очереди со своими девчонками-лаборантками…
        — Нормально,  — ответила она.
        — Тебя никто не беспокоит?
        Что он имеет в виду? Досаждает ли ей Тамара? Или он думает, что они видятся, и хочет через Наташу узнать, как дела у его жены?..
        Какая глупость лезет ей в голову. Для того чтобы это узнать, Валентин так же может снять трубку и позвонить домой…
        — Никто.
        — Я хотел сказать, что ты легкомысленно относишься к своему здоровью.
        — Не поняла,  — удивилась она.
        — Вчера на улице было минус семь, а ты шла с непокрытой головой.
        — Хорошо, я буду надевать шапку.
        — Тебе нельзя болеть.
        Интересно, а кому можно?
        — Извини, что побеспокоил тебя.
        — Ничего, пожалуйста.
        — Спокойной ночи.
        — Спокойной ночи.
        И это все? Он нарочно позвонил, чтобы вывести ее из равновесия?
        Надо постараться не думать о звонке Валентина. Лучше о передаче. Она только подольет масла в огонь. Без нее о происшествии в доме Пальчевских потихоньку бы забыли, а теперь опять все начнется сначала.
        Женщины будут на нее злиться, что она выпендривается, по телевизору глазки строит. Всем мужчинам страны. Могли бы и взять для съемок кого-нибудь другого…
        В таких вот предположениях Наташе не было равных. Она всегда за других продумывала речи и придумывала причины, по которым эти речи должны были бы произноситься.
        Но она ошиблась, потому что случилось событие, на фоне которого разборки между Наташей и Тамарой выглядели дракой детей в песочнице. Умерла Нина Лукина. А точнее, ее убил муж Геннадий.
        Он и раньше лупил ее нещадно, и она ходила в синяках, но все считали, что ничего страшного не происходит. Подумаешь, муж бьет. Тут Тамара была права: характер у Лукиной был вздорный.
        Но однажды, видимо, это должно было случиться. Генка силу удара не рассчитал, маленькая Нина ударилась головой об угол комода — перелом основания свода черепа. Насмерть.
        Генку увели в наручниках, а город притих, переваривая страшное событие: как такое могло случиться?!
        Как ни странно, большинство горожан чувствовали себя виноватыми в случившемся. Потому, если теперь говорили между собой о смерти Нины, опускали глаза и вздыхали. А на похороны собралось полгорода. Нинку Лукину, скандалистку и горлопанку, хоронили как городскую знаменитость.
        Хотела бы Наташа продолжить свой спор с Тамарой: хорошо ли это, когда муж поднимает руку на жену? Или она так и осталась бы при своем мнении, что интеллигентность Валентина и его принципы, запрещающие поднимать руку на женщину, есть не что иное, как слабость?
        Теперь уже она с Тамарой об этом не поговорит. На днях бывшие подруги встретились в магазине и даже не поздоровались. Причем Тамара остановилась и с усмешкой смотрела на суетящуюся от неловкости Наташу. А та никак не могла справиться со своими глазами, которые бегали у нее туда-сюда, словно она что-то украла и была поймана с поличным.
        На похоронах Наташа увиделась с Валентином, и с кладбища они, не сговариваясь, пошли вместе.
        — Ты на поминки пойдешь?  — спросила его Наташа.
        — Я предпочел бы помянуть Нину более скромно.
        В самом деле, железнодорожное депо, в котором Нина работала нормировщицей, закупило для поминок зал в огромной фабричной столовой, парфюмерка тоже выделила деньги, потому что Генка работал на фабрике, и ее коллектив тоже как бы отдавал последнюю дань усопшей, убийца которой работал рядом с ними.
        — Давай зайдем в ресторан,  — предложила Наташа.
        Отчего-то — под впечатлением от похорон, что ли?  — она больше не думала о том, что ее с Валентином кто-то увидит. Надоело бояться, что ли?
        В ресторане они выпили и почти не разговаривали.
        — Тебе никто не докучает?  — опять спросил Валентин.
        Мог бы и не спрашивать. Если бы Наташа сказала: докучает, он выразил бы желание ее защищать?
        — Никто,  — пожала плечами Наташа.  — А тебе?
        — Мне докучают, но это бесполезно. На мне теперь такая броня, не прошибешь. Но тебя я хотел бы защитить.
        Она удивилась. То, что сама переваривала мысленно с ехидцей, было Валентином озвучено как нечто само собой разумеющееся.
        Что он имеет в виду, какая броня? Наташа хотела спросить, но постеснялась. Конечно, они могли бы просто помолчать, но в людном месте это выглядело так, словно они — два актера — на сцене и забыли свои слова.
        Потому посидели в ресторане еще немного и поехали на работу на автобусе. Валентин все возился со своей линией, а у Наташи тоже было полно работы. Полдня, затраченные на похороны, все равно нужно было отрабатывать.
        Через неделю Валентин опять позвонил ей:
        — Наташа, ты похудела. Говорят, ты не всегда обедаешь.
        — Да что происходит?  — рассердилась она.  — Ты наводишь обо мне справки?
        — Нет,  — смешался он,  — но так получается, что мне все время кто-нибудь о тебе рассказывает.
        «Мне тоже,  — подумала она,  — кажется, у нас с тобой есть болельщики».
        Он помолчал.
        — Я хотел спросить… Ты не станешь возражать, если я все же буду тебе изредка звонить?
        — Звони, пожалуйста,  — сказала она, но отчего-то заволновалась. Даже голос у нее дрогнул.
        — Понимаешь, мне нужно… Твой голос для меня как спасение, как мостик между нашими жизнями. Или веревка для утопающего.
        Сказал и сконфузился. Наверное, подумал, что это его признание прозвучало красивостью.
        Он стал звонить каждый день. Похоже, из своего кабинета на фабрике. И они разговаривали. Так, обо всякой ерунде, но когда он почему-либо задерживался со звонком, Наташа начинала волноваться, не случилось ли с ним чего-нибудь. А он звонил и объяснял, что его задержало, как если бы он опоздал на свидание.
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        Прошел месяц с того дня, как Наташа «купила» Валентина. За это время страна отпраздновала Новый год, а в городе прошел процесс над Геннадием Лукиным — убийцей собственной жены, и получил он восемь лет.
        Всего восемь, возмущались горожане. За убийство человека! Но убийство все же было признанным по неосторожности. Нину похоронили, и опять наступила тишина. Как будто на мгновение поверхность озера всколыхнулась вынырнувшей крупной рыбой.
        Новый год Наташа провела в ресторане, который фабрика сняла для своих работников.
        В один прекрасный момент она для себя вдруг решила: хватит! Хватит ныть и причитать. Хватит прятаться от людей. Проводить Новый год в одиночестве или в ожидании звонка…
        Может, Валентин бы и сам предложил им вместе встретить праздник, но опять получалось, что ей надо именно сидеть и ждать. И она пошла веселиться.
        Между прочим, это у нее получилось. Наташа сшила себе вечернее платье с рыжим мехом. Вначале просто как обычное платье. Потом подумала-подумала, купила маску лисы и сзади на платье пришила лисий хвост. Неожиданно получился забавный новогодний костюм, и она долгое время веселилась неузнанной. Между прочим, пользовалась большим успехом у мужской половины зала — ее платье из зеленого кашемира с меховым воротником мягко облегало фигуру. И фигуру, надо сказать, не из худших!
        От устроителей праздника Наташа получила в подарок DVD-плейер и три диска с американскими комедиями.
        В конце вечера в зале появился Валентин. В брюках и свитере, явно недавно купленных.
        — Так вот ты где,  — проговорил он слегка заплетающимся языком,  — а я тебе звонил, звонил. Думал, может, к родителям уехала. А потом на всякий случай решил сюда заглянуть… Почему ты мне не сказала, где ты будешь?
        — Потому что ты не спросил,  — пожала плечами Наташа.
        Он и в самом деле ничего не сказал ей про Новый год, просто позвонил накануне и ее поздравил. Наташа в ответ поздравила его. Вот и все.
        Ну да, он, как всегда, был весь в работе, а ей что же, навязываться?
        — Идиот,  — сказал о себе Валентин,  — я хотел сделать тебе сюрприз. Между прочим, перед дверью твоей квартиры стоит елка. Ты наряжаешь елку?
        — У меня на стене висит большая еловая лапа с двумя шариками и мишурой.
        Вообще-то женщина, которая уехала в Америку, оставила на антресолях целую коробку с елочными игрушками. Но Наташе не захотелось покупать елку для себя одной.
        — Мы могли бы пойти к тебе и все-таки нарядить елку,  — предложил Валентин.  — До старого Нового года еще тринадцать дней.
        — Нет, сегодня я уже ничего не хочу, устала.
        — Ну тогда хоть проводить я тебя смогу?
        — Проводи,  — разрешила Наташа, вручая ему коробку с плейером и дисками.
        Они пошли по улицам все еще не спящего города и то здесь, то там встречали знакомых, которые кучковались у подъездов домов или веселились вместе с детьми посреди фигур ледяного городка, каждый год устраиваемого самодеятельными художниками. Или скульпторами?
        — Веселятся,  — с затаенной завистью сказал Валентин.
        — Веселятся,  — эхом повторила Наташа.
        Но то ли лимит веселья на сегодня был для нее исчерпан, то ли между ними возникло какое-то напряжение, но оба так и дошли до дома Наташи, больше не промолвив ни слова.
        Елка все еще стояла перед дверью, и Валентин, конечно, внес ее в коридор.
        — Спасибо,  — сказала ему Наташа.
        — Пожалуйста,  — пожал он плечами.
        — До свиданья?  — словно спросила она.
        — До свиданья,  — кивнул он.
        Но еще некоторое время потоптался у порога, однако остаться Наташа ему не предложила. Такая вот у них получилась новогодняя встреча. Ни уму ни сердцу.
        На самом деле спать ей вовсе не хотелось. Она переоделась в домашний халат, встала на табуретку, сняла с антресоли коробку с игрушками. И крестовину для елки.
        «Надо было сказать Валентину, чтобы он хотя бы установил елку»,  — подумала она и начала ножом строгать елочный ствол — его конец был широковат для крестовины.
        Нож был тупой, и Наташа стала неумело точить его, а потом опять строгала, от чего елка шумно елозила лапами по полу коридора.
        Но то ли от злости на саму себя, то ли вообще от уймы нерастраченной энергии все же дострогала. Впихнула елку в крестовину. Поставила в углу. И даже пару гвоздей вбила в плинтус — привязать к ним бечевку, чтобы елка вперед не завалилась. Ее папа всегда так делал.
        В новогоднюю ночь строгать и тюкать молотком! Интересно, что подумали соседи снизу?
        Потом она стала наряжать елку и неожиданно опять развеселилась. Повесила последнюю игрушку. Потом развесила конфеты из подарка, который ей дали на работе.
        По завершении работы достала бутылку шампанского, сама ее открыла — причем до этого считала, что не сумеет. Налила себе бокал, произнесла тост:
        — За твое счастье, Наташа!
        И, чокнувшись с елочной макушкой, выпила. Включила музыку и как была, в халате, улеглась на диван, чтобы тут же заснуть.
        На другой день Валентин ей позвонил, поинтересовался здоровьем, Наташа ответила односложно: в порядке. Если бы кто-то спросил каждого из них, на что они обижаются, никто бы не смог ничего толкового сказать.
        После праздников она видела Пальчевского на фабрике. Не так уж велика была ее производственная территория, да и совещания случались, и на них молодые люди встречались. Но и только. Уж не приснилось ли Наташе то, что Валентин ночевал в ее доме и просил оставить его у себя?
        Домой в свою квартиру Валентин так и не вернулся. Как ни уверяла всех Тамара, что ее размолвка с мужем продлится не больше недели, однако на этот раз она ошиблась.
        Более того, на днях она получила извещение из народного суда, куда ее приглашали на слушание дела о собственном разводе! Подумать только, муж подал на развод! Тамара громогласно уверяла подруг, что такого унижения она ему не простит.
        Зря, выходит, она себя обманывала, уверяя, что Валентин перебесится и вернется.
        — Ну и плюнь ты на него,  — говорили ей подруги.
        Нужно было срочно исправлять положение, и Тамара отправилась на фабрику, чтобы до суда поговорить с пока еще мужем.
        — Валик, ну что ты в самом деле!  — начала она мягко.  — Обида обидой, а семья семьей. Милые бранятся, только тешатся. Не нами придумано. Давай забудем об этом дурацком инциденте!
        — Забудем?  — усмехнулся он.  — Чего вдруг? Я ничего не собираюсь забывать. Ты при всех от меня отказалась…
        — Мало ли чего не наговоришь в пьяной компании!  — пыталась отшутиться Тамара.
        — Ну, если продолжать твои аналогии,  — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… У тебя ко мне больше ничего нет? Тогда я пошел. Извини, уйма работы.
        — Погоди!  — вспыхнула Тамара и взглянула на Валентина в упор.  — Думаешь на Наташке жениться?
        — Это мое дело, и оно тебя не касается.
        — Ошибаешься, очень даже касается. Это, если хочешь знать, дело принципа. Если ты уходишь в никуда, это не слишком обидно. Бывает, не сошлись характерами. Но если ты уходишь к другой, вот тут-то твое дело меня и касается! Ты не боишься за свою любимую?
        — Что бы ты ни сделала, каждый поймет, чьих рук это дело.
        — А мне все равно. Какая разница, из-за чего тебе жизни не будет: из-за твоей ревности или из-за чужого предательства.
        — Только не надо насчет предательства,  — поморщился Валентин.  — Надеюсь, на суде ты не станешь разыгрывать комедию, будто я предал твою великую любовь.
        — Не надейся,  — с ненавистью сказала Тамара.  — Как раз на суде ты все получишь по полной программе: истерику, упреки, мольбы типа «вернись, я все прощу!», слезы…
        — Неужели ты на суде станешь об этом говорить?
        — Еще как стану! Так что подумай, прежде чем я опозорю тебя на весь город. Ты развалил нашу семью из-за другой женщины. Той, что змеей пробралась в наш дом, притворялась моей подругой…
        — Тамара, подумай, что ты говоришь?  — тщетно взывал Валентин.
        — Говорю то, что думаю!
        Их разговор Наташе тут же передали, потому что Тамара особенно не заботилась скрывать свое посещение фабрики и голос при разборках с мужем не понижала.
        На суде Тамара, как и обещала, устроила настоящий спектакль с рыданиями и обмороком. Судья-женщина презрительно взглянула на Валентина и холодно объявила:
        — Супругам дается три месяца для примирения. Вас, истец, я попрошу отнестись с пониманием к чувствам женщины, которая прожила с вами восемь лет. Вы уже не дети, и такая смешная причина вроде «не сошлись характерами» не отвечает серьезности вашего дела.
        На выходе из суда Тамара торжествующе взглянула на Валентина:
        — Не верил, что так случится? То ли еще будет!
        Однако в душе у Тамары особого торжества не было. Что-то случилось в ее жизни. Нет, бывали, конечно, неудачи, но чтобы сплошная черная полоса… Такое впечатление, что олух Пальчевский был ее талисманом.
        В мыслях о муже она нарочно употребляла уничижительные слова для него, чтобы не таким обидным казался его уход. Глупость, дурь! Не бывает так, чтобы семьи распадались из-за глупой шутки.
        До сего времени бизнес Тамары процветал. Пальчевский даже не представлял, как богата его жена. Можно после этого считать его нормальным человеком?
        А ведь она порой намекала ему, что деньги есть. Когда, например, предлагала заняться и ему каким-нибудь бизнесом.
        — Тома,  — вздыхал он,  — для такого дела нужен стартовый капитал.
        — Найдем,  — успокаивала Тамара.
        — Но ведь его потом отдавать придется. Зависеть от чужого дяди? Извини!
        Может, она пожадничала? Проявила ненужную осторожность? Подумала, а вдруг у супруга глаза разгорятся. Не поверила, что он устоит перед большими бабками. Считала, нет таких людей, чтобы устояли. Сказала бы сразу: Валик, деньги мои, давай, вперед и с песней! Тогда бы он точно от нее никуда не делся. О, деньги, по ее мнению, держали людей друг подле друга куда крепче любви!
        Теперь в бизнесе с ней случилась неприятность, каковой прежде не было — ее внаглую кинули посредники. В принципе она потеряла немного, всего пятьдесят тысяч деревянных. По курсу даже меньше двух штук баксов, но это был тревожный сигнал. Ко всему прочему, сорвалась операция, которая должна была принести Тамаре тридцать штучек зеленых. Тоже не самая большая сумма. Но курочка по зернышку клюет…
        Все дело в том, что у Тамары пропал кураж. Как-то вдруг не стало желания крутиться, оригинальные идеи куда-то подевались. Потому и бизнес зашатался.
        Странно, раньше, когда она дружила с Наташей, то не думала, что присутствие в ее доме рыжей красавицы так уж необходимо. А теперь поняла, что, кроме Наташки, у нее и подруг-то настоящих нет. Та сядет напротив, уставится своими зелеными глазищами, и Тамара рассказывает ей о своих печалях. Знает, всегда от души посочувствует, а успеху не позавидует. Хорошо человеку предприимчивому жить рядом с блаженными. Они придают ему вдохновение.
        На днях женщины встретились в городе, и Наташка так на нее взглянула… как если бы знала о ней нечто предосудительное. Правда, потом спохватилась, маску равнодушия надела, но от Тамары ее мимолетный взгляд не укрылся. Что она может знать? Неужели Ритка проболталась?
        Взяла приятельницу за горло, но та клялась и божилась, что ничего Наталье не рассказывала. За все время только один раз ей позвонила. Даже разговор передала слово в слово…
        Сегодня Тамара нарочно подкараулила Наташку после работы. Сама не могла объяснить себе собственного поступка. Взглянуть разлучнице в глаза? Увидеть в них торжество?
        — Слышала, нам три месяца на примирение дали!
        — Поздравляю.
        Сказала спокойно, без ехидства, и это Тамару взбесило.
        — Но для тебя эти три месяца ничего не значат! Не видать тебе Валентина, поняла?!
        Та взглянула на нее удивленно и попыталась обойти Тамару, как… как дерево на дороге!
        — Извини, я тороплюсь.
        И эта торопится. Ну куда она могла торопиться? А то Тамаре было неизвестно, что эта клуша дома сиднем сидит. Она знала мужиков, которым нравилась Наташа, и нарочно их подзадоривала. Мол, куда смотрите, красивая баба без дела пропадает. И знала, что ей звонили, в гости напрашивались, в ресторан приглашали — всем отказала. Неужели и вправду Пальчевского ждет? Неужели деньги, которые она за «покупку» выложила, не бзик пьяной бабы, а возможность, за которую ухватилась эта волчица в овечьей шкуре? Тогда не Наташка, а Тамара вдвойне дура.
        Впрочем, подобная мысль была слишком нелепа, чтобы Тамара могла долго в нее верить.
        Женщина неглупая, она понимала, что своими разговорами только подталкивает Валентина и Наташу друг к другу, но ничего с собой поделать не могла. Как же так, Тамара, такая умная и хитрая, ничего не могла поделать с этими двумя простаками. Они ее не боялись, на провокации не реагировали, словно были в сговоре. Скорее всего были просто другими людьми. И мыслили, и чувствовали по-другому. Тогда получалось, что Тамара как бы ниже их. Это она-то, которая могла обоих купить с потрохами!
        Еще и этот суд! Он говорил о том, что Тамара недооценивала собственного мужа. А уж за восемь лет могла бы изучить и получше. Выходило, победа, которую она когда-то одержала над обидевшим ее мужчиной, оказалась мнимой. Получалось, не Тамара его унижала, а Валентин давал ей себя унижать! Как это делают со злым, но глупым ребенком. Снисходительно позволяют ему ломать игрушки, портить мебель… в своей комнате. Мол, что возьмешь с дебила. Когда же ребенок попытался устроить свои порядки на взрослой половине, его просто отстегали ремнем.
        Но последнее слово не должно остаться за ним! Тамара даже зубами скрипнула от бессилия.
        Она не боялась одиночества. Такая женщина не останется одна. Тамара при мысли об этом даже лишний раз на себя в зеркало взглянула: не ушла ли вместе с былым везением и ее привлекательная внешность. Нет, все было на месте. И чего Пальчевскому еще нужно было?!
        Может, дети? Но Валентин никогда о них не упоминал. С тех самых пор, как Тамара сказала, что детей у нее не будет, ни слова! В конце концов, не всем мужчинам нужны дети.
        Тогда, восемь лет назад, Тамара выглядела еще лучше: и талия у нее была тоньше — всего пятьдесят два сантиметра, и морщинок не было…
        Зацепил ее тогда Пальчевский. Она думала, что он простодушен. Пальцем помани, и прибежит. Казалось, и характера у него никакого не было. По крайней мере Тамара и в семье воспитывалась, где повышенный тон считался не худшим из доводов, и на работе окружение у нее было еще то: и по-русски могли загнуть с матерком, и прикрикнуть… Словом, умели правдами и неправдами на своем настоять.
        А Валентин… Он даже голос никогда не повышал. Тамара сразу решила: слабак! И когда этот слабак не захотел на ней жениться после того, как они пару раз переспали, Тамару задело за живое: да что он о себе воображает! Другой бы на его месте счастлив был. А этот — ни кола ни двора, ни родни.
        Но Тамара его достала: не мытьем, так катаньем. Небось Наташка бы сказала, что способ, с помощью которого она заставила Валентина на ней жениться, непорядочен. Да какая разница! Главное, своего она добилась.
        И теперь добьется. Нужно только подумать как. Валентин не должен одержать над ней верх! Надо вернуть его домой, а потом… выгнать! Тогда не будешь выглядеть брошенкой в глазах всего города!
        Итак, у Тамары есть три месяца. Какая все-таки глупость этот маленький прямоугольник в паспорте. Печать! А сразу будто превращает женщину в другого человека. Из замужней — в одинокую.
        Она шла по улице, от ожесточения невольно ускоряя шаг. Надо бы вернуться на работу, но сейчас Тамара в таком состоянии, что никакие производственные проблемы на ум не пойдут. Как, впрочем, и личные. Нужна передышка.
        Кое-что она уже сделала. Вчера. Позвонила своему знакомому. Бывшему менту. Он из милиции ушел, а все не мог придумать, чем заняться. Организовывать детективное агентство? В их небольшом городе у него было бы не слишком много работы. А ничего другого, кажется, Афанасий не умел.
        Мужик откровенно маялся. Милицейская пенсия у него была мала, как и большинство пенсий вообще, да и без дела ли сидеть мужику в сорок шесть лет!
        В общем, Тамара вчера позвала его к себе. Накормила-напоила, пожаловалась на свою горькую долю.
        Это Афанасий как раз и посоветовал ей на суде комедию разыграть. Безутешную любящую жену.
        — Три месяца вам для примирения точно дадут, а там… Время покажет. Я, конечно, не судья, но знаю, что не все те, кто на развод подает, разводятся.
        И тогда Тамара решила:
        — А что, если я тебя найму?
        — В каком смысле?  — удивился Афанасий.
        — Как частного детектива. Чтобы ты за моим муженьком последил.
        — Ну, ты придумала!
        — Я серьезно. Афоня, плачу пятихатку в день.
        — Говоришь, полштуки за день работы?  — Он задумчиво поскреб затылок.  — Ладно, давай аванс.
        — Сколько?
        — Пятьсот, как и обещала. Кто знает, может, как раз больше следить и не понадобится.
        Оказалось, как в воду глядел.
        В тот день на работу Тамара так и не пошла. Сказалась больной. Никто и не усомнился. Переживает женщина. Такая неприятность! А вечером в ее квартире зазвонил телефон.
        — Ну, Тамара Борисовна, с тебя премия причитается!  — сказал в трубке знакомый насмешливый голос.  — Объект поплыл.
        — Что ты бормочешь, говори человеческим языком.
        — В общем, твой муженек вышел из подполья.
        — Ну и…
        — Заметь, холодина, январь месяц, мороз за сорок, снег метет… хотя хлеборобы довольны, озимые не пострадают…
        — Афоня!
        — Но мы на посту, наша служба и опасна, и трудна. Тебе везет, я вполне мог его прозевать. И думать не думал, что кто-то добровольно в такую погоду может оставить теплое жилье… Однако благодаря авансу я мог существенно утеплить себя изнутри и…
        — Афанасий, у тебя словесный понос!
        — Пардон, босс. Значит, Валентин Пальчевский покинул общежитие, в котором временно проживает, и вошел в дом номер семь по улице Крымской.
        — Все-таки к ней лыжи направил.
        — Если в этом доме у него больше знакомых нет, то именно так.
        — Что еще можешь сказать?
        — Ничего. Свет в окнах не горит, а свечки у меня нет.
        Насчет света он сказал не совсем точно. Во-первых, окно кухни у этой Наташи выходит на другую сторону дома, и туда топать он не собирался, а во-вторых, в окне все же таковой виднелся — наверняка зажгли свечи, но Афанасий не захотел этого для нее уточнять. Уж слишком женщина высокомерная. Пусть теперь хлебает собственное пойло!
        — Суки!  — вырвалось у Тамары.
        Она бросила трубку и тут же набрала номер Наташки. Никто не ответил. Пойти к ним? Устроить скандал? Официально-то их еще не развели… И уподобиться супругам, которые бегают за своими мужьями? Это ей-то, которая свою половину ни в грош не ставила?
        Телефон зазвонил снова, и она схватила трубку, в глубине души надеясь на хорошие новости. Звонил тот же человек:
        — Я забыл спросить: слежку продолжать?
        — Не надо,  — сквозь зубы процедила Тамара и неожиданно для себя заплакала горькими злыми слезами.
        Потом она подошла к холодильнику, достала из него бутылку водки и налила себе полстакана. Спиртное проскочило в желудок, будто вода, и нисколько на нее не подействовало. Голову холодила злость, она же, видно, и не давала пьянеть. Но больше Тамара пить не стала. Женский алкоголизм — страшная вещь. Нагляделась на вокзальных алкашек, спасибо!
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        Январь выдался холодным и снежным. Мело и мело, сугробы уже достигали окон первого этажа, это в домах-то на сваях!
        Время шло, событие, имевшее значение для троих человек из всех остальных жителей города, постепенно забывалось. Казалось, и трое участников тоже жили своей жизнью, не обращая внимания друг на друга, но это только казалось.
        Однажды Наташа пришла домой и увидела, что дерматин на входной двери разворочен и утеплитель торчит наружу, а рядом на стене красной краской — или кровью?  — написано: «death», что по-английски означало «смерть».
        Мало ли у кого в городе портили дверь или писали на стенах, а Наташа отчего-то испугалась. Причем не чего-то конкретного, а необъяснимого, страшного, которое, казалось, смотрело на нее из глубины чьей-то злой воли.
        Снег не переставал идти третьи сутки, и этот монотонно падающий рассыпчатый холод вроде должен был успокаивать, а у Наташи, наоборот, нервы совсем разболтались.
        Никакие усилия не помогали ей вернуть былую умиротворенность. В ее жизни больше ничего тревожного не случалось, но она постоянно ждала плохих вестей, неприятных визитов, тревожных звонков.
        Она стала просыпаться среди ночи с испуганно колотящимся сердцем, вздрагивать от самых обычных звуков, а телефонный и дверной звонки будто незримыми нитями оказались связаны с каким-то нервом в мозгу. Потому, если раздавался один из этих звонков, он дребезжал у нее прямо в голове!
        Сейчас она стояла, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу. После работы переоделась, приняла душ, который с души тяжесть так и не смыл, и теперь, не зажигая света, смотрела, как за окном, в свете уличного фонаря, мелкой мошкой крутятся снежинки.
        Странно, что прозвучавший вдруг звонок в ее голове сигналом не отозвался. Она даже не сразу сообразила, что кто-то позвонил в дверь. И пошла открывать, не гадая, кто это может быть, пока не коснулась дверной ручки. «А глазок?» — напомнил внутренний голос. Но Наташа не обратила внимания на его предупреждение: из ее души вдруг ушел страх, оставив вместо себя безразличие: будь что будет.
        — Наташа, я замерз как собака,  — сказал он жалобно.  — Ты не напоишь меня чаем?
        На шапке и пальто Валентина было столько снега, будто он стоял где-то вместо сугроба.
        — Конечно, заходи,  — торопливо отозвалась Наташа; ей самой в момент стало холодно.
        Это ее и пугало. Она вдруг стала ощущать себя связанной с Валентином незримой пуповиной. Ему холодно, и она стала замерзать. Она даже прикусила губу, которая вдруг стала подрагивать у нее, как от озноба.
        — Давай я отряхну тебя.
        Она сбегала за веником и смела им снег. На коврике в коридоре тотчас образовалась лужа.
        — Устроил тебе хлопоты,  — пробормотал он.
        — Это приятные хлопоты,  — улыбнулась Наташа. Кажется, она наконец справилась с собой. Но не слишком ли откровенно прозвучало: приятные? Личный контролер в ее голове тотчас проснулся и стал анализировать его слова, пока Наташа не отмахнулась, заставляя себя сосредоточиться на визите гостя.  — Тебе чай как — с травой или обычный?
        — А трава у тебя какая, дурманная?  — пошутил Валентин.
        — Намекаешь, что я ведьма?
        — Намекаю,  — согласился он.  — Но ты же на правду не обижаешься?
        Валентин стоял посреди ее узкого коридора и, сжимая в руке перчатки, размахивал ими в такт словам. На мгновение у нее мелькнула мысль: случайно, он не пьян? Но запаха алкоголя не почувствовала и прикрикнула на него по-домашнему:
        — Ты так и будешь стоять в пальто и таять на пол?
        Он встрепенулся и стал раздеваться.
        — До последнего момента я боялся, что ты передумаешь… Ах да, я и забыл, у меня же торт с собой. Если бы ты меня не пустила, я бы сел на площадке перед твоей дверью и с горя съел его один.
        — Ты сладкоежка?
        — Увы,  — притворно вздохнул он,  — мучаюсь всю свою жизнь. Говорят, мужчина должен отдавать сладкое женщинам и детям, а меня всегда жаба душит.
        — Ладно, я дам тебе половину,  — сказала Наташа.
        — Ну, это уже кое-что, это обнадеживает. Значит, я не зря пришел…
        Он протянул ей пакет, который до того держал в руках.
        — Кажется, здесь не только торт.
        — Ну и еще кое-что. Я хотел тебя попросить вместе со мной отметить мой первый шаг к выздоровлению.
        — Тогда это второй шаг. Первый — твоя жизнь в общежитии.
        Оказывается, та самая нить, что прежде существовала между звонками и центром их приема у нее в голове, теперь протянулась между ними, едва Наташа открыла дверь, и помогала ей понимать Валентина с полуслова.
        Она пошла на кухню поставить чайник, и он потопал следом за ней и сказал:
        — У тебя нигде не валяется кусочков дерматина? Пока закипит чайник, я починю твою дверь.
        Как хорошо, что он не стал спрашивать, кто это мог сделать, и сокрушаться: какие негодяи,  — а просто открыл ящик с инструментами и всяческими остатками стройматериалов и вышел на лестничную площадку.
        Она слышала, как он там стучит молотком, а потом в приоткрытую дверь услышала запах краски и выглянула наружу. Валентин как раз закрашивал белой краской вначале, казалось, страшную, а теперь почему-то дурацкую надпись.
        Через некоторое время Валентин вернулся — она слышала, как он убирает на место инструменты и моет руки в ванной. Ей стало тепло и покойно и показались смешными былые страхи.
        Он возник в дверном проеме, поправляя очки, и сказал ей весело:
        — Не суетись, Наташа, давай просто на кухне посидим. В прошлый раз нам этого не дали, надеюсь, сегодня никто не помешает.
        — Нет уж,  — не согласилась Наташа.  — Не так часто у меня бывают гости. А в последнее время особенно. Я как в засаде, сижу и жду неприятностей. Так что ты пришел кстати.
        — Спасибо, Наташа. А то я боялся быть тем, что хуже татарина. Но гораздо больше я боялся…
        Он замолчал и присел на край табуретки.
        — Чего боялся, договаривай.
        — Боялся, что ты меня запрезираешь.
        Она чуть было не сказала: «Я узнала о тебе такое, что уберегло меня от ошибки…» Но вспомнила изречение, прочитанное когда-то в альбоме у бабушки: «Хоть сердце разорвись, уста должны молчать!» К чему это относилось, она не знала, но моменту соответствовало. Ну почему в голову лезет такая дребедень?!
        Она между тем вынимала из пакета то, что Валентин принес. Коньяк, а вовсе не шампанское.
        Скосила на своего гостя глаз. Коньяк вроде не по протоколу.
        — Наташа, ну кто отогревается шампанским?
        Между прочим, она и слова не сказала про шампанское.
        — Я вроде не замерзла.
        — А ты — со мной. В крайнем случае соком разбавишь. Понимаешь, шампанское — это при полной победе пьют, а при частичной — коньяк. В нем дубильные вещества. Чтобы сердце укрепить.
        Фантазер. На ходу все выдумал, а она верь?
        Накрыла в своей единственной комнате небольшой столик со свечами, как любила. Имелся у Наташи подсвечник красивый, фарфоровый. Она его нарочно под свой столовый сервиз подбирала.
        В общем, стол получился торжественный. Как будто Валентин к Наташе не просто в гости пришел, а предложение делать.
        — Это хорошо, что ты свечи зажгла,  — пробормотал он.  — По крайней мере не так наглядно будет, когда я стану прятать глаза.
        — Мне такое вступление не нравится,  — покачала головой Наташа.  — Терпеть не могу, когда люди при мне унижаются.  — Она поневоле опять напряглась, и ушло куда-то чувство теплоты и умиротворенности, которому она только что начала радоваться.
        — Все же немножко потерпи,  — тон его был просительным,  — если я верую в Любовь и в Жизнь, я должен покаяться и тем очиститься.
        Она подумала, что в каком-нибудь американском фильме такой сцены наверняка бы не было. Может, это и неплохо, что люди предпочитают простые конкретные отношения. А нам непременно надо бить себя в грудь, истязать, выворачивать наизнанку, таким образом «очищаясь».
        Но он не слышал этих ее мыслей. Да и услышав, последовал бы?
        — Я женился без любви. Под давлением обстоятельств. Вернее, уступив им. И что самое смешное, в тот момент был ужасно горд своим благородством. Одна наша воспитательница в интернате говаривала нам порой: «Простота хуже воровства». Я не понимал этого. Тогда. Теперь понял. На собственном примере пришел к странному выводу: чувствовать себя подлецом менее унизительно, чем дураком. Мой жизненный монолог «быть или не быть» оказался таким бездарным, что вместо Гамлета на сцене появился Арлекин. Тот, из старых пьес, которому по ходу действия все время раздавали пощечины…
        — Неправда, Валя, к тебе никто не относился как к Арлекину.
        — Относился, чего уж там. Но главное, я себя им чувствовал.
        Ничего нового Наташа не услышала. Обо всем она и сама уже догадалась. Тогда что же ее взволновало? Разве легко ему выворачиваться перед ней наизнанку?.. Но-но, не украшай его лавровым венком! Вот человек — все ее бросает из одной крайности в другую!
        В конце концов, он привык унижаться. За восемь-то лет! Но почему теперь пошел ва-банк? Решил, будь что будет? Значит, он ей верил? Доверял. Вверял решение в ее руки…
        Если это так, он опять делает не то. Почему он должен кому-то вверять свою жизнь? Он же не инвалид. Нормальный здоровый мужчина. Это она должна ему вверять все, что можно.
        — У тебя в комнате не горел свет,  — продолжал он,  — а ведь я видел, как ты пошла домой. Проводил почти до подъезда.
        — Ты шел за мной?  — удивилась она.
        — А что, на улице темно, мало ли…  — смутился он.
        Он волновался о ней, но Наташу это не умилило. Она сразу подумала: следил. Почему? Неужели за эти годы она так привыкла жалеть Валентина, что воспринимает его уже как слабую половину?
        И вообще между ними с самого начала все неправильно. Вот с Костей у нее все было просто и ясно. Встретились. Полюбили. Поженились. А здесь? Мало того, что она осторожничает, она еще и анализирует каждый его шаг!
        Где же тут безоглядность? Где порыв, страсть? Он шел, на улице темно!..
        — Сначала я не думал к тебе подниматься. Ждал, когда зажжешь свет, и пошел бы к себе в общежитие.
        — Я зажгла свет в кухне. Просто с этой стороны дома его не видно.
        — А потом ты подошла к окну…
        — В комнате не горел свет,  — напомнила она.
        — Но он падал из коридора. Ты подошла и прижалась лбом к стеклу. Я подумал, что тебе, наверное, плохо одной. Метнулся в магазин…
        — Ухватился за соломинку.
        — Наверное, это так. Иначе чего бы я крутился возле твоего дома? Искал хоть какой-нибудь повод. А тут вот он — поспешить на помощь женщине, которую… которая нравится. Которой плохо.
        Опять споткнулся. Он боится чувств, боится этого слова — любить…
        Зазвонил телефон, и оба вздрогнули.
        — Не бери трубку,  — шепотом сказал он.
        Наташа разозлилась: если он так и будет бояться своей жены… Она даже стала приподниматься из-за стола, а потом опять села. В самом деле, еще неизвестно, кто ее больше боится!
        На нее накатила волна раздражения. Какой женщине понравится, что пришедший к ней мужчина боится другую женщину, пусть она ему и бывшая жена.
        Понятно, что сама Наташа не хочет больше выяснять отношения с Тамарой. Если к тому же она знает, что Валентин у нее, значит, придется оправдываться?
        — Ты прав,  — сказала она,  — нас нет дома.
        Подошла и выдернула телефонную розетку. Включила магнитофон с кассетой Валерия Леонтьева. Любимая музыка сразу подействовала успокаивающе.
        Но что-то продолжало царапать. Их отношения никак не укладывались в обычное русло встречи двоих симпатизирующих друг другу людей. Обоих тянуло оглянуться даже на выключенный телефон.
        — Надо выпить,  — решила Наташа и первой взяла в руку коньячную рюмку.  — Чтобы поскорее зима закончилась, а то все снег да снег…
        И тут раздался звонок в дверь. Не открывать? Это уже было чересчур. Кого Наташе бояться в собственной квартире?
        Она поднялась из-за стола и пошла к двери, думая на ходу: хорошо, что Валентин отремонтировал дверь и закрасил ту надпись. На площадке стоял… директор фабрики Любавин, и из-за его плеча выглядывала жена.
        — Прости, что мы без предупреждения, но… Валентин Николаич у тебя?
        — У меня,  — сказала Наташа, краснея.  — Заходите.
        Как еще после этого можно сомневаться в том, что она невезучая.
        В первый раз Валентин пришел к ней в гости, и тут же его «застукали».
        А гости между тем раздевались и весело переговаривались.
        — Мы-то сначала в общежитие сунулись, а там — увы. Жилец комнаты номер двадцать два отсутствует. А где он еще может быть? Ясно где. Выходи, Пальчевский, мы тебя вычислили!
        Валентин уже и так выходил из комнаты.
        — Вообще-то мы звонили,  — проговорила Любавина,  — но у вас не отвечал телефон. Тогда мы просто пошли к дому наудачу. Смотрим, а на кухне-то свет горит!
        Наташа прикрыла собой телефонную розетку с неподключенным проводом и на ощупь опять включила телефон. Пусть не думают, будто они с Валентином от кого-то прячутся.
        — Вы что пьете?  — поинтересовался Любавин.
        — Коньяк,  — все еще растерянно проговорила Наташа; не каждый день к тебе в гости приходит директор фабрики. Если на то пошло, он у нее в гостях прежде ни разу не был.
        — И мы с коньяком,  — пробасил Любавин.
        — Людмила,  — сунула ей ладошку его жена.
        — Наташа,  — машинально сказала Наташа.
        И обе расхохотались.
        — Не стесняйся, мы ненадолго. Анатолий извелся: надо срочно найти Пальчевского, у меня идея… А у моего мужа если появилась идея, он покоя не знает. И мне не дает… О, у вас торт. Я такой люблю.
        — Лю-да,  — протянул ее муж,  — потом будешь петь: «Зачем, зачем я съела столько торта?»
        — Прекратите, Любавин, попрекать меня куском. Пейте свой коньяк. Может, у женщины единственная радость в жизни — сладенького поесть.
        — И поправиться на килограммчик-другой…
        Любавины шутливо пикировались между собой. И было отчего-то приятно слушать, как они подкалывают друг друга, но как-то любовно и беззлобно.
        Наташа поймала взгляд, которым посмотрел на нее Валентин. И прочла в нем: вот и мы с тобой могли бы так же…
        «Не могли бы,  — с ожесточением подумала она,  — потому что Любавины свое счастье ни у кого не украли, а нам с тобой вот так же радоваться просто не дадут!»
        Собственно, она не знала этого наверняка, но думала, что такие положительные люди, как их директор, все делают только по правилам.
        — Как вы думаете, Наташенька,  — между тем шепнула ей Людмила,  — почему мы с Анатолием живем в этом медвежьем краю, не пытаясь отсюда уехать?
        — Не знаю,  — растерянно протянула она, потому что никогда о том и не задумывалась.
        — Потому что мы с ним сюда сбежали. От своих супругов. Отсюда уже на развод подавали. Бойтесь стать заложником чужого мнения. Всем не угодишь. Главное, чтобы вы свое чувство берегли и ценили. Если разобраться, настоящая любовь, как крупная жемчужина, не так уж часто встречается. Многие принимают за нее кратковременную страсть или увлечение, а потом недоумевают: куда любовь ушла?
        Она ласково взглянула на мужа, который тем временем рисовал что-то для Валентина на обычной белой салфетке и горячо его в чем-то убеждал, а Пальчевский то согласно кивал, то, наоборот, категорически отрицал, и в тот момент Наташа поняла, что, наверное, это и есть счастье: смотреть на мужчин, которые увлечены собственным любимым делом. Пусть даже на некоторое время они и забыли о женщинах рядом с ними.
        Наташа поставила кассету Игоря Корнелюка.
        — Толя,  — позвала мужа Людмила.
        — Ты права,  — спохватился тот,  — наша любимая песня. Мы ее всегда танцуем. Правда, Милочка?
        — Пойдем и мы, Наташа,  — пригласил ее Валентин.
        Она положила руки ему на плечи и слегка прикрыла глаза. По ее спине побежало тепло от его руки, и музыка будто качнула мир вокруг них. Сердце застучало. Стена, которую Наташа усиленно воздвигала между ними, стала крошиться и оседать, и Наташе захотелось положить голову ему на плечо.
        — Молодые, музыка кончилась!  — провозгласил Любавин и остался стоять, хотя Наташа села на стул, предполагая, что гости последуют ее примеру.
        — Мы, пожалуй, пойдем,  — сказала Людмила.  — Вы ведь все решили, мальчики?
        — В общих чертах,  — согласился ее муж.  — Завтра на работе обговорим детали…
        — Завтра же суббота.
        — А мы ненадолго встретимся. Как говорится, для привязки к местности. Не возражаете, Валентин Николаевич?
        — Не возражаю, Анатолий Васильевич.
        Все четверо вышли в коридор. Любавин помог жене одеться.
        — Не провожайте нас,  — запротестовали супруги в один голос.  — Мы и так вам помешали.
        — Ничего вы не помешали,  — пробормотал Валентин.  — Я, признаться, и сам вломился к Наташе без предварительного звонка.
        — Но она не слишком огорчилась?
        — Вроде нет.
        Любавина лихо подмигнула ему и, уходя, шепнула Наташе:
        — Будьте счастливы!
        Странно, вроде Любавины и в самом деле помешали Наташе и Валентину, нарушили интимный настрой, который у них только начал устанавливаться.
        Оказалось, все произошло с точностью до наоборот.
        Деликатная супружеская пара будто дала «добро» на более тесное общение молодых людей. Они и сами, встречая и провожая нежданных гостей, играли роль пары. Между ними исчезла напряженность.
        — Слушай, Наташка!  — Он потер руки.
        — Слушаю!  — отозвалась она.
        — По-моему, нам надо выпить за здоровье хороших людей.
        — Согласна.
        — И за нас тоже. Ты хочешь, чтобы были МЫ?
        Вот оно, то, чего Наташа ждала и чего боялась. Именно сейчас ей предстоит решить, как говорила Тамара, на чьей она стороне.
        — Хочу,  — сказала Наташа.
        В самом деле, пора грести к какому-нибудь берегу, а не болтаться посередине, не зная, что ты хочешь. Сделала выбор? Все, иди и не оглядывайся!
        — Только тревожно что-то.  — Она поеживалась, словно ее знобило.
        — Ерунда. Вместе мы знаешь какая сила!
        — Если бы можно было, я бы закрыла дверь на засов и никуда не выходила и никому не открывала. Потому что стоит только открыть дверь, как через самую крошечную щель оно и вползет.
        — Да что оно-то?  — улыбнулся Валентин, обнимая ее.
        — Зло. Мне не хочется давать ему какое-то другое имя.
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        Пришли они в себя от холода.
        Наташа хоть и заклеила на зиму окна, и батареи грели как следует, но панельные стены девятиэтажки все же плохо держали тепло. Как любовники ни прижимались друг к другу, Наташе пришлось-таки встать за одеялом.
        Простыню она успела выхватить из тумбочки, потому что и разгоряченным сознанием помнила, как колется ее новый шерстяной плед на диван-кровати.
        Теперь она вновь нырнула в зовущие объятия Валентина. Уютно устроившись на его плече, она скосила глаз на полоску света, идущую из коридора. В ней отчетливо виднелась сброшенная в нетерпении на пол их одежда.
        — Пока мы с тобой добрались до кровати,  — хихикнула Наташа,  — наши лоскутки облетели, будто осенние листья.
        — Остались только стволы,  — поддержал он,  — точнее, один ствол.
        — Бесстыдник!  — Она коснулась губами его губ.
        — Наташка, что со мной делается! Я будто помолодел на десять лет.
        — А раньше ты был дряхлым стариком.
        — Ну, тридцать все же не двадцать… Но сейчас я весь состою из желаний: носить тебя на руках, любить не переставая… Веришь, я опять тебя хочу.
        — Чувствую,  — улыбнулась Наташа.
        Она прижалась к нему, принимая в себя, впитывала растущее чувство слияния с чем-то своим, исконно родным, прирастала к нему. И наконец опять в нем растворилась.
        — Наташа. Наташенька. Тата. Талочка.
        Это Валентин произносил ее имя на все лады и с каждым именем целовал ее пальцы, поднося по одному к губам.
        Они отбросили одеяло — опять стало жарко — и лежали обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. И потому вздрогнули одновременно, когда злобно, будто пришелец из чуждого, враждебного мира, зазвонил телефон.
        — Давай я его все же вырублю,  — сказал Валентин и встал, чтобы опять выдернуть вилку из розетки.
        Некоторое время они еще лежали прислушиваясь, как будто и выключенный телефон мог зазвонить.
        — Неужели мы с тобой никогда не будем иметь покоя?  — шепотом спросила Наташа.  — Может, давай уедем? В другой город. В мой родной город, например.
        — И покажем всем, что мы боимся и потому трусливо сбегаем?
        — А ты хочешь непременно воевать?
        — Я хочу быть по-настоящему свободным. От всех. Кроме тебя, разумеется. В твоем плену я готов жить вечно.
        Он ласково поцеловал ее в ладонь.
        — Но пока все равно такое чувство, будто мы у кого-то воруем.
        — Потому что над нами дамокловым мечом висят наши прежние грехи… Точнее, мои грехи, которые не дают чувствовать себя по-настоящему свободным.
        Наташа с Валентином почти не спали этой ночью. Время от времени то один, то другой проваливался в сон, из которого тут же старался вырваться. Им казалось, что стоит только им обоим крепко заснуть, как проснутся они на развалинах. Или на пепелище. Понятно, в переносном смысле слова. Но чью-то злую волю извне они все равно ощущали. Причем вовсе не факт, что это была Тамара.
        Когда в очередной раз Валентин задремал у нее на груди, Наташа попыталась мысленно встряхнуться, чтобы прояснить сознание: что все-таки ее так беспокоит? И тут же ожил внутренний голос: «Ох, не нравится мне все это! Ох, не к добру! Ох, Наташка, не спеши радоваться!»
        Причем раньше Наташа никогда не слышала в нем такого потаенного испуга. Он даже будто скукожился от дурных предчувствий. Часов в пять утра она наконец уснула и проснулась от того, что Валентин осторожно вставал с кровати.
        — Спи-спи,  — сказал он ласково,  — еще рано. Я иду, потому что мы с Анатолием договорились встретиться с утра пораньше. Да и Жюль обещал подойти.
        Жюль — француз-механик, который помогал фабрике монтировать линию по производству туалетной воды.
        Но глупо было валяться в постели, вместо того чтобы накормить любимого мужчину завтраком.
        Любимого мужчину! Как просто она об этом думает. Только из-за того, что переспала с ним и несколько раз поговорила по телефону?.. Но тут же она оборвала собственное ворчанье. Что за привычка все анализировать да раскладывать по полочкам? Те же французы считают, что жить надо сегодняшним днем…
        Сделала омлет свой фирменный. С зеленью — Наташа хранила ее в морозилке. Правда, молоко пришлось варить из порошка, но что еще можно было придумать на скорую руку?
        Как в таких случаях водится, экспромт удался. Валентин ел и нахваливал. Потом поцеловал.
        — Спасибо, Рыжик, никогда не ел такого вкусного завтрака.
        Он пошел одеваться и, уже взявшись за ручку двери, повернулся к ней:
        — Наташа, а ты не будешь возражать, если после работы я приду опять?
        — Не буду,  — просто сказала она.
        Но когда он ушел, ее стали терзать сомнения.
        Прежде в своей жизни Наташа не делала ничего такого, за что ее могли бы осуждать. До той самой роковой субботы.
        Вообще до встречи с Пальчевским ее жизнь была ясна и определенна. И правильна. За Константина Рудина она вышла замуж девственницей, потому что считала, что принадлежать лишь бы кому оскорбительно.
        Если бы не погиб Костик, они прожили бы вместе до глубокой старости, окруженные толпой любящих детей и внуков. Этакие ничем себя не запятнавшие патриархи города.
        Наташа вспомнила, что и ее бабушка по материнской линии всегда боялась людской молвы. «Что скажут люди?» — восклицала она в минуты, когда кто-то из членов семьи вел себя не так, как принято.
        Вот и она сейчас думала: «Что скажут люди, если Валентин останется жить у меня? Дождалась Тамарка подлянки от лучшей подруги. Все бабы стервы, правильно Аллегрова поет!»
        Но из угрызений, как говорится, каши не сваришь. А ведь ей и в самом деле надо что-нибудь сварить к приходу Валентина.
        Она оделась и пошла в магазин. А точнее, шмыгнула в магазин. Все-таки у нее не все дома. Казалось, и продавцы, и покупатели только на нее и пялятся с осуждением. Если не умеешь держать удар, чего тогда лезть в драку? Взяла бы и позвонила Пальчевскому, мол, не приходи больше ко мне, я передумала… Не борец ты, Рудина, нет, не борец!
        Но пока она так угрызалась, руки привычно делали знакомую работу по приготовлению обеда. К часу дня позвонил Валентин.
        — Это госпожа Рудина?  — спросил он нарочно официальным голосом.
        — Она самая,  — пискнула Наташа.
        — Рекомендую вам из дома никуда не отлучаться. Вас посетит с дружественным визитом главный механик парфюмерной фабрики.
        — И что он будет у меня делать?
        — Монтировать на дому линию по производству крепких объятий и горячих поцелуев.
        — Импортную?
        — Отечественную.
        — А презентация будет?
        — Непременно. С французским коньяком, полученным мною от французского коллеги в знак признания заслуг как монтажника… Кстати, госпожа Рудина, вами мои заслуги никак не отмечены.
        — Комиссия рассмотрит ваш вопрос,  — сказала она строго.
        — Понятно,  — шутливо вздохнул он,  — на родине прославиться куда как труднее. А большая коробка ассорти Бабаевской кондитерской фабрики не смягчит выводы комиссии?
        — Смягчит,  — подумав, сказала Наташа,  — она, возможно, от себя кое-что добавит. Например, отбивные котлеты с картошкой фри. Главный механик это любит?
        — Из рук комиссии он станет есть даже отраву.
        — Я подозревала, что тебе не слишком понравилась моя кухня, но чтобы настолько…
        Они дурачились как маленькие, находя особую прелесть в приколах и намеках, понятных только им.
        А потом, когда Валентин пришел, у Наташи все было готово, и она накрыла стол, как обычно в праздник.
        — Сказал Жюлю: извини, не могу больше задерживаться, меня ждут,  — рассказывал Валентин, с аппетитом поедая Наташину стряпню,  — а он: я понимаю, технологическая линия может подождать, любимая женщина ждать не должна. Согласись, французы — истинные ценители жизни.
        — Наверное,  — улыбнулась Наташа, глядя в его сияющие глаза.
        Господи, ну отчего так: ей хорошо, а сердце сжимается от какого-то безотчетного страха.
        Она всегда была трусихой, чего уж там! И знала, что не умеет противостоять напору судьбы. Ей легче было спрятаться в раковину и замереть там, ожидая, что все разрешится само собой. Потому так тяжело и перенесла смерть мужа. Сразу будто рухнула каменная стена, за которой она в браке была. И за этой стеной ей ничего не было страшно.
        Теперь же Наташа будто голая на виду у всех.
        Может, оттого, что до сих пор особой воинственности от нее и не требовалось? За что было бороться? За оценки в институте? Так она всегда хорошо училась. Правда, имей Наташа борцовский характер, могла бы еще в школе побороться за золотую медаль. Но нет, удовлетворилась серебряной.
        Бороться за жениха? Но они с Костей как стали на втором курсе института встречаться, так и поженились спустя два месяца. Никто из них ни разу не пытался взглянуть в чью-нибудь сторону. И здесь обошлось без борьбы.
        Она так задумалась, что на время потеряла даже нить разговора с Валентином.
        — …только съезжу во Францию,  — говорил он.
        — Во Францию?  — неприятно удивилась Наташа.
        — О чем я тебе и толкую. Это ненадолго, всего на неделю. Не успеешь соскучиться, как я вернусь. И привезу тебе что-нибудь… французское.
        Он думал, что она засмеется, но Наташа из-за этой своей тревоги никак не могла обрести прежнюю легкость в отношениях. Потому, наверное, она заговорила с ним резким, неприятным тоном:
        — А это обязательно — ехать?
        — Ты что, Наташа!  — Он не мог понять, почему она так с ним разговаривает, и слегка обиделся.  — Кто же от таких поездок отказывается? Как говорят в анекдоте, халява, сэр!
        Наташа опять не засмеялась. Но, посмотрев на его расстроенное лицо, спохватилась:
        — Прости.
        Действительно, класть на одну чашу весов ее женские страхи и бесплатную поездку во Францию… Все расходы оплачивает приглашающая сторона. Валентин заслужил эту поездку. Он столько перестрадал, перемучился. Судьба вознаграждает его за все стрессы. Можно подумать, она никогда не была одна. Не то что неделями, годами…
        Валентин, наверное, под влиянием ее настроения, тоже задумался.
        — Наташка, чего я тоску нагоняю! До этой поездки еще пять дней! Мы с тобой еще столько всего успеем.
        — Чего — всего?  — поинтересовалась она лукаво.
        — Того!
        Он подхватил ее на руки и закружил по комнате.
        — Вот увидишь, все у нас будет хорошо!
        Но в глубине души Валентин тоже ощущал всякие нехорошие предчувствия, которые всеми силами старался подавить.
        Он и на поездку во Францию согласился для того, чтобы хоть на время отдалить от себя все ЭТО. Разборки, угрозы Тамары, ожидание неминуемого скандала, который произойдет, как ни пытайся его предотвратить. Ведь он обманет ожидания супруги и не сдастся, как прежде, на ее уговоры, и не остановится ни перед чем…
        — Вот послушай, что я думаю,  — сказал он, принимаясь за десерт.  — Через два месяца состоится второе слушание суда. Это будет начало марта. На другой же день мы идем в загс и подаем заявление…
        — Ты делаешь мне предложение?  — уточнила Наташа.
        Вообще-то ей хотелось, чтобы такое важное событие не происходило между прочим и не выглядело таким образом, будто Наташе нужно только одно: регистрация! А какие чувства на это их подвигнули, вовсе не важно.
        Что же это получается, он сравнивает ее со своей Тамарой? Думает, она ради штампа в паспорте удавится?!
        Валентин не понимал, отчего между ними возникла эта натянутость, и тщетно пытался поймать Наташин взгляд.
        — Я сказал что-то не то?
        — А почему мы с тобой непременно должны регистрироваться?  — спросила она.  — И вообще за два месяца столько воды утечет.
        Говорят, обычно людей раздражают в других собственные недостатки. Валентин тоже готов идти проторенным путем, и он тоже не боец. Быстренько-быстренько в загс, вот вам и новая семья!
        — А что ты предлагаешь?  — растерянно спросил он.
        — Можно пожить гражданским браком.
        — Нет, Наташа, я так не хочу,  — жалобно протянул он.  — Я хочу, чтобы мы с тобой вместе поехали в отпуск. Чтобы могли остановиться в любой гостинице как супружеская пара, никому ничего не объясняя. Я хочу… чтобы у нас с тобой были дети… Или ты не хочешь детей?
        Он споткнулся об эту последнюю фразу, и Наташа теперь знала почему. Валентин, наверное, всегда хотел детей, и, уж конечно, будучи сам сиротой, хотел их именно в браке. Он мечтал, чтобы у него была полноценная семья.
        Ну чего она вредничает? Видно же, что Валентин ее любит. Она хочет, чтобы он кричал об этом? Бился в стенку лбом?
        — Я люблю тебя, Наташа. И понимаю, как тебе должно быть неприятно все то, что нашему будущему браку предшествует, но, знаешь, я верю, что время — лучший доктор. У нас с тобой все будет хорошо, вот увидишь!
        Он встал, обошел стол с другой стороны и опустился на колени подле табурета, на котором она сидела.
        — Наташенька, скажи, ты хочешь быть моей женой?
        Она посмотрела в его глаза, которые стекла очков делали беспомощными, и сказала:
        — Я трусиха. Я страшно боюсь загадывать. Давай ничего не говорить о браке до того, пока вас с Тамарой официально не разведут.
        — Но ведь это все равно случится,  — горячо сказал он,  — нет такого закона, чтобы человека держать в браке насильно.
        — Тем более что подождать надо совсем немного. Меньше двух месяцев.
        — Одного месяца и трех недель!
        — Тем более. А за это время мы как раз проверим свои чувства, хорошо?
        — Хорошо,  — с некоторым разочарованием кивнул он.
        Ему хотелось от нее заверений и тоже признаний в любви, но Наташа никак не могла заставить себя это ему сказать.
        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
        Наташа проводила Валентина на вокзал — он уезжал вместе с Жюлем.
        Накануне Любавин позвонил ей в лабораторию, предложил поехать вместе — все же был рабочий день,  — и Наташа согласилась.
        Не стесняясь окружающих, Валентин поцеловал ее и обратился к Любавину:
        — Анатолий Васильевич, увозите Рудину поскорей. Неделя — это вовсе не вечность, а всего семь дней.
        — Математик ты наш!  — улыбнулся Любавин и предложил Наташе руку.  — Если семь дней не вечность, то почему поскорей? Боишься расплакаться? Пойдемте отсюда, Наталья Петровна. Не будем махать платками вслед поезду, нас здесь не поняли.
        В машине Любавин взглянул на часы:
        — О, уже половина пятого. Идите-ка вы домой, Наталья Петровна. До конца работы осталось полчаса. Нет смысла возвращаться на фабрику.
        Он довез Наташу до дома и высадил у подъезда. Войдя, Наташа машинально проверила почтовый ящик — никто ей не писал, а потом поднялась на второй этаж и у своей двери полезла в сумочку за ключами.
        Случайно бросила рассеянный взгляд на дверь и замерла от неожиданности: дверь была не просто не заперта, она оказалась даже неплотно притворена. Разве они с Валентином не закрыли ее на ключ? Неужели настолько были заняты друг другом и предстоящим расставанием?
        Такое вполне могло случиться. Тогда почему Наташа медлит, боясь прикоснуться к дверной ручке, словно неизвестный злоумышленник подвел к ней ток?
        Но не стоять же столбом перед собственной дверью, не решаясь зайти. Может, позвонить соседям, попросить, чтобы зашли вместе с ней?.. И стать посмешищем всего города! В конце концов, что может с ней случиться? Чай не в Чикаго живет.
        Конечно, лучше бы она кого-нибудь позвала, потому что в ее квартире царил такой разгром, какой прежде она не смогла бы себе представить.
        Весь хрусталь, вся дорогая посуда, которую Наташа покупала еще с покойным мужем,  — все было разбито вдребезги.
        Одежда, сброшенная на пол с полок шифоньера, повсюду валялась на полу, и погромщики, похоже, не стеснялись на нее наступать.
        Наташа без сил оперлась о косяк. Что делать? Вызывать милицию? Но, судя по беглому осмотру, ничего из вещей не пропало. Скорее всего органы правопорядка не станут даже заводить дело. У них с кражами хлопот невпроворот, а тут — обычное хулиганство.
        Возможно, у нее спросят, не подозревает ли она кого-нибудь. Подозреваю, скажет Наташа, это сделала женщина, у которой я увела мужа. Они пригласят Тамару, и выяснится, что она как раз в это время сидела на каком-нибудь совещании.
        Пальчевская из мести наняла хулиганов? Но во-первых, это очень трудно доказать, а во-вторых, что бы вы делали на ее месте?
        Теперь ей страшно было оставаться в своей квартире. Если незваные посетители так спокойно вскрыли оба замка — Наташа осмотрела дверь и не заметила следов взлома,  — то что помешает им сделать это еще раз?
        — Почему у тебя дверь нараспашку?
        Эта простая фраза заставила Наташу подскочить на месте от страха. Она оглянулась. В коридоре стояла Тамара Пальчевская.
        — Что молчишь? Дверь, говорю, надо закрывать, тут тебе не Америка.
        Наташа опять не закрыла дверь? Оставила открытой на всякий случай. Вдруг придется убегать из собственной квартиры?
        Тамара стояла и ждала ответа, и Наташа кивнула на разгром, внимательно следя за выражением лица Пальчевской.
        — Ну и ну! Ты с кем-нибудь поссорилась?
        Причем сказала тоном, в котором не прозвучало ни грана фальши.
        «Поссорилась. С тобой»,  — чуть было не сказала Наташа. Но в последний момент передумала. Именно такого объяснения Тамара и ждет. Чтобы в ответ сделать круглые глаза и сказать: «Неужели ты подумала, что мне будет не лень все это крушить и ломать?»
        — Послушай.  — Наташа старалась говорить спокойно.  — Зачем ты пришла? Полюбоваться?
        — Не говори ерунды. Для начала я помогу тебе убрать это.
        — Поможешь?! Ты мне уже помогла! Мать Тереза с жэдэ вокзала…
        — Не поняла, почему ты кричишь? Разве прежде я не помогала тебе? Хотя бы въехать в это самое жилище. Расставить по местам мебель. Разве я не доставала машину? Не приводила грузчиков? Тогда почему ты удивляешься, что я хочу помочь подруге… прошу прощения, бывшей подруге в трудную минуту?
        Не обращая внимания на отчужденность хозяйки, Тамара сняла шубу и повесила на вешалке в коридоре. Пристроила поближе к теплой батарее меховую шапку — намокла от снега — и пошла на кухню за веником и совком.
        Она слишком часто прежде ходила в эту квартиру и чувствовала себя в ней как дома. Нашла большой полиэтиленовый мешок для мусора и стала складывать в него черепки и осколки. Наташа, опустив руки, понаблюдала за ней и принялась укладывать в шкаф выброшенную одежду. Через полчаса в квартире был наведен порядок.
        Так же молча Тамара принесла из кухни большую салфетку, которую Наташа обычно использовала вместо скатерти на журнальный столик, нарезала хлеб, что-то достала из принесенного с собой пакета. В общем, когда Наташа, вымыв руки, вернулась в комнату, столик был накрыт как обычно, когда они вот так собирались поболтать, перемыть знакомым косточки.
        — Только не говори, что пить со мной ты не расположена,  — с усмешкой проговорила Тамара,  — нам есть что сказать друг другу, и предпочитаю делать это за столом.
        Наташа молча кивнула. Становиться в позу у нее не было сил.
        — Согласись, что я вела себя с вами по-джентльменски.  — Тамара подняла рюмку водки, Наташа не захотела с ней чокаться, но та и не настаивала.  — Давай пей, слушать то, что я тебе скажу, лучше в расслабленном состоянии, а ты слишком уж напряжена. Правильно делаешь, что не относишься легкомысленно к сложившейся ситуации.
        Она выпила водку не поморщившись, и, к своему удивлению, Наташа покорно последовала ее примеру. Расслабиться ей хотелось как никогда.
        — Так вот,  — продолжала Тамара,  — всю неделю вашего прелюбодеяния…
        Значит, она знала. Следила сама? Вряд ли. Скорее всего наняла кого-то. Как и с сегодняшним битьем посуды в квартире Наташи.
        А они с Валентином были так легкомысленны! Входную дверь закрывали всего на один замок, цепочкой не пользовались. Конечно, вряд ли их это бы спасло, вздумай сама Тамара или ее подручный ворваться в квартиру. Вон и два замка их не остановили…
        — На горизонте вашем я не маячила. Звонками и визитами не надоедала. Правда, не дала Пальчевскому развод, но это было бы уж слишком хорошо, что, если подумать, даже плохо. «Урок ваш выслушала я, сегодня очередь моя». Надо же, со школы помню. Отповедь Татьяны Онегину. По литературе у меня была пятерка, а у тебя?
        — Четверка.
        Та самая, которая не дала Наташе получить золотую медаль. А нужно было всего лишь поговорить по душам с учительницей литературы, как ни странно это звучит. Но она решила: пусть будет что будет.
        — Странно, я думала, ты была круглой отличницей. Такая примерная девица-красавица. Разлучница. Чужие мужья слаще, да?
        — Он же с тобой разводится.
        — Разводится и разведется — это, видишь ли, разные глагольные формы… И он стал со мной разводиться, не помнишь почему?
        — Потому, что не простил тебе ту дурацкую шутку с продажей.
        — Небось говоришь и сама не веришь. Он прощал мне куда большие прегрешения. Это серьезная причина развода — не простил жене шутку? Скажи кому-нибудь другому. Ты просто не хочешь взглянуть правде в глаза: Валентин ушел из семьи по твоей вине! Ты разрушила наш брак. А потом еще и решила обидеться на меня за то, что я пытаюсь его сохранить. Какая же ты подлая! Я видела, как ты льнула к нему на вокзале. До чего дело дошло! Жену вынудили наблюдать за отъездом мужа из-за угла!
        Наташа молчала. От слов Тамары все происшедшее с ней будто становилось с ног на голову. В один момент — вот она, сила слова!  — ее отношения с Валентином, такие нежные и романтичные совсем недавно, показались пошлыми и взаправду представали именно прелюбодеянием.
        — Валентин тогда, за столом, шепнул мне: «Наташа, купи меня, не пожалеешь!» — растерянно пробормотала она.  — Я и согласилась. А до того момента такая идея и не приходила мне в голову.
        Это называется — растерялась? Так сильно, что походя закладывает Валентина. И кому? Его врагу.
        — Вот именно, Валентин брякнул спьяну, а ты решила, что это и есть самый настоящий торг…
        Тамара опять разлила водку по рюмкам.
        — Что бы ты себе ни напридумывала, я — его законная жена, а Валентин — мой муж. Пока ты рядом, он выпендривается, доказывает тебе, какой он самостоятельный. Не будет тебя, он вернется ко мне, и будем мы с ним жить, как жили.
        — И куда же я денусь?  — поинтересовалась Наташа.
        — Уедешь. В свой родной город. Разве сравнить краевой центр с нашей дырой? Сорок тысяч жителей. Меньше, чем в любом районе вашего города. Там у тебя будут совсем другие возможности. Ты молода, красива, одна не останешься.
        — А если я не уеду?
        — Ну зачем тебе это надо?
        Тамара взглянула ей в глаза, и Наташа испуганно содрогнулась: это только говорится, что любящая женщина сильнее всех. Наташа чувствовала, что в такой вот житейской схватке она намного слабее.
        — Может, нам больше не стоит демонстрировать друг другу свои возможности?
        «Нам». Выходило это у Тамары даже по-товарищески. «Нам»!
        — Все равно ваши отношения ничем хорошим не кончатся. Валентин — тряпка, слабак. А иначе, не будь он слабым, разве позволил бы ТАК с собой обращаться? И тебя он бросит, если я нажму посильнее. Не веришь?
        Наташа могла бы сказать «не верю», но самое страшное было в том, что такой веры у нее не было. Слишком долго она наблюдала, как складывались отношения супругов Пальчевских. И вдруг в момент Валентин переменился? Из-за любви к Наташе? Да была ли между ними эта самая любовь?
        — На чужом несчастье своего счастья не построишь,  — прорвался через ее мысли голос Тамары.
        Это было уже из какой-то другой оперы. Слишком по-бабьи, на Тамару не похоже. На мгновение Наташа подумала, что Пальчевская вовсе не так уверена в себе, как хочет это представить, но она уже поплыла. То есть сдвинулась с якоря, где до сих пор стояла в уверенности, что их с Валентином чувства и отношения крепки и надежны.
        И что самое смешное, говорила это женщина, которая именно таким способом стала его женой.
        — Что же мне делать?  — вырвалось у Наташи.
        Она вовсе не спрашивала об этом Тамару, просто размышляла вслух, но та ей ответила. Положив при этом на стол небольшую пачку долларов:
        — Продай мне свою квартиру.
        — Зачем она тебе?
        — Пригодится. Добавим к нашей двухкомнатной и поменяем ее на трехкомнатную квартиру. Жилье никогда не бывает лишним… Здесь три тысячи баксов. По меркам большого города, не много, но в нашем захолустье однокомнатные квартиры больше двух с половиной тысяч не стоят, а попутно я тебе компенсирую моральный и материальный ущерб. Ну, соглашайся.
        Наташа попыталась вывернуться из жесткого захвата:
        — Но я не готова… это слишком неожиданно… мне нужно время.
        Но самой себе она напоминала упрямого Фому из детской книжки: «Из пасти у зверя торчит голова, а к берегу ветер доносит слова…»
        — Какое там время, ничего тебе не нужно!  — снисходительно улыбнулась Тамара, проглатывая ее целиком.  — И с руководством фабрики не будет никаких препятствий. Я говорила с директором, он сказал, что отпустит тебя без отработки…
        Значит, и Любавин против нее! А совсем недавно ей казалось, что он на их с Валентином стороне… Еще в гости приходил, за столом сидел…
        — Без меня меня женили,  — усмехнулась Наташа, в момент почувствовав себя одинокой и всеми брошенной.  — Значит, ты была уверена, что я соглашусь?
        — Не была,  — скривилась Тамара,  — но все же надеялась на твое благоразумие. Поверь, там, вдали, рядом с близкими людьми, все случившееся покажется тебе дешевой мелодрамой.
        Как всегда, она была права. На зыбкой почве стоял их с Валентином любовный замок. Не было у него основного — фундамента. Если столь реалистический символ можно применить к миру чувств. Вот и закачалось все строение при первом же толчке.
        Дешевая мелодрама. Так назвала их роман Тамара. Наташа взяла деньги со стола и медленно пересчитала. Хотя больше всего ей хотелось просто взять и порвать их не считая. Но это было бы глупо. В конце концов, должна же была она согласиться ради чего-то. Пусть Тамара решит, что ради денег.
        — Я уеду послезавтра,  — сухо сказала она.
        — Меня это устраивает,  — кивнула Тамара.  — Документы на квартиру оформим завтра.
        Назавтра Наташа зашла в администрацию парфюмерной фабрики.
        — Решила уехать,  — понимающе кивнул директор.  — Возможно, так будет лучше для всех. И Валентин Николаевич наконец определится, не будет метаться между вами…
        Он не смотрел ей в глаза, а все время будто невзначай отводил взгляд в сторону.
        — Спасибо,  — сказала ему Наташа,  — я очень рада, что вы так глубоко вникли в проблему. Билет я возьму на завтра, распорядитесь, пожалуйста, чтобы в отделе кадров мне выдали трудовую книжку.
        — Ничего,  — Любавин наконец взглянул ей в глаза,  — ты женщина молодая, красивая, долго в одиночестве не будешь.
        Да что ж это они успокаивают Наташу одними и теми же словами, будто дебилку какую!
        — Жалко, фотограф не успел с тобой поработать. Ты ведь у нас была главной претенденткой на рекламу новой туалетной воды.
        Он уже ее отсек от фабрики, вообще от здешней жизни. Как просто: только что был человек, и уже нет человека.
        Наташе захотелось расплакаться, но она решила: не дождетесь! И сказала, вспомнив вдруг единственного человека, который о ее отъезде пожалеет.
        — А вы Нелю Новикову возьмите. Со склада готовой продукции.
        — Новикову? Думаешь, подойдет?  — директор что-то черкнул в своем блокноте.
        — Подойдет. Она хорошенькая. И лицо фотогеничное.
        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
        Уволилась с работы и собралась в дорогу Наташа так быстро, словно сам город выталкивал ее прочь, как случайно попавшее в его нутро инородное тело.
        Искренне огорчились только девчонки-лаборантки да Неля Новикова, которую Наташа навестила на рабочем месте.
        — Наталья Петровна,  — прямо спросила она,  — а как же Валентин Николаевич?
        Наташа лишь пожала плечами: никто точно не знает как. Тамара считает, что он вернется в семью и будет жить, как жил. А раз так, ей здесь больше делать нечего.
        Неле о том знать было незачем. Она сказала ей:
        — Ты запиши мой адрес, вдруг на юге окажешься… Например, пошлют тебя за чем-нибудь. Или проездом.
        Девушка аккуратно записала адрес, телефон, заметив при этом:
        — Кто меня куда пошлет, Наталья Петровна, кроме как туда, куда обычно посылают. Небось сами не верите, что такое может быть.
        — Да будет же у тебя отпуск, в конце концов!  — рассердилась Наташа.  — Вот и приезжай.
        Посмотрела в сострадательные глаза девчонки и пожалела, что уезжает, навсегда расставаясь с этой чистой душой.
        Но ошиблась, потому что на следующий день Наташа поехала на вокзал, вызвав домой одно из восьми такси, которые имелись в городе,  — у нее неожиданно оказался большой багаж.
        Никто ее не провожал. Был обычный рабочий день, никто ради нее не стал отпрашиваться с работы.
        Но нет, она ошиблась. Едва подошла к своему вагону и пристроилась к небольшой очереди стоявших у вагона пассажиров, как услышала:
        — Наталья Петровна!
        Она оглянулась и обомлела: к ней бежала Неля с большим пакетом в руках.
        — Наталья Петровна, я нарочно отгул взяла, чтобы вас проводить. Пирожков напекла в дорогу. Чуть не опоздала.
        — Пирожков?  — переспросила она.
        — У нас бабушка всегда пекла в дорогу пирожки,  — зачастила Неля.  — Вот эти с капустой, а эти с картошкой.
        Она перечисляла, а когда подняла голову, испугалась.
        — Наталья Петровна, вы плачете? Вас кто-то обидел?
        — Жизнь меня обидела, Нелинька,  — со вздохом сказала она, сглатывая слезы.  — Я уж думала, меня никто провожать не придет.
        — Мало кто знает,  — успокоила ее та,  — а так бы народ пришел. Вас многие любят.
        — Спасибо, успокоила,  — улыбнулась Наташа, забирая пакет.
        — Я тут еще пепси-колу положила. Может, вы не любите, а я очень люблю.
        Теперь Наташа ехала в поезде, ела пирожки с картошкой и капустой и запивала их пепси-колой.
        Воспользовавшись приходом Нели, она вручила ей текст телеграммы и попросила:
        — Отправь моим родным, пусть встретят.
        — Обязательно отправлю,  — заверила ее Неля.
        Наташа и сама бы добралась. До дома с вокзала ходит обычный трамвай, но брат в последнем письме сделал приписку: «Надумаешь домой приехать, сообщи, я встречу!»
        Наташа догадывалась, что Валерий скорее всего купил долгожданную машину и ему не терпелось похвастаться перед старшей сестрой.
        Мама писала, что он директорствует в какой-то фирме и зарабатывает неплохие деньги. Что ж, Наташа порадуется за младшенького. С чем она сама едет домой после шести лет отсутствия? А ни с чем: ни мужа, ни детей, ни сбережений… Если не считать тридцать сребреников. То есть три тысячи долларов.
        — Здорово же вас, наверное, обидели,  — проговорил сидящий в купе напротив нее мужчина.
        — А, что?  — очнулась от раздумий Наташа.
        — Неприятности, говорю?
        — Есть немного,  — нехотя ответила она.
        — Надеюсь, не со здоровьем?
        Она чуть было не нагрубила ему. Кому какое дело, о чем она думает, но в последний момент спохватилась, ответила:
        — Нет, что вы, со здоровьем пока тьфу-тьфу… А почему зашла речь о здоровье? Я так плохо выгляжу?
        — Вы выглядите прекрасно. Но в вашем возрасте и с вашей внешностью неразрешимой проблемой может стать только это,  — уверенно сказал он.
        — Надо же, а я и не знала,  — ей все же хотелось ему дерзить,  — выходит, остальные проблемы вроде как и не проблемы?
        — Решаемые проблемы,  — уточнил он.  — Вы в город в командировку едете?
        — Домой,  — сказала она и вздохнула.
        — Вас там не ждут?
        — Почему не ждут, ждут.
        — Что же вы тогда вздыхаете? Любимые и любящие родители, муж…
        — Муж у меня погиб.  — Наташа помрачнела.
        С этого начались у нее и все остальные проблемы, которые, как уверяет сосед, вовсе не проблемы.
        — Простите дурака, что полез со своим любопытством. Я раньше этим не грешил. Видно, измаялся без дела. Еду из самого Санкт-Петербурга, откуда прежде летал только самолетом. Поездом пришлось отправиться поневоле. Нелетная погода…
        — Бывает.
        — В таком непривычно долгом безделье начинаешь философствовать. И приставать с расспросами к молодым женщинам. Ведь нам, старикам, кажется, что печалиться вам просто не о чем.
        — Старик — это вы о себе?  — улыбнулась Наташа; сосед выглядел моложавым и подтянутым, наверняка в него еще влюбляются девчонки.
        — А что, хочется иной раз пококетничать. Чтобы тебя утешали, говорили, что ты вовсе не старик. Да и в глубине души ты себя таковым не чувствуешь.
        — А мои родители, по-моему, решили не обращать на свой возраст никакого внимания. По утрам бегают, купили себе навороченный тренажер. Я, правда, его еще не видела, но брат написал — крутой!
        — А сколько им лет?
        — По пятьдесят.
        — Я так и подумал, что вполне мог иметь такую дочь, как вы.
        — Что-то этому помешало?
        — Поздно женился. Сыну и дочери соответственно шестнадцать и восемнадцать.
        — Похоже, и мне придется поздно заводить детей,  — пробурчала Наташа.
        Это вообще ни в какие ворота не лезло. Чужой человек, опомнись! К чему этот моральный стриптиз? А он будто чувствовал, что достаточно ткнуть пальцем в наболевшее, как из его попутчицы тут же полезет откровенность.
        — Разве это не в ваших руках?
        — Получилось, как ни странно это звучит, не в моих, а в руках совсем другой женщины.
        — Судя по ожесточению, с которым вы это сказали, уступили без борьбы? Или просто решили, что соперница изначально сильнее?
        — А надо ли бороться за то, что тебе не принадлежит?  — Наташа стала заводиться от собственного рассказа.  — Мне так и видится мужчина, которого в разные стороны тянут две женщины. И в чем здесь выразится борьба? В том, у кого сильнее руки?
        — Насколько я могу представить, мужчина тоже что-то при этом ощущает, он же не бесчувственный болванчик.
        Наташа невольно оглянулась на приоткрытую дверь купе. Двое других попутчиков — молодая пара — были заняты только друг другом. Они или лежали, переговариваясь, на верхних полках, или, как теперь, стояли, обнявшись, в коридоре и смотрели в заснеженное окно. Что они могли разглядеть интересного в этом унылом пейзаже? Может, они, как и Наташа, невольно ждут, когда поезд въедет в другую зону, где снега уже нет? В ее родном городе конец января случался без снега, с промозглой сыростью и дорогами, обледеневшими к вечеру и расквашенными к полудню. В последнем письме мама об этом писала. Но сырые зимы так же плавно переходили в снежные, когда недели на две таки падал снег и термометр опускался до минус десяти…
        Судя по нескольким фразам, которыми Наташа обменялась с молодыми людьми, они ехали в тот же город, что и она, проведя две недели на солнечном Кипре.
        Наташа вдруг остро позавидовала им, словно впереди у нее самой уже ничего не могло быть и ей не двадцать восемь лет, а, например, шестьдесят восемь…
        Почему она не удалась в своих родителей, оптимистов и легких на подъем людей, которые в свое время немало поколесили по стране и сейчас, как бы трудно ни было, не отказывали себе в житейских радостях? Брат пошел в них, веселый, уверенный в себе человек, а Наташа удалась скорее в бабушку, флегматичную, трудно забывающую, консервативную донельзя.
        Три года Наташа горевала о Косте, теперь сколько — о Валентине?
        Но он-то не умер, чего же она его будто оплакивает. Приедет из Франции, потычется, помается и вернется к Тамарке. И заживут они как прежде…
        Думать так было обидно, хотя только что Наташа декларировала, что он ей не принадлежит. Понятно, если отнести бедного мужчину в разряд вещей.
        Про таких, как Наташа, говорят в народе: задним умом крепка. Сначала она сделала все в точности так, как диктовала ей Тамара — если разобраться, соперница, враг, а теперь, когда ничего нельзя исправить, стала жалеть о своем поступке…
        Она скосила взгляд на попутчика. Тот молчал, уважая ее задумчивость. Задумчивость — ее подруга от самых колыбельных дней… Не только Тамарка может цитировать «Онегина».
        Однако если она поддержала разговор с соседом, а потом внезапно замолчала, то это уже выглядит как признак дурного тона.
        — Брат меня обещал встретить,  — сообщила она ему, чтобы не молчать.  — Наверное, хочет сразить меня своей новой машиной. Мол, вот он какой, младше меня, а достиг куда большего.
        — Он — мужчина, и этим все сказано. Если, конечно, вы не проповедуете матриархат.
        — Не проповедую, но с некоторых пор начала задумываться: а надо ли так поспешно от него отмахиваться, раз патриархат дает такие плохие результаты?
        — Что вы имеете в виду?
        — Бедность, в которой живет наша страна.
        — Но другие-то страны тоже при патриархате живут, возьмите тех же скандинавов.
        — А я думала, вы сразу на Америку кивать станете.
        — Предпочитаю интеллект грубой силе и самодовольству.
        — Кажется, нас все же к политике потащило. Как ни упираешься, как ни стараешься говорить на нейтральные темы, все равно к политике скатываешься…
        — О чем же еще нам беседовать, если о себе говорить вы не хотите? А ведь вам предлагается прямо-таки идеальный полигон для размышлений вслух. Шанс за то, что мы с вами еще когда-нибудь встретимся, один из ста миллионов. В вашем городе я бываю редко, примерно раз в пять лет. Вы в наш Питер тоже вряд ли часто ездите.
        — Была… двенадцать лет назад, еще с классом на экскурсию ездили.
        — То-то и оно! Значит, по теории вероятности мы с вами больше не увидимся, правильно?
        — Возможно.
        — Я думаю, вы оттого так мрачны и задумчивы, что вам не с кем поделиться своими сомнениями. Что-то вас заставили сделать — люди или обстоятельства, с чем вы не согласны, что противно вашим убеждениям, и это вас мучает.
        — Вы правы.
        — Вот и рассматривайте меня как своего исповедника. Кто еще выслушает вас внимательнее человека, у кого нет других дел, кроме как сопереживать вашему рассказу, и которые отвлекали бы его во всякое другое время. Он никуда не торопится, и сейчас главнее вашей проблемы для него ничего нет.
        Наташа улыбнулась:
        — Честно говоря, я человек довольно замкнутый. Делиться сокровенным с посторонним человеком не привыкла.
        — Но зато вы можете надеяться, что он будет и беспристрастным арбитром, ибо ему одинаково незнакомы все участники происшедших событий. Я весь внимание.
        Сосед попал в точку: Наташу прямо-таки распирало изнутри. Вряд ли она сможет рассказать об этом матери. Или брату. Не говоря уже об отце. Родители у нее при всей легкости характера очень строги к своим детям в части исполнения моральных обязательств перед обществом. Точнее, перед законами общества.
        Им не объяснишь про то, что сейчас другое время. Мужчины и женщины рассматривают отношения друг с другом не в пример прагматичнее.
        Или, рассказывая, опустить кое-какие подробности? Например, про то, что на момент ее интимных отношений с Валентином юридически он все еще был женат.
        Попутчик и в самом деле оказался благодарным слушателем. Внимал ее рассказу не перебивая, не высказывая никаких замечаний. Разве что брови слегка приподнял, когда Наташа сообщила, что выложила за Валентина деньги.
        Наверное, исповеди придумали недаром. Только теперь, в пересказе, глядя на все как бы со стороны, она смогла трезво, без лишних эмоций, оценить происшествие.
        Хороша же она была в ту субботу — день рождения Валентина,  — если не прекратила Тамаркину забаву, не разозлилась, не хлопнула дверью, наконец, а полезла за кошельком.
        Но она не стала ни останавливаться для оценки собственной роли в событии, ни приукрашивать свое поведение, и когда закончила рассказ, ее внимательный слушатель только и смог произнести:
        — Да-а-а… Тогда давайте знакомиться: Александр Александрович. Можно просто Сан Саныч.
        — Наташа. А почему вы сказали — тогда?
        — Видите, поневоле случилось, что я как бы выбран вами в высшие судии и должен, так сказать, вынести приговор. Сознаю свою ответственность, потому предлагаю для начала отправиться в ресторан пообедать. Один мой друг хохол говорит обычно: «Цэ дило трэба розжуваты».
        — А на голодный желудок оно не разжевывается?
        — А зачем вообще иметь голодный желудок, если вагон-ресторан работает,  — улыбнулся Сан Саныч и обратился к глазеющей в окно молодой паре: — Молодые люди, мы уходим обедать. Приглядывайте за вещами.
        Супруги — или любовники — покорно вернулись в купе, а Наташу ее новый знакомый повел по вагонам, всякий раз предупредительно открывая перед ней дверь перехода.
        Едва они сели за столик, как перед ними возник официант. Нюх у этих слуг сервиса острый, денежного клиента чуют в любом обличье.
        Почему вообще Наташа решила, что ее спутник — денежный? Потому, что от него и в самом деле просто за версту разило деньгами и властью. Скорее всего он и в самом деле давно не ездил поездами и теперь наслаждался забытыми ощущениями.
        Официант протянул меню Наташе, а преданно продолжал смотреть на Сан Саныча.
        — Меню, конечно, оформлено роскошно,  — проговорил тот, скосив глаз на красочную обложку,  — даже с вензелями. А что есть по факту?
        — По факту: эскалоп, мясо по-домашнему, картошка с грибами.
        — Грибы откуда?
        — Польские, баночные.
        — Вот так,  — посетовал Наташе ее спутник,  — свои грибы мы объявили сплошь ядовитыми, пугаем бедных граждан жутким количеством смертей от них, а у поляков вроде леса другие…
        — Это шампиньоны,  — осторожно заметил официант,  — а их можно выращивать и в обычном подвале.
        — Откуда знаешь,  — Сан Саныч внимательно взглянул на него,  — сам разводил, что ли?
        — Друг занимался,  — сказал тот.
        — А нам что ты взять посоветуешь?
        Все-таки в наших чиновниках это неистребимо: называть на ты всякую обслугу, каковая им встречается.
        — Возьмите эскалоп и картошку с грибами.
        — А на первое?
        — Рассольник. Он у нас фирменный. Гордость повара.
        — Неси свою гордость. А на горючее — коньячок. Конечно, дамы обычно предпочитают шампанское, но под него идет легкий разговор, а у нас — дела серьезные.
        Совсем недавно Наташе это уже говорили, про коньяк. И тоже в связи с серьезным разговором.
        Официант отошел. В другое время Наташу, может, и задело бы, что без нее решают, что пить и есть, но сейчас она просто кивнула, потому что сидящий напротив мужчина знал, что делать в таких случаях. И он взял на себя решение не потому, что не видел в ней женщину, а потому, что понимал: она сейчас слишком заторможена, чтобы ожидать от нее каких-то обдуманных решений.
        Для начала, как водится, поговорили о погоде. Словно брали разбег для будущего разговора. О продуктах, ввозимых в Россию. Неужели она и сама не смогла бы производить их в таком количестве? Заветную тему пока не затрагивали, и Наташа расслабилась. Отчего-то она чувствовала себя будто в суде, в ожидании, что ее приведут к присяге.
        На рассольнике они помолчали, но на эскалопе Александр Александрович откашлялся и произнес:
        — Мне трудно, Наташа, выступать против того, чему я в силу занимаемых должностей должен был прежде следовать. Мы всегда твердили своим гражданам: поскольку семья — первичная ячейка общества, значит, укрепив ее, укрепим и общество. Мы ловили отбившихся от стада мужиков, отрывали их от любовниц и загоняли в ячейку. То бишь в семью. Партия считала, она лучше знает, что нужно народу. Счастлив человек в семье, не счастлив — становилось уже не так важно. Во имя идеи можно было пожертвовать некоторыми недовольными.
        Наташа несколько удивилась его страстности, потому что до сего момента Сан Саныч был очень спокоен, почти равнодушен. Неужели выговориться нужно не только ей, но и ему?
        — А ведь к вам это не относилось?  — все же уточнила она.
        — Только потому, что я с женитьбой не торопился. Боялся повторить судьбу мужчин, которым ломали хребты на моих глазах. Может, поэтому теперь супружескую неверность у нас провозглашают чуть ли не идеалом отношений мужчины и женщины. Мы во все времена бросались в крайности: то ни в коем случае, то все, что хотите… Я думал, отчего так? Решил, что от попытки поверить алгеброй гармонию. Тонкие материи духа не должны быть категоричны и однозначны. Они должны учитывать человека и все составляющие его жизни.
        — Так вы считаете, что и…
        Она споткнулась, не решаясь произнести то, что напрашивалось в качестве вывода. Но он жестко докончил за нее:
        — Что и вашему Валентину ломали хребет. Не партия, правда, а жена, у которой оказалась та же бульдожья хватка.
        — Вы говорите: ломали. Или сломали?
        — Теперь, думаю, сломают. С вашей помощью.
        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
        Наташа поперхнулась и не сразу смогла откашляться. Что он себе позволяет, этот попутчик?!
        — С моей помощью?  — переспросила она хмуро.
        Но он ничуть не испугался ее недовольства, а тоже стал заводиться, как будто сам принимал непосредственное участие в этой истории.
        — Не с моей же!.. А как вы думали? Даже если ваш Валентин так слаб, как говорит о том его жена — кстати, у меня создалось такое впечатление, что вы ей поверили,  — ему не понравится, что его футболят, словно мяч. Он живой человек и, судя по всему, любит вас по-настоящему. Ну вот, вернется он из командировки, полный самых радужных надежд, а ему сюрприз преподнесут: возлюбленная тебя перепродала. За большую сумму.
        — Вы так говорите, потому что не все понимаете,  — волнуясь, зачастила Наташа.  — Никого я не продавала. Только свою квартиру…
        — Тогда почему именно ей, его жене? Хотели продать — могли сделать это как-то иначе. А так… Сумма этой сделки известна, а насколько я успел понять, ваша Тамара не брезгует никакими средствами…
        — Какая же она моя?
        — Теперь выходит — ваша. Вы с ней договорились, ее послушали, ей поверили.
        «Нет, это все не так,  — лихорадочно думала Наташа.  — Тамара просто защищала свою семью, а я решила ей в том не мешать. Она не станет говорить Валентину насчет купли-продажи, это было бы слишком жестоко…»
        Но собственные рассуждения казались ей жалкими. Тамара станет говорить, Тамара не станет говорить… Тамара скажет все, что надо и не надо, лишь бы опорочить Наташу в глазах Валентина. Доломает ему хребет?
        Что происходит? Почему Сан Саныч исполняет вовсе не ту роль, которая ему была отведена? Разве исповедники высказывают тем, кто к ним приходит, свое мнение и осуждение? Наташа уверила себя, что он одобрит ее поведение. Вот какая хорошая женщина Наташа Рудина! Она позаботилась не о себе, а о сохранении чужой семьи. И старалась отмахнуться от внутреннего голоса, который просто злорадно хохотал: «О чужой семье она позаботилась! О собственном спокойствии. Привыкла плыть по течению, а когда жизнь впервые потребовала руками подвигать, самой поплыть, предпочла просто пойти на дно…»
        От обиды на себя и на весь свет Наташа выпила полную рюмку коньяка, который до того лишь пригубливала, потом еще одну.
        Коньяк подействовал. Наташе стало жалко себя и даже захотелось плакать. К счастью, Сан Саныч опомнился и поспешно стал отползать с завоеванных позиций.
        — Наташенька! Простите ради Бога! Нашел кого винить — женщину, которая не смогла противостоять натиску оголтелого хамства.
        Она вымученно улыбнулась.
        — Вы были правы. Я трусливое, ничтожное существо…
        Теперь он уже испугался.
        — Наташа, я вовсе этого не хотел! Просто увлекся, представил себя на месте этого Валентина… Между прочим, моя бабушка говорила: что потопаешь, то и полопаешь. Почему он позволил сделать из себя жертву? На первый взгляд он не виноват в том, что случилось. О чем мы с вами только что говорили? Тамара виновата. Вы виноваты. А он вроде как ни при чем. И это мужчина!
        — Мужчина…  — Коньяк разлился по жилам, зашумел в голове, настраивая Наташу на философский лад.  — Я вдруг подумала, что если раньше мужчина сражался за женщину, то теперь идет война между женщинами за мужчину. А он в большинстве случаев самоустраняется и наблюдает со стороны, чем эта война кончится. Чтобы уйти к победительнице.
        — То есть, вы думаете, что он просто вернется к Тамаре?
        — Не знаю.  — Она вздохнула.  — Я совершенно окосела.
        — Ничего,  — успокоил ее Сан Саныч,  — сейчас вернемся в купе, поспите часок-другой и проснетесь свежей как огурчик.
        — Зеленой и в пупырышках,  — грустно докончила она, поднимаясь из-за стола.
        Действительно, она легла на свою нижнюю полку и заснула, едва коснувшись подушки. И проспала не пару часов, а все шесть.
        Она проснулась оттого, что услышала, как Сан Саныч щелкнул замком своей дорожной сумки и, оглянувшись, посмотрел на нее с улыбкой.
        — Я бы извинился, Наташенька, за то, что разбудил вас нечаянно, но думаю, что вы и сами меня бы не поблагодарили: через полчаса конечная станция, а вам еще нужно собраться.
        Она виновато спохватилась:
        — Я проспала все на свете!
        — Ничего страшного,  — успокоил он,  — лучше спать, чем не знать, как заснуть. Я выйду в коридор, а вы не спеша собирайтесь. И давайте ваше постельное белье, я отнесу, а то проводники все равно не дадут вам покоя.
        Влюбленной пары, как и их вещей, уже не было. Они же вроде собирались ехать до конца? Передумали, пока она спала?
        — На станции, где мы стояли сорок минут, наши молодые встретили каких-то своих друзей и перешли в их купе,  — пояснил Сан Саныч в ответ на ее удивленный взгляд.
        Он понимает все, ему ничего не нужно объяснять. И коньяк он заставил ее выпить нарочно… Но не вливал же в рот! Не скоро, должно быть, придет к ней спокойствие. А спать придется вот так: хлобыстнула коньячку, и глаза сами собой закроются.
        И вид у нее был, наверное, еще тот: спала с открытым ртом, да еще храпела.
        Наташа нарочно рисовала себе такую неприглядную сцену, потому что была зла на себя. Вот еще один показатель ее бесхребетности. Налили — выпила. Наравне с мужчиной. Может, даже перепила его, потому что совершенно не помнила, сколько пил Сан Саныч.
        Она быстро собралась, привела себя в порядок и открыла дверь купе, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.
        — Пустое, Наташа,  — улыбнулся он,  — не отводите взгляд. Поспали, и хорошо. Я любовался вами: во сне вы выглядели совсем молоденькой и обиженной. Как ребенок.
        — Как ребенок… после полбутылки коньяка!
        — Ну-ну, надо давать и отдых своей нервной системе. А насчет случившегося я не прав. Во-первых, после драки кулаками не машут. Случилось то, что случилось. А во-вторых, если Валентин — ваша судьба, вам все равно быть вместе.
        — Вы фаталист? А как же изречение о том, что человек — кузнец своего счастья?
        — Как и многое из человеческой мудрости, мы ухитрились, в основном в советское время, приспособить к своей идеологии и этот афоризм. Всей страной кинулись ковать те самые ключи. А точнее, один ключ на всех. Разве можно к счастью индивидуальному идти толпой? Вроде в то время вы были еще девочкой, а вот поди ж ты, и в вас проросли отростки тех представлений. Сохранить чужую семью отречением от собственного счастья… Видите, и я не удержался от красивостей. Счастье, сказал кто-то из великих, кажется, Толстой, есть удовольствие без раскаяния. Значит, вы пока к счастью не готовы. Успокоил, да?
        Он рассмеялся, и Наташа вместе с ним. Ей отчего-то стало легче.
        Сан Саныч полез в карман и достал визитку.
        — Вам все придется начинать сначала: работа, квартира. Если чего-то не заладится, обращайтесь. Я хоть и далеко на первый взгляд, но из Питера достаю до вашего города одним нажатием кнопки. В общем, если что-то пойдет не так, как хотелось бы, обращайтесь.
        Наташа не читая опустила визитку в сумочку: кто бы ни был Сан Саныч, а все же он не Господь Бог. Вряд ли она станет когда-нибудь к нему обращаться. Но поблагодарила:
        — Спасибо, непременно воспользуюсь.
        Жаль, что прозевала момент, когда кончились сугробы и по обеим сторонам дороги зачернела свободная от снега земля. Через неделю февраль, а там бывает такая теплынь, что земля полностью оттаивает и садоводы в это время сажают картошку.
        За окном появился свет вокзальных огней. Девятый час вечера. Поезд прибывал без опозданий.
        — Я могу подвезти вас,  — предложил Сан Саныч.  — Меня ваш вице-мэр встречает. Может, заодно познакомитесь с высоким начальством.
        — Спасибо,  — отказалась Наташа,  — меня тоже должны встретить.
        Он поцеловал ей руку и помог сойти с поезда. Тут же к попутчику подлетели сразу несколько человек, из чего Наташа заключила, что он — человек непростой, но потом она и сама попала в объятия младшего брата, а за ним и родителей, потеряв своего Сан Саныча из виду.
        — Наконец-то ты вернулась!  — сказала Наташина мать и заплакала.
        Отец как-то суетливо прижал ее к себе — он тоже соскучился, но стеснялся переполнявшего его чувства.
        Брат хлопнул по спине, точно парня.
        Так, поддерживаемую всеми тремя, Наташу повели к стоящей поодаль иномарке.
        — Ого!  — сказала она.
        — Да уж,  — неопределенно проговорил отец, и было непонятно, разделяет он восхищение дочери или чем-то раздражен.
        Папа недоволен успехами сына? Нет, здесь крылось нечто большее. Человек, который надолго уезжает из семьи, неизбежно попадает в ситуацию, когда недостаток информации не позволяет делать однозначные выводы о происходящих в ней изменениях.
        Пока же Наташа отметила лишь проступившее на физиономии братца самодовольство. Он и машину вел небрежно, а одной рукой постоянно что-то делал: то искал кассету и вставлял ее в японскую магнитолу, то щелкал переключателями и интересовался, не жарко ли Наташе и не выключить ли печку…
        — Валерий, я хотел бы доехать до дома без приключений,  — сухо заметил сыну отец; человек, который прежде никогда не был ни занудой, ни педантом.
        Между ней и Валеркой всего три года разницы, но Наташа уехала, и родители свой воспитательский азарт, кажется, полностью переключили на младшего брата. Если он и в самом деле директор фирмы, то как терпит-то.
        — Хорошо тебе, Наташка,  — словно подслушав ее мысли, заговорил брат.  — Ты далеко, тебя не так просто достать, а меня пилят в две пилы.
        — Давай, Валерик, пожалуйся,  — засмеялась мама, и Наташа по тону поняла, что она по привычке спускает на тормозах возникшее напряжение.
        Ну ничего, теперь Наташа приехала, и маме будет легче. Две женщины в семье против двух мужчин.
        Однако как приятно вернуться в родимый дом после нескольких лет отсутствия!
        Прямо перед их калиткой стайка ребятишек — Наташа уже не знала, кто из них чей — играла в какую-то игру, а считалку, как ни странно, декламировала ту же, из Наташиного детства:
        До-ре-ми-фа-соль-ля-си,
        Ты, собака, не форси,
        Шляпу набок не носи,
        Что украла, принеси!
        Я украла колбасу,
        Завтра утром принесу!
        Словно открылась вдруг дверь в далекое беззаботное детство с приглашением: давай входи, и станешь жить там, где за тебя все решат другие…
        Она даже головой встряхнула: не сносит ли крышу у Наташи Рудиной?
        Большой стол в гостиной был уже накрыт белоснежной скатертью. Мать, как обычно, не признавала никаких клеенок. Почему-то вдруг выплыло из памяти лицо Нели Новиковой и ее пристрастие к белым скатертям. Они бы с Наташиной мамой нашли общий язык. Только чего в их городе появляться Неле Новиковой?
        — Напоминают мне клеенки общепит, и все тут,  — бурчала мама, когда кто-то из нечаянных гостей советовал ей не слишком церемониться.
        Она частенько вспоминала — в узком семейном кругу — одну свою подругу, которая в шкафу держала стопку скатертей и ни разу ими так и не воспользовалась. Каждый раз, видимо, рисовала себе картины, как белую скатерть заливают вином или чем-то еще трудно отстирываемым, и махала рукой: а ну ее, эту скатерть!
        — Мы так привыкли жить кое-как, что и не стремимся свой быт хоть сколько-нибудь улучшить,  — говорила мама.  — Человек вначале себя не любит и соглашается на всевозможные упрощения, кожзаменители и фальсификацию чувств, а потом в очереди готов соседу горло перегрызть.
        — Ну у тебя, мать, и аналогии,  — удивлялся отец,  — от скатерти к людской злобе.
        — Так ведь злоба от чего идет,  — развивала свою мысль мама.  — От того, что человек себя красоты лишает, не хочет подле себя мусор разгрести, а вываливает все тут же у порога.
        Наташа одобряла мнение матери. И то, что в доме были в ходу льняные скатерти и салфетки, и то, что в подсвечниках горели свечи. Не только по праздникам, а просто по вечерам. И немыслимой сложности салаты, просто так, под настроение. Устраивали себе маленькие праздники, от чего и жизнь даже в самые мрачные периоды не казалась безнадежной. Одобряла, а сама чуть не отвыкла от скатертей, привыкая к клеенке как к символу чего-то примитивного и заурядного.
        За столом говорили в основном о Наташином будущем. Имени погибшего зятя старались не упоминать. Опасались рецидивов того темного времени, когда Наташа так глубоко ушла в себя, что жила как бы по привычке и целых два года не приезжала домой.
        А когда на третий год приехала, то начинала плакать при любом упоминании о Косте и ее семейной жизни, ночами не спала, так что матери пришлось повести ее к врачу, который выписал ей снотворное.
        — Привыкну к таблеткам, вообще без них спать не смогу,  — ворчала Наташа.
        — Я выписываю вам таблетки,  — не согласилась врач,  — чтобы вылечить у вас нарушение сна, а вовсе не для того, чтобы вы пользовались ими постоянно.
        Ведь есть же люди, которые быстро забывают свои невзгоды. Включая смерть близкого человека. Пережили, месячишко поплакали и пошли себе дальше, не оглядываясь. Странно, что только теперь Наташа нашла своему поведению объяснение. Ее страшила опять все та же боязнь перемен: а как она сможет жить одна, а как станет привыкать к кому-то другому? А вдруг на этот раз жизнь не сложится? Смешно требовать от жизни гарантий, словно в часовой мастерской, но Наташа хотела именно этого.
        Родные снисходили к этой ее слабости, но не понимали, почему она не такая, как они? И все хотели перетянуть ее на свою сторону. Научить забывать, что ли.
        — Сестрица, ты, помнится, неплохо рисовала,  — тормошил ее за столом Валерка.
        — Мало ли, художником я все равно не стала бы.
        — А вот визажистом могла бы. Со своим знанием косметики. Знаешь, сколько они зарабатывают!
        — Еще чего,  — посуровел отец.  — Для этого, наверное, и высшего образования не нужно. Любая малограмотная девчонка такую специальность освоит.
        Он гордился, что оба его отпрыска имели дипломы инженеров.
        — На фиг ей диплом? Мне мой что-то дает? Я работаю совсем в другой области. Начал сначала и, между прочим, стал профессионалом. И Наташке можно всего лишь закончить курсы.
        — Куда ты ее толкаешь, куда? В ту же яму, в которой сам сидишь?
        — Ни в какой яме я не сижу!  — в свою очередь, закричал брат.  — А сбой может в любом деле произойти.
        — Ага, потом таких сбившихся находят в подъездах с пулей в голове!
        — Чего это они?  — шепотом спросила Наташа у матери.
        — Да тут как-то приходили по Валеркину душу двое бритоголовых. Отец тогда за него так переволновался, до сих пор забыть не может. Мол, на госпредприятии его бы никто преследовать не стал. А Валерка сказал, что никогда не будет работать на государство, которое не только не считается с его правами гражданина, не платит ему долги, а при случае вообще может без штанов оставить. Отец стал спорить, доказывать, что такое случается во всех странах. Что и в Америке было в тридцатые годы. На что Валерик отвечал: теперь понятно, что от Америки мы на семьдесят лет отстали. Отца ты же знаешь, он вообще не допускает мысли, будто какая-то Америка лучше нас. В общем, они поссорились и месяц не разговаривали.
        Месяц не разговаривали, что творится! Раньше в семье никогда такого не было. Могли дуться друг на друга, но не больше одного-двух часов…
        Наташа дала себе слово отца с братом помирить. Раз и навсегда. Кто-то же должен быть умнее. Или снисходительнее…
        Надо же, она собралась родных мирить. Раньше просто перемолчала бы, подождала, пока само наладится. Может, у нее стал меняться характер? Не поздно ли — человеку под тридцать? Вечный непротивленец, трусиха и кисейная барышня. Травоядное животное, которое начало отращивать клыки?
        Вот как, о себе уже в среднем роде. Давай, Наташенька, унижай себя, ползай, если летать не можешь!
        — У нас, между прочим, тоже есть в городе парфюмерная фабрика,  — заметил отец.
        — Да знаю я,  — сказала Наташа,  — ты забыл, я на ней практику проходила.
        — Пусть отдохнет человек,  — вмешалась мама.  — В кои веки дома очутилась, а вы оба сразу про работу. Небось не объест!
        — Да я вообще-то не с пустыми руками приехала,  — похвалилась Наташа, чем вызвала нешуточное возмущение родных.
        Громче всех распинался брат, который обещал кормить ее до пенсии, если паче чаяния сестра не найдет себе хорошую работу. А свои деньги пусть себе оставит.
        Деньги. Будь прокляты эти деньги! Она бы даже хотела поскорее их истратить, чтобы не вспоминать, каким образом они ей в руки попали.
        Хорошо бы заодно истратить и память, чтобы не вспоминать ни о Валентине, ни о той роковой субботе его дня рождения.
        Увы, как впоследствии оказалось, от него ей осталась не только память.
        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
        Наташа все-таки послушалась брата. Пошла на курсы визажистов. Училась с удовольствием, по словам преподавателей, хватала все на лету.
        Никогда она прежде не знала, какое это удовольствие, когда под твоими руками человек получает как бы новое лицо.
        Причем среди клиентов у нее появились не только женщины, но и мужчины, кое-кто из которых стал за ней ухаживать.
        Значит, правы философы, утверждая, что никогда не поздно начать жизнь сначала.
        Прежде всего, увлеченная учебой, она стала заниматься еще самообразованием, покупая книги по своей новой профессии.
        А как-то в один из дней услышала, как отец с удовольствием говорит матери:
        — Наташа-то, заметила, как изменилась? Будто от тяжелой болезни оправилась. Все-таки, знаешь, Константин на нее давил своим пессимизмом. Оказалось, это очень заразительно. И неуверенность в собственных силах, и желание довольствоваться малым. С одной стороны, вроде хорошо, а с другой… Когда еще и стремиться к большему, как не в молодости?
        Она никогда прежде не слышала, чтобы отец говорил хоть что-то неодобрительное в адрес Константина. Наоборот, когда она с мужем какое-то время еще жила с родителями, тот же отец говорил:
        — Мой зять — очень положительный человек.
        Наташа, кстати, тоже не задумывалась о том, что супруг предложил уехать в маленький городок, а не в большой. Ее друг детства Данька Шустов уехал в Москву, не подумав о том, что в столице труднее пробиться,  — он просто поставил себе цель, на взгляд того же Кости, недостижимую, но ведь добился же!
        А почему Наташа никогда не задумывалась об этом? Она просто шла за Костей, и все. Позвал замуж — пошла, позвал уехать в провинцию — поехала… Тамара предложила ей уехать домой — уехала. Нет, это уже из другой оперы! Или из той же самой?
        Надо ли оглядываться назад? Наверное, ненадолго можно, но не на три года погружаться в прошлое, как она сделала.
        Нет, прошлое нужно нам для анализа ошибок, для сравнения достижений, для легкой ностальгии. Но прошлое не должно тянуть назад и заедать настоящее…
        Смешно сказать, Наташа так увлеклась новым ритмом жизни, что вспомнила о том, о чем молодой женщине забывать вовсе не стоило, лишь посмотрев по телевизору рекламу новых прокладок.
        Однако она «пропустила» уже второй месяц! А не беспокоилась до сих пор, потому что пока ни с кем у нее не было интимных отношений. В браке с Костей она не беременела все три года. Вот и расслабилась.
        Наташа купила тест на определение беременности, все еще несерьезно относясь к своему самочувствию. Мало ли, перемена климата, стресс, говорят, все это может повлиять на обычный цикл… Результат теста ее ошеломил: Наташа ждала ребенка… от Валентина!
        Тут впору было не то что расстроиться — завыть в голос. В законном браке не могла забеременеть, и Костя ушел в небытие, не оставив после себя наследника, а теперь… Всего неделя, проведенная с чужим мужем, так в ней отозвалась! Где справедливость? Или это наказание?
        Наказание, Наташенька, наказание! Он был не просто чужим мужем — да в ту пору уже и не был,  — он был человеком, далеко тебе не безразличным. Неужели Наташа думала, что можно просто так уехать и обо всем забыть? И ни за что не отвечать?
        Несколько дней она ходила, оглушенная этой новостью. Конечно, для современной медицины беременность не такая уж проблема. Немного неприятных ощущений, и ты опять свободна как ветер.
        Но перед глазами Наташи стоял пример маминой подруги Веры, которая сделала первый аборт и на всю жизнь осталась бесплодной.
        Вера имела все: элитную квартиру в центре города, богатого мужа, возможность лечиться в лучших санаториях страны и зарубежья — бесполезно. Детей она так и не заимела.
        Теперь ее примером матери пугали своих подрастающих дочек, как пугают непослушных детей милиционером.
        Но ведь Наташа не так юна, чтобы не догадываться о последствиях отношений между мужчиной и женщиной. Почему она-то попалась на том, чего с успехом избегают совсем молоденькие девушки?
        В общем, Наташе про аборт и подумать было страшно, а оставить ребенка — еще страшнее. Кому нужен чужой ребенок? В то время как его отец живет с другой женщиной. Как раз такой, которая детей иметь не может.
        Это просто издевательство какое-то!
        Сказать о случившемся матери? Или носить эту новость в себе, ожидая, как со дня на день она начнет проявлять себя так активно, что сохранить ее в тайне уже не удастся.
        К счастью, теперь для подобных откровений у нее была подруга Стася.
        Станиславу Залесскую Наташа знала десять лет, училась вместе с ней в одной группе института. Правда, тогда они не дружили. На взгляд прилежной студентки Селивановой — девичья фамилия Наташи,  — Стася была чересчур легкомысленна. В разгар сессии она могла пойти на дискотеку или на концерт эстрадной знаменитости, а потом на экзамене нахально пользоваться шпаргалкой. При том, что Залесская была девицей способной, знания хватала на лету и могла бы быть отличницей, а вместо этого едва тащилась на тройки.
        Наташа была совсем в другом «клубе» — девушки в нем относились к учебе серьезно, лекций не пропускали и звались любительницами легкой жизни зубрилами.
        Гулены — названные так зубрилами в отместку — вели себя возмутительно. Лекции прогуливали, шпаргалки прятали в таких местах, куда преподаватель-мужчина просто постеснялся бы заглянуть. Наташа посматривала на гулен с осуждением: что за специалисты из них получатся? Чего в жизни они смогут добиться?
        Оказалось, что прежние Наташины мерки в нынешней взрослой жизни не годились. Легкомысленная Стася тем не менее оказалась хорошим специалистом и была уже заместителем директора крупной акционерной компании и владелицей косметического салона, где теперь работала Наташа.
        Собственно, она пришла устраиваться в салон, не зная, что встретит там бывшую однокурсницу. Тем более что Стася бывала в салоне не так уж часто. Обычно с инспекцией. Заведующей в салоне числилась другая женщина.
        Залесскую подчиненные называли между собой — хозяйка, а заведующую — почему-то мадам. Как в борделе, с усмешкой подумала Наташа.
        — Селиванова, Наташка, какими судьбами?  — закричала Стася, едва ее увидев.
        — Станислава Игоревна,  — пояснила заведующая,  — мы давали объявление насчет визажиста, вот женщина и откликнулась.
        — Иди, Маринка, погуляй,  — кивнула ей Стася,  — мы с моей однокурсницей поговорим.
        Хотя заведующая сидела в своем кабинете, она по одному движению бровей Стаси подхватилась со своего места и чуть ли не кланяясь исчезла за дверью.
        — Дисциплина у тебя железная,  — улыбнулась Наташа.
        Стася обратила к ней веселый взгляд.
        — Гора с горой, а Магомет с Магометом, да? Давай поцелуемся, что ли, подружка? Ты же вроде уезжала.
        — Решила вернуться,  — сказала Наташа, пока без подробностей.
        — А почему именно визажистом?
        — Я курсы окончила.  — Наташа протянула Стасе диплом.  — Между прочим, работа мне нравится.
        — Ну, кто бы сомневался. Одни пятерки. Хороших визажистов не много. А ты, как думаешь о себе, хороший визажист?
        Буквально три месяца назад Наташа пожала бы плечами, в крайнем случае проблеяла бы: не знаю. А теперь уверенно произнесла:
        — Хороший. Думаю, ты не пожалеешь.
        — Ты замужем?
        — Муж погиб. Три года назад.
        — Сочувствую. Кажется, ты за него еще в институте выходила? Я помню. Такой белокурый худощавый юноша. Вы с ним смотрелись как два существа из другого мира.
        — Хочешь сказать, не от мира сего?
        Наташа совсем недавно уже провела ревизию своей прошлой жизни и потому откровениям Стаси не удивилась.
        — Тогда казалось,  — откровенно призналась та.  — Но теперь ты смотришься вполне современно.
        — Жизнь причесала.
        — Что поделаешь, непричесанные идут в философы… Но надо жить дальше, подружка. Двадцать восемь лет. Как говорит моя мама, ВСЕГО. А мы думаем, УЖЕ… Конечно, я тебя беру. Сейчас Марину позовем. Пусть объяснит про график, зарплату — она у нас от выработки. Что потопаешь, то и полопаешь. Но на хлеб с маслом хватает. Сегодня вечером встретимся в кафешке? То, что раньше называлось «У Скруджа», а теперь — «Южные ночи».
        К кафе Стася подъехала на своей «тойоте», и Наташа вдруг с удивлением подумала, что она тоже захотела иметь машину, чего прежде даже не приходило ей в голову. Оказывается, даже просто чего-то хотеть вовсе не каждому дано.
        Ведь большинство людей думают, что хотеть просто. А выходит, это целая наука: надо знать не только что хотеть, но и как. То есть недостаточно хотеть звезду с неба, кто тебе ее даст, но если сказать себе, к примеру: я хочу такую машину, а для этого стану работать так, чтобы считаться лучшим визажистом города. И ко мне станут ходить состоятельные люди и платить за мой труд столько, что моя мечта станет явью…
        Стася внимательно на нее посмотрела.
        — У тебя не только внешность соответствует духу времени, но даже и взгляд. Вот именно, у тебя стал другим взгляд. Нет прежнего наива, зато есть понимание и осознание.  — Она засмеялась.  — Философствование заразительно. А я тоже успела сходить замуж,  — сказала Стася и сделала официанту заказ от имени обеих.  — А когда разошлась, фамилию вернула девичью. Чтобы и не вспоминать о черной странице своей жизни.
        В отличие от Наташи Стася чувствовала себя как рыба в воде чуть ли не в любой области, о которой заходил разговор. И Наташа открывала для себя разностороннюю современную женщину, хотя прежде в институте ей казалось, что она как человек неинтересна.
        Теперь Наташа недоумевала, почему она раньше так примитивно оценивала людей: учится хорошо — значит, интересный, целеустремленный человек. Учится плохо — о чем с ним можно говорить! Впрочем, оказалось, не только она. Стася призналась, что со студенческой поры считала Наташу скучной зубрилой.
        — У меня, между прочим, своя теория, касающаяся происходящих с человеком неприятностей. Из всякого стресса надо немедленно выскакивать подобно резиновому мячику,  — говорила она,  — пока тебя не затянуло в трясину. Чем дольше ты в этой трясине будешь торчать, тем глубже тебя засосет. А значит, тем труднее будет выбраться. Так что свой развод я переживала… недели две. Тебе, конечно, такие сроки кажутся смехотворными. Ты у нас всегда была девушкой серьезной… Прости за бестактность, у тебя есть бойфренд?
        — Ты невнимательно меня слушала,  — заметила Наташа,  — я же сказала, Костя погиб три года назад. О каком бойфренде могла идти речь?
        Стася посмотрела на нее как на тяжелобольную.
        — Хочешь сказать, ты оплакивала его все три года?! Ты же могла там и остаться!
        — Где — там?
        — В своем горе, где же еще. Тоска — тяжелая болезнь. И класть на ее алтарь лучшие годы?! Совсем ты себя не любишь, Селиванова!
        — Рудина.
        — Все равно не любишь. Надо же, три года!  — все не могла успокоиться она.
        — Считаешь, мне нужно было Костю сразу забыть?
        — Почему — забыть? Я так не говорила. Но вспомни народный фольклор: на этом свете мы в гостях. Живым — живое. Главное не скорбь, а память…
        И вот этой, такой непохожей на нее саму, женщине Наташа и рассказала о случившемся с ней, хотя после железнодорожных откровений дала себе слово больше никому о Валентине не говорить.
        Против ожидания Стася не осудила ее, как Сан Саныч.
        — Знаешь, я вроде легкомысленна и целенаправленна, а напролом в личной жизни идти никогда не могла. Я ведь почему развелась с Кириллом? Узнала, что у него есть другая женщина, собрала вещи и ушла. Мне все говорили, что за мужа надо бороться. Но любовь — это же не фронт и не революция. При чем здесь борьба?
        — Тут уже и не о борьбе разговор,  — напомнила Наташа,  — борьбу я все равно проспала. Вернее, все, что могла, отдала без борьбы. Главное, не могу решить, как быть с ребенком?
        Она выпалила эту фразу и замолчала: сообщила о ребенке, когда уже устроилась на работу. Но Стася о том даже не подумала.
        — Ты беременна? Так это же здорово. Иметь ребенка от любимого человека…
        — Честно говоря, я даже не уверена, что Валентина любила. Как-то произошло все так быстро… Как мне теперь кажется.
        — Ну и что же. Главное, он тебе нравился в тот момент, когда ребенка вы зачали. Значит, должен получиться классный малыш. Признаюсь тебе по секрету: попадется более-менее приличный мужчина без дурной наследственности, рожу и раздумывать не стану. Ты не забыла, нам по двадцать восемь… Наташка, да при такой внешности, как у тебя, нужно обязательно рожать, и не одного, чтобы множить на земле красоту… Видишь, меня на высокий стиль потянуло. Если тебе помочь некому, предлагаю свое крепкое женское плечо… Эх, если бы ты приехала пораньше! Могла бы как мать-одиночка получить квартиру в доме, который мы скоро сдаем. Ну, да я что-нибудь придумаю!
        — Погоди, торопыга,  — рассмеялась Наташа; от слов Стаси, таких оптимистичных и, кажется, единственно верных, у нее сразу поднялось настроение. Действительно, нашла о чем печалиться.  — Меня, кстати, и из родительского дома пока не гонят.
        — Родительский дом!  — безжалостно хмыкнула Стася.  — В твоем возрасте пора уже свой дом иметь… Что примолкла, прикидываешь, сможешь ли ребенка содержать? Сможешь. Фирма окажет тебе спонсорскую помощь. В самом деле, чем поддерживать всякие там мертворожденные фонды, лучше улучшать генофонд страны с помощью таких вот красивых мамаш…
        Она помолчала и осторожно спросила:
        — А он знает?
        — Нет, конечно, откуда. Я сама недавно узнала. Всего-то восемь недель…
        — Уже восемь недель! Нет, Наташка, я в самом деле ужасно рада. Возьмешь меня крестной матерью?
        — Возьму.
        — Кстати, извини за вопрос, как у тебя с деньгами?
        — Три штучки баксов есть на первое время,  — смутилась Наташа.
        — Не много. Я думала, вы там, вдали от дома, напали на золотую жилу.
        — У нас было с Костей пять тысяч, так мы их вложили в дело, а наш компаньон все никак не расплатится. Ноет, подождите еще немного. И знаешь, я недавно прикинула, уже шесть лет прошло. Если бы мы эти деньги в банк положили, и то бы уже сколько процентов наросло.
        — А кто он, если не секрет, этот компаньон?
        — Мартьянов Олег. Он начинал одним из первых в городе делать окна из металлопластика.
        — Олег Мартьянов — ваш должник?  — изумилась Стася.  — Не может отдать пять штук зеленых, пусть и с процентами?!
        — Ну да, это все же не пять тысяч рублей. Сумма внушительная. Я не помню, где-то у меня его расписка валяется…
        — «Расписка валяется»,  — повторила Стася.  — Да если хочешь знать, Олег — один из самых богатых людей города!
        — В самом деле?  — растерянно переспросила Наташа.  — Но он же два раза в год звонил нам и рассказывал, что у него опять возникли трудности то с доставкой, то с налоговой инспекцией, то еще с кем… Всякий раз плачется…
        — Плачется! Все миллионеры плачутся. Их жаба душит. Берешь-то чужое, а отдавать надо свое… Жаль, что мы с тобой раньше не виделись, мы бы давно из него все до копеечки вытрясли. Никуда он не денется, все отдаст!
        — Стася, а может, не надо? Что ты будешь ходить, просить…
        Наташина однокурсница от души расхохоталась.
        — Просить? Ты не права. Я с ним всего лишь поговорю. Ты точно знаешь, что расписка есть?
        — Точно, я как раз вчера ее нашла. Уже подумывала, не выбросить ли? Ничего не значащий документ.
        — Дурочка! Ничего не значащий. Вот увидишь, он не только тебе на дом эти деньги привезет, еще и извиняться будет и предлагать бесплатно окна поменять. Ты поговори с родителями. Может, им окна нужны?.. Послушай, у меня на примете есть один крутой мужичок… Может, тебе не придется и квартиру добывать. У него все есть. Кстати, кроме детей. А вдруг он тебе понравится?
        — Что же ты сама за него не выйдешь?
        — Подружка,  — снисходительно отозвалась та.  — У нас с тобой слишком разный вкус.
        — Прямо слишком?  — спросила уязвленная Наташа.
        Только что Стася пела ей дифирамбы и вот уже проводит границу между собой и ею. Почему вдруг ей этот мужичок не подходит, а Наташе подойдет?
        — В самом деле,  — безмятежно ответила подруга.  — Я, например, ни за что не вышла бы замуж за такого, как Константин.
        — Почему?
        — Потому, что он не борец. Теперь я вспомнила, что мне в нем не нравилось. Он плыл по течению, не пытаясь грести к какому-нибудь берегу…
        Разве не странно, что Стася говорит почти те же слова, что недавно говорила себе Наташа?
        — Все ему небось казалось, как Бальзаминову, что вот выедет из-за угла карета или что там еще случится, но непременно само собой, безо всякого вмешательства с его стороны… Одним словом, авосечник… Прости меня, Господи, о мертвых либо хорошо, либо ничего, а я разболталась… Ну, что ты вскочила?
        Стася, сидевшая за столом, подбежала и усадила обратно в кресло поднявшуюся Наташу.
        — Обиделась за Костю? Просто я его немного знала.
        — А что же ты тогда стала нарочно вспоминать о нем: «высокий, худощавый»…  — передразнила она.  — Даже лоб стала морщить.
        — Дела давно минувших дней,  — смутилась Стася,  — я вовсе не хотела тебе ничего такого говорить. Видишь, стерва какая, расстроила тебя!
        — Ничего,  — сухо сказала Наташа.
        А ей с Костей было легко и покойно! Она могла бы так Стасе и сказать, но отчего-то промолчала. Покойно. Они и в самом деле никаких особых усилий не предпринимали. Жили в малосемейке, успокаивали себя тем, что вот Олег Мартьянов разбогатеет, расплатится с ними, купят они себе здесь же двухкомнатную квартиру, а там и о детях можно подумать…
        Мечтатель, совсем как известный гоголевский герой. Но и в самом деле не стоит сейчас о том говорить. Эпоха маниловщины у нее прошла. И ждать от кого-то или чего-то милости Наташа теперь не будет.
        Стася, как сказал бы Наташин братец, всякую ситуацию разруливала сама. Так было еще в институте. Чуть возникала какая заминка, ее практичный ум тут же находил выход. А Наташа ждала, когда ситуация застынет. То есть в какой-то момент времени перестанет меняться. Тогда можно будет не спеша что-то сделать.
        Вот и не высказала никакого желания с тем крутым познакомиться. То ли ждала случая, когда что-то этакое произойдет само, то ли Валентин все еще стоял между ней и всеми остальными мужчинами Земли.
        — В общем, знай, если у тебя с родными что-то не заладится,  — заключила Стася,  — ты можешь полностью на меня рассчитывать… А я посмотрю, как у тебя все пройдет, и себе ребеночка рожу. У тебя будет мальчик, у меня девочка. Вырастут — мы их поженим. И будем родственниками.
        Наташа уже и думать забыла, что хотела избавиться от ребенка. Теперь в ней окрепла уверенность: ее ребенок должен жить! И ей уже не нужно было ни чье-то одобрение, ни обещание помощи, даже если это исходит от такой славной женщины, как Стася Залеская.
        Правда, чтобы сообщить новость матери, Наташа промаялась неделю в попытке подобрать для этого нужные слова.
        Наверное, со стороны это было смешно наблюдать. Она приходила, садилась подле матери. Если та перебирала, например, гречку, то помогала ей, собираясь с духом. Если мама смотрела телевизор, Наташа ждала рекламы, во время которой мама убирала звук,  — ничего не получалось. Слова — у меня будет ребенок — никак не хотели сходить с языка.
        Мама сама помогла ей, в одну из попыток дочери подбодрила:
        — Ну, давай уж, говори.
        И тогда Наташа выпалила:
        — У меня будет ребенок.
        Ни охов, ни вздохов, ни крика. Немного помолчали.
        — Кто его отец?  — скупо поинтересовалась мать.
        — Главный механик той парфюмерной фабрики, на которой я прежде работала.
        — Женат?
        — В ту пору он как раз подал на развод.
        — И что же, передумал?
        — Это я передумала.
        Ха-ха! Передумала она. Да если на то пошло, она и не думала. Просто собрала вещички и рванула к маме под бочок.
        — О будущем ребенке ты тогда не подозревала.
        — Конечно. Мы три года прожили с Костиком, и ничего. Я уже думала идти к врачу проверяться… А с Валентином мы прожили всего одну неделю, и его послали в командировку во Францию.
        — Понятно. Он оттуда не вернулся.
        — Ничего тебе не понятно! Он наверняка вернулся.
        — Наверняка. Иными словами, ты точно об этом не знаешь?.. Вот что, Наташа, я не желаю разговаривать с тобой так, будто ты у меня на допросе. Вопрос — краткий ответ. Додумывай остальное за тебя! Не хочешь мне рассказывать, как все было, не говори, но и тянуть из тебя по одному слову тоже не собираюсь!
        — Хорошо, мама, я тебе все расскажу.
        Так Наташа в третий раз нарушила свой зарок насчет молчания. В самом деле, от кого скрывать случившееся, от самых близких людей?
        Мать выслушала без комментариев, только вздохнула и спросила осторожно:
        — О будущем ребенке его отцу ты решила не сообщать?
        — Подумай, мама,  — излишне запальчиво заговорила Наташа,  — он вернулся к жене, детей у них не будет. Зачем же сыпать соль на его рану? Ставить его перед выбором только с помощью ребенка… Однажды его уже шантажировали.
        Она проговорила это с раздражением, думала, что мама будет настаивать, но опять ничего особенного не произошло.
        Мама улыбнулась своим мыслям и произнесла:
        — А что, мне давно пора быть бабушкой. Кроме меня и Таси, у всех моих подруг уже есть внуки. А у Таси, если ты помнишь, и детей-то не было.
        — Знаешь,  — улыбнулась, вспоминая, Наташа,  — мне моя бывшая однокурсница предложила в случае чего жить у нее в квартире.
        — В каком, интересно, случае?  — насторожилась мама.
        — Если ты будешь возражать.
        — Спохватились! Такие беспокойства происходят в семье, где дочь — девица на выданье, а ты самостоятельная взрослая женщина. Конечно, хотелось бы, чтобы у ребенка был отец, но мы пока, слава Богу, при силе, поможем.
        Больше всех, как ни странно, обрадовался будущему племяннику Валерка.
        — Я уверен, будет парень,  — утверждал он и смотрел не скрываясь на живот сестры, словно тот мог вырасти прямо на его глазах.  — Наташка, будешь сидеть дома до трех лет, не меньше. И не возражай! Я тебе пособие буду выплачивать: двести долларов в месяц. Пока. А там, если мой проект удастся реализовать, и все пятьсот.
        — Ты посмотри, миллионер! Ротшильд!  — подкалывал его отец, но по всему было видно, что ему приятно такое внимание сына к своей сестре.
        Наташе без особого труда удалось примирить отца и брата, так что на некоторое время в семье Селивановых воцарилась идиллия.
        Отец, улучив минутку, когда он остался наедине с дочерью, тоже ее ободрил:
        — Не дрейфь, дочка! Неужто мы всем миром одного ребятенка не вырастим?
        В общем, родные сплоченно выступили в поддержку решения Наташи оставить ребенка. Многие женщины в ее положении могли бы только мечтать о таком внимании к себе. Казалось бы, радуйся, но что-то мешало Наташе наслаждаться разливавшимся вокруг нее благоденствием. Она полюбила сидеть в своей комнате наедине, уставившись куда-то в одну точку, и думать, думать…
        А почему, собственно, она уверила себя, что Валентин вернулся к Тамаре? Потому что так было легче оправдывать свое бегство?
        «Я всего лишь отдала то, что мне не принадлежало»,  — объясняла себе Наташа.
        Внутренний голос над ней откровенно смеялся:
        «Опять о Валентине как о вещи говоришь! Неужели оттого, что однажды он пожалел женщину, теперь всю жизнь будет носить на себе клеймо: собственность Тамары? Скажи честно, струсила. Побоялась, что станут осуждать, на улице пальцами показывать, испугалась, что, раз проникли в квартиру, могут и в подъезде встретить… А главное, не поверила: ни себе, ни Валентину!»
        Некуда ей было от этих мыслей деваться. Тщетно Наташа убеждала себя, что теперь у нее другая жизнь, что к старой нет возврата, долгожданного покоя в ее душе все не наступало.
        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
        Пока происходили эти переговоры, у Наташи обнаружился постоянный воздыхатель. Причем вовсе не с подачи Стаси. Образовался сам собой.
        Как ни смешно звучит, он привел к Наташе свою секретаршу.
        — Хорошая девочка,  — рассказывал он Наташе, оставив ту в «предбаннике»,  — но совершенно не умеет краситься. То у нее волосы зеленые, то губы синие. Начинаю делать замечание, плачет: я — как все. Не понимает, что такое деловой стиль. Зато печатает как автомат. И главное, русский язык знает, что сейчас вообще редкость. Понимаете?
        — Понимаю,  — улыбнулась Наташа,  — давайте сюда вашу хорошую девочку.
        — Любые процедуры и услуги — фирма платит.
        Ее новой клиентке только исполнилось восемнадцать лет. Она выглядела какой-то… расхристанной, как сказала бы Наташина мама. Волосы, выстриженные клочками, глаза, накрашенные так, что, казалось, она в маске. Губы и в самом деле были синими.
        — С чего начнем?  — сказала она задорно.
        — С того, что умоемся,  — предложила Наташа.
        В салоне была прекрасная парикмахер, с которой она любила работать. И теперь Наташа привела девчонку к ней.
        — Галя, сможешь сделать из этой прически подобие делового стиля?
        — Давай попробуем…  — Она запустила пальцы в прическу девушки.  — Детка, кто тебя стриг?
        — Таня, моя подруга.
        — Ну, после Тани мне здесь делать нечего… Шучу. Ты как, на коренные перемены согласна?
        — Алексей Михайлович сказал, чтобы на человека была похожа,  — уныло вздохнула девчонка.
        — На современного делового человека, согласна?
        — Без приколов?
        — Вот смотри.  — Галя вымыла девушке голову, убрав торчащие во все стороны залакированные лохмы, взяла в руки ножницы.  — Я сделаю тебе асимметричную линию, но та прядь, что у тебя торчала, как в прическе «ирокез», будет спускаться на щеку. А после работы выйдешь на улицу, расческой проведешь снизу вверх, и твой клок опять встанет дыбом. Опять будешь как все. Согласна?
        — Согласна,  — важно кивнула девушка.
        — Умеешь ты с молодыми общаться,  — улыбнулась Тамара.
        — Научилась. Это же мой хлеб,  — сказала Галя.
        Потом девушка села к Наташе в кресло.
        — Основная подводка глаз — по верхнему веку,  — приговаривала и она, учась у Гали.  — Но и нижнее веко совсем забывать не стоит, а то глаз выглядит заплаканным. Тушью ресницы красим густо, но так, чтобы реснички между собой не слипались, и комочков туши не допускаем…
        Когда она вывела девушку к ее директору, тот даже ахнул:
        — Боже, совсем другой человек. Яна, теперь ко мне клиенты будут приходить, чтобы на тебя посмотреть! Сударыня, у вас золотые руки.
        Наташа назвала сумму, которую следовало заплатить в кассу, и мужчина прибавил щедрые чаевые.
        Первое время она стеснялась брать чаевые, а потом привыкла.
        — Это всего лишь разновидность заработка,  — учила ее Стася.
        — У вас золотые руки!  — разливался соловьем директор девушки.  — Я теперь буду всем рассказывать, какая удивительная женщина работает в этом салоне… Вы не согласились бы со мной пообедать?
        Он так лихо перескочил с темы ее мастерства на посещение ресторана, что Наташа растерялась. Она пожала плечами, что мужчина отчего-то принял за согласие.
        — Я подъеду к концу дня,  — обрадовался он.  — Вы сегодня до какого времени работаете?
        — До восьми.
        — Пожалуйста, не уходите раньше времени, дождитесь меня.
        И у Наташи начался стремительный роман. Точнее, у нее появился ухажер, который засыпал ее цветами, духами и прочими знаками внимания, кажется, совсем не интересуясь, как сама Наташа к этому относится.
        К счастью, он пока ничего от нее и не требовал, а только встречал после работы и пытался отвезти куда-нибудь отдохнуть. То на концерт, то в ночной клуб, то в кино — вспомнить юность.
        Через неделю Алексей Казаков — так ухажера звали — сделал ей предложение.
        — Ты же меня совсем не знаешь,  — удивилась Наташа — они только три дня назад перешли на ты.
        — Я знаю достаточно,  — говорил он.  — Ты не глупа, не жадная, понимаешь юмор, вполне начитанная, чтобы говорить с любым интеллектуалом…
        — Думаешь, этого достаточно?  — спросила она.
        — Вполне.
        Он был непробиваем, как миллионер из фильма «В джазе только девушки».
        — Если хочешь знать, у меня будет ребенок,  — с тайным злорадством призналась Наташа.
        — Ну и что же?  — не смутился Алексей.  — Даже если бы у тебя было трое детей, я бы все равно на тебе женился. У меня достаточно денег, чтобы содержать большую семью. А иначе для чего я их зарабатываю?
        Вот так. Никто не против, все за! Не о чем, выходит, Наташе печалиться. И замирать, уставившись в никуда. У нее все хорошо…
        Еще немного, и от переизбытка сладкого у нее начнется сахарный диабет.
        Однако все же не спешила она откликнуться на благородство Алексея. И не отказывалась, и не соглашалась. Лишь отмечала про себя, что судьба опять подсовывает ей готовые решения проблем. Скажи только «да», и у тебя все будет.
        И не придется Наташе, как теперь, откладывать деньги на декрет. Когда она из-за малыша не сможет работать. Пусть и убеждают ее родители, брат Валерка, что не надо этого делать. Попытка обеспечить свою материальную независимость поднимала Наташу в собственных глазах.
        Алексей не отставал.
        — Я буду ждать,  — говорил он.
        И ждал. Но Наташа сказала себе, что у него наверняка есть какая-то девушка, с которой он живет, и тем успокаивала себя, что невольно подает молодому человеку напрасную надежду.
        Вот как, напрасную! Если она об этом знала, почему ему прямо об этом не сказать? И ведь пару раз пыталась, но всякий раз в последний момент передумывала. Потом как-нибудь. Вроде как оставляла возле себя на всякий случай.
        А еще все казалось ей, что скоро случится нечто и оно изменит ее жизнь. Вот только при этом палец о палец не ударяла. И разобраться с этими неясными ощущениями не пыталась.
        А однажды, в середине лета, ясным субботним днем в родительском доме Селивановых прозвучал телефонный звонок:
        — Наталья Петровна, здравствуйте, это вам Новикова звонит!
        — Кто?  — не сразу поняла Наташа.
        — Я в квартиру Рудиных попала?  — поинтересовался растерянный женский голос; невидимая абонентка не знала, что Наташа Рудина — по мужу.
        — Неля, ты, что ли?
        — А то кто же? Конечно, я, Наталья Петровна. Уж подумала, номер телефона перепутала или не туда попала.
        — А ты говорила, что тебя никогда в командировку не пошлют. Выходит, послали? Или ты в отпуске?
        — Послали. С вашей легкой руки. Но не в отпуск и не в командировку, на конкурс. После этикетки.
        — Какой этикетки? Не пойму, о чем ты говоришь?
        — Ой, так вы не знаете! Наталья Петровна, давайте с вами посидим где-нибудь, поговорим, если у вас, конечно, есть свободные полчаса.
        — Есть и полчаса. И час. Где ты, мы сейчас с братом к тебе подъедем.
        — В гостинице «Москва». Тут всех «мисок» поселили.
        — Каких «мисок»?
        — Ну, участниц конкурса красоты «Мисс "Российский парфюм"». Нас так обзывают устроители. Будущие мисс, значит.
        — А-а-а, ну жди нас на ступеньках, через двадцать минут мы подъедем.
        — Куда это мы должны подъехать?  — пробурчал Валерка.  — Я тебе что, персональный шофер?
        — Ты же возражаешь, когда я в общественном транспорте езжу.  — Наташа провела рукой по изрядно выступающему животу.  — Уже надоело меня возить?
        — Не обращай ты на меня внимания!  — спохватился брат.  — Личные неприятности.
        — Опять с Викой поссорился?
        — Да ну ее, истеричка!
        Виктория — девушка Валерия, если с натяжкой так о ней говорить, потому что брат куда чаще пребывал с ней в ссоре, чем в мире. Вика — дочь богатых родителей, особа избалованная, знающая цену своей красоте. Валерий Селиванов ей нравился, но всякий раз, когда она тщетно пыталась загнать парня под свой модный каблучок, а он сопротивлялся, происходила ссора.
        — Ладно, заводи машину,  — небрежно сказала Наташа.  — Доедешь за пятнадцать минут, прощу тебе нетактичное поведение.
        — Ну, Наташка, дай тебе палец…
        — Да, я такая!  — рассмеялась она.
        — Раньше что-то я не замечал.
        — А что ты хочешь, парень во мне растет, он и придает маме воинственности.
        Брат как раз и возил ее на УЗИ, которое показало, что Наташа ждет мальчика.
        Валерка страшно гордился, что он оказался прав и угадал пол будущего ребенка. Он подобрал и имя — Никита, но Наташа не соглашалась. Ей больше нравилось — Роман.
        Неля ждала их у здания гостиницы в знакомом платьице, которое купила, Наташа даже помнила, в сентябре прошлого года, потому что фабрика выплатила рабочим неплохую премию. Но это и все, что было в девушке привычного.
        Ее белокурые волосы, натурального пшеничного цвета с золотым оттенком, прежде завязанные в небрежный пучок, теперь рассыпались по плечам, аккуратно подстриженные.
        Макияж был нанесен весьма умело, это Наташа сразу отметила, голубые глаза девушки стали больше и словно глубже. Рот был подведен не кроваво-красной помадой, которой Неля прежде пользовалась, а на три тона светлее, натурального оттенка, отчего рот выглядел классически красивым и придавал лицу девушки чуточку лукавое выражение.
        Словом, у гостиницы ее ждала красавица, лишь отдаленно напоминавшая Нелю Новикову.
        — Это твоя подруга?  — пробормотал удивленный Валерка, почти не разжимая губ.  — Да она моложе тебя лет на десять.
        — Не хами сестре!  — притворно рассердилась Наташа.  — Не на десять, а всего на семь. И вообще ты не хотел ехать.
        — Это была ошибка… А вот ты чего сидишь? Иди, девочка ждет.
        Действительно, Неля вертела головой, вглядываясь в идущих мимо гостиницы женщин.
        — Знаешь, Валер, иди к ней и приведи сюда. Я помашу из машины.
        — Ты же не инвалид,  — стал было сопротивляться брат.  — Что же, ты и пяти метров пройти не сможешь?
        — Иди, тебе говорят! Она не видела меня с животом.
        — Авось не испугается. У тебя же там не мина, ребенок.
        — Для того городка, из которого она приехала, ох какая мина!
        — Ничего не понимаю,  — фыркнул Валерка, но вышел из машины и направился к гостинице.
        Он что-то говорил Неле, но она смотрела на него недоверчиво, пока не взглянула туда, куда он предлагал. Сидящая в машине Наташа помахала ей, и девушка заторопилась к машине, опережая Валерия.
        — Наталья Петровна, вы так похорошели! Поправились,  — заговорила она, едва открыв дверцу, но тут же сбилась, взглянув на Наташин живот.  — Я вообще-то ненадолго, у нас через час занятия с хореографом.
        — Ничего, мы успеем попить чайку, поговорить, а потом брат отвезет тебя обратно. Валер, у тебя на ближайшее время нет никаких дел?
        — Никаких,  — живо откликнулся тот.
        Вот так всегда: для чужого человека наизнанку вывернется, а если бы сестра попросила о том же для себя, отговорился бы ужасной занятостью.
        Родители Селивановы уехали на дачу, так что в доме никого не было.
        — Какие у вас высокие потолки!  — восхищалась Неля.  — И комнаты большие.
        — Родители по своему вкусу строили,  — улыбнулась Наташа.  — Мама поначалу возражала: мол, зачем такой высокий дом, шторы придется вешать только с помощью лестницы, а потом и самой понравилось. Папа ее успокоил — шторы вешают не каждый день, да и сын зря, что ли, под метр девяносто вымахал!
        — Брат у вас высокий,  — сказала Неля,  — с ним любая девушка может не бояться каблуки носить.
        — А что так печально?
        — Да я почему-то все больше невысоким мужчинам нравлюсь. Наш директор говорил: Новикова, ты уже горбиться начала. Роста своего стесняешься, что ли? Так напрасно. Высокую женщину и в толпе видно. А начальник цеха нет-нет да дылдой и обзовет… Сам-то маленький, метр с кепкой, вот и насмехается.
        — Ничего, будет и на твоей улице праздник,  — успокоила Наташа, усаживая гостью за стол.  — Встретишь высокого, который будет тебе под стать.
        Пока закипал чайник, она ставила на стол варенье, мед, пироги, которые напекла вдвоем с матерью. В какой-то момент Наташа встретила напряженный взгляд Нели, с которым та рассматривала ее живот. Девчонка так и не научилась скрывать свои чувства — на ее лице последовательно отразилась вся гамма: от удивления до разочарования.
        — Вы замужем, Наталья Петровна?  — наконец выпалила она.
        — Нет, с чего ты взяла… Ах, это. Это не то, что ты думаешь.
        — Хотите сказать, это не беременность? Опухоль?
        Наташа едва сдержалась, чтобы не расхохотаться: Неля все понимала буквально.
        — Беременность. Только, как говорится, нездешнего происхождения. Я ее с собой привезла.
        — Неужели это ребенок Валентина Николаевича?
        — Увы, это так.
        — Вот бы он порадовался.
        — Порадовался? Но почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? Он умер?!
        Стоило Наташе столько времени уверять себя, что Валентин для нее ничего не значит, а происшедшее между ними всего лишь эпизод, случай. Мало ли, кто с кем может очутиться в постели… Она нарочно унижала себя и их с Валентином отношения такими вот мыслями, как будто для нее переспать с мужчиной ничего не стоило.
        Но вот объявилась Неля, заикнулась о Валентине, и в один момент будто слетели все покровы и обнажилась самая суть жизни Наташи, которую она до сего времени не осознавала. Валентин — единственный мужчина ее жизни. Ей никто больше не нужен! И ни с кем, кроме него, она никогда не будет счастлива!
        В момент с ней что-то случилось. Откуда появилась эта экзальтация? Разве совсем недавно не уверяла она себя, что Пальчевского нужно забыть?!
        Она не замечала ни удивленных глаз Нели, ни ее попыток сказать ей что-то, а продолжала выкрикивать:
        — Где он? Что, что с ним случилось?!
        — Нет, он не умер,  — наконец выговорила Неля.  — Вы так волнуетесь, Наталья Петровна, вам же вредно… Хотя для него, наверное, лучше бы умереть.
        — Что ты такое говоришь?  — Испуг несколько ослабил свою хватку на горле Наташи.  — Погоди, кажется, я догадываюсь: его посадили?
        — Вы имеете в виду тюрьму? Наталья Петровна, как вы можете такое даже предполагать? Валентин Николаевич — честный человек.
        — Тогда почему ты так сказала: лучше бы умер?
        — Понимаете, Наталья Петровна, он уже не главный механик нашей фабрики. И вообще он у нас больше не работает…
        — Кто же он теперь?.. Хочешь сказать, уехал из города?
        — Куда же ему ехать? Да и не на что. Разве вы не знали, Валентин Николаевич детдомовский. Сирота. У него из родни — никого.
        И в самом деле странно, почему Наташа не знала такие элементарные вещи о человеке, который до сих пор для нее важен, как выяснилось?
        И никогда ей об этом не говорила Томка. Она вообще никогда ничего о Валентине не говорила, только о себе. А Наталья и не спрашивала. Свинья!
        Эк ее несет! Готова уже саму себя уничижать. Наталья не спрашивала о Валентине. А почему она должна была спрашивать? Тогда он был мужем Тамары и между ними не было и намека на какие бы то ни было отношения…
        — …Да и не нужны никому такие, как он.
        Неля продолжала говорить… Кстати, что она такое говорит?!
        — Какие — такие?  — изумилась Наташа.  — Неля, ты всегда так хорошо к нему относилась, и вдруг! Валентин не мог в одночасье стать вдруг человеком, который никому не нужен.
        Однако слова осуждения гостью из Наташиного прошлого не смутили. Она посмотрела на нее не то чтобы с укором, а с сожалением: мол, сказала бы тебе, да не хочу волновать, в твоем-то положении!
        Но потом посмотрела в Наташины ждущие глаза и решилась:
        — Запил он, Наталья Петровна, понимаете, запил! Как из Франции вернулся, как обо всем узнал…
        — Да о чем таком он мог узнать?!
        Но понимание уже пришло к Наташе изнутри, из глубины души, куда она упорно заталкивала свои сомнения по поводу собственного поступка и того, чем он мог отозваться не только на ее жизни, но и на жизни Валентина.
        Неля тоже это понимала, но у нее сегодня статус был такой: недобрый вестник она называлась. Что ж, приходилось нести возложенную на нее тяжесть.
        — Валентин Николаевич прямо с вокзала к вам домой помчался. Позвонил, а ему дверь Тамарка открывает: заходи, говорит, теперь ты снова мой. Твоя Наташка продала мне тебя вместе с этой квартирой.
        Наташа ахнула, а Неля испуганно замолчала.
        — Не обращай на меня внимания, всего лишь сбываются самые худшие мои предположения.
        — Тогда зачем вы…  — Неля подбирала слова, не в силах объяснить, как ее дорогая и обожаемая старшая подруга могла сделать то, что трудно объяснить,  — уехали?
        — Думала, Валентин в семью вернется,  — пролепетала Наташа.
        ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
        — Что вы, Наталья Петровна, как можно, мне Федька все про него рассказывал, я ему нарочно деньги одалживала… без отдачи, конечно, чтобы знать, как там Валентин Николаевич… Он ведь из дома Тамары… из вашего бывшего дома выскочил как чумной, чуть под машину не попал. Хорошо, этот Федор поблизости оказался, он как раз ждал, когда машина мимо проедет, а тут увидел, что кто-то мимо мчится. Он и схватил его за куртку. Федька — нормальный мужик, когда не пьет. Бывший военный. И реакция у него что надо. Машина, говорят, в сантиметре от Валентина Николаевича проехала. Чудом ноги ему не отдавила.
        — Значит, он к Тамаре не вернулся?  — пробормотала Наташа, так живо представляя картину унижения Валентина, что ее затошнило.
        — Нет. А вот на второе заседание суда пришел. Чтобы развестись. Нарочно и капли в тот день не стал пить. С такой, сказал, ядовитой гадиной надо только на трезвую голову бороться. Я с ним вместе ходила, на всякий случай.  — Неля смутилась: выходило, будто она сомневалась в выдержке Валентина, но договорила: — Развели их, да Томка уже и не настаивала. У нее к тому времени другой мужик появился, а Валентина Николаевича она стеснялась. Говорила всем: еще с алкашом я не валандалась!
        — Где же он живет?  — От волнения голос Наташи никак не хотел звучать спокойно.
        — У Федьки и живет, в общежитии. Они с того случая подружились. Спит в его комнате, на полу. У него там свой матрац есть… На железной дороге оба подрабатывают. То вагон разгрузят. То машину. Что заработают, то и пропьют.
        У Наташи было такое чувство, будто Неля рассказывает ей о совершенно незнакомом человеке. Если до той их недели любви она не была близка с Валентином в интиме, то уж как человека она знала его достаточно хорошо. Представить Пальчевского в роли вокзального алкаша у нее не хватало воображения.
        — А Тамара… она не пыталась его лечить?
        — Какое там! На суде даже стала говорить, будто бы он давно потихоньку пьянствовал, а она его жалела, не хотела на развод подавать…
        — О Господи!  — простонала Наташа; слушать и дальше у нее просто не было сил. Потому она спросила у Нели: — А о какой этикетке ты говорила?
        Та слегка удивилась такой резкой перемене темы, но ответила:
        — Разве вы забыли? Мы же новую туалетную воду выпустили. Помните, на той французской линии, которую еще Валентин Николаевич монтировал. А потом на фабрике конкурс объявили: на самую красивую работницу. В общем, меня выбрали. Почему-то. Я и вам флакончик привезла. Показать.
        На этикетке Неля совсем не была на себя похожа. Парикмахеры изобразили ей какую-то совсем уж новомодную прическу. А фотографы подобрали необычный ракурс. Неля выглядела совсем юной и действительно очень красивой.
        — А теперь меня на конкурс красоты послали. Директор сказал: поедешь на юг, погреешься… Вам привет передавал. Сказал, что, возможно, он был и не прав. Только не сказал, в чем.
        Наташа знала, но тоже объяснять не стала.
        — В общем, я неожиданно так поднялась над моей прошлой жизнью. И все благодаря вам.
        — Мне-то за что?  — удивилась Наташа.
        — Директор сказал, что это вы ему обо мне говорили.
        — А, действительно был разговор.
        — Видите, вы уже и думать забыли, а для меня ваша забота другой стороной жизнь повернула. Я о таком и мечтать не могла.
        Теперь Наташа, получив передышку, смогла, как она сама говорила, продышаться. И все-таки продолжить разговор.
        — Скажи, Неля, ты перед отъездом его видела?
        — Видела,  — медленно проговорила Неля, и ее лицо сочувственно исказилось.  — Я сказала: Валентин Николаевич, а что Наталье Петровне передать? А он отвечает: не знаю, о ком ты говоришь.
        Наташе было стыдно. Так стыдно, что она не знала, куда девать глаза, что делать с руками — они вдруг будто стали лишними. И живот, который почему-то стал казаться нелепым, как соломенная шляпа зимой. Носить ребенка от человека, которого бросила в трудную минуту, убоявшись неприятностей!.. Чтобы восполнить тягучую паузу, она жалко улыбнулась Неле:
        — Я рада за тебя, Неля. Выходит, не всем я только несчастья приношу?
        Добрая девушка забеспокоилась:
        — Да не переживайте вы так, Наталья Петровна! Может, все еще наладится… А может, вы просто не любили Валентина Николаевича? Это бывает: мужчина надеется, ждет, а тебе его жалко, и все.
        Наташа не смогла ей ничего ответить, а только пожала плечами. Любое изъявление чувств сейчас выглядело бы по меньшей мере странно.
        Неля взглянула на часы.
        — Ой, Наталья Петровна, у меня же хореография! Как бы не опоздать.
        — Я подвезу вас, не беспокойтесь!
        Валерка бросился к ней с такой поспешностью, что Наташа удивилась. В отношениях с Викой брат проявляет скорее этакое ленивое добродушие или нетерпение, но тоже ленивое. А навстречу Неле он просто рванул со всех ног…
        С какой-то новой, неизвестной Наташе грацией та позволила поддержать себя за локоть и шагнула в распахнутую перед ней дверь.
        А Наташа осталась наедине со своими невеселыми думами.
        Первый вопрос, который выдал ее взбудораженный ум, был традиционно русским: «Что делать?»
        Махать кулаками после драки поздно, выясняя в придачу к первому вопросу и второй: «Кто виноват?»
        Теперь не важно кто, важно, что из этого получилось. А получилась, мягко говоря, ерунда на постном масле. Если можно это сказать о загубленной жизни человека.
        Но думать так ей не позволил внутренний голос. Что значит загубленной? Навешивать ярлык, еще не начав ничего делать? Заведомо признать любое свое действие напрасным?
        Первым желанием было — вернуться в город, из которого Наташа так поспешно когда-то сбежала, и срочно вытаскивать Валентина из объятий зеленого змия. Но она вовсе не уверена, что сам Пальчевский этого захочет. Он для себя решил: Наташа его предала — и вычеркнул Рудину из своей жизни.
        Зародилось в душе сомнение: что-то он совсем уж слабый. Выбрал для жизни самый простой путь — алкоголь? Много ума не надо. Но до сих пор он не делал всё как все. Институт окончил — много ли выходцев из интерната получают высшее образование? Никто ведь его не толкал, не вел, не тащил, просто некому было.
        Стал главным механиком пусть и небольшой фабрики. А тогда ему было — Наташа прикинула — двадцать семь лет.
        У него нормально все начиналось, и не встреться Валентину Тамара… А потом Наташа… Если бы да кабы! Можно подумать, есть жизни безо всяких препятствий.
        В какой же момент он вдруг почувствовал, что жить ему незачем? Неужели именно с Наташиного, как он считал, предательства?
        Выходит, Наташа так много для него значила, а он для Наташи — почти ничего?
        Что Рудина за человек! Разве не была она счастлива с Валентином? Пусть всего одну неделю. И что же выходит, для нее покой важнее любви?
        Можно уговорить себя, что любви-то и не было. Но тогда что было? Зачем Наташа легла с ним в постель? Ей ведь не шестнадцать лет, чтобы тупо следовать зову пола. Могла бы догадаться, чем кончаются такие игры.
        Зов пола. Из чего вообще он складывается? Для человека разумного. Наверное, это не только инстинкт? Ведь до того… почти месяц Валентин звонил ей по вечерам, и она каждый раз ждала этого звонка с замиранием сердца. А когда Валентин ее обнял, она в тот же миг забыла обо всем. И губы. У него были такие теплые и одновременно настойчивые губы. Сердце стремительно понеслось навстречу пронзительному чувству счастливого беспамятства.
        Зов пола. Нет, это было бы слишком просто. Ее звал к себе не просто мужчина, а родной, близкий человек. Странно, тогда между ними еще ничего не было, а Наташе уже казалось, что она входит в свой, временно забытый, но такой любимый дом.
        И когда они слились в одно целое, когда она ухнула в разверзшуюся перед ней сладкую пропасть без дна, в которую летела и летела, забыв обо всем, в тот единый миг ей стало ясно: это он, ее единственный мужчина…
        При одном воспоминании о его объятиях она невольно так вздрогнула, что ребенок беспокойно шевельнулся у нее в животе.
        Ребенок! А если Валентину сказать о ребенке, неужели не откликнется? Неужели и правда станет раздумывать, его это ребенок или не его.
        Ведь у них будет мальчик — ей точно сказали на УЗИ. Впрочем, почему Наташа делает упор именно на этом? Разве девочка не стоила бы того, чтобы у нее был отец?
        Трудно угадать, как может отреагировать Валентин. В таком состоянии, когда он зол на весь мир. Еще подумает, будто Наташа пользуется случаем, чтобы повесить на него чужого ребенка.
        Господи, неужели ей ни от кого не дождаться помощи? Подсказки.
        «Понадобится помощь, звоните». Кто ей это сказал? Сан Саныч, Наташин железнодорожный попутчик. Пять месяцев тому назад. Да он и не вспомнит о Наташе. Где она, а где Питер! Да и он не Господь Бог, чтобы решать ее проблемы. И какие проблемы!
        А сама Наташа хоть раз вспомнила о нем? Хоть раз позвонила? Хотя бы из вежливости. При нем не стала читать визитку, сунула в кармашек сумки, а потом забыла. Не до того было. Возвращение домой. Учеба на курсах. Работа уже по новой профессии.
        А почему вообще она думает, что не может решить вопрос сама? Когда сбегала от Валентина, ни у кого не спрашивала… Не от Валентина сбегала? А от кого, от себя?
        Наташа отыскала в шкафу черную сумку — летом она ее обычно не носила — и достала картонный прямоугольник. Прочла и не поверила своим глазам. Александр Александрович Терещенко, вице-губернатор области. А она вела себя с ним… как с обычным случайным человеком.
        Минутку, а как еще она должна была себя вести? Все время кланяться? Заискивать? Нормально себя вела…
        Все-таки для чиновника такого ранга он был какой-то нетипичный. Ехал один, без охраны. Ничем свой высокий статус не выдал.
        Она набрала код Санкт-Петербурга, не совсем представляя, зачем это делает. Вернее, Наташа хотела услышать мнение человека, с ее ситуацией знакомого больше даже, чем Наташина мать. Достаточно двух слов… Хотя что мог посоветовать посторонний человек? Не иначе это с ней от растерянности.
        Ей ответил женский «секретарский» голос.
        — Могу я услышать Александра Александровича?  — спросила она.
        — Александр Александрович в командировке.
        Она назвала Наташин родной город! Нет, бывает же такое. Значит, это знак! Надо непременно его разыскать. Что-то ей Валерка говорил. В городе какой-то форум… Да какая разница, что за форум, ей на нем не присутствовать. А вот что, если попробовать позвонить ему на мобильный телефон?
        Она еще думала, а пальцы сами уже набирали написанный на визитке номер. Он мог сто раз его поменять. Почти никакой надежды на то, что он ответит…
        — Слушаю,  — тотчас отозвался мужской голос.
        — Александр Александрович, вас беспокоит Рудина Наталья Петровна,  — как-то мяукнула она.  — Вы меня, конечно, не помните…
        — А вы напомните,  — доброжелательно посоветовал он.  — Мы с вами знакомы или вы звоните по чьему-то поручению?
        — Мы ехали с вами в поезде. Зимой.
        — Конечно, Наташа, я вас помню. Но телефон иной раз так меняет голос, потому я вас сразу и не признал. Как ваши дела? Вы работаете? Замуж вышли?
        — Работаю. И работа мне нравится… Сан Саныч, я уже раскаиваюсь, что вас побеспокоила. Вы — человек занятой, мало вам своих трудностей.
        — Немало. Но мне было бы интересно с вами увидеться. Я вас вспоминал… Как у вас сегодняшний вечер, не занят? Мы бы могли вместе поужинать. Днем у нас куча мероприятий…
        — У меня вечер свободный,  — сказала она.
        — Мне понравился у вас ресторан «Мадьяр». Вы в нем были? Между прочим, у них прекрасный повар.
        — Брат о нем упоминал, но я не была.
        — Я могу за вами заехать.
        Он сделал паузу, но Наташа поспешила отказаться:
        — Спасибо. Меня брат привезет.
        — В семь часов вас устроит?
        — Вполне. Я постараюсь не опаздывать,  — с нечаянным кокетством сказала Наташа. Собираясь на встречу, она надела просторный джинсовый сарафан, который почти скрывал ее беременность. Волосы она просто закрутила на затылке.
        Между прочим, тогда, когда она ехала в поезде с Сан Санычем, Наташа еще не знала о своей беременности.
        На улице стояла жара. Даже сегодня, в шесть часов вечера, термометр за окном показывал тридцать градусов. Но в ресторане наверняка работают сплит-системы, так что ей надо дойти до машины — она позвонила на мобильник брату, и тот обещал довезти ее до ресторана,  — а потом от машины до двери ресторана. На таком небольшом расстоянии не успеешь пропасть от жары.
        В вестибюле ресторана — прохладном и не слишком освещенном, ибо семь вечера — еще не время для заполнения ресторана посетителями — к ней подошел незнакомый молодой человек.
        — Наталья Петровна?
        — Да,  — растерянно подтвердила она.
        — Пойдемте, я провожу вас к столику Александра Александровича.
        Терещенко поднялся ей навстречу. Поцеловал руку.
        — Какой здесь предупредительный метрдотель,  — сказала Наташа.
        — Это мой охранник,  — усмехнулся вице-губернатор.
        — А я уж думала, что вы принципиально против охраны,  — сказала Наташа, садясь на отодвинутый им стул.
        — Пытаюсь иной раз оторваться,  — доверительно сообщил он.  — Но начальник у меня — ох, зверь! Не дает своевольничать… Кстати, пока я вас ждал, заказал холодные закуски на свой вкус. Если захотите что еще, выберите сами.
        Он придвинул к ней меню.
        — Вообще-то я не голодна. Так получилось…  — залепетала Наташа.  — Я вдруг вспомнила, как вы тогда в поезде прониклись моими проблемами, хотела просто позвонить, а оказалось, вы у нас в городе.
        — Все очень удачно сложилось, уверяю вас,  — проговорил Сан Саныч.  — Представьте, сейчас сидел бы в компании мужиков, которые дорвались до питья, вдали от бдительных глаз жен и дотошных местных журналистов. А мне много пить нельзя, пришлось бы хитрить, изворачиваться… Нет, посидеть за одним столом с красивой женщиной куда лучше… Игорек, мой охранник, сидит сейчас и кое-что домысливает насчет вашей округлившейся фигуры. Небось зауважал меня еще больше.
        Наташа покраснела.
        — Что вы смущаетесь? Беременность вам очень идет.
        — Вы первый не спрашиваете, замужем я или нет.
        — Я и так вижу, что нет.  — Он поднял руку в ответ на ее невольное удивление.  — Надеюсь, вы поняли меня правильно, я ничего обидного не имел в виду. Просто такая основательная женщина, как вы, непременно носила бы обручальное кольцо.
        Наташа поежилась. Второй раз она общается с этим человеком, и второй раз у нее возникает ощущение, что Сан Саныч понимает ее лучше, чем она сама.
        — Значит,  — продолжал тот как ни в чем не бывало,  — у вас все хорошо: работаете, живете с родителями, здоровы, ребенка ждете… Шестой месяц?
        Она опять смутилась.
        — Шестой.
        — Если я правильно считаю, он ОТТУДА?
        — Оттуда.
        Она опустила голову, потому что в его тоне проскользнуло… нет, не осуждение, но все равно какая-то неодобрительность. Зачем Наташа ему позвонила? Он опять не так поймет ее, как и в прошлый раз…
        — Я никогда не преклонялся перед американцами,  — говорил между тем Сан Саныч,  — но чего они в общей массе не имеют, так это затянувшейся инфантильности.
        — Что вы сказали?  — Наташа была поражена; она даже подумала: не ослышалась ли? Он опять ее поражает.  — Я — инфантильна?!
        — Именно. Сначала вы верите своему врагу, успокаивая себя тем, что на вашего любимого человека у нее якобы больше прав. Потом вызываете меня, будто фею, которой достаточно взмахнуть волшебной палочкой, и все станет на свои места. А вы? Что делаете при этом вы сами? Сидите и покорно ждете, чем все кончится?.. Вот, например, как отнеслись к будущему ребенку ваши родители?
        — Хорошо отнеслись. Сказали, рожай, мы поможем вырастить…  — Наташа чувствовала себя как на экзамене.
        — Видите, какой вы везунчик. И здесь — ноу проблем!
        — Извините,  — сказала Наташа, поднимаясь,  — и в самом деле вы правы, я надеялась, что вы подскажете, глупо, конечно, позвонила, навязалась…
        — Ишь ты, какая обидчивая!  — Он схватил ее за руку.  — «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»? Нет уж, останьтесь, мы не договорили. Так что же случилось в том городке после вашего побега?
        Прав вице-губернатор: поздно запирать конюшню, когда из нее увели лошадь. Пришла и говори… Каламбурчик!
        И она стала рассказывать.
        Сан Саныч выслушал не перебивая. Только в конце ее рассказа заметил:
        — Выходит, я был прав: от одной женщины мужику трудно отбиться, а уж от двух… Но не буду больше вас терзать. Что сделано, то сделано. Так и быть, согласен поработать у вас феей.
        — Не понимаю.
        — Я поговорю кое с кем, и вашего Валентина доставят прямо сюда.
        — Доставят? Но он же не груз, живой человек. Как его можно доставить против воли?
        — Наташа, вы как маленькая девочка. Если человек понадобился зачем-то, например, следствию, его могут доставить в нужное место не только с другого конца страны, но и из-за рубежа.
        — То есть как правонарушителя?
        — Когда человек в запое, разве ему не все равно, ехать в спецтранспорте или валяться под забором?
        — Но тот город, в котором Валентин живет… Там же все друг друга знают. Что они скажут?
        — Скажут, допился Пальчевский!
        Этот человек, Сан Саныч, он что, над ней издевается? Она с подозрением взглянула на него, но в лице сидящего напротив мужчины ничего не изменилось. Он смотрел так же спокойно и участливо.
        — Съешьте, Наташенька, это мясо. Ей-богу, отлично приготовлено!
        — Зачем вы так, Александр Александрович?
        — Что, плохая из меня фея?  — несколько смутился он.
        — Я уже все поняла, хватит!
        — И что вы решили?  — Он с интересом посмотрел на нее.
        — Поеду к нему сама. Пусть он меня прогонит, обзовет последними словами — стерплю, сама виновата. А ему унижений хватит.
        — Считаете, еще не все потеряно?
        — Считаю, что хребет, как вы говорили, ему еще не сломали. Это он сам думает, будто все потеряно, но я-то знаю… Психоаналитик, наверное, сказал бы: тяжелое детство — он ведь сирота, воспитывался в интернате, трудные обстоятельства, многочисленные стрессы, но одно известно точно: Валентин Пальчевский — порядочный человек.
        — А за ребенка своего не боитесь?  — Он кивнул на Наташин живот.
        То ли ею овладел кураж, то ли она и в самом деле почувствовала уверенность в своей правоте, но она сказала:
        — Не боюсь. Пусть растет мужчиной. И привыкает преодолевать трудности.
        Она лихо выпила стакан с томатным соком.
        ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
        Наташа взяла на работе один отгул — на пятницу. В субботу-воскресенье она собиралась встретиться с Валентином и к понедельнику вернуться.
        Теперь она старалась не думать, как произойдет эта их встреча, потому что при одной мысли о предстоящей поездке ее сердце тревожно екало.
        Конкурс красоты закончился, но устроители не отпускали девушек по домам. Со следующей недели предполагалось турне победительниц конкурса по городам региона.
        Неля неожиданно для себя заняла на конкурсе красоты второе место и получила звание «вице-мисс». Наташа посмеялась про себя: «Везет мне на этих вице!»
        Жаль, девушка не могла поехать с ней. Наташе казалось, что Неля со своей прямотой и уверенностью в том, что Наталье Петровне непременно нужно поговорить с Валентином Николаевичем, пробила бы все преграды. Нашла бы Валентина, привела к ней. Теперь Наташе все придется делать самой.
        Зато, к удивлению Наташи, в далекий северный город вызвалась ехать Стася.
        — Чего ты там не видела!  — пыталась отговорить ее Наташа.  — Глухая провинция, да и только.
        — Ничего,  — говорила та,  — посмотрим, как люди живут в провинции. Да и как ты в таком положении поедешь одна?
        — Так и поеду. До родов еще почти три месяца.
        Но пока она раздумывала, брать с собой Стасю или не брать, та уже достала билеты и сообщила ей.
        — Саша,  — ее личный шофер,  — за тобой заедет. У нас поезд в шесть сорок утра. Будильник хорошо работает?
        — Хорошо,  — посмеялась Наташа,  — в крайнем случае меня мама разбудит.
        Неожиданно на вокзал приехала Неля с братом Валерой. Он накануне позвонил матери с сообщением, что останется ночевать у друга, с которым они договорились попить пивка.
        — Это твой друг?  — улыбнулась брату Наташа, за которой шофер Стаси нес сумку.
        — А что, разве не бывает друзей среди женщин?  — разулыбался Валерка.
        — Да я не возражаю, дружите, пожалуйста!
        Неля прыснула, а Валерка вдруг решительно обнял ее за плечи.
        — Взгляни, разве мы плохая пара?
        — Очень хорошая,  — сказала Наташа, но продолжать разговор не стала, потому что на перроне появилась Стася.
        — Это ты — Наташина знакомая?  — с ходу обратилась она к Неле.  — Красивая девушка. Между прочим, Рудина, будь ты подальновидней, такую девушку на работу бы пригласила. Чем тебе не модель для нашего салона!
        — Вот ты и пригласи.
        — А что, и приглашу. Неля, кажется? Для вас у меня есть работа.
        — Спасибо, конечно, но я ведь живу далеко отсюда.
        — Жила,  — продолжала Стася свой наскок,  — а теперь наш город распахивает вам свои объятия или…
        Она взглянула на Валеру, напряженно прислушивающегося к разговору, и рассмеялась, обнимая брата подруги за плечи:
        — Пойдем-ка, дружок, с тобой пошепчемся. Нашим девушкам, похоже, поговорить нужно.
        — Волнуюсь я за вас, Наталья Петровна,  — говорила, оставшись с ней наедине, Неля,  — как бы ваша поездка не оказалась напрасной.
        — Думаешь, Валентин не захочет со мной разговаривать?
        — Скорее всего не захочет. Он теперь совсем другим стал.  — Неля замялась, подбирая слова.  — Раньше он спокойный был, вежливый, а сейчас… все время нарывается.
        — Агрессивный?
        — Вот-вот, грубый. И не верит никому. Я даже думаю, он вас может оскорбить.
        — Пусть только попробует,  — вмешалась Стася, которую ненадолго хватило, чтобы стоять в стороне.  — Это Наташа у нас тихая да спокойная, а я тоже девушка агрессивная. Могу и сдачи дать.
        — Нет, что вы, Валентин Николаевич никогда на женщину руку не поднимет,  — сразу бросилась на защиту отсутствующего Пальчевского Неля.  — Такие, как он, в любом виде границу знают. Хоть ведро выпьют.
        — А как же насчет оскорбления?  — спросила Наташа.
        — Так вы же его обидели,  — пробормотала Неля, отводя взгляд.
        — Видишь, Натка, какая она справедливая,  — заступился за девушку Валерка.  — Как бы она тебя ни любила, а этого Валентина считает невинно пострадавшим.
        — Мужчина невинно пострадать не может!  — заявила неугомонная Стася.  — Мужик виноват по своей природе, и никто мне другого не докажет!
        — Я недавно прочитала в одном журнале такую хохму: настоящий джентльмен назовет кошку кошкой, даже если он об нее споткнулся и упал,  — хихикнула Неля.
        — Ну и что?  — рассеянно спросила Наташа.
        — Так шутка как раз про Валентина Николаевича.
        — Если он такой, как ты говоришь,  — опять сказала Стася,  — значит, есть надежда.
        — Какая?  — не поняла Наташа.
        — Что он все же даст тебе сказать что-то в свое оправдание прежде, чем прогонит с глаз долой.
        На самом деле Стася ни в каких мужчин-джентльменов не верила.
        — Вы, Наталья Петровна, сначала Федьку найдите,  — горячо заговорила Неля.
        — Какого Федьку?
        — Ну, того, с которым он… пьет. Федька, как бы это сказать, ленивее, что ли. Его всегда можно застать на одном и том же месте. Не на вокзале, так в общежитии. А Валентин Николаевич неспокойный. Мечется, как будто что-то ищет… Да, может, мне дать вам ключ от комнаты? Вдруг в гостинице мест не окажется.
        — Не надо,  — сказала Наташа,  — неужели мы что-нибудь не придумаем?
        — Пассажиры, поднимайтесь в вагон!  — заторопила их проводница.  — Поезд отправляется.
        Валерка с Нелей кинулись с ней целоваться, столкнулись лбами, расхохотались. Как бы они Наташе ни сочувствовали, между ними уже появились отношения, которые нет-нет да и проявлялись в самых неподходящих ситуациях. В такое время оба застывали и смотрели друг на друга, словно пытались понять: как же это их угораздило?
        Наташа улыбнулась подруге и брату и поставила ногу на ступеньку. Стася, уже стоявшая в тамбуре, протянула ей руку.
        — Счастливого пути!  — закричала Неля и замахала рукой.
        Валерка стоял рядом с ней и скупо улыбался.
        Всю дорогу Стася плотно опекала Наташу, словно та вот-вот должна была разродиться. Заставляла регулярно есть, покупала ей минералку и шоколад, а на остановках не позволяла уходить от вагона.
        — А вдруг поезд пойдет со станции раньше времени? И тебе бежать с животом?
        — Ну чего бы это ему уезжать раньше времени?  — улыбалась Наташа.  — Такого не бывает.
        — Может, раньше и не бывало, а сейчас может быть. Такая у нас страна непредсказуемая,  — сердилась Стася.
        — Ребенка тебе надо родить,  — вздыхала Наташа,  — материнство из тебя прямо прет.
        — Где ж мне найти еще одного джентльмена!  — шутливо сердилась Стася.
        Поезд прибыл в город вечером. Стася быстро снесла на перрон их вещи, а потом помогла спуститься вниз Наташе. Та уже стала возмущаться:
        — Стаська, если ты не прекратишь обращаться со мной как с тяжелобольной, я никогда больше тебя с собой не возьму!
        — Как, ты собираешься еще раз сюда приехать?
        Она с нарочитым ужасом оглядела скромное здание вокзала.
        Едва они ступили на перрон — все же Наташа прожила здесь шесть лет,  — как на нее волной накатили знакомые запахи и звуки: из раскрытой двери вокзала, как всегда, пахло фирменными пирожками с капустой.
        По-прежнему прохаживалась по перрону заполошная тетка — распространитель газет и кричала противным голосом: «В газете "Голос России" расширенное интервью Геннадия Зюганова. Как демократы продали Россию! На последней странице в разделе "Все для вас"  — рецепты болгарской кухни…»
        — А если он сейчас где-нибудь поблизости вагон разгружает?  — подумала вслух Наташа.
        — Давай поищем,  — согласилась Стася.
        Но Наташа тут же отбросила мысль как глупую. Для начала нужно осмотреться и не спеша решить, что делать. Может, найти этого самого Федьку…
        — Боже, кого я вижу!  — закричал у них за спиной женский голос.
        Они обернулись, и Наташа узнала в окликнувшей их Маргариту, подругу Тамары.
        Та понимающе окинула пополневшую фигуру Наташи и прожурчала:
        — Наташенька! Вы к нам в гости или как?
        — Или как,  — холодно ответила Наташа.
        Они никогда не были близки настолько, чтобы вот так громко радоваться при встрече.
        — Ты все такая же юмористка.  — Риту смутить было непросто.  — Обалдеть! Что у нас может быть интересного?.. А я было подумала: может, на свадьбу Тамары, вы же вроде подругами были, не разлей вода. Она завтра замуж выходит. Такого мужика себе оторвала!  — В голосе ее явственно прозвучала зависть.  — Везет некоторым, с ложкой во рту рождаются. Это ж надо было, в нашем занюханном городишке отыскать мужика холостого, да еще богатого. Деньги идут к деньгам…
        — Ты извини, Рита, мы торопимся,  — прервала словоохотливую женщину Наташа, освобождая рукав платья из цепких пальцев женщины.
        — Куда у нас можно торопиться?  — не поверила та и, пожав плечами, повернула в другую сторону.
        — Это какая же Тамара?  — поинтересовалась Стася, неся их обе сумки.  — Та, которой ты своего возлюбленного оставила?
        — Она,  — вздохнула Наташа.
        — А эта словоохотливая Рита права: надо же, одного мужика сожрала, а ей судьба на блюде — следующего.
        — А может, как раз этот мужик и несъедобный.
        — Такие бывают,  — согласилась Стася.
        Гостиница в городе была одна, и мест в ней не было. Нарочно не придумаешь! В городе проводили какую-то летнюю ярмарку, и одно крыло ее было полностью занято, а второе, по закону пакости, как раз на ремонте.
        — Зря мы у этой красивой девочки, что нас провожала, не стали брать ключ,  — проговорила Стася, садясь в одно из кресел в холле гостиницы.  — Подумаешь, одну-две ночи провели бы в малосемейке, не умерли бы!
        — Да ты не представляешь, что это такое!  — сказала Наташа.  — Я была у Нели в гостях. Это просто бедлам какой-то! Войдешь, перед тобой узкий длинный коридор, пол которого покрыт вытертым коричневым линолеумом. Такой, наверное, уже и не выпускают. По обе стороны от коридора — двери, просто уйма уходящих в пространство дверей. И дети, вопящие так, что в ушах закладывает, носятся по этому коридору. Даже не по себе становится. Такой огромный человеческий муравейник. Только вряд ли в муравьином доме стоит такой шум и гам.
        — А внутри? Что там есть, в комнатах?  — с любопытством выспрашивала Стася.
        Нездоровое любопытство, подумала Наташа. Стася всю жизнь жила в комфорте и на такой жилплощади, о которой иной средний гражданин мог бы только мечтать. И наверное, ей представляется очень романтичным жить там, где мало места и много людей.
        — У других — не знаю, а у Нели была комнатушка не больше шести квадратных метров. Метра три с половиной — кухонька. В ванной комнате вплотную к унитазу прикреплена сидячая ванна. Я еще подумала: какой козел планировал такое крохотное жизненное пространство? Наверняка тот, кто не представлял себе, как здесь можно жить!  — Она улыбнулась, вспоминая.  — И знаешь, Неля ухитрилась даже в этой клетушке создать свой мир, используя для этого каждый сантиметр площади. Где она находила такой узкий шкаф, или крохотный раздвижной стол, или тахту, которая раскладывалась от стены до стены, на ней помещалось пять человек?.. Чего это я в воспоминания ударилась?
        Наташа задумалась, лихорадочно соображая, кому бы позвонить.
        Достала из сумки старую записную книжку и стала ее листать. Почти сразу же наткнулась на домашний телефон Любавина, директора парфюмерной фабрики и бывшего Наташиного начальника. Неудобно вроде.
        Но тут же она себя одернула: неудобно? А вмешиваться в их с Валентином дела было удобно? Как он охотно выпер Наташу из города. Хороший начальник разве не попробовал бы прежде разобраться… И раз он спохватился, передал для нее через Нелю, что был не прав, значит, еще не все потеряно. Пусть теперь смывает кровью свои ошибки! В смысле подыщет им на пару дней какое-нибудь жилье.
        — Наташка, что с тобой?  — окликнула ее Стася.
        — А я что, я ничего…
        — Ну да, брови нахмурила, глаза молнии мечут. На кого это ты так злишься?
        — Хотела позвонить одному человеку, всемогущему, да потом вспомнила, как он меня из города выпроводил… Не совсем выпроводил, но, мягко говоря, не стал задерживать… Я думала, после того как он у нас с Валентином в гостях побывал, когда нам счастья пожелал, он на нашей стороне…
        — Да кто он-то?  — затеребила ее Стася.
        — Директор фабрики, на которой я… на которой мы с Валентином работали.
        — Значит, директор? И к нему обратилась жена его главного механика: мол, помогите, спасите семью, правильно? Как, по-твоему, он должен был на это реагировать? Он же не настаивал на том, что тебе нужно уехать, а лишь осторожно посоветовал…
        — Короче, ты хочешь сказать, чтобы я ему позвонила?
        — Конечно, звони! Не здесь же нам ночевать.
        Наташа быстро набрала телефон Любавиных. Ей ответил знакомый женский голос.
        — Люда,  — отчего-то волнуясь, заговорила Наташа,  — здравствуйте, это Рудина вас беспокоит. Скажите, Анатолий Васильевич дома?
        — Рудина?  — восторженно закричали на другом конце провода.  — Рудина Наташа?
        — Наташа.
        — Вы из дома звоните?
        — Я только что приехала в город, звоню вам из гостиницы. Здесь нет мест, и я думала, может, Анатолий Васильевич поможет.
        — Какая, к черту, гостиница?  — закричала Любавина.  — Вы остановитесь у нас. Дети разъехались, мы одни в этой огромной квартире…
        — Но я не одна, я с подругой.
        — Какая ерунда! Ждите, я сейчас за вами подъеду!
        — За нами приедут,  — несколько растерянно улыбнулась Наташа; она не ожидала от Людмилы такой бурной реакции.
        Чего вдруг та ей обрадовалась? Можно подумать, они хорошо знакомы… Останавливаться, по сути дела, у чужих людей.
        Но колесо уже завертелось. Не могла же Наташа, подхватив сумки, бежать из гостиницы, опасаясь встречи с Любавиной. Да и нужно ли было ее опасаться?
        — Что ты мечешься?  — ухватила ее за рукав Стася.
        Наташа, оказывается, ходила перед ней, сидящей в кресле, взад-вперед.
        — Странно, она нам так обрадовалась.
        — Значит, не все тут к тебе плохо относятся,  — заметила подруга.
        Людмила Любавина стремительно вошла в холл и обратила к Наташе сияющее лицо.
        — Наташенька, молодец, что приехала! Я, честно говоря, и свою вину во всем этом чувствовала. Почему не вмешалась, когда все еще можно было исправить… Ну, знаешь, все мы задним умом крепки.
        — Это моя подруга Стася,  — сказала Наташа, стараясь не смотреть в глаза Любавиной.
        Пока та знакомилась с ее подругой, Наташа занималась самобичеванием.
        Ей было стыдно от того, что она обо всех думала плохо. И о Людмиле в том числе. Вспоминала ее историю с мстительным раздражением: сама, значит, смогла увести мужа у другой женщины, а Рудиной нельзя? Рожей не вышла?
        Любавина, не спрашивая, подхватила дорожную сумку Наташи, вторую взяла Стася, и они пошли прочь из гостиницы.
        И только уложив в багажник вещи и сев за руль, Людмила спросила без предисловий:
        — Ребенок от Валентина?
        Наташа только молча кивнула головой.
        ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
        — Анатолий сегодня поздно придет,  — говорила Людмила, выворачивая руль.  — Мы успеем наговориться. Какая ты молодец, что приехала!
        — Если еще не поздно,  — прошептала Стася, но Любавина ее услышала.
        — Знай вы Пальчевского хоть немного, вы бы так не сказали. Конечно, склонность к саморазрушению в нем присутствует, как и во многих мужиках, но он еще плывет.
        — Куда?  — наверное, глупо спросила Наташа.
        — Куда-то,  — неопределенно ответила Людмила.  — Кроме него, никто не знает. Могу лишь для сравнения сказать, что те, кого тоже, как и Валентина, бросили в эту бурную реку, давно пошли на дно.
        — Образные у вас сравнения,  — нейтрально сказала Наташа.
        Любавина скосила на нее глаз.
        — Я бы много чего могла сказать, да сейчас поздно кулаками махать.
        — А что не поздно делать?
        — Раненых лечить.
        Она привела машину к дому, в котором жило большинство работников администрации фабрики, железной дороги и прочих чиновников, и, закрыв машину, повела их за собой на третий этаж.
        — Заходите, девочки, заходите!
        Любавина даже подтолкнула их, чуть замешкавшихся у двери.
        — Да, хоромы у вас то, что надо!  — грубовато заметила Стася.  — И много у вас домов с такими квартирами?
        — Один,  — ответила Людмила.  — Именно этот.
        Она отыскала для них тапочки.
        — Кто не хочет снимать обувь, пусть не снимает. Я было попыталась с первого дня ввести такой порядок, но все равно наши гости привыкли снимать обувь у порога. Этакие русские японцы средней полосы.
        — С одной лишь разницей,  — наконец очнулась для разговора и Наташа,  — японцы оставляют свою обувь снаружи.
        — Да, у нас оставь!  — засмеялась Любавина.  — А выходя, найдешь ли? Скорее всего придется босиком идти. Проходите, гости дорогие, сейчас я вас кормить буду.
        — Неудобно, столько беспокойства,  — попробовала запротестовать Наташа.
        Хозяйка шутливо хмыкнула:
        — Никакого беспокойства! Меня вообще трудно напугать неожиданным визитом. Между прочим, я маэстро по приготовлению полуфабрикатов, которые в случае чего — раз, и на сковороду! Если кто интересуется, за столом могу поделиться секретами.
        — Но хоть помочь-то мы можем?  — подала голос Стася.
        — Можете. Одна из вас идет в ванную, сполоснуться с дороги, а другая накрывает стол скатертью и режет хлеб, пока я бросаю на сковородку отбивные и быстренько перемешиваю компоненты салата.
        — Иди ты, Стасенька, первая,  — распорядилась Наташа,  — а потом уж я.
        Людмила и в самом деле ухитрялась делать сразу несколько дел: одной рукой укладывала на сковороду отбивные, а другой доставала из кухонного шкафа полотенце.
        Зазвонил телефон, и она положила трубку на плечо, придерживая ухом, разговаривала с мужем, не переставая готовить ужин.
        — Толя,  — говорила она,  — ты скоро освободишься? Нет, милый, столько мы ждать не можем. Кто мы? О, ты ни за что не догадаешься. У нас гости с юга. Да, Наташа с подругой, а ты откуда узнал? И правда, попробуй в нашем городе что-нибудь скрыть! Ты все же поторопись…
        И сказала уже Наташе:
        — Анатолия ждать не будем. Пока мы со Стасей накроем на стол, ты успеешь принять душ…
        Договорить она не успела. В квартиру кто-то позвонил, а потом в дверь, словно не доверяя звонку, постучали. Вернее, ударили. Ладонью. Два раза.
        — Иду!  — крикнула в пространство Любавина, поспешно вытирая руки о фартук.
        Наташе отчего-то стало тревожно, и она пошла к двери следом за Людмилой. Та открыла дверь и отступила в сторону. На пороге возник человек.
        Встреть его Наташа на улице, наверное, не узнала бы, так изменился Валентин.
        На нем была надета выгоревшая дырявая футболка, из-под которой выглядывала несвежая майка воздушного десантника, полосатая, светло-голубая. Прежде Пальчевский ничего такого не носил.
        На лице его, обычно гладко выбритом, чернела многодневная щетина. Глаза, когда-то светлые и ясные, теперь казались блеклыми пятнами, размазанными на холсте неумелым художником.
        Любавина переводила взгляд с Наташи на Валентина, словно боялась упустить момент, когда ей придется вмешаться, и наконец спохватилась:
        — Заходите, Валентин Николаевич.
        — Да я уже вроде и так зашел,  — криво усмехнулся он, подчеркнуто глядя только на Людмилу.  — Маргарита сказала, у вас гости, Людмила Афанасьевна.
        Он посмотрел не на Наташу, а куда-то поверх ее головы. Любавина с сожалением взглянула на него и согласно кивнула:
        — У меня в гостях Наташа Рудина.
        — Это та, которая работала на фабрике технологом?
        Теперь он смотрел на Наташу, но не фокусируя на ней взгляд, а как бы сквозь нее.
        — Говорили, перед отъездом она продала квартиру… со всем содержимым.
        Он сказал это без вопроса, а просто констатируя как факт, усмехнулся, словно самому себе, и переступил с ноги на ногу.
        — Если ты имеешь в виду вещи, то это правда,  — наконец подала голос Наташа.
        — Естественно, вещи.  — Он вперил в нее тяжелый пьяный взгляд.  — Не могла же ты продать человека. У нас в стране люди не продаются. Официально.
        — То, что тебе сказали, неправда,  — мягко и спокойно проговорила Наташа, хотя внутри у нее все дрожало; деградация Валентина ее откровенно пугала.
        — Неправда?  — Он посмотрел на свои ноги в стоптанных кирзовых сапогах.  — Значит, ты никуда не уезжала?
        Наташа смутилась — он, что называется, ударил ее под дых. Да, она виновата, но разве нельзя еще все исправить? Теперь, когда все ясно — и то, что он к Тамаре не вернулся, и то, что у нее будет ребенок… Она так и сказала:
        — Я вернулась.
        Любавина, забытая ими, на цыпочках отправилась в кухню, а они, похоже, и не заметили ее ухода.
        Валентин забыл, что обращался к ней на ты, и стал говорить ей «вы».
        — Вы оставили здесь какую-то вещь? Может, некоего тюфяка в брюках, которым можно распоряжаться по своему капризу? Например, сначала бросить в грязь, а потом, сменив гнев на милость, подобрать. Понимаю. Вы решили взять его с собой. Отмыть, отчистить. Так ведь поступают женщины со своими вещами?
        Вначале Наташа хотела держаться прежнего спокойного и рассудительного тона, но после слов Валентина в ее голове словно что-то щелкнуло. Она больше не могла стоять и слушать этот самоуничижительный монолог.
        Она не изучала психологию, но готова была поспорить с кем угодно, что Валентин получает своеобразное удовольствие от этого мазохизма. И вовсе не жалость ему сейчас нужна, хотя ее сердце разрывалось именно между злостью и жалостью.
        В последнем случае хотелось прижать его к себе, потрепать по голове и сказать нежно: «Ну чего ты себе напридумывал, глупыш? Ничего страшного не случилось. Я приехала, чтобы защитить тебя от твоих кошмаров, которые не что иное, как продукт больного воображения…»
        Таким бы словом она заменила слово «пьяного».
        Но как она с ним говорит даже мысленно! Со снисходительностью умного взрослого человека к несознательному малышу. Такого отца она хочет своему будущему ребенку?
        Но вслух Наташа сказала совсем другое:
        — Так и есть. Ты — вещь, которая сама по себе ничего не может. Осталась без хозяина и сразу пришла в негодность. Посмотри, во что ты превратился! Слабак, боишься жизни в глаза заглянуть?! Да, я дура. Позволила убедить себя в том, что разрушаю хорошую, прочную семью, сбиваю с истинного пути верного мужа… Но я не стыжусь признаться в своей ошибке. А ты, что сделал ты? Поверил Тамаре точно так же, как и я, только заодно еще и пустил свою жизнь под откос. Жертву из себя разыгрываешь. Но зачем?!
        Выплеснула свои эмоции и ужаснулась: что она делает! Подливает масла в огонь! Тут надо было действовать осторожно, а мы разве умеем осторожно? Или гладим и слезы льем, или сразу дубиной по башке, чтобы не мучился…
        На его лице промелькнули бешенство, ненависть, все, что угодно, но не такая глубинная боль, от которой она сама едва не задохнулась.
        Но уже бежала из кухни Любавина — конечно, она все слышала, ведь Наташа не понижала голос, выступая в роли обличителя. Мол, какая она смелая, не боится признавать свою вину. И это все? А разве прошла она через ад, через муки, которые испытывает преданный человек?
        — Валентин, опомнись!  — закричала Людмила, закрывая Наташу собой. Она подумала, что Валентин и в самом деле может поднять руку на женщину, которую любил?  — Возьми себя в руки, ведь Наташа ждет ребенка.
        — Вот как?  — громко удивился он.  — И она приехала сюда рожать?
        — Твоего ребенка, Валя, слышишь, твоего!  — тихо сказала Любавина.
        Лоб Валентина пересекли поперечные морщины, как если бы он предпринимал отчаянные попытки осмыслить услышанное, но тщетно. Какая-то мысль пыталась пробиться наружу, но он встряхивал головой, загоняя ее обратно.
        Потому неуверенно кивнул себе, будто в момент, в присутствии двух женщин, оставшись наедине с самим собой, а потом открыл дверь и вышел, бесшумно прикрыв ее.
        — Я вроде мужской голос слышала,  — весело проговорила вышедшая из ванной с полотенцем на голове Стася.  — Прибыл хозяин дома?
        — Убыл некий визитер,  — вздохнула Любавина.
        Наташа ничего не говорила, будто в шоке.
        — Вы хотите сказать, что приходил Валентин?  — сразу поняла Стася, едва взглянув на подругу. Поняла, что та сейчас вся в думах, тронула ее за руку.  — Пойди прими душ, а я Люде помогу…
        Любавина вложила ей в руку полотенце. И даже слегка подтолкнула, потому что Наташа напоминала собой сомнамбулу, которую вроде и будить опасно, потому что в своем лунатическом сне она идет по самому краю крыши.
        «Напрасно я не воспользовалась предложением Сан Саныча,  — с неизвестно откуда взявшейся озлобленностью подумала Наташа.  — Надо было привезти его в милицейской машине. Или в арестантском вагоне. В чем там еще возят заключенных. Да чтоб он еще и несколько суток просидел в камере с бомжами и уголовниками!»
        Но потом сама же и решила, что вряд ли бы его это испугало, если он добровольно упал в зловонную яму, где сидят такие же утратившие человеческий вид индивидуумы.
        А она еще до приезда сюда думала, что Валентин ребенку обрадуется… Нет, не думала, чего врать-то? Поехала на авось, а вдруг получится вытащить Валентина из этого спонтанного пьянства? Думала, что ее любовь… Теперь она уже говорит о любви как о само собой разумеющемся, а совсем недавно громогласно сомневалась… Говорят, у русских женщин жалость — синоним любви, но Наташа ведь с этим не согласна?
        Хотела отбить у судьбы родного отца для своего будущего ребенка, а была бы с ним, с Валентином, счастлива? Даже не так: на неродившегося человечка уже груз взвалила: «Давай, сынок, оправдывайся перед отцом за свою неразумную мать!»
        В ванной она медленно разделась, взглянула на себя в зеркало. Такой живот уже не спрячешь. Что же, Валентин в запале этого не заметил?
        Однако как плохо он выглядит… Подумать только, если бы Наташа не уехала, они бы уже поженились и жили себе спокойно… То есть вряд ли спокойно, но вместе…
        Так от чего же Наташа бежала? Или от кого? Она совсем запуталась. Как в кино все просто: взглянули друг на друга, и уже — я тебя люблю! Почему у Наташи так не получается? Почему она сомневается в себе: потому, что и в самом деле не уверена в любви к Валентину или не хочет любить ТАКОГО?
        Странно, даже струйки горячей воды не привели ее в себя. Может, попробовать холодный душ?
        — Наташа, с тобой все в порядке?  — стукнула ей в дверь Стася.
        — Нормально, я уже выхожу,  — отозвалась она и поспешно закрутила кран.
        Мудрецы уверяют, что человек в жизненно важных событиях всегда одинок. Но вот такое событие наступило в жизни Наташи, а сколько человек за собой она поневоле тянет! Последнее слово, конечно, останется за ней, но стоит только бросить клич: «Помогите!», как уйма людей тут же бросятся на помощь. Да и высказывание: «Я не знаю, что делать!» — тут же вызовет массу желающих дать совет.
        Она встретила сострадательные взгляды обеих женщин, но Любавина постаралась его отвести, а Стася и не подумала.
        — Если так и дальше пойдет, малыша ты не доносишь. Мы с Людой поговорили и решили, что тебе лучше вернуться домой, пока ничего плохого не случилось. Это ненормально, чтобы женщина в положении, за которой и самой нужен уход, пыталась вытащить из болота здорового, сильного мужчину.
        — Наверное, он все же не очень здоров,  — пробормотала Наташа.
        — Это его проблемы!
        — Девчонки, давайте садиться за стол. Неприятные разговоры мешают пищеварению. Наташе мы нальем гранатовый сок, а сами… Вино, водка?
        — Лучше водку,  — отозвалась Стася.  — И все же… Извини, Люда, но эта мысль не дает мне покоя. Почему я не отговорила Рудину сюда ехать?
        — Значит, так надо было,  — решительно сказала Наташа,  — и если у меня ничего не получится — вполне может так и случиться,  — я не буду в своей будущей жизни мучиться сомнениями насчет того, почему я не поехала и ничего не сделала.
        Людмила, раскладывая по тарелкам салат, предложила:
        — Пробуйте. У нас теперь при фабрике теплица появилась. Между прочим, ее построил новый главный механик. Зелень круглый год. Правда, на всех горожан пока не хватает, но своя рука — владыка, и я пользуюсь правом первой леди. Как жена директора.
        Она первая и рассмеялась. Любавина вообще охотно смеялась, глаза ее были чистые, с каким-то внутренним светом, как и полагается счастливой женщине.
        — Взглянула я на Валентина и подумала, что когда-то и сама была такая. Мутная, как вода в Неве. Уезжала сюда, меня все отговаривали: из столичного города — в такую дыру! А я отвечала, что с милым рай и в шалаше. Между прочим, теперь эту поговорку женщины не признают. Смеются, мол, до первого дождя, но я убедилась, что доля истины в том есть…
        — Ну, я бы не сказала, что у вас такой уж шалаш,  — заметила Стася.
        — Квартира хорошая,  — согласилась Людмила,  — но начинали мы, как и многие, с малосемейного общежития.
        — Вы жили в малосемейке?  — изумилась Наташа.
        — Ну, во-первых, Толя не всегда был директором, а во-вторых, чем мы лучше тех, кто приезжает сюда? Можно было бы купить квартиру, но у нас тогда и денег не было. А потом мы сюда детей привезли — каждый своего. Точнее, свою…  — Она засмеялась.  — Да-да, об этом мало кто знает, но у нас с Любавиным сводные дети. Моя дочь до приезда сюда год с бабушкой жила, а его — с мамашей. Боялась я страшно: вдруг, думаю, с падчерицей общего языка не найду, а оказалось, она такая милая, ласковая девушка.
        Она улыбнулась, вспоминая. Но, услышав, как в замке завозился ключ, вскочила.
        — А вот и Анатолий. Легок на помине!
        — Гости у нас, говоришь?  — услышали Наташа со Стасей веселый голос.  — Весь город уже знает.
        — Не сомневаюсь,  — откликнулась Людмила.  — У нас как в хорошей деревне. Надеюсь, перед домом не стоит толпа журналистов в попытке взять у Наташи интервью?
        Он зашел в комнату и остановился на пороге.
        — Наташенька, приехала все-таки. Я рад. Грешным делом, думал, ты меня никогда не простишь. Хотел как лучше… ну, дальше вы сами знаете…
        — Мой руки,  — не дала ему договорить жена,  — лучше обо всем разговаривать сидя и за столом. Ты ведь больше никуда не пойдешь?
        — Куда ж мне на ночь глядя идти?
        — Вот я и говорю.
        Она вернулась за стол и шепнула:
        — Сокрушался очень. Говорил, на всю жизнь зарекся в чужую жизнь влезать.
        — А может, это судьба?  — негромко предположила Стася.  — Наташке вот так приехать, посмотреть на то, что могла бы иметь, да Господь уберег?
        — В последнее время это слово частенько употребляют,  — отозвалась Любавина.  — Так проще оправдывать свою бездеятельность. Мол, это не мое, чего зря суетиться.
        — Вот и я хотел почти то же самое сказать,  — подхватил ее слова появившийся на пороге комнаты Анатолий Васильевич. Он был переодет в легкие брюки и рубашку с коротким рукавом.  — Прежде чем что-то предпринимать, лучше все-таки убедиться. Ты, Наташа, как, знаешь, что твое, а что нет?
        — Не знаю,  — вырвалось у Наташи.  — Недавно Валентин приходил, вам, наверное, еще не успели сказать… Я на него посмотрела как на чужого, понимаете? Нет, жалость шелохнулась где-то внутри, но и только.
        — Видишь,  — обрадовалась Стася, как будто недавно высказанная ею мысль тут же нашла свое подтверждение.  — Назовите как угодно: судьба, не судьба, а настоящее чувство само подскажет, как тебе поступать… Думаю, нам надо с утра пойти на вокзал и купить билеты.
        — На вечер,  — сама не зная почему, сказала Наташа.  — Походим, посмотрим, как здесь все, что изменилось.
        — Наверное, в таких городках ничего особо не меняется,  — заметила Стася.
        — Не скажите,  — оживился Любавин.  — Наша фабрика, например, начала строить крытый каток.
        — К зиме-то будет готов?
        — Обижаете, барышня… Кстати, как там наша мисс «Туалетная вода»? Говорят, не последнее место заняла. Прославила свою фабрику.
        — Вице-мисс,  — сказала Наташа,  — то есть второе место среди парфюмерных красавиц. Может, она бы и первое заняла, да как же город-устроитель своего человека вперед не пропихнет?
        — Хорошая девушка,  — сказал директор, переглянувшись с женой.  — Люда говорит, если бы наши мужики ее не затуркали, могла бы далеко пойти.
        — Может, и затуркали, но хребет же не сломали,  — произнесла Наташа, вспоминая выражение Сан Саныча.  — Оправится еще, вернее, выправится. Стася вон уже работу ей предлагает.
        — Это вы о той красивой девушке, что нас провожала? Теперь, Анатолий свет Васильевич, вряд ли она к вам вернется.
        — Догадываюсь,  — кивнул он,  — но я не в обиде. Красивые девушки должны улетать в большую жизнь из родовых гнезд или временно таковыми являющихся.
        — Ты прямо казенным языком заговорил,  — улыбнулась Люда.  — Но в этом есть сермяжная правда. Кем здесь сможет стать Неля Новикова, кроме как бригадиром смены? И уж вряд ли ей захочется в этой производственной текучке как-то повышать свой профессиональный и культурный уровень.
        Они еще с часок посидели, а потом Любавина засуетилась:
        — Давай, Толя, закругляться. Девчонки с дороги, а мы их совсем заговорили. Наташе нужен режим.
        Но, даже устроившись в кровати и выключив свет, Наташа не могла никак заснуть. Все стоял перед глазами Валентин. И помнился его мутный, какой-то неживой взгляд.
        Но все же больше всего ее задевало чуть ли не брезгливое отношение Валентина к ней. Как он смотрел! Вроде Наташа одна во всем виновата. Вначале Тамарка ее во всем обвиняла, а теперь он… Даже будущий ребенок его не заинтересовал. Можно подумать, у него куча детей!
        Нашел выход — в запой удариться. Видите ли, его опять продали…
        Она еще долго мысленно обвиняла Валентина во всем, пока наконец сама себя не остановила. Минуточку, а попробуй хоть ненадолго поставить себя на его место. Представь, ты возвращаешься туда, где, как ты думаешь, тебя ждут и любят, а вместо любимой женщины тебе открывает злейший враг…
        Ну, может, он и не воспринимал Тамарку именно так, но и другом в тот момент вряд ли считал. По крайней мере чтобы обрадоваться.
        А та, что она себе думала? Что он вернется к ней после всего, что было?
        Ребенок болезненно толкнулся у нее в животе, и это Наташу так испугало, что она некоторое время боялась дышать. Таким образом сын напоминал о себе.
        Обычно это был лишь небольшой толчок, словно ребенок внутри Наташи всего лишь устраивался поудобнее. Теперь же он злился: «Мамаша, о чем ты думаешь! Разве все твои мысли не должны быть только обо мне?» Это она так за сына подумала.
        ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
        Наташа проснулась в половине десятого. Так поздно она еще не просыпалась. Видно, и в самом деле устала от дороги и от того, что долго не могла сомкнуть глаз.
        Стаси на соседней кровати уже не было, и Наташа поторопилась встать. Неудобно спать, когда другие уже поднялись.
        Она заглянула по пути в ванную, умылась, почистила зубы и пошла искать остальных обитателей квартиры. Нашла их по запаху. Все трое собрались на кухне. Людмила что-то жарила у плиты, а Любавин и Стася сидели у стола, оживленно беседуя.
        Они несколько приглушали голоса, хотя Наташа, пока не проснулась, все равно никаких звуков из кухни не слышала.
        Ее собеседники не сразу заметили, так что она успела схватить часть их разговора.
        — Лучше ей ничего не сообщать,  — говорила от плиты Людмила.  — Это и хорошо, что вы решили сегодня уехать. Увози ее. Зачем девчонке эти стрессы?
        — Его что же, и судить теперь будут?  — спросила Стася.
        — Все зависит от тяжести нанесенной травмы. Хотя видели бы вы этого Федьку: амбал, на полголовы выше Пальчевского и, наверное, в полтора раза шире. Шкаф, одним словом. А попал в больницу с травмой черепа, следствием которого явилось тяжелое сотрясение мозга…
        — Ты прямо как врач вещаешь,  — заметила Любавина и в ту же минуту встретилась взглядом со стоявшей на пороге Наташей.  — Доброе утро, Наташенька.
        Стася и Любавин повернулись к ней с такой поспешностью, словно Наташа застала их за чем-то непристойным.
        — А кого это теперь судить будут?  — спросила та как ни в чем не бывало.
        — Ты все слышала?  — вопросом на вопрос ответила Стася, не торопясь, впрочем, удовлетворить ее любопытство.
        Впрочем, Наташа и сама поняла: случилось что-то с Валентином. Кого-то он травмировал. Не иначе, в пьяном угаре. Тогда почему они все трое так шепчутся, словно не произошло самое рядовое явление: подрались по пьянке два алкоголика.
        Наташа произнесла про себя это слово впервые, имея в виду Валентина. Она, собственно, не была уверена, что Пальчевского уже можно так называть, потому что не улавливала разницу между алкоголиком и пьяницей. И вникать в это не хотела.
        В родне у них не было сильно пьющих. Так им повезло, как любила приговаривать мама. Даже Валерка, работающий в бизнесе и тусующийся среди склонных к употреблению алкоголя парней, спиртным не злоупотреблял.
        — Сейчас завтракать будем. Я заканчиваю жарить оладьи,  — сказала от плиты Любавина.  — Ты уже умылась, Наташенька?
        Как маленькой! Хотят удалить ее и наскоро между собой посоветоваться, что ей говорить, а что и утаить. Подумаешь, она уйдет. Конспираторы хреновы!
        Наташа удивилась собственным мыслям: чего это вдруг ей ругаться захотелось? Она прежде вообще таких слов не употребляла. Даже мысленно.
        Но, как бы там ни было, от двери она напоказ отошла быстро, но едва скрылась с их глаз, как тут же будто споткнулась. Остановилась и даже наклонилась, будто заколку выронила,  — на случай, если кто-то из «заговорщиков» захотел бы выглянуть в коридор. Жаль, на домашнем тапке нет шнурков, а то она притворилась бы, что один из них завязывает.
        Отправили ее умываться? А вот фиг вам! Не в детском саду, чтобы делать это по два раза.
        — Валентину вашему, думаю, уже ничем не поможешь,  — сказала Стася.  — А Наташке навредим.
        — Нет, Стася, вы не правы,  — мягко сказал Любавин.  — Пальчевского рано списывать со счетов. По-моему, он сейчас просто мстит всему свету по принципу: назло кондуктору возьму билет и пойду пешком. И потом, сколько он там пьет!
        — Вот, вы сами сказали, только другими словами, что он просто инфантильный.
        — Инфантильный? Нет, все не так просто… Еще полгода назад Валентин работал на фабрике главным механиком. А стал он главным в двадцать семь лет. И могу сказать как руководитель предприятия: лучшего главного я не видел… Не может человек настолько раздваиваться, чтобы в домашней обстановке быть диаметрально противоположным тому, каков он среди коллег. Скорее всего у него слишком уязвимая психика.
        — Я читала, что люди, вышедшие из интернатов, в большинстве своем психически неустойчивы,  — заметила Людмила.
        — Неустойчивая психика!  — фыркнула Стася.  — Он не барышня и не подросток, чтобы о психике думать. Настоящего мужчину непросто сбить с пути. Сегодня он, выходит, главный механик, а завтра — алкаш? Не верю я в случайности. А теперь его еще и посадят. Вот вам и весь расклад.
        — Психика у мужчин так же уязвима, как у женщин,  — не согласилась Людмила.  — Просто считается, что мужчина не должен этого показывать…
        — Давайте не делать поспешных выводов насчет алкашей и прочего,  — заговорил Любавин.  — Возможно, я и сам кое в чем виноват. Не слишком хорошо проявил себя как руководитель, вовремя не вмешался… Обманчивым оказалось впечатление о нем как о человеке крепком. Ведь механиком он был от Бога, с рабочими находил общий язык. А если учесть, что кое-кто из них зону прошел… Такой авторитет, между прочим, дорогого стоит. Получилось, я разозлился на него. Он как бы меня подвел. Я же его в главмехи выдвинул, а он моего доверия не оправдал.
        — Толя, что ты говоришь,  — подала голос Любавина,  — зачем взваливать на себя вину за то, в чем ты не виноват. Взрослому здоровому человеку вовсе не нужна нянька. А особенно в лице директора предприятия…
        Наташа поняла, что разговор затягивается. А ей что же, так и стоять в коридоре, притворяясь, что она за чем-то там нагибается? Она повернулась и решительно пошла обратно.
        — Вот что. Я все знаю. Можете не скрывать от меня подробности и не думать, будто нас так просто сбить с ног.
        — Кого это нас?  — испуганно взглянула на нее Стася.
        — Нас с сыном. И знайте, никуда я не поеду, пока не выясню, что случилось и как Валентину можно помочь. И вообще не считайте меня тяжелобольной. Беременность не болезнь, а естественное состояние женщины.
        Она села за стол, куда Людмила уже поставила тарелку с оладьями. Некоторое время на кухне царило молчание. Потом Любавина достала из холодильника вазочку со сметаной и сказала как ни в чем не бывало:
        — Видите, какая у нас сметана. Ложка стоит. Тут недалеко, в частном секторе, наши знакомые корову купили. Хозяйка была моим парикмахером, а сейчас сама свою буренку доит и то творог делает, то сметану, то масло сбивает. У женщины талант открылся… И что интересно, ей нравится быть фермершей даже в нашем суровом климате…
        Оладьи таяли во рту, сметана и в самом деле была превосходная, но Наташа, дав своим приятелям в полной мере насладиться хорошей кухней, опять повернула разговор в нужную сторону:
        — Анатолий Васильевич, расскажите о Валентине все, что знаете. Я имею в виду не нынешний случай, а вообще.
        Стася посмотрела на нее с недоумением, а Людмила — с пониманием. Но почему-то в этот момент Наташе их чувства были безразличны. Она просто отмечала про себя их реакцию, и все. Ну и что же, что она носит ребенка от человека, о котором почти ничего не знает. Мысль, которая прежде могла бы привести ее в ужас.
        Неделю они прожили с Валентином вместе. И всю неделю они почти не разговаривали о своем прошлом. Наверное, оттого, что в нем у Валентина все еще присутствовала Тамара, а у Наташи — покойный муж, о котором деликатный Пальчевский предпочитал не упоминать.
        Так случилось. Они еще немного стеснялись друг друга и этой ситуации, которая в момент превратила их, людей, прежде далеких — по крайней мере такая ситуация никому из них прежде не представлялась возможной,  — в любовников, в мужчину и женщину, которым даже молчать вместе было приятно.
        Итак, Наташа узнала, что Валентин сирота и что он рос в детском доме. Не от него узнала, ну и что же. А теперь вдруг ей понадобилось знать еще кое-что. Не могла она, как советовала Стася, просто взять и уехать, не узнав, кто он, отец ее ребенка. Что, если сын, подрастая, начнет спрашивать: «Мама, а каким был мой отец?» В книгах так всегда бывает. И что она расскажет?
        — Ты, наверное, знаешь, Наташа, что Валентин служил на флоте…
        Не знала она этого! Тамарка никогда о его службе не упоминала. Она вообще редко рассказывала о чем-то из жизни своего мужа, кроме того, что он тряпка и ничего без нее не может добиться!
        — И что же, сотни тысяч молодых людей служили на флоте,  — хмыкнула Стася.
        Ей не нравилось, что Наташа опять заинтересовалась этим ничтожным человеком. И сейчас начнутся разговоры, которые ни к чему путному не приведут. Наверное, он отлично служил на флоте, но к чему говорить об этом сейчас? «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли!» Она мысленно передразнила хозяина дома. Вместо того чтобы измазать этого алкоголика черной краской, наши доброхоты сейчас начнут плести для него лавровый венок!
        Однако Любавина непросто было сбить с мысли, потому он спокойно продолжил свой рассказ:
        — Так вот, Пальчевский служил как раз в то время, когда развалился Союз и Россия с Украиной стали делить Черноморский флот…
        — И он воспрепятствовал этой дележке?  — Стася все никак не хотела угомониться.
        — Можно сказать и так,  — хозяин дома не повелся на ее тон,  — по крайней мере на своем месте. Корабль, на котором служил Валентин, достался Украине, и потому команду стали склонять к тому, чтобы моряки принесли присягу Украине. Все подчинились. Кроме одного Валентина. Он сказал: «Я уже принес присягу России и считаю, что присягать дважды не имею права…»
        — Ну и о чем это говорит?  — невинно спросила Стася.
        — О том, что Валентин даже в юном возрасте умел отстаивать свои позиции, а вовсе не плыть по течению, как абсолютное большинство. Кстати, в детском доме, о чем он рассказывал мне смеясь, у него кличка была Одинокий Волк. За то, что он не спешил шагать в ногу со всеми. Да, милая Стасенька, и не морщите ваш прекрасный носик. Отстаивать свое мнение и стиль поведения может далеко не каждый. Я совершенно уверен, что и в пьянку Валентин ударился по-своему. Он контролирует ситуацию и в случае необходимости может так же решительно бросить это неблаговидное занятие, как в нем погряз.
        — Послушать вас, Анатолий Васильевич, Валентин прямо-таки алкоголик-джентльмен,  — возмутилась Стася.
        Она привыкла, будучи начальником, решительно добиваться своего, но здесь, в этом городке, у нее оказались связанными руки, и она не могла просто взять Наташу за шкирку и увезти отсюда подальше. К тому же обе молодые женщины в гостях, перед хозяевами неудобно качать права. Но и слушать панегирики в адрес человека, который портил жизнь подруге уже одним своим существованием, не хотелось…
        — Наташа,  — все же сказала она осторожно, но с нажимом,  — может, мы поедем с тобой домой, а?
        Ей все-таки казалось, Наташа не может не понимать, что это ей совсем не нужно: ни город, ни человек, который мало того что не просыхает от спиртного, так еще и ухитрился попасть в тюрьму. Всего в течение полусуток, что они находятся здесь. Всякому ясно, что он уже покатился по наклонной.
        Но Наташка как зачарованная долдонила о своем:
        — Анатолий Васильевич, думаете, его будут судить?
        — Думаю, все зависит от тяжести травмы,  — вместо мужа ответила ей Людмила.
        — Вы не знаете, в какой больнице может лежать… этот Федор?  — спросила Наташа.
        Любавины взглянули на нее с удивлением.
        — Наташа, у нас в городе только одна больница,  — ответил Анатолий.
        Стася дернула плечом: надо же, город всего с одной больницей!
        — Вы и отделение знаете?  — продолжала допытываться Наташа.
        — Конечно, травматология,  — чуть улыбнулся Любавин.
        — Мне надо пойти и поговорить с этим пострадавшим.  — Наташа вскочила из-за стола.  — Вы не знаете, как его фамилия?
        — Брага.
        — На Руси фамилию просто так не давали,  — рассмеялась Стася и потянула подругу за руку.  — Может, у меня еще есть минут пять, чтобы поесть эти замечательные оладьи?
        — Да-да, конечно,  — сконфуженно спохватилась Наташа, опять садясь на табурет.  — Ты ешь, не спеши… Значит, Федор Брага. А отчество его как?
        — Да кто ж его по отчеству зовет?  — усмехнулся Любавин.  — Федька и Федька. Я его фамилию случайно запомнил, потому что разыскивал как-то Пальчевского и мне сказали, что он в комнате у Браги живет.
        — С такой фамилией грех не спиться,  — покачала головой Людмила.  — А зачем тебе отчество?
        — Неудобно к незнакомому человеку обращаться просто по имени… Стася, а тебе-то зачем со мной идти? Копаться в этой грязи…
        — Затем!  — недовольно нахмурилась та.  — Не отпущу я тебя одну, и не мечтай. Я нарочно сюда поехала, чтобы за тобой присмотреть. А насчет грязи, так ты, подруга, не права. Если хочешь знать, я спец по вытаскиванию мужиков из грязи. Был у меня один бойфренд. Так чего я только не делала, чтобы его из запоев вытащить. И под капельницы укладывала, и торпеды подшивала… А уж стыда натерпелась! Потом мой муж на стакан сел — с молоденькими девчонками гулял, свое гусарство им демонстрировал. Его я тоже первое время спасать пыталась… Зато точно могу сказать: бывших алкоголиков не бывает…
        — Прости, я не знала,  — пробормотала Наташа.
        — Откуда бы тебе знать! Вначале у тебя с Костиком была пламенная любовь, а потом ты в эту дыру уехала и не вспоминала обо мне… Ой, простите!
        Она виновато склонила голову перед Любавиными.
        — Ничего, мы не обиделись,  — проговорила Людмила.  — Мы ведь и сами знаем, где живем. После Питера это особенно ощущается… И еще: я, между прочим, тоже собираюсь с вами в больницу пойти.
        — И я,  — подал голос Любавин.  — В кои веки выдалась свободная суббота. Да и разве я могу отпустить женщин одних?
        — Вот и хорошо,  — обрадовалась его жена.  — Можно мне хоть раз воспользоваться своим родством с одним из первых лиц города?
        — Можно,  — согласился Анатолий Васильевич.  — Но лучше, если я буду вашим запасным козырем. В нужный момент буду выдвигаться из-за ваших спин.
        — А до нужного момента будешь наблюдателем?
        — Подозреваю, что особой инициативы мне просто не дадут проявить,  — нарочито вздохнул он.
        Он как в воду глядел. В больнице Людмила всюду шла впереди и сама разговаривала с нянечками и медсестрами.
        Информацию собрали быстро. Оказалось, что Брага не «лежачий», а «ходячий». Словоохотливая нянечка сообщила:
        — Нет его в палате, миленькие, куда-то умчался. Должно, пузырь доставать. Как они промеж собой говорят. Мужики эти вонючие!
        — Чего это вы так на мужиков?  — удивилась Людмила, оглядываясь на мужа; он, как и обещал, из-за спин женщин не высовывался.
        — Так вечно от них чем-то воняет: то перегаром, то чесноком, то грязными штанами.
        Наташа поморщилась, а Стася покачала головой.
        — Должно быть, крутая вы женщина.
        — А чего с ними церемониться,  — бросила нянька и подхватила швабру с мокрой тряпкой.  — У женщин в отделении куда меньше работы, а эти…
        Она углубилась в свое занятие — мытье пола, которое до того прервала, чтобы поболтать с посетителями.
        — Придется идти к лечащему врачу,  — решила Любавина.
        — По субботам вообще-то у лечащих выходной, если нет дежурства,  — заметила нянька, которая вроде занималась своими делами и не обращала на посетителей внимания,  — но повезло, ваш пришел. В четвертой палате сложный больной с переломом черепа, он его осматривал…
        — Значит, врач в четвертой палате?
        — Нет, в ординаторской. Должно, переодевается. Дома тоже бывать нужно… Небось, и жене внимания уделить, и детям…
        Нянька все продолжала ворчать, удаляясь со своей тряпкой в другой конец коридора. А посетители все вчетвером кинулись к ординаторской, откуда как раз выходил переодевшийся врач. Он с интересом окинул взглядом женщин, не обращая внимания на Любавина, который как раз нарочно отвернулся и с интересом смотрел в окно.
        — Вы хотели что-то узнать?  — спросил врач, между тем потихоньку продвигаясь к выходу и давая посетителям понять, что к долгим разговорам не расположен ввиду своей невероятной занятости.
        — Мы насчет больного Браги. Говорили, у него серьезная травма.
        — Ложная тревога,  — хмыкнул эскулап,  — легкое сотрясение мозга. В «скорой помощи» его сон под воздействием алкоголя приняли за следствие этой самой серьезной травмы… Говорят, даже подключили милицию…
        — Вот именно,  — сердито заметила Наташа,  — чего было подключать?
        — Вы его родственница?  — Врач обратил к ней взгляд.  — Между прочим, я застукал Федора в нетрезвом состоянии. Еще раз попадется, выгоню, к чертовой матери, за нарушение больничного режима.
        — И правильно,  — горячо поддержала его Наташа.  — Небось по-настоящему больным людям коек не хватает, а вместо них алкашей лечите.
        — Я не понял,  — растерянно протянул доктор,  — значит, вы не родственники Браги?
        — А что, похожи?  — ухмыльнулась Стася.
        — Вот я и не пойму, почему вас заинтересовал именно этот больной?
        — Потому что мы — друзья российской медицины,  — без улыбки сказала Любавина.
        — Стыдитесь!  — рассердился врач.  — Неужели вам больше делать нечего, кроме как отвлекать занятых людей?
        — Извините,  — успела проговорить Наташа, но Стася с Людмилой, не иначе науськанные Любавиным, взяли ее под руки и повели прочь.
        — Сейчас доктор Пилюлькин уйдет,  — шепнула ей на ухо Стася,  — а мы пойдем и навестим умирающего.
        ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
        Очевидно, больному Браге сообщили, что его разыскивал врач, так что посетители застали его лежащим на койке с самым смиренным выражением лица. Голова Федьки была на совесть забинтована, так что издалека напоминала надутый воздушный шар или нахлобученный на голову белый шлем.
        — Это вы Брага?  — на всякий случай уточнила у него Стася.
        Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.
        — Вы — дежурные врачи?  — заискивающе поинтересовался Брага.  — А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.
        Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.
        — Разуй глаза, Федор,  — посоветовал ему Любавин,  — какие мы тебе врачи? Совсем допился!
        Теперь уже и Брага понял свою ошибку.
        — Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.
        Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.
        — Не желаете?  — Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.
        — Нет, спасибо,  — сказала Людмила.
        Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.
        — А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты,  — он ткнул пальцем в Наташу,  — та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.
        — Это вас не касается!  — неприязненно вырвалось у Наташи.
        — Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души…
        — И бутылки,  — ядовито подсказала Стася.
        — А ты, значитца, ейная подруга,  — не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага.  — Что ж, друзья — это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился…
        — Да ладно тебе,  — не выдержала Любавина,  — тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать — от тяжелой болезни вылечил.
        — А вот этого не надо!  — Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие.  — Колхоз — дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.
        — Вы знаете, что Валентин в тюрьме?  — спросила его Наташа.
        — Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!
        — «Дикий зверь»,  — передразнил Любавин.  — Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.
        — Понятное дело, я здоровее,  — согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя.  — Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются…
        — Ну, ты даешь!  — развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр.  — Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?
        — Подразнить хотел.
        — И как, получилось?  — поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.
        — Как видите,  — едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.
        — Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.
        — Я не подпишу,  — отмахнулся Брага.  — Сам виноват, напросился… Так вы, значит, все пришли… из-за Вальки?
        Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.
        Но Федор почему-то еще боролся — перед посетителями пыжился, что ли?  — сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.
        — Надо же, а мы все Тамарке поверили.  — Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней.  — Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель…  — Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: — Эк меня проняло!
        Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.
        Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.
        — Ты побледнела,  — сказала она,  — пойдем отсюда.
        Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.
        — Болтал бы ты поменьше, парень,  — неодобрительно заметил Любавин.  — Любите вы, алкаши, всякие красивости.
        — А вот оскорблять не надо,  — с достоинством заметил Брага.  — Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!
        — Обиделся!  — всплеснул руками Любавин.  — Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.
        — В самом деле, Федор,  — вмешалась в разговор и Людмила,  — следи за словами.
        — Или, как у вас говорят, фильтруй базар,  — сказала Стася.
        — Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом,  — отбился Брага и от нее.
        — Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?
        Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.
        — То есть… ты хочешь сказать, что она беременная?
        — Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!
        — Я серьезно.
        — И я серьезно.
        — Неужто от Валика?
        — Ну не от тебя же!
        — Нам не дано предугадать!  — высокопарно отреагировал Федор.
        — Пойдемте отсюда,  — решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой,  — этих пьяных сентенций не переслушаешь.
        Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.
        Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.
        — Федька, конечно, балабол,  — сказал Анатолий Васильевич.  — Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей… Утешение слабое, но все-таки…
        — Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?
        — Наверняка сможет,  — поддержала ее Людмила.
        — Но врач скорее всего уже ушел,  — с сожалением вспомнила Наташа.
        — Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую…
        — Минуточку!  — Любавин поднял руку.  — Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач — мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.
        — Интересно, а если врач — женщина?
        — Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной,  — хихикнула Стася.
        Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.
        Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.
        Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.
        — Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком,  — довольно посмеивался он.  — Если хотите знать, то эта бумага — не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.
        — Дежурный врач — женщина?  — вроде некстати спросила его жена.
        — Почему женщина, мужчина,  — слегка удивленно откликнулся он, распахивая перед женщинами дверцы машины.
        В небольшом городе все рядом. Почему-то раньше Наташе город, в котором она прожила шесть лет, казался куда больше, чем теперь. Пять минут езды, и вот уже Любавин остановил машину у одноэтажного здания, отделанного каким-то синтетическим покрытием, наверное, специально подобранным, синим с белым. Такое здание ни с каким другим не спутаешь. Никаких машин у здания УВД не было, и Стася пошутила:
        — Все разъехались на задания.
        Любавин, как и обещал, стал вылезать из машины, наказав остающимся женщинам:
        — Посидите, я постараюсь недолго.
        Но в последний момент Наташа тоже решилась:
        — Подождите, Анатолий Васильевич, я с вами!
        — Может, останешься в машине? Кто знает, как служители закона к нам отнесутся?
        Он многозначительно посмотрел на ее живот.
        — Ничего, это вовсе не так опасно для меня, как все делают вид.
        — Ладно, я не возражаю,  — пожал плечами Любавин.
        — Граждане, вы куда?  — остановил их голос милицейского капитана за деревянным барьером.
        — Мы к Игорю Тимофеевичу,  — сказал Наташин спутник.  — Скажите ему, что Любавин на прием просится.
        — Проходите, Анатолий Васильевич,  — чуть улыбнулся капитан; мол, кто же вас не знает.  — А женщина с вами?
        — Со мной,  — кивнул Любавин.
        — Немного подождите, Анатолий Васильевич,  — проявила свою осведомленность и секретарша замначальника управления.  — У Игоря Тимофеевича посетитель.
        — Вот оно как складывается, друг Наташа,  — вздохнул Любавин, присаживаясь рядом на стул.  — Сегодня даже на рыбалку не поехал. Решил, как говорится, сделать все, чтобы исправить собственную ошибку. Я давно хотел с Валентином встретиться, поговорить, да все текучка проклятая. С другой стороны, оправдывал себя: почему это я должен за ним ходить, а не наоборот. Долгое сидение в начальственных креслах, как ни крути, искажает мироощущение.
        — Вы вовсе не обязаны были за ним ходить,  — скупо обронила Наташа.  — За Валентином Николаевичем и так все время кто-то ходил. Вначале Тамара, потом я… правда, недолго. А до того, видимо, воспитатели в детском доме… Ах, нет, простите, у него еще была армия. Флот.
        — Мне понятно ваше ожесточение,  — тихо сказал Любавин,  — но почему все считают виноватым только его? А ты-то сама права? Я честно признался, ошибся, но любящее сердце должно было подсказать… Или не было любви? Тогда непонятно, что мы здесь делаем?
        — Отступать поздно,  — сказала Наташа, не отвечая на его вопрос. Любит, не любит, кого это касается, кроме двоих?  — Хорошо ли мне будет жить и знать, что я могла что-то сделать для отца моего ребенка и не сделала…
        — Вон даже как,  — протянул Любавин,  — а король-то голый!
        — Хотите сказать, что я непорядочная?  — вспыхнула Наташа.
        — У меня и в мыслях такого не было!  — Он даже отодвинулся, чтобы удобнее было на нее смотреть.  — Просто у меня была почему-то всего одна версия для объяснения вашего приезда. Любовь, о которой вы не могли забыть…
        Оттого что Любавин перешел с ней на вы, Наташе стало не по себе, но она лишь упрямо сжала губы. Конечно, все уже объяснили для себя, почему и зачем, и как она относится к Пальчевскому, и как он к ней…
        Между тем Любавин кивнул, словно в ответ своим мыслям, и смешно сморщил нос:
        — А вы, оказывается, очень подходите друг другу. Оба, как бы помягче выразиться, не борцы. Ты спряталась маме под юбку, а он в бутылку залез. Если хочешь знать, я уверен, достаточно Валентину сказать себе: «Больше я ни капли спиртного в рот не возьму», и так и будет. Он не из тех людей, которые отступают от своего слова.
        — Я почему-то думала, что слово держать должен каждый мужчина.
        — Тех, кто держит свое слово, увы, можно по пальцам перечесть. Но, повторюсь, Валентин из их числа.
        — Однако никакого слова он пока не сказал,  — ожесточенно проговорила Наташа.
        Что это все к ней в душу лезут? Обязана она, что ли, жить так, как каждый из сочувствующих себе представляет?
        — Может, не для чего ему так говорить? Или не для кого?
        — Вы послушайте себя, Анатолий Васильевич. Валентин не боец, я не боец. Вроде такая семья заранее обречена и незачем за нее ратовать? Но вы что-то прикидываете, выясняете, кто виноват, кто прав. То есть кто из небойцов оказался слабее, а значит, и правее.
        Она и сама не понимала, почему злится. Разве она совсем недавно не говорила себе о том же? И почти теми же словами!
        — Слово-то какое выдумала: небоец! Таких слов в русском языке нет.
        — Люди есть, а слова нет?
        — Просто для обозначения такого человека имеется синоним. Конформист. Говорят, мечта каждой женщины — быть за мужем, как за каменной стеной. Но что поделаешь, осуществляется она редко. Значит, надо женщине самой брать дело в свои руки, по принципу: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
        Надо же, они с Любавиным такие разные люди, а говорят и думают почти одинаково.
        — А я так жить не хочу!  — вырвалось у Наташи.
        — Тогда не нужно было все это и начинать,  — холодно сказал Любавин.
        — Что — это?
        Она чувствовала, как в ней поднимается злость и хочется вскочить, накричать на бывшего директора, послать его подальше, плюнуть на все… Стоп, и это небоец? Спокойнее. Но Любавин этой ее мысленной перепалки с самой собой не заметил, а охотно стал пояснять:
        — Да все: жить с мужчиной, беременеть. Готовиться к рождению ребенка. Оставалась бы старой девой… Ах да, у тебя за плечами уже был один брак… Ну хорошо, тогда оставаться до смерти безутешной вдовой. Не имела бы никаких проблем. А теперь что? Родишь без мужа, мать-одиночка, знакомые станут осуждать… Впрочем, ты можешь передумать и оставить своего ребенка в роддоме.
        Это было уже слишком!
        — А не пошли бы вы, Анатолий Васильевич…
        — Куда?  — живо обернулся он — глаза мужчины смеялись.
        Выходит, он ее нарочно заводил? Злил, испытывал на прочность, проверял, долго ли Наташа выдержит? Или, может, думает, что она от обиды вскочит и убежит, а он сам, без нее, зайдет в кабинет к своему товарищу. Если Наташа ему мешает, мог бы просто по-человечески сказать.
        — Вам непременно надо адрес услышать?
        — Вот бы я удивился!  — засмеялся он.  — Такая нежная, деликатная, и вдруг — непечатные слова.
        Но тут их прервали.
        — Заходите, Игорь Тимофеевич освободился,  — пригласила секретарша, и они зашли в длинный, как трамвай, кабинет, обшитый деревянными панелями, с портретом Путина и почему-то Эрнеста Хемингуэя. Наташе некстати вспомнился анекдот еще про Брежнева, который замечал, что ему понравилась книга известного писателя — «Обком звонит в колокол».
        — Любавин! Кого я вижу!  — Хозяин кабинета в милицейском мундире с тремя большими звездами на погонах пошел навстречу Наташиному спутнику с распростертыми объятиями. Он профессионально цепко охватил взглядом фигуру Наташи.  — А это кто с тобой? Надеюсь, не твоих рук дело… в смысле не рук, конечно… Вы не родственники?
        — Игорь, ну что ты болтаешь!  — нарочито обиделся тот.  — У меня уже внуки, если помнишь. Такие молоденькие женщины мне не по зубам…
        — По зубам, по зубам,  — усмехнулся тот,  — если нас с тобой в тихом месте прислонить к теплой стенке…
        — Ну что вы прибедняетесь,  — не выдержала Наташа.  — Мужчины в самом расцвете сил.
        — Только пропеллера не хватает,  — улыбнулся полковник.
        В кабинете возникла пауза, во время которой полковник милиции полез в шкаф и поставил на стол вазочку с каким-то необычным импортным печеньем и сказал по селектору секретарше:
        — Галочка, кофе для гостей.  — Потом повернул к ним добродушное лицо и с некоторой хитрецой поинтересовался: — За кого просить пришел?
        — Есть тут у тебя один… мой бывший главный механик,  — без экивоков и танцев от печки сказал тот.
        — Никак Пальчевский,  — усмехнулся полковник, демонстрируя свою память.  — Как же, как же, статья 206 — злостное хулиганство. Нанесение тяжких телесных повреждений.
        — Никаких там тяжких нет!  — вроде бы с раздражением заговорил Любавин; судя по всему, ему не хотелось защищать человека, который не только не оправдал его доверие, а и опустился ниже канализации, и теперь само заступничество за такого человека выглядит непозволительной слабостью для руководителя предприятия.  — Этот Брага уже бегает по больнице как конь, бутылки в тумбочке прячет… Ей-богу, Игорь, дело выеденного яйца не стоит. Вор у вора дубинку украл! Вот, я даже заключение врачей больницы принес.
        Он передал товарищу документ.
        Игорь Тимофеевич долгим взглядом посмотрел на товарища, потом на Наташу — словно что-то припоминая, и скользнул взглядом по содержанию бумаги.
        — Иными словами, если бы не некоторые обстоятельства, то ты и просить бы за него не стал?
        — Не стал бы,  — жестко ответил Любавин.  — Не мальчик резвый, взрослый человек, а ведет себя… черт знает как! Обиделся, видите ли, женщины его не поделили…
        Наташа покраснела и укоризненно взглянула на него.
        — Извини!  — Он качнул головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху.  — Я потому и видеться с ним не захотел. Не терплю слабаков и истериков.
        — Крут ты, батенька, ох и крут!  — сказал хозяин кабинета.  — А где же ваш злостный хулиган жить-то будет? Со своим товарищем он поругался. На вокзале спать? И опять к нам попадет, но уже за бродяжничество?
        — Отчего же.  — Любавин говорил, стараясь не смотреть на Наташу; боялся, что она плакать начнет?  — У него есть однокомнатная квартира. Я сегодня с утра с его бывшей женой разговаривал. Она и вещи Пальчевского туда перенесла.
        Надо же, на Валентина сердится, ругает его всяко-разно, а из Тамары квартиру выдавил. Одному человеку вполне подойдет. Наташа в ней жила, знает. Комната двадцать квадратов, кухня девять…
        — Ну, если жилье у него есть…
        Игорь Тимофеевич не глядя набрал какой-то короткий номер.
        — Майстренко, приведи ко мне задержанного Пальчевского.
        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
        Никакие чувства не отразились на лице Валентина, когда его ввели в кабинет полковника. Ни при виде бывшего начальника, ни при виде Наташи. Точно все чувства у него атрофировались и жил он по привычке, безразличный ко всему.
        — Стыдно хулиганить, Пальчевский,  — сказал ему Игорь Тимофеевич.  — Человек с высшим образованием. Тебе с последнего места работы такую характеристику дали, хоть в Думу выбирай. Люди верят…
        Валентин явственно усмехнулся, что разозлило полковника.
        — Хочешь сказать, что по жизни ты — наш клиент, парень? Что тебя отмоют, переоденут, а ты при первой же возможности опять в обезьянник запросишься? Ты, Пальчевский, один из немногих детдомовцев добился того, чего не добивались и дети из благополучных семей. Все прошел, всего сам добился, а тут… Как хочешь, но у тебя остался последний шанс, и если ты его упустишь…
        — Мы можем идти?  — сказала Наташа, которую подмывало вскочить и бежать отсюда со всех ног.
        — Можете,  — кивнул полковник.
        Любавин предложил ей руку, и они вышли из кабинета. Пальчевский, судя по дыханию сзади, шел следом. Оглядываться Наташе не хотелось.
        Немного не доходя до машины, Любавин бросил Валентину:
        — Минуточку!
        И зачем-то сам пошел к машине, чтобы там говорить с собственной женой.
        Наташа с Валентином остались стоять. Он — все в той же рваной футболке, все в тех же стоптанных сапогах и с многодневной щетиной, в которой — теперь при свете особенно видно — пробивались седые волоски.
        — Так и будешь молчать?  — спросила Наташа.
        — Ах да, по этикету я должен говорить. Ну хорошо, начнем светскую беседу: сколько ты заплатила за меня в этот раз?
        — Не понимаю, что тебя так задевает?  — нарочито удивленно сказала Наташа.  — Если человек продается, рано или поздно за него назначают цену.
        — Хочешь сказать, в своих бедах я сам виноват?
        — А ты хотел бы разделить вину между нами?
        Впервые за все время он посмотрел на нее долгим изучающим взглядом.
        — Ты изменилась.
        — Положение обязывает.
        — Ты вышла в большие начальники?
        — Я вышла в будущие матери. И хочу родить сына, который сможет за себя постоять. Но ведь для этого его надо воспитывать, а с моим прежним характером, боюсь, ничего бы не получилось.
        Теперь он смотрел на нее, уже не отводя взгляда.
        — Ты уверена, что это не дочь?
        — Медики сказали определенно.
        — Определенно…
        — А чего ты вдруг озаботился?  — рассердилась Наташа.  — Я вовсе не настаиваю, что ребенок от тебя.
        — Не от меня? А от кого?  — показное равнодушие в момент слетело с него.  — Хочешь сказать, у тебя есть другой мужчина?
        Ага, ему, оказывается, не все равно?
        — Это я к тому, что мне от тебя ничего не надо,  — сказала Наташа, тоже не отводя взгляда — пусть не обманывается, она все видит, как и то, в какое состояние он себя привел!  — Так что и не пытайся меня обидеть. Достаточно того, что я знаю, кто отец моего ребенка. Сегодня я уеду, и ты можешь продолжать столь любезное твоему сердцу дело.
        — Какое?  — не сразу понял он.
        — Продолжать пить и деградировать, проливая слезы над своей несчастной судьбой. И ходить напоказ во всяком рванье: мол, глядите, люди добрые, до чего довели меня гнусные бабы!
        — Если ты меня презираешь, зачем вытаскивала?
        — Чтобы впоследствии сказать сыну: я сделала для твоего отца все, что смогла.
        К ним от машины, поговорив с женой, вернулся Любавин и обратился к Валентину:
        — Пальчевский, вот ключ от твоей квартиры. Там, говорят, и все вещи твои. Есть во что переодеться. А впрочем, это уже не мое дело! Но хотя бы душ принять сможешь… Или ты решил не мыться, чтобы достичь запаха вокзальных бомжей?
        Чувствовалось, что он раздражен и едва сдерживается, чтобы не отвесить Пальчевскому хорошую затрещину.
        — Ты не прав, Васильич,  — безмятежно ответил ему Валентин.  — Я каждый день моюсь. Правда, в основном холодной водой…
        — Что ты юродствуешь, Валентин! Если тебе хочется перед матерью своего будущего ребенка спектакль устраивать, флаг тебе в руки, а мне смотреть на это не хочется.
        Он сердито повернулся и пошел прочь.
        — Мне тоже пора. Прощай!
        Наташа догнала Анатолия Васильевича и взяла его под руку.
        — Я за вас подержусь, а то что-то голова кружится,  — пояснила она ему.
        И больше не оглядывалась, хотя совершенно точно знала, что Валентин смотрит ей вслед.
        — Давайте заедем на вокзал,  — сказала Наташа, усаживаясь в машину.  — Надо взять билеты. Пора ехать домой. Здесь мы все дела сделали.
        Билеты оказались и на шестичасовой поезд, и на два часа дня.
        — Мы же не успеем собраться,  — попробовала возразить Стася, когда Наташа выбрала для отъезда дневное время.
        — Успеем, что там собирать. Правда, Люда?
        — Как хочешь,  — пожала плечами Любавина.  — Хотя я тебя понимаю: при таком раскладе мне бы тоже захотелось бежать прочь со всех ног… Неужели он так плох?
        — Хуже некуда,  — мрачно отозвалась Наташа.  — Тот Валентин, которого я провожала во Францию, отличается от нынешнего, как день от ночи.
        — Что и требовалось доказать,  — резюмировала Стася.  — Я рада, что ты приняла верное решение.
        Женщины стояли в очереди у железнодорожной кассы, а Любавин отправился к газетному киоску.
        — Расстроился,  — сказала Людмила, провожая его взглядом.  — Он всегда Пальчевскому симпатизировал. Говорил, светлая голова. И тут на глазах мужик гибнет.
        — Да кто в этом виноват!  — почти закричала Наташа.  — Привык, что женщины все за него делают. Если хотите, я даже рада, что приехала и сама убедилась: не того отца выбрала своему сыну. И пока не поздно, эту ошибку надо исправить.
        Людмила и Стася переглянулись между собой, но промолчали. Но потом Стася все же не выдержала:
        — И как ты хочешь это исправить? Для аборта вроде поздновато.
        — Найти ребенку нового отца!
        — Отчима,  — полувопросительно заметила Людмила.
        — Какая разница. По крайней мере есть человек, который не возражает воспитывать моего ребенка как своего.
        — Тебе решать,  — согласилась Стася.
        Людмила не скрывала, что ошеломлена.
        Тут как раз подошла их очередь, и Стася протянула в окошко деньги.
        — Пожалуйста, два билета до Краснодара.
        В поезде Наташа была оживлена и немного взбудоражена. Стася лишь посматривала на нее с удивлением.
        — Ты будто довольна своей поездкой.
        — Довольна,  — согласилась Наташа.  — Я перестала заниматься самобичеванием. Поняла, что полгода назад сделала правильный выбор, уехав из этих мест. Человек, склонный к самоуничтожению, ждет лишь повода, чтобы упасть. А потом уже катится вниз по силе инерции.
        — В целом заумно, но понятно. Ты хочешь сказать, что им — ихово, а нам — нахово.
        Наташа прыснула, но согласилась.
        — Приблизительно так я подумала, хотя и другими словами.
        — Думаю, что вот таких правильных женщин, как ты, я никогда не пойму,  — медленно проговорила Стася.  — Ехать за сотни километров, подвергать себя воздействию отрицательных эмоций только для того, чтобы выяснить само собой разумеющееся. Или правильные делают свои выводы не так, как мы, люди греха? Они надевают белые перчатки, все расставляют по своим местам, пальчиками вытаскивают упавшее в грязь, снимают перчатки, бросают их в корзину с грязным бельем и продолжают жить как ни в чем не бывало.
        Стася недоверчиво взглянула на нее, но больше ничего не сказала.
        В таком вот приподнятом настроении — если уж на то пошло, приподнятым оно быть не должно было, но было!  — она и доехала до дома, где на вокзале молодых женщин встречал брат Наташи, которому она позвонила из поезда по мобильнику.
        Завезли домой Стасю и поехали дальше, но вовсе не к родительскому дому, как думала Наташа, а все к той же гостинице «Москва».
        — Домой я уже не успеваю,  — проговорил Валерка.  — Посиди в машине пять минут, я быстро!.. Ну не хмурься, Неля уже небось собралась. Я ей снизу в номер позвоню, и все. Мы сегодня в кино идем. На «Статского советника».
        Ждать и в самом деле пришлось недолго. Неля ей обрадовалась.
        — Наталья Петровна, у вас все в порядке?
        — А почему у меня будет не в порядке?  — ответила Наташа, но с некоторой отстраненностью.
        Она знала, чего ждет от нее девушка. Сообщения о том, что с ее любимым Валентином Николаевичем все в порядке, что Наташа вытащила его из дерьма, в которое он залез…
        Но Наташа не служба спасения, а всего лишь беременная женщина, которой и самой нужна помощь и забота. Она собралась рожать ребенка, между прочим, без мужа, и нечего на нее смотреть такими… коровьими глазами!
        Неля все поняла и как-то сникла. Она думала, что у Натальи Петровны сразу все получится. И там, где никто не мог ничего сделать, госпожа Рудина добьется успеха легким движением руки!
        — Я скоро уеду,  — сказала Неля,  — через две недели. Погуляла, и будет.
        — Ну что ты такое говоришь!  — сразу всполошился Валерка, который до того молчал, посматривая на девушку с той особой нежностью, которая выдает подлинное чувство.  — Наташа, скажи ей!
        Наташа удивленно посмотрела на брата: а он ведь и в самом деле влюблен в Нелю Новикову, обычную работницу с парфюмерной фабрики. Валерий Петрович наконец тоже попался, а то она уже думала, и не женится никогда. Все девчонки были словно не по нему.
        — Ты за деревьями леса не видишь,  — говорила ему мама.  — Доперебираешься!
        И вдруг на тебе!
        — Не слушайте вы его, Наталья Петровна,  — сказала Неля голосом умудренной женщины. При том, что ей самой был двадцать один год, а Валерке двадцать пять.  — Это все ерунда. Огни и фейерверки…
        — Какие фейерверки! Неля, ну неужели я тебе ни чуточки не нравлюсь?  — почти простонал Валерка.
        — Нравишься. Только народ не зря говорит: не в свои сани не садись.
        — Учиться тебе надо,  — невпопад сказала Наташа; теперь, когда Стаси не было рядом — а именно ей она демонстрировала, как удовлетворена своей поездкой и ее результатами,  — Наташа впала в меланхолию.
        — Коммерческое отделение я не потяну, а на бюджет не поступлю,  — вздохнула Неля.
        — Я потяну коммерческое,  — сказал Валерка.  — Выходи за меня замуж.
        Неля испуганно ахнула и оглянулась на Наташу. Словно хотела сказать: это он сам, я здесь совершенно ни при чем!
        Да что это она своего бывшего технолога чуть ли не обожествляет?
        — Ты это брось,  — сказала ей Наташа.  — Нечего на меня оглядываться.
        — Как же так?  — горячо откликнулась Неля.  — Вы столько для меня сделали. И с жильем. И директор теперь говорит: символ города…
        — Кто символ города?  — рассеянно переспросила Наташа.
        — Я,  — смущенно пояснила девушка.  — На этикетке туалетной воды и на большом щите напротив химчистки… Получается, куда ни глянь… Может, кому и нравится, а мне неприятно. Как будто я сама себя рекламирую.
        — Неприятно — это ты, наверное, перегнула,  — не согласилась Наташа.  — Ты на этой этикетке как Золушка, чистая и юная.
        — Разве я не понимаю,  — чуть ли не со слезами проговорила Неля.  — Золушка — это сказка. Посмотрите на меня, могу я жить в сказке?
        — Ну а почему нет, глупенькая, каждый из нас может жить в сказке.
        После поездки на место своего бывшего проживания Наташа почувствовала себя состарившейся лет на двадцать. В Нелиной сказке она могла бы играть старого мудреца, который всем дает советы.
        — Ага,  — подхватила Неля,  — только одна в роли принцессы, а другая — в роли… работницы с парфюмерной фабрики.
        — Вот я и говорю,  — сразу забеспокоился Валерка,  — нечего тебе в этот городишко и возвращаться, на эту дурацкую фабрику.
        — Валера, я, между прочим, на этой фабрике тоже работала.
        — Но вовремя уехала. А Неле что там делать? Здесь у нее перспективы. Вон Стася на работу зовет.
        — Как же так, у меня там комната в малосемейке,  — растерянно протянула девушка.
        — А здесь я тебе особняк выстрою. Дворец!
        Валерку понесло. В кураже он едва не проехал мимо родительского дома.
        — Годик поживем на квартире, а потом я смогу деньги из бизнеса вынуть, понимаешь?
        Неля мерцала своими огромными глазищами и молчала.
        — Ну что же ты ничего не говоришь, я жду ответа!  — потребовал Валерка.
        — Это у тебя пройдет,  — по-матерински сказала Неля.  — А потом ты поймешь, что мы с тобой не пара. У тебя высшее образование, а у меня — среднее. И я сама средняя. Но при этом я очень люблю твою сестру и ни за что не стану платить ей злом за добро.
        — Наташа!
        Валерка опять апеллировал к сестре, и Наташа поняла, что он и в самом деле втрескался в Нелю и что от этого его не спасут никакие рассуждения на тему мезальянса.
        — Какая ерунда эти разговоры про неравный брак!  — сказала Наташа.  — Ты девчонка толковая. Если захочешь, добьешься чего угодно.
        — Она захочет, Наташа, я знаю, и уже не в наш город, в Москву ее отправят, только я ее и видел!
        В голосе Валерки прозвучали жалостливые нотки. Он никак не хотел понять, что у сестры голова занята совсем другим. Она сама только недавно размышляла о том, подойдет или не подойдет ей человек в стоптанных сапогах — среди лета!  — и рваной черной футболке…
        Валерка некоторое время смотрел на сестру, так что она даже слегка толкнула его локтем. Зеленый свет светофора уже готов смениться на желтый, а он все стоял у перекрестка.
        Неля отозвалась:
        — Вроде бы поздновато учиться.
        — Тебе только двадцать один,  — с раздражением от того, что ее заставляли думать о чужих проблемах, в то время как она не может разобраться со своими, сказала Наташа.  — Вся жизнь впереди. Можешь пойти на заочное. Ты в школе хорошо училась?
        — На четыре и пять,  — пробормотала Неля, не сводя с нее глаз: ее кумир на нее сердится или на свои мысли?
        Что Наталья Петровна хочет этим сказать? Чтобы она возвращалась в свой город и там училась? Или она все же не против, чтобы между Нелей Новиковой и ее младшим братом завязались определенные отношения… От волнения она едва не растерялась, потому что, чего уж греха таить, Валерий ей нравился. И она потихоньку, чтобы не слишком раскатывать губу, уже подумывала, что останется в этом городе…
        Жениться им, кстати, вовсе не обязательно. Если Наталья Петровна беспокоится, что Неля хочет ее брата захомутать, она ошибается… Вполне можно жить просто гражданским браком. У самой Нели в этом есть достаточный опыт. Наталье Петровне известно…
        Конечно, Валерику об этом не стоит говорить, но если сестра все-таки скажет, она, Неля, не обидится. Что поделаешь, если она приехала в город из села и считала себя гораздо хуже городских девчонок и потому позволяла мужчинам — как теперь она понимает, далеко не самым достойным — обращаться с собой, как… Как с женщиной легкого поведения, вот как. Ее даже били.
        Неля трудно менялась. Наверное, потому, что в отличие от многих красавиц, с кем столкнулась на подиуме, она относилась к себе с изрядной долей критики. Ей и мама в детстве говорила, что с лица воду не пить, главное, ума набраться.
        И набралась Неля этого ума? Как не было, так и нет. А есть осознание собственной ничтожности: сегодня красива, а завтра случись что, и вот уже она безоружна перед машиной жизни. Та именно представлялась ей машиной, но без водителя. Едет себе и давит ротозеев. Зазеваешься, и сровняет тебя с асфальтом.
        Конечно, приятно, что выбрали тебя вице-мисс и приз дали — тысячу долларов и японский телевизор. Между прочим, Неля больше бы обрадовалась симпатичной шубке из лисы, которая досталась девушке, занявшей третье место. У Нели, между прочим, нет приличной шубы. Только дубленка, перешитая из тулупа, который ей когда-то принес бывший сожитель…
        — Ты на меня обиделась?  — услышала она голос своей обожаемой Натальи Петровны.  — Прости. Я приехала сама не своя. Мы ведь с Любавиным в тюрьму ходили. Вызволяли Валентина. Он своему собутыльнику Федьке голову разбил. Хотели осудить по статье, за злостное хулиганство.
        — Это Брага-то Федька? Ему давно пора не то что голову разбить, вообще со света сжить. Это же он Валентина Николаевича втянул в свои грязные дела.
        — Это ты пьянку так называешь?
        — Пьянку. Грязное дело и есть. Трезвый человек разве станет просто так в грязи валяться? То-то же…
        — Добрая ты, Нелинька,  — сказала Наташа с некоторым сожалением, как будто считала доброту пороком.  — Всех по себе меришь. Вот скажи, тебя могли бы заставить пить? Не на празднике, а просто так, изо дня в день?
        Неля отшатнулась.
        — Что вы, Наталья Петровна, вы же знаете. Я на пьянку так насмотрелась за свою жизнь, что не стану пить и под угрозой расстрела.
        — И что же получается? Тебя, молодую девчонку, нельзя заставить, а Валентина, взрослого мужчину, который, между прочим, тебя на десять лет старше, можно? Вот и подумай, нужен ли моему сыну отец, которого любой Брага может, как ты говоришь, в пьянку втянуть.
        — Наталья Петровна,  — теперь Неля взглянула на своего кумира с некоторым сожалением,  — так ведь мужчины… они же слабее женщин. В моральном смысле… Извини, Валера, мы как будто о присутствующих не говорим.
        — Ничего, пожалуйста,  — пробурчал уязвленный Валерка.
        — Иными словами, ты считаешь, что по силе духа мужчин и женщин даже сравнивать не стоит?
        — Если так прямо говорить, мужчины могут обидеться. Я думаю, это от природы идет, еще из древних веков. Мужчины ведь охотились, сражались, шли на всякие опасные дела, а женщине нужно было о детях думать. Потому она и не может очертя голову бросаться во всякие сомнительные дела. Ей гены не позволяют.
        — Интересная теория,  — улыбнулась Наташа.  — Вот видишь, о женщинах вообще ты можешь правильно думать, а о себе — тут тебя как будто заклинивает. Насчет того, кто выше по положению, кто ниже… Ерунда это все, дорогая девочка. Любовь всех уравнивает.
        — Вы думаете…  — с робкой надеждой начала говорить Неля.
        — Я думаю, что вы должны сами решать. А решите — не забудьте на свадьбу позвать.
        — Да как же можно без тебя.  — Валера даже остановил машину, приткнув ее к тротуару, и неуклюже обнял обеих женщин.  — Мы тебя оба любим. Правда, Малыш?
        — Правда,  — отозвалась счастливая Неля.
        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
        Наташа ушла в декретный отпуск. Она бы еще работала, но сначала Стася, а за ней и родители Наташи, и Валера со своей невестой стали наперебой ее уговаривать:
        — Уйди ты с этой работы! Мало ли, волнение какое, перенервничаешь. Что для тебя важнее ребенка? Мы все его ждем.
        Так они давали понять, что Наташа на свете не одна и что они все ее очень любят. Своей любовью пытались извести грусть из ее глаз.
        А она и сама не знала, чего вдруг затосковала. Вроде уже все для себя решила: ее встреча с Валентином была ошибкой. Следствием неумной шутки. И даже странно, что шутка имела такие неприятные последствия: сломанную судьбу одного и одинокое материнство другой.
        Подумала так и не согласилась с собственными выкладками. Что значит — сломанная судьба? Разве не была она таковой до того памятного дня рождения? Что же, теперь Наташе взваливать на свои плечи еще и ответственность за судьбу Валентина? Из-за той недели, что они прожили вместе?..
        Надо сказать, счастливой недели. Как быстро она пролетела. Но могла бы Наташа положить на весы ее и, например, три года, что она прожила с покойным мужем? Уравнялись бы эти две чаши? Почему она вдруг вспомнила Костю? Неужели теперь сквозь завесу времени ее жизнь с ним видится не такой уж и счастливой?
        Что-то она постоянно все взвешивает. Постоянно представляет себе жизнь в виде этих самых чаш. Но вот ведь в чем вопрос: что именно взвешивать. Если только чистый вес, тогда понятно. Можно на одну чашу положить корову, на другую лошадь и говорить о ценности этих особей в зависимости от живого веса. А можно взвешивать полезность и необходимость для жизни того или иного животного, и получится совсем другое мерило.
        Нет, права оказалась ее бывшая подруга Тамара. Точно такого, как покойный Костя, искать вовсе не обязательно. Второй муж вполне может походить, например… на Алексея, который до последнего времени, будто невзначай, заглядывал к ней в салон, приносил цветы и молча смотрел в глаза: не передумала ли? То есть жизнь у нее складывается на зависть…
        Тогда почему она так злится, так нервничает? Кто этому виной? Теперь уже сам Валентин. Из-за того, что не поехал за ней, не стал ничего выяснять, а просто махнул рукой и без сопротивления пошел на дно.
        Наташе остался месяц до родов. За это время она успела получить главный приз на городском конкурсе визажистов.
        В городскую администрацию начальником департамента культуры пришла молодая энергичная женщина, которая, кажется, обожала устраивать всяческие конкурсы. По мнению Наташи, правильно делала.
        Проходили конкурсы без особой помпы, призы и подарки были не слишком дорогие, но жизнь в городе всколыхнули. Мастера творческих профессий перестали чувствовать себя забытыми и обездоленными.
        В самом деле, давно пора было вспомнить о парикмахерах и швеях, о косметологах и хореографах. Да мало ли в городе имелось людей, настоящих виртуозов своих профессий. Почему бы не упоминать их почаще? Город должен знать своих мастеров.
        Правда, Наташа на конкурсе старалась затеряться в толпе по причине своей сильно изменившейся фигуры, которую уже не скрывал умело сшитый джинсовый сарафан.
        Конечно, на вручение приза ей пришлось выйти, и то ли потому, что присутствующие в самом деле высоко оценили ее работу, то ли одобряли мастера, которая старается не только достичь высоты в своей профессии, но и не забывает о своем предназначении продолжательницы рода, но ей долго аплодировали всем залом.
        Примерно спустя две недели после конкурса у нее состоялась встреча с человеком, о котором Наташа старалась забыть. И думала, что никогда больше его не увидит. Вернее, ее.
        В тот день Наташа гуляла по улице. Она была уже на девятом месяце. А если точнее, через две недели должна была родить.
        Она бездумно смотрела на заросшие оранжевыми лилиями клумбы перед дворами частных домов. Эти лилии помнились с детства. Но тогда их было неизмеримо меньше, а сейчас мало кто ухаживал за цветочными грядками перед дворами, потому лилии разрослись и теперь представляли собой высокий оранжево-зеленый ковер, охотно кланявшийся легкому летнему ветру.
        Дом ее родителей стоял в одном из самых тихих кварталов города. Правда, и его уже со всех сторон стали поджимать высотные дома.
        — Ничего,  — говорила мама,  — на наш с отцом век хватит, а вы уже будете жить как все, в каменных клетках.
        Некоторые прежде маленькие тихие улочки уже становились магистралями, и теперь мимо невысоких домишек мчался поток троллейбусов и машин.
        Недавно брат Валера, на минутку заскочивший к родителям, со смехом рассказывал о том, как один из его знакомых боролся с таким потоком. Якобы он каждый вечер, едва смеркалось, ходил по новому шоссе и разбрасывал металлические шипы. Первое время то тут, то там можно было увидеть стоявшие со спущенными колесами машины, а потом легковушки стали объезжать этот район.
        Наташе не верилось в то, что проблему шума от проезжавших мимо окон машин можно решить так просто, но если даже это народный фольклор, то, похоже, цивилизация достала до печенок бедных частников.
        Она еще помнила деревянные столбы, на которых вешали электрические провода, а теперь столбы повсюду высились монументальные, бетонные, и как дань времени — с листками объявлений на каждом.
        Теперь Наташа шла и машинально прочитывала мелькавшее чаще других: «Требуются девушки без комплексов!» Это проститутки, что ли?
        Ей даже попалась невысокая пожилая женщина, которая с остервенением срывала одно из таких объявлений.
        Заметив, что Наташа смотрит на нее, женщина стала оправдываться:
        — Это же надо, бесстыдство какое! А у меня внучка, чистая, наивная девочка, именно с комплексами. Но хочет от них избавиться, понимаете? Чтобы быть как все. А тут дяди добрые, готовые помочь!
        Наташа кивнула ей как доброй знакомой и пошла себе дальше, посмеиваясь. Ромка у нее в животе уже вовсю толкался, и она, прогуливаясь, разговаривала с ним.
        Наверное, потому, уйдя в себя, она не сразу заметила, что у калитки родительского дома ее кто-то ждет. Вот тогда она и увидела Тамару. И даже не сразу поверила, что это она. Что бы ей делать здесь, у дома Селивановых? Ничего в нынешней жизни Наташи не связывает ее с Тамарой. Никоим образом линии их жизни больше не должны были пересекаться.
        Но Тамара ждала ее, сидя на лавочке. Так непринужденно разбросав руки по спинке и закинув ногу на ногу. В белом полотняном костюме, явно дорогом, с какой-то сногсшибательно модной сумкой.
        — Наташка, привет!
        Она даже руки разбросала в стороны, словно Наташа должна была немедленно броситься к ней в объятия. И когда ничего подобного не произошло, Тамара вроде удивилась:
        — Ты чего, до сих пор на меня дуешься? Все давно закончилось к обоюдному удовольствию, не так ли? Я вышла замуж за мужчину, которого любила.
        — А я ношу ребенка от мужчины, которого любила. Всем сестрам досталось по серьгам.
        — Ну, какие твои годы! Встретишь еще хорошего человека. Вот только с ребенком тебе будет сделать это трудновато.
        Она задержала взгляд на животе Наташи, как будто только теперь его увидела.
        — Но ты знаешь, это дело поправимое. Я тебе могу помочь в память о нашей былой дружбе.
        Она говорила развязно и напористо, с милой улыбкой, но Наташа хорошо знала бывшую подругу и уловила за всеми ее речами неуверенность. Ну да, что-то ей нужно было от Наташи, и она боялась, что та даже не захочет ее слушать. Прогонит.
        Но теперь Наташе и самой стало интересно, что же привело к ней бывшую подругу…
        — Кстати,  — спросила она,  — как теперь твоя фамилия?
        — Кузьменко,  — сказала Тамара,  — а что?
        — Да так, на всякий случай, а то я по привычке все Пальчевская да Пальчевская.
        — Ого, вот так, даже целых два раза? Это в связи с чем же ты меня вспоминала?
        Она подвинулась на скамейке, уступая место Наташе, но та осталась стоять перед ней, никак не способствуя душевности предполагаемого разговора.
        — Думала, счастлива ты или нет?
        — Счастлива,  — с нажимом сказала Тамара.
        — То есть я могу быть свободна?
        — В каком смысле?
        — В смысле: не было бы счастья, да несчастье помогло. Ты ведь упрекала меня, что я разрушила твою жизнь, а следовательно, и счастье. Ведь ты была счастлива с Валентином?
        Тамара с подозрением вгляделась в ее безмятежное лицо: не издевается ли?
        — Смеешься? Какое, к черту, счастье! Ты когда-нибудь жила с человеком, которому все равно, есть ты на свете или нет.
        — Тогда, наверное, ты его любила. Ведь почему-то же ты вышла за него?
        — Наивная ты, Рудина. По любви. Только по любви, что ли, выходят?
        — А почему еще?
        — Из-за принципа. Он не хотел на мне жениться с самого начала. Меня это возмутило. Я подумала: «Женишься как миленький! А за то, что я сейчас стою перед тобой как оплеванная, ты еще у меня поплатишься». Вот как было дело… Но для чего тебе знать об этом? Что было, то прошло. Я, между прочим, к тебе по делу приехала. Может, посидим где-нибудь, поговорим?
        — Не хочу. Говори здесь.
        — Как-то обстановка не располагает,  — пожала плечами Тамара.  — Небось ты и в дом меня не пригласишь?
        — Не приглашу,  — коротко отозвалась Наташа.
        — В таком случае приглашу тебя я. Поедем, здесь недалеко от вашего дома есть вполне приличная кафешка… И перестань выеживаться, Рудина, я приехала вовсе не для того, чтобы смотреть на твою кислую физиономию… Кстати, ты с этим не злоупотребляй, ребенок плаксивый родится.
        — Тебе-то что за дело до моего ребенка!  — огрызнулась Наташа.
        Тамара ничего не ответила, продолжая тянуть ее в сторону стоявшей неподалеку небольшой серебристой иномарки.
        — Ты приехала сюда на машине?  — удивилась Наташа.  — За тысячу километров?
        — За какую тысячу? Не говори ерунды. Мы с Виталиком купили дом в Туапсе. Захотелось, как и тебе, пожить на теплом юге.
        Она усадила Наташу на переднее сиденье, а сама села на место водителя и уверенно тронула машину с места.
        — Я не знала, что ты водишь машину.
        — Ты много что обо мне не знала,  — усмехнулась Тамара.
        — Отчего же, кое-что все же знала. Например, почему у тебя нет детей.
        — Эта сучка проболталась все-таки!  — впрочем, без особых эмоций заметила Тамара.  — Я сразу догадалась, что ты все знаешь, когда ты на меня посмотрела. Небось взяла и сразу выложила все Валентину… Но я на тебя не обижаюсь. Что ни делается, все к лучшему.
        — Ничего я Валентину не говорила.
        — Вот как?  — Тамара взглянула на нее исподлобья.  — А впрочем, верю, ты могла и не сказать. Ты же у нас деликатная, порядочная.
        — Я не у вас!
        — И обидчивая. Впрочем, так и должно быть. Какая женщина останется спокойной, рожая без мужа?.. Тебе нравится моя машина?  — спросила она без перехода.
        — Симпатичная,  — сказала Наташа как о платье. Она не знала, как хвалить машину.
        Тамара остановилась у кафе «Плеяды» — сколько по городу развелось таких, с заумными названиями, хозяин которого порой не знает, что оно означает. Вышла из машины и опять подала Наташе руку, хотя та вполне могла выйти и сама.
        — Тебе надо беречь себя,  — сказала Тамара.
        — Стараюсь.
        — У тебя есть своя квартира?
        — Пока нет.
        — То есть ты собираешься в ближайшем времени ее купить.
        — Нет, потому что необходимости в квартире нет. Брат покупает себе квартиру в связи с женитьбой, а родители остаются одни в доме, где четыре большие комнаты.
        Та подняла брови.
        — Вот как? Следовательно, тебе деньги не нужны?
        — Почему же не нужны?  — удивилась Наташа.  — Покажи мне того, кому деньги не нужны, я хоть посмотрю. Я всего лишь говорю о том, что до сего времени решаю свои проблемы исходя из возможностей. И эти решения меня вполне устраивают.
        Она просто заставляла себя быть вежливой с Тамарой, чтобы та не думала, будто Наташа не может ей простить, как бывшая подруга выдавила ее из города.
        — Ну что ты морщишь лоб!  — прикрикнула на нее Тамара, словно они не расставались и не ссорились, а по-прежнему поддерживали отношения, в которых такой тон Тамары вполне был уместен.  — Я же по твоему лицу вижу: вспоминаешь, как у тебя в квартире побили посуду и как следом вошла я с предложением купить твою квартирку. Точно? Меня не проведешь. Давай забудем обо всем этом. Обе были не правы.
        — Ты хочешь предложить мне дружбу?
        — Бери выше. Я хочу предложить тебе большие деньги. Сразу и квартиру сможешь купить, и машину, и что там тебе еще надо.
        — Ты хочешь сказать, что у тебя столько много денег, просто некуда девать, и ты решила дать мне в долг?  — ради интереса спросила она.
        — Долг? У меня и мысли не было про долг… Такие деньги ты просто не сможешь заработать… Только без обид, хорошо? Для больших денег надо иметь другие мозги. Мозги полководца, который разрабатывает планы генеральных сражений. Большие деньги — это всегда почти военная операция… Но мы отвлеклись. Я хочу предложить тебе сделку, за которую согласна заплатить тебе, скажем… сорок тысяч зеленых.
        — За такие деньги можно разве что убить губернатора,  — улыбнулась Наташа.  — И то нет никакой гарантии, что я не промахнусь.
        — Есть еще одно такое же дорогостоящее дело. Родить ребенка.
        — Я и так его рожу. Бесплатно.
        — Ты не поняла. Я предлагаю купить у тебя ребенка.
        — Это ты так пошутила?  — Наташа сразу даже не поверила, что Тамара может предлагать ей такое серьезно.
        — Разве с такими вещами шутят?
        Можно было бы вскочить, плеснуть Тамарке в лицо сок, который та купила для Наташи. Закричать. Встать и уйти… Да мало ли. А вместо этого…
        — У тебя ведь все есть, не так ли?  — задумчиво спросила у нее Наташа.
        — Все,  — торжествующе сказала та.
        — Но немножко чего-то не хватает.
        — Потому я и хочу купить у тебя ребенка.
        — Я не о ребенке говорю, о твоем уме. Иначе чем ты думала? Неужели хоть на минуту могла допустить, что я соглашусь? Тамарочка, жизнь тебя не учит. Что ты себе напридумывала? Что если у тебя есть деньги, потому что ты мошенница, значит, ты благодаря им и сильнее меня? С чего ты взяла, что я МОГУ отдать тебе ребенка?.. А впрочем, не отвечай, я знаю почему. Потому, что на моем месте ты бы так и сделала. Но ты никогда не будешь на моем месте, и ты никогда не поймешь, что такое носить ребенка от любимого человека.
        — Любимого!  — презрительно фыркнула Тамара.  — Скажи, кто твой любимый, и я скажу, кто ты, вот как можно было бы перефразировать известную поговорку. Пальчевский — ничтожество. Он никогда не поднимется, потому что в грязи валяться легче, чем подняться, отмыться и пойти дальше. Но даже если ты это за него и сделаешь — я имею в виду отмоешь,  — все равно получишь пшик… А он к тебе не вернется. Я все для этого сделала. Перед отъездом нарочно отыскала его и сказала — пока он еще что-то соображал: «А твоя Наташенька вышла замуж за другого!» Представляешь, он мне поверил. Я думаю, теперь он и трезветь не будет, так и загнется в состоянии алкогольного опьянения. А ты — дура. Кому нужен твой ребенок? Уж по крайней мере не его папаше. Я пыталась дать тебе шанс…
        — Как сказал юморист, настоящий враг тебя не покинет,  — заключила Наташа, поднимаясь.  — Ты нарочно приехала на меня, униженную, как тебе кажется, посмотреть? Ты думаешь, ребенок, которого я ношу, для меня обуза? Дура ты, Тамарочка. Я счастлива, понимаешь. У меня есть родные, которые меня любят, у меня есть друзья, которые мне верны, и со мной рядом обязательно будет любящий мужчина, которому я рожу троих детей!
        Она понимала, что последняя ее фраза — это удар ниже пояса, но не устыдилась. И даже сказала себе: «Я забрасываю своих врагов цветами… в гробу!»
        — А главное, я рада, что у тебя все в порядке,  — сказала Наташа, устыдившись собственного взрыва.  — Понимаешь, выходит, что я как бы отдала тебе долг. Вернее, за меня это сделала судьба, но теперь я не буду изводить себя мыслями, что испортила тебе жизнь. Скорее наоборот, от тебя ушел мужчина, который не был тебе особенно нужен, а пришел другой, твой. И у тебя все есть. И ребенка ты себе купишь. Я знаю, ты настырная, а детских домов у нас, говорят, больше, чем надо… Я не права?
        — Права,  — неохотно подтвердила Тамара, допивая свои сто граммов коньяка.
        — Ты же за рулем.
        — Заботливая ты моя! Ну и что же? Меня остановит гаишник? Да я любого куплю с потрохами.
        — Да что же ты все про деньги! Можно подумать, они могут все.
        — Ты думай что хочешь, я знаю: они могут все!  — криво усмехнулась Тамара.
        ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
        А потом состоялась свадьба брата Валеры. Наташе казалось, что таких счастливых новобрачных она еще не видела.
        Неля не верила своему счастью и почти все время, стоя или сидя рядом с женихом, посматривала на него с любовью, смешанной с удивлением: неужели такой красавец становится ее мужем?!
        Но радовалась Неля не только этому. Как раз накануне свадьбы Валерий купил квартиру, потому что недостающие деньги одолжила ему сестра.
        Стася не обманула и по каким-то своим каналам достала должника Рудиных, Олега Мартьянова, который и в самом деле процветал в своем бизнесе.
        По крайней мере бывший однокурсник ее покойного мужа, когда-то занявший еще у Константина пять тысяч долларов, готов был выплатить десять.
        И выплатил.
        — Что же ты, подруженька, такая тихая да ненастойчивая,  — пеняла ей Стася.  — Да если бы мои друзья на него не нажали, тебе бы этих денег никогда не видать!
        — Но он же обещал, а мне неудобно было ему напоминать.
        — Горбатого могила исправит!  — вздыхала Стася.  — Он обещал. Это тебе не прежние русские купцы, под чье слово можно было получить в долг любую сумму денег. Такие если разорялись, пускали себе пулю в висок. А наши, знаешь, что делают?
        — Что?
        — Сбегают. И должники за ними по всему свету гоняются.
        — Но Олег Мартьянов, к счастью, не сбежал. Я тебе очень благодарна. Да, если уж говорить о приметах нынешнего времени, тот, кто помог получить деньги с должника, получает процент…
        — Господи, она говорит о процентах! Селиванова, ты о себе подумай. Что мне твои проценты? Ну, насмешила! Веришь, таких подруг, как ты, у меня нет. И я рада, что ты у меня есть. На тебе, Наташка, глаз бизнесмена отдыхает.
        Вот эти деньги да плюс еще кое-какие сбережения Наташа и одолжила брату. А родители дали деньги на мебель. Конечно, на самое необходимое. У них в роду, увы, миллионеров не было.
        По крайней мере первое, что будущие муж и жена Селивановы купили, были огромная двуспальная кровать и холодильник «Бош».
        Приглашенные на свадьбу родственники — из далекого далека средней полосы приехал даже Нелин двоюродный брат,  — узнав, что у молодоженов только что купленная пустая квартира, понесли на свадьбу кто что мог: стол и стулья, ковер и сервиз. Кто-то из гостей приволок даже огромный голландский фикус размером с приличное дерево, который и поставили в углу спальни. Сказали, что он очищает воздух.
        Наташин брат, который в слегка оглушенном состоянии принимал подарки, на всякий случай придерживая одной рукой свою красавицу жену, словно хотел сказать: подарки подарками, а самое ценное у меня здесь, стоит рядом.
        Ближе к ночи, когда молодых привезли из ресторана в их новую квартиру, Наташа задержалась возле Нели, потому что та схватила ее за руку и увлекла в спальню.
        — Наталья Петровна, на минуточку.
        В комнате она на минутку приникла к Наташе и внезапно задрожавшим голосом сказала:
        — Я боюсь!
        — В каком смысле?  — удивилась Наташа; эта ночь никак не могла быть ее первой ночью, тем более что она наверняка знала, что молодые жили до свадьбы.  — Ты боишься кого-то?
        — Я вам не сказала.  — Неля всхлипнула и зарыдала, оглядываясь на дверь; к счастью, ее муж задержался в кухне, чтобы выпить с шафером «на свободе».  — Я ведь делала аборт.
        — Ну и что же?  — сказала Наташа.  — Я никому не скажу, и ты не говори. Забудь о том, что было.
        — Первый аборт,  — сказала Неля.  — А вдруг у меня больше не будет детей? Валерик… он так мечтает о ребенке!
        — Давай не будем пороть горячку,  — обняла ее Наташа.  — Аборт прошел без осложнений?
        — Без,  — кивнула Неля,  — на мне все заживает как на кошке.
        — Вот на этом мы и остановимся. Что ты здорова и родишь ребенка в самом ближайшем будущем. Вот увидишь, у меня легкая рука. Меньше чем через годик у моего сына Ромки родится прелестный двоюродный братик.
        — Что такое? Моя жена плачет?
        На пороге спальни появился Валера и с укоризной посмотрел на Наташу:
        — Сестренка, ты ее ничем не обидела?
        — Как бы я могла,  — улыбнулась Наташа.  — Иной раз женщины плачут от счастья.
        — Иди, Наташа, Санек тебя отвезет.
        — Он же выпил.
        — Выпил. И немало. Но он обещал везти тебя медленно и очень бережно. Приедешь, позвони. Хорошо?

* * *
        В конце длинного черного коридора был свет. Яркий, ослепительный, манящий. Казалось, там, внутри этого света, ждет легкость и небывалое наслаждение.
        С ее ног упадут наконец оковы, которые мешали ей двигаться. Держали на земле. Тяжелую, неповоротливую. Она не могла быстро ходить из-за них, ей трудно было даже дышать. И вот теперь ее ждало освобождение.
        Но нет. Ее грубо вырвали из этого наслаждения. Швырнули обратно, на жесткую раскаленную койку, где она теперь и металась так, что ее держали за руки.
        Время от времени ее донимали звуки. Кто-то кричал:
        — Уйдите, сюда нельзя посторонним!
        Кто-то плакал таким знакомым и родным голосом:
        — Наташенька, родная, не уходи!
        Еще говорили сухо и официально:
        — Ничего не поделаешь, травма слишком серьезная.
        И совсем уже тихо, издалека:
        — Она умирает?
        И почти сразу вместе с этим наступила чернота. Но какая-то странная. Как будто Наташа существовала отдельно от остального мира, никак на него не реагируя.
        Ее куда-то несли, потом везли, а в ее голове лишь лениво ворочалась мысль: на кладбище везут, что ли?
        А потом вдруг все это кончилось. В голове ее послышался будто щелчок, лопнули в ушах пробки, которые пропускали в голову звуки будто сквозь вату. И первое, что она услышала, оказался звук работающего двигателя. Где-то неподалеку, похоже, работала бензопила.
        Не то чтобы она работала очень громко, звук был монотонный и даже усыпляющий, но Наташа слышала его очень отчетливо.
        Она не ощущала себя ограниченной каким-то небольшим пространством. То есть стенками гроба. Значит, не умерла?
        Попробовала осторожно пошевелиться, как Гулливер, спутанный веревками лилипутов,  — ничто ее не держало.
        Но при этом веки оказались такими неподъемными, что открыть их было тяжким трудом. Наташа не стала и сопротивляться этой тяжести. Тем более что с каждой минутой голова ее становилась все яснее.
        Первый образ, который возник в опустошенной голове, был почему-то Тамарой Пальчевской. Наташа вспомнила даже, что теперь она уже и не Пальчевская, а фамилия ее… Нет, фамилию вспомнить Наташа все же не смогла.
        — Ты все-таки не умерла?  — удивленно поинтересовалась Тамара.  — Ну, Рудина, ты даешь! А я думала, уже все…
        — Уйди, я не хочу тебя видеть!  — прикрикнула Наташа, и Тамара исчезла.
        «Ребенок!  — вдруг ворвалась в сознание мысль.  — Где мой ребенок?!»
        Разбитая, неподвижная, она вдруг обрела невиданную силу, которая могла бы поднять ее с больничной койки и потащить куда-то, где держали ее маленького неродившегося сына. Или родившегося?
        — Где мой сын?!
        — Успокойтесь,  — сказал кто-то незнакомым голосом,  — ваш ребенок жив.
        И в тот же момент ее неподвижное одеревеневшее тело вдруг стало ощущать себя в точке, куда как раз в это время мягко вошла игла шприца.
        Собравшийся было отправляться на выручку к своему сыну организм притих, как бы прислушиваясь к тому, нужное лекарство вводили в вену или нет, и это оказалось для нее так тяжело, что она опять впала в беспамятство, но уже с желанием прийти в себя и больше не думать про свет в конце коридора, там, откуда не возвращаются.
        Следующий раз Наташа проснулась среди ночи с каким-то обостренным слухом. Словно остальные части тела еще находились в приторможенном состоянии, а уши уже стояли торчком, как у волка, услышавшего погоню.
        Почему она решила, что это ночь, еще не открывая глаз? Потому что было очень тихо. День отличался звуками и суетой вокруг нее: шуршала материя, скрипели подошвы.
        Но вот и здесь появился звук, который при отсутствии других звуков воспринимался особенно отчетливо: в палату — она отчего-то знала, что это палата в больнице — кто-то лез.
        Она слышала, как поскрипывает под осторожной ногой обитый снаружи жестью подоконник, потом чья-то рука толкнула створку окна, и в палату потек прохладный воздух.
        Неужели это пришли по ее душу?
        Огромное количество детективов, прочитанное ею в декретный период, давало себя знать. Внутренний голос, съежившийся от страха, тщетно пытался припомнить, кому Наташа перешла дорогу до того, как попала в больницу.
        Вот почему она знала, что это больница: в редкие минуты просветления сквозь полуприкрытые ресницы она видела белые халаты врачей и медсестер. Собственно, не только белые, случались зеленые и синие, но это была именно спецодежда медиков.
        А почему вообще она боится открыть глаза, а только слушает, и все? Открыть глаза ведь ей ничего не мешает. Но к тем маниакальным страхам преследования, что в ней проснулись, оказывается, прибавился еще один страх: боязнь слепоты.
        Тут она противоречила самой себе. Ведь сквозь полуприкрытые глаза она все же что-то видела. Те же белые халаты; почему же, открыв глаза, она ничего не увидит, кроме постоянной черной ночи? Даже если это будет наполненный звуками день.
        Между тем возня в палате продолжалась.
        Громким шепотом мужчина — а голос был точно мужской — сказал:
        — Нелинька, ты иди, а я посижу. В шесть утра меня сменишь. В соседней палате есть пустая койка.
        — Хорошо, Валентин Николаевич, в шесть я буду на месте. Мне муж часы с будильником дал, надеюсь, не подведут.
        Валентин Николаевич! Глупость-то какая. В ее жизни был один Валентин Николаевич, но он остался где-то в прошлом. Затерялся в недрах времен. Но это уже фраза не из детектива — из фантастики.
        Она осторожно приоткрыла глаза. На взгляд человека, который сидел у ее постели и выжидающе смотрел на ее лицо, лишь дрогнула ресницами.
        — Наташа!  — шепотом позвал он, но лежащая не шевелилась.
        Он не догадывался, что она сфокусировала на нем взгляд и потихоньку наблюдает.
        Валентин! Как странно, вот так, проснувшись, увидеть его у своей постели. Но почему он лез в окно? Она что же, лежит в какой-нибудь тюремной больнице? Может, она кого-нибудь убила и теперь ее держат здесь… Но тогда на окнах были бы решетки и он бы не смог вот так спокойно сюда влезть.
        Хорошо, что у нее нет амнезии. Она все прекрасно помнит. И здраво рассуждает. Звать ее Наталья Петровна Селиванова, а Валентин…  — что-то вдруг зарябило в чистом зеркале ее памяти. Только что она совершенно точно знала, кто он, а теперь… пыталась вспомнить, и услужливая память подсовывала ей варианты: он ее знакомый… хороший знакомый… Друг. Нет, не просто друг… Мужчина, которого она любила. Может, даже муж!
        — Наташа,  — позвал он. Но отчего-то уверенный, что она его не слышит, приник горячими губами к ее неподвижной руке и сказал горестно: — Прости меня, Наташа!
        Она хотела возразить, что ей не за что его прощать, и даже попыталась шевельнуть губами, но силы уже оставили ее. Ресницы сделались неподъемными и плотно прикрыли воспаленные глаза. Сознание — оно представлялось в виде женской фигуры, какую прежде она каждый день видела в зеркале,  — стало уходить куда-то, смешно пятиться вперед спиной, попутно уменьшаясь в размерах, и вскоре вовсе покинуло ее.
        Пришла она в себя днем. И это тоже точно было известно. Тем более что перед ее кроватью стояли люди, и в отличие от ночных посетителей они не понижали голоса.
        Но сколько можно гадать, тюремная больница, не тюремная! Потому она просто открыла глаза и спросила:
        — Где я?
        Достаточно громко спросила, потому что два доктора — это тоже было хорошо видно — повернулись к ней с благожелательными лицами, и один из них язвительно заметил:
        — А вот вам и ответ на вопрос, коллега!
        — Наташа!
        Это брат. Валера.
        — Ты пришла в себя. Наконец-то! Нашим не разрешают пока тебя навещать, но я порадую маму.
        Как так не разрешают? Разве не Неля сидела у ее кровати? Не Валентин? Странный какой-то сон. Он до сих пор помнится совершенно отчетливо.
        А еще у нее был ребенок. Но отчего-то она боялась спросить, где он. Вдруг и ребенок ей тоже приснился? Нет, она точно была беременной. Руки ее пока не слушались. Точнее, она боялась опустить руку и потрогать живот. Казалось, у нее не получится, потому что руки… они ведь тоже могут ее не слушаться.
        — Скажите, а мне можно перевернуться на бок?
        — Можно,  — сказал второй врач, наверное, лечащий.  — Ксюша — ваша медсестра — сейчас вам поможет.
        Она приготовилась к боли, но ее не было. А может, медсестра оказалась такой ловкой и умелой. Зато теперь было видно, что и живота у нее нет. Что же она тянет с вопросом? Не могла беременность ей привидеться!
        — Позвоночник у вас не поврежден,  — сказал первый врач,  — но мозг получил травму. Вы помните, что с вами случилось?
        — Кажется, я должна была родить.
        Раз у нее травмирован мозг, то врачи не должны счесть ее сумасшедшей.
        — И это тоже,  — согласился второй врач; скорее всего ее лечащий.  — Но прежде вы попали в автомобильную аварию.
        — Вместе с мужем Костей?  — спросила она осторожно, потому что в тот момент забыла про Валентина.
        Оба врача посмотрели на Валерия.
        — Костя тоже попал в аварию, но давно, три года назад.
        — И я столько времени лежу? Все три года?
        Она увидела, как брат испуганно взглянул на докторов.
        — В самом деле, какое-то ужасное совпадение.
        — Ничего, это пройдет,  — стал успокаивать его тот, первый и, как она для себя окрестила, пришлый доктор.  — Воспоминание о прошлом стрессе наложилось на нынешний…
        — У меня был сын…  — словно для самой себя, сказала она.
        — Почему «был»?  — всполошился брат и посмотрел на лечащего врача.
        — С ним все в порядке,  — заверил тот.  — Но конечно, мы перевели его на искусственное вскармливание… А теперь давайте выйдем из палаты. Как вы заметили, уход у нас отличный, медперсонал высококвалифицированный, необходимое оборудование имеется.
        — Погодите, я сейчас.
        Валера вернулся к ее кровати и посмотрел сияющими глазами.
        — Если бы ты знала, как я счастлив, сестренка! И маму с папой сейчас порадую. И Нелю…
        Неля. Ну конечно. Значит, она не приснилась Наташе просто так, она есть, здесь, в городе, а то уж Наташа было подумала, что она еще там, в маленьком северном городке, и в палату к ней приходят его жители… Раз ей вспомнился Костя, значит, она уже не Селиванова. У нее другая фамилия: Рудина!
        Она быстро пролистала книгу своей судьбы, с радостью убеждаясь, что помнит все. Или почти все.
        — У вас была свадьба,  — с усилием произнесла она; опять откуда-то стала наваливаться усталость.
        Брат это сразу заметил и крикнул:
        — Доктор!
        Подошли сразу оба медика и стали диктовать медсестре какие-то мудреные названия лекарств, а та ответила, как отрапортовала:
        — Сию минуту все сделаю!
        В следующий раз она открыла глаза, потому что ей стало легче. И глаза открылись уже сами собой, без напряжения.
        У ее кровати сидела мама.
        — Не хотели пускать,  — сказала она и всхлипнула.  — А Ромушка-то какой хорошенький, Наташа, ты бы видела!  — Сказала и спохватилась: — Увидишь, доченька, еще сама увидишь. Конечно, кормить тебе сыночка не пришлось, но спасибо Господу, что жив. Родился здоровеньким. Собой ты его прикрыла, доченька!
        — Конечно, собой,  — улыбнулась она,  — а как бы еще, если он и был-то внутри меня.
        Теперь события последних дней вспомнились ей во всех подробностях.
        Ну хорошо, Валерка был в эйфории, женился на любимой девушке, но она-то! Почему у нее не сработал инстинкт самосохранения? Надо было уже тогда иметь ушибленную голову, чтобы сесть в машину к человеку, который еле на ногах держался.
        — Мама, скажи, а Саша, тот, что у Валеры на свадьбе шафером был, он жив?
        — Жив, аспид, жив! Против него уголовное дело открыли… Не перестаю удивляться!  — Мама всплеснула руками.  — Почему пьяницам всегда везет больше, чем людям трезвым? Тебя едва на тот свет не отправил, а самому хоть бы что!
        — Ты хочешь сказать, его посадят?
        — Теперь, раз ты выжила, нет. Наверное, условно дадут… Господи, о чем ты думаешь?
        — И вот еще что: Неля ко мне приходила?
        — Она хотела, но к тебе же никого не пускают.
        — А мне казалось, Валерка приходил.
        — Валерка не считается. Он же за твою отдельную палату платит. Его пускают.
        — Мама, у меня в шкафу, в шкатулке, деньги. Ты отдай Валерке. У них семья молодая, деньги нужны.
        — Если, конечно, согласится взять. Небось Неличка воспротивится.
        — Неличка! Невестку, говоришь, приняла?
        — Как не принять. Уж такая она ласковая, такая умелица. Сначала стеснялась, а я ей говорю: зови меня мамой. Если сможешь. Она так обрадовалась. Теперь только мамочка да мамочка. Куда-то на работу устроилась. Говорит, взяли с испытательным сроком…
        — Скажи, а сына мне покажут?
        — Доченька, он сейчас в детском отделении. Теперь уж, пока тебя не выпишут…
        — Мама, ты что-то от меня скрываешь… Что-то с ним случилось, да?
        Мать смутилась, машинально затеребила подол.
        — Роды получились стремительными. У него сломана ножка.
        Наташа зарыдала так горько, что мать всполошилась:
        — Наташенька, родная моя девочка, врач же сказал — не волновать. Ни в коем случае! Тебе нельзя.
        — А то с ума сойду, да?.. Вот скажи, мама, почему мне так не везет?
        — Почему же тебе не везет? И красивая, и умная, и высшее образование получила… Замуж вышла по любви.
        — А долго я прожила в этой самой любви? Не помнишь, всего три года.
        — Другие и этого не имеют.
        — А есть другие, что имеют и много больше. Мало того, что я без мужа родила, еще и мой сыночек такой же, как мать, невезучий оказался… Ножка сломана. Он же только родился! Такой маленький, а уже страдает…
        Она продолжала рыдать и почти не заметила, как перепуганная мать побежала за медсестрой и та сделала Наташе укол.
        — Женщина, выйдите,  — строго сказала матери медсестра.  — Вы сказали на минуточку, а сами сколько просидели? Да еще и больную разволновали.
        Мать вышла, тяжело вздыхая.
        — Не умею я свои чувства прятать,  — говорила она несколько позднее отцу Наташи.  — Да и как спрячешь, если она сразу поняла неладное…
        — Чего уж теперь-то убиваться. Говорил я тебе, мать, держи себя в руках. Тебя надо было к Наташе отправлять в повязке.
        — Какой повязке?
        — Из скотча!  — в сердцах выговорил он.  — А насчет этого ты ей не говорила… Ромкиного папаши?
        — Что ты, как можно! Опять разволнуется. Доктор сказал, черепно-мозговая травма — дело непредсказуемое.
        — Что же нам с ним делать? Говорит, в гостинице остановился. Номер телефона продиктовал — я записал. Мол, если что случится, чтобы его сразу в известность поставили.
        — Ну ты, отец, как всегда, жалостливый больно, да?  — Мать покачала головой.  — Меня ругаешь, а сам?
        — А что, если они помирятся? Хороший же парень.
        — Так ты сразу и определил, что хороший. Все они хорошие, когда спят!
        — Не ворчи. В конце концов, он нам ничего плохого не сделал. Да и разве он виноват? С бывшей женой развелся, все чин по чину. Ты же сама говорила, это Наташа от него уехала…
        — Между прочим, у нее в палате такой огромный букет стоит, дорогущий. И мне сестричка по секрету сказала, что привез его совсем другой мужчина.
        — Хочешь сказать, у нее ухажер есть?
        — О чем я тебе и толкую.
        Селиванов-старший задумался.
        — Я, конечно, ухажера не видел, но видел Наташины глаза. Она все время только о Валентине и думала.
        — Тоже мне, чтец по глазам!.. Говоришь, у тебя есть его телефон? Давай диктуй.
        — Зачем тебе, если ты не собираешься с ним общаться?
        — Мало ли, позвонить придется… В самом деле, сколько сейчас гостиницы стоят, ужас!
        — То есть ты хочешь предложить ему, чтобы пожил у нас?
        — Нет, как можно, вдруг Наташа узнает, станет ругаться.
        — А ты ей не говори.
        — Она от него уехала…
        — Уже обсуждали это. Тебе не кажется, мать, ты пробуксовываешь?
        — Поневоле забуксуешь. Как ни поверни, все может быть плохо.
        — Или хорошо.
        — Не ехидничай. Наташа — наша дочь, а он кто, чужой дядя…
        — Не чужой, отец нашего внука…
        — Он про сына-то спрашивал?
        — Нет, не спрашивал,  — растерянно ответил отец.  — Может, он не знает, что у него сын родился?
        — Как же, не знает! Наташа-то к нему уже с животом ездила. Что ж, он до девяти считать не умеет?
        И оба пригорюнились.
        Глава двадцать четвертая
        — Валерик и слушать не хотел, чтобы я нянечкой в больницу пошла,  — рассказывала Неля.  — А когда мы за палату заплатили, он врачам условие поставил: сиделка у нас своя. Мол, я буду при больной, а если что не так или состояние больной ухудшится, стану звать медсестру…
        — А мать чего в известность не поставила?
        — Боялась, что обидится: ее, близкую родственницу, не пускают, а меня пускают. И пришлось бы объяснять, что я считаюсь сиделкой, что это Валерик настоял… Ну, вы понимаете.
        — И ты, выходит, сутками возле меня сидишь?  — спросила Наташа, хотя на языке вертелся совсем другой вопрос: а ночью не Валентин ли тебя подменяет?
        Наташа как-то быстро оправилась от перенесенной травмы. Ей так казалось. Как будто в один прекрасный момент она вынырнула из болота, в котором тонула, и теперь смогла вздохнуть полной грудью.
        По крайней мере она перестала впадать в беспамятство. Правда, временами головные боли ее мучили, но приходила медсестра, делала укол, и все куда-то уходило.
        Она полюбила мысленно разговаривать сама с собой о том, что с ней происходило до аварии, как она жила, вспоминала всякие мелкие события из жизни, особенно усиленно вспоминала подробности. От этого, как ей казалось, она быстрее выздоравливает. Самовосстанавливается.
        Додумалась даже до того, что надо отказаться от таблеток и уколов, а то привыкнет к болеутоляющим лекарствам и потом без них не сможет дальше жить.
        Правда, лечащий врач ее успокоил:
        — Сотрясение мозга вылечим, и боль уйдет. Или, думаете, теперь это навсегда?
        Если что-то не вспоминалось, Наташа вроде невзначай начинала расспрашивать Нелю, и та охотно и с подробностями рассказывала обо всем.
        Об одном боялась вспоминать — о Валентине.
        Но сегодня как назло вопросы о нем постоянно вертелись у нее на языке.
        Можно было бы подождать полуночи — а когда же еще приходят фантомы?  — и тогда собственными глазами его увидеть, но Наташе не терпелось. Потому что одно дело ждать конкретного человека, и совсем другое — ждать напрасно, потому что наяву, как окажется, никакого Валентина не было.
        — То есть ты хочешь сказать, что, кроме тебя, Валерки и мамы, сегодня никто ко мне не приходил?  — спросила Наташа как можно равнодушнее.
        Неля заколебалась.
        — Официально — никто,  — наконец выговорила она, удивленно к самой себе прислушиваясь: надо же, как выкрутилась.
        — А неофициально?
        — Ну, приходил тут один человек. Всего один раз. Потом его застукали. Вернее, закрыли тот проход, через который он на этаж проникал.
        — А на каком мы этаже?  — спросила Наташа.
        — На шестом.
        — Скажи этому человеку, чтобы он не вздумал лезть ни по пожарной лестнице, ни по веревке, иначе… иначе хуже будет!
        — А он как раз собирался… сломать этот замок. Надо же, кто-то, видимо, донес или заметил, как он через балкон перелезал…
        — Вот видишь,  — опять разволновалась Наташа, сразу почувствовав пульсирующую боль в затылке,  — через балкон лезет. А если нога подвернется или сломается ограждение… Нет, нет, скажи, что я запрещаю!
        — Наталья Петровна, но как я ему скажу,  — взмолилась Неля,  — если мы не видимся. Почти.
        — Нечего торчать возле меня. Пойди и найди его. Иди, иди, а то мне тревожно. Скажи, иначе я ему сына не покажу!
        — Вы же сами его еще не видели,  — не выдержав, хихикнула Неля.
        — Увижу,  — сказала Наташа.  — Да, и пришли ко мне дежурного врача. Мне нужно с ним поговорить… Нет, подожди, вернись.
        Неля выжидающе остановилась у кровати Наташи.
        — Присядь. Расскажи, как случилось, что Валентин здесь? Ты ему сказала, что я в больнице, и он тут же прикатил?
        — Нет, получилось так, что я купила себе сотовый телефон. И решила его опробовать. Ну, какой у него роуминг. Валерик говорил, что свободно до Америки дотянется.
        — И как, опробовала?
        — Конечно. Интересно же. До нашего города запросто достает. Я позвонила Эльвире — девушке, что пока живет в моей комнате, и сказала, что я скорее всего не вернусь. Чтобы она похлопотала у директора эту комнатку. Она вообще-то живет в обычном общежитии, а там с ней еще трое девчонок. А у Эльвиры, между прочим, парень имеется. Им встречаться негде. Так можно никогда замуж не выйти…
        — Гражданский брак, конечно, не считается,  — заметила Наташа и подивилась тому, что замечание у нее прозвучало как-то ядовито. С явным намеком на Нелину бывшую жизнь. Спохватилась.  — Прости, я совсем не тебя имела в виду.
        Получилось еще хуже. Наверное, у Наташи не столько черепная, сколько мозговая травма.
        — Врач говорит, что у меня сотрясение мозга,  — сказала она.  — Видимо, сотряслось все, что могло, потому я и несу эту чушь. Извини… Нет, я не к тому, чтобы ты взяла и замолчала. Продолжай рассказывать. Ты позвонила Эльвире…
        — Поговорила,  — оживилась Неля,  — а потом думаю, а дай я попробую набрать номер телефона вашей бывшей квартиры. Так, на всякий случай. Вдруг кто ответит…
        — И ответили?
        — Ответил Валентин Николаевич. Я ему говорю, что с сотового звоню, потому тороплюсь, а вдруг связь прервется?
        — Чего вдруг она должна прерываться? Ты же только что начала счетом пользоваться.
        — Сама не знаю, но мне так казалось. Думаю, такой маленький, хрупкий, как бы ненадежный. В общем, я подумала, что не успею всего сказать, и торопилась, говорила быстро. Вернее, только начала говорить, а он будто почувствовал неладное. Спросил у меня: что-нибудь случилось с Наташей? Я и сказала: она в реанимации…
        — Потому он и приехал.
        — Ну да, в тот же день. Он все же успел спросить номер моего сотового телефона, а как только прилетел…
        — Из того города, где мы все жили, самолеты не летают,  — медленно произнесла Наташа; но все же подумала: неужели она опять что-то забыла?
        — Но можно взять такси с двойной оплатой и доехать до аэропорта за два часа.
        — Это же бешеные деньги.
        — Наталья Петровна, кто думает о деньгах в такую минуту?  — мудро заметила Неля.
        — Вот только Сашу жалко,  — пробормотала Наташа, не замечая, что перескочила на другую тему.
        От удивления глаза Нели округлились, но она ничего не сказала, видимо, решив про себя, что у Наташи и правда все в голове стряслось. На всякий случай спросила:
        — Какого Сашу?
        — Как — какого?  — рассердилась Наташа.  — Того, что вез меня домой. Вашего шафера.
        — О, да вы же еще не знаете,  — оживилась Неля.  — Он же не виноват в аварии. Теперь вроде его судить не будут. Только права отберут за вождение в нетрезвом состоянии.
        — Кто же тогда виноват?  — удивилась Наташа и тут же все вспомнила. Даже странно, что до этого целый кусок события, непосредственным участником которого она была, вдруг взял и выпал из ее памяти.
        Теперь в ее воспоминании те несколько секунд как бы растянулись во времени и вспоминались как замедленные картинки.
        Саша и в самом деле отнесся к поручению доставить Наташу домой в целости и сохранности с полным пониманием. Он не лихачил, ехал со скоростью километров сорок в час, не больше. А потом их стала догонять какая-то машина.
        Ни Саша, ни она не обратили на эту машину никакого внимания. Чего бы ей их не обгонять, иномарке-то. На пустом шоссе. И вот в тот момент, когда машина должна была легко их обойти, она проехала так близко, что на приличной скорости саданула в бок Сашины «Жигули», которые от удара налетели на бордюр и перевернулись.
        И Наташа так остро почувствовала опасность для своего будущего ребенка, что в момент столкновения согнулась, обхватила руками живот, чтобы как можно лучше его защитить.
        Потому у нее оказалась незащищенной голова, и ею Наташа изо всей силы ударилась о панель управления.
        Тогда она ни о чем, кроме своего малыша, не думала, а теперь пришло понимание: ночное шоссе в городе было достаточно освещено, чтобы увидеть: за рулем серебристой иномарки сидела женщина.
        Неужели… Осознание этого факта было слишком диким, чтобы принять его на веру. Нет, Тамара не могла этого сделать! Что она, в самом деле, сбрендила, что ли? Из-за чего? Разве Наташа чем-нибудь ее обидела в ту последнюю встречу? Неужели и здесь, как за восемь лет жизни с Валентином, ею владело лишь чувство мести?
        — Неля,  — бодрым голосом спросила Наташа,  — ты почему до сих пор не ушла?
        — А куда мне идти?  — воспротивилась та.
        — Ты знаешь куда. Найди Валентина и скажи ему, что скоро ко мне станут пускать посетителей и он сможет запросто приходить, без этих цирковых номеров. А потом пойди домой, ляг и поспи, а то у тебя уже круги под глазами. К тому же нельзя так надолго оставлять молодого мужа одного. Хороший медовый месяц, если жена спит неизвестно где…
        — Почему — неизвестно?  — прыснула Неля.  — Известно, в больнице.
        Как ни странно, оставшись одна, Наташа почувствовала облегчение. Ей надо было кое с чем разобраться.
        О чем думала Тамара, когда старалась ее убить? Считала, что в случае, если кто-то из пассажиров останется жив, ее не найдут? Привыкла оставаться безнаказанной или решила: будь что будет?
        А что, если ее мысль пошла еще дальше? Она решила, что Валентин и Наташа все равно попытаются встретиться, и когда им уже ничего не будет мешать, они станут жить вместе. И воспитывать своего ребенка, и будут счастливы, и станут вспоминать Тамару только в том случае, чтобы посмеяться над ней…
        Мало ли какие мысли могли прийти ей в голову. Но, подстроив автомобильную аварию, она могла решить, что в любом случае нанесет Наташе невосполнимый урон: либо покалечит ее саму, либо, что вероятнее, лишит ребенка. И тогда…
        Тогда между ней и Валентином все время будет стоять это: ребенка убила бывшая жена Валентина. Наташа ему этого не простит, и совместная жизнь станет невозможной.
        Отчего-то Наташа была уверена, что Саша, будучи нетрезвым, ничего не заметил. Вряд ли он разобрался с пьяных глаз, кто там за рулем.
        Выходит, только она подозревает в преступлении Тамару. Правда, если она на нее укажет, найдут ее как миленькую, но… Наташа этого никогда не сделает. Она решила это в один момент, а решив, успокоилась.
        Возможно, авария эта ей еще не раз аукнется. Возможно, Тамара нанесла ощутимый вред ее здоровью, но пусть она теперь с этим и живет.
        Она будет рисовать себе картины Наташиных несчастий, ждать, что за ней придут из милиции, а не дождавшись, перелистывать краевые газеты в надежде, что прочтет очерк об аварии, в которой погибли два человека, один из которых — беременная женщина.
        Валентину об этом Наташа тоже ничего не расскажет. Он начнет мучиться угрызениями совести, сам не будучи виноватым.
        Нет, это останется их общей с Тамарой тайной. Наташа постарается о ней забыть. Делать ей нечего, что ли, кроме как копить обиды да выращивать в себе зерна мести.
        Нет, Наташа будет радоваться жизни. Вместе с любимым мужем и сыном. Точнее, с детьми, которых у них с Валентином будет не меньше трех.