Бойтесь напуганных женщин Лариса Кондрашова
        Наконец-то у Антонины Титовой появилась возможность заниматься тем, чем ей хочется. Скрываясь от мужа в горах, она наслаждается, свободой и независимостью.
        Но идиллию нарушает свалившаяся как снег на голову подруга Надя, и теперь у Тони появляется масса проблем. Однако никогда не знаешь, что ждет впереди… Вполне может статься, что где-нибудь за поворотом тебя ждет тот самый Мужчина Твоей Мечты…
        Лариса Кондрашова
        Бойтесь напуганных женщин
        Глава первая
        Вывел ее из задумчивости глухой лай Джека, огромного беспородного пса, чуткого и умного, единственного, кого она оставила при себе из своей прошлой жизни. У одной ее знакомой сука породы московская сторожевая «подгуляла» с кобелем кавказской овчарки, вот и получились щенки, помет которых у профессиональных собаководов обычно уничтожается. Ублюдки портят чистоту породы…
        Она многое оставила из своих вещей там, откуда убежала, но Джека оставить не смогла. Этот пес сразу почувствовал, что она уходит надолго. Навсегда. И так смотрел на нее, что Тоня взяла намордник, поводок и решила: в крайнем случае отдаст все имеющиеся в наличии деньги, чтобы перевезти свою собаку без соответствующих ветеринарных документов… Тогда она еще не знала куда. Но это не имело значения.
        Рассматривая автомобильную карту, где названия населенных пунктов были выписаны мелкими буквами, она почему-то сразу зацепилась за одно: Раздольный. Подумала, что это где-нибудь там, где люди отвоевали у природы небольшой кусочек земли и жили если и не первобытной жизнью, то все равно весьма отдаленной от удушающей цивилизации городов.
        Тогда, разговаривая сама с собой, Тоня именно такие слова и употребляла. Они звучали приговором обществу, в котором она до сих пор жила, и вполне оправдывали ее желание покончить с такой жизнью…
        Не прибегая к суициду, а всего лишь коренным образом изменяя свою жизнь.
        Ее подруга Надя считала, что всю жизнь Антонина просто плывет по течению, опасаясь сделать даже шаг в сторону, а точнее, хоть немного подвигать руками, чтобы приплыть к берегу, который показался бы ей тем самым, единственным. Землей обетованной.
        Тоня была с ней не согласна. Ну что это, движения руками непременно надо делать? Большинство людей жили себе безо всяких таких решительных действий, и ничего.
        Вот наконец течение и прибило ее к завалу из сломанных ветвей и стволов деревьев, сорванных с берегов мощным течением. Она запуталась в этих ветвях…
        Слышал бы кто ее рассуждения! Сегодня Тоню больше, чем обычно, тянет на всевозможные цветистые выражения, словно она сидит над чистым листом бумаги и наносит на него первые строчки сентиментального романа. Что поделаешь, если сегодня выходной день, телефоны не работают, вдохновения нет, и именно это заставляет поневоле вспомнить об одиночестве, о котором в другие дни Тоня запрещала себе думать.
        Но жизнь, что текла за стенами ее дома, давала знать о себе. Сегодня вот появились звуки, каковых прежде не было. Тоня прислушалась. Джек никогда не лаял просто так. Например, если кто-то всего лишь шел или ехал мимо забора. При всей своей беспаспортной сущности он был на редкость талантливым псом. Дающим фору иному породистому собрату.
        Но сейчас, похоже, машина притормозила у ее ворот, и Тоня Титова с интересом выглянула в окно. Из-под калитки виднелись колеса остановившейся машины. Значит, Джек и теперь не обманулся.
        Потом колеса двинулись мимо, а калитка стала медленно открываться. Значит, такси привезло к ней какого-то гостя…
        Антонина мысленно посмеялась над собой. До чего обленилась! Ей легче давать объяснение увиденным в щель между воротами и асфальтом колесам, чем самой выйти и посмотреть, кто к ней приехал.
        Но это она додумывала на ходу, потому что ноги уже несли ее к дверям. Что там ни говори, а она любила гостей, всегда радовалась каждому, кто посещал ее уютный дом в небольшом поселке в предгорье Кавказа. До сих пор это были жители Раздольного. Но они не ездили на такси. Да и зачем, если весь поселок был, может, чуть больше квадратного километра.
        На мгновение у нее перехватило дыхание. А что, если… Но тут же она свою мысль отбросила. Тот, кто мог ее здесь настигнуть, вряд ли стал бы брать такси. У него две своих машины…
        Вообще-то кто бы это ни был, мог бы предварительно позвонить. Вдруг Тони не оказалось бы дома?..
        Подумала так и посмеялась. И где бы, интересно, она была в выходной-то день? В субботу. Разве что у соседки Маши. Нет, она могла бы выполнять какую-нибудь шабашку, например, делать панно для некоего районного ресторана, но любой прибывший извне, из той, большой, жизни, просто не мог об этом знать.
        Все равно, почему нежданный гость не позвонил?!
        Заладила! Почему да почему. Тоня даже по лбу себя постучала. Как всегда, она опять не заплатила за телефон, потому что, как обычно, была неаккуратна с коммунальными платежами, и ей его просто-напросто отключили. Тоня собиралась в понедельник зайти на почту и заплатить… А до понедельника вот так сидеть себе и сидеть, не имея связи с внешним миром.
        А мобильник… Ну не берет в этих краях мобильник. На перевале еще можно поговорить, а поселок в долине — как в яме по отношению к радиоволнам. Сигналы не принимает. На перевале можно услышать звонок или позвонить самой, а здесь… Увы!
        — Заходите,  — крикнула она, сбегая по ступеням,  — собака привязана!
        Вот оно что! Женская нога в сапогах на высоком каблуке. Куст сирени мешал разглядеть лицо и фигуру гостьи, но вот стройные ноги вынесли свою хозяйку на открытое место, и Тоня ахнула: «Господи, это же Надя!» Легка на помине.
        Надежда Логанчук, высокая, худощавая молодая женщина в светлом длинном плаще, наброшенном на дорожный наряд — джинсы и теплый свитер с легкомысленными зайцами, водящими хоровод, смотрела на нее улыбаясь и отчего-то медлила, словно не могла заставить себя сделать первый шаг.
        Тоня тоже на мгновение застыла, жадно оглядывая подругу.
        Лицо молодой женщины выглядело изможденным, а умело подведенные голубые глаза лихорадочно блестели, словно она недавно пришла в себя после тяжелой болезни.
        Да, не такой Тоня хотела увидеть свою ближайшую подругу, которую полтора года назад под звуки фанфар отправляли в Америку на постоянное место жительства. Замуж.
        — Надюха!  — Тоня разбросала руки в стороны, и гостья, пробежав оставшиеся метра три, ткнулась в нее с разбега.
        — Слава Богу, добралась!  — прошептала она, и Тоня, отстранившись, внимательно посмотрела ей в глаза.
        — Надюша, ты себя хорошо чувствуешь?
        — И не спрашивай!  — отвернув голову в сторону, пробормотала подруга, пытаясь справиться с волнением и сморгнуть подступившие к глазам слезы.  — Я к тебе на реанимацию. Пустишь?
        — О чем речь! Заходи!
        — Погоди. У меня там сумка у ворот осталась. Я ведь прибыла надолго.
        Она без сил опустилась на высокие деревянные ступеньки, которые Тоня всегда тщательно мыла, потому что сама любила на них сидеть. Как и Джек. Но пес у нее чистый, Тоня приучила его мыться в ручье на мелководье.
        Улыбнувшись подруге, она пошла к воротам, чтобы ввезти огромную дорожную сумку на колесиках во двор. Дорогая, видать, сумка. Натуральной кожи. Надо же, прилететь из Америки, чтобы посетить подругу на краю света. Причем с оговоркой: я к тебе надолго…
        Ну, об этом потом.
        Как же давно они не виделись!
        Десять месяцев из тех, что прошли в разлуке, Тоня живет здесь, в поселке Раздольный, почти не общаясь не только с подругами и друзьями, но и с близкими родственниками.
        Отцу с матерью она так и сказала:
        — Представьте себе, что я ушла в монастырь. Заниматься вам есть чем, вон Юрка ни с будущей профессией не определился, ни с дисциплиной, а мне надо подумать. Потому я уеду.
        — И долго ты думать-то будешь?  — жалобно спросила мама.
        — Как получится,  — ответила Тоня и предупредила: — Мой адрес давать кому-то лишь в самом крайнем случае, а Михаилу — ни в каком!.. И не делай таких горестных глаз, я еще не умерла… Надеюсь, ваш второй ребенок окажется более приспособленным к жизни. Вот для этого вам и надо присматривать за ним.
        Брат ее и в самом деле парень непоседливый, общительный и неорганизованный, обладал особым жизнелюбием и коммуникабельностью. Он был доверчив, всех своих друзей считал людьми честными и порядочными, всех обожал, готов был снять с себя последнюю рубашку, не позволял ни о ком из них сказать плохое слово и на робкие замечания родителей насчет того, что не все так идеально, как ему кажется, лишь отмахивался.
        Эта его доверчивость могла обернуться влипанием во всякие неожиданные ситуации. Юрку и так уже дважды вытаскивали из милиции. Один раз он заступился за девушку, которая ссорилась со своим парнем, получила от него оплеуху, а когда Юра попытался объяснить ее парню, что девушку бить нехорошо, та возмутилась, что это не его собачье дело, а прибывшей милиции сказала, что непонятно почему этот придурок к ним привязался.
        Но даже такой случай брата не научил, и когда в очередной раз началась драка на дискотеке, он стал сообща с некоторыми другими остолопами восстанавливать справедливость.
        Он попал на учет в милиции как хулиган и был предупрежден в присутствии родителей, что в следующий раз Юрий Сергеевич Титов будет отлучен об общества в изоляторе временного содержания…
        Указав родителям на необходимость держать брата под контролем, Тоня почувствовала себя так, будто сделала доброе дело: напомнила отцу-матери об их родительских обязанностях и освободила себя от их настойчивого внимания.
        — А я-то думала, что ты у меня надежно пристроена,  — горестно вздохнула мать и осеклась под суровым взглядом дочери.
        Тоня уехала из города, продав свою двухкомнатную, унаследованную после смерти бабушки, квартиру. Половину суммы она положила в банк на срочный вклад — мало ли на что могли понадобиться деньги, случись что непредвиденное, а оставшаяся половина ушла на обустройство ее новой жизни — покупку отличного домика с бетонными дорожками и пятнадцатью сотками земли в поселке Раздольный. По выражению друзей, где-то на краю земли.
        А еще — на машину «Нива». Не новую, но на вид довольно крепкую. Поселок располагался в горах, и модель более легкую и низко сидящую, по ее мнению, покупать не стоило из-за тамошних дорог.
        Все же Тоня привыкла пользоваться машиной, у них с мужем в гараже стояли «мерседес» и «хонда», но она ничего не хотела брать из совместно нажитого имущества. Ей казалось, что любая взятая из дома вещь потянет за собой ее мужа Михаила, он станет Тоню разыскивать, а она этого не хотела ни в коем случае.
        Она вообще ничего с собой не взяла. Супруг должен был радоваться, что все осталось ему: дача и дом в двух уровнях почти в центре города. Точнее, на берегу реки, и открывался с него великолепный вид. Тоня с мужем любили сидеть на лоджии, попивать красное полусладкое вино и закусывать его виноградом. Когда-то.
        — Закусываем подобное подобным!  — говорил Михаил, и они оба хохотали.
        Даже странно, как могла Тоня так беспечно жить, ни о чем не думая. И это не оправдание, что она ничего не знала. Может, просто не хотела знать? Всему верила, ни во что не вникала. Точь-в-точь как ее малолетний братец! Считала своего мужа идеальным и старалась не замечать снисходительных взглядов подруг, которые смотрели на мир трезво, а не сквозь розовые очки.
        — Ты настоящая жена офицера,  — говорили подруги.  — Ни о чем его не спрашиваешь, ни в чем не ограничиваешь. Просто мечта, а не жена!
        В один прекрасный момент, когда Михаил был в заграничной командировке, Тоня просто ушла из дома, чтобы никогда в него не возвращаться.
        Двухкомнатная квартира — та, что была собственностью Антонины до свадьбы,  — так ей и осталась.
        Михаил смеялся:
        — Вот разорят меня друзья-бизнесмены, заберут всю собственность, а у тебя все же кое-что останется. В конце концов, это же собственность Титовой, а ты — Страхова.
        — А что, есть причины, по которым это может произойти?  — сразу пугалась она.
        Тоне не нравились такие разговоры. Она вообще старалась не говорить о том нехорошем, что могло произойти. Ей казалось, что слова материализуются… Короче, не тронь лихо — будет тихо!
        Время от времени в этой ее квартире жили то приезжавшие родственники, то друзья, временно оказавшиеся без жилья. Но в тот момент, когда Тоня сбежала из их с Михаилом семейного дома, квартира была не занята, вот ее Тоня и продала без помех.
        При этом у нее осталось достаточно денег, чтобы примерно год жить не работая, а просто созерцая окрестную природу.
        Но она не могла представить себя созерцателем. Без своей работы — надо заметить, любимой!  — Тоня тосковала. Да что там, она себе просто места не находила, когда хотя бы просто не могла взять карандаш и бумагу и рисовать образы, которые возникали в ее голове. Даже если она не думала ни о чем конкретном, ее рука все равно что-то выводила. То ли чьи-то задумчивые лица, то ли рожицы смешных зверушек, которые будто толпились вокруг своей хозяйки и соскальзывали на бумагу или холст, чтобы там замереть и до срока спрятаться.
        Напрасно мама говорила, что ее дочь не приспособлена к жизни. Она все сделала как надо. И приехала на автобусе сначала в районный центр, от которого до Раздольного было десять километров, и там поговорила со знающими людьми. Ей указали женщину, которая работала в магазине «Магнит» и каждое утро приезжала на работу на мотороллере. Как раз из Раздольного.
        Это и была Маша. Она сказала, что все складывается удачно: по соседству с ней в Раздольном вот уже несколько дней продается отличный дом, причем у хозяина его есть знакомство в районной администрации, так что продажу можно будет оформить очень быстро.
        Тоне повезло с этим домом, его строил и обихаживал хороший хозяин. На участке стоял капитальный забор из кирпича и природного камня, взятого здесь же — в полукилометре от дома начинались горы. Высокие, скалистые, впрочем, надежно защищавшие от холодных ветров приткнувшийся у их подножия поселок. Не просто горы, а целая горная гряда, уходящая вдаль и выше, насколько хватало глаз.
        Правда, на купленной земле — тех самых пятнадцати сотках — Тоня сажать-сеять не могла. У нее, такой сугубо городской жительницы, не имелось желания и способностей ухаживать за землей. Зато здесь она смогла наконец воплотить в жизнь свою мечту: заняться деревянной скульптурой.
        Так получилось, что, закончив в университете художественно-графический факультет, она стала преподавать в художественной школе и почти ничем не занималась на досуге, если не считать парочки акварелей, которые она как-то нарисовала. Накануне свадьбы с Михаилом, когда у нее было приподнято-романтическое настроение.
        Потом она стала той самой идеальной женой. Содержала дом, следила, чтобы муж всегда имел чистые наглаженные рубашки. Ходила по магазинам, отыскивая самые свежие и качественные продукты. Быстро разобралась с тем, что мужу нравилось, и старалась ему угодить. И млела от счастья, когда он говорил:
        — Надо же, как мне повезло! Я выиграл у однорукого бандита под названием жизнь всего с одной монетки!
        Тоня смеялась над его сравнениями:
        — Миша, почему жизнь-то однорукая?
        — Ну может, и не однорукая, но бандит — это точно!
        Помнится, она говорила про студию-мастерскую как раз тогда, когда они строили дом. Но едва Михаил узнал про ее мечту — деревянные скульптуры, как ужаснулся и дальше не захотел слушать.
        — Руки в мозолях, порезах!.. Я, между прочим, в детстве пытался резать дерево — нет, это вовсе не женское занятие!
        И надо же, первое, что она сделала,  — купила в районном магазине набор инструментов для резки по дереву!
        Тоня платила лесорубам — совсем небольшие деньги, двести — триста рублей,  — и ей привозили из леса огромные причудливые пни или корявые стволы деревьев, из которых она постепенно сотворила у себя на участке целый парк деревянных скульптур. Теперь она обкладывала небольшой бассейн природным камнем, который сама обрабатывала и собирала, сама нарисовала этакий эскиз панорамы а-ля Древний Египет и в свободное время любовно выкладывала его.
        Ее просто опьяняло ощущение абсолютной свободы. Она могла делать все, что захочет, ни на кого не оглядываясь. Хотя, казалось бы, никто ведь не гнал ее замуж и никто не требовал такой абсолютной несвободы, какую она испытала, будучи замужем.
        Котлован для бассейна вырыл ей сосед Валентин с помощью мини-экскаватора, на котором он работал в небольшом винсовхозе «Элита» на краю поселка.
        Обошлось ей это всего в две бутылки водки и пятьсот рублей.
        Вообще жить в поселке Раздольный можно было без особых материальных затрат. Основная валюта здесь ходила в литрах того или иного алкогольного напитка, как, впрочем, во многих населенных пунктах провинции.
        В отличие от соседей, которые на своих участках разводили картошку, огурцы-помидоры, Тоня посадила газонную травку, которую уже дважды подрезал газонокосилкой другой ее сосед через два двора. Тот вообще денег брать не хотел:
        — Покорми да бутылку поставь.
        — Вы что предпочитаете, водку или вино?
        — Понятное дело, водку,  — посмеивался он,  — вино у нас свое. И это… давай без выканья, а то я себя чувствую как на экзамене. Соседи — это как в комсомоле: только на ты!
        Виноград в поселке Раздольный рос на южном склоне горы Пшад, на искусно устроенных террасах. Урожайность у него была прямо-таки рекордной, если взять в целом по краю. На сравнительно небольшой площади, засаженной лозой, рос виноград, которого вполне хватало на то, чтобы обеспечить потребности винсовхоза в сырье. Вернее, то, что он успевал переработать в сезон. Ведь в поселке было всего полторы тысячи жителей, и почти все трудоспособные работали в совхозе.
        Совхоз «Элита» не занимался тем, что разливал вино в бутылки. У него был большой, по-современному оборудованный цех, где производили виноматериал, и специальные машины-цистерны развозили приготовленный сырец по заводам. Причем заводы брали его охотно, прямо с колес, так что благодаря винограду поселок Раздольный процветал. По крайней мере о банкротстве не могло быть и речи, подвалы всех селян были заполнены бочками с этим самым материалом, а директор совхоза мог без особого напряжения средств отправить своих детей на учебу в Лондон.
        Жители Раздольного знали, что директор проворачивает какие-то дела на стороне, иначе как бы он жил так шикарно, не стесняя себя в средствах, но при этом он не забывал и о своих работниках, так что ему все прощали.
        Некоторые даже оправдывали:
        — У него такая работа, что по-другому и не проживешь! Соображать надо, как с кем разговаривать, кому сколько дать. Правильный мужик: сам живет и другим жить дает! Опять же защиту обеспечивает. С таким начальником, как с заботливым отцом, чувствуешь себя спокойно и уверенно.
        Тоне рассказывали, что однажды на совхоз пытались наехать любители легкой наживы, рэкетиры, но работники «Элиты» вовсе не были сплошь горькими пьяницами, как о том можно было бы предположить. В основном это были крепкие мужички, которые позволяли себе выпить за столом стакан-другой хорошего вина — уж для себя-то подбирали лучшее!  — имели свои дома, машины, какое-то количество денег в чулке у жен и за себя могли постоять.
        А главное, они имели работу, которой дорожили. Ведь им было прекрасно известно, что даже в городе не у каждого мужчины есть такая хорошая, надежная работа.
        Так вот, эти самые мужчины, узнав о том, что к их директору — человеку достойному и честному, пусть у него и было денег больше, чем у рядовых работников, но их-то интересы он всегда защищал — приезжали какие-то люди, которые потребовали для себя денег только за то, что будут пропускать на перевале машины с виноматериалом! На перевале, который совхоз всегда считал общественным, и в поселке не знали людей, которые могли бы его приватизировать!
        Тем более что директор сам был достаточно крут, чтобы не испугаться угроз.
        Срочно собрали собрание — одних мужчин, на котором решили:
        — Не платить!
        А потом водители цистерн стали брать в кабину охотничьи ружья. Все, кроме одного. Надо сказать, легкомысленного мужичка, который отчего-то решил, что сможет отбиться от нападающих любого уровня обычной монтировкой.
        — Взял оружие — стрелять придется,  — приговаривал он, без сомнения, умные слова. Умные в том случае, если бы и противостояли виноградари людям умным и рассудительным.
        Но прежде пострадавшему не приходилось сталкиваться с людьми, которые своим законом почитали Беспредел.
        Он-то как раз и попался сидящим в засаде рэкетирам. А поймали его на такую примитивную уловку, что проще и не придумаешь. Не на спуске, не на подъеме — на ровном шоссе, за километр до подъема на перевал, уложили на дороге одного из своих подельников. Упал человек и лежит. То ли машина сбила, то ли сердечный приступ достал.
        Водитель по имени Кеша, понятное дело, машину остановил, о пресловутой монтировке и думать забыл. Побежал на помощь человеку.
        Досталось ему так, что врачи районной больницы еле его выходили. По чистой случайности инвалидом не остался.
        Разъяренные водители — коллеги избитого — опять срочно собрались на совещание и решили ответить на беспредельный террор справедливым террором. Если бы кто-то сказал им, что последние два слова противоречат здравому смыслу, никто бы такого умника слушать не стал. Тем более что на своей территории сражаться не в пример легче, чем на чужой.
        Организацию ответного хода поручили Хромому Косте, который был в совхозе начальником службы охраны. Служба, если посмотреть, одно название. Три калеки. У одного был искусственный глаз, другой — с одной почкой, третий — без трех пальцев на руке. Пенсионеры по здоровью. А так вообще-то мужики энергичные. Как и начальник, тоже инвалид. Правда, прихрамывал Костя не очень заметно, и это не мешало ему при случае бегать какими-то странными кенгуриными прыжками, как будто поврежденную ногу он использовал в качестве толкача. Между прочим, не каждый от него мог убежать.
        Лет пять назад Хромой Костя служил в милиции, в отделе по борьбе с наркотиками, а после серьезного ранения его признали к службе негодным и отправили на пенсию.
        Тут умерла в Раздольном родственница. Оставила ему добротный дом и полгектара земли. Мать с отцом и друзья, заметив в нем серьезный интерес к нежданному дару, наперебой принялись его от этого интереса отговаривать:
        — Продай ты этот дом, да и забудь!
        — Что за смысл продавать?  — вдруг засопротивлялся Костя.  — Получить за дом копейки и по-прежнему жить в однокомнатной хрущевке?
        — А что, лучше жить в Богом забытой дыре?  — вопрошала одна из его подружек, которая и представить себе не могла, что можно взять и уехать к черту на рога из большого краевого центра.
        Упрямый Костя все-таки решил в наследном доме месяцок-другой пожить и осмотреться. А там уже решать. В городе его ничего не держало, с женой он к тому времени не жил почти два года. Устроился было охранником в банк, но тупое времяпровождение ему вскорости надоело. Быть старшим опером — и стать сторожем! «Положено не положено!»
        Короче, он уволился и поехал к наследному дому. Друзьям сказал — ненадолго. Но уже через две недели его недавно женившийся сын получил письмо, в котором отец широким жестом отдавал ему свою однокомнатную квартиру.
        Уж кого он точно осчастливил, так это молодых. Невестку даже больше, чем сына, потому что она успела столкнуться с нелегким характером свекрови, у которой жила, и к тому времени уныло подсчитывала, как бы исхитриться, чтобы платить за съемную квартиру и покупать при этом хотя бы самое необходимое.
        Глава вторая
        А между тем папаша и свекор стал знакомиться с населением поселка Раздольный. Завел себе друзей, а еще больше подружек. И понял, что попал в рай. Как в басне: «И под каждым ей листом был готов и стол, и дом».
        То есть местные красотки с распростертыми объятиями приняли отставного майора. Теперь он был, как говаривал дед, и сыт, и пьян, и нос в табаке.
        А что, разве сорок один год — возраст для мужчины? Пусть его называют и средним, и говорят про седину в бороду, но Костя на своей нелегкой милицейской службе просто не успевал как следует вкусить любовных утех, потому что жил, можно сказать, от одного телефонного звонка до другого.
        Он даже и не подозревал, что можно жить так, как жил теперь. Нет, женщин Костя не обижал, он просто им не отказывал. Пусть кое-кто из них и злился на него, и обзывал кобелем и прочими обидными кличками, если его в гости звали, он шел. Предлагали остаться ночевать — оставался. Правда, жить предпочитал один.
        Если большинство мужчин, оставшись в одиночестве, сразу заводили женщину в доме, Костя со своим хозяйством управлялся сам.
        Любопытным свою точку зрения он охотно пояснял:
        — Если приведешь женщину к себе в дом, выгнать ее оттуда практически невозможно. Совсем иное дело, если ты идешь погостить. Почувствуешь, что загостился, раскланяйся и иди. К себе домой. Где тишина и порядок. Кто последит за порядком? Ты сам и последишь. Зато твоя свобода останется при тебе, что не очень большая за нее плата.
        Товарищам и коллегам по работе говорил по секрету, что пока не встретил ту, с которой хотел бы жить на одной жилплощади целыми сутками.
        Ко всему прочему оказалось, что у Кости золотые руки. И он враз стал нужен всем жителям Раздольного. Дыра не дыра, а зажил отставной майор в поселке полноценной жизнью.
        До сих пор ему приходилось общаться в основном с контингентом, который в большинстве своем майора Бриза ненавидел. Это обижало Костю, который был ментом честным и дело свое любил. И вдруг, как по волшебству, все переменилось. Он напевал почти про себя: «Но и Молдаванка и Пересыпь уважают Костю-моряка!»
        Может, тайные завистники у него и имелись, но явных врагов не было. Оттого и чувствовал себя Костя в Раздольном весьма комфортно и возвращаться в родной город не хотел.
        Устроился на работу в совхоз, мало-помалу стал наводить порядок с обеспечением безопасности совхозного имущества. Прежде случалось нет-нет да и прибирали к рукам рабочие совхоза все, что плохо лежит, а после того как Костя поймал за руку одного, потом другого да при всех устроил выволочку — зареклись.
        Директор, кстати, тоже Костю побаивался. И если проворачивал какие-то сделки, то они были настолько крупными, что к разделу «кража» как бы и не относились.
        — Вам нужны лишние деньги,  — между тем говорил посельчанам Костя,  — выращивайте виноград элитных сортов, раз уж земля к нам так благоволит. Вместо того чтобы у совхоза воровать что ни попадя, лучше своим виноградом торговать. А на деле что у нас происходит? Я нарочно узнавал: к нам в край виноград из Узбекистана возят, из Турции, в то время как мы лежим на печи пузом кверху!
        — Хорошо говорить тому, кто в руках ничего тяжелее стакана не держал,  — ехидно заметил кто-то из рабочих.  — У тебя полгектара земли, вот и покажи нам, как выращивать виноград элитных сортов! А нам хватит и того, что совхоз выращивает. Комплексно устойчивый!
        — И покажу!  — сердился Костя.
        Он сам не ожидал, что виноградарством так увлечется. Книг накупил. Стал с коллекционерами редких сортов переписываться. Жуткие деньги, говорят, за один черенок платил!
        Но все равно он только начинал, а местные здесь веками жили и в большинстве своем не слишком пользовались дарами земли и благоприятным климатом. То есть по окрестным лесам ходили, собирали грибы и ежевику, но чтобы выращивать на земле что-нибудь этакое…
        Возможно, он себе что-то и не так представлял. Однако его показное увлечение разведением новых сортов даром не прошло. Заинтересовался люд. Чужой, приезжий собирался им нос показать?
        Поясняли ему, что все не так просто. И край у них по части климата… суровый, что ли. По крайней мере непредсказуемый.
        Старожилы рассказывали, как десять лет назад на поселок такой сель обрушился, не приведи Бог! Начисто все смел. Вот с тех пор и проявилась в местных жителях лень не лень, а некое наплевательство: мол, чего стараться, если завтра опять грязь на поселок хлынет?
        — А если не хлынет?  — горячился Костя.  — Десять лет ничего не было, и десять лет своей жизни вы упустили!
        Словом, обидел своих нынешних земляков. Вот они его и выставили треплом. Мол, не успел приехать, а уже учит отца детей делать! Опытным виноградарям вызов бросил! Да и не устоять ему, пусть и бывшему менту, против тех, кто всю жизнь на земле.
        Но Костя Бриз упрямый, ему не понравилось терпеть обвинения в голословности.
        — Ах так?  — сказал он и добавил: — Вызываю вас всех на соревнование! Кто вырастит виноград лучше моего…
        — Как же ты определишь, лучше или хуже?  — выкрикнул кто-то.
        — Хорошо, уточняю: кто вырастит виноград с гроздью больше моей хоть на десять граммов, заплачу за каждую по двести рублей!
        Хотел сгоряча сказать по тысяче, да по-быстрому подсчитал, что с таким соревнованием может и в трубу вылететь.
        Все так и ахнули.
        — Само собой, на это время потребуется. Встретимся через три года.
        — За три года много воды утечет, не так ли?  — заметил под общий смех голос из толпы.
        — Они пройдут гораздо быстрее, чем вам кажется… Вон за границей один парнишка двадцати восьми лет на миллион долларов поспорил кое с кем, что доживет до ста лет. То есть он со своей стороны вложил в котел миллион, а противная сторона поставила один к десяти. Значит, если доживет, десять миллионов получит!
        Почему-то странное пари молодого человека из-за границы всех убедило, а трое мужчин с Костей поспорили. Точнее, заключили пари.
        К слову сказать, полгода уже прошло. На днях Костя свои элитные саженцы выкопал и на шпалерах лозу развесил.
        Народ за забор к нему поглядывает. Впрочем, Костя особо не таится, но тоже свои секреты имеет. Например, чем собирается виноград опрыскивать, когда пасынковать — мало ли у виноградаря секретов! Недаром ведь спорил, значит, что-то такое знает, что дает ему уверенность в своем успехе…
        Эту историю скороговоркой рассказывала подруге Тоня, накрывая на стол. О своей жизни за эти полтора года она не говорила — кто же станет излагать целую жизненную историю на ходу? Впрочем, как и спрашивать о том же у Надежды. Похоже, обе они потерпели крах в личной жизни.
        Ну если и не крах, то облом, после которого далеко не все поднимаются, чтобы встать и идти дальше. Многие так до старости и валяются сломленные, ни на что не годные. Разве что причитают: вот если бы не случилось того-то, вот если бы не помешал тот-то!..
        — Что, подружка, похоже, мы с тобой приплыли?  — спросила ее Надя, когда Антонина ненадолго замолчала, сделав вынужденную паузу в своем веселом рассказе.
        Она выходила на кухню, а когда вернулась в гостиную, подруга и встретила ее этим не слишком оптимистическим вопросом.
        — Можно даже уточнить: плыли к разным берегам, а приплыли к одному.
        — Так…  — Тоня сделала паузу и некоторое время смотрела на Надежду.  — Предупреждаю сразу: если ты приехала ко мне ныть и ждать, что я тебе стану слезы утирать, то ты ошиблась.
        Надя вздрогнула и испуганно посмотрела на нее. Тоня усмехнулась про себя: «Что, не нравится? Да, я другая стала. Можешь тосковать по прежней пугливой и слезливой, подходящей к своей кличке, изысканной и манерной Тато!» Как сказал один знакомый Тонин поэт: «Нет ее на свете, умерла, я иду завесить зеркала…»
        Антонина Титова, работница совхоза «Элита» с окладом четыре тысячи рублей, ничем не напоминает Тонечку Титову, по мужу Страхову. Хоть она все не могла собраться и официально развестись, но всех уже оповестила, что фамилия у нее другая. Надя пока об этом не знает. Да и разве словами все опишешь? Это надо увидеть. Почувствовать. Человек изменился, и этим все сказано!
        — Но, Тато, я вовсе не слезы приехала лить, а скорее спрятаться.
        — Спрятаться? От своего американского мужа? Разве в нашем родном городе не нашлось для тебя укромного местечка?
        — Вообще-то я подумала… Я считала, что мы с тобой подруги, или я ошиблась?
        — Подруги-подруги…  — задумчиво проговорила Тоня.  — Знаешь, как смешно слышать это твое Тато… Здесь меня зовут просто Тоня или даже Тося.
        — Вообще-то это твое Тато,  — с нажимом поправила Надя.  — Разве не так называл тебя любимый муж Михаил?.. Так вот, чего, подумала я, торчать в городе, где у меня нет человека, способного понять и посочувствовать, а здесь ты так уютно устроилась! Я, наверное, могла бы прожить всю жизнь в таком тихом месте, занимаясь, к примеру, выращиванием цветов…
        В ее голосе послышалась увлеченность.
        — Подумать только,  — удивилась Тоня,  — не так давно тебя все раздражало в нашем городе, который ты называла городишком, а людей — людишками… И это в городе с почти миллионным населением!
        — Глупая была. Когда постранствуешь, воротишься домой… Классик правильно говорил.
        Обе они изменились. И теперь не только Наде, но и Тоне придется кое в чем узнавать подругу заново.
        — Давай-ка садись за стол. Вчера, как чувствовала, сходила в магазин, разжилась вырезкой. Тут же котлет из нее наделала и в морозилку! Подумала, мало ли кто в гости забредет… Сейчас мы для начала по пять капель коньячку тяпнем, пока котлеты прожарятся.
        — Коньячку?  — несколько растерянно переспросила Надя.  — Раньше, встречаясь, мы с тобой шампанское пили… Ой, я же его из сумки так и не вынула. Придется теплое пить.
        — Коньячку, я сказала,  — повторила Тоня.  — С какой целью, ты говоришь, прибыла? Для реанимации? А у нас в реанимационной только сильнодействующие средства!
        Этакая она бравая, самой нравилось вот так, по-гусарски. Лихо. Мол, смотри, как может человек измениться. От той, былой, Тони почти ничего и не осталось.
        — Ты, случайно, пить не начала?  — обеспокоилась Надя.  — А то я знаю случаи, когда от стресса женщины запивали так, что потом не могли остановиться.
        Иными словами, если ты думаешь, будто твоему залихватскому жесту удивятся или кто-то ахнет от восторга, не спеши радоваться. Это может иметь просто-таки вульгарное объяснение.
        — Я похожа на алкоголичку?  — с некоторой обидой спросила Тоня.
        — Не похожа. Прости, если я тебя обидела подозрением. Но какая-то ты не такая…
        Вот оно, начинается! Взаимное узнавание спустя столько лет крепкой дружбы.
        Надя все же достала из сумки шампанское и отдала вместе с пакетом, который оказался притороченным к дорожной сумке.
        — Это я уже у нас в городе купила, когда на такси пересаживалась. Кстати, возле дома твоих родителей, в супермаркете. Вдруг, думаю, приеду, а у тебя в холодильнике шаром покати.
        Тоне опять показалось, что подруга споткнулась, говоря о доме родителей.
        — Ты никого из знакомых не встретила? Только к моим родителям заехала и сразу ко мне?  — спросила она.
        — А кого я могла встретить? В таком темпе к тебе летела! Ты что, меня в чем-то подозреваешь?!
        Прежде Надежда всегда начинала нападать, если не хотела в чем-то признаваться. Хотя, с другой стороны, может, Тоня становится излишне мнительной. Да и что ей за дело? Не хочет говорить и не надо! Мало ли какие у нее могут быть тайны. Если и в самом деле только приехала…
        Она быстро нарезала хлеб и вернулась за стол, сервированный на двоих.
        — А что, подруга, ты тут неплохо устроилась,  — откинулась в кресле Надя, когда, отдав должное обеду, они перешли к легким закускам. Пересели в кресла, разложив сыр и расставив напитки на небольшом журнальном столике.  — Компот, кстати, у тебя просто обалденный!
        — Это ежевика.
        — Сама делаешь?
        — Не просто сама делаю, а и сама собираю.
        Они переговаривались, будто в теннис играли: подача слева — отбили, подача справа — отбили. И ничего от разговора задушевных подруг, когда слова не надо подбирать, а разговор течет складно, плетется, как вязаное полотно.
        — Вот уж никогда не думала, что тебя привлечет такое невидное местечко, как этот хутор.
        — Поселок.
        — Какая разница? При ваших с Михаилом устремлениях… Он же собирался в Москву переезжать.
        — Нет, мы потом передумали. У нас отличный дом, у Михаила любимая работа. Хорошо там, где нас нет… Я хотела сказать — был дом.
        — А что, его снесли?
        — Нет, конечно! Просто я ушла и все оставила Михаилу…
        — Вот обнаружилась и между нами разница,  — криво усмехнулась Надя,  — ты все оставила мужу, а я все забрала с собой… Что поделаешь, non sum, qualis eram![1 - Я не тот, каким был прежде (лат.).]
        — Опять ты со своими юридическими заморочками!
        — Нет, правильнее сказать — это все, что я еще помню из латыни. Кто бы сейчас поверил, что у меня высшее юридическое образование?
        — Я верю. Ты хочешь сказать, что за полтора года в твоем выражении лица исчезли следы интеллекта?
        — Интеллект? А что это такое?
        — С тобой все ясно. В Америке он тебе не понадобился.
        — Не понадобился. Более того, высшее юридическое образование мне только мешало… Лучше скажи, разговор у нас пойдет начистоту или сделаем вид, что все хорошо, и кобыла не околела, и конюшня не сгорела?..
        Тоня посмотрела на подругу: если так и дальше пойдет, то между ними вообще не останется ничего общего. Мало ли от чего можно отречься, но от образования? От принадлежности к определенной группе общества?
        — Я и забыла, Тато, тебе всегда не нравились мои попытки опроститься, говорить языком простонародья, употреблять ненормативную лексику.
        Тоня пожала плечами:
        — Пожалуй, я стала менее категоричной в этих вопросах. Хочется тебе опускаться на дно — опускайся…
        — Ты не права, совсем не хочется. Мне даже понравилось бы, чтобы ты, как прежде, меня поругивала и говорила афоризмами вроде: «Логанчук! Нужно усложнять, чтобы все стало проще, а не упрощать, чтобы стало сложнее!»
        — Запомнила? Надо же, это я тогда и в самом деле афоризмами увлекалась. Ко всякому слову цитировала.
        — Я отдавала должное твоим познаниям… Кстати, что это за вино? Небось из старых запасов, какое-нибудь французское, и бутылка стоит целое состояние?
        Неужели когда-то обе считались близкими подругами? У них обеих так много в жизни произошло, а они ведут неспешный светский разговор ни о чем! Они отдалились друг от друга, вот что.
        А что общее — страх? Но Надя вовсе не кажется напуганной, несмотря на свой измученный вид. А его вполне можно объяснить трудностями перелета. Через пол земного шара летела.
        — Это вино делает Хромой Костя. Представь, какие способности в мужике открылись! Говорит, что, наверное, всегда мечтал стать виноделом. Пока своего винограда у него нет, у других покупает. Изготавливает небольшими партиями, по шесть полулитровых бутылок.
        — Почему именно по шесть?
        — Столько получается из трехлитрового баллона,  — расхохоталась Тоня.  — По крайней мере он так всем говорит. Может, остальное закапывает?
        Надя проницательно взглянула на нее:
        — Ты с ним живешь?
        — Узнаю Надюшку. Вопросы сразу в лоб, без экивоков. Так и отвечу: нет, не живу. Как говорит сам Костя, надо же иметь хоть один дом, где я могу просто поговорить.
        — Неужели и не пытался?
        — Костя — стреляный воробей. Станет он лезть к женщине, которая не имеет к нему интереса!
        — А ты не имеешь?
        Надя взглянула лукаво, вмиг преобразившись, словно только теперь стала приходить в себя, расслабляться и расправлять сжатые кольца пружины. Если не страх ею владеет, тогда что? Откуда это напряжение?
        — Откровенно говоря, я наслаждаюсь свободой.  — Тоня пригубила из бокала, который до того просто держала в руке.  — Ты не думай, я не кокетничаю, но мне кажется, я никогда не была так счастлива, как теперь.
        Врет ведь! Прямо так уж и счастлива. Просто здесь в Раздольном Тоня наконец-то пришла в себя… Стоп! Это значит, раньше была не в себе? Как это объяснить: ее выгнал из дома инстинкт самосохранения или внезапное прозрение и испуг от того, что мир вокруг оказался совсем не таким, каким она раньше себе представляла? Ей потребовалось залезть в темную глубокую нору и здесь отлежаться? Как это объяснить Наде? И вообще, почему Тоня раньше разговаривала с подругой, не задумываясь о том, поймет она ее или нет, а просто чирикала о том о сем, как воробей на ветке?..
        — Я помню тебя накануне свадьбы с Михаилом. Ты вся сияла, искрилась, а сейчас твои глаза скорее сонные…
        Сонные. Неужели это так заметно? «В той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный, а в хрустальном гробе том спит царевна мертвым сном…» Антонине давно пора рассказывать эту пушкинскую сказку своим детям.
        — Мне хорошо, а то месяцев десять назад я так искрилась, чуть не зашкалило.
        — Ты разошлась с мужем?
        — Думаю, да.
        — Интересный ответ.
        — Просто я оставила ему заверенное нотариусом согласие на развод. Скорее всего Миша уже муж другой женщины.
        — И ты думаешь, здесь он тебя не найдет?
        Тоня пожала плечами:
        — Не знаю. Я наказала маме строго-настрого… Кстати, а как ты узнала, где меня искать?!
        — Неужели Марина Евгеньевна отказала бы мне в такой малости, как в бумажке с твоим адресом?..
        — В обмен на что?
        — Да ладно, догадалась! Конечно, мне придется написать подробное письмо, как у тебя дела. Ты ведь не возражаешь?
        — Не возражаю.
        Тоня помрачнела. Может, и не надо ей было убегать ото всех. Но она так напугалась! Ей казалось, что живи она рядом с родителями, подвергнет и их жизнь риску.
        После случившегося с ней перепуга трудно было жить полноценной жизнью. Если на то пошло, Раздольный спас ее, вернул прежнее мироощущение. Поселок и Джек, с которым по вечерам они сидели на крыльце и молчали…
        Поймав себя на этой мысли, Тоня прыснула.
        — Ты чего?  — удивилась Надя.
        — Да так, подумала, что долгое время здесь моим единственным собеседником был Джек.
        — Это тот лохматый щенок, которого ты буквально спасла от убиения?
        — Тот. Он просто удивительный пес. Вечером я вас познакомлю. А сейчас, пока солнце не село, пойдем в мой парк. Попутно взглянешь на веранду — ближе к ночи мы будем сидеть на ней и пить смородиновый ликер, который делает соседка Маша. Зуб даю, ты такого тоже никогда не пробовала!
        — А ты позволишь и мне приложить руку к твоему парку деревянных скульптур?  — проговорила Надя после того, как осмотрела все, что Тоня успела наваять.
        — Ты хочешь сказать, что увлеклась скульптурой?
        — Нет, что ты!  — в шутливом ужасе замахала руками Надежда.  — Но я занималась цветами и, можно сказать, о декоративном цветоводстве знаю очень многое… По крайней мере в Америке я видела деревянные скульптуры, которые полностью покрыты цветущими растениями. Представь, как офигенно будет смотреться вот этот твой жираф, если на его спине будет расти такая коротенькая зеленая шерстка…
        Тут же горевшие радостным блеском ее глаза померкли, плечи опустились.
        — Что случилось?  — затеребила ее Тоня.
        — Вспомнила кое-что. То есть я и не забывала, но все время старалась это воспоминание запихнуть куда-нибудь поглубже. Если все время помнить, сойдешь с ума… Потом, ладно? Вот сядем на твоей прекрасной веранде, и я расскажу тебе про свой американский брак… А за какое время ты все это настрогала?
        — Ой, и не говори!  — воодушевилась Тоня.  — Месяца за три-четыре. У меня в руках все просто горело!
        — А это опасно, тем более что материал горючий.
        — Можно и пошутить над этим, но я творила как в последний раз! Местные умельцы еще в августе сделали мне мастерскую, устроили камин.
        — Камин?  — воодушевилась Надя.  — Я хочу посмотреть на камин. Я тоже всегда мечтала его иметь.
        — Хорошо, я покажу тебе мастерскую. Но сейчас до камина не добраться. В мастерской лежат два огромных пня, из которых я собираюсь сделать кое-что. Пока до срока не хочу об этом говорить. Но предчувствую, что это будет шедевр.
        Надя с некоторым удивлением взглянула на нее.
        — И в самом деле ты какая-то не такая. У меня появилось ощущение, что придется знакомиться с тобой заново. Что же Мишка такое натворил, что ты будто заново родилась, предварительно сгорев?
        — Я вырвалась из тьмы на свет. Работала здесь как каторжная… Разве что перед сном успевала прочесть несколько страниц и проваливалась в крепкий сон, как в яму… А думала, буду страдать бессонницей…
        Основная работа, как ни странно, пришлась на зимнее время. Тоня переехала в этот дом в июле, как раз накануне предполагаемой поездки в Арабские Эмираты, где ее муж Михаил собирался отдохнуть, а заодно решить кое-какие вопросы своего бизнеса.
        Поездка не состоялась по причине поспешного отъезда Антонины в далекие края. Ездил куда-то без нее Михаил или не ездил, она не знала. Да и не хотела знать.
        Такое впечатление, что горе, которое она собиралась горевать долгие годы в этой Богом забытой дыре, буквально за пару месяцев свалилось с нее вместе с падающими на пол мастерской стружками дерева.
        В немалой степени этому способствовала и ее работа в совхозе, куда она устроилась по приезде. Художницей. Тоня сразу обговорила условия работы: станет трудиться столько, сколько потребуется, но если работы не будет, она остается дома. Эти дни будут считаться творческими и оплачиваться, как обычные рабочие. То есть не будут влиять на предложенный директором оклад в четыре тысячи рублей.
        Правда, директор прежде не сталкивался с художниками. Плакаты по технике безопасности он купил пакетом и развесил везде, где нужно, а больше ничего рисовать, кажется, не требовалось. Но тут…
        Он насмотрелся в одном из винсовхозов, в которых побывал с целью обмена опытом, как люди рекламируют свою продукцию. Цистерны, в которых возили сырец, были разрисованы яркими красками с какими-то вычурными слоганами. Он даже нарочно ехал рядом с одной из таких цистерн, чтобы прочитать все, что на ней написано.
        — Сразу видно, что люди производят,  — бормотал себе под нос директор и что-то черкал у себя в блокноте.
        Никто не знал, что в юные годы директор, учась в тогда еще Политехническом институте, позднее ставшем Технологическим университетом, кропал стишки.
        До сих пор, видимо, его потребность в рифме мирно дремала в душе человека практического и вот теперь давала себя знать. Никто бы из его рабочих не поверил, что директор, сидя в своем кабинете, работает не с бумагами коммерческого содержания, а пытается сочинять слоганы!
        Как только художница появилась в дирекции по поводу работы, он сразу рассказал ей свою идею: цистерны должны привлекать внимание. Понадобится кому, можно и чью-нибудь рекламу на них разместить… Это уже была его собственная идея, которую он почти тут же претворил в жизнь. Позвонил директору винзавода, который в больших количествах закупал у него виноматериал, и предложил размещать на своих цистернах его рекламу.
        — Ну и жук ты, Винокуров!  — рассмеялся тот, но заплатить согласился.
        По странному — или не странному!  — совпадению фамилия Тониного директора была Винокуров. Может, из-за нее он и закончил факультет технологии виноделия?
        — Что-то оклад вы мне даете маленький, под ваши-то генеральные планы,  — заметила Тоня.
        — Оклад временно невысокий,  — согласился директор.  — А там посмотрим…
        Правда, «смотрел» он уже больше полугода, но Тоня так увлеклась своими скульптурами, что и забыла напомнить ему про увеличение зарплаты.
        Экскурсия в Тонин парк деревянных скульптур быстро закончилась, даже при том, что подруги осмотрели бассейн, и Надя выразила свое восхищение:
        — Круто!
        Она взглянула на солнце — было четыре часа, и до вечера оставалось довольно много времени.
        — Знаешь что,  — решила Тоня,  — давай я отвезу тебя на перевал.
        — Зачем?  — удивилась Надя.
        — Посмотришь сверху на поселок и вообще осмотришься, куда тебя занесло.
        — Скорее всего куда тебя занесло… Неужели Михаил отдал тебе «мерседес»?
        — Нет, конечно, я же сказала: все оставила ему! Считаешь «мерседес» несущественной мелочью? И вообще отвыкай от барских замашек. Наша автомобильная промышленность тоже кое-что производит.
        Она вывела из гаража свою «Ниву».
        — А я и не знала, что мы джипы производим,  — съехидничала Надя.
        — Садись, американка несчастная!  — фыркнула Тоня и открыла дверцу.
        Глава третья
        Эта ее шутка оказала странное действие: Надю будто ударили по лицу. Она вздрогнула и даже съежилась, жалобно улыбнувшись на удивленный взгляд подруги.
        Тоня кивнула своим мыслям. Значит, Надя вышла из своих испытаний с куда большими потерями. Этот затравленный взгляд… Он вообще не вязался с характером Надежды. По крайней мере с тем характером, который Тоня знала. Как будто однажды она чему-то очень напугалась и с той поры так и пребывала в состоянии постоянной настороженности, чтобы при первом звуке опасности спрятаться под панцирь…
        Да и Тоня, как нарочно, все время тычет в ее больное место. Хочет сказать, что не знала, будто больное?
        Вроде раньше считалась чутким человеком, а сегодня уже второй раз когти в свежую рану запускает. По крайней мере явно делает подруге больно, хотя назвать ее американкой — что тут такого? Жена американца. А как еще называть ее?
        Однако свою поездку — недалеко, всего три километра пути,  — Тоня задумала недаром. Есть такие природные феномены, которые лечат одним своим видом. Вот и получается, что хочет она смягчить свою черствость. Потому что должна подруге сочувствовать, ведь и сама на том же обожглась. Вынуждена была враз изменить свою жизнь не потому, что очень хотела перемен, а потому, что к переменам ее вынудили обстоятельства.
        Тоня ничего не говорила, пока машина поднималась на перевал, и не пыталась разрядить возникшее в салоне напряжение, а просто остановила свою «Нивушку» на небольшом участке дороги, на которую давний оползень обрушил когда-то огромный кусок скалы.
        Дорогу от камней очистили, и образовалась довольно обширная площадка, на которой теперь шоферы-дальнобойщики порой отдыхают. От нее вниз уже появилась тропинка — там из скалы пробил себе дорогу родничок.
        Его любовно обложили камнем. Для тех, у кого не было с собой кружки, здесь же имелась дежурная, цепью к скале не прикованная и даже странно, что так долго сохранившаяся.
        Но повела Тоня подругу не к ручейку, а совсем в другую сторону, на край дороги, к казавшемуся хрупким ограждению.
        — Смотри!
        И даже рукой провела вокруг, словно в дар отдавала.
        — О Господи!
        У Нади невольно вырвался восторженный крик.
        Вокруг, насколько хватало глаз, высились горы, а круто вниз обрывалась такая глубокая пропасть, что казалось, ей нет конца. Горы еще не обзавелись зеленым покровом, и потому те, что подальше, казались отчего-то фиолетовыми, а на тех, что поближе, картину все-таки разрежали зеленые сосны. Без них бы пейзаж вокруг показался декорацией к триллеру.
        Зато горы, встающие далеко на горизонте, гордо несли свои белые шапки с вечными снегами. И казалось, что там, на их вершинах, живут ангелы, взирающие сверху на этот изломанный, непостоянный мир, в котором нет абсолютной гармонии, а есть места для взлетов и падений и где даже небо не устроено для того, чтобы можно было парить в нем вечно.
        Нигде не замечалось никакого движения, точно молодые женщины были одни в этом диком, далеком от цивилизации мире.
        Небо синело над ними не так высоко, как на равнине. И было почти доступно для желающих взлететь. Дело оставалось за малым — у женщин не было крыльев. Да и так ли уж хотелось им летать? Им хватало предчувствия полета.
        Вечернее солнце, пройдя свой полуденный пик, лениво скатывалось к горизонту. А горы поднимались все выше и выше, словно пытались достичь недоступной им высоты или нанизать небесную синь на свои острые пики.
        — И человек еще смеет называть себя царем природы!  — прошептала Надя, потихоньку отходя от края. Пояснила рядом стоящей Антонине: — Даже голова закружилась от такого величия.
        Тоне казалось, что этот пейзаж должен вызывать совсем другие чувства. Голова закружилась. А дальше? Ничего внутри не затрепетало, не появились мысли о вечном, о тщетности сиюминутного?..
        — А я, глядя вокруг как раз с этого места, всегда прихожу к мысли, насколько ничтожны наши усилия как-то по-особому организовать свою жизнь в сравнении с окружающим миром…
        — Эй, подруга,  — затормошила ее Надя,  — ты изобретаешь велосипед. Ведь именно от осознания собственной ничтожности всякие отшельники, пустынники, схимники удалялись от людей, чтобы лишний раз напомнить себе об этом. Вот ведь как просто: мы ничтожны, жизнь коротка, а Вселенная бесконечна — и так далее. Из этого следует только одно: сиди и не чирикай, не так ли?
        Тоня смутилась:
        — А разве и в самом деле наша жизнь не коротка, чтобы тратить ее на людей ничтожных?
        — А вот это уже лучше. Правда, нельзя сказать, что такая мысль есть нечто возвышенное…
        — Для меня — возвышенное,  — буркнула Тоня.  — До приезда в Раздольный я переживала о такой ерунде! Что подумает мой муж, что скажет, что сделает, не будет ли он недоволен? Я даже о себе забыла. О своих желаниях. О своих талантах, наконец!.. Может, мои деревянные скульптуры и уродливы, и несовершенны, но я делаю их, и мое сердце поет. Представь, раньше я не могла позволить себе мастерскую…
        — Ты хочешь сказать, Михаил тебе не разрешал?
        — Конечно же, нет,  — сконфузилась Тоня,  — я стеснялась ему об этом сказать. Боялась, что станет смеяться. Ведь мой муж считал, что не бывает талантливых женщин-художниц. Он всегда смеялся: назови мне хоть одно имя художницы, прославившейся в веках. Не можешь? То-то же! Вообще-то я и не думала о славе, но мне хотелось самовыражения, вот этого сладкого трепета в груди, который все-таки отличается от оргазма!..
        — И теперь ты от всего суетного освободилась?
        Не освободилась! Сегодня у Тони мысли были вовсе не возвышенные, как она говорила подруге. Чем больше она смотрела на суровый пейзаж, тем больше сжималось сердце. Она умрет, а эти горы как стояли, так и будут стоять. Им никакого дела нет до глазеющих на них людей. Стоит им лишь чуть-чуть пошевелиться, как этих двоих просто не станет на свете! Они рухнут вниз вместе с краем пропасти…
        — Так говоря о людях ничтожных, кого ты имела в виду?  — поинтересовалась Надя.  — Уж не своего ли мужа? К Михаилу, конечно, много эпитетов можно придумать, но уж никак не ничтожный…
        — Почему обязательно Михаила?  — отчего-то рассердилась Тоня.  — Я сказала просто так, вообще…
        — Ну, если вообще, тогда о чем говорить? Знаешь, я думаю, для того чтобы человек мог философствовать, глядя на окружающую природу, ему надо быть свободным.
        — От чего?
        — От сиюминутного. Включая, кстати, воспоминания.
        — Да я и не вспоминала вовсе, просто к слову пришлось. Ты сама начала говорить…
        — Поехали домой,  — схватила ее за руку Надя.  — Мне хочется опять сесть в твое уютное кресло и выпить хваленого ликера. Видимо, как раз прошлое меня буквально распирает изнутри, и чтобы жить в этом природном величии, мне надо стравить воздух отмирающих воспоминаний. Пока они не взорвались у меня внутри.
        — Странная реакция на красоту. Или, может, ты ее так и не увидела?
        — Увидела. Но я же объясняю: мне некуда ее принимать. Понимаешь, моя духовная оболочка заполнена жидким взрывчатым веществом. Кажется, оно называется нитроглицерин. Все остальное, что происходит в моей жизни, не может проникнуть внутрь — некуда. Я смогу созерцать окружающий мир и на него реагировать, только когда солью эту гадость с души.
        — Ты хочешь слить ее в мою душу?  — усмехнулась Тоня, заводя мотор.
        — Мы сольем ее в пустую бутылку из-под ликера, который выпьем, а потом бросим вниз, вот в эту пропасть.
        — Хорошо, давай вернемся. Но природу засорять нехорошо.
        В свое время, когда она только приехала, горы произвели на Тоню совсем другое впечатление. Она просто влюбилась в них. Правда, старалась вниз не смотреть. Пропасть тянула ее к себе так же, как и горы. Но если первые предлагали на них влезть, взглянуть на мир с высоты, то вторая змеиным языком шептала: «Вглядись в меня! Наклонись ниже, еще ниже, там, у меня в глубине, есть то, что тебе нужно!»
        Наверное, Надя права: эти горы надо созерцать совсем в другом состоянии. Может, в том, каковое создают для себя йоги, занимаясь медитацией.
        В монастырях монашенки добиваются того же неустанными молитвами. А Тоня? Может, ей, как и Надежде, тоже нужно слить с души гадость, чтобы воспринимать природное величие как поток гармонии, вливающийся в душу?
        Ну вот, пока Тоня так стояла и размышляла, уже и солнце повисло над Пшадой, цепляя вершину своим нижним краем. Некоторое время оно еще повисит, а потом ухнет вниз, и на земле наступит темнота. По крайней мере Тоне так казалось — ухнет. Наверное, от того, что после четырех часов дня она всегда работала то ли в своем парке, то ли в бассейне, и когда среди работы наступала темнота, ей чудилось, что ночь приходит слишком быстро. Вот только что было светло и тепло, а сейчас уже темно и прохладно.
        Как ни странно, в поселке не было комаров. То есть она сидела по вечерам на открытой террасе, даже зимой, если было не слишком холодно, и теперь, с наступлением весны, в кресле-качалке, завернувшись в плед, читая книжку под затейливым бра, и ни разу не услышала их назойливого жужжания.
        Странно, что она все время забывала спросить об этом у соседки Маши, которая порой любила сбежать из своего шумного, беспокойного дома, где резвились трое ее сыновей-погодков и муж Леня, не уступавший в шумливости сыновьям.
        У нее на Тониной веранде было свое кресло, в которое она со стоном плюхалась и произносила протяжно:
        — Хорошо-то как! Тихо… Титова, ты живешь в раю и этого не ценишь!
        Она звала Тоню по фамилии, кстати, как и Хромой Костя, потому что работала заведующей местным детским садом и уже дважды заключала с Тоней договор по оформлению то игровой комнаты, то своего кабинета.
        Вслед за ней к Тоне пытались просочиться и ее дети, и муж, но Маша их безжалостно выпроваживала:
        — Нет-нет, только не это! Идите домой, я сейчас приду.  — И, понижая голос, объясняла Тоне: — Сюда их пускать нельзя. Они разнесут ее вдребезги!
        — Чего ее-то?
        — Тишину.
        Сегодня Маша, похоже, не придет, так что в ее кресле расположилась Надя. И если выражение лица Маши не нужно было особенно разглядывать, она и так вся на виду, то лицо Нади оказалось в тени, и Тоня стала думать, как бы ее оттуда вытащить.
        — Давай подвинем кресло поближе,  — сказала она в конце концов без всяких там хитростей,  — а то я не вижу твоих глаз.
        Она на скорую руку накрыла столик, который был привинчен к стене и служил чем-то вроде эстампа с наскоро сработанной инкрустацией, а в случае необходимости устанавливался на скрытую за ним же опору.
        Специально по размеру столика Тоня вышила крестиком — пришлось вспомнить детство!  — несколько салфеток. На нем как раз помещалось небольшое блюдо с фруктами — по причине раннего времени сплошь экзотическими вроде киви и бананов, кроме разве что яблок. А также графинчик с ликером, пара рюмок и пара десертных тарелок.
        — Как у тебя устроен быт!  — завистливо выдохнула Надя.  — Такое все домашнее, забытое. Надо же, вышитый крестиком Винни Пух! Ты всегда была мастерица украшать свое жилище.
        — Раньше я все это покупала.
        — А сейчас… сама, что ли, вышила?
        — Конечно!
        — Завидую.
        — Да чему тут завидовать?  — удивилась Тоня.  — Знаешь, какой у меня оклад? Четыре тысячи рублей! Примерно сто сорок долларов.
        — Как же ты живешь?
        — Представь себе, мне хватает! Правда, изредка у меня случается шабашка… На днях я посмотрела в старую косметичку — она у меня вроде сейфа,  — в ней шесть тысяч рублей. Выходит, еще и остается.
        Она рассмеялась. Надя смотрела на нее с недоумением.
        Не поняла! Она просто не могла себе представить, чтобы жена известного в городе делового человека — Тоне не надо было себе в чем-то отказывать, потому что ее запросы, не то чтобы скромные, но умеренные, удовлетворялись в полной мере,  — вдруг добровольно уехала в эту глушь, чтобы здесь вырезать из старых пней каких-то животных. Кстати, куда она их потом денет? Так и оставит в своем саду?
        Интересно, Надя ничего такого не произносила вслух, но Тоня легко прочла все по ее лицу.
        Обе они хороши! Наверное, потому в свое время и подружились, что и в той, и в другой есть нечто, гонящее их вперед и в даль, порой неведомую для них самих.
        — А почему бы тебе не организовать музей?  — задумчиво проговорила Надя.
        — Музей?  — Тоня подумала, что ослышалась.
        — Ну да, назвала бы его как-нибудь вроде «Природа и мы». Бросила бы клич: мол, кто увидит в округе какой-нибудь камень необычной формы, везите его сюда! Или хотя бы скажите, где он находится. Вот тебе и сад камней. А между ними — твои деревянные скульптуры.
        Надя высказывала все, что приходило ей в голову, как будто у нее под влиянием горного воздуха открылся какой-то клапан в душе, до сих пор намертво закрытый… Или она боялась начинать разговор, каковой совсем недавно просто рвался у нее с языка, и теперь тянула время, потому что никак не могла начать. Ведь сейчас все так хорошо, и эта тишина, и воздух, и внимательные глаза подруги напротив, но стоит только начать, как сразу все рухнет.
        Но Тоне Надино предложение понравилось. Как раз этого ей все время и не хватало: деловой жилки. Так бы она и в самом деле все строгала да строгала, пока весь участок не заполнила.
        — А знаешь, в этом что-то есть…  — Тоня покрутила в пальцах крошечную рюмку.  — Странно, что мне такое даже в голову не пришло, а ведь таким образом можно было бы даже привлечь к нам туристов. Я все думала: такая красивейшая природа, благодатный климат, а люди живут, как бы поточнее выразиться, вприглядку, что ли…
        — И построить поблизости дегустационный зал вашего совхоза…
        — Мы же не производим готовые напитки,  — улыбнулась Тоня,  — а только так называемый виноматериал.
        — Ну и что же, можно дегустировать напитки из вашего винограда. Допустим, часть платы за сырец получать готовой продукцией. Между прочим, это могло бы быть выгодным делом. Может, раза в два выгоднее, чем этот ваш виноматериал. Хранить его в таких небольших бочках, я видела в кафе… Или вот пусть дегустируют вина, приготовленные вашими народными умельцами вроде Кости и твоей соседки…
        — Маши.
        — Наверняка здесь живет не одна такая Маша.
        — Я смотрю, ты в бизнесе поднаторела,  — заметила Тоня со странной ревностью. Надя не успела приехать, как увидела то, что лежало на поверхности и до чего сама Тоня век бы не додумалась.
        Да и многие бы не додумались. Русский народ отчего-то в своей массе малопредприимчив. Она знала, что друзья ее родителей, сплошь и рядом имеющие собственные дачи, предпочитают лучше закапывать урожай, чем продавать его… Этакая брезгливость интеллигенции к труду продавца. Тянется она с давних времен, когда торговля не была цивилизованной, а сплошь хамской и когда дородные тетки за прилавками позволяли себе безнаказанно глумиться над нищей — но с высшим образованием!  — прослойкой общества.
        — Еще бы!  — хмуро отозвалась Надя.  — Если бы ты знала, как пришлось мне выкручиваться, чтобы найти сбыт нашим цветам… Бизнес! Да я была самой обычной торговкой! Мелкий опт, так это называется. По крайней мере сначала это была всего лишь мелкая торговля. А потом мы начали зарабатывать неплохо. Очень даже неплохо… Говорю — мы, хотя подразумеваю — я. Все-таки Грэг возил меня к оптовикам. По мере надобности…
        — Кто мог знать, что, отправляя тебя в Америку, мы не куем твое светлое будущее, а приговариваем тебя к чему-то недостойному. Ты ведь и до того жила неплохо. По крайней мере в городе тебя уже знали как хорошего адвоката… Муж у тебя был не из худших. Ты не захотела его простить, хотя он покаялся. Ладно, тогда подумала я, Америка так Америка. Хочется — хуже, чем болит! В твоей жизни все должно было устроиться так хорошо, что все стали бы тебе завидовать…
        — А ведь завидовали. Только не мне, а моему мужу. Такие же лузеры,[2 - Неудачник (англ.).] как он. Они считали, что ему повезло с женой. Американка не стала бы так пахать. Но это все были цветочки…
        Теперь она уже основательно помрачнела. Даже на лбу появилась глубокая складка.
        — Знаешь, я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что меня ищет Интерпол.
        Тоня изумленно взглянула на подругу:
        — Это шутка у тебя такая?
        — Если бы! Ладно, хватит тянуть кота за хвост. В общем, я к тебе приехала спрятаться.
        Вместо того чтобы испугаться, Тоня рассмеялась:
        — Неужели наше исконно российское неуважение к закону прокралось вместе с тобой за океан?
        — Это хорошо, что ты шутишь,  — неуверенно проговорила Надя,  — но, возможно, когда ты узнаешь все…
        — Надеюсь, что узнаю,  — мягко проговорила Тоня, приподнимая рюмку с ликером.  — Соловья баснями не кормят. Давай вначале выпьем, а потом споешь.  — Она опять рассмеялась и, с трудом подавив смех, проговорила: — Прости, что-то на меня некстати веселье напало.
        — Да нет, ничего, смейся… Подожди, я кое-что принесу.
        Надя ушла с веранды, и видно было, как она включила свет в комнате, в которую Тоня отнесла ее вещи.
        — Вот смотри.
        Она поставила на пол небольшую стопку книг.
        — Ты привезла с собой книги?  — удивилась Тоня, коснувшись рукой переплета.  — Да какие толстые! Читаешь в подлиннике? Жаль, я не настолько знаю английский язык. Разве что со словарем.
        — Ничего, это содержание станет понятно тебе и без словаря.
        Она взяла верхнюю книгу, положила на столик перед Тоней и открыла ее не глядя.
        Внутренность книги была предварительно выпотрошена, неумело вырезана ножом, и все опустошенное пространство оказалось заполнено пачками долларов. Тоня взяла наугад следующую книгу — то же самое.
        — Сразу видно, боевики ты смотрела,  — пробормотала она.  — А как же через контроль ты все это пронесла?
        — И не говори. Решила — будь что будет. Американцы вообще не проверяли. А наши спросили, что за книги, я сказала: «Словари. Я переводчица». Они и не стали просматривать. Это ведь и в самом деле словари…
        — И сколько здесь денег?
        — Двести тысяч долларов.
        — Не хило!.. Заработала?
        — Украла.
        Тоня внимательно посмотрела на подругу, как бы проверяя: она не ослышалась?
        — Да-а… Чтобы тебя до такого довести, надо постараться… И где ты их взяла?
        — У мужа.
        — Кто-то говорил, лузер, то да се. Хотя однозначно у неудачников не бывает таких денег. Надюша, ты выдаешь мне информацию кусками, потому я и не могу ее как следует осмыслить. И тем более дать оценку.
        Надя неуверенно улыбнулась, точно прислушиваясь к собственным словам:
        — Я имею в виду, что эти деньги мы вместе заработали. А если быть совсем точной, я заработала. Так что в некотором роде это не чистая кража.
        — Тогда зачем ты об этом говоришь? Если ты и в самом деле зарабатывала, то, наверное, имела право на свою часть… Однако эта сумма… Немалая даже для такой богатой страны, как Америка.
        — Но мы ведь не платили налоги. Грэг нигде в декларации этих денег не показывал.
        — Все равно это слишком много. Неужели ты смогла за полтора года столько заработать? Каким образом, если, конечно, это не коммерческая тайна?
        Надя встала из кресла и через минуту вернулась с сигаретами в руках.
        — Я закурю?
        — Пожалуйста, мы же все равно на свежем воздухе!
        Продолжая вертеть в пальцах сигарету, Надя наконец прикурила от разовой зажигалки и мрачно усмехнулась:
        — Ты хочешь знать все в подробностях, но зачем? Чтобы тоже поехать в Америку и так же заработать?
        И в самом деле, что за допрос с пристрастием? Тоня самой себе удивилась. Думала, что Надежда врет и деньги заработаны вовсе не на цветах? Но если она сама не хочет говорить правду, то кто ее заставит?
        — Думаешь, Грэг пожалуется на тебя в полицию?
        Надя неуверенно улыбнулась и пожала плечами:
        — На самого себя? Мы же с ним муж и жена. Если я бы не знала их законов, то у него-то даже адвокат имелся… Грэг! Да и жив ли он?
        — Что ты такое говоришь?!
        — Не обращай внимания… Что-то мысли у меня разбегаются.
        Надя описала рукой с сигаретой круг, словно призывая саму себя держаться определенной темы.
        — Однако как трудно в чем-то признаваться. Если ты совершил что-то недостойное, то в пересказе все равно стараешься себя хоть как-то оправдать… В последнее время Грэг был так уверен в том, что ему удалось запугать меня, что он даже особо не таился, когда набирал код сейфа с деньгами. Он отбирал у меня все до копейки, и я даже не пыталась что-то заначить. Сначала он выгонял меня из комнаты, когда зачем-нибудь ему требовалось открыть сейф, а в конце почти не предпринимал каких бы то ни было предосторожностей.
        — Ты сказала — запугать? И что, было чем?
        — Было,  — нехотя кивнула Надя.  — Я ведь у него вторая жена. А первая тоже была русской… Вот опять, не отвечаю прямо на твой вопрос, а начинаю как бы издалека.
        — Ну и что,  — Тоня погладила ее по плечу,  — мы же никуда не торопимся. И вообще расслабься, не на допросе… Кстати, ты извини, подруга, тогда я не могла тебе об этом сказать. Ты была такой счастливой…
        Что это, повтор пошел? Только что Надя говорила, как на своей свадьбе Тоня лучилась счастьем, теперь она говорит ей то же самое. Но у Тони по крайней мере жених был такой, что другие девушки завидовали, чего о женихе подруги никак не скажешь. Надя смотрит на нее с ожиданием? Ах да, Тоня забуксовала на «счастье». Надо пояснить:
        — …Тогда я подумала, что любовь и в самом деле зла. Чтобы полюбить такого козла, рыхлого, пузатого, старого и пошлого, надо очень постараться. Ты же у нас всегда была как конфетка! Вон и сейчас нисколько не располнела. Талия по-прежнему пятьдесят восемь?
        — Нет, уже шестьдесят четыре,  — невольно улыбнулась Надя.  — А насчет любви… Я так хотела уехать в Америку, что согласна была и вправду полюбить козла. Какими дурами мы все-таки бываем!
        Она залпом выпила рюмку, точно это была водка, а не сладкий ликер, и шумно выдохнула.
        — Правду говорят, хорошо там, где нас нет. А ведь многие из русских хотели уехать в Америку. Она казалась какой-то особой благословенной страной, этаким раем на земле… Ко всему прочему и наши средства массовой информации тогда захлебывались: американцы любят русских женщин! Хотят жениться на русских женщинах, потому что американки все как одна феминистки, не дают им, несчастным, развернуться, почувствовать себя мужчинами… Русские женщины такие самоотверженные, честные, порядочные… Какая ерунда! То есть, наверное, большинство русских женщин такие и есть, но и американки тоже по-своему хороши. Для американцев. Успешные американские мужчины спокойно женятся на своих соотечественницах, живут с ними счастливо и не помышляют ни о каких женах-иностранках. А вот такие, как Грэг…
        Надя нервно сглотнула.
        — Ты уже пару раз упомянула слово — лузер, но я не поняла, к чему?  — подсказала Тоня, чтобы не длить паузу.
        — К тому, что мужики глупые, ленивые, те, кто не хочет работать, живут в стране всеобщего благоденствия… скажем так, не лучшим образом. Так же, как и у нас, в Америке что потопаешь, то и полопаешь. И вот тут-то пригождаются русские женщины, которые во имя семейного благополучия привыкли пахать как лошади. Пока это они получат грин-карту, чтобы хоть как-то сравняться в правах с коренными американками!.. И во имя этого терпеть, терпеть…
        — Понятно, что грин-карта была вопросом времени, но ведь вовсе не это тебя напрягало.
        — Ты права. Дело даже не в том, что наши женщины пашут во имя семейного благополучия. Наши женщины пашут во имя своей светлой мечты. Они тащат свой воз — или свой крест — безропотно потому, что не видят убогости той дороги, по которой идут…
        — Ты не очень круто завернула?
        — Нисколько. Разве нам нужны дворцы и принцы? На самом деле вовсе нет, потому что все декорации к нашим сказкам мы изготавливаем вот этими самыми руками и вот этой самой головой! Опять не поняла?
        — Сложновато!  — улыбнулась Тоня. Вон как из подруги эмоции хлещут. Видно, натерпелась.
        — Мы сами для себя феи, наша волшебная палочка у нас в голове. Коснулись мы ею хамоватого мужчины-уродца — трах-тиби-дох!  — и вот он уже красив и благороден. Коснулись палочкой жалкой лачуги — и вот она уже дворец! То, что на самом деле видят другие, нам все равно. У нас свое собственное видение.
        — То есть ты хочешь сказать, что окружающий мир у каждого свой, иными словами, ваш холст — наши краски? Знаешь, по-моему, есть такая философия.
        — Не знаю,  — сказала Надя,  — до всего этого я сама додумалась.
        Глава четвертая
        — Ты взяла его фамилию?  — спросила Тоня немного погодя, медленно потягивая из рюмки ликер.
        — А как же, именуюсь я теперь Надя Грэг Хендерсон, имею американский паспорт. Потому я так легко и пересекла границу.
        — Границу-то пересекла, а вот как ты жить собираешься в России с таким паспортом?
        — А у меня остался мой, российский.  — Надя вдруг хихикнула.  — Я ведь для поездки в Америку оформляла заграничный паспорт, а родимый — вот он. Со штампом о разводе… Какая я была дура! Да разве можно сравнить моего бывшего, моего Димку с Грэгом! И моложе, и красивей… Да что там красивей. Говоря так, словно их сравниваешь, а ведь и не сравнить! Небо и земля. Лучше наших русских мужиков никого нет! Наши правители бы радовались, что управляют таким народом! А вместо этого они… Слушай, мое собственное красноречие оказалось заразным. Меня опять потянуло на рассуждения.
        Они посмеялись, но у Нади смех получался какой-то горестный, что ли. Словно ее давило что-то изнутри и никак не давало расслабиться и общаться со старой подругой с прежней легкостью.
        — Вот я тебе о том и говорила. Мне почему-то было жалко того, что вы с Димкой развелись. Была нормальная хорошая семья. А теперь, наверное, он нашел себе другую…  — задумчиво пробормотала Тоня.
        — Да если он и свободен… Как говорил поэт, если даже пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне… Я вовсе не о том говорю, что хотела бы к Димке вернуться. Просто… что мучит, то и учит. За каким чертом мне эта Америка понадобилась?.. Я пробуксовываю?
        — Это я свернула с темы в сторону,  — повинилась Тоня.  — Ты говорила про лузеров.
        — Так вот, Грэгу была нужна жена-рабыня. Сам он мало что умел, да и не хотел работать. Зато он нашел путь, который позволял ему кое-чего добиться: он стал жениться на русских женщинах…
        — Ты так говоришь — стал жениться, как если бы сказала: стал ходить на дискотеку.
        — Думаю, и после меня он опять поехал бы в Россию…
        — А тебя он куда бы дел?
        — Там же, в своем огороде закопал!
        — Минуточку, кажется, мы через что-то перескочили. Поехал бы за женой-рабыней? Но ты-то никогда прежде рабыней не была. Женщина самодостаточная, с высшим образованием, адвокат…
        — Но я же не могла быть в Америке адвокатом. По крайней мере пока бы не выучилась и не сдала соответствующие экзамены. Но для этого ко всему прочему у меня не было статуса гражданина Америки. Мне надо было ждать… Вот Грэг этим и пользовался — моим бесправием.
        Она вздохнула и с силой потерла лоб. Только теперь Тоня заметила, что от глаз подруги побежали в разные стороны лучики морщин, а в белокурых волосах мелькает седина. Такие перемены всего за полтора года?
        — Говорят, многие наши инженеры и даже врачи на первых порах в Америке работали чуть ли не посудомойками и дворниками.
        — Я была готова к тому, что мне придется физически работать, чтобы добиться процветания, если бы Грэг не любил распускать кулаки.
        Да уж, чего на долю Тони не выпало, так это физических унижений. Хотя кто знает, останься она в семье, может, дошло бы и до мордобоя.
        Она представила себе картину: бьющий ее Михаил. Картина не складывалась. Тоня просто не могла представить себе мужа, настолько не владеющего собой… Каким же она вообще представляла себе мужа, как оказалось впоследствии, вообще ничего о нем не зная?
        — Неужели этот… еще тебя и бил?
        — Бил.  — Надя сказала это чуть ли не с мазохистским удовольствием.  — Причем весьма охотно. А однажды, когда я попыталась ему противостоять, он вынул из кармана нож и полоснул меня по руке. Знаешь, так спокойно, будто хирург, вскрывающий нарыв. Смотрел, как у меня льется из раны кровь, и даже не сделал попытки помочь, перевязать. Сказал: «Эти русские понимают только язык силы. Скоро у меня в саду не останется места для их безымянных могил».
        — В каком смысле?
        — В прямом. Он схватил меня за волосы и притащил на задний двор. Якобы там была могила его первой жены. И тыкал меня лицом в эту землю, а мне казалось, я слышу запах мертвой плоти…
        Тоня от неожиданности чуть не задохнулась. Так и сидела некоторое время с открытым ртом, пока не решилась спросить:
        — Ты хочешь сказать, что твою предшественницу Грэг убил?!
        — По крайней мере он мне так сказал.
        — Может, пугал?
        — Может. Но у него в саду в самом деле имеется некий холмик… Знаешь, я поверила, что это могила. И испугалась. Потом я все время чувствовала этот запах прелой земли с каким-то сладковатым привкусом.
        — Постой, насколько мне известно, полиция у них четко реагирует на жалобы народа, пусть даже иностранцев. Ты могла бы позвонить или написать заявление… Представляешь, они бы приехали, раскопали этот холмик…
        — И оказалось бы, что там ничего нет!.. Да и кто я такая? У них же первым делом смотрят документы. Грэг же, не будь дураком, сразу отобрал у меня паспорт и спрятал в сейф.
        — Но это же демократическая страна… По крайней мере как мне всегда казалось… Неужели у тебя не было никакого выхода, кроме того как терпеть?
        Вопрос у Тони прозвучал почти без выражения, и Надя, видимо, подумала, что подруга ей не верит. Она быстрым движением стянула с себя свитер и показала правую руку. От плеча и до запястья рука была желто-зеленая с фиолетовыми разводами. А потом сняла джинсы и показала такое же фиолетовое бедро.
        — И это спустя неделю после битья… Смешно сказать, что я почувствовала, когда Грэг привез меня на свою ферму. Он же высылал мне фотографию якобы со своим домом — такой веселенький особнячок в двух уровнях, крупным планом конюшня, просто земной рай, если и не богатого, то вполне обеспеченного фермера. И вот я приехала — мой будущий муж встретил меня в аэропорту на какой-то обшарпанной машине, у нее внутри даже обивка клочьями свисала. Вместо особняка — какой-то ветхий сарай со стенами из старых рекламных щитов. Единственное, что более-менее казалось крепким, так это псарня…
        — Псарня? Ты же говорила — цветы.
        — Цветы — это было потом… Каюсь, я не смогла быть только поденщицей на его псарне. Я же все-таки человек с высшим образованием, и, несмотря на то что Грэг первым делом меня избил за непослушание, я все же — униженно кланяясь и приседая — уговорила его дать мне на исследование рынка хотя бы неделю. Он дал два дня. Я съездила в пару собаководческих хозяйств, поговорила с заводчиками. Не то чтобы они так уж откликались на мои вопросы, но по моему предложению все же согласились ответить хотя бы на один: почему не стоит разводить породистых собак в этой местности?
        — А ты хитрая девушка!
        — Понятно, мой интерес был шит белыми нитками, но отчего-то оба заводчика ко мне прониклись. И предостерегали откровенно, не скрывая всех минусов собаководства. При этом они в отличие от моего мужа были настоящими профессионалами, а он… Не знаю, что пришло ему в голову разводить именно собак? Ну, кроликов я бы еще поняла… Кстати, Грэг возил меня все эти два дня, но сам из машины не выходил. И при этом зорко следил, чтобы я не стала кокетничать или говорить что-нибудь лишнее тем, с кем беседовала.
        — И ты из страха перед ним не могла попросить о помощи кого-нибудь из них?
        — А что бы я им сказала? Чужим людям. Что муж меня бьет? Угадай, что бы мне ответили?
        — Это ваши проблемы.
        — Вот именно. Оказалось, у Грэга, а значит, и у меня, просто не было шансов пробиться в этой области. Поблизости, всего в пяти милях от его так называемой фермы, оказалось два — одно на западе, а другое на востоке — собаководческих хозяйства, налаженных, раскрученных, не знаю, отчего пришло ему в голову с ними тягаться. Я поняла, что есть лузеры по недоразумению, а есть — из-за упрямства. То есть те, которые никого слушать не хотят и продолжают бросать деньги на ветер, несмотря на очевидную глупость этого действия.
        — Слушай, Надёна, ну если все было так плохо, почему ты в Россию не вернулась?
        — Ну, кроме того, что у меня не было документов, мне было чертовски стыдно. Я же всем растрезвонила, как мне повезло, а потом… У меня не было денег. И если нужно было что-то купить для хозяйства, он ехал в магазин вместе со мной и сам за все расплачивался.
        В наступившей на мгновение тишине подруги услышали, как что-то не то прорычал, не то пробурчал пес.
        — Он говорит: хозяйка, ты совсем совесть потеряла, забыла, что по вечерам меня выпускают в сад!
        — Вот, оказывается, как живут люди на природе. Они разговаривают с животными.
        Тоня поднялась и успокаивающе положила руки на плечи Нади.
        — А ты сиди, я только отпущу Джека и насыплю ему корма.
        Слышно было, как скрипнули петли калитки, звякнула цепь, и над поручнями веранды появилась огромная бело-серая голова с рыжими пятнами по бокам.
        — Ах ты, какой красавец!  — восхищенно присвистнула Надя.  — Что же это у тебя за порода такая?
        Джек потянул воздух носом, еще немного постоял и исчез из виду.
        — Его порода называется — мостоков,  — с серьезной миной сообщила появившаяся на веранде хозяйка дома.
        — Никогда такого не слышала. В России новую породу вывели?
        — Новую породу нагуляли,  — рассмеялась Тоня,  — московская сторожевая плюс кавказская овчарка.
        И осеклась — в калитку кто-то позвонил. Надя, услышав звонок, вздрогнула, и взгляд ее стал беспомощным.
        — И ты теперь всякий раз будешь так пугаться?  — насмешливо поинтересовалась Тоня.
        А про себя подумала: косой кривому глаз колет. Давно ли она сама, обмирая от страха, прислушивалась ко всякому шороху и запускала в дом Джека, когда из-за этого не могла заснуть, а он будто чувствовал, покорно лежал у ее кровати и сопел, так что Тоня, опустив руку вниз, всегда могла до него дотронуться.
        Странно, когда период адаптации на новом месте у нее благополучно закончился, Джек не пытался больше зайти в дом, словно прежде никогда в него и не заходил.
        — Но ведь поздно же для прихода гостей…  — проговорила Надя, опустив глаза.  — И потом, когда я приехала, то никакой кнопки не нашла. Еще подумала, что у тебя нет ни телефона, ни звонка у калитки.
        — А кнопка у меня в почтовом ящике. Свои знают.
        — Значит, это свои, не так ли? Только вот кто?
        — Ума не приложу!
        Хотя Тоня догадывалась, кто это мог быть, но прежде он не приходил так поздно… Опять гадает, вместо того чтобы взять и посмотреть.
        — Куда ты одна?  — крикнула ей Надя.  — Давай вместе пойдем!
        — Сиди. Я с Джеком пойду… К тому же у нас тут места спокойные.  — Тоня усмехнулась.  — Чужие здесь не ходят!.. Да, и книги свои прибери, а то любой удивится, чего это мы на ночь глядя словарями занялись.
        В самом деле, книги с начинкой так и остались лежать на виду — Тоня только переложила их на стоявшую тут же табуретку, чтобы не мешали.
        — Константин, случилось что?  — сказала она, открыв калитку, придерживая Джека за ошейник.  — Половина одиннадцатого!
        — Я от Людки шел,  — доверчиво пояснил Хромой Костя,  — смотрю — у тебя свет на веранде и голоса.
        — А если бы я с любовником сидела?
        — Я постоял, послушал — голоса женские.
        — Тебя врасплох не застать!.. Странно, завтра воскресенье, а ты, можно сказать, среди ночи от любимой женщины ушел… Джек, свои!
        Тоня придержала ошейник. Джек уже не лаял, но как-то угрожающе посматривал на Костю. Словно ревновал.
        — Любимая женщина — это слишком громко сказано, но ведет себя так, будто она единственная… Прости, никогда не обсуждаю своих женщин, но сейчас еще не отошел, вот в запале и вырвалось… Ладно, не жлобься, Титова, неужели ты сослуживцу и рюмки не нальешь? Что-то сегодня мне не хочется сидеть дома. Как-то я уже настроился на общение. Пусти, а?
        — А может, я тебя просто не хочу знакомить с подругой? Вдруг, не дай Бог, влюбится?
        — Ты же не влюбилась!  — Он нарочито тяжело вздохнул.
        — Мне не до того было, мог бы догадаться.
        — А я и догадался. Разве я приставал к тебе внаглую?
        — Внаглую — нет,  — не выдержав, улыбнулась Тоня.  — Ладно, заходи.
        Она закрыла калитку на засов — чисто машинально, Костя же все равно на ночь не останется — и прикрикнула:
        — Поторопись, что ж мне, Джека так и держать, уже рука устала!
        — Бегу, бегу!  — смеясь крикнул он.  — Смотри крепче держи, у меня брюки новые!
        Причем пошел к веранде не через дом, а со стороны сада, где легко перемахнул через перила и предстал перед ошеломленной Надеждой, шутовски склонившись в поклоне.
        — Константин Бриз!  — Он прищелкнул бы каблуками, если б не кроссовки.  — Или, как зовут меня в этом благословенном месте, Хромой Костя.
        — Так вот вы какой!  — одобрительно кивнула Надя.
        — Я так и знал! Я верил, что не буду обойден вниманием, как местная достопримечательность. Вы успели узнать обо всех моих м-м… эротических приключениях?
        — Ты считаешь, что я только и делала, что с подругой о тебе говорила?
        Тоня вошла с небольшим подносом, на котором располагались бутылка виски, рюмка, тарелка с мелко нарезанным салом, пустая тарелка, и споро разложила все это перед Костей. Вернее, закуску пришлось поставить на табуретку.
        — Ну может, не только обо мне… Мало ли, твоя подруга проявила бы любопытство к местному донжуану… Кстати, я всегда говорил, Титова, что у тебя слишком маленький столик на веранде.
        Тоня удивленно выпрямилась.
        — Когда это ты мне говорил?.. А-а, перед Надей рисуешься! Не слушай его, подружка, Костя, как всегда, начал атаку без предупреждения, так что ты и подъемный мост не успеешь поднять.
        Костя потер руки и плотоядно взглянул на Надежду.
        — Ага, понял, намекаешь, что твоя подруга — неприступная крепость? Но нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!.. Надеюсь, обстоятельства для штурма сложатся благоприятные. Между прочим, погоды нынче стоят даже не теплые — жаркие, а это не есть хорошо. Деревья вовсю цветут. Весна настает недели на две раньше.
        — Балабол ты, Костик!.. А если серьезно, то ты прав. Апрель нынче чересчур жаркий.
        — Разве это плохо?  — удивилась Надя.
        — Плохо,  — сказал он,  — как и все, что чересчур. Снега в верховьях Челбы начнут бурно таять, река разольется…
        — Я почему-то думала, что реки разливаются только на равнинах, затапливают населенные пункты, но в горах…
        — А в горах они могут спровоцировать сель.
        — Где Челба, а где мы,  — хмыкнула Тоня.  — Не пугай мою подругу, Константин!
        — Ладно, не буду пугать,  — согласился он.  — Виски, смотрю, успенское? Молодец, Шовгенов! Для приезжих поясняю: это некий предприниматель из соседнего района. То есть он возглавляет закрытое акционерное общество со старым названием ликеро-водочный завод. В прежние времена его руководство никаких особенных новинок не внедряло. Гнали себе водку двух сортов, да и все, а потом на директорство пришел молодой талантливый адыг. Понятное дело, не без денег. Организовал у себя на заводе производство всяческих иностранных напитков со своей технологией. Сначала никто в его планы не верил: виски! Подумать только, кавказский американец! Но тот считал, что в стране, где полно пшеницы, не грех как раз пшеничное виски и производить. И ведь дело пошло! Теперь порой и иностранцы не прочь его напитки попробовать. Вроде как для сравнения…
        — Кажется, и я не прочь попробовать,  — подала голос Надя, при этом Антонина шутливо подняла брови.
        — А я-то нашла чем потчевать — ликер, легкое вино. Все исходя из тех знаний о моей подруге, которые я считала единственно верными.
        — Разве я тебе не говорила, что с некоторых пор здорово изменилась?  — пробормотала Надя, по-мужски опрокидывая в рот рюмку виски.
        Но это было еще одно изменение. Условно считая первым то, какой она предстала перед Тоней по приезде.
        Если вспоминать их десятилетнюю дружбу и какой Тоня ее помнила, Надежда опять выглядела другой. Словно сняла одну маску и надела другую. Белую сменила на черную.
        Вот только что, несколько минут назад, перед ней сидела женщина если и не сломленная, то жестоко ударенная судьбой, с тоскливыми глазами и прячущимся внутри испугом. Теперь же это была развязная подвыпившая особа, недвусмысленно поглядывающая на заинтересованного Костю. Наверное, он тоже заметил произошедшую с ней метаморфозу.
        — Антонина уже возила вас на перевал?  — спросил у нее Костя, кидая насмешливый взгляд на Тоню: мол, подруга-то у тебя без особых церемоний, не так ли? Почему бы и мне ее не окучить?  — А то я тоже мог бы показать… что-нибудь интересное.
        — Возила, только я не поняла зачем…  — Надя заговорщически улыбнулась.  — Можно подумать, я никогда гор не видела! Прямо гид, да и только! Посмотрите налево, посмотрите направо, о чем вы думаете, глядя на эту головокружительную пропасть?..
        Тоня не верила собственным ушам: что подруга говорит! А главное — как! Она откровенно смеялась над восторгами той, которая, между прочим, приютила ее. Той, под крышей которой она обитала и до сих пор. Она вела себя так, словно Антонина в момент сделалась ее соперницей и теперь обе сражались за одного и того же мужчину. Тоня могла бы сразу сказать, что никаких видов на Костю не имеет и что ради него не стоит подвергать опасности их многолетнюю дружбу. Этот мужчина не создан для верности, при том, что он, конечно, человек обаятельный и в настоящее время посвятил свою жизнь как раз тому, чтобы разбивать женские сердца.
        Теперь оставалось просто сидеть и слушать, как ее подруга пляшет на поверженной Антонине.
        — Господи, как приятно общаться с нашим российским мужиком,  — продолжала ворковать Надя.
        — А что, у вас есть и другой опыт?  — усмехнулся Костя.
        Надя вроде невзначай потянулась, чтобы он мог увидеть ее тонкую талию — шестьдесят четыре сантиметра, почти идеал, и капризно спросила:
        — О, неужели мы все еще на вы? Пьем на брудершафт!
        Она первая выпила рюмку и первая потянулась к Костиным губам.
        Насколько Тоня успела изучить Хромого Костю, он феминисток не любил. Или не феминисток, а таких вот настырных женщин, которые брали инициативу в свои руки. Или наезжали на него внаглую. Этого никак не могла понять и Людка, его любовница, от которой как раз сегодня он рано ушел, в очередной раз легко отбившись от настойчивой бабы.
        Судя по всему, ему нравились женщины мягкие, уступчивые, не требующие многого, но готовые отдать все.
        Но, как и всякий женолюб, он не стал отталкивать Надю или как-то по-иному выражать свое к ней отношение и поддерживал ее кокетство привычными шуточками.
        Этот отработанный способ общения с женщинами помогал ему между тем думать о чем-то своем, потому Тоня, пившая вовсе не так энергично, как Надя, могла заметить тщательно скрываемое беспокойство, которое мешало Косте расслабиться и отдаться общению с положившей на него глаз женщиной.
        Однажды Тоня уловила его внимательный изучающий взгляд, но тут же он стал показательно-равнодушным, так что Тоня подумала, что ошиблась. Константин просто думает о чем-то своем.
        По крайней мере в какой-то момент он уже не сыпал, как обычно, анекдотами, а пустил разговор на волю волн, которые поднимала Надежда.
        — У меня другой опыт, это ты правильно, Костик, заметил. Я почему-то считала, что лучшие мужчины — американцы. И когда появился в моей жизни американец, побежала за ним, едва он поманил пальцем. Ерунда! И увидела в натуре, что такое, как говорится, мифы и реальность. Вышла замуж за америкоса, представляешь? А он и в жизни, и в постели — круглый нуль. Одним словом, лузер!
        — Лузер? Ты бы перевела, а то я по-английски не очень понимаю.
        — По-ихнему это неудачник,  — подсказала Тоня, так как подруга, налегшая на алкоголь, стала заметно рассеянной.
        Вроде ничего особенного не происходило, но почему-то настроение у Тони испортилось. Она, конечно, сказала, что между ней и Костей ничего нет. Но ведь она могла сразу и не признаться. А если бы Тоня его любила, страдала по нему втихомолку? Выходит, в любом случае Надя на это не посмотрела бы? Что же дает ей такое право на вседозволенность?
        И это с первого же дня! А если и в самом деле Надежда вознамерилась остаться у Тони надолго? Тогда вся налаженная жизнь с ее мелкими радостями, с ранними пробуждениями, с ходьбой по горам, откуда она приносила нужные для бассейна камешки или оригинальные корни для парка деревянных скульптур, с осознанием себя человеком свободным и верой в то, что жизнь не кончилась, а лишь на время приостановила свой бег, что называется, пошла бы коту под хвост…
        Подумать только, всего полчаса назад такие мысли даже не приходили ей в голову, а теперь словно открылся третий глаз и она увидела то, чего не видела прежде… По крайней мере то, на что она раньше не обращала внимания. Например, как Надя смеется, откидывая голову назад, словно демонстрируя свою длинную шею. И то, как она перебивает Тоню, когда та говорит что-нибудь по ходу разговора. Словно они в один момент поменялись местами и уже не Тоня хозяйка здесь, а она, Надежда… Принимает нежданную гостью, которой вынуждена дать прибежище.
        — Ой, ну ты как скажешь! Наивная ты, Тато!
        Опять употребила это дурацкое имя, хотя Тоня просила его больше не упоминать.
        Костя, конечно, сразу же навострил уши.
        — Тато? Это что же, кличка такая?
        — Это ее муж так называл. Она и вправду была похожа на Тато…
        Она! Говорить о присутствующем здесь же человеке в третьем лице по меньшей мере некультурно!
        — Ты бы видел тогда нашу скромную художницу!  — продолжала вещать Надя.  — Дома она ходила в длинном шелковом халате, в домашних туфлях на каблуках и курила сигареты вот с таким янтарным мундштуком!.. Я никогда не думала, что она от Мишки уедет. Художница! Богема! Такая вся из себя изнеженная, и вдруг вижу — носит воду в дом. В ведре! Видел бы ее Мишенька! Теперь он бы ни за что не сказал — Тато. Тося — вот какое имя ей бы подходило.
        — Кстати, Титова,  — сказал Костя совсем не то, что ждала от него Надя,  — а давай я договорюсь с ребятами и мы на следующих выходных проведем тебе в дом воду. А то и в самом деле ты живешь, как будто и не в виду цивилизации. Все-таки в поселке имеется водопровод. Кое-кто из поселковых выкопал выгребную яму и имеет свою канализацию. Да и газ можно было бы провести.
        — У меня может не хватить денег,  — проговорила удивленная Тоня — чего это вдруг Константин заинтересовался ее удобствами?
        Ей до сего времени не приходило в голову обратиться с подобной просьбой к Косте. Наверное, потому, что она живо представляла, какой именно валютой ей придется расплачиваться за его помощь. Но раз он сам предложил…
        Можно было бы, кстати, потихоньку оборудовать и ванную, а то она до сих пор пользуется душем, который пристроен к дому. Да-да, прежний хозяин сделал его утепленным. Вода подается в металлическую бочку, стоявшую наверху сооружения типа современной душевой кабины, но сделанной не из пластика, а из крепкого дерева. Нагревается вода в бочке с помощью двух мощных ТЭНов и жрала бы уйму электричества, если бы умелец-хозяин не поставил на входе к нагревателям некий приборчик, который существенно снижает на электросчетчике фактические показатели. Продавая дом, мужчина наказывал Тоне к этому приборчику никогда не допускать проверяющих из энергонадзора.
        — Что же ты не предложил это раньше?  — вроде даже недовольно спросила Надя.  — Скажи, что не додумался, а теперь хочешь показать, какой ты заботливый!..
        Теперь получалось, что она хочет вывести Костю из себя и заставить забыть о предложении, которое Тоня тут же сочла очень нужным и своевременным.
        В самом деле, ей давно требовалась в хозяйстве мужская рука, и если бы Костя стал ей помогать, она бы решила все свои вопросы…
        Но как же быть с Надей? Сделать вид, что она ничего этакого не говорила?
        Все равно мозг не желал смиряться с неприятным открытием. Ведь ее дружбе с Надей больше десяти лет!
        Однако есть вопросы, которые нельзя решать наскоком. Вот Надя решила, что стоит Косте ее увидеть, и сразу она станет хозяйкой положения, будет диктовать ему условия, а Тоню вообще не брала в расчет. Видимо, считает, что подруга никак ей не соперница?
        — Тато!  — между тем проговорила Надя.  — Вот видишь, ты вспомнила себя, такую томную, изнеженную, на самостоятельные действия неспособную, и тут же нашелся мужчина, желающий подставить тебе свое крепкое плечо. О чем это говорит? Что нам, женщинам, куда выгоднее выглядеть слабыми. Даже слабее, чем есть на самом деле.
        Костя понимающе взглянул на Тоню и вдруг ей подмигнул. Вот что странно — Константин, которого окружающие иначе как бабником не воспринимали, вел себя в ее доме куда пристойнее, чем ее лучшая подруга! И как ни крути, явственно показывал, что он на ее стороне.
        — Женщина должна быть слабой,  — сказал он как припечатал.  — Не знаю, как кому, а мне бабы-лошади не нравятся.
        Это прозвучало неожиданно. Так что несколько минут после его слов Надя сидела и помалкивала в тряпочку. Соображала, что она не так сделала…
        А Тоня по-новому взглянула на Костю. Может, она слишком поспешно записала его в ненадежные мужчины?
        Глава пятая
        Однако Надя вовсе не была так по-глупому прямолинейна, как вначале казалось. То есть она решила не выказывать себя обиженной, потому Костино замечание сглотнула, не показав виду, что приняла его на свой счет.
        Тут же стала говорить о том, что ей в Раздольном понравилось и она подумывает: а не поселиться ли и ей в таком уютном месте?
        — А что, организуем здесь землячество беженцев…
        — Беженцев?  — удивился Костя.
        — Ну да, беженцев. Кто от чего — или от кого. К примеру, скажи, Костя, ты почему здесь застрял?
        Он пожал плечами:
        — Односложно объяснить не получится. Просто я почувствовал, что здесь мне именно уютно. Вот ведь как получается. Дело в том, что накануне мне пришлось оставить любимую работу, которая прежде не давала времени даже как следует оглядеться. А как только меня отправили на пенсию, я в один момент стал никому не нужен. По большому счету не нужен. Понимаете, как будто до этого бежал куда-то вместе со всеми, а потом на очередном повороте меня взяли и вытолкнули на обочину. При этом движение остальных не замедлилось, они продолжали бежать, а я стоял и смотрел им вслед. И вдруг не в своем родном городе, а здесь, в Раздольном, я ощутил себя если не прежним бегуном, то по крайней мере таким же человеком, как и остальные. Я мог теперь не просто смотреть кому-то вслед, а тоже двигаться по дороге, планировать свою жизнь и получать от нее удовольствие и открывать те ее стороны, о которых прежде даже не подозревал…
        Тоня была ошарашена. Правда, она не так уж и часто виделась с Костей, но тогда, когда виделась, не слышала от него подобных откровений. Она думала, что он просто балаболка и человек, не слишком задумывающийся о жизни. Сколько же можно учиться, и все без особых результатов! Этак по жизни будешь все время проходить мимо по-настоящему нужных тебе людей, не понимая их и потому не принимая…
        — Тошка, а ты,  — спросила ее как-то сразу будто пришедшая в себя Надя,  — ты тоже ощущала себя бегуном?
        — Нет,  — как бы удивляясь про себя, покачала головой Тоня,  — я ощущала себя скорее борцом, который боролся с противником, вдвое превышавшим меня по весовой категории. Понятное дело, он в конце концов меня и задавил, и я лежала в стороне от татами и могла только вращать глазами, не в силах что-то сказать. А потом собралась с духом и выползла из спортивного зала на свежий воздух.
        — Вы оба как поэты,  — с уважением заключила Надя,  — и, надо сказать, я чувствую себя так, словно вы по сравнению со мной намного чище и мудрее… Кстати, Костя, ты видел ее парк деревянных скульптур?
        — Видел. Как и будущий бассейн,  — говорил он, между тем уплетая тонко нарезанное сало, которое Тоня, с подачи все той же Маши — у нее она училась хозяйствовать,  — покупала на другом конце поселка у бабы Веры. Та хоть и давно приехала из Украины, пожалуй, лет тридцать назад, а сало солила все по тем же украинским технологиям, после чего оно просто таяло во рту.  — Между прочим, Титова, ты мне подала идею — я тоже вырою бассейн, но без этих твоих выкрутасов — мозаики-хренаики… Плиткой его выложу, и все дела. А вот о чем ты даже не подумала, так это о том, как ты воду будешь менять. А если не менять, то в скором времени все твои дельфины мхом покроются!
        — Каким мхом? Откуда мох в воде-то?
        — Ну не мхом, так тиной, или чем там водоемы зарастают… Но если ты будешь кормить меня салом и поить шовгеновским виски, я, пожалуй, и тебе все сделаю в лучшем виде.
        — Бассейн!  — вдруг презрительно проговорила Надя.  — Разве это настоящий бассейн? Так, забавы нищих. Да вы хоть представляете себе, сколько стоит хороший бассейн?!
        Тоня ахнула про себя: кажется, подруга только что извинялась за свои слова. Что же это ее так раздирает? То ли злость, то ли зависть. Такое впечатление, что откуда-то снизу ее души все время поднимается грязь, и как Надя ни закрывает крышку, она все равно выбрызгивается наружу. Вот только Костя чувствовал себя достаточно спокойно, чтобы снисходительно наблюдать за расходившейся Надей.
        — Нищих?  — насмешливо повторил он.  — Иными словами, надо понимать, ты богата?
        — Да уж не бедная. Ваш несчастный поселок могу купить с потрохами!
        Тоне стало стыдно за нее.
        — Перестань, Надежда! А то я буду вынуждена…
        — Что, выгнать меня из своего дома?
        — Нет, всего лишь рассказать Косте, как ты разбогатела.
        Надя побледнела, несмотря даже на немалое количество принятого алкоголя.
        — Простите меня,  — быстро заговорила она,  — сама не знаю, что это на меня вдруг нашло!
        — Но не судите слишком строго: война, волнения, дорога…  — улыбнулась Тоня.
        Она вдруг поняла, что это довольно приятно — иметь против зарвавшегося человека оружие, которое в момент превращает его в ручную зверушку. Потому она себя одернула: не будь злыдней!
        — Издалека, значит, к нам ехали?  — поинтересовался Костя, забыв про брудершафт. Как и про Надины рассуждения насчет мужа-американца.
        — Скажем так: пришлось преодолеть не одну тысячу километров.
        Надя же свой рассказ помнила и теперь всматривалась в лицо Кости: это что, он так шутит?
        — Ну вот, а я и не знал. Думал, может, километров двести, не больше…
        Что же он в самом деле, не знает, где Америка? Тоня решила, что он нарочно дразнит Надежду.
        — …Так что это вы меня извините. Некстати заявился. Представляю, подруги долго не виделись, а тут чужой человек. Простите мужика сермяжного, необразованного, не проинтуичил. Вам надо отдохнуть с дороги… У нас ведь еще будет время для общения?
        — Конечно,  — охотно подтвердила Надя,  — я здесь надолго.
        Костя обратил взгляд на Тоню:
        — Проводи меня, Титова, до калитки, не то твой зверь отгрызет у меня что-нибудь жизненно важное. Женщины Раздольного тебе вряд ли спасибо скажут.
        Он с сожалением окинул взглядом стол, на котором осталось еще несколько кусочков нарезанного сала.
        У двери в кухню Тоня задержалась, сказав:
        — Минуточку!
        И вскоре сунула в руку Кости завернутый в салфетку кусок сала.
        — Я его у бабы Веры покупаю.
        — Чередниченко?  — удивился он.  — А я, видимо, как раз ее сало вижу на столах у других, да все забываю спросить, где они его достают… Спасибо, Титова! Ты уж извини, что я тебя не по имени-отчеству. Все забываю.
        — Антонина Сергеевна,  — спокойно ответила она. Не иначе как в сотый раз.
        — Но Титова — все-таки полегче запомнить. Так вот, я не привык в долгу оставаться. Следующий деликатес — за мной! Мы — люди Ноева ковчега…
        — Чего-чего?  — насмешливо переспросила Тоня.  — В том смысле, что предложенное Надей слово «землячество» тебе не очень нравится?
        — То есть я хочу сказать, мы — граждане, оторванные от большой земли, должны держаться друг друга.
        — Томящиеся среди аборигенов Северного Кавказа,  — пошутила Тоня.  — Хорошо, я об этом подумаю, хотя за тебя можно быть спокойной — тебе есть за кого держаться!
        — Титова, я сказал, не за кого, а кого держаться. А ты все об одном и том же! Это от того, что ты не тех держишься. Ну да что с тебя взять, глупая ты женщина!
        Он хмыкнул и скрылся в ночи, наслаждаясь нешуточным смущением Тони.
        Вообще они стали поддевать друг друга, едва увиделись. Костя первым делом попытался забросить удочку:
        — Антонина, мы с тобой оба — жертвы жестокого внешнего мира, а если рассматривать поселок Раздольный как совмещенный женско-мужской монастырь, то мы с тобой — два монаха, ушедшие от мирской суеты…
        — Во-первых, для вас я Антонина Сергеевна.  — Она тогда жутко рассердилась на этот его фривольный тон и попытку приобнять ее при всех, как он обычно делал с другими женщинами. При том, что они даже не были знакомы.  — Можно звать по фамилии — Титова, а во-вторых…
        — Все ясно,  — нарочито заторопился он,  — можете не продолжать, для меня вполне хватит во-первых. Предпочитаю не утруждать себя лишними знаниями. Во многих знаниях есть многие печали, как говорят у нас в монастыре. Вы, видимо, учительница младших классов?
        — Почему?  — удивилась Тоня, с ходу плюхаясь в расставленную им ловушку.
        — Привыкли учить детей, вот и на взрослых переносите свои методы. А со взрослыми нужно устанавливать совсем другие отношения. Особенно здесь, в горах, вдалеке от большой цивилизации… Мы здесь, знаете ли, живем без особых церемоний: без лишнего выканья, без отдельных ножей для рыбы и для десерта, устрицы расковыриваем руками.
        — Какие устрицы?
        — Какие попадутся!
        Мужчины, стоявшие тогда рядом с ним, обидно расхохотались.
        Она и сама не понимала, почему вдруг встретила его в штыки. Настроение было не то? Так это вовсе не причина отвязываться на мужика. Гордость, вот что он задел! Костя поставил ее в один ряд со всеми остальными женщинами, а кому нравится стоять в ряду? Если ты не в армии, конечно.
        Может, ей показалось, будто он ставит ее в ряд? И почему она запрезирала вдруг женщин в этом Костином ряду?
        С той поры он нарочито обходил ее стороной. Правда, пару раз зашел к ней в гости. В первый — под предлогом того, что хочет посмотреть ее деревянные скульптуры, о которых по поселку раззвонила Машка. Во второй — попросил что-нибудь почитать на ночь.
        — Тебе что, кроме чтения, нечем заниматься ночью?  — ехидно спросила Тоня.
        — Нельзя же изо дня в день заниматься одним и тем же,  — фыркнул он.  — Или ты считаешь, что перерывы для секса вредны?
        Помнится, она тогда покраснела и вынесла ему какой-то детектив, который тот взял не глядя. Когда Тоня ездила в район, она всегда что-то покупала из книг. И со временем у нее появилась своя, пусть и небольшая, библиотечка.
        Но что интересно, никто из Костиных пассий ничего ей не сказал, не потребовал выяснения отношений, как они проделывали это регулярно, когда Костя заходил на огонек к очередной разведенке. Видно, кто-то четко отслеживал, сколько времени проводил Костя у Тони дома или возле ее калитки. Таким образом, Костиной зазнобой в глазах местных женщин Титова не выглядела.
        И вот сегодня Костя зашел в третий раз. С чего бы? Скорее всего ему уже доложили, что к Титовой приехала подруга, такая вся из себя крутая. Небось из-за границы. Может, сказали, из Москвы…
        То-то он повеселится. Небось будет рассказывать рабочим, что подруга Титовой повисла на нем, даже не успев как следует рассмотреть.
        Казалось бы, чего Тоне волноваться: скажет и скажет,  — но отчего-то первоначальное раздражение от выступления Надежды опять проснулось в ней. Если та не могла ей дозвониться, то уж написать письмо в любом случае могла. Но не написала же, ни строчки. Даже открытку к Новому году или там телеграмму к Рождеству не прислала. А как жареный петух клюнул, так сразу о подруге вспомнила!
        Тоня представила себе, что вот сейчас, закрыв за Константином калитку, она вернется на веранду, а там Надежда сидит в кресле и спит с открытым ртом.
        Она нарочно рисовала себе подругу в таком непрезентабельном виде, потому что испытывала самую настоящую злость от того, что раньше, все время до ее приезда, вспоминала Надежду тепло, с радостью. И скучала по ней, и недоумевала: почему Надя так быстро забыла их дружбу?
        От этого Тоня даже пошла по дорожке медленнее, чем обычно ходила. Пусть Надежда думает, что она до сих пор стоит у калитки и любезничает с Константином.
        Джек подбежал и ткнулся в ее руку холодным носом. Точно спрашивал: ну что, пойдем сегодня с тобой гулять?
        — Пойдем, мой хороший,  — ласково сказала ему Тоня; вот кто не предаст, не бросит, не забудет.
        Впрочем, она тут же и устыдилась своих мыслей. Мало ли как может повести себя человек, выпивший лишнего. Да и просто уставший с дороги, отчего вроде обычная доза алкоголя чуть ли не с ног валит и башню заклинивает…
        Но когда она вышла на веранду, то увидела, что на столике, где совсем недавно лежали остатки их скромного пиршества, все убрано. То есть лежит чистая салфетка и поверх нее стоит графинчик с ликером и двумя рюмочками.
        — Что, разозлила я тебя?  — весело сказала Надя, входя на веранду с полотенцем на плече.  — Но согласись, что этот ваш Хромой Костя пришел как к себе домой. Я уж и так, и эдак, думаю, сообразит, что люди встретились после долгой разлуки, хотят поговорить, соскучились… Я, между прочим, тебе подарок привезла, а так и не удосужилась вручить…
        — Так ты что, и в самом деле всего лишь разыграла пьяную?  — не могла поверить Тоня.
        — А ты думала, что в Америке я совсем спилась и теперь пары рюмок мне достаточно, чтобы в осадок выпасть?  — Она расхохоталась.  — А Костик, видимо, кобель еще тот, глазки-то сразу загорелись.
        Вообще-то утверждение это было спорным, но Тоня промолчала. Не верила она Надежде. Просто та опомнилась, вот и отрабатывает задний ход.
        — Но ему обломилось. Как говорится, наш девиз непобедим: возбудим и не дадим!  — Она заговорщически подмигнула Тоне.
        — Ты… откуда… стихи, что ли, пишешь?
        — Ой, Антошка, до чего ты наивная девушка! Когда это я стихосложением занималась? Из Интернета скачала. Жалко, что ты этим не увлекалась, я бы тебе письма на электронный адрес сбрасывала. Так-то Грэг обычную почту контролировал. Не дай Бог, чтобы я кому в Россию писала. А когда он пьяный засыпал, я по Интернету шарила, во всякие дискуссии ввязывалась, чтобы по-русски хоть на бумаге поговорить.
        Она вдруг заплакала громко, навзрыд.
        — Надя, Надюша!  — Тоня тут же простила ей все выступления, забыла о своей неприязни — горе подруги было непритворным.  — Все будет хорошо, вот увидишь!
        — Будем надеяться.  — Надя подняла голову, ее слезы тут же высохли.  — Будем надеяться, что я его не убила… Что, испугалась?
        Она заметила, как Тоня невольно отшатнулась. И добавила зло:
        — Не бойся, никого я не убила, таких тварей и оглоблей не зашибешь! Тем более я все сделала так, что комар носа не подточит! То есть даже если он не проснулся, никто ничего такого не подумает…
        Она говорила и говорила, несла что-то как в лихорадке, и было непонятно, то ли убила, то ли не убила, но убить хотела, это точно.
        Тоня обреченно уселась в кресло: этого еще не хватало! А ведь могла бы догадаться по тому, как Надя испугалась, что она Косте все про нее расскажет. Что — все? Тогда-то она ни о чем и не догадывалась. Надя сказала, что она деньги у мужа украла, а Тоня в этом ничего преступного и не увидела. По крайней мере после рассказов о том, как Грэг ее бил и отобрал документы, словно она и правда была его рабыней. И считал, что оказал ей великое благо…
        — Ну что ж, давай исповедуйся. Только все как на духу. Надеюсь, больше никто нам не помешает. А то — хочешь?  — мы пойдем гулять с Джеком. По пути и поговорим. Я с ним всегда гуляю перед сном. Он уже намекал.
        — Пойдем, раз намекал!  — улыбнулась Надя.  — Да и мне надо проветриться, а то я ради своего выступления сегодня намешала питья с разными градусами. Обычно я этого не делаю. Хотя чего там, у меня и прежде бывали заскоки… Кстати, на первый взгляд между нами и американцами нет ничего общего, а копнешь поглубже… Вот представь, у них есть поговорка: у ягуара пятна не смоешь. А у нас: черного кобеля не отмоешь добела. Это все обо мне.
        Она расхохоталась, приглашая и Тоню последовать ее примеру.
        — Кстати, они в большинстве своем люди добрые. И мужчины среди них есть такие красивые. Вот когда я с заводчиками собак общалась, там был один — вылитый Майкл Дуглас! Если бы Грэг не дышал мне в затылок…
        Глаза Нади затуманились.
        — Ладно, хватит воспоминаний!  — шутливо затормошила ее Тоня.  — Пойдем проветримся!
        Женщины вместе вышли из дома. По дороге Тоня сняла с вешалки в коридоре поводок и во дворе, щелкнув карабином, надела на Джека.
        Вывела на улицу, скомандовала:
        — Сидеть!
        Пес послушно сел у ее ноги, ожидая, пока Тоня закроет калитку.
        — Вот теперь ты его можешь погладить. Он охотно даст тебе лапу, если попросишь. Ответственная собака. На своей территории он служит и никаких вольностей не допускает, а стоит лишь выйти за калитку — добрейший пес.
        Джек охотно дал лапу и спокойно сидел, пока подруги решали, в какую сторону им пойти.
        — А тебе не страшно ходить здесь по ночам?  — Надя поежилась и взглянула на небо — полная луна, холодная и загадочная, словно говорила: мое дело светить как умею, а насчет своей безопасности вы уж сами беспокойтесь.  — У вас здесь никаких… несчастных случаев не бывает?
        — Не бывает. В домах у всех ружья, собаки. Люд живет рабочий, спать ложатся рано. Молодежь ездит на дискотеку в район, и если устраивает беспорядки, то там. Ко всему прочему у нас с тобой Джек.  — Потрепав собаку по загривку, Тоня решительно повернула вправо.
        — И в самом деле тихо, в домах света нет… Просто-таки декорация к какому-нибудь триллеру,  — тихо проворчала Надежда, идя следом.  — Как будто сейчас кто-то из-за угла как выскочит…
        На самом деле в поселке стояла такая тишина, точно все население вместе с собаками либо вымерло, либо просто исчезло неизвестно куда. Длинные сумрачные тени волочились за своими хозяевами. Какое-то время молодые женщины еще шли по поселку среди этой абсолютной тишины, облитые лунным светом, вдруг показавшимся зловещим. Причем Джек спокойно шел на поводке, не делая попытки вырваться или потянуть Тоню куда-то в сторону, а потом в момент все изменилось.
        Всхлипнув, как от боли, завыл чей-то пес и смолк, будто захлебнувшись. Его вой, больше похожий на предсмертный, подхватили одна за другой собаки в округе, так что в домах стали зажигаться огни и то здесь, то там послышались сонные окрики хозяев: «Тихо! Фу! Рекс! Шарик! Замолчи! Заткнись!»
        — Что-то случилось,  — сказала Тоня, прислушиваясь.
        — Наверняка случилось!  — подхватила Надя.  — Во мне будто все заледенело от страха. В таком глухом месте, эти мрачные горы — страшно! Не происходит у них ничего! Да ты просто не знаешь…
        — Воображение у тебя разыгралось, вот что!
        — Иными словами, то, что собака так страшно завыла, мне всего лишь показалось?
        А Тоня, оказывается, не столько Надю успокаивала, сколько себя — вой собаки и в самом деле напоминал предсмертный. Теперь попробуй докажи, что за все десять месяцев Тониной жизни здесь в поселке ничего не случалось.
        — Это в другой стороне от той, куда мы идем. Может, сходим посмотрим? Ты знаешь, неизвестность всегда пугает больше, чем знание. Мне тоже не по себе, но наш поселок и в самом деле тихий. По крайней мере, сколько я здесь живу, ни разу не случилось ни убийства, ни крупной кражи.
        — А мелкие, значит, были?
        — Всегда найдется кто-то нечистый на руку. Ну, решай, идем или нет? Как скажешь.
        — Давай,  — пожала плечами Надя, поворачивая вслед за подругой в другую сторону.  — Раз уж ты говорила, что рядом с Джеком совсем не страшно…
        Некоторое время они шли среди лая собак, а потом закричала женщина, теперь уже совсем близко:
        — Убивают! Люди добрые, помогите!
        Тоня не успела и рот открыть, как Надежда бросилась бежать. За ней рванулся Джек, так что его хозяйка едва устояла на ногах — как нарочно, поводок ошейника она намотала на руку.
        — Рядом!  — в отчаянии закричала она Джеку и тоже помчалась на крик. Послушный пес затормозил и побежал рядом с ней.
        Тоня увидела, как Надя бьется в закрытую калитку какого-то дома.
        — Щеколда! Там должна быть щеколда!  — задыхаясь, крикнула она.
        Надя быстро просунула руку в щель между дощечками калитки и, опять толкнув ее, влетела во двор.
        Тоня как раз тоже подбежала, чтобы увидеть, как мужчина — в пьяном угаре он был так страшен, так изменился внешне, что она никак не могла сообразить, кто это?!  — схватил женщину за волосы и поднял над головой топор.
        В отличие от нее Надя не раздумывала. Расстояние от калитки до дома, у которого разворачивалась страшная картина, она преодолела в три прыжка. И так же стремительно, как бежала, нанесла удар. Тоне не было видно, куда именно, но зато она увидела, что мужчина повалился будто сноп, а Надежда с остервенением бьет его ногами по ребрам.
        Еще одна несуразность — на Надежду это было совсем не похоже. Уж не подменили ли в далекой Америке подругу, которую, казалось, она знала, как себя? Ногами лежачих бьют мужчины, причем не лучшие, но чтобы женщина…
        Тоня подхватила топор — почему-то он был в крови — и с испугом посмотрела на сидящую на земле и стонущую женщину.
        — Ира?  — спросила она, потому что увидела лишь характерный наклон головы и великолепные белокурые волосы… секретарши директора совхоза, и теперь она поняла, кто мужчина. Ее муж Виктор!  — Ты не ранена?
        Прежде Тоня слышала,  — разве могут быть в Раздольном какие-то тайны?  — что Ирина с мужем часто и по-крупному ссорятся так, что соседи раздумывают, звонить участковому или нет. Но чтобы вот так, с окровавленным топором… Замах Виктора был недвусмысленным, и в самом деле, если бы Надя его не вырубила, кончилось бы это самым банальным убийством…
        — Со мной все в порядке… Тоня, если бы не ты,  — простонала Ира,  — страшно представить! Он совсем озверел.
        — Если бы не моя подруга Надя. Это она его сшибла.
        Тоня помогла Ирине подняться.
        — Где у тебя телефон?
        — В коридоре, справа.
        Теперь Надя стояла как бы в боевой стойке рядом с лежащим мужчиной, а Джек почему-то сидел рядом с Надей, бросив — впервые!  — свою хозяйку. Словно понимал, что именно здесь его присутствие необходимо.
        — Костя,  — сказала Тоня в трубку, когда тот откликнулся,  — ты еще не лег спать?
        — Не успел. Телевизор смотрел, боевик со Стивеном Сигалом.
        — Тогда подойди, пожалуйста, к дому Леонтьевых. Боюсь, одни мы можем не справиться.
        — Хочешь сказать, Виктор опять Ирку уму-разуму учил?
        — На этот раз произошло нечто похуже.
        — Сейчас буду!  — коротко ответил Костя и повесил трубку.
        Ира теперь стояла в стороне, боясь приблизиться, а Надя так же угрожающе нависала над лежащим мужчиной.
        — Ну, что делать будем?  — Она подняла глаза на Тоню.  — Милицию вызывать?
        — Какая милиция?  — усмехнулась Тоня.  — Если звать участкового, то не дождешься — он живет за пять километров от поселка. Но я позвонила Косте, как ты помнишь, бывшему милиционеру, и сейчас он придет.
        Мельком взглянув на Ирину, Тоня заметила, как просияло ее лицо.
        — Ты-то чему радуешься? Не понимаешь, что твой муж совершил преступление и ему придется поплатиться за это?
        — Вот и пусть в тюрьме сидит,  — отмахнулась Ирина,  — она давно по нему плачет!
        Глава шестая
        Едва Константин, пройдя через распахнутую калитку, очутился во дворе, как Ирина метнулась к нему и повисла на шее.
        — Костик, миленький,  — бормотала она торопливо,  — забери меня отсюда, пожалуйста! Я тебя умоляю!
        «Просто маленький Ванька Жуков!  — мысленно буркнула Тоня.  — Дедушка Иван Макарович, забери меня отседова!»
        — Погоди, Иришка.  — Костя осторожно разжал бледные Ирины пальцы, которыми она обхватила его за шею, и так же осторожно отодвинул в сторону.  — Вначале надо разобраться, что к чему.
        Вначале! Наверное, именно это слово вычленила Ира из его неторопливой речи. Потому что она тут же покорно кивнула в ответ на его слова и стала в стороне, точно ожидала мужа после сражения.
        — Тоня, что здесь произошло?  — спросил он.
        — Виктор хотел зарубить жену топором,  — пояснила она, отчего-то все еще сжимая в руке этот самый топор.
        Костя подошел к лежащему. Он не стал больше никого ни о чем спрашивать, видимо, и так все стало ясно.
        — Что, Витька, достукался?  — спросил он.
        — Собаку уберите!  — хрипло отозвался тот.
        Тоня поспешно шагнула вперед и потянула Джека за поводок, пристраивая пса у своей ноги. Надо же, вроде собака не проходила специальное обучение, а вот поди ж ты, ведет себя как настоящий милицейский пес.
        Между тем Костя странным, по ее понятию, движением протянул руку Виктору и помог ему подняться. Пусть бы сам поднимался, убийца!
        — Это уже не просто домашнее хулиганство,  — сказал Костя,  — это покушение на убийство. Да еще в присутствии свидетелей… Ведь вы все видели?
        Женщины дружно закивали.
        — Как ты сам понимаешь, это уже статья! Придется тебе, друг мой, собирать свой чемоданчик и дуть отсюда, пока не посадили.
        — Мне — собирать чемоданчик, а тебе, значит, на мое место, в теплую постельку?  — огрызнулся Виктор.
        — Ну, постелька у меня и своя есть, а насчет твоей жены…  — Он оглянулся на поникшую Иру, в момент понявшую, что ее мечтам не суждено сбыться.  — Так, понятное дело, одна не останется. Найдет себе мужика нормального, чтобы уважал ее, руку не поднимал…
        «Ну, насчет уважал,  — подумала Тоня,  — так это навряд ли. Скорее нормальный мужик как раз на Ире и не женится. А если женится, то первым делом начнет учить, как должна вести себя нормальная жена. Так, как он эту учебу себе представляет».
        — …А тем более топор… Дай-ка!  — Костя не глядя протянул к Тоне руку.  — Э, да он весь в крови! Кого же ты, Витенька, уже успел приголубить?
        Тоня отчего-то знала, что Косте известен ответ и что он нарочно хочет, чтобы Виктор оправдывался и тем еще больше осознавал свою вину.
        Ей было жалко, что такой в общем-то неплохой мужчина, как Виктор,  — наверняка директор совхоза будет жалеть о нем как о работнике — взялся за топор. Хотя она могла его понять.
        Тоне с самого начала было непонятно, как красавица типа Ирины могла выйти за совсем уж невидного мужичонку. Понятное дело, и Костя в ее постели отметился. Почему бы не взять то, что плохо лежит? Но то, что он не станет связывать свою жизнь с женщиной не самого тяжелого поведения, она была уверена.
        При всей своей любви к слабому полу Костя придерживался определенных принципов, о которых Ира не имела и понятия.
        — Это кровь Рыжего,  — сказал Виктор тихо, но тут же повысил голос: — Бросился на своего хозяина.
        Он показал присутствующим окровавленную руку.
        — Дурак!  — с сожалением протянул Костя.  — Он тебя от тюрьмы спасти пытался, а ты его — топором.
        Если породистость Тониного Джека еще можно было как-то определить, то Рыжий был собакой неизвестного происхождения, но тоже большой. Похожий мастью на рыжую лису. Почему-то в поселке Раздольный дворовые псы у всех были огромными — здесь не признавали маленьких дворняжек. Во многих скорее всего текла кровь волков. Собаки Раздольного в большинстве своем на цепи не сидели, а бегали по окрестным лесам, добывая себе пропитание. Ну и встречались с лесными братьями.
        Неожиданно Виктор всхлипнул и пошел прочь.
        — Ты куда?  — окликнул его Костя.
        — В сарай за лопатой,  — ответил тот на ходу.
        Рыжий любил своего хозяина. Об этом было известно всему поселку. Вместе они ходили на рыбалку, лазали по горам. Скорее всего Виктор тоже любил пса, и надо же, как страшно окончилась их дружба.
        — Нужно собаку похоронить.
        Костя пошел следом, и слышно было, как мужчины переговариваются, как зажгли свет в саду. Стукнули лопаты, послышался шорох отбрасываемой земли, а затем голос Виктора:
        — Прости, друг, не сдержался.
        И опять зашуршала осыпающаяся земля.
        Через некоторое время Костя вышел к женщинам, все еще стоящим во дворе.
        — Титова, ты иди с подругой домой, а я уж сам все улажу.
        — Ты оставишь Виктора здесь?  — ужаснулась Тоня.
        — Зачем, у меня переночует, а утром решим, как быть, на свежую голову… Я тебе позвоню.
        Тоня потянула Джека за собой, кивнув Надежде. Та пошла следом.
        — Погуляли!  — усмехнулась Надя.  — У вас всегда так весело?
        — Представляешь, никогда ни о чем подобном не слышала,  — медленно проговорила Тоня.  — Такой приличный поселок…
        — Полная луна,  — будто самой себе сказала Надя.
        Они отправились домой. Уже подходили к калитке, как Джек вдруг насторожился, повел ушами и взглянул на Тоню.
        — Что с тобой?  — удивилась она.
        Калитка оказалась приоткрытой, хотя Тоня была уверена, что закрыла ее достаточно плотно. Этого еще не хватало! Права Надя, теперь их поселок перестал быть тихим и спокойным. Может, что-то срочно понадобилось Маше? Она взглянула на соседкины окна — свет в них не горел. В самом деле, откуда бы соседям слышать, что произошло за полкилометра от них. Да и не осмелилась бы Маша заходить во двор, если не была уверена, что Джек закрыт в своем вольере.
        — Давай быстрей,  — поторопила Тоня подругу, задержавшуюся у калитки.
        — Тебя что-то беспокоит?  — Та как раз о своем размышляла и потому не сразу откликнулась на Тонино волнение.
        — Беспокоит. Почему я не закрыла дом на ключ! Привыкла к тому, что моими сбережениями кого-нибудь трудно соблазнить. Шесть тысяч. Двести с чем-то долларов. Умоляю тебя, проверь, на месте ли твои деньги?
        Надя бегом пробежала в дом, некоторое время ее не было видно, а потом она вернулась, успокаивающе помахав рукой.
        — Все на месте, не волнуйся!
        В самом деле, если кто-то и заходил в дом, то за такое короткое время обыск вряд ли был тщательным. У самой Тони взять нечего. А случайный вор насчет книг вряд ли бы сообразил. Правда, у Нади имелась ее дорожная сумка, но подруга, взглянув в нее, сказала, что все на месте.
        Тоня закрыла калитку на щеколду, отпустила Джека с поводка и сказала своей гостье, все еще пытаясь сообразить, что произошло:
        — Давай чайку попьем, что ли, а то сегодняшний вечер меня окончательно добьет. Как в трюме во время шторма. Незакрепленный груз носится по нему, рискуя сделать пробоину.
        — Пробоина!  — прыснула Надя.  — Ты прямо как бывалый моряк.
        — Как раз такой мне об этом и рассказывал, когда я отдыхала у подруги в Новороссийске.
        Тоня поставила на газ чайник и постелила на кухонный стол тонкую клеенку, похожую на кружевную скатерть.
        — У тебя был роман с моряком? А ты мне ничего не рассказывала.
        — Так рассказывать было не о чем. Мы с ним всего один вечер погуляли по городу, а утром он уходил в рейс.
        — Ты обещала ждать?
        — Не говори ерунду, я была замужней женщиной.
        — Великое препятствие!..  — Надя приняла чашку с крепко заваренным чаем и осторожно отпила глоток.  — Молодец, помнишь мои пристрастия. Отличный чай!.. Между прочим, ваш Костя был в роли блюстителя порядка хорош. Я им даже залюбовалась.
        — Зря, что ли, у него так много поклонниц.
        — Считаешь, мне пытаться не стоит?
        Тоня удивилась:
        — Как я могу что-нибудь такое считать? Я тебе о нем рассказала, а ты уж сама решай… Я думала, ты, как и я, первым делом будешь какое-то время в себя приходить и сможешь обойтись без мужского общества.
        Но наверное, прозвучало это у нее не слишком убедительно, потому что Надя посмотрела на нее с усмешкой.
        — Да он тебе и самой нравится!
        Тоня хотела возмутиться, но подумала, что таким образом еще больше укрепит подругу в своем подозрении.
        — Просто сплю и вижу, как заманить его в свою постель!
        — Может, тебе и в самом деле было не до него. Развод! Для тебя это было крахом, стрессом и еще черт знает чем! Целый год сидела здесь и носа не высовывала…
        — А для тебя?
        — Для меня было достаточно сесть в самолет, который увозил меня на родину.
        — Пожалуйста, делай что хочешь!  — Тоня постаралась запихнуть свое раздражение в Надин адрес подальше. Сегодня весь вечер она только и делала, что сама с собой боролась. Может, потому что ей нужно отдохнуть? В самом деле, почти год жила одна, отвыкла от людей…  — Давай-ка спать ляжем. В конце концов, тебе надо отдохнуть. Кто знает, может, с утра все покажется не таким уж плохим. Не пойму только, отчего меня что-то колбасит. Какие-то нехорошие предчувствия мучают. Как у старой бабки…  — И честно призналась: — Все меня раздражает. Извини, если я покажусь тебе не слишком гостеприимной хозяйкой. А вообще я тебе очень рада.
        Это называется: верьте мне, люди!
        Тоня лишний раз потрогала запор на двери — достаточно крепкой, чтобы ее нельзя было открыть, всего лишь надавив плечом. Обошла свой дом, словно не знала в нем каждый уголок. А вдруг тот, кто приоткрывал ее калитку, пробрался в дом и теперь ждет, пока они расслабятся, чтобы… Что? Передушить их с Надей как курят?
        Хорошо же повлияла на нее прогулка с собакой перед сном! Настолько, что, вместо того чтобы готовиться ко сну, она выдумывает бог весть что!
        — Мне, между прочим, тоже не по себе,  — подумала вслух Надя.  — Прямо кожей чувствую, в воздухе будто тревога разлита. А сначала мне и в самом деле показалось, что ваш Раздольный — такое тихое уютное место. Даже слишком тихое. Странно, что меня несколько успокоило именно это происшествие. Вроде все стало на свои места, и у вас так, как у людей: ссорятся, режутся, страстями кипят… А вот тишина в какой-то момент прямо-таки испугала.
        — Пусть это будет самое большое наше беспокойство…  — торопливо проговорила Тоня. Тревога медленно отпускала ее.  — Вот только Виктора жалко. Да и что Костя придумал: выселять его из поселка! Идти ему все равно некуда. Лучше им с Иркой разойтись.
        — А ей есть куда идти?
        — У нее здесь родители. Она ведь в дом к Виктору пришла, значит, до того где-то жила. Но вряд ли она так просто этот дом ему оставит. Небось судиться начнет.
        — Ничего ей не выгорит,  — уверенно сказала Надя.  — Если этот дом принадлежал Виктору до женитьбы, ему же и останется. Делится только совместно нажитая собственность.
        Тоня постелила Наде постель, пожелала спокойной ночи.
        — Мы так с тобой и не договорили,  — сказала она.  — Но думаю, время у нас еще есть?
        — Есть,  — ответила Надя, устраиваясь поудобнее.  — Видимо, у вас какой-то воздух особенный. Вроде только что пережили кое-какие волнения, а у меня глаза слипаются, будто после снотворного. Прости, ежели что не так, но я уплываю.
        — Счастливого плавания!
        Тоня вымыла на кухне посуду, все прибрала и пошла к себе в комнату, но в отличие от подруги уснуть никак не могла. Тщетно промаявшись, наверное, с час, она все же встала и вышла на крыльцо. К ней тут же подошел Джек и, довольно урча, улегся возле ног, на нижней ступеньке — там было его место.
        — Понимаешь, какое дело, Джек,  — стала говорить с ним Тоня,  — не нравится мне все это. Кажется, недавно все было тихо, а теперь… Как будто в поселок проникло зло…
        Пробормотала так и сконфузилась. Зло! Надо же, будто ребенок. Но она как-то привыкла, пока жила здесь, размышлять вслух и рассказывать о том, что ее беспокоило. Гладила Джека и говорила, говорила. В свете небольшой сорокаваттной лампочки над крыльцом Тоня видела, как Джек то прикрывал глаза, то открывал, укладывал поудобнее голову у нее на ногах и как будто участвовал в разговоре. По крайней мере Тоня не казалась себе сумасшедшей, которая разговаривает сама с собой.
        — Нет, конечно, я не думаю, будто это зло из американских триллеров, нечто страшное и крови жаждущее, но вокруг меня все как бы напряглось. Называй это как хочешь, но мне тревожно… Взять хотя бы случай с калиткой. Неужели я оставила ее открытой?
        Джек поднял голову и некоторое время вслушивался в тишину вокруг.
        — Вот и я о том же. Сколько раз прежде оставляла калитку открытой, и ничего. Ни разу при этом меня ничто не насторожило, а сегодня… Мне показалось, что у нас в доме кто-то побывал… Ну, не в доме, а во дворе — это точно…
        — С кем ты разговариваешь?
        Надя, неожиданно возникшая в дверях, закутанная в одеяло, напугала Тоню. От неожиданности она вздрогнула всем телом и поняла, что страхи вовсе не оставили ее в Раздольном, они просто спрятались поглубже. До поры до времени.
        — Не можешь заснуть?
        — Представляешь, не могу. Казалось, что стоит только коснуться подушки, и я провалюсь в сон,  — да что там, я ведь уже засыпала,  — а вместо этого голова идет кругом, да и только. Мысли какие-то в голову лезут. А вдруг меня и в самом деле выследили?
        — Кто?
        — Ну, полицейские…
        — Имеешь в виду американские?
        — А какие же еще!
        Тоня, не сдержавшись, фыркнула.
        — Можно подумать, ты — важная государственная преступница.
        Надя прямо в одеяле присела на ступеньку.
        — Это ничего, что я так?
        — Ничего… Ладно, давай уж поговорим, раз мы обе не можем заснуть. А вдруг как раз из-за недоговоренности?
        Надя взглянула на лежащую собаку.
        — Джек ко мне уже привык? Даже не рычит.
        — Особенно не успокаивайся. Только в моем присутствии. Одной тебе лучше не ходить, когда он отвязан… Да, если не хочешь, не говори. Это я так. Подумала, что тебе легче станет…
        — Кажется, эта Ира влюблена в вашего Костю.
        — А ты? Вроде ты тоже не осталась равнодушной.
        — Просто я соскучилась по русским мужикам. Это ведь всего второй, мной в России так близко увиденный. Я не имею в виду дорожных попутчиков.
        — Второй? А кто был первый?
        Тоня спросила просто так. Она лениво перебрасывалась с Надей ничего не значащими фразами и не вкладывала ни в одну какой-то особый смысл. Но Надя вдруг замолчала. Тяжело. Тоня почувствовала, что она проболталась нечаянно и чего-то явно говорить не хотела.
        — Да это так, встретила старого знакомого… В аэропорту.
        Тоня подумала, что если эта встреча для нее ничего не значила, то почему бы этого знакомого не назвать? Например, сказать: в аэропорту я встретила Петьку или Ваську, с которым училась в университете…
        — Вообще-то я вовсе не хотела тебя допрашивать,  — вслух сказала Тоня.  — Ведь это ты ко мне приехала, и ты захотела мне все рассказать. А по мне ты как была моей подругой, так и осталась… Когда мы учились в университете, это была одна жизнь, а когда вышли замуж — совсем другая… И один-то брак дает бесценный опыт в жизни, а уж два — тем более!
        — Смеешься?  — обиделась Надя.
        — Ничего смешного не вижу в том, что Грэг оказался вовсе не принцем и разочаровал тебя. Мой Михаил, между прочим, тоже. Так что кому из нас стоит смеяться, не знаю.
        — Неужели он так провинился, что ты не можешь его простить?
        Вот так и плавает их разговор туда-сюда, как цветок в проруби. Будто Надя с духом собирается и никак не может собраться. И ждет, что Тоня подаст ей пример откровенности, после чего их общение пойдет как по маслу.
        — Просто ты не знаешь подробностей, вот и усомнилась. А я была в таком страхе…
        — В страхе?  — изумилась Надя.  — И ты тоже? Надеюсь, Мишка на тебя с топором не бросался? А может… Он тоже тебя бил?
        — Я не давала ему повода для битья.
        — Эх, подруга, для тех, кто бьет женщин, вовсе не нужны поводы. Вспомни наши анекдоты. «Чего ты хочешь?» — «Дерьма на лопаточке».  — «На!»
        — Все равно, чего не было, того не было. Не бил!
        — Тогда что? Изменил и решил от тебя избавиться?
        — Не знаю. Мне по этому поводу ничего не известно.
        — Но чем-то же Михаил тебя напугал? Он наркоман? Маньяк?
        Тоня лишь молча качнула головой.
        Но подруга тоже что-то для себя поняла и сразу расспросы прекратила.
        — Что это я в самом деле? Чужая семья — потемки. Ты бы не ушла просто так. Я всего лишь удивилась, что твой прежде такой любящий муж тебя отпустил.
        Тоня мысленно усмехнулась. Оказывается, они обе очень изменились за эти полтора года. Раньше между ними не было секретов. А теперь в разговоре они как бы ходят кругами, и каждая старается рассказать что-то, но не все.
        — А он бы и не отпустил, ты права, я сбежала.
        — Ну, сбежала и сбежала. Может, и правильно сделала…
        Они опять замолчали. Первой заговорила Надя:
        — Вообще-то я с бессонницей на ты. Там в Джексонвилле одно время я совсем спать перестала…
        — Может, тебе не подходил климат?
        — Нет. Просто стало казаться, что жизнь у меня кончилась, я никогда больше не стану свободным человеком и не смогу вернуться в Россию и так потихоньку зачахну и умру… Врач прописал мне таблетки от бессонницы. Грэг сам повел меня к нему. К какому-то своему знакомому. Сидел все время рядом со мной, чтобы я не ляпнула ненужного. И повел-то не из сострадания, а потому, что я уже начала шататься от слабости, а ему была нужна здоровая жена.
        — И как, таблетки помогали?.. Может, ты и сейчас без них не можешь заснуть?
        — Нет, я их не пила. Складывала под матрас. Представь, вот сейчас тебе рассказываю и понимаю, что вела себя в своем американском замужестве как в заключении. Хорошо хоть сухари никуда не пришлось складывать… Так вот, а потом я делала вид, что сплю, а Грэг в это время напивался. Почему-то мой сон для него был свят. Или этот врач ему посоветовал оставить меня в покое… Тогда он не пытался меня будить, а тем более бить, просто пил и беседовал сам с собой. Вслух.
        — И ты понимала, что он говорил?
        — Естественно. Он жаловался, что ему опять не повезло с женой. Может, и ее прибить да найти помоложе? Все они шлюхи, только и мечтают выйти за хорошего американского парня. Ничего не стоит найти красивую и молодую русскую сучку…
        — Ты смотри, какой самоуверенный. Можно подумать, что лишь американские брюки дают ему право чувствовать себя всесильным. Или я не права?
        — Конечно, права. Он ведь на самом деле ничего не умел. Ни с поставщиками договариваться, ни считать как следует. До меня у него и тысячи долларов не было. По крайней мере единовременно.
        — Но как ты-то всему обучилась? Разве ты до этого каким-нибудь бизнесом занималась?
        — Нет, зато я применила свои знания психологии. Мне нужно было понять как бы национальный характер американцев и просчитывать, какой финт с ними пройдет, а какой нет.
        — Ну и ты поняла этот характер?
        — По крайней мере основное могу сказать в двух словах. Они наивны и доверчивы, как дети. Считают, что демократия и законы могут уберечь их от мошенников. Видимо, и в самом деле от тех из них, кого ловят, упрятывают надолго за решетку, и такая чистка способствует здоровью общества. И ихняя полиция на самом деле стоит на защите граждан. Может, у них так за отчетностью не следят? И не боятся панически заведомых глухарей?
        — Может, это так и есть.
        — Не знаю. Я ведь опыта жизни в другой стране не имела. Все, что видела, соотносила с Россией и с нашими законами.
        — Надь, а тебе не кажется, что мы уже к политике подошли?
        — Прости, привычка… Так вот, вернемся к моей жизни в Америке. Представь себе мое состояние: я делала этому козлу деньги, а он не только принимал все как должное, но еще и пытался зажать меня покрепче, чтобы я его боялась, чтобы пикнуть не могла. Он даже сейф купил только тогда, когда я занялась его делами. Нет, если честно, все же я начала не с нуля. По крайней мере с выгодой распродала это его собачье хозяйство, почти не приносящее доходов. Причем тем же заводчикам, что располагались поблизости и не хотели иметь под боком конкурента… Ну и кое-какие деньги я с собой привезла, когда продала свою однокомнатную квартиру. Вроде бы мое приданое. Странно даже, что он не пустил его тут же в распыл. Видимо, я была достаточно убедительна, когда уговаривала его заняться цветами и непременно иметь стартовый капитал.
        — Помнится, я говорила тебе, чтобы ты оставила деньги здесь на крайний случай, если вдруг тебе захочется вернуться. Но ты же уезжала насовсем.
        — И я таки тебя в этой связи вспоминала. Думала, мало того что муженек забрал мой паспорт, он еще и все деньги у меня отобрал. Так-то я бы попробовала удрать. Все-таки с тридцатью штуками баксов я могла бы раздобыть себе новые документы и как-нибудь устроиться. Ну да ладно, что теперь говорить… В общем, однажды, когда я еще не успела лечь в постель, Грэг открыл сейф и показал мне сложенные в нем деньги. И между прочим, мой паспорт. Издевался, что если я буду стараться и заработаю для него еще триста тысяч — отчего-то он мечтал накопить именно полмиллиона,  — тогда он даст мне один процент от суммы, пять тысяч долларов, и разрешит уехать в Россию.
        — А ты говорила — лузер. Размах у него, судя по всему, был приличный.
        — Потому что прожектер. У нас тоже подобных мечтателей хватает. Из тех, кто знает, как надо делать, а сам при этом не хочет и пальцем пошевелить…
        — А шифр сейфа ты как узнала?  — спросила Тоня, удивляясь, через какую передрягу прошла подруга, мечтавшая о роли американской Золушки. В результате Золушка умерла от непосильного труда, так и не дождавшись принца. Или доброй феи.
        — Однажды он напился. Почти до беспамятства. В честь того, что я сдала в магазин очередную партию цветов и отдала ему выручку. Тысячу восемьсот долларов…
        — Надя, послушай, неужели на цветах можно делать такие деньги? То есть я хотела сказать…
        — Я стала выращивать орхидеи. Заказала фирменную упаковку… Но зачем тебе эти подробности? Потом когда-нибудь расскажу. Так вот, Грэг всегда ждал меня у магазина. В машине. Самому, видите ли, торговать не хотелось. А вот надзирать за мной — совсем другое дело. Он отбирал у меня все до копейки… Не то чтобы принесенная мной сумма была такой уж большой, но что-то его привело в хорошее настроение. А когда на радостях он начал пить, я пошла спать. И тут слышу, дорогой муженек подошел к сейфу. Я встала с кровати и юркнула за портьеру, были такие у нас на дверях… как у мамочки!..  — передразнила Надя кого-то.  — В общем, он стал набирать код и тихонько бормотать: «Два, восемь, шесть, пять…» Я постаралась запомнить, а когда он на другой день куда-то ненадолго ушел, проверила, правильно ли все запомнила. Правильно! Сейф и открыла, и закрыла!.. Вот тогда я и поняла, что моя свобода близка! Ты не представляешь, как повлияло на меня это открытие! Внутри меня все пело, так что я не смогла скрыть от него сияющих глаз. Он тут же уверился, что я смеюсь над ним, и избил до беспамятства. Потом, правда, испугался,
что на этот раз я пожалуюсь в полицию, но я не знала, какие у них нравы в полиции. Вдруг начнут обыск, найдут сейф, откроют, а там деньги. Для Грэга — бешеные. Он же для виду работал у приятеля в магазине, получал по несколько долларов. Может, и какие-то темные делишки проворачивал. Как бы то ни было, вся самая тяжелая работа была на мне. Попробуй, какие у меня мышцы.
        — Железные,  — попробовав, согласилась Тоня.  — Недаром ты Виктора с одного удара завалила.
        — Что Виктора, я свою жизнь завалила всего одним ударом…
        Глава седьмая
        — Ну, нашла о чем печалиться!  — затормошила ее Тоня.  — У тебя еще вся жизнь впереди.
        — Думаешь, у меня еще есть шанс?
        — А ты думаешь иначе?
        — Я вообще-то надеюсь… Погоди, я же еще не дорассказала. Дождавшись очередного запоя любимого муженька — кстати, долго ждать не пришлось,  — я привела свой план в исполнение.
        — Ты решила убежать?
        — Не просто убежать, а сделать так, чтобы он тут же не бросился за мной вдогонку и не поймал меня на подъезде к аэропорту…
        — А я еще подумала, почему ты говоришь — план?
        — Не перебивай…  — Надя обняла себя руками за плечи, чтобы скрыть нервный озноб. Похоже, пережитое крепко держало ее в своем плену.  — Грэг совсем по-русски запивал виски пивом. И поскольку я спать еще не легла, гонял меня за ним постоянно и заставлял открывать. Аристократ хренов! Я, понятное дело, приготовилась заранее. Все таблетки снотворного истерла в порошок и стала в каждую банку насыпать понемногу… Наверное, в целом все же получилось очень много. У меня ведь было несколько упаковок.
        — Несколько упаковок?!
        Тоня смотрела на подругу во все глаза. Она сама бы не смогла привести в исполнение подобный план. Чтобы вот так банку за банкой начинять вовсе не безопасным лекарством!
        — А что мне еще оставалось делать?!  — Надя, наверное, была не в себе, потому что не слышала, как кричит.  — Я не знала, сколько нужно, а вдруг бы он проснулся? На всякий случай я оставила записку на столе: прости, так больше не могу, уезжаю домой. Может, думала, полицейские поверят, что он из-за моего отъезда расстроился и выпил. Пустые банки я все же вынесла в мусорник подальше от дома и заменила их другими — благо они валялись во всех углах!.. Да, а в сейфе оставила пару тысяч долларов разными купюрами, чтобы мой отъезд не выглядел бегством совместно с ограблением. Не тронула и перстень на его руке. Дорогой, между прочим…
        Она заметила испуганный взгляд Антонины, которым та невольно смотрела на нее,  — Надежда так перечисляла деньги, перстень, словно была разбойницей с большой дороги,  — и замолчала.
        — Ты боишься меня или того, что сюда нагрянет полиция?
        — Милиция,  — машинально поправила Тоня.
        — Но кто станет меня здесь искать?
        — Твоя мама, например.
        — А она не знает, что я приехала. Сбагрила меня с рук, в Америку, а сама замуж выскочила. Так что у нее сейчас эйфория. Молодой муж, любовь-морковь…
        — Что-то в последнее время я только и слышу о женщинах, которые выходят замуж за мужчин моложе себя.
        — А я, между прочим, не осуждаю. Что им еще остается? Сидеть и покорно ждать, пока какой-нибудь старикашка, натешившись юным телом и получив пинок под зад, решит стариться вместе с тобой?
        — Ну, тебе-то вряд ли грозит такое. Мы еще даже в средний возраст не вступили. Считаемся молодыми.
        — Считаемся! А послушать, две старые тетки, которым только и остается, что жить в этой дыре.
        — Тебя сюда никто не звал!  — оскорбленно заметила Тоня.
        Она вовсе не считала себя старой. В двадцать-то восемь лет!
        — Ты обиделась, что ли? Можно подумать, я подняла руку на что-то святое.
        — Святое не святое, но мне слушать неприятно.
        — Да ладно! Мне, между прочим, вполне нравится этот Раздольный, и я думаю, что здесь можно неплохо жить… некоторое время. А потом выгодно продать дом кому-нибудь, тоже истосковавшемуся по жизни на природе, и уехать в большой город.
        — Надя! Ты приехала ко мне в гости, так? Где я живу и как — это мое дело. Я ведь не предлагаю тебе последовать моему примеру. У нас страна большая, и в ней полно мест, где ты будешь чувствовать себя вполне комфортно…
        — Ого, как все далеко зашло!  — Надя передернула плечами и скосила глаз на Тоню.  — Такое впечатление, что я задела тебя не только тем, что с пренебрежением отозвалась о твоем прибежище. Вряд ли тебя держат здесь только прекрасные виды природы… Слушай, а может, у тебя здесь какая-нибудь тайная любовь?
        — Не говори глупости.
        — А что, вокруг такие парни, просто голова кругом идет. Один топором размахивает, как индеец томагавком, другой сам по себе очень даже ничего, с героическим прошлым. Опер! Такая романтическая профессия!
        — Ты хочешь со мной поссориться?
        — Молчу-молчу! И сдаюсь!  — Надя подняла руки вверх.
        — Все-таки давай попробуем заснуть,  — после некоторого молчания сказала Тоня и решительно отодвинула от себя Джека, который от ее постоянного поглаживания даже осоловел.
        Пес тут же соскочил со ступеньки — посмотрел в сторону калитки.
        — Давай-давай, охраняй наш сон!
        Надя, не тронувшись с места, тоже взглянула на калитку. Может, ей казалось, что вот сейчас она откроется и ворвется наряд ОМОНа? Тряхнув головой, словно избавляясь от дурных мыслей, она проговорила:
        — А ко всему прочему я испугала тебя своим рассказом. Ты же у нас человек творческий, живешь на облаке, наша житейская грязь не для тебя… Теперь ты не захочешь со мной дружить.
        — Господи, Надька, ты как маленькая девочка: то дразнишь, то подлизываешься, то выдумываешь невесть что. Может, я и не очень верующая, но один из библейских постулатов исповедую: не судите, да не судимы будете… А что тебе еще оставалось делать? Сдохнуть в рабстве?
        На самом деле она думала совсем иначе, но Надежде незачем было это знать.
        Жизнь в состоянии испуга не просто изменяет человека, она его корежит. Он невольно начинает пересматривать не только прожитую жизнь, но и свои принципы вообще. Надо же, так совпало, что обе подруги как раз одновременно проходили этот период ломки характеров. Причем не в лучшую сторону…
        Итак, они разошлись по своим комнатам, хотя Тоня понимала, что ее гостье хотелось бы поговорить еще. Конечно, они поговорят, но не сегодня. Потому что в какой-то момент ей стало ясно: за сегодняшний день и так поступило информации больше чем достаточно. Тоня из-за этого обилия даже реагировала на все неадекватно.
        Для начала полученные сведения следовало обдумать, повертеть в голове и так и сяк и постараться соотнести с нынешней жизнью Антонины Титовой, которая в один момент обзавелась трещиной, словно ветровое стекло автомобиля от хорошего камня.
        А ведь было все так хорошо, так спокойно. У нее появился свой дом, о котором не знали люди, каковых ей не хотелось бы видеть. Ей никто не докучал. Никто не пытался ограничить ее свободу. Она никому и ничего не была должна.
        Недавно у нее появился даже воздыхатель — директор ресторана в районной станице, где она в свои довольно частые приезды то за материалами для рисования и изготовления скульптур, то за продуктами, которых не было в поселковом магазине, обычно затаривалась.
        Например, покупала хорошую деликатесную колбасу или какую-нибудь модную тряпочку, когда у нее появлялись случайные деньги — вроде суммы, полученной за оформление детского садика.
        И она никогда себе не отказывала в возможности вкусно поесть в ресторане, оборудованном вполне современно.
        Костя, однажды напросившийся с ней на поездку в район, тоже не отказался пообедать в ресторане, о котором отозвался:
        — А что, все как у больших.
        Кстати, директор — звали его Дима Верещагин — сразу ее заприметил. По его знаку к Тоне в первую очередь подлетали официанты и всегда приносили что-нибудь вкусненькое.
        Так и говорили:
        — Директор советует вам попробовать то-то.
        Или:
        — Нашему повару сегодня особенно удалось это.
        Однажды она зашла в ресторан с директором совхоза, который оказался знакомым Димы и по просьбе последнего молодых людей познакомил.
        А потом, вроде между прочим, шеф рассказал Тоне, что Верещагин вдовец и один воспитывает ребенка. И что станичные бабы наперебой пытаются заманить его в свои сети и уверяют, будто просто мечтают воспитывать такого хорошего мальчика, как его сын. А ребенку, конечно, нужна мать, но еще больше Диме нужна жена, и не какая-нибудь, а любимая.
        В общем, они познакомились, а потом Дима напросился к ней в гости, где пришел в полный восторг от ее парка деревянных скульптур.
        — Представляю, как бы твои животные понравились Кеше!  — сказал он и многозначительно помолчал.
        Тоня поняла все как надо, и они договорились, что в следующие выходные Верещагины приедут к ней в гости.
        Радостный Дима говорил о том, что хотел бы в зале ресторана произвести небольшой дизайнерский ремонт, кое-что поменять в интерьере, и если Тоня захочет, он ей неплохо заплатит. А жить во время работы она могла бы у него в доме.
        — Я не могу,  — говорила Тоня,  — у меня собака, и потом смешно переходить на жительство в чужой дом, когда на машине двадцать километров — не расстояние. Даже по плохой дороге всего двадцать — двадцать пять минут.
        Тоня покормила его обедом, приготовленным на скорую руку — дело было днем. Она вовсе не собиралась поражать его своими кулинарными способностями. Чем можно поразить директора ресторана?
        Но он стал горячо ее благодарить, будто отведал у нее невиданного блюда, так получилось, что они поцеловались, а потом Тоня дала увлечь себя в комнату. Маленький Кеша попросил оставить его среди скульптур поиграть. Так что в комнате — это была даже и не ее спальня, но в ней стоял удобный диван — между ними кое-что произошло, и Дима оказался прекрасным любовником…
        Когда Тоня провожала его с сыном до калитки, у которой стояла машина Верещагина, Дима намекнул, что его дом мог бы стать ее домом, а ее дом… Тут он чуть не запутался. Например, ее студией. Приехала, собаку покормила, поработала, собаку выпустила во двор, уехала домой.
        Были мыслишки на его предложение согласиться. И останавливало Тоню только одно: она слишком мало знала Диму. Тем более что однажды в жизни она уже прокололась. На незнании собственного мужа, с которым прожила в этом самом незнании целых пять лет! И так, наверное, дотянула бы до самой смерти, если бы не нашла тайник, о котором прежде не имела понятия… И если бы до этой ее судьбоносной находки в городе не случилось некое происшествие, каковое она могла соотнести с найденным в тайнике.
        Тоня даже подумать не могла, что у них в доме имеется тайник. Когда Михаил успел его оборудовать?
        Как бы то ни было, конец ее семейной жизни совпал с обнаружением тайника.
        Странно, что раньше Тоня всегда выражала недоумение, почему некоторые женщины ничего не знают о делах своих мужей. А получилось как в басне: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?..
        Оказалось, то, что она осуждала в других женщинах, можно было сказать и о ней самой. Это она ничего не знала! Для нее это было громом среди ясного неба.
        Наверное, мама сказала бы, что все от того, что Тоня читала слишком много детективов. Потому истолковала свою находку не так, как нужно. Но мама была бы не права, потому что они, Титовы, предпочитали думать о людях хорошо, пока те не заставляли почему-либо переменить это мнение. Иными словами, наивность, похоже, была их фамильной чертой. И мать, и отец всегда говорили: не может такой-то и такой-то человек совершить плохой поступок. Почему? Да не может, вот и все! Потому что порядочный человек. Производит впечатление порядочного человека.
        Для Тони ее открытие — ее муж совсем не тот человек, за которого себя выдает,  — можно было бы сравнить с открытием человека, долгое время забавлявшегося, как он думал, с безопасным ужиком, а оказалось, что это гремучая змея. И с этой змей он вдруг оказался лицом к лицу, не умея с ядовитыми гадами обращаться и не имея поблизости человека, которого можно было бы считать змееловом.
        Кто мог защитить ее от пусть и бывшего офицера ФСБ? Это, пожалуй, единственное, что она знала о своем муже достоверно. Кому бы она могла на него пожаловаться? И кто бы согласился вступить с ним в единоборство ради красивых глаз Антонины?
        В свое время Тонин муж из своего ведомства ушел. Почему он сделал все, чтобы больше в нем не служить? Боялся, что коллеги поймают его на чем-то незаконном? Ничего она не знала наверняка. Отрывки знаний, обмолвки, из которых она потом складывала картину,  — этим ей предстояло довольствоваться.
        А ведь вначале никакие секреты мужа ее не интересовали. Делает свое дело, и ладно. Хороший муж, не гулена и не пьяница… А потом, когда ей понадобилось узнать о нем если не все, то многое, было уже поздно. Она упустила возможность. Если, впрочем, она вообще имелась. По крайней мере в их медовый месяц Михаил был ею так увлечен, что выполнял все, о чем она его просила…
        Потом ее муж стал работать в недавно организованном банке с названием «Первомайский» и считался довольно успешным банкиром. У него имелось десять процентов акций этого банка. А Тоня не знала, десять процентов — это много или мало и сколько это в переводе на рубли?
        Кем же Михаил был на самом деле?
        Даже тогда, задавая себе этот вопрос, Тоня и думать не думала о нем как о преступнике, шпионе или, еще хуже, безжалостном убийце.
        У нее почти ничего не получилось из попыток узнать о муже побольше. Ее робкие вопросы он вышучивал или смотрел недоуменно: мол, что тебе неймется?
        А она и не заметила, как о любви между ними не стало и речи. Рядом с ней, оказывается, все годы семейной жизни находился чужой человек. Опасный человек.
        Можно было бы с ним разойтись. Но Тоня была уверена, что просто так Михаил ей развода не даст, а станет допытываться, в чем дело, тянуть из нее жилы, а ей вовсе не хотелось признаваться, что она-таки открывала его сейф.
        Ну не странно ли такое совпадение: в делах ее подруги важную роль играл сейф, и у Тони в жизни все пошло наперекосяк именно из-за сейфа!
        Ну, Надя открыла его понятно зачем, а Тоня? Что она хотела найти в сейфе, о котором прежде даже не подозревала? Деньги? Нет, сейф она открывала не как сейф, а именно как тайник. Там была спрятана ТАЙНА!
        Она сама виновата. Вскрывать чужие тайники — все равно что читать чужие письма. Не твое — не тронь! Разве сейчас она жила бы в Раздольном? В этом убогом домике… Но тут же она сама и взбунтовалась против такого определения своего теперешнего жилища. Это ее дом! Здесь она счастлива… Счастлива ли? По крайней мере свободна!
        Да, она бежала сюда, на край света. Спряталась в горах, в небольшом поселке, названия которого прежде даже не слышала. Какое-то время она чувствовала себя в безопасности… В безопасности от чего? Ей кто-то угрожал?
        Все началось с того, что Тоня открыла тайник, уговаривая себя, будто она просто посмотрит, что в нем, и ничего не станет трогать. Посмотрела, и этого ее одного взгляда оказалось достаточно, чтобы она уже не смогла вернуться в свою былую оболочку покорной наивной жены, которая не понимает самых очевидных вещей. Тато! Глупенькая простоватая домохозяйка!
        Михаил в тот день моментально ее вычислил. То есть он едва вошел в дом, едва взглянул в ее лицо, которое она усиленно старалась поддерживать привычно безмятежным, как тут же спросил:
        — Что случилось?
        — Ничего,  — сказала она.
        — Как же ничего?  — стал раздражаться он.  — Я же вижу.
        — Ничего,  — продолжала настаивать она. Да и что ей оставалось делать?
        Как ни странно, он долго ее не мучил вопросами, а просто кивнул своим мыслям. Мол, ну-ну, посмотрим.
        А Тоню стали мучить кошмары. Она считала, что муж не поверил ее неуклюжим объяснениям и все остальное время, что они еще жили вместе, исподтишка наблюдал за ней.
        Разве не мог бы он с самого начала все ей объяснить? Считал ее дурочкой, неспособной понять самого элементарного? Но тогда ей не пришлось бы додумывать подробности, от которых волосы становились дыбом.
        Короче, совершенно случайно — за пианино упала крышка от флакона с духами — Тоня обнаружила этот самый тайник. Пианино было тяжелое, старинное — сейчас, вспомнив, она пожалела, что не имела возможности взять его с собой. Все-таки прежде Тоня могла нет-нет да и сесть за инструмент, побренчать. Попеть для себя. Музицирование здорово поднимало ее настроение.
        А тогда, пытаясь достать крышку флакона, она понимала, что отодвинуть пианино никак не сможет.
        Не долго думая Тоня взяла швабру и стала выталкивать ею крышку из-под пианино, задела палкой тяжелую картину в раме, та свалилась — кстати, поцарапала пианино,  — и тут Антонина увидела этот странный прямоугольник на обоях.
        Некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что это может быть.
        Потом взяла из кухни табуретку и попробовала ножом отклеить кусочек обоев. Нож стукнулся о металл.
        Оказалось, это был даже не сейф, а так, вмурованный в стену металлический ящичек, запертый на ключ.
        Кстати Тоня вспомнила, что незадолго до этого видела в серванте странный ключ. Он лежал в коробке, в которой Михаил держал свои документы и ключи от машины.
        Она тогда спросила:
        — Миша, а что это за ключ? У нас вроде открывать им нечего.
        — Это от ящика стола у меня на работе,  — ответил он недовольно, всем своим видом давая понять, что она не должна была рыться в его вещах.
        Интуиция Тоне говорила: не тронь ключа, тайник и тайник, мало ли, мужчины любят играть в тайны. Но проснувшееся любопытство толкало ее в спину: возьми тот ключ, а вдруг подойдет? Ты только посмотришь, и все. Положишь на место. Картину повесишь, хоть она и тяжелая как зараза. А теперь упала и даже, кажется, рама перекосилась от удара…
        Ключ подошел, хотя Тоня очень хотела, чтобы не подошел. Хуже нет вот так разрываться между желанием открыть и боязнью открывать. Как будто ты — жена Синей Бороды.
        Открыла, посмотрела, что в тайнике лежит, и вспомнила изречение: как бы ты ни поступил, будешь жалеть. Так и случилось.
        Сначала она заметалась. Даже сделала попытку принести молоток, чтобы с помощью его подправить раму. И попытаться вернуть все на место, стереть следы преступления. Пусть остается как есть!.. Не смогла. Такие вещи нужно, видимо, уметь делать. Да и почему она должна прятаться от собственного мужа?! Тоня, помнится, даже разозлилась. Такой показалась себе бесстрашной, чуть ли не крутой.
        «Но он же от тебя прятался»,  — резонно возразил внутренний голос.
        Тоня поняла, что даже если бы ей удалось замести следы, он бы догадался. У Михаила было прямо-таки собачье чутье. Муж видел ее насквозь.
        Она видела какой-то старый шпионский фильм, в котором американский агент по кличке Трианон убил свою любовницу, потому что та кое-что видела… Неужели и Михаил не посмотрит на то, что Тоня — его жена?
        Ее муж всегда был скуповат на ласки и чувства, и Тоня со временем к этому привыкла. Считала, что это работа накладывает такой отпечаток на его характер. А теперь она вдруг подумала, что это от того, что он ее не любит. Просто использует в своих целях. Как? А так: она помогает создать для других образ Михаила Страхова — примерного семьянина, законопослушного гражданина общества. Никто не подозревает, что у него двойное дно, потому что кажется, что Страхов — весь на виду. Никому и в голову не придет, что он способен убить человека. Кроме тех, конечно, кто знаком с его досье… Но если кто-то станет у него на дороге, пусть даже это будет его законная жена…
        «Стоп-стоп!» — прямо завопил внутренний голос.
        Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.
        Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема,  — насмешливо провозглашал Михаил,  — это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты — вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит — словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.
        Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.
        «Это ничего не значит,  — лихорадочно твердила она себе,  — в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»
        В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой — с работы или с задания?  — сказала нарочито спокойным голосом:
        — Миша, представляешь, я уронила картину…
        — Какую?  — спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.
        Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить — как он отреагирует?
        — Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.
        — Как так — уронила?  — спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.
        — За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.
        — Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?
        — Конечно. Она же совершенно неподъемная.
        — Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.
        Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»
        А он спросил:
        — Ну как там твои молодые дарования?
        — Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?
        — Ах да…
        — Между прочим, оказалось, что за картиной тайник,  — весело заметила она.
        А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.
        Но в последний момент она решила: пусть муж видит, что своей находке Тоня не придала никакого значения.
        — Слушай, неужели это осталось от бывших хозяев?
        Тоня просто-таки собрала свою волю в кулак, чтобы голос не дрогнул и глаза не выдали ее волнения.
        — Как это от хозяев? Разве ты забыла, что мы переклеивали обои?
        — Но тогда откуда он взялся?
        — Ты его открывала?  — спросил он, как и прежде, без выражения. Вопросом на вопрос.
        Как бы она его открыла, не имея ключа? Уж это она сумеет скрыть, ну то, что ключ подошел. Это он берет ее на пушку. В ловушку загоняет. Как же, признается она!
        Потому и сказала удивленно — получилось вполне естественно:
        — И как бы я его открыла, если у меня ключей нет?
        Нарочно сказала — ключей, а не ключа. И с тайной усмешкой наблюдала, как он демонстративно вынул из борсетки ключи от машины, права, чтобы положить их на привычное место в шкафу. Хотел убедиться, что ключ лежит на месте? А Тоня его тогда же на место и положила. Даже сдуру протерла салфеткой, чтобы не оставлять на нем свои отпечатки пальцев. Как будто Михаил стал бы делать экспертизу!
        Кстати, если это тайник, почему ключ валялся на самом видном месте?
        Ах да, разведчики же говорят: хочешь спрятаться — стань под фонарем!
        А что, если Михаил по-прежнему разведчик, а вовсе не начальник отдела в банке, как он ей всегда говорил?
        Вот куда Тоня ему обычно звонила?
        На работу — никогда. Она звонила ему только на сотовый, потому что Михаил говорил, что на работу ему звонить нельзя: служебный телефон всегда занят, к тому же он, как начальник отдела, запрещает своим подчиненным звонить по личным делам со служебного телефона.
        Что Тоня имеет в виду под словом «разведчик»? Думает, что он так и работает в ФСБ? Но разве он не мог бы в таком случае рассказать об этом ей? Хотя бы в общих чертах. Вместо того чтобы время от времени сообщать ей, что он — юный пенсионер конторы глубокого бурения.
        А что, если он совсем другой разведчик? То есть тот, кого называют шпионом?
        Нет, это, конечно, сплошная дурь. Какое отношение он имеет к убийству Элины, их общей знакомой? Женщины богатой и эксцентричной.
        Как-то Михаил обмолвился, что Элина опасно играет в казино и что у нее долгов больше, чем у государства перед народом.
        А потом Элину убили. Квартиру ограбили. Но даже ограбленная, четырехкомнатная, в центре города, в элитном доме, она стоила сотни тысяч долларов.
        В тайнике Тоня нашла два пистолета разной формы. Может, какой-то назывался револьвером, однако какая между ними разница, Тоня не знала. А еще там было два паспорта: один на имя Михаила Страхова, заграничный, а другой — с его фотографией, но на фамилию Бойко Ивана Митрофановича. И бумаги, которые она поначалу не стала просматривать, будучи уверенной, что ничего в них не поймет.
        Потом все же решила наскоро их пролистать и все поняла. То есть чего там не понять, если это самая обычная дарственная на имя Михаила Страхова от Казакевич Элины на ее четырехкомнатную квартиру!
        У нее задрожали руки, и Тоня чуть не свалилась с табурета, на котором стояла, потому что тайник был высоковат для ее роста — метр шестьдесят пять.
        — Этот тайник оборудовал я,  — сказал ей Михаил.
        Во время всего разговора она чувствовала себя партизаном в кабинете следователя, которому никак нельзя было выдать некие тайные сведения, даже несмотря на пытки.
        А Михаил ее пытал своим внимательным взглядом. И даже покачивал головой. Как китайский болванчик, мысленно разозлилась Тоня. Качает и качает!
        — Но ты мне ничего о нем не говорил,  — даже будто возмутилась она.
        — А зачем? Там лежат вещи, которые к нашей семье не имеют отношения. Могут у меня быть служебные тайны?
        — Могут,  — согласилась Тоня.
        — И ты непременно хотела бы о них знать?
        — Нет, зачем мне это?  — жалобно проблеяла она.
        Глава восьмая
        В ту ночь у них был какой-то непривычно страстный, лихорадочный секс. Казалось, Михаил хочет задушить ее в объятиях. И Тоня неожиданно сама так увлеклась, что в какой-то момент подумала: ну и пусть душит, лучше уже все равно ничего не будет!
        Утром, провожая мужа на работу, она была особенно нежна. Приготовила завтрак. Проводила до коридора, подала кейс.
        — А ты у меня заводная девочка!  — прошептал он, приподнимая пальцем ее подбородок.
        И это после пяти лет семейной жизни! Может, стоит забыть о том, что она видела? Жить в довольстве, любить своего мужа, получать от него вот такие эротические подарки…
        Но чем больше она старалась забыть, тем ярче все помнила. И представляла. Допредставлялась до того, что в сексе — в привычном супружеском долге — вообще перестала получать удовольствие. Стоило мужу к Тоне прикоснуться, как она мысленно сжималась и ждала — глупо, наверное,  — что вот сейчас Михаил схватит ее за шею и задушит.
        Однажды это происходило при свете, и Михаил увидел, как Тоня закрыла глаза и инстинктивно сжала зубы, ужасно удивился и спросил:
        — Что с тобой? Я сделал тебе больно?
        Она подумала обреченно: «Ну конечно, ты сделаешь это не больно. Убей меня нежно — так, что ли?»
        Возможно, у нее началась самая обычная паранойя, но теперь, когда Тоня выходила из дома, то невольно начинала вертеть головой по сторонам и неуклюже оглядываться — ей казалось, что за ней кто-то следит. Садясь в такси, она непременно видела машину, едущую за ней. В конце концов, поймав себя на том, что у нее дрожат руки, даже когда на улице ее неожиданно окликает кто-то знакомый, Тоня поняла, что оказалась не в том течении жизни.
        Это, неверное, несло ее куда-то в сторону, в заросли камыша, за которыми открывалась не широкая водная гладь, а затхлое болото.
        Она стала плохо спать — даже в этом, как теперь выясняется, у нее с Надей оказались сходными симптомы страха. Но Грэг ее подругу напрямую пугал, а Михаил ничего такого не делал. Разве что посуровел. И теперь порой она ловила на себе его изучающий взгляд. Как будто он прикидывал: сейчас ее убить или немного погодить?
        В конце концов она не выдержала. Почувствовала, что у нее начались нелады с психикой. Часто посреди разговора с кем-нибудь из знакомых она замирала и начинала прислушиваться, а потом слышала, как ее окликали с недоумением:
        — Тато, у тебя все в порядке, ты не заболела?
        А Тоня и заболевала. У нее разладился весь организм. Стала кружиться голова, порой ее бросало в сторону прямо посреди улицы, если она просто шла в магазин. Она стала плохо слышать и даже видеть как в тумане. Не весь день, а когда на нее непонятно почему вдруг нападал ступор.
        Она упорно вспоминала, как рассказал ей в свое время Михаил об убийстве Элины:
        — Какая-то чертовщина! Даже не знаю, как тебе об этом сказать. Элина Казакевич найдена в своей квартире мертвой… Мы, конечно, не были с ней близкими друзьями, но все равно женщину жалко. Погибла в расцвете лет!
        — Ты хочешь сказать, что она умерла вследствие какой-то естественной причины?  — спросила его Тоня, до конца не понимая, что Элины больше нет. С чего бы вдруг? Нормальная здоровая женщина. Она никогда не жаловалась на сердце или там на что-нибудь еще.
        — Как раз наоборот, она умерла вследствие чьих-то насильственных действий.
        Он рассказывал ей о происшествии, словно втихомолку потешался над Тониной наивностью. Ведь она верила всему, что он ей говорил.
        — Квартиру ограбили, хотя я, признаться, думал, что все ценное Элина успела снести в ломбард…
        Теперь Тоня могла бы спросить Михаила, а не замаскировали ли ее убийство под нечаянное? Якобы грабители пришли, а хозяйка случайно оказалась в квартире. Нет, пожалуй, она побоялась бы так сказать.
        Даже потом, когда Тоня была на похоронах и видела Элину лежащей в гробу, она все не могла поверить, что это правда. Пусть они и были не слишком близки, но это для Тони была первая смерть знакомого человека, с которой она столкнулась так близко.
        Воспоминание о лежащей в гробу Элине не способствовало укреплению ее и без того расшатанной психики.
        Теперь Тоня почти перестала спать. Лежала в постели рядом с Михаилом и только притворялась спящей. Старательно дышала, как спящая, если он вдруг поворачивался во сне, а когда муж привычно затихал, начинал ровно дышать, расслаблялась, не переставая думать — что же ей делать?
        В один прекрасный день она не выдержала. Зашла в агентство недвижимости и сказала, что хочет продать квартиру, завещанную ей покойной бабушкой. А поскольку просила она за нее совсем мало, как потом поняла, то и риелторы заторопились. Оформили ей продажу в момент, и на другой день она уже получила деньги…
        Десять месяцев жизни в поселке Раздольном привели ее нервы в полный порядок, и Тоня с каждым днем все реже думала о том, что она когда-нибудь вернется в свой родной город.
        То есть, возможно, когда-нибудь она затоскует по цивилизации, как Тоня называла свою прежнюю жизнь со всеми удобствами. Но если дело только в удобствах, то в своем доме она сможет иметь все, для этого просто нужны деньги.
        Если уж на то пошло, Тоня никогда не ставила перед собой задачу заработать побольше, но теперь для улучшения качества жизни можно было и постараться. Оформить наконец зал в ресторане Димы. Он обещал хорошо заплатить…
        Чем еще отличалась ее жизнь в поселке от той ее прошлой жизни?
        Раньше у нее, например, никогда не было резиновых сапог. В Раздольном она впервые их надела. Да только потому, что прежде в резиновых сапогах не было нужды. Она и по улицам просто так подолгу редко ходила, не то что по горам.
        Если было время у соседки Маши, она сопровождала Тоню. И заодно рассказывала о пользе трав, которые им встречались. Показывала, где растут грибы. Между прочим, свои заветные места. Они, оказывается, были у всех посельчан.
        Но чаще Тоне приходилось путешествовать и самой. Тогда она брала с собой Джека. Однажды она этого не сделала, заблудилась и почти дотемна бродила по горным тропинкам, пока наконец случайно не спустилась к шоссе.
        И теплого платка у нее прежде не было. Правда, серый пуховый, какой был у всех женщин Раздольного, она покупать не стала. Нашла себе цветной, почти модный, и носила его наподобие банданы. Все же совсем сливаться с массами отчего-то не хотелось.
        Собственно, эта непохожесть была ее сутью. Она и живя в большом городе выделялась из толпы знакомых женщин своим внешним видом. Вроде и носила то же, что и они, но с каким-то особым шиком. С какими-то деталями, которые она не ленилась изобретать.
        Правда, в городе женщины это не без зависти отмечали, но и только, а в Раздольном ее копировали. Останавливали на улице, спрашивали:
        — Антонина Сергеевна, где вы такое купили?
        — В районе,  — отвечала она честно.
        Или:
        — Представляете, случайно в секонд-хэнде наткнулась.
        При этом не чуралась пойти к заинтересованной женщине домой и вместе с той покопаться у нее в гардеробе, посоветовать, как лучше носить то или другое. То ушить, это переделать.
        Так и превратилась потихоньку в поселкового модельера.
        Что-то она сегодня сама перед собой расхвасталась. Наверное, чтобы заглушить странную тревогу, которая с утра не давала ей покоя. Ее интуиция, столько дней молчавшая, вдруг подняла голову. Неужели вокруг Тони опять творилось нечто необъяснимое?
        Казалось бы, чего ей бояться? Мишка вряд ли найдет ее здесь, ему и в голову не придет, что она так удачно спряталась. Тогда, кроме него, кто бы стал за ней следить или проникать в ее отсутствие в дом? Не хотелось бы опять испытать на себе влияние проснувшихся от страха фобий.
        А вот что делать здесь Надежде? Смешно сказать, если она решила прятаться от американской полиции. Тоне трудно судить, как она работает. Но если у отечественной милиции своих «глухарей» хватает, то станут ли они разыскивать женщину, которая в чем-то там подозревается американцами? Да и подозревается ли?
        Неизвестно, проснулся ли ее муж после такой лошадиной дозы снотворного. Наверное, это ее преступление вполне может остаться безнаказанным. Ведь в Раздольном Надя может проживать даже не прописываясь…
        Только вот непонятно, почему Тоня с некоторого времени стала проводить параллель между собой и Надей. Одна уже совершила преступление, а другая — еще нет? А что, собирается? Или теперь они будут вместе бояться?
        И потом, одно дело — Тоню бы стал искать муж, и совсем другое Надежду — законники. Например, Интерпол… Конечно, Интерполу больше делать нечего! Надеждину злую волю еще доказать нужно.
        А как раньше все у Нади было хорошо. Пока она не надумала ехать в другую страну процветать. Хотела доказать своему бывшему мужу, что он сделал большую ошибку, изменив ей однажды?
        Тоня помнила то время, когда Надежда, такая неуверенная в себе, вдруг сказала ей как-то:
        — Вот бы и мне выйти замуж за иностранца, да только кто меня возьмет?
        Тоня тогда в сердцах произнесла:
        — Опять?!
        Сколько времени они дружили, столько Тоне приходилось опровергать заявления Нади, что она не заслуживает любви.
        Будто бы с детства она была гадким утенком.
        Родная мать, случалось, прижимала ее к себе и говорила нараспев:
        — Бедная ты моя, бедная! Кто же тебя такую серенькую замуж-то возьмет?
        Тоня уже не первый раз сталкивалась с подобными случаями. Даже стала подумывать, а не написать ли ей брошюру «Как не надо воспитывать дочерей». Но потом поняла, что для этого у нее не хватает ни знаний, ни тяги к такой наукообразной работе.
        Зато теперь Надя взяла все, что недобрала в детстве и юности. Она позволила себе распорядиться не только собственной жизнью, но и жизнью своего мужа. В ней пробудилась какая-то не знакомая никому, решительная и даже грубоватая женщина, с жаждой мести и желанием во что бы то ни стало добиться своей цели, пусть даже ценой жизни другого.
        Раньше никогда не торговавшая и вообще, как все думали, не имевшая к торговле никакой склонности, она так смогла организовать свое дело — это же надо, выращивать цветы!  — что за год с небольшим смогла заработать двести тысяч долларов… Ну хорошо, не двести, за минусом своей доли от продажи однокомнатной квартиры и проданного имущества, оставшегося от увлечения собаководством. Все равно получается больше ста тысяч… Сколько из них Грэг считал своей собственностью?
        Двести тысяч баксов — это же будет на рубли… Сейчас курс примерно двадцать семь к одному, значит… пять миллионов четыреста тысяч рублей. Возможно, для кого-то не очень большая сумма, но для Нади — обалденная.
        И вообще, что это Тоня считает деньги в чужом кошельке? Вместо того чтобы спать.
        Сама она как раз поступила наоборот: оставила все своему мужу. Бывшему. То-то довольна теперь его новая жена.
        Еще некоторое время, повертевшись в кажущейся раскаленной кровати, Тоня наконец встала и пошла в кухню попить воды. И нос к носу столкнулась с выходящей из своей комнаты Надей.
        Они посмотрели друг на друга и расхохотались, потому что были одеты как близнецы. В белых трусиках и длинных белых футболках. Разве что надписи были разные.
        — Одеваемся мы с тобой похоже, и судьбы у нас похожие,  — вдруг среди смеха грустно сказала Тоня,  — без мужей, без детей…
        — Эй-эй, подруга!  — возмутилась Надя.  — Что за тон, чего это ты нас отпевать принялась? Мы пока еще живы! Вроде уверяла меня, что все будет хорошо, а выходит, обманывала бедную девушку?
        — Тогда пошли кофе попьем,  — предложила Тоня.
        — Чтобы вообще до утра не спать?
        — Нет. Будем клин клином выбивать. У меня, между прочим, есть настоящий бублик с маком.
        — Свежий?
        — Сегодня утром покупала.
        — Конечно, я хочу бублик. Сто лет не ела. С маком… Кстати, а где твоя кошка?
        — У меня нет кошки.
        — А то было бы как в детстве: кофе с молоком, бублик с маком и кошка на коленях.
        — Я могу позвать Джека.
        — Представляю, такая громадина — на моих коленях!  — рассмеялась Надя.
        Тоня охотно ее смех подхватила, явственно увидев картину: громадный пес устраивается на далеко не полных коленях подруги.
        Как ни странно, после кофе и бублика с маком обе они в самом деле быстро заснули. Причем не в своих спальнях, а прямо в гостиной. Надя на диване, а Тоня принесла себе из коридора куртку, в которой лазала по горам,  — длинный толстый пуховик, укрылась им и заснула прямо в огромном кресле, что досталось ей от прежних хозяев.
        Утром Тоня поднялась непривычно поздно. И то потому, что в калитку позвонила Полина — молочница, которая каждое утро развозила молоко своим постоянным покупателям.
        — Ты мне последней привози,  — как-то пошутила Тоня,  — чтобы я к твоему приезду выспаться успела.
        Полина, очевидно, рассудила, что в каждой шутке есть доля правды, и в самом деле стала приезжать к ней последней. На своем двухколесном велосипеде, к которому ее муж Павел приварил небольшую тележку. Полина ставила в нее молоко в полиэтиленовых полуторалитровых бутылках.
        Молочница покупала их в некоей фирме, которая разливала местную минеральную воду, по уверению «разливателей», ничуть не худшую, чем та, что привозили из Минвод.
        Увидев заспанную Тоню, Полина искренне удивилась:
        — Чё, я опять рано приехала? Дак одиннадцатый час!
        — Ну и что же, а знаешь, когда я легла? В три. Ко мне подруга приехала. Из Америки. Полтора года не виделись…
        Ляпнула, не подумав, и обеспокоилась: неужели так важно, откуда приехала Надя. Но Полина заинтересовалась:
        — И чё рассказывает?
        Тоня совсем уже перестраховщицей стала. Кому будет хуже, если она расскажет женщине об Америке, в которой та никогда не сможет побывать?
        — Говорит, недаром они наших женщин в жены берут. Им нужно, чтобы жена пахала как лошадь, а кто, кроме русских, может это делать?
        — Да-а,  — разочарованно протянула молочница.  — Хорошо там, где нас нет. А мне говорили, что женщины у них обеды-ужины не готовят. Все в рестораны ходят да эти, как его… хот-доги едят! А еще они дома не снимают обувь. Даже спать частенько ложатся в туфлях! Никакого воспитания. А еще называют себя передовой страной. Да если бы мы ходили бы по половикам в обувке! Или осенью, когда идут дожди, в сапогах…
        От нарисованной самой себе картины Полине стало весело, и она рассмеялась.
        — Наверное, и у них по-всякому бывает,  — согласилась Тоня, не желая продолжать дискуссию об американском образе жизни. Тем более что она знала о нем только из книг и фильмов.
        Но Полина уже никуда не торопилась. Молоко развезла, чего не поболтать?
        — А еще, я по телевизору видела, в Америке мужчинам шибко буянить не дают. Чуть что, бабы визжат: «Хэлп!» — и полицию вызывают. Мне сын говорил, что «хэлп» — помогите по-ихнему. А у нас — кричи не кричи… Слыхала, прошлую ночь у Леонтьевых что было? Виктор свою Ирку-гулену чуть топором не зарубил.
        Тоня знала, что Полина Ирку терпеть не может, потому что ее муж Николай тоже у любвеобильной дамочки отметился. Краем уха она слышала, что поселковые бабы собирались поймать эту б… и проучить как следует. Кому такое понравится? Есть женщины, у которых нет ни одного мужика, а эта норовит затащить к себе в постель и совсем мальчишек, и женатых мужчин, никого не пропускает, хотя дома свой муж есть.
        — Хорошо, что Хромой Костя с Людкой повздорил да рано шел к себе домой, спас ее, а то бы Витька зарубил.
        — Косте в том краю вроде не с руки было гулять. Он же двумя улицами выше Леонтьевых живет.
        Тоня не хотела говорить, что это она Костю и вызвала. Все-таки бывший мент, умеет с такими мужьями, как Виктор, разбираться.
        Полина рассказывала новость, как она думала, даже всхлипывая от удовольствия.
        — Холостой мужик, что ты хочешь! Где хочет, там и гуляет. А жаль, что он на помощь кинулся. Пусть бы Витька и зарубил. Такую-то кто пожалеет? Разве что ейные бывшие любовники. Да и Костик не промах, тоже к ней заглядывал…  — Она понизила голос: — Говорят, вроде Ирка к Косте на жительство просилась. А зачем ему такая б… да в жены? Костя будет долго выбирать, а выберет — не чета Ирке будет, женщина с головой. Кобели-то завсегда ищут женщину не в пример себе… порядочную.
        — Зачем ему с головой, когда ему совсем другое нужно?
        — Не скажи, такие, как Костя, в женщинах разбираются. И любить умеют.
        Тоне показалось, в словах молочницы проскользнуло сожаление, что она такой женщиной быть не может.
        — А ты сама, случайно, в Костю не влюбилась?  — поддела ее Тоня.
        Женщина зарделась, что с удивлением отметила про себя Тоня. А она до сих пор считала, что с определенного возраста женщины мужчинами не интересуются. Полина выглядела неплохо. Была женщиной ядреной, как сказали бы, в самом соку, но все же ей под пятьдесят…
        — Старовата я для него,  — отчего-то шепотом проговорила Полина,  — а была бы чуть помоложе да такой мужик позвал, пошла бы за ним не оглядываясь.
        И замолчала, думая о чем-то.
        — Ты извини, Полюшка,  — заторопилась Тоня, ухватившись за возникшую паузу в разговоре.  — Надо завтрак готовить. А то подруга проснется, а у меня шаром покати. Телефон-то у меня не работает, вот она и не смогла ко мне дозвониться, предупредить, что едет.
        — Тогда, может, тебе творожку свежего прислать? А то у меня с собой больше нет, Варенчиха только что последний купила.
        — Пришли,  — согласилась Тоня. И в самом деле, творог не помешает.
        — Маринку погоню, как проснется. Вчера на дискотеку в район с ребятами ездила, под утро заявилась.
        Полина закрутила педалями и бодро покатила по улице, которая как раз вела под уклон.
        Тоня вернулась в дом.
        Надежда еще спала, и она прошла на кухню, чтобы спокойно приготовить завтрак. А то и в самом деле совсем распустилась. В свое время она легко вставала в семь часов и к половине восьмого кормила своего мужа… бывшего!  — в восемь он уходил на работу.
        Она сварила кашу — рисовую молочную,  — подруга к завтраку не выходила. Тоня осторожно приоткрыла дверь в гостиную, увидела свернувшуюся калачиком Надю, ее спящее умиротворенное лицо и решила, что пока можно пойти в сад и заняться делами. Накануне она нашла в горах выходящий наружу тонкий пласт голубой глины, решила смешать ее с цементом и покрыть этим раствором фигуру русалки в бассейне. Если добавить немного гуаши, а потом обработать закрепителем, рецепт которого придумала сама Тоня, тело получится как живое. Особенно под слоем воды.
        Почему русалка не зеленая или серебристая, а голубая? Потому что у Тони все морское дно будет голубое с оттенками серебристого.
        Надо сказать, что она слизала кое-что из детского мультика, в котором морская царевна уговаривала внука рыбака остаться на морском дне и пела: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем!»
        Теперь Тоня как раз эту песню и напевала, когда вдруг почувствовала, что сегодня ей не работается. Все казалось, что в саду она не одна, кто-то следит за ее работой, и она сожалела, что пришлось отправить Джека в вольер на случай, если Надя проснется и тоже захочет выйти в сад.
        Как ей было хорошо совсем недавно! Никакие дурные мысли в голову не лезли, никто ей в спину не смотрел, никакого дискомфорта она не ощущала.
        Однажды, помнится, увлеченная работой, Тоня так распелась, что Хромой Костя, возвращаясь поутру от своей Людки, крикнул ей из-за забора:
        — Титова, а у нас, между прочим, самодеятельность в загоне! Недавно на смотр сельской самодеятельности некого было послать. Я шефу расскажу, где таланты пропадают.
        Кстати, о шефе. Завтра рабочий день. Наверное, придется взять дня три за свой счет. Не бросишь же Надежду, которая только что приехала, как сама говорит, на реанимацию… Интересно, что она станет делать? Просто сидеть дома? Но у Тони нет возможности бросить работу надолго и торчать возле подруги, успокаивать ее страхи… А если бы и была, все равно она не стала бы сидеть дома. Жизнь у Тони устоявшаяся, она ничего не хочет в ней менять…
        — Тато!  — услышала она голос той, о ком только что размышляла.
        — Иду!  — отозвалась Тоня, вылезая наверх из бассейна — у нее для этого имелась небольшая лестничка. Опять она с этой дурацкой кличкой! Так и напоминает о том, о чем Тоня вовсе не хотела помнить.
        — Ты уже позавтракала?  — спросила ее Надя.  — Я успела умыться, но одной есть мне ужасно не хочется.
        — Кашу будешь?  — спросила Тоня.
        — Рисовую? Мою любимую? Ты сварила!  — растрогалась Надя.  — Между прочим, я тоже о тебе думала. Смешно сказать, до аэропорта я добиралась в старых джинсах и футболке, еще тех, в которых я приехала из России. Грэг почему-то страшно злился, когда я пыталась заговорить о том, что мне нужно что-нибудь купить. Зато в аэропорту я купила билет и, поскольку до отлета оставалось еще три часа, что называется, отвязалась. Старую дорожную сумку выбросила в мусорный контейнер, а себе приобрела того кожаного монстра на колесах и набила его под самую завязку. Так что сразу после каши у нас будет просмотр вещей, которые я просто хватала, как изголодавшийся дельфин рыбу.
        — Ну ты и придумала — изголодавшийся дельфин!  — фыркнула Тоня.
        — А ты на меня все-таки не сердишься?  — Надя в упор посмотрела на нее.
        — Чего вдруг?  — громко удивилась Тоня; ведь было же, было! В какой-то момент у нее даже появилась мысль…
        Да ну ее, эту мысль!
        — Для того имеется немало причин,  — несколько выспренно произнесла Надя,  — но уже то, что ты меня не выгнала, говорит о том, что ты — моя настоящая подруга. Ты смогла закрыть глаза на все мои грехи, принять у себя. Согласилась дать кров человеку, который… которая… не чиста перед законом…
        — Кто из нас чист?  — философски вздохнула Тоня.
        Вообще-то она сама чиста. Еще ни разу в жизни она не сделала того, что запрещено законом. По крайней мере пока. Хотя, если докапываться до сути, Тоня укрывает у себя человека, который, возможно, убил другого человека, а значит, не так-то уж она и чиста…
        Кашу Надя ела с таким удовольствием, словно это особый деликатес.
        — Ничего вкуснее я не ела,  — наконец, после двух добавок, призналась она.
        — Наверное, потому, что молоко домашнее. Почти парное.
        — Видишь, ты меня балуешь, а я перед тобой виновата.
        Вина-виновата… Этот корень уже в зубах завяз…
        Глава девятая
        Надя вроде даже поникла, и Тоня подумала, что и в самом деле, продолжая разрабатывать эту тему, можно до чего угодно договориться. Одна будет постоянно чувствовать себя виноватой, а вторая — постоянно об этом помнить и подозревать во всех грехах.
        Лучше пусть пройдет время, все успокоится, а там кто его знает, может, будет куда легче распутать нынешний клубок.
        — И что ты там накупила, в своем аэропорту?  — весело проговорила она.  — Я хочу это видеть.
        И в самом деле, просмотр Надиных покупок превзошел все ожидания. Даже самой хозяйки.
        — Неужели я все это купила?  — восторженно ахала она.  — А представляешь, не помню! Видимо, просто схватила с вешалки, а потом заплатила не глядя… Любят американские продавцы нас, российских человеков. Наверное, никто другой вот так не станет что-то покупать. Почти не раздумывая. Даже не покупать, а закупать. А мерить было некогда… Кто у нас первый на подиуме?
        — Давай манекенщицей будешь ты, а я стану оценивать, идет ли тебе тот или иной наряд… Сколько же ты за все заплатила?
        — Две с чем-то тысячи долларов. Не так уж и много, если учесть, что до того я полтора года ничего не покупала.
        Тоня все же невольно посмотрела на подругу. Мимолетно. Неужели ее настолько не интересует судьба Грэга, оставленного ею на грани долгого или вечного сна, что она может вот так беззаботно заниматься тряпками? Или, наоборот, Надя организовала представление с демонстрацией покупок, чтобы занять обеих и не думать о том, о чем думать не хотелось?
        Подумала так и опять на себя рассердилась. Все время дает себе зарок не винить ни в чем свою подругу и каждый раз об этом забывает.
        Не получается у нее забыть. Потому что Тоня — другая. Она не может себе представить, как бы она отравила своего мужа из боязни быть им убитой. То есть не стала бы никуда убегать, а просто подсыпала бы ему снотворного, и все…
        И опять Тоня себя одернула: сколько можно жевать одно и то же? Кто знает, рассказала ли Надя хоть одну десятую из того, что пережила… Надо же, этот тип ее бил! Такого Тоня не могла себе представить. По крайней мере по отношению к себе.
        Да и, если разобраться, так ли уж хорошо Тоня знает саму себя? То есть что бы она стала делать в такой вот почти безвыходной ситуации?
        Представить только — в чужой стране, без денег, без документов. Абсолютно беззащитная… Сколько бы она могла жить так, не попытавшись взбунтоваться? Женщина, которая в своей стране была вполне самодостаточной, которая не простила своего мужа за мимолетный роман, согласилась выйти за иностранца, который ее первому мужу и в подметки не годился…
        — Раздеваться здесь же?
        — Конечно, нет. Иди в свою комнату, там переодевайся и медленно, от бедра вплывай. А я буду сидеть в кресле и смотреть в театральный бинокль!
        Однако вкус у Надежды был. Как и всегда. Так что даже если она и покупала одежду в спешке, то не что попало.
        И сидело все на ней как влитое.
        — Ну как?  — пройдясь по комнате в очередной обновке, спросила Надя.  — Что-нибудь уже выбрала?
        — На тебе все сидит превосходно,  — помедлив, честно ответила Тоня.  — Мне нравится все, что ты купила.
        И рассердилась на себя. Можно подумать, она прежде не видела хороших вещей. Михаил зарабатывал достаточно, чтобы она могла себе не отказывать в покупке модной одежды. Но появилась возможность одеться на халяву, и она сразу ослабела перед искушением. Ей хотелось иметь все, что демонстрировала Надя.
        — Да забирай хоть весь чемодан!  — легкомысленно отозвалась подруга.  — А я себе еще куплю!
        — Нет!  — Тоня напоминала самой себе девочку, которая смотрит на мороженое в руках подруги и не может его есть, потому что у нее болит горло.  — Давай я возьму вот эти льняные бриджи и пару футболок.
        — И еще вот это!  — Жестом фокусника Надя вытащила из кучи тряпок шикарное вечернее платье, золотистое, на тонких лямочках.  — Между прочим, я его покупала для тебя. Это мой подарок на твой день рождения…
        — …который будет через три месяца?
        — Нет, это подарок на прошлый день рождения, а на тот, который будет через три месяца… я подарю тебе что-нибудь такое… Ой, до него еще надо дожить!.. Нет-нет, надевай туфли на высоком каблуке!
        Платье сидело на Тоне великолепно. Она расчесала щеткой свои густые волосы, и они теперь обрамляли ее лицо как единственно подходящая рамка. Захотелось сказать самой себе: хороша! Каштановая грива, которую Тоня просто закалывала простенькой заколкой, серые глаза, наскоро подведенные,  — небольшого усилия было достаточно, чтобы из образа невидной поселяночки выглянула прежняя шикарная Тато. Да, Тоня считалась именно шикарной женщиной. Только кто в Раздольном об этом знает? Небось местные холостяки и не заметили ее. Как женщину.
        Есть люди, которые всю жизнь живут в одном и том же ритме, стиле, окружении, панически боясь перемен. Но если дать волю эмоциям и событиям, которые случаются в твоей жизни, позволить им влиять на твою сущность, то ты сразу заметишь, как потихоньку начинаешь меняться.
        И если к таким переменам относиться правильно, то получишь от этого большое удовольствие.
        О вы, те, которые боитесь перемен, знайте: именно в них ощущение жизни, именно они выявляют вашу сущность, дают понять, на что вы способны и чего вы на самом деле заслуживаете!
        Антонина смотрела на себя в зеркало, узнавая наконец забытый образ. Почти год она проходила в джинсах и старых свитерах. Правда, эта ее одежда была фирменной и не могла выглядеть плохо, но перед зеркалом вертеться в ней не хотелось.
        Значит, в этом ее дальнейший путь — в самосовершенствовании? Не принимать как должное обеспеченность, а самой себе ее создать. Но ее так воспитывали: она — слабая женщина, и обеспеченную жизнь ей должен создавать мужчина! По крайней мере об этом, как о само собой разумеющемся, всегда говорила ей мама.
        И вот теперь взять и полностью поменять свою жизненную философию? Отчего-то не хотелось.
        — Ну и как, будем жить одни?  — Она посмотрела из зеркала на подругу.  — Видишь, если захотим, мы можем и сами всего добиться.
        Надя тоже смотрела на нее в зеркале и потому, наверное, на минуту запнулась.
        — Ты хочешь, как в математике, знать точный ответ? Не получится. Слишком много составляющих для однозначного решения. Почему осталась одна ты — тебе самой понятно, а почему я… Потому что дура. Что имеем, не храним, потерявши — плачем. За морем телушка — полушка, да перевоз пятак. Это я еще из литературы помню. Мне казалось, как же так — я такая умная, красивая, такая необычная, и притом кому-то счастье будто с неба упало, а мне по заслугам так и не воздалось…
        — Короче, Склифосовский!
        — Да не ответишь короче! Так сложилось. Женщине на роду написано жить с мужчиной. И распределять обязанности, кто за что отвечает. Кто за чистоту в доме, а кто — за достаток. Тебя этот ответ устроит?
        — Не устроит.
        — То-то и оно. Много ли людей, что довольны своей жизнью? Раз-два и обчелся! Остальные стонут и жалуются на несправедливость жизни. Наверное, лучше Омара Хайяма никто тебе и не скажет. Процитирую, может, не дословно, но, извини, как запомнилось: «Напрасно ты винишь в непостоянстве рок. Что не внакладе ты, тебе и невдомек. Когда б он был в своих пристрастьях постоянен, ты б очереди ждать своей до смерти мог!» И потом, так ли уж все плохо? Выбирай приоритеты. Чего ты хочешь больше всего? Если свободы — она у тебя есть. Возможности заниматься любимым делом — пожалуйста. Славы? А что ты для нее сделала, куда послала свои работы, в каком конкурсе участвовала, кому написала?
        — Ого, сколько ты всего наговорила!
        — Но и это только часть того, что нужно тебе для полноценной жизни, не так ли? Чего ты хочешь еще? Любви? Так здесь ты ее вряд ли найдешь. Слишком невелик выбор. Но и из этого положения имеется выход: дай объявление в газету, покопайся в Интернете на сайте знакомств. Да мало ли… Ты еще ничего не сделала, а уже плачешь.
        — А ты?
        — А я приехала сюда перевести дух, чем сейчас и занимаюсь. Что я буду делать дальше? Увидишь!
        — Это все теория,  — с неожиданным раздражением заметила Тоня.
        — Скажи еще: теория без практики мертва!  — рассмеялась Надя.
        Учительница! На себя бы посмотрела! Убила человека, а теперь делает вид, что ничего не случилось…
        Боже! Неужели все слабые люди ищут аргументы в недостатках своего собеседника, а не в самом себе? Уже который раз Тоня именно так строит свои возражения: на себя посмотри!
        Забыть, забыть немедленно. Обо всех обстоятельствах, которые привели к ней Надежду. Подруга нуждается в помощи, вот и окажи ей помощь!
        — Чем бы ты сейчас хотела заняться?  — спросила она у Нади, резко сменив тон и, насколько возможно, мысли.
        — Я бы хотела пройтись по вашему поселку. Из конца в конец.
        — Но мы же вчера…
        — Со вчерашнего вечера я запомнила только мужика с топором, а где расположен поселок, я себе не очень представляю.
        — Пошли,  — согласилась Тоня,  — а заодно обкатаем свои обновки. Я надену бриджи и футболку…
        — А я — сарафан!  — радостно подхватила Надя.  — Когда я его покупала, то представляла себе, как пройду в нем по какой-нибудь сельской улице. Может, даже с ведрами на коромыслах.
        — Вот чего у меня нет, так это ведер,  — рассмеялась Тоня.
        — Ничего, их вполне можно себе представить.
        — Не время еще для сарафана,  — все же заметила Тоня,  — люди пока из зимних вещей не вылезли. По утрам еще холодно, так что некоторые в пуховиках ходят.
        — Вот и хорошо, значит, я открою сезон.
        Но Тоня все же надела свитер.
        Идя по извилистой улочке от своего дома, Тоня впервые посмотрела на поселок глазами приезжего человека. До сих пор она рассматривала сам Раздольный отдельно, а окружающий его пейзаж — отдельно. И отдельно — себя в нем. Теперь же она смотрела на окружающий мир вместе с подругой.
        Итак, гору Пшад полукругом охватывало шоссе, по которому целыми днями сновали машины: наверх — к базам отдыха в горах и горнолыжному курорту, вниз — к цивилизации большого города, мимо таких же небольших поселков и станиц, которые располагались почти на всем этом пути.
        Сам поселок разместился несколько ниже шоссе, на пологом уступе, с юга от которого были террасы с виноградниками, а в северной оконечности единственная улица Раздольного имела дома только по одной стороне, с другой — холмистый склон заканчивался пропастью, по дну которой бежала горная река, огибавшая виноградники и падающая вниз водопадом. Не Ниагара, конечно, но тоже есть на что посмотреть.
        Если смотреть с высоты птичьего полета, станет видно, что южная оконечность поселка гораздо выше северной, так что зимой по центральной улице Советской дети катались на санках как с горы. Садились в санки на улице Кирова и съезжали к улице Чкалова. Дом Тони находился примерно посередине, а Надя, едва выйдя из калитки, почему-то отправилась вниз, и Тоне ничего не оставалось, как пойти следом.
        Похоже, она со своей подругой представляли для местных некое экзотическое зрелище, потому что пока они шли по улице, все ее жители, оказавшиеся в это время в своем дворе или увидевшие молодых женщин в окна, стали вроде невзначай выходить на улицу, так что в конце концов Надя заметила:
        — Да, похоже, маловато тут у вас развлечений, если даже просто две гуляющие женщины вызывают такой интерес.
        — Что ты хочешь, воскресенье. Народ рано встает, и каждодневные домашние дела уже сделаны… И потом, мы с тобой не просто две гуляющие женщины, а постоянная жительница поселка, к которой приехала подруга. Судя по всему, из большого города, потому что одета не как селянка…
        Внезапно, без предупреждения, Надя перешла на другую сторону улицы и заглянула в чей-то двор через низенький заборчик.
        — Простите, пожалуйста, а вы, случайно, свой дом не продаете?
        Полная крашеная блондинка, до того стоявшая на крыльце с подчеркнуто равнодушным видом, с изумлением воззрилась на нее, а потом растерянно оглянулась на вышедшего к ней из дома мужчину.
        — Веня, тут как раз спрашивают… Ты кому-нибудь говорил?
        — А что я должен был говорить?  — Он оглядел подошедших женщин привычным оценивающим взглядом.
        — Ну как же, насчет дома. Мы же вчера с тобой этот вопрос обсуждали!
        — Насчет дома?  — Мужчина быстро сбежал по ступенькам крыльца и продолжал говорить, идя по дорожке к калитке. То ли для своей жены, то ли уже для Надежды.  — Не говорил. Не успел. У меня же алиби. С той минуты, как мы с тобой этот вопрос обсудили, я из дому никуда не выходил.  — И обратился теперь непосредственно к Надежде: — Вам понравился наш дом?
        — Откровенно говоря, прежде всего я заметила теплицы. Капитально сделаны, умело… Нельзя их посмотреть?
        — Отчего же нельзя, пожалуйста, проходите.
        Взгляд мужчины еще раз обежал фигуру Нади и метнулся за ее спину к Тоне.
        — Здрасьте, Антонина Сергеевна!
        — Здравствуйте, Вениамин Матвеевич!
        Он вернул взгляд к Наде, теперь уважительный.
        — Надо же, и откуда вы могли узнать…
        — Я же говорю, ничего мы не узнавали. Это я спросила случайно, по наитию. Меня интересуют теплицы… Что вы в них выращиваете?
        — Когда что… Сейчас рассаду помидоров, к Восьмому марта — тюльпаны… Милости прошу!
        Он посторонился, пропуская женщин перед собой.
        — Хотят теплицу посмотреть,  — сказал он для жены, которая так и стригла женщин глазами, что-то там про себя надумав и потому став в момент подозрительной.
        Наверное, потому она пошла следом, замыкая их небольшую процессию. Так они и ходили вчетвером. Впереди — радостно возбужденный хозяин, следом — плечо к плечу — Тоня с Надей. Последней шла жена хозяина и что-то бурчала себе под нос.
        — Чего ты вдруг заинтересовалась этим домом?  — шепнула подруге Тоня.  — Ничего такого мне не говорила.
        — Не вдруг, моя дорогая, не вдруг!  — довольно заметила та. И, повысив голос, сказала в спину хозяину: — А сколько у вас соток?
        — Пятнадцать,  — отозвался он.  — У нас тут у всех минимум пятнадцать. Хотя кое у кого есть и тридцать. Например, если родственники совместили свои участки… Это из той, что раздавали бесплатно. Но кое-кто и купил. Есть у некоторых по пятьдесят соток… У нас, кстати, вода в доме, вот только колонку купить не успели, а так и котел хороший, и сарай, и гараж…
        — Вы собираетесь уезжать отсюда?
        Он отчего-то смутился.
        — Если переезжать, то всего за две улицы, наверх. У Лиды мать умерла, дом ей оставила.
        — И тот дом лучше, чем ваш?
        — Хуже. Но земли — как раз пятьдесят соток, и от пастбища недалеко, мы собираемся коз разводить. Место красивое. Рядом кизиловая роща…
        — Веня!  — окликнула его жена.
        — Чего тебе?  — сказал он, открывая дверь ближайшей к ним теплицы.
        — Мы же еще ничего не решили!
        — Вас, баб, не поймешь!  — с нескрываемым раздражением отозвался он.  — Полночи мне голову морочила: давай продадим, давай продадим — а теперь вдруг решила передумать?.. Проходите, дамочка, если вы в этом разбираетесь — оцените! Мой дом по здешним меркам ничего особенного не стоит, но теплицы… Если хотите знать, у меня тут настоящие изобретения имеются. Вот видите, своя система полива, отопления. Посмотрите, стекла автоматически открываются… Меньше чем за триста тысяч я и разговаривать не стану!
        — Рублей?  — осторожно спросила Надя.
        Тоня как человек, не слишком разбирающийся в теплицах и вообще в этом хозяйстве, лишь вертела головой по сторонам. Ну зелень растет — укроп, петрушка,  — все стоит копейки даже на районном рынке. Огурчики — ничего не скажешь, маленькие, как раз для закатки. Но ее соседка Маша такие и в открытом грунте выращивает. В общем, ничего интересного. Только Надя, кажется, так не считала.
        — Понятное дело, рублей!  — гыкнул хозяин.  — Вы разве не слышали, Дума запрещает использовать цены в долларовом выражении… Что, хотите сказать, дорого?  — Он даже понурился.  — Конечно, оценить это может только специалист, а так…
        — Беру!  — сказала Надя.
        — В каком смысле?
        — В таком! Я покупаю ваш дом с участком при условии, что вы ничего не станете здесь демонтировать.
        Он опешил. То есть для себя Вениамин Матвеевич решил, что этот дом не продашь за столько, за сколько бы ему хотелось. Хоть и говорят, что цена товар красит, но не для нынешней нищей России… А у него уже имелись планы, на которые позарез нужны были деньги. Да и машину не мешает приобрести поновее. Если никто не купит его дом по более-менее приемлемой цене, значит, придется мотаться между двумя домами… Продавать за бесценок — чай не последний кусок доедает…
        — Не демонтировать? Конечно, а иначе… Это что же, вы прямо сейчас готовы выложить за дом денежки?
        — Надя, это больше десяти тысяч долларов!  — толкнула подругу под руку Тоня.  — В нашем краю дома столько не стоят!
        В этот момент она не думала о том, что подруга приехала в Раздольный с суммой в двадцать раз больше названной, но жизнь последних месяцев приучила ее к экономности, к умению обходиться меньшим…
        Хозяин взглянул на нее даже с испугом: неужели Антонина все ему испортит?
        — Ну, вообще-то я сумму называл как бы в долларах. То есть сначала определил для себя: десять тысяч долларов,  — а потом по привычке умножил ее на тридцать. Но это мое последнее слово.
        — Долларами возьмете?  — спросила Надя, вопросительно взглядывая на подругу.  — В противном случае, видимо, придется ехать в город, где есть обменники.
        Но Вениамин Матвеевич сразу заторопился ответить:
        — Возьму! Вы ведь гарантируете, что они не фальшивые?
        — Я бы не стала так рисковать,  — улыбнулась ему Надя,  — тем более оставаясь здесь жить.
        Его жена, до того времени стоявшая позади них, громко вздохнула. Муж живо обернулся к ней:
        — Не переживай. Представь, там пятьдесят соток! Вот где можно развернуться! И я построю тебе баню, как обещал. Со всеми наворотами.
        — Опять обманешь?
        — Клянусь, чтоб мне провалиться! Тем более с деньгами можно нанять хорошего специалиста…
        — Сколько вам понадобится времени, чтобы переехать?  — уже соображая что-то про себя, спросила Надя.
        — Думаю, дня три.  — Он повернулся к жене, и та солидно кивнула:
        — Если, конечно, ты договоришься с Федькой насчет машины.
        — Договорюсь!  — Он наконец облегченно вздохнул и тут же спохватился: — Задаток бы…
        — У нас с собой ничего нет,  — Надя показала пустые руки,  — но если вы торопитесь, через часок подойдите к дому Антонины и получите задаток… Знаете, где это?
        — Да кто ж не знает… А что, и подойду!  — Теперь уже не скрывая довольной улыбки, он оглянулся на жену: — Вот видишь, а ты не верила!
        Та и в самом деле поняла, что женщины пришли не просто так, чтобы соблазнить ее дорогого мужа, а по делу, и тут же проявила гостеприимство:
        — Веня, по-моему, за это надо выпить?
        Тот удивленно взглянул на жену. Наверное, такое случалось не часто.
        — Проходите в дом, гости дорогие!
        — Да мы вообще-то погулять вышли,  — робко заикнулась Тоня.
        — Вот и хорошо, под рюмочку ой как хорошо гуляется, по себе знаю!
        И женщина любовно взглянула на мужа.
        Ничего не попишешь, пришлось подругам войти в дом.
        — Как ее звать-то?  — шепотом спросила Надя.
        — Лилия,  — так же шепнула Тоня.
        Надя поднялась из-за стола и последовала за хозяйкой дома, а хозяин сфокусировал наконец взгляд на Тоне.
        — А я все думал, что за подруга приехала к нашей художнице? Сколько живешь, а ни разу никто с Большой земли сюда не ездил. Неужто и впрямь из Америки?
        «Вообще-то не нужно было так широко об этом оповещать,  — подумала Тоня.  — Если и в самом деле Надежду станут искать, то первым делом поинтересуются, не приезжал ли кто сюда из Америки. Но теперь уже поздно сожалеть. Бог не выдаст, свинья не съест».
        — Из Америки,  — подтвердила она.
        — И чем там занималась?
        — Цветы разводила.
        — Тогда понятно,  — оживился Вениамин,  — почему она сразу на мои теплицы запала. Специалист сразу поймет, что это вещь!
        Между тем в комнату вернулась возбужденная Надя.
        — Вениамин Матвеевич, там вас супруга зовет. Что-то ей вроде из подпола надо вытащить.
        — Ого, ежели до подпола дошло, то могу сказать, что моей Лильке вы приглянулись. Так-то она не слишком хлебосольная. Не любит, чтобы, к примеру, мои друзья в доме толклись, а для вас — вон как разошлась!
        Он вышел, и Надя зашептала:
        — Эта Лиля предложила мне кое-что из консервов в подвале оставить. Мол, и у матери все есть, и у них семья маленькая — дети все в город уехали. Я пообещала ей заплатить отдельно. У нее почти то же, что и у меня. Муж все деньги на свои усовершенствования забирает, а ей для себя и модную вещицу не купи… Так обрадовалась, что предложила кое-что из мебели оставить. На первое время. Тоже, конечно, не бесплатно. Говорит, что постарается за два дня с переездом управиться.
        — Ты что, для этого вытащила меня на прогулку?
        Надя улыбнулась:
        — Ну сама подумай, разве мы вчера шли по этой улице?
        — Вроде нет.
        — Тогда как я могла бы увидеть эти теплицы?
        — Нет, но чтобы так сразу угадать, что супруги Грушко соберутся продавать свой дом… Даже я об этом не знала! Мистика какая-то…
        — Просто все говорит о том, что я правильно выбрала место для своего проживания.
        — Вообще-то это я выбрала место.
        — И думаешь, что нам с тобой вдвоем здесь будет тесно?
        — Скажешь тоже!
        — Значит, парочку дней ты меня у себя потерпишь?
        — Что за глупости ты говоришь! Живи столько, сколько будет нужно. Вот только я подумала, не взять ли мне на работе два-три дня за свой счет?
        — Зачем?  — удивилась Надя.  — Ничего такого делать не нужно, я же не маленькая девочка… У меня будет одна просьба: ты не дашь мне на полдня свою «Ниву»?
        — Дам, конечно, что за разговор! А зачем она тебе нужна, если не секрет?
        — Не секрет, завтра с утра я хочу поехать в район, покрутиться там, посмотреть, как дела с семенами и рассадой — все-таки как удачно, что я приехала весной! Думаю, кое-что посадить еще не поздно. И присмотрю себе какую-нибудь тачку…
        — Ты имеешь в виду садовую?
        — Я имею в виду средство передвижения.
        — Так и скажи по-русски: хочу купить машину.
        — Хочу купить машину,  — как примерная девочка повторила Надя.  — Что ты на меня так смотришь?
        — С каким смаком ты тратишь деньги! Знаешь, даже самой захотелось.
        — А кто тебе мешает! Ты же у Мишки своего ничего не взяла. А он вряд ли стал бы протестовать насчет дележа.
        Тоня вздрогнула:
        — Откуда ты знаешь, что я ничего не взяла?
        — Марина Евгеньевна сказала. Да и ты тоже говорила,  — удивленно ответила Надя, вспомнив Тонину обмолвку.
        — Вообще-то я ей никаких подробностей не сообщала.
        — Значит, я сама это додумала… Да мне можно было бы об этом ни у кого и не спрашивать. Что я, свою подругу не знаю! Ну и скажи: умная ты после этого? Вы же вместе наживали, а теперь кому-нибудь чужому достанется. Какой-нибудь молоденькой дурочке, которая, палец о палец не ударив, получит все. Подай в суд на раздел имущества…
        Значит, Наде никакие подробности не известны, в противном случае она не стала бы время от времени возвращаться к вопросу о возможном примирении Тони с мужем.
        — Нет-нет, мне от него ничего не нужно!.. Неужели из особенностей моего характера ты сделала вывод, что я ничего у Михаила не взяла?
        — Ты подозрительна, как работник милиции… По крайней мере Тато, которую я знала, именно так бы и поступила.
        — Хочешь сказать, я всегда была дурочкой?
        — Ты сама об этом говорила… Мужика тебе надо, Антошка!
        — Не улавливаю связи. Хочешь сказать, что при мужике моя глупость не будет такой очевидной?
        — Ой, ну не надо переворачивать все с ног на голову! Я говорила всего лишь про мужика.
        — А тебе не надо?
        — И мне надо. Огляжусь пару недель и решу, кого в дом взять… Кстати, а хочешь, я тебе… займу тысяч десять? Отдашь когда сможешь.
        Тоня даже не удивилась. Наверное, если бы у нее была такая же куча денег, она тоже попыталась бы одарить близких людей. Однако ведь подруга не сказала: давай я тебе подарю.
        — А если не смогу отдать?
        Надя засмеялась:
        — Не сможешь — не отдашь. Господи, я же все это выстрадала! Возможность тратить деньги как хочу, ни в чем себе не отказывая. А разве я так многого хочу? Еще только иметь возможность помочь своей подруге, которая единственная смогла войти в мое положение, приютила у себя, поверила, что я не стала злобным монстром или маньячкой, после чего мне нужно было бы навсегда отказать от дома…
        Тоня хмыкнула:
        — «Если верный конь поранил ногу, раз споткнулся, а потом опять, не вини его, вини дорогу и коня не торопись менять!»[3 - Стихи Расула Гамзатова.]
        — Ого!  — сказала Надя и отвернулась.
        Чтобы подруга не увидела навернувшиеся на глаза слезы?
        Глава десятая
        Оказывается, привычка довольствоваться малым вырастает из необходимости, а вовсе не от того, что ты враз переменилась. Едва Надя обмолвилась, что даст ей взаймы денег, как Тоня тут же стала планировать, на что она истратит такую большую сумму.
        «Лучше подумала бы, как ты будешь эти деньги отдавать»,  — пискнул внутренний голос, но хозяйка задавила его в корне.
        — Когда-нибудь я расскажу поподробней, что мне пришлось перетерпеть,  — продолжала взбудораженная Надя.  — А всякое терпение должно вознаграждаться. Теперь признайся, тебе хочется купить что-нибудь для занятий своей… скульптурой или живописью, что-нибудь такое, чего ты не можешь себе позволить?
        — Есть у меня одна мечта: я хочу построить второй этаж, типа мансардного, с большими французскими окнами или стеклянным куполом… Одним словом, сделать студию… Ой, представила себе, что это будет, даже сердце захолонуло.
        — Слушай, ты и словечки такие стала в речь вворачивать, от которых прежде морщилась. Нет, определенно вольный воздух пошел тебе на пользу. Хочешь мансарду делать? Так делай, пока я жива. Деньги должны приносить пользу людям. Через два дня начнется май, и после весенних праздников…
        — Они у нас обычно числа до десятого длятся. Захватываем и День Победы.
        — Не важно, после десятого ты будешь строить студию, а я займусь переоборудованием теплиц…
        — Ты же восхищалась, что в них все так хорошо устроено.
        — Так это для Вениамина Матвеевича, чтобы его самолюбию польстить. На самом деле там еще нужна уйма работы и всевозможных приспособлений… Неужели наконец осуществится моя мечта, и я стану выращивать цветы ничуть не хуже тех, которые мы возим из Голландии! Однако как легко у меня получилось это «мы» — россияне!  — Надя вскрикнула и подняла вверх руки.  — Я с вами! Я вернулась домой и больше отсюда ни ногой! Я постараюсь украсить вашу жизнь, можно сказать, устлать путь цветами… И при этом не забыть про свою.
        Подумав, она вздохнула и сказала уже самой себе:
        — Если, конечно, Америка не потребует моей выдачи.
        Разговор между Хромым Костей и Виктором Леонтьевым Тоня подслушала нечаянно. Все-таки она решила взять один день за свой счет и съездить с Надеждой в район, чтобы заодно присмотреть кое-что для своих нужд.
        А потом убедила себя, что стоит все-таки воспользоваться моментом и взять взаймы у подруги эти самые десять тысяч зеленых. Шутки шутками, но желание украсить свою жизнь, возникшее сразу, в один момент, больше Тоню не покидало.
        В общем, она сидела в приемной директора и слышала, как его секретарша Ира Леонтьева как ни в чем не бывало клацает клавишами компьютера. Не то чтобы клацали сами клавиши — длинные ногти Ирины цеплялись за выпуклости клавиатуры.
        Кажется, она одной из первых съездила в краевой центр и привезла оттуда накладные ногти. На взгляд Тони, чересчур длинные, так что казалось, будто Ира надела себе на пальцы какие-то огромные костяные приспособления, для того чтобы охотиться на самцов. Как ни в чем не бывало!
        Тоню смешили собственные мысли. Что же теперь Ире — залечь в доме, пить антидепрессанты и никуда не выходить? Обычное дело: выяснение отношений с мужем. Правда, он никогда раньше за топор не хватался, но Ира, когда спало напряжение, скорее всего решила, что ничего страшного не произошло. Еще небось посмеялась в душе над тем, сколь много ярости оказалось в таком некрупном мужчине, как ее муж Виктор.
        В отличие от женщин поселка, до сих пор удивлявшихся тому, что она вышла замуж за Виктора, Тоня знала, почему так Ира так поступила. Как-то случилось им оказаться вместе в райцентре. Пошли женщины во все тот же ресторан Верещагина, взяли по сто граммов коньяку — гулять так гулять!  — и Ира Леонтьева слово за слово все Тоне и рассказала.
        Вышла она за Виктора вовсе не от того, что, как злые языки судачили, лишь бы выйти. Мол, другой бы никто не взял. Если бы захотела — взяли!
        Когда между ней и Виктором в первый раз случилась близость, Ира даже не поверила своим ощущениям. Если прежде в большинстве случаев ей приходилось имитировать оргазм, то здесь от полыхнувшего в мозгу взрыва она сама едва не занялась огнем.
        Отдыхала рядом с этим худым жилистым мужиком и недоумевала: откуда в нем такое? Опять потянулась к нему, и опять чувство повторилось. Она не читала медицинскую литературу и судила обо всем только на уровне своих ощущений, но при этом поняла: Виктор ей подходит. Так, как никто другой до него. Ира не знала, чем это объяснить. Мать всегда говорила, что у нее бешенство матки, когда хотела ее унизить, но вот это и она бы не объяснила.
        Когда Ира предложила ему пожениться — сама напросилась, чего прежде никогда не делала,  — он ответил не сразу. Некоторое время лежал и молчал, словно бабы одна за другой это ему предлагали, а Ира вовсе не первая красавица поселка.
        Раздумывал, видите ли!
        — А ты мне родишь ребенка?  — спросил он, и от неожиданности у Иры даже брови поползли наверх.
        Он еще и пытался торговаться!
        — Рожу, конечно,  — между тем сказала она, хотя в глубине души побаивалась, что после стольких абортов, даже забеременев, вряд ли сможет доносить.
        А после свадьбы началось еще более странное. То есть Ира не считала, будто с замужеством что-то в ее жизни должно измениться. Она так же не отказывала себе в удовольствии переспать с двумя-тремя мужчинами, уверенная, что и мужу ее останется с лихвой. Она не выдержала даже медовый месяц, а если точнее, переспала кое с кем уже через три дня после свадьбы.
        Каким-то образом Виктор обо всем узнавал. Об этих ее изменах, которым Ира не придавала значения. И не накидывался на нее вопреки ожиданиям жены, считавшей, что она и так многим поступилась, выйдя за него замуж. Все было наоборот. Он лежал рядом и притворялся, что спит.
        Буквально переступив через свою гордость, Ира тщетно пыталась уговорить мужа исполнить супружеский долг, но он лежал как истукан.
        — Так ведь стоит же!  — кричала она в исступлении.
        А муж отвечал ей словами из старого анекдота:
        — Так не на голове же у тебя стоит!
        Правда, Ира заметила, что подвыпивший муж соглашается на интим куда охотнее, чем трезвый, но тут ей приходилось выбирать: отсутствие секса и покой или секс вместе с приступами ревности. Вот тогда он действительно становился неуправляемым. Под действием алкоголя.
        Промучившись так пару лет, Ира вернулась к прежнему ритму жизни: открыто стала спать с мужиками, которые не доставляли ей никаких неприятностей — не душили ее после или даже вместо секса, не били, не обзывали последними словами.
        В глубине души она понимала, что долго так продолжаться не может и рано или поздно Виктор ее просто убьет. Что вчера чуть не случилось.
        Хорошо, что Хромой Костя вмешался, хотя в ответ на предложение Иры он ничего не сказал и не стал уводить ее от ненавистного мужа. А наоборот, увел Виктора к себе домой, и, оставшись в одиночестве — это замужняя-то женщина!  — Ира часа два прорыдала, не в силах справиться с обидой и недоумением: неужели она перестала привлекать мужчин?!
        Если бы кто-то сказал Ире, что своего мужа она любит, рассмеялась бы ему в лицо. Да она просто злилась, что какой-то недомерок… Что он себе вообразил? Да такую красотку, как его жена, еще попробуй найди!
        Но когда она вот так мысленно хаяла своего супруга и уверяла себя, что он ей сто лет не нужен, внутри ее, где-то в области солнечного сплетения, ощущался холодок. Это у нее с детства. Сделает что-нибудь нехорошее и наврет, будто ей не страшно, а если родители станут ее наказывать, она убежит из дома. Храбрилась, но на самом деле убегать не хотелось, и родителей она любила, а вот признаться, что не права, ей всегда было ох как трудно!
        За тонкой перегородкой приемной, где сидела Ира и куда с утра пришла Тоня в ожидании, когда освободится директор совхоза, как раз находился кабинетик начальника охраны. Видимо, из соображений, что он должен постоянно быть рядом с охраняемым телом. Хотя на деле директор крайне редко брал с собой его или кого-то из Костиной службы.
        Когда Ира работала на компьютере, она не обращала внимания ни на какие звуки, доносившиеся из коридора или из-за тонкой перегородки кабинета. А Тоня поневоле все слышала.
        — Я уже говорил, парень, что тебе лучше уехать из Раздольного. Здесь живут люди спокойные, работящие, им не до того, чтобы бегать по ночам с топорами…
        — А я, значит, не работящий? По-пчелиному — трутень?
        — Нет, насчет трутня ничего не скажу,  — соглашался Костя,  — ты мужик не ленивый, и руки у тебя растут оттуда, откуда нужно.
        — И чего я стану куда-то ехать? Здесь, между прочим, мой дом. Я в него привел эту… свою жену. А теперь я уеду, а она приведет в мой дом какого-нибудь мужика и будет на моей постели…
        — Вот видишь, ты при одной мысли о своей Ирке уже заводишься! Рано или поздно опять за топор возьмешься. Пойми ты, дурак, я хочу как лучше. Или тебе свобода надоела?
        — Не поеду!  — категорически заявил Виктор.  — Хочешь — арестовывай меня прямо сейчас!.. А то давай Ирку уговори, чтобы она куда-нибудь уехала.
        — И ты так спокойно ее отпустишь?
        Некоторое время в кабинетике царило молчание. Потом опять заговорил Костя:
        — Не отпустишь… Вот что странно, ведь она на тебя заявление писать отказалась и вообще так смотрела, что если бы я ее не знал…  — Он осекся и поправился: — Такие женщины друг на друга похожи, навидался в своей ментовке. Так вот я бы подумал, что она тебя любит.
        Костя и в самом деле с удивлением это понял, но никак не мог при этом взять в толк, зачем ей другие мужики?!
        — А ты, значит, думаешь, что такого, как я, полюбить нельзя?
        В голосе Виктора прозвучала горечь. Наверное, Костя тоже смутился, потому что, когда он заговорил, в его голосе слышалась жесткость:
        — Короче, я тебя предупредил. Хотел тебе помочь по-мужски, а ты прямо нарываешься. Топор! Это же надо такое придумать!
        — Рыжего жалко,  — проговорил Виктор, видимо, уже от двери,  — собака за свою верность пострадала. А жена… Пожалуй, вот что я сделаю: выгоню ее, да и все. Что ты себе думаешь, я так в нее влюблен, что и собой не владею? Да меня просто зло берет: привел в дом, женился. Не гуляю, не пью… почти, деньги отдаю — что тебе еще надо?! А то, может, женюсь на другой — мало у нас хороших женщин, что ли?
        — Ну попробуй,  — согласился Костя.  — Вот только топор я у тебя заберу.
        — Куда же я без топора?  — засопротивлялся Виктор.
        — Сейчас он тебе не нужен. Вон на Первое мая до плюс тридцати обещали, стало быть, дрова тебе рубить не придется. А когда все устаканится, получишь его обратно.
        Вообще-то Костя никаких законных прав наводить порядок в Раздольном не имел. Здесь и власти-то никакой не было. По всем вопросам ездили в район. Но Костя Бриз добровольно принял на себя обязанности мирового судьи, и теперь по всяким житейским разборкам ходили к нему.
        Выше его был только директор совхоза, а так как почти все мужчины работали под его началом, то он и был высшей властью в поселке. Вроде американского шерифа. Костя, значит, был заместителем шерифа.
        А у директора вообще-то был дом в районной станице. Там все же обитали двадцать две тысячи жителей, а потому были и поликлиника, и три школы, и прочие нужные заведения, включая ресторан Димы Верещагина.
        Но большую часть времени директор проводил в Раздольном. Здесь он выстроил себе дом, видимо, по своему желанию. Небольшой по площади, в двух уровнях, с винтовой лестницей на второй этаж.
        Здесь на участок директор, особенно не афишируя, но увлекшись примером Кости, привез откуда-то виноград элитных сортов и никому не сказал, каких именно. И с некоторых пор, точнее, с тех, как виноград с совхозных виноградников сняли, он во всякую свободную минуту подъезжал на машине к дому и торопился к своему винограду.
        Пробовали к нему соваться с жалобами во внерабочее время, но директор всех отшил:
        — Кто у нас в поселке за безопасность отвечает? Костя Бриз. Вот к нему и обращайтесь.
        Жена директора Раздольный не любила. Наверное, потому, что ее муж любил и всегда при случае старался сбежать от домашних дел и забот в свой «загородный» дом. Директор в шутку называл его своей виллой.
        Это независимое присутствие главного в Раздольном человека здорово дисциплинировало местных жителей. Директора уважали, и никто не хотел упасть в его глазах из-за какого-нибудь домашнего конфликта. Один Леонтьев сподобился, но по тому, как Костя говорил с Виктором с глазу на глаз, Тоня поняла, что этот случай от директора постараются скрыть.
        В этот момент директор пригласил ее к себе, и больше ничего о Викторе Леонтьеве она не узнала.
        — Что это за цидулька у тебя?  — пошутил директор.  — Заявление на отгул?
        — Без содержания,  — поправила Тоня.
        — Это из-за твоей американской подруги?
        Хорошо, что поблизости от Раздольного нет никаких секретных объектов. То-то шпионам было бы раздолье! Может, такой объект когда-то был, а потому поселок так и назвали?
        — Из-за нее,  — сказала Тоня.
        — Ну так иди гуляй, будешь мне должна. До чего дешево у нас бумага стоит — пишут и пишут!  — пробурчал директор, над бумагами же и склоняясь.
        С приездом Надежды в жизнь Тони… можно было бы сказать — вошла жизнь, но получалось коряво, масло масляное, и потому Тоня так объяснила себе: с приездом подруги ее жизнь наполнилась суетой и, как ни крути, интересом.
        В самом деле, Тоня застоялась. То есть она постоянно что-то делала, ходила на работу, даже занималась шабашкой, но душа ее все это время находилась в состоянии некоторой оторопелости.
        Когда она выходила замуж за Михаила Страхова по любви, то мысленно всю свою будущую жизнь связывала с ним. Михаил виделся ей человеком простым и понятным, без особых запросов, но с достаточным потенциалом энергии, чтобы обеспечить им обоим достойное существование.
        Вся ее прошлая жизнь — типичный пример человека, плывущего по течению. Теперь она даже не была уверена, что любила своего мужа.
        Он предложил им пожениться, она подумала… недолго, минут пять, и решила согласиться.
        — Ты меня любишь?  — жарко выдохнул он.
        — Люблю!  — с тем же жаром откликнулась она.
        А что это, если не любовь?
        Тоня всегда торопилась домой, потому что дома был любимый человек, и всю жизнь она строила тогда под него. Если ей подворачивалась работа, кроме основной,  — она преподавала живопись в художественной школе,  — Тоня старалась выполнять ее так, чтобы вечером успевать домой с работы до прихода Михаила и вовремя приготовить для него ужин.
        С подругами она никуда не ходила и не ездила, даже если это сам муж ей советовал. Например, когда он уезжал в командировку и Тоня могла бы его отсутствием воспользоваться.
        Чем не хорошая жена? Михаил должен был ею гордиться.
        Даже о ребенке она заговорила только однажды, и когда Михаил сказал: «Давай еще немного подождем»,  — она так же легко с его предложением согласилась.
        Просто-таки не женщина, а пластилин какой-то!
        Дошло до того, что своей жизни у нее не стало, она жила жизнью мужа. То есть не вникала в то, чем он занимается, но всегда интересовалась, как у него дела, и совершенно успокаивалась, получая дежурные ответы: «Все хорошо, родная, спасибо, у меня все в порядке».
        Странно, что уже здесь, в Раздольном, у нее мелькнула мысль: а не скучал ли он с ней, такой положительной и предсказуемой?
        И чем больше она о себе думала, тем больше удивлялась собственной самонадеянности. Она ведь осчастливила Страхова своей преданностью. Такая милая, послушная, покорная. Тато, а вовсе не Антонина.
        И вдруг — такой кошмар! Только что Михаил ходил чуть ли не в святых, и в один момент его разжаловали в пособники дьявола. И это любящая жена! Почему она не сопротивлялась собственным измышлениям? Если она не могла что-то в его действиях объяснить, это вовсе не значило, что он делал что-то непотребное. Разве нельзя было его просто спросить или потребовать объяснения? Да, по отдельным отрывочным сведениям можно было хотя бы в общих чертах представить себе всю картину…
        Почему она обвинила мужа в самых страшных грехах, не дав ему возможности оправдаться? Боялась? Ну тогда ей самое место здесь, в поселке Раздольный, а вовсе не в большом городе, где отношения между людьми совсем другие. Ездить на «Ниве», а не на «мерседесе», жить в этом небольшом домишке и, может, в конце концов выйти замуж за районного ресторатора…
        Как она снисходительна! Там внизу — простые неинтересные люди, а здесь наверху… Нет, только что она перепутала верх и низ. Тоня решила, что, спустившись вниз от своих «мерседесов» и многоуровневых домов, она осчастливила тех, что внизу и не могут себе позволить настоящей роскоши, иномарок, яхт и такой особенной женщины, как Антонина Титова…
        По какому еще признаку можно определить верх и низ общественной лестницы? Только по уровню благосостояния. То есть наличия денег и возможности тратить их в свое удовольствие.
        Еще немного, и она заговорит о классах. Это в обществе, которое много лет объявлялось бесклассовым!..
        Чем она заслужила право быть наверху? Своей внешностью? Но она вовсе не была выдающейся красавицей. Тем, что родилась в семье аристократов? Ее отец был управляющим небольшой строительной фирмой, а мама всю жизнь работала в отделе, а потом в департаменте культуры и теперь возглавляла краевой центр национальных культур.
        Сказать, что Тоня свое благосостояние как-то заслужила, добыла, выбила, выгрызла — было бы смешно. Не про таких ли, как она, говорят: родилась с серебряной ложкой во рту?
        Она никогда в жизни не дралась. Даже в детстве. Из-за игрушки там или конфеты. Кто-нибудь скажет: ну и что же? Разве обязательно девочке или девушке драться?
        Но она видела, как некоторые девчонки еще в школе бросались друг на друга с лихим кличем, вцеплялись в волосы, царапали ногтями лица. Ей было страшно не только подумать о физическом воздействии на кого-то, но и смотреть на драку между кем бы то ни было. Она старалась отойти куда-нибудь подальше, а если не было возможности, то съежиться, спрятаться и обязательно зажмуриться, чтобы ничего этого не видеть.
        Может, поэтому она так испугалась возможного объяснения отношений между ней и мужем. Она стала бояться мужа даже не столько из-за инстинкта самосохранения, сколько потому, что, как ни крути, подозревать близкого человека в убийстве, не делая попытки с ним объясниться, страшно. А вдруг она ошиблась? Да и стал бы Михаил ей что-то объяснять? Скорее всего отделался бы общими фразами.
        Но и сбежать от мужа она долго не решалась. И поначалу даже репетировала свою речь перед ним накануне своего поспешного отъезда. Чтобы сесть за стол переговоров и, глядя ему прямо в глаза, сказать: «Я ухожу от тебя, потому что не считаю возможным жить с человеком во лжи и в страхе…»
        Фраза отдавала красивостью. И отсутствием конкретики.
        Следовало бы сказать: «Я ухожу от тебя, потому что не могу жить с убийцей!»
        Но ее язык не повернулся, чтобы произнести такие слова.
        Об этих своих мыслях она никому не говорила. Ни тогда, когда уезжала,  — матери, хотя и знала, что та ее поймет и не выдаст, ни теперь — Надежде. Почему? Ведь ей бы стало легче, переложи она кому-нибудь на плечи хоть часть своей нелегкой ноши.
        Хорошо, что Надя увлеклась своим будущим домом и стала закупать для него миски-тазики, посуду и постель почти тотчас, как она с супругами Грушко договорилась.
        Она все время была чем-то занята, иначе бы заметила, что Тоня все еще не в себе, и непременно добилась бы правды: почему подруга стала такой задумчивой и рассеянной?
        Время бежало быстро. Через два дня Надя перебралась в свой новый дом — это было 30 апреля, а на первое мая она уже пригласила Тоню к себе на новоселье.
        — Приоденься,  — сказала Надя.  — У меня будут гости.
        — Кто?  — удивилась Тоня.
        В самом деле, еще недели не прошло со дня приезда Нади в Раздольный, а у нее уже собирались гости. Во множественном числе.
        Оказалось, Надежда сразу перезнакомилась чуть ли не с половиной поселка и первым делом выяснила, есть ли в нем холостые мужчины и сколько.
        Даже Тоня не знала об этом, хотя жила здесь почти уже год. Но Надя выяснила: вполне достаточно, чтобы имелся кое-какой выбор. И в результате уже через день она стала подругу просвещать:
        — Между прочим, ты знаешь, что у твоей соседки Маши живет квартирант?
        — Какой квартирант?  — чуть ли не заикаясь, спросила Тоня; она не думала, что Маша станет от нее такое событие скрывать.
        Да и вообще с того времени, как приехала Надя, соседка ни разу у нее не побывала, и Тоне следовало бы задаться вопросом: почему такое произошло? Но ей все было некогда, тогда чему удивляться, что ей и про квартиранта ничего не известно? Казалось, будто вдруг их взаимная симпатия полетела в тартарары.
        — Не знаю. Какой-то мужик. Не то геолог, не то спелеолог.
        Спелеолог и поселок Раздольный сочетались примерно как блинная в райцентре и кафе-суши в городе.
        На самом деле Тоня слышала от местных, что в пяти километрах от Раздольного в горах имелись какие-то необыкновенные пещеры, то ли с особыми сталактитами, то ли сталагмитами — она путалась в этих названиях. Но она также знала и то, что их посещали только дикие туристы, а у спелеологов руки не доходили, что ли. Или ноги.
        Случалось, порой эти дикие туристы уговаривали местного жителя дядю Гаврилу показать им местную достопримечательность — карстовые пещеры.
        За деньги тот показывал эти самые пещеры, несколько небольших пещер недалеко от входа. Но ходить в глубь не хотел и громогласно заявлял, что если кто-то собирается пойти и заблудиться, то он не хочет потворствовать таким глупым желаниям и снимает с себя всякую ответственность за несанкционированные перемещения в утробе Земли… Именно так и говорил.
        Между прочим, однажды к Тоне в калитку тоже стучались дикие туристы и спрашивали, не сдает ли она квартиру. Им хотелось проникнуть в пещеры, пусть даже и с риском для жизни. Такие были отчаянные ребята.
        Но Тоня сдавать квартиру не собиралась. Туристов кто-то в конце концов отговорил: мол, в пещерах случаются обвалы. Вот разрешат их посещать официально, с опытными специалистами, тогда и пойдете.
        Впрочем, Тоня этому не удивлялась. В крае было очень много неизученного, интересного, но невероятно медленно раскачивались администрации вот таких удаленных поселков, не понимая, какой доход может приносить туризм.
        Глава одиннадцатая
        Тогда прошло всего два месяца после ее бегства от мужа, и она не хотела никого видеть. Да и теперь она не желала даже за деньги лишать себя свободы и привычного душевного комфорта. Посторонние люди только мешали бы ей.
        Зато соседка Маша, узнав о туристах, ей попеняла:
        — Ко мне бы направила! Вон у нас летняя кухня имеется с двумя железными кроватями. Выбросить жалко. Кровати как кровати, и сетки на них непровисшие… И между прочим, летней она называется только потому, что в ней имеется печка, которую топят дровами, а тепла от нее больше, чем от котла… Мои мальчишки иной раз ссорятся, кому из них в летней кухне спать вместе с отцом, когда он пытается включить котел на полную катушку, а я задыхаюсь от жары и выгоняю его в пристройку. Уж там они такую баню устраивают, что даже спят почти голые…
        Тоня извинилась, что она не подумала без спроса направить к Маше чужих людей, однако в следующий раз непременно это сделает. Но видно, соседка обошлась и без нее.
        Никто в поселке не знал, когда начинается сезон лазания по пещерам, да и есть ли он, но, наверное, теперь, при такой-то жаре, в пещеру залезть — лучше и не надо. Прохладно, воздух свежий. Однажды Тоня была в пещере и, как не покажется странным, надышаться не могла — такой чистый в ней оказался воздух.
        — Это что!  — сказал ей директор, когда в его присутствии заговорили о пещерах.  — В нашей стране есть такие солевые пещеры, где люди лечат астму. Я думаю, на Земле ничего не делается просто так.
        — Ну да, не делается!  — вмешался в разговор водитель директора; вообще Леонид Петрович своим присутствием создавал вокруг такой благоприятный психологический климат, что каждый человек чувствовал себя индивидуумом и немедленно вступал в спор с шефом.  — А как же цунами в Таиланде? Вон сколько людей погибло…
        — Я мог бы по этому поводу рассказать тебе анекдот, правда, с бородой, но боюсь, ты не поймешь,  — хрюкнул директор, веселясь непонятно почему.
        — Куда уж мне, валенку!  — обиделся его шофер Назарыч.
        — Ладно, слушай. В общем, Бог решил покарать неверную жену, но она вымолила у него пять лет жизни. Живет — не тужит, и вдруг профсоюз — тогда профсоюзы много чего для людей делали!  — так вот, профсоюз выделяет ей бесплатную путевку в круиз на океанском лайнере. Женщина к тому времени успокоилась, решила, что Бог о наказании забыл, и поплыла. И вот через несколько дней разыгрался шторм, и лайнер начинает тонуть. Сотни, тысячи людей идут ко дну. «Господи!  — взмолилась женщина.  — Ну я виновата, а эти несчастные люди за что пропадают?  — „Я вас, б…,  — говорит Господь,  — пять лет по всему свету собирал!“
        Директор, довольный, захохотал. Рассказывал он без купюр, потому что слово на вторую букву алфавита вовсе не считал неприличным. Если оно есть «б», то никуда от этого не денешься!
        Вчера Тоня вдруг вспомнила их разговор и рассказала Наде вместе с анекдотом.
        Надя сразу загорелась:
        — Между прочим, в Европе это солидный бизнес — водить туристов по пещерам. У вас же есть, наверное, люди, которые эти пещеры знают назубок?
        — Есть,  — согласилась Тоня.  — А что, ты и к туристическому бизнесу хочешь протянуть свои жадные руки?
        Надя шутку оценила, обижаться не стала, а сказала вполне серьезно:
        — А почему бы нет? Только проживать деньги мне бы не хотелось — слишком много я из-за них выстрадала, а вот пустить их в надежное дело — кто может запретить? Мне надо встретиться с вашим директором, поговорить за жизнь. Если он умный парень, мои идеи оценит.
        Директор был умный мужчина и собой достаточно хорош, чтобы произвести впечатление на женщину.
        Тоня это поняла, едва взглянув на него, и сразу соорудила барьер между ним и собой. Заполнила пространство намороженным из души льдом, потому что мужчины семейные как любовники для нее не существовали.
        Почему же Тоня прежде всего подумала о нем как о возможном любовнике? Ведь сам директор ей повода не давал. Был доброжелателен, внимателен, но и только. Теперь она ставит себе в заслугу, что не увлеклась им!
        У нее после Михаила никаких любовников не было, но до него были двое.
        Первый ее мужчина тоже был художником, Тоня училась на одном с ним факультете. И однажды, на четвертом курсе, когда будущие художники поехали на пленэр, Лев, так звали студента, пошел с Тоней гулять. В луга, как говорили тогда ее однокурсники.
        Тоня стала женщиной под запах свежего сена. Потом они встречались еще два года. Кстати, а почему они расстались? Она вспомнила, что инициатором разрыва был Лева. Странно, что это Антонину почти не задело. А ведь, помнится, уже тогда она тяготела к жертвенности. Наверное, этим в конце концов его и утомила. Почему она не сделала выводов еще тогда?
        — Хорошая ты девушка, Титова!  — заявил Лев.  — Как жене тебе цены не будет, но я, к сожалению, пока жениться не собираюсь. Мне нужна подруга веселая, открытая, без комплексов и без хватательного рефлекса.
        — В чем же он выражается?  — обиженно поинтересовалась Тоня.
        — В том, что ты смотришь на меня как на свою собственность. А я ведь тебе ничего такого не обещал… Да у тебя в глазах написано: хочу замуж!
        — Ну и что же, все девушки хотят.
        — Все, да не все. А если и хотят, то свое желание скрывают. На мужчине не виснут…
        Он говорил и при этом вроде посмеивался: мол, не принимай близко к сердцу, я же шучу! Но Тоня еще долгое время чувствовала себя так, словно ее оскорбили…
        Второй мужчина оказался моложе ее на два года. Первое время он был вне себя от счастья — она всегда так о нем заботилась!
        Он рано ушел из дома, недополучив родительской ласки, но в один прекрасный момент Тоня вдруг поняла, что она при нем — при Алексее — словно заботливая тетушка. Гореть к ней как к женщине он перестал уже через месяц.
        Зато охотно принимал ее заботу, и уже Тоня рядом с ним заскучала. Тем более, привыкнув, что ей много не надо, он даже не дарил ей подарки на День святого Валентина или Восьмое марта…
        Вспомнить об этом через десять лет! И только теперь дать оценку. Похоже, Надя ее комплексами не страдает.
        — Директор женат,  — сказала ей Тоня.
        — Женат — это еще не значит инвалид. Мужчина как мужчина. Можно подумать, я за него замуж собралась. А хоть бы и собралась! Если он не захочет уйти из семьи, его никто и не уведет, а если он только спит и видит, как бы сдернуть от жены, то какая разница, кто это будет: я или какая другая женщина? Но это я так, рассуждаю на вольную тему. Сейчас он нужен мне не как мужчина, а как предполагаемый компаньон. А для этого его семейное положение тем более не имеет значения.
        Подруга пошутила, но отчего у Тони вдруг испортилось настроение, было непонятно.
        Скорее всего у нее в худшую сторону менялся характер. Вот как в такой ситуации повела бы себя другая, сильная и умная, женщина? Если бы она вдруг обнаружила, что неправильно ведет себя с мужчинами и вообще не так живет?
        На месте подруги она не стала бы торопиться, вначале бы огляделась, прикинула, что к чему. А Надя вела себя как капризный ребенок в большом универмаге. Тыкала пальцем в понравившуюся ей вещь или человека и говорила: «Заверните мне это!»
        Интересно, как воспринимали ее раздольновцы? Раздражались, завидовали или смотрели снисходительно? Обычно они не бросали деньги на ветер и тратили их неохотно. Разве что когда гуляли в подпитии, а так, как Надя, мог тратить деньги человек, которому они упали с неба. Иными словами, достались на дурняк.
        Тоня считала, что не стоит дразнить людей, потому что деньги им достаются достаточно дорого. По крайней мере не дешевле, чем Наде, хоть она и уверена, что на такие широкие жесты имеет право.
        Может, она подсознательно стремилась избавиться от того, что напоминало ей о совершенном преступлении, может, боялась, что расплата не заставит себя ждать…
        В общем, Надежда торопилась жить. Казалось, что она много времени провела на необитаемом острове и теперь спешит наверстать упущенное, не упуская ни минуты, чтобы общаться с людьми. Причем как можно с большим количеством людей.
        У нее появилась уйма знакомых, и когда Тоня попыталась подсчитать, сколько человек Надежда пригласила к себе на новоселье, то оказалось — больше ста!
        — Ты что, спятила?!  — чуть ли не кричала на нее Тоня.
        — Ну, много — не мало,  — легкомысленно отмахнулась Надя.
        — Чем ты будешь кормить такую ораву?
        — Ты хочешь сказать, что в вашем краю дефицит продуктов?
        — Не дефицит, но это же все надо приготовить.
        — Я договорилась с Клавой Семиной — она работает в кафе, в районе, у них можно все заказать. Да и сколько до того кафе ехать? Минут двадцать. Мне дадут напрокат термофляги, и я все довезу горячим.
        Тоня хотела спросить: «На моей „Ниве“?» Но Надя предупредила ее вопрос:
        — Кстати, я договорилась с одним мужиком — его зовут Слава,  — что куплю у него джип. Старенький, но на ходу. Потом можно будет съездить на автомобильную толкучку и купить что-то поприличней.
        — И сколько он хочет за свой джип?
        — Сторговались на семи штуках,  — равнодушно ответила Надя.
        — Ты уверена, что его джип столько стоит?
        — Думаю, он загнул. Но Слава и сам покупал его не дешево. Зато в придачу он обещал мне трубы для теплицы, сгоны и десять радиаторов. А еще он поедет со мной на авторынок покупать мне машину. Все-таки мне могут подсунуть какое-нибудь фуфло, а Слава и сам тертый калач. Получается, я нисколько не переплатила, еще и сэкономила. У меня теперь верный друг среди рукастых мужиков, по гроб жизни мне обязанный.
        — Ну уж и по гроб!
        — Конечно, я шучу, но все, что я Славе переплатила, верну с лихвой.
        — Допустим, таких, как Слава, у тебя еще человека два…
        — Ошибаешься!  — теперь уже откровенно веселилась Надя.  — Вера Шаманская продаст мне по дешевке пленку для теплиц, Валерия Леус обещала познакомить меня с продавцом, у которого есть какие-то уникальные удобрения для цветов…
        — Хватит-хватит,  — замахала руками Тоня,  — я все равно не запомню, да мне и не надо. Лучше скажи, на чем твои гости будут сидеть?
        — Костя пообещал раздобыть для меня лавки из старого совхозного кинотеатра. Говорит, что их все берут, у кого большая пьянка намечается… Он, между прочим, мою идею одобрил. Правильно, говорит, делаешь Надюха, что первым делом проставляешься. Народ оценит. Считай, за раз ты сразу сотню друзей приобрела. По крайней мере у тебя ни с чем теперь не будет проблем. Ну там что-то построить, вскопать, постричь, провести… Верной дорогой идете, товарищи!
        — Стол…
        — Стол обещал Коля Ляхов сколотить. Как он сказал, на живульку, из своих досок. Потом он стол просто разберет, и все дела.
        — А по какому принципу ты отбирала себе гостей?  — с ехидцей поинтересовалась Тоня.
        — По такому: кто шел на контакт, того и звала в гости.
        — Неужели был кто-то, кто на контакт не шел?
        — Случались такие люди,  — грустно покачала головой Надя.  — Я уже было подумала, что попала в некое идеальное общество, где все люди друг друга любят…
        — И где волк с ягненком дружит!
        — Что-то вроде этого.
        Надя упорно не реагировала на шпильки подруги, так что в конце концов Тоня устыдилась:
        — Прости, что-то я не ко времени раздражена.
        — Я тебя понимаю. Да ты не переживай, достать меня сейчас все равно невозможно: я упиваюсь свободой, своими возможностями, каковых прежде не имела, и, чего греха таить, открывшимися способностями по части организации бизнеса. В Америке мне приходилось шевелиться, что-то делать, чтобы супруг не вымещал на мне свое раздражение, если у нас не было денег. Но когда денежки потекли, он не то чтобы стал меня любить, а как бы зауважал. И уже прикладывал не сильно, чтобы не попортить внешний вид. Я ведь должна была соответствовать… Конечно же, в бизнесе у меня все шло не так уж гладко. Но поскольку все было записано на Грэга, думаю, налоговая инспекция взяла бы нас за горло в самом ближайшем времени. Ты не поверишь, у них за сокрытие доходов такие штрафы — без штанов оставляют!
        — У нас в налоговой тоже не ангелы сидят. Да и штрафы — ого-го!
        — Не скажи! У нас пока хватают тех, что на виду. По части утаивания доходов мы наверняка на первом месте. Наши налоговики пока еще зубы отрастят. У них в сетке, которой они нас ловят, есть такие большие дыры, что умные люди легко через них проскакивают. Так что из Америки я вовремя свалила. Грэг будет отдуваться, но так ему и надо!
        «Если он все еще жив!» — хотела сказать Тоня, но прикусила язык. Наде хочется думать, что она ни в чем не виновата, пусть думает. В конце концов, кто такой Грэг, чтобы о нем беспокоиться?
        А может, Тоне хочется, чтобы Надя непременно получила по заслугам? Ей кажется, что она слишком легко отделалась? В чем бы еще ей позавидовать? В том, что она не комплексует, не ест себя поедом, не забилась в угол и не тоскует там, вдалеке от жизни?
        — Жизнь такая короткая,  — вдруг сказала Надя.  — Нет времени на сожаления. Вернее, приходится выбирать: жить дальше или этим самым сожалениям отдаться? И в том и в другом случае время не остановить. Если тебя это коробит, что ж, ничем не могу помочь. В конце концов, лично перед тобой я не виновата. Почти. Но и в этом случае моя вина не столь велика, чтобы я всю жизнь вымаливала у тебя прощение.
        Что правда, то правда, выдала Надя ей все честно, не таясь,  — в сравнении с ней Тоня точно гадюка на камне: вместо того чтобы греться на солнышке, шипит на всех, кто идет мимо, да еще и укусить пытается.
        Конечно же, к Наде на новоселье Тоня пошла. Попросила того же Костю, чтобы привез к дому Нади здорового деревянного верблюда, которым ее подруга особенно восхищалась: как живой! В подарок. Он взял у кого-то из своих друзей «Газель».
        — Вот только я бы его коричневым лаком покрасила,  — говорила Надя,  — а то он у тебя какой-то бледный и оттого вроде больной.
        Тоня ее пожелание выполнила. Верблюд в самом деле приобрел некоторую живость. Его даже хотелось погладить, чтобы убедиться — шерстка не натуральная и так выглядит дерево.
        Костя вдвоем с Вениамином, который не без удовольствия помогал Наде устраиваться в доме — еще одного друга завела!  — затащили верблюда во двор и поставили перед теплицами.
        Она не ожидала столь бурной радости от Нади. Та ходила вокруг верблюда, обнимала, целовала, а потом сбегала домой и принесла один из своих поясов, узкий, с серебряными звеньями, и сделала из него уздечку для подаренного верблюда.
        Словом, умела радоваться жизни, ничего не скажешь. Почему Тоне такое не дано? Ее радость всегда была тихой, в себе, и, наверное, со стороны не очень заметной.
        Тоня почти все — по крайней мере если это было не тяжело — делала в своем доме сама, а в доме Нади постоянно толклись мужчины, для которых она тут же приобрела ящик водки, четыре-пять бутылок из него всегда стояли в Надином холодильнике.
        — Почему ты делаешь все наскоком?  — попыталась понять Тоня.  — Куда ты торопишься? У тебя еще куча дел по организации новоселья, а ты украшаешь этого верблюда, будто после новоселья у тебя времени совсем не будет…
        — Не ворчи!  — благодушно отозвалась Надя.  — Я хочу, чтобы мои гости восторгались этой скульптурой, которую у тебя во дворе никто не видит! Вот посмотришь, в поселке начнется мода на большие деревянные скульптуры, и лучше этой рекламы тебе ничего не придумать. Ты сможешь до глубокой старости строгать всех этих экзотических животных и зарабатывать на этом огромные бабки! Даже странно, что тебе самой такая мысль в голову не приходила… А как ты думаешь, могут у верблюда быть голубые глаза?
        Она тут же побежала в дом и принесла жидкие голубые тени. Стала на табуретку и некоторое время рисовала. Потом ступила на землю и отошла чуть подальше. Любоваться.
        — Правда же он прелесть?.. Знаешь, в столицах мода на всяких там экзотических животных, но с ними возись, корми чем-то особым, таскай за собой, а тут — великая художница Раздольного Антонина Титова сделает тебе такое животное, какого ни у кого не будет. И всего за несколько тысяч рублей… Кстати, в самом деле, смотри не продешеви! Скульптура! Эксклюзив! Это дорогого стоит…
        Надя как в воду глядела. Не успели гости усесться за стол, как то один, то другой вызывали Тоню на разговор, чтобы договориться: как бы купить у нее какую-нибудь зверушку?
        И каждый говорил:
        — Я тебе хорошо заплачу, ты не думай!
        Вроде неудобно брать деньги со своих, но Тоня не видела другого выхода. Если и в самом деле ей придется делать деревянные скульптуры на продажу, следует определиться, сколько за такую работу брать.
        — Не волнуйся,  — с другого края стола проговорила Надя,  — я все возьму в свои руки и буду продавать скульптуры, понятное дело, под процент.
        Нарочно говорила так громко, чтобы и сидящие за столом знали: дружба дружбой, а табачок врозь. В противном случае, она догадывалась, народ станет просить у Тони скидок, а она женщина слабая, начнет отдавать за бесценок.
        Новоселье превратилось прямо-таки в народное гулянье. Надя успела купить даже музыкальный центр, и теперь со двора ее неслась громкая музыка, отражаемая горами многоголосым эхом. Нет-нет да кто-то из неприглашенных заглядывал в отворенную настежь калитку. Его тут же втаскивали во двор, теснились, сажали за стол. А потом начались танцы, так что припозднившиеся посельчане могли занять место за столом, из-за которого только что прежде сидящий выскакивал в круг.
        Надя тоже все время танцевала, так что очередная Валя или Вера сами отправлялись на кухню, чтобы подложить на тарелки еще закусок.
        «В какие же деньги все это выльется?!» — невольно думала Тоня, пораженная размахом веселья. Все-таки она не могла бы вот так без оглядки кормить и поить всех желающих.
        После новоселья Тоня хотела остаться и помочь Наде убрать со стола.
        — Брось!  — рассмеялась та и за руку оттащила ее от стола.  — Девчонки сами все уберут.
        Она кивнула на девочек-погодок Красивских, которые в одинаковых кружевных фартучках — небось опять Надька выпендрилась!  — уже носили посуду к большому тазу в кухне. Канализации в доме пока не было.
        — Тебе не кажется, что ты приобретаешь замашки крутой вумен?..  — опять начала было выговаривать Тоня.
        — Считаешь, я их эксплуатирую?
        — А ты считаешь, что нет?
        — Если хочешь знать, Красивские сами предложили мне помощь, и отказывать им было глупо. К тому же я решила, что все продукты, оставшиеся от праздника, они могут взять себе. А осталось оч-чень много!
        В семье Ивана и Софьи Красивских было десять детей. Иван работал водителем в совхозе, а его жена сидела дома. Да и где она могла бы работать с таким-то выводком!
        Дети были погодками, самой старшей — Лилии — четырнадцать лет.
        Посельчане рассказывали, что Иван страшно хотел мальчика, а первой родилась девочка.
        — Промахнулся, Ванька?  — ржали над ним мужики.  — Ты бы у Егора спросил, как надо и куда.
        У Егора было трое сыновей.
        — Мы и сами с усами!  — хмуро отзывался Иван. И строго говорил едва отошедшей от родов Софье: — Опять будем пытаться.
        Но и второй ребенок оказался девочкой. И третий.
        — Больше не буду рожать!  — кричала в роддоме Софья.  — Под угрозой расстрела — не буду!
        Под угрозой расстрела, может, и не стала бы, а под ласками мужа обо всем забыла и согласилась попробовать четвертый раз.
        На этот раз попытка себя оправдала: родился мальчик. Его назвали Виталием в честь Сониного папы.
        Красивские так радовались мальчику, что не заметили, как Софья опять забеременела.
        — Пойду на аборт,  — заявила она решительно.
        — Что ж, можно и аборт,  — согласилась районный гинеколог.  — Тем более что у вас уже четверо детей. Но все равно я вас должна предупредить: если сделаете аборт, детей у вас больше не будет.
        — Вот видишь, природа все решит за нас,  — сказала Соня мужу.
        — А вдруг это тоже мальчик?  — задумчиво произнес Иван. Ему казалось, что убивать в утробе мальчика — страшный грех.
        Он не ошибся: пятый тоже оказался мальчиком. И шестой. И седьмой. И восьмой. И девятый. И десятый. Видимо, с перепугу Сонина яйцеклетка хватала только мальчишек.
        Эту историю Тоне рассказали одной из первых, потому что Красивские были местной знаменитостью. Жили они беднее всех и при случае не отказывались ни от какой работы. Например, как с Надиным новосельем. Три старшие девочки — подростки, но с вполне взрослой хозяйственной хваткой — предложили свои услуги, когда требовалось накрыть на стол, и потом, чтобы посуду убрать и, понятное дело, всю ее перемыть. К тому же осталось так много продуктов, что многодетной семье хватило бы не на один день.
        Странно, Надя об этой семье подумала, а Тоне такое бы и в голову не пришло.
        — Останешься у меня переночевать?  — спросила Тоню подруга.  — Я уже тебе и комнату приготовила. Правда, довести дом до нужного уровня сразу трудновато, но первым делом я подумала о своей спальне и о твоей комнате, когда ты будешь у меня оставаться.
        — Ну что ты, Надюша,  — рассмеялась Тоня,  — у меня дома все же какая-никакая живность, ее кормить надо. И потом, это же не на другой конец города ехать. Я прикидывала, если считать расстояние между нашими домами на городские кварталы, получится не больше пяти.
        — А ведь Костя предлагал тебя проводить.
        — Ничего, пройдусь пешком перед сном.
        — Тебе же еще Джека выгуливать.
        — Сегодня перебьется. Сад большой, пусть по нему бегает. А утром я уберу следы моей лени.
        Подруги расцеловались, и Тоня пошла к себе домой. С сумочкой, в которую Надя уложила кое-какие деликатесы вроде соленых рыжиков — и где такие достала? Просто один в один! Или тающего во рту балыка из толстолобика.
        Настроение у Тони было хорошее. Правда, дорога была не слишком ярко освещена — далеко не все хозяева зажигали уличные фонари. Привычно экономили. Но Тоня брела от фонаря до фонаря, так что потихоньку без приключений миновала большую часть пути.
        Глава двенадцатая
        Все равно на душе у нее было тревожно. Может, если бы она побольше выпила… Но днем у Тони разболелась голова, а после обезболивающего она старалась алкоголь не употреблять.
        Тревожно ей было потому, что она вдруг оказалась одна на ночной улице. Неужели ее некому было бы проводить?
        Надя права: Костя предложил ее проводить, но Тоня отказалась, сославшись на необходимость помочь подруге. А помощь-то и не понадобилась. Как-то Костя на нее так посмотрел… Со значением, что ли? В общем, если честно, Тоня отказалась назло ему.
        Отчего вообще она сегодня так небрежно отнеслась к собственной безопасности? Кто из женщин расхаживал по Раздольному среди ночи? Пусть на часах начало двенадцатого, для поселка это время — глубокая ночь.
        За все десять… уже почти одиннадцать месяцев она впервые оказалась на улице одна. В крайнем случае брала с собой Джека. Но не позже десяти часов.
        А что, если взять и побежать? Прямо посреди улицы, какой-то особенно темной сегодня, несмотря на полную луну. Но, подумав так, Тоня фыркнула вслух: вот посмеется кто-нибудь, случайно выглянувший в окно.
        Вроде ничего подозрительного Тоня не заметила. Впрочем, не факт, что заметила бы, даже если бы стала смотреть по сторонам с особым вниманием.
        Словом, все произошло так быстро, что Тоня, как говорится, и мяукнуть не успела. До ее дома осталось всего лишь пять-шесть домов, и она шла мимо заброшенного участка, о котором ей рассказывали всякие истории коренные раздольновцы, понижая голоса и закатывая глаза.
        Мол, жили здесь когда-то муж и жена. Молодые. Он — азербайджанец, а она — армянка. Между людьми таких национальностей не приняты браки. Родственники о свадьбе между парнем и девушкой и слушать не хотели. Тогда они сбежали. В этот самый поселок. Сначала снимали квартиру. И работали, работали, каждую копейку откладывали. Поженились. Наконец накопили на дом с участком.
        И на своей земле тоже работали во всякую свободную минуту. Какие имена у молодых людей были? Почти европейские. Мужчину звали Эрнест, а женщину — Лия.
        — Хорошие были люди. Работящие,  — отзывались о них посельчане.  — Пройдут мимо, всегда поздороваются. Соседей на праздники к себе звали. Детей они не заводили почему-то. Вернее, спрашивали у Лии почему, а та, опустив глаза, отвечала: «Вот успокоится все, тогда и родим».
        Что — все, не спрашивали, это их дело, Джураевых.
        А потом их нашли. Кто — в Раздольном не знали: то ли армянская сторона, то ли азербайджанская… И что произошло ночью в доме, никто не знал.
        Только наутро калитка в их двор оказалась открытой, а во дворе на лавке лежала убитая Лия. И Эрнест перед ней на коленях, безмолвный, отупевший от горя.
        Потом кто-то заметил, что он и сам ранен, вызвали «скорую помощь», увезли его в больницу.
        Хоронили Лию за счет совхоза. Эрнеста из больницы тоже привезли. Стоял он над могилой жены, что-то шептал, но совсем тихо, никто слов не слышал. Да и не поняли бы, он ведь по-своему шептал, по-азербайджански.
        Говорили, Эрнест не стал дожидаться, когда его выпишут из больницы. Сам ушел. Домой возвращался. Ненадолго.
        — Переоделся. Деньги взял,  — объясняли соседи.
        С тех пор Эрнеста в Раздольном не видели, а участок так и стоял заброшенный.
        Но говорили, что время от времени там кто-то появляется. На участке. То кто-то голос услышит, то тень чья-то мелькнет…
        Деревянный забор в одном месте завалился, рухнул столб, удерживавший его, и теперь часть забора лежала на земле, и в эту огромную дыру, да еще ночью, Тоня старалась не смотреть. Она и шаг ускорила, когда мимо шла, и даже невольно отошла на середину улицы, но потом, мысленно посмеявшись над собой, вновь вернулась к дорожке, что вела вдоль участка.
        И тут ее схватили. Вернее, схватил кто-то, пахнувший туалетной водой «Босс», выливший на себя не иначе как целый флакон. Тоня только коротко вскрикнула, как ее рот тотчас стянула клейкая лента.
        Нападавший втащил ее в дыру на брошенном участке, заламывая Тоне руки за спину. Захват был профессиональный. Наверное. По крайней мере человек знал, как обездвижить свою жертву, а она не очень-то и барахталась, потому что от ужаса чуть не умерла, а потом и вовсе обмякла в его руках.
        Он что-то пробурчал, стиснул ее руки и тоже обмотал их липкой лентой. Видимо, это была очень прочная лента, потому что руками Тоня не могла даже шевельнуть.
        А потом мужчина рванул с нее куртку, роняя ее на упавший забор, а следом и укладывая туда же Антонину. Конечно, до настоящего тепла было еще далеко, ночи еще были холодные, но от страха в ожидании неминуемой смерти она ничего не чувствовала.
        «Маньяк!  — пронеслось у нее в голове.  — Сейчас достанет нож и начнет меня резать. По кусочку!»
        Лицо нападавшего было закрыто маской с прорезями для глаз, и оттого ей стало еще страшнее.
        Он и в самом деле достал нож, и Тоня прикрыла глаза, молясь про себя Богу, которого прежде никогда не поминала, чтобы дал ей беспамятство. Ну если не сейчас, то хотя бы потом, когда боль станет совсем нетерпимой…
        Однако бандит — а кто же еще!  — стал резать вовсе не ее тело, а сначала разрезал колготки, а потом и трусики. Тут она ненадолго опомнилась и попыталась ударить его ногами, но он спохватился и прижал ее ноги, разведя в стороны. Причем на одну сел, а другую придерживал свободной рукой. Другой он раздевал себя.
        «Так он собирается меня насиловать!» Это казалось таким нелепым, что Тоня даже попыталась хихикнуть, но вместо этого лишь утробно булькнула — скотч не давал возможности использовать голосовые связки.
        Боже мой, кому сказать, не поверят! Ее, почти тридцатилетнюю женщину, насиловал человек в маске, который, как она поняла, нарочно залил себя туалетной водой, чтобы она по подлинному запаху его не узнала.
        Что за ерунда, в поселке полно женщин и даже девушек, которые не отказали бы такому физически развитому, судя по всему, без внешних недостатков, мужчине.
        Может, у него лицо изуродовано? Тоня начала лихорадочно вспоминать, у кого из совхозных мужчин неполадки с лицом.
        Но он и не дал ей особенно долго размышлять, потому что, оказывается, непременно хотел, чтобы она в его действиях участвовала. Но тогда разве это было бы насилием? Тоня не хотела идти у него на поводу. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не слышать, не ощущать, не давать его рукам и губам — кажется, он приподнял для этого свою дурацкую маску — находить все ее заветные точки.
        Но когда бандит к ней наклонялся, его лица и вовсе не было видно, так что напрасно, выныривая из какого-то дурманящего состояния, она пыталась его разглядеть.
        Он оказался чересчур умелым и знал, что нужно делать, чтобы завести и саму Снежную королеву. Так что Тоня не успела и оглянуться, как против воли стала откликаться на его ласки, и когда она тяжело задышала и готова была, плюнув на все, умолять его больше не медлить, он и сам все понял. И сделал как надо, так что она выгнулась дугой и захлебнулась в безмолвном крике.
        Он опять пробормотал что-то вроде: «Ну вот и молодец, вот и славно, а ты боялась…» Снял с рук скотч, осторожно отлепил ленту с губ, прикрыл Тоню ее же водолазкой и исчез, словно его и не было.
        Тоня осторожно села, прислушиваясь к себе — вроде ничего не болело. Да и с чего бы, девственница, что ли? Всего год без мужчины…
        Однако ее тело блаженствовало, и, поняв это, Тоня ощутила как бы раздвоение личности. Она не хотела, а ее тело ощущало кайф. Как будто предавало свою хозяйку.
        И вообще, может, хватит валяться на этом упавшем заборе? Надо же, нашел место, не на сырую землю положил…
        Она надела юбку на голое тело, сунула босые ноги в сапожки — еще не хватало ей простудиться!  — и накинула поверх куртку, запихнув в карман остатки своего белья. Конечно, его придется выбросить, но не здесь же…
        И лишь потом поняла, что ее несколько отвлекало от только что окончившегося действа. Где-то вдалеке, за пять или шесть дворов, лаял взахлеб ее пес Джек. Неужели он что-то слышал, волновался за свою хозяйку? А вдруг тот, напавший на Тоню, нарочно усыплял бдительность, в то время как его подельник лез в ее дом? Впрочем, эта версия казалась притянутой за уши. Джек бегал по двору и лаял — значит, никто чужой во двор проникнуть не сможет.
        Тоня быстро пошла вперед, а потом и побежала, уже не думая о том, что на пустынной улице ее может поджидать еще какой-нибудь неприятный сюрприз.
        Но обошлось. Она просто ввалилась в свою калитку и стремительно закрыла ее за собой.
        Джек кинулся к ней, вначале покосившись на ее пах. Что он там унюхал и как это по-своему, по-собачьи, себе объяснил? Как бы то ни было, Джек поставил лапы ей на грудь и лизнул в лицо.
        — Все в порядке, милый, все в порядке. Ты волновался за меня? Обошлось. Почти без потерь!..
        Она всхлипнула и, неуклюже проковыляв к ступенькам, почти упала на них и громко зарыдала.
        И что странно, в этом ее рыдании не было обиды, а была скорее злость на несуразность произошедшего с ней события.
        Ведь будь Тоня поумнее и не такая раздраженная, как в последние дни, она бы не попала в дурацкое положение.
        В самом деле, кто ее заставил идти среди ночи одну по темному поселку? Уверения его жителей в том, что у них спокойно, никаких преступлений не бывает, а уж тем более сексуальные маньяки по ночам не шастают? Да и что им делать-то по ночам? По ночам женщины поселка по улицам не ходят. Особенно женщины-одиночки.
        Только теперь Тоня вдруг поняла, насколько она уязвима и беззащитна. Оказывается, за право быть свободной иногда приходится дорого платить.
        Но больше всего ее удивляла собственная реакция. Для женщин, попадавших в такие ситуации, по крайней мере как себе Тоня это представляла, насилие было шоком. Они впадали чуть ли не в невменяемое состояние, у них начинались непорядки с психикой, а Тоня отряхнулась и пошла. Ну и поревела немножко, вот и весь стресс.
        Куда, скажите на милость, подевалась нежная и хрупкая Тато, которая такого унижения не пережила бы?
        Джек лизнул ее в лицо, слизывая остатки слез.
        — Все, я уже в порядке,  — сказала ему Тоня, тяжело вздохнув напоследок.
        Черт знает что такое! Нужно будет купить пистолет — пришла первая мысль. Конечно, оформить его как следует, чтобы все по закону. Но тут же вспомнила человека за забором брошенного участка. Разве дал бы он ей время выхватить пистолет, а тем более в него прицелиться? Он же привел ее в совершенно беспомощное положение в течение… пяти-шести секунд. Она и ахнуть не успела…
        Какая-то девчоночья легкомысленность. У Надиного двора в минувший вечер собралось не менее десятка машин. Привычные к отсутствию в поселке представителей дорожно-патрульной службы, посельчане ничего особенного не видели в том, чтобы нетрезвыми садиться за руль. «Километр туда, километр обратно»,  — говаривали они.
        Да ее могла отвезти домой и сама Надя. Кстати, а почему она этого не сделала? Предложила остаться у нее ночевать, да еще и особенно на том не настаивала.
        Подумала так и усмехнулась. В последнее время она все время ищет подвох в действиях своей подруги… И таки находит! Как ни старается объяснить себе, что виной всему ее собственное раздражение.
        Приезд Надежды выбил ее из колеи. Раньше с Тоней ничего подобного не случалось. Именно с Надежды все началось!
        Тоня опять вздохнула: все-таки как удобно находить виноватых в своих неурядицах…
        Да разве только неурядицы? Тоня вообще все свои дела забросила!
        Она вспомнила, что несколько раз собиралась начать обливание по системе Иванова, да все лень было, как собиралась сесть на диету, и бегать по утрам, и заниматься гимнастикой.
        Смешно сказать, она хотела пойти на прием к директору совхоза и предложить ему созвать посельчан на субботник и общими усилиями соорудить спортивную площадку…
        Неужели и в этом ей помешала Надя?
        Просто всякие благотворные идеи нужно проводить в жизнь не медля, долго не мусоля. Раз — и ты в другой колее!..
        Какие странные мысли лезут в голову после перенесенного стресса…
        Тоня пошла в коридор, вынесла стоявшее там ведро — долго она еще будет носить в дом воду со двора? Ведь от душа можно протянуть совсем небольшой кусочек трубы — и на кухне будет вода!
        Она спустилась по лестнице мимо поднявшего уши Джека: может, все-таки гулять? Отошла на середину двора и опрокинула на себя ведро воды, прямо на одетую. С головой. И даже не вскрикнула от неожиданности. Разве что в голове немного прояснилось. И подумалось: а ведь в этом что-то есть!
        Джек удивленно гавкнул: что же такое делается с его хозяйкой?
        Тоня поставила на землю ведро и стала снимать с себя мокрую одежду. Кто-то близкий мог бы сказать ей: не глупи, простудишься,  — но она продолжала раздеваться. Сбросила все. Насчет белья: его снимать не пришлось, оно так и осталось в кармане куртки.
        — Завтра уберу,  — сказала она самой себе и, как была голая, прошествовала в дом. Только сполоснула в тазике ноги перед сном.
        Джек почувствовал, что с хозяйкой не все ладно, еще раз вопросительно взглянул на дверь — не выйдет ли она с поводком, но понял, что на сегодня гулянье отменяется, и умчался в сад по каким-то своим собачьим делам.
        Если бы утро не было воскресным, Тоня проспала бы на работу. Обычно она вставала в половине восьмого, чтобы успеть в совхоз. Это была установка директора: утром к девяти часам должны собираться все.
        — Я хочу видеть весь коллектив,  — настаивал он.  — Потом каждый разъедется по своим делам, но утром — это свято!
        В это утро — в девять часов!  — ее разбудила Надя. Своим звонком у калитки.
        Тоня набросила халат на голое тело, не сразу сообразив, почему вообще она спит голышом. Обычно на ней была ночная рубашка.
        — Иду!  — крикнула она, еще не зная, что это Надя, и, проходя по дорожке мимо вороха одежды, ловко отфутболила мокрый узел прямо в кусты смородины.
        «Потом подберу!»
        Надя обняла ее, едва открылась калитка.
        — Слава Богу, у тебя все в порядке!  — жизнерадостно воскликнула она.  — А то мне все утро не давало поваляться чувство вины — почему я не отвезла тебя домой? Но если этого достаточно для оправдания, ночью я была не одна.
        — С Костей?  — догадалась Тоня.
        — Да. Так получилось. Он сказал: «Я уйду вместе с остальными, а через полчаса вернусь. Ты же постарайся всех выпроводить. Зачем нам свидетели?»
        Вот как все просто объяснилось, а Тоня уже приготовилась нагромоздить в своих объяснениях черт-те что.
        — Людки боится,  — понимающе кивнула она и тут же была готова откусить себе язык. Лицо Нади исказилось, и она беспомощно посмотрела на Тоню.
        «Какая все-таки змеюка!» — подумала о себе Тоня. Но и в самом деле Костя вел себя как гулящий муж. Он же человек свободный, зачем тогда раздавать авансы? Если он что-то обещал Людмиле, почему морочит голову Наде?
        — Слушай, неужели ему все равно?  — проговорила та жалобно.
        Но добивать подругу Тоне вовсе не хотелось.
        — С чего ты взяла? Это я так, сдуру ляпнула. Я же не знала…
        И подумала: «То, что случилось со мной ночью, закономерно. Мозги набекрень, никакой чуткости, вот и происходит со мной всякая гадость».
        Но отчего-то рассказать Наде о ночном инциденте не повернулся язык.
        Только удивительно было, как подруга отнеслась к ночи с Костей. Тоня же предупреждала, что он человек легковесный и переходит от одной женщины к другой безо всяких усилий. Задерживался он разве что у Людки, и то потому, что местные разведенки боялись с ней сталкиваться и порой не соглашались принимать у себя Костю, зная, как придется за это расплачиваться.
        «Она бешеная,  — говорили они. В городе сказали бы — безбашенная.  — Такая может и в лицо кислотой плеснуть!»
        Кислотой не кислотой, но Людмилу лучше было не трогать. А вот Надя и не подумала бояться. Потому что просто не знала Людмилы Новак. А если бы Тоня рассказала ей, испугалась бы? Наверное, нет. Она с Людмилой, пожалуй, стоит на одной ступеньке. В смысле темперамента. Друг другу они точно не уступят, так что придется все же Косте самому выбирать.
        Хотя почему Надя решила, что он должен выбрать непременно ее? Так же, наверное, считала и Людка.
        — Давай не будем делать поспешных выводов,  — сказала Тоня.  — Хочешь, я сварю кофе, и мы погадаем на кофейной гуще? Кофейная гуща, знаешь ли, таинственная субстанция.
        — Как-то звучит не очень. Гадать! Неужели бразильянки на кофейной гуще гадают? Небось и не подозревают, что это возможно… А ты что, умеешь?
        — Вот сейчас на тебе и попробую.
        — Где ты научилась? Где вообще учат гадать на кофейной гуще?
        — Меня научила соседка Маша. А ее — родная бабушка. Так что фирма гарантирует.
        — Знаешь, почему мы все так любим гадания?  — задумчиво спросила Надя.  — Мы ждем, что другой человек станет говорить нам, будто наши мечты непременно сбудутся. Или пообещает нам то, о чем мы и боимся мечтать.
        — Ну ты и скажешь!  — фыркнула Тоня.  — Получается, что любовь человека к гаданиям не что иное, как попытка унять страх перед непредсказуемостью жизни. Или попытка не верить собственной интуиции.
        — Считаешь, такого не бывает? Да мы сплошь и рядом затыкаем ей рот…
        — Интуиции?  — фыркнула Тоня.
        — Ей, несчастной! Она вопит, требует, толкает: иди, не иди, пей, не пей, ешь, не ешь, остановись, замолчи… Но мы делаем вид, что ее не слышим, и подбадриваем себя: ерунда все это, не обращай внимания!
        — А мужчины следуют интуиции?
        — Почаще нас, хотя в своих романах утверждают, что это не так. Смотри, женщина всегда рада ответить согласием на предложение руки и сердца. А с какой неохотой делает это мужчина! Потому что слушается интуиции, которая говорит ему: все равно лучше не будет — секс у тебя есть и так, а семья… Ни свободы, ни денег — все отдай жене…
        — Ты нарочно изучала этот предмет или какую умную книжку прочла?
        — Это плоды моих личных наблюдений. Вот смотри, мужчины вытребовали себе право бояться жизненных трудностей, уверяя нас в том, что внутри себя они все еще мальчишки. Но подумай хорошенько, разве мы внутри не маленькие девочки? Много ли среди нас революционерок, которые могут спокойно уйти от мужа, просто потому что не считают его хорошим человеком? Нет. А знаешь почему? Потому что боятся. А как же они будут жить одни? А кто их защитит? А кто будет воспитывать бедного ребенка? И почему женщины так бесятся, узнав про измену? Да потому что некто покусился на их игрушку, на их собственность! Просто детская игра в дочки-матери переросла во взрослую игру.
        — И тут Остапа понесло…
        Надя прыснула:
        — Правда, и что это я с утра разошлась?.. Видимо, хорошо проведенная ночь настраивает на философию. Чего не скажешь о тебе. Осунулась, под глазами круги. Долго не могла заснуть или что-нибудь несвежее съела?
        Тоня и в самом деле не спала часов до четырех, все прикидывала, кто это мог ее подкараулить. Может, на нее положил глаз кто-то из женатиков? Или… Надо будет присмотреться к Костиной команде. Они же все через войну прошли, а у того ночного мужика явно повадки не штатского человека.
        Надя своим вопросом напомнила о том, что подходящего кандидата среди мужчин Раздольного Тоня так и не нашла. По крайней мере из тех, кого вспомнила. Все остальные, кого она мысленно перебрала, никак на роль насильника не подходили. Разве что об одном человеке она ничего не знала — ни того, как он выглядит, ни того, можно ли его отнести к подозреваемым.
        — Минуточку погоди!  — крикнула она Наде и, не обращая внимания на ее удивление, впрыгнула на бегу в джинсы, напялила свитер, сбежала по ступенькам и выскочила на улицу, подходя к заветной калитке.  — Маша!  — застучала она тяжелым металлическим кольцом вместо ручки.  — Ма-ша!
        — Иду, иду!  — суетливо отозвалась соседка. И сказала в полуоткрытую калитку: — Тонечка, что-то случилось?
        — Маша, ты на меня обиделась, что ли?
        Соседка распахнула калитку, виновато поглядывая на нее.
        — А я думала, это ты обиделась,  — призналась она.  — Получается, что это я у тебя квартиранта увела. Думала, Ульяна тебе наябедничала.
        — Какого квартиранта, Маша, я не беру квартирантов!
        — Он-то вначале к твоей калитке подошел, а ты как раз куда-то уехала, вот я и предложила свою летнюю кухню.
        — А что ему понадобилось в нашем поселке? Он винодел, будет в совхозе работать?
        — Та не!  — Маша сунула руки под передник.  — Он это, как его, спеленолог, вроде.
        — Спелеолог?..  — протянула Тоня.  — Надо же, столько дней прошло, а я его ни разу не видела.
        — Так он же как встанет чуть свет, так с нашим Федором все и лазает по горам. Говорил директору, вроде туристов сюда будет возить. Возле пещеры построит будто бы небольшую гостиницу и будет брать деньги за вход. И еще обещал проценты совхозу, если дирекция возражать не будет.
        — А разве гора совхозная?
        — Кто знает?  — пожала плечами Маша.  — Но мужик неплохой…
        — А вчера он был дома?  — вроде между прочим спросила Тоня.
        — Был. Куда ж ему ходить, ежели он тут никого не знает? С гор пришел, в душе помылся и на кровать — все читает. Да, ты же не знаешь, мой-то муженек душ наладил. Правда, снаружи. Часть сарая под него приспособил. Нагреватель повесил на стену, и в любое время суток горячая вода. Так же, как и у тебя! Это я ему мозги прогрызла. Говорю, женщина одна, а удобства имеет, у нас трое мужиков, а толку никакого… Не стала уточнять, что тебе душ после Точилиных остался…
        — Значит, вчера он никуда вечером не уходил?
        — Говорю же тебе, видела, как душ принимал, как мылся. Правда, по вечерам еще холодно купаться, но мужик, чувствуется, закаленный… Я и подумала, ты же не всегда дома бываешь, а у меня ему, пожалуй, сподручнее. Да и покормить я его могу в случае чего…
        Маша смутилась, понимая, что приоритеты, которые она тут перебирает, явно высосаны из пальца.
        — Перестань, Маша,  — прикрикнула на нее Тоня,  — все равно я бы к тебе его отправила, мы же договаривались… А как его звать?
        Соседка задумалась, вспоминая.
        — Глеб… Нет, не Глеб… Такое имя короткое, как дерево… Кедр… Нет, такого вроде не бывает.
        — Может, Лавр?
        — Во-во, Лавр.
        — А документы показывал?
        — Зачем мне его документы? Он такую бумажку дал, иностранную, с портретом, всем известную, мне за нее пришлось бы полмесяца работать…
        — Смотри, Маша, может, он бандит какой-нибудь. Еще обворует.
        — Что ты, он приличный человек, сразу видно. Да и что у нас брать, в летней-то кухне? Разве что плиту…
        Маша хихикнула и несколько обеспокоенно оглянулась на дом.
        — Прости, Тоня, у меня завтрак еще не готов, сейчас мои поднимутся да начнут требовать. У Петросяна научились: мать, дай пожрать!
        — Конечно, иди,  — сказала Тоня,  — извини, что отвлекла.
        — А ты чего приходила? Насчет квартиранта спросить?
        — Да нет, думала, чего вчера Джек мой так надрывался? Может, к вам кто залез?
        — Я тоже слышала,  — закрывая калитку, сказала Маша,  — так, может, квартирант покурить выходил да слишком близко к вашему забору подошел. Собаки этого не любят.
        Глава тринадцатая
        Тоня возвращалась к себе домой в смущении. Это же надо, выскочила, побежала, Надежду одну оставила. Каждая из них получила этой ночью порцию секса. Только Тоня вперемешку со страхом. До последнего ей казалось, что мужик в маске сделает с ней что-то нехорошее.
        Нет, ну это же надо, скотина какая! Точно урод, если не может женщину уговорить… А что, если он…  — она задумалась, вспоминая нужное слово,  — извращенец какой-то? В обычном состоянии он ничего не может, а когда насилует, у него все дыбом и встает…
        Как бы то ни было, кому-то нормальные мужики, а к нашему берегу не рак, так жаба! До чего все-таки Тоня невезучая!
        А что вообще она хотела узнать у Маши? Попросить, чтобы вызвала своего квартиранта? Тоня на него бы посмотрела… Что она могла сравнить, кроме роста? Потребовала бы снять штаны? Но на том заброшенном участке было так темно, а она же не Моника Левински, чтобы проводить более глубокие анализы…
        — Ты куда убегала-то?  — поинтересовалась Надя, небрежно листая взятую с полки книгу.  — Вроде мне кофе пообещали.
        — Да я проспала и побоялась, что Маша уедет. Она сегодня в район собиралась, и я попросила ее, чтобы она мне рыбы привезла,  — на ходу принялась выдумывать Тоня.
        — Какой рыбы? Ты хотела рыбы? А ту, что я тебе с собой давала, ты уже съела?
        — Ты мне давала рыбу? А знаешь, я забыла.
        Про себя она подумала, как бы сумку там же на месте происшествия не оставила. Но сумка оказалась валяющейся в коридоре на полу. Видимо, Тоня ее выронила, когда потянулась за ведром с водой.
        — Между прочим, там и рыжики соленые я положила.
        — А, рыжики… Выходит, я зря к Маше бегала. Ну так давай сделаем бутербродики с балыком.
        Тоня незаметно для подруги подняла с пола сумку и отнесла на кухню. Надя пошла следом, так что Тоне пришлось сумку сунуть куда-то не глядя.
        — Избаловалась ты здесь, подруга. Пятнадцать минут до этого несчастного района ехать, и то соседку просишь… Слушай, а давай в следующие выходные на водопады съездим. Люди говорят, там такая красотища…
        — Я же тебе показывала, когда мы с дороги вниз смотрели,  — заметила Тоня, но подруга ее слов не услышала, задумалась. Да и что там увидишь сверху?
        Если уж на то пошло, Тоня и сама к водопадам не ездила. По крайней мере так, как любили ездить жители поселка. Чтобы костерок поблизости разжечь, да шашлыки пожарить, да чтоб дети в водопаде поплескались…
        Дети. Почему она не стала рожать ребенка, послушавшись Михаила? Вон у ее подруг в городе дети уже в школу пошли. Одна Тато черт знает о чем думала все это время. Еще и обижалась, что муж ее так зовет. Тато и есть. До Антонины еще дорастет ли, неизвестно…
        — Неужели Константин со мной… только развлекался?  — между тем говорила Надя, не замечая, что подруга ее не слушает.
        Впрочем, это и хорошо, потому что Тоня смогла незаметно добраться до содержимого сумки и выложить его на стол.
        Однако как ее подругу зацепило! После одной-то ночи! Тоня почувствовала некоторое злорадство и тщетно пыталась задавить его в себе.
        — Ты хочешь сказать, что между вами все настолько серьезно?  — вслух уже с состраданием спросила она.
        — По крайней мере он сказал, что давно мечтал о женщине, которая имеет такие практические мозги и с которой вдвоем можно организовать приличный бизнес.
        Неужели теперь так признаются в любви? И женщине этого хватает? Правильно сделала Тоня, что не допустила Костю к себе. Сейчас тоже бы страдала да с Людкой отношения выясняла. Представив, как она вцепляется сопернице в волосы, Тоня усмехнулась.
        Кофе она сварила крепкий, чтобы гуща получилась как надо. Надя, одобрительно отпивая его мелкими глотками, приговаривала:
        — Оказывается, иной раз бывает полезно вот так взять и круто повернуть свою жизнь. Кофе хороший варить научилась…
        — Я много чему научилась.
        — Вот как! Наверное, есть и то, чего я пока не знаю?
        — Если будешь понаблюдательнее, сама все увидишь…
        — Намекаешь, что я витаю в облаках?.. Ты права, после такой ночи и немудрено…
        Надя упорно возвращалась к своему интиму с Костей, что Тоне почему-то было неприятно, хотя почему, она и сама не знала. Во всяком случае, на Костю она никогда не засматривалась и вообще его кандидатуру в качестве своего друга сердца к себе не примеряла.
        — Не переживай,  — все-таки сказала она,  — все образуется.
        — Нет, я просто хотела бы понять, какая женщина ему нужна?  — стала заводиться Надя.  — Он даже не попытался узнать меня поближе. А ведь я выгляжу хорошо, могу поговорить на любую тему, пою, танцую, скажет «молчи» — молчу…
        — Может, ему для всего этого достаточно иметь телевизор?  — пробормотала Тоня, но Надя в запале ее не услышала. То-то была бы обида!
        Тоня вздохнула.
        — Поверни чашку от себя и переверни ее на блюдце,  — встряхнувшись, скомандовала она, когда подруга допила кофе.  — Давай немножко подождем.
        — Ты прямо как настоящая гадалка,  — улыбнулась Надя.
        И в самом деле, может, это ее отвлечет? Что значит одна ночь не с тем человеком!
        Вот на Тоню прошедшая ночь никак не повлияла. Она лишь гадает — кто он?! И почему-то побежала сразу к Маше узнавать про квартиранта. Что же, в Раздольном других мужчин нет? Есть. Но они бы не осмелились…
        — Кто-то перехватил твою идею насчет пещер,  — сказала Тоня как бы между прочим, чтобы не длить молчание, каковое все норовило между подругами вклиниться.
        — В каком смысле?  — тоже не сразу включилась Надя.
        — У соседки квартирует какой-то бизнесмен-спелеолог. Решил организовать здесь туристический маршрут.
        — А… Что ж, всех денег не заработаешь. Но спорим, до дегустационного зала он не додумается… Нет, мы построим этот зал рядом с твоим музеем под открытым небом, где будет сад камней.
        — Ты опять?  — рассердилась Тоня.  — Рядом с моим музеем, мой дегустационный зал… Ну какой из меня, к чертям собачьим, бизнесмен?.. Ведь имеется в виду, что организацией всего этого буду заниматься именно я?
        — А что тут такого? Скажи спасибо, Леня согласен тебя поддерживать материально. Тебе ничего не придется вкладывать, кроме своей энергии.
        — И своих скульптур.
        — А ты бы хотела, чтобы твои скульптуры так в саду за забором и стояли?
        — Ну почему люди так стремятся пристроить тебя к делу, к которому у тебя нет ни способностей, ни желания? Вроде ты знаешь меня лучше, чем я сама… Между прочим, я думаю, что и тебя вряд ли надолго хватит. Имеются в виду эти планы насчет выращивания цветов… Месяц-другой здесь покукуешь и обратно в город запросишься.
        — Ты же не запросилась.
        — Я — другое дело. Я — мечтатель. Могу целый день лежать на диване, продумывать идеи моих скульптур. И не скучаю одна. А ты — созидатель. Тебе надо что-то делать, чтобы непременно отдача была. Без наглядного результата ты заскучаешь, опустишь руки…
        — Не говори ерунды. Я уже давно научилась терпеливости и умению пережидать тяжелые времена… А тебе надо найти толкового агента, тогда тоже отдача будет. Погоди, вот налажу дела со своими цветами и твоими делами займусь. Мне Леня обещал…
        — Ты уже второй раз упоминаешь какого-то Леню. Кто он?
        — Здрасьте вам! Он — это директор совхоза, кто же еще!
        Леня! Надо же, Тоня до сих пор зовет его Леонид Петрович, а Надежда не успела приехать…
        — Ну что там у тебя с гущей?  — поторопила Надя.
        — Минуточку!
        Тоня перевернула ее чашку и стала смотреть. Как она ни была спокойна, а все же увиденное заставило ее вздрогнуть.
        — Черт знает что такое!
        — Я же говорю, фигня это все!.. Ну что ты там увидела?
        — Грязь какая-то, просто сплошная грязь! Мрак! Ничего не разглядеть!
        — То есть ты хочешь сказать, что мои отношения с Костей…
        — Да при чем здесь это! Просто какое-то время у тебя все будет хорошо, а потом… потом я в картине твоей жизни ничего отчетливого не вижу. Будто кто-то взял огромную кисть и замазал дочерна все то, что ты успела создать… Хотя нет, ты как бы из этой грязи выползаешь, но… голая!
        — Умеешь ты утешить, подруга!  — рассмеялась Надя.  — Что значит, голая?
        — Скорее всего это иносказательно. Ты как бы лишишься всего…
        — Может, меня арестуют, а лет через несколько выпустят?
        — Нет, решетки я не вижу.
        Надя скептически взглянула на нее:
        — Ну и гадание! А где же долгожданное наследство, дом, дети? Где благородные короли?
        — Не знаю,  — окончательно смутилась Тоня, недоумевая, почему у нее не получилось то, что она рядом с Машей почти освоила.  — Такого я еще не видела. Может, кто-то на тебя порчу навел?
        — Так, теперь какая-то порча вылезла… А у тебя? Тоже грязь, как и у меня?
        — У меня?  — Тоня поспешно схватила чашку.  — Ты права, у меня тоже грязь, но в меньшем количестве, заденет как бы краем. Но тоже повлияет на мою судьбу. Видишь, ровная линия как бы пересекается и круто идет вверх…
        — То есть на самом деле никто из нас грязи не избежит, но одна отправится вниз, а другая вверх?
        — Нет, я бы сказала, что ты из-под грязи выйдешь и пойдешь тоже в другую сторону, а вовсе не вниз…
        — Иными словами, надо мной — как и над тобой — нависла некая опасность. И каким-то образом она нас на время объединит, не так ли?
        — Не знаю… Наверное.
        — Эх ты, гадалка-недоучка. Ничего, не бойся, я с тобой. Встретим во всеоружии, а сейчас… Сейчас у тебя все в порядке?
        — Да. А почему ты спрашиваешь?
        — Руки у тебя дрожат. Вроде ты вчера не так уж много и выпила…
        — Сама не знаю. Что-то долго заснуть не могла,  — соврала Тоня.  — Может, у меня грипп начинается?
        — Знаешь что, убирай эти свои чашки. Видимо, сегодня не твой день, вот и чудится всякое. Мы к следующему гаданию подготовимся как следует: купим кофе с самым хорошим осадком, сделаем все, как положено… А сейчас неси что-нибудь спиртное. Выпьем. Думаешь, зря мужики похмеляются? Они не дураки.
        — У тебя же вроде ничего не дрожит.
        — То, что дрожит, тебе просто не видно.
        Надя сказала это подчеркнуто и с вызовом взглянула на Тоню, но та уже успела прийти в себя и по крайней мере сделать вид, что у нее все хорошо.
        Она сходила на кухню, достала из своих запасов ореховую настойку, и они с Надей понемногу выпили.
        — Костя от тебя сегодня рано ушел?  — спросила она, когда Надя, откинувшись на стуле, опять уставилась в одну точку.
        — Рано,  — призналась подруга,  — вот это меня и насторожило. Вроде мужчина свободный, чего ему срываться чуть свет? Если бы ко мне что-то серьезное чувствовал, небось полежал бы подольше. В воскресное-то утро!.. Конечно, он не единственный мужчина на свете, чтобы по нему убиваться. На всякий товар найдется свой купец! На нет и суда нет! То, что мое, со мной и останется…
        — По-моему, ты уже с ним воюешь.
        — Уж во всяком случае, я и шага к нему навстречу не сделаю! Если он так избалован, то будь хоть золотая, он все равно скажет: не то!.. Однако он меня зацепил, видишь, как разошлась… Я вообще-то что хотела спросить — у тебя сегодня какие планы?
        — Медвежонка сделать.
        — Нарисовать?
        — Нет, вырезать, я в лесу такой классный пенек нашла. Совсем немного поработать, и для той медведицы, что у меня рядом с тигром стоит, получится детеныш.
        — Ну, давай работай, а ко мне сейчас ребята должны подъехать, водопроводчики. Хочу воду подвести к той, дальней, теплице. Вениамин туда все с леечкой захаживал, а мне автополив нужен… Так что у каждого свое творчество.
        Она обняла Тоню.
        — И все же ты сегодня выглядишь усталой. Бледность даже после настойки не прошла. Ты бы выпила молочка с медом да полежала сегодня в кровати.
        — Пожалуй, я так и сделаю,  — согласилась Тоня, хотя была уверена, что вряд ли улежит в такое чудное теплое утро.
        Вернее, оно еще было прохладным, градусов двадцать, не больше, но по мере того как солнце поднималось, становилось ясно, что день будет теплым.
        А день получился даже жарким: плюс двадцать шесть в начале мая! В Москве, по прогнозам метеорологов, было еще тринадцать.
        Тоня надела футболку и поверх нее ветровку — все-таки работать ей предстояло в тени, где земля еще не слишком прогрелась. Она подтащила пенек на ровное место, примерилась и сделала первый срез…
        Работа помогала Тоне прийти в себя, потому что она самой себе казалась все еще будто оглушенной. После ночного события. Но и работая, она задавала себе все один и тот же вопрос: кто он, этот мужчина?
        Для начала она таки перебрала Костину «инвалидскую» команду. Все они были мужики тертые, чеченской войной отмеченные, ничего не боялись… Но двое были женатыми.
        Конечно, она понимала, что в случае чего это их бы не остановило, но вряд ли кто-то из охранников стал так рисковать. Мало ли… Она была уверена, что Костя такое никому бы не спустил, пусть он и равнодушен к Тоне как к женщине.
        И не такая уж Антонина красавица, чтобы выстроить против нее целый план. Это же надо, узнать, что она пойдет пешком, метнуться в засаду, постараться прийти раньше ее…
        Правда, Костины охранники с ней частенько заигрывали, но это было всего лишь следствием их мужской природы: проверить на всякий случай, а вдруг что-нибудь получится и художница лишь с виду такая неприступная… Но и не выказывали особую настойчивость: что, и спросить нельзя?
        Но этот… сексуальный маньяк нарочно там ее поджидал. Или не ее? А что, если этот человек просто соскучился без секса, вот и вышел на большую дорогу?
        Опять не получалось. Поджидать кого бы то ни было в том месте, где неизвестный организовал засаду, выглядело заведомо провальным предприятием. Она уже объясняла самой себе, что женщины поселка по ночам не шастают. Даже одинокие. Выходит, тот, кто Тоню поджидал, знал, что она пойдет пешком? И он был на Надиной вечеринке?
        Вполне возможно, что был. А Надежда вряд ли помнит всех, кого она пригласила. Вернее, помнит, но не всех. Мыслимо ли за несколько дней познакомиться с жителями Раздольного в количестве полторы тысячи человек? Даже Тоня всех не знает. Во-первых, потому что редко бывает на празднествах и вечеринках, а во-вторых, не все посельчане работают в совхозе. Кое-кто ездит на работу в район, что на местном автобусе каких-нибудь сорок минут.
        Иными словами, Тоня могла их и не видеть. А в таком случае она вряд ли сможет вычислить этого человека. Даже если он и был на новоселье у Нади.
        Ко всему прочему никак не получалось нарисовать его мысленный фоторобот… То-то бы посмеялись милиционеры, если бы Тоня выдала им это свое определение. На самом деле из ночной встречи ей помнился мужчина как бы частями. Как раз по телевизору шел сериал «Части тела». Тоня его не смотрела, но название к тому, что она пыталась восстановить черты напавшего на нее мужчины, вполне подходило.
        Рост у него был примерно метр восемьдесят. Грудь волосатая, в меру. Почему-то он раздел Тоню полностью и сам разделся, хотя для того, что он с ней проделывал, это было вовсе не обязательно… Фу, что это она зациклилась на частях тела, как какой-нибудь мясник?..
        А ведь был такой момент, когда он мог бы вообще снять скотч с ее рта, Тоня бы не стала звать на помощь. Хотя не факт, что не стала бы кричать.
        Она густо покраснела, словно кто-то мог подслушать ее мысли.
        Права Надя, надо ей найти себе кого-нибудь. Точнее, выбрать… Если бы Надя не переспала с Костей, Тоня, пожалуй, могла бы остановить на нем свой взгляд…
        Что это с ней происходит? Давешний насильник разбудил в ней кое-что, до сего времени тщательно прятавшееся. Она, глупая, считала: чтобы забыть, достаточно не вспоминать, не думать ни о каких мужчинах. Но проснувшаяся женская природа теперь не давала ей этого сделать.
        Под влиянием нахлынувших чувств Тоня даже подумала, не съездить ли ей в гости в Диме Верещагину и не ответить ли согласием на его предложение руки и сердца…
        Но потом резко себя одернула. Неужели природа так властно заговорила в ней, что и никакой управы на нее не найдется?
        Найдется, и не с таким справлялись. А может, бросить это расследование, которое она было начала? Если этот мужчина поджидал именно Тоню, появится еще раз. Почему-то она была в этом уверена. Так что ей лучше выбросить все из головы и жить себе, как жила. Трудно? А кто говорил, что вообще жить легко?
        Странно, что одно и то же действие может так по-разному действовать на женщину. Ведь мужчина, хотя и в маске, не был ей противен. Пусть она не видела его лица, но в целом отвращения он не вызвал. Тогда почему же Тоня чувствует себя так, будто она искупалась в помоях?
        Впрочем, пристрастие Тони к цветистым выражениям известно ей самой. Понятно, почему она себе места не находит. Чтобы Антонину Титову, приличную женщину, изнасиловали, да еще неизвестно кто!
        Напрасно она уговаривала себя забыть обо всем и жить дальше как ни в чем не бывало, ничего у нее не получалось. Из-за этого и воскресенье у нее прошло наперекосяк. Она не могла, как прежде, с легким сердцем отдаваться своему творчеству, так что и деревянный медвежонок получился у нее нахмуренным и даже обозленным, так что совсем не походил на свою добродушную мамашу.
        В понедельник утром, когда Тоня ехала на своей «Ниве» на работу, она услышала, как ей сигналит какая-то машина. Оказалось, «форд» самого директора совхоза, который как раз вылез из своей машины и взмахом руки шоферу отправил ее прочь, а сам пересел в Тонину машину.
        Она этому очень удивилась, и Леонид Петрович усмехнулся в ответ на ее удивление:
        — Ну могу я вспомнить молодость? Когда-то у меня тоже была «Нива». А то все иномарки…
        — Сколько можно есть эту икру, не так ли?
        — Приблизительно… Слушай, Титова, а почему ты мне сама ничего не сказала о своем проекте?
        — Каком проекте?  — изумилась Тоня.
        — Ну, это… сад камней и прочее. Я видел твоего верблюда во дворе Надежды. Это же шедевр!
        — Ну уж и шедевр!  — засмущалась Тоня.
        — Я тебе говорю, стопудово!  — Директор, смеясь, передразнил, кажется, собственного сына.  — Понимаешь, я хочу сделать наш Раздольный таким показательным поселком.
        — Да что у нас можно показывать!
        — Вот именно это: твои скульптуры, интересные камни, а если еще удастся привезти фигуру Плачущей девушки… что ты, к нам начнется паломничество!
        Тоня слышала об этой фигуре, но как-то все не собралась дойти до нее. Вернее, доехать. Говорили, она стоит где-то невдалеке от водопадов. Нет, надо будет обязательно съездить посмотреть.
        — Хотите сказать, к ней можно подъехать с автокраном?
        — Нельзя. Но в поселок как раз прибыл один бизнесмен, который хочет организовать маршрут в наши карстовые пещеры. Он в прошлом инженер и говорил, что вроде мою идею можно претворить в жизнь с помощью системы блоков. Сегодня мы с ним туда поедем и на месте посмотрим, что к чему.
        — А можно, и я с вами поеду?  — загорелась вдруг Тоня.
        — Так о чем я тебе и толкую, конечно же, поедешь!  — рассмеялся директор.  — Эх, Антонина, мы с тобой такое дело развернем, туристы кипятком будут писать!
        — А мы?  — скрывая улыбку, спросила Тоня.
        — А мы с этих описавшихся станем собирать деньги!  — сказал ухмыляющийся директор.
        Подле конторы совхоза уже собирался народ — на винограднике начались работы, и бригадиры получали от агронома наставления, за чем всегда внимательно следил директор.
        Вскоре рабочие погрузились в машину с брезентовым верхом, которая повезла их на виноградные террасы.
        Директор собрал оставшихся руководителей производства и стал выслушивать от них рапорты, жалобы, просьбы — их Тоня обычно слушала вполуха, так что не сразу заметила, что осталась в кабинете директора одна и Леонид Петрович как раз поднимается навстречу входящему в дверь мужчине.
        — А вот и Лавр Алексеевич!  — воскликнул он, пожимая мужчине руку.  — Позвольте представить вам нашего художника Антонину Сергеевну Титову.
        — Лавр?  — удивилась она, вглядываясь в знакомое лицо.
        Кажется, он работал в одном банке с Михаилом. По крайней мере он точно присутствовал на их с Михаилом свадьбе, да и потом на вечеринках, где бывали они с мужем, Тоня его частенько видела. Правда, она старалась к нему не приближаться, потому что Лавр всегда так смотрел на нее, что Тоне становилось зябко. Она чувствовала, что всерьез ему нравится, но в отличие от других женщин, которым внимание такого красивого мужчины непременно бы польстило, а Лавр был, без сомнения, по-киношному красив, Тоня обходила его стороной. Выйдя замуж, она никогда не пыталась кокетничать с другими мужчинами, чему удивлялся даже ее муж:
        — Тато, ты прямо-таки правильная, как скульптура революционерки.
        — Почему скульптура?  — не поняла Тоня.
        — Потому что только скульптура может не делать ошибок. Живой женщине такое недоступно.
        Другой бы радовался, а Михаила ее постоянство, неконфликтность настораживали. Как будто он все время ждал, что она наконец раскроется и проявит себя в гнусной двуличной сути.
        Не дожидался, но это его не убеждало. Он напоминал Тоне снайпера, который может сидеть в засаде сутками, чтобы сделать в конце концов один, но единственно правильный выстрел.
        Глава четырнадцатая
        Интересно, что этот Лавр делает в их глуши?!
        А что, если он… Нет, не он. Во-первых, Лавр повыше, а во-вторых, несмотря на широкие плечи, в кости он поуже, чем давешний насильник…
        Она вспомнила о ночном происшествии и опять покраснела, словно мужчины были в курсе ее невольного грехопадения.
        — Вы знакомы?  — между тем обрадовался директор.  — Вот и хорошо, вместе легче будет работать.
        — Почему-то я считала, что ты экономист,  — торопливо сказала Тоня, почувствовав, как он обласкал ее взглядом.
        — Нет, я инженер-механик.
        — Мне казалось, в банке…
        — Я занимался лифтами и прочим оборудованием, включая системы кондиционирования. То есть не то чтобы я их монтировал, но по крайней мере отвечал за их работу.
        — А теперь?
        — А теперь у меня свой бизнес. Хочу вложить деньги в туризм. В частности, в ваши пещеры. Говорят, это очень перспективное дело. Ко всему прочему Леонид Петрович заинтересовал меня своим садом камней. Между прочим, классная идея.
        — И ее автор — Антонина Сергеевна!  — подхватил директор.
        Тоня решила не настаивать на том, что авторство не ее, а Надежды. В конце концов, какая разница? Вот только почему-то на Лавра ей было стыдно смотреть.
        Она подумала, а вдруг все же он знает, что случилось позапрошлой ночью у заброшенного участка? Сам не участвовал, а сопровождал того, другого?
        — Простите, Лавр, а вас, случайно, не было на вечеринке у Нади?  — дерзко спросила она. В конце концов ей терять было нечего.
        — У Нади?  — переспросил он, нахмурив лоб.  — Вы имеете в виду, что у нас с вами здесь есть общие знакомые?
        — Да это я так, на всякий случай спросила.
        Тоня заставила себя улыбнуться ему. Паранойя! У нее точно уже клиника.
        — Понимаете, моя подруга пригласила на новоселье сто человек. Весь двор столами заставили. При том, что сама она приехала в Раздольный меньше недели назад.
        — Мы с женой тоже были,  — ухмыльнувшись, вмешался директор.
        — Вот я и подумала, может, я вас не заметила?
        — А я, увы, не сподобился,  — сказал Лавр,  — видимо, не успел вписаться, только что приехав в ваш благословенный поселок. А что, считаете, много потерял?
        Значит, на новоселье Лавра не было. И тогда караулить ее он не мог. Иначе как бы он узнал, что Тоня решила пойти пешком?
        Как он, должно быть, удивился ее вопросу! Ни с того ни с сего его спрашивают о том, был ли он на какой-то неизвестной ему вечеринке.
        Но он некоторое время прождал с внимательным выражением лица ее очередного вопроса и, не дождавшись, опять заговорил с директором:
        — Так мы сегодня едем к вашему удивительному камню?
        — Конечно, едем!  — оживился директор.  — И с нами поедет Антонина Сергеевна, потому что в будущем именно она станет смотрителем нашего даже не сада, а музея камней, который вскоре прославится на весь край!
        — Леонид Петрович!  — встревожилась от его энтузиазма Тоня.  — Вы меня пугаете. Такой ответственности я не перенесу.
        — Ничего страшного,  — отмахнулся тот.  — Ходи и показывай. Этот камень у нас называется так, этот — этак. Для верности можно все на самом камне и написать, так что будешь ходить и читать. Тем, кто плохо видит.
        Сказал и расхохотался.
        — А вход будет платный. К бесплатному наши люди относятся с подозрением. Что там еще ты предлагала? Дегустационный зал? Его еще надо построить. Но я уже договорился с одной бригадой, они обещали здание под крышу за две недели вывести. Конечно, придется тебе, Антонина, вроде как прорабом быть. Надзирать за ними.
        В общем, Тоня и оглянуться не успела, как Леонид Петрович стал говорить с ней о Надиной идее как о деле решенном, и выяснилось, что у Тони появилась уйма обязанностей. Даже голова кругом пошла.
        Как говорил в детстве ее маленький брат: «Я так испугался, что с ума не мог сойти!»
        Лавр молча переводил взгляд с одного на другую, поблескивая темно-зелеными глазами, и, наверное, удивлялся про себя их странному разговору.
        Однако как все совпало: это его неожиданное появление в Раздольном и то происшествие невдалеке от ее дома…
        — Ну что, поехали?  — спросил у них директор, усаживаясь рядом с водителем и кивая им на заднее сиденье.
        Тоня поспешно открыла дверцу, не давая возможности сделать это Лавру. Ведь он подойдет к ней так близко, что она опять почувствует запах туалетной воды «Босс».
        Можно подумать, что, сидя рядом с ним на заднем сиденье, она этого не учует!
        Однако у Лавра был совсем другой одеколон. И вообще он просто не мог такого сделать! Она невольно покосилась на сидящего рядом мужчину, и он ободряюще ей улыбнулся.
        Директор почти не обращал на молодых людей внимания, а говорил словно для себя и своего водителя:
        — Короче, о музее. Я хочу начать его устройство с доставки именно этой природной скульптуры… Правда, наши раздольновские говорят, что в отрыве от того места, где Плачущая девушка стоит, она не будет производить нужного впечатления, но я думаю, что с таким художником, как Тоня, и с таким инженером, как Лавр, мы сделаем все не только не хуже, а лучше!
        — Минуточку, Леня,  — заговорил наконец Лавр,  — что ты такое придумал? Можно подумать, я сюда жить приехал. Мне нужно было лишь взглянуть на пещеры да просчитать, сколько будет стоить приведение в порядок центрального входа. Ну там… построить избушку на курьих ножках для тех, кто захочет возле пещер пожить, поставить будочку для кассира… В общем, мне здесь задерживаться будет незачем.
        — Значит, тебе деньги не нужны?  — обернулся к нему директор.
        — Деньги всем нужны.
        — У тебя дети маленькие по лавкам плачут?
        — Нет у меня детей.
        — Вот и поработай у меня месячишко. Хочешь, я тебя на квартиру к хорошей женщине устрою? Совхоз будет платить.
        — Квартиру себе я уже нашел.
        — Ну и вот, значит, никаких проблем?
        — Ты застал меня врасплох со своим предложением.
        Лавр посмотрел на Тоню, будто прося у нее совета. Она в ответ только пожала плечами: как она может знать, принимать ему предложение директора или нет?
        Тот, кстати, достаточно напорист, чтобы уговорить сомневающегося.
        — Так думай. У тебя есть еще десять минут… Десять, Назарыч?
        — Пятнадцать,  — отозвался водитель.
        — Ну, значит, пятнадцать. Бездна времени!
        Тоня тихонько рассмеялась.
        — Вы думаете, Леонид Петрович со мной предварительно говорил? Нет, я только сейчас узнала как о своем предполагаемом директорстве, так и о строительстве дегустационного зала.
        — Не дрейфь, Титова, прорвемся! Ты молодая женщина, у тебя масса энергии, и я нашел ей применение.
        — Но ведь я художница,  — опять попыталась возразить она.  — Я привыкла работать в одиночестве и людьми руководить совершенно не умею.
        — Так привыкай,  — ничуть не смутился от ее откровенности директор.  — Сначала потренируешься на камнях, а потом и к людям перейдешь.
        Он снова рассмеялся. Чувствовалось, веселье из него сегодня так и прет. С чего бы?
        — А в процессе дегустации ты с народом так сдружишься — водой не разольешь! Еще мне спасибо скажешь.
        — Спасибо!
        — Рано, Тонечка, рано… Но затея твоя мне нравится.
        — Да это, откровенно говоря, вовсе не моя затея!  — сказала Тоня.
        — Еще лучше! У тебя отличная подруга. Она не только нашла для тебя хорошее дело, но и не стала упоминать свое авторство. Помяни мое слово: прославишься ты на весь край не своим мастерством художника, а именно музеем и дегустационным залом!
        На комплимент его высказывание совсем не походило, потому Тоня не отозвалась, а продолжала посматривать по сторонам, в очередной раз отмечая, как красива местная природа. От одного любования ею человек должен стать долгожителем, потому что цивилизация здесь почти не оказывает на него своего разрушающего действия…
        Водитель у директора совхоза был опытный. Да и стал бы разве Леонид Петрович ездить с другим? Тоня видела со своего места его волосатые жилистые руки, которые не вцеплялись в баранку и даже не держали ее, а касались. И машина слушалась этих касаний, и лезла, и ползла, как пес-вожак в упряжке, повинуясь окрику каюра.
        Вначале они поднимались вверх по какой-то узкой грунтовой дороге, потом долго ехали вниз и, наконец, остановились у небольшой горной речушки, которая вытекала как будто из дыры в скале.
        — Где же ваша Плачущая девушка?  — поинтересовался Лавр, украдкой разминаясь.
        В машине он ехал, стараясь не касаться Тони и оттого неудобно скособочившись, потому что чувствовал ее напряжение и не мог понять, что с ней происходит. Неужели он ей так неприятен? Или она чего-то боится?
        — Да вот же она!  — Директор подвел Лавра с Тоней к какому-то камню, не сразу увиденному ими — его скрывал торчащий из скалы куст.
        Собственно, девушкой этот камень можно было назвать с большой натяжкой, но главное, что удивляло,  — там, где предположительно было лицо, по камню бежали тонкие струйки воды. Один из ручейков, которые во множестве стекали со скалы, падал прямо на старый корень, торчащий из скалы, и далее скатывался на голову «девушки».
        — Да, здесь можно немного поработать резцом, и тогда черты лица проступят более отчетливо,  — сказала Тоня мужчинам.
        — И ты сможешь это сделать?  — заинтересовался директор.
        — Смогу, конечно, отчего не смочь,  — кивнула Тоня,  — потом надо места сколов немного состарить, и фигура будет что надо!
        — Чувствую, Титова, что вместе с тобой прославлюсь и я,  — потер руки Леонид Петрович.
        — Можно подумать, вас с вашим виноматериалом кто-нибудь не знает,  — хмыкнула Тоня.
        — Минуточку, господа,  — не слишком вежливо прервал их Лавр,  — но тогда фигура эта уже не будет Плачущей девушкой, не так ли?
        — Не так!  — Директор подхватил его под руку и подвел ближе к фигуре.  — Я уже все продумал. Мы проведем к этой природной скульптуре небольшую водяную трубку, из которой вода так же будет капать на голову и струиться по лицу. Более того, с помощью Антонины Сергеевны мы еще больше увеличим ее сходство с девушкой… Как ты думаешь, двести рублей за вход в сад камней будет не слишком дорого?
        — Включая дегустацию?  — уточнила Тоня.
        — Да ладно, уж и пошутить нельзя!.. Я думаю, рублей пятьдесят. Чтобы хоть частично оправдать затраты…
        — Какие затраты?  — поинтересовалась Тоня.  — Оплату моего скромного труда?
        — А доставку,  — разгорячился директор,  — а кран, а площадку, на которую мы вывезли уже пять машин гравия?! Представляю, каких трудов будет стоить доставка остальных камней. Вряд ли они лежат возле дороги и их можно вывезти без помощи автокрана…
        — Если совхозу это невыгодно, тогда зачем и затеваться?..  — фыркнула Тоня.
        — Не то чтобы совсем невыгодно. Этот, как его, пиар еще никому не повредил.
        — Все равно не понимаю, зачем вам пиар?  — продолжала допытываться Тоня.
        — Не государственные мозги у вас, сударыня. Представь, сегодня губернатор края небось и не знает, где находится наш поселок, правильно? И если обращаться к нему с какими-то своими проблемами, может и отказать. А так… Кто прославляет край, куда едут толпы туристов, где культурная жизнь бьет ключом, тем и помогать надо…
        — Ну уж и ключом!
        — До чего же ты вредная женщина, Титова! Недаром наши мужички-холостячки тебя боятся. Ходят вокруг, облизываются, а ближе подойти боятся…
        Тоня могла бы сказать, что некоторые таки осмелились, подошли, но тут же подумала, что говорить о таком, конечно же, постесняется. Так и будет жить и в каждом мужчине видеть потенциального насильника.
        Лавр с новым интересом взглянул на нее.
        — Так что, сможем мы ее погрузить?  — ворвался в мысли Тони голос Леонида Петровича.
        Лавр вернулся к машине, вытащил из нее небольшую дорожную сумку, а уже из сумки — саперную лопатку, подошел к Плачущей девушке и осторожно стал копать у ее основания. Потрогал фигуру, пробуя, не шатается ли, и наконец кивнул каким-то своим мыслям.
        — В крайнем случае придется использовать отбойный молоток,  — сказал он директору.
        — А она не треснет?
        — Будем надеяться,  — пожал Лавр плечами.
        — Постойте, а где же водопады?  — воскликнула Тоня, увидев, что мужчины опять идут к машине.
        — Да вон они,  — махнул директор,  — надо через эту речушку перебраться, там другая есть, пошире. Приток Челбы…
        Тоня с сожалением взглянула на свои ноги, обутые в короткие кроссовки, больше напоминающие кеды. В такую холодную воду войди — воспаление легких обеспечено.
        Но долго горевать ей не пришлось. Не успела она охнуть, как Лавр подхватил ее на руки, чтобы перенести через речку.
        — Вы там недолго,  — крикнул им вслед директор,  — а то мне еще в район ехать!
        Один раз Лавр поскользнулся и, удерживая равновесие, крепко прижал ее к себе, но Тоня должна была с сожалением признать, что даже следа того самого одеколона на его коже нет.
        Почему с сожалением? Потому что поняла, что ей бы хотелось знать, что тогда ночью это был он…
        Нет, не то чтобы ей нравились насильники, но вообще-то впервые в жизни она чувствовала себя спокойно в мужских крепких руках. То есть Тонин муж Михаил тоже не был задохликом, но она могла представить его себе в виде мурлыкающего тигра, о котором никак нельзя сказать наверняка, что он приручен и не нанесет человеку никакого вреда…
        Надо же, однако, как вывихнуты у нее мозги! Она хотела бы знать, что этот мужчина, который сейчас нес Тоню на руках, совсем недавно ее изнасиловал!
        Между тем Лавр поставил ее на землю, и она увидела, как за узким перешейком со скалы высотой метров пять низвергается вода, с ревом, брызгами во все стороны, и как этот ревущий поток шутя ворочает многопудовые камни и тащит их за собой словно играючи. Впрочем, эта игра потоку как бы надоедает, он бросает очередную каменную глыбу, тащит за собой следующую, и так на всем пути…
        — Отчего-то наблюдая за водой, льющейся из крана, я никогда не думал о том, что она может быть такой сильной. Вроде и река неширокая, а камни ворочает — будь здоров,  — сказал поверх ее плеча Лавр.
        Завороженная зрелищем Тоня не помнила, сколько так стояла, пока ее не коснулась рука Лавра.
        — Ну что, побрели обратно?
        Она скосила взгляд на его ноги, кстати, тоже обутые в кроссовки, и спохватилась:
        — Конечно же, надо идти! Тем более что у тебя промокли ноги… Знаешь,  — вспомнила она,  — а у меня в сумочке есть коньяк.
        — В самом деле?  — не поверил он.
        — В такой плоской фляжке, подруга мне ее подарила. Дала и говорит: сувенир из Америки. А фляжка серебряная… Она, кстати, все время мне пытается что-то дарить.
        Лавр опять подхватил ее на руки и хохотнул:
        — Ну, за такой приз я согласен нести тебя на руках даже не поперек, а вдоль!
        Что это он вдруг словно назад попятился? Нарочно хочет обесценить ту мимолетную искру, которая промелькнула между ними?
        — Скажи, Лавр, а как ты здесь оказался, я имею в виду в Раздольном?
        — Наверное, как и ты.
        — Ты тоже от кого-то убежал?
        Лавр удивленно взглянул на нее и буркнул:
        — Не очень удобное время для серьезного разговора. Помолчи, а?
        — Молчу-молчу,  — пробормотала она, прижимаясь щекой к его груди.
        Он опять поскользнулся.
        — Ты хочешь нас утопить,  — шепнул он ей в самое ухо.
        — Да здесь воробью по колено!  — фыркнула она.
        — То есть ты пытаешься умалить мои заслуги и, как следствие, уменьшить дозу согревающего?
        Опять про коньяк! Как ребенок — протянет руку к интересующему предмету и тотчас отдернет, потому что взрослые говорят ему: нельзя!
        Странно, от того, что он так, может, и не слишком изящно шутил, у Тони внутри стал размерзаться некий комочек, который до сего времени не давал ей свободно вздохнуть. Все-таки она никогда не могла наплевать на отношения между мужчиной и женщиной. Мол, подумаешь, ночь вместе провели. Не считайте секс поводом для знакомства!
        Рассказы подруг о мужчинах-разовиках, то есть тех, с кем у них был мимолетный секс, ее не вдохновляли. Никому не приятно, что его используют, и не обращать внимания на интим она все равно не могла. Вон даже Наде так и не рассказала о мужчине одной ночи.
        — Посмотрели?  — встретил их дежурным вопросом Леонид Петрович.
        — Красиво,  — сказала Тоня.
        — То-то же, а ты уезжать собралась…
        — Когда?  — изумилась Тоня.
        — Не собиралась? Ну значит, мне наврали. И правильно, в поселке будущего должны жить не только земледельцы и виноделы, но и свой заслуженный художник.
        Тоня, не выдержав, прыснула:
        — Это кто ж мне такое звание даст?
        — Мы дадим представление в край,  — не моргнув глазом заявил директор.  — Вот торжественно откроем наш музей под открытым небом, начнут к нам разные знаменитости ездить. И станут спрашивать: кто же такую красоту придумал? А мы им: наша художница, Титова Антонина Сергеевна!
        Но Тоня слушала его вполуха. Так, как, наверное, слушали многие посельчане, когда директор в очередной раз рисовал им картину светлого будущего. Они даже не замечали, что шажок за шажком, метр за метром их директор подвигался к своей цели. И вот уже стали жить лучше. И завели свой кинотеатр, маленький, на сто двадцать посадочных мест, но ведь он есть. И картины в нем показывают самые современные. Не какие-нибудь сто вторые копии, а самые первые, без обрыва и хрипов.
        И уже кто-то роет котлован под будущее кафе…
        — Титова? А почему — Титова?  — шепотом спросил ее Лавр.  — Насколько я помню, ты брала фамилию мужа — Страхова.
        — А я взяла саморазвод!  — пошутила она.
        Отвинтила колпачок у фляжки — по салону поплыл запах хорошего коньяка.
        — Вы что это, тайком употребляете?  — обернулся к ним директор, протягивая руку к фляжке.  — Надо по старшинству!
        — Лавр ноги промочил,  — сообщила ему Тоня.
        — Видишь, промочил, а у меня внутри сухо, как в пустыне,  — сказал Леонид Петрович, отпивая коньяк прямо из фляжки.  — Хорошо!  — мечтательно проговорил он.  — Вот и я подумываю, не открыть ли нам цех по производству коньяка? Съезжу к Шовгенову, посмотрю на его виски, да и сам займусь чем-нибудь этаким…
        Он вздохнул и вернул фляжку Тоне.
        — А если и вправду промочил, так ты, Титова, займись мужиком. Простудится — будешь виновата. Ноги там ему попарь или еще что, а то и к бабке Суворовой за травой сбегай. Ты же знаешь, болезнь лучше предупредить.
        — Ничего со мной не случится!  — отозвался Лавр.
        — Береженого Бог бережет,  — строго сказал ему директор и наказал водителю: — Молодых людей отвези к Титовой домой, потом за мной заедешь.
        Он вышел у дирекции совхоза, а водитель и вправду доставил Тоню с Лавром к ее дому.
        Тоня мысленно вздохнула: опять ей придется что-то выяснять, какие-то отношения налаживать. «А ты как раз вывесила мозги на просушку!  — отчего-то развеселился внутренний голос.  — И теперь ленишься приводить их в рабочее состояние».
        «Ленюсь,  — согласилась она,  — когда привыкла плыть по течению, трудно заставить себя взяться за весла».
        — Так ты что, рядом с моей квартирной хозяйкой живешь?  — вполне натурально удивился Лавр, после чего всякие подозрения в его адрес моментально отпали.
        — Так совпало,  — пожала плечами Тоня, открывая калитку.
        Он медленно вошел, оглядываясь по сторонам. Тоня опустила глаза и возле куста сирени увидела свои вещи, в которых вчера обливалась. Она нарочно пошла справа от Лавра, закрывая собой неприглядное зрелище. Это же надо, не убрала следы своей психологической оргии!
        — Разувайся!  — войдя в дом, скомандовала она Лавру и побежала на кухню греть воду. У нее в специальной пристройке стоял газовый баллон, так что Тоня пользовалась газовой плитой.
        По пути она забежала в свою комнату, переоделась в лосины и футболку. Возвращаясь, привычно взглянула на себя в зеркало: на щеках ее цвел румянец, глаза этак живенько блестели.
        — Сейчас чайник закипит, будем греть тебя с двух сторон: парить ноги и поить чаем с малиной. Пропотеешь, согреешься, а завтра будешь как огурчик…
        — Ты изменилась,  — сказал Лавр дежурную фразу.  — Я имею в виду здесь, в этих горах, ты стала другой. Впрочем, ты и раньше была красива, а теперь просто расцвела. Мне тогда ты все же казалась такой бледной и… анемичной, что ли…
        — Что, анемичной?  — расхохоталась Тоня.  — Понятно, отчего теперь я кажусь тебе здоровой. Немного румянца благодаря свежему воздуху, никакого контроля за режимом питания, бутерброды на ночь… Ты не пробовал вырезать из дерева скульптуры?
        — Зачем?  — не понял он.
        — Просто это требует определенных усилий и крепких рук. У меня прежде мечта была: резьба по дереву. Здесь вот и осуществилась. Женщины этим редко занимаются. Считается неженским делом… Между прочим, на речке я задавала тебе вопрос, а ты не захотел на него ответить…
        Лавр не стал спрашивать, какой именно, значит, тоже думал об этом.
        — Сейчас я взглянул на происходящее твоими глазами и увидел все странности моего приезда. Объяснения шиты белыми нитками, а то, что я снял квартиру по соседству с твоим домом, и вовсе. Наверное, ты мне не поверишь…
        — Поверю!  — с нажимом сказала Тоня.
        Глава пятнадцатая
        — Я просто не знал, что сказать, потому что и сам ничего толком не понял. Как раз временно я оказался не у дел, и тут у меня дома появился твой муж…
        — Бывший муж,  — поправила Тоня.
        — Тогда я не знал, что бывший. Вот он и сказал мне: «Не хочешь съездить в предгорье, в поселок Раздольный? У меня там интересы. Посмотри, за что можно зацепиться. В смысле есть ли ниша для какого-нибудь бизнеса? Если есть, я готов спонсировать твою фирму».
        — Причем обо мне ни словом не обмолвился?
        — Ни словом,  — согласился Лавр.  — Наверное, от того, что знал… что я…
        Он умолк, запутавшись.
        — Что он знал?  — спросила Тоня, не сразу поняв причину его волнения. Хочет сказать, что был влюблен в Тоню без всякой надежды на взаимность?
        Она взглянула на сидящего Лавра сверху вниз — как раз стояла перед ним с тазиком, а на кухонном столе закипал электрический чайник. И ведь красавец, можно сказать, писаный, но отчего у нее внутри ничего на эту красоту не реагирует? Иная женщина небось полжизни отдала бы, чтобы вот так остаться с ним наедине. Может, ему как раз и нравятся женщины, которым он не нравится, иначе почему в тридцать три — тридцать четыре года он до сих пор один?
        — …Я еще спросил: а не далековато ли, двести с лишним километров? А он: твое дело все продумать и организовать, а уж остальное предоставь мне… Это показалось странным, да и не было вроде причины соваться сюда очертя голову. Спонсорские деньги тоже ведь надо отдавать. Теперь-то я понимаю… А тогда просто решил поехать. Проветриться заодно. Весна, все кругом цветет. Даже странно, в апреле уже плюс тридцать было. Давно такого тепла не помню.
        Тоня сходила на кухню, где вскипевший чайник уже выключился, и принесла все необходимое для того, чтобы Лавр мог попарить ноги. Директор прав, простудиться ему ничего не стоит…
        И подумала мимоходом, до чего у мужика имя неудобное: Лавр! Будто жуешь что-то большое, едва помещающееся во рту.
        Отчего-то он прочел именно эти ее последние мысли и сказал:
        — Можешь звать меня Гришкой.
        — Ну и ну! Ласкательное имя для Лавра — Гришка?
        — Просто моя фамилия — Григорьев, в школе меня Гришкой звали, да и в институте. Можно было бы вообще имя в паспорте поменять, но я как представлю эту всю возню с документами…
        — А можно — Гриша?
        — Можно. Все, кроме Лавр.
        — Кто это тебя так назвал?
        — Отец. Он у меня историком был. Говорил, что так звали генерала Корнилова. Терпения ему хватило лишь на то, чтобы дать мне ненавистное имя, а потом навсегда исчезнуть.
        — Ты даже не знаешь, жив ли он?
        — Не знаю и знать не хочу!  — Он дернулся на табурете, куда посадила его Тоня, и она чуть не ошпарила его кипятком.
        — Спокойнее, больной!  — предупредила она.  — Вы нарушаете правила техники безопасности.
        — Прости.
        Теперь он сидел спокойно, как благовоспитанный ребенок, пока Тоня открывала для него баночку малины. Она купила варенье у Маши за чисто символическую плату. «Прошлогоднее,  — призналась та,  — ведро сварила, а мои оглоеды его есть не хотят! С него, говорят, потеешь. Понятное дело, малина ведь…»
        Теперь вот и Тоне пригодилось. Но обо всем текущем она думала упорно, чтобы страх, загнанный ею вглубь, не вырвался наружу. Значит, зря она уезжала сюда с такими предосторожностями. Михаил все равно нашел ее и в скором времени наверняка нагрянет к ней, чтобы разобраться. И зачем он наплел товарищу про какие-то свои интересы? Теперь если он ее убьет, то Лавр может стать свидетелем… Или он и Лавра решил замочить?
        Не может быть, чтобы он так любил Тоню, что согласен был заплатить большие деньги, чтобы только иметь благовидный предлог здесь появиться! Значит, она для него так опасна, что — смотри выше…
        Однако у нее фантазия! Закрутила. Чего, в самом деле, Михаилу нарезать круги возле собственной жены? Приехал, кокнул и уехал. А себе бы алиби организовал.
        Сидя в кресле напротив Лавра — про себя она все равно называла его так,  — Тоня думала, что имя Михаила не упоминалось десять месяцев, и вдруг в одночасье…
        Надя!  — осенило ее. Мужчина, которого она встретила в аэропорту, конечно же, был Михаил. И упоминание о том, что она перед Тоней виновата, неспроста. Тот проводил ее к Тониной матери, Надежда взяла адрес и передала ему. Вот и вся загадка. Лучшая подруга, надо думать, из лучших побуждений продала ее с потрохами!
        — Тоня, что-нибудь случилось?  — окликнул ее Лавр.
        Она подняла на нечаянного гостя замутненные переживаниями глаза. Может, рассказать обо всем Лавру? Он кажется таким надежным. Но тут она вспомнила, что и Михаил казался ей надежным. Теперь поздно куда-то уезжать, а здесь спрятаться негде. Разве что попросить проводника отвести ее в какую-нибудь далекую пещеру и там оставить…
        — Я пропала,  — сказала она.
        — В каком смысле?
        — В прямом. Как пропадают. С концами.
        — Ты имеешь в виду, что тебе… кто-то угрожает?
        Угрожает? Ах да, это он прочел страх в ее глазах.
        — Я думала, меня здесь не найдет… мой муж.
        — Так это… ты его боишься?.. Погоди, дай мне какое-нибудь полотенце для ног.
        — Ты их не попарил совсем.
        — Хватит, я чувствую, что простуда прошла мимо…
        — Ну тогда надень вот эти носки.  — Тоня протянула ему пару носков из собачьей шерсти, которые на районном рынке ей просто всучила какая-то старушка. Они были Тоне великоваты, но старушка уверила, что ничего страшного, потому что когда она носки постирает, те «усядут».
        Лавр надел носки и так резко выпрямился, что едва не опрокинул таз, а потом они одновременно за ним нагнулись и стукнулись лбами.
        — Это я во всем виновата. В последнее время я хожу сама не своя, все из рук валится,  — призналась Тоня.  — А ведь всего несколько дней назад я была совершенно свободна и счастлива.
        — Здесь, в этом поселке?  — удивился он.
        — Именно здесь. Я будто заново родилась. Здесь такой удивительный воздух, да и люди… По крайней мере завистники если и есть, то очень мало…
        Тоня, похоже, мелет все, что в голову приходит. При чем здесь завистники? Ее муж к таковым явно не относится. Какой-то прямо горячечный бред…
        Но непонятно, зачем ему городить такой огород, да еще впутывая сюда Лавра? Что он задумал? Какую-то хитрую комбинацию? Может, он хочет выстроить сцену супружеской неверности? Как будто он поймал сбежавших любовников… Пожертвует Михаил для этого своим другом? Запросто!
        — Ты знал мою приятельницу Элину Казакевич?  — спросила она Лавра.
        — Не знал,  — ответил он.
        — Ее убили, и до сих пор неизвестно, кто и за что.
        — Но не думаешь же ты, что в этом есть твоя вина?
        Это он спросил просто так, слишком уж Тоня выглядела взволнованной. И услышал, оторопев:
        — По крайней мере я знаю человека, который мог это сделать.
        — Так…  — Он помолчал, устраиваясь на диване и пошевеливая ногами в пушистых серых носках, натянувшихся на его крупных ступнях.  — Откровенно говоря, я ничего не понял. Думаю, тебе нужно рассказать мне все.
        Тоня опять было сжалась, но вовремя себя остановила: неужели так всю жизнь и бояться?
        — Понимаешь, я совершенно случайно нашла тайник, в котором была бумага, подписанная Элиной. Дарственная на четырехкомнатную квартиру в центре города. Скорее всего именно поэтому ее убили.
        — И ты думала, что если расскажешь об этом мне, я тоже буду убит?
        Тоня со вздохом кивнула.
        — По крайней мере я не хотела тебя в это втягивать.
        — Ничего, я напишу тебе расписку, что обо всем предупрежден и, что бы со мной ни случилось, вся ответственность лежит на мне.
        — Тебе смешно, а вот мне нисколько!
        — А ты носишь ЭТО в себе и думаешь, будто справишься одна?
        — Если бы ты знал!
        — Ну хорошо, тогда позволь я расскажу тебе то, что знаю, а ты решишь, стоит ли после этого со мной откровенничать.
        — Ладно,  — решила она; в самом деле ноша, даже если и взваливаешь ее на плечи добровольно, все равно остается ношей. Если же кто-то предлагает ее с тобой разделить, почему таким предложением не воспользоваться?
        — Ну, слушай, справедливости ради следует сказать, что я знаю несколько больше, чем тебе рассказал. Вообще-то я дал Михаилу слово молчать и, выходит, не сдержал его. На самом деле Михаил тебя любит. По-настоящему.
        — По-своему,  — поправила она.
        — Пусть будет по-своему. И недоумевает, почему ты от него ушла. Кстати, на его месте я бы тоже удивился. Ни разу я не видел его с какой-то другой женщиной, и все наши знакомые считают его примерным семьянином.
        — А ты считаешь, что от мужа можно уйти только в одном случае — в случае его неверности?
        — Ну а что еще может быть?
        — Это все, что ты мне можешь сказать?  — сухо поинтересовалась Тоня.
        — Я думал, что так легче подтолкну тебя к откровенности.
        — Тогда расскажи, как вы познакомились с Михаилом и сколько лет уже друг друга знаете?
        Лавр наморщил лоб, вспоминая и подсчитывая, и ответил на второй вопрос:
        — Восемь лет.
        — И ты все о нем знаешь?
        — Многое. А познакомились мы на вечере в честь открытия банка, в который я накануне устроился… Да, кстати, я был на вашей свадьбе.
        — Я помню… Но потом мы нечасто виделись, не так ли?
        Он замешкался, словно вспомнил о том, что говорить ей не следовало.
        — Вначале у вас был медовый месяц, потом… потом у меня в семье начались нелады с женой, потом развод — куча негативных эмоций, когда никого не хочется видеть.
        — А ты знаешь, что Михаил работал в ФСБ?
        — Знаю. Когда мы с ним познакомились, он еще служил, а потом у него что-то случилось с глазами, и ему пришлось уйти в запас. Ну и, само собой, я помог ему устроиться в наш банк…
        Тоня помнила, что случилось. Ничего не случилось. Это ему один друг-офтальмолог посоветовал, как закосить от службы. Мол, никто не догадается, в чем дело. Научил, какие таблетки попить накануне комиссии…
        — Тебе надоела твоя служба?  — тогда спросила мужа Тоня.
        — Надоела? Да она стала для меня смертельно опасной.
        — Почему?  — Тоня испугалась.
        — Ах, Тато, оно тебе нужно?..
        Тоня обиженно отвернулась.
        — Ну ладно, скажу в двух словах. Я сдуру влез в одно дело — ты заметила, у нас появились деньги, причем очень неплохие деньги,  — и теперь та сторона пытается меня шантажировать. Если коллеги узнают, мне несдобровать. Вам, штатским, деньги зарабатывать не в пример легче. В том смысле, что для этого не обязательно торговать государственными секретами…
        Тоня ничего толком не поняла, кроме того, что Михаил делал что-то противозаконное. И отчего-то была уверена, будто в этом нет ничего страшного. Государственный секрет! Не то чтобы она не была патриоткой, но для себя объяснила: это нечто, нарочно засекреченное, и никому особого вреда не будет, если о секрете узнает кто-нибудь еще. Это же не убийство, не кража со взломом. Подумаешь, какие-то бумаги! Или даже одна бумага…
        В общем, она отнеслась к его откровению легкомысленно. И наверное, зря.
        Но при чем здесь Элина? Почему Тоня не удивилась связи Михаила с этим преступлением и не усомнилась в том, что он может быть в нем замешан?
        Интуиция. Тонина интуиция все время давала о себе знать. Это она твердила, что Михаил — опасный человек. В том числе и для собственной жены…
        Она не знала, что рассказывать Лавру. А вдруг он — тот, кто тоже служит в ФСБ, тайно, и теперь ждет ее откровений с совсем другой целью, чем помощь ей, Антонине Титовой?
        — Так это ты остановился у Маши?  — спросила она совсем не то, чего он от нее ждал.
        — У Маши? Да, она, как я теперь понимаю, твоя соседка. Я жил у нее уже два дня, но и не подозревал, что и ты здесь живешь.
        — И тебя не удивила наша встреча?
        — Удивила,  — он говорил медленно, подбирая слова,  — но обычно я осторожен в чувствах. А к тому же не знал, что известно о тебе тому же директору совхоза. Вырвавшееся невзначай слово могло нанести тебе вред.
        — Благодарю, ты и в самом деле никакого вреда мне не нанес.
        Неожиданно это получилось у нее с долей ехидства. Они замолчали. Причем Лавр с явным ожиданием.
        — Скажи, ты сейчас свободен?  — наконец спросила его Тоня.
        — Конечно, ты можешь мной располагать.
        В его речи встречаются прямо какие-то старорежимные обороты.
        — Мне нужно сходить к моей подруге. Ты не проводишь меня?
        — С удовольствием. Только поменяю свои мокрые кроссовки на сухие туфли. Подожди меня, я скоро.
        Он поднялся и стал снимать носки, что оказалось не очень легким делом. Носки прямо-таки впечатались в его ноги. То есть стали «уседать» прямо на его распаренных ступнях.
        — Иди в них,  — предложила Тоня.
        — Но как же…
        — Обыкновенно. Твои кроссовки мокрые, так что носки тоже намокнут и легко снимутся.
        Он вышел, а у Тони зазвонил телефон. Но ведь она так и не заплатила за него, тогда почему телефон включили?
        — Здравствуй, Тато!  — сказала трубка голосом ее мужа, видимо, пока все еще не бывшего, если судить по обмолвкам Лавра.  — Ну и долго ты будешь торчать в этой дыре?
        Не выдержал. Готовил, готовил свое торжественное появление и вдруг позвонил.
        — Долго,  — решительно отозвалась она.  — Это ты заплатил за телефон?
        — За год вперед,  — произнес он,  — если у тебя нет денег даже на коммунальные платежи…
        — Ты нашел мое согласие на развод?  — перебила она.
        — Нашел. И порвал.
        — Но почему?
        — Потому что ты слишком легко думаешь от меня отделаться!
        Странно он говорит — отделаться, как будто он не ее муж, а просто назойливый посетитель.
        — Легко? Я оставила тебе все!
        — Я не дам тебе согласия на развод.
        — А у нас не царская Россия. Нас разведут и без твоего согласия.
        — И как же ты будешь жить… без мужчины? Или ты уже присмотрела себе кого-нибудь?
        — Никого я не присмотрела!.. К тому же, поскольку нам предстоит развод, твой вопрос попросту бестактен.
        — Будешь ходить ночами по поселку и ждать, что тебя опять кто-нибудь трахнет!  — Он расхохотался.
        — Так это был ты!  — поняла Тоня даже прежде, чем он окончил свою фразу.  — Свинья! И после этого ты смеешь говорить, что ничего плохого мне не делал?!
        — По крайней мере я пальцем тебя не трогал!  — Он опять рассмеялся.  — Странно, мне казалось, что тебе понравилось.
        От возмущения она в момент забыла о своем страхе. В голове у нее билась мысль: как он посмел?! И после этого кто-то вроде Лавра может думать, что муж Тоню любит?!
        Но почему она сразу не догадалась, что это Михаил? Неужели так плохо его знает?
        — Кстати, мы с тобой сидели за одним столом, и ты меня не заметила, не так ли? И между прочим, я строго-настрого запретил Надежде подвозить тебя домой…
        — Хочешь сказать, что вы с ней в сговоре?
        — А куда она денется? Я же все-таки профессионал. По крайней мере заставить человека работать на меня я еще могу. После того, что она натворила в Америке, она на всю жизнь у меня в долгу.
        — А при чем здесь ты?
        — При том, что я могу обеспечить ей серьезные неприятности.
        — Надо же, я и не знала, что ты такой всемогущий! Странно, что Надежда поверила в твою сказку.
        Он довольно проурчал:
        — Такой вот я забавный зверек!
        — Ты откуда звонишь?  — спросила Тоня, помолчав. Он, кстати, и не торопил ее, психолог!
        — Я буквально за два дома от тебя. Ну так что, встретимся?
        — Мне сейчас некогда. Я ухожу.
        — Хорошо, встретимся вечером. Надеюсь, ты откроешь мне калитку.
        — Я выпущу Джека!
        — Ты забыла, что это в некотором роде и мой пес. По крайней мере он не станет на меня бросаться, как на чужого.
        — Он понимает, что ты мне уже не родной.
        — Что ж, тогда придется его пристрелить!
        — Я заявлю в милицию!
        — На тему?
        — Что ты мне угрожаешь.
        — Кто тебе нашел такую ерунду? Мы с тобой прожили пять лет, я тебе слова плохого не сказал. Не говоря уже о том, чтобы поднять на тебя руку. Молчишь? Кстати, а почему ты все-таки от меня ушла?
        Тоня увидела, как в калитку входит Лавр, и, торопясь, заговорила:
        — Хорошо, в восемь вечера у моей калитки. Я отвечу на все твои вопросы.
        — Вот это другое дело!  — Было слышно, как он довольно улыбается.  — Тогда до вечера!.. Интересно, куда это ты так торопишься?
        Тоне захотелось нагрубить ему. Например, сказать: не твое собачье дело! Но она не привыкла так разговаривать. Пусть кое-кто и говорит, что Титова переменилась, но не настолько же, чтобы не оставаться самой собой.
        Лавр остановился у входа и ждал, когда Тоня сбежит по ступенькам.
        — Пошли?
        Она почему-то не могла заставить себя звать его Гришей — глупость какая-то, а Лавром он сам просил его не называть.
        Почему вообще она взяла его с собой?
        — Послушай… э… может, у тебя какие-то свои дела, а я тебя за собой таскаю?
        — Нет у меня сегодня никаких дел. Завтра поеду с машиной и автокраном, привезем фигуру в ваш сад камней.
        — Постой, я даже не знаю, где он будет находиться. Надо же было, наверное, хотя бы площадку подготовить…
        — Я слышал краем уха, как Леонид давал команду засыпать гравием площадку позади какой-то мастерской.
        Вот оно что! У Тони поднялось настроение, хотя Леонид Петрович мог бы и с ней посоветоваться, где сад устраивать. Мастерская располагалась недалеко от конторы совхоза, а за ней находился пустырь — когда-то через него шла железнодорожная ветка, которую за ненадобностью бросили, и она просто зарастала травой, пока местные жители не докумекали, что брошенный путь больше никому не понадобится, а значит, и рельсы можно разобрать и выгодно продать сборщикам металлолома.
        С одной стороны, хорошо, что добровольцы в момент очистили от ржавых железяк все подворье совхоза, а с другой стороны, рачительные хозяева могли все это сделать и сами. И получить прибыль.
        — А, нехай воруют!  — махнул тогда рукой директор.  — Так нам и надо! Все равно не уследишь. Ведь это к каждой железке надо охранника ставить. Зато вон какую площадку освободили. Заодно ведь вместе с рельсами и шпалы сперли!
        Хорошая получилась площадка, и директор правильно решил ее под сад камней использовать. Окружить ее потом легкой изгородью… Уж камни-то воровать не станут… В отличие, кстати, от Тониных скульптур. Нет, пока ей не покажут, как они будут защищены, ни одной скульптуры она для музея не отдаст!
        Тоня разговаривала с Лавром и прилежно старалась думать о каменных изваяниях, но как бы вторым планом метались мысли о Надежде: как она могла? Тоня подозревала подругу по мелочам, а оказывается, та предала ее, едва сойдя с трапа самолета. Правда, против Михаила ей трудно было сдюжить. Тем более что она сдуру рассказала ему все в расчете на помощь. А вместо этого попала в зависимость. Впрочем, он мог бы и в самом деле помочь ей, чтобы еще крепче к себе привязать.
        — Мы куда идем?  — поинтересовался Лавр.
        — К Наде. Моя подруга приехала из Америки и тоже здесь поселилась. Ты, наверное, забыл: вы виделись с ней на нашей свадьбе.
        — Может, и виделись,  — согласился он.  — Мы просто идем в гости?
        — Нет, я иду ее убивать, и мне нужен свидетель, что смерть ее не будет слишком мучительной.
        — Это у тебя шутка такая?
        — Это у меня правда такая!
        Тоня остановилась.
        — Послушай, Лавр,  — опять она забыла насчет имени,  — наверное, тебе идти со мной не стоит.
        — Нет, я пойду.
        — Говорю же тебе, ничего хорошего в нашей с ней встрече не будет.
        — Тем более. Я не могу оставить тебя в таком настроении.
        — Да почему не можешь-то?  — Она начала злиться.  — Кто я тебе?
        — Жена моего друга.
        — Но ведь не твоя жена?
        — Кто знает, что будет потом?
        — Странный ты! Что-то есть в твоем рассказе ненатуральное. Михаил предложил тебе поехать черт-те куда, и ты поехал…
        — Он предложил хорошие деньги.
        — Но ты сделал все, что он тебе поручил, а все еще остаешься здесь.
        — Остаюсь,  — согласился он.  — Леонид предложил хорошие деньги всего за несколько дней работы…
        — Один предложил хорошие деньги, другой предложил… Ты что, бедствуешь?
        — Пока нет.
        — А вот скажи,  — не унималась Тоня,  — если бы тебе предложили жениться на женщине за деньги, ты бы это сделал?
        — Не знаю.
        Он демонстративно пожал плечами. Тоне хотелось вывести его из себя, но это ей никак не удавалось. Наоборот, чем больше злилась Тоня, тем веселее становился он.
        — Ты в самом деле идешь ссориться с этой Надеждой?
        — В самом деле. Только не знаю, с чего начать: перебить у нее стекла в теплицах или в доме?
        — А почему не подраться, ну там вырвать клок волос, расцарапать физиономию?..
        — Не получится,  — задумчиво произнесла Тоня.  — Она сильнее меня. И дольше занимается физической работой. Я видела, как она одного мужика на днях приложила… Нет, мне против нее не устоять.
        Глава шестнадцатая
        Надежда увидела их издалека. Она стояла на лестнице и подавала какой-то инструмент мужчине, сидевшему на стеклянной крыше.
        — Видишь, вот она, теплицы ремонтирует.
        Надя замахала им руками и быстро сбежала с лестницы.
        — Антошка!  — Она побежала навстречу подруге и ее спутнику, но, не встретив в ответ должного энтузиазма, на полпути остановилась, вглядываясь в лицо Тони.  — Ты виделась с Мишкой?
        — А ты в глаз хочешь?  — тем же тоном поинтересовалась у нее Тоня.
        — Но, Тато!  — Отчего-то Надежда совсем не испугалась грозного вида Тони.  — Ты, как всегда, предлагаешь экстрим. Ведь мы могли бы просто сесть и поговорить…  — Она скосила глаз на Лавра.  — Это же друг Михаила?
        — Ну и что?
        — Он как будто тебя конвоирует.
        — Не говори глупости. Он со мной как свидетель.
        — Свидетель чего?
        — Того, как я превышаю пределы необходимой обороны.
        — Ты говоришь прямо как Костя. Тот тоже все квалифицирует под ту или иную статью. Даже в шутках не может забыть, что он мент.
        — Не заговаривай мне зубы! Я требую объяснений.
        Надя состроила гримасу, мол, что с тебя возьмешь, а Тоня рассердилась еще больше, потому что опять не смогла обойтись без цветистости выражений.
        — Ну хорошо, давай хотя бы присядем. В беседке. Ты хочешь говорить при нем?
        — Этого человека зовут Лавр. Или Гриша.
        Надя, не выдержав, прыснула и протянула ему руку.
        — Меня зовут Надежда. Или Мирандолина.
        — Мандолина тебя зовут!
        — Я не поняла, это оскорбление или новая кличка?.. Зачем все-таки ты привела… Гришу?
        — Чтобы он удерживал меня всякий раз, когда мне захочется тебя убить.
        — А… Тато, не делай сама себе комплиментов. На такое ты не способна… Нет, послушай, в конце концов между нами могут быть секреты? Что же мне говорить при постороннем человеке?.. Кстати, очень красивом мужчине.
        — Я тебе помогу. Видишь ли, Гриша, Надя убила своего американского мужа и теперь боится, что об этом кто-нибудь узнает.
        Надя побледнела, но быстро справилась с собой, криво улыбнувшись. Потом открыла рот, и сразу стало ясно, что ее не так-то просто сбить с толку.
        — Ладно, если тебе так хочется сливать меня в отстой, флаг тебе в руки! Расскажу вкратце: я встретила в аэропорту твоего мужа. Он как раз прилетел из Питера. Я вывозила из багажного отделения свой чемодан на колесах и почти нос к носу столкнулась с ним. Он мне обрадовался…
        — Странно, прежде вы, помнится, не очень любили друг друга.
        — А теперь он, видимо, был рад всякому, кто мог бы сказать о тебе хоть что-то. А я рада была рассказать свою беду человеку, который умеет хранить тайны… в отличие от тебя…
        — Я согласна, это удар ниже пояса, но мне хотелось хоть как-то стереть с твоего лица эту ухмылку превосходства… Постараюсь впредь держать себя в руках.
        — А что тут рассказывать? Увы, я не знала, что ты от него сбежала, а когда узнала, не сразу поверила. Сидела с ним в зале аэропорта и причитала, что мне негде спрятаться. Михаил и говорит: а почему бы тебе не поехать к Тато?
        — Так это Михаил все придумал? А я еще удивилась, что ты, можно сказать, прямо из аэропорта и сюда.
        — Я не сразу сообразила, что он на самом деле не знает, где тебя искать. Попыталась узнать, где ты, а он перевел разговор на мои проблемы. Ты же знаешь, у него это ловко получается.
        — Знаю,  — согласилась Тоня.  — Если он не хочет что-то говорить, ни за что у него это не узнаешь.
        — В общем, слово за слово, и я рассказала, что со мной случилось в Америке, а он обещал узнать, как там Грэг, ну и вообще…
        — Ну и как там Грэг?
        — Вроде бы умер.
        — Вроде бы?!
        Надя пожала плечами:
        — Ты же знаешь, что я не могу верить этому на сто процентов. Михаил так сказал, но откуда он узнал? Что у него, в каждом американском штате своя служба информации?
        — Да уж наверняка нет. А что он еще сообщил, какие-нибудь подробности?
        — Сообщил. Якобы власти решили, будто от того, что я уехала, он покончил жизнь самоубийством.
        — Вот тебе повезло!..
        — Да уж!  — Надя смотрела без улыбки, но Тоня отвела взгляд — ей не нравилось, как она сама себя ведет.
        — Прости, я тебя перебила. Итак, вы договорились, сидя в кафе, что ты заедешь к моим родителям и возьмешь мой адрес.
        — Да. Миша все-таки сказал, что вы поругались из-за какой-то ерунды и ты уехала, не сказав ему куда. Добавил, что ты уже сто раз о своем поступке пожалела, но гордость не позволяет тебе в этом признаться. Он сам меня отвез к твоим родным, и через десять минут я уже вышла к нему с бумажкой, на которой был записан твой адрес и телефон. Но телефон не отвечал, и потому мне пришлось ехать наудачу.
        — На такси?
        — Твой муж временно поменялся со своим знакомым машинами.
        — Зачем, ну зачем ему это было нужно?! А если бы я его узнала?
        — Нет, он хорошо умеет менять свою внешность.  — Надя, что-то вспомнив, хихикнула, но тут же взяла себя в руки.  — И потом, едва я вышла из машины, как он отъехал. Так что ты в любом случае не успела бы его разглядеть.
        — Вот так нас, Гришенька, сдают те, кого мы считаем друзьями.
        — Интересно, перед кем это ты распинаешься!  — усмехнулась Надя.  — Этот человек — кто?  — ты забыла, друг твоего мужа. А ты разоткровенничалась, лапками засучила — опомнись, Тоня, уж если я тебе не друг, то тогда не он же! Вот этот перебежчик? Если, конечно, не шпион.
        — Спасибо, леди,  — церемонно поклонился Лавр.
        — И потом… Ты думаешь, твой муж никого не убивал?
        Тоня вздохнула. Она думала, что убивал. Она именно поэтому и сбежала от него, боялась, что рядом с ним и она сама не в безопасности.
        — Друг, наверное, слишком громко сказано,  — подал голос Лавр.  — Мы скорее приятели. Но в любом случае я не побегу тотчас доносить ему, что тут услышал.
        — Тотчас? В каком смысле? Он все еще в Раздольном? А мне говорил, что только на тебя взглянет и тотчас уедет.
        — В Раздольном!  — Тоня обреченно взмахнула рукой.  — И вечером мы с ним встречаемся. Если бы ты знала, как мне этого не хочется!
        — Так не ходи… Впрочем, ты права. В поселке не спрячешься, это тебе не большой город.
        — А как он оказался на твоем новоселье?
        — Нашел меня, приперся вместе с Костей, вот что странно.
        — Ничего странного, он тоже все-таки из органов, хоть и несколько из других… Как же я его не заметила?
        — А он нарочно пришел позже, когда мы все во дворе танцевали. Сидел все время за Саней Грохотовым, за которым можно спрятаться, как за старым дубом… И потом он был в гриме.
        — Господи, сколько стараний, и все только для того, чтобы я его не узнала?
        — Видимо, ты права.  — Надя сопроводила свою фразу пожатием плеч.  — Хотя все это для меня тоже загадка.
        Ну да, за Тоней в этот вечер ухаживал один вдовец. Вячеслав Зеленский, замдиректора совхоза по производству. Наверное, он вдруг разглядел в ней черты будущей жены и матери его троих детей.
        Тоню забавляли его ухаживания. Человек, пятнадцать лет проживший с женой и не позволявший себе смотреть на сторону, ухаживал тоже старомодно. Видимо, по его мнению, раз Тоня принимает ухаживания — то есть идет с ним танцевать, позволяет слегка прижать к себе,  — это и есть ее согласие на дальнейшее развитие отношений.
        Наверное, Михаил ее приревновал. Или… Вообще непонятно, что ему было нужно. Уехала Тоня из дома и уехала, ничего с собой не взяла, никому о своих подозрениях в адрес мужа ничего не рассказала. Он считал ее опасной или опять воспылал прежним чувством?
        Насчет опасности скорее всего она нафантазировала. И убийство Элины связала с Михаилом… Чего бы вдруг ему убивать ее, если, пустив в ход логику, можно вполне объяснить присутствие в его тайнике Эллиной дарственной. Например, он мог дать ей денег взаймы. Чтобы она расплатилась со своими должниками. А деньги дал под залог собственности. Квартира, видимо, все, что у Элины оставалось…
        Но под всем этим легким сооружением, основанным исключительно на ее домыслах, хоронилась тяжеленная чугунная плита ее понимания, точнее, озарения, что она целых пять лет прожила не только с чужим по духу человеком, но и с человеком потенциально опасным.
        Ведь иной женщине и в голову бы не пришло подозревать своего мужа в том, что он может кого-то убить. Скорее наоборот, она с пеной у рта должна была бы защищать его от кого бы то ни было, и даже от себя. Утверждать: «Нет, он не мог этого сделать!»
        А она говорит: «Мог!» Тогда, когда он этого не делал.
        И если Тоня спросит его: «Это ты убил Элину?», а он скажет: «Да ты что! Клянусь памятью матери, я ничего такого не делал!» — вот тогда она вернется к нему?
        Что, задумалась? То-то и оно!
        — Ну что?  — Надя вопросительно посмотрела на нее.  — Мир? Признайся, Тато, все равно бы он тебя нашел. И рано или поздно вытащил на откровенный разговор. Теперь же это почти пройденный этап…
        У Тони вдруг вырвалось:
        — Да пойми ты, я его боюсь!
        Надя беспомощно оглянулась на Лавра, и тот сразу вклинился в разговор:
        — Думаю, мне стоит находиться где-нибудь поблизости, когда вы будете разговаривать.
        — Между прочим, это мысль,  — подхватила Надя,  — кто его знает, может, твой страх не на пустом месте растет. Или ты против?
        — Нет, я не против.  — Тоня посмотрела в глаза Лавру; пусть думает о ней все, что хочет, и что она трусиха, истеричка, она все снесет, если будет точно знать: в трудную минуту будет кому прийти ей на помощь.
        — Вы встречаетесь у тебя дома?  — спросила Надя.
        — Нет, думаю прогуляться к улице Мира.
        — Это та, что на краю пропасти? На ночь глядя?  — удивилась Надя.  — Ты что, нарочно провоцируешь его?
        — На что провоцирую?
        Надя запнулась, подбирая слова:
        — Мало ли… Может, ты его чем-то очень разозлила. Возьмет и столкнет тебя ненароком… Боже, что я говорю!
        — Иными словами, ты все-таки допускаешь, что он может причинить мне зло?
        — Во всяком случае, я думаю, что мне тоже надо быть поблизости.
        — Можно подумать, ты сумеешь предотвратить неизбежное.
        — Девушки,  — подал голос Лавр,  — а вам не кажется, что вы далеко зашли? Михаил, может быть, не слишком порядочен, но то, что он не дурак, вы, по-моему, не станете оспаривать?
        — Не станем,  — согласилась Надя, но, кажется, осталась при своем мнении.  — Извините, ребята, мне надо вернуться.
        Она оглянулась на свой участок, где на стеклянной крыше сидел и не спеша покуривал какой-то мужчина.
        — Ты все-таки решила со мной не откровенничать,  — констатировал Лавр, когда они вдвоем возвращались к Тониному двору.
        Сказал с некоторой обидой, так что Тоня даже почувствовала себя виноватой.
        Она уже собиралась рассказать ему все как на духу, когда увидела мчащийся к ним на всех парах джип директора совхоза.
        Водитель в машине оказался один, но при виде Тони и Лавра крикнул:
        — Я вас везде ищу! Леонид Петрович приказал найти и доставить.
        — Обоих?  — спросила Тоня.
        — Сказал: привези городского механика, а если Титова будет поблизости, захвати и ее.
        — Поехали,  — решила Тоня, открывая дверцу. Лавр помог ей сесть в машину, а сам обошел джип с другой стороны и сел рядом с водителем.
        Обиделся, что ли?
        А она никак не решалась начать разговор, потому что все события, связанные с Михаилом, постороннему человеку показались бы… неконкретными, что ли.
        То есть предложи он объяснить по пунктам, в чем провинился перед ней Михаил, доказанным получится лишь наличие тайника. Все остальное — сплошные ее домыслы.
        Может, Лавр вслух и не скажет, но мысленно посмеется над ней: это же надо, какая выдумщица! Нет, до разговора с Михаилом она никому о своих сомнениях не скажет!
        В последнее время вокруг нее все какое-то нелепое. Даже сам Лавр. Вот чего ради его припахал для работы Леонид Петрович? Подумаешь, инженер! Да каждый второй рабочий совхоза сообразил бы, каким образом — с помощью автокрана — привезти эту Плачущую девушку!
        Правда, разъяснение своему невысказанному вопросу Тоня получила, когда они подъехали к зданию администрации винсовхоза.
        Леонид Петрович уже поджидал их у входа. Поодаль стояли автокран и «ГАЗ-54».
        — Я потому Лавра Алексеевича к работе привлек,  — сказал директор Тоне, хотя она у него ничего не спрашивала,  — что это дело деликатное, несмотря на кажущуюся простоту. Наш брат рабочий не будет ощущать никакого пиетета к какой-то там каменной бабе. Скала и скала! Рванет там, где нужно поднять осторожно, бросит, уронит…
        — Не очень высокого мнения вы о своих рабочих.
        — Нормального,  — ничуть не обиделся директор.  — Давить виноград они умеют, ничего не скажу, а вот деликатные дела далеко не каждому удаются. Благоговение у них может вызвать разве что хорошая водка или самогонка «как слеза». А чтобы камень… Может, со временем, когда мы свой сад пополним всякими интересными экземплярами и научим созерцанию, в их мироощущениях что-то изменится…
        Он смущенно прервал себя.
        — Мечты-мечты! Короче, я вовсе не обязан всякий раз объяснять, почему нанимаю того или иного человека!
        — Но я вам ничего и не говорила,  — удивилась его наскоку Тоня.
        — А то я по твоему лицу не видел! Ты у нас, Титова, штучка еще та!
        — Мне тоже ехать на место, смотреть, как фигуру будут грузить?
        — Не надо.  — Директор взял ее под локоток.  — Мы с тобой пока посидим, покалякаем… А вы езжайте, что стали?
        Водители почти одновременно хлопнули дверцами, и, чуть помедлив, в кабину грузовой машины сел Лавр.
        — Сидеть мы, конечно, не станем, а пойдем посмотрим на площадку под твой сад камней. Решим, где разместить нашу Девушку. У меня есть несколько вариантов, но что скажет специалист?
        Тоня направилась по тропинке в сторону мастерской.
        — Уже доложили!  — с досадой сказал директор.  — Сюрприз в нашем краю сделать невозможно. Я приказал с утра засыпать поверхность гравием…
        — А подвести воду?
        — Воду?  — удивился он.
        — Ну да, иначе как же наша Девушка станет плакать?
        Тоня остановилась у края площадки и повернулась к директору.
        — В самом деле, я не подумал. Прав был мой отец: поспешность нужна при ловле блох. Так хотелось поскорее завлечь вас в водоворот наших приготовлений…
        — Но зачем?  — удивилась Тоня.  — У нас впереди целое лето. Мы много чего успеем.
        — Если, конечно, вы не уедете.
        — Да почему я должна уехать?  — уже возмутилась Тоня.
        — Логика всегда была моей сильной стороной,  — сказал Леонид Петрович.  — Раз здесь появился друг вашего мужа, наверняка и сам глава семьи объявится. Если он умный человек, а я надеюсь, что это так, то должен все сделать для того, чтобы увезти вас отсюда. Сам-то он жить здесь не захочет…
        — Откуда вы все знаете?
        — Думаю, на этот вопрос можно и не отвечать,  — насмешливо проговорил он.
        — Вы об этом хотели со мной поговорить?
        — Торопыга!  — неодобрительно заметил директор.  — Ну куда вы все время спешите?.. Итак, Антонина Сергеевна, начиная с сегодняшнего числа я повышаю вам оклад до восьми тысяч.
        — Ого!
        И в самом деле, сумма для горожан до смешного мала, но для сельской местности очень прилична. Столько получали водители цистерн. Правда, без премии, каковая колебалась в зависимости от уровня продаж.
        — Я вам очень признательна,  — сказала Тоня,  — хотя не понимаю…
        — В отличие от нашего правительства я слежу как за притоком, так и за утеканием «мозгов» из нашей глубинки. Подумать только, в нашем небольшом поселке есть настоящий художник с высшим образованием, но его в любой момент могут переманить другие, более дальновидные, руководители хозяйств. Вот я и решил поторопиться. В свое время Ломоносов сказал, что Россия будет прирастать Сибирью. А я, перефразируя его, могу сказать, что Россия будет прирастать провинцией. Именно с нее начнется подъем культуры по всей стране. То, что происходит сейчас в обеих столицах, конечно, хорошо, но это пока на уровне Потемкинских деревень. Красиво, блестит, а зайди за забор с другой стороны — блестящая декорация, и только!..
        — Что-то вы, по-моему, накрутили.
        — Волнуюсь,  — согласился директор.  — Но у меня такие планы. Мы говорили с вашей подругой. Она сказала, что поддержит мои начинания, если я поддержу ее. То есть когда она раскрутит свое цветочное хозяйство, то начнет спонсировать нашу культуру.
        — Но у нас такой маленький поселок!
        — Маленький,  — согласился директор,  — а если к нам начнут ездить делегации, любители старины, всякого рода диковинок, включая ваши деревянные скульптуры, то мы и своим малым числом прославимся. Да и зачем непременно много людей? В том-то и прикол, как говорят молодые, что в маленьком поселке загорится настоящий очаг культуры. Вон Константин говорит, что вы хорошо поете…
        — Вот трепло! Он у меня получит!
        — Что значит трепло? Директор, как президент своей маленькой страны, должен знать все.
        — А насчет моих скульптур… Нашли диковинки! Знаете, что многие их делают?
        — Не знаю. Но у Шовгенова точно нет. И он, узнав, наверняка слизнет нашу идею, а то и попытается завлечь к себе наших специалистов.
        — А-а, тогда понятно, почему у меня увеличился оклад.
        — Конечно, я не привык бросать деньги на ветер. Мне надо было сначала посмотреть, что за художницу прибил к нашим берегам попутный ветер.
        — Вы поэтически выражаете свои мысли.
        — Ты угадала, Титова, я и есть поэт.  — Директор незаметно перешел на ты.  — Одно время, в юности, мечтал даже поступать в Литературный институт, да обстоятельства не позволили. Вот послушай:
        Не бывает случайных мгновений,
        Все давно предопределено:
        Древних мамонтов смутные тени,
        Память зренья и в небо паденье,
        И полеты на самое дно.
        Что упало,
        То, Бог с ним, пропало
        И не стоит стенаний, поверь.
        Может, это как раз и спасало
        От совсем неоглядных потерь.
        И, смиряясь,
        Ну хотя б на полстолько,
        Нам все плыть в свою дымку-печаль…
        Что сбылось, то и ладно.
        Вот только
        Грустно очень.
        И мамонтов жаль.[4 - Стихотворение Алексея Горобца.]
        — Это написали вы?  — спросила ошеломленная Тоня. Уж чего она от директора никак не ожидала, так это стихов. Ей казалось, что он скорее прагматик, чем романтик.
        — Между прочим, заметь, я не спрашиваю, понравились они тебе или нет…
        — Понравились!
        — Да погоди. Сейчас я вовсе не признания жду от тебя, а понимания. Может, и сопереживания. Я хочу сказать, что чем больше я здесь живу, тем больше люблю эту землю. И согласен с тобой: пусть я человек и небедный, но это совсем не те деньги, которые нужны, чтобы облагородить жизнь Раздольного. Да, я не стал поэтом, но я же могу сделать богатым этот край, будучи виноделом… Хотя какой я по-настоящему винодел? Чтобы производить виноматериал, много ума не надо.
        — Не скажите,  — заступилась Тоня за самого директора.  — Вы даете работу сотням людей, содержите в порядке Раздольный, теперь вот решили народ к культуре приобщать…
        Директор с подозрением взглянул на нее:
        — Ты так шутишь?
        — Нисколько!
        — Послушай, Антонина Сергеевна, могу тебе признаться — я человек небедный.
        — Догадываюсь.
        — Может, ты думаешь, что я ворую?
        — Ну зачем же так грубо?
        — Слушай, девочка, ты, однако, себе на уме. А я думал, лопушастая…
        — Какая?
        — Ну, в том смысле, что обмануть тебя ничего не стоит, а ты просто не обращаешь внимания на всякие там обманы. Почему?
        — Потому что больших денег на этой работе не заработаешь, а нервировать себя из-за копеек не считаю нужным. В конце концов, копейкой больше, копейкой меньше… Я считаю, это не принципиально. А философия у вас на уровне. Только я не помню, как она называется. Что-то такое было у древних греков. Путем логических доказательств они утверждали, что белое — это черное.
        — Вот видишь, кто из моих рабочих мог бы так изящно стукнуть меня по носу?.. Бог с ней, с философией. Скажи, Антонина, ты хотела бы зарабатывать большие деньги?
        — Зарабатывать? Да. Своим трудом. Но для этого художнику надо вначале заработать имя. Однако мы отвлеклись. А остановились на том, что вы человек небедный.
        — Вот. Так я хочу сказать, что мне не все равно, как живут мои подчиненные. Что они едят. О чем думают. То есть я не мечтаю о том, чтобы захапать как можно больше, я согласен делиться.
        — Отрадно слышать.
        — Что такое, почему в твоем голосе мне слышится некая издевка? Ты не веришь в мои благие намерения?
        — Верю.
        — Не веришь!
        — Леонид Петрович, чего вы от меня хотите?
        — Хочу, чтобы ты не сбежала отсюда.
        — Да не собираюсь я сбегать, в сотый раз вам об этом говорю!
        — Кто знает… Думаешь, я не видел, какими глазами на тебя этот Лавр смотрел? Пещеры его, видите ли, заинтересовали! Знаем мы эти пещеры!.. Или в городе ты счастливей будешь?
        Надо же, еще ничего не случилось. Еще даже не состоялся с Михаилом тот самый важный разговор, а директор уже почувствовал то, что было неясно пока самой Тоне.
        Вернее, он почувствовал ее волнение перед неопределенностью дальнейшей жизни, которая всего сутки назад, всего неделю назад казалась ей такой простой и понятной.
        Глава семнадцатая
        — Нет, ты послушай, что я говорю!  — Леонид Петрович в шутку прикрыл рот рукой.  — Уговариваю жену не возвращаться к мужу. Не слушай меня, девочка, действуй, как для тебя нужнее… И все же жалко. Даже тех интеллигентов, которые залетают к нам по ошибке, удержать не можем. Да и чем? Ни интересной работы, ни хороших денег…
        — Как же нет интересной работы?  — опять заторопилась утешать Тоня.  — А это?  — Она показала на засыпанную гравием площадку.  — Посмотрите, какой здесь будет прекрасный вид, когда мы выкопаем пруд…
        — Что? Пруд?  — Директор схватился за голову.  — Кажется, дай кое-кому палец, руку откусят! Может, лучше тебя не удерживать? Решила ехать, так езжай…
        — Нет, это вы, шеф, сразу на попятную. Тут и делов-то на два дня. Вырыть котлован. Провести воду. Сколько тут… метров пятнадцать от мастерской, так? Разведем лотосы…
        Леонид Петрович смотрел на нее во все глаза.
        — Лотосы, значит? Неслабо.
        — А что, я слышала, у нас в крае, кажется, в Старо-Деревянковской станице, есть огромный пруд с лотосами. Очень красиво, между прочим. Туристы только и ездят, что лотосами любоваться. А если они будут расти возле нашего сада камней… Представляете?
        — Представляю… За лотосами сама поедешь!
        — Командировочные дадите?
        — Дам, конечно, куда тебя деть!
        — Тогда и поеду, куда же вас деть!
        Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Директор одобрительно кивнул Тоне:
        — Приятно, что я в тебе не ошибся.
        — Да, уговорить меня легко,  — в тон ему откликнулась Тоня.
        — Если бы ты сама не хотела, кто бы тебя уговорил?.. Получилось двусмысленно, но ты же не станешь понимать меня превратно?
        — Не стану. Тем более что в Раздольном вы считаетесь человеком высокоморальным…
        — Да ладно тебе расхваливать. Можно подумать, что всякий мужчина хочет таковым выглядеть. Может, я только и мечтаю…
        Он конфузливо умолк.
        Тоня мысленно посмеялась. В ней пророс и стал набирать силу росток самоуверенности. А так как место для всех эмоций, как и фобий, было одно и то же, то этот росток стал вытеснять ее страхи, неуверенность в себе, откровенную слабость. Нет, она не хотела быть этакой бой-бабой, пытающейся встать рядом с мужчинами или мериться с ними силой, но она могла дать отпор. По крайней мере переставала бояться своего мужа. Как ей казалось.
        Директор подвез ее до дома после того, как совместными усилиями мужчины установили Плачущую девушку там, куда показала Тоня.
        Она включила нагреватель воды и подумала, что в самом деле жила в поселке, не пытаясь никак свой быт приукрасить. Вон Надежда, не успела купить дом, а уж работа в нем кипит вовсю, Тоня же до сих пор выносит помойные ведра. А ведь вначале она хотела даже устроить в доме камин.
        Правда, для камина нужно, чтобы в доме жили двое людей. Кто это сказал? Тоня так считала. У камина, верила она, нужно сидеть обнявшись, вдвоем с любимым человеком. А потом и втроем со своим ребенком…
        Через поселок проходит сетевой газ. Уж могла бы поставить себе котел, сделать в огороде септик никто не мешает. Почему до сих пор не сделала? Да потому что прав Леонид Петрович: она приехала сюда на время, пересидеть, а потом вернуться в родной город.
        В самом деле, пусть и не столица, но город-то краевой, в нем все как у людей: три театра, филармония, концертный зал, в котором стоит настоящий большой орган… Можно подумать, что она ходит в концертный зал чаще чем раз в год!
        И вообще, почему люди так стремятся жить в больших городах? Чтобы иметь возможность ездить в общественном транспорте или стоять в автомобильных пробках? Чего им не хватает в таких вот поселках? Общения?
        Но вот Тоня прожила в Раздольном десять месяцев. Почти без общения, и ничего… Да и общение вполне можно организовать. Найти для себя друзей, перед этим выйдя замуж за Дмитрия, и ходить друг к другу в гости. Если же приспичит приобщиться к культуре, можно спокойно съездить в краевой центр, сходить в этот самый театр, переночевать в гостинице…
        О Господи, слышала бы мама, как ее дочь планирует свои приезды в город, совсем забыв, что там находится родительский дом…
        Поймав себя на этих рассуждениях, она улыбнулась. Теперь уже не кто иной, как сама Тоня, уговаривает себя остаться в Раздольном и подсчитывает плюсы такой жизни. И при этом моется в таком примитивном душе — вспомнить хотя бы ее шикарную ванную в родном городе,  — чтобы пойти на свидание с мужем, который при самом удачном раскладе их встречи ни за что здесь не останется!
        Тоня самой себе удивилась: неужели она допускает, что можно вернуться к Михаилу?
        Уж лучше думать о том, как облагородить свой быт. По крайней мере душевую кабину можно купить готовую — вон их сколько даже в районном хозяйственном магазине!  — и не стоять под ржавой лейкой в загородке, сделанной из клеенки!
        Кстати, а почему она не сказала Лавру о том, во сколько у нее встреча с Михаилом? Он же пообещал находиться поблизости! И как раз в эту минуту у калитки кто-то позвонил.
        Только она его помянула, как он и в самом деле тут как тут. А кто еще может прийти к ней вечером? Интересно, они с Михаилом уже виделись, или тот не станет показывать посельчанам и, конечно же, Тоне, что приехал в Раздольный вслед за Лавром?
        Пришлось Тоне наскоро набрасывать на мокрое тело махровый халат и бежать к калитке, открывать.
        Но пришла Надя.
        — Я тебя из душа вытащила, извини!
        — Могла бы просто зайти и без звонка. Что ты как посторонняя?
        — А вдруг у тебя Джек по двору бегает?
        — Я его днем не выпускаю,  — сказала Тоня.  — Тебе что-нибудь нужно?
        — Нужно. Восстановить статус-кво.
        — А попроще?
        — Мы должны объясниться. При этом твоем Лавре-Гришке как-то было неудобно…
        — Ладно, займись пока чаем, а я все-таки домоюсь и воду вынесу.
        — Собираешься куда?
        — А то ты не знаешь! Конечно же, на свидание с мужем.
        — Свидание!  — фыркнула Надя.  — Пригласила бы его к себе в дом.
        — Не хочу. Серьезные дела в отношении развода стоит вести на нейтральной территории.
        — Значит, все-таки развод? А мне показалось, он надеется…
        — И напрасно!
        — Ну ладно, иди домывайся. Несмотря ни на что, я хочу жить в Раздольном без того, чтобы ссориться здесь со своей лучшей подругой.
        Тоня быстренько окончила свои водные процедуры, убрала за собой и пошла к Наде на кухню. А подруга, оказывается, с вареньем заявилась. Земляничное. Душистое. Но не ее заслуга в том, что бывшая хозяйка оставила Наде свои припасы.
        — Присаживайся!  — Надя подвинула ей табуретку.
        — Нечего нам выяснять!  — Тоня забыла, что почти помирилась с Надей, и опять себя накручивала.  — Ты же приехала сюда из-за Мишки? Чтобы приглядывать за мной? А сегодня мы с ним расставим точки над i, и ты можешь уехать на родину. Чего тебе торчать в этой дыре?
        — Так вот что ты напридумывала!  — удивилась Надя.  — Решила, что я у Мишки твоего вроде на службе, вроде засланного казачка при тебе состоять? А вот этого вы не хотите?  — Она сделала неприличный жест.  — Чтобы я в угоду Страхову согласилась жить в глубинке? И ради него дом купила? И договор с директором совхоза заключила?.. Да если хочешь знать, я всегда мечтала жить где-нибудь на краю света! Одно время даже хотела на Сахалин уехать… Да как раз Грэг подвернулся. Между прочим, я сегодня хотела с тобой помириться и выпить за помин его души… Что ты на меня так смотришь? Брезгуешь?
        — Надюша, ты что?  — смутилась Тоня, ужаснувшись глубине своей неприязни к подруге.  — Ничего плохого я о тебе не думаю. Так сложилось. То есть, может, по мнению человека честного и законопослушного, я должна была бы тебя… как-то не так к тебе относиться. Но потом подумала: имею ли я право тебя судить? В любом случае, кроме тебя самой, строже этого никто не сделает.
        — Так получилось, и уже ничего не исправить. Даже если я вдруг надумаю уйти в монастырь, чтобы замаливать свои грехи… Просто в тот момент я не думала о последствиях. О том, что Грэг может умереть и что я совершаю преступление… Это я-то, юристка несчастная… Дошла до ручки и, как говорится, в состоянии аффекта… Нет, вру, я все продумала и не нашла лучшего выхода. И готова была понести наказание. Но уж никак не в американской тюрьме…
        — Послушай,  — наморщила лоб Тоня, чувствуя, что она упускает какой-то очень важный момент,  — а Мишка не объяснял тебе, как он узнал насчет Грэга? Ну, что тот умер…
        — Нет, он это свое знание никак не объяснял.
        — И ты ему поверила?
        — А чего бы ему врать?
        — Ну мало ли, например, чтобы держать тебя на крючке… А меня он собирался держать твоим проступком. Умный человек. И опасный. Понимает, что я на многое соглашусь ради подруги…
        Надя судорожно припала к ней.
        — Не обращай на меня внимания. Это все мое нездоровое состояние. Я ни на минуту не забываю о Грэге. И приехала сюда в самом деле для того, чтобы очиститься. Безо всяких высоких слов. Просто жить здесь, на природе, и работать до седьмого пота… Ну поверь, если бы я могла вернуть то самое время, когда мне в голову пришла эта ужасная мысль, я бы это сделала… То есть я хотела сказать, что ничего такого не сделала бы!
        — Между прочим,  — мрачно проговорила Тоня,  — я подумала, что и сама бы с удовольствием подсыпала что-нибудь Михаилу. Я, наивная, считала, что для того, чтобы избавиться от него, достаточно куда-нибудь уехать… Убьет он меня сегодня.
        — Не говори глупости! Столько народу знает о вашей встрече.
        — Сколько? Лавр и ты. Первый — его друг, и кто знает, чем он ему обязан, а вторая — ты, которая станет молчать, потому что у самой рыльце в пушку…
        — Тонька!
        — Что — Тонька? Я и не очень-то боюсь! Как-то в один момент будто отрезало. Пусть убивает. Не велика потеря для мира.
        — А как же твоя дочь?
        — Какая дочь?
        — Которую ты родишь… Вот что значила та грязь в кофейной гуще. Только у меня все было ею покрыто. Значит, если кого и убьют, то меня. А тебя краем заденет — поговорите с Мишкой, да и разойдетесь.
        — Рассудила! Вот станет все на свои места, научу тебя гадать. У тебя объяснения куда складнее получаются… Ладно, иди, не мешай мне собираться.
        — Ухожу. У тебя встреча во сколько?
        — В восемь.
        — Мне Лавр звонил, интересовался.
        — Ты перезваниваешься с Лавром?  — изумилась Тоня. Ну до чего шустрая женщина! Другая только подумает, а эта уже сделала!
        — Ну а почему бы и нет, что здесь такого?
        — Ничего.
        Тоня подумала, что у нее номер телефона он даже не спросил. А она уже начала фантазировать на тему, как нравится Лавру и что именно ради нее он сюда приехал.
        Отшельница! А сама по сторонам глазами так и стрижет — стоит ли ее внимания тот или иной мужчина?..
        — Он тебе нравится?  — поинтересовалась Тоня.
        — Очень. Такой красавчик. И притом странно — такой в себе неуверенный. Константину бы с ним поделиться, тем более что уж внешне Костик Лавру и в подметки не годится.
        — Смотря на чей вкус,  — не согласилась Тоня.  — По-моему, Костя куда мужественней выглядит.
        — Вот мы и разделились по пристрастиям.
        — Ты считаешь, будто я на Константина глаз положила?! Надя, я вовсе не собираюсь переходить тебе дорогу.
        — А ты и не перейдешь, потому что дороги у меня с Константином не будет. Нечего себя и обманывать.  — Она вздохнула.  — Что ж, не будем считать секс поводом для знакомства.
        Что же это у Тони с Надей сплошные столкновения и нестыковки? Магнитные бури на солнце, что ли?
        — Давай я тебя подвезу?  — предложила она Наде.
        — Да тут идти-то три шага,  — удивилась та.
        — Все равно я как раз собиралась машину из гаража выводить.
        — Ну подвези, если как раз.
        Тоня и в самом деле за две минуты домчала Надежду до дома и поставила машину у калитки так, чтобы сразу из нее шагнуть прямо за руль.
        Свою будущую встречу с мужем Тоня уже как бы представила. Для чего-то она решила отвезти Михаила на улицу Мира. Ту, которую, будь на то ее воля, назвала бы Половинной. Улица имела дома только с одной стороны, а с другой заканчивалась пропастью.
        Конечно, обрыв как следует укрепили, так что она была не опаснее других, но тем не менее, когда Тоня гуляла иной раз по ней, ей казалось, что она именно ходит по краю пропасти. Чуть оступилась — и вниз! Это будоражило. Зачем она решила привезти сюда Михаила? Она и сама затруднялась ответить.
        Насколько Тоня знала, благоустроили улицу Мира при Леониде Петровиче. До этого здесь селились самые бедные люди, потому что никто из более-менее обеспеченных рядом с пропастью жить не хотел.
        Асфальтированных улиц в Раздольном вообще было всего две. Одна вела к администрации совхоза, а другая — та самая, Мира, с массивным парапетом на краю пропасти, с лавочками по всей ее оконечности.
        Такое это было странное место отдыха. Здесь, наверное, хорошо думалось о вечности. Но что еще было делать с пропастью, если она была органической частью пейзажа поселка Раздольный?
        Тоня считала, что величие и красота местных пейзажей заставляют человека по-иному взглянуть на окружающий мир и способствуют установлению покоя в душе.
        Она не хотела ссориться с Михаилом и надеялась, что он таки ее отпустит и не станет нагнетать обстановку. Разбитого не склеишь. Что ему нужно от Тони? Она отдала все, что могла.
        Машину Тоня оставила возле двора, а сама вернулась в дом, чтобы подкраситься. Казалось бы, если хочешь, чтобы муж не питал к тебе каких-то нежных чувств, так не пытайся себя украшать, но, видимо, природное кокетство все равно брало верх. Собиралась расставаться с Михаилом и при этом делала все, чтобы выглядеть еще привлекательнее и желаннее.
        Она услышала, что в калитку кто-то позвонил. Тоня взглянула на часы — половина восьмого. Чего это Мишка полчаса потерпеть не мог? Хорошо, что она уже одета.
        У калитки стоял… Костя! Вот уж кого Тоня никак не ожидала увидеть.
        — Титова, пустишь, или у тебя сегодня неприемный день?
        — Ты угадал, сегодня — ну никак!
        — А придется,  — сказал Костя голосом ехидного следователя.
        — Издеваешься?  — нахмурилась Тоня.  — Я тороплюсь. У меня свидание. Деловое!  — зачем-то добавила она.
        Константин посерьезнел.
        — Догадываюсь, но все же удели мне пять минут. Ради твоей же пользы… Короче, я все знаю. Сколько минут у тебя в запасе?
        — Хорошо, десять,  — сдалась Тоня.
        — Вот именно, нечего тебе так дотошно готовиться, еще неизвестно, вернешься ли ты назад.
        — Если это шутка, то несмешная!
        — Хотелось бы мне шутить,  — вздохнул он.  — Титова, когда я узнал, почему ты приехала в Раздольный…
        — Как это узнал? Тебе что, Надежда проболталась?
        — При чем здесь твоя Надежда?!
        — Ах моя! А разве не твоя?
        — Не моя!  — отрезал он.  — Надеюсь, ты не будешь попрекать меня ею всю оставшуюся жизнь?
        — Ничего не понимаю!  — Тоня посмотрела на него удивленно.  — Почему ты считаешь, будто мы будем рядом всю жизнь?
        — Ладно, об этом потом. Сейчас главное, что ты в опасности.
        — Да кто тебе сказал?  — Тоня подтянулась и взглянула на Костю свысока.  — У меня все в порядке. Не понимаю, какое отношение к этому имеешь ты?
        Тут наконец и он оценил ее взгляд.
        — Неужели ты намерена меня выпихнуть?
        — Откуда?
        — Из своей жизни.
        — А ты в ней присутствуешь?
        — По крайней мере собираюсь. Когда помогу тебе со всем этим хламом разобраться.
        — Но я тебя ни о чем не просила.
        — Ну так попроси. Я предлагаю тебе защиту. Неужели твой инстинкт самосохранения этого не понимает?
        Он качнул головой в раздражении. Видимо, разговор поворачивался совсем не так, как ему хотелось.
        Вся его деловитость была шита белыми нитками. Он пришел с другим. То есть Тоня не сомневалась, что Костя о ней беспокоится, но что это будет ТАК!..
        — Ты предлагаешь мне защиту в обмен на что?
        Она даже не стала спрашивать, откуда и что именно он о ней узнал.
        — Ни на что…  — Он растерялся.  — Разве я не могу просто защитить дорогого мне человека?
        — Впервые об этом слышу!  — отрезала она.
        — Хочешь сказать, что я опоздал? И возле тебя пророс этот… тополь?
        — При чем здесь Лавр?  — рассердилась Тоня.  — Он работает на Леонида Петровича. В смысле на культурное наследие совхоза.
        Константин, не сдержавшись, фыркнул.
        — Титова, что ты мне лапшу вешаешь?.. В самом деле, неужели ты не боишься?
        — Боюсь,  — неожиданно призналась она.
        — Вот о чем я и говорю,  — не удивился он.  — Но ты не бойся, я буду поблизости.
        — Почему? Зачем тебе это надо?  — Ей хотелось все-таки услышать объяснение.
        Неужели все это время Костя… любил ее? Или хотя бы был ею увлечен? И при том делал все, чтобы Тоня его если не возненавидела, то запрезирала.
        — Глупый вопрос. Ты где решила с ним встретиться?
        — На улице Мира.
        — Ага, возле пропасти, значит. Решила нервишки пощекотать?
        — Ничего я не решила. Просто там есть где посидеть, на что посмотреть, и всегда свет горит.
        — Веселая ты девчонка!
        — Я не поняла, для чего ты приходил?  — повысила голос Тоня, увидев, что Костя направился к выходу.
        — Что я хотел узнать, то узнал.
        — Говорил, что тебе нужно десять минут.
        — Это ты говорила про десять, а мне вообще нужно гораздо больше.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Ну, что имею, то и…
        — Хам!
        — Титова, какая ты пошлая. Я совсем не то хотел сказать.
        Ничего больше не говоря, он ушел походкой торопящегося человека, и Тоня смотрела ему вслед, пока за Костей не закрылась калитка.
        — Ну и ну!  — пробормотала она себе под нос, глядя в зеркало: наносить тени или не наносить? Нанесла.
        Когда у калитки опять раздался звонок, Тоня взглянула на часы. Ровно восемь. Как раз в чьем-то дворе по радио прозвучали сигналы точного времени.
        Она повела себя словно в лихорадке: засуетилась, схватила поводок, выбежала во двор, чтобы открыть вольер Джека. Как ни готовь себя, как ни призывай самообладание, а нестандартная ситуация все равно выбивает из колеи.
        Еще несколько секунд пришлось постоять на дорожке, чтобы успокоить колотящееся сердце.
        — Ты чего это собаку прихватила?  — удивился Михаил.
        — Решила прогулять его заодно,  — запнувшись, пояснила Тоня.  — Он ведь не будет мешать нам своей болтовней?
        — Шутишь!  — понимающе кивнул Михаил, внимательно глядя на нее.
        Восемь часов вечера, на улице сумрак. Больше потому, что горы не дают лучам солнца вырваться из-за своих зубчатых вершин. Теперь они решают вопросы темноты и света.
        На уличных фонарях вспыхнули лампочки, и в их свете глаза Михаила как-то лихорадочно заблестели.
        — Откровенно говоря, я не вижу никакой необходимости в том, чтобы о чем-то там откровенно разговаривать. Разве я не все сказала своим уходом?  — начала разговор Тоня, чтобы пауза не переросла в напряжение.
        — Побегом,  — невозмутимо поправил он, идя по другую руку от той, в которой Тоня держала поводок.  — Кстати, куда мы идем?
        — Едем,  — отозвалась Тоня, подходя к своей «Ниве» со стороны водительского места.
        — Вообще-то через два двора отсюда у меня стоит «мерседес».
        — Моя «Нива» к здешним улочкам привычней.
        — Почему обязательно куда-то ездить?  — спросил он.  — А нельзя, например, посидеть вон на той лавочке?
        — Нельзя!  — отрезала она.  — Раз у нас вопрос жизни и смерти, лучше посидеть где-нибудь вдали от людских глаз.
        — Ты покрутела прямо на глазах,  — усмехнулся он,  — с чего бы? Если ты помнишь, я не верю в перерождение человека. Жизни и смерти, надо же!
        — Чтобы Тато вдруг стала Антониной — в это ты не веришь.
        — Тебе всегда была свойственна некая литературность.
        Тоня откинула свое сиденье, и Джек привычно проскользнул на заднее место.
        Михаил сел в машину, поглядывая, как Тоня выруливает наверх из узкой улочки.
        — Ладно, сегодня ты правишь бал,  — согласился он.  — Год жизни без мужчины делает женщину мужественнее. Как выясняется. Считаешь, на природе я размякну и ты возьмешь меня голыми руками? Тато, ты по-прежнему ведешь себя как ребенок.
        — А почему ты думаешь, что я хочу тебя брать? Я хочу с тобой договориться. Полюбовно.
        Она замолчала, и Михаил не стал продолжать разговор.
        Улица, конечно же, была освещена, но, на взгляд человека постороннего, весьма странным образом. Небольшой кусок асфальта, за которым свет будто обрывался и падал в никуда, а также не было фонарей по улице вверх и по улице вниз. Получалась как бы сценическая площадка, этакое приглашение к выступлению на ней.
        Тоня поставила машину повыше, на выезде с улицы. Вверх улица Мира выходила на улицу Германа Куренного, обычную двустороннюю. Освещать ее у совхозного начальства уже не хватало средств, и потому лишь тусклые фонари во дворах граждан чуть разрежали царивший на ней мрак.
        — Да, не скажешь, что здесь уютно,  — поежился Михаил.  — Может, в машине посидим?
        — Ты боишься?  — удивилась Тоня.
        — Как-то не по себе,  — признался он, усмехнувшись в ответ на ее удивленный взгляд.  — Так и кажется, что по ту сторону света сейчас вылезет что-то огромное…
        — Я думала, ты не боишься ничего. Ты всегда был так спокоен, так немногословен и суров. А тут — надо же!  — образами мыслишь…
        Она откинула свое сиденье и выпустила Джека.
        — Пойди побегай, пока я с дядей поговорю.
        — С дядей!  — фыркнул Михаил.  — Тебе давно пора иметь детей!
        — А кто меня уговаривал подождать?
        — Если женщина хочет родить, она не слушает никаких уговоров.
        Вообще-то не только она пользуется запрещенными приемами. Теперь ее покладистость оборачивалась против нее. Идеальная жена, блин! Оказывается, он этого вовсе не ценил, как ей казалось, а посмеивался над Тоней. Для кого тогда она все пять лет семейной жизни что-то изображала?
        Тоня присела на резную лавочку и показала глазами на место рядом с собой. А потом она задала вопрос, который в последнее время ее мучил:
        — Скажи, Миша, почему ты женился на мне?
        — По расчету,  — криво улыбнувшись, проговорил Михаил.
        И эта его фраза прозвучала для Тони как гром среди ясного неба.
        Глава восемнадцатая
        Она смотрела на мужа растерянно, чуть ли не со слезами. Неужели это правда?
        — Ты говорил, что любишь…  — недоуменно протянула она.  — Я считала, что это само собой разумеется… Погоди, что значит по расчету? Если не считать наследной бабушкиной квартиры, я же была бесприданницей.
        Он фыркнул.
        — Да не нужна была мне твоя наследная квартира! Ты думаешь, расчет — непременно деньги? Расчет для меня — иметь тихую, послушную жену, которая не жаждет особых развлечений, несмотря на свою богемную профессию. Сидит себе дома, потихоньку малюет акварельки, не задает дурацких вопросов, не требует объяснений…
        — Но я не сидела дома,  — проговорила уязвленная Тоня,  — я преподавала в художественной школе…
        — Ну и какую часть семейного бюджета составлял твой заработок?.. Молчишь? Я подскажу: примерно одну двадцатую. Но я решил: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. В конце концов, если это придавало тебе особую значимость в собственных глазах… Это меня тоже устраивало в тебе: этакое негромкое желание работать. В школе. За небольшой оклад. Ты ведь не хотела во что бы то ни стало делать карьеру?
        Тоня как зачарованная кивнула.
        — Вот. У тебя было невинное развлечение, и все, никаких особых амбиций. А я, прежде чем женился, насмотрелся на жен-карьеристок, жен-активисток, жен-бизнесменш… Брр!
        — В общем, я была бессловесной, тихой и неинтересной…
        — Между прочим, хорошей женой. Пока не решила полезть не в свое дело.
        Вот оно, начинается! Сейчас он скажет: ты слишком много знаешь! Или что говорят в таких случаях тем, кого хотят убить?!
        Но Михаил не делал никаких резких движений, не пытался к ней подвинуться, протянуть к ней руки, так что напряжение Тоню немного отпустило.
        — Послушай,  — продолжал говорить он,  — я услышал краем уха на этой Надеждиной вечеринке… Ты стала делать скульптуры?
        — Деревянные,  — кивнула Тоня.
        Михаил взял ее за руку, потрогал ладонь.
        — И правда, мозоли. Ты меня удивляешь. У меня вообще впечатление, что я женился вовсе не на той женщине. Вернее, как будто моя жена ушла и не вернулась, а теперь под ее фамилией живет какая-то другая женщина.
        — Скорее всего ты меня просто не знал. Как, впрочем, и я тебя… Но ты не откажешься ответить на вопрос, не совсем относящийся к нашей с тобой беседе?
        — Задавай,  — милостиво согласился он.
        — Как ты узнал, что Надин муж — Грэг — умер?
        — Элементарно. Я официально обратился в посольство США — у меня есть такие возможности — с заявлением Надежды о разводе.
        — Она сама его написала?
        — Я сам его написал!  — рассмеялся он.  — Да какая разница? От них мне нужна была всего лишь реакция. И она последовала. Заявление мадам Нади Грэг Хендерсон не может быть удовлетворено по причине смерти ее мужа Грэга Хендерсона.
        — А я, честно говоря, думала, что ты ее обманул.
        — Хорошего же ты мнения о собственном муже!
        — Да уж не лучшего.
        — Ты меня расстроила. Я считал, что наш брак еще можно спасти.
        — Теперь убедился, что это не так? Ну так отпусти меня!
        Он отодвинулся подальше и с усмешкой посмотрел на Тоню.
        — Я думал, ты уже наигралась. Неужели тебя привлекает роль женщины с мозолистыми руками? Так всю жизнь и будешь одна жить?
        — Почему одна? Ты хочешь сказать, что, кроме тебя, никто из мужчин на меня не посмотрит?
        — Посмотрит. Такой, например, как мой приятель Лавр. Но ему нужна совсем другая женщина.
        — Какая же?
        — Деятельная, энергичная. Та, которая станет на себе тащить семейный воз. Ты посмотри: я сказал ему — поезжай, он и поехал. Без вопросов. Привык плыть по течению. Вот и станете вы жить как две щепки, которые волны носят от берега к берегу.
        — Иными словами, кроме Лавра, для меня ничего не найдется?
        — Да посмотрел я на мужиков на этой вашей вечеринке. Ни одной личности. Я имею в виду из холостых мужчин. Если, конечно, не считать этого колченогого мента. Костя вроде его звать.
        Тоня вспыхнула:
        — Да кто ты такой, чтобы давать людям свои ублюдские оценки!
        — Ого!  — весело удивился он.  — Мы уже начали грубить. Милая, посмотри туда, в темноту. Одно мое движение рукой — и ты на пути к вечности. Не боишься?
        — А чего ты мне угрожаешь?
        — А чего ты меня злишь? Ну кому понравится смотреть на свою собственность, которая вдруг вышла из повиновения?
        — В каком смысле — собственность?  — пролепетала Тоня; она шаг за шагом отдавала позиции, каковые прежде отвоевала, уехав от Михаила. Еще немного, и она окончательно разнюнится… если не возьмет себя в руки.
        — В таком. Я тебя пронумеровал и к себе пришпилил. Ты — моя первая и единственная жена.
        — Я, конечно, польщена,  — выговорила Тоня, словно освобождаясь от липкой паутины зависимости,  — но неплохо бы и у меня спросить, хочу ли я быть к тебе пришпиленной.
        — А я уже спрашивал, когда предложил тебе выйти за меня замуж. Ты сказала «да», не так ли? Обратного хода нет.
        — Мы и правда с Надеждой чем-то похожи,  — задумчиво произнесла Тоня.  — Она в рабство угодила в этой своей Америке, а я — не выезжая из России.
        — Похоже,  — насмешливо кивнул Михаил,  — только меня не так-то просто со свету сжить. Да у тебя бы решительности не хватило, этим ты от Надьки и отличаешься. К тому же твое рабство разве настоящее? Как сыр в масле каталась.
        — А теперь больше кататься не хочу!
        — Да брось ты строить из себя феминистку. У тебя дыхание короткое, на длинную дистанцию все равно не хватит. Антонина ушла от мужа! Юмористический роман… Но я все никак не получу ответ на свой вопрос: почему ты ушла? Всякие там рефлексии — это же ерунда. Ну, на какое-то время я тебя оставил, у меня были неприятности, но это же временно. Разве не должна жена вместе с мужем преодолевать трудности? А ты не могла немного потерпеть…
        — Чего? Того, что ты меня убьешь?
        У Тони неведомо почему вырвалась эта фраза, которую она никогда бы не хотела произносить.
        Но она не застала Михаила врасплох. То есть Тоня представляла себе, что у него должны забегать глаза, чуть ли не затрястись руки, он должен что-то лепетать…
        Отнюдь. Михаил с сожалением посмотрел на нее, как смотрят на душевнобольного, которому медицина не в состоянии помочь.
        — Тебе это кто-нибудь подсказал или ты сама придумала?
        — Сама. Я открыла твой тайник и увидела то, что, кажется, не должна была видеть…
        — Имеется в виду дарственная?
        — Может, скажешь, что Элина отдала тебе ее по доброй воле? Отдала и наложила на себя руки?
        — Нет, конечно, на самоубийство ее смерть никак не тянула, потому что она физически не могла бы ударить себя ножом в спину.
        — И ты совершенно ни при чем?
        — Боже, Тато! Ты хоть представляешь, сколько денег принесла мне ее дарственная? Двести пятьдесят штук зеленых! Представляю, сколько стоила бы четырехкомнатная квартира в центре Москвы! Но я торопился. К тому же мне не хотелось мелькать во всех конторах, которые оформляли продажу квартиры. Пришлось уступить риелторам. Тысяч двадцать со сделки они поимели… Зато сделали все по закону, так, что комар носа не подточит!
        — Ты тот же, что и всегда. Сказал все, кроме того, о чем я спрашивала. Это ты убил Элину?
        — Вот еще, делать мне нечего! Я занял ей деньги. Большую сумму.
        — А откуда ты их взял? Или у тебя на счете миллион, о котором я не знала?
        — Сколько раз я говорил тебе, Тато: меньше знаешь — крепче спишь. Зачем ты полезла туда, куда тебя не просили? Разве тебе плохо было жить без забот?
        — Миша, я тебя прошу, давай не будем нагнетать и без того взрывоопасную ситуацию. Я уехала сюда, в эту дыру, где собираюсь жить и впредь, не предъявляя тебе никаких претензий… Другой бы радовался…
        — Ты слышала, у спецназовцев есть такой термин: зачистка?
        — Слышала. Но какое к нам это имеет отношение?
        — Самое прямое. Зачистить — значит, убрать все подозрительные моменты, так чтобы к объекту, оставленному тобой, можно было спокойно поворачиваться спиной.
        — Но я же…
        — А ты непредсказуема! Если однажды сотворила такое, чего я никак от тебя не ожидал, где гарантия, что тебе опять что-нибудь в голову не стукнет?
        — И что ты предлагаешь?  — спросила она непослушными губами.
        — Не стану от тебя скрывать, мне придется пересмотреть свои планы. Вообще-то я хотел с тобой помириться. Мне казалось, это просто. Попросить у тебя прощения. Заговорить…
        — Уболтать.
        — Не важно, какие слова при этом употребляешь, но суть ты схватила верно. Однако ты, как выяснилось, знаешь то, что знать тебе никак не нужно. Если ты это озвучила для меня, то захочешь рассказать об этом еще кому-то. Если уже этого не сделала.
        — Никому я ничего не рассказывала,  — пролепетала Тоня, но вышло у нее это так неубедительно, что она сама бы себе не поверила.
        Она порывисто вскочила, но Михаил схватил ее за руку.
        — Куда?
        Подбежавший к Тоне Джек, который до того пропадал где-то в темноте, оказался у ее ноги и, подняв голову на Михаила, глухо зарычал.
        Тот, однако, не выпустил руку жены и прикрикнул на собаку:
        — Фу, Джек! Хозяина не узнал? Кажется, все вы тут рассобачились!  — А потом добавил снисходительно: — Мне никогда не нравился этот пес. Одно слово — ублюдок. Правильно делают, что их уничтожают. Тот, кто портит чистоту породы, не заслуживает жизни…
        Он сунул руку в карман, и как раз в это время сверху, с гор, донесся глухой с раскатами гул. Что-то огромное куда-то ухнуло, шлепнуло, вздрогнула земля.
        — У вас здесь есть вулкан?  — удивился Михаил. Только на мгновение он утратил бдительность, перестал по-прежнему крепко сжимать Тонину руку.
        Она тут же воспользовалась этим, резко толкнула его и побежала прочь. Тоня слышала, как он упал и выругался. Видимо, ударился.
        И в этот момент погасли фонари. Сразу стало видно, как с горы стремительно падает вниз на поселок как будто черный огромный язык.
        В эту же секунду Тоню резко рвануло за руку, и мужской голос рявкнул в самое ухо:
        — Бегом! Наверх!
        — Джек, за мной!  — закричала она и помчалась, увлекаемая каким-то мужчиной, не оглядываясь, оступаясь на камнях, совершенно незаметных в кромешной тьме.
        Промедли они всего пару секунд, и спастись бы не удалось, потому что густая, черная, грязная вода успела даже задеть ее ногу, едва не сломав.
        Они бежали, задыхаясь и падая, поднимаясь все выше и выше. Джек тоже мчался по дороге вверх, скулил и оглядывался на Тоню, словно хотел сказать: «Быстрей! Что же ты так медленно ползешь?!»
        В поселке нигде не было света, но воздух вокруг был заполнен голосами и страшными чавкающими звуками, словно то нечто, почти живое, свалившееся с горы, поедало людей, которых слизывал его огромный грязный язык.
        — Что это такое?  — спросила Тоня, когда они на секунду остановились, чтобы перевести дух.
        — Сель,  — сказал Костя, ибо это был он.  — Я говорил, что слишком жарко. Снега стали стремительно таять…
        Рядом с ними тоже кто-то тяжело дышал, а потом знакомый женский голос произнес:
        — Сходили за хлебом!
        — Надя, ты, что ли?  — выдохнула Тоня.
        — Тошка, успела вырваться? Мы видели, как Михаил тебя схватил, а ты от него вырвалась и бежать.
        — Если бы не Костя…
        Даже в темноте Тоня почувствовала, что Надя смотрит на то место, где, по звукам его голоса, находился Костя.
        — Не останавливайтесь!  — прикрикнул на них тот, кого они помянули.
        И опять начался бег по улице, которая, по счастью, поднималась вверх. По счастью — не потому что им от этого было легче, а потому что они явно убегали от опасности.
        То, что казалось живым существом, громко рычало и ворочалось внизу, но темнота, оставшаяся за ними, мешала разглядеть, что же все-таки случилось.
        — Можно передохнуть,  — разрешил наконец Константин.
        Он щелкнул зажигалкой, поднял ее повыше, и Тоня увидела, что их четверо. Кроме Нади, рядом стоит Лавр и тоже тяжело дышит.
        — Как вы сюда попали?  — удивилась она.
        — Мы же говорили, что будем поблизости,  — напомнила Надя,  — а как только погас свет и вверху так страшно загудело, Лавр сказал: «Надо бежать!» И мы побежали.
        — А как же я?  — насмешливо спросила Тоня.  — Разве не меня вы хотели оберегать?
        Костя погасил зажигалку и сказал:
        — Кажется, если нам куда-то и можно пойти, то только ко мне домой.
        — А ведь и правда,  — пробормотала Тоня.  — Твой дом стоит на самом верху Раздольного.
        — Вот и я о том же. Пойдемте, нам топать еще два квартала.
        — Черт!  — проворчал Лавр.  — Можно ноги переломать.
        — Ничего, потерпите, у меня дома есть мощный автомобильный фонарь и достаточное количество свечей.
        — Ты приготовился к блокаде?  — хмыкнула Надя, судя по звуку, перемещаясь поближе к Константину.
        Надо же, одной рукой держится за Лавра, а вторую к Костику протягивает. Но он тоже догадался о цели ее перемещений и скользнул по другую сторону от Тони, так что Надя в конце концов в нее и уперлась.
        — Кстати, а где Михаил?  — громко поинтересовалась она, получив облом.
        — Спасение утопающих — дело рук самих утопающих,  — с негодованием отозвался Костя.  — Я вытащил Антонину, а ваш Михаил не маленький мальчик! Не инвалид, как я, а боевой офицер!.. Кстати, а что же Лавр не подумал о спасении своего друга?
        — Потому что и я так же подумал. У Михаила реакция — будь здоров! Он, может быть, сейчас впереди всех нас несется.
        — Тогда попрошу вас не вести больше о нем разговоры. Потому что сейчас темно, внизу сель сметает все на своем пути, так что думать о том, уцелел кто-то или нет, мы сможем только утром. Пусть хотя бы рассветет!
        Через пять минут все четверо — и Джек!  — входили в калитку, которую перед ними распахнул Костя.
        Тоня отстегнула поводок.
        — Иди побегай!  — И спросила у Кости: — Ничего, если Джек обследует твой двор?
        — Конечно, пусть бегает.
        Он протянул вверх руку — доставал откуда-то из-под стрехи ключи, потом звенел ими и наконец распахнул дверь.
        — Проходите!
        Опять прошуршал, что-то нашаривая, и включил яркий автомобильный фонарь, поставив его на полку.
        — Не разувайтесь!  — сказал он, заметив, что Лавр присел, расшнуровывая кроссовки.
        — Нет, мы разуемся,  — не согласилась Тоня.  — Не знаю, как у кого, а у меня туфли грязные. Потом не отмоешь пол.
        — Тогда подождите немного,  — сказал Константин. Он принес три табуретки, усадил всех, пошарил на ощупь в каком-то ящике и вытащил несколько пар тапок и резиновых шлепанцев.  — Если хотите непременно разуваться, выбирайте себе тапки.
        А сам вышел на крыльцо. Очевидно, он набирал нужный номер по мобильному телефону, потому что они вскоре услышали, как Костя докладывает:
        — Леонид Петрович, у нас беда: сель сошел!  — А потом только короткие фразы: — Хорошо. Я понял. Будем ждать. Нет, сейчас ничего не видно. Будем ждать… Сейчас я зажгу свет, и мы пройдем в гостиную.  — Войдя в коридор, он сказал: — Директор связался с районной МЧС. Говорят часа через полтора должны прилететь вертолеты. Воинская часть поможет, но, к сожалению, она далеко.
        — До рассвета еще шесть часов,  — отозвалась Тоня, потому что Надя с Лавром промолчали.  — Интересно, мою «Ниву» сель зацепил или мы просто пробежали мимо нее, не сообразив, что до дома Кости можно доехать?
        Но говорила она куда-то в тишину, где Кости уже не было.
        Он появился с подсвечником из трех свечей и пригласил их:
        — Идите за мной!
        Тоня ни разу не была у него в гостях. Во-первых, потому, что они не были столь уж близки, во-вторых, она бы и не пошла в дом к холостому мужчине. Что поделаешь, вот так по-дурацки была воспитана. Якобы он мог ее приход неверно истолковать.
        Надя с Лавром чинно, как на комсомольском собрании, сели рядышком на старом диване.
        — Сейчас я принесу вино, которое вы еще не пробовали,  — значительно произнес Костя, собираясь уйти.
        — Хочешь, я тебе помогу?  — предложила Тоня.
        — Хочу. Давай, Титова, отрабатывай свое спасение,  — с ехидцей проговорил он.  — Ежели что не так, заранее прошу простить. Я человек одинокий, за женщиной по части наведения порядка могу и не угнаться.
        Странно, что они общались, как будто ничего не случилось и сель не мог, например, подняться выше — это уже Тоня по привычке додумывала,  — к самому порогу Костиного дома.
        — Вообще-то у тебя чисто,  — сказала ему вслед Надя, и он остановился в дверях, словно ожидая еще какой-то похвалы.
        А та думала, что Константин мог бы предложить ей, а не Тоне, помочь, но она как-то по неосторожности держалась Лавра и теперь, что называется, посреди дороги неудобно было все переиначивать.
        — Это у меня с флота. Я же до милиции матросом служил,  — доброжелательно, но без всякого намека на какие-то отношения между ними отозвался Костя.
        Он вышел, и Тоня последовала за ним.
        — Титова,  — сказал он, когда полез в небольшой погреб, куда вел люк прямо из кухни, а Тоня светила ему фонарем,  — согласись, все же в тебе благодарности никакой нет. Кино ты, что ли, не смотришь? Ну, там… мелодрамы всякие. Или романы женские не читаешь…
        — Можно подумать, ты читаешь!
        — Представь себе, в моей жизни был случай, когда один такой роман я прочел. Автора не помню, но назывался он «Волк и голубка».
        — Кто, интересно, мог заставить тебя читать такой роман?
        — Мы с товарищем, понимаешь ли, в засаде двое суток сидели. А у хозяйки квартиры только эта одна книга и нашлась. И знаешь, что я понял? Женщины умеют так благодарить своих спасителей!
        — Интересно — как?
        — Бросаются на грудь, осыпают горячими поцелуями…
        Он подал ей бутылку и вылез, закрыв за собой люк.
        — Из скромности я не говорю о поцелуях во множественном числе, но хотя бы один ты могла бы подарить мужчине своей мечты. Это выражение я тоже из романа подцепил. Кажется.
        — Послушай, Костя, когда это я говорила, что ты — мужчина моей мечты?
        — А разве нет?  — шумно огорчился он.  — А чем, хотя бы скажи, я тебя не устраиваю?
        — Мужчина моей мечты должен быть только мой. Или, точнее, у мужчины моей мечты я должна быть женщиной его мечты.
        — Вот видишь, у нас все совпадает! Будешь целовать или нет?
        — Костя, неудобно, нас же люди ждут!
        Она почему-то стеснялась сказать ему: отстань, я ничего такого не хочу! Не то чтобы совсем уж не хотела, но если она однажды решила, что с Костей у нее ничего не будет… Все-таки он и в самом деле ее спас…
        Но он в отличие от Тони не привык, что называется, тянуть кота за хвост. Не успела Тоня оглянуться, как он сгреб ее в свои объятия и поцеловал. Не по-детски, с огнем. Губы у него оказались сухие, горячие, и, видимо, жар от них бросился ей в голову огнем. Она от неожиданности покачнулась, все еще колеблясь — продолжать этот невероятный поцелуй или оттолкнуть Костю от себя?
        Но лишь осторожно высвободилась. Ей казалось, что сейчас нельзя думать о каких-то отношениях между ней и Константином, когда она только что, каких-нибудь полчаса назад, убила собственного мужа.
        Она вздрогнула и застыла, не в силах прогнать из памяти видение.
        Хладнокровная решимость Михаила подтолкнула к действию ее инстинкт самосохранения. Она испугалась, и от этого испуга в ней обнаружились какие-то неведомые прежде силы. Ведь зачем-то же он полез в карман! Не иначе за ножом или пистолетом. По крайней мере она все время этого ждала. И решила, что Михаил именно для того и приехал в Раздольный. Зачем ему это делать, она не думала. Он был человеком другого склада. Она могла не понимать его действий, а вот защищаться вполне могла.
        Потому Тоня и оттолкнула Михаила от себя. Он от неожиданности опрокинулся назад, зацепился за лавочку и упал. И тут погас свет… Да, он еще успел выругаться.
        Тоня закричала и побежала. Тогда она еще не знала, что случилось, а бежала, потому что думала: вот сейчас Михаил поднимется и бросится за ней, и тогда случится что-то страшное…
        Она бежала, и тут ее схватил Костя… Тоня содрогнулась.
        — А где ты был? Ну, там, на Мира. Почему я тебя не видела?
        — Стоял в нескольких шагах от вас. У забора, куда свет фонаря не доставал.
        — А если бы Михаил в меня выстрелил?
        — У него с собой было оружие? Ни фига себе — пошел на свидание с женой!
        — Не знаю,  — смутилась Тоня,  — но он зачем-то полез в карман.
        — Думаю, я все же успел бы раньше.
        — У тебя тоже есть оружие?
        — Что значит тоже? Леня похлопотал, и мне, как начальнику охраны и бывшему работнику милиции, дали разрешение на ношение оружия.
        — И ты бы его применил, если бы…
        — Если бы тебе угрожала опасность? Конечно. Иначе чего тогда я сидел в засаде?
        — Надя с Лавром ждут нас.
        Она напомнила ему об этом как-то смущенно, еще помня его поцелуй и ощущение запретности. Вроде нельзя так, это же получается пир во время чумы. Там, внизу, в поселке наверняка погибли люди, а они здесь…
        — В самом деле.  — Он открыл кухонный шкафчик и достал из него рюмки.
        В кухне горела одна свеча, поставленная в обычный граненый стакан. Видимо, подсвечников у Кости больше не было.
        — Знаешь, я вырежу для тебя подсвечник из дерева. У меня как раз есть подходящий корень…
        Тоня сказала и запнулась: да остался ли у нее этот корень, и ее скульптуры, и сам дом?
        — Мне, наверное, и вернуться-то будет некуда, а я о каком-то корне вспоминаю.
        — У меня останешься,  — как само собой разумеющееся предложил он.
        Глава девятнадцатая
        Тоня не нашла подноса, а поставила все на большую, похожую на блюдо тарелку и пошла в гостиную, но у самой двери будто споткнулась и попятилась обратно.
        — Ты чего?  — удивился Костя, когда она уперлась в него спиной.
        — Они целуются.
        — Ну и что же? Это вовсе не тот процесс, который нельзя прервать,  — хмыкнул он и грудью стал вытеснять ее обратно.
        — У тебя кто здесь убирает?  — с долей ревности поинтересовалась Тоня, все же задержавшись в коридоре и поглядывая по сторонам.
        — Никто,  — сказал Костя.  — Я считаю, что, пока ты не женат, посторонним женщинам не стоит появляться в твоем доме. Женщины любят домысливать то, чего нет.
        — Но мы-то с Надей здесь.
        — Это форс-мажор. По крайней мере для Нади.
        — Ты жесток.
        — Нет, я однолюб.
        — Слушай, Бриз, ну что ты врешь? Хочешь сказать, что однолюб — тот, кто любит каждую женщину по одному разу?
        — Титова, почему ты мне все время хамишь?
        — А ты мне лапшу на уши вешаешь. Только вот не пойму — для чего? Я тебе не священник, чтобы твои исповеди слушать. И не мамочка, чтобы следить за твоей нравственностью!
        — Ладно, пошли, люди нас и вправду заждались.
        Тоня нарочно говорила с Костей не понижая голоса, чтобы Надя услышала ее и… ну, чтобы не конфузить ее. Или она целуется с другим нарочно, чтобы возбудить ревность бывшего любовника? Тоня про себя посмеялась: Костика вряд ли этим достанешь. Он просто лишний раз философски скажет, что раз сами женщины так непостоянны, чего тогда требовать от него?
        Надя взяла себя в руки или Лавр отодвинулся, однако когда Тоня с Константином вошли в комнату, оба сидели рядом, но без всякого намека на интим.
        Потом все четверо сели вокруг круглого стола, крепкого, старинного,  — наверное, такие были в моде лет пятьдесят назад,  — и пока Костя разливал вино, Тоня положила в вазу яблоки, которые нашла в ящике на кухне, и нарезала кусочек сыра, сиротливо лежавшего на полке в холодильнике.
        Странная собралась компания под крышей дома Кости Бриза. Волей обстоятельств оказавшиеся вместе Надя и Лавр украдкой друг от друга посматривали: он — на Тоню, она — на Костю.
        Костя наблюдал за ними, скрывая улыбку, а Тоня делала вид, что ничего не видит и не понимает.
        — Что же, мы так и будем всю ночь сидеть в твоем доме?  — поинтересовался Лавр.
        — А куда бы ты хотел пойти?  — спросил Костя.  — Насколько я понял, сель захлестнул поселок, но мы пока не знаем, какие улицы им накрыты. Ниже всех дом Надежды. Мужайся, Надя, твои теплицы скорее всего под грязью… И конечно, мы не знаем о жертвах. Одна надежда, что люди сравнительно недавно уже переживали это бедствие, так что успели залезть на крыши… Не будем до срока гадать…
        — А мы-то с Антониной именно гадали — что за грязь?  — грустно усмехнулась Надя.  — Я думала, грязь — понятие иносказательное. Какая-нибудь неприятность морального плана.
        — Ты хочешь сказать, что Тоня знала про сель?  — не поверил Константин.
        — Выходит, знала. Глядя на кофейную гущу, Тоня сказала, что меня ждет грязь, которая все закроет, а ее — заденет только краем.
        — Все правильно: дом Антонины стоит выше твоего.
        — Как-то странно, что мы сидим и пьем вино, в то время как там, возможно, гибнут люди,  — проговорила Тоня.  — Как будто пир во время чумы.
        — А мне все же покоя не дает мысль о Михаиле. Неужели он погиб?
        Это, значит, Наде не дает покоя?! Она хочет сказать, что Тоня такая бездушная, что о муже и не вспомнила?!
        — Во всяком случае, если он попал под сель, то спастись у него возможности не было,  — высказался Лавр.
        — Думаю, никому из нас не стоит винить себя в стихийном бедствии. Погибнуть мог каждый.
        — И я — одной из первых?
        Надя, кажется, только теперь осознала, чего она избегла.
        — Тошка, а ведь ты, возможно, нас спасла.
        — И не сиди, не смотри такими страдальческими глазами!  — прикрикнул на нее Костя.  — Опять станешь говорить, что ты во всем виновата?
        — Но ведь я его оттолкнула…
        — А должна была обнять?  — Надя сразу приняла сторону Кости.  — Между прочим, я тоже видела, как он хватал тебя за руки. И как полез в карман… А потом погас свет.
        — Оборвалась линия электропередачи,  — сказал Костя.
        — Я на минуту даже испугалась, что у меня случилось что-то с глазами,  — призналась Надя.  — А потом услышала голос Кости: «Бежим!» Лавр схватил меня за руку, и мы побежали. Раньше я встречала в книгах такое выражение: он услышал дыхание смерти. Сегодня я его услышала…
        — Минутку подождите!  — Костя поднял палец.  — Слышите голоса? У меня всего один фонарь, но кто хочет, может идти со мной.
        — Мы все пойдем, правда же,  — проговорила Тоня.
        Жители верхних улиц поселка собрались у лесосклада. И у всех в руках были разнокалиберные фонари, а кто-то догадливый разводил костер.
        Огонь вскоре занялся, и в его свете стали видны фигуры сидящих на бревнах и стоящих людей. По мере разгорания костра они стали тушить принесенные с собой фонари.
        Причем те, что сидели, были в основном мокрые и грязные, кутались во что попало, чуть ли не в куски брезента, а те, что стояли — в одежде сухой и наспех наброшенной,  — взирали на сидящих со скорбными, жалостливыми лицами.
        — Левченки погибли,  — тихо перечислял кто-то,  — у них дом завалился на спящих, а следом грязью накрыло… Меркурьевы, Иванченко…
        — Да откуда вы знаете?  — недовольно выкрикнул кто-то.  — Темнота же, ничего не видно!
        — Скоро помощь подойдет. Военные подъедут на вездеходах. Два вертолета обещали,  — проинформировал Костя.
        Из двора, в котором жил заместитель директора совхоза по производству Зеленский, вышли сам директор, его зам, двое представительных людей в куртках с большими буквами МЧС, видными даже в неярком свете костра, трое милиционеров, военный в форме подполковника танковых войск…
        — Леонид Петрович,  — окликнула директора одна из женщин, но тот лишь устало махнул рукой.
        Тоня, прислонившись к ближайшему забору, где ее оставил Костя, сейчас следовавший за группой начальства, поневоле слышала странный разговор, происходивший в такое тяжелое для жителей поселка время, вроде и неподходящее для иных разговоров, кроме обсуждения свалившегося на Раздольный бедствия.
        Парочка сидела, тесно обнявшись, голова к голове, и шепталась, но не так тихо, чтобы Тоня не могла их слышать.
        — Ты прости меня, подлую,  — говорила женщина,  — сколько крови я тебе попортила, и ради чего? А когда произошло несчастье и я подумала, что ты… что с тобой могло случиться что-нибудь страшное, то и мне, оказывается, тоже жить было бы незачем! Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я теперь из дома ни ногой! Никто мне, кроме тебя, не нужен! И родить попробую…
        — Правда?  — счастливо выдохнул мужчина.
        — Доктор сказал, что может получиться. Только весь срок на сохранении пролежу. Но ты ведь меня дождешься?
        — Я дождусь вас — тебя и дочку.
        — А если будет мальчик?
        — Мальчика лучше не надо. Вдруг уродится в отца, такого невидного, неудалого…
        — Не говори так!  — Женщина прикрыла ладошкой рот мужчине.  — Ты у меня самый лучший: добрый, хозяйственный, а еще у тебя есть кое-что, на что другие мужики не глядя свою красу бы променяли!
        — Ты меня тоже прости,  — проговорил мужчина.  — Я ведь тебя убить хотел.
        — Значит, заслужила!  — сурово сказала женщина.
        Они поцеловались и опять зашептались, но теперь так тихо, что Тоня ничего больше не слышала.
        «Вот ведь как случается,  — думала она,  — мы с Надеждой умирали от страха только из-за предполагаемой опасности, а Ира, выходит, не испугалась занесенного над головой топора. Мало того, сидит теперь и планирует жизнь со своим несостоявшимся палачом…»
        Она стояла у забора как неприкаянная. Надя с Лавром опять куда-то подевались. В темноте она их потеряла и теперь стояла, почти бездумно глядя на огонь, и чувствовала себя ужасно одинокой.
        — Титова, вот ты где!  — сказал из-за плеча Костя, трогая Тоню за руку.  — Говорят, тебе повезло. Сель задел только кусочек твоего участка — пару соток огорода.
        — Небось поломал мои деревянные скульптуры… Бассейн залил… А дом Нади?
        — Ну, он же и в самом деле намного ниже твоего. Думаю, вряд ли что уцелело. А уж от теплиц точно остались одни воспоминания. Сейчас подойдут вездеходы, можно будет поехать посмотреть…
        — Бедная Надежда, а она только-только жить собралась, новоселье отметила.
        — Значит, не судьба,  — пожал плечами Костя.  — Да если подумать, ей здесь и делать нечего. А что, окрутить этого красавчика — ей раз плюнуть. И мужем он будет для нее как раз подходящим. Что она скажет, то и сделает.
        — Откуда ты все знаешь?
        — У меня, между прочим, высшее юридическое образование. И я знаю, что такое логика, психология… Или ты думаешь, я всю жизнь сторожем проработал?!
        — Чего ты злишься?  — удивилась Тоня.  — Разве я хоть раз дала понять…
        — Может, чего другого и не дала, а понять дала, вот именно. Со дня своего приезда! Считаешь, я тебе не ровня? Между прочим, с твоим мужем мы в одном университете учились, только он немного помоложе… И предки у меня такие, что только гордиться можно. Отец — моряк, капитан первого ранга. Юнгой в войне участвовал… А мать — известная певица. Дед — академик…
        — Костя, ты что, остановись! Откуда ты взял, что я к тебе как-то не так относилась? Я вообще никого не видела, когда приехала. От каждого стука вздрагивала. Месяц, наверное, спала вполглаза, все время ко всяким стукам прислушивалась. Даже Джека в дом брала, чтобы он спал возле моей кровати. Только он пес молодой, беспокойный, ночью ему побегать хотелось, а не у хозяйкиной кровати лежать… Ты думаешь, и мне надо из поселка уезжать?
        — Еще чего, тебе замуж надо выходить, детей рожать… Тебе вон скоро двадцать девять стукнет…
        — Ну и что же?  — рассердилась Тоня.  — Ты вообще по сравнению со мной старик!
        — Ишь ты, задираешься: старик! Но кое-что я еще могу?
        Тоня покраснела. Хорошо, что было темно и никто ее смущения не увидел. Этот Костя, он как скажет!
        — Считаешь, я должна верить слухам?
        — А что слухи говорят?
        — Говорят, и в самом деле кое-что можешь.
        — Юмористка! Кто ж в таких делах на слово верит?.. Слушай, да ты вся дрожишь!
        — Я замерзла.
        — Конечно, легкая курточка, а под ней — синтетический свитерок.
        Он бесцеремонно расстегнул ее и в самом деле легкую куртку и проверил. Затем, сбросил с себя что-то теплое, на меху, и набросил ей на плечи.
        — Пойдем поближе к огню, а то простудишься.
        Он раздвинул толпу людей и подвинул Тоню к костру, придерживая за плечи. Она не стала вырываться, как когда-то, а без сопротивления дала себя обнять.
        И вдруг вспомнила Людмилу — ту, к которой недавно ходил Костя. Где ее-то дом? Вверху, внизу.
        «Хорошо бы внизу, да?» — съехидничал внутренний голос.
        И тут же она увидела Людку. Та смотрела на них с Костей с другой стороны костра. Костя, оказывается, тоже ее видел, но не отодвинулся от Тони ни на миллиметр.
        — Что, прошла любовь, завяли помидоры?  — развязнее, чем хотелось бы, спросила Тоня.
        — Не может пройти то, чего не было,  — прямо в ухо сказал ей Костя, отчего по телу Тони побежали жаркие мурашки.  — Не наезжай на меня, Тошка… Ничего, если я тебя буду так называть? Ты можешь оказать мне милость и в честь моих сегодняшних заслуг считать все мои прежние похождения — болезнью, которая закончилась без особых осложнений?
        Откуда-то с перевала донесся звук сирены.
        — Что это, «скорая помощь»?  — спросила Тоня.
        — «Скорая»,  — кивнул Костя.
        — Кому-то стало плохо?
        — Нет, кто-то вылез из грязи. Надо же, есть такие люди, которые нигде не тонут.
        — Ты так говоришь… Тебе совсем не жалко?
        — А чего я должен его жалеть, если он тебя чуть не погубил!
        — Так ты хочешь сказать, что это…
        Тоня дернулась под его рукой.
        — Я должна помочь.
        — И без тебя помогли. Твоя подруга с этим… ясенем!
        — А почему ты меня не позвал?
        Она почувствовала, как он пожал плечами, но потом, подумав, потянул ее прочь от костра.
        — Ну ладно, хочешь непременно на него взглянуть? Пошли! Пока «скорая» сюда доедет, у тебя будет минут пять.
        Михаил лежал совсем недалеко от нее, на широкой лавке, приколоченной прямо к забору, накрытый какими-то ватниками и одеялами. Он был мокрый, какой-то желто-бледный в свете стоявшего у его изголовья, видимо, Костиного фонаря.
        — Миша, это я,  — сказала она и взяла его за руку. Совсем мраморно-холодную, будто неживую.
        Тоня думала, что он без сознания, но Михаил вдруг заговорил:
        — Тато, я идиот! Зачем я сюда приехал? Ведь все было за то, что тебя нужно оставить в покое. Мне даже цыганка говорила, чтобы я в горы не ездил, представляешь? Я никого не стал слушать.
        — Тебе, наверное, нельзя говорить?  — обеспокоенно сказала она, удивленная его многословием. Может, у него начинается горячка?
        — Сейчас мне уже все можно.
        — Как тебе удалось выбраться?
        — Это тебе удалось, а мне не удалось. Что-то отбито у меня внутри.
        — Ничего у тебя не отбито,  — сказала Надя, до того молча стоявшая у его ног.  — Иначе ты бы не смог столько проползти.
        — Наверное, я хотел жить,  — попытался улыбнуться он.  — Но меня пару раз чувствительно долбануло таким огромным камнем… Хорошо, что как раз поблизости оказался фонарный столб. Его забетонировали основательно. Я был так близко от пропасти, от той черной дыры, куда меня тащила страшная сила… Бог меня наказал! Я вот здесь лежу и думаю, что все дело в моей глупости. Нельзя пугать женщин. Тот американец попробовал напугать Надежду — поплатился, я пугал Антонину — и вот лежу, раздавленный…
        — Ты считаешь, это я виновата?  — жалобно спросила Тоня.
        — Да при чем здесь ты!  — мрачно отозвался он.
        В этот момент на свет костра подъехала «скорая помощь», и женщина в фирменном медицинском комбинезоне с чемоданчиком решительно подошла, сопровождаемая каким-то пареньком.
        — Петя, посвети фарами!  — крикнула она водителю.  — А то здесь какой-то тусклый фонарь…
        Костя рядом с Тоней обиженно фыркнул.
        — Лавр!  — позвал товарища Михаил.
        Тот склонился над ним.
        — Возьми у меня в кармане доллары. Они, конечно, мокрые, но я думаю, что вполне платежеспособные. И поезжай со мной, хорошо? Наверняка понадобится кому-то заплатить. Денег не жалей.
        О Тоне он даже не вспомнил, весь погруженный в заботы о спасении.
        Водитель «скорой» и двое добровольцев осторожно переместили Михаила на носилки и загрузили в машину. Лавр тоже полез в фургон, пошептавшись с Надей.
        — Сейчас еще «скорые» подъедут,  — сказал Костя,  — будем заниматься спасением тех, кого еще можно спасти.
        Он вложил Тоне в руку ключ.
        — Погоди-ка…  — Он ненадолго отошел и вернулся с фонарем.  — Вот. Идите с Надеждой ко мне домой и ложитесь спать.
        — Может, мы пойдем ко мне?  — робко спросила Тоня.
        — Не говори глупости, вначале мы твой дом осмотрим, какие там разрушения, мало ли. Огромный кусок скалы на дорогу упал. Кто знает, как это на жилых постройках отозвалось?
        — Костя, скажи, почему ты так обо мне заботишься?  — спросила она.
        — А ты до сих пор не поняла?
        Он осторожно поцеловал ее.
        — Иди. Ничем вы здесь помочь не сможете. Район бросает к нам такие силы! Специалистов. И перестань себя есть поедом за то, чего ты не совершала и сделать не сможешь! Михаил, как видишь, жив. А помочь тем, кого накрыл сель, ты попросту вряд ли сможешь. Считай, что я буду заниматься спасением… тех, кого еще можно спасти… за нас двоих.
        Он оглянулся на одиноко стоявшую Надю.
        — За троих. Так что идите и отдыхайте.
        Тоня подошла к Наде и обняла ее за плечи.
        — Пошли, подруга, наш мужчина сказал, что мы можем отдохнуть, пока он будет геройствовать здесь с МЧС и медиками.
        — Лавр сказал, что вернется, как только устроит Михаила… Он рассказывал, как полз по грудь в воде и пару раз его чуть не смыло…
        — Я слышала.
        — А потом, говорит, когда выполз на сухое место, все равно какое-то время еще полз, боялся, что следующая волна окажется выше и накроет его… Тебе Михаила не жалко?
        — Жалко.
        Тоня продолжала идти вперед, подсвечивая им с Надей под ноги, чтобы не оступиться.
        Едва Тоня открыла калитку, как ей навстречу бросился Джек, жалобно поскуливая. И все тыкался ей в руку, просил, чтобы она его погладила.
        — Ты испугался?  — Тоня присела перед ним.  — Думал, что я оставила тебя насовсем?
        — Пошли в дом,  — устало сказала ей Надя,  — потом нацелуешься со своим Джеком!
        — И в самом деле!  — Тоня отодвинула от себя собаку.  — Прости, Джек, сейчас не до тебя.
        Но тот уже успокоился и привычно улегся возле крыльца.
        Тоня отворила дверь и, быстро разувшись, прошла в гостиную.
        — О, а свечи так и горят. Ну что, будем укладываться?
        — Как ты можешь вести себя так спокойно?!  — вдруг взорвалась Надя.  — У тебя муж, возможно, инвалидом останется, а с тебя как с гуся вода. Целуешься со своим любовником на глазах у всего поселка!
        А Костя еще беспокоился, что Тоня все так близко к сердцу принимает. Она, может, и не хотела бы, да добрые люди помогают.
        — Ну вообще-то он вовсе не мой любовник. Вернее, он вовсе мне не любовник.
        — А мне любовник, но вовсе не мой!  — передразнила ее Надя.
        — Драться хочешь?  — спросила ее Тоня, ни разу в жизни не поднявшая ни на кого руку.
        — С кем драться, с тобой, что ли?  — пренебрежительно фыркнула Надя.
        — Может, ты на Лавре остановишься, а?  — жалобно поинтересовалась Тоня.
        — Да я вот о том же думаю.
        Надя наклонила голову и подперла ее кулаком.
        — Два отвергнутых человека, нашедших тепло в объятиях друг друга.
        Прозвучало это не слишком весело.
        — А с другой стороны…  — Надя помедлила,  — уж лучше пусть он достанется тебе, чем Людке.
        — Но ты же целовалась с Лавром, я видела!  — возмущенно сказала Тоня.  — Хотела на двух стульях усидеть?
        — Думаешь, Костя тебе будет верен?  — откликнулась Надя вопросом на вопрос.
        — Да ни о чем я сейчас не думаю!  — отмахнулась Тоня.  — Вернее, думаю — неужели твои двести тысяч пропали?
        — Конечно, пропали. Они теперь лежат под тоннами грязи, из которой, как ты правильно заметила, я выползла голышом!
        — Слушай, Надюха, но вода же не останется навсегда, она сойдет. И грязь… ее же можно вывезти.
        — Ты хочешь сказать, еще не все потеряно?
        — Конечно. Во-первых, твои деньги заложены в книгах. Могут промокнуть, а могут — нет. А во-вторых, даже мокрые деньги можно высушить…
        — Слушай, Тоха, а ты молодец! Я как-то сразу сникла, решила, что осталась голая и босая. Еще твое гадание вспомнила…
        — Ну так я все правильно говорила, ты из грязи так и вылезла без ничего. В том смысле, что твой дом, теплицы… может, и нельзя восстановить, но клад, свой собственный, вполне можно отрыть.
        — Лавр и слушать не хочет, чтобы здесь остаться.
        — Но он же не знает, что его может ждать под развалинами твоего дома!.. Если ты скажешь ему, сколько он может получить за какую-нибудь неделю работы на раскопках… Пусть даже и месяц!
        Надя обняла ее и прижала к себе.
        — Прости, подружка, за злость, за ревность, за зависть…
        — Ну а завидовать-то мне в чем?
        — Не важно, я знаю в чем… Где-то я читала, что испытания очищают. Может, и мне надо было очиститься?.. Вот только Лавр… Он же всю жизнь будет считать меня убийцей!
        — А ты его обмани. Скажи, что Грэг на самом деле жив-здоров, потому что ты всего лишь дала ему немножко снотворного…
        — Соврать?
        — А кто знает, может, это правда. Отчего-то я думаю, что Мишка ничего толком не знал и все придумал, чтобы тебя еще больше напугать… Да и я обещаю, что больше никогда никому об этом не скажу. Пусть под слоем грязи все прошлое и останется.
        — Прошлое страха?
        — Пусть будет так.
        Надя легла спать на диване, а Тоня, за неимением других спальных мест, пошла в соседнюю комнату, где стояла по-солдатски застеленная деревянная кровать. Она не стала раздеваться. Отогнула краешек одеяла, кое-как накрылась и провалилась в сон, как в яму.
        Проснулась она от того, что ее обнимали.
        — Кто это спал на моей кровати и помял ее?  — пропел ей Костя в ухо нарочитым басом.  — А почему ты не разделась? Белье на постели чистое.
        — Да как-то неудобно,  — ответила Тоня, пытаясь подняться.
        — А вот это вы, леди, напрасно,  — сказал он насмешливо.  — Заманить женщину в свою постель, чтобы дать ей ускользнуть? Вы плохо обо мне думаете!
        — Костя! Пусти, ты устал. Небось столько пришлось работать!
        — Пришлось.  — Он сразу ее отпустил и лег на спину. Даже в начинающемся рассвете за окнами было видно, как он хмур.  — Бедные люди!.. Еще одна бригада МЧС приехала, военные. Вода сошла, но дома — все, что вниз по улице от твоего дома,  — оказались разрушены. Столько труда, столько собственности пропало!
        — А Надюшкины теплицы?
        — Смеешься?! Какие теплицы! Но человек так устроен: погорюет, погорюет, да опять за инструменты возьмется — жилье восстанавливать, жизнь налаживать.
        — Думаешь, и нашу с тобой жизнь можно наладить?  — с долей ехидства спросила Тоня. Она имела в виду женщин поселка, которые побывали в его объятиях и с которыми им обоим придется встречаться каждый день.
        Но Костя не ответил. Спал.
        notes
        Примечания
        1
        Я не тот, каким был прежде (лат.).
        2
        Неудачник (англ.).
        3
        Стихи Расула Гамзатова.
        4
        Стихотворение Алексея Горобца.