Остров бесконечной любви Даина Чавиано
        У книги кубинской писательницы, живущей в США, Даины Чавиано «Остров бесконечной любви» счастливая судьба: она переведена на 26 языков и стала самым популярным романом за всю историю кубинской литературы. В центре сюжета семейная сага, протянувшаяся двумя параллельными линиями в двух различных эпохах и на нескольких континентах, так как действие разворачивается в Африке, Китае, Испании, на Кубе и в США. Внимание главной героини, молодой журналистки по имени Сесилия, приковано к дому, населенному призраками. В Гаване в одном баре она встречает пожилую женщину, которая из вечера в вечер ждет таинственного посетителя. Сверхъестественные события смешиваются с обыденной жизнью, вымышленные персонажи  - с историческими, магия  - с реальностью начала XXI века, и все это, повинуясь колдовскому ритму болеро, необратимо меняет судьбу молодой женщины…
        Дана Чавиано
        Остров бесконечной любви
        Daina Chaviano
        LA ISLA DE LOS AMORES INFINITOS
        c Daina Chaviano, 2006
        www.dainachaviano.comwww.dainachaviano.com(http://www.dainachaviano.com/)
        
                
        
        

* * *
        Моим родителям
        Ты в моем сердце,
        хоть я далеко от тебя…
    Эрнесто Лекуона
    (Куба, 1895  - Канарские острова, 1963)
        Часть первая
        Три источника
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        МОЙ КИТАЙЧОНОК… МОЯ КИТАЯНОЧКА…
        Это нежные обращения, так называют друг друга кубинцы, совершенно не имея в виду азиатскую кровь собеседника.
        То же происходит и с выражениями «черненький» и «черненькая»  - они не обязательно относятся к людям с таким цветом кожи.
        Это просто формы обращения к другу или к любимому человеку, и восходят они к той эпохе, когда началось смешение трех основных этносов, формирующих кубинскую нацию,  - испанского, африканского и китайского.
        Синяя ночь
        Было так темно, что Сесилия ее почти не видела. Скорее, различала силуэт за столиком у стены, рядом с фотографиями священных покойников: вот Бенни Морe, гений болеро; вот Рита Монтанер, любимая примадонна всех музыкантов; вот Эрнесто Лекуона, первый универсал среди кубинских композиторов; темно-коричневый chansonnier[1 - Chansonnier (фр.)  - эстрадный певец; зачастую исполнитель песен собственного сочинения. (Здесь и далее примеч. перев.)] Снежок, с белой и сладкой как сахар улыбкой… Полумрак помещения, почти безлюдного в этот вечерний час, уже начинал заполняться дымом «Данхилла», «Мальборо», а где-то и «Коибы»[2 - «Коиба»  - марка кубинских сигар. Считаются любимыми сигарами Фиделя Кастро.].
        Девушка не обращала внимания на болтовню своих друзей. Она впервые оказалась в этом месте, и хотя и признавала за ним известное очарование, свойственное ей упрямство  - или, быть может, скептицизм  - до сих пор мешало ей примириться с очевидным. Воздух этого бара был насыщен энергией, ароматом колдовства, как будто здесь открывалась дверь в другую вселенную. Как бы то ни было, Сесилия решила самостоятельно проверить слухи об этом погребке, носившиеся по всему Майами. Они с друзьями уселись неподалеку от барной стойки, одного из двух освещенных мест во всем заведении. Другим местом был экран, на котором мелькали эпизоды из жизни яркой роскошной Кубы, правда картинки эти давно устарели.
        И вот тогда Сесилия ее увидела. Поначалу это был только силуэт, чуть темнее окружающего сумрака. В отблесках экрана Сесилии показалось, что женщина поднесла бокал к губам, но движение это было столь мимолетным, что девушка не поверила своим глазам. Почему же Сесилия вообще остановила взгляд на этой фигуре за столиком в углу? Возможно, из-за странного ощущения одиночества, которое ее сопровождало… Однако Сесилия пришла сюда не затем, чтобы снова растравлять свою тоску. Она решила не обращать внимания на женщину и заказала выпивку. Вот что поможет ей разобраться в головоломке, в которую превратилась ее душа  - местность, всегда казавшаяся ей знакомой, но в последнее время больше напоминавшая лабиринт.
        Сесилия покинула родину, убегая от множества обстоятельств,  - их было столько, что теперь не стоило и перечислять. И когда она смотрела, как исчезают за горизонтом здания, ветшающие вдоль Набережной,  - тем странным летом 1994 года, когда столько народу уплывало из страны на плотах, средь бела дня,  - она поклялась никогда сюда не возвращаться. Четыре года спустя Сесилия все еще плыла по течению. Ей не хотелось думать о стране, которую она оставила, но до сих пор девушка чувствовала себя иностранкой в городе, где проживало больше всего кубинцев в мире  - за исключением Гаваны.
        Сесилия сделала глоток мартини. Ей почти удалось увидеть, как отблескивает ее бокал и как колышется легкая прозрачная жидкость, щекочущая ноздри своим ароматом. Девушка попыталась сосредоточиться на этом крошечном океане меж ее пальцев, а еще на том, другом ощущении. Что это было? Она что-то почувствовала, едва вошла в бар, рассмотрела фотографии музыкантов и полюбовалась видами старой Гаваны. Взгляд девушки снова зацепился за неподвижный силуэт в дальнем углу, и в этот момент стало ясно, что там сидит старуха.
        Сесилия перевела взгляд на экран, где океан-самоубийца бросался на гаванскую Набережную, а Бенни в это время пел: «…когда тебя поцеловал я, душа моя нашла покой». Но мелодия вызвала в девушке чувства, противоположные смыслу слов. Сесилия нашла спасение в очередном глотке. Несмотря на желание все забыть, девушку одолевали постыдные эмоции, тошнота подступала при встрече с тем, что ей хотелось презирать. И это чувство ее пугало. Сесилия не узнавала сама себя в этом болезненном сердцебиении, которым отзывалось в ней болеро Бенни Море. Она обнаружила, что начинает тосковать по жестам и присловьям, даже по целым фразам, которые так ненавидела, когда жила на острове,  - по жаргону окраинных кварталов. Ей до смерти захотелось услышать все это в городе, где в изобилии водятся «hi», «sweetie» и «excuse me», вкрапленные в испанский язык, который исходил сразу отовсюду, а потому ниоткуда.
        «Боже мой!  - подумала Сесилия, извлекая из бокала оливку.  - Подумать только, сколько усилий я потратила там, чтобы выучить английский!» Девушка на секунду заколебалась: съесть оливку сейчас или оставить на последний глоток? «И все из-за того, что мне приспичило читать Шекспира в оригинале»,  - вспомнила она. И раскусила оливку. Теперь она его ненавидела. Разумеется, не плешивца из театра «Глобус»  - его она боготворила по-прежнему. Но ей до смерти обрыдло слушать язык, который не был родным.
        Сесилия уже раскаивалась, что в приступе ярости проглотила оливку,  - ее мартини больше не походил на мартини. Она снова взглянула на угловой столик. Старушка сидела все там же, почти не притрагиваясь к бокалу, картинки на экране ее как будто гипнотизировали. Из колонок полился низкий жаркий голос, пришедший из другой эпохи: «Как больно, как больно остаться совсем одной…» О господи, что за банальность! Как, впрочем, и все болеро. Но именно это и чувствовала сейчас Сесилия. Ей стало так стыдно, что она поперхнулась. И надрывно закашлялась.
        - Дорогуша, не пей так быстро, я сегодня не гожусь на роль няньки,  - хохотнул Фредди, которого звали не Фредди, а Факундо.
        - Перестань ее контролировать,  - пробормотал Лауро по прозвищу Ла Лупе, который на самом деле звался Лауреано.  - Не мешай ей заливать свои печали.
        Сесилия подняла взгляд от бокала, ощутив на себе тяжесть молчаливого призыва. Ей показалось, что старушка на нее смотрит, но клубы дыма мешали в этом убедиться. Эта женщина действительно рассматривает столик, за которым сидят Сесилия и двое ее приятелей, или взгляд ее прикован к площадке, на которую выходят музыканты?.. Картинки перестали мелькать, и экран, точно райская птица, взлетел к потолку и пропал где-то среди потолочных перекрытий. Возникла секундная пауза, а потом музыканты заиграли с такой огненной страстью  - аж душа в пляс пошла. И этот ритм причинял Сесилии неизъяснимую боль. Это было как укус воспоминаний.
        Она заметила, как ошарашены туристы нордической внешности. Видимо, им непривычно наблюдать, как юноша с профилем лорда Байрона лупит по барабанам, словно в него вселились бесы, а рядом мулатка трясет косами в такт бегающим по клавишам пальцам, и здесь же негр с волшебным голосом и серебряной серьгой в ухе, похожий на африканского царя; негр пел во всех регистрах, так что оперный баритон неожиданно поднимался до совсем уж носовых звуков.
        Сесилия скользнула взглядом по лицам соотечественников и поняла, чтo делает их столь привлекательными. Дело было в неосознанности смешения, в невозможности признать, что все они совершенно разных кровей,  - а быть может, это было и не важно. Девушка посмотрела на соседей, и ей стало жаль этих викингов, пойманных в ловушку своего идиотского однообразия.
        - Пойдем танцевать.  - Фредди потянул ее за руку.
        - С ума сошел? Я такое никогда не танцевала!
        В юности Сесилия часто слушала песни о лестницах в небеса и кладбищенских поездах[3 - «Лестница в небеса» («Stairway to Heaven»)  - легендарная песня группы «Led Zeppelin» (1971); кладбищенские поезда  - вероятно, имеется в виду «Gravy Train»  - название рок-композиций нескольких знаменитых групп.]. Рок был бунтарством, и это наполняло душу страстью. Но юность ее умерла, и теперь Сесилия отдала бы что угодно, чтобы станцевать эту гуарачу[4 - Гуарача  - шуточная народная песня.], заставившую всех посетителей подскочить со своих мест. Как она завидовала танцорам, которые вертелись, замирали, сплетались и расплетались, не сбиваясь с ритма!
        Фредди утомился упрашивать и потянул за руку Лупе. И они вдвоем отправились на площадку танцевать в толчее. Сесилия сделала еще глоток своего доисторического мартини  - напиток был уже на грани исчезновения. За столиками оставались только она да старушка. Даже потомки Эйрика Рыжего[5 - Эйрик Рауди (Эйрик Рыжий; 950 -1003)  - скандинавский мореплаватель и первооткрыватель, основавший первое поселение в Гренландии.]  - и те присоединились к всеобщему буйству.
        Сесилия допила коктейль и, уже не скрываясь, поискала взглядом старушку. Девушка ощутила смутное беспокойство при виде этой фигуры, такой одинокой, чуждой веселой суматохе. Дым, точно по волшебству, неожиданно рассеялся, и Сесилии удалось присмотреться к старушке. Та с интересом поглядывала на танцевальную площадку, зрачки ее блестели. И вдруг она поступила совсем неожиданно: повернулась к Сесилии и улыбнулась. Когда Сесилия улыбнулась в ответ, старушка отодвинула стул от столика  - это определенно было приглашение. И девушка без колебаний его приняла.
        - Почему ты не танцуешь с друзьями?
        Голос старой женщины слегка дрожал, но оставался чистым, звонким.
        - Я никогда не училась,  - ответила Сесилия.  - А теперь уже слишком стара, чтобы учиться.
        - Что ты можешь знать о старости?  - проворчала старушка, и улыбка ее чуть поблекла.  - У тебя еще полвека впереди.
        Сесилия не отвечала, заинтересовавшись украшением на шее собеседницы: это была маленькая рука, державшая черный камень.
        - Что это?
        - А, это?  - Женщина как будто очнулась ото сна.  - Подарок моей матери. Это от сглаза.
        Лучи света стали метаться во все стороны, освещая и женщин. Рядом с Сесилией сидела мулатка, почти белая, но по чертам лица можно было догадаться о смешении кровей. И она не была такой уж старой, как показалось Сесилии вначале. Или все-таки была? Игра света и тени все время вводила девушку в заблуждение.
        - Меня зовут Амалия. А тебя?
        - Сесилия.
        - Ты здесь впервые?
        - Да.
        - Нравится?
        Девушка задумалась:
        - Не знаю.
        - Вижу, тебе сложно в этом признаться.
        Сесилия замолчала, Амалия теребила свой амулет.
        Гуарача завершилась мощным грохотом маракасов, потом тихий голос флейты завел новую мелодию. Никто не собирался возвращаться на место. Старушка неотрывно следила за набирающими темп танцорами, словно это была дудочка гаммельнского крысолова.
        - А вы часто сюда захаживаете?  - отважилась спросить Сесилия.
        - Почти каждый вечер… Я тут кое-кого поджидаю.
        - Почему бы вам с этим человеком не условиться о встрече? Тогда не пришлось бы сидеть в одиночестве.
        - Я наслаждаюсь здешней атмосферой.  - Женщина кивнула в сторону площадки для танцев.  - Она напоминает мне о других временах.
        - А можно узнать, кого вы поджидаете?
        - Это длинная история, но для тебя я могла бы ее сократить.  - Старушка замолчала, чтобы погладить свой амулет.  - Какую версию ты предпочла бы?
        - Интересную,  - выпалила Сесилия.
        Амалия улыбнулась:
        - Все началось больше века тому назад. Я хотела бы рассказать тебе, как это было, но сейчас уже поздно.
        Сесилия от нетерпения забарабанила по столу, не понимая, что означает такой ответ  - отказ или обещание. В ее памяти всплыли гравюры с видами старой Гаваны: женщины с бледными лицами и густыми бровями, в шляпках с цветами; китайцы-зеленщики с разинутыми ртами, предлагающие свой товар на каждом углу…
        - Это было потом,  - прошептала женщина.  - То, что я хочу тебе рассказать, произошло намного раньше, на другом краю земли.
        Девушка была ошарашена: как это Амалии удалось разглядеть картинки в ее голове? Но все-таки она постаралась успокоиться, когда женщина начала рассказывать историю, не имевшую ни малейшей связи с тем, что Сесилия когда-либо читала или слышала. То была история о знойных пейзажах и существах, говорящих на непостижимом наречии, о странных суевериях и диковинных кораблях, отплывавших в сторону неизведанного. Сесилия едва замечала, что музыканты продолжают играть, а парочки танцуют без остановки, точно между ними и старушкой заключен секретный договор, позволяющий двум женщинам вести беседу наедине.
        Рассказ Амалии больше походил на волшбу. Ветер яростно задувал в тростнике далекой страны, отмеченной печатью красоты и насилия. В этой истории были праздники и смерти, свадьбы и убийства. Картины выплывали из какой-то трещины во вселенной, как будто кто-то проделал брешь и оттуда полились воспоминания о забытом мире. Когда Сесилия снова начала воспринимать происходящее в баре, Амалия уже ушла, а танцоры возвращались за столики.
        - Ох, не могу больше,  - отдувался Лупе, валясь на стул.  - Кажется, я слегка подустал.
        - Ты пропустила самый кайф, девочка моя.  - Фредди покончил со своим напитком.  - А все из-за того, что строишь из себя англичанку.
        - С таким каменным лицом она за кого хошь сойдет. Из иного мира явилась  - не видишь разве?
        - Ну что, еще по одной?
        - Уже поздно,  - сказала Сесилия.  - Нам пора.
        - Прости меня, Сеси, но ты сейчас хуже йети. Ведешь себя от-вра-ти-тель-но.
        - Извини, Лауренсио, что-то голова разболелась.
        - Потише, доченька,  - возмутился Лупе.  - Не называй меня так, иначе у моих врагов возникнут вопросы.
        Сесилия открыла сумочку, чтобы достать деньги, но Фредди не позволил ей расплатиться.
        - Ну нет, эта ночь  - за наш счет. Мы ведь тебя пригласили.
        «И поцелуи, как бабочки, нежны». В полумраке Сесилия еще раз убедилась, что старушки за угловым столиком уже нет. Девушка сама не знала почему, но уходить из бара не хотелось. Она медленно брела, натыкаясь на стулья и не отрывая взгляда от экрана, на котором допотопная парочка танцевала сон[6 - Сон  - жанр кубинской музыки негритянского происхождения.], как не умел танцевать сон никто из сверстников Сесилии. В конце концов она вышла в гаванскую ночь.
        Видения из рассказа Амалии и воспоминания о древней Гаване, населенной музыкальными божествами, оставили в душе странное ощущение двойственности. Девушка чувствовала себя как те святые, которые могут находиться в двух местах одновременно.
        «Я здесь и сейчас»,  - сказала она про себя.
        Сесилия посмотрела на часы. Было так поздно, что охранника у дверей бара уже не было. Так поздно, что на улице вообще не осталось ни души. Неотвратимость одинокой прогулки до угла вернула девушку к реальности.
        Облака поглотили луну, но опаловые лучи пронзали их насквозь. Рядом со стеной вспыхнули два инфернальных глаза. По кустам шнырял кот, и он наблюдал за девушкой. И тогда, словно по сигналу, лунный диск вырвался из парового затмения и осветил кота: то был серебряный зверь. Сесилия видела две тени  - свою и кошачью. Стояла, как поется в болеро, синяя ночь. Возможно, именно по этой причине девушка мысленно вернулась к рассказу Амалии.
        Жди меня на небесах
        Лингао-фа решила, что сегодня подходящая ночь, чтобы умереть. Горячий ветер гулял среди побегов риса, которые робко высовывались из воды. Быть может, именно этот ветерок, незримыми пальцами ласкавший одежды женщины, наполнил ее душу ощущением неизбежности.
        Лингао-фа приподнялась на цыпочки, чтобы глубже вдохнуть в себя облака. Она была все еще стройна, словно стебли лотосов, что украшают пруд, в котором плещутся рыбки с прозрачными хвостами. Матушка ее любила сидеть и смотреть на гибкие ножки цветов, уходящие в стоячую воду, она наклонялась и трогала их  - это наполняло ее покоем. Женщина подозревала, что именно общение с цветами наделило ее дочь изящными чертами, которые проявились с самого рождения: нежнейшая кожа, мягкие, точно лепестки, ступни, прямые блестящие волосы. Поэтому, когда подошло время праздновать ее появление на свет  - через месяц после родов,  - мать решила назвать девочку именно так: Цветок Лотоса.
        Лингао-фа посмотрела на мокрые поля: в этот вечер они набрякли, как ее груди, когда она кормила Куй-фа, ее розовый бутон. Девочке уже исполнилось одиннадцать, и скоро придет время искать ей супруга; однако эта обязанность будет возложена на Вэна, деверя Лингао-фа, самого близкого родственника мужского пола.
        Женщина покачиваясь вернулась в дом. Таким шатким равновесием она была обязана своим крохотным ступням. Все детство матушка туго бинтовала ее ножки, чтобы они не росли: размер ног являлся важным условием достойного замужества. Вот почему сама она теперь бинтует ступни маленькой Куй-фа, несмотря на все ее слезы и протесты. А это очень болезненный процесс: все пальцы, кроме большого, должны оставаться прижатыми книзу, а затем в образовавшуюся ложбинку закладывают камень и накрепко приматывают лентами. И хотя сама Лингао-фа после смерти мужа перестала бинтовать ноги, сломанные и неправильно сросшиеся косточки навсегда изменили ее походку.
        Она зашла на кухню, где Мэй Лэй резала овощи, и увидела, что дочь играет возле печки. Мэй Лэй была не просто служанка. Она родилась в зажиточной семье и даже умела читать, однако череда злоключений превратила ее в наложницу богатого землевладельца. И только смерть хозяина освободила ее от этого. Она осталась одна, без средств к существованию, и предпочла предложить свои услуги семье Вонг.
        - Мэй Лэй, ты про капусту не забыла?
        - Нет, госпожа.
        - А про соль?
        - Все сделала, как вы велели.  - И робко добавила:  - Госпоже не о чем беспокоиться.
        - Я не желаю, чтобы повторилась прошлогодняя история.
        Мэй Лэй покраснела от стыда. Хотя хозяйка ни разу не упрекнула ее прямо, она знала, что последнее наводнение произошло по ее вине. Служанка была стара и забывчива.
        - В этом году у нас не будет таких проблем, как в прошлом,  - осмелилась предположить Мэй Лэй.  - Господа из храма ходят в ярких одеждах.
        Лингао-фа в облаке кухонного пара направилась в спальню. Ее раннее вдовство пробудило вожделение во многих землевладельцах  - и не только из-за ее красоты, но и потому, что покойный Ши оставил ей обширные угодья, на которых росли рис и овощи, да еще и паслись стада. Лингао-фа учтиво, но решительно отказывала всем просителям, до тех пор пока шурин не предложил ей выйти за коммерсанта из Макао, владельца банка, управляющего капиталами их семейного клана,  - чтобы сохранить в целости общее достояние.
        Поначалу вдова растерялась и не знала, как поступить. Ее родители умерли, и она была обязана повиноваться старшему брату покойного супруга. Однажды Лингао-фа поняла, что больше не сможет откладывать решение. Вэн пришел к ней домой и напрямик объявил, что свадьба состоится в третий день пятой луны. В спальне на столе лежала гребенка  - еще матушкин подарок. Лингао-фа машинально огладила перламутровую инкрустацию, распустила косы, намочила волосы, чтобы освежиться, и вышла из комнаты. В этот момент луна выглянула из-за облаков. «Это ты во всем виноват, проклятый старик!»  - пробормотала женщина сквозь зубы, с яростью глядя на сверкающий диск, где обитал своенравный старец, связывающий одной лентой ноги тех, кому предназначено стать мужем и женой,  - от этой ворожбы еще никто не смог избавиться. Вот каким образом Лингао-фа сделалась супругой Ши  - и по той же причине она теперь противилась своей несправедливой судьбе.
        Женщина в последний раз смотрела на голубоватый свет над полями, но ей было все равно. Что бы ни случилось  - все лучше, чем адские муки. Ее оставляли совершенно равнодушной шуточки Вэна, который любил потешаться над верованиями невестки. Но она-то знала, что в ином мире дух мужа разорвет ее на куски, если она снова выйдет замуж. Женщина может принадлежать только одному мужчине, и это убеждение в неотвратимости наказания пугало больше, чем невозможность новой встречи с родными людьми.
        В тот вечер Лингао-фа поужинала рано, запеленала Куй-фа и дольше обычного лежала рядом со спящей дочкой. Потом простилась с Мэй Лэй, которая уже укладывалась спать в ногах у девочки, и тихо вышла во дворик. Она провела несколько часов, устремив глаза к звездам… Именно кухарка первой обнаружила свою хозяйку на следующее утро: женщина висела на дереве, возле пруда с золотыми рыбками.
        Лингао-фа с большими почестями похоронили на рассвете туманного дня в 1919 году. Однако и смерть ее оказалась событием небесполезным для Вэна. Несмотря на то что ему не удалось упрочить связь с банком в Макао, это проявление супружеской верности только упрочило престиж семьи. Вэн являлся тем родственником, которому полагалось заботиться о будущем Куй-фа, так что его капитал возрос за счет владений Лингао-фа. Разумеется, деньги и драгоценности, составлявшие приданое, осели в банковских сундуках. Но что касается стад и земель, коммерсант вознамерился в меру сил приумножить то, чем ему выпало управлять.
        Вэн относился к предкам с великим уважением, и хотя он, в отличие от односельчан, не был суеверным, однако не скупился на почести во имя многочисленных родственников, которые накапливались от поколения к поколению. Вэн, верный памяти своих мертвецов, сразу же распорядился, чтобы к его племяннице относились так же, как и к его сыновьям,  - это было не самое очевидное решение для тех краев, где девочку в семье обычно рассматривали как досадную помеху. Долг долгом, но дело было еще и в том, что коммерсант хорошо сознавал практическую выгоду от своего попечительства. Куй-фа отличалась такой же красотой, что и ее мать, и унаследовала приданое, состоявшее из изрядного количества семейных драгоценностей и реликвий, не считая угодий, которые сразу после свадьбы должны были перейти к ее мужу. Три года назад Вэн взял на себя заботы о сыне Тай Кока, своего двоюродного брата, погибшего при туманных обстоятельствах на острове в Карибском море, куда он, по примеру отца, отправился в поисках богатства. Сиу Мэнд был тихим мальчиком, отличавшимся успехами в математике, и Вэн собирался направить его по коммерческой
части. Он как нельзя лучше подходил на роль мужа для Куй-фа, которая уже приближалась к брачному возрасту.
        А сейчас маленькой Куй-фа предстояло жить на попечении Мэй Лэй; старухе вверялись заботы о целомудрии девочки. Кормилица будет спать на полу, в ногах у своей хозяйки, как оно и было раньше, и Куй-фа тогда не станет сильно тосковать по матери.
        В новом доме сироты царила суматоха: там постоянно мелькали самые разные люди. Помимо Вэна с супругой в доме жил дедушка Сань Сук, почти не покидавший своей комнаты, два уже женатых двоюродных брата  - сыновья дядюшки Вэна, их жены и ребятишки, а еще этот мальчик по имени Сиу Мэнд, день-деньской сидящий за учебой или за чтением, и сверх того пятеро или шестеро слуг. Но любопытство девочки разжигали вовсе не многочисленные родственники. Иногда в доме появлялись странно бледные люди в темных облегающих одеждах, глаза их были круглыми и выцветшими, и они до неузнаваемости коверкали знакомые слова.
        Когда Куй-фа впервые увидела такое существо, она убежала в дом, вопя, что в саду появился демон. Мэй Лэй сходила на разведку и успокоила девочку: это просто лу-фан, белый чужеземец. С тех пор Куй-фа старалась не пропускать приходов и уходов этих светозарных созданий, к которым ее дядюшка обращался особенно почтительно. Они были высоки, словно великаны из сказок, и речь их вылетала из горла необычной музыкой. Один из них застал девочку за подглядыванием и улыбнулся, но Куй-фа в ужасе бросилась под защиту Мэй Лэй и не возвращалась, пока мужские голоса не затихли в отдалении.
        Дневные часы Куй-фа проводила возле плиты, слушая истории, которые кормилице рассказывали еще в дни ее юности. Таким образом девочка узнала о существовании бога ветра, богини Полярной звезды, бога очага, бога богатства и многих других богов. Еще ей нравился рассказ о Всемирном потопе, случившемся по вине одного полководца, который, устыдившись поражения от богини-воительницы, что есть силы ударил лбом в огромный небесный бамбук, и от этого удара разверзлись небеса. Но самой любимой была история про то, как Восемь Бессмертных пришли на день рождения Царицы  - Матери Востока к озеру Самоцветов. Под музыку незримых инструментов боги устроили пир, и не было там недостатка в самых изысканных яствах; обезьяньи языки, медвежьи лапы, костный мозг птицы феникс и прочие лакомства  - вот что они ели. Самое необычное подавали на десерт  - это были персики, сорванные с дерева, цветущего только раз в три тысячи лет.
        Служанке приходилось напрягать память, чтобы раз за разом удовлетворять любопытство девочки. Годы текли для Куй-фа спокойно, как могут течь только те годы, которые человек прожил неосознанно и которые на закате жизни вспоминаются как самые счастливые. Лишь однажды случилось событие, нарушившее монотонное существование. Куй-фа тяжело заболела. Лихорадка и приступы тошноты обрушились на девочку с такой яростью, точно какой-то злой дух вознамерился похитить ее юную душу. Ни один доктор не мог распознать причину болезни, однако Мэй Лэй головы не потеряла. Старушка отправилась в храм Трех Источников с тремя листами бумаги, на которых начертала знаки Неба, Земли и Воды. В храмовой башне она подарила Небу свой первый лист; затем она закопала под холмом лист, предназначенный Земле; и наконец опустила в ручей бумагу со знаками Воды. Через несколько дней девочке стало лучше.
        Мэй Лэй выделила один из углов комнаты для поклонения Трем Источникам, подателям счастья, прощения и защиты. И обучила Куй-фа всегда жить в гармонии с этими тремя силами. С тех пор Небо, Вода и Земля сделались тремя царствами, к которым Куй-фа обращала свои мысли, зная, что там она будет в безопасности.
        Миновали дождливые месяцы, и наступило время, когда бог очага поднимается в небесную высь, чтобы рассказать там о людских деяниях. Потом настало время сбора урожая, а затем налетели ураганные вихри. Прошли еще месяцы, и вот бог очага снова взлетел на небеса, чтобы поделиться своими божественными сплетнями, которые смертные старались подсластить, намазывая медом губы домашнего идола; и снова крестьяне вышли собирать рис, и вернулись дожди, а потом наступило время тысячи ветров, изодравших бумажных змеев. И так, среди кухонных ароматов и легенд о похождениях богов, Куй-фа превратилась в девушку.
        В том возрасте, когда многие юницы уже кормят грудью собственных детей, Куй-фа все еще продолжала цепляться за косу Мэй Лэй, однако Вэн как будто ничего не замечал. В его голове роились цифры и проекты, и эта кипучая деятельность вынуждала его откладывать свадьбу племянницы.
        Однажды вечером, беседуя в чайном домике, куда мужчины заходят, чтобы обговорить новую сделку или взять проститутку, Вэн услышал намеки приятелей про какую-то девочку на выданье, с богатым приданым, которую алчный дядюшка обрекает на бесславное одиночество. Вэн сделал вид, что ничего не услышал, но покраснел до самой косички, уже начинавшей седеть. Вернувшись домой, он якобы по делу вызвал Сиу Мэнда и долго смотрел на юношу, который рылся в бумагах. Подросток превратился в крепкого, статного молодого мужчину. В тот же вечер, когда семья ужинала за общим столом, Вэн сообщил новость:
        - Я подумал, что Куй-фа должна выйти замуж.
        Все, включая саму Куй-фа, посмотрели на главу семьи.
        - Надо будет подыскать ей супруга,  - произнесла наконец жена Вэна.
        - В этом нет необходимости.  - Вэн подхватил с тарелки кусочек бамбука.  - Сиу Мэнд будет ей хорошим мужем.
        Теперь все взгляды обратились на ошарашенного Сиу Мэнда, а затем на Куй-фа.
        Девушка смотрела на блюдо с мясом и не поднимала глаз.
        - Лучше всего сыграть свадьбу во время Праздника воздушных змеев.
        Да, это самая подходящая дата. В девятый день девятой луны люди поднимаются на какое-нибудь возвышение  - будь то холм или башня храма,  - чтобы отпраздновать событие, случившееся в правление династии Хань, когда учитель спас жизнь ученику, предупредив, что на побережье надвигается ураган. Юноша убежал в горы, а когда вернулся, увидел, что весь его скот утонул. Этим памятным праздником начинался сезон нескончаемых буйных ветров  - предвестников грядущих бурь. В этот день в небо взмывали сотни бумажных созданий самых причудливых форм: розовые драконы, бабочки с яростно трепещущими крыльями, птицы с вертящимися глазами, боевые насекомые… целый выводок диковинных существ сражался за каждый кусочек неба в этой новой и древней битве.
        В день своей свадьбы Куй-фа сквозь шторки паланкина увидела далекий силуэт феникса. Расцветку птицы разглядеть не удалось, потому что лицо невесты закрывало красное покрывало. К тому же ей все время приходилось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться.
        Девушка не видела Сиу Мэнда с того вечера, когда дядя объявил о предстоящей свадьбе. Это Мэй Лэй постаралась упрятать ее подальше от нескромных взоров. Служанку напугала мужская неосторожность: разве можно говорить о свадьбе за столом, в присутствии жениха и невесты! И она порешила исправить эту ошибку. Улучив момент, когда все были заняты, старуха подкралась к алтарю богини любви и оторвала фарфоровую руку статуэтки.
        - Госпожа!  - взмолилась Мэй Лэй, встав на колени перед статуей, сжимая в ладонях оторванную конечность.  - Принеси моей девочке светлую удачу и отгони злых духов. Обещаю тебе хороший подарок, если свадьба пройдет удачно, а еще щедрее одарю, когда у нее первый ребеночек родится…  - Она на секунду задумалась.  - Но только чтоб и мать, и ребенок были здоровы.
        Мэй Лэй троекратно поклонилась и спрятала фарфоровую руку в углу кухни. Разумеется, никому в голову не пришло разыскивать пропавшую конечность. Рука вернется на место, когда исполнится просьба молящего.
        Через несколько недель после свадьбы реки вышли из берегов и много народу погибло. Самых бедных одолел голод, самых богатых  - грабежи, и только эпидемия забирала ото всех поровну. Уровень воды на полях поднялся стремительно, а опускался потом неохотно, и рисовые побеги торчали из мутной воды. Задул первый южный ветерок, веселый и свежий, и как раз подошло время нового Праздника змеев. Но до сих пор не было заметно признаков беременности Куй-фа. Мэй Лэй нанесла визит богине.
        - Уж постарайся исполнить мою просьбу, не то отправишься в крысиный чулан,  - предупредила служанка и пошла восвояси.
        Эта угроза возымела действие. Через несколько недель живот Куй-фа начал раздуваться, и тогда Мэй Лэй водрузила рядом с алтарем богини полную корзину фруктов. А в том месяце года Тигра, когда дожди вновь достигли своего апогея, родился Паг Ли. Без умолку оравший младенец тут же впился в материнскую грудь.
        - Такой крохотный, а уже по нраву зверек,  - пророчески изрек отец, заслышав эти вопли.
        Сиу Мэнд дожидался рождения сына с радостью и тревогой: было объявлено, что после этого события ему предстоит путешествие на остров, где умер его отец и где до сих пор живет его дедушка Юан, которого молодой человек даже не знал. Это была затея Вэна: тот хотел наладить контакты с тамошними коммерсантами, мечтавшими торговать предметами культа и овощами.
        - Я бы и сам поехал,  - объяснил Вэн,  - да только слишком стар я для таких путешествий.
        В голове Сиу Мэнда пронеслись отрывочные воспоминания об отъезде его отца  - смутные вести, мамин плач… А если эта история повторится? Если ему не суждено вернуться?
        - На Кубе все переменилось,  - уверял Вэн, заметив сомнения юноши.  - Китайцев теперь не нанимают в носильщики.
        Коммерсант имел в виду собственного деда, почтенного Паг Чона, который семь лет подряд трудился по двенадцать часов в день, согласно контракту из тех, что подписывают не глядя,  - до тех пор, пока однажды вечером не свалился замертво на вязанку тростника, которую пытался поднять. Несмотря на это обстоятельство, Юан последовал примеру отца и тоже отправился на тот остров. Много лет спустя его сын Тай Кок, отец Сиу Мэнда, решил вновь увидеть батюшку и оставил жену с сыном на попечение Вэна. Хотя Тай Кок и не стал наниматься в батраки, его втянули в запутанную историю с деньгами, и в результате он погиб в уличной стычке. А год спустя матушка Сиу Мэнда умерла от лихорадки, и ребенок остался под опекой мужчины, которого, хотя он и приходился его отцу двоюродным братом, Сиу Мэнд всегда называл дядюшкой.
        - Но как же теперь обстоят дела на Кубе?  - спросил Сиу Мэнд, подливая чаю в чашку.
        - По-другому,  - ответил Вэн.  - Китайцы на этом острове процветают. Такая там обстановка… благоприятная для ведения дел. По крайней мере, так мне сообщает дядюшка Юан.
        Коммерсант имел в виду дедушку Сиу Мэнда, единственного выжившего в результате их семейной миграции. Он жил на острове вот уже больше тридцати лет.
        - Расскажи о Гаване, дядюшка.
        - Юан уверяет, что тамошний климат похож на наш,  - лаконично отозвался Вэн: больше он ничего не мог сообщить, потому что и сам почти ничего не знал.
        Неделю спустя, во время очередной поездки в Макао, Сиу Мэнд приобрел в лавке заморских товаров карту. Дома молодой человек расстелил ее на полу и провел пальцем по тропику Рака, который проходил через его провинцию, пересекал Тихий океан, затем территорию Америки и доходил до кубинской столицы. Сиу Мэнд узнал нечто новое. Климат в двух городах не случайно был так похож: Кантон и Гавана находились точнехонько на одной широте. И это ясное и прямое перемещение по карте показалось юноше добрым предзнаменованием. Через месяц после рождения сына Сиу Мэнд отправился в путь на другой край света.
        Я знаю женщину одну
        Сесилия вздохнула, повернув ключ зажигания. Сияло сказочное утро, а она валилась с ног от усталости. Быть может, это преждевременная старость? В последние дни у нее все вылетало из головы. Девушка подозревала, что в ее крови странствуют гены бабушки Росы, которая на закате своих дней путала все на свете. Если бы она унаследовала способности бабушки Дельфины, то стала бы ясновидящей и заранее знала, кому суждено умереть, какой самолет упадет, кто на ком женится и что говорят покойники. Однако Сесилия никогда не видела и не слышала ничего такого, чего не чувствовали бы другие люди. Выходит, она обречена. Ее участь  - преждевременная старость, а не всеведение.
        Гудок клаксона вывел девушку из задумчивости. Оказывается, она остановилась перед дорожным терминалом и за нею выстроилась очередь из машин  - все дожидались, когда она расплатится. Сесилия сунула деньги в автомат, металлическое чрево тотчас поглотило монетки, и шлагбаум поднялся. Еще одна машина среди сотен других, среди тысяч других, среди миллионов. Девушка съехала с шоссе по направлению к парковке; последние десять минут она вела машину с автоматизмом водителя, который проделывает такой маневр множество раз на дню. Еще одно утро: подняться на том же лифте, пройти по длинному коридору в редакцию, чтобы сдать статью о событиях, которые тебя вовсе не интересуют. Когда Сесилия вошла в общий зал, там царил необычный переполох.
        - Что такое?  - спросила она у Лауреано, который подскочил к ней с какими-то бумагами.
        - Сногсшибательная новость!
        - Да что случилось?
        - Не случилось, а случится,  - объявил Лауреано, пока Сесилия включала компьютер.  - Говорят, что папа собирается на Кубу[7 - Папа Иоанн Павел II посетил Кубу в 1998 году.].
        - И что?
        Приятель смотрел на нее вытаращив глаза.
        - Да разве ты не понимаешь?  - изрек он наконец.  - Там же все вверх дном перевернется!
        - Ох, Лауро, ничего там не перевернется.
        - Да точно, сестричка. Стоит папе только появиться в коммунистической стране… И капут! Arrivederci Roma! Чао, бамбино!
        - Мечтать не вредно,  - буркнула Сесилия, выбрасывая старые заметки в мусорную корзину.
        - Так, значит, ты мне не веришь,  - обиделся Лауро.  - Смотри, вот то, что ты просила.  - С этими словами он положил свои бумажки на стол.
        Сесилия сразу же стала их просматривать. Это была статья, которую она хотела почитать два дня назад, когда ей посоветовали развить старую историю о доме-призраке, который то появляется в разных местах Майами, то исчезает. Сесилия еще не знала, понравится ли эта тема шефу, но уже двое суток ломала голову, как бы добавить хоть что-то новое; но у нее была только эта статья.
        - Мне не очень нравится эта затея,  - сказал Лауреано, выслушав подругу.
        Сесилия бросилась возражать, но парень ее перебил:
        - Я не имею в виду тему. Она могла бы вызвать интерес, если бы ты осветила ее под другим углом. Но лучше подыскать какую-нибудь другую историю. Если раздобудешь больше интересных сведений о твоем доме-призраке, мы поместим твою статью в любое воскресное приложение, пусть даже и через полгода. Но не суетись, пусть это будет дополнением к другим твоим делам.
        Ну что ж, Сесилия доделала два репортажа, которые начала на прошлой неделе, и только после этого погрузилась в чтение статьи о доме, выписывая имена людей, у которых потом можно будет взять интервью.
        Уже под конец рабочего дня Сесилия зацепилась взглядом за один абзац. Быть может, это всего лишь совпадение, однако, когда девушка еще жила в Гаване, у нее была знакомая с таким же именем. Это она? Единственный человек с таким именем из всех, кого она знала. Фамилия не могла помочь, потому что Сесилия не помнила фамилии гаванки  - только имя, как у греческой богини.
        Гея жила в одном из домиков под сенью деревьев, типичном для района Коконат-Гроув. Сесилия прошла через сад к домику с ультрамариновыми стеклами. Дверь и окна были еще более яркие, почти съедобные на вид, вроде меренги на именинном торте. Рядом с дверью висел бубенчик, наполнявший вечер одиноким позвякиванием. Растущий неподалеку делоникс обрушил на девушку оранжевый ливень. Сесилия помотала головой и постучала в дверь, но костяшки ее пальцев не выбили почти никакого звука из старой плотной древесины. Только потом она заметила простецкий колокольчик, похожий на те, что вешают на шею козам, и потянула за шнурок.
        После недолгой паузы из-за двери раздался громкий голос:
        - Кто там?
        Кто-то смотрел на Сесилию сквозь узенькую щелку в форме глаза.
        - Меня зовут Сесилия. Я журналистка из…
        Дверь распахнулась на середине фразы.
        - Привет!  - крикнула та самая девушка, которую Сесилия помнила по университетским годам.  - Что ты тут делаешь?
        - Ты меня помнишь?
        - Естественно!  - ответила хозяйка, улыбаясь вроде бы вполне искренно.
        Сесилия подумала, что ей живется очень одиноко.
        - Проходи, не стой на пороге.
        На диване сидели два кота. Один из них, белый с золотистым пятном на лбу, прищурившись, изучал гостью. Другая оказалась кошкой  - такими пестрыми могут быть только самки. Она опрометью бросилась в другую комнату.
        - Цирцея очень пугливая,  - извинилась девушка.  - Садись.
        Сесилия в нерешительности остановилась перед диваном.
        - Поли, брысь!  - шуганула второго зверя хозяйка.
        В конце концов, когда Поли спрятался под стол, Сесилия уселась на диван.
        - Что ты тут делаешь?  - спросила Гея, устраиваясь в кресле у окна.  - Я даже не знала, что ты в Майами.
        - Уже четыре года.
        - Господи! А я  - восемь. Как время-то летит!
        - Я готовлю статью для своей газеты и вот наткнулась на твое имя в старом материале. У той журналистки сохранился твой адрес, только телефон изменился. Вот почему я не смогла тебя предупредить.
        - И о чем твоя статья?
        - О том доме-призраке…
        Гея насупилась:
        - Да, помню-помню. Это было два года назад. Но я не хочу снова говорить об этом.
        - Почему?
        Гея теребила оборку на платье.
        - Я не впервые сталкиваюсь с призрачным зданием.  - Девушка вздохнула, словно от боли.  - Я видела такой на Кубе. Еще точнее, я там была.
        - Очень интересно.
        - Два этих дома никак не связаны,  - поспешно добавила Гея.  - Тот был такой зловещий, ужасный… А этот совсем другой. Не знаю, что это означает.
        - Призраки ничего не означают. Они есть, или их нет. Люди их видят или не видят. Верят в них или издеваются над теми, кто верит. Мне не доводилось слышать, чтобы они что-то означали.
        - Потому что никто не знает.
        - Не понимаю.
        - У домов-призраков есть секреты.
        - Какие секреты?
        - По-разному бывает. Дом, в котором я побывала в Гаване, хранил самые страшные злодейства всего острова. Здешний дом  - он другой. Не знаю какой и даже не хочу выяснять. Мне хватило того, что я его видела. Не желаю больше ничего знать о призраках.
        - Гея, если ты мне не поможешь со статьей, мне крышка. Шеф хочет, чтобы я писала о чем-то поинтересней обыкновенных привидений.
        - Расспроси других, не меня.
        - Все другие переехали или сменили работу. Осталась только ты. И так уж совпало, что мы с тобой знакомы… Если, как ты говоришь, призраки что-то означают, тогда и наши встречи что-нибудь да означают.
        Гея внимательно изучала ковер на полу.
        - Я не прошу тебя ни о чем запредельном,  - не отступалась Сесилия.  - Просто расскажи, что ты видела.
        - Почитай статью.
        - Уже почитала, только мне нужно, чтобы ты рассказала все заново.  - С этими словами Сесилия достала из сумочки диктофон размером с сигаретную пачку.  - Представь, что я ничего не знаю.
        Гея заметила, что запись уже включена.
        - В первый раз я видела тот дом около полуночи. Я возвращалась из кино в кромешной тьме. Прошла совсем немного, и тут в его окнах зажегся свет.
        - Где это было?
        Гея поднялась с места, открыла дверь и вышла в сад к деревьям; Сесилия следовала за ней с диктофоном в руках.
        - Вот здесь.  - Девушка указывала на странную проплешину, лишенную растительности.
        Это место походило на кельтские круги без травы, где, как считается, танцуют феи. Сесилия огляделась с тревогой. Что это было  - страх или желание, чтобы видение повторилось? Наверно, и то и другое.
        - И как выглядел дом?
        - Старый, деревянный. Но только не как мой, а намного больше, двухэтажный. Казалось, его строили, чтобы жить с видом на море. Вокруг второго этажа шла галерея.
        - А людей ты видела?
        - Нет, но повсюду горели огни.
        - И что ты сделала?
        - Побежала, запрыгнула в машину и поехала ночевать в гостиницу. Я понимала, что это все не по-настоящему.  - Гея еще раз огляделась по сторонам и пошла обратно к дому.  - Осталась в гостинице на два дня, потому что не решалась возвращаться в одиночку. Даже на работу не ходила. В конце концов позвонила другу и попросила проводить меня домой; я наврала, что боюсь возвращаться, потому что на меня там напали. Друг уговаривал меня сходить в полицию, но я ответила, что это был просто нелепый случай, к тому же у меня ничего не пропало. Как бы то ни было, друг настоял, что должен войти в дом вместе со мной и убедиться, что там все в порядке. Пока он осматривал комнаты, я совершила ошибку  - прослушала автоответчик… То, что я тебе сейчас рассказываю, не для записи.  - Гея протянула руку и выключила лежавший на столе диктофон.  - Я не рассказывала тогда, и сейчас это тоже не должно просочиться в печать.
        - Почему?
        - Пока я жила в гостинице, моя начальница названивала мне по телефону. Я не отвечала, и тогда она поехала ко мне. В записи осталось ее сообщение: она приехала и встретилась с моей двоюродной сестрой. И эта сестра рассказала, что у меня жуткий грипп и что я лежу у нее дома. Начальница извинялась, что боится инфекции и потому не приходит меня навестить. Пожелала мне всего наилучшего и передала привет двоюродной сестре.
        - А что сестра?
        - Ничего сестра. У меня нет кузин.
        - Может быть, начальница ошиблась домом, а соседи ее разыграли?
        - Она несколько раз бывала у меня и прекрасно знает, где я живу. Сама понимаешь, тот парень совершенно обалдел, услышав сообщение, которое никак не вязалось с моей историей о нападении. Мне пришлось рассказать ему правду.
        - И он поверил?
        - Ему ничего другого не оставалось, но он запретил мне называть его имя в связи с этой историей. Он  - известный адвокат.
        - А как ты увидела дом в другой раз?
        - Я не говорила, что видела его в другой раз.
        - Ты упомянула про первый раз. Следовательно, был и второй. Если хочешь, я прокручу запись.
        Сесилии показалось, что подруга уже готова рассказать, однако Гея передумала.
        - Лучше поищи других свидетелей. Я не хочу больше об этом говорить.
        - Ты ведь слышала: я не знаю, где взять других свидетелей.
        - Поспрашивай в магазинах эзотерики.
        - Почему именно там?
        - В таких местах много чего интересного, и разговорчивые люди всегда найдутся.
        Сесилия молча кивнула и спрятала диктофон. Гея тоже замолчала, и журналистка, не зная почему, вдруг почувствовала укол жалости к подруге.
        И снова пробки на дорогах, водители из-за невозможности продвинуться вперед впадают в ярость… Нужно что-то сделать, что-то, нарушающее этот обыденный ритм. Больше всего Сесилию угнетало неизбывное одиночество. Ее небольшое семейство, за исключением двоюродной бабушки, приехавшей в Штаты тридцать лет назад, осталось на острове, а друзья-приятели  - те, с кем она росла, смеялась и страдала,  - разбросаны по всему свету.
        Теперь, когда Сесилия думала о своих друзьях, она имела в виду только Фредди и Лауро, двух парней, столь же похожих, сколь и противоположных. Лауро был высок, с огромными глазами туберкулезника  - он сильно напоминал легендарную исполнительницу болеро, в честь которой и прозывался. Точно так же, как и сама Ла Лупе, он постоянно гримасничал. Фредди, наоборот, был толстенький, с раскосыми глазами. Такая внешность и глубокое контральто обеспечили ему прозвище Фредди  - в честь самой толстой в истории исполнительницы болеро. Если Лауро вел себя как капризная примадонна, то Фредди отличался отменной сдержанностью. Эти парни казались реинкарнациями двух знаменитых певиц и гордились таким сходством. Для Сесилии они были как два брата-ворчуна, которых приходилось вечно журить и опекать. Она очень любила обоих, но мысль о том, что эти двое  - вся ее компания, угнетала девушку.
        Добравшись до своей квартирки, Сесилия разделась и встала под душ. Теплая вода полилась на лицо. Девушка с наслаждением вдыхала аромат розовой пены и растирала тело губкой. Изгнание бесов. Чистота. Волшба ради очищения души. Она вылила на голову несколько капель святой воды, за которой раз в месяц ездила в церковь Милосердия.
        Сесилия любила проводить время в душе. Здесь она исповедовалась, сетовала на беды и несчастья перед лицом Того, кто простирает свою власть надо всеми, и не важно, как его зовут: Олофи[8 - Олорун-Олофи  - верховное божество религии йоруба.] или Яхве, Он или Она, Оба или Все. Сесилия не ходила к мессе из принципа. Она не доверяла любого рода руководителям и вождям, пусть даже духовным. Она предпочитала общаться с Богом напрямую.
        Сесилия посмотрела в зеркало, раздумывая, открылся ли уже тот бар; она вспомнила свою встречу со старушкой. Даже эта женщина теперь казалась ей миражем. Скорее всего, Сесилия тогда напилась и грезила наяву. «Ну что ж,  - сказала она самой себе,  - если мартини порождает такие интересные видения, в этот вечер стоит выпить еще несколько бокалов. Звонить ли Фредди или Лауро?» Сесилия решила пойти одна.
        Спустя полчаса она уже парковалась возле бара. Заплатила за вход и переступила порог. Было еще очень рано, и почти все столики пустовали. На экране сверкала божественная Рита, выпевая свое признание: «Ночью сон убежит от меня, если мне не поесть миндаля. Миндаль!.. Миндаль!.. Если тебя одолеет печаль, кушай миндаль». Сесилию приводило в восторг кокетство, с которым мулатка закатывала глаза, чтобы предложить кавалеру фунтик с орехами, а потом забирала обратно кошачьим движением, словно передумала и решила оставить лакомство себе.
        - Прежде люди двигались по-другому.
        Сесилия вздрогнула. Это замечание донеслось из темного угла, но девушке не было нужды всматриваться, чтобы понять, кто это говорит.
        - И говорили тоже по-другому,  - ответила Сесилия и ощупью пробралась к источнику звука.
        - Вот уж не думала, что ты вернешься.
        - Как же я могу не узнать продолжение той истории!  - воскликнула журналистка, устраиваясь в темноте.  - Видно, что вы меня совсем не знаете.
        В глазах Амалии промелькнула улыбка, но девушка этого не заметила.
        - У вас ведь найдется время для нового рассказа?  - нетерпеливо спросила она.
        - Времени у меня предостаточно.
        И старушка, прежде чем приступить к рассказу, сделала маленький глоток.
        Лихорадка по тебе
        Девочку сглазили. Стоя в центре комнаты, Епископша наблюдала, как растворяются и исчезают в тарелке с водой три капли масла  - а это безошибочно указывало на волшбу.
        - Господи!  - крестясь, воскликнула донья Клара.  - Что же нам делать?
        - Спокойно, спокойно,  - бормотала Епископша, подавая знак помощнице.  - Ты уже привела свою дочку ко мне.
        Анхела с полным безразличием присутствовала на ритуале собственного исцеления  - ей не было дела ни до чего, кроме огня, полыхающего по всему ее телу. Это были мурашки, обливающие ее холодным потом, ад, разрывавший ее при каждом вздохе, бездонная пучина, попав в которую она замирала на месте, не в силах ни говорить, ни шевелиться. Девочку не заинтересовало известие о сглазе, она продолжала держать тарелку с водой, как велела ей женщина. Над ее головой дрожащее пламя свечи разбрасывало тени во все стороны  - быть может, привлекая еще больше привидений, чем уже набралось в комнате.
        Помощница, выходившая наружу, вернулась с котлом, от которого поднимались почти что аппетитные запахи: там дымились кипяченные в вине рута и кориандр.
        Сглазили тебя двое,
        Трое наполнят чашу,
        Троица Пресвятая
        И Богоматерь наша.
        Епископша, не прерывая молитвы, чертила над головой Анхелы крест.
        Если болит голова,
        Святая Елена права,
        Если болит висок,
        Святой Викентий помог,
        Если болят глаза,
        Святого Урбана слеза,
        Если болит рот,
        Святая Тереса придет,
        Если болят руки,
        Святым мощам на поруки,
        Если болит тело,
        Святая Анна, за дело,
        Если болят ступни,
        Святой Андрей, подними,
        И ангелов тридцать и три.
        Произнеся эти слова, старуха выхватила тарелку из рук Анхелы и швырнула в угол. Вода оставила на деревянной стене темное пятно.
        - Вот и готово, дочка. Ступай с богом.
        Анхела с помощью матери поднялась на ноги и сделала шаг.
        - Нет! Только не сюда!  - прикрикнула Епископша.  - Не касайся этой воды, а то колдовство вернется.
        Мать и дочь вышли из дома знахарки уже глубокой ночью. Дон Педро поджидал их возле камня шагах в тридцати, на краю деревни, расположившейся у подножия заснеженного хребта Куэнка.
        - Что?  - нетерпеливо прошептал он.
        Донья Клара слегка повела бровью. Долгие годы бок о бок с этой женщиной помогли дону Педро понять: «Все сделано, потом поговорим». Вот уже несколько месяцев ни он, ни Клара не могли спать спокойно. Их дочь  - ту самую девочку, что совсем недавно весело носилась по полям, гоняясь за букашками и пичугами,  - как будто подменили.
        Сначала появились видения. И хотя дон Педро был к этому подготовлен, он все равно не мог не изумиться. Будущая супруга предупредила его в тот самый день, когда он сделал предложение: всех женщин в их семье с незапамятных времен сопровождает дух по имени Мартинико.
        - Я начала его видеть в юности,  - поведала Клара.  - И моя мама тоже, и бабушка, и все женщины в моей семье.
        - А если девочки не рождались?  - скептически хмыкнул он.
        - Тогда дух переходил по наследству к жене первого сына. Так случилось с моей прабабкой, которая родилась в Пуэртольяно и вышла за единственного сына моей бабушки. Она тогда решила уехать жить в Приего, чтобы ничего не объяснять своей родне.
        Педро и не знал  - смеяться ему или плакать, однако по серьезному лицу невесты догадался, что дело нешуточное.
        И хотя Клера вечно жаловалась на невидимое присутствие Мартинико, Педро всегда полагал, что всему виной ее воображение. Он подозревал, что это истерия, древнее семейное предание, которое заставляет жену видеть невидимое. И чтобы избежать так называемой «заразы», заставил Клару поклясться, что она ни словом не обмолвится дочери об этой визионерской традиции и вообще не будет рассказывать истории о домовых и прочих сверхъестественных существах. Вот почему Педро чуть не помер от страха в тот день, когда Анхелита, крошка неполных двенадцати лет, уставилась взглядом в полку, на которой сохла глиняная посуда, и удивленно прошептала:
        - А зачем тут гномик?
        - Какой гномик?  - спросил отец, мельком взглянув на полку.
        - На этой стопке тарелок сидит человечек, одетый как священник,  - ответила девочка еще тише, а заметив, как помрачнело отцовское лицо, добавила:  - Ты что, его не видишь?
        У Педро волосы на голове встали дыбом. Вот оно, подтверждение: несмотря на все предосторожности, в кровь его дочери проникла эта фантастическая зараза. Педро в ужасе схватил девочку за руку и выволок из мастерской.
        - Она его видела,  - прошептал он на ухо жене.
        Клара восприняла известие с радостью.
        - Значит, она уже девушка,  - шепнула она в ответ.
        Непросто было жить в доме с двумя женщинами, которые видят и слышат то, чего он не может воспринимать, как бы ни тужился. Сложнее всего оказалось смириться с переменой, происшедшей с родной дочерью. К жене с ее придурью он уже успел привыкнуть. Анхела, наоборот, всегда была самой нормальной девчушкой, предпочитавшей гоняться за курами или лазить по деревьям. Ее всегда оставляли равнодушной истории о привидениях или зачарованных мавританках, которые, бывало, рассказывали в деревне.
        И вдруг такое!
        Клара увела Анхелу на долгий разговор и объяснила ей, что это за гость и отчего только они его видят. Не было нужды убеждать дочку не болтать: она всегда была разумной девочкой.
        Только Педро ходил встревоженный. Анхела несколько раз ловила на себе его пристальные взгляды. Она сердцем догадалась, что с ним происходит, и старалась приласкаться, чтобы показать, что осталась прежней хорошей девочкой. И Педро постепенно стал забывать о своих тревогах. Он почти уже свыкся с незримым присутствием Мартинико, но вот свалилась новая напасть.
        В один прекрасный день, когда Анхеле было почти шестнадцать, девушка проснулась бледная, заплаканная. Отказалась от еды и замолчала. Она была как статуя, ничто вокруг ее не интересовало, ей казалось, что грудь ее готова лопнуть, словно перезрелый плод от удара о землю.
        Родители сначала охали, потом улещали сладостями, а в конце концов разорались и заперли девочку в ее комнате. Нет, то была не ярость, а испуг  - Педро с Кларой не знали, как заставить дочку реагировать на происходящее. Когда все средства были испробованы, Клара решила отвести ее к Епископше, женщине мудрой, породненной с небесными силами  - ведь ее брат был епископом в Толедо. Он исцелял души словом Божьим, она исцеляла тела с помощью святых.
        Манипуляции ворожеи подтвердили тайные подозрения Клары: ее дочь стала жертвой сглаза. Однако в арсенале Епископши имелись средства на всякую напасть, и после сеанса экзорцизма мать почувствовала себя гораздо спокойнее: она была уверена, что молитвы старухи достигнут цели. Педро тоже хотелось бы обрести такую уверенность. По дороге домой он исподтишка изучал дочь, силясь разглядеть признаки выздоровления. Девочка шла свесив голову, смотрела под ноги, словно впервые ступала по влажным холодным тропам сьерры, которые в тот благословенный 1886 год были совершенно безлюдны.
        «Придется подождать»,  - понял Педро.
        Ветер пах кровью, и капли дождя впивались в кожу, словно костлявые пальцы. Каждый солнечный луч был как дротик, пронзающий зрачки. Каждый отблеск луны  - как язык, лижущий плечи. Прошло три месяца, а Анхела продолжала жаловаться на все явления природы и на другие ужасные вещи.
        - Ее не сглазили,  - определила Епископша, когда Клара снова к ней обратилась.  - У твоей дочери маточная болезнь.
        - Что это?  - в ужасе спросила Клара.
        - Матка, орган, которым рожают, сдвинулась с места и теперь бродит по всему телу. У женщин такое вызывает душевную боль. Твоя девочка, по крайней мере, молчит. Другие же вопят, как ведьмы в течке.
        - И что же нам делать?
        - Ваш случай очень тяжелый. Единственное, что я могу присоветовать,  - это молитвы… Анхела, подойди.
        Три женщины опустились на колени вокруг свечи:
        Просит Троица Святая,
        Евангелие и месса:
        Матушка больная,
        Вернись на место.
        Но толку от молитвы не вышло.
        Приходил новый рассвет  - и опять Анхела плакала по углам. Солнце поднималось в зенит  - и Анхела смотрела на любую еду, не прикасаясь к блюду. Наступал вечер  - и Анхела, пробродив несколько часов по дому, замирала у дверей, а Мартинико тем временем занимался своими делами… И это было ужаснее всего: маточная болезнь сделала из Анхелы дурочку, а вдобавок еще и испортила характер домового.
        Каждый вечер, когда девушка наблюдала за сгущавшимися сумерками, над головами пастухов, гнавших стада на пастбище или на водопой, начинали летать булыжники, не меньше доставалось и возвращающимся домой торговцам. Жители деревни осаждали Педро своими жалобами, и ему ничего не оставалось, кроме как раскрыть тайну существования Мартинико.
        «Хоть домовой, хоть привидение, нам только надо, чтобы он нам головы не дырявил»  - таков был смысл общей просьбы.
        - Я поговорю с Анхелой,  - с комом в горле пообещал отец, заранее зная, что поведение баламута зависит от душевного равновесия его дочери, но в то же время в своих проделках Мартинико не подчиняется ее желаниям.
        - Анхела, ты должна его убедить. Этот домовой не может вот так докучать людям, иначе нас отсюда прогонят.
        - Объясни ему сам, папа,  - ответила девочка.  - Может быть, он тебя послушает.
        - Думаешь, я его не просил? Но он, похоже, меня не слушает. Я подозреваю, его никогда нет рядом, когда я к нему обращаюсь.
        - Сейчас он здесь.
        - Здесь, поблизости?
        - Прямо здесь.
        Педро чуть не уронил горшок с вареньем.
        - Я его не вижу.
        - Если ты с ним заговоришь, он будет слушать.
        - Кабальеро Мартинико…
        Педро начал свою речь уважительно, как и в прошлые разы, затем последовал длинный период, в котором отец семейства объяснял, какие беды поведение домового может навлечь на саму Анхелиту. Он просит не за себя, а за свою жену и за девочку, благодаря которым уважаемый дух имеет возможность существовать в мире живых.
        Было очевидно, что Мартинико его слушает. В продолжение всей речи в окрестностях дома царило спокойствие. Двое соседей проходили мимо и услышали, как Педро разглагольствует сам с собой, но поскольку они были наслышаны о присутствии домового, то сразу поняли, в чем дело, и заторопились прочь, пока их не нагнал какой-нибудь метательный снаряд.
        Педро окончил речь и, довольный содеянным, отправился работать. И вдруг камни полетели снова, они выскакивали отовсюду, и один из них угодил гончару в голову. Анхела бросилась отцу на помощь и тут же получила палкой по заднице. Им пришлось укрыться в мастерской, но камни продолжали стучать по стенам, так что домик, казалось, вот-вот развалится. Впервые за много месяцев Анхела как бы очнулась от своего оцепенения.
        - Какой ты противный, домовой!  - выкрикнула она, вытирая окровавленное отцовское лицо.  - Я тебя ненавижу. Не желаю тебя видеть!
        И камнепад чудесным образом прекратился. Еще слышно было карканье перепуганных птиц, но Анхела пребывала в такой ярости, что ее не остановили даже вопли отца, умолявшего не покидать убежища.
        - Если ты еще хоть раз ударишь батюшку, матушку или меня, клянусь, я навсегда тебя из нас выгоню!  - прокричала девочка во всю силу своих легких.
        Даже ветер, казалось, утих после этой угрозы. Педро ощутил волну страха, от которой волосы вставали дыбом; он решил, что ему передался страх домового.
        В тот вечер дочь и родители улеглись рано  - как только перевязали рану хозяину дома. Педро клялся никогда больше не разговаривать с Мартинико  - пусть уж другие подставляют головы. К тому же он сомневался в долгосрочном действии угроз Анхелы и не хотел нарываться по новой. И вообще, гончар нуждался в передышке. Он два дня трудился над партией горшков, и назавтра ему предстояло расписать готовую посуду.
        Среди ночи всех троих разбудил страшный грохот, как будто на землю обрушился обломок луны. Педро зажег свечу и дрожа вышел из дома; жена и дочь  - за ним следом. Долина была похожа на темную пещеру.
        В мастерской Педро был настоящий пандемониум: посуда летала по комнате и вдребезги разбивалась о стены, столы ходили ходуном, гончарный круг вертелся, как обезумевшее мельничное колесо… Педро созерцал этот разгром в безысходном отчаянии. С таким бессовестным домочадцем о гончарном ремесле можно было забыть.
        - Жена, собирай пожитки,  - пробормотал он.  - Мы отправляемся в Торрелилу.
        - Что?
        - Да то: уезжаем жить к дяде Пако. Гончарному промыслу конец.
        Клара разрыдалась:
        - Ты столько трудился…
        - Завтра распродам то, что смогу. С этими деньгами переберемся к дядюшке, он меня сколько раз звал.  - И, уверенный в том, что домовой занят крушением утвари и ничего не услышит, добавил:  - Теперь этот Мартинико у меня попляшет.
        Пена и дым
        Море наползало на берег, оставляя на песке груз водорослей и целуя пятки мальчишкам, спящим у кромки прибоя. А потом отступало осторожной кошкой, чтобы подготовиться к новой яростной атаке.
        - Нет, я больше не возвращалась,  - сказала Гея.  - И думаю, больше не вернусь.
        - Почему?
        - Слишком много воспоминаний.
        - Воспоминания есть у всех.
        - Но не такие кошмарные, как мои.
        Солнце на Южном пляже клонилось к закату, и юные загорелые тела в едином порыве меняли свои повседневные наряды на другие, более подходящие к сюрпризам городской ночи. Девушки провели у моря несколько часов и уже успели обсудить все общие воспоминания, связывавшие их с островом,  - но только не те, которые у каждой были свои. Сесилия делала попытки, но ее подруга в ответ замыкалась в странном молчании.
        - Это все из-за того дома-призрака?  - предположила Сесилия.
        - В смысле?
        - Ты не хочешь возвращаться на Кубу из-за того дома, о котором мне рассказывала.
        Гея кивнула.
        - У меня есть своя теория,  - помолчав, прошептала она.  - Я думаю, такие жилища, меняющие месторасположение или облик,  - это души определенных мест.
        - А если по округе таких шастает два или три?  - спросила Сесилия.  - Все это души одного и того же города?
        - У места может быть больше одной души. Места  - они как люди. У них много лиц.
        - Честно говоря, никогда раньше не слышала о домах, которые вот так изменяются.
        - Я тоже, но уверяю тебя: в Гаване есть здание, которое меняется всякий раз, как ты в него попадаешь, а теперь в Майами завелось другое, которое гуляет, где ему вздумается.
        Сесилия порылась в песке и вытащила ракушку.
        - А что это за дом в Гаване?
        - Место обманов. Чудовище, созданное, чтобы врать. Там все не то, чем кажется, а то, что кажется,  - вообще не существует. Не думаю, что человеческая душа способна выжить в такой неопределенности.
        - Мы ни в чем не можем быть уверены.
        - В жизни всегда есть неожиданности и случайности, и мы готовы вынести некую порцию неопределенности. Однако если происходит нечто, подрывающее самые основания обычной жизни, это несоответствие разрастается до нечеловеческих масштабов. В таком случае оно становится опасным для нашего рассудка. Мы переносим собственные страхи, если знаем, что остальная часть общества движется в допустимых пределах нормального, потому что в глубине души надеемся, что эти страхи  - лишь мелкие индивидуальные смещения, которые на внешнем мире не отразятся. Но стоит страху коснуться внешнего окружения, как человек лишается естественной опоры  - он теряет возможность обратиться за помощью или утешением к другим… Вот чем был гаванский дом-призрак  - темным бездонным колодцем.
        Сесилия покосилась на подругу:
        - Думаешь, дом в Майами  - тоже такой?
        - Ну конечно нет!  - горячо возразила Гея.
        - Тогда почему ты не хочешь о нем рассказать?
        - Я же говорила: эти дома-призраки несут в себе частички души города. Дома бывают темные и светлые. И я не хочу знать, из каких  - этот дом. Так, на всякий случай.
        - Мне очень не хватает твоего рассказа про вторую встречу с домом,  - пожаловалась Сесилия без надежды на удачу.
        - Он был на пляже.
        - Здесь?!  - вскрикнула журналистка.
        - Нет, на маленьком пляже в Хэммок-парке, рядом с Олд-Катлер-роуд. Бывала там?
        - По правде сказать, я мало куда хожу,  - призналась Сесилия смущенно.  - В Майами мало чего интересного.
        Теперь уже Гея взглянула на подругу с любопытством, но вслух ничего не добавила.
        - И что там было?  - подначила Сесилия.
        - Однажды вечером я пошла в бар рядом с этим пляжем. Мне нравится, когда я ем, смотреть на море. Поужинав, я решила немного пройтись по парку и долго там наблюдала за самкой опоссума с детенышем. Звери спустились с пальмы и уже уходили в лес, когда мать вдруг остановилась, задрала хвост и быстро утащила детеныша в заросли. Поначалу я не поняла, что их так напугало. Был там всего один дом неподалеку, да и тот выглядел нежилым. Прибрежные заросли его укрывали, так что я не очень хорошо рассмотрела этот дом, пока не оказалась рядом. И тогда дверь открылась, и я увидела женщину в старинной одежде.
        - В длинном платье?  - перебила Сесилия, которой на ум пришли дамы-привидения из книжек.
        - Нет, ничего подобного. Там стояла женщина в цветастом платье, как носили годах в сороковых-пятидесятых. Сеньора приветливо мне улыбнулась. А следом за ней показался старик  - тот не обратил на меня никакого внимания. У него в руке была пустая птичья клетка на крючке. Я подошла еще ближе и разглядела второй этаж, с балконом. Вот тогда-то я и узнала этот дом  - тот самый, который я прежде видела рядом с моим.
        - А женщина с тобой заговорила?
        - Кажется, она хотела что-то сказать, но я не стала дожидаться. Я убежала.
        - Могу я написать об этом в статье?
        - Нет.
        - Но это ведь новая подробность. В опубликованной статье об этом случае не упоминалось.
        - Потому что он произошел позже.
        - У меня есть только твое свидетельство, и при этом я не могу опубликовать ничего из твоего рассказа.
        Гея грызла ноготь.
        - Поспрашивай в баре рядом с тем пляжем. Может быть, там что-то видели.
        Сесилия покачала головой:
        - Боюсь, лучшего свидетеля мне не найти.
        - Знаешь «Атлантиду»?
        - Книжный магазин в Корал-Гейблс?
        - Его хозяйка  - моя подруга, она может тебе кое-что подсказать. Ее зовут Л?са.
        - Она тоже видела дом?
        - Нет, но она знает людей, которые его видели.
        На песок спускалась темнота, Гея давно ушла, а Сесилия все сидела и слушала музыку из открытых кафе за спиной. Отчего-то рассказ о втором появлении дома нагнал на нее тоску. Почему Гея не сходила на пляж с кем-нибудь из знакомых? Может быть, потому, что жила так же одиноко, как и сама Сесилия?
        Взгляд ее скользил по волнам, море с приближением ночи становилось все спокойнее. Сесилия раздумывала, как сложилась бы ее жизнь, если бы родители подарили ей братика. Гораздо раньше, чем девушка задумалась об отъезде, папа и несколько месяцев спустя мама умерли, оставив дочку на произвол судьбы в детском доме, а потом она решила убежать  - в те дни, когда тысячи людей бросались в воду с криками «свобода, свобода!», точно обезумевшее стадо.
        Пресытившись одиночеством, Сесилия подобрала полотенце и сложила в сумку. Сначала надо принять душ, а потом  - в бар! Люди шли веселиться, встречались с друзьями, разбивались на парочки, а ее жизнь казалась сплошной рутиной… если можно так назвать две беседы с одной и той же старушкой. Однако других планов на вечер у девушки не было. Сесилии потребовалось всего полчаса на дорогу домой и еще полчаса, чтобы поесть и одеться.
        Когда Сесилия вошла, бар уже был заполнен полуночниками и табачным дымом  - то было удушающее, по-настоящему ядовитое облако. Девушка едва могла дышать в этой атмосфере, она как будто очутилась на пороге онкологической клиники. Пришлось несколько раз чихнуть, и только тогда ее легкие приспособились к концентрации яда.
        «Человек  - это существо, которое адаптируется к любому дерьму,  - подумала Сесилия.  - Вот почему он выживает во всех катастрофах, которые сам же и устраивает».
        Посетители, зачарованные голосом певца, столпились на площадке. Возле барной стойки двое влюбленных наслаждались друг другом в замогильном полумраке. И больше за столиками никого не было.
        Сесилия села подальше от парочки. Официант долго не подходил  - возможно, тоже убежал на площадку колыхаться под семидесятилетнее болеро: «Как тяжка мне измена твоя, как мне горько рыдать без тебя. Все, что ты принесла мне,  - это черные слезы, черные слезы. И черна жизнь моя…» И вдруг жалостливый характер песни изменился и она превратилась в игривую румбу: «Ты бросаешь меня, я страдать не хочу, я с тобой остаюсь, королева, хоть жизнью плачу…» Танцующие разомкнули объятия, чтобы сладостно всколыхнуть плечами и бедрами, скинуть с себя мрачное настроение болеро. «Вот такой мы народ,  - подумала Сесилия,  - ищем наслаждения даже в трагедии».
        - Эта песня у меня всегда была одной из самых любимых,  - произнес голос за спиной у Сесилии.
        Девушка вздрогнула от неожиданности и, обернувшись, увидела старушку, которая проникла в бар каким-то волшебным образом.
        - А еще это была любимая песня моей матери,  - добавила Амалия.  - Всякий раз, как слышу песню, вспоминаю маму.
        Сесилия пристальней всмотрелась в ее лицо. Должно быть, это темнота раньше вводила ее в заблуждение: ее собеседнице можно было дать от силы пятьдесят.
        - Вы мне так и не рассказали, что случилось с Куй-фа, когда ее муж уехал на Кубу, и что сталось с той полубезумной девочкой.
        - Какой девочкой?
        - Той, у которой были видения… Которой чудилось, что она видит домового.
        - Анхела не была безумна,  - заверила женщина.  - Видения  - еще не повод объявлять человека сбрендившим. Тебе это должно быть известно, как никому другому.
        - Почему?
        - Ты считаешь свою бабушку безумной?
        - А кто вам сказал, что у нее были видения?
        - Ты и сказала.
        Сесилия была уверена, что ни словом не обмолвилась об экстрасенсорных способностях своей бабушки. Или все-таки упоминала об этом в первый вечер? Тогда она была как в бреду…
        - Я просто хотела узнать, чем закончилась та история.  - Сесилия решила не обращать внимания на эту обмолвку.  - Но я до сих пор не понимаю, какая связь между китайской семьей и испанской духовидицей.
        - Это потому, что не хватает третьей части,  - объявила Амалия.
        Черные слезы
        По обочинам дороги, ведущей к усадьбе, росли деревья. Апельсины с лимонами наполняли ветер запахами. Спелые гуайявы падали и разбивались о землю, не дожидаясь, пока их сорвут с ветки.
        Хотя дождь лил не переставая, Каридад глазела по сторонам со смесью любопытства и восхищения. Она вместе с другими рабами проехала от Хагуэй-Гранде до этих мест. Однако девочка плакала не оттого, что рассталась с бывшим хозяином, а оттого, что там, на плантации, остался прах ее матери.
        Несколько белых мужчин похитили Дайо  - так ее называли среди своих,  - когда она еще жила на своем далеком диком побережье Ифe, в местности, которую белые называли Африкой. Вот почему Каридад так и не узнала, кто ее отец,  - этого не знала сама Дайо. Во время путешествия по Кубе она служила женой сразу троим похитителям. Потом ее продали хозяину плантации на острове, и там она произвела на свет странное создание с кожей млечного оттенка.
        Вскоре после родов Дайо была крещена Дамианой. Много лет спустя она объяснила дочери, что ее настоящее имя означает «Грядущее счастье»  - именно так восприняли девочку ее родители, как великую удачу после долгих молитв Ошун Фумике  - той, что дарит детей бесплодным женщинам. Дамиане хотелось и дочку назвать африканским именем, которое напоминало бы о родном племени, но хозяева не разрешили. И все равно девочка отличалась такой необычной красотой, что мать решила втайне назвать ее Камария, то есть «Как луна»  - она была такая же сияющая. Но этим именем мать называла дочь, только когда они были наедине. Для хозяев девочка по-прежнему прозывалась Каридад.
        Матери с дочерью повезло: их никогда не отправляли на плантации. У Дамианы молока было в избытке, и ее определили кормить новорожденную дочку хозяина. А Каридад, когда та немного подросла, отправили служанкой в комнаты госпожи, улыбчивой женщины, которая безо всякого повода дарила девочке монетки,  - так что мать и дочь начали вынашивать планы, как бы им выкупиться на свободу. К несчастью, судьба распорядилась иначе.
        Летом 1876 года округу опустошала эпидемия, унесшая десятки человеческих жизней, без разбору  - черных и белых. Не было проку ни от травяных настоек, ни от целебных окуриваний, ни от тайных негритянских ритуалов: лихорадка косила хозяев и рабов. Каридад лишилась матери, а хозяин  - жены. Не в силах видеть возле себя маленькую рабыню, напоминавшую ему о покойной супруге, господин решил подарить девочку двоюродному брату, который жил в усадьбе в Эль-Серро, новом районе Гаваны.
        Девочка приготовилась к худшему. Ей никогда прежде не доводилось работать вне дома, и она вовсе не была уверена, что с ней будут обходиться так же любезно. Она воображала, как гнет спину от зари до зари, вся грязная, опаленная солнцем, а вечером сил хватает, только чтобы напиваться или петь.
        Каридад не знала, что едет на пригородную виллу  - в дом, предназначенный для отдыха и созерцания. Она с изумлением разглядывала усадьбы, мимо которых проезжала ее повозка: сказочные дворцы в окружении фруктовых садов. Каридад даже забыла на минуту о своих страхах и прислушалась к болтовне надсмотрщиков.
        - Вон там жила донья Луиса Эррера, пока не вышла замуж за графа де Хибакоа,  - показывал первый.  - А это дом графа де Фернандина.  - Он указал на другой особняк, с красивым садом сбоку и внушительным фронтоном по центру.  - Дом знаменит изваяниями двух графских львов при входе.
        - А где же львы?
        - Маркиз де Пинар дель Рио скопировал эти статуи, чтобы поставить возле своего дома, и граф тогда взбеленился и велел своих убрать. Смотри, а вот и они, маркизовы львы.
        Если бы от этого зависела сама жизнь Каридад, она не смогла бы передать всего великолепия решетки, охраняемой этими двумя животными  - один лев спал, положив голову на лапы, другой сонно потягивался,  - не смогла бы она дать и точного описания витражей со стеклами кроваво-красного, темно-синего, таинственно-зеленого цвета, или ажурных решеток перед ними, или по-римски пышных колонн у центрального входа. Девушке не хватало слов, но дух перехватило от такой красоты.
        - Это усадьба графа де Сантовениа,  - пояснил возница, слегка отодвинувшись, чтобы дать поглядеть товарищу.
        Каридад чуть не вскрикнула. Усадьба была как сказка, воплощенная в мраморе и стекле, приумножавших свет и тропические краски; как чудо из садов, край которых теряется за горизонтом, из плеска воды в фонтане, из статуй ярчайшей белизны, блестевших на солнце, словно жемчуг. Девушка никогда не видела такой красоты  - даже в снах, где она прогуливалась вдоль каменных стен в таинственных лабиринтах сельвы, где жила ее мать,  - Дамиана рассказывала, как девочкой бродила по таким развалинам.
        Вскоре и этот особняк скрылся из виду: они направлялись к другому зданию, с более скромным фасадом. Точно так же, как и многие другие зажиточные островитяне, семейство Мельгарес-Эррера построило загородную резиденцию в надежде спрятаться от повседневной жизни, все более суматошной и пестрой, заполненной рекламой и торговцами, на всех углах расхваливающими свой товар, гостиницами для путешественников и коммерсантов из провинции; жизни, приправленной преступностью и убийствами на почве страсти, сообщения о которых газеты публикуют в черной рамке.
        Асьенда Хосе Мельгареса славилась своими празднествами, вроде того, что устроили несколько лет назад, когда выходила замуж сеньорита Тереса, плод союза хозяина и Марии Тересы Эрреры, дочери второго маркиза де Альмендарес. На празднике, в числе прочих гостей, побывал сам великий князь Алексей из России[9 - Имеется в виду великий князь Алексей Александрович, побывавший на Кубе в 1873 году.].
        Теперь повозка с грузом рабов въезжала в усадьбу. Одни были напуганы, другие смирились со своей участью, но всех незамедлительно отправили к донье Маритe  - так именовали ее возницы. Женщина стояла на пороге дома, рабы  - на некотором отдалении. Хозяйка несколько секунд их рассматривала, потом прошла вперед. При каждом шаге платье ее пугающе поскрипывало, что никак не могло успокоить взволнованных невольников.
        - Как тебя зовут?  - спросила хозяйка у единственной девочки-подростка.
        - Камария.
        - Это что, имя?
        - Так меня назвала моя мать.
        Донья Марите задержала на девушке взгляд, она почувствовала боль за этим вызывающим ответом.
        - Где она?
        - Умерла.
        Дрожь в голосе не ускользнула от внимания Марите.
        - Как называли тебя господа в том поместье?
        - Каридад.
        - Хорошо, Каридад. Думаю, я оставлю тебя при себе.  - Госпожа указала кружевным веером на двух мальчиков, которые во время всего пути держались за руки.  - Томас,  - обратилась она к одному из надсмотрщиков, доставивших рабов,  - нам, кажется, нужны садовники и какая-то кухонная прислуга?
        - Кажется, да, госпожа.
        - Ну так позаботься об этом. А вы,  - кивнула она девушке и мальчикам,  - пойдемте со мной.
        Она повернулась и пошла в дом. Каридад взяла детей за руки и повела вслед за новой госпожой.
        Дом окружало центральное патио, ограниченное четырьмя галереями. В отличие от других подобных особняков, эти галереи были закрытыми, не имели выхода во двор. И все-таки французские жалюзи с геометрическими узорами пропускали достаточно света и воздуха, так что в комнатах было светло и прохладно.
        - Хосефа,  - скомандовала госпожа чернокожей служанке,  - проследи, чтобы они помылись и поели.
        Старая негритянка заставила новеньких вымыться и переодеться в чистое и только потом отвела на кухню. Все трое были рождены на острове и плохо понимали язык своих предков. Поэтому старухе приходилось наставлять их на скверном испанском:
        - Когда в колокол звонит, это рабу есть… Хозяин терпеть не любит никакая грязь на сапоги, так вы утром чистить и блестеть.  - Она посмотрела на мальчиков.  - Это для вам.
        Каридад поняла, что будет служить кем-то вроде горничной при спальне. Ей предстоит гладить белье, причесывать хозяйку, опрыскивать ее духами, чистить туфли, приносить напитки и обмахивать донью Марите веером. Хосефа сама будет обучать девочку всем потребным умениям, потому что, хотя у Каридад имелся кое-какой опыт, изысканная загородная жизнь под Гаваной требовала особой сноровки.
        Время от времени девушка сопровождала хозяйку, посещавшую другие усадьбы. Чаще всего они ездили на асьенду редкой красоты, принадлежащую дону Карлосу де Сальдо и донье Каридад Лaмар; предыдущая владелица асьенды умерла.
        Когда хозяйка и служанка отправились в эту усадьбу впервые, в тамошнем саду трудились трое рабов  - они подрезали и поливали жасминовые и розовые кусты. Один из них, мулат с таким же оттенком кожи, как у Каридад, при виде женщин снял шляпу  - и, как показалось девушке, не из почтения к белой госпоже. Она была готова поклясться, что взгляд работника обращен на нее. Так Каридад впервые увидела Флоренсио. Однако только через три месяца он осмелился заговорить с нею.
        Однажды вечером, улучив момент, когда Каридад отправилась на кухню за напитками для господ, Флоренсио подошел к ней. Тогда девушка узнала, что молодой человек, так же как и она, был сыном белого хозяина и чернокожей рабыни.
        Мать сумела выкупить себя на свободу после того, как предыдущий хозяин продал ее дону Карлосу, но при этом предпочла остаться вместе с сыном на асьенде. Каридад эта ситуация показалась странной, однако Флоренсио объяснил, что подобное случается нередко. Порой домашние рабы лучше питаются и одеваются при покровительстве господина, чем когда работают на себя, поэтому негры воспринимают свободу как ответственность, к которой они не готовы. Они скорее согласятся получать толику еды от хозяина, нежели жить как живется, не зная, чем заняться на свободе. Флоренсио был прекрасно воспитан, он умел читать и писать и изъяснялся как образованный  - об этом позаботились хозяева, которым хотелось иметь при себе просвещенного раба, способного улаживать деликатные дела. Но, в отличие от матери, умершей два года назад, юноша мечтал обрести свободу и открыть собственное дело. Его ничто не держало в усадьбе. К тому же для Флоренсио, как и для большинства его братьев, все опасности свободы были милее, чем унизительное рабство. И чтобы стать свободным, он уже давно начал откладывать деньги… В кухню вошел другой слуга,
и разговор прервался. Каридад не успела ответить, что и сама копит деньги с той же целью.
        Иногда донья Марите навещала соседнюю усадьбу, иногда чета Сальдо-Ламар наведывалась к ней. Флоренсио сопровождал своих хозяев в качестве кучера, что давало ему возможность обменяться с Каридад несколькими фразами, когда девушка подносила ему бокал с напитком.
        Молодые люди даже не заметили, что счет их встречам идет уже на месяцы. Миновали один, два, три года, и любовь мулатки и элегантного кучера уже не была тайной ни для кого, исключая только их хозяев.
        - Когда ты поговоришь с доньей Марите?  - спросил Флоренсио, как только они пришли к выводу, что у обоих набралось достаточно денег, чтобы заплатить за свободу.
        - На следующей неделе,  - пообещала девушка.  - Мне нужно время, чтобы ее подготовить.
        - Время?
        - Она была так добра! Я, по крайней мере, должна ей…
        - Ты ничего ей не должна,  - вздохнул юноша.  - Ты как будто не хочешь соединиться со мной.
        Каридад порывисто подошла к возлюбленному:
        - Дело не в этом, Флор. Конечно, я хочу быть с тобой.
        - Тогда в чем же заминка?
        Девушка покачала головой. Ей не хотелось признаваться, но сейчас она чувствовала тот самый страх, который раньше казался ей верхом нелепости. Она привыкла иметь крышу над головой, вдоволь вкусной еды, и ее пугала перспектива оказаться на улице, не имея над головой никакой защиты, кроме неба, когда придется зарабатывать на хлеб собственными силами и одолевать все превратности судьбы. Этот страх прочно укоренился в груди, и дух ее был подавлен, как обычно бывает, когда много лет живешь не сам по себе, а при хозяине. Вот как она себя чувствовала: никакого стремления к самостоятельности, только пугающая перспектива встретиться с миром, которого она не знает и который никогда не спросит, готова ли она в нем жить; с миром, законы которого ей никто никогда не объяснял… Девушка подумала о птенцах, вцепившихся в ветки,  - перепуганных и неуклюжих, не способных перебраться на соседнее дерево к родителям. Каридад поняла, что должна уподобиться этим птенцам  - расправить крылья и броситься в пропасть. Конечно же, она расшибется о землю.
        - Хорошо,  - наконец решилась Каридад.  - Я поговорю с ней завтра.
        Но проходили дни и даже недели, а она все не осмеливалась поговорить с доньей Марите.
        Флоренсио чах, подрезая розы, больше от стремления быть рядом с любимой, чем из-за невозможности обрести свободу.
        Услышанный однажды вечером разговор лишил юношу покоя. Дон Карлос послал за ним. Хозяева потягивали на террасе чамполу[10 - Чампола  - напиток из тропических плодов, сахара, воды и, иногда, молока.], наслаждаясь вечерней прохладой.
        - Это просто кошмар!  - Дон Карлос размахивал газетой перед лицом побледневшей жены.  - Мы не сможем больше здесь жить. Ты знаешь, что, только чтобы ухаживать за домом и садами, нам нужно двадцать рабов?
        - И что же нам делать?
        - Остается только продавать.
        Флоренсио ощутил, как кровь отливает от лица. Продавать. Но что? Дом? Или всех рабов? Его разлучат с Каридад. Он никогда больше ее не увидит… Дон Карлос заметил, что мулат ожидает приказаний возле ограды.
        - Флоренсио, закладывай двуколку. Мы едем в усадьбу дона Хосе.
        Юноша повиновался, хотя из-за урагана мыслей в голове руки не слушались и ему не сразу удалось запрячь лошадей. Потом Флоренсио вернулся домой, надел сапоги, камзол и перчатки. Чуть было не позабыл цилиндр. Дон Карлос стремительно вышел из дома с газетой в руке, за ним спешила встревоженная жена. Во время короткой поездки в соседнее поместье супруги перешептывались между собой, но Флоренсио их не слушал. В голове его оставалось место лишь для единственно верного решения.
        Муж с женой быстро выбрались из экипажа, так что у слуги не было времени, чтобы с ними переговорить. Даже сидя на козлах, Флоренсио слышал возбужденные голоса дона Хосе и своего хозяина. Он выждал еще несколько секунд и тоже спустился. Когда молодой человек шел через двор, на пути его оказалась Каридад.
        - Что ты собираешься делать?
        - То, о чем мы давно договорились.
        - Сейчас не самый лучший момент,  - прошептала девушка.  - Не знаю, что там происходит, но, кажется, ничего хорошего… Мне страшно.
        Флоренсио шел не сворачивая, не слушая ее мольбы. Он ворвался в гостиную так неожиданно, что хозяева прервали разговор и уставились на раба. Донья Марите сидела в кресле и нервно обмахивалась кружевным веером, и сама она была белее, чем эти кружева.
        - Что еще стряслось?  - недовольно спросил дон Карлос.
        - Хозяин… Простите, ваша милость, но мне нужно что-то сказать  - сейчас, пока вы все вместе.
        - А в другое время нельзя?
        - Пусть говорит,  - заступилась жена дона Карлоса.
        - Ну хорошо,  - буркнул хозяин Флоренсио и снова уткнулся носом в газету, как будто ему не было никакого дела до происходящего.
        Флоренсио чувствовал, как сердце его рвется вон из груди.
        - Мы с Качитой…  - Он замолчал, вдруг осознав, что никогда прежде не использовал это уменьшительное имя при посторонних.  - Мы с Каридад хотим пожениться. У нас есть деньги, чтобы выкупить себя на свободу.
        Дон Карлос оторвал взгляд от газеты:
        - Слишком поздно, сынок.
        - Поздно?  - У Флоренсио подгибались ноги.  - Что ваша милость имеет в виду? Поздно для чего?
        Дон Карлос замахал газетой перед лицом раба:
        - Чтобы кого-то выкупать на свободу.
        Флоренсио услышал за спиной шелест накрахмаленных юбок. Каридад, сделавшаяся бледнее своей госпожи, оседала на пол, прислонившись к стене. Он бросился поддержать девушку, а донья Марите крикнула второй горничной, чтобы та принесла нюхательную соль.
        - Почему же поздно, ваша милость?  - вопросил Флоренсио со слезами на глазах.  - Почему мы не можем заплатить за нашу свободу?
        - Потому что с сегодняшнего дня вы и так свободны,  - ответил дон Карлос и швырнул газету в угол.  - Они отменили рабовладение[11 - Значит, этот разговор происходил в 1886 году.].
        Каридад и Флоренсио переселились в ту часть Гаваны, которая двадцать лет назад находилась внутри городских стен. Креольская знать до сих пор занимала большие особняки вблизи собора и на прилегающих площадях, но аристократы уже уступали место разного толка негоциантам, предпринимателям, плебеям и их солидным капиталам. Многие из них происходили, как и наша молодая чета, из рабов, у которых водились деньги.
        Флоренсио долго искал жилье в окрестностях Монсеррат, предвидя, что вскоре приезжие начнут селиться в новых кварталах за стенами. В итоге он приобрел двухэтажный домик, выходящий на площадь. Новобрачные поселились на втором этаже, а первый превратили в таверну; там же торговали и заморскими товарами.
        Долгое время ничто не нарушало их спокойной жизни, вот только время шло, и Каридад все больше тревожилась из-за своей бездетности. Год за годом она испробовала все методы, какие ей только ни советовали, но ни один не давал результатов. Но Каридад не теряла надежды. В остальном это были счастливые, хотя и сложные годы. Все вокруг казалось ненадежным. Каридад в ожидании столь желанного материнства жила как воплощение надежды, а ее супругу по роду деятельности полагалось лучиться довольством и очарованием.
        - Флор, подойди-ка на минутку,  - подзывала мужа Каридад, притворяясь, что ищет что-то за прилавком, и, когда тот подходил, предупреждала:  - Ты уже третий раз прикладываешься.
        Иногда Флоренсио внимал такому предостережению, в других случаях он начинал оправдываться:
        - Дон Эрминио  - очень важный клиент. Я только допью эту рюмочку и вернусь.
        Но важных клиентов становилось все больше, и, соответственно, возрастало количество рюмок, которые Флоренсио выпивал ежедневно. Каридад это видела, но не всегда вмешивалась… до того самого дня, когда ее живот наконец не начал расти. Теперь уже она не могла так старательно следить за своим мужем: ее захватило вышивание платочков и покрывал для будущего ребенка, а если она и спускалась в таверну, то никак не могла уследить за количеством мужниной выпивки.
        - Флор,  - звала она, положив руку на живот.
        Муж вставал из-за стола недовольный.
        - Ты что, не можешь посидеть спокойно?  - кричал он за занавеской, отделяющей склад от зала с посетителями.
        - Я только хотела сказать, что ты уже выпил…
        - Я сам знаю, сколько я выпил!  - огрызался Флоренсио.  - Не мешай мне обхаживать клиентов как полагается.
        И выходил из-за занавески, широко улыбаясь, чтобы добавить еще рюмочку.
        Каридад возвращалась в свою комнату, недоумевая, отчего ее муж, прежде такой добродушный, так переменился, хотя дела их, кажется, идут вполне успешно. Среди покупателей в лавке становилось все больше аристократов, потому что Флоренсио научился удовлетворять запросы своих клиентов, даже когда они интересовались вещами, которых у него не было: черными чулками из Берлина, мылом Эльмериха от чесотки и лишая, невыделанными венскими тканями, толуанским бальзамом, конской сбруей, зубными эликсирами, миндальным молочком Виши… Конечно, такие заказы вызывали беспокойство  - но этого жена понять не могла.
        - Совсем скоро я получаю новую партию,  - лгал он с самой обаятельной из своих улыбок.  - По какому адресу ваша милость желает получить заказ?
        Флоренсио записывал адрес и оставлял лавку на попечение супруги, а сам бегал по городским магазинам в поисках чего-нибудь подобного. Найдя товар, он, чтобы получить скидку, покупал сразу несколько образцов и уже на следующий день извещал своего клиента, что нужная вещь найдена. Начиная с этого дня в лавке Флоренсио появлялся новый товар, и, если он хорошо продавался, коммерсант заказывал еще.
        Слава о лавке мулата вышла за пределы его квартала и распространилась в обоих направлениях  - до Соборной площади, восточного центра города внутри стен, и дальше за периметр полуразрушенных укреплений, в сторону западных поместий. Время от времени в таверне появлялся какой-нибудь граф или маркиз, желающий преподнести своей невесте несколько вар[12 - Кубинская вара  - мера длины, 848 миллиметров.] восточной ткани или манильскую шаль.
        Характер Флоренсио портился пропорционально расширению его предприятия. Каридад думала, что, возможно, ее муж по характеру плохо приспособлен к такой беготне, и с тоской вспоминала жизнь в усадьбе, когда только она была для него важна. Теперь муж ее едва замечал. Каждый вечер он поднимался по лестнице, с трудом переставляя ноги, и валился на кровать, почти всегда пьяный. Каридад оглаживала живот и беззвучно плакала.
        Однажды утром, когда женщина возвращалась с рынка, она решила подняться наверх не по боковой лестнице, а через таверну. Флоренсио сидел за столом в окружении шумной ватаги мужчин, встречавших бурным одобрением каждый выпитый им стакан водки. После очередной порции на стол перед Флоренсио ложились новые монеты.
        - Ух ты! Вижу, здесь умеют веселиться по-настоящему,  - раздался певучий голос за спиной у Каридад.  - А мне об этом до сих пор не рассказывали.
        Каридад обернулась. За ее спиной на улице стояла мулатка, такая светлокожая, что могла бы сойти за белую. Она, по всей вероятности, только что вышла из пролетки  - экипаж с кучером стоял неподалеку. Хотя возраст оставил печать на лице женщины, ее алое платье подчеркивало удивительную молодость тела.
        - Ты тоже пришла поразвлечься?  - спросила незнакомка.
        - Это мой муж,  - ответила Каридад сдавленным голосом.
        - Ага, значит, пришла за голубком, который упорхнул из дому?
        - Нет. Он дома. Это наша таверна.
        Мулатка посмотрела на Каридад,  - кажется, она только сейчас заметила, что та на сносях.
        - Долго ждать осталось?  - Она кивнула на округлившийся живот.
        - Не думаю.
        - Ну что ж, если ты хозяйка, а твой муж так занят, полагаю, ты сможешь меня обслужить… Мне нужно мыло с карболовой кислотой. Сказали, у вас такое есть.
        - Я не знаю. Заказом товаров занимается мой муж, но я могу посмотреть.
        Каридад прошла через зал в складское помещение. И уже несколько секунд спустя выглянула из-за домотканой занавески и спросила покупательницу:
        - Тебе сколько?
        - Пять дюжин кусков.
        - Так много?  - изумилась Каридад.  - Это мыло не для ежедневного использования, оно против эпидемий.
        - Я знаю.
        Каридад пристально посмотрела на незнакомку, словно что-то припоминая, а потом снова скрылась за мешковиной: женщина, стоя на тротуаре, подавала знаки кучеру, чтобы тот подъехал ближе, а сама нервно обмахивалась веером. Вскоре со склада вышла Каридад, волоча тяжелую коробку, но тут же остановилась: почувствовала резкую боль внизу живота и дернулась, как от удара кнутом. Выглянув на улицу, она увидела, что женщина смотрит в другую сторону. Оглянулась на мужа  - но тот ее как будто не замечал. Тогда Каридад с трудом протиснулась к самому столу:
        - Флор, мне нужна твоя помощь.
        Флоренсио покосился на жену и взял со стола очередной стакан.
        - Флор…
        Перед ним стояло шесть пустых стаканов. А теперь добавился еще один. Семь.
        - Флор!  - Каридад остановила мужнину руку в тот момент, когда он подносил к губам восьмой.
        Флоренсио мощным ударом свалил жену на пол. Каридад кричала от боли, а компания пьяниц таяла на глазах: стало понятно, что дело нешуточное. Женщина в красном платье кинулась поднимать упавшую:
        - С тобой все в порядке?
        Каридад покачала головой. По лицу ее струились слезы. Она поднялась с помощью незнакомки и одного из собутыльников Флоренсио.
        - Оставь,  - сказала женщина, увидев, что Каридад хочет снова поднять коробку.  - Я пришлю за ней кучера. Сколько с меня?
        Уплатив за мыло, она вышла из таверны, напоследок окинув Каридад сочувственным взглядом. Шум и сумятица улеглись, многие забулдыги разошлись по домам, но Каридад не обращала на них внимания. Опираясь на перила, она поднялась к себе наверх.
        В тот же вечер Флоренсио, шатаясь, взобрался на второй этаж и побрел в спальню. В нос ему ударил тяжелый запах.
        - Мать твою, жена, ты что, окна не могла отворить?
        В комнате послышался странный писк. Флоренсио прошел в угол, где мерцала одинокая свечка. Его жена лежала на постели, прижимая к груди какой-то сверток. Только теперь Флоренсио понял, что за запах витает в комнате,  - так пахнет кровь.
        - Качита?  - позвал он. Он давно уже не называл так жену.
        - Это девочка,  - еле слышно прошептала она.
        Флоренсио приблизился к кровати. Пламя дрожало так, что Каридад выпустила из рук свечу и поставила на ночной столик. Муж тихонько наклонился над постелью и посмотрел на спящую крошку, так и не отпустившую материнскую грудь. Туман, которым заволокло его мозг, рассеялся. Флоренсио с трудом вспоминал условия пари, стаканы, которые кто-то для него наполнял, шутки приятелей, а потом женский вой…
        - Ты меня не позвала. Ты…  - Флоренсио разрыдался.
        Каридад погладила мужа по голове. И гладила не переставая в течение тех двух часов, пока он стоял на коленях, вымаливая прощение.
        На следующий день Флоренсио не притронулся к выпивке, и через день тоже, и даже на третий, хотя завсегдатаи таверны и привели к нему соперника, готового бросить вызов самому прославленному водкохлебу в округе. Несмотря на внезапное отрезвление, это прозвище, которое выкрикивали уличные мальчишки, от Флоренсио не отлепилось. Никто не верил, что он вот так возьмет и отступится, но мулат решил не обращать внимания. Его занимали совсем другие мысли.
        С появлением на свет Марии де лас Мерседес в семье добавился еще один рот. Флоренсио знал, что репутация его заведения пострадала из-за его нескончаемых попоек, и порешил ее восстановить. В течение следующих месяцев он трудился как никогда упорно. Если коммерсант с самого открытия стремился, чтобы в его лавке был богатый выбор товаров, теперь он решил, что у него будет самый широкий ассортимент. Он нанял помощника, и тот принимал посетителей, когда хозяин отправлялся в порт на поиски редких, уникальных изделий. «Цветок[13 - Flor  - по-испански «цветок». Магазин назван по имени владельца.] Монсеррата» снова превратился для путешественников и торговцев в важную точку на карте города. Это место прославилось настолько, что вскоре стало служить ориентиром.
        Но город рос, росло и число магазинов. В предместьях за стенами появлялись сначала новые жители, а потом и новые кварталы. Флоренсио опасался, что не сможет конкурировать с предприятиями, открывшимися по ту сторону старинных укреплений. Хорошенько обдумав, каким образом можно добраться до самых отдаленных районов, мулат решил отправить помощника с товарами и с большой вывеской, на которой будут указаны название и адрес его магазина. Вообще-то, это была не его идея. Несколько недель назад он увидел повозку Торквато, старого возчика с репутацией задиры по прозвищу Так-Перетак. На повозке красовалась надпись: «Сеньёр Токвато, душыстые вина, сидр и вельмут».
        Флоренсио велел своему служащему отправляться в путь по Кальсада-дель-Монте, чтобы посетить самые дальние усадьбы Серро с образцами тканей и другими товарами. Вскоре к Флоренсио начали поступать заказы, которые он же сам и доставлял по адресам. В течение последующих четырех лет вся жизнь коммерсанта представляла собой сплошную беготню по новым кварталам, растущим буквально на глазах. Город прощался с остатками стен и расползался в стороны, точно многоголовое сказочное чудище. Флоренсио мог бы ходить по нему с закрытыми глазами и попутно посвящать любопытствующих в подробности городской жизни.
        - А знаешь, кто переехал жить на Соборную площадь?  - однажды спросил он у жены.
        - Кто?
        - Дон Хосе и донья Марите.
        - Ты уверен?
        Флоренсио кивнул, не переставая жевать.
        - А в какой дворец?  - расспрашивала Каридад  - ей сразу вспомнилась ее жизнь в услужении у семьи Мельгарес-Эррера.
        - Там, где раньше жил маркиз де Агуас Кларас,  - прожевав, ответил муж.
        - А что с усадьбой?
        - Продается.
        - Почему же они так поступили? Ну вряд ли по нужде, если переехали в такое место…
        - Говорят, усадьбу хочет купить граф де Фернандина.
        - Зачем ему вторая?
        - Мне думается, он больше не может видеть рожу дона Леопольдо. С тех пор как маркиз купил его львов, дон Леопольдо для него как куриная кость в горле.
        - Это было много лет назад.
        - Есть вещи, которых богачи не прощают.
        - Ну что же, теперь донья Марите будет к нам поближе. Думаешь, она у нас что-нибудь купит?
        - Я отнесу ей образец французского пике.
        Но именно в этот день их единственный служащий объявил, что уходит. Можно было нанять нового, но Каридад сказала, что сама будет присматривать за магазином. Флоренсио поначалу возражал, но в конце концов жена его убедила. Малышка Мече[14 - Мече  - уменьшительное от Мерседес.] уже достаточно подросла, чтобы находиться внизу вместе с матерью.
        - Эта лавка все время преподносит мне сюрпризы,  - раздался голос от дверей через неделю после этого разговора.  - Я вижу, сеньора Каридад решила поработать.
        Каридад увидела на пороге женскую фигуру, показавшуюся ей смутно знакомой.
        - Найдется мыло с карболовой кислотой?  - спросила женщина, входя в помещение.
        Несмотря на то что с их единственной встречи прошло немало времени, Каридад узнала незнакомку, приходившую в магазин с необычным заказом,  - это было в тот вечер, когда родилась Мерседес.
        - Мне нужно пять дюжин,  - объявила женщина, не дожидаясь ответа.  - Но я их сейчас не возьму. Передай дону Флоро, чтобы отправил их донье Сесилии, адрес прежний… расплачусь при получении.
        Женщина уже собиралась уходить, но в дверях столкнулась с негром угрюмого вида.
        - Флоренсио тут?  - спросил он таким громовым басом, что маленькая Мече перепугалась.
        - Нет его сейчас…
        - Дык передай ему. Ты скажи, тут был Токвато и чтоб он ко мне не вязался, а то мне человека приложить не впервой.
        - Что вам сделал мой муж?  - едва слышно шепнула Каридад.
        - Покупателей отбивает. А я такого не спущу…
        - Мой муж ни у кого покупателей не отбивает. Он просто работает…
        - У меня отбивает,  - повторил негр.  - А Так-Перетак никого вперед себя не пропустит!
        И он ушел так же, как и вошел, оставив хозяйку трястись от ужаса.
        - Будьте осторожны,  - услышала она.  - Этот негр действительно опасен.
        Каридад даже не заметила, что донья Сесилия все еще стоит возле двери.
        - Мой муж ничего не сделал этому человеку.
        - Для Перетака это не имеет значения. Достаточно, что он считает иначе.
        Донья Сесилия повернулась к двери, на секунду задержав взгляд на девочке, смотревшей на незнакомку широко распахнутыми глазами.
        - Ну просто красотка,  - заметила она на прощание.
        В тот вечер, когда Флоренсио вернулся, Каридад уже успела покормить дочку и с тревогой дожидалась мужа.
        - Мне нужно тебе передать…  - заговорила она, но осеклась, заглянув в глаза Флоренсио.  - Что случилось?
        - Граф де Фернандина устраивает праздник. И знаешь где?
        Женщина пожала плечами.
        - В усадьбе Мельгаресов.
        - Так он ее наконец купил?
        - Да! И хочет воздать почести чете, о которой сейчас только и говорят.
        - Эулалии де Бурбон?[15 - Эулалия де Бурбон  - испанская инфанта, младшая дочь королевы Изабеллы, посетила Кубу в 1893 году.]  - спросила Каридад, следившая за новостями светской жизни.
        - И ее мужу, Антуану Орлеанскому… Граф намерен закатить прием на полную катушку. А кому, как ты думаешь, поступит заказ на свечи и напитки?  - Флоренсио поклонился.  - Вашему покорному слуге.
        - У нас недостаточно свечей для такого огромного дома. И не думаю, что запаса бочонков…
        - Это я и сам знаю. С утра пораньше отправлюсь в порт.
        Сесилия стала накрывать на стол.
        - К тебе приходил Торквато.
        - Сюда?
        - Он в ярости.
        - Ох уж этот негр! Он прислал мне уже несколько записок. Не думал, что у него хватит духу явиться сюда.
        - Ты должен быть осторожен.
        - Торквато  - болтун. Он ничего не сделает.
        - Мне страшно.
        - Не думай об этом.  - Флоренсио прожевал кусок хлеба.  - Что-то еще было?
        - Да, приходила одна женщина, заказала пять дюжин кусков мыла…
        - Донья Сеси. Она всегда покупает одно и то же.
        - Зачем ей столько мыла? У нее что  - прачечная?
        - А как там наша Мечита?  - спросил Флоренсио совсем о другом.
        Каридад забыла про свой вопрос и начала рассказывать о достижениях дочери, которая знает уже почти все буквы. Мать не могла научить девочку многому, однако и этого было достаточно, чтобы Мерседес начала разбирать первые слова.
        Праздник у графа стал одним из самых значительных городских событий. Роскошь убранства, разодетая прислуга, изысканность яств  - все то, что придает размах подобному мероприятию, было учтено вплоть до мельчайших деталей. И не напрасно: ведь чествовали двух особ королевской крови. Позже принцесса де Бурбон запишет в секретном дневнике: «Праздник, который устроили в мою честь граф и графиня де Фернандина, по-настоящему впечатлил меня своей утонченностью и пышностью, все было куда более изысканно, чем в Мадриде». А потом принцесса вспоминала, как познакомилась с обоими супругами еще в детстве, в доме своей матери, ведь они были частыми гостями в королевском дворце. Особое впечатление произвела на принцессу красота креолок: «Мне доводилось слышать, как восхваляют прелести кубинок, их горделивую стать, элегантность и, конечно, их нежность, однако реальность превзошла все, что я себе воображала».
        Окруженная всей этой роскошью принцесса, возможно, не обратила внимания на сотни свечей, горевших даже в самых дальних комнатах и коридорах усадьбы. Но Флоренсио, прежде чем уехать домой, проверил, как все обустроено. С парадной лестницы открывался вид на многоцветное мерцание витражей. Портал с циклопическими колоннами весь сверкал, как будто сам камень вдруг сделался прозрачным… Принцесса, быть может, не отметила и качество сидра и вин, которые помогли еще сильнее зарумянить розовые щечки гаванок, с удовольствием опустошавших кувшины.
        Флоренсио потратил двое суток на перевозку бочонков и коробок со свечами. И только когда от солнечного света осталась лишь пурпурная корона, он поехал домой. По дороге ему встретилось несколько карет, и он еще долго слышал звуки музыки. Коммерсант чувствовал тяжесть монет в мешочке, запрятанном под рубашку. Он огладил рукоять своего мачете и подстегнул коня.
        Флоренсио вспоминал события последних дней и раздумывал, как бы получше распорядиться деньгами. Коммерсант уже давно вынашивал одну идею, и теперь решил, что момент наконец-то настал: он продаст свою таверну и купит другую, в более удобном месте.
        В конце пути, до самых стен, мулата сопровождали огни городских фонарей. Оказавшись в знакомой обстановке после поездки по неприютной проселочной дороге, он принялся напевать. Вот Флоренсио слез с двуколки и повел лошадь в конюшню рядом с таверной. И тогда он услышал неожиданный скрежет. Мулат заметил, что дверь склада приоткрыта.
        - Кача?  - позвал он, но не получил ответа.
        Флоренсио оставил лошадь неразнузданной и осторожно пошел к двери, освещая путь фонарем.
        Каридад услышала шум борьбы и грохот падающей мебели. Женщина сбежала вниз со свечой в руке, не забыв вооружиться и мачете, которое муж держал под кроватью. Она не успела даже заметить беспорядок в таверне, потому что почти сразу споткнулась о какое-то препятствие. Каридад наклонилась и опустила свечу. Пол был усыпан осколками стекла, но глаза ее видели только темную лужу, расползавшуюся вокруг тела еще живого Флоренсио.
        Часть вторая
        Медовые речи богов
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        ЖИВУ С КИТАЙЦЕМ ЗА СПИНОЙ.
        Это расхожее выражение на Кубе означает, что человека преследует злой рок. Возможно, оно проистекает из убеждения, что китайская магия очень сильна и ничто не может одолеть или развеять ее чары, как это можно сделать с африканской магией.
        На острове также могут сказать о человеке, что он «живет с мертвецом за спиной»,  - это значит, что кого-то преследуют несчастья, однако, когда упоминают китайца, имеют в виду абсолютную неотвратимость.
        Почему же мне так одиноко?
        Сесилия ехала по старой, теперь замощенной дороге, ведущей на маленький пляж в Хэммок-парке. Слева от дороги лебединая чета невесомо скользила по зеленой воде лагуны, но девушка не остановилась на них посмотреть. Она добралась до въезда, расплатилась и поехала на пляж. Увидев вывеску кафе, журналистка припарковалась и вошла внутрь.
        Сесилия предприняла эту экспедицию, повинуясь порыву. Вместо того чтобы, как рекомендовала Гея, идти в магазин эзотерики, она решила поискать на месте второго появления дома. То, что ее интересовало, найти оказалось несложно: Бобу, старейшему работнику заведения, было почти семьдесят лет, и он состоял в должности администратора, хотя начинал официантом.
        Старик не только знал легенду о доме-призраке, но и слышал рассказы нескольких официантов, которые видели дом. Любопытно, что даже самые старые жители округи не помнили никаких историй о появлениях  - вплоть до относительно недавнего времени.
        - Что-то с этим домом не так,  - заявил администратор.  - Когда подобные штуки возникают, они, значит, чего-то требуют или ищут.
        Хотя Боб никогда не видел ни самого дома, ни его обитателей, в его существовании он не сомневался: невозможно, чтобы столько людей сговорились насчет мелких подробностей. Все описывали дом-призрак как пляжное шале в два этажа с двускатной крышей, похожее на первые постройки, которые возводили в Майами сто лет назад. Однако загадочные обитатели дома одевались не так старомодно. Рассказы разнились только в этом пункте. Некоторые видели двух стариков  - женщину в цветастом платье и мужчину с пустой клеткой в руке. Другие добавляли еще одну женщину. Те, кто видел их вместе, заверяли, что это мать и дочь или, быть может, сестры. А вот мужчина-призрак, казалось, никак с ними не связан. Он их как будто даже не замечал. Да и они его не замечали. Заинтересовавшись этими рассказами, Боб провел не одну бессонную ночь в надежде что-нибудь увидеть, но ему ни разу не посчастливилось.
        - Я полагаю, есть люди, способные наблюдать потустороннее, а есть не способные,  - сказал старик на прощание.  - И я, к сожалению, принадлежу ко вторым.
        Сесилия кивнула в ответ, вспомнив о своей бабушке Дельфине, и с облегчением вздохнула, выйдя из кафе. Наконец-то у нее появился новый материал для статьи.
        Ветер принес резкий запах йода и соли. По волнорезу, разделяющему пляж и открытое море, прогуливалась парочка. До заката оставалось еще часа два или три. Сесилия подошла к берегу, внимательно прислушиваясь к болтовне попугаев. Поблизости никого не оказалось, и девушка направилась к роще, по пути размышляя о бабушке Дельфине. Если бы она была жива, то разгадала бы всю эту историю, не доходя до пляжа. Ведь бабушка умела видеть события из прошлого и будущего по собственной воле. Она была не такая, как сама Сесилия или как этот старый гринго  - слепцы, лишенные озарений. Она даже подумала, что единственный призрак, который будет с нею всегда,  - это одиночество.
        Сесилия прогулялась по роще в скромной компании раков и ящериц-попрыгушек и решила возвращаться домой. Завтра она вернется в редакцию и попытается навести порядок в своих записях.
        При мысли о пустой квартире у девушки перехватило дыхание. Чем дальше она шла, тем больше багровело небо. Через несколько минут ночь опустится на город, засверкают бесчисленные рекламные вывески. Клубы, кинотеатры, бары и кабаре наполнятся туристами.
        И внезапно мысль о том, чтобы запереться в четырех стенах и провести вечер в обществе книг и воспоминаний, показалась Сесилии невыносимой. Она подумала об Амалии. В отличие от неуловимого дома, гуляющего по Майами, у истории, которую она начала слушать, имелась завязка, определенно предвещавшая и финал. Сесилия чувствовала, что эти персонажи, затерянные во времени и пространстве, намного более реальны, чем ее собственная жизнь и этот фантастический дом, так упорно ускользавший от нее, словно вода сквозь пальцы. Недолго думая, девушка повернула машину к «Маленькой Гаване».
        «Нас прошлое ждет за каждым углом»,  - подумалось ей.
        Вот в каком настроении Сесилия углубилась в толчею узких переулков.
        Слезы луны
        Душа Куй-фа пребывала одновременно в печали и ликовании. Каждый вечер они с сыном усаживались перед ширмой, на которой были представлены сцены из жизни Гуаньинь, покровительницы матерей, и каждый вечер женщина молилась о возвращении Сиу Мэнда. Богиня плыла на перламутровой лилии к чудесному острову, где стоял ее трон, и, видя эту картину, Куй-фа улыбалась. Рядом с богиней она чувствовала себя в безопасности. Да и как могло быть иначе, если богиня милосердия отказалась от небес, чтобы вернуться на землю и помогать страждущим? Других Бессмертных Куй-фа боялась, а Гуаньинь  - любила; у многих богов лица были пугающие, но от Гуаньинь исходило лучезарное спокойствие луны. Вот почему Куй-фа поверяла ей все свои страхи.
        Вэн регулярно наведывался в город по делам своей экспортной торговли; иногда он привозил новости о Сиу Мэнде. Маленький Паг Ли, которого мать прозвала Лу-фу-чай, потому что у него был характер тигренка, рос всеобщим любимцем и баловнем. Мэй Лэй, бывшая нянька Куй-фа, заботилась о мальчике, как о собственном внуке. И вот, пока мать молилась и ожидала вестей о своем муже-скитальце, малыш жил как будто только ради того, чтобы слушать истории о богах и небесных царствах, которые Мэй Лэй рассказывала ему по вечерам у огня. В свои пять лет Паг Ли уже обладал разумением и запасом слов подростка  - ничего необычного для человека, рожденного в год Тигра.
        Любимой историей Паг Ли была легенда про неустрашимого царя Солнце, питавшегося цветами.
        - Няня!  - требовал мальчик почти каждый вечер.  - Расскажи мне, как царь Солнце захотел получить пилюлю бессмертия.
        И тогда Мэй Лэй откашливалась, чтобы прочистить горло, не забывая при этом помешивать суп, в котором плавали кусочки овощей и рыбы.
        - Ну так вот,  - начинала старуха,  - пилюля эта попала в руки одной богини, которая берегла ее как зеницу ока. И ни за что на свете не желала с ней расставаться. И хотя царь Солнце много раз упрашивал богиню подарить ему пилюлю, все было впустую. Но вот однажды царь кое-что придумал. Он отправился на гору Черепахи из Белого Нефрита и построил там прекрасный замок с хрустальной крышей. И был этот замок столь величествен и ярок, что богиня тотчас возжелала им завладеть. И тогда царь Солнце предложил обменять его на ту пилюлю. Богиня согласилась, и царь, очень довольный, унес пилюлю к себе домой…
        - Ты забыла сказать, что он не мог проглотить ее сразу,  - перебил Паг Ли.
        - Ну да! Богиня присоветовала не глотать ее сразу, потому что сначала Солнцу следовало попоститься двенадцать месяцев, но царица Луна обнаружила тайник, в котором…
        - И снова ты перепутала!  - закричал мальчик.  - Царь отлучился из дому, а пилюлю спрятал на крыше…
        - Да-да, конечно,  - согласилась Мэй Лэй и добавила приправы в суп.  - Царица Луна случайно обнаружила пилюлю. Царь Солнце отлучился из дому, а царица бродила по дворцу и заприметила сияние, исходившее из самой верхушки. Это и была божественная пилюля. Вот так она ее нашла, и…
        - Сначала она забралась на стол.
        - Совершенно верно, она забралась на стол, потому что крыша во дворце была очень высокая. А как только проглотила пилюлю  - сразу воспарила.
        - Ей пришлось хвататься за стены, чтобы не удариться о крышу,  - уточнил Паг Ли, которому очень нравилась эта подробность.
        - А когда ее супруг вернулся и спросил про пилюлю, царица Луна распахнула окно и улетела. Царь за ней погнался, но она летела все выше и выше, пока не добралась до луны, на которой полно ванильных деревьев. И вдруг царица начала кашлять и выплюнула кусочек пилюли, и он превратился в белого кролика. И этот кролик  - предок инь, то есть женского начала.
        - Но зато царь Солнце страшно лютовал,  - продолжал Паг Ли, у которого не хватало терпения слушать историю, не перебивая.  - И он поклялся, что не успокоится, пока не покарает Царицу. А бог Бессмертных, который слышит все, услышал эти угрозы и повелел царю простить царицу.
        - Так оно все и было. И чтобы успокоить царя, подарил ему Солнечный дворец и волшебный пирожок из сарсапареля[16 - Сарсапарель  - ягодный кустарник или лиана.]. «Этот пирожок убережет тебя от жара,  - пообещал бог.  - Если ты его не съешь, огонь дворца может тебя испепелить. И наконец он вручил ему еще и лунный талисман, чтобы царь мог навещать Царицу.
        - Вот только она не могла навещать царя, потому что у нее не было волшебного пирожка для защиты от жара.
        - Вот-вот. Когда царица увидела царя, то попробовала убежать, но он взял ее за руку и, чтобы доказать, что больше не гневается, срубил несколько ванильных деревьев, выстроил из них Дворец Великого Холода и украсил его драгоценными камнями. С тех пор царица Луна живет в этом дворце, а царь Солнце навещает ее в пятнадцатый день каждого месяца. Вот как соединяются на небесах ян и инь.
        - И вот почему луна становится такой полной и сверкающей!  - закричал Паг Ли.  - Потому что она такая довольная!
        И каждый вечер, набегавшись по полям, мальчик снова возвращался на кухню, чтобы потребовать нового рассказа, хотя и знал его лучше самой рассказчицы.
        Наступил сезон дождей, и Паг Ли смотрел, как скрываются под водой посевы. Мать заперла мальчика дома, чтобы он начал учиться с учителем, которого подыскал Вэн. Ему уже не удавалось убегать с друзьями в поля. Паг Ли часами просиживал за столиком с перепачканными тушью пальцами, старательно выводя сложные иероглифы; мальчик находил утешение в мысли, что однажды сможет самостоятельно расшифровать истории, сокрытые в книгах. А еще у него оставались рассказы Мэй Лэй по вечерам, у огня, по завершении всех дневных дел.
        Однажды холодным осенним утром пришло письмо, в котором Сиу Мэнд сообщал о своем возвращении. Куй-фа распахнулась, как цветок, имя которого она носила. Не напрасно окружала она алтарь Трех Источников таким вниманием. Куй-фа сама его обихаживала, ведь призывать удачу  - это дело, которое нельзя доверить случаю, а Мэй Лэй была уже слишком стара и забывчива, чтобы этим заниматься.
        Впервые за пять лет Куй-фа развила лихорадочную деятельность. В сопровождении служанки она отправилась в город и купила несколько мешочков с благовониями, горшок великолепного меда и несколько сотен свечей. А еще она заказала новую одежду для себя, для Паг Ли, для своего мужа и для Мэй Лэй.
        Задолго до начала приготовлений к Празднику зимы алтари семьи Вонг уже сияли, украшенные свечами и цветами. Молитвы женщин звучали в морозном воздухе  - они просили еще об одном годе здоровья и процветания. Куй-фа подошла к алтарю бога очага и смазала его губы нектаром из северных ульев. Вот какой язык слушали и понимали боги: сладкий мед и пахучие цветы, изысканные курения и яркие одежды, которыми люди одаривали их раз в год. Много меду подарила Куй-фа богу, которому предстояло подняться к богам небесным, донести до них земные сплетни и просьбы. После такого угощения женщина была уверена, что Сиу Мэнд вернется живым и невредимым.
        Вся эта суматоха обернулась для Паг Ли передышкой. Уроки отменили, больше того, ни у кого из взрослых не было времени, чтобы им заниматься. Вместе с друзьями он бегал по полям, запускал в небо ракеты и любовался по вечерам фейерверками. К вящей радости мальчишки, именно в это время года Мэй Лэй выпекала сахарное печенье, которое сорванцы таскали у нее при первой возможности, хотя знали, что старушка и так угостила бы их; однако в этом и заключалась б?льшая часть удовольствия  - прятать лакомство и потом поедать тайком.
        Каждый вечер Куй-фа подходила к алтарю и заново смазывала губы божества медом.
        - Расскажи повелителю Первого Неба, как я воспитываю сына. Я одна. Мне нужен отец мальчика.
        И вот сквозь дым благовоний начинало казаться, что бог приоткрывает губы и улыбается.
        Однажды вечером Сиу Мэнд неожиданно возник на пороге. Кожа его задубела на солнце, а безмятежное выражение лица изумило всю семью. Пока муж Куй-фа жил на острове, он общался с дедушкой Юаном и отвечал за сбыт первых грузов свечей, статуэток, ладана, амулетов и других предметов культа, которые отправлял в Гавану Вэн.
        Ослепленный этим городом света, молодой человек почти позабыл свою родину. Сам он считал, что это случилось по вине дедушки, в доме которого он и жил. Старик получал от республиканского правительства пенсию за то, что побывал мамб?  - так называли на Кубе повстанцев, воевавших против испанской метрополии. Его жизнь, полная опасностей и приключений, только добавляла очарования острову.
        Каждый вечер вся семья усаживалась слушать рассказы Сиу Мэнда об острове, вышедшем, казалось, из легенды времен династии Хань,  - с его экзотическими фруктами и скопищем удивительных существ, неповторимых в своем разнообразии. Самыми интересными были истории про самого дедушку-мамби, который приехал на остров еще совсем юным и познакомился с необыкновенным, можно сказать просветленным, человеком, и речи его были столь зажигательны, что дедушка Юан присоединился к нему в борьбе за всеобщую свободу. Так он сделался мамби и пережил десятки приключений, о которых рассказывал Сиу Мэнду, покуривая длинную трубку на пороге своего дома. Прошло пять лет, и вот настало время молодому человеку возвращаться, и он снова отправился в путь, раздираемый противоречивыми желаниями  - воссоединиться с семьей и никогда не покидать этот чудесный край.
        Прошло уже много времени, Сиу Мэнду никак не удавалось позабыть соленый прозрачный воздух острова; но воспоминания эти запутались в молчаливых сетях памяти, задохнулись в более насущных делах. Задули новые ветры, принесли известия о гражданской войне, угрожающей изменить лицо страны. А еще поговаривали, что японцы наседают с востока. Но это были разрозненные слухи, набегавшие и уходившие в сезон дождей, и никто в округе не обращал на них внимания.
        Вот в каких обстоятельствах семья готовилась встречать новый год Крысы. Еще через два года завершится полный цикл с рождения Паг Ли и наступит новый год Тигра. Малыш родился в стихии огня, а следующий цикл будет земной. Как бы то ни было, Сиу Мэнд подумал, что пора подыскивать мальчику супругу. Куй-фа возражала  - по ее мнению, спешить не стоило,  - однако муж ее не слушал. После долгих колебаний и тайных совещаний с дядюшкой он решил переговорить с отцом одной из молодых претенденток. Был совершен обмен подарками между семьями, произведены все предварительные ритуалы, после чего взрослые вернулись к своим делам в ожидании важного события.
        И вот однажды вечером пришла война.
        Высокий бамбук зеленел на солнце, всходы колыхались на ветру, словно морские волны. Куй-фа в спальне вышивала узор на туфельках, как вдруг услышала крики:
        - Идут! Идут!
        Повинуясь инстинкту, женщина кинулась к тайнику, где хранились драгоценности, схватила сверток размером с ладошку и сунула за пазуху. И прежде чем крики раздались снова, она потащила Паг Ли к двери. На пороге они столкнулись с Сиу Мэндом. По лицу его катился пот, одежда была в беспорядке.
        - В поле!  - завопил он.
        - Няня!  - Куй-фа махнула рукой в сторону кухни.  - Няня!
        - Оставь ее!  - приказал муж, выволакивая Куй-фа из дома.  - Она наверняка убежала вместе с остальными.
        Они не пробежали и сотни шагов до посевов, когда раздались первые выстрелы. Родители с сыном бросились в заросли тростника. Острые листья царапали лица и резали кожу, но Сиу Мэнд заставлял всех идти вперед. Чем дальше они уйдут, тем будет надежнее. Беглецы углублялись в заросли, а за спиной гремели выстрелы. У Паг Ли зудело все тело, но отец не разрешал останавливаться. Только когда артиллерийские залпы превратились в глухой рокот, Сиу Мэнд позволил им отдохнуть.
        Они как могли устроились в зарослях тростника, однако в ту ночь никто не сомкнул глаз. Время от времени до них доносились крики. Куй-фа в отчаянии заламывала руки, представляя, чьи это могут быть голоса, а мальчик подвывал от ужаса и усталости.
        - По крайней мере, мы живы,  - пытался успокоить своих Сиу Мэнд.  - А если так, то, возможно, другие тоже живы… И мы их найдем.
        Луна взошла над их головами  - такая же влажная, как и роса, которой пропиталась одежда. Обнимая сына, Куй-фа подняла взгляд к серебряному диску, который так напоминал ей лик Гуаньинь, богини милосердия, и женщине показалось, что небо плачет вместе с ней. Или это только слезы луны губят сейчас посевы? Сиу Мэнд крепче прижал к себе жену и сына. Так они втроем и просидели до самого утра.
        Выстрелы звучали все реже, пока не стихли совсем. Куй-фа вздохнула с облегчением, разглядев солнечный диск среди длинных острых листьев, но Сиу Мэнд не позволил покинуть убежище. Они провели в тростнике весь день, терзаемые насекомыми, голодом и жаждой. И лишь когда солнце снова ушло за горизонт и на небе засверкали звезды, Сиу Мэнд решил, что можно сдвинуться с места.
        Охваченные страхом беглецы вернулись по своим следам к краю поля, и там Сиу Мэнд приказал остановиться.
        - Я пойду туда,  - сказал он жене.  - Если не вернусь, разворачивайся и убегай.
        Куй-фа застыла в ожидании, страшась в любой момент услышать предсмертный крик мужа, но в наступившей тишине до ее ушей долетал только стрекот сверчков. Женщина вспомнила о спрятанных в одежде драгоценностях. Нужно было подыскать для них более надежное место. И то, что мужа не было рядом, навело ее на мысль. Да, есть место, где никто их не отыщет…
        Ближе к рассвету насекомые смолкли. Диск полной луны чуть сдвинулся к горизонту. Воздух сделался еще более холодным и влажным. Над головами матери и сына клубился густой слезливый туман. Подул призрачный ветер, и среди тростника послышались шаги. Женщина прижала спящего мальчика к груди.
        К ним вернулся Сиу Мэнд. Света в зарослях было мало, но выражение его лица было столь красноречиво, что Куй-фа не стала ни о чем расспрашивать. Она рухнула перед мужем на колени, не в силах больше держать ребенка.
        - Уходим,  - со слезами на глазах сказал Сиу Мэнд, помогая жене подняться.  - Мы больше ничего не сможем сделать…
        - Но наш дом… Наши поля…
        - Дома нет. А земля… ее лучше продать. Солдаты ушли, но они еще вернутся. Я не хочу здесь оставаться. К тому же я обещал это Вэну.
        - Ты его видел?
        - Перед смертью.
        - А что с Мэй Лэй? А другие?
        Вместо ответа Сиу Мэнд взял жену и сына за руки.
        - Мы перебираемся в другое место,  - объявил он сдавленным голосом.
        - Куда?
        Сиу Мэнд посмотрел на жену, но Куй-фа понимала, что сейчас он ее не видит. И когда муж ответил, голос был тоже не его  - это говорил смертный, который жаждет вернуться в царство Нефритового Императора:
        - Мы едем на Кубу.
        Ненавижу тебя и люблю
        Как всегда по субботам, Сесилия выбралась прогуляться на пристань. Она смотрела на роллеров на дорожках парка, на родителей с детьми, на байкеров и бегунов. Картинка была идиллическая, но в то же время и унылая. Все эти счастливые лица ничуть не радовали девушку, а, наоборот, наполняли чувством одиночества. Но не только этот парк нагонял на нее тоску  - причина была в целом мире, во всем, что называют цивилизацией. Сесилия подозревала, что чувствовала бы себя намного более счастливой в каком-нибудь диком, неприютном месте, где нет общественных условностей, от которых становилось еще тоскливее. Но она родилась в жарком приморском латиноамериканском городе, а теперь живет в жарком приморском англосаксонском городе. Это карма.
        Сесилия всегда чувствовала себя чужой во времени и пространстве, а в последние годы это ощущение только усилилось. Возможно, поэтому она раз за разом возвращалась в бар, где могла позабыть о своем настоящем благодаря рассказам Амалии.
        Всю жизнь Сесилия интересовалась персонажами, живущими где-то вдалеке, в отличие от матери, которая любила все, что имело отношение к острову. Вот почему она назвала девочку Сесилией, в честь романа Сирило Вильяверде «Сесилия Вальдес», включенного в классический канон. Но дочка не унаследовала ни капли этой страсти. Собственное прошлое ее не заботило. В школе на все лады повторяли, что на Кубе всегда были голодные и власть имущие, у одних много, у других мало, и так на всем протяжении истории острова: та же сказочка про эксплуататоров и эксплуатируемых ad infinitum[17 - Ad infinitum  - до бесконечности (лат.).]. До тех пор, пока не пришла Костлявая  - как сразу же окрестила революцию ясновидящая бабушка, к бурному возмущению соседей, приветствовавших ее триумфальную поступь.
        То, что случилось потом, было хуже, чем все предыдущее, хотя на уроках об этом и не говорили. Потрясая косой, Костлявая обрушилась на собственность и человеческую жизнь, и меньше чем за пять лет страна превратилась в преддверие ада. Дельфина снова разглядела то, чего никто не мог предвидеть, и с тех пор даже те, кто раньше относился к ней с недоверием, признали, что ее устами глаголет кто-то приближенный к Господу. Дельфина превратилась в признанного оракула городка, в котором позже, когда семья перебралась в Сагуа, был объявлен траур по уехавшей пророчице.
        Однако бабушка Сесилии не сделалась профессиональной предсказательницей. После свадьбы она переехала в Гавану, чтобы воспитывать дочь и выращивать цветы. Только иногда, по особенным случаям, она дарила людям букетики, которые принимались как великая ценность.
        Сесилия пошла по змеящейся в траве дорожке, по обочинам которой росли дикие колокольчики и олеандры. Бабушкин дом тоже был как сад. Ее фарфоровая посуда, мебель, хрустальные бокалы и даже ее одежда  - все было с цветочным узором. И теперь, среди этой буйной растительности, Сесилия не могла не вспомнить о бабушке.
        Звонок мобильного вывел ее из задумчивости. Это был Фредди.
        - Чем занимаешься?
        - Так, гуляю.
        - А вечером что делаешь?
        Сесилия свернула с тропинки и вышла на берег.
        - Хочу посмотреть по «Дискавери» передачу про пирамиды.
        - Давай лучше сходим в бар.
        Сесилия помолчала, прежде чем ответить:
        - Не знаю, что-то пока не хочется.
        - Но послушай, красавица, тебе нужно отдыхать. В прошлом году ты весь отпуск просидела в четырех стенах.
        - Да уж, я такая.
        - Антисоциальная.
        - Затворница,  - поправила Сесилия.
        - Монашенка по призванию,  - добавил он.  - Но вот незадача: ты, не будучи католичкой, не можешь уйти в монастырь. Хотя, по правде сказать, это тебе здорово подошло бы, ведь ты не делаешь ничего, чтобы подыскать себе парня.
        - У меня и в мыслях этого нет. Уж лучше я останусь одна и буду наряжать святых.
        - Во-во. Святая Сесилия из Гаваны, что в Руинах. Когда помрет Синяя Борода, там устроят скит в твою честь  - на горе Баррето, рядом с твоим бывшим домом, и туда начнется паломничество; люди будут съезжать вниз по склону на самокатах и детских колясочках[18 - Популярные на Кубе развлечения.], все пьяные и в блестках. Допускаю, что даже премию учредят: кто останется живым и невредимым, того объявят святым месяца…
        Сесилия перестала слушать Фредди, отдавшись рокоту волн. В этом месте она как отшельница. Здесь у нее нет биографии. Все ее прошлое осталось в другом городе, который она стремилась позабыть, хоть он и был частью ее счастливого детства, ее потерянной юности, ее умерших родителей… Или, быть может, именно поэтому: она не хотела вспоминать о своем неизбывном одиночестве.
        Сесилия неожиданно подумала о своей двоюродной бабушке, единственной сестре той ясновидящей. Эта женщина вот уже тридцать лет жила в Майами  - она уехала с Кубы, послушавшись советов Дельфины. Сесилия зашла к ней только однажды, и больше они не виделись.
        - Ты меня слушаешь?!  - завопил Фредди.
        - Да.
        - Ну так ты придешь или нет?
        - Дай мне подумать. Я тебе перезвоню.
        Одиночество сгустилось вокруг нее, точно дантовский круг. Девушка вытащила записную книжку, чтобы позвонить Лауро. Она давно планировала переписать все телефоны в мобильник, но все время забывала, поэтому таскала с собой эту растрепанную книжицу. Взгляд Сесилии упал на другой номер, записанный на той же странице. Да, у нее до сих пор оставалась семья: была еще старушка, живущая в центре города. Почему бы ее не навестить? Ответ заключался в ее собственной боли, в страхе вспоминать и длить то, чего, как ни крути, у нее больше никогда не будет. Но разве же это не эгоизм? Что хуже  - избегать воспоминаний или шагнуть им навстречу? Сделав над собой усилие, девушка набрала номер.
        Лоло жила в квартале с широкими тротуарами и аккуратными газонами, совсем рядом с двумя флагманами кубинской кухни, каковыми являются «Ла Каррета» и «Версаль», вечные прибежища полуночников. Почти все подобные заведения ближе к полуночи закрываются, и деньги там утекают сквозь пальцы (точнее, сквозь руки-крюки), а эти два ресторана работали до самого рассвета.
        Сесилия попробовала ориентироваться по памяти, однако все здания здесь были на одно лицо. Ей пришлось достать листок и проверить номер дома. Ну вот, она остановилась не на том углу. Девушка прошла еще пару кварталов и наконец отыскала нужный дом. Поднялась по ступенькам и позвонила, но звука не услышала. Изнутри доносилось странное жужжание, потом раздался крик попугая.
        - Пим-пом, всех вон!  - кричала птица.
        Послышались шаркающие шаги. Сквозь застекленную щель на двери Сесилия разглядела тень женщины.
        - Кто там?
        Девушка вздохнула. Почему старики так себя ведут? Разве не видно, кто это пришел?
        - Тетя, это я… Сеси.
        Неужели они чувствуют себя настолько неуверенно, что хотят убедиться, что перед ними тот самый человек, которого они вроде бы видят? Или бабуля ее забыла?
        Дверь отворилась.
        - Заходи, доченька.
        Птичка не желала униматься:
        - Пусть уходят, пусть уходят!
        - Замолчи, Фиделина! Если не утихнешь, задам тебе трепку.
        Крики смолкли.
        - Уж не знаю, что и делать. Соседи готовы объявить мне войну. Мне ее оставил покойный Деметрио, только из-за этого я и не могу ее никому подарить.
        - Деметрио?
        - Девять лет он был моим партнером по бинго. Он был здесь в тот день, когда ты заходила.
        Сесилия не помнила никакого Деметрио.
        - Он оставил мне в наследство эту гнусную попугаиху, которая трещит без умолку с утра до ночи.
        Птица снова оживилась:
        - Пим-пом, всех вон. Контру долой!
        - Фиделина!!!  - Вопль старухи разнесся по всему дому.  - В один прекрасный день меня тоже ославят коммунисткой.
        - Кто научил ее этим словечкам?
        Сесилия помнила эту фразу, ее выкрикивали на острове, обличая тысячи беглецов, стремившихся укрыться в перуанском посольстве незадолго до Мариэльской переправы[19 - Мариэльская переправа  - массовая переправа кубинцев из порта Мариэль в Майами с 15 апреля по 31 октября 1980 года, совершенная по соглашению между властями Кубы и США. За этот период в США переправились 125 тысяч кубинцев, при этом многие утонули.].
        - Эта чертовка нахваталась из видео, которое привезли с Кубы. И всякий раз, как видит чужого, заводит свою шарманку.
        - Пим-пом, всех вон…
        - Ох, соседи меня сожгут живьем.
        - У тебя тряпка найдется?
        - Зачем?
        - Да или нет?
        - Найдется.
        - Неси.
        Старушка прошла в спальню и вернулась с отглаженной надушенной простыней. Сесилия развернула полотно и набросила на клетку. Крики прекратились.
        - Мне такой метод не нравится,  - нахмурилась хозяйка.  - Это жестоко.
        - Жестоко  - это когда какая-то пичуга изводит людей.
        Старушка только вздохнула:
        - Хочешь кофе?
        Женщины перебрались на кухню.
        - Не понимаю, почему ты от нее не избавишься.
        - Мне ее оставил Деметрио,  - упрямо повторила старуха.
        - Ничего страшного не случится, если ты ее кому-нибудь подаришь.
        - Ну хорошо, я спрошу. Только придется подождать, пока он пожелает явиться,  - я же не Дельфина.
        Сесилия следила за кофе в джезве, но последняя фраза заставила ее насторожиться.
        - Что-что?
        - Была бы я Дельфиной, я могла бы позвать его прямо сейчас, чтобы узнать, что мне делать, но мне придется подождать.
        Сесилия выпучила на тетушку глаза. Она никогда не сомневалась в медиумических способностях своей бабушки Дельфины: в ее семье о ней рассказывали немало достоверных историй. Но вот теперь она никак не могла сообразить, выжила ее собеседница из ума или нет.
        - Я не свихнулась,  - спокойно заявила Лоло.  - Иногда я чувствую, как он бродит здесь поблизости.
        - Ты тоже умеешь видеть?
        - Говорю же тебе  - я не такая, как моя сестра. Она была настоящим оракулом, вроде Дельфийского. Думаю, у мамы было предчувствие, вот ее так и назвали. Дельфина могла общаться с покойными по желанию. Она их вызывала, и они являлись как по команде. Я тоже умею с ними разговаривать, но я вынуждена ждать, пока они не объявятся сами.
        - И ты можешь поговорить с моей матерью?
        - Нет, только со своей сестрой и с Деметрио.
        Сесилия положила сахар в кофе. Она все еще сомневалась, можно ли верить словам двоюродной бабушки. Как бы это выяснить, чтобы ее не обидеть?
        - Когда ты начала говорить с покойниками?
        - В детстве. В первый раз я пообщалась в саду со своей бабушкой  - я решила, что она пришла нас навестить. А на следующий день узнала, что именно в это время она умирала на койке в клинике Ковадонга. Я рассказала об этом только Дельфине, сестра меня утешила и посоветовала не расстраиваться, с ней случались вещи и покруче. И я поверила, услышав, что бывало с ней.
        - Но ведь Дельфина эту смерть не предчувствовала. И в семье никто никогда не упоминал про твои видения!
        - Мои истории никого заинтересовать не могли. С Дельфиной  - да, случалось нечто из ряда вон. Она всегда узнавала о хороших и плохих новостях заранее: какой самолет не долетит, кто на ком женится, сколько детей родится у новобрачных, какие катастрофы где-то в мире унесут тысячи жизней… Все в таком роде. Дельфина знала, что твоя мать беременна тобой, раньше, чем узнала она сама, потому что твой дедушка, мир его праху, подтвердил это с того света. Лет с четырех или с пяти Дельфина общалась с членами нашей семьи, жившими много лет назад. Поначалу она считала их гостями. А поскольку про таких гостей никто в доме не говорил, девочка решила, что никто ничего и не замечает. Только когда она подросла и начала задавать вопросы, ей открылось, что она говорила с несуществующими людьми… Или, лучше сказать, с неживыми.
        - И она не испугалась?
        - Кто испугался, так это мама и папа, когда Дельфина упомянула про «гостей». Они решили, что их дочь либо сумасшедшая, либо фантазерка. Девочка принялась спорить и пересказала истории прабабок об их детстве… Такие секреты она ни у кого не могла выведать. Это напугало родителей еще больше.
        Сесилия поставила чашку в раковину.
        - Не знаю, зачем мы об этом заговорили,  - пробурчала Лоло.  - Пойдем-ка в гостиную.
        Они вышли из кухни и уселись напротив открытой двери.
        - Давай рассказывай,  - попросила старушка.
        - Мне нечего рассказывать.
        - Не может быть. У такой молодой хорошенькой девушки должны быть ухажеры.
        - Все мое время занято работой.
        - Каждый сам создает себе время. Не могу поверить, что ты нигде не бываешь.
        - Иногда я хожу на пляж.
        Сесилия не отважилась рассказать про бар  - она решила, что старушке не понравится, что внучка ее сестры шляется по злачным местам.
        - В твоем возрасте я облюбовала для себя пару интересных уголков.
        - В этом городе пойти некуда. Здесь такая скукотища, какой нет нигде.
        - Тут есть очень любопытные местечки.
        - Какие, например?
        - Например, Бискайский дворец. Или Коралловый замок.
        - Ничего о них не слышала.
        - Как-нибудь в выходные я тебе позвоню и мы туда съездим. И имей в виду,  - Лоло погрозила пальцем,  - я такими обещаниями не бросаюсь.
        Полчаса спустя, спускаясь по лестнице, Сесилия снова услышала птичье верещание  - Фиделину, по-видимому, освободили из темницы.
        Двоюродная бабушка была права. У Сесилии не было никаких причин дичиться и сидеть взаперти. Девушка вспомнила про бар: она ходила туда уже несколько раз, но никогда не танцевала; а ведь там было так темно, что никто бы и не заметил, какая она неуклюжая. К тому же при всех этих шведах и немцах, которые не имеют ни малейшего представления о гуагуанко[20 - Гуагуанко  - разновидность румбы; танец, во время которого кавалер следует за дамой с целью соприкосновения бедрами, а дама старается этого избежать.], она могла бы стать почти что королевой танцплощадки. Однако истории Амалии были просто сказочные, так что, приходя в бар, девушка забывала обо всем.
        Сесилия рванула с места.
        У нее еще оставалось время, чтобы переодеться и занять позицию за столиком с бокалом мартини. Сердце ее бешено колотилось. На самом деле, какая разница, что она одинока, если все прошлое дожидается ее в памяти знакомой старушки?
        Душа моей души
        Деревня располагалась неподалеку от Вильяр-дель-Умо, слегка к востоку; это если ехать на Карбонерас со стороны Гуадасона. Место это походило на многие другие, рассеянные по сьерре Куэнки, но при этом было особенным. Жители называли эту деревню Торрелила, хотя это название никак не было связано с полями колокольчиков, которые покрывали отроги хребта и ковром спускались к реке; ничего общего это слово не имело и с цветами шафрана, которого здесь было предостаточно.
        Торрелила была обязана своим именем фантастическому существу. По легенде, так звалась русалка, и была она древнее, чем сама деревня: она веками жила в здешнем источнике. Ее называли Мавританка из ручья, и многие уверяли, что ее можно увидеть в ночь на Святого Хуана, когда она покидает свою водную резиденцию и усаживается расчесывать волосы возле полуразрушенной башни. Некоторые старухи полагали, что их русалка состоит в родне с галисийскими морами, которые тоже любят причесываться об эту пору; другие возражали, что она приходится двоюродной сестрой астурийским шанам, обитательницам рек и ручьев,  - эти ведь тоже без гребня никуда. Как бы то ни было, русалка из сьерры носила лиловую рубашку, что отличало ее от северных родственниц, предпочитавших белый цвет. Ничего этого Анхела, приехав в Торрелилу, не знала, а если бы и узнала, все равно ни капельки не заинтересовалась бы. И девушка, и ее родители были слишком заняты ремонтом хижины, стоявшей в сотне шагов от дома дяди Пако. Много лет назад это строение служило складом. Теперь солнце проникало в дом прямо сквозь прорехи в крыше, а утренний холод 
- сквозь разбитые окна.
        По счастью, в поле работы в это время года было не много. Побеги едва показались из земли, и требовалось только следить, чтобы сорняки не заглушили всходы. Педро, дядя Пако и еще двое сельчан чинили дом, а женщины тем временем шили покрывала и занавески. За этим занятием жена Пако, толстенькая красноносая крестьянка, просвещала Анхелу насчет местных нравов и обычаев.
        - Далеко от тропинок не отходи,  - говорила донья Ана.  - У нас тут всякая нечисть бродит… И никогда не доверяйся незнакомцам, какими бы безобидными они тебе ни казались! Не повторяй судьбу бедняжки Химены, которая повстречалась с самим дьяволом, когда тот играл на флейте в пещере с картинами, и с тех пор девочка совсем с ума свихнулась…
        Анхела слушала родственницу вполуха, ее больше занимал вопрос, что случилось с Мартинико. Домовой не возвращался после того, как они проехали Сьюдад-Энкантада  - там они ненадолго остановились отдохнуть, зачарованные красотой тех мест. Область получила свое название благодаря необычным скалам, изрезанным тысячелетними руками воды. Бродить среди них было как оказаться в фантастическом городе или в садах сказочного замка.
        Мартинико, который преследовал семью, производя всевозможный шум и ломая ветки, сделался нем как могила, как только вдали завиднелись силуэты этих скал. Анхела подумала, что настырный домовой, по крайней мере, небезразличен к некоторым творениям Господа. А еще через несколько часов дух и вовсе пропал. Девушка не слишком горевала по этому поводу: она решила, что Мартинико обследует какую-нибудь необычную конструкцию  - лестницу, спуск или тропинку  - из тех, что встречались здесь в изобилии. Только две ночи спустя после приезда в Торрелилу она отметила, что давно не видела Мартинико. Что же, она навсегда от него освободилась? Быть может, это был именно домовой, и теперь он ищет места, где бы обосноваться получше.
        - …Но это у нее продолжается всего несколько часов,  - рассказывала донья Ана, закончив очередное кружево.  - И вот она живет в ожидании какого-нибудь молодца, который придет и освободит ее от чар. А кто сумеет  - тот на ней женится и получит великое богатство… некоторые даже говорят, что и вечную жизнь получит.
        Анхела не понимала, что рассказывает ей эта женщина  - волшебную сказку или местную легенду, но выяснять не хотелось. Ни то ни другое ее не интересовало. Девушка так увлеклась работой, что даже не заметила, что мужчины уже вернулись, а потом мать позвала ее доставать жаркое из печи.
        Каждое утро Анхела слышала немые жалобы сьерры, как будто там в горах пульсирует какая-то древняя боль. Вечерами, покончив с работой, девушка выходила побродить по округе в поисках пряных трав для кухни; она брала с собой хлеб, мед и фрукты, чтобы перекусить по дороге. Анхела ступала по едва видным тропкам и растворялась в густо-зеленых зарослях на горном склоне. И вскоре девушка начала ощущать такую же тревогу, какую чувствовала перед появлением Мартинико, однако теперь к ней прибавилась еще и тоска. Возможно, дело было в выжидательном молчании лесов. Или в постоянном, настойчивом и вездесущем шуме, который стучался в ее сердце.
        Так прошло несколько недель.
        Однажды утром Анхела проснулась раньше обычного и решила отправиться за травами, пока все спят. Всю ночь девушку мучило странное беспокойство, и теперь, когда она взбиралась все выше, туда, где прежде не бывала, сердце ее колотилось часто-часто.
        Ведомая инстинктом, девушка устремилась к вершине, укрытой темными тучами. Ветер будто подвывал, и очень скоро Анхела обнаружила причину этих звуков: воздушные струи устроили игрища в руинах башни возле ручья. Утомленная долгим подъемом, девушка присела перевести дух.
        Несмотря на то что до лета оставались считаные дни, предгорья дышали утренним холодом. Анхела подставила лицо солнцу, чтобы почувствовать кожей его лучи, уже почти жгучие. За ее спиной что-то вдруг зашипело, перекрывая завывание ветра. Анхела обернулась на шум. На берегу ручья сидела девушка  - она расчесывала длинные волосы, а ноги ее были в воде.
        - Привет,  - сказала Анхела.  - Я не слышала, как ты подошла.
        - Ты меня не видела,  - уточнила девушка.  - Я была здесь, когда ты шла по этой тропинке.
        Анхела ничего не ответила. Она смотрела на золотистые пряди, ниспадавшие на плечи незнакомки, и беспокойство ее все возрастало. Но вот девушка закончила прихорашиваться и улыбнулась:
        - Тебе не следовало бы здесь бродить.
        - Меня уже предупреждали,  - согласилась Анхела, вспомнив слова доньи Аны.
        - В сьерре молодая девушка сильно рискует.
        - Ты тоже молодая, а такая беззаботная  - причесываешься прямо в лесу.
        Незнакомка пристально посмотрела на Анхелу, а потом объявила:
        - Что-то с тобой происходит.
        - Со мной?
        Но местная уроженка молча смотрела на нее, ожидая ответа. Анхела потерла ноги о влажный от росы папоротник.
        - Да я и сама не знаю,  - в конце концов призналась она.  - Иногда мне хочется плакать, но я не понимаю почему.
        - Любовная болезнь.
        - Но я не влюблена.
        - Сорви этот папоротник и забери домой,  - посоветовала красавица.  - Он принесет тебе удачу.
        - Ты что, колдунья?
        Незнакомка засмеялась, и эти звуки были как журчание ручья, бегущего вниз по склону. Анхела посмотрела на гребень, который та вновь погрузила в волосы, и кое о чем вспомнила.
        - И еще скажу тебе,  - продолжала девушка, поглядывая на тяжелые тучи на утреннем небе.  - Сегодня особенно опасный день… Мед у тебя найдется?
        - Ты хочешь меду? У меня и хлеб есть.
        - Это не для меня. Но если тебе еще кто-нибудь повстречается, предложи ему то, что у тебя есть.
        - Я никогда никому в еде не отказывала.
        - Тебя ни о чем просить не будут, ты сама должна будешь предложить  - сегодня или в один из ближайших дней, когда начнется лето.  - Глаза девушки потемнели.  - А если ты этого не сделаешь…  - Она осеклась на полуслове.
        Но Анхеле и не хотелось слушать предсказания, которые напугают ее еще больше,  - она наконец разглядела тело советчицы ниже пояса под мокрой фиолетовой тканью, и было это совсем не похоже на розовую девичью кожу, потому что это был чешуйчатый зеленый хвост, плавно скользящий под водой.
        - А тебе?  - дрожащим голосом спросила Анхела.  - Тебе что-нибудь нужно?
        Девушка снова улыбнулась:
        - Да, но ты не сможешь мне этого дать.
        Анхела осторожно поднялась.
        - Я знаю, кто ты такая,  - произнесла она, снедаемая состраданием и страхом.
        - Все знают, кто я такая,  - невозмутимо отозвалась русалка.
        - Извини, я, вообще-то, нездешняя… А есть еще такие же, как ты?
        - Есть, только живут они далеко.  - Красавица пристально смотрела на Анхелу.  - Здесь обитают другие существа, тоже не люди.
        - Домовые?  - предположила девушка, подумав о Мартинико.
        - Нет, они женского пола. Некоторые поселились задолго до того, как пришли люди, другие появились вместе с людьми. Я и сама нездешняя, но я чувствую себя частью этих мест и почти не помню своей родины.  - Русалка подняла голову и принюхалась.  - А теперь уходи. У меня осталось мало времени.
        Анхела не стала выяснять, что произойдет с ее собеседницей, когда кончится время. Она сорвала папоротник и пошла обратно, не оглядываясь.
        - Дочка, куда же ты запропастилась?  - сразу спросила донья Клара.
        В печи тушилась козлятина. Анхела поспешила вытащить из сумки свои ароматные травы, только папоротник припрятала среди горшков  - она еще не решила, что с ним делать.
        - У дяди Пако сегодня гости, обедать пора, а ты где-то бродишь. Почему так долго?  - ворчливо повторила Клара и, не давая дочери времени ответить, скомандовала:  - Неси хлеб, наливай вино. Мы поставили стол под лозами.
        - Сколько нас?
        - Считай: Ана и дядя Пако, двое соседей, донья Луиса с сыном.
        - Донья Луиса?
        - Вдова, что живет на краю деревни.
        Анхела только пожала плечами. После переезда в Торрелилу она много с кем познакомилась, всех и не упомнишь. Девушка подхватила корзинку с хлебом и бутыль с вином. Донья Ана расставляла тарелки, раскладывала приборы; за столом сидели несколько мужчин и женщина в черном.
        - Анхелита, ты помнишь донью Луису?  - спросил отец.
        Девушка кивнула, про себя решив, что никогда ее не видела.
        - А это Хуан, ее сын.
        - Можешь называть его Хуанко,  - предложила донья Луиса.  - Так звал его отец, мир его праху, и так его зову я.
        Анхела взглянула на молодого человека. Темные, как дно колодца, глаза встретили ее взгляд, и девушка почувствовала, что падает в пропасть.
        Вечер прошел в рассуждениях, как наилучшим образом клеймить скотину, как бороться с гусеницами, пожирающими посевы, и почему их сосед позорит доброе имя всей деревни, подмешивая в свой шафран пыль и прочую гадость. Жаркое исчезло под обильные возлияния. Мужчины продолжали выпивать, а женщины, включая и вдову, унесли в дом посуду и остатки снеди.
        - …Да я хотела бы покончить с этим делом до темноты,  - говорила донья Луиса.  - Прямо сейчас, да только одна пойти не решаюсь.
        - Пускай Анхела с тобой сходит,  - предложила Клара.  - Оставь парня посидеть в мужской компании… Дочка, ступай с доньей Луисой и помоги ей набрать папоротника.
        Девушка едва пришла в себя после потрясения. Ей вспомнился ее утренний папоротник.
        - Зачем?
        - Не знаешь, зачем собирают папоротник?  - понизив голос, упрекнула непонятливую Анхелу мать.  - Сегодня же канун Святого Хуана.
        - Этими листьями весь остальной год можно лечиться от лихорадки и несварения,  - объяснила донья Луиса.
        - Давай скорее, а то уже поздно.
        Анхела взяла свою сумку и вышла из дома вслед за вдовой.
        - И себе нарви,  - посоветовала донья Луиса по дороге.  - Папоротник в ночь на Святого Хуана притягивает любовь и удачу.
        Анхела покраснела, испугавшись, что этой женщине удалось прочитать в ее сердце, но вдове было не до нее  - она преодолевала преграду из кустов, которыми заросла тропинка.
        Девушка повела свою спутницу по тропе, уводящей от места, где она побывала несколько часов назад. Ей не хотелось пугать добрую женщину, выводя ее к русалке, которая расчесывает волосы на берегу ручья. Вот почему они направились в другую сторону, в самую чащу. Прошло полчаса, и Анхела остановилась.
        - Пойду посмотрю с той стороны,  - шепнула она.  - За этим деревом есть пещеры.
        - Ладно, а я здесь поищу, но предупреждаю: больше двадцати шагов я одна не сделаю. Если ничего не найду, буду ждать тебя на этом месте.
        Соседки разошлись в разные стороны, Анхела почти сразу же наткнулась на заросли папоротника, все еще влажного от росы. Она набрала достаточно, чтобы хватило обеим. Девушке подумалось, что одной веточки может не хватить, чтобы получить то, в чем она так остро нуждается сейчас…
        Над деревьями разнесся новый звук; девушка остановилась. Это был не монотонный свист, как поют все птицы в сьерре, а гармоничное музыкальное произведение, ускользающая каденция, какой Анхела никогда раньше не слышала. Она повертела головой из стороны в сторону и вдруг, охваченная внезапным порывом, бросилась на поиски.
        Мелодия перепрыгивала со скалы на скалу, с дерева на дерево, пока не подобралась к пещере. Теперь она изливалась пенным первозданным водопадом, летней грозой, пела о древних ледяных ночах… В этой песне жила сама сьерра и все и каждое из существ, ее населяющих. Анхела, не в силах противиться зову, вошла в грот. В глубине пещеры при свете костерка старик играл на инструменте, сделанном из тростинок различной длины. Его дуновение пробуждало к жизни волну звуков  - то низких, то высоких, то нежных, то грубых. Каменные стены были испещрены рисунками: гигантские звери из какой-то далекой эпохи и человеческие фигурки, скачущие вокруг них. Девушка смотрела на рисунки и стояла недвижно, пока музыкант не перестал играть и не поднял голову.
        - Они очень древние,  - пояснил он, заметив любопытство гостьи.
        А потом старик потянулся, как будто желая размять затекшие члены, и Анхела увидела, что ноги его похожи на козлиные, а еще она разглядела маленькие рожки, полуприкрытые спутанными волосами. Девушка вспомнила рассказы про дьявола из сьерры, но внутренний голос шептал ей, что этот старичок с копытами скорее одно из тех созданий, о которых рассказывала лиловая русалка. Анхела безотчетно раскрыла сумку, нашла горшочек с медом, оставшимся от завтрака, и протянула музыканту. Старик понюхал и с удивлением посмотрел на девушку.
        - Последний раз мне предлагали мед несколько столетий назад,  - вздохнул он.
        Погрузил палец в янтарную массу и с удовольствием облизал.
        - Ты здешний?  - спросила Анхела, больше с любопытством, нежели со страхом.
        Старик снова вздохнул:
        - Я отовсюду, но родина моя  - архипелаг, до которого нужно добираться по морю.  - Он показал на восток.
        - Ты пришел вместе с людьми?
        Старик покачал головой:
        - Люди меня прогнали, хотя сами того и не желали. Они, скорее, позабыли про меня… А когда люди забывают про своих богов, ничего, кроме как скрыться, не остается.
        У Анхелы зачесался нос  - верный признак растерянности. Одно дело  - духи сьерры, с присутствием которых она примирилась после знакомства с Мартинико, и совсем другое  - это множество богов.
        - Разве Бог не один?
        - Богов ровно столько, сколько пожелают сами люди. Люди нас создают и разрушают. Мы можем вынести одиночество, но только не безразличие  - это единственное, что делает нас смертными.
        Девушке стало жалко одинокого бога.
        - Меня зовут Анхела.  - Она протянула руку.
        - Пан[21 - «Pan» по-испански означает «хлеб».],  - ответил он и протянул свою.
        - Боюсь, у меня нет хлеба для пана.  - Анхела порылась в сумке.
        - Да нет,  - поправил старичок.  - Пан  - это мое имя.
        Анхела удивилась:
        - Тебе нужно его поменять. Ты всех запутаешь.
        - Никто не помнит,  - вздохнул Пан.
        - Что не помнит?
        Лицо старика посветлело.
        - Не имеет значения. Ты обошлась со мной очень любезно. Я могу тебе помочь, в чем сама пожелаешь. Кое-какие умения я сохранил.
        Сердце Анхелы прыгнуло в груди.
        - У меня есть одно желание, оно дороже всего.
        - Ну что же…  - заговорил Пан, но замолчал, уставившись на что-то за спиной у Анхелы.
        Девушка обернулась. Рядом с выходом из пещеры возник Мартинико  - он припрыгивал и кривлялся самым идиотским образом.
        - Глазам своим не верю!  - закричала Анхела.  - Я думала, ты давно в аду!  - И тут же прикусила язык, искоса взглянув на старичка, но тот как будто и не обиделся.
        Наоборот, с искренним удивлением спросил:
        - Ты его видишь?
        - Ну конечно! Это мое проклятие.
        - Я могу тебя от него освободить.
        - А ты поможешь получить кое-что еще?
        - Я могу помочь тебе только в одном деле. А вот если я понадоблюсь одному из твоих потомков, пусть он ничего и знать не знает о нашем договоре, я смогу подарить ему желаемое… Два раза.
        - Почему?
        - Таков закон.
        - Какой закон?
        - Указания свыше.
        Выходило, что существует сила, более могущественная, чем сила земных богов. И эта сила сократила для нее возможность выбора.
        Анхела с тоской посмотрела на выкрутасы Мартинико и подумала о взгляде, дожидавшемся ее в отрогах сьерры.
        - Прекрасно,  - наконец решилась она.  - Мне придется и дальше влачить свое проклятие.
        - Не понимаю!  - изумился Пан.  - Что может быть более желанным, чем освобождение от такого чудища?
        И тогда девушка поведала древнему богу о боли души, которая нашла собственную душу.
        Хуан заверял, что был влюблен в нее с того момента, когда впервые увидел, однако девушка подозревала, что это его убеждение сотворено богом-изгнанником  - то была филигранная работа древнего хитреца. Каждый месяц Анхела приходила в пещеру и оставляла мед и вино, уверенная, что старик с наслаждением поглощает эти лакомства, хотя никогда больше его и не видела.
        С другой стороны, невестилась она совсем не долго. Ровно столько, сколько заняла у Хуана постройка нового дома,  - парню помогали соседи, строились на пустом близлежащем участке. Пока мужчины, не жалея сил, рубили, шкурили и сколачивали доски, женщины помогали невесте с приданым: кроили и шили всевозможные скатерти, занавески, белье и коврики.
        Первые месяцы супружества напоминали идиллию. Мартинико почему-то снова исчез. Быть может, он узнал, что в жизни есть вещи и поважнее, и отправился в какую-нибудь гористую местность. Его отсутствие нисколько не удручало Анхелу. Это был просто невоспитанный домовой, от которого одни неприятности, и вскоре она про него забыла. К тому же в их жизни возникли другие проблемы.
        С одной стороны, гусеницы пожирали урожай, и Хуанко изводил себя, изобретая средства против вредителей. Но мало того, Анхела несколько раз заставала супруга за чтением какой-то таинственной бумаги, которую он всегда прятал, заметив приближение жены. Кто мог писать письма ее мужу? И откуда такая таинственность? А еще ухудшилось ее самочувствие. Анхела все время чувствовала усталость, ее часто тошнило. Матери она ничего не рассказывала, потому что не хотела, чтобы ее снова водили к знахарке. Только когда Анхела заметила, что пояс на платье еле-еле сходится, она начала понимать, что происходит.
        - Теперь уж нам точно придется это сделать,  - изрек Хуан, услышав новость.
        - Сделать что?
        Муж вытащил из конверта измятое письмо и протянул Анхеле.
        - Что это?  - спросила она, даже не пытаясь прочитать.
        - Это письмо от дяди Маноло. Он мне несколько раз писал: ему помощник нужен. Он хочет, чтобы мы поехали туда.
        - Куда?
        - В Америку.
        - Это очень далеко,  - ответила Анхела и погладила живот.  - Я не хочу путешествовать с этим.
        - Послушай, Анхелита. Урожай пропал, и у нас нет денег, чтобы начинать с нуля. Многие наши соседи уже уехали или ищут себе другой заработок. Не думаю, что здесь вообще будут растить шафран. Мы могли бы перебраться на юг, но у меня нет ни денег, ни друзей с деньгами. Предложение дяди Маноло  - это хорошая возможность.
        - Я не могу оставить родителей.
        - Это ненадолго. Накопим деньжат и вернемся.
        - Но что я буду делать в этой чужой стране? Мне нужен кто-то, кто поможет с ребенком.
        - Мама поедет с нами. Она давно говорит, что перед смертью хотела бы увидеться с братом.
        Анхела обреченно вздохнула:
        - Ты должен поговорить с моими родителями.
        И все равно эта новость обрушилась на них как гром среди ясного неба, и у Хуана не было слов, чтобы их утешить. Педро сам предлагал своей жене перебраться в город, однако донья Клара об этом и слышать не желала. А теперь они неожиданно узнают, что ей не только предстоит расстаться с дочерью, но она даже не увидит новорожденного внука. Клара успокоилась только тогда, когда узнала, что с молодой четой поедет донья Луиса. По крайней мере, во время родов рядом с ее дочерью будет опытная женщина.
        Впятером они упаковали самое необходимое. Поскольку путь до побережья был долог и Хуан не хотел, чтобы тесть с тещей возвращались домой в одиночку, он убедил всех, что лучше будет попрощаться теперь же. Прощание вылилось в море слез и советов. Анхела всегда будет помнить силуэты родителей на конце пыльной тропинки, умирающей на пороге их дома. Она видела их в последний раз.
        Стоя на корме, Анхела смотрела, как исчезает берег на горизонте. Затерявшаяся в дымке над черной водой, земля эта теперь казалась волшебной страной со средневековыми башенками и дворцами, с красными кровлями и портовой суматохой, которая от них все больше отдалялась.
        Анхела долго стояла на палубе рядом с доньей Луисой и Хуаном. Муж болтал без умолку, строил планы на будущее. Ему не терпелось начать жить по-другому, и он много слышал об Америке, сказочной стране, где каждый может обогатиться.
        - Мне холодно,  - пожаловалась Анхела.
        - Хуанко, ступай с ней вниз,  - велела донья Луиса.  - А я еще немножко постою.
        Хуан заботливо укутал жену шалью, и они вместе спустились в каюту. Ему пришлось повозиться с проржавевшим замком на двери в их скромное обиталище. Справившись, Хуан посторонился, пропуская жену вперед. Анхела завопила.
        - Что с тобой?  - Муж испугался, что это уже начались роды.
        - Ничего,  - прошептала она, закрыв глаза, чтобы отогнать видение.
        Но эта уловка не помогла. Когда Анхела открыла глаза, Мартинико все так же восседал на груде разворошенной одежды, шутовски накинув на голову ее мантилью.
        Судьба предложит
        Фредди и Лауро затащили свою подружку поглазеть на Ярмарку возрождения, которую каждый год устраивали в Бискайском дворце. Они таскали Сесилию от палатки к палатке, заставляя мерить всевозможные одеяния, пока им не удалось превратить девушку в нечто  - по их словам  - отвечающее духу мероприятия. Теперь журналистка гуляла среди мастеров и гадалок, и ее цыганская юбка колыхалась на ветру. На голове красовался цветочный венок, который водрузил Фредди.
        А толчея была изрядная. Дети и взрослые расхаживали в масках и ярких костюмах; в воздухе слышались звуки арфы; хуглары с мандолинами, флейтами и тамбуринами сидели возле фонтанов, в идеально ровных аллеях было тесно от гуляющих принцесс. Торговцы и ремесленники тоже участвовали в этом параде альтер эго. Тут кузнец кует подкову, вытащенную из раскаленного горна; там толстая улыбчивая пряха сучит нитку, вращая колесо прялки, как будто явившейся из сказки Шарля Перро; а вон мерлинообразный старик с серебряной бородой продает посохи, инкрустированные камнями: кварц  - для ясновидения, оникс  - от истерии, аметист  - чтобы знать о своих прошлых жизнях…
        - Где же я была раньше, если ничего этого не видела?  - вздохнула Сесилия.
        - На Луне,  - ответил Лауро, примеряя шляпу с пером.
        - Ты еще не видела ярмарку в Броуарде!  - заметил Фредди.  - Она куда масштабнее.
        - А проводят ее в зачарованном лесу!  - перебил Лауро.  - Вот там действительно чудеса: есть даже средневековое ристалище, где рыцари на полном скаку сшибаются друг с другом, как при короле Артуре. А когда ты увидишь их без доспехов, тебя вообще инфаркт хватит!
        Но Сесилия его больше не слушала: она засмотрелась на прилавок с деревянными шкатулками.
        - Мелиса!
        Восклицание Лауро вернуло ее к действительности. На крик отозвалась проходившая мимо девушка.
        - Лауренсио!
        - Не называй меня так, подружка,  - прошептал он, оглядываясь по сторонам.
        - Ты что, сменил имя?
        - Здесь я зовусь Лауро.  - И, возвысив голос, добавил:  - Но мои близкие называют меня Лупе. «Все кончено, любовь уже мертва. Все кончено, и это не слова…»
        Незнакомка расхохоталась.
        - Мелиса, это Сесилия,  - представил девушек Лауро.  - С Фредди ты знакома?
        - Не думаю.
        - Знакома-знакома,  - вмешался Фредди.  - Мы встречались у Эдгара, в Гаване. Я этот случай не забыл, потому что в том белом платье ты была неотразима. А когда ты прочла свои стихи, народ чуть в обморок не попадал…
        - Да, припоминаю,  - ответила Мелиса.
        - Что ты тут делаешь?
        - Как всегда, за покупками.  - В руках у девушки было два посоха.  - Не знаю, какой выбрать.
        - А как тебе этот?  - Сесилия протянула ей еще один.
        Девушка впервые обратила на нее внимание.
        - Я его трогала: он не работает.  - Мелиса отвернулась, продолжая изучать посохи.
        - А я уже почти готова его купить,  - не сдавалась Сесилия.  - Он такой изящный!
        - Не важно, как он выглядит,  - отрезала Мелиса.  - Посох, который мне нужен, должен ощущаться иначе.
        Лауро потянул Сесилию к другому прилавку.
        - Не спорь с ней,  - шепнул он.
        - Почему?
        - Она еще на Кубе стала колдуньей. Практикует кельтскую магию или что-то вроде этого. Будь с ней поосторожнее.
        - Если так, то беспокоиться не о чем,  - заметил подошедший Фредди.  - Эти люди верят, что все наши дела возвращаются сторицей. Поэтому меньше всего они желают причинять вред. И больше того, они даже думать стараются аккуратно.
        - Колдунья  - она и есть колдунья. Они управляют всеми стихиями, так что, если не будешь осторожна, в тебя ударит молния.
        - Боже мой!  - возопил Фредди.  - Чурбан невежественный!
        Но Сесилия уже не обращала на них внимания. Шажок за шажком она двигалась к прилавку, где Мелиса торговалась с продавцом.
        - Могу я задать тебе вопрос?
        Девушка обернулась:
        - Давай.
        - Зачем тебе этот посох?
        - Долго объяснять, но если тебе интересно,  - она достала из сумочки визитку,  - ты найдешь меня в пятницу по этому адресу. Мы открываем курсы.
        На карточке стояло название  - «Атлантида», а под ним шел перечень товаров: книги по магии, свечи, благовония, кристаллы кварца, музыка…
        - Вот так совпадение!  - вырвалось у Сесилии.
        - Совпадение?  - равнодушно отозвалась девушка, отсчитывая деньги за покупку.
        - Мне на днях посоветовали поговорить с Л?сой, хозяйкой этого самого магазина. Я журналистка, собираю информацию об одном доме.
        - У тебя в ауре тень,  - перебила колдунья.
        - Что?
        Мелиса расплатилась.
        - У тебя в ауре тень,  - повторила она, не глядя журналистке в глаза, как будто что-то парило у нее над головой.  - Ты должна себя защитить.
        - С помощью чего-нибудь, что ты будешь продавать на своих сеансах?  - поинтересовалась Сесилия, не удержавшись от сарказма.
        - Защиту, в которой ты нуждаешься, ни за какие деньги не купишь. Ты должна создать ее с помощью того, что внутри.  - Колдунья коснулась пальцем ее висков.  - Не хочу тебя пугать, но с тобой случится что-то плохое, если ты не примешь меры внутри своей головы.
        Мелиса шагнула в сторону и слилась с толпой гуляющих. Она, словно друид в долгом путешествии, опиралась на посох, и рубашка струилась вокруг ее тела.
        - Что она сказала?  - спросил Лауро.
        Сесилия посмотрела вслед ускользающей фигуре колдуньи.
        - Я не все поняла,  - пробормотала девушка.
        Она рассматривала витрину с тротуара: пирамидки, колоды Таро, кристаллы кварца, тибетские колокольчики, индийские благовония, хрустальные шары… и полновластный господин этого царства  - медный Будда с алмазным глазом во лбу. Вокруг него висели паутинки из нитей с трепещущими перьями  - традиционные ловушки снов, которые индейцы навахо подвешивают над постелью, чтобы уловить хорошие сны и отогнать кошмары.
        Когда Сесилия толкнула дверь, послышался мелодичный звон. И сразу же она почувствовала аромат, который прилип к ее волосам, как сладчайшая патока. Атмосфера внутри была холодная и пахучая, в воздухе витала эльфийская музыка. Две женщины перебирали цветные камушки на прилавке, и те в ответ потрескивали, как насекомые. Одна женщина была покупательница, вторая, вероятно, хозяйка. Тихонько, чтобы не мешать, Сесилия разглядывала полки с книгами: астрология, йога, реинкарнация, каббала, теософия… В конце концов покупательница отобрала три камня, расплатилась и вышла.
        - Привет,  - сказала Сесилия.
        - Добрый день, чем могу помочь?
        - Меня зовут Сесилия. Я журналистка, пишу статью о доме-призраке.
        - Знаю-знаю, Гея мне звонила. Я Лиса. Но сегодня не самый удачный день: скоро начнется лекция, и у меня много дел.
        Звякнули колокольчики над дверью. Мужчина и женщина приветствовали хозяйку и прошли в уголок теософии.
        - Хочешь, позвони мне, и встретимся в другой день,  - предложила Лиса.
        - Когда?
        - Сейчас даже не скажу. Позвони завтра или… Привет! Молодец, что пришла.  - Эти слова относились к вошедшей Мелисе.
        - Как дела?  - поздоровалась Сесилия.
        Мелиса смотрела на нее как на незнакомку, пока не взглянула поверх головы.
        - Прости, не узнала тебя в этой одежде.
        - Пойду подготовлю зал,  - сказала Лиса и скрылась за шторой.
        - Можно тебя спросить?  - отважилась Сесилия, когда они остались наедине.
        Колдунья слегка кивнула.
        - В тот день, когда мы познакомились, ты сказала, что у меня тень в ауре.
        - Она и сейчас там.
        - Но ты не посоветовала мне, что делать.
        - Потому что я не знаю.
        Сесилия воззрилась на нее с изумлением.
        - Правда-правда, даже не представляю. Аура  - это всегда вопрос энергий, ощущений. Почему бы тебе не послушать мою лекцию? Кто знает, вдруг это тебе пригодится в будущем?
        Сесилия так не считала, но осталась, потому что заняться ей было нечем. К тому же для статьи ей было необходимо поговорить с хозяйкой магазина. Таким образом журналистка вскоре узнала, что от людей исходят всякие эманации. По словам Мелисы, любой человек способен  - сознательно или неосознанно  - направлять вредоносные и целительные заряды в других людей. При надлежащей тренировке научишься принимать энергию или защищаться от нее. Есть много инструментов, чтобы направлять энергию в нужное русло: вода, кристаллы, заостренные предметы вроде кинжалов, мечей или посохов… После следующей лекции интересующиеся смогут проделать ряд упражнений, которые позволяют разглядеть ауру. Это один из первых шагов, чтобы установить факт психологической атаки.
        Позже, уже дома, когда Сесилия прослушивала запись рассказов Боба и Геи, интуиция  - быть может, наследие бабушки Дельфины  - подсказала ей не пренебрегать в ходе расследования ничем, даже самой фантастичной лекцией. В конце концов, все значимые линии как будто сходятся, словно все они соединены между собой. И возможно, существуют невидимые вселенные, которые ей стоит исследовать. К тому же  - кто она такая, чтобы сомневаться? Как будто это не у нее в роду есть бабка-прорицательница.
        В этот момент девушка задумалась об Амалии. Что сказала бы старушка обо всех этих аурах и энергиях? Сесилия не имела представления, что на самом деле творится в голове у этой женщины. Она не рассказывала ни о чем, кроме событий своей главной истории. Сесилия всегда слушала ее в надежде, что какая-нибудь из нитей в конце концов приведет к самой Амалии. Чужие воспоминания превратились для нее в пристрастие. Чем больше она узнавала, тем больше желала знать, и эти чары отвести было невозможно. И нынешний вечер не станет исключением, сказала она самой себе.
        Прости, рассудок
        Каридад выглянула в окно посмотреть на первых прохожих. Рассвет оставил свой влажный след на деревянных перилах. Начинался ее последний день в этом доме, в который она когда-то въезжала полная надежд, мечтая, как переменится ее жизнь, воображая то одно, то другое. Но то, что случилось теперь, было трудно представить. После похорон Флоренсио вдова вернулась в магазин, намереваясь продолжить мужнино дело. Хотя Каридад не разбиралась в цифрах и едва-едва в буквах, ей удавалось поддерживать на плаву торговлю заморскими товарами, хотя их выбор значительно сузился, потому что женщине недоставало способностей покойного мужа, чтобы торговаться и добиваться хорошей цены. К тому же поставщики, определенно, исполняли ее заказы не так аккуратно, как это было при Флоренсио. Вдове пришлось обратиться за услугами к посредникам, но это было не то же самое.
        Возможно, Каридад могла бы и дальше жить в доме, кое-как зарабатывая на хлеб и даже благоденствуя, однако в конце концов она решила уехать, никому не раскрывая причины: на самом деле ее преследовала мужнина тень. Вдова то и дело слышала его шаги. А иногда ощущала его дыхание за спиной, чувствовала его затылком. Или же ветер приносил ей запах Флоренсио. Бывали ночи, когда ей казалось, что матрас на кровати прогибается под грузом тела, лежащего рядом… Каридад больше не могла этого выносить и решила продать дом. На вырученные деньги она собиралась купить новый и начать торговать чем-нибудь другим. Быть может, открыть модную лавку.
        В то утро Каридад поднялась раньше обычного. В полдень придет нотариус, принесет бумаги на подпись. Дрожа от холода  - приближалась тропическая зима, как всегда сырая и промозглая,  - она зажгла керосиновую лампу. В доме было еще темно, хотя улица уже блестела под первыми золотистыми лучами. В этом свете город казался призрачным видением. Тропическая яркость насыщала остров магией, но его жители, погруженные в свои проблемы, ее почти не замечали… а главной проблемой Каридад была ее дочка  - девочка, жадная до знаний, но при этом странно молчаливая. Мать даже не догадывалась, какие мысли проплывают в этих глазах, в которых  - это уж точно  - мерцала та же страсть, что и во взгляде ее покойного мужа.
        Каридад поставила светильник на пол и наклонилась растопить печку, чтобы вскипятить воды. Она смотрела, как языки пламени лижут угли, постепенно краснеющие, набирающие жар, а затем бледнеющие, становящиеся серыми. Так она и сидела, созерцая эти превращения, пока не почувствовала на плечах чьи-то пальцы. Каридад подумала, что это проснулась дочка, но, обернувшись, увидела мужа. Флоренсио стоял перед ней с окровавленным лицом и грудью, разрубленной ударами мачете. Женщина закричала и отшатнулась, уронив лампу в огонь. Металлическая скоба лопнула, пламя разгорелось с новой силой и выплеснулось наружу, перекинулось на стены кухни и обожгло хозяйке ноги. В первое мгновение Каридад пыталась потушить пожар оказавшейся под рукой тряпкой, но огонь быстро разгорался, переползая по сухому дереву.
        - Мерседес!  - закричала Каридад и бросилась в спальню к дочери.  - Мерседес!
        Девочка ошарашенно распахнула глаза, не понимая, что происходит.
        - Поднимайся!  - рявкнула мать, скидывая с нее покрывало.  - Дом горит!
        Когда приехали пожарные, «Цветок Монсеррата» превратился в груду дымящихся развалин, на которую соседи смотрели со смесью ужаса и любопытства. Женщины подходили к Каридад, предлагали ей выпить воды, кофе и даже глотнуть ликеру для укрепления духа, но она стояла недвижно, устремив невидящий взор на руины того, что составляло ее главное богатство.
        В полдень Каридад оставалась все там же, сидела на краю тротуара, покачивалась, обхватив колени руками, а дочь гладила ее волосы и пыталась обнять. В этом положении их и застал нотариус  - он долго смотрел на пожарище и на две сидящие на поребрике фигуры, словно не в силах уразуметь, как это несчастье может быть связано с ним самим. В конце концов нотариус вздохнул и, видя, что ничего поделать не может, удалился.
        Донья Сеси проснулась в прекрасном расположении духа. Позади осталась невыносимая летняя жара, которая так портила ей настроение. В доме еще все спали. Она решила воспользоваться приливом утренней бодрости, посетить «Цветок Монсеррата» и оставить там свой традиционный заказ. Сесилия пошла пешком, не обращая внимания на проезжающие мимо пустые экипажи. Ей нравилась и эта прогулка на свежем воздухе, и прохладный, бодрящий ветерок. В свои семьдесят с хвостиком она выглядела на пятьдесят, а многие принимали ее и за сорокалетнюю,  - при этом Сесилия была настолько хороша собой, что ей завидовали и двадцатилетние девушки. Она являла собой образчик прекрасного на острове, где все дышит красотой.
        Донья Сеси шла легкой походкой, обходя лужи на тротуаре. До «Цветка Монсеррата» было еще далеко, когда ветер пахнул гарью,  - Сесилия не обращала на это внимания, пока не завернула за угол и не увидела пожарище. Она остановилась в изумлении, созерцая руины дома. А потом заметила две фигурки, сидящие напротив дома, и подошла  - почти на цыпочках.
        - Донья Каридад,  - позвала она шепотом, не отваживаясь сказать «добрый день».
        Погорелица подняла голову, но ничего не ответила. Только потом, снова посмотрев на свой бывший дом, прошептала:
        - Сегодня мыла нет.
        Сесилия закусила губу и перевела взгляд на малышку, прилепившуюся к матери.
        - Тебе есть куда пойти?
        Каридад покачала головой. Сесилия подозвала стоящий на углу экипаж.
        - Поехали,  - велела она, помогая матери встать.  - Вы не можете здесь оставаться.
        Каридад, не сопротивляясь, позволила довести себя до повозки. Донья Сеси назвала адрес, и извозчик хлестнул лошадей. Они двинулись в сторону моря, но до самого моря не доехали. Всего несколько улиц, потом поворот налево, и вот уже они остановились в тихом незнакомом квартале. Женщины вышли.
        На противоположной стороне улицы стоял какой-то мужчина. Заметив экипаж, он перешел дорогу.
        - Почем возьмешь, дорогуша?  - спросил он, прижимаясь к Каридад.
        Впервые после пожара женщина отреагировала на происходящее. Она отпихнула нахала с такой силой, что едва не свалила с ног. Мужчина бросился в драку, но тут вмешалась уже донья Сесилия:
        - Леонардо, в эти часы у нас закрыто. А она не продается.
        Повелительного тона Сесилии оказалось достаточно, чтобы заставить Леонардо отступить.
        - Прости,  - тихо сказала хозяйка, открывая дверь.
        Каридад на секунду заколебалась, но все же переступила порог. За дверью она не увидела ни прихожей, ни столовой  - только огромный двор, образованный четырьмя крытыми галереями с рядами дверей. Во дворе стояли столы и стулья, на них висела женская одежда. Только теперь Каридад вспомнила свою первую встречу с этой женщиной.
        - Так, выходит, мыло?..  - пролепетала она, не зная, как закончить свой вопрос.
        Донья Сесилия пристально на нее посмотрела.
        - Я думала, ты знаешь,  - сказала она.  - У меня дом свиданий.
        У нее не было выбора. Либо улица, либо публичный дом. Донья Сеси позволила им с дочерью устроиться в единственной свободной комнате, прежняя обитательница которой исчезла без следа. Каждый вечер мать и дочь запирались в своем жилище. Только по утрам Каридад позволяла малышке выйти поиграть во двор, пока сама она, не жалея сил, занималась уборкой. Но у Сесилии уже была женщина, которая следила за порядком. Каридад пользовалась ее малейшей нерасторопностью, чтобы подмести, убрать оставленное белье или помыть посуду. Уборщица пожаловалась донье Сеси, решив, что ее пытаются лишить места.
        - Почему бы тебе не поработать по-настоящему?  - предложила хозяйка однажды вечером.  - Я разрешу тебе выбирать клиентов. Я ведь понимаю, ты из другой среды и к такому непривычна.
        - Я просто не могу.
        - Да ты здесь самая смазливая. Знаешь, сколько ты могла бы заработать?
        - Нет,  - повторила Каридад.  - И потом, какой пример я подам дочери? А она уже почти выросла.
        - К моему сожалению, если не начнешь работать, ты не сможешь здесь остаться. Я несколько месяцев не использую эту комнату, а значит, теряю деньги. У меня на примете есть две девицы, которые жаждут ее занять.
        - Как только у меня появится работа, я смогу платить за жилье. Нужна же людям прислуга…
        - Чужие дети в доме не нужны никому,  - отрезала донья Сесилия.
        Каридад испуганно забормотала:
        - Я могла бы… могла бы…
        - Я предлагаю тебе такое, чего не предложу другим,  - возможность выбирать клиентов. И поверь, твоя цена от этого только возрастет.
        - Не знаю,  - прошептала вдова.  - Дай мне время подумать.
        - Не бойся. Я всю жизнь в этом ремесле, и это вовсе не так плохо, как рассказывают.
        - Всю жизнь?
        - С самого раннего детства.
        - И как же… Как это вышло?
        - Я жила в городке с названием Холм Ангела, бегала по улице почти голышом, выживала как могла, без дома, без семьи. У меня уже начинала расти грудь, но мне до этого не было дела. Меня подобрала одна женщина, она продала мою девственность за огромные деньжищи, но вот представь себе: я до сих пор жива.  - Сесилия усмехнулась.  - Подумай, хороши ли мои дела, если про меня даже в романе написали.
        - В романе?  - переспросила Каридад. Она не понимала, как это живой человек может попасть в книгу.
        - Когда я еще бродяжничала, мне повстречался адвокат, который ушел из конторы, чтобы стать учителем. Всякий раз, стоило ему меня увидеть, он подзывал меня и дарил монетки или леденцы. Думаю, он в меня влюбился, хотя мне было только двенадцать лет, а ему  - все тридцать. После того как меня привели в публичный дом, я его больше не видела, но один клиент сказал мне, что этот учитель написал роман, в котором главную героиню зовут так же, как меня.
        - Он записал твою историю?  - В Каридад проснулось любопытство.
        - Ну конечно нет! Он ведь обо мне ничего не знал. Меня и его Сесилию Вальдес роднит только общее имя и бесприютная жизнь в Холме Ангела.
        - Ты прочитала роман?
        - Один клиент пересказал. Боже мой! Что за чудеса навыдумывал дон Сирило! Только представь: в его романе я была невинной девушкой, которую обманул и соблазнил белый сеньорито, а в конце выясняется, что мы  - сводные брат с сестрой. Извращение! В финале молодой богатей поплатился собственной жизнью: ревнивый негр застрелил его у выхода из церкви, когда он венчался с дамой из высшего общества. А я сошла с ума и попала в сумасшедший дом… Как только писатели изобретают такие нелепицы?  - Сесилия наморщила лоб, задумавшись над собственным вопросом.  - Мне всегда казалось, что они наполовину помешанные.
        - И ты его с тех пор не видела?
        - Дона Сирило? Встретила однажды, по чистой случайности. Он отсидел в тюрьме  - кажется, по политическим делам,  - а потом уехал из страны. Выяснилось, что он считал меня великой любовью всей своей жизни, хотя мы даже и не целовались. Не отпускал меня, пока я не назвала свой адрес. А потом, вообрази, несколько раз заявлялся в бордель и спрашивал меня.
        - И ты была с ним?
        - Я что, чокнутая? Я сразу рассказала всю историю хозяйке, и она перепугалась пуще моего. Когда писатель приходил, она всегда говорила, что я занята. Никогда не было охоты связываться с лунатиками,  - тихо добавила Сесилия.  - Но однажды мы столкнулись на улице, и мне стало жалко бедолагу. Так что я приняла его приглашение на ужин. Это было перед его отъездом в Нью-Йорк. Потом он пару раз приезжал в Гавану и всегда дарил мне цветы или конфеты, как будто я знатная дама. Последний раз мы встретились три года назад. Ему было за восемьдесят, но он все равно позвонил в дверь этого дома с букетом роз в руках.
        - А потом вернулся в Нью-Йорк?
        - Да, и почти сразу умер… Но жизнь все-таки забавная штука. Помнишь того парня, который набросился на тебя, когда ты только приехала?
        - Да.
        - Его зовут Леонардо, как и белого сеньорито из того романа. Через несколько дней после смерти дона Сирило он пришел сюда. Хотел, чтобы я его ублажила, но в моем возрасте мне уже не до этих дел. Он заявлялся еще несколько раз и всегда уходил в бешенстве, несолоно хлебавши. Девочками моими он не интересуется. Порой мне кажется, что это тень самого Сирило или проклятие, которое повисло надо мной из-за его романа… Ну вот, а теперь ему втемяшилась ты.  - После этой фразы донья Сесилия как будто очнулась и хлопнула себя по лбу.  - Как же я раньше не додумалась! Знаешь, кто твоя оришa?[22 - Ориш?  - духи, эманации единого бога в религии африканского народа йоруба и в ряде американских культов.]
        - Кажется, Ошун.
        - Разреши мне ее попросить. Увидишь, она избавит тебя от страха перед мужчинами.
        Каридад задумалась. Она не знала, как поступить  - упорствовать в своем отказе или позволить хозяйке сделать, как она задумала. Она не верила, что какая-нибудь ориша способна избавить ее от предубеждения, но ничего не сказала. Ритуал, определенно, позволит ей еще несколько дней подумать, что делать дальше. Сейчас ее заботило только одно.
        - Но чтобы Мечита ни о чем не узнала.
        - Мы сделаем все в полночь, когда девочка будет спать.
        Однако в ту ночь Мерседес не спала. Докучливое монотонное пение отогнало сон, от которого уже тяжелели ее веки. Девочка выскользнула из постели и увидела, что мамы рядом нет. Она тихонько открыла дверь, но разглядела только яркий лунный диск, заливавший светом пустынный двор. Следуя за голосом, Мерседес прошла по коридору до окошка, из которого проникал дрожащий желтый отблеск. Мерседес, стараясь не шуметь, подвинула стул и влезла, чтобы посмотреть. В углу комнаты беззубая старуха раскачивалась в такт собственному пению, а в это время донья Сеси лила пахучую жижу на голову обнаженной женщины. Терпкий запах ударил в ноздри. Онь?  - девочка называла мед так же, как ее мама, и так же, как когда-то говорила Дайо, бабушка-рабыня,  - поблескивал на коже.
        - Ошун Йейе Моро, царица цариц, я выливаю этот мед на тело твоей дочери и прошу тебя от ее имени позволить ей служить тебе,  - выкликала донья Сесилия, обходя неподвижную фигуру.  - Она хочет стать сильной, она хочет стать свободной, чтобы любить без всяких обещаний. Поэтому я прошу тебя, Ошун Йейе Кари, освободи ее от стыда, избавь ее от страха и стеснения…
        Пламя свечей затрепетало от нового дуновения, как будто кто-то открыл боковую дверь. Женщина, до этого момента стоявшая неподвижно, вздрогнула от порыва холодного ветра и провела руками по бедрам, размазывая мед. Мерседес не видела ее лица, несмотря на лунное сияние, струившееся из окна.
        - Oshishe iwaaa ma, oshishe iwaaa ma omode ka sire ko hara bi lo sooo…  - пропела черная старуха сдавленным голосом, а женщина вдруг звонко рассмеялась и задвигалась в сладострастном танце.
        У девочки стало щекотно между ног. Ей смутно захотелось, чтобы капли меда попали на нее, смешавшись с росой, пропитавшей город и его жителей. У нее возникло желание отдаться этой пляске, заставляющей обнаженную женщину заливаться безумным хохотом и двигать бедрами в ритуальном экстазе.
        Донья Сесилия сделала шаг назад. Теперь старческий голос изменил ритм, мелодия стала чувственной и возбуждающей, словно дикий галоп. Обнаженная выгнулась дугой и застонала.
        - Леонардо, она твоя,  - позвала донья Сесилия.
        Из темноты возникла еще одна фигура. Мерседес сразу же узнала мужчину, который напугал их несколько месяцев назад. Женщина повернулась к нему спиной, и тогда Мерседес увидела ее лицо  - это была ее мать. Леонардо приник к ней сзади, а мама, вместо того чтобы сопротивляться, позволяла себя ласкать.
        Двор закрутился вокруг Мерседес, в глазах сделалось черным-черно. Луна исчезла, и мир тоже исчез.
        Леонардо поднял обнаженную Каридад на руки и отнес в соседнюю комнату, а ночь все так же оглашалась диким напевом.
        Донья Сесилия открыла дверь, чтобы выйти во двор, и увидела девочку, лежащую без чувств. Она сразу же догадалась, что произошло, и отнесла Мерседес на кровать. Хотела зачерпнуть воды из лохани, но там было пусто. Тогда хозяйка вспомнила, что оставила возле двери кувшин с медом, и вернулась за ним. Набрав немного на палец, она смазала им губы и виски девочки. Терпкий запах оньи вернул ее к жизни.
        - Ты, кажется, заснула,  - сказала донья Сесилия, встретившись с ней глазами.  - И упала с кровати.
        Мерседес ничего не ответила. Она закрыла глаза, чтобы ее оставили в покое; Сесилия так и поступила.
        Как только хозяйка вышла, девочка поднялась на постели и потянулась к кувшину. Не раздумывая, она сунула туда руку. Снаружи еще звучали песнопения во славу ориша любви, а Мерседес смазывала медом изгибы своего тела. Оньи  - для жара, огонь  - для нетерпения.
        Часть третья
        Город оракулов
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        ОСТАТЬСЯ В КИТАЕ.
        Когда на Кубе говорят: «Такой-то остался в Китае», это не означает, что человек решил пребывать в азиатской стране, значит, он просто не понял ничего из увиденного или услышанного.
        Возможно, это выражение возникло из-за проблем в общении и путаницы, характерной для недавно прибывших на остров китайцев  - без языка, столкнувшихся с культурой, которая так сильно отличается от их собственной.
        Кубинская ночь
        По Южному пляжу разгуливали прекраснейшие мужчины на свете. Лауро и Сесилия сбежали из редакции, чтобы пообедать на площадке, где было полно бутиков и уличных кафе.
        Уничтожая салат из рукколы, орехов и голубого сыра, Сесилия размышляла о превратностях своей судьбы: у нее нет ни родителей, ни братьев и сестер и она чахнет от одиночества в городе, где и не думала оказаться. И вовсе не удивительно, что ей взбрело в голову ходить на курсы по обнаружению ауры. После первого занятия журналистка пришла и на второе, а потом на третье… Лауро только посмеивался: мол, появится парень  - живо излечит от всякой дури. Сесилия молчала, но в глубине души спросила себя: так ли уж не прав ее друг? Разве она не гонится за новыми ощущениями, чтобы отвлечься от насущных потребностей?
        Девушка еще доедала салат, а Лауро, устав дожидаться кофе, развернул газету.
        - Смотри-ка,  - позвал он.  - Раз уж ты ударилась в мистицизм, это может тебя заинтересовать.
        Он протянул подруге газетный лист.
        - Куда смотреть-то?
        Парень ткнул пальцем в текст и снова погрузился в чтение. В газете оказалось объявление о еще одной лекции в «Атлантиде», как назывался магазин Лисы: «Хосе Марти и реинкарнация». Смелость названия рассмешила девушку.
        - Хочешь сходить?  - спросила она.
        - Нет, у меня на вечер планы получше.
        - Ты много упускаешь.
        Официант забрал пустые тарелки, другой принес кофе.
        - Боже мой!  - воскликнул Лауро, посмотрев на часы.  - Давай попросим счет. Мы сидим почти час, а мне еще три статьи переводить.
        - Времени навалом.
        - А еще надо позвонить в турагентство насчет путешествия. Ни за что на свете не пропущу падение стены.
        - Та стена, которая должна была рухнуть, уже упала.
        - Я имею в виду стену на Набережной. Когда римский старичок приземлится в Гаване в своем только что отутюженном белом халате, увидишь, что будет твориться на острове.
        - Ничего не будет.
        - Ну что ж, спи дальше, а я вот хочу оказаться в первом ряду, когда вострубят иерихонские трубы.
        - Если только не заиграет китайская карнавальная дудка, даже не знаю, что ты сможешь услышать в этой стране безумцев.
        Солнце клонилось к закату. Через полчаса после возвращения домой Сесилия подготовилась к упражнениям. Она везде погасила свет, пока не стало так темно, что предметы были едва видны. Именно этого она и добивалась. Или, по крайней мере, именно это советовала проделать Мелиса на своих лекциях.
        Сесилия перетащила карликовую пальму из угла к противоположной стене. Уселась в нескольких шагах от горшка, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Затем приоткрыла глаза и стала смотреть на пальму, но так, чтобы на ней не концентрироваться. Она хорошо запомнила инструкцию: «Смотреть, но не видеть, как будто вас не интересует то, что находится перед вами». Девушке показалось, что она различает опаловый контур вокруг пальмовых листьев. «Это, должно быть, оптический обман»,  - решила она. Но свечение усиливалось. Сесилия даже отметила легкую пульсацию. Внутрь-наружу, внутрь-наружу… словно сердце из света. Неужели она видит ауру живого существа?
        Сесилия снова закрыла глаза. А когда открыла, пальма была окружена лунным сиянием, при этом оно исходило не от какого-нибудь внешнего источника. Оно рождалось в листьях, в тонком изящном стволе, склонившемся в поклоне, даже в земле, за которую цеплялись ее корни. Куба, ее родина, ее остров… Почему Сесилия вспомнила о ней сейчас? Неужели из-за этой опалесценции? В голове у девушки возникла луна над морем в Варадеро, луна над полями в Пинар-дель-Рио… Ей показалось, что там луна светила по-другому, словно она была живая. Или, быть может, Сесилия заразилась этим ощущением от стариков, твердивших, что на Кубе все имеет другой вкус, другой запах, другой цвет… как будто этот остров  - рай земной или находится на другой планете. Девушка попробовала избавиться от этих мыслей. Если ее остров и был раем, то теперь это пр?клятый рай, а проклятиям в сердце не место  - по крайней мере, в ее сердце.
        Устав от мыслей, Сесилия открыла глаза. Свечение потускнело, но не исчезло окончательно. Сесилия встала и зажгла свет. Пальма перестала мерцать и снова превратилась в обыкновенное деревце в горшке. Да разве она на самом деле что-то видела? Наверняка снова выступила в роли идиотки.
        «Хорошо хоть, что меня никто не видел»,  - решила она.
        Сесилия посмотрела на часы. Через час начнется четвертая лекция из цикла. Девушка оттащила пальму обратно в угол, погасила свет и вышла из комнаты. И не стала задерживаться, чтобы еще раз понаблюдать за серебристым свечением, которое все еще плавало вокруг листьев.
        Лауро составил ей компанию без энтузиазма, парень был расстроен переменой планов на вечер. Когда они пришли в книжный магазин, там собралось уже человек сорок; все гудели, как обезумевшие пчелы.
        - Здесь этот придурочный,  - зашептал Лауро, оттаскивая спутницу в другой конец зала и украдкой показывая на парня, болтавшего с двумя девушками.  - Не желаю с ним пересекаться.
        - Привет, Лиса!  - крикнула Сесилия.
        Хозяйка магазина обернулась:
        - Привет, как дела?
        - Сегодня я пришла с диктофоном. Я тут знаю одно местечко…
        - Извини, Сеси, сегодня нам тоже не удастся поговорить.
        - Но я уже три недели оставляю тебе сообщения. И на двух последних лекциях тебя тоже не было.
        - Прости, я болела и до сих пор неважно себя чувствую. Если бы не подруга, которая так за мной ухаживает…
        По гомону возле дверей стало понятно, что появился лектор. Поначалу Сесилии не удавалось рассмотреть этого человека в группе вновь прибывших. К ее удивлению, к столу с микрофоном, опираясь на трость, приковыляла семидесятилетняя бабулька.
        - Потом поговорим,  - отходя, шепнула Лиса.
        Свободных стульев не было, но ковер казался чистым и новым. Сесилия и Лауро уселись возле дверей.
        - Прикинь, этот тип умудряется затеять свару везде, куда бы ни пришел,  - нашептывал Лауро на ухо Сесилии.  - Когда я жил на Кубе, он устроил так, что двое моих друзей подрались, потому что… Просто немыслимо  - встретить Херардо здесь!
        Лауро вскочил и опрометью кинулся в угол. Сесилия положила на освободившееся место свою сумку, однако ее друг знаками дал понять, что останется сидеть, где сидит.
        Старушка начала лекцию с чтения текстов Хосе Марти, в которых поэт писал о том, что душа возвращается на землю и после смерти, чтобы продолжать свое поступательное обучение. Затем она прочла стихотворение, в котором страдания родины объяснялись действием кармического закона, как будто уничтожение коренного населения и убийства черных рабов привели к очищению силами их заново воплощенных душ. Сесилия слушала лекторшу разинув рот. Выходило, что апостол кубинской независимости был чуть ли не спиритом. После лекции Сесилия хотела подойти к старушке, но таких, как она, людей набежало, казалось, больше, чем было слушателей. Журналистка оставила свои попытки и прошла к прилавку, за которым Лиса обслуживала толпу покупателей. К хозяйке она тоже не смогла пробиться. И решила скоротать время за изучением книжных полок.
        Майами превратился для нее в загадку. Сесилия начинала подозревать, что здесь сохранилась некая духовная жизнь, которую любовно сберегли старики; вот только эта пульсация пряталась в самых укромных уголках города, в стороне от туристических маршрутов. Быть может, город был как капсула времени, как чердак, где сохранились остатки былого сияния  - лежали и ждали возвращения на родину. Сесилия вспомнила теорию Геи о множественности городской души.
        - Слушай, подружка, я уже полчаса с тобой говорю, а ты на меня даже не смотришь.  - Лауро возмущенно фыркнул.
        - Чего?
        - Не думай, что я буду пересказывать все заново. Что с тобой?
        - Думаю.
        - Думаешь о чем угодно, только не о моем рассказе.
        - Майами  - не такой, каким кажется.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Снаружи он как будто холодный, но внутри все иначе.
        - Сеси, please, я уже принял свою дозу метафизики. Теперь я намерен отправиться в «Версаль», выпить кофе с молоком, полакомиться пирожками с мясом и узнать последние сплетни с балетного фестиваля. Поедешь со мной?
        - Нет, я устала.
        - Тогда увидимся завтра.
        Сесилия обнаружила, что до закрытия магазина остается всего несколько минут. Она сняла с полки экземпляр трактата «И Цзин», а когда сделала шаг, столкнулась с незнакомой девушкой.
        - Извини,  - бросила Сесилия.
        - Ты такая же, как я,  - произнесла девушка вместо ответа.  - Гуляешь с мертвецами.
        Не добавив ни слова, она отошла, оставив Сесилию удивляться в одиночку. Еще одна сумасшедшая на воле в Майами. Почему они попадаются именно ей? Допустим, потому, что она тусуется там, где их много.
        - Ты знаешь девушку, которая только что вышла?  - спросила она Лису, положив на кассу «И Цзин».
        - Вот эту? Конечно, это Клаудиа, та подруга, которая за мной ухаживала. А что?
        - Да ничего.
        Хозяйка магазина достала пакет, чтобы положить книгу.
        - Мы могли бы встретиться в среду в двенадцать,  - предложила Лиса. Ее явно огорчало, что она не может выполнить свое обещание.
        - Ты уверена? Смотри, в прошлый раз я прождала зря.
        - Встретимся у меня дома,  - объявила Лиса и начеркала адрес на чеке.  - И не звони мне, если только сама не отменишь встречу. Я буду ждать.
        Выйдя наружу, Сесилия с облегчением вздохнула. Наконец-то она сможет дописать статью!
        Машина стояла в конце улицы, но Сесилия еще издали разглядела спущенное колесо. Продырявили или просто сдулось? Она наклонилась, чтобы посмотреть, хотя даже не представляла, что нужно искать. Дырку? Порез? Воздух мог выйти и сквозь невидимое отверстие. Откуда ей знать, что приключилось с этим гребаным колесом?
        Над девушкой нависла тень.
        - Do you need help?[23 - Вам помочь? (англ.)]
        От неожиданности она вздрогнула. Фонарь за спиной незнакомца не позволял рассмотреть лицо, однако Сесилия сразу поняла, что это не преступник. Мужчина был одет в костюм, даже против света смотревшийся элегантно. Девушка шагнула в сторону, чтобы лучше видеть незнакомца. Что-то в его внешности подсказывало, что перед нею не гринго. А в этом городе, если человек не гринго, у него девяносто девять шансов из ста оказаться латиноамериканцем.
        - Кажется, у меня колесо прохудилось,  - рискнула ответить Сесилия с кубинским акцентом.
        - Yes, you are right[24 - Да, вы правы (англ.).]. А есть чем заменить?  - отозвался мужчина, легко перескакивая с одного языка на другой.
        - У меня в багажнике запаска.
        - Не хочешь позвонить в техпомощь, в AAA? I mean[25 - Я имею в виду (англ.).], если у тебя нет мобильника, можешь позвонить с моего.
        Лауро говорил ей тысячу раз: женщине следует прикрепиться к какой-нибудь ремонтной службе. Что же делать, если машина сломалась прямо на автомагистрали или посреди ночи, как сейчас?
        - У меня нет договора с AAA.
        - Ну ладно, ничего страшного. Я сам поменяю колесо.
        Он был не то чтобы красавец, но действительно очень привлекательный. И мужественностью от него веяло за версту. Сесилия наблюдала, как он меняет колесо,  - она присутствовала при этой операции тысячу раз, но сама повторить была не способна.
        - Не знаю, как вас благодарить,  - пробормотала Сесилия, протягивая незнакомцу влажную салфетку  - она всегда носила их в сумочке.
        - Какие пустяки… By the way[26 - Кстати (англ.).], меня зовут Роберто.
        - Очень приятно, я Сесилия.
        - Ты живешь где-то рядом?
        - Более-менее.
        - Кубинка?
        - Да, а что?
        - Я тоже.
        - Я из Гаваны.
        - А я родился в Майами.
        - Значит, ты не кубинец.
        - Нет, я кубинец,  - повторил он.  - Я родился здесь по чистой случайности, потому что мои родители уехали…
        Сесилия уже не в первый раз сталкивалась с таким феноменом. Как будто кровь или гены, вывезенные с острова, обладали такой силой, что для избавления от них требовалось больше чем одно поколение.
        - Могу я пригласить тебя поужинать?
        - Спасибо, но не думаю, что…
        - Если надумаешь, позвони мне.  - Он вытащил из кармана визитку.
        Спустя несколько перекрестков Сесилия воспользовалась красным сигналом светофора, чтобы прочесть надпись: «Роберто С. Осорио». И продолжение по-английски, которое ей пришлось читать дважды: «Владелец агентства по продаже автомобилей». Она никогда не слышала, чтобы кто-нибудь занимался подобными вещами. Однако это может оказаться интересным поворотом, началом приключения… Тут Сесилия запаниковала. Перемены наводили на нее ужас. Перемен к лучшему в ее жизни никогда не бывало.
        Сесилия вернулась домой, готовить еду сил не было. Она открыла банку сардин и банку груш в сиропе, достала печенье. Поела, стоя возле кухонного стола, а потом стала читать «И Цзин». Вскоре ей пришла в голову идея погадать самой  - узнать, что с ней будет. После шести бросков трех монет выпала гексаграмма 57: Сунь, Мягкость (проникновение, ветер). Пояснение звучало так: «Благоприятно иметь, куда выступить. Благоприятно свидание с великим человеком». Девушка не стала утруждать себя дальнейшим чтением. Если бы она так поступила, то приняла бы, быть может, иное решение и не позвонила бы по номеру, указанному на визитной карточке.
        Сесилия оставила сообщение и повесила трубку. Теперь оставалось только ждать… Но только не в этом одиноком жилище.
        Если бы ты поняла
        Они поднялись на корабль, протиснувшись сквозь толчею на пристани, но прежде им пришлось заплатить немыслимую сумму  - золотые сережки и два серебряных браслета. Благодаря украшениям, спасенным Куй-фа, семье удалось заполучить в свое распоряжение клочок палубы. Они сумели продать землю и дом, хотя и гораздо дешевле их настоящей цены. Качаясь на немилосердных волнах, муж и жена строили планы, пересчитывали деньги и котомки, которые должны были пригодиться им в начале новой жизни. Другие беженцы были слишком измотаны и спали почти все время путешествия. По крайней мере, так казалось.
        За два дня до прибытия кто-то выкрал их маленькую сокровищницу. И хотя полицейские обыскали многих пассажиров, на корабле было столько народу, что полноценного расследования провести не удалось. Сиу Мэнд был на грани отчаяния. Он, конечно, рассчитывал на помощь дедушки, однако его страшила перспектива оказаться в незнакомой стране без гроша за душой. Он препоручил себя духам умерших предков и продолжал думать о городе, ожидающем впереди.
        Запах моря стал другим, теперь их корабль плавно покачивался на темных карибских волнах.
        - Смотри, Паг Ли, луна полная,  - шепнула Куй-фа на ушко сыну.
        Они стояли, облокотившись о борт, и смотрели в прозрачную даль. Через равные промежутки времени на линии горизонта вспыхивала яркая точка.
        - Папа, что это?
        - Эль-Морро.  - Уловив непонимание в глазах сына, Сиу Мэнд разъяснил:  - Огромный фонарь, который ночью указывает направление кораблям.
        - Огромный фонарь? Какого размера?
        - Как пагода. Или даже больше…
        Отец принялся рассказывать Паг Ли о разных чудесах. Мальчик с изумлением слушал истории о существах с черной кожей, о божествах, входящих в тела мужчин и женщин и заставляющих танцевать дикие пляски… Ах! А еще  - музыка. Потому что там музыка повсюду. Островитяне собираются в кругу семьи и слушают музыку. Готовят еду под звуки музыки. Учатся или читают, и музыка сопровождает их в эти моменты, которые обычно требуют тишины и сосредоточенности. Эти люди, кажется, не способны жить без музыки.
        Куй-фа смотрела на луну, как будто окутанную сверхъестественным сиянием. Туманная дымка подчеркивала ощущение нереальности этой ночи. Женщина поняла, что ее проклятая жизнь сгинула навсегда, словно сама она тоже умерла вместе со своей семьей. Быть может, ее труп сейчас лежит на рисовых полях, а дух ее в это время плывет по незнакомому городу. Быть может, он приближается к мифическому острову, где Гуаньинь воздвигла свой трон.
        «Богиня милосердия, госпожа обездоленных!  - воззвала Куй-фа.  - Успокой мои страхи, позаботься о моей семье».
        И продолжала молиться, пока над морем рождался свет, а корабль со своим изнуренным грузом приближался к острову, где боги и смертные живут под одним небом.
        Но все рассказы Сиу Мэнда не могли подготовить ее к зрелищу, которое открылось ее глазам поздним утром на сверкающем горизонте. Узкая белая стена, похожая на Великую Китайскую, только в миниатюре, защищала город от натиска волн. Солнце красило дома во все цвета радуги. А еще путешественница увидела причалы. И порт. Весь этот пестрый сверхъестественный мир. Множество диковинных людей. Как будто все десять областей преисподней выпустили наружу своих обитателей. А еще были крики. И наряды. И этот гортанный выговор.
        Семья высадилась на пристани, и Сиу Мэнд, руководствуясь воспоминаниями, запутанными проулками повел их вглубь города. Время от времени он останавливал какого-нибудь местного жителя и спрашивал дорогу на его языке. Куй-фа чувствовала, что все, не исключая и китайцев, обращают на них внимание. Она быстро поняла, что их одежда не подходит для духоты этого города, где женщины без всякого стеснения выставляют напоказ ноги и носят платья, подчеркивающие все их стати.
        Однако больше всего энтузиазма на этом празднике пяти чувств выказывал Паг Ли. Мальчуган уже заметил, что дети здесь с увлечением перебрасывают монетки с тротуара на тротуар, а иногда даже выбегают на середину улицы, стараясь, чтобы одна монета упала на другую. Он не до конца постигал суть игры, но успел заразиться лихорадкой этой забавы, которая встречала их на каждой улице и от которой тут и там вспыхивали ссоры и перебранки. В конце концов семья оказалась в тесном многолюдном квартале, где в воздухе витал запах благовоний и вареных овощей  - он перебивал даже запах моря.
        - Я как будто вернулась домой,  - прошептала Куй-фа, не раскрывавшая рта во время всего путешествия.
        - Мы в Китайском квартале.
        Куй-фа задумалась, сможет ли она вернуться в это место, если однажды ей придется отсюда выйти. На каждом углу висела металлическая дощечка с указанием дома, однако эти надписи ничего ей не говорили. За исключением табличек с иероглифами, повсюду пестревших в этом квартале, в Гаване пользовались другим, непонятным для нее алфавитом. Женщина чуть успокоилась, только когда вспомнила, как много азиатских лиц встретилось ей на пути.
        - Дедушка!  - закричал Сиу Мэнд, увидев пожилого мужчину, мирно курившего на ступеньках крыльца.
        Старик два раза сморгнул, надел очки и только потом поднялся и раскрыл объятия:
        - Сынок, я думал, что уже никогда тебя не увижу.
        Мужчины обнялись.
        - Вот видишь, я вернулся… и привез с собой твоего правнука.
        - Значит, вот он какой, твой сын.
        При взгляде на мальчика старик хмурился, хотя было очевидно, что ему хочется поцеловать правнука. В конце концов он ограничился тем, что погладил Паг Ли по щекам.
        - А это твоя жена?
        - Да, досточтимый Юан,  - произнесла Куй-фа с легким поклоном.
        - Как, ты сказал, ее зовут?
        - Куй-фа,  - ответил муж.
        - Тебе повезло.
        - Да, она хорошая женщина.
        - Я говорю не о женщине, а об имени.
        - Об имени?
        - Вам придется подыскать для нее западное имя, чтобы общаться с кубинцами. И есть здесь очень распространенное имя, которое означает то же самое: Роса.
        - Лоса,  - с трудом повторила Куй-фа.
        - Ты научишься его выговаривать.  - Дед посмотрел на родственницу и с запозданием улыбнулся.  - Почему ты не предупредил, что приедешь? В газете «Глас народа» писали что-то о беспорядках, но…
        Лицо Сиу Мэнда помрачнело.
        - Дедушка, у меня плохие новости.
        Старик заглянул внуку в глаза, его подбородок задрожал.
        - Пойдемте в дом,  - чуть слышно шепнул он.
        Сиу Мэнд подхватил курительную трубку, лежащую возле двери, и все четверо прошли внутрь.
        В ту ночь, когда маленький Паг Ли уже спал на импровизированном ложе в большой комнате, супруги пожелали Юану спокойной ночи и ушли в комнату, которой предстояло стать их спальней, пока они не обзаведутся собственным жильем.
        - Завтра пойду навещу Така.  - Сиу Мэнд назвал имя торговца, который вел дела с покойным дядюшкой Вэном.  - Я не буду сидеть на шее у дедушки.
        - Ты  - участник семейного дела.
        - Но я приехал с пустыми руками,  - вздохнул Сиу Мэнд.  - Если бы у меня не украли все до последнего…
        Он заметил, что жена смотрит на него как-то странно.
        - Что такое?
        - Я тебе кое-что покажу,  - шепнула Куй-фа.  - Только обещай не кричать. Дом маленький, и все прекрасно слышно.
        Сиу Мэнд, онемев от удивления, кивнул. Его жена улеглась на постель и медленно раздвинула ноги. Она погрузила палец в щель, в которую он сам столько раз проникал и откуда появился на свет его сын. Из лепестков ее красного цветка, словно заколдованный жук, выполз перламутровый шарик. Из этого вместилища, природного тайника, который есть у каждой женщины, понемножку вылезало жемчужное ожерелье, которое Куй-фа носила в себе с того самого часа, когда Сиу Мэнд оставил ее в тростниковых зарослях. С этим богатством внутри своего тела она вынесла все тяготы путешествия, в ходе которого семья лишилась почти всего  - за исключением этого ожерелья и кое-чего еще, о чем Куй-фа супругу предпочла не рассказывать. Она благоговейно выложила жемчуг перед Сиу Мэндом, и он принял этот дар, не веря своим глазам.
        Муж смотрел на Куй-фа, как будто перед ним оказалась незнакомая женщина. Он сознавал, что у него самого никогда не хватило бы воображения  - и, быть может, отваги,  - чтобы совершить подобное, и он подумал, что его жена  - человек исключительный. Но вслух он ничего не сказал. Перебирая бусы между пальцами, Сиу Мэнд сухо заметил:
        - Думаю, этого хватит, чтобы открыть собственное дело.
        Жена познала меру возбуждения супруга, только когда он погасил свет и возлег на нее.
        Для Паг Ли началась совершенно иная жизнь. Во-первых, у него появилось новое имя. Теперь его звали не Вонг Паг Ли, а Пабло Вонг. А его родители теперь  - Мануэль и Роса. А еще мальчик начал произносить первые слова на этом бесовском языке  - с помощью прадедушки Юана, который для кубинцев был досточтимым мамби Хулио Вонгом.
        Семья перебралась жить в соседний дом. Каждое утро Паблито отправлялся вместе с родителями обустраивать маленький склад возле улиц Санха и Леальтад, который они купили с мыслью превратить помещение в прачечную. Мальчик, еще полусонный, ковылял по темным улицам, держась за материнскую руку, и окончательно просыпался, только когда начинал перетаскивать вещи на складе. Семья трудилась до самого полудня. Потом они шли в харчевню поесть белого риса и рыбы с овощами. Иногда мальчик просил рыбных шариков с фасолью  - для него это было настоящее лакомство. А один раз в неделю отец выдавал ему несколько сентаво, чтобы он мог сходить в лавку к китайцу Хулиану и купить мороженого  - с кокосом, с мамеем или с гуанaбаной[27 - Гуан?бана, сметанное яблоко, или аннона колючая,  - вечнозеленое дерево с широкими листьями. Одно из ценнейших тропических плодовых деревьев.]; говорили, что у Хулиана оно самое густое и сливочное.
        Вечерами, когда семья возвращалась домой, Юан поджидал их, сидя на крыльце, созерцая хлопотливую жизнь квартала, с неизменной трубкой в руке.
        - Добрый вечер, дедушка,  - почтительно здоровался Паг Ли.
        - Привет, Тигренок,  - отзывался Юан.  - Рассказывай, чем вы сегодня занимались.
        А потом слушал рассказ мальчика, покуривая бамбуковую трубку. Он соорудил это громоздкое устройство, воспользовавшись жестяной банкой, у которой срезал верхушку. На дно банки Юан засыпал горящие угли. Сама трубка представляла собой толстый стебель бамбука, в один из концов которого вставлялась тонкая трубочка. В эту полость старик засовывал скатанную в шарик щепотку табака и поджигал зажженной от углей скрученной газетой. Паблито ни за что на свете не согласился бы пропустить этот ритуал, несмотря на усталость после трудового дня. Мальчик не отказался от своей привычки, даже когда начались занятия в школе.
        Поскольку ему теперь приходилось перемещаться по кварталу в одиночку, Юан взялся предупреждать правнука об опасностях, которые самому мальчику казались воображаемыми.
        - Если увидишь парня, одетого как белые богачи,  - обходи такого стороной. Очень может быть, что это один из гангстеров, которые вымогают деньги у достойных коммерсантов. И если увидишь, что кто-нибудь на улице кричит и раздает бумажки,  - тоже не приближайся: поблизости может оказаться полицейский, и тебя арестуют как пособника профсоюзных вожаков…  - И старик в том же духе перечислял всевозможные бедствия, подстерегающие мальчика в жизни. Паблито, однако же, подмечал, что его прадед находит более мягкие слова именно для агитаторов из профсоюзов, для «революционеров», как он иногда их именовал. Мальчик несколько раз пытался спросить, чем эти люди занимаются, но Юан отвечал сухо:
        - Ты еще не в том возрасте, чтобы интересоваться такими делами. Сначала выучись, а после посмотрим.
        И Пабло сидел в классе вместе с другими детьми, силясь угадать тему урока с помощью иллюстраций и значков, однако его корявый испанский вызывал только насмешки. И хотя ему помогали учиться двое ребят с китайскими корнями, он всегда возвращался домой расстроенный. Но все равно мальчик старательно испещрял свою тетрадку странными картинками и повторял задания, коверкая язык. А по вечерам Пабло отправлялся поболтать с прадедушкой. Больше всего на свете он ценил истории, которые  - как мальчику иногда казалось  - возникают прямо из цикла легенд династии Хань. В этих рассказах был один персонаж, который нравился мальчику больше всех. Прадедушка называл его Будда Просветленный. Вероятно, тот был великим колдуном, потому что, хотя Юан и не всегда понимал, что говорил Будда, он не мог перестать повсюду следовать за своим героем. А еще Юан часто упоминал про свет, который возникал при его появлении.
        - Акун,  - просил мальчик чуть ли не каждый день на своей обычной смеси китайского и испанского,  - расскажи мне о Просветленном Будде, с которым ты отправился на войну.
        - А, про досточтимого апака Хосе Марти?
        - Да, Малти,  - поторапливал мальчик, сражаясь со звуком «р».
        - О великом святом…
        И прадедушка принимался рассказывать про апостола кубинской независимости, портрет которого висел во всех классах; и он вспоминал вечер их знакомства, когда свобода была еще только мечтой. И как этот человек, совсем еще мальчик, угодил в тюрьму и должен был таскать цепь с огромным ядром; и что из этой цепи он потом сделал кольцо и всегда его носил, чтобы не забывать о своем бесчестье.
        - А что еще?  - донимал мальчик, когда прадедушка начинал клевать носом.
        - Я устал,  - жаловался старик.
        - Ну ладно, акун, хочешь  - я включу радио?
        И тогда они садились слушать новости, приходившие из далекой страны, которую Паг Ли уже начинал забывать.
        А пока мальчик учился узнавать свою новую страну, Мануэль и Роса обзаводились клиентами: людей привлекала хорошая репутация прачечной, и заказов становилось все больше. Вскоре семье пришлось нанять одного из земляков, который разносил выстиранное белье по домам. Иногда мальчику тоже поручали доставлять белье, а поскольку его родители не умели читать и писать по-испански, Паблито стал заучивать прозвища, которыми они наделяли заказчиков.
        - Отнеси этот костюм мулату с родинкой на лбу, а два свертка  - пройдошливой старухе.
        И Пабло искал костюм с бирочкой, на которой по-китайски было написано «мулат с родинкой», и два перевязанных свертка с надписью «старая ведьма» и доставлял вещи владельцам. Таким же образом мальчик фиксировал и имена клиентов, у которых забирал грязную одежду. Прямо на глазах у дона Эфраина дель Рио он выводил: «женоподобный дундук», а на вещах сеньориты Марианы, которая брала на себя труд произносить свое имя по слогам («Ма-ри-а-на»), чтобы китайчонок правильно расслышал, он с серьезнейшим видом царапал «хозяйка хромой собаки», а на бирке жены булочника  - «балаболка», и так далее.
        Первое время было для Паг Ли временем открытий. Постепенно задания на уроках начали обретать смысл. Учительница, заметив интерес китайца к учебе, взялась ему помогать  - но это оборачивалось удвоением домашней работы.
        Теперь у мальчика оставалось меньше времени на разговоры с прадедушкой. Из школы он возвращался вприпрыжку, слушая песни, долетавшие из баров, куда музыканты заходили поесть или выпить. Паг Ли не останавливался их послушать, но ему очень нравилась эта прилипчивая музыка, будоражащая кровь. Он пробегал мимо, не задерживаясь у двери старого Юана, и сразу же с головой зарывался в свои тетрадки, пока мать не велела умываться и ужинать.
        Так прошло много месяцев  - год, потом второй… И однажды Паг Ли, первородный сын Росы и Мануэля Вонг, окончательно превратился в юного Паблито, которого друзья, узнав год его рождения, тоже начали называть Тигренком.
        В какой-нибудь стране в другом полушарии уже наступила бы осень, но в карибской столице все было иначе. Ветер развевал волосы горожан, задирал дамам юбки и колыхал флаги на правительственных зданиях. И это был единственный признак перемены в погоде, потому что солнце палило все так же немилосердно.
        Тигренок возвращался из харчевни на углу, выполнив отцовское поручение: он сделал очередную недельную ставку в болите  - подпольной лотерее, в которой участвовали все кубинцы, а китайцы  - особенно рьяно. Страсть к игре была у них почти что генетической, так что знаменитая китайская шарада, привезенная на остров первыми эмигрантами, заразила и видоизменила все остальное население. Не было кубинца, который не знал бы наизусть их цифровую символику.
        Шарада представляла собой фигуру китайца, тело которого было испещрено изображениями и цифрами: на макушке была лошадь (номер 1), на ухе  - бабочка (2), на другом ухе  - моряк (3), на губах  - кот (4)… и так до тридцати трех. Однако болита состояла из ста номеров, поэтому в нее добавили новые символы.
        Прошлой ночью матери Тигренка приснилось, что большой ливень унес ее новые туфли. Приняв во внимание эти два элемента  - воду и обувь, семья Вонг порешила ставить на номер 11, который, хотя и соответствовал петуху, означал также и дождь; а еще на 31, который, хотя и означал стадо, мог быть также и обувью. Это разнообразие допущений было обусловлено тем, что в ходу уже были и другие шарады  - кубинская, американская и индейская. Однако самой популярной, той, которую все знали наизусть, оставалась китайская.
        Пабло даже не успел войти в бар, где принимал ставки болитеро Чонг. Еще издали он увидел, что Чонг беседует с каким-то необычным типом  - их соотечественником в европейском костюме и при галстуке, с тонкими подстриженными усиками,  - странный видок для китайца… по крайней мере, для тех, с кем Паг Ли был знаком. У Чонга на лице был написан страх, он все время озирался по сторонам. Что с ним  - ждет помощи или боится, что его увидят? Интуиция подсказала юноше, что лучше держаться на расстоянии. Он притворился, что читает киношные афиши, а сам исподтишка смотрел, как Чонг открывает кассу, достает деньги и отдает своему гостю. И в памяти Паг Ли вспыхнули слова: «Если увидишь парня, одетого как белые богачи,  - обходи такого стороной. Очень может быть, что это один из гангстеров, которые вымогают деньги у достойных коммерсантов»,  - советовал Юан. Что ж, болиту достойным делом называть не совсем правильно, однако китаец Чонг зла никому не делал. Он всегда сидел в своем уголке, приветствовал земляков, помогал советами тем, кто к нему обращался.
        Паг Ли вздохнул. Что бы там ни происходило, он не должен мешаться в политику. Как только незнакомец покинул бар, юноша перешел улицу и с невозмутимым видом сделал ставки.
        - Эй, Тигр!
        Он обернулся на голос:
        - Привет, Хоакин.
        Хоакином звали Шу Ли, его одноклассника-китайца, который родился уже на острове.
        - А я тебя искал. Пойдем в кино!
        Пабло задумался:
        - Когда?
        - Через полчаса.
        - Я за тобой забегу. Если вовремя не приду, значит меня не отпустили.
        Юан сидел на пороге. Он поздоровался с правнуком взмахом руки, но тот сразу забежал в дом.
        - Мама, можно, я пойду в кино?  - спросил он по-китайски, как всегда обращался к родителям, а иногда  - и к прадедушке.
        - С кем?
        - С Шу Ли.
        - Хорошо, но сначала занеси эту одежду к бывшему учителю.
        - Я такого не знаю.
        - Он живет рядом с лавкой звукозаписи.
        - Тоже не знаю. А ты не можешь отправить Чок Фуна?
        - Он заболел. Так что придется тебе. А потом уже пойдешь к Шу Ли. И радуйся, что отца нет дома, уж он бы тебя не отпустил!
        Юноша посмотрел на сверток с одеждой:
        - Какой адрес?
        - Знаешь харчевню Мэнга?
        - Так далеко!
        - На два или три дома дальше. На двери висит молоточек, похожий на льва.
        Паблито умылся и наскоро перекусил, а потом поспешил по адресу. Он спрашивал дорогу у каждого встречного. В кино он отчаянно не успевал. Пробежав семь куадр[28 - Куадра  - мера длины, 463 метра.], Паг Ли миновал харчевню Мэнга и принялся искать молоток со львом. Оказалось, что на этой улице таких дверей целых три. Несчастный проклял свою судьбу и дурацкую привычку родителей не писать на заказах адреса. Столько лет живут в этом городе и до сих пор не освоили даже цифры! Матушка ведь говорила, что этот дом  - третий от харчевни? Или пятый? Пабло не мог вспомнить. Он принял решение стучаться в каждую дверь, пока не попадет куда надо. И это решение обернулось великой удачей. Или великой бедой… Или и тем и другим сразу.
        Израненный тенями
        «The Rusty Pelican»[29 - «Рыжий пеликан» (англ.).]  - это ресторан, окруженный водой, рядом с островом Бискайя. Как только Сесилия прочла оранжевые буквы на некрашеном дереве, сразу вспомнила, что про это заведение говорила ее тетя. Если смотреть с огромного моста, местечко было так себе. Только множество катеров и яхт вокруг ресторана подсказывало, что этот дом не заброшен. Однако стоило девушке войти в прохладное помещение и взглянуть сквозь стеклянные стены на море, она признала правоту своей родственницы. В Майами есть поразительные места.
        Они снимали закат через стеклянные стены аквариума, отделявшие их от летнего зноя. Вдалеке рыбацкие лодки оставили на воде дорожки теплой пены, море становилось все темнее по мере того, как дома наполнялись светом. Запив ужин двумя бокалами куантро, мужчина и женщина завели разговор о тысяче вещей.
        Роберто рассказывал о своем детстве и о родителях, эмигрантах, не владевших английским, которые проложили себе дорогу в гостеприимной, но жестокой стране. Пока приятели Роберто ухаживали за девушками и тусовались по вечеринкам, он вместе с братьями после уроков работал в мастерской, помогая менять колеса, бегая на склад и отвечая на телефонные звонки. Парню каким-то образом удалось поступить в университет, но учебу он не закончил. В один прекрасный день Роберто решил вложить плату за обучение в дело… и оно выгорело. В течение двух первых лет он работал по двенадцать часов в сутки и в конце концов добился поставленной цели. Теперь Роберто  - владелец одной из самых успешных транспортных контор во всей Флориде. Сесилия отдавала себе отчет, насколько далеки их миры и их жизни, но ее восхищала его улыбка и страстная любовь к острову, которого он не знал и который считал своей родиной. Поэтому она решила жить дальше.
        На следующий вечер они отправились танцевать в клуб, и, когда он впервые ее поцеловал, она уже была готова смириться и с его страстью к автогонкам, и с этой манией каждые два часа звонить в контору, чтобы узнать, как обстоят дела с продажами. «Никто не совершенен»,  - сказала она себе. Сесилия почти забыла, что на завтра назначена встреча с Лисой. В ту ночь она рано попрощалась с Роберто и вернулась домой с легким сердцем.
        Лиса жила на границе района Корал-Гейблс, рядом с Восьмой улицей, однако до ее милого домика цвета охры шум транспорта не долетал. Внутри повсюду были растения и много мебели старого темного дерева. Сесилия поставила диктофон на столик в форме сундука и теперь слушала версию Лисы. Сквозь стеклянную дверь она видела, как синие птицы купаются в фонтане.
        - Обычно привидения возвращаются ради мести или чтобы добиться справедливости,  - рассказывала Лиса.  - Но жильцы этого дома, кажется, счастливы.
        - И что тогда?
        - Думаю, они вернулись потому, что тоскуют по чему-то, с чем не хотят расставаться. Удивительно вот что: привидения ведь всегда возвращаются на то же самое место, а этот дом все время путешествует.
        - Быть может, есть еще какие-нибудь детали, на которые никто не обратил внимания. Где же то, что ты обещала показать?
        Лиса подошла к буфету и достала потрепанную тетрадь.
        - Все здесь,  - заверила девушка.  - Почитай, а я пока пойду на кухню.
        Записи были бессистемные. Одни читались совсем легко, другие было трудно разобрать; однако на каждой странице отмечалось новое появление дома-призрака  - с указанием числа, часа и места. Самые первые явления произошли в Коконат-Гроув, недалеко от квартирки, где Сесилия жила после переезда с Кубы. Последние были зарегистрированы в районе Корал-Гейблс, на границе с Малой Гаваной.
        Журналистка уже собиралась записать имя первого свидетеля, но задержалась на дате: утро 1 января, пять месяцев спустя после ее приезда в Майами. Второе случилось неделей позже  - 8 января. Следующее свидетельство датировалось 26 июля. А дальше шла запись от 13 августа. Девушка сопоставила эти даты и, несмотря на работающий кондиционер, почувствовала, как по спине стекает холодная капелька. Никто до нее не обращал на это внимания.
        - Сколько тебе сахара в кофе?
        - Почему ты не сказала мне о датах?
        - О чем это ты?
        - Даты, когда он являлся.
        - Да зачем, ведь связной последовательности нет! Промежутки нерегулярные.
        - Связь есть,  - настаивала Сесилия.  - Но дело тут не в промежутках.
        Лиса молчала в ожидании услышать что-то невообразимое.
        - Это национальные дни… Точнее сказать, скверные для нации дни.
        - Как это?  - Лиса присела на диван рядом с гостьей.
        - 26 июля. Только не говори, что не знаешь, что произошло 26 июля.
        - Как не знать! Штурм казарм Монкада.
        - И даже хуже: то было началом всего, что случилось потом.
        - А что насчет других дат?
        - 1 января революция победила, 8 января повстанцы вошли в Гавану, 13 августа родился сама знаешь кто…
        - Но есть и непонятные даты.
        - Да ни одной.
        - Да есть!
        - Какие?
        - 13 июля.
        - Убийство беженцев на пароме «13 марта».
        - 19 апреля.
        - Разгром десанта на Плайя-Хирон.
        - 16 апреля.
        - Официальное провозглашение коммунизма на Кубе.
        - 22 апреля.
        - Трупы в грузовике.
        Лиса пыталась вспомнить:
        - Какие трупы?
        - Их оставили задыхаться в закрытом грузовике. Это были военнопленные, взятые на Плайя-Хирон. Не многие помнят эту дату.
        - А ты почему помнишь?
        - Я брала интервью у выживших.
        Лиса замолчала, до сих пор не понимая, что можно заключить, исходя из этого хронологического ряда.
        - Это совершенно бессмысленно,  - сказала наконец хозяйка магазина.  - Какого дьявола дому, который появляется в несчастные для Кубы даты, понадобилось в Корал-Гейблс?
        - Понятия не имею.
        - Надо спросить у Геи.
        - Почему?
        - У нее есть опыт по части домов-призраков.
        - Да, верно. Она говорила, что была в таком доме в Гаване. Ты знаешь, что с ней там происходило?
        - Нет!  - воскликнула Лиса, отводя взгляд.
        Сесилия поняла, что девушка врет, но настаивать не стала.
        - Я должна с ней поговорить.
        - Одолжишь мне эту тетрадь?
        - Уже уходишь?  - удивилась Лиса.
        - У меня вечером встреча.
        - А как же кофе?
        - В другой раз.
        - Пожалуйста, не потеряй тетрадь. Сделай себе копию.
        Сесилия еще не успела тронуться с места, а свет над дверью дома уже погас. По дороге домой девушка пыталась разобраться в сумятице неясных идей, стучавших в ее виски, но ей удалось только вызвать в памяти лица и ситуации, никак между собой не связанные. Прежде она не воспринимала свое газетное задание всерьез, но теперь все переменилось: дом-призрак из Майами оказался родом с Кубы.
        Ураган без цели
        Анхела смотрела с балкона на улицу. Утро встретило ее почти ледяным запахом, и ей сразу вспомнились тенистые склоны сьерры. Как далеко остались эти дни, когда девушка бегала по лесам, населенным бессмертными существами! Теперь, когда Анхела глядела вниз на прохожих, юность казалась ей воспоминанием о другой жизни. Да неужели она говорила с русалкой? Получила дар от печального позабытого бога? И если бы не назойливое присутствие Мартинико, она уверилась бы, что все это было сном. Два десятка лет  - большой срок, особенно если живешь в чужой стране. Грудь Анхелы ныла от тоски, если доводилось слышать песни, приплывавшие с родины: «Грустные песни летят через море, горькое горе плачем кляну. Если услышишь тихие звуки, знай, что в разлуке я как в плену». Да, она тосковала по своему краю, по говору своих земляков, по безмятежной и вечной жизни предгорий, где не существует завтра, где есть только вчера и сегодня.
        Родители Анхелы умерли там, в сьерре. Она обещала им вернуться, но так и не вернулась, и с тех пор тащила груз этого невыполненного обещания, точно тяжелый ветхий тюк.
        К счастью, Хуанко оказался хорошим мужем. Чересчур вспыльчивым, это точно,  - особенно после того, как унаследовал харчевню дядюшки Маноло… харчевню или погребок, как выражались соседи. Пока Анхела растила сына, Хуанко копил деньги в надежде завести единственное дело, которое его по-настоящему интересовало,  - студию звукозаписи.
        - Это безумие,  - жаловалась Анхела Гуабине, рыжеволосой мулатке, что жила по соседству.  - Можешь себе представить? Он едва сводит концы с концами, держа погребок в этом разнесчастном районе, а хочет еще помериться с этим гринго, у которого собачка.
        Анхела имела в виду логотип фирмы «Victor Records», на котором были изображены граммофонная труба и собака.
        Хуанко объяснял жене, почему так выгодно открыть студию звукозаписи в Гаване: музыкантам больше не придется ездить в Нью-Йорк. Но она и слышать не желала об этой безумной затее.
        Женщина дошла до такой ненависти к гринго и его собачке, что Гуабина, знаток магии, предложила ей сглазить… не человека, а животное.
        - Собака сдохнет  - и беде конец,  - уверяла она.  - А хозяина потом самого кондрашка хватит. Видно же, как он любит эту псину, раз изображает на всех своих плакатах.
        - Господи, я не хочу грех брать на душу за чью-то смерть,  - отказывалась Анхела.  - К тому же дело здесь не в несчастной зверюге, а в рекламе, которую поразвесили повсюду. Вот в чем проклятие!
        - И здесь вы не правы, донья Анхела, ведь музыка  - это благословение Божье, отдых в этой юдоли слез, глоточек вина, который нашу жизнь услаждает…
        - А у меня от музыки только оскомина, Гуабина. И уж если откровенно, боюсь, что моего сына она сводит с ума.
        - Пепито? Да что может свести с ума этого паренька? Он и так самый непоседливый человек на свете!
        - А теперь и того пуще. Какая-то злая муха его укусила, и он сбрендил на этих мотивчиках, которые звучат всегда и всюду.
        Анхела вздохнула. Пепито, ее родное сердце, вот уже несколько недель живет в ином мире. Все началось вскоре после его предрассветного возвращения домой: мальчик пришел пьяный, вися на плечах у друзей. Мать была на грани сердечного приступа, она грозилась запретить любые ночные вылазки, но сыночку было хоть бы хны. Хотя Анхела махала руками, как вентилятор, и едва не надавала сыну оплеух, по его хмельному лицу блуждала улыбка.
        И неожиданно  - впрочем, чего еще было ждать при таком переполохе!  - из малюсенького облачка возник Мартинико и тут же запрыгнул на посудный шкаф. С Анхелой случилась истерика, и это еще пуще раззадорило Мартинико. Мебель в мастерской пустилась в пляс, женщина кричала на обоих  - на сына и на домового, пока наконец из спальни не выбежал перепуганный Хуанко.
        - Мальчик стал мужчиной,  - заключил он, узнав о первой причине неразберихи, хотя и не догадываясь о второй.  - То, что он явился домой слегка навеселе,  - это нормально. Пойдем-ка спать…
        - Слегка навеселе?!  - завопила Анхела, позабыв о времени и соседях.  - Да он пьян в стельку!
        - Так или иначе, он уже совершеннолетний.
        - И что с того?
        - Оставь парня в покое,  - сказал Хуанко тоном, которым пользовался очень редко и который исключал всякие возражения.  - Пошли спать.
        Они так и поступили, прежде уложив сына и оставив несчастного домового без публики.
        На следующий день Пепито проснулся и сразу же на целый час залез в душ  - Анхела была вынуждена кричать, расспрашивая, что с ним. Парень вышел из ванной с невозмутимым видом и ушел, не позавтракав (небывалый поступок для человека, который ни за что не брался, не уничтожив сперва чашку кофе с молоком, полкраюхи хлеба с маслом и яичницу из трех яиц с ветчиной), оставив после себя облако одеколона, от которого у матери закружилась голова.
        - У парня каникулы,  - меланхолично отвечал Хуанко, когда Анхела жаловалась на позднее возвращение сына.  - Вернется в университет  - у него не будет времени даже сопли подтереть.
        Однако до начала учебы оставалось еще два месяца, и молодой человек часами простаивал под душем, голося почем зря: «О тебе я пою и страдаю, для тебя вся моя любовь, для тебя, дорогая Мерседес, ах, зачем же ты пьешь мою кровь!» Была и еще одна песня, приводившая Анхелу в ярость своим жалостливым, забубенным тоном: «Не плачь по ней, не плачь, она была злодейка, не плачь по ней, могильщик…»
        Теперь Анхела ненавидела гринго с собачкой пуще прежнего. Она была уверена, что это граммофонное воинство, вопившее на каждом углу, всех превратит в безумцев. Ее сын оказался в числе первых жертв, и ее очередь, несомненно, тоже скоро подойдет. Как может ей нравиться музыка, если она теперь слушает песни по принуждению, а не для удовольствия? В последние годы зараза этих бродячих трубадуров и адских автоматов, глотателей монет, заполонила город, словно библейская казнь.
        - Проблема твоего Пепе заключается не в музыке,  - перебила ее Гуабина однажды вечером, когда подруга завела свое всегдашнее нытье.  - Здесь работают более мощные силы.
        Анхела осеклась на полуслове. Каждый раз, когда соседка начинала прорицать таким вот тоном, дело пахло новым откровением.
        - Не в музыке?
        - Тут не обошлось без юбки.
        - Женщина?
        - Женщина, и не из приличных.
        Сердце Анхелы подпрыгнуло в груди.
        - Откуда ты знаешь?
        - Не забывай, у меня тоже свой Мартинико имеется,  - ответила мулатка.
        Кроме мужа и сына, Анхела рассказала про существование домового только Гуабине. Хуанко, на глазах которого творились действительно странные вещи, допускал присутствие Мартинико, но сам никогда с ним не общался. А сын насмехался над рассказами матери, именуя их предрассудками. Только Гуабина приняла факт наличия домового без криков и изумления, как еще одно жизненное обстоятельство. Анхела открылась ей в тот же вечер, когда подруга рассказала про бессловесного духа, который является ей, если близится какое-нибудь несчастье.
        - Женщина…  - повторила Анхела, силясь свыкнуться с новой мыслью: ее сын больше не мальчишка, ее сын может влюбиться, может жениться и уехать куда-нибудь далеко.  - Ты уверена?
        Гуабина посмотрела в угол комнаты.
        - Да,  - подтвердила она.
        И Анхела поняла, что ответ исходит от существа, для нее невидимого.
        Леонардо вышел из дому раньше обычного. Двери на его пути раскрывались, точно шкатулки в подарочной лавке: бордели по всему кварталу готовились к приему клиентов.
        Когда он дошел до дома доньи Сеси, дверь уже была открыта.
        - Входи,  - пригласила сама хозяйка в накинутом на плечи черном боа, с которым она никогда не расставалась.  - Я предупрежу девочек.
        Леонардо придержал Сесилию за локоть:
        - Ты знаешь, к кому я пришел. Предупреди только ее.
        - Не знаю, захочет ли она тебя сегодня принять.
        Леонардо посмотрел на Сесилию с омерзением и спросил сам себя, как эта женщина когда-то могла ему нравиться. Конечно, это было совсем другое время: тогда его кровь просто бурлила в венах, так что было почти не до размышлений. Но теперь Леонардо видел перед собой руины той женщины, которая когда-то была одной из первых городских красавиц: размалеванная старуха, силящаяся скрыть дрожание рук с помощью высокомерных жестов времен своей молодости.
        - Я пришел, потому что она пообещала мне этот вечер.
        Сесилия освободилась от хватки посетителя.
        - Обещание Мерседес  - еще не гарантия,  - предупредила она, поправляя боа.  - Она куда капризнее своей покойной матери, да хранит Господь ее душу.
        Леонардо саркастически ухмыльнулся:
        - Ее душу? Сомневаюсь, что у Господа есть место для таких, как вы.
        Сесилия вперила в мужчину огненный взгляд.
        - Ты прав,  - ответила она.  - Мы уж точно закончим в том же самом месте, куда отправляются такие, как ты.
        Леонардо собирался подобрать достойный ответ, но только пожал плечами. Воспоминания о девушке захватили все его помыслы. Он впервые увидел Мерседес, когда еще была жива ее мать. Каридад лишила его разума в ту самую ночь, когда отдалась ему, вся обмазанная медом. В то время Мерседес была только девчушкой, которая выходила из материнской спальни  - порой в полусне,  - когда он навещал свою возлюбленную; и Леонардо никогда не смотрел на нее другими глазами, пока Каридад не погибла при пожаре, который чуть не уничтожил все заведение. Но и тогда Леонардо не сразу обратил на нее внимание. Он почти позабыл о ее существовании, потому что перестал приходить в этот дом. А когда два года спустя он все-таки вернулся, то приходил редко и всегда на заре, так что даже не пересекался с девушкой.
        - Она говорит, что не может принять тебя сегодня.  - Голос доньи Сесилии, прозвучавший за спиной, развеял чары.
        - Но она мне сказала…
        - Она не то что вовсе не примет тебя этой ночью, просто сейчас она занята.
        Леонардо уселся на диван и закурил.
        Несколько месяцев назад приятель уговорил его сходить в бордель, хотя на дворе был еще день.
        - Доньи Сесилии нету,  - объявила им девушка с золотистой кожей, открывшая дверь.  - Но, если желаете, можете обождать.
        На девушке был ночной халатик, не скрывавший соблазнительных форм. Леонардо смотрел вслед незнакомке, пока она не исчезла за одной из дверей в коридоре. Он как будто где-то ее видел  - алкоголь, притупивший все чувства, не давал вспомнить, где именно. Только через несколько часов, когда Леонардо вышел из другой комнаты и увидел девушку при свете фонарей в патио, сердце его сумело совершить прыжок в прошлое. Эта девчонка была отражением своей покойной матери, но отражением с более светлой кожей и с ангельским лицом. Было уже поздно, и Леонардо не мог задерживаться в борделе, однако на следующий вечер он явился снова и попросился к ней.
        - Любовничек хочет воскресить былую страсть,  - насмешливо прокомментировала донья Сеси.  - Матери уже нет, зато осталась дочка… которая, кстати сказать, влечет к себе еще больше.
        - Хватит болтать, разыщи ее.
        - Мне очень жаль, но Мерседес кое с кем занята.
        - Я подожду.
        - Не тешь себя иллюзиями. Сегодня у нее Онолорио.
        - Кто-кто?
        - Ее покровитель, ее первый мужчина… когда он приходит, девочка в полном его распоряжении.
        - Такое разрешается только хозяину…  - возмущенно начал Леонардо, но осекся, взглянув на лицо Сесилии.  - Что такое?
        - Он и есть ее хозяин.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Он ее купил.
        - Как это?
        - А на что, как ты думаешь, я отстроила дом после пожара? У дона Онолорио давно уже слюнки текли при виде этой девочки, но мать такого ни за что на свете не допустила бы. Когда Каридад умерла, Онолорио предложил мне кучу денег, чтобы я позволила ему «покровительствовать» девочке. Мне оставалось только согласиться.
        - Ты отдала ему ребенка?
        - Она была уже не ребенок, и потом, Мерседес сама пришла в восторг от этого предложения. Она всегда казалась мне одержимой…
        - Эта девочка?  - перебил Леонардо, вспоминая ее лицо.  - Не может быть.
        - Я просто тебя предупреждаю.
        Леонардо ушел под утро, так и не увидев девушку. Однако вернулся на следующий день, и на второй, и на третий. В конце концов около полуночи он увидел Мерседес, выходящую из спальни с мужчиной. Это был мулат с примесью китайской крови в безупречном костюме из белого тика. Мерседес подарила ему прощальный поцелуй и вернулась к себе, оставив дверь полуоткрытой. Мулат поравнялся с Леонардо.
        - Знаю-знаю, ты запал на мою бабу,  - бросил он.  - Многим мужчинам надоедает ждать, и они находят других, а ты не отступаешься.
        - Да кто тебе сказал?
        - Не имеет значения. Сегодня ночью ты сможешь с ней встретиться, но веди себя аккуратно, не будь грубияном.
        Оборвав разговор на полуслове, мулат вышел на улицу, где к нему присоединился мужчина мускулистого сложения, как видно ожидавший возле двери.
        - Твоя пассия освободилась,  - объявила донья Сеси.
        - Старая сплетница!  - выкрикнул Леонардо.  - Ты не должна была всем разбалтывать, к кому я прихожу.
        - Не я распространяю эти сведения. У Онолорио есть собственные методы, чтобы быть в курсе происходящего, особенно если это касается его пассии.
        В этот момент из темного коридора выскочил другой мужчина, совсем молоденький. Он столкнулся с Леонардо  - да так, что чуть не сшиб его с ног.
        - Добрый вечер,  - смущенно произнес юноша.  - Меня зовут Хосе, но друзья называют меня Пепе…
        Молодой человек был заметно пьян.
        - Кабальеро, прошу прощения,  - вмешался другой юноша, пытаясь вытащить своего друга на улицу.  - Мы не хотели вас беспокоить.
        Леонардо позволил им уйти, ему не терпелось совершить то, что он так долго откладывал.
        - Цену обсудим потом,  - шепотом бросил он хозяйке публичного дома и шагнул в приоткрытую дверь.
        Мерседес никогда не воспринимала мужчин иначе, как зверьков, существующих для исполнения ее желаний. Другие женщины наряжались, чтобы их привлечь, однако эта девушка полагала, что мужчины сами должны покупать ей платья и украшения. Никто не сказал ей, что такая система ценностей неправильна; да и сама она об этом не заговаривала, считая такое положение естественным.
        Мерседес не знала, в какой момент сложились ее представления. После детского обморока в голове у нее что-то переменилось. Но это заметила только Сесилия. Она поняла, что совершила ошибку, пытаясь вернуть малышку к жизни с помощью ритуального меда, но сделанного было не поправить.
        Первое, что отметила хозяйка борделя,  - это взгляды, которые девочка устремляла на мужчин. Несколько раз она заставала Мерседес подглядывающей за другими проститутками, принимавшими клиентов, а после этого девочка извивалась, завернувшись в простыни на постели. Вскоре такое поведение перестало быть тайной и сделалось предметом сплетен. Мерседес красила губы кофейной жижей, сыпала сахар на веки, чтобы они блестели в красном свете фонарей, и гуляла по коридорам голышом, укрытая только платком из золотистого шелка. Из всего этого Сесилия заключила, что дух Ошун превратил ее в дьяволицу.
        Но главная проблема заключалась в том, что девочка была уже не совсем девочкой. Когда ей было пятнадцать, матери приходилось заставлять ее одеваться. И мало того, Каридад еще должна была отгонять клиентов, предлагавших за ее дочь деньги. Самым опасным из всех был Онолорио. Сесилия ощущала опасность всякий раз, когда мулат заявлялся в дом в сопровождении своих мерзостных телохранителей.
        Смерть, настигшая Каридад два года спустя, явилась даром небес. Хотя пожар уничтожил почти весь дом, донья Сесилия узрела райские кущи, когда Онолорио предложил ей в два раза больше денег, чем стоил ремонт, если она предоставит ему пожизненные права на девочку. Богач, понятное дело, не собирался ее покупать. Он просто желал обеспечить себе право выбора и неограниченный доступ в спальню Мерседес, когда бы ему ни захотелось ее увидеть.
        Сесилия согласилась без колебаний. Девушке, определенно, не терпелось выйти в жизнь… и она непременно сделала бы это рано или поздно  - теперь, когда ее мать умерла. Согласно договору, Мерседес не получала денег за визиты Онолорио, однако мулат здорово втюрился, и она делала с ним все, что хотела.
        Очень скоро мужчины превратились для Мерседес в средство исполнения капризов и усмирения того жара, который снедал ее денно и нощно. Ни один из них не пробудил в девушке ничего, кроме зова плоти. Ни Онолорио, который в первые месяцы почти не отлучался с ее ложа, ни все те, кто был потом, включая и Леонардо, этого сеньорито, который всегда дарил подарки.
        Визиты Онолорио, в последнее время случавшиеся все реже, снова участились с появлением Леонардо. Девушка подозревала, что двое мужчин ведут за нее молчаливую битву. Онолорио предложил своей подруге уйти из борделя, но она отказалась. Ей нравилась эта жизнь и этот дом, и она не собиралась подчиняться воле единственного мужчины, который, быть может, получив ее в собственность, станет хуже к ней относиться. Однако такое существование не могло продолжаться долго.
        Первый звоночек прозвучал неожиданно и смутно, это было похоже на сон, который потом легко спутать с реальностью. Вышло так, что это событие совпало с первым приходом Леонардо.
        В то утро, когда почти все клиенты разошлись, случилось лунное затмение. Мерседес не знала, что это затмение. Она просто услышала визготню во дворе: женщины кричали, что луна темнеет и наступает конец света. Но когда Мерседес вышла посмотреть, то не обнаружила ничего особенного. Луна как луна, только кусочка не хватает. Несколько молодых людей, по виду студентов, пытались успокоить женщин. Этот переполох быстро наскучил красавице, и она вернулась к себе.
        Мерседес так и не узнала, то ли это затмение разрубило магические цепи, то ли в ту ночь приключилось еще какое-нибудь событие.
        Когда девушка шла в спальню, рядом с ней возникло какое-то существо, на лице его был странный отпечаток, манивший сильнее, чем дух Ошун. Мерседес не восприняла эту фигуру как мужскую  - хотя это и был мужчина  - из-за сумеречного взгляда. Существо вперило глаза в девушку, но это было совсем не так, как пялились на нее другие мужчины. И ее внутренний демон  - тот суккуб, что проник в нее, когда мед богини увлажнил ее губы,  - в ярости отступил перед кротостью этого лика. Демон изо всех сил вцепился в прекрасное тело, в котором обитал многие годы, отказываясь его покинуть. Девушка боролась с этой силой, почти что теряя сознание, и пелена как будто упала с глаз. На одно мгновение мир показался ей иным. Мерседес раз за разом стряхивала с себя эту чужую волю, которая привязывала ее к миру без света и без надежды; однако в конце концов девушка снова отдалась владевшему ею темному существу и прошла мимо кроткого лика, холодная и бесстрастная, как если бы его и не существовало.
        Пепе посмеивался над предрассудками матери, но только на людях. Юноша унаследовал ее шестое чувство, которое, хотя и не позволяло видеть призраков, все-таки посылало ему знаки. Но были они всегда неявными и смутными. Много лет спустя он призадумается над этим, вспоминая события, переменившие его жизнь в тот вечер, когда Фермин и Панчо пригласили его в театр «Альбису». Сарсуэла[30 - Сарсуэла  - испанская разновидность оперетты.] была посвящена былым победам испанского воинства над отрядами мамби, и, хотя Республика уже много лет как победила, молодой человек всем телом ощущал, как льется кубинская кровь. И не важно, что сам он был сыном испанцев. Пепе родился на острове и считал себя кубинцем.
        В антракте Фермин и Панчо обратили внимание на хмурое лицо друга.
        - Не принимай это слишком всерьез,  - шепнул Фермин.  - Все это давно стало историей.
        - Но это до сих пор здесь,  - ответил Пепе, притронувшись к виску.
        - Веселей, приятель,  - подбодрил Панчо.  - Смотри, дамочки вокруг тебя так и вьются.
        Хосе только пожал плечами.
        - Верно сказано: Бог дает платок тому, у кого нет носа,  - вздохнул Панчо.
        После представления друзья позвали Пепе ужинать. А ведь мать просила: «Не задерживайся!»
        Но он не только пришел очень поздно, но еще и вдрабадан пьяный, и доставили его друзья, которые находились почти в том же состоянии. Быть может, если бы Пепе сразу рассказал, что произошло, Анхела не стала бы так кипятиться: ее сыночек просто-напросто влюбился. Однако влюбленность  - это дело довольно хладнокровное, почти что спокойное в сравнении с тем, что испытывал сейчас юноша.
        После ужина друзья отправились пропустить по глоточку. Четырех глоточков хватило, чтобы юный Хосе, который до этого никогда не пил, возжелал познакомиться со всеми, кто находился поблизости. Мир оказался полон милых прекрасных людей  - а прежде он этого не замечал.
        В десять часов  - Пепе сам не знал, как так получилось,  - он в компании друзей брел по незнакомому району. На заплетающихся ногах они вошли в какой-то дом. Пепе сразу же обратил внимание на кабальеро, беседующего с мумией. Мумия была не мертвая  - и это было в порядке вещей. Она улыбалась и от этого еще сильнее морщинилась. Внутри было очень темно, только красные лампочки наполняли двор тенями. Молодой человек подошел поближе, чтобы лучше видеть. Кабальеро показался ему человеком почтеннейшим, достойным занять место среди его лучших друзей. Несмотря на недовольную гримасу, исказившую его лицо, Пепе ощутил необоримое желание завоевать симпатию кабальеро.
        - Добрый вечер,  - сказал он, протягивая руку.  - Меня зовут Хосе, но друзья называют меня Пепе…
        Незнакомец замолчал и взглянул на парня.
        - Кабальеро, прошу прощения.  - Это подоспел Фермин.  - Мы не хотели вас беспокоить.
        И подхватил друга под руку, чтобы оттащить подальше.
        - Если собираешься здесь остаться, лучше закрой рот,  - прошептал Фермин.  - Из-за тебя мы можем вляпаться в историю.
        Но Хосе был не в том состоянии, чтобы решать, оставаться ему или идти домой. Так что Фермин и Панчо поручили его одной из женщин, а сами пошли к другим.
        - Меня зовут Хосе,  - повторил молодой человек, когда проститутка укладывала его на кровать.  - Но друзья называют меня Пепе…
        И тотчас закрыл глаза, продолжая нести околесицу. Женщина поняла, что ждать от парня нечего, но, поскольку он уже заплатил, просто позволила ему поспать.
        Пепе проснулся через час из-за переполоха снаружи. Голова болела не сильно, но перед глазами все кружилось. Юноша доплелся до лохани с водой и умылся. Шатаясь, открыл дверь. Предутренний холодок его слегка взбодрил. Где он? Перед ним был двор, освещенный красными фонарями. Пепе прислонился к стене, силясь представить, где он мог оказаться.
        И в этот момент он увидел ее. Ангел. Существо, которое Господь послал ему, чтобы привести в истинную обитель, какой бы она ни была. Пепе был поражен изяществом этого лица, но в первую очередь  - глазами: мимо проходила одалиска, сказочная волшебница… Существо остановилось, с удивлением его изучая. Пепе увидел крылья за спиной  - они колыхались медленно, словно в воде. Невероятно! Это, должно быть, русалка  - такая же, как та, что говорила с его матушкой еще до его рождения.
        Однако чудо длилось недолго. Нимфа отвела глаза, как будто пораженная давней болью, взгляд снова сделался холодным, и она прошла дальше. Только теперь Хосе понял, что это были не крылья, а почти прозрачная рубашка, которую ночной ветер развевал за ее спиной.
        Спустя полчаса, когда вернулись друзья, юноша был пьянее, чем прежде,  - он успел выпить несколько рюмок рома, которые выставила ему мумия.
        Мерседес могла о нем позабыть, но существо с сумеречным взглядом явилось вновь. И с необычным подарком: розы и трио трубадуров, которые впервые в истории борделя исполнили в патио серенаду. И демон, вселившийся в Мерседес, был так сконфужен этими почестями, что на несколько часов покинул ее тело; этого оказалось достаточно, чтобы девушка смогла переговорить с Хосе, узнать, кто он таков и из какой таинственной вселенной возник этот мужчина, так непохожий на других.
        Хосе рассказал ей о своих мечтах, о мыслях, роившихся в голове; о фантастических видениях  - вроде тех, что возникают в миг любовного экстаза, когда человек превращается в самое загадочное из созданий… Она слушала его как зачарованная и тоже поведала о своих мечтах  - совсем не таких, какие она лелеяла до этого часа: они приходили из какого-то доселе неведомого уголка.
        Мерседес вернулась в свое детство, в то время, когда родители качали ее в колыбельке, когда донья Сеси дюжинами кусков заказывала мыло у ее отца, еще живого. Хосе с ней разговаривал, и она превращалась в маленькую девочку. Рядом с этим юношей обращались в дым все клиенты с их угрюмыми взглядами, все шуточки товарок, все запахи публичного дома. Она была счастлива, и счастлива по-новому, до тех пор, пока Хосе не ушел, снова оставив ее в обществе смертных и демонов. Да не сон ли это был?
        В ту ночь к ней приходил Леонардо. И Онолорио. Но во время этих визитов Мерседес отсутствовала в теле, смотрела в никуда, и ожерелье, купленное Онолорио, не вызвало у нее никакого интереса… И мулат это отметил.
        Без ведома девушки он приказал телохранителям занять пост возле публичного дома. И хотя Леонардо им не встретился, Онолорио заподозрил, что настроение его возлюбленной зависит от поведения этого хлыща. С этой проблемой следовало разобраться раз и навсегда. Одно дело  - что этот придурочный с ней спит, и совсем другое  - что она продолжает о нем думать, когда приходит хозяин. Все имеет свой предел, и мулат решил его положить.
        Он дважды говорил с Леонардо, но тот не понимал, о чем идет речь. Онолорио разговорами не ограничился. Чтобы во всем разобраться, он велел караулить с четырех вечера, когда клиенты только начинают приходить.
        По счастью, Хосе среди них не оказалось. Юноша решил навещать Мерседес днем, когда она не выглядела уставшей, когда в доме почти никого не бывало,  - а ночи он станет посвящать воспоминаниям о возлюбленной.
        История с серенадами быстро достигла ушей Онолорио. Каждый вечер один трубадур  - или сразу двое  - вставал под окно Мерседес и исполнял болеро. В первую неделю Онолорио попробовал выяснить имя заказчика. Во вторую  - его громилы сломали гитары о головы несчастных певцов. На третью  - мулат растоптал три букета роз  - без имени отправителя, но с указанием адресата,  - которые посыльный доставил донье Сесилии. В четвертую  - он пригрозил избить Мерседес, если та не назовет имя своего поклонника. В пятую неделю, когда Пепе после полудня зашел в бордель, девушка встретила его с подбитым глазом.
        - Собирай вещи,  - сказал Хосе.  - Мы уходим отсюда.
        - Нет,  - ответил голос демона.  - Я не хочу.
        Взгляд юноши причинил ей такую боль, что Мерседес впервые в жизни смягчила свои слова:
        - Твои родители меня не примут.
        - Если я тебя принимаю, то и они поступят так же.
        Девушка боролась с духом, поработившим ее волю.
        - Онолорио будет нас искать,  - упиралась она.  - Он нас убьет.
        Хосе ответил коротким поцелуем в губы, и посрамленный демон отступил.
        - Доверься мне.
        Мерседес, охваченная смертной тоской, покорно кивнула.
        - Давай собирайся,  - распорядился Хосе.  - Жди меня возле задней двери и не тревожься, если я немного задержусь.
        Юноша сказал так, потому что, прежде чем дело дойдет до чемоданов, он должен был встретиться с родителями.
        Гуабина протянула стакан холодной воды, и Анхела, всхлипывая, выпила все до капли. Пепе уже рассказал ей, и теперь бедняжка и думать боялась, что случится, когда узнает муж. Привести в дом проститутку! Как только такое могло случиться? Благовоспитанный юноша, в университете учится… И как Господь такое попускает?
        Гуабина присела рядом, не в силах успокоить подругу. Она даже и не пыталась. В первую очередь потому, что в углу, где стояли святые, возник тот самый дух, который предупреждал мулатку об опасностях. Женщина онемела от страха. Вон он, как обычно, сгорбился в ожидании. Что-то случится, если только она не примет свои меры.
        Женщина подошла к белой миске Оббы, а Обба  - это одна из трех богинь смерти, извечная врагиня Ошун. Только она могла помочь отобрать у духа его жертву.
        Гуабина встала перед миской, перетряхнула камушки на дне и прочла молитву католическим и африканским святым, находившимся в алтаре. Анхела смотрела на соседку со своего места, вложив всю надежду в способности ясновидящей мулатки. Перестук камней разнесся по комнате и запрыгал по стенам, точно безумный прерывистый смех.
        Прошел уже час после ухода Пепе. Быть может, он отказался от своей идеи. Какому нормальному мужчине взбредет в голову ввести в родительский дом проститутку? Нет, Хосе не такой, как все. Мерседес не сомневалась в его возвращении. Видимо, его что-то задержало по дороге. Мерседес была чересчур взбудоражена, чтобы сидеть в комнате; она потащила два своих чемодана по коридору к задней двери. И уже возвращалась за третьим, как вдруг ей заломили руку за спину. Девушка упала на колени.
        - Интересно, куда это ты собралась.  - Онолорио приблизил к ее лицу нож.  - Ни одна женщина  - слушай внимательно!  - ни одна меня не бросала. И ты не станешь первой.
        Мулат схватил ее за волосы и дернул с такой силой, что Мерседес закричала, чувствуя, как хрустят ее шейные позвонки.
        - Оставь ее!  - Голос раздался со двора.
        Краем глаза, поскольку головы было не повернуть, девушка увидела Леонардо.
        - Если не уймешься, я вызову полицию.
        - Ну вот, теперь все ясно!  - заметил Онолорио, не отпуская свою жертву, держа нож у ее живота.  - Голубк?, стало быть, собрались улепетнуть.
        Мерседес принялась молиться, чтобы Хосе не пришел в этот момент.
        - Не знаю, о чем это ты говоришь,  - отвечал Леонардо,  - но ты отдашь мне эту женщину прямо сейчас, иначе угодишь в тюрягу.
        - Отдам-отдам… когда покончу с ней.
        Мерседес почувствовала холодную сталь на своем боку. В ужасе осознав, что ей больше нечего терять, кроме жизни, которая уже начинала ее покидать, она что было силы двинула локтем мулату между ребер, и тот, застигнутый врасплох, разжал хватку.
        Подчиняясь инстинкту выживания  - скорее, чем борьбе за самку,  - Леонардо бросился на соперника. Мужчины сцепились в яростной схватке, за которой Мерседес, находившаяся на грани обморока, следить не могла. Пока девушка пыталась унять кровотечение, что-то рвалось прочь из ее раны, как будто вытекая вместе с кровью. Нечто, не являвшееся ее душой, неохотно покидало ее тело. В глазах у раненой помутилось. Она слышала крики  - пронзительные перепуганные женские вопли, но мир уже вертелся вокруг так быстро, что Мерседес осела на пол, с облегчением обнаружив место, с которого некуда больше падать.
        Еще только приближаясь к дому, Хосе уже знал: случилось что-то страшное. Женщины истерично вопили на улице, повсюду сновали полицейские.
        Когда он вошел, ему пришлось опереться о стену. Двое мужчин истекали кровью посреди двора. Один из них, лицо которого было юноше знакомо, лежал неподвижно. Другой, мулат со злым лицом, еще пытался ползти, но Хосе понял, что долго он не протянет.
        В какой-то момент двор опустел. Женщины продолжали голосить на улице, а полицейские отправились за подмогой. Хосе подбежал к единственному человеку, который его здесь интересовал. Мерседес дышала часто, но ровно.
        - Боже мой, что тут было?  - пробормотал юноша, не надеясь услышать ответ.
        С другой стороны двора до него донесся свистящий шепот мулата.
        - Если я сейчас помру,  - шипел он, обращаясь к Мерседес, хотя она и не могла его слышать,  - то, клянусь, с того света отомщу всем шлюхам. Не будет им покоя ни здесь, ни в преисподней.
        Умирающий склонил голову, сблеванул кровью и замер, уткнувшись носом в цементный пол.
        - Хосе!  - позвала Мерседес, чувствуя, как нарастает теплая волна в груди. В эту минуту девушка поняла, что холод, обитавший в ней много лет, окончательно покинул ее вместе с кровью из раны.
        Гуабина молилась, пощелкивая камушками Оббы. Анхела уснула, словно ворожба лишила ее сил. И вдруг мулатка перестала молиться. Она услышала шум за спиной  - какой-то гортанный звук или тихий шелест, какой издает лист бумаги на ветру. Гуабина обернулась и встретилась лицом к лицу с духом, подателем дурных вестей. Вот он сидит, как всегда сгорбившись,  - немой индеец, покрытый шрамами, убитый несколько веков назад, душа которого осталась прикованной к этому кварталу по никому не известным причинам. Дух трясся, словно под порывами урагана, и Гуабина поняла, что он явился ей в последний раз. Явился, чтобы сообщить о великой опасности, которая уже миновала. Женщина облегченно вздохнула и отвернулась, чтобы разбудить Анхелу, но прежде попрощалась с мерцающим силуэтом.
        И действительно, она больше никогда его не видела, однако это был не последний случай появления сгорбленного индейца в этом городе.
        Не пытай меня про печали
        Дождь лил как из ведра, когда она парковалась возле домика Геи. Было всего пять вечера, но непогода сожрала весь оставшийся свет, и казалось, что ночь уже наступила.
        Внутри, в теплой уютной гостиной, Цирцея и Полифем спали рядом на большой подушке, которую хозяйка положила рядом с диваном. Кошачий храп был слышен даже в шуме дождя, мягко стучавшего по деревянной крыше. Гея разлила чай и открыла коробку печенья.
        - В такую погоду моей бабушке нравилось варить шоколад,  - заметила хозяйка.  - По крайней мере, она всегда говорила про шоколад, когда надвигался циклон. Но поскольку шоколадом в моем детстве давно уже никто не занимался, мы жарили хлеб на оливковом масле и ели под шум дождя.
        Сесилия вспомнила, что ее бабушка Дельфина тоже любила поговорить о шоколаде под шум ливня. Однако сама она принадлежала к тому же поколению, что и Гея, так что ее бабушка тоже не могла предложить внучке достославный напиток.
        - Что ты думаешь о тех датах?  - спросила журналистка, глотнув чаю.
        - То же, что и ты: это не случайность. У нас есть восемь дат, и все они отмечают печальные события в истории Кубы. Некоторые даты повторяются. Чтобы разобраться, почему дом появляется именно в это время, я расспросила бы жильцов.
        - Почему?
        - Потому что дом  - это символ. Я же тебе говорила: здания-призраки отражают кусочки души какого-нибудь места.
        - Но какого? Майами или Кубы? Ведь этот дом появляется в одном месте, но в определенные даты, которые связаны с другим…
        - Вот поэтому мы и должны выяснить, кто в нем живет. Обычно ведь с места на место перебираются люди. Мне кажется, что дом подчиняется безотчетным желаниям своих обитателей. Вот какую связь нам нужно искать  - людей. Кем они были? Что делали? Что или кого потеряли в эти дни или в результате тех событий?
        - Они могли приходиться родней любому из кубинцев, живущих в Майами,  - предположила Сесилия, выжимая лимон в чашку.
        - А ты не думала, что они могут оказаться известными людьми? Актерами, певцами, политиками… Людьми-символами.
        Сесилия покачала головой:
        - Не думаю. Ведь их никто не узнал. Судя по записям, это вполне обычные люди.
        Полифем мурчал уже у ног хозяйки. Во сне он скатился с подушки, и Цирцея теперь разлеглась там одна, пузом кверху.
        - И есть кое-что еще, чем ты могла бы заняться,  - добавила Гея, видя, что гостья собирается уходить.  - Отметь места появлений на карте. Кто знает, быть может, это наведет тебя на новый след?
        - Даже не знаю, продолжать мне это дело или уже хватит. Я готова закончить статью в любой момент.
        Гея проводила ее до двери.
        - Сесилия, признай, что тебя интересует уже не статья, а загадка дома. Ты не должна себя ограничивать.
        Женщины посмотрели друг другу в глаза.
        - Ладно, в другой раз расскажу,  - скороговоркой пообещала Сесилия и пошла по тропинке.
        Но уехала она не сразу. Сидя в машине без света, журналистка осматривала окрестности. Гея права. Ее интерес к загадке уже вышел за рамки статьи. Дом-призрак сделался ее Граалем. А еще  - средостением грусти, ведь девушка как будто предощущала боль этих душ, запертых внутри. Ей не было нужды видеть дом, чтобы обнаружить следы тоски, царившей в местах его появления. И атмосферу ностальгии, близкой к печали, которая оставалась и после исчезновения дома.
        Девушка вспомнила о Роберто. Что бы он подумал об этой истории? Она и хотела бы рассказать ему о доме, но Роберто всячески избегал этой темы. Каждый раз, когда Сесилия пыталась приоткрыть ему свой мир, он вспоминал про срочный звонок или какое-нибудь заседание или предлагал сходить в клуб. Казалось, у них есть только одно пространство сосуществования  - их чувства. Сесилия начинала задыхаться, как будто угодила в ловушку, хотя сама не знала почему и зачем. Роберто тоже держался отчужденно, на расстоянии.
        Сесилия решила заехать в агентство. Он говорил, что будет там до восьми. Девушка застала Роберто в салоне спортивных моделей.
        - Мне нужно кое-что тебе рассказать,  - объявила она.
        - Пойдем в кабинет.
        Уже по пути Сесилия начала рассказывать о доме, о его появлениях и о своих интервью.
        - Давай чего-нибудь выпьем,  - предложил Роберто.
        - Опять?!
        - Что  - опять?
        - Всякий раз, когда мне хочется поговорить о своих делах, ты меняешь тему.
        - Неправда.
        - Я два раза пыталась рассказать тебе про дом.
        - Меня не интересуют призраки.
        - Это часть моей работы.
        - Ну уж нет! Ты  - это ты, а твоя работа  - это совсем другое. Говори о себе, и я буду слушать.
        - Моя работа  - это часть меня.
        Роберто ответил, помолчав:
        - Я не хочу говорить о том, чего не существует.
        - Дома, быть может, и нет, но есть те, кто его видел. Тебе не интересно узнать почему?
        - Потому что всегда есть люди, готовые поверить во что угодно, вместо того чтобы заниматься реальными делами.
        Взгляд девушки окрасился болью.
        - Сеси, я хочу быть искренним с тобою…
        Вместо того чтобы встать и уйти, Сесилия осталась сидеть и слушала его в течение получаса. Роберто признался, что весь этот мир призраков, аур и предсказаний его пугает. Или даже раздражает. Сесилия не поняла. Она всегда полагала, что незримое приносит утешение; для нее это был целый арсенал новых сил в ситуации, когда действительность становилась слишком уж тягостной или страшной. А его подобные вопросы наполняли неуверенностью. Роберто закончил тем, что объявил все эти истории идиотизмом, и верить в них могут только такие же идиоты. И тогда девушке стало по-настоящему больно.
        Они снова встретились три дня спустя… и снова разбежались. Сесилия вспомнила гексаграмму из «И Цзин», которая выпала в тот вечер, когда она решилась позвонить Роберто. Она открыла заложенную страницу и обнаружила в разделе «Другие линии» девятку, которая выпала ей на третьей линии и которую она в прошлый раз оставила без внимания. Текст гласил:
        «Беспрестанные упорные размышления ни к чему вас не приведут, поскольку ослабят вашу способность принимать решения. Как только вопрос должным образом изучен, следует принимать решение и действовать. Долгие мудрствования и колебания раз за разом приводят к мнительности и, как следствие, к самобичеванию, ведь человек начинает считать себя неспособным на поступок».
        Именно так. Она снова и снова возвращалась к делу, с которым давно должна была покончить. Да, конечно, она ошиблась, но это запоздалое признание ее не утешило.
        С этого дня Сесилия перестала краситься, перестала есть и даже выходить из дому  - кроме как в редакцию. В таком виде ее и застала Лиса  - лежащей на диване в окружении чашек с липовым отваром. Лиса зашла вечером, чтобы рассказать о новом свидетельстве, которое она только что записала. Против всех ожиданий, Сесилия не выказала никакого энтузиазма. Ее чувства к Роберто отодвинули на второй план историю с домом.
        - Это вредно для здоровья,  - объявила Лиса, как только разобралась в ситуации.  - Поехали со мной.
        - Я ничего снаружи не забыла.
        - А это мы еще посмотрим. Одевайся!
        - Зачем?
        - Хочу сходить с тобой в одно местечко.
        Только на полпути Лиса открыла, что они едут в город Хайалиа, к гадалке. Эта женщина покупала свои принадлежности в магазине Лисы, а посетители салона, получившие совет к ней обратиться, потом рассказывали о ней чудеса.
        - И не вздумай жаловаться!  - добавила Лиса.  - Благодаря мне ты получишь консультацию бесплатно.
        Недовольная, но исполненная решимости вынести испытание до конца, Сесилия откинулась на спинку сиденья. Она как будто попала на представление в театр.
        - Я тебя подожду,  - шепнула Лиса, позвонив в дверь.
        Сесилия ничего не ответила, однако по ее скептицизму был нанесен серьезный удар, когда гадалка, перетасовав карты и попросив девушку разделить колоду на три части, развернула первый веер и спросила:
        - Кто такой Роберто?
        Сесилия подскочила на стуле.
        - Мой бывший парень,  - пролепетала она.  - Наши отношения закончились.
        - Но ты все еще в них,  - возразила прорицательница.  - А еще здесь замешана какая-то рыжая женщина. Она его приворожила, потому что до сих пор влюблена. Она ему звонит, она его не отпускает.
        Сесилия не верила своим ушам. Роберто рассказывал ей о своем романе, который завершился еще до их знакомства; и эта женщина действительно ему звонила  - он сам говорил, но вот что до ворожбы…
        - Не может быть,  - дерзко возразила она.  - Эта девушка родилась здесь, и не думаю, что она сведуща в колдовстве. Она работает в компании…
        - Уй, доченька, какая же ты наивная,  - перебила старая гадалка.  - Женщины готовы прибегнуть к любому средству, чтобы вернуть своего мужчину. Не важно, где они родились. А эта,  - она снова заглянула в карты,  - приворожила если не колдовством, то своим разумом. И уж поверь мне: помыслы, когда они исполнены ярости, приносят большой вред.
        Старуха еще раз раскинула карты.
        - Ах как любопытно!  - заметила она.  - В глубине души он верит в потусторонний мир и в колдовство, но ему не хочется это признавать. А когда он признаёт, то сразу же старается переключиться на что-то другое. Очень любопытно!  - повторила она и посмотрела на Сесилию.  - Ты его сильно любишь, но не думаю, что это твой мужчина.
        Во взгляде девушки было столько отчаяния, что старуха сочувственно добавила:
        - Ладно, делай что хочешь. Но вот тебе мой совет: нужно подождать, пока на твоем пути не встретится кто-нибудь еще.
        Гадалка перетасовала колоду и попросила сдвинуть.
        - Вот видишь! Снова она здесь.  - Она предъявляла карты по мере их изучения.  - Рыжуха… Дьявол… Это то дело, про которое я тебе говорила… О Господи!  - Женщина перекрестилась, прежде чем еще раз свериться с картами.  - А вот тот мужчина, что появится потом… Он как-то связан с бумагами… Высокий, молодой, года на два, на три тебя постарше… Да, точно, он работает с бумагами.
        Гадалка снова перетасовала карты:
        - Подели на три стопки.
        Сесилия повиновалась.
        - И не тревожься, доченька,  - обнадежила пророчица, изучая результат.  - Ты девушка благородная. Ты заслуживаешь самого лучшего мужчину, и такой появится раньше, чем ты себе думаешь. А кто лишится прекрасной женщины  - так это тот, по ком ты сейчас льешь слезы. Если только хранители вовремя его не вразумят, проигравшим останется он.  - Гадалка подняла глаза от карт.  - Понимаю, тебе мои слова не по сердцу, но тебе нужно ждать второго мужчину. Так будет лучше.
        И все-таки, когда Роберто позвонил, она приняла его предложение поужинать вместе с двумя другими парами. Она до сих пор была к нему привязана, так же как и он к ней… По крайней мере, все эти дни она не могла выбросить его из головы. Почему бы им не встретиться еще раз? Сходить в итальянский ресторан, который так нравился Сесилии, потому что стены там напоминали римские руины в Капакалле. Они закажут темное густое вино с дразнящим ароматом гвоздики… Да, Роберто думал о ней, выбирая место для ужина.
        Поначалу все шло хорошо. Друзья Роберто явились с супругами  - гирлянды драгоценностей и невыразительные лица. Сесилия заканчивала ужин в состоянии смертной скуки, но была полна решимости спасти вечер.
        - Вы любите танцевать?  - спросила она.
        - В общем, да.
        - Я знаю место, где можно послушать хорошую музыку… если вам нравится кубинская музыка.
        В ту ночь в баре царило безумие. Наверное, дело было в жаре, будоражившей гормоны, только завсегдатаи вели себя намного развязней, чем обычно. Когда вошли в зал, выступала группа сальса-ниппон, солистка пела на чистейшем испанском. Она пришла сюда после концерта на пляже, но в конце концов вышла на сцену вместе с музыкантами, которых набрала в течение вечера. К их выступлению присоединились три канадца. На площадке и за столиками здравомыслящих не осталось. Возле стойки голосили аргентинцы, рядом вопили итальянцы, а группа ирландцев отплясывала смесь хоты и чего-то невообразимого.
        Роберто решил, что на танцплощадке слишком людно. Они потанцуют, когда поубавится толчея. Сесилия вздохнула. Такого не будет до самого утра! Роберто продолжал болтать с друзьями, а Сесилия совсем приуныла. Она чувствовала себя не в своей тарелке, особенно рядом с этими двумя женщинами, напоминавшими ледяные статуи. Девушка попыталась вклиниться в мужской разговор, но они обсуждали вещи, в которых она не разбиралась. Заскучав, Сесилия вспомнила о старой подруге. Однако за столом, где обычно сидела Амалия, сегодня горланили бразильцы.
        Когда мимо проходила официантка с подносом, Сесилия схватила ее за рукав.
        - Послушай,  - шепнула она,  - ты не видела сеньору, которая обычно сидит за этим столом?
        - Многие сеньоры сидят за столами.
        - Та, о которой я говорю, всегда там сидит.
        - Не замечала,  - отмахнулась официантка и прошла дальше.
        Роберто старался делить свое внимание между Сесилией и друзьями, но девушка чувствовала себя неприкаянной. Она словно брела ощупью по незнакомой местности. К их столику подошли еще три приятеля Роберто  - одеты подчеркнуто элегантно, а девушки заметно моложе своих кавалеров. Эта компания все меньше нравилась Сесилии. От них пахло притворством и корыстью.
        Песня закончилась, и буйство немного поутихло. Музыканты ушли со сцены, чтобы отдохнуть, над площадкой опять загорелся свет. Из динамиков снова полились звуки песни, которая была популярна на острове, когда Сесилия была девочкой: «Изранен тенями, живу как во тьме, зачем ты была так жестока ко мне?» Сесилия почувствовала: что-то вокруг изменилось; неясным образом переменилось и ее состояние. Девушка не могла понять, что произошло. И вдруг она ее увидела: на сей раз Амалия сидела в конце барной стойки.
        - Пойду поздороваюсь с приятельницей,  - извинилась Сесилия.
        Она двигалась в потемках, протискиваясь между танцорами, которые возвращались на свои места. А вот и Амалия  - притаилась, как зверек-одиночка.
        - Мартини,  - крикнула Сесилия бармену. И тут же поправилась:  - Нет, лучше мохито.
        - Любовный недуг,  - констатировала Амалия.  - Единственное, что остается в человеческом сердце. Все кончается или изменяется, но только не наша любовь.
        - Я пришла сюда, чтобы забыть,  - объяснила Сесилия.  - Не хочу говорить о себе.
        - Я подумала, тебе нужна компания.
        - Да, чтобы переключиться на что-нибудь другое,  - ответила девушка, пригубив принесенный коктейль.
        - На что, например?
        - Мне хотелось бы узнать, кого вы ждете каждый вечер,  - решилась Сесилия.  - Вы рассказывали об испанке, которая видит домовых, о китайской семье, которая спаслась из бойни, и о дочери рабыни, которая стала проституткой… Кажется, вы позабыли о собственной истории.
        - Я не позабыла,  - тихо ответила Амалия.  - Сейчас истории свяжутся.
        Словно чудо
        Из-за раны девушка продержалась между жизнью и смертью четыре месяца. Но это было не самое страшное: холод, в детстве проникший в ее тело, снова стремился ею завладеть. В ней как будто жили сразу две женщины. Когда Хосе приходил в больницу с утра, перед ним была ласковая, робкая, молчаливая девушка, а по вечерам обезумевшие глаза Мерседес отказывались его узнавать.
        Самым сложным оказалось сломить сопротивление родителей. Хуан перестал разговаривать с сыном, а мать жаловалась на боли в груди; прерывисто дыша, она объясняла, что это  - следствие страданий. Однако Хосе не дрогнул и при таком шантаже.
        Документы, подтверждающие его учебу на медицинском факультете, помогли ему получить заем, и он оплачивал расходы на лечение. Ничто не могло заставить молодого человека отказаться от его цели; он утешался тем, что, несмотря на перепады настроения, Мерседес все-таки выздоравливала… затягивалась не только рана, но исцелялась и душа.
        Постепенно смятенные мысли отступили в самый темный угол ее подсознания, а на свет вышла наивная девушка, которая как будто только учится смотреть на мир. Ее вопросы изумляли Хосе. Где прячется Бог? Почему идет дождь? Какое число самое большое? Он разговаривал словно с девочкой. И возможно, так оно и было. Может быть, какая-то неизвестная ему катастрофа еще в детстве прогнала прочь ее душу, а теперь эта душа возвращается, чтобы взрослеть? Однажды вечером  - до выписки из больницы оставалось совсем немного  - в палату вошла медсестра с кувшином воды. Мерседес проснулась, услышав звук льющейся жидкости. Свет луны отражался в стакане и в непрерывной струйке воды. И тогда она все вспомнила: ночной ритуал, медовое омовение, собственный обморок… Мерседес поняла, что была одержима с самого детства и что владевший ею дух был холоден, как ледяная глыба. И как только это понимание коснулось ее рассудка, чья-то заботливая рука сокрыла его навсегда. Память девушки наполнилась успокоительными картинами. Убийство отца превратилось в скоротечную болезнь, ужасная смерть матери  - в стечение обстоятельств, а вся
ее жизнь в борделе сделалась долгим пребыванием в деревне, где она жила вместе с кузинами.
        Хосе, единственный свидетель ее прошлой жизни, не рассказывал ничего даже ей  - и сохранил глубоко в душе подлинную историю Мерседес.
        Прежде чем стать ее мужем, Хосе стал отцом и братом, которого у девушки никогда не было, другом, который проявляет заботу и обучает хорошим манерам; а еще он сделался для нее учителем чтения.
        Окончив университет, молодой доктор открыл собственную практику. А Мерседес, не зная, чем заняться, пристрастилась к чтению. Хосе поражался выбору книг: на ее ночном столике были истории о героях прошлого и невероятной любви, о фантастических путешествиях и чудесах  - девушка и сама мечтала о чуде. Потому что годы потекли один за одним и она поняла, что, хотя у нее есть любовь мужчины, ничто не принесет ей большей радости, чем рождение ребенка. Однако шрам, изуродовавший ее живот, выглядел как Божье запрещение. Неужто это возмездие за какие-то неизвестные ей грехи?
        Но вот, после долгих молитв, чудо наконец-то свершилось. В один осенний день живот ее начал расти. И тогда Мерседес осознала, что ее жизнь и ее здравомыслие целиком зависят от комочка, который бьется внутри.
        Мерседес огладила живот и посмотрела на багряные облака, украсившие небо над Гаваной: их гнал налетевший на остров ураган. Вздохнув, женщина ушла с балкона. В последнее время вместо послеобеденного сна Мерседес слушала продолжение радиоспектакля. В сегодняшней главе решалась судьба отца Исидро.
        - Я люблю тебя, Мария Магдалена,  - признался Хуан де ла Роса, муж ее соперницы,  - но я не могу оставить Эльвиру. Если бы она не принесла себя в жертву ради спасения Рамиро…
        Мария Магдалена, поначалу такая сердобольная, замышляла убийство, и об этом было известно лишь отцу Исидро  - ее исповеднику, который еще в юности влюбился в Эльвиру, а узнав о ее свадьбе, принял сан. Теперь, когда жизнь возлюбленной находилась в его руках, он, кажется, никак не мог спасти Эльвиру, ведь он должен был хранить тайну исповеди. А впрочем, вдруг он осмелится открыть то, что услышал? Или, по крайней мере, найти способ сообщить про готовящееся убийство, не нарушая клятвы?
        Мерседес задремала. В тот ветреный, сумрачный день в ее голове кружились беспокойные сны: ледяные когти стискивали живот и не давали дышать. Женщина поднесла руки к старой ране, но ощутила еще более резкий укол в другом месте. Она очнулась  - словно после обморока. Потолок в комнате гулко дрожал, как будто наверху кто-то бегал босиком. Потом задребезжали стеклянные дверцы шкафа, и эти арпеджио звучали далеко не музыкально. Мерседес подняла голову и увидела нелепого карлика, висящего на люстре: она уже видела его в день своей свадьбы  - тогда он бегал по коридорам гостиницы. В тот раз девушке показалось очень забавным, что только она его и видит. Когда она рассказала про это своему жениху, тот, смутившись, поведал ей фантастическую историю. Карлик  - это домовой, которого могут видеть только женщины из их семьи, включая и тех, кто вошел в семью через замужество. С тех пор домовой больше не появлялся. Мерседес про него почти и забыла… до этого самого дня.
        - Слезай оттуда, гадкий домовенок!  - в ярости рявкнула она.  - Если разобьешь эту лампу  - убью!
        Но человечку было, по-видимому, наплевать на угрозы  - он даже раздвоился, чтобы покачаться еще и на балконных перилах. Теперь в доме резвились сразу два домовых.
        - Вот пакостный бес,  - процедила Мерседес сквозь зубы и попробовала не обращать на него внимания.
        Новый укол боли заставил ее схватиться за столик, на котором стояла ваза с цветами. За спиной у Мерседес раздался визг. Когда она обернулась, третий карлик восседал на изображении Святейшего Сердца Иисуса. А четвертый в это время перескакивал с кресла на кресло.
        В этот момент в комнату вошел Хосе  - и замер на пороге. Кресла-качалки на балконе вертелись волчками, картина и люстра качались, как настоящие маятники, четыре кресла тряслись сами по себе  - как на балу призраков. Хозяин дома сразу же понял, кто устроил этот парк развлечений.
        Стоны жены вывели его из ступора. Хосе бросился ее поднимать, а комната сотрясалась от грохота упавшей картины. Не обращая внимания на беспорядок, Хосе подхватил жену на руки и отнес вниз по лестнице в машину, позабыв запереть дверь.
        Мерседес подвывала, закрыв глаза; уже на полпути к больнице ноги ее заливала теплая жидкость. Боль была нестерпимая, как будто какая-то сила внутри Мерседес вознамерилась разорвать ее надвое. В этот момент женщина не думала о столь желанном ребенке. Она предпочла бы умереть. В больнице она не слышала ни указаний врача, ни уговоров медсестер. Просто вопила во всю глотку.
        Спустя несколько бредовых часов  - чьи-то руки трогали, тискали, поглаживали ее тело  - женщина услышала вопли другого человека. Только когда ей поднесли малютку, которая орала как резаная, Мерседес обратила внимание на заполошных медсестер в высоких, как у монашенок, чепцах. Роженица не сразу поняла, что ее дочь появилась на свет в клинике Кубинских католичек; в прошлом это было поместье Хосе Мельгареса и Марии Тересы Эрреры, где ее мать была рабыней до встречи с торговцем Флоренсио, который и стал ее отцом. И из этой же усадьбы Флоренсио ехал домой накануне своей гибели, оставив здесь партию свечей и бочонков с вином… Мерседес закрыла глаза, чтобы стереть запретное воспоминание.
        - Хосе,  - шепнула она мужу, по-дурацки пялившему глаза на девочку.  - Дай-ка мне мой кошелек.
        Муж повиновался, не представляя, зачем ей в такой момент может понадобиться кошелек. Мерседес порылась там и достала малюсенький сверток.
        - Я его давно купила,  - сказала она, не объясняя, что там внутри.
        А там был маленький блестящий камушек на колечке в виде руки. Мерседес с помощью шпильки прикрепила его к одеяльцу дочери.
        - Когда она подрастет, повешу его ей на шею на золотой цепочке,  - объявила мать.  - Это от сглаза.
        Пепе ничего не ответил. Как можно отказать в такой малости, если у тебя у самого мать видит духов да еще и передала это проклятие твоей жене, а возможно, и крошке, которая сейчас посапывает рядом?
        - Вы уже готовы ее записать?  - спросили от дверей.
        - Мы ее лучше окрестим.
        - Конечно,  - согласилась монашенка,  - но сначала ее нужно записать. Имя придумали?
        Супруги переглянулись. Они почему-то были уверены, что родится мальчик. Но Мерседес вдруг вспомнила женское имя, которое ей всегда нравилось,  - нежное и в то же время исполненное силы.
        - Мы назовем ее Амалия.
        Часть четвертая
        Страсть и смерть в год Тигра
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        ЭТОГО И КИТАЙСКИЙ ДОКТОР НЕ СПАСЕТ.
        Так до сих пор говорят на Кубе, если сталкиваются с неизлечимой болезнью и, шире, с любой безвыходной ситуацией. Считается, что это выражение относилось к одному из китайских врачей, которые появились на острове во второй половине XIX века. По одним источникам  - к Чан Бомбиа, который приехал в 1858 году, по другим  - к Кан Ши Кону, умершему в 1885-м. Как бы то ни было, налицо народное признание авторитета китайских врачевателей, которые успешно лечили больных неизвестными в колониальной Кубе методами.
        О жизнь!
        Припарковав машину, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из салона появилась женщина в облегающем зеленом платье; таксист порывался перегнуться пополам, но, сделав над собой усилие, ограничился легким поклоном.
        - Сколько я вам должна?  - Женщина открыла бумажник.
        - Даже не говорите об этом, донья Рита. Я отправлюсь прямиком в ад, если возьму с вас хотя бы сентаво. Для меня подвезти вас  - это честь.
        Женщина улыбнулась, она была привычна к подобным знакам восхищения.
        - Спасибо, приятель,  - поблагодарила она таксиста.  - Господь да озарит ваш день.
        И прошла к двери с вывеской: «ДОМОВОЙ. СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ».
        Звон колокольчика отвлек девочку, которая рисовала возле полки с нотами, от ее занятия.
        - Привет, малышка,  - улыбнулась вошедшая.
        - Папа, смотри кто пришел!  - Девочка побежала ей навстречу.
        - Осторожно, Амалия,  - предупредил Пепе, выходя из кладовки с пластинками в руках.  - Ты помнешь гостье шляпку.
        - Шляпка  - прелесть, правда?  - пискнула девочка, накидывая вуаль на лицо посетительницы.
        - А ну-ка примерь,  - предложила женщина.
        - Балуете вы ее,  - восторженно выдохнул хозяин.  - Вы мне испортите дочку.
        Актриса, обычно крайне недоверчивая к восторгам поклонников, совершенно менялась в обществе этой девочки  - их связывало какое-то духовное родство. Мать ее тоже сильно интересовала, но по другой причине. Если девочка была как поток, готовый смыть все тайны и сомнения на своем пути, то Мерседес являла собой загадку, которая их порождала. Рита хорошо запомнила вечер в театре, когда Хосе их познакомил. Пьеса называлась «Сесилия Вальдес».
        Мерседес тогда с задумчивым видом заметила:
        - Кто бы мог подумать, что из такой безобразной правды родится такая красивая ложь?
        Рита была поражена. Что эта женщина имела в виду?
        Когда она попыталась это выяснить, Мерседес сделала вид, что не понимает, о чем речь. Как будто ничего подобного и не говорила. Женщины виделись еще несколько раз, но почти не разговаривали друг с другом. Мать Амалии жила в своем мире.
        А девочка, наоборот, лучилась особым очарованием. Иногда она вела себя так, словно в комнате находится тайный друг, которого может видеть только она. Она заводила разговоры, которые Рита приписывала детскому воображению, но все равно ими восхищалась. Только в последние месяцы девочка оставила эти игры. Теперь она уделяла больше внимания реальным вещам, как, например, нарядам Риты.
        - Эрнесто уже здесь?
        - Он позвонил, сказал, что задерживается,  - ответил Пепе, расставляя пластинки в алфавитном порядке.
        - Каждый раз, когда у меня репетиция, он меня подводит!
        - А в каком театре ты будешь играть?  - в своей манере, полунаивно-полудерзко, спросила Амалия.
        - Ни в каком, моя королева. Мы будем снимать фильм.
        Пепе забыл про пластинки:
        - Вы уезжаете от нас в Штаты?
        - Нет, сынок,  - улыбнулась Рита.  - Никому не рассказывай, но мы делаем музыкальный фильм.
        Хосе поперхнулся:
        - На Кубе?
        Рита кивнула.
        - Так ведь это событие века!  - наконец произнес владелец магазина.
        - О чем это вы без меня судачите?  - раздался еще один голос.
        Все обернулись к дверям.
        - Для тебя это не новость,  - флегматично ответила Рита.  - О первом музыкальном фильме на Кубе.
        - Маэстро Лекуона!  - воскликнул Пепе.
        - Ну да,  - вздохнул Лекуона.  - Сейчас мы все увлечены новым проектом, но эти эксперименты задавят творчество. Задушат талант…
        - Эрнесто, ты снова за свое!  - не выдержала Рита.  - Такие фильмы уже начали снимать, мы не можем отставать.
        - Возможно, я и ошибаюсь, но думаю, что это смешение жанров в конце концов породит фальшивых идолов. Истинное искусство должно быть живым или, по крайней мере, без этих технических наворотов. Вот увидишь, как неожиданно там запоют безголосые. В общем… уже все готово?
        - Да, дон Эрнесто.
        - Папочка, а можно, я тоже пойду?
        - Ну ладно, только там внутри не вздумай даже дышать.
        Девочка кивнула, заранее онемев.
        По-прежнему не снимая шляпки, она пошла за взрослыми в студию с прекрасной звукоизоляцией, находившуюся в глубине помещения. Техники прекратили балагурить и заняли места в будке.
        Амалия обожала сеансы записи. От отца она унаследовала страсть к музыке. Или, лучше сказать, от дедушки Хуанко, основавшего предприятие, которое впоследствии перешло к сыну. Хосе не колебался ни секунды: он отказался от медицины ради этого мира, полного сюрпризов.
        И отец, и дочь оба были без ума и от вечеринок, которые устраивали после записи,  - так они участвовали в жизни богемной Гаваны рубежа веков. Там они услышали о скандальной выходке Сары Бернар, которая пришла в ярость от шушуканья публики во время спектакля и, чтобы оскорбить зрителей, крикнула со сцены, что они просто индейцы в сюртуках. Но поскольку на острове не осталось никаких индейцев, никто не принял это на свой счет и зрители продолжали болтать как ни в чем не бывало. Много смеялись и над безумствами журналистов: ребята с радиостанции, например, каждый вечер вытаскивали микрофон на крышу, чтобы весь остров слышал выстрел девятичасовой пушки, которая в Гаване палит ровно в это время еще с тех пор, как городу угрожали пираты. То были счастливые деньки, и воспоминания о них сохранятся на долгие годы.
        Амалии нравились прогулки с доньей Ритой, а донье Рите  - с ней, так что с недавних пор, когда певица собиралась пройтись по магазинам, она заезжала в студию, где девочка после школы помогала расставлять пластинки.
        - Одолжите мне ее на время, дон Хосе,  - умоляла певица с трагическим видом.  - Амалия  - единственный человек, который меня не сбивает с толку и помогает найти то, что нужно.
        - Ну так и быть,  - соглашался отец.
        И тогда они вдвоем, как две школьницы, бегали по дорогим магазинам и глазели на витрины, которым завидовали даже европейцы. Болтая и хихикая, примеряли все без разбора. Певица пользовалась всеобщим восхищением, чтобы гонять продавцов за новыми и новыми коробками с туфлями и шляпками, за шалями, меховыми манто и самыми разными аксессуарами. Покончив с магазинами, подружки подкреплялись мороженым с сиропом, а иногда заходили и в кино.
        Однажды вечером, кое-что прикупив  - включая и замечательные туфли для девочки,  - Рита предложила нечто новенькое:
        - Ты когда-нибудь гадала?
        - Гадала?
        - Ну да, по картам. Как цыганки.
        - А, узнавать судьбу?
        - И будущее, доченька.
        Амалия не знала, кто такие цыганки, но была уверена, что будущее ей еще не предсказывали.
        - Здесь живет одна женщина, которая умеет это делать,  - сказала донья Рита.  - Ее зовут Динора, и она моя подруга. Хочешь составить мне компанию?
        - Ну конечно!  - Тут любая девочка пришла бы в восторг.
        Они прошли три куадры, миновали парк, поднялись по узкой лестнице, открыли еще две двери и позвонили в звонок.
        - Здравствуй, смугляночка,  - приветствовала Рита открывшую дверь женщину  - невысокого роста блондинку, одетую во все белое и похожую на ангела.
        - Вы пришли вовремя. Никого нет.
        Амалия поняла, что певица часто навещает эту женщину.
        - Подожди здесь, моя радость,  - попросила Рита и ушла вместе с гадалкой.
        Через двадцать минут она вернулась:
        - Пойдем, теперь твоя очередь.
        В полумраке комнаты горела единственная свеча. Женщина сидела за низким столиком, перед ней стоял стакан с водой. Прежде чем перетасовать карты, она окропила их и пробормотала молитву.
        - Сними,  - велела гадалка, но Амалия не поняла, что требуется снять.
        - Сдвинь часть колоды,  - шепотом подсказала Рита.
        Гадалка начала выкладывать карты рядами, сверху вниз и справа налево.
        - М-да… Девочка, да ты чудом родилась на свет. А мать твоя чудом уцелела. Так-так-так… Вот у нас мужчина… Нет, ребенок… Погоди-ка…  - На стол легли еще две карты.  - Странно. В твоей жизни кто-то есть. Это не возлюбленный и не отец. У тебя есть близкий друг?
        - Нет.
        - Но все-таки кто-то за тобой приглядывает, кто-то вроде духа.
        - Я так и знала!  - воскликнула Рита.  - Эта девочка всегда казалась мне особенной.
        Амалия ничего не сказала. Она знала, о ком идет речь, но родители предупредили, что об этом не стоит говорить ни с кем, даже с доньей Ритой.
        - Да, у тебя сильный хранитель.
        «И очень назойливый»,  - подумала девочка, вспомнив хулиганские выходки Мартинико.
        - Ага, вот и любовь…
        - Правда?  - оживилась Рита, как будто это про нее говорили.  - Давай рассказывай.
        - Не буду тебя обманывать,  - с мрачным видом возвестила пророчица.  - Это будет очень трудная любовь.
        - Всякая большая любовь трудна,  - оптимистично отозвалась певица.  - Радуйся, красотка. Приближаются хорошие времена.
        Но Амалия не желала никакой любви, пусть даже и большой, если она будет омрачать ее жизнь. Мысленно она поклялась, что навсегда останется в отцовском магазине, будет помогать папе с пластинками и слушать сплетни про знаменитых музыкантов.
        - Так… Смотри, у тебя будут дети. Трое…  - Гадалка посмотрела на Амалию, как будто сомневаясь.  - Нет, один, и это будет девочка.  - Она выложила еще три карты.  - Будь осторожна. Твой мужчина доставит тебе хлопот.
        - С другой женщиной?  - сразу додумала Рита.  - Ну, это вряд ли…
        Амалия подавила зевок  - ей было не очень интересно слушать про человека, за которого она никогда не выйдет.
        - Боже мой, да уже совсем поздно!  - спохватилась Рита.
        - Что там с моими билетиками?  - спросила гадалка на прощание.
        - Не волнуйся,  - успокоила Рита.  - Обещаю, ты попадешь на премьеру.
        Хосе устраивал вечеринку «в узком гостеприимном кругу», как значилось в приглашении для артистов и других членов съемочной бригады. Он также разослал пригласительные билеты нескольким музыкантам, которые у него еще не записывались. Таким образом он налаживал новые контакты.
        Впервые в жизни Пепе порадовался, что жена настояла на переезде в отдельный дом. Поначалу он отказывался  - ему всегда нравилось жить высоко, но идея Мерседес нашла поддержку даже у матери: старушка устала подниматься по бесконечным лестницам.
        - Если вам трудно подниматься, то и ворам будет утомительно,  - спорил Хосе.  - В квартире жить безопаснее.
        - Ерунда,  - отрезала Анхела.  - Это твоя горская кровь заставляет тебя лезть на верхотуру, но мы живем не в Куэнке.
        - Я забочусь о безопасности!
        - Это просто у тебя в крови,  - повторяла Анхела.
        Но поскольку лестницы надоели и Мерседес, он в конце концов уступил. Теперь переезд пришелся кстати. Хосе осознал, что у него появилось пространство для вечеринок  - патио, которое жена украсила вазонами с жасмином.
        Супруги поставили стол с напитками под холодным мерцанием звезд. Граммофон играл не переставая. Аромат яств (пирожки с мясом, фаршированные яйца, сыры, щедро намазанные красной и черной икрой канапе, рулетики с угрем, пахучие салаты) разжигал аппетит гостей. Но больше всех волновалась Амалия, которая добилась разрешения остаться на празднике до полуночи: после этого часа взрослые планировали отправиться в «Преисподнюю»  - ночное кабаре на углу улиц Барселона и Амистад. Девочка должна была остаться с бабушкой, которая готовила на кухне пунш для праздника.
        Почти все приглашенные ответили согласием, потому что им хотелось провести вечер в компании Риты Монтанер, которой до сих пор не было, а также маэстро Лекуоны и Роча, которых тоже ждали с минуты на минуту. Часы пробили девять раз, и тогда, точно по сигналу, прозвонил дверной звонок. Амалия побежала открывать, а во дворе зависла пауза, которой отдельные гости воспользовались, чтобы сделать последний глоток или покончить с бутербродом.
        Ночной бриз колыхал кусты жасмина. Что-то переменилось в атмосфере праздника, и гости озирались в поисках причины. И вот по двору пронеслось совершенно непритворное «ах!». В проеме дверей возник силуэт богини, затянутой в жемчужно-серое платье, с серебристой шалью на плечах. Певица в сопровождении двух прославленных музыкантов шествовала по дому.
        Амалия была очарована не меньше остальных, это появление ее заворожило, но вскоре девочка обнаружила, что чары исходят не от самой Риты. Взгляд Амалии был прикован к удивительному предмету  - к шали на плечах. Прежде она никогда не видела ничего подобного. Казалось, это не материя, а кусочек жидкой луны.
        - Что это на тебе?  - спросила девочка, когда сумела протиснуться сквозь толпу почитателей.
        Рита улыбнулась:
        - Мексиканская кровь.
        - Что-что?
        - Я купила ее в Мексике. Говорят, там серебро хлещет из земли, как кровь из людей.
        И, заметив восхищение в глазах Амалии, она сняла этот подвижный сгусток ртути и накинула на плечи девочки.
        В патио воцарилась мертвая тишина. Даже дон Хосе, уже готовый заругать дочку, которая забрала все внимание самой важной гостьи, на мгновение лишился дара речи. Как только шаль покрыла Амалию, кожа ее замерцала потусторонним светом.
        - Тяжелая,  - прошептала Амалия, чувствуя на себе вес сотен металлических чешуек.
        - Это чистое серебро,  - напомнила Рита.  - А еще она заколдована.
        - Правда?
        - Чарами той эпохи, когда пирамиды украшали кровью и цветами. «Если покрывало света коснется талисмана теней в присутствии двух незнакомцев, эти двое полюбят друг друга навсегда».
        - Что такое талисман теней?
        - Я не знаю,  - вздохнула женщина.  - Так и не спросила у продавца. Но легенда очень красивая.
        Девочка пощупала шаль, которая легко струилась между пальцами  - почти как живая. Она ощутила, как сила этого предмета проникает в ее тело, вызывая одновременно восторг и страх.
        «Господи, что же это?»  - недоумевала она.
        - Погляди, какая ты красавица.  - Рита подтолкнула девочку к зеркалу возле двери.  - Сбегай полюбуйся.
        Певица повернулась к гостям, а приглашенные между тем приходили в себя после происшедшей метаморфозы.
        Стоя перед зеркалом, Амалия вспоминала сказку о принцессе-беглянке, которая днем укрывалась ослиной шкурой, но держала при себе солнечное платье и лунное платье и каждую ночь наряжалась тайком. Именно в таком виде она встретилась с принцем, который в нее влюбился. Амалия плотнее завернулась в леденящую роскошь, под тяжестью этого металла она чувствовала себя в безопасности.
        Дверной звонок прозвонил дважды, но никто его как будто не слышал. Амалия пошла открывать.
        - Бывший учитель здесь живет?  - спросил незнакомый голос.
        - Кто?
        Девочка шагнула вперед, чтобы лучше рассмотреть бесформенную тень на пороге, но увидела всего-навсего китайского паренька с тюком белья.
        В этот момент черный камень на ее шее соскочил с цепочки и упал к ногам юноши, и тот поспешил его поднять. И пальцы его случайно коснулись серебряной шали.
        Парень поднял взгляд и увидел перед собой саму богиню милосердия, черты которой любезны всякому смертному. А девочка приняла камень дрожащей рукой  - потому что увидела в незнакомце принца из своих сновидений.
        Возле самого сердца
        Коралловый замок  - волшебное название для музея, затерянного в туманном Майами. Вот о чем думала Сесилия, взглядом отлетев вдаль. Двоюродная бабушка убедила ее съездить посмотреть «восьмое чудо Майами». И вот, пока они двигались на юг, она наблюдала за стаями уток в искусственных речках, бегущих параллельно улицам по самому краю дворов. «Майами  - город каналов»,  - мысленно окрестила его журналистка, тем самым наделяя это место венецианскими и даже отчасти внеземными свойствами, если вспомнить про «каналы» Скиапарелли[31 - Скиапарелли Джованни Вирджинио (1835 -1910)  - итальянский астроном, исследователь Марса.]. Дело в том, что в этом почти тропическом городе с его празднествами в духе Возрождения могло случиться что угодно.
        Девушка очнулась от грез, когда бабушка остановила машину возле грубой стены, по виду средневековой: это место больше напоминало крепость в миниатюре, чем романтический замок Людвига Второго, безумного короля Баварии. А еще эта постройка была отмечена печатью сюрреализма, она казалась созданием Лавкрафта  - тут было полно эзотерической и астрологической символики. Да, а еще была энергия… не ощутить ее было невозможно. Она струилась из земли мощными токами, поднималась по телу до самой макушки. Откуда эта штука тут взялась? И зачем?
        Сесилия бросила взгляд в путеводитель. Архитектор Эдвард Лидскалнинш, родился в Латвии в 1887 году. За день до свадьбы его невеста разорвала помолвку, и он увез свое разбитое сердце за тридевять земель. После долгих странствий, заболев туберкулезом, архитектор решил перебраться на Флориду, полуостров с благотворным для него климатом.
        - Он был от нее без ума,  - объявила Лоло, усаживаясь в каменное кресло. От ее внимания не укрылся интерес, с которым племянница изучала путеводитель.  - Одни считали его безумцем, другие  - гением. А я полагаю, что можно быть и тем и другим одновременно.
        Безумный или нет, Лидскалнинш отыскал место, чтобы воздвигнуть памятник своей любви. Он приступил к строительству в двадцатые годы. Камни, сложенные в виде тектонических глыб, напоминали о сновидениях. В спальне латыш устроил ложе для себя и своей потерянной невесты, две кроватки для детей и даже качающуюся каменную колыбель. Рядом высилась гигантская скала, носящая имя Обелиск, солнечные часы отмечали время  - с девяти утра до четырех вечера. И еще здесь были Девятитонные врата  - глыба неправильной формы, вращавшаяся  - вот чудеса техники!  - словно стеклянная дверь в отеле. Но больше всего Сесилию поразили Лунный фонтан и Северная стена. Первый состоял из трех частей: два лунных серпа и раковина в форме луны с островком в форме звезды. По верху Северной стены были установлены скульптуры: растущая луна, Сатурн с кольцами и Марс с каменным деревцем  - в подтверждение идеи о жизни на этой планете. Рассматривая Стол сердца, на котором росла цветущая иксора, Сесилия силилась представить себе причину, по которой латыш резал исполинские скалы. Быть может, для этого мужчины единственный способ бороться
с тоской состоял в том, чтобы превращать любовь в камень.
        - А там его инструменты,  - позвала Лоло, входя в комнату.
        Сесилия увидела груду клиньев, шкивов и крюков. Ничего тяжелого, ничего огромного.
        - Здесь пишут,  - Сесилия заглянула в путеводитель,  - что камни ансамбля, включая стены и башню, весят более тысячи тонн. Средний вес глыбы  - шесть с половиной тонн… а есть такие, что весят больше двадцати. Невозможно передвигать такое без помощи крана.
        - Но именно так все и было,  - настаивала Лоло.  - И никто не разгадал его секрета. Он трудился по ночам, в темноте. А если здесь появлялся какой-нибудь зевака, Лидскалнинш прерывал работу, пока тот не убирался восвояси.
        Сесилия гуляла среди камней, завороженная их мерцанием. Девушка почти что видела, как свет бьет из скал, окружая их прозрачным сиреневым ореолом.
        - Что с тобой?  - спросила бабушка.  - Ты что, онемела?
        - Лучше не буду отвечать. Иначе ты подумаешь, что я сошла с ума.
        - Я сама решу, что мне думать.
        - Я вижу мерцание вокруг камней.
        - Ах вот ты о чем…  - Старушка казалась разочарованной.
        - Тебя это не удивляет?
        - Вовсе нет. Я его тоже вижу.
        - Ты?
        - Оно всегда возникает по вечерам, но почти никто его не замечает.
        - Что это?
        Лоло пожала плечами:
        - Какой-то вид энергии. Мне это сияние напоминает ауру покойной Дельфины.
        - У моей бабушки есть аура?
        - Такая же.  - Лоло указала на Лунный фонтан.  - И очень сильная. А у Деметрио аура бледнее, как будто разбавленная.
        - Ну ладно,  - согласилась девушка, сомневаясь в собственном здравомыслии. Не надо было принимать слова старухи всерьез.  - Что ты можешь видеть это сияние  - не странно, но при чем тут я? Дар ясновидения в семье исчерпался на тебе и твоей сестре.
        - Такие вещи всегда переходят по наследству.
        - Только не в моем случае,  - заверила Сесилия.  - Быть может, тут дело в тренировке?
        - Какой тренировке?
        - Как видеть ауру.
        Сесилия подумала, что бабушка ее не поняла: так надолго она замолчала.
        - И где ты этому научилась?  - спросила наконец Лоло  - таким тоном, что стало ясно: она все поняла.
        - В «Атлантиде». Знаешь это место?
        - Не думала, что ты интересуешься магазинами эзотерики.
        - Я туда случайно зашла. Расследование проводила.
        И вот, по дороге на Меса-Флориду Сесилия рассказала двоюродной бабушке о доме-призраке.
        Когда журналистка вошла в магазин, над дверью зазвенели колокольчики, а аромат роз окутал ее с ног до головы. За прилавком стояла не Лиса, а Клаудиа  - девушка, с которой они столкнулись после лекции о Хосе Марти. Сесилия уже собиралась уйти, но вспомнила, зачем вообще приходила, и направилась к стеллажу, на котором стояли книги о заколдованных домах. Выбрала две книги по теме и пошла к кассе. Может, Клаудиа про нее и не вспомнит. Не говоря ни слова, глядя только на руки девушки, Сесилия протянула покупки.
        - Знаю, ты в тот раз испугалась, когда я сказала, что ты гуляешь с мертвецами,  - заговорила Клаудиа, не поднимая глаз.  - Но тебе не о чем волноваться. Твои мертвецы не похожи на моих.
        - А какие у тебя?  - выпалила Сесилия.
        Клаудиа вздохнула:
        - Был один особенно страшный, когда я жила на Кубе,  - мулат, ненавидящий женщин. Его, кажется, убили в борделе.
        «А потом говорят, что совпадений не бывает»,  - подумала Сесилия.
        - Отвратительный был мертвец,  - продолжала девушка.  - По счастью, через несколько месяцев он от меня отстал. Когда я уехала с острова, я перестала видеть и немого индейца, предупреждавшего меня о несчастьях.
        Сесилия остолбенела. Гуабина, подруга Анхелы, тоже видела духа, который предупреждал ее об опасностях, но девушка не помнила, точно ли это был индеец. Зато хорошо помнила ревнивого мулата, любовника Мерседес… ну что за ерунда! Разве эти мертвецы должны повторяться?
        - Не беспокойся,  - повторила Клаудиа, прочитав все в глазах.  - Мои с твоими никак не связаны.
        Однако Сесилии вовсе не улыбалось гулять с мертвецами  - даже со своими, даже с хорошими. И ей совсем не понравилось, что вся эта история вдруг запуталась еще больше из-за существования похожих мертвецов, пришедших в ее жизнь через двух незнакомых между собой женщин. Или все-таки знакомых?
        - Ты знаешь старушку по имени Амалия?
        - Нет. А что?
        - Твои мертвецы… Кто-нибудь еще о них знает?
        - Их можем видеть только я и Урсула. Урсула  - монашенка, она до сих пор живет на Кубе.
        - Ты была монашенкой?
        Клаудиа покраснела:
        - Нет.
        Она как будто потеряла желание продолжать разговор и молча протянула книги удивленной Сесилии. Что такого она сказала, что так повлияло на ее собеседницу? Быть может, ее вопрос пробудил к жизни какие-то воспоминания. На острове осталось множество мучительных историй.
        Девушке припомнились улицы ее детства, шершавый песок, плети ветра на Набережной… Сесилия стремилась забыть свой город, стереть память, которая была наполовину кошмаром, наполовину тоской, но волнение после слов девушки показало, что она ничего не добилась. Ей представилось, что все дороги ведут в Гавану. Не важно, как долго продлятся ее скитания,  - ее город так или иначе ее настигнет.
        Господи! Может, она мазохистка и просто не знала этого за собой? Как можно что-то ненавидеть и в то же время любить? Наверно, столько лет, прожитых в аду, испепелили ее нервные клетки. Но разве люди в изоляции не сходят с ума? Теперь с ней приключилась ностальгия по своему городу  - месту, где она познала страх смерти, который остался с ней навсегда. «Ты со мной всегда, ты в моей тоске. Ты со мною в смерти, ты со мной в беде…» Она настолько слетела с катушек, что мысли ее уже звучат в ритме болеро. Что бы с ней ни происходило  - и хорошее, и плохое,  - все несет в себе музыку. Даже воспоминания о Роберто. Вот как она живет в последнее время: душа разделена на две половины, и ни об одной из них не забыть  - ее город и ее любимый человек. Так она их и несет, как поется в болеро,  - возле самого сердца.
        Люби меня крепче
        Картонный лев извивался как змея, он так и норовил укусить старика, который шел впереди и заставлял льва гримасничать. Вот уже второй год традиционный Танец льва покидал Китайский квартал, чтобы влиться в буйство гаванского карнавала. Но кубинцы видели не льва, а совсем другое существо, которое под звуки цимбал и труб шествовало к морю.
        - Мамочка, пойдем посмотрим выход дракона,  - упрашивала Амалия.
        Не то чтобы ей так сильно мечталось увидеть гигантскую куклу, которая время от времени принимается конвульсивно дергаться,  - это значит, какой-нибудь китайчонок поддался зажигательному ритму далеких барабанов. Просто девочка знала, что Пабло дожидается ее на углу улиц Прадо и Виртудес.
        - Давайте завтра сходим,  - предложил отец.  - Сейчас, наверное, процессия уже ушла с Санхи.
        - А донья Рита мне говорила, ее интересней смотреть с Прадо,  - не сдавалась Амалия.  - Там китайцы забывают про свои трещотки, потому что слышат большие барабаны с Набережной.
        - Дочка, это вовсе не трещотки,  - поправил Хосе, не терпевший, когда перевирают названия музыкальных инструментов.
        - Да какая разница, Пепе!  - перебила Мерседес.  - Так или иначе, эта китайская музыка производит адский шум.
        - Если мы так будем спорить, я вообще ничего не увижу!  - взвизгнула девочка.
        - Ну ладно, ладно. Идем!
        Родители с дочерью шагали по улице Прадо, обливаясь потом. Февраль на Кубе  - самый прохладный месяц, однако  - несмотря даже на приближение холодного фронта  - карнавальное шествие способно растопить айсберг в считаные секунды.
        Они подошли к Виртудес вместе с другими разгоряченными людьми: все вокруг пели и дули в дудки. Амалия тащила родителей к месту, где звучал сигнал, внятный ее сердцу. Она сама не знала, куда нужно идти,  - ее направляла интуиция. Амалия не успокоилась, пока не увидела Пабло, стоявшего посреди улицы со стаканчиком мороженого в руке.
        - Давайте здесь остановимся,  - сказала она, отпуская мамину руку.
        - Слишком много народу,  - возразила Мерседес.  - Лучше пройдем поближе к бухте.
        - Там будет еще больше,  - уверенно заявила девочка.
        - Но дочка…
        - Пепе!
        Отца семейства позвали из кафе, где мужчины пили пиво.
        - Вон там сидит маэстро,  - шепнула растерявшемуся супругу Мерседес.
        - Где? Я не вижу…
        - Дон Эрнесто!  - помахала рукой Мерседес, продвигаясь к столику.
        Теперь и Хосе заметил музыканта. Амалия последовала за родителями, недовольная внезапной встречей, отдалившей ее от цели.
        - Знаешь, кто мне прислал письмо из Парижа?  - спросил Лекуона после пылкого рукопожатия.
        - Кто?
        - Мой бывший учитель фортепиано.
        - Хоакин Нин?
        - Кажется, на следующий год он думает вернуться.
        Взгляд Амалии скользил по толпе в поисках темных раскосых глаз, которые не отпускали ее с той первой встречи на пороге их дома. И вот она увидела обладателя этого взгляда: Пабло погрузился в созерцание автомобилей с открытым верхом, которым предстояло присоединиться к параду на соседней улице. Пользуясь тем, что родители отвлеклись и на нее не смотрят, девочка подбежала к Пабло:
        - Привет.  - Она тронула парня за плечо.
        Удивление на лице Пабло сменилось радостью, которую ему не удалось скрыть.
        - Я думал, что ты уже не придешь,  - сказал он, но больше ничего добавить не решился.
        Трое его взрослых спутников посмотрели на незнакомку.
        - Доблый вечел,  - сказал один из мужчин с напускной любезностью, за которой все равно читалось недоверие к беленькой.
        - Папа, мама, акун! Это Амалия, дочь хозяина студии звукозаписи.
        - Вот как,  - произнес мужчина.
        Женщина воскликнула что-то наподобие «ух», а старик ограничился недовольным взглядом.
        - Ты с кем здесь?  - спросил Пабло.
        - С родителями. Они вон там, болтают с друзьями.
        - И оставили девочку одну?  - спросила женщина.
        - Ну вообще-то, они не знают, что я здесь.
        - Плосто кошмал!  - возмутилась китаянка, коверкая испанские слова.  - Отец и мать надо внимательно дочку следить.
        - Мама!  - прошептал юноша.
        - Мы пришли посмотреть шествие дракона,  - сказала Амалия, надеясь отвести разговор от своего очевидного непослушания.
        - А что это?  - спросил Пабло.
        - Ты что, не знаешь?  - удивилась девочка.
        Семья Пабло не выказала никакого понимания, но Амалия все равно продолжала:
        - Люди двигают оранжевого дракона… вот так.  - Амалия пыталась передать волнообразные движения картонного чудища.
        - Не длакон, но лев,  - возразила женщина.
        - И не шествие, но танец!  - поправил старик совсем уж раздраженно.
        - Амалия!  - позвали из кафе.
        И это было как нельзя кстати.
        Амалия в расстроенных чувствах побежала к родителям.
        - Вот видишь, каковы они, эти кубинские девушки!  - по-китайски возмутилась мать, когда Амалия растворилась в толпе.  - Их воспитывают не должным образом.
        - Ну, нам-то беспокоиться не о чем,  - продолжил дедушка Юан.  - Паг Ли женится на дочери чистокровных китайцев. Верно, сынок?
        - Таких на острове не много,  - осмелился заметить юноша.
        - Я для тебя из Китая выпишу. У меня до сих пор там остались знакомства.
        У Паблито к горлу подступил комок.
        - Я устала,  - пожаловалась Куй-фа.  - Дедушка, не вернуться ли нам домой?
        - Да, я уже голодный.
        Толпа на их пути не то что не редела, но только увеличивалась. Город в такие дни кипел, и Китайский квартал не был исключением. Когда подходил новый лунный год  - а это время почти всегда выпадало на февраль,  - китайцы со своим праздником вливались в общее гаванское веселье.
        Почти все приготовления к проводам года Тигра уже были завершены. В этом году мать Пабло продумала каждую мелочь. Новые костюмы, полностью готовые, висели на вешалках. На стенах покачивались ленты из хрусткой красной бумаги с благожелательными надписями  - на удачу, на богатство и на счастье. Куй-фа загодя смазала губы бога очага обильной порцией сахарной патоки, которая слаще меда, чтобы ее пожелания прибыли на небо в приятной обертке.
        По всему кварталу на зимнем ветру колыхались цветные фонарики. Они были везде: в дверях магазинов, на переброшенных через улицы веревках, на столбах… Роса тоже повесила несколько штук  - теперь они подрагивали на шестах над притолокой двери.
        Старик улыбнулся, увидев фонарики, поглубже вдохнул привычные запахи квартала, в котором прожил столько лет, и вспомнил свои скитания по лесам острова, когда он рисковал жизнью в отряде мамби: они бросались на врагов, размахивая острыми мачете.
        - Доброй ночи, дедушка,  - попрощался стоящий в дверях Сиу Мэнд.
        - Доброй ночи…
        Это родственное прощание нарушил визг шин на асфальте. Вонги уставились на черный автомобиль, остановившийся на углу. Двое белых мужчин из окон машины открыли пальбу по трем китайцам, стоявшим под фонарем. Один из троих упал, двое успели укрыться за фруктовой палаткой и принялись отстреливаться.
        Сиу Мэнд рванулся к жене и сыну и повалил их на землю. Старик уже присел рядом с дверью. Квартал моментально закипел, так что крики были громче выстрелов. Прохожие, от ужаса утратившие способность соображать, перебегали с места на место в поисках укрытия.
        В конце концов машина еще раз взвизгнула, разгоняясь, и скрылась за углом. Люди один за другим высовывали головы из своих укрытий. Сиу Мэнд помог жене встать на ноги. Паблито поспешил на помощь дедушке:
        - Акун, они уже уехали.
        - О богиня милосердия!  - воскликнула Мерседес.  - Эти гангстеры когда-нибудь перестреляют весь квартал.
        - Акун!
        Роса и Мануэль Вонг обернулись на голос сына.
        - Акун!
        Дедушка все так же сидел скорчившись возле двери. Мануэль попробовал его поднять, но от этого движения старик застонал. Вонг Юан, который столько раз ускользал от опасности верхом на коне, в конце концов был настигнут пулей, которая ему даже не предназначалась.
        Новый год пришел, но в семье Вонг не праздновали. Пока дедушка лежал в больнице, жители квартала стучались в их дверь с подарками и чудодейственными средствами. Несмотря на помощь соседей, расходы на больницу были слишком велики. Два врача взялись лечить раненого даром, но и их усилий было недостаточно. И тогда Сиу Мэнд, он же Мануэль, понял, что семья нуждается еще в одном кормильце. Он подумал про кухню в ресторане «Пасифико», откуда разносились вкуснейшие в мире ароматы, и отправился униженно просить о самой простецкой работе, однако вся община уже знала о его беде, поэтому вопросы об аккуратности Паг Ли прозвучали скорее как формальность. Ему предложили приступить к работе на следующий день.
        - Поторапливайся, Паг Ли,  - ворчала мать с утра.  - Ты не можешь опаздывать в первую неделю.
        Паблито поспешно уселся за стол. Наскоро помолился и погрузил палочки в плошку с рисом и рыбой. Горячий чай обжигал язык, но по утрам юноша любил это ощущение.
        Сиу Мэнд никогда не отличался особенной религиозностью, однако теперь он каждое утро молился перед изображением Сан-Фан-Кона  - в Китае такого святого не было, зато на острове его почитали повсеместно. Паг Ли оставил отца за этим занятием, а сам пошел обуваться. Завязывая ремешки, он вспоминал предание об этом святом, когда-то рассказанное прадедушкой, который теперь находился на грани жизни и смерти.
        Кван Конг был отважным воином времен династии Хань. После смерти он превратился в бессмертного с багровым ликом  - что являлось подтверждением безусловной верности императору. В эпоху, когда на Кубу начали приезжать первые батраки-кули, один из поселившихся в центре острова клялся, что ему явился Кван Конг и пообещал покровительство всякому, кто поделится едой с собратьями. Эта новость разлетелась по острову. На Кубе в то время уже был другой святой воитель, по имени Шанго: он одевался в красное, а прибыл на одном из африканских караблей. Вскоре китайцы поверили, что Шанго  - это аватар Кван Конга, нечто вроде его духовного брата другой расы. И вскоре две эти фигуры слились в двуединого Шанго-Кван-Кона. А потом святого стали звать Сан-Фан-Кон, и он оберегал всех одинаково. Пабло слышал и другую версию, согласно которой Сан-Фан-Кон  - это искаженное Шен Гуан Конг («предок Кван, почитаемый при жизни»), память о котором распространяли соотечественники. Юноша посчитал, что если так пойдет и дальше, то скоро возникнут и другие версии о происхождении загадочного святого.
        Вот о чем размышлял Паг Ли, слушая отцовскую молитву. Когда он вернулся на кухню, мама уже позавтракала. Сиу Мэнд глотнул чаю, все трое быстро надели куртки и вышли из дому.
        Родители шагали молча, ото рта поднимались клубы пара. Юноша старался не обращать внимания на холод, подглядывая через соседские двери во внутренние дворики. Чувствуя себя защищенными от посторонних взглядов, любители рано вставать занимались плавной утренней гимнастикой  - эти движения Пабло множество раз проделывал вместе с прадедушкой.
        В любой другой день Пабло отправился бы с утра в школу, а на работу вечером. Но в эту субботу он простился с родителями перед рестораном и вошел внутрь. В его задачи входило растопить печи, вымыть и нарезать овощи, вычистить котлы, достать из ящиков продукты, а также все остальное, что ни потребуется. К полудню по кухне витало облако: пахло клейким дымящимся рисом, свининой в сладком винном соусе, креветками с десятком приправ и светлым зеленым чаем, от которого обостряется вкус. «Определенно, именно так пахнет на небесах»,  - подумал Пабло: от этой насыщенной пьянящей смеси подводило кишки и аппетит разыгрывался бешеный. Молодой человек исподтишка посматривал на опытных поваров, которые то и дело бранили и колотили неуклюжих помощников. Пабло поводов для битья не давал, он оплошал только однажды, когда проработал на кухне уже несколько месяцев. Обычно он работал со всем прилежанием, однако в то утро мысли его улетели далеко. И в этом не было его вины. Юноша получил записку от Амалии и прочитал ее возле суповых котлов:
        Дорогой друг Пабло!
        (Я ведь уже могу называть тебя другом?) Я была очень рада познакомиться с твоей семьей. Если у тебя выдастся свободный вечер, мы могли бы встретиться и поговорить  - если ты захочешь, потому что мне хотелось бы побольше про тебя узнать. Прямо сегодня, например, моих родителей не будет дома после пяти вечера. Дело не в том, что я хочу пригласить кого-то к себе в отсутствие родителей (ведь нет ничего дурного в том, чтобы разговаривать с другом), но полагаю, что нам проще будет пообщаться, если рядом не будет взрослых.
        С сердечным приветом,
    Амалия
        Пабло трижды перечитал письмо и только потом спрятал и вернулся к работе, но продолжал витать в облаках, пока, вознесшись слишком высоко, не опрокинул на кухне корзину с рыбой. Подзатыльник главного повара отбил у него охоту мечтать.
        Когда Паг Ли вернулся домой, там было пусто. Он вспомнил, что родители собирались проведать дедушку, который вчера снова лег в больницу из-за осложнения после так и не зажившей раны; однако Паг Ли не мог дожидаться их возвращения. Юноша умылся, переоделся и выбежал на улицу. При взгляде на порог, где так любил сиживать дедушка, сердце его сжалось. Но его утешила мысль о новой встрече со странной девочкой, которая денно и нощно обитала в его мыслях.
        Пабло снова растерялся при виде дверей с похожими молоточками; он замер в нерешительности, не зная, в какую стучать. И вдруг третья дверь слева распахнулась прямо перед ним.
        - Так и знала, что ты заблудишься,  - выпалила Амалия вместо приветствия. И простодушно добавила:  - Поэтому я тебя караулила.
        Пабло смутился, входя в дом, но виду не подал.
        - А где родители?
        - Они ушли встречать музыканта, который приехал из Европы. И бабушка вместе с ними… Садись. Хочешь воды?
        - Нет, спасибо.
        Радушие девочки не только не успокаивало, но еще больше нервировало Пабло.
        - Пойдем в гостиную. Я хочу показать тебе мою музыкальную коллекцию.
        Амалия подошла к ящику, из которого торчало нечто вроде гигантской трубы.
        - Ты слышал Риту Монтанер?
        - Естественно,  - оскорбился Пабло.  - У тебя есть ее записи?
        - А еще трио Матаморос, Синдо Карай, «Национальный секстет»…
        Амалия продолжала сыпать именами  - некоторые были на слуху, другие совершенно неизвестные,  - пока наконец Паг Ли ее не перебил:
        - Да ставь что хочешь.
        Амалия положила на ящик плоский диск и аккуратно подняла металлическую ручку.
        «Люби меня крепче, моя дорогая, тебя умоляю, с тобой я всегда»,  - раздался звонкий дрожащий голос из раструба.
        Молодые люди слушали в молчании. Пабло смотрел на хозяйку дома: она впервые замкнулась в себе.
        - Тебе нравится кино?  - нарушил молчание юноша.
        - Очень!  - Амалия сразу же оживилась.
        И они принялись обсуждать фильмы и актеров. Два часа спустя и он и она все еще пребывали в изумленном восхищении. Когда Амалия зажгла лампу, Пабло понял, что время совсем позднее.
        - Мне пора.
        Родители не знали, где находится их сын.
        - Мы могли бы встретиться в другой раз,  - решился юноша и прикоснулся к девичьей руке.
        И тогда Амалия ощутила, как по ее телу прокатилась горячая волна. И такая же волна нахлынула на юношу… Первый поцелуй! Этот страх затеряться в неведомых землях, этот аромат души, которая может умереть, если судьба сделает неожиданный поворот… Первый поцелуй пугает не меньше, чем последний.
        Лампа над их головами закачалась, но Пабло ничего не заметил. Только когда что-то разлетелось вдребезги, юноша очнулся. У его ног валялись осколки фарфоровой вазы.
        - Они уже вернулись?  - прошептал Пабло, испугавшись, что переполох учинил отец его возлюбленной.
        - Это придурок Мартинико снова взялся за свое.
        - Кто?
        - В другой раз расскажу.
        - Нет уж, скажи сейчас,  - потребовал юноша, не понимая, что произошло.  - Кто здесь прячется?
        Амалия задумалась. Ей не хотелось, чтобы принц ее мечты испарился после истории о привидениях, но по лицу юноши было видно, что отговорки не помогут.
        - Моя семья живет с проклятием.
        - С чем?
        - Нас преследует домовой.
        - Что это?
        - Это вроде как дух… в общем, карлик, который появляется в самые неподходящие моменты.
        Пабло замолчал, не зная, как реагировать на такое объяснение.
        - Такой дух, который передается по наследству.
        - По наследству?
        - Да, и будь проклято такое наследство! А видеть его могут только женщины,  - уточнила девочка.
        Против ее ожидания Пабло воспринял это известие вполне спокойно. Китайцы вообще принимают самые странные вещи как само собой разумеющиеся.
        - Объясни поподробней,  - только и попросил любопытный Паг Ли.
        - Я унаследовала это от отца. Он Мартинико не видит, а вот моя бабушка  - видит. И мама тоже, потому что она вышла замуж за папу.
        - Ты хочешь сказать, что любая женщина способна увидеть домового, если выйдет за мужчину из вашей семьи?
        - И даже до свадьбы. Так случилось с одной из моих прабабушек: она увидела духа, как только познакомилась с прадедушкой. Вот страху-то натерпелась!
        - Как только познакомилась?
        - Да. Этот домовой, кажется, предвидит, кто на ком женится.
        Пабло погладил девочку по руке.
        - Мне пора,  - еще раз прошептал он, волнуясь больше, чем при встрече с привидением.  - Твои родители вот-вот вернутся, а мои не знают, куда я пошел.
        - Мы будем еще встречаться?  - спросила она.
        - Всю жизнь,  - пообещал он.
        На обратном пути юноша не вспоминал про Мартинико. В его сердце осталось место лишь для Амалии. Он несся вприпрыжку, почти не касаясь земли, как будто сам превратился в духа. Паг Ли пытался выдумать, как объяснить родителям свою задержку. Но, уже входя в незапертую дверь, так и не успел подобрать уважительную причину.
        - Папа, мама…
        Паг Ли остановился на пороге. В доме было полно людей. Мать плакала, сидя на стуле, отец понуро стоял рядом. Молодой человек увидел гроб в углу и только тогда отметил, что все собравшиеся одеты в желтое.
        - Акун…  - прошептал Паг Ли.
        Он вернулся с Острова Бессмертных, чтобы встретиться с миром, в котором люди умирают.
        Буду помнить губы твои
        Несмотря на предостережение гадалки, Сесилия не собиралась порывать с Роберто. Хотя ей и было неспокойно рядом с ним, девушка решила отнести это чувство на счет своей неуверенности, а не интуиции. Конечно, предсказание поразило ее своей точностью, и все равно она не собиралась следовать советам какой-то прорицательницы.
        Роберто познакомил ее с родителями. Отец оказался симпатичным стариком, любившим поговорить о делах, которые он провернул бы в свободной Кубе. Он собирался открыть лакокрасочный завод («потому что на фотографиях, которые привозят с острова, все выглядит серым»), обувную фабрику («потому что эти бедолаги до сих пор ходят почти босиком») и магазин с дешевыми книгами («потому что мои земляки прожили полвека, лишенные возможности покупать такие книги, какие самим хочется»). Сесилию немало позабавила эта смесь коммерсанта с самаритянином, и она никогда не отмахивалась, если старик звонил ей с каким-нибудь новым проектом. А вот жена бранила его за безумное желание думать о работе десять лет спустя после выхода на пенсию; но старик отвечал, что на пенсии он временно, это только краткая передышка перед последним большим делом. Роберто в этих дискуссиях не участвовал; его интерес, казалось, состоял только в том, чтобы побольше узнать про остров, где он никогда не бывал. Но даже эта черта была общей манией для молодых людей его поколения (не важно, где они родились), и Сесилия не стала долго об этом
раздумывать.
        Рождественские праздники на несколько недель оживили их отношения. Душа Сесилии, всегда неспокойная в зимние месяцы, теперь просто бурлила. Впервые за долгое время девушка отправилась по магазинам в поисках молодости. Она решила изменить макияж и обновить гардероб.
        В новогоднюю ночь Роберто заехал за ней и повез на вечеринку на один из частных островков  - на таких строят свои домики актеры и певцы, полжизни проводящие на съемках и записях в отдаленных уголках планеты. Хозяином был давнишний клиент Роберто, который не раз приглашал его на такие вечеринки.
        Для начала они немного поплутали по узким заросшим тропинкам. Двор с аккуратным газоном заканчивался пристанью, с которой открывался вид на море и на высотные здания центра. Незнакомые люди расхаживали по комнатам, любуясь произведениями искусства, подчеркивавшими минималистский интерьер дома. Поздоровавшись с хозяином, Сесилия и Роберто выбрались из людской толчеи, пошли к морю, скинули туфли и стали ждать наступления нового года, судача о всяких пустяках.
        Сесилия была уверена, что все их размолвки наконец-то позади. Сейчас, болтая босыми ногами в холодной воде, она чувствовала себя абсолютно счастливой. За спиной начался обратный отсчет: все Восточное побережье Соединенных Штатов следило, как на Таймс-сквер поднимается светящееся яблоко. Над бухтой Майами вспыхнул фейерверк: белые грозди, зеленые кольца вокруг шаров, ивы с красными ветками…
        Когда Роберто ее поцеловал, она потянулась к нему всем своим существом, пьяным от удовольствия, она пила виноградный сок из его губ, точно божественный нектар. То была незабываемая чувственная литургия, последняя точка их романа.
        Через неделю Роберто зашел за ней вечером.
        - Поехали чего-нибудь выпьем,  - предложил он.
        От их столика на открытой террасе рядом с бухтой виднелся парусник  - смесь пиратской шхуны и клипера. Его многочисленным пассажирам нечем было заняться, кроме как скользить по водной глади, наблюдая за толчеей на суше. После первого мартини Роберто сказал:
        - Не знаю, стоит ли нам быть вместе.
        Сесилия решила, что ослышалась. Путаясь в словах, молодой человек признался, что снова встречается с бывшей подругой. Сесилия все еще не понимала. Он ведь сам не так давно предложил возродить их отношения и заверял, что у него никого нет. Теперь Роберто выглядел растерянным, как будто разрывался между двумя силами. Может быть, он правда зачарован? Роберто признался, что разговаривал со своей бывшей, пытался разобраться, что их связывает. С каждым его словом Сесилия приближалась к смерти.
        - Я не знаю, что мне делать,  - подытожил он.
        - Я тебе помогу,  - ответила Сесилия.  - Уходи к ней и забудь про меня.
        Роберто посмотрел на нее с недоумением. Или, быть может, потрясенно. Слезы мешали ей разглядеть наверняка. Девушка действовала, подчиняясь иррациональному, почти самоубийственному инстинкту, который вел ее всякий раз, когда она сталкивалась с несправедливостью. Когда упорства и любви не хватало, Сесилия выбирала уход.
        - Мы должны поговорить,  - твердил Роберто.
        - Не о чем тут разговаривать,  - отвечала она без всякой злобы.
        - Можно, я тебе позвоню?
        - Нет. Я не могу вот так жить дальше  - могу совсем лишиться рассудка.
        - Клянусь, я сам не знаю, что со мной,  - прошептал Роберто.
        - Ну так разберись,  - посоветовала Сесилия.  - Только не рядом со мной.
        Когда девушка добралась до дома Фредди, она была на грани нервного срыва. Парень, не подозревающий о недавних событиях, пригласил ее в комнату, заваленную кассетами и компакт-дисками. Из динамиков лилось жалостное болеро. Сесилия опустилась на пол, едва сдерживая рыдания.
        - Ты уже слышала: папа прилетел в Гавану!  - затараторил Фредди, укладывая диски стопками.
        - Нет.
        - Хорошо хоть я догадался записать встречу. Это было потрясно,  - объявил хозяин, раздумывая, куда бы пристроить Рави Шанкара.  - Ага, вот свежая шутка. Знаешь, зачем папа собрался на Кубу?
        Сесилия мотнула головой.
        - Чтобы изучить ад вблизи, воочию увидеть Сатану и выяснить, как можно выживать чудом!
        Сесилия изобразила подобие улыбки.
        - Они собираются транслировать все мессы вживую,  - добавил Фредди.  - Так что ты ничего не пропустишь. Быть может, он запалит Трою перед бородой сама знаешь у кого.
        - Я не могу сидеть дома и пялиться в ящик,  - тихо сказала Сесилия.  - Мне нужно работать.
        - Для этого, доченька, и придумали видео.
        Женский голос запел: «Говорят, что твои ласки больше не для меня, эти любящие руки не обнимут меня…» Комок в горле мешал Сесилии дышать.
        - Я все запишу для истории,  - вещал Фредди, громоздя одну на другую кассеты с григорианскими песнопениями.  - Чтобы никто не рассказывал мне сказочки…
        И вот, когда голос полувековой давности простонал: «Поцелуешь меня  - и забудь про меня, только скажешь  - и вся моя жизнь для тебя…»  - Фредди услышал рыдания. От испуга он выронил кассеты, две уже сложенные стопки снова развалились.
        - Что с тобой? Где болит?  - причитал парень. Он никогда не видел свою подругу в таком виде.
        - Ничего… Роберто…  - с трудом выдавила девушка.
        - Опять этот тип! Да чтоб его разорвало!
        - Не говори так.
        - Ну что теперь? Вы снова разбежались?
        Сесилия кивнула.
        - И почему на сей раз?
        - Я не знаю… Он не знает… Он думает, что, возможно, до сих пор влюблен в другую.
        - В ту, про которую ты рассказывала?
        Сесилия кивнула.
        - Так вот послушай меня внимательно.  - Фредди навис над своей гостьей.  - Я знаю, кто эта женщина. Я провел собственное расследование…
        - Фредди!  - взвилась Сесилия.
        - Я знаю, кто она, и уверяю: она тебе в подметки не годится. Если он желает оставаться с этой блеклой капризной фифой, так и черт с ним. Ты круче любой девахи в этом городе. Да в каком там городе! На всей планете! И если он надумал лишиться последнего чуда в нашем современном мире, то он полный дурак и не стоит твоей слезинки.
        - Я хочу оказаться подальше отсюда,  - всхлипнула девушка.
        - Это пройдет.
        Фредди погладил подругу по голове, не зная, как еще ее утешить. Сесилия столкнулась с вечной дилеммой: ее чувствительность всегда провоцировала бегство. Она почти всегда старалась держаться отстраненно, скрывая свои чувства, но он-то знал, что это только защитные механизмы, чтобы не поранить себя… как теперь. А еще Фредди подозревал, что на ее характере сказалась ранняя смерть родителей: Сесилия вечно старалась спрятаться в уголке, укрыться от скорбей и мира. Но одних догадок было недостаточно, чтобы помочь подруге.
        - Ненавижу эту страну,  - в конце концов произнесла Сесилия.
        - Ну вот. У тебя всегда виноваты страны! Сначала это была Куба, потому что тебе не понравился Синяя Борода. Теперь ты цепляешься к этой стране из-за одной-единственной бабы. Страны-то при чем, если в них проживают отвратительные личности?
        - Города подобны людям, которые в них живут.
        - Извини, что напоминаю, но ты несешь чушь. В городе живут миллионы  - хорошие и плохие, умные и тупые, герои и убийцы.
        - Значит, мне выпала худшая часть билетов в лотерее. У меня даже друзей нет! Мне, кроме как с тобой и Лауро, не с кем и поговорить.
        Она чуть не добавила Гею и Лису, однако все-таки решила не включать их в список доверенных лиц.
        - Значит, тебе пора завести новые знакомства,  - посоветовал Фредди.
        - Где? Мне нравится гулять, но здесь пойти некуда. Все так далеко, за тысячу миль. Ты не представляешь, как мне хотелось бы заблудиться на незнакомой улице, чтобы забыть обо всем… Ну-ка скажи, где мне отыскать что-нибудь похожее на Прадо, или на Театр Лорки во время балетного фестиваля, или на вход в Синематеку, когда давали бергмановский цикл?
        - Если будешь продолжать в том же духе, с меня станется вернуться обратно на Кубу… с Люцифером у власти и всем прочим. Давай-ка не путай одно с другим! У тебя проблема с любовью, а не с культурой. Ты обожаешь валить все в кучу, чтобы не видеть худшего.
        Последнее обвинение попало в цель и мигом вернуло Сесилию к действительности. Она была уверена, что больше никогда не встретится с Роберто, но как же с этим жить? Никто пока не отыскал лекарства от этой боли и, определенно, никогда и не отыщет. С тех пор как родители ее покинули… Сесилия помотала головой, чтобы отогнать демонов и ухватиться за безопасное воспоминание  - рассказ Амалии. Для нее в ее одиночестве это было утешение. Она не позволит себя раздавить.
        - Я пошла.  - Сесилия решительно вытерла слезы.
        - Тебя проводить?  - предложил Фредди, изумленный внезапной переменой.
        - Нет, я иду к подруге.
        И, не тратя времени на прощание, вышла в синюю ночь Майами.
        Не могу жить счастливой
        - Амалия, кофе готов?  - позвал отец.
        Девушка очнулась от оцепенения, заставшего ее перед раковиной, и заметила, что вода переливается через край джезвы.
        - Проваливай,  - скомандовала бабушка, входя на кухню.  - Я сама сделаю.
        Движения бабушки Анхелы были медленными, совсем не похожими на ее былые прыжки по горам в поисках папоротника; но вот она закрыла кран и поставила джезву на плиту.
        Амалия вернулась в комнату. У окна отец о чем-то беседовал с Хоакином Нином, пианистом, фамилия которого звучала как-то по-китайски. Или ей теперь все будет напоминать о Китае? Амалия уже три года тайком встречалась с Пабло и до сих пор думала только о нем.
        - Когда премьера вашего балета?
        - Через неделю.
        - По Европе не скучаете?
        - Немножко, но я давно мечтал вернуться. Эта страна  - она как колдовство. Притягивает и вечно манит… Я так и сказал своей дочери: Куба  - это проклятие.
        «Еще один»,  - подумала Амалия. Она ведь и сама проклята. И груз ее тяжелее, чем вековечная тень Мартинико на плечах.
        - Быть может, самое тяжелое в таком возвращении  - это разлука с детьми,  - сказал Пепе.
        - Не для меня. Не забывайте, я ведь развелся с их матерью, когда они были еще крохотные.
        - Я слышал, Хоакинито пошел в вас  - блестящий музыкант.
        - Да, а вот Торвальд увлекся инженерным делом, а у дочери, Анаис, на уме только литература и психиатрия… Эта девочка не похожа на других. Незнакомцы слетаются на нее как мотыльки.
        - Бывают люди с ангелом в душе.
        - Или с домовым,  - ответил музыкант, заставив Амалию вздрогнуть,  - как сказал бы Лорка. Но, между нами говоря, в Анаис живет черт.
        - Позвольте пройти,  - перебила девушка, выскочив из полумрака.
        - Ага, вот и прелестная Амалия!  - воскликнул пианист.
        Девушка вежливо улыбнулась и проскользнула между мужчинами в гостиную, где другие гости курили возле открытых окон… до такой степени открытых, что на углу их улицы она тотчас увидела Пабло, который нервно переминался с ноги на ногу.
        - Куда ты?  - Мать перехватила ее у самой двери.
        - Бабушка отправила за сахаром.
        И убежала, не дожидаясь продолжения расспросов.
        Он заметил ее в ту же секунду  - существо с волосами, которые взлетают при малейшем дуновении ветра, с глазами как жидкие угли и с кожей оттенка светлой меди. Пабло продолжал воспринимать эту девушку как реинкарнацию Гуаньинь, богини, что движется с грацией золотой рыбки.
        - Как здорово, что ты здесь проходил,  - затараторила Амалия.  - В пятницу мы не сможем встретиться. Папочка хочет отвести меня на премьеру балета, и мне никак не улизнуть.
        - Придумаем другой день.  - Пабло несколько секунд смотрел на девушку и только потом поделился новостью:  - Ты знаешь, мои родители собираются продавать прачечную.
        - Но ведь дела идут так хорошо!
        - Они хотят открыть ресторан. Это лучше, чем бесконечная стирка.
        - Ты уходишь из «Пасифико»?
        - Как только откроется наше заведение. Нам с тобой придется искать новые возможности для встреч…
        - Амалия!  - Этот крик прозвучал из-за решетки на окне.
        - Я побежала,  - перебила девушка.  - Предупрежу, когда мы сможем увидеться.
        Выражение отцовского лица не оставляло поводов для сомнений: он был в ярости. Мать смотрела точно так же. А бабушка выглядела скорее удивленной.
        - Я пошла за сахаром…
        - Отправляйся к себе в комнату,  - прошептал Хосе,  - потом поговорим.
        В следующие полчаса Амалия грызла ногти, оттачивая свою ложь. Она скажет, что не нашла сахара для кофе и отправилась его покупать. По чистой случайности встретилась с Пабло и вот…
        В дверь постучали.
        - Отец хочет с тобой поговорить,  - объявила Мерседес, заглянув в комнату.
        Когда девушка вернулась в гостиную, приглашенные уже разошлись, оставив повсюду кучки пепла и пустые чашки.
        - Чем ты занимаешься?  - спросил Хосе.
        - Я пошла…
        - Не думай, что я не вижу, как этот парень тебя обхаживает. Поначалу я притворялся, что ничего не замечаю, потому что воспринимал все это как ребячество, но тебе уже почти шестнадцать, и я не позволю своей дочери якшаться с каким-то сбродом…
        - Пабло вовсе не сброд!
        - Амалия,  - вмешалась мать,  - этот юноша стоит гораздо ниже нас.
        - Гораздо ниже нас?  - повторила девушка, с каждым словом чувствуя себя все более оскорбленной.  - И к какой же категории принадлежим мы, чем мы так уж отличаемся от него?
        - Наше предприятие…
        - Твое предприятие  - это студия звукозаписи,  - перебила Амалия,  - а его отец владеет прачечной, которую, кстати, собирается продавать, чтобы купить ресторан. Ну и что, в чем тут разница?
        Только учащенное дыхание девушки слышалось в тишине.
        - Эти люди… они китайцы,  - наконец произнес Хосе.
        - И что с того?
        - А мы белые.
        В посудном шкафу с грохотом разлетелась тарелка. Все, кроме Амалии, обернулись в сторону пустой кухни.
        - Нет, папа,  - поправила девушка, чувствуя, как кровь приливает к лицу.  - Ты белый, а мама мулатка, и ты взял ее замуж. Это исключает меня из круга избранных. И если уж белый смог жениться на мулатке, мне непонятно, отчего мулатка, выдающая себя за белую, не может выйти за парня из китайской семьи.
        С этими словами Амалия покинула гостиную. За стуком захлопнувшейся двери последовал взрыв большого кувшина с цветами. Над головами родственников яростно раскачивалась хрустальная люстра.
        - Я буду вынужден принять меры,  - пообещал Хосе.
        - Принимай какие хочешь, сынок, только девочка права,  - вздохнула Анхела.  - И уж прости меня, но вы с Мерседес  - самая неподходящая пара, чтобы противиться их роману.
        И старушка медленно и осторожно удалилась к себе в комнату, оставляя на мраморных плитах следы горной росы.
        Театральные коридоры были заполнены цветом гаванского общества. Землевладельцы и маркизы, политики и актрисы  - все в этот вечер встретились на премьере «Маленькой графини», балета на музыку Хоакина Нина, «достойного и славного сына Кубы, вернувшегося на родину после плодотворных странствий по Европе и Соединенным Штатам», как возвещала столичная пресса. И чтобы никто не сомневался в его музыкальной родословной, к статье добавили приписку, подтверждающую, что Нин был учителем самого Эрнесто Лекуоны,  - и этого хватило, чтобы привлечь скептиков.
        Посреди всеобщего ликования только Амалия, в платье из розового тюля с букетиком фиалок на груди, пребывала в отчаянии. Девушка не выпускала из рук серебристой сумочки, оглядывая толпу в поисках единственного человека, способного помочь. В конце концов она разглядела свою подругу в окружении кавалеров.
        - Донья Рита!  - Амалия кинулась к ней, ускользнув из-под опеки родителей.
        - Ах, ну что за красавица!  - воскликнула певица.  - Господа,  - обратилась она к окружавшим ее кабальеро,  - позвольте вам представить это прелестное создание; и кстати сказать, она не замужем и не связана никакими обязательствами.
        Амалия была вынуждена, мило улыбнувшись, приветствовать всю компанию.
        - Рита,  - улучив момент, прошептала несчастная,  - мне нужно срочно с вами поговорить.
        Женщина внимательно посмотрела на подружку и не на шутку встревожилась.
        - Что стряслось?  - спросила Рита, отведя девушку в сторону.
        Амалия молчала, не зная, с чего начать.
        - Я влюблена,  - выпалила она наконец.
        - О святая Варвара!  - вскрикнула певица и даже сделала движение, чтобы перекреститься.  - Кто угодно сказал бы… Ты ведь не беременна?
        - Донья Рита!
        - Прости, доченька, но когда любят так, как это заметно по тебе, возможно все.
        - Дело в том, что папе не нравится мой жених.
        - Что? Уже и жених?
        - Родители его на дух не переносят.
        - Почему?
        - Потому что он китаец.
        - Что?
        - Он китаец,  - повторила Амалия.
        Несколько секунд певица смотрела на девушку, разинув рот, а потом, не в силах сдержаться, расхохоталась так, что все вокруг обернулись в их сторону.
        - Если вам так смешно…
        - Подожди,  - все еще смеясь, попросила Рита, удерживая девушку за руку, чтобы та не убежала.  - Господи, мне давно было интересно, каким образом исполнится предсказание Диноры!
        - Кого?
        - Гадалки, к которой я тебя водила несколько лет назад, ты что  - забыла?
        - Женщину я помню, а ее слова  - нет.
        - А вот я помню. Она предупреждала, что у тебя будет сложная любовь.
        Амалия была не в том состоянии, чтобы обсуждать пророчества.
        - Мои родители рвут и мечут.  - Девушка глубоко вздохнула и открыла сумочку.  - Мне нужна помощь, и я могу обратиться только к вам.
        - Давай рассказывай.
        - Я написала для Пабло записку…
        - Значит, Пабло,  - как бы про себя произнесла певица, смакуя историю Амалии, точно редкое лакомство.
        - Он работает в «Пасифико». Я знаю, вы там бываете. Можете с кем-нибудь передать ему мою записку?
        - С превеликим удовольствием. Послушай-ка, мне сейчас так захотелось отведать жареного риса, что сразу же после представления я побегу в тот ресторан.
        Амалия улыбнулась. Она понимала, что внезапная страсть к китайской еде не имела ничего общего с аппетитом, зато близко соседствовала с любопытством.
        - Вам за это воздастся, донья Рита.
        - Молчи, девочка, молчи, ведь такое говорят только про благородные поступки, а я собираюсь совершить безрассудство. Если твои родители об этом прознают, я навсегда лишусь их дружбы.
        - Вы святая!
        - Опять она про церковь! Ты ведь пока не собираешься в монашенки?
        - Вот уж нет! Если я так поступлю, то не смогу выйти за Пабло.
        - Боже мой! Как же повзрослела моя девочка!
        - Спасибо, огромное спасибо,  - повторяла Амалия, обнимая свою наперсницу.
        - Можно узнать причину этих восторгов?
        К ним подошли улыбающиеся Пепе с Мерседес.
        - Мы планируем кое-куда выбраться.
        - С вами  - в любое время. Для меня большая честь считать вас членом семьи.  - Хосе взял руки певицы в свои.  - Если соберусь помирать, я готов вверить вам свою дочь с закрытыми глазами.
        Рита улыбнулась, испытывая неловкость от этого проявления доверия, которое она как раз собиралась обмануть. Но тотчас подумала: «Что угодно ради любви»  - и сразу же почувствовала себя не такой виноватой.
        В фойе раздался звонок.
        - Ну, увидимся!  - Амалия чмокнула ее в щеку, стирая последние сомнения.
        «Ах, какая красивая любовь!»  - произнесла Рита Монтанер в сторону, словно играя одну из ролей.
        «Если ты попадешься, я ничего не знаю»,  - предупредила Рита. Так что, отпрашиваясь у отца за покупками, девушка понимала, чем рискует.
        Молодые люди даже не пошли в кино, как договаривались заранее. Прогулявшись по Ведадо, они перекусили в кафе и в конце концов уселись на Набережной, чтобы свершить священный ритуал всех влюбленных в Гаване.
        Много лет спустя один архитектор скажет, что со времени постройки пирамиды в Гизе в мире не возводили сооружения более колоссального, нежели эта стена длиной в одиннадцать километров. Без сомнения, это место было предназначено, чтобы любоваться закатом. «Нигде на свете,  - утверждал этот архитектор,  - не бывает таких прозрачных и долгих сумерек, как в Гаване». Как будто здесь каждый вечер тщательно готовят представление, чтобы Всевышний присел и усладил свой взор звездами, вспыхивающими между золотистым ореолом облаков и сине-зеленым небом,  - пейзаж почти неземной. В эти моменты созерцателей поражала мгновенная амнезия. Время приобретало иные физические характеристики, и тогда  - как свидетельствуют некоторые  - появлялась возможность разглядеть тени из прошлого и будущего, бредущие вдоль стены.
        Вот почему Амалия не удивилась, увидев, что Мартинико, который поначалу без устали скакал по забрызганным морской пеной скалам, замер как вкопанный при встрече со старым миражем, который наблюдала и сама девушка; она знала, что это картина из другой эпохи: сотни людей пытаются выйти в море на плотах и лодках. Пабло тоже онемел при виде девушки в скандально коротком платье, гуляющей вдоль стены под взглядом любимого святого его покойного прадедушки. Юноша не понимал, что делает здесь дух апака Марти, не понимал он и печали, с которой поэт взирал на девушку, походка которой выдавала ее порочное ремесло.
        Видения… Призраки… Прошлое и будущее встречались возле гаванской Набережной в эти минуты, когда Господь присаживался там отдохнуть от своей беготни по Вселенной. В иных обстоятельствах Пабло стало бы страшно, однако любители гаванских закатов знают, какое воздействие они оказывают: здесь душа в определенный момент способна воспринимать любые перемены без потрясений. Пабло и Амалия смотрели на призраков, и никто из них не заметил автомобиля Хосе; зато отец еще издали разглядел девичью фигурку, ее он ни с кем не мог перепутать.
        Шквал ветра разметал гвоздики, которые Роса положила на могилу Юана Вонга. Женщина осторожно переставила вазу с цветами поближе к нише, чтобы защитить от ветра, а Мануэль и Паблито в это время дергали сорняки вокруг могилы.
        Китайское кладбище в Гаване представляло собой море свечей и курительных палочек. Ветер мешался с сандаловым дымом, который поднимался к ноздрям богов, насыщая благовониями апрельское утро, когда китайцы навещают могилы предков.
        За два часа Вонги успели навести порядок и разделить с покойником порцию свинины и сластей, но бoльшая часть еды осталась лежать на мраморе, чтобы дедушка полакомился в свое удовольствие: цыпленок, вареные овощи и роллы с креветками. Перед уходом Роса сожгла несколько ненастоящих банкнот. А потом семья покинула кладбище; все сделались печальнее, чем были с утра.
        Больше всех причин для уныния было у Пабло. Амалия не появлялась и не писала. Юноша рыскал вокруг ее дома, однако в результате в доме просто захлопнули ставни, когда Пепе застукал его подглядывающим сквозь жалюзи.
        - Я хочу чаю,  - сказал Мануэль, подзывая такси.
        - И я проголодалась,  - поддержала мужа Роса.
        - Давайте поедем к Кандидо,  - предложил сын.  - Там лучше всех в городе готовят чай и суп.  - А в голове у него был совсем другой план: понаблюдать за домом любимой.
        - Прекрасно,  - согласился Пепе.  - А по пути куплю лотерейные билеты.
        - Поставь на 68,  - посоветовала Роса.  - Мне ночью странный сон приснился…
        Пока Роса пересказывала сон про огромный город мертвецов, Пабло обежал глазами улицы, как будто в любой момент ожидал увидеть Амалию. Спустя десять минут Вонги уже входили в ресторанчик, где пахло жареной треской.
        - Только посмотрите, кто здесь!
        Они подошли к столу, уставленному плошками с рисом и свининой, за которым сидело семейство Шу Ли.
        - Куда ты подевался?  - шепнул Пабло на ухо другу.  - Я тебя несколько дней ищу.
        - Школа меня с ума сведет. Столько я никогда не учился.
        - Мне нужно, чтобы твоя сестра передала записку Амалии,  - попросил Пабло, осторожно косясь на Шу Ли.
        - Элена больше с ней не учится.
        - Ее перевели в другую школу?
        - Не Элену, а Амалию.
        Паблито остолбенел.
        - В какую?  - спросил он наконец.
        - Не знаю, они переехали.
        - Не может быть!  - в панике воскликнул Пабло.  - Я несколько раз видел ее родителей.
        - Наверно, ее увезли в другой город. Ты же мне говорил, что они не хотят…
        Дослушать Пабло не удалось: ему пришлось сесть за стол вместе с родителями и заказать чай и суп. Теперь исчезновение Амалии получило свое объяснение. Но как ее найти?
        Молодой человек изводил себя, изобретая геройские подвиги, которые могли бы смягчить сердца ее родителей. Заиграл патефон, зазвучало болеро: «Ночью сон убежит от меня, если мне не поесть миндаля». Пабло подскочил на месте, так что матушка наградила его встревоженным взглядом. Притворившись, что кашляет, юноша прикрыл лицо руками, скрывая волнение. Как же он сразу не догадался?
        Легкий ветерок поцеловал его в щеки, и жара сразу стала не такой удушающей. Облака над крышами летели все быстрее. А небо было такое синее, такое яркое…
        Как Пабло ни старался, ему никак не удавалось встретиться с певицей, и не из-за нехватки информации  - кто же не знает великую Риту Монтанер?  - а из-за суматошного образа жизни, мешавшего застать ее на месте.
        Неделя проходила за неделей, и молодой человек решился просить родителей поговорить с доном Пепе. Родители сочувственно, но твердо посоветовали ему забыть Амалию: ничего, появится другая девушка, и он на ней женится. И на Мерседес его мольбы не возымели никакого действия  - женщина захлопнула дверь перед его носом, а еще пригрозила вызвать полицию, если он не оставит их семью в покое. И Пабло ничего не оставалось, кроме как еще настойчивее взяться за поиски Риты Монтанер.
        После многих невстреч ему удалось увидеть певицу на выходе из театра, в толпе зрителей, которые не давали ей прохода, а администратор держал над Ритой зонтик. Юноша протолкался прямо к ней. Начал объяснять, кто он такой, но в этом, как оказалось, не было нужды: Рита сразу все поняла. Невозможно было забыть это худое лицо с рельефными квадратными челюстями и эти раскосые глаза, высекавшие искры, точно два кинжала, скрестившиеся в темноте. Певица прекрасно помнила вечер, когда, подчиняясь просьбе Амалии, она сунула в его кухонный фартук записку. Рите хватило одного взгляда, чтобы понять, отчего ее младшая подруга пленилась этим парнем.
        К удивлению почитателей, певица схватила китайца за руку и усадила в такси, захлопнув дверь перед всеми остальными, включая и администратора с зонтиком, который так и остался стоять под дождем, глядя вслед отъезжающей машине.
        - Донья Рита…  - заговорил Пабло, но она его перебила:
        - Я тоже не знаю, где она.
        Женщина почувствовала не только притягательность Пабло, но и его тоску и все равно не могла ничего поделать. Пепе никому не рассказал, где находится его дочь,  - даже ей, ее второй матери. Все, чего Рита смогла добиться,  - это передать девушке записку. В ответной записке Амалия сообщала, что учится в маленькой школе и не знает, когда сможет увидеть своих друзей.
        - Приходи в субботу, в то же время,  - только и смогла предложить Рита юноше.  - Я покажу тебе записку.
        Через три дня они снова встретились, и Пабло забрал письмо Амалии, точно священную реликвию. Рита смотрела, как он уходит  - печальный, с поникшей головой. Женщине хотелось бы что-то добавить, чтобы подбодрить влюбленного, но она чувствовала себя связанной по рукам и ногам.
        - Большое спасибо, донья Рита,  - сказал он на прощание.  - Я больше не стану вас беспокоить.
        - Не за что, сынок.
        Но юноша уже растворился в темноте.
        Пабло сдержал свое обещание больше не приходить… и это было ошибкой. Потому что несколько недель спустя Пепе предложил певице встретиться с девушкой. Родители Амалии взяли Риту с собой, отправляясь в городок под названием Лос-Арабос в двухстах километрах от столицы  - там жили их родственники, взявшие Амалию под свою опеку. Девушка едва не разревелась, увидев подругу, но все-таки удержалась от слез. Ей пришлось дожидаться больше трех часов, пока все не ушли на кухню пить кофе.
        - Мне нужно, чтобы вы передали это Пабло.  - Девушка вытащила из кармана смятую бумажку.
        Рита спрятала записку в вырез платья, наскоро пересказала свой разговор с Пабло и пообещала вернуться с ответом.
        Но Пабло больше не работал в «Пасифико». Один из официантов рассказал, что его семья открыла ресторанчик или харчевню, но, как Рита ни настаивала, ей не удалось выяснить, где теперь влюбленный юноша: ни один китаец не предоставил бы ей эти сведения, будь она хоть сто раз актриса или певица. Эти кантонские эмигранты относились с подозрением даже к собственной тени.
        Следуя указаниям Амалии, которая примерно представляла себе, где живет Пабло, Рита Монтанер попробовала отыскать его дом, однако не преуспела и в этом. Она отправляла на поиски нескольких доверенных людей, но все они вернулись с одним результатом. Надежды Амалии растаяли как дым, когда Рита вернула ей неврученное письмо.
        А Пабло так и не узнал об этих хлопотах. Во время каникул и даже иногда по выходным он продолжал следить за домом своей возлюбленной. Пепе, видя, что поклонник не отступается, отказался от мысли вернуть дочь домой. Так проходили месяцы, а потом и годы. И вот, с течением времени Пабло стал все реже появляться в их квартале, а однажды и вовсе перестал приходить.
        Юноша с отвращением смотрел на одежду, которую матушка приготовила для его первого учебного дня,  - сшитый на заказ костюм из дорогой светлой ткани.
        - Ты готов?  - спросила Роса, заглядывая в полумрак спальни.  - Осталось только воду для чая вскипятить.
        - Почти,  - пробормотал юноша.
        Успех нового предприятия помог осуществить мечту Мануэля Вонга. Его сын Паг Ли больше не был китайчонком, разносящим белье, или поваренком в «Пасифико», или даже сыном владельца «Красного дракона». Теперь он ступил на путь превращения в доктора Пабло Вонга, дипломированного врача.
        А вот юноша никаких эмоций не испытывал: после исчезновения Амалии ничто не имело значения. Весь его пыл остался в прошлом, когда он умел воображать самые яростные битвы, самую безумную любовь…
        - Ты его разбудила?  - прошептал из столовой отец.
        - Он уже одевается.
        - Если он не поторопится  - опоздает.
        - Успокойся, Сиу Мэнд. Не заставляй мальчика нервничать больше положенного.
        Но Пабло не нервничал. Он был в ярости, когда понял, что Амалия пропала навсегда. Приступы гнева, перемежающиеся с рыданиями, побудили родителей отвести юношу на осмотр к знаменитому китайскому доктору. Но целитель не придумал ничего лучше, чем прописать траволечение и поставить несколько десятков иголок  - они слегка утихомирили юношу.
        - Пойдем, сынок, уже пора,  - поторопила мать, широко распахивая дверь.
        Когда Пабло, одетый и выбритый, вышел из спальни, Роса ахнула. Во всей китайской общине не было юноши более пригожего. Такому несложно будет подыскать девушку из хорошей семьи, которая заставит его позабыть о той, другой… Ведь сын ее до сих пор пребывает в печали: несмотря на прошедшие годы, его ничего, кажется, не радует.
        - Деньги у тебя есть?
        - Портфель проверил?
        - Оставьте меня в покое!  - взмолился Пабло.  - А то уеду в Китай.
        Мать не могла остановиться: все поглаживала сына по щекам и одергивала костюм. Отец старался вести себя хладнокровно, но кончик носа зудел невыносимо  - такое случалось с ним только в моменты величайшего беспокойства.
        В конце концов молодому человеку удалось освободиться от родительской опеки, и он выскочил из дома в утреннюю свежесть. Округа в это время понемногу просыпалась, так происходило изо дня в день с момента его прибытия на остров. Пабло искал остановку нужного ему трамвая, который шел на университетский холм, а сам поглядывал на торговцев, выставляющих на тротуарах ящики с товарами, на стариков, занимающихся во внутренних двориках тай-чи, на школьников, бредущих на уроки, так и не разлепив глаза. То были мирные картины, которые чуть-чуть смягчили вечное недовольство, не оставлявшее его на протяжении последних лет.
        Разлука с Амалией стоила ему одного учебного года плюс год, который он потерял вначале, когда только что приехал на остров и не знал языка. Однако он с отличием окончил Институт среднего образования Центральной Гаваны. И теперь, после стольких усилий, он был готов перешагнуть порог альма-матер.
        Трамвай поднялся на холм Сан-Ласаро и остановился в двух-трех улицах от университета, рядом с кафе. Пабло заметил, что хозяин украдкой принимает деньги от посетителей, и понял, что здесь делают ставки на болиту. Под прилавком, рядом с сигарными коробками, лежала книжечка, в которую хозяин заносил сумму и имя игрока,  - то было зрелище, хорошо знакомое молодому человеку, но сейчас оно запустило механизмы памяти. Он видел какой-то сон. Что это было? И вдруг юноше показалось важным все вспомнить.
        Привидение… Нет, покойник. Он помнил силуэт мертвеца, бредущего по полю в сторону полной яркой луны, опасно приблизившейся к земле. Пабло вздрогнул. Теперь он вспомнил. Мертвец поднял руку, и когда его пальцы коснулись лунного диска, он начал съеживаться, как горящая бумага, а потом превратился во что-то вроде кота или тигра… Вот и все, что он помнил. Так, покойник. Покойник  - это номер 8. А луна  - 17. А кот? Какой номер у кота? Пабло подошел к лотерейщику. Луна, превращающая мертвеца в кота или тигра. Безусловно, этот человек его понял. Не желает ли кабальеро поставить и на другую комбинацию? Потому что номер 14, кот-тигр,  - это еще и супружество. Но супружество в первом значении  - это номер 62. А иногда образы из снов являются не совсем тем, чем кажутся. Он-то знает это по опыту… Но Пабло не дал сбить себя с толку. Он поставил на 17814 и спрятал билетики в портфель, а потом посмотрел на настенные часы. Пора, пора.
        В первый день занятий на университетский холм студенты стекались десятками. Девушки приветствовали друг друга так бурно, будто не виделись целую вечность. Юноши в костюмах и при галстуках обнимались или затевали споры.
        - Это переодетые коммунисты,  - вещал парень с багровым от возмущения лицом.  - И с помощью всех этих воззваний они стараются дестабилизировать положение в стране.
        - Эдуардо Чибас[32 - Чиб?с Эдуардо (1907 -1951)  - политик, основатель Кубинской народной партии (1947).]  - не коммунист. Все, что он делает,  - это рассказывает о злоупотреблениях и проблемах. И я надеюсь на его партию.
        - А я нет,  - вмешался третий.  - Мне кажется, он переходит все границы. Нельзя каждый день бросать обвинения, не приводя доказательств.
        - Но дыма без огня не бывает…
        - Здесь главная проблема  - это коррупция и убийства, которые совершают все эти бандиты, переодетые полицейскими. Это не страна, а бойня. Вспомни, что случилось в Марианао. А президент Грау[33 - Грау Сан-Мартин Рамон (1881 -1969)  - политик, президент Кубы в 1933 -1934 и 1944 -1948 годах.] ничего не сделал, чтобы изменить ситуацию!
        Речь шла о последнем скандале, потрясшем страну. История была такая кошмарная, что даже родители Пабло, равнодушные к политике, негодовали. Кто-то отдал приказ задержать мятежного командира, который пришел в дом к другому мятежнику. Вместо того чтобы выполнить приказ, полицейские  - шайка бандитов в форме  - изрешетили пулями всех, включая ни в чем не повинную жену хозяина.
        Пабло уже собирался подойти и ввязаться в спор, но ему вспомнился отцовский совет: «Не забудь: ты идешь в университет, чтобы учиться, а не чтобы якшаться с баламутами».
        - Пабло!
        Молодой человек удивленно оглянулся. Кто может его здесь знать? Оказалось, это Шу Ли, его старый школьный товарищ.
        - Хоакин!
        Они не виделись уже два года, с тех пор как друг переехал и поменял школу.
        - Ты на каком?
        - На юридическом. А ты?
        - На медицинском.
        Они поднялись по лестнице и прошли через ректорат, чтобы попасть на центральную площадь, где было оживленнее всего. Рядом с библиотекой они встретили друга Шу Ли… или, лучше сказать, Хоакина, потому что никто из них прилюдно не использовал китайские имена.
        - Пабло, это Луис,  - представил молодых людей Хоакин.  - Он тоже поступил на медицинский.
        - Очень приятно.
        - А где Берт?ка?  - спросил Хоакин.
        - Только что ушла,  - ответил Луис.  - Сказала, что больше не может тебя дожидаться.
        - Бертика  - это его сестра,  - пояснил Хоакин.
        - Это ее прежний статус,  - уточнил Луис, подмигнув Пабло.  - Теперь она его невеста.
        - Если я сейчас не уйду, то не успею к своим,  - перебил Хоакин.
        И оставил двух медиков, предварительно договорившись, что после занятий они вместе выпьют кофе.
        День выдался тяжелый, несмотря на то что ни один из преподавателей их ничему не учил. Занятия вылились в перечисление экзаменационных нормативов и требований, списков книг, которые нужно купить, и советов по поводу предстоящей учебы.
        Выходя из университета, Луис и Пабло уже были друзьями, они успели обменяться адресами, телефонами и сообщили друг другу настоящие имена. Луис предупредил, что его номер почти всегда занят, потому что по телефону болтает сестра.
        - А она на каком?  - спросил Пабло в ожидании Хоакина и Берты.
        - На философско-филологическом… Смотри, вот она идет. А Хоакина, как обычно, нет. Готовься, сейчас начнется ругань.
        Пабло посмотрел в сторону дома, из-за угла которого появились три молоденькие девушки, нагруженные книгами. Одна из них, с азиатскими чертами лица, определенно была сестрой Луиса. Другая, светловолосая, заливисто хохотала, заводясь от собственного смеха. Третья, с бронзовой кожей, молча улыбалась, опустив глаза.
        Когда подруги были уже в нескольких шагах, смуглокожая подняла взгляд  - и ее книги посыпались на землю. Она на мгновение замерла, а подружки бросились подбирать книжки. И тогда Пабло понял, что его сон был зашифрованным посланием богов: покойник, коснувшись луны, превратился в тигра. Или  - что то же самое  - увядший дух с помощью женщины вернул себе жизненные силы. А если попробовать другое прочтение? Восьмерка, номер покойника, обозначала тигра; номер луны, 17, мог оказаться доброй женщиной; и 14, знак тигра, тоже указывал на супружество. То была божественная формула: порядок элементов не изменял результата. Как бы то ни было, юноша подошел к Гуаньинь, богине милосердия, чей силуэт сверкает как луна, чтобы коснуться лица, которое никогда не переставало ему сниться. И вот теперь она перед ним, прекрасная как никогда, после стольких лет бесплодных поисков.
        Ты, мой бред
        Быть может, это эпидемия или это происходило всегда, но никто просто не замечал? В конце концов Сесилия была вынуждена признать: кубинки склонны к массовому самоубийству, как киты.
        Первой была подружка знаменитого актера  - девушка, с которой они виделись несколько раз. Сесилии рассказывали, что после бурной ссоры она, обезумев, выскочила на улицу. Десятки свидетелей подтвердили, что шофер не виноват. Девушка видела машину и сама кинулась под колеса… Потом подруга, с которой они часто встречались, когда Сесилия жила в Гаване. Трини была яркая женщина, блестящий лектор, неутомимая читательница. Они много раз беседовали о литературе, о книге, которой обе восторгались,  - «Властелин колец». Сесилия навсегда запомнит их разговор о лесе Лотлориэн, их общую любовь к Галадриэль, королеве эльфов… Но Трини умерла. Расставшись с очередным возлюбленным, с которым они жили где-то в Штатах, она села на скамейку в парке, достала пистолет и выстрелила в себя. Сесилия не могла этого понять. Не знала, как состыковать королеву эльфов и огнестрельное оружие. Одно из тех событий, которые заставляли ее думать, что мир перевернулся с ног на голову.
        Но скоро она перестала задавать вопросы. Это было как коллективная карма, и Сесилию тоже одолела депрессия, и она слегла в постель с какой-то необъяснимой лихорадкой. Если она пыталась подняться, подступала тошнота и звенело в ушах. Не на шутку встревожившись, Фредди и Лауро привели к ней врача.
        - Не знаю, покроет ли моя страховка…  - начала девушка.
        - Забудь о деньгах,  - оборвал врач.  - Я пришел, потому что мы близко дружили с Тирсо.
        Это имя ей ничего не сказало.
        - Тирсо  - мой двоюродный брат,  - пояснил Лауро.
        По его тону Сесилия догадалась, что брат этот умер, но не стала расспрашивать как и от чего.
        - Ты гипертоник?  - спросил доктор, посмотрев на скачущую по шкале стрелку.
        - Вроде нет.
        - Давление у тебя повышенное,  - пробормотал эскулап, роясь в чемоданчике.
        После осмотра рук и ног он добавил:
        - Нельзя допускать подъема давления. Видишь эти синяки? Сосуды у тебя хрупкие, артериальные стенки могут лопнуть. Не хочу тебя пугать, но это сочетание высокого давления с хрупкостью сосудов может привести к кровоизлиянию в мозг.
        - У меня дед и бабушка умерли от этого.
        - О господи!  - простонал Лауро, обмахиваясь рукой, как веером.  - Боюсь, меня сейчас стошнит. Такие разговоры портят мне настроение.
        - Мать твою, Лауро,  - не выдержал Фредди.  - Перестань хотя бы сегодня валять дурака!
        - А я и не валяю,  - возразил Лауро.  - Просто я очень чувствительный человек.
        - Я тебе оставлю вот это,  - продолжал доктор.  - Когда поправишься, вернешь.
        Это был тонометр, где цифры появлялись на экране.
        - Выпей две таблетки прямо сейчас.  - Доктор достал из чемоданчика упаковку.  - И принимай каждое утро, как только встанешь. Но вообще-то, рекомендую сходить к специалисту для полного обследования. Как у тебя с холестерином?
        - Нормально.
        - Возможно, твое повышенное давление связано с какими-то переживаниями.
        - Связано, однозначно!  - наябедничал Фредди.  - Эта женщина все переживает в себе. Всякий раз, как у нее что-нибудь случается, она забивается в угол и рыдает, как Мария Магдалина.
        - Чувства могут убить быстрее, чем холестерин,  - предупредил доктор на прощание.
        Однако чувства свои Сесилия контролировать не могла, и лекарства ей не помогли. К тому же оставалась лихорадка, причин которой доктор вообще не понимал. Сесилия сдала все возможные анализы. Ничего. Это была загадочная, одинокая лихорадка, вроде бы не связанная ни с чем, кроме ее депрессии. Врач рекомендовал полный покой. Два дня спустя, когда один общий знакомый позвонил сообщить, что видел Роберто на пляже с рыжей девицей, Сесилия впала в летаргию, почти что благостную. У нее появились видения и сновидения. Иногда девушке казалось, что она разговаривает с Роберто, а в следующий момент она снова была одна. Или тянулась к нему, чтобы поцеловать, и вдруг перед ней оказывался незнакомый мужчина.
        На Гавану обрушился нескончаемый ливень. Он шел трое суток, вгоняя городские власти в панику. В школах отменили уроки. Почти никто не работал. В новостях передавали, что это рекордный уровень осадков за последние пятьдесят лет. Время было странное, точно галлюцинация. И пока Гавана превращалась в новую Венецию, Сесилия бредила в жару.
        В последнюю ночь потопа девушка решила, что умирает. Она проглотила несколько таблеток аспирина, но температура не спадала. Несмотря на завидные результаты анализов, Сесилия угасала, как старушка. В тот день она поняла, почему люди в прежние времена умирали от любви: глубокая депрессия, вывернутая наизнанку иммунная система, эмоции, задирающие давление до небес,  - и пошло оно все к черту! Хрупкое сердце не выносит груза души.
        Утром третьего дня Сесилия проснулась с подозрением, что добралась до края. Не успела она открыть глаза, как почувствовала прикосновение чьей-то руки к своей пылающей коже. Повернула голову, чтобы увидеть, кто это ее приласкал, но в спальне никого не было. Сесилия почему-то подумала о бабушке Дельфине. Взгляд ее упал на книгу, за которую она еще не бралась. Подчиняясь безотчетному порыву, она наугад раскрыла страницу: «В своем разуме мы носим силу жизни и силу смерти». И ей тотчас вспомнились слова Мелисы: «У тебя в ауре тень». Девушка вздрогнула. «С тобой случится что-то плохое, если ты не примешь меры внутри своей головы».
        Сесилия измерила давление: 165 на 104  - и снова почувствовала леденящее прикосновение, как будто рядом находилось незримое существо. И тут у нее возникла идея. Сесилия закрыла глаза и представила цифры: 120 и 80. Она думала о них долго, пока ей не удалось увидеть в голове картинку и почувствовать  - больше, чем захотеть,  - что картинка останется неизменной и при открытых глазах. Сесилия еще раз измерила давление: 132 на 95. Показатели снизились. Она снова сосредоточилась и закрыла глаза на несколько минут, упорно представляя: «120 на 80… 120 на 80», пока цифры не проявились в ее голове отчетливо. По закрытой комнате пролетел освежающий ветерок. Прошли три, четыре, десять минут. Сесилия успокоилась, еще раз накачала тугую манжету и прочла показатели: 120 на 81. Ей было трудно в это поверить, но у нее, несомненно, получилось. Каким-то образом ей удалось снизить свое давление. Сесилия решила проделать то же самое и с температурой. После нескольких попыток жар начал спадать, и девушка наконец забылась глубоким сном.
        Она проснулась на следующее утро от света в окне. Выглянула на улицу и увидела машины, поставленные на тротуары. Автомобилисты использовали любое возвышение, опасаясь, что иначе машины потонут. По улицам расхаживали люди в шортах и босиком. Впервые за много часов над их головами сияло солнце. На проводах, до сих пор мокрых, птички отряхивали перья и распевали во всю глотку.
        Жизнь возвращалась ко всем, включая и Сесилию.
        Часть пятая
        Время красных воинов
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        ДА ЖИВИ ТЫ ХОТЬ С КИТАЙЦЕМ!
        Традиционная формула отказа. Когда мужчина ссорился с женщиной, он мог ей крикнуть: «…да живи ты хоть с китайцем!»  - то есть она вольна отправляться хоть в преисподнюю, ведь последнее, на что отважится порядочная женщина,  - это сожительство с китайцем. Последующее смешение азиатского населения с черными и белыми кубинцами доказало, что, несмотря на табу, многие женщины следовали этому совету.
        Единственная любовь
        Амалия до сих пор вздрагивала при мысли о том, до чего дошло дело. Она частенько обманывала родителей, тайком встречаясь с Пабло в университете и даже убегая с ним в кино. На самом деле она ускользала из-под родительской опеки все четыре последних школьных года. Но такое…
        - Ты должна мне помочь,  - упрашивала она Бертику.  - Я ведь прикрывала тебя с Хоакином.
        - Это другое дело, Амалия. Мои родители знакомы с твоими.
        - Но ты моя должница.
        Волей-неволей, но подруга пошла вместе с Амалией просить разрешения якобы на поездку в Варадеро. Дон Хосе и дон Лорето были однокашниками по медицинскому факультету и до сих пор обменивались поздравительными открытками и клиентами. Музыканты, знакомые Хосе, ходили на прием к доктору, а пациенты дона Лорето покупали пластинки в магазине Пепе.
        Эти приятельские отношения задевали Амалию: девушка не понимала, как это отец может быть другом китайского врача и при этом отказывается примириться с ее любовью к Пабло. Вот почему она без зазрения совести обманывала врача и строила безумные планы наподобие этого трехдневного побега.
        Шагая по тропинке среди орхидей, девушка заметила, что ноги ее утопают в ковре из листьев. Ничего не зная о здешних холодах, Амалия рассматривала этот гербарий, и ей казалось, что она очутилась в другом времени, за тысячи лет, когда на земле еще не было человеческих существ, а только создания, подобные ее домовому.
        Над долиной Виналес нависало густое облако. Повсюду царили тишина и покой, как будто цивилизация перестала существовать. Амалия пыталась уловить знакомые звуки, но слышала только неясное бормотание. Девушка инстинктивно сжала висящий на шее амулет и подняла голову. Что это было  - порыв ветра или шум воды? Амалия испуганно прижалась к Пабло.
        Ледяной ветер задул над вершинами хребта, между которыми притулилась эта долина юрского периода. Моготес  - так с незапамятных времен прозывали эти скалы, где обитали уникальные виды улиток.
        Миллионы лет назад Виналес был лесистой равниной, а потом, по капризу природы, здесь поднялись округлые возвышения. Изолированное обитание моллюсков на каждом таком островке привело к появлению независимых видов, которые со временем превратили долину в святилище для исследователей. Но Пабло и Амалия ничего об этом не знали. Их взгляды скользили по карликовым пальмам и папоротниковым коврам. Среди орхидей они видели колибри, порхающих, как маленькие вспышки света, и зависающих в воздухе, чтобы добыть себе пропитание, яростно трепыхающих крылышками на одном месте, а через секунду пропадающих из виду. То было видение рая. Молчаливые, завороженные, Амалия и Пабло наслаждались явленными им чудесами  - а позади, тоже радуясь происходящему, следовал Мартинико.
        С тех пор как полстолетия назад Анхела уехала из деревни, у домового не было случая в полной мере повеселиться в лесу или хотя бы на холме. Теперь он оказался в настоящей кубинской сьерре и впитывал в себя пернатое разноцветье трогонов[34 - Кубинский трогон  - национальная птица Кубы. Ее оперение красного, синего и белого цветов соответствует цветам кубинского государственного флага.], аромат табачных плантаций, силуэт пробковой пальмы, превосходящей возрастом самого домового, красную глину на полях и доисторическую горную цепь вокруг долины.
        Сквозь тучи полилась нежная мелодия. Амалия посмотрела наверх, как будто что-то услышала… к удивлению домового, который знал, что эти звуки доносятся из другого измерения, недоступного смертным. Но это была только случайность  - или предчувствие,  - потому что девушка тотчас повернулась к Пабло и влюбленные стали перешептываться.
        Они шли дальше, и звук делался более отчетливым. Молодые люди снова замолчали, погрузившись в свои мысли. Мартинико увидел справа от тропы маленькую птичку, почти что игрушечную: это была черная колибри. Непоседа прыгнул, чтобы ее схватить, но птичка проскользнула у него между пальцами. В голове Мартинико прозвучала безмолвная мольба его хозяйки: «Господи, пусть так будет всегда! Чтобы мы любили друг друга до самой смерти и даже после смерти». И время внезапно остановилось. Домовой отвел взгляд от колибри, которую все-таки сумел изловить, и в изумлении выпустил из рук крылатую драгоценность. Птичка сверкнула напоследок и исчезла среди ветвей.
        В конце тропинки Пабло целовал Амалию. Но не это так поразило домового. На ближнем утесе сидел Пан, как всегда с копытами и темными рожками. Старый бог играл на своей тростниковой флейте, которую Мартинико видел много лет назад в горах Куэнки.
        Домовой и бог несколько секунд взирали друг на друга с одинаковым удивлением. «Что ты здесь делаешь?»  - вопрошали они без слов. И точно таким же образом они дали друг другу ответ. «До самой смерти,  - снова услышали они мысли Амалии.  - И даже после смерти». Только тогда Мартинико заметил, что бог перестал играть на флейте, потому что тоже услышал эту мольбу о вечности.
        Да как же это возможно? Создания из Срединных миров могут слышать человеческие мысли, только если между ними существует особая связь. И тогда домовой вспомнил обещание, которое Пан дал бабушке Амалии: «Если я понадоблюсь одному из твоих потомков, пусть он даже ничего и знать не знает о нашем договоре, я смогу подарить ему желаемое… Два раза». Бог был привязан к этой девушке посредством меда, подаренного ему в канун Святого Хуана. «Да будет так всегда». Мартинико почувствовал, как бог исполняет желание его хозяйки на своем безмолвном языке. «И даже после смерти».
        Пабло и Амалия двинулись дальше, а перед ними шествовал невидимый бог. Домовой следовал за ними на расстоянии, из-за жгучего любопытства ему стало не до шалостей. Вскоре они подошли к подножию холма, с которого начинался горный хребет. Все поросло здесь густым кустарником, как будто ничья нога здесь не ступала. Бог сделал незаметный для людей жест, и тогда Пабло с Амалией обнаружили проход в густой листве. Так начиналась тропа, по спирали взбиравшаяся на вершину. Мартинико понял, что ни один из смертных нового времени по ней не ходил. Это было творение другой эпохи, созданное существами, убегавшими от какой-то древней катастрофы и нашедшими пристанище на тогда еще необитаемом острове, передышку на пути в другие земли. Теперь, спустя тысячелетия, Пабло и Амалия вершили ритуал, о котором никто уже не помнил  - за исключением нескольких богов, угасающих в этом мире, утратившем свою магию…
        Влюбленные продирались сквозь заросли папоротника, держа путь к вершине. Роса с листьев кропила их головы ледяным дождем. Наверх… наверх… к облакам, к обиталищу душ, по вечной кривой, вьющейся вокруг холма. Тропинка шла то в одну сторону, то в другую. Но никогда не прямо. Только таким и могло быть единение их душ  - с помощью незримых связей.
        Чей-то голос произнес магическую фразу, которой они не услышали; их окутывала туманная пелена, в которой почти ничего не было видно. Песнопения на древнем языке казались им голосами незнакомых птиц… Ничего другого они и не смогли бы расслышать. И вот наконец вершина  - в ожидании ритуала, который отметит их души. Так случалось уже бессчетное множество раз, так будет и потом, пока мир остается миром и боги  - забытые или нет  - обладают какой-то властью над людьми.
        Окутанные неслышимой литургией, Пабло и Амалия предались самому древнему из ритуалов. И тогда из ниоткуда как будто появился божественный перст, благословляющий влюбленных. На тела их снизошел свет… или, быть может, этот свет зародился в них самих. Он обволакивал их, как облако, и потом оставался мерцать на краешке их душ, словно печать любви, которая пребудет во веки веков, видимая только им двоим.
        - Этот рис с цыпленком  - прямо пища богов,  - заметила Рита, вскинув брови, что могло означать как восхищение, так и притворство.
        - Там и правда недалеко,  - подтвердил Хосе, уплетая белое мясо.  - Мама училась готовить в сьерре.
        Донья Анхела слегка улыбнулась. Ей было далеко за семьдесят, и с лица ее не сходило умиротворенное выражение человека, который просто дожидается своего конца. Однако сын говорил правду: дом ее родителей стоял ближе к небу, чем к земле.
        В голове старушки возник образ бессмертной девушки, расчесывающей волосы возле ручья, зазвучала музыка, заливающая сьерру, и Анхела подумала: «Как же близки эти создания к тому Господину, к которому она скоро отправится, чтобы воссоединиться с Хуанко».
        - Дочка, смотри, что ты наделала!  - Крик Мерседес развеял чары.
        Внучка опрокинула на скатерть стакан с водой. Мерседес с салфеткой в руке кинулась останавливать поток, растекающийся по столу.
        Ужин был, можно сказать, почти домашний. Кроме четверых членов семьи и Риты, за столом сидели только импресарио по прозвищу Лис и родители Бертики. Амалия чуть в обморок не упала, услышав, что родители пригласили дона Лорето с женой.
        - Что будем делать, если они узнают?  - спросила она Пабло, когда они пили лимонад со льдом.  - С родителей станется снова запереть меня в Лос-Арабос.
        - Ничего такого не будет,  - заверил Пабло, играя ее волосами.  - Три месяца прошло, никто про это и не вспомнит.
        - А если вспомнит?
        - Если твой отец узнает и решит снова отправить тебя в Матансас, ты позвонишь мне и мы в тот же вечер сбежим.
        Но Амалия все равно ужасно нервничала. Хосе наблюдал за борьбой жены со стихийным бедствием на скатерти и вдруг обратил внимание на перемены, произошедшие с дочерью. Амалия была бледная, непохожая на себя. Неужели анемия? Как только он закончит запись новых сонов, поведет ее к доктору на осмотр.
        - …Но что происходит в Японии  - это словами не описать,  - тараторил Лис.  - Они от нашей музыки с ума сходят.
        - В Японии?  - переспросил Хосе.
        - Они собрали оркестр под названием «Tokyo Cuban Boys».
        - А правда, что там самоубийцы взрезают себе животы?  - поинтересовалась Мерседес, которая не могла себе представить ничего страшнее смерти под ножом.
        - Что-то такое я слышал,  - вспомнил доктор Лорето.
        - Я ничуть не удивлена,  - высказалась Рита.  - Они играют такую печальную музыку на своих мандолинах без струн,  - наверно, у них у всех депрессия.
        - Ну так теперь они будут умирать от гуарачи,  - веселился Лис.
        Стул, на котором сидела Амалия, подпрыгнул.
        Родители и бабушка встревожились не на шутку, а гости подумали, что девушка подскочила сама.
        - Что случилось?  - прошептала Анхела, заметив бледность внучки.
        - Я нездорова,  - ответила Амалия, чувствуя, как по всему телу струится холодный пот.  - Можно, я пойду?..
        Но договорить не успела. Девушке пришлось прикрыть рот и бежать в ванную. Мать и бабушка поспешили следом.
        - В ее возрасте со мной было то же самое,  - заметила Рита.  - В жаркие дни я не могла как следует поесть: дело всегда заканчивалось пустым желудком.
        - Да уж, сеньориты устроены поделикатнее мужчин,  - откликнулся Лорето.  - А Амалия превратилась в настоящую красавицу. Кто бы мог подумать! В последний раз, когда я ее видел, она повсюду расхаживала с огромной говорящей куклой…
        Хосе поперхнулся. Лорето даже похлопал друга по спине.
        - Слушай, мы нарушение дыхания только в университете проходили, так что я ничего не гарантирую,  - сострил доктор.
        Хосе наконец отдышался.
        - Не помню, чтобы у Амалии была говорящая кукла,  - произнес он делано спокойным тоном.
        - Ну, это было несколько лет назад. Ты ей столько игрушек покупал. Так что можешь и не вспоминать.
        - Зато я помню,  - вставила слово Ирене, жена доктора Лорето.  - Бертика несколько месяцев за нами ходила, упрашивала купить ей такую же.
        Что-то явно пошло не так. Рита попросила подлить ей лимонада, а сама тайком наблюдала за Пепе. Откуда такая суматоха вокруг говорящей куклы? Певица расслышала приглушенные звуки и поняла, что Амалию тошнит.
        Все сотрапезники повернулись к входящей Мерседес.
        - Кажется, ей уже лучше,  - бодро начала хозяйка дома, но встретилась глазами с мужем, и сердце ее замерло.
        Тридцать лет бок о бок с человеком  - это большой срок, а Мерседес прожила с Хосе уже больше. Она застыла, не донеся вилку до рта, однако муж взглядом показал: нужно притворяться, что ничего не произошло.
        - Кого я хотел бы услышать вживую  - так это Бенни Море,  - заполнил паузу дон Лорето.  - Я слышал только его мексиканские записи с Пересом Прадо.
        - Этот мулат поет как бог,  - через силу подхватил Пепе.  - Мы с Мерседес ходили его слушать месяц назад.
        - Ну так давайте договоримся и сходим все вместе… и донья Рита тоже, если не откажется составить нам компанию.
        Певица залпом осушила стакан лимонада, пытаясь справиться с волной жара.
        - Сочту за честь,  - ответила она, вложив в улыбку все свое актерское дарование: страх за Амалию оказался сильнее, чем мысль об адском пламени.
        - Тут не о чем больше и говорить!  - воскликнул Хосе, так что никто и не догадался, что эта фраза означала совсем другое решение.
        Однако, когда вернулась к столу Анхела, хозяин дома предпочел отложить разговор до следующего дня. Ему не хотелось волновать матушку, удивительная безмятежность которой тревожила его все больше.
        Старушка не заметила озабоченности сына, как не заметила она и паники внучки, и страха на лице невестки. В груди ее зарождалось новое ликование. После ужина, даже не подозревая, какие страсти закипают вокруг, Анхела собрала тарелки со стола. Как всегда, она отказалась от помощи Мерседес и осталась на кухне мыть посуду в одиночестве.
        Позвякивание кастрюли за спиной Анхелы возвестило о прибытии Мартинико. Вот уже несколько недель домовой являлся ей каждый вечер. Существо как будто пыталось составить ей компанию, о чем Анхела вовсе не просила. Старушка даже не обернулась на него взглянуть. Эта мышиная возня за спиной напоминала ей шепот сьерры летними вечерами, когда они с Хуанко выходили погулять по горным тропам и забредали к ручью, где русалка дала девушке совет, на всю жизнь подаривший ей любимого человека.
        Анхела тосковала по своему Хуанко; не проходило и дня без воспоминаний о нем. Поначалу она пыталась больше заниматься обычными делами, чтобы забыть, что его нет, однако в последнее время она снова начала чувствовать, что Хуанко рядом.
        Старушка погасила свет на кухне и побрела к себе: ноги дрожали так, как будто она до сих пор ступала по скользкому травяному ковру сьерры. Разделась, не включая лампу. Кости ее поскрипывали, когда матрас прогнулся и принял ее тело. И в темноте она его увидела. Хуанко лежал рядом, и лицо его было молодо и прекрасно, как когда-то. Анхела закрыла глаза, чтобы лучше видеть. Как же умел смеяться ее муж! И как он брал ее лицо в ладони, как он ее целовал! А она танцевала в шелковой юбке, и юбка развевалась при каждом повороте…
        Домовой приблизился к постели и посмотрел на лицо старушки, на дрожание ее век во сне. Мартинико терпеливо просидел у изголовья до утра, он прыгал и танцевал с ней на холмах под звуки флейты в тот наполненный магией вечер, он видел, как она обнимает юношу, которого любит безумно.
        Анхелита, ясновидящая девчушка из сьерры, улыбнулась в потемках своего сна  - такой же невинной улыбкой, как когда играла с глиняной посудой возле отцовской печи. А когда дыхание ее остановилось и душа полетела туда, где дожидался Хуанко, домовой склонился к Анхеле и в первый и последний раз за все время их знакомства поцеловал ее в лоб.
        Когда Пабло без предупреждения отправился повидаться с друзьями, он остановился возле музыкального автомата, дарящего ветру свое жалостливое болеро. Рядом никого не было. Молодой человек уже решил понаблюдать за знакомым домом из парикмахерской напротив, но парни уже его увидели:
        - Эй, Тигр!
        Пришлось подойти.
        - Ты вовремя!  - приветствовал друга Хоакин.  - Мы как раз собирались заказать кофе.
        - С Лоренсо ты знаком?  - спросил Луис, указав на толстячка в больших очках.
        - Очень приятно.
        - Пупо!  - крикнул Хоакин мулату за стойкой.  - Еще один кофе!
        - Это убийство в Маноло меня до сих пор тревожит,  - говорил Лоренсо, словно продолжая начатый спор.  - Я уверен, что гангстерство зародилось в университете и виноват во всем Грау. Если бы он не назначал бандитов на важные политические посты, все сложилось бы иначе.
        - Ты прямо как Чибас: обличать стало твоим любимым занятием.
        - Чибас хочет как лучше.
        - Но его непреклонность сведет его с ума. Совершенно точно: в этой стране зло не экономическое, а социальное… или даже психологическое.
        - Я тоже так думаю,  - согласился Пабло.  - Здесь все держится на политической коррупции и дозволенном насилии. Смена правительства ни к чему не привела. Грау ушел, Прио[35 - Прио Сокаррас Карлос (1903 -1977)  - президент Кубы в 1948 -1952 годах.] пришел, и ничего не изменилось.
        - Вот и Чибас говорит то же самое.
        - Да, но он обвиняет не того человека, и возникает путаница, которой пользуются те, кто…
        - Подлужек обсуждаете?
        Парни обернулись. Пабло вздрогнул, но сумел сохранить невозмутимый вид.
        - Папа, ты что здесь делаешь?
        - Сеньор Мануэль!  - Луис не дал старшему ответить.  - Вам не кажется, что следует поменять командиров в казармах, где происходили беспорядки?
        Улыбка исчезла с лица Мануэля. Эти мальчишки вовсе не треплются о своих эротических приключениях  - они ищут проблем на свою голову.
        - Я не увелен, что вам следует пло это лассуждать,  - очень серьезно ответил Мануэль, чуть коверкая слова.  - Студенту следует холошо учиться и завести семью.
        Пабло решил прервать отцовскую тираду.
        - Завтра увидимся,  - бросил он друзьям, вставая из-за стола.
        Отец и сын вышли вместе.
        - Не знал, что Шу Ли и Кен увлеклись политикой,  - с упреком сказал Сиу Мэнд по-китайски, как только они очутились за дверью.
        - Мы просто болтали.
        - О делах, которые вас не касаются и в которых вы ничего не понимаете.
        Пабло не стал возражать. О таких вопросах с отцом спорить бессмысленно. К тому же у него имелись более важные причины для беспокойства.
        - Я забыл кое-что сказать Хоакину.
        - Ну так позвони ему из дома.
        - Я не знаю, пойдет ли он к себе, а это очень важно. Лучше мне вернуться сейчас.
        - Только не задерживайся.
        Но в кофейне Пабло не появился. Он завернул за угол и нашел телефонную кабину. Юноша еще набирал номер, когда рядом затормозила машина.
        - Пабло!  - позвал женский голос.
        Он был уверен, что это Амалия, и подошел, но в удивлении остановился перед автомобилем, в котором сидела донья Рита. Что-то случилось.
        - Давай, сынок, залезай, я тут целый день торчать не собираюсь.
        Пабло сел в машину, и шофер проехал вперед, чтобы не стоять на углу.
        - А где Амалия?
        - Она не может прийти,  - ответила певица, вытирая глаза платочком.  - Ночью умерла донья Анхелита, а Хосе обо всем знает.
        Пабло почувствовал, что его колени плавятся, точно сахар на огне.
        - Откуда?..  - бормотал он.  - Откуда?
        - Они устроили ужин, Амалию затошнило, и она выбежала в ванную. А сегодня утром донью Анхелиту нашли мертвой.
        - Боже мой…
        Рита отодвинулась подальше. Этот паренек всегда казался ей странным, а сейчас певица ощутила настоящий страх перед пропастью, что разверзлась в его глазах.
        - Амалия умоляла тебя найти,  - продолжала Рита.  - Через несколько дней отец увезет ее в Сантьяго. Оттуда он собирается с какими-то родственниками отправить ее в Хихон.
        - Амалия ничего мне не говорила.
        - Она и сама узнала только два дня назад.
        - Что мне сказать своим родителям?
        - Это тебе предстоит решить совсем скоро,  - ответила женщина.  - Но если ты хочешь снова увидеть Амалию, приходи сегодня в полночь.
        - Донья Рита, поймите меня правильно. Я люблю Амалию больше жизни и, конечно, отправлюсь за ней на край света. Проблема в том, что мне некуда ее привести. У меня есть деньги, чтобы снять комнату на пару ночей, но что нам делать дальше, не знаю. От родителей помощи не будет. Самое лучшее для нас  - это покончить с собой…
        - Что за бред ты несешь!  - Рита завопила так пронзительно, что юноша подскочил, ударившись головой о потолок.  - Смерть ничего не решает. Она только подкидывает неприятности живым.
        - А вы что посоветуете?
        - Приходи к ней сегодня ночью. Нет, не так  - сегодня у них ночное бдение. Лучше завтра, под утро. И отправляйтесь прямиком ко мне. Адрес она знает.
        - Спасибо, донья Рита!  - Он схватил ее руку, чтобы прижать к губам.
        - Да погоди, не спеши.  - Рита раздраженно отдернула руку.  - Амалия может остаться у меня, а вот ты отправишься домой и будешь жить как ни в чем не бывало, чтобы родители не догадались. И предупреждаю: если ты не найдешь работу и как можно скорее не женишься на Амалии, я поговорю с ее родителями и ее заберут.
        - Клянусь, сеньора Рита, я обещаю…
        - Не клянись мне и не обещай, потому что я не святая и не Дева с алтаря. Делай что должен, а там посмотрим.
        - Значит, завтра,  - прошептал он, выходя из машины.
        И только когда он растворился в толпе  - в помятом костюме, стремительно, точно повстречался с дьяволом,  - донья Рита вздохнула с облегчением.
        Без тебя
        Прошлой ночью Сесилия забыла опустить шторы, и теперь солнце било прямо в глаза. Она подошла к окну, ощупью нашарила ткань и рванула вниз. Потом стала варить себе кофе. Ей смутно помнилось, что Гея оставила какое-то сообщение. Вчера Сесилия прослушала его с кровати, все еще чувствуя себя слишком слабой, чтобы интересоваться остальным миром. Зато теперь она подошла к телефону и снова включила запись. Ее подруга еще раз видела тот дом. Она не вдавалась в подробности, но голос ее дрожал.
        Отложив недоеденный тост, Сесилия набрала номер. Она даже не задумалась, что, возможно, воскресным утром в восемь часов ее подруга спит; но Гея ответила сразу же, как будто сидела у телефона и ждала ее звонка. И действительно, девушка в эту ночь почти не спала.
        - Попробуй угадать, где на сей раз появился дом? На пустыре рядом с Дуглас-роуд и…
        Сесилия перестала жевать. Это случилось на углу возле ее дома. Пустырь было видно с ее балкона. С трубкой около уха она бросилась посмотреть. Разумеется, там ничего не было. Этот дом появляется только по ночам.
        - Во сколько ты его видела?
        - Ну, было совсем поздно, почти час.
        Гея ехала на машине, затормозила так резко, что визг разнесся по всей округе. На улице не было ни души, может быть из-за холода.
        - Как ты узнала, что это тот дом, если ехала на машине по темной улице?  - спросила Сесилия.
        - Я видела его уже два раза, таких домов здесь не строят. К тому же его невозможно было не заметить: там все окна горели. Так что я вышла из машины и подошла поближе.
        - Я думала, тебе не нравятся дома-призраки.
        - Не нравятся, но я впервые увидела его рядом с другими домами. Подумала, что в случае чего смогу закричать. К тому же я хотела только посмотреть с улицы. Я была шагах в десяти, когда дверь открылась и вышла старушка в цветастом платье, а следом  - пара помоложе. Лицо молодой женщины показалось мне знакомым, хоть я и не представляю, где могла ее видеть. А мужчина был высокий, в темном костюме и галстуке в светлый горошек  - сейчас таких не носят. Они на меня даже не взглянули, только старушка мне улыбнулась. Мне показалось, что она вот-вот спустится по ступенькам крыльца, и меня охватил такой страх, что я побежала и забилась в машину.
        Зажав трубку между ухом и плечом, Сесилия убирала остатки своего завтрака.
        - Когда это было?  - спросила она.
        - Какая разница…
        - Ты не забыла про национальные даты?
        - Ах да. Это была пятница, тринадцатое. Нет, полночь уже прошла. Суббота, четырнадцатое.
        - Что произошло в этот день?
        - Дорогая, в каком мире ты живешь? Четырнадцатое февраля  - День всех влюбленных!
        - Нет,  - сказала Сесилия, загружая посудомоечную машину.  - Это должна быть национальная дата.
        - Погоди-ка, у меня вроде есть список кубинских праздников.
        Агрегат на кухне заурчал.
        - Вот, я нашла, но эта дата здесь не упоминается.
        - Тогда наша гипотеза не работает.
        - Может быть, это что-то, о чем тут не пишут.
        Сесилия растерялась. Ей очень нравилась открытая ими закономерность в датах, потому что она могла послужить отправной точкой. А теперь эта система рухнула: один-единственный сбой перечеркивал всю картину.
        - Ну я еще поищу,  - на прощание заверила Гея.  - Если что-нибудь найду, позвоню.
        Сесилия отправилась в душ. Лиса предлагала ей отметить появление дома на карте, чтобы поискать другую закономерность, но журналистка забыла это сделать. Гипотеза с роковыми событиями казалась такой убедительной… Ну а что, если Гея права и речь идет о какой-нибудь незначительной годовщине, которая не попадает в перечни? Где бы раздобыть дополнительную информацию? Обычно сбором таких диковин увлекаются старики. У ее двоюродной бабушки кладовка набита пожелтевшими журналами и газетами.
        Сесилия высушила голову и торопливо оделась. Она позвонила, но услышала только автоответчик. Может быть, старушка пошла на рынок? Было десять часов утра. Чтобы убить время, Сесилия включила телевизор и пощелкала пультом. На экране сменяли друг друга кошмарные мультфильмы с монстрами, спортивные программы, выпуски новостей, бесцветные фильмы и тому подобная ерунда. Девушка выключила телевизор. Чем же заняться?
        Она поискала карту города, которую хранила вместе с путеводителями, расстелила на столе и достала свои записи. Красным фломастером она отмечала места появления дома, а рядом с каждым мелкими цифрами проставляла дату. Полчаса спустя карта оказалась усеяна красными точками. Журналистка вертела ее и так и сяк, изучала под разными углами, но не обнаруживала никакой схемы, ничего, что помогло бы ей распознать иную логику событий. И неожиданно ей пришло в голову: созвездия! Девушка попробовала вообразить какую-нибудь геометрическую фигуру, но не сильно в этом преуспела. Точки не складывались в квадраты, звезды или треугольники, и не возникало никаких картинок или портретов. Сесилия решила, что линии могут пересекаться, однако и этот способ не дал результатов.
        Вконец утомившись, журналистка вышла на балкон. Оттуда был хорошо виден пустырь, на котором ночью появлялся дом. Подумать только, он был так близко… Но это ровно ничего не значило, потому что она могла его и не увидеть, даже если бы он возник прямо под носом. Быть может, чтобы видеть этот дом, нужны способности медиума. Сесилия припомнила и Дельфину, свою ясновидящую бабушку в белом от муки переднике, всегда в окружении пчел, которые устремлялись за нею по ароматному следу от ее стряпни. Вот уж кто разгадал бы эту тайну в мгновение ока!
        Сесилия вернулась в столовую и еще раз изучила карту с пометками; у нее возникло ощущение, что на карте что-то не так. В голове ее витала смутная догадка, но оформиться она так и не смогла. Подозрения только укрепились, когда Сесилия перевела взгляд на даты. Ответ был здесь, прямо перед глазами, но она не могла его разглядеть… Пока не могла.
        Она одинока, словно оазис посреди пустыни. В городе, где обитали юные прекрасные существа. В этом состояла вторая проблема. Сесилия никогда прежде не уделяла внимания внешности, но в последнее время обстоятельства как будто требовали от нее разглядывать себя в зеркале. «Процесс движется вспять,  - говорила она всякий раз, когда ловила себя на этих вылазках в мир женского тщеславия.  - Я становлюсь поверхностной». И выскакивала из спальни, наполняла водой большую кастрюлю и отправлялась на балкон поливать цветы.
        Сейчас она как раз этим и занималась. Босая, с мокрой от пота головой, Сесилия выдирала сорняки, заглушавшие ее гвоздики. Проведя два часа над картой, она решила подровнять брови и исследовать воображаемые морщинки вокруг глаз  - пока не запугала себя достаточно, чтобы вспомнить о цветах… Зазвонил телефон. Сесилия опустила руки в воду, потом вытерла о футболку и взяла трубку. Звонил Фредди.
        - Ты уже на ногах?
        - С восьми.
        - Но ведь сегодня воскресенье. Чем занимаешься?
        - Поливаю цветы.
        - Я буду через секунду.
        Девушке едва хватило времени переодеться, а Фредди уже звонил в дверь.
        - Умираю от жажды,  - заныл он, сбрасывая с плеч громадный рюкзак.
        Сесилия налила другу воды.
        - Ты откуда?
        - Лучше спроси, куда я.
        - И куда?
        - Мне нужно проведать друзей.
        Сесилия уже собиралась спросить о причинах его визита, когда в дверь снова позвонили.
        - Как странно,  - пробормотала хозяйка, выглядывая в глазок.  - Гея! Что ты тут делаешь?
        - Я решила, ты до сих пор думаешь про эти даты, и мне пришло в голову… Ой, у тебя гости!
        После формального знакомства хозяйка предложила:
        - Я хочу есть. Давайте что-нибудь закажем.
        Пока Гея звонила в пиццерию, а Сесилия ставила напитки в холодильник, Фредди занялся осмотром полки с дисками.
        - Через пятнадцать минут доставят!  - сообщила Гея, усаживаясь на диван.
        Сесилия взяла со стола пузырек с таблетками.
        - Что это?  - удивился Фредди.
        - Антидепрессанты. Забыла принять утром.
        Парень возмущенно всплеснул руками.
        - Это временно,  - заверила Сесилия.
        Фредди собирался возразить, но в разговор встряла Гея:
        - Придумала что-нибудь?
        - Я нанесла на карту места появления, но ничего не поняла.
        - Фигуры по точкам искала?
        - Нет никаких фигур.
        - Можно узнать, о чем это вы?
        Сесилия подробно рассказала о доме, местах и датах. Когда привезли пиццу, они все еще спорили о смысле дат, особенно последней. Безусловно, она была главной загадкой, исключением из золотого правила, которому до сегодняшнего утра подчинялась система дат. От пиццы не осталось ни крошки, а они так и не пришли ни к какому заключению. Фредди посмотрел на часы и объявил, что ему пора. И уже с порога вдруг закричал:
        - Чуть не забыл про самое главное!  - Парень вытащил из рюкзака несколько видеокассет.  - Вот что я принес. Это записи визита папы. Смотри не потеряй.
        - Спасибо, конечно, но я сыта по горло всем, что связано с этой страной.
        «А вот и неправда»,  - подумал Фредди. А вслух сказал:
        - Я тоже, но человеку свойственно любить то место, где он страдал.
        - Ну нет,  - поправила Сесилия.  - Человеку свойственно любить то место, где он любил. Наверно, поэтому Майами начинает мне нравиться.
        - Если ты говоришь правду, тогда ты должна любить этот проклятый остров. Мы слишком много чего там любили. Некоторые вещи того стоили, другие  - не стоили…
        Сесилия почувствовала, как внутри что-то оттаивает  - словно рушится крепость, однако сдаваться она не собиралась.
        - Я не хочу ничего вспоминать. Я хочу забыть. Хочу верить, что я другой человек. Хочу думать, что родилась в тихом спокойном местечке, где меняются только времена года, где камень, который я положу у себя во дворе, останется там лежать и тысячу лет спустя. Я не хочу приспосабливаться к чему-то новому. Я устала привязываться к человеку, а потом терять его, просто свернув за угол. Я больше не готова к потерям. У меня болит душа и память. Я не хочу любить, чтобы потом не умирать от боли…
        Фредди понимал ее тоску, но не одобрял этой тяги к уединению. Он не мог позволить Сесилии снова замкнуться в себе. Нехватка общения  - злейший враг здравомыслия.
        - А вот я скучаю по своим друзьям, по нашим прогулкам и приключениям,  - ответил он.  - И не боюсь это признавать.
        - «Разлука приносит забвенье»,  - пропела Гея.
        Фредди посмотрел на нее почти с ненавистью.
        - Когда человек покидает какое-то место, он его мифологизирует,  - изрекла Гея.
        - Да, верно,  - подхватила Сесилия.  - Гаваны, по которой ты скучаешь, наверняка не существует.
        - Кто бы говорил!  - буркнул Фредди.  - Не ты ли месяц назад вздыхала по очередям в Синематеку?
        - Бывает, с языка срываются всякие глупости,  - уже раздраженно отозвалась Сесилия.  - В ту минуту я вообще хотела отсюда исчезнуть.
        - А когда ты жила на Кубе…
        Сесилия решила не мешать парню разглагольствовать. В отличие от своего друга, она не ловит каждый вздох этого острова. И хотя девушка ощущала ту же боль, душа ее жаждала вовсе не слепой верности.
        Сесилия смотрела, как ветер треплет плющ на стене соседнего дома, как птицы гоняются друг за дружкой меж кокосовых пальм… Ей вспомнился ее другой город, ее утраченная страна. Сесилия ее ненавидела. Господи, как она ее ненавидела. И не важно, что воспоминания наполняли ее тоской. Не важно, что эта тоска так походила на любовь. Она никогда в этом не признается, даже своей тени. Но вот из какого-то уголка ее памяти всплыли слова болеро: «Если наша любовь только снится, дорогая, зачем же браниться, когда сердце вздыхает мое?»
        Сладкие чары
        - День добрый, соседка,  - поздоровалась женщина средних лет, не переставая взбивать густую пену в плошке.  - У меня сахар кончился. Не одолжишь пару чашек?
        Амалия не удивилась при виде незнакомки, которая появилась на пороге ее дома, взбивая белок для меренг. Два дня назад девушка наблюдала за ней сквозь жалюзи: новая соседка хлопотала вокруг мужчин, переносивших из грузовика мебель и коробки.
        - Ну конечно,  - ответила Амалия.  - Входи.
        Она знала, кто перед ней, потому что толстая Фредесвинда, что живет на углу, уже о ней рассказывала.
        - Вот, пожалуйста.
        - Как тебя зовут?  - спросила гостья, на секунду прервавшись.
        - Амалия.
        - Большое спасибо, Амалия. Завтра верну. Меня зовут Дельфина, к твоим услугам.
        Когда Амалия передавала бумажный кулек, их руки соприкоснулись, и девушка чуть не выронила сахар.
        - Ай, да ты беременна…
        Амалия всполошилась. Никто, кроме Пабло, об этом не знал.
        - Кто тебе сказал?
        Дельфина рассмеялась:
        - По тебе заметно.
        - Правда? Ведь всего два месяца…
        - Я не имела в виду тело  - заметно по лицу.
        Амалия ничего не сказала, хотя и была уверена, что Дельфина не смотрела на лицо, принимая фунтик. Только на руки.
        - Ну ладно, до свидания. Принесу тебе кусок пирога. Твоя девочка вырастет сладкоежкой.
        - Девочка?  - Амалия не успела переспросить, потому что соседка уже направилась к себе, с новыми силами взбивая пену.
        Амалия в изумлении застыла в дверях. В таком виде ее несколько минут спустя и застала Фредесвинда.
        - Что с тобой?
        - Дельфина, наша новая соседка…
        Амалия не договорила, чтобы не выболтать свой секрет.
        - Не обращай внимания. Думаю, бедняжка немного не в себе. Вот вчера, когда разносчик газет выкрикивал что-то про перуанцев, которые укрылись в кубинском посольстве, как, ты думаешь, она себя повела? Сделала загадочное лицо и сказала, что эта страна проклята, что через десять лет все здесь будет вверх тормашками, а через тридцать то, что произошло в кубинском посольстве в Перу, повторится в Гаване, только наоборот и помноженное на тысячу.
        - Что она имела в виду?  - спросила Амалия.
        - Говорю же тебе, она малость того,  - повторила толстуха и покрутила пальцем у виска.  - Я прослышала, что эта Дельфина недавно вышла замуж и потеряла будущего ребенка в автокатастрофе. Ну почему же она это не предвидела, а?
        - Она замужем?  - После этого известия Амалия уже была готова отдать помешанной свои симпатии.
        - Ее муж скоро приедет. Они жили, по-моему, в Сагуа, а теперь жена приехала первой, чтобы обустроить дом, а муж тем временем заканчивает там дела.
        - Как поживаете, донья Фреде?  - раздался сзади мужской голос.
        Амалия кинулась на шею своему Пабло.
        - Ну ладно, голубки, воркуйте без меня.  - Соседка спустилась с крыльца в сад.
        Пабло закрыл дверь.
        - У тебя что-нибудь получилось?
        - У меня все получилось. Мне теперь не нужно возвращаться в порт.
        - Да как же?..
        - Я виделся с матушкой.
        Вот это новость! Сбежавшим влюбленным помогала только Рита, но певица не могла предложить им многого  - разве только советы.
        - Ты с ней разговаривал?
        - Нет, она только это передала.
        Пабло вынул из кармана сверток, а из него две вещицы, сиявшие, точно жемчуг в вечернем свете. Амалия приняла их обеими руками. Это и вправду были жемчужины.
        - Что это?
        - Мама дала. Они принадлежали моей бабушке.
        - А что скажет отец, когда узнает?
        - Он не узнает. Маме удалось сохранить кое-какие драгоценности, когда они бежали из Китая. На корабле у них украли почти все, но она спрятала ожерелье и отдала его папе уже на Кубе, а эти сережки никогда ему не показывала, потому что решила сохранить на черный день.
        - Они, наверно, дорогие.
        - Хватит, чтобы начать то дело, о котором мы говорили.
        Амалия смотрела на серьги. Ее мечтой было открыть нотный магазин, где продавались бы и инструменты. Она провела детство среди музыкальных записей и тех, кто ими занимается,  - это была давняя страсть дедушки, которой заразился и ее отец.
        - Как бы то ни было, нужно занять денег.
        - Теперь мы сможем это сделать,  - заверил Пабло.
        Она открыла глаза и, еще не встав с постели, увидела, что Мартинико сидит на полке из кедра и болтает ножками, колотя пятками по благородному дереву. Амалия почувствовала толчок изнутри и положила руку на живот. Ребенок шевелился. Она посмотрела домовому в глаза и ощутила трогательную нежность.
        Амалия услышала, как Пабло молится перед статуей Сан-Фан-Кона. Такое благочестивое отношение к предкам было для девушки подтверждением любви и придавало ей уверенности. Запах ладана напомнил ей тот день, когда они обменялись брачными обетами. Вместе с Ритой и еще несколькими друзьями они поехали на кладбище, где лежали останки покойного прадедушки-мамби. Пабло поджег благовонные палочки, помахал ими перед ее лицом, бормоча что-то на смеси испанского и китайского. Потом он воткнул палочки в землю, чтобы дым отнес его молитвы на небо. В тот вечер молодожены устроили для друзей ужин в «Пасифико». Пиво мешалось со свининой в кисло-сладком соусе, а рисовое вино  - с кубинским кофе. Рита подарила им договор на заем, о котором они мечтали, с ее собственной подписью в качестве поручителя.
        Вот так они и открыли свой магазин на оживленном перекрестке улиц Гальяно и Нептуно. С тех пор Пабло каждый день вставал в шесть часов, шел на склад забрать заказанные товары, приходил в контору и обзванивал клиентов. Днем он торговал в магазине и принимал специальные заказы, а в семь вечера возвращался домой, убедившись, что оставил дела в полном порядке.
        - Любовь моя, я ухожу,  - сказал Пабло из коридора.
        Это предупреждение развеяло остатки сна. Нужно одеться и заступить на место мужа: сегодня он едет в порт, чтобы забрать важный груз. Амалия быстро встала с постели, и Мартинико испарился с полки, чтобы возникнуть рядом с хозяйкой, держа в руках сандалии, которые она искала. Женщина не уставала поражаться услужливости домового, которая проявилась с началом ее беременности. Амалия торопливо оделась и позавтракала. Вскоре она уже шагала к дому на углу.
        Луйанo был бедным кварталом, населенным рабочими, учителями и служащими, которые стояли в самом начале карьеры или открывали дело в ожидании, что время  - или поворот судьбы  - предоставит им возможность переехать. Амалия любила эти тихие солнечные улочки. Ей не составляло труда добраться до района Центральной Гаваны, где находился их магазин. Она была счастлива: замужем за Пабло, ждет первенца и занимается делом, о котором мечтала всю жизнь.
        Женщина села в автобус, доехала почти до Набережной, а уже через полчаса подняла металлические жалюзи, открыла стеклянную дверь и включила кондиционер. На стенах висели гитары и бонго[36 - Бонго  - кубинский ударный инструмент  - небольшой сдвоенный барабан африканского происхождения.]. В витринах, задрапированных черным атласом, лежали ноты в кожаных и картонных обложках. Два рояля  - черный и белый  - занимали основное пространство слева. Справа в углу стоял проигрыватель. Амалия нажала на кнопку, и голос Бенни Море наполнил утро страстью: «Сегодня, как и вчера, я так же люблю тебя, всегда…» Амалия вздохнула. Бенни пел как ангел, пьяный от печали.
        Колокольчик на двери возвестил о приходе первого клиента. Точнее, двух: супружеская чета спросила ноты для рождественских вильянсико. Амалия предложила на выбор полдюжины партитур. После долгих споров и торгов супруги приобрели три. Почти сразу вслед за ними появился подросток, испробовал несколько кларнетов и остановился на самом дешевом.
        Колокольчик снова зазвенел.
        - Донья Рита!
        - Решила тебя навестить, доченька. Вспомнила, что сегодня в порт приходит груз, и подумала, что застану тебя одну. К тому же ночью я видела сон и теперь хочу посмотреть кое-какие ноты.
        - Рассказывайте.
        - Мне снилось, что мы с тобой пришли к Диноре…
        - К той гадалке?
        - Да, но в этот раз я сама раскладывала карты и предсказывала будущее. Я все видела так ясно! И я уверена, все именно так и будет… Ты тоже была в этом сне.
        - И что вы увидели?
        - Самое скверное, что этого я не помню. Но я была предсказательницей. Я смотрела в карты, и в голове у меня представлялось. И вдруг я почувствовала руку на своем горле  - она меня душила. И когда я совсем уж стала задыхаться, то проснулась.
        - Да, но при чем тут ноты?
        - Я недавно читала про новую оперу Менотти. Она называется «Медиум» или как-то похоже. Не знаю, но я почувствовала необходимость посмотреть ноты[37 - Эта опера американского композитора Джанкарло Менотти была написана в 1946 году.].
        - У меня здесь есть список композиторов, а еще список недавних названий…
        - Лучше по названию.
        И женщины под вздохи «Обезумевших от мамбо» и горестной «Жизни» взялись просматривать список.
        - Вот она!  - воскликнула Рита.  - «Женщина-медиум» Джанкарло Менотти. Сколько стоит?
        - Для вас бесплатно.
        - И слышать не желаю! Если ты будешь вместо бизнеса заниматься благотворительностью, тебе скоро придется просить милостыню, а я не для этого ставила подпись в банке.
        - Я не могу брать с вас деньги после того…
        - Если не согласишься, я не возьму партитуру, и тогда мне придется покупать ее в другом месте.
        Амалия назвала цену и приготовила упаковочную бумагу.
        - Не понимаю, зачем мне это нужно,  - призналась Рита, протягивая деньги.  - Я уже давно даже сарсуэлу не пою, но в конце концов… Быть может, сон мой как-то связан с бронхитом, который ночами не дает мне дышать.
        Певица ушла с нотами под мышкой, и Амалия решила привести в порядок каталоги. По звуку второго колокольчика она поняла, что Пабло вошел через заднюю дверь, но тут в магазине появился очередной покупатель. Обслужив его, Амалия заглянула в подсобное помещение:
        - Пабло!
        Муж подскочил на месте и выронил какие-то листочки.
        - Что это?
        - Хоакин просил подержать их у себя недельку.  - Он поспешно запихивал бумаги в ящик.
        - Это ведь прокламации?
        Пабло молчал, продолжая прятать бумаги.
        - Если у нас это найдут, мы попадем в беду.
        - Никто не подумает, что в музыкальном магазине…
        - Пабло, у нас будет ребенок. Я не хочу неприятностей с полицией.
        - Клянусь тебе, тут нет ничего опасного, просто призыв к забастовке.
        Амалия молча смотрела на мужа.
        - Если мы не воспротивимся Прио, ситуация ухудшится для всех,  - сказал Пабло.
        Он приобнял жену, но та отстранилась.
        - Мне не нравится, что ты ввязался в политику,  - не отступала Амалия.  - Это для тех, кто хочет жить припеваючи, вместо того чтобы работать, как Бог велит.
        - Я не могу не помочь Хоакину. Друзья на то и друзья…
        - Если он тебе такой друг, то попроси его забрать это.
        Пабло смотрел на жену, не зная, что тут можно добавить. Амалии было известно об исчезновениях и арестах: об этом ежедневно писали в газетах. Не было необходимости доказывать, что ситуация в стране складывается скверная. Именно сознание опасности заставляло женщину открещиваться от такой реальности.
        - Это не страна, а наказание,  - твердо заявил он.  - Мы не можем сидеть сложа руки.
        - Ты хочешь, чтобы твой сын родился сиротой?
        В магазине прозвенел колокольчик.
        - Пожалуйста,  - шепнула Амалия.
        - Хорошо,  - шепнул Пабло.  - Я отнесу их в другое место.
        Он чмокнул жену в щеку, стараясь успокоить:
        - Как прошло утро?
        - Рита заходила,  - ответила Амалия, радуясь возможности сменить тему.
        - Мне говорили, она болеет.
        - Да, легкий бронхит.
        - Ей бы в постели полежать,  - заметил Пабло, направляясь к задней двери.  - Я ненадолго заеду в клуб.
        - Куда?
        - В клуб на углу Санхи и Кампанарио  - помнишь? Хочу выяснить у них про ушу. Потренироваться мне не мешало бы.
        - Хорошо, только не задерживайся,  - согласилась Амалия и вышла в другую дверь.
        Высокий нескладный мужчина в сером костюме, висевшем на нем, как простыня на гвозде, разглядывал дирижерскую палочку из слоновой кости  - это была одна из тех диковин, которые Пабло заказал, чтобы придать лоску своему заведению. Амалия вооружилась лучшей из своих улыбок, но застыла как вкопанная, когда посетитель повернулся к ней. Женщина инстинктивно оглянулась на подсобку: вдруг Пабло что-нибудь забыл и вернулся. В их магазине стоял Бенни Море.
        - Добрый день,  - пролепетала хозяйка.  - Чем я могу вам помочь?
        - Есть у вас Готшалк?
        - Одну минутку,  - еле слышно ответила Амалия и шагнула к шкафу с зеркальными дверцами.  - Так, музыка двадцатого века.
        Она достала список и пробежала глазами по строчкам:
        - Вот здесь. Готшалк, Луи Моро: «Фантазия на тему Кокуйe»… «Сельские сцены»… «Ночь в тропиках»…  - Амалия посмотрела номер и отыскала нужные партитуры в шкафу.  - Взгляните.
        Она вытащила две тетради.
        - Я возьму ту, которую вы посоветуете,  - сказал мулат с ласковой, почти извиняющейся улыбкой.  - Знаете, я ведь не умею читать ноты. Ничего не разбираю в этих крючках…
        Амалия кивнула. Какая же она бестактная! Только сейчас она вспомнила, что этот человек, владеющий голосом как соловей и дирижирующий оркестром с важностью академика, так и не научился читать ноты и вынужден свои композиции надиктовывать.
        Он был как тропический Бетховен  - только не глухой, а слепой к музыкальной грамоте.
        - Я хочу сделать подарок,  - ответил мулат на вопрос, которого Амалия не задавала.  - Мой племянник учится в консерватории и часто говорит об этом композиторе.
        Амалия завернула партитуру в серебристую бумагу и перевязала красной лентой.
        - А сколько стоит это?  - спросил певец, указав на палочку из черного дерева и слоновой кости.
        Хозяйка назвала цену в уверенности, что Бенни такую странную вещь не купит.
        - Беру.
        Амалия думала только об одном: если бы ее сейчас видел отец…
        - Вы ведь недавно открылись?  - спросил мулат, пока она отсчитывала сдачу.
        - Два месяца назад. Как вы узнали про наш магазин?
        - Кто-то рассказывал о вас в «Домовом», и мне запомнилось название: оно показалось мне очень остроумным.
        Амалии пришлось сделать усилие, чтобы остаться спокойной: «Домовой»  - так называлась студия ее отца. И кто же там мог о них рассказывать?
        - Всего наилучшего,  - произнес музыкант, дотронувшись до полей серой шляпы.  - Да! И не изменяйте своим привычкам  - время от времени слушайте меня.
        Вначале Амалия не поняла, что он имел в виду. Только потом она обратила внимание, что из патефона по-прежнему звучит песня Бенни Море.
        Она смотрела вслед худощавой фигуре, которая на секунду замерла за дверью, чтобы без следа раствориться в толпе, а потом перевела взгляд на пол, на козлоподобный силуэт, символ их магазина, на буквы названия: «Флейта Пана». Почему они с Пабло выбрали такой необычный вариант? Им обоим пришла на ум та далекая ночь в Виналесе, когда они строили планы на будущее. И обоим была понятна эта странная ассоциация.
        Внезапно стекла в магазине зазвенели от грохота. Амалия застыла на месте, не понимая, что это могло быть: стук в дверь, гром или лопнувшая шина. Только когда женщина увидела, что многие на улице останавливаются посмотреть, другие спотыкаются, а третьи с воплями бегут прочь, стало ясно, что произошло нечто действительно серьезное. Амалия выглянула на улицу.
        - Что случилось?  - спросила она хозяйку «Аиста», которая поспешно закрывала свой магазин одежды, и вид у нее был скорбный.
        - Чибас покончил с собой.
        - Что?
        - Несколько минут назад. Выступал на радио с речью и застрелился прямо там, перед микрофоном.
        - Вы уверены?
        - Дочка это слышала. И только что мне позвонила.
        Амалия не верила своим ушам.
        - Но почему?
        - Он что-то там не смог доказать, хотя и обещал.
        Амалия видела всеобщее смятение, слышала, как весь город скорбит о покойном. Люди бежали и кричали, но никто не мог объяснить, что же произошло. Амалия подумала о муже. Куда он направился  - в спортивный клуб или совсем по другим делам? Свистки полицейских и выстрелы вселяли ужас. Амалия вернулась за сумочкой и, действуя совершенно неразумно, закрыла магазин. Она должна найти Пабло! Амалия старалась идти спокойно, но ее то и дело толкали другие пешеходы  - люди разбегались во все стороны, не глядя по сторонам.
        Через две куадры Амалию потащила за собой толпа людей, маршировавших с плакатами. Женщина попыталась спрятаться в подъезде, однако от этой лавины не было спасения. Ей пришлось двигаться в том же темпе, почти бегом; она понимала, что, если остановится, эта слепая и глухая толпа ее раздавит.
        Две патрульные машины с визгом затормозили посреди улицы, и люди замедлили шаг. Амалия воспользовалась этим, выбралась к тротуару и поднялась на крыльцо. На нее и здесь напирали, но угроза быть растоптанной уменьшилась. Из-за колонны ей не было видно, что происходит на углу,  - вот почему она не догадалась, отчего люди начали пятиться.
        Раздались выстрелы, и передние подались назад, но эта волна не задела стоявшую на ступеньках Амалию. И все-таки первая же струя воды сбила ее с ног. Сначала она ничего не поняла  - только почувствовала удар и боль, от которой потемнело в глазах. Амалия увидела на одежде кровь: падая, она ударилась о ступеньку.
        Вторая струя угодила ей в грудь и толкнула на цементную тумбу с афишами, возвещающими о новом представлении в кабаре «Тропикана» («самое большое в мире шоу под открытым небом»), наклеенными поверх объявления об открытии театра «Бланкита» («на пятьсот мест больше, чем в нью-йоркском „Радио-Сити“, который до этого дня был самым большим театром в мире»). И в голову Амалии пришла несвоевременная мысль: как забавна судьба ее островка, где все одержимы страстью иметь все самое большое или быть в чем-нибудь уникальными… странное место, наполненное музыкой и болью…
        Вода ударила в третий раз.
        Прежде чем упасть на тротуар без чувств, Амалия увидела плакат, рекламирующий последний шлягер  - песню с комическим сюжетом, завязка которого произошла неподалеку: «По Прадо и Нептуно девчоночка шла…»
        Дела душевные
        Сесилия подняла трубку еще в полусне. Звонила двоюродная бабушка, предлагала позавтракать вместе, как положено. «И никаких отговорок!»  - сразу предупредила она. Она-то знает, что Сесилия звонила ей несколько раз на неделе. «Если хочешь поговорить или попросить о чем-нибудь, сегодня твой день».
        Сесилия умылась ледяной водой и быстренько оделась. В спешке журналистка чуть не забыла карту. У нее выдалась тяжелая неделя на работе  - две статьи для воскресного выпуска: «Кулинарные секреты бабули» и «Тайная жизнь вашего автомобиля». Сесилия написала их, совершенно не разбираясь ни в кулинарии, ни в автомеханике. Но все эти дни треклятая карта не шла у нее из головы. Бабушка куда-то запропастилась. По крайней мере, трубку не брала. Сесилия даже походила возле ее дома, решив вызвать полицию, если заподозрит что-нибудь неладное. Соседка рассказала, что Лоло каждый день выходит из дому ни свет ни заря и возвращается поздно вечером. Чем она занимается?
        Еще на лестнице девушка услышала голос попугаихи:
        - Мусор прочь! Мусор прочь!
        А еще вопила бабушка, и это было похуже, чем птичья брань:
        - Заткнись, чертова стрекоталка! Иначе отправлю тебя в кладовку на целых три дня.
        Но ее питомице не было дела до этих угроз, и лозунги лились рекой:
        - Фидель силен, прогонит янки вон.
        - Идиотка безмозглая!  - перекрикивала птицу Лоло.  - Если не уймешься, я тебе в ужин петрушки накидаю[38 - Считается, что петрушка для попугаев ядовита.].
        Сесилия позвонила. Фиделина взвизгнула от удивления, а бабушка от испуга  - наверно, решила, что это соседи пришли скандалить. Наступила мертвая тишина, потом послышался перестук и глухой удар.
        «Ну все,  - с надеждой подумала гостья.  - Птичке каюк».
        Дверь открылась.
        - Как я рада тебя видеть, доченька!  - Старушка наградила ее нежнейшей улыбкой.  - Давай проходи, не то простудишься.
        Пока Лоло запирала дверь на все засовы, Сесилия осматривала комнату.
        - А где попугай?
        - Там.
        - Ты наконец-то ее выпотрошила?
        - Девочка, ну что у тебя за мысли!  - перекрестилась Лоло.  - Это совершенно не по-христиански.
        - То, что Фиделина с тобой вытворяет, христианским тоже не назовешь.
        - Это тварь Господня,  - вздохнула тетушка с видом мученицы.  - Я ее прощаю, потому что она не ведает, что творит.
        - Я слышала крики, а потом шум…
        - А, ты об этом…
        Лоло подошла к кладовке и открыла дверь. Клетка Фиделины стояла рядом с коробками и чемоданчиками. Снова увидев свет, птица бодро заверещала, однако радость пленницы длилась лишь мгновение. Старушка захлопнула дверь у Фиделины перед клювом.
        - Мне пришлось волочить эту клетку, а в ней весу десять тонн. Железные ножки постукивали  - вот что ты слышала.
        - И очень жаль,  - разочарованно отметила Сесилия.
        - Пойдем в столовую. Шоколад уже готов.
        Сесилия переместилась в угол, откуда доносились дивные ароматы. Лоло поднялась ни свет ни заря, чтобы купить в ближайшем кафе свежих чурро[39 - Чурро  - сладкая выпечка из заварного теста, имеющая в сечении вид многоконечной звезды.]. Вернувшись, она положила их в духовку, чтобы не остыли, а в кастрюлю с молоком кинула несколько брикетов испанского шоколада. Теперь в центре стола стоял кувшин шоколада, а рядом в глиняной миске красовалась горка чурро, от них поднимался ванильный пар.
        - Зачем ты хотела меня видеть?  - спросила тетушка, наливая шоколад.
        - Давно к тебе не приезжала.
        - Я тебе дважды в матери гожусь, так что оставь эти сказочки. Что случилось?
        Сесилия рассказала о доме-призраке и об историческом значении дат, когда он появляется.
        - …Но теперь его видели в день, который не совпадает ни с одним из таких событий,  - закончила девушка,  - и я не знаю, что и думать.
        Она макнула кончик чурро в шоколад, а когда несла его ко рту, на скатерть упала темная капля.
        - Чуть не забыла!
        Сесилия выбежала в гостиную, достала из сумки карту, вернулась и разложила ее на столе, но тетушка отказалась что-либо рассматривать, пока они не покончат с завтраком. Только убрав тарелки, Лоло принялась за исследование; девушка ловила каждое ее движение. Иногда старушка хмурила брови и замирала, глядя в пустоту, пытаясь увидеть или услышать нечто, внятное только ей, потом молча мотала головой и возвращалась к карте.
        - Знаешь, что я думаю?  - произнесла она наконец.  - Этот дом может быть мемориалом.
        - Чем?
        - Чем-то вроде памятника или знака.
        - Не понимаю.
        - До сих пор бoльшая часть дат была связана с недавней историей Кубы. Но возможно, дом хочет также указать на свою особую связь с каким-то человеком.
        - И какой в этом смысл?
        - Никакого! Дом просто выстраивает систему координат.
        - Ты можешь понятней объяснять?
        - Девочка, все очень просто. Возможно, все это время дом объявлял: «Я явился из такого-то места» или «Я олицетворяю такое-то событие». А теперь он говорит: «Я здесь из-за такого-то человека». Полагаю, что дом изначально связан с Кубой, но теперь он связан с кем-то или с чем-то в этом городе.
        Сесилия ничего не ответила. Новая гипотеза показалась ей какой-то неубедительной. Если дом  - носитель чьей-то личной истории, которая перетекла в Майами, тогда почему же он продолжает появляться без всякой логики, бессистемно в столь непохожих районах города?
        Бой часов вернул девушку к реальности.
        - Извини, доченька, но мне пора отправляться к мессе, а потом… Боже мой! Погляди на свою юбку!
        На юбке красовалось шоколадное пятно. Лоло подошла к холодильнику и достала кусочек льда.
        - Иди в ванную и потри.
        - Тетушка, почему ты так часто уходила из дому на этой неделе?  - спросила Сесилия, заглянув в спальню.  - Я решила, с тобой что-то случилось. И не говори, что все эти дни ты провела в церкви…
        Сесилия так и не договорила, потому что увидела фотографии над комодом. Вот ее бабушка Дельфина, как обычно в цветастом платье и с неизменной улыбкой, среди роз в саду рядом с домом. На другом снимке стоял незнакомый господин, которого Сесилия опознала по клетке с тем самым попугаем. Когда девушка увидела третью фотографию, земля ушла у нее из-под ног. С нежностью и ужасом смотрела Сесилия на своих родителей в свадебных одеждах: мама с волосами, собранными в пучок, и в длинном платье; отец с лицом киноактера, при галстуке в светлый горошек, который она совсем забыла. Внизу шла дарственная надпись: «Тете Лоло в память о нашей свадьбе в приходе Святейшего Сердца Иисуса в Эль-Ведадо, в день…» А дальше дата, дата…
        - Февраль  - единственный месяц, когда я хожу в церковь каждый день,  - сообщила из кухни старушка.  - Я всегда буду молиться за твоих родителей, которые поженились четырнадцатого февраля в знак своей великой любви. Упокой, Господи, их души!
        Мне не хватало тебя
        Когда Амалия узнала, что потеряла дочь  - существо, пол которого предсказала Дельфина,  - она не заплакала. Глаза ее впились в лицо Пабло, сидевшего на стуле в больнице, где она когда-то родилась и где ее бабушка была рабыней, когда в этом доме жила дочь маркиза де Альмендареса. Витражи в окнах до сих пор расцвечивали пол и стены. Папоротник во дворе до сих пор шуршал под дождем, наполняя комнаты свежим ароматом кубинского леса.
        - Сукины дети! Посмотри, что они с нами сделали,  - сквозь зубы процедил Пабло.
        - Ничего, у нас еще будет ребенок,  - отвечала она, глотая слезы.
        Глаза Пабло покраснели и увлажнились, он наклонился поцеловать жену. Амалия как будто подхватила от Дельфины дар пророчества: через несколько месяцев живот ее снова округлился.
        В те дни Амалия много думала о Дельфине, которая снова переехала, но перед этим набила голову соседки разнообразными предсказаниями. По большей части кошмарными.
        Однажды, когда женщины обсуждали самоубийство Чибаса, Дельфина заявила:
        - Его смерть ничего не доказала, а наша участь будет еще более скверной. Через несколько лет остров превратится в преддверие ада.
        Незадолго до переезда она зашла попросить чашку риса.
        - Сначала переворот, потом мертвецы,  - сообщила она.
        Амалия думала, что соседка имела в виду струю воды, перевернувшую ее на улице, и свою мертвую дочку… Но все поняла, когда в стране произошел переворот и в 1952 году к власти пришел генерал Фульхенсио Батиста[40 - Батиста-и-Сальдивар Фульхенсио (1901 -1973)  - кубинский правитель: фактический военный лидер в 1933 -1940 годах, президент в 1940 -1944 и 1954 -1959 годах, временный президент в 1952 -1954 годах. Был свергнут в ходе Кубинской революции 1 января 1959 года.]. Все проделали очень аккуратно, без единого выстрела. А мертвецы действительно начали появляться потом. Но пророчество продолжало сбываться и дальше. Куда хуже оказалось пришествие Костлявой, этого мифического существа, которому при поддержке красных дьяволов суждено было обратиться в Иуду, Ирода и Антихриста этого острова. Даже младенцев будут избивать, если они попытаются освободиться из-под этого ярма, пообещала Дельфина.
        Желая отогнать мрачные мысли, Амалия вернулась к вышиванию, но все равно думала о своем. За последнее время в ее жизни много чего произошло. Так, например, мама зашла к ним в магазин. А отец знает? Конечно нет, уверяла Мерседес. Он не должен про это знать. Приняв жесткое решение не встречаться с дочерью после ее побега и замужества, Пепе сделался угрюмым, совсем перестал смеяться.
        Амалия не любила думать об отце, потому что эти раздумья так или иначе оканчивались слезами. У нее есть муж, который ее обожает, а теперь еще и мать, которая о ней беспокоится, но она потеряла лучшего друга. Ей не хватало его нежности старого ласкового зверя  - и нечем было ее заменить.
        Пабло как мог старался развеять ее печаль. Он еще в юности разглядел нить, соединяющую отца и дочь  - таких похожих и при этом таких независимых. Теперь Амалию, казалось, ничто не радовало. После долгих раздумий Пабло решил прибегнуть к тактике, которую изобрел раньше, желая отвлечь жену от мрачных мыслей: подкинуть жене какую-нибудь проблему, которая потребует ее прямого вмешательства,  - и чем сложнее будет эта проблема, тем лучше.
        Однажды вечером Пабло вернулся из магазина и принялся жаловаться. Продажи сильно сократились. К тому же слава их предприятия  - это как визитная карточка в обществе. Очень жаль, что они не могут появляться на всех мероприятиях, куда их приглашают. Он раньше не хотел говорить, чтобы ее не расстраивать, но как же возможно принимать столько приглашений, если они потом не смогут ответить тем же? У них нет возможности никого приглашать… разве только они примут решение переехать в более подходящее для приемов место. Куда? Ну, это сложный вопрос. Но почему бы, например, не в Эль-Ведадо?
        И хотя до родов оставался всего месяц, Амалия перестала судачить с толстухой Фредесвиндой и с газетой в руках в две недели обошла больше двадцати квартир. Пабло был и доволен и встревожен одновременно. Никогда прежде он не видел жену в таком лихорадочном возбуждении. И терялся в догадках: этот энтузиазм вызван желанием быть полезной или другими обстоятельствами? Пабло начал склоняться ко второму варианту, когда агент по недвижимости передал им ключи от квартиры.
        В день переезда Амалия замерла в дверях, точно сомневаясь, что это и есть их новое жилище. Квартирка была маленькая, но чистая, в ней витал запах соседского достатка. С балкона был виден кусочек моря, свет легко проникал в широкие окна. Женщину приводила в восторг ванна ослепительной белизны и гигантское зеркало, в котором, если отойти, можно было увидеть себя во весь рост. Амалия пробежалась по всей квартире, не уставая восхищаться: все такое светлое, такое синее! После ее старого дома неподалеку от Китайского квартала и скромного обиталища в Луйано от этой квартиры у Амалии перехватывало дыхание.
        Вскоре стало очевидно, что старая мебель этому дому не подходит. Их кровать на фоне светлых стен казалась доисторическим чудищем, а диван под лучами бьющего с балкона солнца смотрелся облезлым уродцем.
        - Так мы никого пригласить и не сможем,  - заключил Пабло с досадой, но в то же время и с радостью.  - Нам нужна новая мебель.
        Вот тогда-то Пабло и обнаружил, что выбирать мебель для собственного дома  - та самая страсть, которая скрывалась за восторгами его жены.
        С помощью займов и кредитов Амалия приобрела кремовый кожаный диван, два кресла того же цвета и два деревянных столика для гостиной. В столовой она поставила стол из кедра, который можно было удлинить для приема на восемь персон, и стулья из того же дерева с темно-красной обивкой. Над столом она повесила люстру цвета янтаря. А еще купила бокалы, серебряные приборы и кухонную утварь. День за днем хозяйка добавляла все новые детали: занавески из легкого газа, фарфор, тарелки на стену в столовой, морской пейзаж над диваном, керамический фонтанчик с камушками…
        Меньше чем за две недели Амалия превратила новую квартиру в место, которое в голос вопияло о гостях, чтобы пришли и выразили свое восхищение. Разве не на это намекал Пабло, когда жаловался на старую рухлядь? Произнося эту речь, Амалия распаковала новую покупку: серебряные канделябры и красные свечи к ним. Это была завершающая точка в убранстве столовой.
        В тот вечер после ужина позвонила Рита и позвала обоих на премьеру «Женщины-медиума».
        Действо получилось волнующее, на сцене двигались тени. Но это были не бутафорские тени, не те привидения, которых донья Рита  - в роли мадам Флоры  - оживляла перед гостями, чтобы поддержать славу прорицательницы, проделывая этот трюк с помощью дочери Моники и немого Тоби.
        Женщина хваталась рукой за горло, уверяя, что призрачные пальцы пытаются ее задушить, что, вообще-то, было невозможно, поскольку она лучше других понимала, что эти призрачные видения  - всего лишь выдумка… Амалия почувствовала, что у нее начались схватки. Теперь медиум обвиняла юношу и девушку, якобы кто-то из них старается ее напугать. Никто  - клятвенно заверяют оба  - ничего подобного не делал. Они слишком заняты запугиванием гостей: изображают призраков, издают разные звуки. Амалия пыталась не обращать внимания на шевеление в животе. Вот она посидит тихонько, и все само успокоится. Против обыкновения, в антракте она не покидала своего места. Попросила у Пабло леденцов и с тревогой стала ждать, когда погасят свет. Что там на сцене  - просто музыка или это сонмы призраков выходят на поверхность? Мадам Флора в ярости ополчилась на Тоби. Это ведь он снова и снова к ней прикасается! Однако немой юноша ответить не может, и тогда, несмотря на протесты девушки, вещунья выгоняет Тоби из дома.
        Ах, ее девочка, погибшая из-за удара водяной струи… и красные дьяволы Дельфины, и китайские жемчужины, вынесенные из бойни… Какой магией пользуется эта женщина, чтобы собирать вокруг себя столько призраков? Когда она на сцене, может произойти что угодно. Вот и теперь  - ее мадам Флора оказалась потрясающим открытием. Вещунья обезумела от страха. И вот однажды ночью, уверившись, что шорохи  - это привидения, возжелавшие ее смерти, она выстрелила и убила несчастного Тоби, который вернулся, чтобы увидеться со своей возлюбленной Моникой.
        Однако Амалия увидела то, чего не увидел никто другой. Рука, которую Рита подносила к шее, отливала красным, точно закатная луна. Кровь… ее подругу как будто обезглавили.
        Публика вскочила с мест и разразилась аплодисментами. Пабло едва успел подхватить падающую жену, а на ковер в театральном проходе лилась теплая прозрачная жидкость.
        А теперь девочка агукала, лежа в кроватке. Мартинико, утомившись или заскучав, выбрался на балкон и развлекался швырянием семечек в машины, проезжавшие мимо. Стук двери всполошил домового. Его могли видеть только мать и дочь, но домовой все равно поспешно испарился, прежде чем в комнату влетел Пабло с раскрасневшимся лицом.
        - Господи, как ты меня напугала!  - воскликнул отец семейства.  - Ты не пошла в магазин?
        - Я устала. А ты что здесь делаешь?
        Амалия вспомнила, что две недели назад муж при ее появлении поспешно выскочил из комнаты с таким же встревоженным видом.
        - Сегодня вечером решается судьба контракта,  - объявил он.  - Мы должны быть у Хулио в семь.
        «Флейта Пана» превратилась в сеть из четырех магазинов, где продавали не только ноты и музыкальные инструменты, но также и пластинки зарубежных исполнителей. Хулио Серпа, главный импортер на острове, предложил Пабло продавать его товар; но для этого требовалось открыть еще три магазина. Когда Пабло ответил, что у него недостаточно денег, Хулио предложил партнерство: он выкупает пятьдесят процентов, таким образом Пабло удвоит свой капитал и совладельцы смогут вложиться в дело на равных. Но Пабло не согласился. Ему пришлось бы каждое свое решение обсуждать с партнером. Импортер изъявил готовность заплатить больше и выкупить только сорок процентов, но Пабло не желал быть обладателем шестидесяти процентов своей мечты. Он сказал, что продаст только двадцать. В конце концов коммерсант пригласил Пабло поужинать вместе с его доверенным лицом, человеком достаточно опытным, чтобы служить посредником в подобных случаях. Мужчины собирались обсудить новый вариант, который устроил бы всех.
        - Я зайду за тобой в семь,  - сказал Пабло, целуя жену на прощание.
        Амалия укрыла заснувшую дочку. И только потом обратила внимание, что муж не забрал документы, за которыми возвращался домой.
        Амалия мечтала произвести на партнеров мужа наилучшее впечатление, но хныканье Исабель перешло в крик, который не давал ей принарядиться.
        - С ней все в порядке?  - спросил Пабло, укачивая на руках дочку, лицо которой побагровело от воплей.  - Давай лучше откажемся от приглашения.
        - Ни в коем случае. Если это не прекратится, пойдешь один. А я тут справлюсь…
        Мартинико выглянул из-за шторы, и девочка улыбнулась. Пока домовой играл с малюткой в прятки, Амалия успела привести себя в порядок. Крики возобновились, когда Мартинико на прощание помахал рукой, усилились, когда супруги вышли в коридор, и достигли апогея перед особняком Хулио.
        - Входите,  - приветствовал коммерсант, встречая их на пороге.  - Вивиан, у нас гости!
        У его супруги была кожа театральной, почти что сияющей белизны.
        - Что-нибудь выпьете?
        Исабель продолжала вопить на руках у матери. Взрослые переглядывались, не зная, что делать.
        - Отправляйтесь с Пабло в библиотеку,  - предложила наконец Вивиан.  - А я позабочусь об Амалии и девочке.
        Амалия разглядывала полки из красного дерева, заставленные книгами, освещенные теплым желтоватым светом.
        - Пойдем пока на кухню,  - позвала Вивиан.  - Дадим ей что-нибудь.
        - Не думаю, что Исабель плачет от голода, я покормила ее дома,  - отозвалась Амалия, когда они шли по коридору.  - А если даже и так, все равно у тебя вряд ли найдется подходящая еда. Она пока не все ест.
        - Не беспокойся, Фредди обо всем позаботится.
        Гостья подумала о дистанции, отделяющей ее семью и эту, где имеют возможность нанять повара: о таком она не осмеливалась даже мечтать.
        Исабель больше не плакала  - быть может, благодаря аромату сдобы, веявшему в коридоре. Дойдя до кухни, Амалия застыла как вкопанная: она увидела повара. Точнее сказать  - повариху.
        - Фредесвинда!
        Толстуха тоже обомлела:
        - Амалия!
        - Вы что, знакомы?  - спросила Вивиан, и голос ее зазвучал совсем по-другому.
        - Ну конечно,  - начала Амалия,  - мы были…
        - Я работала у тетушки этой сеньоры, когда она была еще девочкой,  - встряла повариха.  - Донья Амалия часто туда наведывалась.
        Амалия поймала предупреждающий взгляд толстухи и не стала возражать.
        - А это что, ваша дочка?
        - Да,  - ответила Вивиан.  - Что бы ей дать поесть?
        - Я только что испекла пирог.
        - Немного теплого молока будет в самый раз,  - вмешалась Амалия.
        - Фредесвинда, делай, что велит сеньора. Амалия, ты попала в хорошие руки.
        Каблучки хозяйки зацокали по черному мраморному полу коридора.
        - Зачем ты выдумала эту басню?  - шепнула Амалия.
        - А как ты хотела?  - перешла на «ты» Фредесвинда, разогревая молоко.  - Признаваться, что мы были соседками?
        - Почему же нет?
        - Ах, Амалия, ты чересчур наивна,  - буркнула подруга, нарезая пирог.  - Если бы вы не переехали в хорошее место, дон Хулио не пригласил бы вас к ужину. Если ты скажешь, что была соседкой поварихи, эта новость не поможет вам обстряпать дело, а для Пабло этот контракт необходим…
        - Откуда ты знаешь?
        - Мы, слуги, хорошо слышим.
        Пока Фредесвинда болтала, девочка стащила кусок пирога и уже тянула ручку за вторым.
        - Нет, Иса,  - сказала Амалия.  - Это не для тебя.
        - Пока ты не ушла, угостись и сама,  - настаивала повариха.  - А ей я дам молочка и попробую укачать… Уй, ну что за прелесть!
        Фредесвинда принялась расхаживать с Исабелой на руках, напевая вполголоса. Не успела Амалия доесть пирог, а девочка уже спала, убаюканная красивым контральто.
        - Я не знала, что ты так хорошо поешь. Тебе бы этим деньги зарабатывать.
        - Ты что, безглазая? Кто же наймет на работу певицу, в которой триста фунтов весу?
        - Ты могла бы чуть-чуть похудеть.
        - Думаешь, я не пыталась? Это такая болезнь…
        До женщин донеслись голоса и смех.
        - Ступай уже отсюда,  - проворчала Фредесвинда.  - Сеньора не должна так долго разговаривать с прислугой. Если девочка проснется, я тебя отыщу.
        Амалия пошла по коридору, ориентируясь по звуку, вот только не помнила, налево или направо надо повернуть. В конце концов эхо привело ее в гостиную.
        - Что будешь пить, Амалия?
        Гостья не успела ответить, когда в дверь позвонили два раза.
        - Это наверняка он,  - сказал Хулио.  - Вивиан, налей чего-нибудь Амалии. А я иду открывать.
        Пабло наклонился к ведерку со льдом, Амалия пригубила ликер, а голоса в это время приближались по коридору. Амалию повернуться к дверям заставила даже не наступившая пауза, а напряженная поза мужа. Рядом с Хулио стоял ее отец, и был он вне себя от изумления.
        - Что с вами, дон Хосе? Вы в порядке?
        - Да… нет…  - просипел Пепе, как будто ему не хватало воздуха.
        А потом в коридоре раздался шум.
        - Мы можем перенести нашу встречу на другой день,  - предложил Хулио.
        - Прошу прощения,  - подала голос из коридора толстая Фредесвинда, силясь удержать Исабель, которая рвалась из рук.  - Сеньора Амалия, девочка зовет вас.
        - Простите, дон Хулио,  - прошептал Хосе.
        Удивленные хозяева смотрели, как он повернулся и вышел из комнаты. Почти что ощупью отыскал дверь и попытался открыть, но не справился с хитроумным замком.
        И тут его потянули за штанину:
        - Тата.
        Девочка, совсем еще кроха, недавно вставшая на ножки, смотрела на господина, который не может открыть дверь. Хосе отступил на два шага, но девочка не отпускала его штанину.
        - Тата,  - со странной настойчивостью позвала она.
        Это был его собственный взгляд и взгляд его дочери. Побежденный взглядом внучки, Хосе собрал последние силы, склонился, взял ее на руки и зарыдал.
        Всех этих лет как будто бы и не было, вот только ее отец еще больше поседел и глаза его, когда он играл с внучкой, по временам лучились особым светом. Потому что если раньше Хосе жил, завороженный своей дочерью, то теперь Исабель действовала на него почти гипнотически. Дед мог без устали подбрасывать ее вверх, рассказывать разные истории и показывать, как открываются футляры музыкальных инструментов. Амалия пользовалась любой возможностью, чтобы оставить девочку с ним, а сама в это время занималась своими делами. В тот жаркий вечер в городе вечной влажности колокольчик возвестил о ее появлении в магазине, в котором она так любила играть в детстве.
        - Привет, папочка!  - крикнула она отцу, склонившемуся за прилавком.
        Хосе поднял голову:
        - Она умирает.
        Амалия застыла, увидев ужас на его лице.
        - Кто?
        - Донья Рита.
        Амалия спустила дочку на пол.
        - Как? Что стряслось?  - Женщина почувствовала, что колени ее подгибаются.
        - У нее опухоль голосовых связок,  - тихо сказал Хосе.  - Святые небеса! Умирает женщина, поющая как богиня.
        В голове Амалии замелькали неясные образы той Риты, что была рядом с самого ее детства, и ей показалось, что всей своей жизнью она обязана ей: кукла с золотыми кудряшками; серебряная шаль, которая свела ее с Пабло; письма, которые она носила к нему и от него; прибежище, которое она предоставила им после побега; заем на покупку их первого магазина…
        - Это словно месть преисподней,  - всхлипнул Хосе.  - Как будто дьявол почувствовал такую зависть к этому горлу, что порешил закрыть его навсегда.
        - Папа, не говори так.
        - Лучший из голосов, которые дала эта страна… Другой такой у нас не будет!
        Глаза у Пепе покраснели, но Амалия плакать не собиралась.
        - Я должна ее увидеть.
        - Ну тогда не уходи: Рита может зайти в любой момент. Она говорила, что завернет сюда после репетиции.
        - Она собирается петь? С таким заболеванием?!
        - Ты же ее знаешь.
        Шум позади рояля сорвал обоих с места. Исабелита уронила несколько скрипичных футляров. С девочкой ничего не случилось, но она напугалась и вопила как резаная.
        - Здравствуйте, добрые люди… И что у вас стряслось? Конец света уже наступил?
        Голос, который ни с чем не спутаешь, голос, как пенистый прохладный смех.
        - Рита!
        - Мне сейчас не до поцелуйчиков. Дай мне полюбоваться на это ангельское создание, которое орет, как дьяволица.
        Как только певица взяла девочку на руки, Исабель замолчала.
        - Вот твои деньги, Пепе.  - Женщина порылась в сумочке.  - Пересчитай  - тут все правильно?
        - Рита!
        - Ну что вы заладили: «Рита-Рита…» Так вы мне все имя истреплете.
        Певица держалась так же, как и всегда.
        - Амалита, отправляйся по своим делам, а я побуду с девочкой,  - сказал Пепе.
        - Нет, папа. Лучше я ее заберу.
        - Но ты же собиралась ее оставить.
        - Думала пройтись по магазинам, но вот расхотелось.
        - А почему бы нам не прошвырнуться вдвоем, как в прежние времена?
        Амалия обернулась к Рите и заметила, что шея ее замотана платком. И сразу догадалась, что Рита заметила ее взгляд.
        - Оставь девочку со мной,  - попросил Пепе.  - Вечером я ее тебе привезу.
        Амалия поняла, что отец просит не только о своей внучке, но и о своем мире, который рушится из-за болезни Риты. Она впервые увидела, что спина у отца начинает горбиться, и разглядела тень испуга в его глазах и неуверенность  - предвестницу дрожи, но вслух ничего не сказала. Она поцеловала дочку, поцеловала отца и отправилась с Ритой гулять по Гаване.
        После прогулки женщины устроились в кафе на Прадо, они рассматривали прохожих под деревьями, на ветках которых сидели голуби и воробьи. Они обсудили тысячу мелочей, обходя молчанием тему, которой обе страшились. Они вспоминали свои давнишние походы по магазинам, первый визит к гадалке, приступ хохота, напавшего на Риту, когда она узнала, что поклонник Амалии  - китаец… Голуби слетались к их столику поклевать упавшие крошки.
        - Ах, девочка,  - вздохнула певица после долгого молчания,  - иногда мне кажется, что все это скверная шутка, как будто кто-то это выдумал, чтобы меня напугать и сделать мне больно.
        - Не говорите так, Рита.
        - Я просто не представляю себя запертой в ящик, тихохонькой, так что и не пикнуть. Только подумай! Это я-то, которая ни разу не прикусила язык, всегда пела людям правду!
        - И будете петь, вот увидите. Когда выздоровеете…
        - Хорошо бы, потому что умирать я не собираюсь.
        - Ну конечно, донья Рита. Вы никогда не умрете.
        Амалия вернулась домой в таком отчаянии, что решила сразу лечь. Отец привезет Исабелиту еще не скоро, так что есть возможность на пару часов позабыть о мире.
        Эти высокие каблуки ее просто доконали. Амалия вошла в прихожую и скинула туфли. И неожиданно услышала шум в спальне. Женщина на всякий случай прикинула расстояние между дверью в спальню и дверью наружу. С колотящимся сердцем она на цыпочках прошла вперед.
        - Пабло!
        Ее муж подскочил от испуга.
        - Что это?  - спросила она, глядя на три перевязанные бечевкой пачки, которые Пабло уронил на пол.
        - Экземпляры «Гуннун Хушэн».
        - Как?
        - Это газета Уан Тао Пая.
        - Для меня твои слова  - китайская грамота,  - бросила Амалия, но сразу же поняла, что, если понимать буквально, прозвучало это как-то неудачно.  - Что ты имеешь в виду?
        - Уан Тао Пай  - мой соотечественник, погибший в тюрьме. Его пытали за то, что он коммунист. А это экземпляры его газеты, реликвии…
        Амалии вспомнились таинственные отлучки мужа и его возвращение домой в самые неожиданные моменты.
        - Он был твоим другом?
        - Нет, это случилось много лет назад.
        - Ты ведь клялся, что никогда больше не станешь впутываться в такие дела!
        - Я не хотел тебя расстраивать,  - с этими словами Пабло обнял жену,  - но у меня плохие новости. Возможно, к нам придут с обыском.
        - Что?
        - У нас мало времени. Нужно перепрятать эти пачки.
        Пабло выглянул из окна:
        - Они все еще здесь, и я не могу уйти, потому что они видели, как я входил в дом. Нехорошо будет, если они постучат к нам, а меня нет. Сразу заподозрят неладное.
        - Куда их отнести?
        - На крышу,  - после недолгого раздумья решил Пабло.
        Амалия надела туфли. Пабло уложил пачки на ее протянутые руки и открыл дверь. Лампочки над лифтом указывали, что кто-то вызвал его с первого этажа.
        Амалия преодолела пять этажей меньше чем за две минуты. Где же спрятать эти газеты? Недавно она что-то слышала в разговоре своего соседа с техником, смотрящим за домом. Бак, из которого шла вода в квартиру 34В, опустевшую после развода владельцев, прохудился, и его отключили. Женщина поднимала одну за другой крышки баков, пока не отыскала пустой. Закинула пачки внутрь и вернула крышку на место.
        Несколько минут она мерила крышу шагами, дожидаясь Пабло, а потом ожидание сделалось невыносимым. Тогда Амалия пригладила, поправила юбку и вызвала лифт.
        Когда она увидела открытую дверь, колени ее подогнулись. Одного взгляда хватило, чтобы увидеть разбитую люстру, пустые ящики стола на полу, беспорядок в кладовке… А где же Пабло? В глазах у нее потемнело. На полу была кровь. Амалия выбежала на балкон как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее мужа запихивают в полицейскую машину. Она хотела позвать, но из груди ее вырвался только вой, крик умирающего животного. Мир вокруг потемнел; Амалия не рухнула на пол только потому, что ее подхватили невидимые руки. Возлюбленный ее юности, любовь всей ее жизни  - на ее глазах он отправлялся в застенок.
        Гавана моей любви
        Кому она могла рассказать о своем открытии? Лиса уже высказала предположение, что призраки возвращаются, потому что они связаны с каким-то человеком; Гея советовала побольше разузнать об обитателях дома, потому что предчувствовала, что даты появления что-то означают для этих людей; а Клаудиа говорила, что Сесилия гуляет с мертвецами. И недаром! Ведь она по шею увязла в расследовании истории с домом, вместе с которым путешествуют ее бабушка Дельфина, старик Деметрио и ее родители. Двоюродная бабушка предположила, что даты связаны с чем-то, что родилось на Кубе, а теперь обретается в Майами. И во всех этих теориях можно было отыскать зерна истины.
        Сесилия резко остановилась: в этой головоломке есть лишняя деталь. Дом и его обитатели не могут быть связаны с нею, потому что она не была знакома со стариком Деметрио, хотя бабушка и уверяла, что сама их знакомила. А что, если призраки гуляют по Майами не из-за нее, а из-за Лоло  - единственного человека, связанного со всеми четверыми? И Сесилия почувствовала страшное разочарование. Она уже начала верить, что родители пытаются приблизиться к ней, но на самом деле им нужна ее двоюродная бабушка… Секундочку. Зачем бы ее отцу разыскивать Лоло, сестру его тещи,  - вместо того чтобы стремиться к дочери? Здесь у Сесилии возникла еще одна неожиданная идея. А вдруг призраки объединяются в семьи? Или в сообщества привидений? Вдруг существование призраков в этом мире может упрочиться благодаря таким узам?
        Сесилия снова застыла, пораженная новой догадкой. Девушка достала карту и еще раз проверила даты. Хотя Лоло провела в Майами тридцать лет, дом начал являться только после приезда Сесилии. Совпадение? Журналистка нашла точку первого появления и отметила на карте свой первый городской адрес. Теперь вторая пара. Вместо того чтобы считать улицы, девушка решила отмерять расстояние на карте. Это будет проще. Сесилия сравнивала расстояния между точками, где возникал дом, со своими прежними адресами. В итоге у нее не осталось сомнений. Впервые сложилась версия, включающая все точки. Дом с каждым разом понемногу приближался к ее очередному жилью. Сесилия повторила ту же операцию с адресом, по которому Лоло прожила последние двадцать лет, но схема не сработала. Дом связан именно с ней. Он ее ищет.
        Теперь Сесилия сильно порадовалась, что никому об этом не рассказала. Это ведь безумие! Она до сих пор не понимала, что общего у нее с Деметрио. Девушка вздохнула. Неужели загадки этого призрачного дома никогда не кончатся?
        Сесилия снова ощутила укол боли: в ее голове перемешались голоса родителей и пляжи ее детства. Эти мертвецы, гуляющие по всему Майами, приносили ей запах города, который она научилась ненавидеть, как никакой другой. Она  - женщина ниоткуда, человек, не принадлежащий никакому пространству. Девушка почувствовала себя совершенно бесприютной. Ее взгляд остановился на видеокассетах, которые принес Фредди. Они были ей по-прежнему неинтересны, но редактор просил написать статью о папском визите на Кубу. Надеясь позабыть о своих призраках, журналистка взяла кассеты и пошла в гостиную.
        Белый автомобиль едет по Гаване. Впервые в истории папа римский посещает крупнейший остров Карибского моря. А Сесилия, рассматривающая толпу, свидетелей чуда, освобождает от забвения тротуары, по которым она столько раз бродила. «Помнишь Национальный театр?  - спросила она сама себя.  - А „Поющее кафе“? А остановку перед статуей Марти? А холодок, веявший из ресторана „Ранчо-Луна“, когда там открывали дверь?» Сесилия продолжала нанизывать воспоминания, разглядывая залитые солнцем улицы. Девушке слышался шорох деревьев и ветерок на Набережной  - от Пасео к площади, и жар этого света, оживляющего скупой городской пейзаж. Сесилия впервые увидела свой город чужими глазами. Остров показался ей запущенным, одичавшим садом такой красоты, что она блистала, несмотря на слой пыли на домах и на усталость, читающуюся на голодных лицах кубинцев.
        «Красота  - это начало страха, который мы способны выдержать»,  - вспомнилось ей. Да, истинная красота пугает, оставляет человека в полнейшей растерянности. Гипнотизирует с помощью чувств. Порой самый слабый аромат  - например, запах, исходящий из лона цветка,  - заставляет нас закрыть глаза, прерывает наше дыхание. В такой момент наша воля попадает в плен к столь мощному раздражителю, что избавиться от наваждения удается лишь через несколько секунд. А если красота приходит через музыку или через картину… Ах! Тогда жизнь замирает на весу, застывает от этих сверхъестественных звуков, от бесконечной силы образа. Мы чувствуем начало этого страха. Но порою он исчезает так стремительно, что мы его не успеваем заметить. Наш рассудок сразу же стирает болезненное событие, оставляя лишь ощущение невыразимой силы, способной утащить, заставляющей отказаться от рассудка. Красота  - это удар, который парализует. В такой момент мы, определенно, сталкиваемся с явлением, которое, несмотря на свою мнимую краткосрочность, захватывает нас целиком… как этот пейзаж перед глазами у Сесилии.
        Она видела город с высоты вертолета, летящего над сладострастным изгибом Набережной. Несмотря на расстояние, можно было разглядеть линии проспектов, сады вокруг республиканских дворцов с их витражами и мраморной отделкой, идеальные контуры сбегающих к морю улиц, колониальную крепость, в былые времена прозывавшуюся Санта-Доротеа-де-Луна, и гигантский вход в тоннель, ныряющий под землю на берегу реки Альмендарес, чтобы вынырнуть на Пятой авениде… Изображение стало нечетким, и магия исчезла. Диктор объявил, что кубинское телевидение оборвало трансляцию. «Ну, как всегда,  - подумала Сесилия.  - Они прерывают сигнал, потому что не хотят показывать дома, где прячутся террористы и наркоторговцы».
        Журналистка машинально вытащила первую кассету и уже искала другую. В ее голове продолжали мелькать конные статуи из парков, фонтаны без воды и прохудившиеся крыши. Почему развалины всегда так красивы? И почему развалины прежде прекрасного города еще более прекрасны? Сердце ее разрывалось между двумя чувствами  - любовью и страхом. Она не знала, как должна относиться к этому городу, но подумала, что будет полезно отстраниться, чтобы получше разглядеть пейзаж, который вблизи она не воспринимала. Страна  - она как картина. Издалека различима лучше. Расстояние помогло Сесилии многое понять.
        А еще она признала, сколь многим обязана Майами. Здесь она нашла рассказы и присловья, обычаи и вкусы, умение говорить и работать  - все эти сокровища утраченной на острове традиции. Майами может оставаться непонятным городом даже для тех, кто в нем живет, потому что он выставляет напоказ рациональную и властную породу англосакса, а в душе его ураганом вьется латинская страсть; и в этом противоречивом, горячечном месте кубинцы берегут свою культуру, словно камни из британской короны. Отсюда остров делается таким же ощутимым, как и крики толпы на экране: «Куба для Христа! Куба для Христа!..» Над островом витал призрак или, быть может, мистика, которой она не ощущала раньше и открыла для себя только в Майами.
        Сесилия пришла в ярость. Она любит и ненавидит свою страну. Почему у нее такой беспорядок в голове? Это все двусмысленные образы на экране. Папа служит мессу в Сантьяго-де-Куба, и мир переворачивается вверх тормашками, как будто осуществляется доказательство теорий Эйнштейна, которые наконец-то подтверждаются на этом фантастическом острове. Черные дыры и белые дыры. Все, что поглощают первые, может возникнуть во вторых, за тысячи световых лет. То, что она сейчас видит,  - это Майами или Сантьяго?
        В самом сердце острова люди собирались перед копией церкви Богоматери Милосердия из Майами  - любимого святилища кубинцев в изгнании. А рядом с этой капеллой грязные воды несли и прибивали к берегу водоросли, бутылки и прочий мусор. Море было как поцелуй двух берегов, и кубинцы с одной и с другой стороны бросались в него, как будто в поисках следов людей с другого берега.
        Оригинал капеллы, стоящий на восточной оконечности острова, был выполнен совсем в другом архитектурном стиле. Довольно странно поэтому было смотреть на копию храма из Майами на кубинской земле. Хотя, если подумать, это было завершение круга. Первоначальное изображение Девы сохранялось в сьерре, в красивой базилике Эль-Кобре[41 - Cobre  - медь (исп.).], неподалеку от Сантьяго-де-Куба. Церковь в Майами строили, копируя форму покрова тамошней Богоматери. Построенное для папы сооружение в Гаване, удваивая размер этого покрова, тоже повторяло  - вольно или невольно  - силуэт храма в изгнании. Все было как в игре с зеркалами, где изображение повторяется до бесконечности. И вот под этим сооружением, призванным символизировать всеобщее единение, папа увенчал духовную мать кубинцев.
        Малюсенькую корону девы-метиски со статуи сняли, и дрожащие пальцы возложили на ее медный покров другую, пошикарней. Пречистую объявили Королевой и Покровительницей Республики Куба. Люди сходили с ума от восторга, послышались радостные конги[42 - Конга  - танец африканского происхождения, исполняемый под аккомпанемент барабана.]: «Иоанн Павел, брат родной, давай оставайся в Сантьяго со мной». И другие, более смелые: «Иоанн Павел, брат родной, забери меня в Ватикан домой».
        Сесилия вздохнула, камера между тем взяла крупный план. Вдали высилась синяя сьерра в покрывале из вечных туч. Потом показали церковь в Эль-Кобре, рядом с тем местом, где, по легенде, архиепископ-визионер Антоний Мария Кларет в XIX веке предрек ужасную катастрофу, которая надвигается на остров. Сесилия помнила часть его пророчества: «В эту Сьерра-Маэстру придет юноша из города и проведет здесь краткое время, творя деяния, весьма далекие от Христовых заповедей. И будет беспокойство, разорение и кровь. Он оденется в диковинную форму, какой в этой стране никто не видел, и у многих его последователей четки, распятия и образки святых будут висеть на шее рядом с оружием и военными припасами». Более чем за сотню лет до ее рождения святой увидел картины, приведшие его в ужас: «Юноша будет править около четырех десятилетий, почти что полвека, и в это время будет кровь, много крови. В стране воцарится запустение…» Сесилия представила, как всполошились приближенные архиепископа, когда он во время путешествия на муле впал в транс: «Когда прейдет это время, юноша, теперь уже старец, падет мертвым, и тогда небо
сделается чистым, без этой черноты, что сейчас меня объемлет… Воздвигнутся колонны из пыли, и снова кровь зальет кубинскую землю на несколько дней. И будет месть и возмущение среди людей болящих и людей алчных, которые на короткое время увлажнят глаза свои слезами. После же этих бурных дней Кубой восхитится вся Америка, включая и Северную… Когда это случится, настанет время радости, мира и единства между кубинцами, и Республика процветет, как никто не мог и представить. И будет такое великое движение кораблей в водах, что издалека гавани Кубы будут казаться вышедшими в море городами…» Сесилия не сомневалась, что если архиепископ с такой ясностью прозрел первую часть истории, то он так же безошибочно предугадал и продолжение… если только Господь не решил подправить небесное видео и не подсунул святому концовку из другого фильма; и все-таки девушка верила, что это не так.
        Сесилия жадно впитывала виды, которые с новой яркостью открывались на экране телевизора: хмурые вершины сьерры с их вековечными легендами; таинственное святилище в Эль-Кобре с обетными приношениями разных столетий; красная земля Орьенте, насыщенная минералами и кровью. «Красота  - это начало страха…» Сесилия закрыла глаза, не в силах вынести эту красоту.
        Девушка почти три недели не заходила в бар, боясь слишком доверяться прибежищу из рассказов Амалии, которые постепенно связывались в историю более печальную, чем ее собственная. Но может быть, оттого-то Сесилия к ним и возвращалась. Слушая Амалию, она убеждалась, что ее жизнь не так уж плоха. Когда девушка пришла в бар, темнота, как живое существо, металась посреди многолюдья. Натыкаясь на посетителей, Сесилия направлялась в свой привычный угол; еще издали она различала блеск черного камня. Добралась почти ощупью и уселась напротив старушки.
        - А я тебя поджидала.
        Искры в глазах Амалии пронзили тьму. Или то было просто отражение картин на большом экране? Вон там Набережная с ее статуями и любовниками, с пальмами и фонтанами. Ах, ее потерянная Гавана… Сесилия воскрешала погребенные в памяти образы, и у нее родилась еще одна безумная мысль. Ей рассказывали, что остров окружен затонувшими руинами. И разве ей не говорили, что эти циклопические камни  - часть легендарного континента, описанного Платоном? Быть может, Гавана унаследовала карму Атлантиды, лежащей у ее берегов… вместе с древним проклятием. Если реинкарнация свойственна людям, то же должно происходить и с городами. Разве ей не известно, что города обладают душой? Доказательством этому служит ее дом-призрак. А если так, не несут ли они на себе также и чужую карму? Гавана  - наследница мифических земель: Авалона, Шамбалы, Лемурии… Вот почему она оставляет неизгладимое впечатление в душах тех, кто туда приезжает или там живет.
        «Гавана моей любви…»
        Болеро отозвалось в ее ушах как предсказание. Она снова посмотрела на Амалию. После каждой встречи с этой женщиной с ней происходили странные вещи. Но сейчас ей хотелось не размышлять, а узнать, чем закончилась история, фрагменты которой порой заставляли ее забыть про собственную жизнь.
        - Что случилось после того, как полицейские увезли Пабло?  - спросила она.
        - Его вскоре освободили  - когда повстанцы взяли столицу,  - прошептала Амалия, вертя в пальцах цепочку.
        «…Я вручил тебе мою душу, Гавана моей любви…»
        Амалия тихо вздохнула:
        - Случилось то, что мой Тигренок остался все таким же мятежником.
        Часть шестая
        Китайская шарада
        ИЗ ЗАПИСОК МИГЕЛЯ
        ВСЕ СДЕЛАТЬ ПО-КИТАЙСКИ.
        На Кубе так говорят, когда перед человеком поставили сложную или даже неразрешимую задачу. Например, студент может пожаловаться, что преподаватель на экзамене все сделал по-китайски, имея в виду сложность вопросов.
        В расширительном смысле это выражение стало обозначать обескураживающую проблему, которую никак не разрешить.
        Время плакать
        Люди томились перед дверями отеля «Капра», мечтая попасть в кабаре, где будет петь Фредди, певица с невообразимым голосом и статью. В пятницу она дает два концерта  - вечером и около полуночи. Но столпотворение было вызвано не только предвкушением зрелища, но и атмосферой всеобщего возбуждения, которое не спадало ни на секунду, с тех пор как отряды бородатых мужчин, прокатившись по острову неудержимой волной, обрушились на улицы и дворцы Гаваны.
        Через несколько месяцев после захвата власти по городу уже ползли слухи о чрезвычайных судах, тайных казнях, бегстве высших чиновников… И уже было объявлено об интервенции больших компаний. Интервенция  - жестокое понятие, которое использовали, чтобы избежать более внятных формулировок, таких как «лишить всей собственности» или «отобрать предприятие». А вслед за крупными рыбами наступит черед мелкой рыбешки  - так передавали из уст в уста. Кое-кто, испугавшись такого поворота, рискнул роптать, однако эти голоса тонули в энтузиазме большинства, влекомого вихрем гимнов и лозунгов.
        С тем же пылом, с каким они приветствовали каждое действие нового правительства, люди, принарядившись, заполняли Красный зал, чтобы услышать знаменитое контральто… Однако бывшая кухарка не выглядела счастливой.
        - Эти люди ничего не уважают, Амалия,  - доверительно пожаловалась она своей подружке в гримуборной.  - А где нет уважения, там нет и прав.
        Амалия, счастливая оттого, что вновь обрела мужа  - когда повстанцы выпустили из темниц бывших противников режима,  - не придала значения этим жалобам. После семи лет мучительной разлуки они снова соединились. Пабло на свободе  - только об этом она и могла думать. И что самое важное  - он больше не будет ей врать, конспирации конец.
        - Это все слухи, вражеские измышления,  - заверила Амалия.
        В последние недели певица выглядела все более встревоженной и потихоньку выплескивала свое беспокойство в песнях: «Мне время плакать пришло от боли и от стыда, мне время плакать пришло, но нету слез и следа…»
        Сидя за столиком, Амалия сжимала руку Пабло. Какое счастье  - вкушать пропетое с мудростью болеро, наслаждаться коктейлем из рома с пьяными вишнями, погружать зубы в мякоть плодов, жить расслабленной тропической жизнью…
        Шум в дверях заставил ее отвлечься от сладких мыслей. Кто-то ругался со швейцаром, прорываясь в кабаре.
        - Это твой отец.
        Амалия даже вздрогнула. О господи, Исабелита! Она же оставила девочку на бабку с дедом. Сама не зная как, женщина в секунду очутилась на улице. Что случилось с дочкой?
        - С Исой все в порядке,  - ответил Хосе, когда ему удалось немного успокоить Амалию.  - Я здесь не из-за нее, а из-за Мануэля.
        - Что с моим отцом?
        Пабло застыл как вкопанный. После его «предательства», когда молодой человек опозорил семью, отец перестал с ним общаться; только Роса, да и то тайком.
        - Звонила твоя мать,  - сказал Хосе.  - Революционеры пришли в ресторан.
        - Зачем?
        - Мануэль помогал заговорщикам.
        - Это невозможно. Мой отец никогда не занимался политикой.
        - Кажется, он несколько дней прятал своего друга в подсобном помещении ресторана. Этот человек уже ушел, но сейчас в заведении обыск, надеются что-то найти.
        Ни о чем больше не спрашивая, Пабло и Амалия запрыгнули в машину Хосе. По дороге в старую часть города все молчали. Когда они приехали, район казался вымершим  - и это было нормально для Китайского квартала, где жители предпочитали наблюдать за событиями из-за жалюзи.
        Страх витал в воздухе, его можно было пощупать, как густой туман,  - наверно, многие здесь хорошо помнили подобные сцены на своей первой родине, откуда они сбежали в прошлой жизни. А сейчас, как будто китайцев преследовал упрямый демон, они встретились с таким же кошмаром в городе, приютившем их с самым веселым и беззаботным видом.
        Пабло выскочил из машины еще на ходу. Он увидел разломанную кассу на асфальте, распахнутые настежь двери, темноту внутри… К сыну подбежала Роса.
        - Они его забрали,  - с безмерной тоской сказала она по-китайски.
        А потом затараторила так сбивчиво, что Пабло ничего не мог разобрать. В конце концов он понял, что Мануэль сейчас сидит в припаркованном рядом грузовичке с затемненными стеклами  - чтобы не видно было, что происходит внутри.
        Пабло заступил дорогу мужчине в форме цвета хаки, выходившему из ресторана с кипой бумаг в руке.
        - Товарищ, можно узнать, что происходит?
        Военный посмотрел на него сверху вниз:
        - А кто ты такой?
        - Я сын владельца. Что случилось?
        - У нас есть сведения, что здесь велась подпольная деятельность.
        - Для нас время подполья миновало,  - объяснял Пабло, пытаясь казаться любезным.  - Мой отец  - миролюбивый старик. Этот ресторан  - дело всей его жизни.
        - Ну конечно, все так говорят.
        Пабло не знал, насколько еще ему хватит спокойствия.
        - Нельзя крушить предприятие невиновного человека.
        - Если он невиновен, ему придется это доказать. Пока что он едет с нами.
        Роса кинулась военному в ноги, бессвязно лепеча на смеси китайского и испанского. Мужчина попробовал отстраниться, но она обхватила его колени. Из ресторана появился другой военный, он с силой отпихнул старуху.
        Пабло шагнул вперед. Быстрым движением опрокинул здоровяка на асфальт и тут же обездвижил другого, который уже заламывал ему руки. Это нападение застало людей в форме врасплох  - они никогда не сталкивались ни с чем подобным. Должно пройти еще два десятилетия, прежде чем люди Запада познакомятся с боевым искусством, которое китайцы называют ушу.
        Хосе и Амалия вцепились в Пабло; военные тем временем поднимались на ноги. Один из них схватился за револьвер, но второй его удержал.
        - Не надо,  - шепнул он, обведя взглядом соседние дома.
        Принимая во внимание количество свидетелей, вооруженные мужчины решили закрыть двери заведения и повесить знак, что здесь побывали представители революционной власти. После этого представители уселись в грузовик.
        - Куда вы его везете?
        - Пока что в третий участок, но даже не думай приходить сегодня или завтра. Вряд ли мы его скоро отпустим. Сначала нужно проверить  - а вдруг он контрреволюционер?
        - Я был в подполье при Батисте!  - крикнул Пабло вслед отъезжающему грузовику.  - Я сидел в тюрьме!
        - Тогда ты должен понимать, что все это делается на благо народа.
        - Мой отец и есть народ, недоумок! И революцию не защищают, ломая мебель.
        - Твой отец переночует в участке, это послужит ему хорошим уроком,  - высунулся из кабины шофер.  - И не ему одному! Сейчас отдали приказ обыскать заведения многих заговорщиков.
        Пабло рванулся к грузовику, но Хосе его удержал.
        - Я буду жаловаться в трибунал!  - кричал молодой человек, багровея от ярости.
        Ему показалось, что в ответ раздался хохот. А грузовик исчез в черном зловонном облаке.
        - Не за такое дерьмо я боролся,  - сплюнул Пабло. В груди его нарастала новая ярость.
        Амалия прикусила губу, словно предчувствуя, чт? последует за этой фразой.
        - Мне нужно в студию,  - побледнев, шепнул Хосе.
        - Уж вам-то беспокоиться не о чем,  - начал Пабло, но тут же осекся, встретившись взглядом с тестем.  - Что такое?
        - У меня… были кое-какие бумаги,  - пробормотал старик.
        - Папа!
        - Я взял только на одну ночь, чтобы помочь соседке сверху. У нее забрали мужа, и она опасалась обыска. Я все уже сжег, но если ее муж заговорил, если ей пригрозили…
        Все четверо сели в машину. Росу убедили, что ей лучше провести ночь у сына и невестки.
        Десятиминутная поездка к «Домовому» оказалась трудной и мучительной. Близлежащие улицы были перегорожены кучами хлама. Патефоны, кассовые аппараты, столы и другая мебель образовали на асфальте горные системы. Когда семья добралась до студии звукозаписи, дверь оказалась заколочена досками, а поверх замка висел знак: «Революционная интервенция». Пабло, Хосе, Амалия и Роса смотрели на перевернутые прилавки, сломанные полки, разбросанные по полу ноты.
        - Боже мой!  - Хосе был на грани обморока.
        Как они посмели? Здесь помещалась вселенная, созданная его отцом, здесь жили шаги Бенни, улыбка Единственной, танцы маэстро Лекуоны, гитарные переборы музыкантов из «Матаморос», сарсуэлы Роча… Сорок лет лучшей музыки его острова исчезли под натиском необъяснимого насилия. Хосе провел пальцами по доскам с торчащими шляпками гвоздей и подумал, что ему никогда уже не воссоздать сокровища этого дома, который наполняли агуканьем его дочь и его внучка. У него украли его жизнь.
        Амалия взглянула на отца  - лицо старика побледнело.
        - Папа.
        Но он ее не слышал; сердце ныло так, как будто грудь проткнули ножом.
        Хосе закрыл глаза, чтобы больше не видеть этого погрома.
        Хосе закрыл глаза, чтобы больше не видеть этой страны.
        Хосе закрыл глаза, чтобы больше не видеть.
        Хосе закрыл глаза.
        Мерседес каждое утро казалось, что она найдет под дверью букет роз. Или коробку конфет с клубничным ликером. Или корзинку с фруктами, перевязанную алой лентой. Или письмо, которое кого-то придется просить прочитать, потому что сама она читать еще не научилась. И это будет не просто любовная записка, а описание закатов, бледнеющих перед мерцанием ее кожи,  - и все эти послания подписаны одним именем, единственно для нее значимым… Потому что Мерседес была не в силах запомнить, что Хосе умер. Рассудок ее блуждал в тех временах, когда за нею неотступно ухаживал влюбленный юноша, а сама она, погруженная в туман иной природы, почти не ощущала его попыток достучаться до ее очарованного сердца.
        Вот о чем еще вспоминала Мерседес: она когда-то жила в публичном доме, отдавала свое тело бесчисленному множеству мужчин, ее мать погибла при пожаре, который почти что уничтожил заведение доньи Сеси, а ее отца убил торговец, его конкурент. Но уже не было необходимости это скрывать, потому что никто не знал, что прячется у нее в голове. Единственный человек, знавший ее тайну, умер… Нет! Что еще за мысли? Хосе зайдет к ней, как обычно, в полдень, как раз когда донья Сеси будет ругать уборщицу. Он пропоет ей серенаду, а она станет поглядывать по сторонам, опасаясь, как бы громилы Онолорио не появились слишком рано.
        Однако Хосе не приходил. Мерседес вставала с кровати и в нетерпении выглядывала на улицу, где в любой час появлялись очень подозрительные прохожие: мужчины с длинноствольными ружьями, которыми они угрожали даже детям. Только она узнавала в этих людях головорезов Онолорио, хотя теперь они и переменили одежду. Она должна каким-то образом предупредить Хосе  - иначе его убьют, как только он покажется на углу. Мерседес почувствовала панический страх.
        «Убийцы!»
        Это слово спрессовалось в ее груди, оно рвалось наружу с каждым ударом сердца. Мерседес пыталась его произнести, хотя бы шепотом, но ужас лишил ее голоса.
        «Убийцы!»
        На углу что-то происходило. Страх оказался сильнее паралича, из-за которого она не могла кричать. «Убийцы!»  - прошептала она.
        Толпа на углу росла. Несколько человек преследовали одного. Мерседес не видела его лица, но ей это было и не нужно: она знала, за кем там гонятся.
        Словно доведенное до отчаяния привидение, словно банши[43 - Банши  - фигура ирландского фольклора, женщина, которая является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.], возвещающая о смерти близкого человека, женщина выбежала на улицу, завывая:
        - Убийцы! Убийцы!
        Ее вопли слились с криками толпы: бегущего тоже обвиняли в каком-то преступлении.
        Но ничего этого Мерседес не замечала и не знала. Она набросилась на преследователей, пытавшихся поймать ее Хосе. Посреди общей суматохи женщина услышала хлопок выстрела и сразу почувствовала, как немеет ее бок  - в том самом месте, куда много веков назад вонзил свой нож Онолорио. В этот раз кровь хлестала ручьем, гораздо изобильнее и горячее. Мерседес чуть повернула голову, чтобы посмотреть на тех, кто к ней бежит, кто зовет врача или «скорую помощь». Ей хотелось успокоить этих людей, предупредить, что Хосе где-то рядом.
        Она отыскала единственное улыбающееся лицо, единственное лицо, способное принести ей утешение.
        «Вы видите его?  - пыталась сказать Мерседес.  - Я же говорила, что он придет».
        Но говорить она не могла, только вздохнула, когда он протянул руки, чтобы ее поднять. Сколько нежности было в его взгляде! Как в те далекие вечера…
        Они отправились подальше от толпы, все еще бурлившей посреди улицы. Позади остались крики и неприятный вой медицинской машины, искавшей место, где агонизирует женщина. Но Мерседес не обернулась назад. Хосе пришел, чтобы о ней позаботиться, и теперь уж это навсегда.
        Как переменился ее мир! «Никто не готов к утрате родителей»,  - говорила себе Амалия. Почему ее не предупредили? Почему никогда не учили справляться с этой потерей?
        Амалия беспокойно раскачивалась, сидя перед телевизором. Наружно она пыталась казаться такой, как и раньше,  - ради своей дочери и ради того существа, которое скоро явится на свет, но что-то навсегда оборвалось в ее груди. Ей больше не быть «его дочерью» или «ее дочерью», она никогда не скажет «мама» или «папа», чтобы их позвать, больше уже не будет этих двоих, чтобы бежать рядом с ней, забывать про остальной мир, чтобы ее обнять, приласкать, прийти на помощь.
        Вдобавок ко всему Пабло тоже переменился. Не к ней. Ее он любил как безумный. Но новая горечь разъедала его душу после ареста отца: Мануэля судили и приговорили к году тюрьмы. Пабло попытался использовать старые связи. Он обратился к нескольким чиновникам, которые знали его еще по подполью, но все эти попытки натыкались на непреодолимую стену. Только отбыв наказание, Сиу Мэнд вернулся домой  - одряхлевший и смертельно больной. Амалия предчувствовала, что Пабло не будет сидеть сложа руки. Она уже видела мужа с таким лицом  - когда он боролся с прошлым правительством. И Пабло был не одинок. Друзья  - недавно так горячо приветствовавшие перемены  - теперь приходили к нему с таким же мрачным выражением на лицах. Амалия подмечала, как они перешептываются, когда она отходит, как замолкают, когда она приносит кофе.
        Амалия пробовала думать о другом  - например, о множестве беглецов, которые спасаются из-под волны перемен. Убежали уже сотни. Даже толстая Фредесвинда нашла пристанище в Пуэрто-Рико…
        - Исабель!  - позвала она дочь, чтобы отвлечься от ненужных мыслей.  - Почему ты не идешь умываться?
        Живот ее превратился в тяжеленную глыбу, хотя прошло всего пять месяцев.
        - А в ванной папа.
        - Как только он выйдет, отправляйся.
        Девочке было десять лет, но вела она себя как пятнадцатилетняя  - может быть, оттого, что слишком многое успела повидать и услышать.
        Амалия переключила канал и поменяла позу  - она как будто утопала в кресле. Ей все было неудобно, даже дышать.
        - А теперь… Ла Лупе!  - объявил невидимый ведущий особенным гортанным голосом, вошедшим в моду в начале семидесятых.
        Амалия заставила себя отвлечься от боли в пояснице и приготовилась слушать артистку, о которой теперь столько говорили: это была мулатка из Сантьяго с огненным взором и бедрами одалиски; она вышла на сцену, как кобылица в поисках жеребца.
        «Да, хороша,  - признала Амалия.  - Хотя, если подумать, некрасивая мулатка на острове  - это исключение».
        «Ты словно в театре нелепом играешь спектакли про боль, не нужно дешевых эффектов, я знаю давно эту роль…»
        Слишком много шутовства, решила Амалия. Или истерики. Этому поколению ничего не досталось от вкрадчивого остроумия Риты… Ну а как же иначе! Ведь на дубу груши никогда не вырастут. Такой, как она, больше не будет.
        «Ты лжец, и тебе удается легко эту роль играть. Теперь наконец я узнала: умеешь ты только врать».
        В музыке сменилась тональность, и песня вдруг зазвучала более драматично. А Лупе как будто обезумела: взлохматила прическу, так что волосы упали ей на лицо, потом принялась царапать грудь и лупить себя по животу.
        «Спектакли, одни лишь спектакли, а чувства живые иссякли…»
        Амалия не могла поверить своим глазам: женщина сняла туфлю и заколотила по роялю острым, как стилет, каблучком. Через три секунды она вроде бы передумала, отшвырнула туфлю прочь и начала барабанить кулаками по спине пианиста, который продолжал играть как ни в чем не бывало.
        Амалия затаила дыхание, надеясь, что кто-нибудь выскочит на сцену со смирительной рубашкой и заберет певицу, но ничего такого не произошло. Наоборот, как только Лупе выкидывала очередной фортель, взбесившаяся публика орала и аплодировала.
        «Эта страна сошла с ума»,  - подумала Амалия.
        Она была почти рада, что отец этого не видит. Хосе, водивший знакомство с самыми тонкими мастерами, умер бы еще раз при виде такого буйства.
        - Переключи, пожалуйста!  - крикнул из ванной Пабло.
        - Ты видел? Она точно львица в клетке.
        Есть ли пределы у безумия? Неужели времена так изменились? Что, она стареет? Амалия поднялась с кресла, чтобы выключить телевизор, но не успела. Раздался пронзительный звонок.
        - Что вам угодно?..
        Как только хозяйка приоткрыла дверь, ее толкнули. В квартиру ворвались четверо. Исабель завопила и бросилась к матери.
        Переворачивая мебель, срывая картины со стен, непрошеные гости обыскали квартиру и обнаружили между каркасом кровати и матрасом прокламации. На Пабло набросились сразу двое, он яростно отбивался. Под крики матери и дочки его все-таки скрутили и вытащили из ванной  - окровавленного, почти без сознания. Амалия заступила мужчинам дорогу, и ее ударили ногой в живот с такой силой, что ее сразу стошнило.
        Крики переполошили всех соседей, но только чета стариков осмелилась подойти, когда Пабло увезли.
        - Сеньора Амалия, с вами все в порядке?
        - Исабель,  - позвала она дочку. Между ног у нее текла густая жидкость.  - Позвони бабушке Росе, пусть немедленно едет сюда.
        У ног Амалии ширилась красная лужа, кровь смешиваясь с околоплодными водами. Впервые в жизни женщина заметила ужас во взгляде Мартинико и даже узнала, что домовые умеют бледнеть. А еще он мерцал зеленоватым светом, значения которого она распознать не могла.
        Амалии хотелось кричать, ругаться, кусать руки, раздирать на себе одежды, как делала Ла Лупе. Она выступила бы с певицей в дуэте, чтобы плюнуть в лицо тому, кто их обманул, посулив воздушные замки, в это лицо францисканского монаха, за которым, конечно же, скрывался  - ах, Дельфина!  - красный дьявол.
        «Спектакли, одни лишь спектакли, а чувства живые иссякли…»
        Амалия попробовала встать, но с каждой секундой она чувствовала себя все слабее. Уже теряя сознание, она поняла, отчего Ла Лупе так нравится людям.
        Роса помешала рыбный бульон, бросила щепотку соли и попробовала. В былые времена она приправила бы это блюдо ломтиками имбиря, устричным соусом и зеленью, и аромат поднялся бы к небесам, как аромат супов, которые когда-то готовила ее кормилица. Роса перелила часть бульона в судок и вышла на улицу.
        С тех пор как умер Сиу Мэнд, ей разонравилось готовить, а уж тем более теперь, когда она не могла дать волю вдохновению: в такие моменты несколько жареных семечек кунжута или струйка сладкого соуса определяют разницу между обыкновенной стряпней и блюдом, достойным богов. Несмотря на все это, Роса каждый вечер кое-что готовила и носила еду доктору Лорето, отцу Бертики и Луиса, бывших однокашников ее сына.
        Врач проживал теперь неподалеку, а семья его уехала в Калифорнию. Правительство без всяких объяснений отказало доктору в выезде, но он подозревал, что тут не обошлось без личного вмешательства: один из партизанских командиров, едва спустившись с гор, захотел поразвлечься с его женой. Чета на протяжении многих лет жила в атмосфере травли, пока Ирене не умерла от рака. Доктор успел уже забыть про эти события, но однажды вновь встретился с тем человеком лицом к лицу, когда пришел за разрешением на выезд. Дети не хотели оставлять отца одного, но он настоял, чтобы ехали без него. Теперь Лорето казался тенью того напыщенного доктора, который так любил выпить рюмочку кальвадоса после обильного ужина в «Красном драконе». Ему запретили работать на основании того, что он контрреволюционер-гусано, поскольку пожелал уехать в поисках буржуазной роскоши,  - и теперь одежда висела на его теле, как мокрые тряпки.
        Роса застала доктора на пороге его жилища и с тоской вспомнила фигуру мамби, который тоже любил посидеть на пороге в ожидании Тигренка, всегда готового послушать очередную историю о временах, когда мужчины доблестно сражались, чтобы сделать мир более справедливым… Теперь старик умер, а Тигренок томится в тюрьме.
        Двадцать лет. Вот каков был приговор трибунала за связь с группировкой, организующей антиправительственный саботаж. Ей столько не прожить. Росу утешала только мысль, что есть еще Амалия. Приятно было знать, что в сердце сына она занимает второе место, уступая этой женщине, которая смотрит на мир его глазами.
        Роса поздоровалась с доктором и протянула ему ужин. Лорето выглядел древним стариком; дрожание рук и алчность, с которой он поглощал суп, усиливали впечатление дряхлости. На запах прибежал уличный пес, но доктор пинком отогнал его прочь.
        Роса отвела глаза, не в силах выносить этого зрелища. Что же ожидает ее, одинокую, почти без средств к существованию, кроме мизерной пенсии?
        Женщина вернулась домой, закрыла дверь и погасила единственную лампочку на кухне, но темно не стало. В углу, в полумраке, стояла ее мать, прекрасная Лингао-фа с миндалевидными глазами и шелковой кожей.
        - Куй-фа.  - Покойница протянула к ней руки.
        - Ма,  - ответила она на языке своего детства и обняла красавицу.
        - Я пришла составить тебя компанию,  - по-китайски прошептала Лингао-фа, и слова эти прозвучали сладкой музыкой.
        - Знаю. Я чувствую себя такой одинокой.
        В объятиях призрака Роса ловила аромат детства  - материнский запах напоминал ей сразу о многом. Потом старушка разомкнула руки и пошла к себе в комнату. На пороге она обернулась:
        - Ты останешься со мной?
        - Навсегда.
        Роса встала на кровать, которую раньше делила с Сиу Мэндом, и подхватила конец веревки, которую заранее укрепила на самой высокой балке. Скоро она встретится с мужем, с дядюшкой Вэном, с мамби Юаном, с Мэй Лэй… И станет жить вместе с ними, говорить на родном языке и питаться лунными пирожками. Ей было жаль только доктора Лорето, такого худого и такого усталого,  - он никогда больше не получит свою вечернюю тарелку супа.
        Амалия взглянула на идущую рядом дочь с букетиком цветов. В этот День всех усопших они исполнят желание человека, уже семь лет сидящего в тюрьме. Они могли бы пойти на кладбище, но на последнем свидании Пабло просил отнести цветы к памятнику китайским мамби. Он считал, что это самое подходящее место, чтобы почтить его семью. Прадедушка Юан открывал список его мятежных предков. Его дело продолжил отец, Сиу Мэнд, который до самой смерти требовал вернуть то, что у него отобрали. И мать, Куй-фа, отказавшаяся от жизни в невыносимой тоске, заслуживала таких же почестей.
        Ветер, сметавший листья и лепестки, принес с собой и знакомую музыку  - детскую песенку, которой Амалия не слышала много лет:
        Китаец упал в колодец,
        В кишках у него вода.
        Арре, поте-поте-поте,
        Арре, поте-поте-па.
        В кафе китаянка сидела,
        Чуть не упала со стула,
        Чулки наизнанку надела,
        Два левых ботинка обула.
        Арре, поте-поте-поте,
        Арре, поте-поте-па…
        Амалия огляделась по сторонам, но на улице никого не было. Подняла голову к небу, но увидела только облака. В этой веселой песенке описывается традиционный метод самоубийства, к которому прибегали рабы-китайцы,  - прыгнуть вниз головой в колодец. Так ей рассказал Пабло, а он узнал от прадедушки.
        Музыка лилась с неба целую минуту. Может быть, Амалия это придумала. Она посмотрела на дочку, подростка с вьющимися локонами, как у ее бабушки Мерседес, с розовой кожей, как у испанской прабабки, и с раскосыми глазами, как у ее китайской бабушки; но сейчас девушка была погружена в свои мысли. Она долго стояла перед надписью на памятнике; никто ей этого не говорил, но Исабель поняла, что никакая другая нация  - из десятков, проживающих на острове,  - не могла бы сказать о себе то, что было в этой фразе.
        Мать тронула ее за локоть. Девушка очнулась от раздумий и возложила цветы к подножию колонны. Амалия вспомнила, что скоро еще одна годовщина  - смерти Риты. Она никогда не забудет эту дату, потому что на самых многолюдных поминках в истории Кубы  - или Чибаса провожало больше народу?  - она встретилась с Дельфиной.
        - Этот день, 17 апреля, будет не единственной трагической датой в нашей истории,  - пообещала ясновидящая.  - В другом году он будет страшнее.
        - Не верю,  - всхлипнула Амалия, не в силах представить ничего более страшного, чем сегодняшняя трагедия.
        - Через три года, день в день, начнется вторжение.
        - Война?
        - Вторжение,  - повторила Дельфина.  - И если нам удастся ему противостоять, это будет худшее несчастье в нашей истории.
        - Ты хотела сказать «нам не удастся»?
        - Что хотела, то и сказала.
        Амалия вздохнула. Где-то теперь славная Дельфина? Она подумала о маэстро Лекуоне, умершем на Канарских островах, о толстой Фредди, похороненной в Пуэрто-Рико, обо всех музыкальных именах своего острова… Этим людям пришлось после провала того вторжения[44 - Эпизод открытой агрессии США против Кубы. В апреле 1961 года США организовали так называемую «Операцию в заливе Свиней»: бригада кубинских эмигрантов высадилась на Кубе с целью свержения режима Кастро. Операция провалилась, и Куба осталась социалистической.] укрыться в далеких краях. В конце концов она осталась одна с дочерью, а Пабло отбывает свои двадцать лет тюрьмы.
        Последнее дитя, которое она носила во чреве, погибло из-за удара ногой. Это мог быть ее третий ребенок, если бы творимая людьми история не обошлась с нею так безжалостно. Жизнь  - азартная игра, в которой не каждому удается родиться, а другие умирают до срока. Что бы ты ни делал, лучшего или худшего исхода ты себе не обеспечишь. И все это слишком несправедливо. Хотя, может быть, дело тут не в справедливости, как она всегда считала, а в других правилах, которые ей необходимо выучить. Возможно, жизнь  - это всего лишь время учебы. Но зачем учиться, если после смерти ждет только воздаяние или наказание? Или Дельфина права и после смерти будет еще жизнь? Лучше бы она ошибалась. Амалия не желала возвращаться, если возвращение означает начало новой игры с совершенно алогичными правилами. Она отдала бы все на свете, чтобы спросить Господа, отчего он предначертал ее мужу такую судьбу, ведь он такой любящий, такой искренний…
        - Мама,  - шепнула девушка и незаметно указала на полицейского, который смотрел на них, но не приближалася.
        Нужно уходить. Они не делают ничего запрещенного, но кто может знать?
        Исабель еще раз перечитала надпись на черном мраморе: эту фразу она должна показать своим детям, которые однажды у нее появятся, когда будет рассказывать о подвигах прапрадедушки Юана, об упорстве Сиу Мэнда и бабушки Куй-фа и о мятежном духе ее отца, Паг Ли. При воспоминании об отце на ее глаза навернулись слезы. Исабель бесила собственная слабость, и она бросила презрительный взгляд на полицейского, который до сих пор за ними наблюдал и ничего не понял. А потом девушка пошла рядом с матерью, с высоко поднятой головой, повторяя, словно мантру, которую нужно запечатлеть в генах, ту надпись на монументе, которую никогда не должен будет позабыть ее сын: «Не было среди кубинских повстанцев дезертиров, не было среди кубинских повстанцев предателей».
        Разбитое сердце
        Сесилия чувствовала себя так, словно ее сбросили на дно пропасти. Ей казалось, что трагедия Амалии составляет часть ее собственной жизни. Пока она жила на Кубе, ее будущее напоминало горизонт вокруг: однообразное море без возможности хоть что-то изменить. Прибежищем служили друзья, семья и семьи друзей. Кто-то всегда предлагал помощь или утешение, пусть даже это была рука такого же утопающего. Теперь в распоряжении Сесилии имелась целая вселенная. Впервые в жизни она была свободна, но при этом совсем одинока. От семьи почти никого не осталось, друзья умерли или рассеялись по свету. Некоторые покончили с собой, не выдержав давления усложнившейся жизни; другие, пытаясь спастись на плотах, утонули во Флоридском проливе; многие нашли пристанище в необыкновенных местах: в Австралии, Швеции, Египте, на Канарских островах, в Венгрии, Японии и других уголках планеты, где находился лишний клочок земли. Потому что поголовная эмиграция кубинцев в Соединенные Штаты  - это миф; у нее самой есть десятки знакомых, живущих в странах почти мифических, таких же таинственных и недосягаемых, как загадочная Туле. В
течение всей жизни Сесилия взращивала дружбу за дружбой, а потом они взяли и растворились в тумане невероятностей. Несведенные счеты с врагами так и остались несведенными, недоразумения пребудут недоразумениями во веки веков, оправдания зависнут в возможном, но не осуществившемся времени… И лучше не думать об этой стране, об этом больном изломанном пейзаже, об этой разрушенной географии, которая вряд ли когда-нибудь станет прежней. Ничто из сущего не избегло своего предопределения. Сесилия вспоминала каждое мгновение собственной жизни, и сердце ее сжималось от боли. В памяти не возникало ни одной картины, на которой все были бы счастливы. Вот почему она раз за разом бросает якорь в этом баре и слушает рассказы Амалии в надежде  - несмотря на все обстоятельства  - услышать в финале что-то хорошее.
        В четверг Сесилия легла рано, но сон не шел. В два ночи, не в силах справиться с бессонницей, она решила, что пора одеваться и ехать в город. Ведя машину, Сесилия через лобовое стекло любовалась сиянием звезд. Небо было такое черное, что на память пришло изречение: «Самое темное время  - перед рассветом». И ей показалось, что если эта фраза, сколок народной мудрости, верна, то ее жизнь скоро окрасится светом.
        Резко распахнув дверь, Сесилия вошла в бар и оглядела столики. Было так поздно, что она уже не рассчитывала застать свою подругу, однако Амалия была на месте, с мечтательным видом рассматривала фотографии, сменявшие друг друга на двух экранах по сторонам от площадки.
        - Здрасте,  - сказала Сесилия.
        - Дочка и внук приезжают через несколько недель,  - вместо приветствия объявила Амалия.  - Я надеюсь, ты зайдешь познакомиться.
        - С радостью!  - Сесилия села напротив.  - Куда приходить?
        - Сюда, разумеется.
        - Но детям в такие места нельзя.
        Амалия откусила кусочек льда, лед захрустел, как сухарик.
        - Мой внук не так уж и мал.
        На площадке медленно двигались несколько пар. Сесилия заказала «Куба либре».
        - А супруг вашей дочери приедет?
        - Исабель развелась. Приедут только она и внук.
        - Как им удалось вырваться?
        - Они выиграли визовую лотерею.
        Это действительно большая удача. Прежде вытащить визу из горы в полмиллиона заявлений было почти что чудом. Когда же закончится этот исход? Ее страна всегда была страной иммигрантов. Люди со всех широт мира искали на острове пристанища еще со времен Колумба. Никто никогда не хотел убегать… до сих пор.
        Сесилия поймала на себе пристальный взгляд Амалии.
        - Что с тобой?
        - Ничего.
        - Не ври мне, дочка.
        Девушка вздохнула:
        - Меня бесит, что моя страна так и не смогла стать страной, хотя и имела такую возможность! Теперь пусть хоть взорвется, мне уже все равно. Я просто хочу жить спокойно и знать, что могу планировать оставшееся время моего существования.
        - Это говорит твой гнев, а не твое сердце. А гнев  - это показатель, что тебя всерьез интересует происходящее в твоей стране.
        Официантка принесла коктейль.
        - Что ж, возможно,  - признала Сесилия,  - но я отдала бы все на свете, чтобы узнать будущее и больше не грызть себе кишки. Если бы я знала, что нас ждет, то знала бы, как себя вести, и перестала бы метаться.
        - Будущее  - не одно. Если ты сейчас увидишь судьбу какой-нибудь страны или человека, это не значит, что через месяц ты увидишь то же самое.
        - Не понимаю.
        - Будущее, которое ты увидишь сегодня, воплотится только в том случае, если никто не примет поспешных решений, не совершит необдуманных поступков. Даже несчастный случай может изменить изначально предначертанное. За месяц сумма таких событий изменит образ будущего.
        - Ну и что?  - отмахнулась Сесилия.  - Все равно ведь никто не может видеть то, что будет.
        Столики пустели один за другим; официанты взялись их протирать. Еще две парочки попросили счет.
        - А тебе не хотелось бы попытать счастья?
        - Я никогда не играю в лотерею. Я невезучая.
        - Я говорю об оракуле, который предсказывает будущее.
        Сесилия перегнулась через стол:
        - Вы же только что сказали, что не бывает точных предсказаний. А теперь хотите выступить пророчицей?
        Легкий хрустальный смех Амалии разнесся по опустевшему залу. Жалко, что она редко смеется.
        - Дело вот в чем: я в силу моих обстоятельств знаю то, чего не знают другие… Но давай не будем усложнять. Пусть эта проверка будет как бы в шутку.
        На стол упали шесть кубиков. Два были обычные, шестигранные, в другой паре граней было по восемь, а в третьей  - столько, что невозможно и сосчитать.
        - Судьба  - это азартная игра,  - излагала Амалия.  - Один мудрец сказал, что Бог играет со Вселенной в кости[45 - Известно высказывание Эйнштейна, который как раз утверждал, что Бог не играет в кости.], но он ошибся. Иногда Бог предпочитает русскую рулетку.
        - Что я должна делать?
        - Кидай.
        После броска старушка изучила все цифры.
        - Кидай еще раз.  - Она вернула кубики девушке.
        Проверив результат, она собрала кубики и снова потрясла в ладонях.
        - Еще.
        Сесилия повторила операцию уже не без раздражения, но Амалия как ни в чем не бывало заставила ее кидать кубики еще три раза. Только потом она убрала их в сумочку.
        - Выясни, что в кубинской лотерее означают номера 40, 62 и 76. Их комбинация покажет тебе, кто ты такая и чего ты должна от себя ждать. Потом найди 24, 68 и 96 по китайской системе. Эти числа отражают будущее, о котором мы так много думаем.
        Сесилия помолчала, прикидывая, насколько серьезна эта игра.
        - Я слышала, что номера в лотерее имеют несколько значений,  - произнесла она после паузы.
        - Бери только первое.
        - И как мне растолковать предсказание, если там всего три слова?
        - Там не слова, а идеи,  - уточнила Амалия.  - Учти: гадательные системы основаны скорее на интуиции, чем на логике. Ищи синонимы, ищи ассоциации…
        Скудное освещение в баре уже помигивало.
        - Я и не думала, что уже так поздно!  - Амалия встала из-за стола.  - Пока не забыла: спасибо тебе, что составляла мне компанию по вечерам, когда мне было так одиноко…
        - Вам не за что благодарить.
        - …и за интерес к моим рассказам. Если ты остаешься там же, где были мы, я уйду спокойной. Думаю, Кубу ожидают лучшие времена.
        Женщина провела рукой по лбу, как будто хотела стереть давнюю усталость. Сесилия проводила ее до дверей.
        - А как же Пабло?  - наконец отважилась спросить девушка.  - Он уже вышел из тюрьмы? Когда вы с ним встретитесь?
        - Скоро, девочка, очень скоро.
        И Сесилия заметила в ее взгляде отблески сердца более печального, чем даже ее собственное.
        Двадцать лет
        Это было мрачное серое здание, окруженное стеной, как будто предназначенной сторожить мечты. Над стеной торчали столбы с яркими фонарями, как на стадионе. Амалия пыталась сосчитать, сколько энергии потребляют такие прожекторы, в то время как в соседних городках и поселках регулярно отключают свет.
        Кто-то мягко подтолкнул Амалию. Она очнулась от оцепенения и сделала еще несколько шагов в общей очереди. Пришел момент, которого она дожидалась много лет. Точнее, двадцать лет. Никаких досрочных освобождений за примерное поведение, никаких пересмотров дела или апелляций в высшие инстанции. Ничего подобного теперь не случалось.
        Все эти годы она приходила на свидание с Пабло всякий раз, когда появлялась возможность. Частота свиданий зависела от настроения тюремщиков. Иногда они позволяли им видеться каждый месяц, иногда она часами дожидалась на солнцепеке, под дождем или на холоде, и никто не проявлял к ней снисходительности. Бывало, что Пабло не давали свиданий шесть, семь или даже восемь месяцев. Почему? Этого она не знала. Он вообще жив? Болен? Никакого ответа. Как будто в стране глухих. Или немых. Кошмар.
        «Но сегодня  - да, сегодня  - да!»  - повторяла она про себя. И ей хотелось танцевать от восторга, петь и смеяться… но нет, лучше она будет стоять спокойно, с покаянным лицом  - только бы Пабло не получил новое наказание; и Амалия опускала глаза и изображала покорность, каковой вовсе не чувствовала. Ей не перенести еще одной ночи без его объятий, без звуков этого голоса, отгоняющего страхи… Когда женщина услышала из громкоговорителей свое имя, она поняла, что в какой-то момент успела предъявить документы и даже не обратила внимания. Амалия, как могла, старалась сохранять спокойствие. Она не будет дрожать, не хочет, чтобы охранники заметили. Это вызовет подозрения, все, что угодно, могло вызвать подозрения. Но что делать с нервами…
        Амалия уставилась в металлическую дверь, и вот наконец разглядела в конце длинного коридора худую фигуру: человек оглядывался по сторонам и не замечал ее  - ну вот, увидел. И тогда случилось нечто странное. Когда Амалия захотела обнять мужа, Пабло ее грубо оттолкнул, он быстро шагал по коридору, лицо его было напряженным и чужим.
        - Пабло, Пабло…  - шептала она.
        Но муж ее шел вперед, вцепившись в тюремный узелок с одеждой. Что стряслось? Наконец двери тюрьмы захлопнулись за ними, они остались вдвоем на пропыленном шоссе. И тогда случилось еще кое-что странное: Пабло повернулся к жене и внезапно стал целовать, обнимать, обнюхивать и ласкать  - пока Амалия в конце концов не поняла, отчего до этого он почти на нее не смотрел. Пабло не хотел, чтобы тюремщики видели то, что видела сейчас она. Он плакал. И слезы его капали на голову жены как подтверждение страсти, которую она уже посчитала угасшей. Пабло хныкал как ребенок, и тогда Амалия поняла, что даже плач дочери никогда не причинял ей столько боли, как плач этого мужчины, который сейчас был похож на поверженного бога. И Амалия  - в припадке безумия  - пожелала отказаться от блаженства смерти, чтобы превратиться в духа, который будет заботиться о душах страждущих. И тогда ей показалось, что она слышит тихую мелодию, что-то вроде звуков флейты в кронах деревьев, но она сразу перестала вслушиваться.
        Амалия и Пабло целовались, и им не было дела до дряблости их тел, до увядшей кожи, до их нищенской одежды; не заметили они и света, который исходил от них и возносился к невидимому, но близкому царству, где исполняются желания; такой же свет зародился в их телах однажды вечером, когда они впервые занимались любовью в зачарованной долине холмов.
        Теперь их мир изменился. Амалия смотрела на сгорбленную фигуру Пабло и боялась даже представить, сколько страданий он вынес. Она так и не отважилась расспросить мужа о жизни в тюрьме; страшно было подмечать разрушения, оставленные в его душе, а во взгляде его навсегда застыло неизбывное одиночество.
        И они больше не жили в той светлой квартире в Ведадо. Власти ее отобрали, сославшись на необходимость обеспечить жильем иностранного дипломата.
        Пабло оставалось сидеть еще двенадцать лет, когда Амалия переехала в другой район, сделав выбор из трех предоставленных ей вариантов. В сравнении с бывшей квартирой любой из них был как свинарник, однако не согласиться она не могла. Амалия переехала в домик посреди Китайского квартала не потому, что он показался ей лучше двух других, а потому, что подумала: Пабло будет приятно вернуться туда, где прошло его детство. Там она и дожидалась его вплоть до выхода из тюрьмы. Но Амалия не могла себе представить, что воспоминания окажутся столь болезненными.
        Пабло иногда спрашивал о харчевне Мэнгов или о мороженом от Хулиана, как будто не мог до конца поверить, что двадцать лет несчастий стерли из жизни знакомых ему людей.
        - Это же страшнее войны,  - бормотал он, когда жена рассказывала о судьбе бывших соседей.
        И тогда Амалия решила скрывать самые жуткие подробности или подменять их другими. Например, она так и не рассказала, что доктора Лорето однажды утром нашли мертвым на том самом крыльце, куда Роса прежде приносила ему ужин. Сказала, не вдаваясь в детали, что доктор уехал в Соединенные Штаты к детям.
        Амалия была счастлива, что Пабло рядом, хотя это счастье было приправлено печалью, которую она не желала признавать: у нее украли двадцать лет жизни рядом с этим мужчиной, и это время никто  - даже Господь  - ей вернуть не сможет.
        А что же Пабло? Что таил в себе этот человек, каждый день обходивший квартал своего детства, теперь населенный существами, больше похожими на тени? Хотя он ни на что не жаловался, Амалия знала, что кусок его души превратился в пустырь из тьмы и пепла. Он улыбался, только когда Исабель привозила им своего сына, мальчишечку с зелеными раскосыми глазами. И тогда дед с внуком садились на порог дома, и точно так же, как когда-то прадедушка Юан, Пабло рассказывал истории о славных временах, когда мамби внимали святому слову апака Хосе Марти, Просветленного Будды, и они вдвоем мечтали о свободе, которая скоро наступит. И ребенок, еще совсем маленький, думал, что все у них кончится как в волшебной сказке, и счастливо улыбался.
        Иногда Пабло предлагал выйти из Китайского квартала. Тогда они гуляли по Пасео-дель-Прадо, где были все те же бронзовые львы и суетливые воробьи на ветвях деревьев. Или отправлялись на Набережную вспомнить время своей влюбленности.
        В День всех усопших ему захотелось пойти к памятнику китайским мамби вместе с Амалией, дочерью и внуком. Муж Исабель с ними не пошел. Годы травли и угроз превратили его в человека мелочного и боязливого, совсем не похожего на того мечтателя, которого когда-то знала Исабель. Он больше не ходил к родителям жены, потому что тесть его отсидел двадцать лет в тюрьме за контрреволюционную деятельность. Именно во время той прогулки Пабло отдал себе отчет, в каком безнадежном упадке пребывает его город.
        Гавана выглядела как карибские Помпеи, разрушенные Везувием космических масштабов. Все улицы были в выбоинах, которые немногочисленным машинам  - старым и раздолбанным  - приходилось объезжать, чтобы не провалиться туда до скончания дней. Сады и парки жухли под солнцем. Газонов не осталось нигде. Стены были залеплены плакатами с призывами к войне, к уничтожению врага, к ненависти без пощады.
        Только колонна из черного мрамора не изменила своего облика, как будто созданная из того же вещества, что и герои, которых она прославляла, что и сны, за которые сражались бойцы прошлых лет[46 - Шекспировская аллюзия. Просперо в «Буре» утверждает: «Мы созданы из вещества того же, что наши сны» (пер. М. Донского).]: «Не было среди кубинских повстанцев дезертиров, не было среди кубинских повстанцев предателей». Пабло вдохнул ветер Набережной, и тогда, впервые после выхода из тюрьмы, он почувствовал себя лучше. Прадедушка Юан мог бы им гордиться.
        Не обращая никакого внимания на палящее солнце, начал накрапывать дождик, и теперь над асфальтом курился пар. Пабло поднял лицо к синему безоблачному небу, и его оросили сладкие светозарные слезы. Он тоже не предал и никогда не предаст… И вот, чувствуя этот чудесный дождь, старик понял, что покойный мамби шлет ему свое благословение.
        Свободна от греха
        Сесилия гнала машину по узким улочкам Корал-Гейблс, в тени деревьев, сыплющих охапки листьев на дома и людей. Этот пейзаж напоминал девушке некоторые районы Гаваны… Что было странно, если учесть, что Корал-Гейблс со своими морщинистыми стенами и почти готическими садами, влажными от плюща, скорее походил на заколдованное царство, а не на город в руинах, который она оставила в прошлом. Быть может, эта ассоциация родилась из сходства двух разных упадков: одного  - элегантно-притворного, и другого, напоминающего о былой славе. Сесилия скользнула взглядом по садам, пестревшим цветами, и внезапно ощутила приступ ностальгии. Ну что за капризная у нее душа: до сих пор тоскует по шуму прибоя в скалах, по раскаленным под зноем камням трущоб, по аромату земли, которая просто настаивает на том, чтобы плодоносить, набрякнув после теплого ливня.
        Она не может лгать самой себе. Да, эта страна для нее важна  - не меньше, чем собственная жизнь, или даже больше. Да и как может она ничего не значить, если это часть ее самой? Сесилия представила, что бы она почувствовала, если бы Куба вдруг исчезла с карты, испарилась, перешла в иное измерение: та же Земля, только без Кубы… И что ей самой тогда делать? Пришлось бы подыскивать другое экзотическое, невозможное место, край, где жизнь бросает вызов здравому смыслу. Сесилия где-то вычитала, что люди, которые поддерживают связь с местом, где они выросли, или живут в похожих условиях, чувствуют себя лучше. Так что ей потребуется найти страну, одновременно фантастическую и пасторальную, где она сможет подвести свои биологические и душевные часы. И если это не Куба, то что еще ей сгодится? В голове у журналистки промелькнули мальтийские мегалиты, покинутый город индейцев анасази и древнее сумрачное побережье Тинтагель с каменными закоулками, по которым бродят персонажи артуровской саги… Таинственные уголки, где звучит эхо опасности, и, разумеется, все в руинах. Таков и ее остров.
        Сесилия пришла в себя. Куба была по-прежнему на месте, почти что рукой подать. Огни ее городов в самые темные ночи можно было разглядеть с мыса Ки-Уэст. Но сейчас у нее другая миссия  - определиться со своим ближайшим будущим. Или, по крайней мере, отыскать след, который укажет ей дорогу к этому будущему.
        Крик попугаихи явился первым откликом на ее звонок. Кто-то смотрел изнутри в дверную прорезь.
        - Кто там?
        Искушение было слишком велико.
        - Хуана Безумная[47 - Хуана Безумная (1479 -1555)  - королева Кастилии и Арагона, безумно любившая своего мужа Филиппа Красивого.].
        - Кто?
        Пресвятая Дева! Зачем она спрашивает, если и так видно?
        - Тетушка, это я… Сеси!
        Раздался скрежет задвижек.
        - Вот сюрприз так сюрприз,  - произнесла старушка, открыв дверь, как будто только теперь ее разглядела.
        - Пока мы… едины… мы непобедимы!..
        - Фиделина! Эта бесовская птица доведет меня до нервного срыва.
        - Сама виновата: ты от нее не избавилась.
        - Да не могу я!  - взвыла Лоло.  - Деметрио каждую ночь умоляет никому ее не дарить, он только через нее может меня видеть.
        Сесилия вздохнула, смиренно принимая, что она член семьи, живущей между безумием и добротой.
        - Кофе будешь?  - спросила Лоло из кухни.  - Я только заварила.
        - Нет, спасибо.
        Старушка вернулась через несколько секунд с чашечкой в руках.
        - Что-нибудь выяснила про дом?
        - Нет,  - солгала Сесилия. У нее не было сил снова разбираться со своим открытием.
        - А как твои упражнения по наблюдению ауры?
        Девушка вспомнила белесый туман вокруг пальмы.
        - Я видела только миражи,  - пожаловалась она.  - Мне никогда не стать такой, как моя бабушка; ясновидения во мне ни капли.
        - Возможно.  - Старушка сделала глоток из чашки.  - Ни мне, ни Дельфине не приходилось заниматься странными вещами, чтобы общаться с ангелами и покойниками, но теперь все не так, как прежде.
        Сесилия дождалась, пока Лоло допьет кофе.
        - Тетушка, ты разбираешься в символике лотерейных номеров?
        - Вот уже много лет никто про такое и не вспоминал, хотя я иногда их и использую, когда покупаю билетик. И уж поверь мне, это работает: я уже тыщу раз выигрывала.
        - Ты играешь по китайской или по кубинской системе?
        - А почему ты так интересуешься? Никто из твоих ровесников не знает об этих номерах. Кто тебе рассказал?
        - Одна сеньора.  - Сесилия не стала вдаваться в подробности.  - Она назвала мне несколько чисел для игры, но я хотела бы знать, что они означают.
        - Назови числа.
        Сесилия достала из сумки бумажку:
        - 24, 68 и 96  - в китайской. 40, 62 и 76  - в кубинской.
        Лоло смотрела на племянницу, раздумывая, не вывести ли ее сразу на чистую воду. Во флоридской лотерее не участвуют такие большие числа, как 68 или 96. Поэтому никто в здравом рассудке не предложит на них поставить. Лоло была уверена, что девушка интересуется этими номерами по какой-то другой причине, но решила ей подыграть.
        - Кажется, у меня где-то завалялся список.  - Она медленно прошла в спальню.
        Сесилия осталась сидеть в гостиной, перечитывая цифры. Ей всегда казалось, что гадание  - это сложные и запутанные загадки, откровения, способные довести до умопомрачения, а вовсе не детективная забава. Стоит ли ей продолжать эту игру?
        - Вот, нашла,  - объявила тетушка, выкладывая на стол скомканную бумажку.  - Что там у нас… 24  - голубь, 68  - большое кладбище, 96  - вызов.
        Сесилия записала эти слова.
        - Осталось разобраться с кубинским вариантом,  - напомнила она.
        - Я им никогда не пользовалась,  - призналась Лоло.  - Китайский популярнее кубинского.
        - Где же мне его искать?
        Старушка пожала плечами.
        - Наверно…  - начала она, но вдруг застыла, уставившись в пустоту.  - В каком ящике?
        Сесилия вздрогнула, когда поняла, что ее двоюродная бабушка разговаривает с люстрой.
        - В шкафу? Что-то не припомню…
        Даже заранее зная, что ничего не увидит, девушка повернулась к невидимому собеседнику.
        - Ну ладно, если ты так говоришь…
        Не тратя времени на разъяснения, Лоло поднялась с дивана и пошла в спальню. Сесилия услышала невнятный шум, а потом хозяйка вернулась, держа в руках ящичек.
        - Давай проверим.  - Женщина рылась в старых бумагах.  - Ну да, Деметрио был прав. Он, кажется, не такой уж и рассеянный, как сам считает.
        Лоло достала из ящичка газетную вырезку. Бумага оказалась такой хрупкой, что один уголок оторвался, когда старушка попыталась его разгладить. Это и был кубинский вариант.
        - Одолжишь?  - спросила Сесилия.
        Старушка подняла голову, взгляд ее снова потерялся в других измерениях.
        - Деметрио хочет, чтобы ты оставила это себе. Он говорит, что если девушка вроде тебя интересуется реликвиями старины, значит мы выиграли битву. А еще он говорит…
        Сесилия аккуратно сложила бумажку, стараясь не порвать.
        - …что ему хотелось бы познакомиться с тобой поближе,  - вздохнула Лоло.
        - Со мной? Почему?
        - Он смог тебя увидеть только однажды, когда ты ко мне приходила в первый раз.
        - Ты, кажется, говорила, только я не помню.
        Лоло снова вздохнула:
        - Подумать только, это было для него так важно!
        - Что  - мой приход?
        - Открою тебе тайну,  - начала Лоло, усевшись в качалку.  - После смерти моего благоверного  - мир его праху  - Деметрио сделался моей главной опорой. Мы были знакомы еще с молодости. Он еще тогда в меня влюбился, но молчал. Вот почему Деметрио перебрался сюда, как только я уехала с Кубы. А ты была единственной внучкой моей сестры, и Дельфина все время присылала твои фотографии и рассказывала о тебе. Когда ты родилась, твои родители тоже планировали переехать сюда, но в итоге твоя мать так и не решилась. Честно говоря, ее вообще страшили перемены. Дельфина умерла, но продолжала о тебе рассказывать. Деметрио знал, что я разговариваю с покойницей-сестрой, и находил это вполне естественным. Так что мы интересовались твоей жизнью, особенно после смерти родителей. Меня очень беспокоило, что ты осталась совсем одна. Именно в это время Деметрио признался мне в любви и предложил, если ты приедешь, заботиться о тебе как о дочери, которой у нас никогда не было. Ты представить себе не можешь, насколько его захватила эта перспектива. Ему страшно хотелось с тобой познакомиться, прийти на свадьбу, понянчить
внуков… Он ведь говорил о твоих детях как о собственных внуках. Бедный Деметрио! Он мог бы стать таким отцом!
        Слушая этот рассказ, Сесилия чувствовала, как каменеют ее колени. Именно этого звена ей и не хватало. Деметрио решил взять ее под свою защиту. Для него она была дочерью, ниспосланной свыше, а еще она могла соединить его с Лоло, невестой его грез, к которой он приходит даже после смерти. Вот отчего Деметрио путешествует в доме вместе с ее родителями: чтобы защищать и заботиться…
        - Мне нужно идти, тетушка,  - перебила она.
        - Звони в любое время,  - попросила старушка, удивленная таким внезапным бегством.
        Лоло смотрела из окна, как племянница садится в машину и отъезжает. Все-таки у молодых дикие нравы! А зачем ей понадобились значения номеров? Лоло вспомнила, что во времена ее молодости в моде была игра в числовые загадки. Если бы Сесилия жила в то время, тетушка поклялась бы, что она увлечена какой-нибудь головоломкой. Лоло закрыла дверь на задвижку и обернулась. В креслах, как и каждый вечер, мягко покачивались Дельфина и Деметрио.
        - Ты должна была ей сказать…  - буркнула Дельфина.
        - Всему свое время,  - ответила Лоло.
        - Это верно,  - вздохнул Деметрио.  - Время придет  - и сама догадается. Важно, что у нее есть мы.
        И они поболтали еще в том же духе, пока дом не наполнился сумраком.
        А еще через час на город упала ночь. Лоло простилась с гостями  - им пора было отправляться по делам, более свойственным их нынешнему состоянию.
        Часы пробили девять. Когда старушка пошла на кухню, она заметила, что в квартире уже давно царит непривычная тишина. Фиделина как будто уснула в клетке. Так рано? Лоло заглянула в столовую и просунула палец между прутьями клетки, но птичка не пошевельнулась. У хозяйки появилось нехорошее предчувствие, она открыла дверцу и прикоснулась к перьям. Твердая, еще теплая птичья тушка быстро остывала. Лоло повернула клетку, чтобы посмотреть под другим углом. Фиделина умерла с открытыми глазами.
        Хозяйке было жаль несчастную попугаиху, она даже хотела помолиться за ее душу… Что за чертовщина! Эта бесстыдница всю жизнь трепала нервы ей самой, ее соседям и еще половине человечества. По крайней мере, больше она не будет выкрикивать лозунги, от которых кто угодно сойдет с ума. Но никаких молитв. Лучше уж она поможет несчастной птахе исчезнуть, что давно пора было сделать, когда она была еще жива, с запоздалым раскаянием подумала Лоло. Почему же она не попыталась раньше? Веления небес, неизбежность кармы. Но теперь уж хватит. Она освободилась от этой несчастной кликуши и теперь клянется себе, что больше никогда не позволит чему-то подобному появиться в ее жизни.
        - Покойся в аду, Фиделина,  - произнесла Лоло и набросила на птичий трупик тряпку.
        Возвращаясь домой с ответом на загадку, Сесилия вспоминала свою юность. В те счастливые времена лучшим приключением для нее было исследовать дом, опечатанный властями, как тот особняк в Мирамаре, который прозвали Замком: в ночь Хеллоуина они с друзьями собирались там рассказывать истории о привидениях. Хотя на острове этот праздник не отмечали, они каждый год поднимались на крышу заколдованного дома и вызывали духов этой безумной роскошной Гаваны, на которой все равно как будто не было греха.
        Дождь, океан и ураганы стали природным крещением для детей девы, которая, по легенде, приплыла по морю, скользя по волнам на доске, как первая серфингистка в мировой истории. И нет ничего странного в том, что эта дева, которую папа римский нарек королевой Кубы, походила на почитаемую рабами Богиню любви, одевалась в желтое, как и та черная богиня, а алтарь ее находился в Эль-Кобре, где добывают священный металл африканских ориша… Ах, этот остров, помешанный и смешанный, чистый и невинный, как Эдем!
        Сесилия вспомнила дождь, провожавший папу в святилище Сан-Ласаро,  - целительный и филигранно-тонкий, падающий на ночной остров, а потом вспомнила дождь без облаков, падавший на Пабло возле черной колонны. А еще, по странной причуде памяти, она подумала о Роберто… Ее невозможный возлюбленный, красивый и далекий, как ее остров. Сесилия мысленно послала ему поцелуй и пожелала удачи.
        Ты меня приручил
        И влажное послание Юана как будто оживило этот мятежный неугомонный дух, вполне соответствующий своему гороскопу. Дождь напитал мужество, которого Пабло никогда не терял. Его плач у тюремных ворот был не признаком поражения, как подумалось Амалии, а выплеском ярости. Как только Пабло снова ощутил соприкосновение с жизнью, его внутренний голос обрел прежнюю тональность  - ту, что прежде всего требует справедливости. Он снова говорил что думает, как будто не понимал, что это может привести к побоям или к возвращению в тюрьму. В глубине души он оставался тигром  - старым и запертым на своем острове, но все-таки тигром.
        Амалия, наоборот, боялась за мужа и за остальную семью  - ведь они живут в стране, где законы стали драконовскими. Вот почему она ухватилась (бумажка туда  - бумажка сюда, справки и штемпели, собеседования и документы) за единственную возможность всем остаться в живых.
        Однажды Амалия вернулась домой и остановилась на пороге, не в силах справиться с дыханием. Посмотрела на Пабло, на свою дочь и на внука, раскрашивающего бумажные кораблики, которые Пабло выставлял перед ним на стол.
        - Мы едем,  - возвестила она.
        - Куда?  - спросила Исабель.
        Амалия нетерпеливо фыркнула. Как будто можно было ехать куда-нибудь еще!
        - На север. Они дали Пабло визу.
        Мальчик потерял интерес к корабликам. Многие месяцы он слышал разговоры об этой визе. Он знал, что сложности как-то связаны с его дедушкой, бывшим политическим заключенным, хотя до конца и не понимал, в чем тут дело. Мальчик твердо знал, что не должен говорить об этом в школе, особенно после того, как из-за этого клейма его родители развелись.
        - Когда вы едете?  - спросила Исабель.
        - Ты хотела сказать «когда мы едем»? У тебя и у мальчика тоже есть визы.
        - Артуро никогда не позволит его увезти.
        - Я думала, ты с ним уже все обсудила.
        - Ему-то все равно, но разрешения он не даст. Иначе лишится работы.
        - Этот…  - Амалия осеклась, поймав на себе взгляд внука.  - Думает только о себе.
        - Я не смогу ничего сделать до совершеннолетия.
        - Ну да, когда ему стукнет пятнадцать, он как раз войдет в призывной возраст и его не выпустят.
        Исабель вздохнула:
        - Уезжайте. Вы с папой много страдали, вам в этой стране делать нечего.
        Мальчик почти испуганно прислушивался к этой дуэли между бабушкой и мамой.
        - Я не для того двадцать лет дожидалась твоего отца, чтобы теперь потерять дочь и внука.
        - Ты нас не потеряешь, мы встретимся позже,  - пообещала Исабель, покосившись на отца, который не раскрывал рта, погруженный в таинственные раздумья.  - А вам ждать нельзя.
        - По крайней мере, попробуй еще раз переговорить с Артуро. Или ты предоставишь сделать это мне?
        - Там видно будет,  - вздохнула Исабель без всякой уверенности.  - Поздно уже, мы лучше пойдем. Солнышко, пора прощаться.
        Мальчик поцеловал бабушку с дедом и выскочил на улицу. Он прыгал на одной ножке, пока мать не взяла его за руку и не увела домой.
        Амалия смотрела, как они уходят, и сердце ее щемило так же, как в день смерти ее отца.
        Как может она остаться без них? Не видеть, как растет внук, ни разу не обнять дочь  - ведь в этом состоит половина ее жизни. Другая половина ее души боялась снова потерять Пабло, а это обязательно произойдет, если она не вытащит его из страны.
        Вот почему Амалия с нетерпением дожидалась разрешения на выезд, которое должно было предоставить правительство,  - так называемой белой карточки. Или «письма свободы», как называли ее кубинцы после успеха мыльной оперы, в которой рабыня дожидалась такой бумаги на протяжении более сотни серий. Все, кто получил визу, должны пройти через такой же сериал: пока не будет карточки, выехать из страны невозможно.
        Первые месяцы были полны надежд. Когда миновал первый год, надежда превратилась в тревогу. По прошествии третьего года тревога сделалась тоской. А когда прошел четвертый, Амалия убедила себя, что уехать не разрешат никогда. Наверно, двадцати лет тюрьмы им показалось недостаточно.
        Амалия утешалась, наблюдая, как растет ее внук, красивый ласковый мальчик, каким был Пабло в далекую пору их знакомства. Амалия подмечала, как он старается радовать своего деда. Он всегда пристраивался где-нибудь рядом, словно угроза расставания заставляла его дорожить каждой минутой, которую они проводили вместе: этот страх казался все менее реальным, потому что время шло, а Пабло продолжал жить в своей тюрьме-острове.
        Хотя старый тигр по-прежнему пугал людей своими дерзкими фразами, в тюрьму он больше не вернулся. Может быть, тайная полиция в конце концов посчитала его безобидным стариком. Ведь, в сущности, что бы он там ни говорил, сделать он ничего не мог.
        Нужда  - вот самое эффективное оружие для контроля над мятежом. За исключением плакатов на стенах и надписей в общественных туалетах, все в стране, казалось, шло установленным порядком. Устраивать заговоры тоже оказалось не с кем. Всему виной была эпидемия, безжалостный паразит на коже каждого кубинца  - страх. Никто не осмеливался ничего предпринять. Точнее, почти никто, но эти уже сидели в тюрьме. Регулярно садились, и выходили, и не достигали ничего, помимо обличений и протестов. Эти мужчины и женщины были моложе Пабло и обладали сходной отвагой  - но только не средствами, чтобы добиться большего, чем мог добиться и сам Пабло.
        И ему не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать. Наблюдать и пытаться понять эту страну, становившуюся все более загадочной. Однажды, например, Пабло вышел на прогулку в ранний час и остановился перед бывшей харчевней Мэнгов  - теперь там был склад Союза молодых коммунистов. Старик поднял голову к пасмурному небу  - он ждал дождя, чтобы получить благословение прадеда. Мимо прошла облезлая чесоточная собака из той породы, что на острове называют китайской, потому что у них почти нет шерсти. Пес посмотрел на него со страхом и надеждой. Пабло наклонился его погладить и вспомнил песенку из своего детства:
        Уходил я из Гаваны,
        И никто не провожал,
        Только пес один китайский
        По дороге вслед бежал.
        Пса китайского я продал:
        На дороге паренек
        Дал мне лаковые туфли,
        Дал мне денег кошелек.
        Туфли скоро износились,
        Опустел и кошелек.
        Ах, мой пес, любимый песик,
        Ах, китайский мой дружок!
        Пабло огляделся по сторонам, точно ожидая услышать колокольчики китайца Хулиана, зазывающего купить лучшее мороженое в квартале  - с кокосом, с гуанабаной или сливочное. Но на улице возились только трое полуголых мальчишек, да и те скоро заскучали и ушли домой.
        Пабло тоже собирался уходить, но заметил девочку, испуганно заглядывающую за угол,  - ему не было видно, что там происходит. Старик прошел немного вперед, оставаясь не на виду, и увидел двух девушек, оживленно болтающих рядом с мусорными баками. В одной из них Пабло сразу же опознал проститутку. Ее выдавали характерный макияж и одежда; а жаль, потому что она была красива, с тонкими чертами и аристократическими манерами. А другая была монашенкой, но сейчас она, определенно, не читала бесстыднице проповедей. Девушки весело щебетали, как две закадычные подружки.
        У проститутки был мелодичный озорной смех.
        - Представляю, как вытянется физиономия у твоего исповедника, если ты признаешься, что общаешься с духом черной рабыни,  - веселилась она.
        - Не говори так, Клаудиа,  - отвечала монашенка.  - Я и так чувствую себя ужасно.
        О чем говорят эти женщины? Пабло огляделся по сторонам. Вокруг больше никого не было, за исключением девочки, сидевшей на пороге.
        Мальчишки, уходившие в дом, выбежали снова: они вопили и рубили своими мачете испанских колонизаторов. Пабло не смог дослушать разговор до конца. Он заметил только, что проститутка на прощание дала монашенке какую-то бумажку, и та ее спрятала. А потом повела себя еще более странно: посмотрела на кучи мусора и перекрестилась. И сразу же покраснела от смущения и почти с яростью перекрестила баки, а потом пошла прочь.
        О господи, что за странные вещи творятся теперь на этом острове!
        Пришли ночи дождей и дни зноя. Изобрели новые лозунги, а прежние запретили. Были демонстрации, организованные правительством, и были молчаливые жалобы по домам. Поползли слухи о покушениях, а с трибун зазвучали речи, их опровергающие. Со временем Пабло начал все забывать. Он забыл свои первые годы на острове, страстное желание понять его язык, бесконечные вечера, проведенные за перетаскиванием белья; забыл университетские годы, когда он разрывался между тремя жизнями: изучал медицину, тайком встречался с Амалией и занимался подпольной борьбой; он забыл про документы, сыреющие в баке на крыше… Но свою ненависть он не забыл.
        В самые темные ночи грудь его стенала от давней боли. Ураганы, засухи и наводнения  - он побывал свидетелем всего этого в то время, когда его жизнь с каждым годом имела все меньше смысла. Теперь страна входила в новый этап, который, в отличие от предыдущих, выглядел таким распланированным, что даже имел свое название: «Особый период войны в мирное время». Нелепое, напыщенное выражение,  - ярился Пабло, пытаясь угомонить свой желудок, изнывающий от одиночества. Никогда прежде не чувствовал он в себе такого голода  - свирепого, властного, постоянного. Может быть, из-за этого ему и не дали уехать? Чтобы уморить его медленной смертью?
        Старик открыл дверь и уселся на пороге. Соседние дома стояли темные, беззащитные перед очередным из бесконечного ряда отключений. По улице гулял легкий ветерок, доносящий неясный шепот пальм из Центрального парка. Светлые тени наполовину закрывали лунный диск, превращаясь в закопченные кружева. Ему отчего-то вспомнился Юан. В последнее время Пабло много о нем думал  - может быть, потому, что годы научили его ценить мудрость прадедушки.
        «Как жаль, что я мало брал от него, когда он был жив,  - сказал Пабло сам себе.  - Но так наверняка случается со многими. Слишком поздно мы отдаем себе отчет, как сильно любили мы наших стариков, как много могли они нам дать, а мы, по своему наивному недоумию, не сумели это принять. Однако след этого опыта не смывается, он так или иначе в нас остается».
        Пабло нравилось произносить такие монологи. Как будто он снова разговаривает со старым мамби.
        Ветер подвывал, как привидение. Пабло непроизвольно поднял голову: звезды кувыркались среди облаков. Он пристальнее вгляделся в ночное небо. Светящиеся точки двигались то быстрее, то медленнее, собирались в стайки и как будто водили хороводы, а потом объединялись в одно большое тело и вдруг разлетались во все стороны, точно в фейерверке… но это был не фейерверк.
        - Акун,  - беззвучно позвал Пабло.
        Улица была безлюдна, хотя старику и показалось, что он видит чей-то силуэт в проеме соседней двери. Это живой человек?
        - Акун,  - тихо повторил он.
        Звезды пришли в движение, они собирались в причудливые фигуры  - животное… быть может, лошадь. А сверху человекоподобная гора  - воин.
        - Акун.
        И в ответ он услышал шепот:
        - Паг Ли… Лу-фу-чай…
        Белесое видение шевельнулось в полутьме. Пабло улыбнулся:
        - Акун.
        Облачное веко слегка приоткрыло лунный глаз, и свет пролился на духов, гуляющих среди живых. От земли донесся запах родного дома: этот аромат напоминал супы, которые готовила матушка, тальк, которым присыпал себя после ванны отец, морщинистые руки прадедушки… Ночь теряла силы, словно душа приговоренного к смерти, но Паг Ли почувствовал новое неизбывное счастье.
        Дух оказался совсем рядом и посмотрел на Пабло с бесконечной нежностью, которую не истощили и годы, проведенные в смерти. Ледяные руки прикоснулись к щекам старика. А потом прадедушка наклонился и поцеловал его в лоб.
        - Акун!  - всхлипнул Паг Ли, внезапно ощутив себя самым бесприютным существом во вселенной.  - Не уходи, не оставляй меня одного.
        И поспешил прильнуть к груди прадеда.
        - Не плачь, малыш, я здесь.
        Он нежно покачивал Паг Ли, баюкая на своей груди.
        - Мне страшно, дедушка. Я не знаю, почему мне так страшно…
        Старый мамби сел рядом с ним и обнял рукой за плечи, как делал, когда Паг Ли был маленьким и прижимался к его груди, чтобы послушать о подвигах легендарных героев.
        - Помнишь, как я познакомился с апаком Марти?  - спросил Юан.
        - Я помню,  - ответил Паг Ли, вытирая слезы.  - Но расскажи еще раз.
        И Паг Ли закрыл глаза, позволив своей памяти наполняться шумом и картинами забытых сражений. И постепенно, обнимая тень своего прадеда, он перестал чувствовать голод.
        Сегодня, как и вчера
        Час был такой ранний, что небо еще оставалось лиловым, но в баре, казалось, было темнее обычного. Сесилия, ведомая больше памятью, чем глазами, подходила к месту, где обычно сидела Амалия. Девушка не рассчитывала застать свою подругу в это время, но решила подождать именно здесь. Она остановилась, только когда заметила за столом чей-то силуэт. Силуэт был мужской.
        - Простите.  - Журналистка отступила на шаг.  - Я ошиблась.
        - А ты не могла бы посидеть со мной?  - попросил мужчина.  - Я здесь никого не знаю.
        - Нет, спасибо,  - ответила она ледяным тоном.
        - Извини, я не хотел тебя обидеть. Я совсем недавно с Кубы и здешних обычаев не знаю.
        Сесилия остановилась:
        - Обычаи такие же, как и везде.  - На девушку, неизвестно почему, накатило раздражение.  - Ни одна женщина с зачатками здравомыслия не подсядет в баре к незнакомому мужчине.
        - Да-да… конечно…  - Парень так искренне сконфузился, что Сесилия уже была готова его пожалеть.
        И тогда она поняла, откуда взялось раздражение. Не из-за того, что он ее пригласил, а просто этот нахал занял тайное место, которое она столько ночей делила с Амалией.
        Сесилия поискала, куда бы сесть так, чтобы иметь возможность наблюдать за входной дверью, но почти все столики были заняты. Ей пришлось устроиться поближе к площадке. Девушке не терпелось поговорить с Амалией, сказать, что она признает свое поражение в той игре. У нее есть значения всех шести номеров, но она ничего не понимает. Первая загадка, связанная с ней самой, до сих пор остается неразрешенной. «Погребок», «видение» и «озарения»  - вот какие слова соответствовали числам, но Сесилия не имеет ни малейшего представления, что они могут означать. То же и со второй группой. Она не знает, что делать с «вызовом», «голубкой» и «большим кладбищем».
        Сесилия подняла голову и увидела пейзаж, занимающий весь экран. Опять то же самое: Куба в Майами более вездесуща, чем кока-кола. Девушка попыталась разглядеть стол, за которым они обычно сидели с Амалией, но он стоял слишком далеко, а в баре было слишком темно. Если Амалия войдет, она не заметит свою подругу, а может, и уйдет, когда увидит на ее месте незнакомого парня. Сесилия набралась смелости и снова подошла к нему.
        - Я жду друзей,  - сказала она, оправдывая свое возвращение.  - Можно, я их здесь подожду несколько минут? Мы всегда собираемся в этом углу.
        - Ну конечно. Что-нибудь выпьешь?
        - Нет, спасибо.
        Девушка отвела взгляд.
        - Меня зовут Мигель.  - Он протянул руку.
        - Сесилия,  - ответила она после короткой паузы.
        Вспышка света позволила рассмотреть его лицо. Они были примерно одного возраста, но выглядел парень так экзотично, что показался ей чуть ли не инопланетянином.
        - Ты часто здесь бываешь?  - спросил Мигель.
        - Более-менее.
        - А я здесь впервые,  - признался он.  - Не подскажешь, как…
        В этот момент мимо них, спотыкаясь о стулья, прошла целая компания.
        - Гея!  - воскликнула Сесилия.
        Передняя фигура остановилась; задние натолкнулись на нее, точно костяшки домино.
        - Привет, как дела?  - обрадовалась Гея.  - Только посмотри, кто пришел…
        Она не успела закончить фразу.
        - Гея!  - удивился Мигель.  - Я не знал, что ты здесь.
        - Мигель…  - пролепетала девушка.
        Короткая заминка разрешилась мощным землетрясением. Стоящие сзади тоже кинулись к столику.
        - Мигель, это ты?
        - Вот так сюрприз!
        - Когда приехал?
        - Клаудиа, я и подумать не мог. Мелиса, сколько лет!  - отвечал он сквозь смех.  - Боже мой, какое совпадение!
        А девушки орошили ему волосы, обнимали и хохотали, как будто после долгой разлуки встретились с близким родственником.
        - Откуда вы друг друга знаете?  - спросила Сесилия.
        - По Гаване,  - коротко ответил он.
        - А Лису кто-нибудь видел?  - перебила Гея.  - Это ведь она предложила встретиться здесь, но я ее не вижу…
        - Нет, Лисы здесь не было.
        - Мы заказали два столика,  - сказала Клаудиа.  - Если хотите  - присоединяйтесь.
        Сесилия сослалась на намеченную встречу, и они с Мигелем остались на своих местах.
        - Ах, это Бенни,  - шепнул молодой человек.
        На экране появился величайший мастер болеро.
        «Сегодня, как вчера, любовь во мне жива…»
        - Потанцуем?  - спросил Мигель и взял ее за руку.
        Не давая времени на раздумья, он вытащил Сесилию на площадку.
        - А еще говорил, что никого не знаешь,  - попеняла девушка, которая после такой теплой встречи чувствовала к парню гораздо больше доверия.
        - Я давно ничего не слышал ни про кого из них,  - объяснил Мигель шепотом, как будто боялся, что его услышат.  - Каждой из них я помогал в трудные моменты.
        Сесилия посмотрела на него с подозрением: она решила не поддаваться очарованию прозрачной ясности этих глаз.
        - Чем помогал?
        - Друг познакомил меня с ней, когда Клаудиа работала в пиццерии,  - начал Мигель.  - Необычное занятие для дипломированного искусствоведа. Кажется, там было что-то политическое. Я дал ей немного денег, когда узнал, что у нее маленький ребенок.
        - Не знала, что Клаудиа была замужем.
        - Она и не была.
        Сесилия прикусила язык.
        - С Геей я знаком, потому что она после университета какое-то время работала у меня в конторе. У нее всегда был испуганный взгляд, как будто она хотела отовсюду убежать… я рискнул отвести ее к психологу, но результата так и не увидел, потому что она уехала в Майами.
        - А мне Гея больной не кажется.
        Лицо Мигеля озарилось светом с экрана. Теперь его глаза казались зелеными.
        - Может быть, ее вылечил этот город,  - предположил он.  - Мне сказали, что Майами так действует на кубинцев. Мелиса тоже проходила лечение у психиатра  - и вот полюбуйся. Хотя мне никогда не верилось, что у нее проблемы. Это была загадочная история…
        Болеро закончилось, и они вернулись за столик. Девушки сидели за другим, в компании незнакомых парней. Клаудиа знаками звала к ним присоединиться, однако Сесилия не решалась потерять из виду свой угол.
        - Я не хочу отсюда уходить,  - призналась она.
        - Я тоже.
        И оба помахали руками, отвергая приглашение.
        - Где ты учился?
        - На социологии.
        - А чем занимался там?
        «Там» означало «на острове».
        - Работал в больницах, проводил групповую терапию, но никому не рассказывал о моей настоящей мечте.
        Сесилия слушала молча, не перебивая.
        - Я уже давно коплю заметки для книги.
        - Ты писатель?
        - Нет, это исследование.
        - Исследование чего?
        - Вклада китайской культуры в кубинскую.
        Девушка посмотрела с удивлением.
        - О китайцах почти никто не упоминает,  - разгорячился Мигель,  - хотя в учебниках по истории и социологии пишут, что китайцы  - это третье звено нашей культуры.
        К столику подошла официантка:
        - Заказывать что-нибудь будете?
        - Мохито,  - без колебаний попросила Сесилия.
        - Я думал, ты с незнакомцами не пьешь,  - впервые улыбнулся Мигель, когда официантка отошла.
        Несколько секунд они смотрели друг на друга. Темнота больше не мешала Сесилии видеть блеск его зрачков.
        - Когда ты приехал с Кубы?
        - Два дня назад.
        Сесилия подумала, что не расслышала.
        - Всего два дня?
        А поскольку Мигель не отвечал, она задала еще один вопрос:
        - Кто тебе рассказал про этот бар?
        Официантка принесла напитки. Когда она отошла, Мигель перегнулся через стол:
        - Не знаю, что ты подумаешь, но боюсь, мой ответ прозвучит немного странно.
        «Ну давай, попробуй»,  - мысленно бросила ему вызов Сесилия, а вслух сказала:
        - Ничего я не подумаю.
        - Я пришел из-за моей бабушки. Именно она рассказала мне про это место.
        От изумления Сесилия окаменела.
        На площадку поднялась женщина в шали, раскинула руки, как будто собиралась исполнить танец семи покрывал, а потом зазвучал ее хрипловатый голос, прямо-таки созданный для болеро:
        «Как случилось? Спроси  - не скажу. Как случилось? Сама не пойму. Только знаю, что я полюбила тебя…»
        - Пошли.  - Мигель снова вытащил ее танцевать.
        Как же трудно разговаривать в такой ситуации!
        - А твоя бабушка давно в Майами?  - спросила Сесилия, не осмеливаясь произнести имя, от которого уже чесался язык.
        - На Кубе она много лет ждала разрешения на выезд для себя и моего дедушки. Разрешение дали только после его смерти. И тогда бабушка приехала сюда одна; она надеялась, что мы с мамой тоже скоро приедем, но нас выпустили совсем недавно. Смотри…  - Мигель залез рукой под рубашку.  - Это ее вещь.
        Знакомый черный камень, оправленный в золотую мантию, висел на позолоченной цепочке у парня на шее. На его молодой крепкой груди украшение казалось хрупким, едва заметным. Сесилия закрыла глаза. Как же ему рассказать… Она старалась не сбиться с такта.
        - А когда она придет?
        - Кто?
        - Твоя бабушка.
        Глаза Мигеля странно блеснули.
        - Моя бабушка умерла.
        Сесилия остановилась посреди площадки:
        - Умерла?
        - Год назад.
        Мигель пытался продолжить танец, но Сесилия не сходила с места.
        - Ты же сказал, что узнал про бар от нее?
        - Во сне. Она велела мне прийти сюда, и вот… Тебе что, плохо?
        - Я хочу сесть.
        Голова у нее кружилась.
        - Откуда у тебя ее амулет?  - чуть слышно выговорила она.
        - Бабушка передала его знакомой, а та вручила мне. Он у меня со вчерашнего вечера. Может быть, поэтому она мне и приснилась.
        И тогда Сесилия вспомнила первую загадку: «погребок», «видение», «озарения». Как она раньше об этом не подумала? «Погребок»  - так во времена Амалии называли бары. Вот что хотела сообщить ей Амалия: она  - это видение в баре, именно там на нее падает свет. А еще была фраза: «Их комбинация покажет тебе, кто ты такая и чего ты должна от себя ждать». У нее не осталось сомнений: она тоже ясновидящая, то есть может общаться с духами. Вот почему она таскает за собой дом, населенный людьми, отказавшимися ее покинуть. Теперь она уверена, что унаследовала гены бабушки Дельфины. Даже Клаудиа ей говорила: «Ты гуляешь с мертвецами». Но сама она тогда была слепа.
        Но оставалась еще вторая загадка. Что это за «вызов», связанный с будущим, которое все так хотят знать? Амалия предупреждала, что гадательные системы строятся на интуиции, что нужно искать ассоциации. Ну ладно. «Голубка»  - символ мира. Но как можно с чем-то ассоциировать «кладбище»? Может быть, это значит, что будущее острова  - это кладбище, где каждому придется выбирать между миром и смертью, между гармонией и хаосом?
        «Нету в дне моем ни минуты, чтоб расстаться с тобой,  - пропела дама с шалью.  - И весь мир глядит по-другому, если ты не со мной…»
        Нежная печальная песня понемногу возвращала ей спокойствие.
        - Тебе уже лучше?
        - А ничего плохого и не было.
        - Танцевать готова?
        - Думаю, да.
        «Нету песни такой на свете, чтобы не про тебя, я и петь ничего не желаю, если не для тебя…»
        Это болеро было как будто про ее город. Или, возможно, она не могла слышать болеро и не думать о Гаване.
        «Кто бы знал, что теперь стал ты частью души моей…»
        Да, город  - это тоже часть ее, как воздух дыхания, как природа ее видений… таких, как то, что примстилось ей сейчас, в дымном воздухе этого бара: несообразный человечек, одетый во что-то наподобие сутаны, нелепо раскачивающийся на пианино.
        - Мигель…
        - Да?
        - Я что, напилась с полбокала мохито или на пианино действительно сидит карлик?
        Мигель обернулся посмотреть.
        - Что еще за карлик?  - начал он.  - Я не вижу…
        Он так и не договорил. А когда взгляды их встретились, девушка поняла, что он знает легенду про Мартинико и понимает, кто может его видеть, но ни он, ни она не сказали об этом ни слова. Для объяснений найдется другое время. Найдется время для расспросов о мертвецах. У Сесилии закралось подозрение, что они теперь всегда будут рядом: в клубах дыма она только что разглядела Амалию, и танец ее был похож на облако, поднимающееся от реки.
        Сесилия перестала танцевать.
        - Что с тобой?  - спросил Мигель.
        - Ничего.  - Девушка передернула плечами, когда Амалия прошла между ними, обдав ледяным ветерком.
        Но Сесилия не обратила внимания на этот холод. Ее интересовало, куда так неотрывно и восторженно смотрит эта женщина. Сесилия повернула голову к экрану; ей стоило большого труда узнать свою подругу: Амалия, почти девочка, танцевала с молодым человеком, похожим на Мигеля, но с более азиатскими чертами лица.
        «Я от губ твоих далеко, от луны и от солнца, как же мне без тебя нелегко…»
        Ее Гавана  - умирающая, населенная призраками, рассеянная по всему миру.
        «Человеку свойственно любить то место, где он страдал»,  - повторила она про себя.
        Она еще раз посмотрела на Мигеля и вспомнила лица любимых ею мертвецов, которые жили в ее памяти. Сердце Сесилии находилось на полпути между Гаваной и Майами. На каком же из двух краев дышит ее душа?
        «Моя душа бьется в центре моего сердца»,  - решила она про себя.
        А сердце ее принадлежало живым  - близким или далеким,  - но также и мертвецам, остававшимся рядом с нею.
        «Вдалеке от тебя я с тобою, любовь моя»,  - пропела Сесилия, глядя на город на экране.
        Гавана, любовь моя.
        А когда она положила голову на грудь Мигелю, призрак Амалии обернулся и посмотрел на нее с улыбкой.
        Благодарности
        Этот роман написан в честь многих людей и событий и, конечно же, в честь города… или, быть может, двух. Я благодарна всем, кто меня вдохновлял, в особенности авторам болеро, строки из которых составляют название каждой главы. И все-таки нужно выделить один фактор, обусловивший сюжет романа: желание рассказать историю о символическом соединении трех этносов, составляющих кубинскую нацию, в первую очередь китайского, воздействие которого на остров больше, чем принято считать. Роман родился из моего желания воздать должные почести трем этим корням.
        Я почерпнула ценные сведения об описанных здесь эпохах и нравах из многих книг, но я просто обязана упомянуть три, без которых невозможно обойтись, исследуя модели эмиграции и адаптации китайцев на Кубе во второй половине XIX века: «Китайская колония на Кубе (1930 -1960)» Наполеона Сеука[48 - «La colonia china de Cuba (1930 -1960)».], «Китайцы на Кубе: Этнографические заметки» Хосе Бальтасара Родригеса[49 - «Los chinos de Cuba: apuntes etnograficos».] и «Китайцы в истории Кубы (1847 -1930)» Хуана Хименеса Пастраны[50 - «Los chinos en la historia de Cuba (1847 -1930)».].
        Среди живых источников помощи не могу не назвать семью Понг: в первую очередь мне помогали Альфредо Понг Энг и его мать Матильде Энг. Они делились со мной легендами и семейными воспоминаниями о великой эмигрантской одиссее, сделавшейся общей историей для китайцев, перебиравшихся из Кантона в Гавану более ста пятидесяти лет назад. Без помощи этих людей я не смогла бы выстроить семейную историю так, как это сделано на страницах романа.
        Изучение музыкальной вселенной тех лет не сдвинулось бы с места без фактов и анекдотов из книги Кристобаля Диаса Айялы «Кубинская музыка: от арейто до новой тровы»[51 - «Musica cubana: del areito a la nueva trova».].
        Я ввела в сюжет романа несколько реальных фигур из истории кубинской музыки, я старалась не погрешить против их подлинной биографии и характеров. Диалоги и события с их участием вымышлены, их мне подсказывало мое преклонение перед музыкальным наследием, которое они нам оставили. Тем не менее я подозреваю, что, окажись эти люди в сходных обстоятельствах, они вели бы себя сходным образом.
        Я также хочу поблагодарить  - из одного мира в другой  - пропавшего без вести Альдо Мартинеса-Мало, душеприказчика по личным вещам певицы и актрисы Риты Монтанер (1900 -1958), который когда-то совершил удивительный, по мнению многих, поступок  - возложил на мои плечи серебряную шаль, принадлежавшую легендарной артистке; ему всегда нравилось показывать эту реликвию, но Альдо никому не позволял к ней прикасаться. Сохранялась ли у этой шали связь с душой великой певицы, или же просто моя фантазия, возликовав от соприкосновения с необыкновенным предметом, пробудила к жизни странные картины из прошлого? Кто знает? Важно, что этот случай так или иначе оставил во мне неизгладимый отпечаток, который в конце концов нашел себе место в романе.

    Майами, 1998 -2003
        notes
        Сноски
        1
        Chansonnier (фр.)  - эстрадный певец; зачастую исполнитель песен собственного сочинения. (Здесь и далее примеч. перев.)
        2
        «Коиба»  - марка кубинских сигар. Считаются любимыми сигарами Фиделя Кастро.
        3
        «Лестница в небеса» («Stairway to Heaven»)  - легендарная песня группы «Led Zeppelin» (1971); кладбищенские поезда  - вероятно, имеется в виду «Gravy Train»  - название рок-композиций нескольких знаменитых групп.
        4
        Гуарача  - шуточная народная песня.
        5
        Эйрик Рауди (Эйрик Рыжий; 950 -1003)  - скандинавский мореплаватель и первооткрыватель, основавший первое поселение в Гренландии.
        6
        Сон  - жанр кубинской музыки негритянского происхождения.
        7
        Папа Иоанн Павел II посетил Кубу в 1998 году.
        8
        Олорун-Олофи  - верховное божество религии йоруба.
        9
        Имеется в виду великий князь Алексей Александрович, побывавший на Кубе в 1873 году.
        10
        Чампола  - напиток из тропических плодов, сахара, воды и, иногда, молока.
        11
        Значит, этот разговор происходил в 1886 году.
        12
        Кубинская вара  - мера длины, 848 миллиметров.
        13
        Flor  - по-испански «цветок». Магазин назван по имени владельца.
        14
        Мече  - уменьшительное от Мерседес.
        15
        Эулалия де Бурбон  - испанская инфанта, младшая дочь королевы Изабеллы, посетила Кубу в 1893 году.
        16
        Сарсапарель  - ягодный кустарник или лиана.
        17
        Ad infinitum  - до бесконечности (лат.).
        18
        Популярные на Кубе развлечения.
        19
        Мариэльская переправа  - массовая переправа кубинцев из порта Мариэль в Майами с 15 апреля по 31 октября 1980 года, совершенная по соглашению между властями Кубы и США. За этот период в США переправились 125 тысяч кубинцев, при этом многие утонули.
        20
        Гуагуанко  - разновидность румбы; танец, во время которого кавалер следует за дамой с целью соприкосновения бедрами, а дама старается этого избежать.
        21
        «Pan» по-испански означает «хлеб».
        22
        Ориш?  - духи, эманации единого бога в религии африканского народа йоруба и в ряде американских культов.
        23
        Вам помочь? (англ.)
        24
        Да, вы правы (англ.).
        25
        Я имею в виду (англ.).
        26
        Кстати (англ.).
        27
        Гуан?бана, сметанное яблоко, или аннона колючая,  - вечнозеленое дерево с широкими листьями. Одно из ценнейших тропических плодовых деревьев.
        28
        Куадра  - мера длины, 463 метра.
        29
        «Рыжий пеликан» (англ.).
        30
        Сарсуэла  - испанская разновидность оперетты.
        31
        Скиапарелли Джованни Вирджинио (1835 -1910)  - итальянский астроном, исследователь Марса.
        32
        Чиб?с Эдуардо (1907 -1951)  - политик, основатель Кубинской народной партии (1947).
        33
        Грау Сан-Мартин Рамон (1881 -1969)  - политик, президент Кубы в 1933 -1934 и 1944 -1948 годах.
        34
        Кубинский трогон  - национальная птица Кубы. Ее оперение красного, синего и белого цветов соответствует цветам кубинского государственного флага.
        35
        Прио Сокаррас Карлос (1903 -1977)  - президент Кубы в 1948 -1952 годах.
        36
        Бонго  - кубинский ударный инструмент  - небольшой сдвоенный барабан африканского происхождения.
        37
        Эта опера американского композитора Джанкарло Менотти была написана в 1946 году.
        38
        Считается, что петрушка для попугаев ядовита.
        39
        Чурро  - сладкая выпечка из заварного теста, имеющая в сечении вид многоконечной звезды.
        40
        Батиста-и-Сальдивар Фульхенсио (1901 -1973)  - кубинский правитель: фактический военный лидер в 1933 -1940 годах, президент в 1940 -1944 и 1954 -1959 годах, временный президент в 1952 -1954 годах. Был свергнут в ходе Кубинской революции 1 января 1959 года.
        41
        Cobre  - медь (исп.).
        42
        Конга  - танец африканского происхождения, исполняемый под аккомпанемент барабана.
        43
        Банши  - фигура ирландского фольклора, женщина, которая является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.
        44
        Эпизод открытой агрессии США против Кубы. В апреле 1961 года США организовали так называемую «Операцию в заливе Свиней»: бригада кубинских эмигрантов высадилась на Кубе с целью свержения режима Кастро. Операция провалилась, и Куба осталась социалистической.
        45
        Известно высказывание Эйнштейна, который как раз утверждал, что Бог не играет в кости.
        46
        Шекспировская аллюзия. Просперо в «Буре» утверждает: «Мы созданы из вещества того же, что наши сны» (пер. М. Донского).
        47
        Хуана Безумная (1479 -1555)  - королева Кастилии и Арагона, безумно любившая своего мужа Филиппа Красивого.
        48
        «La colonia china de Cuba (1930 -1960)».
        49
        «Los chinos de Cuba: apuntes etnograficos».
        50
        «Los chinos en la historia de Cuba (1847 -1930)».
        51
        «Musica cubana: del areito a la nueva trova».