Мой неправильный ты Светлана Владимировна Храмова
        Счастливый случай (Рипол)
        В основе романа — история сложной, но счастливой любви Риты и Алексея. Эта любовь возникла вопреки всем правилам: Рита — практикующий успешный психолог, она помогает женщинам справиться со сложными жизненными ситуациями, но сама едва ли справляется с собственными проблемами. Ей уже за тридцать, она не замужем и бездетна, и уже не верит, что когда-нибудь сможет быть счастлива с мужчиной, считая себя феминисткой. Но встреча с бизнесменом Алексеем, трагически потерявшим дочь, переворачивает всю ее жизнь…
        Светлана Храмова
        Мой неправильный ты
                        
* * *
        Женщина — это не бесполезное повторение мужчины, а зачарованное место, где осуществляется живая связь человека и природы.
        Исчезни она, и мужчины останутся одни, как чужестранцы без паспорта в ледяном мире.
        Она — сама земля, вознесенная к вершинам жизни, земля, ставшая ощутимой и радостной; а без нее земля для человека нема и мертва.
    Мишель Карруж
        I
        Воспоминания обрывочные, но даже из трехлетнего возраста кое-что помню. Мы с подругой Майей влюбились в грузинского мальчика по имени Тимур и занимались на балконе у меня дома чем-то непозволительным, мне пять лет, Майе потом запретили приходить ко мне домой.
        Мне три года, мы на мотоцикле с братом моего отца, скорость и ветер, платье развевается, тень на дорогу отбрасывается желтая, в черный горошек. Хорошо помню, что тень — желтая в крупный черный горошек.
        Мне четыре с половиной, я в детском саду, роль Снегурочки, в девчачью раздевалку ко мне вваливается солдатик, он только что был Дедом Морозом, а я в лифчике с резинками стою, выкрикиваю ему в лицо слова возмущения, с экспрессией, он пугается и исчезает, я с ним больше не разговариваю.
        Мне десять лет, дальний родственник, ему двадцать один год, мальчишка, подхватывает меня и крутится вместе со мной, держа за руку и за ногу, странная фантазия у парня, при этом он повторяет: ну и будешь же ты мужикам головы крутить, когда подрастешь! Ситуация анекдотическая, оттого и запомнилась, наверное.
        Сердцеед и записной донжуан музучилища, в котором работала мама, сказал ей: а ваша Рита настоящая красавица, она с гордостью мне это повторила — сам Мищенко сказал, он понимает! Но Мищенко-то бабник, даже я знала в свои пятнадцать лет, что это значит, а мама не знала, тоже запомнилось.
        Пропустила, еще маньяк в нашем районе орудовал, девчонок от пяти до восьми лет зазывал в подъезд и что-то такое с ними делал, они вырывались. Я шла из библиотеки, с книжкой, мне шесть, дядька у первого дома, мы в третьем по счету жили, я во двор уже вошла: «Покажи, девочка, книжку»  — и вот мы уже в подъезде (там удобней читать, нет ветра — дядька сказал), на предложение почитать в подвале (надо спуститься по ступенькам в темноту) я отвечаю гневной пощечиной и вырываюсь на волю. Через два месяца девчонки нашего двора свидетельствовали в суде, дядька оказался маньяком районного масштаба. Помню, что в суде я была, а что там происходило — не помню вовсе. Детская избирательная память, прорывы в тайну, подробностей нет. Но с первых шагов, скользящих шагов на ощупь, в надежде ощутить твердый грунт — воспоминания о первых ростках вот этого гордого «Я — женщина!». Почему?
        Понятия не имею, как ты реагируешь. Но ощущаю, когда тебе нравится, а когда нет. Странно, тебе ничего во мне не нравится, а при этом я тебе нравлюсь. Парадокс. Но ты ведь любишь парадоксы. У каждого есть кто-то, единственный в мире. Толпа рассеивается, голосов нет — есть твой голос. Лиц нет. Есть твое лицо. Ты — единственный человек в мире, которого я могу слушать часами. Мне нравится следить за своими мыслями, я не понимаю, но я пытаюсь понять.
        Это уже не воспоминание. Слова, неведомо кому обращенные, адресата не существует. Но я обращаюсь к нему, он — свидетель. Придуманный герой моего романа, но как бы там ни было, с ним интересно. Мы на «ты».
        Ты замолчал, но ты ведь не умер. И все, что я пишу, что напишу позже, адресовано тебе, и ты это знаешь. Разве это плохо? Стать главной любовью моей маленькой непутевой жизни. И наблюдать за другими Любовями, неглавными.
        Погода, погода, листья и шарфики, все перепуталось окончательно. Рита шла медленно, желтое красное зеленое, скукоженные листья, согнанные временем года с привычных мест, шептались под осторожными шагами; мягкое шуршание озвучивает безлюдный парк, Ритины востроносые туфли не дают опавшим спрессоваться в застылом безветрии.
        Какая погода потрясающая в городе! В городе Звездограде, привыкшем жаловаться на дождь и ветер. Прощание с летом и осенью сразу. Повсюду листья, листья под ногами, листья подмигивают с веток, преимущественно зеленым. Оскоминная протяжность восхитительного стоп-кадра. Ощущение, что прозвучит сигнал — и оборвется прелестная песня уходящего времени. Нет-нет, времени года. Или времен? Неважно. Беспечные велосипедистки в мини-юбках и развевающихся по ветру шарфиках, а иногда в маечках без шарфиков, хотя и не сезон. Велосипедисты, наглые как воробьи, впервые не ощутила никакого раздражения. Пешеходы с благостными лицами настроены мирно и дружелюбно. Улыбаются, есть такой вид улыбки, смягчающий и разглаживающий черты, жесткость улетучивается. Доброта и взаимопонимание. И не только с виду. Из чего напрашивается вывод, что погода определяет сознание.
        Впечатление, что интеллигентность — в отрешенности облика, когда тебя имеют, кто это сказал, Рита не помнила. Да и зачем? Столько материала перемолола для будущей книги, «Хвала женственности», как она про себя будущий труд называла, заказ феминистской организации, платят вполне сносно. Гранты, помощь фондов социальных исследований, в подробности Рита не вникала. Организация и понятия не имела, что писать Рита собиралась вовсе не то, что от нее ждут. Ну, сколько можно высказываться в привычной манере «кулаком по столу»? Вот фрагмент феминистского манифеста, типичный:
        «Радикальная феминистская перспектива: мужчины как класс ведут войну против женщин. Изнасилование, избиение, инцест, проституция, порнография, нищета, гетеросексуальность и фемицид являются основными инструментами поддержания системы мужского господства. Мы должны противостоять всем формам иерархии и эксплуатации, в том числе мизогинии, расизму, классизму, эйблизму, эйджизму, и всем другим взаимосвязанным формам угнетения, входящим в систему мужского господства. Мы должны стремиться к ликвидации отношений господства / подчинения в нашей личной жизни и наших сексуальных практиках, оказывать политическое сопротивление и добиваться изменений в локальном и мировом масштабах».
        Куда это годится? Когда-то боролись за право голоса, но ведь как боролись? Излюбленным женским методом воплей и истерик, активистки в шляпках и турнюрах, с непременными зонтиками (иногда вместо зонтика — топор), штурмовали лондонские башни, жгли пустующие дома, били стекла продуктовых лавок по вечерам, когда те закрыты, правда. Да много чего наворотили беснующиеся женщины, свобода она такая свобода, режь рви и жги! Рита до сих пор не понимала: зачем? энергетический всплеск? выхлоп сексуальной неудовлетворенности? Кстати, что это я, как мужик, «представитель вражеского лагеря», тут же о гормонах?  — банальность и общее место, одернула себя Рита. Да и клише: «мужчина-враг, мужчина-агрессор»  — ложь. Никакой он не агрессор. Если с ним по-человечески. С любовью, а не с ненавистью.
        Тотальная амнезия, позабыли главное: любовь — это вначале ожидание счастья, а потом история любви. Ждут ее, страдают в одиночестве, а как любить — забыли. Ей-богу, без мужика все рушится, а бабы не ведают, что творят. Добились уже, многого добились, впору женщинам по складам объяснять, что заменить слово «пол» расплывчатым и политкорректным «гендер»  — это хорошо, но социальное равенство счастья не приносит, а «ласточки» мои счастья хотят, все как одна! Я бы теоретизировала до бесконечности, но реальные женщины хотят замуж. Замуж, семью и детей. Чтобы все по-людски. И теоретизировать, что любопытно, их не тянет.
        Из Жана Поля Сартра:
        «Существует много индивидуальных форм патологии любви, которые приводят к сознательному страданию, и их как психиатры, так и все увеличивающиеся число непрофессионалов — считают невротическими.
        Основу невротической любви составляет то, что один или оба „любовника“ остаются привязанными к фигуре одного из родителей и, уже будучи взрослыми, переносят чувства, ожидания и страхи, которые испытывали по отношению к отцу или матери, на любимого человека. Эти люди никогда не освобождаются от образа детской зависимости и, став взрослыми, ищут этот образ в своих любовных требованиях».
        Никогда не освобождаются от зависимости… переносят страхи… ищут образ. Да, все так и есть, что поделаешь.
        Из Симоны де Бовуар:
        «Форма псевдолюбви, которая нередко встречается и часто воспринимается (а еще чаще изображается в кинокартинах и романах) как „великая любовь“, это любовь-поклонение. Если человек не достиг уровня, на котором он обретает чувство аутентичности, собственного „я“, благодаря продуктивной реализации своих собственных возможностей, он имеет склонность „поклоняться“ любимому человеку».
        Эва никому не поклонялась, Рите разве что. Но чувства собственной аутентичности точно не обрела, сто пудов. И невесомой сделалась, от земного притяжения оторвалась, воспарила на крыльях любви, Рита в этом уверена. Она улетела. Полгода прошло, но воспоминание о чудесной рыжекудрой красавице, чем-то постоянно встревоженной, неумело пытающейся это скрывать, повергало ее в смятение. Сердечный приступ, внезапная смерть, даже дела не завели!
        После похорон Рита отправилась к следователю, намереваясь задавать вопросы. Что случилось, почему ни о какой сердечной недостаточности Эва не упоминала?
        Долго ждала у кабинета, наконец ее пригласили войти, за столом сидел человек с невыразительным лицом, удивительно незапоминающаяся внешность! Уверил, что дело завели и тут же закрыли, так как результаты медэкспертизы точны, не дают повода усомниться в их достоверности. «Ворох нераскрытых дел, знаете ли,  — он указал на груды папок на его столе, с тоской взглянул на доверху набитый шкаф, сквозь стеклянные дверцы просматривались толстенные тома, наполненные документами,  — а времени в обрез».
        Рита так ничего и не поняла в той истории. Но смерть «ласточки» застряла в памяти невытащенной занозой, ничем не объяснимое чувство, что не все так просто, как ее пытаются убедить.
        Эва была фантазеркой. Такие, как она, не страдают от мужского невнимания и предательства, хотя Эва на этом настаивала. Правда, в детали особо не вдавалась, они с ней по большей части рассуждали «вообще», иногда спорили. Записки свои она обещала принести позже, потом-потом, раз в неделю во время групповых тренингов она, как примерная ученица, отвечала на вопросы тестов, а во время индивидуальных встреч не столько рассказывала, сколько слушала. При отсутствии инициативы у реципиента, лучший способ — демонстрировать собственную силу воли и воспитывать на личном примере.
        Эва казалась такой благополучной! Рита была уверена, что ей нужен собеседник, близкая подруга. Да, она приходит к Рите поболтать о том о сем, подчиняясь настоянию родителей. Им приятен факт, что дочь находится под постоянным контролем специалиста, почему приятен — Эва не объясняла.
        И как гром посреди ясного неба — скоропостижно скончалась, равнодушный незнакомый голос по телефону, ей позвонил помощник Ритиного отца, коротко передал информацию о похоронах, сказал, что при необходимости за ней пришлют машину. Рита растерялась, она не могла выдавить ни слова, сказала только, что обязательно придет, передайте семье соболезнования.
        День похорон она помнит плохо, очень волновалась, вокруг столько незнакомых ей людей. Шептались о том, что родители Эвы давным-давно не живут вместе, мать не видела дочку уже несколько лет. Рита окончательно растерялась. Думать об Эве у нее тогда не получалось, она ощутила себя на грани безумия.
        Когда пригласили, а скорее дали команду прощаться, она подошла совсем близко к суровому мужчине, недвижно стоящему у изголовья. Высок, крепок, черноволос. И прицельный, проникающий взгляд, Рита невольно съежилась. Она подумала, что впредь нужно быть осторожней.
        Об отце погибшей Рита только и знала, что он занимается бизнесом, каким именно, Эва не уточняла. Мать ее Рита автоматически числила домохозяйкой, а о самой Эве шутливо поданная информация: живу отдельно, студентка, будущий адвокат, но законы родины меня интересуют мало — показалась вполне достаточной. Рита еще подумала, какой яркий пример того, что дочь с готовностью исполняет приказы родителей, а индивидуальность ее остается неразвитой.
        Сейчас, по прошествии времени, она все больше склонялась к мысли, что Эвина индивидуальность так и осталась для Риты загадкой. Ошибка в методе.
        Теперь тактика и стратегия усовершенствованы. Опытным путем, опытным путем. Что поделаешь, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Банальность, но возражений нет.
        ¦ Да, книга выйдет, Рита ее напишет, найдет слова для обоснования своих выводов, снабдит исследования каким-нибудь мудреным заголовком типа «Парадокс успеха, пути и методы применения достигнутых результатов», ведь ждут от нее очередных разоблачений: как и что мужчины неправильно делают, желательно с примерами.
        Рита уже несколько лет работала с женщинами, нуждающимися в психологической помощи,  — группу она назвала «Первые ласточки» («Нервные ласточки» точнее, но тайком и про себя, озвучивала для карманного любовника разве что), тогда ее способности мотивировать пострадавших от любви только-только формировались, несколько успешных опытов придали ей уверенности, диплом мотиватора широкого профиля («life-coach», иначе говоря) она получила давно, тогда же и забросила, считая, что пустое, не пригодится.
        Но веревочка крутилась-крутилась и выкрутилась, теперь она возглавляет свой собственный «Центр успешных женщин». Слово «успешных» она, как практикующий мотиватор, в название ввела, а работать приходилось в основном с совсем пропащими, попросту говоря, с жертвами. С жертвами монотонно повторяющихся эпизодов несчастной любви. С жертвами, не умеющими понять причины своих неудач. С дурами из дерева или хлорвинила, из нежизнеспособной материи — короче, с особями женского пола, неприспособленными дважды два в уме сложить и прозреть хоть на секунду: тебя бросили, тебе изменили? Забудь обиду, изменись сама! И цитат по теме, с заученным назубок авторством, у нее хоть отбавляй. Но зачем? Рита не верила в магическое действие чужих заклинаний.
        Из Игоря Северянина:
        «В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
        Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
        Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
        Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!»

* * *
        Феминистические труды (содержание вольное, оплата превосходная, грант-заказ), растревоженные «ласточки», групповые тесты — времени уйма, но не главное. Время у Риты рассчитано по минутам, день забит до отказа, выходных, так чтоб расслабиться, проваляться в постели, как многие, у нее и в помине нет, в постели с компьютером. И в музее. И в парке. Для постороннего глаза — сумасшедшая, еще и с карманным любовником говорит, бубнит себе под нос. Вечно забываю наушники, присоединила к телефону — и вслух кому-то рассказываешь, никто не удивлен.
        Каждую свободную минуту она пишет фразы на карточках, работа в библиотеке пригодилась, недолго там задержалась, но удобней крепких картоночек с закругленными углами нет ничего. И не теряются. Чуть больше свободных минут — она переносит готовые фразы в многостраничный файл своего серебристого «Apple» последней модели, надеясь, что предыдущий кусок состыкуется с последующим, но читает написанное, сносит целые абзацы под корень, переписывает заново, костеря автора текста на чем свет стоит.
        Автор она сама, Рита пишет роман о любви, рывками, время от времени, бегая от одного занятия к другому и третьему, а бытовые хлопоты! Впрочем, бытом она занималась кое-как и спустя рукава, разве что сантехника приходилось вызывать, кран починить. Но телефон записан, прямая связь со спасителем. Являлся в тот же день, менял прокладки, иногда и краны новые покупал, сам, Рита только расплачивалась, сколько скажет. А так — необходимые продукты в супермаркете покупала, к еде она равнодушна. Ну, и пыль протереть в квартире, иногда домработница приходила, студентка медучилища Сашенька.
        Рита выполняет обещания, она всегда выполняет обещания; аванс за будущий роман, пусть махонький, получен давно, у нее вполне приличный издатель, кстати. Неудачницей Риту назвать нельзя.
        Она дошла, наконец, домой, и мысли, как у всякой деловой женщины, позволившей себе антракт в середине дня, скачут в разные стороны, текут куда придется. Неудобные мысли, но какие есть, тем более, сейчас она явно расстроена. Первым делом турочку медную на огонь поставить, бутылку «Джонни Уокер» из буфета достать, изящная чашечка с ее инициалами, подарок Павла, и простой с виду стакан тонкого стекла. Она даже не присела — глоток из чашки с инициалами, глоток из стакана, попеременно. Падает на высокий табурет и замирает, обессиленно глядя в календарь на стене, Рой Лихтенштейн. Она бормочет тихонько, будто про себя, но разобрать можно.
        Совсем разругалась в издательстве, сегодня уж вовсе разругалась, отпаиваться кофием с виски не выход, но что поделаешь. Больше и на порог не пустят, небось. Хеппи-энды пиши, Рита, что у тебя так сумрачно и безысходно. Дай людям великую сказку любви прочесть! А людям правду читать не хочется? К чему вопросительный знак, правду никому не хочется, ни читать ни знать ни помнить, она раздражает и нервирует.
        Любовь, любовь, еще раз триста раз о любви, чтоб она провалилась, а ей и проваливаться не надо, ее попросту не существует! Ни великой, ни безбрежной, ни вечной — какие там еще эпитеты в ходу? Временно и скоротечно, взбурлило что-то — и понеслась лав-стори вскачь. До первого оргазма. Потом, чаще всего, поиски оправдания, прощание по-английски, или продолжение песни, уже никому не интересной. Пушкин был прав, один был прав, гениальный и непостижимый.
        «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Мгновенье и я помню, моментальность всех этих явлений, появлений, пропаданий из поля зрения, миг — и в дамках: «Я люблю тебя». Два мига спустя — не люблю, «я имени твоего не знаю», три мига спустя — «я имени твоего не помню», ну что поделаешь, се ля ви.
        Аглае — тридцать шесть, «ласточка» с выматывающей душу историей, отец бросил беременную мать, к роддому на новорожденную Глашу и взглянуть не пришел, ни разу! Мать ей об этом факте рассказала, запомним.
        Аглая обиженность матери с ее же молоком всосала, обиженность росла в ней и выросла в огромный, изнутри жрущий солитер. Глаша трудолюбива, интеллектуальна, прекрасно образованна, содержит себя сама (превосходно справляется), две квартиры купила — и матери, и себе,  — у нее прекрасная карьера.
        Жених бросил ее накануне свадьбы. Говорить она может или об отце, бросившем мать, или о Мише: он предатель, не забудем — не простим. Восемь лет прошло, она вполне могла бы забыть имя изменщика. Но помнит ежесекундно. Женственна ли? Нет. Жертва женственной быть не может, ведь во всей этой легкости скрыта сила великая. А Глаша слаба и немощна.
        Она прекрасно разбирается в математике, но в человеческих отношениях дважды два у нее непременно сорок восемь, хоть стреляй. Или стреляйся. Пишет маслом на холсте в свободное от работы время, композиция хороша, а цвета какие? Синий и желтый, гриша, синий и желтый. Выбор оттенков желтого и синего — как учебное пособие, стопроцентный признак фиксации и нервного срыва. Хроника, чреватая тяжелыми осложнениями, как мы с тобой знаем, карманный мой, такие пациенты не выздоравливают. То улучшение, то ухудшение, а в целом — мука мученическая, депрессия навсегда.
        Я, гришенька, все больше прихожу к выводу, что женственность — это мощь внутренняя, умение сражаться за себя, крик и шепот, уверенность и достоинство, а не мини-юбка, изгибы линий и покачивание бедрами в общественно доступных местах; не блядские примочки на разных частях тела для завлечения клиентуры в кровать.
        Мужчины не виноваты. Амазонки воевали и отвоевывали, они выжили, потому что детей от воительниц хотел любой нормальный мужик, здоровье духа и тела влечет куда сильней, чем искусственно выбеленные пергидролью волосы или леопардовые легинсы на бесформенном заду.
        Гришенька, карманный мой любовник, тебе можно сказать, ты все понимаешь. Одна проблема — в Аглае амазонской победительности ни на грош. И не дурнушка, и не дура, ну, не добра, так кто нынче добр? Работа — нытье и сопли, на скуку жалуется, хоть клянусь, я бы с ней завтра махнулась, если б хоть что-то в математике понимала! Она в добротную фирму устроилась, начальница без Глаши и шагу не делает, советуется. Глаша умная. Но по окончании рабочего дня, по возвращении из очередной пятизвездочной командировки, после фильмов и выставок, в которых она, не шучу, разбирается (и книжки прочла во множестве, и не только ликбез, продвинутая барышня), Глаша ноет и воет, по Сети или в баре находит новых и новых знакомых.
        Она почти каждую ночь знакомится с новым мужчиной, не осознавая уже, что карусель. И в новом визави не любовника ищет, но мужа. Каждый приходит стать ее мужем, Аглая уверена, она рассказывает свою жизнь, обиды на папу и Мишеньку, мечты о семье с ребенком. Наутро «ну почти уже муж и отец» исчезает бесследно… Больше она его не увидит. Назавтра, скорее всего, явится следующий. Глаша снова узнает все и о нем, и о себе расскажет, и доходы учтет, и рождение детей обсудит. Ресторан, кино, постель, недолгое прощание. Булгаковская Фрида, которой каждую ночь подносили платок. Но та преступная мать, ребенка задушила. А Глаша никого не убила, чиста. За что живет в аду?
        «Ад — это другие»,  — небрежно бросил Сартр, мы аплодируем. У Глаши ад внутри, в ней самой. Почему нет гармонии покоя? Она ведь почти хороша, ну похудеть бы ненамного, чуточку. Но это мои эстетические предпочтения, Глаша ни при чем. Ну, бедро вольней, походку поставить. Но и с Глашиной походкой мильоны баб счастливы, гриша, я правду говорю. Ад в ней самой. Она неженственна, кокетство в нее не имплантировано, и что в сухом остатке? «Возьми меня в жены, возьми меня в жены!»  — и так каждый день, каждую ночь. Утром визави испарится бесследно, появится другой, она даже не замечает, что меняются лица, она блуждает, не сходя с места, ищет его, одного-единственного.
        Содержит себя сама, повторяю, с жизнью справляется. Но ищет «его» ежедневно, на любого встречного-поперечного примеряет конструкцию «счастье до гробовой доски». Карманный мой гриша, только этого не хватало, чтобы ты со мной спорил! Павел со мной тоже спорил, мол я неправа, девушке нужен нормальный парень, способный согреть ее теплом своей души. Ага, широкой души, открытой большому чувству, смешно. Мы с ним даже переругались из нее, ненадолго, но все-таки.
        Ты, гриша, молчи и слушай, не говори мне, что Глаша — нимфоманка, а ее поиски счастья и песня Сольвейг, ждущей любимого,  — самообман и подмена терминов. Даже если это правда — не говори. К тому же я с Глашей уже не работаю, мы сделали перерыв.
        У меня сдали нервы.
        ¦ Одна из «ласточек», посещавшая гадалок и предсказателей всех мастей, подарила Рите ритуальную куклу вуду, как сувенир. Махонькая, светлого дерева, типа руки-ноги-огуречик в мелких точечках, смешная. Рита назвала человечка гришей, мысленно тоже с маленькой буквы к нему обращалась, в спиритические сеансы и стук поднимающейся ножки стола Рита не верила, а гриша забавный, его она и звала «карманным любовником». Гриша имел право на звание, только с любовником бывают так откровенны. Ему говорят все, что приходит в голову, особенно поначалу, ведь взаимопонимание от повышенной доверительности часто улетучивается, как дым.
        А с гришей говорить можно, не опасаясь последствий. Такой у Риты эксклюзивный ритуал, назовем это так. Ритуальный свидетель.
        Дарительницу Вероникой звали, к сороковнику она все освоила, ни каббалы, ни черной магии не чуралась, свободного времени вдоволь, денег для жизни достаточно, медиумы и экстрасенсы всех мастей наполняли дни. Тернистыми путями она соединялась с духом безвременно ушедшего мужа, Рита иногда задумывалась, все ли именно так, как Вероника рассказывает, не найдут ли ее в один прекрасный день, как и Эву, внезапно покинувшей лучший из миров, но — как ни старалась — ничего не смогла нащупать такого, что внушало бы опасения в ее адекватности. Вероника развлекается, Рита для нее еще одна разновидность гадалки, ну и что? В конце концов, Зигмунд Фрейд верно сказал: нормальные люди — это сумасшедшие, чей невроз обернулся не злом, а добром. Рита бы добавила: чей невроз не представляет опасности (поставить точку в конце предложения невозможно, так и тянет добавить «ни для кого, кроме него самого», что уводит в дебри психоанализа, и неизбежно возникнет сомнение, потом завяжется спор, и…).
        Всем и везде одиноко. Не одиноко даже, а неуютно. Страхи, неприкаянность, проблемы выборов пути, не забудем неподотчетный ужас «а что будет завтра?». Высказаться — и хоть ненадолго, да полегчает, Рита это знала лучше кого бы то ни было.
        Когда психика в норме и представления о жизни в порядке — нет желания откровенничать с кем попало. Но Павел — исключение, давний приятель. С ним она может говорить как угодно и о чем угодно, они встречаются в кафе, много лет назад выбранном кафе на четыре столика, странно, что заведение работает до сих пор, впрочем, ни Рита, ни Павел об этом не задумываются.
        Столики и стулья шоколадного цвета, крепкие, под старину. Может быть, и вправду старинные, деревянные диванчики с подушками в тон, ничего лишнего. Каждые две-три недели сменяются картины, артефакты здесь продаются лихо, галерея совриска в тихом переулке. Портреты, пейзажи, у хозяйки хороший вкус, возможно, она замужем за художником, возможно, это ее способ зарабатывать, возможно, она попросту любит атмосферу салона. Рита в подробности не вдавалась. Картины придавали заведению стиль, одиночные посетители — потенциальные покупатели (во всяком случае, кистью по холсту не елозят, это уж точно).
        Рита часто задумывалась, что современное искусство — это одно, а контемпорари арт — другое, вовсе другое. Есть же непереводимые сочетания слов. Написана картина человеком «с ощущениями», включается механизм сопереживания — это современное искусство. Смотришь на творение продвинутого мастера «с концепцией»  — это контемпорари арт, такое у Риты разделение.
        Избранный ею для безусловного поклонения Рой Лихтенштейн каким-то образом умудрялся сочетать и то и другое, его Рита причисляла к искусству как таковому. Ей до лампочки, что он вытворял с техникой письма и графическими точками, как он развивал идею комиксов и рекламных постеров; талант наполняет живым дыханием любую картонку, картины приковывают взгляд. Когда Рита впервые увидела оригиналы, она расплакалась. Прямо на выставке, самое смешное, рядом с его «Плачущей девушкой». Тихонько шмыгала носом, не привлекая внимания, но слезы пришлось клинером вытирать, в сумке нашлись только салфетки для чистки айпэда.
        С любовником, что картины Лихтенштейна высмеивал (настоящим любовником, не карманным), она рассталась незамедлительно. Есть вещи, которые Рита предпочитала не обсуждать.
        «Я знаю, каково тебе сейчас, Брэд»  — небольшая работа (она смотрит на него откуда-то издалека, как луна на всех нас смотрит, понимающим отстраненным взглядом)  — для Риты метафора вселенской тоски и грусти. А «Тонущая девушка» с пояснительным текстом в мыльном пузыре, стиль комикса: «Я лучше утону, чем позову на помощь Брэда», вызывала желание бороться за счастье с утроенной энергией, до последнего вздоха. Бороться и победить, непременно победить!
        Чудо произойдет, ты выживешь, не утонешь, нет, никогда, ты выплывешь, ты встанешь на твердую почву — вязкая тина, песок, джунгли — но ты выберешься на простор, где твердая почва, где дышать легко. Сопротивляйся, борись изо всех сил!
        А Брэду не звони, сам объявится, когда все тип-топ и ты победила. Предельно оптимистическое произведение, тайна искусства. Моим бы ласточкам показывать как тренировочный тест: «Что вы видите на картинке?». Ну, когда в слезах и соплях приходят — лучше не показывать, наверное. А можно на всем протяжении тренинга демонстрировать, в начале, в середине, в конце, без нажима: ну, очень мне нравится художник, взгляните еще раз. Будет понятно, меняется что-то в сознании потерпевшей от любви — или никакого толку и Ритины усилия бессмысленны.
        Рита уже в третий раз перечитывала «женскую библию XX века»  — Симона де Бовуар, «Второй пол»,  — выводы аристократки озадачивали. Легендарная интеллектуалка явно подтасовывала карты под сукном.
        — Павел, я не понимаю, зачем Симона бросила в массовое сознание эти глупости: женственность — удел потаскушек, семья — зло, свободный союз двух равных индивидуумов, преодолевших свои естественные различия,  — единственный выход. Как можно отрицать женственность? Извести женское начало — губительный замысел, для себя она вот это самое «Я — женщина» обозначила как основную цель жизни. Все, что природой заложено — проверить на собственном опыте, потом рассказать себя, проартикулировать по слогам, что это значит — жить как женщина, мыслить как женщина. И чувствовать все, что доступно только полноценной женской особи, каковой она, кстати, действительно была. Умна и неотразима, изысканна, в нее влюблялись, страдали мужчины и женщины, а она работала как вол, ее выносливости можно позавидовать.
        В юности встретила гения, масштаб его вычислила мгновенно — о, удача! сразу поняла, что подруга Сартра — это победный флаг, пусть он тяжелее камня оказался. Камень на сердце вместо мотора — какую силу нужно иметь, чтобы нести с гордостью, вместо того чтобы погибнуть от тяжести невыносимой. Я сбивчиво излагаю, перескакиваю, но ведь она прекрасно понимала, не могла не понимать, что не альтернатива, а болото; полные компромиссов свободные союзы вместо традиционной семьи, полной компромиссов, только и разница… то есть разницы никакой, а для последовательниц — не аристократичных, не элегантных и неизворотливых, имя им легион,  — желание следовать ее примеру обернется трагедией.
        И эти трагедии на меня валятся чуть ли не каждый день — в виде исповедей, но страдаем вместе. Чтобы помочь справиться — путь один, другого не знаю — пережить проблему как свою собственную. Наталья Петровна, самый свежий пример из практики, еще совсем недавно яркая красавица брюнетка с инфернальным взглядом.
        — Рита, не говори пошлостей, какой такой «инфернальный взгляд». Баба и баба, еще одна клиентка, все просто.
        — Ага, феминистки термин «мизогиния» через слово повторяют. Не любишь ты женщин, Павел.
        — Рита, я скромный научный сотрудник, историк кинопроцесса, Америка, XX век. Интересы мои далеки от суровой борьбы феминисток за политические права. Наслышан, что все началось с уличных беспорядков, истерики и визг в ходе борьбы за право выбирать мужчин в парламент, на самом деле — трансформации либидо, женщинам хотелось самим выбирать мужчин, но я не углублялся. Говорю первое, что в голову приходит.
        — Паша, я с тобой почти согласна, но не как теоретик. Как практик. Практика и теория в женском вопросе почти не имеют точек пересечения, параллельные прямые. Ладно, оставим суфражисток в покое, тем более что они давно RIP, мизогиния твоя пусть на твоей совести останется, а моя Наталья Петровна — проблема сегодняшнего дня. Ну, то есть вчерашнего, свою лепту я внесла, умиротворила, но ситуация у нее нерешаемая. Нет решения! А началось с того, что красавице с вполне умеренным IQ — не идиотка, но и не Софья Ковалевская, достался в мужья герой-любовник с развитым интеллектом, сволочь, проще говоря. И внушил ей эту самую идею насчет «свободы в союзе равных». Убедить Наташу нетрудно. Герой трахает все, что движется, не разрушая гнезда, не покидая лона семьи. И Наташа имеет право ему изменять, сколько душе угодно. То есть духовно они близки, а любовников — сколько может освоить, нет претензий. Наталья пока красавицей с инфернальным,  — Павел снова поморщился,  — взглядом была, от претендентов «кто на что» отбоя не было.
        — Это у тебя вечно претенденты «кто на что», без трансфера, пожалуйста.
        — Выражение у меня такое, в общем, любовниками волоокая Наталья была, как Федор Михайлович выражался, «окружена». До поры до времени. Начался период волшебного «за сорок», окружение поредело, постепенно и самые стойкие ухажеры исчезли, и осталась наша Наташа «удачно замужем». А муж по-прежнему скачет в разные стороны, как задорный козел, бодрая улыбка по утрам.
        Наташа теперь пациентка, окружена армией психологов. Не думаю, что мой тренинг ей чем-то помог, совет можно дать один: «Срочно разводись!». Правило тут одно: как пошел процесс компостирования мозгов рассуждениями о свободном браке — так и бежать надо было на все четыре стороны и куда глаза глядят. В самом начале Наталья ни о чем, кроме нормальной жизни, не мечтала. От женихов отбоя не было.
        — Но выбор сделала неправильный.
        — Завоеванное право свободного выбора. Хороша была Наташа, краше не было в селе, и привет ей от изысканной женщины-теоретика, писательницы с крепкими нервами Симоны де Бовуар.

* * *
        Долгие годы общения — когда-то у Павла голова кругом шла от одного появления Риты, смотреть на нее спокойно не мог. Предложить бы руку и сердце вовремя, но не решался, Уж кто «окружена», так это Рита, не пробьешься сквозь заградительный отряд обожателей, она с одними дружила, с другими спала, но голову морочила всем.
        Ее уж точно кроме свободы ничего не интересовало, но сама Рита объясняла проще: мне столько нужно успеть, на серьезные отношения попросту нет времени! Павел ждал удобного момента, но какое там! Очередная стрелка, бурный обмен новостями, вернее, Ритин рассказ о животрепещущей проблеме, актуальной на момент проговаривания. И убежала — дела, дела!
        Аскетичный мыслитель Павел нравился женщинам, смуглолиц, крепко скроен и ладно сшит, задумчивый взгляд шоколадно-карих глаз пронзал собеседника насквозь, ирония и вкрадчивая мягкость привлекала многих, но соглашаться на союз «от взаимного одиночества» не спешил. То ли яростная смесь кровей, восток и запад схлестнулись, гены смешанные, отдельный сказ, как его предки находили друг друга. Карта мира! Предки степные и горные вперемежку — генеалогическое древо фантастическое — что там ни говорите, а генетика рулит. Спокойствие стоика, наблюдательность скептика, но за внешней размеренностью поведения в нем скрывался темперамент настолько бурный, что очередная барышня раздражала спустя два часа после знакомства; все рьяные, замуж и срочно, это бесило неимоверно.
        Вот его Рита… Ах, вот его Рита… Иногда его Рита прыскала от хохота, видя золотнику обручального кольца на безымянном пальце его правой руки, хоть и знала, что это память об отце, ушедшем нелепо и рано, и Павел носит его только в периоды отчаяния.
        Депрессия, впрочем, никак не выражалась, разве что говорил он значительно меньше и полстакана водки выпивал, не закусывая. Но полстакана и на этом точка, такие не спиваются.
        Руку и сердце Павел так и не предложил, а возможно… да все возможно, сослагательное наклонение не в счет, забыли. Может, и верно поступил. Рита с ним откровенна, прониклась уважением, или решила, что он воспринимает ее по принципу: человек-друг, интересный собеседник. Факт утверждает Риту во мнении, что дружба между мужчиной и женщиной не идея-вымысел, нет, у нее же получилось, запросто!
        Павел иногда ощущал себя опытным материалом в крепких руках практикующего идеолога «нового феминизма», Рита изобретала собственную теорию и конкретика ее радовала: мужчина не враг, не тайный любовник, не мучитель, не шовинист, с которым ни на секунду нельзя забывать, что женская доля это неустанная борьба за право считаться полноценной личностью, не расслабляясь ни на секунду и самоутверждаясь из последних сил.
        — И обрати внимание, дорогой, я Симоной восторгаюсь, определенно восторгаюсь, без преувеличения, но воспринимают ее неверно, она всех одурачила. Она мой идеал, или ролевая модель, современным языком выражаясь, и я не шучу. Свобода для нее главное, но слова, слова! Бла-бла-бла! Жан Поль, мудрейший из мудрейших, сообщил ей через два года после подписания их супружеского манифеста, господи, как только речь о свободе, пусть личного характера — тут же манифесты рекой! Он заявил ей, как философ философу, исследуя перспективы брака «вообще»: это ж такая тоска, Симона, быть с тобой постоянно вместе! Жить вместе — нет, никогда! А дальше все примерно как у моей Натальи Петровны, только Сартр не герой-любовник, а теоретик вопроса скорее. И Симона не студенточка-бразильянка, сообразила вмиг:
        — Рита, ну как ты можешь! Чушь! Почему не веришь, что она его просто любила, по-бабьи!
        — По-бабьи она любила совсем другого человека, о, это суперистория! Как я ей по-бабьи завидую! Она ничего не пропустила, никого не упустила, полюбила, как ты говоришь, «по-бабьи», брутального Олгрена Нельсона, нищего красавца, мощного живописателя чикагской помойки и ее обитателей, ах, ка-акой мужчина! И писала ему письма — целых семнадцать лет, время от времени наезжая в Чикаго рвать ему сердце своим совершенством, а потом покидая на время, вспомнив о Сартре, который «без нее пропадет». Желая Олгрену найти свое счастье и при этом не исчезать из ее жизни.
        Парень чуть рассудок не потерял: Симона, я люблю тебя! Кто с ней рядом сопоставим? Да никто! Симона его в Париже печатала, вводила в высокий литературный круг, свои письма к нему издала, ничего не забыла! Грубо говоря, ну извини меня за мой французский — увидела ебаря, бери его, бери! Все умерли, Симона бессмертна — спасибо великому Жан Полю, а Ольгрен известен как мужчина, позволивший Симоне де Бовуар пережить первый в ее жизни оргазм, а заодно поверить, что его, оргазм, симулировать необязательно. Симона стремилась на практике познавать жизнь (бедный Нельсон, восклинувший: «Я был для нее эпизодом в книге, она хочет все испытать на себе!»). И познавала, упрекнуть ее в теоретизировании сложно.
        Сартр — он теоретизировал, любовник-то никакой, не в том его сила. Но на своей манифест-подруге отыгрывался всю сознательную жизнь. Мудрые советы давал, они встречались часто, вначале ежедневно, потом реже. Симона ему необходима, она его секретарь!
        А под конец истории он ее и к рукописям подпускать не хотел, юную африканку полюбил и поручил ей секретарскую работу, Симона была в бешенстве! Да уж сколько раз она в бешенстве была — из-за сартровского «быть вместе — какая тоска!» она и подруг с ним делила, и… Он любовницу удочерил — и она вслед, только поспевай!
        И что? Жертва свободного союза, умеющая бороться за себя, обладающая высокоорганизованным интеллектом и супервыносливостью, бросает идею «семьи с манифестом» в массы, как девку в полк. Кто это сказал? Ах да, Губерман, не совсем дословно, но в этом духе. Идея извращается, женщины страдают, не умея понять причину страданий. Вот и все, нечестно, ай-яй-яй!
        А второе — Симона только подтверждает распространенное мнение, что умная и одаренная женщина вначале обретает почву под ногами (находит мужчину, способного ее направлять, поддерживать… или пичкать идеями, на худой конец), а уж потом приходят слава и успех. Симона великая женщина, я не об этом. Даже незаурядные женщины, пусть не такие изворотливые и сообразительные, как она, ничего не умели добиться без мужчин. Без помощи мужчин. Не согласен? Назови хоть один пример, мы его обсудим.
        И мильоны жертв, та же Камилла Клодель, мученица Родена. Мы в восторге от его портретов Камиллы, модель у него превосходная. Но Камилла гениальный художник! Это не удержало Родена от соблазна уничтожить ее. Он годами наблюдал ее страдания и не вмешивался. Роден умер, так и не посетив богадельню, в которую упекли обожаемую им, но чрезмерно темпераментную Камиллу озабоченные несоблюдением приличий родственники (а ведь она именно на это, на свободный союз решилась!).
        Темперамент — это наказуемо? Ничто не наказуемо. Роден на себя ответственность брать не захотел. Вот и все. И погибла Камилла, отмучившись за всех. Конечно, она попроще Симоны была. Вернее, у Симоны психическое здоровье железобетонное, она не уставала повторять: «Я всем обязана только собственному здравомыслию».
        И насчет женственности, моя главная боль, ну посмотри вокруг: разве так уж часто ты видишь не просто особь женского пола, а женщину? Она и двигается иначе, и запах у нее особенный, и говорит она так, как уже никто не говорит. Боролись за право самим нести чемодан, и победили — извини, я снова об этом. Ну и что? Да, боролись за право стать «как мужчина». Какая чушь, хоть тут Симона не врет, женщина — это Другой.
        Ну, что-то типа они с Луны, а мы с Марса, как я с юности поняла. Иначе, мол, женщина — придаток и отросток, ни рыба ни человек, боже мой, я сейчас зарыдаю! Ты знаешь, как наказание мне, я вижу один и тот же сон, часто — копошатся люди будущего, с головы до ног в сером. Никаких различий по половому признаку, четко распределены гендерные роли; металлические детали у машин, и машины из крепкого металла, и реклама неоновая, таблички яркие с указателями, кому и куда — где есть, а где пить.
        Сталь, железо и беспросвет. Дети не в любви зачинаются, любовь кончилась. Сперма пока в наличии, оплодотворяют лабораторным способом, очередь — дети в порядке очереди, из окошечка рука с пробиркой, вам достался этот экземпляр! Идите в пункт внедрения плода! Проходят, суеты никакой, всеобщий порядок и законопослушание, за непослушание — расстрел на месте, непокорные проваливаются в схлопывающиеся дыры. Торжество и диктат закона — ни судов, ни следствий!
        А ведь так и будет! Так и будет!
        И это надо остановить, понимаешь? Крен не в ту сторону пошел, кино «Титаник»  — нам показали, мы поплакали и перестали, но запомнили: обреченный корабль еще на плаву, пассажиры танцуют, дамы любуются водной рябью, гребни волн украшены пенными гребешками, вода вокруг ледяная, об этом никто не думает.
        Павел понимал, что выслушивает еще одну версию первых фраз ее будущей книги. Рита находилась «в блаженном периоде сбора материала»  — набоковская фраза, правда относящаяся к писателю-мужчине. Женщина Рита в периоде сбора материала напоминает залетевшую красотку, готовящуюся рожать в поле, с воплями и криками, фазы беременности не имеют никакого отношения к развитию плода согласно календарю, все непредсказуемо. Павел мычал одобрительно, кивал, не особо и вдумываясь, завтра будут другие фразы, он хорошо ее знает, вначале идут километры набросков — тут единомышленник остро необходим, симпатия ее поддерживает, она считывает реакцию как веб-камера,  — он ей это сказал, она почему-то обиделась.
        С привычной категоричностью она облекала в слова сумбур полученного ею самой опыта, богатого, надо сказать. Ее смущало одно — как доложить читателю в качестве полезных советов то, что ни один мало-мальски осторожный человек повторить и применить на практике не в состоянии. Эту мысль он тоже Рите донес, но осторожно, щадя ее самолюбие, стараясь не уничтожить ее энтузиазм, в конце концов, она загорелась идеей, пусть пишет.
        Но излагать свои, эмпирическим путем полученные знания, она не должна. Опыт у нее богатый, а крыша слегка набекрень, ей многое дозволялось и сходило с рук.
        Прожитое Ритой все равно никто не повторит, личный опыт не экстраполируется на других, да и зачем учить кого-то жить? Секреты успеха. Она разогревается перед долгой работой, критикуя Симону де Б., но сама повторяет ее манипуляции, как по инструкции. Каждому отмерено то, что отмерено, ежа летать не научишь. Павел произносит что-то вслух, невольно произносит, сегодня ему не хочется спорить.
        Золотоликая осень тиха. С трудом оборвал инстинктивное движение — собирать огромные листья по дороге, прийти с осенним букетом. Но нет, это уже было, Рита убедительно просила букеты не приносить. Друзья встречаются и беседуют, кофе-чай-тортик, ей так понятней.
        — Опять ты за свое!  — Рита обрушивается на него с хорошо знакомой ему горячностью.  — Девяносто процентов женщин и не подозревают, что жизнь устроена идеально, внимательно изучите противопожарные правила — и поступайте по-своему, реальность подчинится, реальности нет, спасибо дорогой Жан Поль, глаза мне открыл.
        Есть только то, что мы в состоянии воплотить, сартровская теория авторства и ответственности гениальна! «Ты всегда можешь сделать что-то с тем, что сделали из тебя».
        Я творю свою жизнь, как Рой Лихтенштейн писал свои картины, вышивая по канве, по чужому наброску. От меня хотят, чтобы я была матерью и женой — о'кей, я мать и жена. От меня хотят, чтобы я обеспечивала свои нескромные запросы, работала и была успешной — я успешна, но запросы растут. От меня хотят, чтобы я была элегантна и очаровательна, о'кей, я…
        — Вот тут верно, Рита. Ты неотразима в своей убежденности, это единственное, что дает тебе возможность жить так, как нравится,  — Павел действительно так считает, ему хочется ее целовать, и пусть бы молчала, пусть бы не писала ничего, зачем?
        Но у них поцелуи отменены, они пожизненные друзья — потому что жить друг без друга не в состоянии.
        А когда-то была любовь.
        Была и сплыла.
        От нее сплыла, с ним осталась.
        — Ты даже не заметил, что все перечисленное — три кита, на которых зиждется женский успех. Три кита для одной женщины — неподъемно. У каждой разный потенциал, генетика, возможности. А требования ко всем — одни те же: будь счастлива в любви, расти детей, работай! Ну, или делай карьеру — как кому больше нравится. Груз какой, вдумайся! Живи, пари над суетой, улыбайся и трудись, твой муж заботлив (это в придачу, а с чего это он заботлив, ни с того ни с сего?), да, чуть не забыла, при этом он работает, и деньги (все до копеечки) в дом.
        А что на самом деле?
        На деле я художник и рисую картину своей жизни, предъявляю людям результат — смотрите, любуйтесь, считайте, что все мне само на голову упало, я так удачлива!!!
        Быть женщиной — тяжелая работа, с утра до вечера, без выходных. Чуть расслабилась — и тебя, свободную и счастливую, трансцендентно развитую и имманентно устроенную, уже десять человек скопом оттрахали, и в офисе имеют во все дырки, успевай уворачиваться.
        Мне для статьи анализ российских TV-сериалов понадобился, массовое бессознательное, описывала устоявшиеся комплексы. С примерами, естественно.
        Ты знаешь, включила в кои-то веки ящик, целый день смотрела подряд, с канала на канал переключалась, на следующий день нерв над левым глазом воспалился, а сериалы под копирку. Все как один!
        Героиня — красивая, суперуспешная, сумку «Биркин» приобрела и ходит с ней в кадре туда-сюда, но окружающие ей сочувствуют, с пристрастием обсуждают и вслед с сочувствием глядят, потому что мужа у нее нет. И что только наша суперуспешная героиня ни делает, чтоб мужа себе найти!
        Хоть какого-нибудь!
        Иначе социум ее с прискорбием загрызет, житья ей не даст. Наконец, победа! Тип с алкогольной зависимостью, с рефлексией и хроническим когнитивным диссонансом; баб ежечасно меняет (где только силы берет? предает ее не трижды, а систематически, и прочее), это ничтожное существо с фаллосом усаживается рядом с нашей победительницей — и социум мгновенно успокаивается. Героине наконец-то завидуют, героиня может передохнуть и побаловать себя печеньками, сидя на белом кожаном диване и забыв о комплексах. Совет да любовь! Женщина сложной судьбы стала полноценным членом общества, иного решения не предлагается.
        Пример реального положения вещей. Феминизм в действии. Люди вокруг теоретически не подкованы, для них одно важно — знать, что личная жизнь у начальницы устроена. Теперь — уважаем.
        Другой пример, вспоминаю, сразу нервный тик над глазом слева, даже если вкратце тебе описываю, а ведь кто-то эти сценарии пишет!
        Героиня колхозом руководит, молода и решительна. Пропащего Петю трудами великими заполучила в мужья — окружающие тут же угомонились. А до того ее все, включая маму героини — Гвоздикова играла, она до сих пор в форме, молодец,  — оплакивали в голос! Председательша колхоза с Петей-трактористом до ЗАГСа дошла — и жизнь удалась, может на уборке урожая сосредоточиться.
        Петя ей с трактора рукою машет, тридцатые годы, как это сегодня можно снимать? А ведь снимают! И как смотреть можно? без ущерба для окончаний глазного нерва?! А ведь смотрят! Ты суть улови, Павел!
        Сегодня, когда свобода выбора, что ни говори (за что боролись?), двадцать первый век — глобализация и модернизация et cetera,  — а баба в лепешку расшибется, всего достигнет, но если она одинока — любая кассирша из супермаркета будет ее жалеть. Понимаешь?
        Ничего не изменилось! Требования возросли, а маркировка у счастья та же — мужик в доме и печать в паспорте. Плюс дети, желательно двое. Даже обязательно двое, мальчик и девочка, девочку Ксюшей звать, вот тогда женщина на коне! Распознается обществом как полноценный субъект. По-че-му?!! И денег от мужа никаких, и неуверен в себе, под ногами опору ищет, а рапорт выглядит идеально: «муж есть, дети в порядке», только тогда вздохи окружающих по поводу твоей несостоявшейся жизни прекратятся.
        Ну, куда это годится? Опять все с ног на голову.
        До каких пор бабу дурачить будут, стерву из нее делать, хотя подскажи, как тут не остервенеть? Терпи и люби, потому, что любить — вроде обязанности. Да, люблю его бескорыстно и всей душой! Счета оплачиваю сама, все до единого! Я счастлива!
        Приехали.
        А все почему? Казуистику феминизма мужчины умело обернули против женщин. Ловко, в момент! Женщины еще «а» не сказали, как все остальные буквы алфавита им уже в отредактированном виде преподнесены, записывай, свободная и независимая! Беги, раскрепощенная и никому не обязанная, беги по кругу, пока сил хватит, загнанных лошадей, как ты знаешь, пристреливают.
        Мужчины сориентировались тут же: определяйся, милая, с самоосознанием, развивайся, а я пока пивка попью. Клади асфальт, чемоданы таскай, да хоть в каменоломне трудись, ничто в облике моем не дрогнет от созерцания. Шли-шли, трубили трубы, колокольный звон в ушах стоял, оглохнуть можно: «Женщина — человек, а не особь женского пола!»  — и пришли. Постоим, передохнем маленько — и снова пойдем, труба все еще трубит. И колокола звонят.
        — Сумбурно пока. Преувеличиваешь. Есть проблема, спорить не буду, но есть множество достойных подражания примеров и среди биологического вида «Мужчина — человек, а не особь мужского пола». Не повторяй сказки истеричек, стопроцентные мужики не перевелись.
        — Так и теток до фига, кому возросшие обязательства освоить — раз плюнуть. А остальным что? Кто развиваться, в силу разных причин, не в состоянии? Кто не умеет? Слабым и женственным, никчемным то есть, куда деваться?
        Как были в кабале, так и остались, но зависимость имеет особенность усугубляться. На деле завоевания феминизма выглядят так: сама зарабатывай, сама содержи, сама рожай и сама воспитывай, плюс помни, что тебе повезло. Ты замужем. А то, что он пиявкой к тебе присосался и риторикой занят с утра до вечера,  — это ничего страшного, прорвешься. Как Людочка, подружка наша…
        — Сто лет не видел, кстати. Девушка, обреченная совершать подвиги, у нее только это и получается.
        — Не иронизируй, у каждого своя правда. Но ты знаешь, что она мне недавно сказала? Гарик работает, ты сам знаешь, раз в три года по месяцу, а девочки у него меняются круглый год. Двое сыновей, один из них проблемный и особого ухода требует, все на ней. А она: мне повезло, говорит, что Гарик моим первым мужчиной был, женился, а то бы всю жизнь одна… ну и так далее. Ты въезжаешь? Бездельник этот ее предпочел! Ей крупно повезло, что она его встретила! Она квартиру сдает, в пять утра просыпается, чтоб на работу «неполный день» успеть, в три уже дома — и карусель, кого из школы забрать, кого в бассейн, уборка и готовка, юбка на ней дешевенькая, со скидкой, Людочка гордится, что модная. Потребности, конечно, враг человека, но не до такой же степени!
        Рита отчаивалась, когда говорила о случаях эксплуатации в семье, известных ей во множестве. И что ж ее клинит от чужих историй? Врач не казнится при виде пациента с острым приступом аппендицита, он привыкает, адаптируется. Циником становится, наверное. А Рита сочетает профессиональный цинизм с впечатлительностью юной курсистки, Павел ей однажды об этом сказал, она обиделась:
        — Это не чужие истории, это камешки и бревнышки, из них складывается целостная картина! «Женщина должна быть свободной, женщина освобождается, женщина свободна!»
        Сказки, иллюзии. Потенциал у каждой отдельно взятой женщины свой, разные мы, понимаешь? Разные возможности, а условия одни для всех. И вообще, что это за слово такое — все?.. Ненавижу и еще раз ненавижу!
        Русский феминизм — что это? Два варианта: ухоженные тетеньки, потерпевшие жизненный крах, едут в Штаты деньги на борьбу выпрашивать, получают помощь, это успех! Потом на помаду тратят, на сумку от «Hermes»  — и отчеты пишут, английским они обычно владеют хорошо. Цитирую — это не топором славянским на березе вырублено, а из манифеста активисток фраза: «Главная задача феминизма — овладение английским языком».
        Впрочем, это уже о втором варианте: прибегает она, немытая, нечесаная, рот воплем раззявлен: муж пьяница и бездельник, дайте денег, дети в доме некормлены. Или так: пойду-ка я, девки, в офис нашего с вами освобождения, заявлю, что Митька мой рукоприкладством занимается, а уйти мне некуда, в одной комнатенке ютимся, фотку оставлю Петькину и Нюсечкину, пусть объявляют сбор средств на новую квартиру.
        А западный феминизм духами пахнет, в отличие от самих представительниц, в большинстве случаев они и на Западе «унисекс»  — свитера черные, платья мятые и бесформенные, черты лица… ну, не будем о чертах, забота о внешнем виде объявлена постыдным кокетством потенциальных гетер. Но слова, слова какие звучат! Идентификация женщины, фемининная картина мира, женское чтение, история женщин как отдельный предмет в университете, история женской литературы как факультет, и диплом выдается! Подразделы — борьба с мизогинией, преодоление имманентности… книги с мудреными названиями, интернациональные форумы в стильных круглых залах с белыми кирпичными стенами, невнятные акварели на стенах, ничто не раздражает глаз. Активистки съезжаются, ведут наукообразные беседы, серьезный и вдумчивый разговор: «Имена тысяч женщин-писательниц канули в Лету незаслуженно, причина одна — мужчины-шовинисты сознательно замалчивали продукт женского творчества». Длительное обсуждение, трехдневная конференция, вспомнили всех поименно.
        Почему разница так велика? У нас ведь на слово «феминизм» реагируют, как на заморский фрукт, что цветом и вкусом не вышел, рекламируют его повсюду, но бездарно, фрукт то ли кислый, то ли терпкий — никто не вник, но оскомину набить успели. Феминизм? И лица съеживаются, губы уголками вниз — не-не-не! Только не об этом! Я как-то с журналистом из «Нью-Йорк Таймс» говорила…
        — Из «Таймс»?  — удивился Павел.  — Ты мне ничего не рассказывала. Приставал?
        — Павел, ко мне все пристают, если ты об этом, мне что, перестать с людьми разговаривать?
        — Ну, может, одеваться как-то иначе…
        — И губы не красить, и майку надеть с лозунгом «I’m a feminist», майка вылинявшего цвета, то ли сизого, то ли бежевого. За верность движению меня никто не наградит, пока девяносто не стукнет, если доживу. Пока без наград существую, тяжело, но что поделаешь. Не перебивай, имя у парня из «Нью-Йорк Таймс» смешное было, как-то… о, Эйлин его звали, имя женским показалось. Он мне экскурсию устроил в здании центральной газеты мира, с коллегами знакомил, видеосюжеты показывал, Эйлин в Украине много снимал, представляешь? И по России ездил, собственные впечатления получил эмпирическим путем. В Перми с активисткой русского феминизма познакомился, она с ним была откровенна: «Да, я ради грантов этом занимаюсь, деньги хорошие, пару конференций проведу — и на Кипр или в Таиланд». Смеялся Эйлин над феминистками. Да мне самой смешно. Неверные указатели на пути. Они неустанно маршируют в обратном направлении, размахивая манифестами, как веером.
        — А речь зашла потому, что…
        — Да, потому что он спать со мой хотел. Я тебе никогда свою собственную концепцию феминизма не излагала? Так вот, что такое женский феминизм, меня часто просят рассказать, не ты один.
        — Я не просил,  — напомнил Павел.
        — Мне же нужно репетировать? Если тебе некогда — можешь идти, я хозяйке кафе изложу (или карманному любовнику, добавила про себя Рита).
        — Часто просят сформулировать вкратце, но я уклоняюсь, зачем лезть с советами? Как-то задумалась — а если попробовать обобщить? И все недосуг, одно занятие сменяет другое.
        — Ага, туда побежала, сюда побежала…
        — Возможно, но за неорганизованность не судят. Кое-что, согласись, успеваю. Павел, я практически импровизирую при тебе. И для тебя. Но, как ты понимаешь, позже тезисы обретут научный вид.
        — Наукообразный, скорее.
        — Ну пусть так, не перебивай. Слушай. А вот о непродуманных моментах сообщай, у тебя чуткое ухо, будь так добр. Ты и так добр, я знаю, но «Феминизм с оружием в руках» вежливости не отменяет. Самый сложный вид феминизма, кстати. Сложный для участниц движения, требует определенных навыков, гибкости и умения мгновенно анализировать ситуацию. Чтобы трансформировать ее в соответствии со своими потребностями. Это наука побеждать. Поэтому воспринимается, хочу предупредить, как рекомендации циничной женщины. Это не так, но если даже это так… думаешь, циники не чувствуют? Еще как чувствуют! И любят самоотверженно, посильнее многих, оттого и становятся циниками.
        — Неубедительно.
        — Не перебивай, мой цинизм мы обсудим позже. Итак, принципы воинствующего феминизма. Их два. Первый и главный — не убивай женщину в себе!  — Паш, извини, я сейчас не к тебе обращаюсь… мысли разрозненные, пытаюсь систематизировать. Мне очень трудно.
        Рита уставилась в какую-то точку, она часто буравила взглядом лампу, фрагмент статуэтки, лишь бы светилось или блестело, Павел привык. Он вообще к ней привык, а главное — понимал, что жить без нее не может. Никто другой ее не заменит.
        Рита откашлялась, в последнее время в горле часто першило, надо бросать курить, но две сигареты в день, иногда четыре — ну разве можно от всего на свете отказываться? Она и так много работает, совсем не пьет… ну почти не пьет, а ест и вовсе как птичка — по зернышку, где ухватит. Готовить Рита не любила.
        Раньше пиры закатывала, шумные приемы, праздники с фейерверками, где главным номером программы становилась не кормежка гостей, а Рита, Риточка, Ритуся — в модном платье, со свежим маникюром, всегда переполненная историями, часто придуманными. Придумывала она лихо, не придерешься.
        — Павел, не суди строго, впервые озвучиваю. Итак, тезисы. Слушай и не перебивай, умоляю!  — Она действительно волновалась, хозяйка ей стакан воды принесла, на столик поставила — наблюдательная дама, внимательная.  — Складывается впечатление, что феминизм нам навязали мужчины.
        — Это ты мне по секрету сообщаешь?  — не удержался Павел.
        — Я же просила, выслушай! Вопросы потом. Я исследую тему, приходится глубоко копать, находить специальные книги, чтобы не одни только «манифесты» читать, которые мне подсовывают. Ре-ко-мен-дуют!  — Она подняла указательный палец вверх и посмотрела на Павла многозначительно.  — Любопытно, почему в книжных магазинах у продавцов недоуменные глаза, если спрашиваешь — где у вас литература о женском движении? Каком-таком движении?  — глаза округляются, тут же. В университетские библиотеки отсылают или просят уйти по-хорошему. Но некоторые книжки отыскались, удача! Паша, ты слушаешь? Ну прошу тебя! Даю предвариловку, краткая историческая справка, ОК?  — Рита разложила листы формата А-4, пять или шесть белых пятен на столе, она их местами меняет, упорядочивает.
        Павлу на самом деле интересно стало, но невозмутим и виду не подает. Кивнул едва заметно, Рита приободрилась:
        — Коротко и по порядку. Чуждое нам слово «суфражистки», все что-то слышали, но что мы про них знаем? Англичанка Панкхерст Эмелин — радикалистка, приковывала себя цепями к Букингемскому дворцу. Элис Пол, американка — основательница женской партии, устроила голодовку в тюрьме, потом ее перевели в психиатрическое отделение больницы. Продолжать? Да ни к чему. Имена, имена, целая история. Вереница идиотских выходок — расскажу, но не сейчас, а то нить потеряю. Смешно, а потом плакать хочется, честно говоря.
        В начале века американские и европейские феминистки, отчаянные и неостановимые, взбунтовавшиеся фурии и ведьмы во плоти, истерили в общественных местах. Дома жгли, пустые правда, зонтиками и шляпками дрались, излюбленный метод борьбы — эпатаж. Голосом брали, визжали и безобразничали.
        В 1920 году женщины получили право выбора в Америке, в 1928-м — в Англии, и что? Лента фотографий бесформенных особей в серых вылинявших свитерах с фанатичным огнем в глазах и ожесточением в лицах, десятилетиями одно и то же. Проводят конференции на деньги спонсоров, гуляют в парках и садах, спорят. Без повода и не поймешь, что их, собственно, тревожит. На женщин не похожи, дрова с сиськами, подбородки отвислые, тяжелые лбы.
        А женственность улетучивается, рассеивается как дым, женственность легка и невесома как чистое дыхание, как нежность апрельского ветра, сыростью громыхнет — и ветер сникает, делается ватным, неловким. Тяжесть и женственность — враги. Опять отвлеклась, извини. Павел, закажи мне чаю, пожалуйста. А то я что-то официантку не вижу, и хозяйка исчезла.
        Павел поднялся из-за стола, минуя стойку, исчез в подсобке. Через тридцать секунд вернулся — все в порядке, чай сейчас подадут.
        — Продолжай, Рита, я весь внимание.
        Рита снова откашлялась слегка и выпрямилась на стуле, вглядываясь в один из листков, исписанных широким почерком — почерком, который она сама не всегда могла разобрать.
        Борьба за женское избирательное право длилась долго, набрала немыслимые обороты, наконец — в 1952-м и 1979-м, две даты — в конвенциях ООН победа закреплена документально.
        В России ни за что такое не боролись, в XIX веке мужчины — писатели, историки и социологи — рассуждали, что проблема есть, но ситуация в обществе еще не созрела, о равных правах говорить преждевременно, нужно подготовить почву для женской самостоятельности; в конце концов грянула революция, и равные права женщинам достались автоматически.
        Принудительное равноправие всем: красавице с томным взглядом, крестьянке с усталым лицом, восторженной студентке, прачке с узловатыми пальцами и капризной жене генерала. Рюши, оборки, мечтательность… где все это? Унесенные ветром типажи. Отчалили последние корабли в Стамбул, а там… Париж, два-три домашних салона с церемониями, хозяйки которых выбивались из сил, демонстрируя завсегдатаям заученные в прошлой жизни привычки; русская княгиня, придумывающая сумочки для амбициозной модистки Коко Шанель, вышивальщицы — русские графини и баронессы. М-да, я опять отвлеклась.
        Вопрос — должна ли женщина себя украшать? О нет, заявляют нам, кокетство недопустимо! Значит, свободная женщина — некий биологический вид в камуфляже унисекса? Заспорили дамы, тонны бумаги исписали, труды и диссертации, но мужской отклик куда конструктивней: не медля ни секунды, они безжалостно окарикатурили и без того одиозный процесс. Пародиям и шуткам нет конца, борьба женщин за свои права традиционно вызывает недоумение и смех.
        Пришло время, можно итоги подвести. Главный итог — принципы феминизма пора очистить от шелухи, налипшей еще со времен исторической борьбы за равенство полов. «Сообщества независимых женщин отличаются крайней ограниченностью и противоестественностью», это еще Симона де Бовуар заметила.
        Боролись за право избирать и быть избранными, получили право на издевку со стороны мужчин, бесконечные обвинения в истеричности: это все бешенство матки, злоба от одиночества. Буйным предлагают найти мужа, завести любовника или купить вибратор, одна и та же песнь. Мастурбировать, мастурбировать и мастурбировать!
        Но как быть с истериками Камиллы Клодель в разгаре бурного романа с гением? Какие могут быть страсти и чувства, если нет конца взаимным предательствам, лжи большой и лжи маленькой, ежедневной. Как быть с истериками Камиллы, еще раз спрашиваю, с истериками от невозможности смириться с тем, что тебя попросту используют как повод для вдохновения, а вслух называют музой?
        Цели и задачи изменились, переименовывать движение пора. Или перелицовывать. Феминизм с оружием в руках, но с женственностью в облике:
        — Это прежде всего — победительность. Победительность и привлекательность. Да-да, танк с цветами на корпусе.
        — Это любимая работа, которая вами выбрана, вы трудитесь с удовольствием, у вас получается. Нравится зарабатывать деньги — зарабатывайте, нравится вышивать — вышивайте, нравится полками руководить — вперед и с песней, сутками, но главное, делайте то, что и уму доступно, и сердцу любо, соответственно темпераменту и внутренним устремлениям, трудности преодолимы, все практически.
        — Это железное спокойствие, умение творчески мыслить и поступать. Непредсказуемость — наш флаг. Поднимем его из пыли, отряхнем и понесем гордо. Никто не должен знать, что женщина сделает через десять минут.
        — Это жесткая диета и тренажерный зал.
        — Это взгляд амазонки, готовой разорвать любого, кто намерен ее обидеть.
        — Это сумка не под цвет туфель, не забудьте.
        — Это одежда: линии простые, цвета непременно разные. Юбка до середины колена, не выше. Если брюки — то не в обтяжку, до складок в интимных местах, а чуточку свободные, мягко обволакивающие божественные линии вашей физиологической индивидуальности. Иногда с ног до головы в черном, неожиданная смена образа — наш еще один флаг. Не надо дорого, надо просто. И ничего такого, что вносит сумятицу и беспорядок, не нужно пугать людей без толку. И не пейте столько шампанского, не надо водку хлестать чуть что или красное вино, про которое вам рассказали, что оно токсины выводит. Вы что, точно знаете, из чего это вино сделано?
        — Это опытная косметичка и умелый макияж по принципу «отсутствие макияжа»  — минимум косметики, косметика осмысленная. И сделайте себе фигуру человеческую, поначалу трудно, потом привыкнете. Тренажерный зал — лучшее лекарство от депрессии. Мышцы на ногах развитые. В руках сила и упругость. Живот втянут, попа не отвисает. Поработайте.
        Подруги наши боролись, чтобы равенство отстоять. Мы его получили готовым, к чему это привело, кроме тотального одиночества и массы проблем?
        Теперь надо вспомнить, что такое быть женщиной с конституционно гарантированными избирательными правами, с карьерными сложностями, с рефлектирующими мужьями, с детьми на руках, кухню тоже никто не отменял.
        Мы творим свою жизнь, нам не нужно абсолютное равенство, его все равно не добиться. Нужно стать вершительницами своей судьбы.
        Пора спасать жизнь на планете, планета уже совсем никуда не годится, мужчины нам равенство навязали, ни на секунду расслабиться не дают. Мы всем должны! И на работу успеть вовремя, и замуж выйти вовремя, и родить, пока рожается, и воспитать в условиях постоянного цейтнота, ухудшающейся экологии, в эру этого самого глобализма, за него суфражистки вроде не боролись, а эра все равно наступила.
        Наше оружие — женственность. Феминизм нам ее не вернет, сами должны позаботиться. И все станет на свое место, притом что избирательные права у нас уже есть.
        В эпоху равенства, чуть только женский голос зазвучит уверенней, его тут же глушат, как нелегальную радиостанцию. Упреки в недостатке сексуальных впечатлений, в одиночестве; никому-не-нужности. «Женщина должна быть нужна мужчине!»  — это миф или приговор? Ни то, ни другое, это реальность, данная в ощущениях. Победа оказалась бумерангом, круг описала — и обернулась поражением. От такой победы только новые шрамы и тяжесть на сердце.
        У нас ведь женские сердца, они бьются и трепещут, как выцветшие флаги на ветру. Спасите нашу женственность!
        СНЖ! / SOF!  — Перестроим нелепое сооружение феминисток, начиная с фундамента!
        Рита подровняла листки бумаги о твердую поверхность стола, залпом выпила чай, уже почти остывший.
        — Павел, я практически закончила. Развивать можно до бесконечности, но суть как на ладони. Для бантика в конце,  — Рита нажала иконку «Заметки» на экране айпада,  — приведу слова одной моей «ласточки», вполне успешной дамы. Видел бы ты ее, когда она ко мне пришла впервые! Но мы работали. Время от времени я просила ее записывать «мысли в конце дня». Метод продуктивный, плюс она теперь очень недурно пишет. У тебя еще есть силы слушать?
        — Рита, когда я вижу тебя…
        — ОК, спасибо…  — Она улыбнулась наконец.  — Тогда несколько строк из последних записей, минуту внимания!
        — Рита, а чаю еще заказать?  — спросил Павел.
        Рита так раскраснелась, лучше бы ей таблетку успокоительного принять. И дыхание учащенное.
        — Закажи, конечно. Пить хочу безумно! Тяжелая это работа — женское движение преобразовывать. Ну вот, небольшой кусок «из Анечки», ну послушай!
        «Сегодня у нас собралась компания, я выглядела офигительно, мной восхищались: Анечка красавица, Анечка умница, Анечка прекрасная хозяйка. Муж на седьмом небе, когда мои таланты превозносят до небес. А я? Г олова разламывалась от утягивающей спецодежды, я была не в состоянии выговорить простые фразы, только улыбалась и кивала, как китайский болванчик. Музыку специальную нашла, танцевала до упаду — на 12-сантиметровых шпильках! В моем-то возрасте!
        Закрыв дверь за последним гостем, тут же содрала с лица косметику и приняла душ, как после изнасилования с пристрастием. Наконец-то могу вздохнуть полной грудью! Каждый раз повторяю: „Никогда больше!“ И каждый раз пугаюсь таких настроений. Уйдет желание выглядеть ослепительной и божественной — и превращусь в пожилую тетеньку с благопристойным бобриком на голове. Не бывать этому!
        И я снова клянусь себе, что никогда не предам свое тело, любыми способами, любыми видами оружия, конвенционального и неконвенционального, буду сражаться за его молодость и красоту».
        — Чушь какая!  — сказал Павел.
        — Павел, она привыкла к домашним заданиям. Я просила ее записывать все, что ей приходит в голову. Аня записывает. Шучу, ее записи — банк для исследований, Аня мне очень помогла, мы почти подружились. Почти. Ты же знаешь, подруг у меня нет, это не обсуждается. Но Аня раскрепостилась, зажатость исчезла.
        Аня умная, энергичная. Она поняла, что значит быть победительной, она мой большой успех! Муж стал к ней внимательней, дочь стала управляемой, Аня теперь работает в журнале, она колумнистка, вызывающая читательские симпатии. Ни одного комплекса не осталось и в помине!
        — Отсутствие комплексов — тоже комплекс.
        — Павел, я не об этом. Я проверила мои выводы опытным путем, Аня теперь настоящая феминистка с оружием в руках! Метод работает!
        — Рита, конечно, работает. Женщина-тест — это забавно. Аня красивая?
        — Красота — это хорошая фигура плюс уверенность в себе. Анна не терзает себя, она уже не жертва. Это мой успех!
        Домой Рита вернулась поздно, Павел давно попрощался, а она все сидела за столиком, правила тезисы будущего манифеста. От слова «манифест» настроение резко испортилось, громких заявлений она не хочет. И воркования глянцевых женских журналов не хочет — «полюби себя, это гарантия успеха», противно. Как донести до сознания масс, что поезд феминизма уперся в тупик, новый тоннель надо прорубать? Заново отделывать и строить, вообще все начинать заново?!
        Кому она собирается объяснять? Что?! Опять двадцать пять, разрушим и построим, всё уже было. Пиши, Рита, заметки на полях, летописи — тихо, вкрадчиво и последовательно, ораторствовать смысла нет.
        Аня записывает — замечательно, и я записываю, как врач историю болезни. Больной в конце концов выздоравливает — если выживает, конечно. Шутки насчет диеты, а ведь серьезный вопрос! Тетки покупают книги с рецептами «Как похудеть», там продукты по списку! А рецепт один — прислушивайтесь к себе, утоляйте голод, не впадайте в эйфорический восторг при поглощения пищи. Пейте больше воды и не жрите гадость всякую, майонезы и кетчупы — в топку, вместе с чипсами и душистым фастфудом.
        Изящество — не подвиг, а нормальное состояние женских форм. Душевный покой гарантирован, проверено эмпирически. Разве нельзя сочетать свободомыслие, успехи в труде и быть «ну прелесть какая хорошенькая»? У математика Софьи Ковалевской это здорово получалось.
        А Симона де Бовуар, о которой я уже думаю, как о моей единственной подруге, как жаль, что разошлись во времени! Мы бы спорили, говорили о ее книгах, экзистенциализме Жана Поля, о моих издерганных любовью «ласточках», придумывали бы наряды — уж кто-кто, а Симона знала в них толк! Врожденное чувство стиля, спокойная элегантность интеллектуалки, ни на секунду не забывающей, что она женщина, а потом уже — властительница умов.
        Она исповедовалась сдержанно, иногда прикрываясь вымышленными именами героинь своих романов, как фиговым листком. Каждому понятно, что писала она о себе, это было ее главной страстью. После Сартра, конечно. И после…

* * *
        В сознании Риты с яростной четкостью возникали картины из чужой жизни. Она понимала, что ее воображение генерирует реальные образы, такие глубокие погружения в чужую жизнь и раньше случались, но с уверенностью она никогда не могла бы ответить на вопрос: ты уверена, что все так и было?
        Да, так и было, голоса людей возникают не из пустоты, они до сих пор звучат там, где были произнесены.
        Я переполнена этими голосами, я их слышу! Иногда я физически, иначе не скажешь, присутствую там, где уединились эти двое. Слишком сильна страсть, когда-то взорвавшая обоих и отменившая привычный уклад. Энергия выплеснулась в пространство, она властно притягивает погрузившегося в чужую историю, она затягивает, и посторонний тонет в чужой истории, ощущая бессилие сопротивляться.
        Любовь оживала мгновениями, а длилась семнадцать лет, любовь разгоралась и тлела, совсем как угли в самодельном камине, нет, не Нельсон его смастерил, бунгало продавалось уже с очагом, привычка смотреть на огонь сильна у многих. Нельсон Олгрен в камин не смотрел, он не шизофреник, и никогда не сожжет кусок рукописи в порыве отвращения к самому себе. Камин вообще никто не разжигал — до того, как Симона не появилась здесь впервые. Она и разжигает огонь. Она и готовит еду — да, да — именно так, на кухне и у плиты, по два часа в день, кто в это может поверить! Стряпню ее Нельсон поглощает с превеликим удовольствием, хоть и называет ее ужасной.
        Стряпню он зовет ужасной, Симону — истеричкой. Но любит и то, и другое. Тридцатипятилетняя женщина, изящная интеллектуалка, впервые поняла, что значит быть любимой. Кто бы мог подумать, что Нельсон живет как отшельник, как «крокодил, запутавшийся в тине». Она сама принесла угли с рынка неподалеку, она вне себя от счастья, она любит этого чувственного грубого парня, пишущего о проститутках и поерах.
        Нельсон плюхнулся в плетеное кресло и с облегчением закинул длинные ноги в серых узких брюках на железную решетку. Подобие камина, решетка почему-то отодвинута в сторону, Симона догадывалась почему — он привык вот так закидывать ноги, когда сидел в кресле. И засыпать так привык, ему так удобней, а камину решетка ни к чему. Огонь в камине горит нечасто, да, иногда сухие ветки потрескивают, но крайне редко. Скорее всего, только в ее присутствии.
        Его жилище в Вабансии напоминало приют для заблудившихся охотников, пустые стены, две примостившиеся друг к дружке кровати, матрацы с вмятинами, простыни она натягивала сама. Ему безразлично, есть простыни или нет. Тут Симона засмеялась, и вовсе не из-за коньяка, которого они выпили предостаточно. Нельсон называет себя крокодилом в тине — какое дело крокодилу до простыней? Если бы кто-то осмелился сказать, что ее возможно опрокинуть на неровный дощатый пол, задрать подол юбки и выдрать как Сидорову козу? Она бы не расслышала, не сумела бы расслышать, да и кто бы осмелился? Нельсон не подозревает, что ничего подобного в ее жизни никогда не случалось, если задумывается над этим, конечно.
        Она сидит на грубо сколоченном табурете, спина как натянутая струна, напряжена. В Симоне появилось что-то от рыси, постоянно готовой к нападению. Рысь и крокодил, прекрасная пара. Они питаются друг другом и кукурузой из железных банок, пьют в?ски литрами, и она любит Нельсона! Звериной, жадной любовью. Любовью, за которую стыдно. И стыдно, что ничего подобного она не знала раньше. Раньше, до Нельсона Олгрена, певца чикагского дна. Нельсон не пишет, он живет на самом дне чикагского ада, вместе с проститутками и наркоманами, сочно описываемыми, а до этого жадно опрашиваемыми — с въедливым вниманием и участием, сострадание в его глазах, это не наигранное сострадание. Он любит их всех не меньше, чем ее, Симону,  — да и видит ли различие?
        Властительница умов, гранд-дама и забалованное дитя парижского Сен-Жермен де Пре, неотразимая, когда начинает говорить, элегантная, когда идет и дышит, когда дышит и бьется в его руках, как выловленная из чужого моря красноватая рыбка. Вне этого чуждого ему моря она задыхается, чикагские испарения вместо парижского абсента хороши для Нельсона и убийственны для Симоны, здесь она может только любить. Рвать его губы на части, вгрызаться в шею, будто это кусок печеного баклажана, целовать его плечи, оставляя бесчисленные синяки — пусть все видят, пусть!
        Гордая Симона де Бовуар. Жадная, ненасытная рысь. Его награда за исступленный труд, за долгописание первого романа в заброшенной станции метро, обоссанной и затхлой, запахи, отшибающие обоняние, не обоняй — погибнешь!
        А он писал. Голодный и грязный гений, не замечающий ни грязи, ни голода. Она его награда, она его проклятие — пройдет неделя, две, она уедет, а он будет метаться по бунгало разъяренным зверем, воющим от тоски. И будет иногда писать ей вполне джентльменские письма, вкладывая газетные вырезки и список названий нужных ему книг, сопровождая вырезки и список клятвами любви или извещениями о скорой женитьбе.
        Аманда здесь рядом. Да и разве одна Аманда?! Симона тоже непременно назовет парочку имен своих любовников, он не будет писать ей с месяц примерно, потом назло приклеит две марки вместо трех и отошлет — лети, птичка моя!  — письмо дойдет месяца через три, пусть она ждет и спрашивает себя: что ей важнее, мнение полуслепого доходяги-философа или нормальная женская доля, с ахами и вздохами, с кусанием губ от боли и страсти? Как восхитительно она ходит голой по его квартире, позирует другу-фотографу, не скрывая своей восхитительной наготы! (Фото «Симона де Бовуар в Чикаго, 1950» появится на обложке журнала «Нувель обсерватор», а как же иначе?)
        Она божественна, она — его мечта. Но им никогда не суждено быть вместе. Сейчас она пишет длинную скучную книгу, основное содержание — быть вместе незачем, все скоротечно, и это невольный ответ ему. Плюс к длинным намеренно сбивчивым письмам с описаниями природы в Париже и замечаниями вскользь, что она забыла, как он выглядит (ты еще помнишь меня, дорогой?) И привычные, будто само собой разумеющиеся восторги в адрес обожаемого Жан-Поля. Привычные и неуместные. Писательница Симона де Бовуар, жена философа Ж. П. Сартра. Так будет написано на ее могильной доске, она этого добьется.
        А Нельсон — это приключение в пути. Нельсон Олгрен, пишущий ей туда, в далекое море огней, мишуры и притворства, в никуда, в «Париж-Сен-Жермен-де-Пре», звучит как звонкое ругательство проститутки Софи! Ах, она задыхается вне Парижа и праздника привычных огней. А Нельсон сдувается в Париже, теряется там, теряет почву под ногами, нет ему вдохновения вне чикагского болота. Не нужен ему лживый погремушечный Париж, он — мужчина! А они пустозвоны, и она и Жан-Поль, хотя Олгрен погорячился, конечно, придумав ей прозвище «Мадам Чепуха», дразнилка ушла в народ, был неправ, Симона, прости!
        Она простит. Но если всерьез, глубокий исследователь женской психологии философ Симона де Бовуар для американца Олгрена Нельсона вряд ли чем-то отличается от замарашки Нэнси. Женщина, изнемогающая от желания, её надо трахать в любом положении, в самой неподходящей точке бунгало, сжимать запястья ее нежных рук клещами-пальцами, и снова трахать где попало, даже в лесу. Это то, что ей нужно, когда она здесь. И это правда.

* * *
        Сведениям о причинах смерти Алексей не дал ходу, результаты вскрытия переписали заново. Острая сердечная недостаточность, внезапный приступ, дыхание остановилось. Квартиру Эвы: бежевые тона, пастельного цвета шторы, тройная струна — брюссельское кружево, шелк, тяжесть светонепроницаемого холста — сам выбирал и ремонтировал. Тщательный декор и дизайн. А та проклятая ванна персикового цвета была полной воды и пена вздувалась, выплескивалась через край. Golden girl, доченьку единственную, нашли уже окоченевшей, бездыханное тело. Передоз. Нет, она утонула.
        Огни ночного клуба «Амели» зажигались в десять вечера и не гасли до ухода последнего клиента, часто выдворяемого здоровенными дядьками-вышибалами в строгих серых костюмах. Не грубили никому и никогда, на широченных мордах секьюрити заученная улыбка, не презрительная ухмылка, заметьте, не гримаса, а именно улыбка, от уха до уха, глаза светятся. Это правило, репутация заведения должна быть безупречной. Обходились без скандалов, окна и посуда в целости. В названии имя хозяина — как лодку назовешь, так она и поплывет.
        Алексей Мельников не мудрствовал лукаво, собственную размашистую подпись использовал на вывеске (Амели — и росчерк уходил по диагонали вверх, завитушка напоследок). Завитушку с росчерком убрать, остальное вполне по делу. «Амели»  — что-то в этом нежное, подвижное, название модного фильма, неустанный поиск любви.
        Идея клуба возникла внезапно, вот эти самые огни загорелись в воображении, и пусть будет шум, суета, музыка, а главное — огни и ритм, тра-та-т? та-т? та-т?! Как-то все совместилось, уладилось, тревога после жуткой истории с разводом мгновенно улеглась. Ирина с ее новым мужем как испарилась, где она?  — нету. He-ту! И давай, давай, наяривай, училка музыки со своим биологом-эмэнэсом в его двушке на выселках, попробуй со мной тягаться! Эва у меня в золоте ходить будет, golden girl, луноликая, златокудрая девочка — мечта для принца на белом коне. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель. Обтопчется конь, принца я к ней не подпущу, пусть королем станет. Так — или примерно так — Алексей тогда думал. Двенадцать лет назад.
        А сейчас ее нашли в ванной. Двенадцатилетний цикл китайского календаря. От крушения до трагедии, нет, точнее: от крушения надежд до жизненного краха. Что ему теперь осталось? Одно — охранить ее от пересудов. Имя охранить. Тело дочери только что увезла карета «скорой помощи».
        В ее квартире, еще не опечатанной, Алексей метался от шкафа к комоду, искал под кроватью и в простынях, вспорол подушку, обшарил каждую картину, полку, стул. Искал то, что необходимо скрыть от посторонних глаз — от детективов и сыщиков, от милиции, от любопытных. Что находил? Заначки — таблетки, кокаин в пузырьках и пакетиках, полиэтилен с героином, использованные шприцы, зачем хранила? И тут же запасы новых. Улики проваливались в бездну огромной сумки. Между матрацем и кроватью он нашел тетрадку. Вторую тетрадку, исписанную ее почерком вдоль и поперек, она не соблюдала порядка, никто не мог заставить. Милиция дежурила за дверью, ему дано всего десять минут, уже шла одиннадцатая. Алексей с ужасом вспомнил о телефоне, ну конечно, рядом с ванной и лежит. Незамеченный, тихо лежит, повезло. Звук отключен, умница!  — от абсурдного «умница» затошнило, в голове туман — спокойно, стоять! Сумка где? В сумке должна быть записная книжечка, малюсенькая, там все имена. Вот, на диванной подушке — чуть не пропустил, на лбу испарина выступила, менты перепугаются,  — лоб о подушку и вытер, и волосы пригладил
растопыренной в полусудороге пятерней.
        Пожалуй все — дверь приоткрылась, острые глаза сержанта обшаривают комнату.
        — Истекли мои десять минут молчания, спасибо, друг.  — Алексей добавил ему еще стольник, и еще пятьдесят, сверх всего, что уже раздал, деньги исчезали в карманах, в протянутых руках, он рассовывал купюры, всучивал конверты, закрывая служивым рты и глаза.  — А это тебе и корешу твоему, премия. За упокой души рабы божией Эвелины.
        И тут напряжение последних двух часов дало себя знать, он почти потерял сознание. Не напряжение, шок. Потрясение от гулкой пустоты, в душе что-то булькало, но шевеления никакого. Он не потерял сознание, выпрямился и резко захлопнул за собой дверь, шагал как на протезах, но двигаться надо! Иначе он тоже умрет прямо под ее дверью. Эве он посвятил эти двенадцать лет целиком и полностью. Эвы больше нет.
        И он убивал Эву — все двенадцать лет, целиком и полностью посвященные ей. Нет, это не он ее убил! Не он! Остановить истерику! Нужно двигаться, двигаться, придумать себе занятие и найти интерес в жизни. Новый, другой. Какое там занятие, ее больше нет! Есть только гулкая зябкая пустота. Торричеллиева. Хорошо, что все кончается смертью, он где-то читал эту фразу, совсем недавно.
        Передоз — и он уйдет за ней. И это рай, ну верят же в рай! Да нет, это просто гулкая тишина. И тишины нет. Ни-че-го. Как я хочу спросить у нее, есть там что-нибудь или нет? Я сейчас в морг поеду, спрошу. Я дам им всем денег, они что-то придумают, и Эва мне скажет. Да нет, куда меня занесло, о чем это я? Она и при жизни-то не особо…
        Он выдернул из сумки скляночку с кокаином, щепотка на кисть, и вдохнул порошок, без приготовлений, обойдясь без зеленой соточки.
        Двигаться надо, двигаться! Алексей уже в лифте, спуск недолгий, вот он, свежий воздух, можно полной грудью. Вдохнуть, дышать! Но Алексей снопом упал в кусты, мертвой хваткой сжимая сумку в руках, инстинкт.
        Очнулся быстро, по-видимому,  — вокруг темнота, ни души. Повезло! В голове прояснилось, надолго или нет, неважно, теперь главное дойти до машины, рукой подать. Вот он уже внутри, за рулем Алексей привычно сосредоточился, отливающая перламутром «ауди» рванула с места, газует он лихо.
        Ночная дорога пустынна, петлял и кружил, как удалось доехать — Алексей не помнил. Автопилот. Отчаянный, неумолимый, надежный.
        Эвы больше нет. Но нет боли, пустота внутри, зияющая дыра, он ничего не чувствует! Войдя, свалился на диван лицом вниз, это было единственным желанием — распластаться, и чтобы никто его не видел, перейти в иное состояние — плазменное, газообразное, жидкокристаллическое, стать лужей, а лучше ручьем. Ручьем. Слово превратилось в образ, он услышал струйки воды, пробивающейся между камнями, увидел буруны, сверкающие на солнце. Из переливающейся бездны засигналило — выбросить сумку на фиг, а лучше сжечь. Спокойней. Необходимое сделано, имя дочери трепать не посмеют. «За упокой души рабы божией Эвелины!» А собственную душу успокоить — как? Наташка говорила ему в последнее время: Эва не в себе, глаза у нее какие-то странные. Застала ее как-то у барной стойки, испугалась отчаянному выражению ее лица. Сидит неподвижно, смотрит в одну точку, Наташка окликнула — та сразу преобразилась, начала о фильме каком-то спрашивать, умница, собеседницу нашла.
        Да нет, в кабинет к нему вбегала веселая, вечно возбуждена, всегда торопится. Как дела? «Все класс, пап!» Он сконфуженно вынимал из стола конверт, приготовленный заранее, она небрежно бросала в сумку — и тут же к двери, короткая улыбка:  — Чмоки, пап!
        И все. Поговорили. Ушла.
        Озноб мелкой рябью прокатился от пяток до лба, волосы задрожали, ничего-то он о ней не знал! Что происходило потом, когда закрывалась за Эвой дверь, или когда они сидели с ней в очередном ресторане, где и говорить было не о чем, не об «Амели» же ей рассказывать! Не о новой же девочке, фаворитке на миг, или разборках с налоговой. Да мало ли еще что, Алексей на жизнь не жаловался, но Эве, студентке юридического факультета, рассказать было нечего. Впрочем, международным правом он интересовался, но казалось, что ей и дела нет до его слов.
        Да, на выставки ходили, в оперу — в этом году дважды! Но он привык держать дистанцию. Суровость в облике, как Алексею не хотелось, чтобы она думала, будто ему милы ночные забавы! Нет, это работа, Эва. Мой способ содержать себя и тебя, чтобы ты ни в чем себе не отказывала, ты не будешь ни в чем нуждаться, когда-то я поставил перед собой такую цель — и добился. Ты счастлива и свободна.
        Обычно она ничего не говорила в ответ. Однажды спросила:
        — А почему ты решил, что я счастлива? И что свободна?
        — Не понял.
        — Пап, но ты говоришь со мной так, словно счастье и свобода — это что-то само собой разумеющееся. У меня есть деньги, значит я счастлива. Соответственно, я свободна, вот тут связи вовсе не вижу. А если нет, если я несчастлива и несвободна, то что?
        — Эва, если нет — то ты выдумываешь. Я даю тебе деньги и ни о чем не спрашиваю. Значит, ты свободна. Тебя никто не может поработить. Ты от любого унизительного предложения можешь отказаться.  — Пауза, он задумался ненадолго.  — Что-то в университете? Или ты заболела?
        — Нет, папа, все как всегда. У меня все хорошо. Как всегда.
        Эва многословием не отличалась, обычно он молча сидел с ней рядом в концертных залах — солидный и серьезный мужчина с любимой дочерью. Они составляли эффектную пару: Алексей, косая сажень в плечах, исподлобья зыркающие глаза и черные в смоль волосы — он намеренно стригся коротко, чтобы завитки не превращались в локоны,  — и Эва, луноликая и рыжекудрая, глаза-блюдца невероятной голубизны, иногда они меняли цвет, темнели. Длинноногая, луноликая, тонкая, девушка из сказки. И так похожа на мать, но та — блондинка, натуральная, кстати, и глаза поменьше, Ирина как из слоновой кости вырезана, изящная и строгая. Надменная, ха. Он запретил ей встречи с Эвой «сразу после». Двенадцать лет назад.
        Идеальная дочь, концерты и оперы, кокаин, шприцы, героин в полиэтилене. Но ведь ни разу! Ни разу даже подозрения не было! Проверять ее — зачем? Свободный человек не должен чувствовать надзора, Алексей воспитывал умеющую постоять за себя дочь, гордую амазонку. Если и выберет мужа — то как зверя, для дрессировки. Чтоб по струнке ходил и резко не двигался. Страшный образ мужа он придумал для амазонки. И совершенно забыл, что амазонок никто не содержал. Свобода не страшна сильным, для слабых она невыносимое ярмо.
        Алексей вдруг понял, что концерты с операми нужны были ему самому, его моменты счастья и торжества. Не ночные дрязги в «Амели», не Наташи-Оли-Лены, не многочасовые марш-броски на «ауди», меняющихся каждый год: он ожесточенно палил тыщу-другую километров до какого-нибудь придорожного отеля и проводил там ночь-день, отдышаться. И обратно без остановок, марафон.
        Сейчас со страхом смотрел на сумку, небрежно брошенную им у двери, как силен был соблазн выкинуть эту проклятую сумку из окна машины! Преодолел. Улики, вещдоки, кто-то найдет, доброе имя Эвы. Ну и деньги, и стопка счетов, бумаги. И еще три тетрадки, исписанные ее почерком. С рисунками кое-где.
        Три тетрадки в тисненом переплете он нащупал в ворохе вещдоков, унесенных из Эвиного, с такой нежностью отделанного им двухкомнатного гнезда, сто двадцать квадратов, живи и радуйся, амазонка!
        Даже в ярости Алексей ничего не рвал на куски, сдерживался, он умеет себя контролировать, он привык. Но разметал содержимое сумки по огромному холлу, к стальным деталям отделки в стиле hi-tech липли белые листы. И три зеленые тетрадки стопочкой на стеклянном столе. Аккуратно. Спинки стульев гранатом отливают, ну не повсюду же серый цвет; один он пододвинул к столу вплотную, открыл первую страницу, пуста. Начиная с третьей Эвин крупный почерк. Размашисто, помарок нет, писала, видимо, все подряд, что в голову приходило. Она еще малышкой усаживалась в кресло и писала что-то, Алексей как-то наткнулся на «обет»  — завести пять кошек и собак, когда вырастет. Уже через пару лет она никаких кошек и собак подле себя и видеть не хотела, смеялась над «обетом» на листке в клеточку, они оба смеялись, тогда у них веселье дозволялось, рядом Ирина, простая и нормальная жизнь, обычная. И озорные глаза Эвы, позже они стали надменными, это ей шло. Он живо представил себе: она что-то пишет в кресле, рядом торшер, уютно поджала ноги — а телевизор? Включен или нет? Или диски, неважно с какого носителя, любимые группы,
она выделяла почему-то две: «Tiger lilias» и «Scank Anansie». Наверное, что-то звучало… а впрочем, он совсем не знал свою дочь, как выяснилось. Думал, что чем меньше вмешивается в ее жизнь, тем лучше для нее. Будет самостоятельной, независимой, гордой. Гордость или гордыня, гордость или гордыня, гордость или гордыня… (два первых листа вырваны, дальше строчки; судя по всему, писать в тетрадке она начала два года назад, первая дата стояла в уголке, а дальше — обрывочные записи, без чисел).

* * *
        Дорогая Рита!
        Вы просите меня писать ежедневно. Я пишу по ночам. Не могу же я носить тетрадку с собой.
        Что вы знаете об одиночестве? Вам, наверное, никогда не бывает одиноко. Вы так заняты собой! Вы красивая, чудесная. Но вы ничего не знаете о тех, кого спасаете. Обо мне — что вы знаете? Вам кажется, что я хожу к вам для развлечения, я наплела вам, что мои родители счастливы — и так хотят, чтобы я ходила к психотерапевту! А отцу я сказала, что вы и есть психотерапевт. Хотя вы ни рыба ни мясо. Не курица не птица. Очень симпатичная энергичная женщина — это все, что можно о вас сказать. И вы ужасно самоуверенная, вы и правда думаете, что те, кто к вам приходит, говорят вам правду? Что мы избавляемся под вашим руководством от комплексов «жертвы любви»?
        Я всю жизнь искала любви моего отца, но он ко мне равнодушен. Вернее, не так — ему нравится, что он победил в борьбе с мамой и воспитывает меня самостоятельно. Раньше я пыталась ему объяснить, что мне очень одиноко с моими нянями и гувернантками, что я хочу все время быть с ним рядом, но он сказал, что это глупости. Он очень занят, он зарабатывает много денег для моего счастья. Меня учили музыке и теннису, меня водили в бассейн, на танцы и на гимнастику. Потом гувернантка делала со мной уроки. В школе я тихо себя вела и была лучшей ученицей.
        Дорогая Рита!
        Когда мне было шестнадцать, я разыскала свою мать, это было непросто. Приехала в дальний район на окраине. Старый серый дом, покрытый пылью. Четыре этажа и три подъезда. Во дворе на скамеечке сидели старушки. Я сначала ждала на улице, старушки повернулись, как по команде, и глазели на меня. Ничего не говорили, смотрели молча. Я спросила, знают ли они Ирину Петровну Мельникову. Одна из них ответила, что Мельниковых здесь нет, но Ирина Петровна живет в среднем подъезде, третий этаж слева. Они тут же оживились, начали друг друга перебивать, вспоминая, отводила она сегодня Мишу в садик. Потом — какой, мол, садик, она дома с малышкой, полгода уже. «А ты кто им будешь, девочка?» Я ответила, что меня медсестра из детского сада прислала, что я нянечкой там работаю. Начали обсуждать, что такая молоденькая, а уже работает, но я не слушала, сказала «спасибо» и шмыгнула в подъезд. Звонок на двери старый, да и дверь обшарпанная, обычная дверь с ободранной обивкой. Мне открыла женщина с маленькой девочкой на руках и сразу заговорила, она и не посмотрела на меня: «Проходите быстрей, Милочка простужена!» В
малюсенькой прихожей свалена груда вещей, я стою дура дурой. Женщина скрылась в комнате. Огромное желание сбежать, единственное, что помню. Думаю, ну что мне сказать? Здравствуй, мама, я твоя дочка? Так у нее уже новая дочка есть. И сын Миша. Мне вдруг так резко захотелось уйти. И я ушла, пока не поздно. Отец мне часто говорил, когда я его про маму спрашивала: единственное, что твоей маме нужно,  — это деньги. Тобой она не интересовалась ни разу. Я бежала по лестнице вниз, рыдала. Наверное, это было от волнения, все-таки столько времени искала, искала и нашла. «Меня с почты прислали, вам посылка, но я квитанцию потеряла, позже зайду!»  — что-то такое я прокричала, когда она вышла посмотреть, кто же все-таки приходил, я услышала ее голос. Наверное, мама подумала, что ее хотели ограбить, но решили, что нечего брать. Наверное, она правильно подумала. Ограбить я ее не хотела, но жизнь бы усложнила — и себе, и ей. Но мне нужно было ее увидеть. Прощай, мама!
        Деньги у меня всегда при себе, я остановила такси, и через двадцать минут моя няня уже поила меня чаем: «Линочка, что ж ты бледненькая такая? И не ешь ничего, ты покушай, покушай, Линочка». Той няне имя Эва не нравилось, когда папы не было дома, она меня всегда Линочкой звала. Мне стало так тепло и хорошо, я подумала, что папа правильно все устроил. После этого я успокоилась. Просто у меня такая большая семья.
        Дорогая Рита!
        После визита к маме мне очень захотелось танцевать в клубе. Я видела себя в маске, маска в форме бабочки, с блестками. И я танцую, льну к шесту всем телом, потом отталкиваю шест от себя, он холодный и сверкающий, натруженные ладони отполировали металл. Или на столе танцую, мне аплодируют, все возбуждены от восторга. Недаром ведь я столько времени истратила на развитие гибкости, я принимаю умопомрачительные позы, любые виды шпагата трудности не представляют. Всеобщий ажиотаж.
        После школы я часто приходила в отцовский клуб и репетировала вместе со стриптизершами. Отцу это не нравилось, я старалась репетировать в его отсутствие. С Ингой, молоденькой танцовщицей, мы были одного роста, и пропорции у нас одинаковые. Однажды мы тайно договорились, что вечером я выйду вместо нее — в ее костюме, в маске-бабочке. Инга жутко боялась, что хозяин узнает, я ее уверила, что никто не заметит разницы, а мне будет очень весело. Она упиралась долго, но в конце концов согласилась. Я вышла к шесту вместо нее, это был такой кайф! Мои движения вызывали аплодисменты, крики, с публикой что-то случилось, парни ринулись к низенькой сцене, я ведь уже в одних стрингах, руки с купюрами потянулись ко мне, каждый стремился дотронуться до меня! Улыбка застыла на моем лице, а губы ярко накрашены, как положено. Танец продолжался, это был экстаз.
        Но две мощных лапищи подхватили меня, тело вдавлено в грубую материю пиджака, через миг я уже в гримерке. Секьюрити каким-то образом усек подмену. Я ему даже по морде треснула, я так орала! В общем, договорились в конце концов, что я тихо переоденусь и уйду, я умоляла ничего не говорить папе, охранник мне клятву дал, что не скажет, а я пообещала, что этого больше не повторится. Но Ингу все равно уволили. Типа, опоздала на репетицию, дважды.
        Дорогая Рита!
        Дурацкий случай, конечно, стыдно. Стыдно, что в клубе у папы, но почему бы и нет? Почему я не могу у него работать, ведь мне так нравится! Я тыщу раз приходила к нему, в образцово-показательное заведение типа бордель, оформленное по его личным эскизам, он же классный дизайнер! В том и фишка, что ему никогда не давали возможности сделать все так, как ему хочется, он много раз мне об этом говорил. «Вот раньше… а вот теперь…»  — постоянно повторяет. Он гордится, что теперь он хозяин своей жизни и никто не может ему указывать. Папа не хочет больше жениться, из принципа. О разводе с мамой он тоже не может говорить, спросить бы вас, Рита, хоть разок, как называется такое потрясение. От мужчины уходит жена на фоне полного здоровья, уходит к какому-то плохооплачиваемому научному сотруднику института со смешным названием. Папа, когда еще вспоминал об этом, всегда говорил: «Она меня поменяла на песни у костра и консервы „Завтрак туриста“! Вот и пусть теперь эти консервы жрет!» Но он уже много лет о маме не вспоминает.
        А ведь как танцы на столе начались? Дорогая Рита, думаете, я не помню? Я еще девочкой приходила к папе в клуб, ему в облом со мной разговаривать, то сюсюкал, то как со взрослой. Мне кажется, ему не хотелось, чтобы я туда приходила, но когда мне запрещали — я начинала плакать и не переставала, пока запрет не отменялся. Папа мне иногда объяснял: Эва, ты должна понять, людям нужен отдых, я даю им такую возможность в максимально комфортабельной обстановке. Поэтому клуб так популярен. У людей есть фантазии, кто-то должен их воплощать в жизнь. Я с удовольствием бы руководил филармонией, но тогда у нас будет значительно больше проблем. Здесь я честно зарабатываю деньги. Для твоей свободы и твоего счастья, если хочешь знать.
        Сколько раз он мне это повторял! Так часто, что я стала ненавидеть свободу и счастье. По-моему, он организовал свободу и счастье себе одному. Как у него загораются глаза при виде очередной новенькой танцовщицы! Вышибалы в клубе называют их шлюхами. Отец такой красивый! Жгучие глаза, упорный взгляд, такой на рекламных постерах бывает, смотрит прямо в душу, хотя точнее будет сказать: под юбку. Я заметила, у профессиональных моделей на рекламных постерах получается значительно хуже. В него влюбляются все! Но папе нравятся только эти самые шлюхи. А может, они и правда приходят танцевать, ничего подобного в виду не имея. Но каждая соглашается на «долгие беседы» с папой в его кабинете, там все удобства. Уже после первой долгой беседы танцовщица становится очень послушной, делает все, что скажут. У многих мужья и дети, но, по-моему, каждая только и ждет, чтобы ее снова позвали к нему в кабинет «для разговора».
        Дорогая Рита, я не хочу об этом писать, мне очень трудно. Написала про разговоры — и рыдала минут пятнадцать, а вы ведь еще не знаете, что мне помогает остановить слезы!
        В общем, я легко прошла конкурс на юрфак, поступила без труда. Ходят разговоры, что «там все куплено», но я учусь нормально, какая разница. Веду себя паинькой, репетиторы у меня по-прежнему есть, папа хочет, чтобы свободного времени было как можно меньше. В его мечтах Эвелина Мельникова — высокооплачиваемый знаменитый адвокат, к ней очередь стоит, она сама решает, кто и сколько платит. Но мне спешить некуда, пока что я в аспирантуру поступила, ну, вы знаете. Читаю занудные, объемные книги, у меня дополнительные занятия, преподы у меня дома корректируют мои будущие тезисы. Рита, вот вам бы было смешно! Как только очередной препод оказывается в моей квартире, он тут же готов делать мне предложение! Женатые забывают о семье и детях. С какого-то времени, я обязана представить каждого из них папе еще до начала занятий.
        Папа дает вводную, направляет фантазии моих наставников в нужное русло. Это я к тому, что проблем с обучением у меня никаких. Когда дело дойдет до трудоустройства Эвелины Мельниковой, папа обещал все продумать. Возможно, это сразу будет моя собственная фирма, клиентов папа найдет. Он стремится избежать любых моих столкновений с госмашиной, не хочет, чтобы меня раздавили. И не знает, что сам давно уже меня раздавил.
        Дорогая Рита!
        Я начала записки — и все время хочется что-то добавить, прояснить. Вряд ли вы когда-то увидите мою тетрадку, но я перечитываю — и многое непонятно. Нет, папа вовсе не плохой человек. Он даже самый лучший, наверное. Но как и все мужчины, он не понимает женщин. Ведь женщин нельзя ставить в жесткие рамки, так ведь? Вы согласны? И жизнь ни в какие рамки не втискивается, я в этом уверена. Это как с законом родины моей, мы так на факультете всю эту казуистику называем. Везде можно найти лазейку, можно преступника объявить невиновным и наоборот. И тут не деньги решают, а хорошее образование и ораторские навыки. Социум есть социум.
        Папа был против аспирантуры, он хочет, чтобы я в Швейцарии училась. «Здесь все грязь, это не для тебя, Эва!». А я думаю, что все и везде одинаково. Секс, жадность, деньги, наркотики, ложь. Есть какая-то страна, где устроено иначе? Нету, дорогая Рита. Возможно, я и поеду в Швейцарию учиться, у меня французский и немецкий на хорошем уровне. И английский, само собой. Но у меня предчувствие, что там я буду совсем одинокой. «Адвокатская фирма Эвелина и К°» представляется наилучшим решением. И рядом с папой. Мне хочется, чтобы он всегда был рядом.
        Дорогая Рита!
        А теперь об ужасном, я уверена, вы с ума сойдете от отвращения, если я скажу, что никакие бойфренды мне не интересны, любовь-морковь, смешно. Я модная девушка, каждый понимает, что со мной не только приятно, но и денежно. Ни в какие признания на скамейках при луне я не верю. Меня всегда ждет машина с шофером, парень закончил мямлить, перешел к поцелуям — я прыг, и уехала. Это, кстати, лучший способ привязать поклонника.
        Ни один еще сам не отлип, некоторым папа что-то объяснял, но я не уверена, что они понимали. В общем никаких проблем, я только это хотела сказать. По вечерам я дома, шофера отпускаю. И гувернантка теперь только раз в неделю, в квартире убрать разве что. Не люблю прислугу в доме. В общем, по ночам я дома, когда вам записки пишу.
        А в основном вечернее такси, каждый раз другое, я слежу, я даже адреса чуть меняю, чтобы папа не выследил, отвозит меня на работу. Три раза в неделю я танцую стриптиз в клубе у папиных конкурентов. «Ночной восторг» клуб называется, они там понятия не имеют, кто я. Опасностей никаких, папа меня вышколил, поставить себя правильно я умею. Это беспомощных унизить легко, а за мной целая армия, если что. Папа простит, если узнает. Но я соблюдаю конспирацию.
        Да, банальная история — по ночам я становлюсь такой, как те женщины, которых так любит мой отец. На лице маска-бабочка, блестки и мишура, танцую я классно, поверьте. Я была бы великой танцовщицей, если бы не юридический маскарад. Неловко будет, конечно, танцевать на столе с дипломом аспирантуры в зубах. Но я очень надеюсь, что странное увлечение к тому моменту пройдет. Поэтому я и хожу к вам. Вы такая красивая и уверенная, у вас же получается жить без всех этих глупостей. Глядя на вас, мне кажется, что если я стану знаменитым адвокатом и буду произносить страстные речи в суде, либидо у меня точно так же сублимируется, как у вас, и глупые фантазии меня покинут.
        Но мне что-то мешает в этом признаться, когда мы беседуем. И ваша группа «Первые ласточки» меня привлекла только по одной причине: я увидела объявление, и чуть не упала от хохота, прочиталось как «Ночные бабочки». Мне стало так интересно, кто эту группу придумал! Так я и пришла к вам. Стала одной из «жертв любви» в компании полусумасшедших идиоток, ну извините, они все как одна идиотки конченые. Многим из них мне хотелось помочь, а вы мне сразу понравились. Главное, вы свято верите в то, что говорите. И вы не врете. А я вам врала, о других не знаю, но дорогая Рита, на свете так много людей, придумывающих свои несчастья! И так мало тех, кто в состоянии говорить правду.
        Вы все правильно делаете — ваше дело не шарить в ласточкиных душах, а позитивно настраивать, мотивировать, давать силы жить дальше, зачем-то ведь все эти женщины к вам приходят.
        Но я вам врала, сознаюсь. Папа меня приучил женщинам не доверять. Есть масса подруг, я же модная девушка! И друзей (причина та же). Мы после занятий кофе пьем, в кино ходим, звоним друг другу. Когда подруги рассказывают свои секреты, мне скучно становится. Я тут же говорю, что у меня вторая линия, дополнительный семинар в народном университете, а я даже не знаю, что это. В общем, други/подружки у меня и дома никогда не были. Но общаться с вами интересно. Вообще, на вас интересно смотреть, с вами я хотела бы подружиться. Но вы намного старше, а я не люблю навязываться. Вдобавок я не умею быть откровенной. Если вы станете подругой, мне захочется вам столько всего рассказать! Но вы меня потом возненавидите. Или позвоните папе, чтобы обратил внимание на проблему.
        Я не верю в подруг, умеющих хранить тайны.
        Дорогая Рита!
        Сейчас я и правда расскажу вам свою главную тайну, танцы с шестом — это так, мелочи.
        Однажды я уходила из клуба «Ночной восторг»  — допоздна там не задерживалась: мне нравилось танцевать, а водку пить с сексуально озабоченными посетителями я отказывалась. В отказах, кстати, ничего особенно смелого нет, все по желанию. Девушкам нужны деньги, они соглашаются. Возможно, у них мозги как-то иначе устроены, я не вдумывалась, наверное, есть такие, которым это и правда нравится.
        В общем, у клуба меня ждала приличная такая машина, навороченный «порш кайен», лаковые покрышки. Черные машины не люблю, но эти почему-то всегда черные. И солидный господин навстречу вышел, огромный букет цветов в руках:
        «Эвелина! Здравствуйте, я вас уже целый час жду! Позволите вас домой отвезти?»
        У него были добрые глаза, мне в тот момент так показалось, меня ничего не насторожило. И я позволила. Но только не домой, это ни к чему, чтобы он знал, где я живу. Симпатичный такой, как на картинке, чем-то мне папу напомнил. Папа мне редко улыбается, а этот улыбался, шутил. Как он меня впервые увидел, как не решался заговорить. «Игорь Степанович, можно просто Игорь». Ночное приключение, у меня настроение улучшилось резко. От одного его вида, представляете? Безобидный. И доверие вызывает. Не могу этого объяснить.
        Мы сначала в ночной ресторан заехали, я почти ничего не ела, но воду пила стаканами. И с каждым стаканом воды настроение мое улучшалось, я почувствовала себя такой счастливой! Мы поехали к нему домой, он сказал, что у него небольшая вилла.
        Мне показалось, что он человек моего круга, я не знаю, что я имела в виду под этим «мой круг», но я думала, что у него все хорошо, просто ему так же одиноко, как и мне. И он прекрасно понимал шутки, мои танцы он назвал искрометной шуткой, сказал, что он тоже любит дурачить людей. Я не спрашивала, что он обо мне знает, но мне было очень весело, как никогда.
        Прекрасно освещенный дом, и снаружи, и изнутри, лестницы с коврами, старинный стиль. Мы договорились, что я посмотрю его дворец, а потом он меня отвезет домой. Мне в тот момент все казалось вполне естественным. Игорь Степанович предложил выпить немного, я согласилась. Гостиная в стиле рококо, забавно. Какой-то французский ликер, меня трудно удивить, но такого я никогда не пробовала. Странноватый вкус, но приятный. Очнулась я уже в два часа, в его спальне. Тоже рококо. И странно, я чувствовала себя такой отдохнувшей! Огромные окна, ясный день, внизу тщательно выстриженный газон. И записка: «Доброе утро, Эвелина! Надеюсь, вы чувствуете себя превосходно. Завтрак вы найдете внизу. Шофер отвезет вас в университет, он предупрежден».
        В университет я давно опоздала, но почему бы и нет? Кофе в специальной машине, горячий. И тосты тоже на подогреве. Я не торопилась, в ванной привела себя в порядок, шофер меня отвез, а в университете я сказала, что была у зубного врача. Весь тот день я была так счастлива! Последнее, что помнила,  — рюмка с ликером и странноватый приятный вкус.
        Через две недели Игорь Степанович появился снова. Я уже не спрашивала, куда мы едем. Боже, какое это было счастье, дорогая Рита! Мы говорили обо всем, я обследовала всю его виллу, кабинет со стенами из книг, массивный письменный стол.
        Он научил меня правильно вдыхать кокаин, потом снабдил героином, я вначале оторопела, но он объяснил, что если разводить и колоть по всем правилам, то ничего плохого не случится. Сплошной восторг и счастье.
        Именно так все и было. Просыпаясь, я ничего не помнила, был секс, не было — какая разница? Теперь у меня есть все — деньги, свобода и тайная любовь, как в романах. Я стала гораздо свободней внутренне, даже отец отметил, что ему легче со мной общаться, я на все соглашаюсь. И что бы я ни делала, я делала с удовольствием, ведь два раза в неделю передо мной раскрывается дверь «порша»  — и я, как Буратино, отправляюсь в страну сказки. С Игорем мы пробовали все новые штуки, он научил меня смешивать напитки и таблетки, объяснил правильную дозировку. Все прекрасно работало!
        А что мы вытворяли в постели! Маски, наручники, хлысты, любые приколы. Я уже подумывала, что не хочу больше танцевать в клубе, с Игорем драйв куда круче! В клубе стало скучно и безлико, тусклый серый шест, одно и то же, никакого кайфа.
        Однажды я спросила у Игоря, откуда взялось мнение, что героинщики погибают через семь-восемь месяцев, если всерьез подсаживаются на иглу. Он ответил — убедительным голосом, просто и ясно. Он сказал, что есть много идиотов, которые ошибаются в дозах. Главное, соблюдать осторожность. И следовать его инструкциям, так он сказал. Я следую.
        Даже странно, что все так просто. И такая легкость во всем теле, в мыслях! Я летаю наяву! Почему же многие умирают? Нелепо умирают, страшно. И виноваты сами?!
        Я иногда задумываюсь, но тут же вспоминаются слова Игоря: «Есть так много идиотов, которые ошибаются в дозах!»

* * *
        Дальше пустые страницы, две оставшиеся тетрадки Алексей пролистал, но читать не смог. Отдельные слова, обрывки фраз, Эва описывает забавы на хорошо освещенной вилле, кое-где рисунки, она ведь очень неплохо рисует, это наследственное. То есть она рисовала. Эва. Алексея мутило уже часов пять, после некоторых строк начинались спазмы, он едва успевал подавить. Но один из рисунков вызвал у него такой сильный приступ тошноты, его вырвало наконец прямо на стеклянный стол. Стащил с себя майку, кое-как вытер лицо, потом стол, скрутил майку в узел и попытался забросить в мусорное ведро. Получилось. И снова ничком на диван, стараясь не двигаться, любое движение вызывало новые спазмы.
        Под утро Алексею приснилась стриптизерша в серпантиновой маске-бабочке, без юбки, но с ниткой жемчуга на шее, в отлично скроенном пиджаке, с папкой документов под мышкой. Она обращалась к почтенной публике и говорила очень убедительным голосом, вскочив на адвокатский стол в зале заседаний суда и отвратительно вихляя бедрами.
        Пробудился он внезапно, в желудке ноющая боль, только теперь он в ужасе вспомнил о кокаиновой понюшке «для бодрости». На выходе из Эвиной квартиры о подвохе не думал, но записки дочери ошеломили — да это чувство вины ему душу наизнанку выворачивает, сердце мутит, а не живот. Само собой, кругом виноват, непростая история. С осложнениями, кое с кем рассчитаться надо, но экшен пока отложим. Тошнота усиливалась. Надо Володе-доктору звонить, срочно, пусть разберется, если еще не поздно. «Вова, да что хочешь говори пациентам, часа за два управимся. И капельницу прихвати. Ну, ладно, я медицину не изучал, извини».
        «Скорая» примчалась быстро, Володя — профессионал, не ванная комната, а комната пыток, и массажный стол задействовали, и два молчаливых санитара ассистировали, в час пятнадцать минут уложились. Экспресс-анализ крови показал нормальную картину, вполне.
        — Алексей, что ты такое в пищу употребил, не знаю, но любопытно мне. Лучше пробы сделать, в лаборатории у меня порядок, не волнуйся. Исследуем тщательно, не торопясь. На цене не отразится, результаты обязуюсь не разглашать.
        — Тут не обо мне речь. Делай, нет вопросов. Но как можно скорей, лады?
        — Поднимайся плавно,  — Володя осторожно поддерживал затылок спасенного,  — голова может закружиться. И воды побольше пей, дня три-четыре. Алкоголь противопоказан.
        — Водка — прекрасный стерилизатор, ты сколько раз говорил!  — Алексей шарит в треклятой сумке, знакомый пузырек нащупал не сразу.
        Володя достал из чемоданчика миниатюрный пакетик, осторожно надорвал упаковку и застыл в ожидании. Руки в перчатках, всыпал несколько крупинок:
        — Иди, положи стекляшечку на место, а впредь советую без перчаток не касаться. И тщательно руки вымой, лучше с мылом, а не с водкой. Она в данном случае не поможет.
        — Думаешь, так серьезно?
        — Правила личной безопасности для взаимодействия с токсичными веществами изучал? Нет? А я их назубок помню. Есть подозрение — надо соблюдать. Что узнаю — доложу. Береги себя.
        — Володя, вчера Эва умерла. Сердечный приступ.
        Взгляд у доктора ошалевший, но только на миг.
        Что-то собрался воскликнуть, но сдержался, опыт. Снова невозмутим.
        — Мои глубокие соболезнования. Ты держись. Кстати, транквилизатор могу тебе выдать, у меня с собой.  — И после паузы, тихонько:  — Леха, ты пузыречки дома хранишь?
        — И пузыречки тоже.  — Краешек рта у Алексея едва заметно дернулся, от мрачной усмешки лицо на миг исказилось, сделалось страшным.  — Пригодятся. Видишь, тебе для исследований понадобились.
        — Тебе бы выспаться не мешало. Таблетки принимай, я оставлю.
        — Спасибо, Володя. Вычищенный тобой организм замусоривать не хочу. Некогда мне спать, дел по горло. Да и сны нехорошие, насмотрелся. В общем, я тебе все позже объясню, лады?
        Володя постоял немного, глядя в пол, будто трещину в плитке увидел. Молча повернулся, ушел; штативы и склянки санитары упаковали, машина сигналит, пора.

* * *
        Дочкины тетради Алексей больше не открывал, носил с собой, но перечитывать не тянуло. О каком Игоре Степановиче шла речь, он понял почти сразу. «Порш», вилла, солидность, любовь к таинственному. От транквилизаторов, пожалуй, зря отказался, при одной мысли, что извращенец Артур, давний конкурент и враг № 1, прикасался к Эве, что искривленный похотливой гримасой рот целовал его сказочную принцессу, что сухие длинные пальцы елозили по ее груди, что… Стоп, эмоции позже, сейчас не время.
        Похороны будут организованы по высшему разряду, сомнений в том, что придется подвергнуть тело кремации, нет. Иначе подвергнут эксгумации, кто гарантирован? И его усилия полетят прахом. Пусть лучше тело превратится в пепел, господи, пошлость какая.
        Он с силой покрутил шеей из стороны в сторону, будто ослабляя удавку галстука, хотя никаких галстуков не носил. Не думать об этом! Еще один такой каламбур, и Володю он вызвать не успеет, люди в белых халатах возьмутся за него всерьез. А у него вдобавок полная сумка всякой херни.
        Алексей сдвинул картину на стене, вбросил сумку в сейф. Подальше от чужих глаз, сейф у него особый, швейцарское качество. Если убрать картину — посторонним взглядом не определить, стена без швов. Картина написана им самим, фрагмент небоскреба — зеленоватое стекло сплошь, по левому краю голубые и кроваво-красные линии, две из них напоминают театральные маски. Отдаленно.
        Композиция безукоризненная, цвета подобраны, ненавязчивая деталь интерьера. Эту работу он любил и вне интерьера, его лучшие годы, еще до развода. Две жизни у него — «до развода» и «после». Ведь так верил, что поступает правильно! Стоп, стоп, не время.
        Айфон у Эвы навороченный, Алексей старался. Но никакого Игоря и в помине. И обрывки фраз в блокнотике, никаких телефонов, как она любила блокнотики! Белая обложка, на обложке кошка, стереофото. Если обложку тронуть — черная кошка движется. Смешно. Хорошо, посмотрим входные. Друзья-подружки, клуб «НВ», магазины. Ритин телефон перенес к себе, запомнил. На всякий случай, пригодится. И трижды повторяется один и тот же номер, без имени. Нет, проверять он не собирается, номер Артура он помнит. Мудозвон прокололся. Странно. И странно, перед вызовами — непременно звонок из клуба «НВ».
        Он намеренно прокололся. Это послание ему, Алексею. Даже если он усложняет и не было никакого заговора, никакой мести, Артур танцевал с его принцессой, и он не принц. Не король из тридевятого царства. Стареющий казанова с дурными привычками, вообразивший себя дьяволом.
        Собирать информацию — ждет ли урод, что Алексей допустит ошибку и сядет на энное количество лет, или считает достаточным ударом убийство его дочери,  — Алексей не собирался.
        Первое — у него нет на это времени.
        Второе — нельзя терять ни секунды.
        «Благородный старик» отобрал у него Эву. Алексей не для того дал ей полную свободу, чтобы старая лиса истекал похотью.
        Дети платят за грехи родителей? Возмездие? Это лирика, убийца должен быть наказан. Единственная ошибка в том, что он, Алексей, не придавил мерзавца десять лет назад, когда они под грохот выстрелов делили территорию города, где чья. С увлечением делили, с выдумкой. Сегодня обойдемся без выстрелов.
        Руки в перчатках, сумка в очередной раз брошена на пол, Алексей достал и скляночки и пакеты. Содержимое высыпал в вазу, добавил воды, никаких подогретых ложек! В натуральном виде продукт, «био». Наполнил шприцы, парочка у Алексея дома нашлась, для вивисекции держал, на всякий случай. Случай настал. Инфу о барыге Алексей не собирал, некогда. Мчался на виллу владельца «порша», виляя между машинами, метров за двести до частного владения остановился, дальше пешком.
        Витые узоры ограды — отличная опора для перекинутого каната, Алексей подтянулся и прыгнул, удалось по правилам, колени целы. Спасибо, Володя, тошнота не мучает! Алексей перемещался в пространстве беззвучно. Эва хорошо описала домик клубного казановы, окна открывались от нажатия в предполагаемой точке, он ни разу не ошибся, к тому же ремонтом виллы занимался кореш-однокурсник, а память у Алексея цепкая.
        Он вломился в кабинет Артура, нисколько не удивившись, что тот ползает на коленях по полу, ища какой-то потерянный предмет. Небось собирает бумаги, шарит во всех ящиках, елозит пальцами в пыли под столом.
        Алексей кинулся к нему, вонзил в скрючившееся тело оба шприца одновременно, и в ногу и в шею. Что за печаль — поймет ли мерзавец, кто его убил и зачем? Алексею хотелось одного — чтобы эта мразь перестала дышать, дергаться, задохнулась в собственном дерьме. Пусть его мутит, пусть наизнанку выворачивает. Она еще посмела написать, что он чем-то напомнил меня!
        Артур сипел, шевелил губами беззвучно, но произнести ничего не мог. Наконец выдавилось:
        — Как ты сюда попал? Ты ведь не мог…
        — Артур, чтоб тебя развлечь, скажу: я новый лаборант, мы производим анализ полученного материала неизвестного происхождения. Ты ведь слышал наверное, одна очень хорошая девочка, мы оба ее знали, сделала себе инъекцию препарата — и тут же умерла. Нам стало очень интересно, как действует препарат. Мы выбрали тебя. А ты зачем-то выбрал мою девочку. Зачем? Ведь ты же не хотел, Артур, чтобы очень хорошая девочка умерла? Это вышло случайно, правда? Она неверно рассчитала дозу, так? Но у нас с тобой верная доза. Препарат качественный, ты ей сам его дал, а я ошибок не делаю. Если и случаются, кто же застрахован от ошибок, о мой юный друг?
        Алексей внезапно ощутил, что говорить ему лень. Зачем слова, когда прощаешься с убийцей единственной дочери? Артур мычал, силился еще что-то сказать, но из горла шло сипение, одно сипение. Наблюдать, как корчится гиена, ему не нравилось, но дотерпел до конца, пока не затихнет бульканье и хрип.
        Проверил пульс и вышел из кабинета. Дверь в спальню открыта, вид упакованного чемодана его развеселил.
        «Я ошибок не делаю». Алексей приободрился, почувствовал злую силу в мышцах. На обратный путь ушло минуты четыре, не больше.
        Ночью того же дня в клубе «Ночной восторг», где уже не работала Эва, где никогда не появится обаятельный владелец «порш-кайенна», вспыхнул пожар.
        Внезапное возгорание проводки, заклинило контакты, возникла паника. Люди блокировали двери, никто не мог выбраться наружу, слышались отчаянные вопли. Смятение поначалу полностью овладело толпой; но кто-то опытный вмешался, успокоил обезумевших от ужаса, истерика унялась.
        Эвакуация прошла организованно, обошлось без жертв. Поговаривают, правда, что владелец заведения и два его заместителя находились во время пожара в дальнем обособленном помещении и спастись не смогли, но это слухи, пока что непроверенные.
        Ровно в одиннадцать, через день после пожара, VIP-зал крематория открылся для друзей и близких Эвелины Мельниковой. Команда клуба «Амели» помогала с организацией церемонии прощания. Валерик (заместитель директора, правая рука владельца заведения) проделал огромную работу: за один день нашел покупателей — квартира Эвы продана, деньги уже у Алексея. Строго по списку оповестил о дате и времени похорон, люди собрались вовремя.
        Прощаются, Алексей чуть заметно кивал каждому, отвечая взглядом на взгляд. Проект памятника — позже. Он сам сделает, чужим в этом деле не место, а пока плиту черного мрамора установят, надгробие с именем и фамилией, годы жизни.
        Алексею стоило огромного труда держать стойку во время прощальных речей, видеть Ирину, показательно рыдающую над гробом. Он склонился и поцеловал дочь, ее лоб тверд и холоден, окаменели губы. «Моя вина. Прости, Эва. Я люблю тебя».
        Стоп, никаких мыслей. «Сейчас ее отправят гореть, это ты приказал».
        Молча подходили приглашенные, лиц Алексей не различал. Женская фигура выделилась, будто луч прожектора упал на бледное прекрасное лицо. Показалось, именно ее описывала Эва в своих записках. Черный свитер, синие джинсы под черным коротким пальто — и цветы, которые она положила, тоже запомнились. Желтые георгины. Яркие, огнем горят. Стоп, никаких мыслей.
        «Маргарита Зотова»,  — шепнул Валерик, заметив интерес хозяина. Красивая какая. Воздушная. Воздушная и бездушная. Могла бы Эву спасти. Стоп, никаких мыслей.
        Гроб закрыли, он скользнул и поначалу с натугой двинулся, поехал по гладкой, отполированной тысячами гробов конвейерной ленте и отправился куда-то в пылающие тартарары. Дверца захлопнулась.
        «Когда-то у меня была единственная дочь». Стоп. Никаких мыслей! Он так боялся превратиться в хлюпающую лужу склизкого дерьма, рыдать на чьем-то плече, беспомощно моргая красными от недосыпа веками, мешая слезы и слова, мусоля никому не нужные оправдания, а до момента расслабления еще ох как далеко!
        В Банкетном зале крематория — хорошо составлены слова, вдумайтесь!  — Эвелину наскоро помянули, братанье и веселье в планы Алексея не входило.
        Маргариту Зотову он из поля зрения не выпускал, краем глаза наблюдал за нею постоянно. Она обреченно смотрела на рюмку водки перед собой, оглядывала полагающиеся для поминок кушанья, в глазах застыло недоумение, губы слегка шевелились, повторяя одни и те же слова: «Не понимаю. Не понимаю».
        Алексей присоединился, прошептал «Не понимаю» одними губами. Потом вспомнил рефрен «Дорогая Рита»  — и заплакал, как маленький мальчик на уроке, который забыл портфель из дому принести.
        Валерик объявил об автобусе для гостей, безмашинные повскакали со стульев, заторопились, будто автобус уйдет без них. Остальные вставали не торопясь, подходили к Алексею обнять на прощание.
        Дорогая Рита куда-то исчезла. Когда? Непонятно, он пропустил этот момент, жаль.
        Сегодня вечером он улетает в Штаты, затеряется в грудах чужих домов, с полгодика лучше никому не попадаться на глаза. Валерик обо всем позаботится.
        Урну с прахом получит, на кладбище место куплено. Все куплено. И все продано.
        В самолете он сможет разрыдаться. Если захочет. Или позже, в гостинице, в какой-нибудь дешевенькой гостинице Майами типа хостела «Розовый фламинго», где однажды двенадцать лет назад они с Эвой провели три незабываемых дня. Там не только студенты с компьютерами и тазами для стирки в общей спальне, есть и вполне комфортабельные номера, покои, как у них с Эвой: две спальни, две ванные комнаты. Солнце не меркло и не смолкало.
        Он помнит никогда не смолкающее солнце, именно так. Треньканье гитары за окном, днем и ночью музыка, гомон, сияние песчинок, теплая морская вода. Птицы — кричат, поют, гадят. И человечки вокруг веселые, в основном понаехавшие.

* * *
        ¦ Тяжелый у Риты день выдался, к вечеру выжата как сухой лимон, да и мысли грустные. Оля Нефедова привела в отчаяние. Крепкая коротко стриженная тетенька в светлом плаще — от групповых тестов она с самого начала отказалась, индивидуальные встречи ей нравились. Но никакого прогресса, одно и то же + рефрен: я решила с ним расстаться, никогда, никогда ноги его в доме не будет. Ну да, Петенька у нее в доме не то что двумя ногами, четырьмя лапами обосновался.
        У нее фирма, совместное предприятие с немецкой гомеопатической компанией, филиал. От клиентов отбоя нет, препараты улетают, как горячие пирожки, лекарства безвредные, а лечиться у нас любят.
        Но предмет Олиной гордости не успехи фирмы, а то, что дом — полная чаша. И семья укомплектована по правилам. Неписаным, а неписаные правила отменить трудно. Менталитет у нас такой — правила на бумаге никому не интересны, а традицию не перешибешь. Согласно неписаным правилам и традициям, старым и новым, Оля и действует. Две дочери-студентки. Квартирами мама обеспечила, старшая дочь в Париже на практике. Петя, пока бизнес на ноги становился, машины из Германии гонял, рабочий день по собственному усмотрению, желание клиента — закон, деньги — в семью. Олина фирма укрепилась, прогресс налицо, а перемещение немецких транспортных средств (секонд-хенд), как известно, обложили таможенным налогом такой величины, что муж остался не у дел, кормушка прикрылась.
        Друзья по несчастью другое занятие нашли, а Петя крепко обиделся и засел дома у компьютера, напрочь. Раньше он по Интернету договаривался с клиентами, а теперь, как Оля неоднократно убеждалась, снова и снова впадая в отчаяние (на полчаса, не больше), Петя стал завсегдатаем сайтов знакомств. Как он сам, пойманный на горячем, объяснял: да на пять минут зашел, для разрядки, Оль. Три часа клиентов ищу, мы с корешем новое дело затеваем, нам инвестор нужен. Почти договорились. «Почти договорились» он повторял на протяжении пяти лет.
        Оле деньги не нужны, сама зарабатывает более чем достаточно, а муж-бездельник почему-то необходим. До абсурда доходит! Дома все в порядке: квартира, посуда, мебель, кухня, дочери и муж.
        Ей трудиться спокойней, Петю изъять никак не возможно, у Ольги тут же депрессия, два года назад он к одной из интернетных знакомых чуть не сбежал, та тоже любому мужику рада, даже чужому. А может,  — чужому тем более рада. И таких много, несть им числа! М-да, ситуация.
        Ольга теперь постоянно руку на пульсе держит, спасибо мобильнику — соединяет любимых; проверить, дома ли благоверный, можно в любой момент.
        Муж откликается исправно. Выполняет несложные поручения, продукты иногда из магазина принесет, но утомлять себя не дает: жена должна место знать. Как собака.
        Ольга стирает, готовит, иногда по ночам. И лицо, как только она порог дома переступает, виноватым делается. У нее ведь все в порядке! А Петенька, водитель дивана, работу ищет и не может найти. Он страдает. Слова лишнего Ольга не произносит. И чувствует себя женщиной при муже. И счастлива, хоть ты тресни! Время от времени Петя пропадает на пару дней — Ольга прибегает внезапно, как принято говорить, с опрокинутым лицом, рыдает, клянется, что ноги его больше в доме не будет, что не простит изменщика, никогда больше!
        Петя, как ни в чем не бывало, возвращается — и Ольга снова счастлива, светится. Российский вариант, никуда не денешься. «Водитель дивана»  — типичный случай, муж успешной женщины, у которой нет ни времени, ни сил на личную жизнь. Муж необходим супруге для поддержки внутреннего равновесия.
        Сколько Рита сил истратила на проповеди, учила позитивной психокоррекции, давала схемы самостоятельных упражнений. Оля ни в какую — я очень занята, Риточка, вас видеть для меня радость, ни на что больше времени нет. Зачем же, в самом деле, они на свидания к ней приходят? Энергетически зарядиться? И никакого результата, кроме энергетического нуля к концу дня, у Риты. Да, сухой лимон.
        Так и выдоят ее питомицы, соки высосут — и останется она без хваленой энергии со знаком плюс, и ни ребенка, ни козленка в доме. Хотела посвятить себя любимой работе — и посвятила. Деньги зарабатывает (не так, чтоб уж очень много), толку никакого, результата нет. Может быть, Ольга права? Сидел бы у нее в квартире какой-нибудь Петенька, вместо кота (которого тоже нет),  — и никаких проблем, жизнь удалась. Нет вопроса, зачем и кому все это нужно. Петеньке нужно. Чтобы телевизор в мое отсутствие смотреть и по бабам шляться.
        Ниже — малюсенький пример Ритиной методики. Вполне официальный документ: Оксфордский опросник счастья (The Oxford Happiness Questionnaire), его с конца 1980-х до конца 1990-х совершенствовали, первоначально создан для внутреннего использования на кафедре экспериментальной психологии Оксфордского университета, затем опробован, усовершенствован и существует, при самообследовании дает каждому точное (в процентах) представление, насколько именно ему/ей хорошо или плохо.
        Инструкция к применению: «Вам предлагается набор утверждений о счастье. Пожалуйста, укажите, насколько вы согласны или не согласны с каждым из них по шкале, где 1 балл соответствует „совсем не согласен“, а 5 — „полностью согласен“. Будьте внимательны при прочтении теста, так как одни предложения сформулированы утвердительно, а другие — отрицательно. Не думайте слишком долго над вопросами».
        1. Я не особенно доволен/льна тем, как я живу. (-)
        2. Я чувствую глубокий интерес к другим людям.
        3. Жизнь кажется мне очень приятной.
        4. К очень многим людям я испытываю теплые чувства.
        5. Я редко просыпаюсь отдохнувшим. (-)
        6. Я не возлагаю особых надежд на будущее. (-)
        7. Многое кажется мне увлекательным.
        8. Я всегда с большим энтузиазмом «включаюсь» в то, что делаю.
        9. Жизнь хороша.
        10. Мне некомфортно в окружающем мире. (-)
        11. Я довольно много смеюсь.
        12. Я удовлетворен/a происходящим в моей жизни.
        13. Я не чувствую себя привлекательным. (-)
        14. Существует разрыв между тем, чем я хотел/а бы заниматься, и тем, что мне приходится делать. (-)
        15. Я очень счастлив/а.
        16. Я умею видеть красоту.
        17. Я всегда могу приободрить окружающих.
        18. Я могу «включиться» в любое занятие, в какое захочу.
        19. Я чувствую, что не контролирую свою жизнь. (-)
        20. Я чувствую себя в силах принять любой вызов судьбы.
        21. Я чувствую себя бодрым/ой.
        22. Я часто испытываю радость и энтузиазм.
        23. Мне сложно принимать решения. (-)
        24. Я не чувствую, что у меня в жизни есть какой-то смысл и предназначение. (-)
        25. Я очень энергичный/ая.
        26. Обычно у меня получается изменять ситуации в лучшую сторону.
        27. Общение с людьми не доставляет мне удовольствия. (-)
        28. Я не чувствую себя здоровой. (-)
        29. У меня нет особенно счастливых воспоминаний о прошлом.(-)
        Обработка результатов:
        1) Необходимо сложить все баллы от 1 до 5, которые вы себе поставили по каждому утверждению. При этом нужно учесть, что знаком (-) отмечены «обратные вопросы», которые оцениваются наоборот (например, пять баллов, если респондент ответил «1»).
        2) Набранное количество баллов нужно разделить на 145 (максимальное число баллов в случае полного согласия с каждым утверждением).
        3) Получившееся число (например, 0,67) нужно умножить на 100, получившийся результат означает, в процентном соотношении от гипотетического максимума, насколько вы счастливы.
        На пятом занятии этот текст Рита вручала каждой «ласточке», которая определялись ею как нуждающаяся в систематическом самотестировании (спроси себя… задумайся над простыми вещами… остановись, оглянись, сосредоточься).
        Рита подсовывала листки как бы между делом, с легкой иронией на лице. Она знала, что пометка «оксфордский» срабатывала лучше убеждений. Женщины заинтересовывались — не сразу, но постепенно. Фишка в том, чтобы «ласточки» сами возвращались к пунктам теста, еще и еще раз отвечая на вопросы, сознание самостоятельно зафиксирует строчки с минусом и плюсом. Стартовая реакция: какая чепуха! Можно подогнать под ответ, нарисовать себе сто процентов. Вот и прекрасно, рисуйте. Ощущайте себя счастливыми. Забудьте о своих Петечках и Мишах, отвлекитесь от неуверенности, страхов и депрессий.
        Утром нужно проснуться отдохнувшей, получать удовольствие от общения с людьми и уметь изменить ситуацию к лучшему — вы привлекательны, жизнь хороша!
        В Оксфорде, ясное дело, хлеб даром не едят. Это не «опросник счастья», это напоминалка, из чего оно, счастье, складывается. Из простых вещей, из светлых воспоминаний в том числе. Прошлое существует в сознании индивидуума как версия личной истории. А может, вы неточно запомнили? Пересмотрите флешбэки, прокрутите на замедленной съемке, вдруг и выплывет что-то радостное, вы совершенно неожиданно поймете: жизнь хороша! (пункт 9, ответьте утвердительно).
        Иногда Рита сталкивалась с особо сложными случаями, игры противопоказаны. Казус Милочки, например, осадок до сих пор остался, и дрожь по телу — при одном воспоминании.
        Пришла к ней неказистая с виду женщина из породы «вечных нимфеток», туловище молодое, возраст неопределим. Почему «неказистая»? Неопределенность в облике, стертые черты лица, несимметричные. Трепет замерзшей кошки, желание отогреть ее возникает мгновенно. Искренность у Милочки во взгляде настолько неподдельная, что кажется фальшивой.
        Она охотно рассказывала о себе, замужество с непризнанным поэтом-алкоголиком, развод, частные уроки английского языка, переводы с английского языка. Мечтательность (в чем она выражалась, Рита не помнила, но определенно, мечтательность в Милочке была). Запомнилась небрежная имитация американского произношения, когда она цитировала что-то специально для Риты, та вначале не поняла с какой целью Милочка постоянно озвучивала ей тексты Шекспира, Хэмингуэя, даже рекламные баннеры журнала «Космополитен». Потом недоумение рассеялось — английский язык был для Милочки знаком избранности: Владимира Адольфовича, известного в Звездограде педиатра, профессора университета, притянул к Милочке магнитом именно иностранный язык. Но тайны лингвистического магнетизма Рите раскрыть не довелось, все проще: Пелетровский заведует кафедрой, мильон зарубежных командировок, конференции и симпозиумы, активное общение с западными коллегами — ему нужен переводчик со знанием специальных терминов. Проще раз и навсегда обучить старательную и покладистую Милочку, нежели постоянно мучиться от смутных подозрений, что западные коллеги
его неверно поняли.
        За границу они стали ездить вместе. В номере одной из гостиниц, после шумного и долгого празднования премии, врученной Владимиру Адольфовичу шведским университетом (десять лет совместных исследований, профилактика аденоидных вегетаций, профессор Пелетровский — автор базовой теории «Иммуномодуляторные взаимодействия»), они стали любовниками.
        Седовласый Владимир Адольфович, солидный мужчина с пузцом, артикулирующий веско, чуть ли не по складам, и вечная нимфетка Милочка погрузились в затяжной роман, отягощенный наличием у профессора жены Ларисы Ивановны, двоих подрастающих детей, огромной квартиры и дачи — родительский дар. Собственно, Владимир Адольфович ни минуты не держал в уме отказываться от этих свидетельств его рассудительности, основательности характера и состоятельности в целом удачно прожитой жизни. Милочка хорошо вписывалась в общую картину, потому отказываться от тайных свиданий он тоже никак не хотел.
        За первые два года духовной и физической близости Владимир Адольфович выучился сносно говорить на английском языке, слова произносил, правда, с некоторым напряжением, но читал книги и понимал говорящего без труда. Довести профессорское произношение до безукоризненного состояния Милочке не под силу, да и, честно говоря, ни к чему. Ощущать незыблемое положение в свите Пелетровского представлялось куда важней. Милочка оставалась в любовницах без малого четырнадцать лет, но вера, что в один прекрасный день профессор уйдет от Ларисы Ивановны и женится на ней, не покидала ее ни на миг.
        Высокий и нескладный Владимир Адольфович приходил к Милочке ранним утром, еще до заседания кафедры, уверял, что любит, искалывал тело поцелуями (щеки его велики и по привычке небриты), терзал нежную грудь с розовыми сосочками,  — и исчезал до следующего утра. Систематические командировки вносили в отношения любовников некоторое разнообразие. Милочка помогала милому другу, переводя его научные статьи и ассистируя на многочисленных конференциях.
        Но в гости профессор отправлялся с Ларисой Ивановной, визиты друзей — к ним с Ларисой Ивановной, ресторан, театр и опера (иногда)  — тоже в компании Ларисы Ивановны, дочери и сына. Милочке оставались редкие совместные походы в кино и вечерние слезы в подушку, иногда заканчивавшиеся распитием водки в компании бывшего мужа, сочувствовавшего ей изо всех сил. Он читал новые стихи и со всхлипами жаловался на безденежье, Милочка вручала ему пару-тройку некрупных долларовых купюр, после чего иногда оставляла его спать на коврике, так как комната у нее была одна, а изменять Владимиру Адольфовичу не в ее правилах.
        С этим душераздирающим рассказом Милочка когда-то появилась в Ритином офисе, она плакала, съежившись на стуле, время от времени вперивала в Риту глазки кроличьего цвета, густо и неумело подведенные черным карандашом, и быстро опускала их, сникая в привычной безнадежности. «А как же любовь?»  — прозвучало в завершение. Этот вопрос помог оторопевшей от неожиданности Рите собраться, она заговорила наконец:
        — Вас Милочка зовут, ведь так? Да, вы так и представились. А вы перестаньте быть Милочкой. Прогоните вашего кавалера хоть раз. У вас не такой сложный случай, как вам кажется.
        Рита ошиблась. Случай оказался очень сложным. Владимира Адольфовича прогоняли, он приходил снова, как ни в чем не бывало. Плачущей Милочке он говорил, что слезы ей очень идут. Милочка отчаивалась и приходила плакать к Рите в кабинет. В конце концов она стала плакать не переставая, прекратила заниматься с учениками английским языком и впала в тяжелую форму депрессии. Любое решение, кроме немедленного ухода возлюбленного из семьи, разбивало Милочкину картину мира, психика ее противилась самым решительным образом.
        Карусель закрутилась волчком. Пелетровский приходил к Милочке, она заявляла ему, что не спала всю ночь, и рыдания сотрясали ее тело вместе с нежной грудью и розовыми сосочками. Профессору приходилось уходить несолоно хлебавши, он постоянно опаздывал к началу заседания кафедры.
        Рита продолжала настаивать на освобождении из-под профессорского ига, объясняя, что Милочка — просто милое дополнение к чужому благополучию. Услышав слово «освобождение», Милочка принималась плакать с удвоенной силой. Иногда она успокаивалась и снова смотрела на Риту трепетным, искренним взглядом. Рита в такие моменты чувствовала, что ей самой скоро понадобится хороший психиатр. Она проклинала себя, что ввязалась в эту историю, но кто мог при первом взгляде на тихоню Милочку предположить, что «ласточка»  — хроническая истеричка, лечить которую должен врач, а не «life-coach»!
        День, когда Лариса Ивановна выгнала наконец профессора из комфортабельной наследственной квартиры, Рита хорошо запомнила. Милочка позвонила ей и сообщила, что проблема решена. Владимир Адольфович пришел к ней с чемоданчиком типа бриф-кейс. Она победила. Победила любовь!
        Рита сухо поблагодарила за звонок и положила трубку. Она понимала, что история не закончена, Милочка просто не в состоянии понять, что Пелетровский ее никогда не любил, что жить он может только на два дома, что потеря семьи для него разрушительна. Она ни минуты не сомневалась, что через какое то время Милочка позвонит и сообщит, что…
        Милочка позвонила, долго рассказывала о подлостях бывшей жены (о, Лариса Ивановна уже бывшая?), о том, что никак не удается поделить дачу, ведь Владимиру Адольфовичу так необходимо его личное пространство за городом! Милочка жаловалась, что ее не воспринимают друзья профессора, а профессорские дети, напротив, настойчивы и непереносимы. Рита посетовала, что, к сожалению, никак не может быть полезна: срочная командировка за границу, лекции на факультете славистики, информация о гендерной роли российских женщин в условиях изменившегося социума живо интересует феминисток в университете штата Колорадо.
        Через два месяца Милочка пришла без звонка. В ней не было и следов трепетности. Никакой мечтательности или вопросов типа «А как же любовь?». Остервенение и обида. Нет, Владимир Адольфович все еще с ней, у них полное взаимопонимание. Но какова сука эта Лариса Ивановна! Квартиру делить отка… вещи назло выбрасыва… дачу обнесла забором… ноя… но она… но мой Володенька, он просто святой, я так его обожаю, мы обожаем друг друга! Эта ханжа Лариса Ивановна, как она может, она ни дня не работала! Из рассказа выплыл любопытный факт: к Милочке профессор переселился только потому, что терпение ужены лопнуло. Рита то включалась то выключалась, слушать историю о вновь образованной ячейке общества она была не в состоянии. Женщина, сидевшая напротив нее, была куда более несчастна, чем до воссоединения с любовником, прихода которого с бриф-кейсом в руках она ждала целых четырнадцать лет.
        Рита не знала, как называется это заболевание. Как угодно, но не любовь. Нет, не любовь. Милочка и раньше не о профессоре думала. Ее снедала зависть — к его жене, к детям, к устроенному быту и семейному покою, ко всему тому, в чем ей не было места, куда ее не впускали и что всеми силами пытались от нее уберечь, но не смогли. Ларису Ивановну было до глубины души жаль. Судя по всему, Владимир Адольфович останется с прилипчивой и неказистой нимфеткой «вне возраста» Милочкой. Надеюсь, моей вины в этом нет — Рита подумала так и сама себе не поверила. Ей стало грустно. И стыдно. Лариса на прием к ней в качестве «ласточки» не придет. Сто пудов не придет. Гордая. Простите меня, Лариса Ивановна.
        Блеск у Милочки в глазах нездоровый, Рита прекрасно понимала, что через какое-то время она снова впадет в депрессию, еще более тяжелую, чем прежде. Надеюсь, Владимир Адольфович это переживет. Или сможет ее вылечить. А вдруг? Чудеса бывают, впрочем, не моя печаль. Как в народе принято говорить: в семье всякое бывает, разберутся. К Владимиру Адольфовичу какие претензии могут быть? Он по-прежнему хороший педиатр, в городе известный.

* * *
        Симона де Бовуар писала Нельсону по-английски. Беспрестанно извиняясь за грамматические ошибки, которых в процессе переписки становилось все меньше,  — ее способность развиваться фантастична! Но некоторая неуверенность в языке ощущалась, что придавало письмам бездну очарования. Она обращалась к герою своего единственного непридуманного романа с некоторой долей наивности, интонация школьницы, надеющейся получить одобрение учителя. Возможно, она никогда не полюбила бы его с такой силой, если бы он говорил по-французски. Языковой барьер и расстояние в тысячи миль, трансатлантический роман. «Как мы вероломны, то есть как сами себе верны». Мечты и реальность переплелись. Удивительная история, во всех отношениях удивительная. Оба выражали готовность пожертвовать всем, но в результате оба так ничем и не пожертвовали.
        …Нельсон, любимый, пишу на ярко-голубой бумаге, потому что сердце мое полно такой же ярко-голубой надежды: нас ожидает большая радость. Если все будет в порядке, то я приеду к тебе в Вабансию в начале сентября, а точнее — седьмого, и пробуду до двадцатого.
        Я очень сильно тебя любила сегодня утром, когда чистила зубы и причесывалась, и вот! Обнаружила внизу письмо, невероятно милое, как и все твои письма. Последнее всегда самое лучшее, так как вновь подтверждает, что ты существуешь и любишь меня. Я сейчас совсем не успеваю читать, наверстаю упущенное через месяц, когда уеду за город, поэтому ничего из того, про что ты рассказываешь, не читала. <….>
        …Пожалуйста, пожалуйста, не пускай крашеную блондинку в наш с тобой дом. Она будет пить мой виски, есть мои ромовые пироги, спать на моей кровати, может быть даже, с моим мужем. К тому же поскольку лучше Вабансии места в мире нет, то она не захочет уходить и уйти придется мне, тогда я тоже начну колоться морфием, как она, что будет весьма прискорбно, тебе не кажется? Бейся до последнего и сбереги мне мой дом — я эгоистично на этом настаиваю. Я шучу, милый, поступай, как сочтешь нужным, я не хочу быть помехой твоей свободе. <….>
        …Но теперь я тоже буду тебя ругать! По-твоему, я истеричка… Да ты просто слишком самоуверен! Когда мы только познакомились, ты сам признавался, что обращаешь в псевдомудрость свое самодовольное нежелание ничего не знать: крокодил в тине. Да, у тебя уютный, засыпанный снегом дом, тебе там хорошо вместе с твоими чокнутыми приятелями-наркоманами, но это еще не основание для такого безоблачного оптимизма. <….>
        …Но я не совсем еще потеряла голову, и если ты влюбишься в другую женщину, то все понятно. Только, когда ты будешь решать, бросать меня или нет, подумай и о том, что это означает для меня. Не отнимай у меня свою любовь прямо сейчас, оставь все как есть до нашей следующей встречи… Сделай, чтобы мы увиделись поскорее. Впрочем, и ты и я знаем: все будет так, как ты решишь, я не доставлю тебе никакого беспокойства.
        Это письмо — самое страшное, что может от меня исходить. Просто я на сей раз кое о чем тебя прошу. Я прошу постараться меня не гнать, а оставить. Как недолго я знала, что дорога тебе, как недолго! Всего полчаса, надо хоть немного продлить это время. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня с любовью еще хоть раз. Я так люблю тебя. Я любила тебя за твою любовь ко мне, за остроту и постоянную новизну физического желания и счастья, но даже когда все это исчезло — или наполовину исчезло,  — я упрямо продолжаю любить тебя за то, какой ты есть. <….>
        …Мне нисколько не жаль, что на твоем бедном девственном сердечке навеки останется темное пятно. Можно размассировать колено или лодыжку, но с сердцем это не получается: я чувствую, что мое покалечено безнадежно и больше мне не послужит. Но оно вполне сгодится для тебя, мой бедный дикий зверь.
        Оно твое навсегда, как и твоя Симона.
        Симона пересекала океан ради коротких встреч, а Нельсон ждал ее в уютном домике с забором и подстриженным газоном, кормил из ложечки, дарил шелковое белье и непрестанно звал замуж. И она, эталон феминистки, клялась: «Я буду умницей, послушной восточной супругой, вымою посуду, подмету пол, куплю яйца и печенья, я не дотронусь до твоих волос, щек, плеч, если ты мне не позволишь».
        Клялась — и не могла оставить Сартра, с его теорией экзистенциального брака. «Семья — это гражданский союз двух свободных людей». Великий мыслитель еще в детстве решил, осознав свою некрасивость, что станет незаменимым в любом обществе и неотразимым для любой женщины. Начисто лишенный чувственной энергии, но весьма и весьма озабоченный успехом, с младых ногтей последовательно шел к поставленной цели. Его популярность набирала обороты, теория гуманистического экзистенциализма, взращенная вместе с Симоной, будоражила массы, его первые литературные труды охотно раскупались и цитировались, а почитательницы, млея, падали к нему в постель.
        «Полужертва-полусообщница, такая же, как и все остальные»  — эта фраза Сартра не менее известна, чем его знаменитое «Ад — это другие». Обидная фраза.
        «Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния»,  — сказал Сартр, отказавшись от Нобелевской премии. Симону он никому не отдал, но и не полюбил, к сожалению, идея свободных отношений превратила в театр абсурда долгий-предолгий альянс стопроцентной француженки, как ее характеризуют современники, и с юности выбранного ею в спутники жизни Жана Поля Сартра «Симона — прирожденный философ!»  — говорил он.
        Они жили в разных домах, они ежедневно встречались, они влюблялись, они наперегонки удочеряли своих любовниц, они снова встречались, он не спешил показывать ей свои новые работы, она нуждалась в его советах постоянно, я смею предположить, что сердце Симоны кровоточило, не переставая, свобода в гражданском браке стоила ей дорого.
        Де Бовуар пережила Сартра на шесть лет. Последние годы она очень болела, провела их в полном одиночестве, в квартире поблизости от кладбища Монпарнас, окна выходили на его могилу. Но когда Симона де Бовуар умерла, о ней снова вспомнили, с ней прощался весь Париж.
        История отношений вовсе не так грустна, как может показаться, слава и успех — верные спутницы Сартра; де Бовуар — символ свободной женщины, жена и соратница гения. Оба добились того, к чему стремились, чего жаждали более всего.
        «А как же любовь?»  — вспомнилось Рите. Вот такая любовь, Милочка. Все бывает.

* * *
        Павел откликнулся на ее звонок тут же, по первому зову. Рите необходим совет, он счастлив быть полезным. Ему необходимо ее видеть, хотя бы время от времени. Рита для него — как глоток воды в пустыне, он погибает, не видя ее подолгу. Парадоксально, именно поэтому она тысячу раз думает, прежде чем ему позвонить. Дружба мужчины и женщины на самом деле не что иное, как удовлетворение женского тщеславия. Если мужчина к женщине полностью равнодушен, он сломя голову по первому зову не прибежит.
        В кафе так же пусто, как и в прошлый раз, но картины сменились. Пейзажи, пейзажи, унылая пора, очей очарованье, потемневшая от дождя калитка в осеннем саду.
        — Паш, как ты думаешь, предыдущие работы проданы? Жаль, мне одна из них нравилась. Три кошки в бальных платьях, девочка-подросток в белой пачке, девушка-кошка в нежно-розовом, и мама-кошка — светская дама в голубом бальном наряде с широким декольте. Женские сезоны: три возраста, три женщины.
        — Ты купить ее собиралась?
        — Да нет, но я к ней привыкла. Казалось, неизменный атрибут этого милого кафе, ироничная простота.
        — Ну, забавная картинка была, не более того. Ироничности нам не занимать, обоим.
        — Мне сейчас растерянности не занимать, я снова в начальной точке.
        — Переосмыслила тезисы для женщин?
        — Ты говоришь о нашей последней встрече? Как это было давно! Тогда мне ситуация казалось предельно ясной. А теперь я запуталась, честно говоря. Теория с практикой не то что не сходятся — даже знакомиться не хотят. На практике мои «ласточки» неизменно начинают исповедоваться. И спрашивают совета: как быть? У меня нет громких успехов в личной жизни, но нет и поражений. Везучая!  — говорят. Да вовсе нет. Соображаю быстро. Еще в детстве задумалась — раз уродилась женщиной, то надо прожить женскую жизнь. Полноценную. Всматривалась, вслушивалась, сопоставляла. Женские истории обдумывала. Нет везучих, но есть умные. Счастливый случай происходит только с ними — готовы нужный момент уловить. Или, как сказала Симона…
        — Снова де Б.? Симона становится твоей навязчивой идеей.
        — Или навязчивым образом. Но она этого заслуживает. Чем больше вдумываюсь, тем сильнее увлечена. Воистину, бог создал женщину!
        — Я ревную тебя к ней, не шучу. Ты влюблена.
        — Это Марина Цветаева могла влюбляться в женщин, любить только мужчин ей казалось скучным. В результате у нее была нескучная жизнь, но я отвлеклась. Симона сформулировала примерно так: «Поймать мужа — это искусство. Удерживать его — тяжелая работа». Нет слов, осталось добавить: вы поняли, что крепкая семья это бредовая идея? Симона пишет о браке как о чем-то пугающем и страшном; то, чего она бежала и избежала, но к чему подсознательно стремилась. Она приводит примеры, один ужасней другого,  — жизнь замужней женщины не имеет смысла: это ежедневное повторение одного и того же.
        Олгрена Нельсона в письмах называет мужем, не зная другого способа сообщить, что любит его прочно и всерьез. И образы в ее сознании возникали простые и правильные — мы будем вместе готовить пищу и поглощать ее, мы будем засыпать и просыпаться вместе, я буду счастлива с тобой в Вабансии — самом прекрасном месте на Земле!
        Павел, милый мой, вся жизнь женщины — поиск устроенности и стабильности, поиск настойчивый и неустанный. Стопроцентная француженка прошлого века, ничем не отличаясь от стопроцентной россиянки века нынешнего, втайне мечтает об одном: я замужем и счастлива. Женщина сопротивляется обстоятельствам, это наполняет ее жизнь, к сожалению, обидами и отчаянием.
        Ты знаешь, я как-то потеряла терпение — повторять одно и то же не было сил, и в комнате для групповых занятий повесила на стене шуточный плакатик, первая строка красным, крупно: «Экстренное сообщение!»  — и смайлик пририсовала, желтенький. А ниже строчки:
        1. Вначале создай свой мир, развивай его в себе, муж приложится, твоя энергия притянет того, кто тебе нужен.
        2. Не суетись и не нервничай. Живи, радуйся хорошей и плохой погоде, все сложится как нужно.
        3. Силы и годы на призывы «женись» лучше не тратить. Ищи другого.
        Ты знаешь, некоторые улыбались, но чаще недоумевали. Да где ж я его буду искать?  — говорит недоумевающая женщина, я и этого-то с трудами нашла, он уже дома у меня, осталось окольцевать. Год или два пройдут — и слезы разочарования: он предатель, он сволочь и козел!
        Настораживает, что я не видела за последние десять лет такой женщины, пока по сторонам смотрю и наблюдаю чужие истории, чтобы не обрушила на меня сказку о персональной несостоятельности в связи с отсутствием мужа и детей. И поезд ушел, и возраст такой, что для первенца поздновато, а она вдруг очнулась — и на манер степной кобылицы пустилась вскачь искать мужчину своей мечты, скорей-скорей дыру в биографии залатывать. А с разгона дыра не залатывается.
        Неудачника и тетерю приближать не хочется, ищет полноценного. Тот почему-то давно женат, он с удовольствием проведет с ней ночь — одну, другую, третью, а после расскажет о неизлечимой болезни жены, с которой он вместе из чувства долга — пять лет без секса, ответственность за детей,  — и к супруге бегом, не оглядываясь. Или к маме. Или попросту домой, лишь бы не с претенденткой на вечную любовь. И понять его можно. Он еще и не расположился как следует, а на высоковольтный кабель претензий уже напоролся, бегом отсюда!
        Почему же мы не осмысливаем — ежедневно, интенсивно,  — то, что с нами происходит? Ведь на все есть причина, всему есть название. «В моем конкретном случае, во мне самой». Условия общие для всех, а решения эксклюзивны, субъект находит собственный путь и доверяет внутреннему голосу. Разве не так?  — Рита не ждала ответа, продолжала:  — Меня каждая одинокая женщина, энергичная и не очень, красивая и вовсе нет, спрашивает, как найти мужа. Она завидует устроенным. Говорят, крах идеи семьи. Кризис — возможно. Но идея ничуть не потеряла актуальности. Экзистенциальная тоска завладевает индивидуумом, оставшимся в одиночестве, а в кругу семьи есть другие проблемы.
        — Это импровизация?
        — Наполовину. Домашнюю работу я тоже делаю. А вообще, на встречах с тобой я диктофон включаю. Твое присутствие активизирует работу мозга. Я при тебе лучше соображаю.
        — Рад, если это так, но ты уверена, что я просто друг? Что заставляет меня часами выслушивать блуждания в поисках истины на тему, давно набившую оскомину любому мужику? Теперь «экзистенциальная тоска» прибавилась, я тут же тошноту ощутил.
        — Павел, закажи еще кофе, пройдет. И мне латте, пожалуйста. Можно, я продолжу? Я столько бумаги исписала, не могла с мертвой точки сдвинуться. Если честно, вчера прочла все семьсот страниц переписки Симоны и Нельсона, его писем там нет, но гипотетически есть, она пишет ответы. Удивительная книга! Да, я ей завидую. Гипотетически… гипотетически…
        Павел, я поймала главную мысль, а то все крутится, крутится, я записать не успела. Биологическое равенство мужчины и женщины — теория, не вызывающая ничего, кроме раздражения. Ты знаешь, что проводились эксперименты на противодействие гендерному программированию? Девочки и мальчики воспитывались одинаково, то есть мальчикам предлагалось играть в куклы, рисовать принцесс на листках бумаги, их одевали как девочек. Мальчикам не позволялось проявлять силу, они поддерживали беседы на тему о том, какого цвета должны быть занавески в общей столовой.
        — Рита, я что-то пропустил, наверное. Противодействие гендерному программированию — это что? И почему девочек не воспитывали, как мальчиков? Не обучали их кулачному бою, например?
        — Тебе смешно. Очень скоро выяснилось, что одни и те же нагрузки мальчикам и девочкам давать нельзя. Девочки слабее, как их ни тренируй. Тогда решили принять за основу возможности слабого пола и прививать равенство в равных условиях. Но мальчики, как только эксперимент завершился, отказались от кукол и стали мастерить солдатиков из подручного материала, а также всеми способами боролись за лидерство. Дрались, как с цепи сорвались.
        А девочки в это время группками обсуждали новости дня и поведение новой подружки. Вели себя тихо. Теория, что все беды возникают из-за ошибок в детском воспитании, разлетелась в пыль. Девочки женственны, а мальчики мужественны. От природы.
        Теперь скажи мне, почему гипотетически мужественный супруг, если жена его успешна и обеспечена, тут же не хочет работать? А ведь сколько я исследований прочла — мужчина энергичен, он стремится к цели, он нужен женщине гораздо больше, чем она ему,  — знаешь, сколько таких песен!
        Не будем забывать, что сказки о «гипотетическом мужчине», который «работает на ниве и трудится с упоением», лишены всякой связи с реальностью. На деле мужчина гораздо больше, чем женщина, подвержен вне брака состоянию одиночества и отчаяния. В браке он нуждается в ежедневной поддержке, в придании ему сил. Иначе он пьет, ищет понимания на стороне и прочее.
        Семья — это работа, причем работа на износ, это «полюби человека», ты с ним не ячейка общества, а ледокол, таранящий глыбы скорбного бесчувствия. Тот отрезок экзистанса, что нам отмерен, не что иное, как испытание на прочность. Пройти его в здравом уме и твердой памяти, сохраниться и выжить, в этом и смысл жизни, разве нет?
        — Абсолютно моя любимая философская тема, ты же знаешь.
        — Тема стара как мир, а воз и ныне там. Женщины выиграли. В тяжелой борьбе с мужчинами женщины отвоевали право решать свои проблемы самостоятельно. Или, как я про себя это называю, отвоевали право нести свой чемодан, сколько бы он ни весил, никто на помощь не придет. С биологической точки зрения мужчина сильнее женщины, отрицать это бессмысленно. Но феминистки проводят эксперименты, доказывая — физически женщина ни в чем не уступает мужчине. Иными словами, повторяюсь, женщина в состоянии нести свой чемодан сама, но что более удивительно — мужчины легко отказались от приоритета силы. Неси! А знаешь почему? Мужчинам так удобней.
        — Ну почему же удобней? Objection, obgection! Твои коллеги ищут новые и новые доводы и, как часто бывает, вместе с водой выплескивают ребенка, забывают о благой цели, ради которой все когда-то началось. Обычная риторика, ничего удивительного.
        — Есть женщина и мужчина. Инь и Ян. Свет и тьма, день и ночь, она прекрасна/он силен, ну, допустим.
        Михаил Михайлов, русский писатель и публицист девятнадцатого века, почитатель новых европейских веяний, глубоко проникшийся идеями женского освобождения, сказал так: «Взгляните на ход человеческого развития. Что торжествовало у всех народов, полуцивилизованных или варварских? Физическая сила. Кому принадлежит и власть и господство? Физической силе. Но этот пафос никому не нужен».
        Действительно, пафос не нужен, но зачем-то феминистки решили физическую силу уравнивать. И акценты сместились, понимаешь? Мужчины замусолили тему: женщина свободна, но не так физически сильна, нагрузка поровну не распределяется!  — Ах, не поровну? Тогда какая же это свобода?
        Женщины поддались на уловку, стали отстаивать физическое равенство, как будто это так важно. Двое мужчин могут быть разными по физической силе, это никого не смущает. А гипотетические (опять гипотетические, ну что за слово дурацкое!) мужчина и женщина должны быть «равны во всем», что заведомая чушь. В двадцатом веке — цитирую по книге Симоны, источник не указан — звучит уже насмешливое:
        «Если они хотят быть свободными, пусть сначала освободятся от своей портнихи». Издевки посыпались как из рога изобилия, цитировать можно бесконечно, боюсь тебя утомить. Это я, кстати, насчет душевной щедрости мужчин, ты меня когда-то в этом убеждал.
        — Я?! Когда же?  — Павел растерялся.  — Если и убеждал, то только в своей собственной. И кстати, Рита, я давно хочу с тобой поговорить. Почему ты не можешь иногда приходить ко мне домой?., или я к тебе?., и мы так же — часами — будем обсуждать. Не только твои мысли, но и мои, мне тоже есть чем поделиться. Почему мы не можем…
        — Павел, ну минутку подожди, я не закончила! Только-только нащупала верную мысль, послушай еще минутку!  — Книга «Второй пол» у Риты на коленях, страницы заложены картонными карточками.  — Смотри, сама Симона продолжает: «В делах, предпринимаемых мужчиной, есть как желание изменить мир, так и стремление убежать от действительности; мужчина придает огромное значение своей работе и своей личности, нередко напускает на себя внушительный и серьезный вид. Женщина же, подвергая сомнению мужскую логику и мораль, никогда не попадает в подобные ловушки. Именно это так нравилось в ней Стендалю. Она не настолько горда, чтобы закрывать глаза на двойственность своего положения или скрываться за маской собственного достоинства, она более откровенно высказывает свои неупорядоченные мысли, проявляет непосредственные чувства и реакции. Вот почему разговаривать с ней значительно интереснее, чем с ее мужем, если только она говорит от собственного имени, а не как законная половина сеньора. Он надоедливо повторяет избитые истины, то, что вычитал в своей газете или в специальных трудах, она же делится хотя и
ограниченным, но конкретным опытом».
        Пресловутая «женская чувствительность» представляет собой отчасти выдумку, а отчасти притворство. Однако бесспорно и то, что женщина более внимательно, чем мужчина, приглядывается к самой себе и к миру…
        Павел, но странно, женственность как неотъемлемое женское качество Симона де Бовуар лукаво признает и так же лукаво отвергает. В одно и то же время! Я даже не поняла, как она лихо расправилась с вопросом, так мучившим меня, но по прочтении и вопросов нет: женственность как бы переродилась, но не волнуйтесь, все в порядке. Свобода женщины не предполагает отказа от женственности, это другая женственность.
        «Другую женственность» мы сейчас и наблюдаем. Равно как и «другую мужественность». И ни того, ни другого на самом деле нет. Я не могу понять: если мальчики проявляют мужские черты еще в детстве, почему же взрослые мужчины согласны обабиться при первой возможности? И пресловутая охота в первобытном обществе, на это ссылается каждый, кому не лень, не понимаю — как только отпала нужда убивать зверя, коптить мясо на костре и носить набедренную повязку — одни инстинкты переродились в другие? Так?
        — Постепенно переродились, Рита, длительный путь эволюции. Азбука. Шучу, но на некоторые вопросы ответа нет. Ты же сама в прошлый раз говорила, что все индивидуально, нельзя всех под одну гребенку. Твои «ласточки»  — это частный случай. Или случаи. Возможно, некоторые из них типичны. Ну и что? Ты собираешься изменить мир, или разбираешься для себя?
        Ответа на твои вопросы нет и быть не может. Все живое эволюционирует. И относительно изменившегося объекта или субъекта, меняется что-то вокруг. Если люди долгое время вместе, они меняются относительно друг друга, приобретают новые качества. А знаешь, чего хочу я? Меняться относительно тебя. Я хочу, чтобы мы жили вместе. Твоя книга напишется значительно быстрей. И я буду счастлив наконец.
        — А я?  — сказала Рита, помолчав.  — Я не хочу меняться относительно тебя. Если тебя напрягают наши встречи, могу и не звонить.  — Она замолчала, долго сидела, потупившись. Павел застал ее врасплох. Лучше бы не затрагивал тему. Она ведь всегда думает о нем с радостью. А теперь…  — Мне нужно время, я должна во многом разобраться,  — пробормотала она наконец.
        Из кафе они вышли вместе.
        — Павел, мы ссоримся?
        — С чего ты взяла, Рита? Ну право же…
        — Право же — браво же, ок. А ты не задумывался, как сильно погода влияет на наши чувства и мысли? Если бы сияло солнце, мы бы улыбались друг другу. Беззаботность и комплименты несовместимы со сгущающимися в небе тучами, разве не так?  — Она отворачивала лицо от ветра, ей было трудно говорить, редкие крупные капли начинающегося дождя били в глаза, приходилось зажмуриваться.
        Павел раскрыл огромный черный зонт, заранее припасенный, обнял Риту за плечи, они ускорили шаг.
        — Видишь, вдвоем и от дождя легче прятаться. Ты вся дрожишь! Рита, почему бы нам не поехать ко мне, сейчас же? Напою тебя чаем с вареньем и коньяком. Покажу тебе фильм о сильных мужчинах, впрочем, выберешь сама, тыщи дисков в твоем распоряжении! Да что там диски, если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее!
        — Когда-нибудь. Там еще были два слова, ты пропустил. «Если тебе когда-нибудь понадобится…», когда бы то ни было, имелось в виду. Ты подождешь?
        Павел, дрожь у меня сейчас пройдет, я вчера весь день над книжками просидела, да и сегодня тоже, я дрожу от ветра, я промокла. Но мне очень нравятся эти крупные капли, бьющие по лицу наотмашь, бодрит. Паша, милый… а если я приеду к тебе потом? когда-нибудь потом, позже? А пока поразмышляю в одиночестве, мне очень хочется до истины докопаться. И у меня вовсе нет желания отбирать у тебя жизнь, кстати. Многие радости — многие печали. «Ты эгоистка, Рита, ты думаешь только о себе и своих проблемах!» Столько раз это слышала. Меня добивались годами, а потом — «ты эгоистка, Рита!». И ведь я никогда ни от кого не скрывала, что работа для меня превыше всего.
        — Но ты начала говорить о семье, мне показалось, ты решаешь собственную проблему!
        — Годы взаимопонимания — и полный пшик, как всегда! Через неделю совместной жизни, ну, максимум две о моем жутком эгоизме я услышу от тебя. Разве не лучше оставаться друзьями? А мне казалось, ты мудр. Да если бы ты хоть чуточку любил меня, ты бы понял, что «давай оставим все как есть»  — лучшее решение.
        Два человека симпатичны друг другу. А ты за свое — Рита, ты одна, вдвоем нам будет лучше. Да с чего ты взял? Мне хорошо одной. Никто не раздражается от моих бесконечных идей… и вот этот момент, ты знаешь, а впрочем, откуда тебе знать, теоретик кинематографа, за что и уважаю, да, но откуда тебе знать леденящий душу, почище карканья ворон в хичкоковском хорроре, момент первого охлаждения, этот вначале едва ощутимый, но верный признак — обожание вот-вот рассеется, вместе с восхищением и восторгом! Нет ничего ужасней этого момента. Ну уж нет! Не хочу пережить это еще раз, никогда больше!
        — Никогда не говори никогда, Рита.
        — Никогда не говори банальностей, Павел. С моими «ласточками», конспектами, тестами и феминистическими проектами мне гораздо лучше, спокойней и милей. Ерунда? Хорошо, допустим. Ничто не возникает ниоткуда, феминизм тоже возник не на пустом месте. Я хочу разобраться, только и всего.
        — Рита, идея семьи возникла у тебя не случайно. Ты подсознательно стремишься к реализации этой идеи. Как и Симона. По крайней мере, мне так показалось.
        — Идея семьи в принципе далеко не так плоха, я уже говорила. Но сделать так, чтобы не было принуждения, чтобы он и она были счастливы — почти неподъемная задача. У меня смутное пока ощущение, что концепцию семьи тоже нужно переосмыслить. Жизни не хватит. Привычное устарело, гармоничное новое на смену не пришло. Ладно, я представляю, как ты устал! Молчу, молчу, молчу.
        Спасибо, Паша, и мы не поссорились. Ведь нет, правда? Такси мы возьмем вместе, но ты выйдешь раньше, а чай с коньяком я выпью, обещаю. И тут же в ванну, у меня морская соль классная. Снимает напряжение, убирает морщины и лишние мысли, дарит спокойный сон.
        В машине Павел сел впереди, протянул руку, не оборачиваясь, над креслом ждущая прикосновения ладонь, Рита не поняла — прощальная или ласкающая. Так и ехали, рука в руке.
        — Ты постарайся не уснуть в ванне, Маргарита.  — Павел вышел, дверца вот-вот захлопнется.
        — Не волнуйся, я чайник со свистком наполню. До отказа. Поставлю на огонь, свисток меня разбудит. Если что. А ты не грусти. Фильмы пока отбирай, потихоньку.
        Показалось, Павел что-то скажет напоследок, но, в нерешительности помявшись пару секунд, он поднял ладонь, прощаясь. Машина отъехала, а он стоял под дождем и смотрел ей вслед…
        II
        Жить в Майами постоянно — утомительно.
        То есть это не аксиома, но ситуация вечного праздника выматывает. На время перелететь во влажное лето из города, открытого всем ветрам,  — здорово и замечательно, песни на улицах до двух часов ночи, а ты все равно не понимаешь, который час. Пусть поют прямо под окнами, ночи и дни смешались, и нет никакой разницы, в какое время пить снотворное, без которого не обойтись, Алексей это понял.
        Отель, где он расположился, в центре шумной Майами-Бич жизни. И несмолкающее солнце, и отсутствие штор, на окнах тугие ставни в трещинках краски сверху донизу. Почти уют — но комнаты кривоваты и меньше, чем хотелось бы.
        Кровати звучные, над каждой — что-то оранжевое и гипсовое, нелепый артефакт в рамке, как они могли двенадцать лет назад этого не замечать? Или тогда артефакта не было и качество ставней вовсе не имело значения? Он помнит лишь спешку, ранние подъемы, соблюдение распорядка, окрики: «Эва, в душ, срочно! Ты зубы почистила? Я проверю!»  — «Папа, я уже большая, ты шутишь!» И высовывается в трусиках из ванной комнаты, вот-вот заплачет или зальется смехом, ему и дела нет, он занят собственным снаряжением — день длинный, солнце палит, но до Оверглейда доехать надо, билеты куплены. И Уолт Дисней на очереди, и музей Сальвадора Дали в американском городе Санкт-Петербурге, с Эвой он не развлекаться приехал, а фаршировать ее впечатлениями, как маленького поросенка.
        — Папа, я красивая?  — высовывается из-за двери, кокетничает.  — Ну посмотри, тебе нравится, как я причесалась?  — Она метнула взгляд в его сторону, он еще вспомнил это набоковское «нимфетка», с испугом вспомнил. Ей так хотелось, чтобы ее воспринимали, как его герлфренд! Она прижималась к нему в каждом «Старбаксе», как бы между прочим, игриво заглядывала ему в глаза, приобняв за плечи. Со стороны казалось, что они целуются.
        Фотографировали, фотографировали все подряд — людей, отели, узкие улицы, музыкантов, навязчивых Микки-Маусов и птиц, неторопливо плывущих по неохватному взглядом небу. Время от времени диковинная трехцветная птица издавала резкие звуки, это привлекало к ней внимание, в Оверглейде птицы предпочитали землю. Горделивые и высокомерные, они по большей части прятались в зарослях, обнаруживали свое присутствие внезапным клекотом, за ними гонялись туристы с камерами, но снимки не удавались: птицы тут же сливались с растениями, притворялись прутьями замысловатого кустарника — в Оверглейде незамысловатого нет. Заповедник — территория, изнемогшая от жары. Утомленные обитатели зоны организованного туризма, казалось, позировали вполне сознательно, даже спящие черные крокодилы, привыкшие к щелчкам фотокамер, и специально для этого сохраненные на показательно девственных просторах заповедника Оверглейд.
        Раскрашенные автобусы катали гостей согласно расписанию, покупка билетов и долгое ожидание на пятачке под тентом. Наряд Эвы лаконичен, шорты и короткая маечка в обтяжку, и еле заметные пока припухлости на груди, девочка вытягивалась на носочках, чтобы увидеть свою хорошенькую мордашку в витрине сувенирного магазина, вынимала из кармашка блеск для губ, снова и снова обводила кисточкой рот, какое-то время рот блестел, но очередная порция мороженого — и блеск понадобится снова, взгляд по сторонам — заметил ли кто-нибудь ее невероятное сияние? Взгляд на Алексея, проверить — любуется ли? Он любовался.
        Алексей постоянно ею любовался и не мог скрыть своего восхищения. Накупил ей ворох одежды, цветные платья на бретельках, белое и красное фигаро, шляпы с бантами, сандалии с высокими пряжками, как хороша она была, когда по вечерам, намаявшись от суеты путешествий, от жары и духоты, они выходили на непременную прогулку по пляжу. Мягкий шелковистый песок, в Майами-Бич такой нежный и ласкающий ступни песок, плавно и постепенно переходящий в море, столь же ласкающее и нежное. Градус повышенный, и эта влажность запретных страстей, разлитая в воздухе, придающая происходящему окраску полусна-полуяви, картинка в 3D, глупо верить в ее реальность, придуманная явь! Он нехотя вспоминал о запланированном на завтра, с трудом удерживаясь от бесцельного похода куда-то вдаль, перейти за полоску горизонта. Зыбкая безбрежность манила, хотелось раствориться в ней. Хотелось остаться одному.
        Но Эва рядом, полная нескрываемой гордости, что ее воспринимают как юную возлюбленную, Алексей неожиданно это понял и не знал теперь, что делать с этим прозрением. Открытие его мучило. Взял на себя ответственность — неси! Но он и не думал, железно настаивая на прекращении ее отношений с матерью-предательницей, что он останется наедине с маленьким чертенком, глаза которого искрятся от возбуждения. Пробуждение женственности? Значит, нужно как можно реже оказываться с ней один на один.
        Забрезжило решение, поначалу смутное, но позже обретшее отчетливость. Он наполнит дом нянями, воспитательницами, гувернантками, пусть Эва общается с женщинами, а он обеспечит сполна — обеспечит деньгами, любой каприз, она ни в чем не будет нуждаться. Нимфеточность уйдет — это тинейджерское у нее, это временно.
        С тех пор и пошло: отец с дочерью вежлив, замкнут, предельно серьезен. Ему так хочется ее приласкать, но теперь он с ней говорит мало. В облике суровость, на все вопросы отвечает одно: проблемы с бизнесом, масса нерешенных проблем, обдумывание их требует времени, извини, Эва.
        Ничего себе каникулы он тогда устроил, за неделю в Майами они почти перестали общаться, ну, не мог же он одобрить вихляние бедрами перед его носом и два розовых соска, нарочито выпяченные из пены, когда она принимала ванну и звала его — папа, спину мне потри, помоги! Он входил. Смущался, с напускной строгостью приказывал перевернуться и елозил капроновой мочалкой в форме цветка по тоненькой спине. А если он сам провоцировал ее на мартышечьи ужимки и прыжки? Нимфетка — заладил тогда про себя,  — маленький дьявол. Отстранился от Эвы, не попытавшись объяснить, почему это плохо. Да и плохо ли? Общение с дочкой не сложилось. Ничего не поправишь, Эва ушла навсегда, а ведь он только ее и любил! Но дистанцию соблюдал, понаставил рогаток, она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Он один виноват. Не понял, не сумел, бесталанен. Казалось, зачем лезть дочери в душу, во всем разберется сама. «Он такой красавец, смотрит в глаза, а кажется, что под юбку»,  — из Эвиного дневника.
        Нет, выть не хотелось. Ничего не хотелось. Двенадцать лет прошло. Большую часть дня он проводил в какой-нибудь забегаловке типа «Friday», очередной коктейль, внутри стакана переливающиеся кусочки льда, рядом чашка эспрессо на темном прямоугольнике столешницы, он сидел, уставившись по обыкновению в какую-то картинку, но видел перед собой только Эву — тогдашнюю, во время поездки. Лишь однажды ослепили искорки в глазах маленькой чернокожей путаночки, желтая шелковая лилия в волосах, но снова вспомнил фразу из Эвиного дневника — я знаю, папе только шлюхи нравятся. Он смешался, сник, улыбку будто стерли с лица, взгляд помертвел. Алексей ощутил, что смотрит неживым взглядом, желтая лилия отшатнулась в ужасе.
        «Розовый фламинго» по другую сторону улицы, рукой подать, он расплатился — и вышел, не оборачиваясь. Закрылся в комнате, до этого оставаться один боялся — боль и невыносимая пустота.
        Эвина тетрадка в ящике письменного стола. «Дорогая Рита»…
        А вот почему она Эву не поняла? Не смогла, мотиваторша гребаная, сделать так, чтобы девочка не откровенничала с тетрадкой, а рассказывала напрямую, делилась сомнениями и новостями. Об Игоре Степаныче бы поведала, о вилле за городом. И отношения с отцом изменились бы, он ведь ничего не знал! И сейчас она была бы жива!
        Он все правильно делал, пресек девчоночьи фантазии, уж что-то, а теорию насчет детской влюбленности в отца он знает, интересовался когда-то всерьез. Бессознательное, подсознательное, бесконечное либидо, комплекс Электры, эдипов комплекс.
        «Папе нравятся одни шлюхи». Отвращение к себе его переполняло, а злиться на самого себя он подолгу не умел. «Жгучие глаза». Это о нем, об отце она так. Ритины глаза ему тоже запомнились. И ее запомнил, с первого взгляда выхватил — красивая, уверенная в себе, конечно, похороны это неприятно. Растерянное недоумение, «не понимаю…». Аферистка, сука, убийца.
        Алексей вынул футляр с фломастерами, невостребованно таившийся где-то на дне чемодана, и уверенные линии опытного рисовальщика заполнили пустые страницы Эвиной тетрадки.
        Черный и красный цвет. Рита со шрамом на горле, красная полоса поперек. Ну, это чересчур. А почему чересчур? Фигура по диагонали, он передавил ей шею шнурком, глаза молят о пощаде. На развороте тетрадки Ритино тело из двух отдельных частей, но лицо узнаваемо, глаза… глаза выпучены, волосы разметались, как у ведьмы. Внезапная ненависть наполнила рисунки холодным ожесточением, он методично расчленял ее, отрезал руки и ноги, вешал на гнучком уличном фонаре — ведьму по имени Рита, виновницу смерти его дочери.
        Алексей опомнился, когда в тетрадке не осталось уже ни одной пустой страницы. Гнев испарился, видеть рисунки стыдно и больно, невмоготу. И выбросить тетрадку нельзя, это дневник дочери!
        Алексей засунул тетрадки поглубже, спрятал на самом дне дорожной сумки под грудой одежды. Но набор фломастеров оставил сверху, чтобы найти в любой момент. Он понял, что сидеть без дела больше не может. С катушек съедет окончательно.
        Неподалеку от «Розового фламинго», аляповатого хостела, нашпигованного призраками и ничем не сдерживаемыми фантазиями, он давно приметил вполне приличный отель «Восход» с табличкой «Извините, закрыто на ремонт». Работы там явно не велись, но три окна нижнего этажа освещены.
        Дверь ему открыл солидный мужчина, с густыми седеющими волосами, только на макушке проглядывала небольшая лысина, которую он умело закрывал крупными прядями. Ростом они вровень, но лысину Алексей разглядел, почти невольно бросилась в глаза смешная деталь. Подтянутый мужик, привык следить за собой, все еще небось за девками ухлестывает, бывший красавчик. Алексей привык отмечать такие мелочи: наблюдательность помогает общаться. Линялая тенниска, просторные шорты песочного цвета.
        — Джек Роббинс,  — прошелестел безучастный голос.
        Алексей назвался в ответ, объяснил, что он дизайнер в отпуске, живет неподалеку, часто проходит мимо. Ему любопытно взглянуть на гостиницу изнутри.
        — Странно, в отель давно уже никто не наведывался. Месяца два назад я вывесил табличку, что мы на ремонте.
        — Но ремонт и не начинали.
        — Не хочу никого нанимать. Не хочу никого видеть.  — Голос звучал ровно, без интонационного разнообразия.  — Марта умерла два с половиной месяца назад. Все кончилось. Все. Обычно она сидела за регистрационной стойкой. Не потому что это необходимо, она не могла без дела. В любые детали вникала. Мне это нравилось. Марта — моя жена.
        — У нас много общего с Мартой. И с вами. Я тоже не могу без дела. Если хотите, я начну проект реконструкции отеля, подправим оформление, архитектурный стиль. В Звездограде у меня свой клуб, авторская гордость.
        — Неожиданное предложение.  — Джек опешил поначалу, потом заулыбался:  — Не шутите?
        Алексей отрицательно покачал головой.
        — А что у вас общего со мной, вы не сказали.
        — У меня недавно умерла Эва. Вы любили Марту, а я любил Эву, мою прекрасную и юную дочь. И никого не любил кроме нее.
        Джек будто застыл на какое-то время, задумался, Алексей подумал, что старик тронулся от длительного сидения взаперти. Но хозяин отеля внезапно очнулся и проговорил, без всякого перехода:
        — Есть бутылочка хорошего вина, кофеек на кухне заварим, у меня волшебная техника! Рекомендую взглянуть! Пойдемте!
        Он направился вглубь помещения, где маленький бар и столовая для гостей, уют Алексей оценил сразу.
        — Это настоящее французское вино! Мы с Мартой почти каждый год ездили в Европу, Как многие женщины, она обожала Париж. Хорошее вино в Париже не сыщешь, мы объезжали пригороды, нашли полузаброшенный хозяином погребок недалеко от Версаля. Мы подружились, и хозяин приободрился. Вино мы покупали там. Но это особое, из старых запасов. Он баловал нас с Мартой, по-моему, слегка неровно дышал в ее сторону, впрочем, она многим нравилась. И всегда хотела переехать в Париж.
        Темное бургундское в бокале тонкого стекла и особым образом заваренный кофе заставили Алексея расслабиться наконец. Какие шлюхи, Эва! Бургундское и кофе — вполне достаточно для счастья твоего папочки, поверь.
        Они проговорили часа два, успели коротко осмотреть отель, прошлись по номерам,  — состояние их вполне сносное, но заменим и это, и то, а главное, освежим цвета! Мебель, оформление окон! Алексей увлекся новой задачей, Джек это заметил, похлопал добровольного дизайнера по плечу:
        — Алекс, ты мне нравишься, мы поладим. Но давай для начала ты переедешь сюда, в «Восход». Работать удобней.
        Алексей согласился, не раздумывая.
        — Жду тебя завтра к двенадцати, идет?
        — Конечно, Джек! Никаких сомнений. Увидимся.  — Взявшись за ручку двери, он обернулся резко и коротко спросил:  — Джек, а ты чувствуешь себя виноватым?
        Джек посмотрел на него внимательно, взгляд наливался, темнел с каждым мгновением.
        — Да. Но это пройдет. И у тебя тоже.
        По дороге в «Розовый фламинго» Алексей свернул в сторону моря. Вечерняя прогулка после двух бокалов хорошего вина, глоток томных сумерек. Он бродил по пляжу, впервые чувствуя себя бодрым; новая, другая жизнь приобретала очертания. Пустынно, только редкие парочки встречались ему. Долговязый парень обнимал юную красотку, они то и дело останавливались, приникали друг к другу, свивались в единое целое, какие долгие поцелуи! Наверное, у них медовый месяц. Ему не хотелось думать, что парень снял девчонку полчаса назад и сейчас потащит ее в дешевый отель, а наутро они расстанутся, никогда потом не вспомнив друг о друге. Нет, они счастливы, перед ними будущее, полное испытаний. Да, именно так. Из мечтаний о совместном житье незнакомой ему парочки Алексея вывел задорный голос:
        — Привет, красавчик! О, мы, кажется, уже встречались!  — Та самая проститутка, желтая лилия в волосах, полоски бикини на упругом тренированном теле.
        Алексей отреагировал инстинктивно, он не успел ничего сообразить, да и зачем?
        Да, он не удержался. Забыв, что ему нужен отдых, что это последняя ночь в «Розовом фламинго», он крепко ухватил ее за плечи, как добычу, что может вырваться.
        Джулия безотказна и трудолюбива, луч фонаря пробивался сквозь ставни, глаза фосфоресцировали в темноте, ноги он исцеловал ей вдоль и поперек, старался быть нежным, но исцарапал щетиной трехдневной давности то, что вместо сисек: две припухлости, как у Эвы тогда, во время коротких мучительных каникул. Двенадцать лет назад. Впрочем, грудь у Эвы так и осталась небольшой и аккуратной, ужасно, что именно это он отметил, увидев ее без малейших признаков жизни в ванной той квартиры, что уже продана. Вспоминать об этом ему решительно не хотелось.
        Утром он рассчитался с Джулией, бесстыдно разглядывающей его наготу, сладострастная сытая улыбка, надежда на повторную встречу, нет, не надежда, Джулия уверена, что он попался на крючок!
        Но больше он такого себе не позволит, не имеет права. Почему не имеет права, он четко сформулировать не мог, но что-то в нем хрустнуло, к прошлой жизни возврата нет, он знал одно: не имеет права. Вчера, во время возни с черным и красным фломастерами, ему оставалось полшага до безумия, в нем проснулось маниакальное желание мстить всем без разбору, мучить, выносить смертные приговоры и самому приводить их в исполнение — чтобы заглушить приступ собственной боли. Боль надо глушить работой. Дрова колоть, если невмоготу, восточной борьбой заниматься. Еще один приступ ярости он в здравом уме не переживет, не выживет. А выжить ему хотелось, как никогда.
        Гостиница при ближайшем рассмотрении оказалась захудаленькая, проще снести и новую построить. Алексей не мог взять в толк, с чего же начать. Мертвые лампы с дешевыми абажурами, невзрачные картинки на стенах, кровати двадцатилетней давности и странное подобие салона с роялем, там предполагалось собирать гостей по вечерам, устраивать небольшие представления, вести беседы. Что за чушь, это же город-пляж, сюда не приезжают коротать вечера в обществе жены и детей, здесь развлекаются что есть сил.
        — В первую очередь нужно планировку переосмыслить. Сделать отель-апартамент. Переоборудовать ванные, поменять мебель, светильники в потолке и стенах, современный дизайн — моя страсть!
        Продвигалась работа медленно, Алексей то и дело преодолевал сопротивление хозяина. Джек оказался не таким уж покладистым, обсуждали каждую мелочь.
        — Лампы — согласен, возражений нет, проект хорош. Ванные комнаты — да, полностью обновлю. Но вот мебель… нет, мне очень важно, чтобы сохранялся стиль старого уютного жилища. Не усердствуй, отель имеет прекрасную репутацию, у нас всегда останавливались люди, которым некоторая запыленность по сердцу. Особый шарм, непринужденность стиля — это Марта традицию завела. И огромную гостиную оставим как есть. Ты не совсем понимаешь стиль этого города. Мы расположены почти на самом берегу, но здесь всегда можно было укрыться и от шума, и от разнобоя. К нам приезжали художники и артисты, Марта с ними вместе совершала экскурсии, в Майами прекрасный музей современного искусства! Об этом туристы узнают в последнюю очередь, а наши гости становились завсегдатаями. Ты думаешь, это бездумный город разморенных жарой отдыхающих?
        — А это не так?  — перебил Алексей, не выдержав.  — Я здесь не впервые.
        — Марта заставила меня увидеть этот город ее глазами, я ведь мою любимую на Бродвее нашел. Украл прямо со сцены, можно сказать. Никогда не забуду — «Вестсайдская история», маленький театр, как она была хороша!
        — Марию пела, что ли?
        — Нет, пела в хоре. И танцевала в массовке. Я пять раз на спектакле был, видел ее одну. Каждый раз прямо на сцене корзину цветов вручал, с запиской. Свидания назначал. Ждал у театрального подъезда, без толку. В конце концов соблаговолила встретиться, пообедали в итальянском ресторанчике. Я к тому моменту уже и кольцо купил. Но долго не решался вручить. Да и смотреть на нее не решался, она мне богиней казалась. Говорила только о сцене, о мечтах стать звездой. Я ей напрямик заявил: Марта, я тебе обещаю, выйдешь за меня — станешь звездой Майами, ничего не пожалею, все для тебя! Прошу тебя, будь моей женой.
        — И что же она ответила?
        — Она ничего не ответила. И кольцо не приняла. Через пару дней я уехал из Нью-Йорка, у меня тут контора небольшая, продажа недвижимости, на отсутствие денег никогда не жаловался. А спустя полгода Марта приехала ко мне, сама приехала, я ей звонить боялся. Пришла и сказала, что согласна выйти за меня замуж.
        — С ней что, контракт расторгли?
        — Да нет, в новой постановке главную роль отдали кому-то другому. Снова. У нее нервный срыв случился на этой почве. Она в тот же вечер купила билет и прилетела в Майами. Ей, в общем-то, было все равно. Я это понимал. Глаза потухшие, голос сиплый, узнать нельзя. Но кольцо приняла. А я купил эту гостиницу специально для нее, чтобы развлеклась немного. Как там номера обставлены, ее не интересовало, ей хотелось петь по вечерам для гостей. Мы устраивали танцы, у нас скучать не принято. Днем моя Марта работала, гостей регистрировала. У меня, конечно, был человек, чтоб ее в любой момент сменить. Повар и поварята. Горничные. Швейцар, все как положено. Всех уволил.
        — А что случилось, Джек?
        — Да ничего, кроме того, что я двадцать лет был самым счастливым из людей на планете, а она… она мне подыгрывала. Одевалась строго, темные костюмы преимущественно. Хотя гардероб полон красных и розовых платьев, юбок с оборочками. Может быть, она надевала их, когда никто не мог ее видеть, и в мечтах возвращалась на сцену бродвейского театра. И когда пела для гостей — преображалась полностью. Огни Бродвея забыть нельзя. Да, на нее смотрели с вожделением, она быстро стала легендой этого города, приходили просто взглянуть на мою Марту, любопытные. Я старался не тревожить ее допросами, ревностью. Марта — яркая женщина. Да, она любила прогуляться одна, возвращалась за полночь, глаза блуждали, выражение лица незнакомое, но я никогда ее ни о чем не спрашивал.
        Она честно играла роль счастливой жены. Иногда я это понимал, но она играла так естественно, я заново верил, что мы на седьмом небе блаженства. Нет, она меня любила, по-своему, конечно. Мы каждый год ездили куда-нибудь, маршруты она сама выбирала. Мюзиклы были ее страстью, в Париже и Барселоне мы ходили в какие-то театрики балаганного вида, и Марта сияла, она хлопала громче всех! И музеи почему-то любила, непременно современного искусства, чего я только не насмотрелся! Она не запоминала ничего, ей нужны были новые впечатления, больше ничего. Она будто питалась выставками, спектаклями, запасалась впрок. Ей нужна была только энергия, вдохновение, я только потом понял, что она не хотела жить, ни секунды не хотела, и, как могла, старалась продержаться. На самом деле ей хотелось одного — уйти.
        В Майами есть ночной клуб, грязноватое заведение, она там танцевала, целых полгода! Пока к ней не стал приставать хозяин, она мне пожаловалась. Ну, мы с ним поговорили по-мужски, но танцевать она больше не стремилась. После ее гибели слухи невнятные поползли, что она заводила интрижки с постояльцами, выплыли какие-то темные истории, но я не верю. Ничему дурному о ней не верю. Красивая женщина поневоле заложница, она вызывает у обывателя желание судачить, перемывать косточки, подозревать в изменах. Красивая женщина — это…
        — Судя по всему,  — перебил Алексей,  — у Марты была тяжелая форма депрессии. А психиатру не показывались?
        — А какой смысл? Разве психиатры приносят облегчение? Что-то я об этом не слышал.
        Алексей вспомнил Эвин дневник. Могла Рита ее спасти или нет? Неужели для обреченных на душевные страдания не придумано ничего, кроме наркотиков? Антидепрессанты загоняют в тупик. Единственный выход — постоянно быть рядом?
        — Ты часто оставлял ее одну?  — спросил он.
        — Мы жили бок о бок. Постоянно вместе. Я ведь и гостиницу эту придумал, чтобы она никогда не оставалась одна. Однажды мне пришлось уехать всего на день, закупки сделать, я даже из штата не выезжал.
        И Марта ушла от меня.
        Вечер неспокойный выдался, ветреный. Наверное, штормовое предупреждение, но на них никто особого внимания не обращает. Часто это просто бла-бла-бла. Не думаю, что она выбрала ветреный вечер нарочно, просто совпадение. Уверен. Она ушла на прогулку по пляжу, долго ходила взад и вперед по песку, останавливалась. Стала медленно раздеваться, смятым флагом на песке осталось брошенное красное платье с оборочками. Она шла вперед, к океану, в легком бикини, я так и представляю себе ее крепкие ноги, божественно ладную фигуру, изгибы бедер, подвижную талию, вижу, как она шла вначале по мелководью, у берега ведь чистая и прозрачная вода. Рассказывают, она удалялась от берега, ступала по дну, не пытаясь плыть. Шла, пока вода не закрыла ее с головой. Так рассказывают, берег пустынный в тот вечер, но два-три свидетеля нашлось, им и невдомек было, что она не собирается возвращаться, никто и внимания особого не обратил. Вечерами на пустынных пляжах не наблюдают за купальщицами, люди предпочитают смотреть туда, где заканчивается горизонт. Или на полную луну, а в тот вечер полнолуние. А Марта, я так и представляю
себе, продолжала идти, вперед и вперед, аккуратно ступая по дну.
        Ее уже вытащили, когда я вернулся. Лицо покрыто светлой тканью, а ниже красное платье в оборочках накинуто. Я больше не видел ее лица.
        Минуты три длилось молчание, оба замерли, не сговариваясь. Алексей наконец медленно выговорил:
        — Свою дочь я нашел в ванной. Мне тоже кое с кем пришлось поговорить по-мужски.
        — Но ты собираешься вернуться?
        — Не знаю. Когда поутихнет.
        — Боль?
        — Да, и боль тоже,  — тяжело произнес Алексей.  — Об остальном мне сообщат.
        Алексей ушел в свою комнату, долго сидел, уткнувшись взглядом в одну точку. Как-то странно получается. Джек любил Марту больше жизни, Алексей — берег Эву как зеницу ока. Обе ушли, не простившись.
        Проект реконструкции он заканчивал один, стараясь обходиться без Джека, установки хозяина он понял. Закончив чертежи, сделав список необходимых закупок, он показал Джеку, тот одобрил с воодушевлением.
        — Это как раз то, о чем я мечтал! А гостиницу я решил переименовать. Будет называться «Звезда Майами».
        — Джек, здорово! У меня, пожалуй, есть некоторые идейки насчет вывески. Завтра покажу проект.
        Чертежи он оставил на ресепшн, Джек еще спал, когда таксист позвонил:
        — Машину в аэропорт заказывали?
        Алексей уехал, не попрощавшись. Привычка повиноваться инстинктам, они его никогда не подводили. Да и Виталик торопит — буря утихла, новые проблемы, в клуб зачастили перекупщики. Пора.

* * *
        Виолетта — тонкая, нервная блондинка в шиньоне и кудрявящихся мелкой дымкой завитках вдоль шеи и по мочкам ушей. Рита возится с ней уже три недели. Первое свидание прошло на редкость продуктивно, контакт установился минуте на десятой. Виолетта вошла, вначале оглядела комнату, потом Риту, потом снова комнату — обстановка простая, бледно-оливковая штукатурка, на стенах Ритины дипломы под стеклом, изречения в рамках, два кресла с высокими спинками. Тахта с обивкой из коричневой кожи в углу стоит, но «ласточки» предпочитают кресло. Виолетта как-то чрезмерно взбудоражена, говорить с ней без подготовки — риск.
        На случай особой зажатости новой, неизученной пока что клиентки, у нее есть в запасе специальные упражнения. Да, поэтому на встречи она рекомендует брать сменную одежду, тренировочную обувь в том числе, не будут же они на шпильках наклоны выполнять, и повороты туловища (влево-вправо, влево-вправо). Возникает напряжение, клиентка жмется, платочек в руках теребит — значит, двумя минутами позже Рита предложит разминку, десять минут. Небольшие энергетические инъекции обычно способствуют взаимопониманию.
        Упражнения они делали с Виолеттой вместе, та в одиночку никак не соглашалась. Музыка бодрая, ритм, короткие возгласы, хлопки — и вот они обе, тяжело дыша, плюхнулись каждая в свое кресло. Отход на заранее заготовленные позиции. Рита протянула салфетку — лицо промокнуть, говорить стало проще.
        — Сколько вам лет, Виолетта?
        — Можно Вика. Тридцать пять через месяц, но я обычно отвечаю что тридцать, я ведь выгляжу вполне, правда?
        В этом ее «вполне» сквозила неуверенность, она явно ждала одобрения — конечно, никогда не дашь больше двадцати восьми!
        — Да, вполне, мы все выглядим «вполне», а для меня любая женщина — прекрасна, если есть хоть малейшие признаки работы над собой.
        — А что вы имеете в виду, говоря о работе над собой? Духовное развитие или физическое?
        — И то и другое. Мы чуть-чуть попрыгали, размялись, вы заметили изменения в душевном состоянии?
        — Я даже радость ощутила. Впервые за последние два месяца.
        — Вот видите. А обычно?.. Вы счастливы? Давайте точнее определим — вы удовлетворены своей жизнью?
        — Обычно… До этих последних двух месяцев, наверное, да. Но вы понимаете, Рита, никогда раньше и не задумывалась, счастлива я или нет. К девяти в библиотеку бегу, я заведую районной библиотекой, ребенок во втором классе учится, школа рядом, мне даже забирать не приходится. Муж у меня свою компанию развивает — и у него получается! Продает газовые плиты и пылесосы, в последнее время еще немецкие матрацы прибавились. Он гений, всегда умеет точно угадать, что именно нужно покупателю, цены держит умеренные. Товар улетает! А ведь сколько проблем — и таможня!  — мотаться самому приходится, работнички, вы же понимаете, только помеха — каждого надо проверять, понукать. Забот у нас, вы же понимаете, много.
        Виолетта говорит о муже и ни разу не назвала его имени. Но говорит с удовольствием, без тени обиды. В чем же ее вопрос?
        Рита решилась:
        — Здорово, я могу вас поздравить, вы красивы, любимы, и в целом — счастливы.
        — Два месяца назад я так и думала. Так и думала. А потом…
        Она разразилась рыданиями, платок мокрым сделался, плечи дрожат.
        Держась за подлокотник, Виолетта с трудом встала с кресла, в нерешительности потопталась какое-то время, и суетливо направилась к двери, пробормотав под нос:
        — Рита, я пойду, наверное. Но я обещаю — в следующий раз, в пятницу — такого не повторится.
        В пятницу все повторилось в точности. Гимнастика с прыжками и наклонами, начало разговора, плавный переход на творчество Довлатова и Мураками, обоих Виолетта очень любила, прочла все ими написанное от корки до корки. В третий раз они обсудили творчество Кортасара, «Лента Мёбиуса»,  — о, конечно, выше всяких похвал, закрученный клубок историй, и ведь как он неназойливо вовлекает читателя! как наперсточник — исподволь, не торопясь.
        Разминкой они занимались уже в конце занятия, Виолетта так и ушла, запыхавшись.
        На четвертой встрече она сразу заявила, что гимнастикой заниматься не хочет, и ей очень обидно, до слез. Опять до слез, с ужасом подумала Рита, но виду не подала. Виолетта заговорила и перебивать ее не хотелось. Пусть говорит.
        — Да, я замужем и счастлива. Армен внимательный, недотепа и теряльщик домашних тапок, вечно по всей квартире ищем, знаете. Марк на него так похож, тоже рассеянный, так любит, когда папа его на работу с собой берет по выходным.
        — Он и по выходным трудится?
        — У него свободный график. Это очень удобно. Решили пикник провести — время нашлось. Два месяца назад. Я не большая любительница всех этих шашлыков, знаете, мужчины водку пьют, но подружка у меня, Инночка-пышечка, она в соседней библиотеке, по соседству. Так по ней соскучилась! Ну, посидеть вместе, поболтать. Инна и ночевать у меня иногда остается.
        — И никаких разногласий?
        — Никаких! Мы с ней лет десять дружим. Она меня понимает, разделяет мои взгляды полностью. Ну, одна живет — но ведь это так часто сегодня!
        — А какие взгляды она разделяет, можно поконкретнее?
        — Фильмы обсуждаем, книги. Я ей об Армене много рассказывала, ну обо всем, в общем. Но вы пока меня не перебивайте, а то я снова рыдать начну. У нас человек десять на даче собралось… или двенадцать — не помню. С каждым поговорили, устала безумно! И посуду пришлось мыть, наутро стараюсь ничего не оставлять. Гости разошлись, я с уборкой возилась.
        — Армен вам не помогает?
        — Да когда ему помогать? Он внимательный, добрый и отзывчивый. Очень отзывчивый. Но я по дому сама люблю. Знаете, с Ниночкой мы и в кино, и в театр, Ларса фон Триера обсуждаем, а с Марком — то на теннис, то в бассейн. Армен — это мужчина в доме, с ним… ну я и не помню, говорим мы с ним или нет… и о чем. Два месяца уже не говорим. Или одно и то же обсуждаем.  — Она снова всхлипнула.  — Я же просила, не перебивайте меня! Пожалуйста! Мне сосредоточиться трудно, я… Я их с Инной застала, когда поднялась наверх наконец. Посплетничать с Инной хотела, а там мой Армен. В позиции стоял. И Инна перед ним, на коленях, мордой в ширинку. Я заорала сразу, у меня в глазах потемнело, сколько времени на крик ушло — мне трудно сказать. Стояла и выла, как сирена милицейская. Марк прибежал, он спал в своей комнате, перепугался, думал, что в дом воры забрались. Очнулась — и тут… самое страшное. Передо мной — любимый муж и лучшая подруга, улыбаются. И оба убеждают, что ничего не случилось, она, мол, сережку потеряла, и показывает мне, у него под ногами искала. А я помню, что не под ногами. Я же помню… А он в комнате для
гостей — что делал так поздно? Они ведь думали, я в спальню пойду, когда с посудой закончу, не ждали. И зачем я наверх поднялась? Посплетничать захотела. Посплетничала. Такой был счастливый день! Последний счастливый день.
        Теперь ни мужа, ни подругу видеть не могу. Сплю на одной постели с Марком. Мне все время кажется, что Армен его ночью заберет и они уедут неведомо куда. Я боюсь. Но еще больше я боюсь одиночества. Я ведь и с Инной каждый день вижусь, она каждый день мне говорит, что ничего не случилось, что мне привиделось. И с Арменом каждый день говорю, он то же самое повторяет. Спать с ним не могу. В спальню и не захожу. Ведь вы понимаете, я же взрослый образованный человек! Вы сами знаете, как трудно в наше время интеллигентной женщине найти свое счастье! А у меня все было! И муж, и подруга, и сын, и вера в то, что обман меня минует, я привыкла смеяться в глубине души над жертвами, этими вечными жертвами любви. Сколько книг об этом написано! Я очень тщательно выбирала людей. Ко всем с подозрением, да, Армена и Инночку я выбрала сама. Всех остальных держала на расстоянии вытянутой руки. Не хотела грязи в моей жизни. Мои книги, мой сын, мой Армен и моя Инночка. Пышечка с ямочками, как он мог!..  — Она снова всхлипнула, платочек в руке давно вымок, посерел, но Виолетта не замечает.  — И мой дом с верандой и
мезонином. Именно о таком я мечтала, когда читала Чехова в детстве. Теперь я останусь совсем одна. Я не выдержу. Я и так плачу каждый день. И ночью обниму Марка и рыдаю. А он меня по головке гладит. Только спать ему мешаю.
        — А днем?
        — А днем я на работе, каждый день с Инной разговариваю, но я ее простила. Нужно уметь прощать обиды и идти дальше. Муж дважды уже в командировки уезжал, но я и его простила, когда вижу Армена — снова слезы глаза застилают. Молчу и думаю: «Как он мог?» И так все два месяца. Шестьдесят дней.
        Рита испугалась, что сейчас она продолжит счет на часы, минуты и секунды, это слишком, пожалуй. Пора включаться.
        — Вы никого не простили, Виолетта. Мучаете других и мучаетесь сами. Отпустите и Армена и Инну, у вас останутся сын и книги, ваш дом тоже никуда не денется. Простить для вас означает отпустить их подобру-поздорову и жить дальше. Людей не надо так строго отбирать. Вы все равно никогда не узнаете, что именно человек сделает через три года, пять, десять. Пройдите через испытание. Переживите боль.
        — Я не переживу.
        — Ну будет трудно — придете ко мне. Мы все обсудим.
        — Но ведь Армен так любит меня! Инна тоже меня любит, два месяца они мне только это и твердят.
        — Соберите вещи Армена, поставьте их поближе к двери. И не говорите с ним ни о чем. Не надо возвращаться к этой теме. Поймите, я могу вам посоветовать: живите вместе, все образуется, семья — главное. Это будет правильно, правда? Но вы уже два месяца пытаетесь сделать именно это, и у вас ничего не получается. Много лет вы были уверены, что близкие люди созданы для вашего личного счастья. Сейчас вам трудно, я понимаю. Но измените точку зрения, давайте попробуем сделать это вместе, как гимнастику.
        Посмотрите, как вам повезло! Вам уже тридцать пять, вы прекрасно выглядите, у вас преданный сын и вы много лет прожили в согласии с собой. Это редкость! Измените точку зрения на проблему. Поймите, что вам повезло. Вы ведь спрашиваете Армена, как давно все это началось?
        — Он уверяет, что ничего никогда не было. Что такие как Инна не в его вкусе, и я его прекрасно понимаю.
        — Вот и хорошо. Так и оставьте, остановитесь. Жизнь к вам настолько благосклонна. Ведь вы максималистка, отклонения от нормы воспринимать не готовы. Объясняю лишь потому, что иначе вам может показаться, будто я сужу поверхностно, что мне легко обобщать. Нет. В вашей конкретной ситуации вы счастливица. Не хотите разрушать себя — прекратите видеть и мужа и подругу. Потом когда-нибудь встретитесь, лет через пятьдесят. Тогда и поговорите.
        — Лет через пятьдесят мы об Альцгеймере сможем поговорить.
        — Чем меньше лжи, тем меньше шансов схлопотать Альцгеймер. И сердце будет здоровое. Разводитесь! У вас ведь сын растет.
        — Но сыну нужен отец.
        — Ноу него есть отец. Он будет о нем заботиться, не волнуйтесь. И уважать вас будет гораздо больше.
        — И я… я не останусь одна? Мне так страшно, Рита! Всегда боялась женского одиночества.
        — Навязчивые страхи надо преодолевать. Не думаю, что вы останетесь одна.  — Взглянув на Виолеттины завитки, Рита сама невольно залюбовалась.  — Яне гадалка, Виолетта, это всего лишь мои предположения. Основанные на личных наблюдениях.
        — Но мне проще, поймите. Сделать вид, что ничего не произошло. Я останусь с мужем, я люблю Армена! И подруга… подруга моя любимая. Я не могу остаться без них обоих! Выходит, я должна обидеться на целый свет!
        Виолетта ушла с выражением некоторой растерянности на лице, а Рита так и сидела в кресле, забыв о времени.
        Рита недавно круто приоделась, обновка — закачаешься! Переживем зимний период с достоинством, ага. Купила на распродаже уникальный прикид, бледно-зеленую дубленку «D&G» в пол, изящество фигуры подчеркивает пояс на талии. По дороге домой Рита шла и думала о Танечке. И о Юрочке думала. Застала их вместе и прекратила всякие отношения, смогла. А ведь все точно так же: этого не было, успокойся, тебе показалось, мы как раз собирались к тебе позвонить. Этого не было, этого не было.
        Они ее неделю мучили этим «не было», пока ей сон не приснился, где все события в хронологическом порядке, еще с позапрошлой зимы. Взгляды, касания, как она всего этого не замечала! Утром ни одна деталька из сна не пропала, проснулась, все помня. И поняла, что они полтора года втроем и вместе. Рита думала, что вдвоем и Танечка, подружка разлюбезная. А Танечка, невозмутима и обликом светла, роман с Ритиным возлюбленным крутила. За Ритиной спиной, вероятно, особая эротика на этой почве.
        Стопка грязной посуды на кухне, за три дня собралась — Рита мыла ее с усердием, и думала, вспоминала… Впервые за долгие годы позволила себе. Хороша была Танюша, краше не было. И лучше бы ее не было. Кому лучше? Но лучше бы не было.
        Взгляд ее серых чуть навыкате глаз — преданный и кроткий, она с готовностью слушает, сердобольные советы дает. Решила ничего Рите не сообщать, как она потом говорила: «Я не хотела тебя терять». Тревожить не хотела. И терять не хотела, оказывается. Спать с моим Юрочкой спала, а подругу терять не хотела, во как.
        Хорошую Рита подружку нашла, змею с раздвоенным жалом на собственной груди вырастила, то лечила ее, то выслушивала, и ведь только слепой бы не увидел дешевый театр и глубоко запрятанную издевку. Сюжет незабываемый, юная дурочка Рита, самоуверенная как гусыня: ах, я красавица, мне повезло, мне прет, я особенная! Да никакая ты не особенная. А Танечка фантастической стервой оказалась. Слушала-слушала рассказы о чужой любви с завистью. Устала, решила послушать с чувством превосходства.
        С моим суженым — я тогда была уверена, что суженый,  — спала другая, из сострадания. Меня — жалея! Заботилась, спасала от фрустрации. Чтобы я не разочаровалась в жизни, чтобы праздник всегда со мной. Я ведь, как и Виолетта, была уверена — грязь меня минует!
        Вредно так думать, нужно дрожать и бояться, постоянно оглядываться по сторонам от страха, что счастье кто-то выхватит прямо из рук, как сверток,  — выхватит, скроется в темном лесу, и зигзагами, зигзагами, наутек. Прижимая к груди мое счастье, мое драгоценное, перепеленутое, как ребеночек-первенец, заботливо и неумело. Украсть легко, драгоценное мое изуродовать еще легче, всего-то старые одежки вышвырнуть, завернуть кое-как смрадным тряпьем чужое, не свое — и в результате выбросить за ненадобностью где-то на пустыре, на заброшенном гнидном пустыре: не доставайся же ты никому. Так все и было. Точно так.
        Сияние, не защищенное ничем, кроме счастья, разлучнице глаза слепило, когда она смотрела на меня.
        Предательство застает врасплох, оно всегда внезапно. Тем и страшно, а иначе — что за беда? За битого — двух небитых дают. Две небитые, напичканные литературными шедеврами дурочки превратились в битых в одно мгновение. Зачем? Таков сценарий дружбы? Единственно возможный, если идти по жизни без маски и доспехов?
        Маски, доспехи… Рита одно поняла, по-бабьи, по-простому, без метафор и аллюзий с коннотациями: это же до какой степени нужно ожесточиться, чтобы полтора года врать! Целых полтора года Танечка с Юрочкой у нее под носом встречались, а она пребывала в полном неведении. Значит, и не было у Риты никакой любви? Вот что самое страшное. Она как Белоснежка — королева эльфов. Нету ее, Белоснежки, и нету эльфов, у сказки есть автор. Все придуманное. Ненастоящая жизнь.
        «Я так боялась тебя потерять!» Круто. Рита условие поставила простое, выбирай, подруга: или Юрочка женится на тебе — или исчезни из Звездограда, жизни я тебе не дам. Мужчин много, когда-нибудь ты это поймешь. А вот меня, прежней, с сиянием, никогда у тебя не будет. И не надо. Зависть раньше тебя родилась. Ты еще и не заверещала первый раз, а она тебя в утробе матери водами заливала.
        Танечка слушала молча, глядела распахнуто, героиня картин в духе соцреализма, вдруг увиделось так.
        Не женился. Танечка исчезла. Замуж вышла за нескладного и несладкого, но верного Костю, который так и не понял, почему выбрали именно его, и уехала с ним. А выбрали его, потому что он распределение после института в хороший город получил, но другой. И жениться на Танечке давно мечтал. Устроила Рита подружкино счастье, винить себя не в чем.
        Самое смешное — Рита с Танечкой потом лет пять время от времени встречались, ездили друг к другу в гости, редко, но ездили. То ли Рите нравилось раны бередить, то ли урок закрепляла, чтоб не забывался. И каждый раз саднило: как могла подруга разлюбезная полтора года каждый день (глаза в глаза) своими серыми и честными, чуть навыкате, широко распахнутыми смотреть, и каждый день врать? Это трудно, наверное, невмоготу. Отчего же не призналась? Отчего не рассказала начистоту? Рита бы простила, мужчин много, а дружба единственный раз выпадает. И если предали — не веришь никому, остерегаешься до конца жизни. Так и вышло. Подруг с тех пор у Риты не было.
        «Две моих любимых женщины пришли ко мне»,  — сказал он однажды, увидев их вместе, обе по привычке делили друг с другом переживания, теперь уже по поводу измены, ни одна не могла ни успокоиться, ни признать себя виноватой. Рита в конце концов пришла к выводу, что виноватых в истории нет. Был краткий миг счастья и правды. А потом много лжи и потоки слез. Терзания, недоверие к окружающим, самообвинения, слава богу, выжила — и психически, и физически.
        Стыдно, стыдно до сих пор: Рита даже вены резала, отдельная история. Первый вечер откровений, все выяснили наконец, втроем шли по вечерней улице, они парочкой впереди, Рита чуть поотстала. Отчаяние и обида, тонкий проламывающийся лед под ногами, хоть и лето знойное, асфальт размяк — и боль, боль, боль, осознать происходящее — неадаптирована, нет механизма, мозг оказался к перегрузкам не готов, плавится.
        «Этого не может быть, это не со мной, это неправда!» Подруга и друг на улице остались, войдя домой Рита за окно выглянула — сидят на скамеечке, мирно беседуют. Тишина. Ну что, ущипните меня — и я проснусь?! Ущипните меня, я не верю, что это случилось со мной; я не хочу жить дальше, я верить никому не смогу! Как жить в грязи и лжи? Не хочу! Так примерно.
        Кастрюлю ведерную теплой водой наполнила, по венам на запястьях бритвой полоснула — но поперек, а надо вдоль, как узнала позже, и неглубоко, наверное, полоснула, испугалась. Вот что помню — к смерти готова, а перерезать ту, толстую жилу испугалась, по привычке боишься что-то отрезать неправильно. Парадокс, руки уже разметила навсегда, а жилу режешь, и страшно.
        Минут сорок Рита сидела, вода постепенно становилась бурой. Потом Танечка в дверь вошла, у нее ключи были, и неудивительно, Рита сама ей когда-то ключи дала, приходи в любое время, мой дом — твой дом!
        Только сейчас Рита подумала, что могла и вместе с Юрочкой приходить, и прямо здесь… здесь ведь еще эротичней, оргастичней, здесь круче, так?
        Удивительно, что войти решила час спустя. Они ведь там, под окном на скамеечке сидели. Говорили о чем-то, никак не интересуясь, что же с Ритой делается. Рите жестокость удивительна, и, пожалуй, с тех пор на вопрос «Что такое жестокость?» она про себя отвечает, беззвучно: сидеть вдвоем на скамеечке.
        Она все-таки пришла, почему?
        Ах да, наверное, Юрочка ушел, он капризный, а ночью домой идти страшно, заночевать где-то пора. Танечка любит комфорт, чтобы ухаживали за нею. Рита ухаживала. Неловко, конечно, получилось — входит ночевать с комфортом, а Рита — руки в десятилитровой кастрюле — нелепой смерти ждет, кровища хлещет, а смерть нейдет.
        Танечка в крик, «скорую помощь» вызвала, приехали молодцы, и странно, Рита с облегчением вспомнила, что днем она голову мыла, волосы уложила старательно, а значит, красивая, с хирургами можно и пошутить. Те только головами качали укоризненно — красивая какая, а туда же. Им швы накладывать — работа будней.
        Рита старалась быть спокойной, объяснила, что получила очень страшное известие, а так бы никогда. Танечка там же, в операционной, восторженно повторяет: я тебя так люблю, Рита! Спасительница, что говорить. Кожа тоненькая, шрамы красноту лет десять держали, напоминалка.
        Милиционер на следующее утро пришел, составил акт. По правилам, говорит, вас в психушку нужно определить, стресс снять, на спецмедикаменты посадить. Но вы такая красивая, и в институте на отлично учитесь, характеристики положительные. Сел за круглый стол в комнате, стол клеенкой накрыт, Рите неудобно было, что клеенку не сняла, впечатление портит, дурной вкус. Поговорили. Рита понимала, что нужно излагать размеренно, произвести впечатление вменяемой молодой девушки, попавшей в сложную ситуацию, с кем не бывает.
        О непереносимой боли, об «ущипните меня, это кошмарный сон, я хочу проснуться», об ужасе перед жизнью: все только начинается, а жизнь страшна, как внезапно выяснилось,  — она не говорила ничего, фильтровала базар.
        Риту оставили в покое, обошлось без психиатров. Клин клином вышибла, с последствиями стресса справилась самостоятельно. Без истерик. Танечке строго-настрого наказала, чтобы ехала незамедлительно, чем быстрей — тем лучше для нас обоих. Та последовала совету.
        Юрочку Рита вычеркнула из числа тех, на кого реагирует зрительный нерв. Он еще что-то хотел дообъяснить, рассказать о неубитой любви к Рите, о сложностях выбора, о совместном будущем — ведь ты же знаешь, Рита, я без тебя не могу. Достало. Заткнись, Юрочка, исчезни. Я тебя не вижу, прими это и уйди с дороги. Сам. Он не верил, его очередь. Ходил за ней хвостом какое-то время, потом отстал, переключился на кого-то, а может, и нет, Рита его и правда в числе живых не числила.
        Перешли ее милые друзья ломкую и тонкую грань того, что еще можно выдержать, чтоб не пульсировало рефреном: этого не может быть! Перешли, с тех пор устоялось — и так бывает, аминь.
        Не смейтесь над пытающимся уйти из жизни в трудный момент. Перво-наперво они снимают непереносимый сознанием стресс. Некоторые снимают его так удачно, что отправляются в мир иной навсегда. Некоторым в последний момент помогают те, которые не оставили жертве выбора, спасибо, подружка Танечка, ты мне жизнь спасла. Но когда ты прогулялся по тому самому коридору и вернулся обратно — это уже другая жизнь. В ней нет рефлексии — простить мне моих палачей или пораскачивать психику поиском собственных ошибок, муками сомнений: «А может быть, я неправа, все наладится и станет как было?» Так что Рита получила сразу две прививки — и от измен, и от соблазна покинуть поле брани по собственному желанию. Говорят, самоубийцы-неудачники вторично не экспериментируют. Так говорят.
        Длинная история, эхо на десятилетия. Отравленная пуля через душу прошла, навылет. Отверстие. Рана не зарослась, вроде не беспокоит, но и не забывается, если дотронуться — края шершавые ноют, тревожат по ночам. Ты до сих пор помнишь? Я не помню, я забыть не могу.
        Хорошо, что ей тогда всего только двадцать исполнилось. Любовь, которой гордилась, весь институт завидовал: уверенная пара, неразлучны. А уж любила как! Сияла: счастлива открыто, не таясь. Уверенная в своем праве на счастье, которое никто не отнимет. Ей положено. Да почему ты так решила? А просто — мне положено. Судьба. Я особенная, у меня будет так, как должно. Сразу, а почему нет? И подруга-красавица, и полное взаимопонимание, заботы и радости пополам, тайн нет.
        Как Танечка на меня смотрела! С восторгом и обожанием, от Пастернака и Ахматовой, Мандельштама и Блока переходили к собственным историям, подруга неизменно восклицала: как у тебя необыкновенно и на зависть складывается! Но и у Танечки складывалось, от поклонников отбоя нет, Рите казалось, зависть им обеим не страшна, на равных. То есть полнота счастья — есть история любви, и есть кому о ней рассказать. И непонятно, что главнее. Нам же непременно надо кому-то открыться, событие происходит для того, чтобы о нем рассказать подруге. Любое событие, большое и маленькое, для того и происходит, чтобы о нем рассказывать подруге, так?
        Новые ощущения, открытия чувств, гармония телесная (Я испытала этот самый ожог смысла!  — Это что?  — Ты правда не в курсе? В философских обоснованиях сексуальных теорий, оргазм — это ожог смысла! ты что, не читала об этом? Что ты вообще читала? Я его испытываю трижды на дню, представляешь!), и рассказ о гармонии, ощущениях и открытиях, непонятно, что важнее. Бегом, бегом — излагать новости дня и свои по этому поводу соображения. Озарения на каждом шагу, мы поссорились, он шел через весь город рядом, ничего не говоря, я плакала, плакала навзрыд, но он и внимания не обращал. Из-за дурацкой фразы, сама виновата. Я думала, между нами все кончено, а на следующий день он под окнами дежурит. Помирились в конце концов.
        Вот видишь, Юра не может без тебя жить!  — А может, просто привык?  — Да нет, ты всех приводишь в восхищение!
        И снова подробности, и первые Ритины стихи, потом она их писать перестала, после всей этой жуткой истории. Но тогда — запросто, без проблем! Пожалуй, это и было самым светлым периодом в жизни — любить, не опасаясь, любить на всю катушку и верить, что окружающие добры и благородны. Что нет зависти и предательства, тупиков и неумения слышать друг друга, есть одна сплошная любовь. Любовь духовная и любовь телесная, а почему и нет?
        Вот-вот закончим учебу, начнется работа — не каторга выматывающая, а созидательный труд, рядом Юра, нервный и талантливый, всегда рядом, и будет белокурая Танечка в близком-преблизком доступе, но как свидетель, задыхающийся от восторга из наилучших побуждений. Они оба созданы для Ритиного счастья. А она все сделает для них, если понадобится. Ведь так?
        Нет, не так. Это была сказка наяву, игра, в которую ей позволили поиграть, на время, игра называется «жизнь без проблем». Похмелье тяжкое получилось, но вспомнить есть что. А главное, с первого раза поняла. Дальше сама диктовала Любовям, когда появиться, когда уйти. Жестко, да. Но и без тяжких прозрений. Тогда и решила: первый раз, он же последний, повторений она не допустит. Дальше будет нормальная жизнь, меньше сияния и веры в хеппи-энд, но и без перспективы стоять под окном хмурым мартовским утром, прильнув к стеклу, и вглядываться сквозь двойной ряд кружевного тюля, а дверь не открывают, Рита стучит и звонит, время от времени прижимает лодочкой обе ладошки к вискам, всматривается и видит его и ее, отчетливо.
        Ничего себе, проведала заболевшую подругу: «Как смогу — непременно заскочу!» Не визит-сюрприз вовсе, договорено. Дверь ей так и не открыли. В голове до сих пор не укладывается. Системный глюк.
        Рита повернулась уходить, а соседка через дворик идет, узнала ее, кивнула радостно:
        — Да вы стучите, стучите, она там, дома! И друг ваш утром пришел, вы стучите громче!
        Успокоилась она не сразу, годы ушли, но ведь все мы, если выживаем, то в конце концов успокаиваемся. Рита настолько всерьез углубилась в процесс самовытаскивания из адской смеси обстоятельств (красиво сказала, но иначе не назовешь), анализировала каждый шаг, контролировала эмоции, с людьми знакомилась неохотно, понимала, что её сейчас же потянет рассказывать о своем горе, она легкая добыча для насильника, она чрезмерно внушаема, она за гранью нервного срыва и наполовину не в себе; окончательно сходить с ума не хотелось, а в психушку уже пригласили, ждут. Происшедшее с ней поняла как предупреждение: система нуждается в обновлении и ремонте. Не будем говорить «недоверие»  — выберем слово «осторожность».
        Рита стала осторожна. Настолько, что с проблемы «устройство собственной жизни наилучшим образом» переключилась на изучение особенностей женской психологии. Из института ушла, стала курсы по психологии посещать. Вскоре поняла, что интересует ее не психология как таковая, не симптомы и синдромы, не практики для умственно отсталых, а именно аспект «жертва любви». Точнее, как не стать ею. Она ведь приспособила себя к жизни после шторма, с двадцати лет приспосабливала, не кот чихнул. Какие защитные механизмы включаются — знает, на себе изучила, отслеживала, соблазн самообмана давила в себе как клопа: все виноваты, одна я в белом! За что мне это, люди такие непорядочные! Люди порядочные, люди непорядочные, люди разные. Не будь слепой и самоупоенной, дурой не будь. Тогда и жертвой не станешь, а если станешь — вытащим.
        Так появилась группа «Первые ласточки», у Риты уже два диплома «life-coach», за плечами двадцать три конференции и семинаров немерено, для мотиваторов-феминисток. Автор методических пособий, тема — помощь пострадавшим от любви. Танечка ей профессию подарила. Практическая психология, так сказать.
        Практика подсказала выводы, которые ни на одном семинаре не почерпнешь. Выдавливая жертву из себя, она поняла, что главная ошибка «потерпевших от любви»  — считать любимых мужчин (а занималась она жертвами гетеросексуальных отношений, однополые пары преодолевают те же проблемы, никакой разницы нет, кроме невозможности иметь естественным образом рожденных детей, Рита вникла поначалу в сложности двух или трех парочек, голубых и розовых, риторика «борьбы за освобождение и права на свободный выбор» уводила от сути, а возбужденные пары начинали прессовать ее чуть ли не с порога: мы понимаем, нетрадиционная ориентация вам не нравится, лилась риторика потоком; Рита решила, что представителей сексуальных меньшинств должны лечить представители сексуальных меньшинств, так логичней) своей собственностью. Изменил, ушел к другой, «он меня не ценит, не лелеет, не понимает»  — повод для глубочайшего стресса, выхода из которого без посторонней помощи нет.
        Невозможно изменить что-то в ситуации, но есть надежда подтолкнуть сознание «жертвы» к пониманию — мой любимый так же свободен, как свободна я сама. Нельзя зависеть от чьего-то присутствия в твоей жизни настолько, что отклонения от тобою придуманной схемы вызывают крушение судьбы. «Я люблю!» Да тысячу раз нужно себя спросить — люблю ли я этого человека на самом деле? Или нахожусь в плену собственных иллюзий, которые ни в чем не повинный избранник должен ежесекундно поддерживать? Желание быть «не одна» вполне оправданно, но не как бегство от одиночества. По-настоящему свободный человек одиночества не боится. Это единственное, чему Рита может «ласточек» научить. И многим эта простая истина помогает.
        «Я могу изменить чужую жизнь». Неправда, ошибка, чушь — и Рита насмотрелась, как уверенные в этом коллеги прямой дорогой шли к деградации, личностной и профессиональной.
        — Яне так крута, чтобы изменить чужую жизнь,  — Рита не уставала повторять своим клиентам и ученикам, иногда она мастер-классы устраивала, ее результаты заинтересовали начинающих, психологией сейчас интересоваться модно.  — Я не всемогуща и поэтому ничего не должна. Я не раздаю счастья и не приманиваю удачу. Я ничего не обещаю, кроме одного: я буду с тобой за твои деньги, я — такая, как есть, с моим счастьем, с моей удачей, с моей работой, с моим опытом и моими ограничениями.
        С этого начинался диалог. «Ласточкам» предоставлялась возможность мыслить самостоятельно. Отвлечься от нытья и страха за будущее. Надеяться только на себя — остальное приложится.
        — А владеть безраздельно можно только тобой, гриша, любовник карманный мой — да и то, потеряешься — кому я буду признания делать? Кто мне поможет к выводам прийти, бессловесный ты мой, мудрый и верный,  — добавила Рита весело, вытащив игрушку из кармана; ей показалось, что человечек улыбался, причем загадочно.  — Только этого не хватало. Доразмышлялась до галочки, галлюцинации начались, на твоей дурацкой деревянной мордочке мерещатся идиотские ухмылки, пора на прогулку, ты как считаешь, верный мой и преданный навсегда?
        Рита встала из-за стола, выключила компьютер и начала собираться, темп ускоренный, скоро темнеть начнет. При всей подвижности и разнообразии занятий зимой она предпочитала гулять подолгу, а то растолстеешь, советы жирным тетенькам давать неловко будет. Неделю уже питалась исключительно гречкой, за две недели — стопроцентное изящество гарантировано, плюс шагомер купила, даже два, синий и красный, в каждом кармане дубленки плоский кругляшок с цифрами, Рита показания сравнивала, работают безотказно. Оба.

* * *
        Симона де Бовуар, из письма Нельсону Ольгрену,
        19 июля 1948 года:
        Ради тебя я могу отказаться не только от очаровательного молодого человека, а практически от всего на свете, но я не была бы той Симоной, которая тебе нравится, если бы отказалась от нашей жизни с Сартром: я была бы тогда последней дрянью, предательницей и эгоисткой. И какое бы решение ты ни принял, я хочу, чтобы ты твердо знал: я не остаюсь жить с тобой в Америке вовсе не потому, что недостаточно тебя люблю. Больше того, мне расставаться с тобой тяжелее, чем тебе, и я намного мучительнее переношу разлуку; нет, любить сильнее невозможно, невозможно сильнее желать и больше скучать по тебе, чем я скучаю сейчас. Наверно, ты и сам это знаешь.
        Но ты должен знать и другое: до какой степени — может быть, это звучит нескромно — я необходима Сартру. Внешне он очень независим, но внутри у него вечная буря и смута, а я его единственный настоящий друг, единственный человек, который его по-настоящему понимает, помогает ему, работает вместе с ним, приносит ему покой и душевное равновесие. Я ему обязана всем, на протяжении почти двадцати лет он поддерживал меня, помогал мне жить, искать себя, пожертвовал ради меня очень многим. И вот недавно, наверно года четыре назад, настало время, когда я наконец могу отплатить ему за все, что он для меня сделал, могу тоже помочь ему, как он когда-то помогал мне.
        И я никогда не смогу его бросить. Уезжать от него, пусть даже надолго, это да, но оставить совсем и связать свою жизнь с другим человеком, нет. Мне не хочется говорить об этом снова. Я знаю, что страшно рискую, рискую потерять тебя, и знаю, каково мне придется, если это произойдет. Ты должен понять, Нельсон! Мне необходима уверенность, что ты действительно понимаешь все правильно: я мечтала бы каждый день и каждую ночь быть с тобой — до самой смерти, в Чикаго ли, в Париже или в Чичикастенанго.
        Я не хочу умирать, но мысль о том, что я могу потерять тебя, так же для меня непереносима, как мысль о смерти. Может быть, ты подумаешь: надо же, сколько сложностей! Но мне моя судьба небезразлична, она очень важна для меня. И точно так же важна наша любовь, поверь, она стоит того, чтобы покопаться в сложностях.
        И поскольку ты меня спрашиваешь, что я думаю, а я испытываю к тебе огромное доверие, то я и выкладываю тебе все, что у меня на душе. А теперь иду спать, но перед сном целую тебя нежным-нежным поцелуем. <….>
        Симона де Бовуар, из письма Нельсону Ольгрену,
        понедельник, 3 июля 1951 года:
        Несправедливо утверждать, будто я хочу прибрать к рукам твою жизнь, не отдавая свою. Я постоянно — на протяжении последних трех лет — была готова к тому, что ты можешь полюбить другую, и даже в Гэри, в последний день, опять повторила, что хочу сохранить твою дружбу, даже если ты женишься. Не понимаю, каким образом я связывала тебя по рукам и ногам целый год, когда я даже не предлагала встретиться, пока ты сам меня не позвал. Не вижу, какими эмоциональными обязательствами я тебя обременила: мы провели приятный отпуск, и никаких обременительных эмоций не возникало до последней минуты. <….>
        Я действительно никогда не стремилась связать тебя какими-то обязательствами. Может быть, мое письмо из Нью-Йорка было чересчур бурным, но ты сам вызвал этот взрыв. Мне необходимо было знать твой окончательный выбор: продолжать все как есть, пока ничто не мешает, или убить нашу любовь. В нью-йоркском письме я хотела сказать только одно: не убивай ее, пока не полюбишь другую женщину, но если ты решишь иначе, то скажи это наконец ясно, мне так будет легче. <….>
        Ладно. Больше я к тебе не приеду, если ты сам не попросишь. И всегда буду счастлива приехать, если позовешь, даже просто в качестве приятельницы.
        Все равно, я рада получить последний поцелуй от тебя, чья любовь была для меня бесценна. Я не стану делать усилий, чтобы разлюбить тебя, но это не доставит тебе больше неприятных минут.

    Остаюсь навсегда
    твоей Симоной.
        Симона в мотиваторах не нуждалась. Она сама выбирала свою судьбу, сама утоляла нестерпимую жажду любить и быть любимой. Но так часто декларируемая готовность к одиночеству — это преодоление страха или заявление сильного человека, готового к сложным испытаниям? «Семья — это союз двух свободных людей». Как хочешь, так и понимай, никто ничего не навязывает. Симона мудра. Симона права, и Рита вдруг поняла, что во всем права. В любви к Нельсону, в преданности Сартру. По-настоящему женственна. Здраво мыслит, горда, сильна, талантлива и любима. Потому и любима…
        Ритина «fuga idearum» обычно систематизировалась прогулками по парку, иногда случалось так, что разрозненные мысли выстраивались в линию, помогали прийти к совершенно неожиданным выводам.
        Но вот как быть с фактом?!  — отрицать его бессмысленно, Рита ведь практик, а примеры чуть ли в каждой ласточкиной истории: мужчина, будто программа в мозг вчиплена, выстраивает модель отношений заранее. Все расчерчено от сих до сих, с готовой схемой наперевес он и приступает к реализации идеи «это и есть, дорогая, наша с тобой большая любовь». Встреча, первое смятение чувств, взрывы эмоций, понимание вот оно есть, и вот оно исчезло, чуть на больную мозоль наступишь. Кажется, что отношения развиваются, но это не так. Мужчина расставляет женщине заранее заготовленный капкан, и та неминуемо в капкан попадает. Высвободиться бы, любимый просто не понимает, что ловушка меня уродует, зубья впились до крови, тиски давят и жмут, это пытка! Я плачу от боли! Он просто не в курсе, что мне больно и плохо, думает она. Начинает объяснять — но выясняется, что они друг друга не понимают, не слышат, и «терпи меня, как есть». Ты думала, я изменюсь? Ты заблуждалась, терпи меня как есть. Терпи! И женщине ничего не остается, кроме смирения. Или разлуки. Но уход не…

* * *
        Скрипучий снег, мягкое диминуендо тормозов, перламутровая «ауди» вкрадчиво замедлила ход и остановилась на пару шагов впереди. Передняя дверь открылась, из нее вышел смуглый темноволосый мужчина в черном кашемировом пальто, белый шарф, представительская форма одежды человека, занимающегося средним бизнесом.
        От неожиданности Рита остановилась. Знакомые глаза, не спутаешь, она когда-то всматривалась в них, цыганский огонек и боль, глубоко запрятанная. Ориентировка всплыла — крематорий, похороны Эвы, человек в кожаной куртке застыл у изголовья, в лице окаменелое отчаяние. Фоном тогда пронеслось: а красив парень, Эва мне совсем о другом человеке рассказывала.
        — Вас зовут Рита, я знаю.  — Мужчина разглядывал ее в упор, как расстреливал.
        — А вы…  — Она запнулась, ей почему-то вспомнилось имя Аркадий, но не то, не то.
        — Алексей Амелин, отец Эвы.
        — Да, вы отец моей погибшей «ласточки». Я Эву очень хорошо помню.
        Рита помолчала, ей почему-то хотелось сказать, что в смерти Эвы она не виновата, хотя ее никто не винил. Пока не винил. Но ей стало не по себе, даже ладони взмокли, несмотря на морозец, легкий, как ее невесомая дубленка, ни черта она не греет, кстати. Рита в ней мерзла нещадно. Но ведь «D&G», как-никак. Алексей ей определенно нравился, нет, это неверное обозначение. Она ощутила желание ему подчиняться беспрекословно. Никогда раньше такого не было, Юрочка не в счет, юношеская игра в любовь и в сияние. Не более того.
        Алексей обошел машину, распахнул переднюю дверцу:
        — Садитесь, Рита. Я вас подвезу.
        — А меня подвозить не надо. Прогулки по парку помогают мне думать,  — сказала Рита, но в машину села, Алексей закрыл дверь.
        Откуда пришло это странное ощущение, что она его хорошо знает? И голос ей знаком, да, именно такой — твердый, уверенный, с легкой хрипотцой, наверное, курит много, подумала Рита.
        — У вас загорелый вид, это так странно, в разгар зимы… впрочем, да, многие зимой выбирают эмираты.
        — Я выбрал Майами. Пришлось. Поневоле бронзовеешь.
        — А я удивилась, почему вы так и не пришли со мной поговорить. Никто не хотел со мной говорить об Эве, никто. Следователь от меня шарахнулся, как от привидения.
        — Вы и к следователю ходили?
        Впрочем, в этом он не сомневался. Ритины глаза сканируют, лазерная голубизна. Именно не лазурная, а лазерная. Полгода назад он прочел тетрадку Эвы, полгода мучений, Риту расспрашивать хотелось — или допрашивать? она стала его наказанием и ночным кошмаром, но почему зависает мгновение? он встретил Риту — и злость улетучилась, странное чувство, что знает ее давным-давно.
        — Конечно. Мне до сих пор непонятно, как это могло случиться. С такой яркой здравомыслящей девочкой, ум и абсолютная трезвость мысли, я всегда считала, что она ходит ко мне только потому, что ей не с кем поговорить.
        — Странно, что она ничего так и не рассказала, но ей действительно не с кем было поговорить, я это слишком поздно понял. И вообще… Рита, мне теперь в этой истории многое понятно. Но от этого не легче. Я так же, как Эва, счастлив с вами общаться, что для меня неожиданно. Вы против воли притягиваете к себе.  — Он говорил с паузами, замолкая вдруг между отдельными словами, он время от времени будто отключался, забывая о Рите.  — Эва ушла так внезапно, так неправдоподобно. Мне впервые после ее смерти захотелось пообщаться, ну… мне захотелось поговорить с женщиной.
        Как арестант, освобожденный после десятилетней отсидки, ей-богу, подумала Рита. Машина неслась по городу, куда? Внезапно Рита приняла решение, оно показалось вполне естественным.
        — Алексей, давайте поедем ко мне домой. А то мы едем, едем куда-то, мне страшно. Всегда страшно, когда я чего-то не понимаю. Вы ведь появились не случайно?
        — Да, Рита, я хотел с вами встретиться.
        — И вы знаете, где я живу?
        — Да. Я же сказал, что я хотел с вами встретиться. Навел справки, но это не должно вас беспокоить, я все объясню.
        — Не беспокоит, мне и так понятно. Я не села бы в машину к человеку, который мне несимпатичен. Но у меня только чай и сыр. Остановите где-нибудь по дороге, я хоть шампанское куплю.
        — Остановлю. Извините, не предлагаю обед в ресторане.
        — Да я и не согласилась бы. У меня на кухне лучше. Тихо. Тем более, я давным-давно никого не приглашала. Беспорядок, но вы меня извините, да?
        Они тормозили у супермаркетов, парковались неправильно, дело минутное, сойдет и так, шампанское — нет, в этом магазине подделка, дешевый итальянский сиропчик, здесь мы ничего не найдем. Уличная торговка, он подхватил цветы по дороге в машину, Рита приняла, розы, ветки с листьями и красные гвоздики вперемежку, но как давно она не чувствовала себя такой счастливой! И воздух — морозная свежесть, именно свежесть, а не слякоть продроглая, совсем недавно погода казалась пасмурной, не может быть! Загорелый мужчина, голубоватые белки темных бездонных глаз, ослепительная глянцевая улыбка, Рита десятой дорогой обходила красавцев, они ненадежны! Но Алексей ей нравится, почему?
        Нашли после долгих поисков полусухое, как раз такое, как нужно, он и конфеты с кофейной начинкой купил, ее любимые, почему он знает?
        Рита смеялась без повода, нет, повод вроде присутствовал, невразумительный: «Вечно я роюсь по полчаса в сумке, учу своих „ласточек“ организованности в мелочах, а сама?» Алексей вежливо улыбался, молчал. Лестничные пролеты они преодолели мигом, на четвертый этаж не взошли, а взлетели, если бы он полез целоваться, пока она шарила в многочисленных кармашках, «ну, вот и ключи нашла, наконец!», Рита бы не протестовала.
        Психоанализ, говорит Лакан, построен на том, что «сексуальных отношений нет». Королларий этого положения, или просто иная его формулировка, гласит, что «наслаждение невозможно». Алексей прочитал это вслух, книга лежала на столе, самое начало. И вокруг — тома с закладками, карточки с записями, блокноты.
        Рита мгновенно отреагировала на фразу, появившись из кухни:
        — Я предупреждала, у меня беспорядок, я сразу две книги пишу, работа выматывающая, мой дом — моя крепость, чужие здесь не ходят. Шампанское открывать — дело мужское, мы же и не знакомы толком, лучше…
        Она из вежливости сказала, что не знакомы, и правда знакомы мало, посторонние люди, оказавшиеся в одной квартире, это странно, и практически необъяснимо, не в ее правилах вот так приглашать людей в дом, он может неверно ее понять, надо поставить точки над «i», но возбуждение, но смятение, руки дрожат, и не только руки, и эта ничем не объяснимая уверенность, что он пришел навсегда, как с этим быть?
        Фразу он договорить не дал, движения и жесты, книги со стола сметены — размашисто, неожиданно, но вполне целесообразно. И уверенность, что так и должно быть, ничего странного. «Сексуальных отношений нет», «наслаждение невозможно»  — они в конце концов повторяли оба, наверное, надо сопротивляться и кричать «Нет! нет! Не надо!»  — но она не кричала и не сопротивлялась. Трудно сказать, кто более напорист, по факту. Да, наслаждение не терпит слов.
        Желание, если оно взаимно, отключает сознание напрочь. И «ожог смысла», так философски обозначен оргазм, термин явно не теоретиками придуман — единственный способ вернуться на землю из космического блаженства обоюдной невменяемости. Ожог чувств. Возвращение осознается не сразу, происходит поэтапно, постепенно восстанавливаются функции зрения, слуха. Тактильная чуткость — единственное, что не изменяет никогда. Не отключается. И на том спасибо.
        Нет никакого результата, не в чем отчитываться, нечего объяснять, а главное, нет самого вопроса: нет того, к чему, собственно, нужно идти. Вопроса нет, зато есть обращение, призыв — то, что по-английски называется sex-appeal. Призыв, претендующий не на ответ, а на то, чтобы его расслышали, чтобы другой вернул его; только тогда отношения — приходы и уходы, встречи, расставания, приближения и откровения, бесконечное повторение одного и того же — смогут действительно состояться. «Мне хорошо!» Да, но и «тебе хорошо!». И бесконечное «Давай!» и «Кончай!» И вслед за этим — молчание. И новое начало, и новый конец.
        Язык отношений — не что иное, как они сами, внезапно подумала Рита. Да, сексуальное не пишется, сексуальное не знает своей буквы, сексуальное вне письма, оно — в отношениях! Рите стало весело и боязно, колкая веселая боязнь. Что-то будет. А какая разница? Что-то будет! К ней вернулась способность мыслить, всплывали обрывки фраз, и странно, она снова теоретизирует. Из предосторожности — про себя. Неужели опять на те же грабли и поймет ее лишь карманный гриша, гриша-дружочек мой?
        Страсть, одержимость — не то, от чего хотят избавляться. «Между ними сложились гармоничные отношения»  — что это? Наслаждение никогда не обходится без страдания, а радость без страха, чем более чувство верно себе, тем более оно от себя отделяется и отчуждается. Наслаждение не является чем-то таким, чего можно достичь: оно достигает себя и, достигнув, истребляется в собственном пламени, где смысл этот, догорая, светится раскаленным углем.
        «Сексуальные отношения как раз тогда есть, когда сказать о них нечего».
        Неизбежен вопрос: а как с отношениями обстоит дело между «сношениями», оба неутомимы, оба как с цепи сорвались, маленький перерыв на шампанское: «Рита, где там у нас кухня?» Волосы на голове мокрые, спутаны — Алексей выходит из ванной, она не может взгляда отнять, как хорош! и вкус конфет отменный! Эндорфины восторга вырабатываются любовью. Я безответственна, я поступаю против правил, но быть ответственной — это не соотносить себя ни с какой норматичной инстанцией. Она согласна, «двум телам никогда не слиться в одно», Нэнси тут не оригинален, но ведь у них получается! Рита и Алексей созданы друг для друга — она, запыхавшись от соприкосновений, в этом уже не сомневалась. И никакого страха потери. Она не легкомысленна, она встретила свое! Любовь нерассказуема, сексуальное не пишется, наслаждение невозможно. Но нет опыта мысли без аффекта, подумала Рита в состоянии аффекта. Или снова оргазм? «Может ли опыт боли быть переведен в опыт мысли?»  — как красиво спросил Поль Валери; все кому не лень, ему до сих пор отвечают. Но нету опыта мысли без боли и удовольствия.
        Вуди Аллен, проказник, тему раз и навсегда закрыл, Сонины наставления Рита помнит назубок, любовь рассказуема!
        «Наташа, любить это значит страдать. Не любить это значит страдать. Страдать — это значит страдать. Быть счастливой — это значит любить. Быть несчастливой — это значит любить. Я надеюсь, ты записываешь?» Рита записывает.
        Рита проснулась рано, пару часов сна, не более. Невесомость! Радуга обрывочных воспоминаний, сумасшествие, не иначе. Глаза открыть страшно — а вдруг он исчез, а вдруг… Но проснулись они, видимо, синхронно — как теленок губами мамку будит, так целовал Алексей ее дрогнувшие веки, заметил, что она не спит. Или попросту продолжается ночь любви… да нет, уже утро — и у нее назначена встреча с «ласточкой», новенькая записалась на прием, срочно в душ и одеваться! Она вдруг поняла, что не знает, как обратиться, назвать интимно «Алешенькой» не получается, «Алекс» тоже не то… милый, я всюду опоздаю, выпусти!  — о, вот так нормально вроде, хотя… Но Алексей не унимается, целует ее грудь, живот, бедра, о господи, как давно никто ее так не будил, значит, не приснилось! Но чувство неловкости и стыда — впустила в дом незнакомого человека, ни капли сдержанности не успела проявить! Да что ж это с ней вчера случилось?
        А это не вчера, это уже сегодня, и у нее любовь, секс, и незнакомый мужчина в постели, отец погибшей «ласточки», и хочет она его снова и снова, и касания делают ее бесконечно счастливой, она растворяется в его ласках, ее попросту нет. И боязни в помине нет, она ему почему-то верит!
        И вот уже струи воды освежающие, но в душе она не одна, так вдвоем и переместились, он охапкой сграбастал ее, ухватил — и под мышкой в ванную перенес, высвобождалась Рита не очень активно, прекратится ласка — а вдруг насовсем? И душ с поцелуями, и кофе утренний с поцелуями — у меня сыр в холодильнике, вчера забыла предложить, пусти, я нарежу!  — А что еще ты забыла предложить?  — Ну вот, опять начинается, я вовсе не это имела в виду, милый!  — Рит, предлагаю называть меня коротко и ясно: Алекс.  — А если Лешенька, Алеша?  — она смеется, так и не придумав имени.
        — Ой, посмотри вот текстик, не мной написано, но как информация к размышлению.  — Рита порылась в карточках, вытащила одну из них, положила перед Алексеем.  — А мне одеваться пора.
        На карточке так меленько и убористо, Алексею вглядываться пришлось:
        «Одиночество портит женщину. Она привыкает все свои проблемы решать самостоятельно, ни на кого не полагаясь. Но дело даже не в этом. Хуже всего то, что она перестает верить, что бывает как-то по-другому. Бойся женщину, которой причиняли боль. Ее сердце теперь всегда бьется ровно, а взгляд не выражает эмоций. Она теперь ни в ком не нуждается. Она никогда не будет кому-то принадлежать…
        Бойся такую женщину — она сводит с ума своими духами и уверенностью, загадочностью доводит до истерики. Ты не сможешь ей доверять. Она играет мужчинами, называет их по имени, забыв слова нежности, и всегда уходит сама. Такая женщина не подпустит к себе, никогда не покажет свои слабости, а на вопрос „Ты о чем-то думаешь?“ всегда ответит: „Ни о чем“. До нее трудно дозвониться, телефон часто выключен, а еще чаще она не перезванивает и не отвечает на эсэмэски. Она никого не выделяет из толпы. Бойся эту женщину, даже если она простит — она никогда не забудет».
        — Текст идиотский, вообще-то. «Бойся женщину, которой причиняли боль». А что, есть такие, кому боль не причиняли? «Она сводит с ума своими духами и уверенностью». А мне нравятся уверенные женщины, хотя да, я их раньше боялся. Не то чтобы боялся, но ты знаешь, времени не было, спешил. Теперь у меня остановка, духи я тебе сам выберу, чтоб сойти с ума окончательно. А имя предлагаю нежное и крутое — Леха. Кстати, о чем ты думаешь?
        — О том, что Стелла меня уже ждет, а я еще из дому не вышла.
        — Ну вот, не все потеряно. Стелла — это имя? Или дама специально для визита придумала ник?
        — Для начала с ней познакомиться нужно, я опаздываю, а я ведь никогда не опаздываю!
        Рита вышла из спальни, Алексей присвистнул, разглядывая ее. Аквамариновые глаза, не лазурные и не лазерные, чистый и ясный аквамарин! Он понял, отчего ее взгляд лучится: разрез глаз слегка удлиненный, таких необычных глаз он не встречал, на тебя смотрит экранная красавица, уверенная в себе. И эту звезду экрана он вот так с пылу с жару, не разглядев толком, целовал всю ночь? Ого! Небрежно сколотые пышные волосы слегка растрепаны, «моя аквамариновая брюнетка». Ключевое слово — «моя», хотя сложность задачи понятна. На одну ночь — моя, а что дальше?
        Не сговариваясь, они испугались одного и того же — небрежной стремительности, с которой все произошло. И оба чувствовали, что с этого момента — вместе. И как с этим быть?
        Да никак, подумала Рита, слегка поправив волосы у зеркала (изменений особых не внесла, но заботу проявила). У меня началась любовь, и это мне нравится, и он мне очень нравится — она оглядывала себя с удовольствием, а думала об Алексее, тем более что зеркало отражало их обоих, он целовал ее покрытые тонким свитером плечи, она выпрямилась, скрестила руки на его затылке, и смотрела на Алексея, искры восторга в глазах.
        — Кажется, кто-то опаздывает? Я отвезу, не волнуйся. И встречу тебя.
        — Когда освобожусь — позвоню,  — с легким кокетством в голосе заверила Рита.
        — Ок, пойду машину проверю, спускайся.  — Он вприпрыжку бежал, нет, не бежал, акробатические штуки вытворял, скользил по перилам, перекидывал тело с пролета на пролет, группируясь, как гимнаст на брусьях, Рита смеялась, наблюдая,  — на каблуках так резво не получается, жаль.
        — Ты легкой атлетикой занимался?  — спросила она уже в машине, пристегиваясь, иначе заунывные сигналы кого угодно достанут.
        — Рита, чем я только ни занимался. Столько рассказывать! Тебе слушать надоест.
        — Не надоест.
        — Не кокетничай, хотя тебе идет. Кстати, для тебя имя вовсе не надо искать. Рита, Рита. Коротко, ясно и нежно, я к имени уже привык. Дорогая Рита,  — начал он, и вдруг осекся.
        — Ты о чем? И почему замолчал?
        — Да так, вспомнил кое-что. Потом.  — Алексей остановил машину у офиса, потянулся к ней, крепко прильнул щетиной к ее шеке, больно!  — обнял с неожиданной яростью, сдавил плечи, она высвобождалась, но безуспешно.  — Да, мне еще столько тебе предстоит рассказать!  — прокричал Рите в самое ухо и почему-то заплакал.
        Рита гладила его по голове, как маленького, успокаивая. Осторожно высвободилась, встряхнула волосами, чтоб расправились, и выскочила из машины — в офисе ее заждались. Всего-то несколько шагов. Значения эмоциональному срыву она не придала, неожиданно, нелогично, но у них и встреча неожиданная, и дома он у нее оказался неожиданно, и чувствует она себя совершенно счастливой. Любовь логики не терпит.
        А звать она его будет попросту, Леша.
        Стелла оказалась рослой блондинкой с выразительным взглядом томных коровьих глаз. Бежевое пальто, белые сапоги до колен. И беретик изящно так набок сдвинут. У Риты чуть не сорвался с языка вопрос «На что жалуетесь?». Вовремя вспомнила, что она не доктор, а «ласточку» видит впервые, шутка может не пройти. Но настроение озорное, как у школьницы.
        Рита открыла дверь кабинета, жертва любви Стелла вошла следом, ей жестом предложено занять кресло к столу поближе. Стелла сняла пальто, села ровно, будто не кресло, а стул с жесткой спинкой. Распрямилась — как Рита и ожидала, на девушке белая романтическая блузка с рюшами и глубоким вырезом, темненькая короткая юбочка. Нога на ногу — юбочки почти что и нет.
        — Рита, мне вас рекомендовали как хорошего и знающего специалиста.
        — Спасибо, приятно слышать.
        — Я очень обеспокоена.  — Но голос звучит спокойно, с изрядной долей властности.  — Я жертва сексуального херрасмента. Систематического. Приходится часто менять работу, но везде одно и то же — начальник ко мне грубо пристает, одолевает непристойными предложениями. Прямо на рабочем месте. Я секретарь-референт, высшей категории.
        — А что, есть такая категория для секретарш? А, ну да, извините. Продолжайте, пожалуйста.
        — Ну вот. Повторяющаяся ситуация. Прихожу, приношу рекомендации — а я увольняюсь с наилучшими рекомендациями, босс просто не может мне отказать, иначе я угрожаю вывести его на чистую воду. То есть начальник боится, что я позвоню жене. У них ведь всегда есть семья. И одно и то же — грубые, ничем не прикрытые приставания. Они меня буквально раздевают — взглядом, с первого момента!
        — Стелла, я понимаю, как вам тяжело,  — сказала Рита.  — Скажите, а вы устраиваться на работу в таком же наряде приходите?
        — Ну, примерно. Это нормально, по-моему, одеться так, чтобы вызвать симпатию. Привлечь внимание. Я люблю комплименты, да и работа такая, секретарь-референт — это украшение офиса.
        — Вы сказали, что ситуация типична. А подробней?
        — Ну вот самый последний пример, я еще не уволилась, но в отчаянии. Устроилась в маленькую фирму, семейную по сути. Занимаются продажей фармацевтических препаратов. Хозяину — лет пятьдесят, он толстый, потный, противный тип. Борис Абрамович. И жена его тут же работает, сухонькая, бухгалтер. Она вроде в искусстве разбирается, картины на аукционах скупает. Борис ей недавно сумку «Биркин» подарил, представляете? А меня норовит то в щечку поцеловать, вроде как приветствие, то по заду шлепнуть, когда никто не видит. И еще придумал — в командировки со мной кататься. Это и вовсе пытка! Я однажды там так напилась! В баре — вокруг ребята молодые, шведы, я по-английски очень хорошо говорю, и я им жаловалась, даже плакала! Абрамычу переводчик нужен, когда езжу с ним — и представительствую, и перевожу. А ночью он ко мне в номер ломится. Безо всякого стеснения. Я не открываю, но уснуть не получается, эта скотина под дверями ругательства выкрикивает, угрожает: «Уволю, если не дашь!» А я ему через дверь: «Я тебя в тюрьму посажу за приставания к сотруднице на рабочем месте!» А он: «Здесь не рабочее место, а
гостиница, которую я оплатил!»
        И так каждый раз. Мне что, его жене жаловаться? Её и так жалко.
        — Во-первых, Стелла, почему вам жалко его жену? Она прекрасно знает повадки своего мужа, смотрит сквозь пальцы и давно махнула рукой: «Пусть идет как идет»,  — поверьте. Во-вторых, дело не в Борисе Абрамовиче. Я вас послушала — и у меня твердая уверенность, что идея sexual harrasment укоренилась в вашем сознании крепко, вы в постоянном ожидании. Вы несете проблему, переносите ее с одного рабочего места на другое, как инфекцию. Я не считаю, что короткая юбка провоцирует кого-то, но когда женщина ждет, что ее обидят,  — ее обижают. Когда ждет, что начнут приставать,  — к ней непременно пристают.
        Вы сами транслируете проблему — допустим, невольно. При этом вы так горды своей сексапильностью, что подсознательно проверяете — сможет кто-то устоять, или нет? Стелла, вы замужем? Или отношения с любимым человеком, возможно?
        — Нет, не замужем. И мужчины у меня нет, случайный секс время от времени, да. Несерьезные отношения, мой друг боится обязательств. Он то появляется, то исчезает, я не в состоянии удержать его надолго.
        — Но вам хотелось бы его удержать? Чтобы он постоянно был рядом?
        — Конечно…  — Стелла замялась, долго смотрела в окно, настроение ее совершенно переменилось.  — Нет, он не женат. И постоянно ссылается на занятость. Когда появляется — сразу тащит меня в дорогой ресторан, нам очень нравится, когда люди на нас смотрят. Мы ведь привлекаем внимание. Ну… потом едем к нему или ко мне, а наутро он исчезает. В последний раз виделись — я сережки у него забыла, до сих пор не вернул. Вообще, после наших встреч я себя мерзко чувствую, звоню подругам, плачу, говорю, что покончу с собой.
        — И вам сочувствуют, да?
        — Я разным подругам звоню, когда сочувствуют, когда нет. Иногда просят перезвонить позже. И трубку не берут.
        Рита встала из-за стола, прошлась по кабинету взад-вперед, решала для себя — говорить Стелле правду или это жестоко? Но почему жестоко, она ведь и пришла потому, что поняла — что-то в ее жизни неправильно. С ней самой что-то не так, в таких случаях вмешиваться необходимо.
        — Стелла, мы можем проработать вашу проблему вместе. Но поверьте мне, даже потный Борис Абрамович станет серьезнее, если вы сами измените отношение к себе, к своей работе, и к друзьям… к любимым друзьям. Вы очень эффектная женщина.
        — Да, мне это часто говорят!  — Стелла села еще прямее.
        — Но у меня ощущение, что вы постоянно напряжены. Для начала — попробуйте выкинуть из головы проблему сексуальных преследований, это у вас идефикс.
        И язык одежды, ну неужели вы о нем ничего не знаете? Вы вольно или невольно создаете образ сексуально озабоченной дурочки, извините меня, но это так. Купите юбку до середины колена, деловой пиджак, блузка строгая. Вам очень пойдут прямые брюки, не мудрите с фасоном. Не хотите увольняться — возьмите отпуск на неделю по семейным обстоятельствам, так Борису Абрамычу и скажите, ничего не объясняйте. Он поймет правильно. И приходите на работу в новом облике, небрежные похлопывания и причмокивания недопустимы, пресекайте развязность окружающих. Решительно и без колебаний. По факту. Знаете, есть такое оружие, как недоумевающий взгляд и удивленно поднятые брови. Попробуйте, посмотрите на меня указанным способом.  — Рита не улыбалась, в лице твердая уверенность прокурора.
        Стелла сосредоточила взгляд в соответствии с поставленной задачей — о чудо! и недоумение появилось, и брови полезли вверх. Умница.
        — Вы очень способная ученица. Дома потренируйтесь перед зеркалом. Через неделю приходите, расскажете новости. И помните: 1 — вы хороший специалист; 2 — на фирме Бориса Абрамовича свет клином не сошелся; 3 — с вашими рекомендательными письмами вас примет любая солидная компания; 4 — смотрите в будущее без страха, забудьте о том, что «везде одно и то же». Я вам книжку дам почитать, найдете много полезного.
        — А с другом моим как быть?
        — Стелла, тут два ответа, профессионально грамотный — поступайте как хотите, вы свободны в выборе. Но если вам интересно мое мнение — то без вариантов, от ворот поворот. И сережки пусть вернет, желательно сам.
        На лице Стеллы неожиданно заиграла лукавая улыбка, вообще, за время беседы она преобразилась, Рите показалось — расслабилась, очеловечилась. Может, и правда, у нее получится и одной жертвой когнитивного диссонанса станет меньше?
        — На сегодня все, Стелла. Меня группа ждет, будем обсуждать факты домашнего насилия в Швеции.
        — А разве есть такие факты?  — На этот раз Стелла недоумение не изображала, брови полезли вверх естественным образом.
        — Еще как есть! Но в Швеции с этим строго, там феминизм победил. В общем, приходите через неделю, нам есть о чем поговорить. Не так ли?
        — Конечно! Спасибо, Рита!  — Стелла светилась от счастья, хотя кардинальных изменений в ее жизни пока не произошло.
        Да и что менять? Пусть учится называть своими именами то, что с ней происходит. Список необходимой литературы Рита к следующему визиту сделает.
        В холле расставлены стулья, группа «ласточек» ждет. Занятие целевое, Рита полна оптимизма: девочки, вы не одни на планете, везде одно и то же, главное — не сдаваться. Нет постыдного в том, что «он меня бьет». Стыдно об этом умалчивать.
        Не к кому обратиться? А для чего же мы здесь собрались? В Стокгольме существует женский приют, а здесь — добро пожаловать в клуб «Первые ласточки». Когда-то Рита мечтала именно об этом. Сделать так, чтобы приходили за помощью и она могла ее оказать.
        Сегодня день особенный, ночь любви с пристрастием, все сначала, как в детстве: я знаю, что ничего не знаю!  — в голове легкость и ясность, Рита и «ласточкам» поможет, и целому миру в состоянии помочь. Она ведь полюбила, самой не верится.
        — История, которую я вам расскажу, чистая правда, ласточки мои дорогие. Только дослушайте до конца, история грустная и поучительная, мы ее детально проработаем.
        Итак, есть Марго, Бригитта, Ева, медсестры, адвокаты и муж Марго — серый волк зубами щелк,  — впрочем, слушайте сказку из реальной жизни страны победившего феминизма.
        Итак, молодая женщина по имени Марго позвонила на работу и сообщила, что больна гриппом. Она думает, что не сможет работать по крайней мере неделю. Да, в Швеции можно позвонить и сообщить о простуде, справка от врача не требуется, я об этом уже говорила.
        Но — вот тут внимание!  — ее подруга Бригитта и другие сотрудники считают, что Марго «заболевает» слишком часто, они заметили, что болезни начинаются по понедельникам.
        Сотрудницы обсуждают звонок, одна из них считает, что Марго пьет. В последнее время она выглядит измученной, она стала молчаливой. Иногда ведет какие-то подозрительные разговоры по телефону и кладет трубку, как только кто-то входит в комнату. Но у нее добрый муж, и он каждый день приходит за ней после работы. Однажды, идя в киоск за сигаретами, Бригитта встречает соседку, которая рассказывает, что в прошлый выходной она была в больнице, в отделении «скорой помощи», со своим сыном. Соседка удивляется: «Я видела в „скорой помощи“ Марго… у нее было совершенно распухшее лицо, она все время плакала. Ты не знаешь, что случилось?»
        Странно, они подруги, но Бригитта понятия не имеет об этом. Неужели несчастный случай? Почему же Марго молчит?!
        Вернувшись в свое отделение, Бригитта рассказывает коллегам, те единодушны: Марго избил муж, вероятно, не в первый раз. Бригитте страшно, она в отчаянии — что делать?
        Когда Бригитта звонит Марго, та быстро поднимает трубку:
        — Да, я болею. Нет, ничего особенного. Я не одна. Муж дома, он за мной ухаживает…
        Она вернется на работу через пару дней, но она не хочет, чтобы ее кто-то навещал.
        — Пока, оставьте меня в покое.
        Но Бригитта взволновалась окончательно, она не может выбросить из головы мысли о Марго, дома она первым делом рассказывает о происшедшем.
        Сын мужа от первого брака, Хенрик, знает немножко об избитых женщинах, хотя ему всего двенадцать лет: его биологическая мать Ева участвует в работе одного из женских приютов в городе. Она работает там добровольно, один вечер в неделю. Отвечает на телефонные звонки по «горячей линии» и принимает женщин, спасающихся бегством от своих мужей, которые избивают их.
        На следующий день Бригитта и Ева без предупреждения приезжают к Марго. Она сначала отказывается впустить их в квартиру, но, позвонив на работу мужу (и убедившись, что он действительно там, за тридцать километров), она даже заваривает для них кофе. Марго выглядит ужасно, лицо и тело в синяках. «Он обычно проверяет, чтобы на лице не оставалось никаких следов». Возможно, у нее повреждено зрение в левом глазу. «Я думала, он забьет меня до смерти».
        — Может быть, в следующий раз он так и сделает.  — Ева сурова, она начинает паковать ей чемодан.
        Марго сидит в углу. Плачет.
        Вот уже два месяца Марго скрывается в шелтере, приюте для женщин. Может быть, со временем она соберется с духом и подаст в полицию жалобу на своего мужа. «Случай ясный как день»,  — говорит юрист при женском приюте, но Марго просто хочет избежать встречи со своим мужем. Когда тот звонит в их больничное отделение, там никто не знает, где Марго.
        Бригитта всегда испытывает легкое беспокойство, когда она идет через автомобильную стоянку рядом с больницей. Иногда муж Марго ждет там, в своей машине. Теперь она понимает, что имеет в виду Марго, когда говорит, что ей придется уехать за границу или изменить внешность.
        — Вот такая правдивая история, есть какие-то сображения по поводу моего рассказа?  — спросила Рита.
        Молчание. Слегка растерянное молчание, потом оживились «ласточки», заерзали, зашептались. Лица зрелые, на которых печать жизненного опыта нестираема,  — и лица юные: девушки впервые столкнулись с проблемами, все сложней, чем им раньше казалось. А никто не предупредил.
        Лица покорные и лица, полные решимости. И Рита перед ними, с бенгальским фейерверком новой любви во взгляде. Текст специально приготовила, а читала как пономарь, что тут поделаешь — возникает перед глазами в самый неподходящий момент взмокшее Лешино лицо, близко-близко, и губы, размягченные поцелуями, ищут ямочки и впадинки на ее теле, снова и снова. Такое чудо! Близость нахлынула и ошеломила, близость, избавляющая от сомнений, сдувающая опасливую сдержанность, как шелуху с прожаренного арахиса, легко.
        Таня — девчонка совсем, замуж сходила неудачно, по глупости окольцевала любителя пива — поднялась первой:
        — И все это случилось в Швеции? Правда?
        — Еще вопросы есть? Таня, я неправдивые истории на ваш суд не выношу. Кто мне скажет, что в рассказе главное, ну?
        Анжелика уверенно встает, произносит веско:
        — Главное — прятать несчастье не надо. Делать вид, что все хорошо, как многие поступают — значит доводить себя до нервного истощения.
        — И до инвалидности,  — добавила Таня.  — Инвалидом ее любитель пива вроде не сделал. Но береженого бог бережет, она права.
        — Хорошо. Тогда еще один вопрос к вам, дорогие мои. Почему, как вы думаете, муж Марго следил за ней, когда она ушла от него?
        Послышалось неуверенное:
        — Потому что любил ее.
        — Еще какие-то мнения есть?
        — Хотел попросить прощения.
        — Хотел ее видеть, соскучился.
        Рита опустила голову на пару секунд, сконцентрировала взгляд, то и дело туманящийся от утренних воспоминаний, но и ответы ее рассмешили, еле улыбку стерла с лица. Ммм, соскучился, как бы не так.
        — Нет, дорогие мои, он не соскучился. Он привык, что Марго принадлежит ему безраздельно. Она — его собственность, его вещь. Он делает все, что привык,  — оскорблять и обнимать, бить, держать в страхе, и снова обнимать, встречать после работы, везти добычу домой, заниматься с ней любовью, она — его единственное завоевание, его собственность, игрушка, он жить без нее не может! Иногда это называют любовью. Но ответьте, сами себе ответьте — разве побои имеют отношение к любви? В тот момент, когда вы не распознали насилие и не определили его как оскорбление личности, вы стали жертвой. Только потенциальная жертва не распознает насилие, не умеет его обозначить. Когда вы решили, что бьет значит любит, что милые бранятся только тешатся, вы стали жертвой.
        У мужа Марго не было ничего и никого, у него была жена, с которой он привык делать все что заблагорассудится. Наверное, у них была гармония в сексе. Но поймите, близость чувственная, физическое обладание друг другом вовсе не означает, что любимый человек имеет право сделать вам больно, имеет право ударить.
        Когда вам кажется, что это в порядке вещей и ничего страшного, знайте, превращение в жертву произошло. Для мужа или друга вы с этого самого момента не человек и не личность. Вы — вещь. Психически нормальный человек — хотя трудно сказать, где эти нормы начинаются и где заканчиваются,  — никогда не превратит любимую женщину в учебный тренажер для кулачных боев. И публичное осуждение фактов домашнего насилия — первая необходимость.
        Вы же обратили внимание, что нашей героине из Швеции было ох как непросто преодолеть собственные предубеждения, решиться уйти в убежище, ведь ей очень хочется выглядеть благополучной, соответствовать чьим-то представлениям, ей страшно, что общество отвергнет неудачницу.
        Не бойтесь, общество не отвергнет. Если случилось несчастье и вы оказались «в постели с врагом»  — нельзя молчать, зовите на помощь. «Он маньяк!»  — прокричите во всеуслышание. Да, вы сделали ошибку. Но расстаньтесь с жестоким человеком как можно скорей. Не оправдывайтесь зависимостью, общим хозяйством и детьми. Все образуется, не давайте себя в обиду. Не зацикливайтесь на расхожем мнении «я этого достойна, это моя вина»  — кто, когда и зачем придумал эту жесть? Самое страшное — психологическая зависимость от мучителя. Вы привыкаете к безысходности, вам кажется, что лучшей участи вы недостойны. Прогоните мерзавца. И сделайте это усилие вовремя — женщины с измененным сознанием превращаются в зомби.
        Тишину взорвали противоречивые возгласы:
        — А я думала, за границей таких случаев нет!
        — Неужели можно вот так, запросто?!
        — Но это в Швеции! У нас совсем по-другому!
        — Да, у нас все по-другому!
        Рита подключилась, вначале тихо, потом громче:
        — Нет, у нас об этом не говорят. Не принято. Ну что ж, вы — мои «Первые ласточки»  — будьте и тут первыми: прекращайте лить невидимые миру слезы, обретайте силу наказать обидчика! Шаг за шагом мы с вами освоим путь «как стать счастливой», как прогнать того, «кто пьет и бьет», нам не поверят вначале, испугаются, но мы будем настойчивы. И слез в этом мире будет меньше.
        Рита надеялась, что поставила точку в беседе, но «ласточки» задавали все новые вопросы, часто ставящие в тупик. Бесконечная история получилась, задуматься есть над чем. Болевая точка нащупана, от этого не легче.

* * *
        Когда Рита упорхнула, Алексей долго сидел, не двигаясь, ехать никуда не хотелось. И выходить из машины тоже. Он даже собирался ждать ее там, где высадил, боялся, что сделает движение — и вот так же упорхнет его нечаянное счастье, как и не было. И что за вспышка нелепая, слезы вдруг, мужчины не плачут. «Дорогая Рита»… ну и что? Разберемся. И Эва ее тоже любила, ничего в этом странного нет.
        Когда-то он любил четки перебирать — успокаивало. Начало клубного бизнеса, нервное время, подарили ему вязку буддийских бусин сандалового дерева, запах напряжение снимал. Крепкое сжатие низки в кулаке — верный знак, что шеф недоволен. Или непредвиденное случилось, ночной клуб на самом деле это вовсе не огни большого города в свободное от работы время, деньги крутятся немалые. И люди подозрительные тоже, Алексей со всеми ладить умел.
        Говорил мало, но взгляда его, тяжелого, исподлобного, боялись. И ценили — конфликты разводил, мирил врагов. «Амели» не санаторий, по приезде и показываться туда не хотел, оттягивал момент встречи с командой, которая, по правде говоря, спасла и сохранила клуб. Ну, с Валериком посидели, помянули Эву, об остальном позже. Позже. И непонятно когда. Сейчас он — как те сандаловые бусинки — перебирал в памяти мгновения. То, как Рита шла вчера по парку… он едет по прогулочной зоне, останавливается, окликает ее по имени. Она не удивляется, ничему не удивляется, будто гуляла специально, чтобы его встретить. И прошедшая ночь…
        На звонок мобильного ответил тут же, почему-то подумал, что Рита, мало ли, отпросилась из офиса, ушла — и сейчас они снова отправятся на прогулку, они при любой погоде будут гулять, взявшись за руки, зимой и летом. Нет, тенорок Валерика: в клубе проблемы, срочно приезжай!
        Алексей пожалел, что телефон не отключил, но помчался на зов. Безотлагательно.
        В официальной части клуба почти без перемен. Что говорить, входишь в помещение — и никаких претензий к замыслу. Функционально и точно. Милый клуб, нет этого идиотского нагромождения, нет помпезности или нарочитого подыгрывания вкусам толпы. Приглашают архитектора — тот заказчика идиотом считает втайне. Зачастую так. И делает некий «модный стандарт», сыплет терминами, а в тоне сквозит высокомерие: «Тебе, старик, все равно не понять, соглашайся с моим продвинутым мнением немедленно!» И многие ведутся на такие заходы. Это работает. Стесняются безграмотности своей, боятся старомодное творение получить, люди будут смеяться — и соглашаются чуть ли не с каждым словом разрекламированного «мэтра». Мэтры ведут себя одинаково, дешевка и понты, Алексей все это ненавидит. Бог в помощь — делал проекты самостоятельно, никто ему не указ. И получилось, славно получилось.
        Курил Алексей редко, но с Валериком они часто устраивали перекуры в кабинете, предпочитали нормальный мужской «Davidoff», не какие-то там вычурные сигареты для педерастов. Пить — так виски, курить — так «понимание приходит с опытом», сегодня Алексей особенно ясно ощущал точность девиза. Тоже делали, как для себя, серьезные люди.
        Ценность Валерика в сумбурной Алексеевой жизни переоценить трудно. Встретились в непростой момент, кто ведомый, кто лидер — не спорили, и Валерик на первый план не лез. Внешность у него незапоминающаяся, вроде есть он — и нету, незначительный на вид, руки красные, опухшие почему-то. Но как исполнитель — находка. Счастливый случай, что говорить. Нет мелочности, шкурности, и нет опасности получить ножом в спину. Хуже всего друзья, к которым спиной повернуться опасно, ударят исподтишка, и разве мало таких? Да сколько угодно, с благороднейшим выражением облика — сдадут и не перекрестятся. Но интуиция у Алексея пока срабатывала, гнилых и ненадежных вычислял мгновенно.
        — Алекс, тут такое дело. Расстраивать тебя не хочу, но случилось кое-что. В общем, копают под нас, не пойму пока кто, но пока не было тебя — тишина, чувство такое, что затаились, выжидали, врагов достаточно, а за последние полгода… У нас тут порядок, делали, что должны,  — и в творческом плане выросли, диджей у нас из Майами, ух, крепкий профи! Народ на него валом повалил!
        — Это от меня подарок, если кто не понял. Ты считаешь, симпатичные чернокожие прямиком из Флориды в «Амели» на зонтике приземляются? Он же не Мэри Поплине, но я ему в красках Звездоград описал, по адресу направил.
        — Общаться с ним пришлось мне. И квартиру ему искать, и к жизни адаптировать. К нему охрана приставлена круглосуточная. Въезжаешь? Ладно, мы с тобой в паре и не такие вопросы решали, но помолчи, не перебивай. Мне об этом трудно говорить, неужели ты сам не понимаешь? Ищут тебя, Алекс. Ты думаешь, я звонил от переизбытка чувств? Два мордоворота в штатском сегодня стрельбу устроили. Вначале поинтересовались, где найти главного. Ну, я здесь главный, говорю. И тут началось! Я неподалеку от входа стоял, наши ребята не растерялись, когда меня к стенке прижали. Одного схватили тут же, другой быстро, но с достоинством удалился в туалет ресторана, где заблокировал входную дверь. Вышибалы на то и зовутся так, что дверь быстро высадили, обезвредили парня. Оружие отобрали, шум не решились поднимать, отпустили с предупреждением, чтоб не лезли. Стены у нас крепкие, особо повреждений нет. В общем, наша охрана сработала, в конце концов, но никто же не ждал! Днем, внезапно. Никто такого не ждал, расслабились. Докладываю, начальник, обошлось без жертв. Но встряска ничего себе, нормальная. Вот я тебя и набрал.
Считаешь, повод неубедительный?
        Алексей сидел не двигаясь, смотрел на Валерика набычившись, тот хорошо знал этот взгляд. Два в одном: решимость и обдумывание решения. Пауза затянулась.
        — Что думаешь, Алекс?
        — Думаю. Вошел сюда — и засмотрелся, хорошая работа, ничего не скажешь. Ладно, сентиментален я стал в последнее время.
        — В Майами расслабился. От солнца мозги плавятся, с непривычки особенно,  — съязвил Виталик, ему как раз казалось, что с сентиментальностью у Алекса еще хуже, чем раньше. Никакой признательности за полугодовую каторгу, клуб в целости, а сколько разборок, особенно после пожара в «Ночном восторге», шеф будто забыл. «Мазерфакер»,  — Виталик в отсутствие хозяина расширил свой словарный запас неимоверно. Льюис Ди-Джей и не такое говорил, регулярно. Правда, это привлекало публику, гости ощущали себя героями американского сериала «Wire».
        — Продавать клуб надо, срочно. Я это не сейчас решил, но твое сообщение как катализатор сработало. Так что займись.
        — Я ребята куда пойдут? А я? А Льюис?  — Валерик растерялся. Он почему-то считал, что шеф озаботится и тут же улетит обратно в Майами. Деньги ему высылаются систематически, рисков никаких. Валерик — прекрасный организатор, если вдуматься.
        — Новый бизнес открываю, Валерик. Будет компания — высший класс, супер, уж поверь! Архитектурно-дизайнерское бюро. Зря я, что ли, столько лет учился? У меня сумасшедшие идеи, клиенты в очередь выстроятся! А ты прекрасный организатор. Ты пойдешь со мной, не дрейфь. Одного бармена, как минимум, в новой фирме пристроим, заказчики любят комфорт. Даже двух барменов, пожалуй, посменно. Охранники — те, что понадежней,  — само собой, с нами. Еще подумай, кто пригодится может, всех трудоустрою. Бухгалтера Анастасию Федоровну, нет вопросов. Девочки с шестом будут для нового хозяина танцевать, официанты могут не беспокоиться, на месте «Амели» будет новый клуб, место тут хлебное. Наташку с собой возьмем, ты с ней обсуди, дельный секретарь из нее получится. Да, утрясем по ходу. А Льюис поедет обратно в Майами, там ему самое место. И безопасно, и тепло.
        Остался Валерик в озабоченном недоумении, впрочем, скорее обнадеженный, чем встревоженный, новое дело — почему нет, прекрасная идея!.. Или нет?..
        Он уже видел себя в новом, специально для него отделанном жилище, Алексей человек широкий, для верного друга Валеры вопрос решит. И он пригласит, наконец, Стасеньку, ведь куда попало его не пригласишь, а тайное всегда становится явным…
        Алексей, выходя из клуба, попрощался с ребятами рукопожатием, окинул взглядом помещение, будто запоминая. Он уже смотрел на него как на один из удачных проектов, которые можно заявить в числе работ новой компании.

* * *
        — Продолжим в следующий раз!  — дискуссию Рита оборвала почти на полуслове, и тут же покинула офис — несколько стремительней, чем обычно.
        Алексей позвонил сам. Да, он уже на пути к ней. Да, она почти закончила, ну то есть… ну правда., да нет, я действительно заканчиваю, обсуждение затянулось, можно длить без конца и края, но на сегодня все — Рита на прощание оглядела ободренных «ласточек», если они ощутили, что неразрешимых ситуаций нет — это желаемый результат. И в мире станет меньше слез, меньше слез — фраза ей самой понравилась, с чего бы, она и не думала плакать. А меньше насилия? Насилие исчезнет вовсе, мы объединимся — и прекратим войны, остановим агрессию, жестоким и злым заменим часть мозга, они прекратят мыкаться в поисках жертвы, заслушаются «Экспромтами» Шуберта, станут благородными давидсбюндлерами из шумановского «Карнавала»  — и никакой опасности представлять не будут, Лешенька. Перламутровую «ауди» уже пятнадцать минут заполнял Ритин грудной голос, уверенные звуки на низких нотах — Алексей вначале слушал не ее, а переливы интонаций, они подчиняли беспрекословно, как подопытный кролик, он согласен с любым ее утверждением. Поневоле. Ему нравится голос. Он представил себе, что Эва вот так же растворялась в переливах
голоса, очаровывающего, как волшебная дудочка, любой делается послушным. Слез в мире станет меньше, в мире станет меньше слез.
        — Слез не станет меньше, дорогая Рита. Ты не можешь ничего изменить. Разве ты помогла хоть кому-нибудь? Безотносительно восхищения тобой, ты в моем понимании абсолютно совершенная женщина — и я искал тебя, да, искал, да, именно тебя, но познакомила нас моя рыжая девочка, которая ушла. Да нет, я не хотел ничего такого говорить, я и не думал так. Но… Она…  — Отчаяние во взгляде у Алексея, Рита испугалась этой бездны отчаяния, ведь ничего такого и не предполагалось. Он ее встретил, она вышла к нему навстречу, села в машину.
        Картинки про счастье, они у нее перед глазами то прыгали, то плыли, туманя взор, «ласточки» переглядывались. И вот опять. Бездна, болото, топкая муть, в которую он ее погрузит с головой. Вместо любви. Ну вот опять, и каждый раз одно и то же. Где он, гриша, карманный мои, единственный, кто никогда не изменит? Она игрушку дома оставила, обычно в кармане нащупаешь, и легче. Нащупаешь — и смеешься, безо всяких на то причин. А сейчас там шагомер, зачем?.. да все как обычно, чего она ждала?
        — Эва писала тебе, завела тетрадки в тисненом переплете. К уменьшающемуся количеству слез это отношения не имеет, я нормальный мужик, но как кнопка вдавливается где-то вот тут, рядом с теменем. От этого «Дорогая Рита» мокнут глаза, как у кисейной барышни.
        — И утром ты вспомнил, вез меня на работу — и вспомнил? Теперь приехал за мной — и снова вспомнил?  — спросила она.
        — Да,  — сказал он.
        — Мы можем об этом поговорить. Если хочешь. Но очень резко…
        — Что?
        — Ты резко появился в моей жизни. И как будто я тебя ждала, гуляя в парке ждала, что ты возникнешь, ты возник, и стало так хорошо! Так естественно и просто. Мы уснули, проснулись, внезапная страсть, невообразимо!  — и мы оба почему-то знаем, это не роман одной ночи.
        — Да. А почему?
        — Я чувствую так. Принимаю решения, повинуясь порыву. «Красотка очень молода, но не из нашего столетья, вдвоем нам не бывать — та, третья, нас не оставит никогда», я увидела тебя вчера, тут же строки пронеслись, мои любимые стихи. Ты понимаешь. Мы никогда не избавимся от мыслей об Эве, что нас познакомила. Между нами трагическая смерть твоей дочери. Ты ее любишь, и я ее люблю. Но я подумала — прорвемся, преодолеем. Ты точно такой, как мечталось когда-то. Еще когда строчки о красотке, что «очень молода» увидела впервые. Противоречие в них, я никак не могла уловить, о чем они, вроде как несуразность смысловая, натяжка, искусственное напряжение. Но запомнились стихи с юности. Непонятные стихи, непонятно, зачем запомнились. Сейчас поняла. Я люблю тебя, Леша,  — и Анна Андреевна, урожденная Горенко, мне написала любовь в двенадцати строках.
        — Рита, я знаю, кто такая Горенко, счет в мою пользу.
        — Как ты можешь сейчас шутить!
        — А что, дорогая Рита, я стараюсь соответствовать. Пафосно так. Приговорен молчать, а вслух…
        Они стояли на светофоре, он потянулся и как-то уж очень умело запечатал ей губы поцелуем. Рита гуттаперчево выгнулась ему навстречу, слияние тел и губ (душ? про души ничего не известно; лишь яростные споры — а есть ли она, душа?), светофор переменился, наконец, он снова водитель, она пассажир, но секундная вспышка расставила акценты, совсем иные, чем до.
        Любви без потрясений не бывает, не они придумали, не им отменять. (А кто придумал? И почему, зачем?.. Но так случается, это так и случается.) И ей придется отвечать ему на вопросы, слушать его и пестовать, и мучить, и лечить, «красотка очень молода… как вышедшие из тюрьмы… мы что-то знаем друг о друге… ужасное». Диалог между ними продолжился как в немом кино, беззвучно. Озвучки нет, по салону «ауди» носились невидимые титры.
        «Прости, я измучился, две женщины в моём сердце, без вас обеих я не смогу. Но почему ты ее не спасла».
        «Я работала с Эвой, я поняла только то, что она очень одинока».
        «И ты осуждаешь меня».
        «Я никого не осуждаю. Никогда».
        «Никогда не говори никогда».
        «Никогда не говори банальностей».
        «Один — один».
        «Да, я хотела стать для нее матерью. Но я не знала, что…»
        «Что я не…»
        — Да, я не позволял матери ее видеть. Я не позволял Эве видеть мать. Это отдельная история. Я тебе все расскажу.
        Голоса обрели звук, они подъезжали к Ритиному дому, машину он оставил во дворе.
        И оба ощущали странную дрожь, поднимаясь по лестнице, потому что одно: дотронуться друг до друга, немедленно, она оживает в его объятиях, едва захлопнулась дверь. Что ж за ненасытность такая, да, «как вышедшие из тюрьмы».
        Прикосновения, от которых бросает то в жар, то в холод, и близость невероятная, и где-то совсем рядом гуляет ветер, и смерть, и мучительное блаженство начала и конца, беспамятство, и лица, искаженные любовью, снова и снова.
        Потом он курит в кухне, Рита вышла из ванной и села напротив него. Потянулась к пачке «Мальборо» на столе, выдернула сигарету, щелкнула зажигалкой.
        — Сигарета делает тебя совсем другой,  — сказал он.
        — Какой же?
        — Немного надменной, наверное. Другой. Тебе идет. Я люблю тебя.
        — Тебе тоже идет. Я люблю тебя.  — Эхо, эхо рассыпалось,  — люблю, молю, неволю…
        А ведь если бы не продукты, шампанское и другие мелочи,  — выходить из дому совсем необязательно. Вот так и остаться и здесь, и никуда не выходить. «Никогда,  — подумала Рита.  — Но ведь мужчины не могут сидеть без дела». Раньше она так же думала о себе. Теперь поняла, что рассматривать цыганские глаза, упрямый подбородок, ловить его жесты (он откидывает волосы назад, резко тушит сигарету, примеряет смешную перчатку-хваталку с широкими стегаными отростками для пальцев) она согласна вечно. Симметрия Лешиных черт становится привычной, грубоватая гармония делает лицо изысканным. И ленивый жест, которым он подтаскивает поближе лист бумаги, ручки и карандаши у Риты повсюду разбросаны,  — взгляд резкий и цепкий, Леша сосредоточен, молниеносно выхватывает очередную деталь, из хаотичных поначалу линий появляется Ритино лицо, еще два-три штриха — и он повернул рисунок: смотри!
        — Да ты мастер! Как точно поймал то, что мне самой казалось неуловимым.
        — Разве я что-то ловил?  — Он недоумевает, искренне.  — Я писал тебя так, как вижу, ну, сверял время от времени с оригиналом, но больше для того, чтобы взглянуть украдкой лишний раз. Часами бы смотрел, не отрываясь, я…
        — Ты прекрасный рисовальщик!
        — Спасибо. Просто набросок, минутное дело. Эскиз. Раньше от профессии бегал, казалось, что не ко времени профессия. Теперь ко времени. Я архитектор по образованию, дизайном помещений занимался. Займусь вплотную, определился. Почему? Длинная история. Ох, мне еще рассказывать и рассказывать. Повторяю, тебе слушать надоест.
        — Говори. Хотя у меня странное ощущение, что я все о тебе уже знаю. Обманчивое, наверное. Но на крокодила в тине ты явно не похож.
        — Ты о чем?
        — Да так, вспомнила. Одна моя знакомая называла возлюбленного крокодилом. Тина — для полноты образа, она писательница. Запомнилось. Но ты явно не крокодил. И ярлык одинокого волка — тоже не для тебя.
        — Не придумывай, Рита. Я человек со сложной судьбой, вломился в твою жизнь с бухты-барахты, но по размышлении зрелом. Кстати, я вот часто думал — зачем ты всей этой хренотенью занимаешься? Чем бы прекрасная дама ни тешилась, конечно, но непонятно мне. Ты смогла хоть кому-нибудь помочь? Разговоры ни о чем ведешь с чужими людьми. Смысл?
        — Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Раз люди приходят за помощью, значит, я им необходима! Ко мне приходят как раз те, кто подсознательно чувствует — «что-то со мной не так», они ищут спасения. Спасти я не могу, но выслушать и предложить пути решения — могу. Этим я и занимаюсь. Продуктивность не детектируется, ну, не выявляется, так скажем, в первые же недели. Часто спустя годы. Извини за прямоту, но я же не навязываюсь, ко мне приходят по записи, а я решаю, с кем и как говорить. С некоторыми прощаюсь тут же.
        Сегодня у меня барышня на приеме была, у нее устойчивый невроз секс-преследований на работе. Причина — личная неустроенность, она постоянно провоцирует начальника и сослуживцев, сама того не осознавая. Не знаю, буду я с ней работать или нет. Проверить истоки поведенческих паттернов, вытащить причины деформаций, врожденных, приобретенных, навязанных… Стопроцентной гарантии, что помогу, нет и не может быть. А помощь ей нужна, барышня окажется в психушке лет через пять. Ее картина мира агрессивна — сплошной sexual harassment, окружающие ее мужчины сексуально озабочены, все как один.
        — Но окружающие мужчины действительно сексуально озабочены. Знаешь, как я после развода жизнь организовал, причем сознательно? Решил, как отрезал, как ты говоришь, по-мужски,  — не будет у меня длительных отношений отныне! Не хочу ответственности, не хочу боли, близости этой самой не хочу. И молчал, да. Только проститутки. Шлюхи, иначе говоря. Фанатки и поклонницы. Морочить голову одиноким девушкам, ждущим большой любви,  — фарисейство и комплексы, этого не было. Все по-честному. Ты же знаешь, что я хозяин «Амели»? Ну, в общем… Деньги не проблема, девочки не проблема, от страждущих, как и у тебя, отбоя не было, это я не только о посетителях ночного клуба.  — Алексей усмехнулся, но улыбка сопровождалась взглядом, бросающим Риту в дрожь. И чувство той самой близости — необъяснимой, беспричинной, неоправданной, chemistry. Голова кругом!
        Алексей продолжал, его история только начиналась. И выговаривается он впервые за долгое время, она это поняла.
        — С Эвой — суров и молчалив, заботлив, но не я заботлив, няньками и гувернантками ее окружил. Тряпки — самые дорогие, модные, книги, образование — она в тренде, я на все сто был уверен, что она счастлива! Оказалось, она была несчастна, а я проглядел. Знаешь, сколько времени я думал об этом! Засыпал и просыпался с одной и той же мыслью, от сознания вины хотелось из окна выпрыгнуть, повеситься. Пока над выбором думал — напивался. Сейчас не пью, не переживай.
        — Ты тоже не переживай, алкоголик из тебя не получится. Они иначе говорят, иначе двигаются, иначе смотрят, я мгновенно определяю, с первого взгляда.
        — Ну спасибо, утешила. Ты не перебивай пока, послушай как есть, а то я мысль теряю. Мне есть что тебе рассказать.
        — Да я и не перебиваю, я слушаю. Нужно, чтобы ни звука, босс?  — Рита попробовала пошутить, но шутки Алексей не воспринимал, явно.
        После непродолжительной, но достаточно бурной паузы разговаривали они уже в постели, любовь с разговорами, сон наяву, а спать не хотелось вовсе.
        — Молчание в любви. Правило железное. Но я свое отмолчал, а в последнее время понял, что неправильно это. Разговоры с самим собой, внутреннее подполье, герои внутреннего подполья, чушь. У меня не будет тайн от тебя.
        — Не зарекайся. Вдруг появятся.
        — Я обещания выполняю.
        — Странно. Наверное, это нас и роднит.
        — То, что нас роднит более всего, называется абсолютное физиологическое совпадение.
        — Ты еще скажи — мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой.  — Рита засмеялась, смех остановить не могла, Алексей за водой на кухню сбегал.  — Подожди, я выпью, ты сейчас брызгать на меня начнешь, я знаю.
        — С чего это вдруг, дорогая? За кого ты меня принимаешь? Вот, я понял, подожди, выскажу. Как собака — понять могу, а высказать не умею.
        — Собака? Мне в голову не приходило такое сравнение, но пожалуй, ты похож на терьера. На черного, большого и верного.
        — Русский черный терьер. Исповедь черного терьера, ты меня будешь слушать, наконец? Я молчун, но в последнее время возненавидел себя за это.
        — Я слушаю внимательно. Ты трижды рассказал о себе, что ты молчун.  — Смеяться ей хотелось по-прежнему, но не рискнула, сдержалась.
        — Сегодня я был в клубе «Амели», ну да, моя собственность. Разбираться с делами приходится, дел много, но все откладываю. Сегодня безотлагательно помчался — перестрелка была. Кого искали? Меня, Рита, меня. Подожди, не перебивай, я позже скажу, что и почему. В порядке или в беспорядке, но расскажу тебе интереснейшую историю. Клуб я закрываю. Почему? Я давно решил, позже поймешь почему. Мой отец строительным трестом управлял, крепкий и сильный мужик. И рисовал, и стихи в доме звучали, с утра по воскресеньям бархатный голос Яхонтова. А «Медного всадника» отец наизусть шпарил, я благодаря ему Пушкина полюбил. И не только Пушкина. Блок, Есенин, Евтушенко. «Со мною вот что происходит, совсем не та ко мне приходит…»
        — Странно, очень много общего с моим отцом. Он тоже был для меня идеалом мужчины, красив и прекрасно образован… какое счастье, что много работал и было ему не до меня, а то комплекс Электры обеспечен!
        — Не переживай, идеальный отец — это главный признак наличия этого комплекса. Не самый худший комплекс, людей без комплексов попросту не существует.
        — Странно, до сей поры я считала, что я без комплексов.
        — Это означает, что ты незакомплексована, с этим я согласен. Но не означает, что комплексы отсутствуют. Закомплексованность — внешнее, форма поведения, не более того.
        — Ты и психологией занимался?
        — Да чем я только не занимался, дорогая! Вот… сейчас заметил, что нос у тебя на кончике чуточку расклубниченный, свет так упал. Тебе идет.  — Время от времени он запускал ладонь в щедрую копну Ритиных волос, подушечки пальцев играли, нежничали, он разглаживал спутанные кудри, отодвигал прядки, налипшие на лоб и щеки, открывая ее лицо, и долго всматривался, будто запоминая, любовался и не скрывал этого.  — Я люблю тебя!  — И снова пауза, они оба вслушивались в зависшую гроздь звуков, три простых слова, которые ни Рита, ни Алексей очень долгое время вообще не произносили вслух.  — Так вот, я открываю новый бизнес. Буду архитектурными проектами заниматься, частные заказы, дизайн и отделка помещений, я в Майами интереснейший проект сделал! Да и «Амели»  — стильная работа, убедительная. Связи у меня наработаны, клубный бизнес способствует. Нужные люди есть на всех уровнях нашего сферического феерического Звездограда. Свои люди. А ты, например, будешь встречать меня по вечерам, а в течение дня обо мне думать. Или писать книги, если тебе так нравится.
        — Ты хочешь, чтобы я бросила работу?
        — Ну, пока мы дойдем до этого пункта, обстоятельства определенным образом сложатся. Будет понятно, что и кому бросать. Не будем спешить. Планы у меня не то чтоб наполеоновские, но да, «планов громадье». Ты согласна?
        — Я не согласна бросать работу. Ты даже не понимаешь, чего мне стоило отстоять себя, выработать собственные методы!
        — Ну, к методам мы еще вернемся. А пока пора спать, дорогая. Завтра я тебя снова встречу, на работу отвезу, так что усни счастливой, пусть тебя сомнения не мучают. Трудности в порядке поступления. Преодолеем.
        — Я люблю тебя.
        — Я люблю тебя.  — И снова эхо, зависают звуки, сверкают и переливаются, как осколки стеклышек на вертящемся под потолком шаре в ночном клубе «Амели».
        И оба понимали, что убеждают себя, ублажают себя, успокаивают. «Я люблю тебя». Мантру надо повторять до тех пор, пока она не врастет в сознание, не станет частью его. А потом уже — правдой.
        Наутро они проснулись синхронно. Утренняя нега сменяется привычной суетой (когда она успела привыкнуть? всего-то второе утро!). Леша ее трогает, так бесстыдно трогает — возбуждение никогда не уйдет, привыкание с другими случается, не с ними! Она в этом уверена.
        — Бывает же эта самая chemistry,  — она произнесла это вслух.
        — Ты о чем?
        — Ну, два индивидуума встречаются, и меж ними возникает особое поле. Смотрят друг на друга и ни о чем другом не думают, пространство любви. Химия. Хочешь объяснение? Сейчас.  — Рита мигом выхватила нужную книгу с полки.  — Ну извини меня за цитату, но примерно так.  — Она читает подчеркнуто ровным голосом, как диктор за кадром: «При переживании чувства любви в мозге человека синтезируется 2-фенилэтиламин (РЕА). Его часто называют „веществом любви“. Достаточно простенькое соединение, но зато какие эмоции вызывает! Эмоциональный и энергетический подъем, возбуждение, симпатию, сексуальность. Однако это вещество в организме легко разрушается ферментом моноаминоксигеназой. Считают, что 2-фенилэтиламин синтезируется в организме на начальном периоде возникновения чувства любви.
        По мнению некоторых ученых, за развитие последующей влюбленности ответственны эндорфины, „молекулы долговременных любовных отношений“. Известно, что эндорфины обладают морфиноподобным эффектом. По химической природе они представляют собой пептиды. Эндорфины вызывают анальгезию, эйфорию, влияют на память и способность обучаться. Среди эндорфинов наиболее активен b-эндорфин, состоящий из 31 аминокислотного остатка».  — Она захлопнула книгу, добавила с мягкой улыбкой:  — Вот так, примерно. Извини, если шутка неудачная.
        — Да нет, в самую точку, дорогая.
        Он помрачнел внезапно, глаза наполнились мукой мученической, уже не в первый раз Рита отмечала, как Алексей «уходит», отстраняется, он здесь и где-то там. Но где?
        — Ты сейчас далеко-далеко от меня. Иногда ощущение, что я тебя теряю. О чем ты думаешь?
        — Да так, вспомнил кое-что. Дельце у меня одно, придется к моему приятелю подъехать. Он хороший доктор, в химических соединениях, кстати, большой специалист. Хочешь, подъедем вместе, заодно познакомитесь.
        — Хочу. И есть повод освободить день. Позвоню, чтоб передали: еду к доктору, встречи на сегодня отменяются.
        — Видишь, как просто.
        — Да у меня сегодня ничего серьезного не запланировано. Поэтому и просто. Разве ты не рад?
        — Я был бы рад, чтобы ты и вовсе перестала морочить несчастным женщинам голову,  — сказал он вдруг, с неожиданной серьезностью.
        Рита от интонации вздрогнула, такие резкие смены настроения… впрочем, между людьми все просто, и отношения либо есть, либо нет. Им еще предстоит столько узнать друг о друге!
        — Ты не в первый раз об этом говоришь, я будто не слышу, отшучиваюсь. Но это очень обидно, зачем?
        Она прошла в ванную, долго рассматривала свое отражение в зеркале. Совсем другая женщина смотрела на нее, и женщина ей понравилась. Несмотря на то что ее только что обидели. А полчаса назад ею любовались, она и правда выглядит ожившей! Горячую и холодную воду наконец удалось смешать нужным образом, она запрокинула голову, душ освежал. Обида, легко смываемая струями воды! Да и обида ли? Так, настроение. Химия на то и химия, что эмоциональная сфера постоянно на взводе, а как иначе?
        — В ванную, в ванную, Леша, немедленно, ты наказан!  — Она затолкала его под душ, чуть ли насильно.  — Ты — не повод, чтобы освободиться! Я думать могу только о тебе! Ты постоянно передо мной, как наваждение… Нет никакого смысла пытаться понять кого-то еще. А тебя — сколько угодно. Мучай меня, высказывай все, что накипело, только не молчи!
        Рита готовила кофе, тосты с сыром — на скорую руку у нее вполне приличный завтрак вышел.
        — Леш, там халат в ванной, унисекс!  — до сих пор и момента не представлялось об этом напомнить. Да и незачем, ему нравилось разгуливать обнаженным, ей тоже. Адам и Ева в рамках одной, достаточно скромной квартиры. Но ведь случилось!
        Но вышел он в полотенце на бедрах, в лице озабоченность, по-прежнему. Странно, озабоченность ей еще больше нравилась. Крупные черты лица застыли, сделались каменными, угрюмый взгляд. Он ничего не разыгрывает, вот что главное!
        Сердце ее снова дрогнуло, хотя при чем тут сердце, какая-то тянущая томная боль во всем теле, боль вожделения, chemistry.
        Он сел на табурет у стола, кофе выпил одним глотком, чашечка малюсенькая. К тостам и не притронулся. Сигарета, молчание.
        — Ну, при чем тут обиды, Рита! Моя дочь танцевала в ночном клубе, не в моем, в клубе конкурента и врага. Эва тебе об этом сказала? Нет. А почему?!! Она обращалась к тебе письменно, а записок не показала. Я все время об этом думаю — почему? Она постоянно писала тебе, я тетрадку нашел, на каждой странице. «Дорогая Рита!» И рассказ, от которого у меня временами волосы на голове шевелились. Твое счастье, что ты не читала. Она хорошо писала. С тех пор и плакать приучился.
        — Но, может, это ты что-то сделал не так?  — Рита говорила мягко, ссориться у нее никакого желания не было.  — Я не имею права вламываться в чужую жизнь. Могу выслушать, направить, помочь. Переступать известную грань строго запрещено, это аморально!
        — Аморально не знать, что девочка, которая к тебе приходила, на грани гибели. Приезжает мерзкий старикан на роскошной машине, увозит ее в свои владения, подсаживает на наркотики, да бог знает на что! А ты ничего не знала! Да у тебя пациентки через одну вены резать начнут, а ты и знать ничего не будешь, решая — а вот стоит мне переступать эту грань или аморально получится?
        — У меня не пациентки, а клиентки, «ласточки», так я их называю. Я мотивирую, а не лечу. Насчет Эвы вопрос сложный, ты прав. Она ко мне относилась неравнодушно, я к ней тоже. Была бы она моей дочерью, я смогла бы ей помочь. Это не очень жестоко? То, что я сказала? Случившееся с Эвой, как я понимаю, значительно больше похоже на преступление, чем на самоубийство, я потому и к следователю ходила, мне странной показалась эта история. И до сих пор так думаю, интуиция меня никогда не подводила.
        — При чем тут интуиция?
        — А интуиция основана на жестком подсознательном просчете, сравниваются отдельные детали поведения, обстоятельств. Поневоле сравниваются. И выводы напрашиваются сами собой. А насчет самоубийств… Ты знаешь, я сама резала вены когда-то. Давным-давно. И опасность моей профессии мне хорошо известна.
        — Так ты жертва любви? Или жертва нападения? Или…
        — Я жертва любви и дружбы. Это так давно было, в раннем студенчестве.
        Историю о Юрочке и Танечке мы с вами, дорогой читатель, уже знаем. И Рита вовсе не предполагала, что придется рассказывать о пережитой боли. По ее теории, это отношениям не помогает, а вредит. К психиатру иди и рассказывай. А любимому мужчине такая информация не нужна. Зачем вспоминать о подруге, что каждый день смотрела на нее — и врала, врала, глядя прямо в глаза. О Танечке, которая…
        — Рита, стоп. Предмет переживаний у тебя — подруга, а вовсе не студент. По теории Василия Розанова — он любимый и чтимый мною философ,  — получается, что у тебя скрытая склонность к лесбийской любви. Его знаменитая шкала, женщины плюс-минус фактор женственности, десять пунктов в одну и в другую сторону. И если ты выбрала женщину как повод для переживаний — это о многом говорит.
        — С тех пор у меня вообще нет подруг.
        — У тебя с тех пор нет подруг, но ты ежедневно работаешь с женщинами, ищешь вместе с ними выход из тупика. А сама травмирована с юных лет, ты пережила увлечение женщиной, очень глубоко пережила. Просто иллюстрация к знаменитым стихам Сафо — «fainetai moi»! «Богу равным кажется мне по счастью…», вересаевскую версию все знают. Переводов несть числа, наиболее достоверный знаешь, как звучит?  — Память у Алексей цепкая, не подводит, но сейчас он запнулся на пару секунд, наморщил лоб, выуживая когда-то хорошо знакомые строки.  — «Мне кажется, что тот равен богам, кто сидит перед тобой и вблизи слушает тебя, говорящую столь нежно, и смеющуюся столь прелестно, что воистину, трепещет сердце в груди моей»[1 - Перевод Д. Бургин, основанный на версии Дж. Уиндлера, сверенной с греческим оригиналом (Greec Lyryc I, 78,80).  — Примеч. авт.]. Сафо пишет о своей возлюбленной, о муках ревности. Ты испытала те же муки. Я с таким впервые сталкиваюсь. Я влюблен в потенциальную лесбиянку!
        — Если я и лесбиянка, то подсознательная. Ну, настолько глубоко внутри и под десятью замками, что только Розанов мог бы определить наличие тяги к содомитству.  — Ничего, кроме иронии, попытки «все систематизировать» у нее не вызывали.  — Шкала женственности, женщины лунного света… Глубины мутные, океан с акулами, погружаться страшно. В порочащих связях никогда замечена не была,  — отшутилась Рита. Она совершенно спокойно относилась к голубым и розовым, но — не ее сфера, исследования проводит другой отдел. И пусть. Теории Розанова, божественные строки великой Сафо, судьба небездарной поэтессы Софии Парнок, получившей дозу электрошока,  — блаженная пора юности, время близости с гениальной подругой Мариной зарядило энергией на годы вперед, как ей повезло!  — Если бы тяга к девичьим прелестям была бы во мне заложена, уже проявилась бы. Экспериментов я ставила много, но ограничивалась гетеросексуальными. Цветаева сказала: «Любить только мужчин — скука!», так что меня предупредили. Но я с ней не согласна, хотя уверена, для нее это был период поиска новых впечатлений, попросту эпатаж. Научным языком
выражаясь, «провокативный эпатаж».
        Из Василия Розанова:
        «…Уже самая обыкновенная дружба между Ольгой Семеновной и Варварой Петровною — простое их симпатизирование друг другу, но отличающееся от безразличия или равнодушного отношения к прочим окружающим, есть содомия в дроби 1/100,1/1000. Но все-таки именно бескорыстное, не утилитарное отношение близости на почве любви, на почве почему-то нравится, и нравится особенно, и больше всех — есть содомия, т. е. дробь содомии. Как только мы это признаем или об этом догадались, так поймем, что в сущности, вся жизнь залита содомиею, проникнута ею как сахар, опущенный в стакан чаю, тающий и еще не растаявший… И что как сахар придает вкус чаю, так essential sodomica сообщает сладость и социальность всей жизни…»
        Чрезвычайно любопытно читать теоретические рассуждения Розанова о женской гомосексуальной любви ретроспективно, на фоне того, что пишут современные теоретики лесбианизма, явно не могущие разрешить проблему, кого все-таки считать лесбиянками и как лесбийский (по Розанову — «лунный») союз отличается от «женской дружбы». Нынешние «солнечные» феминистки, борющиеся за права и достоинство всех женщин, но тщательно оберегающие свой ясный свет от мерцания «лунных сестер», мало что нашли бы для себя в христианской метафизике Розанова. Зато те феминистки, которые, проявляя донкихотство, придерживаются идеи Адриенны Рич о всеобщем вхождении в «лесбийский континуум», и те, кто упорно продолжают не верить, что женщины, любящие женщин, в душе не лесбиянки, обнаружили бы в Розанове не признанного в свое время провозвестника радикального лесбийского феминизма в духе 1970-х годов.
        Эти соображения Рита не озвучила, но карточку украдкой заполнила. Уму непостижимо — голая женщина, распаренная ласками, взбодренная душем и тремя чашками кофе, ведет мудреные беседы с любовником, притом она почему-то уверена, что он пришел навсегда. И вдруг, ни слова не сказав, бросает его одного и бежит к рабочему столу, чтобы мысль записать. Нет, понять ее можно, в книге «Многоликий феминизм» (название Рита считает окончательным) такая тема вполне уместна. И почему «ни слова не сказав»? Объяснение, типа «по-моему, там звонит телефон», она промямлила, на ходу. И все правда, пора наконец с офисом связаться — ее там ждут. Сказать, чтоб не ждали.

* * *
        Телефоны, телефоны, трубка к трубке тянется. «Ну, бывай, дружище, я понял. Скоро подъедем». Алексей нажал кнопку мобильного, смотрит на Риту интригующе. Она постоянно «проверяется», как разведчик на объекте,  — есть во взгляде любовь или нет? Интрига, озабоченность, ирония, что угодно допускается, но (вторым планом, красной нитью, лейтмотивом, сквозной линией, да как угодно назовите, не ошибетесь) любовь определяется или нет? Определяется или нет?
        Ну, что за вечный ежеминутный страх потери. Выживут только любовники, иронический Джармуш, на самом деле любовникам лучше умереть после первой ночи. Ну, невозможно ведь жить, так трепетно опасаясь напороться на внезапное равнодушие, поймать скучающий взгляд — и маленькая смерть любви. Когда такие маленькие смерти накапливаются, любовь улетучивается. Сама собой. Исчезает, как и не было.
        Всплыло где-то прочтенное, Рита даже повеселела. Это называется «сбить ряд», чтоб в джунглях безысходности не пропасть: «Человек думает, что любовь, которая ему дана, дана на века. И каждый раз, когда он влюбляется, он так думает, но там, наверху, решают совсем иначе». Чушь какая. «Эй вы там, наверху!»  — когда-то пела женщина, у которой получалось петь, и ничего больше. Но ей хотелось любить, она любила, теряя голос. В конце концов голос ушел вместе с любовью. Как и у Марии Каллас, променявшей славу на большую любовь. Иллюзия, любимый мало того что никогда не любил ее, так еще и женился на другой, та никогда не пела. Зато умела накладывать макияж и стильно одеваться.
        Рита преображается по-солдатски быстро. Десять минут — и из спальни вышла вполне уверенная в себе дама, одета и причесана тщательно, к поездке готова. Алексей удивился, сравнивать он только с Ириной мог, той не менее часа нужно было, чтобы в порядок себя привести, отдельная тема. Но любил, не раздражался, ждал… и дождался, наконец. Забудь. Необъяснимая Рита — единственное, пожалуй, что он уяснил твердо — абсолютная противоположность Ирине. Во всем, для сравнений ни мельчайшего повода.
        Стоит, упершись в притолоку, небрежный свитер очень ему идет, косая сажень в плечах, Розанова и Сафо цитирует, к месту. И шарф мятый, видавший виды, но «Армани». Ну да, дизайнер, начни с себя, стань совершенством, «сам стань мостом, или пусть мост станет тобой, отождествись или отождестви». Она тоже по поводу и без что-то да цитирует, то вслух, то про себя.
        У них много общего. Даже слишком много, Риту это страшит иногда. «Как мы вероломны, то есть как сами себе верны». Ну вот, снова Марина Ивановна.
        — Я тебе не все пока рассказал.  — Алексей ведет машину с той же небрежностью, с какой носит свитер. Но непредвиденных ситуаций на дороге не возникает.  — Сейчас мы поговорим с моим другом, я вводную тебе уже дал, хороший парень, прекрасный врач. Но непростой. То есть у него своя лаборатория, не совсем легальная, ты о химии как о науке сама заговорила.  — Алексей предпочитает левой рукой направлять руль, правая уже привычно касается Ритиного колена, оно каждый раз вздрагивает. Но Рита гасит порыв, останавливает себя: это не интрижка, это любовь, большая любовь, да. Секс в машине неуместен. Пока, во всяком случае, точно.  — Он очень много интересного может нам с тобой рассказать, дорогая Рита. Не пугайся, слезоточивые настроения я с твоей помощью преодолел. Ты очень хороший психолог, подтверждаю.
        — Мотиватор. «Life-coach», иначе говоря.
        — А есть разница?
        — Огромная. Мы имеем право использовать любые практики, сочетать методики по своему усмотрению. Методики могут противоречить друг другу, но конструктивные моменты есть в каждой. Мы уважаем Фрейда и Юнга, но они нам, грубо говоря, не указ. Творческая составляющая, свобода выбора, которая мне открывается, ценна, и ты не можешь себе представить насколько! Я в постоянном поиске.
        — Вообще-то говоря, я позволил себе легкую иронию. Но с тобой такие вещи не проходят. Все всерьез. Кстати, определение для женщин в поиске знаешь? В феминизме вашем кто только не наследил. Были и шутники, книги писали о наследницах амазонок, общее название вида на сегодня — «женщина-поисковик», женская особь в постоянном поиске то есть.
        — Леш, обидеть можно того, кто врет или выдает желаемое за действительное. Те постоянно воюют — на пределе сил, в отчаянии, со слезами на глазах и в голосе сражаются за правду, никогда не понимала, что под этим подразумевается. У меня все просто, я не придумываю. Над этим думаю, о том пишу, с этими людьми работаю. И уже много часов «я люблю тебя». Меня обидеть трудно.
        — Хорошо. Меньше всего хочу, чтобы ты обиделась. Не надо. Ни сейчас, ни потом, прошу тебя. Даже если то, что я скажу, тебя насторожит. Или испугает.
        — Ого!
        — Эва умерла от передоза, Рита. По стечению обстоятельств я вошел в квартиру почти одновременно с милицией. В ванной ее нашли, холодная вода к тому моменту, и тело моей девочки — тоже. Да, я всем заплатил. И квартиру ее очистил — и от шприцов, и от наркоты,  — и записи ее унес и телефон.
        — Все покупается?  — глухо спросила Рита.
        — У всего есть своя цена. То, что я говорю, знают теперь два человека. Третий — Володя, к которому мы едем. Он в своей лаборатории, ждет. Рабочее место и хобби в одном пространстве, увидишь. Волшебник! Калиостро я его иногда называю. И причина смерти Эвы — сердечный приступ. А сколько стоит отсутствие пересудов и сплетен? Я ошибся, она запуталась, мерзавец Артур, которого она считала Игорем Степановичем, этим воспользовался…
        — Артур это кто?
        — Это тот, кто ее убил. Ну, если оставить в покое мое равнодушие, черствость, неумение распознавать сигналы бедствия — вот дельфины, например, прекрасно с этим справляются — и твой, мягко говоря, непрофессионализм…
        И слушать мне об этом теперь долго-долго придется. Всегда. Фрида, которая постоянно видела платок на ночном столике, говорят, очень страдала. Ад. Но вслух про ад не прозвучало, Рита думала про себя.
        — Я по ее записям понял, кто это. Дальше у меня времени колебаться не оставалось. Артур получил свою дозу того самого продукта, от которого погибла Рита. Я домой пришел в тот день, когда ее не стало. И вдруг мне открылось, что именно произошло. И почему. Моя девочка, с тремя языками, блестящим будущим, предстоящей поездкой в Швейцарию на стажировку в элитной школе, танцевала в клубе «Ночной восторг» в свободное от учебы время. Вертелась вокруг шеста и пользовалась успехом…
        — И что ты сделал потом? Когда все понял?  — Голос Риты звучал еле слышно, почти шепот, у нее связки перестали смыкаться от волнения.
        — Я пришел, без приглашения пришел, пробрался, минуя охрану и камеры, на роскошную виллу к мерзавцу. Давний конкурент в облике потомственного аристократа, хитрая лиса и пакостник, извращенец. Делить нам было нечего, обо всем договорились, казалось бы, и вот… Но тогда я об этом не думал. Знал одно — земля для нас двоих слишком мала, не я первый начал. Нашел отморозка в его собственном кабинете и вколол ему тот самый состав, которым убили Эву. Он хрипел, извивался, но я с ним не поговорил на прощание. Противно.
        — И это все?
        — Да нет, такие истории заканчиваются не сразу, дорогая Рита. Продал квартиру Эвы и уехал в Америку. Ну и салют с фейерверком на прощание — клуб «Ночной восторг» пострадал от пожара. Очень пострадал.
        — Ты рассказал мне страшные вещи.
        — Рита, я тебе доверяю. Я не могу носить это в себе, да и небезопасно. Теперь меня ищут, клуб я продаю, срочно. После Володи мы непременно поедем ко мне, я свою избушку покажу, тебе понравится. У тебя лучше, конечно, не спорю. Но и переодеться не мешает герою-любовнику, а? Как ты думаешь?
        Машина остановилась, он имел полное право ее целовать, риска, что врежутся в столб, нету.
        Она не знала, кто он в данном случае, герой или маньяк. Такого рода месть только в кино у Скорсезе легко и просто. И Леша — герой любимых фильмов, у него мышление мафиози, чистой воды. Приехали. Недаром она постоянно ждала подвоха, не верилось. Что-то не совпадало, неподотчетное чувство тревоги возникало. И навязчивое — а сколько еще человек он убил?
        — Володя и мне помог после гибели Эвы, вычистил после пробы случайной, думал, кокаин вдохнул. Чуть концы не отдал. И набор продуктов я ему на исследование отдал. Тогда еще. С тех пор не виделись. Ну, пошли, сюжет в общих чертах тебе понятен.
        — Да уж, открылось многое, не жук лапкой нацарапал,  — пролепетала она первые слова, пришедшие в голову, неуместные, судя по всему. Она испугалась. Теперь плакать хотелось ей. Дорогая Рита. Вот тебе, дорогая Рита, и Юрьев день.
        Машина плавно, без каких-либо сложностей въехала на территорию больницы «скорой помощи», окраина города, но не больница, скорее медгородок, окруженный массивным стальным забором. Ворота, впрочем, открыты настежь, люди в халатах, зеленых и голубых, снуют по двору, суетятся тетки с сумками и пакетами, часы посещений в разгаре, лица сплошь озабоченные, никому и дела нет до неподотчетного транспортного средства, уверенно пересекшего границы городка, в котором не менее десяти корпусов, указатели на столбах: «Кардиология», «Неврология», «Хирургия», «Ожоговое отделение», белые фургоны, отмеченные огромными красными крестами спереди, сзади, сбоку, аккуратно, на небольшой скорости вплывают в специальные ниши в зданиях, дюжие парни выкатывают носилки со страдальцами, точно зная задачу — доставить в нужное отделение.
        Жизнь внутри городка насыщенная, движения санитаров точны, впечатление, что перемещения людей и машин во дворе хаотичное, броуновское, неверно. Отнюдь не броуновское. Возможно, появление машины Алексея — тоже часть общего плана. Рита не предполагала, что глазам ее откроется заповедная зона «вход без ограничений», она с момента неосторожного обращения с собственными венами никогда на территорию «неотложки» не попадала, много лет прошло, никаких сведений о рутинных подробностях буден за высоким забором в памяти не осталось, не до того было.
        Деревья повсюду, ветви безлиственные оголены. Березы, осины, платаны кое-где, даже огромный дуб у развилки заасфальтированных тропинок, сколько ему лет? Безмолвные стареющие свидетели чужих несчастий, сросшихся и не сросшихся конечностей, счастливых исцелений, многочасовых операций с благополучным/летальным исходом, внезапных смертей. Могучие крепкие стволы. Специально и давным-давно посажены, теперь оживляют картину, даже зимой. А летом тут как хорошо! Ее тогда в летнее время привезли, возможно и в эту самую клинику, теперь она знает, как это выглядит. Здания с тех пор вряд ли перестроены, им нужен срочный ремонт, судя по всему. Но в целом организм быстрого медицинского реагирования живой, функционирует, лучше сюда не попадать, конечно.
        Алексей остановил у серого кирпичного дома с табличкой над входом «Терапия». С парковкой сложностей нет, уткнулись носом в видавший виды тополь, нет проблем.
        — Карета «скорой помощи» вот так же располагается?  — спросила Рита, специально оборудованного подъезда она не увидела.
        — С другой стороны здания приемник для пострадавших, а сюда по большей части на носилках катят. Из реанимации, выздоравливающих. Или с формулировкой «состояние стабильно тяжелое», когда надежда есть, а мест нет, новенькие прибывают постоянно, из отделения в отделения перевозят согласно наличию кроватей. Тут не санаторий. Но Володя нас ждет именно в этом здании.  — Алексей быстрым шагом направился к крыльцу с тремя ступеньками, обернулся:  — Поторопись, он фанат, никаких интересов, кроме медицины, у него нет. Ну, водки выпить иногда. Но диагност первоклассный, ты ничему не удивляйся. Или удивляйся, не подавая виду. Ему тут все разрешено, он как любимое, коллективом взращенное дитя клиники. За то и ценят, что к нему можно обратиться в любое время дня и ночи, личной жизни у Володи нет, зато есть лаборатория. Как он ее получил, долгая история. Не без моей помощи, кстати. Лаборатория особого назначения, так назовем — здесь он сложнейшие анализы делает — при необходимости, или проверяет сомнительные результаты коллег.
        С ним советуются, ему доверяют. Этим все сказано. Начальство увольняют и назначают, ну и что? Новый главврач быстро понимает, что трогать Володю не надо, он незаменим. Авторитетные консилиумы без него не обходятся. Зовут. На экстренные вызовы он тоже едет — врач «скорой помощи», реаниматолог, суточные дежурства, как у всех. Но у всех семьи, дети, любовницы, а у Володи — лаборатория, он здесь круглосуточно. Какие-то его выводы могут показаться безумными, но по факту он чаще всего прав. Его любимая пословица и поговорка: «Я знаю, что я ничего не знаю». Он экспериментирует.
        — Твой друг — умница! Да и Платон был далеко не глуп. Мыслители поддержали его заявление с чувством огромного облегчения и невероятным энтузиазмом, вмиг разглядели, простенькая фраза оправдывает возможные заблуждения. Толстой очень хорошо сказал: «знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
        — Вот. И Лев Толстой сказал.  — Алексей повторил Рите в тон, они уже шли по коридору третьего этажа, он опасался пропустить нужную дверь, давно здесь не появлялся, мог и этаж перепутать, жаль, не уточнил.
        Но дверь чуть позади скрипнула металлом, мягкий тенорок окликнул:
        — Куда это вы направились? Эй, Алексей! Вы уже прошли, так и знал, что запутаетесь.  — Из-за массивной двери выглядывал симпатичный белобрысый парень, Рита его улыбку сразу отметила: широкая и открытая, так редко кто умеет улыбаться.
        Вот оглянитесь по сторонам, понаблюдайте. В улыбке — суть человека. То крысиный оскал появляется, то наблюдается меленькое и дробное сотрясение мимически незадействованных частей тела. При фотографировании часто проявляется, человек пыжится изобразить радость, изо всех сил пыжится — а изображает жертву. Или идиотом выглядит, а без улыбки — вполне представительный господин. Многие вообще предпочитают не улыбаться, что и вовсе клинический случай. Хранят серьезную мину, помнят: «Улыбка мне не идет», помнят ежесекундно, суровость в облике. А жить без улыбки не получается. Запретите себе улыбаться — и организм поневоле ответит невиданными доселе деформациями глубоко внутри сокрытых органов, остро необходимых для осуществления цикла жизнедеятельности в целом. Отрепетированные, часто вымученные улыбки крупных политических деятелей всех мастей — не в счет, это обусловленная необходимость.
        Они уже входили в небольшую комнату, сплошь уставленную полками, стеллажами, на длинном столе разноцветные жидкости в колбах, больших и маленьких. Коробочки, некоторые без крышки, внутри порошковые вещества; изогнутые стеклянные трубки на подставках, небольшие шприцы — в упаковках и без, распакованные шприцы чем-то наполнены. Кроме Володи в комнате молоденькая медсестричка, симпатичная. С личной жизнью у хозяина таинственного помещения проблем нет, подумала Рита машинально. Дверь на пружине тяжело захлопнулась.
        Рита оглянулась — она вспомнила, почему проскочили, вывески снаружи не было, металлическая обшивка зеленоватая, в цвет стены — дверь неприметная, закрывается, как запаивается.
        — Это Ирочка, помощница моя. Бываю рассеян, могу и запутаться в нашем аквариуме. А Ирочка — никогда. Она незаменима. Систематизирует соединения, название и дата на каждой лабораторной единице, посудине, проще говоря, стекла и фильтры содержит в порядке, ярлыки проверяет. Для сохранности результата нам холодильник поставили, много лет без ремонта, ни единой поломки, разве что электричество отключается иногда, тогда беда! Но у нас генератор собственный, тут же заводим адскую машину. В общем, могу своими владениями гордиться!  — Небольшой и худенький Володя увеличивал себя оптически за счет чересчур оживленной жестикуляции, руки то прикасались к разнообразнейшему инструментарию, то иллюстрировали сказанное, Рита уследить не успевала.
        — Более всего вы гордитесь Ирочкой, как я заметила. Это правильно, ответственный помощник — девяносто процентов успеха! Я — Рита, будем знакомы.
        Ирочка кивнула, бросив на Риту быстрый взгляд.
        — Да, я вас не представил, и сам не представился.  — Володя смутился, протянул руку.  — Володя, очень приятно.  — Рита легонько пожала пухлую ладонь.  — Ирина, это Алексей, мой давнишний друг-приятель. Рита, вы тоже мой друг, так?  — Он замялся на пару секунд.  — Алексей мне звонил, предупредил, что вы будете вместе, словом, я могу вам полностью доверять, мы же не всех допускаем в святая святых.
        — Я бы сказала, никого не допускаем,  — серьезно сказала маленькая Ирочка, похожая на миниатюрную китаянку: глаза раскосые и плоское лицо. Но это японки подчеркнуто серьезны, китаянки приветливы и наивны, впрочем, твердого мнения у Риты не было, с восточными женщинами она общалась редко.
        — Ирочка, нет правил без исключений, ты же знаешь,  — быстро сказал Володя и, запустив руку в карман рабочего халата, выудил оттуда голубоватую карточку.  — Возьмите, Рита, вдруг понадоблюсь, всегда рад.
        Рита вытащила из сумки бумажник, достала визитку «Первых ласточек», грациозным движением протянула Володе:
        — Очень приятно, спасибо, там и мой личный телефон есть, видите? отмечен. Теперь мы совсем познакомились.  — Она широко улыбнулась Володе, жалея, что не может пассаж про улыбки зафиксировать на карточке прямо сейчас. Впрочем, why not? Вполне уместно, и вот она уже пишет что-то, орудия труда всегда при себе.  — Я постою тихонько, не буду вам мешать. У Алексея к вам вопросы есть, меня он за компанию привел. Не обращайте на меня внимания, пожалуйста.
        Не обращать внимания трудно, Володя о визите Риты предупрежден, но Ирочке предложил прогуляться по коридору или в буфете посидеть, это недалеко от входа — мы потом вместе к тебе спустимся, кофе закажем на всех. Не сердись.
        Она и не думала сердиться. Бесшумно исчезла, как растворилась, даже дверь не скрипнула, Ира к ней давно приноровилась.
        Трудно Алексею не глядеть на Риту, записывающую фразы спиной к столу, на который она слегка опиралась, ну самую малость касалась ягодицами, всего-то. Для равновесия.
        — Рита книгу заканчивает, я тоже часто оказываюсь брошенным на полуслове, это нормально.  — Алексей все-таки счел нужным пояснить причины странного расположения фигуры, которая приводила его в такое волнение, даже сейчас он думал о ее позе больше, чем о важных сведениях, которые собирался услышать.  — Ну что, Володь? Понимаю, много времени прошло, но что анализ препаратов говорит? Жить будем?
        — С тобой все нормально, тут у меня вообще нет поводов для беспокойства. Крэк-кокаин, некачественный, с примесями, от вовсе идиотских — для увеличения веса стиральный порошок идет — до токсичного левамизола. Тут же все дело не в дозе, а в соединениях. Может возникать аллергия на любую добавку, индивидуальные реакции не просчитываются. Мы тебя промыли, симптомы у тебя были как по справочнику. Я провожу серию исследований для наркологических клиник и реабилитационных центров, заказ. Но и здесь, в нашем богоугодном заведении, у нас бывают серьезные проблемы, специалисты помочь не успевают. Ко мне секретные службы обратились — принесли на исследование продукт, выбрасываемый на рынок. Волосы дыбом. Адские смеси! И часто не от злого умысла. Разве что вес увеличить, действие продлить, наварить больше.
        — А это не злой умысел, по-твоему?
        — Давай различать — препарат, приготовленный с несоблюдением норм, и препарат, предназначенный для устранения субъекта.
        — Живого существа, человеческого детеныша, юного или зрелого, ты хотел сказать?  — уточнил Алексей, он спокойно слушать теорию не мог.
        — Алексей, я работаю с этими препаратами, ищу антидоты, химические составы изобретаю, как могу — спасаю. Кого успеваю спасти. Щадящая терминология, осторожные слова — извини, не мое, я не спикер. Я врач. На подпольный рынок через наркодилеров, преступных элементов, давай так обозначим, по высоким ценам и в огромных количествах попадает куча дерьма. Непроверенного, неочищенного от ядовитых веществ… известны случаи намеренного и вполне осознанного добавления опасных химических соединений для продления «торча»… а что, нормально.  — Губы его искривила мучительная гримаса.  — У нас люди умирают, а мы помочь не можем. В редких случаях мы в состоянии остановить интоксикацию вовремя. Крайне редко. Хорошо, если я знаю, с чем именно нужно бороться, а чаще всего действую наугад, синий или зеленый, синий или зеленый, синий — ок, получилось! Меня хвалят, благодарят, а мне стыдно. Стыдно! Нет универсального противоядия! Нет, потому что люди — да люди ли они после этого?  — употребляют хер знает что, им по фиг!  — Володя разгорячился, Рита поневоле вслушивалась. И запоминала.  — Тут ведь все просто. Решил имярек
отъехать от реальности в эйфорию. Покайфовать. А ни ухом ни рылом что именно он съел, вдохнул, впрыснул или вколол. Никакой гарантии. Плюс — сам любитель кайфа не знает своих физиологических ограничений, даже чистые препараты могут вызвать летальный исход, понимаешь? Ну вот минута теории, грузить не буду, но напомню матчасть: употребление кокаина и других стимуляторов заставляет сердце работать очень интенсивно, сужает кровеносные сосуды, сокращая приток крови и кислорода к сердцу, что ослабляет сердечную мышцу. Даже профессиональные атлеты, чье тело было безупречным, становились жертвами кокаина, приводившего к отказу сердца. Ученые до сих пор не знают, как определить тех, кто более подвержен таким воздействиям. Даже атлеты, понимаешь? И Эва стала одной из тех, чье сердце остановилось. И продукт некачественный, и доза несуразная, и соединение веществ — все сработало. Это же типичная полинаркомания, политоксикомания… иначе говоря, систематическое употребление двух или более психоактивных веществ.
        При формулировке диагноза отмечают ведущее вещество. Вот это запомни, ведущее вещество. Что я могу сказать, как специалист? Какие выводы делать? Кое-что я продумал, конечно. На основе большого опыта, но если теоретическое обоснование спросишь — промолчу. Нет его! Сплошь догадки, предположения.  — Володя начинал говорить очень быстро, когда волновался, без улыбки его лицо делалось незначительным, сморщенным. Рита чувствовала, что он сам тонет в трясине глупости и грубости человеческой, принимая слишком близко к сердцу, не умея ответить — зачем? Почему люди так беспечно относятся к жизни?  — Кокаин, смешанный с пищевой содой, со стиральным порошком, а некачественные опиаты? Несчитано. И желающих приобщиться к долбежке — тоже несчитано. Безответственность. Потом интоксикация, затяжной психоз, самоубийства.
        Одно я тут, в тиши лабораторной, придумал. Кое-что. Как ведущее вещество в том наборе, что ты мне передал, я выделил морфин. Как ни странно. Весьма и весьма специфический, со взаимоисключающими добавками, но все-таки морфин. На основе антагониста морфина — налоксон и налорфин лучше всего — я сделал нечто вроде антидота. При инъекциях некачественными веществами, при передозировках. Алексей, но ты понимаешь, что нет безопасной дозы? Для кого-то — безопасно, а другому — смерть. Я прекращу заниматься этими опытами. Найти универсальный антидот невозможно, а каково постоянно думать о человеческой жадности, о желании минутного счастья любой ценой? Пытка! И что за счастье в отключке от реальности?..  — Он почти плакал.
        Страдание возвращает его лицу форму, оно снова становится вполне симпатичным. Радость и страдание, два эмоциональных полюса — естественная среда обитания его души,  — невольно отметила Рита про себя.
        — Володя, я понимаю вас. И мой совет — не пытайтесь решить проблемы всего человечества. Вы мне очень нравитесь, правда, больно смотреть, как вы тратите свои душевные силы на борьбу с ветряными мельницами. Их не сосчитать. Вы помогли Алексею, вы спасли, я уверена, десятки жизней, ведь так?
        — Больше сотни — точно.
        — Итог превосходный. Мои поздравления. Обобщите результаты исследований, сделайте научную работу. Вы молоды, у вас все впереди. Вы спасете еще многих и многих, универсальный антидот — великая цель. Завидую вам. Но вернемся к тому препарату, о котором вы заговорили, помните, еще до универсального, что пока не готов. Нейтрализатор, применимый против той загадочной смеси, что передана Лешей, помните?
        — Да, конечно.  — Володя выдвинул один из ящиков, достал маленький шприц в герметичной упаковке и запаянную стеклянную бутылочку.  — Вот, смотрите. Уже в серию запустил, в пределах клиники пока. Обычный внутримышечный укол. Как первая помощь работает прекрасно. Во всяком случае, вреда пострадавшим не приносит, это точно. Я составом горжусь.  — Он с гордостью положил на стол бутылочку.  — Но одно условие, что делает применение на практике очень сомнительным. Укол должен быть сделан как можно раньше, в первые пять — десять минут от силы. Иначе — поздно, не спасти. Или значительно сложнее спасти. Получивший смертельную дозу вредного вещества умирает.
        Алексей отозвал Володю в сторону, они пошептались некоторое время, беседа со стороны выглядела дружеской. Потом вовсе к окну отошли. Гипертрофированная жестикуляция Володи, невозмутимая статика Алексея. Гармония противоположностей.
        Деловой разговор — вопросы, ответы, денежные расчеты в том числе, как показалось Рите.
        Удобно спросить или неудобно? удобно или неудобно? Рита смотрела на шприц и бутылочку, в конце концов решила не спрашивать, засунула в карман дубленки, поглубже. Два накладных кармана — каприз дизайнеров. В одном — карманный гриша, в другом — Володин антидот, шагомеры она оставила дома.

* * *
        В машине Алексей молчал. Угрюмо следит за дорогой. Ни один мускул на лице не движется, суров.
        — Нервный парень Володя,  — сказала Рита.
        — Зато специалист.  — Он отвлекся от дороги на миг, оглядел Риту, восторг и мука в его глазах — впервые! Или не впервые? И раньше не замечала, не до того было?
        Стремительный роман, рискованный как виражи гоночников по отвесной стене. Алексей снова смотрит прямо перед собой, рука на Ритином бедре, затянутом джинсами.
        — Ты на одну минуту представь, в каком напряжении он живет. А ответственность какая! Люди его профессии рискуют, они экспериментируют…
        — …на других людях других профессий. Все это очень интересно. Я ошибаюсь — или ты действительно убил невинного человека? Я полчаса слушала, наркотики могут быть качественными и некачественными, действие дозы нельзя предугадать. Игорь, или как там его, соблазнитель, короче, предложил девушке улетный набор, она не возражала, ей все понравилось. Эва была совершеннолетней, Леша.
        Алексей чуть не выпустил руль, теперь уже всем телом развернувшись к ней, диалог его интересует больше, чем дорога.
        — Следи за дорогой, дорогой! Я всего лишь говорю то, что думаю. И мне важно, чтобы ты меня услышал. Но это не последнее слово, давай выживем.
        — Мы выживем, Рита.  — Алексей усилием воли остановил себя, желание ударить ее ушло. Не ожидал. Что это с ним? Но заставил себя говорить спокойно.  — Артур посадил мою дочь на наркотики. Володя мне долго объяснял, что это за смесь, отдельные компоненты он встретил впервые. Но он посадил мою дочь на наркоту, он приговорил ее. После ее гибели я нашел тетрадку, где история рассказана в подробностях. Подробности мерзкие.
        — Ты действовал быстро?
        — Это был момент, который я помню отчетливо — вода, холодная вода, и моя рыжеволосая дочь. Без каких-либо признаков жизни. У нее мордашка круглая, она белолицая была, я этим очень гордился. Я вообще ею гордился. Не мог же я круглосуточно ее охранять? И вдруг в тот момент понял, что нельзя любимых оставлять ни на минуту. Они беззащитны, моя дурацкая любовь сделала ее беззащитной. И — «будь свободна!» Эва осталась на свободе и выбрала. Я сказал — осталась, а не оказалась. Приговоренная быть свободной, мной приговоренная! И подонок Артур этим воспользовался. Если бы было десять Артуров — я бы убил десять человек. Я поджег его клуб, и мне было все равно, кто там погибнет. Никто не погиб — и я даже не говорю «к счастью». Шакалы в шакальей дыре. Я не мог поступить иначе. Да, улетел в Майами, чтобы остановиться.
        — Или спастись?  — спросила Рита.
        — Да я бы город поджег в конце концов, мне хотелось стрелять в каждого! На похоронах ее стоял у гроба, навытяжку стоял, а мне хотелось перестрелять пришедших! Равнодушных, с наклеенными на лица сострадательными минами, мне и тебя хотелось застрелить, был такой момент.
        — Когда?
        — Да нет, не сейчас. Не надо так на меня смотреть, я не чудовище и не маньяк. Тогда, в крематории… Мучительная пытка. Отец, который не смог спасти свою единственную дочь. Иногда мне кажется, она была слишком прекрасна, она сказочная, она миф, Елена Прекрасная, дар богов, который сводит с ума. В моих фантазиях я убивал каждого, кто когда-то был с ней знаком, говорил с ней — и не спас. Не предупредил меня вовремя…  — Он выглядел беспомощным и жалким, в его сознании заплясали образы, вытесненные старательно и давно. Теперь он не справлялся с наплывом воображаемых чудищ, затаившихся на какое-то время, но угнездившихся в измученном Лешином воображении навсегда. Его лицо исказилось, он выглядел зверем — загнанным, затравленным.  — Ничего более мучительного в моей жизни не было.
        — Леша, ты оказался один на один с нерешаемой проблемой. Инстинкт самосохранения включился на полную мощность, твое сознание работало, назначая виновных, ты спасся, но как? Преступлениями, жестокостью, местью. Похороны помогают скорбящим сосредоточиться на светлых воспоминаниях. Но ты сосредоточился на злобе. Мир виновен в смерти Эвы. Да, мир виновен. И я виновна. Но в твоем случае я вижу бегство из сложной ситуации прежде всего. Случай уникальный, так как ты смог вернуться. Свершил свой личный суд — и вернулся к нормальной жизни.
        — О, ты считаешь, это так сразу и произошло? Я прилетел в Америку невменяемым, ни с кем не мог говорить, меня спас случай. Просто случай. Я встретил человека, его ситуация в чем-то сходна с моей, мы горевали вместе. Джек предложил мне работу, он меня из ада вытащил. И помог многое понять. То, что никогда не поймешь ты,  — и не нужно, я не хочу, чтобы ты углублялась, все это подсознательное, бессознательное — джунгли, из которых возврата нет.
        — Это было уже потом. А вначале ты избежал трудного адаптивного поведения, что есть причина действий в состоянии аффекта. Тебя захлестнула эмоция, «внезапное падение сознание в магическое». Да, я цитирую основы экзистенциальных теорий, не к месту и нелепо, но твой случай классический! Гнев — один из неадаптивных способов разрешить конфликт, он приспособлен снять напряжение. Вот и все. Ты крушил бы предметы вокруг себя до тех пор, пока не пришло успокоение. Примирение. Ты мог убить и десять, и сто человек. Жертвоприношение на алтарь красавицы Эвы. Ведь она значительно более других достойна жить, правда? Но другие живут, а она умерла, вывод — этих других нужно убить. Странно, что ты не свихнулся окончательно на этой почве. Эмоция могла зафиксироваться, ты бы последовательно лишал жизни одну жертву за другой. Ведь сознание, что ты запросто можешь убить другого человека, что ты вершишь суд, решаешь, кто достоин дышать, а кто нет, уже шаг в запредельное. Туда, откуда не возвращаются. Или возвращаются в смирительной рубашке, в наручниках, в гробу, да как угодно, но не в качестве благонамеренного
любвеобильного господина, подарившего цветы женщине по имени Рита.
        — Рита, все так. Я думал об этом. Но отметь — я честно тебе признался. Зная, что рискую, что могу тебя потерять. Падение сознания, состояние аффекта… нет, любимая: я взял на себя ответственность. Ты цитируешь Сартра, значит, помнишь и это: «Свобода выбора — основной принцип. Создание собственного сценария, авторство проекта». Я выбираю. И несу ответственность. Я взял на себя ответственность и слегка преобразовал реальность. Как архитектор. Подправил. Убил мерзкое животное, сжег его нору, нора, кстати, мало пострадала при пожаре, жаль. Выход за границы, за пределы, поверх барьеров. Трансцендентация, если уж ты так любишь проводить заумные параллели. Я тоже поклонник Сартра, у меня его портрет в кабинете висит, в юности увлекался. Мы, кстати, уже подъезжаем. И… спасибо за этот разговор. Ты знаешь, странно, но я почувствовал себя прощенным. Ты не убежала, я все ждал, что закричишь сейчас: останови, стоп, я выйду! Я знаю, это трудно… И жить с этим непросто. Я знаю. Мы, в общем, приехали.
        «Ауди» свернула к воротам, он еще утром предупредил, что после клиники — прямиком к нему, а это неподалеку.
        Машина размеренно, почти бесшумно катилась по просторной дорожке, ведущей к нелепому на первый взгляд строению. Фантастические формы, что-то похожее на заброшенный космический корабль. Раньше Рита такие дома только в кино видела: перед ней, на небольшом возвышении, стоял круглый павильон с плоской крышей, похожей на шляпу с ровными плоскими полями по краям, выступающими над стеклянными стенами, кое-где врезки бетонно-металлических опор. Она загляделась невольно. Есть дома с химерами, это дом с фантазией.
        — Ну вот, мои владения, любимая. Наши,  — после едва заметной паузы добавил он.
        «Ауди» въехала в подземный гараж, Алексей и Рита вошли в лифт, вжик!  — и оказались в просторном холле.
        Две картины в духе супрематизма Рите понравились, без них пространство казалось бы неодушевленным. И странная живопись посреди стены, стиль Рита не определила. Часть небоскреба, тени, напоминающие театральные маски.
        — Чья это работа? Странная. Не могу понять, нравится или нет… но взгляд приковывает.
        — Моя, в студенчестве увлекался. «Мимолетность»  — так и назвал. Подражание всем сразу,  — коротко уточнил Алексей, в подробности не вдавался. Не мог же он сказать, что картина — обозначение точки в стене, прикрытие для сейфа.
        Белые кожаные диваны, плоские почти. Между ними — овальный стол светлого дерева. Стулья со спинками, отливающими гранатовым цветом. Светло-серые пупырчатые стены прекрасно сочетались с встроенными кое-где витринами — стекло и металл. Статуэтки, причудливая посуда, как в Володиной лаборатории. Там беспорядок, конечно, а здесь стерильность, стиль хай-тек в полный рост. Алексей нажал спрятанную в одной из витрин кнопку — и льется откуда-то сверху голубоватый свет. Другая кнопка пробудила музыкальный поток — мягкие, полные неги мелодии, электронный блюз. Рита вспомнила свой повторяющийся сон, картинки будущего — много металла, стекла, передвижные станции, в чем-то похожие на дом Алексея. И транспорт, и жилье, и клиники — многофункциональные и автоматизированные единицы жизнеобеспечения. Затянутые в латекс особи под стать передвижным станциям, мужественность и женственность изжита за ненадобностью. Провокативно и не дозволено. Полная и безоговорочная победа унисекса.
        Любовь — как обмен энергией в специальных модифицирующихся камерах, на головах влюбленных что-то вроде подпитывающих шлемов с электродами, лампочки загораются и тухнут, загораются и тухнут, так было во сне — полная стерильность, нет соприкосновений, все регламентировано. Плотские совокупления запрещены, разрешено оплодотворение яйцеклетки в клинических условиях, сперма вводится во влагалище счастливицы под шелестящие переборы восточных струнных инструментов, будущая мать не знает отца своего ребенка, ребенок никогда не узнает имена своих родителей. Да и нету имен, есть номера на дискетах, где зафиксированы передвижения особей, их адреса, мысли. Информация передается автоматически, дискеты хранятся в спецхранилище, для посещений оно закрыто. Это никому не кажется странным, разве бывает иначе? Питание подобрано так, чтобы утро казалось светлым, день полон забот, а вечер — приготовления к отдыху, восемь-девять часов сна обязательно. Веселые голограммы разыгрывают ситуации для эмоциональных переживаний, но «падение в магическое» безопасно, все под контролем. Экстрим, аффект, гнев переживаются
субъектом в объективно безопасной обстановке. Чувства изъяты из обращения — идеальное общество не может подвергаться риску нерегламентированных переживаний.
        Рита рассказывала Алексею версию будущего, фантазия вела ее все дальше, она начала описывать подробности питания и занятий мутировавших индивидуумов.
        — И сквозь толщу правил в царстве скорбного бесчувствия…
        — А точнее, полного отсутствия чувств,  — в тон ему подхватила Рита, чувствуя, как по ее ноге вверх скользит его рука, другая — обнимает за талию, притягивает ее на плоский диван — он так функционален, оказывается, у меня нет нефункциональных вещей,  — пробились, как иногда, знаешь, пробивается сквозь толщу асфальта зеленый побег травы… так потянулись навстречу две, нет, четыре руки, ведь у двух любовников — четыре руки, верно? Две головы и целых четыре ноги — да, четыре… Двое на белом диване переплелись так тесно, они освобождались от одежды наспех, скорей, как можно скорей слиться окончательно, уйти туда, где только стон, плач и крик — от боли, от страсти и любви, преодолевающей любые запреты.
        — А ты говорила, серое безжизненное пространство будущего, никто не отваживается на прикосновение, все расписано. Отчего ты так боишься, что вечная женственность постепенно исчезнет, любимая моя? Женственность либо есть, либо нет, все просто. Она никуда не денется, а встречается редко, но это во все времена так. Феминизм нашумел, но ничему не повредил. Придал решительности и уверенности в себе затюканным жизнью дурнушкам, только и всего. А ты — совершенна! И тебе потеря женственности не грозит, даже если бы ты занялась объяснением еще более дурацких теорий.
        Все это он говорил, когда они уже переводили дыхание, буря настигла и стихла, усмиренная. Любовный всплеск. Или эротический? Какая разница, Рита счастлива, она смеялась, кивая головой в такт его словам, не вслушиваясь. Соглашаясь.
        С дивана он вскочил первым:
        — Идем, я провожу тебя в ванную, заодно покажу дворец, хоть это громко сказано.
        — Не громко. Это дворец. В нем живет король, который…
        — Мечтает жениться на самой прекрасной принцессе на земле.
        — Да?
        — Да.  — Алексей крепко схватил ее за руки, поднял, она покорно обняла его шею, губы уютно вжались куда-то, в ключичную ямку, наверное; безвольное Ритино тело повисло на его спине, так они двигались в направлении лестницы.
        — А легкая какая! Любимая женщина, сделанная из воздуха. Смотри, воздушная, слева — studyroom, мой рабочий кабинет, там много интересного, позже посмотрим. Справа — бедрум. В ней ничего интересного нет, кроме одного — сегодня эта ничем не примечательная комната впервые станет нашей общей спальней.
        Алексей поставил ее на пол в огромной ванной комнате, потянулся к кранам, но Рита вовремя остановила: «Я хочу в душ! Это бодрит!»; душ за стеклянной перегородкой, они еле поместились в душевой кабинке. Но поместились, Рита отчаянно брызгалась, струи летят повсюду, а он стоял и смотрел на нее, смотрел, как стекают капли по ее лицу. И не удержался, начал целовать ее снова.
        Наконец она высвободилась, потянулась к полке с полотенцами.
        — Да у меня и халат для тебя есть. Чин чинарём. Нет проблем. Ты иди в спальню, а я все-таки приму ванну, в ней я иногда превращаюсь в дельфина. Эва меня так называла. Она считала, что вода — моя естественная среда обитания.
        — Ты не похож на дельфина. У них головы клювом заканчиваются, они забавные. А ты серьезный у меня.
        — С тобой — нет. Есть и другой вид, губошлепы. Я дельфин-губошлеп.
        — И на дельфина-губошлепа тоже не похож. Зато твоя хижина из стекла и металла действительно похожа на дельфинарий.
        — Еще много сюрпризов, я тебе не все показал!
        — Да и времени не было рассматривать. Дельфин ты мой дельфин, порывистый и нежный. Ну хорошо, а я кто?  — спросила Рита.
        — Ты — укротитель дельфинов. Нет, исследователь. Так лучше звучит, по-моему, а?
        — Но только не исследователь-теоретик. Я неплохой практик, ты не находишь?  — Она бросила на ходу, оставив Алексея плескаться в одиночестве.
        Спальня в этом дельфинарии справа, Рита дверь приоткрыла и захлопнула — это потом, позже. Деревянная терраса с крепкими перилами — холл сверху как на ладони — ведет к широкому дверному проему, задраенному плитой красного дерева, напоминающей дверь сейфа. Ни одной детали в простоте, Рита потрясена. В этом доме причуд ей удивительно комфортно и легко. Она движется без экскурсовода, не любопытствует, но вольно обозревает владения, откуда же чувство, что она здесь была раньше, сны запомнившиеся, сны позабытые, сны наяву. Сны… Толкнула медную ручку, дверь подалась легко, рабочий кабинет — кажется, так Алексей назвал?  — ее заинтересовал куда больше. Что читают дельфины? чем они заняты, когда никто их не видит?
        После стерильной опустошенности холла она оценила нормальную деловую обстановку, Алексей тяготел к основательности. Сталкивал разные стили, но эклектики Рита не увидела. Свободный подход к идее функциональности, это ей понравилось. Маленькие и большие фотографии в рамках того же стиля, что и стол — массивный, с резным бордюром по краю столешницы, выдвижные ящики по бокам, затейливые ручки. Она дернула за одну из ручек — ящик выдвигается легко, никакого усилия. Он почти пуст, три тетрадки на дне. Тетрадки в тисненом переплете, самую верхнюю Рита открыла, и первое, что бросилось в глаза, обращение к ней самой, почерк Эвы. «Дорогая Рита»  — и короткие описания, зарисовки, размышления о грустном и веселом, простые фразы. Дневник ее ушедшей «ласточки»… упорхнувшей, возможно? Та самая тетрадь для домашних работ, так и не показанных ей. Вот что так мучит Алексея! Он порой отвлекается, но вряд ли забывает вполне, даже на мгновение. «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Она шла по парку в своей дурацкой дубленке, он предстал перед ее взором, но о ней ли он думал?
        «Я этого очень стеснялась, но после визита мне очень захотелось танцевать в клубе. Я видела себя в маске, маска в форме бабочки, с блестками. И я танцую, прилипаю к шесту всем телом, потом отталкиваю его от себя, он холодный и сверкающий, натруженные ладони отполировали металл. Или на столе танцую, мне аплодируют, все возбуждены от восторга. Недаром ведь я столько времени истратила на развитие гибкости, я принимаю умопомрачительные позы, любые виды шпагата трудности не представляют. Всеобщий ажиотаж».
        Это — после визита к матери, которую она так долго искала. И нашла совершенно чужую женщину, которая ее даже не узнала. Почему так совпало?  — не зная об этом, поверив нескладной сказке о благополучной семье, Рита невольно тянулась к Эве, ее хотелось баловать, выбирать ей платья, хотя одета Эва была безукоризненно — всегда! Но почему возникало чувство, что девушка страдает, что она совершенно одна? Рита с трудом сдерживалась, чтобы не сказать ей, сколько раз она почти что выговорила: «Приходи ко мне жить, Эва, будем как мама и дочка». Пугалась этого, иронизировала над собой — Симона и Сартр наперегонки удочеряли любовниц, никто и на секунду не усомнится, что ею движет тайный расчет, такого рода эпатаж в Париже — на ура, а в Звездограде — лишь повод для пересудов.
        Риту захватило чтение, хотя Алексей ей пересказывал многое, пусть обрывочно.
        Вот и окончание, исповеди, но строки никак не прощальные. Самоубийство отпадает напрочь. Как ей не повезло, моей бедной дочке!  — вдруг подумала Рита.
        «Даже странно, что все так просто. И такая легкость в теле, в мыслях! Я летаю наяву! Почему же многие умирают? Нелепо умирают, страшно. И виноваты сами! Я иногда задумываюсь, но словечко Игоря вспоминается тут же: „Есть так много идиотов, которые ошибаются в дозах!“» Конец записи.
        Она перевернула страницу и застыла. Дыхание перехватило от растерянности, обида смешалась с ужасом. Леденящим.
        Фломастеры, черный и красный цвет. Женская голова со шрамом на горле, красная полоса поперек. Женская фигура с шеей, передавленной шнурком, увеличенные от ужаса и боли глаза молят о пощаде. Ритины глаза.
        Да ведь это она!  — и на гнучком уличном фонаре, и разрубленная надвое, да, тело из двух отдельных частей, но лицо узнаваемо. Это ее глаза, он называл их лазерными, она помнит. Изощренные способы казни в картинках шли до самой последней страницы. Необъяснимо и страшно, чересчур!
        Стоп, а почему чересчур?.. Все это время Алексей думал о мести, почему не поиграть в любовь? Второразрядная киношка о маньяке, свихнувшемся от горя и чувства вины. Чувство вины взрывоопасно, искрящийся бикфордов шнур, смертельный риск для окружающих. Очередной виток страданий вызывает порыв к изощренной мести. Ее любимый без раздумий уничтожил человека, которого считает убийцей дочери, а разве было расследование? Разве суд приговорил преступника к смертной казни?
        В порыве ярости Алексей поджигает чужой клуб — а разве он разобрался? Нет, он и не разбирался ни в чем, поддался порыву, в гневе! Теперь спасается от тех, кто мстит ему. Никто не вправе самостоятельно вершить суд и наказывать виновных, но это так соблазнительно! Мстители верят в избранность, считают себя сверхлюдьми. Так вот что Леша имел в виду, когда заговорил о трансцендентации, о выходе за рамки. Он — «сверхчеловек», у него галлюцинаторно-параноидный психоз, затяжная стадия, сейчас он выйдет из ванной и креативно расправится с Ритой прямо в спальне. Посреди продуманного hi-tech, под стильную музыку, льющуюся откуда-то сверху.

* * *
        Спальню она не видела, но желание продолжать экскурсию пропало. Паника накрыла ее волной: спастись любой ценой, удрать. Она просто дура! Ударилась в авантюру внезапных переживаний, приблизила к себе постороннего мужчину, вдобавок решила с ним никогда не расставаться. Ей нужно лечиться.
        Она совершает непростительные ошибки, ей нужен поводырь, близкий и проверенный человек, которому она доверяет. Если с ней все так плохо, она не имеет права верить собственным ощущениям. На столе лежали визитки Алексея Мельникова, как хорошо — указан домашний адрес, иначе и такси непонятно куда вызывать; как она опростоволосилась, доверилась первому встречному! Субъекту с тяжелой психической травмой, неизлечимой. Смирительная рубашка для него единственное спасение.
        Дельфин в дельфинарии. Симона считала Нельсона крокодилом в тине, тоже ничего хорошего. Нежно любимый ничего не простил, публично оскорблял ту, которая сделала его имя знаменитым! Писатель, подаривший первый оргазм Симоне де Бовуар, вот что о нем знают! Секс лишает зрения, все с ног на голову… с оргазмом и у них с Лешей никаких проблем… и понимают друг друга без слов — с полужеста, с полувзгляда, но любимый мужчина опасен, он тяжело болен! После жарких объятий он идет наверх, усаживается на стул в кабинете и рисует ее с петлей на шее.
        Рита даже не вспомнила, что дома Алексей со времени их встречи не был ни разу. О том, что после смерти дочери шок неизбежен, а натуры артистически одаренные, как и простые смертные, его каким-то образом преодолевают. Выдавливают горе — по слезинке, по капле, по штриху. Суровые мужские слезы она тоже видела. Лились, остановить не могла.
        Она сейчас же поедет к Павлу. Пятнадцать лет его гнала, а ведь он единственный человек, в котором она уверена на все сто процентов! Кто часами выслушивал, кто направлял ее мысли, кто поддерживал ее? И никакого риска, и дочери у него с шестом не плясали, у него нет никаких дочерей. Вот и хорошо.
        По лестнице Рита не спускалась, а скатывалась, потом набирала номер такси — занято, одновременно она поспешно одевалась, наконец диспетчерша откликнулась, Рита скороговоркой назвала адрес, просила срочно. Она заплатит двойной тариф, адрес Павла она вспомнила, не сразу, но назвала, цену оговорили.
        Прощай, дельфин! И крокодил в тине — тоже. Прощайте все! Я уезжаю, я буду счастлива, обойдусь без путаных объяснений и тяги к проституткам, даже Эва писала, что папе нравятся одни шлюхи, и ты, Олгрен, ты бесподобен, поэзия городских трущоб, сплошь наркоманы и пьянчужки, читая письма я понимаю, что значит «быть женщиной», но прости, Симона, с этим твоим лозунгом «Я — женщина» мы обе слишком далеко зашли.
        Симона де Бовуар, из письма Олгрену Нельсону,
        пятница, 3 декабря 1948 года:
        Дорогой мой любимый ты! Я рада, что получила сентябрьское письмо, потому что оно заставляет нас поговорить по существу. Не могу сказать, что последнее твое длинное письмо меня порадовало. Конечно, я знала — с той ночи, когда пролила столько слез, что наша история, видимо, идет к концу и что-то в некотором смысле уже умерло, но для меня было шоком осознать, что конец мог наступить так скоро, уже осенью, что он может наступить, например, завтра,  — нет, меня это, конечно, не радует.
        Я вполне понимаю, что тебе нужна жена, твоя и только твоя, и ты заслуживаешь этого. Ты — прекрасная судьба для женщины, и я бы от всего сердца желала избрать такую судьбу для себя, но не имею права. Да, я понимаю тебя, Нельсон. Мне бы только хотелось, чтобы ты не жалел о своей прошлогодней верности, она не была бессмысленна. Для меня так много значила твоя подлинная, согревающая любовь, она так глубоко волновала меня и я с таким счастьем платила тебе тем же, что если я еще хоть что-то для тебя значу, то не жалей. Не жалей о том, что отдал мне так много, ведь благодарность моя не знала предела.
        Да, жизнь коротка и холодна, поэтому не стоит пренебрегать такой сильной и горячей любовью, как наша. Нет, не было безумием любить друг друга, жертвуя всем остальным, мы были счастливы, по-настоящему счастливы, многим за всю жизнь не выпадает и десятой доли нашего счастья, я никогда не забуду этого, и, надеюсь, ты тоже будешь иногда вспоминать. А пока, милый, я мечтаю только об одном, чтобы мы еще хоть один раз побыли вместе: приезжай в Париж между апрелем и сентябрем.
        И о том, чтобы дружба наша не оборвалась, даже если у тебя появится жена.

    Твоя Симона.
        Рите показалось, что она одним прыжком преодолела путь до ворот, открыла калитку и выскочила на проезжую часть. Две машины стояли в ряд, но ее ждет «форд» белого цвета, с диспетчершей она несколько раз говорила, а Павлу так и не дозвонилась: занято.
        Таксист, неопределенного возраста парень в кепке, серьезный, от дороги постоянно отвлекался, рассматривал Риту, не отрывающую мобильника от уха, но в то же время и не произносящую ни слова. Ясно, что женщина нервничает. Красивые женщины всегда нервничают. У них и поводов больше, пока со всеми разберешься, дочка у него такая — нервная, длинноногая, как арабский скакун, ноздри вечно раздувает, то ей не так, это не этак. Ни минуты покоя, от поклонников отбоя нет, но как по канату балансирует. Вот-вот сорвется, он постоянно волнуется, хоть и взрослая, давно живет в другой стране, иностранка. Печально.
        — Ты дома?  — Рита наконец дозвонилась.
        — Да.
        — Павел, я здесь, я к тебе приехала. Но… Павел, мы сейчас обо всем поговорим, у тебя полчаса гудки были.
        — Телефон разрядился, только что включил.
        — Ну, хорошо, через минуту я у тебя.
        Рита увидела знакомый подъезд, бросила мобильник на колени. Хотела заплатить по счетчику, но у шефа сдачи нет.
        — Извините, девушка, а вы уверены, что вам такси не понадобится? Давайте я вас подожду, все равно сполна рассчитались, могу передохнуть. Вам просто повезло, я в том районе оказался, там что такси, что клиенты — редкость. Да и время позднее, такси найти сложно.
        — Что, нервный вид у меня? Ну бывает, извините. Скажите ваш личный номер, я вам позвоню, обменяемся, ага? Говорите.  — Рита на ходу соединилась с парнем в кепке: «Да, я Рита, будем знакомы, кстати».  — «Арик… Аркадий, иначе говоря. Очень приятно. Удачи вам!»
        Влетела в подъезд, третий этаж, по-моему, да третий — она поправила волосы на ходу, только прикоснулась к звонку — дверь открылась.
        Павел возник в проеме, сколько времени они не виделись? Никогда она вот так внезапно не появлялась, он её годами ждал, она не появлялась. Округлились азиатские глаза-маслины, физиономия вытянулась книзу, изумление со смущением пополам, но и радость — ну да, конечно, радость, Рита ее вычленила как главную эмоцию — он очень рад, просто не ждал так поздно. Как снег на голову, как дождь, тогда они стояли под дождем, и он сказал ей…
        — Рита, на тебе лица нет. Что-то случилось?  — В голосе искреннее недоумение.
        — Да ничего особенного.  — Она почувствовала, что не вовремя появилась. Но подыскивать вежливые слова некогда, не о погоде же говорить. Она перевела дыхание и скороговоркой выпалила:  — Помнишь, ты сказал мне, если тебе нужна будет моя жизнь, то приди и возьми ее. Я пришла.
        Пауза длилась всего несколько секунд, но показалась вечной. Павел очнулся первым, но заговорил почему-то шепотом:
        — Но ведь столько времени прошло… Я тебя не ждал…  — Будто очнувшись, вспомнил о гостеприимстве, засуетился:  — Да ты проходи, что ж я тебя в дверях держу, проходи.
        Она вошла в тесный предбанник его квартиры, ей показалось, что беспорядок уменьшился, впрочем, она и правда, давным-давно здесь не появлялась.
        — У меня гости, мы в кухне чай пьем, проходи, присоединяйся!
        — Ой, Павел, я не вовремя,  — она зашептала ему на ухо,  — я лучше пойду, наверное.
        — Рита, ты всегда вовремя. Проходи, пожалуйста проходи, но все переменилось, мою жизнь уже взяли, я сам не верю, но это так. Ты никогда не воспринимала меня всерьез.  — Он то говорил вслух, то снова шептал, приобняв, увлекая ее за собой в кухню.
        Рита обомлела. За столом, торжествующе улыбаясь, сидела темноволосая Аглая, бывшая «ласточка» и неизлечимая жертва любви. Пожизненная жертва, когда-то решила Рита, потому и встречи с ней показались ненужными — решения нет, вредить не привыкла, оговорили бессрочный перерыв. Некоторое напряжение в позе, спину она держала прямо, взгляд прицельный, на Риту направлен, Риту она рассматривала как соперницу! И платье на Аглае не черное, как обычно, а блекло-розовое, в легкую крапушку, шея плотно обернута малиновым шарфом.
        — Рита, Глаша… но вас и знакомить не надо. Ведь это ты, Риточка, нас познакомила.  — Скороговорка Павла дробная, что ж он так волнуется-то? Два свободных человека нашли друг друга, вот и славно!  — Глашенька, Рита мне о тебе столько хорошего говорила, о твоей искренности, почему-то сразу показалось, что тебе нужен именно я. Рита, я тебя как-то встречал — тогда ты мне Глашу и представила. И мы ожесточенно спорили, помнишь?
        Рита помнила, переругались практически. Она доказывала, что у девушки устоявшийся комплекс неудачницы, злодеем она выставит любого — у нее фиксация, неверно интерпретированный личный опыт. Павел же отстаивал волшебную силу душевной щедрости. Никто никого не переубедил.
        — Однажды прихожу в нашу арт-кафешку,  — продолжал он,  — дождь и снег, и через пять минут девушка подсела, промокшая, продрогшая, не сразу и узнал. Но слово за слово — разговорились. И я вспомнил, вспомнил, что уже виделись когда-то, раньше. Я ведь застенчив, не умею знакомиться. А тут повезло.
        — Нам обоим повезло.  — Голос Аглаи вклинился, вернул к действительности.
        Глядя на Риту, Павел всегда забывал о делах, о времени, о других людях, даже если эти люди присутствовали в поле зрения. Устойчивый рефлекс. Аглая стала поводом для рассказа, еще немного — они продолжат обсуждение личного опыта и не заметят исчезновения его обладательницы.
        Рите она крепко завидовала с первой встречи, пришла к ней за помощью — и с тех пор потеряла покой. Не чему-то конкретному в ней завидовала, а целой Рите, как она есть. Как ходит, как смеется и смотрит, как небрежно и просто одета, как причесана, хотя волосы и у Аглаи бесподобные, еще и получше, цвета воронова крыла, высушит их феном — и как плащом укрыться можно. Никому и дела нет. Вернее, не было. Отношения с Павлом не на пустом месте возникли. Ближайший друг энергичной и обаятельной врачевательницы душ. Забавно. В дружбу мужчины и женщины она больше не верила.
        — А мы с Глашей чай пьем, присоединяйся. Свежезаваренный. Глашенька слегка простужена, ей мед необходим, я подходящий мед нашел, гречишный, с трудом нашел. Помнишь, ты говорила — тот, в ком есть сила согреть продрогшее сердце Аглаи, тому и счастье.
        — Видишь, я оказалась права. А гречка вообще полезный продукт. И от простуды, и для диеты (о чем это я? и зачем я здесь сижу?). Мне… мне вообще-то пора, Паша. Я на минутку забегала. Мимоходом. Так давно не виделись, и вот, проезжая мимо…
        — Мы с Глашей пожениться решили.  — Павел смотрит на Риту с опаской, а вдруг выражение ее лица изменится так, что затея покажется идиотской.  — И ребенок у нас намечается. Ждем. А пока — фильмы Бергмана и Кар Вая обсуждаем, я книгу пишу, Глаша мне дает советы, превосходные! Осталось шестьдесят тысяч знаков. Заканчиваю.
        Тут уж Глаша скрыть своего удовольствия не смогла, улыбка от уха до уха. Рита такой ее никогда не видела. Ленивая, уверенная. Ребенок, Кар Вай, шестьдесят тысяч знаков. Приятно, что хоть одну судьбу она смогла изменить. Стечение обстоятельств, как и у нее самой.
        — Мне пора, Паша.  — Рита привстала с ужасного табурета, оказавшегося вдобавок колченогим, но скороговорка Павла приобрела четкость и осмысленность:
        — Рита, я хочу, чтобы ты была свидетельницей у нас на свадьбе, если не ты, мы никогда бы не встретились! Я не поклонник шумных попоек, ты знаешь, но Глаша настаивает.
        — Ну перестань называть свадьбу попойкой!  — Аглая капризно вытянула губки, ну надо же! Обучается искусству повелевать с ходу.
        Павел не обратил внимания, продолжил:
        — Праздник будет очень скромный, только самые близкие. А ближе тебя у меня никого нет.
        Громкий вздох Аглаи, последние слова насторожили, но в целом беседа ей нравилась.
        — Скромное событие, без помпы.  — Он встал, наклонился слегка, обнял девушку, Глаша слегка расслабилась, и Рита, вопреки ожиданию, обрадовалась, что Аглаино лицо осветила улыбка счастья. (Рита вовсе забыла, что именно привело ее к Павлу в столь неурочный час.)
        Она представила себе день их бракосочетания, оба трепетны, полны ожиданий. Два одиноких человека — навсегда, надолго, или на какое-то время отдохнут от необходимости кого-то искать, ведь оба озабочены, и лупа не нужна, чтобы это увидеть. В ближайшей перспективе Глаша, скорее всего, затащит Павла прямиком в ад собственных страданий, но Павел предупрежден, значит, вооружен. И тяга к самопожертвованию в нем, наверное, изначально заложена. Он спас девушку! Благородный рыцарь, черт возьми. Рыцари в кинематографе, даже артхаусном, явление частое. Насмотрелся.
        Послышался осторожный кашель Аглаи, предупредительный. Нет, ну кто бы мог подумать? Стоит выйти за рамки — невообразимые вещи творятся на каждом шагу! И неожиданно для самой себя Рита произнесла:
        — Павел, чуть не забыла. Я ведь тоже замуж выхожу, забежала тебе сообщить. С женихом ты пока незнаком, но в скором времени представлю, непременно! Мы тоже устроим праздник. С помпой или без, пока не знаю. Может, и с помпой. Фейерверки украшают жизнь.
        — Правда?  — Павел и Аглая воскликнули одновременно, как притершиеся и притерпевшиеся супруги, реакции которых становятся сходными. Молодцы.
        — Да, правда. Я побегу, пожалуй. Навстречу фейерверку. Меня и машина ждет.  — Она говорила что-то, поднимаясь и чуть не уронив злосчастную табуретку.  — Мимо проезжала, дай, думаю, зайду. У вас уютно, спасибо за чай. Аглая, выздоравливайте. Павел, я за вас обоих рада, несказанно рада. Но я и правда очень спешу. Засиделась, мешаю вам. Да и странное предчувствие у меня появилось, что могу опоздать. А я не хочу опоздать. Ни в коем случае.
        Она решительно направилась в предбанник, к выходу.
        Павел поспешил вслед за нею, заговорил все той же скороговоркой, понизив голос, будто общаться им теперь можно только шепотом:
        — Рита, я так долго думал, и над твоими словами думал, и вообще, с тех пор как Глаша у меня появилась, простые вещи вижу по-новому. И некому сказать, что именно я открыл. Наверное, и до меня открыли, но чужие открытия не в счет. Я внезапно понял, что любовь — единственный способ понять другого человека в глубочайшей сути его личности.  — Он говорил, слегка запинаясь, торопливо, будто опасался, что его кто-то переубедит.  — Никто не может осознать суть другого человека до того, как полюбил его. В духовном акте любви человек способен увидеть существеннейшие черты и особенности любимого человека, и более того, он видит потенциальное в нем. То, что еще не выявлено, не должно быть выявлено. Только любя, горячо и сильно, любящий человек заставляет любимого актуализировать свою потенциальность. Помогая осознать то, кем он может быть и кем он будет в будущем, он превращает эту потенциальность в истинное. Понимаешь? Аглая открывается мне с неожиданной стороны. Я многому у тебя научился. Наши беседы… Во мне ведь огромный запас нерастраченного чувства, теперь точка приложения найдена. Мы с ней нужны друг
другу, вот что главное.
        Это он об Аглае, ну да. Точка приложения чувств. Рита неожиданно успокоилась, она снова уверена в себе. Павел и вправду лучшее успокоительное. Помчалась куда-то сломя голову. Куда? К кому?! Беседовать о кино и о проблемах женского освобождения? «Павел ко мне прикасается, а я не чувствую ничего. Полный штиль. И всегда так было, потому и беседуем, много лет беседуем, но это другое. Совсем другое. Кроме Леши, у меня никого нет, а я его бросила там, сбежала, ни слова не сказав». Совсем недавно она была уверена, что ей, кроме работы и карманного любовника вуду-гриши, никто не нужен. Все изменилось.
        — Да-да, конечно. Ты прав. В теории. А практика полна открытий, вгоняющих в ступор… Но это я так, мысли вслух. Мы созвонимся. Будь счастлив!  — Рита прикоснулась губами к его щеке на прощание. Щека гладко выбрита, да и в целом Павел какой-то другой. Обласканный, ухоженный. Ну вот, с моей легкой руки Аглая нашла наконец «счастье до гробовой доски».
        Будь счастлив и любим, все остальное не имеет значения. «Он такой красавец, смотрит в глаза, а ощущение, что под юбку»  — слова из Эвиной тетрадки. Не имеет значения. Ни тетрадка, ни рисунки, ни внезапная паника, ни страх… да мало ли что еще ждет! Не имеет никакого значения. Пусть Леша проявляет свои неадаптивные способы разрешения конфликтов, она готова.
        Мы созданы друг для друга, остальное значения не имеет. Страхи нелепы, это прошлое вцепилось мертвой хваткой и не отпускает, шелуха протухшая въелась в кожу, пора стряхнуть и очиститься! Красотка очень молода, но дышат почва и судьба, вспыхивали в сознании строчки и слова, все разом, пока она сбегала по лестнице, пока усаживалась в машину — какая удача!  — терпеливо ждущего Аркадия.
        — Мы возвращаемся туда, откуда уехали, только очень быстро возвращаемся.
        — Дороги по вечерам пусты, домчу мигом. Видите, дождался.
        — Вы провидец. Как в воду глядели, что нам придется обратно ехать.
        — Я не провидец, я таксист. Но очень опытный. Не вы первая нервничаете по дороге неведомо куда. У женщин особая логика, моя бы воля — свою жену ни на минуту бы одну не оставлял. Смешные ваши фантазии, и некому бывает остановить.
        Обратная дорога показалась ей вечностью, хотя таксист гнал, не останавливаясь, иногда и на красный свет проезжали, дорога пуста. Какие глупости ее внезапный, необъяснимый страх! Вот так и Симона боялась нового, приезжала к Нельсону и сбегала вновь, возвращалась к Сартру, меняла любовников, мучила их признаниями, исповедями, вероломная верность самой себе, мильон терзаний. И ей казалось, что она свободна. А это страх заставил ее расстаться с мужчиной, которого она любила по-настоящему. Слова, теории, письма, одухотворенность признаний, километры лжи, трансатлантический роман! Роман в теорию не укладывался, страх поменять судьбу, ей так хотелось обе сразу! А две судьбы сразу не проживешь, на то и свобода выбора. Крокодил в тине, дельфин в дельфинариуме. Прости, Симона, его зовут Леша. Я выбираю любовь, тут ни сюжет нельзя предсказать, ни жанр. В любовь не погружаются, а бросаются очертя голову, как с моста. Бурный поток, тихий омут, чистая вода; идиллия, драма, трагедия,  — будь что будет. Готова.
        Темень непроглядная в переулке, но калитку она нашла. Бегом, путаясь в длинных полах тонкой дубленки, она ринулась к дому, так опоздавшие к поезду пассажиры ускоряются по максимуму, пытаясь вскочить на подножку последнего вагона. Дрожь внутри — риск сорваться велик, но вот поручень крепко схвачен, обошлось. О билетах не вспоминают, так и Рита не подумала, что ключей у нее нет, если заперты замки, придется звонить, а там и кнопки нет, но об этом она тоже не думала. Кто задумывается о мелочах, принимая ответственные решения суматошным способом беготни туда-сюда? Найдем верное, отринув неверное путем смелого эксперимента.
        Дверь подалась без усилия, странно, она забыла захлопнуть? Или Леша специально оставил ее открытой, ожидая возвращения Риты? Да, конечно, он ждет, ей ничего не придется объяснять, он поймет без слов. Любящий понимает. А не любящему все равно.

* * *
        В холле пусто, Рита, не снимая шубы, едва касаясь ступенек, взбежала по лестнице, какой-то шорох позади, или ей показалось? Она оглянулась — мелькнула тень, дверь со стуком захлопнулась. Наверное, ветер. Как она рассеянна, не потрудилась закрыть на замок, но возиться с замком ей и в голову не пришло. В спальне кровать не тронута, кабинет пуст, но ведь не так долго она отсутствовала, Леша, наверное, и не заметил, нежится в мыльной пене, он же предупреждал — естественная среда обитания.
        Она влетела в ванную. Леша будто уснул, но голова как-то неестественно запрокинута. Случилось что-то… что-то страшное? Рита одеревенела на миг, заныло под ложечкой, тошнота подступила к горлу. Тошнота ужаса, ватность в ногах, она с трудом сделала несколько шагов. Склонилась над неподвижным Лешей — и увидела лицо в кровоподтеках и ссадинах, на шее огромное красное пятно. Рита собралась с силами, приподняла тяжелую руку, зависшую на краю изогнутого бортика, и увидела разбухшую вену, след от укола на внутренней ямке локтя.
        Как тело онемевает после сильного удара, боли первое время нет, так душа Риты онемела, застыла. Но пульс прощупывается, еле определим и слаб. Значит, жив! Я не опоздала!
        В кармане пальто она нащупала бутылочку и шприц, стащить стащила, но… Озноб колотит, она изо всех сил пытается его унять, дышать размеренно. Ты не имеешь права потерять контроль, Леше нужна помощь, не раскисай, соберись!  — она даже хлопнула себя ладонью по щеке для боевого духа.
        Негнущимися пальцами Рита выудила из бумажника Володину визитку, телефон на месте, в специальном кармашке сумки, уже удача. Гудки, гудки,  — Володя, ответь мне, пожалуйста!  — гудки, гудки, время позднее, но ведь ты же работаешь круглосуточно, ты фанатик, ты сумасшедший химик, ну, откликнись, Володя, мы должны его спасти!
        — Да, у телефона.  — Голос хрипловатый, как со сна, но главное — она его слышит!
        — Володя! С Лешей случилось несчастье, ему нужна помощь, не скорая, срочная!
        — Кто это?
        — Извините, это Рита, мы сегодня вместе приходили, я Рита. Леша умирает, Володя!
        Небольшая пауза, голос зазвучал яснее:
        — Я не сразу понял, вздремнул тут… отключился, но я у себя, на месте.  — И совсем отчетливо:  — Рита, добрый вечер, я узнал теперь. Подробнее можно?
        — Он дома, в ванной. Меня не было какое-то время, недолго. Леша без сознания. Но пульс есть. Слабо прощупывается. Я не специалист, но ему сделан укол в вену на локте, в локтевой сгиб, в шею, возможно тоже. Насильно, он избит, и эти подонки его держали. Ну… Но… Володя, у меня есть антидот, ваш антидот, помните?
        — Мой? А я удивился…
        — Володя, все потом, я объясню. Я никогда в жизни… Как его вколоть? Это поможет?
        — Ну да, в любом случае, не повредит, только нужно срочно. Главное, не опоздать, я говорил. Уколы делать умеете? Осторожно наполните шприц, легко нажмите и выпустите воздух, вкалывайте внутримышечно.
        — Да, вы говорили. Это значит…
        — Это значит, куда попадете, не имеет значения. Немедленно вкалывайте. Вводите постепенно, со шприцом аккуратней, с силой не жмите.
        — Но вы приедете?  — Наверное, дурацкий вопрос. Но пусть приедут скорее, ей так страшно одной! Ей очень страшно, что пульс исчезнет.
        — Рита, я связываюсь с машиной. Срочно выезжаем. И постарайтесь все сделать правильно, главное, бутылочку не уроните — разобьется. Пальцы не дрожат?
        — Уже нет. Я… я поняла, да.
        Рита бросила телефон, сняла пальто и старалась аккуратно, движение за движением, выполнить указания. Шприц наполнила, поднесла к Лешиному плечу, в плечо удобней всего, вот, теперь медленно, не торопясь. Ввести препарат ей удалось, выдернула шприц — и почувствовала усиливающуюся дрожь в пальцах. Она попыталась снова проверить пульс, чуть сама не свалилась в ванну, вцепилась в ручку на стене изо всех сил. Ноги подкашивались, но устояла. Пульс — она то пальцами, то ухом прилипала к Лешиной кисти, ей казалось, толчки становятся четче, активней.
        Она съехала по кафельному бортику на пол, конвульсии рыданий прошивали ее тело пулеметными очередями, вновь и вновь. Ушла, сбежала, бросила одного, она его убила!!
        Но слово «убила» неожиданно привело ее в чувство. Не раскисать! Глупостей наделано много, но отчаиваться она не имеет права.
        Слезы по-прежнему катились по ее щекам, но колотеж в пальцах и коленях утихал помаленьку. Набралась храбрости, потрогала Лешин лоб — он теплеет, и цвет щек не такой устрашающий. И сердце под ее ладонью билось. Билось!!
        «Скорая помощь» подъедет, вот-вот подъедет. Рита дышала ровней, спокойствие к ней возвращалось. И сознание заодно.
        Как все одно к одному, невероятно. Павел женится, был милый друг — и нету милого друга, смешно. Пусть будет счастлив, why not? Любовь — другое измерение, труба огромного дренажного насоса, ты становишься пылинкой, былинкой, травинкой, частью чего-то целого, что очень запросто разбивается вдребезги. Осторожность — единственное, на что ты имеешь право, больше от тебя не зависит ничего. Нет, зависит, если ты появляешься вовремя и есть надежда что-то исправить. Леша будет жить. Обязательно. И нужно дверь открыть, когда Володя приедет. Она сгруппировалась, поднялась на ноги и направилась к лестнице, спускалась осторожно, не торопясь. Два искалеченных тела Володя в порядок не приведет, нет, Рита встретит их в целости. Она старалась, она все сделала, Володя ее похвалит. Обязательно похвалит.
        Ждать у дверей пришлось недолго, всего пару минут. Она может собой гордиться.
        Так Володя сказал, когда встретил ее у двери. И добавил, что ждите внизу, Рита. Санитары с носилками уже поднимались по лестнице, лица озабоченные.
        — Но ведь я здесь, а он там, а вдруг…
        — Он жив?
        — Да!  — воскликнула она тут же.
        — Значит, надолго не задержимся. Проверим общее состояние, если пострадавший транспортабелен — повезем в клинику, немедленно. Приготовьте вещи Алексея, только самое необходимое. Двигайтесь, Рита, у вас всего несколько минут! И никаких «вдруг»!  — Володя совсем не похож на безумного химика из лаборатории, он врач, он сдержан и собран, его команды принято выполнять беспрекословно. С чемоданчиком и увесистой подставкой для капельницы он ринулся к лестнице, обогнал ребят и достиг ванной комнаты первым.
        Сердце Риты бешено колотилось, верхняя одежда Леши в холле, так и лежит в беспорядке на белом диване, совсем недавно он ее целовал… совсем недавно, или прошла вечность?.. Брифкейс — пригодится, туфли, пальто… мобильник в кармане, здесь и ключи, прекрасно, а то бы и не вспомнила. У входа она увидела просторную черную сумку, без разбору бросала в нее все подряд, потом рассортирует. Но смена белья… халат… она уже металась в спальне, с лету сориентировалась в ящиках комода, нашла майки, трусы, тапочки. Мало ли, что пригодится. Сильный мужик, он поправится, придет в себя, первым делом спросит: а где чистые майки? Да, именно так.
        И свежие рубашки в стенном шкафу, две она сдернула с вешалок, прихватила чистые джинсы, свитер, пригодится. Зубная щетка, пена для бритья — мужские мелочи, не забыть бы. Дверь в ванную закрыта, она сделала глубокий вдох и нажала ручку, вошла. Володя к ней спиной стоял, обернулся (Леша уже на носилках, совершенно нагой, хоть бы полотенцем прикрыли), бросил на нее жесткий взгляд: я же просил сюда не входить!
        — Нужна зубная щетка и бритва, вот, я уже нашла!
        Рита сметала со стеклянной полочки все подряд, даже парфюм… как же без парфюма, ведь все будет хорошо, все будет хорошо. С крючка на двери содрала махровый халат, положила на край носилок и только потом отважилась взглянуть на Алексея внимательно, на его лицо, она так боялась — но он шевельнулся, посмотрел на нее мутно, на белках расходятся краснеющие жилки, но он посмотрел! И улыбнуться ей попытался… или показалось? Нет, не показалось, он потянулся к ней правой рукой, слабо ткнулся тыльной стороной ладони в ее бедро и прошептал еле слышно:
        — Как хорошо, что ты здесь, Рита.
        — Володя, я жду внизу. Ну, накиньте же халат махровый, ему уютней.
        — У нас есть одеяло. Хорошо, Рита, я накину, выйдите отсюда немедленно, ждите внизу, ждите.  — Володя рубит слова, властный тон приказа. Хриплый рык, ни дать ни взять, генерал Топтыгин. Спаситель. Лишь бы спас, пусть рычит сколько угодно, лишь бы спас.
        Лешин взгляд ее успокоил.
        Через несколько минут наверху показались дюжие парни с носилками, они бережно спускают Лешу, старательно накрытого халатом, вниз по ступенькам, а она одно повторяет, заладила — осторожней, осторожней, не наклоняйте!
        — Рита, состояние больного тяжелое, но жить будет,  — сказал Володя, голос повеселел, явно.  — Жить будет, ребята его не уронят, там ремни специальные, но не говорите под руку. Вы молодец, все сделали вовремя. Сейчас он спит. Пульс в норме. Предстоит несколько сложных процедур, мы Алексея увозим.
        — Я поеду с вами!  — Рита уже одета, она ждала, понимая, что с ней церемониться не будут, не о ней речь, потому приготовилась быть настойчивой и решительной. Оказаться в карете любой ценой! Даже если для этого придется упасть в обморок, не бросят же ее здесь одну, без чувств.
        — Вам лучше остаться, Рита. Я позвоню, сообщу вам новости. Буду держать вас в курсе.
        — Мне здесь страшно одной!
        — Вызовите полицию! Или мы вызовем. Обязаны.
        — Володя, никакой полиции. Скажите,  — она негромко спросила, чтоб только Володя слышал,  — состав тот же, что вам Леша передал?
        — Судя по всему, да.
        — Володя, тут слишком запутанная история. Длинная и долгая. Полицию вмешивать не надо. Сами разберемся. Он окрепнет, и мы во всем разберемся. Договорились? Ты же понимаешь, о чем я. Ведь ты ему друг?  — На перешла на «ты», возражений не услышала, возможно, Володя оторопел и не знал, что ответить. Обычно Алексей точно знал, что нужно делать. Теперь ему приказывает Рита. Но… наверное, имеет право. Раз так уверена.
        — Ну хорошо, садитесь в машину. Но чтобы никаких визгов и ценных указаний! Приказывать имею право только я! Ты запомнила?
        — Володенька, ты врач, а я люблю Лешу. Больше мне ничего запоминать не надо. Кстати,  — она порылась в огромной сумке, нащупала зубастую связку ключей в кармане черного пальто,  — вы выезжайте, я дверь закрою. На все замки.
        Белый фургон с красными полосами и светлячком-мигалкой на крыше ей пришлось догонять, черная сумка — в придачу к собственной, она заодно забрала из дельфинария свои вещи — мешала быстро передвигаться, но она неслась с бешеной скоростью, вот-вот запутается в развевающихся полах дубленки, расшибется. Шофер смилостивился, остановил машину. Дверь ей открыли санитары, изнутри. Помогли взобраться, сесть. Она поставила сумку, наконец вгляделась в лицо спящего, оно казалось спокойным, бледным, но уже без той жуткой синевы, которая бросила ее в дрожь, воспоминание живо. И Леша жив, он спит. Рита почувствовала, что сама проваливается в сон, но нельзя, нельзя — она уснет, и от нее отделаются, оставят ее на скамейке во дворе, запросто, а она не может его оставить, не может! Она бодра и бодрствует. А Леша выздоровеет, если она будет рядом, она уверена.
        Почему они сюда подъехали? Табличка с надписью «Реанимационное отделение», зачем? Леша ведь в сознание пришел, Володя, ты же сам говорил, я не понимаю — неужели так серьезно? Но на Риту не обращали внимания, она бежит за носилками, ничего не понимая, сердце выпрыгивает из груди, вот-вот выпрыгнет. Володя напряжен, смотрит только на Алексея, рука в руке, и капельница по-прежнему подключена, носилки из машины выкатили с предельной осторожностью, никак не побеспокоив Лешу, а Рита все время боялась, что его уронят — не волнуйтесь, он же пристегнут — да, да.
        — Спокойствие и еще раз спокойствие, случай серьезный, первое время он будет находиться здесь.  — Носилки уже в специальной палате, Лешу ловко переместили на широкую жесткую койку, единственную в помещении.
        Сколько же здесь приборов с экранами, металлических стоек с узкими полками, и стол рядом со множеством аппаратов непонятного Рите назначения. Еще два врача, деловитые, возникли как по команде, Володя тихо беседует с ними, те кивают, соглашаясь, а впрочем, нельзя понять, соглашаются они или нет. Лица непроницаемы. Рита тихонько прижалась к стене в самом углу, мечтая стать невидимой, она ведь не мешает, но медсестры жестами показали ей, где оставить вещи нового пациента, и попросили удалиться, ждите в коридоре. Рита никак не могла понять, где ждать, ни одного стула, так и стояла, прислонившись к стене,  — нет-нет, она не пойдет в комнату для ожидания, это другой этаж, она здесь постоит, в конце концов ей принесли стул, спасибо, не обращайте на меня внимания, впрочем, внимания на нее и без этой просьбы никто не обращал.
        В палату входили и выходили озабоченные люди в белых и синих халатах, колесики взад-вперед елозили по линолеуму, носилки с прибывающими, носилки с убывающими… убывающими куда? На одних носилках топорщилась простыня, обрисовывая очертания тела, перевозчики скрылись за дверью в конце коридора, Рита поняла, что в том направлении — морг, но такой таблички она ни на одном здании не приметила. Она вспомнила, как совсем недавно они въехали в этот запутанный двор и Леша припарковал машину, они вышли, уверенные, взбудораженные светлыми ожиданиями, не озабоченные ничем, кроме тайных предчувствий и сомнений: наша любовь — это правда? или наваждение, и рассеется туман, как не было? А он, разве он сомневался? Не похоже. Это она, Рита, ее привычка все подвергать сомнению, анализировать, придумывать немыслимые сюжеты.
        Она предала Лешу. И это ее вина, если стыдливая простынка покроет лицо любимого, и следующие носилки покатятся по коридору в том, в том направлении, увозя его навсегда. Она оставила его одного, а любимых нельзя оставлять. Ни на минуту. От сознания собственной вины у нее постоянно катились слезы, остановить их она не могла.
        Наконец Володя вышел в коридор, вид у него был измученный.
        — Рита, не плачь, прошу тебя. С ним все будет в порядке. Но пару дней подержим Лешу здесь, входить в палату реанимации нельзя. Переведем в терапевтическое — тогда милости прошу, общайтесь. Но дозированно. Какое-то время он будет очень слаб. Мы делаем все возможное; система, к которой он подключен, новейшая и эффективная, стимулируем процессы жизнедеятельности.
        — Почему? Он может умереть?
        — Он мог умереть, опасность позади. Что это с тобой? Рита, да ты сама сейчас станешь пациенткой реанимации!  — Он с силой подхватил ее за локоть, удержал на стуле. Помог встать на ноги, она безвольно подчинялась.  — Пойдем, я попрошу сестричку дать успокаивающее. Я же просил дома остаться, родственники очень часто доставляют кучу хлопот.
        — Пустяки, если он жив — все пустяки. Если жив…
        — Он жив. Никаких сомнений. Интоксикация сильная, но и организм у нашего друга не слабый. Мы делаем все возможное, работа сердечной мышцы постепенно приходит в норму. Состояние тяжелое, но стабильное, как говорят в таких случаях.  — Рита опять всхлипнула.  — Нервные потрясения приводят к плохим последствиям. В ординаторскую, там есть кушетка, поспишь немного. Приказываю. Меня положено слушаться.
        — Я послушна. У меня вопрос, один вопрос, постоянно. А то забуду. Володя, ты проверил? Тот же состав, что Леша передал?
        — С небольшими оговорками. Но ты все сделала вовремя. Это главное. Мы тоже не подкачаем, будь уверена.
        — Спасибо.  — Глаза Риты посветлели, но поток слез она остановить не могла, Володя прав, вырубиться на какое-то время необходимо, конечно, прав. Как хорошо.
        В углу огромной ординаторской стоял узенький топчан, покрытый тонким матрацем. Туго натянута больничная простынка. Она свалилась, уже ничего не чувствуя — спасибо, Володя, спасибо, дорогой,  — как заклинило.
        «Мне отмщение и аз воздам!»  — вопил кто-то неопределимый, разглядеть она не могла, как ни вглядывалась в пелену нескончаемого сна. Кто-то тряс ее, крепко ухватив за плечо, она дернулась, пытаясь высвободиться, зрение различило мутный образ, очертания постепенно оформились. Это Володя над нею, склонился и трясет, приводит в чувство.
        Она напряглась, но радуга перед глазами плывет и плывет, неясный темный силуэт и круги.
        — Рита, пора, да очнитесь же наконец! Я на вызов еду, а здесь суматоха, врачи ругаются, вам лучше домой поехать. Хотите, мы подбросим по пути?
        — Да нет, мне тут гораздо лучше. Спокойней.
        — К нему вас пока никто не пустит. Дома вам лучше, я настаиваю. Когда посещения разрешим — ты придешь свежая, отдохнувшая, именно такая, какой и должна быть любимая женщина выздоравливающего. А у тебя осоловелый вид. Дома приведешь себя в порядок, я буду звонить, не волнуйся. Держать в курсе.
        — Володя, я много хлопот причиняю, извини меня. Тысячу раз извини, но я вчера видела носилки, на которых увозили кого-то, закрытого простыней, мне эти носилки всю ночь снились. А вдруг я уйду — и его вот так же…
        — Рита.  — Голос Володи строгий, куда девалась суетливая жестикуляция, путаные речи… совершенно другой человек перед нею. Уверенный, привыкший повелевать.  — Здесь не санаторий. Реанимационное отделение. Да, выхода из отделения два. Кто-то возвращается, кого-то теряем. Тяжело. Но Алексей в индивидуальной палате, мы обеспечили профессиональный уход, специальное меню, самое страшное позади. Не придумывайте. Никаких «вот так же», он у нас везунчик. Вы меня поняли?
        — Я поняла.  — Она поднялась с топчана, встряхнула головой, придала лицу выражение готовности к действиям.  — Мы же на ты переходили, помнишь? Не помнишь. Ну, хорошо, не волнуйтесь. Я сама доберусь. Такси вызову.
        — Вот и ладушки. Обещаю звонить!
        — Закрутитесь, завертитесь, забудете обо мне…
        — О вас? Это невозможно, Рита. Я Алексея понимаю. И завидую, ну самую чуточку, но все же. До встречи! Лифт напротив, нажимаешь кнопку первого этажа — и на воле!  — Он поспешно направился к двери, скрылся, как растворился.
        На «ты» или на «вы»?  — она так и не усвоила. Неважно. И чувствует она себя неважно. Все неважно. Ах, да, такси нужно заказать.
        Квартира, из которой они вместе вышли,  — как это было недавно, а будто вечность целая прошла. Она у себя дома — Володя прав, душ и кофе привели ее в чувство. Так значительно лучше. Усталость ломила виски, но терпимо. На столе в кухне — карандашный портрет, похожа, безусловно похожа. И черно-красные ужастики в Эвином дневнике — тоже один в один. Талантливый Леша, не отнять. Постоянно рисует, как Пушкин, у того любой черновик исчеркан, изрисован. Видения и образы, что ж она так перепугалась-то? Устремилась куда-то, на ночь глядя, дура дура дура я, дура я проклятая, от судьбы не уйдешь, тем более в такси. «Такси судьбы», хорошее название для книги. Нет, для оперы.
        Все случившееся с нею за последние два дня снова подернулась тонкой белесой пеленой с прожилками, прокисший туман в голове, кофе и душ взбодрили ненадолго; едва войдя в спальню, она бухнулась на кровать и отключилась — мгновенно.

* * *
        Через час ее разбудил звонок, она рванулась: «Это Володя!», схватила трубку, но голос женский, строгий. Лера Никифоровна, шеф-редактор, ого! В издательстве вспомнили, что рукопись она безбожно задерживает, это ни в какие рамки не лезет!
        — Да я почти закончила, отредактировать кое-что, спасибо за звонок!  — пролепетала она, внезапное возвращение к действительности.
        Прекрасно. Переживать и перемалывать случившееся она больше не в состоянии. Плюс Володя сказал — Алексею дрожащая тетенька не нужна. Боевая и бодрая соратница, умеющая сконцентрироваться в самый неподходящий момент. Значит, за дело! Роман с хеппи-эндом она закончит, обещания Рита всегда выполняет. Да и немного осталось, финал почти. Шлифовка много времени не отнимет, кое-что и править нет необходимости, опыт накоплен. Рита собрала карточки, разбросанные по квартире, места заначек она помнила, автоматически брошенный листок оказывается в одном и том же месте. Легко. Тайников много, но вычисляемы. Гляди, под кроватью карточки с буковками! Запись на сон грядущий — карандаш выпадает, карточка летит на пол.
        Три дня она работала нон-стоп, с давно забытым остервенением. Не выходя из дому, кофе и сигареты в переизбытке, сухомяточный бутерброд, вода из-под крана вполне годится, вдохновение приходит на помощь вместо психиатра — направляет эмоции в нужное русло. Сублимация перевозбуждения — много часов подряд она била по клавишам безостановочно, перечитывала написанное, кое-где уточняла слова и фразы. Литературный труд преобразовал разрушительную энергию стресса, сделал ее продуктивной. Иначе она бы места себе не находила или умом тронулась — клубок событий туг, снова и снова перемалывать одно и то же — бессмысленное занятие.
        К моменту звонка от Володи она поставила точку. Текст вполне закончен, можно отсылать.
        Утром его переводят в терапевтическое, ур-ра! Завтра, завтра. Все завтра.
        Она еще раз прошлась по рукописи, присоединила ее почтовым аттачментом к письму, нажала кнопку «send» и, не раздеваясь, повалилась на диван, свернулась калачиком, подтянув уютный клетчатый плед к самому виску. Беспомощная, покинутая, одна-одинешенька. Шторы остались незадвинутыми, за окном угрюмая темнота.

* * *
        Цветами Рита размахивала, как веником… или как флагом, когда подходила к палате № 32, но трое мужчин в халатах беседовали негромко, прямо на пути, она попыталась обойти их, но Володя отделился от группы и бросился к ней:
        — Я тут как раз надеялся тебя перехватить, у меня новости. Нормальные — ни хорошие, ни плохие. Важные. Но покажи вначале, что ты тут ему принесла. Соки в пакетах — оставь на подоконнике, ни в коем случае, мы его только-только откачали, а ты снова отравить собралась? Консерванты, милочка. Свежие ему нужны, свежевыжатые. Соковыжималку я у него из квартиры притащил, высокого класса вещь! Мы пока не разжились такой. По порядку — морковь ему будешь давить, яблоки, да любые фрукты и овощи, что в машину помещаются,  — велкам. Гранаты и апельсины отдельно, я две машины привез, там на столе в палате, сбоку стоят, разберешься. Не перепутай с нашими прибамбасами, медицинскими, ну что улыбаешься, всякое может быть. Тебя сестричка проконсультирует, не волнуйся. Бульоны? С завтрашнего дня, но повара наши в курсе. Пюре, протертая в миксере каша гречка, овсянка, кефир. Ну, и вода, много воды. Два с половиной-три литра в день. Как минимум. Я тебе список составлю, не волнуйся. Печенку можешь гусиную приносить, вот что. Вареную. А это что? Фломастеры, бумага для набросков — хорошо. Книги? Только вслух, читай с
выражением. Веселое что-то. У него телевизор перед носом бухтит, но запомни: пока ему рекомендован отдых, как можно больше отдыхать. Сон рекомендован, полное расслабление. Беседы долгие, волнения противопоказаны. Рита, иногда он бредит. Не пугайся, если начнутся галлюцинации, прогнозировать трудно, как надолго. Старайся его успокаивать. Он очень часто о тебе спрашивал. Только о тебе и спрашивал. Ему полезно, наверное, чтобы ты здесь появлялась, сидела с ним. Но подолгу — запрещаю! Полчаса, сорок минут беседовать можете, не больше. Прогноз такой: через недельку галлюцинации пойдут на спад.
        — То есть?
        — То есть он пока повышенно возбудим. Но это уйдет. Контрасты — покой/возбуждение — ему полезны.
        — Но говорить с ним я могу обо всем?
        — О чем хочешь. Он вполне адекватен, я процессом доволен. Сегодня его в терапию перевезли, сама видишь. Наши успехи.
        — Поняла.  — Рита вздохнула с облегчением, когда Володя снова присоединился к собеседникам, те его ждали, разглядывали Риту зачем-то в упор.  — Могу идти к нему?
        — Да. Но ничего не перепутай! Меньше волнений, а соки свежевыжатые — в любом количестве!
        Рита вошла в комнату с белыми стенами, держа в одной руке пакеты, на плече сумка болтается; она почти забыла, что прижимает к груди букет зимних цветов, казавшихся уже не настоящими, в воду ставить страшно, розы как из железа, а гвоздики тут же сожмутся, поникнут.
        Лешина кровать посреди палаты, параллельно окну. Он безучастен, тут же повел глазами на звук прошелестевшей по полу двери, вжик-вжик, Рита стряхнула с плеч пальто, бросила пакеты и сумку, два шага — и вот она прикасается к нему, цветы падают на кровать, Рита переложила их на тумбочку, они и оттуда посыпались, неловко.
        — Рита. Рита.  — Его голос звучал не громче шороха двери, но она расслышала.
        Все забыла, что Володя говорил, упала к нему на грудь, лицо осунулось, пижама больничная, простыня…
        — Леш, мне всю ночь снилась эта простыня, я не могу объяснить, но простыня, простыня…простыня, и лицо, закрытое белым… там носилки возили, господи, я глупости говорю, как хорошо, что ты жив, родненький мой.  — Она заплакала, как плачут над ребенком, но откуда она знает, детей у нее никогда не было. Да и любви настоящей никогда не было, впервые удача великая — и так непрочно, хрупко. Чуть не убили, чуть не украли ее счастье, для чего, зачем? Лишь бы отобрать.
        — Рита, да ну не плачь ты надо мной, я ведь жив! Жив и ты рядом. Любимая, невероятная, моя.  — Он невнятное бормотал и гладил ее руку, прижимался щекой, трехдневная небритость колкая. Внезапно глаза его сузились, сверкнули странным огнем, на миг. И посветлели тут же, взгляд прояснился. Он откинулся на подушку, молчал. Потом будто вспомнил, что она здесь, повернулся к ней и зашептал, вначале едва слышно, не разобрать, но постепенно голос окреп.  — Только сны у меня чужие, непонятные. Сон во сне — я проснулся голым и слабым, весь в какой-то слизи, в окружении механических монстров, но туман рассеивался, монстры добрели, и в купели меня крестили. Жертвенный агнец. Круги перед глазами…
        — Да у тебя и под глазами круги,  — сказала Рита.
        — Я сплю беспробудно, жду тебя и сплю снова. Это круги осоловелости. И коридоры бесконечные я тоже видел, и будто бы опять те люди, двое… наваливаются, жмут шею, руки, а лиц разглядеть не могу… белые маски на лицах. Белые маски. Привидения, во сне и наяву. Не отличить, что придумано, а что вправду, один из них маску снял, и это был кто-то хорошо мне знакомый, а не вспомню.
        — Тебе вредно говорить, а волноваться совсем нельзя. Володя сказал.
        — Я не буду. Но главное, главное меня мучило, что ты больше не придешь. Однажды проснулся — и капли пота выступили, лоб, щеки, уши в поту — от ужаса, я кричал, наверное. Рисунки маньяка, рисунки. Мне снилась Эвина тетрадка, я там страшные картинки нарисовал, вдруг представил, что ты найдешь, ты же там, дома. И тетрадка у меня там. Как представил себе… только об этом и думал.
        — Я у себя дома, Леша. У тебя мне страшно. Но тетрадку я видела. И рисунки.
        — Вот мне всю дорогу снилось, что ты увидела, я так боялся тебя потерять! Не объяснил ничего. Когда говорю о рисунках, они тут думают, что я умом тронулся. А я в порядке, Рита. Но все, все хочу тебе объяснить, и как рисовал там, в Майами, давно,  — жара, духота, и во всем вина моя, тоска внезапная накатила,  — и подумал тогда, что виновата ты, что твоя вина, и нужно мстить. Злая минута, она прошла. Рисунки остались.
        — Ты прав. Моя вина. Чтобы не думать об этом, я эти дни работала, как проклятая, работала и спала. И считала часы, когда смогу к тебе прийти. Пришла. Прости меня. Лешенька, что я видела твои рисунки. Ты в ванной был, а я вошла к тебе в кабинет, увидела дневник. Случайно увидела. Эва писала мне, ты меня рисовал, я узнала твою манеру, необычная. Я в ужас пришла, любовь показалась ненастоящей, фейковой, оттого и сбежала. Жутко и страшно. А потом вернулась.
        — А почему вернулась?
        — Не знаю. Поняла, что люблю тебя, остальное неважно. Я хотела это сказать. А сказать некому.  — Она целовала его лицо, губы, глаза.
        — Я так соскучился по тебе!
        — Я тоже, только не волнуйся.
        — Нет, я спокоен. Ты здесь, твой чудесный запах. Так пахнут цветы весной. Любимая моя девочка.  — Она замолчала, затихла у него на груди.
        — А дальше ты знаешь? Я слушала твой пульс, ведь не умею пульс находить, но сообразила же. И укол сделала. В плечо.
        — Мне Володя сказал, что я жизнью тебе обязан.
        — Вначале смертью. Я виновата. Бросила тебя одного. И Эву не уберегла, и тебя чуть не убили. Это из-за меня.
        — Меня спасли из-за тебя. Если бы не ты… да ничего бы не было уже. А если бы ты не ушла, тебя бы уничтожили как свидетеля. Счастливый случай.
        — Как нам повезло,  — сказала она.
        — А разве нет? Рита, как бы мы жили, скрывая друг от друга правду, переживая поодиночке, как? лгали бы? Я бы скрыл от тебя рисунки, ты бы скрыла, что видела их, мы вместе думали бы, что убили мою чудесную золотоволосую дочку, каждый по-своему. Но никто из нас ее не убивал! Мы оба желали ей добра. Стечение обстоятельств, рок. И она ушла. Я не знаю, как это высказать, странно, да?  — но Эва нас оживила. И тебя и меня, нас. Это мы с тобой были умершими. Она ушла, чтобы мы жили, чтобы прозрели: только в любви правда. Чужую боль, как свою. Мука, боль, сомнения, да, как мы боимся боли! но без любви ничего нету. Пустота. Я думал — доктора меж собой говорили «Он думать не может, овощ»,  — а я думал; когда между жизнью и смертью зависаешь, открывается простое, вдох и выдох, а то вовек бы не понял. Груз прошлого тащим на себе, в Майами друг мой Джек волком выл: «по past, future!» Прав! Эмоциональная реакция человека на самообвинение и самоосуждение разрушительна. Чувство вины, по сути, это агрессия, на себя же и направленная — самоуничижение, самобичевание, стремление к самонаказанию. Вместо ответственности
— чувство вины. Вместо жизни — чувство вины, вместо любви — чувство вины, лямка от баржи, пыжишься, а она ни с места, застряла в прибрежном песке.
        Вот интоксикация у меня, тотальная интоксикация. У нас, Рита, у обоих тотальная интоксикация, смертельное отравление чувством вины. Меня чистить долго еще придется. Тебя тоже будем чистить, начнем с азов. «No past, future». Любимая моя, забудь написанное не нами и не про нас… красотка очень молода нас не оставит никогда, во сне эти строки, в бреду слышались. Нет между нами ничего и никого. Tabula rasa. С чистого листа.
        — Совсем чистого листа не бывает, слово «любовь» напишем, хорошо? Ой, забыла совсем, я бумагу принесла, и фломастеры купила. Разноцветные. Книжки тебе пока трудно читать, рисуй. Что хочешь. Лошадей, собак, девушек, даже меня, если захочешь. Стол, окно, у тебя тут комфорт! И соковыжималка!
        — Две,  — многозначительно добавил Леша, притянув ее к себе; жест властный, не терпящий возражений. Как раньше, до всей этой истории с отравлением, и она подчинилась беспрекословно. Володя спорить с Лешей не велел.
        Потом она выжала-таки сок из трех апельсинов. Он пил и смотрел на нее совершенно здоровыми глазами, никакого тумана.
        — А мне говорили, ты так слаб, Володя мне чуть пуговицу от пальто не открутил, пока объяснял, что ты не в себе.
        — Конечно, не в себе. От передоза неведомо чего личность знаешь как меняется! Ну я-то ладно, как на ладони, а ты над чем работала? «Работала как проклятая», работа помогла тебе не сойти с ума, я помню.
        — Роман закончила, Представляешь?
        — Не представляю. Ты должна была сидеть не двигаясь, глядеть в одну точку, беспрерывно думая обо мне.
        — И в этой «одной точке» найти пятно, оно раздражает, начать его выводить…
        — Ты о чем?
        — Сознание отключается. Сам попробуй так посидеть.
        — Не говори так, я снова хочу тебя, мне вредно.
        — Для выздоравливающего ты слишком озабочен сексуально.
        — А ты много выздоравливающх видела? Все выздоравливающие, запомни, сексуально озабочены. И постоянно ищут, кого бы им ущипнуть за задницу. Так что, не уходи далеко.
        — Леша! Ты раньше таким не был! Стыдно! Взрослый мужик!
        — Рита, мне восемнадцать, я неуклюж и необходителен, я подросток. И жизнь только начинается, разве ты не чувствуешь? Мы с тобой горы своротим!
        — Мне приказано не оставаться здесь более сорока пяти минут. Из графика я давно выбилась. Ты поспи. А я офис навещу.
        — Рита, я могу попросить тебя об одолжении?  — Он кивнула.  — Выходи за меня замуж. Ты согласна стать моей женой?
        — Ты делаешь мне предложение выйти замуж в больнице?  — спросила она.
        — Нет, я делаю тебе предложение. Сроки мы обсудим.
        — Я согласна выйти за тебя замуж. Ты знаешь.
        — Допустим, не знаю, еще ни разу вслух не предлагал. А я серьезен, вполне.
        — И не скажешь, что это был то ли сон, то ли бред?
        — Дай мне листок бумаги, пожалуйста. И карандаши, ну и набор же ты нашла, первый раз в первый класс. Ладно.  — Он размашисто начертал письмена, ярко-зеленая гусеница слов поползла по белому полю: «Рита, выходи за меня замуж!», подпиши «Да!»  — Так, молодец.  — Гусеница, извиваясь, продолжила маневр.  — И закрой бомбоубежище «Первые ласточки»!  — Подпись: «Муж».
        — Ну почему ты так упорно настаиваешь? Мне необходим мой шелтер, или бомбоубежище, как ты сказал, может, и верно сказал. Может быть, я пытаюсь что-то понять. Делаю выводы. Я ведь тоже жертва любви.
        — Not anymore. Ты, Рита, счастливая женщина. И у нас будут дети. Один, два, три, четыре и пять, как получится. Им нужен кто? Мама, которая сидит дома и пишет книжки. На книжки я согласен. Как и на многое другое, никакой тирании, полная свобода выбора. Но перестань морочить голову своим бедным овечкам.
        — «Ласточкам».
        — Да хоть воронами назови, какая разница. У тебя просто не будет для этого времени. Заметь, на книжки твои я пока согласен. А могу передумать.  — Он снова прижал ее к себе и продолжал шептать доводы, уже на ухо.  — Мы решили?
        — Мы еще ничего не решили. Одну-единственную встречу я могу провести? Звонок от новенькой, еще одна «ласточка» клювиком стучит, тук-тук, я мигом. Не скучай без меня. Я вернусь и гостинцы принесу, обещаю. Тебе нужны витамины, куриные супчики, бульоны, фрукты и овощи, выздоравливающему знаешь, сколько всего нужно!
        — Мне нужна только ты! И бутылочка хорошего красного вина не помешает, из версальских запасов Джека, моего друга из Майами, жаль, что он далеко.
        — Тебе идет, когда ты улыбаешься. До того как ты оказался в клинике, такой восторженной улыбки я не удостаивалась.
        — До того как я оказался в клинике, у нас были сложные отношения в течение всего-навсего трех дней.
        — Двух. Марафон любви — сорок восемь часов. Выжившие не расстаются.
        — И — бежать. Логично.
        — Привыкай, любимый, это женская логика.  — Она тут же улыбнулась примирительно, коротко прильнула к его щеке.  — Я ненадолго. И витамины, опять же принесу. А ты лучше поспи, разговорами мешают выздоровлению. Володя сказал. Он знает.  — Леша послушно закрыл глаза, она не замедлила их поцеловать, коснувшись легко-легко, одними губами.

* * *
        На самом деле встретиться ей предстояло с Катей, «ласточкой» хорошо и давно знакомой. Полгода назад они закончили программу, сделали долгосрочный перерыв. Для Риты — вполне обычная практика. Тексты должны прорастать в сознании, в этом она убеждена.
        Катя — худющая, ярко накрашена, волосы соломенного цвета, постоянно обиженная. Жертва скорее не любви, а диеты, плюс проблемы заниженной самооценки. Постоянный надрыв, затаенная истеричность. Работала она в женском коллективе, отдел косметики в торговом центре, мужчин искала по Интернету, беспрерывно обменивалась месседжами неведомо с кем. Полгода назад наибольший интерес у нее вызывало сбалансированное соотношение продуктов, необходимых для выживания, и выбор правильного спутника в жизни, необходимого для комфорта. Больше ее ничего не тревожило. Тесты самодиагностики ее раздражали.
        Едва войдя в кабинет, Катя заявила:
        — Рита, я устала от перерыва. Я против антракта или закрытия сезона. А вы? Что, уже всё? Конец пьесы?
        — Катя, никакого конца пьесы, что ты! Неустанное продвижение в заданном направлении. «Не дай себе и другим засохнуть», помнишь? Пей больше соков, чтобы не умереть от голода в расцвете лет.  — Кате двадцать восемь, но инфантильность анекдотическая, ведет себя как шестнадцатилетка. Строптивый, капризный тинейджер. Зрелость пугает, но те, кто и в сорок пять ощущает себя «на шестнадцать», должны — пусть не вовремя, в любом случае опоздали — крепко задуматься.
        — Лады! И вы другим сохнуть не давайте. Пускай по вас сохнут, пусть стонут. Вы очень красивая. Рита, мне с вами приятно общаться. Так что, впредь никаких точек, запятая — максимум.
        — Катя, ты достаточно красива. И брючный костюм тебе идет. По-моему, ты еще похудела. Диета?
        — По поводу красоты — это не моё, но вы и другие мои подруги — да, красивые люди.
        — Мы вряд ли подруги, я тебя консультирую. Помогаю, чем могу. И как могу.
        — Если бы я была такой красивой, как вы, отношение ко мне было бы другим. У определенных людей.
        — «Определенные люди» более всего ценят уверенность в себе. Красота их волнует меньше.
        — Уверенность в себе — признак ограниченности,  — уперлась Катя.
        — Это самоуверенность — признак, уверенность вообще редко встречается. Отличие небольшое, но есть. Катя, ты снова путаешь.
        — У вас уверенность есть.
        — Ох, уверенность то нахлынет, то уйдет, как волна морская. То бурные воды, то тихие.  — Рита замолчала, мысли унеслись далеко-далеко. Он там один, а вдруг ему хуже? И он зовет ее, а она тут ерундой занимается, прописные истины втолковывает, а девушке нужен список литературы. Для самообразования. Говорим мы с ней на разных языках, год прошел, толку ноль.  — Катя, милая, послушай меня еще раз. Постарайся понять. Сочетание гибкости, энергии и уверенности — Катя, пожалуйста, перестань выпячивать бедро при слове «гибкость», я о внутренней гибкости говорю — тот коктейль, который нужен. И некоторая образованность не помешает. Осведомленность. Впрочем, осведомленность легко заменяется особым стилем, шармом, понимающим взглядом и умением промолчать. «Определенные люди», кстати, ценят душевное тепло и заботу.
        — Глупости говорите… ерунду. Могу вам другое сказать — если к вам относятся как к человеку второго сорта, вы это мнение не оспорите. Хер вы что кому докажете. Вот как началось с таких позиций, так и будет идти. И ничего не изменится, никогда. А вы мне чушь про гибкость и тому подобное. Главное — внешние данные, для женщины это, и только это.  — Сказала Катя как отрезала. Она вообще сегодня рубила сплеча, заново раскрывалась. Как впервые увиделись. Познакомились, короче говоря. И правда, новая «ласточка», Рита не соврала.  — И больше ничего, никакие ваши интеллектуальные заслуги или феерическое чувство юмора, никакая другая фигня не заставят мужской член подняться. Только базис в виде вашей фертильности и её ярко выраженных внешних признаков помогают.
        — Фертильность помогает член поднять? Ух, как все запущенно. Или что именно «помогает», поясни, пожалуйста. Я мысль потеряла. У меня таких проблем нет.
        — Вы красивая, вот и нет.
        — При чем тут красота?
        — А при том. Терпеть не могу менторские моменты в разговорах и про какие-то гибкие энергетики. Факты ведь свидетельствуют совершенно о другом — именно об оценивании конкретно внешности, и более ничего. Это элементы двойной морали: говорить одно — делать другое, и мне это претит.
        — У каждого своя чушь. То есть своя правда.  — Рита запнулась, словосочетание «своя правда» вызывало у нее устойчивую аллергию. Смешно ей делалось.  — Ммм… Своя система правил, короче. Катя, постарайся меня услышать. Я знаю, что любое мнение другого человека, даже целой группы людей, можно изменить. Не сразу, но постепенно. Переломить ситуацию. Красота сама по себе — только право купить билет. Заметь, это даже не билет на станцию под названием «счастье», а только право встать в очередь к кассе, самую неторопливую очередь на всем белом свете, движется она медленно.
        — Опять глупости говорите какие-то… ерунду.  — Девушка в такой раж вошла, Рите стало не по себе.  — И все ваши доводы не в тему. Мнение сложилось — не переломишь, ничем и никогда. Если человека не воспитали в детстве, то вот он и кладет в коробку бумагу подтирочную и окурок, веревочкой перевязывает и в подарок шлет… Всё такая чушь и лажа, не о чем тут говорить, а вы абстрактное бла-бла-бла… да я вам сама лекции могу вычитывать на миллион различных тем, только зачем? А вы зачем? Зачем врете?
        — Ты, Катя, не можешь мне лекции читать, раз тебе такие подарки присылают. А выслушать не грех. Пригодится. Знаешь, что я тебе скажу, как женщина женщине? Мы же обе взрослые, половозрелые, ты в состоянии понять элементарные вещи. «Не будь курицей на продажу», как одна моя знакомая говорила, она, кстати, далеко не дура. «Что ты сделала с тем, что сделали из тебя», как сказал философ прошлого века, гениально и просто. Катя, развитие личности имеет о-о-громное значение. Банально? Да. Но правда. И второе важное — способность удерживать внимание на себе. Эгоистично? Да, но что поделаешь. Третье — умей настроение улавливать — свое и чужое,  — как локатор улавливает колебания в эфире, если локатор исправен, конечно. Быть женщиной — противная, тяжелая работа.
        Внешность… внешность — всего лишь занятный окрас, как у бабочки, что недолго живет. Минута-другая, яркий и беззаботный праздник — мельтешение пергаментных крылышек, упоительный бал-маскарад!  — закончился, и нету бабочки. Погибла. В лучшем случае, она украсит коллекцию знаменитого на весь мир энтомолога. Засушенная, подстекольная и пришпиленная.
        — Давайте не будем говорить на такие темы, меня они бесят и злят, я только уже как-то перестала обижаться на этого человека, как вот снова какой-то ход конём…. Вы думаете, вы мне помогли? Рассказали о пришпиленной бабочке. И у вас тут картинки какие-то странные, подписи идиотские: «Почувствуй себя внутренне свободной!» Умора! Это нормальные подписи к обычной банальной картинке ни о чём?., блин…. когда же будет просто спокойствие…. вот просто нормальное общение…. Вот как с другими он — льстит, анусы всем вылизывает, лишь бы потрафить, а мне какие-то постоянные лажи… я очень сильно устала от его тупого хамства. Он в Интернете прочитал мою переписку с другим парнем — и вдруг забеспокоился, что я не такая лохушка, как он обо мне привык думать, он же думает, что я вообще мужчинам никак не нравлюсь, раз я о своих свиданиях ему не рассказываю, подарки не афиширую. Он думал, что я вообще никому не способна нравиться… ну и пусть продолжает так обо мне думать.
        — Мы о разном говорим, но поверь, Катя, у каждой женщины свои правила и секреты, это нормально. Поднатужься, открой свои собственные, я же ничего не навязываю, ты выслушала — когда-нибудь пригодится. Развивай свое, примеривай чужое, комбинируй, ищи, все у тебя получится!
        — Надоело себя чувствовать в его глазах отстоем, и надоело такое отношение с его стороны. Нарочно не поздравил с днем рождения… и прочие хамства. Это невоспитанность, вседозволенность, да и отсутствие чувства такта, эмпатии… Это в нем никогда не изменится.
        Ну, почему она не сказала «отсутствие симпатии»? При чем тут «эмпатия»? Отсутствие умения сопереживать, да ее визави и не думал сопереживать. Придет та, что станет для него единственной,  — и такой поток эмпатии обрушится, что мама не горюй!
        В бедной Катиной голове такая же каша, как и в бедных ее речах. Интернетно продвинутая и смешно раскрашенная Катя. Чем меньше женщина уверена в себе, чем ярче макияж. Железное правило, экранные дивы не в счет, это работа. «Анус, эмпатия, хер, лохушка, фертильность». Сборная солянка, дикая смесь. Ритины тексты упали на неподготовленную почву. Или неправильно подготовленную. И диковинные растения выросли, цветы растерянности и зла.
        Леша прав. Пора прикрывать бомбоубежище. Что могла, она уже сделала. С Аней-умницей поговорю, пусть поработает полгодика вместо меня. Может быть, это и к лучшему.
        Рита накинула дубленку, нащупала забытого карманного гришу, чмокнула куклу на прощание и протянула Кате:
        — Это тебе, на счастье. Бери, бери, не пожалеешь. Гриша непростой, а волшебный.
        — А делать с ним что?
        — Да что хочешь! Он слушатель. Скажи ему: чушь! Все чушь!  — Рита засмеялась, пальто развевалось, волосы разметались; она бегом выскочила на улицу, недоумевающая Катя застыла как вкопанная, рассматривала ритуального вуду-гришу, и он ей все больше нравился. Еще бы.
        Запыхавшись, с пакетами, из одного торчали морковь и сельдерей, сквозь тонкий полиэтилен другого просвечивали гранаты и апельсины, она приближалась к заветной двери, летела на всех парусах, как ладья морская, по суху аки по воде, пластиковые бахилы шуршали, белый халат, накинутый на плечи, и вправду напоминал парус. Володя, поджидающий у окна, напротив палаты № 32 (у него что, новая привычка?). Рита с гордостью отрапортовала — указания приняты к сведению, приказы выполняю тютелька в тютельку, начальник, уже седьмой день подряд!
        Володя пакеты забрал и аккуратно поставил на пол, поддерживая ногой, чтоб не падали.
        — Рита, на этот раз важные новости.
        — Опять?  — спросила Рита.
        — Не знаю, как начать…
        — Ну, не томи, дорогой.  — Она застыла, радуясь возможности перевести дух, с утра вприпрыжку, а новости какие! Распрекрасные новости.
        На Володю она смотрела, как и положено смотреть на спасителя: с восхищением.
        — Хочешь меня удивить? Невозможно. Я живу в параллельном мире. С тех пор, как Лешу встретила. Как встретила, так сразу и полюбила. Такие вещи даром не проходят. Никому не проходят, так что не жалей меня, говори.
        — Ты не удивилась, что я соковыжималки принес. Не спросила, зачем я в квартире у Алексея был.
        — Следы преступления фотографировал небось. Какая разница. Ты — его друг,  — сказала она.
        — Рита, а ведь ты права. Дружба в наше время — феномен, исключительнейшее везение, я вот как раз об этом и думал… Кто такие друзья? Надежные люди, которых мы знаем. Да, мои надежные друзья кое-в чем разобрались. И кое-с кем. Неофициально, как ты и просила.
        — Я просила полицию не впутывать. Алексей потом решит.
        — Какая полиция? В полиции люди на зарплате. Информация продается, факты искажаются, болото, гиблое место. Частная компания по борьбе с наркотиками операцию провела. Секретность повышенная, люди надежные. Дружба — это надежность, да. Алексею еще месяц как минимум нельзя волноваться, мы же не волшебники, организм восстанавливается постепенно. Состояние тяжелое, стрессы противопоказаны. А тут криминал. Ты же не хочешь, чтобы нападение повторилось?
        Жесты у Володи нервные и судорожные, как при первой встрече. Говорит отрывисто, мнется, начинает фразу и бросает, умолкает вдруг. Рите захотелось его по руке погладить, успокоить, она еле сдержалась.
        — В общем, следы кое-какие в его квартире нашли. Идентифицировали, сравнили… мою лабораторию подключили, я иногда помогаю, тут такое дело, в общем… для меня дело жизни и смерти. Ниточка, ниточка потянулась… На свой страх и риск нагрянули в «Ночной восторг» с обыском, продолжили в «Амели»… Знаешь, куда нить Эвы-Ариадны привела? Ниточка… В общем, Валерик, лучший друг Алексея, организатор и, боюсь, один из исполнителей покушения. Он копал под шефа давно, жаждал занять его место. Алексей вернулся, да еще продажу «Амели» ему поручил, что и спровоцировало поспешность. Помнишь, я говорил о гигантских размерах преступных поставок? Я не знал, откуда ноги растут, а там целый склад, подпольный склад запрещенных препаратов, паучье гнездо, оттуда зараза по всему Звездограду распространялась.
        — Какое гнездо, где?
        — «Амели», «Ночной восторг»  — как сообщающиеся сосуды, склад самопальной наркоты. Тайны бизнеса удовольствий. Случай помог бандитов с поличным взять. Перестрелку в «Амели», мне Алексей о ней успел рассказать, друг его Валерик инсценировал — и вызвал шефа тут же, заботу проявил, мол, охота на тебя! А тот о продаже клуба заговорил, вот Валерик и заторопился. Заметался, как зверь, загнанный в угол. Нелепое покушение, и, судя по всему, за смертью Эвы тоже стоит он. При обыске Валерик открыл стрельбу, решил, что уйдет, скроется. Дурачок!
        Короче, герой погиб в перестрелке. Так что друзей у Алексея стало меньше. К счастью. И надеюсь, ему ничего больше не грозит. Имя Алексея, повторяю, в деле не фигурирует. Все. Да не волнуйся так, Рита, впору снова успокоительное пить, глаза безумные. Паук бы и до тебя ядовитыми щупальцами дотянулся, этого я бы не пережил. Случай помог, рассадник заразы, главный в городе, мы прикрыли, Рита, это же счастье! Опасность миновала. Ну, что ты так смотришь на меня?
        — Алексей ни о чем не знал?  — спросила Рита коротко.
        — Не знал, потому его и решили убрать. Наркота в «Амели» после отъезда хозяина поступила, мы проверили. То ли припугнули Валерика, разборки велись долгие. Если б не закрутилась история с гибелью Эвы, архитектурными планами, продажами помещений… Но если б не закрутилась, вполне могли бы и Алексея замазать, плевое дело. Рита, запомни одно: информация строго между нами, не проговорись. Повторяю, для таких потрясений он слишком слаб. Валерик был его правой рукой, Алексей ему верил.
        — Думаю, ты преувеличиваешь. Безоговорочно он не верит никому.
        — А тебе?  — спросил Володя.
        — Мне?  — Она впервые улыбнулась.  — Ну, может быть, мне теперь верит. Хорошо, что клуб не продан. У меня свободное время образовалось. Будет чем заняться.
        — Вы меня опередили. Как раз хотел сказать, что там и документы в порядок приводить, и с командой разбираться. И продавать. Или не продавать. Широкое поле для деятельности.
        — Поле чудес. Шоу-бизнес меня никогда не привлекал, но судя по вашему рассказу, там есть над чем работать. Не соскучишься.
        — Теперь ты, Риточка, знаешь все. Устал я, но как гора с плеч, непоняток больше нет. А тебе удачи. За счастье надо бороться.
        — И ни конца ни края, сплошная борьба.
        Она смотрела на стремительно удаляющегося Володю — вечно спешит, торопится, говорит о важном, все на бегу. И везде успевает вовремя.
        Если бы кто-то пару недель назад (или сколько там натыкало с тех пор, как «ауди» остановилась рядом — вечность, две вечности, или целых три?) сказал, что все это случится с ней, она бы смеялась, а возможно, сочла бы, что шутка неуместная.
        Но если бы тогда в парке перламутровая «ауди» проехала мимо и не вышел ей навстречу Алексей, привлекающий взгляды свежим майамским загаром?.. Господи не приведи, только не это!
        Минуточки три я здесь постою, пожалуй. Надо привыкнуть, неприятности в порядке поступления. С бандитами разобрались, наркотики изъяли, Алексею ничего не грозит, ей тоже. Теперь о приятном. Посчитать до десяти, вспомнить главную новость дня, потом войти в палату № 32. Спокойно войти. И пакеты, пакеты!  — по полу катились апельсины, она собрала.

* * *
        Цвет лица у Алексея с каждым днем улучшается, круги под глазами постепенно бледнеют. Он вполне благодушен, на больного Ван-Гога уже не похож.
        Битый час они говорят об архитектуре, проекты обсуждают, а Рита все медлит. Представлялось, она влетит к нему, раскрасневшаяся, и выпалит прямо с порога — у нас будет ребенок! Но беседа с Володей изменила ее настроение, никакого восторга не осталось. Буднично прозвучит. А утром результаты теста ошарашили, не может быть! Проверила еще раз, еще — полоска индикатора голубела на нужной отметке.
        — Знаешь, Леш, теперь мне соки тоже необходимы. Будем вместе пить. Нет, не перебивай, подожди. Я не досказала. В общем, начать с чистого листа у нас не получится. Кое-что уже написано.
        — И нарисовано, я целыми днями упражняюсь, пока тебя жду. Посмотри.  — Он потянулся к тумбочке, запутался в набросках, выбирая нужный, стопка посыпалась вниз.
        Рита его остановила:
        — Подожди. Портреты потом посмотрим. Леша, милый, я… я беременна. Результат положительный, тест повторила дважды. Даже трижды. Девочку назовем Ева.
        — А будет пацан — назовем его Адам. Фантазерка ты моя невероятная! Фантастическая фантазерка!  — Он приподнялся, медвежьей хваткой притянул ее к себе. Прижавшись к его груди, Рита успокоилась. Слушала, затаив дыхание. Сердце работает как исправный мотор, ровно. Отец моего ребенка — звучит как музыка. Мальчик или девочка, мальчик или девочка.
        — Ты знаешь, я начала как-то, но не договорила.
        — Ты всегда не договариваешь.
        — А ты перебиваешь. Мои родители для меня загадка до сих пор. Мама и папа очень много работали. Понятия не имею, были они счастливы или нет, ну вот знаешь, говорят задыхаясь: «Сча-астье!»  — и руки в стороны разводят, как на картине Репина про трех охотников, шедевр… но жили наполненно. Никаких разговоров о скуке или тоске. Никакой тошноты и рефлексий. Дети, работа, командировки, книги, картины, споры, споры… круглосуточно спорили, помню. Да… Они из отпуска в Касабланке возвращались, летом. Самолет так и не приземлился, нигде и никогда. Один из загадочных случаев, как сейчас малазийский лайнер пропал — и никаких следов. Мама и папа жили и умерли в один день, но нет, для меня не умерли, они улетели. В общем, я думаю, они были очень счастливы. И я хотела тебе это рассказать. Только не говори ничего.
        Алексей и не говорил. Держал ее руку в своей, молча.

* * *
        «Именно в существующем мире человеку надлежит добиться торжества счастья и свободы; и чтобы одержать эту высшую победу, в числе прочего (мужчине и женщине необходимо возвыситься над своими естественными различиями и заключить между собой подлинно братский союз». Симона де Бовуар, «Второй пол», финал).
        Прекрасный финал. Возвышенный, как полонез, и величавый, как павана. Торжественный ритм, размеренный шаг, «…подлинно братский союз»…
        А у них с Алексеем получится? У них получится? Глупый вопрос, он ведь сказал — у тебя не будет времени думать о глупостях.
        Времени в обрез, это правда. Все получится.
        Главное — не усесться на целых шесть лет рассматривать из окна кладбище на Монмартре, как некогда застыла в созерцании постаревшая, но все еще элегантная парижанка — интеллектуалка, скандалистка, властительница дум, жертва неразделенной любви.
        Через три месяца Рита сняла настенную фотографию Сартра и Симоны — ту, знаменитую, на диване с высокой спинкой, оба оживленны, глядят в разные стороны, как всегда,  — и вставила в ту же рамку свадебную фотографию. Свежезапечатленные Рита и Леша смотрят прямо перед собой, в объектив. Улыбка. Лучший сюжет в мире.
        После выписки они поселились в ее квартире. «Ауди» загрузили необходимыми вещами, ну и соковыжималки, конечно. Техника на тесной Ритиной кухне плохо помещалась: склад и повернуться негде. В будущем лишнее уберем, квартира превратится в кабинет, ей ведь нужно где-то работать! А дельфинарий потребует некоторого ремонта, неизвестно, сколько времени уйдет, но обживать его, конечно, придется, детям свежий воздух необходим.
        — Имена, имена… а действительно, Адам и Ева, почему нет? Идеальные «он и она», как у Дюрера, ну могу же я помечтать!  — Ритины плечи тряслись от хохота, смеялась она в последнее время легко и с готовностью, значительно чаще, чем раньше.  — Место там прекрасное, вдали от центра, тихо. Они еще и качели на газоне установят.
        И карусель.
        notes
        Примечания
        1
        Перевод Д. Бургин, основанный на версии Дж. Уиндлера, сверенной с греческим оригиналом (Greec Lyryc I, 78,80).  — Примеч. авт.