Француженки не любят сказки Лора Флоранд
        Любовь и шоколад #4
        Джейми Кори, наследница огромной шоколадной фабрики, приезжает к сестре в Париж и тут же вносит раздор между лучшими кондитерами Франции. Она заводит романтическую связь с талантливым шоколатье Домиником Ришаром, известным смутьяном и главным соперником Сильвана Маркиза, возлюбленного ее сестры. Джейми знает — от семьи скрывать роман долго не удастся. Но не это самое страшное! Семья Джейми не прочь выманить у Доминика несколько рецептов, ведь его сладости имеют поистине чудесный вкус. Что же он скажет, когда узнает ее фамилию? Оттолкнет? А ведь Джейми, кажется, влюбилась…
        Лора Флоранд
        Француженки не любят сказки
                
        Глава 1
        — Она вернулась.
        Черт побери! Да как эта вострушка Гийеметта смекнула, что он положил глаз на ту женщину — странную клиентку за нижним столиком?! Хмуро взглянув на свою подчиненную, Доминик перестал возиться с огромным куском шоколада и прошел вдоль стеклянной стены к тому месту, откуда лучше был виден зал внизу. Вымазанные в шоколаде пальцы он предусмотрительно сжал в кулаки, чтобы случайно не оставить на стекле пятен, какие оставляет ребенок, глазея на витрину кондитерской.
        Как обычно, молодая женщина сидела одна за маленьким столиком. Вот уже неделю она приходила сюда дважды в день. Сначала утром, потом к вечеру. Вероятно, туристка. Приехала ненадолго в Париж. Как и все туристы, она старалась под завязку набить себя шоколадом, который делают французские шоколатье в своих небольших магазинчиках. Но даже он, Доминик, находил несколько странным, что она предпочитает только его продукцию! Да, туристы читали путеводители и чаще всего выбирали кого-то из первой десятки в перечне парижских соблазнов: являлись утром к нему, к Филиппу Лионне после обеда, а к Сильвану Маркизу на следующий день. Но, как правило, они не могли похвастаться сколь-нибудь развитым вкусом и понятия не имели, что Сильван Маркиз скучный и что единственный кондитер, способный вызвать истинный восторг у любительниц шоколада,  — это он, Доминик Ришар. Однако и его можно с кем-то сравнить…
        Впрочем, эта клиентка не выглядела доверчивой или же экзальтированной, такую привести в восторг нелегко. Она держалась необычайно спокойно и сдержанно. У нее был большой, чувственный рот; определить цвет ее глаз, затененных ресницами, Доминик пока что не мог — она сидела далеко от него. Ее волосы были неизменно спрятаны под капюшоном, иногда — под стильной шляпкой или небрежно, как у Одри Хепберн, повязанным шарфом. Высокие скулы были несколько островаты. Лицо, словно золотой пылью, было густо покрыто веснушками.
        В первый день она была буквально кожа да кости. Возможно, она модель? Но для модели слишком миниатюрная и веснушчатая. Так что скорее всего у нее лишь типичная городская анорексия. Когда незнакомка заказала чашку горячего шоколада и шоколадный эклер, Доминик ожидал, что, съев их, она бросится в туалет, дабы извергнуть из себя вожделенное лакомство, прежде чем ее организм усвоит полученные калории. Его бесило, когда он видел, что клиентки так обращаются с его шоколадом.
        Но она просто сидела за столиком, полуприкрыв веки и бережно обхватив ладонями горячую чашку. Сидела долго, потихонечку расправляясь с эклером и шоколадным напитком. Ни разу не вытащила телефон или журнальчик, вообще ничего не делала, только сидела и лакомилась.
        Когда она ушла, Доминик с удивлением обнаружил, что кусочек его души, оторвавшись, улетел вместе с нею. Он смотрел в высокое створчатое окно на ее удалявшуюся фигурку; она шла осторожно, словно тротуар мог таить в себе невидимую простым глазом опасность.
        В тот день она появилась еще раз и опять сидела, держа чашку chocolat chaud в ладонях, грея о нее пальцы, но теперь она попробовала ломтик его самого знаменитого gateau. Ела медленно, крошечными кусочками, и внимательно вбирала в себя все, что ее окружало.
        Значит, вбирала в себя и его. В этом зале он был запечатлен в каждой детали — крупной и мелкой. В грубом камне, которым были оформлены три стены и арочные проходы. В тяжелых шторах красного бархата, с их страстной пышностью. В белой стене с тиснеными розовыми бутонами, которая как бы служила фоном для незнакомки, хотя никто не мог понять, какой части его натуры могли соответствовать эти хрупкие цветы. Сверкающие, яркие витрины, последнее слово техники. Квадратики темного, высокого качества шоколада, покрытые причудливыми узорами; избранная коллекция пирожных, его gateaux au chocolat, эклеры, тортики; полупрозрачные столбики карамели. Он считал своими даже людей, сидевших за другими столиками. Они принадлежали ему, пока находились в его салоне, и только по наивности думали, будто это они покупали его.
        На третий день, когда официант Тьерри поднялся наверх с заказом — ее заказом, Доминик внезапно решил рискнуть.
        — Отнеси ей вот это.  — И он дал ему шоколадный эклер с лимоном и тимьяном — рецепт был сочинен нынешним утром.
        Доминик наблюдал, как официант сообщил что-то клиентке, передавая эклер, а та подняла голову и огляделась по сторонам. Но не догадалась взглянуть наверх, да если бы и взглянула, то что с того? Она ведь не поняла бы, что это он, даже если бы его и увидела.
        Когда она ушла, официант принес ему листок, оставленный дамой на столике. На обратной стороне она написала: «Большое спасибо!» и нацарапала непонятную букву. Л?.. Д?.. А?..
        Внезапно он испугался, что больше никогда ее не увидит. Через несколько часов она улетит, а сейчас упаковывает сувениры. И даже не купила коробки его шоколада, чтобы не скучать во время полета. Всю ночь его не покидала мысль, каким же пустым и осиротевшим станет без нее его заведение.
        Но наутро она пришла снова и спокойно уселась за столик.
        Он казался себе грубым и неотесанным при одном лишь взгляде на ее безмятежность, на ее тонкие пальцы, запястья. Ему казалось, что, пройди он мимо нее, задень — и она разобьется, что тебе фарфоровая статуэтка… Стоп. Зачем он стоит тут и пялится на нее? Неужели у него нет других дел, черт побери? А ей нужно приходить к Сильвану Маркизу, в его бутик, там все сладкое, яркое… Не то что у него, Доминика Ришара. Его шоколад такой темный, что на языке остается терпкая горечь.
        Да, ей наверняка нужен галантный принц, а не мужлан, который провел первые шесть лет своей рабочей карьеры, с двенадцати до восемнадцати лет, на жуткой скотобойне, срубая с костей кровавые куски мяса. От такой работы руки его сделались безобразными, загрубели, душа тоже. Он преодолел темную полосу своей жизни, но уж точно не подпустит туда никого даже близко. Что случится, если когда-нибудь он сорвется с цепи? Думать об этом он не хотел.
        — А она на тебя запала, разве не видишь?  — заметила Селия, его работница, лохматенькая толстушка, оттеснив своего босса в угол, чтобы лучше видеть самой. Доминик мрачно поглядел на каштановые клочья ее волос. Он не понимал, почему его сотрудники упорно относятся к нему, как к добродушному старшему братцу или терпеливому папеньке, хотя он был лишь на несколько лет старше их и едва ли годился на ту или другую роль. Ни у одного топ-шефа во всем Париже не было таких отношений с подчиненными. Возможно, он обладает особым даром нанимать идиотов.
        Да, ему следовало бы научить их бояться его, ну или на худой конец уважать, а он просто учит их безупречно делать свою работу. Впрочем, он любил, когда его боялись равные ему люди. Ему была противна сама мысль, что бояться его могут те, кто в чем-то от него зависим.
        — Наверняка она просто живет в отеле где-нибудь по соседству,  — ответил он. И все. Правильно?
        — Ну, она такая прозрачная, что едва ли ест еще где-то в Париже.  — Селия не была безобразно полной, нет, но по парижским меркам все-таки носила на себе лишние килограммы и поэтому ревниво относилась к женщинам, которые морили себя голодом ради моды.  — Нет, она точно на тебя запала!
        Доминик почувствовал, что краснеет, и всячески воспротивился этому. Он не знал, почему, но ему было приятно думать, что эта веснушчатая клиентка, похожая на Одри Хепберн, неравнодушна к нему.
        — Ты ведь не видел, чтобы она бегала вызывать рвоту?  — задумчиво продолжила Селия.
        — Нет, она не бегает в клозет. Ей нравится, когда я присутствую в ней.
        У Селии загорелись глаза, она издала странное бульканье. Доминик сдвинул брови.
        — Ты уйдешь отсюда когда-нибудь? Тебе что, нечем больше заняться?
        — Ну, дел-то у меня не меньше, чем у тебя.  — Селия многозначительно ухмыльнулась.
        Едва ли. Никто не работает так много, как хозяин салона. Но вот интересно, что делают Сильван Маркиз и Филипп Лионне со своими подчиненными, если те переходят границы? Почему он допускает такое, как сейчас с Селией? Он самый большой и авторитетный производитель парижского шоколада, но даже в собственной святая святых ему приходится мириться с непочтительными манерами своих сотрудников.
        Селия бросила на него удивленный взгляд.
        — Что с тобой? Ты неважно себя почувствовал? У тебя такое лицо…  — Она опять улыбнулась, придав улыбочке покровительственный оттенок. Смешная…  — Мы можем отпустить тебя на пару часов.
        Она пыталась выдать это за шутку — как Доминик подойдет к женщине, этакая сплошная агрессия, заполняющая все пространство вокруг, как заставит ту женщину встать и удалиться с ним на пару часов… Но в карих глазах Селии читалось неодобрение.
        Доминик нахмурился. Он никому не позволит совать нос в его личную жизнь, какой бы она ни была постыдной и…
        — Нет. Ступай к своим пралине, а то заставлю тебя завтра работать с трех утра.
        И Селия действительно покорно пошла работать. Но, сделав три шага, она обернулась.
        — Ты ведь еще не спал с ней? Наконец-то ты разбил чье-то сердце, и теперь она торчит тут призрак призраком и подбирает твои крошки.
        Доминик взбесился.
        — Разбил сердце — призрак — крошки… Какого черта! А что вы, ребята, треплете обо мне, когда я не слышу вас?  — Но, к слову, он никогда еще не спал с женщинами, у которых есть сердце. Во всяком случае, с такими, чье сердце билось бы ради него.
        — Ничего, шеф, не надо так волноваться. Мы рассуждаем о возможных последствиях твоих действий, и, на мой взгляд, вполне трезво.  — Селия озорно хмыкнула и отошла еще на пару шагов. Увы, его вздох облегчения был преждевременным. Она снова обернулась и огласила ему последний свой аргумент: — Вот если мы были бы помозговитее, то, возможно, такой сценарий и прокатил бы.  — Она махнула рукой Доминику, шагнула в угол между стеклом и камнем и поглядела вниз, в зал.
        Нахалка, что она хотела этим сказать?
        Пожав мускулистым плечом, он отвернулся, чтобы не видеть лица обнаглевшей работницы, и снова перевел взгляд на столик с веснушчатой незнакомкой.
        Ну вот, она ушла…
        Рак, с холодком страха в тот вечер подумал он. Пожалуй, это объясняло те шляпки, капюшоны и шарфы, неизменно скрывавшие ее волосы. Пожалуй, это объясняло и ее худобу и прозрачность, и то, что она могла сидеть так часами, впитывая в себя его жизнь.
        Он стал самолично готовить ее тарелки, укладывал все, что она заказала, по своему вкусу и потом добавлял маленькие сюрпризы: например, миниатюрную башенку из трех квадратных конфет, только что принесенных из ганашной, где они лежали в лотках на проволочных полках.
        Он прошел на свое секретное место прямо над залом, в угол стеклянной стены, чтобы взглянуть на ее реакцию. Она не улыбалась. Но медленно, не спеша откусывала крошечные кусочки шоколада и пережевывала их, словно хотела насладиться всеми вкусовыми нюансами их букета, почувствовать языком их текстуру.
        А когда заканчивала с ним — с ними, с кусочками,  — то всегда уходила. Поднималась со стула. Стряхивала с коленей крошки, если лакомилась его знаменитым шоколадным наполеоном. Оставляла на столике наличные и никогда не расплачивалась карточкой, так что он не мог узнать ее имени.
        Ему показалось, что за эти пять дней незнакомка слегка округлилась. Или это была лишь игра его воображения?
        На шестой день, увидев, что она встала из-за столика, он решился и неожиданно покинул свой наблюдательный пункт. Его ноги загрохотали по полированной металлической спирали, ведущей в зал. Но спуститься он не успел — она уже подошла к дверям и не оглянулась на громкий звук. Стеклянные створки раздвинулись; она подняла плечи, словно вздохнула. И вышла на улицу.
        Гийеметта и оба официанта уставились на него, на их физиономиях застыл невысказанный вопрос. Он резко развернулся и, не проронив ни слова, снова поднялся в шоколадные недра — свою кондитерскую лабораторию.
        На седьмой день ему очень хотелось открыть магазин, хотя по понедельникам он всегда был закрыт. Почему? Потому. Что она будет делать? Куда пойдет без него?
        Но он переборол в себе такую глупость и потом весь день рыскал по Парижу то на мотоцикле, то пешком. Как это ни смешно, он побывал во всех местах, притягивающих туристов. Нет, конечно, нужно знать и ценить свой город, но шансы набрести в Лувре на какую-то незнакомку, когда не знаешь, там ли она вообще… практически равны нулю. Впрочем, когда он стоял перед мраморной статуей крылатой богини победы из Самофракии, парившей в Лувре над людскими толпами, его посетило вдохновение. Всевозможные вкусовые букеты и текстура мелькали в его мозгу, дразнили его нёбо, когда он придумывал новый шоколад, который назовет «Виктуар», «Победа».
        Ника Самофракийская ему нравилась. Стремительный, волнующий крылатый мрамор мог бы олицетворять суть его души, если бы Доминик сумел очистить ее от мрака и грязи и сделать такой же красивой.
        После Лувра он даже поднялся на Эйфелеву башню, где был в последний раз в десятилетнем возрасте на школьной экскурсии. Первые два яруса он поднимался пешком, все выше и выше, с удовольствием превозмогая усталость, и разглядывал с высоты Париж, его город. Пусть даже когда-то он был в нем отверженным. Теперь Париж был им покорен.
        Эйфелева башня ему тоже нравилась. Все эти годы она сияла над его городом, но он только теперь осознал это. Ему нравилась ее невероятная, фантастическая мощь, ведь вблизи металл выглядел таким массивным. Нравилось, что она оказалась выше всякой критики и сетований, сопровождавших ее рождение, и запечатлела свою власть не только над городом, но и над всем миром. Он достал молескиновую книжицу, которую всегда носил с собой, и долго зарисовывал изгибы и углы заклепок и металлических конструкций — ему пришла в голову мысль отразить их в рисунке на поверхности шоколада.
        Стоя у заграждения, он с тоской разглядывал маленькие фигурки, сновавшие на Марсовом поле. Он не понимал, почему так упорно ищет ту незнакомку. Такая хрупкость и худоба были не в его вкусе, но что-то говорило в ней о ее внутренней силе и необычном хаактере. Он не знал, какого цвета ее волосы, еще — она симпатичная, голубые (он ухитрился и рассмотрел их) глаза и большой рот с очень полными губами, слишком полными для такого худенького лица; а густая россыпь бледных веснушек казалась ему просто очаровательной. Но… в его магазин приходят тысячи симпатичных женщин. И нет никаких причин выделять ее из их числа… но она сидела в его зале такая тихая, такая сосредоточенная; пряталась под капюшоном, куталась в просторный свитер; так настойчиво поглощала, впитывала его суть, его душу, словно это занятие было главным делом ее жизни.
        На восьмое утро она не пришла.
        Его сердце сжалось. Все утратило краски и вкус. Он глядел на свои элегантные роскошные витрины, и ему хотелось вышвырнуть их за бессмысленную, отчаянную претензию доказать всем, что он чего-то стоит, что он уже не тот двенадцатилетний мальчишка, которого родной отец отправил в кровавое, вонючее, холодное логово срубать мясо с костей, чтобы зарабатывать этим на жизнь, а сам грелся дома алкоголем.
        В душе Доминика бродили горечь и разочарование; эти настроения отразились и на его шоколаде, «темном и жестоком», по определению критика из «Фигаро»; очевидно, критик видел в этом положительное начало, ибо парижане, руководствуясь модным в те дни садомазохизмом, на следующий же день хлынули в бутик Доминика Ришара.
        Когда незнакомка так и не появилась, он, потеряв выдержку, вскочил на мотоцикл и сломя голову помчался по улицам на остров Сен-Луи. Якобы ему срочно понадобился Филипп Лионне, чтобы поговорить с ним насчет Шоколатье-Экспо, выставки, открывающейся через пару недель.
        Предстоящее событие вынудило к сотрудничеству его и других топовых мастеров шоколада и кондитеров, что было вообще-то не в их духе, каждый заботился лишь о себе. И Доминик знал, что он среди всех самый замкнутый. Да, соперников он не терпел. Когда он оказывался в их компании, ему хотелось отчаянно драться с ними на кулаках, а потом попрать их поверженные тела и запечатлеть победу улыбкой на своем разбитом, покрытом синяками лице. Да. Я могу побить любого, любил повторять он себе.
        Правда, ему нравилась Магали, маленькая, хрупкая невеста Филиппа. Нравились ее сапожки, ее строгий вид; ему нравилось думать, что он добьется любви этой недотроги, задвинет куда подальше Филиппа, плюя на неминуемую опасность. Филипп Лионне наверняка попытается его убить; возможно, они подерутся до крови и увечья, и это намного интереснее, чем их соперничество в сочинении замысловатых шоколадочек и кондитерских штучек.
        Но он не доводил до этого дело… ну, уж точно не из-за того, что уважал Филиппа. Мысль об этом как о возможной мотивации заставила его дать полный газ — он проскочил прямо перед бампером какого-то автомобиля.
        Он не делал так, потому что… Не делал так, потому что поставил в своем зале стенку с розовыми бутонами! Не делал, потому что, как бы ни было велико искушение, он не из тех мужиков, кто походя разрушает чужое счастье. Скорее ему нравилось творить это счастье, пускай даже «темное и жестокое». И все же ему хотелось, чтобы с Филиппом Лионне крутила любовь не Магали, а Кэйд Кори, невеста Сильвана Маркиза. Она глядела на мужчин так, словно драка — скучное и ребяческое занятие и в ней нет ничего привлекательного. Кэйд как раз разговаривала с Филиппом, когда Доминик вошел в лабораторию Лионне в своей мотоциклетной кожаной куртке. Филипп делал торт к свадьбе Сильвана и Кэйд, однажды уже отложенной из-за каких-то проблем в семье невесты — кажется, там кто-то попал в больницу. Доминика это мало интересовало, но если можно посплетничать, то его сотрудники не преминут этим заняться. Иногда их болтовня доходила и до его ушей, пробивая его зацикленность на работе.
        Разумеется, Сильван Маркиз скорее утопится в собственном шоколаде, чем попросит Доминика Ришара приготовить для него свадебный торт!
        — Доминик, привет,  — буркнул Филипп при его появлении.
        — Привет, Филипп.  — Дом и не пытался пожать руку Филиппа, всю белую от сахарной пудры.  — Привет, Кэйд.  — Стройную шатенку он расцеловал в обе щеки. Когда-то Кэйд пришла в его лабораторию и вздумала купить его душу за несколько миллионов. Не исключено, что он бы и клюнул, если б не презирал до такой степени шоколад фирмы «Кори». Сказать начистоту, до этого он продавал свою душу несколько раз, а потом долго залечивал раны. В результате бедная миллионерша остановила выбор на Сильване, и Доминик, встречаясь с нею, всегда испытывал чувство вины за то, что вынудил ее пасть так низко.
        Дом слегка флиртовал с ней, когда шла торговля за его душу, но в целом был к ней индифферентен. Темная, низменная сторона его натуры довольно часто пробуждалась в нем при виде красивых и богатых женщин, посещавших его бутик, и он пользовался их страстным желанием отдаться ему. Когда его умоляла о грубом сексе женщина, которая лет десять назад сочла бы его ничтожным мальчишкой, он находил в этом нечто пикантное и лестное для себя.
        Впрочем, Кэйд никогда не проявляла ни малейшего желания переспать с ним, да и такие аристократки, помимо сексуального удовлетворения, мало что давали ему. Их жизнь была слишком поверхностной, слишком сытой и беззаботной. Плюс к этому, господи боже, «шоколад Кори»!.. Он не Сильван Маркиз; у него твердые принципы и стандарты. Как теперь высокомерный Сильван будет глядеть людям в глаза, раз он женится на наследнице мультимиллиардной корпорации, выпускающей такую дрянь для массового потребления?
        Доминик хмуро поглядел на Кэйд Кори, удивляясь, что такого нашел в ней Сильван Маркиз.
        — Что?  — сухо спросила она, и он неожиданно почувствовал к ней всплеск симпатии. В начале их знакомства она рассчитывала его охмурить и всячески демонстрировала свою покладистость. Теперь, когда ей было плевать, что он о ней думает, она нравилась ему больше.
        Прямые, невероятно шелковистые каштановые волосы, голубые глаза, высокомерно взирающие на мир. Странно, но его не покидало ощущение, что в ней что-то изменилось, вот только что?
        — Ничего.  — Он пожал плечами и обратился к Филиппу: — Значит, вы устраиваете Шоколатье-Экспо? Кэйд, ты знаешь, кто там будет?
        — Там будет представлена вся продукция «Кори».  — Она ткнула в себя пальцем, и это, вероятно, должно было означать, что она сама по себе — событие для всякой выставки шоколада.  — Девон Канди. Кайебо, Крафт, Флоренция…
        Доминик переглянулся с Филиппом.
        — Я спросил про важных участников.
        Кэйд с досады аж застонала.
        — Я, ты, Симон, Сильван. По-моему, это самые значимые имена,  — сказал Филипп.  — Ты будешь на Экспо сам или пришлешь кого-то из своих?
        — Буду сам.  — Симон Кассе, вероятно, представит невероятные, изысканные шедевры из шоколада и тонированного сахара. Филипп любил демонстрации, позволявшие ему представить сложные торты с каким-нибудь элегантным эффектом. Сильван…  — Чем занимается Сильван?  — спросил он небрежно у Кэйд, надеясь, что она, будучи новичком на сцене парижских шоколатье, вдруг да сообщит ему об этом по наивности.
        Она лишь мило улыбнулась:
        — Работает. А ты почему отдыхаешь? Затор в бизнесе?
        Нет, в самом деле, если Кэйд будет и дальше общаться с ним в том же наступательном тоне, он почувствует к ней еще больше симпатии. Или начнет ее уважать. Теперь она держала себя нормально, а поначалу, попав в суперконкурентный мир парижских шоколатье, она действовала так, словно могла скупить все на корню и положить в свой карман.
        Не удостоив ее ответа, он стал наблюдать за работой Филиппа. Все-то у него розочки, крем и розовые тона! Мимолетный взгляд в какой-то другой, сказочный мир. Как он ухитряется это делать? Благодаря благополучному детству в Лионе? Среди известных парижских шоколатье Филипп был одним из самых рослых, но Доминик всегда чувствовал себя рядом с ним более крупным и неуклюжим. Словно его собственное тело было слишком твердым и могло раздавить все, что попадется ему на пути. Его руки были слишком большими. Огромные руки чернорабочего. Они принадлежали его первой работе, которую, по мнению его отца, он и заслуживал,  — срубать мясо с костей.
        Доминик взглянул на пресс-релиз, посвященный предстоящему Экспо, но вдруг понял, что тут ему делать нечего, его влекло вон отсюда. И он решил поискать другие места, куда мог бы заявиться со своим вздорным характером.
        Он вышел из кухни в зал, чайный салон Филиппа «Красавица и Чудовище», лучше сказать — дворец, выдержанный в соответствующем стиле, и заглянул туда, где разряженные клиенты сидели среди мраморных колонн под расписными потолками и рельефными львиными головами. И вдруг застыл на месте.
        Она была там. Незнакомка, которая не пришла утром в его салон. Она сидела как ни в чем не бывало здесь, у Филиппа, а перед ней стояла розовая, воздушная, сказочная смесь.
        У него защемило сердце. Он стоял в этом карамельном царстве, огромный, в черной мотоциклетной куртке, с косматой шевелюрой и дурацкой — выбритой — физиономией. Это он-то, брившийся в лучшем случае раз в четыре дня, за последнюю неделю брился каждое утро. Почему? По какой такой нелепой причине?
        Она поднесла к губам ложечку, наслаждаясь Филиппом, ощущая его языком. Тут она выглядела совершенно естественно — пожалуй, естественнее, чем среди его грубого камня, несмотря на глупые выпуклые розовые бутоны и бархатные занавеси. Потом положила ложечку и устало, с легкой грустью поглядела на угощение.
        Он переступил с ноги на ногу и укоризненно уставился на нее. Она подняла глаза и взглянула на его огромную фигуру, кожаную одежду, поймала его угрюмый взгляд. На ее лице отразился протест, так что Доминик даже подумал, что она вытащит сейчас баллончик с газом, если он вздумает подойти к ее столику ближе.
        Черт с ней, с горечью подумал он, безумно оскорбленный, словно застал свою невинную невесту в брачную ночь в объятьях другого мужчины. Он вышел из карамельного царства, ухитрившись ни на что не наткнуться, ничего не разбить — скорее всего потому, что люди и вещи, казалось, съеживались и старались убраться с его пути подобру-поздорову.
        По чудесной случайности он не попал в аварию, когда снова мчал по парижским улицам. Вероятно, люди и там старались не попадаться у него на дороге.
        Глава 2
        Он сделал все свои дела, намеченные на текущую неделю. Заезжал к поставщикам, прорывался сквозь пробки, самоубийственно лавируя в потоке машин. К себе в салон он вернулся около трех часов дня.
        И она была там.
        Сидела одна за маленьким столиком, бережно взяв в ладони чашку его шоколада. На него нахлынуло необъяснимое, болезненное желание выбить чашку из ее рук и наорать на нее, обозвать потаскухой — мол, она только делает вид, что предпочла его, а утром сомкнула свои похотливые губки на его конкуренте!
        Но он усилием воли сдержался. Подавил этот злобный порыв, как подавлял все свои деструктивные выбросы, например, затеять драку с Сильваном Маркизом на каком-нибудь высоком шоколадном показе.
        Его безымянная гостья подняла глаза при шорохе мотоциклетной кожи или из-за появления в красивом зале такой большой темной и устрашающей массы. Подняла глаза и слегка нахмурила брови, явно вспомнив, что уже видела утром эту черную глыбу.
        Их взгляды встретились; она опять мгновенно замкнулась — наглухо, словно готова была ударить его ножом, если он подойдет к ней ближе.
        Он отвернулся и попытался смягчить выражение лица, сделать его более приветливым, дружелюбным. Силы небесные, неужели она не знает, что это он сотворил то пирожное, которым она сейчас лакомится? Ну, разумеется, не этот конкретный кусок, потому что мотался по городу… Но это он придумал рецепт и научил кондитеров делать в точности то, что требуется!
        Гийеметта спустилась вниз с двумя тарелками, всем своим видом показывая, что они сбились с ног и зашиваются тут без него, пока он неизвестно где шляется. Доминик поскорее стащил с себя куртку и взбежал по ступенькам наверх, чтобы показать незнакомке, что он здешний. Он даже хотел мимоходом отдать Гийеметте дружеское распоряжение, чтобы гостья увидела, что главный тут — он!
        Х-ха, он готов был поклясться: если Сильван Маркиз или Филипп Лионне входят в свои бутики в уличном облачении, их все равно все узнают! Клиенты не пугаются и не думают, что это разнузданный уличный хулиган намерен устроить драку в салоне. Женщины не тянут руку к баллончику с газом.
        Наверху, в самой красивой на весь Париж кухне, в лаборатории, наполненной светом из больших окон, с длинными мраморными столами, в этом великолепном, сверкающем чистотой помещении — о таком можно только мечтать!  — он переоблачился в куртку кондитера. И, как всегда, его накрыло волной ликования при виде сине-бело-красной ленты, его награды «Лучший мастер во Франции»; он разве что не стиснул ее в кулаке, как ребенок в порыве восторга. Но сдержался. Наоборот, с безразличным видом кривовато набросил ее, словно право носить на шее такую ленту было для него делом самым естественным.
        Он снова спустился в зал и подошел к ее столику. Она сидела, наклонив голову.
        — Мадемуазель,  — проговорил он, глядя в упор на нее, и тотчас отругал себя за свой грубый голос. Почему он до сих пор не удосужился поработать над дикцией и не научился разговаривать с клиентами так же вкрадчиво и обходительно, как Сильван? Когда тот говорил, никто и заподозрить не мог, что он родился на нищей и грязной парижской окраине. Почему у него, Доминика, не получалось ласковое, сексуальное мурлыканье, с каким Филипп обращается к Магали? Нет, вместо этого он говорит грубо и несуразно… ему вдруг помстилось, что от его голоса у незнакомки тело пойдет синяками…
        Она посмотрела на него снизу вверх. Ее ресницы затрепетали, глаза настороженно прищурились. Он вспомнил, как кто-то однажды сказал ему, что его огромная фигура пугает сидящих людей, что ему нужно тоже садиться на стул, а то и на корточки, чтобы собеседники чувствовали себя рядом с ним комфортно. В тот раз он подумал — вот и хорошо, пускай они боятся меня.
        Но если сейчас он выдвинет стул и усядется напротив этой полупрозрачной худышки в веснушках, получится грубо и неприлично. И он отступил на шаг, хоть это и стоило ему невероятных усилий. Отступать назад он не любил — ни в чем.
        Впрочем, это сработало. Напряженность ушла с ее черт. В глазах зажглось любопытство. Их голубизна напомнила ему вечереющее небо, еще не темное, но и не очень яркое, с легкой примесью серого — человек не слишком внимательный и не поймет, что они синие. На незнакомке был легкий свитер цвета граната с широким вырезом, капюшон был наброшен на голову. Из-под него выбивались пряди волос цвета его темных, красноватых карамелей или, может быть, плодов маракуйи. Широкие рукава свитера были завернуты на запястьях, подчеркивая мешковатостью их изящество.
        — Месье?  — Ее акцент удивил его. К ожидаемому английскому примешивалось что-то еще, что-то напомнившее ему акцент иммигрантов из французской Западной Африки. Он общался с ними, когда в бедности рос под Парижем, а его голова была полна самых невероятных прожектов.
        — Вкусно?  — Он кивнул на крошки, оставшиеся от его изделия. Крошек было мало. Неужели она подбирала их кончиком пальца и слизывала? Значит, я угодил вам? Вам нравится?  — говорил его взгляд.
        Ее тело немного обмякло, ладони вновь сомкнулись вокруг опустевшей чашки. К ней вернулось то, что изначально привлекло его внимание,  — она словно впитывала в себя каждую секунду того удовольствия, которое он доставил ей своими шоколадными произведениями и еще мог ей дать.
        — Да.
        Он ждал, слабо надеясь услышать «спасибо» или «вы замечательный, пожалуйста, я хочу еще». Но она лишь с любопытством взирала на него. По-прежнему снизу вверх. Что ж, теперь хотя бы не кажется, что она готова направить на него баллончик.
        — Вы работаете тут кондитером?  — неожиданно спросила она.
        Оп-ля! Вот тебе и удовольствие. И это несмотря на ленту на шее. Впрочем, эта тряпочка не очень-то помогала донести до клиентов идею о его успехах. Прямо хоть обшивай весь китель воплями: «Я лучший, самый лучший, лучший в мире шоколадный мастер!» Ну, формально награда говорила о том, что он лучший во Франции; но в его области это все равно что в мире.
        — Я Доминик Ришар.
        Ему удалось произнести это мягко, почти ласково, и он обрадовался. Итак, он сумел говорить с ней так, как и хотел — словно лаская словами ее кожу.
        И был вознагражден. У нее загорелись глаза, вызвав у него очередной приступ головокружения.
        — Правда? Месье Ришар, мне очень приятно познакомиться с вами.
        Она протянула руку. Наверняка американка, подумал он, почувствовав твердость ее рукопожатия. Но ее рука показалась ему почти игрушечной в его огромной лапе! И твердость рукопожатия лишь подчеркивала это. И еще ее акцент — он был какой-то нетипичный для американской туристки. Откуда в нем раскатистые «р»? Может быть, она приехала из «креольского штата», Луизианы? Что это, акцент каджунов, франкоязычных жителей этой местности?
        — Спасибо,  — поблагодарила она, показав жестом на пустую тарелочку.
        Его грудь распирало от ликования. Он казался себе зефиром собственного изготовления, нечаянно оказавшимся слишком близко от печи. Он раздувался, вспухал, делался мягким и терял форму, расплывался…
        — Вы надолго в Париж?  — не удержался и спросил он. Ему нужно было знать.
        Ее глаза заволокло дымкой. Она спрятала руки в складках огромных рукавов, и этот жест напомнил ему то, как черепаха прячет голову в панцирь.
        — Не знаю.
        Он мысленно ругнул себя за то, что позволил ее руке ускользнуть. Он не ожидал, что она ее спрячет. Еще ему безумно хотелось поднести ее руку к губам и поцеловать. Черт, она же американка. Скорее всего она бы подумала, что этот жест — дежурный для всех французских мужчин. Что они непременно целуют даме руку, а при поцелуе в губы непременно пускают в ход и язык.
        Он впился взглядом в ее губы и с огромным трудом сохранил на лице выражение невозмутимости и покоя.
        — Ну… вот…  — пробормотал он, кляня себя на чем свет стоит за то, что не способен продлить их диалог. И это он, всегда мгновенно ставивший перед женщиной выбор — секс или до свидания… Тут он не мог приблизиться к ней ни на полшага, из боязни, что и ноги ее в его зале больше не будет.  — Я надеюсь, что мы увидимся завтра.  — Он небрежно, весело улыбнулся, словно просто выстраивал добрые отношения с милой клиенткой, хотя на самом деле не имел представления, как это делается. Потом направился к стойке, чтобы спокойно переговорить с Гийеметтой, не зная даже, что скажет ей. Его молодая элегантная зальная менеджерица внимательно воззрилась на него и пару раз даже кивнула, словно он говорил ей что-то толковое. Пожалуй, она заслужила прибавку жалованья.
        Внезапно он понял, что незнакомка стоит прямо возле его локтя, почти касаясь его, и едва не задохнулся от нахлынувшего волнения.
        Он взглянул на нее — сверху вниз,  — надеясь, что не слишком очевидно оборвал на середине свою лишенную смысла фразу, обращенную к Гийеметте. Незнакомка была рядом с ним. По собственной воле. А ведь могла подождать, когда он уйдет, и уж после этого подойти к прилавку. Значит, ей хотелось стоять вот так близко, почти касаясь его.
        Либо ей было абсолютно безразлично, что она делает… Но почему-то он подозревал, что это не так. Женщина, которой безразлично ее личное пространство, не смотрит на мужчину так, будто прикидывает, как ловчее его ударить, если он подойдет ближе — а ведь именно такими были два ее первых взгляда на него.
        — Мне нужно коробку шоколадных конфет,  — сказала она Гийеметте.
        Он не удержался. Его губы растянулись в широкой ухмылке.
        — С предыдущей вы уже справились?
        Она сверкнула глазами. Ну кто, кто тянул его за язык? Он только что проговорился, что наблюдал за ней; по крайней мере, знает, что она купила два дня назад коробку его шоколада.
        Я не преследую тебя, клянусь. Чистое совпадение, что я видел тебя у Филиппа. Плюс к этому он не мог преследовать ее в собственном салоне, это само собой разумеется. Просто он… жутко большой. У него руки мясника. Как теперь она придет сюда и сядет за столик? Ей же будет мерещиться, что какой-то негодяй шпионит за ней. Оттуда, сверху, смотрит на нее голодными глазами, прижав к стеклу огромные пятерни. Слава богу, что он еще сообразил побриться.
        — Да,  — ответила она.  — И те конфеты мне очень понравились.
        О, громы небесные, снова на него нахлынула эта сентиментальная, зефирная волна! Что с ним творится?
        Гийеметта тем временем натянула на руку белую хлопковую перчатку и выдвинула одну из металлических коробок с низенькими бортами.
        Незнакомка повернулась к Доминику.
        — Что вы мне посоветуете?  — тихо спросила она.
        Он еле унял дрожь во всем теле. Его потрясло, каким беспомощным он оказался перед смутившей его волной восторга и страсти, он почти утонул в ней. Женщины и раньше обращались к нему с таким вопросом; обычно это означало, что в ближайшие часы он переспит с ними. Возможно, такова была его единственная реакция на этот вопрос: как у собаки Павлова. Но тогда-то он знал, как плавать в тех водах. Тогда он полностью владел ситуацией.
        Но женщины с лицом, припорошенным веснушками, еще ни разу не задавали ему такого вопроса. Его произносили холеные особы, уверенные в себе до полной неуязвимости, либо смазливые неженки с пирсингом в носу и пупке, разыгрывающие из себя «плохих девочек»; либо это были неверные жены, этим нужна была скорость.
        Не глядя, он протянул руку к Гийеметте, и та вложила в нее белую перчатку. Он ловко надел ее и прошел за стойку. Ему пришлось совершить над собой некоторое усилие, чтобы оторваться от незнакомки, стоящей так близко, но теперь между ними была стойка, и он почувствовал себя спокойнее. Теперь он не мог ненароком задеть ее и сделать ей больно. Еще он мог улыбнуться ей чуть более проникновенно, не оскорбляя ее чувств.
        Улыбка смягчила его губы; он на секунду дольше, чем требует приличие, не отводил своих глаз от ее, чтобы она увидела в них тепло его души.
        — Скажите мне… какие вкусовые нюансы вы предпочитаете?
        Он не узнавал себя. Неужели это он, с его пренебрежительным, даже властным подходом к женщинам? Неужели это он, сейчас такой кроткий и нежный? Тише, тише, не торопись, осадил он себя. Тише. Представь себе, что она — это кондитерский крем, или тесто, или шоколад, которые нужно немного выдержать, чтобы они созрели. Спешка здесь все испортит. Тииише.
        Дай ей время, чтобы она распробовала тебя. Распробовала так же, как в предыдущие дни, когда она сидела здесь день за днем и пробовала все твои изобретения, пробовала так, словно это для нее самое интересное в жизни.
        Он терял рассудок. Уже не знал, кто он такой — под напором непривычных эмоций, побуждавших его на непривычное поведение. И не знал, кто же такая она, эта хрупкая женщина, которая неделю назад появилась в его салоне, тихо сидела одна за столиком и поглощала его — ежедневно, утром и вечером.
        — Ну, что-нибудь из вашего наиболее необычного,  — искренне и доверчиво отвечала она, и его сердце сдавила тревога. Ну, беда, подумал он, как человек, который увидел на горизонте надвигающееся цунами и понял, что ему не спастись. Это добром не кончится.
        — Я во всем полагаюсь на вас,  — между тем спокойно продолжала она.  — Выберите для меня. Мне понравится. Для меня это будет большая честь.
        Большая честь? У него перехватило дыхание. Он почувствовал себя школьником, над которым наклонилась сексуальная математичка, проверяя его контрольную работу. Впрочем, он бросил учебу еще до полового созревания, так что это сравнение пришло к нему из книг, сам он ничего подобного на школьной скамье не испытывал. Он вдруг занервничал и был несказанно рад, что его вспотевшая ладонь скрыта белой перчаткой. Весь его шоколад был темный, таящий в себе страсть, а вкусовые оттенки будоражили рецепторы. Этим-то он и славился. Ну, к примеру, тот шоколад с дымком — он может показаться ей резковатым. Хотя, возможно, понравится. Или выбрать что-нибудь более мягкое? К примеру, вон тот незамысловатый темный натуральный шоколад — но он такой темный, такой поначалу горький, хотя и с долгим, медленным послевкусием, постепенно смягчающимся… Вдруг он окажется для нее слишком горьким? Что, если она не дождется заключительного аккорда?
        Впервые в жизни ему захотелось, чтобы у него нашелся хоть бы один нейтральный какой-нибудь шоколад, сделанный наполовину из старого доброго какао и щепотки таитянской ванили.
        — Какая шоколадка понравилась вам больше всего в предыдущей коробке?  — с надеждой прощупал он почву.
        На ее лице вспыхнула улыбка, грустная и счастливая.
        — Мне все понравились.
        Его захлестнула новая волна тревожной радости. Да, подумал он при виде вплотную приблизившегося цунами. Добром это не кончится.
        Он беспомощно опустил голову и уже начинал на себя злиться. Это его изделия. Почему же он нервничает? Почему не смеет предложить их незнакомке? Это же самое лучшее, что есть в его жизни!
        Но раз он не может их ей предложить, зачем же они нужны?
        — А что вот это?  — Она указала пальцем на квадрат с неясным узором, чуть более темный, чем ее гранатовый свитер.
        Более неоднозначный шоколад трудно было бы выбрать, честное слово!
        — Это карибский темный шоколад, а внутри карамель с бальзамическим уксусом.
        Ее глаза стали еще более синими, и в них вспыхнул интерес.
        — С бальзамическим… уксусом?
        Он порозовел от смущения и был готов удавиться. Что с ним такое? Ведь это просто его шоколад!
        — Если вы хотите чего-нибудь более традиционного…  — Сказать по правде, у него не было ничего традиционного, но, может быть, ее устроит шоколад с лимоном и тимьяном, он более мягкий?.. Позавчера ей понравился на эту же тему эклер. К тому же если она разбирается в шоколаде, то, возможно, привыкла к таким вкусовым сочетаниям. Шоколатье всего мира копируют теперь его изделия, и, хотя у них получается не так хорошо, как у него, некоторые вкусовые сочетания, казавшиеся немыслимыми поначалу, когда он их только что изобрел, постепенно делались нормой. Возможно, подражание — лучшая форма лести, но все это до жути его раздражало. Если все будет идти так и дальше, ему придется перейти на молочный шоколад с ванилью ради сохранения бунтарского духа. Он и свои экстравагантные рецепты придумывал для того, чтобы не прослыть молочно-ванильным субъектом.
        — Нет, я хочу попробовать,  — твердо заявила она.  — Раз вы сделали такой шоколад, он должен быть интересным.
        Его душа наполнилась вдохновением, и это стало для него еще более пугающим и мощным потрясением, чем прилив страсти. Но все же его пальцы не без колебаний сомкнулись вокруг гранатовой плитки. Вдруг он обманет ее ожидания? В этом-то и загвоздка: создавая новые вкусовые нюансы, ты всегда рискуешь кому-то не угодить и даже кого-то задеть. Впрочем, ему нравилось задевать людей. Так почему же ему внезапно захотелось стать автором традиционного шоколада?
        Он заставил свои пальцы взять гранатовую плитку и положил ее в угол ящика. Блеснула необъятная металлическая поверхность коробки, которую еще предстояло заполнить. Его устрашала ее огромность — как скоро коробка окажется целой?
        Доминик, остановись, хватит, одернул он себя. Держи себя так, будто ты — это ты, то есть человек, который верит в себя даже тогда, когда больше никто в тебя не верит.
        — Может быть, вот это?  — Он взял пальцами плитку шоколада с вытисненным на ней контуром нежного белого лепестка.  — Жасмин.  — Он испытал неловкость, предлагая ей этот жасмин, и показался себе дровосеком, протянувшим принцессе в корявой ручище букетик цветов.
        Но ей это непременно понравится, решил он. Жасмин расцветет у нее во рту, расскажет о волшебстве летней ночи в Провансе.
        Но вдруг шоколад покажется ей слишком уж парфюмерным…
        — Жасмин…  — неуверенно произнесла она.  — О да…
        Он поднял на нее глаза, его губы беспомощно приоткрылись.
        — И вот это.  — Самоуверенность, словно птица Феникс, зашевелилась в ворохе пепла. Почему эта незнакомка сожгла его, Доминика Ришара? Пока он не мог ответить на этот вопрос. Она с самого начала была такая непонятная. Вовсе не похоже, чтобы она сознательно старалась перевернуть его жизнь, оставив от него, огромного парня, лишь кучку невесомого пепла — такая тихая и спокойная.  — Тут в середине тончайший полужидкий карамельный слой, пряный, со вкусом лайма. Он тает на языке, когда вы раскусите слой темного горького шоколада.
        У нее все сильнее разгорались глаза, устремленные то на его лицо, то на руки.
        — Как заманчиво это звучит.  — Она проговорила это так, словно ее язык уже смаковал шоколад и карамель со вкусом лайма.
        Доминик почувствовал, как в нем борются страсть и тепло; они смешивались, образуя волнующий сплав, до сего момента ему незнакомый. Возможно, обычный для многих людей, наподобие шоколада с ванилью, вот только он почувствовал такое впервые.
        — Вы должны хотя бы попробовать еще и вот это.  — Он взял квадратик с золотым рисунком, слегка напоминающим море пшеницы, колышущейся под ветром.  — Ганаш и…
        Она растерянно заморгала, и он сообразил, что второе слово ей незнакомо. Несмотря на почти нулевой английский, он давно научился описывать свой шоколад бесчисленным клиентам-туристам.
        — Овес.
        От восторга она громко расхохоталась.
        — Ганаш… с овсом? Да. Я определенно хочу это попробовать.
        После ее смеха он, можно сказать, растаял и растекся лужицей за прилавком. Пришлось ему лепить себя заново. Он очень надеялся, что она ничего не заметила, и усмехнулся ей.
        Подобно зеркалу, она вся засверкала, зажглась в ответ на эту усмешку. Все эти дни она сидела в его салоне, погруженная в себя, незаметная. И вот теперь он пробудил ее.
        Триумф бурлил в его душе, пенился.
        — И этот вот шоколад.  — Он показал на новую плитку.  — Очень темный. С ним нельзя торопиться. Если откусить кусочек, вы не почувствуете сладости. Нужно дождаться, когда он растает у вас на языке, дождаться послевкусия, и только тогда постепенно во рту станет слаще и слаще.
        Ее губы слегка приоткрылись. Ее взгляд медленно поднялся по его телу, впился в лицо, задержался на губах. Вернулся к его глазам, словно ей хотелось понять, кто он такой. Но только это трудно. Его глаза были почти черные и совсем не такие, как ее глаза — чистые, мерцающие, с расширенными зрачками.
        Йессс! Победа! От радости ему захотелось стукнуть кулаком по ладони.
        Тише, Доминик. Тихо, тихо, тихо. Но он все равно весь сиял, рассказывая о своих творениях; да и она зажигалась с каждой новой шоколадкой, жаждала каждую попробовать. Он тут же предложил ей отведать там, на месте, одну из более спорных, сославшись на то, что ему интересно узнать ее мнение. Она смутилась и стала что-то ему возражать, лепеча, но он, довольный и счастливый, настоял на своем. Она взяла лакомство из его пальцев, а он не мог решить, то ли ему радоваться перчатке, скрывавшей его огромные руки, то ли огорчиться, ведь он не мог ощутить мимолетное прикосновение к ее коже.
        Почувствовав необычный вкус, она широко раскрыла глаза и тут же закрыла, чтобы лучше сосредоточиться и получить максимум удовольствия.
        — Это походит на увлекательное приключение. Только оно происходит не где-то, а у тебя во рту. Целый мир внутри тебя, а ты сидишь сама в тепле и покое.  — При словах «в тепле и покое» она повела рукой, и ее рука показала на весь салон и, как бы совсем случайно, на него, Доминика. Да, его салон был элегантным местом, но пока еще никто и никогда не ассоциировал с персоной его хозяина тепло и безопасность!
        Хм, приключение во рту — что ж, он может его обеспечить.
        — Вот, попробуйте еще.  — И он сунул плитку ей в руку.  — Нет-нет, непременно попробуйте.
        Она вся зарделась, и ее веснушки почти исчезли. Но тут же улыбнулась опять и взяла шоколадку. Ее энтузиазм или, может быть, даже смущение побудили его оставить эту среднюю коробку и выдвинуть самую большую, наполненную доверху. Но он немедленно спохватился. В его интересах, чтобы запасы у нее поскорее закончились, и она вернулась бы к нему за следующей порцией.
        В коробке, поначалу казавшейся такой необъятной, места уже не осталось. Доминик нарочито долго играл с последней пустой металлической ячейкой; дразня клиентку, он перечислял различные вкусовые оттенки, чтобы она выбрала парочку шоколадок, которые еще могли уместиться в коробке. Но постепенно игра закончилась.
        Он аккуратно и точно уложил последние шоколадки и посмотрел ей в лицо, пытаясь оценить момент. Может быть, пора перейти в атаку? Пригласить ее куда-нибудь? Но если она откажется, если это вызовет ее недовольство, он больше никогда ее не увидит!
        Гораздо проще договариваться с женщиной, если тебе наплевать, увидишь ты ее снова или нет. Куда делись его уверенность и напор? Неужели он просто-напросто испугался, как новичок в вечной игре между женщиной и мужчиной, впал в ступор? На этот раз ему было что терять.
        Но почему он решил, что ему есть что терять? Он даже не знал ее имени.
        А у нее горели глаза, на щеках начинал полыхать румянец, когда Доминик дольше обычного задерживал на ней взгляд. Казалось, она не на шутку заинтригована. Но он с ней пока еще даже не флиртовал, во всяком случае, его действия нельзя было со всею определенностью назвать флиртом. Все это время его поведение укладывалось в рамки, приемлемые для общения шоколатье с клиентом, если вспомнить о его профессии… ну, разве что в них можно было разглядеть несколько больше страсти, однако речь шла о творчестве…
        — Вы должны прийти к нам завтра же утром,  — проговорил он наконец.  — Тогда вы мне наиболее точно скажете, понравилась ли вам моя продукция.
        Она улыбнулась, словно он ее осчастливил. Да, пожалуй, именно эти слова он и должен был ей сказать. Или все-таки надо было как-то форсировать ситуацию? Может быть, она бы и согласилась на что-то еще? Черт побери, почему все так сложно?
        — Я приду,  — лаконично пообещала она.
        Он усмехнулся, довольный. Лучше уж сделать один надежный шаг к цели, чем большой прыжок с пустым выхлопом.
        Эта фраза всплыла в его сознании впервые за долгое время. Он не вспоминал ее с восемнадцатилетнего возраста и чаще всего полагался именно на прыжки.
        Гийеметта сунула коробку в фирменный мешочек, на котором просматривались инициалы ДР, и шагнула за кассу. Доминик нахмурился, когда незнакомка достала кошелек. Ему не хотелось, чтобы она платила за его шоколад. Он охотней подарил бы его. Но если он заикнется об этом, не будет ли это чрезмерной щедростью? Тогда ей будет неловко вернуться к нему на следующий день.
        Царица Небесная, так он скоро сойдет с ума! Столько рефлексии!
        Он с досадой отвернулся, чтобы не смотреть, как она расплачивается. Вся радость от разговора и от выбора шоколада была безнадежно испорчена.
        Клиентка взяла в руки покупку, с улыбкой взглянула на Доминика и заметила его хмурый взгляд. К ней тут же вернулась ее первоначальная холодность, словно ей нравилась его улыбка и совсем не нравился гнев.
        — Огромное спасибо, месье,  — вежливо проговорила она.
        И вышла на улицу. А слово «месье» еще долго кололо и ранило его душу, словно колючка на терновом кусте.
        Глава 3
        Джейми шла по бульвару дю Тампль по направлению к аристократическому кварталу Маре; позади осталась площадь Республики, постоянно кипящая пестрой жизнью. С ее пальцев свисал мешочек с инициалами Доминика Ришара. Ни разу за последние три месяца она не чувствовала себя такой счастливой; счастье наполняло ее, как гелий — воздушный шар, расправляя съежившуюся, безжизненную оболочку, в которую она превратилась за последнее время. Теперь она снова могла плясать на ветру.
        Для пробы она попыталась вспомнить прежние минуты безграничного счастья, которое она испытывала, когда видела, как ее работа меняла к лучшему людские жизни. И тут же, как это часто бывало с ней в последнее время, наткнулась на глухую безобразную стену. Ударилась об нее и отступила, не в силах пробиться к тем воспоминаниям.
        Так. Доминик Ришар. Как он смотрел на нее, как угощал шоколадом… При мысли об этом по ее телу поползли мурашки удовольствия.
        Когда она увидела его впервые у Филиппа Лионне в чайном салоне, он показался ей совсем другим — жестким, нахальным, опасным. Возможно, он был зол на что-то. Вероятно, тогда он просто не сознавал, что смерил ее каким-то суровым взглядом. Его грубое лицо, черные кудлатые волосы, сверкающие колючие глаза создавали обманчивое впечатление агрессивности. Но он сразу превратился в увлеченного мальчишку, когда стал рассказывать ей о своем шоколаде. Нет, не совсем так, не в мальчишку. Когда Доминик Ришар выбирал для нее шоколад, она смотрела на него, и ей казалось, что он ласково гладит ее тело своими большими, грубыми пальцами.
        Боже, ей даже захотелось, чтобы ее погладили. Пусть мимолетно, всего один раз. Она впитает в себя все тепло этого прикосновения и удовольствие от него и сохранит его как можно дольше.
        Она зарделась от этих мечтаний. Но как сделать так, чтобы это случилось? Такое не купишь. Купить Доминика Ришара? Нет, это исключено. Но что она могла предложить ему сейчас, кроме денег? Пустоту у себя в душе? Свою внешность она тоже сейчас ненавидела — только что не шуршит костями. А ей так хочется выглядеть победительницей!
        Она всегда была хрупкой и выглядела глуповато из-за дурацких веснушек. Мужчины ее обычно не замечали, если в дело не вступал финансовый интерес. Большинство мужчин, с которыми она знакомилась, знали о ее богатстве, но ее немногочисленные эксперименты, когда она сидела с подружками в баре, ясно показывали, что активные мужчины, эти альфа-самцы, всегда выбирали ее подружек и игнорировали ее. Ей же доставались самые робкие, не уверенные в себе рохли. Они не знали, кто она такая, и видели в ней покладистую партнершу, которая будет рада и им.
        После катастрофы с бойфрендом и тех экспериментов в баре она ясно поняла, что поклонников притягивала прежде всего ее фамилия. До этого у нее еще теплилась надежда, что хотя бы некоторые из них просто… просто ее любят. Не из какой-то там корысти. А просто потому, что она — это она.
        Такая наивная надежда давно исчезла. Но все-таки осталась вера в себя, а также в важность своей миссии — менять к лучшему жизнь обездоленных. Но теперь ее лишили и этой возможности. Осталась только ее собственная немонетарная значимость.
        Чем же она могла привлечь этого огромного, сексуального, темпераментного мужчину, который собственными руками может творить шоколадные чудеса?
        Но ведь нет ничего зазорного в том, что она, томясь от любви, будет сидеть в его магазинчике, думать о нем и позволять ему продавать ей шоколад.
        Теперь в ее жизни не было ничего другого, что ей хотелось бы делать.
        — Ты должна, непременно должна вести дела корпорации «Шоколад Кори», и не пытайся спорить со мной!  — ворчливо вдалбливал дед. Джеймс Кори, или для Джейми дедушка Джек, формально числился жителем маленького американского городка, названного в честь их семьи. Но видели его там редко; гораздо больше времени он проводил в Париже, теперь в недавно купленных и очень дорогих апартаментах, чтобы быть рядом с обеими внучками.  — С твоим отцом невозможно работать. Он слишком упрямый и всегда пытается настоять на своем.
        Джейми враждебно напряглась:
        — Ты хочешь, чтобы я взяла на себя дела нашей корпорации, потому что сможешь тогда мной командовать?
        — Я просто введу тебя в курс дел!  — возразил дед, сверкнув голубыми глазами. С террасы, где они сидели, открывался роскошный вид на зеленое море деревьев Люксембургского сада, среди которых гордо высился Люксембургский дворец и был виден большой водоем, по которому плавали цветные точки — парусные лодки, управлявшиеся детьми. Чуть в стороне над крышами парижских домов высилась Эйфелева башня.  — Сколько лет я пытаюсь это сделать, и все без толку!
        — Прости, но до сих пор я тратила свою жизнь на всякую ерунду,  — ответила Джейми с опасной показной кротостью.
        — Ох, твоя работа тоже была полезной для корпорации.  — Дед замахал на нее руками, не обращая ни малейшего внимания на таящуюся в ее тоне опасность.  — Во-первых, публичность, положительный имидж. Нам стало легче держать лидерство в нынешней моде на «правильный» шоколад. Я передал дела Кэйд, думал, что у нее просто очередная причуда гурмана, когда она поддержала тебя с этой штукой насчет честности производителей. Но она оказалась права. Ты помогла нам потеснить конкурентов.
        У Джейми напряглись мышцы на скулах. Она вспомнила, как двенадцатилетний мальчишка тащил груз, который сама она не смогла тогда даже поднять. Снимок, на котором она упала на колени под тяжестью ноши, вызвал сенсацию во всем мире. Фотографу едва не дали Пулитцеровскую премию.
        — Я делала это отнюдь не на публику и не для роста акций.
        Дедушка Джек поморщился:
        — Я знаю, Джейми, я знаю… Не нужно напоминать мне об этом. Я пытаюсь взглянуть на тебя как на кандидата на пост главы корпорации.
        — Не трать понапрасну усилия, дед. Я никогда не стану кандидаткой на такой пост, не из того я сделана материала. Поговори с Кэйд.  — Старшая из сестер, Кэйд, всегда считалась в семье основной наследницей, и Джейми всячески подчеркивала свое нежелание участвовать в семейном бизнесе. Она ходила на митинги протеста, не пропускала в колледже ни одной безумной вечеринки, а несколько лет назад после большого скандала умудрилась попасть в поле зрения журналистов.
        — Ты говорила с Кэйд в последнее время? Она сделалась почти такой же невыносимой, какой когда-то была ты. В Штатах мне одиноко. Не бросай меня, не оставляй наедине с твоим отцом, а то я в один прекрасный момент не удержусь и отшлепаю его, как делал это в его детстве.
        Джейми не поверила.
        — Неужели ты его когда-нибудь шлепал?  — Ей трудно было представить отца маленьким мальчиком, под чьим-то контролем. Сегодня он сам держал под контролем полмира.
        — Нет,  — признался дед Джек.  — Я говорил твоей бабушке, что мы упускаем золотую возможность, но она всегда делала все по-своему и в наказание за проступки лишь нагружала его дополнительной работой по дому. Вот из него и получился такой невыносимый тип.
        — Чем же ты недоволен? Что он все время работает?
        — Он смеет отдавать приказы родному отцу!
        — Дед, я не уверена, что смогу отучить папу от его властной манеры,  — резонно возразила Джейми и улыбнулась старику Кори.
        В неожиданном приступе ярости, которая вырвалась из него, словно молния из безобидного белого облачка, он сказал правду:
        — По крайней мере, ты была бы в безопасности.
        Джейми сразу нахмурилась и замкнулась.
        — Я не беспомощна, дед. Хоть со мной и произошла… неприятность.
        «Просто я не могу делать то, что мне не нравится»,  — мысленно добавила она.
        Может быть, она и сумеет кое-что сделать, если возьмется за дела фирмы «Кори». Даже если это «всего лишь» означает управлять половиной мира.
        Глава 4
        — Бонжур.  — Ласковый хрипловатый бас вызвал блаженный отзвук в ее душе, и Джейми растерянно посмотрела на Доминика Ришара. Он застал ее врасплох. Ее неожиданная для нее самой бурная реакция на его голос заставила ее почти испугаться. У нее задрожали колени, сердце готово было выскочить из грудной клетки. Она чувствовала себя беззащитной перед этой роскошной брутальной глыбой, и все ее планы мгновенно выветрились из головы.
        Слава богу, сердце выдержало. Оно, единственное в ее теле, умело работать, несмотря ни на что.
        Она улыбнулась ему, просто чтобы поблагодарить за то, что он есть, что она сидит тут перед ним, почти растворившись в пространстве его салона. Все же такие, как он, парни — настоящие суперзвезды. Они сделали себя такими. На таких можно любоваться бесконечно долго, сидя тихонько в углу.
        А он и не знал, какое действие оказала на нее его обходительность. Суперзвезды об этом не думают. Возможно, женщины достаются им легче легкого, но они не догадываются, сколько сил уходит у каждой на то, чтобы высоко держать голову. Они никогда не понимают, как, сами того не желая, мощно действуют на своих партнерш.
        Нет, Джейми не старалась гордо вскинуть голову. Она собрала всю свою волю, которая была у нее сильной, когда дело касалось других вещей. И вообще, к чему сопротивление? Слава богу, она могла испытывать удовольствие и чувствовать себя в безопасности, влюбившись в недоступного для нее парня.
        От ее улыбки его почти черные глаза повеселели. Ему явно нравилось женское внимание, от кого бы оно ни исходило. Она нарочно одарила его новой улыбкой. Точно так же театрально она сбрасывала трусики вместе с другими девчонками, лежа у ног какой-нибудь рок-звезды. Ты классный. Вот моя дань.
        Он подошел ближе к ее столику, и тогда ее напряжение отступило. Он для нее не угроза. Не причинит ей вреда.
        — Вам понравился шоколад?  — спросил он. Его улыбка могла заставить любую женщину почувствовать себя центром мироздания.
        Она слегка покраснела. Накануне вечером, после гимнастики, она лежала в постели, грызла его шоколадки и с каждым кусочком глубже и глубже погружалась в фантазии о нем. Некоторые из них мелькнули сейчас в ее голове, и краска на лице сгустилась.
        — Конечно. Мне нравится все, что вы делаете.
        Его улыбка расплылась во всю ширь лица. О-о, да ему нравится, когда его хвалят! Теперь он был похож на мальчишку, который выиграл все шарики, какие были на школьном дворе. У Джейми что-то помягчело внутри.
        Он выдвинул стул и сел напротив нее. Это стало для нее неожиданностью. Сколько времени проводит с ней этот человек, знаменитый французский шоколатье! Вот что значит внимание к клиентам! Но что тебе делать с твоей тайной влюбленностью, когда он сидит рядом и ведет с тобой разговор?
        — Но что же вам понравилось больше всего?  — жадно спросил он.
        Она с удивлением поняла, что ему просто хотелось услышать очередной комплимент. Что ж, она готова, особенно если это поможет ей продлить их беседу.
        — Всё без исключения.
        Он просиял от удовольствия. Сияние достигло ее эрогенных зон и возбудило их.
        — Вот послушайте,  — проворковал он, наслаждаясь ее похвалой и надеясь на продолжение.  — Всегда находится парочка изделий, которые нравятся чуть больше или чуть меньше.
        Она тряхнула головой.
        — Мне понравились все.  — Восхитительное послевкусие, это всегда сюрприз, всегда восторг; комбинация экзотических цветов и трав и уксусов с темной сладостью, которая наполняла рот, а через него и все тело. Она любила весь его шоколад. Сегодня вечером, лежа в уютной постели, она совершит еще одно путешествие вокруг света в компании темного и восхитительного шоколадного гения. Представляя себе, что он прижимает ее к своему сильному, твердому телу и кормит своими творениями…
        — Вы съели всё?  — Ей показалось или нет, что он гордо выпятил грудь?
        Эге, тщеславие зашкаливает. Она одарила его очередной восхищенной улыбкой, радуясь, что так легко подкрепить его эго и осчастливить. Кивнула.
        Он не скрывал ликования. Ей показалось, что он вот-вот вскочит и исполнит какой-нибудь дикий танец, как это делают футболисты после трудной победы.
        — Вам и карамель нравится? Хотите попробовать?
        — Ваша — понравилась.  — Она никогда не пробовала другой карамели, не считая резиновых тянучек дочерних фирм компании «Кори», и они не слишком ей нравились. Но в прошлый раз рядом с чашкой горячего шоколада на тарелке лежали три его карамельки, очень приятный жест в отношении клиентуры… И те карамельки были теплые, маслянистые и нежно-упругие, как сгустившийся солнечный свет.
        Он вскочил со стула, словно не мог усидеть на месте — вероятно, этот человек всегда в движении,  — подошел к высокой витрине, в которой лежала карамель различных вкусовых оттенков, и схватил несколько штук. Быстро, решительно, грациозно. Вся ее душа сразу затрепетала от подавленного томления. Джейми почувствовала себя словно на вечеринке, где появился ее обожаемый актер, и теперь она могла наблюдать в реальной жизни, как он флиртовал, беседовал и танцевал.
        Она взглянула на огромные, твердые ладони с лежащими на них карамельками и невольно облизала пересохшие губы. Маленькие золотистые конфетки в яркой пластиковой обертке излучали теплый свет. Джейми деликатно взяла одну штучку, прикоснувшись кончиками пальцев к его коже.
        Ах, боже мой.
        Это было даже лучше, чем в тот раз, когда она повстречалась с любимым и очень сексуальным актером и уговорила его оставить на ее руке автограф несмываемыми чернилами, но больше, чем могло вместить ее сердце. Оно и так бешено билось о ребра.
        Карамель подалась под ее зубами, мягкая, нежная, кремовая, а ее вкус ударил в нёбо, разбудил его.
        — Что это?  — Вкус карамели напомнил ей о тропиках, о хорошем и плохом в ее странствиях.
        — Манго и маракуйя.  — Он пристально смотрел на нее, может быть, с легкой тревогой, и это ее тронуло. Можно подумать, если ей не понравится, он умрет с горя тут же, на месте… Доминик Ришар. По словам ее сестры Кэйд, он такой возмутительный грубиян, что Сильван Маркиз и Филипп Лионне на его фоне — скромняги и маменькины сынки. Как же сильно он, должно быть, любит, чтобы его хвалили!
        — Вкусно за гранью реальности. Невообразимо.  — Она раскусила другую половинку. Какой интенсивный вкус, какая ароматная текстура! Сегодня вечером она помечтает, что Доминик Ришар лежит рядом с ней и угощает ее этой вот карамелью…
        По ее коже побежали мурашки, протестуя против подобной муки. Джейми готова была отдать что угодно, лишь бы эти большие грубые руки гладили ее в действительности.
        Ах и ох. Со всеми этими актерами и рок-звездами она никогда не выходила за рамки фантазии и не мечтала о любви с ними в жизни.
        — А как эта?  — Огромные пальцы развернули тонкую, нежную обертку, открыв для нее солнце…
        Приятная, нежная текстура и жгучий вкус. Джейми растерянно посмотрела на Доминика. Может быть, если она даст ему свой нынешний адрес, он согласится провести с нею ночь, не испугается ее заурядной внешности? Да что там говорить, она готова стать его групи, фанаткой! Конечно, это будет трудно и разобьет ей сердце, но она уже убедилась, что способна выжить и после тяжелой травмы.
        — Вы хотите моей смерти, господин,  — засмеялась она.  — От передозировки восхитительных лакомств.
        В его глазах промелькнуло неудовольствие.
        — Зовите меня Доминик,  — буркнул он.  — Не люблю я этих пышных формальностей.
        И он посмотрел на нее, чуточку приподняв брови. Ждал, что она либо произнесет его имя, либо назовет свое. Но ей так удобно и безопасно общаться с ним на такой волне!
        — Я не посмею.
        Он нахмурился. Свет, отразившийся было на его лице, померк. Радикально померк.
        Он заметно поколебался, наконец кивнул и двинулся прочь от нее. Пошел работать. Мгновенно над ее головой сгустились тучи и заслонили солнце — по ее же вине. Он что-то сказал элегантной молодой женщине, распоряжавшейся в зале, оглянулся на Джейми, чуть помедлил и легко взбежал по стильной спиральной лестнице и скрылся на небесах, с которых недавно сошел.
        Что примечательно и забавно, он все-таки походит скорее на дьявола, чем на ангела. Возможно, после своего падения Люцифер обнаружил, что может вернуться в небесную обитель, подкупив ее хранителей хорошим шоколадом. Вот лично с ней, будь она на месте Бога, такое прошло бы. Джейми глядела ему вслед то ли с грустью, то ли с облегчением. Она держала чашку в ладонях возле лица, и жар, поднимавшийся от шоколада, казалось, согревал все ее тело.
        Когда она уходила, элегантная молодая женщина вручила ей маленький мешочек, с немыслимой элегантностью перевязанный ленточкой. Внутри, подобно маленьким солнцам, поблескивала дюжина карамелей.
        — От месье Ришара. Он хотел, чтобы вы это попробовали.
        Джейми смущенно потянулась за кошельком.
        — Нет, нет. Это подарок. Месье Ришар дарит вам.
        Как любезно с его стороны. Вероятно, он любит, когда им восхищаются. Она положила подарок в потертую плетеную сумочку, решив, что не станет есть эти карамельки, а сохранит их на память.
        Выйдя на улицу, она услышала музыку. У нее поднялось настроение, и она пошла к площади Республики, где танцевали сотни людей.
        Доминику всегда нравился первый момент, когда он выходил на улицу в таком плотном облаке аромата какао, что прохожие удивленно оборачивались на него и вдыхали соблазнительный запах. Насколько это лучше, чем выносить на улицу запахи крови и смерти. И даже лучше, чем пахнуть невесть чем, от лука до тыквы, как это бывало, когда он учился на повара, или даже сливочным маслом и мукой, когда он специализировался на кондитерских изделиях.
        Он уловил музыку, доносившуюся с площади Республики, и улыбнулся. Ему нравилось идти домой с работы сквозь толпы парижан и туристов. А еще нравилось, когда после бурных протестов люди заходили в его салон и отдыхали за роскошными лакомствами. Ведь это Париж. Лучшее место на свете.
        На этот раз люди протестовали против дискриминации иммигрантов. Он догадался об этом, не видя еще транспарантов, по разномастной толпе, где перепутались чернокожие сенегальцы, бронзовые марокканцы и белокурые поляки. С либеральной порцией сочувствующих французов — «наши предки галлы». На сцене, под гордой статуей Марианны, символа Французской Республики, выступала панк-рок-группа. Он мог разобрать лишь половину слов, но и так знал содержание песен — группа получила известность благодаря своему участию в таких вот протестах.
        Все улицы были перекрыты; на углах стояли белые полицейские фургоны, напоминая протестантам, чт? будет, если ситуация выйдет из-под контроля. Но полицейские спокойно сидели в машинах, а демонстранты мирно плясали, позируя перед телекамерами.
        Подойдя ближе, он увидел свою незнакомку, танцевавшую с краю толпы, и у него радостно сжалось сердце. Она широко улыбалась в танцевальной своей отрешенности…
        Полюбовавшись, он остановился поблизости и хотел уже присоединиться к танцу, как она выскользнула из толпы. Доминик поспешил к ней.
        По пятам за незнакомкой быстро пошли два парня. Доминик успел поймать отчаянное выражение ее лица. Парни тем временем, ухмыляясь, преградили ей дорогу; он услыхал слово «потрахаться».
        Он, догнав, схватил ее за руку и рванул на себя. Она упала к нему на грудь.
        — Отвалите, мать вашу,  — грозно оскалившись, рыкнул он парням.
        И в тот же миг понял, что до смерти напугал ее. Она кинулась было прочь, но мгновенно затихла и подняла голову.
        Она успокоилась — невероятно быстро. Невероятно. Неужели он внушает такое доверие?
        Парни ощерились, и Доминику немедленно захотелось их отметелить, а также всех их дружков, если таковые найдутся в толпе. Что из того, что ему тоже достанется? Он оставался живым после и не таких передряг! Он обнял ее за плечи и хотел отвести подальше от прилипал.
        Но тут старший из них опомнился.
        — Козел, да я урою тебя!  — прорычал он Доминику и скрылся в толпе; младший неохотно последовал за ним.
        Секунду Доминик молча глядел им вслед, желая удостовериться, что они не вернутся с подкреплением, потом, все еще обнимая спасенную незнакомку за плечи, повел ее по одному из бульваров, прочь от площади.
        — Простите,  — сказал он ей, когда шум остался позади и они могли слышать друг друга.  — Как ваши дела?
        Чувство избавления от опасности уже прошло, и теперь она выглядела — и чувствовала себя — напряженной и мрачной.
        — Все в порядке,  — отрывисто проговорила она.  — В полном порядке.  — Помедлив, она подняла на него глаза. Ее зарождавшийся гнев смущал его, вызывал недоумение; но при этом она очаровательно зарделась, смутившись.
        Что ж — возможно, это хороший знак. Вся его суровость растаяла, как шоколад, оказавшийся слишком близко от пламени. Он растерянно улыбнулся ей.
        — Впрочем, с вашей стороны это было любезно,  — сказала она.  — Спасибо.
        «Любезно»… Он мог вообще не вмешиваться; тогда она обратилась бы к полиции или зашла бы в ближайший бар; вряд ли те обормоты причинили бы ей серьезный вред в людном месте, ну, сказали бы пару гадостей, и все. Он мог бы подойти к ней, улыбнуться и обнять за плечи, вообще игнорируя тех подонков, без всякого насилия, и те бы моментально слиняли. Нет, вместо этого он чуть не затеял драку, которая в этой ситуации могла бы превратить мирный протест в уличную потасовку. Если она так представляет себе любезность, пожалуй, они стоят друг друга.
        — Я с удовольствием это сделал,  — ответил он и, увы, не кривил душой. Насилие подобно никотину; от него невозможно отвыкнуть. Он до сих пор испытывал огромное желание вернуться в толпу, вытащить из нее тех ублюдков и набить им рожи.  — Надеюсь, я не напугал вас.
        Она тряхнула головой.
        — Вы ошеломили меня, на секунду.  — Это была огромная ложь — на долю секунды она испытала немыслимый ужас. Но, странное дело, ужас мгновенно рассеялся, и от него не осталось и следа.  — Вы пахли как шоколадка,  — пробормотала она; на ее лице появилось странное, задумчивое выражение. Ему вспомнилось то мгновение, когда она сначала успокоилась и расслабилась, прижавшись к его груди, и только потом подняла глаза и увидела его лицо.
        Желание нахлынуло на него мощной волной. Больше всего в жизни ему сейчас хотелось, чтобы они лежали рядом, обнаженные, и чтобы он окутывал ее этим ароматом. Его дыхание сделалось прерывистым. Он с трудом сдерживался, чтобы не прошептать страстно и нежно, наклонившись к ней: «Пойдем со мной, и ты узнаешь, как пахнет все мое тело».
        Он изо всех сил старался не оказаться таким же грубым и наглым, как те парни, которых он только что отшил. У него даже зашевелились волосы на голове. Он кашлянул и отступил на шаг, чтобы покинуть ее личное пространство, пока не нарушил его окончательно.
        — Лучше стоять в середине толпы, чем с краю,  — сказал он, пытаясь перейти к практическим советам. Он не хотел, чтобы она снова попала в беду, когда он будет, ничего не подозревая, трудиться в своей кондитерской.  — Такие ублюдки всегда держатся по краям.
        Она чуть поморщилась.
        — Я не люблю стоять в гуще толпы. Когда-то мне это нравилось, но в последнее время стало казаться, что я не смогу из нее выбраться…
        Хм. Она такая маленькая и хрупкая и наверняка чувствует себя в толпе по-другому. Сам-то он уверен, что всегда пробьется сквозь любую людскую массу. Для него толпа — не ловушка.
        — Впрочем, я тоже толпу не люблю. А вы просто избегайте протестных митингов. Слезоточивый газ — это не шутка.
        — Знаю,  — ответила она, скорчив забавную рожицу.
        — Вы знаете?  — Она американка, верно? Ему почему-то казалось, что американцы пассивно относятся к протестному движению. Хотя, может быть, это стереотип, навязанный ему прессой и телевидением.
        Она пожала плечами. Немного помедлив, показала три пальца.
        — Вот столько раз доставалось мне,  — сообщила она с явным удовлетворением.  — Почти все свои порции слезоточивого газа я получила студенткой. Кроме одной.  — Она как будто оправдывалась перед неким воображаемым собеседником. Но лично он не собирался судить ее.
        — А я все свои схлопотал подростком,  — признался он, несколько обезоруженный. Словно исправившийся наркоман, после восемнадцати лет он избегал ситуаций, при которых могла вернуться его «зависимость», если можно так выразиться про его тягу с кем-то подраться.
        — Я была испорченная девочка,  — сказала она почему-то смущенно.
        — Синдром детей с окраин. Я тоже был хулиганом. Но не как те,  — поспешно добавил он; нет, он не приставал к хрупким девушкам.  — А еще один раз, когда вы не были студенткой?  — Любопытство заставило его задать этот вопрос, хотя сама она, судя по всему, явно не собиралась делиться с ним этой информацией.
        Ее брови нахмурились, лицо стало очень серьезным.
        — Ну, я была тогда в Африке,  — сообщила она с нарочитой неопределенностью. Раз она действительно ездила в Африку, то наверняка знает, какие на этом континенте есть страны.  — По своей безмерной наивности я пошла на митинг протеста. И там… там на крышах сидели снайперы и стреляли в людей. В мирных протестующих. Целились прямо в голову.
        Ого! Кажется, она невероятно сильная,  — вот первое, что пришло ему на ум. Ему захотелось обнять ее за плечи и заглянуть в ее душу, понять ее глубину и силу. И одновременно промелькнула мысль, что прежде его сердце было долго защищено, а теперь оно раскрывается перед ней до смешного легко.
        Нет-нет, ни в коем случае, он не станет беспомощным камикадзе.
        — Больше не делайте так,  — пробормотал он.
        Она вопросительно заглянула ему в глаза.
        «Не попадайте в ситуации, когда вам могут прострелить голову»,  — подумал он.
        — Не участвуйте в протестном движении в чужих странах, где вы не знаете, какой будет реакция властей.
        — Я больше так и не делаю. По большей части.
        Он прищурился.
        — Значит, вы знаете, какими методами французская полиция будет разгонять толпу и как такая вот танцующая толпа может превратиться в сборище погромщиков?
        Она недовольно поморщилась.
        — Я только хотела потанцевать.
        Тут он все-таки обнял ее за плечи. Не удержался. Должен же кто-то ее защитить.
        — Не присоединяйтесь к протестным манифестациям в чужих странах, где вы не знаете, как поведут себя власти,  — повторил он.  — Даже ради танцев.  — Он хотел отпустить ее, но раздумал.  — И не ходите одна в ночные клубы. Если вам захочется потанцевать, найдите танцевальную группу на набережной реки.
        Хотя ему совсем не нравилась мысль, что она будет танцевать там одна — мало ли что… На этот раз он все-таки заставил себя опустить руку. Прежде чем начал ревновать ко всем, чьих имен даже не знал. Пожалуй, он весь в своего папашу. У собак кошка не родится. Яблочко от яблони недалеко падает.
        — Я увижу вас завтра?
        Она замялась, слегка покраснела, но кивнула, выдержав его взгляд.
        Глава 5
        Вечером Джейми боролась с чувством вины. Ее будущий зять Сильван Маркиз, по мнению многих, лучший в мире шоколатье, придет в ярость, узнай он, что она зачастила в салон Доминика Ришара. Сестра Кэйд недовольно сдвинет брови.
        Да и Филипп Лионне, нынешний их сотрапезник, тоже не зайдется в восторге. Пожалуй, одна Магали, невеста Филиппа, одобрит ее и скажет, что оба шоколатье слишком уж возомнили о себе и что холодный душ пойдет им только на пользу.
        Они сидели в сверкающем хрусталем и золотом трехзвездочном ресторане Даниеля Форе и Люка Леруа в отеле «Де Лёсе», среди состоятельных персон, которые могли себе позволить выложить триста евро за вечер. Разумеется, за их столом все чувствовали себя непринужденно либо, как Магали, просто делали вид. Но и Магали, на взгляд Джейми, делала это весьма убедительно. На этот раз зал был украшен пышными букетами, и клиенты ресторана ужинали словно в сказочном лесу, под пологом из красных бархатных роз.
        Сильван Маркиз восседал во главе стола; Кэйд — по правую руку от него, Джейми — по левую.
        — Доставь мне радость,  — проворковал он Джейми.  — Я хочу находиться в окружении красивых женщин…  — он подмигнул,  — и как можно дальше от Филиппа.  — Но это была всего лишь его грациозная, замечательная уловка. Поэт во всем, он усадил Джейми, единственную, у кого не было партнера, прямо в центре компании, а не с краю.
        Филиппа Лионне, слывшего превосходным кондитером, несомненно, затащила на этот обед Магали. Джейми догадывалась, что если человек невероятно амбициозен, если он выбился в ряды лучших в мире шоколатье-кондитеров, у него едва ли установятся простые и дружеские отношения с соперниками.
        Она мысленно добавила в эту компанию Доминика Ришара и невольно усмехнулась. Сильван был приятным парнем, и он уже нес на себе груз помолвки с дочкой главы корпорации «Шоколад Кори», мезальянс, по мнению многих.
        Впрочем, он на удивление ладно справлялся с ситуацией, словно до противного безупречная Кэйд была для него желанным призом. Помолвка с Сильваном подтвердила в очередной раз, что сестра способна захватить все, на что нацелится. Даже целые страны, создавая там дочерние компании «Кори». Джейми слыхала, что Кэйд буквально с боем завоевала Сильвана. Она невольно восхищалась этим качеством сестры, ее уверенностью в себе и умением осуществить мечту. Когда-то, не так давно, и она была такой, но сейчас ей трудно рыться в золе былого и вспоминать времена, когда она, Джейми, была еще живая, уверенная в себе и полная энергии.
        Из них, двух сестер, Кэйд была более привлекательной, элегантной, с правильными чертами лица и без веснушек, но уж вовсе не сногсшибательной красоткой; тем не менее Сильван был действительно влюблен в нее, страстно и сильно, как влюбляются поэты. Кажется, он считал ее неотразимой красавицей. И Джейми делалось грустно и одиноко, когда он сияющими глазами глядел на Кэйд.
        Но в этот момент Сильван глядел не на сестру. Он расхваливал самые калорийные блюда из меню и уговаривал Джейми их заказать. А когда Сильван убеждал женщину в том, что какое-то блюдо восхитительное, трудно было игнорировать его слова.
        Из духа противоречия она уже решила было взять на закуску салат, потому что именно так всегда реагировала на давление. Но она не была голодна, в животе уютно и тепло лежал шоколад Доминика Ришара. Тогда она поступила еще более провокационно — вообще отказалась от закуски и решила заказать самое легкое главное блюдо.
        Кэйд в беспокойстве нахмурилась, и Сильван удвоил старания.
        — Я сыта,  — твердо сказала Джейми.  — Я бродила по городу и весь день жевала какую-то выпечку.  — Прогулки и посещение гимнастического зала, расположенного возле ее новой съемной квартиры, были ее главными занятиями.
        — Чью?  — в один голос с негодованием воскликнули Сильван с Филиппом.
        О-о!
        — Ну… я люблю бродить по городу. Была в Лувре и в разных кварталах. И всюду мне попадались заманчивые булочные.
        — А-а — булочные…  — Сильван немного смягчился. Хлеб он не пек. Джейми спрятала усмешку. Ого, если бы сюда явился герой ее фантазий, они с Сильваном вцепились бы друг другу в глотки.
        — Хорошо ли, что ты ходишь всюду одна?  — спросила Кэйд. Джейми рассердилась. Последние несколько лет она провела в самых диких и опасных местах планеты, реформируя условия работы на какао-фермах и меняя жизнь людей к лучшему. Да, верно, в конце концов она оказалась беспомощной, и это доказывают ее шрамы, но и любой другой человек не смог бы выпутаться из той ситуации.
        Ее не устраивало, что пережитое теперь надолго окрасит ее жизнь. После больницы ей был назначен курс физиотерапии. Сначала она занимала свободную комнату в апартаментах Сильвана, где теперь вместе с ним жила Кэйд. Но хотя жилище Сильвана было по парижским меркам просторным, Джейми оно казалось слишком тесным из-за навязчивой заботы старшей сестры.
        Около недели назад она сняла себе маленькую квартирку в северной части квартала Маре, возле салона Доминика Ришара. Она вполне могла бы жить в роскошных апартаментах, которые их отец купил в Шестом округе, когда Кэйд сообщила о своем намерении остаться в Париже. Но она отвыкла от жизни в семье. Во время учебы в колледже Джейми ездила каждое лето на практику в удаленные уголки мира, а последние три года провела там уже самостоятельно. Она намеренно держалась подальше от семейства Кори и всего, что с ним связано. Ей это нравилось. Возможно, теперь она живет уже не так далеко, как раньше, но… ей хотелось иметь собственное жилье, где она могла бы расслабиться, не опасаясь, что кто-то повернет ключ в замке и неожиданно к ней нагрянет.
        Квартирка находилась в двадцати минутах ходьбы от Кэйд, но сестра все равно беспокоилась и опекала ее. Джейми это выводило из себя.
        — На площади Республики, кажется, опять шумновато?  — спросила Кэйд.  — Ты была осторожна?
        Джейми смерила сестру ироничным взглядом, хотя в эту минуту ей хотелось ее придушить. Во-первых, «шумновато» было на северо-востоке площади Республики, в квартале, где преобладал рабочий класс, а этнический состав был более разнородным, чем в Шестом округе, где жила Кэйд. Во-вторых, Джейми снимала квартиру хоть и недалеко от площади, всего в паре кварталов, но зато в аристократическом Маре. И, наконец, «шумновато» — по сравнению с чем? С Мадагаскаром? С Кот-д’Ивуаром? С Папуа — Новой Гвинеей? Или, может быть, с Камеруном? Кэйд даже не очень представляла себе, чем еще недавно занималась ее младшая сестра.
        Кэйд чуточку смутилась под взглядом Джейми и упрямо выдвинула челюсть.
        — Да, Париж очень романтический, но все равно это каменные джунгли. Ты все-таки будь осторожнее. Не броди среди ночи по пустым улицам. Когда ночью набираешь код подъезда, следи, чтобы рядом никого не оказалось.  — Тут она бросила странный взгляд на Сильвана и прикусила губу. Сильван почему-то усмехнулся.
        Джейми скрипнула зубами и переключила внимание на Филиппа, сидевшего напротив нее рядом с Магали, такой стильной и уверенной в себе, что Джейми почувствовала себя дурнушкой. Еще Магали носила такие высокие каблуки, что всегда выглядела выше, чем Джейми, и это было нечестно. Если бы они разулись и встали рядом, Джейми была бы на пару дюймов выше.
        — Я слышала,  — весело сказала Джейми, обращаясь к Филиппу,  — что ты делаешь к свадьбе Кэйд твой фирменный свадебный торт. Я уверена, он получится изумительным.
        Филипп небрежно кивнул рыжеватой головой, явно не сомневаясь в этом и не вспомнив, что он должен изображать скромность.
        — Но сначала у нас пройдет на следующей неделе выставка.  — Он мотнул головой на Сильвана.
        Тот кивнул:
        — Если только Ришар ничего не испортит. Наши стенды опять будут соседними. Нам срочно нужен шоколатье с фамилией на «П», чтобы он стоял между нами.
        Филипп пожал плечами.
        — Он не сделает ничего, что повредило бы его работе. Ты просто не обращай на него внимания, если он попытается затеять драку.
        Брови Джейми сами собой поползли на лоб. Если он попытается затеять драку? Ну да, Доминик Ришар был готов подраться с ее обидчиками… Но тогда была особая ситуация! А с ней он держал себя так любезно!
        — По-моему, он способен на все и может разрушить чужую работу,  — задумчиво протянул Сильван.  — Допустим, подставит подножку человеку, несущему шоколадную скульптуру.
        Филипп слушал его, подперев кулаком квадратный подбородок.
        — Но до сих пор он как-то сдерживал себя и не допускал таких выходок,  — неуверенно возразил он.
        — Верно. Но всегда чувствовалось, что он себя сдерживал.
        — Слушай, я не собираюсь защищать Доминика Ришара.  — Филипп почему-то посмотрел на Магали и отвернулся, поджав губы.  — Он высокомерный ублюдок. Но знаешь, Сильван, ты тоже такой.
        — Я не ублюдок,  — запротестовал Сильван.  — И я не высокомерный. Просто я реалист. А вот Ришар ублюдок.
        — Это правда,  — неожиданно вмешалась Магали с веселой усмешкой.  — Сильван лапушка по сравнению с Домом. Просто вы не сомневаетесь, что все упадут к вашим ногам, когда вы пройдете мимо; ведь вы реалисты.  — Она бросила мрачный взгляд на своего жениха.  — А Дом — тот знает, что ему, возможно, придется заставить людей поклониться ему. И он готов взять в руки дубинку.
        Дубинку… Это слово вызвало у Джейми неприятную внутреннюю реакцию — среагировали все ее внутренние органы. Но тут ей вспомнилось знакомое суровое лицо, которое смягчила озорная мальчишеская усмешка. Нет, Магали не в буквальном смысле говорит про дубинку.
        — С каких это пор ты называешь его Дом?  — резко спросил Филипп у Магали.  — Ты так хорошо его знаешь?
        — Ну, Доминик. Какая разница?  — отмахнулась невеста.  — Не позволяй ему разозлить тебя. Именно это он и пытается делать.
        Филипп, все еще злясь, обнял Магали за талию. Она повернулась и что-то прошептала ему на ухо. Его губы растянулись в улыбке.
        Может быть, Доминик Ришар влюблен в Магали?.. Джейми крутила в пальцах вилку. А что? Магали очень живая и остроумная… Это было нечто вроде флирта кинозвезды со знакомым тебе человеком — когда узнаешь об этом, на душе делается… тоскливо.
        Впрочем, чего она ожидала? Хоть она и не такая привлекательная, как Магали и Кэйд, все равно она никогда не уделяла внимания своей внешности, не пыталась ее улучшить. Она меняла чужие жизни. Спасала детей. Обнаруживала непорядок в этом мире и исправляла его. Была такой, какую полюбил бы даже такой мужчина, как Доминик Ришар, если бы мог не обращать внимания на ее веснушки. Но вот теперь, после травмы… ну что она могла ему предложить?
        Эй, послушай! Знаешь, я не красавица, но прежде я знала, как сделать мир лучше. А теперь… он страшит меня, этот мир.
        Она вздохнула и прогнала прочь тоску. Если Доминику Ришару нравится Магали, что ж, значит, нравится. И не ее это дело.
        А если соперники считали его ублюдком, разве это важно? Скорее всего они думают так и друг о друге, и обо всех остальных конкурентах.
        Она не сомневалась, что многие из кинозвезд, которых она когда-то боготворила, при близком знакомстве тоже оказались бы ублюдками. А Доминик скорее всего страшно удивился бы, узнав про ее мечты о нем. Нет, уж лучше она будет тайком от него наслаждаться своей влюбленностью.
        Ублюдок он там или нет.
        Глава 6
        — Это невыносимо. Ну не могу я бриться каждый день!  — ворчал на следующее утро Доминик, глядя в зеркало, висевшее над раковиной в углу лаборатории, возле туалетов.  — У меня кожа воспаляется.  — Он потрогал пальцами дорожку из крошечных прыщиков, высыпавших на челюсти. Вероятно, человек с такой сыпью выглядит менее отталкивающе, чем мужик с черной четырехдневной щетиной, но сексуальность при этом явно страдает.
        Сколько времени нужно, чтобы заинтересовать женщину, и она согласилась бы на секс с тобой? Вчера у него были призрачные надежды, но потом она отказалась звать его по имени и отказалась назвать ему свое. Тогда он понял, что ему придется снова сделать шаг назад, иначе он ее потеряет. А потом он не осмелился шагнуть вперед — нельзя было торопиться, после того как она увидела его истинное, грубое нутро. Да пусть он весь искупается в шоколаде, никто из раскусивших шоколадную оболочку все равно не обнаружит внутри нежный, сладкий ганаш! Даже после многолетней терапии он был готов при первой же провокации пустить в ход кулаки. Вроде она не очень ужаснулась, но ведь ясно, что она не чувствует опасности. Он ужаснулся вместо нее.
        Черт, как все сложно. Сначала он пытался смотреть на нее как на шоколад,  — в шоколаде он разбирался и знал, что спешкой его можно только испортить. Но теперь все больше и больше видел в ней женщину, и ему было трудно представлять ее как нечто, что можно перемешать ложкой.
        К сожалению.
        Да-а, он бы охотно перемешал ее своей «ложкой», подумал он, поймал в зеркале свою сальную ухмылку и вздохнул. Нет, никогда он не научится быть джентльменом, это точно. Ему хотелось часами заниматься с ней любовью, чтобы она поглощала его так же, как в его салоне. Интересно, позволит ли она? Она брала его шоколад домой и ела там долго-долго. Вот и его самого она будет есть всю ночь.
        Нет, он доведет себя до помешательства, думая о таких вещах.
        — Я не могу так часто бриться,  — пробормотал он и пошел на кухню, потирая подбородок тыльной стороной ладони.
        — Какой же ты тонкокожий,  — сухо заметила Селия; она только что вылила ганаш в форму и теперь разравнивала его между двумя металлическими рамками. Ей, при ее небольшом росте, приходилось тянуться изо всех сил. Она пришла к нему ученицей в восемнадцать лет, выбравшись из скверной жизненной ситуации. Ему тогда было двадцать четыре, и он после шести лет обучения в других кухнях, ни одна из которых не специализировалась на шоколаде, только-только открыл свое дело — поступок, надо сказать, абсолютно безумный.
        — Чувствительный мужчина,  — насмешливо добавил его карамельщик Аманд, вынимая кастрюлю из длинной раковины, висевшую на стене в ряду множества других таких же.
        — Он этим славится,  — подхватила его заход Селия.
        Вот так, теперь они весь день будут скалить зубы по поводу его бритья.
        — Ты перед бритьем намажься за несколько минут кремом,  — сочувственно посоветовал Аманд.  — Тогда увидишь разницу.
        Доминик смерил его колючим взглядом. У его молодого карамельщика тонкие светло-русые волосы. Он может по три дня не бриться, и никто бы этого не заметил. Какого черта он лезет с советами?
        — У меня есть шикарный крем, которым я мажу ноги, когда их побрею,  — доверительно сообщила Селия.  — Хочешь, принесу? Попробуешь.
        Ну есть ли в Париже еще один такой шеф, который позволяет сотрудникам подобную развязность? Они до мельчайших деталей, скрупулезно выполняют его инструкции, когда дело касается кулинарии, которой он славится, зато в остальном ведут себя как мерзавцы. И он, сам по натуре бунтарь, и тут бессилен проявить волю. Надо ли говорить, что ни у Сильвана, ни у Филиппа такого не могло быть и в заводе!
        — Я просто пытаюсь тебе помочь.  — Селия усмехнулась и стала выравнивать очередную рамку ганаша.
        По пути в «горячую» комнату, где нагревались сливки, варились карамели и растапливался шоколад, он остановился возле нее.
        — А у твоего крема не слишком женский запах?  — смущенно спросил он вполголоса.
        — Он пахнет гарденией,  — ответила Селия.  — Так что проблем не будет.
        Ну, дела… Он говорил о дневном плане со своими кондитерами, и каждый давал ему какой-нибудь совет, как правильно бриться. Он даже подумал с тоской, а не уволить ли ему Аманда за дерзость, но, увы, парень был ему по душе. Аманд был предан ему с первого дня, с веселым нравом, он мог работать как черт в сезон Рождества. Ладно, лучше подавиться своей досадой…
        Гийеметта тем временем поднялась наверх и делала ему оттуда знаки бровями. Определенно он должен повысить девчонке жалованье. Она-то, по крайней мере, ведет себя корректно.
        С бешено бьющимся сердцем он сбежал по лестнице.
        Увидев, что ожидало его внизу, он едва не вернулся тут же наверх и не уволил Гийеметту. Оказалось, ее знаки бровями были чертовски слабым сигналом.
        Джейми подняла глаза, услыхав стук ног по металлическим ступенькам. В эти дни она невольно отслеживала все перемещения в салоне, но ни разу в ее сердце не шевельнулась надежда.
        Она вспомнила, как втрескалась в школе в старшеклассника. Под любыми предлогами болталась она с подружками в тех местах, где он мог проходить, хихикала, придумывала по ночам любовные истории и даже не испытывала никакой ревности к его смазливой подружке. Ее любовь была безответная, и это нормально, что его не интересовала какая-то там малявка из младшего класса. В отличие от ее влюбленностей в кинозвезд интерес к тому мальчишке был самым забавным и невинным в ее жизни.
        Доминик сбежал вниз стремительно и грациозно, как атлет, который знает свою территорию настолько, что может уверенно сбежать по спирали ступеней, не глядя на них, а глядя… прямо на ее столик.
        При виде ее он улыбнулся, и сердце ее учащенно забилось. Как вообще мужчина, не озабоченный собственной внешностью, может быть столь сексуален? Эти упрямые черные волосы, по ним плачут ножницы парикмахера, его мощная фигура, его походка. Внимательные, в черноту, глаза, квадратная выбритая челюсть, большие ладони, заставлявшие все ее тело дрожать от желания, словно они могли вобрать ее, как маленького цыпленка, защитить и согреть. Его грубый и нежный голос, когда он говорил о вкусовых сочетаниях — так проникновенно, что ей хотелось стать тоже одним из оттенков его вкуса.
        В этот момент она готова была отдать что угодно, лишь бы выглядеть как та высокая, элегантная, красивая брюнетка, стоящая возле кассы. Тогда у нее был бы шанс зацапать его хоть ненадолго.
        Доминик заметил брюнетку, когда был на нижних ступеньках. Его темп сбился, рука ухватилась за перила, он едва сохранил равновесие.
        У Джейми душа ушла в пятки. Черт. Она уже сделала заказ. Теперь ей придется сидеть и наблюдать эту сцену. Она потянулась к сумочке, где лежал айпад с загруженными в него книгами. Она еще ни разу не включала его в этом салоне.
        Красивая брюнетка отвернулась от кассы и глядела на Доминика Ришара, словно ожидала его безраздельного внимания.
        И она его получила. Доминик посмотрел на Джейми, потом перевел взгляд на брюнетку. Нежность пропала с его лица, оно сделалось хмурым, почти неприязненным. Такое лицо заставляет и более гордых женщин, чем Джейми, подойти к нему и сесть за его спиной на мотоцикл. А у Доминика наверняка есть мотоцикл, она видела его недавно в кожаном прикиде. Вероятно, с оглушительным ревом носился по городу.
        Джейми включила айпад. На душе было скверно, словно на ее глазах поезд подмял под колесами что-то ей дорогое, и она не могла этому помешать.
        — Доминик,  — проговорила брюнетка звучным, сексуальным голосом. Как это французские женщины умеют говорить с легкой хрипотцой и призывом? Словно они все время балансируют на грани оргазма. В ее голосе слышался и шелк — намек, что они с Домиником неплохо проводили время на шелковых простынях.
        Незрячим взором Джейми уставилась на список книг, высветившийся на экране.
        — Бон… жур…  — услышала она голос Доминика.
        Против воли она взглянула в их сторону. Женщина улыбалась — томно, интимно… Господи. Как сейчас Джейми хотелось, чтобы она была француженкой! Разве другие женщины могут одной лишь улыбкой пообещать партнеру оргазм пятьдесят миллионов раз?
        Это было гораздо хуже, чем увидеть, как тот старшеклассник целовался с подружкой. Но так же неприятно, как в тот раз, когда она обнаружила, что ее реальный бойфренд из колледжа обжимался с другой девчонкой, потому что его привлекало ее тело, а не деньги.
        Пожалуй, ей пора встать и уйти, прежде чем она получит такой удар, какого уже не выдержит.
        Глава 7
        Доминик был в панике. При виде женщины у кассы он лишь слегка встревожился, но потом Незнакомка (ему только и оставалось, что так ее называть…) достала айпад, и все полетело к черту. Прежде она никогда не делала этого, всегда уделяла все свое внимание только ему. И всему самому лучшему, что он предлагал миру.
        Разумеется, предлагал по цене сто евро за килограмм. Что ж… его изделия были такого качества!
        Он хмуро посмотрел на Гийеметту. Знать бы, кто поджидает его внизу, он остался бы наверху и пригласил брюнетку к себе, туда, где их не увидела бы его маленькая, веснушчатая Незнакомка.
        Каждый изгиб тела брюнетки ясно свидетельствовал, что она приглашает его к сексу. Конечно, это было лестно и слегка возбуждало, что он так ей понравился в прошлый раз. Но он не мог вспомнить ее имени и… он не собирался терять из-за этого свою веснушчатую посетительницу. Кажется, она наконец клюнула на наживку, которую он держал перед ней на крючке. Но теперь появление этой красивой акулы прогонит ее из его вод.
        Краем глаза он видел, как Незнакомка, подперев рукой щеку, смотрит на экран айпада. Сегодня она была без капюшона. Если он подойдет ближе, он сможет увидеть цвет ее волос. Они цвета красноватой карамели?
        — Доминик,  — томно простонала брюнетка, явно уверенная, что одного ее тона достаточно, чтобы вскружить голову этому альфа-самцу.
        И это было возможно. Он любил быстрый, неистовый секс, который не предполагал никаких дальнейших отношений. Он ощущал в себе этот особый талант.
        Незнакомка достала из сумочки шарф и повязала его на голову, разумеется, в стиле Одри Хепберн. Это было романтично и мило, ибо трудно было представить себе лицо, менее похожее на лицо Одри Хепберн. Разве что скулы немного похожи.
        Нет, все не так. Она вылезла сегодня из раковины, пришла сюда чуть более открытая для него, а теперь опять спряталась, и он даже не успел разглядеть ее волосы.
        — Как дела?  — сухо спросил Доминик у брюнетки, пытаясь как-то отгородиться от нее, но так, чтобы никто из «посторонних наблюдателей» не подумал, что он грубый, неотесанный и асоциальный тип, что он трахался с женщинами, имена которых потом не мог вспомнить, да еще и дурно с ними обходился. Все это, пожалуй, было правдой, но обходился он с ними нормально.
        Эта женщина преследовала его, получила то, что хотела, удовлетворила свои нехитрые фантазии и теперь, через несколько месяцев, явилась к нему с новыми.
        Брюнетка обворожительно улыбнулась:
        — Я думала о тебе.
        Еще чего не хватало! Она была такой же целеустремленной, как он, но в своем гламурном варианте. Поскольку ей было наплевать на него и ее чувства были поэтому защищены, ему не составит труда стряхнуть ее с себя.
        Конечно, у «случайных очевидцев» создастся впечатление, что он использует женщин, а потом бессердечно от них избавляется.
        По сути, так и было, но в свое оправдание он мог возразить, что и они были к нему бессердечными. Сердце в их отношениях не участвовало. Он использовал их, потому что они являлись к нему по единственной причине — они хотели, чтобы он их использовал.
        После приступа паники он ощутил внутри холод, а мозги стали лихорадочно соображать. Без борьбы он не сдастся!
        — Пойдем.  — Он взял брюнетку за руку, вывел на тротуар, так, чтобы их не было видно из окон. Потом повернулся и посмотрел на нее. Знал ли он вообще когда-нибудь ее имя? Может быть, она велела называть ее Бебе или как-то на этот лад?
        Тут он тоже проявлял свой талант. С женщинами, желавшими сохранить анонимность. Не желавшими оставлять ему после своего посещения ничего, даже своих имен.
        Вот и его Незнакомка тоже сидела в его салоне и берегла свое имя будто сокровище.
        — Извини,  — резко сказал он брюнетке.  — Нет.
        Ему нужно было сделать это как можно быстрее. Чем дольше он был на улице, тем сомнительнее выглядело его отсутствие.
        Брюнетка изменилась в лице. Улыбка сползла с ее губ.
        — Я не могу — я встретил другую.  — При этом признании у него застучало сердце — точнее сказать, забухало. Да, он встретил другую. Другую женщину, имени которой не знает. Но вчера он обнял ее за плечи, и она не стряхнула его руку. Не закричала, не позвала на помощь полицию.
        Идиот, он все еще колебался. Разве не глупо отказываться от легкого, горячего секса с безымянной брюнеткой ради смутного, маловероятного шанса пойти хотя бы в ресторан с другой незнакомкой? Но эта эффектная брюнетка никогда не сидела в его салоне с таким видом, словно она счастлива от самого факта существования его, Доминика Ришара, словно она способна часами поглощать его и никак не может насытиться. Конечно, она будет счастлива, если их секс будет длиться часами, но… это не то же самое.
        Может быть, он слишком долго жил на десертах, на их эквиваленте в сексе. Весь его организм жаждет белков, жаждет долгой, медленной и сытной трапезы. А десертом можно полакомиться после этого.
        На лице брюнетки отразились разочарование и уязвленная гордость. Она вскинула подбородок.
        — От чего ты отказываешься, Доминик? Ты думаешь, я что-то тебе предлагаю?  — Скривив рот, она окинула его взглядом с ног до головы.
        Он с облегчением перевел дух. Слава богу, есть женщины, способные выйти сухими из воды.
        — Вероятно, мне просто показалось, что тебе было так же хорошо, как мне. Что ж, мечты, мечты… Не осуждай меня за них.
        Хм, он несколько утолил ее гордость. Она пожала плечами и с надменностью улыбнулась.
        — Ах, все было чудесно, но такие вещи лучше не повторять. Они утрачивают свою прелесть.
        — Да, конечно,  — согласился он, прекрасно зная это по собственному опыту. И был доволен собой — обошелся без грубости, но смог все сказать. Он оглянулся на сверкающие витрины магазина, испытывая смешное желание похвастаться неизвестно перед кем своей респектабельностью.
        — Я пришла купить твоих шоколадочек для гостей,  — пропела брюнетка небрежным тоном.  — И хотела просто поздороваться с тобой, раз уж я здесь.
        Это означало, что сейчас он вернется с нею в салон…
        Чашка шоколада и двойной темный шоколад стояли перед Незнакомкой. Нетронутые. Сама она положила деньги на столик и собралась уже уходить. О, Господи. Пошли мне сил…
        — Гийеметта,  — резко сказал он.  — Помоги мадам выбрать шоколад.
        «Мадам» резко повернулась к Гийеметте, а он прямиком зашагал в зал, надеясь, что его элегантная сотрудница справится с такой щекотливой ситуацией.
        Незнакомка взглянула на него, когда он приблизился к ее столику. Ее лицо было бледным, глаза настороженными, холодными. Очень плохой знак. Как же ему вести себя, чтобы это не выглядело так, как было на самом деле,  — что он пытался поладить одновременно с двумя женщинами?
        — Мадемуазель, бонжур,  — спокойно сказал он, убирая из голоса всю суровость, которую он мысленно положил в шкаф, захлопнул дверцу и повернул в ней ключ. Ему было тяжело. Под угрозой оказалось что-то жизненно важное, а он умел получать желаемое лишь с помощью кулаков, вкладывая в них всю силу. Но веснушчатая Незнакомка не умела боксировать, и дракой он ничего не добьется.
        — Бонжур,  — отрешенно отозвалась она.
        — Вы не голодны?  — спросил он и кивнул с легкой улыбкой на шоколад, оставшийся на столе, кивнул так, словно его сердце не сжалось от боли. Она его даже и не попробовала!
        — Я забыла, что у меня назначена встреча.
        Явная ложь. Его сердце колотилось так, что ему сделалось нехорошо. Насколько он больше ее. Вот бы сейчас сжать ее в объятьях, унести отсюда и объяснить… а что объяснить-то? Может быть, он сумел бы все объяснить ее телу — руками, губами?.. При этой мысли его бросило в жар. Боже, да, он потрогал бы губами ее веснушки. Какое восхитительное получилось бы утро. Других способов общения не было, а он во что бы то ни стало хотел их найти.
        — Вам понравились те карамельки?  — спросил он и улыбнулся уже по-другому, мечтая, чтобы она ответила ему так, как отвечала вчера.
        Она помолчала, будто не находя нужных слов.
        — Да, понравились,  — наконец сказала она без улыбки.
        Он растянул губы пошире, не без усилий.
        — Какая же понравилась больше?
        — Все,  — обреченно отвечала она, отвернулась и сунула кошелек в сумочку.
        — А вы хотите посмотреть, как их делают?  — спросил он, поддавшись внезапному озарению, и протянул ей руку. Интересно, станет ли это для нее непреодолимым искушением?  — Может быть, вы отмените вашу встречу?
        Она притихла и устремила на него взляд. Нет, она смотрела мимо него, на прилавок, где Гийеметта упаковывала шоколад для пришедшей просить его любви покупательницы. Сам он не решился посмотреть туда и увидеть гримасу брюнетки, но лицо Незнакомки сделалось еще более огорченным.
        — У вас наверняка нет на это времени,  — медленно проговорила она.
        — Я сделаю это с огромным удовольствием,  — с вызовом отвечал он.
        Ее взгляд снова метнулся к брюнетке, потом к нему. С недоверием.
        — Вы ведь даже не знаете моего имени…  — с опаской произнесла она.
        — Верно, не знаю.  — Он выжидающе поднял брови.
        Она снова не проявила вежливости и ничего не сказала.
        Надо же. А он тут пытается изо всех сил продемонстрировать ей свои хорошие манеры.
        — Я уже назвал вам свое имя — Доминик,  — с надеждой напомнил он.
        Неожиданно она рассмеялась.
        — Весь Париж знает ваше имя, Доминик Ришар,  — воскликнула она с… ну, он описал бы это как ласковый юмор. Словно она собиралась взъерошить его волосы в знак прощения.
        Х-мм. Он не маленький мальчик. И все же мысль, что ее рука дотронется до его волос, даже погладит его по голове, словно мальчишку, вызвала в его теле мучительное томление.
        — Пойдемте наверх,  — проворковал он. В самом деле, приманка оказалась верной, потому что Незнакомка пошла с ним к лестнице.  — Вам понравится.
        — Чао, Доминик,  — томно пропела брюнетка и, взяв мешочек с шоколадом, помахала рукой возле своего уха.  — Я позвоню тебе.
        Вот сволочь, с уважением подумал Дом. Вот почему она так привлекла его в прошлый раз! Ему нравятся женщины, которые могут дать сдачи и дерутся без правил.
        Он поглядел на Незнакомку — глаза той снова стали холодными, недоверчивыми. Что ж, ему не впервые придется брать непреодолимые преграды. Он снова улыбнулся.
        — Пойдемте.  — Пойдем, и ты увидишь меня во всем блеске.
        Лишь в самую последнюю минуту он вспомнил, что должен согласно этикету идти за ней, а не впереди. Когда-то в его юности какая-то девчонка сетовала на отсутствие у него галантности и в качестве примера указывала именно на это — что по лестнице надо подниматься следом за дамой, двумя ступеньками ниже. Тогда он отказался обращать на это внимание и не желал ставить себя в положение чьего-то слуги, неважно, мужчины или женщины.
        Но тут, следуя за Незнакомкой по лестнице, он подумал, что это не так уж и плохо. Он чувствовал себя не ее слугой, а скорее мужиком, подглядывающим в щелку. Он смотрел на ее попку и прикидывал, что она округлится, если там, наверху, он будет кормить ее обладательницу своими лакомствами. А если она поскользнется на узкой металлической спирали, он ее вовремя поймает и не даст ей упасть.
        Внезапно его осенило. Х-ха… А не в этом-то и причина, почему он должен подниматься вверх по ступенькам следом за женщиной? Означает ли это, что спускаться он должен первым?
        Но это будет уже не так интересно, ведь он не сможет смотреть на ее попку. Но зато, если она споткнется, то упадет прямо на его широкие плечи и вцепится в них. И он подхватит ее на руки.
        Он еле заметно усмехнулся. Может быть, ему повезет, и она споткнется, потому что будет глядеть не на ступеньки, а на его задницу? Ему не раз говорили, что она у него соблазнительная, хотя ситуация, когда это говорилось, была неприличная и грязная. Вот о чем он думал, поднимаясь за мадемуазель Незнакомкой по винтовой лестнице.
        — Она не позвонит мне,  — сообщил он ей на ухо, оказавшееся на одном уровне с его ртом, потому что он, отставая, прилежно держал дистанцию в две ступеньки.  — У нее даже нет моего номера телефона.
        Она споткнулась, и ему действительно пришлось протянуть руку и применить на практике принципы джентльмена, поддержав ее… ну, чуть ниже, чем позволяли хорошие манеры, ну, прямо за попку, но ведь не мог же он допустить, чтобы она упала!
        После такой его помощи она снова споткнулась, но не оттолкнула его руку. Так-так, Доминик. Либо она ужасно боится высоты, либо созрела для того, чтобы пойти с тобой в ресторан. Теперь она не возмутится и не исчезнет после твоего предложения.
        Как только они поднялись наверх, он поравнялся с ней, чтобы увидеть выражение ее лица, когда они войдут в его лабораторию.
        Ее лицо озарилось восторгом, словно его осветило восходящее солнце. Ему захотелось ее поцеловать прямо там, на пороге.
        Проклятье, как тяжело терпеть всю эту медленную канитель!
        Джейми никогда не видела ничего похожего. Какие-то вещи у Доминика Ришара были такие же, как у Сильвана Маркиза. Сильван занимался исключительно производством шоколада, и у него не было ни кондитерских изделий, ни карамелей, только то, что могло сопутствовать шоколаду. Еще Сильван работал на цокольном этаже с высокими окнами в более дорогом квартале Парижа, поэтому на его кухне было тесновато.
        Ну а у Доминика Ришара… поистине, ты словно восходишь на небеса. Весенний свет лился во все огромные окна, два из них были распахнуты, и в них веяло приятной прохладой. Здание стояло в паре улиц от площади Республики, в тихом месте, и шум большой магистрали лишь издалека напоминал, что мир не дремлет.
        Серый полированный мрамор поблескивал на рабочих столах, заставленных кухонным оборудованием. Работники ходили в белом, лишь одна девушка лет двадцати с небольшим была в черном. Пять маленьких глазировочных аппаратов, совсем не похожих на большие машины, работавшие в производственных цехах «Кори», стояли в главном помещении. На одном из них как раз шла глазировка. Одна женщина загружала маленькие квадратики ганаша, конфетного содержимого, в аппарат, а когда появлялись готовые конфеты, другая женщина подправляла на них глазурь.
        На стенах висели металлические формы разнообразных размеров и конфигураций. Молодой парень красиво выкладывал пирожные на тарелки, добавлял парочку декоративных штрихов и спускался в зал к клиентам. В дальнем конце помещения девушка в черном вышла с большой кастрюлей из правого дверного проема и скрылась в левом. На мраморной столешнице женщина раскатывала тесто.
        Девушка в черном снова появилась в левом проеме, и одновременно из правого вышел высокий шатен. Они посмотрели на Доминика и Джейми, обменялись восторженными взглядами и скрылись за дверями. Почему они скривили губы?
        — Пойдем!  — сказал Доминик Ришар, довольный, таща ее за собой. Он напомнил ей какого-то из детей на фермах, производящих какао. Те готовы были разговаривать с любым взрослым, всячески стремясь показать, как ловко они умеют что-то делать. Например, таскать на плечах груз, в два раза превышающий их собственный вес. Или, позже, когда она объехала фермы, многое на них переменила и возвращалась для того, чтобы поглядеть, как осуществляются ее планы, дети рассказывали ей, как хорошо они учатся грамоте, как рисуют, как зовут их кукол…
        — Тут красиво,  — восхищенно проговорила Джейми. Она и не предполагала, что шоколадная святая святых такая красивая. Светлая, открытая, полная счастья. Салон тоже исключительно красив, но тут все еще ярче, активнее. Ей подумалось, что именно в такое место должно поступать ее какао, собранное в жару под банановыми листьями, очищенное трудолюбивыми руками от сморщенной красной или желтой кожуры, под которой скрывалась белая мякоть, слаще, чем манго. Доминик следил, чтобы у него был настоящий шоколад; его поставщик покупал часть какао на фермах, принадлежащих Кори. Джейми знала каждое звено в его цепочке поставок и могла собственноручно разложить какао-бобы, чтобы они сохли на солнце. Ей был знаком фруктовый спиртовой запах, который приобретали бобы в процессе ферментации; та запомнившаяся ей едкая сладость превращалась потом в насыщенную, теплую, темную роскошь шоколада.
        Перед ними на столе высилась огромная шоколадная глыба; вероятно, стол был рассчитан на такую тяжесть. Возле нее лежали резцы, стамески разных размеров, но сама глыба была нетронутой.
        — Что это?
        — Я должен что-то сделать к Шоколатье-Экспо, оно пройдет на следующей неделе. Но я все еще в раздумьях.  — Обвив рукой ее талию, он воззрился на глыбу, словно поставил цель пронзить ее взглядом.  — Иногда полезно посмотреть, что получается из шоколада.
        Она улыбнулась и внезапно подумала, что, возможно, она уговорит его пускать сюда на учебу на четыре недели подростков из фермерских кооперативов, выращивающих какао. Они поживут месяц в Париже и будут участвовать в красивом финале долгого пути, который прошел их продукт.
        Образ восторженного подростка улетучился из ее сознания, его моментально вытеснила темнота. Джейми вдохнула полной грудью успокоительный аромат шоколада и сосредоточилась на руке Доминика, лежащей на ее талии.
        Ее тело слушалось этой сильной руки, словно она вальсировала. Он вел ее и время от времени останавливался, показывая ей то, что, на его взгляд, могло ее заинтересовать.
        — Попробуйте.  — Он взял с лотка свежий эклер и подал ей.
        Она вонзила зубы в пирожное, и темный, интенсивный вкус нежного холодного крема с искоркой чего-то свежего, ни на что не похожего вызвал восторг на ее лице. Глаза его повеселели.
        — Фруктовое пирожное.  — Он остановился перед лотком с разноцветными сахарными сокровищами.  — Вы когда-нибудь ели такое?  — Он протянул было ей одну штуку, но понял, что ее руки и рот все еще заняты эклером, и после недолгих колебаний съел сам.
        Ее глаза ревниво впились в его рот — какой вкус и аромат там плавятся? Не шоколад. Нечто более яркое и прозрачное, от чего чуточку щиплет язык…
        Что-то блеснуло в его глазах, жаркое, искрящееся. Она отвела взгляд, чтобы не покраснеть — ох, черт побери, слишком поздно. Что там было с той красивой брюнеткой? Почему он не стал с ней заниматься, а вместо этого решил показать ей, Джейми, свои кухни? Или он ослеп? Может быть, он просто знает, кто такая Джейми, и нуждается в финансовой поддержке? Ведь он совсем недавно открыл это экстравагантное новое место, а всеобщая экономия, вероятно, не позволяет людям наслаждаться его запредельно дорогим шоколадом. Может быть, он сейчас на мели?
        Они повернули к двери, и он пропустил ее вперед. Жар его тела ударил ей в спину и ягодицы, закружился по ее телу; а запах горячего крема струился в лицо, неся с собой аромат какого-то колдовского сада.
        — Вот место, где мы делаем всю горячую работу, печем, варим карамель. Видите, Аманд работает сейчас с карамелью?  — Она посмотрела на высокого русоволосого парня, помешивавшего ложкой в большой кастрюле; из нее поднимались запахи сливочного масла и сахара. Масса в кастрюле еще не закипела, но он неотрывно смотрел на нее, закусив нижнюю губу. Уголки его губ подрагивали.
        — Вы что-нибудь знаете о том, как делается шоколад?  — с жадным интересом спросил Доминик. Он стоял всего в нескольких дюймах от нее, и у нее плавились все мышцы в спине и бедрах. Она удерживалась изо всех сил, чтобы не качнуться, не прижаться к нему.
        Она так и не решила, какой дать ответ, а он уже взялся за объяснения.
        — Глядите, тут мы добавляем вербену.  — Он подошел с ней к кастрюле с кремом, где плавала веточка с длинными узкими зелеными листьями.
        Лимонный свежий запах вербены повеял ей в лицо, оживляя тяжеловатый запах крема. Его большая ручища, лежавшая на ее пояснице, напомнила ей горячий камень, который используют для массажа многие племена. Жар руки плавил ее.
        — Когда крем настоится, мы добавим в него шоколад, и получится ганаш.
        Его рука сползла с поясницы на ее бедро и направила Джейми в другое помещение.
        — А здесь мы охлаждаем ганаш и храним новые партии шоколада до продажи.
        Молодая женщина в черном поварском кителе тянула руки над двумя длинными металлическими рамками, формуя в пласт шоколадный ганаш. Она вся сосредоточилась на этом процессе; ее губы вздрагивали каждую пару секунд, и ей приходилось их крепко сжимать. Вот она стрельнула взглядом в Доминика и Джейми, в ее глазах заплясали смешинки, и она опять поспешно нагнулась над мраморным столом.
        Возле стола, на котором она работала, стояли проволочные полки на колесах. На них лежали металлические лотки, наполовину наполненные симпатичными готовыми шоколадками.
        — Держите, попробуйте вот эту, мою любимую.  — Доминик Ришар протянул ей шоколадку, и его большой палец почти погладил ее нижнюю губу.
        Она затаила дыхание и посмотрела ему в глаза.
        Что же такое творится? Неужели он отказался от общения с красивой женщиной ради вполне заурядного экземпляра? Или он все-таки знает, кто она? Или…
        Она сомкнула губы вокруг шоколада — каковы бы ни были его мотивы, ее мотивы были… Она прикоснулась губами к кончикам его большого и указательного пальцев. Их шершавое тепло проникло сквозь нежную кожу ее губ и разлилось по телу. Его шоколад ударил по всем вкусовым сенсорам ее рта, подарив ей вкусовую гамму от горького до сладкого, с едва уловимым привкусом соли, и начал плавиться у нее на языке.
        Ей было плевать на его мотивы. Плевать на то, что его могли привлечь ее деньги. Ее даже не волновало, что он, возможно, любил групповуху. Какими бы ни были его мотивы, наибольшую выгоду получит она. Все его солнце, тепло и силу…
        — Дом,  — произнес кто-то, и потребовалось несколько мгновений как ему, так и ей, чтобы это слово дошло до сознания. Она смущенно заморгала, когда черные брови сошлись у переносицы, и Доминик повернулся к говорившему.
        — Прошу прощения…  — сказал с искренним сожалением низкорослый широкоплечий парень.  — Дом, кажется, я не очень понял, что ты велел мне сделать. Ты мог бы?..
        Доминик сумрачно взглянул на него, но все же извинился перед Джейми и ушел на кухню. Джейми поглядела им вслед, подняв брови. Подчиненные называют его Дом? Они с ним на «ты»? К Сильвану все работники обращаются «шеф» или «месье» и непременно на «вы».
        Она оторвала взгляд от широкой спины Доминика и пошла бродить по лаборатории. Ее завораживал поток шоколада, струящегося из глазировочного аппарата. Это был деликатный, интимный каскад, не то что мощные потоки шоколада в гигантских машинах на фабриках, принадлежавших семейному концерну «Кори». И он был гораздо темнее. Под ним исчезали маленькие шоколадные корпуса, которые женщина средних лет ловко и проворно укладывала на проволочную сетку; они появлялись с другой стороны, поблескивая шоколадной глазурью. Женщина помоложе взмахивала тоненьким кончиком ножа, словно волшебной палочкой доброй феи, подправляя глазурь и доводя ее до совершенства.
        Джейми захотелось стать таким кусочком ганаша. Скрыться под расплавленным шоколадом, спрятаться от мира в этой теплой тьме. Она невольно посмотрела на Доминика и прикусила губу, увидев, что он стоит вполоборота к ней, словно пытается не упускать ее из виду.
        Тут она заметила, что обе работающие тут женщины с любопытством поглядывают на нее. Улыбнулась, смутилась и тихонечко отошла.
        Все стены вокруг винтовой лестницы были из чистого, прозрачного стекла. Виден ли отсюда тот красивый зал? Может быть, видна и белая стена с розовыми бутонами? Она подошла к стеклу и посмотрела вниз из узкого стеклянного пенала.
        Да, отсюда, с крошечной площадки, видна часть зала. А вон и стол, где она обычно сидит. Официантка как раз убирала там ее несъеденные пирожные.
        Ее внимание привлекло движение возле кухни. Доминик Ришар возвращался к ней и сейчас был с другой стороны лестницы. Их взгляды встретились сквозь две стеклянных поверхности. Он стоял, тихий и неподвижный. И очень большой.
        Что-то в его взгляде заставило ее почувствовать себя добычей, и она огляделась по сторонам в поисках путей для бегства. Но их не было. Если она покинет этот стеклянный уголок, то неизбежно пойдет навстречу Доминику, и он будет видеть каждый ее шаг.
        Голодный хищник, он не стал ее ждать. Он стал красться к ней, чтобы запереть ее в прозрачной ловушке.
        Он хищник? Почему она так решила? Ведь она не давешняя знойная брюнетка. Он слишком крупный хищник, чтобы интересоваться такой мелкой добычей, как она. Разве пантера станет охотиться на кузнечика? Только если она очень голодна, а Доминик явно не голоден.
        Он остановился перед ней, блокировав ее в узком углу между стеклом и стеной, касаясь их плечами. За стеклом зияла пропасть лестничного колодца.
        Его тело нагрело воздух. Она дрожала, ей казалось, что он гладит ее всю, хоть он еще и не прикоснулся к ней. Он стоял так близко, что она видела даже мелкие розоватые прыщики, высыпавшие на его бритой челюсти, а его запах вызвал новую волну жара в ее теле. Неужели его кожа такая нежная? Или он просто слишком торопливо брился, ему не терпелось жить дальше своей бурной жизнью?
        — Вы когда-нибудь стоите тут и смотрите в зал, если туда приходит какая-нибудь знаменитость?  — спросила она.
        Он взглянул на ее столик, потом на нее, и на его лице почему-то появилась настороженность.
        — Сюда часто заходят знаменитости. А у нас всегда полно дел.
        — Да вы и сами знаменитость.  — Да, конечно, он слишком знаменитый, чтобы торчать здесь и подглядывать за клиентами.
        Он ухмыльнулся, довольный, что ему не пришлось самому напоминать об этом.
        — А вы?
        Вопрос прозвучал вполне искренне. Возможно, в конце концов, он и не знает, кто она.
        — Нет,  — честно ответила Джейми. Во всяком случае, сама она ничего выдающегося не сделала.
        Он наклонился к ней ближе. Нет, ей это лишь показалось, она приняла желаемое за действительное. Увы, она самая жалкая в мире групи. Сейчас ей хотелось, чтобы он схватил ее и прижал спиной к стеклянной стенке. Лучше не думать о том, что их видели все, кому не лень. Она подняла голову и приоткрыла губы, словно в ожидании поцелуя.
        — Ваши кухни очень красивые. Я еще никогда не видела ничего подобного.
        На этот раз комплимент, казалось, не был услышан. По крайней мере, ей так показалось. Он схватил огромной ручищей ее за запястье и потер его большим пальцем.
        — Вы слишком мало едите,  — ласково произнес он.
        Разряд гнева пронесся по ее телу. Она хотела выдернуть руку назло… назло самой себе, потому что только сама будет страдать из-за этого. Ведь она только и делала, что ела, ходила в тренажерный зал и бродила по городу, а значит, тоже укрепляла свои мышцы. Все свое существование она сейчас нацелила на восстановление сил. Черт побери, она делала все, что могла!
        Он посмотрел на ее упрямо сжатые губы и помрачнел. Потом снова потер пальцем ее нежную кожу запястья, и она успокоилась. Разве могла она позволить себе пропустить такое восхитительное ощущение?
        — Вы когда-нибудь ходите в ресторан с незнакомыми мужчинами?  — спросил он вполголоса.  — И позволяете им кормить вас земной едой?
        Ее глаза снова устремились на его лицо. В ее теле расцвел огненный цветок; его жар был всюду — в животе, сосках и на лице, ненавистный румянец, красный сигнал, гарантировавший, что Доминик заметил ее слабость.
        — Мне трудно снизойти до этого. После вас.
        И опять этот комплимент, казалось, не дошел до его сознания — Доминик был сосредоточен на чем-то. Так… если уж это ему не понравилось, что же тогда? В ее колчане оставалась единственная стрела — восхваление.
        Его взгляд шарил по ее лицу, пунцовому от смущения. Слава богу, что она надела шарф, и он не видел, как покраснели ее горло и грудь.
        — Мне надо идти,  — пробормотал он.  — Я обещал провести это дурацкое кулинарное шоу.
        О! Ей бы отпрянуть назад, смиряясь с его отказом, но это было невозможно. Она стояла в тесной ловушке между стеклом, камнем и Домиником.
        — У вас занят сегодняшний вечер?  — совсем тихо спросил он.
        Огненный цветок расцвел еще сильнее; сейчас ей казалось, что еще немного, и она вся выгорит изнутри. Особенно горячо было в тех частях тела, которыми ей хотелось прижаться к нему.
        Вообще-то… вообще-то она должна была обедать с сестрой, чтобы Кэйд могла позаботиться о ней… Но она все отменит. И Джейми неуверенно покачала головой.
        — Можно я заеду за вами?
        Она слабо кивнула, и все мышцы его тела напряглись в ответ. А тихая козочка подняла глаза и увидела, что ее загнал в угол тигр.
        И задрожала от беспомощности и восторга при мысли, что он хочет ее съесть.
        — Где вы остановились?
        «Остановились». Он не спросил: «Где вы живете?» Значит, непостоянство было тут одной из базовых предпосылок.
        — Я… ах…  — Она отыскала в сумочке бумагу и ручку. Повернулась к стеклу, и, пока пыталась что-то там нацарапать, дыхание Доминика щекотало ей шею. По ее телу бежали мурашки восторга. От него так восхитительно пахло шоколадом, что ей хотелось свернуться в клубок и прижаться к нему. Еще в ее душе появилось сильное и глубокое ощущение, что она вернулась домой после долгого, многолетнего отсутствия. Доминик наклонился над ней, словно не мог совладать с собой, и жадно смотрел на появляющиеся на бумаге буквы.
        Она протянула ему листок, и он бережно взял его. Не смял, нет. Потом вздохнул, глядя на нее с высоты своего роста, и медленно повернул тяжелое тело. Если бы она не написала ему свой адрес, будто пароль, неужели он зажал бы ее в этом углу и держал до тех пор, пока она не сдастся?
        Проклятье. Может быть, надо было писать медленнее? Уронить несколько раз ручку? Тогда бы они вместе бросались ее поднимать, и их тела бы касались друг друга…
        И тогда она, увидев подходящий момент, навалилась бы на него всем телом и позволила ему делать с собой все, что ему захочется.
        Неимоверным усилием, словно идя через расплавленный шоколад, она заставила себя сделать небольшой шажок. Иначе на ее лице появится такое отчаяние, что он заберет назад свое приглашение.
        — Значит, в семь тридцать?  — уточнил он, когда Джейми задела его бедром. Она могла бы пройти мимо него и так, но… зачем упускать такую возможность? Может быть, он обманет и не заедет за ней вечером, и тогда она будет об этом жалеть.
        Получится ли у них что-нибудь? Она взглянула на него через плечо. Он смотрел на нее сосредоточенно, ошеломленно, словно глаза ему застила пелена. Может быть, он принимает что-то нехорошее и из-за этого ведет себя неадекватно?
        — Я буду рада,  — ответила она, и он улыбнулся, жестко и торопливо.
        Его улыбка согрела каждую косточку в ее теле, даже ту, упрямую и больную, которая всегда отказывалась согреваться. Тело наполнилось золотым сиянием надежды, которая грела ее, когда Джейми заставила себя уйти от этого источника тепла и шоколадного аромата и выйти на улицы весеннего Парижа.
        Едва она шагнула за порог, как лаборатория взорвалась.
        — Ого! Эге!  — победно вопила Селия, размахивая над головой сцепленными в замок руками.
        — Победа, шеф!
        Кто-то громко мяукал. Аманд завывал по-волчьи.
        — Ох, заткнитесь же, черт вас всех побери!  — прикрикнул на них Доминик, подушечками пальцев поглаживая бумажный листок, словно тот был живой. Ему никак не удавалось подавить усмешку смущения.
        Селия прислонилась задом к мраморной столешнице.
        — Так как же ее зовут?
        Ох, дьявольщина… Дом растерянно смотрел на записку. Номер дома, улица. Ни имени, ни фамилии.
        — Я так и не знаю.
        Глава 8
        Джейми предстояло ждать целых девять часов, когда Доминик зайдет за ней. Как оказалось, это было весьма кстати, потому что у нее возникла надобность пройтись по магазинам. А она и понятия не имела, как это делается. Много лет она не занималась этим, покупала одежду на рынке или, когда приезжала домой, донашивала старые наряды. Большую часть из того, что она носила теперь, купила Кэйд, пока Джейми лежала в больнице. Сама она добавила к этому только шляпки и шарфы и расширила набор блузок и свитеров с длинными рукавами, которые прятали ее руки. Вот и все.
        В чем ты пойдешь на свидание с таким мужчиной, как Доминик Ришар?
        Ее первой мыслью было позвонить Кэйд, но она абсолютно не терпела, когда сестра учила ее жить и вдалбливала ей свои банальные постулаты, словно несмышленой девчонке. Потрясающее чувство стиля было у Магали Шодрон, но Джейми знала ее недостаточно близко, чтобы позвонить ей вот так, ни с того ни с сего. Да и номер телефона Магали она могла узнать только у Кэйд.
        Так что ей оставалось надеяться лишь на себя.
        Именно к этому она и привыкла, так что все было нормально.
        Перед походом по бутикам она чувствовала себя еще более беспомощной, чем обычно, хотя в последнее время ощущение беспомощности было у нее доминирующим. Но все-таки приятнее быть беспомощной в такой ситуации, нежели чем в других. Она бродила по Парижу, не зная ограничения в деньгах, которые могла потратить на тряпки. Прямо-таки мечта многих женщин. Она напоминала себе об этом, уговаривала себя, заставляла видеть в этом осуществление своей мечты и испытывать удовольствие. Одно лишь удовольствие. Никакой вины, никаких сожалений, просто чистое удовольствие.
        Витрины были полны всевозможных вещей, но Джейми не верилось, что в них она будет выглядеть привлекательно. Так что же ей все-таки надеть? Интересно, в чем придет он?
        Неважно, в чем он будет, свирепо одернула она себя. Господи, ведь в колледже она когда-то была законодательницей моды. Тон всегда задает женщина. Мужчина может прийти куда угодно в джинсах, какая разница?
        Ей хотелось надеть платье, но по вечерам еще холодно. Да и вообще, вдруг он приедет за ней на мотоцикле? К тому же у нее пока еще слишком тонкие ноги, она все еще работает над их мышечным тонусом. Наконец, после семи часов консумистических бдений, в полном отчаянии она заставила себя купить тонкие легинсы с узором и темно-синюю тунику, длинную и просторную, смягчившую угловатость ее тела. А ремень в стиле хеви-метал должен был привлечь внимание к ее талии, тонкой даже по парижским стандартам. Просторные, супермягкие вязаные рукава заканчивались широкими манжетами, которые туго обхватывали запястья и частично кисти рук.
        На коротко стриженные волосы она нацепила кепочку и недовольно поморщилась: как не похожа она была в ней на кинозвезд с журнальных фото! К тому же кепка подчеркивала щуплость шеи, а это было не в ее пользу.
        Может быть, благодаря Доминику она не будет всего этого чувствовать? Мысль, что он скоро окажется рядом, прогнала ледяные мурашки с ее спины. Ей почудилось, что ее погладила по голове его большая и теплая рука.
        Она оставила кепку в покое и тщательно уложила короткие, искусно подстриженные «перистые» волосы с помощью маленькой сапфирной заколки-бабочки так, чтобы левая сторона прически лежала, как нужно.
        Взглянула на себя в зеркало и почувствовала… свою пронзительную незащищенность, тут же протянула руку за шарфом, отдернула ее, сжала кулак, опять протянула руку и, наконец, прижала ее к бедру.
        И тут раздался звонок.
        Дом не заморачивался насчет того, что надеть,  — ему это и в голову не приходило. Даже на кулинарные шоу и торжественные обеды он являлся попросту в чистых джинсах и глаженой рубашке навыпуск — максимум, на который он был способен в отношении стиля. Явившись в костюме, он чувствовал бы себя полным идиотом. К тому же он видел свою Незнакомку лишь в очень простой одежде, поэтому и не задумывался над дресс-кодом.
        Что касалось ее, то он поставил перед собой главную цель этого вечера — снять с ее головы проклятый капюшон.
        И когда она спустилась к нему с непокрытой головой, он был сражен наповал. Он ждал ее напряженно и жадно, стараясь не стоять слишком близко к двери, и когда увидел ее волосы (цвет рыжеватая карамель), красиво обрамлявшие лицо, ему захотелось немедленно схватить ее в охапку и взбежать по ступенькам в ее квартиру. А уж там и любая стенка его устроит. Лишь бы между ним, ею и остальным миром оказалась закрытая дверь…
        «Нет, никаких стенок! Только кровать!  — сурово остановил он себя.  — И даже не пытайся что-нибудь выдумать».
        Его мозг послушно сосредоточился на кровати, но в тот момент это было не самое полезное направление мысли.
        — Вы потрясающе выглядите,  — невольно вырвалось у него, и он поежился: именно так он говорил шестнадцатилетним подростком, когда верил, что кто-то способен полюбить его, несмотря ни на что.
        Она настороженно и скептически глянула на него, но все же немного порозовела. Он остановил руку у самых ее волос, спохватившись, что хотел их погладить. Впрочем, эта «перистая» стрижка была коротковата для ее типа лица. Возможно, из-за этого она и прятала волосы. Может быть, подстриглась совсем недавно и была недовольна прической. Что, если уговорить ее отрастить волосы, чтобы они доставали до плеч?
        Хотя о чем это он? Чтобы волосы отросли, нужно время, а она приехала в Париж ненадолго.
        Не спросить ли еще раз, как ее зовут? Но если она и на этот раз откажется назвать свое имя, ему будет трудно скрыть раздражение. И он решительно взял ее за руку и повел за собой по тротуару.
        Она приоткрыла рот и взглянула на него такими большими глазами, что он едва не утонул в них. Нет, не так. Он почувствовал себя небесным ныряльщиком, плавающим, плавающим и плавающим в бездонной синеве неба. Но в какой-то момент он забудет раскрыть парашют и грохнется оземь.
        Давно он не держал женщину за руку… С каких пор?.. Нет, вообще никогда не держал. В шестнадцать у них это не катило. Но сейчас ему это понравилось — приятно было ощущать в руке тонкие прохладные женские пальцы. Но что, если его рука покажется ей лапищей монстра?
        — Куда мы пойдем? У вас есть какие-нибудь пожелания?  — спросил он. Черт, пожалуй, ему все-таки надо было надеть костюм. Его имя послужит ему пропуском в любом месте, даже без резервирования столика или входного билета, и это был бы удобный шанс произвести на нее впечатление. Но ему не очень хотелось идти нынешним вечером в какое-то элегантное или попсовое место, где все будут на них пялиться.
        — Нет,  — ответила она, не делая ни малейшей попытки высвободить руку.  — Лучше всего пойти в маленькое заведение, где тепло и… забавно.
        — Забавно?  — Неужели она хочет, чтобы он повел ее в какой-нибудь крутой шалман? Но вдруг он там подерется и его арестуют? Тогда полетит в тартарары впечатление, что он пытался вести себя прилично.
        Она подняла обе руки, объясняя, что имела в виду, и он не разжал пальцев, так что ей пришлось потащить и его руку. Она приблизила свободную руку к той, которую он держал, явно пытаясь изобразить жестом маленькое помещение.
        — Тепло,  — повторила она. Потом сделала нечто совершенно его обезоружившее: сжала пальцами его руку (хотя с трудом обхватывала ее), чтобы с его помощью выразить мысль жестом, ибо не помнила, как нужное ей слово звучит по-французски.
        Он повернулся и поцеловал ее. Сграбастал, притиснул к двери подвернувшегося подъезда, отгородив своим большим телом от прохожих, и страстно поцеловал в губы.
        Ее рот был сомкнут — она не ожидала этого поцелуя. Но он целовал ее со всей страстью, и ей ничего не осталось, как сдаться, да и что там говорить, он за свою жизнь сломал чертову пропасть преград. Тише, только без напора, без напора, только в губы… тише…
        Ее мышцы расслабились, губы раскрылись. Она прижалась к нему, вцепилась в его плечи — он чувствовал это даже сквозь куртку и пожалел, что не сбросил ее с себя прямо им под ноги — плевать, лишь бы чувствовать ее пальцы.
        Ее рот впустил его. После всех этих дней, когда она ела все, что он готовил, нравился ли теперь ей вкус его самого? Пожалуйста, попробуй и меня тоже.
        Он не мог сказать «пожалуйста», не мог, но… он сказал это своим ртом. Умолил, уговорил ее. Господи, да ее не нужно было и уговаривать.
        Она открылась ему, и в его теле взорвался оглушительный фейерверк. Он еще крепче обхватил ее, оторвал от земли и…
        — Превосходная техника, молодой человек,  — язвительно обронила немолодая женщина, проходя мимо. Он медленно поднял голову и посмотрел с раздражением и благодарностью на ее прямую спину. Можно не сомневаться, когда ты ведешь себя глупо, твои соотечественники-парижане всегда дадут тебе это понять.
        — Простите,  — прошептал он женщине, чьего имени он все еще не знал, и ласково прижался лбом к ее лбу.  — Простите, я не мог сдержаться.  — Он вовремя остановил себя, презирая мужчин, признававшихся, что они чего-то не могут.
        Она все еще стояла, прильнув к нему всем телом, ее лицо пылало, губы приоткрылись, глаза неотрывно глядели на него. Господи. Он посмотрел на ее дом, который был от них в двух шагах.
        Но он обещал ей приличный ужин, верно? А не фастфудовский секс.
        И хотя у нее был такой вид, словно она ожидала, что он снова вопьется в ее губы, отнесет ее послушное тело наверх, в квартиру, это еще не значило, что он… не должен… должен…
        — Лучше пойдем дальше!  — Он выпрямился, но так резко, что она споткнулась, и он про себя выругался. Нет, никогда ему не избавиться от груза тех шести лет, когда он работал на бойне. И он опять взял ее за руку, чуть более бережно.
        Она ничего не сказала, лишь спрятала пальцы в его ладони.
        Раздеваясь в бистро, он только теперь сообразил, что на ней нет ни куртки, ни даже жакета, и необычайно обрадовался этому. Когда они выйдут на улицу после ужина, станет прохладнее, и тогда он отдаст ей свою куртку, окутает ее своим теплом.
        — Нравится тебе здесь?  — Он улыбнулся, невероятно радуясь, что может говорить ей «ты». Они стояли возле ступенек и ждали, когда официант отыщет для них место в набитом людьми маленьком помещении. Он привел ее в одно из своих любимых бистро на углу между кварталом Маре и площадью Республики. Тут можно было съесть хороший стейк и свеженарезанные овощи, жареный картофель, сдобрив их соусом «рокфор». Именно это он и планировал заказать для нее. Кажется, после десяти дней, что она провела в его салоне, косточки на ее запястьях торчат уже меньше.
        Ее улыбка согрела его душу.
        — Превосходно,  — робко ответила она. После их поцелуя она сильно робела.
        Ее робость придала ему сил; у него появилось желание схватить эту женщину могучими лапами и не отпускать. Конечно, с ее стороны было неразумно давать ему почувствовать такую власть над ней.
        Любая женщина окажется полной дурой, если позволит мужчине одержать над ней верх, но раз мужчина — это он…
        Ладно. Она приехала сюда ненадолго, напомнил он себе. Пока она будет в городе, он, конечно же, сможет вести себя прилично.
        — Что ты делаешь в Париже?  — спросил он, держа ее за руки. Он не хотел утратить свою привилегию, если она вдруг опомнится и обретет независимость. Сейчас они сидели за столиком друг против друга. Он засунул пальцы под тесные вязаные манжеты ее рукавов и нежно гладил тоненькие запястья. Он не хотел манипулировать ею, просто не мог остановиться. Ему нравилось чувствовать подушечками пальцев ее кожу, нравилось смотреть, как глаза ее заволакивал туман страсти.
        Но этот вопрос вернул ее к реальности; глаза сделались строгими и настороженными.
        — У меня тут семья.
        Ее ответ ударил его как пощечина. Надо же, оказывается, у нее хватало хладнокровия лгать ему. А он-то думал, что владеет ситуацией.
        — Но ведь ты живешь отдельно?
        То бишь куда им пойти после ужина, чтобы остаться наедине?
        Она покачала головой:
        — Я люблю независимость и личное пространство.
        Замечательно. Это ее личное пространство находится совсем неподалеку от их ресторана.
        — Какая у тебя семья?
        — У меня тут сестра,  — нехотя ответила она и почему-то странно на него посмотрела.  — А еще папа и дед, иногда. Мои родные всегда любили Париж. Мама часто привозила сюда нас с сестрой в детстве. Тут они с папой провели свой медовый месяц.
        Он улыбнулся. Он не мог похвастаться особенными привилегиями, доставшимися ему с рождения, но эта у него была: он родился в городе, от одного названия которого женские сердца наполняются романтическим флёром и сладкой тоской.
        Хотя… он родился совсем не в Париже, а на его окраине — в грязной оборке элегантного платья. Но теперь Париж целиком принадлежит ему.
        — Поэтому ты так хорошо говоришь по-французски?
        — Хм, отчасти. Мама умерла, когда мне было десять лет, и после этого отец долго не хотел сюда возвращаться. Но мы с сестрой всегда были привязаны к Парижу, из-за мамы. Мы обе учили французский в школе, а сестра недавно переселилась сюда. Но моя языковая практика проходила в основном во франкоязычных странах, где я работала над разными благотворительными проектами. Вот я чем…  — казалось, она колебалась и не знала, в какое время поставить глагол,  — занималась.
        Боже милостивый. Да она в тысячу раз лучше его!
        — И давно ты начала заниматься… своими проектами?
        — После колледжа.
        Колледжа. Значит, она училась лет на десять дольше, чем он.
        — Впрочем, еще во время учебы я ездила туда на летнюю практику, так что еще раньше.
        Он потер затылок и ничего не сказал. Так он и думал. Ему нечего предложить ей, кроме качественного шоколада и замечательного секса. Тогда почему она так упорно сидела в его салоне, словно хотела получить от него не только шоколад, но и что-то еще? Загадка.
        Впрочем, нет, не загадка, а подтверждение его способности строить иллюзии. Она никогда и ничем не показывала, что ей хотелось чего-то еще.
        Теперь его главная задача — постараться, чтобы она как можно дольше не осознавала своей ошибки. Хотя именно так его отец и добился расположения матери. Потому что долго скрывал свою истинную натуру.
        — Удивительно,  — сказал он.  — Я тоже потерял маму в десять лет.
        Она крепко сжала его руку. Он тут же протянул к ней другую, чтобы ласка досталась и ей.
        — Это тяжело,  — тихо сказала она.  — Сочувствую. Она болела или погибла от несчастного случая?
        Зря он коснулся этой темы.
        — Бойфренд,  — сухо уронил он. Он мог говорить об этом лишь сухо, хотя такой тон дался ему лишь после продолжительной практики.
        Она в ужасе вытаращила глаза.
        — Бойфренд… убил ее?
        Он поморщился.
        — Нет.  — Господи, она предположила это, и он понял, что ничего не знает. Говорят, женщины проходят через повторяющиеся циклы. Вполне возможно, что мать сбежала с парнем, который обращался с ней так же, как когда-то отец.  — Она убежала с приятелем. Ты хочешь красного вина? Этот «Медок» скорее всего нормальный на вкус.
        Как там теперь его мать? Много лет он ненавидел ее, а тут внезапно ему отчаянно захотелось отыскать ее и убедиться, что она здорова и счастлива. Хоть сама она никогда не интересовалась его судьбой.
        Его все еще безымянная подружка глядела на него непонимающим взглядом, приоткрыв рот. Вот ее-то родители любили. У него сжалось сердце в тоске и тревоге. Он не заслуживает ее. Ему нельзя сидеть тут и заманивать ее в свои огромные лапы.
        — Все, что ты хочешь,  — рассеянно ответила она, моргая и безуспешно пытаясь оторвать от него взгляд.
        Он подозвал к себе Акселя, официанта, и заказал для нее бокал вина. Она удивилась, поняв, что вино налито только в ее бокал.
        — Я ведь сказала — все, что ты хочешь.
        Вот оно, начинается.
        — Я не пью.
        Она заморгала, потом расхохоталась.
        Ну, это не так обидно, как он думал. И ждал, когда ее смех затихнет.
        — Ты в самом деле не пьешь? Но ты ведь француз! Ах, мне это нравится. Я буду всем рассказывать…
        Вообще-то прежде ему не нравилось говорить об этом. Люди смотрели на него будто на двухголового урода, а он не собирался объяснять всем причину. Но тут он невольно улыбнулся и погладил пальцами ее ладони.
        — Шоколад — твой единственный порок?  — весело предположила она.
        — Ну… не единственный,  — нехотя признал он.
        Она опустила глаза на их соединенные руки и улыбнулась так, что по его телу пронеслось цунами. Вероятно, она умела видеть сквозь препятствия и сейчас смотрела сквозь крышку стола прямо на его самый насущный порок, который наполнялся силой и не давал ему покоя.
        Внезапно она подняла ресницы и остановила на нем долгий взгляд. Он еще крепче сжал ее пальцы.
        — Отец растил тебя сам или потом женился?  — небрежно спросила она. Вероятно, хваталась за первую попавшуюся тему, чтобы ослабить сексуальное напряжение.
        — Хм-м.  — Вот что значит пригласить женщину на ужин. Приходится вести беседу. Все-таки лучше сразу заняться сексом, до, во время и после которого ни одна женщина никогда не смотрела на него с жалостью.  — Он не женился. И это хорошо.  — Он выбрал в меню самую полезную закуску, пытаясь компенсировать весь сахар, который он вливал в ее тело.  — Шеф очень быстро жарит на сильном огне сыр из козьего молока, потом кладет его на салат вместе с карамелизованным бальзамическим инжиром…
        Он замолк — ее глаза, только что смотревшие в меню, снова блуждали по его лицу, и он прочел в них легкую досаду.
        Что он такого сказал? Проклятье! Пока он козырял своей сексуальностью, все шло так гладко! Что же заставило его сменить тактику?..
        Ее руки зашевелились, словно она хотела их высвободить, и его пальцы инстинктивно сжались сильнее. Он посмотрел на ее кисти, на ее веснушки и рот… Ее тепло новой волной омыло его беззащитное тело. Ах, вот что… Вот что побудило его сменить тактику.
        — Мне помолчать, чтобы я не мешал тебе изучить меню?  — осмелился спросить он.
        Она покачала головой, не отрывая глаз от их переплетенных рук.
        — Нет. Нет, все, что ты сказал, было заманчиво.
        Лишь когда подали первое блюдо, он осознал главный недостаток этой идеи ужина в ресторане — ему пришлось отпустить ее руки. Тогда он поставил ноги так, чтобы они касались ее коленей. А она позволила ему это сделать. Она съела весь салат и только треть стейка, а потом полила соусом картофель и ела его потихоньку, а он нарочно медленно жевал свой стейк, пока она не подчистила на своей тарелке калорийную смесь из сливок и рокфора, и тогда он с гордостью подумал, что чего-то уже добился. Плюс ко всему его озарила удачная мысль — говорить об интересных местах в Париже, оставив в покое семейные тайны. Беседа их оживилась. Ее глаза блестели, когда она рассказывала об увиденном, спрашивала его о том, что ему нравится. Не без смущения он обнаружил, что она знает в Париже достопримечательностей больше, чем он.
        Когда они вышли на улицу, он набросил на ее плечи куртку, страшно довольный своей предусмотрительностью и ее недосмотром. Шли молча. Он понимал, что должен бы завязать беседу, но сердце его билось так сильно, что он не отваживался раскрыть рот. Он понимал, что речь его будет отрывистой, беспорядочной, и, возможно, он напугает ее.
        Что с ним творится? И почему он нервничает из-за предстоящего секса?
        У двери своего подъезда она повернулась и посмотрела на него, широко раскрыв глаза и сунув руки в карманы его куртки.
        Он навис над ней, опираясь руками о дверной косяк.
        — Скажи мне свое имя.  — Он пытался проговорить это мягко, но понял, что у него ничего не получилось. Черт побери, он не хотел, чтобы она стала его очередной безымянной партнершей, с которой он провел горячую ночь. Вся его натура восставала против такой роли, которая долго его устраивала.
        Святые небеса, она не собиралась говорить ему. Она отвернулась, а ее лицо сделалось задумчивым и отрешенным. Он почти прижался к ней, требуя ответа, и на ее лице появилась грустная, голодная улыбка.
        — Жем… я… люблю,  — ответила она со своим отрывистым английским «дж», и он содрогнулся всем телом.
        Потом стало тихо, еще тише, чем в ту последнюю секунду перед объявлением лауреатов премии «Лучший работник Франции», когда его соперники наконец согласились, что да, он один из лучших шоколатье всего мира. Он забыл про ее имя.
        — Что ты любишь?  — прошептал он. Его шоколад? Его тело? То, что он рядом?
        Она еще шире раскрыла глаза и глядела на него, словно попав в ловушку. Впрочем, так и было: он опирался руками по обе стороны ее тела и не собирался ее выпускать. Ее лицо сделалось пунцовым, и это было заметно даже при отблеске серебристо-золотых городских огней.
        — Это мое имя,  — сообщила она сдавленным шепотом.
        Он заморгал, а внутри него все трепетало, стыло; он пытался быть разумным и не знал, что ему делать.
        — Твое имя… Жем?  — У него не получилось английское «дж»; его английский ограничивался матерными словами, которые он нахватал из фильмов, и рыночного лексикона для торговли шоколадом с такими полезными словами, как «овес» и «черная начинка — ганаш — с легкой ноткой оливкового масла». Он произнес это «Жем», и она запрокинула голову, словно наслаждалась его ласками.
        Он погрузил руку в ее волосы, мягкими завитками лежавшие на голове, потом провел ладонью по ее шее, плечам, руке, провел ласково, страстно.
        Она вздохнула и прижалась спиной к двери.
        Его тело наполнилось новой энергией. Это было «да».
        Он положил ладонь на ее живот между жесткими полами куртки, медленно провел ею кверху, по ребрам, и остановился под грудью. Ее глаза были закрыты, губы приоткрылись.
        — Жем,  — прошептал он; страх и желание смешивались в нем в какой-то странной, дикой гармонии.
        Она задрожала и повернула голову набок; перед ним открылись ее подбородок и горло. Он принял предложение и очень нежно провел губами от уголка ее рта вниз, к шее…
        — Жем,  — шептал он, и его сердце грозило замереть в испуге, но тело заставляло сердце биться.  — Какой у тебя код?
        Он с трудом оторвался от нее, чтобы она могла повернуться в тесной ловушке между дверью и его телом и набрать код.
        Не делай глупости, хотел сказать ей некий голос из его юности, оживший внутри него. Не показывай мне твой код. Не впускай меня к себе. Доминик безжалостно прогнал его.
        Когда открылся замок, он мгновенно распахнул дверь, втолкнул Джейми внутрь. Дверь захлопнулась, отгородив их от улицы, погрузив в темноту. В этой темноте он поднял ее, посадил к себе на бедро и освободил одну руку, чтобы накрыть ее грудь. Приник губами к ее губам, и на этот раз они уже раскрылись и ждали его.
        Дверь — к чему-то ценному — была для него открыта. Он получил приглашение войти.
        Ей нравится есть медленно, маленькими кусочками, напомнил он себе. Нравится часами сидеть над лакомством, никуда не торопясь. Вот он и угощал ее собой понемножку, ласкал языком и руками, покусывал губы, целовал шею. Его тело сотрясалось от сдерживаемой страсти. Он упирался локтями в стену, с трудом сохраняя расстояние между ними. А она, чтобы не сползти с его бедра, вцепилась пальцами в его спину.
        Ему нравилось это. Нравилось, как она прильнула к нему.
        Тяжело дыша, он опять с трудом оторвался от ее губ.
        — Скажи, куда идти.  — Должно быть, он производил устрашающее впечатление — человек, потерявший над собой контроль.
        Она махнула рукой в сторону ступенек. Он подхватил ее, посадил повыше, чтобы она обвила ногами его бедра, и понес наверх.
        Несколько раз ему пришлось останавливаться, потому что не хватало дыхания — не от лестницы и не из-за ее веса. Он останавливался и целовал ее, держась за перила, чтобы не скатиться вместе с ней со ступенек.
        Ей это нравилось. Ей нравилось. Ей нравился его вкус.
        Возле квартиры ему пришлось взять у нее ключ — она так опьянела от поцелуев, что позволила бы ему обнимать ее здесь целую вечность. Но если и существовала дверь в его жизнь, которую он намеревался открыть, то именно эта, господь свидетель.
        Он внес ее в квартиру и захлопнул дверь, отгородившись от проклятого мира.
        Кровать, напомнил он себе и огляделся в маленькой комнате. Паркетный пол, красные шторы… Никаких стенок, никакого пола. Кровать. Или, возможно, диван.
        При виде чемодана, лежавшего на полу в ее спальне, его сердце сжалось, затрепетало, словно от удара. Крышка была откинута, чемодан был набит доверху; какая-то одежда свисала с комода. Жем даже не разложила ее по ящикам. Она доставала все из чемодана — значит, была готова к отъезду в любой момент.
        Он не стал обращать внимания на свое сердце. В его жизни никто не отличался особым терпением, включая его самого, и сейчас он меньше всего собирался бросать свои привычки.
        Он зажег ближайшую к себе лампу, и Жем сначала застыла, потом высвободилась из его рук.
        — Не надо — выключи,  — взмолилась она.
        Его рука замерла возле выключателя.
        — Ты уверена?  — разочарованно спросил он. Она стояла перед ним в густо-голубой тунике, закрывавшей ее тело, но ее лицо пылало, губы распухли от поцелуев, а глаза потемнели и горели голодным огнем. Но ведь в темноте он не увидит ни ее веснушек, ни ее разгоряченного тела и того, что с ним происходит под его ласками!
        Ее губы упрямо сжались. Она скрестила руки на груди.
        Он выключил лампу.
        При свете, падавшем с улицы, он все же различал ее, но скорее как более светлый силуэт на темном фоне. Он не видел ни ее бледных веснушек, ни румянца смущения. В следующий раз, пообещал он себе, протягивая к ней руки, и тут же встревожился из-за своих непрестанных попыток сделать их отношения долгими.
        Внезапно она вскочила на кровать, и ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Когда на этот раз он поцеловал ее в губы, она сунула руки ему под рубашку. Там была майка. Проклятый идиот, зачем он надел ее? Но она устранила и этот барьер, задрав майку кверху.
        Он снял с нее куртку, при этом ей пришлось убрать руки с его тела. Но он тут же схватил их и приблизил к пуговицам на своей рубашке.
        — Я не могу тебе верить…  — Она замолкла и поцеловала его, точно так, как он и мечтал, сделала это медленно, словно хотела наслаждаться его вкусом целую вечность.
        — Чему ты не можешь верить?  — спросил он возле ее губ, расстегивая пуговицы снизу, пока она расстегивала верхние. Но его руки вскоре забыли про пуговицы и начали гладить ее тело сквозь тунику. Он расстегнул ее надоедливый ремень, все время попадавшийся ему под руки, и бросил на пол.
        — Неважно,  — прошептала она, поглаживая его плечи.  — Мне все равно.
        Он не сумел промолчать — запротестовал, укладывая ее на кровать.
        — Нет, важно. И тебе не должно быть все равно.
        Его сердце бешено заколотилось — вот она, лежит и ждет его. Он снял с ее ног лодочки на плоской подошве, проведя ладонями по тонким легинсам, по стройным, упрямым мышцам, слишком тонким, но не слабым. Медленно сжал ее икры, более твердые, чем он ожидал.
        — Скажи мне правду,  — внезапно и резко спросил он, не глядя ей в лицо.  — Ты больна? У тебя был рак? Сейчас все в порядке?
        Молчание. Он ждал ответа, парализованный страхом, и не знал, как она отнесется к нему.
        — Нет.  — Ее голос звучал сердито.  — У меня абсолютно все в порядке.
        Он невольно прикинул, сколько калорий она съедала в его салоне. Если она больше ничего не ела, они мало что добавляли.
        — А нормальную еду ты ешь?
        — Нет.  — В ее голосе слышался явный гнев. (Идиот, он все испортил.)  — Я ем только самую лучшую в мире пищу. Впрочем, да, она включает также полезные фрукты и овощи.  — Она не сказала «отстань», но ее тон явно намекал на это.
        — Прости.  — Он лег на нее и оперся на локти.  — Просто я…  — Его большой палец погладил ее скулу. У нее была мягкая кожа, а кость под ней крепкая и вместе с тем хрупкая.  — Я просто…  — Что он вообще собирался сказать?
        Он снова покрыл ее поцелуями и на этот раз не старался делать это долго и медленно. Перекатился на спину и, не прерывая поцелуи, положил ее на себя, чтобы чувствовать тяжесть ее тела. Снова подвел ее руки к пуговицам на своей рубашке.
        — Сними ее,  — прошептал он возле ее губ.  — Пожалуйста. Я хочу чувствовать твои руки.
        Он раздумал снимать с нее одежду. Она-то, пожалуй, может наслаждаться им целый час, но про себя он точно знал, что проглотит ее, как только увидит голую.
        Она оттолкнулась от его груди, надавив ладонями на его мускулы, и взглянула на него. Почему она не позволила ему зажечь свет? Он не сомневался, что она порозовела от смущения. Но она сидела на нем верхом, прижав колени к его бедрам. Его плоть заметно возбудилась.
        Она наверняка смущена. Наверняка. И когда его бедра непроизвольно рванулись к ней, словно пес, спущенный с поводка, она прикусила зубами нижнюю губу. Желание сдавило его жестким кулаком. Он схватил ее пальцы, прижал их к своим пуговицам. Наконец-то она занялась ими.
        Он все время думал, что возбудиться сильнее просто невозможно, а она неизменно доказывала, что он ошибался. Ее тонкие руки распахнули его рубашку, гладили по майке; она сидела на его возбужденной плоти, прижимая ее своим весом. Потом подняла кверху его майку, скользнула ладонями по его коже… желание сотрясало его, словно последнюю в стае дворняжку. Нет.
        Нет, все было не так.
        Желание сотрясало его как прекрасную искрящуюся звезду, от которой ей хотелось получать свет.
        Он сел, чтобы она могла стянуть с него через голову рубашку, и они оказались лицом к лицу. Она по-прежнему сидела на нем верхом.
        — Малышка, котенок,  — прошептал он, погладил ее по плечам и, взяв за тонкие запястья, отвел от себя ее руки.  — Можно я сделаю это несколько раз?
        Она уткнулась лицом в ямку между его шеей и плечом и кивнула.
        Глава 9
        И все-таки другой причиной, почему она настаивала, чтобы они не зажигали света, было смущение. От смущения у нее покраснело не только лицо, но и все тело. На коже выступил жар — жар, какой Доминик произвел в ней.
        Он сделал ее такой горячей. И такой теплой. Она не понимала его мотивов, не понимала, почему он выделил ее из множества женщин, но словно высохшая губка стремилась впитать его до последней капли — все, что ей удастся. Потом он, если захочет, может выжать ее и получить себя назад, но все равно у нее останется частичка его, и ей будет что хранить.
        Еще она надеялась, что и он что-то получит от этого.
        Она отвернулась от его горла и покрыла поцелуями эти широкие плечи. Зачем шоколатье и кондитеру такие плечи? Да, его труд физический, но в этих плечах чувствовалась чудовищная сила; такие плечи бывают у каменщиков или спортсменов, серьезно занимающихся гимнастикой. Она сжала руками его бицепсы и даже попробовала их упругость. Перед встречей с ней он принял душ и смыл весь шоколадный запах, вызывавший у нее ощущение домашнего уюта. Тут, ночью, от него пахло только им, ну разве что чуть-чуть какао, совсем неуловимо. Она могла обнюхать все его тело и найти только его. Запах совершенно новой территории.
        Так почему же она чувствует, что в таком месте ей хочется жить?
        — Жем.  — Смягченный вариант ее имени дрожью отозвался в ее теле.
        — Что?  — прошептала она, водя губами по его груди, которая вздымалась и опускалась.
        Он схватил ее за бедра и сильно прижал к себе.
        — Ничего.  — Он погладил ее по спине сквозь ткань.  — Мне просто нравится называть тебя так.  — Он сжал ее бедра.  — Произнеси мое имя.
        Она прижалась лицом к его груди, и он почувствовал ее усмешку.
        — Месье?
        Он сердито впился пальцами в ее ягодицы.
        — Не смешно.
        Правда? Что ж, возможно, у нее своеобразное чувство юмора.
        Он взял ладонями ее щеки и посмотрел на нее в темноте долгим взглядом.
        — Ну, может быть, немного смешно,  — уступил он.  — Тогда как-нибудь в другой раз.
        Значит, для него это не разовое развлечение? В другой раз они, возможно, будут играть в эротические игры? Но, может быть, «в другой раз» — всего лишь фигура речи… Она вдруг обхватила его руками, прижалась к нему, словно хотела вместить в себя весь жар его тела.
        Вероятно, она сдавила его сильнее, чем думала, и почувствовала, как он резко выдохнул. Потом задрал ей тунику и провел ладонями по ее голой спине. Джейми задрожала. Его руки такие грубые! И такие огромные. Такие… нежные. Все ее тело хотело возопить, словно обожженная зноем земля о дожде, о той силе и той нежности, словно он мог исцелить все ее недуги и раны.
        — Скажи мое имя,  — снова повторил он.
        — Доминик Ришар.
        В наказание он потряс ее бедра, и эта небольшая встряска отозвалась в ней мучительной жаждой.
        — Только имя.
        Она ослабила хватку, скользнула рукой по его бицепсам, восхитилась их упругостью, крепостью…
        — Доминик.
        Не отпуская ее, он перекатился на спину, потом на бок и стащил с нее легинсы. Его шершавые ладони царапали ее голый зад и ноги. Она беспокойно заерзала, холодный воздух коснулся ее промежности. Оказывается, он снял с нее трусики. Поначалу она не знала, понял ли он это, ведь ее прикрывала туника.
        Потом его руки медленно, очень медленно заскользили вверх по ее голым ногам и… он это понял.
        — Милая,  — прошептал он в ее губы, покрыл их поцелуями, а сам раздвинул рукой ее ляжки.  — Ты так меня хочешь?
        Конечно, он не мог видеть, что вся она пылает смущением, но зато ее голодная и влажная промежность живет по своим законам. Джейми уткнулась лицом в его тело, беспомощно кивнула и легла на него.
        — Правда, Жем? В самом деле?  — Он осторожно засунул на полдюйма внутрь нее кончик пальца. Она жарко задышала, прижалась лбом к его груди, так, чтобы спрятать от него лицо и одновременно видеть огромную руку, лежащую на ее лобке.  — Еще немножко?  — прошептал он в ее макушку, сунув палец чуть глубже.  — Вот так, понемножку?
        Она откинула голову и замотала головой, отчаянно протестуя. Нет, не понемножку. Всё, всё, всё.
        Но он продолжил игру и продвинул палец еще на полдюйма.
        — Мне нравится, ах, мне очень нравится, как ты принимаешь меня. Тебе ведь тоже нравится, милая, тебе нравится, когда я захожу в тебя. Скажи мне, что это так.
        Ее пальцы вонзились в мышцы его спины.
        — Да.  — Она чуть не рыдала от неутоленного желания, но тело ее уже ответило на его вопрос.  — Ты и сам знаешь.
        — Нет, скажи.  — Его палец скользнул глубже, другая рука обхватила бедро, не принуждая, а как бы уговаривая ее открыться ему. Ее влагалище впустило его и туго сжалось вокруг пальца.  — Мне нравится, когда ты говоришь об этом.
        Ох, да, он любит, когда его хвалят. Она откинула голову, чтобы он видел ее лицо, ее отчаяние.
        — Я люблю это,  — прошептала она.  — Я люблю. Я хочу, чтобы ты вошел в меня. Я никогда не смогу насытиться тобой. Я хочу тебя. Не надо — не мучай меня.
        — Мучить тебя?  — Он запустил пальцы в ее волосы, подложил ладонь под ее затылок.  — Мне казалось, ты любишь, когда все делается медленно. Я не стал бы мучить тебя.
        Она с трудом растянула губы в улыбке, а тело ее дрожало от неутоленной страсти.
        — К-как-н-нибудь — в д-д-руг-гой раз, пож-жалуй,  — ответила она его же словами.  — А сейч-ч-ас… я просто очень хоч-чу тебя.
        — Жем.  — Он крепко прижал ее к себе, повернул так, что ее спина легла на его грудь, и обхватил ее большими руками. Ей нравились такие объятия, но ее тело задрожало еще сильнее — обиделось, что он вынул палец.
        — Я весь в твоем распоряжении,  — прошептал он, прижавшись губами к ее макушке.  — Жем. Только позволь мне сначала узнать одну вещь.
        — Какую?  — Она извивалась, терлась, наслаждалась этим движением, но ей все равно хотелось большего.
        Он положил ладонь на ее промежность, прижал к себе ее бедра; сам он все еще был в джинсах.
        — Всего лишь одну мелочь, Жем.
        Он положил большой палец на крошечный центр абсолютной власти над ее телом. Она дернулась и обмякла в его руках, а он гладил ее клитор.
        — Вот он.  — Его грубый, нежный голос был словно сам секс, еще более мощный, чем ласки его пальца.  — Тебе нравится, моя сладкая? Хочешь сильнее? Хочешь… прямо сейчас? Давай, котенок, вот, я весь твой, отдайся мне… какая ты красивая… да… ох… да…
        Она открылась ему так стремительно, что это ее смутило бы, могла бы она хоть что-то соображать. Она открылась, как цветок открывается солнцу. Она дрожала в его сильных руках, и весь мир растворился вокруг нее. Она извивалась, выгибала спину.
        — Да.  — В его голосе слышался неприкрытый триумф. Он сжал руку в кулак и нежно водил костяшками по ее клитору, вызывая оргазм, позволяя ей насладиться его долгими волнами. Наконец она затихла и, обессилевшая, терлась лицом о его бицепсы. Он отодвинулся от нее, стянул с себя джинсы и сунул руку в карман. Конечно, он пришел к ней, запасшись презервативами. Ведь они хотели этого, верно.
        Он раздвинул шире ее ноги, опустился на колени и стащил с нее тунику, уронил ее на пол. Потом замер на минуту, упираясь кулаками в бедра. Еще никогда она не видела такого возбужденного мужчину.
        Он тяжело дышал.
        — Пожалуйста, Жем, сними это сама. Я так хочу.
        Он глядел на ее лифчик. Все еще вздрагивая от последних волн оргазма, целиком покорная его воле, она приподнялась на локтях, завела руки за спину и расстегнула застежку. Снова легла, стянула с плеч бретельки и сняла бюстгальтер, словно давала некий священный обет. Словно это было жертвоприношение девственницы.
        — Господи,  — воскликнул он, лег на нее, заставил обнять его ляжками и мельком усмехнулся.  — Видишь, вот почему я хотел убедиться. Но ты мне обещала.  — Он медленно, совсем немного вошел в нее.  — Тебе… тебе нравится, Жем? Хочешь еще немного?
        Она укусила его в плечо.
        — Не смей так делать! Не смей дразнить меня играми!
        Он сдерживался изо всех сил. На висках выступили бисеринки пота, на всем теле напряглись мышцы. Но он усмехнулся.
        — Ты хочешь, чтобы я сделал — так?  — Он резко и сильно вошел в нее, наполнив собой.
        — Да!  — Она вцепилась в его ягодицы, прижимая его к себе еще сильнее, изгибая тело так, чтобы принять его целиком. Он был в ней — восхитительно. Он словно обновил ее всю. Его резкий, бешеный ритм заставлял ее таять от наслаждения.
        — Жем.  — Он перестал улыбаться; теперь его лицо было суровым, диким.  — Ты ведь… ты ведь обещала мне, что мы с тобой сделаем это несколько раз. По-моему, нам захочется этого.  — Он вышел из нее и вонзился снова, еще глубже, но там внезапно замер, к ее сильному разочарованию.
        — Кажется, я просила — не надо медленно!
        — Нет.  — Он потряс головой, словно боксер, приходящий в себя после атаки.  — Я… я уже не могу себя контролировать. Скажи мне — скажи, если я сделаю тебе больно.
        Она взглянула на это суровое лицо «хулигана», на темные, косматые волосы, прилипшие к вискам, на черные как смоль глаза и засмеялась.
        — Ты — сделаешь мне больно? С ума сошел? Нет — пожалуйста. Я хочу тебя. Хочу получить все, что ты можешь дать.
        — Боже,  — удивленно выдохнул он.  — Что ж, получай, милая. Медленно сейчас уже не получится.
        Глава 10
        Джейми снились солнечные лучики. Они падали в просветы между плотными банановыми листьями, между листьями какао и рассыпались светлыми пятнышками на бурых листьях, мягко хрустевших под ногами. Нежные цветки смотрели на нее со ствола дерева. Какой-то мужчина улыбнулся и протянул ей на ладони стручок какао, вскрыв его ловким взмахом мачете. Она гладила рукой ребра и бугорки на изнанке стручка. Плод какао был божественно вкусный: белый и мясистый, не похожий ни на персик, ни на манго или киви, и уж тем более на шоколад.
        — Это удивительно,  — сказала она, гордясь им, гордясь собой. Это было так недавно, но так зыбко, словно что-то было утрачено в дурном сне, эта самая гордость. Он был полон решимости сделать свою ферму успешной, не прибегая к рабскому труду, через который прошел сам, когда его похитили у матери в одиннадцатилетнем возрасте. Она использовала фонд Кори, помогла составить программу для его фермы. По этой программе дети ходили в школу до четырнадцати лет; потом им разрешалось до шестнадцати лет, помимо учебы, работать на плантации до трех часов в день, за плату. Многие родители были убеждены, что детям не нужно учиться в школе и готовиться к тому, что они никогда не получат, поэтому такое сочетание учебы с работой было самым разумным. Никакого рабства, никаких телесных наказаний и безумных тяжестей. Программа вызвала всеобщий интерес и распространилась на другие фермы. Изменила целый регион. Черт побери, Джейми могла бы изменить и весь мир, если бы могла продолжать в том же духе.
        Мужчина улыбался ей. Она шла дальше и дальше в глубь плантации, а потом, как бывает во сне, очутилась на берегу Амазонки, в густых и сумрачных джунглях, где деревья какао росли в своем первозданном виде. И она улыбалась, потому что была счастлива и чувствовала себя в безопасности. Но тут под ней обрушился берег, сильные руки выдернули ее из воды, и…
        Джейми глотнула ртом воздуха и проснулась. Все ее тело пронзила боль.
        Нет. Нет. Проклятье, ведь этот сон начинался так хорошо и обещал так много! Как же ей избежать столь мрачного финала?
        Она потерла глаза и огляделась. Вдруг она кричала во сне и… может быть… кто-то хотел ее спасти…
        Он ушел. Рассвет лишь еле брезжил, но он ушел.
        Она вздохнула. Сказать начистоту, она и не ожидала, что он будет рядом. Это было бы приятно, но… она не склонна к иллюзиям, ни на что не надеется.
        Она положила руки под голову; эпизоды минувшей ночи быстро вытеснили из сознания последние секунды сна. Подумав о нем, она сонно улыбнулась распухшими от поцелуев губами. Они много часов занимались любовью. Или он занимался с ней любовью много часов. Он замучил ее. Она помнила прикосновения его губ и ладоней, помнила, как плавилась под его ласками, как делалась все более пластичной и податливой, насыщалась им и все же хотела еще и еще.
        Впервые за много месяцев, проснувшись, как всегда, с ощущением боли, Джейми не обезумела от нее, и эта боль не бросила мрачную тень на начинавшийся день. Нет, на этот раз Джейми восприняла боль как нечто заслуженное, как подтверждение того, что она жива и будет жить.
        Какая необычайная, удивительная ночь. Вот уж она даже и мечтать не смела, что ее действительно выберет рок-звезда, ее, девчонку-групи, из всех поклонниц. Ну, конечно, не рок-звезда, а Доминик Ришар, но это почти одно и то же. Наверно, после всего пережитого ею богини судьбы захотели, чтобы сбылась хоть одна ее мечта.
        Она улыбалась все утро, и во время завтрака (она постаралась, чтобы на этот раз он был здоровым), и когда принимала душ. Одевшись, она распахнула огромное окно в весеннее утро и впервые за неделю включила компьютер.
        Она обязательно добьется своего. Снова станет сильной. Она прямо-таки чувствовала, что выпила всю силу из Доминика Ришара и наполнилась ею сама.
        «Дорогая Джейми,  — говорилось в письме Антуана Сумбуну, главы одного из крупнейших фермерских кооперативов, работавших под зонтиком у «Кори».  — Спасибо за письмо от твоего секретаря, из которого мы узнали, что ты поправляешься.  — Это Кэйд направила к ней помощницу, чтобы та отвечала на многочисленные пожелания здоровья. Джейми не могла себя заставить.  — Когда ты думаешь вернуться в Абиджан? Надеюсь, что нам когда-нибудь удастся провести круглый стол по стабильному производству какао, о котором ты говорила. Дела у нас идут плохо — санкции, борьба за власть и все такое. Фермеры с трудом выживают, а ты знаешь, что это означает…»
        Это означало, что условия труда ухудшаются, а работодатели прибегают к незаконным методам. Растут эксплуатация и торговля запрещенным товаром.
        «Мы все так рады, что тебе стало лучше. Когда мы опять увидим тебя?»
        Она прижалась лбом к столу и обхватила руками живот. Потом сцепила пальцы на затылке и растопырила их так, чтобы прикрыть как можно большую поверхность головы.
        Не дожидаясь, когда на нее обрушится загнанный в подсознание ужас, появятся приступы тошноты и польет градом пот, она вскочила с места так быстро, что опрокинула стул и ударилась коленкой о крышку стола. Надела на плечо сумочку и вышла из квартиры.
        Там, на улицах, ей стало легче — вдалеке от того, что было для нее невыносимо, но что она все равно не могла бросить. Париж приветствовал ее зелеными дверями и красными вывесками кафе, мимо нее шли элегантные парижане, и, самое главное, сама она была вдалеке от своей прошлой жизни.
        С легкой улыбкой она посмотрела в тот конец улицы, где находился салон Доминика Ришара.
        Но туда она не пошла. Одно дело побыть групи, а другое — назойливой пиявкой. Жаль только, что вчера она не пополнила запасы шоколада.
        Джейми перебирала в памяти картинки вечера и ночи, проведенных с Домиником. Наконец-то после долгого провала ее душу снова наполняли тепло и удовольствие, а все остальное растаяло в тумане. Со счастливой улыбкой, блуждающей по лицу, она свернула к набережной Сены.
        — Ого!  — Шедшая навстречу ей Кэйд резко остановилась и удивленно посмотрела на сестру. Они встретились в саду Тюильри, как и было условлено.  — Что с тобой? Ты выглядишь… ты выглядишь…  — Ее глаза задержались на шее Джейми, она прищурилась.  — Ты с кем-то встречалась?
        — Имею я право хоть на крохи личной жизни?  — возмутилась Джейми и замотала вокруг горла шарф. Да, у Доминика колючая щетина на подбородке.
        — Нет,  — заявила Кэйд.  — У тебя слишком экстремальные представления о личной жизни. Кто он?  — Ее лицо внезапно озарилось светом.  — Парижанин?
        Джейми удивленно посмотрела на сестру:
        — Чему ты так обрадовалась?
        Кэйд убрала с лица свет.
        — Ой, не знаю. Просто так.  — Она равнодушно пожала плечами и перевела взгляд на детей, пускавших в пруду разноцветные парусники.  — Но вообще-то будет приятно, если и ты поселишься в Париже. Конечно, в другом его конце.  — Тут она нахмурилась.
        — Кто будет управлять делами «Кори»?  — сухо спросила Джейми.
        — Папа. Ему пятьдесят три, и он не намерен выпустить власть из рук, что бы там ни говорил. Я тоже не готова разжать пальцы и убрать руки от пирога. В будущем, когда папа захочет отойти от дел, мы можем нанять топ-менеджера. Но это произойдет лет через пятнадцать. Господи, не думаешь ли ты, что кто-то из нас всерьез считает, будто ты захочешь этим заниматься?
        Нет, конечно, она не захочет. Но все равно. Джейми скрестила на груди руки. Она и сама не понимала, почему ей было так досадно, ведь она всю жизнь пыталась убедить всех в своей непригодности к роли главы концерна, и все согласились с этим. И вот теперь любое упоминание о том, что она могла делать все, что ей хотелось, действовало ей на нервы.
        — Дед Джек хочет, чтобы я занималась делами.
        — Ты?  — удивленно переспросила Кэйд.  — Мне казалось, что тебе нравится работать на уровне ферм. Это…  — После легких колебаний она мягко сказала: — Ты делала потрясающие вещи. И ты это знаешь, правда, Джейми?
        Но в данный момент Джейми хотелось лишь одного — сидеть в салоне Доминика Ришара и есть шоколад и пирожное наполеон.
        Она скоро ему надоест. Ведь нельзя же прилипнуть к парню, будто пиявка, и высосать из него все, что можно. Не ее это стиль. Всю свою жизнь она старалась не быть паразитом.
        Сейчас она боялась туда возвращаться. Прошлой ночью… его руки были везде на ее теле, а она полностью открылась ему…
        Она почувствовала, что краснеет под взглядом сестры.
        — Нет, я абсолютно не хочу управлять делами «Кори»,  — заявила она. Хотя, если она не будет больше ничего делать, почему бы ей не осчастливить отца и деда? Как минимум.
        Прошлой ночью… это был разовый секс, верно? Секс с групи. Потрахались, насытились друг другом — и разбежались.
        Конечно, она могла бы вернуться в его салон и посмотреть, улыбнется ли он ей сегодня. Да, ей очень хотелось вернуться туда. Но вдруг он посмотрит на нее так, как смотрел на ту брюнетку? Что, если он удивленно поднимет брови, как бы говоря: «Разве мы не закончили с этим?» После того как она так… открылась ему.
        Обычно ведь парни не сбегают потихоньку среди ночи, когда ты спишь, если хотят встречаться с тобой и дальше. Но ведь она сама пошла на секс с Домиником и знала заранее, что это не более чем счастливая случайность, что ей просто повезло, как иногда везет групи, когда рок-звезда поднимает ее трусики, которые она швырнула на сцену. И теперь ей не стоило ни на что надеяться.
        — У тебя все нормально?  — спросила Кэйд, когда они сели за столик уличного кафе. Блюда в этих кафе на Тюильри были не очень вкусные, но зато приятно было посидеть с сестрой в Париже весенним днем. Утро Джейми провела в Лувре, глядя на мраморную Нику Самофракийскую. Эта безголовая и безрукая статуя распростерла крылья и, казалось, вот-вот взлетит в небо и оглядит город с высоты.
        Иногда Ника Самофракийская очень ей помогала. А иногда заставляла ее почувствовать себя полной неудачницей, неспособной подняться до стандартов этого парящего в воздухе мрамора.
        — Господи, мне надоели эти вопросы, нормально — ненормально,  — раздраженно ответила Джейми.  — У меня все хорошо.
        — Выглядишь ты неплохо. Наконец-то. Хотелось бы мне посмотреть на этого парижанина, благодаря которому ты так похорошела.
        — Ты замолчишь когда-нибудь?  — Она заказала абрикосовый сок и уткнулась в меню блинчиков. Они тут были ужасные, но чего не сделаешь ради красивого места. Сделав заказ, она вернула меню официанту и глянула украдкой на Кэйд.  — С кем еще ты вела переговоры, когда пыталась купить Сильвана?
        — Я не покупала его,  — огрызнулась Кэйд с обидой. Вероятно, слова Джейми попали в болевую точку.
        — Я не говорю, что ты его купила, но ведь пыталась? Всем известно, что ты похитила его.  — В блогах писали много всего, и Джейми читала их, когда лежала в больнице, избегая собственных электронных посланий, как только у нее спал отек на лице и она смогла открыть глаза.  — Кто еще привлек тогда твой интерес?
        Такова Кэйд. Она могла бросить свою шляпку на лопасти ветряка. Но она же обязательно навела бы справки насчет топовой двадцатки ветряков, прежде чем это сделать.
        — Ну… я была у Филиппа… вообще-то шоколад — не главный его козырь. Но его имя — хорошая реклама, которая требовалась для нашей продукции.  — Кэйд нахмурилась.  — Что ж, хоть у одного из парижских шоколатье-кондитеров хватило мозгов понять собственную экономическую выгоду. Ведь обидно, когда они как бы не желают считать себя жертвами крупной американской корпорации.
        — К кому ты обращалась еще? К Доминику Ришару?  — усмехнулась Джейми.
        — Да, к нему.  — Кэйд возмущенно передернула плечами.  — По-моему, он с удовольствием продал бы мне сеанс секса в его офисе, но не свой шоколад. О-о, нет.
        Острое лезвие ножа вонзилось прямо в живот Джейми, как и в тот раз, хотя тогда ее живот пострадал от удара дубинкой. Она сидела, вытянув ноги, и изо всех сил старалась выглядеть довольной и счастливой, словно весенний Париж, но на самом деле была готова упасть тут же, на пыльный гравий, и кататься по нему, извергая из себя съеденное.
        — Он был готов на флирт с тобой?  — спросила она онемевшими губами.
        — Можно сказать и так.  — Кэйд пожала плечами.  — Правда, он ужасно агрессивный и не слишком романтичный.
        Джейми прищурила глаза и чуточку задумалась. Неужели у них с сестрой настолько разные стандарты? Что романтичного у Сильвана? Что он, рассыпал перед ней лепестки роз? И что она считает «агрессивным»? Улыбку? Тут ей пришла в голову ужасная мысль: возможно, Доминика очень интересовала Кэйд, и поэтому он более активно добивался ее любви. Кэйд хорошенькая. Необычайно элегантная и стильная, с бесспорной харизмой, а также уверенная в себе.
        Джейми уставилась на гравий, которым был выстлан сад Тюильри, и изо всех сил пыталась представить себе Нику Самофракийскую, парящую над ступеньками Лувра, пыталась видеть только Нику и ничего больше.
        — Понимаешь, когда-то он работал на скотобойне; конечно, это круто, но иногда сказывается на его манерах.
        — На скотобойне?  — Пыльный гравий уходил из-под ног.  — На скотобойне? Там — где мимо людей с ножами движутся окровавленные туши и люди отрубают нужные куски мяса?  — Когда она училась в колледже, о таких предприятиях рассказывала целая серия статей, получивших впоследствии Пулитцеровскую премию. Студенты обсуждали их на семинарах по локальному экономическому развитию. Она даже пыталась побывать на таком предприятии, но туда не пускали посторонних, а когда она попробовала устроиться туда на работу, ей не поверили. Она была слишком щуплой и образованной, а из всех ее пор сочилась привычка к привилегированной жизни. А туда брали из низов, грубых, измученных, нуждающихся.  — Ведь там холодно? И… и… там жестоко обращаются с животными.
        — Думаю, что так. Я никогда не видела, что творится на французских скотобойнях. Впрочем, какая тебе разница?
        — Ничего не понимаю,  — медленно проговорила Джейми.  — Ведь он один из лучших парижских шоколатье-кондитеров.
        — Его история просто фантастическая. Отец заставил его работать на скотобойне, когда мальчишке было всего двенадцать. Доминик работал там до восемнадцати лет, а потом сумел поступить учеником на кухню хорошего парижского шефа. После этого он занял одно из лучших мест в Париже на конкурсе кондитерских изделий. Потом открыл собственную шоколадную лабораторию, которая моментально выдвинулась в число лучших и снабжала престижные отели. И все это за несколько лет. Поначалу его шоколад можно было заказывать лишь в отелях, и там не было его имени, только немногие знали, кто настоящий изготовитель. Это была одна из причин, почему я думала, что он согласится на сотрудничество с нами. Но нет, он был выше этого.  — Кэйд досадливо поморщилась.  — В прошлом году он победил в конкурсе — ну, знаешь, эти безумные конкурсы, что тут устраивают… Они настолько тяжелые, что победить на них практически невозможно. Он воспользовался этой победой, чтобы сделать свой салон таким, каков он теперь. Теперь все без ума от него. Впрочем, на мой взгляд, некоторые его изделия действительно бесподобны по вкусу и сложности
приготовления.
        Джейми сидела ни жива ни мертва. Ведь она знала с самого первого дня, что не заслуживала его внимания, она, богатая и избалованная. Ведь она не смогла снова сесть на свою лошадь после первого же неудачного падения…
        Ника Самофракийская исчезла из ее поля зрения; прекрасный, древний, непобедимый мрамор разбился на куски, рассыпался в прах. Ей бы заплакать, но не было слез. Нет, она не заплачет. Воспоминаний об этой прекрасной ночи ей хватит надолго, очень надолго.
        Но ей очень, очень хотелось заплакать.
        — Что с тобой?  — внезапно спросила Кэйд.  — У тебя болит рука?
        Черт побери, она терпеть не могла, когда ее расспрашивали о болячках.
        — Нет.  — Джейми покачала головой и уставилась на отслоившуюся кору на соседнем платане.  — У меня все в порядке.
        Глава 11
        Он любил ее так сильно, что и сам не ожидал от себя такой прыти. Ему было чертовски приятно. Она обвилась вокруг него и просила еще и еще. В его памяти до сих пор звучал ее голос: «Да, да, да, пожалуйста!» — тогда он резко вошел в нее в последний раз, и она впилась зубами в мякоть его предплечья — первое, что ей подвернулось. И вот теперь он пробовал свой новый ганаш и не ощущал его вкуса, потому что помнил лишь ее вкус.
        Он занимался с ней любовью много часов. Он готов был вернуться к ней, выбросив в ванной презерватив, готов был уснуть возле нее, усталый до изнеможения. Он бы прижался к ней, обнял, поцеловал в худенькое плечико просто потому… потому что хотел ее приласкать. А потом бы, неожиданно для себя, постепенно дал волю губам и рукам и снова любил бы ее. Он не мог забыть, как она прижимала его к себе, несмотря на усталость, как гладила его, засыпая, как вся открылась ему, поглощала его. У него было много женщин, которые никак не могли насытиться сексом с ним, но тут ему показалось, что она не могла насытиться им самим.
        Впрочем, может быть, он просто-напросто заблуждался?
        Уходя от нее еще затемно, до рассвета, на работу, он перецеловал все пальчики, сжимавшие подушку.
        — Жем,  — нежно шептал он этим пальчикам, и это слово отдавалось дрожью в его теле. Он с надеждой вглядывался в темноте в ее лицо, но она не проснулась, и он наконец с трудом заставил себя встать и уйти.
        В темной лаборатории его ждал большой блок шоколада. Он взглянул на него, когда зажглись светильники, мягко отражаясь от мрамора, а окна снова потемнели. Внезапно, полный надежды и страха, он понял, чт? попробует сделать из этого шоколада. Быстро переоделся, встал к столу и взялся за работу.
        Поначалу он верил, что у него получится та самая задуманная скульптура. Но когда Жем не пришла утром, его сердце упало, ушло даже не в пятки, а куда-то еще, в грязь. Она не появлялась. Ни в 10.01, ни в 10.02, ни в 10.03. Ни в 11.14, ни в 11.15, ни в 11.16. Ни в 2.03, ни в 2.04, ни в 3.19, ни в 3.20. Вообще не пришла. Минуты таяли за минутами.
        Дьявольщина, на нее не похоже, нет. Ведь она не… получила того, что хотела. Всего, что хотела. Не получила. Ведь она любила получать лакомство не спеша, долго.
        — Что, она вдохновила тебя? Как ее звать-то?  — спросила бесцеремонная Селия, крепко двинув шефа и одного из лучших шоколатье Парижа локтем под ребра, когда он оторвался от скульптуры, чтобы помочь подчиненным. Потому что скульптура снова стала его пугать.
        Он помедлил в нерешительности, потом — ой-ой-ой!  — робко улыбнулся.
        — Жем.
        Он не мог произнести ее имя так, как говорила Джейми. Когда он произносил его, всякий раз оно звучало нежно, шелковисто и повисало в воздухе, словно робкая надежда, которой не суждено сбыться. «J’aime, я люблю» — что? Твои волосы, улыбку, веснушки, то, как ты смотришь на меня, твою нежную кожу, которую я глажу своими ладонями?
        И тут исключался вариант «Я люблю тебя», потому что это звучало бы иначе, «Je t’aime».
        — Быть такого не может!  — недоверчиво воскликнула Селия.  — Она выдумала это имя! Жем?
        Он тоже засомневался и почувствовал неприятный холодок внутри. Неужели выдумала?
        — Если это ее настоящее имя, то оно ужасно ми-и-и-и-лое!  — пропела Селия и, танцуя, двинулась с кастрюлей ганаша в комнату-холодильник.  — Самое забавное, что это случилось с тобой! Ты тоже стал такой ми-и-и-лый! Мне нравится. Ты увидишься с ней еще?
        — Селия, займись своими делами и не суй сопливый нос в мою личную жизнь!  — прорычал он. 3.27. Он был готов сорвать со стены часы и швырнуть их на улицу. Она так и не пришла.
        После работы он пошел прямиком в тренажерный зал. Там сначала поднимал до изнеможения тяжелую штангу, потом боксировал, уничтожая противников, наказывая их за то, что после тренировки он пойдет прямиком к двери ее квартиры и еще не знает, откроется ли она перед ним.
        Он как раз возвращался в зал тяжелой атлетики, когда увидел ее. Самым пугающим было то, что его сердце не перестало биться, а работало нормально. Хотя он только что безжалостно терзал его всеми этими нагрузками и боксом.
        Потная и разгоряченная, она лежала на низкой скамейке и с искаженным от напряжения лицом выжимала вес. На ней была голубая трикотажная безрукавка, а на руках отдельные рукава, так что голыми были только плечи. И это было странно, потому что ей явно было жарко. От усилий она закрыла глаза, поэтому не увидела его сразу.
        Он присел возле нее на корточки. Очень близко от ее напряженных плечевых мышц и нежного изгиба бицепсов, работавших что было сил. Так близко, что он мог провести пальцами по ее вспотевшей коже, а потом лизнуть, чтобы попробовать вкус ее пота. Господи, зачем так сложно? Ведь он мог просто нагнуться и прижаться губами к ее плечу…
        — Жем,  — пробормотал он. Как ему нравился звук ее имени! Каждый раз он вызывал в его теле странную дрожь.
        Ее глаза распахнулись, руки задрожали. Он помог ей и положил штангу на место. Вес был небольшой. Он мог поднять его одной рукой, даже под таким углом. Странно. Она занималась на тренажере с таким ожесточением, с такой решимостью на лице, что, казалось, могла бы поднять и больше.
        Тяжело дыша, она оперлась на локоть. Ее лицо залилось краской. От усилий? От воспоминаний о минувшей ночи? Из-за него?
        Он улыбнулся ей. Ему хотелось облизать ее, все ее тело.
        Может быть, на этот раз он уговорит ее не гасить свет? Чтобы он мог увидеть, что происходит с веснушками, когда он погладит их ладонями? Покраснеет ли у нее все тело?
        Она улыбнулась в ответ, чуть-чуть, совсем робко, и его захлестнуло желание взять ее на руки, утащить отсюда; это желание наполнило новыми силами его натруженные мышцы. Интересно, что она подумала сейчас при виде его? Нравится ли он ей такой, потный, с прилипшими к вискам волосами?
        — Я не знал, что ты ходишь в этот тренажерный зал.
        — Всего лишь две-три недели,  — ответила она. Как нравился ему ее хрипловатый голос! Говорила она быстро, слегка задыхаясь от недавней нагрузки. Ему захотелось сделать что-то такое, чтобы она не смогла вернуть к норме свое дыхание.  — Обычно я бываю здесь по утрам.
        Но только не этим утром, подумал он с легкой усмешкой. В это утро, когда он еще затемно ушел на работу, она наверняка еще долго-долго спала, дыша его запахом, оставшимся на простынях.
        Он обвел взглядом все ее тело и остановился на губах. Не будь вокруг них стука металла и урчащих тел, он бы уже приник к ним своими губами.
        — Ты не пришла сегодня,  — пробормотал он, и ее лицо вновь зарделось.  — Я скучал без тебя.
        Ее губы задрожали. Она смотрела на него как на злостного лжеца, впервые пытающегося говорить правду.
        Но теперь он знал, что нужно делать. Недаром он обладал ее телом всю ночь — оно выдало ему кое-какие ее секреты. Ее нужно убедить, успокоить.
        Он взял ее за руку, раскрыл большим пальцем ее ладонь и поцеловал. Его тело сразу наполнила жаркая, шелковистая радость. И если он мог воспользоваться всеми пресловутыми стереотипами насчет французов, то это был как раз подходящий момент.
        — Ты уже закончила тренировку?  — тихо спросил он.
        Ее грудь с тугими сосками явственно вырисовывалась под легким топиком. И снова ему пришлось перебарывать свой порыв. Это тренажерный зал, кругом посторонние люди. Даже тебе не дозволено наброситься на нее прямо тут.
        — Я… вообще-то… только что начала,  — нерешительно отвечала она.
        Его большой палец передвинулся с ее ладони на запястье.
        — Сколько времени ты занимаешься?
        — Около часа.  — Ее глаза впивались в его бицепсы, плечи, губы. Он невольно провел ладонью по подбородку. Черт, уже колючий. Хоть брейся дважды в день. Но тогда он уж точно покроется прыщами. Он кашлянул и попробовал разглядеть под веснушками и румянцем смущения, не поцарапал ли он ночью ее щеки.
        Его большой палец переместился выше и теперь выписывал маленькие восьмерки на сгибе ее руки, там, где кожа очень чувствительная.
        — Можно я зайду за тобой? Ты поужинаешь со мной?
        Ужин?  — взвыло его тело.  — Опять? Черт побери! Ведь тогда пройдет несколько часов, прежде чем он сможет потрогать губами все ее маленькие, напряженные мышцы. Нужно приучить тело хоть к какой-то самодисциплине. Еще не хватало, чтобы Жем осталась без ужина после такой нагрузки.
        Она посмотрела на него затуманенными синими глазами и закусила нижнюю губу.
        — Тогда будет только шесть часов,  — мягко напомнила она. До половины восьмого в Париже не работал ни один ресторан. Придется ждать целых полтора часа.
        — Можно погулять по прекрасному городу,  — услышал он собственный голос.
        «Ох, вот ублюдок!  — взвыл его перец.  — Мазохист и ублюдок».
        Но какая-то другая его часть жадно и со страхом ждала ответа.
        — Хочешь, мы с тобой погуляем?
        Она заморгала, и теперь этот густой румянец был уж точно реакцией на его предложение; она явно успела отдохнуть после упражнения.
        — Да.
        «Знаешь, приятель, в сексе ты намного лучше, чем на романтической прогулке,  — с горечью напомнил его перец.  — Ты мог бы и сам это сообразить».
        «Заткнись»,  — приказал он своему ужасно недисциплинированному и похотливому органу.
        «Ну, о чем ты будешь с ней беседовать? Блеснешь своей эрудицией? Только не вздумай рассказывать о своем детстве!
        Романтическая прогулка! Будете гулять, держась за руки?»
        Его обидчивый перец на него взъелся: «Лично я считаю, что гораздо романтичнее было бы…»
        «Да заткнись же ты, в конце концов!»
        Глава 12
        Возможно, ему просто нравятся романтические приключения, думала Джейми, поглядывая на огромного мужчину, который шел рядом с ней, крепко сжимая ее руку. Может быть, ему нужно все это — не только роскошный секс, но еще и чье-то преданное сердце, рвущееся из тела во время этих прогулок по набережной Сены. Возможно, если бы Кэйд было интересно купить секс в его офисе, он точно так же гулял бы с ней вдоль Сены, с такой же нежной улыбкой.
        Возможно, он точно так же держал бы ее за руку, будто человек, который ни за что на свете не отпустит ее, лишь только если ему отрубят руку.
        Возможно, у него это просто инстинкт: он любит упиваться похвалами очередной своей поклонницы, лежащей у его ног.
        Она посмотрела на большую руку, покрытую множеством мелких шрамов, так крепко сжавшую ее пальцы. Потом посмотрела на него.
        Он улыбнулся ей с высоты своего роста и тут же отвел взгляд. Ей даже почудилась робкая улыбка на этом грубом лице, лице «плохого парня».
        Он ничего не говорил, но мужчине, гуляющему по весеннему Парижу, и не нужно ничего говорить. Лучше молчать. Лучше просто наслаждаться прохладным ветерком с реки, который шевелит косматую черную шевелюру, смотреть на мосты, перекинутые через столетия, на молодую зелень деревьев на набережных. Вечера становятся все длиннее. Солнце еще только садится, окрасив полоски облаков розовыми, золотыми и лиловыми красками. Небо над головой голубое, чистое, весеннее. Кажется, полмира влюблены друг в друга; пары гуляют вдоль Сены, держась за руки. На краю заката, на западе, в стороне от розовато-лиловой реки высится Эйфелева башня, окутанная сероватой дымкой.
        — Ты все-таки тут гостья. Есть место, куда тебе хотелось бы пойти?  — нежно спросил он.
        Она жила в Париже уже три месяца, да и прежде бывала не раз, но никогда не гуляла за руку с таким мужчиной.
        — Мне очень нравится гулять вот так, как сейчас.
        Он еще крепче сжал ее руку.
        Он привел ее к Лувру и мосту Искусств. Они стояли на пешеходном мосту рука об руку и смотрели, как садится солнце. Неподалеку играл джаз; двое влюбленных обнимались, прижавшись к цепи. По всему мосту висели разноцветные замки; группа студентов со смехом и криками откупоривала пиво и вино. Вокруг них бурлили жизнь и любовь, но Джейми и Доминику на какой-то момент показалось, что они совсем одни, только она и он.
        Когда на небе померкли розовые краски заката, засверкала мириадами искр Эйфелева башня, предвещая прекрасный вечер и приковав к себе всеобщее внимание. Они молча смотрели на нее, но теперь Доминик обнимал Джейми за плечи и крепко прижимал к себе. Через минуту он поставил ее впереди себя, чтобы она прислонилась спиной к его груди, и укрыл ее полами своей куртки. Он по-прежнему молчал, просто обнимал ее на мосту, глядя на искрящуюся башню. Она чувствовала ягодицами, что он возбужден, но он ничего не говорил об этом и даже не прижимался к ней бедрами. Просто стоял и смотрел на огни, обняв ее большими руками.
        Когда искры померкли, осталось привычное ночное убранство башни, более красочное и элегантное, чем вечернее платье любой кинозвезды. Доминик вздохнул и какое-то время стоял неподвижно.
        — Вероятно, ты очень сильно проголодалась после таких физических нагрузок,  — сказал он потом.  — Позволь мне накормить тебя.
        У нее что-то затрепетало в животе от его слов. Позволь… Позволь мне накормить тебя.
        Ей хотелось спросить, почему он отправился с ней на прогулку, почему хочет быть с ней, но она не могла, ведь они едва знают друг друга. Так что она могла лишь принимать его внимание — или отказаться от него.
        И все эти дни она принимала его внимание.
        Он прошел с ней через двор Лувра, мимо сияющих огнями фонтанов и Пирамиды и горстки мальчишек, выделывавших немыслимые прыжки на роликах. Потом свернул на северо-восток и остановился возле ресторана, из окон которого лился теплый свет. Перед ними стояла еще одна пара, а ресторан был полон посетителей, но едва Доминик шагнул через порог, как его заметил мужчина, спускавшийся в зал из кухни.
        — Разумеется, вы не позаботились о том, чтобы зарезервировать себе столик? Вы никогда не думаете об этом.
        Джейми постаралась не придавать значения словам «вы никогда не думаете». Они уселись за столик, которого не было еще пару минут назад; он был такой маленький, что они с Домиником буквально прижались друг к другу. Впрочем, мужчина может прийти в ресторан в самых разных ситуациях — с друзьями, семьей, даже один. Не обязательно с красивой женщиной.
        Доминик улыбался ей через крошечный столик и явно был доволен собой.
        — Ты согрелась?  — спросил он.  — Тебе тут нравится?
        А она немного забыла о словах «вы никогда». Возможно, он ужинал тут и прежде, но сегодня выбрал этот ресторан на ее вкус. Во всяком случае, как он его понимал.
        — Ты, вероятно, слыхала о шеф-поваре Даниеле Форе,  — сказал он. Конечно, слыхала. Всего лишь пару дней назад она обедала с Кэйд, Сильваном, Филиппом и Магали в более крутом ресторане Даниеля Форе.  — Я начинал у него. Он один из лучших людей на свете.  — Дом сказал это твердо, тоном, не терпящим возражений.  — Но я не знаю, известно ли широким слоям клиентов, что у него три ресторана. Самый известный он предназначил для людей искусства, другой — для буржуа, а вот этот,  — Дом усмехнулся,  — для пролетариев. Довольно-таки незамысловатая еда… но в его стиле.
        Я люблю тебя. Потребность сказать ему это росла в ней, будто гигантский воздушный шар, делалась все больше и больше, вытесняя все остальное. Наконец она испугалась, что если откроет рот, то сможет сказать только это.
        На мосту, когда она стояла между его телом и сверкающими огнями Парижа, ей хотелось повернуться к нему, потереться лицом о его грудь, спрятать на ней лицо. Но разве можно говорить это сильному мужчине? Тем более что ей нечего ему предложить после двух свиданий, кроме груза своей любви, которая прилипнет к нему цепкой лозой. Нетрудно догадаться, что она родилась, чтобы вести паразитическую жизнь, горько подумалось ей. Использовать землю и других людей ради собственных надобностей…
        Она уставилась на стол и старалась дышать ровно и медленно, чтобы взять себя в руки. Слова, написанные на бумажной салфетке, расплывались перед глазами: «Я такой, какой я есть… Я люблю того, кто любит меня, и не моя вина, если это не всегда одно и то же. Я создан для радости. Чего еще ты хочешь от меня?» Превер. Шеф явно любил поэзию.
        — Что с тобой?  — спросил Доминик.
        — Все хорошо,  — ответила она. Даже замечательно! Если бы она могла пройти сквозь эту стену, если бы могла снова стать женщиной, которая спасает мир, удержала бы она его тогда? Может ли вообще избалованная принцесса, которая мнила себя спасительницей мира, но после его первого жесткого удара свернулась в клубочек, как зародыш, заслужить мужчину, который в двенадцать лет стал работать на скотобойне, но все-таки добился славы? Заслуживает ли она этого мужчины — его улыбки, его рук на своем теле, бутонов роз на грубом камне и его восхитительного шоколада?  — Глупый стих.  — Она отодвинула от себя салфетку.
        — Мне он всегда нравился,  — медленно возразил Доминик, словно не был уверен в своем вкусе.
        Конечно. Возможно, это написано для него: «Да, я таков, и не моя вина, что я тебе нравлюсь. Чего еще ты хочешь от меня?» Она с трудом улыбнулась.
        — Ты часто приходишь сюда и знаешь все стихи на сервировочных салфетках?
        Он открыл рот, подумал и закрыл, проглотив то, что хотел сказать.
        — Мы можем поменяться.  — Он подвинул к ней другую салфетку.
        Она подняла на него глаза. «Эта любовь такая неистовая, такая хрупкая, такая нежная…» Он пристально смотрел на нее своими угольно-черными глазами.
        — Вы выбрали?  — спросила их приветливая девушка.
        Доминик потер затылок и отвел взгляд. Можно было подумать, что официантка задала ему бестактный вопрос.
        — Нет,  — ответила Джейми. Она даже не успела заглянуть в меню.  — Нет, я хочу подумать.
        Его лицо отразило немалое удивление, но потом он улыбнулся.
        — Да ты ничего не принимаешь вслепую! Умница. Ну-ка, сейчас я попробую тебя уговорить.
        На этот раз им было проще, и они не торопились. В предыдущий раз он был просто эротической фантазией, ей нужно было выпустить сексуальный пар из своей скороварки. Теперь же никакого давления не осталось. Он опять любил ее всю ночь. Теперь, если она поднимала голову навстречу его поцелуям, если закрывала глаза, если ее мышцы делались в его руках мягкими и податливыми, то это оттого, что… ей нравилось, что он рядом. А он гадал, пустила бы она его к себе, если бы он не мог предложить ей великолепного секса, если бы ему хотелось только взбежать по лестнице, лечь рядом с нею в постель, обнять ее и уснуть.
        Но в этот раз он не собирался проверять это. Тогда его передержанный перец просто взбунтуется.
        Ох, как ему нравился этот медленный ритм! Такого с ним никогда не было — никогда он не прикасался ни к одной женщине как к драгоценности, и… по какой-то странной причине… его грубые прикосновения казались и ей драгоценными. Нет, это был не тот быстрый и жесткий секс. Ему нравилось, что она позволила ему вернуться к ней домой, нравилась краска смущения на всем ее теле. Ему нравилось целовать ее за это, гладить ее так нежно, всюду, неторопливо целовать ее на лестнице, будто в их распоряжении была вечность. Словно это никогда не кончится.
        Он споткнулся о чемодан и хотел было вышвырнуть его в окно, но сдержался — это разрушило бы его имидж благопристойности. Пожалуй, он лучше вытащит утром, пока она спит, все ее вещи из чемодана, захватит его с собой и отдаст на улице первому попавшемуся бездомному. И это будет выглядеть почти как акт милосердия.
        Самоуверенный ублюдок. Это для нее выход, спасение, когда ты вернешься к прежнему!
        Он поцеловал ее и еле сдержался, чтобы не дать чемодану хотя бы хорошего пинка.
        Ему не понравилось, что она опять не позволила ему зажечь свет. Его пальцы замерли возле настольной лампы, и ему пришлось заставить себя убрать руку от выключателя.
        Но она лежала рядом с ним, на боку, освещенная мягкими городскими огнями, и это было прекрасно.
        — Это как лунный свет,  — тихо сказала она, медленно проведя ладонью по его плечу, ребрам и животу, и его наполнили неистовое желание и страх, словно это он был хрупкой драгоценностью.
        — Лунный свет? Кто это как лунный свет?
        «Хм,  — подумал он с робким удовольствием и смущением. Звучит красиво, но… неосязаемо. Мимолетно».
        — Городские огни.
        Доминик, ты смешон. А ты думал, это она тебя сравнила с лунным светом?
        — Я никогда не выезжал за пределы Парижа.  — Не считая идиотской однодневной поездки в Бретань.  — Я никогда не видел лунного света самого по себе, без городских огней, и никогда не спал ночью в темноте.
        От удивления она вытаращила глаза.
        — Я была в таких местах, где не было вообще никаких огней, никаких рукотворных огней. Знаешь, там часто кажется, что если приподняться на цыпочках, то в твоих волосах запутаются звезды. А когда там светит луна, она наполняет светом весь мир.  — Она впилась пальцами в его плечо.  — Ой, тебе нужно увидеть это когда-нибудь! Тебе понравится…
        Его сердце запрыгало буйным неуёмным щенком, а она осеклась, помрачнела, ее тело сделалось деревянным.
        Одно было ясно — едва она нечаянно включила его в свои будущие планы, ее сияние погасло. Ему пришлось приложить все силы, игнорируя нетерпение собственного уязвленного сердца, чтобы она сбросила напряжение. Чтобы ее дыхание стало ровным, а мышцы пластичными и покорными его ласкам. Чтобы ее тело извивалось и пело в его руках.
        — Жем. Жем.  — Он повторял и повторял ее имя. Я люблю, люблю. Мне нравится гладить твое тело. Как хорошо, что ты мне доверяешь. Мне нравится целовать твою ложбинку между бедрами. Я люблю…  — Как мне хочется, чтобы ты позволила взглянуть на тебя. Мне нравятся краски твоего тела.
        Секундное колебание, потом она сухо ответила:
        — Тебе нравится, как я краснею? Ты это хочешь сказать? Нет.
        — Да,  — упорствовал он.  — Я хочу посмотреть, где ты краснеешь. Например, краснеешь ли ты здесь?  — Он провел губами по ее груди, чуть выше соска.  — Вообще, какого они цвета?  — Он потрогал губами маленький сосок, почувствовал, как он еще больше напрягся.  — Розовые, как твой румянец смущения? Или коричневые, как твои веснушки? На них тоже есть веснушки?  — Он накрыл ее груди ладонями. Его руки казались огромными по сравнению с ее маленькими грудями, а соски — последним, отчаянным криком о помощи.
        Но ей это нравилось. Дом смотрел на ее лицо и медленно, нежно водил шершавым пальцем вокруг ее соска. Ох, ей это очень нравилось. Ее глаза закрылись, дыхание сделалось учащенным, а руки шарили по его бицепсам, пытались впиться в них, но не могли. Его бицепсы были слишком большими для ее маленьких рук. Но сейчас он их расслабит, и пускай она в них вцепится.
        Он опустил голову и уткнулся лицом в ее груди. Она задрожала всем телом. Он вытянул подбородок и потерся им о свою руку, все еще накрывавшую ее грудь. Он брился после тренировки, прежде чем зайти за ней в тренажерный зал, то есть дважды за этот день, и вот через пять часов опять стал колючим. Это просто несправедливо. Как же другие мужики ухитряются ходить с гладкими подбородками? Он пожалел, что не начал заниматься этой джентльменской ерундой раньше, до встречи с ней. Тогда он знал бы, что делать.
        Он поднял голову. Ее глаза были закрыты, а руки беспомощно сжимали его бицепсы. Кажется, ей нравилась его отросшая щетина. Для пробы он провел подбородком под ее ключицами.
        Она тихонько застонала, а ее ладони заскользили по его плечам, нежные ладони, такие нежные. О боже, он почувствовал, как его кожу царапнула маленькая мозоль, заработанная ею на силовом тренажере. Это заставило его вернуться к ее губам и приникнуть к ним в жарком поцелуе.
        Ему хотелось обхватить ее руками и сжать изо всех сил, как умирающий от жажды человек выжимает из губки последнюю каплю воды. Но он этого не сделал. Не сделал.
        Он просто поцеловал ее. Неторопливо. Наслаждаясь тем, что она отвечала ему. Не в силах насытиться.
        Ему нравилось это. Ох, как ему нравилось. Схватив ее за запястья, он вытянул ее руки над головой, лег на нее, заключив ее в ловушку, наблюдал, как широко раскрылись ее глаза, а дыхание сделалось прерывистым, затем снова перекатился на спину и положил Жем сверху, чтобы она заключила его в ловушку. Он поднял ее, потому что мог, мог легко манипулировать ее телом, и ему это нравилось.
        Он брал инициативу и уступал ее, в калейдоскопе воображаемых способов, какими они могли бы заниматься любовью, если бы в их распоряжении была целая жизнь.
        Ему это очень нравилось, слишком нравилось.
        — Смогу ли я удержать тебя?  — прошептал он, прижавшись губами к ее коже. Но в этот момент он целовал ее спину, и она, вероятно, ничего не слышала.
        Во всяком случае, она не сказала «да».
        Он водил губами и подбородком по ее позвоночнику и размышлял, как бы добиться, чтобы она сказала «да». Он ласкал языком ее шею, пока она не застонала от страсти. Теперь она вся принадлежала ему. На этот миг. Вся.
        — Смогу?  — прошептал он ей на ухо, хотя не знал, слышала ли она первый вопрос; если бы она задрожала и кивнула, то в этот миг она сказала бы «да» его рукам, его прикосновениям. Но все же — пусть это будет в ее голове, верно? Нельзя соглашаться ни на что, пока не прочтешь каждую строку контракта. Он лихорадочно перебирал способы, как ее удержать: золотая клетка, сокровище в сундуке, а ключ у него; наконец, грубая сила его рук. Ни один из них не годился. Доминик целовал ее плечи, ее руки до кончиков пальцев. Ни один из тех способов не действовал в реальной жизни.
        Привязать ее к себе страстью.
        Пожалуй, надо так привязать ее к себе, чтобы она не смогла вырваться.
        Он даже легонько хмыкнул, посмеиваясь над собой — мол, размечтался, и она ощутила кожей тот резкий выдох. Однако… как в тот раз, когда он, только что освободившийся из-под ареста и с опытом работы лишь на скотобойне, попросился на кухню к одному из лучших шеф-поваров Парижа, или в тот раз, когда после четырех лет обучения он решил участвовать в крутом конкурсе на звание Лучшего Мастера во Франции… попытка не пытка.
        Конечно, зря это все… Ему не нужно ее завоевывать, ибо сам-то он не подарок. Но когда мужик вонзил свои зубы — очень нежно вонзил — в голый зад женщины, а она тихонько постанывает, это не самое подходящее время думать о чем-либо, кроме собственных диких желаний.
        Поэтому он выбрал испытанный способ — решил привязать ее к себе страстью, перевернув на спину — в отсвете городских огней, которые она сравнила с лунным светом…
        Глава 13
        Проснувшись, Джейми увидела рядом с собой на подушке записку: «Приходи».
        Без подписи. Она взяла записку и потеребила ее в пальцах. Огляделась по сторонам, пошарила рукой на дне чемодана и извлекла на свет маленькую круглую коробочку — подарок бабушки одного ребенка из Кот-д’Ивуара. Свернула записку и, аккуратно положив ее в коробочку, упрятала на дно чемодана.
        В то утро она не пыталась включить компьютер. Боялась, что увидит там другие письма, зовущие ее вернуться.
        Когда Доминик явился в свою лабораторию позже обычного, Селия и Аманд уже были там, в горячей комнате, где варились шоколад и ганаш.
        — …Какая прелесть! Он так втрескался! Вот бы никогда не поверила! Он же всегда как кузнечик — переспал, прыг и привет! А на нее поглядеть — никакая она не кинозвезда. Самая обычная…
        Дом едва сдержался и не зарычал. Как… милый игрушечный медведь. Он мог бы что-нибудь швырнуть в них, разбить, но… только вздохнул. Ему даже нравилось… Быть милым…
        — Гийеметта говорила, что она, похоже, туристка. Надеюсь, она не разобьет его сердце.
        — Что ж,  — сдержанно отозвался Аманд.  — И поделом ему будет. Он заслуживает, чтобы ему разбили сердце.
        Спасибо тебе, Аманд. Вот порадовал так порадовал. Про него так всегда говорят. И когда он был шестилетним мальчишкой, люди, любившие его, считали, что он заслуживал то, что получал. Он резко толкнул форму, и та звякнула о кафельную стену.
        — Или чтобы его любили, а потом бросили,  — продолжал Аманд, не поняв намека.
        Ох ты, чертов ублюдок Аманд! Пора тебя уволить, бестолкового пацана.
        Доминик грозно возник в дверном проеме, и Аманд с Селией мгновенно замерли, замолчав на полуслове.
        — Пожалуйста, продолжайте,  — великодушно предложил Дом.  — Не хочу вам мешать.
        Селия гордо вскинула голову и вернулась к взвешиванию шоколада.
        — Что ж, и продолжу!  — с вызовом отозвалась она.  — И да, я считаю, что для тебя это будет спасением, если кто-то полюбит тебя и потом не бросит. Любить — это очень тяжелый труд.
        Доминик смерил мудрую шоколатье долгим взглядом, резко повернулся и ушел в дальний конец помещения, где стал снимать со своей скульптуры шоколадную стружку, высекая складки на длинном греческом хитоне. Он занимался этим, пока у него внутри не унялась дрожь.
        Когда через несколько часов явилась Джейми, Доминик что-то рычал в телефон. Он одарил ее восторженным взглядом — получилось нечто вроде сюрреалистичной синкопы — и тут же снова зарычал в трубку. Джейми он предложил свежую выпечку.
        Вонзая зубы в нежные чешуйки теста и шоколадный крем, такой темный и густой, что было непонятно, как удалось его взбить, она заинтригованно ходила вокруг глыбы шоколада. Понизу виднелись грубо вытесанные складки. Что это будет? Складки длинного платья? Чей образ увидел Доминик в своем шоколаде?
        Договорив, он сунул в карман телефон.
        — Если он не может поставить нам ваниль действительно из-за циклона, мы найдем другого поставщика. Но прежде того я непременно увижусь с ним, чтобы убедиться, что он не сплавил нашу ваниль кому-то другому по цене более выгодной.
        — Ваниль?  — переспросила Джейми, облизывая с губ крем. Его черные глаза в то же мгновение впились в ее рот, и он улыбнулся, чуть-чуть, словно бы ее целовал.  — Тебе?
        — Она дает нам базовый вкус для разных изделий. И я не намерен переходить на ваниль худшего качества из Папуа — Новой Гвинеи.
        — Но там достаточно хорошая ваниль!  — возмущенно заявила Джейми. При упоминании Папуа — Новой Гвинеи она увидела перед собой много дружеских лиц.
        Махнув рукой, он прогнал эти видения как малозначащие в его стремлении получить лучший продукт и потянулся за мотоциклетной курткой.
        — Хочешь прокатиться?  — с легкой усмешкой спросил он у Джейми. Судя по выражению его лица, он знал и до нее женщин, которым нравилось кататься на его мотоцикле.  — Я буду ехать осторожно.
        Она вздохнула, ведь она ничего не могла поделать с тем фактом, что она была у него не первая.
        — Да. Хочу.
        У него нашелся для нее шлем, украшенный гибискусом, женского размера. От него пахло жасмином.
        — Я не подхвачу вшей от кого-то из твоих женщин?  — пробормотала она.
        — Что?  — не понял он.
        Она лишь сверкнула на него глазами и не стала повторять вопроса.
        Он посмотрел на нее, затем перевел взгляд на шлем.
        — Это шлем Селии, если тебе интересно. Она приезжает сюда на мопеде.  — Он надел на нее свою куртку и застегнул молнию.  — Вши. Скажешь тоже,  — усмехнулся он.  — Негодяйка,  — шепнул он ей на ухо.
        Джейми ездила на мопеде за спиной гордого подростка всего лишь полгода назад. Это было в Папуа — Новой Гвинее. Ездила на мопедах и сама. Это казалось ей более уместным, чем разъезжать на дорогих авто и делать при этом вид, что ты заботишься о маленьких людях, которые не могут позволить себе и велосипед. Но на настоящем мотоцикле, да еще за спиной парня, она не ездила лет с семнадцати. Не бросала с тех пор и трусики на сцену во время концерта.
        А ее восемнадцатилетний мотоциклист не был таким крутым, как Доминик, и не был таким огромным, что у нее еле хватало рук, чтобы обхватить его за бока. По сравнению с другими мотоциклистами, проносившимися мимо них, Доминик ехал с большой осторожностью — медленно, не лавируя между машинами. Джейми крепко обнимала его, пытаясь хоть как-то уберечь от ветра, который проникал ему за одежду.
        Выехав из центра города, они попали совсем в другой мир — высоких безобразных зданий, больших супермаркетов, торговых центров, в мир квадратной практичности, дешевый мир, куда изгонялись из города ненужные вещи. Доминик подъехал к двери небольшого магазина, перед которым стояли несколько фургонов.
        — Ты ездишь так же осторожно и без меня?  — спросила Джейми, снимая шлем, и привычно провела ладонью по волосам слева, чтобы убедиться, что они лежат правильно.
        Доминик усмехнулся и ничего не ответил.
        — Да или нет?  — спросила она, не имея сил удержаться от назиданий.
        Он притих, снимая с головы шлем. Вероятно, его застигла врасплох настойчивость женщины, с которой он спал всего лишь два раза,  — теперь она пыталась учить его правильно ездить. Он опустил шлем и пристально посмотрел на нее.
        — Мне надо ездить осторожнее? Ты просишь меня, чтобы я был осторожнее?
        — Да,  — строго подтвердила она.
        Мазнув по ней чернотой глаз, он ничего ей не ответил, совсем ничего. Ни да, ни нет, ни «это не твое дело». Казалось, он был потрясен. Когда он повернулся к магазинным дверям, его губы слегка кривились в улыбке.
        Улыбка была стерта внезапной вспышкой ярости.
        — Вот гадство! Я так и знал, что кто-то крадет наши запасы.
        Сильван Маркиз как раз вышел из дверей и чуть не налетел на них. Сначала он удивленно воззрился на Дома, потом заметил его спутницу.
        — Джейми?
        Доминик дернулся и слишком быстро, слишком жестко схватил Джейми за плечо, словно Сильван собирался утащить ее с собой. Женщину, которая только что убеждала его ездить осторожнее. Словно он что-то собой представлял.
        — Ты знаешь Сильвана?
        Может быть, она что-то вроде шоколадной групи? Может быть, она направляла свое внимание на каждого из них, поочередно…
        — Джейми, ну-ка отвечай, черт побери!  — потребовал Сильван.  — Какого хрена ты тут с ним?  — Сильван любил подчеркнуть, что он не из пригорода, что он рос якобы в Шестом округе среди художников и буржуа, поэтому то, что он выругался, увидев Джейми с Домиником, свидетельствовало о крайнем его недовольстве. Или, может быть, на него повлияло место, где они сейчас находились, и окраина Парижа проявила в нем худшие из черт, каковыми он обладал?
        — Однако же, Маркиз, в тебе сказывается твой пригород,  — процедил сквозь зубы Дом, процедил резко, отрывисто и, сделав шаг, встал перед Джейми.  — Не шуми, а то будешь иметь дело со мной.
        Сильван смерил его презрительным взглядом.
        — Ты так и не научился нормально решать проблемы — все на свои кулаки рассчитываешь?
        Доминик презрительно фыркнул. Этот самовлюбленный ублюдок считал, что он лучше его справляется со своими делами.
        — Если ты думаешь, что я буду драться с тобой на шоколадных рапирах, то ты ошибаешься.
        Джейми схватила за руку Сильвана. Не Доминика. Дом поморщился, словно от удара хлыстом.
        — Эй. Иди сюда,  — сказала она Сильвану. Она была на «ты» с этим ублюдком!
        Она утащила Сильвана в сторону, чтобы их разговор не был слышен. Дом в это время крутился на месте и рычал, не зная, как ему быть. Он хотел броситься к ним и выбить из Сильвана спесь прямо там, но опасался, что это станет деструктивным порывом, который уничтожит его в глазах Джейми, а значит, разрушит всю его жизнь.
        Он слишком хорошо знал, как легко разрушить собственные планы, пуская в ход против врага кулаки. Он не раз видел результаты таких порывов.
        Джейми понизила голос, но язык ее тела красноречиво говорил о ее отчаянии. Пока она что-то шептала, ее кулак сам собой сжался, и она тыкала им Сильвану в грудь. Дом зарычал громче, надеясь, что она все-таки двинет Сильвана кулаком по-настоящему, а тогда уж подоспеет и он…
        Сильван тоже пытался понизить голос, но отдельные слова были слышны:
        — Доминик Ришар?  — И еще: —…Бабник… настоящий подлец…
        Спасибо, Сильван. Да я убью тебя!
        Джейми ткнула Сильвана в грудь еще раз, сильнее. Почти что ударила. Ее лицо пылало от гнева; Доминик удивлялся, отчего ее короткие волосы не встали дыбом вокруг головы, как языки пламени. Возможно, наблюдать за ней сейчас было бы интересно, если бы он мог контролировать свою ярость, к которой подмешивались уязвленность и паника. Он и не предполагал, что у нее такой крутой нрав. Он подозревал об этом по каким-то случайным эпизодам, но все же не знал, что она способна так озлобленно спорить с мужчиной.
        Он любил женщин, которые могли противостоять мужикам.
        И… и… он принял более спокойную позу, даже скрестил на груди руки, демонстрируя спокойствие. Она защищала его! Она переругивалась с Сильваном Маркизом из-за него! Гнев в его груди слабел, рассеивался, на губах появилась жесткая усмешка. Ну, Сильван, как тебе это нравится?
        Но почему она не схватила за руку Доминика, чтобы предотвратить драку? Не верила, что сумеет его остановить?
        Он застыл от ужаса, когда Сильван взялся за запястье Джейми и убрал ее кулак со своей груди. Джейми могла колотить этого парня сколько угодно, но это еще не давало ему права прикасаться к ней! Почему он считает, что может так фамильярно брать ее за руку?
        Сильван сказал что-то еще, услышал не устроивший его ответ, повернулся и отошел на несколько шагов. Потом снова повернулся к Джейми и взмахнул руками. Она лишь сердито сверкнула глазами и что-то быстро проговорила.
        Сильван посмотрел себе под ноги и пару раз тряхнул головой.
        Джейми уперлась кулаками в бока и сказала что-то еще.
        — Хорошо,  — прочел Дом по губам Сильвана.  — Хорошо.
        Сколько еще ему наблюдать за этой любовной ссорой? Дом подошел к ним и тут же получил сердитый взгляд Джейми. Что ж, придется потерпеть еще.
        Сильван повернулся и хмуро посмотрел на него, выставив челюсть. Сильван был стройным и достаточно высоким, так что их глаза находились на одном уровне. У него была внешность импозантного поэта, а Дом по-прежнему выглядел как мясник.
        — Ты настоящий ублюдок, Ришар.
        — Пошел ты на хрен, Маркиз.
        Сильван прищурился и повернул лицо к Джейми.
        — И это после всех шоколадок, которыми я тебя потчевал. Пожалуйста, только не говори, что на самом деле ты предпочитаешь его шоколад.
        Сильван… делал шоколад для Джейми… Кулаки Доминика сжались сами собой. Если б он только мог телепортировать ее куда-нибудь вон отсюда, чтобы она ничего не видела… Тогда бы ублюдку несдобровать, он мог бы прощаться с жизнью.
        — Так все дело в шоколадных амбициях?  — злобно огрызнулась Джейми.
        Сильван гордо вскинул красивую голову и презрительно кивнул в сторону Доминика.
        — У него — вероятно, да. Но я очень серьезно говорю тебе это, Джейми.
        Доминик зарычал.
        — И не думай об этом, Ришар,  — сказал Сильван. Его тон был таким резким, что прорвался сквозь гнев Доминика.  — Я не буду драться с тобой при ней. Не буду.
        Доминик взглянул на презренного соперника, и его брови сдвинулись на переносице. Что тот имел в виду?
        Сильван тряхнул головой, еще раз бросил взгляд на Джейми и двинулся прочь — к своему фургону, в который в эти минуты грузили большие коробки с ванильными стручками, за которыми приехал сейчас Доминик.
        Дом не стал смотреть ему вслед — да пусть пропадает пропадом!  — и отвернулся. Более того, он очень нежно — никакого гнева, она не должна почувствовать его бешеного состояния — обнял Джейми за плечи, на которых по-прежнему была его куртка, и повел ее к дальнему углу здания.
        Зайдя за угол, он опустил руку и прижался спиной к бетонной стене, пытаясь отдать ей всю свою ярость. И на всякий случай снова скрестил на груди руки.
        — Так твое имя Джа-ми или Жем?  — Он был так зол, что почти сумел выговорить твердое «дж» в ее имени, как его произносил тот-ублюдок-Сильван, проучившийся в школе на шесть классов больше и поэтому лучше знавший английский.
        — Жем — это мое прозвище,  — сухо ответила Джейми. Она не столько злилась на него, сколько была полна какой-то общей враждебности; гнев окутывал ее будто защитная аура.
        Прозвище. Так, значит, Сильвану известно не только ее имя, но и прозвище!
        — Откуда ты знаешь Сильвана?  — прорычал он.
        Джейми сверкнула глазами:
        — Не твое дело, черт побери!
        К счастью, ему нравилось, когда она говорила с ним так бесстрашно, не желая мириться с его грубостью. Высказанные слова немного остудили ее, но не его, его боевой пыл был все тот же.
        — Ты спала с ним?
        От удивления она раскрыла рот. Потом в ее глазах вспыхнул гнев.
        — Что вы, парни, делаете? Ведете междоусобные сексуальные войны? Вообще, какое твое дело, с кем я спала или не спала, если сам ты спишь с каждой, кто посмотрит на тебя.
        К несчастью, это было справедливо. Он еще крепче скрестил на груди руки, жалея, что так просто отпустил Сильвана, не вмазав по его красивой надменной роже.
        Краем глаза он покосился на парковочную площадку и на фургон Маркиза, где грузчики из магазина заканчивали грузить ваниль, адресованную ему, Доминику, но Сильван еще не успел сесть в кабину. Он стоял, прислонившись к двери водителя, тоже скрестив на груди руки и выставив одну ногу вперед, словно никуда не торопился и мог наблюдать за развитием событий.
        Какого черта он так стоит? Думает, что ему придется спасать Джейми? Может быть, еще не поздно пойти на парковку и врезать ему хорошенько?
        — Что, Сильван тоже спит со всеми подряд?  — внезапно спросила Джейми. Спросила так, будто это было для нее крайне важно.
        — Понятия не имею,  — угрюмо ответил Дом. Он был готов сделать все, что угодно, чтобы только не слышать этого «тоже». Проклятье, в этой части его сомнительного прошлого был виноват он сам, и только сам!  — Кажется, сейчас он помолвлен,  — сухо добавил он.  — Так что… за пределом досягаемости. Держись от него подальше.
        Эта информация, казалось, не стала для нее ударом. Наоборот, она удовлетворенно кивнула.
        — С какой-то миллиардершей,  — добавил он для пущей убедительности.  — Та производит для массового рынка дерьмо, которое они называют шоколадом. Не знаю, как может теперь Сильван изображать из себя властелина мира. Но конечно, если кто-то и мог продаться за большие деньги, то это он.
        Она притихла и смотрела себе под ноги, не на него. Ее профиль был чистый, милый, словно мраморный, со всеми веснушками. И отрешенный, словно был выставлен в витрине музея.
        — Жем.  — Его спрятанные за бицепсами руки сжимались и разжимались.  — Тебе интересен Сильван?  — «Ты им тоже лакомилась, как последними каплями соуса на своей тарелке?»
        Джейми смерила его недоверчивым взглядом.
        — Неужели все твои знакомые женщины нимфоманки?
        Пожалуй, не все. Но он не удивится, если несколько из них именно таковы.
        — Честно говоря, я не очень этим интересовался,  — тихо проговорил он после недолгой паузы.
        На ее лице были написаны удивление и потрясение. Зачем он признается ей в таких неприглядных вещах? Вероятно, где-то в глубине души он хочет, чтобы она узнала, каков он есть, и бежала бы от него подальше.
        Весь ее гнев испарился, она казалась измученной и какой-то потухшей. У него сжалось сердце. «Не расстраивайся так из-за меня. Пожалуйста, не надо». Она бросила взгляд в сторону Сильвана, и Доминик застыл на месте от боли. Вдруг она предпочтет вернуться назад с этим ублюдком…
        Непослушными пальцами она потерла свои брови.
        — Мне не очень понятно, что делать дальше,  — прошептала она.  — То, что было между нами, это…  — Ее голос дрогнул, она с трудом сглотнула и заставила себя говорить громче.  — Это было нормально? Для тебя?
        Он ничего не ответил, лишь учащенно дышал, глядя на нее. В самом деле, нормально; все женщины безумели от секса с ним. Но это то, что относилось лишь к сексу и ни к чему больше. Что же до прочего — он не знал. Для него это была новая территория. Нет, с Жем у него было не так, как с другими. Она пробуждала в нем другие чувства. Но нужен ли он ей?
        Хочет ли она его всего, целиком?
        Ну, ту часть его, которую он готов ей открыть?
        — И ты думаешь, что я могла бы заниматься с Сильваном тем же самым завтра вечером или неделю назад?
        Он впился ногтями в свои бицепсы, прогоняя картинки, возникающие в воображении. Вот именно этого он и боялся. Что все его многолетние старания найти себе достойную партнершу ни к чему не приведут, что все рухнет при первом же серьезном испытании. А ведь их отношения длились всего два дня.
        Вот они, воздушные замки. Сорок восемь часов назад он даже не знал ее имени.
        — Ты была когда-нибудь на берегу океана?  — спросил он. Сам он однажды был. Ездил на мотоцикле в Бретань, это несколько часов дороги. Он и тогда был слишком взрослый, чтобы строить из песка замки, хотя с удовольствием занялся бы этим. Ему было паршиво, одиноко, и он в тот же день вернулся в Париж.
        — Много раз,  — сухо ответила Джейми.  — А что?
        — Я тут подумал про песочные замки…  — Интересно, что ты ощущаешь, когда их строишь. Как чувствуешь солнце, текстуру песка и воды, радость созидания и как в конечном итоге видишь, что все расплывается и ничего нельзя удержать. По сути, это не слишком отличается от его работы, когда он создает скульптуры из шоколада, честное слово.
        Джейми снова посмотрела на терпеливо ждущего Сильвана. Не уезжай с ним. Не надо. Но если уедешь, это будет разумнее.
        — Ладно, я все поняла,  — глухо проговорила она.  — Замки на песке забавные, но недолговечные. Тебе разве не нужно зайти в магазин и спросить про ваниль?
        И дать ей возможность улизнуть с Сильваном?
        — Пускай подавится этими стручками,  — резко ответил Дом, без колебаний пожертвовав своим шоколадом в предстоящем брутальном состязании на первенство в Париже. Потом надел ей на голову шлем.  — Я хочу тебя.
        Глава 14
        Мотоцикл представляет собой безжалостный возврат в эпоху экономической и юридической зависимости женщин, подумал Дом. Как бы ни злилась на тебя партнерша, как бы ни хотела находиться от тебя подальше, она вынуждена держаться за твою спину, а ты везешь ее, куда тебе вздумается.
        В общем, он был ужасно этому рад и даже прикидывал, что ему надо как можно скорее купить машину. Хоть и не представлял, где будет ставить ее возле своего дома.
        Сильван следовал за ними всю дорогу до центра, к крайнему раздражению Доминика, неважно, как бы медленно тот ни вел мотоцикл, чтобы заставить соперника разозлиться и дать газу. Тем более что Дом, не будь за его спиной драгоценной пассажирки, обхватившей его бедрами, моментально оторвался бы от ублюдка на своем мощном и маневренном стальном коне. И это было бы куда как интереснее.
        Сильван ждал, когда частые светофоры и толпы людей на тротуарах в центре города дадут Джейми возможность соскочить с заднего сиденья. Тогда он со спокойной душой поедет к себе.
        Идиот, думал Дом. Но сдерживал себя и не делал никаких вызывающих жестов в его сторону. Потому что не хотел выглядеть хуже того, каким уже и так был.
        Он притормозил возле дома Джейми, пересилив желание похитить ее. С суровым лицом она сняла с себя его куртку и шлем Селии, отдала их ему, молча подошла к двери и оглянулась.
        Его сердце затрепыхалось. Он протянул ей куртку — «возьми ее». Даже если она больше никогда не пустит его к себе, с ней будет его вещь, а значит, часть его. А если будет паковать чемодан, она невольно посмотрит на эту большую одежку и задумается, что с ней делать.
        Ее брови сдвинулись. Она медленно прижала к груди куртку, гладя пальцами жесткую кожу.
        Его испуганное сердце чуть-чуть успокоилось под этими пальцами, словно куртка была в тот момент на нем, словно пальцы гладили его спину, чуть пониже лопаток. В его сознании звучал голос Сильвана: «И это после всех шоколадок, которыми я тебя потчевал. После всех шоколадок… для тебя». Он спрятал чужой шлем в кофр и снова посмотрел на нее.
        — Жем, ты просто использовала меня?
        Как любая другая женщина. Наверное, чтобы забыть Сильвана, который крутил с ней любовь, хотя и был помолвлен с миллиардершей?
        Ее лицо… с него исчезла вся жизнь. Она опустила руки, и кожаная куртка почти лежала на тротуаре.
        — Да,  — ответила она с бесстрастным лицом.  — Да, точно.
        Он положил ладони на мотоциклетное седло. Даже на фоне черной кожи они выглядели слишком большими и грубыми.
        — Ладно,  — сказал он наконец.  — Мне пора возвращаться к работе.
        Он оставил мотоцикл возле ее двери и пошел дальше пешком. Он не доверял себе в тот момент.
        — Я не очень понимаю, как я, по мнению Сильвана, должна повлиять на твою личную жизнь, но скажу тебе, что ему совершенно не нравится Доминик,  — проговорила Кэйд. Они сидели в кафе на стрелке острова Сен-Луи, с видом на реку, Нотр-Дам и деревянный мост, изогнувшийся аркой между ними и знаменитым собором. Было холодновато, но они не единственные решили сесть в этот апрельский день на воздухе. Почти все столики были заняты. Блондинка с волосами, завязанными в конский хвост, играла на скрипке, стоя на деревянном помосте посередине моста; музыкальные аккорды парили в воздухе над миром драгоценным подарком.
        — По-моему, это у них взаимно,  — сухо заметила Джейми.
        — Кроме того, должна признаться тебе, однажды он ко мне приставал. Правда, сказать «приставал» было бы преувеличением. Скорее дал мне понять, что с удовольствием готов удовлетворить мой зуд, если таковой у меня появится.
        — Спасибо, Кэйд,  — с трудом пролепетала Джейми. Губы плохо ее слушались.  — А теперь не могла бы ты помолчать?
        — Как ты думаешь, он знает, кто ты? Может быть, это какое-то подлое состязание с Сильваном?
        Джейми стиснула зубы. У нее защипало в носу, к глазам подступали слезы. Но будь она проклята, если позволит Кэйд это заметить!
        — Я понятия не имею. Конечно, это объяснило бы кое-какие вещи. Ясно, что он не мог заинтересоваться мной просто так.  — Она отвернулась, еще крепче стиснув зубы, и стала смотреть на реку.
        Они помолчали.
        — Джейми. Все это чушь собачья. Почему ты так думаешь?
        Джейми взглянула на нее воспаленным, горящим взором.
        — По той же причине, по которой так думаете наверняка и вы с Сильваном, только, ради бога, не будем сопоставлять наши мысли.
        Кэйд замолкла. Что ж, уже достижение. Ее властная и успешная сестра, легко справлявшаяся со всевозможными проблемами, пару раз раскрыла и закрыла рот, не найдя, что сказать.
        — Кроме того…  — Джейми изо всех сил сосредоточилась на скрипачке, которая стояла на своей кадушке и красиво посылала в воздух звуки; она напомнила ей Нику Самофракийскую.  — Кроме того, я сказала ему правду о себе, так что, думаю, впредь тебе не придется о нем беспокоиться.
        — Ты сказала ему? И он все-таки едва не подрался прямо при тебе?
        Правая рука Джейми медленно сжалась в тугой кулак.
        — Кэйд, но это не моя правда.
        Кэйд заговорила, замолчала, закуталась в самоконтроль, словно в плащ; вероятно, точно так же она излучала спокойствие, когда зашкаливали страсти в зале заседаний.
        — Какую же правду ты ему сказала?
        Джейми оглянулась на скрипачку. Девушка выглядела такой счастливой. Такой… победительницей.
        — Что я просто использовала его. А как же иначе, зачем еще я с ним встречалась?
        Глава 15
        Вечером в ее дверь постучали — впервые за время, что она жила в этой квартире; Джейми вздрогнула. Это сестра зовет ее спуститься вниз. Это Доминик позвонил снизу. Это дед требует ее к себе. Отец в это время был в Штатах. Больше никто не знал, где она живет. Стук был очень деликатный, негромкий.
        Она заглянула в глазок и снова вздрогнула, а ее сердце бешено застучало. Дверь была моментально открыта. Доминик оперся локтем о косяк и смотрел на нее с высоты своего роста. Его черные волосы были влажные, тепло и мощь его тела ударили в нее почти с физической силой. Он пришел из тренажерного зала, это было очевидно — мышцы по-особенному бугрились. В полутьме холла его глаза сверкали как антрацит.
        — Для чего?  — спросил он.
        Она ничего не понимала.
        — Для чего ты меня использовала?
        Ее брови поползли на лоб.
        — Для секса?  — Он обнял ее за талию, и жар от его ладоней растекся по всему ее телу.  — Чтобы отвлечься? Исцелить разбитое сердце?
        — Ради тебя,  — нетерпеливо ответила она.  — Отвлечься — ничего подобного! Ты что, журнал в аэропорту?
        Судя по огоньку в его глазах, ему тоже приходило в голову такое сравнение. Держа ее за талию, он вдвинул ее в квартиру. Ее опьянило возбуждение, расплавило ее кости, мгновенно, как только он взял под контроль ее тело, как только за ним захлопнулась дверь.
        — Почему бы тебе не объяснить мне все чуть подробнее?
        — Про разницу между тобой и журналом?
        — Как ты использовала меня.
        — Ради тебя,  — снова повторила она, беспомощно и разочарованно. Неужели он думает, что она расскажет ему про свою слабость? Да она ненавидела свою слабость!
        Он крепче обнял ее за талию.
        — Как это ради меня?
        Она не знала, как еще ему это сказать. Не хватает только, чтобы он понял, какая она жалкая! Она положила руку ему на грудь.
        — Ради тебя.
        Его грудь под ее рукой вздымалась и опадала; он дышал медленно и отрывисто.
        — Может быть, ты объяснишь, что ты имела в виду под словом «использовала»?
        — Может быть, это ты должен объяснить, что ты имел в виду. Ведь это ты задал мне вопрос.
        Он долго молчал, его беспокойные руки сдавили ее ребра; от этого по ее спине бежали мурашки удовольствия.
        — Что тебя интересует что-то, что не имеет ко мне отношения. Допустим, любой другой.
        — Ох, нет,  — непроизвольно ответила она.  — Нет, я правда так не думаю.  — Точно, она не такая скверная? Неужели он думает, что она способна повернуться к другому сильному мужчине, который одарит ее вниманием, с тем же желанием прижаться к нему и не позволить себя оторвать. Я люблю тебя, снова подумала она, на огромной приливной волне, которая омывала ее тело и выплескивалась словами. Она сжала губы.
        Он слегка встряхнул ее.
        — Что не думаешь?
        — Что меня бы устроил любой другой.
        Он долго вглядывался в нее.
        — Мне все равно,  — решительно заявил он.
        Она закрыла глаза.
        — Да. Я так и думала. Но ты немного смутил меня.
        Он смотрел на нее. Он сказал следующие три слова, словно вырвал их из себя вместе с большим лоскутом кожи.
        — Мне не все равно. Я хотел сказать другое: если ты используешь меня — я принимаю это, Жем. Ты можешь использовать меня, как тебе угодно.
        Он поставил ее возле стены и прижался к ней всем телом.
        — Вот. Вот еще что можешь использовать.
        И она его использовала. Ведь он разрешил. Прижав ее к стене, он наклонился и хотел ее поцеловать, а она уперлась обеими руками в его плечи и оттолкнула. И он подался. Отшатнулся назад, послушный движению ее рук, словно они были необычайно сильные. Он позволил втолкнуть себя в комнату и повалить на кровать.
        Он со своими могучими мышцами лежал на спине, словно она его нокаутировала. Он покорился ей, как атлет покоряется принцессе. Ее переполняли эротические мысли. Он был одет только в облегающую темно-серую майку, мягкую и тонкую, слишком легкую для прохладного весеннего вечера. Она стащила с него ее.
        Его мышцы были все еще бугрящимися и твердыми после тренировки. Когда Джейми положила ладонь ему на грудь, он тихонько застонал, словно изголодавшийся человек после первого куска пищи.
        Она гладила его повсюду, гладила тугие мышцы живота, мягкие кудрявые волосы на твердой груди, широкие плечи и накачанные бицепсы. Он попытался обнять ее за бедра, но она отпихнула его руки.
        — Ты сказал, что я могу тебя использовать…
        Глубокие вздохи вздымали его грудь навстречу ее ладоням. Вечер только еще начинался, солнце пока не село, и в первый раз за все их занятия любовью она увидела настоящий цвет его глаз: не черный, а темно-карий, словно темная, темная вода.
        — Ладно, давай.
        Это было в миллион раз лучше, чем сидеть в его салоне и поглощать его шоколадные шедевры. Сейчас она могла лакомиться им самим, всем его телом, гладить его, целовать эти немыслимые, великолепные бицепсы, каждый их изгиб, каждую тугую струну сухожилий. Спускаться все ниже и ниже по сгибу руки к чуткому, пульсирующему запястью, ласкать губами шершавые мозоли, прижиматься губами к огромной ладони, потом уткнуться в нее лицом, вбирая в себя ее тепло.
        — Же-ем.  — Его голос звучал хрипло, грубо, в нем не слышалось привычной для нее нежности.
        Она терлась лицом о его грудь, о живот, словно кошка, ищущая утешения и ласки, а рука, на которой она пристроилась, следовала за ней, гладила ее затылок, шею, во внезапном спазме стискивала плечо. Джейми не нравилось, что у нее открыт затылок, но сейчас его загораживала от злого мира большая рука, и он уже не казался ей уязвимым. Наоборот, ее затылок был надежно укрыт и защищен.
        Боже, его тепло, его сила; она была готова погрузиться в них навсегда.
        — Ты такой красивый,  — прошептала она по-английски, уткнувшись в его живот; все французские слова испарились из ее сознания.
        — Такой красивый…  — Ее губы касались мышц его бедра, когда она стягивала с него джинсы.
        — Такой красивый…  — Она скользила обратно, вверх по его телу, терлась о его кожу. Так проводят пальцем по тарелке, чтобы собрать до последней капельки восхитительное лакомство, до конца насладиться его вкусом.
        Его руки гладили ее по спине, но временами непроизвольно сжимались. Он содрогался от страсти, лежа под ней.
        — Жем.
        Ее имя, звучавшее в его устах, всегда действовало на нее словно шок. Будило в ней мечты о несбыточных вещах.
        Она лежала на нем, навалившись всей своей скромной тяжестью, сжимала ладонями его лицо и целовала в губы. Неторопливо. Она наслаждалась упругостью и податливостью его губ, силой их ответной реакции, их вкусом; запускала пальцы в длинную шевелюру, гладкую как шелк, терла основанием ладоней о слегка колючие щеки. Она все глубже и глубже впивалась в его рот, не в силах оторваться от него, целовала и целовала, на разный манер, как только могла и умела.
        С каждым прикосновением его тело все больше и больше набиралось силы; наконец эту силу было уже невозможно сдержать, будто молнию в грозовом облаке. Он протянул руку к изголовью, но не нашел опоры на плоской поверхности. Она погладила эту вытянутую руку, погладила могучие бицепсы, и он ухватился за подушку и сжал ее угол в маленький комок.
        Он оторвался от ее поцелуев.
        — Жем. Позволь мне.  — Он схватился за ее бедра, прижал к своему возбужденному члену.
        Она уткнулась носом в его шею, позволила стянуть с нее джинсы, раздвинуть ноги, позволила ему взять ее за талию и посадить на себя. Она насладилась той дрожью возбуждения, которая пробежала по ее телу, когда он резко натянул ее на себя, словно ударил хлыстом. Насладилась его страстным стоном:
        — Мой дорогой… Позволь мне. Позволь.
        Она покрывала поцелуями его плечи, а его руки начали двигать ее в медленном, размеренном ритме. Ее длинный свитер падал на его руки, застревал между их телами. В какой-то момент он хотел его снять, но она воспротивилась, оставила его на себе.
        Он не настаивал. Его внимание было направлено на другое. Он сосредоточился на своем члене, на ритме их бедер. Внезапно Доминик оказался сверху, и ей это понравилось, ей понравилось, что она утратила инициативу, очутилась в пещере его тела. Очутилась в клетке, образованной его силой.
        — Жем.  — Он провел рукой вдоль ее тела.  — Тебе это нравится? Нравится?  — Он тяжело дышал, его хриплый голос был еле слышен.  — Моя дорогая,  — прошептал он, когда ее ослабевшее тело упало на матрас, а она приподняла бедра.  — Ты вся моя. Используй меня. Используй меня — вот — так.
        Она билась в конвульсиях. Ей казалось, что она летит к солнцу, в его бриллиантовый свет. Солнце залило ее всю, утопило в своем жаре. Его руки больно, до синяков, сжали ее, и они оба пришли к финишу.
        Потом Доминик лежал на спине, подложив под голову одну руку, а другой прижимая Джейми к себе. Она была вспотевшая, усталая и вся целиком принадлежала ему.
        — Забавно,  — пробормотал он.  — Я не чувствую, что меня использовали.
        Ей показалось, что он смеется над ней, и ущипнула его за ребра. Он поймал ее руку и сжал, чтобы она не могла повторить этот жест.
        Он повернул голову и серьезно посмотрел на нее.
        — Я не уверен, что ты вообще умеешь использовать людей в своих интересах.
        Глава 16
        Перед открытием салона Доминик и Гийеметта проверяли в зале витрины — все должно было выглядеть безупречно. Гийеметта прекрасно владела английским — это было одной из причин, почему Доминик нанял ее на такую важную должность.
        — Гийеметта,  — обратился к ней Дом,  — что такое… бу-фул?  — (Кажется, так. В этом английском одни слоги четкие, другие смазанные, и разобрать нелегко. Особенно если слова произносят губы, прижавшиеся к твоей коже.)
        Гийеметта на миг задумалась.
        — Бьо-ти-фул?  — предположила она наконец. Раскрыла одну из их англоязычных брошюр и ткнула пальцем в описание салона. Ах, оказывается, он знает это слово! Все-таки странно произносятся английские слова…
        — «Прекрасный»,  — Гийеметта склонила голову набок.  — Вернее, это означает чуть больше. В английском это слово более выразительное — «восхитительный»…
        Дом почувствовал, как нежные, будто мягкий шелк, руки ласкают его кожу.
        В отличие от своих верхних коллег элегантная Гийеметта обладала слишком хорошими манерами, чтобы над ним подшучивать, но тут она поспешно стала раскладывать упаковочные мешочки и многочисленные коробочки и лишь изредка бросала на Доминика любопытствующие взгляды. На ее лице с безупречным макияжем заиграл легкий румянец. Вероятно, она догадывалась о ситуации, в какой хозяин мог слышать это слово.
        Смутившись, Доминик заторопился наверх.
        — Ты используешь меня ради романтического воспоминания о флирте с французом и потом напишешь обо мне в своем дневнике?  — спросил в тот вечер Дом, когда он и Жем шли по улице. Она явилась в его салон поздно, когда он уже собирался передать дела в квалифицированные руки своего вечернего заместителя. Он сидел рядом, пока она ела его новое пирожное, и испытывал эротический восторг при виде каждого кусочка, на котором смыкались ее губы. Потом они прогулялись до канала Сен-Мартен. Он любил этот район, занявший место на границе между возвышенной безмятежностью и энергичным протестом, бурлившим на площади Республики. Любил чугунные ограды пешеходных мостов и темную воду канала. Ему нравилось, что уличная жизнь, бары были тут намного ближе к воде, чем на берегах Сены. По берегам канала стояли дома девятнадцатого века, построенные для рабочих; там жили такие же, как он, люди, успевшие купить квартиру до того, как цены взмыли на заоблачную высоту. Ему нравилось думать, что у него есть что-то общее с этими кварталами, изначально предназначенными для людей труда, а теперь явившими свою красоту всем, кто
прежде их недооценивал.
        Романтическое приключение — максимум, на что он поначалу рассчитывал, и теперь, казалось бы, должен быть доволен успехом. Однако, как это было со многими его амбициями, часть его натуры хотела большего. А другая часть пыталась шлепнуть его по руке, тянущейся к этому большему. Впрочем, учитывая трудное отрочество, он был не слишком чувствителен не только к шлепкам, но и к сильным ударам.
        Джейми бросила на него недовольный взгляд.
        — Не кажется ли тебе, что ты излишне напорист?
        Дом незаметно усмехнулся, довольный собой. Если она только что это поняла, значит, он умело скрывал свою истинную сущность!
        Она все-таки что-то прочитала по его лицу и удивленно вскинула брови, но уголки ее губ улыбались. Они смотрели на темную воду, облокотясь на перила невысокого пешеходного моста. Деревья на берегах канала успели покрыться яркой весенней листвой.
        — Доминик, я здесь уже три месяца. И я не охочусь за сувенирами.
        Три месяца? А в его жизни появилась лишь две недели назад.
        — Чей же шоколад ты ела до этого?  — ревниво осведомился он. «И это после всех шоколадок, которыми я тебя потчевал»,  — сказал тогда Сильван. А ведь у него даже нет салона. Если он кормил ее шоколадом, то это было где-то в приватном порядке.
        — Мне нравится «Дом ведьм»,  — внезапно объявила она.
        Это заведение держали Магали и ее тетки. Там можно было полакомиться фигурками ведьм из темного шоколада. Еще они утверждали, что могут околдовать всякого, кто проходит мимо. Порой Доминик видел в этом пугающую правду; так, он не мог понять, почему его так привлекает горячий шоколад Магали, если, черт побери, лучший в Париже горячий шоколад делает он сам.
        Да, он мог представить себе, что Джейми впитывала там колдовскую атмосферу так же сосредоточенно, как и поглощала шоколад у него в салоне. Как не спеша грызла их ведьм. Проклятье, теперь он жестоко ревнует к шестидесятилетним лесбиянкам и их племяннице! Он покосился на Джейми.
        — Тебя ведь не привлекают женщины, правда?
        — Что?!
        — Ладно-ладно, я просто тебя проверял!
        — Боже мой.  — Она сказала это смиренно, с легкой опаской или усталостью.  — А что, большинство женщин, которым ты назначал свидания, были бисексуальными спортсменками?..
        Да, пожалуй. С минуту он оценивал длину канала, смотрел на маленькие мосты, освещенные старинными фонарями, на более плотную и интимную цепь мостов, чем на величественной Сене.
        — Впрочем, я не назначал им свидания,  — ответил он как можно более нейтральным тоном.
        Она свесила руки за металлические перила. Своего недоуменного потрясения она решила ему не показывать. Она просто на него не смотрела. Просто стояла, глядя на темную воду, и переваривала информацию.
        — Вода почти такого же цвета, как твои глаза,  — безразлично заметила она спустя пару минут.
        Он тоже глядел на тихую, глубокую воду. Поодаль от них какой-то человек пытался бросить камешек, чтобы он несколько раз подпрыгнул над водной поверхностью. (Вероятно, разыгрывал эпизод из фильма «Амели».) По воде пробегала легкая рябь.
        — Я не понимаю, чего ты добиваешься!  — Он поднял глаза. Она искоса смотрела на него.
        — Добиваюсь?  — Может быть, он понял что-то не так?
        Она сделала неопределенный жест рукой, объединяющий ее и его.
        — Тебя,  — пробормотал он растерянно. И понял, что говорит точно так же, как она накануне ночью.
        Она нахмурила брови и опустила голову. Ее губы несколько раз приоткрылись и снова сомкнулись.
        — Я… не вижу смысла,  — все же сказала она.
        Его руки зудели от желания обнять ее худенькие плечи, погладить их ладонями, даже тут, на публике, почувствовать каждый изгиб ее тела.
        — Какой тут может быть смысл?
        Она что-то недоговаривала, пыталась от него скрыть; на ее лице появились разочарование и строгость. Просто что-то была не в силах ему сказать. Он, как никто другой, мог это понять.
        — Почему не брюнетку?  — спросила она наконец, спросила отрывисто, с явным вызовом, и плотно поджала полные губы.  — Потому что ты уже ее добился?
        Он застыл. Это была правда. У них был тоже хороший секс. Грубый и бешеный, который требовал полной отдачи сил и взаимопонимания. При мысли, что Джейми считает и себя такой же игрушкой, ему стало нехорошо. Он остается полностью для нее закрытым, а все те шоколадки и пирожные — достаточно ли их, чтобы заслужить ее доверие?
        Как ему хотелось казаться ей, чистой доской, стереть из своей жизни все до того момента, когда он встретил ее! Подобно тому, как в начале новой недели он стирал с офисной доски предыдущие записи.
        Он очень старался ради нее стать другим, не таким, каким он был прежде. А она даже не хочет рассказать ему о себе. В ее глазах он грубый, грязный и похотливый мужлан. Он посмотрел на свои руки, вцепившиеся в перила, и вспомнил, как когда-то на них лопалась до крови кожа от работы с ледяными тушами.
        Теперь они гладкие благодаря маслу какао. В то далекое утро, проработав неделю с шоколадом на кондитерской кухне, он проснулся и с удивлением обнаружил, что его руки сделались мягкими, без трещин. Это и определило его будущую карьеру. Но сколько бы он ни погружал их в шоколад, изящнее они не стали и шрамы с них никуда не исчезли. А мозоли на ладонях он натирал нарочно. На случай, если понадобятся.
        — Просто я хочу именно тебя,  — тихо проговорил он.  — Извини.  — Ему было досадно слышать собственные оправдания. В конце концов, разве это не должно ей хоть в какой-то степени льстить?
        Она посмотрела на него так, словно ее застигли врасплох, словно он плеснул ей холодной водой в лицо.
        — Ты… извиняешься?
        Он покачал головой. Отчаянно жалея о своих словах.
        — Почему?  — Она всматривалась в его лицо, а он пытался вернуть на место маску джентльмена. Да, он поскользнулся. Она что-то заподозрила и теперь пыталась понять, в чем дело.
        — Почему ты решил извиниться?  — настаивала она, прощупывая его.
        Опомнись, одернул он себя. Зачем убеждать ее, чтобы она доверилась ему, если он собирался поведать ей правду в первом же разговоре по душам?
        Его лучшая половина увидела в этом шанс предостеречь ее. Вот только — половина ли? Кого он дурачит? Какая там половина — максимум жалкие десять процентов!
        Он устремился под защиту своих доминантных, эгоистичных девяноста процентов.
        — Я не нашел более подходящих слов. Ты спросила, чего я добиваюсь… Тебя! Вот и все, чего я хочу.
        Все. И, возможно, луну с неба и звезд. Как глупо так говорить.
        — Почему?  — недоверчиво спросила она.
        Он слегка пожал плечами, пытаясь воспользоваться этим моментом и отступить на безопасную территорию.
        — Ты до сих пор не позволила мне пересчитать все твои веснушки.
        Когда она не погружалась в романтические грезы, ее взгляд был до опасного проницательным. А это неблагоприятно для долгосрочных партнерских отношений.
        — Ты готов продолжить, раз уж начал это делать?
        Его сердце забилось так сильно, что вернулось ощущение дурноты. Он резко отвернулся, впился пальцами в перила и опять стал глядеть на темную воду.
        — Ты хочешь, чтобы я продолжил?  — Черт, зачем он спросил ее об этом? Нельзя исключить, что она скажет «да».
        — Я пойму, если ты это сделаешь,  — медленно, неуверенно проговорила она.
        Его пальцы еще сильнее вцепились в перила.
        — Почему? Потому что ты и сама этого хочешь?
        Она смерила его еще одним недоверчивым взглядом.
        — Нет. Потому что именно я получаю от этого все.
        От удивления он раскрыл рот. Возможно, он слишком ловко прятался за маской приятного парня! Он украдкой покосился на нее. Если он скажет ей, как глупо так говорить, может быть, ее иллюзии моментально рассеются?
        — Ты всего лишь добился меня, как ты сказал.  — На ее губах появилась усмешка, а взгляд обратился куда-то внутрь.  — Какую-то часть меня.
        Она говорила так, словно это был его собственный внутренний голос. Словно ей самой было особенно нечего предложить. Но его внутренний голос получил подтверждение. Доминик попробовал улыбнуться.
        — Мне это нравится. Ты мне нравишься.
        Она озадаченно взглянула на него.
        — Конечно, это не самое главное, но та брюнетка была почти такая же импозантная, как и ты.
        Она считает его импозантным? Глупая, радостная ухмылка расплылась по его лицу, несмотря на смущение. Неудивительно, что его сотрудники постоянно над ним подтрунивают. Он просто смешон.
        Импозантный. Он сунул руки в задние карманы джинсов, чтобы они не портили картину.
        — Ты мне нравишься,  — повторил он. Теперь это очевидно. И конечно, ему не нужно вытаскивать в эту секунду на свет всю свою грязную душу и расстилать у ее ног, чтобы доказать это.
        — Почему?  — снова спросила она.
        Он посмотрел на нее, на все ее веснушки и косточки, и снова его захлестнули волны тепла и страсти. Он даже стал привыкать к тому, насколько беспомощным он чувствует себя в этих волнах.
        — Всякий раз, когда я гляжу на тебя, мне хочется облизать тебя всю, с головы до ног,  — прошептал он.
        Она вспыхнула, покраснела, и он невольно посмотрел на тот конец улицы, где находилась его квартира. Она не подозревала, что она совсем рядом, а он не мог решить, надо ли ей сказать об этом. Что, если он позволит ей глубже заглянуть в его душу, и ей не понравится то, что она там увидит? Но если он сможет пойти с ней туда до заката солнца, то она уже не спрячется от него. И тогда он увидит, как она краснеет от смущения — всем телом или только лицом.
        Он вытащил одну руку из джинсов и накрыл ладонью ее хрупкую кисть, лежащую на перилах, почти забыв про свои шрамы.
        — Так как же ты используешь меня?
        — Хватит об этом!  — тихо взмолилась она. Ему нравилось ее отчаяние. В его жизни еще никогда не было таких отношений с женщиной, когда она хмурит брови и вместе с тем позволяет держать себя за руку. Интересно, сможет ли она хмуриться и одновременно заниматься с ним любовью?
        — Ты замужем, да?  — Боже, это будет самый сильный удар, какой он когда-либо получал в жизни!
        — Нет, я не замужем. А ты когда-нибудь встречался с женщиной, у которой есть моральные принципы?
        Он остановил на ней мрачный, полный сожаления взгляд и решил не повторять очевидных фактов из истории своих сексуальных отношений.
        — Кажется, я сейчас встречаюсь с такой женщиной, верно?  — с надеждой спросил он.
        Ее лицо озарилось улыбкой — словно солнце взошло на планете, где до того царила полная тьма.
        Что?
        Она прижалась к нему, и он быстро обнял ее за плечи.
        — И как же ты опять используешь меня?  — спросил он.
        — Ой, ну…  — Она фыркнула. Но не вырвалась из объятий. Ему это понравилось. Что не вырвалась.
        — Знаешь, сознавать, что именно ты меня используешь, гораздо приятнее, чем ты думаешь,  — сказал он.  — Используй меня и дальше. Целую вечность. Я согласен.
        У него всегда больно сжималось сердце, когда он пробовал представить себе, что какая-то ситуация будет длиться целую вечность. В его памяти еще жил тот ужас, сравнимый с падением в пропасть, когда он понял, что его мать ушла. Тогда казалось, что ужас будет жить в нем вечно, по крайней мере, весь следующий год учебы в школе. И потом тоже. Год за годом он будет просыпаться с той ужасной тоской в сердце.
        Джейми уперлась лбом в ближайшую неподвижную поверхность, его грудь. Ясно, что ему не удастся уговорить ее, чтобы она пошла к нему. Он задвинул свои сомнения подальше, как делал всегда, и прижал ее к перилам моста, слегка, скорее полунамеком. Она подняла голову, и ее губы чуточку приоткрылись. Ох, как ему нравилось, что ее губы приоткрывались в ту же секунду, когда он смотрел на нее по-особому. Он нагнулся и поцеловал эти милые губы, неторопливо, мысленно обрекая на гибель тот ее чемодан и надеясь, что впереди у них целая жизнь.
        Тихонечко застонав, она просунула руки под его куртку и обняла за спину.
        Он ласкал ее губы и приговаривал — так тихо, что его агрессивная настойчивость почти не ощущалась.
        — Скажи мне, Жем. Как ты используешь меня?
        Она вскинула голову, сверкнула глазами и так далеко отстранилась от него, оказавшись под опасным углом над перилами и водой, что ему пришлось крепче схватить ее.
        — Как… как растение использует солнце… Понятно? Или… или губка использует воду. Теперь ты удовлетворен моим ответом? Ты всегда такой настойчивый?
        Нет, не всегда. Но его руки крепко и недвусмысленно сжали ее ягодицы. С ней он проявит настойчивость. «Нет, я ее не отпущу, и ты меня не обманешь»,  — заявил голодный дьявол его лучшей половине. Точнее, его лучшим десяти процентам.
        — Солнце.  — Когда слова дошли до его сознания, они заменили ему кислород. Он забыл, что надо дышать. Солнце? Она использовала его как солнце? Он — солнце! Хм.
        — Но ведь солнце и вода ничего не получают от этого,  — сказала она.
        Он мог лишь растерянно заморгать. Она только что сказала, что он для нее солнце, и при этом уверена, что он ничего от этого не получает?
        Что же он делал неправильно, черт побери? Неужели она даже не замечала на своих руках липкие следы, когда он плавился от нежности, будто пастила? Надо ли дарить ей цветы или что-то подобное? Может, подарки? Например, дорогие ювелирные украшения?
        Но она не носила даже часов, не то что серег или других каких-либо украшений. Ее чистые, девичьи линии не нуждались ни в каких украшениях, кроме милых веснушек. Впрочем, как бы то ни было, понедельник у него свободный. Пожалуй, он поедет с ней в Фобур-Сент-Оноре и посмотрит, засверкают ли ее глаза при виде роскошных витрин.
        — По-моему, аналогия с солнцем несколько преувеличена,  — сухо заметил он. Нет, он не хотел отказываться от нее. Он радовался, что она назвала его своим солнцем, это исцеляло его застарелые раны.  — И почему ты решила, что я ничего не получаю от этого?  — Всякий раз, когда, прикасаясь к ней, он с трудом себя сдерживал — ему хотелось выжать ее, словно это она была губкой, из которой он, умирая от жажды в бескрайней пустыне, мог выпить последние капли воды.
        Тогда она высвободилась из его объятий. Ему хотелось удержать ее силой, потому что он всегда знал, что может это сделать, но в который раз он напомнил себе, что приличные мужчины так не поступают.
        Она встала в шаге от него и спрятала руки в широкие рукава своего светлого, просторного свитера. Повернулась спиной к воде, которая, по ее словам, была такого же цвета, что и его глаза, и прижалась спиной к перилам. Возле соседнего моста из бара вышла шумная компания, в сгущавшихся сумерках их пластиковые стаканчики с пивом казались при свете уличных фонарей крупными светлячками.
        — В настоящий момент я ничего не могу тебе предложить,  — сказала она.
        Он рассмеялся. Она ничего не могла ему предложить? Ничего? Это она-то, благодаря которой он переживал сейчас такое невероятное счастье?
        — О чем ты говоришь?
        — Сейчас я не могу заниматься тем, в чем я сильна. Я не хочу этим заниматься и, возможно, никогда не буду. А это то, чем я всегда гордилась. Без этого… я — всего лишь я.
        Он нахмурил брови:
        — Но это хорошая стартовая позиция. Когда ты — всего лишь ты. Черт, мне бы очень хотелось оказаться в такой позиции!
        От удивления она раскрыла глаза и не заметила, что приоткрыла рот. Похоже, она была готова шагнуть к нему, но потом наклонила голову и словно бы передумала.
        — У меня много денег…  — вдруг вяло, как-то нехотя сообщила она.  — Если… тебе нужно. Они у меня есть.
        Что-о? Он уставился на нее, словно его предали, словно она нанесла ему коварный удар ножом в спину. У нее есть деньги? Надо же… И она думает, ему это интересно? Думает, ему это может быть интересно? Она думает… что? Что он охотится за ее деньгами, будто нищий, мечтающий быстро разбогатеть? А не как человек, который пробился ценой своего пота и крови на вершину успеха и может теперь быть на равных с кем угодно?
        Скажите пожалуйста, у нее есть деньги! Эдакая принцесса, фу-ты ну-ты! Черт побери. И что она делает? Путается с ним как с последним дерьмом? Разыгрывает из себя леди Чаттерлей? Вот так она использовала его?
        Вот только пусть не думает, что солнце можно купить за деньги!
        Его рука крепко, до боли, сжала перила.
        — С чего ты взяла, что мне это интересно, разрази меня сила небесная?  — глухо спросил он. Таким она его еще не видела.
        У нее сверкнули глаза, она отшатнулась, словно осознав, что совершила ошибку.
        — Какого хрена ты отшатываешься? Думаешь, я ударю тебя?
        Она растерянно заморгала:
        — Что?…
        — Ну и хрен с тобой в таком случае!  — гаркнул он с невыносимой обидой. А он-то! Хорош! Открыл перед ней душу! Пытался расстелить перед ней плащ, чтобы она не запачкала ног! Готов был признаться ей, что читает поэзию… Мечтает, как будет лежать рядом с ней в постели и читать ей вслух строчки, связывающиеся в его сознании с ней…
        — Да пошла ты…
        Доминик развернулся и зашагал прочь.
        Глава 17
        Он дошел до следующего моста, но его оскорбленное сердце колотилось так бешено, что он не мог идти дальше и ухватился за фонарный столб.
        Она стояла на том же месте, где он оставил ее, и глядела на воду. Не на него.
        Он повернулся и побежал назад. Что было сил.
        — Прости,  — выдохнул он, подбегая.  — Прости.
        Он остановился перед ней и хотел взять ее за руки. Она сжала кулаки и взглянула на него. На ее глазах блестели слезы, брови были сурово сдвинуты.
        — Прости, я виноват. Пожалуйста, не сердись, Жем.  — Он напомнил себе отца в те давние дни, когда тот еще стыдился и приходил в ужас, ударив жену или маленького сына.  — Не сердись, Жем.  — Он неистово сжимал ее руки, чтобы они расслабились в его пальцах. Боже, как он ненавидел себя за то, что говорил почти как его отец! Хуже того, он говорил так, как говорил сам, когда был мальчишкой и просил у отца прощения, чтобы избежать взбучки. Это уж потом у него не осталось к отцу ничего, кроме ненависти.
        Казалось, сейчас он лишь ухудшил дело. Ее полные губы плотно сжались, на ресницах повисли слезы, готовые скатиться по щекам.
        — Но зачем ты сказала мне это?  — с отчаянием спросил он.  — Как будто меня интересуют деньги!
        Это было для него гораздо ужаснее, чем когда его послали куда подальше. Господи, да «пошел ты…» были, пожалуй, самые приличные из всех слов, какие люди в его окружении бросали друг другу в годы его отрочества. Это не было так обидно, как напомнить парню, когда тот старался изобразить из себя принца, что он все тот же нищий, жалкий оборванец с бойни, которого можно купить за деньги.
        — Да, но я говорила вовсе не о тебе,  — колко возразила она.  — Я сказала важную вещь о себе. Так что пошел ты…
        Доминик вытаращил глаза, но тут же с горечью засмеялся, испытав облегчение оттого, что получил назад брошенный им же самим комок грязи.
        Он поднес к губам ее непослушную руку, и она по-прежнему была сжата в кулак, словно готовая его ударить, когда он водил губами по сгибу ее тонких пальцев. Он догадывался, что она считает сжатый кулак достаточно сильным выражением гнева. Что там, где она выросла, люди не дрались даже в минуты страшного гнева.
        — Я эгоцентричный идиот,  — констатировал он, отчаянно желая, чтобы это не было правдой.  — Объясни мне, что ты пыталась сказать.
        Она выдернула руку, и он отпустил ее, ибо старался быть хорошим. Даже после одиннадцати лет самостоятельной жизни ему все-таки приходилось постоянно напоминать себе, как надо себя вести, и преодолевать дурные инстинкты. Она повернулась и пошла прочь; гнев сквозил в каждой линии ее тела. Но когда он пошел рядом с ней, она не пыталась толкнуть его под колеса проезжавшего мимо авто. Она ждала, хотела, чтобы он шагал рядом. Ну, ладно, они всего лишь повздорили, как нормальная пара, и сейчас он вел себя правильно. Не агрессивно, не навязчиво. Она в ярости уходила прочь, а он шел подле нее.
        — Объясни мне,  — попросил он опять через пару мостов.
        Она порывисто села на бетонный берег канала, где вода была так близко, что она могла водить по ней пальцами. Ему, с его длинными ногами, сидеть было неудобно, но он все равно устроился тут же.
        — У меня очень много денег, которых я не заработала,  — наконец сказала она.  — Думаю, сейчас я могу безопасно это сказать: деньги — самая важная вещь, которую я могу предложить большинству знакомящихся со мной людей.
        Его брови взлетели на лоб от такой невероятной недооценки себя.
        — Разве многие люди, с которыми ты знакомишься, знают об этом? Ты ходишь в джинсах и свитерах.  — Он смутно представлял себе, что джинсы тоже разнятся по стоимости, но ее казались ему самыми обычными. И он не сомневался, что Гийеметта, которой он платит не так много, носит более эксклюзивные вещи, чем носит она.
        Джейми не ответила на вопрос, лишь странно и отстраненно на него посмотрела.
        — Еще когда я была маленькая, я решила, что людям надо помогать, вкладывать в них деньги, а не зарабатывать на них. И я этим занималась. Господи, я знала себе цену, я изменила тысячи жизней. Но — я вижу, многие люди страдают по-прежнему, нуждаются в помощи. И все же — я словно ударилась о стену.
        Повернувшись спиной к воде, она смотрела на камни. Его не покидало ощущение, что она сказала ему не все.
        — О какую такую стену?  — Неужели она хотела спасти всех?
        Что до амбиций, то его стремление оказаться в числе лучших шоколатье мира предстало в иной перспективе.
        Она взмахнула руками, помогая себе выразить то, что не облекалось в слова.
        — Эта стена между мной и… Я больше не представляю, как преодолею ее. И вот я тут, застряла. Все-таки я совсем как младенец.  — Она проговорила это со злостью, давя словами обращенное к себе презрение.
        Может быть, это он сам — та грязь, в которой вязли ее колеса? Он нахмурился, глубоко задетый таким предположением, но заставил себя вернуться к ее недовольству собой.
        — Чем же ты занималась, конкретно?
        Она посмотрела ему в лицо и тут же отвела взгляд.
        — Трудовой практикой и рентабельностью. Старалась противодействовать эксплуатации труда детей, особенно рабского.
        Ее слова глубоко потрясли его. Он смотрел на свои безобразные руки, покрытые шрамами, и вспоминал тот первый свой день на бойне. Тогда он еще не понимал этого, но если бы он знал хоть что-то о законодательстве своей страны, у него был бы какой-то выбор. Из той ужасной семейной ситуации он мог бы спастись в приемной семье.
        — У меня была мощная поддержка,  — деловито сказала она.  — Не считай меня героиней, потому что это вовсе не так. Но с той поддержкой я сумела сделать много хорошего.
        Он отнюдь не считал ее героиней. Героиня!.. Ха, он назначал свидание героине! Это он-то!
        — Тогда почему ты прекратила свою работу?
        — Я уже сказала.  — Ее губы плотно сжались.  — Потому что я избалованный ребенок и больше не могу заниматься тем, чем занималась…
        Вероятно, это была ужасно тяжелая работа. Интересно, сможет ли она когда-нибудь рассказать ему все детали, не прячась за неопределенным понятием «трудовая практика», или это для нее слишком трудно? Когда-то он читал, что многие сотрудники «Скорой помощи» уходят со своей работы, потому что больше не выдерживают постоянных стрессов, больше не в силах смотреть на человеческое несчастье.
        — Ты истратила свои душевные ресурсы.  — (Кажется, он угадал.) Ему вспомнилось ее лицо, когда она сидела в его салоне, впитывая вкус шоколада и Парижа. Он взял в свои грубые ладони ее изящные руки. Руки женщины-героини.  — Ты использовала меня, чтобы… чтобы снова вернуться к жизни?
        Их взгляды встретились. На миг ее лицо стало беззащитным.
        — Да,  — прошептала она, словно ей было стыдно за это.
        О-о. Значит, он не грязь, в которой она завязла. Он — энергетическая подпитка для героини. Несмотря на людное место, он крепко прижал ее к себе. Слишком крепко, и ему пришлось заставить себя ослабить хватку.
        — Ты видела в этом проблему?
        Он всегда настаивал на том, что делает шоколад, достойный питать богов. И вот теперь, черт побери, он нашел богиню.
        Глава 18
        — Ты роскошно выглядишь, Джейми,  — сказала Кэйд, когда они снова сидели в саду Тюильри. Весна вступала в свои права, и сидеть в помещении было почти невозможно. Джейми, привыкшая к экваториальному климату и все еще слишком худая, немного мерзла, однако терпела.  — Что, испытываешь прилив энергии? Не избавилась ли ты случайно от Доминика Ришара?
        Джейми потерла запястье. Ее мышцы окрепли, кости выступали теперь меньше.
        — Пожалуй, я испытываю прилив энергии, потому что удержала его. Я абсолютно уверена, что он источник всех сил, какие есть сейчас у меня.  — Даже просто сидя в его салоне, она чувствовала себя сильнее. И чем ближе к Доминику, тем безопаснее и теплее ей было, тем красивее она становилась, а уж когда он держал ее в объятьях, краше делался весь мир.
        Кэйд озабоченно закусила губу, глядя на нее.
        — Что-то я сомневаюсь,  — укоризненно проговорила она.  — Может быть, тебе нужно немного вспомнить о собственных достижениях. Я абсолютно уверена, в тебе самой много сил и энергии.
        — Я работаю над этим,  — кисло буркнула Джейми, мельком взглянула на сестру и тут же отвела глаза.  — Я чувствую себя немного раздавленной.  — Она изобразила ладонями, словно сплющивает бумажный стаканчик, и на лице Кэйд что-то дрогнуло.  — Мне даже иной раз кажется, что я не могу самостоятельно стоять на ногах.
        — По-моему, сейчас это нормально,  — заявила Кэйд.  — Это называется выздоровление. Разве ты не можешь дать себе поблажку?
        — Именно это я сейчас и делаю — даю себе поблажку.
        — О-о, это ты называешь поблажкой?  — Кэйд соединила кончики пальцев и поверх них рассматривала сестру.  — А Доминик Ришар твой костыль?
        — Возможно.  — Он не был похож на неуклюжий костыль. Его сила наполняла и обволакивала ее, теплая и живительная. Солнце с мускулами, которые поддерживали ее.
        Лицо Кэйд выражало одновременно и интерес, и опасение.
        — Доминик Ришар. Ты и не представляешь себе, как это странно. Джейми, меня беспокоит, что ты можешь попасть в сильную зависимость от него.
        — Почему?  — Джейми скривила губы.  — Ты думаешь, это меня сломает? По-твоему, теперь я превратилась в одну из тех слабых особ, которые цепляются за партнера и не могут стоять на твердых ногах?
        Кэйд уставилась на нее, ее лицо слегка побледнело. Через миг она мрачно сказала:
        — «Сломает» — это как, буквально или фигурально?
        — Ох, давай обойдемся без буквального смысла.  — Джейми провела рукой по столу, словно сбрасывала с него большую кучу мусора.  — Я вполне…
        — Знаю,  — перебила ее сестра.  — Я знаю, что ты здорова. Давай примем как данность, что у тебя все в порядке. Чтобы ты больше не напоминала об этом.
        — Ну, почему мне приходится об этом говорить? Неужели я на всю жизнь так и останусь для вас инвалидом с покалеченным телом и глупой головой, инвалидом, неспособным держаться подальше от неприятностей?
        — Это было три месяца назад, Джейми. Три месяца и вся жизнь впереди — не одно и то же.
        — Верно. Верно.  — Джейми провела ладонью по лицу и посмотрела на «Маман» — гигантскую черную изломанную металлическую скульптуру, нависшую над тюльпанами и аккуратным газоном. К счастью, в Тюильри этот кошмар был выставлен временно. Джейми переставила стул так, чтобы не видеть зловещей паучихи, и с облегчением остановила взгляд на классической зеленоватой статуе убегающей нимфы. Хотя еще раз с ужасом оглянулась через плечо.
        Бр-р-р. Лучше смотреть на стол.
        — Знаешь, у меня все в порядке, пока я не начинаю думать о возвращении туда. А после этого…  — Она повторила свой жест и сплющила воображаемый стаканчик — вот так сжималась и ее душа.
        Кэйд соединила пальцы, как делала всегда, размышляя над какой-то проблемой. Интересно, подумала Джейми, знали ли оппоненты Кэйд из зала заседаний ее вот такую, когда она высокомерным жестом складывала подушечки пальцев в домик, чтобы утвердить свой контроль над ситуацией. Чем больше пальцев сплетала Кэйд, тем сложнее была проблема, тем больше внимания требовало ее решение. Сейчас они были сплетены все.
        — Ты ведь следила за политической ситуацией, когда лежала в больнице? Лично я категорически против того, чтобы ты вернулась туда в ближайшие месяцы.
        — Этот аргумент мог бы меня убедить, если бы ты, папа и дед не твердили всегда, что мне нельзя ехать в те места.
        Кэйд хотела что-то возразить ей, но промолчала, а Джейми прекрасно знала, что могла сказать ее сестра: «И папа, и дед, и я всегда оказывались правы».
        — Вы были неправы,  — сказала Джейми вслух.  — Я сделала там много хорошего.
        Кэйд провела ладонью по лицу:
        — Я не спорю с этим, Джейми.
        — Могла бы сделать и больше. Мне предстояло организовать в Абиджане круглый стол по экономике какао. Ты помнишь? Я рассказывала тебе об этой идее.
        Кэйд молчала. Задумалась. Она могла изменить мир в рамках зала заседаний, но никогда не могла изменить сестру.
        — Ну, вот что я тебе советую,  — сказала наконец Кэйд, доказав, что она не менее несгибаемая, чем Джейми.  — Если ты хочешь, чтобы на круглый стол приехали нужные тебе люди, организуй его в Париже. Пока в Кот-д’Ивуаре не наладится политическая ситуация, производители шоколада не направят туда своих сотрудников. Но ты вполне можешь привезти сюда представителей фермерских кооперативов. И правительственных чиновников, если к тому времени они будут назначены.
        Джейми нахмурилась:
        — Я хочу, чтобы главы крупных фирм побывали на фермах, чтобы они посмотрели на все своими глазами, а еще — чтобы они поняли, сколько стоят приличные сорта какао.
        Кэйд тихо взвыла от досады.
        — Черт возьми, почему я всегда должна выступать в роли прагматика? Конечно, персональные визиты мировых миллиардеров на фермы — дело хорошее. Но ты подумай сама: чем умирать за идеалы, почему бы тебе не выбрать и не осуществить что-то реальное?
        Две пары голубых глаз встретились в нескончаемом поединке людей с сильной волей.
        — Кстати, я вхожу в комитет по подготовке круглого стола,  — напомнила Кэйд.  — Как тебе должно быть известно. Скажи слово, и я начну тормошить каждую персону из шоколадной индустрии, до кого доберусь. Но в Париж приедет намного больше народу.
        Подготовка к круглому столу, такому, как она замыслила, займет не менее шести месяцев. На нем она представит трех — и пятилетние проекты и более долгосрочные. Вместе с Кэйд, их отцом и дедом они будут убеждать все крупные шоколадные компании.
        Справедливо ли это? Устраивать все, не покидая Парижа? Или это ренегатство?
        — Можно также в Вашингтоне, Нью-Йорке или Лондоне,  — добавила Кэйд.  — Если это облегчит тебе расставание. Господь свидетель: когда я сказала, что тебе хорошо бы завести роман с парижанином, я не имела в виду этого заносчивого грубияна и развратника.
        Доминик стоял в крошечной приемной, в одиночестве, и это было хорошо, так как он заполнил собой маленькое пространство. Он бросил взгляд на журналы, разложенные на столе. «Ты что, журнал в аэропорту?» Он достал из кармана книжку и прислонился к стене, потому что терпеть не мог сидеть и ждать. Потом, как ни останавливал себя, все-таки погладил ладонью свою новую куртку. Не смог удержаться. Мягкая кожа, элегантный, мужественный стиль. Не то чтобы он не мог себе позволить что-то подобное, но он никогда не уделял внимания одежде. Сейчас на нем была самая приятная вещь из всех, какие он когда-либо носил.
        Он не переставал радоваться куртке. С тех пор как Джейми принесла ее в дизайнерской сумке, протянула ему, потупившись, и слегка порозовела, когда он извлек подарок из сумки. Потом он положил ладонь на затылок Джейми, такой восхитительно открытый и беззащитный. Она притихла, вбирая в себя тепло его руки, и это был глубокий, полнейший покой. И потом взглянула на него.
        Когда она глядела на него вот так, внутри него все плавилось, и он становился беспомощным. А она словно никак не могла поверить, какой он чудесный. Но вместе с тем он с трудом удерживался, чтобы не сжать руку на ее затылке, не подтолкнуть ее: ну-ка, давай, поверь; поверь в меня.
        Самонадеянный идиот, вот он кто. Вот если бы он стал таким, в кого она действительно могла бы поверить, кто не морочил бы ей голову ложными притязаниями!
        Он не мог заставить себя снять куртку, хотя Селия посмеивалась всякий раз, когда думала, что шеф ее не слышит.
        — Он такой ми-илый. Разве не прелесть?
        Конечно, в июле ему придется тяжко, в жару он потеет, как свинья, но мысль, что он снимет куртку, была для него невыносимой.
        Она могла бы вернуть ему его собственную, мотоциклетную.
        Но она оставила ее у себя.
        Потирая пальцами угол подаренного ему облачения, он пытался сосредоточиться на чтении. Но прочел лишь несколько строф, как к нему вышел Пьер Полен.
        — Твоя борода мне нравится.  — Теперь Доминик сидел в его кабинете.
        Старик потрогал свою аккуратную седую бороду и усмехнулся.
        — А что? Людям хочется верить, что человек с седой бородой знает ответы на все их вопросы. Я хотел было ее покрасить, но получится фальшиво. Итак. Сколько же прошло времени — пять лет?
        Он знал это лучше, чем Доминик, потому что перед ним были его записи, но приблизительно это было так. Когда Дому исполнилось двадцать три года, ему хотелось основать собственный бизнес, чтобы он был не хуже, чем у других. Он нуждался в помощи, хотел понять, найдется ли хороший человек, который поможет ему справиться с разочарованиями и злостью, подтолкнет его к действиям. Тренажерный зал был и тогда уже обязательным для Доминика, но оказалось, что у Пьера нашлись и другие советы.
        — Все еще увлекаешься Превером?  — Пьер кивнул на книжку, которую Дом держал в руках.
        Доминик сунул ее в карман.
        — Да. А ты все так же ненавидишь поэзию?
        — Увы,  — извиняющимся тоном подтвердил Пьер.  — Да. Я нецивилизованный варвар.
        Доминик иронично усмехнулся — сидевший напротив него человек обладал множеством научных званий. Хотя, возможно, Пьер получил слишком много знаний, а Дом никогда не получал их достаточно. Квартира была набита книгами.
        — Помнишь, как тебя беспокоила моя неспособность завязывать глубокие, серьезные взаимоотношения? Тогда ты предлагал поработать над этим.
        Пьер взглянул на свои записи пятилетней давности.
        — А ты отказался, заявив, что отсутствие серьезных отношений идет тебе на пользу.
        Доминик кивнул, удобнее устроился в кресле и откинулся на спинку, плотно прижавшись к ней спиной. Этот час обещал быть очень долгим, и надо быть готовым к этому. Плюс к тому, если ты не живешь, а находишься в пугающем тебя свободном падении, приятно иметь под рукой что-то твердое.
        — Пожалуй, я созрел для таких занятий.
        Глава 19
        Доминик крутил в пальцах маленькую овальную шоколадную конфетку с начинкой. Она была твердая, но не такая твердая или холодная, как мрамор, и уже начинала таять в его пальцах. Под его рукой на мраморной столешнице лежала маленькая горка конфет. Гладкие, плотные, темные — само совершенство. Как мог он сделать такой шоколад, последний кусочек которого отрицал всю легкость первого, отказываясь плавиться на языке?
        Он мог назвать этот шоколад «Жем», и смысл поймет лишь горстка людей. Но это будут самые важные люди.
        Если он изготовит для нее превосходный шоколад, станет ли она больше ему доверять? Позволит ли раздеть ее при свете дня? Уткнется ли лицом в его грудь, поведает ли какие-то детали из своей жизни, к которым не хотела возвращаться? И что ты будешь делать с этим знанием, идиот? Подпитывать свой страх, чтобы крепче держать ее в своих руках и надежнее оберегать?
        Кстати, о доверии… Он потер затылок.
        — Месье, прошу прощения…  — окликнула его Гийеметта, поднявшись на верхние ступеньки винтовой лестницы.  — Тут вас спрашивает Джеймс Кори.
        Он заморгал, ничего не понимая. Между Джеймсом и Джейми, в устах Гийеметты, разница была еле заметна, а фамилия Кори совершенно сбила его с толку.
        — О-о,  — сообразил он.  — Неужели клан Кори до сих пор пытается купить мое имя, чтобы написать его на своем шоколаде? Что, неужели Кэйд бросила Сильвана?  — спросил он с надеждой.
        Нет, постой, неужели он на это надеялся? Ему нравилось смотреть на страдания конкурентов, но если Сильван снова направит свое внимание на Джейми…
        — Он не сказал, месье.
        Доминик прищурил глаза.
        — Ладно, пошли его наверх.  — Возможно, сейчас он покончит кое с чем неприятным. К тому же как это заманчиво: он пользуется спросом, и у него есть возможность выбора, он может от чего-то отказываться. Все это так не похоже на то, как он начинал свою жизнь!
        — Он не очень молод,  — намекнула Гийеметта.
        Что? Ах да, ступеньки. Доминик вздохнул и потрогал твердые маленькие овальчики шоколада.
        — Сейчас спущусь.
        Седовласому господину, созерцавшему витрины, было далеко за семьдесят, но он выглядел бодрым, не хромал и обходился без трости. Ростом значительно ниже Доминика, он тем не менее держал себя так, словно мог купить его с потрохами — достаточно лишь одного щелчка пальцами. Сходство с Кэйд Кори было поразительным.
        Он не мог обращаться со стариком так же агрессивно, как с Кэйд, чтобы выгнать его, поэтому вежливо протянул ему руку.
        — Чем могу вам служить, месье?
        Голубые глаза взглянули на него, и по спине Доминика пробежали мурашки — у него даже забрезжила некая догадка. Что-то такое в глазах… Их энергия? Их возраст, глубокие морщины вокруг?
        — Не знаю.  — Французский у старика Кори был ржавый, отягощенный акцентом, каждое слово он тщательно выговаривал.  — Я хотел взглянуть на вас.
        Доминик вскинул брови, не понимая, почему он должен позволять этому старику или кому-то другому его рассматривать. Разве что, черт побери, потому что тот был почти втрое старше его.
        — Посмотреть, из чего вы сделаны.  — В глазах старика сверкнуло лукавство.  — Не думаю, что вы позволите мне взглянуть на вашу кухню, верно?
        — Я даже позволю вам купить по образцу всего, что у меня есть, взять домой и там определить состав,  — добродушно обезоружил его Доминик.  — Так поступают все шоколатье и кондитеры Парижа.
        — Значит, вам нечего прятать? Нет ничего ценного?  — с подвохом спросил старик.
        Доминик осклабился, обнажив край острых зубов.
        — Все вот тут.  — Он постучал себя по груди.
        Джеймс Кори хохотнул.
        — Хорошее место для хранения.  — Он подошел к лестнице и положил на перила руку, покрытую коричневатыми пятнышками.  — Конечно, тут тоже может подстерегать опасность: бывает, что сердца крадут.  — Он внимательно посмотрел на собеседника.
        — Свое я больше не храню у себя,  — засмеялся в ответ Доминик.
        Старик изучал его долгим, пристальным, странно знакомым взглядом.
        — Вы вполне уверены, что храните его в надежном месте, так ведь?
        Доминик перестал улыбаться.
        — Вы уверены, что персона, которая его хранит, не собирается улизнуть с ним в местность с каким-нибудь другим климатом?
        Старый ублюдок. Беспокойство сдавило его легкие. Доминик сопротивлялся этому со всем своим высокомерием, старался говорить безапелляционно.
        — Ну, я сомневаюсь, что она попытается украсть мое имя, а с ним и мои секреты.
        «Его имя! «Жем Ришар»,  — промелькнуло в его мозгу с неожиданной, жестокой красотой — луч света, обрамленный осколками стекла.
        Он сделал вдох, пережидая. Он переносил и более жестокую боль, чем эту мечту, построенную на песке…
        Брови старика изогнулись. Он начал медленно подниматься по лестнице. Да, перед лицом Доминика была не попка Джейми, вид этого зада не вдохновлял, но, что делать, надо было подниматься следом за стариком. И в случае чего быть готовым его поддержать.
        Слава богу, хватать старого миллиардера за задницу не пришлось. Джеймс Кори уверенно одолел подъем.
        И он улыбнулся с искренним восхищением, когда шагнул в просторное, сияющее помещение, с распахнутыми в весенний день огромными окнами и сверкающими мраморными столешницами.
        — Превосходно,  — произнес он с сильным американским акцентом и повторил: — Превосходно! Тут нельзя делать реальные деньги, но я догадываюсь, что вы не прочь заработать.
        — Я обойдусь,  — отреагировал Доминик с некоторой резкостью. На его личном счету нет ни миллиардов, ни даже миллионов, но ему и так неплохо, спасибо. Ведь он стартовал совсем недавно. И каждый день получает письма по электронной почте с просьбой открыть бутик в Токио или Нью-Йорке.
        — Вы покажете мне ваше хозяйство?  — спросил миллиардер, доказав, что, как и его внучка Кэйд, он абсолютно неделикатен, самоуверен до нахальства. Будь он лет на тридцать моложе, Доминик отказал бы ему. Но разве мог он отказать человеку преклонного возраста?
        — Если угодно, к вашим услугам. Вы знаете что-нибудь о том, как делают шоколад?
        Бывший глава крупнейшей на планете шоколадной компании сощурил глаза.
        — Вы, парижские шоколатье, иногда бываете невыносимыми.
        — Я имел в виду настоящий шоколад,  — поправился Доминик, вовсе не намеревавшийся обижать старика.
        Голубые глаза сощурились еще сильнее. Доминик кашлянул.
        — Шоколад, хороший на вкус.
        Старик фыркнул и что-то пробормотал об отсутствии здравого смысла у внучки.
        Доминик усмехнулся.
        — Нельзя винить Кэйд, что она выбрала Сильвана. Она просила меня, но я не снизошел.
        Взгляд старика сделался колким. В глазах его сверкнул дьявольский огонь.
        — Не снизошел до… Кори?
        — Попробуйте,  — мягко проговорил Доминик, протягивая ему шоколад.  — Тогда вы поймете.
        Миллиардер раздраженно посмотрел на подношение. Потом откусил чуть-чуть, и его раздражения как не бывало, взгляд стал мягким, даже голодным.
        — Дымок,  — пробормотал он.  — Шоколад с дымком. Знаешь, малыш, возможно, ты мне понравишься.
        Доминик с досадой поставил на стол поднос с шоколадом. «Возможно… понравишься»…
        — Вон там через пару домов бакалея, там продают карамельки, если вы любите всякую дрянь.
        — Что ж, возможно, и не понравишься,  — хмыкнул старик, и Доминик был приятно удовлетворен. Он любил злить людей, особенно тех, кто считал себя вправе оценивать его персону. Старик доел вторую половинку шоколадной плитки и облизал с большого пальца маленький темный след.
        Что ж, Доминик, возможно, и сможет с ним ладить.
        — Что это?  — Джеймс Кори подошел к шоколадной глыбе, из которой Дом вырезал скульптуру.  — Вы отказались от своего замысла?  — Опять тот же резкий колючий взгляд.
        Доминик слегка осклабился, что должно было означать улыбку.
        — Я ни от чего не отказываюсь. Но до Экспо есть еще время, а у меня много других важных дел, помимо работы над скульптурой.  — Плюс к этому глыба шоколада пугала его до смерти — уж больно сложным и амбициозным был замысел. Всякий раз, когда Доминик пытался поработать над ней, он убеждался, что сглазил себя и ему лучше заняться чем-то менее грандиозным.
        Миллиардер разглядывал грубо высеченные складки на будущем изображении, пытаясь понять, что должно получиться в итоге.
        — У нас, у Кори, много денег,  — сказал он.
        — Да, и знаете, что было бы замечательно? Если бы вы потратили некую сумму, поставив имя Сильвана Маркиза на часть дерьмовых плиток, которые вы продаете в супермаркетах по всему миру.  — При мысли об этом его наполнила радость.  — Вот это было бы великолепно.
        Во взгляде Джеймса Кори смешались задумчивость и удивление.
        — А вы сами не хотите денег?
        Честное слово, почему в последнее время все пытаются его купить? Сначала Кэйд Кори, затем Джейми, и вот теперь этот богатенький старикан. Неужели он выглядит таким покладистым?
        — Почему бы вам для начала не сказать мне, что вы хотите у меня купить, и тогда я скажу, хочу ли я ваших денег.
        Прямой, проницательный взгляд старика со скрывавшейся на дне глаз усмешкой показался ему до странного знакомым. Этого ему только не хватало! Какой-то там миллиардер, слишком старый для того, чтобы дать ему по шее, шляется по его лаборатории и держит себя так, словно Доминик для него — объект какой-то непонятной шутки.
        — Как я слышал, вы любите играть с весьма дикими вкусовыми оттенками,  — проговорил Джеймс Кори так подчеркнуто небрежно, что Дом насторожился. Вот она, цель визита. Несколько миллионов за его имя на какой-то продукции, где скорее всего будет арахис. Доминик зашел в своих экспериментах довольно далеко, но даже он никогда не добавит в шоколад арахис.
        — Вы когда-нибудь думали о шпинате?
        — О шпинате?  — Да, арахис хотя бы был трудной задачей.  — Вы хотите заплатить мне, чтобы я положил в шоколад шпинат? Это скучно! Заплатите какому-нибудь химику, и он это сделает.
        — Скучно?  — Казалось, Джеймс Кори был уязвлен.  — Вы хотите сказать, что сделать это вам не по силам?
        — Я хочу сказать, зачем мне это делать? Это крайне неинтересный вкус. Я использую шоколад не для того, чтобы прятать другие оттенки вкуса. Я использую другие оттенки вкуса, чтобы подчеркнуть вкусовое многообразие шоколада.
        — Я уже обращался к химикам с этим вопросом.  — Джеймс Кори потер пальцами переносицу.  — Они ничего не могут.  — При виде его нараставшего раздражения Доминик почувствовал себя лучше.  — Я невысоко ценю людей, которые заявляют, что они могли бы сделать что-то невозможное, если бы захотели взять на себя такой труд.
        Дом смерил его удивленным взглядом.
        — Поверьте мне, в списке невозможных вещей, над которыми я сейчас работаю, шпинат стоит даже не на первой странице. Во-первых, тут нет ничего невозможного, но и если бы это было так, я не понимаю, почему должен спешить выполнять каждое невозможное предложение, какое придет вам на ум.
        — Что, есть и другие невозможные для вас вещи?  — хитро подхватил старик.  — Какие, к примеру?
        — Не ваше дело.
        «Быть чьим-то солнцем. Быть для нее совершенством».
        — И они стоят больше двадцати миллионов долларов?  — Голубые глаза блеснули.
        — Да, черт побери. Но если вы надумаете заплатить мне двадцать миллионов долларов, чтобы я смешал для вас шоколад со шпинатом, я это сделаю.  — Это займет у него скорее всего час-другой и будет так же легко, как поковырять пальцем в носу, по сравнению с другими проблемами. Возможно, Джейми будет любопытно посмотреть на это.  — Только не ставьте на это изделие мое имя.
        Джеймс Кори сложил удивленную мину.
        — Двадцать миллионов — без права использовать ваше имя? Однако вы высокого мнения о себе, верно?
        Что ж, он пытался высоко себя ценить.
        — Вы первый начали торговаться.
        Чудаки эти миллиардеры. Что оставалось делать ему, Доминику? Снижать ставки до реальной цены?
        — А если я захочу еще что-то за двадцать миллионов?  — Глаза старика снова странно блеснули, словно глаза Сатаны в пустыне.  — Если я попрошу вас соблазнить мою внучку и увести ее от Сильвана Маркиза?
        Доминик внутренне остолбенел, потом усмехнулся. Еще один человек, ненавидящий Сильвана! Как сладко узнать, что парень, женившись, попал в семейку почище той преисподней.
        — Ну извините, что я не могу вам помочь, но мысль сама по себе приятная. Удачи вам в этой затее.
        «Это ему еще пригодится, если он захочет что-то вырвать из стальной хватки Кэйд».
        — Почему вы не хотите помочь мне?  — Ехидный взгляд.  — Это что, невозможно?
        Старикан начинает серьезно его раздражать!
        — Вероятно, вы ошибочно принимаете меня за кого-то другого. Я Доминик Ришар, а не ваша проститутка. Я работаю с шоколадом. У меня есть подружка.  — От волнения у него участилось дыхание. Подружка — это что-то постоянное, прочное. А не случайная знакомая, которая может исчезнуть, если он как-то не так моргнет.  — Ваши двадцать миллионов не стоят ни одной из этих вещей.
        Джеймс Кори положил руку на мраморную столешницу, словно это он был хозяином, и впился в Доминика долгим, испытующим взглядом.
        Доминик недобро обнажил зубы в очередной попытке улыбки.
        — Трудно жить, если нет ничего более ценного, чем деньги?
        — О-о, у меня есть пара вещей, более ценных,  — серьезно ответил старик.  — Две или три. Но я всегда стараюсь действовать наверняка. Очень неприятно, когда с моим сокровищем кто-то другой обращается как с дешевой игрушкой.
        — Ты не думала о том, что тебе пора перейти к оседлой жизни?  — спросил дедушка Джек.
        Джейми чуть не выпрыгнула из собственной кожи. Что говорило о многом — она только что пришла с еженедельных физиотерапевтических процедур и очень устала. Они сидели в суперроскошном ресторане возле Елисейских Полей. Блюда от шеф-повара Люка Леруа, обладателя трех мишленовских звезд, таяли словно снег на ее горячем, усталом языке. Она предпочла бы сидеть в салоне Доминика, но не решилась пойти туда с дедом. Вот они и были сейчас в другой части Парижа, ели десерты, в которых лед соприкасался с огнем и рождал весну. И это стоило больше пятидесяти евро на каждого, мизерная частица в бюджете деда, хотя такая цена все равно вызвала у него возмущение.
        — К оседлой — жизни?
        — Да! Знаешь, ты выйдешь замуж, пойдут дети, и ты перестанешь мотаться по разным странам.
        От удивления Джейми разинула рот. Ведь и отец, и дед смотрели на всех мужчин, которые приближались к ней и Кэйд, так, словно их нужно было проверить на бешенство.
        — Твоя сестра так и поступила,  — сказал дед Джек, как будто Джейми когда-либо в своей жизни подражала сестре.
        — Мне показалось, будто ты хотел, чтобы я вела дела фирмы Кори,  — сухо напомнила Джейми.
        — Я в самом деле хочу, чтобы ты управляла делами нашей фирмы. Впрочем, учитывая твое упрямство, полезно наметить и другие варианты.
        — У меня есть другой вариант.  — Джейми достала кусочек льда, спрятанный под смесью из малины и карамели.  — Я должна организовать в Абиджане круглый стол. Когда… закончу восстанавливающие процедуры.
        К счастью, Джейми хорошо платила физиотерапевту. Слишком хорошо, чтобы та спешила сказать своей подопечной, что ей больше не нужно заниматься.
        — Я советую тебе устроить круглый стол в Париже.
        О господи, Кэйд и ему сказала об этом!
        — Я с уверенностью могу тебе сообщить, что нам будет невероятно трудно получить для тебя визу в Кот-д’Ивуар. Там речь идет о тридцати процентах их валового национального продукта.
        — Что-то не верится.  — «Пожалуйста, дед. Закрой для меня границы. Дай мне возможность остаться здесь… в безопасности, чтобы рядом со мной были те жаркие, жаркие губы, чтобы меня держали сильные руки и не отпускали никуда…» Она дрожала от желания каждый раз, когда думала о нем.  — Дед, ты удивишься, когда я скажу тебе, какой политический капитал я там заработала. Очень много жителей страны считают ценными мои усилия по прекращению эксплуатации детей и повышению рентабельности ферм, выращивающих какао.
        Дедушка Джек хмыкнул, представив себе ту битву влияний, какую вели правительственные чиновники.
        — Тебе Кэйд насплетничала, да? Поэтому ты примчался сюда?
        Дед сделал вид, что возмущен.
        — Ты думаешь, я не в состоянии оплатить своих шпионов?
        Джейми сощурилась:
        — Ты в самом деле держишь возле меня шпионов или просто стараешься выгородить Кэйд?
        Дедушка Джек лишь усмехнулся:
        — Лучше сама держись подальше от неприятностей, скажем, лет десять, и тогда я подумаю над тем, чтобы отозвать моих шпионов.
        Джейми скрипнула зубами в приступе ярости. Дед Джек, Кэйд, отец — все они вели себя так, словно один-единственный инцидент уронил ее авторитет до уровня пятилетней девочки, слишком маленькой, чтобы одной гулять по улице. Но, что хуже всего, они были почти правы. В те первые дни она с трудом заставляла себя прогуляться. Теперь ей лучше. Париж — хорошее место для борьбы с собственными демонами. На улицах так много интересного и соблазнительного, а суровый реализм грязи и людских толп смягчался элементом сказки, присущим этому городу.
        — Мне не хочется, чтобы у тебя начался роман с парнем, от которого жди еще больших неприятностей. Но я бы не возражал, если бы увидел тебя с кем-то, кто защитит тебя и сделает счастливой. Конечно, если ты обзаведешься семьей, тебе уже не захочется сбегать на край света. Может быть, научишься тогда посылать вместо себя других.
        Джейми поглядела на свои руки, покрытые шрамами. В обществе деда она их не прятала. Сейчас на них выступила гусиная кожа. Она пыталась делать вид, что причиной стал холодный десерт, а не боязнь, что она никогда не вернет себе твердость и поэтому лучше уж доверит свою жизнь кому-то другому.
        — Дед, разве я не говорила тебе, что моя сексуальная жизнь — мое личное дело?
        Дед Джек нахмурился:
        — Это просто неприлично. Твоя сексуальная жизнь. Неужели ты не можешь встречаться с парнем как нормальная девушка?
        — По-моему, твои представления о приличиях уходят куда-то в пятидесятые годы.
        Дед долго смотрел на нее проницательными голубыми глазами, которые унаследовали и она с Кэйд.
        — Колючка, ты мне просто скажи вот что: есть у тебя в Париже приятель или нет?
        Джейми смотрела на свои руки — на них теперь встали дыбом все волоски. Она вздохнула, пригладила их, скучая по огромной, жесткой руке, которая могла моментально убрать все мурашки. Он что-то говорил про их свидания, но от его слов до утверждения, что он ее парень, целая пропасть. Она самодостаточная, как женщины, которые постоянно живут на чемоданах, полагаясь на случай. В случае чего она найдет в себе мужество застегнуть молнию на чемодане и снова жить так, чтобы уважать себя. И она не хотела проявлять самонадеянность в отношении мужчины, которого знала всего три ночи и который никогда не оставался у нее до утра.
        — Нет,  — тихо ответила она, но ее пальцы терли и терли руку до локтя, а желудок взбунтовался, протестуя против такого отрицания. Она чувствовала себя Иудой.
        Остаться в Париже. Обзавестись бойфрендом. Таким, который будет носить ее на руках, будто она драгоценность. Но ведь настоящая драгоценность — он сам, а не она. Неужели из-за того, что у нее сломлен дух, все это звучало так красиво и заманчиво, затягивало ее, словно в воронку? Ей хотелось, чтобы она никогда не выбралась из этой воронки и не вернулась к своей прежней жизни. Или это было просто оттого, что он был самым восхитительным мужчиной, какого она когда-либо встречала?
        Дед откинулся на спинку кресла, а его взгляд стал холодным.
        — Интересно. Знаешь, я сегодня разговаривал кое с кем о том, что сокровища для одного человека бывают мусором для другого. Мне поистине грустно, что ты так легко смотришь на это.
        Глава 20
        Доминик ждал рассвета.
        Джейми забыла или не знала, что у него свободный день. Вечером он не предупредил ее. Вот она и свернулась возле него, голенькая, думая, что он уйдет среди ночи.
        Но сегодня он мог оставаться столько, сколько захочет. Наконец-то у него будет время пересчитать ее веснушки, когда утренний свет наполнит комнату.
        У него будет время поглядеть, где, в каких местах она заливается краской смущения.
        Он до сих пор обижался на нее за то, что она не позволяла зажигать свет в первые ночи, когда они занимались любовью, ведь тогда все ее тело наверняка покрывалось краской смущения. А теперь ему придется придумать что-то особенное, чтобы заставить ее покраснеть так же сильно.
        Он охватил взглядом ее щупленькую фигурку, постепенно становившуюся все более различимой, и на его губах заиграла коварная усмешка.
        Его пальцы рассеянно ласкали Джейми. Ему не нравились ее короткие волосы, напоминавшие перья. Ей не шла такая стрижка. Чтобы сохранить форму, Джейми густо поливала волосы лаком, и на ощупь казалось, что гладишь колючего ежика. Но за ночь волосы сделались мягче, и Дом ласково гладил ей голову, наблюдая, как все отчетливее становятся цвета ее тела.
        И вот когда он сумел разглядеть, что ее соски были темно-розового цвета, как ее румянец смущения, а не золотисто-коричневые, как веснушки, его пальцы обнаружили нечто необычное.
        Маленький непорядок. В пылу страсти он много раз гладил ее по голове и ничего не замечал. И вот теперь что-то привлекло его внимание. Он провел пальцами по извилистой линии, короткой, всего в несколько сантиметров, скрытой под волосами. Шрам!
        Джейми тут же проснулась, словно он включил сигнал тревоги в ее системе безопасности, и тело ее моментально окаменело.
        — Что это?  — мягко спросил он, перебирая в мозгу всевозможные варианты, от детской травмы до операции по удалению мозговой опухоли.
        Она вздрогнула, но ее ответ прозвучал легко и беззаботно.
        — Ничего особенного. След от удара. Это произошло не так давно, но без особого вреда. Рассеченную кожу зашили, а вокруг все выбрили. Вот почему мои волосы сейчас такие короткие.
        Он застыл, расслышав в ее голосе ложь. Вот так лгала и его мать. Господи, да и он сам тоже лгал учителям, когда был моложе и все еще защищал отца — или себя? Мол, глядите, ведь я не заслуживаю того, чтобы меня били!
        — Кто тебя ударил?  — Он сел на край кровати спиной к Джейми. Ему было тоскливо. Он испытывал отвращение. Он не мог общаться, заниматься любовью с женщиной, которая защищала бившего ее мужика. Сильные женщины, только сильные женщины, только абсолютно сильные женщины, и никаких других. Настолько сильные, что смогут пинком вышвырнуть его вон, если он вдруг превратится в своего папашу.
        В то же время у него болела душа при мысли, что над ней было совершено насилие. Только представить… а он слишком хорошо это представлял. Он низко наклонился, сжал руки в кулаки и положил их на колени.
        Она ничего не говорила.
        Внезапно она соскочила с кровати. Он наблюдал за ней краешком глаза. Она накинула на себя тяжелый халат и резкими, нервными движениями завязала пояс.
        Он метнулся вперед и распахнул полы халата. Она неистово сопротивлялась, насколько ей хватало сил, но он без труда стащил халат с ее плеч и рук. И обнажил извилистый свежий шрам.
        — Ты еще и руку сломала, когда упала? Может быть, и ребра?  — Он ненавидел звук своего голоса, резкий, злой.
        Ее глаза сощурились. Она выдернула халат из его рук и снова завязала его.
        — Какое твое дело?
        Эти слова ударили его как пощечина, у него даже голова дернулась в сторону. Он отступил на шаг.
        — Проклятье,  — воскликнула она по-английски и вышла в соседнюю комнату. Он услышал, как она с громким стуком поставила стакан на кухонный стол.
        Он вышел следом за ней в гостиную, но не смог заставить себя пойти дальше.
        Через минуту она вернулась в комнату, такая маленькая и милая в этом идеальном парижском уюте с его красными шторами, старым паркетом и высокими окнами с коваными решетками.
        — Меня отхреначили, понятно? Ты доволен?
        — Ох.  — Он сложился пополам, задел ягодицами за край дивана, соскользнул на пол и обхватил руками колени. Так он сидел когда-то, когда родители дрались, а он уже и не пытался их останавливать.
        — Вот почему ты в Париже? Подальше от него?
        — Их потом арестовали,  — устало сказала она.  — Вообще, с их стороны это была большая глупость, но люди ведь глупые. А здесь я оттого, что меня привезли сюда на самолете, и моя сестра здесь, и… мне понравился твой салон.
        — Боже мой.  — Он не знал, как он все это перенесет. Его едва не тошнило.  — Они были арестованы? Тебя привезли сюда на самолете? Ох…
        Значит, в его жизни нет ничего драгоценного, что можно было бы сохранить? Ни семьи, ни его самого, ни даже ее.
        — Расскажи мне,  — простонал он, не глядя на нее и вцепившись пальцами в свои черные волосы.  — Расскажи мне, что же произошло, черт побери.
        Джейми глядела на его мазохистскую хватку и знала, что говорит жестоко. Но она была в ярости: он вынудил ее на эту исповедь, приволок тот проклятый день в их отношения, которые прежде были такими солнечными и золотыми; дотронулся до того, что нельзя было трогать.
        Она не знала, кто она для него, но не хотела быть несчастной жертвой, вызывающей жалость или нуждающейся в заботе.
        — Просто один торговец в Кот-д’Ивуаре решил проучить меня за мое вмешательство и нанял этих придурков.  — Она небрежно передернула плечами, словно рассказывала о какой-то мелочи. Ей хотелось, чтобы тот эпизод никак не влиял на ее жизнь. Вообще никак.  — Их было четверо. Кажется, им нравилось, что они могут проучить женщину.  — Удовольствие, с каким они били ее, с каким смотрели, как она свернулась в комок и закрывала руками голову… Их восторг при виде ее страданий. Это было для нее болезненнее, чем два месяца, проведенные в госпитале. Она просто тряпка. Хотела спасать тех, кто страдал, а сама оказалась размазней.
        — Тебя изнасиловали?  — глухо спросил Доминик.
        Она вздрогнула и помотала головой. Она каждый день выписывала чеки благотворительным организациям в таких местах, как Дарфур, ибо чувствовала себя виноватой перед другими женщинами, которые страдали еще сильнее, но выживали, так как у них не было иного выбора.
        Господи, да он ее допрашивает?
        — Что было потом?  — Голос Доминика стал еще глуше. Ей захотелось, чтобы он ушел.
        — Меня нашли. Я плохо помню детали, но моя сестра перевезла меня на самолете сюда, в одну из ближайших элитных больниц.
        Смутные воспоминания, как она увидела искаженное страданием лицо сестры, когда открыла глаза, увидела слезы, лившиеся из ее глаз. Пожалуй, ей нужно быть мягче с Кэйд, хотя бы в память об этом.
        — Так вот почему ты была такой худенькой, когда впервые появилась в моем салоне,  — прошептал Доминик.  — Когда это произошло?
        — Чуть больше трех месяцев назад.
        Доминик потер руками лицо.
        — Прошло больше месяца, как я вышла из больницы,  — нетерпеливо продолжила Джейми.  — Теперь раз в неделю показываюсь физиотерапевту. Я совершенно здорова.
        — Тебе пришлось почти два месяца лежать в больнице.  — Голос его был усталым, он говорил будто из последних сил.
        — Да, но в ваших больницах пациентов держат вдвое дольше, чем в Штатах. Я совершенно…
        — Заткнись. Просто — не повторяй это. Дай мне секунду.
        Как хреново начиналось утро. Джейми ушла в ванную, громко хлопнув дверью. В элегантном наклонном зеркале, висевшем над раковиной, ее веснушки выступали сильнее обычного, а выражение угрюмой решимости никак не красило ее лицо. Мало того, еще и волосы превратились черт-те во что. Удар не был страшным, его результатом стало небольшое сотрясение, а не реальное повреждение мозга. Но для того чтобы зашить рану, выбрили четверть головы, и, конечно, после этого у нее не осталось выбора для модели стрижки. Скоро волосы отрастут и полностью спрячут шрам; ей уже не придется поливать себя этим дурацким лаком. За зеркалом была спрятана целая батарея бутылочек с витаминами для волос.
        Она встала под душ и, словно хотела напрочь смыть всё случившееся, принялась тереть мылом шрам на предплечье, там, где сломанная кость проткнула кожу.
        Она запрокинула голову, подставив лицо под струи воды.
        Поток холодного воздуха вызвал у нее легкий озноб. Под душ шагнул голый Доминик и поднял ее на руки.
        Она не успела настроиться на упрямое неприятие всякой жалости. Он просто взял ее на руки и крепко прижал к себе, как ребенок прижимает к груди игрушечного медвежонка. Потом прислонился к стенке и подставил под струи ее спину и свое лицо.
        Он ничего не говорил. Она не видела его лица, так крепко он прижимал ее к себе. Гордость заставляла ее высвободиться. Не очень-то комфортно, когда тебя так крепко стиснули. Впрочем, как ни странно, это ее успокаивало.
        Она затихла в его объятьях, напряженность постепенно ушла, она стала такой же мягкой и послушной, как игрушечный медвежонок, а все ее мысли наполнились Домиником. Его сильные руки, казалось, не уставали от ее веса. Сейчас ей казалось, что он будет держать ее так всегда и никогда не отпустит. Ее сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах.
        А Дом по-прежнему держал голову под струей душа и молчал. Не целовал, не ласкал, он не отпускал ее до тех пор, пока не кончилась горячая вода. От холодного душа она задрожала. Тогда он обтер ее, отнес на кухню и приготовил ей завтрак — абсолютно экстравагантный темный шоколадный десерт, а потом не спускал с нее глаз, пока она не съела все до последней крошки.
        Возможно, доктора не рекомендовали бы ей такой завтрак, но золотистое тесто, переслаивавшееся с густым шоколадным кремом, она ела из рук грубого, неистового мужчины, который окружил ее трогательной заботой. Его присутствие дарило ей золотое тепло и насыщенную, сладкую уверенность в будущем, способные исцелить любые недуги и проникавшие в нее до мозга костей.
        Глава 21
        — Ты встречаешься с женщиной, недавно травмированной побоями и надругательством?  — недоуменно переспросил Пьер.  — Я понимаю, это в твоем духе, но все же…
        Доминик еще крепче вжался спиной в кресло и оперся на пятки.
        — Она не какая-то там беспутная…
        — Если бы тебя тянуло к женщине, похожей на твою мать, это было бы совершенно естественно,  — осторожно предположил Пьер.
        — Нет, всё вовсе не так.
        Пьер вопросительно поднял брови и договорил:
        — Я вижу ситуацию так: некий торгаш, которому она мешала своими благотворительными проектами, нанял для острастки бандитов. Разве это не то же самое, что подвергаться постоянным избиениям партнера?  — процедил он сквозь зубы. Но что за девелоперские проекты? И как фамилия этой Жем? Что его пациент за кретин, если до сих пор не знает о женщине, с которой он, хмм… встречается, таких элементарных вещей?
        Однако лицо Пьера вопреки его мыслям оставалось бесстрастным.
        — Что ты сам думаешь по этому поводу?
        — Она сильная.  — Доминик на миг встретился взглядом с психологом.  — Настолько сильная, что может дать мне пинка под зад и вышвырнуть вон.  — Застегнуть молнию на чемодане — и была такова! Вчерашний день, его выходной, который мог бы стать днем полного их блаженства, оказался поразительно неудачным, напряженным и просто ужасным. А он так его ждал! Мечтал, как они будут долго гулять вдвоем по Парижу… Но что бы он ни делал вчера — бережно брал ее за руку и отпускал, когда она раздраженно ему заявляла, что она не хрустальная ваза и не нуждается в таком бережном обращении,  — в их отношениях что-то надламывалось, замутнялось.
        Он тревожно покосился на телефон. Джейми пока не приходила. Она знала, что он ушел от нее в четыре утра. А сообразительная Гийеметта непременно дала бы ему знать, если бы Джейми появилась в салоне.
        Пьер с задумчивым видом (одна из уловок его ремесла) сверился со своими записями.
        — Значит, в последний раз ты кого-то ударил… тебе было тогда восемнадцать?..
        — Да,  — тоскливо подтвердил Доминик. Тогда на него набросились трое парней, и все четверо после яростной потасовки были в крови и синяках. Ах, как любил он в те годы подраться! Более того, в драках он находил какое-то упоение. Если бы один из его противников не вытащил тогда нож и не обеспечил ему ночное пребывание в отделении «Скорой помощи», если бы все четверо не оказались в тот раз под арестом, Доминик мог бы запросто пойти по стопам папаши, а не стал бы тем, кем он решил тогда стать.
        Пьер взглянул на его дату рождения и еще что-то там подсчитал.
        — Десять лет. Это довольно много, Дом.
        Доминик всегда уважал это в Пьере: тот никогда не заставлял тебя сидеть на диване. Он сажал тебя в удобное жесткое кресло. Его пятки снова уперлись в пол.
        — У меня никогда не было тесных отношений ни с кем, кто был бы уязвим передо мной. И ты не представляешь, как мне сейчас хочется кое-кого вздуть.
        — Но ты не делаешь этого,  — поощрительно констатировал Пьер.  — Это самое главное.
        — Сейчас они сидят в тюрьме на другом континенте. И я надеюсь, что их тюрьма — одна из тех адских дыр, о каких мы слышим. Только неужели ты думаешь, что меня останавливает самоконтроль?
        — А-а.  — Пьер, интеллектуал, полагавший, что конфликты можно уладить словами, иронично усмехнулся уголками рта.  — Что ж, будем считать это твоим оправданием. Но когда ты говоришь, что у тебя никогда не было тесных отношений с уязвимыми перед тобой людьми, я, пожалуй, не соглашусь. Когда ты впервые обратился ко мне, предметом нашего разговора были твои сотрудники… Кажется, некоторые пришли к тебе из весьма проблематичной среды и поэтому тоже могли считаться уязвимой и зависимой группой…
        — Но я же не колочу их! Да, я могу наорать на них или еще как-то сорваться…
        — Не наговаривай на себя!  — протестующе качнул головой Пьер.  — Ничего этого ты не делаешь! И вообще — ты их не унижаешь.
        — Что верно, то верно, и они вытирают об меня ноги…  — удрученно вздохнул Доминик. Сильван и Филипп — те иногда покрикивают на своих, чтобы держать их в подчинении, и не очень-то заморачиваются по этому поводу.
        — Но ведь они тебя не оскорбляют?
        Доминик опешил. Шестнадцать лет прошло с тех пор, как кто-то мог безнаказанно его оскорбить!
        — Нет, честно признаться, все очень довольны своим местом работы.  — Он даже чувствовал, что от его салона и кухни исходит свет. Разительный контраст по сравнению с адскими условиями на бойне. И ощущение этого контраста каждый день его неизменно радовало.
        — Доминик, это само по себе поразительное достижение. И вся твоя работа тоже.  — Любитель шоколада, Пьер наведывался к нему как минимум раз в неделю.
        Дом не смог сдержать довольной улыбки. Но все-таки возразил:
        — Мы говорим о сотрудниках. Тут разные взаимоотношения. Я никогда не допускал никаких реальных конфликтов.  — Как он мог быть таким самонадеянным, черт побери? Зачем сделал из Жем ручную зверушку наподобие морской свинки? Надо было отпустить ее, позволить ей жить собственной жизнью…
        Но она же сама назвала его своим солнцем! Если бы он позволил ей уйти… она так и жила бы в холоде и пустоте. И кто тогда прихлопнул бы любого, кто попытался бы ее обидеть?
        — Хм-м.
        Доминик уже и забыл, как раздражали его эти «хм-м» Пьера.
        — Когда-то давно ты сказал, что никогда не бил тех, кто слабее тебя…
        — Не бил.
        — Никогда? А ребенком, когда играл на детской площадке?
        — Дрался я постоянно, но только со своей ровней.  — Ребенком он был крупным, а в здоровенного бугая превратился годам к пятнадцати. Младших и тех, кто был помельче, он никогда не трогал. Крепкие ребята, задиравшие его и мелкоту, приводили его в ярость.
        — Знаешь, Доминик, однажды я пытался сказать тебе это, но ты ушел и не возвращался, и сейчас я повторю еще раз. На мой взгляд, ты, возможно, принижаешь себя в роли партнера. Не думаю, что ты когда-либо совершишь то, что позволял себе твой отец…
        Пьер сделал паузу. Его «хм-м» вызывали досаду, но в целом Пьер был чертовски хорошим парнем.
        — Почему ты так в этом уверен?
        — Я ни в чем не уверен.
        Доминик слегка приуныл. Ему хотелось уверенности.
        — Но я, кажется, верю в тебя гораздо больше, чем ты в себя,  — снова заговорил Пьр.  — Ты не умеешь надеяться, но я еще не встречал человека столь же решительного. Так что иди и делай то, что ты задумал. Если не знаешь, как это сделать, еще поразмысли. Как теперь.
        Доминик смотрел на свои большие, судорожно сжатые руки. В его душе шла борьба — сказать или нет. Он мучился, размышлял, не лучше ли ее отпустить, это куда проще, чем жить в постоянном страхе, представляя себе, когда и как она уйдет от него. Он тяжело вздохнул, сосредоточился на этой мысли и медленно произнес:
        — Так… что? Как мне наладить более глубокие отношения?
        — Возможно ли, чтобы вы пришли ко мне вдвоем?
        Доминик в ужасе покачал головой:
        — Ей это не нужно.
        По лицу Пьера скользнуло недоумение:
        — Ты уверен? Она совсем недавно перенесла такую тяжелую травму…
        — Она очень сильная,  — упрямо повторил Доминик. Он вспомнил, как она сидела в его салоне, тихая, погруженная в себя. Теперь у нее есть он, ее лекарство. Он против воли почувствовал ее тело и немного смутился. Он мог дать ей все, что она хотела получить от него. Но… он не был доктором.
        — Я полагаю, это помогло бы вам лучше понять друг друга. И у нее, и у тебя имеется какой-то прошлый опыт — поэтому вам было бы полезно обсудить ряд вопросов.
        Доминик непроизвольно напрягся.
        — Нет. То есть она может обсудить со мной то, что считает необходимым, но ей не нужно знать что-либо о моем прошлом.  — Тащить ее в те безобразные годы? Она назвала его своим солнцем. А не грязным и беспородным барбосом, который выволок сам себя из чудовищной грязи.
        — Что ж… Если я правильно тебя понял, эта женщина фактически ничего о тебе не знает?
        Доминик отрицательно потряс головой.
        — Она знает лишь то, что ты один из лучших в мире шоколатье, и даже не представляет, откуда ты выкарабкался?
        Доминик понимал, что выглядит до неприличия самодовольным. Впрочем, ладно, это он просто прикидывался.
        — Итак. Ты спросил, как добиться более глубоких отношений. Хорошим началом могла бы стать честность.
        Да он в своем уме?
        — Пьер, она мне доверяет. А ты хочешь, чтобы я был с ней честным и все разрушил?
        Пьер смерил его лукавым взглядом и молча ждал.
        — Нет уж…  — Она позволяла его рукам гладить ей волосы. Она позволяла ему прижимать ее к себе и сама обнимала его и целовала. Он никогда, никогда, никогда не позволит ей догадаться, что ни одна разумная женщина не стала бы ему доверять.  — Пьер, ты хороший парень, и я уважаю твои советы. Но этой женщине я буду врать напропалую.
        Никаких сообщений от Гийеметты. Доминик позвонил в салон, Джейми так и не приходила.
        Разумеется, ей невыносима мысль, что он знает о нападении на нее. Он мог это понять.
        А Пьер, конечно же, посоветует ему показать ей какую-нибудь из своих ран, дать почувствовать, что он знает, что это такое, когда тебя бьют, продолжают бить, когда ты уже лежишь на земле и не можешь сопротивляться или даже потерял сознание…
        Но всем известно, что мальчишки, выросшие в насилии, сами становятся потом способными на насилие. Кому, как не ему, это знать? Он постоянно носил в себе это насилие, словно дикого зверя, и всячески старался не выпускать его на волю из клетки. Не мог же он ей посоветовать, чтобы она его бросила!
        Она называла его своим солнцем. Она хотела принять его в свою душу — ведь он прекрасный! Когда они покрывали конфеты шоколадной глазурью, потом приходилось шоколад очищать: процеживать его сквозь натянутые женские трусики, чтобы чистоту шоколада не портили даже мельчайшие кусочки. Глазировочную машину тоже очищали. После этого ее снова наполняли очищенной и оттемперированной глазурью. Иначе говоря, шоколад лишали его прошлого. Вот бы и ему, Доминику, пройти такую же очистку! Ради нее.
        Он не хотел, чтобы она догадалась, что он — увы — отнюдь никакое не солнце.
        Она не пришла, и у него под ложечкой поселилась сосущая пустота. Но ведь так уже было, однажды она не пришла, верно? Когда ощущала себя уязвимой и беззащитной.
        Он пошел в тренажерный зал; ее там не оказалось; он наскоро выполнил свой комплекс и пошел к ней домой. Ее не было и там. Он уговаривал себя не быть идиотом, не обнимать ее слишком крепко, так, что у нее перехватывало дыхание. Она не должна быть приклеена к нему.
        Он снова вышел на улицу — говоря себе, что не должен торчать тут столбом и ждать ее, что это слишком нехорошо, неприятно, навязчиво. И вдруг увидел ее. Она шла по улице с пустыми руками, без покупок, только за плечами маленький рюкзачок. Ее шаги замедлились, когда она увидела его. Шедший за ней следом мужчина обогнал ее, не замедляя шага и не переставая говорить по телефону.
        Дом уступил ему дорогу и снова посмотрел на нее. Она тоже взглянула на него широко раскрытыми, печальными глазами.
        Он двинулся ей навстречу. Она тоже медленно шла к нему.
        — Я соскучился по тебе.  — Он улыбнулся ей с высоты своего роста, а его сердце лихорадочно затрепетало.
        Ее лицо смягчилось робкой улыбкой. На душе у него посветлело.
        — Я думала, тебе надоело видеть меня в салоне каждый день.
        — О, нет,  — непроизвольно почти выкрикнул он.  — Нет, нет.
        Он провел кончиками пальцев по ее щеке — хотел убедиться, что он может это сделать. Что ей это нравится.
        — Мне доставляет огромное удовольствие тебя кормить.
        Ее губы расцвели в ответной улыбке.
        — Может быть, прогуляемся?  — выдохнул он.  — Я знаю симпатичный ресторан.  — Как хорошо, что они живут в Париже. Он знает здесь тысячу симпатичных ресторанов. После трех лет ночных вылазок.
        Но ее улыбка погасла. Она закусила губу.
        — Я не могу.
        У него опять сжалось сердце. Очередной приступ страха почти парализовал его на секунду. Это нормально, уговаривал он себя. Это нормально, что у нее могут быть другие планы. Только не делай, не делай глупостей, не приставай к ней, не ной. Не смей спрашивать, что это за планы.
        — Ладно,  — спокойно сказал он. Спокойно. Боже. Он провел пальцами по ее плечу, по руке, коснулся подушечек ее пальчиков. Спокойно, словно был уверен в себе.  — Приходи завтра, и я приготовлю тебе что-нибудь особенное.
        На ее лицо мгновенно вернулась улыбка. Она заглянула ему в глаза.
        — Хорошо.
        Он обнял ее, отвел к ближайшему подъезду и поцеловал. Она быстро и тесно прижалась к нему. Он улыбнулся ей, испытав огромное облегчение.
        — Я буду скучать без тебя сегодня вечером.
        Она вцепилась руками в его рубашку.
        — Я тоже.
        Уходя от нее, он совершал над собой нечеловеческое усилие: ему хотелось лечь на асфальт и обхватить ее ноги руками, чтобы, делая каждый шаг, она волокла его за собой.
        Глава 22
        — Джейми…  — Стук, стук, стук.  — Послушай… Просто я пытаюсь тебе втолковать! Он полный ублюдок.  — Сильван стоял возле гранитной столешницы в кухне. Его пальцы с фантастической быстротой нарезали ножом лук-шалот. Глядя на его руки, Джейми вспоминала пальцы Доминика. Сильван на кухне, поэт-убийца.
        Кэйд подняла бокал с вином, молча чокнулась с ней и прошла в гостиную, словно эта тема ее не касалась. Предательница и обманщица. Она пригласила ее сюда ради этой «промывки мозгов»?!
        — Знаешь, у меня были и другие планы на этот вечер,  — холодно отозвалась Джейми на проповедь Сильвана. Например, взявшись за руки, гулять по Парижу с Домиником. Ей надоело доказывать, что она уже не безвольная лиана, что она опять стала сильной. Мучительные часы физиотерапии казались ей теперь наградой.
        В следующий раз, когда ты попытаешься быть сильной, сказала она себе, ступай в Гранд-опера. Там дают балеты «Жар-птица» и «Весна священная». Возможно, они подскажут тебе, как жить дальше. Ты решишь, то ли ты хочешь стать девой, которую приносят в жертву, то ли птицей, возрождающейся из пепла. Вместо того чтобы защищать свою личную жизнь от нападок родных.
        Рано или поздно ей придется назвать Доминику свою фамилию, чтобы уговорить его приходить вместе с ней на эти уютные обеды в кругу семьи. Но пока что приятно быть анонимом. Пока что он не может найти в Интернете те пять страниц, где подробно рассказано, что она не отличилась в своей жизни ничем, разве что влипла в историю, в которой получила побои.
        Впрочем, забавно будет увидеть лицо Сильвана, если она явится к нему на обед с Домиником Ришаром. Очень забавно. Хотя не стоит наносить еще один удар по их отношениям с Домиником. Но все равно заманчиво.
        А как изменилось лицо Доминика, когда она сказала ему, что вечер у нее занят! Какой жесткий, настороженный взгляд. Ей вдруг показалось, будто правая половина ее тела стала пустая. Широкая полоса кожи на ее плечах, там, куда обычно ложилась его рука, похолодела…
        — Просто я… я за тебя беспокоюсь.  — Сильван пристально смотрел на нее — мужчина, который впервые увидел ее, когда она, вся избитая, лежала на больничной койке. Теперь он никогда не преодолеет в себе то первое впечатление.  — Ты пока еще не окрепла. А ему на это плевать.
        Джейми вспомнила душ, как Доминик держал ее в объятиях будто игрушечного медвежонка.
        — Сильван, это неправда.
        Он лишь отмахнулся:
        — Доминик Ришар очень опытный, он мастер флирта. Ты до поры до времени и не поймешь, что ему плевать на тебя.
        — Нет, не скажи… он не такой.  — Кэйд выплыла из гостиной.  — Никакой он не мастер флирта. Он предпочитает действовать напролом, а долгое, изощренное, чувственное ухаживание — не его конек.  — Ее взгляд задержался на миг на Сильване, и это позволило Джейми заглянуть в интимную жизнь сестры гораздо глубже, чем ей бы хотелось.
        Какого же черта Кэйд без всяких сомнений вторгается в ее личную жизнь?
        — Кэйд, у тебя случайно нет в телефоне фото мужчины, которого ты знаешь как Доминика Ришара? Потому что я абсолютно не уверена, что мы говорим об одном и том же человеке.
        Кэйд молча отвернула лицо. Ей стало неловко. Что ж, замечательно. Джейми сумела-таки постоять за себя.
        — Я не хочу быть более грубой, чем вы оба, но моя личная жизнь вас не касается.
        Да и вообще, она не собиралась сравнивать, как Доминик Ришар флиртовал с женщинами.
        — Мы твоя семья. Как ты можешь так говорить?  — тоном упрека ответил Сильван.
        Кэйд лукаво усмехнулась, будто ждала момента, чтобы ее уколоть.
        — У Сильвана тоже есть младшая сестра.
        Еще и это! Джейми невероятно раздражало, что Кэйд всегда думала о ней как о младшей несмышленой простушке, нуждающейся в опеке.
        — Она… тоже взрослая?  — невозмутимо спросила она.
        — Нет, ей всего двадцать один!  — снисходительно воскликнул Сильван.
        — Сильван, разве ты не открыл в двадцать один год собственный бизнес?
        Тот сбросил лук в сковороду и смерил ее долгим и недовольным взглядом.
        — Я это я. И не готов ни с кем себя сравнивать.
        — Ах да, я забыла тебе сказать,  — иронично заметила Кэйд жениху, возвращая диалог в начальное русло.  — Она использует его.
        — Ради бога.  — Сильван набросился на грибы намного яростнее, чем бедняги того заслуживали. Потом замер и строго посмотрел на Джейми: — А ты не чувствуешь, что он агрессивный, а?
        — Он — агрессивный?
        — Именно так. В нем все время что-то бурлит. Агрессия.
        — Ты так говоришь, потому что он огромный и потому кажется таким… грубым.  — Жесткий, неотесанный, хулиган, кожаная куртка… он старается спрятать свое нежное нутро, нежное, как ганаш. С ней он всегда такой нежный.
        — Нет,  — нетерпеливо пробурчал Сильван.  — Джейми, я тоже вырос в пригороде. Не в таком захудалом, как он, но я знаю разницу между наигранной агрессивностью и настоящей. У него настоящая.
        — Возможно, таков он только с тобой! Ты ведь для него не союзник, не говоря уж о том, что не друг.
        — Сколько раз его арестовывали?  — Сильван повернул голову в сторону Кэйд.  — Ты мне говорила…
        — Сильван!  — зашипела Кэйд и бросила быстрый виноватый взгляд на сестру.
        У Джейми вскипела кровь:
        — Кэйд, в чем дело? Ты навела о нем справки в полиции? Разве я позволяю себе такое в отношении вас с Сильваном?
        — Ты ничего не знала о появлении в моей жизни Сильвана, к тому же это было тебе совсем безразлично,  — с прежним гневом напористо возразила ей Кэйд.  — В то время ты была в Папуа — Новой Гвинее. И вот тебе информация относительно Доминика. Он был арестован — один раз, в восемнадцать лет. За драку на ножах, хотя у него ножа не обнаружили. Задолго до этого, когда он был много младше, были звонки в Комиссию по делам несовершеннолетних.
        Джейми категорически не желала воспользоваться непрестанными вторжениями Кэйд в чужую личную жизнь, но…
        — Что это за Комиссия?
        Кэйд повернулась за помощью к Сильвану.
        — Там проверяют обстановку в семье ребенка,  — нехотя пояснил он.  — И некоторые другие вещи.
        Джейми нахмурилась, прошла через гостиную и встала перед большими балконными окнами, распахнутыми в весеннюю ночь.
        — Не будь размазней!  — крикнул ей в спину Сильван.  — Ну образумься!
        — Джейми? И разум?  — провокационно бросила Кэйд, и Джейми едва не взорвалась от возмущения. Неужели ее родные искренне считают, что она реформировала трудовые отношения на какао-фермах в неспокойных районах мира, не обладая никаким разумом? Неужели они думают, что это голый энтузиазм с выпученными глазами и чистое везение?
        Да, верно, они так и думают.
        — По поводу чего были те звонки?  — спросила Джейми сдавленным голосом.
        Кэйд покачала головой:
        — Понимаешь, такие записи не подлежат разглашению. Не знаю, как моим людям удалось выяснить, что вообще были такие звонки. Его мать ушла, когда он был еще маленький. Возможно, учителя пытались узнать, что творилось у него дома.
        Если его учителя беспокоились, значит, у них были веские на то причины. По-видимому, дома у Ришаров было неблагополучно. Матери не было — а какой нормальный отец пошлет своего сына работать на бойню? Она поморщилась, ее сердце ныло от жалости к маленькому мальчугану и наполнялось уважением к взрослому мужчине. Вот из каких ужасных условий он вышел, чтобы стать большим, грубым и нежным мужчиной с застенчивой улыбкой, который угощал ее своим фантастическим шоколадом.
        Черт побери, разве могла она надеяться, что у него возможны прочные отношения с женщиной, которая не смогла стать никем?
        — Я больше не хочу о нем говорить,  — резко заявила Джейми.  — Давайте сменим тему, или я уйду.
        Кэйд вздохнула. Сильван был явно разочарован, но прикусил язык.
        И они беседовали о других вещах.
        После ужина Кэйд устроилась на диване рядом с Сильваном, а Джейми села, поджав ноги, в уголке кресла, стараясь не чувствовать себя несчастной и жалкой. Они не намеревались подчеркивать ее одиночество. Но в этот момент ей ничего так не хотелось, как провести остаток жизни, как они: в Париже, в какой-нибудь простой, спокойной квартире, прижавшись к…
        Она взглянула на свои руки. Она чувствовала, как ее захлестнуло желание, и ужасалась. Неужели она больше не сможет быть сама собой?
        Какая ирония. Большую часть своей жизни она не хотела быть такой, как Кэйд и другие ее родные. Она была независимой, жила свободно. И вот теперь она мечтает о приятной, безопасной клетке.
        Просит ее у мужчины, который никогда в жизни не знал клетки, который проламывался через все удерживавшие его препоны.
        — Папа вернется в выходные,  — внезапно сообщила Кэйд. Когда Джейми оказалась в больнице, их отец жил в Париже первый месяц, но потом, когда стало ясно, что она пошла на поправку, он стал летать в головной офис фирмы Кори.  — Как ты думаешь, может быть, Доминик поужинает с нами?
        — Не походит ли это на приглашение гладиатора на императорскую арену? Никто из вас не имеет права решать его судьбу, поднимая палец вверх или опуская вниз.
        Кэйд подняла брови и обменялась с Сильваном недоверчивым взглядом.
        — Видишь, вот с чем я вынуждена мириться. Она искренне так думает,  — сказала Кэйд жениху.
        — Мой палец опущен вниз,  — заявил Сильван.  — У меня нет абсолютно никакого желания видеться с ним и что-то решать.
        — Тогда и не надо,  — устало вздохнула Джейми.  — Поверьте мне, он не первый, с кем я встречалась, не знакомя его с семьей.
        — И не последний?  — быстро отреагировала Кэйд со смешком.
        — А-а, ты просто используешь его как терапевтическое средство?  — повеселел Сильван.  — Тогда ладно.
        Джейми крепко сжала губы, едва удержав в себе дерзости, какие клубились в ее душе и мозгу и уже готовы слететь с языка. Как ей хотелось устроить скандал! Но она себя обуздала.
        — Знаете что,  — единственное, на что решилась она,  — почему бы нам не поговорить о вас, а не обо мне? Предположим, обо всех недостатках Сильвана… Меня никогда не спрашивали, стоит ли пускать его в нашу семью.
        Сильван ухмыльнулся ей, ничуть не обидевшись.
        — Давай, валяй, придумай, как обвинить меня в том, что твоя сестра вломилась в мою лабораторию и украла ее у меня.
        Проклятье, тяжело обидеть человека, когда первое, что она помнила о нем,  — это тревога на его правильном, красивом лице. Его лицо смягчилось улыбкой, когда он угостил ее своим шоколадом, одним из лучших в мире, чтобы пробудить ее аппетит, пропавший после нескольких недель внутривенных вливаний. В больнице он часто рассказывал ей басовитым, элегантным — шоколадным!  — голосом всякие истории о себе: кто он такой, что рядом с ней делает, как встретился с ее сестрой.
        Тоже адская история, как он познакомился с Кэйд. Джейми и не подозревала, что ее сестра способна на такое.
        — Как же это тебе удалось?  — скрывая удивление, спросила она.  — Сделать из Кэйд подмастерье?
        Из Кэйд, которая, подобно Жанне д’Арк, могла командовать королем, папой и всевозможными президентами.
        Сильван от души рассмеялся.
        — Не то чтобы она не умеет руководить, но она все время пытается забрать в свои руки бизнес. А это мой бизнес.
        Кэйд поджала губы и беспокойно заерзала. Джейми почувствовала легкий укол вины — она задела сестру за больное.
        — Плюс к этому…  — Сильван покосился на невесту,  — по-моему, ей скучно.  — Ясно, что он не считал эти слова комплиментом.
        Джейми удивленно вытаращила глаза. Кэйд проводила дни с таким красавчиком, как Сильван Маркиз; он показывал ей, как правильно темперировать шоколад. Да это просто мечта многих женщин, их представление о семейном счастье! А она хотела, чтобы Кэйд была счастлива.
        — Мне не скучно. Мне нравится.  — На губах Кэйд появилась улыбка.  — Словно сбылась моя мечта.
        Что ж, хорошо. Значит, Кэйд вовсе не сумасшедшая.
        — Однако…  — призналась та, и у Джейми возникло огромное желание ее придушить. Всю свою жизнь Кэйд была сосредоточена на главном бизнесе. Неужели сейчас она не может просто наслаждаться свободой?..  — …Мне нравится быть возле хорошего шоколада, нравится погружаться в того, кто погружен в него.
        Джейми смутилась, вызвав подобные откровения. Но Сильван наклонил голову к невесте, сидевшей рядом с ним, и обнял ее за плечи. Господи, да Кэйд разговаривает не с ней, не с Джейми!
        — Мне нравится это делать. Но, может быть… делать в качестве хобби. Верно говорит Сильван, что я пытаюсь взять в свои руки любой бизнес, какой замечаю, и сделать его в десять раз эффективнее. В то же время я не могу быть вице-президентом «Кори» по совместительству. Не знаю. Я не знаю, куда мне вообще стоит вонзить зубы.
        Если бы она добавила «конечно, не считая Сильвана», Джейми немедленно бы ушла. Но Кэйд пощадила ее — она была слишком элегантной, чтобы сказать такую вещь. Однако на ее лице промелькнула неуловимая усмешка, которая стоила тысячи слов.
        — Честно признаюсь, я хочу помочь тебе с организацией того круглого стола, мне нравится эта идея.  — Теперь Кэйд говорила с ней.
        — Спасибо,  — сдержанно отвечала Джейми.  — Но я пытаюсь ходить без костылей.
        Разочарование исказило черты Кэйд, сделав его почти некрасивым.
        — Джейми, меня тоже волнует, отдаю ли я миру достаточно. Особенно сейчас, когда я живу лишь ради собственного удовольствия.
        Сильван ухмыльнулся при последних ее словах.
        — Я заинтересовалась этим, когда ты пробудила наш интерес к этой теме. По-моему, пора вывести ее за рамки фирмы «Шоколад Кори» на широкий консорциум производителей шоколада и четко сформулировать проблему.
        — В Абиджане?  — кисло спросил Сильван.
        — Я голосую за Париж, но Джейми, кажется, считает, что нежелание оказаться в нестабильной политической ситуации в стране, где ее чуть не убили,  — свидетельство слабости.
        Сильван сдвинул к переносице свои роскошные брови.
        — Знаешь, Джейми, если ты чувствуешь себя слабой, это еще не говорит о том, что все твои действия слабые.
        Кэйд одобрительно улыбнулась и теснее прильнула к жениху.
        Сильван ничего не смыслит в выборе кресел, угрюмо подумала Джейми. С таким же успехом она могла бы устроиться на марсианской скале. Сестра и Сильван так уверены друг в друге. Пускай Кэйд слишком энергичная, и Сильван ворчит на ее попытки командовать, но все это не является угрозой для их отношений. Их любовь, эта счастливая, непреложная сердцевина их жизни, казалось, дана им свыше, а все остальное — просто вопрос небольшой регулировки.
        Когда Джейми вышла из гостей, на нее обрушились тоска и одиночество. Кэйд вызвала для нее такси, но через пару кварталов Джейми заплатила водителю и решила прогуляться. Она неторопливо перешла по мосту через Сену. Справа от нее сиял огнями Нотр-Дам, слева, ниже по течению, виднелся Лувр, а вдалеке горела Эйфелева башня, хотя на этот раз она не разбрызгивала мириады искр. К ней пристали какие-то парни, уговаривали посидеть с ними. Она ускорила шаг, съежившись от неконтролируемой паники; они что-то кричали ей вслед со смехом: мисс, мисс.
        Ее оставили в покое, когда она достигла квартала Маре с его улицами семнадцатого века. Там однополые пары смешивались с гетеросексуальными, люди, одетые очень красиво или очень смело, слонялись между барами и кафе.
        Вероятно, она позвонила бы ему, если бы знала его номер. Если бы знала, где он живет, вероятно, она позвонила бы в его дверь — так невыносимо ей было провести эту ночь без него. Позвонила бы в надежде, что там у него никого нет, что он будет рад ее видеть.
        Но она не знала ни того ни другого.
        Ей вспомнилось, как он отмахнулся от той брюнетки. Она не позвонит мне, у нее нет моего номера, сказал он.
        Она зашла в бар, и там к ней пристала хорошенькая кудрявая блондинка; общаться с ней было намного легче, чем с теми парнями на улице. Джейми смеялась, качала головой и с сожалением сообщила красотке, что она предательница и встречается с мужчиной. Та подмигнула и пообещала, что одна ночь с ней изменит ее сознание. Потом она поняла, что больше не может пить в одиночестве и отвечать на приставания с грубоватыми шутками. Пришлось возвращаться в свою темную, пустую квартиру.
        Она старалась быть сильной. Приняла душ. Ответила на голосовую почту, пришедшую от отца. Попробовала раскрыть книгу. А в итоге натянула на голову одеяло и в темноте зарыдала. Просто рыдала и рыдала, потому что была такой одинокой, так замерзла, а еще по многим другим причинам, которые безжалостно обрушились на нее, словно град кулаков.
        Глава 23
        По средам Доминик обычно встречался за ланчем с соседом-виноторговцем; их приятельским взаимоотношениям не мешало отсутствие у Дома интереса к винам. Доминик дорожил этой дружбой. У него было мало друзей, да и те были из кулинарной среды, такие же амбициозные, как он, трудоголики, с небольшой склонностью к социализации. Он сошелся с ними, строя свою карьеру, постепенно взбираясь вверх.
        Но в эту среду он оказался плохим компаньоном, все время выпадал из разговора, сам того не замечая, и сидел с мрачной физиономией. Он не видел ее вчера вечером, ночью и не видел нынешним утром. Из тугого, жесткого узла, который он постоянно носил в себе, высвобождался отчаянный страх.
        Когда после ланча он вернулся к себе в магазин и увидел ее на обычном месте, волна облегчения так сильно ударила по нему, что он задрожал и, чтобы успокоиться, был вынужден вспомнить дыхательную гимнастику.
        Она бросила на него мимолетный взгляд и опустила глаза на чашку шоколада, которую крепко сжимала в ладонях, словно пытаясь удержать себя от какого-то поступка. Рукава ее свитера сползли к локтям, и на руках была видна гусиная кожа.
        Он резко подвинул стул, сел рядом с ней и напряг всю свою волю, чтобы не обнять ее, не посадить к себе на колени. Проклятые публичные заведения! Включая его собственное. Поэтому он лишь накрыл огромной ладонью ее руку в гусиных пупырышках, а пальцы просунул под ткань рукава. Чуть ниже локтя он нащупал шрам, который она все время прятала от него. Вероятно, след открытого перелома. Боже, не надо об этом думать… Неожиданно для себя он поцеловал ее. Гораздо длиннее, гораздо интимнее, чем позволяла то их позиция на виду у всех посреди салона.
        Ему сразу стало легко, ушло все напряжение. Когда ее губы раскрылись, страх мгновенно убрался на привычное место.
        Ее рука легла ему на грудь, сжала в кулаке ткань рубашки. И опять он почувствовал ее внутреннюю борьбу, почувствовал, что она удерживает себя от чего-то.
        — Все в порядке,  — прошептал он, отстраняясь, чтобы взглянуть на ее лицо. Выглядела она неважно: под глазами круги, покрасневшие веки.  — Давай, делай.
        — Делать — что?
        — То, чего ты пытаешься не делать. Давай, я вытерплю.
        В конце концов, он много чего повидал.
        Она тряхнула головой и снова уставилась в свою чашку, губы ее сложились в горькую линию.
        — Ты не знаешь, чего ты просишь.
        — Тогда почему ты не говоришь мне этого?
        Голубые глаза встретились с черными в миг абсолютной искренности.
        — Если бы я могла, я бы заползла в тебя и никогда не выходила.
        Он вздрогнул всем телом, словно от удара чудовищной силы. Ему пришлось подождать, когда пройдет шок. Потом встал и потянул ее за собой.
        — Гийеметта.  — Он сумел прогнать с лица румянец смущения, оставшийся лишь на скулах.  — Пожалуйста, скажи там, наверху, что я отлучусь. Ненадолго.
        Он привел ее к себе домой — так было ближе. Он так решил. И если бы до этого он не поступал точно так же с несколькими другими женщинами, он не чувствовал бы себя так гадко, приведя сюда и ее. Ее глаза блеснули, лицо замкнулось — она поняла, что третьего дня они стояли рядом с его домом, и он ничего ей не сказал.
        Она замкнулась в своем бронированном мирке, куда ему не было доступа.
        Но он мог выманить ее оттуда — ласками.
        Он мог.
        — Заползай в меня.  — Он закрыл за ними дверь квартиры и прижал Джейми к себе.  — Все хорошо.  — Одним движением он сдернул с себя через голову рубашку и майку, схватил Джейми и приподнял, прижавшись голой спиной к двери.  — Давай.
        — Я люблю тебя,  — прошептала она, уткнувшись ему в грудь, и он похолодел от ужаса.
        — Господи, не надо, не говори этого.  — Он отнес ее в спальню, раздевая на ходу.  — Не надо — или ты собираешься меня бросить?  — Он укрыл их одеялом и приник губами к ямке на ее плече, сильно, до боли, сжав ее бедра.  — Пожалуйста, не говори так,  — почти неслышно молил он.
        Она застыла возле него.
        — Нет, Жем, не надо. Не застывай. Я сделаю что угодно.  — Он грубо гладил ее всю, так, чтобы они оба это запомнили. Даже если она уйдет.  — Скажи мне — что не так, что тебе не нравится? Я все исправлю.
        Он говорил это, как когда-то в детстве, в те первые несколько раз, когда его мать решила уйти, и это было ужасно. Проклятье, пора ему забыть об этом.
        — Я знаю,  — бормотала она, щекоча его губами.  — Знаю. Ты все исправляешь. Все во мне. Прости. Прости, что я так сказала. Я не хотела. Просто…  — Она задрожала и попыталась еще сильнее спрятаться в его объятьях, словно он был единственным источником тепла среди снежной бури. Он почувствовал кожей, что ее губы плотно сжались, как будто она опять сдерживала себя, чтобы не сказать ему что-то. Она даже не могла его целовать из-за этого.  — Я не могу насытиться тобой. Я как вампир, высосу тебя всего, оставлю только сухую оболочку.
        — Нет,  — возражал он, жадно гладя ее бедра.  — Ты же сказала, что я солнце, и ты не можешь меня высосать. Обещаю тебе, что я не иссякну. Обещаю. Благодаря тебе…  — Он замолчал и мысленно договорил сам себе: «…Я понял, что могу вечно дарить тепло и любовь, и никогда, никогда не иссякну».
        Он перевернулся на спину и положил ее сверху, чтобы его руки двигались свободнее, чтобы она чувствовала всю огромную силу его тела, без труда выдерживавшего ее небольшой вес. Он знал ценность силы, очень хорошо ее знал!
        Она требовалась для того, чтобы сделать его неприступной крепостью. А теперь и ее тоже. Наконец кто-то нуждается в его силе.
        Внезапно он понял со всей ясностью, как никогда раньше, в чем был не прав отец. Мужская сила должна быть направлена против внешнего мира: чтобы прогонять его от себя и от тех, кого мужчина взял под свою защиту, это жена, дети, а для сильного мужчины еще и другие люди, например, его сотрудники. Направлять данную тебе силу внутрь, на тех самых людей, которых ты должен защищать, потому что не можешь справиться с внешним миром,  — это проявление полнейшей слабости.
        Я люблю тебя, говорила она одними губами по-английски. Его тело вздрагивало, словно от ударов по нему кулаком. Он еще крепче сжимал ее в объятьях, но ничего не говорил. Не пытался остановить ее еще раз. Он сказал ей, что может принять все, что она хочет сделать; значит, он должен принять и это. «Я люблю тебя». Ее губы скользили по нему, открывали его телу тайну, которой не должен был знать его разум. И все же на этот раз он воспринимал ее слова не как удар, а скорее как массаж — его мышцы постепенно расслаблялись, уже не вздрагивали от прикосновений, а скорее им радовались.
        Он провел пальцами по ее короткой прическе, нащупал губами сквозь волосы шрам. Она тряхнула головой, пытаясь высвободиться. Но он все равно ее поцеловал, крепко, в последний раз, а потом позволил себя прогнать и стал целовать ее лицо, шею. И тут же перехитрил ее — провел губами по ее плечу, вниз по руке, к локтю, и поцеловал каждый сантиметр шрама, прежде чем она сообразила, что он делает.
        — Перестань,  — сказала она по-английски и толкнула его в грудь. Но он перехитрил ее и на этот раз, лежа внизу, прижатый к кровати. Она могла отодвинуться, но не могла заставить его сделать это, как бы ни старалась. Пусть толкает. Ему нравилось ощущать мышцами давление ее рук.
        — М-м-м, как приятно.  — Он поймал вторую ее руку и тоже прижал к груди.  — Давай, еще сильнее. Но только мне больно.
        Тут же ее ладони вдавились ему в грудь, вызвав сладкую боль в натруженных мышцах, вдавились сильно.
        — Почему?  — прошептала она.  — Почему тебе больно?
        Он пожал плечами, и ее руки прошлись по его груди.
        — Я слишком много времени провожу на тренажерах, когда… когда мне нужно разобраться с некоторыми вещами.
        Накануне вечером, услышав про ее «другие планы» и расставшись с ней на улице, он вернулся в спортзал.
        — С какими вещами?
        Пожалуй, не стоило ей говорить, что она довела его в тот вечер до исступления… Но тут его пальцы нащупали шрам, которого он прежде не видел. На животе, аккуратный хирургический разрез. Вероятно, ее оперировали. Потому что она получила слишком много ударов в живот…
        Он крепко прижал ее к себе, слишком крепко, и испугался, что сделал ей больно.
        Он перекатился вместе с ней, заслонив ее от остального мира, и накрыл их с головой одеялом.
        — Жем,  — шептал он, откидывая назад ее волосы, снова целуя ее.  — Я люблю тебя.
        Ее тело под ним вздрогнуло. Она широко раскрыла глаза. Он откинул край одеяла, чтобы лучше видеть их цвет. Голубые, как водопадные струи.
        — Это невозможно,  — запротестовала она. Почему же ее голос звучал так испуганно и умоляюще, словно он держал что-то очень вкусное и дразнил изголодавшуюся женщину, намереваясь в последний момент съесть это сам?
        — Так когда-то все говорили насчет моих планов добиться звания Лучшего во Франции. Что это невозможно. Но я все равно получил его.
        В ее глазах промелькнула искра досады. Она кротко принимала все, как выздоравливающий солдат принимает случайную боль.
        — Ты намекаешь на то, что меня трудно любить?
        — Ужасно трудно,  — честно признался он.  — Это самая выматывающая душу вещь, какую я знал в своей жизни, и это говорит о многом. Но я тем не менее намерен это сделать.  — Он поцеловал ее, неторопливо проник в ее рот, доказав ей, что существовал как минимум еще один аспект любовных ласк, которым он мастерски владел.
        Когда он наконец поднял голову, она глядела на него, приоткрыв губы, но со сдвинутыми бровями. В ее взгляде смешались нежность и недоумение.
        — Ты не можешь говорить это всерьез,  — сказала она, помолчав.  — Разве это возможно? Я не понимаю. Разве это имеет смысл?
        Да, он был согласен с ее словами. Он лежал теперь поверженный у ее ног просто лишь потому, что она так спокойно сидела за столиком и ела кусочек за кусочком его творения, то есть его самого. Он, который всю свою взрослую жизнь держал всех женщин как можно дальше от сердца. Нет, ясное дело, такое поведение не укладывается в общепринятые представления о нормальном.
        — Я сделаю так, чтобы это имело смысл,  — пообещал он нежному треугольничку кожи в бледных веснушках.  — Только дай мне время.  — «Не бросай меня».
        Она спрятала руки на его груди, словно хотела, чтобы каждый сантиметр ее тела оказался под его защитой. Кто знал, что необходимость ее защищать будет действовать на него так возбуждающе?
        — Почему ты так говоришь?  — спросила она.
        Потому что он не сказал ей, что был готов от нее оторваться. Он хотел оградить ее от себя, чтобы она была в безопасности — должна сохранить независимость. Но если бы он мог обеспечить ей такую безопасность, то никогда не расстался бы с ней. Он ужасно, до отчаяния боялся, что если даже он не сумеет обеспечить ее безопасность, то все равно не найдет в себе силы расстаться с ней. Все будет зависеть от нее. Его отец отчаянно держался за мать, несмотря на то что бил ее.
        — Потому что я говорю это серьезно,  — ответил он и немедленно пожалел о сказанном.
        Это походило на то, как полурасплавленный шоколад соприкасается с водой. Блаженное тепло окутывало ее, а сама она оказалась в ловушке между удовольствием и огорчением.
        — Ты говоришь серьезно? А я что делаю, шучу? Или я просто слишком слабая, чтобы понимать, что я чувствую?
        О, Доминик, ты лучше других знаешь, что нечаянной каплей воды можно испортить самую яркую, самую прекрасную вещь. Не порти! Не надо!
        — Ты когда-нибудь говорила это кому-то еще?  — спросил он, подтверждая, что какое бы великое сокровище он ни держал в руках, какая-то часть его натуры будет упорно пытаться его разрушить.
        Она опять сдвинула брови. Да, она пришла сюда с желанием заползти в него, а он что сделал? Ухитрился ее разозлить.
        — В колледже у меня был парень.
        Казалось, его аргументы одержали верх, но Дом не хотел такой победы. В нем засвербила ревность, густая и болезненная, при мысли о том, что кто-то другой водил пальцами по этим щекам, присыпанным веснушками. Кто-то другой обнимал и стремился защитить это тело.
        — Был,  — еле выдавил он.  — Ты говорила ему, что любишь его, но сейчас ты не с ним.
        Ее глаза превратились в две льдинки.
        — У него на стороне была еще одна девчонка. Она нравилась ему больше, чем я. Знаешь что?  — Ее тело дернулось в его руках, и на мгновение он забыл про свои намерения и удерживал Джейми против ее воли.  — Отпусти меня. Я не обязана оправдываться перед тобой. Я ответила на твой вопрос. Тебе не понравилось. Но это не оскорбление.
        Черт. Он приподнял руку, чтобы она могла выскользнуть из-под него, если бы хотела, но сам не отодвинулся, не облегчил ей задачу.
        — Жем.  — Его голос, произнесший ее имя, окутал ее шелковой лентой и удержал на месте.  — Ты заявила то же самое. Что я не мог сказать это всерьез.
        Она замерла в смущении и нерешительности, устремив на него голубые глаза.
        — Почему ты так решила? Что я не могу быть серьезным?  — Какой же он неотесанный! До сих пор не купил ей какой-нибудь дорогой безделушки, черт побери! Хотя ему было трудно вообразить, каким ювелирным украшением можно поразить женщину, у которой так много денег, что партнеры встречались с ней ради них, а не ради нее самой. Вероятно, ей скорее хочется чего-то такого, что она не купит ни за какие деньги.
        Она снова вернулась в желанное убежище, пьянея от его близости, приоткрыв губы, покорная, оттаявшая. Ему пришлось перебарывать в себе новый приступ желания.
        — Потому что ты очень красивый,  — прошептала она, гладя его плечи и руки, любуясь буграми мышц.  — Ты такой замечательный. Как ты мог…  — Она осеклась.  — Для человека, которого все считают грубияном, ты иногда задаешь глупейшие вопросы. Как будто не знаешь, какой ты необыкновенный.
        У него закружилась голова. Он наклонил ее, чтобы скрыть радостную улыбку, и принялся покрывать поцелуями ее плечи и шею.
        — Ты можешь сказать мне об этом?  — шептал он, пряча между ее грудями смущенное и довольное лицо.  — Ты можешь сказать, в чем это выражается?
        Она погрузила пальцы в его длинные густые волосы, словно это было для нее особым блаженством.
        — Твои волосы похожи на шелк,  — прошептала она, и Доминик задрожал под ее ласковыми пальцами.  — Они такие черные, такие роскошные, и я люблю ощущать вот здесь их мягкость.  — Она провела пальцами по границе, где его голова прижималась к ее груди.  — А вот тут все колючее.  — Она погладила его щеку, слегка царапавшую ее нежную кожу.  — Это сочетание мягкости и колючести доводит меня до безумия.
        Господи. Он повернул голову набок слишком резко, слишком внезапно — единственное, что он мог сделать, когда по его телу пронеслась яростная волна желания. Джейми вздрогнула и прижалась к нему всем телом.
        — И вот тут.  — Ее руки погладили его плечи и спину.  — Твоя спина такая гладкая. А под ней мощные мышцы. Ты такой сильный. Могу поспорить, что в эти мышцы впивались пальцы стольких женщин, что ты даже не можешь и сосчитать.
        Она угадала. Доминик тряхнул головой. Он с неохотой привел ее сюда, но все те мимолетные связи не так сильно тревожили сейчас его память, как он опасался. Джейми заслонила собой все и отодвинула его сексуальное прошлое так далеко, что он едва вспоминал о нем.
        — Если хочешь, я могу сосчитать для тебя,  — прошептал он и лизнул ее маленькую грудь снизу, от ребер до темно-розового соска.
        Джейми тут же вонзила ногти в его кожу. Ему нравилось, что по его желанию она могла сделать ему больно, чуточку, почти лаской. Он сильнее пососал ее грудь, и ногти впились больнее. Он хохотнул, торжествующе, резко, обдав жарким дыханием ее кожу.
        — Ты такой сильный,  — с завистью пролепетала она.  — Я люблю твою силу. И ты такой ласковый. Ты мог бы держать дома котенка.
        Нет, не мог бы. Его пугала чужая уязвимость. Он равнялся на самых сильных людей, каких мог найти, и держался подальше от прочих. Его сотрудники в счет не шли, верно? Не его вина, что они спрятались под его крылом. Может быть, он и не заботился о котятах, но и не выбрасывал их пинком на дорогу, под колеса машин.
        Странная смесь силы и беззащитности, которую он видел у Джейми, ужасала его и вместе с тем неодолимо притягивала. Ему хотелось заботиться о ней, но она ничуть не походила на котенка. Ее личность была очень сильной, однако она все-таки раскрыла свои бронированные ворота и впустила его туда, где он мог натворить ужасных дел. Сумеет ли он оправдать такую высокую оценку, какую она дала ему? Не станет ли это невероятным чудом?
        — Ты такой решительный и дисциплинированный, ты никому и ничему не позволяешь остановить тебя.
        Да, невыносимо подумать, какой была бы его жизнь, если бы он позволял разным неблагоприятным обстоятельствам встать у себя на пути. Он двинулся вниз, дразня и лаская ее живот языком, губами, покусывая его, царапая колючими щеками. Все это время он брился не слишком тщательно, так что хорошо, что ей нравилась колючая щетина.
        — Ты такой чудесный — не сомневаюсь, что от тебя были без ума все женщины, с которыми ты встречался.
        Он приподнял голову и загадочно посмотрел на нее.
        — Пожалуй, ты меня идеализируешь.
        — Вовсе нет,  — ответила она с удивлением и легкой обидой.  — Я вовсе не идеализирую тебя.
        Что ж, никто не обвинит его в том, что он не пытался ее образумить. Но тут он предпочел не настаивать на своей правоте и вернулся к прежнему занятию — стал прокладывать и дальше дорожку по ее животу.
        — Еще я люблю… Доминик, что ты делаешь?  — Она снова запустила пальцы в его волосы, пытаясь его остановить.  — Не надо…
        — Тс-с-с. Тс-с-с. Я люблю смотреть, как ты краснеешь. Господи, у тебя всюду веснушки,  — воскликнул он, пьянея от удовольствия. Он покрывал поцелуями ее лобок, бедра и то, что находилось между ними, а ее тело делалось все более мягким, беззащитным…
        Он сорвал с них одеяло и швырнул его на пол, чтобы на нее пролился из окна яркий весенний свет. И это было самое прекрасное зрелище, какое он только видел. Ее тело на белой простыне, сказочная пыль бледно-золотых веснушек там, где ее кожа редко видела солнце. Она немного поправилась и уже не такая худенькая, с триумфом подумал он. Две недели, проведенные в его салоне, округлили ее, смягчили линии ее плеч и бедер, а прогулки по Парижу и тренировки в спортзале возвращали ей силу.
        Опираясь на локти, он приподнял голову и долго смотрел на нее. Под его взглядом она заливалась краской, медленно, постепенно, все гуще и гуще, и от этого сделались ярче все ее веснушки, с головы до пальцев ног. Она ерзала, ей было неловко, но он перехитрил ее: занавес был открыт, одеяло валялось на полу, и всю ее освещали веселые солнечные лучи.
        — Как мог кто-то не любить тебя?  — с удивлением спросил он. Потом наклонил голову и лизнул ее прямо в самую сокровенную щель, после чего нащупал языком и стал ласкать ее клитор.
        Она закричала и вцепилась руками в его шевелюру.
        — Домммм…  — Она не имела сил произнести его имя и лишь пыталась высвободиться из его рук, шевеля бедрами.
        — Тс-с-с.  — Он подхватил ее под ягодицы и крепко держал, наслаждаясь своей властью, а его язык делал свое дело.  — Тебе это нравится. Тс-с-с. А мне нравится смотреть, как ты краснеешь.
        — Нет. Пожалуйста, не надо.  — Она была густо-красная от смущения и закрыла лицо руками, но, несмотря на это, стонала от удовольствия. Чуть ниже правого локтя на фоне золотистых веснушек ярко белел извилистый шрам.
        — Конечно, я не стану делать то, что тебе не нравится,  — заверил он ее и несильно подул на ее клитор, глядя, как в потоке воздуха зашевелились кудрявые волоски. В его глазах заиграла еле заметная улыбка; он подул на ее живот, и все ее тело забилось в его объятьях.  — Ты мне скажешь, если тебе что-то не будет нравиться?
        — Я… нет…  — Она укусила себя за руку, когда он потерся колючей щекой о ее бедро, а ее пальцы беспомощно хватали воздух.  — Домммм…  — Из ее груди вырвался стон страсти.
        — Давай,  — успокоил он ее, больше не касаясь ее и давая ей время собраться с силами.  — Что ты не хочешь, чтобы я делал? Скажи мне. Но ведь не это, да?  — Он снова лизнул ее, медленно и нежно. Она затрепетала всем телом и сжала бедрами его плечи. Ему пришлось убрать руки с ягодиц и развести руками ей бедра. Он прижал ее к кровати.  — Нет, не может быть. Неужели ты не хочешь этого?  — Она пыталась выгнуться, а он удерживал. Тогда она выгнула спину и в отчаянии запрокинула голову.  — Тоже нет? А так?
        Она лишь стонала и часто дышала, дрожа всем телом.
        Он рассмеялся от радости и триумфа.
        — Ты вся покраснела. Вся, малышка моя!  — И он снова приник к ней губами и громко рассмеялся, когда она, крича, забилась в оргазме.
        Глава 24
        Потом Джейми села на него, вставила его в себя, велела лечь на нее и принимала каждый из его резких ударов словно изысканную, интимную ласку. Ее душа едва не обуглилась от смущения, но все-таки он был очень и очень хорош.
        Ей нравилось даже то, как после всего он тихонько смеялся, словно был очень, очень счастлив. Она положила голову ему на плечо, а он лениво гладил ее по спине. Еще ей нравилось, что он чувствовал себя победителем, когда занимался с ней любовью.
        Она забыла сказать ему, как любит его руки. Поэтому схватила ту, которая ее гладила, поднесла к лицу, прижала к щеке, покрыла поцелуями. Потом ненадолго заснула.
        Проснулась она от осторожных движений Доминика и шороха грубой ткани. Должно быть, не вылезая из-под нее, он подцепил ногой джинсы, потому что теперь они лежали на кровати, а он держал в руке мобильный телефон и набивал какой-то текст. Она сонно заморгала, а затем с интересом принялась разглядывать книги, заполнившие целую стену, ряд за рядом, в основном скромные белые книжки издательства «Галлимар», в мягкой обложке, классика прозы и поэзии. Она пошевелилась, пытаясь разобрать названия.
        — Прости,  — сказал он, когда увидел, что разбудил ее.  — Я просто сообщил своим, что сегодня не приду.
        Он положил телефон на книгу, лежавшую на ночном столике, и стал ласково гладить Джейми, явно занятый своими мыслями. Потом взял ее руку со своей груди, поцеловал в ладонь и вернул на прежнее место.
        Мог ли он действительно ее любить? Как вообще такое возможно? Ведь она не красавица, а ее дела, более ценные, чем красота, скорее всего остались в прошлом. Теперь она только и делала, что брала у него все, что он мог ей дать.
        А он вел себя так, как будто это было причиной его любви.
        Иногда в ее мозгу что-то вспыхивало, и на мгновение она почти все понимала. Но тут же теряла нить.
        — Ты можешь позволить себе такое?  — спросила она.  — Просто исчезнуть на полдня?  — Еще не хватало, чтобы она, помимо всего прочего, стала помехой в его работе.
        — Не регулярно, нет. Но я и не делаю это регулярно.
        Значит, те другие женщины, которым он «не назначал свидания», ждали, когда у него закончится рабочий день. Она тихонько вздохнула, представив, как он делал свой шоколад, зная, что его ждет очередная красотка, и посмотрела на свою все еще слишком худую, веснушчатую руку, лежавшую на его скульптурной груди. Ох, что она вообще тут делает?
        — Тебе нравятся ювелирные украшения?  — неожиданно спросил он, и она вздрогнула.
        — Нет.
        Он поднял брови, удивившись такой резкой реакции.
        — Отвращение?
        — Я в принципе не люблю вещей, кроме некоторых особенных, которые мне преподносят разные люди.  — Она вспомнила о маленьких сокровищах, сплетенных для нее бабушками в знак благодарности; о миниатюрной лодке-каноэ, вырезанной благодарным отцом…  — она говорит не об этих!
        Он долго и пристально глядел ей в глаза. Вздохнул. И ничего не сказал.
        Она порозовела, слегка.
        — Я не… собираю здесь сувениры.
        — Сувениры…  — мрачно буркнул он. Вот так, блаженства как не бывало.  — То, что ты можешь положить в чемодан, когда уезжаешь?
        Ее сердце больно заныло от острой тоски. Я не хочу уезжать. Я не хочу уезжать. Пожалуйста, не позволяй мне уезжать от тебя, молила она.
        — Что ты собираешься делать, когда твои солнечные панели, так сказать, полностью зарядятся?  — угрюмо спросил Доминик.  — Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем ты вернешься назад, чтобы снова подзарядиться? Или ты находишь себе каждый раз новое солнце?
        Еще несколько минут назад она нежилась в его объятьях, и вот теперь это катастрофическое падение по спирали. В его голосе слышалось что-то злое, безобразное, и оно пыталось прорваться наружу. «Не бросай меня»,  — сказал он в ответ на ее признание в любви. Господи, не говори так.
        Она смотрела на свою худую, усыпанную веснушками руку, бессильную, как ей казалось. Зрелище было жалкое, малопривлекательное. Она обхватила его еще крепче, и он уже еле дышал. А что, если самое плохое, что она могла ему сделать, это стать настолько сильной, чтобы уехать от него?
        — Вообще-то я… я подумала, что, может быть, смогу делать что-то хорошее, не уезжая из Парижа,  — осторожно прощупала она почву.
        — Ох, черт побери.  — Он вскочил с кровати так поспешно, что его часы оставили длинную царапину на ее спине, когда он выдернул из-под нее руку. Он подошел, голый, к окну, оперся локтем о раму и посмотрел на улицу.
        У Джейми перехватило дыхание. Слезы жгли ей глаза. Думай. Думай. Непонятно, что происходит.
        — Ты ведь… не женат, нет?  — внезапно спросила она. Почему он просил ее не бросать его, а потом так испугался, что она может остаться?
        Он же, услышав ее слова, дернулся. Словно ее вопрос прозвучал как пощечина, приводящая в чувство человека, теряющего сознание.
        — Что?  — Он с явным трудом повернул голову, посмотрел на нее и спросил, скривив рот: — Ты когда-нибудь встречалась с мужчиной, наделенным моралью и здравым смыслом?
        Она тоже скривила губы в ответ:
        — Мне кажется, сейчас я встречаюсь как раз с таким… Или я глубоко ошибаюсь?
        — Ошибаешься.  — Он опустил руку и повернулся к ней, прижавшись спиной к окну.  — Ты глубоко ошибаешься.
        Его слова больно ее ударили. Как ей показалось, ударили прямо в живот. О, не будь смешной, не сравнивай, ты знаешь, что такое удары в живот, одернула себя Джейми. Если бы Кэйд не нашла того замечательного хирурга, ты сейчас жила бы без селезенки.
        — Ты хочешь сказать, что мне не следует встречаться с тобой?
        — Не встречайся с мужчиной, обладающим моралью и здравым смыслом. Но я не женат, нет, Жем.
        Он говорит правду, нечего и сомневаться. Кэйд непременно сообщила бы ей, будь он обременен семьей. Впрочем, сейчас ей не стоило говорить о том, что ее сестра наводила о нем справки.
        — Ты спросил меня.
        Он тряхнул головой; его лохматые волосы стали еще более растрепанными, после того как она их взъерошила.
        — Я просто пытаюсь понять, как ты меня использовала. Ведь я никогда не говорил, что использую тебя.
        Какое-то время они с ужасом глядели друг на друга. Доминик казался таким огромным, таким сердитым, даже опасным. Что могло его так испугать?
        — Я не брошу тебя,  — внезапно заявил он, и его слова прозвучали так сурово и так решительно, как будто он разрубил пень столетнего дуба.
        Она нахмурила брови:
        — Ну… я еще никогда не слышала, чтобы обещание женщине не бросить ее звучало такой угрозой.
        Доминик долго молчал с угрюмым лицом, озадаченный.
        — А я еще никогда не слышал ни от кого обещания не бросить меня. Возможно, я просто выбрал неправильную интонацию.  — Он заставил себя выдержать ее испытующий взгляд.  — Жем, ты пойми вот что. Я никогда не смогу тебя бросить, даже если и было бы надо. Так что это тебе надо будет уйти от меня. Ты должна сама это сделать.
        Вру я все, с отчаянием подумал Доминик. Ведь он сам хотел, чтобы его слова звучали как предупреждение, но не получилось. Пожалуйста, Господи, позволь мне не дать ей уйти! Разве может он сам удержаться и не окружить ее самой нежной заботой?
        Но ведь Господь знал, что долгое время его отец, между взрывами насилия, держал себя так, словно они были для него самыми драгоценными существами на всем белом свете. Но потом стал постоянно их бить,  — так он избавлялся на свой лад от чувства вины. Доминик не хотел обижать Жем. Он знал, что не станет так делать. Он мог бы стать таким, как нужно ей. Но… его не оставляла мысль, что он должен предостеречь ее, объяснить ей открыто, с кем она имеет дело.
        Она нахмурилась еще сильнее:
        — Но я не хочу уходить от тебя.
        Он прижался лбом к оконной раме, солнечный свет лился на его лицо. «Не хочу» — еще не означало, что она это не сделает.
        Получалось, что она ничего ему не обещала.
        Еще пару мгновений назад ему казалось, что он теряет сознание, когда она заговорила о том, что останется с ним. От полной неспособности поверить в это, от неистового, испуганного желания, чтобы так оно и было. Ему хотелось вцепиться в нее, держать ее так крепко, чтобы она не вырвалась. Ведь она ничего не понимала, эта женщина, которая была травмирована один раз, всего один раз, хоть и жестоко. Все равно это не в счет, потому что она не получала травм от близких людей, считавших, что любят ее.
        — Но я не хочу висеть на тебе, как пиявка,  — добавила она.
        — Постой-ка, я ничего не понимаю.  — Он говорил медленно, старательно подбирая слова.  — Ты невероятно богатая, и все-таки в шестнадцатилетнем возрасте каждое лето работала в развивающихся странах по всяким там программам. А как только окончила университет, занялась реформой условий работы в тех странах. Три месяца назад какие-то подонки…  — его голос дрогнул,  — отмолотили тебя страшным образом, доказав этим, что твоя помощь людям еще не повод, чтобы они тебя любили. Два месяца ты выздоравливала, восстанавливала свою физическую форму, и теперь ты ходишь раз в неделю к врачу, а большинство людей, глядя на тебя, даже не догадываются о твоей травме. Но сколько времени тебе понадобится для восстановления эмоционального равновесия — неизвестно; тем не менее ты не даешь себе никаких поблажек. И ты уже обеспокоена тем, что ты повиснешь на мне словно пиявка, поскольку не обрела новой цели, не знаешь, чем тебе заняться? Правильно я все суммировал?
        Она озадаченно смотрела на него, словно не совсем понимала его тона, однако…
        — Кажется. Да. Ты ни в чем не ошибся, картина точная.
        Он засмеялся каким-то сердитым смехом.
        — Жем, в отличие от тебя я не беспокоюсь, что ты проведешь всю свою жизнь, как ты выразилась, пиявкой. Давай скажем так: даже если ты всю дальнейшую жизнь будешь сидеть в моем салоне и пить мой шоколад — ты все равно не будешь висеть на мне пиявкой. Не тот, видишь ли, случай… Ведь ты всю свою жизнь пыталась быть идеальным человеком, ты, сама того не подозревая, позволила мне почувствовать себя так, словно я и в самом деле… солнце. Ты и вообразить себе не можешь, что это такое для меня.  — Он резко шагнул вперед и взял ее за руки, сжал их.  — Жем. Я еще никогда за всю свою жизнь не был таким счастливым. Просто не догадывался, что такое возможно. А ты все твердишь, что не хочешь быть пиявкой, что тебе нужно найти себе какое-то достойное занятие… Я не сомневаюсь, что в твоей жизни будет много более интересных вещей, чем общение со мной, благодаря которому я чувствую себя солнцем. Но не говори мне о них. Пожалуйста, заткнись, черт побери!
        Глава 25
        — Знаешь, чтобы ее удержать,  — сказал Пьер,  — тебе нужно хотя бы поверить в то, что удержать ее возможно.
        Замечательно. За пять лет регулярного общения его психотерапевт превратился в Питера Пэна. Остается только поверить в то, что ты способен летать, и слегка посыпать себя волшебным порошком.
        В его сознании промелькнуло причудливое видение — золотые веснушки, усыпавшие бледную кожу.
        — Сколько ты уже знаком с нею?
        — Три недели.  — Он не лгал и не преувеличивал. Можно многое узнать о женщине, глядя, как она лакомится твоим шоколадом.  — Одну неделю мы гуляли с ней по городу,  — добавил он после небольшой паузы, поскольку не было смысла в этом сеансе психотерапии, если бы он не сказал правду хотя бы о некоторых вещах. Все равно что ходить в тренажерный зал и просто махать пустыми руками по воздуху.
        — Ты готов изменить ради нее свою жизнь?
        Да, он начал меняться в тот же момент, как только ее увидел. Он попытался сохранить бесстрастное выражение лица.
        — Что ж… чудесно,  — подвел итог Пьер с довольной улыбкой, осторожно, так, как и должен говорить профессиональный психолог.
        Но это было вовсе не чудесно, это был абсолютный эгоизм. Это был способ добиться желаемого.
        Пьер вздохнул:
        — Мне действительно хотелось бы встретиться с ней и понять, хороший совет я даю тебе или нет. Будет ужасно, если она просто…
        Он замолк, но Дом уже понял его. «Просто тебя использует».
        — Да, так и есть,  — твердо заявил он.  — Мы уже говорили с ней об этом. Оказывается, мне нравится, когда меня используют так, как это делает она.  — Он просто не хотел стать бесполезным. С другой стороны, ужасно желать, чтобы женщина подольше оставалась слабой и нуждалась в его силе — хотя тогда он смог бы ее удержать. Для чего он такой сильный, если не для того, чтобы оградить ее от всех бед? Ведь это лучше, чем просто защищать самого себя?  — Она считает, что я замечательный,  — признался он как можно более безразличным тоном. Нет, он не собирался рассказывать всю их историю с солнцем, чтобы не нарваться на насмешки. Это было слишком хрупким и слишком драгоценным, у него даже дыхание перехватило, когда он вспомнил ее слова.
        В глазах Пьера светилась такая деликатность, что Дом сразу разозлился. Он не нуждается ни в чьем сочувствии. Может быть, ему понадобится нюхательная соль, если он упадет в обморок от своих попыток поговорить об этом с Джейми, но не жалость.
        — Ты боишься, что она узнает правду и бросит тебя?
        Доминик покачал головой, игнорируя болезненное ощущение под ложечкой. Около десяти лет он усердно игнорировал такие вещи, но они все не проходили.
        — Вот за что я плачу тебе, Пьер. Чтобы ты научил меня, как быть совершенным в тех глубоких отношениях, к которым ты всегда подталкивал меня прежде. Ты должен что-то знать о них, если вспомнить, как ты упорно настаивал на том, что я в них нуждаюсь.
        — Ты уверен, что она бросит тебя, потому что так поступила твоя мать?  — предположил Пьер.
        Доминик едва не зарычал на него от досады.
        — Я уже сказал тебе. Мне не нужен анализ. Я просто хочу знать методы.
        — Чтобы заставить ее поверить, что ты идеальный и абсолютно надежный.
        Дом одобряюще кивнул. Наконец-то они к чему-то пришли.
        Пьер в очередной раз поднял свои проклятые брови.
        — Дай-ка поразмыслить, правильно ли я тебя понял. Итак, ты пришел сюда, чтобы научиться делать вид, что ты абсолютно идеальный…
        — Не делать вид,  — поспешно возразил Дом. Он всегда подозревал, что его папаша только делал вид. Иначе почему мать порвала с ним?
        — Значит, научиться быть идеальным мужчиной для долгих отношений.
        — Точно,  — улыбнулся Дом.
        Пьер скрестил на груди руки и решительно покачал головой:
        — Безнадежно. У тебя будет намного больше шансов, если ты останешься сам собой.
        Остаться самим собой — смехотворный совет, а вот делать вид, что он хороший, ему нравилось. Несмотря на отказ его собственного психотерапевта помочь. Если бы только он мог преодолеть чувство вины из-за того, что он продавал ей обманку вместо настоящего золота.
        Но даже он сумел быть безупречным первого мая, когда рядом с ним была Джейми. День выдался пасмурный, мягкий и благоухающий, по небу плыли низкие облака, но на город не пролилось ни капли. Всюду витал свежий лимонный аромат ландышей, цветочницы ходили по улицам или стояли на углах с ведерками этих цветов, собранных в окрестных лесах. Флористы продавали их более формально — в горшочках или букетиках. Маленькие изящные колокольчики белели всюду, куда ни бросишь взгляд.
        Доминик уже купил Джейми несколько букетиков, а до этого его сердце чуть не разлетелось на крошечные кусочки — Джейми принесла ему в ванную букетик, когда он брился. Никто и никогда не дарил ему в мае букетика ландышей с пожеланием счастья и процветания.
        — Он правда приносит счастье?  — смущенно спросила она.
        И букетик принес счастье. О да, принес.
        Поразительно, насколько слаще пахли ландыши на каждом углу, когда ты уже получил в подарок такой милый букетик. На сердце было легко, ты буквально парил в воздухе, как Ника Самофракийская, потому что рядом шла она, и она пожелала тебе счастья. Не в силах противостоять желанию, он купил ей еще один пучок ландышей, потом еще один. Но после третьего понял непрактичность своих попыток окутать ее счастьем прямо там, на улице. Да и неудобно было таскать с собой во время прогулки столько цветов.
        Сияя взором, она улыбнулась ему и подарила один букетик старушке, которая тихо сидела на скамье и смотрела на движущийся мимо нее мир, а другой букетик — хмурой девочке-подростку, та очень удивилась и растянула губы в улыбке. Последний букетик Джейми оставила себе. Доминик решил купить ей на обратном пути столько ландышей, сколько она сможет унести, и наполнить ими всю ее квартиру.
        Гуляя по острову, на котором находится и собор Нотр-Дам, Доминик и Джейми спустились со старинного моста, Пон-Нёф, на нижнюю набережную, где толпы туристов садились на катера, которые везли их вверх и вниз по Сене. Там они прошли на оконечность острова, в одно из самых романтических мест города, где не было мельтешения лодок, и сели, прислонившись спинами к каменной стенке.
        Тут же к ним слетелись воробьи и голуби, в надежде, что им перепадет что-нибудь съедобное. Доминик сидел, вытянув перед собой ногу, и размахивал букетом, отпугивая птиц, но те, как и он, были не робкого десятка.
        Джейми играла другой его рукой. Она прижалась к нему, прижимала ладонь к его ладони, сгибала и разгибала его пальцы, другой рукой гладила по тыльной стороне его кисти, по толстым коротким пальцам, покрытым шрамами, ласкала мозоли на ладонях.
        Он осторожно косился на нее, но видел только макушку. Она, казалось, была вся поглощена своим бесцельным занятием и получала от этого огромное удовольствие.
        Его сердце не знало, то ли нежиться, наслаждаться этими ласками, то ли свернуться в нервный клубок. Несомненно, рано или поздно тень реальной жизни упадет даже на ее мечтательное, блаженное состояние, и Джейми задумается, откуда на его руках такие шрамы.
        Она пыталась обхватить его руку, но не получалось. Даже если бы он сжал кулак, она не смогла бы обхватить его двумя руками, да ему и не хотелось показывать ей кулаки. Он глядел на ее узкую, изящную веснушчатую кисть. Она лежала на его безобразной лапе, покрытой безобразными шрамами и ссадинами. Кончики ее пальцев еле доставали до начала ногтевых фаланг его руки.
        — Я люблю твои руки,  — промурлыкала она.
        На миг он застыл. Потом, наоборот, ему показалось, будто он до сих пор опирался о ледяную глыбу, которая внезапно стала таять.
        — Что?
        Она слегка вспыхнула, порозовел край щеки, который был ему виден. Ее пальцы еще крепче сжали его руку, словно кто-то пытался ее отобрать у нее.
        — Ты… не представляешь. Просто… я правда их люблю.  — Ее щека стала темно-розовой. Ее пальцы машинально продолжили свои ласки, потом напряглись, словно она ничего не могла с собой поделать.
        Он глядел на их сомкнутые руки, на свою темную кожу в шрамах и совершенно не мог понять, что там можно любить.
        — Сколько ты выпила колдовских напитков?
        — Что?
        — В Доме ведьм. Ты сказала, что пила там горячий шоколад, до того как мы встретились.
        Конечно, ему не верилось, что Магали и ее тетки способны на магию, но другого объяснения у него просто не было. Как в пьесе Шекспира, которую он читал в переводе минувшей зимой, где королева фей влюбляется в неотесанного ткача с ослиной головой.
        Ему не хотелось считать себя работягой-ослом, ведь он пробился своими силами наверх, победил всех, стал лучшим из лучших, но… она обладала колдовской властью над ним. Больше всего пугала ее способность дарить ему необычайные силы или превращать его в ничтожество.
        Она засмеялась, не принимая его слова всерьез.
        — О нет, это было уже после нашего знакомства. Я пила твой шоколад до того, как встретилась с тобой. Если ты хочешь списать мои чувства на колдовство, это более вероятный виновник.
        Он успокоился. Как бы то ни было, а шоколад у него всегда отменный. Всегда.
        Вот так она сидела, прижавшись к нему, и ласкала его руку, словно драгоценный подарок, а он щурился на свет, отражавшийся от маленьких волн, испытывал смятение чувств и прогонял голубей, стараясь хотя бы казаться сильным. Вполне возможно, что отныне всю жизнь аромат ландышей будет пробуждать у него воспоминания об испуганном, чистом счастье.
        — Что собой представляет здешняя бойня?  — вдруг спросила она.
        Его рука дернулась и судорожно сжалась, да так сильно, что Джейми вскрикнула от боли. Он поскорее отпустил ее руку. Ох, проклятая лапища мясника.
        — Какой дьявол сказал тебе об этом?
        Она колебалась.
        — Сильван,  — с горечью догадался он. Стебельки ландышей смялись в его кулаке. Чертовы сплетники, кухонная команда! Конечно, кто-то из его работничков пронюхал про это и проболтался людям Сильвана. Чертов Сильван сплетничал с ней про него, перебирал все безобразные подробности, какие мог раскопать в его жизни…
        — Это разве секрет?  — удивленно поинтересовалась она.
        Он окаменел.
        — Нет.  — Его голос звучал резко даже для его собственных ушей. Так он и знал, что все его попытки быть с ней нежным рано или поздно закончатся провалом.  — С какой стати?  — А он-то думал, что может быть хорошим, совершенным. Вот еще минуту назад думал.
        — Я не знаю,  — медленно проговорила она, отодвинулась и пристально посмотрела ему в лицо. Черт побери, ему не нравится, что она глядит на него, словно на дикого зверя, который может кусаться.  — Я не вижу никаких причин. Разве что тебе просто неприятно говорить об этом. Тогда извини.
        — Не извиняйся,  — буркнул он. Просто он вспыльчивый идиот. Теперь ей приходится его успокаивать? Чтобы он не прыгнул на нее?  — Никогда не извиняйся передо мной.
        Она нахмурилась и твердо посмотрела на него сумеречными синими глазами.
        — Я буду делать то, что хочу.
        Его мышцы расслабились, как было всегда, когда она не желала принимать его бред. Он нашел в себе силы слегка улыбнуться.
        — Почему твой отец отправил тебя туда?  — спросила она.  — Ему нужны были деньги? У тебя были неприятности в школе?
        Нет, он любил школу. Он читал запоем и, во всяком случае, готов был на что угодно, лишь бы учителя глядели на него с одобрением. Он очень хорошо учился, несмотря на домашний ад, пока не ушла мать, а тогда… пожалуй, в душе он надеялся, что учителя услышат его крик о помощи. Но вместо этого они пожимали плечами, мысленно списали его в нули и направили внимание на нового любимца… Вот такой урок преподала ему школьная жизнь.
        — У тебя неправильная информация. Отец не посылал меня на бойню. Я сам пошел. Я стал работать. Ему осталось лишь дать согласие…  — Согласиться с тем, что его единственный сын — полный болван и не достоин ничего большего.  — Я справился с работой. Делал ее чертовски хорошо. Я получил возможность рубить все — мясо, кости…
        Глаза ее сами собой округлились. А ему было невыносимо видеть выражение ее лица.
        — Я не причинял им боль,  — торопливо добавил он.  — Они были уже мертвые. Вот почему это было так хорошо.
        — Хорошо.
        Его губы сжались в горькую гримасу, все мышцы тела его напряглись, очень туго напряглись. Он ожидал, что она станет его жалеть, и приготовился это выдержать, не отшвырнуть ее, будто взъяренный раненый бык.
        Она опять раскрыла его руку, переборов непроизвольное сопротивление его тугих мышц. Он заставил их подчиниться ее воле. Он всегда позволял ей делать с ним все, что она хотела. Она положила на его ладонь свой маленький кулачок и загнула вокруг него огромные пальцы. Искореженная рука поглотила пыльцу золотистых веснушек. Осталось лишь нечто большое, брутальное, хоть и смягченное маслом какао.
        — По-моему, вот что хорошо,  — сказала она и снова положила голову ему на плечо. Где-то под ее щекой громко стучало его сердце, словно выскакивала из воды волшебная рыба.  — Ты самый удивительный человек, каких я встречала. Пожалуй, я должна тебя предупредить: я не брошу тебя. Я все еще думаю, как мне снова стать сильной, но одно я уже решила — если ты не собираешься меня бросить, я буду счастлива ответить тебе тем же.
        Глава 26
        Старик ждал его на темной тихой улице с большой сумкой в руке.
        — Опять вы,  — с тихим отчаянием почти простонал Доминик. Он определенно нуждался в том, чтобы побыть одному, совсем одному, наедине со своим салоном и шоколадом, так как это были привычные вещи. Его ужасно пугало собственное сердце, готовое поверить, что Джейми, возможно, не бросит его. Господи, ее тело так доверчиво пульсировало рядом с ним там, на набережной…
        — Я не застал вас вчера на работе.  — Голос Джеймса Кори был тоже усталым.  — Вы часто уходите вот так среди дня? Чтобы где-то прожигать жизнь?
        Доминик не мог скрыть удивления, слушая старика.
        — А вы сами, вероятно, давно уже не прожигали жизнь?
        Старый миллиардер что-то недовольно пробормотал.
        Доминик сердито сверкнул глазами.
        — Сейчас половина шестого утра. Думаете, я поднялся так рано, чтобы наслаждаться чьей-то компанией?  — Он хотел поработать над скульптурой. В это утро он почти не боялся ее. Под его руками она делалась все более узнаваемой. Экспо ведущих шоколатье пройдет в ближайшие выходные; Дом не мог откладывать эту работу — он верил в себя. Если бы не верил, то ничего не добился бы в жизни.
        — Если вы встаете так рано в молодом возрасте, что же будет, когда вы доживете до моих лет?  — невесело вздохнул Джеймс Кори.  — И, между прочим, я никогда не встречаюсь случайно с человеком, если не хочу этого.
        — А у меня такое бывает,  — огрызнулся на его слова Доминик.
        — Ну что ж, кое-кто из ваших клиентов бывает со мной даже грубее, чем вы.
        Да, у него попадались грубые посетители, но он был уверен, что старик вполне был им под стать. Закатив глаза от досады, он впустил Джеймса Кори в дверь, главным образом оттого, что ему было неловко оставлять старика на темной и пустой улице. Потом защелкнул за ними замок и включил освещение на лестнице. Ему нравилось приступать к работе, когда всюду темно и лишь спиральная лестница сияет, словно лестница Иакова, ведущая на небеса.
        — Надо сказать, что у вас тут действительно приятно,  — дружелюбно заметил старик.
        Доминик лишь вздохнул. Он любил первым подниматься наверх по сияющей лестнице, один, и чтобы никого больше. Но… старик… что же с ним делать? Он вздохнул во второй раз, тяжело и громко, чтобы было слышно, и жестом пригласил Джеймса Кори пойти впереди него.
        — Но только вы больше не приходите сюда так рано. Ведь сейчас я мог бы еще спать.  — Да, спать, обняв Джейми, чтобы ее пальцы сонно гладили во сне его руку. Она обещала не бросать его, а ему просто хотелось ненадолго забыть свой страх, погрузиться в нее, поверить ей.
        — Мы должны обговорить ту шпинатную сделку,  — деловито сообщил Джеймс Кори.
        — О-о, я должен торговаться с вами от двадцати миллионов и выше?
        Старик фыркнул.
        — Должен признаться, у меня были другие мотивы для сделки в двадцать миллионов. Но если серьезно, сколько вы возьмете, чтобы создать для меня шоколадно-шпинатную плитку?
        — По-моему, вы меня не поняли. На дешевых шоколадках из супермаркета должно, на мой взгляд, стоять имя Сильвана.
        — Слушайте, наш шоколад достаточно качественный, чтобы на нем было мое имя,  — запальчиво возразил старик, опасно понизив голос.
        — У всех свои стандарты,  — быстро ответил Дом, пожимая плечами.
        — Значит, вы убеждены, что Кори вас недостойны?
        Доминик не смог сдержать смеха.
        — Нет, я говорю только о моем шоколаде.
        Джеймс Кори смерил его острым несговорчивым взглядом.
        — О-о, в самом деле? Не слишком ли вы высокого мнения о себе?
        — Почему, допустим, не двадцать пять миллионов? Или, по-вашему, это достаточно высокая самооценка?
        — Вместе с вашим именем?
        Доминик мучительно застонал.
        — Может быть, вам вызвать такси? Честно говоря, сегодня мне нужно многое сделать. Я хочу приступить к работе.  — Ну, он настроился на работу, когда шел по пустынным предрассветным улицам, все еще чувствуя запах Джейми, и хотел сделать из шоколадной глыбы нечто красивое, совершенное. Но чем ближе подходил он к скульптуре, тем больше в него закрадывался предательский страх, совсем как в тот раз, когда он поверил, что Джейми его не бросит. Это состояние можно было бы сравнить вот с чем: он словно стоял на краю большого ущелья, и ему предстояло перейти через него по мосту из тонкой бумаги.
        — Я принес вам шпинат.  — И старик водрузил на столешницу сумку, прямо возле шоколадной скульптуры, словно эти чертовы листья, эта, будь она неладна, трава были важнее всего на свете.
        Доминик криво усмехнулся. Этот настырный богач ему нравился. И вообще, это было проще, чем оказаться перед своими страхами. С демонстративным недовольством он подхватил сумку.
        — Вы принесли контракт, обговаривающий график платежей и то, что вы не станете использовать мое имя?
        — Почему бы нам не поговорить о платеже позже?
        — Как скажете,  — сухо ответил он.  — Вот что получится на эти двадцать пять миллионов.  — Он поставил на плиту кастрюлю, налил в нее немного сливок, перебрал шпинат и положил в сливки только самые свежие листья. Потом прошел в другую комнату, задумался на мгновение над шоколадом Вальроны, французского производителя, и, наконец, выбрал бленд из какао-бобов Trinitarios и Criollo, 72 %, с горькой основой.  — Вот так будет в самый раз.
        Пока настаивались сливки, он несколько раз сильно ударил упаковкой шоколада о край столешницы, разбил его на мелкие куски и высыпал их в большую металлическую миску. Он не потрудился щелкнуть на кухне выключателем, свет падал только из главного помещения лаборатории, и старик стоял в полумраке за его спиной. Они походили на алхимиков, колдующих над эликсиром жизни.
        — Так.  — Видя, что сливки вот-вот закипят, что они позеленели и взяли в себя максимум пресноватого вкуса, он отцедил листья и вылил зеленую жидкость на шоколад.
        Джеймс Кори ахнул, когда Дом швырнул в ближайшую раковину дуршлаг с листьями и начал перемешивать шоколадно-сливочную смесь.
        — Что? Вы выбросили шпинат?! Но это низкокалорийный продукт!
        Доминик на мгновение замер.
        — Низкокалорийный? И что?..
        — Да! Понимаете, таким шоколадом матери станут с удовольствием кормить детей!
        — Американские матери станут давать детям шпинатные шоколадки? Вы уверены, что даже в вашей стране найдутся такие вот сумасшедшие?
        Старик горделиво скрестил на груди руки и с негодованием вопросил:
        — Для вас с чем-нибудь связан День высадки союзных войск в Европе? С чем?
        — Вы там были?  — спросил Доминик, и в его голосе зазвучало невольное уважение.
        — Нет, мне не хватило двух лет. Я был слишком молод,  — неохотно ответил Джеймс Кори.  — А у моего отца был полиомиелит, так что он тоже там не был. Но мы делали шоколад для военного пайка и старались, чтобы он получился как можно более питательным.
        Доминик от возмущения ненадолго онемел и молчал.
        — Так вы заставляете меня имитировать солдатский шоколад времен войны?
        — Лучше,  — упрямо заявил старик.  — Я хочу создать что-то особенное, для гурманов.
        — Ой, уходите отсюда,  — возмутился Дом. Он потратил целую упаковку шоколада, качественные сливки и свое хорошее спокойное утро, когда мог работать над скульптурой. А когда еще? Работай он над ней днем, окружающие заглянули бы слишком глубоко в его душу.  — Знаете, лучше бы я сегодня утром подольше остался с любимой девушкой, если бы знал, что вы сюда явитесь.
        Вот. Он опять сказал эти слова. И будет их повторять, пока не исчезнет ощущение, будто он случайно сорвался со скалы.
        Джеймс Кори сердито поджал губы.
        — Не надо описывать мне ваш интим. Это грубо, даже для вас.
        — Спасибо. Но она действительно неотразимая, разве я не говорил?
        Джеймс Кори скрипнул зубами и пробормотал что-то про внучек и проклятых парижан.
        В мозгу Доминика мелькнуло какое-то воспоминание. Его сотрудники сплетничали насчет того, что Кэйд и Сильван не торопятся со свадьбой.
        — Кстати, как там ваша другая внучка?
        Джеймс Кори застыл и глядел на него странным взглядом.
        — Я слышал, что она лежала в больни…  — Доминик осекся. И уставился в такие знакомые ему голубые глаза.
        С минуту они молчали. Лицо Доминика постепенно белело, а на губах Джеймса Кори играла довольная усмешка, словно его поймали с поличным и именно этого он и хотел.
        Не говоря ни слова, с таким ощущением, будто под его ногами скользкий лед, Доминик повернулся и пошел в свой кабинет. Стремительно включил компьютер. Через пару секунд на экране появились результаты для Джейми Кори. Вот она стоит рядом с темнокожим мужчиной под навесом, крытым пальмовыми листьями, перед школьной доской. Мужчина улыбается в объектив фотоаппарата и обнимает ее за худенькие плечи. Ее длинные волосы завязаны на затылке в конский хвост, вокруг пухлого юного лица вьются рыжеватые пряди, нос чуть блестит от жары и высокой влажности воздуха. На ней огромная шляпа и туника из тонкой ткани с ярким узором, с длинными рукавами — чтобы защитить от солнца веснушчатую кожу. Она выглядит такой уверенной в себе, словно ничто на свете ей не угрожает.
        И вот она еще — ее безжизненное тело лежит на носилках, а вокруг спасатели; вот носилки поднимают в вертолет. Еще снимок — она с трудом улыбается для камеры, ее лицо совсем худенькое и бледное после двух месяцев, проведенных в больнице, а волосы длиной едва в дюйм. Вероятно, снимок сделан прямо перед тем, как она стала приходить в его салон.
        В поиске отсутствовал хронологический порядок. Вот очень маленький мальчишка несет на голове огромную джутовую сумку — весила она, похоже, больше, чем он сам. Рядом с ним упала на колени под тяжестью такого же мешка другая фигура, ее лицо закрыто спутанными рыжеватыми волосами, завязанными в конский хвост. Святые небеса, он уже видел когда-то такой снимок, он обошел в свое время все газеты и телеканалы.
        Еще снимок — тот же мальчишка, но старше на несколько лет. И трудно сказать, кто больше гордится, он или Джейми, когда он стоит рядом с ней, держа в руке диплом. Он выглядит очень серьезным, а у Джейми такой вид, будто она только что плакала.
        Джейми Кори.
        Она ведь говорила ему о своем богатстве.
        Она говорила, что работает над улучшением условий труда, борется с эксплуатацией детей.
        И вот неожиданно выяснилось — что все так и есть. Он понимал это.
        Понимал, что, когда она выбирала, бросить его или нет, что он делал? Кого он просил бросить? Ребенок, сидевший внутри него в позе зародыша, распрямился, нахмурился и хотел сказать тому мальчишке на фото, чтобы тот отвалил. Что она ему тоже нужна.
        Словно ему требовались другие доказательства того, какой он ублюдок.
        Словно у нее были когда-либо реальные намерения посвятить себя ему.
        Кори. Не такая уж малозначащая фамилия, чтобы ее не упоминать. Он не знал этого, так как она не хотела. Она стремилась сохранить часть своей души в секрете. В безопасности.
        Хорошо еще, что она сообщила ему свое настоящее имя.
        — Нашей Джейми никогда не нравился паразитический образ жизни,  — сказал из дверей ее проклятый тезка.  — У нее всегда было свое мнение насчет этого, даже в детстве. Во всем виновата школа. Какой-то левак-преподаватель заморочил ей голову, и нам не удалось вернуть ее в семью.
        — Убирайтесь,  — негромко прорычал Доминик.  — Убирайтесь вон из моего салона.
        Миллиардер лишь пожал плечами.
        — Она еще не говорила вам о приглашении на ужин?
        — Убирайтесь к черту.
        — Сегодня вечером. Ее отец тоже прилетит — Мак Кори, нынешний президент «Шоколад Кори».
        — Он тоже пускай катится в задницу.
        — Я непременно ему передам. Между прочим, это будет настоящий семейный ужин. И мы хотели бы видеть вас на нем как нашего почетного гостя.
        Глава 27
        С Домиником что-то случилось, подумала Джейми. Он едва сказал ей пару слов, когда она пришла утром после тренировки. А когда поцеловала, его губы были плотно сжаты. Казалось, в нем бурлили горечь и ярость, как в тот первый раз, когда он глядел на нее в салоне Филиппа Лионне. Как тогда, и все-таки гораздо, гораздо хуже. Он сдерживал изо всех сил свой гнев. Не давал ему выйти наружу. Но и не прогонял его. Ей было трудно находиться рядом с ним.
        Она стояла под большой шоколадной скульптурой. Вокруг валялись инструменты, всё было усыпано шоколадными стружками, несколько их таяли в волосах Доминика. У нее скривились губы. Он такой большой, такой сильный, рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. И все-таки иногда были моменты, когда ей хотелось прижать его к себе, как маленького мальчика. Ее рука потянулась к нему, пока еще скрытая поверхностью стола, на котором он работал над шоколадными складками одежды. Но тут он поднял на нее глаза, черные и жесткие, и пронзил ее взглядом.
        Ее рука опустилась. Она отступила на шаг назад и тяжело вздохнула.
        — Что такое — опять тот вопрос, брошу ли я тебя?  — Это была основная вещь, из-за которой они спорили в последние два дня.
        Его губы сжались еще крепче.
        — Возможно.
        — А ты…  — Она снова вздохнула. Трудно спросить у мужчины, хочет ли он жениться на тебе, когда он ведет себя так враждебно. Когда она решила поднять в спортзале слишком большой вес, ей пришла в голову мысль. Возможно, странная мысль. Они знакомы так недавно, и все-таки ей кажется, что она знает все, что ей надо знать про него. Либо еще до встречи с ним она знала все, что ей надо было знать,  — по его розовым бутонам и дикому камню, по вкусу его безумной, темной, страстной души на ее языке. Но теперь еще она знала его силу и его голод, знала то, как он держал ее за руку — словно никак не хотел разжать пальцы и скорее был готов на то, чтобы ему отрубили руку.
        Она так долго купалась в его тепле и силе, не сознавая, что он тоже получал от нее столько, сколько ему было нужно. Она смотрела лишь на себя, выздоравливала, брала. Не думала об этом, потому что он, казалось, с готовностью позволял ей пользоваться им. Он так жаждал давать ей еще больше!
        Но все-таки она не вполне понимала, что же он от нее получает. Но ведь он что-то же получает! Что-то, что ему отчаянно не хотелось терять.
        Она подумала о том десятилетнем мальчишке, осознавшем, что его мать ушла. Что в семье остались только он да отец, через два года отправивший его работать на бойню.
        И еще подумала, что, возможно, способность, пусть преждевременная, загадывать далеко наперед была тем самым, в чем они оба нуждались. И что, возможно, если она попросит его, то это залечит пять тысяч ран в его душе. А его «да» сделает ее опять целой, невредимой и здоровой, готовой к тому, чтобы прожить новый день.
        Может быть, ей и вправду нужно работать на организационном уровне, управлять всем из Парижа. Кэйд считает, что так она в конечном счете сделает больше добра. Может быть, ей и не нужно возвращаться на плантации. Пока она еще не решила. Прежде она не исключала того, что ее окончательное выздоровление означает разлуку с Домиником. Но… там, в спортзале, у нее перед глазами были Сильван и Кэйд, сидевшие на диване, тесно прижавшись друг к другу. Эта картина вспыхивала в ее памяти каждый раз, когда она выжимала вверх штангу и держала ее на руках, как Атлант держал мир. При помолвке ее сестра и Сильван думали, что все будет так, как они решили — Кэйд откажется от своей жизни и будет жить одной жизнью с Сильваном. Теперь они сомневались, что у них это получится. Но зато у них не было сомнений, что они будут вместе, что бы там ни происходило в их профессиональной жизни.
        Доминик работал с угрюмой сосредоточенностью, словно собирался заставить эту статую стать прекрасной, как бы ему ни хотелось расколотить ее на кусочки.
        Может быть, она сумеет что-то сделать, если он снова улыбнется ей. Доминик всегда ей улыбался. С того первого раза, когда он ей представился, его глаза теплели при виде ее, как будто на глубокую, темную воду падал солнечный свет.
        Она робко провела пальцем по столу, подобрала тонкую стружку шоколада и сунула в рот.
        Он проследил взглядом за ее жестом. Кажется, на секунду его губы почти смягчились.
        Внезапно он положил на стол резец и наклонился над столом, вцепившись пальцами в край мраморной доски. Сверкнул глазами и прошептал так, словно резал голосом стекло:
        — Ты не имела права.
        Она поморщилась, не понимая, что она не имела права делать.
        — Сидеть тут и есть мой шоколад, да так, словно ты не могла насытиться мной,  — злобно прошептал он.  — Я люблю тебя. А ты всегда намеревалась уйти.  — Его руки так крепко сжали край столешницы, что она хрустнула бы, если бы не была мраморной. Вот почему он вцепился в стол, а не в нее, поняла она.
        Она положила руки между его руками и подвинула их вперед сквозь шоколадные стружки, тоже наклонившись над столом. Их лица сблизились на расстояние пары дюймов.
        — Я никогда не думала, что ты захочешь, чтобы я осталась. Во всяком случае, поначалу. Ты гораздо крупнее меня. Во всех отношениях.
        Он покачал головой. Их лица были так близко, что он почти касался губами ее губ. Вот только выглядел он свирепо, словно готов был ее укусить.
        — Я не понимаю, что ты говоришь, и никогда не понимал. Жем, я в который раз повторяю, что ты идеализируешь меня, идеализируешь больше, чем нужно.
        — Нет, я вовсе не идеализирую,  — возразила она.
        Он отпустил край стола и оглянулся с сердитым видом, ожидая увидеть любопытные физиономии своих сотрудников. Но никого не увидел. Все толпились в других помещениях, растягивая до бесконечности поиски чего-то «нужного». Глазировочные машины, оставленные без присмотра, лили шоколадный каскад в пустоту.
        — Пойдем в мой кабинет,  — отрывисто позвал он.
        Кабинет Доминика был… крошечный. Невозможно было закрыть дверь, не задев боком кого-то другого, кто там находился. Даже при закрытой двери между Джейми и Домиником, опершимся на свой стол, расстояние было около фута. «Он был бы рад трахнуть меня в своем кабинете».  — С внезапной раскаленной злостью Джейми вспомнила слова сестры.
        — Сколько женщин ты тут любил?  — не удержавшись, спросила она.
        Доминик поморщился, сильнее сжал край стола и запрокинул голову. Секунду он казался пристыженным, побитым, отвергнутым. Но потом на его лицо вернулась решительность.
        Она накрыла ладонью его руку. Никогда не могла противостоять искушению — претендовала на эту силу. А еще хотела убедиться, что он не отшатнется от ее ласкового прикосновения.
        Он с опаской и горечью посмотрел на ее хрупкую кисть, как будто она вытащила плетку, и теперь последует наказание.
        Джейми нахмурилась и всмотрелась в его лицо. Затем медленно провела ладонью по его руке, по грубой ткани поварской куртки, обхватила пальцами его могучее запястье и погладила тыльную сторону его ладони.
        Бледные веснушки легли на крошечные шрамы. Джейми работала с подростками, которых бросили родители либо продали в рабство близкие люди; с подростками, которых били и изнуряли тяжким, непосильным трудом. Правда, она работала с ними в группах, то есть более отстраненно. Она решала их проблемы, не пытаясь жить одной с ними жизнью. Но все же, если бы она была не такой слабой и эгоцентричной… она давно бы поняла, что у Доминика Ришара — грубого, нежного, дикого, прекрасного, очень успешного Доминика Ришара — были свои проблемы.
        Куча проблем.
        Одна из причин, почему он любил ее, возможно, была в том… что она тоже его любила, очень любила. Одна из причин, почему он боялся ее, была в том… что он боялся рассчитывать на эту любовь, верить в нее.
        Она опять всмотрелась в его напряженное лицо. Его рука окаменела под ее ладонью, словно он хотел ее отдернуть, но не находил для этого сил.
        — Я не думаю, что тебе интересно потакать моим маленьким фантазиям, я права?  — негромко спросила она.
        Его лицо стало еще суровее, он не смотрел на нее, углубившись в себя.
        — Я не собираюсь заниматься с тобой сексом в этом кабинете. Ни сейчас, ни потом.
        Черт побери, сколько баб трахал он в этой комнатке?
        — Я не такую фантазию имела в виду. Эта будет после заката, когда все уйдут.
        Его рука дернулась.
        — Нет. Я не твоя фантазия.
        Ее лицо отразило целую гамму чувств — от удивления до почти враждебной настороженности.
        — По-моему, большинству мужчин нравится, когда они становятся предметом женской фантазии.
        — Ну а мне нет.
        Она хмуро взглянула на него и попробовала зайти с другой стороны.
        — Так я для тебя не групи?
        — Какого черта? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?  — вскипел он.
        — Но в таком случае почему ты никогда не остаешься у меня на всю ночь? Всего один раз за все время наших отношений ты был у меня до тех пор, пока я не проснулась. Мне непонятно, почему ты всегда спешишь уйти от меня до рассвета.
        — Но я всегда оставался у тебя всю ночь,  — в растерянности отвечал он.  — Я ухожу на работу.  — Он недоуменно смотрел на нее, все еще прижимаясь к столу.  — Ты этого не знала?
        Она медленно покачала головой, что-то обдумывая.
        — Тогда… тогда что ты думала, когда просыпалась, а меня уже не было?  — спросил тем временем Доминик.
        — Что тебе требуется пространство… И это понятно. Что ты хочешь свободно дышать, и я не должна перекрывать тебе кислород.
        Молчание. Казалось, они с разных сторон приблизились к некой опасности, но надо было решиться и переступить через нее.
        — Нет,  — твердо проговорил он первый, вложив в это короткое слово заряд страсти.  — Нет. Мне легче дышится, когда ты рядом.
        Испытывая огромное облегчение, она тихонько вздохнула, шагнула вперед и уткнулась в его поварскую куртку. Потерлась лицом о грубую ткань.
        Он разжал руку, вцепившуюся в край стола, и пошевелил пальцами, восстанавливая кровообращение. Потом несмело положил ее на спину Джейми, между лопаток.
        — А ты? Тебе требуется пространство для дыхания?
        От него пахло качественным, вкусным шоколадом и еще какой-то зеленью — вероятно, он экспериментировал.
        — Мне тут тоже лучше дышится,  — честно призналась она. И набрала в грудь воздуха.  — У меня к тебе есть один необычный вопрос.
        — У меня тоже.
        Она засомневалась. Может быть, он собирался спросить то же самое? Хотела она этого или нет? У нее радостно забилось сердце, когда она подумала, что они, возможно, одинаково мыслят.
        — Давай ты первый,  — прошептала она.
        — Скажи мне твою фамилию.
        Глава 28
        Джейми пришла в ярость, когда узнала о случившемся,  — к огромному облегчению Доминика. Она обвинила его, что он поторопился с нелицеприятными выводами, и что-то прорычала насчет своих родных, которые всегда лезут в ее личную жизнь. Все это было так понятно! И безопасно. Разумеется, можно досадовать на близких и любимых людей. Такое часто случается.
        — Но ты-то на что злишься?  — сердито спросила она.
        Он мог бы перечислить пять или более причин своего недовольства, но, покосившись на нее, с облегчением увидел, что ее вопрос был риторическим.
        — Разве ты не мог мне сказать, что мой дед вмешивается в твои дела — то есть он в своем репертуаре? А ты вместо этого злишься и придумываешь черт знает что. Я не понимаю, при чем тут моя фамилия. Какая разница, какая у меня фамилия?  — Она недовольно поморщилась — такой Доминик ее еще не видел. Они приближались к элегантному зданию на краю Люксембургского сада. Одной рукой он ее обнимал, в другой нес сумки. Пока он работал, Джейми успела вдоволь побродить по рынку «Бельвиль».
        — Потому что ты не случайно умолчала про свою фамилию. Ты просто не хотела, чтобы я узнал ее.
        — Доминик. Сколько времени мы знакомы друг с другом?
        — Месяц.
        Она покачала головой.
        — Ну, две недели,  — неохотно поправился он. Неужели она не понимает, что предыдущие две недели, когда она приходила в его салон, тоже идут в счет — ведь они и тогда познавали друг друга?  — Через три дня исполнится две недели.
        Его попытка увеличить срок их знакомства была такой трогательной!
        — Ты почти сразу дал мне понять, что ты думаешь о Кори и Сильване. Поэтому я и не спешила сообщить тебе, что я тоже из этой семьи.
        Доминик остановился и с ужасом воскликнул:
        — Сильван!.. Ох, разрази меня гром, он может стать моим свояком! Почти родственничек!
        Джейми споткнулась о край бордюра и чуть не упала. Он поддержал ее, и только когда она, ругая свою неловкость, восстановила равновесие и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, он сообразил, какую самонадеянную фразу только что произнес. Сообразил и покраснел.
        — Ну, это так, фигура речи… Не принимай во внимание…
        Джейми тоже покраснела и потупилась.
        — Между прочим, ты приглашен на свадьбу,  — сообщила она.
        Он отворил перед ней дверь роскошного здания, и они вошли в элегантный вестибюль — красная бархатная дорожка на лестнице, лифт со стеклянными дверцами в позолоченной оправе. Респектабельный секьюрити вежливо кивнул: бонжур, мадемуазель Кори… месье…
        Что ж, ясное дело, это было последней каплей. И без того, отправляясь на этот ужин, он шел на войну. Чужая территория, наполненная врагами. Он жаждал их крови.
        — Я пойду на свадьбу Сильвана Маркиза,  — с ужасом повторил он. Сильван Маркиз! Этот гнусный подлец! Что за дурацкий сон! Он старался совладать со своим голосом и хрипло кашлянул: — Когда?
        — В июне.
        В июне. Он заставлял свои легкие нормально работать, а они не слушались и раздувались, как большие воздушные шары. В июне. Значит, еще через месяц. Что ж, по крайней мере, остается четыре недели.
        Да, это официальное мероприятие. Не то что его жалкие попытки верить в прочность их отношений, что бы там Джейми ни говорила о своей верности. Он почти радовался приглашению на эту проклятую свадьбу, ибо получал гарантии еще на месяц.
        Они шагнули в элегантный золоченый лифт, и там их ждало разочарование. Впервые за все время он ехал с ней в лифте, и оказалось, что в этом стеклянном ящике они все время находились на виду у окружающих. Еще одна неожиданная издержка романа с женщиной, у которой денег больше, чем песку на приморском пляже.
        Внезапно он помрачнел.
        — Какого же черта Сильван делал для тебя шоколад? Это неприлично, даже для него. Попахивает инцестом.
        — Изготовление шоколада не всегда связано с сексом!  — устало огрызнулась Джейми.
        Вот как? Доминик не сразу нашел что ответить… Возможно, на огромных предприятиях фирмы «Кори» действительно в этом нет ничего сексуального, но когда он работает у себя…
        — Он был там,  — отрывисто сообщила Джейми. Ей не потребовалось уточнять. Ее тон сказал все.  — Он приходил с Кэйд.
        О Господи…
        — Малышка моя…  — Он невольно прижал ее к себе. Господи, Сильван ее видел. Тогда. Видел то, что Доминик даже боялся себе представить — то, как Джейми выглядела сразу после того, что с ней случилось.
        Он обхватил ее обеими руками, прижал ее лицо к своей груди. Сильван мог делать для нее любой шоколад, какой хотел — в той ситуации. Доминик только жалел, что не был тогда рядом с ней, не кормил ее сам. Но если бы он знал ее уже тогда… если бы такое случилось с ней на его глазах… он не знал, как бы он это пережил.
        — Моя девочка…  — шептал он, гладя ее рыжеватые карамельные волосы. Они были мягкими. После того как он обнаружил ее шрам, она больше не поливала волосы спреем, не превращала их в непроницаемую для взгляда массу.
        Значило ли это, что он был единственным человеком, чей взгляд имел для нее значение?
        Двери лифта плавно открылись прямо в фойе апартаментов. Сами же апартаменты занимали явно весь верхний этаж.
        — Доминик.  — Кэйд усмехнулась, торопливо обняла Джейми и подставила щеку под поцелуи Доминика.  — Я действительно ждала этого.
        Да, в этом он и не сомневался.
        — Я тоже,  — весело сказал Джеймс Кори и потряс ему руку. Глаза старика азартно блеснули, но вместе с тем в них сквозила настороженность. Его внучка сделала строгое лицо.
        — Доминик,  — крайне неохотно буркнул Сильван и протянул руку для кратчайшего из рукопожатий. Он выглядел так, словно ему в глотку запихивали башмак.
        Доминик Ришар усмехнулся и заметно повеселел. Ему нравилось брать за горло противников.
        Последним с ним поздоровался пятидесятилетний мужчина, голубоглазый, с элегантно подстриженными седыми волосами, единственный, с кем Доминик не был знаком.
        — Доминик Ришар,  — холодно проговорил мужчина и остановил на нем изучающий взгляд.
        Доминик ответил ему своей самой неприветливой из улыбок, давая понять, что он может кусаться. Значит, это отец Джейми, нынешний глава крупнейшей в мире шоколадной корпорации? Если только такую продукцию можно назвать шоколадом.
        Так что же? Четверо против одного? Ладно. Ему нравились ситуации, когда он мог драться сразу со всеми врагами. Правда, он почувствовал себя хулиганом, выбирающим слабых противников.
        — Мак Кори?  — парировал Доминик тем же тоном. Он сразу невзлюбил этого человека. Почему он не мог обеспечить свою дочь вооруженной охраной, когда та ездила по опасным зонам?
        Мак Кори сощурился, уловив критическую нотку в интонации гостя. Доминик едва не рассмеялся, подавая руку. Пришел поглядеть на драку со мной, да?
        Мак Кори ответил с видом человека, обменявшегося за свою жизнь миллионом агрессивных рукопожатий.
        — Я слышал о вас много плохого.
        Правда? И поделился всем этим со своей дочкой? Ублюдок, конечно.
        Джейми стояла неподалеку и все слышала, поэтому Доминик подавил в себе желание послать ее папашу куда подальше.
        — Я тоже слышал о вас массу плохого.
        Доминик прошел мимо него на кухню, чтобы положить там сумки Джейми. Кухня находилась отдельно от гостиной, но не была отделена никакими стенами от остальной площади блестящих, модерновых апартаментов. Окна от пола до потолка занимали всю стену и шли непрерывной линией без жалюзи или штор, открывая прекрасный вид на Люксембургский сад. Продолжение этих окон служило кухонной стеной. Работая там, ты чувствовал себя словно подвешенным над городом. Под кухонным баром с гранитной столешницей голубоватого цвета стояли четыре сюрреалистических табурета. Напротив бара стояли плиты и холодильник с деревянным фасадом, сливавшийся с остальными шкафами. Обеденный стол из такого же голубоватого гранита находился довольно далеко от кухни, и было ясно, что блюда готовили не всегда те же люди, которые сидели за столом. Стол висел на прочной, тонкой проволоке, и на первый взгляд казалось, будто он парил в воздухе.
        Огромный черный диван в гостиной стоял так, что с него можно было любоваться замечательным видом на сад. Рядом с ним был подвешен камин, тоже элегантный, с чистыми линиями. В нем горел огонь. Тонкая сетка не позволяла искрам повредить экстравагантный каскад из папоротников и других комнатных растений, заполнявших соседнюю стену. Такие же папоротники виднелись по всему пространству, смягчая прагматичные элементы декора и придавая апартаментам ощущение покоя и простоты.
        Доминик не раз бывал в подобных апартаментах. Так, у нефтяных шейхов было заведено держать апартаменты еще более экстравагантные, чем эти, показываться там один-два раза в год и приглашать на вечеринки и приемы за большие деньги топовых персон вроде Доминика Ришара, чтобы поразить своих гостей. Но Дом даже представить не мог, чтобы такая среда обитания могла кому-то, и прежде всего Джейми, казаться нормальной.
        Когда он положил сумки возле холодильника и повернулся, Мак Кори стоял с противоположной стороны бара, сложив на груди руки, и холодно разглядывал гостя.
        — Вы ведь не слышали обо мне, что я был арестован за драку с ножами или что я славился своей половой распущенностью?
        Черт побери. Так Джейми знала про драку с ножами? Ну, значит, теперь точно знает.
        — Нет, но я слышал, что ваша компания использовала рабский труд детей, пока ваша дочь это не остановила.
        Мак Кори окаменел. Кэйд и ее дед застыли, Кэйд с протянутой за бутылкой рукой, Джеймс Кори со стаканом у губ. Сильван с живым интересом поднял брови и был явно впечатлен. Джейми подняла голову от овощей, которые выкладывала из сумки, и, странно скривив уголки губ, переводила взгляд с отца на Доминика и обратно.
        — Наше какао выращивается на тысячах плантаций, и мы не всегда знаем о тамошних условиях работы,  — ледяным тоном сообщил Мак Кори.
        — Очень удобная отговорка,  — усмехнулся Доминик.  — Но мы можем поговорить о моих арестах или моем разврате, раз вы находите, что это легче для вашей совести.
        Мак Кори сердито закрыл рот. Джеймс Кори смотрел то на сына, то на Доминика, сложив губы трубочкой, словно для свиста. Кэйд, вытаращив глаза, смешала коктейль и подвинула стакан по поверхности бара прямо в руки отца.
        — Доминик, что тебе налить?  — подчеркнуто громко спросила она.
        — Воды. Давайте, пейте,  — сказал он Мак Кори.  — Вы долго летели сюда и теперь спасаете от меня вашу дочь. Но вам будет трудно примириться с неудачей.
        На мгновение все замолкли.
        — Ну и ну!  — весело произнес Джеймс Кори.  — Это забавно. Джейми, это самый лучший из твоих кавалеров или другие были тоже такие, как он?
        Восьмидесятилетний ублюдок. У него на тридцать лет больше практика, чем у сына, в их прямо-таки гениальной подлости.
        — Лучший,  — кратко ответила Джейми, складывая матерчатые сумки. Ее тон пресек всякие аргументы. Столешница была теперь завалена желтыми и красными бананами, кокосами, папайей, пучками трав и какими-то бобами, которых он даже не знал, несмотря на свой кухонный опыт.
        — Я не сомневаюсь, что Джейми для вас тоже самая-самая,  — ледяным тоном сказал Мак Кори Доминику.  — Учитывая то, сколько она стоит. Неудивительно, что вы остаетесь с ней дольше, чем с другими.
        Джейми устремила на отца сверкающий твердый взгляд.
        — Забавно,  — ответил Дом.  — Я сам думаю абсолютно то же самое. Вот только не уверен, что у нас с вами одинаковые представления о ценности человека.
        Джеймс Кори что-то с усмешкой сказал сыну по-английски. Мак Кори, казалось, удивился и сердито нахмурился, но опустил руки и отошел в сторону.
        Конечно, Джейми жила в постоянной уверенности, что людей интересуют прежде всего ее деньги. Доминик перевел недовольный взгляд на Кэйд как на ближайшего члена семьи, с которым он мог поговорить.
        — Вам не приходит в голову, что могут быть и другие причины для интереса к Джейми?
        Кэйд виновато пожала плечами.
        — Доминик, ты славишься своими похождениями и теперь взялся за мою сестру, когда она только-только пришла в себя после больницы. Что, по-твоему, нам делать? Доверять тебе?
        — Нет, но вы могли бы доверять ей,  — раздраженно ответил Дом и повернулся к фруктам и травам, рассыпанным по столу.
        Доверять ей.
        Доверять ей.
        Что она выбрала его, потому что он достоин быть с ней?
        Сильван, стоявший почти рядом с Джейми, потянулся за мешочком со специями и словно нечаянно дотронулся до ее руки. В его глазах вспыхнул интерес. Тогда Доминик шагнул вперед и встал между ними, толкнув обоих огромным телом.
        — Пардон,  — извинился он перед Джейми.  — Что ты делаешь?
        — То, что мне велит Джейми,  — ответил вместо нее Сильван, ничем, кроме недоброго взгляда, не прореагировав на такое вторжение. И почему Сильвану так повезло с физиономией? Из-за таких красавцев женщины дуэли устраивают.  — Сегодня она дежурная. Ты когда-нибудь защищала свою честь посредством острых специй?
        Джейми лукаво усмехнулась.
        — Для тебя я выберу специи помягче.
        — Вот спасибо,  — сказал Сильван.  — Хотя жестоко с твоей стороны дарить людям ложные надежды. Ты мне просто скажи, что представляет собой вот эта приправа, и тогда я попытаюсь тебя простить.
        Доминик взялся за мешочек и ловко выдернул его из расслабленной хватки Сильвана, ненавидя его за такую демонстративную фамильярность с Джейми и за то, что он был знаком с ее кулинарией. Он сам никогда не пробовал ее блюд.
        — Если у тебя какие-то необычные специи, мне интересно узнать о них,  — сказал он Джейми.  — Не рассказывай про них ему. Он скучный.
        — А ты мелодраматичный,  — огрызнулся Сильван.  — Только не ткни в меня этим ножом. Я слышал, что уже прошло десять лет, как тебя выпустили из тюрьмы.
        Стиснув зубы, Доминик выпрямился. В руке он держал нож, который только что взял со стола, чтобы помочь Джейми.
        — Знаете что…  — Джейми ловко вклинилась между двумя мужчинами. Доминик неожиданно посочувствовал ее отцу. Неужели даже после двух месяцев, проведенных в больнице, она так и не разбудила в себе инстинкт самосохранения?  — Доминик, ты режь овощи с этой стороны, а ты, Сильван, с этой. Тот из вас, кто скажет сейчас хоть одно слово, будет резать лук.
        — В середину встану я,  — заявил Доминик и, взяв горсть лука, вернулся на прежнее место. А чтобы его не оттеснили, он стал ловко работать ножом, даже не глядя на луковицы. Ведь на своем пути к ремеслу шоколатье-кондитера он работал в трехзвездочной кухне. Хоть Сильван и был уверен, что он свалился с луны. И ему было забавно наблюдать за Джейми, пока он делал ее работу, как хорошо она разбиралась в экзотических овощах и фруктах и как неловко обращалась с кухонной утварью. Где же она научилась готовить такое блюдо, в деревенской хижине?
        — Вообще-то тогда с ножом был не я,  — сообщил он ей тихо, чтобы эта сволочь Сильван не слышал, что он оправдывается. Просто он хотел, чтобы она представляла себе истинную картину случившегося. И вообще, он ни разу в жизни не пытался ударить кого-то ножом.
        Она улыбнулась — слишком поспешно — и подвинула к нему ямс. Как она восприняла эту новость насчет драки с ножами? Что еще она знает о нем? Он проворно чистил и нарезал твердые овощи, почти не глядя на очень острый нож, не сводя с нее глаз. У Джейми не было особенных навыков работы с ножом, но она знала, что хотела приготовить. Она обжаривала пряности в сковороде. Соблазнительные ароматы витали вокруг него, дразня его обоняние, будто духи, которыми она пользовалась. Это была ее жизнь. До появления этого шрама на ее руке.
        — Кто научил тебя такому рецепту?
        — Одна семья — бабушка, мать и девочка. Они были — очень счастливы.
        Он не знал, что с этим делать. В глубине души он опасался, что чем больше она будет вспоминать о счастье, которое она создавала, тем больше будет заставлять себя вернуться туда. Она решит, что те люди больше заслуживают счастья, чем он. О чем и речь, ведь те люди действительно заслуживают счастья больше, чем он. Но все-таки, несмотря на ревность к тем ее счастливым воспоминаниям, ему нравилось смотреть, как оживало, расслаблялось ее лицо, как уходило с него напряжение. Ведь из своего прошлого она сейчас чаще вспоминала то, как оно закончилось.
        Он взял квадратик папайи, сладкой и нежной, которую как раз нарезал, и поднес к ее губам. Она улыбнулась, коснувшись губами кончиков его пальцев, словно поцеловав их, и взяла из них фрукт.
        Вдруг он и вправду будет так же безумно счастлив всю свою жизнь?
        Ее отец что-то крикнул ей по-английски, и она ушла из кухни, оставив Доминика с Сильваном. Недавно Доминик купил программу английского, но времени на занятия не оставалось. Может быть, он найдет аудиокурс, чтобы слушать его во время тренировки. Может быть, Джейми для начала назовет ему по-английски разные части тела. Он слегка усмехнулся, представив себе такой урок. И назовет некоторые глаголы, относящиеся к тем частям тела.
        Между тем, вместо того чтобы предаваться на семейном междусобойчике эротическим грезам, он понял, что ему нужно кое-что сказать без посторонних и что это, пожалуй, единственная возможность.
        — Спасибо тебе,  — сухо и отрывисто сказал он Сильвану. Так получилось, ну и ладно.
        У Сильвана замерла рука, державшая нож.
        — За…  — Доминик показал подбородком в ту сторону, откуда доносились английские фразы Джейми,  — за шоколад, когда она была…  — Он с трудом сглотнул.
        Сильван сначала не знал, что и сказать.
        — Ты влюбился в нее…  — Он осекся. Впервые за время их знакомства Сильван сказал ему «ты», и даже у Сильвана не хватило наглости, чтобы произнести громко всю фразу.
        Доминик долго глядел на папайю — он вообще впервые опустил глаза в присутствии Сильвана.
        — Там все было плохо?  — хрипло и тихо спросил он, сам того не желая.
        — Ришар.  — Сильван сжал его руку, повинуясь инстинктивному сочувствию, которое оказалось сильнее, чем их вражда.  — Ты даже не смотри никогда на те снимки.
        Джейми все же наказала их специями. Во всяком случае, пыталась это сделать, но ее план провалился — несмотря на слезы из глаз, всем за столом еда понравилась. Джеймс Кори ухмылялся, а Доминик был просто заворожен мазохистским взрывом во рту различных вкусовых оттенков. Ему хотелось поцеловать ее своими пылающими от специй губами и посмотреть, можно ли таким образом переносить жар.
        — Отец считает, что тебя в самом деле не интересуют наши деньги,  — недоверчиво проговорил Мак Кори, съев несколько кусочков овощей, и посмотрел на Дома так, словно тот стал на две головы выше.
        — Они просто помешаны на деньгах,  — заметил Сильван со своего конца стола.  — Они потратили всю жизнь на то, чтобы делать деньги, и просто не понимают, что кому-то больше нравится тратить свое время на более интересные вещи.
        — К слову, мне нравятся ее веснушки,  — сообщил Доминик отцу Джейми с самой любезной и подлой улыбкой, какую видел мир.  — Они у нее всюду.
        Мак Кори густо покраснел и крепко сжал кулаки. Джеймс Кори снова присвистнул. Кэйд поморщилась.
        — Доминик, честное слово…
        Сильван с любопытством посматривал на присутствующих.
        Доминик боялся взглянуть на Джейми. Он сцепил пальцы и сидел, играя мускулами.
        — А также ее храбрость, сила, огромное чувство ответственности за беззащитных людей, ее вкус к непохожим, экзотическим вещам, а плюс к тому — как она может просто сидеть и впитывать в себя то, что ей интересно.  — Почему все, включая даже Джейми, были так уверены, что самое ценное в ней — ее деньги? Черт побери, кому они интересны?  — Я могу назвать еще несколько вещей, опережающих деньги, но это не ваше дело.
        Джейми накрыла ладонью его сцепленные руки. Он разжал пальцы, повернул одну руку ладонью кверху и крепко стиснул ее кисть.
        Сидевшая напротив него Кэйд смерила его долгим, пристальным, оценивающим взглядом, таким же, как у ее младшей сестры. Сейчас Доминик не понимал, почему он прежде не замечал их фамильного сходства. Разве что потому, что не уделял Кэйд особенного внимания. Потом Кэйд слегка кивнула ему и без слов подняла бокал, как бы предлагая тост за Джейми.
        Поскольку весь настрой этой семьи предполагал враждебность — к Джейми, если они плохая семья, либо к нему, если хорошая,  — этот жест его несколько удивил.
        Джеймс Кори, сидевший справа от него, неожиданно разразился трескучим смехом.
        — Знаешь, Ришар, не понимаю, почему, но ты мне нравишься. Во всяком случае, ты лучше того парня из «Врачей без границ», с которым она крутила любовь прошлой осенью.
        Доминик украдкой взглянул на Джейми. На ее лице появилась смесь досады и удивления, словно осведомленность ее деда стала для нее новостью.
        — Значит, я лучше того доктора?  — ехидно поинтересовался он.
        — Его представления о мире и самопожертвовании распространялись на его подруг,  — с заметной неприязнью сказал Джеймс Кори.  — Он и продал себя дешево. Как вы думаете, зачем я недавно изъял всю эту паршивую переписку из почты «Врачей без границ»?
        Сильван подпер кулаками подбородок и удивленно глядел на будущего родственника.
        — Потрясающе,  — обратился он к Доминику. Неужели в этой комнате Дом был для него самой родственной душой? Бедняга.  — Для них это единственный способ улаживать проблемы.
        — Ты летал в Гану и откупался от Алека?  — удивленно воскликнула Джейми.  — Дед, знаешь, я тогда встретилась с ним три раза, и после этого он почему-то перестал мне звонить. Конечно, это не повысило мою самооценку. Но ведь всего три раза. Нет, ты погорячился. А еще упрекаешь меня, что я неразумно трачу деньги.
        — Да, но я не позволю им думать, что тебя можно принести в жертву ради общего дела. По большому счету это было бы еще хуже для твоей самооценки,  — сердито парировал ее дед.  — У тебя и так достаточно комплексов на тот счет. К тому же он оказался просто идиотом. Четверть миллиона.  — Он фыркнул.  — Минус налог.
        Джейми повернулась к Доминику.
        — Не знаю, стоит ли мне даже спрашивать об этом. Сколько он предлагал тебе?
        — Чтобы я отказался от тебя? Двадцать миллионов. Но тогда я думал, что речь шла о шпинате.
        Джейми не поверила своим ушам.
        — Джеймс, прошу вас, перестаньте вы с этим шпинатом,  — пробормотал неподалеку от них Сильван.
        — Не я определил такую ставку,  — сказал Доминик, чувствуя себя нелепо — ему приходилось как бы оправдываться. И он не понимал, почему его предшественнику было предложено лишь четверть миллиона.
        — Двадцать миллионов?  — возмутился Мак Кори.  — Ты свихнулся? Пожалуй, тебя пора отстранить от продажи акций.
        — Я сразу понял, что он не польстится на жалкие четверть миллиона,  — нетерпеливо возразил Джеймс Кори.  — Существует такая штука под названием шок-цена. Мак, ты знаешь об этом. Или хотя бы пора тебе знать. Сколько еще учить тебя бизнесу?
        Джейми удивленно заморгала, глядя на Доминика.
        — И ты даже не заинтересовался?
        Доминик невольно посмотрел на Сильвана, сидевшего в конце стола, и беспомощно развел руками — мол, какого черта?
        Сильван покачал головой и тихонько покрутил пальцами у виска, намекая на безумие этих американцев.
        — Деньги вместо тебя?  — пораженно спросил Доминик у Джейми. Только так он мог выразить, каким самодеструктивным безумцем оказался бы он, предпочтя любую денежную сумму праву навалиться на нее своим большим телом и смотреть, как приоткроются ее губы в ожидании любви.
        — В этой семье какое-то извращенное представление о ценностях,  — сухо заметил Сильван.  — Особенно об их собственной ценности. Тебе придется запастись терпением. Извини, конечно, за откровенность, но я знаю, что терпение не входит в очень короткий перечень твоих добродетелей.
        Глава 29
        Кэйд и Джейми стояли у окна, из которого открывался вид на Эйфелеву башню. Джейми прислонилась спиной к гигантскому папоротнику, оказавшись как бы между джунглями и яркими огнями символа цивилизации. Доминик, Сильван и Джеймс Кори остались за столом и говорили о шпинате в шоколаде — Сильван со стоном, их дед со страстью и возмущением, а Доминик лишь качал головой. Мак Кори ушел на кухню и колдовал там над своим телефоном.
        — Ну, он впечатлил отца,  — заметила Кэйд.  — Папа любит людей, которым наплевать, что он о них думает.
        — Он вел себя по-скотски.
        — Папа или Доминик?  — с удивлением уточнила Кэйд.
        — А ты сама как думаешь?
        — Ну, я-то знаю, как я думаю, но говорят, что любовь слепа.
        — Я говорила про папу!
        — На мой взгляд, они оба стоят друг друга,  — усмехнулась Кэйд.
        — Могу поспорить, что с Сильваном ни он, ни дед не позволяли себе такого,  — с горечью проговорила Джейми.
        Кэйд пришлось признать ее правоту. Но она тут же выставила вперед руку, предупреждая протест Джейми.
        — Конечно, ты права. Но это все потому, что они не верят в твою способность заботиться о себе.
        Джейми закрыла рот. Она не хотела тратить слова, протестовать впустую. Она могла бы сказать — это все оттого, что они считали ее безответственной и простоватой. Утверждение, что она не способна заботиться о себе, имело немного иной акцент. Даже не немного, а совсем иной.
        Кэйд встретилась с ней взглядом.
        — Так оно и есть. Не способна.
        — Сейчас я только и занята тем, что забочусь о себе.
        — Ну, все требует времени. Знаешь, Джейми, того, что произошло с тобой, достаточно, чтобы нанести травму любому. Ведь и все мы тоже получили травмы, хотя не испытывали твою боль, а только наблюдали. А уж о тебе и говорить нечего — ты была как выжженное изнутри здание. Даже я, на свой лад, выгорела изнутри; вот в каком состоянии я тайком, как вор, ставила громкие новости. А еще, пожалуй, я могла бы серьезно обвинить Сильвана в том, что он устроил мне западню.
        Джейми недовольно нахмурилась.
        — Если ты выгорела изнутри, папа сможет найти тебе замену. Если выгорела я… заменить меня некому.
        Кэйд скривила губы.
        — А я-то считала себя незаменимой, проводила тут так много времени. И надо сказать, Джейми, ты удивишься, узнав, сколько можно найти и на твое место специалистов высокой квалификации из успешных некоммерческих организаций.
        Конечно, Кэйд предпочитала смотреть на все именно так, ведь она организатор, знающий, как управлять миром. Джейми никогда не хотела править миром. Ее героем был Одинокий Ковбой. Тот, кто скачет к закату и помогает людям без всякой там канцелярской волокиты. Но окажется ли Одинокий Ковбой более эффективным, если он перестанет посылать в цель серебряные пули, займется политикой и изменит законы на Диком Западе?
        — Знаешь, мне бы хотелось заниматься этим вместе с тобой,  — сказала Кэйд.  — Разработать план развития наших корпораций, заставить их следовать ему, распространить то, что ты делала для «Кори», за рамки наших компаний, чтобы сто процентов какао-бобов поступало на рынок в результате приемлемых условий труда и честной торговли. Мы действительно могли бы принести пользу — с моим знанием бизнеса и твоим практическим опытом. Мы могли бы свести эту проблему к минимуму. Я в этом уверена. Составим трехлетний план, ну, может быть, пятилетний… и все у нас получится. Джейми, когда тебе надоест жить на другой стороне глобуса, вдалеке от нас? Мне хочется, чтобы ты поскорее выздоровела. Чтобы работать с тобой. По-моему, мы стали бы интересной командой.
        — Ты постоянно пыталась бы мной командовать,  — хмуро заметила Джейми.
        Кэйд нетерпеливо отмахнулась.
        — Возможно. Хотя я не помню, чтобы прежде ты позволяла мне это. Разве что в той игре «Монополия», когда тебе было шесть лет,  — я заставила тебя поменяться и отдать мне белые фишки.
        — Никакой этики у тебя не было,  — пробормотала Джейми, вспомнив их традиционный обмен оскорблениями.
        — Тогда мне было восемь лет. С тех пор мои этические принципы улучшились.
        — Ах, вот зачем ты так часто нарушала обещания, а потом клялась, что больше не будешь. Оказывается, ты совершенствовала свои этические принципы.
        Кэйд смиренно игнорировала эту колкость — как человек, которому всякое приходилось выслушивать за свою карьеру. Она отошла от окна и встала рядом с сестрой.
        — Джейми, люди чаще всего устают от полевой работы и переходят к административной, понимая, что их знания и навыки можно совершенствовать и по-другому. Это вовсе не проявление слабости.
        — Но ощущается как слабость.
        Кэйд потерла пальцами точку между бровей.
        — Ты слишком беспощадна к себе.
        — Да.  — Джейми обвела ироничным взглядом сестру, отца и деда.  — Интересно, где я приобрела такую привычку.
        Кэйд лишь молча махнула рукой.
        — По-моему, тебе все это вредно. Ты видела так много людей, нуждающихся в помощи. У тебя развился огромный комплекс вины.
        — Что ж, он и должен быть у меня. От несправедливости. Мне повезло родиться в богатой семье, а другим нет… Тут даже слова не подберешь, как велика эта несправедливость.
        Кэйд и сама выглядела виноватой.
        Джейми вернулась к прежней теме.
        — Даже при всех наших административных мерах мне все равно нужно иногда выезжать в поле, чтобы все было по-честному. Я ненавижу отговорки в духе «мы ничего не знали».
        — Можно я тоже поеду?  — прозвучал грубый бас. Могучая рука протянулась между нею и оконным переплетом и легла ей на плечи. Джейми вздрогнула от неожиданности и подняла глаза.
        — Когда ты захочешь побывать на фермах,  — объяснил Доминик.  — Мне давно хотелось взглянуть на плантации какао-бобов. Селия тоже все время просит взять ее с собой. Мечта ее жизни — побывать на фермах какао в разных регионах мира. Но у меня все как-то не получалось.
        Сначала эта мысль даже не укладывалась в голове Джейми. Потом внутри нее внезапно раскрыла зеленую листовую обертку некая тугая, маленькая почка, которую, казалось, страх закрыл навсегда. Из нее выглянули и развернулись лепестки.
        Лицо Доминика озарила улыбка, одновременно робкая и агрессивная. Словно он собирался сделать какой-то шаг, но не был уверен, как его воспримут.
        — Это было бы забавно,  — тихо сказал он и взял Джейми за руку.  — Очень забавно.
        Забавно. Забавно было бы глядеть на него через огонь, когда деревенские жарят саранчу или какое-то другое лакомство. Она была готова поспорить, что он тоже будет есть, как ела она, и ухмыляться при этом. Забавно представить себе, как она ляжет с ним в хижине, как они вместе посмеются над возможными неудобствами, вместе будут негодовать, обнаружив какую-нибудь несправедливость. Забавно наблюдать, с каким любопытством он станет знакомиться с производством какао, пробовать все новые вкусовые оттенки, смотреть, как звезды, почти касающиеся ее волос, запутаются в его буйной гриве.
        Она целенаправленно копила в себе храбрость, чтобы вернуться туда. Давным-давно она уже не считала эти поездки забавными. Еще задолго до нападения. Да они никогда и не были для нее такими. Конечно нет, раз она видела людские страдания. Но ее стараниями многие люди избавились от страданий, их жизнь улучшилась. К такой работе ее когда-то притягивал не инстинкт мученичества, а полнота ощущений. Еще подростком она прилетела из мира бизнеса совсем в другой мир, экзотический и благодарный за добро.
        — Знаешь что? Я никогда еще не пробовал плод какао.
        — Он слаще манго,  — в один голос пробормотали обе сестры.
        Доминик причмокнул губами, словно что-то пробуя.
        — Вот-вот. Я уверен, что смогу сделать на его основе что-нибудь интересное.
        Возможно, ей и не нужно было запасаться впрок его силой в расчете на то, что она расстанется с ним и храбро вернется одна в тот мир, который, как она теперь знала, таил в себе много опасностей. Пожалуй, она могла взять с собой этот источник силы. Но не проявление ли это слабости? Хотя, может быть, и надо, чтобы кто-то помог ей пройти через кошмар и выжить. Она помогала людям, потому что нуждалась в этом, а они нуждались в ее помощи. И он тоже мог бы ей помочь, если испытывает в этом потребность. Ведь ей нужна его помощь.
        Постепенно она восстановит силы, правда? Память о нападении со временем сотрется. Что дальше? Сумеет ли она сохранить этот теплый, золотой шатер по имени Доминик, под защитой которого она чувствует себя родившейся заново? Сумеет ли она работать над развитием межкорпоративного проекта и со временем совершать краткие поездки «в поле»? А потом возвращаться сюда, к нему?
        Она сцепила свои пальцы с его пальцами, при этом ей пришлось слишком сильно их растопырить. Это было неудобно, но она все равно это сделала и сжала его руку.
        В его огромной лапе ее рука, как всегда, потерялась, но впервые за долгое время она выглядела более-менее сильной.
        Рядом с ними появился Сильван.
        — Полагаю, вы не возьмете с собой меня?  — спросил он с легкой завистью.
        Доминик сверкнул глазами.
        — Нет, конечно. Поезжайте с Кэйд на Таити или куда-нибудь еще, где это стоит миллион долларов.  — Он еще крепче сжал пальцы Джейми.  — А это — мое.
        — Если хочешь, мы можем побывать в каком-то из наших кооперативов,  — вмешалась Кэйд.  — Ты выберешь сам. И не обращай на него внимания.
        — Да, но поехать вместе с Домиником, по-моему, гораздо забавнее,  — едко возразил Сильван.
        — В те регионы Кэйд ездит с телохранителями,  — сурово сообщил Мак, подходя к группе.  — И Джейми тоже будет брать с собой телохранителей. Или ты думаешь, что сам сможешь отбиться от нападающих?  — презрительно спросил он у Доминика.
        Доминик посмотрел на него так, словно всерьез был готов ударить его в зубы. Оказывается, он не сможет в ближайшее время наладить контакт с семьей Джейми.
        — Нет,  — ответил он.  — Ей нужны телохранители. Я не идиот.
        Мак Кори поджал губы и побелел от злости. Даже Джейми признала, что удар был слишком несправедливым. Отец сидел возле нее в больнице, сжав кулаки, с окаменевшим, красным лицом. Даже ей было боязно, что у него случится либо инсульт, либо инфаркт от непролитых слез. Ведь он давно настаивал на том, чтобы она ездила с телохранителями, с первого раза, когда она отправилась в развивающуюся страну. А она регулярно заверяла его, что она не нуждается в них, что она знает тот мир. Едва ли кто-то мог корить себя сильнее, чем ее отец, что он отпускал ее, поверив заверениям в полной ее безопасности.
        Сейчас Джейми с любопытством смотрела на Доминика. Все окружающие слишком часто уверяли ее, что он агрессивный ублюдок. Теперь она поняла, что наконец-то увидела ту его сторону, которую постоянно видели они. Та встреча с Сильваном не была чем-то необычным, как и его стычка с теми парнями на манифестации. Он любил драться. Он дрался со всеми будто разъяренный питбуль. Дрался грязно, жестко, без всяких правил. Не тратил силы на то, чтобы пнуть противника.
        Но его сотрудники буквально вытирали о него ноги.
        Он украсил стену своего зала бутонами роз.
        А эта грубая, огромная лапища, гладившая ее плечи, была мягче бархата.
        — Ты считаешь, что она согласится на телохранителей?  — хмуро спросил Джеймс Кори.
        Доминик погладил ее плечи и вопросительно поднял брови, не собираясь отвечать за нее.
        Ей это нравилось. Что он никогда и не пытался это делать.
        — Я соглашусь,  — сказала она. Возможно, она даже не сможет себя заставить сойти в Кот-д’Ивуаре с трапа самолета, если на земле ее не будет ждать целая армия телохранителей. Ее охватывала паника при одной лишь мысли о возвращении в Африку. Палки… выражение глаз тех бандитов, удовольствие, с каким они калечили ее…
        Она прогоняла эти мысли, сосредоточилась на руке, сжимавшей ее плечи. Надо учесть, что если Доминик поедет с ней в Африку, он тоже окажется под ударом. И она знала наверняка, где он будет в случае нападения на них. Он заслонит ее своим телом. И будет драться до конца.
        Тут она представила себе, что чувствовали ее близкие, когда увидели ее искореженное тело. От этой картины ее сердце сжалось, будто лимон, а жгучая кислота брызнула на ее собственные раны. Она все больше подозревала, что Доминик дрался в прежние времена до тех пор, пока не рухнет на землю, весь избитый.
        Она взяла его руку и поцеловала покрытые шрамами костяшки пальцев.
        Все присутствующие вспыхнули и смутились, кроме Сильвана, а он улыбнулся и, словно заразившись от Доминика, поднес руку Кэйд к губам и тоже поцеловал ее.
        — Я еще подожду и посмотрю, что ты можешь сделать со шпинатом, но, знаешь, ты мне, возможно, в конце концов понравишься,  — сказал Доминику старик.  — На Мака не обращай внимания. Просто он всегда считает себя единственной белой овцой в нашей семье.
        Доминик недоверчиво посмотрел на отца Джейми, не понимая, почему главу огромной глобальной корпорации считают белой овцой.
        — Отложи свои надежды до внуков,  — сказал сыну Джеймс Кори.  — Они с большей вероятностью станут такими, как тебе хочется, чем твои дочери. Поверь мне, уж я-то знаю.
        Мак Кори смерил отца обиженным взглядом. Доминик выглядел так, словно его ударили дубинкой по голове, а Сильван, Кэйд и Джейми просто вздохнули.
        — Ты правда хочешь отправиться со мной в Африку, да?  — шепнула Джейми Доминику.
        — Киска, да.  — Он взъерошил ее волосы.  — И взглянуть на настоящий лунный свет? И узнать, что ты любишь? В любое время, когда ты скажешь.
        Глава 30
        Доминик остановил мотоцикл возле своего салона. Витрины освещал неяркий свет, и прохожие могли любоваться изысканным шоколадом в любое время суток. В магазине было пусто и почти темно.
        Каблучки Джейми гулко стучали по роскошному деревянному полу, а ее пальцы гладили разную текстуру — шершавые каменные арки, мягкий красный бархат штор, гладкое стекло, хрупкие изысканные бутоны белых роз, шелестящие обертки карамели, прячущей в темноте солнечное нутро.
        Доминик шел за ней, останавливаясь взглядом на каждой поверхности, к которой она прикасалась, словно там горели золотом ее отпечатки пальцев.
        — Что за фантазия…
        Она повернулась и пошла к нему. Ее пальцы остановились на стекле, отгораживавшем темные узорчатые квадратики шоколада, обрамленные металлом. Их глаза встретились. На ее губах заиграла страстная улыбка.
        — Мне захотелось взять домой коробку шоколада.
        Тут, в темном помещении, она казалась себе девственницей, а он диким, темным существом, вышедшим из сказочного леса. Он шагнул к ней, словно не мог противиться ее чарам.
        — Скажи мне,  — пробормотал он, взяв ее за плечи и слегка прижимая к себе, чтобы она ощутила близость его большого тела,  — какие оттенки вкуса тебе выбрать?
        Ее дыхание стало неровным, голова затуманилась, мысли о шоколаде ушли на задний план, когда она увидела совсем близко его губы.
        — Пожалуй, что-нибудь твое,  — сказала она.
        Уголок его губ дернулся в легкой улыбке.
        — Авантюрно. Давай попробуем.  — Он впился в ее рот жарким ртом, неторопливо и властно, раздвинул ее губы, коснулся их зубами. Ее руки запутались в кожаной куртке, ее подарке, и никак не могли нащупать молнию.
        Он поднял голову и на пару мгновений навис над ней, тяжело дыша. Потом протянул руки, ненадолго прижав ее к прилавку своим телом, и распахнул витринный ящик. К ее разочарованию, давление его тела уменьшилось. Он слегка отодвинулся и поднес к ее губам маленький квадратик.
        — Какой это шоколад?  — спросила она.
        — Почему бы тебе не определить это самой? Скажи мне, какой вкус ты ощущаешь.  — Он положил шоколадку ей в рот. Когда он убирал руку, она успела схватить губами кончик его пальца.
        — Темный шелк,  — прошептала она.  — Темный, темный, тающий шелк. Этот вкус не проходит. Он держит меня за запястья.
        Он сдвинул кверху длинные манжеты куртки, которую она носила — его куртки,  — обхватил ее запястья и потер своими грубыми мозолями ее нежную кожу.
        — Тебе нравится, когда я сжимаю твои запястья? Или ты хочешь, чтобы я отпустил их?
        — Нет, мне…  — ее голос дрогнул, когда его палец провел по чувствительной коже,  — …нравится.
        — Ну, какой это был шоколад?  — спросил он, щекоча губами ее губы.  — Я ведь не видел.  — Он снова поцеловал ее, ощущая вкус шоколада, оставшийся на ее языке.
        Она вся отдалась поцелую, но он длился недолго. Доминик отстранился, прижался лбом к ее темени.
        — Тебе он нравится, да?  — В его голосе слышался легкий смешок, намекая на множество других вещей.  — Мы с тобой решили, что будем исполнять твои фантазии.
        — Не беспокойся, так оно и есть.
        Он рывком расстегнул молнию на ее куртке, швырнул свою через прилавок и, избавившись от этих барьеров, прижался к ней всем телом. Ее ладони с удовольствием погладили его торс, прикрытый лишь трикотажной рубашкой.
        — Ты правда представляла вот это в своих фантазиях, когда была тут днем?
        — О да. С каждым кусочком, который брала из твоей коробки.
        Он взял ее за талию, поднял и посадил на прилавок.
        — Как я не догадался положить в ту коробку номер моего мобильного!  — Он опять приник губами к ее губам и раздвинул бедрами ее ляжки.  — Просто я боялся тебя спугнуть.
        — Спугнуть м?..  — Но его губы не позволили ей договорить фразу.
        Не прерывая поцелуя, он опять навалился на нее, заставил откинуться назад, на его сильную руку. Когда потом он помог ей вернуться в прежнее положение, в его руке была еще одна шоколадка.
        — Почему ты мог спуг…
        Он сунул шоколадку в ее раскрывшиеся губы, не дав договорить.
        Она закрыла глаза; на ее языке таял темный шелк, мгновенно подладившийся под температуру ее тела.
        — По-моему, ты говорил, что нигде и никогда не жил без света.
        Он покачал головой, но выражение его лица говорило, что это не совсем так.
        — Не жил.
        — Это тьма, которая не видела света. Она предназначена для тайн.
        — Тебе нравится?  — прошептал он с той давней, трудно скрываемой уязвимостью, с жаждой похвалы.
        — О да. Это вроде как тьма, из которой родился мир.
        — Если мы хотим, чтобы родился мир, тогда нам нужно немного секса.  — Он сунул руки под ее тунику, в легинсы, прижал горячие ладони к ее попке, снял со стола и посадил верхом на свои бедра.  — Где ты хочешь? Как?  — шепнул он, нежно и сумрачно, словно сердцевина его шоколада, когда нес ее на середину зала.  — Что подсказывает твоя фантазия?
        Она показала рукой на шершавый камень арки:
        — Вот тут.
        Держа ее одной рукой, он прижал ладонь к камню.
        — Так ты поцарапаешь свою нежную кожу.
        — Я хочу тут,  — прошептала она.  — Прямо тут.
        Он хрипло хохотнул.
        — Лично я бы выбрал место помягче. Где я смогу взять тебя по-настоящему жестко.
        — В следующий раз,  — пообещала она возле его губ, запустив пальцы в его волосы.  — В следующий раз.
        Он вернулся с ней назад, нашел свою старую куртку и опять накинул на нее. Защитив таким образом ее кожу, он прижал ее спиной к камню, провел ладонями вверх по ее ребрам, лаская большими пальцами ее груди.
        — Что ты хочешь сказать мне? Что я красивый? Я еще не видел никого прекраснее тебя.
        — Доминик, я очень хорошо представляю себе, с какими красивыми женщинами ты спал…
        Он заставил ее замолчать поцелуем и одновременно раздвинул ее колени.
        — Ты даже не знаешь, о чем говоришь, черт побери.  — Его поцелуи делались все более жадными, ладони пытались служить защитой от шершавой стены, а его бедра давили все сильнее. Он не шутил, сказав, что хочет взять ее жестко.  — Жем, скажи мне, что я могу удержать тебя.
        — Между прочим, я хотела поговорить с тобой о…
        — Ты просто скажи!  — Он сунул руки в ее легинсы и стащил их вместе с трусиками и всем остальным.
        Но она учащенно задышала от страсти, когда ее нежное лоно сначала ощутило прохладный воздух — а потом прикосновения его большого пальца, грубо раздвинувшего ее половые губы.
        — Скажи.
        — Ты можешь удержать меня.  — Она беспомощно извивалась.  — Дом — господи — не спеши. Дай мне — насладиться тобой.
        Опять грубый смех, наполненный отчаяньем.
        — Я попробую. Пожалуй, мне нужна практика.
        И он старался не торопиться. Камень сдерживал его, напоминал, что нельзя увлекаться и напирать слишком сильно, чтобы не сделать ей больно.
        Потом она сидела у него на коленях за своим обычным столиком и разглядывала тыльную сторону его рук. Они покрылись ссадинами. Пока она наслаждалась его восхитительными усилиями, он защищал ее голову и попку от грубого камня.
        — Прости,  — виновато сказала она, водя пальцем над царапиной, но не прикасаясь к ней, а лишь шевеля волоски на его руке.
        — Пустяки,  — отмахнулся он.  — Правда. Пустяки. Я люблю тебя.  — Он произнес это твердо, как приказ, не допускавший никаких возражений. И еще крепче обнял ее.
        Самое лучшее место на свете.
        — Можно я навсегда останусь сидеть вот так?  — с тоской попросила она.
        — Да,  — ответил он, уткнувшись носом в ее волосы.
        — Я люблю тебя,  — прошептала она возле его горла.  — Но я понимаю, почему тебе не нравится это слышать.
        Его рука слегка напряглась.
        — Не уверен, что ты это понимаешь.
        — Это слишком прилипчиво,  — сказала она, обхватила его, насколько хватило ее рук, и еще сильнее прижалась к нему.
        — Жем.  — Он взял ее за подбородок, но она вырвалась, уткнулась носом в ямку на его горле и вдохнула его запах — восхитительный, теплый, темный, опасный. От него пахло шоколадом, а также смесью запахов ее и его собственной кожи.  — Недостаточно прилипчиво.
        Тогда она подняла голову и посмотрела на него при слабом свете, который просачивался от его оконных витрин, бросая в темноту полосатые, как зебра, линии. Ей показалось, что какой-то огромный зверь вышел из лесной чащи и положил ей на колени свой рог. Но это был не единорог, а дикий, опасный хищник.
        — Я хочу, чтобы ты пообещала, что никогда меня не бросишь.  — Его пальцы впились ей в кожу, но тут же разжались.  — Но я все равно не поверю, если даже ты и пообещаешь.
        — Какие мы глупые.  — Она ощупала его плечо, руку, изучая в темноте форму странного зверя.  — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что никогда меня не отпустишь. Но мне трудно поверить, что у меня есть на это право.
        — Я знаю.  — Его рука была то грубой, то нежной, словно он все время спохватывался и смягчал свои прикосновения. Но тотчас забывал об этом.  — Сначала ты должна спасти младших. Тех, кто,  — у него странным образом дрогнул голос,  — в этом нуждается.
        Она опять уткнулась в него, спрятав руки между своим телом и его грудью. Получилось, что он как бы целиком завернул ее в себя. В последние дни он уже понял ее потребность в этом и послушно выполнял ее желание.
        — Скоро я стану сильнее,  — пообещала она.
        — Не сомневаюсь,  — пробормотал он, вдыхая аромат ее волос.  — Пообещай, что не бросишь меня, когда это произойдет. Или пообещай, что вернешься ко мне. Если тебе нужно ехать и спасать людей, пообещай мне, что вернешься ко мне, когда тебе понадобятся новые силы.
        — Но ведь ты не поверишь мне. Если я дам слово.
        — Нет,  — признался он.  — Нет, пожалуй, никогда не поверю.
        Тут она неожиданно поняла, что он столкнулся со своим самым худшим кошмаром. Из-за нее. С тем, в котором он пытался ей верить, что если она уйдет, то потом вернется назад.
        А ей пришлось иметь дело со своим кошмаром, совсем другим. Прогонять из памяти ту картину — парней с палками. Избавляться от ужаса, который поселился в ее душе. Сделать выбор, который не был сфокусирован ни на борьбе с той картиной, ни на капитуляции перед ней. Сделать выбор, который наконец-то станет… ее выбором. Выбором в ее пользу.
        — Но я мог бы стать — сильнее.  — Его голос был сумрачнее, чем окружавшие их тени, но в нем звучала лукавинка.  — Не таким сильным, как ты. Но когда-нибудь я, возможно, поверю, что ты будешь со мной хотя бы какое-то время.
        Она тихонько засмеялась и поерзала — просто ради удовольствия потереться о него, почувствовать его всем своим телом.
        — Это как у Льюиса Кэрролла: «Что ж, теперь, когда мы увидели друг друга,  — сказал Единорог,  — если ты поверишь в мою реальность, то я поверю в твою».
        — Я кто — Единорог или Алиса?  — поинтересовался он, слегка удивив ее поначалу, пока она не вспомнила про его книги.
        — Ой, ты, несомненно, сказочное чудовище.  — Она погладила его по плечу. Темный, свирепый — как раз то, что ей нужно. Белый единорог был бы слишком слабым. Или недотрогой.
        Он тоже засмеялся и дотронулся ладонью до ее лица.
        — Ладно. А ты тогда моя несравненная Алиса. Такая земная и близкая.  — Он прижал ее к себе, словно ему захотелось потереться об нее.  — Я попытаюсь поверить в твою реальность.
        Они замолчали. Может, оба пытались поверить. Доминик, казалось, никуда не торопился. Словно мог вечно сидеть тут, в своем салоне, за этим маленьким столиком и… лакомиться ею.
        Она сглотнула и нерешительно произнесла:
        — Я хочу задать тебе странный вопрос.
        Он молча ждал.
        Она смотрела на него в темноте, удобно устроившись, словно в колыбели, в его могучих объятьях.
        — Ты женишься на мне?
        Он не шевелился. Он не дышал. Потом его руки стали все крепче и крепче сжимать ее бедра, пока она не вскрикнула от боли.
        — Боже, кажется, я сейчас упаду в обморок.
        Он снял ее с коленей, отошел от нее к красной бархатной занавеси. Джейми выпрямилась и глядела ему вслед, онемев. Неужели ее предложение вызвало у него такой шок?
        Он оперся рукой о белую стену с бутонами роз. Его большое тело сотряслось от мощного вздоха. Еще один вздох.
        Потом он повернул голову и посмотрел на нее через плечо.
        — Ты серьезно это говоришь? Ты хочешь этого — ты — Жем?  — От невероятных эмоций у него сверкали глаза.  — Только не отвечай мне сейчас, если ты не уверена — если не случится так, что ты уйдешь от меня перед алтарем. О чем я говорю? Как ты можешь быть уверена? Ведь мы знаем друг друга всего десять дней.
        — Месяц,  — поправила его Джейми.  — Я знаю тебя месяц.
        Уголки его губ невольно поползли кверху. Он взглянул на столик, за которым она всегда сидела, а потом наверх, на спиральную лестницу.
        — Я во всем уверена,  — заявила Джейми.  — Доминик. Что ж, теперь, когда мы увидели друг друга, если ты поверишь в мою реальность…
        — Жем.  — Он медленно, словно преодолевая боль в мышцах, покачал головой.  — Я не уверен, нужно ли тебе верить в мою реальность.
        Она попятилась. Подумав обо всех красивых брюнетках и блондинках… да, еще и о рыжеволосых дивах, которые претендуют на его внимание каждый день.
        — Жем, я притворялся все это время.  — Дом с тоской провел ладонью по маленьким бутонам роз.  — Я притворялся. Я не мог бы удержать тебя. Ведь я не подарок.
        Она нахмурилась и глядела на него так, словно он говорил на непонятном для нее языке.
        Доминик не выдержал ее взгляда. Он убрал ладонь с бутонов и подошел к каменной арке, возле которой они только что занимались любовью. Он прижал ладони к камню, который еще хранил тепло ее тела.
        — Но ты знаешь об этом, верно?  — тихо спросил он.  — Все это время я думал, что ты считала меня совершенным.
        — Совершенным?  — удивилась она.
        — Да.  — Он скривил рот и ударил кулаком по камню.  — Хотя, возможно, ты никогда так не считала.
        — Я никогда не считала тебя безупречным,  — растерянно проговорила она.  — Господи, Доминик, ты слишком часто произносишь грязные слова. Это к примеру. Но часто за всеми твоими ругательствами видно, какая у тебя тонкая кожа, сквозь которую просвечивает твоя чудесная душа. Видно, что ты замечательный.
        Он прижал руку к своей груди и растопырил пальцы.
        — Не смотри на мою душу.
        — Я смотрю туда, куда хочу, черт побери. Она у тебя красивая.
        Он беспомощно уставился на нее, готовый в любой момент упасть перед ней и разрыдаться, уткнувшись в ее колени, словно в колени потерянной им матери. Но она совсем не была похожа на его мать… и он не хотел видеть ее в роли его матери… просто… она любила его. Всякий раз, когда она смотрела на него, как на солнце или звезды, все в нем становилось совершенным. Вот только тогда ему приходилось напоминать себе, что он не такой.
        — Жем, я провел на бойне шесть лет. Мой отец нещадно бил меня и мою мать.
        Она тихонько застонала и поморщилась. Ох, возможно, она не знала об этом. Может быть, зря он сказал ей…
        Но он все равно продолжал:
        — Моя мать даже не пыталась взять меня с собой, когда ушла из дома. Я не знаю, не умею справляться со многими вещами — например, не умею быть спокойным, надежным, не умею любить тебя. Я просто пытаюсь это делать. Я действительно, действительно плохой выбор, провальная ставка.
        — Все зависит от того, на что делать ставку. Если хочешь чего-то большего, чем целый мир, тогда ты лучшая ставка.
        Всякий раз ее слова проливали бальзам на его душу.
        — Жем. Как ты вообще вошла в мою жизнь?
        — Вот, смотри.  — Она взмахнула рукой, обводя ею зал.  — Потому что вокруг тебя все красиво. Потому что ты сильный. И я могла впитывать всю эту красоту и силу. Я вошла в твою жизнь, потому что ты сделал ее такой, что в нее захочет войти любая. А еще…  — она хитро усмехнулась и взглянула на его лицо, губы, сильное тело,  — у тебя все восхитительно на вкус.
        Как всегда, его захлестнула волна желания и восторга, и он уже не владел собой. Она считает его красивым. Она считает красивой и его жизнь. Считает красивой и его чертову душу. А еще он мог бесконечно наслаждаться минутами, когда ее маленький ротик пробовал его, пробовал всюду.
        — Жем. Я хочу верить в твою реальность. Хочу верить в свою реальность. Ты даже не представляешь, как сильно я хочу в это верить. Но это так трудно.
        Она покачала головой. Подошла к нему. Подошла прямо к нему. Он не думал, что она когда-нибудь понимала его состояние, когда она прижималась к нему вот так, словно вся принадлежала ему. Словно верила ему. Словно не могла без него жить.
        — По-моему, Доминик, тебе надо попробовать,  — ласково сказала она.  — Я видела многое другое, что ты пробовал, и все получалось. Если ты пообещаешь мне, что попробуешь и это, для меня это будет достаточно.
        Глава 31
        Она проснулась от боли в затекшей шее и не сразу сообразила, где находится. Столы. Камень. Красный бархат. Кожа. Шоколад. Запах шоколада. Что за черт? Она спала в салоне Доминика на маленьком, красном канапе. Вместо подушки под головой лежала свернутая поварская куртка. Потому что в эпоху Второй империи, в стиле которой было сделано канапе, вероятно, подушки были не в моде. Одеялом служили две кожаные куртки — та, которую Джейми подарила Доминику, укрывала ее спину и бок, а на ногах лежала старая мотоциклетная куртка.
        Было раннее утро, неяркий свет робко лился в огромные окна, оставляя на полу причудливые тени от шоколадных скульптур и коробок.
        В странном месте оставил ее Доминик. Моргая и еще не проснувшись окончательно, она села на канапе и огляделась. На этом этаже его не было. Тогда она поднялась наверх по спиральной лестнице.
        Наверху было светлее. Где-то за домами восходило солнце, заливая Париж золотым светом. Джейми вошла в лабораторию и замерла, пораженная.
        Доминик, почти весь измазанный в шоколаде, стоял перед тем, что недавно было шоколадной глыбой. Маленьким резцом он очень аккуратно вырезал перья на шоколадном крыле.
        На ее глаза навернулись слезы. Она ничего не могла с собой поделать.
        Это была Ника Самофракийская. Из шоколада. С распростертыми крыльями. Ее тело застыло в стремительном порыве, нога была грациозно отставлена назад, складки одежды развевались. Казалось, богиня вот-вот взлетит.
        У Джейми перехватило дыхание от такой красоты и от радости. Она прижала пальцы к губам.
        Доминик поднял голову, словно ее появление нарушило его сосредоточенность. Должно быть, он делал завершающие штрихи — на ее взгляд, статуя была закончена. Роскошная, отважная, готовая к полету.
        Он выпрямился, бросил резец и молча смотрел на Джейми, пока она разглядывала скульптуру.
        Но когда с ее ресниц упала слезинка и поползла по щеке, он подбежал. Он не говорил ничего. Не спрашивал, нравится ли ей. Он лишь вытер слезинку на ее щеке.
        И тут же удивленно посмотрел на свои пальцы. Поднес к щеке Джейми другую руку и замер, озадаченный.
        — Прости. Я испачкал в шоколаде твою щеку. И пока что не могу это исправить.
        — Нет.  — Она покачала головой, улыбка засверкала сквозь слезы, и вскоре Джейми стала похожа на радугу.  — Нет, ты весь покрыт шоколадом.  — Вероятно, во время работы шоколадная стружка падала на него и таяла. Всю ночь. Должно быть, он трудился всю ночь, чтобы закончить эту скульптуру. Шоколад покрывал его волосы, лицо, руки, поварскую куртку.  — Боже. Не принимай душ. Даже руки не мой.
        Его губы медленно растянулись в усмешке.
        — Скоро сюда нагрянет моя команда.
        — Я поведу мотоцикл. Ведь это ненамного сложнее, чем мопед, верно?
        — Хм-мм. Может, чуточку…
        — Все, решено. Ты просто сядешь на место пассажира и постараешься остаться таким, как сейчас. Или мы пойдем пешком. Я живу совсем рядом. Конечно, ты будешь выглядеть на улице немножко глупо, но сделай это ради меня. Доминик, ты сейчас словно самая безумная женская мечта.
        Его ухмылка делалась все шире.
        — Если ты любишь меня в шоколаде, тебе нужно чаще бывать здесь.
        — Я и пытаюсь это делать. Мое предложение о браке по-прежнему вызывает у тебя потрясение?
        Он похлопал себя по животу, еще сильнее испачкав шоколадом куртку.
        — Вероятно, это было сладкое потрясение. За всю свою карьеру я не привык переваривать так много сладкого.  — Он нагнулся и поцеловал ее, прикоснувшись к ней одними губами. Она все-таки почувствовала вкус шоколада, который, вероятно, растаял на его губах.  — Жем.  — Его губы были такими нежными, а глаза цвета темной воды сияли и искрились.  — Ты все-таки серьезно это сказала? Что хочешь стать моей женой?
        — Удивительно, но мы с сестрой, наследницы миллиардного состояния, очень рано в своей жизни усвоили такую вещь — никогда нельзя соглашаться на брак, если нет полной уверенности.
        — Что ж.  — Он взял ее руки в свои, опять забыв, что они покрыты шоколадом.  — А у меня, кажется, есть другое предложение, лучше.
        Ну вот, опять. Женщина готова выйти за него замуж, а он что ухитряется сделать? Отталкивает ее. Джейми застыла и попыталась выдернуть руки. Они заскользили в его шоколадной хватке, но он лишь сжал их еще крепче.
        — Лучше, чем наш брак?
        — Ты выслушай меня.
        Она сердито нахмурилась и стала ждать объяснений. Рядом с ними парила Ника Самофракийская.
        — Может быть, ты просто так поживешь со мной?  — тихо спросил он.  — Ну, сколько сможешь. Если тебе нужно будет куда-то поехать, я буду ездить с тобой, сколько смогу. Я очень хочу поехать с тобой. А ты распакуй свой чемодан и живи здесь. Со мной. Долго. Три года. Долго-долго, пока мы не убедимся, что я могу… что я способен жить в семье. Ты поймешь, доверяешь ли мне. Или четыре года, пожалуй, четыре года еще разумнее. Давай сделаем так? Если через четыре года я все еще… я не… ты будешь считать, что я достоин стать твоим мужем… Согласна?
        Она глядела на него. В ее глазах стояли слезы. Не то он сказал и не так.
        — Ты собираешься прожить четыре года, доказывая мне каждый день, что ты достоин меня?
        Четыре года будет достаточно, правда? Если он сможет все эти четыре года быть приличным бойфрендом, тогда он не станет после женитьбы таким, как его папаша. Верно? Он неуверенно кивнул. Кажется, она считала эту мысль странной и нелепой. Она, женщина, только что предложившая брак мужчине, с которым встречалась всего две недели.
        Она моргнула, и по ее щеке поползла слеза, размыв шоколадный мазок.
        — Разве я не говорила тебе, что мне уютно жить рядом с тобой — все равно что лежать в постели, укрывшись мягчайшим, теплым, шелковым одеялом?
        Ох, как ему нравились эти ее сравнения. Слушая их, он чувствовал себя — шелковым, уютным и теплым. Правда, не очень мягким.
        — С тобой мне так… тепло, так хорошо. Мне кажется, что я лежала бы так целую вечность и никогда, никогда не уходила от тебя в холодное утро.
        Когда она так говорила, в его потрясенной душе открывались двери и окна, о существовании которых он даже не подозревал, а за ними сверкали сокровища, которые он считал давно потерянными. Доминик смотрел на свои большие руки и не смел ничего сказать, боясь, что и сам расплачется.
        Он поглядел на Нику Самофракийскую и не знал, в честь кого он ее вырезал из шоколада — то ли в честь Джейми, то ли в честь себя самого. Казалось, здесь они слились воедино. При виде ее он нашел в себе силы чуточку улыбнуться и даже пошутить.
        — Ты проверялась у специалистов — не повлиял ли тот удар на твое сознание?  — озабоченно поинтересовался он.
        Она расхохоталась. Смех омыл и освежил ее душу.
        — Ах, Дом, что мне с тобой делать? За деньги можно купить все, самых лучших специалистов. Как ты думаешь, что сделала Кэйд? Она подкупила всю систему национального здравоохранения.
        Он прижал ее к себе, испытывая тайное удовольствие оттого, что измазал ее шоколадом, что теперь все увидят, как он ее обнимал. Он взял ее за руку и мимолетно взглянул на свою. Шоколад закрасил все ее веснушки. Тот же шоколад скрыл все его шрамы. Но если он правильно ее понял, она обещала все слизнуть, чтобы они снова стали видны. От такого предложения не откажется ни один мужчина, даже если ему хочется защитить свои старые раны. Для защиты старых ран служит рубцовая ткань.
        — Что ж, если ты хочешь жениться на мне через четыре года, я выйду за тебя замуж,  — сказала Джейми.  — Но я чувствовала бы себя лучше, если бы мы поженились завтра, потому что я тоже хочу доказать себе, что я чего-то стою.
        — Что? Нет, тебе не нужно ничего доказывать.
        Она пожала плечами, явно решив не спорить с таким слепым человеком.
        Он глядел на нее, такую маленькую и хрупкую в его объятьях. Ее кожа напоминала пончик, который обваляли в золотистом сахаре. Жем такая маленькая, но такая упорная и сильная, что бы там она о себе ни думала. А в его объятьях она просто таяла, и у нее был такой вид, словно это для нее самое большое счастье.
        — Если бы ты была крошками на тарелке, я бы подобрал все до одной,  — тихо проговорил он.
        У нее снова заблестели глаза.
        — Может быть, мы просто обручимся?  — спросил он, потирая ее тонкий безымянный палец.  — Я знаю, ты не любишь украшения, но тебе и не обязательно носить кольцо, когда ты поедешь на плантации. Или я куплю тебе скромное колечко, не какое-то там золотое или…  — Он замолк, потому что мог долго перечислять разные варианты.  — По-моему, это хороший вариант. Дадим друг другу обещание. Прямо здесь.  — Он опять потер ее безымянный палец.
        — Лучше будет, если мы поженимся,  — сказала она.  — Мне не нравится такая торговля.
        — Мы не можем пожениться, потому что я упаду в обморок.  — Впрочем, к своему удивлению, он обнаружил, у него больше не кружилась голова. Чем больше Джейми говорила об этом, чем больше он ее обнимал, тем больше ему казалось, что это действительно возможно. Совсем не так, как когда-то в детстве, когда он пытался найти мать с помощью своего табеля успеваемости — в надежде, что мать вернется, узнав, что он первый ученик в классе. И останется с ним навсегда. Теперь Джейми дала ему надежду, и он начинал в нее верить.  — Мы должны беречь мои силы.
        Перевернув руку, она стала разглядывать основание своего безымянного пальца. Оно было испачкано шоколадом. Она вытерла лишнее, оставив на пальце узкую полоску в виде колечка. Даже от такой мелочи его в который раз захлестнула волна блаженства.
        — Четыре года?..
        Ну, может быть, три… Он не станет возражать, если она будет регулярно повторять свое предложение, пока не уговорит его. А он будет щедро одаривать ее шоколадом — или украшениями, цветами, всем, что она захочет, скажем, своим телом, политым шоколадом,  — если она будет часто напоминать ему о браке.
        У него сжалось сердце, и он снова испугался, что прослезится, а потом умрет от стыда.
        — Знаешь, если ты станешь моей женой, то каждый раз, называя свою фамилию…  — тут он сглотнул, пытаясь совладать со своим голосом,  — ты будешь говорить о том, что меня любишь?
        — Джейми Ришар.  — Она улыбнулась и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его.  — И это будет верно.
        Ох, черт, у него опять перехватило дыхание. И защипало в носу.
        Может быть, два года, подумал он. Может быть, через два года он согласится. Он не может ждать четыре года, чтобы дать ей свою фамилию. Или… или… может быть, один год?
        Она обернула свой палец вокруг его безымянного, будто… кольцо.
        — Я закажу очень-очень мужское кольцо, титановое или типа того, и тебе не обязательно носить его во время работы с тестом или шоколадом,  — заявила она.  — Но ты обязательно его наденешь, черт побери, когда спустишься вниз и будешь общаться со своими клиентками.
        Она собиралась надеть на его палец обручальное кольцо? О-о, его это вполне устраивало. Стоя у подножья своей Ники Самофракийской, он опять обнял Джейми и крепко-прекрепко прижал ее к себе, чтобы она почувствовала его радость.
        От автора
        Я, как всегда, выражаю бесконечную признательность всем шоколатье и кондитерам, помогавшим мне в работе над этой книгой. Особенно благодарна я Жаку Женину, чьи salon и laboratoire служили мне образцом для описания магазина Доминика Ришара. Жак Женин и его шеф-шоколатье Софи Видаль терпеливо и великодушно отвечали на мои многочисленные вопросы. Я искренне признательна и Мишелю Шодену, еще одному выдающемуся парижскому шоколатье, позволившему мне посещать его laboratoire.
        Стихотворные строки, которые Джейми и Доминик читают в маленьком бистро на подставках для столовых приборов, принадлежат замечательному французскому поэту Жаку Преверу. Они взяты из стихотворений «Эта любовь» и «Я такая, какая я есть» (сборник «Слова», 1948 г.). Перевод не дословный, так как Джейми играла и переставляла строчки.
        Кулинарные эксперименты Доминика Ришара
        Тарталетки с шоколадно-карамельным ганашем и манго
        Количество порций: 12
        Время приготовления: 10 —12 часов
        Сложность: четыре звездочки (из пяти)
        Вам потребуется:
        Тесто:
        125 г муки
        15 г какао
        50 г сахарной пудры
        100 г сливочного масла
        щепотка соли
        1 яичный желток
        1/2 ч. л. разрыхлителя
        Ганаш:
        100 г сливок
        3 г соли
        75 г сахара
        50 г сливочного масла
        75 г темного шоколада (70 % какао)
        Заварной манговый крем и фруктовая начинка:
        100 мл молока
        1/2 стручка ванили
        30 г яичных желтков
        25 г сахара
        15 г кукурузного крахмала
        22 г сливочного масла
        8 г желатина
        50 г мангового пюре
        1 манго
        Способ приготовления:
        Заварной манговый крем:
        1. Залейте желатин холодной водой, чтобы он набух.
        2. Налейте молоко в кастрюльку, добавьте туда стручок ванили. Доведите до кипения на среднем огне, затем убавьте температуру и дайте молоку настояться в течение часа.
        3. Через час достаньте стручок, а молоко вновь нагрейте. Взбейте желтки, сахар и кукурузный крахмал. Тоненькой струйкой влейте горячее молоко, продолжая работать венчиком.
        4. Когда смесь станет однородной, перелейте ее обратно в кастрюлю и варите, помешивая венчиком, пока не загустеет.
        5. Снимите крем с огня, пропустите его через сито. Добавьте желатин и сливочное масло. Тщательно перемешайте.
        6. Остудите смесь до 45 °C, постоянно помешивая, чтобы на поверхности не образовалась пленка. Добавьте пюре из манго. Снова перемешайте и уберите в холодильник на ночь.
        Шоколадное песочное тесто:
        1. Смешайте в миске муку, какао, сахарную пудру, соль и разрыхлитель.
        2. Перетрите руками сливочное масло с получившейся смесью, добавьте желток. Замесите тесто. Заверните его в пищевую пленку и уберите в холодильник на час.
        3. Раскатайте охлажденное тесто. Его толщина должна быть не более 0,4 см. Вырежьте из теста нужную форму (тарталетку). Уберите тесто в холодильник на 30 минут.
        4. Разогрейте духовку до 180 °C. В форму с тестом положите груз для запекания и поставьте противень в духовку на 10 минут, затем снимите груз, но тесто в духовке оставьте еще на 10 минут.
        5. Песочная основа должна полностью остыть, прежде чем доставать ее из формы.
        Шоколадно-карамельный ганаш:
        1. Готовим карамель. Насыпьте в небольшую кастрюлю сахар, добавьте немного воды и поставьте посуду на плиту. Внимательно следите за температурой, чтобы сахар не пригорел.
        2. Когда карамель станет однородной, снимите ковш с огня и аккуратно влейте в него горячие сливки с предварительно добавленной в них щепоткой соли.
        3. Добавьте порезанное на кусочки сливочное масло, тщательно перемешайте смесь и перелейте в миску, куда предварительно положите поломанный на кубики шоколад.
        4. Аккуратно перемешивайте содержимое, пока смесь не станет однородной, затем взбейте ее блендером.
        Доводим десерт до ума:
        1. Порежьте манго на очень маленькие кусочки и положите их в тарталетку, покройте десерт ганашем.
        2. Уберите десерт на пару часов в холодильник.
        3. Добавьте на тарталетку манговый крем (для работы подойдет кондитерский мешок с насадкой).
        4. Украсьте десерт шоколадом. Приятного аппетита!
        СОВЕТ ДОМИНИКА РИШАРА:
        Чтобы карамель не горчила, надо внимательно следить за ее готовностью. Встряхивайте время от времени кастрюльку, чтобы сахар равномерно распределялся по дну и не пригорал.
        Рождественское какао с имбирем
        Количество порций: 1
        Время приготовления: 10 минут
        Сложность: одна звездочка (из пяти)
        Вам потребуется:
        250 мл молока (4 % жирности)
        имбирь
        2 ч. л. какао-порошка
        2 ч. л сахара
        1 ч. л. тертого шоколада
        Способ приготовления:
        1. Добавьте имбирь по своему вкусу в молоко (не переборщите!). Держите молоко на среднем огне до тех пор, пока не поднимется пенка.
        2. Смешайте какао с сахаром. Добавьте столовую ложку теплого молока с имбирем, перемешайте все до однородной массы.
        3. Снимите вскипевшее молоко с плиты, выньте кусочек имбиря, добавьте немного тертого шоколада, перемешайте.
        4. Влейте молоко в емкость с какао-массой, еще раз перемешайте, сверху посыпьте шоколадной стружкой.
        СОВЕТ ДЖЕЙМИ КОРИ:
        Если вы следите за фигурой, возьмите молоко с низким процентом жирности. Но тогда лучше использовать для какао молочный шоколад, чтобы какао было слаще.
        Французские шу, или пирожные из заварного теста
        Количество порций: 12
        Время приготовления: 1 час
        Сложность: две звездочки (из пяти)
        Вам потребуется:
        750 мл молока
        200 г масла (100 г на тесто и 100 г на крем)
        мука пшеничная (1 стакан для теста и 5 столовых ложек для крема)
        350 г сахара
        7 яиц
        ваниль
        соль
        300 мл воды
        Способ приготовления:
        Крем:
        1. Взбейте миксером 2 яйца, 4 ст. л. муки, сахар и молоко (половину мерного стакана).
        2. Аккуратно влейте получившуюся массу в подогретое молоко и, непрерывно помешивая, варите крем еще три минуты, затем остудите.
        3. Добавьте ваниль и 100 г мягкого масла. Взбейте крем миксером. Поставьте в холодильник.
        Тесто:
        1. Растворите 100 г масла в маленькой кастрюльке с горячей водой. Добавьте муку. Готовьте тесто на медленном огне 1 —2 минуты, все время помешивайте.
        2. Добавьте в тесто поочередно пять яиц. Тщательно размешайте массу.
        3. Слепите из теста небольшие шарики (12 —15 шт.) и отправьте их в духовку на 200 °C.
        4. Когда пирожные будут готовы, разрежьте их пополам и наполните кремом.
        5. Посыпьте пирожные сахарной пудрой, украсьте сверху капелькой джема или ягодкой и медом.
        СОВЕТ ДОМИНИКА РИШАРА:
        Тесто по консистенции должно быть очень густым. Для этого яйца нужно добавлять не все разом, а по очереди, каждый раз тщательно размешивая смесь.
        Классический тарт Татен
        Количество порций: 5 —6
        Время приготовления: 1 час
        Сложность: две звездочки (из пяти)
        Вам потребуется:
        Начинка:
        1,5 кг твердых яблок
        1 яйцо
        100 г сливочного масла
        100 г сахара
        Тесто:
        1 стакан муки
        100 г сливочного масла
        1 ст. л. сахара
        соль
        Способ приготовления:
        1. Высыпьте сахар на сковороду, добавьте немного воды и 50 г масла. Держите сахар на слабом огне до тех пор, пока он не превратится в карамель.
        2. Нарежьте яблоки тонкими ломтиками, выложите плотными рядами в карамель и готовьте на слабом огне, пока плоды не станут мягкими.
        3. Смешайте муку с сахаром и солью. Вотрите масло в муку, чтобы получились мелкие крошки. Добавьте пару ложек холодной воды, чтобы тесто стало эластичным.
        4. Раскатайте из теста круг диаметром чуть больше формы для выпекания, накройте им яблоки и подоткните края.
        5. Выпекайте пирог 20 минут при температуре 200 °C.
        6. Когда готовый пирог немного остынет, накройте форму тарелкой и переверните блюду. Вуаля, знаменитый французский торт-перевертыш готов!
        СОВЕТ ДОМИНИКА РИШАРА:
        Посыпьте пирог корицей. Яблоки, карамель и корица — прекрасное сочетание.
        Клафути с ягодами
        Количество порций: 5
        Время приготовления: 40 мин
        Сложность: две звездочки (из пяти)
        Ингредиенты:
        700 г вишен
        100 г муки
        150 г сахара
        400 мл молока
        2 ст. л. сливочного масла,
        1 ст. л. амаретто
        4 яйца
        соль
        Способ приготовления:
        1. Смешайте 50 г сахара с мукой и солью, добавьте яйца, 200 мл молока и масло. Размешивайте, пока масса не станет однородной.
        2. Добавьте в тесто оставшееся молоко и оставьте смесь на полчаса.
        3. Засыпьте вишню сахаром (100 г), оставьте, как и тесто, на полчаса.
        4. Разогрейте духовку до 200 °C, форму для выпечки смажьте маслом и посыпьте сахаром.
        5. Слейте с вишен сок, выложите их в форму и залейте тестом.
        6. Выпекайте клафути 15 минут, затем убавьте температуру до 180 °C и выпекайте десерт еще до получаса.
        СОВЕТ ДОМИНИКА РИШАРА:
        В традиционном рецепте клафути рекомендуется не вынимать косточки из вишни, чтобы ягода осталась сочной, а пирогу передался особый аромат. Попробуйте приготовить два варианта — с косточками и без них. Экспериментируйте!