Хозяйка чужого дома Татьяна Михайловна Тронина
        # Игорь и Лара были счастливы вместе на протяжении семи лет. Именно столько длился их брак до того, как пара переехала в новый дом и приобрела новых соседей. Глядя на Костю - веселого, разговорчивого соседа, Лара чувствует, как сильно ее к нему тянет. Но стоит ли ради этого внезапного, хотя и яркого чувства рушить и свою, и чужую семью? Каково оно - быть хозяйкой чужого дома?…
        Ранее роман выходил под названием «Две жены плейбоя»
        Татьяна Тронина
        Хозяйка чужого дома
        Многоэтажный, красного кирпича дом стоял на пригорке, обдуваемый всеми ветрами, - казалось, что крышей он достает до низких, сине-черных туч, стремительно и грозно плывущих на запад. Внизу чахлой змейкой вилась Яуза. Здесь, за Окружной дорогой, она текла свободно и лениво, ее бока не стискивали гранитные набережные, здесь она смотрелась обыкновенной подмосковной речушкой, заросшей бурыми прошлогодними камышами, с прибившимся к берегам мусором.
        Только-только сошел снег, оставив на земле темные пятна. Пахло псиной и известкой, возле подъездов валялись ржавые батареи и битый кирпич - все говорило о том, что дом построили совсем недавно и что должно пройти немало времени, прежде чем у этого места будет обжитой вид.
        Тучи, переполненные то ли последним снегом, то ли первым дождем, упорно стремились к центру Москвы, словно выполняя особое задание Гидрометцентра. Но вскоре восточная часть небосклона освободилась от них, и, едва последнее черное облачко перестало загораживать солнце, многоэтажная башня заполыхала в утренних лучах розовым огнем.
        Игорь проснулся от яркого солнечного света, бьющего прямо в окна, - как будто кто-то направил ему в лицо мощный прожектор, и даже вздрогнул от неожиданности.
        - Лара, Лара! - закричал он в изнеможении, тщетно кутаясь в одеяло. - Убери…
        Одеяло застряло между стеной и диваном и упорно не поддавалось попыткам Игоря вытянуть его из щели.
        - Что убрать? - выскочила из соседней комнаты Лара - в тренировочном костюме, бодрая и полная сил, похожая на ведущую спортивной передачи «Ноги на ширине плеч, руки на поясе, начинаем наклоны…».
        - Вот это… Прямо в мозги мне светит!
        - Это? В мозги ему светит! - расхохоталась Лара, впрочем, без всякой злобы. - Вот в углу молоток, вон карниз… Предлагаю повесить шторы!
        - Я не могу, - упрямо ответил Игорь. Одеяло наконец выдернулось, и Игорь закутался в него с головой. - У меня спина отваливается. Честное слово, всю поясницу как будто парализовало… - забубнил он уже из-под укрытия.
        - А нечего было жадничать, надо было еще одного грузчика нанять.
        - Лара, но это ведь ты заказывала…
        Вместо ответа она подошла к дивану и скинула с мужа одеяло.
        - Что там с тобой? - почти встревоженно спросила она, пробегая сильными пальцами с длиннейшими ногтями, покрытыми иссиня-черным лаком, вдоль позвоночника Игоря. - Здесь?
        - Ой… Нет! Здесь…
        - Горе мое! - Она спрыгнула с дивана и через минуту вернулась, держа в руках нечто, напоминающее скалку, только усеянное широкими шипами. - Небольшой массаж…
        - Лара, это садизм! - пыхтел Игорь, извиваясь на животе. - Мне больно! Тебе кто-нибудь говорил, что ты садистка?
        Оседлав мужа, она водила по его спине тренажером, хладнокровно слушая вопли, которые издавал Игорь, уткнувшись лицом в подушку.
        - Надо тебе Вадику показаться, - заметила Лара. - Зайдешь к нам завтра в салон? Он классно разминает…
        - Ты же говорила, что Вадик нетрадиционной ориентации? Ой, не так сильно…
        - Ну и что. Я буду в соседней комнате, и потом, у нас же там не вертеп какой-нибудь.
        - Нет, я буду чувствовать себя униженным…
        - Ты меня в гроб вгонишь! - в сердцах воскликнула Лара, для убедительности слегка стукнув массажером по затылку своего благоверного. - Вечно тебя уговаривать приходится… Вставай!
        Она опять куда-то убежала, а Игорь, осторожно шевеля руками, сел на постели. Лучи били прямо в глаза, он жмурился, отворачивал лицо, а солнце играло в его волосах, переливаясь медовым блеском.
        - Лара! - опять крикнул он. - Мы неправильно спальню здесь сделали. Надо в другой комнате, той, что ближе к кухне…
        - Там будет детская. - Лара снова появилась в дверях, держа в руках электрическую дрель и играя ею, точно герой боевиков автоматом. - Держи! Ты мне нужен для мужской работы…
        - Думаешь, уже пора заводить беби?
        - Полотенце в ванной некуда повесить! - рассердилась Лара. - А ребенка… ты же знаешь, только когда все в божеский вид приведем. И потом, еще приличную мебель надо достать…
        - А говорила - для мужской работы, - проворчал Игорь, вертя в руках дрель. - Может быть…
        - После, после! - крикнула Лара, убегая на кухню. - Мне сейчас не до того… Какой-то мандраж из-за этой квартиры, знаешь…
        Но она нервничала и сердилась только для виду, на самом деле Лара была счастлива. Со вчерашнего дня, со дня переезда, ее не покидало радостное волнение - наконец у нее появилось собственное гнездышко, и ей, как и всякой женщине, не терпелось поскорее обустроить его. В голове роились тысяча планов, но главное - Лара особенно остро осознавала сейчас, как она безумно любит Игоря. Нет, не просто любит, а обожает, до такой степени, что съела бы его в сыром виде и без соли, и она удивлялась тому, что ее чувство за восемь лет не стало слабее, а, наоборот, кажется, даже усилилось…
        Это Лара, а не Игорь мечтала о ребенке. Завести его раньше не представлялось возможным - они жили в крошечной однокомнатной квартирке, где детскую кроватку даже некуда было поставить. Наконец супруги купили новую квартиру, правда, кое-чем пришлось пожертвовать - если раньше они жили в центре, то теперь переселились на самую окраину, что, впрочем, Лару вовсе не расстраивало. Еще зимой, когда они приезжали сюда, выбирая новое жилище, она представила себе, как будут выглядеть эти места летом - и старый московский центр с толпами людей и сплошным потоком машин вмиг ей разонравился. Она захотела чистого воздуха, леса, который видно из окна, и тишины, о которой мечтает каждый нормальный человек.
        - Гарик, решайся, - сказала она тогда мужу. - Здесь мы будем счастливы.
        - А разве мы несчастны? - удивился тот, ежась от мрачного зимнего пейзажа. - Здесь деревня какая-то…
        - Нет, но ты же знаешь… - намекнула она на невозможность завести ребенка в тех условиях, в которых они тогда жили. - Здесь у нас будет трехкомнатная квартира, а в центре мы на эти деньги ничего подходящего не купим.
        - Только потом не говори…
        - Гарик, все будет отлично!
        Игорь полностью доверял жене - почти во всех житейских проблемах она разбиралась лучше его, и в этот раз он спорить не захотел.
        - Ладно, тогда здесь у меня будет собственный кабинет, - важно заявил он, совершенно не представляя, для чего он ему нужен.
        - О господи, что мне, жалко, что ли! - в сердцах воскликнула Лара. - Да что хочешь…
        Она знала, что Игорь не так горячо, как она, мечтает о малыше, что он скорее снисходительно соглашается с ней - да, неплохо бы завести беби, чтобы все как у людей, - но это ничуть ее не огорчало. Она обожала своего мужа и свято верила, что потом он будет благодарен ей - как всегда происходило раньше.
        Она вспомнила все это, улыбнулась и стала смотреть, как в ванной Игорь возится с дрелью. Ей казалось, что лучше ее мужа никого нет, что он необыкновенно хорош, и все в нем настолько соразмерно и гармонично, что им можно любоваться, как скульптурой в греческом зале Музея имени Пушкина. Чуть выше среднего роста, не худой и не толстый, а именно такой, каким должен быть тридцатилетний мужчина, - юношеская стройность в сочетании с силой, которая приходит с возрастом, спокойное лицо, нос чуть вздернут, полные мягкие губы, впрочем, слегка безвольные, безупречный затылок, мягкие кольца золотисто-каштановых волос. Лара сама стригла своего мужа, панически боясь, что чья-нибудь равнодушная рука неудачно выбранной прической может нарушить светлую, безмятежную гармонию внешности.
        - Здесь ужасные ручки и ужасная сантехника, - сказала она, не отрывая взгляда от его плеч. - И плитку надо перекладывать…
        - Это столько возни.
        - Я найму мастеров, ты не беспокойся. И надо поменять дверь на кухню - сделать складную, гармошечкой, чтобы не мешала.
        - А по-моему…
        - Гарик, чуть выше, неровно получается!
        - А завтракать?
        - Ой, совсем забыла…
        Лару никак нельзя было отнести к новомодным феминисткам, которые требовали для себя равных прав и не желали ухаживать за мужьями, считая, что у тех тоже есть руки. Она была женщиной старой закалки, через гены матери и бабки ей передалась истинно русская страсть нянчиться со своим мужчиной, точно с младенцем, и при виде голодного Игоря ее начинала мучить совесть. Вот и сейчас свою забывчивость она ощутила как преступление.
        Овсяная каша, полезная для желудка, легкий салат, мясная котлетка - настоящая, не полуфабрикатная… Лара все готовила быстро и легко, она не делала себе скидок даже из-за переезда.
        - Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, Адонис, женской лаской прельщенный… - напевала она, с артистизмом истинного мастера переворачивая котлетку без помощи вилки, просто подкинув сковородку. - Гарик, ты где там?
        - Лара, ты чудо, - дежурно сказал он, целуя жену в висок. - Мне кажется…
        - Что, прямо здесь?
        - Почему нет?…
        Ближе к вечеру они наконец сумели немного обустроить свое новое жилище, чтобы оно не было похоже на походный бивак.
        - Так тихо, - сказала Лара, подходя к окну. - Я не привыкла.
        - Просто дом еще пустой. Нет соседей сверху, снизу и за стеной. Кажется, мы единственные в этом подъезде.
        - А вот в соседнем… Ты видел - какие-то крутые «новые русские», на черном джипе…
        - Лара, джип еще ничего не значит, сейчас у всех машины!
        - Ой, смотри - самолет летит…
        Далеко-далеко, над лесом, медленно тянулся светлый самолетный след, небо было чистым, неправдоподобно ярким, словно нарисованным. И в этот момент кто-то загрохотал, застучал на лестничной площадке.
        - Соседи! - удивилась Лара. - Может быть, сходим познакомимся?
        - Лучше ты, у меня еще есть одно дело.
        Она чмокнула мужа, выбежала в коридор и осторожно приоткрыла входную дверь.
        Дверь напротив была тоже открыта, и какая-то худая девица с грохотом выбрасывала на лестничную площадку старые доски.
        - Добрый вечер! - с любопытством сказала Лара.
        - Добрый… - мрачно ответила девица. На ней была только длинная майка, отчего она выглядела немного странно - весенний промозглый сквозняк гулял по этажам, и тоненькие ножки девицы покрывали крупные мурашки, узкие колени посинели.
        - Мы теперь соседи, да? - Лара была настроена доброжелательно, и мрачный вид девицы ничуть ее не смутил. - Меня зовут Ларисой.
        - Елена, - представилась соседка и добавила, не меняя тона, в унисон своим мыслям, наверное: - Лучше бы меня сразу пристрелили…
        - А что случилось? - испугалась Лара.
        - Лифт не работает.
        - Вчера, кажется, все было в порядке…
        - Костя с вещами внизу, - продолжила девица. - Костя - это мой муж. Техники только через час будут. И везде бабки давать надо, бабки…
        - Помочь? - решительно предложила Лара.
        - Нет, - покачала головой девица, - вы и сами, наверное, еле живые. Этот переезд… Но ничего страшного - только час подождать. Вот, какие-то доски в коридоре валялись! - Она пнула ногой по деревяшке.
        - Лена, да вы только скажите, мы же соседи…
        Девица вдруг подобралась и, несмотря на майку и посинелые колени, всем своим видом изобразила царственное величие.
        - Не Лена - нет, - мягко и снисходительно поправила она. - Елена…
        - Пардон! - Лара машинально шаркнула ногой, словно делая реверанс. - Здесь так холодно!
        - Да, пойду оденусь, - сказала девица. - Все равно - большое спасибо.
        - Так заходите, если что… по-соседски.
        Лара захлопнула дверь и побежала к мужу - доложить о том, что увидела.
        - Ты представляешь, - крикнула она, влетая в комнату, - какая-то принцесса крови…
        - Что?
        - Да соседи!
        - Ты их видела?
        - Не их, только ее… Тоже семейная пара - муж и жена! Я видела ее, муж где-то внизу, сторожит мебель, лифт сломан - или черт знает что с ним такое… Нам крупно повезло вчера, не пришлось таскать вещи на шестой этаж по лестнице!
        - Какая она? - без всякого интереса спросил Игорь, перекладывая перед собой книги из большой коробки. - Как ты думаешь - ставить по цвету обложек или по алфавиту…
        - Без разницы! - Лара от возбуждения даже топнула ногой. - Ты не представляешь, сколько гонора было в этой особе, хотя я с ней едва ли парой слов перекинулась… Елена!
        - Она?
        - Знаешь, какая она?
        - Ну?
        - Серая мышка! - с мстительным чувством выпалила Лара, плюхаясь на диван рядом с мужем. - Бледная, невзрачная серая мышка!
        - Золотце мое, а ты так хотела познакомиться с соседями, - сочувственно произнес Игорь, целуя ее. - Погоди, все еще образуется, эти переезды не самым лучшим образом отражаются на настроении людей…

* * *
        Поздним-поздним вечером, когда за окнами стояла непроглядная ледяная темень, которая бывает только за городом и только ранней весной, Елена сказала Косте:
        - Ты знаешь, а я уже успела познакомиться с нашей соседкой. Очень милая женщина…
        - Да что ты говоришь! - воскликнул он, с наслаждением отхлебывая горячий чай из большой кружки, вылепленной в виде женского бюста с плоскими коричневыми сосками. - Она одна?
        - Нет, еще есть муж, только тот не соизволил выглянуть…
        - Собак нет?
        - Слава богу, кажется, нет.
        - Это хорошо, - удовлетворенно произнес Костя - сегодняшняя возня ничуть не отразилась на нем, он был из породы тех мужчин, которые при любых обстоятельствах выглядят цветущими и довольными жизнью. - А то будут гавкать за стеной, и вообще… Молоденькая?
        - Ага! - засмеялась Елена.
        - Хорошенькая?
        - Да как сказать… Тетя лошадь! - Она уже откровенно веселилась. - Огромная! Почти с тебя ростом, вакхические формы и все такое… Настоящая фемина! Хотела помочь нам с мебелью, но я отказалась.
        - Зря. Надо с самого начала налаживать отношения, мало ли что потом…
        - Да уж! Она одна бы перетаскала наши шкафы и диваны, без всякого усилия.
        - Ты же говоришь - милая…
        - Но такая огромная… Костя, а куда мы засунули мой мольберт?
        - Да вот же он, на самом видном месте…

* * *
        Если раньше Лара тратила на дорогу до работы всего каких-то десять-пятнадцать минут, то теперь, по ее прикидкам, меньше чем часом-полутора не обойтись.
        - Десять минут до электрички, - бормотала она, летя по разбитой глинистой дороге вдоль леса и на ходу делая расчеты, - ровно двадцать минут в электричке, двадцать в метро с одним переходом, десять пешком… Это если электричка придет вовремя и перед эскалатором в метро не будет давки!
        Опаздывать Ларе не хотелось - на десять часов к ней записалась одна весьма привередливая клиентка, даром что с простецкой фамилией Сидорова. Она очень не любила ждать, хотя у самой времени хоть отбавляй - она находилась на иждивении у своего… спонсора. Кажется, именно так это сейчас называется. Сидорова отличалась болтливостью - а с кем, как не с парикмахершей, можно всласть обсудить перипетии личной жизни…
        Лара считалась очень хорошим мастером. Своими сильными ловкими руками с помощью ножниц и расчески она могла дивно преобразить даже самую невзрачную женщину, а по части укладок она была просто асом - это признавали все другие мастера, которые работали в одном с ней салоне. Но главным ее талантом была способность поддержать беседу, выслушать клиентку. Она умела, не влезая в душу собеседнице, вовремя поддакнуть или ужаснуться, так что особа, чьими волосами она в данный момент занималась, могла беспрепятственно изливать душу, словно на приеме у психоаналитика. А если Лара чувствовала, что клиентка настроена угрюмо и изливать душу не склонна, то мило щебетала сама о каких-то пустяках, и ее щебетание действовало очень успокаивающе - как шум морского прибоя.
        Итак, Лара торопилась и даже немного нервничала, впрочем, успокаивая себя той мыслью, что большинство москвичей тратят на дорогу времени не меньше, а на путь от
«Планерной» до, скажем, «Красногвардейской» - и того больше. Игорь остался в этот день дома - ему было проще отпроситься с работы, и Лара сейчас думала, справится ли он с теми поручениями, которые она ему с утра надавала, ведь Гарик такой рассеянный, может что-нибудь перепутать. Нет-нет, он делал все, о чем она его просила, только было бы лучше, если б она была рядом и руководила его действиями…
        На рабочем месте Лара оказалась даже раньше срока. Немного взвинченная, сияющая, она, как всегда, ошеломила своей энергией коллег. Аллочка за соседним столиком дезинфицировала расчески, Гелла перед зеркалом сама себе изображала пышные кудри, а педикюрша Людмила Савельевна сидела у окна в расслабленной, но полной внутреннего напряжения позе - как пантера перед прыжком, готовая сорваться с места, едва только звякнет колокольчик на двери, и начать свой трудовой день - отмачивать чужие мозоли и стричь чужие твердые ногти. Людмила Савельевна была человеком долга.
        - Какой румянец! - томно сказал Вадик, пробегая мимо Лары. - Это что, уже влияние деревенского воздуха сказывается?
        - Да уж! - прыснула она. - Представляете, девочки, прямо перед окнами - лес!
        - Не представляю, - Гелла уже в три раза увеличила объем своей прически и, похоже, решила не останавливаться на достигнутом. - А у меня под окнами автостоянка. Ни заснуть, ни выспаться…
        - Когда на новоселье? - улыбнулась Аллочка.
        - Скоро, вот только с мебелью разберемся. Пока даже сесть некуда!
        - А то и в лес на шашлычки… - мечтательно промурлыкал Вадик, дефилируя в обратную сторону.
        - Еще холодно, - возразила Лара. - Раньше мая бесполезно…
        Постепенно салон наполнялся людьми - пришли еще пара парикмахерш, потом маникюрша, потом те, кто занимался парафинотерапией и солярием… Салон, в котором работала Лара, был частным, и посещали его в основном люди с достатком, для которых внешность имела большое значение. Поэтому работа в этом салоне под эффектным и загадочным названием «Ринна Носка» была весьма престижной. Да и с материальной точки зрения… Хозяйкой салона являлась Катерина Ивановна Носкова, почтенная пожилая дама с килограммом золота в ушах, на груди и на пальцах, которая, особо не раздумывая, переделала свое простое отечественное имя на красивый заграничный манер.
        Катерина Ивановна, при всей своей купеческой простоте, очень неплохо разбиралась в людях (кадры решают все!), и парикмахерша Лара была у нее на хорошем счету. Ведь помимо парикмахерских талантов Лара, которую совершенно напрасно новая соседка назвала «лошадью», была красива и являла собой нечто вроде рекламного щита, подтверждающего достоинства и высокий уровень услуг салона красоты «Ринна Носка». Ибо только совершенное может создать совершенство - ни одна дама не доверила бы свою прическу особе, которая даже себя не может сделать привлекательной.
        Да, Лара была выше среднего роста, и тип телосложения ее можно было назвать атлетическим. Но ни грамма лишнего жира не пряталось под ее упругой гладкой кожей, лишь мускулы, да то, что мужчины называют неопределенным и притягательным словом
«формы» - иногда даже Лару принимали за спортсменку, занимающуюся бодибилдингом. Но спортом она не занималась, в ней было в избытке природного здоровья. Вся ее родня, вышедшая из сибирских лесов и под влиянием перемен, потрясших двадцатый век, переселившаяся в Москву, отличалась красотой и долгожительством. А про одну из бабок, которая и в старости была, что называется, «кровь с молоком», написали даже в «Медицинском вестнике». Бабке было сто лет, а она умудрялась печь пироги для всех своих родственников и читать газеты без очков.
        Лара специально мужскими прическами не занималась, делая исключение лишь для своего мужа, но посещающие салон господа не могли не интересоваться ею. Она действительно выглядела девушкой с рекламной картинки - со статью манекенщицы, длиннейшими ногами, аппетитным бюстом, всегда в черном. Лара обожала этот цвет. И ее короткие иссиня-черные волосы - а оттенка воронова крыла она добивалась не без помощи парикмахерских ухищрений - великолепно сочетались с огромными зеленовато-карими глазами, в которых, как в вязком болоте, тонул каждый встречный. Только губы на молочно-белом, даже голубоватого оттенка, лице Лары выделялись ярким алым пятном. Но господа посетители могли сколько угодно, захлебываясь, тонуть в ее глазах, сама она не делала ни малейшей попытки помочь им. Весь салон, например, потешался и сочувствовал некоему мужчине, который с упорством маньяка ходил стричься к Гелле, Ларочкиной соседке, а сам, вздыхая и томясь, глазел в зеркало на Лару. Несколько раз он просил, чтобы его волосами занялась именно она, и готов был платить любые деньги, на что Лара ему с невинной улыбкой отвечала, что
«мужчинами она не занимается». Она была равнодушна к ухаживаниям, пусть самым романтическим. Она любила своего Игоря и очень боялась его огорчить. Даже заочно, даже если б он и не узнал никогда ничего.
        Явилась привередливая дама по фамилии Сидорова. Лара подстригла ей волосы и уложила их в сложную высокую прическу, отчего дама стала похожа на английскую герцогиню, только стервозно-кислое выражение лица немного ее подводило. При этом Лара терпеливо выслушала исповедь дамы о негодяе-спонсоре, который всю ночь шлялся по казино. Потом пришла милая девушка, которая волновалась перед ответственным свиданием, потом сама госпожа Носкова доверила Лариным ручкам свои седые кудри, потом…
        К середине дня образовалось небольшое окно, и Лара уединилась с Геллой в комнате для персонала. Сегодня Гелле подарили огромную коробку конфет, и она ими всех угощала. Лара пила кофе и болтала с подружкой о всяких пустяках.
        - Счастливая ты, Лариса, - сказала Гелла, выбирая из коробки те конфеты, что были с ее любимой начинкой - розовой нугой. - Сколько ни ешь, никак на фигуре не отражается.
        Гелла была тоже девушкой с рекламной картинки, но скорее с той, на которой рекламировались изделия какого-нибудь мясоперерабатывающего комбината - на фоне буженины или «Докторской колбасы» она смотрелась бы превосходно.
        - Это все гены, - философски заметила Лара, кладя в рот шоколадку. - Если тебе не суждено похудеть, то никакие диеты не помогут.
        - А я вот хочу по методу известной певицы…
        - Может быть… Слушай, ты заметила, «сама» сегодня не в духе? - Лара имела в виду хозяйку салона.
        - У нее дочка замуж вышла, и очень неудачно, - Гелла, как всегда, была в курсе. - Зять пьет и по бабам таскается…
        - Не повезло девочке!
        - Не всем же должно везти. Это ты у нас… Хотя я считаю, повезло не тебе, а Игорю. Господи, и надо ж так носиться с мужиком! Он хоть в магазины ходит?
        - Ходит, Геллочка, ходит. Сегодня вот дома остался, по хозяйству… Двери там такие хлипкие, как из картона! Столько всего еще переделывать надо…
        - А ребенка когда?
        - Вот только устроимся… Как ты думаешь, «сама» меня не попрет?
        - Из-за ребенка? Вопить будет, но не попрет, ты у нас ценный кадр. Правда, в декрете долго засиживаться она тебе не даст.
        - Ничего, я потом няньку найду.
        - А ты видела ту фифу, которой я химию делала? Не понравилось ей. Сказала, что на продавщицу стала с такой прической похожа.
        - Ты бы ей предложила сначала на компьютере смоделировать.
        - Я предлагала, только ее жаба задушила, тридцать долларов жалко стало.
        Геллу позвали в зал, и Лара осталась сидеть одна. В окно был виден старый московский дворик - совсем как тот, из которого она недавно уехала. Неподвижно стояли голые тополя, в песочнице сидела огромная ворона и, склонив голову, хитро наблюдала, как к ней крадется черная кошка…
        В сердце вдруг медленно вползла тревога - Гелла права, Гарик так инфантилен. Но она не представляла себе рядом с собой другого мужчину. Кровью и мясом, как говорят, она приросла к этому милому мальчику с золотыми кудрями. Вечному мальчику, который держал в своих теплых ладонях ее сердце. А разжал бы их, и она бы умерла.

…Тем временем Игорь смотрел, как мастера приваривают железную дверь к его новому жилищу. Сначала он по-хозяйски ходил возле, по старой лестничной площадке, наблюдая за работой, потом ему это до смерти надоело, и он засел в теплой кухне с газетой. Писали о разном - о войне, о новом компьютерном вирусе, от которого уже произошло много убытков, о способах выращивания рассады и о новомодном средстве борьбы с облысением. Когда газета была прочитана от корки до корки, мастера как раз закончили работу. Игорь подергал за ручки, пощелкал ключами, расплатился с рабочими и принялся снаружи прикручивать золотые циферки с номером квартиры. Он так увлекся, что не заметил, как рядом с ним встал какой-то человек и с видом знатока пощупал дерматиновую обивку на новенькой двери.
        - Вы кто? - с достоинством спросил Игорь, глядя сверху вниз со стремянки, на которой стоял.
        - Будем соседями, - сказал человек и протянул Игорю руку. - Константин.
        Игорь слез со стремянки и с удовольствием потряс протянутую руку.
        - Игорь, - просто ответил он. - А прежняя дверь очень хлипкая, одним ударом можно вышибить.
        - Да, нам тоже такая нужна. Где заказывали?
        Игорь сказал.
        - Сталь двусторонняя? А ребер жесткости сколько? И почем?
        Мужчины увлеклись обсуждением достоинств приобретения Игоря и совершенно забыли, что каких-то пять минут назад ничего друг о друге не знали. Они ощупали и чуть ли не обнюхали новую дверь сверху донизу, потом плавно перешли к той, за которой обитал Константин, и обсудили ее, а в заключение принялись советоваться насчет того, где выгоднее и ближе купить стройматериалы, необходимые для перепланировки жилища, - в новых квартирах все было сделано наспех и не по вкусу вселившихся хозяев.
        Они не заметили, как оказались на подоконнике возле мусоропровода, дружно покуривая Костины «Морли», - это уже было почти приятельство. Игорь даже хотел позвать соседа к себе, но вспомнил, что кое-какие из Лариных поручений он не успел выполнить.
        - Где работаешь? - спросил он, продолжая доверительный разговор.
        - Я редактор, - сказал Костя. - Пока еще не главный, правда… - и он усмехнулся. - Работаю в журнале для молодежи «Всегда и везде». Еще и статьи пишу к тому же. И редактор, и журналист. Приходится крутиться - журналишка новый, кадры бестолковые, еще ничего не устоялось…
        - Так интересно же! - с воодушевлением воскликнул Игорь. - Я всегда завидовал людям творческих профессий. В их труде есть что-то такое, что не дает погрязнуть в обыденности жизни…
        - Нет, абсолютно никакого романтизма! - засмеялся Костя. Он вообще был очень смешлив и добродушен, довольное выражение не сходило с его лица. Огромный, лохматый, он напоминал медведя, забравшегося в малинник. - Проблемы нашей молодежи, места, где можно потусоваться, всякие сердечные советы… Отрава! Я уже давно вышел из этого возраста, да и вообще…
        - А сам ничего не пишешь? Ну, типа, как писатель?…
        - Хороший вопрос! - Костя крякнул, давя сигарету, и быстро переменил тему: - А ты-то где работаешь?
        - Офис-менеджер. Оргтехника и всякие комплектующие… А жена парикмахером в салоне. Она - мастер высшего класса.
        - Тоже творческая профессия, - как бы одобрил Костя, кивая огромной лохматой головой. - Искусство вечно, красота - бесконечна… А моя Лялька художник.
        - Здорово.
        - И платят хорошо, - серьезно согласился Костик. - Сейчас полно желающих, которые мечтают себе авторскую работу на стену повесить, да чтоб в золотой раме. Эксклюзив, так сказать. Только я ее не понимаю… - он вдруг перешел на шепот.
        - В каком смысле?
        - Ее творчество не понимаю. Она, конечно, в Суриковском училась и награды всякие завоевывала, и в своем журнальчике я про нее статейку тиснул - так и так, молодое дарование… Но что она хочет сказать своими картинами - без понятия.
        - А как же ты про нее статью писал? - искренне удивился Игорь.
        - Старик, ты не представляешь себе журналистику… Там все можно!
        - Я бы посмотрел, - неожиданно вырвалось у Игоря, но он тут же спохватился: - Пардон, совсем не хотел навязываться…
        - Да ты что, старик! - ухмыльнулся Костя. - Какие проблемы - мы ж соседи теперь. Заходи, жену бери, новоселье вместе отметим. Только ты обязательно похвали Елену, когда ее картины будешь смотреть, что-нибудь такое маргинальное скажи.
        Игорь вернулся к себе. Смутная улыбка витала на его губах - сосед оставил после себя очень приятное впечатление. Он хотел было приступить к делам, которые поручила Лара, но такое расслабление вдруг накатило на него после дружеского разговора, что он прилег на диван и невольно уснул.
        За окном буйствовал ледяной ветер, перед окнами раскачивались, словно протестуя, верхушки деревьев, мчались бесконечные сизые облака - они закрывали все небо, им не было конца и края… А сон приснился Игорю солнечный, теплый.

…Он видел себя маленьким мальчиком - хорошеньким кудрявым херувимом, заласканным до такой степени, что все окружающие пророчили его родителям мрачные картины будущего. Его никогда не наказывали, позволяли ему абсолютно все. Сколько раз, спрашивая позволения у матери или отца сделать что-то, спрашивая скорее из любопытства и не опасаясь возможного отказа, он получал ответ: «Ты свободный человек, пожалуйста, делай, что считаешь нужным». Иногда родители не советовали приступать к непосредственному исполнению замысла, но категорических запретов не было никогда.

«Эгоистом вырастет, - говорили им. - В старости от него и стакана воды не дождетесь!» Не раз какая-нибудь соседская бабулька или сторонний наблюдатель рекомендовали отшлепать Игорька хотя бы для эксперимента - нельзя же воспитывать ребенка только с помощью пряника, надо и кнут применять! Но родители в ужасе руками махали: им казалось невозможным наказать собственное чадо, они страшились совершить непоправимое, загубить, испортить чистую детскую душу, боялись, что сын обидится на них навсегда. Если он просил о чем-то - всегда получал желаемое. Время было скудное, застойное, родители во многом себе отказывали ради сына, ради улыбки на его лице. Он обожал клубнику, и едва на рынке появлялись первые ягоды, очень дорогие, перед Игорьком оказывалась тарелка, полная спелых сочных плодов. «А ты, мама, разве ты не хочешь?» - спрашивал он, удивленно заглядывая матери в глаза. И слышал в ответ: «Нет. Может, одну ягодку…»
        Ему снилось, как он идет с матерью - она, такая юная, симпатичная, в цветастом коротеньком платье по тогдашней моде, ведет его за руку. Солнце сплошным потоком льется на них, он жмурится, черный асфальт плавится под ногами, за кирпичной стеной шумит старый рынок. «Подожди здесь, - говорит она. - Я быстро, а то тебя там затолкают».
        Он остается возле ворот - в те времена еще было можно оставлять детей одних - и ходит, скучая и томясь, вдоль кирпичной стены, разглядывая собственные сандалии. В стене низенькая дверь, вся покрытая трещинами. Игорек не помнил, чтобы когда-нибудь эта дверь открывалась, на ней висит огромный ржавый замок. Из любопытства он дергает ручку - дверь вросла в землю намертво, она даже не отзывается на толчок. Внизу рассыпана щебенка, растут чертополох и какие-то мелкие городские цветы желтого цвета, чахлые и полузатоптанные…
        Пожилой татарин Ахмет Саидович метет асфальт перед рынком, потом останавливается перед мальчиком и строго глядит. Лицо дворника абсолютно непроницаемо и неподвижно, но Игорь не чувствует страха.

«Своя мама ждешь?»

«Да».

«На конфетка».
        Это почти ритуал - каждый раз дворник дает ему дешевую карамельку с приторным липким запахом, но Игорек, закормленный бабаевским шоколадом, никогда не отказывается от нее. Очень ему не хочется огорчать Ахмеда Саидовича, хоть у него и такое строгое лицо.
        Наконец появляется мама. В руках у нее авоська, полная картошки, и небольшой пакет - сквозь целлофан видно красные ягоды. «Это тебе! - говорит он, протягивая матери сорванный цветок. - С праздником Восьмого марта!» Восьмое марта было тысячу лет назад, но мама чуть не плачет от умиления: «Спасибо, золотце…»
        Родителей уже нет в живых, старый рынок снесли, на его месте давно стоит длинный сарай из стекла и бетона, но до сих пор Игорю хочется знать, что там, за старой дверью, было.

…В квартиру резко позвонили. Игорь вскочил и, путаясь спросонья, стал открывать замки.
        - Поставили, да? - весело спросила Лара, влетая в коридор, нагруженная сумками и пакетами. - Больше не стали просить заплатить?
        - Нет, все, как и договаривались…
        - Что это с тобой?
        - А я спал. Представляешь, мне приснилось детство, как мы тогда с мамой…
        - И коробки не разобрал? - огорчилась Лара, заглядывая в комнату. - Эх ты, сон Обломова… Нельзя так бездарно тратить с трудом заработанный отгул!
        - Ларчик, если ты будешь ругаться, у меня настроение испортится. Мне такой сон…
        Лара начала молча раздеваться, напустив на лицо выражение мученицы, терпеливо принимающей все страдания.
        - Отнеси сумки на кухню, - кротко сказала она. - Я буду ужин готовить.
        - Хочешь, я картошку почищу?
        - Спасибо, но я специально купила рис…
        Она крутилась возле плиты, а Игорь сидел за столом и, подперев голову рукой, наблюдал за женой. Неопределенная, мечтательная улыбка все еще играла у него на губах.
        - Лара, ты помнишь, как мы познакомились? - вдруг спросил он.
        - Конечно, - спокойно ответила она. - У меня зонтик открылся в переполненном троллейбусе, а ты помог мне его закрыть.
        - Ты им какой-то даме умудрилась порвать колготки, и она страшно ругалась, но я выступил в роли миротворца.
        - Послушай, а я не помню никакой дамы!
        - Была, была! Ты знаешь, я до сих пор уверен, что ты нарочно нажала кнопку на зонтике - тебе был нужен повод, чтобы со мной познакомиться.
        - Конечно! - засмеялась Лара. - А то стоит рядом симпатичный юноша, глазеет, и все. Хотя нет, на кнопку я нажала случайно.
        - У тебя подсознание сработало, инстинкт. Ты всегда сначала делаешь, а потом думаешь.
        Тогда он и влюбился в Лару. Сразу, не раздумывая, бросился в любовь, как в море, сомнения нисколько его не терзали - Лара была очень похожа на маму. Не внешне - нет, но внутренней своей сущностью, жертвенной и бескорыстной, горячим, бездумным желанием отдать все, не прося ничего взамен.
        Через две недели после знакомства они понесли заявление в загс, поражая всех своим легкомыслием. Помнится, Ларина мать, почтенная матрона, весящая центнер с лишним, рыдала на свадьбе, предчувствуя какие-то неведомые, но очень страшные беды, которые должен принести ее дочери столь скоропалительный брак. Ни одно из ее туманных и жутких пророчеств не сбылось. Но тем не менее до сих пор она с подозрением поглядывала на зятя. Даже когда прошлой осенью Лара сообщила ей, что они собираются покупать новую квартиру, мамаша поджала губы и многозначительно произнесла: «Ну-ну…»

* * *
        В начале апреля вдруг как-то резко потеплело. Из прогретой земли проклюнулись первые бледно-зеленые ростки будущей травы, сизый воздух над лесом рассеялся, оживились утки на Яузе. Они плавали под мостом и крякали на людей, попрошайничая крошки; изумрудный селезень, с бешеной скоростью взмахивая крыльями и подымая тучу брызг, налетал на своего соперника…
        - Только что встретил Костика, - сказал Игорь, возвращаясь с утренней пробежки, румяный и запыхавшийся, от толстого шерстяного свитера даже шел пар. - Звал нас к себе в гости. Пойдем?
        - Вот так, просто? - удивилась Лара. Она еще ни разу не была у соседей и даже толком не общалась с ними - все как-то некогда было. Но Игорь на удивление быстро сошелся с Костей.
        - Что-то вроде новоселья… - равнодушно сказал Игорь.
        - О господи, надо же было заранее предупредить!
        - Ларка, брось, к чему все эти церемонии…
        - Без подарка на новоселье?!
        Она ужасно разволновалась, хотела послать мужа в ближайший магазин, но тут же вспомнила, что в кладовой лежит новенькая чудо-швабра, еще не распечатанная из целлофана.
        - Как ты думаешь, - обеспокоенно спросила она. - Швабра им подойдет?
        - Что ж, вещь в хозяйстве нужная, - засмеялся Игорь.
        Пока он плескался в душе и пил кофе, она придумывала себе наряд. Если она явится в вечернем платье, с макияжем, наложенным по всем правилам, будет смешно - приглашение соседей было каким-то скороспелым, будничным, ничего торжественного в нем не заключалось. Но идти в гости в домашнем свитере, с бледным скучным личиком тоже не очень-то прилично.
        Она надела черные шелковые брючки, у которых был вполне домашний, но очень эффектный вид, черную простенькую водолазку, лишь слегка припудрила личико, а губы… Сначала она хотела воспользоваться бледной, светло-коричневой помадой, но не удержалась - на подзеркальнике, перед которым она прихорашивалась, лежал тюбик с новой помадой. Ярко-вишневый цвет, цвет густой крови, легко лег на губы, Лара в один момент превратилась в роковую женщину-вамп.
        - Класс! - произнес Игорь, заходя в комнату. - Это новая?
        - Да, только вчера купила, не могу не обновить…
        - Очень хорошо, только как мы теперь будем целоваться? - Он обнял ее, потерся щекой о ее плечи, даже замурлыкал…
        - Она устойчивая, можно и целоваться, если, конечно, реклама не врет.
        - Ну-ка я попробую…
        - А когда нас ждут?
        - Сейчас, наверное.
        - Ладно, помаду потом тестировать будем, бери швабру…
        Лара была не прочь поближе познакомиться с соседями. Она вообще была человеком очень общительным, легко сходилась с людьми, но сейчас что-то смутное тревожило ее. И только когда они уже звонили в соседнюю квартиру, поняла, что именно ее тревожило, - ей не нравилась Елена.
        Костик сердечно похлопал по плечу Игоря, искренне восхитился шваброй. На Лару он произвел хорошее впечатление. Они уже сталкивались пару раз в лифте и успели перекинуться несколькими дежурными фразами, но сейчас он галантно поцеловал ей руку и произнес что-то витиевато-изысканное.
        В большой комнате их ждала Елена. Она даже приподнялась, чтобы поприветствовать гостей, но потом тут же опустилась обратно в кресло, словно королева, которой мешает двигаться собственное величие.
        - У вас очень мило! - воскликнула Лара, оглядывая комнату. - И обои какие замечательные!
        - Елена выбирала, - важно пояснил Костик, - с художественной точки зрения… Идемте, я вам все покажу!
        Он повел Лару с Игорем по всем комнатам, с воодушевлением объясняя, что и как они переделали, а что оставили нетронутым. Похвастался финской сантехникой и вдруг в коридоре наклонился к Лариному уху и шепнул заговорщицки:
        - Ужасные обои, правда?
        - Вовсе нет, мне кажется… - энергично запротестовала она, машинально тоже шепотом, но хозяин не дал ей договорить:
        - Художественный вкус - это фикция.
        Потом они сидели в комнате и пили вермут со льдом. К нему Елена подала фрукты и пирожные с кремом - все было просто, приятно и вкусно. Лара даже почувствовала к Елене некоторое уважение - пожалуй, она и сама устроила бы подобные посиделки, без излишних роскошеств с неизменным оливье и водкой, после которых наутро болит голова, в желудке остается тяжесть, а сердце терзает раскаяние.
        - На той неделе заходите к нам, - сказал Игорь, бросая себе в бокал еще льда. - Нам тоже есть чем похвастаться.
        - А диван… Как вам диван? - Костик даже подпрыгнул на нем. - Авторская работа! Внутри - синтепух.
        Синтепух ничего не значил для Игоря, но он с уважением посмотрел на диван, довольно простой с виду, узнав, что тот авторский.
        - Ты думаешь, он дорогой? - хихикнула Елена из своего кресла, очищая банан. - Мне он достался почти бесплатно, ведь автор - мой бывший однокурсник.
        - Зато когда-нибудь лет через пятьдесят, на аукционе Сотби, этот авторский диванчик…
        - Брось, Костик, это полосатое чудовище развалится лет через пять, потому что Крестовский работает только на ближайшее будущее. Даже в мебельной промышленности он не прославится, какой уж там Сотби… Крестовский - тот самый мой сокурсник, - пояснила Елена гостям.
        - Неужели вас учили делать мебель? - простодушно удивилась Лара.
        - О нет! Но если у человека нет таланта рисовать, писать картины, то куда ж ему еще податься? - важно произнесла хозяйка. По всему было видно, что себе она в таланте не отказывала.
        - Лялька, ты бы показала что-нибудь свое, - попросил Костик жену и подмигнул при этом Ларе заговорщицки.
        - Ах да… - Елена опять озабоченно приподнялась с кресла, но тут же вновь в него опустилась. - Ах, нет. Увы, дома почти ничего не осталось из того, что можно было бы показать, - через две недели выставка, я все увезла…
        - Какая жалость, - серьезно сказала Лара.
        - Лялька, а что у тебя там на мольберте стоит? - Костя вдруг вскочил и развернул мольберт, стоявший в углу.
        - Костя, но это несерьезно… - поморщилась его жена. - Всего-навсего набросок, первое приближение…
        Лара догадывалась, что наброски у художников - вещь очень условная. Она знала, что в любом деле задумка и конечный результат довольно далеки друг от друга, но она не подозревала, что до такой степени. То, что она увидела на белом толстом листе ватмана, пришпиленном к мольберту, сильно удивило ее. Это был не набросок и даже не рисунок, а какие-то размазанные по листу черные линии, хаос, в котором не заключалось и намека на искусство. Подобные корявые линии чертят совсем маленькие дети, неуклюже зажав в руке карандаш.
        Лара невольно взглянула на Костика - теперь она поняла его. Вероятно, ее взгляд невольно отразил это, Костик пересел к ней поближе и принялся ловко чистить ананас, колючая шкурка лентой вилась в его руках.
        - А вы ведь, я знаю, - с добродушной хитрецой в голосе произнес он, - тоже в некотором роде художник…
        - Я? Я обычная парикмахерша. Делаю стрижки, завивки, мелирование и все такое, - снисходительно произнесла Лара. - Можно на «ты», кстати.
        - А разве это не искусство? - с восторгом произнес Костя. - Мне кажется, куафюр близок к скульптуре, к тому же дизайну. Надо ведь разбираться и в цвете, и в линиях!
        - Куафюр… - расхохоталась от души Лара. - Надо же, какое старомодное слово вы откопали!
        - На «ты», мы же договорились на «ты»! Эх, под ананас хорошо бы шампанское. Лялька, у нас есть шампанское? Как там - ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний…
        Игорь смеялся вместе со всеми, не отрывая взгляда от странного рисунка, который повернул к нему Костя. Сначала Игорю тоже показалось, что это и не рисунок даже, а какая-то нелепица, как будто художница просто произвольно водила углем по бумаге, пробуя его свойства, а не пытаясь что-то изобразить. Но потом ему показалось, что изломанные линии образуют… нечто.
        - Писал я недавно статью, - рассказывал тем временем Константин, расхаживая вокруг стола. - Знаете, о чем? О счастье!
        - Боже мой! Но о таком же невозможно писать! Счастье - это все равно как смысл жизни, его и не определишь даже… - удивилась Лара. - Или - кто виноват и что делать.
        - Нет, есть, конечно, разные определения счастья, - возразила задумчиво Елена, - с философской точки зрения, с психологической, с социальной…
        - О, у меня все гораздо проще - журнал молодежный, нужна какая-нибудь беллетристика плюс немного наукообразия. Господи, на самом деле все даже слишком просто: счастье - это когда тебе семнадцать лет, вся жизнь впереди, как белый чистый лист бумаги, что хочешь, можно на нем написать, гормоны в крови играют, есть силы влюбляться хоть каждый день! Нет, я, естественно, поэтизировал все это, но на самом деле истина тривиальна, груба.
        - Костя, что же тогда получается? - с ужасом произнесла Лара. - Что только в юности можно быть счастливым? А нам что делать - людям, близким к зрелости? А пожилым? Стариков я и вовсе не упоминаю, гормоны у них только в таблетках, влюбляться они уже не могут, тем более каждый день. У них все мысли: лишь бы не было войны да пенсии бы до следующего месяца хватило…
        - Ларочка, это очаровательно, - умиленно засмеялся Константин и чмокнул у нее ручку. - Но на самом деле вы… ох! На самом деле ты очень близка к истине.
        - Истины нет, - холодно возразила Елена, - ты же сам об этом постоянно твердишь.
        - К моей, к моей истине!
        - Она у каждого своя?
        - Да, у каждого. У каждого возраста, у каждой социальной группы, в разные времена… А какой из этого можно сделать вывод?
        - Строго индивидуальный подход? - усмехнулся Игорь, все еще продолжая машинально вглядываться в странный лабиринт линий, нарисованный Еленой.
        - А вот и не угадал! - Костик обвел всех пылающим взором и сделал паузу для усиления эффекта. - Счастья нет!
        - Я так и знала, - расстроилась Лара. - Я так и знала, что мы до чего-нибудь такого договоримся… Если ты вздумаешь сейчас доказать мне, что счастья нет, то я умру прямо вот на этом самом месте, на этом авторском диване!
        - О боже, я не хотел пугать! Впрочем, вместо какого-то призрачного, эфемерного понятия я собираюсь предложить нечто большее. Вспомним классику - счастья нет, а есть покой и воля. Покой и воля!
        - Логично, - пробормотала Елена, снисходительно глядя на своего мужа. - Костик, я тебя умоляю, не морочь людям голову.
        - Нет-нет, это очень интересно! - вдруг с жаром возразила Лара. Ей действительно стало интересно - в первый раз она задумалась о том, что есть счастье.
«Эфемерное», как выразился ее новый сосед, ощущение давно жило в ней, она не сомневалась, что счастлива, но от чего именно у нее выросли крылья за спиной, она не вполне осознавала. Для нее смысл жизни заключался в любви, в Игоре, в новой квартире, работе, здоровье, красоте, в желании и возможности иметь детей… Больше всего, пожалуй, в любви. Но при чем тут покой и воля?
        - Деньги и свобода выбора, - торжественно возгласил Константин. - На деньги мы покупаем покой…
        - Круиз вокруг света на роскошном теплоходе, - с улыбкой вставил Игорь.
        - Главное, чтобы это был не «Титаник»! - фыркнула Елена.
        - А свобода выбора - это свобода от страстей. От всяких страстей, - закончил свою мысль журналист. - Свободный человек может делать что угодно, не подвергая себя риску саморазрушения.
        Все вдруг разом замолчали, пытаясь понять сказанное Константином. И только спустя несколько мгновений Лара с удивлением спросила:
        - А любовь?
        - Так она же и есть то, что мешает быть человеку счастливым! - с восторгом возопил тот - всклокоченный, румяный, разбрызгивая из бокала вермут. - Любовь - это оковы, это несчастье!
        - Костик, ты меня любишь? - лениво спросила Елена.
        - Да, - не задумываясь, бросил тот.
        - Значит, ты несчастен?
        - Я болен. Любовь - это болезнь. - Он упал перед женой на колени и, изображая собачку, стал клянчить у нее из рук виноград. - Сейчас я вам расскажу свою следующую теорию…
        - Костик, ты просто демагог! - захохотала Елена, бросая ему в рот виноградинки. Лара тоже от души смеялась, а Игорь вдруг подумал, что разговор о счастье действительно бессмысленный: человеку ничего не надо, только покой и воля.
        - Может быть, поговорим еще о творчестве? - предложил он, когда все наконец отсмеялись. - Что за выставка у тебя будет, Елена?
        - Да, правда, я бы сходила… Обожаю ходить в музеи, на выставки! - горячо поддержала его Лара.
        - Через две недели, недалеко от «Парка культуры»… Приходите.
        - В Доме современного искусства? Обязательно!
        - Да, если есть желание, можете купить какую-нибудь из картин, - великодушно предложил Костя. - «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать…» Быть в наше время творческим человеком довольно выгодно, на любой товар всегда найдется купец.
        - О да! - кивнула Елена. - Костик, еще бутылочку открой…
        - Уж такой купец… - надул щеки хозяин, вероятно, изображая купца. - Федор Терещенко, один из владельцев нефтеперерабатывающей компании!
        - Ой, а я знаю! - обрадовалась Лара. - Я про него где-то читала, в «Коммерсанте», кажется… Только не помню, о чем конкретно там было.
        - Он - меценат. Ну, за искусство! - пояснил Константин. Чокаясь, все опять расхохотались.
        - Так этот Терещенко - твой поклонник?
        - Поклонник моего творчества, - поправила Лару Елена. - Покупает у меня постоянно. Что-то ему нравится в моих картинах…
        - И ведь хорошо платит! - упоенно подтвердил Костик. - Вот, посмотрите, - он обвел вокруг себя рукой, - все это заработано непосильным трудом Елены! На прошлой выставке Терещенко купил у нее целую коллекцию картин, которые развесил в своем офисе. И, кажется, еще хочет что-то заказать.
        - Костя! - одернула недовольно мужа Елена, лениво потягиваясь, словно кошка. - Труд у меня вовсе не непосильный. И потом - мы же вдвоем все это покупали, фифти-фифти, так сказать…
        - Станцуем? - вдруг предложил хозяин, уже ошалевший от выпитого, и включил музыкальный центр. - Ларочка, прошу…
        Лара не любила ломаться - это было не в ее характере, да и потанцевать она была не прочь. Взяв протянутую Костиком руку, она легко встала, улыбнулась мужу - дескать, не возражай, милый, раз просят, отказать не могу - и под бурную латиноамериканскую мелодию стала танцевать. Игорь и не думал возражать - ответил жене улыбкой и даже принялся хлопать в такт музыке. Ему и в голову не пришло, что Елену тоже можно пригласить, - она так основательно и уютно сидела в своем кресле, что, казалось, никакая сила ее оттуда не выманит.
        Костик больше дурачился, чем танцевал. От природы он был неуклюж да и великоват. И, видимо, с давних пор в нем сидела боязнь нечаянно уронить что-нибудь или сломать, поэтому он просто топтался и припрыгивал на одном месте, как медведь в цирке. Но с его лица не сходила блаженная и веселая улыбка - он был сейчас, вопреки всем своим теориям, воплощением счастья. Рядом с ним Лара не казалась такой уж высокой. Зато она танцевала по-настоящему, ее грация и легкость контрастировали с неуклюжими движениями партнера.
        Она была так проста и мила, что Игорь не мог не восхититься ею - и продолжал самозабвенно хлопать в ладоши. Черный шелк расклешенных книзу брюк крутился вокруг тонких и сильных Лариных лодыжек, спина была пряма, как у балерины, черные блестящие волосы острыми углами обрамляли щеки - Лара была похожа на ласточку, стремительная и очень женственная, ею нельзя было не любоваться. Вероятно, Костик, топчась перед ней, ощущал то же самое - выражение безудержного счастья на его лице усилилось и стало граничить с идиотизмом. Игорь засмеялся, встретился глазами с Еленой и указал на танцующую парочку - мол, славно они пляшут! - и Елена кивнула ему в ответ.
        Елена была милой девушкой, и от нее тоже, наверное, можно было потерять голову. Очень невысокая, что называется деликатным словом - миниатюрная, тонкокостная, статью своей скорее напоминающая подростка, с тонкими, необыкновенно длинными пальцами, узким личиком и остреньким, чуть горбатым носиком, который придавал ее облику особую пикантность. Волосы у нее светлые, негустые, но очень пушистые, она забирала их в смешной пучок. Но самыми замечательными у нее были глаза - большие, ярко-голубые, обрамленные длинными, тоже очень пушистыми светлыми ресницами. Да, безусловно, было в ней что-то особенное. Она, по выражению одной писательницы, была как подернутый нежнейшей плесенью сыр «камамбер» - со своим специфическим кругом любителей. Но на фоне ослепительной Лары Елена выглядела просто серой мышкой, тем более что в этот вечер облачилась в какой-то бесформенный трикотажный костюм серо-голубого цвета.
        Игорь только скользнул по соседке рассеянно-доброжелательным взглядом и продолжил любоваться Ларой.
        Мелодия закончилась. Костик с чувством чмокнул у Лары ручку и принялся раскупоривать новую бутылку - настроение у всех было необыкновенно приподнятое, разговор то и дело перебивался смехом. Костик вдруг начал вспоминать анекдоты и долго не мог остановиться.
        Они разошлись только поздним вечером. Лара едва держалась на ногах от смеха и от выпитого - она не была пьяна, но хмель бродил у нее в крови, все происходящее казалось ей немного нереальным.
        - Как замечательно, - пробормотала она, вернувшись в свою квартиру и бесцельно бродя по комнатам. Спать ей не хотелось, а начинать какое-то дело столь поздно было бессмысленно. - Как все замечательно. Гарик, я тоже хочу авторский диван!
        Игорь в это время курил на балконе, прохладный бодрящий воздух щекотал ему лицо.
        - Как тебе Константин? - крикнул он в сторону комнаты.
        - Н-ничего, н-ничего…
        - Он классный парень, - уверенно произнес Игорь и тут же расхохотался, вспомнив что-то. - Классный, но такой дурной иногда!
        - Правда, очень забавный, - послушно согласилась Лара, выходя на балкон. - Тебе не холодно? А Елена вызывает у меня какую-то смутную антипатию.
        - Ну… она человек творческий, ее трудно понять, - великодушно сказал Игорь. - Может быть, когда-нибудь потом…
        - Творческий? - Лара скептически передернула плечами. - Нет, все-таки здесь холодно… Ты видел ее творчество?
        - Ты имеешь в виду тот рисунок? Но это лишь набросок, по нему трудно судить!
        - Кошмар!
        - А как же Пикассо, Матисс? Мы можем не понимать…
        - Кошмар! - упрямо возразила Лара. - Это даже не искусство. На заборах и то лучше рисуют.
        - Ты знаешь, а я что-то такое увидел в ее рисунке, и мне показалось… - задумчиво начал Игорь, но жена не дала ему договорить - сгребла его в охапку, поцеловала в губы. - Какие горькие сигареты! - воскликнула Лара. - Мне холодно, я не могу тут стоять! - И она убежала обратно в комнату.
        Игорь еще долго оставался на балконе в полной темноте. Едва слышно, перестукивая колесами, мчалась где-то вдали электричка, горели внизу фонари, лес напротив стоял черной стеной. Было хорошо и почему-то жутко - Игорь в первый раз прочувствовал, что такое окраина, и, хотя до Москвы всего двадцать минут езды, ему показалось, что он очутился на другом конце света.

…Нарисованные углем линии скручивались в спираль, уводили куда-то на глубину - это было похоже на стремительное падение в бездну, у которой нет дна. Какой-то виртуальный лабиринт, из которого уже не выбраться, потому что компьютер стал сильнее человеческого разума и полностью поглотил его. Страшный сон человек инстинктивно забывает, проснувшись, ибо срабатывает чувство самосохранения, но Елене удалось поймать зыбкий миг между сном и реальностью и запечатлеть его на бумаге…
        Пепел медленно подобрался к фильтру и упал на пол, но Игорь этого не заметил, продолжая смотреть в темноту, которая засасывала его. Ему было хорошо и страшно одновременно, алкоголь еще продолжал действовать. «Да, Костя классный мужик, и надо сходить на выставку этой, как ее…» Обрывки мыслей путались и тоже завивались в спираль.
        - Гарик! - позвала Лара.
        Он вздрогнул, очнулся, выбросил дотлевшую сигарету.
        - Ты удивительная женщина, - сказал он жене, ложась в постель рядом с ней. - Мы с тобой вместе столько лет, а ты не только мне не надоела…
        - Спасибо, милый.
        - …А даже как будто стала еще желаннее, еще интереснее. Я тебя люблю.
        - И я тебя! - засмеялась Лара.
        После, засыпая, он подумал о том, как странно все получается: обычно в нашем разобщенном мире все вечно куда-то торопятся, а соседи частенько друг про друга ничего не знают, даже если двадцать лет живут через стенку, на одной лестничной площадке, но они вот сразу познакомились с Еленой и Костиком. И не просто познакомились, а даже как будто подружились. «Наверное, это оттого, что мы подходим по возрасту, да и интересы у нас сейчас общие, как у всех новоселов. А кто были нашими соседями на старой квартире? Какая-то старуха с мопсом, она даже не здоровалась с нами никогда, ее вечно пьяный сын, лысый бессмысленный дядька. С ним и поговорить-то было не о чем, он только вечно десятки «стрелял», кстати, так и не отдал ни одной…».
        Лара возвращалась домой рано, она ехала в электричке в прекрасном настроении. Вообще, какого-либо другого настроения, кроме хорошего, у нее почти никогда и не бывало, но сегодня было что-то особенное…
        Во-первых, она обнаружила, что электричка уже не вызывает в ней прежнего отвращения и брезгливости - она научилась различать вполне приличные рейсы, в которых почти никогда не случалось неприятностей. Неприятностями она считала переполненный вагон, толпу неизвестно откуда взявшихся цыган, подвыпивших приставучих субъектов, пахучих деревенских жителей и прочее, что не может доставить удовольствие молодой красивой женщине, спешащей на работу или после нее домой. Итак, она ехала на одной из тех электричек, где все выглядело вполне пристойно и даже имелась масса свободных мест, сидела у окна и любовалась проносившимся мимо пейзажем.
        Во-вторых, погода радовала. Середина апреля, а тепло, как летом - больше двадцати градусов, повсюду уже распустилась молодая листва. В-третьих, на ней была новая темно-синяя атласная рубашка, которая необыкновенно ей шла - о чем говорили и взгляды прохожих сегодня в городе, и тяжкий вздох Геллы, подруги и коллеги, которая при виде Лары в новой блузе начала опять рассуждать о новой диете и о том, что тоже видела в магазине красивую рубашку, и что она, Гелла, непременно должна ее купить. Узкая черная юбка с высоким разрезом, к которой Лара надела обновку, уже не новая - она носила ее с прошлого года, но с удовольствием, - а также забавные итальянские туфельки на высоченной шпильке завершали наряд. Словом, если женщина хорошо одета, у нее всегда прекрасное настроение.
        Лара вышла на своей остановке и, уверенно цокая каблуками, шла по платформе, легкая улыбка витала у нее в уголках губ. Все же она была права, что настояла на покупке квартиры именно здесь, что сумела разглядеть тогда, в мрачном зимнем пейзаже, чудесную картинку расцветающей весны.
        И тут впереди она увидела знакомую фигуру. Лохматый, огромный, в пестром свитере и экстремального вида ботинках, Константин был, что называется, воплощением творческой личности. Ибо только человек, вечно витающий в высоких сферах, может позволить себе такой беспорядок в одежде.
        - Костя! - радостно крикнула Лара.
        Тот вздрогнул, обернулся, в глазах мелькнуло изумление.
        - Все не могу привыкнуть к тебе, Лариса. К тому, как ты выглядишь, - сказал он, подбегая к ней.
        - Домой? И как же это так я выгляжу?
        - Да, ушел сегодня с работы пораньше… Лара, ты прекрасна. Да, как Елена Прекрасная, а я каждый раз чувствую себя Парисом…
        - Кажется, Еленой зовут твою жену! - засмеялась Лара.
        - Да уж… Я и забыл, черт возьми! - Костик буквально поедал Лару глазами, но его чрезмерное восхищение не угнетало ее, она чувствовала, что такова натура ее нового соседа - он ничего не делает вполовину, и если уж расточает комплименты, то от всей души.
        - Мы тогда провели замечательный вечер, - ласково произнесла Лара. - И мне, и Игорю очень понравилось у вас. В ближайшие выходные ждем вас с Леной к себе.
        - С Еленой, - поправил Костя. - Она терпеть не может, если ее называют как-то по-другому.
        - Ах, пардон, я все время забываю…
        - Ты еще извиняешься! - возмутился тот. - Я и не думал поправлять тебя, просто хотел пожаловаться на свою дражайшую половину, на ее странности и капризы. Вот, например, когда я называю ее Лялькой…
        - Костя, не надо, - мягко остановила его Лара.
        - Нет, ты меня извини! - воскликнул он, вдруг схватив ее руку и поцеловав ее. Лара сделала вид, что ничего не произошло, но на всякий случай убрала руки подальше. Влажный горячий поцелуй почему-то обжег кожу. - Но к вам в гости мы отправимся в другой раз.
        - Что ж, очень жаль… - сдержанно произнесла она.
        - Ларочка, ты меня не поняла, - Костя улыбнулся хитро, - в следующие выходные мы едем на дачу. Елена за рулем, а мы…
        - Вы нас приглашаете?
        - И очень настойчиво… - Он опять сделал попытку завладеть Лариной рукой, но та его остановила:
        - Не знаю, может быть, Игорь не захочет никуда ехать.
        - Он? Не захочет? - изумился Костик. - Все, Игоря я беру на себя, дело в шляпе…
        - А далеко ли дача?
        - По нашему направлению час езды на электричке, а на машине еще быстрее.
        - Почему Елена за рулем? Разве ты не водишь?
        - Нет, вожу, но просто я хочу расслабиться - коньячок, винцо и все такое…
        - Это будет за нами, с вас только дача и машина.
        - Господи, а погода-то какая! - пропел Костя фальцетом, закатывая глаза.
        Лара почувствовала, что совершенно не может на него сердиться из-за его постоянных попыток поцеловать ей руки. Очень уж забавен и добродушен. По правде говоря, мысль провести выходные где-нибудь на природе вдохновила ее. Она подумала, что это гораздо интереснее, чем устраивать посиделки в квартире, погода на самом деле была чудесной.
        - Да, - согласилась она. - Надо ловить золотые денечки. Говорят, май будет очень холодный.
        - Лара, ты где работаешь? Географически, в каком месте?
        Она сказала где, но не удержалась и спросила:
        - А зачем тебе?
        - Как - зачем? - удивился Костя. - Я хочу подстричься у тебя.
        - Но я не занимаюсь мужскими стрижками, - покачала она головой. - Не та специализация…
        - А Игорь говорил, что ты его…
        - Игорь - другое дело, - важно произнесла Лара.
        - Везет ему, - тоном обиженного ребенка произнес Костя. - А я вот как неприкаянный…
        Так, болтая ни о чем и обо всем на свете, они дошли до дома. Башня из красного кирпича горела золотом в солнечном свете, во дворе уже стояли машины, играли дети в стихийно возникнувшем дворике, строительный мусор куда-то исчез - место приобрело вполне обжитой вид.
        - Кажется, весь подъезд уже заселили, - задумчиво произнесла Лара. - Новая жизнь… Нет, обновленная старая жизнь.
        - Может быть, совсем новая, - возразил Костя, открывая перед ней дверь. - Во всем городе, во всем мире ветер перемен. Что-то должно случиться, разве ты не чувствуешь?
        - Надеюсь, только хорошее.
        В маленьком лифте они ехали, стоя совсем рядом, тесно прижавшись друг к другу. Костик нависал над Ларой, как медведь, вставший на дыбы, она улыбалась и отворачивалась от его пристального, умиленного взгляда, направленного сверху вниз.
        - Что ж, до встречи, - махнула она рукой, поворачивая к своей двери.
        - До скорой встречи! - пылко произнес сосед.
        Дома привычные хлопоты навалились на нее, но смутная улыбка не сходила с Лариных губ. Кажется, она очень нравилась Костику. Но Лара нравилась всем, недоброжелателей у нее не было. И она это прекрасно знала.
        Она вдруг вспомнила свою мать, которая настоящими мужчинами считала только мужчин Костиных размеров, за которыми в буквальном смысле можно было спрятаться, как за каменной стеной. Хотя самой Анне Георгиевне, Лариной матери, фантастически не везло - все три ее мужа были мелкими, даже можно сказать - замухрышками. К тому же и здоровьем особым они не отличались - Анна Георгиевна, так распорядилась судьба, стала трехкратной вдовой. Она, собственно, и пилила дочь из-за того, что боялась, как бы та не повторила ее судьбу. И хотя Игорь не был замухрышкой, а с возрастом и вовсе приобрел некоторую солидность, она считала его мальчишкой. «Ну что за дела такие! - ворчала она при каждом удобном случае. - Вы с ним одного роста, куда это годится!»
        Лара только смеялась в ответ, она не любила чужих советов, пусть даже высказанных от всего сердца: «А ты, мама, куда ты смотрела целых три раза!» Анна Георгиевна была могучей женщиной, из числа тех, кто коня на скаку остановят. Сама, без чужой помощи, она двигала у себя дома тяжелую, цельного дерева, мебель. Лара подозревала, что не без помощи Анны Георгиевны все трое ее мужей отправились на тот свет. В переносном, конечно, смысле - женщиной она была гневливой, с очень жестким характером, одним взглядом своих черных глаз могла, казалось, убить. «Так это судьба у меня такая!» - с фатализмом пожилой женщины отвечала она дочери.
«Мама, а моя судьба - Игорь», - каждый раз одной фразой откликалась Лара.
        Впрочем, она была уверена, что не только из-за внешних данных ее матери не нравится зять. Анне Георгиевне с ее сибирской, казачьей прямотой претили легкомысленный инфантилизм Игоря, его некомпетентность в быту. Даже его нескрываемая нежность к Ларе ее мать считала обычным слюнтяйством.

«Обожаю тебя!» - прошептала Лара, разбирая в шкафу рубашки Игоря. Она всегда с нетерпением ждала возвращения домой мужа, но сегодня из головы все не шел Костя. Наверное, матери он бы понравился. «Настоящий мужик» - вот как сказала бы она.
«Фу, как глупо!» - с отвращением прошептала Лара, словно споря с матерью.
        В выходные весна достигла своего апогея - все цвело и распускалось. Игорь с энтузиазмом воспринял предложение Кости провести время на природе.
        - Да, это хорошая мысль, - сказал он Ларе. - А то когда бы мы еще выбрались! Замечательные ребята, - он имел в виду новых соседей.
        - А к маме ты не поехал бы, - не удержавшись, подколола его Лара. У Анны Георгиевны имелась замечательная дача, где сад и огород плодоносили с необыкновенной силой, и от них кормилась куча родственников Анны Георгиевны и Лары.
        - Ну, твоя мама… - скучно протянул Игорь. - У нее не дача, а сельскохозяйственные угодья, где можно только работать, а не отдыхать. Даже не работать, а вкалывать, если говорить точнее.
        В субботу утром они вчетвером отправились в путь. Игорь немного проспал, но Лара не сердилась на него - конечно, когда еще выспаться человеку, как не в выходные. Молча лежала она рядом со спящим мужем и любовалась его лицом - тонким, вдохновенным, как будто в своих грезах он сочинял стихи.
        Они набрали с собой огромную сумку снеди - как-никак была их очередь угощать. Но Елена с Костиком тоже оказались не промах.
        - О боже! - ужаснулась Лара, когда они с трудом запихали весь провиант в новенький
«жигуленок» соседей. Свертки и бутылки были везде - и в багажнике, и в салоне, и еще пару пакетов пришлось взять на колени. - Не чересчур ли?
        - Ничего! - философски произнесла Елена. - На свежем воздухе всегда хороший аппетит.
        Но соседка меньше всего напоминала человека, склонного набить желудок, пусть даже на свежем воздухе. Тоненькая, с бледным анемичным личиком, она казалась ребенком, по недоразумению или по недосмотру родителей оказавшимся за рулем. Сегодня она оделась в светло-голубой дорожный костюм, в тон глазам.
        - Да, всегда! - энергично поддакнул жене Костя. Он сидел на переднем сиденье и, развернувшись, счастливо глазел на соседей, примостившихся среди пакетов на заднем сиденье, в основном - на Лару, опять всю в черном, да еще и в черных очках. Сквозь стекла не было видно, куда направлен ее взгляд, и Костику казалось, что он глазеет на Лару совершенно незаметно для нее самой и для всех остальных. Лара едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, так наивно и прилипчиво было Костино внимание. - Что, Лялька, поехали?
        В ответ та фыркнула и нажала на газ.
        - Она немного не в настроении, - меланхолично объяснил Костя состояние жены. - Конечно, все будут пить, а она в гордом трезвом одиночестве, поскольку за рулем… Послушайте, у меня гениальная идея - может быть, останемся там на ночь, тогда и Елена сможет ни в чем себе не отказывать?
        - Посмотрим, - сдержанно ответила Лара. До этого момента будущая поездка казалась ей прекрасной идеей, но при виде Елены ей опять стало как-то не по себе. Лара посмотрела на Игоря - тот безмятежно улыбался, и, похоже, его ничто не волновало.
        Скоро машина свернула на проселочную дорогу и понеслась по лесу. Костик своим низким, но звонким голосом напевал старинный романс, то и дело оглядываясь назад…
        Дача оказалась большим добротным домом, обнесенным крепким забором. Трепетал на легком весеннем ветерке сад, вишневые и яблоневые деревья готовились вот-вот распуститься.
        - Да-а, - мечтательно произнесла Лара, прохаживаясь по дорожкам, пока мужчины разгружали машину. - Настоящая усадьба! Стоило ли покупать квартиру в пригороде, когда есть такая дача…
        - Стоило! - крикнул ей Костя. - Зимой здесь совершенная пустыня, можно с ума сойти от тоски. Кстати, хоромы достались мне от деда. А родители превратили это чудесное место в полный бедлам. Здесь одно время жил один известный диссидент. Старая история…
        - Тоскуешь по прежним временам? - насмешливо спросил его Игорь.
        - Тоскую! - развел руками Костя. - Помните, как хорошо тогда было - народ жил спокойно, не рефлексируя. Мозги у всех оставались совершенно чистыми, можно сказать - девственными, за всех думал товарищ генеральный секретарь…
        - Дарахие друзья, позвольте поздравить вас с открытием дачного сезона, - начал Игорь, пародируя брежневские интонации, - и отметить это событие распитием спиртных напитков… У нас столько пива! Кстати, на свежем воздухе действительно разыгрался аппетит.
        - Да, со страшной силой! - энергично поддержал его Костик.
        Все засмеялись. Моментально был организован стол, Елена достала из кладовки запылившийся старый мангал.
        - Остальным пусть занимаются мужчины, - задумчиво произнесла она. - Разводить огонь - не женское дело.
        В дом заходить она не стала, а легла на низенькой скамейке возле веранды лицом вниз и принялась разглядывать землю перед собой, из которой пробивалась зеленая травка, как будто ничего интереснее на свете не было. Игорь гулял по саду, задумчиво покусывая какую-то веточку.
        - Идем, я покажу тебе дом, - подошел к Ларе Константин.
        - Идем, - согласилась она.
        Полупустые комнаты со старой плетеной мебелью, везде пыль, запах холодного, нежилого помещения. В мутном позеленевшем зеркале Лара увидела свое отражение - высокая девушка в черном, словно таинственная дама пик, которая возникла во время рождественского гадания.
        - Как тебе? - гордо спросил Костя.
        - Неплохо, только пыли многовато…
        - Это не проблема. Идем дальше, - он повел ее в дальнюю комнату, где стояли широкая тахта и пара раскладушек в углу. - Видишь, здесь вполне можно переночевать.
        - Костя, я не знаю… - нерешительно начала она. Он стоял перед ней, большой, с блестящими, оживленными глазами, ловя каждое ее слово, готовый выполнить, кажется, любую ее прихоть. - Я очень не люблю ночевать в чужом месте.
        - Я тебе так неприятен? - вдруг тихо спросил он.
        - Что ты! - удивилась Лара. - Что за странный вопрос, я же говорю…
        Повисла пауза - очень недолгая, в пыльной холодной тишине, лишь из-за пожелтевших стекол смутно доносилось птичье щебетанье. Яблоневые ветви, качаясь на ветру, бросали длинные перекрещивающиеся тени на деревянный пол, и Лара почувствовала себя здесь точно в могильном склепе, словно жизнь осталась там, за порогом дома. Он сделал шаг ей навстречу, что-то мелькнуло в его глазах, дрогнули губы - и в ту же секунду Лара поняла, что он хочет ее поцеловать.
        - Тихо! - сказала она, подняв палец. - Кажется, нас зовут.
        Она сделала вид, что ничего не произошло. А ведь правда, в самом деле ничего не произошло! Как будто и не было того странного мгновения, когда они стояли друг перед другом и что-то холодное, жестокое вдруг дохнуло на них, чуть не заставив их броситься друг другу в объятия.
        Игорь во дворе пытался развести огонь в мангале, но у него ничего не получалось.
        - Костя, спирт есть? - крикнул он.
        - Минуту…
        В саду, под солнцем, было так хорошо, такое нежное тепло шло от земли, что Ларе все произошедшее в доме показалось ерундой. Она так и сказала себе, садясь на лавку рядом с Еленой: «Мне показалось…»
        - Елена, ты что разглядываешь?
        Елена, продолжая лежать на животе, подперев голову ладонями, задумчиво ответила:
        - Здесь песок, щепки, трава. Я вот думаю…
        - Рисовать ей хочется! - весело крикнул Костя. - Я ее знаю, у нее манера такая - смотрит-смотрит, а потом как начнет рисовать! Лялька, может быть, не здесь и не сейчас?
        - Но я только смотрю, - лениво откликнулась та. - Скоро будем есть?
        - Шашлык не скоро, но все остальное уже давно на столе.
        Лара ничего не сказала, хотя ей показалось очень странным занятие Елены. Ха, разглядывать землю под ногами… Какой смысл рисовать песок и щепки, разве могут они вызывать вдохновение?
        Потом они сидели за деревянным столом на веранде и закусывали чем бог послал в ожидании шашлыка. А бог послал очень много всего. Костик ел с таким аппетитом, что Елена тихонько хихикала, глядя на него. Лара выпила бутылку крепкого темного пива, и теперь уже ничто не смущало ее, о странном эпизоде в доме она позабыла.
        - Что, Костя, как жизнь творческая, богемная? - заговорил Игорь, разглядывая на свет стакан. Он очень любил пиво.
        - Да-а! - махнул рукой Костя. - Какая в нашей редакции богема! Кропаем себе потихоньку статейки для молодежи, кто с большим вдохновением, кто с меньшим, в зависимости от темы. А богема у нас Лялька!
        Все посмотрели на Елену, которая в этот момент мизинцем аккуратно вычищала соус из маленькой коробочки. Она почти ничего не ела, лишь соус и удостоился ее благосклонного внимания. Елена колдовала над баночкой так прилежно, с таким наивным детским старанием, таким простодушием светились ее прелестные голубые глаза, что Игорь почувствовал нечто вроде беспокойства за худенькую женщину.
        - Господи, человек одним соусом питается! - с нарочитым испугом воскликнул он. - Костя, посмотри, скоро ли мясо…
        - Я ненавижу слово «богема». И всю богему тоже ненавижу, - вдруг произнесла Елена. - Я человек простой и занимаюсь делом и всякую напыщенность терпеть не могу.
        - Лялька, а как же твои друзья?
        - В последний раз ты называешь меня Лялькой, у меня сил больше нет! Кстати, не все мои друзья такие. Знаете, я заметила, - неожиданно сменила она тему, - чем больше человек пьет и выпендривается, тем меньше у него таланта.
        - Что значит выпендривается? - спросила Лара. - Нет, я понимаю, что ты, Елена, имеешь в виду, но я почему-то думала раньше, что яркая личность и в жизни будет вести себя неординарно. Перформансы всякие…
        - По-моему, Елене надо налить, - предложил Игорь. - Чтобы она не доказывала нам, насколько талантлива. Я и без того ей верю. Останемся, а? - и он выжидающе взглянул на жену.
        Костя тоже не отрывал от Лары умоляющего взгляда. Лара вздохнула, но ответить ничего не успела - Елена схватила со стола маленькую фляжку, в которой у Игоря был коньяк, и поднесла к губам.
        - Поздно! - с отчаянным весельем воскликнула она, сделав глоток. - Остаемся, Лара. Вы из меня веревки вьете…
        - Вот, а говорила, что не любишь выпендриваться, - с удовольствием произнес Костя. - Вот вам, граждане, перформанс в чистом виде!
        - Браво! - заорал Игорь.
        И с этого момента веселье пошло полным ходом - они уже вчетвером хохотали, шутили. После того как Елена сделала над собой усилие и решила, что называется, слиться с компанией, все пошло очень непринужденно, весело, по-дружески. И Лара перестала думать о том, правильно ли они сделали, оставшись здесь.
        - Не пей вина, Гертруда, пьянство не красит дам… - басом пел Игорь, распугивая птиц, засевших в кустарнике.
        Ближе к вечеру стало еще теплее. Костя вынес из дома ракетки с воланчиком, и все принялись играть в бадминтон. Сначала сражались парами, друг против друга, потом Елене надоело прыгать, и она куда-то исчезла. Затем Игорь ушел допивать пиво, и на широкой дорожке перед домом остались Лара с Костиком - они прыгали за воланчиком, стараясь играть по-настоящему, а его все сносило ветром в сад.
        Лара скинула куртку и осталась в открытой черной майке, но холодно ей не было. Она визжала и смеялась, забыв обо всем на свете, физическое движение приносило ей радость.
        А Игорь тем временем решил позагорать. Он лег на ту лавку, на которой до того лежала Елена, прикрыл глаза ладонью и постепенно, осоловев от жары и пива, начал впадать в дрему.
        Когда он очнулся, солнце уже клонилось к горизонту, стояла абсолютная, глубокая тишина, которая бывает только на природе, когда на сто верст вокруг никого нет. Игорь вздрогнул, приподнялся на локте - никого. Он обошел дом и там, на заднем дворе, увидел Елену. Она лежала на короткой, нежной, словно подшерсток, траве и что-то увлеченно рисовала.
        - А где все? - спросил Игорь, подходя ближе.
        - Ушли на речку, - задумчиво ответила Елена, даже не повернув головы. - У нас тут недалеко речка течет. Этот псих решил искупаться.
        - И Лара? - испугался Игорь. - По-моему, еще рано купаться.
        - Я тоже так сказала, - рассудительно кивнула головой соседка. - Лара-то его останавливала. Не знаю, получится ли у нее…
        - А я что?
        - А ты спал. - Она повернулась, окинула его насмешливым взглядом и опять уткнулась в свой рисунок.
        - Что ты рисуешь? Можно взглянуть? - Он сел на траву рядом с ней.
        - Так, ерунда всякая… От скуки.
        На обычном желтоватом картоне был изображен кусочек земли - песок, трава, щепки, старый прошлогодний лист, какие-то камешки… Елена легко управилась с передачей цвета и формы, используя лишь простой карандаш. Рисунок был фотографической точности - прожилки на листе, тени от травы, шероховатость камней.
        - Как интересно! - с любопытством произнес Игорь.
        - Чего уж там! - явно кокетничая, важно произнесла Елена. - Я весь участок обошла, чтобы найти подходящую натуру. Чтобы все было естественно и вместе с тем…
        - А почему не пейзаж, почему не портрет? Вон там, вдали, такой чудесный вид открывается… - Он махнул рукой в сторону.
        Елена посмотрела на него, как на сумасшедшего.
        - А это что, не пейзаж? - с обидой спросила она.
        - Ну, в общем… Нет, все здорово, хотя, конечно, я дилетант в искусстве. Но ты выбрала крошечный кусочек земли, который можно разглядеть, лишь присев на корточки. Какой в нем смысл? Я очень боюсь тебя обидеть… - торопливо произнес он, - только…
        - Только что?
        - Похоже, что и не человек рисовал, не для человека перспектива… Будто маленький муравей забрался вон на ту кочку и нарисовал пейзаж, панораму, которая открывается перед ним каждое утро, когда он выползает из своей норки. Вот, тут как раз трухлявое бревно, по нему муравьишки бегают.
        - Забавно, - сказала Елена тоненьким голосом, - но я не обижаюсь.
        Она равнодушно отбросила кусок картона в сторону, положила огрызок карандаша в карман своих светлых брюк.
        - Пойдем искать наших. Может, Косте нужна помощь.
        - А… а рисунок?
        - Да бог с ним, у меня такого добра… Муравьишка к себе в норку затащит, повесит куда-нибудь на стену. Для него это будет что-то типа Бородинской панорамы…
        - Пойдем, - согласился Игорь, но по дороге пару раз оглянулся назад, на то место, где в траве остался лежать кусок желтоватого картона с изображением прошлогоднего листочка. Кажется, дубового. Или нет, от клена, просто у листочка за зиму обломались края. Уже трудно определить…
        Они вышли из боковой калитки и стали спускаться вниз по склону.
        - Здесь надо осторожнее, - сказала Елена, балансируя в воздухе руками. - Весенние ручьи размыли дорогу, очень крутой спуск.
        - Давай руку! - крикнул Игорь. Маленькая жесткая ладошка вцепилась в его плечо, и опять жалость теплой волной обдала сердце Игоря - господи, такая маленькая, хрупкая, нельзя ее обижать… Но стоило ему взглянуть Елене в лицо, как жалость моментально исчезла. - Если бежать, то получится быстрее и безопаснее!
        - Не боишься? - нахально спросила она, щуря голубые глаза в светлых длинных ресницах. В ее словах, во взгляде звучали вызов, пренебрежение к опасности.
        - За тебя!
        - А я не боюсь, - тем же тоненьким голоском ответила она и вдруг выпустила его руку. - Костя-а-а…
        - Сумасшедшая! - ахнул Игорь и побежал вслед за ней. - И черт меня дернул… Шею свернешь! Стой!
        Глинистая, скользкая дорога, влажная молодая трава только ускоряли бег, остановиться было уже невозможно.
        - Лена, подожди…
        - Я не Лена. Я - Елена!

«Ненормальная! - с ужасом и раздражением подумал Игорь. Ноги несли его по склону против воли. - Как глупо будет свалиться здесь, перепачкаться, заработать какое-нибудь растяжение…»
        Впереди росла тоненькая, хлипкая березка - он оттолкнулся от земли, рванулся в сторону и схватился за влажный гибкий ствол. Тот согнулся, но выдержал его тяжесть. Елена стояла уже внизу и хохотала, глядя, как он обнимается с деревцем.
        - А я первая! - злорадно крикнула она.
        Теперь, когда скорость спуска была замедлена, Игорь довольно ловко преодолел последние несколько метров.
        - Ты их видишь? - задыхаясь от бега, спросил он. - Ах, вот она, ваша чертова речка…
        Прекрасный вид открывался перед ними - изгибаясь, текла подмосковная речушка. Посреди живописных зарослей высокая ива, только-только распустившаяся, клонила свои ветви к воде, на другом берегу виднелись уютные домики. Рыбак в высоких сапогах, закинув удочку, меланхолично смотрел на поплавок…
        Костя в широких семейных трусах (белый горошек по синему фону, символ отечественного экстремизма) важно расхаживал по мелководью с бутылкой пива в руке и, судя по всему, выискивал место поглубже, собираясь нырнуть.
        - Холодно, вылезай! - отчаянно кричала ему с берега Лара. - Костя, ты утонешь…
        - Я прекрасно плаваю! - завопил тот в ответ. - У меня первый юношеский разряд по плаванию.
        Рыбак на противоположном берегу покрутил пальцем у виска.
        - Ах ты, гад! Сейчас я тебе покажу… - немедленно среагировал Костя.
        - Качалин, вылезай немедленно! - скомандовала Елена, оказавшись уже возле Лары.
        - Лялечка, но мне надо восстановить поруганную честь. Вон тот тип с удочкой…
        - Сюда, я сказала!
        Костик обиделся еще больше. Теперь он стоял по пояс в воде, и все ему было нипочем, только бутылка в руках поднималась все выше.
        - Он пьян, - с опаской произнесла Лара. - Сперва коньяк, потом пиво…
        - Безобразие! - без тени волнения согласилась Елена. - Совершенно не умеет себя вести. Ишь ты, удаль свою решил показать…
        - А вот и не удаль. Просто я решил взбодриться! - крикнул ей Костя, кончик носа у него уже посинел, но он упорно не желал вылезать из воды.
        - Что, сплавать за ним? - без всякого энтузиазма предложил Игорь.
        Елена обернулась, посмотрела на него с укоризной:
        - Ты что, воспаление легких хочешь заработать?
        - Но надо же что-то делать…
        - У тебя силенок не хватит. Для моего мужа нужен трактор или что-то вроде тягача…
        - Костя, мы все очень волнуемся за тебя! - Лара пыталась воззвать к совести соседа, но тот только улыбнулся ей в ответ.
        - Ларочка, вы похожи на одну киноактрису, только я забыл ее имя… - Костик икнул и вдруг споткнулся о какую-то подводную корягу. Бутылка выскользнула из его рук, и он с головой ушел под воду. Впрочем, тут же вынырнул. Игорь быстро, с безнадежным выражением на лице, стал стаскивать с себя рубашку.
        - Холодная! - Лара рукой черпнула воду.
        - Качалин, ты заработаешь ревматизм на всю жизнь! - сурово крикнула Елена.
        Вода алмазными каплями стекала с Костиных волос, он продолжал мечтательно глядеть на Лару.
        - Лялечка, ты не подскажешь мне фамилию той актрисы? - жалобно попросил он.
        - Ты отморозишь себе гениталии, - сурово рявкнула его жена. - И окажешься несостоятелен как мужчина! Стой, Игорь, он сейчас вылезет…
        Костик с покаянным видом зашлепал к берегу, видимо, последние слова Елены возымели действие. Едва он ступил на песок, как все бросились его растирать, а Игорь пытался натянуть на его мокрое тело свою куртку. Но она была отчаянно мала любителю весеннего купания.
        С тумаками и причитаниями Константина погнали к дому. Поскользнувшись, он упал на крутом косогоре и вдруг блаженно рассмеялся:
        - Вы не представляете, но я совершенно трезв!
        - Еще бы! - возмутился Игорь. - В такой воде хоть кто протрезвеет! Ужас какой-то… Если б я сейчас в воде оказался, то точно умер бы от разрыва сердца. Елена, ты все-таки молодец, смогла найти нужные слова!
        - Да уж! Его остановила только боязнь лишиться самого главного… - вдруг прыснула вдруг Лара. - Вот она, иерархия мужских ценностей!
        - Игорь один его бы не вытащил, пришлось бы и нам, Лара, лезть в речку! - захихикала и Елена. - А потом тот деревенский житель, рыболов, вылавливал бы нас всех по очереди своей удочкой…
        - Простите меня! - жалобно пропищал Костя. На теплом ветерке он порозовел, и стало ясно, что никакие хвори ему не грозят - столько здоровья было в его огромном теле.
        - Константин, да ты у нас культурист!
        - Тебе бы, Качалин, не в редакторы, а бодигардом, в охрану…
        - Господи, бежим, надо ему срочно коньяка налить!
        - А он остался, коньяк-то?
        И все четверо с воплями, с гиканьем, с песнями стали карабкаться по косогору, потом побежали по дороге, и уже никто не сердился на Костю. Его нелепый поступок казался уже милой шалостью, всем хотелось заботиться о нем. Дома журналиста переодели, дружно растерли спиртом, закутали в какой-то немыслимый тулуп, который откопали среди старых вещей.
        И тут у всех прорезался небывалый аппетит, а особенно у Кости, и они набросились на еду.
        - Ну вот, - с удовлетворением произнесла Елена, производя ревизию того, что осталось. - А говорили - много взяли… Чем мужчин завтра кормить будем?
        - В деревню пойдем! Там должен быть магазин…
        Костя растопил большую русскую печь, но Игорю в доме не сиделось. В саду, на природе, ему казалось, намного приятнее прогуляться, чем сидеть в замкнутом пространстве. Он побродил по дорожкам - так, без всякой цели - и наткнулся на рисунок Елены в траве. Взял в руки кусок картона, стал вглядываться. «Все-таки это лист дуба. Только изъеденный по краям, прошлогодний, жухлый…» - решил он для себя и задумался. На земле среди редкой молодой травы и мелких камней лежал самый обычный прошлогодний лист, каких можно увидеть миллионы и миллиарды. Почему именно его нарисовала Елена, чем он ее привлек?
        Игорь нашел неоткрытую бутылку пива, сел на крыльце и, держа рисунок в руках, пристально всматривался в него.
        Елена появилась откуда-то сзади, тихо села рядом. Узкое бледное личико морщилось в улыбке, крылья острого горбатого носика смешно раздувались.
        - Костя у печки греется, - объяснила она свое настроение. - Говорит, что плавание его очень взбодрило. Все бы ему взбадриваться… А ты что, мой рисунок нашел? Хочешь, забери…
        - И не жалко? Я думал, художники очень трепетно, бережно относятся к своим творениям, пусть даже самым случайным…
        - Ерунда какая.
        - Я вот думаю - что все это значит…
        - Рисунок? Да ничего. Я просто так рисовала, от нечего делать.
        - А мне кажется, я понимаю.
        - Интересно, интересно, - оживилась Елена. - И что же я там нарисовала?
        Игорь еще раз взглянул в ее светло-голубые глаза - они были безмятежны и насмешливы. Никаких других чувств в них не наблюдалось.
        - Ты нарисовала смерть, - тихо произнес он.
        Елена вздрогнула, зрачки расширились, взгляд потемнел.
        - Почему ты так думаешь? - осторожно спросила она.
        - Мертвый лист посреди зеленой травы.
        Елена передернула плечами, словно налетел холодный ветер.
        - Может быть. Но тогда ты видишь лучше меня. Знаешь, я действительно нечто подобное имела в виду, когда рисовала, но этого страшного слова у меня в голове даже не вертелось. Я вообще боюсь всего такого…
        - Тогда ты нарисовала жизнь. Вот эта молодая зеленая травка, только что пробившаяся из земли, она как раз и символизирует победу жизненных сил, - нарочито менторским тоном, пародируя экскурсовода во время похода по музею, произнес Игорь.
        - «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть…» Не об этом ли ты?
        - Резюмируем: ты изобразила вечное движение, жизнь в ее развитии, борьбу и единство противоположностей…
        - Хватит, хватит, а то я сейчас возгоржусь!
        - Нет, правда, Елена, - улыбаясь, ласково поинтересовался Игорь, - неужели ты и вправду не знаешь, что хочешь выразить своим рисунком?
        - Да, так бывает. Потом, - позже, не сразу - до меня доходит. А иногда мне кто-нибудь объясняет смысл того, что получилось. Вот как ты сейчас…
        - Почему так? Ведь творец, приступая к замыслу, должен четко представлять…
        - Потому что чувство иногда идет впереди мысли, - перебила его Елена. - Это не только художников касается, а и всех прочих людей. Вот ты… У тебя душа и мозги всегда в ладу?
        - Нет, - легко сознался Игорь. - Лара говорит, что я сам не знаю, чего хочу. Ей довольно часто приходится решать за меня.
        - А на работе?
        - О, там другое дело! Там душа не нужна, всякие сантименты даже вредны. Бухгалтерия в чистом виде.
        - А я творю душой… - вздохнула Елена, не печально, не радостно, а как-то отрешенно взмахнув ресницами, и в первый раз Игорь подумал, что она, наверное, очень славное существо, только характер у нее какой-то… изломанный, что ли.
        Холодный дом постепенно наполнялся теплом. Костя, румяный, с блестящими, как зеркала, глазами, сидел у печки и маленькими глотками прихлебывал коньяк.
        Лара расположилась рядом, усевшись на низенькой скамеечке, и листала старый альбом.
        - Вот это как раз мой дедушка на какой-то там профсоюзной конференции. А вот бабка на теплоходе «Русь». Ничего старушка?
        - Хороша… В молодости все хороши. А где же ты, Костя?
        - Листай, листай дальше, тут все по порядку!
        Лара уже давным-давно привыкла, что все восхищаются ею. Она знала, что и Костя не является исключением, недаром сегодняшним утром он чуть не поцеловал ее. Грех небольшой, но… постепенно смутное недовольство стало накатывать на нее.
        - Вот это, кажется, ты, да?
        - Угу, в возрасте трех лет. Этакий купидон…
        - Похож…
        - Ларочка, а ты не хочешь хлебнуть? Очень тонизирует.
        - Меня тонизировать не надо, я в речку сегодня не лазила. Костя, и что вдруг тебе в голову взбрело с купанием? Ведь апрель еще не кончился!
        - Я сошел с ума! - Он радостно и безнадежно развел руками. - Мне надо было что-то сделать, чтобы загасить пожар внутри. Пусть и ледяной водой, чтоб до самых костей пробрало, чтоб хоть чуть-чуть отпустило.
        - Кости у Кости… - задумчиво проговорила Лара что-то вспомнившееся из детства. Наконец до нее дошел смысл сказанного соседом, и она решительно заявила: - Я не хочу слушать ни про какой пожар.
        - А о чем же говорить? - умоляюще спросил тот.

«Какого черта он на меня так смотрит? Никакой совести нет! Ведь женатый человек, жена его где-то тут, за стеной. Кстати, где она шляется, почему за мужем не смотрит? Хотя за Костей бесполезно смотреть, он все по-своему делает, его не остановишь… вот как сегодня, еле из речки вытащили. Ну и упрямец при всем внешнем добродушии… Гарик не такой. Гарик - как воск в руках. Впрочем, неизвестно, что хуже». Лара остановила поток своих мыслей и ответила на вопрос:
        - Не знаю.
        - Лара, я чувствую, ты не хочешь об этом говорить, но я-то… Я не говорить об этом не могу. Ты только выслушай!
        Она уже догадывалась, что он хочет ей сказать, и произнесла чуть ли не с мольбой в голосе:
        - Костя, не надо.
        Но того было уже не остановить.
        - В первый раз я увидел тебя возле нашего дома. Ты, наверное, не помнишь, мы еще не были тогда знакомы…
        - Костя! - предостерегающе воскликнула Лара.
        - Это было точно сон, галлюцинация. Потому что в первый момент я не поверил своим глазам - таких красивых не бывает! А потом я узнал, что ты живешь напротив, встречался с тобой в лифте, здоровался, говорил какие-то ничего не значащие банальности, а внутри меня что-то происходило…
        - Любовь с первого взгляда? - откровенно раздраженно усмехнулась Лара.
        - Да, - кротко согласился Костя. - Что хочешь со мной делай, только я не могу…
        - А Елена?
        - При чем тут это?! Ну при чем тут это?
        - «Это» - ты так про родную жену говоришь? - возмутилась она. - Хорошо, а как же тогда Игорь?
        - Игорь - отличный парень.
        Лара с треском захлопнула семейный альбом, пыль полетела в разные стороны.
        - Больше ни слова о любви, - холодно произнесла она. - Еще один намек на чувства - и ты меня больше не увидишь.
        - Ладно, я сказал тебе обо всем, что чувствую, думаю, теперь ни слова… Молчи, грусть, молчи!
        Лара положила альбом на стол и вышла на крыльцо. Солнце медленно скатывалось к горизонту, стало прохладно. Игорь и Елена сидели на лавочке молча, глядя на закат.

«Какая тоска!» - подумала Лара и вздохнула.
        - Что ты? - ласково спросил Игорь, уловив вздох жены. - Садись рядом. Такой закат…
        Но Ларе сейчас оказалось не до красот природы. Мысли неслись в ее голове, как летящий к пропасти табун.

«Этот человек просто от меня не отстанет, - думала она с опаской. - С его-то упрямством, пробивной силой, энергией… Ночевать с ним в одном доме! Впрочем, мы и так живем в одном доме, но здесь… Места здесь полно, не в одной же комнате с хозяевами мы уляжемся спать. Но за одной стеной. Как глупо! Нет, он не доведет ситуацию до абсурда, не полезет ко мне - фу, какие гадкие мысли! - будет лишь думать обо мне. Да, я уверена, он будет думать обо мне - как я там, за стеной. А я не хочу, чтобы он обо мне думал! Какой темный и густой здесь ночной воздух. Здесь вообще все чужое, странное, неприятное. И эта высокомерная Елена…»
        Лара села рядом с мужем, потом встала, опять вздохнула. «Только он родной, только он самый любимый, мой мальчик с золотыми кудрями!»
        - Что такое, Лара? Что с тобой? - встревоженно спросила Елена. - Что-нибудь не так?
        - Мне как-то не по себе…
        - Лара, я тебя не узнаю, - испуганно произнес Игорь. - Ты, наверное, на солнце сегодня перегрелась.
        - Наверное… Гарик, я хочу домой!
        - Что случилось? - теперь всерьез испугалась и Елена. - У тебя что-нибудь болит?
        - Ничего не болит. Просто я хочу домой.
        - Костя, Костя! - закричала Елена. - Лара хочет домой!
        Костик выскочил на крыльцо, все еще кутаясь в тулуп.
        - Лара хочет домой? - огорченно спросил он. - Но мы же договорились… Почему?
        - Мне плохо, - чуть не плача, пожаловалась она. - Я не могу в чужом доме… Мне страшно! Все хорошо, правда, все хорошо, вы очень славные ребята, и дача замечательная, дело только во мне… Я не могу в чужом доме!
        - О господи! - прошептал Игорь, с изумлением глядя на жену.
        - Качалин, это ты напугал ее!
        - Что?…
        - Да, ты ее напугал, полез в ледяную речку, чуть не утонул, заставил нас всех волноваться!
        Костя сбросил тулуп и бухнулся перед Ларой на колени. Настоящие слезы текли из его глаз. Похоже, хмель не вполне еще выветрился из его головы. И только что выпитый коньяк так подействовал.
        - Прости меня, я во всем виноват… - глухо забубнил он, пытаясь поймать Ларину ногу в кокетливом спортивном ботинке и поцеловать ее.
        Лара взвизгнула и отскочила назад.
        - Совсем спятил! - возмутилась Елена и ткнула в бок мужа своим острым кулачком. - Безобразие.
        - Что делать будем? - уныло спросил Игорь. Все трое смотрели на Лару с печальным, тревожным выражением.
        - Отвезите меня назад, - прошептала она.
        - Но это невозможно! - всплеснула руками Елена. - Костя лыка не вяжет, у меня тоже алкоголь в крови… Завтра!
        Солнце уже почти опустилось за лес, последний багровый луч освещал небо. В прохладном воздухе носился какой-то пух, пахло дымом из трубы, зацветшей черемухой, речным илом.
        - Я не хочу завтра! - отчаянно прошептала Лара. - Я хочу сейчас…
        Костик уже рыдал в голос, но на него перестали обращать внимание.
        - Вы говорили, здесь где-то рядом станция и на электричке до дома всего час езды? - вдруг спросил Игорь.
        - До станции минут двадцать пешком, - растерянно ответила Елена. - Неужели вы и вправду собрались ехать?
        - А что делать… - развел руками Игорь, и все опять с отчаянием и недоумением посмотрели на Лару.
        - Ладно, довезу вас до станции.
        - Не надо! - замотала головой Лара. - Елена, это опасно, тебя могут остановить, лишить прав или что там такое… Всего двадцать минут пешком! Мы прекрасно дойдем сами, еще не поздно. Мне очень неловко. Вы только с Костей не подумайте, что это из-за вас, все было прекрасно! Просто нервы у меня расшатались.
        Елена объяснила дорогу и все рвалась их проводить, хотя бы пешком. Но Игорь не позволил.
        - Ты нужна мужу, - сурово произнес он. Костя в это время пытался подняться с колен.
        Всю дорогу до станции Игорь молчал и лишь только тогда, когда они оказались в электричке, сказал, пожимая плечами:
        - Что на тебя нашло, Лара? Слишком много пива?
        Она ничего не ответила. За окном мелькал темный, уже ночной лес, тускло светили фонари. Кто-то в конце вагона под гитару пел песни: «Не плачь, Маша, я здесь, не плачь - солнце взойдет, не прячь от бога глаза, иначе как он найдет нас…»
        В голове Лары проносились смутные фразы, обрывки сегодняшних разговоров. «Тебе бы, Качалин, бодигардом работать…»; «Я не поверил своим глазам, таких красивых не бывает!»; «Молчи, грусть, молчи…»; «Чем мужчин завтра кормить будем?…»
        - Тоска! - сказала она, не отрывая взгляда от окна, а про себя подумала: «Он огромный, высокий, словно герой боевиков, бесшабашный. И, кажется, немного глуповатый, что, впрочем, свойственно для всех людей, крупных телом. Пишет о счастье…» Лара не замечала, что муж смотрит на нее пристально, с тревогой.

«Они так странно выглядят рядом… - плавно текли ее мысли. - Впрочем, противоположности всегда тянутся друг к другу. Но все равно… Я помню, она положила ему руку на плечо - какая-то паучья лапка, особенно на его мощном бицепсе. Муж и жена, совсем разные. Нет, я не должна думать об этом, я никогда не думала о других мужчинах, тем более так - с точки зрения физиологии. Может быть, сказываются гены моей матери, всю жизнь мечтавшей о мужчине, который одной рукой может раздавить камень в песок? Ох уж эти первобытные гены - с тех самых времен, когда человек охотился на мамонта, и счастье женщины зависело только от силы ее партнера. Да, от его силы зависело все - и возможность съесть кусок мяса, и родить здоровых детей, и не беспокоиться о врагах… Как странно я рассуждаю. Ведь в наше время все по-другому! Но почему я думаю о его теле, о его спине, руках, пальцах… Как странно, что этими самыми пальцами он нажимает на клавиши пишущей машинки, ими бы пятаки гнуть - на спор. Неужели он прикасается к Елене? Он же может раздавить ее, словно мотылька, лишь брызги разлетятся в разные стороны! Какая гадость мне лезет
в голову…»
        - Гарик, а вдруг я сошла с ума? - Лара наконец оторвалась от ночного пейзажа за окном. - Я не понимаю, что сейчас со мной происходит.
        Как ни странно, ее вопрос успокоил мужа, тревога исчезла из его глаз.
        - Иди ко мне, - он сел рядом с ней, обнял. - С тобой все хорошо. Вот видишь, ты опять улыбаешься… Только сумасшедшие уверены в том, что с ними все в порядке, а нормальные люди способны сомневаться в здоровье своего рассудка. Ты устала. Да, я только сейчас понял: ты просто устала.
        - Но я вроде бы…
        - Нет, ты устала - от переезда, от смены обстановки, всего ритма жизни, от новых знакомств… Началась обратная реакция.
        - Еще утром я была такой счастливой, мне все нравилось, меня радовала предстоящая поездка… Семейство Качалиных черт знает что сейчас обо мне думает!
        - Усталость приходит неожиданно, именно тогда, когда кажется, что все уже в порядке. Немного сдали нервы, ты раскапризничалась - но ничего страшного!
        - Правда? - Лара зарылась носом в его волосы. - От тебя пахнет лесом и костром…
        - Вообще, Ларка, ты мне кажешься самым нормальным и здоровым человеком на свете. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, вот, стучу по дереву. С тобой все в порядке, я не помню даже, когда в последний раз у тебя был насморк…
        - Вот, - она для убедительности шмыгнула носом. - Сейчас насморк! У речки было очень свежо, и ветер дул какими-то порывами…
        - Свежо! - засмеялся Игорь. - А этот медведь полез в воду… Я уверен, что он тоже из той породы железных людей, к которым никакая хворь не пристает, что бы они ни делали…
        Лара промолчала. Она ни за что бы не призналась мужу, что думала сейчас о Косте. Тем более она ни за что не призналась бы, что Костя чуть ли не в любви к ней признался… Впрочем, почему «чуть ли»? Кажется, именно признался. Но это дурь, блажь, все очень скоро пройдет, некоторым мужчинам свойственна влюбчивость. «А я не влюбчивая, - успокоенно подумала она. - И, слава богу, Игорь может быть уверен во мне. Гелла, дурочка, смеется, считает меня чуть ли не фригидной, но просто она не знает, что такое настоящая любовь…»
        - Ты замечательный! - Лара еще крепче обняла мужа. - Только ты можешь так успокоить, и никто другой.
        - О каких это других ты говоришь? - с притворной суровостью спросил Игорь.

* * *
        Федор Максимович Терещенко родился в Тюмени, в семье рабочего и учительницы.
        Он был способным и честолюбивым ребенком. В те далекие времена, когда карьера зависела от общественной активности, он самозабвенно занимался пионерской, а потом комсомольской работой. И приехав после школы покорять Москву, он стал комсомольским вожаком в институте нефти и газа, а попросту - в «керосинке», где же еще учиться мальчику из города нефтяников. Связей с родиной он не терял, да и родина его не забывала, несколько раз о нем писали в местной газете как об одном из лучших сынов города. Тем более что после института он вернулся домой, работал по специальности много и не менее самозабвенно, чем занимался своим общественным ростом.
        В скором времени его вернули в Москву - представлять интересы отрасли. И Москва опять оказалась к нему благосклонной.
        Еще в институте он женился - на славной серьезной девочке из Харькова, которая тоже мечтала покорить мир и нести добро людям. Впрочем, о служении людям ей пришлось вскоре забыть, поскольку на свет появились одна за другой сразу три девочки Терещенко - Аня, Вика и Людочка, такие же славные и белобрысые, как их мама. Это было иное служение, не менее почетное, чем профессиональный рост, и не менее трудное, поэтому Федор Максимович разрешил своей жене сидеть дома с детьми, а не гореть на производстве. Он искренне любил свою семью и ради ее счастья был готов свернуть горы. Они жили хорошо. Федор Максимович постоянно разъезжал между Москвой, Тюменью и другими городами, где нефтедобыча стояла на первом месте, как-то целый год жил в Баку, где в друзьях у него было полгорода - человеком он был милым и честным, что ценилось во все времена. Словом, все в семействе Терещенко было прекрасно и замечательно, как в известных отечественных книгах и фильмах, шедеврах соцреализма.
        Младшей, Людочке, было два года, когда разразилась перестройка. Именно разразилась - как война или революция. Так считал Федор Максимович, который любил все основательное и постепенное. Стало голодно, холодно и страшно, и только благодаря его обширным связям и знакомствам семья не бедствовала, но сознание того, что теперь все их хрупкое благополучие зависит целиком и полностью от него, очень изменило Федора Максимовича. «Если не я, то кто же?» - сказал он себе, с новыми силами бросаясь в работу. Именно в работу, а не в карьеру - хотя у него в то время имелась возможность сделать себе громкое имя, занявшись политикой. Но политику и прочие словеса он разлюбил, решив раз и навсегда, что живой рубль важнее.
        Подошли либерализация и приватизация, появилась возможность создавать частные предприятия, чем Федор Максимович не замедлил воспользоваться. Он с двумя своими друзьями создал фирму по переработке нефтепродуктов сначала в Тюмени. Потом они наладили контакты с поставщиками сырья и открыли представительства в Москве и других городах. Словом, он запустил огромный маховик, который постепенно начал набирать обороты, ибо в опыте и желании работать Федору Максимовичу, кажется, не нашлось бы равных.
        Он был одним из первых «новых русских», но не таким, какими рисуют их анекдоты. Конечно, было все - издержки конкуренции, жульничество партнеров и его собственное, впрочем, не особо страшное жульничество - ибо в начале карьеры ему приходилось обманывать немножко государство, а не каких-то конкретных людей. Красный пиджак, золотая цепь, посещение саун с девочками, безумно дорогие застолья, мобильник у всех на виду - все это, конечно, тоже было в его жизни, но в очень небольшом количестве и очень короткий промежуток времени, постольку поскольку - лишь как дань моде. Федор Максимович являлся человеком неприхотливым, ни желудок, ни прочие органы не имели большой власти над его душой, поэтому позже, когда в моду вошли совсем иные ценности - традиции, семья, вера и тому подобные моралите, - он оказался на высоте. Он был образцом семьянина и православного, довольно приличную сумму тратил на благотворительность - простой народ его любил.
        В новый век он вошел уверенной, спокойной походкой - один из генеральных директоров крупной нефтеперерабатывающей компании. Процветание собственного дела и всей России в целом - на первом месте, а затем - истовая забота о дочерях, культурный отдых: зимой в Альпах, летом на Кубе, помощь сиротам и малоимущим и прочие прелести жизни «новых русских».
        Двух старших дочерей к тому времени он выдал замуж - Аню за известного футболиста, а Вику за популярного режиссера. Людочка готовилась поступать на юридический. Жена благоустраивала быт, между делом регулярно посещая салоны красоты и дамские клубы, с возрастом врожденное благородство все сильнее проступало в ее чертах… Словом, для Федора Максимовича не существовало ничего такого, что мешало бы ему спать по ночам.
        Однажды на юбилей супружеской жизни он отправился в антикварный салон, который на время открыли в известной галерее, где выставлялись работы современных художников. Он слышал, что там можно купить сервиз кузнецовского фарфора, о котором давно мечтала жена.
        Сервиз он приобрел довольно быстро, мимоходом прихватив каких-то бесполезных, но очень милых безделушек - старинную записную книжку в тисненой коже с тоненьким карандашиком, прикрепленным золотой цепочкой к корешку; перламутровые запонки; простенький, но чрезвычайно милый перстенек с агатом, который принадлежал одной из фрейлин царского двора, расстрелянной после революции вместе с царской же семьей; сердоликового слона, лет которому не менее двухсот… Федор Максимович уже давно не думал о том, сколько он тратит денег. Покупал то, что было ему необходимо или просто нравилось, в чем была своя прелесть. Он вдруг вспомнил прежние времена, когда ребенком жил в одном из бараков на окраине Тюмени - запах хозяйственного мыла, которым стирала мать, скудную обстановку их комнатенки, - и ему стало грустно и почему-то смешно. «Кто бы мог подумать…» - мелькнула в его голове мысль. Он еще немного поглазел на соблазны антикварного салона, а потом решил побродить по выставке. Федор Максимович как интеллигентный человек не был чужд искусству, помог нескольким творцам осуществить их планы. С финансовой точки
зрения, конечно.
        Медленно он бродил по лабиринтам галереи, там, где выставлялись художники, останавливаясь перед одними картинами и равнодушно скользя глазами по другим. Минут пять постоял перед каким-то пейзажем, изображавшим зимний лес, вздохнул…
        На третьем этаже, уже порядком устав, Федор Максимович оказался в небольшом зале, на стенах которого висели произведения графики. Подобные картины, выполненные то ли углем, то ли карандашом, никогда его не привлекали, он признавал за настоящее искусство только то, что создано маслом или акварелью. Но вдруг он замедлил шаг, ироничная улыбка заиграла в уголках его губ.

«Бред какой-то! Но что-то в этом есть, определенно», - подумал он удивленно. Старая скомканная газета, перекати-полем летящая по тротуару… забитый травой и мусором водосток, изображенный с очень близкого расстояния, словно автор, опустившись на корточки, скрупулезно вырисовывал каждую травинку и размокший сигаретный фильтр, прилипший к решетке водостока… облупленная трансформаторная будка с надписью «Спартак - чемпион»… кованая железная ограда, сквозь которую тянулись к солнцу ветки деревьев, словно в вечной мольбе… Сюжеты этих картин были нелепы и неожиданны, как будто художник, создавший их, не отрывал взгляда от земли, рисуя все, что валялось на ней, а людей для него не существовало.
        Федор Максимович, все еще усмехаясь, прочитал подписи под картинами и оглянулся. За столиком в стороне сидела миниатюрная бледная девушка со светло-пепельными волосами, собранными на затылке в пучок, в бледно-лиловом шелковом платьице - воплощение декаданса и меланхолии.
        - Вы автор? - подошел к ней Федор Максимович. - Вы - Качалина?
        - Ага, - равнодушно ответила девушка.
        Глаза у нее были такого небесно-голубого оттенка, что Федор Максимович невольно залюбовался. Повисла пауза. Художница смотрела на посетителя выставки спокойно и доброжелательно, и Федору Максимовичу даже стало немного неловко под прицелом этого голубого огня.
        - А работы ваши продаются? - неожиданно для самого себя спросил он.
        - Пожалуйста, - великодушно предложила она. - Вот только те, что помечены красными кружочками, уже проданы, а все остальное…
        - Терещенко. Федор Максимович, - представился он.
        - Елена, - чуть наклонила в ответ голову девушка.
        - Вот что, Аленушка, я сейчас еще разок взгляну…
        - Нет, нет, - вновь подняла она на него глаза. - Не Аленушка. Елена.
        - Не понял… - осекся он, но тут же сообразил: - Впрочем, понял. Только Елена, да?
        Художница его смущала, раздражала и привлекала одновременно. Но чем, он пока не мог бы объяснить. Елена! Выскочка и зазнайка, как и все художники, не может без выверта…
        Он протянул ей свою визитку - она едва пробежала взглядом по золотым тисненым буквам и, не меняя выражения лица, вручила ему свою. Так состоялось их знакомство, неожиданное в первую очередь для Федора Максимовича, - ибо картины Качалиной были совсем не в его вкусе, а сама художница раздражала. Он еще некоторое время смотрел ее работы, все ожидая, что наступит наконец долгожданный и неизбежный момент разочарования, когда он вздохнет с облегчением и уйдет отсюда, но момент этот почему-то не наступал.
        Перед его глазами мелькали странные мелочи, на которые никто никогда не обращает внимания, в которых ничего на первый взгляд и нет - лишь изображенный с фотографической точностью мусор, старые дома с пустыми окнами, ветхие деревянные лестницы, ведущие в черные подвалы, и еще какая-то ерунда. Федор Максимович тем более стремился поскорее уйти из зала галереи потому, что многие из картин художницы Качалиной напоминали ему его убогое детство. От изображенных ею заброшенных улиц пахло хозяйственным мылом и затхлым подвальным духом, едва разбавленным тонким ароматом ромашки, растущей в трещинах на асфальте. Что-то непроизвольно тронуло его сердце, и просто так уйти он не мог.
        - Я выбрал несколько картин, - произнес он твердо, опять подходя к художнице, сидевшей в высоком вертящемся кресле в непринужденной великосветской позе. - Договоримся о цене?
        - Сколько дадите, - спокойно сказала Елена.
        - А продешевить не боитесь? - усмехнулся он.
        Она пожала плечами.
        - Я думаю, примерную цену вы знаете, - серьезно сказала она.
        - А вы мне нравитесь! - засмеялся Федор Максимович. - Я не жадина…
        - И я, - перебила она его.
        - Так вот… - он назвал сумму - ни одна черточка на лице Елены не дрогнула. - По рукам?
        - По рукам.
        Федор Максимович уже хотел бросить эффектную фразу - дескать, заверните покупку, поскольку раньше всегда сразу получал то, что хотел. Но сейчас дело оказалось не таким простым. Он расплатился, расписался в каких-то бумажках, только с получением картин, сказали ему, придется подождать до окончания выставки.
        - А не пропадут? - неловко пошутил он.
        - Тогда я верну вам деньги, - пожала плечами Елена. - После закрытия выставки картины пришлют вам, Федор Максимович.
        - Странные темы, какие странные темы… - помахал он рукой в воздухе. - Что-то в этом есть, но что - не понимаю.
        - Советую вам картины повесить в коридоре. Не в спальне, не в гостиной - именно в коридоре. У вас есть коридор? А то, знаете, у многих сейчас, по новой моде, одна большая зала, без перегородок.
        - Есть, - кивнул он. - Я человек старомодный, без коридоров и всяких прочих закутков не могу, иногда мне надо спрятаться, словно улитке. Впрочем, я собирался разместить ваши творения в своем офисе.
        - Это еще лучше, - вдруг оживилась Елена. - Для офисов хороша именно графика. Белые стены и все такое…
        - Стены там у меня не белые, - покачал головой Федор Максимович, - а светло-кремовые. А впрочем, разница небольшая… Приходите ко мне, может быть, удастся создать долговременное сотрудничество. Здание большое, есть где развернуться художнику.
        - Заманчиво… - вздохнула она. - Но, наверное, в ближайшее время не получится. Я переезжаю, это такая морока.
        - Далеко?
        - В ближнее Подмосковье.
        - А своей мастерской у вас нет?
        - Увы. Вот именно затем и переезжаю, там у меня будет комната под мастерскую - большая, светлая…

* * *
        Резкие майские холода перечеркнули ту безмятежную идиллию, которая царила в городе весь апрель. Люди закутались в теплую одежду, посуровели лицами, улицы опустели, любители пива покинули бульвары и перекочевали во всевозможные бары и кафе - сидеть на пронизывающем ветру мало удовольствия.
        Лара бежала по утренней ледяной Москве и шепотом кляла опоздавшую электричку, которая, ко всему прочему, еле тащилась, то и дело останавливаясь и пропуская идущие мимо составы. А на десять часов к ней снова записалась Сидорова, та самая противная капризная тетка.
        Она опоздала на полчаса - влетела в салон румяная, с дрожащей улыбкой на лице, на душе муторно, тяжело. Мадам Носкова бросила, проходя мимо с кислым видом:
        - Опаздываете, Ларочка, вас давно ждут…
        Клиентка сидела в кресле и пустым, ненавидящим взглядом таращилась в зеркало.
        - Ну наконец-то! - взорвалась она, увидев входящую парикмахершу. - Сегодня вы от меня чаевых не дождетесь, милочка. Сколько ждать вас пришлось. Черт знает что такое, просто безобразие!
        - Прошу прощения… - выдохнула Лара, стремясь унять дрожь и в руках. - Очень холодно, пальцы заледенели…
        - Не из-за холода же вы опоздали, милочка? - поджала губы клиентка, откидываясь назад, и принялась высказывать свои пожелания: - Мне как обычно, только верх чуть пышнее. И сделайте еще такие колечки игривые на висках, как у Кармен… Ой, только не прикасайтесь к шее своими ледяными руками!
        А днем, как назло, клиентов почти не было - видимо, у людей не возникало желания наводить красоту в такую плохую погоду. Лара пила кофе в компании Геллы.
        - Я очень поправилась, - ворчала Гелла тоскливо. - Два лишних килограмма за неделю! Это все из-за погоды. Проклятая весна… Депрессия… Сижу дома и ем конфеты. Шоколад успокаивает нервы.
        - Проклятая весна, - повторила Лара эхом. - Мне тоже как-то не по себе.
        - Я же говорю - весна, межсезонье!
        - Я все думаю об одном человеке…
        - Влюбилась, да? - всплеснула руками эмоциональная толстушка Гелла. - Ведь влюбилась!
        - Что ты такое говоришь… - утомленно отмахнулась Лара. - Я не могу влюбиться. Я другому отдана и буду век ему верна. Но этот человек сидит у меня в мозгах, словно заноза. Понимаешь, он в меня влюбился… - Она понизила голос до шепота, словно где-то рядом бродил невидимой тенью Игорь.
        - И немудрено! Ты - королева.
        - Ох, Гелла… Мне кажется, я его очень обидела. Он теперь бог знает что обо мне думает!
        - А ты?
        - А я не хочу, чтобы он обо мне думал. Вообще!
        - Кто он?
        - Да какая разница…
        Вкус у кофе был горьким, Лара морщилась, отхлебывая из чашки.
        - Ларка, определенно что-то с тобой происходит! - восторженно и тоже шепотом заявила Гелла. - Ты какая-то не такая. Я тебя не узнаю!
        - А что? - Лара невольно взглянула в зеркало.
        - Ты другая. Нет, правда. Нечто вроде легкого помешательства в тебе проглядывает.
        - Я тебя умоляю!
        На душе было по-прежнему муторно, тяжело, слегка кружилась голова. Лара знала, что всему виной холодный май, но когда она вышла в салон и вдруг увидела Костю, ей на мгновение показалось, что она и вправду сошла с ума.
        - К тебе пришли, Лара! - крикнул томный Вадик и, пробегая мимо, шепнул полушутя, полусерьезно: - Может, познакомишь? Этакий Добрыня Никитич…
        - Костя? - Она попыталась изобразить на лице легкое удивление. - Как ты здесь оказался?
        - Я к тебе записался, - Качалин был серьезен и бледен, темные лохматые волосы вились по плечам.
        - Но я же тебя предупреждала: я не занимаюсь мужчинами.
        - Ларочка, он настоял! - крикнула из своего закутка Людмила Савельевна. - Сказал, что он твой сосед и вы договорились. Он правда твой сосед?
        - Костя, с твоей стороны, очень глупо… - начала Лара, но в зеркале увидела Геллу, которая подавала ей какие-то таинственные знаки, с вопросительным и восторженным выражением лица, наверное, что-то вроде вопроса «это он?». - Ладно, садись в кресло, у меня все равно сейчас окно. Куртку сними…
        Гелла разочарованно отвернулась, видя, как спокойно говорит ее подруга с клиентом, у остальных тоже были дела.
        - Как тебя подстричь?
        - Как угодно, я полностью доверяю тебе.
        В углу бубнил телевизор, из массажного зала, где священнодействовал Вадик, доносилась умиротворяющая мелодия Вангелиса, на Лару никто не обращал внимания.
        - Доверяешь? - едва слышно прошипела Лара, вцепляясь в пышную Костину шевелюру. - Смотри же…
        На Костином лице не дрогнул ни один мускул, он пристально, неподвижно глядел на Ларино отражение. Она взяла в руки широкую прядь на его затылке и с мстительным видом отхватила большую ее часть.
        - Не слишком ли коротко? - спокойно спросил Костя.
        - Ах, надо еще короче? Так мы живенько, под ноль…
        Лара сама не понимала, что такое с ней творилось, - обычно спокойная и рассудительная, сейчас она была вне себя, будто демоны рвали ее внутренности на части.
        - Лара, ты богиня…
        - Фу, какая пошлость! - ответила она, склоняясь к его уху. - Качалин, мне кажется или нет, но ты меня преследуешь, так?
        Ножницы мелькали в ее руках. Нет, она не собиралась лишать нахала-соседа шевелюры, но от души царапала расческой его голову, отхватывала пряди на расстоянии миллиметра от его ушей.
        - Ты думаешь, мне больно? - спокойно, тихо произнес Костя. - Вовсе не больно. Я испытываю самое настоящее наслаждение.
        - Не смей, не смей говорить мне про наслаждение…
        - Ты боишься любви, Лара, да? Ты ведь никогда не любила.
        - Всю жизнь, да, всю жизнь я любила и люблю только одного человека - своего мужа. И я не намерена за его спиной…
        - Ты убежала от меня тогда. Просто удрала с дачи. Но ведь это же не просто так, я прекрасно вижу, что ты начинаешь волноваться только при одном моем появлении.
        - А не надо было вести себя, как пьяная свинья. Хотя… Все объясняется легко: у меня просто настроение пропало, и ты тут ни при чем…
        - Лара!
        Подстриженный Костя Качалин был на себя совершенно не похож. Романтическая небрежность, которую придавали ему длинные волосы, исчезла, и он стал выглядеть необычайно мужественно и строго, словно герой боевиков - дай ему только автомат в руки, и он немедленно пойдет крушить врагов.
        - Как хорошо, - сказал он, проводя ладонью по голове. - Ты чудо, Лара. Ты меня абсолютно преобразила.
        - Спасибо, - сдержанно ответила она, гневаясь уже не столь сильно.
        - Да, преобразила и по существу, и по форме. Знаешь, я теперь совсем другой человек. И, наверное, не смогу уже жить как раньше…
        - Костя, не надо.
        - Сколько я тебе должен?
        - Нисколько. Уходи и больше не появляйся - это будет лучшая мне благодарность.
        - Ты можешь выйти на минуту? Мне надо еще кое-что сказать тебе.
        Она пошла его провожать. На лестничной площадке, где обычно сидел охранник, никого не было, лишь на решетке высокой пепельницы тлел окурок - вероятно, тот только что отлучился. Лара кончиками пальцев взяла недокуренную сигарету за фильтр и потушила ее.
        - Я слушаю.
        - Лара, понимаешь, я не могу так просто исчезнуть из твоей жизни, - торопливо начал Костя. - Мы соседи как-никак.
        - Ну и что?
        - Мы неизбежно будем сталкиваться - возле дома, в лифте, возле наших дверей. Будем ездить в одной электричке, дышать одним воздухом…
        - При чем тут воздух, я не понимаю? Это все лирика, Костя, издержки твоей журналистской работы.
        - Ты в моем сердце, Лара, мы никогда уже больше не расстанемся.
        - А Елена? - растерянно спросила она.
        - А Игорь? - в свою очередь, спросил Костя. - Он славный малый, но одна мысль о том, что ты спишь с ним в одной кровати, целуешь его и…
        - Пожалуйста, не продолжай!
        - Я люблю тебя.
        - А Елена? - опять повторила она свой дурацкий вопрос, хотя понимала, что неразумно сейчас упоминать о Елене. Что надо вести прежнюю линию - быть твердой и непреклонной, не позволяя своей слабости прорваться ни в словах, ни в голосе, и заставить Костика не говорить больше о чувствах. Она же говорила о его жене, словно та была единственным препятствием для их любви…
        Вместо ответа Костя вдруг притянул Лару к себе и поцеловал глубоким, долгим поцелуем, от которого она вмиг потеряла способность сопротивляться. Бесконечно долго, целых восемь лет, она не знала никаких других ласк, кроме тех, которые дарил ей Игорь, и была счастлива, и не хотела ничего менять в своей жизни. Но сейчас, когда чужой, совершенно чужой мужчина прикасался к ней, прижимался к ее губам, вдыхая в нее чужую, новую жизнь, ей стало жутко и хорошо.

«Я только поцелую его, и мы расстанемся навсегда. Я отругаю его, оттолкну, не позволю ему и близко подойти к себе», - мелькнула в ее бедной голове спасительная мысль, но когда Костя наконец выпустил ее из объятий, она не смогла произнести и слова.
        - Обожаю! - страстно воскликнул он.
        Лара лишь покачала головой, не сводя с соседа ошеломленных, с огромными черными зрачками глаз, ничего не понимая, словно какой-то волшебник прошептал над ней заклинание, перевернув весь мир с ног на голову.
        - Уходи! - сказала она беззвучно, одними губами.
        И он ушел. Но потом долго, целый день, она думала о нем. Вернее, не думала даже, а представляла себе его лицо - вот оно, в глубине зеркала, - ощущала ладонями мягкую теплоту его волос. Под вечер она едва не расплакалась - от того, что не могла прогнать Костю из своих мыслей, что его призрак был навязчив, так же, как он сам.
        Лара ни на мгновение не сомневалась в том, что любит Игоря, но привычный образ мужа вдруг исчез из ее воображения, заменился другой картинкой. Возвращаясь вечером домой, измученная и несчастная, она вдруг призналась самой себе, что Костя совсем ей не безразличен. «Но слишком поздно он встретился мне, - подумала она. - Слишком. Не буду же я из-за него ломать, менять свою жизнь? Если бы мы познакомились лет восемь назад… Он милый, это правда, несмотря на все его недостатки, он честный и безрассудный. Интересно, скажет ли он Елене? Нет, это было бы совсем уж глупо…»
        Несколько дней они не встречались, вернее, случайность не позволяла им столкнуться нос к носу возле дома, но Лара постоянно думала о том, что рано или поздно это произойдет. И дело было не в том, хотела она этого или нет, дело было совсем в другом: она с ужасом ждала своей реакции. Она собой уже не владела, не знала, как ее душа и ее сердце отзовутся на появление Кости. Если бы он мог образумиться, не говорить о своих чувствах… В электричках она нервничала и то и дело оглядывалась по сторонам, торопливо бежала по перрону, задыхалась в подъезде, ожидая лифта.
        Черемуха еще цвела, но холода уже отступили, было хорошо и страшно - обычное Ларино состояние в последнее время. Она себя не узнавала. Когда-то спокойная, рассудительная и жизнерадостная, она раньше ни в чем не знала сомнений, решительно отвергая все, что могло нарушить ее светлое идиллическое состояние. Теперь она боялась саму себя.
        И вот, в очередной раз возвращаясь домой с электрички, она увидела перед собой Костю. Тот шел своей обычной тяжелой походкой, задумавшись, опустив низко голову. Почему-то именно его задумчивый вид подействовал на Лару очень сильно - она решила, что Качалин думает о ней. «Господи, как я выгляжу?» - всполошилась тут же Лара, торопливо доставая из сумочки косметичку. В зеркале отразилось ее гладкое, без единой морщинки личико, ровная линия губ, летящие к вискам брови - все было идеально. «Впрочем, какая разница… - немедленно принялась она успокаивать сама себя. - Я же не собираюсь с ним кокетничать? Он поцеловал меня один-единственный раз, и все, больше ничего такого!»
        Она даже замедлила шаги, чтобы Костя отошел подальше вперед, чтобы избежать ненужной встречи. «Не надо смотреть ему в спину, он может почувствовать мой взгляд», - одернула она себя и стала вертеть головой по сторонам, лишь краем глаза ловя силуэт впереди. Сердце ее колотилось, она злилась на себя.
        Костя вдруг остановился и обернулся. Надо же, все-таки почувствовал!
        - Лара…
        - Добрый вечер, Костик! - как ни в чем не бывало, поздоровалась она, стараясь соблюдать равновесие между любезностью и раздражением.
        - Что же ты не окликнула меня?
        - Ну…
        - Я догадался, что ты идешь за мной. Именно ты. Знаешь, как я догадался? - Его лицо сияло добродушием и радостью, Лара даже улыбнулась ему в ответ, на этого человека невозможно было сердиться.
        - Как? - спросила она.
        - По стуку каблучков. Знаешь, звук шагов красивой женщины…
        - Разве мало вокруг красивых женщин? - неискренне удивилась она.
        - Ни одной. Только ты так ходишь, вбивая маленькие гвозди в мое сердце…
        - Ох уж эти писатели!
        - Я журналист, Лара.
        - Да какая разница… Елене понравилась твоя стрижка?
        - Да, - просто сказал он. - Она сразу догадалась, что меня подстригла ты.
        - А о том поцелуе она не догадалась? - спросила Лара и вдруг покраснела.
        - Не знаю… - равнодушно ответил он. - Идем, прогуляемся по лесу?
        Она колебалась только мгновение, но потом ей стало стыдно за свой страх. Черт возьми, что она, тургеневская девушка какая-нибудь, чтобы бояться самых невинных развлечений… И тряхнула согласно головой:
        - Идем.
        И они побрели по длинной разбитой дороге в сторону леса. Навстречу им попадались мамаши с колясками, собачники, выгуливавшие своих питомцев. Словом, народу кругом было полно, близкое лето и другим не давало сидеть дома.
        - Как Елена?
        - Она тебя действительно интересует или ты пытаешься вести светский разговор? - с любопытством спросил Костя.
        - О господи… - вздохнула Лара. - Ты медведь, Костя, самый настоящий медведь. Для тебя нет ни приличий, ни условностей. Что плохого в светском разговоре? Ну о чем мне с тобой говорить, о чем?
        - Поговорим о весне, - энергично предложил тот. - А Елена… Ей сейчас не до меня, у нее очередная выставка идет полным ходом, днями там пропадает. Такое солнце… «Свой мозг пронзил я солнечным лучом. Гляжу на мир. Не помню ни о чем. Я вижу свет и цветовой туман. Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян…» Это Бальмонт. Хочешь мороженого?
        - Да, - рассеянно ответила Лара. «В самом деле, чего я ломаюсь, чего боюсь? Почему не могу быть такой же простой и искренней, как он?» - Но я не могу не думать о Елене. Разве она не ревнует тебя?
        Костя купил два эскимо у торговавшей с передвижного контейнера под тентом женщины, отдал одно Ларе и с удовольствием принялся поглощать свое.
        - Нет, - ответил Константин через некоторое время, слизывая с губ шоколад. - Никто никого у нас в семье не ревнует, никто никого не подозревает, мы современные люди. Я же ничего плохого не делаю?
        - Ничего… - эхом повторила Лара.
        - И потом, мы уже столько живем с ней вместе, страсти давно утихли.
        - Сколько?
        - Года три, наверное…
        - Совсем мало, - улыбнулась Лара. - А я мечтаю о вечной любви. Если за три года люди успели надоесть друг другу…
        - Ты хочешь сказать, меня нельзя принимать всерьез? - надулся Костя.
        - Вот именно! - Она открыто расхохоталась и промурлыкала: - «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, Купидон, женской лаской прельщенный…» Вертится все время в голове у меня эта мелодия!
        - «Женской лаской»… - эхом повторил Костик. - Если бы волосы у меня могли расти быстрее, я бы приходил к тебе в парикмахерскую каждый день. И ты прикасалась бы к моей голове своими чудесными ловкими пальчиками, вертела бы меня в кресле… Я еще не испытывал наслаждения острее.
        - Глупости какие… - пробормотала Лара, отворачиваясь. Она осознавала, конечно, что пылкие Костины излияния не следует воспринимать серьезно, они могут оказаться лишь поэтической метафорой, призванной соблазнить женское сердце, красивыми словами, за которыми пустота, но заткнуть себе уши не могла. - Каждый день! Я же тебя предупредила - в первый и последний раз ты ввалился тогда ко мне в салон, повторения не будет.
        - Ты очень жестока, Лара, - печально вздохнул Костик.
        - Я не жестока, я стараюсь поступать как разумный человек. К чему все это? - стараясь быть рассудительной, важно произнесла она.
        - Что?
        - Ну, твои признания, тот поцелуй… - она опять покраснела. - Чего ты добиваешься?
        - Я? Чего я добиваюсь? - искренне изумился он и так развел руками, что подтаявшее эскимо плюхнулось с палочки на землю. - Черт, растяпа… Я ничего не добиваюсь. Я всегда говорю о том, что думаю. Я вообще человек открытый, не могу молчать, таиться, скрытничать! - Костя тер платком свои руки и недовольно пыхтел.
        - Нет, лучше молчи, - растерянно возразила Лара. - Это как-то нарушает… всеобщее спокойствие, что ли. Ты как человек пишущий должен знать, что в словах заключена сила, что они способны ощутимо действовать… Мне не по себе от твоих признаний! - вдруг возмутилась она.
        - Ты словно с другой планеты. Неземная женщина… - Костик улыбнулся и хитро подмигнул.
        - Я свалилась с луны, да?
        - Да. И прямо мне на голову. Ты же любишь Игоря, ты человек строгих нравственных принципов, судя по всему. Так чего тебе бояться?
        - Как - чего? Я, вот, например…
        - Я знаю, чего ты боишься. Ты себя боишься. Потому что ты - другая, чем сама думаешь. Ты - огонь. Но в тебе это свойство еще не проявилось окончательно. На самом деле тебе плевать на нравственные принципы. Да, не тебе, царице, поступать, подобно какому-то жалкому, ничтожному «разумному человеку»! - последние слова он произнес с напыщенной театральной интонацией.
        - Костя!
        Они давно уже шли по узкой лесной тропинке. Лара старалась держаться от своего спутника на расстоянии, но у нее это не очень-то получалось. То и дело она касалась локтем Костиной руки, чувствовала запах его одеколона.
        - Чему ты улыбаешься?
        - Это не твой запах, - сказала она.
        - А чей? О чем ты? - переполошился он.
        - Запах твоего одеколона слишком сладкий, острый. Он скорее для изнеженного юноши, светловолосого, астенического телосложения, - задумчиво ответила она. - Ой, я все забываюсь, у меня профессиональная привычка - люблю давать советы.
        - Понял, - обрадовался Костик, потирая себе щеки. - Одеколон мне Елена подарила. У нее совершенно нет вкуса! - радостно сообщил он.
        - Разве можно так о собственной жене, да еще художнице к тому же, - укоризненно покачала головой Лара. - Какое-то эстетическое чувство у нее непременно должно быть! Чему же их в институтах учат?
        - Лицемерка! - восторженно воскликнул Костик и, исхитрившись, чмокнул Ларе ручку. - Милая лицемерка! А какой же мой запах?
        Лара сделала вид, что ничего не произошло, и ответила:
        - Хвоя или кожа… Что-то такое простое, даже грубоватое, но надежное…
        Солнце пробивалось сквозь молодую листву, щекотало Ларе щеки. Ее туфельки на высоких шпильках проседали в рыхлой земле, сверху сыпалась с деревьев пыльца, но она вдруг перестала обращать на эти мелочи внимание. Неожиданно ей стало легко и спокойно, она вздохнула.
        - Ты не устала? - встревожился Костик.
        - Немного. Но это пустяки… - рассеянно ответила она. - Куда мы идем?
        - Там, за поворотом, открывается очень красивый вид - река, цветочки и все такое… Правда, рядом пустырь со строительным мусором, но на пустырь можно не смотреть.
        - Кажется, я здесь еще не ходила, - сказала Лара, оглядываясь по сторонам. - Все как-то некогда обследовать окрестности. Костя, вы с Еленой не думали о ребенке?
        - О чем? - изумился тот.
        - Ну, что неплохо завести беби и все такое, как ты выражаешься…
        - Не представляю свою благоверную в роли матери! - вдруг захохотал Костя, но не грубо, а даже как-то испуганно. - Нет, это не для нее. Я думаю, ей было бы лень заниматься всем этим. Пеленки, ползунки… Почему ты спрашиваешь?
        - Так, просто…
        - Осторожно - здесь открытый колодец!
        - Безобразие, - недовольно пробормотала Лара, обходя провал. - И куда только городские службы смотрят!
        - Ларочка, здесь уже не город, здесь пустыня. Если мы свалимся в колодец, вернее, в этот канализационный люк, нас никто никогда не найдет. Решат, что пропали без вести.
        - Или сбежали куда-нибудь вместе. За границу, например.
        - Или на необитаемый остров.
        За поворотом открылся действительно красивый вид - берег плавно спускался к реке, буйно цвели одуванчики, на противоположной стороне медленно покачивались камыши. Здесь было совсем безлюдно и очень тихо, лишь глухо простучала вдалеке электричка, невидимая за стеной леса, да хрипло вскрикнула серая чайка, проносясь над зеленовато-бурой водой.
        - Передохнем? - Костик указал на поваленное грозой дерево, которое страшно скалилось застрявшими в земле корнями. Не дожидаясь ответа, он тут же перешагнул ствол и уселся. Лара ходила рядом, с сомнением поглядывая на свои шпильки, застревавшие в высокой траве, трогала пальчиком шероховатую кору, а потом пристально разглядывала этот пальчик.
        - Немного пыльно… - растерянно сказала она. - Если бы постелить что-нибудь. У меня брюки замшевые, а к замше все так пристает…
        Вместо ответа Костя потянул ее за руку и почти силой усадил к себе на колени.
        - Проще надо быть, - нравоучительно произнес он. - Ты очень цельный человек, но все время цепляешься за какие-то мелочи. Будь собой, пожалуйста…
        Последние его слова прозвучали мольбой, и Лара, хотевшая было по привычке возмутиться таким бесцеремонным обращением, вдруг смирилась, не стала делать никаких попыток вырваться из плена Костиных рук. С ним было так спокойно, легко и надежно, почти во всем, сказанном им недавно, было столько правды, что она почувствовала даже удовольствие. Об Игоре она сейчас не думала. Лара вздохнула, опустила голову на широкое плечо, которое оказалось так близко, потом руки ее сами собой обвились вокруг шеи Кости, она прижалась к нему всем телом и ощутила, как быстро и сильно бьется его сердце…

«Что я делаю? - как-то отрешенно подумала Лара, когда, не открывая глаз, почувствовала на своих губах его губы. - Кажется, я точно сошла с ума…»
        Но остановиться она уже не могла, да и не хотела. Ее словно засасывал темный водоворот, она вцепилась в Костика мертвой хваткой, слилась с ним в таком страстном, таком неистовом поцелуе, что он застонал невольно. Лара приоткрыла глаза и увидела, как удивленно и покорно глядит на нее Костя, а на щеке у него дрожит слезинка. Они целовались очень долго и как-то судорожно, словно от их поцелуев зависела их жизнь. Особенно умилила Лару эта его слезинка, которая говорила сама за себя, говорила больше самых красивых слов. Кажется, она окончательно убедилась в том, что Костя действительно любит ее. На миг она оторвалась от его губ и провела языком по его щеке, поймав соленую капельку.
        Майское солнце палило немилосердно, но Ларе, сидевшей на открытом пригорке, казалось, что она тает от поцелуев, а не от солнечных лучей. Пахло травой, от реки тянуло терпким запахом тины, стук колес электрички будто превратился в стук ее сердца, синее небо стремительно кружилось над головой.
        - Я умираю, - жалобно сказала Лара. Костя на миг ослабил объятия, но ей вдруг стало еще хуже. Она уже не могла не ощущать рядом тепло его большого сильного тела, ей хотелось раствориться в нем. - Нет, только не уходи…
        - Я тебя обожаю, - едва слышно прошептал Костя. - Я никуда не уйду!
        Счет времени был потерян, долгий майский вечер растянулся в бесконечность, они двое забыли обо всем.
        И только когда толпа подростков с гиканьем и свистом пронеслась мимо них к реке, Лара вздрогнула и отодвинулась подальше от Костика.
        - Испугалась? - спросил он с улыбкой и нежно погладил ей щеку тыльной стороной ладони.
        - Нет. Я ничего не боюсь, а с тобой и подавно…
        Это было чистой правдой - Лара не испытывала страха ни перед хулиганами, ни перед собаками. Она боялась только тех демонов, которые царили сейчас в ее душе. А Костик был таким мощным, огромным, совсем как тот принц из мечты ее матери, по наследству передавшейся и ей, Ларе, что с ним даже демоны были не страшны.
        - Наверное, нам пора возвращаться, - сказала она. - Уже поздно.
        - Еще минуточку…
        - Костя! - укоризненно воскликнула она.
        - Я никуда тебя не отпущу! - жалобно, точно обиженный ребенок, воскликнул он. - Ты моя, и я тебя никому не отдам.
        - Нет, надо идти, - с тоской возразила она.
        - Я придумал! - Костя решительно встал, отряхнул джинсы. - Мы сейчас пойдем и скажем ему…
        - Зачем?
        - Я тебя люблю!
        - А Елена?
        - Господи, да что ты привязалась к этой Елене! - с досадой воскликнул он. - Она взрослый человек, она поймет…
        - Зато Игорь не поймет, - задумчиво покачала головой Лара. - Нет, давай подождем еще немного. Не надо никаких скоропалительных решений.
        - Ты что, сомневаешься во мне? - Он навис над ней, смотрел строго и жадно.
        - Я как разумный человек… - важно начала она, но вместо ответа Костя сгреб ее в охапку, и новый долгий поцелуй заставил Лару умирать.
        Легкие прозрачные сумерки уже опустились над лесом, когда они наконец выбрались из него. Издалека Лара увидела Игоря - тот шел в сторону станции, и беспокойство ясно читалось на его лице. Позднее раскаяние кольнуло Ларе сердце.
        - Прячься! - Она толкнула Костю за широкое дерево.
        - А как же…
        - Завтра поговорим, завтра… Нас не должны видеть вместе.
        Она побежала вслед за Игорем, позвала его.
        - Ты где была? - испуганным голосом спросил тот. - Я уже Гелле звонил, и она сказала…
        - Пустяки! - перебила его Лара. - Встретила одну знакомую, заболтались…
        - Какую знакомую? - подозрительно спросил Игорь.
        - Ты, кажется, ревнуешь! - весело засмеялась Лара. Она была настолько счастлива, что не могла скрыть своих чувств, но Игорь вдруг поверил ей, и складки тревоги между бровей разгладились.
        - Надо мобильный завести, - серьезно сказал он. - У всех нормальных людей теперь эти игрушки. Да и вообще…
        - Надо, надо, надо…
        - У тебя все туфли в земле.
        - Ужасные здесь дороги, ужасные…
        - Чему ты так радуешься, Ларка?
        Дома она, не раздеваясь, упала на кровать, раскинула широко руки и замерла в тихой блаженной истоме. Игорь подошел к ней, хотел обнять, но она не далась, оттолкнула его руки и сказала со счастливой улыбкой:
        - Ах, пожалуйста, не тревожь меня, хочется полежать просто так, не напрягаясь…
        - Да что случилось-то? - нетерпеливо топнул ногой Игорь.
        - Понимаешь - весна, почти лето, все цветет, на сердце легко, хорошо! А голова пустая, в ней никаких мыслей… Лучше не бывает!
        - Да, пустая голова - это хорошо. Сегодня наш главный бухгалтер…
        - Игорь, Игорь, помолчи, ничего не хочу знать! - остановила его Лара и закрыла глаза.
        Она сказала чистую правду - в голове у нее не было никаких мыслей, она просто отдавалась своим ощущениям. Радость жизни, которая, как Ларе недавно казалось, покинула ее на время майских холодов, вдруг вернулась. Она была прежней Ларой - жизнерадостной и беспечной, и ей совсем не хотелось думать о том, плохо или хорошо поступила она сегодня, целуясь с Костиком на берегу Яузы.
        - Лара, а что у нас на ужин? - жалобно простонал Игорь, гремя на кухне пустыми кастрюлями. - Очень есть хочется, сегодня я не обедал из-за этого бухгалтера…
        - Гарик, отстань! - крикнула Лара, не открывая глаз. - Сам что-нибудь придумай.
        - Но я не знаю…
        В первый раз беспомощность мужа в быту не вызвала у нее жалости и горячего желания заботиться о нем. «Я слишком его избаловала, - промелькнула в ее голове мысль, словно легкое облачко пронеслось по бескрайнему синему небу, - пускай приучается к самостоятельности».
        На губах у нее еще горели поцелуи, которые подарил ей Костик, всем телом она ощущала удары его сердца, словно тот еще был рядом. «Я развратная женщина, - промелькнуло второе облачко. - И бог меня еще накажет… Ну и пусть».

* * *
        Она старалась не произносить это слово вслух и даже в мыслях заменяла его различными эпитетами. Она была суеверна и недоверчива, как будто слово это приносило несчастье.
        Считается, что характер человека и вся его последующая судьба зависят от детства, от того, каким оно было. Очень многие почему-то думали, что у Елены за плечами осталось тяжелое, несчастливое детство, но она сама, если бы вдруг решила пооткровенничать с кем-то, с этим не согласилась бы. «Мое детство было прекрасным, - сказала бы она, - я только одним недовольна - почему бог не захотел сотворить чуда? Если бы в конце той истории, которая произошла со мной тогда, произошло чудо и Гриша остался бы жив, то все было бы по-другому. Но слишком счастливой, наверное, быть нельзя…»
        Не в характере Елены делиться с кем-то душевными тайнами, поэтому никто так и не узнал, насколько близко была она когда-то к полному, абсолютному счастью, которое заключено в том самом слове, произнести которое вслух столь трудно.
        Кому первому пришло в голову, что двенадцатилетняя девочка может ухаживать за инвалидом, сказать трудно. То ли мама предложила, то ли тетя Марина бросила клич. Впрочем, особо ухаживать и не надо было - инвалид вполне мог сам обслужить себя дома. Только вот трудновато выбираться на улицу и еще кое-какие мелочи… Да и не в сиделке было дело.
        Гриша являлся мужем тети Марины, родной сестры Елениной матери, то есть самым настоящим дядей Елены. Ему было тридцать, когда он переходил дорогу и бежевый
«москвичонок» с пьяным водителем за рулем не дал ему дойти до края мостовой всего два шага - ситуация столь же нелепая и трагическая, сколь и частая на дорогах столицы. Можно сказать, что Грише повезло - он остался жив. Но Гриша так вовсе не считал, поскольку после аварии мог передвигаться, только сидя в инвалидной коляске.
        Тетя Марина не бросила его лишь потому, что в те годы на экране довольно часто шел фильм «Не могу сказать «прощай»!» - жестокая отечественная мелодрама, заставлявшая рыдать миллионы и миллионы зрителей. Если бы тетя Марина бросила своего мужа, на ее общественном положении можно было ставить крест - все знакомые, друзья и сослуживцы единодушно осудили бы ее. Тетя Марина не покинула Гришу, впрочем, не только из-за боязни подвергнуться всеобщему осуждению. По-своему она даже продолжала любить его, будучи женщиной жалостливой и сентиментальной, но сразу же потеряла к нему всякий интерес, каковой должен быть у любой жены по отношению к мужу. На стороне у нее сразу же завелись кавалеры, кстати, тоже вполне довольные тем, что тетя Марина решила сохранять статус замужней женщины.
        Первое время Гриша не терял надежду - тоже под впечатлением той самой мелодрамы. Он все надеялся на чудо, истязая себя бесконечными физическими упражнениями, но потом стало ясно, что никакими зарядками не вернешь чувствительность его ногам. Да и тетя Марина, соблюдавшая все внешние формальности преданной жены, как ни старалась, не могла скрыть, что у нее появились свои интересы.
        На его счету было три попытки свести счеты с жизнью, и после третьей на семейном совете решили - во-первых, ни на минуту не оставлять Гришу одного, а во-вторых, занять его каким-нибудь общественно важным делом, которое отвлекло бы его от черных мыслей. Первоначально хотели переквалифицировать Гришу в писатели - работа спокойная, творческая, не требующая вылазок из дому, но вскоре стало ясно, что к писательству у него нет никаких способностей, да и желания тоже - он перестал верить словам, считая всякую высказанную мысль легковесной чепухой, которую можно толковать, как кому заблагорассудится. Да и в счастливые повороты судьбы он перестал верить. Резьба по дереву под кокетливым названием «Татьянка» его тоже не увлекла, попытки заняться на дому репетиторством (до аварии он считался перспективным химиком-технологом) вызывали отвращение. Гриша вообще стал испытывать к людям мизантропическую неприязнь. Близких он еще как-то терпел, а со всеми прочими не церемонился - начинал откровенно хамить.
        Оказалось, очень трудно придумать ему занятие по душе. И вот на очередном семейном совете кому-то в голову пришла светлая мысль - отчего не поручить несчастному инвалиду воспитание ребенка? Ведь в любом человеке, даже преисполненном апокалиптическим отвращением к жизни, должны сохраняться родительские инстинкты - закон природы как-никак. К сожалению, тетя Марина не успела завести ребенка от своего мужа, теперь же это не представлялось возможным. В той самой отечественной мелодраме, над которой рыдали советские зрители, обезноженному инвалиду удалось оплодотворить героиню, самоотверженно ухаживавшую за ним, случай же с Гришей был более безнадежным. По крайней мере, так утверждала тетя Марина. Она, конечно, могла родить ребеночка, использовав «свои интересы на стороне», но появление чужого младенца уж точно сказалось бы на здоровье ее мужа весьма отрицательно. И на семейном совете решили: ребенок, которого предстоит воспитывать инвалиду, должен быть своим, кровным, по крайней мере - близкородственным.
        Елене уже испольнилось двенадцать, так что на роль младенца она никак не тянула, да и присматривать за ней не было большой необходимости - человечком она являлась чрезвычайно самостоятельным и энергичным, опеки не терпела. Но ей сказали, что за Гришей нужен уход, а Грише - что за племянницей необходим присмотр. Тем более что Леночку несколько раз уличили в том, что она, рискуя жизнью, лазает по крышам. Поначалу никто из родни не верил в положительный исход эксперимента - так, попытка не пытка, чем черт не шутит… Изначально даже предполагали, что, возможно, Гриша пошлет всех куда подальше и откажется от роли гувернера или что Елена не выдержит обязанностей сиделки. Но эксперимент имел неожиданный успех.
        Было лето. Две семьи жили рядом, в соседних домах - рано утром девочка прибегала к Грише, кормила его завтраком и вытаскивала обездвиженного дядю в коляске на улицу. В данном действии заключалась главная сложность: просто так коляску с инвалидом трудно вытащить из квартиры, поскольку планировка отечественных домов этому не способствовала. Но… Леночка лихо заталкивала Гришу в лифт, потом так же лихо спускала его по ступенькам, ведущим от подъезда вниз. А все потому, что придумала использовать… фанерный лист, прятавшийся потом в каморке Клавдии Петровны, уборщицы. Других трудностей для девочки не существовало, она в случае непредвиденных обстоятельств решительно требовала помощи от окружающих, и никто не мог ей отказать. Все почему-то жалели ее, думая, что родители взвалили слишком тяжелый груз на ребенка, но она так не считала.
        Напевая, она мчалась по московским улочкам, толкая перед собой коляску с бледным молчаливым родственником, в ближайший парк, где робко шелестели старые липы и блестел мутным зеркалом старый пруд. Гриша, разумеется, не единожды подвергался риску быть опрокинутым или задавленным машиной во второй раз - Леночка правила передвижения по улицам соблюдала редко, но больной никогда не делал замечаний своей резвой опекунше. А крыши с тех пор, как начался эксперимент, юную сиделку больше не привлекали, к великому счастью родных и близких.
        Вероятно, девочка считала Гришу чем-то вроде большой куклы, и игра в дочки-матери забавляла ее. Гришины мизантропии куда-то отступили - столько адреналина выбрасывалось в его кровь, когда сумасбродная девчонка толкала его легкую немецкую коляску, добытую с огромным трудом тетей Мариной, вперед, в опасную пустоту.
        Потом, когда летние каникулы кончились и пришла пора отправиться в очередной класс среднеобразовательной школы, Лена заставляла своего безответного родственника делать за нее уроки. Училась она из рук вон плохо, испытывая интерес только к рисованию - весь дом был заполнен ее шедеврами, изображавшими в основном цветочные букеты. Только в художественной студии ее хвалили.
        - Айда на натуру! - говорила она Грише и, не дожидаясь ответа, вытаскивала его в парк, расцвеченный буйными осенними красками. Она рисовала полузасохшие хризантемы на клумбах и яркие кленовые листья.
        Со сверстниками Елена почти не общалась - мало кто мог терпеть ее взбалмошный, переменчивый характер. В подругах у нее ходила лишь некая Нюра, рыхлая девочка с длиннейшими, пшеничного цвета косами, но Нюру вообще трудно было чем-либо достать, Леночкины закидоны мало ее трогали. Она покорно сопровождала подругу во всех ее походах, флегматически созерцая окружающий мир. Но главным Леночкиным другом являлся Гриша - он неподвижно сидел в своем кресле, пока его племянница рисовала лихорадочные, сумасшедшие букеты, и бог знает о чем думал. А Нюра степенно бродила рядом, совершая полезный для здоровья моцион.
        - Ну как? - оживленно кричала Лена, отрывая от мольберта очередной шедевр.
        - Неплохо, - кивала головой Нюра. - Надо застеклить - и в рамку, на стену.
        - А как тебе, Гриша?
        Она никогда не называла его дядей. К его печальному, утомленному лицу никак не подходило это коммунальное слово - нельзя назвать «дядей» того, кто был похож на беспомощного ребенка.
        И Гриша в ответ молча кивал.
        - Почему ты молчишь? Почему ты все время молчишь? - сердилась Лена. - Скажи что-нибудь критическое!
        На плотном листе ватмана цвели оранжевые ноготки, сквозь увядающую траву чернела земля. Потом, много лет спустя, разбирая свои детские рисунки, Елена вдруг поняла, почему Гриша не отзывался на ее сердитые требования - в ее цветах на черной земле было что-то кладбищенское, печальное и страшное одновременно, так буйно могли цвести лишь цветы на могиле. Но о смерти в семье не говорилось, это правило строго соблюдалось - у всех еще были живы воспоминания о тех трех попытках, на которые решился Гриша.
        - Почему бы тебе ни нарисовать человека? - спрашивала рассудительная Нюра.
        - Портреты мне не очень удаются, - манерничала Леночка. - Мой учитель, Семен Львович, говорит, что моя стихия - натюрморты. Здесь я бог. Знаете, неживую природу гораздо сложнее писать, ведь в ней тоже есть душа, которую чрезвычайно трудно уловить. Натюр-морт - мертвая природа в переводе. Но это неправда, что она мертвая. Семен Львович говорит, что в моем мазке есть что-то от Гогена - яркость красок, сочетание несочетаемого…
        - Нельзя себя хвалить, - осуждающе говорила Нюра. - Это нескромно.
        - Брось, Нюрка, я просто объективно освещаю реальность!
        - Чего-чего?
        В такие моменты Григорий обычно улыбался - задорное самолюбие Леночки всегда ободряло его. Как бы банально это ни звучало, улыбка необычайно красила его лицо, морщинки печали и страдания исчезали. Словно солнышко выглядывало из-за горизонта, освещая хмурую холодную землю.
        - Ты такой красивый, Гриша! - хлопала в ладоши его племянница. - Нюрка, посмотри, какой Гриша красивый! Нет, пожалуй, тебя я все-таки напишу…
        - Улыбайтесь чаще, - энергично советовала Нюра. - И меня нарисуй, Леночка, я твой рисунок застеклю и повешу в рамку.
        Лена хватала бумагу, краски, пытаясь скорее ухватить последний солнечный луч. Но выходила какая-то ерунда - Гриша на ее рисунках выглядел как отечественный киногерой, только что совершивший подвиг.
        - А что, очень похоже, - пыхтела из-за плеча Нюра.
        - Нет, не то. Ужасно банально! - Лена комкала лист, отбрасывала его в сторону.
        - Мусорить нельзя! - Подруга подхватывала скомканную бумагу, тащила ее к урне. - И чего ты привередничаешь…
        - Портреты мне определенно не удаются.
        - Нарисуй меня, вот увидишь - у тебя точно получится, а я застеклю…
        - Гриша, я бездарность?
        Гриша бледно улыбался и произносил меланхолически:
        - Все суета сует и томление духа…
        - Гриша, а что такое томление духа?
        По малолетству своему и общей необразованности Леночка не умела толковать слова с энциклопедической точностью, их смысл являлся ей в каком-то смутном, красочном виде - зыбкие контуры, заполненные неким цветом. Она еще не могла ничего точно знать, а только подозревала, что за ними что-то скрыто. Но слова «томление духа» вызывали у нее определенные ассоциации - она сама начинала томиться, как молоко в печке, душа замирала тоскливо и испуганно, словно предчувствуя нечаянную радость.
        Иногда она садилась перед Гришей на корточки и подолгу вглядывалась в его лицо. Такие «гляделки» не были ему неприятны, но всегда вызывали удивление:
        - Чего ты ищешь во мне, Леночка?
        - Я любуюсь. Недавно мы с группой ходили в Пушкинский музей, и Семен Львович нам много рассказывал про картины, про всяких там святых и про Давида, который убил Голиафа. Ты эту историю знаешь?
        - Примерно. А я что, похож на Давида?
        - Нет, на кого-то другого, не помню. Я говорю о том, что людьми можно тоже любоваться, как картинами.
        - И что же во мне такого особенного? - усмехался он.
        - Вот это я и пытаюсь понять…
        - Я самый обыкновенный человек, Елена.
        - В тебе есть тайна, - серьезно говорила она, - и я пытаюсь ее понять. А почему ты называешь меня Еленой, как взрослую?
        - Потому что ты Елена, а не Алена, Леночка или Ленка. У тебя только одно имя, а всякие производные от него тебе не подходят. Они какие-то исковерканные, уродливые…
        - Что такое «производные»? А вообще, ты прав, я сама нечто подобное чувствую, - важно соглашалась она. - Вот взять, например, Нюрку. Ее только Нюркой и можно назвать, а не Аней или Анюткой. Производное может быть главным именем? А у тебя какое главное имя?
        - Я не знаю.
        - Хорошо, я тебе придумаю.
        В этом союзе чересчур самостоятельного ребенка и беспомощного взрослого было что-то трогательное. Окружающие, видя Леночку, толкающую коляску с Гришей, обычно умилялись и пускали сентиментальную слезу. В те времена город был создан только для здоровых людей, всякое отдаление от нормы полноценности вызывало бурную реакцию - Леночку жалели, а ее родителей считали садистами. Гришу тоже жалели, но какой-то особой, жестокой, животной жалостью, радуясь, что несчастье произошло не с ними, а с кем-то другим. И никто не хотел замечать, что несчастных в этой истории, в общем-то, нет. Разве что Гришина жена.
        Леночке нравилось возиться с Гришей. Гриша не имел ничего против, что Леночка возится с ним, почему-то в ее обществе он перестал думать о смерти. Да, жалеть можно было только тетю Марину, ставшую жертвой общественного мнения и гипертрофированного чувства долга. Все знакомые и полузнакомые вздыхали над ее нелегкой судьбой, связанной с инвалидом, даже иногда предлагали сдать его в соответствующий приют, но если б она так поступила, немедленно осудили бы. Ни вперед, ни назад. Двойственность положения мучила несчастную Леночкину тетку, она старалась облегчить положение Гриши насколько можно и насколько невозможно, но оттого еще больше не любила его.
        Леночка по малолетству своему и особому складу характера всех этих тонкостей не замечала. Вернее, ей было глубоко наплевать на общественное мнение. Ей было хорошо с Гришей - он терпеливо слушал ее болтовню, милосердно скрывал от родителей ее шалости и проступки, за которые ей могли оторвать дома голову, если б узнали о них. Он был дневником, в который девочка заносила свои мысли и впечатления, и, что не менее важно, у него было прекрасное и страдающее лицо распятого бога - как на человека творческого, с художественным вкусом, на Леночку это не могло не действовать. Она решительно не замечала, как вечерами ее тетка, стремительно переделав все домашние дела, исчезает куда-то. Не замечала потому, что Гриша никак не реагировал на уход жены. Раньше его это очень задевало, но с тех самых пор, как в его жизни появилась Леночка, такие мелочи перестали волновать его. Вечер был для него самым интересным временем дня.
        - Почитаем? - тихим, серьезным голосом спрашивал он.
        - Ага, - так же серьезно отвечала его племянница.
        Гриша прекрасно мог читать сам - слава богу, глаза его очень хорошо работали, в отличие от ног, но совместное чтение стало ритуалом, приятным, торжественным и важным, наполнявшим их души особой значительностью.
        - Что сегодня?
        - Разве ты не помнишь - мы решили начать «Братьев Карамазовых»… - Леночка выхватывала своими тонкими цепкими пальчиками с книжной полки толстенный том Достоевского и садилась в кресле напротив. Она обожала этого мрачного, веселого, многословного писателя. Она обожала прочих авторов, которые, подобно Достоевскому, занимались столь подробным психоанализом, искала в их книгах то, от чего может томиться душа, с их помощью пыталаясь разгадать тайну, заключенную в Грише.
        Потом, много лет спустя, она с улыбкой вспоминала эти вечера, заполненные чтением вслух, - она, склонившаяся над книгой, и Гриша, завороженно слушающий ее. В темнеющем воздухе плавают слова - страстные, тоскующие, странные, душа мечется и ищет выход к свету… Только в ранней юности можно так упоенно искать истину и морочить голову бедному инвалиду, который оказался в полной зависимости от сумасбродной девчонки и который уже жить не мог без этого тонкого, ломкого голоска, произносящего вслух мрачные мучительные фразы.
        Иногда Леночка, потрясенная какой-либо мыслью, отрывала глаза от страницы и опять смотрела на Гришу - его лицо соответствовало тому, что она читала, - было таким же вдохновенным и туманным. Она обожала Гришу - за то, что он, казалось, чувствует то же самое, что и она.
        - А здорово завернул, да? - упоенно спрашивала она. - Гриша, ты когда-нибудь думал о том, что такое красота? Красота с большой буквы? Я как художник все время об этом думаю… - Леночка, тоннами рисовавшая букеты цветов, уже всерьез считала себя настоящим творцом. - Знаешь, я не верю, что красота - это только гармония. Вот взять, например, тебя…
        - Во мне гармонии нет? - криво усмехался он.
        - Можно и так сказать, ты же инвалид, - по-детски жестоко, не замечая собственной жестокости, говорила она. - Но эта изломанность линий поздних маньеристов, святой Себастьян, пронзенный стрелами…
        - Елена, бедное дитя…
        - Ты считаешь меня слишком умной? - с горькой иронией восклицала она. - Все считают меня слишком умной. Думаешь, Достоевский повредит мне? Тетя Марина недавно говорила, что можно голову свихнуть от этих книг, что для моего возраста вредно…
        - Не будем о Марине! - досадливо отмахивался он. - Только насчет меня ты ошибаешься - во мне нет ничего примечательного. Я человек простой, с технарским складом ума, и красотой мне кажется все то, на что приятно смотреть. А уж почему да как…
        - А ведь ты прав! - восклицала озадаченная Леночка. - Но это только первое приближение к истине, ты выхватил самое главное и основное, а если копнуть поглубже…
        - Включи свет, пожалуйста, уже совсем стемнело.
        - Да, так вот, я не договорила…
        При свете лампы Гришино лицо бледнело, глаза блестели лихорадочным, слишком ярким, как у всех нездоровых людей, блеском, под скулами лежали тени.
        - У тебя жар? - Она прикладывала к его лбу ледяную твердую ладошку.
        - Ерунда, читай дальше.
        Леночка брала в руки книгу, но тут же откладывала ее, пораженная очередным, неожиданно всплывшим вопросом.
        - Гриша, а что бы ты делал, если б мог ходить?
        - Как - что? Работал бы.
        - А я?
        - А с тобой бы мы гуляли. Я бы приносил тебе цветы, листья, а ты бы их рисовала. Все то же самое, дитя мое.
        - Ну, не знаю… - с сомнением тянула Леночка. - Раньше же ты со мной не гулял! - Она имела в виду те времена, когда Гриша был здоров и едва вспоминал свою племянницу.
        - Я был дурак. Такая славная девчонка, вредная пигалица и капризуля, любительница критического реализма… Кстати, я не помню, раньше ты тоже рисовала?
        - Я всегда рисовала!
        - Надо же, а я не помню… А что ты будешь делать зимой? Зимой же нет ни цветов, ни листьев…
        - Чтобы рисовать цветы, необязательно их иметь перед глазами. У человека есть голова, есть воображение, - нравоучительно произносила она. - Хотя ты прав, это время года не самое лучшее для меня. Буду изображать кактусы на подоконнике и фрукты, которые мама принесет с рынка. Мандарины, апельсины… Натюр-морт. Мертвая природа, которая совсем не… «Морт» - какое короткое, страшное слово, - она болтала, почти не задумываясь. - «Невермор» - тоже страшно, потому что «никогда». В русском языке тоже очень много таких слов, которые говорят сами за себя, но по-иностранному они звучат загадочнее, словно заклинания. Но ты не любишь цветы.
        - Почему, люблю. Только бы я не их рисовал, а что-нибудь…
        - Что? Ну что? А зимой - белый снег, да?
        - Да, - грустно соглашался он. - Снег тоже можно нарисовать.
        - Можно, но слишком скучно…
        - А, я знаю - ты любишь яркие цвета, чтобы от них глаза резало!
        - А ты?
        - Я поклонник черно-белых фотографий и неявно выраженных сюжетов.
        - Потрясающе! Это как?
        Он пожимал плечами:
        - А так. Очень просто. Я же говорю - белый снег.
        - И все?
        - Нет, еще я бы нарисовал черные деревья на его фоне. Какой-нибудь старый пенек, выглядывающий из сугроба, собачьи следы. Дом с отсыревшими стенами…
        - Это же явное отсутствие сюжета! - строго восклицала Леночка. - Но все равно - ты, оказывается, тоже поклонник пейзажа. Натуры. Людей бы на твоих картинах не было?
        - Нет. Ну только так, со спины, издалека…
        - Понимаю, - серьезно кивала она, уже совершенно забыв о Достоевском. - А что-нибудь на летние мотивы?
        - Тоже можно. Я рисовал бы то, что видел каждый день, с чем сталкиваемся мы с тобой по дороге в парк, что я замечаю у себя под ногами, - забитый водосток, старую консервную банку, рассохшуюся дверь в подвал…
        - И все в черно-белом цвете?
        - Да, - просто отвечал он.
        Леночка была окончательно растеряна и смущена. Подобные темы для рисунков никогда не приходили ей в голову, для нее окружающий мир полыхал яркими красками и был заполнен цветами, которые росли, казалось, даже на снегу.
        - А перспектива? Солнце, горизонт, бесконечная даль неба, запрокинутая голова…
        - Елена! - мягко прерывал он ее. - Ты что, забыла? У меня нет перспективы. Для меня реально лишь то, что я вижу у себя под ногами, когда сижу в коляске, для меня реальность - это асфальт, по которому я качусь…
        - Гриша! - Охваченная внезапным порывом сострадания, она бросалась к нему, утыкалась лицом в его ладони. - Ты больше так не говори, не надо, а то я плакать буду… Весной тебе сделают операцию, ты встанешь на ноги, и мы будем вместе бегать по нашему парку! Нет, ты можешь даже опять забыть обо мне, работать, заниматься своими делами… Что угодно, я все равно буду рада за тебя! Тетя Марина говорила о профессоре Борисове, который творит чудеса…
        - Ты веришь в чудо?
        - Ну да! - с искренним недоумением возмущалась она. - А ты - разве нет?

…Прошла зима, и в середине апреля профессор Борисов, о котором столько говорилось в их семье, наконец взял к себе в клинику Гришу. Чего это стоило тетке, Леночка не подозревала; бедная женщина, вконец измученная своим двойственным положением, всеми правдами и неправдами добилась направления на операцию. Борисов был известным на всю страну нейрохирургом, на него возлагалась последняя надежда. Правда, он заявил Гришиной жене, что операция либо поставит Гришу на ноги, либо окончательно убьет его.
        Гришу увезли. Он наспех попрощался с Леночкой, и она, твердо уверенная в его выздоровлении, стала ждать. Для нее, еще ребенка, не существовало историй, которые плохо кончались. Для нее чудо было реальностью.
        Гриша тихо умер после операции, даже не приходя в сознание. И у Леночки его смерть вызвала такое огромное изумление, что она даже не плакала на его похоронах, вся поглощенная мыслями о том, как же такое могло произойти. Тетя Марина, вся в черном, монотонно сморкалась в платок на поминках, а гости за поминальным столом успокоенно шушукались - отмучилась, бедная, освободилась наконец. То же самое говорили и о Грише. Остолбенелая Леночка ковырялась в селедке под шубой, пила газировку и что-то бормотала себе под нос. Жизнь была черно-белой, и никаких красивых сюжетов в ней не наблюдалось.
        Спустя год тетя Марина вышла замуж и скоропостижно родила ребенка, очень славного, похожего скорее на куклу, чем на живого человечка. Леночка, уже дурнушка-подросток, обожала своего двоюродного братца. Она так самозабвенно его тискала и баюкала, что тетя Марина прибегала спасать младенца, бросив все дела:
        - Ленка, ты его задушишь! - с ужасом кричала она, заглушая вопли ребенка, и вырывала его из Леночкиных рук.
        Новый муж тети Марины работал директором автосервиса. Все были счастливы.
        Конечно, Леночка переживала смерть Гриши, но в ее переживаниях было больше недоумения, чем истинного страдания, сама любительница достоевщины и прочих психологических вывертов долго тосковать не умела. Она закончила школу, стала серьезно заниматься художественным творчеством, у нее вдруг появилась куча новых друзей - рыхлая Нюра отошла на второй план - и даже поклонников. По-прежнему энергичная и взбалмошная, она похорошела, повзрослев, и продолжала все так же рисовать мертвую природу.
        Она не верила ни во что до конца серьезно, наученная своим детским опытом и болтовней с Гришей обо всем на свете. Только одно слово она старалась не произносить, потому что не верила в него и считала пустым. Потому что в нем ни цвета, ни света - один голый контур из букв.
        - Разумные люди не должны верить в эту чепуху! - надменно заявляла она своим подругам.
        Однажды в конце июня, после летней сессии, она бежала домой - по небу ползли сизые тучи, а зонтик, как всегда, был где-то оставлен. На половине пути с неба полил сплошным потоком горячий ливень. Лена успела забежать под козырек какого-то дома. Поджимая ноги в легкомысленных босоножках, она долго стояла у чужого подъезда: идти дальше не представлялось возможным - дождь хлестал так, что дороги не было видно, потоки грязи текли со всех сторон. Ей было скучно, без дела проводить время она не могла. В сумочке лежал обрывок тетрадного листа и простой карандаш - присев на корточки, Лена стала рисовать блестящие мокрые камни, валявшиеся возле подъезда, и чахлую траву, которая упрямо пробивалась сквозь камни.
        То был обычный набросок - тренировка для пальцев, и ничего больше, но вдруг ее посетило чувство, что когда-то она уже рисовала это. «Нет, не рисовала! - остановила она себя, профессиональная память не могла подвести. - Но тогда откуда же я это помню?»
        Она сделала еще несколько быстрых штрихов и наконец поняла - Гриша! Ну конечно, это же Гришин сюжет, его желание видеть на картине то, что было у него под ногами, что близко и доступно ему, это его черно-белое восприятие мира… Вообще-то она часто вспоминала Гришу, всегда вздыхая с сожалением, но только сейчас представила себе своего ушедшего друга столь отчетливо, что ей даже как-то нехорошо стало.
«Бедный Гриша!»
        Воспоминание оказалось таким неожиданно острым, что она оглянулась по сторонам - нет ли его рядом. Шумел ливень, мокрые улицы были пусты.
        - Ты где? - с удивлением произнесла она вслух.
        Подобное иногда случается - детское впечатление заслоняется, забивается чем-то, какими-то другими впечатлениями, отходит на дальний план, но потом, спустя годы, оно вдруг прорывает подсознание и застигает человека врасплох. Леночка тупо таращилась на листок, исчирканный черным карандашом, - сквозь рисунок на нее смотрел Гриша, ее бедный подопечный, печальный и счастливый, словно святой Себастьян с картин мастеров позднего Возрождения.
        - Господи, господи! - жалким дрожащим голосом произнесла она, не узнавая себя, и уткнулась лицом в рисунок. Крупные теплые капли дождя летели на нее сбоку, задуваемые под козырек ветром, стекали по голым рукам, вызывая дрожь - словно это он, Гриша, прикасался к ней, хотел ее обнять. И слово, в которое она не верила, вдруг настигло ее.

«Наверное, я сумасшедшая, - сказала она себе потом, какое-то время спустя, когда окончательно разобралась в своих чувствах. - И вообще, такое могло случиться только со мной. Он мне в отцы годился, родной дядя… нет, не родной, но все равно - дядя же. Что-то противоестественное. И он давно умер - вот что самое непостижимое!
        Она в самом деле чуть не сошла с ума, потому что стала думать о Грише каждый день, до нее наконец дошло, кем для нее был этот человек. И не имело значения, каким он был и заслуживал ли ее чувства, не играло роли, что он считался ее родственником, что был много старше ее, что никогда ни о чем подобном с ней не заговаривал, что, в конце концов, давно умер - какая мелочь! - потому что любила его. Да, это была любовь, о которой мечтает и которой боится каждый. Любовь, которая приходит очень редко и бывает по большей части неразделенной. Потому что в мире все находится в равновесии, и нельзя достичь абсолютного счастья.
        Открытие полностью переродило Елену, но она никому не сказала о нем. Она болтала обо всем подряд, насмешливая и циничная. Не раз ей доводилось слышать в ответ, что для нее нет ничего святого. Только об одном она не говорила. Это была та самая тайна, которая мучила ее в детстве, именно ее она пыталась постичь, когда часами вглядывалась в Гришино лицо. Это было то самое томление духа, которое не давало покоя.
        Леночку считали веселой и легкомысленной, потому что она любила смеяться и подшучивать над всеми - над кем можно и над кем нельзя. У нее было много романов и пикантных историй, которыми не любая красавица похвастается. В конце концов, она даже вышла замуж, но никто так и не догадался, какую тайну носила она в себе.
        Лишь ее институтский педагог, у которого она училась технике рисования, заметил, что она изменила стиль. Но стиль время от времени меняли почти все его ученики, поэтому перемена никого не удивила.
        - Люблю… - бормотала она, засыпая рядом с мужем. И лежащий рядом Костя думал, что произносимое женой слово предназначается ему.
        Елена выбрала именно Костю - потому что он меньше всего походил на ее героя. На Гришу.

* * *
        - Боже мой, на кого ты похожа! - с безнадежным отчаянием провозгласила Анна Георгиевна, впуская Лару в дом. Этими словами и этими интонациями она встречала дочь каждый раз, но все равно Лара никак не могла к ним привыкнуть.
        - Да что такое? - испугалась она, быстро распахнув дверцу старого шкафа, стоявшего в прихожей. На нее резко пахнуло запахом нафталина, перемешанным с запахом скипидара, - мать хранила в шкафу бытовую химию. Кривое желтое зеркало отразило стильную красавицу в маленьком черном платье, с открытыми на всеобщее обозрение руками, ногами и плечами, все остальное лишь формально было спрятано за тонкий полупрозрачный трикотаж. - Вроде все в порядке…
        - Бледная, как смерть, - с мстительным удовольствием произнесла Анна Георгиевна, проводя шершавой ладонью по Лариному предплечью. - Ты что, заболела?
        - Ма-ама! - Лара стряхнула с ног черные лодочки на немыслимых шпильках и босиком прошлепала в кухню. - Ты же знаешь, это естественный цвет моей кожи.
        - Не хочу ничего знать - лето на дворе, солнце, а ты совершенно белая. Вы там в подвале, что ли, живете?
        - Мы живем на шестом этаже, мамочка, у нас очень милая квартирка. Приезжай в следующие выходные…
        - Вот еще! - фыркнула Анна Георгиевна. - А помидоры кто на даче поливать будет?
        - Да плюнь ты! Я на рынке тебе помидоров куплю, сколько хочешь.
        - С нитратами? - злорадно спросила она. - Нет уж, спасибо. А этот что, в выходные работает?
        - Да нет же, в выходные он всегда дома, как раз повидаетесь. Кстати, тебе привет от Игоря, он тоже очень звал в гости.
        - Так я и поверила!
        Анна Георгиевна еще не видела нового жилья своей дочери - ей очень хотелось оценить его, но сама мысль о том, что в квартире присутствует еще чужой, совершенно лишний, не подходящий для ее дочери человек, вызывала у нее возмущение.
        - Чем угостишь, мамочка?
        - Сегодня голубцы сделала.
        Лара ненавидела голубцы, но отвязаться от Анны Георгиевны было невозможно, отказ воспринимался как личное оскорбление.
        - Только одну штучку, мы с Геллой в кафе перекусили.
        Рыжий ангорский кот спрыгнул с подоконника и стал тереться о Ларины ноги. Из-под стола вылез второй, черный с белой мордочкой, стал подозрительно принюхиваться. Под раковиной жалостно замяукал третий…
        - Признали тебя, - довольно заметила Анна Георгиевна. - На вот, угощайся, со сметанкой!
        Лара теребила вилкой лежащий в тарелке огромный капустный лист и оглядывалась по сторонам.
        - Новую плитку положила, - с удовольствием сообщила мать. - Заметила, да?
        - Очень мило, - вздохнула Лара. - И как ты со всем справляешься? Столько зверья, а чистота удивительная.
        Из коридора прискакала изящная короткошерстная кошечка, прицелилась к Ларе на колени.
        - Кыш! - прикрикнула Анна Георгиевна. - Поесть человеку не дают!
        - Очень вкусный голубец, мама, - кротко заметила Лара.
        - Ну так я тебе еще положу… - и, не принимая никаких возражений, потянулась за объемистой кастрюлькой. - А какая ты худая, без слез смотреть невозможно!
        - Я - худая? - расхохоталась Лара.
        - Да! Кожа да кости. Что в кафе ели?
        - Ликер, немного суфле ванильного…
        - Какая гадость! - с чувством провозгласила Анна Георгиевна. - Я смотрю, ты без матери скоро совсем пропадешь.
        - Тебя подстричь?
        - Еще рано, не отросли, - Анна Георгиевна пощупала свои черные, уже тронутые сединой волосы, уложенные на затылке в пучок наподобие большого кренделя. - В апреле ведь стригла!
        - Мама, я бы твою косу совсем отрезала, ты с ней только мучаешься. Для твоего возраста подошло бы каре.
        - Вот еще! - презрительно фыркнула Анна Георгиевна. - Буду я на старости лет привычки менять…
        Сложив руки на груди, она сидела на стуле в монументальной позе и совсем не походила на старуху - яркий цветастый халат, гладкое, полное, почти без морщин лицо, черные глаза, горящие нестерпимым блеском.
        - Мамочка, ну что ты! Ты у меня совсем как девочка… - Лара потянулась к ней, Анна Георгиевна терпеливо приняла дочкин поцелуй.
        - Как вы там, на новом месте?
        - Очень, очень хорошо, - вздохнула Лара. Она вспомнила о Костике, о том, что обещала ему позвонить на работу - он без нее не мог прожить и дня, и если она пропадала даже ненадолго, начинал волноваться и тосковать. Это было так мило и так трогательно, что она не могла не вздохнуть. Но двойная жизнь уже начинала тяготить ее.
        - Этот тебе помогает?
        - Игорь? Да, конечно… - рассеянно ответила Лара. - Мягкую мебель нам привезли недавно, а кухня, мамочка, - полный восторг.
        - Что-то ты не выглядишь особо счастливой, - скептически заметила мать. - И похудела… Выкладывай.
        Лара колебалась недолго - все равно от Анны Георгиевны невозможно что-то скрыть. Кроме того, ей хотелось поделиться с кем-нибудь своим душевным состоянием. Толку от эгоистичных материнских советов все равно мало, это Лара давно поняла, но сейчас случай был особый.
        - Ма, я, кажется, влюбилась, - нерешительно произнесла она.
        - В кого? - последовал немедленный вопрос, черные глаза разгорелись еще ярче.
        - Ты не поверишь - в своего соседа.
        - Он женат?
        - Да, я тебе рассказывала - помнишь, хотя мы тогда еще не… У него не очень хорошие отношения с женой. Она художница, вся из себя такая богемная, а он человек простой, ясный - как летний денек…
        - Точно влюбилась! - с торжеством возопила Анна Георгиевна. - Мать все видит. Детей нет?
        - Нет.
        - Разводись. Как твоего нового зовут?
        - Костя.
        - Костя… - задумчиво повторила мать, сбросив с колен очередную кошку. - Да, я определенно чувствую, что он человек хороший, порядочный. Уж во всяком случае лучше твоего Игорька.
        - Ма, но ты же его еще не знаешь! - Лара пыталась быть честной.
        - Мать все знает, - сурово заявила Анна Георгиевна. - Разводись.
        - Ох, все не так-то просто. И потом, Игорь не давал мне никакого повода, он меня очень любит, я просто убью его этим… Он немного инфантилен, конечно, но в остальном у меня просто идеальный муж!
        Анна Георгиевна, казалось, совсем не слушала дочь.
        - Расскажи мне об этом Косте, - попросила она.
        - Работает в редакции, очень веселый… - Лара так разволновалась, что не заметила, как опустошила всю тарелку к великому удовлетворению матери.
        - А выглядит-то как?
        - Разве это важно? Впрочем, изволь - очень высокий, атлетического телосложения, темные волосы…
        - Выше тебя? - с восторгом прервала мать.
        - Да, намного, но разве это имеет какое-то значение…
        Для Анны Георгиевны это имело огромное значение - ее лицо будто озарило вдохновение, словно ей самой жениха сватали.
        - Я всю жизнь мечтала о таком мужчине, - проникновенно сказала она, - чтобы выглядел мужчиной, а не замухрышкой.
        - Я знаю, мама. Но у меня свои критерии, а вообще-то рост - не главное…
        - Хоть дети будут нормальные! - разозлилась Анна Георгиевна. - А кто бы от Игоря у тебя родился, неизвестно…
        - Ма, я тебя прошу! - воскликнула Лара немного раздраженно и прижала ладони к вискам. Ей тоже хотелось радоваться новой любви, но элементарное чувство справедливости не позволяло критиковать Игоря.
        Кошки разбежались от громких голосов, даже котенок под раковиной притих.
        - Ладно, давай спокойно, - мать мгновенно овладела собой. - Посмотри на меня. Посмотри на себя - мы с тобой одной крови, нам одного надо. Чтобы был настоящий мужчина, настоящий - большой, сильный, простой, без комплексов и вывертов всяких. Чтобы ни намека на эти рефлексии нынешние!
        - Да Игорь тоже…
        - Деточка, ваш брак с Игорем был обречен с самого начала. Я готова терпеть возле тебя любого человека, но только не Игоря!
        - Спасибо за откровенность, ма, - уныло произнесла Лара. - И за совет тоже, что мне надо непременно развестись… Но как, вот именно, - как это сделать? Я не знаю. И вообще я ничего не знаю! У меня сейчас такое душевное состояние…
        Анна Георгиевна мгновенно поняла, что дочь уже внутренне готова к разрыву с Игорем, и было бы неблагоразумно излишне форсировать события. Ее нелюбовь к зятю была совершенно необъяснима. Впрочем, любовь тоже не особенно поддается логике. Просто Игорь с самого начала был для почтенной матроны существом с другой планеты.
        - Давай-ка переберемся в комнату, - как ни в чем не бывало произнесла Анна Георгиевна. - Я тебе кое-что покажу.
        - Что еще? - устало встрепенулась дочь.
        Квартира Анны Георгиевны была образцом социалистического реализма, в ней можно было снимать кино о жизни советских людей во времена застоя - все вещи дружно перекочевали из прошлого. Добротные и крепкие для того, чтобы смело ими еще пользоваться, они уже давно устарели морально. Не было никакого толку в этих громоздких шифоньерах и помпезных сервантах, хрустальная чешская люстра живо напоминала о временах дефицита, в которые ее «доставали». Даже новые обои цветом своим и фактурой навевали воспоминания об Олимпиаде в Москве - со стен улыбались ласковые медвежата с воздушными шарами в лапках, парящие среди василькового неба. На полированном, зеркально чистом журнальном столике стояли в аккуратных рамочках фотографии Лары и трех мужей хозяйки квартиры. Все мужья тоже улыбались ласково, словно были родственниками, членами одной дружной семьи, хотя фотографии делались в разное время.
        - Я вот платьице купила для лета. - Анна Георгиевна полезла в шифоньер и достала длинное атласное платье, отделанное богатой вышивкой, - подобный наряд лет двадцать назад, вероятно, вызвал бы у всех окружающих приступ неукротимой зависти.
        - Замечательно! - натужно восхитилась Лара. - А тот сарафанчик, что я подарила тебе в прошлом месяце, ты надевала?
        - Ну, еще не время… - туманно ответствовала Анна Георгиевна, вертясь перед трехстворчатым зеркалом с приложенным к груди платьем. - А цвет как тебе?
        - Очень экологический, - великодушно похвалила дочь.
        По углам комнаты лежали кошки - забыв об отдыхе, они с тревожным восхищением таращились на свою хозяйку. Лара поймала белого пушистого кота, прижала его к груди.
        - Ромуальд, какой ты толстый… - Кот щурил янтарные глаза, равнодушно позволяя себя тискать. - Мама, сколько их всего у тебя?
        - Двенадцать. Это Арнольд. И никакого запаха, правда? - гордо спросила Анна Георгиевна, вешая платье обратно в шифоньер. - Круглые сутки убираюсь, хлоркой все руки сожгла.
        - Совсем не пахнет! - с любовью подтвердила Лара. - Ты, наверное, здорово устаешь… Раздай их, а? Ну, хотя бы нескольких!
        Мать в ответ только сверкнула черным пронзительным взглядом - она была страстной кошатницей.
        - Все, все, не буду!
        - Расскажи мне, как у вас все происходило.
        - С Костей? - смутилась Лара. - Мама, если честно, у нас с ним еще ничего не было. Просто романтические отношения, ничего серьезного… Нет, я не права - все очень серьезно, но я боюсь изменить Игорю, боюсь изменять вообще, меня совесть мучает. Знаешь, я совсем потеряла голову от Кости, но тем не менее продолжаю любить своего мужа. Я испытываю к нему огромную, огромную нежность… и еще жалость, а Костя…
        Анна Георгиевна с кривой улыбкой смотрела на дочь, которая, запинаясь и страшно волнуясь, пыталась рассказать о своих сомнениях и переживаниях. Ларины муки совести казались ей глупой блажью. Зачем ломать себе голову и трепать нервы, когда жизнь так проста!
        - Это из-за того, что у тебя в жизни был только один мужчина, - нетерпеливо прервала она Ларин монолог. - Ты слишком много вложила в своего Игоря, ты буквально растворилась в нем. Поэтому тебе теперь и трудно.
        - А разве это плохо? - растерялась Лара.
        - Деточка, ты совсем забыла о себе. Немного эгоизма никогда не помешает.
        - Мама, а ты хотела бы всю жизнь прожить с одним папой?
        - Он же погиб, когда ты была совсем малюткой, - подняла палец Анна Георгиевна.
        - Да я помню! Я о другом…
        - Я прекрасно поняла, о чем ты, - сухо произнесла мать. - Не хотела бы и не смогла. Ни с папой твоим, ни с дядей Юрой, ни с дядей Васей. Не те были люди.
        - А зачем же ты тогда за них замуж выходила?
        - Откуда я знаю… - пожала плечами Анна Георгиевна. - Так получилось. И вообще, движение - жизнь. А ты хочешь всю жизнь в одном болоте просидеть, с одним и тем же… Скучно!
        - А разве верность, преданность, дружеская привязанность…
        - Было бы к кому! А твой Игорь - не тот человек, ради которого стоит стараться. Костя тебя более достоин.
        - Да ты не знаешь…
        - А ты просто бестолочь! - вдруг рассердилась Анна Георгиевна. - Таких идиоток только в кино показывают. Как будто не в нашем мире живешь… «Дружеская привязанность!» - передразнила она.
        Лара обиделась и отвернулась в сторону. С журнального столика на нее весело смотрели с фотографий все три мужа Анны Георгиевны, и лица у них были такими, словно прошедшая жизнь их вполне устраивала.
        Выдержав паузу, мать как ни в чем не бывало спросила:
        - Отчего бы тебе не привести ко мне Костю твоего?
        - Зачем? И он не мой вовсе.
        - Это пока… Зато ты бы не стала упрекать меня в том, что я его не знаю.
        - Он не согласится. А может, и согласится… - Лара наморщила лоб. - Хотя зачем ему это? Для него существую только я, а на все остальное Косте наплевать. Я думаю, он был бы плохим зятем, гораздо хуже Игоря.
        - Откуда ты знаешь? - обольстительно улыбнулась Анна Георгиевна, показав красивые крупные зубы. - И потом, для меня главное - твое счастье, а я уж потерплю как-нибудь… Как он, например, относится к своей жене?…
        - Костя? Нормально. Несколько иронически, правда, - неохотно ответила Лара. - У них все в прошлом.
        - А к тебе?
        - По-другому. Мама, ну как может вести себя человек, который влюблен!
        - Он говорил о своих чувствах?…
        Лара и не заметила, как снова втянулась в разговор. Анна Георгиевна очень ловко расспрашивала ее, причем вопросы шли в таком порядке и в такой форме, что неизвестный ей Костик превозносился, а известный и нелюбимый зять опускался все ниже. Из Анны Георгиевны получился бы неплохой следователь - она не просто спрашивала, она одновременно подводила человека, с которым беседовала, к нужной цели, факты и события рассматривались в таком ракурсе, что собеседник начинал видеть все случившееся в новом свете.
        Они говорили долго, под конец Лара начала даже нервничать - Костя ждал ее звонка, а звонить ему от матери она не хотела. Анна Георгиевна была слишком любопытна, чтобы не прислушаться к этому разговору, а затем немедленно вынести свою оценку. Лара любила свою мать, но слишком долгое общение с нею начинало тяготить ее.
        - Все, мамочка, мне пора! - наконец заявила она. - А то я на электричку опоздаю.
        - Так ты мне потом расскажешь, как у вас там?
        - Непременно, непременно!
        У ближайшего метро Лара нашла таксофон и набрала Костин номер.
        - Красавица, я так соскучился… - откликнулся тот ласково.
        - Костя, мы же встречаемся почти каждый день!
        - Но это не считается - где-то в электричке, на лестнице… Случайно, украдкой, с оглядкой…
        - А как ты хочешь?
        - Хочу всегда!

«Хочу всегда!» Он все-таки выторговал у нее встречу сегодня - где-нибудь в центре. Посидеть полчаса в кафе, поболтать, обменяться стремительными страстными поцелуями, ведь в толпе - как в лесу…
        Лара полдня проспорила с матерью, объясняя, какой Игорь хороший и как совесть мучает ее. Но, когда она спешила на свидание, сомнения вдруг отступили. «И что я, в самом деле, как дурочка, боюсь всего! Все так живут, по сто раз влюбляются и разлюбливают!»
        Она шла, с удовольствием чувствуя на себе восхищенные взгляды прохожих. Да, она красива и очень соблазнительна, высокая и сильная, в легкомысленном платьице на летней жаре. Какой-то юноша послал ей вслед воздушный поцелуй и назвал «черной пантерой». Она только засмеялась в ответ…

«Я грешна, я очень грешна. Но как приятно быть влюбленной!»
        На Манежной ее уже ждал Костик. Она бросилась ему на шею и чуть не расплакалась от восторга…

* * *
        Не все продается, не все покупается. Данное, пусть и банальное, высказывание полностью отражало сущность Левы Бармина, бывшего выпускника педвуза. Когда он пятнадцать лет назад оканчивал это не особенно престижное заведение, никто не верил, что его специальность в скором времени будет так востребована и так престижна. Лева окончил психологический факультет, лет десять проработал школьным психологом, потом его пригласил к себе на штатную должность один медицинский центр. Платили, конечно, побольше, чем в школе, но все равно не бог весть сколько. Впрочем, Лева не жаловался - ему вполне хватало. Гением он не являлся, зато считался в Москве очень и очень неплохим специалистом, тем более что психоаналитики шли теперь нарасхват.
        Лева мог перебраться в более шикарный медцентр, мог озолотить себя с помощью частной практики, но не видел в том смысла. Он был суровым фаталистом. «Денег будет больше, а чего-то другого - меньше. Все в нашем мире находится в равновесии, так что уж пусть будет, как будет». Его принцип распространялся даже на личную жизнь - вот уже много лет Лева сожительствовал с одной замечательной женщиной, но узаконивать с ней свои отношения категорически не желал, опять же боясь потерять в этих отношениях нечто важное.
        Нельзя сказать, что деньги для него совсем ничего не значили, но душу из-за них он продавать не собирался. Поэтому шла о нем молва как о способном, но несколько странном специалисте, поскольку в наше время всяк стремится содрать три шкуры со своего ближнего.
        Федор Максимович Терещенко узнал о нем случайно, через знакомых, и очень заинтересовался. Нет, при своем положении Федор Максимович экономить не собирался, но решил, если не деньги главное для Левы Бармина, а дело, то специалист он совестливый, хороший, можно ему довериться.
        Федор Максимович когда-то уже посещал психоаналитика, в начале девяностых, но без особой надобности, скорее из любопытства - тогда как раз подоспела мода на западные выверты. Тот специалист был бывшим врачом психдиспансера, сильно пострадавшим от своей прошлой работы - с манией величия и комплексом неполноценности одновременно. Он хамил своим пациентам и обдирал их как липку.
        - Что-то мучает меня, - пожаловался ему Федор Максимович, - а что - понять не могу, какая-то ерунда получается…
        Тогдашний психоаналитик работал топорно - обозвал Федора Максимовича «новым русским», который с жиру бесится, прописал ему раздать все капиталы (причем большую их часть ему, доктору, на устройство новой клиники), оставить семью и заняться бродяжничеством, одновременно проповедуя слово божие. В общем, что-то такое по мотивам «Отца Сергия» Толстого. Терещенко ввязываться в дискуссию не стал, сказав просто:
        - Вы, сударь, некомпетентны, - и ушел в тоскливом раздражении на людскую глупость.
        Но с тех самых пор желание посоветоваться с кем-то об устройстве души сохранилось в нем. Он точно знал, что приступы меланхолии, которые со временем все чаще стали нападать на него, вовсе не из-за того, что он «с жиру бесится». Он много слышал о других докторах, любителях делать из мухи слона, чересчур трепетно относившихся к душевному состоянию своих клиентов, владельцев толстых кошельков. С такими Федору Максимовичу встречаться тоже не хотелось, он ждал объективного анализа. Узнав о Бармине, Терещенко решил посетить последнего.
        Степень финансовой состоятельности человека оценивается не наличием золотой цепи или мобильного телефона с бриллиантовой отделкой, не громкими названиями фирм на лейблах пиджаков, не толпой накачанных телохранителей. Помпезные времена, когда богатые люди выглядели подобным образом, уже канули в Лету.
        То, что Федор Максимович не последний человек в бизнесе, Лева Бармин понял не с первого взгляда - весьма скромный прикид, невзрачный портфельчик под мышкой, незаметное сопровождение двух молодых людей весьма средней наружности, как будто вообще не имеющих отношения к посетителю, - так, случайные люди затесались… Но хорошо понял со второго, профессиональная наблюдательность не подвела.
        Молодые люди мельком заглянули в кабинет и тут же скрылись, тихонько прикрыв дверь с обратной стороны, посетитель же негромко откашлялся в кулак.
        - Добрый день! Мне вас рекомендовали…

«Хороший костюмчик… Такая простота дорогого стоит, - рассеянно подумал Бармин, ненавязчиво разглядывая посетителя. - Портфельчик из крокодильей кожи, часы на запястье очень приличные, не банальный «Ролекс», охрана вышколенная… Да, непростой дядя».
        - Присаживайтесь, - указал Лева на удобное кресло. - Можно курить, если хотите…
        С самого начала их общение пошло в очень неторопливом ключе. Они познакомились, перебросились ничего не значащими фразами - немного о погоде, немного о политической обстановке в стране… Не сразу Федор Максимович взял быка за рога.
        - Вот какая у меня проблема, - едва улыбнувшись чему-то своему, начал он. - Даже и не знаю, как начать. Хотя, чего там мудрить… Моя проблема в том, что у меня нет проблем.
        - Разве так бывает? - искренне удивился Лева. Пациент ему понравился своей точно выверенной скромностью и мягкой ироничностью, которая легко читалась во взгляде и в жестах пришедшего. «Если человек умеет подшучивать над собой, значит, еще не все потеряно для него».
        - Я закурю… Будете?
        - Спасибо, нет… - Бармин курил только после принятия спиртного, что было не так уж часто, но тут же пожалел о своем отказе - по кабинету пополз очень приятный горьковатый запах каких-то редких сигарет. А про себя подумал: «Он любит особенное, чтобы не как у всех… Хотя в этом плане старается не перегибать палку. Гм, «проблема в том, что нет проблем»… Ничего серьезного у него нет, но все равно не грех с ним повозиться. Неплохой мужик».
        На своей работе довелось повидать ему всякого - рыдали в жилетку обманутые жены, мужья признавались в непреодолимом желании убить тещу… Трудные дети, брошенные старики… Взрослые и вполне благополучные люди, обливаясь слезами, рассказывали о своем тяжелом детстве…
        Федор Максимович неспешно затянулся и откинулся в удобном кресле. Лева специально не стал ставить в своем кабинете диванчик, на котором, по всем законам жанра, должны расслабляться посетители, делясь своими проблемами. Лева заметил, что на многих горизонтальное положение, наоборот, действовало отрицательно - кое-кто начинал нервничать, когда эта самая горизонталь начинала безжалостно разгибать их, а кое-кто тихо впадал в дрему. Глубокое мягкое кресло было идеальным вариантом, в нем люди легче шли на исповедь.
        - Попробуйте рассказать, - предложил Лева. - Необязательно все по порядку, для начала можно обозначить ситуацию лишь в общих чертах.
        - В общих чертах? Извольте - время от времени на меня нападает тоска, нечто вроде хандры. И причины этого состояния я объяснить не могу.
        - Это как-то влияет на вашу работоспособность, на взаимоотношения с окружающими?
        - Никак не влияет. Никто даже и не замечает, что у меня хандра. Вообще, у меня склад характера такой - я человек нетемпераментный, ровный. Флегматик, одним словом. На таком фоне перепады настроения не особенно заметны. Но я хочу избавиться от этого! Помогите мне.
        - А может, и нет у вас ничего? - светло улыбнулся Лева. - Так, реагируете на смену сезонов…
        - Не исключено, - согласился Терещенко, делая в воздухе запятую из сигаретного дыма. - Вот я и хочу разобраться, стоит мне ломать над этим голову или плюнуть на все, не обращать внимания… Лекарства вдруг какие посоветуете. На обычный возрастной невроз похоже?
        - Похоже, - успокоительно кивнул головой Лева. - Хотя лекарства - это же химия, для организма совсем не полезная, уж лучше что-нибудь другое придумать. Могу прописать вам длительное путешествие по экзотическим странам, занятия спортом, хобби… У вас есть хобби? - он говорил весело, полушутя, словно напоминая Терещенко о том, что тот и так прекрасно знал.
        - Я выращиваю бонсай, удивительно интересно… - в тон ему ответил Терещенко - так же весело и спокойно. - Три раза в неделю посещаю спортивный клуб, занимаюсь на тренажерах, плаваю. В выходные - театр или клуб развлекательный, сауна, иногда охота… Но, если честно, охоту я не очень люблю, это узаконенное убийство. Я гуманист. Хотя смерть живого существа нервишки щекочет, кровь разгоняет… Два-три раза в год - те самые экзотические страны. Лева… Вы сказали, что вас можно просто Левой называть? Так вот, Лева, мне это уже не помогает.
        - «Проблема в том, что нет проблем»?
        - Именно. У меня есть все. Или почти все, что должно быть у нормального, здорового человека - я даже не затрагиваю финансовую сторону вопроса, но… Чего-то у меня все-таки нет! Типичная проблема «новых русских», скажете?
        Лева, сидящий в обычном кресле за обычным столом, сделал у себя в блокноте какую-то пометочку.
        - Да, - со вздохом согласился он. - Хотя насчет «новых русских» я не согласен. И вообще, само понятие «новые русские» спорное… Это проблема всех людей с устоявшейся жизнью. Некоторые даже просят, чтобы я придумал им какую-нибудь проблему, творческое задание, так сказать.
        - Понимаю, - согласился Терещенко. - Когда-то один специалист вашего профиля уже посоветовал мне бродяжничать по Руси, прося милостыню Христа ради, предварительно раздав все… Тогда я отнесся к его словам несерьезно, а теперь вот его совет кажется мне профессиональным.
        - Неужели? - Бармин рассмеялся удивленно. - Оригинальный совет дал мой коллега… Только, если честно, я думаю, что вам бы это не помогло.
        - Я тоже так думаю…
        - Кстати, о творчестве… Не попробовать ли вам им заняться?
        - Мое творчество - моя работа. Действительно помогает, но только до определенного момента.
        - Что ж, Федор Максимович, - вздохнул Лева Бармин, снова чирикая что-то в своем блокноте, - будем исследовать вас дальше. Вы не против того, чтобы я покопался в вашей личной жизни?
        - Бога ради, от доктора у меня секретов нет! - замахал руками его посетитель. - Делайте что угодно. Вернее - что считаете нужным.
        - Вы женаты?
        - Да, уже много, много лет. За плечами - серебряная свадьба. Три дочери, красавицы и умницы… У старшей, Ани, - сын, так что я уже дедушка… - Меньше всего Федор Максимович напоминал дедушку, и не только своей подтянутостью и моложавостью, но печальным, мечтательным взглядом светло-карих глаз. - Любовниц у меня нет. Я, конечно, не без греха, но… Моя жена - абсолютно счастливая женщина, которая видит меня с самой лучшей стороны. Эк я завернул…
        - А вы?
        - Что я?
        - Вы счастливы со своей женой?
        - Да! - с глубоким убеждением подтвердил Терещенко.
        - Понятно… Вы здоровы? Физически - вы здоровы?
        Федор Максимович подходил ко всему ответственно - он задумался, а потом произнес решительно:
        - Да.
        - Дорогой Федор Максимович, абсолютно здоровых людей нет!
        - И все-же - я практически здоров. Более подробно - небольшая дальнозоркость, вполне свойственная моему возрасту, гастрит, о котором я почти не вспоминаю, будучи приверженцем диетического питания, плоскостопие, которое тоже мне совершенно не мешает… Что еще? Ах да - тахикардия. Но я регулярно прохожу серьезное медицинское обследование, так что ни одна болячка не может застать меня врасплох, - нетерпеливо, чтобы отвязаться поскорее от неприятной ему темы, заявил он.
        На самом деле Федор Максимович немного покривил душой - докторов он посещал не так уж часто, потому что был уверен в своем здоровье.
        - Очень хорошо! - Лева искренне порадовался за своего собеседника. - Подвожу итог первой части нашей беседы - вы здоровы, богаты, довольны семейной жизнью, любите свою работу, имеете время на отдых и развлечения… Словом, все у вас в порядке, но тем не менее какой-то червячок сидит в вашем мозгу, потихоньку отравляя существование…
        Лева исподволь подводил Терещенко к мысли, что ничего серьезного с ним нет. Возможно, он сам сумеет справиться, без всяких лекарств и глупых советов о пользе экстремальных развлечений.
        - Да, это так.
        - Так, да не так, Федор Максимович, - Бармин мечтательно пожевал кончик карандаша, уже всерьез собираясь рассказать Терещенко о Великом всемирном равновесии, которое каждому человеку до€лжно соблюдать, и что тоска милейшего бизнесмена - побочный эффект его благополучия, и ничего с ней не поделаешь, остается только смириться. Но в последний момент решил воздержаться от скороспелых выводов. - А что вы о детстве своем можете поведать?
        - Обычное детство, обычная честная бедность, в какой жила в то время большая часть страны… - пожал плечами Терещенко. - У меня было не самое лучшее детство, Лева, но ничего такого ужасного, что бы оставило на моей психике вечное клеймо, нет. Я сам об этом много раз думал, оценивал каждый эпизод моего прошлого. Ну нет ничего, хоть ты тресни, - ни детских обид, ни особенных каких-то тягот пубертата… И в юности, и в зрелые годы - тоже! Вы, Лева, можете мою душу на составляющие разложить, можете заставить меня на тысячу тестов ответить, приборчики к голове подключить - все равно ничего не обнаружите, потому что я сам столько раз до мельчайших подробностей исследовал свою душу, но так и не смог понять, в чем причина моих теперешних депрессий. Кстати, может, мне не к психоаналитику надо, а к психиатру?
        - Может, - легко согласился Бармин. - Нелегкую задачку вы мне задали - пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…
        - Вы в затруднении?
        - Нет, мы пока только в самом начале пути. Что ж, будем работать. Да, будем работать, Федор Максимович. Тем более что я вижу, вы не от скуки маетесь - что-то действительно серьезное вас мучает.
        - Спасибо на добром слове.
        - Нет, это я так… Впрочем, не будем отвлекаться. Расскажите, хотя бы в общих чертах, отчего начинаются ваши депрессии, как долго продолжаются, в чем проявляются, по какой причине прекращаются. Словом, все то, что вы могли заметить, наблюдая за собой.
        - Когда я работаю, ничего такого не происходит, все вроде бы хорошо, - наморщив лоб, стал припоминать Федор Максимович. - Хотя вру… Иногда сердце вдруг сожмется - тоска, как будто умер кто-то… Но очень быстро проходит - минут пять-десять такое длится, я даже внимания не обращаю. Отчего? Без понятия… В дороге бывает часто, дома, на разных светских развлечениях…
        - Простите, Федор Максимович, что перебиваю, но вы точно уверены в своем здоровье? - встревожился Бармин.
        - Я же говорю - практически здоров… - с досадой отмахнулся Терещенко. - Это что-то с душой! Иногда я могу тосковать неделю, только работа и спасает. Черт возьми, я даже не представляю…
        - Расскажите, как вы живете с женой.
        - Очень хорошо. Мы - дружная семья. Нежные, теплые отношения… Мне скрывать нечего - близость духовная и физическая. Наверное, я бы мог отдать жизнь за жену.
        - Вы так любите ее?
        - Конечно! Но тут дело даже не в любви, многолетняя привязанность и чувство долга…
        - Федор Максимович, вы различаете любовь и чувство долга? - осторожно спросил Бармин. «Похоже, этот человек страдает от излишней ответственности, совсем себя заел…»
        - Зачем их различать? - удивился Терещенко. - Разве это не одно и то же?
        Бармин не торопился отвечать - он с мягкой улыбкой глядел на своего собеседника.
        - Я, например, не понимаю, как некоторые бросают своих жен ради каких-то молоденьких вертихвосткок, - продолжил Терещенко. - Я не такой. Разве это недостаток?
        - Н-нет, но… вы когда-нибудь испытывали страсть?
        - Я же говорю - я люблю свою жену… - по слогам произнес тот. - Я не знаю, что такое страсть…
        Бармин счел нужным перебить своего пациента:
        - Минутку! Об этом поговорим потом, отдельно. Федор Максимович, вас что-нибудь увлекало в последнее время? Нет, я не о том! Какое-нибудь событие, происшествие, вещь… неожиданная мысль, интересный собеседник, наконец?
        - Не помню… - промямлил сбитый с толку Терещенко. - Хотя стойте! - он тут же оживился. - Некоторое время назад я познакомился с одной художницей, автором очень интересных, забавных картин. Меня здорово увлекло, я даже скупил самые лучшие и развесил их в офисе…
        - Вы любите искусство? Что именно привлекло вас в этих картинах?
        - Без искусства нельзя, каждый культурный человек… - начал Терещенко, но тут же скомкал фразу. - А привлекла меня в ее картинах тайна. В них есть нечто… - Он пошевелил пальцами в воздухе.
        - Понимаю, - с удовольствием кивнул головой Лева. - А сама художница, как женщина…
        - Да ну вас… - отмахнулся Терещенко. - Хотя она тоже интересна. Как человек…
        - Тайну вы еще не разгадали?
        - Нет. И даже боюсь разгадывать - вдруг какая-нибудь ерунда окажется под флером возвышенного… - Он засмеялся. - И потом: искусство само по себе тайна.
        - Вы не хотели бы заказать у нее что-нибудь лично для себя?
        - Лично? Повесить у себя дома? Знаете…
        - Например, свой портрет?
        - Интересная мысль… Хотя она, кажется, не пишет портретов. Люди на ее картинах есть - но только где-то вдали, со спины, вполоборота, одни силуэты…
        - Да-а, слава Шилова вашей художнице не грозит. Закажите у нее картину лично для себя. Если не ваш портрет, то что-то, что имело бы к вам непосредственное отношение. Пусть это даже будет ребус, который мы вместе с вами попытаемся разгадать.
        Они поболтали еще немного о каких-то пустяках, а потом Бармин отпустил своего нового пациента домой. «Для первого раза достаточно, - решил он. - Кое-какие интересные мысли я ему подбросил, пусть поразмышляет над ними на досуге, авось созреет для чего-нибудь. Гипертрофированное чувство долга… Может быть, до него дойдет. И еще ему необходима эмоциональная встряска. Его хандра - от отсутствия настоящей страсти».

…Разговор с психоаналитиком взбудоражил Терещенко - он ехал домой, полный мыслей. Ему даже начало казаться, что никаких проблем у него с душевным здоровьем нет, что он чересчур внимательно прислушивается к своему внутреннему голосу. «Не стоит заниматься самокопанием, - подумал он. - Надо быть проще».
        Федор Максимович жил на окраине Москвы, в чудесном, экологически чистом районе. Большой участок вокруг современного многоэтажного дома был огорожен и тщательно охраняем. На прилежащей к дому территории располагались все нужные инфраструктуры - магазин, химчистка, салон красоты и прочие службы, без которых нынешнему человеку не обойтись.
        Федор Михайлович отпустил охрану (здесь, в его «городе в городе», было безопасно), поднялся на лифте на последний, самый престижный и дорогой этаж, где он жил с семьей. Кстати, сам лифт, помимо утилитарной, имел еще и развлекательную функцию - его стены и сама шахта были прозрачными, любой, кто путешествовал между этажами, мог любоваться прекрасным видом - лес, зигзаг Москвы-реки, в темное время суток чудесно мерцали вдали огни большого города… Во время подъема Терещенко окончательно успокоился. Он любезно поздоровался с дежурной по этажу - для него вообще вежливость с обслуживающим персоналом была как бы обязательна.
        В большой, просторной, с минимумом вещей квартире, как только он вошел, его сразу окружили звуки музыки. Жена с младшей дочкой в две пары рук колотили по роялю и от души пели известную детскую песенку:
        - Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…
        Они, конечно, немного утрировали интонации, но в целом выходило очень бойко и в то же время душевно. Их тонкие и сильные голоса заполняли всю квартиру и уносились, казалось, в небо сквозь прозрачный потолок.
        - Папочка, присоединяйся! - встряхивая кудрями, оглянулась жена Федора Максимовича. Дочка тоже скривила свое хорошенькое личико в задорной гримаске.

«Господи, ну что мне еще надо!» - укорил себя за приступы тоски Терещенко, подходя к роялю.
        И он сам, и его семья были своего рода исключением в их кругу. Потому что вели себя естественно - все то, что для других было лишь буквой этикета в уставе новой, недавно зародившейся аристократии, для них являлось нормой жизни. Им удивлялись, считали их забавными и странными, но тем не менее уважали. Не всем внезапно разбогатевшим удавалось с таким энтузиазмом музицировать, кататься на лошадях в манеже и вообще проводить свой досуг с истинно старорусским достоинством.
        Федор Максимович очень гордился собой и своей семьей. Все у них было чинно и благородно, и ничто не напоминало о его бедном провинциальном детстве, которого он, впрочем, никогда и ни от кого не скрывал.
        Огромные, во всю стену окна комнаты выходили на запад - как раз в этот момент начинало садиться солнце, во весь горизонт разливался оранжевый закат. И тут тоска вдруг опять вцепилась в Федора Максимовича.

«Да что ж это такое?! - внутренне возопил он, мысленно обращаясь к лохматому умнику в круглых, как у Джона Леннона, очочках, сегодняшнему своему психоаналитику. - Что со мной происходит?!»
        Тоска была в каждой клеточке Федора Максимовича. Наибольшей концентрации она достигала в сердце, распространяя волны печали по всему телу…

* * *
        В лучах света, льющегося из окон под потолком, переливалась невесомая пыль. За окном было лето, но по просторным залам гулял знобкий сквозняк, заставляя ежиться. Елена подняла голову, в носу защекотало - и она чихнула звонко.
        - Будьте здоровы! - злорадно пожелала она самой себе. И так же вслух продолжила: - Сижу здесь как дурочка, а жизнь проходит мимо…
        Какая жизнь проходила там, за стенами Дома современного искусства, Елену абсолютно не волновало, просто здесь и сейчас ей было скучно. Выставка закрывалась через пару дней - и слава богу, потому что уже успела надоесть хуже горькой редьки. Посетителей почти не было. И правда, какой нормальный человек будет шляться по музеям, когда на дворе такая прекрасная погода, можно сходить в парк или покататься на речном трамвайчике. А ведь действительно, хорошо бы сейчас удрать куда-нибудь за город… Или лучше - в далекое, далекое путешествие, чтобы ничто не напоминало эту жизнь, эту невесомую пыль…
        Мимо прошла влюбленная парочка - щека к щеке, обнявшись, с расслабленными и томными лицами. Окружающее совершенно не волновало их, они вообще как будто ничего не видели вокруг, словно брели в густом тумане.

«Вот людям делать нечего! - фыркнула Елена. - И чего сюда приперлись…»
        Она уткнула лицо в скрещенные руки и попыталась задремать. По голым плечам бродил ветерок, потом он вдруг дунул сильнее, волной пройдясь по ее волосам…
        - Ой, что это! - испуганно вскинулась Елена.
        Возле нее стоял Игорь и улыбался.
        - Не стыдно ли спать на рабочем месте?
        - А я и не сплю… Привет! Как ты здесь оказался?
        - Случайно. Дела занесли меня к парку культуры, я вспомнил, что ты еще выставляешься, и решил зайти. Ты ведь не против?
        - Ты что? - замахала руками она. - Искусство принадлежит народу!
        Игорь всегда с симпатией относился к Елене. Миниатюрностью своей и капризным характером она вызывала в нем желание защитить ее, хотя в защите, по здравому размышлению, Елена совсем не нуждалась.
        - Ты хорошо выглядишь.
        - Спасибо, - задрала она нос. Она и вправду была сегодня очень хорошенькой - пушистые пепельные волосы вопреки обыкновению распущены, легкий коротенький пестрый сарафанчик, сандалии с прозрачной пластиковой перепонкой, почти незаметные на ногах… - Ты ведь еще не знаком с моим творчеством?
        - Я помню прошлогодний лист в муравьиной куче…
        - Значит, не знаком. Что ж, вот это мои шедевры, - она тонкой рукой обвела вокруг себя.
        Искусство никогда не вызывало у Игоря особого трепета, скорее - любопытство. А к людям творческих профессий испытывал почтительное уважение, типа «ну надо же, как им только в голову такое приходит!». Здесь, в галерее, он оказался тоже из любопытства. Пока он нашел в лабиринте залов Елену, то успел насмотреться самых разных картин.
        Но то, чем занималась Елена, вызвало у него сначала недоумение. Зачем все это? В принципе он ожидал чего-то подобного, по тому наброску, который видел на апрельском пикнике, когда Костик вздумал искупаться в ледяной весенней реке. Так что вполне мог предположить, какие картины пишет соседка.
        Да, это были странные сюжеты, выполненные с фотографической точностью то ли тушью, то ли карандашом. Четкие тонкие линии изображали детали, мелочи, на которых глаз человеческий совсем не задерживается. То, что видит и не видит одновременно человек у себя под ногами, что старается не замечать, попадая в старые городские проулки, словом, всякую… ерунду, в которой как будто нет смысла.
        - Гм, интересно… - бубнил себе под нос Игорь, бродя вдоль стен с рисунками.
        Елена с веселым и насмешливым выражением, которое очень шло ее хорошенькому личику, следила за Игорем. Почему-то ей тоже было интересно - что он скажет, хотя обычно оценка сторонних зрителей не волновала ее.
        Неровный, в выбоинах асфальт, ржавая монетка на нем, на которой едва можно прочитать - «пять копеек» образца тысяча девятьсот какого-то года… темные окна первых этажей… полуразрушенный кирпичный забор, весь заросший плющом… цементные ступеньки и чья-то нога в пыльной кроссовке на них, как будто случайно попавшая в поле зрения… Ничего такого в рисунках не было, особенно после того, что увидел Игорь в других залах.
        Но постепенно самый настоящий интерес овладел им, как будто он сам бродил по полупустому городу, бесцельно разглядывая все вокруг. Во всех этих вещах был странный смысл, дыхание жизни, которая только что была здесь и вдруг пропала. Вот эти пять копеек - как они оказались на асфальте, из чьего кошелька выпали и как долго лежали под моросящими дождями, чья бесприютная душа бродила по пустым улицам? Об этом никто никогда не думает, да и нет никакого смысла размышлять над подобными мелочами, но целый клубок городских историй, оставшихся как бы за кадром, за краем рисунка, вдруг завертелся в голове у Игоря. Как будто он сам накануне ходил по этим улицам и заглядывал в эти темные окна…
        - Знаешь, а здорово! - совершенно искренне сказал он подошедшей к нему Елене.
        - А что-нибудь больше всего тебе понравилось? - как-то по-детски спросила она.
        - В общем, мне все понравилось… Нет, пожалуй, больше всего меня привлекла эта дверь. - Он указал на рисунок, где была изображена старая дверь с потрескавшейся краской, кое-где покрытая мхом, с чахлой травкой, выбивающейся перед ней из асфальта.
        - Символ перехода в иное измерение? Все почему-то видят в этой картине именно такой смысл, - играя завитком волос, небрежно сообщила Елена.
        - А ты, когда рисовала, вкладывала другой смысл?
        - Никакого смысла я никуда не вкладывала. Я просто нарисовала то, что увидела. Смысл здесь уже был, до меня.
        - Ты рисуешь только с натуры?
        - Нет, часто придумываю сюжеты сама, но, в общем, темы те же самые… Мне тут на днях предложили заняться фотографией. Но это не то… Совсем не то!
        - Почему? По-моему, ты очень близка к ней.
        - Я же говорю - совсем не то, - упрямо покачала головой Елена. - То, что я делаю, похоже на искусство фотографии - не спорю, но акцент совершенно другой… Фотография конкретна, я же стараюсь уловить и передать некий обобщенный образ, то, что знакомо каждому человеку.
        Игорь светло улыбнулся.
        - Ты можешь мне не поверить, но в моем прошлом была похожая дверь.
        - Расскажи! - с любопытством попросила Елена.
        - А тут и рассказывать нечего - просто твой рисунок напомнил мне старую дверь, увиденную мною в детстве. Дверь, которая непонятно куда ведет, и непонятно, что за ней…
        - Театр папы Карло? - засмеялась девушка.
        - Может быть! Я даже думаю, - серьезно произнес он, - что эта дверь будет преследовать меня до самой смерти, что я всегда буду вспоминать о ней - не часто, время от времени, но неизбежно. Потому что мне так и не удалось заглянуть за нее.
        Они помолчали, глядя друг на друга.
        - Погода замечательная! - внезапно произнес Игорь.
        - Да… - мечтательно протянула Елена. - Ты хотел бы прогуляться по набережной?
        - Очень, - кивнул тот. - Ты можешь отсюда уйти?
        Румянец вспыхнул на щеках Елены, глаза ее заблестели:
        - Подожди пять минут, я кое с кем договорюсь!

…Они выпили газировки у входа в парк Горького, съели по мороженому, потом медленно побрели вдоль набережной в сторону Нескучного сада. Елена болтала не умолкая:
        - Я обожаю Москву! Исторический центр, все эти названия… У меня дух захватывает, как представлю, что здесь ходили Иван Грозный, Петр Великий…
        - Да, вон он, сзади стоит! - воскликнул вдруг Игорь и сразу же сам рассмеялся собственной шутке.
        - А окраину нашу я не очень люблю, - вдруг насупилась Елена. - Да, там чистый воздух, настоящий лес, нет этой безумной суматохи…
        - Может быть, там тоже в свое время проезжал Петр. Или еще какой-нибудь исторический деятель, - предположил Игорь.
        - Воздвиженка, Масловка, Сухаревка, Китай-город, Земляной вал, Садовое… - как заклинание, произносила Елена старые названия улиц и уголков Москвы. - И черт меня дернул переехать в нашу Тмутаракань!
        - Скоро туда проведут метро, и не будет иметь значения, в центре ты живешь или на окраине, - возразил Игорь.
        - И метро я люблю - все эти старые, построенные еще при Сталине станции, советский ампир… Слушай, Игорь! Давай вернемся, прокатимся на каком-нибудь аттракционе! - вдруг умоляюще воскликнула Елена. - Ты не торопишься?
        - Давай, - удивленно согласился Игорь. - Я не тороплюсь.
        Елена выбрала самый страшный аттракцион - на нем люди вопили громче всего. Игорь не был трусом, но, глядя на перекошенные ужасом и восторгом лица любителей развлечений, которые стремительно мелькали перед ним, то взлетая вверх, то падая вниз, невольно поежился. Он был не в восторге от предложения Елены, но отступать было поздно.
        Они сели на жесткие сиденья, железный поручень опустился им на колени.
        - Господи, как я боюсь! - с ужасом прошептала Елена, когда аттракцион дрогнул, перед тем как завертеться с безумной скоростью.
        - Зачем же пошла? - с досадой крикнул Игорь.
        - Потому что это здорово! - крикнула она в ответ, но их уже крутило и вертело. Сжимался от страха и от скорости желудок, все вокруг тоже кричали, небо и земля слились в единое целое…
        Потом они опять брели по набережной, но уже с совершенно другим чувством - маленькое приключение сплотило их.
        - Больше никогда, никогда… - с восторгом сказала Елена, вспоминая, как безжалостно трясло их в воздухе железное чудовище.
        - Что-то я тебе не верю, - насмешливо возразил Игорь. - Ты явно любительница острых ощущений.
        - Зато теперь как хорошо! Как будто мы смогли избежать смертельной опасности.
        Ветви деревьев низко опускались над ними, рядом лениво плескалась река.
        - Лето… Вы с Костей едете куда-нибудь?
        - Наверное, - рассеянно ответила она. - Правда, мы еще не обсуждали… Да, надо куда-нибудь махнуть, дача уже надоела. А вы с Ларой?
        - Наверное. Только мы тоже еще не обсуждали… Удивительное совпадение! - засмеялся Игорь.
        - Она поразительно красива, твоя Лара, - я вдруг поняла это недавно, - задумчиво произнесла Елена. - Да, именно поразительно, что нельзя не признать. Почему она не пошла в актрисы, в фотомодели? На нее ведь, наверное, на улице все оборачиваются?
        - Да уж! - не без самодовольства произнес Игорь. - Но ей больше нравится ее дело. Она замечательная!
        - Ты ее когда-нибудь ревновал?
        - За что? - удивился он. - Она хорошая. Она никогда не давала мне повода.
        - Я тоже! - вдруг высокомерно произнесла Елена.
        - Кто же спорит! И ты у нас талант.
        - У вас? У кого это у вас?
        - У нас, у людей…
        Елена фыркнула недовольно, но по всему было видно, что комплименты ей очень нравятся. Она, балансируя, шагала по самому краешку набережной - в своих несерьезных прозрачных туфельках, легкая и хрупкая. Казалось, малейший порыв ветра - и ее сдует в воду и протащит по волнам голубиным перышком далеко-далеко, до самого Киевского вокзала.
        - Упадешь, - сказал Игорь и протянул ей руку.
        - Не сглазь…
        - Елена, почему ты не рисуешь в цвете?
        - А разве это обязательно?
        - Нет, но…
        - Ага, тебя интересуют истоки моего вдохновения!
        - Пожалуй. Ты с самого начала творила в такой манере?
        - Нет, в детстве я любила яркие краски и цветы. Потом, с возрастом, это прошло. Выразительности можно добиваться разными способами. А вообще… трудно говорить об этом. Как будто впускаешь кого-то себе в душу, исповедуешься. Творчество - процесс интимный, он сродни акту любви.
        - У, какие мы важные! - Игорь слегка шутливо толкнул свою спутницу плечом - Елена взвизгнула, потеряв равновесие, но он тут же подхватил ее.
        - Боже мой, да я чуть в воде не оказалась… - растерянно и весело произнесла она, вцепившись в рубашку Игорю. - Хороша бы я была после такого купания!
        - Костя спросил бы: «Что с тобой произошло, дорогая женушка…»
        - Да ну тебя! - Елена хотела толкнуть Игоря, но тот успел увернуться.
        Они бегали по набережной, хохотали, дурачились, и Игорь не чувствовал никакой двусмысленности, скованности. Ему было легко и весело, словно он забавлялся со своей младшей сестрой.
        - Сейчас я тебе покажу, ты у меня тоже искупаешься! Лара в обморок на пороге хлопнется: «Что с тобой произошло, дорогой муженек…»
        Синие глаза Елены нестерпимо сияли, сливаясь с летним небом, легким светлым облачком метались ее волосы - девушка очень подходила к этому солнечному дню, прозрачному и яркому. Нет, вернее, этот день шел ей - небо, река и безмятежный свет, льющийся с неба на реку, были удачным фоном для нее, для ее своеобразной, какой-то капризной красоты.
        К концу этой прогулки они окончательно сдружились и вели себя так, словно тысячу лет знакомы, - шутили, смеялись, толкали друг друга локтями, не ощущая неловкости. На вокзал они прибыли довольно поздно, хотя было еще светло. У пригородных касс очереди не оказалось, и Елена быстро купила себе билет. А у Игоря был сезонный проездной.
        - Бежим! - потянул он ее за локоть. - Сейчас электричка отходит, следующая еще не скоро…
        - Никуда я не побегу, - вдруг важно заявила Елена, аккуратно складывая свой билет в крошечную пластиковую сумочку. - Терпеть не могу вокзальной суеты.
        Он с недоумением посмотрел на нее - синие глаза ответили строго и непреклонно.
        - Я тебя не узнаю…
        - Я, правда, не люблю суетиться, - все так же важно и серьезно объяснила она. - Ты обращал внимание, как некрасиво смотрятся люди, которые опаздывают куда-то - судорожные движения, неловкий бег, красные, перекошенные лица… Лучше я опоздаю, но не позволю себе выглядеть безобразно.
        - Что ж… - смиренно вздохнул Игорь. - Будем чинно и эстетично дожидаться следующего поезда. Черт, Лара там волнуется, наверное… Да, кстати, а почему ты не на машине?
        - Она сломалась. Что-то там такое то ли с карбюратором, то ли с аккумулятором… Я в этом не разбираюсь. На днях заберу ее из мастерской, - произнося все это, Елена напоминала принцессу крови, которая вместо государственных дел вынуждена заниматься стиркой белья.

«Все-таки она странная, с каким-то изломанным характером, - думал Игорь, поглядывая искоса на свою соседку, когда они уже были в пути. - То очень милая, то зануда, как сейчас вот… Эх, Лара точно оторвет мне голову, ведь я не предупредил ее, что задержусь. Нет, Елена славная, только почему-то ее очень жаль… А Лара ее недолюбливает, кажется».
        За окном розовой полосой тянулся закат, мелькали темные деревья.
        - На днях мне заказали портрет, - вдруг произнесла Елена, не отрывая глаз от пейзажа за окном.
        - Ты же не рисуешь портретов? - удивился Игорь.
        - Совершенно верно… Но мне его все равно заказали. И дали хороший аванс.
        - А говорят - не продается вдохновение…
        - А оно и не продается! - Елена расхохоталась звонко, вновь став милой и простой, как незадолго до того в Нескучном. - Знаешь, очень интересная история, со мной ничего подобного не было. Терещенко… Помнишь Терещенко?
        - Ну да, меценат…
        - Именно. В понедельник он прибежал ко мне на выставку и потребовал, чтобы я его нарисовала. Чуть ли не силой всучил деньги! На все мои отговорки заявил, что я непременно должна сделать это. Такое впечатление, что получить портрет для него - вопрос жизни и смерти…
        - И что же?
        - А когда я стала возмущаться, он вдруг попросил, чтобы я изобразила нечто, отражающее его внутреннюю сущность… портрет души, что ли. Ну, что-то, что имело бы к нему непосредственное отношение.
        - Понимаю, - оживился Игорь, - что-то в духе Пикассо?
        - Да бог с тобой, какой Пикассо… Он сказал: что угодно - предмет, пейзаж, небо, землю, воду - лишь бы это имело отношение к нему, к Терещенко. Он будет разгадывать мое творение, как ребус.
        - Да, у богатых свои причуды…
        - И я, кажется, знаю, что мне нарисовать.
        - Елена, а ведь ты можешь отдать ему любой свой рисунок, заявив, что именно это и является портретом его души. Ту же самую замшелую дверь… И пусть разгадывает свой ребус.
        - Нет, дверь он видел… Игорь, я же тебе говорю - я уже знаю, что ему нарисовать!
        - Забавно… Может, и мне заказать свой портрет? Услуги художника дорого стоят? - он говорил полушутя, несерьезно, но Елена вдруг без всякой иронии покачала головой:
        - С тебя я денег не возьму. Ты же друг?
        - Друг! И это больше, чем сосед… - Он вдруг захотел потрепать ее по голове - рука сама так и потянулась прикоснуться к ее пушистым легким волосам. Но Игорь почему-то не решился сделать это. - Нет, Лена, я пошутил, не надо мне никакого портрета…
        - Я не Лена, я Елена!
        - Хорошо - Елена… - вздохнул Игорь. - Извини, я не нарочно.

…А дома испуганно спросила его Лара:
        - Где ты был? Ты смотрел на часы?
        - Извини, котенок, но так получилось… - Игорь вздохнул, всем своим видом изображая раскаяние и покорность. Он и в самом деле чувствовал себя виноватым. - Я не смог позвонить…
        - Да где же ты был? - почти с отчаянием воскликнула Лара. Сейчас она, одетая в черный шелковый халат до пят, напоминала какую-то печальную греческую богиню, Игорь не помнил, какую, - столько трагизма и скорби было в ее заломленных руках. Пожалуй, даже больше, чем надо. И раньше в их семейной жизни было множество подобных недоразумений - кто-то задерживался, кто-то забывал предупредить. Но сейчас Лара переживала больше возможного в такой ситуации.
        - Я гулял с Еленой. У нас что-нибудь случилось? - уже пугаясь сам, спросил он.
        - Ничего… - Лара отвела глаза, как показалось Игорю - виноватые. - Просто я жду, жду… Ты как ребенок, честное слово. «Так получилось»! Ответ не мужа, но мальчика. И с какой это Еленой ты гулял?
        - С нашей соседкой, - просто ответил Игорь. - Бродили по набережной Москвы-реки, потом электричку долго ждали… Котенок, ты же знаешь, к нам сложно быстро добраться!
        - С Еленой… - прошептала Лара как будто про себя - потрясенно, мрачно, словно предчувствуя какой-то подвох. - С Костиковой Еленой?
        - Ну да! Я к ней на выставку зашел, оказался в тех краях случайно…
        - И о чем же вы так долго говорили?
        - Мы не только говорили. Мы гуляли, любовались красотами природы и все такое… Ты что, ревнуешь? - радостно воскликнул он. - Ты меня ревнуешь, да?
        - Ах, не подлизывайся… - Она оттолкнула его руки и ушла в комнату.
        Ревновать Игоря действительно было глупо - как и большинство женщин, много лет проживших в браке, она прекрасно ощущала все перемены в поведении мужа. Так вот сейчас волноваться было не из-за чего. Не надо было мучиться, расспрашивая его, - глаза Игоря сами говорили о том, что он любящий и преданный муж, что никаких интрижек или флирта он себе не позволял. Но Лара все равно злилась. Все равно он был виноват в том, что не смог предупредить ее о своем опоздании, что так инфантилен и рассеян, что он ни в чем не виноват, в конце концов. Она, Лара, сама пришла домой поздно - они с Костей сидели в кафе, битых два часа держась за руки, словно Ромео и Джульетта старых времен, и от этого свидания, нежного, бесплодного и бесполезного, у нее до сих пор щемило сердце.
        - Тебе нравится Елена? - капризно спросила она, когда Игорь снова притопал к ней - с извинениями и поцелуями.
        - Да, - честно ответил он. - Но не в том смысле, ты понимаешь… Мы с ней много говорили об искусстве, она оригинальная личность…
        - Об искусстве! - иронично протянула Лара, злясь на себя еще больше. - С таких вот разговорчиков все и начинается!
        Игорь, до того пытавшийся положить ей голову на колени, мурлыкая и ластясь, как наевшийся сметаны кот, вдруг поднял лицо и сказал удивленно и холодно:
        - Я тебя не узнаю.

…Спустя два дня, вечером, в их квартиру позвонила Елена.
        - Ты один, что ли, дома? - спросила она с порога. - Впрочем, какая разница… Я тебе подарок принесла.
        - Подарок? Это хорошо… - Игорь потер руки. - Ну, что там у нас? Да, тебе кофе, чаю или чего покрепче?
        - Некогда! - затрясла Елена головой в светлых кудряшках. - Держи.
        Она исчезла так же стремительно, как и появилась, - легкая и прозрачная, словно летнее облачко, Игорь даже не успел сказать ей спасибо. Уже догадываясь, что за подарок принесла соседка, он развернул плоский сверток - так и есть, рисунок. Старая, намертво заколоченная дверь, потрескавшийся асфальт, чахлая городская трава, с непостижимым упрямством пробивающаяся сквозь трещины… Ребус, который предназначался для него, Игоря. Что же там, за этой дверью? «Интересно, а что она нарисует для Терещенко?» - подумал он.

* * *
        Днем она не думала о нем - лишь изредка его тень мелькала где-то рядом, заставляя вздыхать беспричинно и потирать ладонями виски, словно всякое напоминание о нем причиняло боль. Но утром, на рассвете, когда сознание колеблется между фантазией и реальностью, Гриша появлялся часто.
        И на сей раз он пришел к ней за несколько минут до трели будильника - Елена всегда начинала подниматься из глубин сна заранее, до этой трели, неизбежно и постепенно, собственно, будильник и не был ей нужен. В такие минуты и появлялся Гриша и ласково, серьезно и печально смотрел на нее. И каждый раз Елена умирала от любви к нему. Во сне возможно самое невероятное, но ни разу она не решилась приблизиться к нему, прикоснуться, что было особенно мучительно - ведь сны, казалось бы, должны исполнять любые прихоти, даже самые невероятные.
        - Сон - как маленькая смерть, - сказал однажды Костя. - Но у меня такое впечатление, что ты умираешь на рассвете, когда просыпаешься и входишь в этот мир.
        - Правда? - уныло пробормотала Елена, чувствуя неловкость. - И как это выражается?
        - Как будто у тебя что-то вроде агонии, - строго и авторитетно сообщил тот. - Ты вся дрожишь мелкой дрожью, а по лицу бегут тени. Потом ты резко вытягиваешься в струнку и открываешь глаза. Я такого пробуждения ни у кого не видел.
        - И часто ты просыпался рядом с женщинами, чтобы делать подобные выводы? - привычно съязвила она.
        - А вот и часто! - почему-то обиделся он. - До тебя у меня…
        - Ах, Качалин, заткнись! - закричала она и запустила в него подушкой. - Меня совершенно не интересуют твои похождения. Все твои бывшие - толстые дуры и жеманные идиотки…
        Он захохотал, ловя подушку.

…Этим теплым июльским утром Гриша опять пришел к ней - с лицом святого, принимающего мученическую смерть, глядел на нее полными любви глазами. Но сегодня, проснувшись, она не сразу забыла его - сидела среди скомканных простыней и машинально терла себе виски.
        - Я ухожу! - крикнул с кухни Костик, как всегда веселый и полный оптимизма.
        На кухне что-то шкворчало, шипело, по квартире плыли запахи жарящегося мяса - при необходимости Костик умел и любил готовить.
        - Куда это? - сурово спросила она. - Сегодня, кажется, воскресенье!
        - В Сергиев Посад, надо будет написать о тамошнем клубе здоровья.
        - Каком еще клубе здоровья? - проворчала Елена, выскальзывая из постели. - Качалин, ну-ка посмотри мне в глаза - если ты опять будешь пить со своим Редниковым или вообще неизвестно где…
        - О чем это ты? - с глубокой обидой спросил Костя, глядя на Елену честнейшими глазами. - У Редникова язва желудка открылась! Если ты мне не веришь, можешь позвонить в редакцию. Для журналиста нет выходных, а в Сергиевом Посаде как раз сегодня день Нептуна. Лялька, хочешь бифштекс?
        - Ах, езжай ты куда хочешь! - с досадой махнула она рукой. - И сколько раз…
        - Ну ладно, не Лялька - Елена! - он примирительно чмокнул ее в щеку и с энтузиазмом принялся за завтрак.
        На самом деле она даже обрадовалась, что проведет этот день одна. Да, ей хотелось побыть в одиночестве, потому что ей уже стали приходить в голову кое-какие мысли - она собиралась рисовать картину Терещенко, «Портрет души» Терещенко, как сказала она Игорю. Некий смутный образ уже витал перед внутренним взором, надо было сесть и набросать на бумаге примерные очертания будущей картины.
        Костя ушел, и вскоре после его ухода она засела за мольберт в своей комнате, отведенной под мастерскую. «Приспичило же Федору Максимовичу… - рассеянно водя карандашом по бумаге, подумала она, впрочем, без всякой досады, скорее - с удивлением. - Хотя, я его понимаю - всегда хочется увидеть себя со стороны, другими глазами. Но это же не настоящий портрет, а зашифрованный символ… Чем-то я его привлекаю. Странно, что именно я. Ведь есть несколько известных художников, настоящих мэтров, к которым он мог обратиться. С его деньгами не проблема… Получил бы роскошный, маслом и в классической технике портретище, что называется - парадный, повесил бы у себя в гостиной, в дорогущей позолоченной раме… Чем-то я его привлекаю. А если разобраться, я ничем не хуже всех наших прославленных иконописцев, даже лучше, так что ничего странного здесь нет. Да, никогда мне не умереть от излишней скромности!»
        В дверь позвонили.
        Чертыхаясь, Елена побежала открывать - на пороге стоял сосед Игорь.
        - Кости нет? Я хотел у него кое-что…
        - Нет, раньше завтрашнего дня не обещался. Я могу тебе чем-нибудь помочь?
        - К сожалению, нет, мне именно Костя нужен. Да, Елена, еще раз спасибо за твой подарок, мы с Ларой его на самом видном месте поместили. Кстати, загляни как-нибудь, чтобы проверить, правильно ли мы его повесили - ведь ты как мастер в этом лучше разбираешься. Ну, чтобы и освещение, и ракурс, и все такое соответствовали.
        - Ладно, как-нибудь, - рассеянно пообещала Елена, - а сейчас мне жутко некогда. Ларе привет.
        - Завтра передам, - улыбнулся Игорь. - Она тоже уехала. К своей матери.
        - К теще?
        - К теще! - повторил он, смеясь. - Ладно, извини за беспокойство. И что за жизнь такая - даже в выходные тебе некогда…
        Елена вернулась в мастерскую. На ватмане проступали черты будущего рисунка - пока еще неуверенные, зыбкие. Она с треском разорвала один лист, потом принялась за второй. Сейчас Елена напоминала себе писателя, который ищет на бумаге нужные слова и, не находя их, безжалостно уничтожает черновики. Процесс творчества у каждого происходит по-разному: сначала Елена словно брела в тумане, едва различая окружающие контуры, потом линии стали четче, увереннее, дело пошло…
        Постепенно на бумаге возникали переливы света и тени - так солнце обычно играет в листве, - и на фоне этого возникла фигура странного существа. Живой ли человек или скульптура, Елена сама не знала и постаралась придать «существу» максимум загадочности. Пусть Терещенко разгадывает, что она хотела сказать!
        Ближе к вечеру, когда рисунок был почти готов и осталось разобраться с кое-какими мелочами, художница решила передохнуть и выпить кофе. Елена очень любила эту спокойную, густую тишину в квартире - не трещал телефон, не бубнил телевизор спортивными новостями, которые обожал слушать Костик, заядлый болельщик, отдыхали рабочие у соседей сверху, затеявших у себя модный евроремонт.

«Мы с Ларой его на самом видном месте поместили…» - вдруг вспомнила она. Нет, только он, Игорь, возился с ее картиной, Ларе уж точно было наплевать. Или даже она ворчала, что картина только портит интерьер. «Почему я о ней так плохо думаю? - вдруг озадачилась Елена. - Она же не стерва и не совсем дурочка… И Костик от нее в полном восторге, все уши прожужжал!»
        Она выпила кофе, с наслаждением потянулась. Рядом лежала тетрадь, карандаши - Костя любил записывать текущие расходы. «Дай-ка я ее нарисую…» - мелькнула шальная мысль. Играя, Елена стремительно набросала черный контур - длиннейшие ноги, изломанная изящная поза фотомодели, брючки-клеш, облегающая блузка, резкие углы стрижки. Рисунок получился утрированным, но очень похожим, словно Елена задалась целью нарисовать карикатуру на свою соседку. Художница сделала еще несколько набросков, и все почему-то получились без лица. Нет, это не карикатура, это эскизы. Так модельеры придумывают одежду на каких-то абстрактных фигурах. А лица и не надо, одни складки и летящие линии…
        Улыбаясь, Елена разглядывала свои наброски, думая обо всем сразу и как бы ни о чем: «Игорь, похоже, не особенно жалует свою тещу, раз Лара одна отправилась в гости. Наверное, какая-нибудь особо вредная тетка, которая вечно пилит своего зятя за глаза и в глаза. И Кости нет».
        Елена вдруг заскучала, отбросила рисунки подальше, опять потерла виски. У них с Костей в семье царили довольно свободные нравы - они могли спорить, выясняя отношения, но никогда не контролировали друг друга. Это у них считалось дурным тоном, тем более что были, что называется, людьми творческими, богемными, такими, которым жесткие правила мешают жить. Но сейчас вдруг она ощутила двусмысленность, неверность окружающего мира.

«Кости нет, и Лары нет… Ах, какая ерунда! Скорее всего, каждый из них занимается своим делом. Нет, не ерунда. Есть шанс, что они вместе, и ничего особенно невероятного в этом нет». Она могла, конечно, позвонить в редакцию - там всегда кто-то бывал и по воскресеньям, но это так мелко, жалко… Елена не могла опуститься до подобных проверок, она себя уважала. «Почему я решила, что Костя именно с Ларой? Ведь Игорь сказал, что Лара поехала к матери…» Елена опять придвинула к себе тетрадку и рядом с Ларой набросала фигуру Костика, тоже схематичную - расставленные по-военному ноги, мощные бицепсы, стриженая голова. И опять без лица. «Она его стригла - он сам рассказывал. Ну и что?»
        Елена знала, кому по-настоящему принадлежит ее сердце, знала, что больна невозможной, обреченной любовью к человеку, который давно ушел из жизни, который не смог бы принадлежать ей в любом случае. Что это, наверное, навсегда. До конца дней жить ей с этой несбывшейся любовью в сердце, преданной ей с упорством самурая.
        Но Костика-то она тоже любила! Правда, не в полном значении этого слова, не до самоотречения, не до смерти. Нет, просто она была привязана к нему, скучала, если его долго не было рядом. Она уже вросла в него, как будто переплелась с ним ветвями, и никого другого рядом с собой не представляла (о том, о другом, далеком, речи и не шло, он и так заполнял большую часть ее сердца, все время был рядом с ней), и поэтому подобные сомнения вдруг больно уязвили ее. Черт возьми, ведь, кроме любви, есть еще самолюбие! Какой женщине понравится, что муж на стороне завел интрижку!

«Допустим, у них свидание - у Костика и Лары, - начала рассуждать Елена. - Где они могут его провести? Да где угодно! Хоть в лесу сутки просидеть, благо погода хорошая. Нет, в лесу они не могут так долго оставаться - во-первых, комары, во-вторых, Лара цивилизованный человек, ей нужна горячая вода, чистое белье, что-то я не наблюдала у нее тяги к походному романтизму… Нет, лес - это глупо, они не первобытные люди. А где тогда? Господи, да где угодно - у каких-нибудь знакомых, обремененных излишками жилплощади, в гостинице, на чьей-нибудь даче, даже на нашей могут быть…»
        Мысль о даче, о Костиной даче (ведь она изначально Костина, а не ее), показалась Елене очень привлекательной. Там все условия для романтического свидания - достаточно близко, удобно, красиво, можно захватить с собой шампанское с ананасами, и там, в пенатах предков… Кроме того, ведь она сама, прощаясь с мужем, сказала ему, что целый день будет работать дома. Елена вдруг расхохоталась вслух, осознав, какой ерундой занимается сейчас.
        - Этого не может быть! - с интонациями главной героини фильма «Раба любви» произнесла она, глядя на себя в зеркало.
        Лара не могла быть у них на даче - еще свежи воспоминания о том, как она удирала с нее тогда, после апрельского пикника, как стонала, что терпеть не может ночевать в чужом месте! Елена опять засела у себя в мастерской и еще целый час возилась с рисунком. Пусть Федор Максимович разгадывает эту загадку, если ему совсем делать нечего.
        - Нет, зря я о нем так, - осудила она себя опять вслух. - Он очень милый человек. И что он скажет, когда увидит этот рисунок?
        За окном вовсю сияло солнце, но часы показывали вечер.
        Елена вдруг решительно оделась, взяла ключи от машины и выскочила из дома. «Я просто прогуляюсь, - строго сказала она самой себе. - Мне надо проветриться, я целый день работала».
        Она села в машину (недавно отрегулированный двигатель завелся с пол-оборота, не машина - зверь!) и выехала на дорогу. Елена ехала быстро, уверенно, впереди никто не маячил, зато по встречной полосе автомобили сплошным потоком двигались в город - воскресный день кончался. Елена была уверена, что никого не встретит на даче, что просто едет туда отдохнуть. Так, посидит минут десять на веранде, проверит, все ли там в порядке, да и обратно.
        Через полчаса быстрой езды она свернула на проселочную дорогу и, трясясь на кочках и ухабах, окончательно успокоилась. Здесь, на природе, было так красиво, что дурные мысли сами улетели прочь. Только из какого-то упрямства она остановилась метрах в двадцати от дома, придержала дверцу «жигуленка», захлопывая ее. Не особенно скрываясь, она подошла к сплошному высокому забору, потрогала доски - одна легко отошла - и просочилась сквозь щель во двор. Ключа от калитки у нее не было.
        Кусты смородины обступили ее - Елена барахталась, раздвигая ветки руками, и вдруг в образовавшемся просвете увидела, что в окнах дома горит свет.
        - Предчувствие меня не обмануло… - мрачно пробормотала она. - На даче кто-то есть.
        Тысяча мыслей завертелись у нее в голове - что в дом забрались чужие люди, что Костик со своим приятелем Редниковым специально приехали сюда, чтобы на свободе предаться неумеренным возлияниям, что… Только одну, самую первую мысль она продолжала от себя гнать, хотя та неотступно преследовала ее. Все, что угодно, только не это. Что угодно… потому что Елена даже не знала, что ей в такой ситуации делать.
        Скрываясь за кустами, она подобралась к окну, заглянула в него. Сквозь слой пыли были видны два силуэта за столом. На столе ярко горела свеча, освещая бутылку шампанского, в ее свете искрились наполненные бокалы, лежал на боку шишковатый ананас. «С ума сойти!» - завороженно прошептала Елена, пытаясь разглядеть людей, сидевших за столом.
        Чей-то огромный, массивный силуэт, короткая стрижка, руки героя боевиков… А рядом еще чей-то - извивистый, тонкий, угловатый контур… Они сидели к ней спиной. Вполоборота. Сначала Елена ничего не могла понять. Она словно всматривалась в свой набросок на тетрадном листе, который нарисовала днем, хотя узнать можно было с одного взгляда. Костя и Лара.
        Елена ахнула и присела на корточки, боясь, что сидящие за столом заметят ее, прижала к груди исцарапанные кустарником руки. «Как все просто, банально, предсказуемо… Даже ананас с шампанским! Впрочем, кому, как не мне, знать Костиковы вкусы».
        Она улыбнулась своим мыслям, своей догадке, хотя больше всего ей сейчас хотелось выскочить из своего укрытия и закатить грандиозный скандал. Но она сдержалась, решив, что сначала надо подумать. Какое-то упрямство вдруг накатило на Елену. Обычно вспыльчивая и импульсивная, она не хотела, чтобы Костик, а особенно Лара видели ее в растрепанных чувствах, чтобы происходящее напомнило сцену из мексиканского сериала. Тем более что ананас с шампанским уже присутствует. А вдруг ко всем прочим глупостям Костик, обнаружив, что жена рядом, начнет запихивать Лару в шкаф? Нет, она там не поместится, с ее-то ростом…

«Может быть, мне все померещилось?» - с сомнением подумала Елена и, осторожно приподнявшись, снова заглянула в окно. Костик уже допил свой бокал и теперь целовал Ларину ручку. Лара что-то возбужденно говорила - Елена видела ее точеный, демонический профиль, - но слов не было слышно, мешали двойные рамы, заколоченные с прошлой зимы. Потом Костику стало явно недостаточно Лариной руки, он принялся целовать ее в плечо, девушка почти полностью исчезла в его объятиях. «Надо ли мне смотреть дальше? - задумалась Елена. - Что сейчас между ними произойдет, легко догадаться, я не маленькая, знаю, чем заканчивается романтический ужин при свечах». И она решила, что продолжения ждать не надо, ведь потом воспоминания начнут преследовать ее, отравлять жизнь. Того, что она видела, вполне достаточно. С колотящимся сердцем Елена пробралась сквозь кусты обратно, нажала на нужную доску…
        Она летела в потоке машин ни о чем не думая, стараясь следить за дорогой, не давая себе расслабиться, дать волю злости и слезам. Проявив чудеса самообладания, она доехала до дома. Ей даже хватило сил поставить машину в гараж. Переступив порог квартиры, она села на табурет возле двери. Что-то надо делать в таких случаях - позвонить подруге, выплакаться в чужую жилетку, выпить стакан водки или лучше - целую бутылку, принять снотворное и забыться глубоким сном до утра. Способов было много, но ни один Елене не подходил, потому что усмирять свою ненависть она не собиралась.
        - Он отвратительно со мной поступил, - пробормотала она мрачно. - И бог его накажет. А эта фифа…
        И тут Елена вспомнила, что «эта фифа» тоже наставила рога своей половине, то есть Игорю. Сказать ему? Вот прямо сейчас… Елена уже встала, собираясь ринуться к соседней двери, но потом села обратно на табурет. Зачем тревожить человека? Пусть хоть еще один день проживет спокойно.
        Мысли об Игоре неожиданно отвлекли ее от собственного горя - он был хороший человек и нравился ей, иначе не стала бы она ни с того ни с сего дарить ему свою картину. «Бедный Игорь! - с жалостью думала Елена. - Я-то что, я ничего, у меня сильный характер… А вот как он это переживет? С какой любовью он недавно говорил о своей жене! Вот змеюка-то…»
        Елена отдышалась немного и пошла на кухню - варить кофе. В конце концов, у нее еще есть время, чтобы продумать свою дальнейшую жизнь. «Ты бы со мной так никогда не поступил, - обратилась она к тому, далекому, из прошлого и из снов, - потому что это пошло, некрасиво, гадко… Но что же мне делать?» Она выпила чашек пять крепчайшего черного кофе, намереваясь в мучительных раздумьях бодрствовать до самого рассвета, до тех пор, пока правильное решение не снизойдет на нее, но вместо этого, присев на диван, вдруг уронила голову на подушку и крепко уснула.

…Разбудил ее Костя. Было часов двенадцать дня, нестерпимо сияло солнце, томно и восторженно трепетали легкие занавески на окнах. Весь окружающий мир, любые пустяки говорили о том, как прекрасна жизнь, но вдруг Елена вспомнила, что вчера произошло.
        - А… - растерянно произнесла она и тут же замолчала, пораженная и недоумевающая. Костик выглядел как обычно - веселый, нежный, шумный, с добрыми сумасшедшими глазами. Ни одного намека на свершившееся прелюбодеяние на его лице не читалось.
«Может, они распитием шампанского и ограничились?» - робко подумала Елена, но тут же обругала себя за наивность.
        - Что это с тобой, матушка? - добродушно спросил Костя, запихивая какие-то бумаги в портфель. - Никак ты в одежде спала?
        - Нет, - промямлила Елена, - я встала рано, рисовала, потом опять прилегла… А ты куда?
        - Как - куда? На работу! - ласково засмеялся он. - Сегодня же понедельник. Это же ты у нас птичка божья, для которой ни забот, ни труда…
        Он наклонился, с чувством поцеловал ее в макушку, потом опять зашуршал бумагами. Елена ладонью провела по своей голове, по тому месту, куда он поцеловал, и спросила:
        - Ну и как?
        - Что «и как»?
        - Как вчера съездил?
        - За-ме-чательно. Очень душевные люди в этом клубе здоровья - напоили, накормили… И Нептун у них такой колоритный был.
        - Нептун? - тупо переспросила Елена.
        - Ну да, Нептун - они же плавательный сезон отмечали.
        - А там что, река? - вдруг спросила она. - Или озеро? Или они в бассейне плавали?
        Костик запнулся - только на одно мгновение, но потом энергично ответил, как бы досадуя на Еленину недалекость:
        - Да там все есть!
        - Ага… - неопределенно кивнула Елена. - Понятно.

«Ничего ему не скажу, - вдруг решила она. - Не скажу, что видела его с Ларой. Просто на днях сообщу, что разлюбила его и хочу с ним расстаться. Ему так будет обиднее, а для моего самолюбия приятнее».
        - Ладно, пока, малыш, я в редакцию! - Костя опять чмокнул ее, и она, зажмурившись, терпеливо снесла и этот поцелуй.
        - Ты прав - все надо редактировать, - едва слышно пробормотала она, но муж в ее слова вникать не стал.
        - Пока-пока!

* * *
        Лара оказалась у себя на работе только в первом часу - еще никогда она не опаздывала так основательно. В салоне было прохладно благодаря кондиционерам, но, несмотря на это, летнее расслабленное умиротворение заполняло зал, перемешиваясь со сладким парфюмерным ароматом.
        - Носкова меня спрашивала? - шепотом спросила Лара у Геллы.
        Та в ответ изнеможенно покачала головой, распластавшись на вертящемся кресле. Клиентов не было, лишь массажист Вадик с озабоченным видом пробежал мимо, размахивая полотенцем - сквозь щель в занавеске было видно, что чье-то загорелое мускулистое тело лежит на топчане, смиренно дожидаясь Вадика.
        - Еще двое ушли в отпуск, Людмила Савельевна на той неделе собирается отбыть в Анталью. Мы одни с тобой, как неприкаянные… - печально произнесла Гелла. - Боже мой, Ларочка, как хочется бросить все и уехать куда-нибудь. Куда угодно, даже в ту же Анталью, хотя, говорят, там сейчас жара страшная. А ты проспала, что ли? Я хотела тебе позвонить, но так лень, лень…
        - И да, и нет, - рассеянно ответила Лара, тоже вертясь в кресле перед зеркалом - бледное лицо, темные глубокие глаза, алые вампирские губы, но в общем все очень неплохо… Бессонная ночь почти не сказалась на ней.
        - Как это? - с любопытством спросила подруга.
        - Знаешь, Гелла, я, наверное, скоро разведусь.
        - Что ты?! - Та даже подпрыгнула на месте, томная усталость в ее облике вмиг сменилась лихорадочным азартом. - Ты шутишь!..
        - Увы, - Лара деревянным гребнем подправила себе прическу.
        - Он тебе изменил, да? Ох уж эти тихони - в тихом омуте черти водятся, всегда какие-нибудь козни за спиной строят…
        - Это я Игорю изменила. Из-за того и опоздала.
        Гелла была на грани обморока.
        - Ты? Изменила?… - прошептала она, закатывая глаза. - А он - кто? Тот самый, что ты мне рассказывала… Лара, Лара, но из-за этого не разводятся. Всего-то одна ночь на стороне!
        - Ты права. Но я, кажется, полюбила, - спокойно сказала она. - Он мой сосед.
        - Костя, что ли? Тот культурист, что приходил к тебе стричься? Но он ведь женат, насколько я помню то, что ты мне говорила… С ума сойти!
        - Да. Он совсем из-за меня голову потерял, а я просто таю, как воск, в огне его страсти. Я не могу ему сопротивляться, он совершенно меня покорил.
        - «В огне его страсти»! - восхищенно повторила за Ларой Гелла, с трудом сглатывая. - А муж знает?
        - Нет пока. Слушай, что же мне делать? Так жалко Игоря… - Лара закрыла глаза, и две обжигающие слезы скатились у нее из-под ресниц. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и принялась усердно пудриться.
        - Если тебя посетило настоящее чувство, то о муже можно не думать, - фанатично произнесла Гелла.
        - Да, да… - грустно согласилась Лара. - Но все равно - очень его жалко… Кстати, купила перед выходными босоножки, как тебе? - Она отставила ногу в сторону.
        - Очень славные. Не слишком ли высок каблук?
        - Нет, я привыкла… Я это к чему - у его жены точно такие же. Когда я пришла из магазина, мне Игорь сказал.
        - Невероятно, - Гелла опять посмотрела на босоножки, но теперь уже совершенно другими глазами. - А Игорь к этой соседке… как?
        - Никак. То есть хорошо. Он ко всем хорошо относится, он ведь гуманист.
        - Понимаю, - кивнула подруга. - Очень распространенный тип мужчин сегодня - слюнтяй и размазня, не способный к жестким решениям. А так хочется стать хоть на минутку слабой и беззащитной, почувствовать себя как за каменной стеной! С этими гуманистами очень неуверенно себя чувствуешь…
        - Я хотела отнести босоножки обратно в магазин - был такой порыв, но потом передумала, - Лара закинула ногу на ногу. - Мне они очень идут - невесомые, незаметные… Как только соседка увидит меня в них, то свои выкинет - у нее сложный характер. Обязательно выкинет - характер сложный, но предугадать, что она сделает, легко.
        - Я тоже таких знаю, - энергично поддакнула Гелла. - А ты не боишься, что она…
        - Что она выцарапает мне глаза, когда узнает, что Костя меня любит? Нет, она мелкая, как моська, ручонки не дотянутся, - Лара вдруг почувствовала, что ненавидит Елену. - Фу, зря мы о ней заговорили - она вредная, гадкая, ничтожная, а плюс ко всему зазнайка… Бедный Костя!
        - Представляю себе. У нас на прошлой работе была одна такая.
        - Гелла, но все-таки - что же мне делать? Я говорила с матерью - та за развод. Но это можно было предугадать, Игоря она терпеть не может…
        И тут разговор вынужденно прервался.
        - Девочки, уложите меня? - впорхнула в салон посетительница - беспечная юная особа из тех, кого интересует только результат, а не средства. - Вы ведь не заняты? Я была в Серебряном бору, купалась, ветер в окно машины - теперь не волосы, а кошмар!
        - Ты возьмешься? - спросила коллегу Гелла. - Твоя очередь.
        - Лучше ты, - попросила Лара. - Девушка, вы вот к этому мастеру садитесь.
        Довольная Гелла занялась работой - она всегда чувствовала, когда «светят» чаевые, а Лара, заложив руки за голову, медленно повернулась в кресле к окну. За буйно разросшейся внизу зеленью не было видно ни домов, ни людей, деревья закрывали весь мир.
        Она не узнавала себя - в ней все переменилось, в теле была какая-то особая легкость, на душе тревожно и спокойно одновременно. «Зря я Гелле все разболтала - к завтрашнему дню даже охранник у входа будет знать, что я мужу изменила. Впрочем, какая разница…»
        Их роман с Костей долгое время действительно носил романтический оттенок. Даже смешно - третье тысячелетие, а они, как первобытные Дафнис и Хлоя, бродили, держась за руки, и вздыхали. Про Дафниса и Хлою Ларе рассказал Костик, история показалась ей чрезвычайно трогательной. Но чем туже закручивается пружина, тем острее чувства, невыносимее ожидание, и когда наконец свершается то, ради чего, собственно, весь огород городился… Лара до сих пор не могла понять, хотела она этого или нет, словно сама судьба, сложившиеся обстоятельства толкали ее в объятия Костика…
        - Обожаю тебя! - сказал Костя накануне воскресенья, целуя беспорядочно руки, лицо, плечи Лары, когда они стояли в закоулке возле соседнего гастронома. - Ты такая красивая…
        - Пожалуйста, нет… Вдруг нас увидят?
        - О, сколько можно бояться! - Он затряс стиснутыми кулаками, обращаясь куда-то в небо. - Я честный человек, я не могу лгать! Сейчас приду домой и скажу Елене, что ухожу от нее… А ты - своему мужу!
        Лара страшно испугалась.
        - Нет, не сейчас, немного позже, - она прижалась к нему, спряталась у него на груди. - Я еще не готова.
        - Ты что, сомневаешься во мне?
        - Нет…
        - Еще хуже - ты сомневаешься в себе? Ты меня не любишь?
        - Люблю, люблю, люблю… - теперь уже она беспорядочно целовала его, забыв, что находится в опасной близости от дома.
        - У нас же все не просто так, у нас все серьезно… Со мной это вообще в первый раз! Кажется, что уже любил не единожды, что в жизни уже все было, а потом - вдруг! И все становится иначе.
        - Помнишь, в апреле, когда мы с Игорем приходили к вам на новоселье, ты сказал, что счастья нет? Ты и теперь так думаешь?
        - Ужасное, мучительное счастье… Знаешь, чего я больше всего хочу?
        - Чего?
        - Провести с тобой хотя бы один день. Один день! И ночь… Я бы потом даже согласился умереть…
        - Можно завтра… Только не вздумай потом умирать! - засмеялась счастливо Лара.
        - Что - завтра?
        - Проведем завтрашний день вместе. Я скажу Игорю, что поехала к маме, - он никогда не проверяет, да и мама не выдаст, а ты…
        - Стоп! Это уже мои проблемы, - закрыл ей рот быстрым поцелуем Костя. - Завтра утром встречаемся на платформе и едем ко мне на дачу. Надеюсь, теперь она тебе не покажется неприятной.
        - А… Елена? Она туда не приедет?
        - Гарантирую!
        - Хорошо, - наконец согласилась Лара. - Завтра утром. Господи, как я тебя люблю. Не подозревала даже, что такое может со мной случиться…
        С тех самых пор, как она поняла, что мысли ее занимает совсем другой мужчина, она почти перестала замечать Игоря. Говорила с мужем, делала какие-то домашние дела, ложилась с ним в одну постель - но все как-то безразлично, словно в тумане. Странно, что обычно чуткий Игорь ничего не замечал, а может быть, уже давно обо всем догадался… Лара не хотела об этом думать. Она сказала ему, что в выходные едет к матери, он не имел ничего против.

…Ранним утром следующего дня, в черных джинсах и черной майке с изображением какой-то модной рок-звезды, с небольшим рюкзачком, Лара прибежала на станцию. Огляделась - народу на платформе было много, из знакомых - одна тетка из соседнего подъезда, толстая надменная особа, которая никогда ни с кем не здоровалась, ее можно было не бояться.

«Но где же Костя? Неужели он передумал!» - заволновалась Лара.
        Костя появился через мгновение.
        - Я билеты покупал! - радостно сообщил он, обжигая Лару сумасшедшими глазами. - Ты такая красивая…
        - Нет, не целуй меня, - прошептала Лара. - Сделаем вид, что мы случайно здесь встретились. Ах, Костя, как же я рада тебя видеть!
        Волосы уже отросли, но вид у него все равно был чрезвычайно мужественный - ни следа от прежнего богемного разгильдяйства. И это тоже почему-то убеждало Лару, что все у них серьезно, по-настоящему.
        Они втиснулись в переполненную еще в Москве электричку, стояли целый час у окна с порыжелыми стеклами, рядом с какими-то гражданами в пахучих кирзовых сапогах и телогрейках на голое тело. Но сегодня Лару это не трогало, она изо всех сил прижималась к Костику, чувствуя себя одним с ним существом.
        Потом они шли по лесу, по той самой дороге, по которой Лара с Игорем возвращались весной домой, когда она решила сбежать с пикника. Теперь Лара не узнавала ее - акварельный апрельский пейзаж исчез под густыми яркими летними красками.
        - Как хорошо! Как ты здорово придумал, что именно сюда надо отправиться!
        Вокруг не было ни души, лишь откуда-то издалека, от реки, доносились людские голоса.
        - Мы первые люди, мы Адам и Ева, только ты и я! - Костя подхватил ее на руки, закружил.
        Лара визжала, вцепившись ему в шею, болтала ногами. Но его руки держали крепко, Костя был надежен, как танк. Лара вдруг вспомнила свою мать, которая только за такими мужчинами признавала право любви. «Теперь я ее понимаю, - согласилась она с матерью. - И дело даже не в физической силе, а в чем-то неуловимом, естественном, природном, что присуще только таким мужчинам, как Костя…»
        Дача по-прежнему была пыльной и неуютной, но теперь это не имело никакого значения. В холодной темной комнате с одиноко стоявшей тахтой они целовались как сумасшедшие. Все произошло быстро, судорожно, остро. Лара в первый момент, когда в зеленом зеркале увидела отражение своего и Костика обнаженных тел, почувствовала ужас. У нее мелькнула мысль, что она совершает самый настоящий грех, но потом мысль исчезла сама собой, лопнула, как мыльный пузырь, когда Лара длиннейшими, под черным же лаком, в тон сегодняшней одежде, ногтями провела по стене, оставляя глубокий след на побелке.
        - Вот это да! - произнес Костя, глядя на нее огромными блестящими глазами. - Что это было?
        - Что?
        - Ты, ты… - Он опять сгреб ее в охапку, стиснул так, что стало больно. - Наконец мы вместе!
        Они еще час кувыркались на тахте, потом, лежа на скомканных простынях, Лара поняла, что не в силах больше терпеть этот ураган, что ее нервы не выдержат напряжения. Она заставила Костика одеться, и они вышли прогуляться.
        - Зачем? - спросил он, бредя рядом с ней в сторону реки, улыбаясь блаженно. - Нам и в доме хорошо было. К чему этот светский променад?
        - Вот в том-то и дело, что слишком хорошо! - горячо возразила Лара. - Мне даже не по себе стало. Костя, что же с нами происходит?
        - Разве ты не поняла? Мы просто любим друг друга!
        - У меня сердце до сих пор еще колотится. Вот, послушай…
        - Вернемся!
        - Нет, дойдем вон до того поворота…
        Попадавшиеся им на пути селяне с любопытством разглядывали бредущую навстречу парочку. Они и в самом деле смотрелись рядом особенно - высокие, сильные, какие-то чересчур, не для среднерусской полосы, яркие. Словно существа с другой планеты.
        Возле реки было целое столпотворение из отдыхающих.
        - Почему они так на нас смотрят? - удивилась Лара. - Тут нет твоих знакомых?
        - Вроде нет… А чему ты удивляешься - ты такая красавица… Лучше всех!
        - Мне кажется, у нас на лицах написано, что мы только что занимались любовью! - засмеялась Лара.
        - Пусть завидуют!
        - Нет, вернемся…
        - Ура, возвращаемся! Лара, но где же ты была раньше?
        - Когда?
        - Всегда, всегда…
        - Помнишь, как ты купался здесь весной?
        Ближе к вечеру они проголодались, Костя сервировал стол - шампанское, ананас, свеча на столе, хрустальные бокальчики, предусмотрительно привезенные из дома.
        - У нас ведь праздник, да? - спросил он.
        Лара едва не заплакала от умиления.
        Они сидели в тишине старого дома, при свече, пили шампанское - весь этот антураж был довольно банален, Лара это осознавала, но любовь Костика искупала все. С Игорем у нее тоже было много романтических моментов, к которым так чувствительно женское сердце. Он, пожалуй, даже отличался большей изобретательностью, но Ларе казалось, что никогда еще ей не было столь хорошо. Костя шептал ей такие безумные, страстные слова, что она уже не понимала, от чего у нее шумит в голове - от его слов или от шампанского.
        - Я хотел бы взять тебя в ладони и спрятать у себя на груди. И не отдавать тебя никогда и никому.
        - Я слишком крупная для того, чтобы целиком поместиться в ладонях, даже в твоих…
        - Нет, ты маленькая и прозрачная, с крылышками, как фея из какого-то голливудского фильма, не помню названия… ужасно хорошенькая и стремительная… Ты порхаешь, неуловимая, тебя невозможно поймать, а я очень хочу поймать тебя, чтобы никогда и никому ты не досталась, кроме меня…
        - Я и так вся твоя.
        - Нет, завтра ты уйдешь от меня!
        - Костя, ты такой собственник.
        - Уедем куда-нибудь, бросим все?
        - Уедем… Куда?
        - На край света, в солнечную жаркую страну, где люди целый день поют песни, где наплевать на условности. Устроим себе медовый месяц… Ты потрясающая женщина!
        И он едва слышным шепотом стал рассказывать Ларе, какая она замечательная. Именно шепотом, хотя никого рядом не было, потому что такие слова можно произносить только шепотом. И она обмирала, краснела и бледнела, слушая Костины излияния.
        - Я сейчас умру! - одними губами произнесла она. - Молчи. Нет, говори еще!
        За окном переливался вечерний свет, плыли какие-то тени. Они сидели за столом. Костя целовал ее руку, губами двигаясь все выше, и Лара вдруг действительно почувствовала себя крошечной, способной поместиться в его ладонях. Она растворялась и таяла в этом человеке, он заслонял весь мир.
        - Мне страшно, - вдруг сказала она. - Мне кажется, что мы не одни.
        - А кто еще?
        - Послушай, это же старый дом, в нем призраки не водятся?
        - Возможно, - улыбнулся он. - Здесь когда-то жило столько людей…
        - Куда же они подевались?
        - Время, дорогая, жестокое время…
        - А как же мы? Мы тоже когда-то исчезнем?
        - Нет, мы с тобой бессмертны.
        - Так не бывает. Но все равно - у меня такое чувство, будто за нами наблюдают. Призраки опасны?
        - Нет, они абсолютно безвредны. Ты ничего не должна бояться, ведь рядом с тобой я…
        - Или в окне мелькнул кто-то?
        - Чушь, мы совершенно одни!
        Костя становился все больше и больше, Лара уже полностью растворилась в нем, воздух пах шампанским и нагаром со свечи. Лара была так счастлива, что ей хотелось плакать…
        Она и в самом деле заплакала - уже глубокой ночью, когда они, кутаясь в простыню, стояли у распахнутого окна при свете луны - дивное тепло наплывало на них из сада, такое тепло, что не звенели даже комары в густом ночном воздухе. Они уже столько раз занимались любовью, что Лара перестала ощущать свое тело - оно казалось пустым и легким, и в ней уже ничего не было своего, все было заполнено Костей. Это было более чем странно, потому что тот говорил, будто она теперь внутри его, будто он сумел ухватить фею за маленькое крылышко и теперь держал ее на своей груди.
        - И нельзя разобраться, где ты и где я. Мы уже одно целое, мы срослись мясом и кожей, - шептал он, неуловимо легкими движениями водя пальцами по ее спине.
        - Щекотно! - тихо засмеялась она.
        - Ты меня любишь?
        - Да, - ответила она, поражаясь, что совсем недавно говорила это слово совсем другому человеку.
        - Ты меня никогда не бросишь?
        - Нет.
        - Честное слово?
        - Честное-честное.
        - Если ты меня бросишь, то я умру, - произнес он таким серьезным голосом, что она тут же поверила ему.
        - Никогда, - ответила она, чувствуя, будто что-то душит ее. Весь мир для нее заключался теперь в этом мужчине. - У тебя такая нежная кожа, - сказала она, проводя ладонями по его предплечьям. - Нежная и крепкая, мне даже хочется тебя укусить…
        Она и вправду слегка куснула его.
        - Я вкусный?
        - Очень.
        - А ты тогда, наверное, как малиновая карамель, как зефир в шоколаде, как ванильное мороженое… - Он тоже куснул ее за плечо. Они уже дурачились и шутили, и вот именно тогда, обратив лицо к ночному небу, Лара обнаружила, что у нее по лицу текут слезы.
        - Ты плачешь? - испугался Костя. - Я не сделал тебе больно?
        - Мне хорошо! Мне так хорошо, что можешь убить меня прямо здесь, вот на этом месте, потому что я не верю, что в моей жизни потом будет что-то лучше.
        - Будет!
        Они настолько потеряли голову от любви, что утром, не таясь, доехали до дома вместе и так же, не прячась, рука за руку, дошли до подъезда. Если б попались им в это время Елена или Игорь, они не стали бы ничего скрывать. Но почему-то никто им навстречу не попался.
        Они договорились о том, что встретятся в ближайшее время - или сегодня вечером, или завтра. Лара больше склонялась к тому, что завтра, потому что на сегодняшний день у нее не оставалось больше сил - она была так ошеломлена, так полна новыми чувствами, которые были непривычны и даже невыносимы… Ей казалось, что еще чуть-чуть, и ее сердце, заполненное до краев Костей, лопнуло бы.
        К счастью, Игоря дома не было - она приняла душ, переоделась, и поехала на работу.

…Гелла уже заканчивала укладку, с помощью фена делала последние штрихи - затылок повыше, височки чуть скруглить… Клиентка безмятежно улыбалась, сидя в кресле. «Как все-таки прическа способна изменить человека - был один, а стал другой. Кажется, даже внутреннее содержание меняется. Из Золушки получилась принцесса. Хотя я сделала бы все по-другому, Гелла слишком стандартна».
        Довольная посетительница упорхнула, оставив в кармашке Геллы щедрые чаевые, сама Гелла, тоже осчастливленная, послала подруге воздушный поцелуй.

* * *
        Федор Максимович любил личные контакты. Он готов был лично встретиться с человеком и беседовать с ним тет-а-тет, даже когда для этого на первый взгляд не имелось особых причин. Но причины почти всегда были - в этом он убеждался не раз, такие встречи приносили больше плодов. Механическое, виртуальное общение - через посредников, через Интернет, через прочие средства связи, которые изобрели ленивые честолюбцы, - конечно, экономило время и нервы, но все дела делались людьми, и поэтому взгляд, интонация, жест, флюиды, которые посылались телом и душой, впечатляли и подчиняли больше, чем распечатка приказа или официальная рекомендация, вспыхивающая на экране монитора. Хотя, скорее всего, дело было в том, что Федор Максимович был приятен окружающим, и многие были рады стараться для него.
        В этот раз случай был особый, и Терещенко тем более не стал доверяться помощникам и посыльным, которые справились бы с поручением и без его участия. Федор Максимович договорился о встрече с Еленой. Он хотел видеть ее и говорить с ней - накануне она сообщила, что картина готова.
        К концу рабочего дня он послал за ней машину - Елена появилась в его офисе в половине шестого, ровно за полчаса до того, как заканчивался официальный рабочий день. Разумеется, никаких наличных - все, что полагалось, было уже отправлено на счет художницы, самой Елене оставалось только передать картину. Средних размеров сверток она вручила ему непосредственно в руки, и было в этом нечто интимное, доверительное, даже похожее на акт дарения.
        В своем кабинете, очень уютном и простом, он сорвал бумагу, впился глазами в рисунок. Чего он ждал? Он и сам не знал, только сердце билось у него вдвое сильнее обычного, даже как-то нехорошо было. На бумаге было изображено нечто непонятное - бегущие тени, чья-то фигура… Ему предстояло разгадать странный рисунок, а потом опять посетить Леву Бармина.
        Елена с интересом наблюдала за своим заказчиком.
        - Куда вы посоветуете повесить? - спросил Терещенко, хотя в его распоряжении был целый штат талантливых дизайнеров, которые решили бы этот вопрос более профессионально, чем Елена, просто художница.
        - Здесь? В кабинете? - спросила она, оглядывая стены холодными голубыми глазами.
        - Я хочу, чтобы картина находилась рядом со мной. Чтобы в любую минуту я имел возможность посмотреть на нее, как в зеркало.
        - Но это же не портрет в буквальном смысле слова, Федор Максимович! Впрочем, я повесила бы его здесь.
        - Отлично. Сейчас скажу своему секретарю, а потом… Вы помните, о чем мы договаривались?
        - Да. Вы пригласили меня в ресторан. Вы передумали, Федор Максимович?
        - Ни боже мой! Я просто жажду с вами пообщаться…
        Он спросил ее так потому, что слишком просто, не по вечернему она была одета - майка и шорты, делающие ее похожей на подростка. «Протестантка, - подумал он с легкой досадой. - Лишь бы не как у людей…» Впрочем, досада тотчас же испарилась - и все потому, что ее рисунок заинтриговал, даже взволновал его. А все остальное не имело значения.
        Перед выходом из здания Терещенко показал Елене большой зал на первом этаже, где висели ее картины, приобретенные им на недавней выставке. Странно и притягательно смотрелись они здесь, в светлом и просторном помещении, предназначенном, вероятно, для конференций или собраний, сюжеты графических работ были отвлеченны и приземленны. Они говорили совсем о другой жизни - о задворках, бедности и одиночестве, о жизни, ничем не напоминающей эту, которая кипела здесь, в здании компании, - деловую и солидную.
        Появилась пара солидных господ, вероятно, руководителей компании - они были представлены Елене только по имени-отчеству, - но тоже очень приятных, вежливых и веселых, чем-то похожих на главу фирмы. Потом прибежал бойкий юноша, по виду - точно клерк, с ксерокопией одного из Елениных рисунков и с милым нахальством, как раз соответствующим его социальному статусу. Он попросил у художницы автограф.
        Словом, визит в контору Терещенко прошел очень славно, по-дружески, что не могло не очаровать Елену, хотя где-то в самом дальнем уголке своего сознания она понимала, что все это не вполне искренне и сделано скорее для того, что так надо, так полагалось. Но она не придала такой мелочи значения. Она смотрела на Федора Максимовича почти с любовью.
        - Идемте, - произнес он, протягивая ей руку. - Теперь предстоит вторая часть нашей встречи. Надеюсь, не менее интересная.
        Ресторан был из тех, что у всех на слуху - не самый дорогой и помпезный, но один из хороших, уважаемый творческой интеллигенцией. Федор Максимович все рассчитал. И интерьер, и обслуживание были простыми и приятными, подростковый наряд Елены никого не шокировал. Или, может быть, никто не подал виду?
        - У меня такое чувство, будто я пришел сюда со своей дочерью, - произнес Терещенко с улыбкой. - Вы, Елена, в самом деле похожи на мою младшую дочь. Чем будем подкрепляться?
        - На ваше усмотрение, Федор Максимович. Я думаю, во всем этом вы разбираетесь лучше меня.
        Они сидели у окна, выходившего на Тверскую, - вид был очень солидный и уютный, на такую улицу не грех и посмотреть.
        - Вообще-то я из простых, из провинциалов, - мягко улыбнулся Терещенко, оторвавшись от меню в кожаном тисненом переплете. - Так вы говорите - на мое усмотрение…
        - Вы аристократ, Федор Максимович, - рассудительно заявила она. - Самый настоящий русский аристократ. Барское благородство у вас в повадках, в словах, в крови, наверное, тоже - по всему видно… Я не обидно говорю?
        - Нет-нет. На счет того, что в крови, - это уж комплимент, я сам себя сделал… Но это все… получилось само собой, вне зависимости от остального.
        - Сомневаюсь…
        - Вы о том, что у меня часы от Картье и все такое прочее? Напрасно, - грустно покачал он головой. - Каждый человек, не важно, каково его финансовое положение и каков социальный статус, должен быть человеком, а не свиньей.
        - Я ни о чем таком не думала, - возразила Елена. - Хотя вы правы, бедность иногда так груба…
        - А вы, милая девочка, принадлежите к совершенно особому слою. Вы художница, вы свободны. Я предлагаю заказать телятину по-провански.
        - По-провански? - переспросила она. - Наверное, что-то из быта трубадуров… Прекрасно.
        Он сделал заказ.
        - А разве вы не чувствуете себя свободным? - спросила потом она, чтобы поддержать разговор.
        - Нет. Да вы это и сами понимаете. Видите: я генеральный директор солидной фирмы, занимаюсь благотворительностью, я муж, я отец троих дочерей, я дедушка, в конце концов… Все это требует от меня многих жертв. Время малиновых пиджаков и золотых цепей уже прошло. Я думаю, скоро даже средний и мелкий бизнес остепенятся, исчезнет и станет немодным все блатное - повадки, словечки… Провинция - о, там все еще очень нескоро изменится в лучшую сторону, но тоже непременно, непременно!
        - Вашими бы устами…
        За окнами ходили красивые люди в стильной одежде - Тверская требовала соответствующего наряда. На противоположной стороне сияли хрусталем, огнями и бархатом витрины какого-то бутика, по проезжей части бесшумно мелькали глянцевые иномарки. «Как где-нибудь в Лондоне или Нью-Йорке», - мелькнула мысль у Елены, которая в тех городах никогда не была, но собиралась непременно побывать. Неожиданно ее охватила лихорадочная жажда деятельности, встреч и путешествий. Она почувствовала, что готова заниматься чем угодно и рядом с кем угодно, лишь бы то, что она видела в окне старой дачи, стерлось из ее памяти…
        У окна вдруг остановился бездомный в лохмотьях и, задумчиво ковыряя в носу, уставился на Елену. Моментально охранник, стоявший у входа в ресторан, стал гнать его, но нищий упирался, выражая свое возмущение простыми русскими словами, - он тоже чувствовал себя свободным.
        Федор Максимович подозвал к себе официанта.
        - Вот что, голубчик, передай это тому бедняге, - он достал деньги. - И пусть уходит.
        Понимающе и сочувственно просияв, официант тут же выскочил на улицу и протянул нищему купюру, словно поступок Федора Максимовича был ему чрезвычайно по душе. Бездомный отдал честь окну и печатным, хотя все равно не очень ровным шагом пошел прочь. «Как в Париже… - снова мелькнуло в голове у Елены. Будто какой-то клошар, ночевавший на берегу Сены, под мостом, вылез на свет божий, решив прогуляться по Елисейским полям… - Но как все точно - та сумма, которую достал из кошелька Терещенко! Если бы меньше - как-то несолидно для такого богатого человека, вдруг решившего подать милостыню, если больше - уже выпендреж и моветон, нечего развращать люмпенов крупными купюрами, а то перепьют и подохнут где-нибудь в ближайшей подворотне. Ах, как все точно и гармонично! - она даже почувствовала раздражение. - Интересно, а каким будет следующее, после Федора Максимовича, поколение? Идеальные люди, новые князья Мышкины? Кстати, если он такой хороший, этот Терещенко, то почему такой грустный? А вдруг его совесть за что-то ужасное, за какой-нибудь чудовищный грех в прошлом мучает?»
        - Чему вы улыбаетесь, Леночка? Простите, Елена… - добродушно спросил Федор Максимович.
        - А я, если подумать, тоже несвободна, - сказала она. - Хотя и считается, что богемная публика может позволить себе все что угодно.
        - Положение обязывает?
        - Да. Даже безумства и дурачества должны соответствовать общему стилю.
        - Вы способны на безумства? - осторожно спросил Терещенко.
        - Я? Вряд ли, - она саркастически улыбнулась, а голубые глаза сверкнули ярко и невинно. - Мне это неинтересно.
        Им принесли заказанное. Официант предложил на пробу вино, Елене оно понравилось. Она не была голодна - в последнее время ей в голову лезли мрачные мысли, отнюдь не способствующие хорошему аппетиту, но сейчас желание отвлечься и забыться пересилило все, и Елена с наслаждением вдохнула запах стоявшего перед ней блюда.
        Они выпили за теплое лето.
        - Я вот все думаю о вашей картине, - сказал Федор Максимович, когда телятина по-провански была попробована и оценена, а чуть холодноватое, по закону гурманства, вино уже растворилось в желудке и приятно расслабило душу.
        - О той, что я принесла вам сегодня?
        - Да. Я думал о ней раньше, когда еще не видел ее, а тем более сейчас, когда она оказалась у меня…
        - Подобных заказов у меня еще не было, - нахмурилась Елена. - Вы просили меня сделать портрет-ребус, а я в этой области специалистом не являюсь…
        - Но я же подтвердил - изобразите все что угодно, любую ассоциацию, которая возникнет у вас при виде меня! И мне кажется, вы честно все выполнили.
        - Да, сюжет, который вы сегодня получили, пришел мне в голову, когда я думала о вас. Хотя, если честно, я сама не знаю, что пыталась изобразить.
        - Как? - удивился Федор Михайлович. - Впрочем, я вас понимаю, к искусству логика не применима. Ах, как жаль, что картины нет сейчас под рукой, я бы смотрел на нее и гадал, что же в ней зашифровано. Но завтра я непременно займусь этим, и…
        Он говорил серьезно. Слишком серьезно, пожалуй.
        - Федор Максимович, - вдруг прервала его Елена. - Вы уж простите меня за прямоту… - она хихикнула нервно, - но не слишком ли вы на этом всем зацикливаетесь?
        - Вот как? - огорчился он. - Разве так заметно? Впрочем, отрицать не буду. Что-то меня мучает. Уже давно.
        - Вы пытаетесь познать самого себя? - догадалась она запоздало.
        - Пожалуй…
        Елена вдруг засмеялась, глядя на его серьезное, взволнованное лицо. Вино приятно горячило ей щеки, а прохладный кондиционированный воздух будоражил.
        - Я могла продать вам любой свой рисунок - а они у меня, как вы знаете, практически бессюжетны - и сказать вам, что именно он - моя фантазия о вас.
        - Но вы же не сделали этого?
        - Нет. Когда я рисовала, я видела вас.
        - Слава богу. - Он вдруг взял ее тонкую детскую руку, теребившую бессознательно ресторанный проспект, и поцеловал ее. Вернее, не поцеловал, а прижал к губам, но само это действие неожиданно удивило Елену. Она вздрогнула и тут же отдернула руку, хотя по характеру своему недотрогой и ханжой не была. Ее поразило то, что спутник ее на какое-то мгновение потерял весь свой светский лоск, и она увидела его настоящего - немолодого, не слишком счастливого, странного человека. И поняла - его действительно что-то очень сильно мучит.
        - Что-то не так? Простите…
        - Все в порядке! - встряхнулась Елена, решив переменить тему. - Так, вы говорите, я похожа на вашу младшую дочь?
        Федор Максимович вспомнил о чем-то, видимо, веселом, и принялся рассказывать о своей семье, о том, какие замечательные женщины его окружают. Он говорил подробно и даже образно, но как-то слишком складно, как будто диктовал секретарше мемуары, предназначенные для всеобщего прочтения. «Он поцеловал мне руку, - думала Елена, слушая спутника вполуха. - Зачем? И теперь он так спокойно рассказывает о своей семье, жене… Наверное, то был просто привычный жест галантного мужчины».
        У нее есть муж, Костя, правда, в ближайшем времени собирающийся перейти в категорию «бывший», какие-то флиртующие поклонники вечно вертелись вокруг нее, заигрывали коллеги по творческому цеху, но сама Елена была довольно равнодушна к мужскому полу. Лишь только один-единственный, прекрасный, далекий - не человек, а призрак, мечта, вызывал в ней глубокие чувства. Гриша… Все остальные люди были только образами, достойными или не достойными быть отраженными в ее творчестве в виде облетевших деревьев, старых дверей или собачьих следов на снегу. Терещенко был меценатом, крупным заказчиком для нее, странным и одновременно привлекательным типом, но только сейчас, после дежурного и в общем-то ничего не значащего поцелуя, она обратила на него внимание как на мужчину.

«А он красив, - размышляла она. - Седина ему очень идет. И это печальное изящество… А что, если завести с ним роман? Он бы бросил свою замечательную, но уже дряхлую жену, мы бы поехали с ним в свадебное путешествие вокруг света, он помог бы мне открыть собственную галерею, делал бы мне рекламу в масс-медиа - это уже не чахлая благотворительность! Ужасно пошло, но как заманчиво…» Она засмеялась - как раз в тот момент, когда Федор Максимович рассказывал о каком-то особо изощренном озорстве своего не по годам сообразительного внука.
        - Да, он у меня такой! - усмехаясь, кивнул Терещенко. - А как вы, Еленочка, относитесь к детям? Пардон, слишком нескромный вопрос, но вы с таким неподдельным интересом меня слушаете… не могу удержаться. Возможно ли совместить искусство с личной жизнью? У вас такой замечательный муж… Костя, да? Мы с ним встречались несколько раз на ваших выставках…
        Елена, все еще смеясь, покачала головой.
        - Замечательный! - повторила она с сарказмом. - Что ж, может быть, только не мне оценить это…
        Распространяться подробнее она не стала, но, видимо, и этих слов хватило для того, чтобы Терещенко озадачился и даже как будто огорчился, словно и в самом деле был отцом родным для Елены.
        Они выпили еще вина и какое-то время посидели молча, глядя в окно.
        - Как вы собираетесь отдыхать, Федор Максимович? - вдруг спросила Елена, насмотревшись на дефилирующих мимо окна столичных красоток, одетых - вернее, полуодетых - по случаю жары вызывающе и восхитительно-небрежно.
        - Сейчас, летом? Нет, сейчас у меня дел полно… Позже, где-нибудь в сентябре. Я люблю Карелию… Слетаю еще, наверное, на Камчатку, в долину гейзеров.
        Елена широко открыла глаза и заявила довольно бесцеремонно:
        - Да вы патриот!
        - Разве это плохо?
        - Нет, что вы… Только я рядом с вами чувствую себя безродной космополиткой! Карелия, Камчатка… А я только что мечтала о Париже и Лондоне.
        - Вы там бывали?
        - Нет. Но в сентябре непременно поеду, - с мстительным удовольствием произнесла она. - У меня сейчас тоже дела. Вот закончу их и поеду… - Елена подумала о муже и о том, какая, наверное, морока - разводиться.
        - Давайте потанцуем? - вдруг предложил Терещенко.
        - Давайте! - решительно вскочила Елена.
        Парочка посетителей уже кружилась на веранде возле оркестра, игравшего негромкую, тягучую музыку. Федор Максимович с Еленой присоединились к ним.
        Терещенко был невысок - всего на полголовы выше своей спутницы. Елене было с ним удобно - она прижалась к нему, лаская ладонями нежную и одновременно какую-то даже на ощупь прочную ткань его летнего костюма, вдохнула ненавязчивый запах его парфюма… Это был не запах даже, настолько дороги и хороши были эти мужские духи, а как бы дуновение, дарившее ощущение надежности и покоя. Но, находясь рядом с ним, Елена не думала о том, что этот человек очень богат, ей было просто уютно и беззаботно.
        В том, как он обнимал ее в танце, не было ничего двусмысленного, и Елена сама прижалась к нему чуть сильнее, не осознавая, что в его объятиях пытается спастись от грубого и жестокого мира и от предательства, на которое оказался способен самый близкий ей человек.

* * *
        Костя родился очень крупным ребенком - почти пять килограммов, и акушерка, принимавшая его, произнесла дежурную фразу восхищения:
        - Генералом будет! - на что пациентка, новоявленная мать, скептически хмыкнула. Скепсиса, иронии и энергии в этой женщине было хоть отбавляй, даже трудные роды не могли изменить ее характер. - А кем же, мамочка? - запал восторга в акушерке еще не иссяк. - Брать выше - генералиссимусом?
        - Посылать людей на бойню - преступно, - фанатично заявила бескровными обкусанными губами пациентка. - И ради каких таких целей? Ради государства, которое…
        - Все-все-все! - перебила ее акушерка. - Я вас поняла. Вы из тех, кто читает этот, как его… «Архипелаг ГУЛАГ».
        - Высылать лучших людей из страны тоже преступно. Бродский… Сейчас почти середина семидесятых, двадцатый век кончается, а они с Солженицыным как с предателем…
        - Как ребенка-то назовете, мамаша? - опять бесцеремонно перебила ее акушерка, которой было глубоко наплевать на политику, потому что была она женщиной простой и непривередливой, уже давно привыкшей к странностям только что разрешившихся от бремени пациенток.
        - Константином. В честь моего отца, не вернувшегося из сталинских лагерей…
        - Да ладно вам выступать! - наконец не выдержала акушерка. - А то вас из родильного в дурдом отправят. Не я, конечно, но если кто из начальства услышит…
        - Я готова, - со смирением первой христианки заявила та.
        - О ребенке бы подумали!

…Как раз о ребенке мать думала в первую очередь. И в последующие годы тоже. Но думала как-то так туманно, гипотетически, волнуясь из-за того, что тому придется жить в тоталитарном государстве, поэтому Костя часто ходил с оторванными пуговицами, довольствуясь пригоревшей манной кашей. Но капризным мальчиком не был - добрый и веселый, он не обращал внимания на такие мелочи.
        Все свои юные годы Костя провел в самой что ни на есть диссидентской обстановке. По ночам мать с отцом упоенно слушали радио «Свобода» на специально приобретенном для этих целей дорогом немецком приемнике, а днями квартира была заполнена разными людьми - странными, интересными, иногда даже страшными, а иногда очень милыми. Людьми, которые были недовольны существующим строем. Нет, революционерами и заговорщиками они не являлись, иначе бы их компанию давно отправили на Колыму или, вернее, в психиатрическую клинику, но были и такие, по которым давно плакал сто первый километр. На даче время от времени тоже жили диссиденты.
        Было много разговоров, споров, в кухне нельзя было разглядеть сковородки сквозь густой табачный дым. Сох в стаканах терпкий советский портвешок, который больше будоражил, чем опьянял, по рукам ходили самиздатовские списки запрещенных книг.
        Отец у Кости работал грузчиком в продуктовом, хотя по специальности был инженером-механиком, а мать писала изощренным эзоповым языком язвительные статьи, которые никто не печатал. Потом какой-то бывший одноклассник взял ее курьером в свою газету, где он являлся ответственным секретарем и потому мог позволить себе некоторые вольности. На кусок хлеба с маслом хватало, хотя того одноклассника мать за глаза и в глаза страшно ругала, повторяя все время, что тот «продался».
        Костику такая жизнь нравилась - в ней был романтизм и еще нечто такое, что заставляло держаться в постоянном тонусе. За их семьей даже следили иногда - в основном из-за тех личностей, которые посещали их дом, отец категорически запрещал откровенничать по телефону, утверждая, что тот на «прослушке», несколько раз происходили неприятные инциденты, когда «проклятые гэбисты» решали напомнить, кто в стране хозяин, но, в общем, каких-то особенных неприятностей не случалось. Огромная империя шла к развалу, и к середине восьмидесятых высказывать свое недовольство можно было уже почти спокойно. Потом случилась перестройка, гласность и либерализация. Отец к тому времени умер от рака легких, осталась у Кости одна мать. Седая, нервная, с вечным пламенем в глазах, окутанная сизыми клубами табачного дыма, она сначала радовалась происходящим переменам, потом, когда даже хлеб с маслом стали дефицитом и за ними пришлось гоняться по магазинам с продуктовой карточкой, немного приуныла.
        Но теперь на тесной кухне стали собираться Костины друзья - и все так же велись под дешевый портвейн бесконечные разговоры, правда, теперь больше литературно-философские. Кафка, Кастанеда, Булгаков, Толкин, Саша Соколов, Войнович, Хайдеггер - все перемешалось в одну кучу.
        Костя уже не мог без этого интеллектуального трепа, он даже думать стал, используя цитаты, компиляции, ассоциации и прочие аллитерации. С раннего детства в него впиталось желание вертеть изменчивым словом как угодно, строить на его основе различные умозаключения, страдать и радоваться, любить и ненавидеть. Сам бог велел ему заняться литературой - и он ею занялся.
        Преподаватели на факультете журналистики Московского университета нашли у него способность к творчеству, впрочем, постоянно пеняли талантливому парню на его склонность к демагогичности. Вокруг него вечно вертелись девушки-интеллектуалки в широких юбках, деревянных бусах и с длинными распущенными волосами, которые даже в постели ни на минуту не забывали щебетать об особенностях прозы Пастернака и экзистенциализме Сартра. Вертелись также рядом с Костей многочисленные пестрые юноши - с патологическим аппетитом, угрями, перхотью и зачатками алкоголизма, постоянно перебегавшие из стана друзей в стан врагов и обратно. Костя считался их предводителем, поскольку в свободное от возлияний и диспутов время успевал писать статейки на самые различные темы. У многих хватало сил только на богемный образ жизни.
        Все они были тоже своего рода диссидентами, ибо больше всего боялись быть похожими на обывателей, на окружающих их людей, которым на Сартра с Камю было наплевать и которые читали Борхеса только потому, что это модно.
        Статьи статьями, но Костя стал ловить себя на мысли, что ему даже хочется написать роман - самый настоящий толстый роман. Не о любви, конечно, хотя без ординарной лав стори, не особенно мешающей основной идее, в крупном литературном произведении тоже не обойтись. В центре - герой нашего времени, рефлексирующий человек эпохи постмодернизма. Конфликт двух эпох - тоталитарное прошлое и капиталистическое настоящее. Предстояло создать произведение сложное, не для формата покетбуков, но тем слаще было Косте обдумывать сюжет. Он уже набросал в черновике первые две главы, как вдруг ему повстречалась Елена.
        Вернее, не вдруг. Он точно рассчитал, что именно с этой девушкой ему будет удобно. Возраст у него уже был не юношеский, а приводить каждую неделю к себе в дом новое легкомысленное создание в деревянных бусах, цитирующее в разгар любовных утех лирику Верлена, надоело. Елена была «золотой серединкой» - не мещанка, мечтающая только о материальных благах, но и не инфантильная интеллектуалка, небрежно сорящая на простыни табачным пеплом. Все в ней было в меру - и красоты, и невзрачности, таланта и здравого смысла, стремления к покою и желания выразить себя… Художница! Человек творческий, то есть способный понять его, Костю, но вместе с тем далекий от беллетристики, что было несомненным достоинством, ибо он уже навидался на своем веку всяких там поэтесс. Вообще, именно поэтессы набили у Кости оскомину, в отличие от всех прочих литературных дам. Да, у Елены определенные сложности с характером, слегка завышена самооценка… но это все мелочи, добродушный Костя смотрел на них сквозь пальцы.
        Итак, он женился на маленькой хрупкой своевольной особе, которая рисовала странные, мрачные картины. Женился потому, что она больше всего подходила на роль его жены. Он торопился с браком еще и потому, что парочка поэтесс и одна критикесса с вызывающими манерами пророчицы всерьез собрались заполучить его в свои сети. Уж лучше Елена, чем они. Так решил Костик. Кроме того, весомую роль сыграло то обстоятельство, что картины Елены неплохо продавались, а результаты сотрудничества с музами литературного цеха оценивались скупо. Точнее, почти совсем никак - в материальном плане… Словом, была тысяча причин, которые указывали Косте на то, что его спутницей жизни должна стать именно Елена, поэтому его брак можно смело назвать браком по расчету.
        Конечно, без любви дело не обошлось. Костя вообще влюблялся очень легко, не реже одного раза в сезон. Елена вызвала в нем отеческое, трепетное умиление - она была вдвое меньше его, тонкокостная, невесомая, вспыльчивая и впечатлительная… Его мать перед свадьбой даже заявила: «Не твой размер», - но то были все мелочи, мелочи…
        Костя потом не раз убеждался в том, что сделал правильный выбор. Их жизнь с Еленой оказалась именно такой, какой он ее и представлял, - без скандалов, сцен ревности, нелепых претензий. Быту уделялось ровно столько внимания, сколько требовалось, а если возникали какие-то шероховатости, ни он, ни она не раздували из мухи слона. Все было достаточно ровно. Елена, конечно, могла вспылить, но сразу отходила, а Костю вообще трудно было вывести из себя какими-нибудь женскими штучками. Жена его не пилила, не контролировала и не лезла к нему в душу. За время их супружества он даже смог завести несколько интрижек на стороне, правда, с большой, большой осторожностью, тут уж дело было сугубо принципиальным. За эти три года, что он прожил рядом с Еленой, он успешно набросал еще несколько глав своего глобального романа, устроился на очень приличную работу (кстати, если бы не работа, Костя закончил бы свой труд вдвое быстрее, но куда торопиться?), они купили квартиру… и он влюбился в очередной раз. Но впервые влюбился так, что ему вдруг захотелось сломать прежнюю жизнь. То ли сыграло свою роль подспудное желание
все время держать себя в тонусе, закручивая свою жизнь в сложную интригу - сказывались воспоминания о романтичном диссидентском детстве, - то ли действительно не влюбленность то была, а самая настоящая любовь.

* * *
        Лева Бармин сидел в своем кабинете. В первой половине дня у него были эффектная дама бальзаковского возраста, которая жаловалась на трудности общения со своим сыном-подростком, и руководящий работник со склонностью к эксгибиционизму. После обеда вдруг позвонил его состоятельный клиент - Федор Максимович Терещенко - и срочно потребовал встречи. Отказать ему никак было нельзя, тем более что тот находился уже в пути. Лева понял это по тому, что в телефонной трубке раздавался характерный шум, который бывает, когда человек разговаривает в машине по сотовому.
        - Хорошо, жду, - покорно ответил Лева, думая о том, что встречу с сыном-подростком бальзаковской дамы, назначенную как раз на послеобеденное время, придется отменить. Конечно, в знакомстве с Терещенко были свои плюсы - во-первых, он щедро платил, хотя Лева и не требовал для себя больших гонораров, а во-вторых, был любопытен Бармину как человек.
        Терещенко появился в кабинете через полчаса - бледный, но почему-то довольный, чуть ли не счастливый. Великолепный, тонкий, изящный человек, явившийся из иного измерения.
        - Она нарисовала картину лично для меня, - заявил он с порога. - Я привез вам ее… Обсудим.
        - Минутку, минутку, - мягко остановил его Бармин. - Вы слишком взволнованны. Сначала успокойтесь. Ваши мысли и ваши чувства, если они действительно серьезны, никуда не исчезнут, вы их не сумеете забыть. Садитесь, прошу вас. Чай, кофе?
        - Воды, обычной минералки, только без газа…
        Желание Терещенко было тут же выполнено. Он улыбался, отхлебывая из стакана воду, и выглядел очень довольным. «Пожалуй, я был прав, когда придумал для него это задание!» - подумал Лева.
        - Как ваше самочувствие?
        - Прекрасно, только душно что-то… Сейчас я вам покажу…
        Терещенко достал из широкого плоского дипломата картину в раме и протянул ее психоаналитику.
        - Ого! - воскликнул Бармин. - Действительно ребус.
        - Да. Надо сначала вглядеться, разобраться… Это очень занимательно!
        На небольшом листе плотного, шероховатого ватмана были разбросаны темные пятна различной конфигурации.
        - Вы не так смотрите, держите ее подальше от глаз… - Терещенко взял из рук Бармина картину и отодвинул ее на довольно приличное расстояние.
        - Так я тоже не вижу… Ах, вот оно что - теперь в самый раз.
        Это был карандашный рисунок какой-то фигуры на фоне цветущей листвы, выполненный мягким карандашом в черно-белой гамме. Линии - нечеткие, размазанные, сильно растушеванные - в отдельных местах почти сливались с бумагой.
        - Графика? - спросил Лева.
        - Смотрите, смотрите…
        Лева не был большим специалистом в области искусства, его интерес не шел дальше того, что обязан знать приличный человек в нынешнее время. Какие-то имена, названия, художественные понятия, модные тенденции, безусловно, были ему известны, но о графике как таковой он не имел никакого понятия. Тем прилежнее рассматривал он картину неизвестной ему художницы, которая имела столь сильное влияние на его клиента…
        Он смотрел долго, пристально - Терещенко все это время сидел молча, с любопытством наблюдая за ним, - и вдруг пришел к выводу, что в рисунке действительно что-то есть.
        - Забавно! - пробормотал он, то поднося картину к глазам, то отодвигая ее.
        Изображен был, безусловно, яркий солнечный день. Наверное, летний, совсем как сегодняшний, - солнце играло в листве. Удивительно, как простой карандаш мог передать оттенки света, от бледно-серого, почти прозрачного, до густо-темного. Тени и свет играли на бумаге, переливались - создавался эффект того, что листва в самом деле трепещет, двигается, словно от легких порывов ветерка.
        Сквозь полуоткрытые жалюзи в кабинет рвались солнечные зайчики - их отбрасывали своими лакированными крышами двигавшиеся под окнами машины. Блики скакали по стенам, потолку, по лицам Терещенко и Бармина, по картине, и невозможно было понять, где реальность переплетается с вымыслом, что в самом деле изображено на рисунке…
        - А что это за фигура в центре? Не вы ли? Никак не могу понять…
        - Нет, Лева, бог с вами! Не я, точно. Хотя именно эта часть картины больше всего возбуждает мое любопытство.
        - По-моему, похоже на ребенка - кудри, ямочки на щеках… - Лева Бармин был заинтересован не меньше, чем его пациент.
        - А вот это… Как вы думаете, что у него за плечами выступает?
        - Ага… - Бармин опять придвинул картину поближе. - Не проще ли было спросить у самой художницы, что именно она изобразила?
        - Нет. Я уже спрашивал - она сама не знает.
        - Забавно! - опять повторил Бармин. - Вашей художнице - Елена ее зовут, да? - вероятно, самой понравилась игра в картину-ребус. Да, она не скажет. Вы сами должны растолковать смысл.
        - Вы не находите, что фигура напоминает ангела? Вот эти небольшие выступы за плечами - они ведь словно крылья, да? - оживился Терещенко. - Мне показалось, что это ангел. Да, выступы не похожи на ветви деревьев, слишком симметричны… все-таки не ребенок, я думаю, а именно ангел.
        - Ангелов часто рисуют в виде детей, младенцев, - одобрительно кивнул Бармин. - А не скульптура ли? Смотрите, как неподвижна фигура - листья трепещут, переливаются, а она будто замерла, затаилась…
        - Нет, он живой, он улыбается. Или плачет.
        - Странная гримаса. Она может означать все что угодно. Может быть, при другом освещении…
        Они немного поэкспериментировали со светом - плотно закрыли жалюзи, включили лампы, потом распахнули окна настежь, впуская летний день… Фигура на бумаге каждый раз менялась, ее очертания колебались, существо на картине то смеялось, то страдало, жемчужным блеском светился ватман, словно его покрыли тонким слоем фосфора. Терещенко совсем побледнел, но потом заявил решительно:
        - Я вам скажу, доктор. Я вам скажу, что это. Или кто это. Это бог любви.
        - Бог… чего?
        - Бог любви. Амур, Купидон, как его… Я вам хотел сказать с самого начала. Неважно - младенец, скульптура, живой, не живой, плачет или смеется… Но это именно он.
        - В самом деле! - вдруг улыбнулся Бармин, поправляя круглые очочки на носу. - Амур!
        - Бог любви, - с удивлением, проникновенно повторил Федор Максимович. - Она хотела сказать мне о любви. Этот живой, переливающийся фон, этот свет… Любовь!

«Так я и думал! - мысленно воскликнул Лева. - Ему не хватало именно любви».
        - Почему вы так много вкладываете в это слово, сами чуть не трепещете? - спросил он клиента. - В прошлую нашу встречу вы всеми силами пытались доказать мне, что долг для вас важнее какой-то там любви. Что-то такое прорвалось наконец в вашей душе? Вы можете говорить со мной откровенно, я же ваш доктор, как-никак…
        - Я много повидал в своей жизни всякого, и плохого, и хорошего, но, оказывается, кое-чего не знаю. И, наверное, самого главного, - медленно произнес Терещенко.
        - В общем, не важно, что хотела сказать ваша Елена своим рисунком… Да, совсем не важно! Мне интересно, что здесь увидели вы, потому что она, кажется, попала в точку. Бог любви…
        - Да-да, именно об этом я… - Терещенко вдруг беспомощно всплеснул руками. - Доктор, я урод.
        - В каком смысле? - осторожно спросил Бармин.
        - В вашем, в психологическом. Я это понял буквально только что…
        - И?…
        - Я не способен к любви. К чувствам, к тому, что рвется из души, из сердца… Я не способен к страсти. Нет, я люблю и все такое, но я не знаю страсти. Поэтому я урод. Что-то вроде робота. У меня нет чувств, одни программы. Я запрограммирован делать то-то и то-то, испытывать то-то и то-то, говорить и делать в соответствии…
        - Что вы подразумеваете под любовью… под страстью, вернее? - спросил Лева.
        - Нечто вроде помешательства, - усмехнувшись, пожал плечами Федор Максимович. Он как будто немного смутился, произнося последнюю фразу.
        - Продолжайте.
        - Об этом, наверное, свойственно рассуждать только женщинам, смаковать всякие там сцены на балконе, миллионы алых роз, слезы и сопли и прочую дребедень… Я любил и люблю, у меня жена, три дочери… Но, боже мой, как глупо… я не знаю, что такое страсть!
        - Есть ли у вас проблемы в интимной жизни?
        - Нет, все в порядке. Я человек в возрасте, но сексопатолог мне пока не нужен, - немного обидевшись, заявил Терещенко. - И вообще, я же вам сто раз повторял, что с точки зрения физиологии я в хорошей форме, но вот внутри… этот червь, который меня давно грызет… Я вдруг понял, что это. В общем, я урод, - повторил он с недоумением и упрямством.
        - Вы сегодня пришли ко мне с улыбкой на лице, счастливый. Это потому, что вы поняли, что с вами. Разгадали наконец…
        - Да! Амур, Купидон, отравленные стрелы… Но как она оказалась права, прямо провидица какая-то!
        - Вы не преувеличиваете ее способности? Может быть, вы увидели то, что хотели увидеть?
        - Может быть… Знаете, я в последнее время думаю только о ней. И это вторая причина моего прекрасного настроения…
        - Страсть?
        - Да! Страсть по отношению к ней. А вдруг я не такой уж урод, - играя золотой зажигалкой, Терещенко опустил глаза и улыбнулся. Он точно смущался, хотя если б знал, с какими странными, даже нелепыми проблемами приходили в этот кабинет люди, то не стал бы делать этого. - Лучше поздно, чем никогда.
        - «Перед лицом единственно прекрасной иссяк источник горести напрасной…»
        - Что это? - спросил с изумлением Федор Максимович, выронив из рук зажигалку. Стихотворные строки, такие простые слова неожиданно сильно подействовали на него.
        - Это Гете. «Мариенбадская элегия». Ему было уже лет семьдесят с лишним, когда он влюбился в одну замечательную девушку и по сему поводу написал эти стихи. Но, заметьте, до того он влюблялся и терял голову много-много раз.
        - «Горести напрасной»… Много-много раз… Со мной - еще никогда.
        - Учтите, я ни на что не намекаю, - предостерегающе поднял палец Лева. - Вы не старик, и вы способны к любви… только, мне кажется, не хотите замечать этого.
        - Может быть.
        - А как вы представляете себе страсть? Вы вообще уверены, что она есть, что ее не выдумали талантливые писатели и кинорежиссеры, чтобы людям было не так скучно проводить свой досуг? Есть ли она вообще? - неожиданно спросил Лева.
        - Есть, - твердо ответил Терещенко. - Конечно, по голливудским мелодрамам нельзя судить о настоящей любви, там все… сделано, но, наблюдая окружающих меня людей - друзей, знакомых, незнакомых, просто прохожих иногда, - я понимаю, что она есть…
        - Замечательно!
        - Есть вещи, которые нельзя объяснить. Они просто есть - и все. Алгеброй гармонию не проверишь. Любовь - она как вера, в ней очень мало рационального…
        - А оценить с помощью разума свои чувства к Елене вы можете? - спросил Лева.
        - Могу, как ни странно! Страсть моя только в самом начале, я не могу не думать…
        - Вы думаете, что в будущем будете даже способны на поступок?
        - Да, - кивнул Федор Максимович. - Я бы и сейчас сделал что-нибудь такое… Только я совсем не уверен в ее чувствах.

«Если он так верит в свои чувства, - думал между тем Бармин, - пусть делает, что хочет. Ведь не только любовь он имеет в виду, но и свободу… Он действительно связан, прямо-таки опутан условностями, черт знает что творится в его голове, ему просто необходимо немного отпустить поводья!»
        - А если она вас отвергнет?
        - Меня? - удивленно спросил Терещенко. Он был так уверен в себе, уверен в том, что обязательно получит то, что хочет, что никаких сомнений не допускал.
        - Хорошо, тогда я спрошу о другом - разрыв прежних связей вас бы не испугал?
        - Нет, - втайне Федор Максимович был уверен еще и в том, что как-то сумеет объяснить своей семье теперешнее свое состояние. Они поймут, простят, они позволят… Ведь с ним это в первый раз и, возможно, в последний! «Перед лицом единственно прекрасной…»
        - Вы думаете, Елена…
        - Она особенная! - прошелестел своим тихим голосом Терещенко, опять глядя в сторону. - Я много всяких видел - необыкновенных, разных, ярких… Но только она кажется мне живой. Настоящей. Вы понимаете, о чем я?
        - Да. О такой мечтает каждый мужчина, - вздохнул Бармин, у которого был свой собственный идеал женщины.
        - Что вы мне посоветуете?
        - Делайте только то, что доставляет вам удовольствие. У вас, мне кажется, довольно сильно развит комплекс вины… Так вот, если вам вдруг начнет казаться, что вы сделали что-то не то, не казните себя, не пилите. Вам и в самом деле необходимо хотя бы немножко безрассудства.
        - Я и сам об этом догадывался, - вздохнул Терещенко. - Но мне гораздо легче, что вы подтвердили мои мысли.
        Бармин еще раз взял в руки картину, вгляделся в нее.
        - А ваша Елена талантлива…
        - Да, она талантлива. Искусство… оно недоступно большинству, это все равно что уметь разговаривать с богом… У меня никогда не было столь талантливой женщины. Я к вам еще зайду, Лева. Я бы с вами еще посоветовался… о том, как будут развиваться дальнейшие события.
        Он ушел, а Бармин откинулся в кресле. «За все надо платить, - упрямо подумал он. - Вот он нашел любовь… пардон, страсть. А что он потеряет?»

…Две подруги курили у входа в медицинский центр - одна, в чем-то розовом, прозрачном, похожем на ночную рубашку, нашла у себя венозную «звездочку» под коленом и решила избавиться от нее. Другая, в зеленом шелке, пришла сюда сделать липосакцию на бедрах.
        - Гляди, какой папик! - воскликнула розовая, толкнув локтем подругу.
        - Видный дядечка, - согласилась та, отводя сигарету в длинном мундштуке в сторону. Терещенко в это время садился в свою машину, предупредительный шофер захлопнул за ним дверцу. - Как в американском фильме…
        - Да, от такого спонсора я бы не отказалась.
        Федор Максимович, уезжая от психоаналитика, чувствовал себя уверенно и спокойно. Он теперь знал, что ему надо делать.
        Смысл жизни найден. Есть интерес, есть страсть, и впереди еще столько чудесных дней, наполненных любовью и радостью.

* * *
        Оранжевое солнце медленно опускалось за горизонт, было жарко, как в Африке.
        Елена сидела на балконе своей квартиры в раскладном полотняном кресле, медленно глотала мороженое из глубокой креманки и внимательно рассматривала строящийся неподалеку дом.
        Елена посчитала этажи - рабочие возвели уже двенадцать. Значит, дело движется к завершению строительства. Скоро приделают новому дому крышу, оштукатурят стены внутри, пустят по трубам воду… Заскользят вверх-вниз стальные лифты, на балконах будут стоять цветы и сушиться белье… Но сейчас дом пуст, в темных провалах окон не заметно ни одного движения. Вечер, смена закончилась. Елена прищурила глаза и представила, как через некоторое время и этот дом заполнится людьми - они будут есть, спать, пить, радоваться, скандалить, зазвучат детские голоса, и временами, перекрывая все звуки, будет доноситься оттуда музыка из квартиры какого-нибудь отъявленного меломана…
        Всюду жизнь. Будет новая жизнь… А вдруг и там чья-нибудь семья разобьется из-за того, что бесшабашный веселый сосед полюбит яркую длинноногую соседку? Черт знает что может произойти в этом доме, который стоит сейчас без крыши. Может быть, люди напрасно считают себя хозяевами своей судьбы, своих эмоций и влечений? Может быть, все дело в стенах нового жилища, в чем-то таком… Родятся дети, которые на старом месте никогда бы не появились на свет, угаснет кто-то, оторванный от прежних корней… Или кто-нибудь кого-нибудь убьет! Не из-за того, что приревновал или выпил лишнего, а потому, что солнце стало светить с другой стороны, что потолки другие и с балкона виден лес…
        Елена думала обо всех этих пустяках, стараясь не замечать одну, главную тему, которая уже давно ее мучила.
        На балкон вышел Костя - в открытой борцовской майке, старых шортах и шлепанцах на босу ногу.
        - Сидим? - улыбнулся он. - Дай-ка ложечку лизнуть…
        Елена протянула ему всю креманку с ложкой:
        - Я не хочу больше.
        Костик за один присест уничтожил все мороженое, потом положил жене руку на плечо:
        - Лепота!

«Сейчас или никогда», - подумала Елена и осторожно освободилась от Костиной руки.
        - Дорогой муженек, нам надо серьезно поговорить кое о чем.
        В глазах Костика что-то мелькнуло, но он не подал виду.
        - Пожалуйста! - добродушно произнес он. - И на какую тему? Кстати, у нас в редакции Редников сегодня отколол номер - повесил в курилке объявление, что потеряна…
        - На тему любви, - перебила мужа Елена, уже сосредоточившись на предстоящем разговоре и решив для себя: «Главное, чтобы я первой предложила расстаться!»
        - Любви? - удивился Костя. Лицемерно, как показалось Елене.
        - Ну да. Ты только не перебивай - ведь у меня нет литературного таланта, я гладко излагать мысли не умею, собьюсь еще.
        - Не буду, - вдруг испугался он.

«Думает, что я сейчас заявлю, будто знаю обо всем… Фигушки!»
        - Костя, я тебя не люблю. Вот не люблю - и все. Ты только не перебивай меня! Ты хороший, славный, добрый, но… не мой.
        Костя растерянно смотрел на нее.
        - Что это значит? - спросил он.
        - Сейчас поясню. Помнишь, как мы поженились?
        - Ну… да.
        - Помнишь, как ты сказал перед свадьбой, что наш брак - союз двух творческих людей, союз равных?
        - Я не понимаю…
        - Что таким, как мы, выгодно жить рядом, потому что мы всегда поймем друг друга, никогда не станем ленивыми бюргерами, ведь мы рациональные люди…
        - Ах, вот оно что! - расхохотался Костя. - Тебя как женщину до сих пор преследует слово «рационально»!
        - Костя, я не люблю тебя, - упрямо повторила Елена. - Давай расстанемся.
        - У тебя кто-то есть? - вдруг встрепенулся он.
        - Нет.
        - Но почему же…
        - Потому что мне надоело жить рационально, - Елена едва сдержалась, чтобы не сказать мужу о том, что в курсе его похождений. - И вообще, я хочу жить одна. Мое творчество требует отрешенности.
        - Так чего же ты раньше ничего мне не говорила?
        - Я терпела. Но теперь мне надоело терпеть эту нудную семейную жизнь, - резонно возразила она. - Костя, голубчик, нам надо разойтись!
        - Ты серьезно? - В его глазах опять появились растерянность и страх. Да, он тоже собирался поговорить с женой на ту же тему, давно собирался, но все как-то было недосуг. И вот теперь она сама… Возможно, это к лучшему?
        - Да.

«Я успела. Я все-таки успела! Я первой сказала ему, что нам надо расстаться. Кажется, его даже задело то, что я и не любила его никогда. Пусть помучается!»
        - Ты знаешь… - нерешительно, с сомнением начал Костя, - я сам собирался поговорить с тобой. Я тоже считаю наш брак ошибкой, и… я не понимаю твоего творчества.
        Елена расхохоталась - ей вдруг стало ужасно смешно, несмотря на всю важность момента. Смех так легко и естественно вырвался из ее груди, что на какой-то миг Косте стало обидно за себя.
        - Отлично, - наконец заставил он себя сказать. - Кстати, раз уж мы об этом заговорили, то я тоже должен кое в чем тебе признаться. Лучше, если ты узнаешь все сразу и от меня. Отлично! Мы будем честными друг с другом. Так вот: у меня есть женщина, которую я люблю.
        - Неужели? - ахнула Елена. - Как же я не догадалась? Впрочем, это вполне объяснимо - ведь я была к тебе равнодушна! Кто же она? Ах, Костя, я на тебя совершенно не обижаюсь, но уж очень любопытно…
        - Ты правда ни о чем не догадывалась? - с сомнением переспросил Костя. - Хорошо, я тебе скажу - ты ее прекрасно знаешь.
        - С ума сойти! Я ее знаю, оказывается! - с восторгом воскликнула Елена, словно услышанное показалось ей чрезвычайно забавным. Но про себя она с опаской подумала:
«А не переигрываю ли я?» - Ну-ка, я попробую угадать. Твоя секретарша Катенька? Или Наталья Петровна, та, что на прошлой квартире жила в соседнем подъезде?
        Елена принялась перечислять всех знакомых женщин - Костик лишь отрицательно качал головой.
        - Да кто же она? - Елена сделала вид, что даже рассердилась на себя за свою недогадливость.
        - Близко, очень близко. Совсем рядом, - Костика и самого вдруг захватила игра в угадайку.
        Он кивнул головой в сторону, по направлению квартиры соседей.
        - Я не понимаю, о чем ты… Лариса? - удивленно предположила Елена. - Не может быть!
        - Она.
        - Костя, ну что ты чепуху говоришь… - Елена даже вроде бы обиделась, будто ее неудачно разыграли. - Не придумывай напраслины. Лара - замечательная женщина, она обожает своего мужа, на днях я заходила к ним… уж не помню, зачем, за каким-то пустяком… - Елена стала горячо защищать свою соседку и рассказала, что она, вероятно, помешала милому супружескому развлечению - в каком виде была Лара, в каком Игорь, как муж с женой смотрели друг на друга и что на их лицах читалось, чем они только что занимались…
        Елена все придумывала, хотя на днях действительно заглядывала к соседям. Ложь вперемешку с правдой имела убийственную силу. Костя побледнел.
        - Тебе показалось, - ледяным голосом прервал он рассказ жены. - Все это чтение по лицам… несущественно. Не придумывай. Между ними нет никаких отношений, хоть они и живут вместе.
        - Значит, Игорь знает, что у его жены роман с тобой?…
        - Он еще ни о чем не знает.

«Отлично, кажется, я его задела. Пусть помучается! - злорадно подумала Елена. - Ишь ты, как побледнел».
        - Костя, полно тебе… Ты ведь разыгрываешь меня? - жалобно протянула Елена.
        Костя рассеянно похлопал ее по плечу.
        - Нет, матушка, нет. Как это ни печально - все правда… Но для тебя ведь это не удар?
        - Ну… - Елена надула губки. - Все равно неприятно. Хоть я и современный человек…
        Она старалась играть как можно естественнее. Намекнула мужу, что его новое увлечение не ранило ее в сердце, и не ошиблась - ее безразличие очень задело Костю.
        - Послушай, Костя! - внезапно воскликнула она, словно какая-то новая мысль озарила ее. - Может быть, нам собраться всем вчетвером и спокойно обсудить сложившуюся ситуацию? Игорь тоже должен обо всем узнать!
        Костя все больше мрачнел и хмурился. Он никак не ожидал, что Елена поведет себя так спокойно. Значит, действительно, жена не любила его. Он сам, совсем недавно страстно желавший соединится с Ларой, вдруг начал сомневаться в правильности своего решения. «А стоит ли?» - мелькнула трусливая мыслишка, но потом он вспомнил, какие у Лары ноги, глаза и все такое прочее…
        - Это было бы замечательно, - промямлил он. - Но я не знаю, как ко всему отнесется Игорь. Возможно, для него новость будет ударом.
        - А ведь правда… - с огорчением согласилась Елена. Краешком глаза она следила за мужем и видела, что тот вполне ей верит. Собственное лицемерие приводило ее в восторг - никто и никогда не узнает, что на самом деле она чувствует, что в ее жизни был тот унизительный, жалкий момент - когда она стояла под окнами старой дачи и пыталась сдержать стук своего сердца, а за стеклом на фоне горящей свечи вырисовывались два силуэта… - Пожалуй, Игоря надо как-то подготовить.
        - Да, надо, - кивнул Костя. Теперь он вел себя с женой как с союзницей.
        - Но слишком тянуть резину тоже не стоит. Тебя, Лара, наверное, здорово ревнует. Ну, что ты живешь со мной под одной крышей.
        - Мы все живем под одной крышей, - он опять побледнел.

«Ага, ты опять ее ревнуешь!» - забавлялась, продолжая игру Елена.
        - Что же делать?
        - А черт с ними, с его чувствами… Не надо отрубать хвост по кускам! Будем резать сразу.
        - И что ты предлагаешь?
        - Скажем ему. А потом… я сам пока не знаю.
        - Что ж, решим все вместе, чтоб ничьи интересы не были ущемлены. Идем к соседям, - Елена поднялась из кресла и, стараясь унять разбушевавшееся сердце, медленно пошла к дверям. - Кажется, я уже где-то видела похожую ситуацию…
        - В одной старой отечественной комедии. «Не может быть!» Леонида Гайдая.
        - Вот уж действительно - не может быть.
        - Там герои собрались за круглым столом и принялись бурно обсуждать, кому с кем остаться…
        Не бледный, а уже какой-то белый, Костя позвонил в дверь соседям. Они, конечно, много раз обсуждали этот момент с Ларой, но никто из них тогда не мог предположить, что ситуация разрешится столь неожиданно и легко. Даже слишком легко. Если бы и Игорь мог с той же легкостью, что и Елена, самоустраниться…
        Дверь открыла Лара - в домашнем длинном сарафане пестро-темной расцветки, делающей ее похожей на крестьянскую девушку, этакую хорошенькую крепостную из веселого современного фильма про старые времена. Только темные глаза ее никак не подходили для комедии. Она вздрогнула, увидев на пороге хитро улыбающуюся Елену и своего возлюбленного, бледного, как побелка на потолке их нового дома.
        - Ларочка, ты только не пугайся… - протянул к ней руки Костя, и в этот момент Елена не могла не признаться себе, что все-таки здорово его ревнует.
        - Кажется, я поняла. Ты все знаешь, Елена… - прошептала Лара, а потом крикнула в глубину комнаты: - Гарик, к нам пришли!
        - Лара, я ей все сказал, и теперь нам надо обсудить ситуацию вместе! - торопливо произнес Костя.
        - Привет! - из комнаты вышел Игорь с молотком в руке. - Костя, ты очень кстати - я там пытаюсь с одной непослушной полкой разобраться…
        Он еще ни о чем не догадывался - прекрасное ласковое лицо, безвольный и мягкий абрис губ, золотисто-каштановые кудри взлохмачены. «Он красив, - вдруг с безразличием художницы подумала Елена. - Его бы в нашу студию, попозировать… Прекрасная фактура. Нарцисс, любующийся своим отражением, или Аполлон у ложа Венеры».
        - Привет, - добродушно ответил Костя и, взяв у соседа из рук молоток, спрятал его куда-то за спину. - Мы тут не просто так. Есть серьезный разговор.
        Лара перехватила молоток и утащила его куда-то.
        - А что случилось?
        Безмятежное выражение вмиг слетело с лица Игоря - он что-то почувствовал.
        - У вас тут круглый стол есть?
        - Что?
        - Круглый стол! - повторила Елена.
        - Да что случилось? - Игорь, не отрываясь, глядел на Лару. - Тебе плохо? - Он протянул руку и коснулся лба жены, но в этот момент Костя быстро отвел руку соперника. Елена опять почувствовала ревность. Если бы к ней кто-то сейчас потянулся, Костя остался бы безразличен к этому жесту.
        - Костя, ты что? - удивился Игорь. - Идемте в комнату, там хоть и не круглый, но стол стоит, посидеть за ним можно. Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, - вы, ребята, рассердились из-за тех досок, что я обещал вам дать для дачи, но Жариков из первого подъезда их перехватил, и потом…
        Елене вдруг стало жаль его и стыдно.
        - Милый Игорь, - сказала она, проходя в комнату, служившую гостиной. - Мы с тобой сегодня не в самом лучшем положении.
        - Мы с тобой? - удивился Игорь, когда они вчетвером расселись возле стола. Стоявший посреди него графин с водой Лара, изогнувшись, засунула куда-то под диван. Игорь смотрел на жену со все возрастающим изумлением.
        - Качалин, ты сам скажешь, или мне самой начинать? - Елена толкнула ногой под столом мужа.
        - Игорь, ты меня прости, но мы решили этот вопрос решить цивилизованно… Решили решить… Черт знает что, тавтология какая-то. Мы с твоей женой… - начал Костя.
        - Вы с моей женой? - еще больше удивился Игорь.
        - Да, мой муж и твоя жена… - вступила в разговор и Елена.
        - Ребята, вы у меня вызываете очень нехорошие подозрения! - нахмурился Игорь. - Говорите толком.
        - Игорь, я должна тебе признаться… - Лара вышла из-за стола и встала позади Кости. - Мы уже давно с ним встречаемся, и это больше чем обычная интрижка.
        - Ты еще не понял? - сурово спросила Елена.
        - Я все понял, - неожиданно спокойно заявил Игорь. - У меня, кажется, выросли рога.
        - Милый, так получилось, - своим нежным, глубоким, чуть хрипловатым голосом пропела Лара, в самом буквальном смысле прячась за широкую Костину спину. - Прости меня, Гарик, но больше я не могу скрывать…
        - Тебе было плохо со мной? - все так же спокойно спросил тот.
        - Нет, но…
        - Ребята, давайте обойдемся без лирики, - решительно заявил Костя, чувствуя, что ситуация все больше начинает перерастать в мелодраму, а сие обстоятельство может очень сильно затормозить процесс расставания бывших жен и мужей - пойдут слезы, причитания, воспоминания о прежней жизни, трогательные моменты из прошлого… - Только факты. Только дело.
        - Разумно, - одними губами усмехнулся Игорь.
        - Итак, мы с Ларой любим друг друга, у нас все серьезно, и мы собираемся жить вместе.
        - Кто бы сомневался, что у вас все серьезно… - пробормотал Игорь.
        - Нет-нет, без эмоций! - испугалась Лара.
        - Пардон…
        - В общем, так, - в дело вступила Елена, - нам надо решить, как жить дальше. Ты, Костик, как я понимаю, не собираешься оставлять свою обожаемую Ларочку здесь, рядом с Игорем. Как бы чего не вышло… Да и ты, дорогая Ларочка, тоже не в восторге от того, что Костя находится в одной квартире со мной.
        - Елена, я тебя прошу… - поморщился Костя.
        - Все-все-все! Ты видишь, трудно обойтись без лирики, но я постараюсь. Как же нам жить дальше? Может быть, сделаем обмен… пока временный, конечно? Костик переедет к Ларе, а Игорь ко мне. Только вот незадача - что же нам делать вместе с Игорем? Между нами нет такой необыкновенной любви, да и я, как уже говорила тебе, Костенька, стремлюсь к одиночеству. Для творчества весьма полезно, знаете ли…
        Игорь сидел какой-то чересчур спокойный, переводя взгляд то на одного, то на другого участника этой странной встречи. Он словно силился понять смысл происходящего, но тот все время ускользал от него.
        - Может быть, все наоборот? - тихо сказала Лара. - Я к Косте, а ты к Игорю…
        Елена показала маленькую, но весьма решительную фигу, сложенную из ее артистических пальчиков.
        - Елена, я тебя прошу… - в дело опять вступился Костик, но на Лару соседкина комбинация из пальцев неожиданно подействовала самым благотворным образом.
        - Дело ваше, - она пожала плечами, показывая, что относится ко всему происходящему тоже с иронией. - Хотя, мне кажется, это неплохая идея. Игорь, тебе ведь всегда нравилась Елена? Елена, а как тебе мой муж? Он ведь такой славный, правда? - последние слова она произнесла даже с грустью.
        - Все это называется свингерство, - подсказал Игорь. - Елена, а правда, я тебе нравлюсь?
        Он тоже пытался шутить, скорее, по инерции.
        - Очень, - поддаваясь всеобщему настроению, кивнула Елена и провела ладонью по волосам Игоря, который сидел рядом с ней. - Я как раз недавно думала об этом. Нет, я действительно не шучу… Отчего бы нам тоже не сойтись?
        Что-то дрогнуло в лице у Лары - похоже, и ее настигло нечто вроде ревности. Она, конечно, уже целиком принадлежала другому мужчине, но к мысли о том, что вот так быстро придется расстаться с Игорем, еще не привыкла.
        - Он хороший. Он очень хороший, - тонкое Ларино личико скривилось - то ли ирония, то ли жалость исказили его. - Елена, а почему бы тебе правда не присмотреться к Игорю повнимательнее?
        - Хочешь смягчить ему удар? - спросила Елена прямо. - Хочешь сразу пристроить его в хорошие руки, чтобы муж ни на миг не почувствовал себя одиноким и заброшенным? Благородно. Только не по отношению ко мне…
        - Да, ребята, в самом деле, - все так же спокойно сказал Игорь. - Не решайте за нас, пожалуйста. Сами разберемся. Давайте поговорим о главном.
        - О чем именно?
        - О разводе. Я так понимаю, именно к нему мы все стремимся.
        Развод. Это слово прозвучало очень резко и… эффектно. Так вылетает пробка из бутылки шампанского, заставляя всех присутствующих вздрогнуть, а слабонервных дам даже вскрикнуть. Костик из бледного вдруг сделался очень румяным, Ларино лицо, наоборот, лишилось краски, а Елена шумно вздохнула.
        - Или вы хотите оставить все как есть? - спросил Игорь. - Ведь свингерство, насколько я помню статьи из журнала «СПИД-инфо», предполагает и возврат. Обмен партнерами на какое-то время, так сказать.
        - Игорь, я тебя как мужчина мужчину прошу - давай серьезно!
        - Игорь, правда, ты серьезно? - Лара закрыла лицо ладонями, черный лак на ее длиннейших ногтях смотрелся сейчас жутковато. - Ты хочешь, чтобы я пожила немного с Костей, а потом вернулась к тебе?
        - Просто черная комедия, - вдруг пробормотала себе под нос Елена. - Комедия ужасов…
        - Не бойся, милая, этого не будет, - с холодной лаской произнес Игорь, обращаясь к Ларе. - Я пошутил - я не потребую твоего возврата. Ты же не вещь, а живой человек. У тебя есть душа…
        Теперь Лара смотрела на своего мужа как загипнотизированная, и Костику очень не понравилось выражение ее лица. «Конечно, она любит меня, - вдруг подумал он, - но все-таки… вдруг решит остаться с мужем? Из жалости… Как-то она чересчур беспокоится за него».
        - Ладно, я знаю, что делать, - энергично поднялся он из-за стола. - Сейчас мы с Ларой соберем кой-какие ее вещи и уедем ко мне на дачу. А разводиться и решать прочие матримониальные проблемы начнем потом. Когда все устаканится. Ву компренэ?
        - Славненько, - тоненьким голоском подытожила Елена, отодвинув стул. - Мы не будем думать об этом сегодня, мы подумаем об этом завтра. «Час наслажденья лови, лови, младые лета отдай любви…» - Напевая, она с самым невозмутимым видом покинула квартиру соседей. Последний взгляд, тайком, она бросила на Игоря. «Удивительный человек, - подумала она. - Меньше чем за час разрушилась вся его жизнь, а он сидит как ни в чем не бывало, хлопает своими ангельскими ресничками… Или до него не дошло еще? Ах, какая у них с Ларой была любовь, какая любовь… И вот все кончилось».
        - Ну-с, не буду вам мешать, - через некоторое время произнес Игорь, бесстрастно наблюдая, как Лара торопливо распихивает по рюкзакам и сумкам свои вещи. - Пойду прогуляюсь пока. Ларочка, и что это у тебя столько черной одежды? Вечный траур какой-то…
        - Игорь, давай поговорим по-мужски. Скажи, что ты обо мне думаешь… - Костик, похоже, со свойственным ему добродушием решил взбодрить соседа - все-таки совесть его мучила.
        - Ничего не думаю, - равнодушно произнес Игорь, выходя из дома.
        - Игорь! - вскрикнула Лара и уткнулась в черную шелковую блузку, всю пропитанную горьким ароматом французского парфюма. - Игорь…
        - Лара, ну что ты! - Костя обнял ее изо всех сил, отвел руки от лица. - Все будет хорошо.
        - Костя, но мне его так жалко, так жалко… Я не думала, что будет так жалко!
        - Ты кого любишь - его или меня?
        - Тебя…
        - Вот и думай только обо мне. Он переживет, а вот я умру без тебя.
        - А куда он ушел? Вдруг он что-нибудь с собой сделает?
        - Он ничего с собой не сделает, уж поверь старому людоведу и душелюбу, я в человеческой психологии неплохо разбираюсь. Он ушел, чтобы не мешать нам. Ближе к ночи вернется, обойдя весь район, потом ляжет на диван, чтобы упиться страданиями, и начнет размышлять, почему ты его бросила. Решит, что во всем виноват он, а потом уснет неожиданно для самого себя. Утром он проснется и, глядя на летнее солнышко, поймет, что все не так уж плохо, даже больше того - свобода таит столько заманчивых перспектив…
        - Ты уверен? - с изумлением спросила Лара, смахнув слезу со щеки.
        - А то! Миль пардон, сейчас сбегаю к себе за чемоданчиком…
        - Костя, погоди… А Елена? Она как?
        - Она только обрадовалась! Ты представляешь - самым натуральным образом обрадовалась! Собственно, этот разговор она первой и завела: мол, надо бы нам расстаться, потому что я жажду одиночества, ты мне надоел и так далее.
        - Она о нас знала?
        - Нет! - расхохотался он.

* * *
        Солнце уже опустилось за горизонт, но последний ярко-красный луч еще горел над землей, трепетавшая на легком ветерке листва отсвечивала багрово-черным театральным пламенем. Было совсем светло, несмотря на поздний час, и маленький пригород еще шумел бурной летней жизнью - вопили подростки на спортивной площадке, гоняя мяч, молодежь постарше бренчала где-то за кустами на гитаре и пела какие-то заунывные песни на темы всеобщего непонимания. Старушки еще сидели поредевшими гроздьями у подъездов, ведя неспешную беседу о политике нового президента. Гудел высоко в голубом вечернем небе самолет, стучали колесами последние электрички. Мир и покой царили на земле, короткая летняя благодать охватывала все вокруг, до самой последней чахлой травинки у обочины.
        И все это странным образом диссонировало с тем, что творилось сейчас на душе Игоря. Вернее - ничего там не творилось. Он медленно шел куда-то вперед, с удивлением, не узнавая, глядел по сторонам и не понимал, почему же боль все никак не настигнет его. Он знал, что ему должно быть больно, ужасно больно. Может быть, ему надо было броситься с ножом на вероломного соседа, умолять Лару не делать чудовищной ошибки… Слезы должны были катиться у него из глаз… Ситуация самая подходящая, не грех и мужчине поплакать, когда любимая жена неожиданно бросает его.
        Но ни слез, ни жажды мщения у Игоря не было - ему словно сделали укол с заморозкой в самый главный нерв, прямо в сердце. Сердце было холодным, оно ни на что не реагировало. Игорь шел все дальше вперед, оглядываясь по сторонам, пытаясь взглядом зацепиться хоть за какую-нибудь мелочь, способную вывести его из странного оцепенения… «Она меня бросила. Лара бросила меня…» - засела в мозгу одна-единственная мысль.
        На пустыре собачники возились со своими собаками, кто-то крикнул ему приветствие. Кажется, тот самый сосед, Жариков… Игорь механически помахал ему в ответ рукой и пошел дальше.
        Сумерки стремительно и неотвратимо накрывали землю, едва трепетала листва в жарком летнем воздухе, и казалось, это вздыхали тысячи влюбленных, прячась за деревьями.
«Она меня бросила».
        Он был уже в лесу, шел по широкой ровной тропинке, вытоптанной шагами тысячи гулявших здесь людей. В этот час здесь было совсем безлюдно, и Игорь не ощущал ни беспокойства, ни усталости. Ну хоть что-нибудь должно же появиться перед его глазами, способное вывести его из ступора?
        Подмосковный лес оказался на удивление большим. Игорь долго бродил по нему, в лунном свете выискивая тропинки, продираясь сквозь заросли, словно в какой-нибудь глухой сибирской тайге, и чуть не провалился к какой-то колодец. Возможно, лес и не был таким большим, как показалось Игорю, просто он бродил по одним и тем же тропинкам, свивающимся в затейливый лабиринт. Бродил по кругу. Наконец каким-то чудом выбрался на берег Яузы.
        Он обвел берег равнодушным взглядом. Крутой склон, серебряная в лунном свете трава, поваленное дерево со страшными торчащими корнями, мрачно оскалившееся в темноте, словно хищный зверь, готовый напасть на свою жертву…
        Игорь сел на поваленный ствол, посмотрел на небо. В небе были звезды - и больше никого. Никого, кто смог бы объяснить ему случившееся. «Господи, что же мне делать? - растерянно подумал он. - И что же все-таки произошло? Почему?»
        Он не чувствовал ни времени, ни пространства, весь сосредоточенный на желании понять жизнь. Перед его взором мысленно пронеслись картинки из прошлого - как они познакомились с Ларой, как жили первое время, он вспомнил надутую, недовольную физиономию своей тещи, Анны Георгиевны, с какой она сидела на свадьбе дочери, вспомнил прелестные, беззаботные дни на старой квартире, друзей, знакомых… Вот Лара приходит с работы, вот она открывает утром глаза… Ничего особенного в этих воспоминаниях не было. Вероятно, жизнь тысяч миллионов людей ничем не отличается от его жизни. Но почему так не хочется расставаться со всем этим, бросать прожитые вместе с Ларой годы в пустоту, в бездну, вычеркивать их навсегда?…
        Небо светлело, розовело, голубело, наступил ранний летний рассвет. «Что за ерунда такая? - с досадой продолжал думать Игорь. - Ведь должен же быть ответ!» Ему не хотелось ни спать, ни есть, усталости не было. «Интересно, а почему я ничего не замечал? Лара же всегда говорила мне, что я очень чуткий, вижу любые изменения в ее настроении. Отчего же тогда я не обратил внимания на происходящую в ней перемену? А в ней и не было никаких перемен… Что они делали, когда встречались с Костей? Как между ними завязалась эта неожиданная любовь? Где следы всего происходившего недавно, почему я их не вижу? Может быть, когда-то они сидели на этом дереве на берегу реки и целовались… Чушь. Почему здесь… Или не чушь?»
        Какая-то птица над его головой, проснувшись, резко и тонко закричала - и вмиг ночное оцепенение покинуло Игоря. Он наконец дождался того самого знака, который привел его в себя.
        - Лара! - с отчаянием пробормотал он и закрыл лицо руками.

* * *
        Елена была очень горда тем, что ей удалось провести Костика. Победа небольшая, и с ее помощью она почти ничего не выиграла - муж все равно ушел, для окружающих она так и осталась брошенной женой, но чувство самоудовлетворения не покидало ее.
        После ухода Кости, которому она бросила на прощание благодушное и ехидное: «Совет вам да любовь!», она выпила бутылку шампанского, которая оставалась от последней вечеринки. В дополнение выкурила длинную толстую кубинскую сигару, хранившуюся в их доме как сувенир, и минут сорок болтала по телефону с какой-то знакомой, чье имя она вдруг забыла посредине разговора.
        - А я с мужем собралась разводиться! - радостно сообщила она. - Свобода - это такое счастье.
        Знакомая энергично поддержала ее.
        Потом Елена легла спать и богатырским сном проспала до самого утра, до тех пор, пока привычная перед пробуждением дрожь не пробежала по телу, напоминая ей, что даже в мечтах она не может овладеть тем, что больше всего ей нужно. Тот, кого она любила, был совсем рядом, но она тщетно тянула руки, пытаясь прикоснуться к этому милому, серьезному, иконописному лику. Гриша! Она старалась изо всех сил, ей казалось, что, прикоснувшись, она навсегда избавится от тягот и неприятностей своей бестолковой жизни…
        - Господи, господи! - пробормотала она, открывая глаза. - Какая это все гадость!
        Под гадостью она подразумевала предательство Кости, который с красногубой дьяволицей из соседней квартиры…
        Бутылка шампанского стояла на столе рядом. С трудом приподнявшись на локте, Елена допила несколько последних глотков, приторно-сладких, уже без всяких следов газа.
        В доме было тихо. Елена любила именно такую тишину - монотонную, ничем не заполненную. Ее окружали лишь смутные отголоски звуков, несущихся с улицы, да шорохи и незаметные стуки нового дома, дающего усадку. Кости не было, не вопил голосом спортивного комментатора телевизор, не гудела истошно кофемолка на кухне - не раздавались обычные утренние шумы, создававшие фон в квартире Качалиных. Но в первый раз тишина не приносила Елене покоя. Потому что тишина была заполнена ее мыслями. Ее досадой. Ее бессилием. «Какая гадость! И почему это произошло именно со мной?!»
        Она знала, что в скором времени острота ощущения обиды пройдет и она даже почувствует радость от ухода мужа, - такова была ее кошачья, независимая натура. Но проблема заключалась не только в Косте. А в чем? Чтобы тот, из ее сна, появился наконец, прижал ее к груди, провел ладонью по волосам… Ах, не надо никаких необыкновенных ласк, не надо торжественных, как клятвы, слов, лишь бы она могла любить - того, единственного… Или не Гриша приходил к ней каждую ночь, а кто-то другой, неизвестный пока, неразгаданный?
        Она вошла в ванную, чтобы умыться, и увидела в зеркале свое бледное, почти серое лицо. Даже ее ярко-голубые глаза как будто потускнели, покрылись пеленой.
        - Шампанского было явно слишком, - строго сказала Елена своему отражению и принялась выдавливать из тюбика пасту на зубную щетку.
        Она пыталась держать себя в руках, даже когда через несколько мгновений неожиданные слезы брызнули из ее глаз. «Только не это!» - возмутилась она, но слезы продолжали течь по лицу, а она все чистила зубы, как будто ничего не произошло…

* * *
        Ему под утро приснился сон, будто он работает помощником иллюзиониста в цирке. Иллюзионист заставляет его залезть в длинный картонный ящик, а потом с нехорошим скрипом начинает этот ящик пилить…
        Костя открыл глаза - половина шестого. Деревья в саду раскачивал ветерок, и это они своими ветвями царапали по стеклу, порождая неприятную фантазию. Ощущения ото сна были чрезвычайно правдоподобны - он до сих пор чувствовал затхлый и какой-то скучный запах картона, а живот непроизвольно втягивался под ребра, словно кривые зубья пилы подступили совсем близко.
        - Приснится же такое! - с неудовольствием пробубнил Костя и протер глаза. - Пора вставать, однако.
        Пребывание на даче доставляло массу хлопот - условия здесь были не те, что в городе, дорога отнимала очень много времени. Но зато здесь было необыкновенно хорошо, как может быть хорошо только летом на природе, когда все цветет и пахнет и от вида плодоносящего зеленого сада поднимается настроение. А главное - здесь была Лара. Лара представляла собой настоящее чудо.
        Костя еще не вполне привык к ней, к тому, что теперь она все время рядом, и поэтому радовался ей, как ребенок новой игрушке. Они жили здесь уже две недели. Он настолько обожал Лару, что начинал скучать, едва только она выходила из комнаты. А сегодня был особенно грустный день - Косте предстояло ехать на работу. Значит, до самого вечера не видеть ему милых ее карих глаз, не ласкать ладонями ее кожу…
        - Люблю тебя… - сказал Костя, потихоньку стягивая с Лары простыню, в которую та куталась. - Ты спишь? Не спи, я уже проснулся.
        - Костя, ты эгоист, - промурлыкала Лара, не открывая глаз. - Мне так нравится понежиться под утро… Я из-за тебя хороший сон не досмотрела…
        - Хороший сон! - возмутился Костя. - А меня всю ночь распиливали.
        - Кто распиливал?
        - Ты меня любишь?
        - Да кто распиливал-то? - вздохнула она. - Люблю…
        По-прежнему не открывая глаз, она потянулась к нему.
        - Тебе пора?
        - Да, сейчас встаю…
        Но они еще долго лежали так, обнявшись, отрешившись от всего мира, не замечая времени.
        - Я так счастлив, - мечтательно произнес Костя.
        - Тс-с, тихо… Ты вспугнешь… - Она прижала палец к его губам.
        - Кого? Ты боишься, что я могу сглазить?
        - Нет, но…
        - Я все еще не могу поверить! Кто бы мог подумать? А вдруг мы купили бы квартиру в каком-нибудь другом месте, и я никогда не узнал бы тебя!
        - И я!
        - Значит, ты не жалеешь, что ушла от Игоря?
        - Нет, - задумавшись на мгновение, ответила Лара.
        - Вот и славно, - он крепко поцеловал ее в висок и вскочил с постели. - Пора, мой друг, пора…
        Он уже опаздывал. Свернувшись в калачик, Лара, улыбаясь, слушала, как Костя басом, без всякого слуха и лада, на манер оперного певца, распевает:
        - Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце вста-ало… что оно горячим светом… что оно горячим светом… по листам… затре-затрепетало!..
        Она никуда не торопилась - ее ждали в городе только во второй половине дня.
        - Я отчаливаю, - через некоторое время, умывшись, Костя притопал обратно. - Ужасно хочется есть, но на завтрак не хватает времени.
        - Встретимся вечером.
        - Обязательно. Обязательно! Если я этим вечером не увижу тебя, то умру.
        Он плюхнулся на постель рядом с Ларой, уже одетый, мужественно пахнущий новым одеколоном, который подарила ему Лара накануне, и принялся с какой-то болезненной, неутоленной страстью целовать ее.
        - Я тебя так люблю… Тебе здесь не страшно днем?
        - Нет.
        - Надо срочно купить мобильный, чтобы иметь возможность поговорить с тобой в любое время. И машину, чтобы добираться сюда без проблем.
        - Да, обязательно. И еще, Костя, не забывай об отпуске, - напомнила Лара. - Это же наша мечта - уехать далеко-далеко, в сказочные страны, где…
        - Где над озером Чад таинственный бродит жираф! О да, мое золото!
        - Костя!
        На местном ржавом рыжем автобусе, похожем на таракана с обломанными усами, он доехал до станции, потом еще полтора часа сидел в электричке. Проезжая окраину, мимо того места, где была их с Еленой квартира, он вздрогнул, оторвался от газеты, которую всегда читал в пути, стал разглядывать перрон за окном и пассажиров, заходивших в вагон. Но ни Елены, ни Игоря в толпе не увидел.

«Мне даже неинтересно, как она там живет, - подумал Костя о своей жене. - И как я мог целых три года провести рядом с совершенно чужим человеком? Но с расставанием все получилось очень гладко». О том, что развод обычно проходит довольно болезненно, Костя был хорошо осведомлен. Но старые связи распадаются легко, когда людей уже ничто не связывает. Он по-прежнему с любопытством глядел на проходивших мимо девушек, но теперь лишь для того, чтобы констатировать, что ни одна из них в подметки не годилась его Ларе.

«Она не только необыкновенно хороша внешне, но она еще и человек особенный, - с удовольствием думал Костя о своей возлюбленной. - Настоящий, цельный человек. Она, по-моему, даже до сих пор беспокоится о своем муже, хотя любит-то она только меня. Елена, та вся - излом, головная боль, вечная игра. Только непонятно, что она хочет выиграть. А Лара… В Ларе нет той дурацкой циничности, которой заражены все нынешние женщины, она далека от феминизма. Кстати, надо потрясти Редникова, чтобы он дописал свою статью о современных феминистках».

* * *
        Тучи собирались несколько дней. Сначала все ходили по кругу, скапливались где-то над горизонтом, потом долго серой непроницаемой массой висели над головой, а после заморосили мелким противным дождичком. Солнца почти не было, но стояла необыкновенно теплая, даже жаркая погода, а от духоты народ в поездах постоянно падал в обморок.
        Садясь в Москве на электричку, Игорь заметил, что выглянувшее было с утра солнышко спряталось, серые тучи наливаются зловещим синим цветом, разбухают, а мелкий дождик грозится перейти в ливень. «Гром и молния, - машинально подумал он, проходя по вагону в поисках свободного места. - Хорошо, что я сегодня зонтик не забыл». В последнее время он думал только о таких пустяках. О самом главном - о том, что Лара оставила его, - он не думал совсем. Это было сложно и тяжело, а цепляться за всякие мелочи легко. Они отвлекали, придавали жизни некую наполненность. Кроме того, раньше Лара напоминала ему о всяких пустяках - выходя из дому, захватить с собой зонтик, не забыть зайти в магазин и о прочем тому подобном, из чего состоит обыденная жизнь каждого человека. Но сейчас Лары не было, и Игорь старался помнить обо всем сам. У него почти получалось…
        Гроза настигла поезд через две остановки - дождь с силой ударил в стекла, за окном вмиг потемнело, заволоклось сплошной белесой пеленой, глухо ударил гром, и где-то далеко, в тумане, фиолетовым огнем сверкнула молния.
        - Свят-свят-свят! - испуганно закрестилась старушка в платочке.
        Остальные пассажиры тоже заерзали, с испугом и любопытством глядя в окна. «А у меня зонтик!» - торжествующе подумал Игорь, словно наличие этого необходимого предмета в его портфеле делало его абсолютно неуязвимым перед любыми невзгодами.
        С каким-то странным восторгом он сошел на своей станции - дождь хлестал так, что его светлые летние брюки моментально потемнели от щиколоток до колен, а в туфлях захлюпала вода. Преодолевая сопротивление ветра и дождя, он пошел вперед, почти не видя перед собой дороги. «Как хорошо! Стихия…»
        Дорогу перед ним размыло, в низинке за станцией бурлило самое настоящее наводнение, и вдруг Игорь увидел знакомую фигуру. Это была Елена, бесстрашно шлепающая по лужам. Его соседка и товарищ по несчастью. Впрочем, по ней никак нельзя было сказать, что она как-то особо ощущала свое несчастье. Она мужественно форсировала булькающий поток, и все ее движения, сдержанные и неторопливые, говорили о том, что и ей разбушевавшаяся стихия по душе.
        - Елена! - крикнул Игорь. - Иди сюда…
        Но дождь заглушил его слова. У нее не было зонтика. Она шла, прикрывшись размокшей газетой, которую держала в одной руке, а другой рукой отводила падавшие на лицо слипшиеся влажные волосы и весело глазела на расколовшееся небо.
        - Елена! - Он догнал ее в два прыжка. - Иди ко мне!
        Она оглянулась, засмеялась как ни в чем не бывало:
        - Зонтик не спасет. Это что-то…
        Но она все равно нырнула к нему под зонт, схватила за локоть мокрыми руками. Подол расклешенного ситцевого платья стал тяжелым от воды и шлепал по коленям.
        - Холодно? - заглушая дождь, крикнул Игорь.
        - Нет. Правда, нет… Даже жарко!
        Он улыбнулся ей одними губами.
        - А где же твоя машина?
        - Опять сломалась! Я в ней ничего не понимаю, мне уже надоело возиться с ее ремонтом. Я думаю о новой.
        - Отлично. А как дела творческие?
        - Тоже неплохо. Сейчас занимаюсь оформлением одной детской книжки…
        Преодолевая непогоду, они болтали о каких-то пустяках, словно никаких перемен в их жизни не произошло. Игорю всегда было легко с Еленой, как будто она была его сестрой.
        - Ты похудел, - вдруг сказала она.
        - Конечно, - как ни в чем не бывало, согласился он. - Я еще не привык к холостяцкой жизни.
        - Значит, так, - серьезно сказала она. - Все очень просто - ты покупаешь полуфабрикаты и разогреваешь их в микроволновке…
        - Я так и делаю. Только я иногда забываю зайти в магазин…
        Он говорил весело, но Елена рассердилась.
        - А почему? - строго спросила она. - Тебя слишком разбаловали. Ох уж эти современные мужчины! Если бы я была твоей женой…
        В этот момент опять сверкнула молния, дождь полил еще сильнее.
        - То что? - крикнул Игорь. - Что было бы, если бы ты была моей женой?
        - Я бы показала тебе, где раки зимуют!
        Раскаты грома докатились не сразу - только теперь в небе загрохотало так, что у них обоих на миг заложило уши.
        - Ой, мамочки!.. - Елена взвизгнула и потеряла туфлю.
        - Ты не того боишься, - нравоучительно произнес Игорь. - Самое страшное уже позади. Молния опаснее…
        - Пошарь ногой справа… - прервала его Елена. - Ты ничего там не нащупал? Меня очень пугает перспектива идти босиком!
        Стоя по щиколотку в воде, они пытались найти потерянную туфельку.
        - Вон она! Вижу! Ее отнесло течением…
        Держась обеими руками за Игоря, Елена наконец вновь нацепила на ногу туфельку.
        - Что это с тобой?
        - Что?
        - Ну, вот это… - Она прикоснулась ладонью к его потемневшим от дождя волосам. - Я помню, у тебя все волосы были одного цвета.
        - Ерунда какая. Все у меня как и было…
        Но он говорил неправду - седая прядь надо лбом действительно появилась недавно.
        - А вот и нет, не как было.
        - Перестань, Елена. Идем, мне уже надоело стоять в луже, - он слегка подтолкнул ее, нетерпеливо и холодно улыбаясь, - такой улыбки она у него не помнила.
        - Как они могли! - Она с яростью затрясла над головой крепко сжатыми кулачками, не замечая, что давно промокла насквозь, что намокшее платье стало совершенно прозрачным, что даже ресницы слиплись длинными стрелами и тушь не расползлась по щекам только потому, что была дорогой и хорошей фирмы. - Как они могли так с тобой, с нами…
        - Перестань, - строго сказал он. - Я не хочу об этом говорить. Все прошло. Мне даже неприятно…
        Перепачканные и мокрые, всю остальную дорогу до дома они молчали. Елена мысленно ругала себя за излишнюю горячность, но потом, уже на площадке перед их квартирами, сказала, сама не зная для чего:
        - Ты не хочешь пригласить меня к себе? Выпить горячего чаю, и все такое…
        - Что - и все такое? - холодно улыбнулся он. - Я не нуждаюсь в сочувствии.
        - Я вовсе не то имела в виду!
        - Господи, Елена, прости меня! - через мгновение он был опять прежним Игорем - мягким, мечтательным, далеким от обыденной суеты. - Конечно, идем ко мне - чаю горячего выпьем, погреемся…
        - Нет уж, - сухо отказала она. - Еще подумаешь, что я, по совету твоей дражайшей женушки, вознамерилась действительно заняться этим… как его - свинством? Свинкерством?
        - Свингерством? - машинально подсказал Игорь. - Я ничего такого не думаю. Просто заходи.
        - Нет…
        - Тогда - я к тебе, да?
        - Нет. Ты только посмотри - в каком я виде! Мне надо срочно в горячую ванну, чтобы много пены, шампунь с кондиционером…
        - Прости… - Игорь засмеялся, и они расстались почти друзьями.
        Дома Елена долго приводила себя в порядок, потом пыталась почистить свои светло-бежевые замшевые туфельки, почти новые, совершенно испорченные сегодняшним ливнем.
        Но кожа туфелек покоробилась, потемнела, стелька отошла от подошвы… В общем, туфельки полетели в мусорное ведро.
        Елена вдруг разозлилась - не столько из-за загубленной обуви, сколько из-за того, что она действительно хотела оказаться в гостях у своего соседа. «И зачем, зачем я только ему это сказала! - ругала она себя. - Он теперь бог знает что обо мне думает! Хм, вот забавно - а ведь раньше меня совсем не волновало, что обо мне думают другие…»
        Она вдруг вспомнила Игоря, стоящего под летним дождем, его мокрые темные волосы с седым завитком надо лбом, появившимся после ухода Лары. Какая холодная, отстраненная и загадочная у него улыбка… «Что он за человек такой? - удивлялась Елена. - Не пустил меня к себе. Не к себе домой - а к себе… Оказывается, я его совсем не знаю».
        Елена выпила кружку горячего чая, потом, кажется, задремала, свернувшись калачиком в кресле. А когда очнулась, не поняла, спала она или нет. Ей показалось, что прошло очень много времени, но было еще светло - правда, дождь все еще шел за окном, окутывая землю серым мороком. Она поймала себя на том, что продолжает думать об Игоре. И в ее мыслях было что-то непривычное - раньше она так не думала об Игоре. «Он мне нравится. Да, он мне нравится, но в этом на самом деле нет ничего странного. Он славный мальчик, и я совсем его не знаю. Он сильнее, чем я думала, и как будто похож на Гришу…» - вот что крутилось в ее голове.
        Она опять закрыла глаза, решив забыть о сегодняшнем дне, но мысль «он мне нравится…» продолжала вертеться где-то рядом, совсем близко.
        И она уже почти забыла и почти прогнала свои желания, но в этот момент кто-то позвонил в дверь…

* * *

…Этим вечером Лара оказалась на старой даче раньше Костика. Посетителей в салоне сегодня почти не было. Видимо, все клиенты - и постоянные, и потенциальные - уехали из города, подальше от невесомой уличной пыли, забивающей легкие, от тяжкого жара, который испускал к вечеру нагретый асфальт.
        Она чувствовала себя прекрасно. Да, уже давно она не чувствовала себя так хорошо - ни раскаяния, ни сожаления, ни трепетного страха перед грядущим днем. Прежняя гармония вновь вернулась к ней - она была весела и полна оптимизма. Любовь! Только о ней Лара могла сейчас думать. О любви к Косте.
        Она взяла полотенце и сходила на речку. Отдыхающих было по-прежнему много - в основном городские. Какой-то волосатый крупный мужчина с мощными мускулами, похожий на молодого Зевса, вдруг оказался рядом с Ларой и принялся пространно рассуждать об искусстве.
        - Вы кто? - с нетерпеливым любопытством спросила она.
        - Я? Художник… - Незнакомец потупился со скромностью гения.
        - Ну и валите отсюда! - с несвойственной ей грубостью заявила она.
        - Я мог бы вас нарисовать…
        - Валите!
        К художникам она теперь испытывала особую неприязнь. Призрак Елены витал все время где-то рядом, и Лара мужественно с ним боролась.
        Плескалась вода у песчаного берега, трещали стрекозы… Лара с удовольствием замечала, что все смотрят на нее. Купальник у нее был самый простой, классического силуэта, чем-то напоминающий тот, в котором резвилась Мэрилин Монро в своем самом знаменитом фильме. Невинная порочность, изощренная скромность, будоражащая фантазию лаконичность… Лара хотела стать единственной для Костика. Елена была побеждена.
        Было так хорошо, что ощущение этого благостного летнего вечера становилось почти невыносимым - казалось, еще чуть-чуть, и сердце разорвется от счастья. Но в природе всегда все находится в равновесии - загорая на берегу, Лара вдруг заметила плывущую из-за горизонта тучу. До того тучи кружили только над Москвой, и вот теперь они решили заняться окрестностями. «Будет дождь, - подумала Лара, впрочем, безо всякой тревоги. - Как бы Костя под него не попал… Опять! Опять я о нем беспокоюсь, хотя, что может случиться с молодым здоровым мужчиной - он ведь не картонный, от дождя не расклеится. Нельзя так трястись над ним, я повторяю те же ошибки, что и в первом браке! Первый брак… Что будет с Игорем? Ах, а вот это должно меня волновать еще меньше».
        Когда сизая туча подлетела совсем близко, накрыв своим лохматым краем часть реки, Лара оделась и быстро пошла к дому. Волосатый художник с неизбывной печалью посмотрел ей вслед и принялся потухшей сигаретой рисовать на песке какие-то контуры.
        Она уже привыкла к старому дому и даже находила приятной ту влажную прохладу, которая вечно царила в нем. И неистребимая пыль, которая лезла изо всех щелей, и запах нафталина, пропитавшего сохранившиеся от диссидентского прошлого Костиной семьи, и вещи не казались теперь неприятными.
        Одно время Лара пыталась привести в порядок эти руины - вытряхнуть темные трофейные ковры, кажется, привезенные Костиным дедушкой из капитулировавшего Берлина, разобрать переписанные от руки мельчайшим почерком плоды самиздата брежневских времен, выкинуть почтенный «Грюндиг», истощенный поисками запретных радиостанций, побитый и поцарапанный, но в рабочем состоянии, все еще готовый в любой момент поймать шипящую «Свободу»… В шифоньерах и шкафах висела одежда, которую носили непритязательные и вольнолюбивые Костины родители. Однажды Лара решилась померить кое-что из старого хлама - так, ради смеха. Но ужасно расчихалась от пыли и нафталина и окончательно отбросила эту идею - привести дом в порядок.
        Она устроилась на веранде, включила переносной телевизор - по единственному хорошо показывавшему здесь, за городом, каналу шла передача из мира животных. Ведущий как раз самозабвенно рассказывал о повадках гамадрилов. Лара положила ноги на стол и отхлебнула пива из банки. «Надо срочно купить машину, - лениво подумала она. - Электричка надоела!»
        Вскоре первые крупные капли дождя упали в пыль перед крыльцом, забарабанили по листве. Ударил гром, дождь припустил, пыль превратилась в грязь, разлитую на тысячу ручейков. Телевизор затрещал, изображение исказилось от помех, и стало невозможно разобрать, кого он в данный момент показывает - то ли ведущего, то ли гамадрилов.

«Когда же Костя придет? Я ужасно, ужасно его люблю! Ну как же я могла столько лет - целых восемь лет! - прожить с Игорем, думая, что лишь только в нем заключено мое счастье. Наверное, я не любила его, мне только казалось…»
        С неба низвергался уже не дождь, а настоящий ливень, периодически как бы замиравший от молний и взрывов грома, а потом с еще большей силой припускавший вновь, словно в короткие мгновения, когда небо от вспышек молнии раскалывалось надвое, он набирался сил и ярости. Это был какой-то особенный, почти тропический ливень. Телевизор окончательно потерял настройку, лишь трещал да шипел, по экрану бежали черно-белые полосы.

«Костя придет нескоро, ему придется переждать где-нибудь грозу, - решила Лара и вновь задумалась о том, что произошло. - Я ни в чем не виновата, все дело в Игоре. Мама была права - мы с ним разные люди. Даже если бы я не встретила Костю, все равно ушла бы от Игоря, рано или поздно. Но я встретила Костю и полюбила его. Теперь я по-настоящему счастлива».
        Капли дождя барабанили по перилам веранды и рикошетом, мелкими брызгами, попадали в Лару. Дождь был теплым, но Ларе вдруг стало холодно - несерьезный пляжный халатик едва прикрывал ее тело. Она ткнула босой ногой по кнопке - выключился телевизор - и ушла в дом.

«Я просто обязана была уйти от Игоря… - продолжала она думать о том же, открывая холодильник. Пива на полке было много - Костя любил делать основательные запасы, - Лара открыла еще одну банку и села у окна. - Иначе бы я превратилась в его рабу!»
        Она стала вспоминать свою прежнюю жизнь и вдруг не нашла в ней ничего хорошего. Выходило так, что целых восемь лет она потратила на человека, который вовсе этого не заслуживал. Да, конечно, Игорь был очень мил, не зря же она столько времени с ним возилась - не пил, курил только на балконе, выполнял все свои обязанности, был верен и нежен, но… кого этим в нынешнее время удивишь? Теперь другие стандарты. У современных женщин иные требования к своим спутникам, а на тех, кто заявляет на мужа - «хоть какой, но мой», - смотрят как на отсталых идиоток. Если раньше считалось, что хороший муж - это тот, который пьет только по праздникам, то нынешняя женщина ждет от супруга гораздо большего.

«Игорь был слишком инфантилен, - мысли все текли и текли в одном направлении. - Впрочем, почему «был»? А, потому что он - уже бывший. Да, хотя мы еще официально не развелись, он все равно уже бывший муж. Вечный мальчик, который идет по жизни, мечтательно глядя по сторонам. Но он меня любил. Конечно, как же ему меня не любить, ведь я была для него секретарем, домработницей, нянькой, учительницей и чуть ли не матерью… С Костей мы на равных, я для него - женщина. Мы были с Игорем разные с самого начала. Волна и камень, лед и пламень… Ну да! И по гороскопу мы совершенно не подходили друг другу! Он - Рыба, я - Львица, у нас разные стихии - огонь и вода…»
        Лара погрузилась в воспоминание астрологических примет, и по всему выходило, что даже высшие стихии не советовали ей вступать с Игорем в столь длительные отношения. Потом из глубин своего сознания она опять вытащила на свет образ Анны Георгиевны, которая мрачно возвестила: «Не пара он тебе, и вообще - я его никогда не любила!»
        - Милая мамочка, почему я тебя не слушалась! - топнула ногой по старым половицам Лара. - Почему?
        После третьей банки пива Лара вспомнила даже то, на что раньше никогда не обращала внимания, будучи человеком здравомыслящим и современным, - какие-то тайные знаки, которые еще тогда, много лет назад, предвещали неизбежный крах их с Игорем брака. И черную кошку, перебежавшую дорогу перед свадебным кортежем, и предсказание уличной гадалки на Арбате - раньше смутное значение ее слов никак не могло дойти до Лары, теперь же она их прекрасно растолковала, - и какую-то фразу Игоря, брошенную им при переезде в новый дом, - если слегка сместить акценты, то выходило, что и не любил он Лару никогда, а лишь ценил как хорошую хозяйку.
        Ливень постепенно стихал, переходя в монотонный, как бы бесконечный дождь, ранний предвестник грядущей осени. Лара накинула на плечи свитер и опять вышла на крыльцо. Пахло такой невообразимой свежестью, что кружилась голова, и шершавый деревянный пол скользил под ногами. «Кажется, я немного перебрала, - пробормотала Лара, для надежности придерживаясь за стену. - Но совсем немного. Вообще, от пива нельзя уж очень сильно опьянеть, ведь пиво - не водка…»
        Хлопнула калитка, и на садовой дорожке Лара увидела Костю, шагавшего к дому под огромным черным зонтом. «Мой мужчина! - с какой-то судорожной гордостью подумала она. - Наконец-то!»
        Прыгая по островкам суши, камням и дощечкам, Костя умудрился сохранить вполне пристойный вид, лишь кроссовки немного забрызгались глинистой деревенской грязью. Хотя волосы у него уже давно отросли, вкупе с трехдневной щетиной (дачные условия не способствовали ежедневному бритью, чему Костя не особенно сопротивлялся) они делали его похожим на хиппи прошлых времен. Буйного и веселого хиппи, отбрасывающего от себя все условности, придуманные скучными людьми.
        - Я на такси приехал! - крикнул он, стремительно приближаясь к дому. - Все электрички стояли. Очень соскучился.
        От него исходил такой безудержный оптимизм, что Ларе показалось, будто воздух наэлектризовался сильнее, чем от прошедшей грозы.
        - Обожаю! - Лара бросилась ему на шею.
        - И я, и я! - он стиснул ее в объятиях, зацеловал, затормошил. - О, да ты пьяненькая… Неужели только пиво пила? А мне осталось?
        - Нет, я не пьяненькая, - энергично запротестовала Лара. - Я так скучала без тебя!
        Она уже забыла обо всем на свете - и о покинутом муже, и о неумолимых звездах, и о прохладной речной воде, и мускулистом художнике. Мир был полон только Костей, а границы мира не шли дальше его объятий.
        Дождь еще уменьшил свой напор - теперь он мелко брызгал в сад, шурша по смородине, и по всему было видно, что сырость продержится как минимум до следующего утра. В доме было темно, пахло влажным деревом, распахнутые окна слегка скрипели на ветру, а за ними трепетала и шуршала листва, словно кто-то огромный, черный, ворочался на земле, страдая от бессонницы.
        - Подожди, я зонтик раскрою, чтобы просушить, - мне его Редников дал… Ой, ты совсем замерзла!
        Простыни голубели волнами в вечернем свете, тела сплетались тесно, неистово, дыхание неровно рвалось из груди, каждое прикосновение вызывало томительный стон, словно сегодня был последний день и совсем немного времени оставалось до Страшного суда.

* * *
        В дверях стоял Игорь.
        - Это ты? - спросила Елена, чувствуя себя довольно глупо.
        - Ты меня уже не узнаешь? А ведь не больше двух часов назад расстались…
        - Проходи. Что это у тебя?
        - Виски.
        - Какая гадость, - мрачно констатировала она, разглядывая помпезную бутылку у него в руках.
        - Ну не мог же я прийти к девушке с баллоном пива и связкой воблы. Было бы как-то несерьезно…
        - Очень даже серьезно! Летом все пьют пиво. Потому что сезон.
        - Да, сезон… Прости, я не знал, что ты так нервно относишься к виски. Мне эту бутылку подарили в конце зимы, на день рождения, и я все берег ее к какому-то особому случаю.
        - На черный день? - усмехнулась она.
        - В общем, да. Так что, сбегать за пивом?
        - Нет уж. Будем употреблять виски и надеремся, как техасские фермеры.
        - Прекрасно, я очень рад, что ты согласилась провести этот вечер со мной, - произнес он немного церемонно, прошел в комнату, уселся на знаменитый Еленин диван, сделанный по чьему-то авторскому проекту.
        - Игорь, ты…
        - Что?
        - Ты не обиделся на меня?
        - Брось… Я просто подумал, что мне будет скучно пить виски в одиночестве.
        - Ладно, забудем, - Елена махнула рукой и поставила стаканчики на стол. - Я в последнее время чересчур большое значение придаю словам, ищу в них какой-то другой смысл.
        - Вот-вот!
        - А надо быть проще. На самом деле - проще. Кстати, что идет под виски? Надо же его чем-то закусывать!
        - Что? Господи, а я не знаю…
        - Нет, ты не человек света, - усмехнулась она. - Впрочем, как и я тоже.
        - А я так надеялся на тебя, ведь ты же у нас - представительница богемы.
        - Ладно, будем закусывать а ля рюс, «Докторской» колбасой. И еще где-то зелень, огурчики…
        Она быстро поставила тарелки на стол, уселась в кресле напротив Игоря.
        - Ну что, вздрогнем?
        - Вздрогнем. А за что?
        - А просто так. За этот дождь, например…
        - Прекрасно. За этот дождь!
        Они выпили и потом несколько минут сидели молча, неподвижно, пристально разглядывая друг друга. Елена теперь окончательно уверилась, что ее сосед изменился после ухода жены. И не только из-за ярко-белой тонкой пряди надо лбом, словно нарисованной поверх теплого оттенка каштановых волос. Седая прядь была как печальная нотка, напоминающая о переменчивости бытия. Но в нем появилось еще что-то другое, шедшее изнутри. Прежний мальчик-цветок, юноша с мечтательным безразличием в глазах куда-то исчез - теперь перед Еленой сидел усталый, немного циничный мужчина тридцати лет, с легкими, словно от бессонницы, тенями вокруг глаз. «А что со мной? - вдруг испугалась Елена. - Я же не вижу себя со стороны! А если и я тоже изменилась после разрыва с Костей?» Она не хотела, чтобы по ее лицу, как по книге, можно было прочитать о неприятностях в ее жизни, о глупых личных тайнах, которые всегда так волнуют окружающих.
        - Я пришел зря? - неожиданно спросил он.
        - Нет, что ты! - встряхнулась она. - Еще? Я все равно сидела без дела… А под такой дождь очень хорошо что-нибудь выпить. Виски, например.
        - Ты не кажешься особенно искренней, - мягко заявил он. - Меня все время не покидает ощущение, что ты скрываешь какую-то тайну.
        - Тайны нет.
        - Нет, ты очень скрытная.
        - Чушь! - рассердилась она. - Ты за меня придумываешь, а я просто сижу, пью гадкое виски и…
        - И что?
        - И понимаю, что ты мне нравишься.
        - Спасибо! - засмеялся он. - Взаимно.
        - А что? В желании Ларисы свести нас есть что-то… что-то ужасно привлекательное, от чего нельзя отказаться.
        - Правда? - машинально спросил Игорь, и Елена почти с восторгом увидела, как крылья его носа дрогнули, и в этом движении почувствовалось первобытное, инстинктивное, чего им двоим уже не избежать. Озноб пробежал у нее вдоль позвоночника, и то, что раньше казалось ей невозможным, невероятным - именно из-за того, что этого пожелала Лара, вдруг показалось жизненно важным. Как будто без него уже нельзя дышать, жить дальше… Она хотела быть ближе Игорю, хотела его.
        Они держали в руках стаканчики, полные виски, и опять долго молча глядели друг на друга, словно прикидывая, стоит ли сдерживать себя, растягивая эти мгновения.
        - Останови меня, если хочешь, - сказал он, пересаживаясь к ней ближе, на авторский диван.
        Она кивнула.
        Кончиками пальцев он медленно провел по ее лицу, задержался на губах, потом скользнул по шее.
        - Щекотно, - улыбнулась она.
        - Остановиться?
        - Нет.
        Он убрал стаканчик из ее рук, прижал ее ладони к своей груди. Елена почувствовала, как бьется его сердце - сильно и ровно, все сильнее… Наверное, так звонарь раскачивает колокол, перед тем как разлить благовест над землей.
        На миг все как-то странно закружилось перед ее глазами - она схватилась за его плечи, чтобы не упасть. Они поцеловались горькими от виски губами, и вдруг Елена совершенно неожиданно для себя заплакала. Тысячу лет она ни перед кем не плакала, а тут слезы потекли из ее глаз прозрачным потоком, каплями упали на его руки.
        - Это просто дождик, - прошептала она с бледным, совершенно спокойным лицом.
        - Остановиться? - опять спросил он.
        - Нет…
        Он медленно расстегнул рубашку на ее груди, легкими теплыми ладонями прикоснулся к ее телу…
        Он все делал легко и чуть-чуть щекотно, и Елене вдруг стало страшно - а что, если он вдруг сам решит остановиться? Она этого очень не хотела, теперь ей надо было пройти весь путь до конца. И она сама протянула к нему руки, чтобы удержать, и тоже стала касаться его, так же легко и чуть-чуть щекотно - это было заметно по тому, как слегка дрогнули его губы.

«Как странно…» - мелькнуло в ее голове. Ей в самом деле было как-то чудно, словно она не любовью занималась - или как там еще называется то, что они делали сейчас с Игорем. Это было больше похоже на танец. Или на какой-то обряд… Слово «секс», которое обычно вертелось на языке Елены, почему-то вообще не пришло ей в голову, хотя она легко оперировала такими понятиями, привыкнув мысленно оценивать все происходящее.
        Вокруг авторского дивана разлетелись их вещи, в зеркале напротив Елена увидела их с Игорем обнаженные, легкие тела - в самом деле, все было больше похоже на танец…
        Мурашки опять побежали по ее телу, когда она почувствовала, как их сердца бьются совсем близко друг от друга. Этот человек, которого до сегодняшнего дня она совсем не знала, вдруг опять спросил ее, за мгновение до того, после чего уже нельзя сказать - «между нами ничего не было»:
        - Остановиться?
        - Нет!
        Он спрашивал напрасно, потому что остановиться уже было невозможно. Для Елены было бы легче умереть, чем остановиться. Они касались друг друга так нежно, едва-едва, что у Елены возникло ощущение, будто они парят в невесомости.
        - Ах, - только и смогла произнести она и словно упала в глубокий колодец.
        Дальнейшее выпало у нее из памяти, пронеслось смутно и быстро, как пленка в прокрученном на ускорении фильме - еще по крошечному стаканчику виски, для подкрепления сил, ванная, где они, смеясь, поливали друг друга из душа, жесткое махровое полотенце, опять этот жар и томление внутри, опять легкие и странные прикосновения, уносящие в бездну… Память Елены удержала только одно - как за окном монотонно шелестел дождь, размывая все на своем пути.
        Память и ощущение реальности стали возвращаться к ней только под утро, как всегда - медленно и постепенно. Та старая боль, которая жила внутри ее уже давно и не имела никакого отношения к разрыву с Костей, тоже начала неумолимо просыпаться. Еще не успев открыть глаза, Елена вдруг затрепетала, задрожала мелко, тонкие длинные пальцы вцепились в простыню, сжали ее в комок, над веками, словно облака, понеслись какие-то тени… И то слово, которое она старалась произносить как можно реже, то лживое и притягательное слово, которое хотели и боялись произнести ее губы, опять возникло в ее мыслях, и перед ним все остальные слова отступили на второй план. «Люблю!» Он, тот самый призрачный Он, фантом из прошлого и из беспокойных снов, был опять рядом, очень близко, и руки тянулись к нему. Изо всех сил тянулись - до боли, до ломоты в суставах… Но был ли это Гриша?
        - Нет! - с отчаянием прошептала Елена, задыхаясь, и за мгновение до того, как открыть глаза, наконец успела ухватить Его, вцепиться, прижаться, раствориться, слиться, сойти с ума от безумной радости - все-таки получилось…
        Он поцеловал ее теплыми губами в лоб и тихо засмеялся:
        - Да!
        - Что? - удивилась Елена, открывая глаза, и увидела перед собой Игоря. - Зачем?
        - Ты сказала «нет». А зачем - я не знаю… Тебе снился сон?
        - Кажется. Что-то такое… - ответила она, ожидая того прилива разочарования, с которого начиналось каждое ее утро, но, как ни странно, сейчас она его не почувствовала. - Так это был ты…
        Она опять обняла его, вздохнув судорожно и горячо, как вздыхают дети, после долгих слез наконец найдя утешение. Гриша был больше не нужен.
        - Мне хорошо с тобой, - вдруг сказала она. - Ты очень славный…
        Это были совсем не те слова, которые жили в ней. Слова прозвучали банально, но - за неимением лучшего - она все-таки произнесла их…
        - И ты очень милая девочка, - смеясь, ответил он, тоже, видимо, ощущая, что слова бессильны выразить истинные чувства.
        - А дождь? - Она села на постели, выглянула в окно.
        Серо-голубое, хмурое, словно не выспавшееся небо по-прежнему сочилось дождем.
        - Моросит, - беззаботно ответил Игорь. - Не уходи от меня…
        - Что?…
        - Ты слишком далеко… Ближе. Вот так…
        - О господи, мне кажется, мы похожи на каких-то кроликов.
        - Кролики тоже очень милые зверушки…
        Через полчаса Игорь ушел. Елена не гнала его, он ушел сам, сославшись на какие-то дела. Хотя она провела бы с ним целое утро, наслаждаясь тем покоем и легкостью, которые ощущала рядом с ним. Она даже немного обиделась на него.
        Быстро одевшись, он в последний раз поцеловал ее, но на пороге вдруг замер и, обернувшись, спросил очень серьезным голосом:
        - Мне остановиться?
        Он произнес это таким голосом, что Елена поняла: он не просит разрешения остаться у нее сейчас, нет, он уже уходит, а спрашивает совсем о другом - стоит ли ему продолжать возникшие в эту ночь отношения, не желает ли она вернуться к прежним, ограничившись соседскими рамками. Он спросил ее о том, не хочет ли она считать прошедшую ночь лишь мимолетным, ни к чему не обязывающим эпизодом.
        - Нет, - ответила она.

* * *
        Федор Максимович Терещенко после нескольких бесед с психоаналитиком окончательно убедился, что причиной его депрессии было отсутствие любви, то бишь страсти, passion. Того самого чувства, которое выбрасывает в кровь адреналин, эндорфин и еще черт знает что, позволяющее человеку ощущать себя счастливым. Терещенко, как человек совестливый и рефлексирующий, к тому же старающийся жить только головой, до поры до времени пытался отрицать эту самую passion, теперь же ему был нужен кто-то, кто подтвердил бы право Терещенко любить и ставить любовь выше морали и прочей ерунды. Лева Бармин заявил, что у Федора Михайловича будут серьезные проблемы со здоровьем, психическим и физическим (ибо все взаимосвязано), если он не расслабится и не позволит себе хотя бы ненадолго выключить свой рационализм. Кстати, Бармин не сказал своему преуспевающему в финансовом плане пациенту, что нечто подобное встречается обычно у домохозяек, которые слишком совестливо выполняют свои обязанности и боятся хотя бы на час плюнуть на все и заняться исключительно собой. Не сказал потому, что, во-первых, говорить это вовсе
необязательно было, а во-вторых, Терещенко и так немного стыдился своей проблемы, которая свойственна скорее женскому полу, чем грубому и довольно примитивному мужскому.
        Собственно, Бармин и не был нужен Терещенко. Рано или поздно он сам бы догадался, что является причиной его хандры, но одобрение профессионала очень облегчило жизнь Федора Максимовича, который теперь твердо уверился в том, что романтическое приключение способно излечить его. Настоящее романтическое приключение, а не то, что легко можно купить за деньги.
        - Не важно, чем все это закончится, - сказал Бармин Федору Максимовичу. - Ваша история может завершиться весьма драматическим аккордом. И даже лучше, если именно драматическим. Чем больше и сильнее переживания, тем полноценнее жизнь. Вы бросите, вас бросят - не важно. Важно, что вы встряхнетесь. Но не перегните палку - слишком серьезно ко всему нельзя относиться.
        И Терещенко с упоением бросился в омут страсти. Слава богу, его сердце, кажется, было еще живо - сердце устремилось к Елене. К молодой художнице, талантливой и своенравной, которая, судя по всему, жила тоже сердцем. Если бы она откликнулась на чувства Терещенко, то не из-за денег, не из-за того, что преуспевающий бизнесмен будет выполнять ее прихоти. Да, он, конечно, был для нее и меценатом, и спонсором, и главным покупателем ее картин, но Терещенко неплохо разбирался в людях - если бы он был не по душе Елене, она бы вообще не стала с ним связываться.
        Елена была замужем. Правда, она весьма недвусмысленно заявила, что личная жизнь у нее далека от идеала. Но даже если бы Терещенко знал, что у нее десять ревнивых мужей, не желающих ни с кем делиться своей добычей, он бы все равно не отступился. Завоевывать любовь, страдать и мучиться было тоже прекрасно!
        И еще эта картина, которую она нарисовала лично для него. Эта странная, чудесная картина, сутью которой было нечто такое, загадочное… После долгих раздумий и бесед с Барминым Терещенко окончательно убедился, что изображен на ней Купидон, бог любви. Совпадение почти мистическое - именно для любви открылся теперь почтенный, уже немолодой трудоголик, живший раньше только для долга и не находивший особой радости в тех возможностях, которые предоставляли человеку деньги и связи. Смешно, глупо, несолидно. Но зато как хорошо теперь ему стало!
        Дальше Терещенко рассуждал так - если из-под кисти… вернее, из-под карандаша Елены вышел такой образ, то она сама - не влюбилась ли? Не заключается ли в появлении Купидона и ее отношение к Терещенко? Может, пока она еще и не подозревает, какая passion в скором времени разовьется у них с Федором Максимовичем, но интуитивно - творческая же личность! - предчувствуя нечто подобное, нарисовала бога любви…
        Тогда, в ресторане на Тверской, они выпили французского вина и, слегка захмелев, танцевали на веранде под тягучую томную музыку. Вспоминая эти мгновения, Федор Максимович бледнел и даже немного задыхался - его ладони до сих пор хранили тепло ее тела, он ощущал ее запах… Это не были духи, уверил он себя, так пахла она сама - карамелью и полевыми цветами. Так благоухали ее шея, и ключицы, и тонкие запястья… Нежнейший аромат… Она была и ребенок, и женщина, в ней заключалась тысяча противоречий, и, слитые воедино, именно они создавали этот удивительный аромат. Простая и одновременно сложная, капризная и непритязательная, высокомерная и пугливая, нежная и колючая - перечислять все ее свойства можно было бесконечно. Второй такой в мире не существовало.
        Терещенко в жизни своей видел немало замечательных особ, а уж каких красавиц! Помнится, в одной из его командировок на юг к нему, по местному обычаю, царящему среди высокопоставленных чиновников, ожидающих выгодного договора, подвели самую настоящую Шахерезаду. Правда, подарка он не принял - то ли условия договора ему не понравились, то ли стало совестно обманывать жену. Он ведь очень редко ей изменял, потому что тогда именно она была настоящей царицей, самой лучшей из его женщин. Этакого истинно русского благородства, самоотвержения и ласковой веселости, как у его жены, Федор Максимович не встречал даже за границей, где довелось ему встречаться с потомками старой аристократии, голубой кровью в сотом колене. Но Елена… Она была как весна.
        Тогда, в ту их встречу, Терещенко еще не показал ей, как он к ней относится, рассказывал какую-то чепуху про семью, как он всем доволен… Да, поцеловал Елене руку - но, кажется, этот жест выглядел как-то по-отечески, целомудренно. Как она отнесется к тому, если он начнет по-настоящему ухаживать за ней?
        - Не важно, - сказал ему Бармин, - будут ли ваши чувства ответными или безответными. Просто живите, добивайтесь, играйте… Играйте, даже если все будет немного как в кино - море цветов, бриллианты, мольбы на коленях, все эти словечки
«навсегда», «никогда», «до гробовой доски» и так далее. Вы всю жизнь были чересчур щепетильным и разумным, пора измениться.
        Да, пора. Надо в самое ближайшее время предпринять что-то, придумать… В самом деле, очень интересно плести романтические интриги. Ведь результат их не будет формальным, Федор Максимович испытает самое настоящее счастье - счастье удовлетворенной любви. Это вам не фигли-мигли с гетерами, не благородные супружеские отправления… Сходить с ума от любви приятно. Невыразимо приятно.
        Все так же бледнея и задыхаясь от томительных предчувствий, Терещенко нажал кнопку переговорного устройства и обратился к секретарше:
        - Мария Михайловна, позовите ко мне Славика, пожалуйста…
        Славик был молодой и очень сообразительный юноша. В конторе Федора Максимовича он состоял на должности менеджера, имеющей в наше время и в нашей стране весьма расплывчатые очертания. Иностранным словом «менеджер» у нас можно назвать все что угодно, втиснуть в него самые разнообразные обязанности. В случае со Славиком так оно и было - обыкновенно он сидел на телефоне, решая некоторые несложные вопросы с продажей нефтепродуктов, и имел неплохой процент с продаж. А потому имел хоть и простенькую, но новенькую иномарку, квартирку, купленную на заработанные собственным трудом деньги, возможность каждую субботу, с истовостью какого-нибудь хасида, посещать ночные клубы - под ручку с любимой девушкой, кандидаткой в фотомодели…
        Но какую-то часть своего рабочего времени Славик тратил на решение проблем иного рода. Еще с давних времен существовала порода людей, которых обычно называли
«порученцами» - слово тоже сколь зыбкое, столь и конкретное. Поручения могли быть самыми разнообразными, и выполнение их варьировалось от незаконных, даже уголовных, способов до почти святых. Порученцем не мог стать любой человек - для этого дела надо было иметь особое умонастроение и умение быть под чьим-то началом, угождать кому-то. Откровенное лизоблюдство редко когда поощрялось, но толика почтенного преклонения перед начальством являлась обязательной.
        Славик обожал Терещенко как отца родного. И не только потому, что у него отца сроду не было. И не потому, что кормился из рук своего начальника и был не единожды облагодетельствован им. Нет, Славик почитал Федора Максимовича не только из благодарности, хотя благодарности тоже не был чужд, а потому, что считал своего шефа чуть ли не мессией.
        - Наш Терещенко - человек будущего, - не раз говорил он будущей фотомодельке во время передышек между танцами, перекрывая клубный шум. - Через таких людей Россия возродится…
        Фотомоделька восторженно кивала - она согласилась бы с любым утверждением, которое слетело бы с уст ее замечательного Славика. Ведь он не пьет, не курит, ведет здоровый образ жизни, симпатичен, обеспечен!
        Славик хотел когда-нибудь стать таким же, как его шеф, - богатым, мудрым, справедливым и щедрым. И чтобы его шевелюра поседела так же красиво, а в уголках губ поселилась та же немного высокомерная, но терпеливая печаль, которая терзает каждого, кто осознает быстро текущее время. Хотел даже, чтобы его фотомоделька с годами превратилась в такую же благородную и прекрасную матрону, как жена Федора Максимовича. Словом, Терещенко был для Славика образцом, и он не считал подхалимством лишний раз помочь своему хозяину в какой-нибудь сложной ситуации.
        - Славик, вот какое дело… - задумчиво произнес Федор Максимович. - Мне надо разузнать кое-что деликатное.
        Славик серьезно кивнул. Он уже чувствовал азарт гончей, которая рыщет в камышах в поисках подстреленной птицы, чтобы потом с гордостью положить ее к ногам хозяина.
        - Ты помнишь картины, которые висят у нас в холле? - спросил Федор Максимович, начиная издалека, и получил в ответ еще один преданный кивок. - Это работы одной молодой талантливой художницы…
        - Я ее видел. Знаю.
        - Откуда?
        - Она же приезжала к нам в офис, и я даже взял у нее автограф - она расписалась на ксерокопии своей картины. Ну, той, где задворки и полуразрушенное деревянное крыльцо и которая висит напротив отдела доставки…
        - Наш пострел везде поспел, - с ноткой осуждения произнес Федор Максимович, но придираться к Славику не стал - что, мол, ксерокопирование без согласия творца художественных произведений это нарушение авторских прав и незаконное тиражирование предметов искусства. Терещенко прекрасно знал, что дальше квартирки Славика ксерокопия не пойдет. - Хорошо, что ты ее знаешь.
        - Ее зовут Елена Качалина.
        - Да, Елена… - спокойно произнес шеф, и Славик уловил в его голосе нечто такое, что было очень далеко от серьезного бизнеса. Он продолжал смотреть на Терещенко внимательно и преданно. - Я бы хотел узнать о ней все.
        - Полное досье?
        - Н-не совсем… Она замечательный человек и замечательный художник, но ты сам, братец, знаешь, как нелегко в нынешнее время живется людям творческим. Я беспокоюсь за нее. Кажется, в личной жизни у нее не все в порядке…
        - О, неприятно, когда семейные неурядицы отражаются на творчестве! - блеснул глазами Славик.
        - Да. Поэтому мне надо знать все о ее личной жизни - что, как, почему, что хочет она, чего хотят ее близкие… Глубоко копать не надо, хотя бы общее представление, но - адекватное. Я бы мог окольными путями помочь ей… Словом, афишировать себя я не хочу. Я хочу только одного - чтобы ей было хорошо.
        - Она ведь замужем?
        - Да. И насчет ее мужа - поподробнее…
        - Хорошо. В ближайшее время я предоставлю вам отчет.
        - Иди, мальчик, я очень на тебя надеюсь…
        Славик любил, когда Федор Максимович на него надеялся. Он вышел из кабинета шефа с таким чувством, будто ему, по меньшей мере, предстояло спасти человечество от мировой катастрофы. И ему нравилось выполнять деликатные поручения - именно это было его призванием, а не работа менеджера.
        Терещенко заметил исполнительного паренька давно - когда понадобилось узнать, какие цветы предпочитает жена прибывающего из-за границы крупного бизнесмена, с которым надо было наладить хорошие длительные отношения. Была середина девяностых, отголоски недавнего хаоса гуляли еще по стране и в головах людей, что-то там не заладилось с пресс-службой… В общем, проблема была пустяковой, но неожиданно вперед выступил Славик, хотя это было и не его дело. У него оказался особый талант, дар - располагать к себе людей, узнавать от них нужное. Непостижимым образом Славик разведал вкусы супруги бизнесмена, и в результате дама получила тигровые орхидеи, ее муж подписал контракт, а Славику выдали поощрение в виде премии. С тех пор ему прощались некоторые огрехи в работе, его продвинули по служебной лестнице и повысили ему оклад. Были и еще кое-какие подарки от любимой конторы.
        Терещенко нуждался в Славике не меньше, чем в целом штате подчиненных лиц - многие мелочи оказались бы без его участия неразрешимыми. Через Славика Терещенко знал, какие мысли в голове его зама, чем, кроме денег, надо помочь вдове безвременно умершего сотрудника бухгалтерии, чем примирить двух соправителей фирмы, в выходные подравшихся в бане… Когда Федор Максимович готовился к свадьбе средней дочери - особы очень капризной и независимой, старавшейся быть самостоятельной и ни в чем не зависеть от родителей настолько, что даже подарки принимать не любившей и о пожеланиях своих не распространявшейся, - все тот же Славик узнал, что дочь мечтает венчаться в одном из подмосковных монастырей, закрытом для посторонних, да еще в те самые дни, когда подобные мероприятия проводить не принято - пост. Федор Максимович с помощью своих связей дело уладил - и свадьба состоялась, милая девочка была очень счастлива…
        Как у Славика все это получалось - знать все обо всех, - Федору Максимовичу было неинтересно. И в этот раз он был уверен, что старательный Славик его не подведет.

* * *
        Игорь никогда не задумывался о смысле жизни и о прочих философских проблемах, которые принято обсуждать в интеллигентской среде, он лишь смутно подозревал, что эту самую жизнь очень трудно переделать по своему разумению, подчинить своим желаниям. Но то, что человек настолько зависим от обстоятельств, поразило его.
        Тогда, после бессонной ночи в лесу, на берегу Яузы, он вдруг понял, что ничего не может изменить в своей жизни, что он - лишь щепка, плывущая по течению реки времени, и что даже самое страстное желание повернуть реку вспять окажется бессильным.
        Лара ушла. Конечно, она могла вернуться, гипотетически - через день, через год, через десять лет, даже через несколько десятков лет. Например, сколь сладостна и романтична была его мечта о том, как она в конце жизненного пути, седая и морщинистая, приползет на его могилку и произнесет слова раскаяния и мольбы о прощении. Но надеяться на то, что вернется прежняя Лара, он уже не мог, а нынешней, новой Лары он не хотел. Для Игоря она словно умерла.
        Возможно, в том, что она ушла, была и его, Игоря, вина - ведь ничто просто так не происходит! Но это тоже ничего не меняло. Лара ушла навсегда.
        Он чуть не умер тогда… Он так привык к ней, настолько крепко связал свое с ней и их любовью прошлое, настоящее и в мыслях - свое будущее, что оказался совершенно не готов к одиночеству. Даже в самом буквальном, физическом смысле - Лары не было рядом, комнаты нового дома отдавали пустотой, пустая постель тоже. А неумелые попытки наладить холостяцкий быт заканчивались практически там же, где и начинались. То, что он ничего не умеет и не может без Лары, удивило и разозлило Игоря. Пожалуй, это его и спасло - то, что он разозлился.
        Вот тогда-то он и задумался - и о смысле жизни, и о своем месте в ней, и о прочих философских проблемах, которые принято обсуждать в интеллигентской среде, хотя тема и не принимается по-настоящему всерьез. И Игорь вдруг понял, что ничего еще не знает, словно вчера родился. О жизни без Лары он еще ничего не ведал, но… сколь заманчиво было шагнуть вперед, в пустоту, и самому разгадать все тайны…

«Я словно спал, - сказал он себе тогда, еще страдая и скорбя, но уже предполагая грядущее выздоровление, - и видел прекрасный сон, больше напоминающий сказку, чем настоящую жизнь. Идиллия Дафниса и Хлои… А хорошо, что Хлоя ушла, иначе я проспал бы всю жизнь».
        Именно так он подумал перед тем, как с бутылкой виски отправиться в гости к своей соседке-художнице. Почему к ней? А к кому же еще, ведь это ее картина висела перед глазами Игоря в гостиной его квартиры. Картина, изображавшая закрытую дверь.
        То, что за этим последовало, окончательно и бесповоротно изменило его жизнь, но он ни о чем не жалел. Не мог уже жалеть.

* * *
        - Ну как? - спустя неделю спросил Федор Максимович. - Удалось что-нибудь разузнать?
        - Кое-что… - скромно улыбнулся Славик.
        - Садись, голубчик, я тебя слушаю.
        Славик расположился в удобном кресле напротив своего шефа, для солидности заглянул в кожаную папочку, которую держал в руках.
        - С чего начать? Вернее - с кого начать?
        - Начни с главного персонажа.
        - Итак, талантливая современная художница Елена Качалина в нынешнее время находится в весьма двойственном положении - от нее ушел муж.
        Федор Максимович удовлетворенно кивнул головой, вертя в ладонях платиновую ручку с логотипом его фирмы. Своего волнения он никак не выдавал, хотя сердце его дрогнуло и забилось сильнее. «Одно к одному…» - машинально подумал он с удовлетворением.
        - А двойственность-то в чем?
        - Муж ушел - это в общем-то драма. Но наша художница несчастной не выглядит, скорее даже наоборот…
        Терещенко едва заметно поморщился - Славик заметил это почти неуловимое движение и больше уж не называл Елену фамильярным словечком «наша».
        - Муж ушел к кому-то?
        - Да. У него безумная любовь с соседкой - этакой роковой женщиной-вамп. Зовут Ларисой. Живут они сейчас на даче мужа, довольно далеко от Москвы. Условия не очень…
        - А Елена… Она одна?
        - Одна. Впрочем, к ней иногда заходит сосед - это его жена ушла к мужу Елены.
        - Что за сосед?
        - Да как сказать… Ни рыба ни мясо.
        - Нет, он не может быть ей интересен, - задумчиво покачал головой Терещенко. - Между ними ничего нет.
        Славик сначала не понимал интереса своего шефа к художнице. Но он настолько почитал Терещенко, что в конце концов Елена Качалина тоже стала казаться ему необыкновенной красавицей, за которой вполне можно было немного приударить за спиной богоданной жены. То, что интерес шефа к Елене совсем не меценатский и не отеческий, он понял сразу. При своем стремлении походить на Терещенко Славик даже подумал о том, не влюбиться ли и ему тоже в какую-нибудь сугубо творческую личность. Втайне от фотомодельки, разумеется…
        Он позвонил на работу Косте Качалину и узнал его новый адрес, представившись человеком, готовым дать материал для написания интересной статьи на остромодную тему. Он нашел эту чертову дачу где-то далеко за городом. Какие-то писульки в конверте он действительно привез с собой. Но, разумеется, Косте они не подошли, однако главным в той их встрече было не это. Славик совершенно очаровал влюбленную чету. В конце разговора они даже забыли, зачем приезжал к ним этот элегантный молодой человек, - для них он был уже близким другом, с которым так приятно провести время за бутылочкой роскошного вина (рискуя водительскими правами, Славик пил с ними вино, к которому у него нашлись с собой якобы случайно купленные в
«Праге» пирожные…).
        - Значит, Елена совсем не переживает из-за ухода мужа? - спросил Терещенко.
        - Ни капельки. Или искусно делает вид, что ей все до лампочки. Ритм ее жизни, во всяком случае, никак не изменился - она сейчас оформляет книгу для одного детского издательства, издательство ею очень довольно, сообщает, что книга будет готова точно к сроку, и качество работы очень высокое… Федор Максимович, я думаю, что если женщина страдает, то все валится у нее из рук. В этом же случае - все наоборот.
        - А… а кроме соседа? - рассеянно спросил Терещенко, не зная, радоваться или печалиться ему от Елениного хладнокровия. - Есть у нее еще кто-то?
        - Никого. За тот срок, что я наблюдал за ней, больше никого не обнаружил.
        - Расскажи-ка мне о ее муже и этой…
        - Разлучницу зовут Ларисой, - напомнил Славик, вертя в руках кожаную папочку.
        - Вот-вот…
        - Костя - замечательный мужик, раблезианского такого типа, который и ест, и пьет, и любит от души…
        - Голубчик, умеешь ты… - засмеялся опять Терещенко. - Ладно-ладно, молчу!
        Он тоже слегка фамильярничал со своим подчиненным, как будто был на равных с этим молодым человеком с блестящими глазами. Федору Максимовичу нравилось немного поиграть в простого смертного.
        - Да. Бывший муж мне очень понравился, правда. В нем есть что-то природное, настоящее… И Ларису можно понять - внешне он очень эффектно выглядит.
        - Я его помню, - вдруг произнес, наморщив лоб, Федор Максимович, - видел на одной из выставок. Помнится, мы даже поговорить успели о чем-то… Елена нас познакомила. Ну да - это был Костя! Такой высокий, плечистый?
        - Да. Они с Ларисой купили машину и еще много всякой ерунды - я их понимаю, без этих вещей в их положении прожить невозможно. Интересная деталь - мечта Ларисы и Кости из-за этих приобретений становится несбыточной, что, как вы понимаете, бодрости духа им не придает.
        - У них была мечта?
        - Она у них есть и сейчас. Только теперь уже в разряде несбыточных.
        - Забавно… - промурлыкал Федор Максимович. В голове у него вертелись какие-то мысли, но пока еще он не представлял, какую именно выгоду можно извлечь из обнаруженной ситуации. - Так какая же была мечта у этих, которые на бивуаке сейчас живут?
        - У Кости и Лары? Они хотели съездить за границу - что-то вроде свадебного путешествия, медового месяца.
        - Неужели у них совсем нет средств? Насколько я понимаю, это не так уж дорого. Если взять, например, Турцию…
        - Федор Максимович, они хотели отправиться в какую-то экзотическую страну, на островах, где пальмы, океан и всякое такое… Что-то вроде Бали, кажется, или Гавайев…
        - Рай на земле? - пожал плечами Терещенко. - Впрочем, этих молодых людей можно понять - медовый месяц надо проводить непременно в романтическом месте. Это так скрепляет отношения…
        - Именно! - кивнул Славик, стоя возле дверей в почтительной и в то же время несколько развязной позе.
        - Ладно, иди.
        Славик с поклоном растворился в дверях, а Федор Максимович еще долго сидел в кресле в том же положении, закинув ноги на стол, и пристально разглядывал потолок, словно на нем были зашифрованы нужные ему ответы. Елена была совсем близко (меланхоличного соседа Федор Максимович не посчитал препятствием), в прозрачном августовском свете, льющемся сквозь открытые жалюзи, были растворены ее голубые глаза, холодные и страстные, и они обещали Терещенко такие наслаждения и мучения, каких он не знал до сих пор. «Моя девочка! - пробормотал он, чуть шевеля носками ботинок. - Ты будешь только моя девочка. А там - гори все синим пламенем. Ничего не жалко!» Больше всего Федор Максимович боялся приступов своей жестокой хандры, от которой безнадежно холодело сердце, а мир представлялся лишенным всякого смысла, скучным, лицемерным, черно-белым. Хандра уже давно не посещала Терещенко, и теперь он окончательно уверился, что может излечиться только с помощью голубоглазой насмешливой художницы.
        Наконец та самая passion посетила его… Терещенко в этом не сомневался, как не сомневался во многих других вещах. В прозрачном голубовато-сером воздухе он строил замки, в которых сказочной волшебницей порхала Елена, открывая для него прошлое, настоящее и будущее.
        Приблизительно через полчаса он скинул с себя это оцепенение и медленно, с замиранием сердца - о, вот теперь Федор Максимович его вполне ощущал! - набрал на трубке нужный номер.
        - Алло! Это вы? Нам надо встретиться…
        - Сегодня я не могу, - ответила Елена. - Завтра вас устроит?
        - Я хотел бы сегодня. Впрочем… завтра так завтра.
        Терещенко хотел бы сейчас, сию секунду сорваться с места, забросив к черту работу и светский фуршет, который устраивала вечером дома жена, и отдаться своей passion. Но по зрелом размышлении решил, что мучения неразделенной любви тоже прекрасны. Его еще никто никогда так не мучил, не держал на отдалении, наказывая строгим ломким голоском. Помнится, только в юности одна девочка, одноклассница, принципиальная и сознательная староста класса, оттолкнула его, заявив, что не даст поцелуя без любви… правда, через пять минут тут же забыла про свои принципы. Что-то сладкое, томительное, чего уже нельзя достичь в зрелом возрасте, что возможно только в юности, вдруг вернулось к Федору Максимовичу, заставляя снова жить полной жизнью. «Я спятил, - довольно подумал он. - А завтра…»

* * *
        - Алло, ты скоро? - тихо прошептала Лара в трубку мобильника. - Так здорово, что я могу в любую минуту услышать твой голос!
        - Скоро. Я уже выхожу, и где-то через два часа…
        Сотовые телефоны оказались совсем не лишними в их ситуации, скорее даже наоборот. Костя очень тосковал по Ларе. Когда она уезжала на работу, на него там, в деревенской глуши, одиночество накатывало с такой безысходностью, что с ним надо было как-то бороться.
        Некоторое время назад, в середине августа, когда вечера стали короче и дорогу начало размывать частыми дождями, стало ясно, что им не обойтись и без личного автотранспорта. Такси здесь категорически не водилось, да и страшно было за красавицу Лару. Они купили машину.
        - Давай разберемся с нашими бывшими, - предложил тогда в очередной раз Костя. - Все равно придется с ними разбираться, а то живем здесь, как святые старцы в пустыни, ровно какие грехи отмаливаем…
        - Нет, Костя, еще рано. Мы сможем прожить здесь до октября-ноября и тогда оформим развод. Они к тому времени уже придут в себя, воспримут все эти хлопоты совершенно спокойно.
        - Они и так совершенно спокойны! Девочка, разве ты не помнишь - Елена даже обрадовалась, когда я сообщил ей, что не люблю ее. За кого ты волнуешься? За него? За Игоря?
        - Да… Нет! Костя, милый, ты только не ревнуй меня, я тебя обожаю, я обожаю только тебя, но он… Мне страшно.
        - Чего же, глупенькая?
        - Я не знаю. Но пока лучше ничего этого не трогать, не видеть, не знать! Все потом, когда-нибудь потом. Мы далеко от них, они уже чужие!
        - Давай квартирным вопросом займусь я. В конце концов мы можем снять квартиру в Москве на время, не жить же в этой глуши до осени!
        - И все-таки - пусть ничего не меняется пока!
        - Ты очень странная девушка, - сказал ей Костя, целуя. - Но я не могу с тобой спорить. Все как-то нелепо, даже несуразно… А, черт с ним! Ты права, здесь свежий воздух, мы как на курорте, и я люблю эту дачу.
        - А наш рай?
        - Поедем зимой. Или в начале весны…
        Раем Лара называла остров, на который мечтала поехать. Рай пока стоил слишком дорого для них, но она не могла совсем отказаться от мечты о нем.
        Было еще тепло, в саду пахло свежестью - совсем недавно прошел короткий дождик, окропил деревья и кусты, едва тронутые золотом. Лара села в свое любимое кресло на веранде, развернула на коленях дамский журнал. Ей в самом деле было хорошо здесь, на старой даче, далеко от сумасшедшего и душного города. Она почти привыкла к пыльным и мрачным комнатам, позеленевшим мутным зеркалам и связкам ветхих книг. Конечно, она все еще пыталась бороться с разрухой, но теперь уже без прежнего энтузиазма, осознав тщетность своих попыток. Прошлое было сильнее ее, отголоски споров между соцреализмом и диссидентством еще гуляли по темным комнатам. В конце концов это было Костино прошлое, Лара его тоже любила.
        В городе, в цивилизованном районе, в стенах современной квартиры было, конечно, удобно и уютно, но там был он, Игорь… «Когда-нибудь нам придется встретиться, конечно, - размышляла Лара. - Но пускай это произойдет как можно позже…»
        Она не раскаивалась в том, что ушла от мужа, хотя смутное чувство вины продолжало мучить ее. Как женщина, причем женщина в высшей степени нерациональная, она старалась не думать об этом, не высчитывать плюсы и минусы своего поступка, а просто жить и любить своего нового возлюбленного. Но иногда какая-то печаль накатывала на нее и хотелось плакать - просто так.
        Она вдруг вспомнила, как совсем недавно к ним приезжал какой-то Костин знакомый, кажется, тоже журналист, очень милый болтливый мальчик. Они пили замечательное вино, угощались нежнейшими пирожными - все было так хорошо, что Лара сама не заметила, как проговорилась гостю о том, что ушла от мужа.
        - А вас, Слава, когда-нибудь бросали? - спросила она тогда немного развязно, разгоряченная вином. - Что чувствуют мужчины в такой ситуации?
        - Лара, будет тебе… - лениво пытался остановить ее Костя.
        - Да, бросали, - не задумываясь, признался гость. - Я, кажется, очень страдал.
        - Но вы бы хотели, чтобы все вернулось на прежние места, чтобы воссоединиться опять с ней, с той, с которой вы расстались…
        - Лара!
        - О, я очень быстро утешился - представьте, буквально на следующий день…
        Потом она рассказала, что мечтает поехать с Костей куда-нибудь далеко-далеко, на остров в океане, и там, забыв обо всех проблемах, отдаться любви, раствориться в ней под пение экзотических птиц, среди огромных ярких бабочек и чтобы рядом вздыхал океан, непременно только океан…
        - А вы, Костя? Вы тоже об этом мечтаете? - с улыбкой спросил гость.
        - Да, неплохо бы… - кивнул тот. - Но сейчас для нас это нереально. Мы вот тут обзавелись машиной…
        И разговор перешел сугубо на автомобильные темы. Лара не стала слушать, что обсуждают Костя и Славик, и ушла в дом…

«Почему я тогда спросила этого человека, не бросали ли его и что чувствует мужчина, когда рвутся прежние связи? - немного разволновалась Лара сейчас, спустя несколько дней. - Глупо… Нет, меня совершенно не волнует, что там происходит сейчас с Игорем, что он делает, страдает или нет. Меня совершенно не волнует!»
        - Совсем наплевать! - презрительно пробормотала она, листая журнал. - Скорее бы Костя приехал, не позвонить ли ему еще раз?… Просто я очень любопытна!
        На странице, где рекламировался какой-то шампунь, Лара вдруг увидела девушку, удивительно на нее похожую. Будто свою фотографию увидела. Иссиня-черные волосы, бледное, почти белое лицо, пронзительная улыбка ярко-алых губ… «Какая прелесть! - восхитилась она. - Мой тип красоты в моде! Сейчас разыграю Костю, скажу, что это я снялась для журнала… Нет, он не поверит».
        И Лара отшвырнула журнал от себя.

* * *
        - Это я, - произнес Игорь, переступая порог. - Как дела?
        - Наконец-то!.. - невольно вырвалось у Елены, и она покраснела, словно выдала свою тайну. - А что там? Опять виски?
        - Ты не угадала. Это роза.
        Он вытащил из бумажного пакета глиняный горшочек с растущей в нем маленькой, беспомощной, но какой-то очень гордой розой.
        - Мне еще никто никогда не дарил цветов в горшках! - засмеялась Елена, принимая в свои руки подарок. - Это так мило… Но за растением, наверное, сложно ухаживать?
        - Не думаю. Просто поливай его время от времени, - пожал плечами Игорь. - Я не люблю срезанных цветов. Они красивы, но…
        - Ладно-ладно, поняла! Ты тоже их считаешь мертвыми. - Она поставила розу на подоконник - ярко-алый цветок загорелся на фоне белого, затянутого густыми облаками неба, словно маленькое солнце. Елена старалась никак не проявлять своих чувств по отношению к Игорю, но сейчас, когда он опять был рядом, она вдруг поняла, как сильно соскучилась.
        Каждый раз, когда они были вместе, она терялась и приходила в смятение. Ее пугало то, что она не в силах владеть ситуацией.
        - Я соскучился, - сказал он, целуя ее в лоб, словно сестру.
        И он, оказывается, тоже… Елена порывисто вздохнула и изо всех сил прижалась к этому человеку.
        - Не так, - нетерпеливо, сквозь зубы, пробормотала она. - Не так!
        - А вот так? - он наклонился и поцеловал ее уже совсем не по-братски.
        - Да…
        Все происходившее с ней в последнее время Елена воспринимала немного как сон - одно потеряла, другое нашла безо всяких усилий. Все было так легко и просто, как будто действительно во сне, когда причудливые желания сменяются одно за другим.
        Закрыв глаза, она целовала его и сходила с ума от какой-то непонятной, острой, мучительной радости. Она обнимала его изо всех сил, хотя он и не думал вырываться и исчезать куда-то.
        - Ты надолго? - не стерпев, спросила она. Жадность вдруг напала на нее - она захотела посчитать те минуты и часы, которые предстоят, чтобы распорядиться ими как можно разумнее. Хотя вообще-то разум тут был совсем ни при чем.
        - Пока не надоест, - с легкой, беззлобной насмешкой произнес Игорь. Но, увидев, как нахмурилась Елена, тут же поправился: - Пока я тебе не надоем!
        - Значит, у нас есть еще немного времени, - пробормотала она. - Господи, ты не сердись, я ведь тоже шучу!
        Но он и не думал обижаться - его руки скользили по ее телу, губы - по ее лицу, шее, открытым ключицам… Елена постепенно впадала в транс, полностью отдаваясь прикосновениям, легким и чуть щекотным. Взглянув по свойственной ей привычке на происходящее словно со стороны, она вздохнула:
        - Это опять похоже на танец…
        - Что?
        - То, что мы делаем, похоже на танец…
        Он тихо засмеялся и возразил рассеянно, стараясь не отвлекаться от своего основного занятия:
        - А я представляю себя мотыльком…
        - Кем? - засмеялась она, не открывая глаз, - наслаждение от его прикосновений было почти невыносимым, мучительным до обморока.
        - Мотыльком. А ты - цветок, над которым я порхаю…
        - Для мотылька это работа, не удовольствие.
        - Кто знает… Но если я не буду любить тебя, все окажется зря.
        - Я не понимаю, - сердито сказала она, совсем не слыша своего голоса. - Что значит
«зря»?
        - Вся жизнь, все мое существование… Я должен сделать это, я должен любить тебя, это какой-то закон.
        - Именно меня?
        - Ну да! - воскликнул он, и она от удивления открыла глаза.
        - Ты сказал слово…
        - Какое?
        - Ты сказал… ты сказал…
        - Любить? - переспросил Игорь.
        Елена поспешно прикрыла ладошкой его рот:
        - Нет, лучше не говори этого слова. Замени его каким-нибудь другим. Хотя я чувствую, что тоже должна любить тебя.
        - Что делать?
        - Любить тебя! - сердито произнесла она. - Ты гадкий, гадкий мальчишка, ты нарочно притащил мне эту розу, заставил меня сказать это слово…
        - Но при чем тут роза?
        Они бормотали, уже не слыша друг друга. Да, это точно был тот самый сон, который уже давно преследовал Елену, не давая ей покоя, заставляя ее каждое утро трепетать в агонии. Только теперь этот сон преследовал ее наяву. Закрыв глаза, она прикасалась к лицу своего героя и пыталась понять, кто он - не призрак ли, не наваждение? Возможно, душа того, другого, каким-то непостижимым образом сумела перевоплотиться… Игорь - это возрожденный Гриша? «Что за глупости… - пыталась отмахнуться она от своих мыслей. - Просто такова женская натура, вечно какая-то романтика примерещится! А на самом деле никакой романтики нет - просто обычный закон природы, инстинкт размножения…»
        - Думай обо мне, - вдруг сказал он. - Думай только обо мне. Открой глаза!
        Она послушно распахнула глаза и увидела его лицо совсем рядом, и агония уходящего сна заставила задрожать ее всю.
        - Что ты? - испугался Игорь, прижимая ее к себе.
        - Так… Помнишь, я говорила тебе, что оформляю сейчас детскую книжку?
        - В такой момент - о работе?! - притворно ужаснулся он.
        - Нет, ты только выслушай меня до конца… Знаешь, я сейчас вдруг поняла, - она оттолкнула его, села на диване, на котором вокруг них лежала разбросанная в спешке одежда. - Я ведь тебя рисовала.
        - Что? - улыбнулся он.
        - Ну да. Это сказка. Знаешь, их ведь полно - дурацких сентиментальных сказок про золушек, прекрасного принца, слезы и сопли с обязательным счастливым концом… И я тебя нарисовала. Вот, погоди…
        Она спрыгнула с дивана, принесла папку с рисунками.
        - Посмотри - это точно ты.
        - Забавно, - он всмотрелся в рисунок и вдруг засмеялся. - Но ты же не рисуешь портретов?
        - Да тут и не портрет вовсе, просто иллюстрации к книге, совсем другое… Смотри - и волосы твои, и глаза…
        - Правда, похоже… - согласился он. - Но тут ничего удивительного нет - ведь должен же где-то творец черпать свое вдохновение… Хотя ты мне здесь здорово польстила!
        Они посмотрели друг на друга и рассмеялись уже одновременно.
        - Тогда ты - моя принцесса, - произнес он потом очень серьезно.

«Так глупо! И так приятно…» - промелькнуло у нее в голове.
        На следующее утро, когда Игорь уже ушел и надо было работать, Елена попыталась проанализировать происходящее. «Уж не влюбилась ли я? - подумала она, разглядывая свои рисунки. - А что она такое, любовь? Ведь говорил же мне Федор Максимович на прошлой неделе… Боже мой! - Она даже подскочила на месте. - Ведь есть же еще Федор Максимович Терещенко!»
        Елена отложила рисунки, на которых был изображен мечтательный и печальный принц с загадочной улыбкой на крупных, четкого абриса губах (о, как именно эта странная, даже немного циничная улыбка живого прототипа сказочного принца волновала Елену наяву!), и задумалась.
        Федор Максимович Терещенко решительно не желал вписываться в ту сказку, в которой Елена сейчас жила. Он был каким-то непонятным персонажем, появившимся неизвестно откуда. Лишним. Помнится, он позвонил ей и попросил о встрече. Они договорились на следующий день, хотя Федор Михайлович утверждал, кажется, что дело срочное. Однако Елене дело срочным не показалось. Да никакого дела, собственно, и не было…
        Они встретились в центре Москвы, потом Терещенко повез художницу куда-то на окраину. Как оказалось - в Царицынский парк. Среди праздношатающейся публики, ловившей последние летние денечки, заполненные теплом и нежным оранжевым солнцем, они бродили в развалинах Екатерининского дворца, потом по аллеям, скрытым в густой тени… Сзади уныло тащилась охрана бизнесмена, пытаясь контролировать лесные заросли.
        - Я люблю красивые места, - задумчиво произнес Терещенко. - Человек должен для своей жизни, для своих действий и поступков выбирать правильный антураж. Соответствующий. Хотя надо было ехать в Архангельское. По-моему, там еще лучше и публики поменьше…
        - Какое же действие вы совершаете сейчас? - улыбнулась Елена. К этому часу она уже догадалась, что ее солидному другу просто захотелось прогуляться и одновременно поболтать о каких-нибудь возвышенных, серьезных материях, не имеющих никакого отношения к колебанию цен на нефтепродукты на мировом рынке. А с кем еще, как не с ней, художницей, творческой то есть личностью, можно говорить на подобные темы?
«Он странный, - подумала она лениво, разглядывая очередную открывшуюся перед ними руину. - И совсем не похож на образ нувориша, который так популярен…»
        - Я встречаюсь с вами, - серьезно ответил он.
        Безупречная прическа, безупречный мягкий костюм, безупречные ботинки, колечко на правой руке, смешной и ультрамодный галстук, амбре восхитительного одеколона, берущего не изысканностью запаха, а некоей гипнотической силой, внушающей определенные мысли… Терещенко был человеком из иного мира, и он нравился Елене. Вполне определенно нравился.
        - Кажется, вы собирались поговорить о чем-то важном…
        - О вашей картине.
        - О боже! - засмеялась она. - Да что вы с ней носитесь, что вы в ней нашли? Я уже жалею, что когда-то послушалась вас и нарисовала ее. И вообще - у меня много других картин, некоторые из них висят и в вашем офисе.
        - Нет, вы молчите, Леночка… простите - Елена, - строго возразил он. - Я уже понял ваш характер - вам свойственно умалять некоторые вещи, серьезное превращать в шутку. Вы словно стыдитесь своих чувств…
        - Правда? - расстроилась она. - Вы уже не первый, кто говорит мне это.
        - А кто еще? Впрочем, я о другом… Знаете ли вы, милое дитя, что вам удалось задеть самые закрытые струны моей души? - и он взял ее за руку.
        Только тогда она поняла, что это не простой разговор об искусстве, а нечто другое, то, чего она никак не ожидала.
        - Простите. - Она отвернулась, пожав плечами.
        - Почему «простите»? Нет, нет, вы не должны извиняться! Наоборот, вы мне очень помогли, вы открыли для меня новый мир, о котором я и не подозревал даже! Я понял, чего мне не хватало раньше.
        - Вы, Федор Максимович, совсем не напоминаете человека, которому чего-то не хватает, - Елена взглянула на своего спутника с ласковой насмешкой.
        - Есть вещи, которые… Впрочем, не мне вам говорить. Вы как человек тонкой душевной организации, творец, некое подобие бога… Только не машите руками, дайте мне договорить!
        - Что же такое вы увидели в моей картине, скажите наконец! - сердито спросила она.
        - Любовь.
        - Что?
        - Любовь…
        Это слово очень легко соскользнуло с его губ. Федор Максимович не ожидал даже, что следовать советам психоаналитика будет так просто - у него получилось безо всякой игры, безо всякого актерства. Любовь - кровь, слезы - грезы… словарь институток… Но на каком еще языке можно говорить с женщинами о возвышенном?
        Елена с удивлением воскликнула:
        - Ага! Я, кажется, поняла…
        - Что?
        - Вам не хватает любви!
        Она была слишком резка - обычно Терещенко с трудом переносил подобные моменты в общении с окружающими, но сейчас это не имело никакого значения.
        Он оглянулся и досадливо кивнул своим сопровождающим.
        - Зачем вы их гоните? А вдруг на вас кто-нибудь покусится?
        - Я не боюсь. Ничего плохого со мной не может случиться. Не может случиться - потому что я в это верю.
        - Что ж, правильно, - серьезно сказала Елена.
        - Погодите, это потом… - отмахнулся Федор Максимович, глядя на Елену с такой нежностью, что ей стало даже неловко. - Чего бы вы больше всего хотели?
        - Я? Я бы хотела… - Она закрыла глаза и окунулась в мир своих желаний. Странно, но сейчас она хотела только одного - чтобы на месте Федора Максимовича сейчас был… Игорь. Она вздрогнула. - Я вам не скажу.
        В тени деревьев глаза у Терещенко казались почти черными.
        - Ладно, - севшим голосом произнес он. - Ладно… Я задал неправильный вопрос. Хотите знать, чего я хочу больше всего?
        - Знаю. Вы хотите, чтобы я откликнулась на ваши чувства.
        - Вы догадливая… - И он наклонился, чтобы поцеловать ее.
        - Нет! - она вдруг испугалась. По-настоящему испугалась - наверное, первый раз в жизни. - Но не здесь и не сейчас!
        - Не здесь? - удивился Терещенко. - Черт возьми, что вы имеете в виду?
        Это был миг, когда они оказались совершенно одни, - темные аллеи опустели, за деревьями серебряными бликами переливалось озеро, покой и странная тишина накатывали волнами… Лицо Терещенко было совсем близко - очень красивое благородное лицо, и он, судя по всему, еще колебался, желая и не решаясь поцеловать свою спутницу. Но для Елены тот миг, когда она почувствовала к нему притяжение, уже прошел.
        - Не надо, Федор Максимович, - тихо произнесла она. - Идемте…
        Сразу же из-за поворота появились спутники Терещенко, по озеру заскользили лодки, не замеченные ими почему-то раньше, заиграла музыка, и острый запах шашлыка, готовящегося на соседнем берегу, защекотал ноздри.
        - Апчхи! - звонко чихнула Елена.
        - Будьте здоровы! - проникновенно сказал ей Терещенко. - Правда, уже пора. Я что-то устал. Иногда нападает ужасная усталость. С вами такое бывает?

«И что он носится с той моей картиной? - подумала Елена, опираясь на руку спутника. - Я же ничего такого особенного не рисовала, с моей стороны это была просто игра… Его так называемый портрет души - обычная парковая скульптура, которую я где-то видела, мраморный мальчик среди листвы. Он чем-то похож на Терещенко, вернее, на Федора Максимовича в детстве - каким я себе его представляю. В самом деле, я не могла ничего придумать лучше, как нарисовать этого мраморного ребенка, живого и мертвого одновременно, - таков сам Федор Максимович, этот странный человек. Правда, в нем есть что-то такое, не от мира сего…»
        - Мы еще увидимся. Только вы и я.
        - Вы меня волнуете. Волнуете и пугаете, - с досадой и грустью произнесла Елена. - Мы с вами очень разные люди.
        - Что волную - это хорошо, - с удовлетворением произнес Терещенко. - «Печальный Демон, дух изгнанья, бродил над грешною землей…»
        - Что?
        - Это Лермонтов.
        - Да, я знаю, что Лермонтов. Но почему вы это процитировали?
        - Сам не знаю, почему вдруг вспомнилось. У меня мама была учительницей - русская литература и все такое…

* * *
        В очередной раз Славику пришлось заниматься не своими прямыми обязанностями, а выполнять личное поручение шефа. Но Славик не испытывал никакого недовольства, наоборот, выполнял просьбу Федора Максимовича с большой радостью. Материальные ценности его не сильно волновали, хотя он скрупулезно заносил в свою электронную записную книжку все расходы - на цветы, на бензин, на вино, на грим и спецодежду для перевоплощений… Главным для Славика было то, что Федор Максимович уже не мог без него обойтись.
        - Знаешь, она как-то ускользает от меня, - недавно пожаловался Терещенко своему порученцу (разговор опять шел о Елене). - Надо что-то предпринять… Она не против, но что-то ей мешает. Или кто-то?
        То был действительно «кто-то». Однажды наконец Славик засек, как златокудрый хлыщ из соседней квартиры явился под вечер к Елене, а ушел только утром. Славика это обстоятельство не смутило, он знал, что и Федора Максимовича оно не смутило бы. Болезненная щепетильность уже казалась смешной в начале нового века, главным был опять же результат. Терещенко не давал своему помощнику никаких прямых указаний на сей раз, но Славик и без того хорошо знал, что необходимо избавиться от назойливого соседа Елены. Никакого криминала, разумеется. Славик, конечно, не пошел бы на подобное - не его профиль, да и Федор Максимович большой гуманист. А вот деньги, туманные обещания, смутные угрозы - словом, все то, что должно сбить слабого человека с толку, можно было использовать.
        Славик долго прикидывал, в каком месте надо провести разъяснительную беседу с мешающим воплощению планов шефа субъектом - он тоже, как и Федор Максимович, был сторонником соответствующего антуража. Что больше подойдет - кафе, оживленная улица, безлюдный переулок, - или просто нужен телефонный звонок и вкрадчивый голос из трубки? В конце концов Славик додумался до метро. Этот субъект ездит с работы на метро - и вот тогда, вечером (именно вечером, дневные хлопоты и рабочая обстановка могут исказить восприятие, смазать картинку), следует подойти к нему в толпе и завести непринужденный разговор. Да, метро - место совершенно особое, под землей все иначе, не то что в городе, на свежем воздухе, недаром же многие люди боятся подземки, замкнутого пространства, долгих темных туннелей.
        Славик уже все знал о своем подопечном. В начале седьмого вечера он вошел за ним в вестибюль одной из центральных станций метро. Правда, едва не отстал - надо было оплатить проезд, а Славик, привыкший к личному автотранспорту, давно забыл, как это делается…
        - Мне надо поговорить с вами, Игорь Александрович, - спокойным, будничным голосом произнес он, обратившись к субъекту, встав позади него на эскалаторе.
        Игорь, стоявший ступенькой ниже, обернулся, задрав голову вверх - очень неудобная и даже какая-то унизительная для него позиция (Славик и такую мелочь рассчитал!).
        - Именно здесь? - спросил он у Славика. - Вы кто?
        - Разговор будет коротким.
        - Да кто же вы? Вы от Короткова, по поводу металлоконструкций? Я ему еще на прошлой неделе…
        - Игорь Александрович, это не производственный роман, а, если хотите, лирическое стихотворение…

«Подопечный» с подозрением взглянул на Славика.
        - Будете декламировать?
        Тут Славик разозлился:
        - Я хочу с вами поговорить о Елене Качалиной. Вы ведь такую знаете? Отлично… У меня к вам предложение - оставаться с ней, как когда-то, лишь в соседских рамках. Без лирических отступлений. Эта женщина - не для вас.
        - Забавно… Она вам тоже нравится? - Игорь Александрович улыбнулся, но как-то очень нехорошо, одними губами. - А что думает по данному поводу сама госпожа Качалина?
        - Я говорю не от своего имени, - холодно произнес Славик. - Предлагаю вам отступные. Сколько вы хотите?
        - С ума сойти, - равнодушно произнес Игорь, все больше и больше раздражая молодого порученца. - Миллион.
        - Рублей или долларов? - деловито осведомился Славик, прикинув, что если долларов, то Федор Максимович не согласится, скорее всего. Безумие. Надо торговаться…
        - Китайских юаней, - мрачно заявил Игорь Александрович. - Вы ерундой занимаетесь, я вас даже слушать не хочу…
        Эскалатор медленно приближался к подземному залу станции, внизу бурлила толпа.
        - Послушайте, я сейчас с вами по-хорошему… - снова заговорил Славик. - Одумайтесь! Ведь потом будет другой разговор, но тогда вам уже никто никаких денег…
        - Угрожаете, - со вздохом констатировал сосед Елены. - Ну и ладно…
        В толпе Славик потерял своего подопечного. Он было бросился расталкивать людей локтями, чтобы найти упрямого Игоря Александровича, но тут же передумал. Пожалуй, для первого разговора достаточно. На словах все они, такие хлыщи, гордые.

* * *
        Период времени, называемый межсезоньем, обычно незаметен глазу, в мелькании дней трудно увидеть, как весна сменяет зиму или как весну венчает лето. Но в этот раз осень пришла неожиданно - в первых числах сентября разом пожелтели все деревья, в мягком прелом дыхании бабьего лета отчетливо зазвучали бесстрастные нотки близких холодов.
        - Удивительно, - произнесла Гелла в который раз, - как люди умеют скрываться от налогов!
        - Но ведь еще ничего не известно, - терпеливо возразила Лара. - В конце концов мы расширяемся - это признак процветания.
        - Но что будет с нами?

«Не с нами, а с тобой», - мысленно поправила ее Лара.
        Дело заключалось в том, что мадам Носкова вздумала переезжать в другое помещение. Престижное место, шикарные апартаменты, новые услуги… Прежняя интимная камерность сменялась широким многоголосьем. Мадам Носкова набирала новые кадры и, по слухам, собиралась избавиться от некоторых старых, неперспективных. Лара была абсолютно уверена в себе, в том, что ее кадровые перестановки не коснутся, хотя царившая в салоне тревожная неразбериха действовала на нервы и ей.
        - Тебе-то хорошо, у тебя муж… - заныла Гелла.
        - Мы еще не расписаны, - засмеялась Лара.
        - Нет, не так, - хихикнула Гелла, - целых два мужа, в очередь строиться не успевают! Как тебе такое удается?
        - Никак. Я ничего специально не делаю.
        - Вот именно - чтобы все получилось, не надо об этом думать, а я все думаю, думаю… - вздохнула Гелла.

«Ну ты и клуша», - вздохнула в ответ и Лара. Обычно она терпеливо относилась к нытью подруги, но из-за этого переезда… Они сидели на открытой веранде кафе - еще было тепло, хотя и ветрено, - Лара подняла повыше воротник черного блестящего плащика, с тоской посмотрела на часы. Костя немного опаздывал, но в том не было ничего особенного - вечер, час пик, в городе пробки… Каждый вечер он заезжал за Ларой, и они ехали вместе на дачу.
        - Ты бывшего своего так и не видела? - с любопытством спросила подруга. - С тех пор - ни разу?
        - Нет, - покачала головой Лара.
        - Удивительно!
        - Один раз понадобились кое-какие вещи - за ними съездил Костя, Игоря не было дома. А зачем? Все в прошлом…
        - Я бы так не смогла, - авторитетно заявила Гелла. - Как можно - вот так, просто, даже без скандала…
        И она принялась рассказывать, как на месте Лары поступила бы она, Гелла. Лара ее уже совсем не слушала - покачивая ногой, она отхлебывала из маленькой чашечки кофе и смотрела на золотистые липы, окружавшие с одной стороны кафе. Деликатно запищал телефон.
        - Извини, - прервала она подругу. - Костя, ты? Скоро ли? Мы с Геллой уже полчаса… Как, еще подождать?
        - Что, задерживается? - с любопытством спросила подруга, когда Лара закончила разговор. - Слушай, а ты в нем уверена? Ведь мужчины, они такие…
        - Не знаю… - равнодушно ответила Лара. - Какой-то голос у него был странный, наверное, что-то случилось. Ты иди, если хочешь, а я его подожду.
        - Нет. Мне торопиться некуда…
        И Гелла захлопала ресницами, оглядываясь по сторонам. Она жаждала показать свои новые накладные ресницы всему свету, но, к сожалению, в кафе сидели одни парочки - ни одного свободного кавалера. Лару с самого утра подмывало сказать, что ресницы Гелле совершенно не идут, как не идет и новая короткая прическа, и что платье у нее чересчур вызывающее, больше подходящее шестнадцатилетней старлетке, но ничего этого она говорить не стала.
        - Я догадалась, - через пару минут усмехнулась Лара, пристально разглядывая подругу.
        - Что?
        - Тебе интересно посмотреть, чем дело закончится. Признайся, ведь тебе любопытно, из-за чего Костя задерживается…
        - Ну-у… - вспыхнула Гелла. - Ты не права. Просто мне не хочется оставлять тебя одну.
        - Как же!
        - Ну ладно, тогда я уйду… - Гелла быстро засобиралась, обиженно заморгав своими огромными дурацкими ресницами.
        - Погоди! - спохватилась Лара. - Это я так, не со зла. Настроение что-то с самого утра не заладилось.
        - Все из-за Носковой, - тут же оттаяла подруга. - Ладно, я посижу с тобой. Давай еще по кофе, и там такие шоколадные пирожные, со взбитыми сливками…

«Куда тебе пирожные! - хотела возразить Лара, но снова промолчала. - Бог с ней, с этой клушей, пускай делает, что хочет…»
        - Носкова говорит, что в новом здании будет специальный зал с бассейном - гидромассаж и все такое. В свободное время - ну, когда клиентов не будет, - можно и самим всем этим пользоваться…
        - Послушай, у тебя никогда не было желания переделать окружающий мир? - вдруг тихо спросила Лара.
        - Что?
        - Изменить дома, улицы, людей, погоду… Знаешь, я бы хотела все переделать. Больше всего мне хочется изменить людей - наверное, именно из-за этого я и выбрала себе такую профессию. Мир должен быть красивым! Я верю, что через внешнюю форму можно изменить внутреннее содержание, сделать человека лучше, добрее, чище. А ты - веришь?
        - Ну, в общем… - ошалело заморгала Гелла.
        - Бывают такие женщины… особенно одна моя клиентка, Сидорова… Ты ее знаешь, приходит ко мне каждый понедельник с утра. С ней бы я поступила совсем наоборот - откромсала бы ее жеманные локоны, чтобы все увидели, какая она ведьма. Чтобы ее настоящее лицо показалось миру…
        - Да-да-да! - Гелла даже подскочила в своем кресле, внезапно слова подруги задели ее за живое. - Как я тебя понимаю! Ко мне вот тоже ходит такая мегера…
        Костя появился только через час, и у него было такое лицо, что Лара удержалась от упреков.
        - Что-то случилось? - с волнением спросила она, когда он плюхнулся за столик. - Может быть, закажешь кофе? Он здесь очень неплох…
        Гелла молчала, словно воды в рот набрала, и с любопытством глазела на кавалера подруги. Она жаждала сенсаций.
        - Мы едем, - выдохнул Костя и шумно расцеловал Лару.
        - Куда?
        - Ты что, забыла, куда мы собирались?
        - Что?
        - Мы едем-едем-едем… - запел он. - Если быть точнее - летим. Ларка, ты у себя сможешь договориться? А то буквально через неделю…
        - Не может быть! - не поверила она, сообразив наконец, о чем говорит Костя. - Откуда? Как? Ведь денег сейчас нет, и ты сказал, что только в конце зимы можно отправиться в путешествие…
        - Глупенькая, я же говорю - через неделю! - Костя достал из портфеля бумаги и положил их перед Ларой. - Смотри, все уже оформлено. Пальмы, океан, остров, дайвинг и серфинг, коралловые рифы и пляски туземцев…
        - Разве такое возможно? - с недоумением произнесла она, разглядывая билеты, путевки, кучу рекламных проспектов с видами далекого острова. - Откуда деньги, когда ты успел все оформить?
        - Какая ты скучная! - рассердился Костя. - Ты что, не веришь в чудеса? Не веришь, что я люблю тебя?
        - Ах, Костя, какой ты славный, какой сюрприз… Это здорово - через неделю! Правда, Носкова… Ах, черт с ней, с Носковой! - Лара засмеялась и в ответ расцеловала Костю.
        - Летим, Гелла! - подмигнул Костя сидевшей напротив Гелле. Та сидела, открыв рот и молитвенно сложив пухлые ручки на груди. На длиннейших мохнатых ресницах дрожала слеза умиления, словно она была участницей популярного дамского ток-шоу.
        Потом, уже в машине, когда они мчались по темнеющим улицам, Лара все пытала Костика, как ему удалось так стремительно приблизить их мечту, но он только смеялся в ответ, не желая открывать секрета.

«Игорь бы так не смог, - вдруг подумала Лара. - Он слишком инфантилен… Это я всегда придумывала - где достать деньги, как все устроить и прочее… Кстати, как он там?» И она неожиданно почувствовала желание хоть краешком глаза увидеть своего бывшего мужа.

* * *
        Елена положила поверх темно-вишневого, отделанного золотой бахромой барьера руки.
«Какой резкий контраст, насколько бархат может впитывать в себя все цвета…» - подумала она, разглядывая парапет театральной ложи. Руки на фоне бархата казались нереально бледными, очень тонкими, как будто нарисованными.
        Снизу из партера поднималась целая волна запахов и звуков. Люди шелестели одеждой, шуршали программками, тихо переговаривались. Пахло ванилью, цветами, нафталином, мускусом, пылью и деревом - так пахнет в толпе, когда собирается много нарядных людей.
        Елена обернулась в глубь ложи - там, рядом со столиком, на котором стояла бутылка французской минеральной воды и вазочка с фруктами, сидел Терещенко и тихо, почти беззвучно разговаривал по сотовому. Поймав Еленин взгляд, он улыбнулся, что-то шепнул в трубку и отключил телефон.
        - Все, больше не буду! - весело произнес он, пересаживаясь поближе.
        - Сколько известных людей бродило по фойе… - задумчиво произнесла она. - А вы известный человек, Федор Максимович, в приятелях с мэром…
        - Это только видимость - он знает меня по имени и помнит часть моих заслуг перед городом. Благотворительность… Таких, как я, на самом деле очень много.
        - Писатели, музыканты, политики… А видели того, с бородкой?
        - Ах, Елена, вы еще слишком молоды! Но погодите, пройдет совсем немного времени, и вас тоже начнут узнавать в лицо и станут говорить друг другу - смотрите, смотрите, вот идет Елена Качалина, сама Качалина! - ласково произнес Терещенко и поцеловал ее руку.
        - Это скучно, - равнодушно произнесла она.
        - А что не скучно?
        - Скажите, Федор Максимович, - Елена встрепенулась, вдруг озаботившись совсем другим вопросом. - Вы не боитесь, что вас видят вместе со мной? Как-никак репутация - вы ведь женатый человек…
        - А вы - серьезная художница, Елена, а не ресторанная певичка, - спокойно произнес ее собеседник. - Да и потом, к чему ревновать? Мы же с вами знаем…
        - Чисто дружеские отношения! - засмеялась она.
        - Тс-с, уже свет гаснет… Начинается. Ничего удивительного нет, что столько знаменитостей собралось, - известный зал, известные исполнители, известная музыка.
        - Да, сезон открыт, - рассеянно шепнула в ответ она.
        Музыканты на сцене шелестели нотами, пискнула флейта, загудел гобой, прочирикала что-то скрипка… Потом суетливый хаос звуков затих, дирижер постучал по пюпитру палочкой, и на мгновение в зале повисла абсолютная, какая-то прозрачная тишина.
        Первые такты мелодии Елена прослушала спокойно, почти с безразличием - уж Вивальди-то каждый насвистеть может, слишком затерты его «Времена года», - но потом забыла обо всем.
        Было так хорошо, что хотелось плакать. На нее накатило странное ощущение, которое она испытывала только рядом с одним-единственным человеком…
        Много позже, в тот момент, когда мелодия немного успокоилась и не столь пронзительно, страстно пели скрипки, она отвлеклась и оглянулась. Терещенко, облокотившись на мягкий барьер, смотрел на нее каким-то расплывшимся, гипнотическим взором. «Не надо было встречаться с ним… Но он так просил! Ладно, потом я скажу ему, что не хочу, что это глупо…»
        Она кожей чувствовала взгляд Федора Максимовича, который скользил по ее плечам и сильно декольтированной спине - вечернее платье и не думало ничего скрывать.

«Не надо», - покачала она головой в такт своим мыслям и опять отвернулась к сцене. Но вернуть прежнюю сосредоточенность уже не удавалось - теперь она всей кожей чувствовала, как Федор Максимович сидит рядом и прерывисто дышит ей в шею, отчего становилось щекотно, смешно и… досадно. Ее пушистые волосы были убраны в высокую прическу, Елена даже захотела выдернуть из них шпильки, чтобы волосы закрыли спину, но потом передумала.
        - Федор Максимович, - шепотом произнесла она.
        - А? Что? - Он словно бы очнулся от оцепенения, взгляд с трудом сфокусировался на лице Елены.
        - Вы хорошо себя чувствуете? Вы очень бледны…
        - Я прекрасно себя чувствую, - твердо ответил он и осторожно, стараясь не шуметь, пересел поближе к столику, налил себе минеральной воды.
        - Елена…
        - Что?
        - Нет, вы ближе… Вот так. Чтобы не мешать музыке…
        Она неслышно пересела к Терещенко, тоже глотнула прохладной минералки. Здесь, в глубине ложи, было совсем темно, лишь лица выделялись бледными светящимися пятнами да переливались серьги Елены.
        - Как красиво… - Он обратил внимание на ее серьги.
        - Их сделал один мой знакомый художник-ювелир, у него мастерская… Я нарисовала ему эскиз. Выглядит эффектно, но никакой роскоши - серебро, обычный речной жемчуг…
        - Вы хотите роскоши? Хотите, я вам…
        - Да ну вас! - сердитым шепотом перебила его Елена. - Почему вы не слушаете музыку?
        - Музыка прекрасная, - медленно произнес Федор Максимович, согласно кивнув головой. - Но я не могу… Я все смотрю на вас и думаю, что вы лучше всякой музыки. Скажите, Елена… когда вы слышите эти чудесные звуки, вы что-нибудь представляете, фантазируете?
        В памяти сразу же возникло его лицо, и Елена невольно сжала руки на груди - невольный жест, объятие, которое ловило тень.
        - Да, - сказала она. - Картинки всякие…
        - Картинки… - усмехнулся тот. - Я вас люблю. Вы заметили?
        - Да. Я заметила некоторый не вполне формальный интерес к моей скромной персоне, - быстро произнесла она. - К чему это, Федор Максимович?
        - Я без вас жить не могу. Я без вас умру, - торжественно и важно произнес он, словно читая молитву.
        Снизу, из партера, повеяло холодом - Елена поежилась, и Терещенко заметил это.
        - Вам холодно, - прошептал он и решительно, почти силой притянул ее к себе. Она растерялась и несколько минут сидела у него на коленях, прижавшись к нему всем телом. Заколка на его галстуке слегка холодила ее открытую грудь.
        - Что вы делаете? - печально прошептала она. Теперь оркестр играл «Каприс» Паганини, неистово-страстная музыка стала фоном для следующих слов Терещенко.
        - Милая моя девочка! - проникновенно произнес он. - Я готов отдать за вас жизнь. Чего вы хотите? Я все для вас сделаю…
        Было бы неправдой сказать, что Елене были неприятны эти слова и эти объятия. Она чувствовала себя польщенной, ведь каждой женщине нравится ощущать себя объектом пылкой страсти, но с каждой минутой ею все больше овладевали сомнения.
        Человек, у которого она сидела на коленях - милый, прекрасный, интересный и прочая и прочая, - при всех своих достоинствах не вызывал в ней ответных эмоций. Да, когда-то она подумывала о том, что неплохо бы быть еще ближе к этому богатому и влиятельному человеку, но все те эмпирические фантазии разлетелись в пух и прах, стоило лишь ей тесно прижаться к Федору Максимовичу, ощутить его тело на уровне физиологии, импульсов и тому подобных флюидов. Реальность оказалась иной - он был абсолютно чужим ей человеком. Ей даже стало неловко и тоскливо - совсем не его искали ее объятия пять минут назад.
        - Мне неудобно, - прошептала она, отодвигаясь назад. - Я не хочу. Разве можно здесь… Я хочу слушать!
        - Хорошо, - покорно ответил он и прижался на миг губами к ее плечу.

«Ничего страшного, - промелькнуло в голове у Елены. - Я потом постараюсь забыть это».
        Она облокотилась на барьер и принялась старательно слушать музыку, и чем дальше, тем сильнее прекрасная мелодия завладевала ею. «Вы что-нибудь представляете, когда слышите эти чудесные звуки?» - вспомнился Елене вопрос ее сегодняшнего спутника. О да, она представляла…

«Я люблю его, - вдруг подумала она о том, что ей недавно под звуки музыки пригрезилось. - Ну да! Как же я не замечала этого раньше? Я люблю его, только его. Я его рисовала, моего принца…» Она так ясно осознала, что любит своего соседа - не этого, который сидел с ней рядом сейчас, а того, другого, дома, что мурашки опять пробежали у нее по спине. Игорь! Открытие очень удивило Елену - до сего момента она не подозревала, что кого-то действительно можно так сильно любить, да еще настоящего, живого человека. Неужели сны могут сбываться?
        Уже играли другого композитора, но музыка опять звучала в такт ее мыслям. Или наоборот - мысли подчинялись чудесным звукам, которые говорили только правду и выносили на поверхность самую суть вещей, прежде скрытую мишурой обыденного существования.

«А вдруг мне только кажется все это, и ничего нет? Нет моего мальчика с волосами цвета меда… будто я сама его придумала… Игорь! Или он есть, но он вовсе не любит меня? Вернее, любит, но не так - просто испытывает ко мне определенный интерес? Ну да, наверняка наши отношения для него просто интрижка, а я навыдумывала себе какую-то неземную страсть. Боже, до чего глупо, я же всегда была разумной женщиной…»
        Елене стало страшно, про Терещенко она совсем забыла. Надо идти… Надо срочно найти Игоря и спросить у него… Что спросить?
        - Как ты ко мне относишься? Кто я для тебя? - шепотом, едва слышно, произнесла Елена, едва не плача от нежного стона скрипок.
        - Что? - наклонился к ней Федор Максимович. - Простите, я не расслышал…
        - Я не вам… я не то… Мне надо идти! - вдруг чуть ли не вслух, в голос, воскликнула она.
        - Куда? - удивился ее спутник.
        Но Елена, совершенно потеряв голову, вскочила и выбежала из ложи. Она бежала по мраморной, застеленной темно-вишневой ковровой дорожкой лестнице и больше всего боялась упасть на этих бесчисленных ступеньках - сейчас все то, что хоть ненадолго отдаляло от решающего объяснения, пугало ее. Сзади смутно голосили скрипки и мчался на всех парах встрепанный, недоумевающий Федор Максимович.
        - Куда вы? - Он успел схватить ее около гардероба. Елена торопливо накинула на себя пальто и оттолкнула его руки.
        - Мне некогда, - строго произнесла она.
        - Да что ж такое! - Терещенко попытался обратить все в шутку. - Еленочка, вы забыли выключить дома утюг?
        - Елена, - машинально поправила его она и через огромный, мраморный, залитый светом хрустальных люстр вестибюль, под равнодушные взгляды театральной обслуги побежала к дверям.
        Снаружи лил дождь. Не осенний моросящий дождичек, а настоящий ливень, на которые так щедро было прошедшее лето. Вся улица перед парадным входом была заставлена черными автомобилями. Елена растерянно огляделась по сторонам и перебежала на другую сторону улицы, пытаясь поймать такси.
        - Да постойте же хоть минутку спокойно! - рассердился Терещенко. - В чем дело?
        Елена попыталась взять себя в руки.
        - Вот что, Федор Максимович, - решительно произнесла она, поворачиваясь к нему. - Вы для меня друг, хороший знакомый… но не больше. Наверное, мне надо было раньше сказать вам об этом.
        - Я не понимаю…
        - Я не люблю вас, - строго сказала она. - И не надо было мне идти сегодня на этот дурацкий концерт, у меня своих дел полно…
        - Каких дел? - подозрительно спросил Терещенко. Дождь лил как из ведра, но вода, почти не впитываясь, свободно стекала по его роскошному черному костюму. Сзади, от машины, уже бежал охранник с раскрытым зонтиком. Федор Максимович, оглянувшись, сердито махнул на него рукой. - Что на вас нашло?
        - Я вам все равно не скажу. И… и прошу вас - не будем, не надо больше…
        - Я, кажется, понял, - криво усмехнулся тот. - Но это так глупо…
        - Мне все равно.
        Она была совсем мокрой - пушистые волосы слиплись в темные завитки, черные ресницы стрелами торчали вверх. «Я помню, - всплыла в ее мозгу картинка, - тоже был дождь… Но как тогда все было по-другому! Он догнал меня и что-то сказал… Что? Ах, я не помню, да и не все ли равно! Именно с того момента все и началось. И сейчас я так хочу видеть его…»
        - Какой необыкновенный свет, - вдруг сказал Терещенко. - Солнца нет, но такой пронзительный свет…
        Он пристально глядел на вымокшую под дождем Елену, и все равно она ему нравилась - ее лицо тоже словно светилось ослепительным белым блеском. Рисунок на фоне дождя.
        - Вы похожи на Богородицу, - улыбнулся он.
        - На кого?
        - На ту, с иконы… Вам идет этот дождь, - кончиками пальцев он осторожно прикоснулся к ее лицу. - Любовь - кровь. Слезы - грезы. Любовь - кровь - морковь…
        - Простите! - с сожалением крикнула Елена.
        В этот момент такси наконец остановилось перед ней, она быстро запрыгнула на заднее сиденье, хлопнула дверью…
        - Какой сегодня странный день, - задумчиво произнес вслух Терещенко, подзывая к себе охранника. - И ведь есть на свете места, где хорошая погода не такая уж редкость…

* * *
        Здесь все было другим - воздух, небо, люди. Может быть, потому, что это было так далеко, в другом полушарии… Сначала все происходящее казалось Ларе нереальным, словно она смотрела кино. Едва она сошла с трапа самолета, ей повесили на шею гирлянду душистых ярких цветов. Потом увидела уютный домик на берегу океана, сам океан… Ей очень понравилось, что жили они именно в этом домике, вернее - в благоустроенном по последнему слову цивилизации коттедже с приходящей прислугой, а не в гостиничном номере, пусть тоже самого высшего разряда. Это был их с Костей домик. Костя называл его бунгало и добродушно смеялся над Лариными восторгами, а к местной пище он подходил с очень критическими мерками. Но Лара ничего не могла с собой поделать, ей нравилось здесь все…
        В первый же вечер они познакомились с молодой парой из Петербурга - удачливыми бизнесменами новой волны, которые были вполне приличными людьми, - и протанцевали всю ночь в кафе, на берегу океана. Светлячки и цикады, шум прибоя и коктейли на основе текилы…
        Лара не просто забыла обо всем, что было раньше, в Москве, - она потеряла чувство реальности. Она была абсолютно счастлива. Чувство благодарности к Косте, сумевшему так быстро воплотить в жизнь их мечту, переполняло ее. Лара окунулась в их медовый месяц. Тем более что тур и длился почти месяц, вернее - три недели. «Безумные деньги! Как ему удалось раздобыть такую сумму? - удивилась Лара, как-то прикинув приблизительную стоимость поездки. Но она тут же одернула себя: - Впрочем, какая разница? Я всего лишь слабая женщина, за меня должен думать мой мужчина, это его забота…»
        Однажды они сидели в шезлонгах на веранде своего домика. Невдалеке плескался океан, светило ласковое вечернее солнце, огромное и прекрасное, готовое вот-вот нырнуть за горизонт, рядом цвели деревья и кусты. Лара была полна впечатлениями прошедшего дня - сегодня она ныряла у рифов. Приплыли кроткие, словно голуби, дельфины - сначала она боялась их, боялась их больших тел, скользивших так близко от нее, потом, по примеру новых приятелей из Петербурга, стала прикасаться к ним кончиками пальцев, а потом уже ласкала их вовсю, будто эти морские обитатели - обычные домашние животные. Впереди еще был вечер, заполненный, как всегда, музыкой, танцами и горячительными напитками, впереди была тропическая ночь, каждая минута которой обещала любовь и счастье, были Костины поцелуи и Костины объятия…
        Но сейчас, в эти мгновения, не обремененные никакими туристическими развлечениями и интимными радостями, пришло время обдумать, оценить все происходящее. Ах, какие счастливые мгновения! Лара наслаждалась воспоминаниями и предвкушала грядущие радости.
        - Как хорошо, как спокойно… - в тон ее мыслям произнес Костя, расслабленно созерцая океан. - И впереди еще столько дней!
        - Ты не жалеешь?
        - О чем? - изумился он.
        - О том, что сошелся со мной. О том, что бросил…
        - Что за ерунду ты говоришь! - рассердился он почти всерьез. - Ты - моя первая и единственная любовь, ради которой все жертвы кажутся ничтожными. Если б я не ушел к тебе, я бы, наверное, в скором времени спился и умер. Ну да, точно, я бы спился и умер…
        - Боже, сколько экспрессии! - насмешливо расхохоталась она, в глубине души наслаждаясь Костиными словами. - Ладно, я задала глупый вопрос, я согласна.
        - Нет, не глупый, - Костик вдруг заерзал в своем кресле. - А если ты задала его не просто так? А если это ты жалеешь о том, что решила переменить свою жизнь?
        Лара в ответ молча протянула ему свою руку - Костя взял ее, стиснул пальцы, потом перевернул ладонью вверх.
        - Какая удивительная рука! - с тихим восторгом произнес он. - Я еще ни у одной женщины не видел таких красивых рук.
        - Только рук?
        - Нет. Нет… Ты вся - гармония и совершенство.
        Несколько минут они сидели молча, глядя за оранжевый горизонт, и придумывали слова и комплименты, которые могли бы наиболее полно отразить их чувства.
        - Знаешь, что? - озарило вдруг Лару. - Я уже решила - решила точно! - что после отпуска мы сразу едем домой. Да, сразу домой, а не на дачу! И разбираемся с квартирным вопросом. Это совершенно пустяковый вопрос, который в нынешнее время займет от силы пару дней, неделю… не больше!
        - Замечательно! - важно согласился Костя. - Наконец-то ты созрела для решительных действий. Мы будем жить вместе, как настоящая семья. И мы поженимся…
        - Развод только в конце ноября, ты не забыл?
        - Черт знает что, так долго… Лара, Лара, я хочу все сразу и сейчас! - Костя даже задрыгал нетерпеливо ногой.
        - Кони сытые бьют копытами… - прокоментировала со смехом его дрыганье Лара.
        - Ах, негодная девчонка!..
        Солнце уже наполовину погрузилось в океан, широкая золотая дорожка пересекла воду, два упрямых серфингиста на ней пытались поймать ленивую волну. И в этот момент Лара совершенно некстати вспомнила Игоря. Как-то странно вспомнила - он словно пришел откуда-то по песчаному пляжу, остановился в густой вечерней тени тропических кустарников и с усмешкой взглянул на нее. Она закрыла глаза, чтобы избавиться от ненужного видения, но тогда он вдруг появился перед мысленным взором.
        - Ты хочешь спать, девочка? - ласково спросил Костя.
        - М-м… нет, я просто…
        Ей даже стало страшно - откуда пришел к ней этот человек? Зачем он портит чудесный вид тропического пейзажа? Лара открыла глаза и увидела, как в очередной раз один из упрямых любителей серфинга падает в воду.
        - Вот дурачок! - засмеялась она, указывая на него рукой. - Он же совершенно не умеет!
        - Как говорится, терпение и труд…
        - Костя, ты можешь мне все-таки сказать, откуда ты взял деньги на тур? - неожиданно рассердилась Лара.
        - Разве это так важно? Допустим, я их занял, - хладнокровно ответил тот.
        - А отдавать как? Большие ли проценты?
        - Девочка, тебе совершенно ни к чему об этом думать! Я занял у друга, процентов - ноль, никаких проблем!
        - Интересно, у какого друга? - засмеялась Лара немного нервно. - Ты посмотри - он опять упал… Не у Редникова же?
        - А если и у Редникова? - набычился Костя.
        - У Редникова нет денег, - с апломбом возразила Лара. - У него вообще ничего нет. Только язва.
        - Милая, ну зачем, зачем…
        - Костя, я женщина, поэтому ужасно любопытная!
        - Если я скажу тебе, ты меня не разлюбишь? - вздохнул он.
        - Нет. Даже если ты кого-то зарезал или ограбил банк, все равно я…
        - Хуже, - снова вздохнул он. - Лучше б я кого-нибудь зарезал, это выглядело бы более достойно.
        - Ты меня пугаешь!
        - Вот видишь! Стоит ли продолжать?
        - Стоит, стоит, - Лара выскользнула из своего шезлонга и запрыгнула Косте на колени. Загорелый, со свежим румянцем, он выглядел абсолютно довольным жизнью, и скорбная гримаса, вдруг проявившаяся на его лице, казалась несколько наигранной. - Ты похож на викинга.
        - Я? На викинга? В шортах-то! - расхохотался он. - Ну так вот, слушай, детка. Деньги мне дали. Просто так. Это подарок. Возвращать их не надо.
        - Подарок? - не поверила она. - Не может быть! Если ни за что… Ах, понимаю - это взятка в скрытой форме. Ты должен написать какую-нибудь убийственную статью, чтобы…
        - Да нет же! - с досадой воскликнул он. - То есть, может быть, в каком-то роде это и взятка, но никаких обещаний с меня не брали.
        - Кто же такой щедрый дал вдруг деньги?
        - Терещенко. Ты слышала о Терещенко?
        - Погоди… - наморщила она загорелый высокий лоб, вспоминая. - Да, знаю. Ну тогда точно, - вдруг вскинулась она, - это самая настоящая взятка, подкуп, чтобы потом ты написал разгромную статью о его конкурентах или…
        - Лара, Лара, ты никогда не дослушаешь до конца! Я подозреваю, что Терещенко таким образом намекнул мне, что у него свои планы на Елену. Чтобы я не вздумал возвращаться к ней…
        - На Елену… - кисло повторила Лара. - Ага, кажется, я начинаю… У него что, был повод? - грозно воскликнула она.
        - Глупости какие… Просто, я думаю, он хотел подстраховаться. Но выглядело все вполне невинно - он сказал мне, что знает о нашей с тобой мечте, и, дескать, ему очень приятно воплощать мечты других людей в жизнь… Этакий добрый Дед Мороз! Меценат…
        - Откуда он узнал? - удивилась она.
        - Откуда? - хмыкнул Костя. - Наверное, его разведка донесла. Я-то ему ничего не говорил. Он попросил меня приехать к нему в офис - мы немного знакомы, ты же знаешь. Говорили о том, о сем, потом он вдруг заявил, что знает, что я расхожусь с Еленой, знает про тебя… ну, что у нас необыкновенная любовь и все такое. Он, мол, все понимает и оправдывает - в нынешнее время очень трудно встретить настоящую любовь. Сказал, что знает про нашу с тобой мечту. Я зря тебе про это рассказал, да?
        Что-то кипело и переливалось в груди у Лары, какие-то смутные страхи и подозрения донимали ее, но она решительно тряхнула головой:
        - Нет. Ты молодец… Хотя все действительно как-то странно. Но я ничего плохого в этом не вижу! Да, он меценат, добрый человек. Бывают же такие люди!
        - Я видел у него в офисе одного парня… Помнишь, приезжал к нам на дачу - с вином, пирожными, все выспрашивал… Это был он, точно! Он и доложил все про нас Терещенко.
        - Ну… И что такого? - осторожно спросила Лара.
        - Да я ж тебе говорю - у него свои планы на Елену. Вот он и выведал все через того парня… забыл, как его зовут…
        - Кажется, Станислав. Или Вячеслав…
        - Да, точно, Славик. Так вот он мелькнул в конце коридора и сделал вид, что не узнает меня. Думаю, Терещенко влюбился в Елену и боится, что я ему помешаю. Удалил меня из Москвы на длительный срок, заткнул мне рот дорогим туристическим туром. Но это так глупо! Мне Елена совершенно до лампочки…
        - Тс-с, - Лара ладошкой закрыла ему рот. - Успокойся. Боится - ну и черт с ним. Главное, он решил исполнить нашу мечту, сделать доброе дело, а что до того…
        - Но это же унизительно! Я потому и не хотел тебе говорить. Надо было отказаться, да? Мы же ведь следующей весной все равно бы сами поехали сюда…
        - Нет. Нет, - задумчиво покачала она головой. - Все хорошо. У богатых своих причуды. Кому нужна в нынешнее время дурацкая щепетильность! Дают - бери, бьют - беги…
        - Ты так говоришь, как будто тебе все равно…
        - Костя, да. Мне совершенно все равно, откуда и как свалились на нас эти деньги. Имеют значение только мои чувства к тебе…
        Они еще довольно долго спорили, правильно ли поступил Костя, не отказавшись от милостей Федора Максимовича, и пришли к выводу, что Терещенко просто богач с причудами. И хорошо, что он влюблен в Елену, - возможно, это решит многие проблемы… Они не стали обсуждать, какие именно проблемы это должно решить, но спор закончили вполне умиротворенно. Впереди был еще прекрасный вечер, потом прибежали их друзья из соседнего бунгало, позвали смотреть туземные пляски, обещали, что зрелище будет исключительно экзотическим и завораживающим. Костю и Лару долго уговаривать не пришлось…
        Через полчаса Лара совершенно забыла о неприятном разговоре, когда перед ней в багровом неровном свете костра отплясывали островитяне, угрожающе раскрашенные, как древние идолы, с ожерельями из акульих зубов, с копьями наперевес. Она забыла о том, что чудесный вечер подарен ей вовсе не ее возлюбленным, а расчетливым, хоть и романтичным бизнесменом Терещенко. Она забыла обо всем. Только иногда в мелькании огней видела чьи-то насмешливые и печальные глаза, странные глаза, которые пристально следили за ней. «В самом деле, - вдруг подумала она. - Интересно было бы знать, что сейчас поделывает Игорь…»

* * *
        Стояла глубокая, темная осенняя ночь, холодный ветер уныло свистел за окном. Игорь вдруг проснулся среди ночи, словно его позвал кто-то. Но в доме было тихо, густые тени стояли по углам. Елена спала, и Игорь, приподнявшись на локте, посмотрел на нее. В лунном свете она казалась сотканной из серебристо-синих нитей, ее ресницы и волосы мерцали отраженным блеском. Вся она казалась тайной, чудесным волшебством, нечаянной радостью, которую кто-то добрый и всемогущий преподнес ему - просто так, несмотря ни на что и вопреки всему.
        Он вспомнил, как несколько дней назад она прибежала к нему - бледная и серьезная, с дрожащим на губах вопросом, который она боялась поначалу задать.
        - Удивительная способность вымокать под дождем до последней ниточки, - засмеялся тогда Игорь. - Так, немедленно - горячее молоко, ванна, шерстяные носки… Опять забыла зонтик?
        - Это все ерунда, - отмахнулась она, сбрасывая ему на руки тяжелое пальто, с которого капала на пол вода. - Быт не должен подавлять… бытие. Кстати, зонтик при мне. Только почему-то я забыла им воспользоваться, - задумчиво заявила она, доставая из сумочки зонтик, компактно сложенный и абсолютно сухой. - Ерунда какая-то!
        - Ты мне нравишься - тем, что не похожа на других женщин. У тебя бытие всегда перевешивает быт…
        - Я художница, - рассеянно заметила Елена, стягивая через голову вечернее платье. - Черт! Помоги - там волосы зацепились за застежку…
        - Какое красивое платье, - задумчиво заметил Игорь. - Наверное, сегодня все мужчины были твоими.
        - Были… Но я бросила всех мужчин и прибежала к тебе.
        Она наконец переоделась и прижалась всем телом к нему. Какое-то напряжение исходило от ее рук, сердце в груди билось часто и сильно - что-то произошло, Игорь это чувствовал, но спрашивать не хотел. Если захочет - скажет сама. Елена принадлежала к тому типу людей, которых не надо тормошить раньше времени.
        - Пойдем-ка на кухню, я сварю тебе кофе…
        Немного позже, осторожно отхлебывая из чашечки горячий кофе, Елена произнесла все так же рассеянно и задумчиво:
        - Я слушала сегодня музыку. Она… Да, кстати, почему ты не спрашиваешь, где я сегодня была, с кем, ради чего надела вечернее платье? И совершенно справедливо не спрашиваешь, потому что я слушала музыку в консерватории. И сбежала оттуда, не дослушав, хотя все было прекрасно, замечательно, необыкновенно, скрипки пели так, что хотелось плакать!
        - И почему же ты сбежала?
        - Потому что почувствовала себя страшно одинокой. Я бы хотела разделить все это с кем-то… то есть не с кем-то, а именно… Потому что… Черт! - воскликнула она - чашка упала из ее рук и разлетелась на осколки, залив пол черной гущей. Елена задумчиво посмотрела на лужицу и черепки. - К счастью… Посуда бьется к счастью…
        - Ну разумеется, - важно кивнул Игорь.
        - Ты нарочно меня злишь! - вдруг рассердилась она. - Ты все понимаешь, но ничего не говоришь… И кто все это уберет?
        Он взял свою чашку и хладнокровно, демонстративно бросил ее на пол.
        - Разумеется, вместе, - сказал он. - Мы оба тут намусорили.
        - Нет, ты не понимаешь… Ладно, это глупо. Но я спрошу тебя прямо, потому что мне очень важно знать, - как ты ко мне относишься? Только не говори о том, какой я замечательный человек и что именно во мне тебе нравится…
        - Я люблю тебя, - просто сказал Игорь.
        - Что?
        - Я люблю тебя.
        Игоря поразило, как неуловимо изменилось ее лицо, словно его заволокло туманом. Она протянула руку вперед и прикоснулась к его лицу - со странным, каким-то мистическим выражением, как будто увидела перед собой призрак…
        А позже, уже ночью…
        - Я не сплю, - вдруг прошептала она. - Что ты?
        - Нет, все в порядке, просто я смотрю на тебя.
        - Зачем?
        - Не знаю. Захотелось на тебя посмотреть.
        Елена, до того умиротворенно и неподвижно лежавшая, вдруг быстро протянула к нему руки, прижала Игоря к себе изо всех сил.
        - Ах, как мне хочется иногда задушить тебя, потому что я не знаю, как еще можно выразить свои чувства…
        - И это говоришь ты, человек творческий, который как никто должен уметь выражать… Нет, не души меня, лучше нарисуй какую-нибудь картину! Я даже могу подсказать тебе сюжет.
        - О-о…
        - Представь - задний двор какого-то заброшенного завода, ветер гонит по щербатому асфальту рваную газету. На заднем плане помойка с бытовыми отходами. Можно подробно выписать каждую деталь - смятые пакеты из-под молока, картофельная кожура, чьи-то растянутые кальсоны, старый заскорузлый башмак, у которого отлетела подошва…
        - О-о!
        - Но не это главное - на переднем плане бычок от «Беломора», весь перекрученный, со сплющенным концом - можно даже прорисовать следы от зубов, когда-то его державших…
        Хохоча, Елена пыталась стиснуть Игоря еще сильнее. Он, до того серьезный, вдруг тоже расхохотался - они барахтались, как дети, болтали какую-то чепуху. Осенняя ночь печально улыбалась им в окно, весь остальной мир как будто вымер - были только они.
        - Погоди! - она внезапно его остановила. - Ты чувствуешь…
        - Что?
        - Что-то должно случиться. - Она подняла палец вверх, прислушалась к завыванию ветра за окном.
        - А я знаю, что, - тихо произнес он.
        - Ну так что же, наконец?…
        - Вот это… - Он поцеловал ее, потом еще.
        Она отвечала на его ласки сначала медленно, словно нехотя, все еще думая о том, какие такие перемены могут произойти, но потом забыла обо всем и стала с нарастающей страстью прижиматься к нему. Она боялась разжать руки, боялась, что он может исчезнуть…
        - Я все время думаю о тебе, - позже, когда они лежали уже без сил, едва слышно произнесла Елена.
        - Мне это нравится. Думай обо мне всегда.
        - Ты совсем не тот человек, которым казался раньше. Ты другой, особенный.
        - Какой же? - улыбнулся он в темноте.
        - Я не знаю, как объяснить словами. Допускаю даже, что это открыто только для меня и ни для кого больше. Потому что это тайна, тайна, очень важная тайна…
        - Значит, я для тебя тайна? - перебил он Елену.
        - Да. И я еще знаю, что мне никогда ее не разгадать, что я всю жизнь буду смотреть на тебя и думать, как разгадать ее. Но в том-то весь и фокус - ломать голову целую жизнь и каждый день находить что-то непостижимое, необъяснимое…
        - Послушай, ты понимаешь, о чем сейчас говоришь? - с волнением перебил ее Игорь опять. - Ты же признаешься мне в любви!
        - Ну и что? - недовольно ответила она.
        - Ты! Ведь ты же… Циник, насмешница, для которой, казалось, не было ничего святого, которая открещивалась от всего, что хоть немного отдавало сентиментальностью и романтизмом…
        - Сейчас ночь, - ответила она. - Ты не видишь моего лица. И потому мне не стыдно.
        - Нет, я вижу - ты улыбаешься и хмуришься одновременно. Скажи мне прямо, скажи еще раз эти слова…
        - Я люблю тебя.
        Несколько мгновений стояла хрупкая, неподвижная тишина. Воздух в комнате словно звенел едва слышно, бесконечное эхо произнесенных Еленой слов отлетало от стен и углов.
        - Сегодня необыкновенная ночь, - наконец произнес Игорь. - Я даже боюсь говорить… боюсь все испортить…
        - Странно! - вдруг засмеялась Елена. - Я никогда никому не говорила этих слов. Нет, вернее, говорила иногда, но мне все время казалось, будто я лгу или шучу, а сейчас они произнеслись легко, свободно…
        - Спасибо!
        - За что, за что? Знаешь, мне кажется, что, если б я позвала тебя - куда угодно, хоть взявшись за руки прыгнуть в пропасть, - ты бы пошел за мной… Как и я за тобой!
        Игорь еще сильнее прижал ее к себе. Он вдруг вспомнил того типа, который подкрался к нему в метро и требовал оставить Елену. «Не отдам, - подумал он, - никому не отдам!» Вероятно, тот человек был из ее прошлого, которое теперь уже не имело никакого значения. Но Елене о той странной встрече, о том коротком разговоре на эскалаторе метро он ничего не стал говорить. Потому что теперь она была только его, и их нельзя было разделить - они словно стали единым существом.
        Елена заснула, а он размышлял о том, что и его прошлое стало для него ничем. Лара казалась ему сейчас лишь героиней какого-то фильма, который он смотрел когда-то. Или даже так - она ему просто приснилась. «Интересно, где она, что делает? - безо всякого волнения и без ревности подумал он, скорее - с любопытством. - Бог с ней, я не желаю ей зла…»

* * *
        Шереметьево встретило их холодом. Когда они с Костей вышли из здания аэропорта, Лара не сразу поверила в то, что она наконец снова оказалась в Москве. Мыслями она была еще там, среди тропических растений, среди дивных запахов, которыми благоухали цветы и тамошняя кухня, в ушах ее еще шумел океанский прибой. Три недели, подаренные им судьбой в лице сентиментального бизнесмена Терещенко, пролетели как сон.
        - Стоило пальтишко с собой захватить, - поежился Костя, одетый в тонкую курточку, и припустил быстрее по направлению к стоянке такси.
        Лара семенила вслед за ним. Она заметила, что возле лиц у людей курится легкий белый парок, а нависшие серые тучи вот-вот посыплют ледяной снежной крошкой…
«Снег? Так рано? - удивилась она. - Не может быть…»
        - Ну, куда? - обернулся к ней Костя с улыбкой, на загорелом лице сверкнули белые зубы. - Надеюсь, ты не передумала… Ты ведь обещала!
        - Да-да, конечно, едем домой, - торопливо откликнулась она. Такси нашлось моментально, она сразу же села на заднее сиденье, закрывая ладонями отвыкшие от низкой температуры щеки.
        - Домой на дачу или просто домой? - переспросил еще раз Костя, плюхаясь с ней рядом.
        - Я же сказала! - сердито ответила она.
        - Ты что? - удивился он ее интонации. - Ладно, шеф, гони, куда договорились!
        В машине Лара попыталась задремать, привалившись к Костиному плечу (перелет был долгим, самолет прилетел очень рано), но у нее ничего не получилось. Она все смотрела и смотрела в окно, на мелькающие мимо дома, деревья с уже облетевшими листьями, на прохожих, покорно борющихся с зонтиками и ветром, - все-таки из туч посыпалась неприятная ледяная пыль. «Ах, как хорошо там было! - с тоской подумала она. - А что здесь?»
        И только когда они уже подъехали к дому, к их дому, она поняла, что печаль ее заключается не в быстрой смене континентов и климатических поясов, а в том, что ей наконец придется встретиться с Игорем.
        - Я не хочу его видеть, - капризно заявила она Косте, когда они вытаскивали сумки из багажника такси. - Как бы мне хотелось, чтобы его там не было!
        Костя прекрасно понял, о ком она говорит.
        - Что за мизантропия! - весело воскликнул он. Плохая московская погода и долгий перелет не смогли лишить его оптимизма. - Если он там, мы быстренько попросим его куда-нибудь свалить. Ну, на время, разумеется, пока не решим все вопросы. Мы же просидели на этой чертовой даче целое лето!
        В лифте она ворчала, отбиваясь от Кости, который, несмотря на то, что руки были заняты поклажей, умудрялся целовать Лару и тереться о ее лицо щекой, словно котенок. Перед дверью в квартиру она нетерпеливо и гневно застучала каблучком об пол… Но в квартире никого не оказалось.
        Лара обошла все комнаты и даже выглянула на балкон.
        - Отлично! - вздохнула она и упала в кресло, бросив ключи на стол. - Костя, все, больше мы никого сюда не пустим.
        - За-ме-чательно! - с восторгом согласился тот. - Ладно, ты отдыхай, а я быстренько сбегаю к себе, за пальтишком. Заодно и узнаю, как там дела…
        - Костя! - Лара строго покачала пальцем. - Ты смотри там…
        - Так приятно, когда тебя ревнуют! - довольно произнес он и убежал.
        Когда хлопнула дверь, Лара еще раз оглядела квартиру - кажется, ничего не изменилось. Она отсутствовала здесь тысячу лет. «Надо вечером обзвонить агентства, найти этих, как его там… риелторов, что ли? Уедем с Костей отсюда. В метрах, конечно, потеряем, но зато…» - думала Лара чуть лениво.
        Она разделась, приняла душ, уложила волосы в прическу, подвела губы алой помадой - женщина-вамп, да еще с этим загаром… В это время вернулся Костя с огромной спортивной сумкой, из которой торчал целый ворох его одежды. Он весь сиял.
        - Что такое? - удивилась Лара.
        - Хорошие новости! - радостно сообщил тот. - Ты даже не представляешь, как все удачно получилось… Мы остаемся здесь, и никто нам не мешает, никаких обменов-разменов и прочей мороки!
        - Что это значит? - Лара пока еще ничего не понимала, и потому ей вдруг стало как-то тревожно. - Игорь умер? - она попыталась голосом придать вопросу видимость шутки.
        - Нет, и даже совсем наоборот…
        - Ничего не понимаю! - рассердилась она. - Говори толком!
        - Сейчас-сейчас… - Костя бросил сумку в угол и встал в позу посреди комнаты, приготовившись со вкусом, обстоятельно рассказать последние новости. Его поведение и смешило, и злило Лару. - Звоню я в дверь напротив, в свои родные пенаты, в ту самую квартирку, нажитую непосильным трудом, в которой прописана также моя бывшая благоверная… Пардон, официально мы еще в браке, но не суть важно… Так вот, звоню и переживаю - а не слишком ли я рано, возможно, благоверная еще почивает и будет страшно возмущена столь ранним визитом. Ведь она, как тебе известно, свободный художник, может позволить себе лечь под утро и дрыхнуть до обеда…
        - Костя!
        Его поза стала еще более театральной.
        - О, я прекрасно понимаю ваше нетерпение, мадам, но поверьте, стоит сделать небольшое вступление, дабы оттянуть решающий момент, ибо последующее за тем явление… Короче, - продолжил он уже деловым тоном, - дверь мне открыл Игорь.
        - Игорь? - недоуменно и недовольно пожала плечами Лара - всякое упоминание о муже вызывало у нее мучительную тоску, сходную с зубной болью. Словно не она изменила ему, а он совершил какой-то гадкий, неприятный поступок, о котором хотелось забыть поскорее. - Что он там делает? Неужели он столовался у твоей милосердной женушки… или помогал ей двигать мебель? Ах, я понимаю, они вместе обсуждали свою участь, решали, как удобнее разъехаться… Нет, я не права - ведь ты сказал…
        - Ну да, ты не права. Я же тебе сразу сказал, что все проблемы с переездом, с этим мучением, равным двум пожарам, решены. Он у нее спал, - со скромным торжеством потер руки Костя.
        - Как - спал? - пожала плечами Лара. - Что, здесь ему места не хватало?
        - О господи, что за бестолковая женщина! Я же тебе прямым текстом говорю - они спали вместе. Они любовники, у них все серьезно, они будут жить там, а мы здесь - и никакой головной боли. Все гениальное - просто!
        Озноб пробежал у Лары вдоль позвоночника - новость в самом деле оказалась ошеломительной, но она еще не могла поверить в нее. Она никак не ожидала, что ее нежный златокудрый принц так быстро утешится, что так легко он забудет те годы, когда она, как мать родная, ухаживала за ним. Черт возьми, он должен был страдать всю оставшуюся жизнь из-за того, что она, Лара, покинула его. Ведь никого лучше ее, Лары, нет! Да, она с материнской, сестринской, христианской добротой предложила ему однажды сойтись с этой надменной фифой Еленой - из чувства милосердия, но она никогда не верила в то, что такое может произойти на самом деле.
        - Какая гадость! - с отвращением произнесла она, вспомнив мышиную мордочку своей соперницы и ее неприятно распахнутые водянистые глазки. - Они будут жить вместе? Ты ничего не напутал? Возможно, у них обычная интрижка на одну ночь, а вечером он прибежит сюда и будет требовать свои законные квадратные метры…
        - Лара, я журналист, - прижал руки к груди Костя, - я разбираюсь в людях. Они втрескались друг в друга по уши, я это у них на лицах прочитал. И потом, они сами так прямо мне и заявили, что данная рокировка их очень даже устраивает…
        - Они любят друг друга?
        - Да, и ничего удивительного в том нет… Да что ты, в самом деле? Разве ты не рада? Все так просто! Лара, ты что… его ревнуешь?
        Она увидела, как испуган и расстроен Костя, и усилием воли заставила себя встряхнуться.
        - Что ты! - нежно и печально произнесла она. - Я же люблю тебя, только тебя. Просто… Все это немного странно.
        - Да что же странного? Что удивительного в том, что два человека, живущих рядом, очень близко, сошлись?
        - А ты… Ты ее не ревнуешь? - с любопытством спросила Лара.
        - Елену? - нахмурился Костя. - Да черт его знает… Как-то неприятно - да, я согласен. Но в общем и целом… Ты вспомни всю нашу историю, весь наш роман. Если рассудить здраво, то мы с тобой большие свиньи - рогов им понаставили. Мы не имеем права судить их, нас оправдывает только одно…
        - Да, - нежно улыбнулась Лара, постепенно отходя от шока. - Нас оправдывает только одно - то, что мы любим друг друга.
        - Вот-вот, сладкая моя, - Костя назидательно чмокнул ее в лоб. - Но на любовь имеем право не только мы…
        - Нет, только мы… - пролепетала она, обвивая руками его шею.
        - Ты дитя, совершенное дитя. Какие-то детские комплексы и страхи… Я обожаю тебя, но от них надо избавляться.
        - Хорошо! - кротко согласилась Лара.
        Спустя какое-то время она действительно немного успокоилась и даже сказала самой себе, что ситуация разрешилась наилучшим для всех образом.
        На следующий день Лара с энтузиазмом принялась собирать вещи Игоря - надо было передать их ему, в самом деле, они здесь только мешались.

«Костя сказал, что у них все серьезно… Может быть, мне тоже стоит зайти к ним, посмотреть… Костя потом сказал, что Елена влюблена в Игоря как девочка, глаз с него не сводит. Костя даже не узнал ее, говорил, мол, никогда и не подозревал, что она способна на столь сильные чувства - ведь все произошло так быстро… И она готова с ним жить - это она-то, с ее независимым, кошачьим характером - так сказал Костя. Ах, вот оно что! - внезапная мысль поразила Лару. - Это она его соблазнила, она затащила его к себе. Ну как же - такой милый мальчик, такой славный, такой ласковый! Его очень легко сбить с толку…»
        В руках Лара держала шарфик своего бывшего мужа - он едва ощутимо пах туалетной водой, которой тот пользовался после бритья, помнится, воду когда-то подарила ему она, Лара, - еще в те далекие времена, когда для нее не было никого дороже Игоря и мысли обо всех прочих мужчинах не вызывали у нее ничего, кроме ужаса. «Мне жаль его, - вздохнула она. - Я совсем напрасно посоветовала ему сойтись с Еленой, она его замучит. Но мне так не хотелось, чтобы он страдал! Впрочем, какая разница. А Терещенко?!»
        Мысль о Терещенко вдруг поразила ее. И так сильно, что она тут же позвонила Косте.
        - Костя, ты? - торопливо сказала она. - А Терещенко?
        - Что - Терещенко? - рассеянно спросил тот, не понимая. - У меня тут куча дел… О чем ты?
        - Ты же говорил, что он подарил нам тур специально, чтобы заняться Еленой?
        - А черт его знает… Значит, не из-за Елены, значит, он просто очень добрый человек. Кстати, надо к нему заехать, поблагодарить.
        - Ты хочешь сказать, что он настолько добрый человек, что специально выведывает у всех подряд заветные желания и потом исполняет их?
        - Лара, очень некстати ты это вспомнила… Да, а что? Или вот тебе другой вариант, - Костя вдруг оживился на другом конце проводов. - Подарил из-за Елены, но с Еленой у него ничего не вышло. Ты же знаешь ее характер - если уж она чего-то не захочет, то ее даже под пыткой не заставить…
        - То есть ты хочешь сказать - она отказала богатому человеку, меценату и все такое ради… ради Игоря?
        - Может, ради Игоря, может, просто так…
        - Ага, - сказала Лара и положила трубку.
        Разговор с Костей не только не помог ей, а как будто еще больше сбил с толку.
«Так-так, - сказала она, заталкивая шарф своего мужа в сумку и обращаясь к вещи, как и к самому Игорю. - Значит, ради тебя она бросила Терещенко… Но что Елена в тебе нашла, чтобы ради тебя бросать такого мужчину?»
        Впрочем, она совершенно напрасно задавала себе подобные вопросы - она знала, что ее бывший благоверный во всех смыслах замечательный мужчина. И вообще, ради любви можно пойти на какие угодно жертвы…
        Отпуск Лары закончился через пару дней, и она вышла на работу. Новый офис был прекрасен - сиял мрамором и позолотой, мадам Носкова плавала среди зеркал важная, как императрица, и произнесла напутствие Ларе, чтобы та «на новом месте трудилась столь же успешно, как и на старом». Геллы не было - ее сократили под каким-то пустяшным предлогом, но это почему-то не особенно расстроило Лару. Если бы здесь была Гелла, то ей непременно пришлось бы во всех подробностях рассказывать о чудесном острове, о Косте. А Ларе не хотелось посвящать кого бы то ни было в то, что на остров она попала не вполне Костиными стараниями.
        Она нашла новое место чудесным. И в конце концов пришла к выводу, что квартирный вопрос, совсем немаловажный в нынешнее время, разрешился тоже вполне чудесным образом, что Костя, несмотря на то, что он пошел на поводу загадочного Терещенко, тоже исключительно чудесный мужчина, что она, Лара, после отдыха выглядит изумительно, отражаясь в огромных прозрачных зеркалах, которыми был завешан весь салон мадам Носковой… Но какой-то червячок засел у нее в мозгу и не давал покоя.
        Лара хотела увидеть Игоря - правда ли он так влюблен в Елену? Она надеялась прочитать ответ на этот вопрос у него в глазах, но что-то все время мешало ей, хотя повод был давно найден - передать вещи. «Мы можем встретиться случайно. Мы ведь живем рядом, напротив друг друга…»

* * *
        В последнее время Славик чувствовал, что шеф недоволен. Федор Максимович ходил мрачный, молчаливый и на все окружающее смотрел с раздраженным безразличием.
        Особых разносов Терещенко не имел привычки устраивать. Никогда его красивый бархатный баритон не гремел под сводами их офиса, заставляя секретарш трепетать в приемной, а жертв подобного разноса чувствовать себя на грани жизни и смерти, но Славик по одному взгляду тоскливых холодных глаз Федора Максимовича понял, что он, Славик, полное ничтожество.
        Энергичный порученец прекрасно знал, что его шеф страдает приступами депрессии и регулярно посещает психоаналитика. Теперь он также находился в курсе того, что доктор прописал Федору Максимовичу бурную страсть, необходимую для встряски всего организма, ибо без оной встряски организм начальства чах и увядал, словно растение на подоконнике, которое перестали поливать. Большие надежды возлагались на Елену Качалину, самоуверенную московскую художницу, певицу задворок и бесприютного городского пейзажа, но Качалина вдруг стала ускользать от Терещенко.
        В этом, безусловно, была вина Славика, который не смог оценить противника в лице соседа Качалиной, невозмутимого меланхолика, который, как выяснилось, оказался настолько безразличен, циничен и непробиваем для угроз и улещиваний (выполненных к тому же не в полном объеме), что Качалина склонилась на сторону пресловутого соседа. Этого Славик понять не мог. Ему, когда он ставил себя на место художницы, казалось совершенно невозможным отказаться от покровительства Федора Максимовича. Словом, плохая, выполненная без души на сей раз работа была налицо. И даже не работа, а самый настоящий брак…
        Славику надо было бегать за непробиваемым соседом с утра до вечера, денно и нощно всеми возможными способами отодвигая того от Елены, плести интриги и устраивать хитроумные ловушки, которые доказали бы девушке, что ее новый избранник неинтересен и неприятен, а вот Федор Максимович… И соседа надо было запугать так, чтобы он и думать забыл о художнице. О, есть множество способов, когда, не прибегая к криминалу и насилию, можно заставить человека склониться на свою сторону! Но чем ограничился Славик? Он лишь единожды подкрался к этому невозмутимому типу, соседу Качалиной, и пробубнил нечто невразумительное, хотя с человеком подобного склада характера надо работать и работать…
        Однажды в офисе появился сам психоаналитик, тот самый Лева Бармин, который заморочил Федору Максимовичу голову своей дурацкой теорией. Они заперлись в кабинете у Терещенко и что-то долго обсуждали. Психоаналитик, субъект маргинального вида - в джинсе, очках и с патлами, как у хиппи семидесятых, покинул Терещенко очень возбужденный, а сам Терещенко позвал потом кого-то из обслуживающего персонала и велел повесить обратно на стену снятую во время разговора с Барминым картину. Вероятно, именно картина была предметом разговора.
        О чертовой картине по офису ходили уже целые легенды. И хотя Терещенко тщательно скрывал свои проблемы, о них знали уже очень многие. Один из совладельцев фирмы в кулуарных беседах предлагал даже уничтожить творение Елены Качалиной, устроив небольшой локальный пожар, якобы возникший по причине несоблюдения техники безопасности.
        Славик весь исстрадался, но сам не решался вновь приступить к военным действиям, на то требовалось одобрение руководства. Славик теперь уже и не знал, какой очередной теорией заражен его шеф. Визит психоаналитика и возня вокруг пресловутой картинки окончательно добили молодого человека, и он сам явился в кабинет шефа, надеясь, что инициатива не окажется лишней.
        - Федор Максимович, - честно сказал он, когда Терещенко соизволил его принять. - Мне кажется, я должен продолжить то дело, которое вы поручали мне ранее.
        - Какое еще дело? - нахмурился Терещенко, бледный, мрачный и прекрасный, словно Люцифер.
        - Насчет Елены Качалиной. У меня есть кое-какие мысли…
        - Нет никакого дела, - твердо отчеканил Федор Максимович. - У вас, Слава, кажется, есть прямые обязанности? Вот ими и занимайтесь.
        То, что шеф обратился к нему на «вы», было плохим знаком. Славик молча поклонился и попятился спиной к дверям.
        - Погоди, братец, - вдруг неожиданно теплым голосом остановил его Федор Максимович. - Я не хотел тебя обижать. Ты все сделал правильно.
        Оцепеневшее сердце молодого человека вновь затрепетало, переполняясь любовью к этому великому человеку, его начальнику. Славик едва не заплакал от умиления. Проклятый Купидон на стене загадочно таращился слепыми глазами. Теперь Славик испытывал к вредной художнице только отрицательные эмоции - ведь из-за нее страдал обожаемый им Федор Максимович.
        - Мне кажется, вы совершенно напрасно подарили тур тем новоиспеченным любовникам, - осмелился сказать он. - Толку не получилось никакого.
        - А, ерунда… - махнул рукой Терещенко. - Это ничего не изменило.
        - Вы очень добры, Федор Максимович.
        - С Еленой нельзя с помощью интриг, - вдруг печально поделился Терещенко. - Надо честно и прямо, честно и прямо… Чем я и займусь в ближайшее время.
        - Моя помощь может понадобиться? - встрепенулся Славик, но шеф его тут же остановил:
        - Нет, в таком деле, я понял, ничья помощь мне не нужна. Мой психоаналитик посоветовал мне недавно ковать свое счастье собственными руками. И он прав, ведь я даже на личную жизнь гляжу из руководительского кресла.
        - Федор Максимович, - снова заговорил Славик, набравшись храбрости. - Вы уверены в компетентности своего доктора? Не лучше ли вам обратиться еще к кому-нибудь…
        - Нет, голубчик. В нем что-то есть. Что-то, очень мне близкое. Он тут недавно рассказывал мне свою теорию, очень интересную, кстати, - о том, что все в этом мире находится в равновесии. И я с ней согласен - если я не приложу усилий, то и не получу ничего. А если и не получу, то даже сами по себе эти усилия окажутся благотворными для моего душевного состояния… Стоп, голубчик, что-то я разговорился с тобой, - остановил он себя.
        Славик, страстно и преданно поедая глазами своего шефа, вновь попятился к дверям.
«Чертов психоаналитик, чертова художница, чертов ангел! Все соки из человека высосали… Он никогда еще не был так открыт. Теперь, поди, жалеть начнет, что все мне выболтал, все свои сокровенные тайны. Ах, если б не было этого соседа…»
        Отеческий тон разговора очень высоко поднял Славиково самомнение, и он вдруг решился вмешаться в личную жизнь Терещенко. Без ведома самого Терещенко. Ранее он тоже позволял себе некоторые вольности и, бывало, здорово рисковал - пан или пропал, зато если уж пан, то столько благодарности! Но теперь ситуация была из ряда вон выходящая. «Надо же, заморочили человеку голову этим психоанализом!» - искренне переживал Славик.
        План у него был прост и нацелен точнее некуда - он собирался поговорить с самой Еленой.

…Он ехал за ней от самого центра. Она возвращалась из издательства, потом заехала в какой-то крупный супермаркет и битых два часа шлялась по нему. Все это время Славик дежурил на стоянке, недалеко от ее машины. Он все выжидал удобный момент, чтобы поговорить с ней, но в центре и у супермаркета была страшная сутолока, совсем не способствующая серьезным беседам. Наконец Елена вышла с ворохом свертков. Славик попытался выехать ей навстречу, но тут какой-то «москвичонок» начал совершать вокруг него сложный объездной маневр и оттер его. Вообще, эта Качалина была стремительна и неуловима - Славик очень хорошо знал таких женщин, обладавших почти мистической способностью ускользать.
        Он едва нашел ее потом в потоке машин, все перестраивался и выжидал, когда можно будет подъехать поближе и договориться. Она должна была помнить его - их встречу в офисе Терещенко и то, как Славик попросил ее сделать автограф на ксерокопии картины. Он собирался пригласить Качалину в какое-нибудь кафе, где они посидели бы спокойно и Славик объяснил бы ей, что она теряет, отвергая его шефа…
        Ее сотовый тоже не отвечал, механический женский голос нежно сообщал, что «абонент временно недоступен». Для таких целеустремленных женщин обычен беспорядок в мелочах - вечно они теряют перчатки и зонтики, забывают вовремя оплатить квартирные и телефонные счета, батарейки в телефоне у них мгновенно садятся, сломанная кофеварка бездействует месяцами… Зато главного они не упускают.
        Славик понял, что не сможет сообщить сейчас Качалиной о своем присутствии. В какой-то момент, петляя за ней по извилистым московским улочкам, он даже захотел отказаться от своего решения переговорить с ней именно сегодня, но потом напомнил себе, что к завтрашнему дню запал у него может пропасть, а бедный Федор Максимович, благодетель и отец родной, будет страдать и дальше. «Я поймаю ее по дороге, в крайнем случае - у дома…» - решил он.
        О чем он с ней будет говорить, Славик представлял себе весьма смутно, но подобные проблемы никогда не волновали его - он знал, что стоит ему только заглянуть Елене в глаза, как слова сами польются. Угрожать и запугивать эту женщину было нельзя - бесполезно. Она бы даже с каким-то азартом стала в ответ дразнить его - попробуй-ка, исполни свои угрозы! Сулить ей златые горы тоже не имело смысла, не такой уж Золушкой она была, по нынешней жизни весьма состоятельная и самостоятельная особа, из-за куска хлеба не трясется. Оставалось только одно - честно поведать ей о страданиях Федора Максимовича, о великой любви своего начальника к талантливой художнице, и, кто знает, может быть, ее женское сердце дрогнуло бы… Славик ужасно хотел помочь Терещенко, но рисковал сильно - Елена могла посмеяться над его просьбой и рассказать обо всем Федору Максимовичу, а уж тогда-то Федор Максимович рассердился бы точно, ибо в этой истории и так было много унизительного для его мужского самолюбия.
        Уже стемнело, когда они выехали за кольцо. Славик уж и сигналил этой дамочке, и фарами мигал, и даже какой-то водитель, увидев его старания, махнул ей рукой по направлению назад - дескать, оглянись, тебя зовут. Но Качалина проигнорировала все знаки. Видимо, какая-то мысль сильно занимала ее - об этом можно было понять еще на стоянке у супермаркета, когда она выскочила из дверей магазина с отрешенным, непроницаемым, странным каким-то лицом, побросала все свертки в салон и стремительно сорвалась с места. Она едет на автопилоте - вдруг понял Славик, лавируя в потоке машин вслед за «жигуленком» Елены, и уже смирился с тем, что, вероятно, поговорить им удастся только возле ее дома. Поймет ли она его, ведь сейчас какая-то своя, серьезная мысль занимает ее… Но Славик старался об этом не думать, злость и отчаяние мучили его.
        Постепенно поток автомобилей стал редеть, замелькали пригородные неказистые домишки, почти исчезла неоновая реклама, и стали реже светить фонари. Славик стал быстро нагонять «жигуленок», но тут Качалина свернула в какой-то узкий проулок, где царила почти полная темнота.
        Он был вынужден сбросить скорость. Славик примерно помнил дорогу - бывал здесь несколько раз, когда собирал Терещенко сведения о личной жизни художницы. Но в этих бесчисленных хаотичных закоулках, где со всех сторон выпирали безликие гаражи-«ракушки», очень легко было потерять ориентировку. Недалеко простучала колесами электричка, вместе с холодным вечерним воздухом ворвалась через окно в салон пьяная песня каких-то гуляк, не видных в полутьме за деревьями…
        Эта сумасшедшая неслась на всех парах, решительно не замечая ничего вокруг. Интеллигентный Славик уже вполголоса матерился - он окончательно запутался в переулках и задворках и теперь боялся, что упустит Качалину из виду. Конечно, он бы потом непременно нашел ее - хотя бы уже дома, но… Что если там она будет не одна и златокудрый красавчик-сосед помешает им? Разговора бы точно не получилось…
        В темном салоне впереди идущей машины Славик не видел Качалину, лишь изредка ее силуэт высвечивался встречными фонарями. Но Славик отчетливо представлял ее всю - тонкие детские руки вцепились в руль, легкие завитки волос подпрыгивают на плечах, прозрачные светлые глаза слепо таращатся вперед. «Остановись, оглянись! - посылал он ей мысленные сигналы. - Куда ты торопишься?»
        Он весь так сосредоточился на желании овладеть ее вниманием, подчинить себе, что сам забыл обо всем остальном, лишь смутный образ его страдающего кумира, Терещенко, призрачно маячил за лобовым стеклом. Машина подпрыгивала на ухабах, ее заносило на скользкой осенней дороге, когда Славик резко поворачивал руль, боясь потерять из виду Елену. Вот впереди замаячила детская спортивная площадка, в дальнем конце которой уныло качался тусклый фонарь, но до того - он не заметил его - к дороге подходил овраг. Стремясь перерезать путь этой странной, ускользающей женщине, Славик рванул вперед, через площадку, но овраг вдруг явил перед ним свое мрачное черное дно. Машина ткнулась носом вниз, упершись в жилистые мертвые корни, стремительно вырвалась из своего гнезда подушка безопасности - все произошло быстро, нелепо. Он ничего не успел понять, лишь ощутил удар в грудь, в общем, не такой уж и сильный, но от этого удара перехватило дыхание. Славик тужился вдохнуть, но черный осенний воздух был настольно плотен и тягуч, что свистел где-то рядом, упрямо не желая попадать в легкие. Славик не испугался, а только
разозлился еще сильнее - Елена уезжала, даже не слыша, как сурово и призывно зовет ее назад гудок его упавшего в овраг автомобиля… Он еще раз попытался вздохнуть, но весь воздух утек вслед за ней, на дне оврага на водительском месте не очень дорогой иномарки, между подушкой безопасности и спинкой кресла, не было ни капли кислорода.

* * *
        - Я понял, почему ты требуешь, чтобы тебя называли только Еленой и никак иначе, - сказал Игорь.
        - Почему? - рассеянно спросила она, засовывая в микроволновку большое блюдо с морожеными овощами. На ней были голубой домашний свитер и широкие темно-серые брюки, которые лишь сильнее подчеркивали хрупкость ее фигуры.
        - Потому что ты вся из завитушек, как прописное Е, - и он пальцем начертил в воздухе плавную спираль. - И вообще, я вижу твое имя светло-голубым, серым - как утреннее небо. Если сказать Алена или просто Леночка, такого впечатления уже не будет. Почему ты смеешься? - обиделся Игорь. - Я глупый влюбленный мужчина и болтаю всякую чушь, да?
        - Что ты! - Она стряхнула с себя оцепенение и возмущенно затрясла головой, отчего ее пепельные волосы завитушками рассыпались по плечам. - Я внимаю тебе, как оракулу, потому что я…
        - Потому что ты тоже глупая влюбленная женщина?
        - Да! - засмеялась Елена и бросилась Игорю на шею.
        - В честь чего у нас сегодня праздник? Ты столько всякого вкусного принесла…
        - И полезного!
        - Может быть, сбегать за вином? Гулять так гулять!
        - Можно, одна рюмочка не повредит… - задумчиво пробормотала она. - Хотя нет, уже очень поздно, я тебя никуда не отпущу. Я хочу все время быть с тобой. Знаешь, сегодня мне было страшно - когда я ехала домой, у меня сжималось сердце от каких-то нехороших предчувствий. Я не могу без тебя. Мне казалось, что, если я приеду, а тебя здесь не будет, у меня просто сердце разорвется…
        - Что-то случилось? - серьезно прервал он ее.
        - Да, - так же серьезно ответила она и села рядом, заглядывая за стекло микроволновой печки, словно в бездну.
        - Что?
        - Помнишь ту ночь? - вдруг быстро спросила она. - Ту самую ночь… Ты должен помнить ее!
        - Когда ты в первый раз сказала, что любишь меня?
        - Да… Это была особенная ночь, и я сказала тебе, что что-то должно случиться.
        - Но… ведь ничего плохого не произошло? - осторожно спросил Игорь.
        - Нет-нет… Все слишком хорошо, это меня и пугает. Так хорошо, что даже страшно!
        - Именно в ту ночь? - догадался вдруг Игорь, что хочет сказать его любимая.
        - По всем срокам выходит, что, скорее всего, тогда. Но не в числах и сроках дело. Я это чувствовала. И ты ведь, наверное, тоже? - страстно спросила Елена. Он почувствовал ее напряжение и осторожно обнял. - Что-то такое было в воздухе, нематериальное…
        - Да-да, понял, - спокойно произнес он. - Благая весть. Ты ждешь ребенка.
        - Что? Ах да… Нет, ты скажи, ты мне скажи!.. - отчаянно закричала она.
        - И я счастлив, правда. И мне тоже немножко страшно. Я тебя никому не отдам. Нет, не так… Я вас никому не отдам!
        - А никто нас у тебя и не отнимает, - она вдруг заплакала, а потом так же быстро успокоилась. - Это ведь хорошо, да?
        - Да, очень. Очень-очень.
        - Игорь, ты… - теперь она сама бросилась ему на шею и чуть не задушила. - Я сегодня уже пыталась придумывать имя для малыша и все перебирала разные. Но без тебя это делать совсем неинтересно. Или, ты считаешь, еще рано?
        - Знаешь, у меня самого тоже появились кое-какие мысли… Погоди! - вдруг испугался он. - А это - точно? Ты уверена?
        - Да, сегодня утром, перед издательством, я заехала в клинику, и мне совершенно точно, с помощью ультразвука, подтвердили…
        - А он не вреден?
        - Ультразвук? Нет. Господи, Игорь… - Она достала из печки блюдо и принялась тут же выковыривать из овощной смеси яркие зеленые горошинки. - Ой, горячо… Совсем недавно я хотела есть, а теперь не могу - от волнения, наверное. Я столько всего накупила по дороге, а сейчас…
        - У тебя это в первый раз? - полюбопытствовал он с такой милой бесцеремонностью, что она и не подумала обидеться.
        - Да, в первый раз. Первый раз я беременна. Надо же когда-то начинать… - засмеялась она. - Раньше я никогда не хотела иметь ребенка.
        - А сейчас - хочешь? - улыбнулся Игорь.
        - Нельзя говорить - хочешь или нет, - вдруг важно произнесла она. - Это уже есть. И оно сильнее нас. Это оно нас ведет, мы можем только подчиняться ему.
        - Боже, как все фатально и безнадежно, - с усмешкой сказал он. - Мы только щепки в руках всесильной судьбы, и наше волеизъявление уже ничего не значит…
        - О, ты меня не так понял! Я хочу сказать вот что: если мы попытаемся сделать что-то против, например, вдруг решим избавиться от ребенка, то сломаем весь мир. Все уже будет не так…
        - Какие ужасные вещи ты говоришь! А вдруг он услышит, как мы упражняемся в бессмысленной философии. Мы его родим и будем очень любить.
        - Он? Может быть, она…
        - Но как долго ждать, когда мы наконец увидим его! Или ее…
        - Или все-таки его!
        Елена засмеялась.

…Игорь почти не солгал Елене, когда сказал, что очень счастлив. Счастлив до такой степени, что даже немного страшно становится.
        Но на самом деле он с трудом представлял, как будет жить дальше, - к мысли о том, что у них с Еленой будет ребенок, предстояло еще привыкнуть. «Как же так? - удивлялся Игорь. - Ведь это Лара хотела, чтобы у нас был ребенок… Затеяла переезд, самозабвенно свивала гнездышко! Наверное, действительно есть нечто - судьба, рок или что-то там другое, которое ведет нас своей дорогой, и уже мало что зависит от наших желаний. Все так странно перемешалось!»
        Но самым удивительным было то, что он чувствовал себя счастливым. А еще он испытывал непонятную, острую тоску, вернее, и не тоску даже, а какое-то непонятное ощущение, от которого сжималось сердце и становилось неуютно. Из-за этого неопределенного ощущения он вдруг отпросился с работы посреди дня и принялся в одиночестве гулять по городу. Было чрезвычайно холодно, промозгло, блестели черной корой голые деревья - еще ярче и пронзительней, чем разноцветные огоньки парадных витрин.
        Он вспомнил, как Елена говорила ему о каких-то снах, где кто-то все время ускользает от нее, и, просыпаясь, она боится того, что оказалась совсем в иной реальности, боится, что все то, чем она обладает, - лишь сон, который рассыплется в прах при первых утренних лучах.
        Он не заметил, как ноги сами принесли его к тому месту, где он жил когда-то. В старый московский район с невысокими крепкими особнячками времен классицизма и новыми роскошными зданиями, которые стыдливо и безуспешно пытались не выделяться на их фоне. В какой-то момент Игорю показалось, что он находится в своем прошлом и что сейчас, за поворотом безлюдной улочки, он столкнется с теми, кого любил когда-то и кто любил его. Мороз пробежал у него по коже…
        Вкус спелой клубники был у него на губах.
        Вот, за поворотом, он увидел то место, где когда-то стоял старый рынок. Игорь закрыл глаза, и на миг ему привиделось, что перед ним снова старая кирпичная стена, за которой шумит воскресный базар, старушки продают зелень, пахнет парным молоком и подмосковными цветами.
        Потом он открыл глаза и обнаружил перед собой мрачный бетонный сарай с тусклыми стеклами. Из боковой части здания время от времени выходили люди с набитыми снедью сумками, из которых торчали пучки зеленого лука. Локтями люди придерживали дверь, и тогда становилось видно, что внутри тоже копошатся люди, и волны какого-то кислого запаха доносились до Игоря. Это был новый усовершенствованный рынок.
        Несколько минут Игорь стоял перед зданием, рассматривая его со сложным чувством отвращения и облегчения. Потом он обратил внимание на фигуру невдалеке - дворник мел по асфальту жухлые листья и шкурки банановой кожуры.
        Строгое непроницаемое лицо с глубокими морщинами, словно кора старого дерева - лицо какого-нибудь древнего бога с острова Пасхи. «Саид Ахметович!» - вдруг самым невероятным образом всплыло в голове у Игоря. Да, это тоже был призрак из его детства. Впрочем, морщин у призрака прибавилось.
        Мгновенный импульс охватил Игоря, и он, не осознавая до конца, что делает, шагнул к дворнику и остановился перед ним.
        Морщинистые коричневые руки сжимали ручку метлы, ничем по фактуре не отличающуюся от рук.
        - Саид Ахметович, здравствуйте! Вы меня, наверное, не помните…
        Дворник без всякого выражения посмотрел на Игоря, но мести перестал.
        - Здесь раньше был старый рынок, за кирпичной стеной… Я ребенком ходил сюда с мамой. Вы раздавали карамельки, такие желтые, в бумажных фантиках… Помните?
        Саид Ахметович продолжал смотреть на него без всякого выражения. «Что я делаю? - заволновался Игорь. - Да понимает ли старик меня? Не помню, говорил ли он вообще по-русски? Нет, кажется, говорил…»
        - Здесь была дверь. Дверь в кирпичной стене. Все время на замке. Ее никто никогда не открывал. Мне до сих пор интересно, что за ней было. Саид Ахметович, может быть, вы помните?
        Игорь переступил с ноги на ногу и решительно продолжил:
        - Знаете, так бывает - засядет в голове какое-нибудь воспоминание и мучает всю жизнь. Я сейчас шел мимо и вдруг увидел вас… Вы меня слышите?
        Положение становилось идиотским, и Игорь уже начал раскаиваться в своем порыве. В самом деле, это же тайна, и нужно ли узнавать ее…
        Дворник пожевал губами и неожиданно изрек хриплым, почти неслышным голосом:
        - Метла мой стоял. Скребок для снега стояла… Тачка для мусору в углу стоял, мешки там… Я все помню! А тебя я не помню, ты уже взрослый вырос…

* * *
        Случайно встретиться им так и не удалось, хотя они жили рядом. Каждый раз, выходя из дома, Лара с замиранием сердца ждала, что столкнется на лестничной площадке с Игорем. Она, конечно, могла зайти к соседям сама, предлогов находилось предостаточно, но это было бы как-то не так… Все должно быть случайно, совершенно случайно!
        Они встретились вчетвером только в местном отделе записи актов гражданского состояния - в маленьком ветхом домишке, где рождение и смерть шли рука об руку, как старые друзья. Претензий ни у одной из сторон не было, детей и имущество делить было не надо - все чинно и благородно, поэтому развели их быстро и без всяких хлопот.
        Костик выглядел чрезвычайно довольным, процедура развода навеяла на него какое-то благостное умиление - он поцеловал с чувством Лару и предложил всем вместе отправиться в ресторан, дабы достойно отметить это событие.
        - Я не против, - сказал Игорь.
        Елена только пожала плечами, демонстративно разглядывая развешанные на стенах плакаты времен соцреализма.
        - Ларочка, а ты?
        - Что?
        - Ты не хочешь отпраздновать?
        Вопрос застал Лару врасплох.
        - Не вижу в этом никакого смысла, - надменно произнесла она. - Ах да!.. - она словно бы спохватилась. - Костя, ты не против, мне надо переговорить с Игорем! Игорь, у тебя есть сейчас время?
        - Есть, - спокойно ответил тот. - Что-то срочное?
        - Ларочка, я не понимаю, какие от меня могут быть секреты… - испугался Костя.
        - Костя… - поморщилась она.
        - Я, пожалуй, пойду, - вдруг сказала Елена и повернулась к Игорю: - Жду тебя дома.
        Она с самым невозмутимым видом чмокнула Игоря в щеку и легкой походкой пошла к выходу. Лара бросила ей вслед неприязненный взгляд.
        - Костя, ты тоже иди домой.
        - Хорошо, - покорно сказал тот. - Ларочка, я тебя очень люблю. Старик, ты смотри! - с напускной строгостью погрозил он Игорю. - Не вздумай все переиграть обратно!
        Он ушел.
        - Идем в кафе, тут за углом… - предложила Лара.
        - Идем.
        Лара шла вслед за Игорем и думала, что это такое на нее вдруг напало. В самом деле, она никак не могла понять, зачем ей понадобилось говорить с бывшим мужем, но не поговорить с ним она не могла. Какие-то последние слова еще теснились у нее в груди, их надо было высказать - затем, чтобы забыть о прошлом навсегда. «Это последняя наша встреча, - подумала она (в сумочке лежал дамский роман, который Лара читала накануне). - Такой кусок жизни прожит!»
        Еще раньше, когда они все вчетвером только собрались у ЗАГСа, она подвергла Игоря пристальному рассматриванию. Она хотела, чтобы тот выглядел несчастным и измученным (о, тогда она имела бы полное право посоветовать ему оставить Елену и посвятить себя какой-нибудь другой женщине, не такой неприятной и надменной!), но Игорь, к сожалению, выглядел вполне обычно. То есть никаких страданий и мучений на его лице не читалось, как Лара ни тщилась их разглядеть.
        В кафе она не удержалась и потребовала шампанского и пирожных. Лара все еще чувствовала себя хозяйкой этого мужчины и не могла отказать себе в удовольствии покомандовать им. Впрочем, все ее просьбы Игорь выполнил с невозмутимым спокойствием.
        - Что ж ты не согласилась отпраздновать вместе со всеми? - только и сказал он, пожав плечами, когда шампанское было разлито по бокалам.
        - Гарик, не будь привередой, - строго одернула она его.
        Он опять пожал плечами.
        - Я тебя слушаю…
        - Погоди, давай чокнемся. Знаешь, за что… Давай за свободу!
        - Хорошо, за свободу! - серьезно согласился он и прикоснулся к ее бокалу своим.
        - Какой ты скучный, Гарик, в тебе совсем нет огня! Скучный и серьезный. Вот Костя…
        - Я тебя слушаю, - терпеливо произнес он.
        - Прости, я вовсе не то хотела сказать, - вдруг спохватилась Лара. - Сама не знаю, зачем я это делаю…
        - О чем ты хотела со мной поговорить?
        - О чем? Обо всем и ни о чем, - она щелкнула зажигалкой и закурила. - В последнее время что-то увлеклась сигаретами… Ну да ладно. Последние слова.
        - Что? - удивился он.
        - Это называется - «последние слова». Мне надо было их тебе сказать. Да и тебе, наверное, тоже. Мы расстаемся навсегда.
        - Мы живем совсем рядом, еще сто раз успеем увидеться. Кстати, ты не находишь, что все произошло очень легко и безболезненно? Никто из нас не скандалил, ничего не делил…
        - Да, все славно, очень славно…
        - Ты такая загорелая. Хорошо отдохнули с Костей?
        - О, чудесно, чудесно… Советую и вам с Еленой отправиться на какой-нибудь остров, в тропики, где огромные бабочки и огромные цветы, которые пахнут невыразимо сладко, и где… - она замешкалась, подбирая слова.
        - Где много диких обезьян?
        - Фу, это совсем не смешно! - рассердилась она. - Если ты завидуешь, то…
        - Нет. Я не завидую, просто я противник всякого пафоса.
        - Надо же, какая новость! Я прожила с тобой восемь лет и совсем не подозревала об этом…
        - Лара, чего ты хочешь?
        - Я? Ровным счетом ничего. Только один вопросик, один маленький вопросик!
        - Я тебя внимательно слушаю, - все так же терпеливо и невозмутимо сказал Игорь.
        Именно его невозмутимость и злила больше всего Лару. Почему он не страдает, почему не вспоминает сейчас с тоской и сожалением их восемь совместно прожитых лет? Ведь они были так счастливы все это время!
        - Ты хотел бы все вернуть назад? - вдруг спросила она.
        - Зачем? - казалось, он совсем не удивился ее вопросу.
        - Какой ты зануда! Ответь - ты хотел бы? - Сердце у Лары вдруг замерло, а потом забилось с бешеной скоростью.
        Он молчал минуту, а потом сказал:
        - Нет.
        Сердце у нее упало в желудок, где пенилось и шипело шампанское, словно кислота.
        - Но ты согласен, что мы с тобой до переезда жили очень и очень неплохо и были, можно даже сказать, счастливы?
        Игорь подумал немного, а потом наклонил голову:
        - Вполне.
        - Ты очень на меня обиделся? - вдруг шепотом спросила она. - Вот, прядь седая появилась… - Она протянула руку к его лбу. - Ведь это из-за меня? Из-за меня, да?
        Он отвел ее руку от своего лица.
        - Бессмысленный, бабский, никчемный разговор, - ответил он тоже шепотом, почти смеясь, но Лара заметила, как подрагивают крылья его носа - значит, он сердится, он вне себя. Ей ли не знать все его повадки!
        - Бабский? - обиженно повторила она.
        - Дурацкое копание в эмоциях, пускание соплей и ковыряние в старых ранах, от которых ничего, абсолютно ничего не изменится! - Игорь чуть-чуть повысил голос.
        - Не слишком ли ты рационален? - устало спросила Лара. - Откуда тебе знать, может быть, все еще изменится… Миленький, хороший - прости меня!
        Что-то дрогнуло в глазах Игоря. Он положил ладонь на ее руку, в которой она сжимала зажигалку. Невинный, простой, дружеский жест - но внутри Лары как будто взорвалась бомба. Тысячу лет этот человек не прикасался к ней, но теперь, стоило ей почувствовать его прикосновение, как моментально телом, всей кожей она вспомнила о тех бесконечных ласках, которыми они делились каждый день. «Надо бы уйти, закончить эту сцену, - мелькнуло у нее в голове. - Еще неизвестно, чем все может закончиться. Надо бежать!»
        - Я прощаю. Ты славная девочка. Просто… просто уж так получилось, - печально улыбнувшись, произнес Игорь.

«Нет, я не уйду, - решила Лара. - Чего я боюсь? У меня все под контролем. Немного поиграть… что в том плохого?»
        - Послушай, - торопливо сказала она. - Ты ведь не ханжа, не дурак, ты умный, добрый… Давай все забудем, давай простим все друг другу!
        - Да-да, конечно! - горячо согласился он, глядя на бывшую жену с нежностью и сожалением.
        - Так ты согласен вернуться ко мне? - спросила Лара, наполовину шутя, наполовину серьезно.
        Игорь мгновенно отрезвел.
        - Значит, ты предлагаешь вернуть все на старые места? Забавно… Именно сегодня? Что, пойдем в ЗАГС и снова подадим заявление - люди добрые, пожените нас обратно? - он говорил как будто тоже наполовину шутя.
        - Ты согласен? - Она хотела засмеяться непринужденно, но вместо этого маленькая слезинка стремительно выскользнула у нее из-под черных длиннейших ресниц, быстро скатилась по щеке и шлепнулась на полотняную скатерть, мгновенно впитавшись. «Что за глупости! - возмутилась Лара. - Какая-то ерунда со мной происходит!»
        - Нет. Я не хочу, - сказал он уже серьезно.
        - Почему? Хотя я понимаю, в тебе еще обида бродит. Но, поверь, через несколько месяцев мы будем вспоминать эту историю со смехом! Не бывает безнадежных ситуаций…
        - Бедный Костя, он же просил нас не переигрывать обратно.
        - Костя хороший человек. Он поймет нас! - с жаром возразила Лара, чувствуя, что вторая слезинка тоже вот-вот вырвется на свободу.
        - Нет, Лара, давай закончим этот разговор, - похоже, Игорю совсем расхотелось шутить.
        - Ну что, что тебе мешает?! - разозлилась она. - Елена? Она тоже переживет. Видишь, тебе-то я ее простила, прости и ты мне Костю.
        - Я ее люблю, - вдруг сказал ее бывший муж. - Потому и не хочу. И не могу по той же причине. Если бы ее не было, то я, возможно, и рассмотрел бы твое предложение, но в данных обстоятельствах обратный ход представляется мне невозможным. Аминь.
        - Какой еще аминь? - возмутилась она. - Различай любовь и влюбленность! Скоро у вас это пройдет, и вот тогда ты пожалеешь…
        - Лара, я люблю ее, - легко повторил он.
        - Ты… ты ее не знаешь! Ты слышал о Терещенко? Меценат и спонсор… Он ее любовник. Я тебе не могу всего рассказать, но он…
        - Терещенко? - переспросил Игорь. - А… теперь все понятно. Но у него шансов тоже нет - Елена любит меня.
        - Наивный! - с досадой воскликнула Лара. - Ты как был лопухом, так им и остался. Она, твоя Елена…
        - Да перестань ты сплетничать! - разозлился Игорь. - Ладно, черт с тобой, я тебе скажу, чтоб ты успокоилась… Я тебе скажу: нас теперь ничто не разлучит с Еленой… Ведь ты обожаешь всякие пафосные вещи? Потому что у нас будет ребенок.
        В кафе звучала негромкая музыка, так же негромко переговаривались посетители за соседними столиками, кто-то с железным визгом подвинул тяжелый стул, звякнул колокольчик у дверей, потом на миг в помещение ворвался монотонный уличный шум, но Лара ничего этого не услышала - она словно оглохла. То, над чем она недавно шутила, становилось все более и более серьезным для нее, окружающий мир менялся у нее на глазах. Если недавно она почти с неприязнью отторгала всякие мысли об Игоре, то теперь он почти полностью занимал ее мысли.
        - Что? - просипела она, продираясь сквозь вязкую тишину в ушах.
        - Ты все прекрасно слышала, - покачал головой Игорь. - Повторять я не хочу. Это нельзя мусолить.

«Как я унизилась, - с тоской подумала она. - Ведь он понял, что под конец я была искренна, что я действительно хотела, чтобы все было как раньше… И что на меня нашло?»
        - Я вас поздравляю, - натянуто улыбаясь, произнесла она. - Это так… мило!
        - Большое мерси.
        - Надеюсь, ты не слишком серьезно воспринял меня? Я шутила, просто шутила. Знаешь, женщине все время хочется испытать на прочность мужчину, который находится рядом с ней.
        - Раньше ты такой вредной не была, - усмехнулся он.
        - Раньше? Да, раньше… - пробормотала Лара, нечеловеческим усилием воли удерживая поток слезинок, которые рвались на свободу. - Мне пора, Костя ждет… В общем, последними словами мы обменялись, все трогательно и душевно… Я желаю вам с Еленой счастья… А теперь пойду, пожалуй!
        Закрыв глаза, она залпом допила свой бокал, ослепительно улыбнулась и ровной походкой направилась к выходу, оставив своего бывшего мужа за столиком одного. Он, кажется, никуда не торопился и только бросил ей вслед сожалеющий взгляд…
        Лара чувствовала себя разбитой и уничтоженной. Умом она понимала, что ничего особенного не произошло, что ей уже должны быть безразличны и ее бывший муж, и сожительница ее бывшего мужа, что ее собственная жизнь складывается довольно гладко - вон, даже тропический загар еще не успел смыться, Костя влюблен, как мальчишка… Славный Костя - красавец, добрейший, умнейший человек, мужчина, косая сажень в плечах, именно о таком мечтала для дочери ее мать… Чего еще надо? Почему тоска и сожаление терзают душу? Причем совсем другое сожаление, нежели чем у Игоря…
        Прохожие смотрели ей вслед, в витринах и стеклах проезжающих машин отражался ее четкий, высокий силуэт. «Я прекрасна. Я лучше всех. Я лучше этой бледной субтильной мышки… - убеждала Лара саму себя. - Но разве в этом счастье? В чем смысл? Почему так?»
        Она почувствовала, что запуталась и совершенно ничего не понимает в этой жизни. Надо было хорошенько подумать, чтобы найти вдруг утерянные ориентиры. Она думала и думала, а они все не находились, все только запутывалось еще больше.
        - Что с тобой? - испуганно и подозрительно спросил ее Костя, когда она вернулась домой. - На тебе лица нет.
        - Не говори чепухи! - раздраженно сказала Лара, сбрасывая ему на руки тяжелое черное пальто, потом провела ладонью по щекам. - Вот же оно, мое лицо…
        - О чем вы говорили? Это секрет, да?
        - Сделай-ка мне чаю покрепче… Не секрет - последние слова.
        - Что - «последние слова»? - Он тоже не понял сначала.
        - Ну, ты же журналист, творческий человек… не мне тебе объяснять. Люди, расставаясь, всегда говорят друг другу последние слова.
        - Ложись на диванчик, дорогая, отдохни. Ага, прощание, последние слова… Но мне, например, совсем не хочется болтать с Еленой на прощание.
        - Люди-то все разные! - с досадой сказала Лара. - Кому надо, кому не надо…
        Она легла на диван и закрыла глаза. Там, в темноте, за закрытыми веками бегали суетливые мысли и никак не желали собраться вместе.
        - Кстати, сказать новость? У наших «бывших» в скором времени появится потомство. Каково?
        - Да ну! - поразился Костя, держа на подносе чашку чая. - С ума сойти!
        - Вот-вот… Что-то такое в этом есть… неприятное…
        - Ну, не неприятное, но, во всяком случае…
        - Неприятное! - с раздражением возразила Лара. - Ах, Костя, лучше б я с ним не говорила. Он как-то так на меня действует… Убей его, а?
        - Дурочка! - Костя с восторгом ее расцеловал. - Я знаю, что с тобой. Тебе просто завидно… Знаешь что? Давай тоже заведем потомство…
        - Потомство - потом, - сказала она и попросила Костю оставить ее в покое.
        Лара спала и не спала как будто, свернувшись калачиком на диване. Мимо нее проходила вся ее прошлая жизнь, и, пристально разглядывая каждый эпизод ускользнувшего времени, она все больше и больше убеждалась, что была счастлива с Игорем. «Почему же я решила все переменить? - подумала она. - Все же хорошо было… Ах да - я влюбилась. Это святое, ради любви можно от чего угодно отказаться. Я влюбилась… Не я ли недавно сказала Игорю, что надо различать любовь и влюбленность? Постоянное и временное. Нет, у меня с Костей все серьезно! - горячо возразила она сама себе. - Кыш, дурацкие мысли! Я немного посплю, а когда проснусь, все будет как раньше, ни тревог, ни забот…»
        Проснувшись на следующий день - мрачный и хмурый день поздней осени, Лара обнаружила, что легче ей не стало. Даже более того - пробудившись, она сразу стала думать об Игоре. И чем дальше, тем сильнее тосковала по нему. Костя ушел, а она осталась дома, перезвонила Носковой и наврала что-то про простуду - работать в таком настроении Лара не желала.
        Но в одиночестве тоска еще сильнее заела ее, и Лара даже пожалела, что осталась дома. Надо было чем-то заняться, отвлечься - и она не придумала ничего лучше, как поехать к матери.
        - Боже мой! - возопила Анна Георгиевна еще на пороге, кутаясь в пеструю павлово-посадскую шаль.
        - Что, что такое? - привычно испугалась Лара, распахивая дверцы пронафталиненного шифоньера, где было зеркало.
        - Как же ты хорошо выглядишь!
        - Да ну тебя, ма! - рассердилась Лара. - Когда я жила с Игорем, выглядела отвратительно, а теперь, когда с Костей…
        - Что ж, все вполне объяснимо, - торжественно заявила Анна Георгиевна. - Был плохой муж, а теперь хороший.
        Мать с дочерью расцеловались.
        - Да, почему не позвонила заранее? Я бы твоих любимых голубцов сделала…
        Лара скривилась и, ничего не ответив, прошла в комнату.
        С журнального столика, ласково улыбаясь, приветственно взглянули на нее три бывших мужа ее матери. Рыжий ангорский кот подпрыгнул на кресле и метнулся под диван. На кухне кто-то мяукал наглым и настойчивым тенором.
        - У тебя так хорошо, уютно… - устало произнесла Лара, занимая место рыжего кота. - Я по тебе соскучилась. Это кто там, на шкафу, Арнольд? Какой котище вымахал…
        - Ромуальд. Дома-то всегда хорошо, - заявила довольная Анна Георгиевна, - я вот к вам заеду как-нибудь. Костя грибы любит? У меня соленые, рыжики. Для такого человека ничего не жалко.
        - Пусть рыжики, - махнула рукой Лара.
        - А этот твой, бывший, где? Уж, поди, нашел кого-нибудь? - с неприязнью спросила мать.
        - Нашел. У нее и живет. Ладно, мама, об этом не будем, мне неприятно.
        - Я так и знала! Так и знала, что он не останется не у дел. Уж такой юркий мужичонка, пронырливый, глаза хитрые…
        - Мама!
        - Как в отпуск съездили? Вся загорелая, личико лоснится… Этот бы тебя никуда не повез - сиди, мол, в Москве, подыхай от скуки в четырех стенах…
        Лара хотела сказать, что поездкой в тропический рай она обязана вовсе не Косте, а сумасшедшему бизнесмену Терещенко, которому деньги некуда девать, и что с Игорем они тоже ездили в интересные места, но промолчала вовремя - знала, что в любом случае ее слова плюсов ее бывшему мужу не прибавят, все равно он у матери окажется виноватым.
        - Что ты его ругаешь? Ну что ты его ругаешь! Игорь милый, добрый человек…
        - Да черт с ним! Ты лучше расскажи, как съездили. А ты поправилась, - Анна Гергиевна с удовольствием разглядывала дочь. - Ты беременна?
        Лара вздрогнула, вспомнив о Елене.
        - Нет. Если это случится, я тебя сразу же поставлю в известность. А отпуск… Ах, мама, там было так хорошо - словно в сказке! Лучше б мы оттуда не возвращались, здесь теперь все кажется таким грубым, каким-то чересчур реальным. Я там расслабилась полностью, забыла обо всем, дошла до последней, крайней точки… - и резко вернулась назад, в эту мутную осень. Лучше б мы никуда не ездили!
        - Ну-ну, девочка, это еще не последний отпуск в твоей жизни.
        - Мама, я очень люблю Костю, - нерешительно начала Лара, взяв к себе на колени ласковую серенькую кошечку, которая тут же начала тереться головой о ее руки.
        - И как же его не любить! - взвилась Анна Георгиевна. - Я о лучшем мужчине для своей доченьки и не мечтала. А красавец какой… Вот уж действительно - за ним, как за каменной стеной…
        - Ты погоди, ты меня не перебивай, ма… Я, может, посоветоваться с тобой хочу.
        - Говори! - Черные глаза Анны Георгиевны горели неистовым пронзительным пламенем, она так и впилась ими в Лару. - Кто, как не мать…

«Какие у нее странные глаза, - вдруг подумала Лара. - Будто она сумасшедшая. Или ведьма… Нет, что я говорю про любимую, родную мамочку!»
        - Я вот все думаю в последнее время… Да, как из поездки вернулась, так словно на меня какое-то отрезвление напало… Может быть, я зря оставила Игоря?
        Анна Георгиевна зажмурилась и энергично замахала руками.
        - Что ты! И не думай! Ты все очень правильно сделала. Если б я была на твоем месте, я бы ни секунды не сомневалась…
        Лара покосилась на столик, где стояли фотографии покойных мужей ее матери, - веселая троица как будто даже подмигнула ей…
        - Мне кажется, Костя - лишь увлечение, а на самом деле я любила и люблю только Игоря. Просто… Нет, ты не перебивай меня, ты дослушай! Просто в какой-то момент я устала его любить - слишком много сил уходило на него. А теперь я отдохнула, и все вернулось на прежнее место.
        - Это у тебя от глупости, - авторитетно заявила Анна Георгиевна. - Ты не думай, ты живи. Вот что правда - ребеночка вам надо с Костей. Тогда все глупости из головы сами выветрятся…
        - Я хотела ребенка от Игоря. А теперь… - Лара вдруг заплакала. - Ты же меня совершенно не понимаешь, зря я к тебе приехала…
        Анна Георгиевна перепугалась и ловким, словно у фокусника, движением достала из кармана пузырек с валерьянкой.
        - На вот тебе… Сейчас я водички! - засуетилась она. Все кошки вдруг встрепенулись, выскочили из своих укрытий и завертелись вокруг ног Анны Георгиевны. - Кыш! Ишь, учуяли…
        Лара выпила валерьянки и спросила Анну Георгиевну:
        - Ты можешь мне внятно объяснить, за что ты не любишь Игоря?
        - Могу. И объясню… - Она принялась путано и нелогично излагать свои мысли, но Лара уже не слушала ее.
        - Мама, тебе не скучно здесь? Одной? - вдруг спросила она, прервав речь матери на полуслове.
        - Что? Мне скучно? - Анна Георгиевна расхохоталась, с облегчением переменив тему. - Разве ты не видишь, сколько на мне зверья! С утра до ночи… И потом - я шью, вяжу. Вот, покажу, какую душегреечку смастерила… Что-то дует на кухне от пола.
        И она полезла в объемистый комод. Серая кошечка глядела в лицо Ларе неподвижными желтыми глазами, принюхивалась. «Словно гипнотизирует, - вяло подумала Лара. - Ах да, это же от меня валерьянкой пахнет…»
        Мать увлеченно копалась в комоде, время от времени вытаскивая какую-нибудь вещь, и излагала подробную биографию каждой.
        Среди трех фотографий за спиной Анны Георгиевны был ее первый муж, Ларин отец. Лара почти не помнила его - нервный худой мужчина, который вечно был всем недоволен и часто плакал, словно женщина. Он был слаб характером и не выносил суровой опеки своей жены. Однажды он не выдержал и наглотался успокоительного. Сознательно или нет он ушел из жизни - так до сих пор неясно. Впрочем, Анна Георгиевна утверждала, что Ларин отец был чересчур рассеянным и бестолковым и оттого не смог рассчитать нужной дозы лекарства.
        Вторым был дядя Юра - толстый веселый человек, которому на все было наплевать. Он много ел, пил, каждый день приглашая в дом гостей и тем самым очень досаждая Анне Георгиевне, а потом заболел вдруг…
        Стремительным метеором в судьбе ее матери пронесся и третий муж, дядя Вася, электрик местного ЖЭКа. История его была проста и бесхитростна, как детская сказка, - он много пил и погиб от лишней бутылки денатурата. Анна Георгиевна не давала ему денег на любимое хобби - «поллитру выпить», поэтому бедняга выкручивался, как мог.
        - Ты меня слушаешь? - дошли вдруг до Лары слова матери, произнесенные уже в повышенном тоне.
        Лара обнаружила, что мать неодобрительно разглядывает ее.
        - Да, слушаю. У тебя на кухне дует от пола… - вздохнула она.
        - В облаках витаешь!
        - Мама, я тебя давно хотела спросить… Ты на меня не обидишься?
        - Спрашивай, детка.
        - Почему двенадцать?
        - Что - двенадцать?
        - Двенадцать кошечек у тебя? Я же тогда получаюсь тринадцатой.
        Анна Георгиевна вытаращила глаза.
        Лара даже испугалась. Впечатление было такое, будто из глаз матери полетели молнии - очень уж ей не понравилось то, что сказала дочь.
        - Ты ерунду говоришь! - рассерженно зашипела Анна Георгиевна. - Ты дочь моя!
        Кошки бегали вокруг, взбудораженные запахом валерьянки, Анна Георгиевна посылала неодобрительно-испепеляющие взгляды - вся эта картина производила на Лару гнетущее впечатление. «Я в другом измерении, весь мир, окружающий меня, изменился…» - подумала она тоскливо.
        - Прости, мамочка, это я так, сама не знаю, что на меня нашло, - послушно произнесла она.
        - Я вот Косте расскажу, что в голове у тебя творится, - строго пригрозила Анна Георгиевна, но Лара уловила в ее голосе нотки страха.
        Всю оставшуюся часть вечера они провели в смущении, обмениваясь неискренними, ничего не значащими нейтральными фразами. Уходя, Лара оглянулась - с журнального столика на нее прощально посмотрели три бывших мужа ее матери. Они выглядели веселыми и счастливыми, словно жизнь их была легка и приятна. Но Лара вдруг подумала, что так они улыбаются оттого, что им удалось наконец удрать от матери…

* * *
        В последний день осени вдруг выглянуло солнце, и ослепительно-синее небо повисло над городом. Вместе с тем было так холодно и дул настолько пронзительный, ледяной ветер, что Федор Максимович невольно чихнул, когда перебегал от дверей своего дома к автомобилю.
        Часть этого воскресенья Федор Максимович решил посвятить Славику. Когда тот погиб - глупо и нелепо, Терещенко лишь на пятнадцать минут смог вырваться в морг, где рыдали в три ручья мать и невеста покойного, огорошенные внезапным и скорбным известием, выразил им свое соболезнование и поцеловал бледные, дрожащие ручки фотомодельки. Ручки стоили поцелуев - ухоженные и нежные, с невероятно длинными накладными ногтями, на каждом из которых была искусно нарисована бабочка. «Бабочка - символ смерти», - подумал тогда Терещенко, дивясь странным, почти мистическим совпадениям, которые кружились вокруг него в реальной жизни.
        Другим странным совпадением было то, что погиб Славик недалеко от места, где жила Елена Качалина, девушка с синими глазами и непреклонным характером. «Что ему там понадобилось? - недоумевал Федор Максимович. - Я его туда, к ней, не посылал. Наоборот, в последней личной беседе я ему заявил, что намерен сам разобраться во всей этой истории! Или просто совпадение? Впрочем, мальчик был склонен к инициативе. Да, вполне можно допустить, что он отправился к Елене затем, чтобы поговорить с ней обо мне… Ах, какая разница, зачем его туда понесло! Тогда ведь выходит, что в его смерти виноват я… Почему я? Потому что дело касалось меня!»
        Обидным было то, что никто не знал планов Славика на тот вечер, никто не мог понять, как он оказался в темном безлюдном пригороде и куда спешил, не видя перед собой дороги. Фотомоделька, рыдая, повторяла, что в тот вечер она была занята прет-а-порте и не в ее силах было остановить мчащегося в неизвестность жениха. «А мне приснился сон, что Пушкин был спасен…» - уныло подумал Терещенко.
        Ему предстояли очень важные и ответственные переговоры с иностранцами, манкировать которыми было просто невозможно, и в результате Федор Максимович не смог попасть на похороны своего самого инициативного работника.
        Разумеется, все было организовано по высшему разряду - дорогой гроб из цельной древесины, венки, музыканты, место на хорошем кладбище, вспомоществование родным и прочая, и прочая… Кстати, этот участок кладбища был полностью арендован их фирмой, и в землю по соседству должны были лечь (дай бог, чтобы как можно позже!) и другие сослуживцы Славика. В том числе и сам Федор Максимович.

…Слегка придерживая рукой огромный букет печальных хризантем, присланный из салона флористики, Федор Максимович смотрел сквозь тонированные стекла на город, весь залитый ярким солнечным светом.
        Странно, но этот последний день осени, такой ясный, не радовал его - слишком как-то пронзительно все было, недаром с утра сердце у Федора Максимовича ныло и щемило. «Пожалуй, действительно надо посетить докторов, а не этого дурака Бармина. Со мной, конечно, все в порядке, но стоит подстраховаться. В моем возрасте да с моей работой…»
        Машина остановилась у ворот чистенького старого кладбища.
        - Вот что, голубчик, ты оставайся, а я один пойду…
        Шофер понимающе кивнул. Сегодня никаких сопровождающих Терещенко с собой не взял - утро, посвященное бедному Славику, он решил провести в одиночестве.
        Здесь ветер дул не так сильно, порывы его гасились деревьями и высокой оградой, которой было окружено это печальное место.
        Кладбищ Терещенко в своей жизни навидался всяких - и сельских, поросших высокой зеленой травой, и помпезно-мрачных, как элитные некрополи для известных лиц, и стандартных, городских, где вперемешку и тесно, словно в большом многоквартирном доме, лежали те, кто еще совсем недавно любил и надеялся. «Все здесь будем», - философски подумал Федор Максимович, проходя по аккуратной узенькой аллее. Особого трепета он не чувствовал - в его жизни бывало всякое, приходилось хоронить и друзей, и врагов. Он шел с особым достоинством, хорошо помня о том, что исполняет сейчас свой долг.
        Потом аллея разделилась на три дорожки, и Федор Максимович пошел по левой, читая по дороге надгробные надписи. В основном те слова, которые оставляли близкие покойного на мраморе, были простыми и лаконичными, но иногда попадались столь пронзительные - совсем как этот день! - что читать их без умиления было невозможно. Со смертью иногда невозможно смириться. «Надо позвонить Елене, - вдруг пришло в голову Федору Максимовичу. - Возможно, Славик действительно был у нее…»
        Ледяной ветерок холодил непокрытую голову Терещенко, корзина с цветами оттягивала руку. «Кажется, я заблудился, - вдруг обнаружил он. - Надо было сворачивать направо. Ну да, точно! Помнится, в прошлом году, когда мы хоронили здесь Беликова, главного бухгалтера, то свернули налево - но тогда мы заехали с другого входа, с противоположного».
        Федор Максимович энергично перекинул корзину в другую руку и быстрым шагом направился по аллее назад. Было удивительно пусто - только где-то вдалеке, вероятно, у ворот, лаяла собака, да однажды прошаркала мимо пожилая сторожиха с метлой. «Да, не особенно жалуют люди подобные места… Как только пройдет первый, самый острый приступ скорби, они начинают забывать о тех, кто покинул их навсегда. Что ж, иначе нельзя, иначе бы все с ума сошли, человеческая психика сама защищает себя. Хотя, наверное, сегодня очень холодно, да и время еще раннее…» - Федор Максимович взглянул на свои неброские, но безумно дорогие часы, которым производитель давал гарантию в пять тысяч лет, - было только начало десятого.
        Когда наконец нашелся нужный участок, Федор Максимович уже устал, да и уныние разобрало его от кладбищенской печальной атмосферы. Место последнего упокоения Славика дыбилось черной рыхлой землей, покрытой цветами и венками, еще не был поставлен мраморный обелиск, лишь скромный латунный крест пока высился в изголовье, на котором прикреплена скромная дощечка - «родился и умер…»
        Федор Максимович присел на крошечную скамеечку, стоявшую во владениях бухгалтера Беликова, расположившихся как раз по соседству, отер платком со лба холодный пот. Тут его по-настоящему одолела тоска, и он едва не прослезился.
        - Бедный, бедный… - пробормотал он, глядя на свежий холмик. - Зачем? Оно того стоило?
        В ледяном ясном воздухе витал бесплотный призрак девушки с синими глазами, такими же синими и холодными, как небо над головой. Она равнодушно и небрежно смотрела на Федора Максимовича, и он вдруг отчетливо ощутил, что его любовь к ней не стоит таких жертв. Он пожалел даже о том, что отправил в заграничный вояж влюбленную парочку соседей, которые мечтали о романтическом путешествии на островок в океане, - пожалел, хотя никогда в своей жизни не переживал о потраченных деньгах. Просто все было напрасно!
        - Все - игра. Любовь, кровь, морковь… - прошептал он, обращаясь исключительно к Славику.
        Он понял, что никогда не любил Елену. Что он, как выражались в прошлом, любил только любовь к ней, ибо желал избавиться от тоски и скуки, излечиться от душевной хандры. Теперь, когда все обстоятельства сошлись на черном могильном холмике, когда суетные мысли отошли на задний план, он почувствовал, что тоска по-прежнему осталась с ним.
        - Это гнусно и глупо - давать такие советы! - обратился он теперь к высоколобому пижону Бармину. Но даже злости к психоаналитику у Федора Максимовича не было, потому что во всем произошедшем виноват только он сам. Никто ему не мог помочь, даже самое прославленное медицинское светило - ни деньгами, ни таблетками, ни советами не заставить человеческое сердце трепетать в огне того чувства, которое зовется любовью… если не дано. Если бог не дал ему способности любить.
        Федор Максимович промокнул глаза влажным платком и огляделся по сторонам, чтобы успокоиться. Немного в стороне, за деревьями, на которых еще трепетала последняя желтая листва, которую не успел сорвать ветер, он увидел нечто знакомое.
        - Что за ерунда? - с раздражением пробормотал он, вытягивая шею.
        В ярком солнечном свете, на небольшом постаменте стояла мраморная скульптура, и тени от листвы и качающихся ветвей скользили по ней, заставляя неуловимо меняться, словно мраморное изваяние было живым. Терещенко вытаращил глаза.
        Увиденная картина была до боли знакома ему - именно она заставляла его все последнее время думать и переживать. Только они немного ошиблись с Барминым в трактовке…
        Мальчик с крылышками за спиной был не Купидоном, не богом любви, а обычным ангелом смерти, которых так часто можно встретить над старинными могилами. Необычным же было то, что фигура почти фотографически точно повторяла рисунок Елены Качалиной - ангел в бликах и тенях то смеялся, то плакал, и вообще, все выражение его переменчивой мордашки было для Федора Максимовича… как бы родным. Терещенко почти забыл о смерти Славика и теперь, приоткрыв рот, с испугом и недоверием, глядел на надгробное изваяние, точно ожидая, что мраморный ангел сейчас слетит со своего постамента - и прямо в его, Терещенко, сторону.

«Что же Елена хотела сказать мне своим рисунком? - мелькнуло в его голове. - Что за ребус, ее картина? Как теперь мне истолковать вот это? Боже, боже! Все так просто, оказывается. Только нам с Барминым такой вариант почему-то не пришел в голову. Потому что о смерти вспоминаешь редко, человеческая психика склонна оберегать себя… Не любовь, а смерть. Вот что она мне предсказала, гадкая девчонка!
        Теперь Федор Максимович ненавидел Елену, что было совсем не свойственно его гуманистической натуре, но повод оказался вполне веским. Она так жестоко обошлась с ним - подарила ему ангела смерти вместо той любви, которую он ждал всю жизнь.

«Стоп, стоп, не надо усугублять! - попытался успокоить себя Федор Максимович, не замечая, как его ногти царапают мягкую древесину скамеечки, оставляя в ней глубокие борозды. - Не надо усугублять, надо отстраниться и подумать о чем-нибудь хорошем… Но о чем хорошем в таком месте можно думать!»
        Он просто глаз не мог оторвать от мраморной скульптуры, и чем дальше, тем определеннее она казалась тем самым объектом, который послужил натурой для Качалиной. «Может быть, она знала об этом кладбище? Специально пришла сюда и нарисовала… Ведь весь этот участок… уже не помню, сколько гектаров… выкупила наша фирма, здесь должны лежать все наши. Ах ты, боже мой, ведь и я тоже! - Терещенко весь вспотел, и в животе у него нехорошо заурчало. - Но откуда она могла знать? Я ведь сразу заметил в ее рисунке что-то знакомое, - задним числом припомнил он. - В прошлом году мы хоронили Беликова, и я был здесь… Я - известный, богатый человек, многие желают мне зла, может быть, это был чей-то изощренный план - уморить меня подобным образом?»
        Терещенко убеждал себя, однако все-таки не мог поверить до конца в такой вариант. Он помнил глаза Елены, холодные, но не злые. Он помнил невнятную, чуть шепелявую скороговорку Бармина, обаятельную мордашку Славика, еще какие-то лица… Они не лгали, они не могли придумать этот зловещий декаданс, все сложилось одно в одно само собой, без чьих-то специально приложенных усилий.

«Сейчас я встану и подойду ближе, - сказал себе Терещенко. - И увижу, что ничего особенного в этом ангеле нет, что он только отдаленно напоминает рисунок, а на самом деле ничего общего…» Но ноги вдруг отказали Федору Максимовичу - разыгравшееся воображение неожиданно нарисовало перед ним новую жуткую картину - вот он подходит к той могиле, вглядывается в надпись на надгробной плите и видит… свое имя. Дата рождения и дата смерти… Сегодняшний день!
        Терещенко нащупал стальную фляжку с крепчайшим кубинским ромом (пижонского «Джонни Уокера», которого предполагалось носить в таких фляжечках, он не признавал), дрожащими руками отвинтил крышку и сделал несколько изрядных глотков.
        На миг он почувствовал себя лучше, ром произвел на него ошеломляющее действие. Федор Максимович встал и сделал несколько шагов по направлению к ангелу. Но затем произошло нечто странное - ноги вдруг перестали его слушаться, а сердце затрепетало слабо и прерывисто. Тысяча мыслей в это время теснились в голове Федора Максимовича - во-первых, то, что он открыл для себя, что не способен к любви, что он в своем роде чудовище, урод, во-вторых - странное совпадение рисунка и могильного надгробия, в-третьих, было безумно жаль Славика… Дальше шли мысли рангом помельче, тем не менее так или иначе касавшиеся этих трех главных. Падая, Терещенко продолжал размышлять, и само падение на связки венков, которыми была покрыта могила его бывшего порученца, как-то не особенно его удивило. И лишь когда он увидел над собой ослепительно синее, ледяное небо, он догадался, что неплохо бы позвонить шоферу, который дожидался его за воротами кладбища.
        Непослушной рукой Федор Максимович достал из кармана сотовый, с усилием нажал несколько кнопок…
        - Петренко?
        - Да, Федор Максимович?
        - Ты вот что, голубчик…
        Терещенко вдруг опять глубоко задумался. Он знал, что сейчас ему необходимо сообщить Петренко нечто важное - очень важное! - но не смог сообразить, как вычленить из хаоса, который царил сейчас у него в голове, то первостепенное и абсолютное, о чем никак нельзя умолчать.

«Я неспособен к любви», - хотел он сообщить Петренко, но потом догадался, что шоферу это знать вовсе не обязательно. Да и вообще, тот может истолковать сообщение как-нибудь превратно, унизительно для достоинства Федора Максимовича.
        - Федор Максимович? - раздалось из трубки.
        - Очень холодно, - пожаловался Терещенко и тут же обругал себя за несообразительность. - Да! Петренко, я вот что тебе… Ты помнишь ту картину? В кабинете…
        Затем Федор Максимович опять глубоко задумался, подыскивая нужные слова. Надлежало просто и лаконично рассказать Петренко о том, какой двоякий, оказывается, смысл заключался в творении Елены Качалиной, ведь Петренко совсем ничего не понимал в искусстве - он был майором в отставке.

…Спустя минут семь Петренко нашел своего шефа лежащим в глубокой прострации на одной из могил - одной рукой тот сжимал трубку сотового, а другой ощипывал цветочные лепестки из венка, на котором лежал. В воздухе остро пахло кубинским ромом.
        Майор в отставке сработал очень оперативно - взвалил Терещенко на плечи, добежал со своим бесценным грузом до машины и повез его в элитную больницу, услугами которой в последнее время Федор Максимович так самоуверенно пренебрегал.
        На все ушло совсем немного времени - Терещенко еще дышал, когда его принялись реанимировать с помощью разнообразной элитной аппаратуры, которой по Москве единицы. Но все усилия оказались безуспешными. Он умер, и в скором времени благообразный врач со всеми мыслимыми и немыслимыми степенями и наградами, которые только возможны в медицине, рассказывал его жене, царственно промокающей платочком глаза, что «в этом возрасте… мужчины… при такой ответственной работе… немудрено, что сердце…».
        Потом в идеально чистом и сияющем кафелем морге тело Терещенко после бальзамирования приводила в порядок одна из высокооплачиваемых работниц - протирала специальным американским составом, укладывала волосы, накладывала легкий румянец на щеки и мочки ушей, чтобы и после смерти Федор Максимович выглядел пристойно.
        - Какой красавец, какой мужчина… - сокрушенно бормотала немолодая женщина, бережно расчесывая седые височки покойного бизнесмена. - И что ж их так косит-то! Вот, давеча привозили директора концерна - так того прямо в сауне застрелили…
        Она старалась не напрасно - Федор Максимович выглядел таким счастливым и успокоенным, каким никогда не выглядел при жизни.

* * *
        - Привет будущему папаше! - услышал за спиной Игорь и быстро обернулся. - Что, испугался? Извини, я не хотел…
        На ступеньках сидел Костя и пил из большой пластиковой бутылки яблочный сидр - напиток внешне безобидный, но перемешанные в нем градусы обладают взрывной силой.
        - Ты знаешь? Хотя… Тебя что, домой не пускают?
        - Не пускают! - тяжко вздохнул сосед и вдруг залился слезами. - Хочешь? - Он протянул Игорю наполовину пустую бутылку. - Это уже вторая. Или третья…
        Игорь взял у него из рук бутылку с сидром и мужественно сделал глоток.
        - Мерси.
        - Ты… ты хороший парень. Вежливый. Как самурай. Правда, ты как самурай - никогда вида не покажешь! - Костя моментально успокоился и теперь с грустной иронией разглядывал своего соседа. - Это такая гадость… Редкостная гадость!
        - Тебя кто-то заставляет ее пить?
        - Да. Душа заставляет. Я потерял ключи…
        Мгновение Игорь колебался.
        - Лары нет?
        - Нет…
        - Зайдем к нам. Только тихо - Елена спит. Во всяком случае, когда я уходил…
        - Нет! - энергично затряс головой Костя. - Ни за что! Нарушать чужой покой! В то время, пока мать и дитя…
        Игорь довольно ощутимо толкнул его в плечо:
        - Тихо! У меня где-то должны быть запасные ключи, я сейчас принесу.
        - Боже, а я и забыл, это же бывшая твоя жилплощадь! То есть она и теперь в каком-то роде… В общем, у меня все в голове перепуталось. Тащи!
        Игорь ушел, а Костя принялся задумчиво разглядывать свои забрызганные грязью ботинки.
        - Все смешалось в доме Облонских! Все смешалось в доме Об… Обломских. Черт, как же правильно? Ну да - «все смешалось в доме Облонских»!
        - Не бузи, - остановил его скоро вернувшийся сосед. - Держи.
        - Ты меня спас! - проникновенно прошептал Костя, глядя сияющими глазами на ключи. - Ты настоящий японец! Якудза…
        Игорь повернулся, но Костя и не думал его отпускать:
        - Ты погоди! - возмутился он. - А поговорить?
        - Что-то случилось? - обернулся тот.
        - Разве ты не чувствуешь? - поведя пальцем вокруг, прошептал Костя. - «А в наши дни и воздух пахнет смертью, открыть окно - что вены отворить…»
        - Вы с Ларой поссорились?
        - Боже, как банально! И как нелепо - мы поссорились… Я тебе говорю - что-то происходит, но что - я не знаю, - Костя обреченно повесил голову. - Почему? Отчего? Я люблю ее смертельно, я люблю ее навсегда…
        - С Ларой все в порядке? - вдруг тихо спросил Игорь.
        - О да! Она все так же ослепительна! Но внутри, в душе, у нее черт знает что происходит…
        - Вы поссорились.
        - Милый друг, если б все было так просто… Ничего, что я называю тебя «милым другом»? Наверное, она опять поехала к своей мамаше. Я бы ей позвонил, но… Ты видел ее мамашу? Ах да, ты столько лет был любимым зятем!
        - Зятем был, но не любимым.
        - А вот меня ее мамаша любит. Бр-р!.. Иродиада…
        - Любит? - искренне удивился Игорь. - Я тебя поздравляю.
        - Ладно, я пойду, - Костя тяжело поднялся со ступенек, схватил соседа за плечо, пытаясь сохранить равновесие. - Черт, землетрясение, что ли… Ты в курсе, что Терещенко преставился?
        - Тот самый? Умер? - задумчиво переспросил Игорь. - Ты уверен? Обычно таких людей устраняют… конкуренты.
        - Умер, умер. Натурально умер - от сердца, - энергично закивал Костя, делая загадочное лицо. - Пути господни неисповедимы… Разве Елена не в курсе?
        - Похоже, что нет… Давно?
        - Что «давно»?
        - Давно он умер?
        - Давно. Короче, история такая - недели две назад я решил к нему заехать. Надо было поблагодарить человека, ибо облагодетельствованы мы с Ларочкой были… Чем? Нет, я тебе этого, братец, не скажу. Ларочка очень просила никому не говорить, а уж если Ларочка попросила… Короче, - оживленно продолжил Костя, держась теперь уже за стену. - Приезжаю я к нему в офис - а там тьма народу, и все в черном. Снег идет, метель, все белым-бело… Черные машины, люди все в черном, дамы в черных вуалетках, в платочки сморкаются! Платочки, кажется, тоже были черными… Все под черными зонтиками во двор высыпали. Один человек только нормально выглядел - в стороне стоял, его тоже охрана близко не подпустила. Там же крутые все! Я к нему подхожу и спрашиваю - что за дела, дескать… Нормальный такой мужик, кстати, мы потом с ним в соседней пивной… Он психоаналитик, пользовал Терещенко. Он сказал, что жена… пардон, уже вдова Терещенко его и близко к гробу не подпустила, ибо зуб на него почему-то имела.
        - Не то, наверное, посоветовал, - задумчиво пробормотал Игорь, глядя в сторону.
        - А правды никто не любит, знаешь… Моя бывшая… пардон, твоя нынешняя офис Терещенко оформляла, картинку там ему одну нарисовала… Мне этот психоаналитик много чего про ту картинку рассказывал, видно, и у него в мозгу она сидела. Знаешь, - с пьяной откровенностью Костя обнял Игоря, - я никогда не был поклонником творчества Елены - меня не привлекала поэтика задворок и урбанистического индивидуализма. Но, видимо, что-то в нем есть. Да, что-то есть! Ты, вообще, как к ее творчеству относишься?
        - Положительно, - сказал Игорь, осторожно освобождаясь от медвежьих объятий соседа. - Елена расстроится.
        - Чего это?
        - Что Терещенко умер.
        - А ты не говори ей, - посоветовал Костя, с трудом открывая дверь. - Мать и дитя… и все такое… не полезно.
        - Беременность - не болезнь. Я не думаю, что она упадет на пол и забьется в истерике… Ведь все равно узнает, так что лучше я ей скажу.
        - Как знаешь… - равнодушно ответил Костя, наконец справившись с непослушным замком. - Лара ругать будет, что я утром не прибрался. Слушай, откуда хлам в доме берется?
        Дверь за соседом захлопнулась, но Игорь еще несколько минут стоял перед своей дверью.
        - Терещенко умер, - еле слышно прошептал он. - Ну и что? Она любит меня, а остальное… Остальное - только выдумки Лары!
        Он уже жалел о том, что тогда разоткровенничался с бывшей женой в кафе, рассказал про Елену и ребенка. Он хотел, чтобы это была только их тайна. Он так любил женщину, которая теперь была рядом с ним, что ему стало страшно.

* * *
        Лара всегда обожала Новый год и прочие праздники, которые шли за ним чередой, но в нынешнем году веселье что-то не удалось.
        Она так устала от Кости и того молитвенного восторга, которым он сопровождал каждый ее шаг, что в сочельник напилась сильнее его и потребовала, чтобы они отправились в гости к соседям.
        - Идем к ним, - заявила она своему сожителю. - Идем к ним! Я желаю пожелать… черт! Я хочу пожелать своему… я хочу пожелать Игорю счастья. Вот. Эта Елена…
        - Ларочка, может быть, не надо? - пытался робко остановить ее Костя. - Мы, конечно, соседи, но мне кажется, у тебя сегодня не то настроение… Ты хочешь поскандалить?
        - Хочу! Она мне решительно не нравится, она мне…
        В конце концов Костя заявил, что она его не любит и до сих пор не может забыть своего бывшего мужа. Это было чистой правдой, но Лара сочла нужным обидеться, и в результате первое новогоднее утро они встретили в разных комнатах.
        Потом они, разумеется, помирились, но тяжелый осадок остался у Лары в душе. Она действительно не могла забыть Игоря. Если еще недавно она вполне благосклонно относилась к присутствию Костика рядом с собой, то теперь он вдруг стал раздражать ее - он был той самой причиной, ради которой она решилась разрушить свою прежнюю жизнь.
        Вообще, ее теперь все стало раздражать. Даже работа в новом салоне, который мадам Носкова постаралась превратить в хрустально-золоченый дворец, в храм красоты. Смешно! Большинство людей, которые посещали его, заслуживали того, чтобы им обрили головы и отправили на Колыму…
        - Может быть, тебе стоит сходить к психоаналитику? - однажды предложил Костя, измучившись от агрессивного недовольства Лары всем и вся. - Помнишь, я тебе рассказывал, что познакомился с одним? Отличный мужик, у меня есть его визитка…
        - Я не хочу, - капризно возразила Лара. - К тому же, насколько я поняла из твоего рассказа, он успел уморить кого-то своими советами. Просто у меня небольшая депрессия. Зимой так часто бывает - солнца нет, вечные сумерки, снег, холод, уныние… Ах, милый, я еще не привыкла, что мы живем так далеко от центра, в этой глуши. В центре Москвы всегда праздник, там все время сияет реклама и ходят нарядные люди, не то что здесь - озабоченные хлебом насущным пролетарии, замерзшие в пригородных электричках!
        Но для себя она уже точно знала - ей нужен Игорь. Только Игорь! Какая-то сила, которая вдруг ненадолго отбросила ее в сторону от него, неуловимо повернула обратно, и теперь больше всего на свете Лара хотела вернуть свою прежнюю жизнь. Ей опять был нужен ее милый мальчик, сладкий принц с золотыми кудрями - она бы заботилась о нем, сдувая каждую пылинку, она бы поклонялась ему, как богу!
        Сначала она даже не особенно ревновала его к «богемной зазнайке», как про себя Лара называла Елену. Ей все казалось, что в скором времени их союз распадется. И даже известие о грядущем появлении младенца не смутило Лару.
        Но, странно - за соседней дверью ничего не менялось, и каждый вечер ее принц торопился к Елене. Иногда, когда Кости не было дома, Лара часами стояла у дверного глазка, оглядывая лестничную площадку, - она все ждала, что в один прекрасный день Игорь повернется в ее сторону и надавит на ее звонок… «Здравствуй, милая, я вернулся!»
        Время шло, и - странно, страшно! - ничего не менялось. Открывалась дверь напротив - поцелуй на пороге, торопливый, страстный шепот, чужие руки, словно змеи, обвивали его шею…
        - Ладно, дай мне его адрес, - в один прекрасный день угрюмо попросила она Костю.
        - Чей, Ларочка?
        - Помнишь, ты говорил про психоаналитика… Я просто хочу удостовериться, что со мной все в порядке.
        Отправляясь с визитом ко Льву Бармину, Лара твердо верила, что с ней все в порядке, и медицинское светило, немного поболтав с ней, успокоит ее, сказав, чтобы она продолжала ждать своего бывшего мужа. Да, да, он непременно посоветует ей что-нибудь в таком духе: «Вы не переживайте, милочка, он непременно вернется… Только терпение, совсем немного терпения!»
        - Что ж, приятно с вами познакомиться, - сказал Бармин при встрече, с восторгом и удивлением разглядывая Лару. Он был ровно на голову ниже ее. - Я ведь о вас давно знаю, еще с прошлого лета. Когда был жив Федор Максимович Терещенко…
        - Да, я в курсе, - наклонила Лара голову. - Мой муж мне рассказывал. Я, кстати, живу рядом с женщиной, которая погубила этого прекрасного человека…
        - Да погодите, душегубцев мы потом обсудим! Меня, кстати, тоже в этом до сих пор обвиняют… А сейчас лучше расскажите о себе.
        - Зачем? Ах да, так же полагается…
        Лара села напротив него в удобное мягкое кресло, слегка напоминающее лежанку. Когда-то раньше в нем сидел Терещенко и вместе с Барминым пытался разгадать тайну своего бытия… Интересно, кто еще из этого круга окажется на этом месте? Из этого заколдованного круга…
        Лара привыкла делать все легко и быстро - так же легко, быстро и вместе с тем обстоятельно она рассказала Бармину свою жизнь, припоминая все ключевые моменты. Похоже, тот был очень доволен рассказом, лишь изредка задавал вопросы. Изломанный характер Анны Георгиевны, странная смерть отца, другие мужья матери, орава кошек, ничем не примечательное детство, выбор профессии, замужество, расставание, новая любовь, тоска по прошлому… Лара в общих чертах нарисовала характеры тех людей, которые ее окружали когда-либо.
        - Что вас беспокоит? Вы отдаете себе отчет?
        - Да, - серьезно ответила Лара. - Меня беспокоят мои нервы. Мне надо успокоиться… Помогите мне, доктор. Пропишите мне лекарство.
        - Ах, лекарство… Тут я не могу вам помочь, к сожалению. Это не мой профиль, - мягко сказал Лева Бармин и повернул голову, демонстрируя свой внушительный нос, на котором сидели круглые очки. - Я не выписываю рецептов.
        - Но мой муж мне говорил…
        - Я хорошо помню Костю, он замечательный парень, но, к сожалению, я лечу только словом. Я психотерапевт. Возможно, вам стоит обратиться к другим специалистам. Они выпишут рецепт, может быть, посоветуют лечь в клинику неврозов. Вообще, я не занимаюсь медикаментозными способами лечения…
        - Что за чушь! - мгновенно вскипела Лара. - Я не так выразилась… Лекарство - в переносном смысле. Объясните мне…
        - Что? - кротко спросил Лева.
        - Почему у меня тоска? Эта ужасная, нестерпимая тоска, от которой мне никуда не спрятаться…
        - Вы все еще любите своего бывшего мужа?
        - Да. И очень хочу, чтобы он ко мне вернулся.
        - А если этого не произойдет? - испытующе спросил он.
        Он хотел вернуть Лару в реальную жизнь, чтобы она сама для себя сделала какие-то выводы - потому что видел перед собой женщину, которая на самом деле существовала во власти своих иллюзий.
        - Почему вы так думаете? - шепотом спросила она.
        - Я, конечно, могу ошибаться, но из вашего рассказа следует, что вы относились к Игорю - я правильно назвал бывшего мужа? - не как к мужчине, а скорее как к ребенку, который требует непрерывной опеки, постоянных забот…
        - Разве это плохо? Разве не все мужчины мечтают об этом? - задумчиво спросила Лара. - Я, по сути, идеальная жена…
        Лара произнесла слова, в которых была уверена абсолютно. Странно, что доктор не знает такой простой вещи.
        - Муж-мальчик, муж-слуга… - с грустной иронией произнес Бармин. - Ужасное заблуждение. Вы знаете, Лариса, в этом кресле сидело столько женщин, которые, рыдая, сообщали мне, что отдали мужу всю жизнь, свою молодость и красоту, ухаживали за ним, словно за тяжелобольным, а он, гад, взял да и ушел к другой. Есть, конечно, инфантильные субъекты, которые требуют к себе постоянного внимания, но их мало. Даже ребенок, вырастая, говорит - «я сам». Ваш муж уже вырос, Лариса, он хочет равных партнерских отношений.
        - Я не из тех жалких феминисток! - быстро прервала его она. - Впрочем, я поняла вас. Я сумею перестроиться. Все. С этих пор никакой опеки, никаких напоминаний…
        - Если только он вернется к вам, - мягко напомнил Бармин. - Но не бросайтесь из крайности в крайность - это тоже нехорошо. Главное, усвойте для себя в отношениях с другими мужчинами…
        - С другими! - возмутилась Лара. - Только он, только он…
        - А тот человек, с которым вы сейчас живете? Милейший Костя? Мне кажется, он вас очень любит…
        - Нет! - с тоской зажала уши она. - Не говорите мне про Костю! Я живу с ним постольку-поскольку, совсем одной тоже как-то неудобно… Игорь не может ревновать меня к Косте!
        - Кстати, не сбрасывайте со счетов и вашу соседку, Елену. Вы ведь сказали, кажется, что она ждет ребенка от Игоря?
        - Ну и что? - пожала плечами Лара. - Я вовсе не уверена, что она вообще способна к материнству…
        - Разве? Первый раз такое слышу!
        - К черту! Она родит мутанта, и Игорь будет несчастен с ней…
        - Лариса, - успокаивающе наклонился к ней Бармин. - Успокойтесь. Вы придумываете будущее. События нельзя предугадать! Почему - мутанта? У нее есть какие-то генетические отклонения или еще что-то?
        Лара вдруг тихо заплакала. В словах доктора была правда, но она всей душой протестовала против этой правды.
        - Она чудовище! - сквозь зубы пробормотала она. - Это я ему должна была родить ребенка.
        - Жизнь часто складывается не так, как мы хотели.
        - Говорят, она нарисовала нечто ужасное, - почти не слушая Леву, произнесла сквозь зубы Лара. - Вы слышали про ту картину, которую она нарисовала для Терещенко?
        - Посмотрите на стену, - указал рукой Бармин. - Видите?
        Лара вздрогнула.
        - Это… она?
        - Да. Вдова Федора Максимовича отослала ее мне, хотя, мне думается, картину можно было вернуть художнице. Но почему именно мне - особый разговор… Что вы видите?
        - Я вижу ребенка, - слезы потоком хлынули из ее глаз, но Лара не замечала их. - Я вижу ребенка. Он плачет. Ему, наверное, холодно…
        - Терещенко углядел в картине символ любви - Купидона. Потом, когда все неприятности сложились одно к одному, он решил, что здесь изображен ангел смерти. Вы зациклены на материнстве и видите плачущего младенца. А я утверждаю, что это безобидный рисунок, в котором нет никакого смысла. Просто каждый видит в нем то, что хочет. К несчастью, я не сумел вовремя понять его правильно.
        - Ему уже нельзя было помочь? - вдруг спросила Лара.
        - Кому? Федору Максимовичу? Можно. Только ему надо было не ко мне идти, а к кардиологу.
        - Да-да! - кивнула Лара. - Мужчинам надо очень беречься в таком возрасте, он критический… Сердце. Я боюсь за Игоря - Елена доконает его, рано или поздно.
        - Лариса! - предостерегающе поднял руку Бармин.
        - Да, я помню, но я не могу… Доктор! - вдруг шепотом сказала она. - Меня все мучает одна мысль… Вы не могли бы мне объяснить, отчего я бросила его? Ведь какое-то время я даже думать о нем не могла!
        - Вашего бывшего мужа?
        - Да, да… Что за блажь на меня нашла? Костя, конечно, очень хороший человек, но я не должна была бросать Игоря!
        - Мне кажется, этому можно найти объяснение. Вы устали в какой-то момент - душевно и физически.
        - Да, да… И еще моя мать! Она столько раз твердила, что я должна бросить Игоря… Она во всем виновата!
        - Прошу вас, не ищите виноватых, да и сами себя ни в чем не вините. Просто - так получилось. И ваша задача сейчас - успокоиться и найти душевное равновесие. Если нельзя изменить окружающий мир, то можно кое-что изменить в себе…
        - Погодите! - вдруг встрепенулась Лара. - Я понимаю, это глупо - но вы не поможете вернуть мужа? Или мне стоит пойти в какой-нибудь оккультный салон, как вы думаете?
        - Попробуйте, если у вас есть лишние деньги. Может быть, обращение к магии принесет вам некое душевное успокоение. Но вряд ли Игорь вернется…
        - Я знаю… я сама не верю этим шарлатанам. Но, как говорится, утопающий хватается за соломинку.
        Бармин протянул ей стакан с водой, но Лара не донесла его до рта, расплескала на ковер.
        - Вы не сможете мне помочь, - с сожалением сказала она, ставя стакан на стол. - Мне никто не сможет помочь.
        - Как вы относитесь к гипнозу?
        - Что? Ах, я поняла вас - вы хотите, чтобы я разлюбила Игоря. Нет, я не хочу. Пускай мне невыносимо тяжело, я все равно буду любить его. И у нас все будет хорошо…

* * *
        Она ничуть не солгала Бармину, когда сказала, что у них с Игорем все будет хорошо. В самом деле, отказаться от него, отказаться от любви к нему было предательством, и Лара со свойственным ей фанатизмом решила добиться своего. Они снова будут вместе, они с Игорем заведут очаровательного беби, о котором столько мечтали и ради которого переехали в этот дурацкий новый дом, а на прошлое будут смотреть, как на тяжелый сон, который надо поскорее забыть. Надо только набраться терпения. Глупый доктор хотел помешать ей, хотел лишить ее главного - преданного и неистового поклонения собственному мужу.
        Десять минут до электрички, потом двадцать минут на электричке, потом на метро с пересадкой… Костя каждый раз пытался подвезти Лару на машине, но Лара каждый раз отказывалась, приводя в оправдание какие-то невероятные аргументы. Ну не могла же она, в самом деле, на виду у всего дома (а что, если и Игорь смотрит в окно!) ездить рядом с этим жалким человеком. Все, в том числе и Игорь, подумают, что у них с Костей все хорошо, и она уже не ждет своего бывшего мужа. А это не так! Да, они продолжают сосуществовать с Костей под одной крышей, но исключительно потому, что совсем одной как-то неудобно…
        - У вас опять, наверное, холодные руки? - с фальшивой улыбкой спросила Сидорова, постоянная клиентка, когда Лара укутывала ее в специальную накидку, чтобы не попортить костюм. - Ах, не прикасайтесь к шее, мне щекотно!
        Лара мысленно пожелала ей всех бед.
        - Что сегодня? - спросила она, стараясь удержать на лице приветливую улыбку.
        - Как обычно. Чтобы сверху локоны, а на висках завитушки а-ля Кармен. И не жалейте геля, пены, воска - что вы там используете… Мы с Додиком идем сегодня в Большой театр, прическа не должна развалиться, потому что я буду хлопать, много хлопать… Ах, я обожаю балет! Там один мальчик, такой смугленький, с восточной фамилией, будет танцевать главную партию, я его обожаю… Додик меня страшно ревнует, в прошлый раз даже устроил небольшой скандал… Ай, вы меня просто заморозили!
        Клиентка трещала не умолкая, и Лара была даже рада этому, потому что не могла поддержать беседу - и балет, и смугленький танцор, поклонницей которого являлась постоянная клиентка Сидорова, были ей глубоко безразличны. «Какая мерзкая баба, - рассеянно подумала она. - И как Додик ее терпит? Кажется, он даже не муж ей, а то, что называется сейчас «спонсором». Добровольно спонсировать такое чудовище? Надо же - опять а-ля Кармен ей сооружай! Опять тонна пены для укладки, тонна лака… Нелепо и совсем несовременно. Если б Сидорова принимала чужие советы, я бы ей посоветовала обриться наголо…»
        - Милочка, вы меня слушаете? Дайте-ка мне тот журнал, там на обложке написано, что сексопатолог дает рекомендации для женщин.

«…И зачем ей эти рекомендации? Все равно Додик ее бросит рано ли поздно… Мерзкая баба».
        Лара осторожно вымыла волосы клиентки, кстати, довольно густые и длинные, втерла в них специальное защитное средство (привезли по прямой поставке из Франции), затем от души наложила пены для укладки (той же известной и ужасно дорогой фирмы), потом взялась за расческу.
        - Осторожнее, не дергайте, а то я от вас уйду совсем лысой! Нет, вы посмотрите, что этот дурак пишет… - И Сидорова принялась вслух критически обсуждать статью в журнале.
        Лара теперь ее уже совсем не слушала. Она собрала волосы клиентки в кулак у самого затылка и взглянула на отражение мерзкой бабы. Та читала вслух и злорадно хихикала. Незаметным движением Лара взяла с бокового столика ножницы, сжала волосы в кулаке посильнее… Сидорова даже не почувствовала, как ее напомаженные локоны падают на пол сзади.
        - Что это? - вдруг спросила она, отрывая глаза от страницы. - Что вы там ножницами щелкаете? Я, кажется, не просила… О господи!
        Лара разжала кулак и отступила на шаг назад. Коротенькие лохматые прядки окружили лицо клиентки задорным венчиком. Если еще немного поработать, она на человека станет похожа…
        - Что это?! - с ужасом прошептала Сидорова, таращась на свое отражение. - Что вы наделали! Зачем вы отстригли мои волосы?
        Она говорила негромко, словно что-то перетянуло ей горло, но, странным образом, все ее услышали. Парикмахерши за соседними креслами замерли, другие клиентки открыли рты и схватились за свои собственные головы, из коридора вынырнул Вадик с голым торсом, весь вспотевший - наверное, только что разминал какую-нибудь жирную идиотку.
        - Мои волосы… - печально пробормотала Сидорова. - Додик не любит, когда коротко… Мои шикарные волосы!
        - Лара, что с тобой? - кто-то из коллег спросил ее - она не поняла, кто, только затрясла головой. - Зачем ты это сделала?
        Моментально из воздуха материализовалась мадам Носкова и так же моментально оценила ситуацию. Прижав к груди пухлые ручки, стянутые многочисленными золотыми кольцами и браслетами, она решительно произнесла:
        - Лара, ты уволена, а вам, Нелли Петровна, предлагаю бесплатное наращивание волос, никто и не догадается… Плюс компенсация за моральный ущерб - сколько скажете…
        - Наращивание. Срочно наращивание! - просипела клиентка, держась за голову.
        А Лара не сразу вспомнила, что привереду Сидорову зовут Нелли Петровной.
        - Лариса, пройдите пока ко мне в кабинет, - без всякого выражения произнесла мадам Носкова.
        Лара молча под удивленными взглядами других мастеров прошла в уютный хрустальный зальчик с фонтаном, в котором располагался хозяйский трон. Носкова появилась минут через десять, достала из сейфа Ларину трудовую книжку.
        - Все. Уходите, - сказала она.
        - Эта женщина… - начала было Лара, но Носкова тут же перебила ее:
        - Не важно, из-за чего вы совершили такой поступок. Уходите. Миша!
        Появился чернобровый краснощекий охранник.
        - Миша, проводите девушку до выхода. Только по служебной лестнице, с заднего входа… Не хватало еще афишировать… - она перевела дыхание.
        - Хорошо, - флегматично кивнул Миша и подхватил Лару под локоток. Хватка его была мягкой и в то же время железной. Лара растерянно обернулась.
        - Вы меня просто убили, - произнесла мадам Носкова на прощание. - Моему салону придется восстанавливать репутацию не один год. Так изуродовать клиентку! А мне еще внуков надо кормить…

«При чем тут внуки?» - хотела было спросить Лара, но сама не заметила, как оказалась уже на улице, с небрежно наброшенной шубкой на плечах, с сумочкой в руках. Правда, в ее столе оставались еще кое-какие личные вещи, но это такие мелочи…
        Больше всего ее поразило то, что никто не кричал и не ругался, что мадам Носкова так спокойно выпроводила ее. Возможно, если б окружающие вопили и возмущались, Лара быстрее пришла в себя, а так все произошедшее показалось ей странным сном.
        Весь задний двор за салоном был завален пушистым белым снегом, и ранние зимние сумерки уже легли сиреневыми тенями на сугробы.
        - Надо идти, - задумчиво произнесла Лара, поймав на ладонь пару снежинок.
        Вечером, когда пришел Костя, она ничего ему не сказала, лишь одним движением приказала ему выйти из ее комнаты. «Нам надо расстаться, - подумала она. - И еще… Надо еще что-то сделать!»
        То, что она освободилась наконец от этой глупой работы, даже обрадовало ее на следующее утро. Она встала, бесцельно прошлась по неприбранной квартире, выпила из-под крана на кухне холодной воды. За одной из дверей храпел Костя - судя по всему, спешить на работу ему тоже было не надо. В воздухе витали алкогольные пары.

«Напился вечером, - сердито подумала она. - Кажется, совсем последнее дело, когда пьешь в одиночку… Хоть бы Редникова вчера к себе позвал!»
        Она села в кресло и задумалась уже основательно…

* * *
        Этот сюжет привлекал ее уже давно - зима, но большой кусок земли отогрет проходящей снизу теплоцентралью, из рыхлого чернозема пробивается тонкая зеленая травка. Елена извела несколько листов бумаги, но рисунок почему-то не получался - слишком тенденциозно, игра на контрастах так и бросалась в глаза. Даже некое занудно-оптимистическое морализаторство во всем этом было…
        Отрывисто тренькнул звонок, и она немного удивилась - неужели Игорь так рано?
        - Лара? - безмятежно улыбнулась Елена, когда открыла дверь. - Что-нибудь случилось? Ты проходи…
        Елена как-то забыла о существовании этой женщины - да, она помнила, что та жила совсем рядом, но все как-то не получалось увидеть ее. Да и зачем ей видеть Лару?
        - Случилось? - рассеянно спросила соседка, оглядываясь по сторонам. - Да. Впрочем, нет… Ты одна?
        - Да.
        - Я бы хотела с тобой поговорить. Просто поговорить…
        Елена смотрела на нее во все глаза, не переставая удивляться, - эта женщина была настолько красива, что ее красота даже пугала. Черные волосы, черные глаза, черный брючный костюм, алые губы и бледное, иссиня-белое лицо. Так, наверное, выглядели роковые красавицы начала прошлого века.
        - Ты смеешься? - строго спросила Лара.
        - Вспомнила кое-что… Нет-нет, к тебе не относится, - спохватилась Елена. - У меня в последнее время одна идея, я только о ней и думаю, поэтому не обращай внимания…
        - У меня тоже есть идея, - холодно и отстраненно произнесла Лара. - Поговорим?
        - Обязательно. Но не сейчас… Позже. Скоро стемнеет, а мне надо на натуру. Впрочем, если ты не против, мы можем пойти вместе, по дороге и поговорим.
        - Хорошо. Я сейчас оденусь, - так же отстраненно кивнула Лара. - А это что? - Она указала на разбросанные по полу рисунки.
        - А ерунда… наброски. Не получилось.
        - Как интересно… - снизошла Лара до проявления внимания к творчеству своей соседки. - Кажется, что-то знакомое.
        - Так и есть. Это пустырь за лесом…
        - Знаю. Там вечно открытый колодец, - задумчиво произнесла Лара, вертя перед собой рисунок. - И куда только коммунальные службы смотрят? Говорят, в него уже пара собак прямо при хозяевах свалились. Даже писали коллективную жалобу…
        - Да-да, я именно это место и собираюсь нарисовать.
        - Странный сюжет! Можно, я возьму себе наброски, которые ты считаешь неудачными?
        - Да ради бога…
        Лара вдруг хихикнула, вертя в руках шершавый лист ватмана:
        - Говорят, твои рисунки опасны? Какая-то мистика, да? Вот Федор Максимович Терещенко…
        - Не надо, а? - мрачно попросила Елена. - Мне его так жаль, ты просто не представляешь…
        - Ладно, пойду оденусь. Кстати, - Лара на пороге оглянулась, - совсем незаметно.
        - Что? Ах да - еще рано… Но мне вчера показалось, что он зашевелился. - Лицо Елены словно осветилось, она положила руку на живот и замерла, прислушиваясь к своим ощущениям.
        - Ладно, пойду оденусь.
        Посмеиваясь, Лара ушла, держа рисунок в руках. Какие-то новые мысли завертелись у нее в голове, и причиной тому был изображенный на листе пустырь с рыхлой черной землей…
        А Елена спустя несколько минут провела рукой по лицу и стала складывать карандаши.

* * *
        Елена с Ларой встретились внизу через десять минут. Только что прошел снег и стояла удивительная, чистая тишина. Улицы были почти пусты - обеденный перерыв давно закончился, а до конца рабочего дня было еще далеко, лишь дети играли в снежки возле дома.
        - Ну что, пойдем? - рассеянно сказала Елена, держа в руках холщовый мешок со сложенным мольбертом. - Мне даже любопытно… Так о чем ты хотела со мной поговорить?
        - Погоди… я не люблю, когда вот так сразу, быка за рога… - поморщилась Лара.
        Она искоса разглядывала свою соперницу, когда они брели по заваленной снегом дороге, и сердце ее медленно наполнялось отчаянием и неприязнью. Елена была похожа на маленькое облако в своей пушистой светло-серой шубке из песца, укутанная в легкий и очень теплый шерстяной платок тоже светло-серого цвета. Синие глаза, завитки пепельных волос, выбившихся на лоб, светлое безмятежное личико… Вдруг на какое-то мгновение Лара увидела соперницу глазами Игоря и поняла, чем та его так привлекает. И чего с ней так носился Терещенко…
        - Так тихо… У меня даже уши заложило! - подняла Елена свое спокойное личико, зажмурилась на пронзительно-светлое, без солнца, небо.
        - Я все хотела тебя спросить… - задумчиво начала Лара. - Чисто женское любопытство, знаешь… Ты не жалеешь о том, что сошлась с моим мужем?
        - С твоим бывшим мужем, - спокойно поправила Елена. - Нет.
        Ответ был короток и лаконичен до бесстыдства, похоже, она даже не думала, отвечая на вопрос.
        - Как же так? - пожала плечами Лара, изображая удивление. - Вы же с ним разные люди!
        - В каком смысле?
        - В каком? Да ты все прекрасно понимаешь - ты художница, человек творческий, вся, можно сказать, в полете, а он… он обычный молодой человек. Загляни в любую фирму, в любой офис - там тысячи таких же молодых людей, делающих карьеру, - менеджеров, экономистов, бухгалтеров, всяких специалистов в белых рубашках и с электронной записной книжкой в кармане, в которой весь день расписан по минуткам. Это так занудно!
        - Ты считаешь, что я должна жить с художником? - строго спросила Елена.
        - Ну… необязательно. Есть еще скульпторы, писатели, режиссеры, журналисты… Творческая интеллигенция, словом.
        Неожиданно Елена расхохоталась:
        - А ты их видела? Ты хотя бы Редникова вспомни, ведь тебе уже наверняка приходилось с этим творческим интеллигентом сталкиваться. Ой, уморила… - Елена смеялась совершенно беззлобно, но ее смех разрывал Ларино сердце на части. Эта девушка в песцовой шубке была столь несерьезна, что любой разговор с ней казался бесполезен.
        - А… а Костя? Чем плох был для тебя Костя? - возмутилась Лара.
        - Лара, Лара! - замахала руками Елена, чуть не уронив мольберт. - К чему об этом говорить?…
        - Нет, ты скажи, чем был плох Костя?
        - Ничем, - легко согласилась Елена. - Но… но почему-то не получилось. Зато ведь ты любишь Костю? - наивно спросила она.

«Сейчас или никогда!» - мелькнуло в голове у Лары.
        - Н-нет… - произнесла она с усилием.
        - Боже мой, я, кажется, поняла, к чему ты завела этот разговор! - взволнованно произнесла Елена. Они шли уже по лесной тропинке. Мимо промчались лыжники, чередой прокатились трое мамаш с колясками, одна из них поздоровалась с Ларой.
        - Гуляете? - с улыбкой спросила женщина.
        - Гуляем! - постаралась задорно ответить Лара, с трудом припоминая, что это, кажется, какая-то знакомая из соседнего дома. - Что ты поняла? - обратилась она опять к Елене.
        - Ты хотела поговорить о Косте, да? Вы, наверное, поссорились… Ничего страшного, Костя - немного безалаберный, но на это не стоит обращать внимание…
        Лара шла с ней рядом и смотрела на Елену во все глаза. Было совсем не холодно, но по спине Лары пробежал озноб. Состояние ее было таким же неопределенным, как накануне днем, когда ее выгнали с работы, но она уже точно знала, что ей надо делать. Другого выхода не было, потому что эта женщина рядом - с ее кудрями, легкомыслием, с ее огромными синими глазами - мешала ей.
        Лесная тропинка кончилась, за голыми черными деревьями бескрайним полем расстилался пустырь. Прохожих уже не было видно. Вдруг из-за поворота вынырнула неуклюжая фигура в спортивной куртке, рядом бежал рыжий спаниель… Это была очередная знакомая, с которой приходилось сталкиваться возле дома, единственная на зимней тропе. Лара неожиданно возликовала - план постепенно складывался у нее в голове, и в ней пробудилась какая-то дьявольская хитрость. Рисунок! Ну не настоящая ли мистика? Только на сей раз Елена нарисовала свою судьбу…
        - Добрый день! - кивнула знакомая.
        - Добрый… - приветливо ответила Лара. - Снегу сегодня навалило! Даже дороги не видно… Может быть, вернемся? - обратилась она к Елене, уже зная ответ.
        - Нет, - покачала та головой.
        Тетка со спаниелем прошла мимо, но Лара знала, что краем уха та должна была услышать и ее вопрос, и ответ Елены, должна была запомнить, как две девушки шли мимо, оживленно и непринужденно беседуя, со вполне счастливыми безмятежными лицами. Снегу было очень много - он слепил глаза, заставлял щуриться, не глядеть на дорогу… Впереди пустырь. Обыкновенная, нелепая случайность! Тетку потом найдут и спросят - Лара подскажет, кого надо искать, кто бы еще подтвердил…
        Лара засмеялась заливисто, весело, чтобы и смех ее долетел до ушей удаляющейся хозяйки спаниеля.
        - Так вы поссорились? - с удивлением взглянув на свою спутницу, спросила Елена.
        - Да, - быстро ответила Лара, окончательно решив, что с Еленой бесполезно говорить. Бесполезно просить ее оставить Игоря. - Ты не расскажешь, как надо вести себя с Костей в конфликтных ситуациях?
        - Мне трудно советовать, я никогда с ним не конфликтовала. Просто не обращала внимания…
        Прикрывшись ладошкой, Елена сладко зевнула, но потом, сделав над собой усилие, принялась пространно рассуждать на тему семейных конфликтов. Лара видела, что той было бесконечно скучно, что она жила только этим снежным днем, не думая и одновременно думая только о нем - об Игоре…

«Конечно, могут придраться, что мы соперницы, предположить, что мы ревновали к бывшим мужьям, но и тут любой подтвердит, что мы никогда не ссорились, и вообще все было тихо и полюбовно. Мы так весело болтали, мы смеялись! А то, что произошло… то, что произойдет сейчас, - просто нелепая случайность».
        Неровную, всю в белых холмах поверхность пустыря перерезала черная лента теплотрассы. А вот и колодец… Он находится слишком далеко от жилья, чтобы городские службы всерьез им занялись. Пока еще не произошло ничего серьезного… Пока! А потом найдут виноватых, напишут в газету, покажут в вечернем эфире, полетят головы у местных властей…
        - Не слишком приятное место, - криво улыбнулась Лара. Вокруг не было ни души, и снежные холмы - под снегом лежал строительный мусор - скрывали их с Еленой.
        - Да? Возможно… - пожала плечами Елена, устанавливая мольберт. - Хорошо, что ты со мной пошла. Игорь не любит, когда я одна шатаюсь по всяким задворкам…
        Лара на миг закрыла глаза и представила тропический сад с яркими цветами. Они поедут туда с Игорем, и вот тогда-то она будет по-настоящему счастлива.
        - Я закурю? Я встану вот здесь, сзади, чтобы дым на тебя не летел… - Лара лихорадочно зашарила в маленькой черной сумочке, ища сигареты, ледяные руки ничего не чувствовали.
        - Пожалуйста… - великодушно сказала Елена, проводя на белой бумаге жирную линию.

«И та знакомая с коляской, и тетка со спаниелем… Все скажут, что мы шли, весело болтая, и не думали ссориться. Просто нелепая случайность…» Лара глубоко втянула в себя горький сигаретный дым, и вдруг на какое-то мгновение поверила в то, что грядущее происшествие произойдет не по ее вине. Ведь бывает так, что человек иногда предчувствует будущее, вот и она, Лара, случайно узнала о том, что должно сейчас произойти. Даже больше того - она пыталась отговорить, спасти Елену, пойти обратно - но та не согласилась, посему можно сделать вывод, что Лара не виновата ни в чем, а причиной всему глупое легкомыслие самоуверенной художницы… А уж то, что Елена была чересчур легкомысленна и самоуверенна, любой подтвердит!
        - У тебя голова не кружится? - спросила Лара неожиданно охрипшим голосом.
        - Нет… С чего бы ей кружиться? - пожала плечами Елена, не оборачиваясь.
        Из-за ее плеча Лара увидела, как на бумаге появляется черный зев открытого колодца. Он был слишком страшен и заметен, только глупый заигравшийся щенок да пьяный в темноте мог туда свалиться. И сумасшедшая беременная художница, у которой внезапно закружилась голова. Спрашивается, ну чего ее сюда принесло?!
        - Иногда такое происходит… - не слыша себя, сказала Лара. Потом спохватилась - надо вести себя естественнее. - Почему ты рисуешь такие странные картины?
        - Странные? Мне кажется, что нет. В мире есть вещи гораздо более странные. А ты знаешь, - Елена вдруг оживилась, зачиркала карандашом быстрее, - я сама не понимаю, почему я это рисую. Я просто чувствую, что именно это я должна сейчас нарисовать - и все. Именно это и ничего другого… Бедный Федор Максимович! Я больше ни для кого, никогда не буду рисовать по заказу!

«Ага, вспомнила! - злорадно подумала Лара. - Загубила человека, а теперь жалеет.
«Никогда» - это ты точно сказала. В сущности, я сейчас сделаю очень доброе дело… Я спасу от нее других людей, я спасу Игоря!»
        От мольберта до колодца было шагов пять. Лара прищурилась, точнее оценивая расстояние. Или три? Все равно многовато. Не перелетит же она туда по воздуху?
        - Что же ты будешь рисовать? - не думая, только лишь для поддержания разговора, спросила Лара.
        - Я же говорю - не знаю! А вот раньше… Раньше, когда я была еще маленькой девочкой, я рисовала цветы. Много… Такие яркие. Разные. Мой учитель, Семен Львович, говорил, что мне очень удаются натюрморты. Знаешь, что такое натюрморт, буквально? Это мертвая природа. Странное, парадоксальное сочетание слов… Знаешь, я никогда и никому не говорила, но тебе хочу сказать, именно сейчас… - Она болтала и болтала, не оглядываясь, водя карандашом по бумаге, а Лара почти не слушала ее. Что-то про детство, про какого-то инвалида, дядю Гришу, про карие глаза, про руки, которые тянутся с утра, чтобы заключить кого-то в объятия…
        Про руки и объятия особенно Лара уж совсем не желала слушать - эта пигалица не смела распространяться о том, как она тянет свои лапки к ее обожаемому Игорю! Лара напряглась, буравя взглядом спину своей соперницы. Почему-то ей казалось, что под ее взглядом та скользнет к колодцу и вниз головой…
        Но Елена стояла и все болтала. «Не получается! - с отчаянием подумала Лара. - Неужели мне самой придется это сделать? Останутся же какие-то следы на земле, на снегу… по ним попытаются разгадать… Ах, не догадаются - я затопчу все, скажу, что бегала потом вокруг, вне себя от отчаяния… А что, если с ней ничего не случится? Я ведь даже не знаю, глубок ли колодец!»
        Лара закурила другую сигарету и уже хотела подойти к черному провалу, чтобы заглянуть в него. «Но у меня не будет другого шанса! Только теперь и сейчас, потом уже сложно будет придумать, да и решиться… Нет, решимости у меня хватит, ведь чем дальше, тем сильнее она перетягивает к себе Игоря. А если она не умрет? Ну и пусть, но уж ребенка-то точно потеряет, а если она его потеряет, то Игорь ко мне вернется. Обязательно вернется, ведь ребенок связывает его по рукам и ногам. А когда он будет свободен от обязательств… Ах, милый мальчик, такой честный, такой упрямый! - Лара едва не застонала вслух от нежности, разрывающей ей сердце. - Она потеряет ребенка, но не умрет… и скажет, что это я ее толкнула. А я скажу, что это ей показалось, ведь в ее положении… И сколько прохожих нас видело, и все подтвердят, что мы весело болтали, и в моем лице совсем не было злобы…»
        - А ты что думаешь об этом? - вдруг спросила Елена.
        - Я? - спохватилась Лара. - Мне кажется, что в воздухе уже пахнет весной. Такой сладкий запах… Зеленью и еще чем-то пахнет. Совсем как там, куда мы ездили с Игорем осенью…
        - Ты хочешь сказать - с Костей?
        - Нет, с Игорем.
        Плечи у Лары напряглись, она отбросила сигарету далеко в сторону. «Сейчас или никогда». Она сделала шаг вперед, по направлению к сопернице, но Елена вдруг оглянулась и посмотрела ей прямо в глаза. Так странно, холодно посмотрела…

«Сейчас или никогда! - Лара стала медленно поднимать руки, чтобы толкнуть Елену. - Я легко с ней справлюсь… Я сильнее!»
        - Кто-то идет, - сказала Елена, и Лара заметила, что она уже не в глаза ей смотрит, а куда-то вдаль, за ее спину.
        - Кто? - шепотом спросила Лара, медленно поворачивая голову.

* * *
        - Прервалась связь времен и поколений… - пробормотал Костя, оглядываясь по сторонам. - Ты знаешь, брат, мне в последнее время какие-то цитаты в голову лезут к месту и не к месту. И все больше из Шекспира… Что бы это значило? Вот давеча проснулся и сразу же подумал - нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте. И к чему… Лары нет?
        - Лары? - переспросил Игорь. - Почему ты думаешь, что она должна быть у нас?
        - Она заходила сегодня к Елене. Куда-то они собирались… Значит, она еще не вернулась.
        - У нас пиво есть в холодильнике, - вдруг вспомнил Игорь. - Мне кажется, тебе не помешает. Шекспир - это, конечно, хорошо, но когда так привязывается… У вас вчера были гости?
        - Гости? О, нет… Я был один. Она не хотела меня видеть, закрылась в своей комнате, пожелала, чтобы бог послал ей терпения. Гильдестерн и Розенкранц мертвы… Сейчас не утро, но пиво было бы кстати.
        Руки у Кости дрожали, когда он перебирал машинально какие-то вещи на журнальном столике в прихожей у Игоря, и вид у Кости был откровенно нездоровый - помятое, опухшее лицо, пожелтевшие белки глаз.
        - Неладно что-то в датском королевстве… - сочувственно произнес Игорь. - Погоди, я тебе сейчас пивка освежающего… Ты что, только что встал? - крикнул он, залезая в холодильник. - Так что ты говорил - куда они собирались?
        - Мерси… Нет, я не в курсе. Лара ушла, потом пришла… Сказала, что они пошли куда-то вместе. На натуру, что ли… - с усталым пренебрежением произнес он, принимая в руки бутылку, поднес ее к губам. - Да, очень освежает…
        - Странно, - медленно сказал Игорь. - Это в первый раз такое. Лара недолюбливает Елену…
        - Разве? - Костя сделал несколько больших глотков и отставил пустую бутылку. - Я что-то не замечал.
        - Да, она ее недолюбливает. В последний раз, когда мы с Ларой говорили… Правда, это было очень давно… Но что могло измениться?
        - Ладно, не бери в голову. Эти бабы, они вечно то поссорятся, то помирятся, их не поймешь. Зачем я сказал - «бабы»? Лара - она не баба, она дивная женщина… Господи, если б ты знал, как я люблю ее, но это все слова, ей не объяснить! Вот ты представь, брат, - у меня в груди сердце, и оно полностью принадлежит ей…
        - Ты погоди! - перебил его Игорь. - Ты точно не помнишь, куда они пошли?
        - Да я тебе говорю… А это что такое? - Костя стал перебирать стопку листов, лежавшую на журнальном столике.
        - Рисунок Елены.
        - Елена подарила Ларе свой рисунок.
        - Да? И они отправились на натуру… - задумчиво пробормотал Игорь, взял один из набросков, лежавших на столе. - Елена говорила, что один из сюжетов никак ей не удается.
        - Мне никогда не нравилось, что делала Елена, - вдруг с тоской, но агрессивно произнес Костя. - Я ее не понимаю… Она чужая мне. Совсем чужая!
        Холодный, примятый снег перерезала черная полоса земля, и черный колодец был нарисован в углу… В какой-то момент Игорь даже почувствовал, как теплое сырое дыхание открытой голой земли ударило ему в лицо. Он отодвинул рисунок со сложным чувством досады и нежности.
        - Это пустырь за лесом, - сказал он. - Они не туда отправились?
        - Откуда я знаю? - разозлился Костя. - Моей бывшей женушке могло прийти в голову что угодно, ее фантазии никогда не угадаешь… Это она позвала Лару с собой. Лара, Лара! Что же случилось такое? Почему ты так мучаешь меня? Ну что мне сделать, чтобы ты снова… - Костя неожиданно упал в кресло и заплакал, спрятав в огромных ладонях свое лицо.
        - Я сейчас вернусь, - пробормотал Игорь, снимая с вешалки куртку. - Я только посмотрю, там ли они, и вернусь…
        - Пиво еще есть? - хмуро спросил Костя, не разжимая ладоней.

…Сначала Игорь просто шел быстрым шагом, потом побежал. Потом обругал себя за глупые мысли и сбавил ход, но затем ему снова стало казаться, что нельзя было идти Елене к черному провалу, похожему на разрытую могилу.
        Снова посыпался с неба чистый сухой снег, и легкие сумерки уже накрыли лес, где-то в сбоку, далеко, лаяли собаки и смеялись дети, но это было совсем не в той стороне, где сейчас могла находиться Елена.
        Перед его мысленным взором проплыло лицо его бывшей жены, Лары, когда-то любимой, а теперь почти забытой. Он вспомнил, какое у той бледное лицо и как она обычно подводит губы ярко-алой, похожей на кровь, помадой. Черные, словно вороново крыло, волосы, вечно черная одежда. Сердце у него сжалось - он в первый раз вдруг представил, какие мысли должны быть у такой женщины. «А ведь я ее совсем не знаю! - мелькнуло у него в голове. - Мне казалось, что я ее знаю, но это не так… Зачем они вместе? Мне это совсем не нравится!»
        Ему было стыдно за свои мысли и глупые страхи, но он уже ничего не мог с собой поделать. И снова прибавил шаг…
        Лес кончился, и начался пустырь. Холмистое, пустое поле, покрытое белым снегом, которое перечеркивала дорожка никогда не замерзающей черной земли, - не самое лучшее место, куда могла отправиться его возлюбленная. Он хотел и одновременно боялся увидеть здесь Елену.
        И вдруг за одним из холмов он увидел их - два контрастных пятна, черное и светлое, похожее на светло-серое зимнее небо. Глазам стало странно горячо, будто он посмотрел на огонь, и вздох облегчения вырвался сквозь стиснутые зубы.
        - Ты здесь… - сказал он.
        Лара стояла позади Елены, вытянув вперед руки, словно хотела толкнуть ее.
«Толкнуть? Но зачем?» - не поверил Игорь, и опять ему стало нехорошо. Правда, в то же мгновение Елена обернулась, а Лара опустила руки и тоже обернулась. Картина неузнаваемо переменилась, и он снова себя укорил за глупые страхи.
        - Как ты нашел меня? - крикнула Елена еще издалека. Она улыбалась и качала головой, словно зная обо всем том, что творилось в его душе только что.
        - Не так уж и трудно было догадаться! - запыхавшись, произнес он, стоя уже рядом. - Я сейчас с Костей встретился… Господи, Елена, что за жуткое место! И этот колодец… Ты не боишься в него свалиться?
        - Нет, я же далеко от него. И потом, со мной Лара…
        - Так что из того? Нет, пойдем отсюда, мне здесь не нравится. Какое-то предчувствие…
        Игорь знал, что Елена не особенно любила, когда ее опекали вот так, но, к его удивлению, она сказала без всякого недовольства:
        - Предчувствие? Что ж, я сворачиваюсь.
        - Но если тебе так важно… - торопливо начал он.
        - Нет-нет! Честно говоря, мне этот пустырь уже надоел до смерти, я не хочу его больше рисовать. Если уж с самого начала не задалось…
        - Идем! - Он не сдержался и, совершенно забыв про свою бывшую жену, обнял Елену. - Я так рад, что нашел тебя!
        Елена быстро сложила мольберт, и только тогда Игорь прямо взглянул на Лару.
        - Лара, ты не… - и он тут же осекся. Перед ним была зловещая, тоскующая женщина, вся в черном, бледная, точно смерть. «Я ее совсем не знаю… - сердце у Игоря тоскливо сжалось. - И она меня ревнует. Точно, ревнует…» - Лара, что с тобой?
        - Голова болит… - Она отвернулась, заметив, что и Елена посмотрела на нее с любопытством. - Пошли, что ли?
        Они медленно, молча побрели по заснеженному полю. Игорь тащил холщовый мешок, в который Елена сложила свои рисовальные принадлежности, и старался не поворачивать голову в сторону Лары. «Она мне чужая. Совсем чужая… - повторил он Костины слова. - Что произошло? Может быть, мне все померещилось? Вот она стоит позади Елены и медленно протягивает руки…»
        Было еще не темно, когда они добрались до дома, но густые фиолетовые сумерки уже плотно окутывали землю, стало холодно и неуютно.
        - Я замерзла! - весело сказала Елена. - Я хочу горячего чаю… Ах, Игорь, как ты вовремя меня спас!
        Лара вздрогнула и поежилась.
        - Ты иди, Елена… Мне надо поговорить с Игорем.
        - Ладно, - легко согласилась та. - Надо, так надо.
        Она скрылась в подъезде, и Игорь первые несколько мгновений не мог оторвать глаз от захлопнувшейся за ее спиной двери.
        - Мы уедем, - внезапно сказал он. - В самое ближайшее время мы отсюда уедем.
        - Игорь! - с ужасом прошептала Лара. - Игорь! Что ж такое?! Неужели правда? Все кончено, да?
        - Зачем ты пошла за ней? Знаешь, это прозвучит наверняка глупо, но мне показалось, будто ты хочешь убить ее…
        - Пожалуйста! - умоляюще прошептала Лара и неожиданно обняла его, прижалась всем телом. - Я люблю тебя…
        Он молча отвел ее руки.
        - Я люблю тебя, - жалобно повторила Лара. - Давай все будет по-старому… Ты еще сердишься на меня? Давай все будет по-старому!
        Игорю вдруг стало жаль ее. Так жаль, что он на миг представил, что было бы, если б он вернулся к ней.
        - Нет, - покачал он головой.
        - Ты не можешь?
        - Нет! Я не хочу, - просто ответил Игорь.
        Лара беззвучно ахнула и замолчала, глядя на бывшего мужа широко открытыми черными глазами.
        - Тебя Костя ждет, - сказал тот, не зная, что еще сказать.
        Лара ничего не слышала.
        - Вернись… Прогони ее! Она плохая… - пролепетала она.
        - Лара…
        В призрачном вечернем свете ее лицо было уже не белым, а каким-то голубоватым.
        - Лара!
        Что-то странное творилось с ней. Она никак не могла поверить в то, что прежняя любовь ее мужа не вернется к ней. Его жестокие слова «не хочу» нестерпимо терзали ее.
        - Так же нельзя… Это несправедливо! - беспомощно произнесла она, обращаясь то ли к Игорю, то ли к темному зимнему небу, и вдруг стала падать на спину, прямо в высокий снег. Игорь отбросил холщовый мешок в сторону, попытался ее подхватить, поднять, но Лара словно падала в какую-то бездну, и ничто не могло остановить ее падение.
        - Господи, да что ж такое! - с отчаянием произнес он, пытаясь поймать ее руки, но Лара вырывалась и отталкивала его. Хуже всего было то, что она его и не видела, продолжая неподвижно, мрачно смотреть в небо.
        - Лара! - От подъезда уже мчался Костя, в тапочках на босу ногу, смешной и неуклюжий в широком домашнем свитере. Он оттолкнул Игоря, крикнув: - Я сам! - легко подхватил Лару и, несмотря на ее сопротивление, понес в дом.
        - Не трогай ее, - с раздражением произнес он, когда Игорь попытался что-то объяснить ему. - Это тебя не касается.
        В подъезде было тепло, ярким желтым светом горела лампа. «Она плачет!» - с отчаянием подумал Игорь, глядя на бьющуюся в руках у Кости Лару. Но то были не слезы на ее посиневшем, неподвижном лице. Это таял снег.
        - Она…
        - Иди к черту! Я же сказал - я сам! - с раздражением и злобой повторил Костя. Сейчас он был похож на разбойника - с отросшей на щеках щетиной, с угрожающим, недобрым взглядом. Он держал на руках Лару, словно добычу, и никому не собирался отдавать ее.

* * *
        - Ну что? - первым делом спросила Елена, открывая глаза. - Ты прости - я вчера уснула, так и не дождавшись тебя! Почему ты меня не разбудил?
        - Будить тебя? По-моему, это жестоко… И уже очень поздно было.
        - Ах, я сама не знаю, что со мной такое, отчего я такой соней стала…
        - Господи, не надо оправдываться! - с горячностью остановил ее Игорь. - Даже хорошо, что ты всего этого не видела.
        - Ее увезли, да? - вдруг с ужасом спросила Елена. - Сквозь сон я, кажется, слышала какие-то громкие голоса на лестничной площадке.
        - Это Костя, - печально кивнул Игорь. - Не хотел, чтобы Лару отвозили в больницу. Но ее все равно увезли.
        - Бедный, бедный… - Елена прижала ладони к щекам, хотела заплакать, но потом какая-то новая мысль отвлекла ее. - Неужели она сошла с ума?
        - Трудно сказать. Вчера доктор намекнул, что все мы немного сумасшедшие, и без серьезного обследования нельзя сказать что-то определенное. Психика не выдержала…
        - Психика не выдержала… Не выдержала чего?
        - Какая разница… - спокойно, пряча печаль, произнес Игорь. - Кажется, ее уволили с работы накануне. Да и Костя…
        - Что - Костя? Его пьянство было не причиной, а следствием…
        - Елена, Елена, нельзя так волноваться!
        - Можно! - с отчаянием произнесла она. - Ты все хочешь от меня скрыть, а я и так знаю - она до сих пор тебя любит!
        - Елена…
        - Да - любит! - крикнула она. - И все эти разговоры… «Ах, Игорь, останься, нам надо кое-что обсудить…» - передразнила Елена. - Она ведь просила тебя вернуться?
        - Да.
        На секунду в комнате повисла напряженная пауза, и Игорь даже подумал, что Елена оттолкнет его сейчас. Но она только сильнее прижалась к нему.
        - Ты, наверное, думаешь, что я буду ревновать? - вдруг сказала она, поднимая на него ослепительно-синие, прозрачные глаза. - Ну уж дудки! Я знаю, что ревновать не к чему! Ты любишь меня.
        - Это правда, - Игорь улыбнулся грустно. - Но мне так жаль ее. И в то же время я ее почему-то… почти ненавижу…
        - Молчи! - Елена прижала к его губам теплую ладошку. - Я не буду тебя изводить только потому, что тебе ее жаль!
        - Я люблю тебя… - произнес Игорь тихо, делая ударение на последнем слове. - И ужасно досадно, что не все могут быть счастливы.
        - А что Костя? Как он сейчас? - с живым любопытством спросила она.
        - Сейчас он хорошо. Спит. Врачи, которые увозили Лару, сделали ему успокоительный укол. Знаешь, я не узнаю его. Он таким не был.
        - Я тоже, - пожала плечами Елена. - Хотя предполагается, что я должна его хорошо знать.
        - Он любит Лару.
        - Да. Он ее по-настоящему любит. Возможно, в первый раз в жизни…
        - А она его - нет. Почему так? Ужасное несовпадение…
        - Ах, милый… - Елена вдруг сладко потянулась, словно забыв про все. - Мы не можем отвечать за все ошибки природы. Главное в другом.
        - Что - главное?
        - Не знаю. - Она ответила так мечтательно, так безмятежно, что он невольно рассмеялся, глядя на нее. - Вчера шел снег.
        - Это главное?
        - Да, вчера шел снег и, несмотря ни на что, был удивительный день. Я целый день думала о тебе. О всех нас. - Она положила руку себе на живот, еще небольшой, но уже круглый.
        - И что ты думала?
        - Так. Ничего… Просто думала. Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что если я умру сейчас, то умру абсолютно счастливой.
        И Елена замолчала, глядя на него неподвижными, потемневшими глазами, потом провела его рукой по своим губам…
        - Я сегодня никуда не пойду, - сказал он позже, заходя в комнату. - Я позвонил в контору, предупредил.
        - Отлично, - Елена сидела за своим столом и что-то рисовала. - Ты еще зайдешь к Косте?
        - Да. Что ты рисуешь?
        - Я хочу сделать тебе подарок. Маленький рисунок в маленькой рамочке…
        - Интересно. У меня уже есть один твой рисунок…
        - Ах, тот! Но он не вполне твой, я дарила его вам с Ларой, - Елена пренебрежительно махнула рукой.
        Игорь засмеялся и чмокнул Елену в затылок, лицо ему защекотали ее кудрявые, пушистые волосы.
        Он заглянул за ее плечо - на небольшом квадратике плотной бумаги словно клубился туман, графитовые линии были нечетки и размазаны. Не сразу Игорь догадался, что изображено на листке.
        Деревянная потрескавшаяся дверь в старой кирпичной стене была немного приоткрыта, и там, за ней, был виден сад - качались на ветру листья, под ними росли цветы…
        - Наверное, тебе всегда было интересно, что находится за этой дверью, - сказала Елена. - Вот я ее и приоткрыла…
        - Забавно, - усмехаясь, произнес Игорь, - а я-то думал, будто знаю, что за ней находится. Подсобное помещение со всяким дворницким скарбом, как то: метлы, скребки для снега… А за ним - городской рынок, где вечно пахнет чесноком.
        - Скука! - протянула она, болтая ногой. - Ты просто не за ту дверь заглянул. А я нарисовала тебе нужный выход.
        - Ну спасибо тебе! - засмеялся он, опять целуя ее в затылок. - Вывела меня на правильную дорожку…
        - Тебе не нравится? - огорчилась она.
        - Наоборот… Мне даже как будто стало легче. Старый дворник мог ошибаться. Твоя правда лучше.
        - Какой дворник? - с любопытством спросила она.
        - Да так, не важно… Знаешь что? Я надеюсь, что ты когда-нибудь нарисуешь продолжение этого сюжета - появятся в саду люди или что-то такое интересное… Только, ради бога, не рисуй для меня ничего плохого! Для других людей, для выставок, для книг - что угодно, но для меня…
        - Нет, что ты! - Она обняла его, прижалась изо всех сил. - Мы будем жить до ста лет, но не умрем потом, а переселимся в этот сад. Вместе с детьми, внуками и всем прочим… Ой!
        - Что? - испугался он.
        - Дай руку! Чувствуешь? Он толкается!
        - Мне даже немного страшно… - шепотом произнес Игорь. - Нет, правда… Я чувствую - вот здесь, под ладонью… как будто он упирается пяткой. Или коленом… Говорят, отцовская любовь проявляется позднее, но ты знаешь - я люблю его уже сейчас.
        - В этом весь смысл и все искупление… - задумчиво пробормотала Елена, тоже напряженно прислушиваясь к тому, что происходило внутри ее.
        Скрестив руки, они сидели так очень долго. А за окном тем временем опять пошел снег, отрезая башню из красного кирпича от всего остального мира. И стояла такая тишина, что было слышно, как сталкиваются в воздухе снежинки.