Люблю, убью, умру… Татьяна Михайловна Тронина
        Дочери Евы
        Без прошлого нет будущего. Лиза пытается разгадать тайну, связанную с ее рождением. Одновременно у нее завязывается роман с Сашей, ресторанным певцом. Неожиданно появляется третий - удачливый бизнесмен Денис, который вдруг решает предъявить свои права на Лизу, посвятившую ему когда-то пять лет жизни. Он понимает, что только с этой женщиной чувствует себя мужчиной… Тайна рождения Лизы уходит корнями в далекое прошлое - когда-то, во времена Серебряного века, разыгралась совсем другая драма. Любовь не умирает, и призрак того чувства не дает покоя ныне живущим. А Денис готов на все, чтобы Лиза принадлежала только ему. Даже на преступление…
        Ранее книга выходила под названием «Серебряные слезы»
        Татьяна Тронина
        Люблю, убью, умру
        Как сладко, все простив друг другу,
        Без злого пламени в крови,
        Глухою ночью слушать вьюгу -
        Все ту же сказку о любви.
        О нет, не к тем сгоревшим негам!
        Но ласку грустную пролей,
        Дохнувши розами над снегом
        Моих последних февралей…

    С. М. Соловьев
                
        - Хотите, я на вас женюсь?
        Его огромные, молочно-голубые, абсолютно непроницаемые глаза смотрели на меня, не мигая.
        - Зачем?  - вздохнула я.
        - Затем, что любая женщина мечтает выйти замуж. Даже при нынешней эмансипации…
        - К вашему сведению, Ковальчук, мне вчера сделали два подобных предложения. А уж что было неделю назад - я молчу… Целая очередь ко мне стояла.
        - Они все несерьезно говорили, а я серьезно! Ей-богу, вы мне очень нравитесь. Я еще на первом курсе на вас глаз положил,  - понизив голос, доверительно сообщил он.  - Когда у вас другая прическа была.
        - Польщена, весьма польщена…
        - Да и разница в годах у нас весьма небольшая, да?  - Он с любопытством приподнял брови.
        Вопрос о возрасте мне не понравился, и я решила прекратить глупый разговор.
        - Все вам расскажи… Хватит! Это ужасно - почему девицы во время сессии надевают мини, когда экзамен принимает мужчина, а молодые люди предлагают преподавателю, если она женского пола, руку и сердце?
        - А чего вы хотите?  - заерзал Ковальчук.  - Можно и без штампа в паспорте…
        Я хотела разозлиться на него, но не смогла - в конце июня в городе стояла настоящая тропическая жара.
        - Я на вас докладную ректору напишу,  - сказала я.  - Что-то я не уверена в том, что вам нравлюсь,  - у вас только пять посещений за целый семестр. Могли бы и почаще на меня любоваться. Я, вообще-то, хотела бы, чтобы мой супруг знал предмет, который я преподаю,  - литературу конца девятнадцатого и начала двадцатого века. А вы футуристов перепутали с символистами, про реалистов данного периода ни слова не сказали, у Блока только поэму «Двенадцать» читали, Ахматову с Цветаевой явно не различаете…
        Ковальчук моргнул - кажется, в первый раз.
        - Ясно…  - Он сграбастал свою зачетку и уныло побрел к выходу.
        Я тоже собралась домой, но в институтском скверике, где по аллеям метался тополиный пух, столкнулась с Аглаей. Аглае было тридцать пять лет, и она преподавала в нашем Филологическом институте грамматику. Мы с ней почти дружили.
        - Лизонька!  - вскрикнула она.  - Тебя Викентий Петрович искал!
        Викентием Петровичем звали ректора нашего института.
        У Аглаи нос и глаза были красными из-за пуха, она то и дело поправляла очки.
        - Ты уходишь?  - спросила я.
        - Да. Господи, Лиза, какая ты счастливая - сейчас придешь к себе домой, ляжешь на диван… А я, как жучка, сначала по магазинам буду бегать, потом стоять у плиты. Если еще Леонид Иванович не в духе придет… Слава богу, что Зинка у бабушки до конца лета! Ей двенадцать, гормоны играют, никого не желает слушать…
        - Господи, Аглая, как я тебе завидую,  - перебила я ее решительно,  - у тебя муж, ребенок, ты не одна, тебя любят… А мне двадцать девять - не так уж намного ты меня и старше,  - и ни одной родной души рядом. И напрочь отсутствуют всякие гормоны. Сейчас один балбес на экзамене нес страшную пургу, а я даже не могла на него разозлиться. Хотела, но не могла! Кстати, я ко всем своим прочим бедам еще и сирота. У меня нет ни отца, ни матери. Отца я вообще ни разу в жизни не видела, у меня от него только фамилия осталась. Так что еще вопрос, кто из нас счастливее!
        Очки у Аглаи быстро сползли до кончика носа, и она задвинула пальцем их обратно, на переносицу. Она почувствовала угрызения совести.
        - Ты что в отпуске будешь делать?  - спросила я, чтобы окончательно растравить свои раны.
        - Что? Поедем в Тверь, к родственникам Леонида Ивановича - у них там дивный сад.
        - Дивный сад…  - вздохнула я. Мне в отпуске ничего не светило. Я точно знала, как я его проведу,  - в городе, за компьютером, наедине со своей научной работой под названием «Образ ангела в символике русской литературы Серебряного века». Самым интересным моим времяпрепровождением будут походы в библиотеку для чтения монографий и подлинников…
        - Запомни, сад - не мой,  - возразила Аглая, с любопытством глядя на меня - вероятно, по моему лицу читались мысли.  - Никакой романтики не будет - ни поцелуев под яблоней, ни вечерних прогулок рука об руку, ни чтения Бориса Пастернака под луной… Леонид Иванович - страшный зануда, и, как ты знаешь, мы уже четырнадцать лет в браке. А вот у тебя мог бы быть собственный сад, если бы ты тогда…
        - Ах, не вспоминай…  - махнула я рукой.
        - Нет, буду вспоминать!  - сурово произнесла Аглая, поправляя непослушные очки.  - Ты дурочка. Я, конечно, тоже дурочка, но ты еще более дурочка, чем я. Он был вполне обеспечен, он дарил тебе подарки, предлагал руку и сердце…
        - Господи, кто только мне этого не предлагал…
        - Нет, я о серьезных предложениях! Он любил тебя.
        - Да, а потом заявил, что во мне нет огня.
        - Ну, ты тоже ему много чего лестного наговорила… Я, конечно, не психоаналитик, но вы вполне могли бы помириться. Целых пять лет вы прожили вместе!
        - Мне никто не нужен,  - насупилась я.
        - Я и вижу,  - сердито произнесла Аглая.  - Во что ты превратилась? За один год ты сделала из себя такое страшилище, что ни один нормальный мужчина…
        - Ты ничего не понимаешь! Это называется сменой имиджа. У тебя просто устарелый вкус, тебе нравятся барышни с конфетных коробок, кукольные личики… Ты сто лет ходишь с дурацким бантом и думаешь, что он выглядит мило и оригинально…
        - Не трогай мой любимый бант!  - вспыхнула Аглая.
        В самом деле, я уже не могла представить ее без этого черного капронового банта, который огромным увядшим цветком вот уже много лет болтался у нее на затылке. Когда-то, когда Леонид Иванович был еще студентом строительного института, он сказал юной Аглаше, что ей очень идет бант и что в профиль она похожа на древнегреческую камею. Похоже, Аглая решила не снимать бант до самой смерти. Интересно, а спать она тоже ложится с ним?
        - Ладно, не буду… Вон твой троллейбус.  - Я принципиально не любила ссориться. «Рыбья кровь»,  - как-то сказали обо мне. Именно тот человек, в чьем саду я могла сейчас гулять…
        - Ладно, до завтра…  - Аглая тоже не любила выяснять отношения.  - И не забудь зайти к Викентию!
        Раньше у меня были длинные, почти до пояса, волосы, крашенные в яркий тициановский цвет, или попросту рыжий, брови я немилосердно чернила, а для губ использовала оранжевую помаду. «Какая эффектная девушка»,  - говорили мне раньше.
        Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы - и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей - теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницах, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы - что-то бежевое, естественное… В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось…
        Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?
        - Заходите, детка,  - стальным голосом произнес Викентий. Он со всеми говорил стальным голосом - с тех пор, как стал ректором и ему пришлось разбираться с разгильдяями-студентами и интригами преподавателей, всяких там доцентов и профессоров.  - Сегодня двадцать седьмое, как дела?
        - Спасибо, Викентий Петрович, хорошо,  - примерным голосом ответила я.  - Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным…
        - Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна,  - припечатал Викентий.  - У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам… Если к зиме не исправится - отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.
        Солнце светило в кабинет, в его лучах клубилась золотая пыль. «Это все тополиный пух,  - подумала я.  - От него нельзя избавиться…»
        - Я вот почему вас вызвал, Елизавета Аркадьевна…  - вспомнил Викентий, нахмурив седые, цвета стали, брови.  - Как там ваша работа продвигается?
        Я была по возрасту самым младшим преподавателем, поэтому он считал, что меня надо опекать.
        - Все в порядке,  - кивнула я,  - пока никаких сложностей. Сессия закончилась - буду ездить в библиотеку.
        - Отдохните хотя бы недели две - в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.
        Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.
        - Как вы собираетесь раскрывать тему?
        - Ой, по ней столько материала… Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви…
        - Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!
        - Я не собираюсь…  - испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!
        - Каких авторов предполагаете использовать?
        Я принялась перечислять.
        - А Брюсова?  - вдруг перебил он меня, сверкая хищным стальным взором.
        - Его в первую очередь! Господи, браться за такую тему и забыть про «Огненного ангела» Брюсова…
        Викентий важно произнес:
        - Есть еще один автор - Андрей Калугин. Он написал роман «Бледный ангел». Обязательно упомяните о Калугине…
        - Викентий Петрович - вам звонят из мэрии!  - без стука влетела в кабинет секретарша.  - Я соединяю…
        - Да-да, конечно…  - Начальство сразу же потеряло ко мне всякий интерес.  - Идите, Елизавета Аркадьевна, мы после все обсудим. Идите, мой бледный ангел…
        Выходя от Викентия, я заглянула в большое зеркало, которое висело у него в предбаннике. «Бледная - это верно,  - отметила я.  - Но до ангела мне еще очень далеко».
        Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов…
        В августе начались вступительные экзамены в наш институт, и я заседала в приемной комиссии. Викентий бегал злой, замученный и еще более стальной, чем раньше, потому что комиссию завалили апелляциями и надо было противостоять двоечникам. Абитуриентов и в самом деле было очень много.
        Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.
        - Помните наш последний разговор?  - спросил он.
        - Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?
        - Да ну вас, Елизавета Аркадьевна… Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!
        - Ах, тогда…
        - Вот-вот,  - удовлетворенно кивнул он.  - Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Предлагаю съездить по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?
        - Ничегошеньки. Умер в тридцатых или сороковых годах двадцатого века - больше никаких биографических сведений.
        - Детка, я вам рекомендую немного покопаться в прошлом. Вам это будет интересно и полезно, потому что о прочих авторах уже писано-переписано и надобно нечто новенькое. Небольшое открытие…
        - Да? А сами вы этим не хотите заняться?
        - Нет времени,  - блеснул стальным взором мой босс.  - И потом… особых сенсаций я вам не обещаю. Просто говорю - будет интересно…
        А я-то, наивная, поверила, будто он может поделиться со мной чем-то ценным!
        - Так вот… В ближнем Подмосковье, минутах в тридцати на электричке от трех вокзалов, в собственном домике доживает свой век внучка Калугина. Презанятная старушка… У нее могут храниться какие-нибудь архивы.
        …Ехать действительно пришлось недолго, и вот я сошла с электрички на одной из маленьких станций. Внучка Калугина, как выяснилось, жила на самой окраине. Здесь стояли одноэтажные деревянные домики, обнесенные заборами, за которыми раздраженно лаяли собаки, узкие тропинки виляли вдоль Яузы, уводя меня в высокие камыши… Я едва не заблудилась, но потом каким-то непостижимым образом сумела выбраться на нужную улицу. Вернее - улочку…
        Солнце уже начинало клониться к горизонту. Надо было поспешить, я слишком много времени потратила на поиски нужного направления.
        Никого на дороге не было, лишь, немилосердно пыля на разбитом асфальте, изредка проезжали мимо машины. Вдоль тротуара (если можно так назвать узкую песчаную тропинку, проложенную вдоль бесконечных зеленых заборов) росли яблони, и иногда мне под ноги падали скукоженные мелкие плоды с темными бочками.
        «Вот и лето прошло»,  - машинально подумала я. Еще одно лето в моей жизни. Что ждет меня дальше? Скорее всего, ничего. Череда пустых скучных дней, заполненных только работой. «Которую я очень люблю»,  - сурово одернула я себя.
        Но вот и он, наконец,  - номер восемнадцать, небрежно нарисованные масляной краской две цифры.
        Я поискала звонок у калитки, но ничего такого не обнаружила. И вообще, калитка оказалась открытой, стоило только слегка толкнуть ее ладонью. Я вошла в сад, заросший и неухоженный, и по тропинке пошла к дому, вглядываясь вперед сквозь кусты давно отцветших сирени и жасмина.
        Дом был старый, двухэтажный, с большой верандой и столом, на котором кипел электрический самовар. Клубы пара, поднимавшиеся над самоваром, сразу же успокоили меня - значит, место обитаемо.
        - Есть кто-нибудь?  - решительно воскликнула я.
        Дрогнула кружевная, кипенно-белая занавеска на окне, через несколько мгновений распахнулась дверь, и я увидела перед собой пожилую женщину в цветастом темном платье с отложным белым воротником, как у школьницы прошлых времен, и заколотой на затылке седой косой. «Она»,  - подумала я и заговорила, чувствуя прилив вдохновения:
        - Добрый вечер. Меня зовут Елизавета Аркадьевна Синицына.
        - Чем могу служить?  - тихо прошелестела старушка.
        - Вы Нина Ивановна Крымова, внучка Андрея Калугина? Я, собственно, приехала к вам как к внучке этого писателя, поскольку занимаюсь сейчас исследованием, посвященным русской литературе начала века…  - принялась я подробно ей объяснять, кто я и что мне надо. Но старушка неожиданно быстро поняла меня, словно к ней чуть ли не каждый день являлись с визитами литературоведы и филологи.
        - Да, я Нина Ивановна, внучка того самого писателя,  - спокойно кивнула она.  - Что ж, проходите. Не хотите ли чаю? Я как раз собиралась пить чай с вареньем. Вы какое больше любите?
        - Вишневое,  - сказала я, вдруг почувствовав себя почти как дома.
        Мы расположились на веранде - самовар как раз вскипел, и я стала рассказывать Нине Ивановне о себе - чем занимаюсь, откуда у меня ее адрес… Она слушала меня благосклонно, кивала головой, потом сказала, что хорошо знает Викентия Петровича, поскольку племянница оного живет за соседним забором. Словом, мы очень быстро расположились друг к другу. Варенье было выше всяких похвал.
        - Я долго ждала, что кто-нибудь придет насчет наследия моего покойного дедушки,  - сказала Нина Ивановна.  - В самом деле, что мне делать с его бумагами? Выбросить жалко, отдать в какой-нибудь музей - так я не знаю, в какой, как именно это делается…
        - Узким специалистам Калугин хорошо известен,  - поспешила вставить я.
        - Ну, разве что узким…  - махнула рукой старушка. Она выглядела очень опрятной, чистенькой, и от нее ощутимо пахло какими-то старыми духами - то ли «Вечерней Москвой», то ли еще чем-то подобным… Она мне очень нравилась, в ней было то рассудительное спокойствие, которое нынче редко в ком встретишь.
        - У вас есть черновик романа «Бледный ангел»?  - спросила я.
        - Да, сейчас принесу…
        Это уже было удачей - поскольку мне в архивах попался сокращенный вариант, какие-то отрывки.
        Нина Ивановна притащила кучу бумаг, и я принялась копаться в них. Множество писем, и среди них, кажется, одно (о, несомненная удача, если я не ошибалась!) принадлежало перу Максимилиана Волошина, а другое было посланием Александра Блока. А вот и роман Калугина - стопка пожелтевших страниц текста с дореволюционным правописанием.
        - Отлично,  - сказала я, с наслаждением перебирая бумаги. Они представляли несомненный интерес. Особенно для меня.
        - Я рада,  - благодушно кивнула старушка.  - Забирайте себе. На здоровье.
        - Как?! Вы отдаете мне все это? Вот так, просто…
        - Вот так, просто. Мне-то оно зачем? А вам как специалисту очень даже пригодится. У меня пропадет, окажется на свалке рано или поздно, а вы сохраните, найдете применение. Что нужно, отдадите в музей какой-нибудь…
        - Спасибо, что вы мне доверяете,  - покраснела я.
        - Да не за что!  - махнула она рукой.
        В это время на перила веранды шлепнулось несколько тяжелых капель.
        - Дождь,  - задумчиво произнесла Нина Ивановна.  - И наверняка затяжной. Как незаметно прошло лето…
        - Да,  - растерянно произнесла я.  - А я зонтик забыла…
        - Ну, это ерунда,  - великодушно сказала моя старушка.  - Переждите дождь здесь, я же вас не гоню…
        Нина Ивановна пригласила меня в дом, но я отказалась - было так приятно и грустно смотреть на сад, который поливал августовский дождь. Тогда она зажгла свет на веранде, принесла мне теплую шаль, которая тоже пахла духами времен соцреализма.
        - Хотите наливки?  - вдруг предложила хозяйка.  - У меня есть рябиновая, прошлого года… Очень хорошо согревает.
        - А давайте!  - решила я пуститься во все тяжкие.
        Нина Ивановна принесла бутыль из толстого темного стекла, и мы вместе выпили по рюмочке, глядя на темнеющий сад. Она рассказывала о своих родителях, потом о раннем детстве. Темнело, мошки вились вокруг лампы. Дождь немного стих. Нина Ивановна перешла в своем повествовании к событиям ее молодости, заговорила о первом знакомстве с покойным мужем.
        - Господи, уже поздно!  - спохватилась я.  - Я, пожалуй, пойду…
        Где-то далеко шумели электрички.
        - Дело ваше, конечно…  - заволновалась моя собеседница.  - Но, может быть, вы останетесь? Одиннадцатый час… Если честно, мне страшно отпускать вас одну. Позвоните, предупредите своих домашних.
        - Мне некого предупреждать,  - призналась я.  - У меня никого нет.
        Старушка несколько раз моргнула, словно ей было жаль меня, сиротинушку, а потом сказала, как будто оправдываясь:
        - Ну, это ничего… А у меня вот только сын есть.
        - Но живет он не с вами?  - спросила я.
        - Снимает квартиру в городе и большую часть времени проводит там. Он поет…
        - Певец? Это здорово…
        Я представила элегантного мужчину, певца, артиста.
        - Да как сказать… Саша поет в ресторане.
        - Ну, неплохая профессия,  - великодушно произнесла я. Представительный баритон в моем воображении тотчас же трансформировался в ресторанного Орфея, ведущего довольно сомнительный образ жизни.
        Мы посидели еще немного на веранде, а потом дружно решили, что пора спать. И в тот самый момент, когда мы уже поднимались из-за стола, невдалеке раздался шум мотора. Кто-то явно собирался заехать во двор к Нине Ивановне.
        - Надо же, Саша приехал,  - удивленно сказала она.  - Обычно он только в выходные появляется… Но вы не волнуйтесь. У меня замечательный сын, его присутствие никак не должно вас беспокоить…
        Машина заехала во двор. Погасли фары, хлопнула закрываемая калитка. Из темных кустов вышла темная фигура.
        - Мама, ты как?  - раздался на редкость приветливый голос.  - Зачем ты на веранде сидишь - ведь холодно после дождя и сыро…
        Фонарь на веранде осветил сына Нины Ивановны - мужчину лет тридцати в черном костюме и белой рубашке, с идеальным пробором в волосах. И он улыбался. Как ни странно, вид его меня сразу же успокоил - наверное, причиной тому была его безукоризненная внешность. Мужчина в таком костюме и с такой прической просто не способен совершить плохой поступок.
        - Саша, познакомься - это Лиза,  - спокойно произнесла моя старушка.  - Сегодня волею судеб она у нас…
        Тут он заметил меня и вздрогнул. Видимо, он никого не ожидал здесь застать.
        - Лиза, это мой сын, о котором я вам рассказывала…
        - Добрый день… то есть вечер,  - растерянно пробормотал тот.
        - Даже ночь,  - поправила я.
        - Ну да, уже ночь…
        Мужчина тряхнул головой, и прядь волос упала ему на лоб, нарушив идеальную прическу, и сразу он стал моложе и словно беззащитнее. Он был немного похож на какого-то голливудского актера и с каждой минутой нравился мне все сильнее. «Что за глупости!  - одернула я себя.  - Кто он? Ресторанный певец!»
        - Лиза останется у нас на сегодня,  - сказала Нина Ивановна.  - Дождь…
        - Да-да, сильный дождь!  - торопливо произнес ее сын, поднявшись на веранду и стряхивая с плеч пиджака капли.  - Я еле добрался… А завтра, если вы не возражаете, я провожу вас, Лиза.
        Нина Ивановна вознамерилась показать мне комнату, в которой мне предстояло провести ночь, но ее сын произнес вроде бы огорченно:
        - Как, вы уже ложитесь? Я, признаться, посидел бы с вами… Мама, ты достала наливку? Это чудесно, я бы тоже с вами выпил…
        «Точно, алкоголик… Хотя почему я так о нем думаю? Почему я вообще о нем думаю?»
        Я решительно отказалась от каких бы то ни было посиделок и отправилась вслед за Ниной Ивановной.
        Комната, которую она мне отвела, была очень уютной - впрочем, в этом доме все было уютным и носило отпечаток того рассудительного спокойствия, каким внучка писателя Калугина обладала в полной мере.
        Книжный шкаф с собраниями сочинений классиков - корешки хоть и позолоченные, но сильно потертые. В этом доме явно читали книги, что мне, как человеку, близкому к литературе, очень импонировало. Напольные часы, кровать с шишечками… Безукоризненно чистое белье пахло любимыми духами Нины Ивановны.
        Я накинула с внутренней стороны на дверь крючок - но сделала это скорее из каких-то принципиальных соображений, чем действительно беспокоясь о своей безопасности, и приготовилась погрузиться в сладкий сон.
        Но не спалось…
        В доме уже давным-давно все затихло, и даже дождь перестал стучать о карниз, а я все таращила глаза в темноту и пыталась понять, почему я оказалась в этой комнате. Вот просто так приехала и… осталась здесь ночевать. Самым удивительным было то, что мне здесь очень даже нравилось. Да, мелькнули какие-то сомнения, но тут же исчезли. Даже сын Нины Ивановны не вызывал во мне отторжения.
        И этот сад за окном…
        Нет, он совсем не страшный ночью - он таинственный. Он пахнет сыростью и свежестью, яблоками и уходящим августом. Я всегда мечтала иметь такой сад.
        Закутавшись в длиннейшую шаль хозяйки, я встала, подошла к окну. Половинка луны плыла в прозрачных тучах, и было непривычно - для меня, жительницы городского центра,  - тихо.
        Босиком, боясь разбудить хозяев, я прокралась по темному коридору, пропитанному вкусным запахом старого, давно обжитого дома, и опять вышла на веранду. Странно, но холодно не было.
        Я забралась с ногами на стул, закуталась в шаль еще плотнее и залюбовалась ночным садом. Я решила, что спать сегодня вообще не буду.
        Где-то глухо, едва слышно, часы пробили три раза. «Надо будет рассказать Аглае об этом приключении,  - подумала я.  - Ну да, в моей жизни так мало событий, что поездка сюда, ночевка в чужом доме настоящее приключение для меня».
        И в этот самый элегический момент, когда я просветленным взором смотрела на половинку луны в тучах, рядом скрипнули половицы.
        - Вам не спится?  - шепотом спросил меня сын хозяйки. В лунном свете Саша выглядел бледным, точно покойник. Вероятно, я тоже выглядела не лучше.
        - Да,  - прошептала я в ответ.  - Вам от меня столько беспокойства…
        - Мы с мамой очень рады, что кто-то заинтересовался нашим архивом… Мама немного рассказала мне о вас - это ничего?
        - Конечно, ничего,  - с удивлением произнесла я.  - Должны же вы знать, кого приютили под своей крышей!
        - Вы занимаетесь литературным исследованием, это так здорово… А я немного пою.
        - Где?
        - В клубе «Дель Арт», это в районе Солянки… Никогда не были там?
        - Нет,  - покачала я головой.
        - Я вас приглашаю, Лиза. Я там через день.
        - Обязательно,  - пообещала я, хотя знала, что вряд ли туда отправлюсь.  - А что вы поете? Ну, какой у вас репертуар…
        - Вот придете и узнаете,  - загадочно ответил Саша.
        И уселся в соседнее кресло.
        - «Дель Арт»…  - пробормотала я.  - Значит, уж точно не в стиле кантри…
        - Да уж! Только зачем гадать… Не хотите ли еще рюмочку? Мама оставила здесь на столе наливку.
        - Хочу.
        «В общем, какая разница, что он в кабаке поет… Можно подумать, я - принцесса крови!»
        Мы выпили сладкой наливки и принялись теперь уже вместе созерцать ночное небо.
        - Я так странно себя чувствую…  - вдруг произнес он, не поворачивая ко мне лица.  - Ехал к маме и совершенно никого не ожидал здесь застать…
        - Я уже извинилась за беспокойство!  - немного обиженно заметила я.
        - Я не о том… Я хочу сказать, что это чудо и что я почему-то никак не мог заснуть. Я думал о вас.
        - Обо мне?
        - Да. Если я вас пугаю, я не буду об этом говорить.
        Меня это совершенно не пугало. Даже более того - мне это нравилось. Я так и ответила:
        - Пожалуйста, продолжайте.
        - А вдруг это любовь с первого взгляда?  - с веселым недоумением произнес он.
        Он был таким милым… Или, может быть, под влиянием этой ночи он казался мне милым? Но я вдруг в том же духе ответила:
        - Что ж, вполне может быть.
        Луна куда-то спряталась, и стало темно. Так темно, что происходящее стало казаться мне сном. Может, я действительно сплю? Я протянула руку и в темноте прикоснулась к его плечу. Он отозвался мгновенно - схватил мою ладонь и прижал ее к губам.
        «Господи, что я делаю…  - с ужасом и восторгом подумала я.  - С первым встречным! Нет, Аглае этого никак нельзя рассказывать, она будет обо мне плохо думать…»
        - Вам холодно…  - едва слышно произнес он.  - Идите ближе…
        Каким-то непостижимым образом в следующее мгновение я оказалась у него на коленях. У него были мягкие волосы, и они пахли мятой. Он был такой теплый!
        Что произошло дальше, я не в силах описать. Мне нет оправдания! Знали бы мои студенты, сколь неприлично ведет себя их преподавательница… Если бы Викентий, наш бог-громовержец, видел меня в эту минуту… Если бы Аглая, почтенная мать семейства, услышала о том, на что способна ее коллега… В общем, я стала близка с совершенно незнакомым мне человеком.
        Но чем невозможней казалось мне происходящее, тем острее было наслаждение. Не знаю, сколько времени все это длилось - наверное, долго.
        - Правда, чудо…  - прошептал человек, у которого я была на коленях.  - Хотя у меня было предчувствие, что сегодня непременно что-то должно произойти… Лиза! Ты мне не снишься?
        - Очень может быть,  - дрожащим голосом ответила я, боясь, как бы не отказало сердце - оно трепыхалось в груди, как сумасшедшее.  - А мы уже на «ты»?
        Он засмеялся:
        - После всего, что между нами было, я вообще как честный человек обязан на тебе жениться.
        - Ты - честный человек?
        - Да, я честный человек. Но это неважно.
        - А что - важно?  - спросила я, не в силах оторваться от него. Он был такой теплый, он пах мятой, его волосы хотелось все время гладить!
        - Ничего не важно… Плохо только, что скоро утро. Я пойду к тебе!
        - Вот еще!  - спохватилась я.  - Да я сгорю со стыда, если Нина Ивановна утром обнаружит тебя в моей постели!
        Спать я так и не легла. Едва только забрезжил рассвет, я быстро собралась, на клочке бумаги написала Нине Ивановне благодарственную записку, туманно сообщив, что «о результатах исследования сообщу дополнительно», и смылась по-английски из этого милого дома.
        Села на первую, раннюю, почти пустую электричку и укатила в Москву.
        Стоит ли говорить о том, что я ни о чем не могла думать, кроме как о той ночи. Мне почему-то казалось, что все происшедшее не про меня, что оно - лишь эпизод из какого-то кинофильма. Случайность, которой не стоит придавать значения. Что же касается Саши, то для него оно, как и для всякого мужчины, обычная история. Спасибо ему, что он за столь короткое знакомство умудрился признаться мне в любви. Все было красиво - ночь, сад, и слова любви, и сама любовь.
        Чтобы немного отвлечься от своих мыслей, я принялась читать рукопись, которую дала мне Нина Ивановна.
        Рукопись:
        «…Дмитрий Петрович Калугин был известным московским адвокатом. Хотя имя Дмитрия Петровича не гремело, вызывая ажитации вроде той, которая следовала за именами Плевако или Кони,  - нет, совсем нет, но он был, безусловно, популярен, поскольку числились на его счету пара громких процессов, которые моментально стали известны среди либерально настроенной части населения.
        Дмитрию Петровичу было всего сорок четыре года, семимильными шагами он шел к славе и богатству…
        У него была семья - жена и пятнадцатилетний сын Андрюшенька, в котором он души не чаял, чрезвычайно талантливый и милый мальчик.
        Жена адвоката была замечательной красавицей, но со странностями, как считалось в обществе. Многое ей прощалось за необыкновенную красоту и свободный, не стесненный никакими условностями характер, но большинство местных кумушек так и не смогло успокоиться, видя, что Зинаида Александровна Калугина не признает корсетов и не укладывает свои волосы на манер китайской пагоды или восточной фиги, как было в то время принято. Она ходила с распущенными волосами, подобно святой Цецилии, и в платьях свободного покроя, изобретенных ею самой. Впрочем, отсутствие корсета ничуть не портило ее - талия у Зинаиды Александровны была такой, что любая записная модница позавидовала бы.
        Любили они все друг друга чрезвычайно, до исступления, и дня друг без друга не могли прожить. Андрюшенька был примерным и почтительным сыном, а Зинаида Александровна и Дмитрий Петрович вели себя на манер тех самых голубков из старинного романса, что «никогда не ссорятся». Даже почитательницы адвокатского таланта главы семейства не могли потревожить сей небесный альянс.
        Но человек предполагает, а бог располагает - не могут вечно царить на земле мир и идиллия, нет-нет да и нарушает всеобщее благорасположение какое-нибудь бедствие вроде чумы, мора, войны или обычной инфлюэнцы. Никто не мог предположить, что празднование Нового года вкупе с ожиданием двадцатого столетия окажется столь роковым для семейства Калугиных.
        Как всегда в сочельник, в их доме собралось много народу - устроили маскарад, танцевали, в таперы взяли известного пианиста, прославленного на всю Москву. Зинаида Александровна была особенно прекрасна в образе Феи грядущего. Было шумно и весело, но после боя часов, ознаменовавших, что Новый год и новый век наступили, Зинаиде Александровне нестерпимо захотелось побыть хоть минуту наедине со своими мужем, чтобы сказать тому слова любви и признания, которые теснились у нее в груди.
        Разгоряченные танцем, они выскочили на открытый балкон. Ночную Москву освещала праздничная иллюминация, где-то вдали трещали и брызгали разноцветными искрами фейерверки, падал снег, и было так хорошо, что Зинаида Александровна довольно надолго растянула свою поздравительную речь.
        Затем они вернулись в общую залу и продолжили веселье.
        На следующее утро Дмитрий Петрович почувствовал себя нехорошо. Он весь день провел дома, отложив визиты, кутался в стеганый атласный халат и немного капризничал, требуя себе то горячего чая с лимоном, то водки с перцем. Зинаида Александровна удовлетворяла все прихоти своего простуженного мужа, называла его «мой медвежонок», кутала его ноги в теплый плед и смущенно ругала себя за вчерашнюю неосмотрительность.
        - Знаешь, это я виновата,  - говорила она.  - Не стоило нам выходить на балкон - все-таки ты был разгорячен после танцев…
        - Пустое, пройдет,  - отмахивался Дмитрий Петрович.  - Обычный насморк, не стоит тревожиться…
        На следующий день он уже не шутил, и не капризничал, и с постели не вставал. Похоже, простуда взяла свое. На третий день был приглашен известный профессор Шредер. Зинаида Александровна уже начала беспокоиться и два раза принималась плакать, запершись у себя в спальне. Впрочем, Шредер ничего опасного не нашел и заметил, что по городу ходит инфлюэнца.
        - Здоровье у вашего мужа крепкое, он легко перенесет эту простуду,  - сказал он.  - Но понаблюдать надо…
        Шредер был и на второй день, и на третий. И каждый день его лицо становилось все недовольнее, словно Дмитрий Петрович разочаровывал его сильнее и сильнее. Через пять дней созвали консилиум, и убитой горем Зинаиде Александровне было объявлено, что у ее мужа простуда осложнилась крупозным воспалением легких…
        Она не отходила от мужа, не спала и не ела почти, каждая минута ее была посвящена непрерывной неумолчной молитве о его здравии, но бог словно не слышал ее.
        К концу второй недели нового столетия Дмитрий Петрович умер.
        Это было столь внезапно и несправедливо, что Зинаида Александровна как будто помешалась. Она вдруг представила свои дни без мужа, без его любви и обожания, без забот о нем, она представила, каким невыносимым и бессмысленным будет ее жизнь без него, и наказание показалось ей страшнее преступления.
        Тогда она, всю жизнь считавшая себя православной христианкой, взяла из стола мужа пистолет и выстрелила себе в сердце. Тело Дмитрия Петровича не успело еще остыть, когда Зинаида Александровна была тоже мертва.
        Это были страшные для Андрюши дни - в доме стояло два гроба, в один миг он лишился обоих родителей.
        Участие в судьбе осиротевшего отрока принял Кирилл Романович Померанцев, известный театральный деятель, близкий друг покойного адвоката. Он взял мальчика под свою опеку, он же сумел убедить всех в том, что самоубийство Зинаиды Александровны произошло из-за приступа внезапного помешательства. С помощью уговоров и больших денежных пожертвований на нужды церкви он добился того, что тело покойной отпели и похоронили рядом с мужем.
        Андрей остался один на всем белом свете. Поначалу он ничего не понимал, оглушенный трагедией, не осознавал того, что отныне у него начинается совсем другая жизнь, что весь его прежний сказочный детский мир разрушен. Он даже не понял, как ему повезло, что он оказался в семье Померанцевых - людей замечательных, великодушных и талантливых. Кирилл Романович руководил театром, его жена, Мария Ивановна, вела домашнее хозяйство, старшая дочь училась в немецком университете, мечтая о славе Софьи Ковалевской, а младшая была еще гимназисткой, годом младше Андрея.
        Когда Андрей попал в дом Померанцевых, младшей дочери, Евдокии, тоже не было дома - она гостила у тетки, в Одессе. Она приехала в Москву в середине февраля - именно тогда, когда Андрей потихоньку стал приходить в себя. Острая, почти нестерпимая боль еще не вполне отступила, но молодой, здоровый организм его уже начал выпутываться из тенет черной меланхолии.
        Вот тогда и появилась Дуся Померанцева.
        В субботу в передней звякнул колокольчик. Горничная Дуняша и старая нянька Агафоклея бросились наперегонки открывать; из своей комнаты, причитая и ахая, выскочила Мария Ивановна, пес Вертер принялся выть, а три сонные кошки - Аврора, Юнона и гордая персиянка Вампука - разом вытаращили глаза и бросились под диван.
        «Что случилось?  - подумал Андрей.  - Ах да, кто-то должен сегодня приехать…»
        Потом он услышал голоса - вскрикивающие, умиленные, восторженные, увещевающие,  - и среди этого шума и гама, среди всей какофонии внезапно прорезалась какая-то новая, незнакомая нота. В передней еще долго возились, топали ногами, потом Дуняша побежала ставить самовар, в столовой стали накрывать на стол.
        Сзади хлопнула дверь. Андрей обернулся и увидел невысокую тоненькую девочку, черноволосую, с румянцем до самых висков. Глаза у нее были темные, огромные, горевшие таким пронзительным светом, который бывает только у мадонн на картинах старых мастеров.
        - Андрей?  - вопросительно произнесла она.  - Вы… нет, ты… ты теперь как брат мне!
        Она хотела еще что-то сказать, но не смогла. Впрочем, он понял ее порыв - почти все, кто видел его после ужасной трагедии, произошедшей недавно, обращались к нему с подобным выражением на лице.
        - Андрей, я для вас… я для тебя все что хочешь…
        Она не выдержала, бросилась к нему на шею. Слегка нагнувшись, Андрей позволил себя обнять. Руки у нее были ледяные, а щеки горели точно огонь.
        - Дуся? Очень ждали… я тоже рад.
        В комнату заглянул Кирилл Романович:
        - Познакомились, да? Ну и славненько! Дуняша, как там чай?
        Дуся прошептала Андрею на ухо:
        - Мы ведь будем дружить? Мы подружимся навсегда, до самой смерти… У меня есть Майн Рид и еще Фенимор Купер… Ты любишь про индейцев читать? Все мальчики любят!
        - Люблю,  - покорно сказал Андрей. Порыв девочки ничуть не покоробил его, даже более того - он печально умилился ее сочувствию и даже мысленно поклялся себе, что никогда и ничем не обидит ее.
        Они пошли пить чай, Дуся рассказывала о своем путешествии к тетке, время от времени обращая к Андрею свой пронзительный взор, и он едва заметно улыбался в ответ.
        Вечером, ложась спать, он впервые после смерти родителей вдруг ощутил себя если не счастливым, то по крайней мере не несчастным, словно лучик солнца, увиденный им перед закатом, остался в его сердце навсегда. «Это все Дуся,  - подумал он, засыпая.  - Дуся - хорошая…»
        Прошлое медленно таяло вдали, делаясь призрачным, а Дуся становилась реальностью. Они очень подружились.
        Иногда Померанцев брал Дусю и Андрея к себе в театр. В театре все было странно и не по-настоящему, пахло как-то необычно - гримом и пыльным занавесом, в полутемных закоулках за сценой прятались бутафорские колонны. Особенно интересны были репетиции, когда режиссер кричал на актеров, добиваясь достоверности в поведении.
        - Ну, Дусенька, актрисой будешь?  - не раз спрашивали ее в театре знакомые отца, на что она, надув щеки, отвечала туманно, что еще не решила.
        Но в домашних спектаклях она играла, и играла очень мило,  - у нее были способности к перевоплощению, и она даже умела плакать, если того требовала роль.
        В начале лета Мария Ивановна увезла детей на дачу (у Померанцевых было небольшое имение под Москвой, называвшееся Березки), а глава семейства отправился на гастроли со своим театром.
        В Березках имелись сад, оранжерея, неподалеку располагалось старинное кладбище, был также живописный пруд - словом, все условия для того, чтобы влюбиться.
        На даче всегда находились толпы народа - соседи Померанцевых, приезжали знакомые из Москвы, какая-то дальняя родня… Бренчали на рояле, веселились, дети играли в индейцев и новомодный крокет, под который специально была отведена целая поляна. Ходили в лес за грибами и ягодами, молодежь устраивала пикники - аукали и кричали так, что в скором времени распугали птиц и прочую мелкую живность, которая в этих местах водилась.
        Именно в то лето Андрей понял, что влюбился. Нет, даже не так - он с возрастающим ужасом и восторгом открыл для себя, что полюбил Дусю Померанцеву, дочь своих покровителей. Полюбил навсегда, до смертных мук, до полного забвения всего…
        День, когда он признался ей, тоже навсегда запомнился ему.
        В конце июня на даче появился художник Иван Самсонович Карасев - довольно известный, модный, который очаровал всех дачных дам. Он, как и любой гений, вел себя несколько капризно, много говорил и страдал от отсутствия темы.
        - Дайте мне тему!  - вздыхал он.  - Я же не могу вдохновиться на пустом месте, мне непременно нужна тема!
        - Нарисуйте лес,  - говорили ему.  - Нарисуйте наш пруд.
        - Это все избито, затасканно!  - капризничал Карасев.  - Эти леса и пруды всем приелись, на любой выставке девяносто процентов картин - леса и пруды. Причем живописные до тошноты!
        - Нарисуйте Дусю,  - предложила тогда Мария Ивановна.
        - Дусю?  - пожал плечами художник.  - Милое дитя, но почему именно ее…
        И общество, которое собралось на веранде вокруг капризного гения, принялось придирчиво смотреть на Дусю, которая в это время бегала вокруг большой клумбы и ловила бабочек руками, совершенно не замечая того, что оказалась в центре внимания.
        - А что?  - сказал после некоторого раздумья Карасев.  - Вы правы, Мария Ивановна, Дуся вполне дотягивает до темы. В ней есть что-то такое…
        - Инфернальное,  - неожиданно подсказал басом молодой кадет из соседей, до сих пор молчавший. Он ужасно хотел, чтобы все считали его взрослым и умным.
        - Почему же инфернальное?  - возмутился Карасев.  - Наоборот, я вижу в Евдокии Кирилловне нечто совершенно противоположное…
        Карасев заставил Дусю позировать ему каждое утро, ближе к полудню. Она распускала и расчесывала свои длинные волосы и в легком белом платье усаживалась посреди цветущего луга.
        Общество с интересом наблюдало за сеансами рисования.
        Все смотрели на Дусю, хвалили ее, находили выбор Карасева очень удачным, а Андрей, наблюдавший за процессом, страдал. Дуся не должна была принадлежать всем, она должна была принадлежать только ему.
        У нее были очень густые, слегка вьющиеся волосы, близкие по цвету к тому оттенку, что называется в народе «вороновым крылом». Но на ярком солнечном свете они вдруг вспыхивали красными искрами, искры пробегали по выбивающимся из косы тонким прядям, отчего определенно казалось, будто вокруг Дусиной головы горит небольшой нимб.
        Брови вразлет, горячие темные глаза, извивистый контур губ, нежнейшая, сочетающая в себе свойства атласа и бархата кожа, ямочки на щеках, которые появлялись при каждой улыбке…
        То, что Дуся красавица, становилось особенно понятным тогда, когда она позировала Карасеву с распущенными волосами, в легком газовом платье, которое явно подчеркивало контуры ее безупречного девичьего тела. Даже Карасев менялся, когда торчал перед мольбертом, запечатлевая свою «тему» на холсте,  - привычные ирония и надменно-капризный тон слетали с него, точно шелуха, он становился беззащитным и одновременно сильным. Первое время он требовал, чтобы Дуся сидела абсолютно неподвижно, но после третьего сеанса разрешил ей вертеть головой и разговаривать.
        - Главное я уже обозначил,  - сказал он.  - Теперь вы, милое дитя, можете немного расслабиться.
        - Ну слава богу!  - шумно вздохнула Дуся, обращаясь к Андрею, который всегда присутствовал на этих сеансах.  - А то у меня шея затекла. А вчера был такой случай - я, правда, никому не рассказала,  - по руке ползла божья коровка, очень щекотно! Я чуть не умерла, но вытерпела эту пытку, пока она не улетела,  - боялась, что Иван Самсоныч меня заругает…
        Карасев стал ей говорить что-то шутливое, а Андрей именно в этот момент решил жениться на Дусе. Он удивился, как до сих пор ему в голову не приходила очень простая и снимающая все его муки мысль - ведь если Дуся будет его женой, то никто уже не отнимет ее у него. Она будет только его - до тех пор, пока смерть не разлучит их. И именно тогда он понял и простил свою мать, которая и часу лишнего не захотела задерживаться на этом свете, в котором уже не было Дмитрия Петровича.
        После обеда в имении Померанцевых часа на два устанавливалась тишина - залитый солнцем сад замирал, и становилось слышно, как гудят шмели над цветами. Пес Вертер прятался в свою будку, построенную в духе готической архитектуры, что являлось вечной темой для шуток, ни один гость не мог спокойно пройти мимо этой будки, а кошки исчезали куда-то. Мария Ивановна читала, лежа в гамаке, скрытая в тени деревьев, остальные просто-напросто отправлялись спать.
        «Фиеста,  - сообщил кадет Михайлов.  - Такое время суток называется фиестой у латиноамериканских народностей».
        «Сиеста,  - поправил Карасев.  - И пошло сие, по-моему, не от латиносов, а от испанцев. А вообще, сон после обеда - любимое времяпрепровождение старосветских помещиков, так что мы, господа, поступаем вполне в духе русского народа». И он тоже заваливался спать.
        Но Дусе такой образ жизни был не по душе, спать ей никогда не хотелось. Она очень обрадовалась, когда Андрей позвал ее покататься после обеда на лодке.
        - Хоть ты меня понимаешь!  - горячо воскликнула она.
        - Дуся, возьми зонтик!  - расслабленным голосом крикнула ей вслед мать, не вылезая из гамака.  - Может быть солнечный удар…
        За ними было увязалась младшая двоюродная сестра Дуси, но Андрей ей шепнул, что из воды может выглянуть страшный водяной, и девчонка отстала.
        После утреннего сеанса рисования Дуся так и не переоделась - ходила в том же легком белом платье, с распущенными волосами, очень довольная тем, что все восхищаются ею.
        - Андрей, как ты думаешь, Карасев - хороший художник?  - спросила она своего спутника по дороге к пруду.
        - Наверное,  - пожал плечами Андрей.  - Ты же слышала, что Третьяковка купила у него две картины.
        - Ну, это еще ни о чем не говорит,  - засомневалась Дуся.  - Что ж, талантливыми считать только тех, чьи картины в музеях висят? А как же остальные? Бывают же, например, непризнанные гении…
        - Я знаю, почему ты спрашиваешь!  - засмеялся Андрей.  - Тебе интересно, повесят твой портрет в Третьяковке или нет.
        - Фу, как грубо!  - рассердилась Дуся, покраснев. Слова Андрея задели ее за живое.
        Они подошли к воде.
        Пруд был до неприличия живописен - недаром Карасев отказывался рисовать его, утверждая, что сейчас в мире переизбыток подобных пейзажей. Темная гладь подернулась у берегов ярко-зеленой ряской, желтые лилии неподвижно парили на воде, над зарослями камышей и осоки летали серебристые стрекозы, ивы театрально кручинились у берегов, склоняя свои кудрявые ветви к поверхности.
        - Опять Михайлов здесь ел пирожные,  - с досадой сказала Дуся, отряхивая сиденье в лодке.  - Сам все о возвышенном, об инфернальном, а пирожные трескает целыми корзинами!
        Андрей оттолкнулся веслом от берега.
        Ему было страшно - он знал, что Дуся любит его, но какой-то чересчур заботливой, сестринской любовью. Раз и навсегда пожалев его, могла ли она увидеть в нем не только несчастного сироту, но и мужчину, с которым можно связать свою жизнь?
        - Говорят, здесь, в пруду, живет огромный сом,  - произнес он неожиданно вовсе не то, что хотел сказать.
        - О да!  - моментально оживилась Дуся и зачерпнула пригоршней воду. Она сидела на корме в живописной позе, разбросав складки своего воздушного платья по сиденью, и была нереально красивой.  - Помнишь Антон Антоныча, старичка с соседней дачи, что заходил к нам на прошлой неделе? Так вот, он страстный рыболов и утверждает, что видел этого сома.
        - Что же он не поймал его?  - усмехнулся Андрей.
        - Нет, ты не понимаешь, такое огромное животное невозможно вытащить в одиночку! Антон Антоныч тоже сидел в лодке, а сом выплыл откуда-то снизу, из темной глубины, открыл пасть и выпустил огромный пузырь воздуха. Пасть у него была величиной с отверстие в печке, а зубищи…
        - А потом?
        - Потом Антон Антоныч с испуга ударил сома веслом. Тот перевернулся и скрылся в глубине, только хвостом махнул. А хвост у него был величиной с целое бревно…
        - Вот бы увидеть!  - мечтательно произнес Андрей.  - Ты бы хотела увидеть?
        - Да,  - вибрирующим от ужаса и восторга голосом произнесла Дуся, опять погружая пальцы в воду.  - И ты знаешь, не просто увидеть…
        - А что еще? Поймать?
        - Нет, нет… Мне после рассказа Антон Антоныча сон приснился… как будто я плаваю, а эта рыбина подплывает ко мне откуда-то снизу, разевает свою пасть, а из нее пузырь воздуха, словно она хочет мне что-то сказать! И я вот с тех пор думаю… Знаешь, Андрей, я бы очень хотела хоть раз поплавать в этом пруду. Не там, у бережка, где купальня и воды по пояс, а именно здесь, на глубине, где никто никогда не плавал. Чтобы, знаешь, было так страшно и интересно - съест меня сом или не съест?
        - Я где-то читал, что крупные экземпляры сома иногда нападали на малолетних деревенских детей и якобы утаскивали их на дно. Ведь это же хищник!  - хитро произнес Андрей. Но его слова только еще больше раззадорили Дусю.
        - Да-а?  - поразилась она.  - А я? Как ты думаешь, сом может принять меня за добычу?
        - А зачем тебе? Ты что, собираешься здесь искупаться?
        - Собираюсь!  - выкрикнула она, видимо, криком отгоняя страх.  - А что, ты думаешь, не смогу?
        - А платье?  - напомнил Андрей.  - Если ты его испортишь, Иван Самсонович очень расстроится. Он ведь начал тебя рисовать именно в этом платье…
        - А что платье!  - лихо произнесла Дуся.  - Я его сниму. У меня под ним рубашка длинная, вполне пригодная для купания.
        Она сказала это столь просто и бесхитростно, что кровь бросилась Андрею в лицо. Ее слова выражали последнюю степень доверия к нему, но вместе с тем - так не стыдиться можно только брата или подруги…
        - Нет, Дуся, пожалуйста…  - умоляюще прошептал он.  - А вдруг кто-нибудь увидит…
        - Значит, тебе совершенно наплевать, съест меня сом или не съест, а вот каких-то посторонних людей…
        - При чем тут люди!  - рассердился он.  - Это ты меня за человека не считаешь, готова все с себя скинуть…
        - А ты отвернись,  - сердито ответила Дуся.  - Если ты порядочный человек, ты не будешь за мной подглядывать!
        - Нужна ты мне очень, за тобой подглядывать! Но вот если сом на тебя нападет, как я тебя буду спасать с закрытыми глазами?!
        - Как?  - театрально рассмеялась она.  - Меня уже тогда никто не спасет, Андрюша, голубчик…
        Она играла. И ей очень нравилось играть! У Андрея тогда мелькнула мысль, что Дусе не минуть актерского пути… Но все это было сейчас неважно - потому что он увидел, что она стягивает через голову платье.
        Он поспешно отвернулся, все-таки заметив край белоснежной батистовой рубашки с кружевным подолом, из-под которой торчали Дусины ноги.
        - Пусть тебя сом проглотит, а я тебя совершенно спасать не буду,  - ледяным голосом произнес он.  - Вот как хочешь, а ты все-таки сумасшедшая…
        - Мама!  - взвизгнула Дуся и бухнулась в воду. Лодка закачалась, едва не выбросив Андрея. Пытаясь выровнять борта, он вцепился в них руками и невольно открыл глаза. Дусина рубашка белым пятном расплылась по поверхности, а над ней веером взметнулись волосы - посреди этого черно-белого пятна было испуганное Дусино личико. Она била по воде руками, а потом вдруг успокоилась и поплыла.
        - Страшно?  - не слыша собственного голоса, спросил он.
        - Ага…  - с восторгом ответила она.  - Ой, не могу… все время кажется, что кто-то подплывает ко мне снизу и даже будто что-то холодное у ноги… Ай, боюсь, дай руку!
        Андрей сделал несколько взмахов веслами и подплыл ближе. Он протянул ей руку, стараясь не смотреть на открытые Дусины плечи, и в то же время не мог не смотреть.
        Но Дуся не приняла его руки.
        - Нет, все, прошло,  - уже почти спокойно сказала она и отплыла дальше.  - Но как хорошо… Вода очень теплая!
        Качались кувшинки на волнах, сонно клонились ивы… Какая разница, увидит их сейчас кто-то или нет?
        - Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
        - Что?  - обернулась она - смеющееся мокрое личико, ямочки на щеках, капли воды дрожат на черных ресницах, огненный нимб над головой.
        Он скинул с себя ботинки, легкую льняную куртку и прыгнул в воду. Вода была теплой и пахла, словно отвар той лечебной травы, которым его поили в детстве.
        - Ага!  - завизжала Дуся.  - Что, и тебя разобрало?
        Он проплыл мимо нее, поднимая тучи бриллиантовых брызг, и в сердце был такой восторг, что никакое наказание не страшило.
        Они поплыли наперегонки, потом обратно. Берег был далеко, деревянный сарайчик купальни казался ненужным и странным сооружением.
        - А сом? Вдруг появится сейчас сом?  - заорал Андрей, брызгая в Дусю.  - Вот он сейчас…
        - А-а-а…  - завизжала та тоненько, уже изнемогая от какого-то щенячьего восторга, который вызывало у нее купание в запретном месте.
        Андрей подпрыгнул и нырнул с головой. В воде он открыл глаза - было полутемно, гудящая тишина заполнила уши.
        Дуся плескалась где-то над ним, у поверхности - вот ее искаженный толщей воды силуэт, голые тонкие ноги мелькают, словно бегут…
        Он выдохнул несколько больших пузырей, которые символизировали подплывающего сома, и потом тихонько пощекотал ей пятки.
        Что было там, на поверхности, он не знал, но Дуся засучила ногами еще сильнее. «Не утонула бы от страха…» - подумал он и вынырнул. В уши ему сразу ударил Дусин крик.
        - А-а… Андрюша, дурак… как будто взаправду…
        - Ну? Ты этого хотела, да?  - с напускной суровостью произнес он, убирая со лба налипшие волосы.
        - Я чуть не умерла… ай, ты не понимаешь…
        Они смеялись, как сумасшедшие, потом Дуся глотнула воды и закашлялась, пришлось плыть к берегу. Пока Дуся сохла, Андрей пригнал лодку. Они сели рядом, скрытые от посторонних глаз камышом.
        - Здорово…  - стуча зубами, произнесла Дуся.  - Как по-настоящему…
        - Но ты же видела, что это я!
        - Все равно, как будто сом с глубины…
        - А ты чуть не утонула! Волосы поправь, чтобы они высохли быстрее…
        Андрей равномерно разделил на пряди Дусины тяжелые волосы. Они лежали на траве, точно черные змеи. Батистовая рубашка стала совсем прозрачной - и было видно все, абсолютно все, но Андрей сделал вид, будто ничего не замечает. Тем более что Дуся никак не обращала внимания на свою наготу.
        - Врал Антон Антоныч!
        - А может, и не врал!
        - Нет, он совсем старенький, ему могло привидеться. Увидел бревно в воде, и вот, нате вам - чудо-юдо рыба-кит…
        - Ты, наверное, удивишься, а может быть, и нет…
        - Чему?  - спросила Дуся.
        - Тому, что я люблю тебя,  - просто ответил он.
        - Дай-ка мне платье,  - вдруг, опустив глаза, потребовала она.  - Я, кажется, уже высохла…
        Дуся быстро накинула на себя платье и только тогда посмотрела Андрею в глаза.
        - Я тебя тоже люблю,  - серьезно произнесла она.  - Вообще, ты мой самый лучший друг, я тебя как будто тысячу лет знаю.
        - Нет, ты не понимаешь,  - беспомощно улыбнулся он.  - Я тебя не так люблю… не как сестру или как еще какую-нибудь там родственницу.
        Дуся ахнула и прижала ладони к щекам. Она поняла.
        - В общем, я тебя не тороплю с ответом, да и рано еще - в смысле возраста… Но когда-нибудь настанет день, когда я подойду к Кириллу Романовичу и попрошу твоей руки. Так вот - ты будешь не против?
        Дусины глаза приобрели знакомое Андрею страдальческое выражение - так посмотрела она на него впервые, когда увидела после трогательного рассказа ее отца о бедном сироте, разом лишившемся обоих родителей.
        «Откажет!  - с отчаянием подумал Андрей.  - Вон как смотрит… Господи, и за что мне такая мука!»
        - Андрюшенька…  - растерянно прошептала она.  - Вот тебе крест, я умереть готова, чтобы тебе хорошо было…
        - Да не надо для меня умирать, я совсем другого хочу… Я хочу, чтобы ты для меня жила!
        - Ну да, ну да…  - торопливо кивнула Дуся, видимо, испугавшись, что огорчила его.  - Я согласна!
        - Согласна быть моей женой?
        - Да!  - прошептала она и зажмурилась. Из-под дрожащих ресниц быстро скользнули две слезинки.
        Совсем не того ждал Андрей - он мечтал о том, чтобы его признание Дуся приняла с радостью, чтобы не было никаких слез… Или он вообще не знает женщин, не знает, как они ведут себя в подобных ситуациях? Наверное, так…
        - Я, правда, люблю тебя…  - тихо произнес он и взял Дусю за руку.
        - Ты милый.  - Она открыла глаза и быстро-быстро заморгала, отчего с ресниц слетели еще две слезинки.  - Ей-богу, я относилась к тебе, как к родному! Но это что же тогда… Тогда надо все по-новому, по-другому к тебе относиться?
        - Я тебя не тороплю и вообще ни к чему не принуждаю…
        - Да отчего же! Я вот тебе прямо сейчас отвечаю - я тебя тоже люблю и хочу быть твоей женой. Ты хороший человек, добрый - лучше тебя, пожалуй, я никого и не знаю… Так отчего же не составить тебе счастье?
        - А ты… будешь ли ты счастлива, если станешь моей навеки?
        - Буду!  - ответила Дуся, не раздумывая.
        Он взял ее руку и поднес к губам. У Дуси была тонкая, узкая ладошка с необычайно длинными, изящными пальцами, с какими впору на скрипке музицировать, и подумал - «моя»…
        - Отчего же руку…  - с укором произнесла она,  - мы же теперь…
        О подобном счастье Андрей и не мечтал - Дуся сама обернула к нему свое лицо, на щеках едва обозначились ямочки, губы ярко рдели на солнце, и было видно, как под тонкой кожей пульсирует кровь.
        Он осторожно прижал ее к себе и поцеловал, не веря своему счастью. Он никогда не испытывал ничего подобного. Поцелуй длился лишь несколько мгновений, но он запомнил его на всю жизнь, возведя ему храм в своей душе».

* * *
        - Серебряный век русской литературы длился чуть более двух десятков лет. С точки зрения вечности - это даже меньше, чем мгновение. Людей, наделенных божьим даром, было в то время множество. Анна Ахматова, Иннокентий Анненский, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Велемир Хлебников, Владимир Маяковский, Валерий Брюсов… Вот, послушайте:
        Среди миров, в мерцании светил
        Одной звезды я повторяю имя…
        Не потому, что я Ее любил,
        А потому, что я томлюсь с другими.
        И если мне сомненье тяжело,
        Я у Нее одной молю ответа.
        Не потому, что от Нее светло,
        А потому, что с Ней не надо света.
        Мои студенты сидели тихо и слушали стихи, которые я им читала. Вообще, все они были очень умными мальчишками и девчонками. Но они не знали и половины того, что на самом деле скрывало то время.
        Звонок, как всегда, прозвенел некстати - на лицах многих отразилось некоторое разочарование - они готовы были еще слушать.
        Ко мне подскочила девчонка с первой парты:
        - Елизавета Аркадьевна, вы будете темы курсовых раздавать? Если да, то у меня к вам вопрос…
        - Господи, милочка, семестр только начался… Не слишком ли рано?
        - Нет, не рано. Дайте библиографический материал по следующим темам…
        Она задавала мне вопросы довольно долго, пока в аудиторию не вошла Аглая.
        - Лиза, ты освободилась?
        - Теперь да,  - сказала я, когда дотошная студентка упорхнула.
        - Что с твоей научной работой? Викентий говорил, что дал тебе какой-то адрес…
        - Да, я туда ездила дней десять назад. Рукописи, письма… Очень интересный материал.  - Я замялась - рассказать ей или нет? Все-таки мы с ней не настолько были близкие подруги. А язык мой сам решил за меня: - И там со мной приключилась интересная история. Мне кажется, я влюбилась. Одной звезды я повторяю имя…
        - Та-ак…  - выдохнула Аглая. Потом села на стол прямо передо мной и заерзала, устраиваясь поудобнее.  - Кто он?
        - Да неважно… Ничего не важно. Мы, наверное, больше никогда не встретимся.  - Я постаралась улыбнуться, но у меня не очень получилось.  - Было бы глупо, если бы из-за одной ночи, проведенной вместе, я строила какие-то невероятные прогнозы…
        Ну вот, сама не заметила, как проговорилась! Глаза Аглаи за толстыми стеклами очков стали совсем огромными.
        - Ты провела с ним ночь? Приехала - и сразу же отдалась?
        - Такое впечатление, будто ты преподаешь не грамматику, а сексопатологию…
        Делать нечего - пришлось ей все рассказать.
        - Так ты думаешь, это любовь?  - После моего рассказа задумалась она, посасывая дужку очков.  - Нет, дорогая, все гораздо прозаичнее. И объясняется просто - ты уже целый год одна и потому от безысходности бросилась на первого встречного, а он оказался человеком с сомнительной репутацией… Ты сказала, он в кафе поет?
        - В клубе или ресторане…
        - Какая разница, хрен редьки не слаще - в злачном месте, короче… И не имеет никакого значения, что он правнук какого-то там писателя, одно другому не мешает! Я тебе признаюсь - еще до знакомства с Леонидом Ивановичем в моей жизни был такой случай…
        - Ты будешь рассказывать мне историю пятнадцатилетней давности?
        - Да, а что? Я все очень хорошо помню, как будто это было вчера…
        - Аглаша, чужой опыт бесполезен, каждый раз история повторяется по-новому!
        - Как его зовут?  - спросила Аглая.
        - Александр.
        - А выглядит он как? Нет, ты не думай, это не праздное любопытство, я пытаюсь составить для себя его психологический портрет…
        Я по возможности подробно описала внешность Саши.
        - Как будто я его видела…  - задумчиво произнесла Аглая, уже не посасывая, а буквально вгрызаясь зубами в дужку очков.  - Ей-богу, ты так хорошо его описала, что…
        - Да где ты его могла видеть!  - с досадой воскликнула я.  - Что ты придумываешь…
        - Тут и видела!  - вдруг воскликнула Аглая.  - Даже не один раз. Он стоял за оградой, перед сквером, и смотрел на наши окна.
        - Что ты придумываешь!  - с отчаянием повторила я.
        - Ничего я не придумываю!  - возмутилась она.  - Вон, выгляни в окно - он и сейчас там стоит. Смотри-смотри, как раз за памятником.
        Аглая надела очки и указующим перстом обозначила направление, куда надо глядеть. Я глянула и… уронила папку, бумаги рассыпались по полу. Это было странно, смешно, невероятно - но за бронзовым памятником Гоголю, который стоял в скверике нашего института, стоял Саша. В своем черном костюме, с безукоризненной прической. Было довольно далеко, но я сразу же его узнала.
        - Это он!  - с удивлением прошептала я.
        - Вот, а ты мне не верила…  - удовлетворенно запыхтела Аглая, собирая с пола мои бумаги.  - Я же тебе говорила!.. Я его второй раз тут вижу. Только чего он, дурак, не догадался зайти на кафедру и спросить о тебе?
        - Ну, наверное, стеснялся…
        - Стеснялся! Что это за мужчина, который стесняется… Тоже мне - «одной звезды я повторяю имя…»! Хороша звезда…
        Я схватила папку и побежала, едва не сбив с ног Милорадова, преподавателя английского, важно шествовавшего по коридору.
        - Осторожнее! Совсем озверели!..  - рявкнул он, решив, что на него налетел кто-то из студентов. Но увидел меня, и тон его сменился на удивленный: - Ах, это вы, Елизавета Аркадьевна!..
        Я пробралась сквозь гудящую толпу студентов, которая толпилась в сквере, и выскочила в ворота.
        - До свидания, Елизавета Аркадьевна!  - крикнул мне в спину кто-то, кажется, Ковальчук.
        - До свиданья…  - машинально отозвалась я.
        За ажурной старинной оградой ходил туда-сюда Саша - как будто встревоженный и недовольный.
        - Саша, вы?  - На этот раз улыбка вырвалась у меня сама собой.
        - Господи, Лиза…  - Он бросился ко мне, схватил за руки.  - Я уж думал, что никогда не найду вас! Только почему же мы на «вы»…
        - Ах, я и забыла, что ты честный человек… Нет, правда, Саша, как ты меня нашел?
        - Ты же сказала маме, где работаешь, а в Москве не так уж много филологических институтов. Я приезжал сюда несколько раз… Ты так неожиданно сбежала тогда, не оставила ни адреса, ни телефона!
        - Что-то случилось?
        - Случилось,  - сказал Саша. Он так это сказал, что сразу стало ясно, что это «случилось» касается только меня.
        - Елизавета Аркадьевна…  - раздалось за моей спиной.
        - Что?  - оглянулась я. Сквозь ограду просунул голову Ковальчук и смотрел на меня своими круглыми, абсолютно непроницаемыми небесно-синими глазами.  - Что вам, Ковальчук?
        Он подумал немного, словно не зная, что сказать, но потом все-таки сказал, кивнув на Сашу:
        - А это кто? Он вам кто?
        - Господи, какой дурак…  - засмеялась я.  - Саша, отойдем.
        Мы отошли к дороге, и я пояснила:
        - Это студент. Лекции только что закончились… Некоторые ребята ужасные раздолбаи и балбесы, но в общем-то они очень славные.
        - Понятно,  - кивнул Саша.  - Кстати, ты не выглядишь их преподавательницей. Ты даже моложе их смотришься.
        - Ну, спасибо… Так что же случилось?
        - Нестерпимое желание увидеть тебя. Я проснулся утром, зашел в твою комнату и увидел, что тебя нет. Только записка… Я даже накричал на маму.
        - Бедная Нина Ивановна!
        - Ничего, мы с ней уже помирились. Но я и правда до вот этого самого момента, то есть до тех пор, пока не увидел тебя сейчас, был действительно не в себе. Слава богу, ты нашлась.  - Он не сдержался и обнял меня.
        Я украдкой поглядела в сторону ограды - из-за нее на нас смотрели несколько пар любопытных глаз. Черт возьми, студенты мои, кажется, думают, что только у них может быть личная жизнь!
        - Что же мы будем делать?  - спросила я.
        - Что хочешь, я сегодня свободен. Пойдем куда-нибудь?
        - Хорошо,  - согласилась я.  - Только ни в какое кафе я не хочу, пойдем в какой-нибудь парк. Сегодня хорошая погода, солнышко…
        - Это потому, что я нашел тебя… Только не пойдем, а поедем. Я на машине.
        - Ах да…
        Сейчас я посмотрела на автомобиль Саши внимательнее. Вишневого цвета иномарка смотрелась весьма представительно, о чем я не замедлила ему сообщить.
        - Ну что ты!  - засмеялся он.  - Ей пятнадцать лет. Правда, еще очень крепкая старушка.
        Мы сели и поехали. Куда - мне было совершенно неважно. В том состоянии, в какое я впала при виде Саши, я была, кажется, готова любоваться даже трубами какой-нибудь электростанции. Саша нашел меня!
        Возле одного из светофоров образовалась небольшая пробка. Мы остановились, Саша положил голову на сложенные на руле руки и посмотрел на меня.
        - Мне казалось, что я тебя не узнаю, когда увижу,  - вдруг сказал он.  - Так бывает, когда долго кого-то не видишь, да? А теперь вижу, что ты еще лучше, чем я себе представлял. Ты красивая. Нет, ты даже не просто красивая, ты…
        - Какая?  - засмеялась я.  - Ну, скажи!
        - Прекрасная. Ты красивая, и ты прекрасная. Чувствуешь оттенки?
        - Чувствую… Только нам уже сигналят сзади!
        Мы поехали дальше. Мимо мелькали дома, витрины, рекламные вывески. Когда-то давно, в прошлой жизни, меня тоже катали так. И тоже на иномарке, правда, более новой. Хотя при чем тут марка машины и год ее выпуска?
        - О чем ты думаешь?
        - Так, ни о чем… Хотела тебя спросить - не слишком ли много комплиментов за единицу времени?
        Он быстро взглянул на меня и твердо ответил:
        - Нет.
        Мы подъехали к парку Победы.
        - Как тебе это место? Если хочешь, то можно в какой-нибудь другой парк поехать…
        - Нет-нет! Очень хорошее место. Здесь много фонтанов, а я люблю фонтаны. Правда, на них лучше смотреть ночью, когда темно и горит подсветка…
        - До темноты не так уж и долго…  - посмотрел он на часы.
        Мы оставили машину на стоянке и побрели по длинной аллее. Мимо со свистом проезжали роллеры.
        - Какая-то дорога странная,  - пробормотал Саша, глядя себе под ноги.  - Что это здесь нарисовано? Колечки, цветочки…
        - Я знаю что: по этой самой аллее бродят молодожены…
        - Бродят! Ты сказала - бродят…
        - Ну да, не кросс же они тут бегают…
        С ним было легко и весело. «Да, влюбилась,  - сказала я себе.  - Я точно влюбилась, без всякого там «кажется»… И мы идем по аллее молодоженов, что само по себе очень символично. А вдруг именно Саша станет моим мужем?»
        И я посмотрела на своего спутника совсем другими глазами.
        - Ты тоже об этом подумала?  - спросил он вдруг.
        - О чем?  - Я решила не рассказывать ему о той мысли, которая только что мелькнула у меня в голове. Я, конечно, не ханжа, но мы и так слишком форсировали события.
        - Нет, сначала скажи…
        - Вот еще!
        - Хорошо,  - кротко произнес он.  - Я тогда тоже ничего не скажу. Только ты потом мне напомни.
        - Когда - потом?
        - Ну, когда-нибудь потом…
        - Нет, мне надо точнее!
        - Потом,  - туманно повторил он и повернул меня к себе,  - когда-нибудь…
        Мы целовались на этой самой аллее, а мимо нас со свистом проскакивали роллеры. Я чуть приоткрыла глаза - светило вечернее солнце, и весь горизонт был залит золотом…
        Напрасно я переживала, что не увижу фонтанов с подсветкой,  - время промчалось незаметно. В очередной раз отвечая на Сашин поцелуй - мы стояли за Никой Самофракийской, на какой-то площадке под навесом,  - я обнаружила, что уже ночь.
        Мы сначала бродили вокруг одних фонтанов - веселых, распустившихся белыми и желтыми зонтиками, потом пошли к другим, с красной подсветкой, которые символизировали кровь погибших. Я призналась, что мне немного не по себе - довольно жуткое, тягостное зрелище…
        - Но завораживает,  - сказал Саша.
        - Да, завораживает…
        Время стремительно приближалось к ночи.
        - Что же делать?  - сказал он просто.  - Я не в силах с тобой расстаться.
        Мне вдруг стало наплевать на все приличия и на соблюдение каких-то там дурацких церемоний. Я и так уже пропала.
        - Что же - аналогично,  - кивнула я.
        - Мой милый маленький профессор…
        - Я еще даже не доцент пока!
        В результате мы поехали ко мне домой.
        …Наблюдать за Сашиным пробуждением было очень интересно.
        Сама я уже минут десять как проснулась и теперь смотрела на него. Он тихо дышал, потом, наверное, почувствовал мое движение рядом - чуть задрожали его ресницы, он слегка пошевельнулся. И, не открывая глаз, протянул руки в мою сторону. Я отодвинулась к краю постели. Еще некоторое время я ускользала от его ищущих рук, но в конце концов он поймал меня.
        - Ну, куда ты убегаешь?  - сонным голосом пробормотал он.  - Ты моя, моя, моя… Не пущу!..
        Это было интересно и приятно - потому что он начал искать меня, еще находясь на зыбкой грани между реальным и нереальным миром.
        - А кофе в постель?  - строго спросила я.  - Приличные люди в это время подают кофе в постель!
        - Что?  - встрепенулся Саша.  - Ах, ну да… сейчас я встану… Где у тебя кофе?
        - Не надо никакого кофе!  - засмеялась я, обнимая его.  - Я пошутила… Если честно, я не очень-то и люблю его…
        - Кстати, я тоже,  - оживился он.
        - Мне сегодня на работу идти ко второй паре, так что время у меня есть,  - важно произнесла я, выскальзывая из его рук.  - Я, пожалуй, приготовлю тебе завтрак.
        - О, это было бы здорово!  - с энтузиазмом воскликнул он.
        - А ты, наверное, маменькин сынок?  - спросила я.  - Привык, чтобы за тобой ухаживали, да? Кормили, гладили рубашки…
        - Да, конечно!.. Но зато я умею быть очень благодарным…
        Мы болтали - полушутя, полусерьезно, потом переместились на кухню, где я вплотную занялась приготовлением завтрака. Не мудрствуя лукаво, я соорудила настоящую глазунью: желтки были глазами, а нос, рот и брови я нарисовала на яичнице кетчупом.
        - Боже, это же настоящий шедевр!  - восхитился Саша.  - Даже есть жалко… Кстати, а ты что будешь есть?
        - Вот, йогурт в стаканчике и апельсин…
        - И все?  - ужаснулся он.  - Теперь понятно, почему ты так и не выросла!
        - Ты что, хочешь сказать, что я лилипутка?
        - Нет, ты - ми-ни-а-тюр-ная. Ты такая хорошенькая…  - Он вдруг забыл о глазунье и полез обниматься.  - А тебе обязательно идти на работу?
        - Саша!
        Потом он отвез меня на работу. А вечером встретил…
        Мы были почти неразлучны, и я с некоторым удивлением прислушивалась к себе. Я совсем не уставала от непрерывного общения с Сашей. Не раз в своей прошлой жизни я слышала, что я эмоционально холодна и вечно соблюдаю некую дистанцию, словно храню в своей душе бог весть какие важные тайны.
        Но сейчас ничего этого не было. Я скучала по Саше, даже если мы расставались только до вечера. Я все время стремилась к нему - он был теплый, милый, мягкий, его хотелось ласкать и гладить, словно плюшевую игрушку…
        - Послушай, я все хотел спросить тебя…  - однажды сказал он, находясь у меня дома.  - Ты что, совсем одна?
        - О чем ты?
        - Ну, я все смотрю, как ты живешь… ни одной фотографии нигде… У тебя что, ни одного даже самого завалящего родственника нет? Какого-нибудь там двоюродного дяди или троюродной племянницы…
        - Представь себе, нет,  - вздохнула я полушутя.  - Сиротинушка я горемычная…
        - Нет-нет!  - тут же ринулся он в атаку.  - Ты не одна! Я буду тебе за всех родственников сразу… Я тебе не говорил?
        - Что?
        - Что я люблю тебя…
        - Не припомню, если честно.
        - Так вот сообщаю: я тебя люблю!  - Саша прижал меня к себе, уткнулся носом мне в шею, стиснул так сильно, что я едва не задохнулась.  - И я отказываюсь от всех своих родственников… чтобы только ты любила меня!
        - Какой же ты свинтус, Саша! Слышала бы тебя сейчас Нина Ивановна…
        - А ты? Ты меня любишь? Между прочим, а ты разве не свинтус? Ты мне до сих пор не сказала, что любишь меня!
        - Люблю,  - вдруг произнесла я. И тут же продолжила стихами: - «Не спрашивай: ты знаешь, что нежность безотчетна, и как ты называешь мой трепет - все равно; и для чего признанье, когда бесповоротно мое существованье тобою решено…»
        - Это кто?  - завороженно спросил Саша.  - Мне еще ни одна девушка не читала стихи…
        - Это Мандельштам. А девушки - дуры, могли бы заучить пару строчек наизусть, косили бы под интеллектуалок… У тебя их было много?
        - Кого?
        - Ну, дур… то есть девушек?
        - Я не помню,  - совершенно искренне сказал Саша.
        Однажды, в конце сентября, когда теплая осень еще гуляла по городу, я вдруг вспомнила наш с Сашей разговор. Не весь, а только ту его часть, которая касалась моих предполагаемых родственников.
        Что поделать - у меня и в самом деле их не было. Ни сестры, ни брата, ни двоюродного дяди, ни троюродной племянницы. Мама умерла четыре года назад, когда я заканчивала аспирантуру в своем родном Филологическом институте, а папу я не видела ни разу в жизни, у меня даже фотографии его не было. А ведь родители мои были официально расписаны, я носила фамилию и отчество вполне определенного человека…
        Дело заключалось в моей маме.
        Очень давно, когда я была еще младенцем, она поссорилась с папой. Навсегда. К нам даже алименты не приходили, поскольку мама их и не требовала. Но он же был, тот человек, чью фамилию я официально носила… Интересно, жив ли он? И почему он не проявляет никакого интереса к моему существованию?
        Наверное, он очень обиделся на маму, раз так и не появился в моей жизни. Мама не только умела обижаться, но с легкостью наносила смертельные обиды другим людям.
        Она умудрилась поссориться даже со своей лучшей подругой Алисой. Я помнила эту Алису - вечная сигарета в мундштуке и ряды рябиновых бус на шее…
        Словом, своего отца я не видела. И вот сейчас мне вдруг очень захотелось посмотреть на него. Именно сейчас, когда, казалось бы, моя жизнь была заполнена Сашей.
        «Почему нет?  - подумала я.  - Я хочу найти своего отца, и ничего странного в моем желании нет. Странным является то, что до сих пор эта мысль мне почему-то даже в голову не приходила!»
        Своей мыслью я немедленно поделилась с Аглаей. Мы с ней сидели за столиком в институтской столовой, в закутке для преподавателей. За стеной, в общем зале, шумела студенческая братия, налегая на суп харчо и поджарку с рисом плюс компот из сухофруктов - на третье.
        - Зачем это тебе?  - удивилась Аглая.
        - Ну как же так - я прожила почти половину жизни и ни разу не видела своего родителя…
        - Ну ладно…  - пробормотала Аглая, поправляя указательным пальцем очки, сползшие к кончику носа,  - против любопытства не попрешь. А как ты собираешься искать своего папашу?
        - Как? Да очень просто - где-то дома должны быть записаны его данные. Время и место рождения. Имя я его знаю - осталось только обратиться в Мосгорсправку.
        - Не надо в Мосгорсправку,  - вдруг важно произнесла Аглая.  - У Леонида Ивановича есть доступ к базе данных. Позвони мне вечером…
        И я ей позвонила. И сообщила все, что знала о своем отце: Аркадий Елисеевич Синицын, родился в Москве в тысяча девятьсот сорок седьмом году.
        На следующий день ближе к последней паре Аглая прибежала ко мне на кафедру и сунула какую-то бумажку.
        - Вот адрес… Мне сейчас некогда, мои лабораторную пишут… Нашелся твой родитель!
        - Ты уверена, что это он?  - с сомнением произнесла я.  - Как быстро все…
        - Он, он! В Москве только один Аркадий Елисеевич Синицын такого возраста. И он, кстати, живет совсем неподалеку.
        - Да, минутах в пятнадцати ходьбы,  - задумчиво произнесла я, глядя на адрес.  - Я, пожалуй, прямо сейчас и зайду к нему.
        - Может, хоть позвонишь сначала? Тут и телефон есть…
        - Нет-нет, я лучше зайду. Сюрприз будет!
        - Да уж…  - неопределенно пробормотала Аглая.  - Ладно, я побежала. Потом все расскажешь!
        Улица Жарикова, дом семь… Неизвестно, что меня там ждет… Я хотела позвонить Саше, сказать, куда иду, но потом передумала - в конце концов дело касалось только меня.
        Дошла я даже быстрее и оказалась в тихом московском дворе, засыпанном желтой листвой.
        Старый сталинский дом с просторным гулким подъездом. Лифт был тоже старый, я уж и забыла, что бывают такие конструкции с открывающимися вручную дверями…
        Подошла к квартире и позвонила - сердце сжалось от волнения и страха. А вдруг здесь живет не мой отец, а всего-навсего однофамилец? Нет, это не самое худшее. Гораздо неприятнее будет, если Аркадий Елисеевич не пожелает со мной разговаривать. Решит, например, что дочка спустя почти тридцать лет явилась к нему выбивать наследство. А мне и не надо ничего, я просто хочу на него посмотреть…
        Дверь открыл седоватый небритый мужчина в мятых брюках и футболке с изображением легендарной группы «Бони М».
        - Вам чего?  - хмуро спросил он.
        Секунду помедлив, я назвала полное имя своей матери.
        Мужчина вздрогнул, тень пробежала по его лицу.
        «Точно, он!» - почти с уверенностью подумала я.
        - Проходите,  - с усилием произнес мужчина, отступая назад.
        Он провел меня в большую неубранную комнату, в которой стоял застарелый запах табака. Нет, нельзя было сказать, что здесь живет опустившийся человек, просто - берлога старого холостяка.
        - Садитесь, вот кресло…  - пробормотал он. Но сам не сел, а стал ходить по комнате взад-вперед.  - Вы, наверное, Елизавета… Ее дочь. Господи, я сразу мог догадаться, кто вы такая! Очень, очень похожи…
        - Разве? Мне кажется, мы с мамой совсем не похожи. Аркадий Елисеевич, я…
        - Что?
        - Вас не удивляет, что я решила разыскать вас…
        - Нет, не удивляет.  - Он наконец остановился. Встал возле пыльного окна, сложив руки на груди, и начал пристальным, немигающим взглядом всматриваться в мое лицо.  - Знаете, я как будто ждал чего-то такого… Знал, что рано или поздно она появится в моей жизни!
        - Она не появится,  - дрожащим голосом возразила я.  - Ее уже нет… Мама умерла несколько лет назад.
        - Да?  - Он дернулся точно от удара током и вдруг стал хохотать - громко, истерично и как будто немного театрально даже… Меня этот смех покоробил, хотя в душе я все время ждала подобной реакции. Я подозревала, что они с мамой расстались после какой-нибудь ужасной ссоры. Наверное, он до сих пор не может ей простить.  - Она наконец в аду - боже, какое счастье!
        Нет, такое было уж слишком!
        - Перестаньте!  - закричала я.  - Что бы там ни было у вас с ней в прошлом, оно не имеет никакого значения, потому что это уже в прошлом! Осталась я, и я хотела бы…
        - А при чем тут вы?  - спросил Аркадий Елисеевич, мой потерянный и вновь найденный родитель.
        - Как - при чем?  - опешила я.  - Я вроде как ваше имя ношу… Я ваша дочь.
        - Дочь?! Ну да, дочь…  - Он перестал смеяться, и его небритое лицо потемнело еще сильнее.  - Дочь. Лизонька.
        Аглая была права - незачем мне было сюда приходить. Сколь же глупы приступы сентиментальности, которые накатывают иногда на людей, особенно на женщин. Отец сто лет меня не видел, почему я вдруг решила, что он обрадуется мне?!
        - Ладно, я пойду,  - сказала я и встала с кресла.
        - Нет уж, погоди… доченька.  - Он почти силой заставил меня сесть обратно.  - Столько лет прошло… Свиделись наконец-то!
        «Да, здорово он на маму обиделся,  - мелькнуло у меня в голове.  - Но не убьет же он меня! Я вроде как ни в чем перед ним не виновата… А вдруг он просто сумасшедший?» Мне стало совсем страшно.
        - Мне ничего от вас не надо,  - твердо произнесла я.  - Я просто хотела вас увидеть. Хотя бы один раз. Это нормально…
        - Ну да, очень нормально. А что, дорогая доченька…  - вдруг ехидно прищурился он.  - Мама тебе ничего не рассказывала обо мне?
        - Ничего. Она не хотела…
        - Как это похоже на нее!  - воскликнул Аркадий Елисеевич словно про себя.  - Как похоже… Я мог бы сразу догадаться, что она оставила тебя, Лизонька, в полном неведении!
        И он швырнул в меня журнальный столик. «Сумасшедший!»
        Я бросилась в первую попавшуюся дверь - это оказалась ванная - и задвинула щеколду. В ванной было темно и пахло каким-то мерзким одеколоном.
        - Открой! Слышишь - открой!  - забарабанил он в дверь что было сил.
        Он долго барабанил в дверь и орал что-то неразборчивое. Можно было не надеяться, что соседи этот шум услышат, по той же причине - очень толстые стены. Я, конечно, и не думала открывать.
        Я сидела на холодном полу и плакала… Зачем я пришла сюда?!
        - Слышь, ты, Лизавета…  - вдруг произнес он за дверью.  - Выходи. Я больше не буду. Это на меня так, нашло.
        - Ничего себе нашло!  - закричала я, зарыдав в голос.  - Ты же мне отец родной… Чуть не убил меня!
        За дверью опять воцарилась тишина, а потом он сказал:
        - Я не твой отец.
        - Что?
        - То, что слышала. Я не твой отец.
        - А кто вы?
        - Разгадай загадку - я муж твоей матери, но я не твой отец…
        - Отчим?  - опешила я.
        - Нет, и не отчим даже… Я тебе совсем никто.
        Человек за дверью, похоже, окончательно образумился и теперь говорил усталым, скучным голосом. Интересно, обманывает или нет?
        - А вы не ошибаетесь?  - осторожно произнесла я.
        - Нет.
        - Но почему? Многие мужчины думают, что они не являются отцами, но на самом деле очень даже являются. Только полноценная генетическая экспертиза может подтвердить…
        - К лешему экспертизу…  - буркнул он.  - Мы расстались с твоей матерью за два года до твоего рождения. Ну не могла же она два года ходить беременной!
        - А почему же у меня отчество и фамилия ваши?
        - Потому что официально развелись мы позже. Она записала тебя на меня…
        - А почему вы ей это позволили?
        - Я сначала ничего и не знал. Потом подумал - ну и ладно, алименты же с меня не требуют. Если б она с меня деньги требовала, я бы тогда, конечно, такое затеял…
        - Мама не говорила мне об этом…
        - А то ты не знала свою мамашу!
        Сказанное было чистой правдой - я ее совершенно не знала. И вообще, похоже, этот Аркадий Елисеевич не врал - только моя мама могла довести человека так, что даже спустя тридцать лет он мог взбеситься от одного ее имени.
        - Я выйду?  - после некоторой паузы, осторожно спросила я.
        - Выходи. Не век же тебе там сидеть!..  - крикнул он откуда-то издалека.
        Я отодвинула щеколду и вышла. Аркадий Елисеевич Синицын уже сидел за кухонным столом и с интересом рассматривал початую бутылку водки.
        - Вот, нашел,  - буркнул он, не глядя на меня.  - Ты не бойся, садись. Поговорим…
        - Может, будет лучше…
        - Да ничего не будет!  - с досадой воскликнул он.  - Ты, если подумать, тоже жертва. У меня к тебе никаких претензий…
        - Чья жертва?  - спросила я, недоверчиво усаживаясь на краешек табуретки.
        - Ее,  - произнес он с особым выражением, разливая водку по стопкам.
        - Вы, я так понимаю, о моей маме говорите,  - сказала я, невольно принюхиваясь к водке - пахло отвратительно.  - Только напрасно вы так… Она была очень хорошей, и я очень ее любила.
        - А куда тебе было деваться?  - усмехнулся Аркадий Елисеевич.  - Ладно, помянем. Я и не знал, что ее уже нет. Да не нюхай ты стакан, ради бога!
        - Я не люблю водку,  - честно призналась я, но все-таки отпила из стакана.
        - А что ты любишь?
        - Мартини, «Токайское»…
        - Мартини! «Токайское»!  - с гримасой отвращения передразнил он.  - Никакого патриотизма. Впрочем, чего можно ожидать от человека, которого воспитала она.
        Стол, за которым мы сидели, был не очень чистым, и я сразу же прилипла к нему локтями. Стараясь не заострять на этом внимание, я осторожно отклеилась и больше уж не клала руки на его поверхность.
        - Мы познакомились с ней лет тридцать назад. Ей было восемнадцать, и она была очень хорошенькая. Глянул тогда на нее - ангел, как есть ангел. Я был у нее первым. Сразу предложил расписаться…
        Мне очень хотелось сбежать из этого дома, но я не могла - сидела не шевелясь, точно сиденье у табурета тоже было намазано какой-то липкой дрянью, и слушала человека, который был мне совсем чужим. Он рассказывал о моей матери то, о чем я даже не подозревала. Он сказал правду - я действительно ее не знала.
        - Она согласилась. Расписались мы очень быстро - у меня знакомая была в ЗАГСе, материна подруга. Думал - ну вот, я в раю - такая девушка, такая девушка…
        - Что же произошло?  - с мрачным нетерпением спросила я.
        - С этого момента начался ад,  - вдруг произнес Аркадий Елисеевич, уставившись на какую-то точку на стене.  - Я не думал, что молодая, хорошенькая женщина способна на такие издевательства. Моральные, конечно, но лучше б она меня сковородкой по голове била или там скалкой… все человечнее было бы. Короче, в один прекрасный день, вернее вечер, я не выдержал, напился, прибившись к какой-то компании,  - «стекляшка» была напротив. Я вообще-то не пил, но тут так припекло… А компания та еще попалась! Короче, рядом со «стекляшкой» ларек стоял, и он оказался ограбленным. Меня посадили. На два года. А я даже не помню тот вечер - я, наверное, просто в кустах лежал рядом, в полной отключке, пока компания эта его грабила. Только она после суда сказала, что всегда от меня ожидала чего-нибудь такого. Типа я подлец и негодяй.
        Я смотрела на этого человека и думала, что мама напрасно согласилась за него выйти. Они были не парой. Ее вина только в том, что она согласилась…
        - Она мне даже письмишка не написала. А когда я вышел, у нее уже ты родилась. От кого, как - я без понятия, к тому моменту она была опять одна. А я все еще любил ее! И предложил ей - давай сойдемся. А она засмеялась нехорошо: «Наколки свои сведи - это очень неэстетично!»
        Аркадий Елисеевич протянул мне свои руки. Они были в старых рубцах.
        - Вот, кислотой сводил. Прихожу к ней через некоторое время. Ты уже бегала вовсю. Говорю - вот, все как ты хотела. А она снова засмеялась. Недобро так, издевательски. И заявила, что, типа, пошутила она тогда. «Ты,  - говорит,  - мне задаром не нужен. Я,  - говорит,  - еще с ума не сошла, чтобы с уголовником свою жизнь связывать. У меня дочь растет, ей хороший отчим нужен, а не такое быдло, как ты». Ну, насчет быдла я не уверен, может, она и не произносила этого слова, но смысл был точно такой. И как же мне обидно тогда стало, Лизавета! Я от нее вышел и - не вру, честное слово!  - заплакал настоящими слезами.
        Мне и самой было очень жаль этого человека, хотя возможно, что, если бы ту же историю мне когда-то рассказала мама, она рассказала бы ее по-другому. У каждого своя правда…
        - Иду, а навстречу мне интеллигент какой-то прет. В очках, с тросточкой, и трубка в зубах. Толкнул меня и, не глядя, дальше пошел. Тут такая злость меня разобрала… Подумал - вот этакого-то она быдлом бы не назвала, хотя он и есть самая настоящая свинья! Я его разворачиваю и требую, чтобы он извинился - за то, что толкнул, значит. А он трубкой своей пыхнул и заявил: «Миль пардон». А что такое это «Миль пардон»? Нет, я понимаю, что он вроде как извинения попросил, но зачем же еще издеваться? И тогда я его ударил… В общем, нанесение тяжких телесных повреждений, вторая судимость, и загремел я на сей раз на пять лет. Мамаша моя без меня умерла…
        - Мне очень жаль!  - произнесла я совершенно искренне.  - Но все это лишь ужасное стечение обстоятельств…
        - Да брось ты!  - отмахнулся он.  - Это все она виновата. Хоть и не говорят о мертвых плохо, но она мне всю жизнь сломала. Кто я? Жалкий слесарь при ЖЭКе, живу от чекушки до пол-литры… А мог бы быть непьющим, с образованием, с семьей и детьми. Может быть, директором какой-нибудь фирмы. Эх, да что говорить…
        - Дайте закурить,  - попросила я. Он подвинул мне пачку «Беломора».
        На душе было тяжело и муторно, словно меня заставили наблюдать за смертной казнью. «Права была Аглая, тысячу раз права… Не надо было мне сюда приходить!»
        И я ушла.
        Через полчаса после того, как я вернулась домой, появился Саша. С неизменной розой в руках.
        - Душа моя, весь день я ждал момента, когда увижу тебя… Боже мой, что это за запах? Такое впечатление, будто ты пила водку и курила «Беломор»!
        - Так оно и было,  - вздохнула я.  - Пила и курила, да еще в компании слесаря из ЖЭКа.
        Саша молчал минуту, а потом вдруг улыбнулся так светло, что и у меня на душе стало светлее, и сказал легкомысленным голосом:
        - А что, всякое бывает в жизни!
        Он был так мил и так далек от всей той грязи, которая, к сожалению, присутствует в нашей жизни, что я не стала рассказывать ему о сегодняшнем происшествии. Наврала какую-то ерунду - благо фантазией меня бог не обделил.
        На следующее утро, когда история с Аркадием Елисеевичем уже не казалась мне столь трагической, Саша сказал:
        - Вот что… Когда ты придешь к нам в клуб? Я уже всем про тебя рассказал… Тебе будет заказан отдельный столик. И ты ведь еще ни разу не слышала, как я пою. Конечно, если тебе интереснее пить водку со слесарями…
        - Хорошо, приду,  - неуверенно ответила я.  - Так ты говоришь, «Дель Арт»? Может быть, немного расскажешь о том, что меня там ожидает?
        - Ни за что на свете! Вот придешь и сама увидишь.
        Наверное, моя теперешняя боязнь ресторанов шла из прошлого. Был в моей жизни период, когда меня довольно часто водили в подобные заведения. Правда, каждый такой поход превращался в пытку. «Послушай, в этот кабак нельзя надевать вечернее платье - туда хватит и джинсов… Лис, ты сошла с ума - сейчас же сними этот балахон и надень платье для коктейлей - мы идем в очень стильное заведение, я буду в смокинге… Вот тебе деньги - сбегай в салон и попроси быстренько сделать себе прическу. Что-нибудь строгое, классическое… Лис, сейчас же сними эти серьги - это совсем не твой стиль… Лис, мы приглашены на новогодний маскарад - немедленно по магазинам, надо найти костюм и маску. Знаешь, я видел на карнавале в Венеции… Говоришь, тебе трудно дышать? Но, милая Лис, не капризничай - тебе так идет этот корсет! Талия - сорок сантиметров, какой восторг! Ну ладно, можешь немного ослабить шнуровку… Ты - моя Коломбина, Лис!»
        А я и забыла, что в прошлой жизни я называлась претенциозным именем Лис, производным от Елизаветы, и меня заставляли вести скучную светскую жизнь. Тот, прошлый, определял беготню по презентациям, коктейлям, приемам именно «светской жизнью», хотя по мне это были обычные тусовки, где всякий хотел выпендриться.
        Лис давно умерла. Лис с ее рыжими кудрями, оранжевой помадой и черными ресницами… Родилась Лиза с короткой стрижкой и почти не тронутым косметикой лицом.
        - Послушай, мне, наверное, как-нибудь особенно одеться, да?  - промямлила я.  - Ну, и потом, я не знаю, успею ли я забежать в парикмахерскую…
        Саша посмотрел на меня с удивлением:
        - Нет, ничего не надо. Приходи, как тебе удобно… Сегодня, да?
        - Хорошо, сегодня.
        Но после института я все равно забежала домой. Не знаю почему, но меня вдруг взволновал вопрос, понравлюсь ли я Сашиным друзьям. Неужели покойная Лис решила вернуться?
        - Что-нибудь скромненькое и со вкусом…  - пробормотала я, рывком открывая платяной шкаф. Нет, длинное вечернее платье не годится - хотя бы потому, что отправлюсь я в Сашин клуб на своих двоих. Можно, конечно, поймать такси, но в час пик есть вероятность надолго застрять в пробках - в том районе, в центре, они не редкость, это я хорошо знала. Так что придется воспользоваться метро, родным московским метро, которое всегда выручало…  - Тогда, может быть, вот это?
        Брючный костюм темно-синего цвета с тонким белым кантом по горловине и рукавам. Довольно широкий, он все же не казался мешковатым, а кроме того, мне нравился состав ткани: шелк и вискоза - сочетание, приятное для кожи. Я оделась в костюм, и его скользящая прохлада сразу меня успокоила.
        Тонкая нитка искусственного жемчуга, две жемчужные сережки в ушах - надо же было себя как-то украсить. А с прической я решила особо не мудрствовать - вылила на голову пузырек геля и взлохматила волосы. Получилось неожиданно хорошо - этакий небрежный беспорядок, как будто я вымыла голову и забыла причесаться…
        Плащ, зонтик под мышку, словно огромный градусник… На улице было уже совсем темно, когда я выбежала из дома. Я ловила свое отражение в сверкающих витринах - хорошенькая девушка, которая спешит на свидание. Сто лет я не была на свиданиях…
        В переулках Солянки я сначала немного запуталась, а потом как-то сразу наткнулась на вывеску - «Дель Арт». Клоун в белом балахоне, больше похожий на Каспера-привидение, подмигнул мне неоновым глазом. Коломбина бежит на свидание к Пьеро…
        Швейцар распахнул передо мной стеклянную дверь, и я оказалась в мраморном вестибюле.
        - Добрый вечер!  - вышел навстречу гардеробщик, пожилой мужчина в фуражке.  - Вам заказано?
        - Кажется…
        - А то у нас сегодня полный аншлаг, все столики заняты…  - вежливо произнес он, принимая у меня плащ и зонтик.
        - Я к Александру Фадеевичу.
        - К кому?  - поднял брови гардеробщик.
        - Он поет у вас,  - растерянно произнесла я. Может быть, я не туда попала и на этом московском холме есть еще один клуб «Дель Арт»?
        - Господи, так вы к Саше!  - страшно обрадовался гардеробщик.  - Ну как же, как же… Вы к нашему Саше!
        Он заглянул в соседнюю дверь и позвал кого-то. К нам вышел представительный мужчина в шикарном костюме, судя по всему - метрдотель.
        - Елизавета… ох, к сожалению, Саша забыл сказать мне ваше отчество…  - с исключительной любезностью заговорил он.
        - Можно без отчества.
        - Да, столь юному существу совсем не нужно отчества! Меня зовут Альберт, и это отнюдь не псевдоним…
        Важный метрдотель понес какую-то, говоря языком моих студентов, пургу, расшаркиваясь и улыбаясь, а сам буравил меня любопытным взглядом. «Юное существо» терпеливо его слушало.
        - А теперь позвольте вас препроводить… Саша скоро будет.
        Альберт повел меня по полутемным запутанным коридорам. Мягкий ковер стелился под ногами, гася все звуки. Мы прошли мимо бильярдной, потом мимо еще какого-то помещения, где развлекалась шумная компания, и наконец оказались в большом зале. С одной стороны возле стены располагалась роскошная барная стойка, с другой - пустая сцена, где лучом прожектора был освещен круглый черный рояль. Между ними стояли столики - и действительно не было свободных, кроме одного - как раз возле сцены. Из динамиков доносилась ленивая мелодия танго, в зале негромко шелестели голоса, кто-то заразительно смеялся…
        - Здесь вам, Лиза, будет лучше всего видно и слышно. Меню? Или я принесу вам то, что заказал для вас Саша, сообразуясь с вашими вкусами…
        Я посмотрела на толстенный талмуд в кожаном переплете и скромно сказала:
        - Пожалуй, доверюсь Саше.
        Альберт испарился, а через пару минут появился официант, улыбаясь нестерпимо белозубой улыбкой,  - он принес ведерко с шампанским. Именно с шампанским, а не шипучим вином - увидев бутылку, я улыбнулась. Моего героя никак нельзя назвать жадиной. Помнится, в прошлой жизни я пила такое же.
        В зале было полутемно - лишь горели свечи на столах, да тускло светили скрытые светильники под потолком. Я немного освоилась и нашла, что клуб «Дель Арт» - довольно милое заведение. Светло-желтые стены, темные гардины, репродукции Бакста, Сомова, Лансере…
        Посреди зала тихо журчал небольшой фонтан с золотыми рыбками, и шелест воды общим умиротворяющим фоном наслаивался на гудение зала.
        Официант, продолжая нестерпимо улыбаться, принес мне блюдо с разнообразными фруктами и пирожными. Но мне пока есть не хотелось - я едва прикоснулась к одной из песочных корзиночек, в которой дрожало нежнейшее апельсиновое желе. Я маленькими глотками пила шампанское и ждала Сашу. Чем дольше его не было, тем сильнее я начинала волноваться. С самого начала я поняла, зачем меня посадили так близко к сцене. Он должен появиться возле рояля в луче света.
        Я осматривалась, стараясь не слишком вызывающе вертеться на стуле, и вскоре пришла к выводу, что за мной наблюдают. Нет, не публика - все сидели за своими столиками и были заняты исключительно собой, а вот бармен за стойкой, протиравший полотенцем стаканы, смотрел прямо в мою сторону. За его спиной постоянно колыхались темные гардины, и из-за них то и дело высовывались чьи-то любопытные лица. Потом выглянул кто-то в белом колпаке, с половником наперевес - из коридорчика, ведущего на кухню, в котором то и дело скрывались официанты, возвращаясь оттуда с нагруженными всяческой снедью подносами. Да и сами официанты при всей их явной вышколенности как-то подозрительно косили глазами в мою сторону, словно все поголовно страдали врожденным косоглазием.
        «Ну, ясно!  - мысленно ахнула я.  - Саша всем разболтал про меня, и сейчас все, кто здесь работает, пялятся на меня, словно на слона в зоопарке!»
        «С кем ты связалась, Лис?  - чуть ли не наяву услышала я надменно-вкрадчивый голос. Голос, струящийся из прошлого.  - Фи, какой мезальянс - девушка с высшим образованием, которая преподает в институте и пишет серьезную научную работу о литературе Серебряного века, и какой-то ресторанный певец…»
        Тут голос внезапно поперхнулся - на сцену из темноты вышел Саша. В черном фраке, белоснежной рубашке, с галстуком-бабочкой. Безупречная прическа - волосок к волоску. Он послал мне воздушный поцелуй и как ни в чем не бывало сел за рояль. Музыка в динамиках стала затихать, и раздались первые негромкие аккорды. Переход от одной мелодии к другой был столь плавным и незаметным, что из всех сидящих за столиками появление Саши на сцене заметила только я.
        Луч прожектора светил прямо на него - лицо бледное, под глазами тени - от того, что свет лился сверху.
        - «В бананово-лимонном Сингапуре…» - негромко запел Саша таким прозрачным, ленивым, печальным голосом, что у меня мурашки побежали по коже. «Ах, ну да, Вертинский!  - мелькнуло в голове.  - Как же я сразу не догадалась, что в клубе под названием «Дель Арт» должны исполнять именно такие песни!»
        Он пел чудесно. Профессионально. Пальцы Саши легко порхали по клавишам, в свете прожектора вспыхивали иногда серебристым огнем его запонки…
        - «…Где вы теперь, кто вам целует пальцы, куда ушел ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, а может быть, с малайцем вы ушли!..» - пел Саша. И тут вдруг, склонившись в мою сторону, он подмигнул мне.
        Он пел, почти не делая перерыва. А я удивлялась тому, что он делает в этом клубе. С таким голосом, с таким тонким артистизмом он вполне мог бы выступать на сцене какой-нибудь филармонии. И публика в вечерних платьях и смокингах приходила бы только для того, чтобы послушать его, забыв про еду и питие…
        Похолодев, с застывшими в глазах слезами, я слушала его. Песни Вертинского, которые долгие годы при советской власти считались вульгарными и напыщенными, были в исполнении Саши своего рода скрытой от посторонних глаз игрой - и печаль, и восторг, все в них казалось немного ненастоящим и театральным, и в то же время… О настоящей любви и нельзя говорить серьезно, прямолинейность губит чувства.
        Я совершенно не замечала окружающей обстановки, забыла обо всем и слушала Сашу, держа в руках бокал с недопитым шампанским.
        Передо мной опять выплыл Альберт.
        - Вижу по вашему лицу, Лизочка, что вам здесь очень нравится,  - прошептал он.
        - Чудесно, чудесно, я не ожидала, что Саша так поет…
        - Вы вполне можете заказать ему какую-нибудь песню. Разумеется, только из классического репертуара - других он принципиально не исполняет… Романсы, например.
        - Романсы? О, я бы очень хотела… У меня есть любимый романс - про колокольчик, где снег серебрится… Вы знаете?
        Альберт зажмурился и затряс головой.
        - Знаю ли я? О, Лизочка, это его коронный номер! Вы самым удивительным образом угадали нашу любимую песню…
        Несмотря на грузную комплекцию, Альберт шустро засеменил к сцене и что-то быстро шепнул Саше.
        Тот кивнул головой и достал из-за рояля гитару.
        Я оглянулась и заметила, что публика с интересом смотрит на сцену. Даже более того - какая-то пожилая дама держала наготове охапку цветов - это могло означать только то, что здесь собираются настоящие поклонники Сашиного таланта.
        Он чуть тронул струны - в воздухе затрепетали завораживающие, негромкие звуки. Потом медленно, словно нехотя, Саша запел:
        - «В лунном сиянье снег серебрится… Вдоль по дороге троечка мчится…»
        Каждое слово он отделял паузой, потом его голос окреп, заполнил все пространство.
        - «Динь-динь-динь, динь-динь-динь…  - как будто у него у самого в горле были эти серебряные колокольчики,  - …колокольчик звенит! Этот звон, этот звук много мне говорит. В лунном сиянии ранней весною - помнишь ли встречи, друг мой, с тобою?..»
        У него был совершенно необыкновенный голос - не пронзительный, без чрезмерного форсирования, как нынче модно, и в то же время не слащавый, не приторный. Как человек, привыкший свободно манипулировать словами, я бы определила его так - голос, которым должен обладать мужчина, объясняющийся в любви. Наверное, большинство женщин, воображая идеального принца перед собой на коленях, слышали именно такой голос…
        - «…колокольчиком твой голос юный звенел, динь-динь-динь, динь-динь-динь - о любви сладко пел…»
        Когда он допел романс до конца и перестала звенеть последняя струна, зал мгновенно разразился аплодисментами. Та пожилая дама, прижимая к груди свои цветы, побежала к сцене.
        Я тоже хлопала. И смеялась, сама не замечая того, что по лицу у меня текут слезы…
        Раскланявшись, Саша ушел за кулисы, а сцена закрутилась вокруг своей оси, отчего рояль оказался на заднем плане. Под луч прожектора выскочили два клоуна в пестрых трико и принялись откалывать всякие штуки. Их номер выглядел довольно уморительно, но после Сашиного пения мои глаза на них не хотели смотреть.
        Он вдруг появился со стороны зала, уже в обычном костюме, страшно взволнованный и улыбающийся.
        - Ну, что?  - нетерпеливо спросил он.  - Тебе понравилось?
        - Ах, Саша - более чем!
        - А это что?  - с удивлением произнес он и провел ладонью у меня по щеке.  - Слезы?!
        - Ты замечательно поешь. И вообще…
        Саша выглядел очень довольным. Сел напротив, покачал головой.
        - Но ты не ешь совсем!  - с осуждением произнес он.  - Ай-ай-ай, что скажет Мишель… Мишель - это наш повар, из самого города Парижа… Я заказал ему для тебя самые лучшие блюда, он так старался…
        - Я сейчас все съем.  - Я торопливо придвинула к себе блюдо.  - Нет, правда, пока ты был на сцене, мне просто кусок в горло не лез, а вот теперь я чувствую себя голодной.
        Саша принялся мне объяснять, что именно я пробую, но мне было все равно - я все еще была под впечатлением его голоса.
        - А это кто?  - кивнула я на сцену.
        - Это Бим и Бом. Кстати, они муж и жена. Коля и Оля Арутюновы.
        - Вот бы не подумала, что один из клоунов женщина…
        - А ты присмотрись…
        - Да, вон тот, в рыжем парике,  - какой-то особенно пластичный, гибкий… Это Оля?
        Саша засмеялся, ничего не ответил.
        - Саша! Ты настоящий талант, ты артист… ты достоин большего!
        - В каком смысле?
        - Я имела в виду, что клуб этот, конечно, замечательный, и сразу видно, все тебя тут любят, и даже поклонники тут у тебя есть, но… Тебе надо на большую сцену. Большой зал, сопровождение оркестра, гастроли…
        Саша пожал плечами:
        - Не знаю, чем зал какой-нибудь лучше моего клуба. И вообще, я с детства ненавижу те помпезные заведения, которые ты так превозносишь,  - все сидят в креслах и старательно слушают. Некоторые даже засыпают от чрезмерной старательности… Я не люблю, когда тужатся. Все должно быть легко и просто, и даже немного несерьезно.
        - Как здесь?
        - Да, как здесь. Проголодался - поел. А надоело слушать - так ушел, не боясь, что на тебя зашикают со всех сторон.
        - Ты настоящий сфинкс…  - с изумлением пробормотала я.
        - Кто?
        - Сфинкс. Загадочное существо.
        - Надеюсь, это комплимент… И потом - каким бы я стал после всяких гастролей? Если бы у меня было то, что люди называют настоящей славой, я бы не нашел тебя. Ты бы не пробилась ко мне сквозь толпу поклонниц…
        - Ну, спасибо…  - буркнула я.  - Я очень ревнивая - помни об этом…
        - А уж я какой ревнивый!..
        Со всеми яствами, которые были на столе, я так и не смогла справиться - пришлось Саше мне помочь. Мы вместе допили шампанское, а потом заглянули на кухню, чтобы поблагодарить Мишеля. И Мишель, егозливый француз с бородкой клинышком и блестящими глазами, долго тряс мне руку и лопотал что-то на смеси русского и французского. Я, в свою очередь, сообщила ему, что испытала ни с чем не сравнимое удовольствие, когда пробовала пирожные, сотворенные его руками…
        Затем мы с Сашей отправились в крошечную гримерку к Биму и Бому, которые к тому моменту закончили свое выступление, и выпили с ними по рюмочке армянского коньяка. Оля без грима оказалась атлетически сложенной блондинкой скандинавского типа, а Коля - нежным черноволосым юношей с печальной улыбкой. Кажется, когда они были в клоунских костюмах, я все-таки ошиблась, пытаясь определить, кто из клоунов Оля.
        Потом все, и даже Саша, куда-то убежали («айн момент, уно моменто!»), и я осталась на какое-то время одна. Заглянул Альберт.
        - Саша велел посидеть с вами немного, чтобы вы не соскучились, Лиза…
        - Конечно, посидите со мной,  - обрадовалась я.  - А то как-то…
        - Что, правда скучно?
        - Нет, как-то непривычно. Я не ожидала…
        - Вам не понравился наш клуб?  - Альберт явно напрашивался на комплимент.
        - О, что вы! Здесь очень уютно, и кухня превосходная… Я просто не могу прийти в себя после Сашиного выступления. Мне кажется, он настоящий талант!
        - Безусловно!  - энергично закивал Альберт своей массивной башкой, чем вдруг очень мне напомнил дрессированного медведя в цирке.  - Вот, вы смеетесь, Лиза,  - значит, вам действительно у нас понравилось… Сколько вы знакомы с Сашей?
        - С конца августа.
        - М-да, совсем недавно…
        Я вдруг насторожилась.
        - Почему вы спрашиваете об этом, Альберт?
        - Потому что… Черт, не привык я ходить вокруг да около… Вот что, Лиза, мы очень любим Сашу…
        - Я тоже его люблю.
        - Это понятно… Только у меня к вам просьба - не обижайте его. Он хороший парень. Лучше, пожалуй, во всей Москве не найдешь.
        - А с чего вы взяли, что я собираюсь обидеть его?  - нахмурилась я.  - Посмотрите внимательно, Альберт, разве меня, при моем росте метр пятьдесят семь, можно опасаться?
        - Да нет, я не о том…  - неожиданно покраснел мой собеседник.  - Я о других обидах. Он, наш Саша… Ну, он из тех, кто никогда не предаст. И вы уж, пожалуйста…
        Я хотела разозлиться на него - черт возьми, никто не имеет права лезть в мою личную жизнь!  - но у меня опять не получилось.
        - Ладно, не продолжайте,  - сказала я.  - Я Сашу на самом деле очень люблю. Видите, даже не стесняюсь говорить об этом.
        - Вот и славно…  - запыхтел он, пожимая мне руку своими лапищами.  - Господи, а ручки-то и вправду у вас такие маленькие, словно у ребенка… Я вижу, Лиза, вы хорошая. Я это серьезно говорю, потому что давно научился в людях разбираться. Я, пожалуй, тут лишнего наболтал… Но вы простите меня, потому что Сашу мы все считаем классным парнем и не хотим, чтобы его невеста…
        - Кто?  - вытаращила я глаза. Неужели Саша представил меня как свою невесту?
        - Ах, я, кажется, точно сболтнул лишнего…  - почесал Альберт затылок.  - Ну, в общем, вы уж сделайте вид, что ничего такого не слышали, а то мне от Сашки достанется.
        И в этот момент в дверях появился герой моего романа.
        - А вот и я!  - воскликнул он, держа в руках большой пакет.  - Что, Лиза, развлекал тебя Альберт светской беседой?
        - Да уж…  - неопределенно произнесла я.
        - Ладно, идем, пока начальство доброе и отпускает меня.
        …Когда мы оказались на улице, я не выдержала и засмеялась.
        - Ты о чем? Расскажи - я тоже хочу повеселиться…  - сказал он.
        - Не могу, Альберт просил меня не разглашать тайны!  - ответила я.  - А что у тебя в пакете?
        - Образцы кулинарного творчества Мишеля. Он чуть ли не силой вручил мне все это. Кажется, ты его перехвалила. А что за тайны у вас с Альбертом? Ты не забывай - я ревнивый…
        Несколько дней после посещения клуба «Дель Арт» я была словно не в себе. Две вещи не шли у меня из головы - его голос и то, что он представил меня как свою невесту.
        Ну, с голосом все было более-менее понятно - Саша талант, нечего и говорить, а вот с невестой…
        Когда-то, очень давно, я уже была невестой. Целых пять лет я жила с человеком, от которого каждый день ждала слов - «пожалуйста, Лис, будь моей навсегда!». Но он их не сказал, хотя в какой-то момент все было близко к тому. А потом это стало невозможным: появилось отчуждение - сначала незаметное, как трещина в асфальте, а потом оно стало расти. «В тебе нет огня,  - в очередной раз с досадой произнес он.  - Ты холодная, как рыба».  - «Я люблю тебя».  - «Ты не любишь, Лис, ты терпишь. Тебе все равно, кто рядом с тобой - пусть хоть сам сатана!..»
        И мы расстались, потому что трещина разрослась до размеров пропасти.
        Нам нравилось кататься по городу.
        В начале октября было холодно, под утро даже вода замерзала в лужах, а потом вдруг вновь стало тепло, как будто бабье лето решило вернуться на бис.
        В один из таких вечеров мы с Сашей отправились на Воробьевы горы. Это была моя идея - посмотреть на панораму города, но он с радостью принял ее и сказал, что сам хотел чего-то подобного.
        - Знаешь, иногда во мне бродят какие-то мысли, еще не вполне оформленные, а ты вдруг раз - и произносишь их вслух,  - сказал он, подруливая к открытой площадке.
        - Ты хочешь сказать, что я читаю твои мысли?
        - Да!  - решительно воскликнул Саша.  - А я иногда догадываюсь, о чем думаешь ты.
        - Ну, например?  - засмеялась я, вылезая из машины.
        - Вот, пожалуйста - неделю назад ты ходила скучная, и я потащил тебя к Арутюновым. Помнишь, что ты мне потом сказала?
        - О да, я сказала тебе, что мне, наверное, в тот день действительно не хватало цирка!
        - Тебе понравилось у них?
        - Господи, я до сих пор забыть не могу! Теперь мне кажется, что я выбрала не ту профессию и мне надо было стать акробаткой или в крайнем случае заняться жонглированием…
        В самом деле тот вечер, проведенный у Сашиных друзей, до сих пор казался мне каким-то особенно веселым, словно я на миг вернулась в детство.
        Коля и Оля угощали нас сладостями, которые им прислали родственники откуда-то с Востока - в жизни не пробовала такого нежнейшего лукума и столь приятной халвы,  - а потом принялись показывать всякие трюки. Оказывается, они довольно долго работали в цирке.
        - Почему же вы ушли?  - спросила тогда я их с удивлением.  - Наверное, там было очень весело…
        - Да уж…  - засмеялся Коля чуть смущенно. У него была такая манера - он все делал и говорил с оттенком смущения.  - А ты знаешь, что за жизнь у цирковых?
        - Нет… А что?
        - Вечные гастроли и разъезды,  - вздохнула Оля,  - ни кола ни двора. Мы все время сидели на чемоданах. И, потом, условия в гостиницах были не самые лучшие. Надоели вечные скитания…
        - Мы хотим ребенка,  - застенчиво признался Коля.  - А тогда это было совершенно невозможно…
        Он был гибким, точно в его теле совсем не было костей. Расположившись на ковре, он, как настоящий йог, изгибался в самых невероятных позах, вызывая у нас с Сашей возгласы изумления и страха. Потом поставил на пол две бутылки из-под шампанского, на них передними ножками - стул, а сам, упершись в стул, сделал стойку вверх ногами. Мне такое равновесие казалось фантастикой, а Коля сказал, что это ерунда, и даже у меня так могло получиться.
        - У тебя вполне подходящая для циркачки комплекция,  - краснея, сказал он.  - Попробуй хотя бы встать на руки.
        Я была в брюках и потому решилась попробовать. Как ни странно, но с помощью Коли и Оли у меня это получилось. Потом они показали мне, как надо правильно принимать позу лотоса.
        - Лиза, у тебя талант!  - воскликнул тогда Саша, впрочем, не без страха наблюдая за мной.  - Нет, ребята, давайте займемся чем-нибудь другим, где не требуется выворачиваться наизнанку…
        Оля учила меня жонглировать. В конце концов и это у меня получилось. Словом, вечер прошел замечательно, а закончили его мы тем, что стали вчетвером жонглировать апельсинами.
        Хотя час был довольно поздний, на площадке Воробьевых гор было довольно много гуляющих, а чуть в сторонке сбивались в стайку байкеры на своих мотоциклах. Они были серьезные, в кожаных куртках с бахромой и заклепками, мотоциклы под ними - яркие, просто загляденье.
        - Сезон закрывают,  - сказал Саша, заметив мой любопытный взгляд.
        - Какой сезон?
        - Байкеры зимой не катаются. Это последние дни.
        - Как печально - листья опадают, байкеры слезают со своих мотоциклов…
        Мы подошли к мраморному бортику, за которым открывался вид на Москву.
        - Здорово, да? Столько огней!
        Изгиб реки, светившиеся голубоватой подсветкой мосты, которые казались издалека хрустальными, сталинские высотки, храмы и стадионы… И дома - тысячи домов… Роскошная столичная ночь.
        - Как легко потеряться…  - пробормотала я.
        - О чем ты?
        - Только здесь видно, какой город огромный и как легко в нем потеряться. Что человек? Песчинка среди этих огней. Муравей на фоне пирамид.
        - Это правда. Я боюсь тебя потерять.
        - Не бойся.
        - Нет, я, собственно…
        Я взлохматила ему волосы.
        - У тебя такая идеальная прическа, что иногда хочется ее разрушить,  - сказала я.
        - Хорошо, что сейчас ночь и меня никто не видит,  - засмеялся он, встряхнув головой.  - Ну вот, а я столько времени потратил на то, чтобы выглядеть элегантно рядом с тобой.
        - Вот эта прядь… Не знаю почему, но когда она падает тебе на лоб, ты мне кажешься беззащитным и смешным.
        - Я некрасивый?  - вдруг спросил он.  - Понимаю, это не должно волновать мужчину, но… Просто я очень хочу тебе нравиться.
        - Ты…  - Я задумалась на мгновение.  - В общем, ты действительно симпатичный молодой человек, только вот уши…
        - Что уши?  - Саша встревоженно прижал ладони к ушам.
        - Они немного торчат. Нет, тебя никак нельзя назвать лопоухим, но они определенно торчат, особенно если присмотреться…  - Я придирчиво разглядывала его.
        - Неужели придется делать пластическую операцию?  - упавшим голосом сказал он.  - Впрочем, если ты будешь настаивать…
        - Да, без операции не обойтись,  - строго произнесла я.
        Он не выдержал, рассмеялся, и вслед за ним засмеялась и я.
        - Лиза…
        - Что?..
        - Ты будешь моей женой?
        Я ожидала чего-то подобного, но все равно вздрогнула, и сердце у меня забилось быстро и суматошно, точно в приступе стенокардии.
        - Нет, я тебя не тороплю, и если тебе надо время, чтобы обдумать…  - не дождавшись от меня ответа, забормотал Саша, машинально отбрасывая ладонью непокорную прядь назад, точно она ему мешала.
        - Не надо,  - перебила я его, справившись со своими чувствами.  - Я без тебя не могу. Нет, не так - могу, но только с тобой. Могу жить, работать, смеяться, плакать - только с тобой…
        - Значит, ты согласна?
        - Да,  - ответила я.  - Да. Да!
        Он прижал меня к себе.
        - Какое счастье, что я нашел тебя…
        - Нет, это я нашла тебя! Помнишь, как мы встретились? Эх, ты, потомок писателя Калугина…
        - Мне тогда показалось, что ты мне снишься,  - сказал Саша и засмеялся.
        - Нет, это я думала, что сплю… Иначе бы ни за что не позволила себе оказаться у тебя на коленях…
        - Господи, только не вздумай жалеть! Это самое лучшее воспоминание в моей жизни.
        - Нет, я не жалею… я думаю, все уже было заранее предопределено.
        - …Уже подали заявление?  - ахнула Аглая.  - И когда?
        - В конце января.
        Она на мгновение задумалась.
        - Это хорошо, что в конце января - как раз к тому времени сессия у наших студентов закончится, и ты будешь свободна.
        - Честно говоря, о свободе я не думала - мне же надо заканчивать мою работу. Ангелы в русской литературе Серебряного века…
        - Да забудь ты хоть на время про своих ангелов! Такое событие намечается, а ты все о работе…  - Аглая была очень взволнована.  - А твой бывший, он не в курсе?
        - Вспомнила!  - пожала я плечами.  - Я его сто лет не видела. Он, наверное, давным-давно женился. И вообще… не хочу о нем говорить.
        - И правильно!  - энергично поддержала меня Аглая.  - Он мне никогда не нравился. Пять лет девушке голову морочил!
        Я засмеялась, но не стала напоминать ей о том, что раньше она была иного мнения о моем бывшем кавалере.
        - А платье будет?  - спросила она с любопытством.
        - Ты спрашиваешь о том, будет ли у меня свадебное платье? Да, конечно… Хм, далось всем это свадебное платье! Я, кстати, собираюсь его сама сшить.
        - А ты сумеешь?
        - Сумею. Понимаешь, я не хочу никаких покупных кринолинов. Придумаю что-нибудь такое, чего никогда и ни у кого не было…  - мечтательно произнесла я.  - И надену я его только один раз - в день свадьбы. Потом оно будет висеть в шкафу, как музейный экспонат.
        - Да…  - завороженно произнесла Аглая, и очки у нее опять сползли на кончик носа. Удивительно, как женщины любят обсуждать подобные вещи - несмотря на возраст, образование, социальный статус, они прежде всего интересуются тем, какое будет на невесте платье и в курсе ли «бывший».
        Я просила Аглаю пока не разглашать мою тайну, но она все-таки проболталась - через некоторое время весь институт знал о том, что я выхожу замуж. Коллеги-преподаватели проходили мимо со значительным видом и заводили туманные разговоры - дескать, в наше время женщине очень важно устроить личную жизнь.
        Я знала, что Саша готовит мне какой-то подарок к свадьбе, и мне тоже очень хотелось подарить ему что-то. Но поскольку я была человеком, не располагающим особыми средствами, передо мной особенно остро стояла проблема выбора. И вдруг я вспомнила, что, кажется, в моем доме есть нечто, что вполне может послужить свадебным подарком жениху.
        В бывшей маминой комнате все оставалось по-прежнему - так, как было при ее жизни. Я заходила туда редко, чтобы только смахнуть пыль и протереть зеркала.
        Я зашла в комнату, села прямо на пол перед старинным секретером и стала один за другим выдвигать ящики. Мне было как-то не по себе. Я всегда считала, что мама была достойна лучшего и ее жизнь могла бы быть гораздо счастливее.
        За окном свистел по-зимнему холодный ноябрьский ветер. Перед фонарями у дороги качались голые деревья, и поднятые ветви напоминали чьи-то заломленные вверх руки.
        Журналы о рукоделии, выкройки, фотографии в альбомах, красивые флаконы из-под духов, аромат которых давно истаял в прошлом, сувениры из ракушек и еловых шишек… В общем, секретер был забит всякой ерундой.
        Наконец, в самом нижнем ящике, я нашла то, что искала,  - маленькую коробочку, обтянутую красным бархатом. Я открыла ее - мягко блеснуло золото и прозрачные камешки - топазы довольно редкого желтого цвета.
        Это были мужские запонки. У них короткая и весьма характерная история. Мама купила их очередному кавалеру, представительному полковнику с пронзительным ястребиным взглядом. Кавалер был из тех мужчин, которые распахивают перед женщиной дверь и обязательно падают на колени, когда объясняются в любви. Во всяком случае, мою маму он покорил именно этим. Она купила запонки ко дню его рождения - поступок даже чересчур расточительный для одинокой женщины с ребенком,  - но неожиданно выяснилось, что полковник был женат.
        Повторилась старая история - мама мгновенно прервала с ним всякие отношения и даже, насколько я помню, перед тем грозилась рассказать все его жене. Полковник умолял этого не делать и даже упал на колени.
        В общем, запонки остались у нас в доме.
        Они станут неплохим подарком моему жениху…
        На золотой поверхности запонок были выложены сердечки из маленьких топазов. Саша носит запонки. Он выйдет на сцену под луч прожектора, взмахнет руками над роялем, блеснут желтые камешки…
        Я сложила запонки обратно в коробочку, и вдруг взгляд мой упал на мамину записную книжку в истертом кожаном переплете. Повинуясь безотчетному порыву, я взяла книжку в руки.
        «Алиса» - было написано на первой странице. И ряд цифр. Алиса была маминой подругой. Как там у Блока? «Все это было, было, было, свершился дней круговорот. Какая ложь, какая сила тебя, прошедшее, вернет?..»
        Телефон стоял в другой комнате - я побежала туда и дрожащими пальцами стала тыкать кнопки. А что, если Алиса тоже умерла? Ну а если не умерла, то ничего не помнит из прошлых своих бесед с мамой? Или вообще она до сих пор сердита на нее и даже не захочет со мной разговаривать…
        - Алло?  - после нескольких гудков отозвалась трубка тонким нежным голосом.
        - Добрый вечер, мне Алису…
        - Я - Алиса. А вы кто?
        - Я дочь одной женщины, которую вы когда-то знали…  - стараясь не путаться, я напомнила ей о прошлом.
        - Ах, вы Лиза!  - вдруг рассмеялась она негромко.  - Ну как же, как же… Я тебя помню - ты была еще маленькой девочкой… Можно на «ты»?
        Я сказала, что можно.
        - Чего ты хочешь, Лиза? Я, кстати, в курсе, что мама умерла. Мне очень жаль… Я помню о ней только хорошее.
        - Спасибо…  - растроганно произнесла я.  - Вы могли бы мне кое-чем очень помочь. Сразу предупреждаю - просьба у меня странная и несколько необычная, хотя… Словом, как посмотреть…
        - Вот что…  - решительно произнесла моя собеседница.  - Приезжай ко мне, и поговорим. Я на пенсии, одна, и мне скучно. Приезжай… В конце концов ты мне почти как дочь - ведь когда-то мы очень дружили с твоей мамой, пока… Ну, это неважно. Так приедешь?
        - Да.
        Я приехала к ней через два дня, когда Саша снова вечером работал в своем клубе.
        - Девочка моя!  - воскликнула Алиса, стоя на пороге, и радостно меня расцеловала.  - Как ты выросла! В последний раз я видела тебя, когда тебе было лет десять-двенадцать!
        Я помнила подругу мамы именно такой - похожей на древнерусскую красавицу, иконописно утонченной. Широкая длинная юбка в стиле фольк, длинные прямые волосы, зачесанные назад, ряды красных бус вокруг тонкой шеи, длиннейший мундштук в тонких длинных пальцах… Но, конечно, Алиса постарела - в волосах запуталась седина, а тонкие пальцы предательски дрожали.
        Она провела меня в просторную комнату, всю заставленную полочками с сувенирами, и приготовила чай на специальном низеньком столике - по китайскому методу, со множеством крошечных глиняных горшочков, переливая жидкость из одного в другой. А я пока рассказывала о себе - как живу, чем занимаюсь…
        Узнав о том, что я преподаю русскую литературу начала двадцатого века, Алиса всплеснула руками.
        - Боже мой, как это стильно!  - воскликнула она.  - Декаданс, Серебряный век… Обожаю! А что за дело у тебя ко мне? Признаюсь, меня уже мучает любопытство…
        - Я ищу своего отца,  - прямо ответила я.  - К сожалению, выяснилось, что тот, чью фамилию я ношу, моим отцом не является.
        - Боже, как пронзительно…  - зачарованно вздохнула Алиса, вставляя в мундштук очередную сигарету.  - Но зачем ты его ищешь? Хотя, прости, я понимаю: прошлое не дает тебе покоя, тайна должна быть раскрыта. Спустя тридцать лет дочь начинает искать своего истинного родителя…
        - Так вы знаете?  - ахнула я.
        - Знаю,  - энергично воскликнула Алиса, стряхнув на меня пепел.  - Конечно, тот мерзкий грубиян, Синицын, не отец тебе.
        - А кто?  - шепотом спросила я.
        - Кто?  - Руки у нее затряслись еще сильнее.  - О, Лизок, я чувствую необычайное волнение - на мне такая ответственность, такая ответственность…
        - Почему?  - похолодела я.  - Вы обещали молчать? Но кому - маме или кому-то еще? В любом случае клятва теряет свою силу после стольких лет…
        - Нет, я не о том,  - вздохнула Алиса, и ряды красных бус задрожали на ее узкой груди.  - Разве ты не изучила достаточно хорошо характер своей мамы? Она не требовала никаких клятв, потому что не верила в них. А свои тайны она держала при себе.
        - Так вы не знаете…  - разочарованно пробормотала я.
        - Я знаю только то, что ее бывший муж не был твоим отцом,  - стала торопливо объяснять Алиса, видя мое разочарование.  - Да это все знали! Твоя мама его просто ненавидела и хотела сделать ему больно. Но погоди расстраиваться, Лизок, сейчас мы вычислим твоего отца логическим путем.
        Я хотела засмеяться, но у меня не получилось.
        - Вы думаете…
        - Я уверена!  - воскликнула она, закуривая следующую сигарету.  - Вот погоди… После того как твоя мать рассталась с этим нахалом Синицыным, она сразу же познакомилась с одним молодым художником… У него еще был друг, который рисовал дивные подмосковные пейзажи…  - Алиса зажмурилась, словно силой заставляла себя погрузиться в прошлое.  - Да-да! Я все точно помню… Мне очень понравился тот молодой человек, ведь именно поэтому я тоже занялась живописью… Правда, скоро бросила - терпения не хватило. Хотя это было так стильно…
        - И что же мама?  - взволнованно перебила ее я.
        - Так вот - было два друга-художника, и с одним из них у твоей мамы закрутился очень серьезный роман. Сейчас попытаюсь сопоставить даты…  - Алиса опять зажмурилась, а потом внезапно вытаращила глаза.  - Боже мой, то был точно он, твой отец! Меньше чем через год родилась ты.
        - Вы помните его имя?  - с надеждой спросила я.
        - Да! У меня и адрес его где-то должен быть! Все дело в том, что мне очень нравился его друг - тот самый молодой человек, который рисовал пейзажи, и я, честно говоря, на кое-что надеялась… Но не получилось. Да! Ничего не получилось…
        Она полезла в шкаф и достала оттуда тетрадь.
        - Вот его адрес.
        - Кого?  - испуганно спросила я.  - Того, кто вам нравился?
        - Да нет же, его друга, с которым у твоей мамы был роман. Твоего отца. Голову даю на отсечение - именно он и был твоим отцом.
        История была более чем правдоподобная при всей ее запутанности и наличии еще нескольких посторонних лиц, но тем больше она вызывала доверия. Надо же, я добилась от Алисы толку, несмотря на всю ее любовь к стилизации.
        - О, дайте мне скорее…
        - Вот - Брусникин Гена и телефон… У него еще мастерская была в самом центре!
        «Выходит, на самом деле я Елизавета Геннадьевна Брусникина,  - зачарованно подумала я.  - Господи, неисповедимы пути твои… Может быть, мой отец даже не знает о моем существовании! Обрадуется ли он мне, когда я найду его? Надеюсь, что да. Ведь мне ничего от него не нужно…»
        - Почему они расстались?  - спросила я Алису, заканчивая разговор.
        - Кто? Гена и твоя мама? Поссорились. Она на него обиделась.
        …Открыли мне сразу, без всяких вопросов. В освещенном проеме передо мной возник немолодой мужчина с короткой седой бородкой и равнодушными усталыми глазами. Сердце мое дрогнуло.
        - Вы - Брусникин?  - спросила я.
        - Он самый. Проходите. Здесь гардеробная, можете скинуть плащик. И зонтик тоже здесь можно оставить…
        «Интересно, есть ли у него семья? Вдруг нынешней его жене не понравится мой визит?»
        Хозяин ни о чем не спрашивал меня. Словно давно ждал. Или предчувствовал…
        - Вот сюда, здесь у меня мастерская.
        После гардеробной я оказалась в большой зале, хорошо освещенной. У стен стояли картины.
        - Ходите, смотрите… Словом, выбирайте, какой стиль вам нравится.
        «Опять стиль!  - с ужасом подумала я.  - С ума, что ли, все посходили!»
        - А…  - растерянно произнесла я.
        - Цена от манеры исполнения никак не зависит,  - быстро произнес Брусникин, словно упреждая мои вопросы.  - Акварель или масло - тоже значения не имеет. В любом случае - триста долларов.
        - Э…
        - Ах, вы про размер? Ну, тут очень просто - чем больше, тем дороже.
        Я беспомощно оглянулась - Брусникин стоял сзади и вежливо, равнодушно улыбался.
        - Вы, наверное, приняли меня за клиентку…  - сказала я, машинально улыбнувшись в ответ.  - Но я вовсе не собираюсь заказывать вам портрет. Я по другому вопросу. По личному.
        В первый раз в лице этого человека что-то дрогнуло, и он посмотрел на меня с интересом.
        - Да-а?..  - протянул он.  - А я-то думал… Ну, извините. Так рассказывайте же, в чем дело. Вот, в эти кресла, прошу…
        Мы чинно уселись, и хозяин достал коньяк. «Уже лучше,  - подумала я.  - В прошлый раз, у Синицына, была водка, сейчас коньяк. Прогресс налицо!»
        - Я - Лиза…
        - Очень приятно - Геннадий.
        Стариком он себя явно не чувствовал.
        - Дело в том, Геннадий…  - У меня язык с трудом повернулся назвать его так запросто, но я решила не отвлекаться на мелочи.  - Помните ли вы?..  - и я назвала ему имя своей матери и поспешила добавить: - Это было очень давно… То есть вы очень давно с ней встречались.
        - А…  - промычал он, совсем как я в первые минуты нашей встречи. Рука у него дрогнула, и коньяк из рюмки плеснулся на джинсы.  - О черт!..
        «Вспомнил,  - сразу догадалась я.  - Он такой славный! Кажется, мы похожи…» И я мысленно поблагодарила Алису, которая помогла мне найти отца.
        А он смахнул брызги коньяка с коленей и залпом выпил.
        - Помню,  - сказал он несколько придушенным голосом.  - Помню. А вы - кто?
        - Ее дочь.
        Я хотела еще добавить «и ваша тоже», но решила, что это будет несколько преждевременно.
        - Да, у нее родилась потом дочь - я помню…  - пробормотал он.  - Кажется, именно Лизой ее и назвали.
        Он знал обо мне!
        - Папа!  - воскликнула я и засмеялась. Мне так хотелось произнести это слово!
        - Что?  - с изумлением переспросил он.  - Как вы сказали? Папа?
        - О, я, конечно, чересчур форсирую события…  - забормотала я, чувствуя, что почти не владею собой от волнения.  - Но поймите меня правильно…
        - Кто сказал тебе, девочка, что я твой отец?
        - Девочке вообще-то уже почти тридцать лет…  - опять некстати засмеялась я.
        - Это она тебе сказала?!
        - Что вы мой отец? Нет, мама умерла несколько лет назад. Она ничего мне не говорила, к сожалению, поэтому мне самой пришлось искать вас. Почти как в детективе.
        Он быстро налил себе вторую рюмку и снова выпил залпом.
        - Сейчас… у меня здесь где-то…  - Он зашарил по столу руками, словно слепой, натолкнулся на тарелку с нарезанным лимоном.  - Не хочешь закусить, Лиза?
        Я в ответ помотала головой. Мне вдруг стало как-то не по себе - этот человек был совсем мне не рад, он явно испытывал тягостное, неловкое смятение.
        - Вы… вы думаете, что я вас обманываю?  - с обидой произнесла я.  - Но зачем? Какой смысл? Вы думаете, что я ищу какую-то выгоду…
        Он налил и залпом выпил третью рюмку и, не глядя, сжевал половину лимона.
        - Лиза…  - Глаза моего собеседника покраснели, то ли от коньяка, то ли… Неужели он плачет?  - Милая девочка… Как бы я хотел, чтобы ты была моей дочерью! Видит бог, я отдал бы за такое счастье все - и эту мастерскую со всеми картинами, и…  - Он не стал перечислять дальше, просто махнул рукой.  - Я отдал бы свою душу! Но ты ошибаешься. Ты не моя дочь.
        - Точно?  - упавшим голосом спросила я.  - Понимаете, я говорила с одной женщиной, маминой подругой, она довольно хорошо помнит то время и говорит, что, судя по срокам…
        - Ой, не надо!  - зажмурился, сморщился Брусникин, как будто только сейчас ощутил нестерпимую кислоту лимонного сока на языке.  - Не говори мне про сроки…
        - Хорошо,  - кротко сказала я.  - Но вы, мужчины, не понимаете…
        Я собиралась прочесть ему небольшую лекцию о том, сколь невнимателен и легкомыслен бывает сильный пол в таких вопросах, как деторождение, но Брусникин опять замахал руками.
        - Знаю-знаю-знаю! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Только дело совершенно в другом - я бесплоден. Я в принципе не могу иметь детей. В прин-ци-пе!
        - Да?  - недоверчиво переспросила я.
        - Увы! Тысячу раз - увы! Мне не очень удобно признаваться в этом тебе, но я серьезно обследовался - диагноз окончательный и бесповоротный.
        Я замолчала растерянно, потом сделала попытку встать - мне захотелось поскорее уйти.
        - Ладно, не буду вам мешать…
        Уж не знаю почему, но я ему поверила. Брусникин не лгал, отрицая свое отцовство, слишком много сожаления было в его словах.
        - Погоди, Лиза… Так ты говоришь, мама умерла? Отчего, давно ли?
        Я ему рассказала.
        - Бедная, бедная!  - покачал он головой, выслушав меня.  - Я такой дурак! Черт, если бы можно было все вернуть назад…
        - Не вините себя,  - сказала я.  - Мама умела ссориться. Я не знаю, из-за чего вы расстались с ней когда-то, но… В общем, она могла обидеться на любую мелочь.
        - Нет, не мелочь… То была не мелочь,  - мрачно произнес Брусникин.  - Собственно, поссорились-то мы с ней из-за тебя.
        - Как?
        - Очень просто. У нас с твоей мамой, Лиза, был серьезный роман. Настолько серьезный, что я был готов ради нее на… На многое, словом. И вот однажды она пришла ко мне и сказала, что ждет ребенка. С одной стороны, я, конечно, обрадовался, но с другой… Я ревновал ее ужасно. И, поверь, было за что. Более красивой, более страстной и более… сумасшедшей женщины я в своей жизни не встречал. Мой друг - у меня был друг когда-то, тоже художник… Ну, словом, мне казалось, что между ними что-то такое… В общем, я совершил страшную глупость - позволил себе задать ей вопрос: от меня ли ребенок? Говорю же, я очень ревновал… Она рассмеялась мне в лицо. И ушла. Навсегда. Она не простила мне этого сомнения!
        - Но ведь вы, как потом оказалось, были правы…  - удивленно сказала я.  - Тем более что доктора…
        - Да черт с ними, с докторами!  - Брусникин вдруг понизил голос до шепота, и лицо у него стало какое-то странное, отстраненное.  - Ты веришь в мистику? Нет? Правильно делаешь, я тоже не верю. Ну, почти не верю… Но мне кажется, что если б я не сказал тогда твоей матери этих слов, то все в моей жизни было бы по-другому. Ты бы оказалась моей дочерью, она бы не умерла, мы жили бы с ней счастливо до сих пор…
        - Но это…
        - Не перебивай меня, Лиза… Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность - все из-за нее, будь она проклята… Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая… Потом я узнал о своем диагнозе.
        Я хотела обидеться на Брусникина - за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.
        - Вы совсем не никчемный - у вас замечательная работа, Геннадий, вы художник…
        - Рисовать портреты всяких надутых идиотов на заказ, не замечать у старух морщин, а мужчинам выписывать чрезмерно развитые челюсти…
        - Лучше скажите, что за друг?  - перебила его я.
        - Какой друг?
        - Вы сказали, что у вас был друг, к которому вы ревновали мою маму. Не исключено, что именно он и есть мой отец.
        - А, Жора… Его звали Жорой. Георгием. Говорю в прошедшем времени, потому как не знаю, где он сейчас и что с ним. Сто лет не виделись. Но был он тот еще Казанова… Дочка у него росла от первого брака, и с подругой твоей матери он шуры-муры крутил…
        - С Алисой?
        - Да, кажется, именно так звали ту особу.
        - Дайте мне его координаты,  - сухо попросила я.
        - Что, и его на вшивость проверить хочешь? Ладно, дам тебе один старый адресок. Правда, не знаю, там ли он до сих пор обретается…
        Я собралась уходить, и Брусникин пошел меня провожать. Он мне по-человечески понравился, и, честно говоря, я бы обрадовалась, если бы он оказался моим отцом.
        - Знаешь что, Лиза…  - сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами,  - ты заходи ко мне. Нет, правда - я портрет твой нарисую. Бесплатно! Я ведь совсем один, а ты… ты мне вроде как дочка!
        - Сумасшедшая…  - вздохнула Аглая, выслушав мой рассказ о второй попытке разыскать отца, и поправила на носу очки.  - Я тебе говорила - никакого толку от твоей ностальгии не будет. И тот не отец, и другой не отец…
        - Наверное, ты права,  - вздохнула я.  - Я брошу поиски. А то чем дальше, тем хуже - все почем зря ругают мою бедную покойную мамочку. Ты не представляешь, я такого про нее наслушалась…
        - Вот-вот! Меньше знаешь, лучше спишь!
        Мы стояли у окна в дальнем конце институтского коридора.
        Мимо энергичной пружинящей походкой проходил Викентий.
        Заметив нас, он подошел, положил руки нам на плечи.
        - Ну, что делаем, девушки? Бездельничаем?
        - Природой любуемся, Викентий Петрович,  - примерным голосом произнесла Аглая.  - Почти зима… У нас «окно» сейчас.
        - У них «окно», и они смотрят в окно…  - промурлыкал Викентий.
        Аглая деликатно прыснула.
        - Да, вот что я хотел спросить…  - встрепенулся Викентий.  - А будет ли на вас, моя дорогая, настоящий свадебный наряд? А то нынче, я слышал, такие вещи не в моде…
        - Почему же, Викентий Петрович!  - возразила я.  - Обязательно будет! Как же без него…
        - И когда же сие торжественное мероприятие - позвольте уточнить?
        - В конце января.
        - Ну да, в конце января… Что ж, это замечательно. Но про работу забывать тоже не стоит,  - продолжил Викентий.  - Как, Елизавета Аркадьевна, ваш научный труд поживает? Двигается дело?
        - Еще как двигается!  - ответила я.
        Рукопись:
        « - Нет-нет, что ты… Это теперь будет наша тайна!  - с энтузиазмом воскликнула Дуся.
        «Какое же она все-таки еще дитя…  - с умилением подумал он.  - Она играет в любовь, точно в игру, и тайна приводит ее в восторг!»
        К вечеру неожиданно приехал Кирилл Романович. Дуся висела на нем, будто обезьянка, и решительно не желала отходить от отца. Она болтала с ним, смеялась и шептала что-то на ухо… Несколько раз Андрей обмирал от ужаса: ему казалось, она готова открыть их тайну.
        На ужин, как всегда, собралось очень много народу - соседи и вся родня, старенький Антон Антонович; явился и Карасев, который картинно курил гаванскую сигару, своим видом напоминавшую дирижабль… Мария Ивановна выглядела очень оживленной, она тоже обрадовалась приезду мужа.
        - Все-таки в провинции публика лучше,  - сказал Кирилл Романович, приступая к ужину.  - Как нас две недели назад принимали в Нижнем!
        - Чему ты удивляешься, Кир?  - мягко улыбнулась ему Мария Ивановна.  - Для них столичные гости что-то вроде небожителей…
        - Театр скоро умрет,  - важно заметил Карасев, который стоял на ступенях веранды, не желая мешать своим дымом присутствующим.  - Ты, Кирилл, занимаешься абсолютно неблагодарным делом…
        - Здрасте!  - удивился глава семейства.  - Отчего такой пессимизм? Театр никогда не умрет… Эх, да что говорить, был бы ты с нами на гастролях!
        - Увы, я предсказываю гибель искусству - на смену ему идет синематограф.
        - Уж кто бы говорил! Давным-давно изобрели фотографию, и что? Ты же, Ваня, без работы не остался…
        - Папа, ты прав!  - воскликнула Дуся.
        - А кем мечтает стать в будущем наша замечательная девица?  - спросил Антон Антонович.
        - Актрисой, наверное,  - хихикнула тетка, дальняя родственница Померанцевых.
        - Я не знаю…  - ответила Дуся, метнув быстрый взгляд на Андрея.  - Мне кажется, я была бы плохой актрисой. У меня нет таланта…
        - Есть у тебя талант или нет - про это другим судить…
        - В наступившем веке грядут большие перемены,  - басом произнес кадет Михайлов.  - Области, бывшие ранее недоступными женскому полу, теперь открывают перед ним новые возможности. Например, возьмем общественное движение, политику… Вполне можно предположить, что Евдокия Кирилловна станет суфражисткой…
        - Кем-кем?!  - вытаращив глаза, вскричал Померанцев.
        - Голубчик, ну не при детях же…  - укоризненно покачала головой Мария Ивановна.
        - Вас этому в военном училище учат?  - ехидно спросил Антон Антонович.  - Вы бы еще о «Народной воле» заговорили… Тьфу, бесовщина!
        - А пусть Дульцинея наша что-нибудь споет… А, Дусенька?  - предложил Померанцев.  - В такой вечер хочется жизни радоваться, а не о политике рассуждать…
        Мария Ивановна села за рояль.
        - Мама, ту итальянскую песенку, что мы разучивали на прошлой неделе…
        Петь Дуся любила. Она улыбнулась Андрею, как бы сказав - «для тебя, милый», и спела «Вернись в Сорренто» - очень чисто и хорошо. Потом еще русский романс спела…
        Зажгли свечи.
        Андрей незаметно вышел из-за стола и спустился в темный сад. Голос Дуси доносился отчетливо и нежно, словно пело ночное небо. «Она ангел,  - подумал он.  - И за что мне такое счастье? Она самый настоящий ангел…»
        Через два дня Кирилл Романович уехал, чему Андрей был очень рад - он все боялся, что Дусин отец что-нибудь заметит и их разлучат навсегда.
        - Что же ты мне свидания не назначаешь?  - вдруг спросила его Дуся с обидой.
        - Какое свидание? Зачем?  - удивился Андрей.  - Разве мы и так не видим друг друга каждый день?
        - Нет, непременно должно быть свидание,  - настаивала Дуся.  - Раз уж мы с тобой жених с невестой, то ты непременно должен мне свидание назначить.
        - Ну хорошо,  - сказал Андрей.  - А где? Пойдем опять на пруд?
        Дуся покраснела.
        - Нет, не туда, там мы уже были. Надо найти еще какое-нибудь романтичное место.
        - Тогда на кладбище,  - решительно произнес он.  - Романтичнее не бывает.
        - Отлично!  - обрадовалась Дуся, и глаза у нее заблестели от возбуждения.  - Мне еще никогда не назначали свидания на кладбище…
        Во всем этом была для нее какая-то особая, жгучая прелесть - ей нравились таинственность и романтизм, опасность - а вдруг кто-нибудь да узнает ее тайну?  - интриговала. Они договорились о времени - раннее утро, перед завтраком. Обычно тогда большая часть проживающих в имении уходила в лес собирать ягоды.
        Андрей проснулся раньше положенного срока - солнце еще только собиралось подниматься, густой туман стелился над землей. Он быстро оделся и побежал к месту встречи. Прошел сквозь старые ворота и сел на низкой лавочке возле могилы купчихи Козулиной, которая покинула сей мир в невинном возрасте девяноста трех лет.
        Сквозь листву проглянуло солнце, отразилось в каплях росы, которой была будто обрызгана трава, и в воротах мелькнуло Дусино платье.
        «Она всегда - как свет,  - подумал он, поднимаясь ей навстречу.  - И в первый раз я ее увидел зимой, когда из-за туч выглянуло солнце… Ну как не любить ее?»
        - А вот и я…  - радостно сказала Дуся. Одна щека была у нее румянее другой - наверное, отоспала. Весь ее вид, домашний и добрый, ужасно нравился Андрею.  - Что, опоздала?
        - Нет, девушке пристало опаздывать… Дуся, я все время думаю о тебе! Вот глаза открою - и сразу ты у меня в голове. И даже во сне…
        - Я тоже о тебе все время думаю,  - серьезно сообщила Дуся.  - Я с тобой поговорить хочу… Помнишь, третьего дня все приставали ко мне - кем я хочу стать, и все такое…
        - Помню,  - кивнул Андрей.
        Они пошли по узкой дорожке между могил на другой край кладбища, где их никто не мог бы найти.
        - Мне кажется, что тебе не понравилось бы, если б я стала актрисой.
        - Ты вольна делать что угодно.
        - Нет, я же чувствую… Ты мне скажи, Андрюша! Я все буду делать, как ты попросишь, я хочу, чтобы ты был доволен мной.
        - Хорошо…  - медленно произнес Андрей,  - буду откровенен. Я думаю, что в профессии актрисы нет ничего плохого, она не хуже любой другой. Но ее публичность… Все смотрят на тебя, все тобой восхищаются, оценивают каждое твое движение, поворот головы, интонацию… Обнажено все - и душа, и тело, и чувства.
        - Ну уж и все!  - недовольно перебила Дуся.  - Ты театр с «Мулен Руж» путаешь. Когда, например, Стрепетова…
        - Барышня знает про «Мулен Руж»!  - засмеялся Андрей.  - Ладно, бог с ней, со Стрепетовой - ты будешь лучше.
        - Да никем я не буду!  - затрясла головой Дуся и на миг прижалась щекой к плечу своего спутника.  - Я о том и говорю - ничего я не хочу. Только бы ты был счастлив…
        - Ты отказываешься от театра?
        - Да, отказываюсь,  - торжественно произнесла Дуся.  - Я раньше, честно говоря, мечтала о сцене. До того, как мы объяснились. А теперь это все неважно. Только ты!
        - Обожаю тебя,  - воскликнул Андрей.  - Ты права - я не хочу делить тебя с толпой. Моя, только моя…
        Он хотел обнять ее, но Дуся отстранилась со смущенной улыбкой.
        - Здесь… здесь как-то неловко. Как будто мертвые видят нас.
        - «Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем, когда день нынешний так светел и хорош? Зачем твердить всегда в унынии гнетущем, что счастье ветрено, что счастья не вернешь? Пускай мне суждены мучения разлуки и одиночества томительные дни - сегодня я с тобой, твои целую руки…» - вдруг процитировал Андрей.  - Это я из Апухтина вспомнил. Как дальше - не помню, но что-то такое ужасно трагическое.
        Они дошли до противоположного конца кладбища. Здесь были только старые могилы - все в запустении, заросшие травой и сорняками, на замшелых надгробиях уже ничего невозможно было прочитать.
        Они сели на выбеленную дождем и ветром скамью, и Андрей взял Дусю за руки.
        - Как я люблю тебя, как люблю…  - пробормотал он.  - Как ты думаешь, что бы было, если б все узнали о нас?
        - Нас бы разлучили. Отослали бы меня в какой-нибудь пансион…  - пожала плечами Дуся.
        - Послушай, я вот еще о чем подумал - скоро нам все равно предстоит расстаться, оттого эти стихи дурацкие мне все на ум и лезут. Через год я заканчиваю гимназию, поступаю в университет (это я уже решил, что именно в университет, на филологическое отделение), дольше в вашей семье оставаться невозможно…
        - Как?  - воскликнула пораженно Дуся. Видимо, она только сейчас задумалась о будущем.
        - Обыкновенно, как… Не до старости же мне у вас в приживалах ходить!
        - Почему в приживалах?  - растерянно пролепетала Дуся.  - Ты мне как брат, ты сын папиного друга…
        - Ну и что? Я же не инвалид, я взрослый человек… почти. Съеду на какую-нибудь квартиру, буду учиться…
        - Я умру без тебя!  - зарыдала вдруг Дуся и бросилась Андрею на шею.  - Ну зачем, зачем ты завел этот разговор?! Еще целый год впереди…
        - Я буду каждый день приходить к вам, мы каждый день будем писать друг другу письма!  - сказал Андрей, прижимая ее к себе.  - А потом мы поженимся.
        - Когда?  - жадно спросила Дуся.  - Еще долго ждать? Сколько?
        - Ну, несколько лет я буду учиться в университете, потом еще года два-три мне необходимо для того, чтобы встать на ноги, упрочить свое положение… Иначе Кирилл Романович просто-напросто откажет мне как бесперспективному человеку, не могущему устроить счастье его дочери.
        Дуся сидела молча, прикидывая, в каком же году они смогут соединиться с Андреем.
        - Господи, милый,  - это же целую вечность ждать! Я к тому времени старухой стану - мне будет двадцать два, двадцать три…
        - Ты отказываешься ждать меня?  - спросил Андрей.  - Если отказываешься, то я прямо сейчас умру, и пусть меня похоронят на этом самом кладбище…
        - Нет, что ты!  - закричала Дуся, бросаясь обнимать его.  - Я хоть сто лет буду ждать! Я клянусь!
        - И я клянусь,  - прошептал он, горячо целуя ее лицо, залитое слезами.
        Сзади, в кустах, вдруг зачирикали проснувшиеся воробьи - в их семействе вспыхнул скандал. Дуся и Андрей, опомнившись, отскочили друг от друга.
        - Птички…  - прошептала Дуся дрожащими губами.  - Это только птички…
        Она сорвала травинку, стала вертеть ее в руках. У нее была такая привычка - все время вертеть что-нибудь в руках, теребить бахрому на скатерти, оборки своего платья…
        - Люблю. И ни в чем не сомневаюсь…  - Она перекусила зубами травинку.  - Вот.
        На вытянутой руке лежали две свитые в круги травинки.
        - Что это?
        - Два кольца,  - серьезно сказала Дуся.  - Давай обручимся по-настоящему, обменявшись кольцами.
        Затея была детской, но Андрей, увидев два импровизированных, из травинок, колечка, неожиданно обрадовался.
        Он взял одно колечко, осторожно надвинул его на тонкий Дусин пальчик. Дуся, очень серьезная и сосредоточенная, надела другое кольцо из травы на его палец.
        - Клянусь быть верной тебе до гроба,  - сказала она.
        - И я! Клянусь. Пусть мертвые, что лежат вокруг, будут нашими свидетелями.
        Не сговариваясь, они прильнули друг к другу губами. И это был совсем другой поцелуй, не как тот, которым они обменялись у пруда. Теперь они замерли надолго - по-настоящему, до головокружения.
        - Сейчас умру…  - задыхаясь, сказала Дуся, когда их объятия наконец разомкнулись.  - Я еще никогда не чувствовала себя такой взрослой, ей-богу! Я как будто другой человек теперь… Знаешь, такие странные ощущения!
        Солнце поднялось выше. Теперь оно играло в листве, солнечные зайчики весело прыгали по холодным замшелым плитам.
        - Любовь и смерть,  - медленно произнес Андрей.
        - Любовь до гроба,  - мрачно кивнула Дуся.  - Теперь мы обручены…
        Никто не заметил их отсутствия. Дуняша, горничная, подвернула ногу, когда спускалась в погреб, и теперь все носились вокруг нее. Ждали Антон Антоныча.
        - Какое трагическое лицо!  - с восхищением произнес Карасев, глядя на Дуняшу и размахивая дымящей сигарой.  - Я бы нарисовал…
        - Ну вас!  - с досадой отмахнулась Дуняша, сидя на ступенях.  - Ничего святого!
        Пришедший доктор констатировал небольшое растяжение и прописал покой и компрессы.
        Карасев перевел внимание на Дусю.
        - А вы, барышня, не забудьте - у нас в полдень очередной сеанс… Да, и улыбнитесь - что за похоронный вид! Выздоровеет ваша Дуняша, ничего с ней не станется…
        Лето пролетело незаметно, и нынешняя осень стала для Андрея какой-то особенной. Будущее виделось ему определеннее, перед ним стояла одна-единственная большая цель - Дуся, а все остальное было только подчинено этой цели. И отношения с Померанцевыми, и подготовка к университету, и все прочее…
        Странно, но никто как будто не замечал их любви. Впрочем, скрывать им особо было нечего - все так же они собирались по вечерам в большой гостиной Померанцевых и говорили - много, горячо, обо всем на свете…
        Время шло медленно, с трудом, словно в огромный маховик попал песок, и стрелки на циферблате жизни едва двигались, день тянулся невыносимо долго, а неделя казалась целой вечностью.
        Приходила Танечка Ольшанская, соученица Дуси, с перекинутой на грудь длинной русой косой. Она садилась в углу и следила за Андреем из-под светлых ресниц.
        На Новый год в доме Померанцевых поставили домашний спектакль - «Король Лир» в обработке Кирилла Романовича, причем Корделию играла Дуся, а короля - сам глава семейства. Собралось очень много друзей и знакомых, было весело, много говорили об искусстве, о будущем России… Спектакль прошел на ура.
        Со странным чувством смотрел Андрей из зрительного зала на Дусю - она была прекрасна до невозможного, до исступления, фантастически хороша. Она заворожила всех. Дуся играла так хорошо, что после спектакля только о ней и говорили, а сам Кирилл Романович прослезился, обнял дочь и торжественно произнес:
        - Перед тобой великое будущее, дитя мое. Слава Дузе или Сары Бернар будет пустым звуком по сравнению с твоей славой!
        - Да-да, у Евдокии Кирилловны несомненный талант!  - обсуждали в толпе.  - Дусеньке непременно надо в артистки!
        - Наша Дуся лучше Дузе!
        Рядом оказалась Танечка.
        - Вы как будто недовольны чем-то, Андрей,  - сказала она, полуприкрыв глаза ресницами, в ее голосе - смесь страха и дерзости.
        - Я всем доволен,  - сухо произнес он.  - Я еще под впечатлением от игры Евдокии Кирилловны.
        После ужина были танцы.
        Андрей хотел поговорить с Дусей, но это ему никак не удавалось - ее все время окружали какие-то люди. Словно только сейчас заметили, что она наконец выросла и превратилась в необыкновенную девушку. Померанцевы имели полное право гордиться своей дочерью.
        - Что же вы не приглашаете меня?  - подошла опять Таня.  - Я, может, давно мечтала потанцевать с вами…
        Андрей был вынужден подчиниться ей, хотя этот тур вальса он мечтал танцевать совсем с другой.
        Дуся говорила с известным режиссером, усатым важным стариком, и издали бросала на Андрея беспомощные, умоляющие взгляды. «Почему она так смотрит на меня?  - подумал он.  - Как будто виновата… Но она же ни в чем не виновата!»
        - Я, кажется, разгадала вашу тайну,  - неожиданно произнесла Танечка Ольшанская, склонив в танце голову на его плечо.
        - Что, извините?
        - Господи, какой же я была дурой! Сто лет назад можно было уже догадаться…  - с досадой продолжила его партнерша.  - Вы же ее любите. Ее, Дуську!
        - Таня, я не понимаю, к чему вы…
        Таня впервые посмотрела ему прямо в лицо. Глаза у нее были светло-зеленые, прозрачные, точно у русалки. Они излучали какой-то холодный огонь, и этот взгляд пугал и был неприятен Андрею.
        - Вы думаете, она вас будет любить? Да ни за что, черта с два!
        Андрей впервые слышал, как девушка в разговоре упоминает черта.
        - Будет,  - ответил он.  - Она уже меня любит.
        - Да как вы не понимаете, глупый… Она никого не может любить! С ней все ясно: она будет актрисой, замечательной актрисой - никто не спорит, и именно поэтому она никого не сможет любить по-настоящему, кроме своего искусства. Такие люди… У них же все подчинено одной цели! И напрасно вы думаете, что будете счастливы с ней. Забудьте ее, забудьте немедленно - пока не поздно.
        Андрей танцевал с Таней, и у него горели уши - он никак не мог ожидать подобного монолога от этой спокойной, скрытной девушки.
        - Ваши слова наталкивают меня на определенные мысли,  - сказал он, с трудом перенося ее взгляд.  - Мне кажется, вы сами…
        - Ну да, я люблю тебя,  - перебила Таня, переходя на «ты».  - Уж я бы всем пожертвовала ради тебя. Я тебя так люблю, что мне все остальное безразлично. Хочешь, завтра…  - да не пугайся ты так!  - так вот, завтра… У меня в Замоскворечье живет тетка - она старая и глухая как пень, сидит все время в кресле. Меня к ней спокойно отпускают. Я дам тебе адрес… Ты приходи туда. Мне ничего для тебя не жалко…
        Музыка закончилась, и Андрей отвел девушку к креслам.
        - Считайте, что я ничего не слышал,  - тихо сказал он.
        Таня ответила ему тем же прозрачным взглядом, полным холодного огня. И было непонятно, чего в ее взгляде было больше - любви или ненависти…
        В начале лета Андрей покинул гостеприимное семейство Померанцевых - он уже был вполне взрослым человеком, обладал некоторой финансовой независимостью (от родителей ему кое-что осталось), и пора было поступать в университет. Андрею так хотелось стать как можно скорее самостоятельным, что он даже особо не переживал, покидая своих опекунов.
        Переживала Дуся - она плакала и все твердила:
        - Я тебя обожаю, клянусь!  - И она целовала крест.  - Я ведь твоя невеста!
        Померанцевы взяли с Андрея слово, что он будет заглядывать к ним как можно чаще, да и они сами не перестанут интересоваться его жизнью.
        Лето он провел без Дуси - отец увез ее вместе с собой на гастроли, чтобы показать актерскую жизнь с изнанки, все радости и тяготы ее, которые присущи этой профессии. Андрей уже понял, чего хочет его возлюбленная, и, скрепя сердце ни слова ей не сказал в упрек, словно не было Дусиного обещания не мечтать о сцене.
        - Видно, это твоя судьба,  - сказал он.  - Господи, ну я же не враг тебе - делай что хочешь. Я не тиран и не деспот… Мне не очень нравится твой выбор, да и что с того, привыкну. Люди ко всему привыкают.
        - Голубчик, милый, какой ты добрый…  - поливала Дуся рубашку Андрея слезами.  - Спасибо тебе… Ты, правда, привыкнешь и поймешь, что в актерской профессии нет ничего дурного. Ты окончишь университет, будешь работать, я тоже буду работать… Мы станем богатыми, известными людьми, будем благодетельствовать многим…
        Тогда же, летом, Андрей написал Дусе первое письмо:
        «Моя дорогая, моя недоступная мечта! В моей жизни только один смысл - ты. Это не пустые слова, это правда.
        Знаешь, я даже боюсь думать о будущем, о том времени, когда мы наконец сможем соединиться. Оно кажется мне каким-то невозможным, сумасшедшим счастьем. От одних мыслей о нем мое сердце готово разорваться!
        Твоя фотография стоит у меня на столе. Я смотрю на нее каждую минуту и лишь усилием воли заставляю себя взяться за книги.
        Я люблю тебя так, что ты тоже не можешь не любить меня…»
        Дуся появилась в его маленькой квартирке в Среднем Кисловском переулке в середине сентября.
        - Вот я и у тебя…  - сказала она, переступая порог.  - Ты рад?
        Он обнял Дусю, но она тут же выскользнула из его рук, немного смущенная.
        - Ты совсем взрослая,  - сказал он.  - Садись. Совсем девушка!
        - Не узнал?  - опять спросила она, словно не зная, о чем еще можно говорить.
        - Тебя нельзя не узнать… Ты как солнце! Говорят, даже самые безнадежные слепые могут видеть солнечный свет или, по крайней мере, ощущать его…
        - Фу, что за декадентские настроения!  - Она полушутя, полусерьезно хлопнула Андрея по плечу перчатками.  - Давай не будем о грустном.
        - Как гастроли? Понравилось?  - стараясь не показывать ревности, спросил он.
        - Да. А знаешь, в Вологде я играла Офелию, когда исполнительница роли захворала.
        - И как же тебя приняла публика?
        - За-ме-чательно. Один местный чиновник корзину цветов подарил. Папа сказал, что у меня очень здоровое отношение к славе, что она не может меня испортить. Господи, да что же мы все обо мне да обо мне! Лучше о себе расскажи…
        - Да вот, как видишь, грызу гранит науки… Погоди, ты уже точно решила идти на сцену?
        - Да, милый. Ты ведь не будешь меня отговаривать?
        - Нет,  - сказал он.  - Нет…
        - Ну и славно…
        Она положила руки ему на плечи и поцеловала в щеку.
        - Вот видишь, я очень примерная невеста…
        - Жаль, что не жена!  - вырвалось у него.
        Он прижал к себе Дусю сильнее. От нее пахло цветочным мылом и осенью. Легкий травяной аромат мгновенно напомнил ему старый пруд, в котором они когда-то купались. На открытой шее девушки билась светло-голубая жилка, к которой он прижался губами…
        - Что ты делаешь?  - с тихим испугом воскликнула Дуся.  - Нет, пожалуйста, это уже чересчур!
        - Ладно, не буду,  - поспешно отстранился он. Он и сам устрашился своего порыва - ощущение счастья было настолько сильным, что, показалось, могло просто убить его.  - Я нечаянно.
        - Андрюша, голубчик, какой ты смешной!
        - Господи, а ты такая красивая, не могу насмотреться… И не насытится око зрением…
        - А знаешь, ты тоже красивый!  - вдруг произнесла Дуся с каким-то веселым удивлением.
        - Большое вам мерси!  - поклонился Андрей.  - Наконец меня заметили.
        - Нет, правда… То есть это глупо, наверное, но раньше мне было все равно, как ты выглядишь. Ты мог быть хоть Квазимодой - я все равно бы любила тебя… Ну что ты смеешься, глупый! Я вполне серьезно рассуждаю… А теперь я вижу, что ты вполне взрослый, интересный мужчина. Нет, надо быть еще взрослее!  - быстро добавила она.
        - Тебе нравятся старики?
        - Да ну тебя! Совершенно невозможно говорить… Кстати, помнишь Танечку Ольшанскую? Она все время спрашивает про тебя…
        - Танечка?  - Холодок пробежал у Андрея между лопаток.  - Танечка меня совершенно не интересует.
        - И слава богу, потому что она, мне кажется, влюблена в тебя по самые уши. Очень непорядочно с ее стороны - любить чужого жениха, но не могу же я ей признаться!
        - Как Мария Ивановна?  - перевел Андрей разговор в другое русло.
        - Очень хорошо. Ты приходи, она все время о тебе спрашивает…
        Через два дня Андрей явился к Померанцевым с визитом. По четвергам они принимали гостей. Как всегда, было много людей, знаменитых и не очень, и среди прочих присутствовал художник Карасев».

* * *
        …В конце ноября, когда я совершала свой свадебный шопинг, магазины уже вовсю готовились к новогодним распродажам. У входов бродили Деды Морозы, раздавая рекламные листовки, внутри все было украшено гирляндами и воздушными шарами, везде стояли искусственные елки, прилавки были завалены игрушками и сувенирами на новогоднюю тему. Обстановка праздничная и несколько нервная - возникало ощущение, что всем может товара не хватить или все самое лучшее успеют разобрать (глубоко, кстати, ложное ощущение!).
        Размечтавшаяся и взволнованная, я вплыла в новый универмаг, где все блестело и сияло, в центре ползал вверх-вниз стеклянный лифт, а рядом журчали фонтаны. По залам ходили нарядные, веселые люди, и вдруг я чуть не споткнулась на гладком полу - мне показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Лицо из моего прошлого. Неужели? Да нет, показалось… Случайные встречи в Москве маловероятны. В городе одиннадцать миллионов - и чтобы именно здесь, именно сейчас… Невозможно.
        Отдел тканей оказался на третьем этаже, и выбор был в самом деле замечательным. Я шла по залу, смотрела, трогала образцы - вот белоснежный цвет, вот молочный, бежевый, нежно-персиковый, вот цвет шампанского…
        Неожиданно у меня в руках оказалась блестящая мягкая ткань, напоминавшая морозные узоры на окнах,  - светлая, почти белая. Узор переливался жемчужным сиянием, но появлялись в нем и оттенки золотистого, серо-голубого, кое-где переходящего в бледный индиго… В ткани не было ничего особенного, вызывающего, но вместе с тем она завораживала.
        И я купила ее, а потом забежала в обувной отдел рядом, где обнаружила замечательные, в той же перламутровой переливающейся гамме, туфельки. Побегав немного по этажам, нашла и подходящую маленькую сумочку.
        Очень довольная, я отправилась к эскалатору. И на противоположной стороне галереи увидела человека, встреча с которым совсем недавно представлялась мне невозможной. Это был точно он.
        Пока он меня не заметил - он разглядывал галстуки в витрине,  - я шмыгнула в соседний магазинчик, где шла бойкая распродажа шампуней от перхоти по необычайно низким ценам, а вышла из него с противоположной стороны и оказалась на другой галерее.
        «В общем, ничего бы страшного не произошло, если бы мы даже столкнулись с ним нос к носу,  - подумала я.  - В конце концов, мы расстались довольно дружески, по обоюдному согласию! Могли бы даже посидеть полчасика в одном из здешних кафе. Я бы ему сказала, что выхожу замуж. Он бы сдержанно поздравил меня и, может быть, тоже немного рассказал о своей личной жизни…»
        Я не боялась его. Я не боялась того, что при виде этого человека меня охватят ностальгические воспоминания о прошлом. Я любила Сашу. Но именно поэтому я сейчас не хотела видеть свою давно прошедшую любовь!
        Я поспешила вдоль ряда, где продавались новогодние украшения, к выходу.
        - Лис!  - услышала я оклик за спиной.
        Сделав вид, что ничего не слышала, я нырнула в проход из роскошных канадских искусственных елок, а за елками находился отдел постельных принадлежностей, где в живописном порядке на небольших возвышениях были разложены подушки и одеяла, матрасы и покрывала… Пригибаясь и прижимая к себе свои свертки, я ловко проскочила между ними в другой отдел, с посудой, и спряталась за стеллажом, на котором сиял богемский хрусталь. Человек из моего прошлого проплыл мимо, искаженный полупрозрачной стеной.
        С досадой подумала я о стечении обстоятельств и о теории вероятностей, а потом стала пробираться назад. С одной галереи перешла на другую, встала на эскалатор, едущий вниз. Я была уверена, что опять пройдут годы и годы, прежде чем мы снова встретимся с тем человеком. Или же мы вообще никогда больше не встретимся - Москва большая, второй случайности быть не может.
        - Лис…
        Он стоял внизу у эскалатора, засунув руки в карманы широкого черного пальто, чуть расставив ноги, наклонив голову. Мимо такого не пройдешь. Краем глаза я привычно отметила, что на него заглядываются женщины.
        - О, Денис!  - преувеличенно обрадовалась я.  - Какая неожиданная встреча! Привет, как дела? У меня все хорошо. Ладно, я побежала - очень тороплюсь…
        - Куда?  - неуловимым движением он перехватил меня, заставив смотреть ему прямо в глаза.
        - Куда? Домой, конечно! Я, понимаешь, пишу сейчас одну научную работу…
        Я говорила всякую ерунду, прекрасно понимая, что от Дениса так просто не избавиться. Он явно чего-то хотел, раз гонялся за мной по этому торговому Вавилону…
        - Ты не хочешь меня видеть?  - серьезно спросил он.
        - Нет,  - честно ответила я. Что ж, лучшая дипломатия - отсутствие всяческой дипломатии.
        - Разве я чем-то обидел тебя?
        - Нет.
        - Тогда почему…
        - Я не в настроении,  - сварливо заявила я.  - Не хочу - и все. Отстань.
        - Нет, Лис, так нельзя…  - мягко произнес он.  - Идем-ка, посидим вон в том кафе. Всего полчасика! Поболтаем…
        - Ладно,  - после короткой паузы согласилась я и пошла за ним. У него была все та же походка, которую когда-то я называла плейбойской,  - он двигался, чуть разбрасывая ноги в стороны, уверенно впечатывая в пол каблуки.
        Чуть в стороне, на большой застекленной веранде, откуда хорошо просматривался вечерний город, расположилось небольшое кафе. Денис, не спрашивая, взял мне апельсиновый сок и фисташковое мороженое - он прекрасно помнил о моих пристрастиях.
        Первую минуту мы молчали, разглядывая друг друга. Он машинально помешивал ложечкой свой кофе.
        - Ты изменилась,  - наконец произнес он.  - Ты очень изменилась.
        - Что, так заметно?
        - Да. Ты совсем другая.
        - Мне все равно - нравлюсь я тебе или нет,  - холодно сказала я.  - Оставь свои замечания при себе.
        - У тебя к тому же и характер изменился,  - улыбнулся он.  - Ты решила стать врединой? Нет, Лис, я не собирался делать замечания, я просто хотел сказать, что теперь ты стала совсем другой. Лучше.
        - Ну, спасибо…
        - Оставь иронию, я не стремлюсь тебя обидеть или чем-то поддеть. Разве ты не видишь, что я очень рад тебе?
        Я посмотрела на него. Все тот же холеный красавец. Элегантное пальто, под ним серый костюм, галстук (тоже неброский, но наверняка недешевый, уж я-то помню, как он помешан на галстуках), платиновая заколка на нем. Небрежная стрижка до плеч - темные волосы словно слегка растрепал ветер, но можно догадаться, что над этой небрежностью долго трудился мастер в дорогом салоне. Небольшая щетина на щеках - он не любил бриться. Мачо. Амиго. Беллиссимо…
        - Вижу,  - сказала я.
        - Лис… Нет, ты уже не Лис. Где твои рыжие кудри? Впрочем, бог с ними - так тебе гораздо лучше. Ты похожа на мальчика, на пажа. Эти огромные светлые глазищи… Лис, ты побывала в какой-нибудь имидж-лаборатории? Дай мне адрес…
        Похоже, он немного шутил. Впрочем, совсем не обидно.
        У него зазвонил сотовый. Как всегда. Денис приложил трубку к уху.
        - Нет, я все еще здесь… Слушай, иди к черту! Сидишь там и сиди - печка работает. А когда я буду - не твое дело…
        Денис с раздражением выключил телефон.
        - Только с одним человеком ты можешь так говорить. Рома Пеньков?  - усмехнулась я.
        - Да, сидит внизу в машине, ждет меня… Собака! Вечно звонит не вовремя…  - буркнул Денис и ворчливо добавил: - Только под вечер выяснил, что банк не перечислил деньги на счет поставщика!
        Денис был владельцем автосалона и вечно решал какие-то производственные проблемы.
        - Послушай, сколько помню, ты всегда ругаешь его почем зря. Может быть, стоит найти другого помощника?
        - Нет, я привык к этому дураку… Лис, Лис, мы совсем не о том!
        Он допил кофе и накрыл мою руку своей ладонью. Я вздрогнула - вот уж не подозревала, что он когда-нибудь еще прикоснется ко мне! Это не было неприятно, это не было приятно, это было как-то… «Как не похожи на объятья прикосновенья этих рук…» - пробормотала я.
        - Что? Лис, я… Ты можешь мне не поверить, но я очень много думал о тебе. О нас с тобой. Я хотел позвонить тебе…
        - Вот видишь, мы очень удачно встретились - тебе не придется мне звонить,  - рассудительно произнесла я.
        За прозрачным стеклом окна падал снег. Внизу мчались машины, напротив горело огнями какое-то казино - уже наступил вечер.
        - Лис…
        - Что?
        - Лис и Денис. Денис и Лис…  - Он улыбнулся - и мне вдруг стало не по себе от его улыбки. Он был рад мне больше, чем я могла ожидать.  - Ты очень изменилась, но я сразу тебя узнал. Тебя ни с кем не спутаешь, ты одна такая - взгляд сразу ловит тебя в толпе. Знаешь, в последнее время я слишком часто оглядывался по сторонам, как будто искал кого-то - только сам не понимал кого. А теперь понял - тебя.
        - Я не хочу об этом говорить.
        - Ты меня ревнуешь, да? Напрасно. За то время, что мы не встречались, у меня никого не было, ничего серьезного. И вообще, я чуть ли не полгода ездил по разным заграницам…
        - Я не ревную тебя, просто не хочу говорить о чувствах,  - терпеливо повторила я.
        - Лис!  - Он сжал голову руками.  - Черт возьми, я сам не ожидал…
        Он попытался взять меня за руку, но я убрала ее под стол.
        - Денис, мне правда некогда.
        - Подожди… Я тебе не сказал самого главного!
        - Ну?
        - Я хотел тебе предложить… Я серьезно! Давай опять встречаться. Будем снова вместе! Честное слово, я изменился, я теперь другой…
        Фисташковое мороженое вдруг показалось мне горьким.
        - Я не…
        - Лис, не торопись возражать. Знаю, я был довольно мерзким типом, часто придирался к тебе без всякого повода… Но теперь все будет по-другому.
        Я молчала, ошеломленная, а он, видимо, принял мое молчание за согласие.
        - Ты такая лапочка, такой ангел… Вот, послушай сердце - как оно бьется! Нет, не вырывай руку, я так соскучился… Лис, ты мне не веришь!  - с негодованием произнес он.  - Тогда вот что…
        Он вдруг сразу подтянулся, стал решительным, в глазах появился стальной блеск. Я вспомнила, что Денис иногда бывал ужасно упрямым.
        - Тогда вот что… Давай поженимся.
        Я растерянно засмеялась:
        - Ты шутишь?
        - Ни капли,  - мрачно произнес он.  - Я делаю тебе официальное предложение. Ты согласна?
        - Нет.
        Он пропустил мое «нет» мимо ушей.
        - Ты согласна, Лис, ты же не дурочка. Чего еще надо женщине? Я не урод, не дурак, не пью, довольно обеспечен по нынешним меркам, у меня свое дело… Лис, я перспективный жених! Я не жадина, что тоже существенно…
        Он бросил взгляд на пакеты, за которыми я было потянулась, и вдруг заинтересовался моими покупками.
        - Что там у тебя?
        - Не твое дело.
        - Лис, три пакета с красивыми вещами - мало для такой женщины, как ты. Вот что,  - Денис воодушевился,  - пойдем заглянем в кое-какие отделы, и все, на что укажет твой хорошенький пальчик…
        Он заглянул в пакет, бесцеремонно отогнул упаковку и увидел сияющий блеск жемчужной ткани.
        - Что это?  - с веселым удивлением спросил он.  - Ночная рубашка? Нет, не похоже…
        Внезапно улыбка исчезла с его лица, как будто ее стерли губкой. Никакого намека на веселье.
        - Лис, это что?  - холодно спросил он.  - Это… свадебное платье?
        - Не совсем. Ткань для него.
        Денис закрыл глаза. Потом встряхнул головой и, повернув голову, уставился в окно.
        - У тебя кто-то есть?  - равнодушно спросил он, не поворачивая головы.
        - Да.
        - Почему ты не сказала сразу? Почему ты заставила меня унижаться? Тебе что, доставляет удовольствие унижать людей? Прежде я не замечал за тобой такого. Похоже, ты действительно здорово изменилась…
        - Прости,  - кротко сказала я,  - но ты меня не спрашивал.
        Я очень не любила это выражение холодной ярости на его лице - оно означало, что сейчас он заведется надолго. Будет отчитывать меня - зло, остроумно, не слушая никаких возражений. На миг я ощутила отчаяние - словно прошлое вернулось. А потом, очень быстро, меня отпустило. Поздно, голубчик. Мы уже никто. Ты уже не испортишь мне настроения. Сейчас я уйду, а ты можешь сколько угодно отыгрываться на Роме Пенькове - для того ты его и держишь…
        - Лис, это ты прости,  - неожиданно произнес Денис.  - Я сорвался… Я дурак… Забыл - ведь именно поэтому ты меня и бросила. Но видишь - я справился. Кто он, Лис?
        - Разве это важно? Я же тебя ни о чем таком не спрашиваю…
        - Можешь спросить! У меня никого нет.
        - Денис, я хочу уйти!  - взмолилась я.
        - Еще минутку… Лис, он кто? Лис, ты подумай - возможно, ты совершаешь ошибку. Мы пять лет были вместе, ты меня знаешь вдоль и поперек… Я знаю, Лис, ты выходишь замуж назло мне.
        - Я выхожу замуж, потому что люблю.
        Лицо у Дениса исказилось гримасой отвращения.
        - Любишь… Хотел бы я увидеть этого типа! Лис, ты слишком нежное создание, тебе будет с ним плохо.
        - Это с тобой мне было плохо! И тебе со мной… И вообще, разве можно судить вот так о людях? Ты же не знаешь его…
        - Зато я знаю тебя,  - быстро перебил меня Денис.  - Лис, я не могу позволить тебе совершить эту глупость…
        - Как это ты мне не позволишь?  - возмутилась я.  - Все, мне надоело!
        Я вскочила, едва не опрокинув стул.
        - Я провожу тебя,  - сдержанно произнес он.
        - Не надо меня провожать,  - сердито сказала я, пробираясь сквозь толпу к выходу.  - Я не маленькая…
        - Лис, я знаю правила хорошего тона. Хотя бы из вежливости я должен тебя проводить.
        Двери распахнулись, и мы оказались на улице. Медленно падал снег. Как будто стало теплее - значит, он скоро растает…
        - Ты к метро? Лис, ну не будь ребенком - я на машине, подвезу тебя…
        Мне очень хотелось поскорее отвязаться от Дениса, и поэтому я ответила:
        - Ладно. Черт с тобой!
        Машина у Дениса была новая - впрочем, он часто менял их.
        Из серебристой красавицы вылез Рома Пеньков и, осклабясь, протянул своим гнусавым голосом:
        - Какая встреча, Елизавета Аркадьевна! Давненько не виделись…
        Выглядел Рома, как всегда, пугающе - длинные руки, короткий ежик на голове, лицо… Впрочем, он был довольно безобидным существом, я к нему всегда хорошо относилась.
        - Так вот ты чего задержался, Дэн!  - К своему хозяину Рома обращался несколько фамильярно.  - А я-то думал, где ты застрял… Что, поехали? Кстати, только что Николаев звонил - завод-изготовитель не передал ПТС на несколько автомобилей, за которые покупатели уже заплатили.
        - Пошел к черту,  - недовольно отмахнулся Денис.  - Надо Елизавету Аркадьевну проводить…
        - Что такое ПТС?  - машинально спросила я.
        - Паспорт транспортного средства…
        За руль сел Денис. Я и забыла, что он любитель быстрой езды - на первом же перекрестке у меня нехорошо сжалось сердце.
        - Торопишься?  - стараясь выглядеть так, будто мне все нипочем, спросила я.  - Между прочим, я не просила меня подвозить…
        Он тут же сбросил скорость.
        - А мне-то каково?  - развязно подал голос сзади Рома.  - Иной раз еду с Дэном и думаю - ну все, это, как пить дать, наш последний маршрут… А у меня, между прочим, мать - инвалид первой группы. За ней сеструха смотрит. Сеструхе сорок пять, и она не замужем. Я у них, без ложной скромности, главный кормилец.
        - Заткнись…  - пробормотал Денис.  - Лис, ты все там же живешь?
        - Да.
        Через пять минут мы были у моего дома.
        Он вышел, открыл передо мной дверцу, но разговор при Пенькове продолжить не захотел:
        - Вот что, ты позвони мне, Лис. Номер ты знаешь…
        - Нет, я не стану звонить тебе.
        - Ладно, ладно…  - Он с раздражением оглянулся.  - Я тогда сам… Послушай, Лис,  - зашептал он, склонившись к моему уху,  - ты подумай над моими словами. Я ведь серьезно говорил…
        Когда он наконец сел в машину и уехал, я почувствовала необычайное облегчение.
        Саша ждал меня дома.
        - Ты где была? Ну где ты была так долго!  - бросился он ко мне, едва я открыла дверь.  - Я жду, жду…
        Я быстро разделась и подошла к зеркалу, прижала ладони к ледяным щекам.
        - Саша, я красивая?
        - Ты? Очень!
        - Нет, я серьезно…
        - Я тоже серьезно!
        - А можно ли от любви ко мне сойти с ума?
        - Легко! Разве ты по мне не замечала…
        - Нет, с тобой невозможно говорить серьезно!
        Он схватил меня, закружил по комнате. Запел фальцетом:
        - «О любви не говори - о ней все сказано!» Ах, Лиза, я действительно спятил - все время думаю только о тебе. Всегда. Даже во сне.
        - Ты знаешь, и я!
        - Вот вчера утром шел по городу… Мимо люди идут, а я по сторонам смотрю, ищу тебя взглядом. Знаю, что ты в это время в институте своем, но все равно ищу… Ты лучше всех, ты выделяешься среди прочих. И когда я на самом деле вижу тебя, то вздрагиваю, и мне становится так радостно! Ты как будто не веришь?
        - Нет, верю…
        Странно, но он говорил совершенно как Денис. Правда, когда я сегодня услышала эти слова от Дениса, они вызвали во мне неприязнь и отторжение.
        - Ты лучше всех, Саша,  - сказала я.
        - Разве ты меня с кем-то сравниваешь?
        - Нет, ты вне конкуренции, но…
        - Что?
        - Иногда мне становится страшно. Мне так хорошо, что даже страшно. Может быть, у меня что-то с головой?
        Саша сел и посадил меня к себе на колени.
        - Мне тоже страшно,  - спокойно произнес он.  - Наверное, это нормально. Потому что счастливый человек всегда боится потерять свое счастье. Если ты уйдешь от меня, я умру.
        - Ну, здрасте - начали за здравие, а кончили за упокой!  - недовольно пробормотала я.  - И каким же образом ты умрешь, позвольте спросить?
        - Очень просто - как чудовище из сказки про Аленький цветочек. Оно ждало-ждало свою любимую, а потом от горя того… преставилось.
        - М-да, вот кто в нашей семье будет читать детям сказки…  - задумчиво произнесла я.
        Остаток вечера я была немного не в себе. Я не считала себя большим специалистом в области психологии, но странная мысль посетила меня - мысль о том, что Денис, наверное, действительно до сих пор неравнодушен ко мне. Прошло время, и я в его воспоминаниях приобрела некие идеальные черты - тем более если никаких других серьезных отношений в его жизни после нашего расставания не было.
        Это плохо.
        Это очень плохо. Потому что, насколько я знала Дениса, он страшно упрям. Он привык добиваться своего.
        Вероятно, стоило рассказать Саше о моей сегодняшней случайной встрече, как-то предупредить его… Но мне так не хотелось беспокоить его! И я не стала ничего говорить. А вскоре и сама успокоилась - ничего такого не происходило, все было тихо и спокойно, никто не звонил мне, не подстерегал меня на улице, затаившись в машине…
        - Обещаю, будет очень весело,  - серьезно произнесла Оля Арутюнова, хлопая светлыми ресницами.  - Новый год - праздник семейный, тут уж мы, как говорится, и не покушаемся, но собраться в конце декабря и немного повеселиться…
        - Нет-нет, я не отказываюсь, Оленька!  - остановила ее я.  - А кто еще будет?
        - Ну, вы с Сашей, мы с Колей, Альберт обязательно, Мишель обещался - тот повар-француз, помнишь?
        - О да!
        - Может быть, еще кто-нибудь из наших присоединится. Это очень милый домик - мы его каждый раз снимаем на праздники… Тебе понравится!
        Разговор имел своим следствием то, что в ближайшие выходные мы с Сашей отправились за город. После очередного потепления, растопившего весь снег на улицах, в городе находиться было довольно тоскливо. Но стоило нам выбраться за его пределы, как перед глазами открылась совсем другая картина: за окнами машины открылся настоящий зимний пейзаж…
        Ехали мы долго - я даже успела задремать. «Подумай над моими словами, Лис, подумай…» - звучал в моей голове голос. «А чего думать?  - лениво отвечала я ему.  - Я не люблю тебя».  - «Глупая Лис, с чего ты взяла, что все в этой жизни решается только любовью?..»
        - Приехали!  - затормошил меня Саша.  - Вот он, наш отель.
        - Отель?  - пробормотала я, ничего не понимая спросонья.  - Оля же говорила, что это обычный деревенский домик…
        - А это и есть обычный домик, который сдает одна милая старушка. Просто его так когда-то назвал Альберт…
        Я вышла из машины. Над высокими воротами висела широкая деревянная доска, на которой красной краской было написано - «Отель Билив».
        - Что за «билив» такой?  - с удивлением спросила я.
        - Альберт не очень силен в английском, хотя болтает на нем довольно бойко - профессия обязывает. Вот он и решил написать это слово по-русски, а не на английском, но с ошибками…
        - Хм, что ж,  - пробормотала я,  - посмотрим, соответствует ли отель своему названию.
        Очень скоро я поняла, чем привлекал этот домик Сашу и его друзей,  - он стоял на горе, с трех сторон окруженный еловым лесом, а впереди открывался чудесный вид на белоснежное просторное поле, в дальнем конце которого приютилась небольшая деревенька, на церковь на соседнем холме. Дорога вилась между холмами серпантином, и, стоя на веранде, можно было видеть, кто по ней ехал.
        Мы были первыми, и перед нами лежал засыпанный нетронутым снегом двор. Мы проложили дорожку следов ко входу - ключ висел у двери, и Саша открыл ее. Внутри было холодно и как-то пусто.
        - Сейчас растопим печь…
        Пока он возился с дровами, я обошла дом - обстановка довольно скудная, но все искупал вид из окон.
        - Едут!  - крикнула я Саше.  - Я вижу - вон они, едут по дороге!
        По темной дороге медленно карабкались вверх две машины.
        Первым в доме появился Альберт - он был в мохнатом черном полушубке, похожий на огромного медведя.
        - Лиза, как я рад!  - заорал он и хотел обнять меня, но в последний момент почему-то смутился и ограничился тем, что поцеловал мне руку.  - Сашка, ты сейчас невесту заморозишь - кто же так печку растапливает!
        - Уступаю место истопника тебе.
        Коля и Оля втащили в дом кучу свертков.
        - Мишель отказался стряпать,  - объяснила Оля.  - Он считает, что в свободное время делать это не обязан…
        - Если он будет критиковать наш оливье, мы его побьем,  - весело заявил ее муж.  - Лиза, как тебе здесь?
        - Красиво,  - сказала я.  - И компания подходящая… О, сколько у вас спиртного! Надеюсь, мы не закончим вечер, упав лицом в ваш оливье.
        - Разве ж это много?  - замахал руками Альберт, отирая с лица сажу.  - Это ж так, чтобы только не замерзнуть…
        - Посмотрим-посмотрим,  - язвительно сказала Оля, сразу же принимая мою сторону.  - А кого прошлый раз пришлось на руках в машину тащить? Нет, проблем бы не было, если бы не твои сто сорок килограммов, Альбертик…
        - Какой наглый поклеп!  - возопил Альберт, ужасно возмущенный.  - Лиза, не слушай ее - я вешу всего девяносто девять…
        - Хорошего человека должно быть много!  - крикнул Саша, разбирая свертки.  - А где наш француз, неужели потерялся среди российских снегов?
        Француз появился через пять минут, возбужденный и энергичный.
        - О, какая зима!  - закричал он, топая у порога ногами.  - Я никак не привык… Саша, где твоя невеста? О, вот она…
        Он подбежал, обнял меня и целовал гораздо дольше, чем принято целовать чужую невесту.
        - Элизе, как я завидоваль своему другу… Элизе, нет ли у тебя сестры, похож на тебя?
        Я ему ответила, что у меня нет близких родственников. Он был очень шумный, этот Мишель, и с его появлением показалось, что в комнате гораздо больше народу, чем на самом деле.
        - Я хотель поехать на Рождество домой… О, мой Прованс! Я живу в Дине. Динь - это мой город… Но у меня тоже нет родствен… родственникофф. И я сказаль - зачем ехать, когда можно тут отметить Рождество…
        - У нас Рождество седьмого,  - напомнил Альберт, которому наконец удалось справиться с печкой. Дрова весело трещали в очаге, и сразу же стало тепло.
        Мишель привез с собой еще вина в каких-то странных пузатых бутылках, больше напоминающих греческие амфоры. Он объяснил, что именно в такие бутылки разливают вино в его Провансе, и возбужденно кричал что-то еще, мешая русские и французские слова. В общем, как я поняла, что-то насчет того, что надо поскорее выпить. Мы это и сделали, усевшись за широким деревянным столом.
        - Мишель, а шашлык? Барбекю то есть,  - осторожно намекнул Коля.  - Между прочим, я захватил с собой… Ты что, хочешь, чтобы такое роскошное мясо пропало?
        Но тот сразу же стал возмущаться, что его эксплуатируют.
        - Ни за шьто, ни за шьто! Мерд! К черту барбекю…
        - Это он всегда так,  - шепнул мне на ухо Коля Арутюнов, трепеща своими девичьими ресницами.  - Сначала ругается, а потом все равно делает.
        Саша в пестром шерстяном свитере сидел рядом, прядь темных волос падала ему на лоб - он был какой-то новый, незнакомый и ужасно милый. Он все время улыбался и смотрел на меня.
        - Друзья!  - торжественно произнес Альберт.  - Предлагаю выпить за Лизу и нашего Сашку. Вы только посмотрите на них…
        - Да! Сидят себе, как голубки, друг на дружку не налюбуются!  - засмеялась Оля.
        Саша взял меня за руку и прижал ее к своему лицу.
        - Горкий!  - заорал Мишель.  - Горкий…
        Я сначала не поняла, причем тут наш пролетарский писатель, а потом догадалась, когда и остальные присоединились к его воплям.
        Мы с Сашей быстро поцеловались, а потом все чокнулись стаканами.
        - За ребят! За Сашу и Лизу!
        - Пусть это будет генеральная репетиция…
        - Альберт, почему ты так назвал это место - отель «Билив»?
        - Я кино в детстве смотрел. Там был такой отель… ну, вроде того, что там сбываются все мечты. Место, где хочется надеяться и верить.
        - Верить, что все будет хорошо,  - подхватил Коля Арутюнов.  - Хотя, Бертик, это очень непатриотично. Назвал бы ты эту избу как-нибудь…
        - А-ля рюс…  - подсказал Мишель.
        Скоро нам всем стало так жарко, что мы гурьбой высыпали во двор. Был уже вечер - небо совсем потемнело, и только вдали, на западе, догорала узкая розовая полоса.
        - Какой здесь воздух!  - всей грудью вдохнула я.  - Не то что в Москве…
        - Люблю зиму,  - сказала Оля.  - Все говорят - лето, лето… А что лето? Зимой лучше…
        - Можно в снежки поиграть.  - Коля незаметно слепил снежок и кинул в нее.
        - Ах ты…  - не осталась она в долгу.
        Через минуту мы уже все кидались снежками. Мишель орал что-то совершенно неразборчивое, потом упал в сугроб и с неподвижной, блаженной улыбкой стал смотреть в вечернее небо.
        - Спятил…  - Альберт попытался его поднять.  - Замерзнешь, как цуцик, ты, дитя Прованса…
        - Что такое цу-цик?  - лопотал Мишель.
        - Немедленно вставай!  - потянула его за другую руку Оля.
        - Вон, вон…  - повар тыкал пальцем в небо.  - Я вижу… Он там!
        - Кто?
        Мы стояли вместе и зачарованно глядели в небо. По нему в свите прозрачных облаков плыла круглая луна.
        - Ты видишь луну, да, Мишель?  - спросила Оля.
        - Нет, не луна… Вон он, анж… анжел. Летит!
        - Ангел летит?
        Саша подошел ко мне сзади, обнял.
        - Ты тоже видишь ангела?  - шепотом спросил он.  - Я вижу его перед собой…
        Возле дома был небольшой навес - под ним снега почти не было и стоял железный мангал. Альберт развел в нем огонь, и он запылал ярко, освещая пространство перед домом.
        - Всем назло буду стряпать барбекю…  - проворчал он.
        Мишель некоторое время с беспокойством наблюдал за ним, потом, когда огонь стал меньше, решительно отодвинул друга в сторону. Скоро в морозном воздухе поплыл восхитительный запах жареного мяса.
        - Как хотите, а мне ваше вино надоело…  - В руках у Альберта появилась бутылка водки.  - Божоле, каберне, совиньон, семильон…  - передразнил он.  - Несерьезно, братцы!
        Мы перетащили готовое мясо в дом.
        Мы с Сашей еще раз чокнулись, глядя друг другу в глаза.
        - Саша, спой про мой город,  - попросил Мишель.
        - Ты поешь по-французски?  - удивилась я.
        - Нет, ты сейчас поймешь, о чем он,  - засмеялся Саша, доставая гитару.  - «В лунном сиянье снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится…» - запел он мой любимый романс.
        - «Динь-динь-динь!  - подхватили все хором, дружно.  - Колокольчик звенит…»
        Ах, да, точно, Мишель сказал, что его родной город - Динь…
        Ночью мы снова вышли во двор. Луна светила так ярко, что было светло как днем. Вдалеке, под горой, мерцал бриллиантовым блеском снег.
        Оказывается, Альберт привез с собой большой запас петард и фейерверков.
        Темно-синее ночное небо разорвали яркие огни.
        Закрыв уши, я смотрела, как летят вверх разноцветные ракеты, с шумом взрываются… Вдалеке, в деревне, залаяли собаки - грохот нашего салюта донесся и туда.
        Нам с Сашей выделили самую большую комнату, где вовсю пылал огонь в печке. Друзьями руководили самые лучшие побуждения, но зато здесь было жарко, словно в Африке. На широком топчане было постелено цветастое белье. Но я сразу же скинула с себя одеяло - жарко, жарко…
        Сверху, на чердаке, что-то загрохотало.
        - Что такое…
        - Это Альберт. Там логово Альберта…
        - Он славный…  - сказала я, прикасаясь к Сашиному плечу.  - Саша, а почему Мишель один? У него есть девушка?
        - Была. Но она ушла от него. Бросила. Совсем недавно… Но я не думаю, что он долго будет один.
        - Какая глупая девушка… Ты знаешь, что в Провансе жили трубадуры? Она русская?
        - Да. Нашла очень богатого человека. У него нефтяной бизнес.
        - Как это глупо…  - пробормотала я, закрывая глаза.
        - Я тоже не богат,  - засмеялся Саша.  - А вдруг ты тоже найдешь какого-нибудь нефтяного магната?
        - Опять?
        - Я дурак. Больше не буду…
        Он засмеялся и прижался ко мне всем телом. И мне показалось, что я лечу над землей.
        Утром пошел настоящий снегопад. Мы возвращались долго, колеса буксовали в снегу.
        - «Еще не царствует река, но синий лед она уж топит; еще не тают облака, но снежный кубок солнцем допит. Через притворенную дверь ты сердце шелестом тревожишь… Еще не любишь ты, но верь: не полюбить уже не можешь…» - продекламировала я, глядя в мутное из-за летящего за ним густого снега окно.
        - Анненский, да? Я угадал?
        - Саша, смотри на дорогу!
        Вечером он ушел в клуб, а я достала ткань для платья, разложила ее на столе.
        Пощелкала ножницами - кажется, годятся. И в этот момент зазвонил телефон. Я уронила ножницы на пол, чертыхнулась, сердце неприятно забилось… Звонить мог кто угодно, но в первый момент я подумала именно о нем. О том, кого давным-давно надо было забыть…
        Слава богу, это был не он.
        - Лиза, это Алиса!  - зажурчал в трубке тоненький голос старой маминой подруги.  - Алиса звонит Лизе… Как у тебя дела, моя девочка? Ты знаешь, все время думаю о тебе, никак не могу успокоиться… Ты нашла его?
        - Кого?  - спросила я.
        - Как - кого? Своего отца!
        - Ах, вы про того художника…  - сообразила я.  - Брусникина я нашла, но он не мой отец.
        - Как же так, не может быть…  - заволновалась она.  - Ты говорила с ним?
        - Говорила. Он сказал, что у него в принципе не может быть детей. Он бесплоден.
        Алиса помолчала немного, видимо, переваривая услышанное, потом с возмущением произнесла:
        - Врет. Наверняка врет! Эти мужики…
        - Нет, Алиса, я ему верю.
        - Да? Но тогда я ума не приложу… Больше у нее, то есть у твоей мамы, никого не было.
        Бедная мамочка, если бы ты была жива! Я бы не стала слушать лекции о кройке и шитье, я спросила бы тебя о моем отце…
        - Кто знает…  - мрачно произнесла я.  - Алиса, вы знаете некоего Георгия? Должны знать - вы сами говорили, что у вас был с ним роман. Он тоже художник, друг Брусникина…
        - Ну как же, как же!  - зачастила она.  - Этого нельзя забыть! Но при чем тут Гоша? Это у меня был с ним роман, а не у твоей мамы…
        - Брусникин утверждает, что у него был повод ревновать маму к Гоше.
        - Ну здрасте!  - вскипела Алиса, и голос у нее от возмущения стал совсем тонким и прозрачным, как папиросная бумага.  - У него, наверное, старческий склероз случился! Брусникин все перепутал!
        - Алиса… но ведь в жизни всякое бывает,  - тихо произнесла я.  - Он утверждает, что даже поссорился с этим Гошей-Георгием из-за мамы.
        - Ревнивцы способны ревновать даже к фонарному столбу!  - патетически воскликнула та.  - И, потом, дружочек, ты плохо знала свою маму. Она не могла никого предать - ну, разумеется, если ей не давали повода. Как сейчас помню - я ей сказала, что у меня серьезные виды на Гошу и что я намерена связать себя с ним узами брака…
        Она выражалась витиевато и туманно, но тем не менее я очень хорошо понимала ее.
        - А что сказала мама?  - машинально спросила я. Глупый вопрос о разговоре тридцатилетней давности - Алиса не могла, не должна была помнить его во всех подробностях, но она тем не менее ответила бойко, почти не задумываясь:
        - Она очень взволновалась. Она вообще, если ты помнишь, была весьма чувствительной женщиной. Даже иногда чересчур чувствительной… Она заплакала, обняла меня и пожелала мне счастья. Да, еще уточнила, действительно ли я так сильно люблю Гошу. Я ей сказала, что жить без него не могу. Ну, буквально - что он нужен мне как воздух…
        Я помолчала, представив себе тот давний разговор. Две близкие подруги сидят рядом, одна другой признается, что любит одного молодого художника, что жить без него не может…
        - Алиса…  - прошептала я.  - Теперь все ясно!
        - Что?
        - Все, все…
        - Брусникин дал тебе Гошин адрес?  - со странным выражением произнесла Алиса.
        - Да, он живет где-то в районе Ильинки…
        - Девочка моя…  - с великим сожалением остановила меня Алиса, и я услышала, как она вздыхает на том конце провода.  - Он жил там когда-то. Гоша умер. Три года назад. Разве я не сказала тебе? Брусникин, разумеется, этого не знал, а я знаю…
        - Да?
        - Увы! Ты уже ни о чем не сможешь спросить его.
        - Тогда все остальное не имеет никакого смысла…  - пробормотала я и положила трубку. Снова взяла в руки шелковистую ткань. Морозные узоры переливались под моими пальцами, сверкали перламутровым блеском - было так жаль нарушать их ровную гармонию. Но делать нечего - мелом я нанесла контуры выкройки, потом решительно взмахнула ножницами.
        Они рассекали ткань легко, без всякого сопротивления. Слегка закусив губу, я сосредоточенно вырезала детали своего будущего свадебного наряда - в этом деле была важна твердая рука.
        «Он умер. Если он и был моим отцом, я все равно этого никогда не узнаю. И никогда его не увижу. Он умер…»
        За окном свистел ветер, бросая в стекло колючий снег, уютно светила лампа над столом.
        А было все, наверное, так… Геннадий Брусникин любил мою маму. Мама отвечала Брусникину взаимностью, но потом поняла, что ей ближе Гоша - ведь такое в жизни часто происходит, да?..
        Но Алиса сказала своей подруге, моей маме, что жить не может без Гоши. Мама с ее чертовой принципиальностью решила, что не имеет права мешать подруге. Она заплакала. Она пожелала Алисе счастья и заплакала, потому что навсегда отрекалась от своего счастья. Она любила Гошу и, может быть, уже знала о том, что ждет ребенка. Она решила вернуться к Брусникину, но тот особой радости не выказал, узнав о ее беременности. Она ушла и от него.
        У Алисы с Гошей тоже что-то не заладилось, и они расстались. Прошли годы, прошлое забылось, и уже не имело значения, кто кого любил, от кого были рождены дети…
        И тут опять зазвонил телефон. Булавка, спрятавшаяся в складках ткани, вонзилась мне в палец.
        - Ай!  - вскрикнула я, рассматривая капельку крови на кончике указательного пальца.  - Алло?
        - Лис… Лис, не клади трубку, это важно!
        - Денис?..
        - Мы должны встретиться, Лис, и поговорить.
        - О чем? Я не хочу…
        - Тогда я заявлюсь прямо к тебе домой. Мы должны поговорить!
        Я представила - он может столкнуться с Сашей… И такая ситуация мне очень не понравилась.
        - Встретимся завтра…  - сказала я.
        Мы встретились с Денисом в три часа дня. Он сделал попытку поцеловать меня - я уклонилась.
        - Посидим где-нибудь…  - пробормотал он.  - «Савой», «Прага»?
        Видимо, он решил ничего для меня не жалеть.
        Я молчала. Надо бы самой предложить ему какое-нибудь такое место, чтобы ему там было особенно неприятно…
        - А то, хочешь, поедем в один ресторанчик на набережной… В восточном стиле.
        Всю дорогу я молчала. Денис старался не пугать меня быстрой ездой - по встречной полосе не гнал, светофоры не игнорировал и время от времени пытался заглянуть мне под капюшон.
        У хозяев ресторана при выборе оформления интерьера, вероятно, была одна мысль - напомнить посетителям о сказках Шахерезады. Все было роскошно, сияло золотом и атласом.
        - Не очень, конечно…  - пробормотал Денис, помогая мне раздеться.  - Слишком помпезно - я этого не люблю… Лис, говорил я тебе - надо ехать в «Прагу»!
        В полном молчании мы проследовали к отдельному кабинету - с балдахинами, кальянами и подушками,  - там полагалось не сидеть за низким столом, а возлежать возле него. Играла тихая печальная музыка - под такую, вероятно, очень хорошо ехать через барханы на верблюде. От многочисленных пиал и блюд на столике поднимался аппетитный пар.
        - Ужасно хочу есть,  - сказала я.  - Это что, баранина? Обожаю баранину - говорят, если правильно ее приготовить, то почти не чувствуется специфического запаха…
        - Лис!..
        Я посмотрела Денису в глаза.
        Тысячу лет я знала этого человека. Я была ему почти как жена, но теперь он не вызывал во мне ничего, кроме раздражения и страха. «Почему страха?» - спросила я себя. Ведь он никогда не обижал меня - в том самом, уголовном смысле. Он никогда не угрожал мне, он всегда был настоящим джентльменом… И все-таки я согласилась на встречу с ним, потому что боялась его. Как будто там, под этой лощеной внешностью, прятались демоны.
        - Что?  - спросила я.
        - Лис, ты прекрасна.
        - В моей новой жизни для тебя нет места,  - спокойно сказала я.  - О чем ты хотел со мной поговорить?
        - Мы уже говорим, Лис.
        - Это пустой разговор.
        - Нет, Лис, от этого разговора зависит наша жизнь. Зависит наше будущее счастье.
        - Я уже счастлива. Я счастлива сейчас,  - с досадой произнесла я и взялась за свою пиалу. Чай был необыкновенно вкусным.  - Но не здесь и не с тобой. Ты пытаешься реанимировать труп.
        - Какое страшное сравнение. Наша любовь - труп?  - Денис печально покачал головой.  - Ты же не медик, Лис, у тебя совершенно другая специальность…
        - Что ж… «Когда томилась я от жажды, ты воду превратил в вино, но чудо, бывшее однажды, опять свершить нам не дано…» Ты хотел по специальности - вот тебе. Черубина де Габриак.
        - Дано,  - упрямо сказал он.  - Как не похожа ты на других женщин - жадных, голодных, крикливых.
        - Ого,  - усмехнулась я.  - Наверное, в последний год тебе не везло на женщин, все попадались голодные крикливые жадины…
        - Если бы я искал еще сто лет, я бы все равно не нашел лучше тебя.
        - Так что же ты меня бросил тогда?  - опять с досадой спросила я.
        - Это ты меня бросила!  - возмутился он.
        - Ну конечно, а чего ты хотел? «Ты холодная, Лис, у тебя рыбья кровь, ты скучная, Лис, ты все свободное время сидишь в архивах…» Чьи слова?
        Не знаю, зачем я ему это все припоминала - как будто ждала от него слов прощения и сожаления. Он молчал и смотрел на меня, то бледнея, то краснея. Я уже не чувствовала страха, наоборот - мне вдруг стало приятно. Женщине всегда приятно, когда мужчина признает свои прошлые ошибки.
        - Прости меня, Лис. Больше я никогда не буду упрекать тебя,  - серьезно сказал Денис.  - Ты потому и выходишь сейчас замуж, что хочешь отомстить мне.
        - Нет. Не поэтому.
        - Я принес тебе подарок…  - Денис улыбнулся и достал из кармана коробочку.  - Вот… индийские гранаты. Был на Шри-Ланке, купил, а здесь заказал вставить их в золотой браслет.
        - Какие огромные…  - невольно пробормотала я.
        - Пустяки, Лис… Тут дело не в величине и не в цене. Помнишь, ты мне рассказывала про одного писателя? Ну, из того времени, о котором ты читаешь лекции?
        - Куприн, «Гранатовый браслет»…
        - Да, точно! Там про неземную любовь, которая сильнее смерти… Согласись, это очень символично.
        - Не надо.  - Я отвела его руку в сторону.  - Я не хочу.
        - Почему, Лис?  - мягко улыбнулся он.  - Хотя бы примерь. На минутку!
        Он осторожно защелкнул браслет у меня на запястье. Я молчала, не в силах протестовать. «Хорошо, минутку посижу в этом браслете, а потом отдам ему»,  - приняла я компромиссное решение.
        - Я же говорил…  - восторженно прошептал он.  - Ты - сама гармония! Как я угадал!
        У него задребезжал мобильный.
        - Черт, надо было выключить…  - недовольно пробормотал он.  - Алло? Пеньков, ты? Свинья, я же сказал: меня не беспокоить… Какие еще накладные? Ну все, иди к черту!
        Я с тоской смотрела на браслет. Надо же, Денис помнил о том, с каким чувством я рассказывала о повести Куприна… Если бы я любила Дениса, как прежде, я бы сейчас рыдала от избытка чувств. А так… Поздно.
        - Прости, все дела…  - Он убрал сотовый в карман.
        - Ничего.
        Я полулежала, облокотившись на подушки, а он сидел напротив, прямой, точно стрела, и смотрел на меня таким тоскующим, влажным взором, за который я раньше полжизни бы отдала.
        - Все вспоминаю, как увидел тебя в универмаге. Я сразу узнал тебя, хоть ты и сменила прическу…
        - Ты говорил.
        - Нет, я не про то. Лис… Я узнал тебя.
        Он произнес слово «узнал» с совершенно особым выражением - именно так я в своих лекциях выделяла самое значимое, ключевое слово, которое автор наполнял особым смыслом.
        - Спустя столько лет ты наконец узнал меня?
        - Да, Лис, да! Мы расстались по глупости, от скуки. Может быть, еще и потому, что пять лет - это критическая точка… Надо было переждать, перетерпеть - и тогда, спустя некоторое время, мы ощутили бы новый смысл в наших отношениях. Я обидел тебя, ты меня оттолкнула, я не нашел в себе сил вернуть тебя сразу… Рассказать тебе, что было со мной после нашего разрыва?
        - Что ж, расскажи,  - благосклонно кивнула я. В самом деле, почему не послушать?
        - Признаюсь, некоторое время я чувствовал облегчение, ложное чувство свободы охватило меня. Ты знаешь - я не из тех людей, которые больше всего ценят одиночество, мне нужна компания. Вокруг было много замечательных девушек, но я очень быстро разочаровывался в них. День, два, максимум три… потом наступало безумное отвращение.
        - Только без подробностей, пожалуйста,  - предупредила я. Упоминание о девушках почему-то вызвало у меня раздражение. Неужели я все еще ревновала его?
        - Мне стало скучно - надоели работа, люди, надоело все… Я забросил дела, стал чуть ли не каждый месяц ездить в заграничные вояжи. Пирамиды в Египте, дайвинг на кубинском побережье, сельва Амазонки…
        - Ого!
        - Да, милая, да - я и там побывал… Я словно искал все время что-то. Правда, до некоторого времени я не осознавал, что именно я ищу. Пока однажды, на каком-то восточном базаре, не приобрел один сувенир. Представь себе - пятьдесят градусов в тени, вокруг шумит пестрая толпа, какой-то высохший старик-торговец протягивает мне фигурку некоего божка… вернее, богини. Сначала я и сам не понял, что приобрел - слишком настырен был тот старик, он намертво вцепился в полы моей одежды, и мне было проще заплатить ему несколько монет. Я сунул фигурку в карман и ушел.
        - Как интересно…  - пробормотала я.
        - Поздно вечером, когда жара немного спала и ко мне вернулось желание жить, мне захотелось немного развлечься, и я решил выйти. И тут из кармана выпала фигурка, купленная днем на базаре.
        - Что это было?
        - Местная богиня. К сожалению, я не запомнил ее имени - скороговорка старика совершенно выпала у меня из памяти, хотя он и произносил ее имя. Тейт, Нейт, Изида-Немезида… Какое-то дурацкое название, которое европейцу совершенно ни о чем не говорит! Но это неважно… Дело заключалось в том, что фигурка кого-то мне здорово напоминала. Но вот кого? Глупое дежавю… Я списал все на разжижение мозгов, что немудрено при тамошней жаре.
        - Я пока не понимаю…
        - Погоди, милая Лис, не перебивай меня - позже я все объясню. Так вот… Я спустился из своего номера вниз. Там, в ресторане, напился в какой-то компании… Я все время вертел фигурку в руках, смотрел на нее, и мне казалось, что я определенно где-то видел эту женщину. А потом… потом я отрубился. Очнулся уже в номере, фигурки не было. Потеря не так уж и велика, но я был в отчаянии - я уже не мог без этой богини, она стала мне почти что родной. Купить новую? Отправился на тот же базар, толкался в шумной толпе, но старика, конечно, не нашел. Пытался объяснить другим торговцам, что мне надо,  - бесполезно. Они мне совали дурацкие сувениры, но изображения той богини среди них не было…
        Денис вздохнул и на какое-то время замолчал.
        - А дальше?  - не выдержала паузы я.
        - Дальше я вернулся в Москву. Была середина октября. Скука, дождь, Пеньков, которому все приходится объяснять по два раза… Я стал думать о тебе. О том, что я не понимал своего счастья. То, в чем я тебя упрекал, стало твоим достоинством.
        - Холодная кровь?  - усмехнулась я.
        - Нет, Лис, у тебя не холодная кровь. Ты была спокойная, а я воспринимал твое спокойствие как равнодушие. Просто ты никогда не позволяла себе выплескивать своих чувств. Все другие кричали, вопили в голос, смеялись в крик, но на самом деле внутри их была пустота. Пустота и тишина. Как мне надоели так называемые темпераментные женщины, у которых, кроме темперамента, и нет ничего! Ты была настоящей…
        - Ты меня идеализируешь. Людям свойственно идеализировать друг друга, особенно спустя какое-то время.
        - Лис, я хочу вернуть прошлое. Лис, я хочу тебя.
        - Нет.
        - Не торопись, подумай… Я не сказал тебе главного. Через какое-то время я понял, кого я узнал в той фигурке богини, которую нашел и потерял в той далекой стране. Я понял - это была ты! Понял в тот самый момент, когда шел по универмагу и вдруг среди толпы увидел знакомый разворот плеч, знакомый овал лица, пристальный взгляд… Это была ты. Ты изменилась - подстриглась, стала тоньше, еще сдержаннее… Ты - копия той богини. Вот сейчас ты сидишь передо мной, и ты еще больше - она.
        - Это внушение,  - тихо произнесла я.
        - Нет, бесполезно меня переубеждать…  - засмеялся Денис и поцеловал меня в щеку.  - Я так рад, что вновь нашел тебя! Лис, отныне я твой раб.
        - Милый, но я люблю другого.
        - Милый! Ты назвала меня милым!  - радостно засмеялся Денис и поцеловал мне ладонь.  - А все остальное я пропустил мимо ушей. Ну, кто он? Расскажи мне. Расскажи - я же не стал от тебя ничего скрывать!
        - Рассказывать нечего. Он хороший, и я его люблю. И, вообще, к твоему сведению - его все любят.
        Денис уронил на пол нож.
        - Черт… Лис, нет хуже человека, которого все любят. Он обманывает тебя - я таких знаю, навидался на своем веку… Как его зовут?
        - Саша. Александр. Тут уж ты ни к чему не придерешься…
        - С ним ты будешь несчастна. С детства ненавидел всех Александров. Так звали царей, которые оканчивали свою жизнь неудачно и несчастливо, начиная с Александра Македонского.
        - Я не вернусь к тебе.
        Он тихо, без всякого выражения, рассмеялся:
        - Ты дурочка, Лис. Ты просто маленькая упрямая дурочка!
        - Я пойду.
        - Нет уж, я провожу тебя!
        - Я больше не сяду с тобой в машину. Ты в таком состоянии… Когда ты такой, то гонишь как сумасшедший, я тебя знаю. Учти, Денис, самоубийц не берут в рай…
        Накануне шел снег.
        Теперь дороги были черными, из-под колес проезжающих мимо машин летели комья ледяной грязи. Я пришла в институт продрогшая.
        - Что за ерунда такая!  - с досадой сказала Аглая, захлопывая ведомость - только что она закончила принимать зачеты.  - Как Новый год, так непременно потепление… Ты куда сейчас?
        - На кладбище.
        - Тьфу ты! Я же серьезно…
        - И я серьезно. Я еще с утра думала съездить на кладбище, да вот все еще колеблюсь…
        Аглая сделала сострадательное лицо:
        - К маме?
        - Нет, к папе. Я кое-что узнала недавно… Кажется, мой настоящий отец умер. Похоронен на одном из московских кладбищ. Я хотела съездить туда, чтобы посмотреть на его лицо. На фотографию то есть…
        - Зачем?  - странным голосом спросила Аглая.  - Хотя глупый вопрос… Но тогда я с тобой. Я не могу отпустить тебя одну. Ты не против?
        - Нет. Хотя не обещаю, что будет весело.
        - Да ладно уж…
        Мы вышли из института и сразу же поймали такси.
        - С праздником, девочки,  - сказал таксист, высаживая нас у конечного пункта.  - Желаю хорошо повеселиться на Новый год…
        - И вам того же!  - горячо откликнулась Аглая.
        - Только не здесь…
        Мы прошли сквозь кирпичные ворота. Внутри, на кладбище, было тихо, лежал нетронутый белый снег, по черным деревьям прыгали галки.
        - И где искомая могилка?  - деловито спросила моя спутница.  - Ты учти: по этим сугробам много не побегаешь, надо точно знать.
        - Одиннадцатый сектор, как мне Алиса сказала…
        - Какая еще Алиса?
        - Да так, старая знакомая.
        Полчаса мы бродили по утоптанным дорожкам среди оград и крестов, пока какой-то дедушка в ватном тулупе и со скребком не указал нам нужное направление.
        Был третий час дня, мутное небо низко висело над головами, и, несмотря на некоторое потепление, даже в перчатках мерзли кончики пальцев. Неприятный, знобкий холод. Или холод тут ни при чем - просто я опять волнуюсь?..
        Большинство могил было завалено снегом. Мы прыгали по сугробам, пытаясь отыскать нужную. Аглая взяла где-то веник и смахивала им снег с надгробий.
        - Пустоземова Прасковья Никитична… Ого, девяносто лет прожила старушка! Ну-ка, а кто у нас тут? Сестры Лопаткины, покоятся с миром… Послушай, Лизавета, а раньше я не замечала за тобой такой сентиментальности.
        - Сама удивляюсь. Наверное, возраст. Или мистика какая-нибудь…
        - Точно, мистика! Наверное, твой папаша раскаивается на том свете, что так и не повидал свою дочку…
        - Я думаю, он не знал о моем существовании.
        - Ты думаешь? Гарибзян Леокадия, заслуженный акушер… Опять не то.
        Я была на соседней дорожке. И вдруг увидела гранитный камень и надпись на нем - «Георгий Кар».
        - Нашла!  - вскрикнула я.  - Аглая, я нашла…
        Простой камень за низкой железной оградкой и имя на нем. Даты жизни: родился - умер. И никакой фотографии.
        Аглая бежала ко мне, проваливаясь в снег, на лице - любопытство и страх.
        - Ты нашла, не я!..  - задыхаясь, крикнула она и едва успела подхватить очки, сделавшие очередную попытку соскочить с ее носа.  - Это действительно мистика! Ну-ка, где он? Фотография есть?
        Она водрузила очки обратно на нос и печально констатировала:
        - Нет. А, впрочем, если б и была… Ты знаешь, что сходство близких родственников весьма относительно и по внешнему виду ничего не определишь? Скорее даже наоборот… У меня есть знакомая семья - так там мальчик как две капли воды похож на своего отчима… А я, например, совсем не похожа на отца, я - в маму. У папаши стопроцентное зрение было, он никогда не пользовался очками…
        Странное чувство охватило меня, когда я стояла у ограды и смотрела на черный камень. Он или не он? Теперь уже не узнаешь… Как будто шевельнулось что-то в сердце - отозвалось? Нет, это от холода дрожит все внутри…
        Я вдруг пожалела, что позвала с собой Аглаю - она стояла рядом, держа в руке веник, и рассуждала о генетическом сходстве. Она была милой и доброй женщиной, но сюда надо было прийти одной.
        «Папа. Это ты?» - мысленно спросила я, словно он мог ответить.
        …Я подхватила Аглаю под руку, и мы медленно побрели к выходу. Галки над нашими головами недовольно закричали, перепрыгивая с ветки на ветку…
        - Ужасно замерзла,  - пожаловалась я дома Саше.  - Сейчас гуляли с Аглаей…
        - Лиза, я тут кое-что обнаружил…
        Он принес горячего чая с лимоном. Я сидела на диване, закутанная в теплое одеяло, пила чай, и мне было почти хорошо.
        - Так что ты обнаружил?  - улыбнулась я.
        - Очень красивую вещь. Я раньше ее не видел. У тебя на столе лежала, в вазочке для цветов.
        Я вспомнила - и едва не опрокинула чашку.
        - Саша, это не мое!  - произнесла я испуганно.  - Я должна это вернуть…
        Он принес браслет, который я забыла отдать Денису.
        - Не твое?  - с любопытством сказал Саша, разглядывая, как блестят гранаты.  - Красивая вещь…
        - Брось это… положи обратно!  - умоляюще попросила я.  - Такая глупая история…
        - Расскажи,  - тут же попросил он.  - Нет, правда, расскажи! Что за история?
        Несколько мгновений я колебалась, а потом поняла - надо, пора все объяснить Саше. Будет хуже, если снова появится Денис, и на сей раз при Саше…
        - Этот браслет подарил мне мой бывший… м-м… Ну, в общем, мой бывший.
        Кажется, до сих пор Саше не приходила в голову мысль, что у меня еще кто-то мог быть. Положительно, он совсем как ребенок!
        - Кто?  - с удивлением переспросил он.
        - Тот, с кем я когда-то… Мой бывший бойфренд.
        Я вовремя вспомнила словечко, которое часто употребляли мои студенты,  - кажется, оно вполне нейтрально по своему звучанию.
        - Давно?
        - Несколько дней назад…
        - Погоди, погоди!  - вдруг нахмурился Саша.  - Ты что, хочешь сказать, что ты встречалась со своим… бойфрендом и даже приняла от него подарок?
        - Да. То есть нет! Дай мне объяснить…
        Саша не на шутку разволновался, и мне тоже стало как-то не по себе.
        - Ты мне ничего не сказала! Как его зовут?
        - Денис. Так вот, Денис случайно встретил меня. Мы немного посидели с ним в одном кафе, поболтали…
        - Поболтали?
        - Да. Мы же не врагами с ним расстались когда-то, так что болтали просто, как старые друзья… И он чуть ли не силой заставил меня надеть этот браслет - хотя бы на минуту. Естественно, я собиралась вернуть его Денису, но… я забыла!
        - А зачем он хотел тебе его подарить - ты что, не сказала, что выходишь замуж?
        - Конечно, сказала!  - горячо воскликнула я.  - Он очень расстроился и попросил меня хотя бы примерить…
        - Почему он расстроился? Он что, до сих пор тебя любит?
        Я вздохнула:
        - Наверное. Я не знаю… Мне все равно.
        - Он хотел вернуть тебя?  - холодно спросил Саша.
        - Да. Но я отказалась, конечно.
        - Почему?
        - Саша, Саша, ну что ты такое говоришь… Я же тебя люблю. Я только тебя люблю!  - в отчаянии воскликнула я. Скинув одеяло, я бросилась к нему, прижалась всем телом.
        - Почему?  - опять холодно спросил он.
        - Что - почему? Почему я отказалась или почему я тебя люблю?  - растерянно спросила я.
        Он молчал. И вдруг какое-то оцепенение напало на меня.
        Я отошла к окну и выглянула на улицу. По черной дороге катились сплошным потоком машины, горела реклама на соседнем магазине, по тротуарам торопливо шли прохожие - все в предпраздничной лихорадке. «Как глупо…  - подумала я.  - Неужели ничего не будет? Денис прав - я совсем не знаю этого человека. А как мы познакомились? Боже мой, слишком стремительно все произошло… Так всегда - если быстро началось, то быстро и закончится».
        И в этот момент Саша подошел ко мне сзади и обнял.
        - Верни браслет…  - тихо сказал он.  - И не обнадеживай больше своих поклонников…

* * *
        Рукопись:
        «…Все присутствующие с интересом слушали Карасева, который, как обычно дымя гаванской сигарой, рассуждал о современном искусстве:
        - …Старые, классические идеалы уже давным-давно умерли… Не так ли, Кирилл Романович?
        - В общем, так, но я бы уточнил - еще не умерли, но определенно агонизируют.
        - Поправку принимаю. Итак, сейчас нужны новые формы, которые на первый взгляд кажутся странными и непривычными.
        - Да, ты прав, голубчик,  - вздохнул Кирилл Романович.  - «Чайку» чеховскую публика сначала не поняла… А что у нас в театре? Поставили спектакль по пьесе господина Мережковского «Христос и Антихрист» и чувствуем - никуда не годится! Нужны новые формы, чтобы отразить нечто, витающее сейчас в умах людей.
        - К черту материализм!  - вдруг закричал рябой человечек в черной накидке, напоминающий летучую мышь,  - это был критик Фифинский.  - Я не верю в объективность человеческого разума и потому единственным критерием познания признаю внутренний душевный опыт, неуловимые ощущения и мистические прозрения… Вот, послушайте, что сказал по этому поводу Бальмонт: «Я - внезапный излом, я - играющий гром, я - прозрачный ручей, я - для всех и ничей…»
        - Каждый любит только себя,  - с царственной улыбкой произнес Карасев.  - Господа, позвольте вам признаться - я себя люблю.
        - Значит, Иван Самсонович,  - бесцеремонно вклинилась в разговор старших Дуся,  - вы не боитесь признаться, что вы - пуп земли и центр вселенной?
        - А что в том такого?  - ответил художник, взмахивая сигарой.  - Это нормально. Любой может про себя так сказать и имеет на то полное право.
        - И я себя люблю!  - заорал Фифинский.  - Что хочу, то и делаю!
        - А как же долг?  - внезапно спросил Андрей.
        - Забудьте про долг, молодой человек,  - поморщился Карасев.  - Не бросайтесь пустыми, напыщенными фразами, которые давно потеряли смысл.
        - Нет, без долга, кажется, нельзя,  - с сомнением протянула Дуся.  - Кто же тогда, например, станет Родину защищать? Все скажут - я себя люблю, я не стану подвергать себя опасности и потому не буду рисковать собой.
        - Молодец, детка, тебе палец в рот не клади!  - похвалила ее Мария Ивановна.
        - Господи, Дусенька, да вы одной своей красотой можете весь мир на колени поставить,  - сказал Карасев, пристально глядя на девушку.  - С вами никакие войска не понадобятся.
        Андрей слушал Карасева со странным чувством - с ним хотелось спорить, но вместе с тем спорить было бесполезно. А хуже всего было то, что Дусе ужасно нравилось все, о чем говорили сейчас у Померанцевых. Она пробовала на зуб и на вкус новую философию - и находила ее забавной.
        После того Андрей еще заходил к Померанцевым - и каждый раз заставал там Карасева. Тот говорил много, горячо, очень забавлял своими речами Кирилла Романовича, но Андрей словно прозрел - все это художник делал исключительно ради Дуси. Только на Дусю смотрел Карасев и превозносил ее красоту до небес.
        - Нельзя жить одними высокими идеалами,  - продолжал вещать он.  - Мораль, нравственные нормы… Какое, к черту, это имеет значение, если человек задыхается в общепринятых рамках? Если хочешь быть счастливым - будь им! Я тут недавно познакомился с одним молодым, подающим большие надежды писателем - Мишей Арцыбашевым. Слыхали про такого? Так вот, он собирается в ближайшем времени написать книгу о новом герое. Онегин с Печориным уже отошли, обществу необходим другой, свежий идеал… Жизнь не должна быть ограничена никакими социальными или нравственными обязательствами, ибо человек подл по своей природе!
        Андрей ревновал Дусю к Карасеву, но не мог сказать об этом ей. «Дураку ясно, что старый сатир на нее глаз положил, но это ж вовсе не означает, что он ей тоже нравится. Она любит меня, только меня!» - горячо убеждал он сам себя.
        Однажды зимой Андрей оказался в районе Триумфальной площади и вдруг увидел, как со ступеней остановившейся конки спрыгивает Карасев, как он подает кому-то руку… Но не кому-то, а Дусе - увидел он в следующее мгновение.
        «Странно, они вдвоем,  - подумал Андрей, и сердце его сжалось от неприятного предчувствия.  - Зачем, куда они идут?»
        Первым делом он хотел подбежать к ним, заговорить, но потом вдруг решил, что это будет глупо. Карасев опять надменно, свысока посмотрит на него, назовет ехидно «господином студентом», Дуся бросится защищать Андрея по своей старой детской привычке…
        Карасев казался Андрею пожилым - ну как же, почти сорок лет!
        Андрей спрятался за театральной тумбой, которая обещала выступления Вяльцевой, и стал наблюдать за художником и Дусей издалека.
        Карасев смеялся и все время что-то говорил. А Дуся весьма благосклонно его слушала и тоже улыбалась, время от времени утыкая нос в муфту. «Замерзла…» - с нестерпимой нежностью мелькнуло в голове Андрея.
        Дуся выглядела как настоящая дама - в светло-серой песцовой шубке, в теплом берете из серого бархата, из-под которого выбивались непокорные пряди волос… Если рассуждать здраво, то она была самым обычным человеческим существом женского пола, но Андрей любил ее так, что сам себе удивлялся. Так он не любил родную мать, и богу молитвы он возносил с гораздо меньшим трепетом, да и жизнь он, пожалуй, любил меньше Дуси Померанцевой.
        А она взяла Карасева за руку и ловко прокатилась по ледяной дорожке вдоль тротуара. Огромный дворник в фартуке поверх тулупа неодобрительно посмотрел на нее и, как только Дуся проехала по скользкому льду, стал сыпать на дорожку песок…
        «Нет, не могу,  - сказал себе Андрей.  - Не могу идти за ними, не могу смотреть… И за что мне такая мука!»
        Он быстро повернул назад. Дома он первым делом сел за стол и стал писать письмо. На бумаге темные, лихорадочно жмущиеся друг к другу буквы слагались в слова страсти и мольбы.
        «…Я знаю, что ни в чем не могу упрекнуть тебя - ты словно ангел непорочный, без малейшего намека на недостатки… Но я ужасно ревную тебя - ко всем, ко всему, к этому художнику…
        Я думаю, что ты - самое совершенное существо на свете, я часами могу разглядывать твое лицо на фотографии, а когда вижу тебя живую, то нахожу, что ты еще прекраснее, чем я воображал до того. И каждое твое движение, и звук твоего голоса - все прекрасно и совершенно…
        Скажи мне, что я не прав, скажи, что ты меня любишь!..»
        Через два дня Дуся прибежала к Андрею, взволнованная и запыхавшаяся.
        - Что, ну что случилось?  - закричала она, и меж бровей ее легла страдальческая морщинка.  - Я сейчас твое письмо получила… Ну говори же!
        - Я видел тебя с Карасевым,  - быстро произнес он.  - Третьего дня, на Триумфальной.
        - О господи…  - Она упала на диван и засмеялась.  - Дурачок! Карасев приглашал меня в свою мастерскую показать мой портрет… Помнишь, он меня летом рисовал?
        - Он смотрит на тебя. Он так смотрит на тебя…
        - Милый, милый, милый…  - Дуся бросилась ему на шею и несколько раз быстро поцеловала в щеку.  - Ну что за глупый, ревнивый мальчишка…
        Дуся окончила гимназию и стала учиться в театральной студии. Она была увлеченным человеком, ей нравилось играть, переживать чужие, выдуманные страсти, на время становясь другим человеком, как будто собственной жизни ей уже не хватало. Андрей теперь видел ее реже, но каждый день писал ей письма. О том, как он ее любит…
        Все в один голос твердили, что Дуся Померанцева необычайно талантлива и скоро она станет звездой русской сцены. Несколько молодых декадентских поэтов уже посвятили ей стихи, один драматург, вдохновленный Дусей, бросился специально под нее сочинять пьесу, в духе Метерлинка, описывающую космические страсти, где Дуся, по замыслу автора, должна была изображать Вечную весну. Карасев же вообще не вылезал из гостеприимного дома Померанцевых.
        Но Андрей уже не осмеливался говорить Дусе о своей ревности. Он страдал в одиночестве, прекрасно понимая, что Дусю нельзя спрятать от мира и что ее красота и талант принадлежат сотням людей. Но в нем всегда вибрировала только одна мысль, которая поддерживала его существование,  - мысль о том, что рано или поздно они с Дусей соединятся.
        В один прекрасный майский день произошло нечто, что ошеломило Андрея и заставило его по-новому думать о жизни. Он случайно услышал чужой разговор.
        Это было в четверг, когда у Померанцевых, как всегда, собралось много гостей. Пришел и он - тем более что его всегда ждали, как родного, и Дуся просила его не пренебрегать визитами.
        Как обычно - много говорили об искусстве, обсуждали будущее России…
        Андрей в этих диспутах участия не принимал - ему они были скучны. Единственный смысл он видел в Дусе.
        Он зашел в пустой кабинет Кирилла Романовича, стал смотреть в окно, откуда была видна зацветающая сирень. Тяжелые гардины скрывали его. Вдруг он услышал чьи-то шаги и тотчас же хотел выйти из своего укрытия, но что-то остановило его.
        - Евдокия Кирилловна чудесна, я бы жизнь отдал за такую красоту…  - Андрей узнал голос драматурга-символиста.
        - Хе-хе-с… никто и не спорит,  - проскрипел в ответ Фифинский, критик.  - Только она не про нашу честь. Она царица, ей царь надобен…
        - Не понимаю,  - пренебрежительно возразил драматург.  - Да, кстати, а что за существо вечно преследует ее? Говорят, ее двоюродный брат? Этот мрачный студентишка…
        - Нет, он вообще ей никто… Сирота, из милости взятый ее родителями. Она очень к нему привязана, вы, наверное, заметили. Вот за него-то она скорее и выйдет.
        - Чушь, бред, ерундистика…
        Андрей, затаив дыхание, словно окаменел. Он был бы и рад пошевелиться, да не мог. Его назвали существом, говорили о Дусе… Он в первый раз увидел себя со стороны - существо, которое преследует Дусю, жалкий студентишка…
        - Вовсе не бред,  - проскрипел Фифинский.  - Наша Евдокия Кирилловна очень жалостлива - типично русская женщина, таких Достоевский еще описывал… Раз уж она решила осчастливить кого - так все, ее с пути не свернешь. В бедности будет влачить дни свои, в Сибирь, на каторгу, за мужем поедет…
        - А вы говорите - царь надобен… Где же логика?
        - В том-то и смысл, что логики никакой нет. Пропадет наша царица ни за что…
        Они ушли, а Андрей так и остался стоять в своем укрытии, пригвожденный этими словами. Разумеется, молодой драматург, тайный кокаинист и экзальтированный поклонник Вечной весны, тот еще демагог и вряд ли достоин Дуси. Впрочем, как и старый желчный Фифинский… И ревновать к ним глупо, но в их словах была правда. Та правда, которую Андрей до сего дня не хотел замечать.
        Бледный, раздавленный, Андрей вышел в гостиную.
        Дуся как раз появилась на импровизированной сцене, закутанная поверх платья в какую-то блестящую ткань - она изображала греческую богиню и принялась декламировать чеканные, звонкие стихи поэта Брюсова. Стихи были новыми, неожиданными для публики, а сама девушка была столь естественна и хороша, что все слушали ее, затаив дыхание, замерев.
        Восторг и восхищение расплылись по лицам присутствующих - и это лишний раз доказывало то, что Дуся достойна царского поклонения. Последнее стихотворение поразило Андрея. «О, когда бы я назвал своею хоть тень твою! Но и тени твоей я не смею сказать: люблю. Ты пришла недоступно небесной среди зеркал, и твой образ над призрачной бездной на миг задрожал. Он ушел, как в пустую безбрежность, во глубь стекла… И опять для меня - безнадежность, и смерть, и мгла!..»
        «Я мешаю ей»,  - подумал Андрей и вышел из комнаты.
        Дуся догнала его в прихожей. За ней тащился молодой драматург, пылко сыплющий символистскими терминами, но Дуся весьма бесцеремонно задвинула драматурга обратно в комнату, бросив небрежно:
        - Погодите, Костик, мне надо поговорить со своим братом…
        Она захлопнула дверь и повернулась к Андрею.
        - Ну, что случилось?  - с тревогой спросила она.  - Ты не заболел? У тебя такой вид…
        - Да… То есть нет. Я совершенно здоров!
        - А я тебе говорю, что с тобой что-то не в порядке. Ты такой бледный! Я, как только увидела тебя там, в зале, сразу поняла - ты болен.
        - Я болен только в том смысле, что я дурак, и это абсолютно неизлечимо…
        - Господи, милый мой…  - прошептала Дуся и крикнула назад, в приоткрывшуюся дверь: - Костик, да отстаньте от меня! Вы уже переходите всякие границы…
        - Дуся, я бы хотел поговорить с тобой, но не сейчас,  - сказал Андрей, стараясь выглядеть спокойным.
        - Я знаю: что-то случилось, у тебя все на лице написано…  - Она прижала спиной распахивающуюся дверь и произнесла негромко, твердо, точно клятву: - Я люблю тебя. Только тебя.
        «Жалеет!  - с отчаянием подумал Андрей.  - Ясно же как божий день,  - не любит, а жалеет».
        - Поговорим завтра…  - скомканно бросил он.
        На следующий день они встретились в кондитерской, что на Рождественском бульваре. Заказали по чашке горячего шоколада и сели в углу, где было меньше народа. Дуся выглядела измученной и невыспавшейся - наверняка всю ночь думала о нем, об Андрее. Вокруг ее чудесных глаз лежали легкие тени, но это не портило ее. Ее вообще ничего не могло испортить!
        - Терпеть не могу май…  - вздохнула она.  - В мае как будто все маются… Да что случилось? Не молчи!
        - Ничего не случилось,  - сказал Андрей, а сам все смотрел и смотрел на ее прекрасное лицо и не мог насмотреться…
        - Нет, ты скажи!  - настаивала Дуся.  - Я тебя сто лет знаю, по лицу могу читать…
        - Ладно, я скажу. Я все равно должен это сказать. Дуся… мы должны расстаться. Мы должны разорвать нашу помолвку…
        - Вот тебе раз!  - ахнула она и чуть не уронила чашку с недопитым шоколадом.  - Ты это серьезно?
        - Более чем. Я сейчас объясню все тебе…
        - Ты полюбил другую?  - замогильным голосом спросила Дуся. Андрей не мог не улыбнуться - она иногда переигрывала.  - Что ты молчишь? Танька, да? Ну конечно, это Танька!
        Он покачал головой.
        - Не она…  - прошептала Дуся и рукой провела по его лицу.  - Зачем же ты меня обманываешь - нет у тебя никого. Ты меня любишь…
        - Нет у меня никого,  - подтвердил он.  - Дело в другом - я тебя недостоин. «В одну телегу впрячь не можно…»
        Дуся не поняла.
        - Ты отказываешься от меня?  - с обидой произнесла она.  - Вот так, просто?
        - Не так и не просто. В конце концов, должен же я когда-нибудь поумнеть… Дуся, ты достойна большего!
        - Ты меня замучил…  - надув губы, сказала она капризно.  - Чем ты вечно недоволен?
        - Вот именно - я тебя мучаю. Что я такое? Я никто. Я точно про себя знаю: я родился только для того, чтобы любить тебя. А ты могла бы быть подругой героя, великого путешественника, первооткрывателя, талантливого политика… Да что я говорю. Ты сама по себе личность и будешь не хуже этой Сары Бернар или как там ее…
        Глаза у Дуси заблестели от нахлынувших слез.
        - Словом, мы должны отказаться от своих обещаний. Будем как брат и сестра, будем друзьями, отбросим безумные надежды на совместное будущее…
        - Ты ведь любишь меня?  - шепотом спросила Дуся.
        - Люблю. И именно поэтому… Дуся, ты же приносишь себя в жертву! В жертву мне.
        - А что в том плохого?  - вдруг нахмурилась она.
        - Я не могу быть счастлив, если ты несчастлива рядом со мной. А ты не можешь быть со мной счастлива, потому что отношения, построенные на одной жалости…
        Он говорил долго и бессвязно. Дуся отвечала ему - тоже бессвязно и многословно. В конце концов, они запутались в словах и обещаниях и замолчали.
        На лето они опять были вынуждены разлучиться и встретились только в октябре. Андрей по-прежнему писал ей письма.
        Дуся относилась к нему трепетно, словно к больному, боясь обидеть случайным словом. Андрей сказал Дусе, чтобы она не так пеклась о нем («Что я, инвалид, что ли?»), но это произвело обратный эффект.
        Со всеми прочими она вела себя ровно и спокойно, была весела и охотно смеялась, но стоило ей увидеть Андрея, как выражение лица у нее становилось тревожным и озабоченным. Совсем не этого ему хотелось, и про себя он теперь точно знал, что Дусе счастья не составит.
        Легче всего ей было с Карасевым. Он, старинный друг семьи, изображал из себя кого-то вроде доброго дядюшки, и постепенно их отношения с Дусей все больше принимали шутливо-доверительный оттенок. Она даже начинала улыбаться заранее шаловливой улыбкой, стоило ей издалека заметить Ивана Самсоновича.
        - Он такой душка,  - однажды удивленно призналась она Андрею.  - Странно только, что другие этого не замечают… Давеча опять предложил рисовать меня.
        - А ты?
        - А ты?  - переадресовала вопрос Дуся.  - Ты не будешь опять ревновать?
        - Не буду,  - сказал он, старательно скрывая ревность и отчаяние и улыбаясь холодной, мертвой улыбкой, думая про себя: «Мы притворяемся. Мы оба притворяемся друг перед другом!» - Если тебе надобно заручиться моим согласием - так вот, изволь.
        - Фу, что за официоз…  - тут же надулась она.  - Ты как будто назло… А я, между прочим, еще ничего не обещала Карасеву. Он в каком-то новом образе меня видит, правда, я не поняла, в каком… Я, может, сама еще не захочу.
        Она уже играла небольшие роли в театре, и у нее были поклонники. В ней странным образом сочетались жертвенность и любовь к жизни, и двойственность эта начала разрывать ее душу…
        Но и эту, новую Дусю, Андрей любил не меньше. Двойственность мешала и ему, в нем спорили разум и чувства. Разум говорил, что Дуся рано или поздно ускользнет от него, утечет сквозь пальцы, как песок, а сердце говорило: надейся, она будет твоей, она обещала…
        Однажды они собрались вместе в синематограф.
        Андрей не любил синематографа - этот вид искусства казался ему слишком прямолинейным, театральные постановки и то выглядели естественнее. На экране вечно мелькали какие-то мушки, изображение все время дергалось, люди гримасничали и кривлялись… Как такое могло нравиться?
        - А мне нравится,  - сказала Дуся перед показом.  - Я бы, ты знаешь, попробовала сняться. Жутко интересно!
        - И выглядела бы как чертик-дергунчик на экране…
        Дуся представила себя со стороны и заразительно рассмеялась.
        - Нет, все равно интересно. Мне все интересно! Карасев говорит: это большое достоинство, когда не боишься выглядеть смешной…
        Картина называлась «Воля отца» - жестокая мелодрама в четырех частях.
        - Ну как?  - спросил Андрей Дусю, когда в зале зажегся свет. Дуся сидела раскрасневшаяся, взволнованная и кусала губы, чтобы не расплакаться.
        - Чудесно,  - прошептала она.  - Как жаль бедняжку Матильду…
        Андрей с трудом сдержал улыбку. Фильма не произвела на него особого впечатления, он в темном зале смотрел не на экран, а на Дусино лицо - как на нем мелькали отраженные тени, то меняя его до неузнаваемости, то делая еще более близким и родным. Он любил даже ее склонность к мелодраме, к дешевым эффектам синематографа. Он любил ее всегда.
        Они вышли из душного зала. Накануне отмечали Покров, но холода еще не наступили - осень была затяжной, теплой, шуршали под ногами листья, и само солнце отражалось от церковных куполов нестерпимым золотым сиянием, в тон времени года.
        - Я вот о чем думаю,  - вздохнула Дуся.  - Все искусство… и театр, и синематограф, и живопись, ну, и все прочее… говорит о любви, о каких-то необыкновенных страстях, которые редко можно встретить в жизни. Кто нынче способен умереть ради любви? Да никто…
        - А тебе надобно, чтобы сейчас из окон прыгали люди?  - не выдержал и все-таки улыбнулся Андрей.  - Как в этой фильме, да?
        - Ну тебя, ты смеешься, а я вполне серьезно!  - сердито сказала Дуся.  - Жизнь такая скучная, а хочется чего-нибудь необыкновенного…
        На следующий день выпал снег, мгновенно спрятав под белым покрывалом все то золотое, огненное великолепие, которым сиял город, и даже солнце потускнело, поблекло.
        С Дусей определенно что-то происходило: она то плакала, то смеялась, и было видно, что душа ее томится и ждет какого-то чуда. Она была бесконечно нежна с Андреем, но эта нежность пугала его, в ней было чувство вины.
        Вины за что?
        Как у любого влюбленного, все ощущения Андрея были обострены, и он понимал, откуда исходит угроза,  - Карасев.
        - Ты говорила, он собирается тебя рисовать?  - как-то спросил Андрей Дусю.  - Что за портрет он собирается сделать - опять нечто неземное, декадентское?
        Дуся неожиданно смутилась.
        - Иван Самсонович - хороший художник,  - выпалила она.  - Вот ты его ругаешь, а он, в сущности, очень одинокий, несчастный человек…
        - Любишь же ты всех жалеть,  - спокойно произнес Андрей.  - Ты только скажи, кого тебе больше жаль - меня или Карасева? Нет, ты не отводи глаза, скажи!
        - При чем тут это! О, я понимаю, к чему ты клонишь… Андрюша, глупый, не ревнуй меня!
        Дуся заплакала.
        «Надо поговорить с Карасевым,  - вдруг решил Андрей.  - Раз Кирилл Романович отказывается замечать, какое влияние Карасев оказывает на Дусю, то с ним поговорю я. Черт возьми, я же тоже несу за нее ответственность…»
        Студия Карасева находилась в районе Триумфальной площади. Андрей отправился туда с утра.
        Было начало ноября. На дворе стояла холодная, настоящая зимняя погода, снег укутывал землю.
        - Андре, вы куда?  - встретил его по дороге однокурсник Катышев, кутающийся в зябкую суконную шинельку.  - В двенадцать Лесницкий будет читать свою знаменитую лекцию о Гомере - пол-Москвы собирается явиться.
        - Я немного опоздаю,  - сказал Андрей.  - Вы вот что, голубчик… Если вас не затруднит, займите мне там где-нибудь место…
        Он решительно собирался поговорить с Карасевым, и даже лекция знаменитого профессора Лесницкого, знатока древнегреческой литературы, не могла отвлечь от этого разговора.
        В районе Триумфальной он замешкался, ища дом под номером двенадцать,  - насколько он помнил из разговоров, именно там находилась студия художника. Наконец нашел - это был старый двухэтажный домишко в одном из закоулков.
        В маленьком дворике, заваленном снегом, тощий дворник курил цигарку, мечтательно глядя на мутное небо.
        - Художник Карасев тут живет?  - спросил Андрей, знобко ежась от противного ноябрьского ветра.
        - Живет такой,  - кивнул дворник, не отрывая взгляда от неба.  - Только я так полагаю, они чичас занятые. Посетители у них.
        «Прийти в другой раз?  - задумался Андрей.  - При посторонних как-то неудобно говорить о Дусе…»
        - А вы у лакея ихнего, у Семена, спросите,  - подсказал дворник.  - Это на втором этаже…
        Андрей поднялся по лестнице и постучал в дверь, которая, как тут же выяснилось, была не заперта.
        - Вам чего?  - высунулась небритая физиономия лакея Семена.  - Назначено?
        - Нет, но я хотел бы переговорить с господином Карасевым…
        - Позже приходите,  - нелюбезно буркнул лакей.  - Они рисуют сейчас. Очень не любят, когда мешают…
        Андрей заметил, что лакей опять не закрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, а потом потянул ручку на себя и тихо прошел внутрь. Позже, вспоминая все это, Андрей удивлялся: с чего это он вдруг решил войти? Словно какая сила толкала его в спину… Наверное, действительно что-то сверхъестественное было в том, что он не мог сойти с избранного пути.
        Первоначально он не имел намерений скандалить, просто хотел поговорить с Карасевым, и даже мысль о посторонних уже не смущала его. «Поди, пишет портрет с кого-то… Ну и что, будет же у него для меня минута!»
        И вдруг он увидел висящую в прихожей шубку. Из серого песца. Такую странно знакомую. «Дуся! Ну да, она у него».
        Не раздеваясь, Андрей прошел в комнаты, неслышно распахивая перед собой двери - одну, другую… Анфилада комнат заманивала его внутрь, и за последней дверью он услышал голоса.
        - Нет, не так…  - говорил Карасев.  - Чуть выше голову, Евдокия Кирилловна… и это плечо повыше!
        Осторожно, кончиками пальцев, Андрей приоткрыл дверь. Сначала он ничего не понял, и только спустя несколько мгновений происходящее дошло до его разума. Дуся позировала обнаженной.
        Ее красота всегда была столь поразительна, что Андрей порой не замечал, что на ней надето, как прибраны волосы… Однажды, на старом пруду, он видел ее обнаженной. Вот и сейчас он не сразу увидел ее наготу - странное, парадоксальное явление…
        Но потом, когда понял, когда осознал… Старый сатир, вот кому она досталась! Карасев уговорил ее, заколдовал словами, заставил совершать поступки немыслимые, недопустимые для непорочного ангела, он сделал из Дуси развратную эмансипе… Господи, если б Кирилл Романович узнал об этом!
        Андрей, превратившись в соляной столп, смотрел в приоткрытую дверь. Он не мог пошевелить и пальцем.
        О женщина…
        Дуся, облокотившись на руку, лежала на небольшом возвышении, задрапированном белой тканью. Волосы, точно змеи, были разбросаны по плечам, тяжелыми кольцами спускались на грудь. Господи, эта грудь с темными сосками… тонкая талия, которую, казалось, можно охватить двумя ладонями, изгиб бедра, изящные, узкие щиколотки, нежнейшее голубое свечение, которое шло от кожи…
        Это была она и не она.
        Карасев стоял к Андрею спиной, и было видно, как он быстрыми, нервными мазками рисует Дусю - портрет находился на последней стадии завершения. Что ж, оказывается, сеансы начались давно…
        Теперь Андрей смотрел уже не на Дусю, а на картину. Карасев и здесь не смог не соригинальничать! Он изобразил свою модель лежащей на снегу - вот почему фоном служило небрежно скомканное белое полотно, с холмами и впадинами, с тенями и полутонами - очень легко было вообразить его неровной снежной поверхностью.
        Из широкого окна за Карасевым лился пронзительный, мутный ноябрьский свет. Были видны деревья, черно-белые, на ветвях еще висели жухлые мертвые листья, не успевшие опасть. Свет этого дня, это тоскливое, мрачное настроение создавали странный контраст обнаженной девушке на полотне. Белое на белом. И черные косы, и темные тени вокруг глаз, змеистый печальный абрис темных губ…
        Этот портрет был в сто тысяч раз прекраснее и страшнее того, детского портрета, где Карасев изобразил Дусю на цветущем лугу, в легком газовом платье. Новая Дуся была другой. Более настоящей, что ли? Карасев как бы вытянул на поверхность ее истинную суть. Какую? Очень просто - быть погибелью для мужчин. Еще одна разрушенная Троя…
        Пожалуй, Карасев даже перемудрил с тенями - глаза на портрете казались еще огромнее, еще мрачнее, еще прекраснее. И в легких завитках непокорных волос, выбившихся из общей массы, как будто появился отблеск красного, словно отражение далекого пожара. Демон в женском обличье.
        Нет, не демон… Андрей вдруг почувствовал, что не может оторвать глаз от портрета. Вот чего добивался старый сатир, вот к чему велись все его искусительные речи - он хотел нарисовать Дусю именно такой. И он сделал это очень хорошо. Он настоящий художник.
        А сама Дуся Померанцева? Она заслужила, чтобы был навеки запечатлен ее образ, чтобы и потомкам стало ясно, отчего была разрушена Троя. И ничего стыдного не было в ее наготе. Белоснежная, играющая голубыми тенями кожа выглядела несокрушимее стальных доспехов. Зачем одежда, если красота является самой надежной защитой?
        Плохо только одно - вдруг понял Андрей. Дуся не может принадлежать ему. Это же очевидно! Такой красотой никто не может владеть, тем более он, жалкий, ничтожный человек. Монах. Его удел - молиться. Шептать благодарение богу, что мир посетило столь совершенное существо. Нет, Дуся была даже не человеком, а чем-то вроде ангела…
        В этот самый момент Андрей окончательно понял, что потерял ее. Нет никакой надежды, что когда-нибудь она станет госпожой Калугиной. Чушь, бред, ерундистика… И он не имеет права чего-то требовать от нее. Ревновать, диктовать условия, срывать поцелуи украдкой…
        Наверное, под ногой Андрея скрипнула половица. Или он не заметил, как с губ его сорвался легкий всхлип, сдержанное рыдание… Карасев обернулся с занесенной над холстом кистью, раздраженно скривив лицо.
        - Что?  - испуганно вскрикнула Дуся.  - Кто там?
        Дольше скрываться было нельзя - Андрей распахнул дверь и сделал шаг вперед. Он смотрел только на портрет.
        - Что за наглость?!  - яростно проскрипел Иван Самсонович.  - Я же просил меня не беспокоить… Семен, дурак, опять забыл закрыть дверь! А вас, молодой человек, сюда не приглашали…
        Бледный ноябрьский свет лился из широких окон, Дуся закуталась в полотно и молча смотрела на Андрея печальными испуганными глазами.
        - Ты не понимаешь…  - наконец прошептала она.  - И вообще, ничего же такого… Это искусство! Господи, Андрей, да что с тобой?
        Вероятно, у него было такое лицо, что Дуся не стала раздумывать и бросилась к нему, кутаясь в драпировочную ткань, изображавшую снег.
        - Нет!  - с ужасом произнес Андрей, протягивая вперед ладонь, но было поздно - Дуся бросилась ему на шею, он ощутил гибельное прикосновение ее обнаженного тела. Но если им нельзя владеть, то и прикасаться к нему нельзя!
        - Евдокия Кирилловна!  - вопил Карасев.  - Вы разрушили всю композицию, я теперь эту тряпку сто лет не разложу как надо… Без ножа режете!
        - Не надо,  - сказал Андрей, отталкивая Дусю.  - Все в порядке. Я все понимаю… Потом… потом поговорим!
        Он не помнил, как выбежал из дома Карасева, как мчался по скользкому снегу к своему дому. Дуся не могла принадлежать ему. Так зачем жить без нее, зачем корчиться в муках еще каких-нибудь лишних сорок-пятьдесят лет, наблюдая за ней издалека, умирая от ревности - ко всем и ко всему? Они были правы - жалкий студентишка…
        Дальнейшего он тоже не помнил - как оказался на своей квартире, как достал нож. Умереть надо было наверняка. Он вскрыл себе вены и - чтобы уж наверняка - шагнул на карниз, оставляя за собой красный след. С высоты пятого этажа ему показалось, что это не земля летит ему навстречу, а он сам поднимается к небу, туда, где нет Дуси Померанцевой… Ему как можно скорее надо было туда, где ее нет…
        …Он не умер. Как мрачно пошутил лечивший его доктор, потомственный нигилист, ведший свою родословную, вероятно, от самого Базарова, «вся кровь не вытекла, а земля оказалась слишком мягкой».
        Травмы Андрея были серьезны, но никакой опасности для жизни не представляли. Гораздо хуже было другое - рассудок его словно помутился. Он кричал и просил для себя смерти. Он говорил только об одном - что ему надо поскорее уйти отсюда.
        В самом деле, боль физическая не имела для него никакого значения, он воспринимал ее даже с радостью - как средство не думать о его бывшей возлюбленной, Дусе Померанцевой. Но стоило боли немного утихнуть, как перед ним появлялось бледное личико с тенями вокруг огромных глаз, прекрасное до ужаса,  - и он готов был на все, чтобы не видеть его…
        Рыдая и заламывая руки, Дуся призналась родителям, что они с Андреем тайно обручены, но этим утром поссорились (у нее хватило ума не рассказывать о сеансах у Ивана Самсоновича, где она позировала ню).
        Родители были неприятно поражены известием об обручении, но тем не менее выяснилось, что о чем-то подобном они уже начали подозревать. Впрочем, отношение их к приемному сыну не изменилось - они знали об исключительной порядочности Андрея и о романтическом его характере. Больше они ругали Дусю, которая допустила подобный мезальянс. Мезальянс в том смысле, что союз их дочери-актрисы с «тихим иноком» был совершенно невозможен, столь разных людей не соединит и венец.
        Слава богу, что ораторского дара Кириллу Романовичу было не занимать - он сумел весьма убедительно объяснить своей дочери, что ничего хорошего из этого брака не вышло бы, одни страдания.
        Дусю к Андрею так и не допустили. Позже, когда физическое здоровье Андрея уже достаточно окрепло, она вновь пыталась проникнуть к нему, но каждый раз эти попытки оканчивались ничем - больной угрожал свести счеты с жизнью, если хоть раз увидит ее.
        Тогда же было решено окончательно, что отныне всякая связь между ним и Дусей Померанцевой прерывается, и даже со старшими Померанцевыми отношения будут вестись через посредника, ибо всякое напоминание о Дусе приводило больного в страшное исступление.
        Андрея поместили в частную психиатрическую клинику, где лечили новейшими методами и отношение к пациентам было самое гуманное. Словом, Померанцевы сделали все, чтобы бедному сироте было хорошо, и просили докторов регулярно сообщать им о его самочувствии.
        «Пропал товарищ ни за что ни про что,  - говорил Катышев.  - А ведь в тот самый день, когда с ним помрачение случилось, я его видел. Во всем бабы виноваты… Вот те крест, никогда не женюсь! Такое у него лицо было странное… ясно, что человек не в себе. И актрисулю я тоже видел… Не понимаю, что он в ней нашел? Бледная, тени под глазами в пол-лица. Оно, конечно, это модно сейчас, но совсем не в моем вкусе!»
        Позже Катышев сошелся с Бурлюком и Крученых, писал футуристические стихи, в которых честному обывателю ни строчки нельзя было понять…
        Первое время Андрей вел себя в клинике беспокойно, требовал для себя смерти, периодически отказывался от пищи, окружающую действительность совсем не хотел воспринимать. Но потом он словно успокоился, приступы буйства у него прошли. Правда, новый врач, который вел его теперь, в этом спокойствии ничего хорошего не видел и апатию эту называл «постепенным угасанием души».
        В клинике работал один человек. Обязанности его касались хозяйственной части, и к медицине он не имел никакого отношения, но тем не менее он принимал живейшее участие в судьбе пациентов. Андрей заинтересовал его - и по доброте душевной, человек этот, звавшийся Ильей Лаврентьевичем Самойленко, решил помочь ему.
        Долго у Ильи Лаврентьевича ничего не получалось, и все его попытки занять Андрея живой человеческой беседой, которая столь часто является единственным утешением для страждущего, заканчивались ничем. Андрей отвергал людей. Замкнутый и хмурый, он часами мог сидеть в своей палате, забившись в угол, и никак не реагировал на окружающее.
        - Послушайте, отчего бы вам не пойти в сад - там такая чудесная погода?  - обратился к нему в очередной раз Илья Лаврентьевич в перерыве между своих хозяйственных дел.
        - Нет, мерси… благодарю…  - отрывисто произнес Андрей, отворачивая свое безразличное лицо.
        В другой раз Илья Лаврентьевич попросил его о какой-то услуге, искусственно срежиссировав ситуацию, в которой ему действительно требовалась помощь. Хитрости Илье Лаврентьевичу было не занимать - судя по всему, он был изобретательным человеком, к тому же очень неплохо понимающим пациентов клиники, в которой служил.
        И однажды ему удалось выманить Андрея в сад и даже разговорить его.
        - Я знал вашего отца,  - как-то обронил он.
        Некий просвет мелькнул в глазах Андрея, до краев заполненных черной меланхолией.
        - У меня был замечательный отец,  - невнятно пробормотал он.
        - Да-да! И ведь знаете, он спас меня!
        Поскольку Андрей явно откликнулся на это сообщение, Илья Лаврентьевич продолжил:
        - Я ведь тоже когда-то был доктором, недаром течением жизни прибило меня к сему медицинскому учреждению… Правда, специальность моя к психиатрии отношения не имела, но тем не менее… Я работал в земской больнице под Тверью. Был очень молодой и глупый, все мечтал облагодетельствовать человечество…
        - А отец?  - хриплым голосом спросил Андрей.  - При чем тут мой отец?
        - На меня был наговор, ваш отец защищал меня, и в результате присяжные меня оправдали.
        - Вот что,  - с возрастающей решительностью произнес Андрей, который давно уже он не говорил так долго.  - Помогите теперь вы мне… ради отца!
        - Господи, да я с превеликим удовольствием…
        - Достаньте мне морфия. То количество, которое позволило бы мне уйти… от нее!
        Андрей имел в виду Дусю, впрочем, Самойленко, который был в курсе его истории, сразу все понял.
        - Вы и так находитесь далеко от нее… м-м-м, от Евдокии Кирилловны, если я не ошибаюсь…
        - Нет, она рядом,  - отрывисто произнес Андрей и машинально огляделся по сторонам.
        В больничном саду царило мирное спокойствие. Была как раз середина лета, на клумбах цвели цветы, пели птицы на деревьях, пациенты бродили по аллеям, многие в сопровождении сестер милосердия. Кто-то долго и весело смеялся в дальнем конце сада…
        - Что вы, голубчик, сюда не пускают посторонних!
        - Вы не понимаете…  - И, путаясь и сбиваясь, Андрей стал объяснять, что Дуся всегда рядом с ним. Потому что она ходит по той же земле, под тем же небом, они дышат одним воздухом. А это невыносимо - ощущать прелесть любимой девушки, недоступной и жестокой.  - Знаете ли вы, что красота убивает? Ее, Дусина то есть, красота убивает меня… Достаньте мне морфия!»

* * *
        - Здравствуйте, детки,  - тихим голосом произнесла Нина Ивановна.  - Как хорошо, что вы приехали…
        - Мамочка, но не могли же мы допустить, чтобы ты встречала Новый год одна!  - возмутился Саша.
        Я заметила, что дома, у матери, он становится немного другим - чуточку инфантильнее, что ли, словно в этих стенах опять чувствует себя ребенком.
        - Лиза, милая, как удивительно все получилось…  - вздохнула Нина Ивановна с особым выражением, и я поняла, о чем она.
        - Да, когда я ехала к вам прошлым летом, то никак не ожидала, что встречу здесь свою судьбу,  - философски кивнула я.
        - Дождь был…  - прошептала она, садясь за стол.  - Ты помнишь?
        - Не дождь, а самый настоящий ливень!  - энергично воскликнул Саша.  - Я весь до ниточки промок… Захожу в дом и встречаю в гостях у мамы удивительную девушку!
        Я покраснела, но моя будущая свекровь, кажется, ничего не заметила.
        - Если бы не моя научная работа, я никогда бы здесь не оказалась,  - заключила я.
        - Слава Серебряному веку!  - Саша истово поцеловал меня, потом Нину Ивановну.
        - Нет, это все дождь…  - повторила она с таинственным, значительным видом.  - Ты, Лиза, хотела уехать, но осталась - из-за дождя.
        Не могу сказать, что я особо разбираюсь в людях, но Нина Ивановна очень мне нравилась. По-моему, редко кто испытывает подобные чувства к будущей свекрови. В ней было тихое, бесстрастное спокойствие, и я была уверена, что никогда она не станет скандалить и плести интриги в нашей семье.
        Мне нравился ее дом.
        Он был старый, и внутри, над деревянными половицами, разливалось ровное тепло, незаметное и приятное. Обстановка была старой, но не бедной, а какой-то очень благородной. Вещи из прошлого, когда-то принадлежавшего предкам Нины Ивановны. Наверное, было здесь и что-то, что осталось после Андрея Калугина.
        Старые венские стулья с плетеными сиденьями, круглый стол, покрытый длинной тяжелой скатертью с бахромой, красный абажур на лампе над ним, который после долгих лет презрительного забвения снова вошел в моду. На комоде, на кружевной салфетке, стояли фотографии в рамках, бюст Вольтера, темная иконка Божьей Матери в серебряном окладе, лекарства в склянках.
        Лишь новенький современный телевизор с внушительным экраном немного портил общее впечатление, словно напоминая о том, какой год сейчас на дворе. Но его, этого вестника третьего тысячелетия, «усмирял» мраморный пожелтевший слоник, стоявший сверху, посреди кружевной квадратной полянки, один угол которой чуть-чуть свешивался на экран.
        Денису здесь бы точно не понравилось. «Мещанство…  - презрительно сказал бы он.  - Пусть эти слоники хоть тысячу раз входят в моду и выходят из нее, все равно - мещанство. А варенье, Лис!.. Отвратительное варенье в чудовищных количествах, которым запасаются скучные провинциалы! В нем же не осталось ничего полезного, одни углеводы…»
        Я так хорошо изучила Дениса, что почти дословно могла угадать, как бы он охарактеризовал то место, в которое я попала. Денис был рядом, как я ни гнала его из мыслей. Призрачным контуром он сидел в небрежной позе на диванчике, покрытом тигровым покрывалом, положив ногу на ногу, и сквозь зубы отчитывал меня. «Лис, как ты можешь это терпеть… Посмотри вокруг - старье, которое давно пора выбросить на помойку, вместе с этими уродливыми мельхиоровыми ложками и скатертью с бахромой! А этот твой Саша… Он что, не в состоянии преобразить свой отчий дом, купить матери новую обстановку?»
        - Здесь так уютно…  - пробормотала я.
        И снова я будто услышала голос Дениса: «Лис, ты посмотри - старухе сложно ухаживать за домом - он забит ненужным барахлом, которое приходится чистить, проветривать и протирать. Надо все выкинуть и купить новую мебель - удобную и функциональную, которая почти не требует ухода. А эти кружевные салфетки… Боже мой, Лис, я бы ни за что не зашел в дом, в котором есть такие салфетки!»
        Не знаю - возможно, из чувства противоречия своему незримому оппоненту я осталась в доме Нины Ивановны до конца Рождества.
        - Мы славно провели время здесь…  - сказала я Саше по окончании рождественского вечера, когда мы собирались ложиться спать.
        - Потому что мы вместе,  - тут же откликнулся он.  - Мы целую неделю не расстаемся.
        - Ты веришь в бога?  - вдруг спросила я, уж сама не знаю почему. Наверное, причиной был сегодняшний праздник.
        - Верю,  - легко кивнул он.  - Ты хочешь венчаться, да? Я ничего не имею против… Правда, я сто лет не был в церкви!
        - Нет-нет, я не к тому спросила…  - пробормотала я, откинувшись назад на кровати.  - Просто хотела узнать, согласен ли ты с тем, что вся наша жизнь подчинена незримым законам, по которым добро всегда вознаграждается, а зло неизменно бывает наказано?
        - Согласен,  - сказал он и лег рядом, прижав меня к себе.  - Нет, правда!
        - А многие не верят. Говорят, что это все придумано для утешения,  - пробормотала я.  - Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…
        - Ты думаешь?
        - А любовь?  - спросила я.  - Я уже о другом… Вот представь себе: любит один человек девушку, уж так любит - жизнь за нее готов отдать, с ума сходит… А она…
        - И что же она?  - с интересом спросил Саша.
        - А она его предает самым наглым и бесцеремонным образом! Где, спрашивается, гармония, где бог, где справедливость?  - патетически воскликнула я.
        - Ты о ком? Ты не о себе?
        - Нет, что ты! Это история из мемуаров твоего предка, Андрея Калугина.
        - А-а…
        - Когда я читала его записи, мне было так жаль его… Он ведь в сумасшедший дом попал из-за Дуси Померанцевой. Знаешь, я читала рукопись с совершенно особым чувством, не как литературовед… Может быть, я тебя ассоциировала с Андреем, ведь ты его потомок?
        - Потомок… Но я не хочу, чтобы ты меня предала самым наглым и бесцеремонным образом. Хотя я так люблю тебя, что наверняка попаду в сумасшедший дом, если ты от меня уйдешь…  - смешным дребезжащим голосом протянул он.
        - Я не предам тебя! И потом - я ведь никакого отношения не имею к Дусе Померанцевой!  - засмеялась я.  - Я же не ее потомок.
        Иронически я выделила последнее слово - «потомок», которое казалось мне напыщенным и забавным.
        - Но к чему тогда этот разговор?  - укоризненно спросил Саша и выключил свет.
        Луна сияла в окне, по комнате плыли тени, Сашино лицо казалось бледным и прекрасным, прядь темных волос упала ему на лоб. За окнами серебрились сугробы снега, и от них в комнате было светло. Голубой, призрачный, прозрачный свет…
        - К тому, что я хотела понять - умирает ли такая любовь во времени? Зачем он так любил ее - ведь его чувство осталось без ответа… Где же гармония, где справедливость, в которые ты столь веришь?
        - Они есть,  - сказал Саша, прикасаясь к моему лицу кончиками пальцев.  - И такая любовь не умирает.
        - Но где же она, где?
        - У нас тобой…
        - Ах, при чем тут мы?..
        Мы уезжали в Москву следующим утром. Саша вышел во двор, чтобы завести и прогреть машину, а я прощалась с Ниной Ивановной.
        - Я не знаю, смогу ли присутствовать на свадьбе…  - тихо произнесла она.  - Право, я такая старуха, что буду всем мешать… Ведь с твоей стороны, Лиза, никого из родственников не будет?
        - Нет. У меня их просто нет… Но именно поэтому вы должны приехать. Иначе, Нина Ивановна, я обижусь. Подумаю тогда, что вы не одобряете наш брак,  - сурово сказала я.
        - Хорошо, хорошо! Я приеду. Непременно приеду!  - торопливо закивала она.  - Я ведь только подумала, что среди молодежи буду как-то не очень хорошо смотреться…
        - Ну что вы такое говорите?!  - искренне возмутилась я.
        Саша позвал меня со двора.
        Я пошла к выходу, но в самый последний момент спохватилась:
        - Нина Ивановна, а нет ли у вас фотографии вашего дедушки? Я давно хотела спросить…
        - Знаешь, одна есть,  - вспомнила она и поспешила к комоду.  - Из последних, а другие пропали во время войны.
        Она достала из старого плюшевого альбома пожелтевшую карточку:
        - Вот.
        Я взяла и подошла к окну.
        В январских сумерках на меня глядел Андрей Калугин - почти старик, с растрепанной бородой. Не глядел даже, а… косился - испуганными, тоскливыми, пронзительными глазами. Одет он был во что-то вроде полосатого халата, а вокруг шеи наверчен какой-то платок.
        - Лиза, если тебе надо, то возьми фотографию,  - сказала Нина Ивановна.  - Раз ты исследование пишешь, тебе она нужнее.
        - Да нет, что вы…  - нерешительно промямлила я.  - Ведь это вроде ваш семейный архив…
        - Ты тоже наша семья,  - великодушно произнесла она.  - Я знаю, ты не потеряешь. Бери!
        - Лиза!  - крикнул Саша со двора.  - Ну где ты там?
        Не знаю почему, но я вновь поехала на кладбище…
        В прошлый раз мне мешала Аглая - своим щебетанием, румянцем, вечно сползающими на кончик носа очками. Она была олицетворением жизни, а посещение кладбища требовало тишины.
        «Я сумасшедшая,  - подумала я, проваливаясь по колено в снег.  - Зачем я снова иду сюда, что хочу узнать?» Прежде мной не владели столь мрачные настроения, да и к числу любительниц мемориалов я никак не могла себя отнести. Что двигало мной? Я безумно желала, чтобы тайна моего рождения открылась наконец, но рассудком понимала, что вряд ли теперь это получится.
        Простой камень за низенькой железной оградой, даты жизни и смерти. Имя. И все. Ничего такого, что могло бы мне помочь.
        Я уселась на низенькую, полузасыпанную снегом лавочку и уставилась неподвижным взглядом на надпись - «Георгий Кар». Странная фамилия, какая-то клоунская, актерская, что ли… Каким он был и действительно ли он мой отец? Вот бы знать наверняка…
        Вдруг я услышала хруст шагов за собой - все начало января шел снег, а накануне наступила оттепель. Снег был покрыт твердой корочкой. Недовольно закричали галки, прыгая с ветки на ветку. Я испугалась, потом оглянулась и увидела женщину, бредущую по снежной дорожке. Странно, но она как будто направлялась в мою сторону.
        «Спросить что-то хочет,  - догадалась я.  - Ведь, кроме меня, ни души вокруг!»
        Женщина была невысокого роста, довольно хрупкая, закутанная в темный платок, из-под которого глядели огромные серые глаза. В ней не было ничего опасного, угрожающего. Чего скрывать, именно этого боишься, посещая безлюдные места,  - хулиганов и призраков.
        Я отвернулась к могиле. Шаги приблизились, замерли совсем рядом. Женщина стояла за моей спиной и ни о чем не спрашивала. Странная особа…
        - Вам чего?  - довольно недружелюбно спросила я, поглядев на нее через плечо.
        Она молчала.
        - Вы хотите о чем-то спросить?  - уже мягче спросила я.  - Но я здесь ничего не знаю…
        Женщина стояла и молчала, а потом спросила с удивлением:
        - А вы кто?
        - Я человек…
        Она меня совсем не пугала, но как-то странно тревожила.
        - Что вы здесь делаете?  - опять она спросила.
        - Сижу,  - пожала я плечами.
        - А почему именно здесь?
        - Ну, наверное, потому, что здесь похоронен мой родственник, которого я пришла навестить…
        - Родственник?  - Ее и без того огромные глаза раскрылись еще сильнее.
        - Ну, может, и не родственник - теперь уже неизвестно…
        - Как это?
        «Да что она ко мне привязалась?  - с досадой подумала я.  - Может быть, ненормальная? Хотя не похоже…»
        - Почему вы спрашиваете?
        - Потому что вы сидите у могилы моего отца,  - рассудительно произнесла женщина.  - Я вас не знаю. На кладбище столько могил, а вы сидите именно там, где лежит мой отец… Он что, родственником вам был? Я, правда, не помню у него никакой родни…
        - Отец?  - Сердце у меня забилось, словно сумасшедшее.  - Георгий Кар - ваш отец?!
        Вот она - мистика. Вот она, та самая предначертанная встреча, которую я могла только предчувствовать. В самом деле - то ли Алиса, то ли Брусникин говорили мне, что у Георгия была дочь от первого брака.
        - Да-а… Но кто же вы, господи?  - Она тоже начала волноваться.
        - Я точно не знаю, но вполне вероятно, что я тоже его дочь.
        Женщина помолчала, а потом неуверенно, недоверчиво улыбнулась:
        - Да ну? Сестренка, значит.
        - Я же говорю - теперь уже не разобраться. Странная была история, если хотите, расскажу…
        - Хочу,  - кивнула она и, сняв шерстяную варежку, протянула мне тонкую руку.  - Вера…
        - Елизавета.
        Она была старше меня, а выглядела еще старше - из-за неуклюжей одежды, но рука ее была тонкой, почти детской. И как странно мы представились друг другу - как будто старшей была я.
        - Ну, рассказывайте…  - Она села на скамейку рядом.
        - Все дело в характере моей мамы…  - начала я.  - Если бы она была хоть чуть-чуть менее скрытной и обидчивой, то я, вероятно, не сидела бы рядом с вами сейчас и не гадала, мой ли отец похоронен здесь.
        - А может быть, и сидели,  - с задумчивым видом перебила меня Вера.  - Как раз здесь и сейчас. Я, знаете ли, имею обыкновение приходить сюда под Новый год или чуть позже…
        - Правда? Что ж, вполне может быть… если мы действительно сестры,  - согласилась я.
        - Я перебила вас, Лиза, простите… Пожалуйста, продолжайте.
        - Так вот… Я так и не узнала от мамы, кто же мой настоящий отец. Странно, да? Но теперь уже и не спросишь - мама умерла. И вот я решила начать собственное расследование. Хотя, конечно, мои поиски трудно назвать расследованием - все ограничилось разговорами с теми, кто был когда-то знаком с моей мамой. Я дошла до Георгия Кара - и все, я в тупике…
        - Но почему?
        - Что - почему? Он же тоже умер!  - с досадой воскликнула я.
        Вера сидела рядом, нахохлившись, точно птица, и из-под шерстяного платка торчал кончик ее остренького носа. Она сидела, уставившись на надгробие, полузасыпанное снегом, но вместе с тем я чувствовала, что она внимательно меня слушает.
        - Нет, я не о том…  - негромко ответила она.  - Мне интересно, почему вы решили разыскать своего отца.
        - Я и сама не понимаю… Прошло столько лет… Все дело в том, что официальный родитель у меня имеется. Ну, тот, чью фамилию и отчество я ношу. Я пошла к нему, и вдруг…
        Я рассказала ей об Аркадии Елисеевиче Синицыне, потом перешла к повествованию о Геннадии Брусникине.
        - Ах да, помню!  - вдруг удивленно сказала Вера.  - Был у отца такой приятель. Правда, давно, очень давно. Потом я что-то перестала встречать его у папы. Значит, они поссорились из-за вашей мамы, Лиза. Вот оно как, оказывается…
        - Вы всегда поддерживали отношения со своим отцом?
        - Нет, если честно… Родители развелись, когда мне было лет пять, шесть… Конечно, мы встречались, и он помогал мне, насколько это было в его силах…
        - Он был хороший человек?  - с любопытством спросила я, кивнув на могильный памятник.
        - Да, неплохой…  - усмехнулась она.  - Я мало в чем могу упрекнуть его, хотя развод родителей восприняла довольно тяжело. Но что же Брусникин?
        - Брусникин, если честно, мне очень понравился. Я была бы не против, если бы он оказался моим настоящим отцом. Он милый, одинокий человек, и я ему верю. Но он точно не мой отец. Брусникин рассказал мне о своем друге, вашем отце, о том, что они поссорились из-за моей мамы. Брусникин ревновал ее к Георгию Кару. К Гоше, как он его называл.
        - Были причины?
        - Возможно…
        - А другие варианты?  - помолчав, спросила Вера.
        - То есть?
        - Ну, может, в этой истории замешан кто-то еще?
        - Тоже возможно. И мы вовсе не сестры…
        Вера сбросила варежки, подышала на руки.
        - Холодно…  - пробормотала она.
        - Что ж, действительно надо идти.
        Мы пошли к выходу, проваливаясь в снег. Вера еще раз оглянулась назад.
        - До свидания, папа…  - пробормотала она.
        Она очень хорошо это сказала - без всякой игры, серьезно. И я вдруг подумала, что было бы хорошо, если бы эта женщина оказалась моей сестрой. Я пыталась найти в ней сходство с собой, но пока не находила. Впрочем, глаза у нее тоже светлые, как и у меня…
        Наконец мы вышли к дороге.
        - Вы к метро, Лиза?  - робко спросила она.
        - Наверное, сейчас поймаю такси…
        - А я на метро…  - задумчиво произнесла она, а потом неожиданно схватила меня за руку.  - Послушайте, Лиза! Мы должны обменяться телефонами, адресами! А вдруг…
        - Да!  - тоже взволновалась я.  - А вдруг! В конце концов, можно сделать генетическую экспертизу. Пусть определят, родственники мы или нет! Я слышала, что сейчас такое вполне возможно…
        - Да-да!  - горячо согласилась она.  - Вам было бы спокойнее, Лиза… Знаете, а поехали сейчас ко мне!
        - А где вы живете?
        - В Отрадном. Я совершенно одна, так что не думайте, что вы кого-то стесните… Право же, поехали!  - взмолилась она.  - Даже если мы не сестры. Просто поболтаем…
        - Так далеко?  - рассмеялась я.  - Нет, Вера, лучше ко мне - это минут пятнадцать, от силы - двадцать, на такси. Нам обеим надо согреться поскорее, иначе простудимся.
        - Хорошо,  - покорно согласилась она.  - В самом деле, какая разница!
        И мы поймали первую попавшуюся машину. Начинались сумерки. Мы сидели рядом, и я все смотрела на Веру. А вдруг, а вдруг?.. Мне не хотелось думать о том, что я тащу к себе домой совершенно чужую женщину.
        - А у вас…  - нарушила молчание она.
        - Что?
        - А у вас я никого не стесню?
        - Нет. Весь вечер я одна.
        - А потом?
        - Потом придет мой жених - он работает допоздна…
        - Жених…  - Вера чуть улыбнулась.  - Это здорово.
        - Очень! У нас свадьба в конце января,  - с тщательно скрываемой гордостью произнесла я. Потом спохватилась - а вдруг у Веры никого нет, и эта гордость уязвит ее. Она же сказала, что одинока…
        - Тогда я, кажется, поняла, в чем дело,  - продолжая улыбаться, сказала она.
        - В чем?
        - Когда вы начали искать отца?
        - Да не так давно…  - ответила я в замешательстве.  - Я уж и не помню! Два-три месяца назад, а что?
        - Все очень просто - вы, Лиза, решили создать свою семью и невольно задумались о прошлом. У вашего будущего ребенка будет отец, но своего вы не знали…
        - Ну, о ребенке еще рано говорить…  - смутилась я.  - Мы пока не собираемся заводить детей.
        - Все равно…  - мечтательно протянула она.  - Семья - это такая вещь… Без прошлого нельзя думать о будущем. Поэтому вы и стали искать своего отца - потому что ваша жизнь начала меняться.
        - Может быть…
        Наконец доехали до моего дома. Пересекли небольшой сквер, свернули в темную арку, зашли во двор.
        В моей небольшой передней нам показалось неожиданно тесно вдвоем. Бормоча что-то принужденно-веселое, Вера стащила с себя свою неуклюжую овечью шубу, стала разматывать платок. Сапоги на ней были старые, советского образца - в таких сейчас только старухи ходят…
        - Вот тапочки…  - предложила я.
        - О, мой размер!  - засмеялась она.
        Я тоже переобулась, и мы с Верой вдруг оказались одного роста.
        - Мы как будто похожи,  - стесняясь, произнесла она, словно стремясь оправдать свое появление в моем доме. Мне вдруг стало нестерпимо ее жаль - за этот извиняющийся тон, за безобразные сапоги…
        - Да-да!  - торопливо согласилась я и зажгла два больших светильника по обеим сторонам большого зеркала, которое висело в дальнем конце коридора. Яркий золотой свет ослепил.
        - Сколько вам лет, Вера?
        - Тридцать шесть…
        - Мне двадцать девять.
        Мы встали рядом перед зеркалом - одного роста, одного типа телосложения. Кажется, мы с ней действительно похожи. Она, как и я, была тонкой и миниатюрной. Волосы у нее были светлые, негустые, коротко стриженные, без всякого намека на укладку.
        - Какая у вас красивая прическа, Лиза,  - прошептала она.  - Я, пожалуй, сделаю себе такую же. Это дорого стоит?
        - Не так уж… я дам телефон своего мастера,  - завороженно ответила я. Оказывается, мои глаза были такими же большими, как и у нее. Она не красилась, и оттого взгляд ее казался чересчур светлым и размытым, словно акварельный набросок.
        - Как интересно!  - удивленно произнесла Вера, тоже, видимо, сравнивая.  - Определенно есть что-то общее… Ах, Лиза, будет здорово, если мы окажемся сестрами!
        - Секунду…  - Я схватила с полки свою косметичку, повернула Верино лицо к свету. Она совершенно не сопротивлялась - стояла покорно, точно овечка.
        Я подвела ей веки, тем же карандашом чуть коснулась бровей, придавая привычный контур - тот самый, который делала себе я, коричневой тушью осторожно накрасила ресницы. Теперь бледные, светло-бежевые, прозрачные румяна на скулы, кисточкой - блеск для губ…
        - Если бы вы увидели меня года полтора назад,  - пробормотала я, трудясь над Вериным лицом,  - то ни за что не узнали бы, вам даже в голову не пришла бы мысль, что мы сестры… У меня были длинные-длинные рыжие волосы, и вообще…
        - Длинные рыжие волосы?  - с любопытством переспросила она, моргая накрашенными ресницами.  - Да, представить трудно…
        Я взлохматила ей волосы, пальцами пытаясь придать им ту же форму, что и у меня.
        - Фантастика…
        Теперь мы были неотличимы, словно близнецы. Она была старше, о чем свидетельствовали печальный, смиренный взгляд, возле уголков губ морщинки и «гусиные лапки» у глаз… Но мы были похожи.
        Ее нос, который некоторое время назад показался мне острым, словно птичий клюв, в тепле отогрелся, порозовел и выглядел теперь точно так же, как и мой.
        - Это чудо,  - смутилась она.  - Нет, я знаю, что совершенно чужие люди иногда бывают похожими - общий типаж, что называется, но мы…
        - Георгий Кар,  - сказала я.  - Георгий Кар. Чудно… Это что же, я - Елизавета Георгиевна Кар на самом деле?
        И я засмеялась, пытаясь скрыть свое волнение.
        - Привет, Лиза!  - тоже засмеялась она.
        - Привет, Вера! Тридцать лет не виделись…
        Мы шутили, но все равно было немного жутко. Слишком невероятно, чтобы я окончательно поверила в то, что тайна, мучившая меня последнее время, разгадана.
        - Как мы похожи!
        Я совершенно не представляла, что же делать дальше.
        - Может быть, чай?
        - О да!  - облегченно воскликнула она.  - Мы должны выпить чаю…
        Чай не чай, но мне хотелось угостить свою гостью чем-нибудь. Кажется, у меня остались эклеры и немного рома, который можно подлить в чай.
        - Я не умею готовить,  - призналась я, расхаживая по кухне. Вера сидела за столом и удивленными светлыми глазами осматривала все вокруг.  - А ты?
        - В общем, я готовлю неплохо…  - сообщила она.
        - Значит, в этом мы не похожи!  - опять засмеялась я.  - Я не умею и не люблю. Мне так жалко времени! Я не представляю, как люди по четыре часа тратят на то, чтобы сварить борщ. Ведь эти четыре часа можно потратить на что-нибудь гораздо более важное! Прочитать книгу, сходить в театр… Я не права?
        - Нет, права,  - улыбнулась она.  - О, какие чудесные эклеры!
        - Это из ресторана, где работает мой жених… Он там поет. Ты еще услышишь его… Хотя я чувствую, что мне придется научиться готовить. Семья как-никак! Вера… Расскажи о себе. Пожалуйста!
        Она как будто покраснела.
        - Если не хочешь, не рассказывай - я тебя не заставляю…
        - Нет, отчего же…  - Она сидела напротив, и я глядела на нее, словно в зеркало. «Такой я буду лет через шесть. Нет. Не буду - по всему видно, что Вера не особенно следит за собой. Ужасная одежда, полное отсутствие косметики… Я буду помогать ей, буду за ней ухаживать… Я постараюсь, чтобы она не выглядела так одиноко…»
        - Я одна. Ну, то есть совсем одна. Моя мама тоже умерла - три года назад. Замужем я не была, детей у меня нет.
        - Ну, все еще впереди!  - великодушно воскликнула я.  - Годы-то наши…
        - Я старше,  - покраснела она, сжимая в руках чашку с горячим чаем, точно грела озябшие ладони.  - О, ты посмотри…
        Мы сидели друг напротив друга. Она поставила чашку и протянула руки вперед, положив их рядом с моими. Руки у нас были совершенно одинаковыми: тонкие запястья, форма пальцев, все ямочки и бугорки…
        Мистический трепет невольно охватил меня.
        - Нет, это чудо!  - с восторгом прошептала я.  - Мы ведь могли и не встретиться сегодня… Как все совпало! И наше сходство… тут даже экспертиза не нужна.
        - Да, похоже, мы действительно сестры,  - завороженно кивнула Вера.
        - Георгий Кар, Георгий Кар…  - как заклинание, повторила я это имя.  - Вот, значит, как… Значит, не напрасно Брусникин ревновал мою маму к нему.
        При всей очевидности истины я все еще не могла назвать Георгия Кара своим отцом - к этому надо было еще привыкнуть. Вот удивится Аглая, вот удивится Саша! У меня есть сестра…
        - А где ты работаешь?  - спросила меня Вера.
        - В Филологическом институте. Преподаю литературу.
        Если она сейчас скажет, что и ее профессия как-то с литературой связана…
        - А я медсестра,  - улыбнулась Вера.  - Работаю в больнице. Капельницы, уколы, перевязки и всякое такое…
        - Боже, как здорово!  - воскликнула я.  - Если я заболею, ты меня будешь лечить!
        - Лиза, я не доктор.
        - Ну, все равно. Будешь делать мне уколы.
        - Хорошо!  - засмеялась она.  - Только я не хочу, чтобы ты болела. Пусть все будут здоровыми.
        - Тебе нравится твоя работа?  - спросила я.
        - Ну, я, в общем, привыкла…  - пожала Вера плечами.  - Других способностей у меня нет.
        Она явно не страдала избытком честолюбия. Медсестра. Сестра милосердия! Такая простая, милая… Она нравилась мне все больше и больше.
        - Вера… А фотографии… папины фотографии у тебя есть?
        - С собой нет. Дома… Теперь ты ко мне приходи. От папы осталось много вещей, я перевезла их к себе,  - сказала Вера.  - Тебе будет интересно. Его картины…
        - Боже мой, его картины! Картины, которые рисовал Георгий Кар… мой отец. Он ведь мой отец?  - с надеждой, все еще ожидая поддержки, воскликнула я.
        - Наш.
        - Нет, это чудо…  - опять ошеломленно пробормотала я.  - Вера. Ты - Вера, моя сестра!
        - Я сама еще не могу поверить… Лиза, но мне пора,  - неловко улыбнувшись, сказала она, поднимаясь из-за стола.  - Уже вечер… скоро твой жених придет.
        - Вот и хорошо!  - радостно произнесла я.  - Познакомитесь. И вообще… оставайся у меня до завтра.
        - Нет, я не могу!  - почему-то испугалась она.  - Я не усну на новом месте… Я боюсь чужих мест!
        - Вера, ну о чем ты…
        - Нет, правда,  - серьезно сказала она.  - Ты не обижайся. Ты, конечно, мне не чужая, и дом твой не чужой…
        - Ладно,  - тут же смирилась я.  - В другой раз. Я, знаешь, сама такая…
        Я все рвалась ее проводить, но она отказалась. Она так смешно боялась стеснить меня!
        - До скорой встречи…
        Мы обнялись - в первый раз за вечер.
        - Вера…
        - Что?
        - А на мою свадьбу ты придешь?
        - Конечно! Родная сестра замуж выходит!  - весело произнесла она.
        Некоторое время после ее ухода я металась по квартире, не находя себе места. Я не могла поверить, не могла понять, как объяснить нашу встречу. Действительно, мистика… Точно ли она моя сестра? Сходство было поразительным, но теперь я вдруг засомневалась. Надо все проверить, сделать экспертизу или что там делают в таких случаях…
        Я позвонила Вере часа через два - она была уже дома, поблагодарила меня за любезный прием. И опять я поверила в то, что она - моя сестра…
        Я мучилась до поздней ночи, пока не вернулся Саша. Следовало ему рассказать обо всем, но я вдруг решила, что преподнесу ему сюрприз, когда приглашу Веру на нашу свадьбу. Сама одену ее, сама накрашу, причешу… Все в обморок упадут! И Аглае не буду пока говорить, пусть тоже удивится, когда придет время…
        Мы чуть ли не каждый день перезванивались с Верой. Говорили долго, сердечно, но новой встречи не получалось пока - то у нее не было времени, то у меня.
        Я шила платье. До свадьбы оставалось совсем мало времени, и надо было торопиться.
        - Сама шьешь?  - удивленно спросила меня Вера по телефону, когда я сказала о своих заботах.  - Ты молодец…
        - О, это не так уж сложно!
        Я посвятила ее в свой план - какой будет для всех сюрприз, когда она появится у меня на свадьбе. Точь-в-точь - моя копия…
        - Ну, я не знаю, стоит ли?  - засомневалась она.  - А Саша не обидится, что ты его не предупредила заранее?
        - Что ты! Он золото… Ты его не знаешь, он будет ужасно рад тебе и тому, что у меня, оказывается, есть сестра! Ой, совсем забыла…
        - Что?
        - Нет, не пугайся. Я вспомнила про Мишеля - он француз, работает в том же клубе, что и Саша. Он меня как-то спрашивал, нет ли у меня сестры… Я вас непременно познакомлю!
        В своих мыслях я уже свела судьбы Веры и Мишеля.
        Я хорошо помню этот день - с утра я принимала экзамен, последний в январе, а потом помчалась домой. Все было как в тумане - лица студентов, юную веселость которых не могла омрачить даже сессия, торжественный вид Аглаи, снисходительные взгляды Викентия…
        - Ну, теперь уж только на твоей свадьбе увидимся,  - важно произнесла Аглая.  - У тебя все готово?
        - Не совсем, кое-что надо доделать… Столько возни с этим платьем!
        - Ладно, беги… Кстати, я такой подарок тебе купила!  - мечтательно пробормотала она, но тут же спохватилась: - Но не скажу, какой… Сюрприз.
        - Тебе тоже будет сюрприз,  - сказала я, торопливо натягивая на себя пальто.  - Все в обморок упадут…
        - Кажется, я догадываюсь…  - промурлыкала Аглая, скользнув взглядом по моей фигуре.
        - А вот и нет! Совсем не то, что ты думаешь!  - злорадно перебила ее я.  - Этот сюрприз касается моего прошлого. Ни за что не угадаешь!
        - Да?  - растерялась она, и ее тут же скрутило любопытство.  - Лизочка, как интересно… Ты хотя бы намекни!
        - Нет. Все, я бегу…
        Теперь оставшиеся до свадьбы два дня она будет корчиться от любопытства. Возможно, даже потеряет сон и будет пытать своего Леонида Ивановича всевозможными гипотезами, которые у нее возникнут на мой счет…
        Платье было готово, оставалось только примерить его.
        Я надела платье - оно сидело плотно, точно по фигуре. Изогнувшись, с трудом застегнула на спине «молнию».
        Чудесно, чудесно… Я была похожа на статуэтку, вырезанную из кости. Или изо льда. Ткань издалека казалась почти белой, но вблизи было видно, как переливаются морозные узоры - от перламутрово-белого, до светло-голубого.
        Теперь туфли… Туфли были на каблуках, отчего я казалась выше и тоньше. «Надо будет сказать Вере, чтобы она тоже надела туфли на каблуках…  - озабоченно подумала я.  - А есть ли они у нее?»
        Я побежала к телефону.
        - Вера, у тебя туфли на каблуках есть?  - не поздоровавшись, спросила я.
        - Есть,  - растерянно ответила она.  - Черненькие такие, лодочки…
        - А светленькие?
        - Я посмотрю, но, кажется…
        - Вот что,  - решительно сказала я.  - Завтра я заеду к тебе. Кое-что привезу. У нас же все размеры одинаковые…
        - Лиза, ну зачем…  - простонала она, пугаясь моего напора.
        - Не спорь, а то я расстроюсь!
        Итак, я надела туфли, повесила на локоть сумочку, вместо свадебного букета свернула кулек из бумаги. Просто дивно…
        Я прохаживалась перед зеркалом, вертелась в разные стороны, то наклонялась, то выпрямлялась… Я буду самой прекрасной невестой на свете! Интересно, что скажет Саша?.. Я представила себе день свадьбы и почувствовала, что ужасно волнуюсь - внутри меня все прямо-таки дрожало. О, надо будет исхитриться кинуть букет так, чтобы он попал прямо к Вере в руки. Потом ее увидит Мишель… Или Альберт… Ведь он, кажется, тоже не женат…
        Я хотела всего и сразу - сделать так, чтобы Вера тоже выглядела прекрасно, чтобы в нее кто-нибудь влюбился, чтобы она была счастлива, как и я… Я помогу ей. Я устрою ее жизнь. Боже, как она печальна, смиренна, тиха, трогательна…
        В голове моей все перемешалось.
        - Да, а голова!  - растерянно произнесла я вслух. Возясь с платьем, я совсем забыла, что моя голова тоже требовала внимания. Фату я не покупала, шляпку так и не нашла… Заколки, бантики, перышки, которыми я надеялась украсить свои волосы, вдруг показались мне чудовищно безвкусными. Ну вот, дождалась последнего момента!  - Что же делать?  - растерянно спросила я у своего отражения. И вдруг на меня снизошло озарение. Оставалась еще довольно длинная и достаточно широкая полоска ткани от моего платья. А что, если намотать ее на голову вроде тюрбана?..
        Я решила попробовать.
        Первые три попытки оказались неудачными, ткань не желала ложиться ровно, съезжала вниз, скользила в руках… А потом получилось: небольшой тюрбан, концы которого завязаны так, что свешиваются чуть-чуть на плечо. Из-под него выбивались колечки волос на висках, словно у красоток начала двадцатого века. Мне так понравилось, что я чуть не запела вслух…
        Я была прекрасна. Невероятно хороша! И все это я сделала собственными руками!
        Я опять принялась разглядывать себя и так и эдак и не находила ни в чем изъяна.
        Внезапно в дверь коротко позвонили.
        «Саша! Но почему так рано? Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он увидел меня в этом наряде раньше времени…»
        Я заметалась по комнате, одной рукой пытаясь расстегнуть сзади «молнию», на другой у меня болталась сумочка. «Но это глупо!  - осадила я себя.  - Сейчас скажу ему, чтобы он немного подождал. Он поймет…»
        - Саша!  - закричала я, подбегая к двери на цыпочках, чтобы не стучать каблуками.  - Постой там минутку, я быстро…
        Я заглянула в «глазок» и увидела, что на лестничной площадке стоит Денис. Серьезный и мрачный, как будто только что у него сорвалась выгодная сделка. Денис был совершенно некстати. Хотя нет…
        Я распахнула дверь.
        - Привет, проходи,  - довольно любезно произнесла я.  - Я как раз собиралась отдать тебе одну вещь…
        - Что это?  - тихо произнес он.  - Что это…
        Наверное, он имел в виду мой свадебный наряд.
        - А, это… решила примерить накануне свадьбы. Что-то вроде генеральной репетиции… Ты же видел ткань там, в универмаге…  - И я умчалась за браслетом, который давно следовало вернуть Денису.
        Но Денис не стал меня ждать у дверей, а довольно бесцеремонно вошел в комнату вслед за мной. С гримасой страдания и брезгливого отвращения огляделся.
        - Его… нет?
        - Что? Ах да, Саши нет сейчас. Он на работе. Вот, держи…
        Я протянула Денису браслет на раскрытой ладони.
        Но он не взял его, продолжая стоять посреди комнаты и глядя на меня с тем же выражением страдания и недовольства.
        - Генеральная репетиция накануне…  - произнес он сквозь зубы.  - Что ж, я вовремя.
        - Если ты будешь опять отговаривать меня, то я не хочу ничего слышать! И вообще, уходи…
        - Лис, милая, не суетись…  - вдруг неожиданно мягко произнес Денис.  - Ну что ты… Это же я! Я не сделал тебе ничего плохого, чего ты боишься? Хотя бы пять минут поговори со мной.
        - Пять? Ну… давай поговорим. О чем?
        Мне ни минуты не хотелось видеть его в своем доме - потому что это было нечто вроде предательства, и Саше очень не понравилось бы, если б он узнал…
        - Ты такая красивая…  - Он прикрыл глаза руками и засмеялся, как мне показалось, несколько принужденно.  - Как я только не ослеп!
        - Нравится?  - машинально спросила я.
        - О… всю жизнь мечтал о такой невесте. Ты поменяешь фамилию, Лис? Как тебя будут звать?
        - Какая тебе разница…  - покраснела я.
        - Интересно же. Знаешь, Лис, ты теперь еще больше похожа на нее. Ты теперь - совсем она.
        - О чем ты? Ох, господи, вспомнила - ты о той потерянной статуэтке! Денис, но это смешно…
        Он сел в кресло передо мной, раскинув полы своего шикарного пальто. Принц на троне. Нет, не принц - герцог из «Риголетто»: темные волосы до плеч, та же недобрая, сумрачная красота.
        - Почему?  - усмехнулся он.  - Жизнь такая скучная, в ней так мало чудесного. Если ты даешь мне подобные ощущения, то я не собираюсь от этого отказываться.
        - Денис!  - с досадой воскликнула я.  - Пожалуйста… Я просто физически не могу находиться рядом с тобой…
        - Физически… Гм. А помнишь…  - он сделал паузу,  - помнишь, как у нас это было? Я был нежен с тобой, я мог ласкать тебя целую ночь. Я был как ветерок, как волна, как солнечный луч…
        - Никогда не замечала у тебя склонности к поэзии. Брось, Денис, ты же деловой человек!
        - Ах, милая, ты еще плохо меня знаешь…
        - Без «еще». «Еще» уже не будет,  - со страхом произнесла я. Почему я опять испугалась - не убьет же он меня сейчас в припадке ревности… Но Денис был спокоен и даже почти не смотрел на меня.
        - Ладно, ухожу… Вижу, ты не особо мне рада.
        Я вздохнула с облегчением.
        - Браслет! Браслет возьми…
        Гранаты царственно сверкнули на свету.
        - Лис, вот что…  - Он остановился в задумчивости на пороге, обернулся.  - Пять минут… Ты не могла бы со мной пять минут прокатиться в машине? Последняя просьба! Я бы вообразил, что ты за меня выходишь замуж… Лис, не будь жадиной!
        Опять эти «пять минут»!
        - Нет.
        - Лис, куколка…  - капризно, словно ребенок, которому не давали конфетку, заканючил он.  - Лис, ну что тебе стоит… Всего пять минут! А потом я верну тебя в целости и сохранности к твоему подъезду! Лис, ты что, не веришь мне?!.
        - Уходи. И вообще, что за глупости…
        Он вдруг подхватил меня на руки, прижал к себе. Я затрепыхалась, пытаясь вырваться, но он держал крепко. «Как не похожи на объятия прикосновенья этих рук…»
        Он вышел на лестничную площадку, захлопнул локтем дверь, и этот звук заставил меня вздрогнуть. Ну вот, теперь придется слесаря вызывать, ключей-то у меня нет! Или ждать у соседки до тех пор, пока не придет Саша…
        - Пусти!  - прошептала я, брыкаясь изо всех сил.  - Немедленно отпусти меня, дурак!
        - Лис, я же тебе сказал - всего пять минут!  - укоризненно пробормотал он, и я ухватилась за эти слова с надеждой - а что, если это действительно его последняя просьба? Он же не глупый человек, на безумства не способен…
        Поэтому я не стала кричать и царапаться - я все еще надеялась, что он именно так и поступит, как обещал. Я только колотила его по плечам, когда мы спускались в лифте…
        На улице было холодно, мела легкая поземка… Бегом он пронес меня через двор и темную арку к проезжей части. Рома Пеньков распахнул заднюю дверцу.
        Я упиралась изо всех сил:
        - Пеньков, дурак… Ты дурак!
        Но Денис все-таки затолкнул меня внутрь, и Рома сграбастал меня своими ручищами, чтобы я не вздумала открывать дверь. Денис сел на переднее сиденье, и машина тронулась с места.
        Сердце у меня оборвалось. Я ненавидела Дениса.
        Мы мчались как ненормальные - один поворот, другой, кто-то резко затормозил сбоку, пропуская нас, послышались проклятия вслед, автомобильные гудки…
        Первое время я молчала, ошеломленная, еще не понимая, что на самом деле происходит, а потом принялась колотить и щипать Пенькова, надеясь, что он меня отпустит. Пару раз даже укусила Рому за шею и даже почувствовала на губах солоноватый вкус его крови… Но он все вытерпел. И не выпустил меня из рук.
        Мы мчались с сумасшедшей скоростью вдоль набережной, гранитная ограда сливалась в одну сплошную линию, комья грязного снега летели из-под колес…
        - Поворачивай, Денис!  - взмолилась я, стиснутая в объятиях его вассала.  - Ты же обещал…
        - Лис, это для твоего же блага,  - бросил он, не оборачиваясь.  - Ты мне сама потом спасибо скажешь…
        - Я тебя ненавижу!
        - Лис, милая, я должен тебя спасти…
        - Но это произвол, насилие… Это похищение! Уголовное дело - киднепинг.
        - Я тебе обещаю, что ни один волос не упадет с твоей головы. Просто ты поживешь несколько дней в моем загородном доме. Помнишь, как тебе было хорошо там, как ты любила гулять в саду?
        Я тихонько заплакала от бессильного отчаяния. Я думала о Саше, о том, что с ним будет, когда он вернется и не найдет меня дома. Как он испугается! Нет, он решит, что я сбежала накануне свадьбы. Струсила. Такое бывает иногда с невестами, а что касается женихов, то это вообще распространенный случай…
        - Ромочка, а ты как согласился на это? Он много тебе заплатил?  - спросила я, умоляюще взглянув на Пенькова. От него жутко несло дешевым табаком и потом. Испугался, голубчик…
        - Елизавета Аркадьевна, ну что вы…  - пробормотал он.  - Никто ничего мне не платил!
        - Бесплатно, значит, участвуешь в преступлении?
        Нас сильно тряхнуло.
        - Отпусти ее,  - сквозь зубы угрожающе произнес Денис.  - Ну! Убери от нее свои грязные лапы!
        - Дэн, она же сейчас попытается сбежать…
        - Не сбежит. Она не самоубийца.
        Дальше мы ехали молча, но все так же быстро, и я очень надеялась, что Дениса остановит за нарушение скоростного режима милиция. Или он врежется в кого-нибудь… От злости я почти не боялась того, что мы можем попасть в аварию.
        Черное загородное шоссе, снег на полях…
        Я откинулась назад и закрыла глаза.
        Пока еще есть время. До свадьбы осталось два дня. Я смогу сбежать от Дениса. Я вернусь и все объясню Саше. Мы поженимся и будем жить долго, до ста лет, и умрем в один день…
        Через час сумасшедшей гонки мы плавно въехали во двор загородного дома Дениса. Двухэтажный добротный дом. «Пусть будет немного похож на замок,  - сказал он когда-то архитектору.  - Я всегда мечтал жить в замке!»
        А я когда-то мечтала жить здесь. С Денисом. И тоже до самой смерти… Но вот я снова здесь, только совершенно этому не рада.
        - Лис, будь умницей… Здесь снега по колено. Иди ко мне.
        - К тебе не пойду. Пусть Рома меня несет,  - зло сказала я.
        - Ну Рома так Рома, черт с ним…
        Хуже всего было то, что ограда вокруг дома высокая и поверху пущен ток. И еще здесь сигнализация. Я все знала об этом доме, а за последний год-полтора Денис мог обзавестись еще каким-нибудь хитроумным охранным устройством.
        Ну и как я отсюда убегу? Побегу по снегу в облегающем платье, в туфельках на каблуках, потом с ловкостью акробатки перемахну двухметровую ограду… Ловкостью акробатки я не отличалась. Вот Оля Арутюнова - она смогла бы, наверное. Потом придется долго бежать по заснеженной дороге до шоссе, ловить попутную машину. Всякий ли остановится, чтобы подбросить до Москвы замерзшую Снегурочку? Меня примут за привидение…
        Я представила себе все это и решила, что надо сделать упор на красноречие. Надо уговорить Дениса и Рому, чтобы они меня отпустили. В самом деле, слово обладает большой силой…
        - Денис…  - прошептала я, стоя на пушистом ковре в большой гостиной.  - Ты…
        - Лис, голубчик, не трудись. Ты замерзла, наверное… Что ты хочешь? Горячую ванну, коньяк или что-то еще?
        - Ничего не хочу,  - злорадно ответила я.  - Заболею и умру молодой.
        Он принес теплый плед, укутал меня, придвинул кресло, где я сидела, ближе к камину, который растопил Пеньков. Как я мечтала когда-то греться у этого камина… Пропади он пропадом!
        - Лиза, вы это…  - робко прогундосил Пеньков.  - Вы не думайте…
        - Не Лиза, а Елизавета Аркадьевна,  - мрачно перебил его Денис.  - Лис, если тебе что-то надо, скажи мне, я попытаюсь удовлетворить все твои пожелания. Ты не голодна, случайно?
        Я вдруг вспомнила эпизод из фильма «Кавказская пленница».
        - Нет. Отпусти меня. Я хочу домой.
        - Это твой дом, Лис.
        - Нет, это твой дом…  - упрямо сказала я.
        Он не стал со мной спорить.
        Через некоторое время Денис попросил меня перейти в комнату наверху.
        - Там есть все, что тебе может понадобиться. И Пенька, если что, вызывай…
        - А ты?
        - А я должен уехать на некоторое время.
        Так я оказалась в комнате для гостей на втором этаже. Там было очень уютно, и, помнится, когда-то, тысячу лет назад, я любила заходить в эту комнату, стоять у окна в форме эркера, из которого был хорошо виден сад. Вернее, не сад даже, а настоящий лес. Денису продали этот участок с условием, что он не срубит ни одного дерева. Все деревья были помечены и зафиксированы где-то там, в бюрократических анналах. И не дай бог, если одно из них исчезнет со своего места,  - тогда без грандиозного штрафа не обойтись.
        Странная апатия охватила меня - я собиралась спорить, доказывать чудовищность поступка Дениса, проклинать… Но вместо этого упала на мягкий диван и уставилась в потолок.
        - Все хорошо, Лис,  - нежно произнес Денис на прощание и захлопнул дверь. Несколько раз повернулся ключ в замке. Что ж… Вечером меня хватятся. Саша пойдет в милицию. Меня начнут искать и скоро найдут. Денису очень не поздоровится…
        Я закрыла глаза и вдруг уснула. Было тепло, тихо, спокойно, за окнами был виден зимний лес, горели звезды над деревьями - сказочная, добрая картинка, которая напоминала о Рождестве и успокаивала, словно колыбельная…
        Проснулась я утром и сразу даже не поняла, где нахожусь. Яркий розовый рассвет за окном - дивные краски, которые никогда не увидишь в городе, где небо вечно затянуто смогом.
        Рядом, за скрытой гардинами дверью, были туалет и ванная, чем я не замедлила воспользоваться. Денис предусмотрел все - и шампунь для волос, и зубную щетку, и фен, и славный махровый халат персикового цвета… И даже тапочки моего размера. Впечатление было такое, что он заранее тщательно спланировал всю операцию. Да, это было не спонтанное решение…
        Выйдя из ванной, я продолжила обследовать место своего заключения. Шкаф был забит одеждой моего размера, к телевизору имелась игровая приставка, несколько свежеизданных книг стояли на полке… Как будто я могла читать в таком состоянии! «Не скучай, Лис!» - как будто услышала я голос своего похитителя.
        Крепкие окна и крепкие двери. Моя тюрьма.
        Я собралась было заплакать, но оказалось, что у меня почему-то нет слез.
        - Пеньков!  - застучала я в дверь.  - Ты где?
        Он открыл через пять минут - сонный, растрепанный, какой-то дикий и несчастный от того, что ему не дали выспаться.
        - А? Что?  - растерянно спросил он, хлопая глазами.  - Что случилось?
        - Пеньков, я очень хочу есть!  - категорично сказала я.  - Или в ваши планы входит замучить меня голодом?
        - Ну что вы, Лизавета Аркадьевна…  - просипел он.  - Сейчас я что-нибудь соображу…
        Кухня была на первом этаже, и мы вдвоем спустились вниз. Я оглядывалась, надеясь, что замечу телефон и сумею воспользоваться им…
        - Вы это напрасно, Лизавета Аркадьевна,  - вздохнул Пеньков, топая впереди. Он словно читал мои мысли.  - Отсюда не выберешься. Все двери на запоре, ограда под током. До ближайшего жилья не добежишь - снегу вон сколько навалило. Да и нет сейчас здесь никого, кроме нас, все соседи в Москве. Телефон у меня в кармане - других средств связи нет. И вообще, плохо ли вам здесь, а?
        - Меня похитили, ты не забывай,  - сказала я.  - Послезавтра у меня свадьба должна быть…
        - Дэн на вас женится,  - простодушно ответил Пеньков.  - Он вас очень любит.
        - Любит… Женится… Что же он раньше-то этого не сделал? Мы ведь пять лет были вместе! А тут вдруг я ему понадобилась…
        Пеньков принялся стряпать завтрак. Зажужжал миксером, взбивая омлет, потом принялся строгать салат из свежих овощей. Он был очень старательный и какой-то несчастный - я совсем на него не сердилась.
        - Больно?  - спросила я.
        - Чего? А, вчера-то… Ничего, заживет.  - Он показал на залепленную пластырем шею.  - Вы прямо как вампир, Лизавета Аркадьевна…
        - Прости…  - с сожалением вздохнула я. И подумала: а вот мама бы никогда не стала просить прощения в такой ситуации.
        - Да ничего, я говорю! Мне даже приятно было - меня еще никто за шею не кусал. Ой, а вдруг я этот… мазохист?  - произнес Рома с искренним испугом.
        - А Денис где?
        - Уехавши. В Москве.
        - Что он там делает?
        - Откуда ж я знаю, он мне не рассказывает.
        Пеньков поставил передо мной омлет и салат.
        - Может, еще чего хотите?
        - Пеньков, зови меня на «ты» и Лизой, а то как в фильмах про дворянскую жизнь получается… Как будто я барыня, а ты дворовый мужик.
        - Нет, Дэн запретил.
        - Дэн, Дэн… все Дэн. Он же даже почти не платит тебе! Чего же ты его терпишь?
        - Господи, Лиза… то есть Лизавета Аркадьевна! Да я же без него пропаду: у меня мать - инвалид первой группы и сестра - ей сорок пять, не замужем…
        - Вот именно! Устройся на работу, куда-нибудь в охрану… И платить, наверное, больше будут, и никто над тобой издеваться не станет.
        - Вы скажете…
        - Рома, ты в самом деле мазохист!  - с досадой воскликнула я.  - Вот тебя посадят, и тогда точно твоя родня без куска хлеба останется!
        - Это за что же меня посадят?  - искренне удивился Пеньков.  - Я же ничего такого…
        Я только вздохнула в ответ. Он был совершенно как ребенок.
        - Отпусти меня, Рома!  - тихонько попросила я.  - Мне так плохо…
        - Не могу!  - испугался он.  - Ну, что вы плачете, Лиза…  - Он стал передо мной на колени, принялся вытирать мне слезы салфеткой.  - Глазки покраснеют…
        - Господи, какой ты дурак!  - уже в голос зарыдала я.
        - Ругайте, ругайте меня… Я знаю, что вы добрая и не со зла говорите. А чего плакать? Вас никто не бьет, не мучает. Все, что ни пожелаете, тут же получите. Дэн на вас женится - и будете вы совсем счастливая. Он вас очень любит, уж поверьте Пенькову…
        - Я другого люблю! Я Сашу люблю!
        - Это вам только кажется,  - назидательно произнес Рома.  - Вспомните, сколько лет вы с Дэном прожили? Я же видел, я же рядом был всегда… Я, Лиза, очень к вам привязан. Я не хочу никакой другой хозяйки в этом доме, кроме вас… Вы прямо ангел - смотрю на вас и не могу насмотреться. Потому и Дэну решил помочь.
        Я не стала продолжать этот разговор - в нем было что-то опасное, скользкое, тяжелое. Привязанность Пенькова тяготила.
        Вдруг я вспомнила Веру. Почему Мишель, почему Альберт? Рома больше ей подходит. Он преданный и нежный, он не способен никому причинить боль.
        - Рома, я знаю женщину… Она очень похожа на меня, она еще добрее…
        - Ну уж, лучше вас не бывает,  - с сомнением произнес он.
        - Точно тебе говорю!
        Я вернулась к себе в комнату, принялась смотреть телевизор. Сегодня Вера ждет меня к себе…
        Прошел день, другой - и настал последний вечер. Вечер, когда еще не поздно было вернуться. Саша, почему ты не ищешь меня?
        Дениса не было.
        Я даже подумала, что с точки зрения психологии он поступает правильно - мол, я перегорю, а он потом спокойно сможет обсудить со мной происходящее. Но это было правильно только в одном случае - если бы я не так сильно любила Сашу. А я любила его по-настоящему. Теперь я, как никогда, была уверена в том, что хочу стать его женой… Мое свадебное платье висело в шкафу, на плечиках - я все еще надеялась, что оно пригодится.
        Наступил поздний вечер.
        Вдруг за окном сверкнули фары. Я вскочила с дивана, на котором тупо лежала все последнее время, прижалась к холодному стеклу. Денис. Сквозь меня словно ток пропустили…
        Я изо всех сил забарабанила в дверь. Долго никто не откликался - видимо, Денис разговаривал с Пеньковым.
        Потом Денис все-таки осчастливил меня своим визитом. Вошел, закрыл дверь на ключ, положил его в карман.
        - Лис…  - улыбнулся он.  - Милая Лис, как я рад тебя видеть… Милая Флер де Лис. Ты знаешь, что такое флер де лис? Это полевая лилия в переводе с французского… символ французских королей.
        Мне сначала показалось, что он пьян немного, но нет - от него не пахло. Но все-таки он был немного не в себе. Может, он решил отпустить меня?!
        - Денис…
        - Милая Лилия, погоди…  - Он упал в кресло, закрыл лицо руками.  - Дай передохнуть.
        Я сидела с ногами на широком диване - в желто-оранжевой шелковой сорочке, в таком же халатике, растрепанная и ненакрашенная, имея вид в высшей степени домашний и скучный,  - и не понимала, чем я могу привлекать моего бывшего возлюбленного. Он непременно меня отпустит - зачем ему бедная полевая лилия, пусть она хоть сто раз символ чего-то там…
        Через некоторое время он наконец зашевелился. Открыл глаза, весело и добродушно засмеялся, глядя на меня.
        - Ах ты мой птенчик! Ну, не надо дуться… Все хорошо.
        Мне его «хорошо» очень не понравилось. Оно меня встревожило - что он делал там, в городе, пока отсутствовал? Каких еще бед натворил?
        - Меня ищут?  - дрожащим голосом спросила я.
        - Уже нет. Ты не беспокойся, я все устроил.
        - Как это? Боже, боже… Ты что, убил его?  - с ужасом спросила я. Эта странная, страшная мысль поразила меня. Саша…
        - Нет, я никого не убивал,  - снисходительно покачал Денис головой.  - Зачем? Я не дурак, я не хочу грех на душу брать.
        Значит, мое похищение грехом он не считал?
        - А что? Что ты сделал?
        - Первым делом разыскал это чучело с бантиком… ну, Аглаю твою. «Вот,  - говорю,  - милочка, такие дела…» Она прямо рот открыла, когда меня увидела! «Лиза не хочет выходить за Сашу, она в последний момент передумала… знаете, такое часто бывает». И дальше я ей популярно объяснил, что мы с тобой, Лис, встретились случайно, поговорили и внезапно поняли, что жить друг без друга не можем.
        - Да кто ж в такое поверит?!
        - Она поверила. Причем моментально, в ту же секунду,  - взмахнул руками Денис.  - «Ах,  - сказала она,  - я это предчувствовала!»
        - Скотина какая!  - простонала я.  - Ну, я ей задам!
        - Ничего не имею против, она никогда мне не нравилась. Не нашего круга человек…
        - Дальше!  - перебила я.
        - Дальше я попросил ее… нет, я умолил ее выполнить одно деликатное поручение. Передать твоему жениху, Лис, что ты не вернешься. Дескать, напрямую тебе говорить не с руки - стесняешься, и все такое, и чувство вины, само собой… а вот она, Аглая твоя, должна предупредить Сашу. Чтобы он не волновался и не искал тебя. Делов-то - невеста сбежала к бывшему возлюбленному! Не к кому-то там, а к человеку, с которым она до того прожила вместе много лет…
        Я опять застонала.
        - Аглая согласилась,  - многозначительно произнес Денис.
        - Иуда…
        - Не иуда, а хорошая подруга. Чего ты удивляешься? Я же сказал тебе, что она ожидала чего-то подобного. Вроде бы ты ей намекала…
        - Я? Что за чушь!
        - Вовсе нет. Она говорила про какой-то «сюрприз из прошлого», который ты ей обещала через несколько дней раскрыть.
        - Господи, я же о Вере ей хотела рассказать!
        - Ну, насчет Веры я не знаю, но именно так Аглая растолковала твои слова. А что за Вера такая?
        - Тебя не касается,  - отмахнулась я.
        - Ладно. Продолжаю… Аглая на всех парах помчалась к тебе домой - и вовремя, потому что Саша твой уже начинал беспокоиться, где невеста и все такое…
        - Ну он-то не мог поверить этой чепухе!
        - Тем не менее поверил. Побледнел, конечно, в личике изменился… Я тебе это все со слов Аглаи передаю, мы с ней чуть позже созвонились. Оказывается, он знал о моем существовании, знал мое имя. Он знал, что мы недавно встречались и что я подарил тебе браслет… В общем, к концу их с Аглаей беседы Саша уже стал собираться, чтобы съехать с твоей квартиры.
        - Он поверил…  - с отчаянием повторила я. Мои намеки Аглае, браслет, упоминание о Денисе… Все сложилось одно к одному. Из жалких, ничтожных мелочей и оговорок сложилась чудовищная ложь, в которую все поверили. И я вдруг с неотвратимой ясностью поняла, что во всем произошедшем виновата сама. Только я и виновата.
        - Лис, милая Лис, все вышло как нельзя лучше… Тебя никто не будет искать - я Аглаю предупредил, что некоторое время ты поживешь вдали от города, на природе. Она обещала уладить дела с работой, если что… Ведь занятий в институте не будет почти до середины февраля - Татьянин день? Каникулы…
        Господи, как я любила Татьянин день и каникулы! Как веселились студенты, даже если за ними числились несданные «хвосты», как радовались сами преподаватели, заражаясь этим снежным январским безумием…
        - Вот что…  - Я подскочила к Денису, вцепилась в воротник его пальто дрожащими руками.  - Немедленно… немедленно ты должен отвезти меня в город!  - В голове билась одна только мысль - я все объясню Саше, он мне поверит…
        - Поздно, Лис, да и ни к чему. Свадьба все равно сорвалась.
        - О господи…
        Я подбежала к двери, заколотила в нее, потом попыталась открыть оконную раму, хоть я и до того несколько раз пыталась, и снова у меня ничего не получилось. Второй этаж… Если бы я открыла окно, то прыгнула бы вниз. Непременно! Там столько снега, сугробы - не разбилась бы… Ограда? Ерунда! Я бежала бы до Москвы босиком, в этом дурацком шелковом пеньюаре, я бы сумела все объяснить Саше… Он бы понял и простил меня…
        - Лис…
        - Выпусти меня! Выпусти немедленно!
        Денис посмотрел на меня - бледный, мрачный, с горящими глазами - демон, а не человек. И вдруг вытащил из кармана пальто пистолет. Положил его на край дивана.
        - Вот.
        - Что это? Зачем?  - пробормотала я, дрожа так, как будто в самом деле стояла по горло в снегу.
        - Это оружие,  - тихо произнес Денис.  - Им можно убить. Убей меня. Ключ в кармане… Только так ты выйдешь отсюда. Милиции расскажешь правду, что тебя похитили. Пеньков подтвердит. Он все подтвердит, он добрый. Тебе ничего не будет, ведь ты - жертва.
        - Стрелять в живого человека?  - Я придвинула пистолет к себе.  - Я не могу…
        - Если ты действительно хочешь отсюда уйти…  - серьезно сказал он.  - Лис, я тебя люблю. Я не могу без тебя. Лучше убей…
        - Что за дешевый спектакль!  - не слыша собственного голоса, воскликнула я, сжимая в ладони пистолет - неожиданно тяжелый, массивный, серебристого цвета.
        - Да нет, я говорю серьезно,  - сухо произнес Денис.  - Я не дурак, я все просчитал. Свою собственную жизнь просчитал - на много лет вперед - и понял, что мне без тебя жизни не будет. Решай.
        - Нет, ты все придумал! Здесь, наверное, и патронов-то нет…  - вертя пистолет в руках, пробормотала я.  - Это, вообще, просто игрушка…
        - Проверь. Сначала опусти предохранитель. Вон он, сбоку…  - Я выполняла его команды как завороженная.  - Так, умничка. Теперь передерни затвор. Он сверху. Положи ладонь и потяни на себя. Ты тысячу раз видела, как это делают в кино. Теперь целься. Чуть потяни спусковой крючок на себя, до небольшого упора. Теперь задержи дыхание, чтобы не сбить прицел. И нажми пальцем сильнее…
        Массивный пистолет прыгал у меня в руках, точно живое существо. Держа его обеими руками, я нацелилась Денису в грудь. Я была абсолютно уверена, что ничего не произойдет, если я нажму пальцем сильнее. Все это - игра, спектакль, Денис притворяется… В конце концов, я не могла поверить, что он настолько меня любит. «Ты холодная, Лис, у тебя рыбья кровь!» Не он ли твердил мне когда-то эти надменные слова?
        - Ну?..
        В последний момент я сместила прицел левее - просто так, на всякий случай. И тут произошло нечто странное. Чего я вовсе не ожидала…
        Что-то грохнуло, взвизгнуло, посыпалась штукатурка… Не знаю, то ли из-за отдачи, то ли от изумления, я упала назад на диван.
        Тишина.
        Неужели я убила человека?
        Я вскочила на ноги, потом снова упала…
        Пистолет валялся на полу. Денис сидел в кресле, закрыв глаза. Я его убила?!!
        - Господи, господи…  - забормотала я и бросилась к нему. Ни крови, ни явных ран на нем не наблюдалось. Но кто знает? Кажется, при некоторых ранениях крови почти не бывает, смерть наступает мгновенно…
        - Ну, что? Проверила?  - шепотом произнес он.  - У тебя есть второй шанс. Только, пожалуйста, целься лучше - я не очень-то хочу мучиться перед смертью.
        И только тогда я заметила, что пуля попала в стену - на полу лежали куски штукатурки, белая пыль…
        - Ты жив!  - с ужасом и восторгом крикнула я и бросилась Денису на шею. Я была так рада, что не убила его, что не убила человека…
        - Милая Лис,  - пробормотал он, обнимая меня.  - Милая, милая Лис…
        - Я не буду… Я не буду стрелять… Делай что хочешь! Ты извращенец…
        - Ты ведь любишь меня, да?
        - Нет…
        - Ну, перестань, Лис,  - зашептал он, гладя мои волосы.  - Нельзя быть такой упрямой.
        - Ты… В конце концов, это пошло,  - сказала я первое, что пришло мне в голову.  - Это дешевый любительский спектакль… Это оперетта! Не эстетично, грубо… Грезы-слезы. Любовь-кровь…
        - Но другого-то выхода не было!  - с отчаянием произнес он.  - Ты же такая упрямая!
        Я оказалась прижатой к его груди, а он прикрывал меня полами своего пальто. Такого отчаяния, как в эти минуты, я не чувствовала никогда в жизни. Я погибла. Вся моя жизнь погибла. Только сейчас я поняла, что свадьбы не будет. Что Сашу я потеряла навсегда…
        - Что же дальше?  - безразлично спросила я.
        - Дальше… Поживем здесь до конца каникул. Когда тебе надо будет идти на работу?
        - Десятого февраля,  - машинально ответила я.
        - Вот и прекрасно - поживем тут до десятого февраля. Тут хорошо, Лис, такая сказочная зима… Всю жизнь я ее ненавидел - грязь, пробки на дорогах, скользко! Только сейчас я полюбил зиму. Тут хорошо…
        - И что же мы будем делать?
        - Ну… пить вместе кофе по утрам, беседовать. Есть лыжи… Разбудим Пенькова с утра пораньше, заставим его проложить лыжню… Я не буду тебя запирать. Делай что хочешь. Ты ведь не убежишь?
        - Нет,  - мрачно сказала я.
        - Ну, вот и отлично…  - с облегчением вздохнул Денис.  - Забудь обо всем, не думай, что будут говорить о тебе люди…
        - А…
        - Что?
        - А ты…
        - Ну что ты, Лис, я же не насильник какой-нибудь! Я не буду принуждать тебя, чтобы ты меня любила. Как хочешь. Я буду спать внизу и не стану приставать к тебе с ласками! Просто… просто не отвергай меня. Когда-нибудь я добьюсь твоего расположения и ты снова станешь относиться ко мне, как раньше. Я хочу, чтобы мы поженились. Но я не тороплю тебя! Я все сделаю для того, чтобы ты захотела этого. Милая Лис, я не злодей и не преступник, я просто очень люблю тебя.
        Он говорил тихо, спокойно, с теми интонациями, с которыми обращаются обычно к раскапризничавшимся детям… В общем, я не осуждала его. Наверное, он действительно любит меня, раз пошел на такое безумство - он, такой холодный, сноб, противник всякой театральщины… У меня дурацкий характер - я сразу оправдываю и прощаю поступки других людей. Поэтому я не могла ненавидеть Дениса.
        Единственный, кто был во всем виноват,  - это я. Бедный Саша… Его я тоже не могла ни в чем упрекнуть - он поверил в мое предательство, но на его месте любой бы поверил! Я ненавидела только себя.
        - Я тебе ничего не обещаю,  - сказала я.  - Если я согласилась пожить здесь до февраля, это еще не значит, что я хочу стать твоей женой. Я, может, вообще, не смогу потом быть рядом с тобой.
        - Я понимаю, Лис. Просто дай мне шанс!
        - Пожалуйста…  - грустно усмехнулась я.  - Бери.
        Он засмеялся и прижал меня к себе сильнее. Кажется, он был даже готов заплакать. Впрочем, что за чушь - представить, что Денис плачет, было еще труднее, чем вообразить, что он всерьез готов ради меня умереть.
        - Отстань,  - сказала я. Он отпустил меня, замешкавшись лишь на мгновение.  - Я устала…
        - Ладно, Лис… Спокойной ночи,  - обернулся он перед выходом, чтобы на одно лишнее мгновение задержать на мне взгляд.  - Лис, я очень тебя люблю.
        Я ничего не ответила.
        Он ушел. Дверь действительно запирать не стал, как и обещал.
        …Посреди ночи я вдруг проснулась, точно кто-то позвал меня.
        Но в доме было тихо. Плыла полная луна за тонкими кружевными занавесками - наверное, ее свет разбудил меня. Я встала, босиком подошла к окну. Зимний лес. Как светло от снега!
        Саша… Наверное, ему очень больно сейчас. Что он делает, о чем думает? Наверное, думает, какая я плохая, как гадко и жестоко с ним поступила. Нет, он сложнее, он тоньше. Он ничего не думает. Он просто сидит сейчас у какого-нибудь окна и тоже смотрит на луну. Он полон тоски, он хочет спросить меня, почему я с ним так поступила.
        - Ей-богу, я не виновата,  - пробормотала я.  - Так получилось.

* * *
        Рукопись:
        «Илья Лаврентьевич очень мягко принялся утешать Андрея, и в беседе они провели довольно долгое время.
        Лечащий врач, узнав про это, одобрил инициативу Самойленко, ибо с Андреем произошли изменения в лучшую сторону - он словно пробудился ото сна и теперь живо и с тоской принялся рассказывать о своем прошлом.
        Скоро у Андрея вошло в привычку разговаривать с Ильей Лаврентьевичем. Постепенно, исподволь, бывший подзащитный отца Андрея начал отговаривать молодого человека от самоубийства.
        - Разве только смерть вас может разлучить? Так сказать, развести по разные стороны барьера?  - говорил он.  - Наверняка должны быть другие способы распрощаться с Евдокией Кирилловной.
        - Какие же? Других способов нет! Убить ее? Нет, не смогу… Я даже естественной смерти не могу ей желать, ибо люблю ее. Ненавижу и люблю! Что еще? Даже если уехать куда-нибудь в Южную Америку, в непролазные дебри Амазонии, где свирепствует жестокая лихорадка…
        - А что, неплохой выход!  - подхватывал Илья Лаврентьевич.  - Хотя вовсе не обязательно в непролазные дебри, где лихорадка. В мире есть много куда более приличных мест, хотя и не менее удаленных! Да вот, пожалте,  - поезжайте в Казань, у меня там шурин живет. Уж в Казани вы ни за что свою Евдокию Кирилловну не встретите…
        - Нет!  - отрывисто возражал Андрей.  - Она и там может появиться.
        - Господи, да каким же образом? Она ведь салонная барышня, утонченное существо, ей дорога в столицу, в Париж…
        - Вы забываете, дорогой Илья Лаврентьевич, что Дуся - актриса. В Казани она вполне может появиться с летними гастролями. Да опять же, не в том дело! Вот, возьмите, например, это солнце… или луну!
        - Очень хорошо, возьмем луну,  - покорно соглашался Самойленко.
        - Или ветер, что сегодня гуляет в нашем саду… Все одно. Что в этой части земли, что в другой… Можно уехать на другой конец света, где бананы и пальмы, но рано или поздно в лицо дунет тот же ветер, которым дышала она, над головой будет плыть луна, на которую в данный момент, быть может, смотрит она… Везде точки соприкосновения, везде ее присутствие!
        - Да это поэзия!
        - А я и есть поэт. Написал множество стихотворений в ее честь…
        - Послушайте, голубчик, давайте еще что-нибудь придумаем, чтобы без ветра и без луны…
        Они говорили много, долго и горячо, и в конце концов Андрей сам стал искать способ избавиться от наваждения, столь долго его терзавшего.
        - Можно ли уйти, не уходя?  - однажды сказал он Самойленко.  - Можно. Нужна другая жизнь… Совсем, совсем другая! С другими людьми.
        - Вот именно!  - радостно согласился Илья Лаврентьевич.  - Вам надо жениться на какой-нибудь милой девушке…
        Андрей нахмурился - такая идея еще не приходила ему в голову. И в первый момент она показалась ему невозможной и даже невыносимой, но потом он как будто смирился с ней и даже нашел в ней какую-то прелесть.
        - Пожалуй, действительно надо жениться. Я бы любил ее… Правда, связанный священными узами брака, я бы непременно любил свою жену! И профессию надо избрать какую-нибудь такую, чтобы нельзя мне было смотреть на других женщин, чтобы вспоминать о Дусе было преступлением…
        Таких профессий Илья Лаврентьевич не знал, но, глядя на вдохновенное лицо своего молодого друга, понял, что у того есть некий план.
        - Таня Ольшанская…  - мечтательно пробормотал Андрей.  - Я бы мог сделать ее счастливой. Господи, да я из своего несчастья могу сделать счастливым другого человека! И я перестал бы даже думать о Дусе, ибо думать о другой женщине, когда рядом преданная тебе жена,  - преступление…
        Через три дня на аллеях клиники появилась посетительница. Ее сопровождал Илья Лаврентьевич.
        - Вот увидите, он очень вам обрадуется…  - сказал он, когда они уже приблизились к той лавке, на которой сидел Андрей и с выражением светлой, рассеянной грусти читал какую-то книгу.  - Он столько говорил о вас…
        - Не надо,  - прервала его посетительница.  - Я сама все время думала о нем. Я люблю его.
        Илья Лаврентьевич деликатно удалился, а посетительница остановилась перед Андреем, с мягкой и печальной улыбкой глядя на него.
        Андрей почувствовал чье-то присутствие, поднял глаза и остолбенел. Книга вывалилась из его рук. Это была «Илиада» Гомера.
        - Таня! Нет, не может быть…
        - Почему не может?  - пожала она плечами.  - Ты меня не прогонишь?
        - Господи, Таня…
        Андрей поспешно вскочил, схватил ее за руки, потом смущенно выпустил… Она сама взяла его ладони в свои, посмотрела прямо в глаза. Он увидел светлые ресницы, зеленые прозрачные глаза… Но мало что в ней осталось от той мрачной гимназистки с косой до пояса, которую он помнил.
        Теперь Таня была прелестной молодой девушкой, почти дамой, очень изящно и продуманно одетой, с убранными вверх волосами, которые открывали ее высокую шею. «Лебединую»,  - подумал Андрей. Шляпка на голове являла собой верх парижского кокетства и очень шла ей.
        - Ты ли это?
        - Я. Так ты не ответил - ты меня не прогонишь?
        - Нет.  - Он вдруг почувствовал прилив необычайного восторга.  - Никогда.
        Она обняла его, прижалась лицом к его груди, почувствовала стремительный, словно барабанная дробь, стук его сердца.
        - Как же хорошо…  - невнятно пробормотала она.  - Ведь хорошо, когда сбываются мечты? Я тысячу лет мечтала об этом…
        Позже, вспоминая эти дни, он понимал, что был тогда по-настоящему счастлив. Да, полон настоящим человеческим счастьем. Любить Таню было легко и радостно - она отзывалась на каждое движение его рук или души, она была готова на все ради Андрея. И она была так красива!
        Андрей семимильными шагами шел к выздоровлению. Илья Лаврентьевич искренне радовался этому, а лечащий врач Андрея говорил, что в его практике было не так уж много примеров столь явной и несомненной ремиссии.
        Скоро он покинул стены клиники, где провел два года.
        Перед уходом он говорил с Ильей Лаврентьевичем.
        - Вот и все,  - сказал он.  - Покидаю вас. Странно, но у меня самые добрые воспоминания об этом заведении…
        - Я очень рад за вас, голубчик!  - От полноты чувств Илья Лаврентьевич даже прослезился.  - Ведь поначалу вы так плохи были, никто и не надеялся, что у вас в голове просветление наступит… Тьфу-тьфу-тьфу! Таким молодцом сейчас!
        - Я благодарен вам. С вашей помощью я понял, что у меня только два пути - окончательно погибнуть или возродиться к новой жизни. Признаюсь - погибать в мыслях о ней, в мечтах о ней было сладко…  - Андрей уже мог совершенно спокойно произносить Дусино имя, теперь оно не вызывало в нем мучительных судорог и слез, как раньше, стало для него обычным женским именем в череде всех прочих.  - Но что за достоинство - погибнуть? Жить гораздо сложнее. И я решил сопротивляться безумию…
        - Каким вы видите свое будущее?
        - Оно принадлежит Тане.
        - А в другом, в социальном плане, так сказать? Фон беруф, как говорят немцы?
        - Профессию, милейший Илья Лаврентьевич, я решил сменить - это к вашему вопросу о «фон беруф».
        - И чем же вы теперь предполагаете заниматься?  - почтительно спросил Илья Лаврентьевич.
        - Как, неужели вы не догадались, мой дорогой друг?  - Андрей засмеялся и обнял своего собеседника.
        Тот покраснел, смущенно почесал свою седую шевелюру.
        - Нет, признаться… Да мы и не говорили о том!  - сказал он.  - О чем я должен был догадаться?
        - Я собираюсь избрать духовный путь. Стану священником, у меня будет свой приход… Что может быть лучше? Мысли мои никогда не вернутся к прошлому. Да и вообще, думать о Дусе Померанцевой, кроме как в общечеловеческом смысле, станет грехом…
        - Батюшкой, значит, станете…  - Илья Лаврентьевич ужасно взволновался и растрогался.  - А Татьяна Николаевна, значит, матушкой…
        - И не говорите, мой дорогой!  - засмеялся Андрей.  - Более всего трудно представить Татьяну Николаевну матушкой - уж такая она эффектная женщина, ей только в салонах блистать, на светских раутах. Но она согласна с моим выбором и даже более того - она ему рада. Рука об руку мы пойдем с ней вместе по дороге жизни…
        Он говорил о своем будущем, а Илья Лаврентьевич тихо вытирал слезы. Он искренне радовался за Андрея, радовался тому, что эта грустная история так хорошо закончилась. Так благостно!
        По выходе из больницы Андрей написал Дусе письмо. Он чувствовал, что должен был сделать это - поставить точку, сказать последнее «прости».
        «Прощай, моя любимая! Пишу эти слова, а сам думаю о том, что ты уже не моя любимая, но ни капли сожаления по этому поводу не чувствую. Какое счастье, что ты не моя любимая, а то бог знает на какие муки мы друг друга бы обрекли, в каком аду сейчас бы жили.
        Я был кошмаром твоей жизни - я это понимаю сейчас. Я принуждал тебя к тому, к чему ты вовсе не была расположена, но из христианского милосердия ты не могла оттолкнуть несчастного сироту, коим я был. Ты ни в чем не виновата, моя любимая! Я знаю, что тебе пришлось выслушать множество упреков со стороны посторонних в свой адрес, упреков в том, что ты оттолкнула меня, но ты поступила правильно.
        Не ты подтолкнула меня к опасной черте, разделяющей жизнь и смерть, а я сам решил переступить ее - из глупого упрямства, из дурацких вертерских настроений.
        Я желаю тебе счастья - с другим. Я говорю искренне, верь мне.
        Пожелай и мне счастья - с другой. Ты ее знаешь, это Танечка Ольшанская. Удивительная, прекрасная девушка, которую я только теперь смог оценить по достоинству, но лучше поздно, чем никогда. Скоро мы обвенчаемся, и, признаюсь, я жду этого дня с нетерпением и радостью…»
        (Все, о чем мечтал Андрей, действительно сбылось - он женился на Тане и стал священником, окончив Троице-Сергиеву духовную академию. У них родилось двое детей, две девочки. Был еще сын, правда, умерший во младенчестве, но супруги смиренно пережили его смерть… словом, все было хорошо и в высшей степени достойно… Но это было позже.)
        «Слава богу,  - подумала Дуся, откладывая письмо.  - А я уж было подумала…»
        В самом деле, она очень испугалась, когда увидела обратный адрес…
        Но, пробежав глазами первые строчки, она успокоилась, а дочитав письмо до конца, даже повеселела.
        - От кого письмо?  - крикнул из соседней комнаты ее муж.  - Учти, я страшно ревнивый, я его убить могу…
        - Ну тебя, Ваня…  - засмеялась она.  - Я знаю, ты и мухи не обидишь. Все слова, слова, слова… А письмо от Андрея.
        - От кого?  - с ужасом воскликнул Иван Самсонович, вбегая в комнату.  - Что, опять?!
        Он столько эмоций вложил в это «опять», что даже вздрогнули, звякнули хрустальные подвески на люстре.
        - Все в порядке!  - Дуся обняла его, поцеловала в колючую щеку - когда муж рисовал, он забывал обо всем.  - Ой, ты меня краской испачкал… Опять ты меня испачкал!
        Иван Самсонович выхватил у нее из рук листок, быстро пробежал по строчкам глазами… Недовольная морщинка между бровями его разгладилась.
        - Господи, какой дурак!  - с облегчением и вместе с тем недовольно пробормотал он, отбрасывая листок подальше от себя.  - Если б этому сумасшедшему можно было действительно верить…
        - Но почему нет?  - пожала плечами Дуся и, подняв листок с пола, аккуратно положила его в ящик письменного стола.  - Я ему верю. С прошлым покончено. Но почему ты называешь его дураком? Это… как-то недостойно.
        - А кто он есть? Он и есть дурак, сколько крови всем попортил. Он из тех людей, которые любят, чтобы с ними вечно носились, нянчились. Дурной тон, пошлость, напыщенность… не понимаю, как ты его терпела?
        - Он хороший, Ваня, очень хороший. Если б не его мучительная любовь, мое с ним детство можно было бы назвать счастливым…
        - А я?  - тоном обиженного ребенка произнес Карасев.  - Со мной тебе плохо?
        - Господи, Ванечка… Да ты самый лучший на свете человек, я, может, и Андрею потому отказала, что все время думала о тебе!
        - Подхалимка ты, Дуська!  - весело сказал Иван Самсонович.  - Ты о сцене все время думала.
        - Это - другое.
        - А кто мне давеча сказал, что по-настоящему живет только на сцене, что все прочие житейские дела являются скучными и не имеющими смысла…
        - Ваня, Ваня, ты все путаешь… Я это совсем в другом смысле тогда сказала!  - улыбнулась она.
        Иван Самсонович тоже любил, когда с ним нянчились, несмотря на довольно значительную разницу в годах со своей женой.
        А Дуся действительно не могла жить без театра, хотя искренне и нежно обожала своего мужа. Она уже играла на сцене первые роли, и с большим успехом. В театр недавно пришел новый режиссер со своей новой системой, и было чрезвычайно увлекательно эту систему постигать. Некоторые актеры старого поколения считали идею режиссера глупостью, новомодной забавой, но только не Дуся.
        Она любила свой театр до исступления, все вызывало в ней трепет и восторг, начиная от рисунка на занавесе до блестящих ручек на дверях.
        Она была легкой, веселой, трудолюбивой и с течением времени все больше осознавала то, что никогда не была бы счастлива с Андреем. Он бы страдал от того, что она принадлежит всем, а она бы мучилась, зная, что причиняет ему страдания. С Иваном Самсоновичем было проще - он не стремился к абсолютной власти над ее душой, хотя и ревновал немного к сцене и поклонникам. Пожалуй, Карасеву даже нравилось, что у него такая яркая жена.
        Первое время он только и делал, что рисовал ее. Самым известным и скандальным был тот портрет, где она была изображена обнаженной, лежащей на снегу. «И самым любимым»,  - говорил Карасев, потому что именно с него начался их с Дусей роман. «Как я согласилась на это - не понимаю!» - смеялась она.
        После того как Карасев нарисовал юную Дусю Померанцеву на цветущем лугу, он вдруг увидел в ней женщину, чья внешность обещала быть погубительной для мужчин. И с тех пор мечтал написать ее обнаженной.
        Он исподволь пытался завоевать сердце Дуси, хотел быть первым. Сколько было речей, сколько красивых жестов… Он приглашал ее в мастерскую, показывал свои работы - она смотрела с любопытством, и каждый раз Карасеву казалось, что он накануне победы… Она играла с ним, как кошка с мышкой, инстинктивно, с удовольствием - потому что так играть со своим женихом она не могла.
        О том, что у нее есть жених, Карасев узнал незадолго до окончания Дусей гимназии. После того, как сам предложил себя в качестве жениха.
        - Ах, оставьте!  - засмеялась тогда Дуся.  - Вы - и жених? Папа говорил, что такие люди, как вы, Иван Самсонович, совершенно не приспособлены для брачных уз. Художник должен быть свободным!
        - Художник никому ничего не должен. Вот вы все смеетесь, любезная Евдокия Кирилловна, а ведь я серьезно… Не боитесь, что разобьете мне сердце?
        При этих словах Дуся побледнела - она вспомнила об Андрее, он тоже так часто говорил. И вдруг призналась, что помолвлена с ним.
        Что за странный выбор! Что он понимает в женщинах, в любви, в искусстве…
        - Вы будете с ним несчастны!  - воскликнул он.
        - Браво, браво… Сколько пафоса, сколько экспрессии!  - засмеялась она.
        - Гадкая девчонка!  - рассердился он.  - Вас надо наказать…
        До той поры он не осмеливался на подобные поступки, но сейчас в Карасева словно бес вселился, он вдруг понял, что угроза, исходящая от нелепого мальчишки, вполне реальна. И он, не владея собой, вдруг схватил Дусю, прижался к ее губам с поцелуем…
        Дуся была возмущена. Она быстро вырвалась и залепила Карасеву звонкую театральную оплеуху.
        - Негодяй! Противный негодяй!  - воскликнула она, но ее противоречивое женское сердце неожиданно отозвалось - нет, не негодяй. Нет, не противный.  - Я вас…
        - Что? Ну что вы со мной сделаете?  - издевался он.
        - Я вас убью…  - растерянно произнесла она.
        Они молчали, глядя друг на друга. Дуся дышала тяжело, еще ощущая вкус поцелуя, запах табака и одеколона - запах мужчины, чужой и манящий. С Андреем было не так - он был родной, без каких-либо запахов…
        - Послушайте…  - волнуясь, начал Карасев.  - Убивайте меня сколько угодно раз, я с готовностью подчинюсь любому вашему желанию, только… Словом, позвольте мне рисовать вас, обожаемая Евдокия Кирилловна…
        - Да вы меня уже рисовали, Иван Самсонович!
        - Нет, не так… не то… Я клянусь! Я не воспользуюсь своим положением и буду только художником, и не больше! Я буду вас рисовать такой, какой вижу, но буду само целомудрие!!!
        - Я вас поняла,  - дрожащим голосом произнесла Дуся,  - в каком виде вы хотите меня изобразить…
        - Дуся! Вы же современная, эмансипированная девушка, вы играете в театре… Вы должны понимать, что такое искусство!
        - Нет!
        Она убежала, оставив раздосадованного, смущенного своей вспышкой Карасева. Но он не оставлял своих попыток склонить Дусю к позированию.
        У нее дома, тайком, встречая на улице, сталкиваясь на какой-нибудь выставке, за кулисами театра, в котором работала Дуся,  - везде и всегда он шептал ей одно и то же, и этот умоляющий мужской шепот с запахом табака и одеколона буквально преследовал ее. Ей хотелось ему позировать!
        Однажды она пришла к Карасеву.
        - Я согласна,  - сказала она.  - Только помните - вы обещали…
        Карасев сдержал свое слово - он ни разу не приблизился к ней, не позволил себе ни единого намека, позволяющего истолковать его поведение как фривольное. Пожалуй, сеансы были даже скучноваты - он смотрел на нее, как на натуру, пристальным, жестким взглядом художника, в котором не было никакого намека на эротизм.
        И вот, когда картина была уже закончена, в мастерской Карасева неожиданно появился Андрей. Словно материализовался из воздуха. Раз - и вот он уже стоит на пороге, смотрит на Дусю безумными глазами.
        Карасев пытался удержать ее, успокоить, но она убежала домой. Заперлась у себя и ждала страшных известий, зная, что они обязательно будут. Потом пришли какие-то люди и рассказали про несчастье, случившееся с Андреем. Вместе с отцом и матерью она помчалась в больницу.
        Но Андрей не захотел ее видеть. Так глупо, так ужасно все закончилось! Ведь больше всего она боялась нанести Андрею боль, она даже невестой его согласилась стать, не имея к тому особого расположения, и все-таки… убила его. Доктора сказали, что он сошел с ума.
        Каким-то образом всей Москве стала известна эта история. Очень многие осуждали Дусю, и уже пошли разговоры про Карасева…
        - Последний сеанс,  - сказал он.  - Мне нужен последний сеанс, чтобы закончить картину.
        И она пришла. Дусе уже безразлично все было - она и так пропала.
        Карасев ожесточенно, торопливо ее дорисовывал, быстрыми мазками. Белое на белом, странные черные глаза… Она и не она.
        - Вы не спешите, Иван Самсонович,  - с горькой усмешкой сказала она.  - Я не убегу. Только что за странный сюжет вы избрали! Бр-р! Как должно быть ей холодно, этой девушке, на снегу…
        - А вам не холодно?
        - Холодно,  - призналась Дуся, которая к тому моменту уже перестала стесняться своей наготы и воспринимала ее как нечто естественное.  - Нарисуйте меня на фоне какого-нибудь тропического пейзажа, чтобы я согрелась. Или в виде Жар-птицы…
        Карасев взял палитру, подошел к Дусе и кисточкой провел золотисто-оранжевую линию на ее предплечье.
        - Щекотно…  - неслышным голосом произнесла Дуся.
        Еще несколько мазков - и линия превратилась в стилизованный кленовый лист. Потом были еще листья, цветы, гроздья цветов, поющие райские птицы, разноцветные бабочки на бедрах и плечах…
        - Тело - как холст… нет, даже лучше всякого холста. Я вас уверяю, Евдокия Кирилловна, когда-нибудь это станет повальным увлечением.
        Карасев изрисовал ее краской всю - уже даже невозможно было разобрать, где птицы, а где цветы, все сливалось в сплошной пестрый фон.
        - Вам нравится… тебе нравится?
        - Да,  - сказала она.  - Надеюсь, твой Семен сегодня закрыл дверь?
        - Я его убью!  - Он положил ей ладонь на грудь.
        - Ой, осторожнее, краска сотрется…
        Они обвенчались сразу после Пасхи.
        Об Андрее Дуся старалась не думать. Прошло довольно много времени, и она получила письмо от него. Хорошее письмо, которое словно освободило ее душу. Он здоров, он счастлив. Он прощает ее.
        Дуся и про себя хотела сказать, что она счастлива. Так оно и было, особенно первое время… Но потом что-то стало неуловимо меняться - сначала неощутимо, потом все сильнее. Это можно сравнить с часами, стрелки которых отстают - одна или две потерянные минуты ничего не меняют, но потом, когда количество этих минут увеличивается… Вот ты не успел сделать что-то важное, вот близким людям вовремя не сказаны слова любви и прощения…
        И дело вовсе не в работе - успехи Дуси в театре были бесспорны, трудолюбие и талант всеми признаны. А вот Карасев как будто начал мешать ей. Он не всегда понимал ее. В самом деле, нет ничего более далекого, чем близкие понятия. Разница на первый взгляд несущественна, а стоит приглядеться - она раздвигается до размеров пропасти. Они с Иваном Самсоновичем оба принадлежали к миру искусства, но у каждого были свои задачи, которые решались своими способами.
        Через несколько лет они расстались - тихо, мирно, пожав на прощание друг другу руки.
        - Ты была слишком хороша для меня,  - сказал Карасев.  - Кто я? Жалкий маляр. А ты - царица…
        Она улыбнулась польщенно. «Уж лучше одной, чем так-то…» - подумала она.
        Дусе Померанцевой исполнилось двадцать восемь лет. Она была молода, невероятно хороша и очень популярна. Шел тысяча девятьсот тринадцатый год. Вокруг царили мир и благоденствие. К тому же Дуся влюбилась в своего коллегу, актера…
        Начало сентября выдалось на редкость выразительным - деревья как-то дружно, словно сговорившись, оделись в золото и пурпур. Москва выглядела роскошно, и всякий прохожий дивился торжествующей вокруг красоте.
        Дуся шла по бульварам от самого Страстного, никуда не торопясь. Она несла в своей груди счастье, боясь расплескать его суетливым движением, и не сомневалась, что счастье настоящее.
        Она набрала целый букет кленовых листьев - от бывшего мужа в ней сохранилась любовь к цвету. Дуся думала о своем возлюбленном. Недавно они играли в одном спектакле: он - героя, она - героиню, и по сюжету им надо было целоваться… Он целовал ее по-настоящему, и публика в тот момент сидела не дыша, потому что всякий мечтал о такой любви.
        «Отчего не поблагодарить бога за такое счастье?» - подумала Дуся.
        В церковь она ходила редко - все некогда было, да и не страдала она фанатичной религиозностью, заставляющей верующего шептать молитвы и бить поклоны… Она даже была немного суеверна, впрочем, как и всякая актриса.
        На ее пути оказалась маленькая церковь, спрятавшаяся в переулочке, откуда доносился бодрый колокольный благовест.
        Прижимая к груди букет из листьев, Дуся вошла внутрь, перекрестилась. Ожидавшие службы люди вдруг обернулись к ней, зашептались. Со многими она была знакома. «Что это?  - удивилась Дуся.  - Почему они так на меня смотрят?»
        Из царских врат вышел священник в полном облачении. Глаза его были устремлены вверх, риза горела золотым огнем в потоке солнечного света, льющегося сквозь окно сбоку. Он произнес первые слова молитвы - от его голоса Дуся вздрогнула, похолодела. Это был он, Андрей.
        Священник опустил голову, и глаза его встретились с Дусиными. Странно, невероятно, но факт - он посмотрел прямо ей в глаза, хотя на службе присутствовало множество людей…
        «Постыдились бы,  - шепнула ей на ухо одна старушка, вдова известного профессора.  - Это его первая служба».
        «Господи, прости меня!» - прошептала Дуся и попятилась назад, теряя листья из букета. Теперь она поняла, почему публика смотрела на нее столь недоброжелательно - все знали ту историю, которая произошла с Андреем несколько лет назад, все сочувствовали ему. Естественно, что ему, а не ей.
        Дрожа, она шла по московским улицам, на которых буйствовало бабье лето, языческое в своей броской красоте, и не понимала, как такое могло случиться.
        «Как будто голос какой меня туда позвал…»
        Спустя некоторое время она встретилась с Андреем у знакомых - тот крестил у них ребенка.
        - Дусенька!  - улыбнулся он приветливо и нежно.  - Как же я рад тебя видеть!
        - Благословите, батюшка,  - сказала она, не зная, плакать ей или смеяться.
        Андрей перекрестил ее. Впрочем, очень скоро она перестала волноваться. Андрей стал совершенно другим человеком. Как будто и не было той любви, которая довела его до сумасшествия, поставила на грань жизни и смерти…
        - И я очень рада тебя видеть!  - с облегчением произнесла она.  - Как теперь тебя величать?
        - Теперь я отец Евлампий.
        Они весь вечер проговорили дружески, открыто - как в детстве, словно опять стали друг другу братом и сестрой.
        Андрей пользовался популярностью среди интеллигенции. Он был, если так можно выразиться, «светским священником» - эрудированный, с хорошо поставленным голосом, в курсе всех событий, разбирающийся в искусстве, с интересными суждениями… Московские профессора, художники, актерская братия, меценаты - все привечали его. Он крестил детей, венчал, соборовал, исповедовал…
        Вскоре Дуся вышла замуж за того самого актера, с которым они играли заглавные роли. Герой и героиня.
        Муж ее был дивно хорош - статный, высокий, с благородным и страстным выражением лица, с копной густых каштановых волос, которые некоторые даже принимали за парик, настолько они были великолепны. Все московские барыни и барышни, курсистки и гимназистки, купчихи и мещанки были влюблены в Илью Иртеньева.
        - А что за батюшка в твоей свите?  - как-то поинтересовался Илья.  - Тоже влюблен в тебя?
        - Нет, не влюблен, он мне вроде брата… Мы с ним воспитывались вместе.
        - А до меня доходили слухи…
        - Нет-нет, ерунда!  - решительно возразила Дуся, а уж возражать она научилась весьма убедительно.  - Была одна глупая история в прошлом - да ты, наверное, о ней слышал… У отца Евлампия случился нервный срыв, когда был он еще юношей. Ему показалось что-то, и он решил на себя руки наложить. В детстве он перенес ужасную драму - в один день лишился родителей, и это, видимо, наложило отпечаток на его психику… Но сейчас он милейший человек. Я вас познакомлю.
        Сказано - сделано. На ближайшем приеме Дуся познакомила своего мужа с Андреем… с отцом Евлампием.
        - Он мне очень не понравился,  - сказал потом Илья.  - В нем есть что-то странное… Я ему не верю.
        - Но почему?  - искренне удивилась Дуся.
        - Он как будто играет, и играет очень плохо. Чрезмерно литературная речь, слишком приветливая улыбка, вежливость, которая буквально мозолит глаза…
        Премьер Илья Иртеньев не знал одного обстоятельства. Впрочем, и Дуся не подозревала о том, что в судьбе ее старого друга происходили неприятные перемены…
        Дело было в Тане.
        С годами она стала еще эффектнее, а особенный ее характер, который в ранней юности можно было охарактеризовать как властный и фанатичный (она всегда добивалась того, чего хотела), принял законченную форму. Теперь малейшее препятствие на жизненном пути вызывало у Тани агрессию. Она воевала со всем миром, и в первую очередь со своим мужем.
        - Ты снова стал с ней встречаться,  - со скрытой угрозой произнесла она, когда до нее дошли слухи, что пути Дуси Померанцевой и отца Евлампия, бывшего отрока Андрея, опять пересеклись.
        - Танечка, это не совсем то, о чем ты думаешь…
        - Конечно, а о чем еще мне думать!  - рассердилась она, поправляя свою роскошную белокурую косу, уложенную в высокую прическу.  - Целыми днями, пока ты шляешься неизвестно где, я сижу дома с твоими детьми, а ты…
        Чем невероятнее обвинение, тем труднее оправдаться.
        Но Таня этого не понимала - душу ей жгла мысль о том, что ее муж опять видит Дусю, говорит с ней, смотрит на нее… По здравом размышлении Таня не годилась в жены православному священнику, словно ее богом был жестокий языческий идол, которому надобно приносить человеческие жертвы.
        …Рядом с ними жил коммерсант, владелец большого предприятия, торгующий фотографическими принадлежностями,  - он занимал другую половину дома.
        Человек этот был любезен и обходителен с Татьяной (он умел ценить женскую красоту) и даже не надеялся на то, что она обратит на него свое внимание, ведь она была супругой священнослужителя. Но Татьяна неожиданно проявила благосклонность к соседу, и он стал ее любовником. Очень уж ей хотелось уязвить мужа.
        Отец Евлампий словно не замечал ничего - он был по-прежнему спокоен, весел и доброжелателен, и только Илья Иртеньев уловил неестественность в его поведении.
        В мире и, в частности в Российской империи, тоже происходили некие перемены, поначалу многими не замеченные. В воздухе витали сладковатый запашок смерти, дурман безумия, предчувствие грядущих катастроф…
        Потом началась война с Германией, Россия вступила в нее. Мир словно бы взорвался - кокаинисты и морфинисты, волна самоубийств и преступлений, странные люди на улицах, разброд и шатания в политической верхушке…
        Вряд ли кого теперь могло удивить, что жена священника сожительствует со своим соседом по дому, но Андрей продолжал делать вид, будто ровным счетом ничего не происходит. Втайне он надеялся, что Таня образумится и порвет всякие отношения со своим любовником…
        Однажды он спешил по важному делу - его ждал человек, обещавший выделить на нужды церкви крупное пожертвование. Дорога проходила мимо дома, в котором жила Дуся Померанцева со своим мужем. И, как часто бывает, когда не ждешь никаких встреч, он столкнулся у подъезда с Дусей. Несмотря на первый снег (была поздняя осень, конец ноября), она стояла у крыльца в открытом бальном платье и высматривала кого-то.
        - А, Андрей!  - обрадовалась она, увидев идущего мимо друга детства.  - Прошу прощения - отец Евлампий!
        - Если тебе так проще, то можешь называть меня по-прежнему Андреем,  - мягко произнес он.
        - Мерси… Я тебя, признаюсь, с трудом узнаю каждый раз…  - сказала она.  - Никак не могу привыкнуть. Этот лиловый балахон, большой крест на груди… Как-то все ненатурально, словно ты нарочно нарядился.
        - Дусенька, это не балахон, а ряса. Ты замерзнешь.  - Он подошел ближе и почувствовал легкий запах шампанского, идущий от Дуси. И запах французских духов «Коти», очень модных и дорогих.
        - Я жду Анечку Кудрявцеву. Она мне телефонировала, что выезжает, а ее все нет и нет! Выскочила посмотреть…
        Андрей ничего не понимал из ее сбивчивой речи. Он напряженно о чем-то думал, нахмурив лоб. Все это было, было… но когда и с кем?
        - Что ты так смотришь?  - рассердилась Дуся.  - Я не замерзну, не бойся, на самом деле мне жарко… Я очень красная, да?
        Снежинки медленно падали на ее обнаженные плечи, прическа слегка сбилась, темно-синий бархат платья отсвечивал серебристым огнем.
        - Дуська, немедленно иди в дом, замерзнешь!  - крикнул с балкона Илья.  - А, отец Евлампий, здравствуйте! Гоните эту ненормальную в дом… Дорогая, я посылаю Авдотью, чтобы она встретила твою подругу…
        Он скрылся в доме.
        - Что ты так смотришь?  - прошептала Дуся.  - Ну не молчи, скажи что-нибудь…
        Она поднялась на несколько ступеней, и только тогда он смог разлепить губы.
        - Дуся…
        - Что?  - обернулась она. Розовый румянец исчез с ее щек, она была бледна, глаза - огромные, темные, выразительные… «Вот бы еще раз увидеть ту картину,  - неожиданно подумал Андрей.  - Ту, которую рисовал Карасев… Она на фоне снега».
        - Я вдруг понял…
        - Что?  - спросила она, стоя уже у самых дверей.  - Что ты понял?
        - Ничего не прошло, Дуся…
        - О чем ты? Я не понимаю,  - нервно бросила она и скрылась в доме.
        Вскоре вышла Авдотья, верная Дуняша, которую он помнил еще по прежним временам, стала кланяться и говорить что-то. Но он не расслышал. Странно, но звуки бравурной музыки, доносившейся из дома, он слышал хорошо, мелодия крутилась в голове, точно карусель…
        Ничего не прошло. Он понял: любовь к ней никуда не пропадала, а только затаилась на время. Теперь демоны прошлого вырвались из клетки.
        Он вернулся домой, переоделся. Тани не было. Девочки играли в детской, с няней. Он позвонил Самойленко.
        - Илья Лаврентьевич, приходите. Мне что-то нехорошо.
        - Так доктора же надо, сейчас инфлюэнца по Москве гуляет!  - воскликнул на том конце провода старик.  - Немедленно вызовите доктора, я сейчас приеду…
        Андрей не успел сказать, что у него вовсе не простуда, что простуда может быть у Дуси, а он физически совершенно здоров, лишь в голове кружится эта музыка, и отчаянно хочется плакать. Потому что ничего, ничего не прошло!
        Через полчаса приехавший Самойленко нашел его лежащим на полу в гостиной, скорчившимся, точно креветка.
        Он плакал и произносил имя той, которая никогда не могла принадлежать ему. Детей увели к соседу, чтобы не пугать, и вызвали медицинскую карету, которая прямиком увезла Андрея в психиатрическую клинику, в которой он когда-то провел два года и куда надеялся никогда не возвращаться…»

* * *
        Рукопись была дочитана до конца.
        За окнами медленно падал снег. Было так тихо, что казалось, будто я лишилась слуха. Это была мучительная, невыносимая тишина, от которой хотелось избавиться…
        Я придвинулась к компьютеру и напечатала несколько строк, туманных и серьезных. «Явления материального мира выступали для представителей этого литературного течения лишь как символ идеи. Поэтому основным стилевым выражением становится двойственность… Образ всегда имел двойное значение, заключал в себе два плана, между которыми существовала сложная связь…»
        Я жила уже неделю в этом доме. Денис отдал в мое полное распоряжение свой компьютер - ноутбук последнего поколения, серебристого цвета - его любимого.
        Он привез кое-что из моих вещей, книги и бумаги…
        Я нашла бесконечное количество ангелов в литературе Серебряного века. В литературе старших символистов ангелы были мрачными, карающими существами, обладающими несомненной силой… Бесконечность, ужас, тоска, безнадежность. Мраморные ангелы склонялись над могилами в вечной печали - готика. Мистика.
        Позже ангелы потеряли свою карающую бесстрастность, перестали быть такими мрачными. Из огненных они становятся светлыми, бледнеют, приближаются к земным существам. «Ангел бледный, утомленный слишком ярким светом дня, ты стоишь в тени зеленой, ты не знаешь про меня…» Любовь - «три дня тебя не видел, ангел милый,  - три вечности томленья впереди! Вселенная мне кажется могилой. И гаснет жизнь в измученной груди…»
        - Вот ты где,  - сказал Денис, заходя в комнату.  - А я ищу тебя по всему дому.
        - Что, боишься, что я сбежала?  - усмехнулась я.
        - Боже, как интересно!  - заглянул через мое плечо Денис.  - Ничего не понимаю. О чем ты пишешь?
        - Об ангелах,  - коротко ответила я.
        - Разве о них можно так много писать? Ангел - это ангел.
        - В понятие «ангел» каждый писатель вкладывал все, что угодно. Ангел как символ смерти, любви, страдания, бескорыстной любви, ангел карающий, утешающий и прочая, и прочая…
        - Милая моя.  - Он встал на колени, уткнулся лбом мне в плечо. Я хотела оттолкнуть его, но передумала - кажется, он не собирался позволить себе большего. Он просто был рядом.  - Ты такая умная…
        - Это тебя раздражает?
        - Нет. Даже наоборот. Женщина и должна заниматься чем-то таким возвышенным. Женщина-бухгалтер, бизнес-леди - это как-то не то. Я даже не знаю, на что это похоже… На цветок из картона. Только ты - настоящая.
        - Флер де Лис?
        - О-о…  - вздох восхищения и благоговения.
        - Ты старомоден.
        - Возможно. Есть еще другой вариант - я просто тебя люблю, и все, что ты делаешь, кажется мне прекрасным.
        - Денис…
        Он протянул ко мне руки, как будто хотел обнять, но потом отвел их назад.
        - Все-все, не буду, не смотри на меня так… Кстати, а как словарь расшифровывает это слово?
        - Ангел, от греческого,  - вестник, бесплотное существо, посредник между богом и людьми.
        - Ну вот, как все просто! А люди столько книг на эту тему написали…  - благодушно произнес он, перебирая книги на столе.
        - У Брокгауза и Ефрона есть большая статья…
        Я вставила диск, открыла электронный словарь.
        - Вот, послушай, что они говорят - «…ангелы духовны и бестелесны или, может быть, имеют некое эфирное тело; если они принимают видимый образ - это только случайная форма, а не постоянное бытие. Для ангелов не существует никаких пространственных условий, но они вездесущи. Они более совершенны, чем первозданный человек, но в совершенстве ограничены; несмотря на быстроту и глубину разумения, не всеведущи, несмотря на чистоту и святость, могут подвергаться искушениям. Они сотворены свободными, а потому могли свободно устоять в добре, как святые ангелы, и пасть, как злые духи…»
        - Давай поженимся, Лис!
        - Опять ты об этом…
        - Нет, правда. Хочешь, составим брачный контракт - я перепишу на тебя все, чем владею, ты будешь пользоваться неограниченными правами, и все такое… Я, конечно, не арабский шейх, но по нынешним временам вполне даже обеспеченный человек.
        - Купить хочешь?  - засмеялась я.
        - Я очень хочу, чтобы ты была моей, Лис. Носила мою фамилию, жила в моем доме… Я просто пытаюсь как-то выразить свои чувства к тебе, придать им материальную форму, что ли.
        - Я поняла, зачем ты хочешь на мне жениться, но… Зачем мне ты, Денис?
        - Вот оно! Я ждал этого вопроса…  - Он перестал бегать и уселся в кресло передо мной, достал из кармана карманный компьютер, нажал кнопочку.  - Вот… я тут даже записал. Первое - финансовая поддержка. Хотя мы это обсудили… Второе - возможность реализовать свои желания. Лис, все, что ты хочешь, я готов предоставить тебе.
        - Это относится к пункту номер один,  - уточнила я.
        - Ладно, тоже пропускаю… Психологический аспект. Лис, любая женщина, даже в наш век феминизации, боится одиночества. От века создано, чтобы мужчина был рядом с женщиной. Чем плох я? Я всем тебе подхожу, я буду лучше, чем другие…
        - Одиночества я не боюсь, и официальная регистрация в наше время уже устарела. Неактуально.
        - Ох, Лис, какая ты упрямая…  - Он еще пощелкал кнопочками в своем компьютере.  - Пункт четвертый…
        - Третий.
        - Господи, ты откровенно издеваешься…  - вздохнул Денис, однако терпеливо продолжил: - Лис, ты хочешь детей? Мы, правда, никогда этот вопрос не обсуждали… Но отчего же не поговорить на такую важную тему.
        - Хочу,  - честно сказала я.
        - Сколько?
        - Ну, одного, двух… Лучше двух.
        - Лис, я буду хорошим отцом.  - Голос его дрогнул.  - Или ты считаешь, что отец детям не нужен - их можно вырастить и воспитать без мужчины?
        - Да, без отца нельзя… Но Саша тоже был бы хорошим отцом. И он не нищий, каким ты его пытаешься представить,  - спокойно произнесла я.
        По счастью, Денис не стал на сей раз бурно реагировать на ненавистное имя - он просто поморгал глазами, осознавая услышанное, а потом с легкой иронией ответил:
        - Да, он не нищий. Он, по нашим российским нормам, человек с вполне средним достатком - судя по тому, что я о нем знаю. Но, пойми, Лис, жизнь полна неожиданностей! Вдруг, не дай бог, кто-то из твоих детей заболеет и понадобится срочное лечение за границей… У него хватит средств на это?
        - Ну что ты про всякие ужасы!  - рассердилась я.  - Если понадобится операция за миллион долларов, ты тоже себе не сможешь ее позволить.
        - Ладно, и правда все относительно…  - Он защелкнул книжку, посмотрел на меня блестящими глазами.  - Не будем. Глупый разговор. Но я о другом…
        - О чем?
        - Лис, твоего Сашу уже не вернешь…  - тихо произнес Денис.  - Забудь о нем, как бы тяжело это ни было. Думай о будущем - ведь твоя жизнь еще не кончена, все впереди…
        Думать о будущем в данный момент я не могла и не хотела, но, чтобы отвязаться от Дениса, сказала:
        - Хорошо, я подумаю.
        Он улыбнулся и поцеловал мою руку - с какой-то странной, загадочной, торжествующей улыбкой.
        Снизу раздался удар гонга. Пеньков сообщал, что обед на столе.
        В этот день, вечером, мы уезжали в Москву.
        Пеньков и Денис возились, собирая какие-то вещи. Я вышла на крыльцо раньше их, чтобы проститься с лесом. Я могла сколько угодно сердиться на Дениса, на дом, который на некоторое время превратился в мою тюрьму, но лес тут был ни при чем.
        Ели стояли белые, другие деревья - лес тут смешанный - своими ветвями, тоже глазурованными снегом, образовывали сложный узор, в котором читались причудливые фигуры и буквы - снежная пентаграмма, символ, который невозможно расшифровать.
        То ли во мне все уже умерло, то ли действительно без Саши можно жить.
        Подумаешь, вполне обычная, житейская история - расстроилась чья-то свадьба. Ну и что? Еще ведь не Армагеддон… Человек - существо гибкое, мобильное, природа создала его таким образом, что он приспособился подстраиваться под окружающий мир, под обстоятельства, в которые он попадает. Страдание никогда не длится долго, и радость тоже не бывает бесконечной. Ко всему можно привыкнуть и во всем найти положительные стороны…
        Подул ветер, и с крыши на меня обрушился небольшой снежный вихрь, который приятно обжег лицо холодом.
        Я сняла перчатку и протянула руку вперед. На ладонь упало несколько снежинок. Они почему-то не таяли…
        - Замерзнете, Лизавета Аркадьевна,  - сказал Пеньков, появившись откуда-то из-за моей спины, нагруженный сумками и свертками.
        - Нет, не холодно.
        Мы помолчали, стоя посреди снежного вихря, бьющего с крыши,  - наверное, тем самым Рома выражал свою солидарность со мной.
        - Уже февраль,  - через некоторое время, прокашлявшись, робко проскрипел он.  - Время-то как быстро летит!
        - Ага…
        Мы опять помолчали, глядя на заснеженный лес. Типично русская зимняя тоска. Когда два человека неподвижно глядят на снег и думают о быстротечности сущего…
        - Пень, ты чего?  - выскочил на крыльцо Денис в пальто нараспашку. Снежинки сединой накрыли его темные волосы, упали на длинные ресницы.  - Я же сказал - тащи вещи к машине…
        Саша никогда меня не простит. Никто бы не простил такое. Никто бы не поверил… Это правильно. Только я, сумасшедшая, могу прощать и верить, потому что такой у меня комплекс из детства.
        - Лис, идем,  - обхватил меня за плечи Денис.  - Поедем, красотка, кататься!

* * *
        - Это невероятно!  - Аглая неслась ко мне навстречу по длинному институтскому коридору на всех парах, черный бант за ее ушами метался из стороны в сторону, точно грива у иноходца.  - Я не понимаю… Никто ничего не понимает…
        - Чего?  - спокойно спросила я, заходя на кафедру.
        Лаборантка Вика, тоненькая девочка-старшекурсница, покраснев, поздоровалась с нами и вышла из комнаты.
        Аглая за ее спиной торопливо захлопнула дверь.
        - Ну?  - спросила она, раздувая ноздри, отчего очки на ее переносице опасно двинулись вниз.
        - Что - ну?  - спросила я, вешая пальто в шкаф.
        - Рассказывай! До начала лекций еще пятнадцать минут.
        - Да чего тут рассказывать…  - уныло пробормотала я, садясь на подоконник.  - Я даже не знаю, с чего начать…
        - Ты встретила Дениса,  - торжественно произнесла Аглая, словно подсказывая мне.  - И вы поняли, что ваши чувства еще не умерли.
        - В общем, да…
        - Денис мне объяснил. Очень скупо, вкратце, но остальное можно было домыслить.
        - Я сама не понимаю, как такое могло случиться,  - с раскаянием вздохнула я.  - Вот… взяла и сбежала с собственной свадьбы.
        Аглая подхватила соскальзывающие очки и водрузила их обратно.
        - Денис - гораздо более перспективный жених,  - вдруг заявила она, глядя на меня вполне благодушно.  - Он ведь собирается на тебе жениться.
        - Собирается. Только я еще не дала ему окончательный ответ…
        - Дурочка, тут даже думать нечего! Денис, только Денис! Вот уж золото, а не мужчина. Все при нем. Красавец, с деньгами, с деловой хваткой… Вы с ним на Багамы, на Канары… А Саша кто? Никто. Певец из ресторана. Дальше Турции не уедете. Хотя, если быть объективной, тоже не урод.
        - Ты прямо как сваха из пьесы Островского,  - усмехнулась я.
        - Ах, не принижай момент… Боже, как все романтично у вас. Настоящее кино. Сбежали с Денисом, провели две недели вдали от людей, в любовной горячке…
        - В чем?
        - Лиза, ты поступила абсолютно правильно!  - вдруг брякнула Аглая и даже прослезилась от избытка чувств. Достала из кармана большой клетчатый носовой платок и принялась усердно протирать очки.
        - Ты думаешь?  - осторожно спросила я.
        - Уверена. Ну, сама подумай… Вышла бы ты замуж за Сашу, а через некоторое время вы бы все равно разбежались. Сердцу-то не прикажешь! Ты бы все время думала о Денисе… Жаль только, что ты мне сама не позвонила.
        - Я не смогла, прости.
        - Уже простила.  - Аглая обняла меня, потом с чувством высморкалась в тот же платок.  - Я же понимаю, вам с Денисом не до того было…
        Я не стала ее разуверять.
        - А… а Саша?
        - Что?
        - Что он сказал, когда ты пришла предупредить его?  - не выдержала и спросила я.
        - Стал сразу собирать свои вещи. Да, в общем, не особенно он переживал… Ну, вроде того, что он предчувствовал нечто подобное. Тихий такой, бледненький… Мне даже стало его жаль. И его ты могла предупредить сама!
        - И все-таки - что он сказал?
        - Да ничего особенного… Я не помню,  - смутилась Аглая.  - Кстати, ты именно этот сюрприз хотела всем преподнести?
        - Ну… да.
        О Вере я ей тоже не сказала. Все равно…
        До звонка на лекцию оставалась минута - я взяла ведомость и отправилась к своим студентам.
        Навстречу шел Ковальчук, что-то бормоча себе под нос.
        - Здрасте, Елизавета Аркадьевна!  - радостно произнес он, глядя на меня синими хитрыми глазами.
        - Доброе утро, Ковальчук. Ты сам с собой разговариваешь?
        - А вот и не угадали!  - захихикал он.  - Я стихи читаю. Из вашего репертуара, между прочим.
        - Я не пишу стихов,  - удивилась я.
        - Ну, в смысле, из вашего курса. Пастернак. «Февраль. Достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд, пока грохочущая слякоть весною черную горит…» Сейчас ведь февраль?
        - Молодец. Непонятно только, почему ты на экзамене ни одной строчки не мог вспомнить…
        - У вас, говорят, свадьба была?  - довольно бесцеремонно спросил он.
        - Нет.
        - Ну и слава богу!  - шумно вздохнул Ковальчук.  - А я уж было испугался… Значит, у меня по-прежнему есть шанс.
        …Дома было тихо и скучно.
        Я сварила себе кофе и уставилась в угол. Саша даже записки мне не оставил. На самом деле это он бросил меня. Я попыталась вызвать в себе злость, но у меня ничего не получилось. Позвонила Вере и, не вдаваясь в подробности, извинилась.
        - Я так испугалась,  - сказала она обрадованно, услышав в трубке мой голос.  - Все ждала, ждала тебя на следующий день, как мы договорились… Потом решила, что ты, наверное, не хочешь меня видеть. Не хочешь, чтобы у тебя была сестра…
        - Глупости!
        - Ты пропала совершенно неожиданно. Звоню, звоню - никто трубку не берет…
        - Я уезжала за город.
        - Лиза, что-то случилось? У тебя такой голос…
        - Нет. Все хорошо. Просто… просто депрессия какая-то. Наверное, оттого, что конец зимы. Надоело все!
        - Хочешь, я приеду?
        - Я сама к тебе приеду, в ближайшие дни. Помнишь, я обещала? Очень хочется посмотреть на папину фотографию…
        - А свадьба?  - с осторожным любопытством спросила Вера.
        - Отложена на неопределенный срок.
        Больше она ни о чем не спрашивала.
        Ближе к вечеру появился Денис. С вином, роскошными орхидеями, конфетами… Все, как полагается.
        - Лис…
        - Что?  - враждебно спросила я.
        - Лис, я очень соскучился по тебе… Пожалуйста, не гони.
        - Никто тебя и не гонит,  - пожала я плечами.
        Мне было настолько все равно, что я даже села с ним за стол выпить вина.
        - Я понимаю, это нехорошо - торопить тебя… тем более что я обещал не делать этого. Но… Лис, милая, я не могу без тебя.
        - Мне очень жаль, что я причиняю тебе столько страданий…
        - О, пожалуйста, без иронии… Он не появлялся?
        - Кто?
        - Лис, не притворяйся! Ты знаешь, о ком я спрашиваю. Твой… твой бывший не появлялся?
        - Нет.
        - Вот видишь, Лис, у него даже нет желания встретиться с тобой, поговорить. Бесхарактерность и инфантилизм.
        - Денис, я тебя прошу…  - с тоской произнесла я.
        Мы выпили еще по бокалу вина, и Денис вдруг упал передо мной на колени, обнял.
        - Лис, ну почему ты так жестока со мной…
        Я хотела отвести его руки, но у меня не было сил. Я просто молча сидела и с недоумением смотрела на него.
        - Лис, я тебя так люблю…  - прошептал он.
        Он целовал мои руки, шею, бормоча что-то бессвязное, касался губами моего лица. Я никак не реагировала на его ласки - внутри меня все сжалось и похолодело. И было даже приятно чувствовать себя такой холодной и безучастной, словно я уже умерла.
        - Лис, как ты мне нравишься… Я не знаю женщины красивее тебя, ты - само совершенство. Эти запястья, плечи, эти ключицы…  - Он пальцами, точно слепой, водил по моему телу.  - Такая тонкая, безупречная шея! Волосы кольцами спускаются на нее… У тебя огонь внутри, Лис, а не снаружи.
        Он осторожно расстегнул на мне рубашку, прижался губами туда, где было солнечное сплетение.
        - Умоляю, Лис, не отталкивай меня…
        Его дыхание жгло меня, и вдруг мне на миг показалось, будто я в своем прошлом. А Саши не было вовсе. Саша мне приснился. «Все хорошо. Мне ничего не надо больше. Я счастлива…»
        Потом мы оказались у меня на постели. Медленно, осторожно, словно опасаясь причинить мне малейшее, хотя бы самое незначительное неудобство, Денис снял с меня рубашку, длинную шелковую юбку, в которой я ходила дома.
        - Как же ты красива…
        Я никак не откликалась на его ласки, я как будто заплутала во времени. В прошлом я или в настоящем? Надо ли мне оттолкнуть этого человека? Впрочем, зачем его отталкивать - его прикосновения так легки… словно дуновение ветра, словно морской прибой…
        На миг я приоткрыла глаза.
        У Дениса был странный вид. Он склонялся надо мной, словно совершая какой-то религиозный ритуал. Он не занимался со мной любовью - он молился. Широко раскрытые от священного экстаза глаза, чуть подрагивавшие губы, капелька пота на виске…
        - Любимая,  - простонал он.  - С тобой так хорошо… только с тобой!
        Смутным воспоминанием пронесся в голове его рассказ о фигурке таинственной богини, которую он нашел и потерял в одной из своих заграничных поездок. У меня возникло ощущение, что он принимает меня за нее. Или я - действительно она?
        Я прикоснулась ладонью к его щеке - единственный жест, который я позволила себе сделать за время этого акта, то ли любовного, то ли молитвенного… Но боже, как он отозвался, как он моментально отреагировал на мое прикосновение! Словно через него пропустили ток, глаза наполнились слезами восторга и изумления… Я решительно его не узнавала. Он любил меня так, словно завтра его ждала смерть.
        - Лис, ты меня простила… Лис, мы снова вместе!
        Он и потом, когда все закончилось, не выпускал меня из своих объятий - все прижимал к себе, точно я в любое мгновение могла ускользнуть.
        - Лис, куда ты?  - испугался он, когда через некоторое время я решила встать.
        - Сейчас…
        Закутавшись в простыню, я пошла к столу, допила вино из бокала. Денис, опершись на локоть, пристально наблюдал за мной. Я села в кресло напротив.
        - Ну вот это и случилось,  - с недоумением пробормотала я.
        - Лис, ты так далеко, иди ко мне!
        - Нет, погоди!  - Выставила я руку вперед, другой сжимая у груди мой импровизированный хитон. Или саван? Нет, саван - это уже слишком, чрезмерный надрыв, как в лирике Апухтина…  - Я пытаюсь понять.
        - Что?
        - Как я согласилась. Я вроде бы не собиралась, не хотела…
        - Милая Лис, ты этого хотела, очень хотела! Просто твое подсознание вырвалось наружу, и ты не стала отталкивать меня… Ты же меня любишь, вспомни! Меня!
        - Ну да, ну да…  - рассеянно ответила я.
        - Лис, я никуда от тебя не уйду!  - с неожиданным подъемом произнес Денис.  - Я не могу без тебя… Или, если хочешь, поедем ко мне, будем жить там.
        У Дениса была квартира на Чистых прудах, оформленная известным дизайнером,  - с зеркалами на потолке, дикого вида светильниками и без внутренних стен, для чего пришлось снести все перегородки. Помнится, во время ремонта его соседи выглядели очень недовольными. Дом был старый, сталинской постройки, с чудесными липами во дворе, которые пахли в июле, как сумасшедшие. Жаль, что сейчас не июль. Вот оно как мне все легко достается…
        - Что ты нашел во мне такого, чего нет в других женщинах?  - с любопытством и как-то отстраненно спросила я.  - Черт возьми, чего ты ко мне так привязался?
        - Лис, ты же знаешь… Я люблю тебя. Ты - единственная.
        - Но послушай, сколько еще умных, добрых, талантливых…
        - Бр-р…  - Лицо Дениса исказила гримаса отвращения.  - Они ужасны.
        - Ты как будто боишься их.
        - Других женщин? Нет, я их терпеть не могу. Я даже не знаю, что с ними делать!  - с пафосом произнес он.
        - Только со мной?
        - Только с тобой…
        Он проговорился - румянец выступил на его щеках. Но он, видимо, решил идти до конца.
        - Я способен любить только тебя, Лис. Я пробовал… с другими… когда думал, что обойдусь без тебя. Но у меня ничего не получилось.
        - Как интересно…  - заинтригованно пробормотала я.  - Впрочем, можно было догадаться… Ты говорил однажды, что дольше двух-трех дней твои отношения с другими девушками не длились. Денис, ты не пробовал обратиться к психологу или еще к какому-нибудь специалисту, который занимается такого рода проблемами?
        - Ты хочешь сказать, что я псих? Я нормален…  - с презрением произнес он.  - И зачем мне психолог, когда есть ты, Лис? Все мои проблемы оттого, что я слишком люблю тебя. Мне больше никто не нужен.
        - Боюсь, что я только средство.
        - Не понимаю, о чем ты…  - Он вскочил, тоже накинув на себя покрывало, точно древнеримский патриций, и забегал взад-вперед по комнате, смешно шлепая босыми ногами.  - Чем ты недовольна? Ты ведь точно будешь знать, что никогда и ни с кем я не изменю тебе…
        - Денис, я не хотела тебя обидеть.
        - Нет, все в порядке,  - неожиданно успокоился он.  - Ты имела право сомневаться. Но ты видишь - я ничего не пытаюсь от тебя скрыть. Хочешь - прогони меня, уничтожь… Я теперь уже ничего не посмею сделать против твоей воли. Вот он я, беззащитный, весь перед тобой… Только ты можешь сделать меня счастливым!
        «А вдруг и вправду он так сильно любит меня… Что же я его отталкиваю? Жизнь моя разрушена, терять мне больше нечего. Я могу сделать только одно доброе дело - помочь ему. В конце концов, я когда-то любила его. Может быть, и сейчас люблю…»
        - Лис, ты будешь моей женой?
        «Господи, помоги мне…»
        - Да,  - сказала я.
        - Лис…
        - Только одно условие,  - остановила я его.
        - Какое? Все, что угодно…
        - Я пока буду жить здесь. И вообще, не пытайся меня контролировать. Я обещала - и этого довольно. Ты тоже мне верь.
        - Хорошо,  - сказал Денис. Он был счастлив.
        …В библиотеке, несмотря на ранний час, было полно посетителей. Очередь в гардероб, очередь к столу заказов. В читальном зале я с трудом отыскала свободный стол.
        Половина из заказанных мною книг не несли никакой особо ценной информации, зато в одной, в мемуарах заслуженного деятеля искусств Семисветова-Глинского, я нашла имя Дуси Померанцевой - Евдокии Кирилловны Померанцевой, народной артистки Советского Союза, лауреата Сталинской премии.
        Дусе была посвящена целая глава.
        По словам автора, Евдокия Кирилловна Померанцева обладала восприимчивым умом, блестящим чувством юмора, тонкой наблюдательностью и несомненным талантом. Актерский труд был для Померанцевой естественной и единственно возможной формой служения обществу и русской культуре вообще.
        На ее духовный рост оказали сильное влияние уроки Станиславского, Немировича-Данченко, Вахтангова, Михаила Чехова - гениального русского актера, племянника Антона Павловича Чехова. Ее имя гремело наряду с именами других любимцев театральной Москвы тех времен - Алисы Коонен, Марии Бабановой, Цецилии Мансуровой, Клавдии Еланской, Дарьи Зеркаловой и многих других…
        Семисветов-Глинский очень подробно описал спектакли, в которых блистала Дуся Померанцева, тщательно разобрал каждую из ее ролей. По его словам, особенно ей удавались героини пьес Горького.
        Сталинскую премию и звание народной артистки Померанцева получила в начале пятидесятых за роль Марии Александровны Ульяновой.
        «Боже мой,  - подумала я, с улыбкой вспоминая страницы «Бледного ангела»,  - кто бы мог подумать, что соблазнительная красавица Дуся будет играть мать Ленина!» Мои студенты, вчерашние школьники, с трудом представляли, кто такой Ленин, и уж тем более никакого понятия не имели о его матери…
        …Бедная Дуся, прелестный мотылек, дитя декаданса… Неужели ты состарилась и под конец играла ходульную роль матери вождя? Наверное, ты хорошо играла, и вряд ли твое исполнение можно было подвергнуть хоть какой-то критике, но это несправедливо - красота не должна стареть…
        Евдокия Кирилловна Померанцева умерла в возрасте восьмидесяти одного года, ее имя стоит в одном ряду с другими известными именами и т. д. и т. п.
        - Как, и это все?  - с досадой пробормотала я, листая мемуары Семисветова-Глинского.
        Правда, я тут же открыла главу, посвященную Илье Иртеньеву - тоже мэтру тех времен, народному, почитаемому и тоже почти забытому всеми, кроме узких специалистов и любознательных театралов со стажем.
        К счастью, Померанцева упоминалась и здесь. Дуся и ее второй муж, оказывается, прожили вместе до конца жизни. Как попугайчики-неразлучники… В рукописи Калугина Иртеньев был описан кратко и сухо.
        У Семисветова-Глинского Иртеньев был на сцене гениальным актером, а в жизни - благородным и добрейшим человеком, который отзывался об окружающих его людях только в положительных интонациях. «…Илья Валерианович Иртеньев воспитывал сына от первого брака своей жены как родного, и многие даже не подозревали, что тот является всего лишь пасынком Ильи Валериановича…»
        Что-что? Сын от первого брака!
        В рукописи «Бледного ангела» не было упоминания о том, что у Дуси и художника Карасева был ребенок.
        Я замерла в недоумении над мемуарами. Ребенок!
        Хотя тут нет ничего странного - ведь рукопись является художественным повествованием, а не строго автобиографическим. Андрей Калугин не стал писать о Дусином ребенке от Карасева, потому что ненавидел Карасева.
        И вообще - непонятно, почему меня это так волнует? Я пишу работу об образе ангела, а не о каком-то там ребенке.
        Что осталось за кадром?
        Только то, что Андрей Калугин окончательно сошел с ума. Были у него временные просветления, когда он жил у своих взрослых дочерей (жене, судя по всему, он был не нужен). Во время одного из просветлений, вероятно, и был написан роман о его любви к Дусе Померанцевой. Умер Андрей в эвакуации, во время Отечественной войны. Вот и все.
        Я положила перед собой пожелтевшую фотографию, на которой Андрей Калугин - бородатый испуганный старик в полосатом халате. Сумасшедший, никому не нужный старик, кончивший свою жизнь в полном забвении,  - вот почему я не нашла в архивах ни одного упоминания о нем после двадцатых годов. Он больше ничего не писал.
        От прошлого остался лишь один бледный ангел из мрамора, который стоит над холмиком могильной земли…
        В воскресенье пришла женщина, которая взяла на себя организацию нашей с Денисом свадьбы. Во всех смыслах достойная особа, которая ничему не удивлялась и свято верила, что может сделать брачующихся людей счастливыми.
        - Всю вашу головную боль я беру на себя,  - заявила она с порога.  - Я - Елена… А вы Елизавета Аркадьевна? Боже, сколько у вас книг…
        - Я, понимаете ли, пишу одну работу…
        - Научный работник?
        - Филолог. Литературовед.
        Ни одно из этих слов ничего не сказало прекрасной Елене - даме неопределенного возраста и безупречной внешности.
        - Вообще-то, скажу я вам по секрету, хорошую свадьбу надо готовить заранее. Полгода, год - не меньше. Как в Америке. Чтобы любая мелочь была продумана и производила впечатление.
        - Ужас,  - засмеялась я.  - Целый год на это убить… Наверное, вам обидно бывает, когда вы столько времени устраиваете свадьбу, а люди потом разводятся?
        - Ну, я свою работу выполняю хорошо,  - вздохнула Елена.  - Нареканий никогда не было. Правда, я действительно иногда не понимаю - и чего людям не живется вместе…
        У Елены в голове было что-то вроде компьютера - она помнила обо всех мелочах, без которых не может обойтись ни одна приличная свадьба.
        Поскольку наш с Денисом союз заключался в конце марта, Елена уже распланировала все те действия и покупки, которые необходимо совершить. Составить предварительный список гостей и выбрать свидетелей, заказать приглашения. Выбрать и арендовать зал, в котором будет проходить свадебный банкет, заказать лимузин. Набросать предварительный сценарий свадебного дня… Заказать фото- и видеосъемку, карточки с именами гостей для банкета, утвердить меню и дизайн зала, в котором он будет проходить. Музыкальное сопровождение. Тамада. Свадебный торт. Букет невесты…
        В компетенцию Елены входило и то, чтобы вовремя напомнить нам с Денисом обо всех этих мелочах, дабы в решающий день были и кольца, и платье со смокингом, и вызван стилист с парикмахером.
        - О господи!  - схватилась я за голову, слушая пространный список того, что надо было сделать перед свадьбой. У нас с Сашей все было гораздо проще, хотя я не сказала бы, что мы с ним упустили какие-то мелочи.  - Вы правы, Елена, к такому событию надо готовиться не меньше года!
        - Ну, всю основную тяжесть я беру на свои плечи,  - скромно произнесла Елена.  - Ваше дело - только диктовать мне пожелания. Например, музыкальное сопровождение банкета - будет печально, если в зале будет звучать музыка, которая не соответствует вкусам хозяев и настрою гостей. Или если вдруг тамада начнет развлекать гостей неуместными шутками и предложениями… А косметолог и парикмахер? Надо не просто заказать у них сеанс, но и подтвердить заказ накануне. А со свадебным платьем вы определились?  - с материнской строгостью спросила Елена.  - Какая обувь? Кольца?
        - Кажется, белое золото с сапфирами,  - пробормотала я.  - Это не я, это жених определил… А насчет платья он целиком полагается на мой вкус, у него только одно пожелание - чтобы оно было длинным, с нижней юбкой, достаточно пышное. Классический вариант, так сказать…
        - Да не волнуйтесь вы так, милочка!  - улыбнулась Елена.  - Все будет в порядке…
        Если бы она знала, что совсем недавно я уже готовилась к свадьбе! С совсем другим женихом!
        Мы с Еленой принялись листать каталог, выбирая для меня подходящий вариант платья.
        - Шелковый лиф и жакет из органзы, на голову - диадема…
        - Бриллианты?  - удивилась я, разглядывая диадему на картинке.
        - Нет, фианиты. Но изделие известной фирмы. А вот платье от другого дизайнера - с отделкой декоративными цветами и асимметричной драпировкой.
        Постепенно я увлеклась, да и Елена тоже не была равнодушна к нарядам.
        - «Белое платье из тафты со съемным шлейфом и отделкой вышивкой и камнями, на волосах - ободок из хрусталя и жемчуга,  - читала я вслух комментарии к картинкам.  - Кремовое платье с гипюровым лифом и юбкой из органзы на атласе, к нему - широкое колье…»
        В конце концов я остановилась на светло-голубом платье из тафты, с полупрозрачными гипюровыми рукавами.
        - Возможно, в салоне есть уже готовый вариант, следует только подогнать по росту,  - удовлетворенно произнесла наша верховная распорядительница.  - Впрочем, вы еще подумайте…
        Я сидела, обложившись журналами со всех сторон, и сладко звучали названия известных имен - Шоппард, Сваровски, Тиффани, Лувре, Адлер, Риволи, Дали, Герлен, Дюпон, Картье, Малинелли, Баккара…
        Потом примчался Денис и принялся обсуждать с нами сценарий предстоящего торжества.
        Ему хотелось, чтобы свадьба проходила в каком-нибудь подмосковном местечке, с видом на природу…
        - Вспомните, какая природа будет в это время года,  - деликатно напомнила Елена.  - Конец марта…
        - Черт…  - разозлился Денис.
        - Может быть, отложим свадьбу до лета?  - посмотрела я ему в глаза.
        - Нет,  - сказал он.  - Нет.
        - Ты боишься, что я передумаю?  - насмешливо спросила я.
        - Боюсь,  - сказал он, не обращая внимания, что мы находимся в обществе третьего человека.  - У конца марта есть свои прелести. Я знаю один уютный ресторан с застекленной верандой, откуда открывается чудный вид на Москву-реку…
        - На крыше, что ли?  - удивилась я.
        - На крыше!  - засмеялся он, но, судя по его тону, это была та еще крыша… Какое-нибудь новомодное шикарное заведение, о котором простые обыватели даже не подозревают.
        - Март, крыша…  - быстро забормотала Елена, явно что-то высчитывая своим мозгом-компьютером.  - Что у нас с этим связано? Кошки… мартовские коты на крыше. Неформальная обстановка. Песня «Черный кот». Зал можно соответственно стилизовать под городскую тематику, заказать большие стеклянные скульптуры кошек, которые будут стоять у входа…
        - И кошачьи вопли!  - засмеялся Денис.  - Ну, не знаю пока… Хотя у нас с тобой кошачья страсть, да, Лис?
        Я сделала вид, что прилежно разглядываю очередной журнал.
        - В общем, над всем этим стоит еще раз хорошенько подумать,  - нахмурился он.
        Они принялись обсуждать с Еленой какие-то частности, а я вдруг подумала о том, что скажет Вера, когда увидит Дениса. Она, пожалуй, его испугается. Его жесткости, быстрого взгляда, категоричных суждений… А как отнесется к ней Денис?
        «Не знал, что у тебя есть сестра,  - усмехнется он.  - Вы похожи. Близнецы, разлученные в детстве. Зита и Гита…» Нет, я не позволю ему смеяться над Верой, над тем, что она такая… смиренная. Точно монашка, которая боится городских соблазнов.
        - Денис, я собираюсь пригласить на нашу свадьбу одну родственницу,  - сказала я, когда Елена наконец ушла.
        - Кто такая?
        - Ты ее не знаешь.
        - Хорошо,  - сдержанно кивнул он. Накануне у нас с ним был спор по поводу Аглаи - он недолюбливал ее, утверждая, что своим видом та распугает всех гостей. Я была непреклонна. Открыто протестовать он не решался, но известие о новом персонаже опять заставило его напрячься. Эстет, сноб, утонченный денди, мажорный юноша - как он не любил все то, что считал вульгарным!
        - Надеюсь, Пеньков будет присутствовать?
        - Зачем тебе Пеньков? Впрочем, да, наверное… Мало ли что может понадобиться, он должен быть под рукой. Как тебе Елена? Она устраивала свадьбу моим знакомым, ее очень хвалили. У нее везде связи - со всеми фирмами и салонами, она что угодно может достать. Вернее, она знает, где это можно достать, чтобы не переплачивать и чтобы еще надлежащего качества…
        - Лучше всякого Интернета,  - кивнула я.
        - Гораздо! Интернет тебе не склеит ноготь, когда до церемонии осталось пять минут…
        - Что?
        - Как-то у одной невесты сломался накладной ноготь - слишком заметная деталь, чтобы не обращать на это внимание… Слава богу, у Елены был какой-то специальный клеящий карандаш, и она тут же вернула ноготь на место. В другом случае у отца жениха случился астматический приступ, а свое лекарство он забыл. К счастью, у Елены под рукой было все необходимое. Она утихомиривает пьяных одним словом и мирит поссорившихся родственников, которые вот-вот готовы устроить скандал. Словом, всего не перечислишь - она незаменима.
        - Но и платят ей соответственно?
        - О, безусловно… Но зато и спросят, если что не так. Конечно, она - только верхушка айсберга, представитель своего агентства, и под рукой у нее сотня специалистов разного профиля.
        - Здорово…
        - Лис, я хочу, чтобы наша свадьба прошла безупречно,  - выдохнул он, обнимая меня.  - Скорее бы…
        - Я и так в полном твоем распоряжении.
        - Лис, милая Лис…  - горько усмехнулся он.  - К чему себя обманывать - ты никогда так и не станешь до конца моей. Ты - загадка. Ты недоступна… Но я хочу, чтобы нас связывало хоть что-то. Одна фамилия, общие дети, общий дом…
        - Во мне нет загадки, я самая обыкновенная женщина…  - пыталась я протестовать.
        - Есть, Лис! Я точно знаю, что есть. Я буду разгадывать ее до конца жизни и, может быть, так и не найду отгадки. Я твой раб. Без тебя я не мужчина даже… Ты меня любишь?
        Я посмотрела в его темные, пронзительные глаза, которые прожигали меня насквозь, и покорно сказала:
        - Люблю.
        …Вера ждала меня в центре зала, прислонившись спиной к мраморной колонне. С обеих сторон платформы шумели поезда, подземка кипела своей особой жизнью - люди спешили по своим делам, оглядываясь на указатели, и Вера странно смотрелась посреди этого Вавилона. У нее было спокойное, чуточку отрешенное лицо, огромные светлые глаза смотрели поверх толпы.
        - Вера!  - бросилась я к ней.  - Прости, я опоздала…
        - Ничего. Я сама здесь недавно.
        Одета она была опять ужасно - темно-синее длинное пальто с воротником из серого песца, который уже довольно интенсивно начал лезть, надвинутый до бровей черный берет - из тех, что продаются в переходах. Хотя, если судить беспристрастно, выглядела она довольно обыкновенно - вокруг ходило множество людей, одетых так же, если не хуже. Но я не могла быть беспристрастной, я была ее сестрой.
        - Ты из магазина?  - с любопытством спросила она, глядя на свертки, которые я тащила с собой.
        - Нет, это я тебе…
        - Что?  - удивилась она.
        - Моя одежда. Ну, я уже ее не ношу, а тебе она пригодится, у нас один размер…
        - Лиза!  - укоризненно всплеснула она руками.  - Ну что ты такое придумала…
        - Все в порядке!  - сердито сказала я.  - Если я надеваю кофточку два-три раза, Денис считает ее уже безнадежно старой. Ну не выкидывать же мне ее! Или вот эти бежевые брюки…  - Я раскрыла один из свертков.  - У меня таких три пары. Солить их, что ли!
        На самом деле Денис уже давно не делал мне никаких замечаний. Но мне просто необходимо было помочь Вере. Она ведь - как я, она еще лучше. Она будет счастливой, хорошо одетой, успешной, я найду ей мужа, и когда-нибудь настанет день, когда у меня не будет щемить сердце при взгляде на нее - от тоски, жалости, нестерпимой любви…
        - Я, право, не знаю…  - нерешительно покачала Вера головой, разглядывая мою объемистую поклажу.
        - Если ты не возьмешь, то я обижусь,  - быстро сказала я.  - Я подумаю, что ты меня не любишь. Что ты брезгуешь моими вещами…
        - Ты что!  - Она широко раскрыла глаза.  - Ничего я не брезгую… Просто я вижу, что они не на китайском рынке куплены, а в каких-нибудь бутиках… Очень уж дорогие подарки!
        Она перехватила у меня из рук сумки.
        - Ты ничего не понимаешь…  - радостно засмеялась я.  - Ах, Вера, как я тебе рада!
        - Да я и сама не думала так рано вырваться сегодня из больницы - столько работы.
        - Нет, я не о том. Я вообще тебе рада. Что ты есть.
        - Спасибо.  - Она слегка покраснела.  - Может, немного прогуляемся? Там солнышко, так хорошо…
        Мы вышли из метро, медленно пошли по Тверскому бульвару.
        Солнце светило прямо в глаза, небо было синим, чистым, холодным - настоящая мартовская погода. Снег уже слежался, обуглился, потемнел. Галки кричали на деревьях. Несмотря на холод, молодежь сидела на лавках и пила пиво.
        - Здесь недалеко мой институт,  - сказала я.
        - Прямо в центре! Очень удобно, наверное, добираться,  - вздохнула Вера.
        Она немного помолчала. По лицу ее было видно, что она хочет меня о чем-то спросить. Наконец она решилась:
        - Лиза, я вот что хотела спросить… Ты ведь вроде за Сашу какого-то замуж собиралась, а теперь у тебя другой жених… Вы что, поссорились с Сашей?
        Поссорились… Какое детское слово!
        - Нет. То есть да… Сейчас я с Денисом. В общем, Дениса я очень давно знаю. Я надеюсь, он тебе понравится, хотя он, конечно, довольно сложный человек. А Саша…
        - Он тебя бросил?  - Вера, судя по всему, очень любила житейские истории, перипетии того, как кто с кем встретился, из-за чего разошелся.
        - Нет, это я ушла от Саши.
        - Поняла, что не любишь его, что не можешь забыть Дениса?
        - Ах, Вера…  - Я засмеялась и обняла ее.  - Ты ужасно смешная! На самом деле все произошло не хуже, чем в романе. Дело было так…
        Я рассказала ей во всех подробностях историю своего похищения - как меня, в свадебном платье… ну и т. д. и т. п. Вера слушала, открыв рот.
        - Боже мой!  - в конце моего рассказа воскликнула она.  - А ты что же?
        - Что - я?
        - На самом-то деле ты кого любишь?
        Да, она рассуждала смешно, по-детски, но задавала вопросы, которых я боялась.
        - Ну…  - вздохнула я.  - Сашу уже не вернуть. Наверное, он очень на меня обиделся. Даже не наверное, а точно! Невеста, можно сказать, из-под венца от него сбежала…
        - Откуда ты знаешь, что его не вернуть?  - живо возразила Вера.  - Ты с ним после того говорила?
        - Нет.
        - Он страдает, я так думаю…  - печально вздохнула она.  - И Денис этот твой не очень хорошо поступил - взял да и увез тебя! Хотя, конечно, если он жить без тебя не может…
        - Я решила так - в этой истории могло быть три несчастных человека,  - сказала я, поправляя у Веры выбившуюся из-под берета прядь волос.  - Так пусть будет счастливым хотя бы один. Математика!
        - Денис?
        - Да. Он очень счастлив. Так носится с этой свадьбой - столько всего напридумывал, назаказывал, кучу денег угрохал…
        - Погоди,  - нетерпеливо перебила меня Вера.  - Ты так и не сказала…
        - Что?
        - Ну, кого ты на самом деле любишь!
        Я пожала плечами:
        - Я не знаю… Ей-богу, я ничего не знаю и не понимаю! Хотя, если честно, мне так иногда Саши не хватает… Он такой… даже не знаю, как описать его. В общем, мне иногда кажется, что он мне родной, хотя я познакомилась с ним совсем недавно.
        - А Денис?  - жадно спросила она.
        - Ну, Денис… О таких, как он, мечтают все женщины. Герой романа,  - усмехнулась я.
        Вера помолчала немного, а потом произнесла робко, немного смущаясь:
        - А ты все-таки поговори с Сашей. Он, может, простит.
        - Вера, ну о чем ты!
        - Не знаю, но с твоих слов мне Саша больше нравится. Ты поговори с ним… В любом случае поговори. Это… это просто надо сделать.
        - Зачем?
        - Потому что так люди не расстаются. Хоть словечко на прощание сказать надо…
        Вера ничего не понимала в жизни. Романтик. Она из тех женщин, которые верят, что к Ассоль приплыл капитан Грей на алых парусах. Милая поглотительница женских ток-шоу, в которых все истории придуманы циничными режиссерами…
        Но она сказала мне то, в чем я боялась признаться самой себе.
        Я очень хотела увидеть Сашу. «Хоть словечко на прощание…»
        Денису я ничего не сказала, но в один прекрасный день отправилась в «Дель Арт».
        «Пусть Саша не думает, что я бездушная стерва, пусть знает, что я сожалею о том, как поступила с ним…» Длинное черное платье. Золотая цепочка с небольшим прозрачным хрустальным камешком в виде капельки. Вернее, в виде слезинки. «Я сожалею и плачу…» На волосы я повязала небольшой темно-синий платок в виде банданы, оставив только колечки на висках. С этим платком, казалось мне, я буду выглядеть проще и смиренней, словно монашка. Конечно, Саша никогда не простит меня, но после нашего разговора, надеюсь, будет меньше ненавидеть…
        Было около восьми, когда я оказалась на Солянке. День был будний - вторник, и потому в клубе народу было довольно мало - во всяком случае, швейцар у входа не сказал мне, что все столики заняты. Я оставила пальто в гардеробе и скромно, опустив голову, стала спускаться вниз по лестнице. Меня волновала одна только мысль - увижу ли я сегодня Сашу, есть ли у него сегодня выступление?..
        Из большого зала доносилась музыка. Рядом, в соседних комнатах раздавался стук шаров - там играли на бильярде. У пепельницы в конце коридора стояли трое мужчин и солидными голосами обсуждали какие-то валютные прогнозы…
        И вдруг я уткнулась в чей-то живот.
        Подняла голову и увидела, что передо мной стоит Альберт. Мысль о том, что я могу встретить здесь (а где же еще они могут быть?) Сашиных друзей, до этого момента совершенно не приходила мне в голову.
        - Лиза!  - неприятно удивился он.  - Ты?
        - Добрый вечер, Альберт.
        - Ты куда?  - довольно бесцеремонно спросил он.
        - Это мое дело…
        - Идем, поговорим минутку…  - Он сгреб меня своей лапищей и поволок в сторону служебных помещений. Я совершенно не сопротивлялась, но мне было так жутко… А вдруг Альберт сейчас скажет, что с Сашей произошло что-то ужасное?
        Мы оказались в обычном кабинете - стол, кресло, какие-то папки на стеллажах… Альберт усадил меня в кресло, а сам сел на стол напротив.
        - Лиза, ты…  - Он схватился за голову, сморщился.  - Лиза, я даже не знаю, как ты… каким словом тебя можно назвать после всего этого…
        - Я не виновата.
        - Не виновата!  - прошептал он, качаясь.  - Да ты нас всех убила!
        - Так получилось,  - мрачно сказала я.  - Что с Сашей?
        - «Так получилось…» Могла бы предупредить, что у тебя еще один жених есть! Прямо Джулия Робертс какая-то…
        - При чем тут Джулия Робертс?
        - Фильм «Сбежавшая невеста» - не слышала про такой? И ведь еще кого-то нашла…
        - Погоди, а откуда ты знаешь, что у меня еще есть жених?..  - растерянно пробормотала я.
        - Слухами земля полнится! Бизнесмэ-эн…  - с ненавистью протянул он.  - Ну конечно, выгодная партия!
        - Альберт, ты ничего не знаешь…  - Я была в отчаянии.  - Что с Сашей? Он сегодня будет?
        - Будет,  - мрачно произнес он.  - Только я не представляю, о чем вы будете говорить…
        - Он… он сильно расстроился?
        Альберт метнул в меня тяжелым, словно камень, взглядом и ничего не ответил. Наверное, он убил бы меня, если б была его воля.
        - Ты ужасная женщина,  - процедил он.  - Ты чудовище!
        - Пожалуйста…  - попыталась я его остановить.
        - Помнишь, что я сказал тебе при первой встрече?  - тихо произнес он.  - Таких, как наш Сандрик, нельзя обижать. Он… он святой человек.
        - Я знаю,  - покорно согласилась я.  - Я хочу попросить у него прощения.
        - Тебе нет прощения. Ох… иди, в зале есть места. Только я не думаю, что это хорошая идея.
        Я прошла в зал.
        Возле сцены, под сенью пальмы, был столик - за негото я и села. Заказала бокал сухого вина и какой-то салат, хотя знала, что вряд ли смогу прикоснуться к еде. Звучала тихая музыка, пары танцевали у эстрады.
        Саша появился на сцене через полчаса, сел за рояль. Ему захлопали - в зале, как всегда, были его почитатели. Но он в зал не смотрел.
        Холодный, с непроницаемым лицом, бледный. Похоже, Альберт немного преувеличил его страдания… Во всяком случае, выглядел Саша безупречно - блестели темные волосы, идеально приглаженные волосок к волоску, светилась в луче прожектора белоснежная рубашка, посверкивали запонки в манжетах… Я отодвинулась назад, за пальму,  - сердце у меня заныло. Неприятная ноющая боль, от которой хотелось избавиться. Кажется, это Гейне сказал - зубная боль в сердце…
        Саша легко пробежал пальцами по клавишам и негромко запел. Дивный, чистый, прекрасный голос, от которого мне сделалось еще хуже. Он опять пел романсы Вертинского.
        - «…Где вы теперь, кто вам целует пальцы, куда ушел ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, а может быть, с малайцем вы ушли…»
        Немного страдания, немного иронии, точно выверенные интонации… Голос то взлетал, то падал и уносил в какой-то другой мир, которого я не знала и в который мне уже никогда не вернуться.
        За один этот голос я была готова отдать все. Если бы у Саши было больше честолюбия, о нем давно знала бы вся Москва… Впрочем, так мог рассуждать Денис, а мне Саша вдруг показался существом выше человеческих страстей, он был какой-то… святой. Именно так сказал о нем Альберт. Саша, мой бледный ангел!
        Бокал с вином дрожал у меня в руках, и я поставила его обратно на стол, чтобы не уронить.
        Потом он запел песню, которую я любила. Про колокольчик.
        - «В лунном сиянье снег серебрится…» - медленно начал он, и слезы тут же брызнули у меня из глаз. Если бы можно было переписать жизнь заново, словно черновик! Я бы точно не вела себя так глупо. Я убежала бы тогда от Дениса - по снегу, в одних туфельках, я бы не стала думать о том, как смешно я выглядела бы, выпрыгивая из окон и перелезая через заборы…  - «Динь-динь-динь, динь-динь-динь - колокольчик звенит… Этот звон, этот звук много мне говорит…»
        Голос поднимался выше, он заполнил все пространство вокруг:
        - «…вспомнился зал мне, с шумной толпою, личико милой с белой фатою… Динь-динь-динь - звон бокалов гремит. С молодою женой мой соперник стоит!..»
        Да, я ушла к его сопернику…
        Слезы лились у меня из глаз, и их невозможно было остановить - как будто в душе что-то открылось и… хлынуло наружу…
        Я не помнила, сколько прошло времени. И потом увидела Сашу - он сидел напротив меня. На сцене весело кувыркались Бим и Бом.
        - Саша, ты…  - Я протянула к нему руку через стол, но он никак не отозвался на этот жест.
        - Пришла все-таки.  - Он криво усмехнулся, и прядь волос упала ему на лоб.  - Привет, Лиза. Я уж и не надеялся…
        Я вытерла слезы салфеткой и попыталась справиться с волнением. Кажется, мне это удалось.
        - Саша, я могу тебе все объяснить, только ты не поверишь,  - довольно спокойно произнесла я.  - Тебе нужны мои объяснения?
        - Да ладно,  - вздохнул он.  - Обойдусь.
        Тут я заметила, что он не совсем трезв.
        - Ты пьян? Никогда тебя таким не видела…
        - О-о, ты меня плохо знаешь! Нет, я не пьян… так, сто граммов коньяка.
        - Саша…
        - Что? Ну что? Ты так смотришь на меня, как будто я должен тебя пожалеть…
        - Да. Пожалей меня.
        - Кажется, у тебя есть кто-то, кто может это сделать и без меня.
        - Ты тоже знаешь?
        - Угу. «С молодою женой мой соперник стоит…»
        - Прости меня.
        - Прощаю,  - легко произнес он, взмахнув рукой, словно перелистнув невидимую страницу.  - Ты довольна?
        - Хочешь, я уйду от него? Брошу все, и мы снова будем вместе…
        - Как у тебя все просто!  - удивился он.  - Одного бросила, потом другого… Нехорошая динамика. Есть большая вероятность, что ты бросишь меня опять. Так может продолжаться до бесконечности…
        Если бы на моем месте была мама, она непременно обиделась бы сейчас. Может, мне тоже стоит обидеться? В конце концов, я сама к нему пришла, обливаюсь тут слезами, прошу прощения… Я достаточно унизилась.
        - Кстати, ты сама могла мне сказать о том, что свадьбы не будет, а не посылать своих подруг.
        - Ты же не захотел слушать, как все произошло на самом деле.
        - А как все произошло на самом деле?  - неожиданно трезвым голосом спросил он.
        - Как в кино. Как в плохом голливудском кино.  - Я окончательно успокоилась и говорила теперь твердым голосом. Черт возьми, я ни в чем не виновата!  - В день перед нашей свадьбой я примеряла платье. Оно было окончательно готово.
        - Ты вовремя успела…
        - Пожалуйста, без иронии. В дверь позвонили. Это был Денис. Я открыла…
        - Зачем?  - перебил он меня, сцепив руки.
        - Хотела отдать ему браслет! Помнишь?
        - Помню.
        - Он увидел меня, и, наверное, у него в голове что-то повернулось… Он взял меня на руки, отнес в машину и увез к себе на дачу.
        Сашины щеки залила краска.
        - Как это - увидел, взял, унес… Ты что, вещь, неодушевленный предмет?
        - Ну не орать же я должна была!  - сердито сказала я.  - И, потом, я надеялась, что это недоразумение, что Денис скоро опомнится и отвезет меня обратно…
        - А дальше?
        - Дальше я жила несколько дней в его доме. Он меня запер. Убежать или позвонить не было никакой возможности!
        - А эта, как ее… Аглая?
        - Денис хитрый. Он научил ее, что делать, что говорить. Она ему поверила, что все якобы делается по моей просьбе. Будто мне стыдно самой, и все такое…
        Саша потер виски. Кажется, такого объяснения он не ожидал. Он не верил мне и в то же время как будто хотел поверить…
        - Бред какой-то…  - удивленно произнес он.  - А потом?
        - Потом… потом я поняла, что ты уже не будешь меня ждать,  - тихо сказала я.
        - Так его, это… убить мало, если это правда.  - Он опять сжал руки - так, что косточки побелели.  - Но постой… ты ведь за него теперь замуж выходишь! Он что, заставил тебя?
        - Нет. Это я от безнадежности…  - ляпнула я.
        - Бред, невозможно… Ничего не понимаю.
        - Саша, я глупая. В конце концов, я просто женщина.
        Он смотрел на меня с изумлением, с тоской, от его иронии не осталось и следа.
        - Я тебя люблю,  - сказала я.  - Мне конечно, надо было раньше прийти к тебе - еще тогда, когда мы приехали в Москву…
        - Это было давно?
        - Десятого… нет, девятого февраля.
        - Давно. Лиза…
        - Что?
        - Ведь что-то было, да? Между вами…
        - Да.
        - Он… он тоже это сделал против твоей воли?
        Мне кажется, что если бы я сейчас сказала «да», то он просто пошел и убил бы Дениса. И тогда, может быть, все было бы как-то по-другому. Но я не могла врать в такой ситуации.
        - Нет.
        Мой бокал с недопитым вином вдруг хрустнул у него в руках.
        - Саша…
        - Ты зря пришла,  - сказал он, вытирая руки салфеткой.  - Зачем? Ты же его любишь… Ты всегда его любила!
        - Не всегда. Это было раньше. Потом я любила тебя.
        - Лиза!!!
        На нас смотрели со всех сторон, из боковой двери к нам решительным шагом направлялся Альберт, и ничего хорошего на его свирепой физиономии не читалось.
        - Ладно, я пошла,  - сказала я.
        И ушла.
        Не понимаю, что со мной произошло, но я действительно разозлилась. Я страшно разозлилась на Сашу. Он должен был мне поверить, он обязан был меня тут же простить! Он отказался от меня - сам, добровольно, и я его за это ненавидела. «В лунном сиянье снег серебрится…» Я сама пришла к нему, я плакала перед ним… Никогда себе этого не прощу. Так унизиться! «Вдоль по дороге троечка мчится…»
        В конце концов, кто он такой?
        Обыкновенный ресторанный певец. Как их там называют? Лабух, кажется… Жалкий человечишка, без всяких признаков честолюбия… А мужчина должен быть честолюбив, он обязан отрывать у жизни лучшие куски, он завоеватель!
        Вот Денис. Пришел, увидел, победил. Отнял меня у всех. Ему было наплевать на всякие там условности, на глупую ревность, на бесконечные рефлексии, на общественное мнение… Потому что он действительно любил меня. То есть любит. «С молодою женой твой соперник стоит…»
        Вечером пришел Денис - очень довольный. В последнее время он удивлял меня всякими сюрпризами. Вот и на этот раз он заявил с порога:
        - Лис, у нас будет свадебное путешествие!
        - Настоящее свадебное путешествие?  - ахнула я, хотя давно ждала чего-то подобного - с самого начала Денис вел себя так, будто эта свадьба должна стать самым главным событием нашей жизни.
        - Ага! Я купил тур.
        - Потрясающе!  - с преувеличенным восторгом сказала я, обнимая его.  - И куда же мы едем?
        - Лис, я тебя не узнаю…  - дрогнувшим голосом произнес он, осторожно прижимая меня к себе, словно какую-то немыслимую драгоценность.  - Ты такая ласковая… Наверное, ты правда меня любишь.
        - А ты не верил?
        - Нет. Не очень… не знаю…  - пробормотал он, целуя меня.  - Хотелось бы верить! Знаешь, ты никогда не пожалеешь о том, что вышла за меня…
        - Куда же мы едем?
        - В Австрию. Представляешь, Вена - Штефансплатц, Хофбург - императорский дворец, Шенбрунн, куча всяких средневековых монастырей - капуцинский, Шотландский… Что еще там? А знаменитые венские кафе!  - Голос Дениса звучал сладкой музыкой.  - А потом - Альпы. Зеефельд… Лис, как ты относишься к Австрии?
        - Очень положительно,  - кивнула я.  - Зеефельд…
        - Сегодня с Еленой разработали окончательный сценарий свадебного банкета,  - довольно продолжил он, держа меня за руки.  - Будет так здорово - ты тоже никогда этого не забудешь…
        И он принялся расписывать, как все произойдет, как будет оформлен зал, культурную программу и все такое прочее. Джаз, отрывки из мюзикла «Вестсайдская история», фейерверк, катание на коллекционном кабриолете, торт на двадцать килограммов, из которого выпархивает пара живых белых голубей…
        Он со вкусом расписывал это, а я пыталась настроить себя на злорадный лад и уверить, что с Сашей у нас таких роскошеств не было бы. Впрочем, может быть, они бы и были, я не знаю,  - ведь банкет в «Дель Арт» устраивали его друзья. Что там придумал бы Альберт, какой сказочный торт соорудил Мишель, как веселились бы Бим и Бом?..
        - Лис, о чем ты думаешь?
        - О тебе, милый, о тебе…
        - Странно, но у тебя такой отсутствующий вид…  - удивленно произнес он, беря меня за подбородок.  - Ну-ка, посмотри на меня, Лис! Ты даже не моргаешь…
        - Просто я представляю себе все то, о чем ты рассказываешь,  - сказала я.  - Денис, ты золото…
        До свадьбы оставалось недели две, когда я поехала в гости к Вере.
        До сих пор я держала ее существование в секрете. Я только намекнула Денису, что на свадьбе будет присутствовать некая родственница. Как он удивится, когда увидит ее!
        Я долго добиралась до Отрадного, потом ждала у метро маршрутку, которая шла до ее дома. Определенно, люди не должны жить так далеко от центра! Хоть у меня и был с собой план ее микрорайона, я все равно долго плутала среди одинаковых белых высоток в поисках ее дома.
        - Лиза!  - смущенно, радостно воскликнула она, когда я наконец оказалась на пороге ее квартиры.  - Опять ты что-то привезла…
        - Если ты будешь ругать меня, то я сильно расстроюсь,  - сварливо сказала я, раздеваясь в тесной передней. Я действительно притащила с собой огромную сумку, битком набитую вещами. Кое-что, вернее, даже большая часть этих вещей были новыми - пришлось даже перед выходом из дома торопливо отрывать ярлычки и отрезать ценники, но я ничуть не сомневалась в том, что поступаю правильно. Денис не ограничивал меня в средствах, и единственное, на что мне хотелось их потратить,  - это сделать из Веры красавицу. Она и так ею была, только старая одежда ей мешала, она пряталась в этих ужасных дешевых тряпках, точно бабочка в коконе. Моей задачей было выпустить бабочку на свободу. Вера должна быть счастливой, а женское счастье наполовину состоит из приличной одежды. Или я чего-то не понимаю?..
        - Нет, я тебя не буду ругать,  - вздохнула она.  - Что делать, если ты такая…
        - М-м-м… чем это вкусно пахнет?
        Из кухни действительно доносился аромат ванили, корицы и еще чего-то такого, чем обычно пахнут домашние пироги.
        - Я испекла бисквиты. Это же праздник - твой приезд…
        - Волосы… ты не стригла волосы?  - У Веры на голове была ситцевая косынка.
        - Нет. Это я так, когда готовлю…  - Она сдернула косынку с головы, и я увидела, что волосы у нее теперь той же длины, что и у меня,  - чуть-чуть не достают плеч. Мелкие морщинки надо замазать тональным кремом, заставить Веру улыбнуться веселее, чтобы исчезли скорбные складки возле губ,  - и тогда она почти не будет отличаться от меня. Господи, никакой экспертизы не требовалось для того, чтобы доказать наше родство!
        - Вера…  - Она всегда немного смущалась, когда я обнимала и тискала ее.
        - Лиза, ты меня задушишь!..
        - Надо срочно попробовать твоих бисквитов!
        - Боюсь, достаточно ли они поднялись?  - нерешительно улыбнулась она.
        - Вера, у меня вообще ничего не получилось бы,  - сказала я, заглянув в соседнюю комнату. Шкаф, диван, телевизор, пестрые занавесочки, которые трепетали от мартовского ветерка, залетавшего в открытую форточку.  - Мы с тобой не во всем похожи. Я, кажется, говорила, что не умею готовить…
        Сидели мы с ней на кухне, маленькой и очень уютной, под часами с кукушкой. Бисквиты получились замечательные, хотя Вера и ворчала все время, что что-то там не поднялось и какой-то там сдобы не хватает.
        - Ах да, вот папина фотография…
        На стареньком холодильнике стояло черно-белое фото в рамке.
        - Папа…  - пробормотала я, чувствуя, как глазам становится горячо от слез.  - Ну вот, я тебя и увидела…
        - Есть еще другие фотографии,  - сказала она.  - Потом посмотрим альбом. Ведь ты никогда не видела отца?
        - Нет…
        Он на этом фото был довольно молодой и красивый, мешала только небольшая бородка, которая скрывала нижнюю часть лица. Кажется, глазами мы с Верой в него. И волосы… те же светлые волосы. У мамы были гораздо темнее. Ах, мама… Она знала, что у меня есть старшая сестра, и ничего не сказала…
        - Георгий Кар,  - пробормотала я. Столько женщин его любило…  - Нет, это чудо, что мы с тобой нашли друг друга, Вера.
        - Чудо…  - эхом отозвалась она.
        Мы допили чай, потом она захотела показать мне картины отца.
        - Он ведь был неплохим художником, знаешь?  - сказала она.  - Особенно ему удавались пейзажи. Портреты - меньше, хотя он был потомственным художником и в его роду были известные портретисты…
        - Да?  - рассеянно спросила я.
        - Ну, идем… Там еще комнатка, но я в ней не живу, она сверху донизу забита вещами, которые я перевезла от отца, когда он умер. Если хочешь, как-нибудь разберемся в ней.
        - Очень хочу,  - кивнула я.  - Можно даже сейчас начать…
        - Знаешь… если тебе вдруг что-то понравится или что-то ты захочешь иметь у себя… ты скажи. Я тебе отдам. Ведь мы же сестры, мы имеем равные права на папины вещи.
        - Нет, я не хочу у тебя ничего отнимать!  - испугалась я.
        - Лиза, все равно все пропадет.
        В самом деле в гостиной была еще одна дверь, которая вела в ту самую «комнатку».
        - Ого!  - со страхом и восхищением сказала я, когда мы очутились на пороге импровизированной кладовой.  - Это же целая комнатища! Метров тридцать, не меньше…
        - Двадцать четыре. Я же говорю - забери хоть что-нибудь, а то мне жить негде!  - засмеялась Вера, пробираясь сквозь стеллажи и коробки.  - Пыли здесь…
        Она чихнула. Я засмеялась, потом тоже стала чихать.
        - У нас с тобой у обоих аллергия на пыль!
        - Вот его картины…
        Вера откинула назад брезентовый полог, стала показывать мне картины.
        - Ух ты, как здорово…
        Цветы, деревья, речка в низине… Немного напоминало Куинджи, но все равно было здорово. Родной отец рисовал!
        - Бери! Тут его картин… Уж лучше, чем на вернисажах всякую ерунду покупать,  - решительно сказала Вера.
        - А это что?
        - Папины часы с боем. Бери. Их надо чинить. Они старинные, антиквариат - реставрация дорого стоит, мне не по карману. А это его книги… А вот его коллекция фарфоровых фигурок, тоже бери. Для них нужны красивые стеллажи, пространство. У меня ничего этого нет.
        Мы перебирали все эти вещи, которые уже целиком принадлежали прошлому, разглядывая каждую мелочь, и я испытывала настоящее блаженство - наверное, так себя чувствует человек, который приходит в себя после долгой амнезии. У меня был отец, я знала его. Я прикасалась к тем вещам, которые он когда-то держал в своих руках! Обидно было одно - я слишком поздно о нем узнала. Я бы хотела увидеть его живого. Ах, мама, чего ты меня лишила!
        - А вот вообще… наша фамильная ценность.  - Пыхтя, Вера вытащила какой-то огромный сверток.  - Это, знаешь ли, реликвия.
        - Ого!
        - Да, я же говорю - у нас в роду сплошные художники!
        - Дай, я помогу тебе…
        - Ничего, я все, справилась!..
        Вера развернула плотную ткань, и под ней тоже оказались картины.
        - И это тоже бери. Ты же видишь, мне их даже повесить негде.
        - Кажется, я это где-то видела…  - растерянно пробормотала я.  - Нет, честно! Или у меня дежавю началось…
        На самой первой картине - метр на полтора или даже больше - была изображена обнаженная женщина. Прекрасная, с дивными черными волосами, такими густыми, что часть их была заплетена в косы, а другая лежала кольцами на груди. Темные глаза с огромными тенями, напряженно и скорбно сжатый рот - на котором то ли улыбка, то ли плач, как написал Заболоцкий, тонкие руки, которые будто тянутся вверх.
        - Лиза, ты чего?  - удивленно спросила Вера.
        Женщина лежала на снегу. Белый, мертвый, пронзительный цвет. Цвет, который как свет. Как зимнее небо.
        Я наклонилась ближе и заметила еще одну знакомую деталь - над головой женщины было что-то вроде нимба, образованного выбившимися волосами, которые слегка отдавали в красноту - будто отблеск близкого огня.
        Я и сама не замечала, что бормочу что-то, разглядывая картину.
        - Тебе нравится?  - обрадовалась Вера.  - Ну и бери! Это наша прабабушка изображена. Ее наш прадедушка рисовал, потому что он тоже художником был. Очень неприлично, хоть и красиво. Я бы это точно на стену не повесила. А ты, знаешь, где-нибудь у себя в будуаре… У тебя ведь будет будуар, когда вы с Денисом поженитесь, да?
        Милая Вера…
        - Лиза, ну ты чего?  - уже испуганно закричала она.  - Да ты как будто не в себе!
        - Вера, ты не понимаешь!  - наконец смогла я прошептать.  - Это же та самая картина. Та самая!
        - Какая?
        - Про которую Андрей Калугин в своем романе писал!
        - Какой еще Андрей Калугин?  - с недоумением спросила она.
        Я тем временем искала подпись на картине.
        - Как фамилия, как же его фамилия…
        - Чья?  - нетерпеливо воскликнула Вера.
        - Ну, кто ее рисовал…
        - Карасев! Я ж тебе говорю - известный портретист! У него две картины в Третьяковке.
        - Наш с тобой прадедушка?!
        - Да. А ты думаешь, откуда взялась наша фамилия? Папа отсек вторую половину, и получилось - Георгий Кар… Во-первых, «Карасев» казалось ему неблагозвучным, а во-вторых, путаница… Он не хотел, чтобы его путали с этим Карасевым.  - Она рукой указала на картину, перед которой я ползала в пыли.
        - Карасев… Кар…  - Я никак не могла прийти в себя, и Вера смотрела на меня уже с откровенным страхом. Она, наверное, думала, что я сошла с ума.  - Так это Дуся Померанцева!
        - Наша прабабушка Евдокия, да… Сейчас я тебе водички принесу!
        - Нет, Вера, нет… Ты знаешь, что она была актрисой?
        - Да, вроде того… Я даже немного ее помню - она была очень старенькой, умерла на восьмом, нет на девятом уже десятке.
        Я смотрела на красавицу, лежащую на снегу или парящую над ним, и все не могла понять, что же так поразило меня в этом открытии. Да, конечно, удивительно, что я оказалась родней Дусе Померанцевой, но было еще нечто такое… Саша!
        - Любовь,  - сказала я, сидя на полу.  - Это - любовь. Ты знаешь, у нее такой причудливый путь, который невозможно проследить… «Моей весны неверная подруга! Придет ли день, когда в ином краю, где нет цепей, где не бунтует вьюга, тебе я песнь последнюю спою!» Ты знаешь, Вера, все дело, наверное, в наследственности, в генах… Богу было угодно, чтобы мы нашли друг друга, недаром я все последнее время пыталась разгадать эту загадку, но Бледный ангел помог мне!
        Вера плюхнулась рядом и тихонько заплакала.
        - Ты сошла с ума,  - печально всхлипывала она, осторожно гладя меня по плечу.  - Лиза, чего ты бормочешь, я ничего не понимаю!
        - Все в порядке, Вера,  - сказала я ей, дрожа, словно от приступа малярии.  - Я тебе все объясню, и ты поймешь, что я совершенно нормальный человек… Он так любил ее, что эта любовь не могла умереть. Прах к праху… Но есть Саша, есть я - все повторяется, круг замкнулся!
        - Да?  - робко спросила Вера, вытирая рукавом слезы.  - А при чем тут Саша?
        - При том, что он любит меня. А я люблю его. Андрей Калугин верил, что когда-нибудь Дуся Померанцева откликнется на его чувства - и так оно и случилось, но не с ними, а с нами, их потомками. Этот день пришел, Вера!
        Я принялась сбивчиво объяснять ей, кто такой Андрей Калугин, как ко мне попала его рукопись, что Саша - его прямой потомок, и прочую генеалогию…
        Открыв рот, Вера слушала меня.
        - Что же ты теперь будешь делать?
        - Теперь я уйду от Дениса. Скажу ему, что не судьба. Что моя судьба совсем в другом месте.
        - О господи!  - застонала Вера, схватившись за голову.  - Этак-то женихами бросаться… Ни одного не останется. Пойдем-ка попьем еще чаю!
        Мы пили чай, и Вера тихонько пыталась привести меня в чувства - она хоть и поверила, что я не сошла с ума, но очень боялась моих рассуждений на тему Бледного ангела и любви, которая не умирает.
        - Голубушка, да делай ты что хочешь!  - под конец взмолилась она.  - Только, ради бога, не ломай себе жизнь всей этой мистикой!
        Она была на самом деле тихой, простой женщиной, далекой от декадентской экзальтации.
        В конце концов, я пообещала ей, что еще несколько раз подумаю, прежде чем совершу что-либо.
        Я ей пообещала, но с условием - она должна отдать мне эту картину.
        - Бери,  - сразу же согласилась она.  - Мне такая мрачность в доме не нужна… Только не пойму, как он ее рисовал - ну, бабушку нашу…
        - А что?
        - Неужели она действительно на снегу лежала, когда позировала?!

* * *
        «Не приходи ко мне,  - сказала я ему.  - Не приходи ко мне, потому что я не хочу тебя видеть».  - «Лис, я тебя не понимаю.  - Его холодный, тревожный голос в телефонной трубке.  - Что-то случилось? Сейчас найду Пенькова и выезжаю!» - «Не приходи ко мне. Не приходи ко мне, потому что я не хочу тебя видеть».
        Картина стояла у меня в спальне у стены - я еще не успела ее повесить.
        Битых два часа я сидела в кресле напротив нее, смотрела и не могла насмотреться. В театральных мемуарах Семисветова-Глинского я видела поздние фотографии Евдокии Кирилловны Померанцевой, когда она, уже сильно пожилой дамой, играла мать вождя. Жесткое лицо в вертикальных морщинах, больше похожее на маску.
        Но на картине была другая Померанцева - юная Дуся, неземное существо, способное свести с ума любого мужчину. Она была нереально, фантастически красива. Нагота ее не воспринималась как нечто фривольно-эротическое, Андрей Калугин был прав, когда написал в своем романе, что красота была Дусе вместо одежды.
        Броня. Доспехи. Мантия. Некий невидимый флер, который не позволял смотреть на мою прабабку как на обычную женщину. Флер де Лис… Негоже лилиям прясть. Нет, не то, это другое. Мы с Дусей Померанцевой были совершенно не похожи, в нас не было ничего общего - во всяком случае, внешне.
        «Зачем ты оттолкнула его?  - мысленно обратилась я к женщине на картине.  - Он так любил тебя… И ведь ты его тоже любила! Вы обручились. Немного по-детски - колечки из травы, застенчивый поцелуй на старом кладбище. Ах, Дуся, наверное, ты была счастлива, играя на сцене, только тебя все равно сейчас не помнят. Не помнят даже, как ты убедительно изображала мать вождя в старой пьесе времен соцреализма! Тебя помню только я - потому что Бледный ангел из прошлого прикоснулся ко мне. Зачем ты оттолкнула его?..»
        И еще я думала о Саше.
        Это была не мистика, не внушенное суеверие - я действительно его любила. Только его, и тут не было никакого самообмана. Портрет Дуси Померанцевой помог мне понять это.
        Конечно, он обиделся на меня навсегда, он, наверное, не может вспоминать обо мне без ненависти, и, вообще, все испорчено и сломано - все наши отношения. Он считает меня предательницей! Он для меня, вне всякого сомнения, потерян.
        Но это еще не значит, что я должна жить с мужчиной, к которому ничего не чувствую. Лучше одной. Денис справится, ему просто надо сходить к психоаналитику. Я его пожалела… ведь только со мной он чувствовал себя мужчиной!
        А что, если история повторяется, но только в зеркальном отображении?!
        Теперь я люблю Сашу и не могу без него, как когда-то Андрей Калугин не мог без Дуси, и мой путь - это путь страданий и тоски. Месть Бледного ангела той, которая предала любовь.
        Ужасно… Но все равно я не должна выходить замуж за Дениса - потому что это не сделает счастливой ни меня, ни его. Скорее всего, обоим будет даже хуже.
        Я уже точно решила все для себя и поэтому очень удивилась, когда в дверь позвонили. Денис! Надо ему объяснить…
        - Что случилось?  - спросил он, едва переступив порог.  - Я мчался как сумасшедший, чуть в грузовик не врезался… Пеньков от меня сбежал на первом же светофоре, сволочь… Лис, не молчи!
        - Денис…  - сказала я, сжав руки на груди.  - Ты… ты только не кричи на меня. Раздевайся, проходи в комнату, я тебе сейчас все объясню.
        Но моя успокоительная речь подействовала на него совершенно противоположным образом.
        - У тебя кто-то есть?  - взметнулся он.  - Ты не одна…
        Не обращая на меня внимания, он стремительно обежал всю квартиру - руки в карманах, угрожающе развернутые плечи. Потом он как вкопанный остановился перед портретом моей прабабки.
        - Это… это что?
        - Это мне подарили,  - кротко произнесла я.
        - Кто?
        - Вера…
        - Опять какая-то загадочная Вера, черт возьми… Ну ладно, что случилось?
        - Денис, свадьбы не будет.
        - Что?  - Он плюхнулся в кресло рядом с картиной, широко расставив ноги, полы его шикарного кашемирового пальто елозили по полу. Любимая поза.
        - Денис, свадьбы не будет,  - терпеливо повторила я.
        - Чушь… Что ты такое говоришь?  - разозлился он, кажется, не слишком веря в услышанное. Наверное, решил, что столкнулся с очередным женским капризом.
        - Я не хочу тебя обманывать. Я не люблю тебя.
        - О господи…  - Он закрыл лицо руками и некоторое время сидел молча, словно оцепенев. Я стояла рядом и изнывала от тоски и отчаяния в предчувствии грядущего взрыва. Но неожиданно Денис отнял руки от лица, и я увидела, что он улыбается.
        - Ты что?  - осторожно спросила я.
        - Моя глупенькая дурочка… Ну иди сюда, я сейчас тебя успокою.  - Он усадил меня себе на колени и принялся гладить по спине, точно ребенка.  - Что за мысли такие, что за настроения…
        - Нет, ты не понимаешь…  - попыталась я вырваться, но он и не думал меня отпускать.
        - Все я понимаю. Ты просто устала… Лис, наверное, тебе надо на некоторое время оставить работу. Не хочешь взять отпуск?
        - Я люблю Сашу,  - тихо прошептала я.
        - Дурочка!  - Он сбросил меня с колен.  - Какая упрямая…
        Новый приступ раздражения охватил его.
        - Нет, ты определенно хочешь вывести меня из себя!  - схватился он за голову.  - Свадьба уже на носу, все заказано, за все заплачено, люди приглашены… Да ты знаешь, сколько стоит одна аренда этого паршивого ресторана? Одна только аренда, я уж не говорю про все остальное… Лис, немедленно прекрати этот разговор. Свадьба в любом случае должна состояться, хочешь ты того или нет. Вот женимся, и будешь тогда говорить, чего ты там хочешь…
        - Денис, я готова вернуть тебе все деньги, которые ты на меня потратил,  - тихо сказала я.  - Я могу продать квартиру. Она большая, в центре, дорого стоит… Переселюсь в какую-нибудь «однушку» на краю Москвы. Где-нибудь в Отрадном, например…
        Он вытаращил на меня глаза. Кажется, Денис не ожидал, что я буду так долго сопротивляться.
        - А моральный ущерб?  - задыхаясь, процедил он.  - Ты забыла про моральный ущерб…
        - Ладно, черт с тобой, бери всю квартиру,  - мрачно сказала я, уже в мыслях окончательно переселяясь к Вере.
        - Нет, вы только послушайте, что она такое несет…
        Денис то ли хохотал, то ли рыдал в голос, его было не понять. Наверное, с ним случилось что-то вроде истерики. Мне было очень жаль его, но я решила твердо стоять на своем. Всю жизнь я была бесхарактерной жертвой, за которую все решали другие, теперь будет по-другому…
        - Я люблю Сашу. Ты не знаешь, но есть такой роман «Бледный ангел», и там описана история его предка…
        - Да знаю, читал я этот паршивый роман - там, на даче, когда ты свою работу писала… Знаю, что Саша твой - прямой наследник того идиота, как его там… Андрея Калугина! Такой же псих и жалкое существо… Но при чем тут это? Ты что, помирилась с ним?
        - Нет. Наверное, он никогда не простит меня,  - сказала я, не замечая, что плачу.  - Но это неважно. Все равно… я никогда… я не хочу тебя видеть… ты все испортил… Я не понимаю…
        - Зато я все понимаю! Ты… ты просто перечитала дурацких декадентских стишков. Твоя профессия… Ах, Анна Ахматова! Ах, Игорь Северянин! «Слава тебе, безысходная боль, умер вчера сероглазый король…» - издевательски процитировал он.  - Начиталась всяких кокаинистов, которые давно сдохли, и свихнулась… Вечная женственность, прекрасная дама, небесный возлюбленный! «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…»
        - Ты, оказывается, знаешь стихи…
        - Я все знаю! Я знаю, что ты к твоему Саше прилипла из-за дурацкого старого романа. Ты думаешь, что Саша твой - одно лицо с Калугиным, что он тоже способен на небесную, неземную любовь, которая сильнее смерти, да?
        - Откуда ты знаешь?  - с испугом спросила я.
        - Я все знаю. Я читал твою рукопись. Ты сумасшедшая.
        - Ну так и брось меня!  - с отчаянием воскликнула я.
        - Вот еще!  - усмехнулся Денис, и по его лицу пробежала судорога.  - Я без тебя никак не могу.
        - Денис, сейчас такие доктора, они все лечат…
        - Замолчи. Я лучше убью тебя, чем отдам кому-то,  - злобно произнес он, и я вдруг поверила: а ведь, правда, убьет!
        - Я не говорю, что ухожу к кому-то, я хочу остаться одна…
        - Без меня? Ну уж, дудки! Ты что, поверила, что мне нужны деньги, что ты можешь откупиться от меня чем-то? Ничем и никогда. Мне плевать на то, сколько я потратил и сколько идиотов приглашено на нашу свадьбу! Тут другое, ты должна знать…
        - Я живой человек! Меня нельзя заставить! Я не вещь!  - с отчаянием произнесла я. Денис был в таком бешенстве, что я его не узнавала. Убьет, в самом деле он убьет меня! Прямо сейчас…
        - Лис… милая, глупая Лис…  - Он вдруг схватил меня и сжал в объятиях - так, что у меня чуть не хрустнули все ребра.  - Моя полевая лилия… Я никогда и никого не любил в этой жизни, кроме тебя. Если б ты знала, как я всех ненавижу, как я ненавижу всех женщин…
        - Ненависть ко всем женщинам еще не означает любовь ко мне,  - с трудом сумела произнести я.
        - Ты не понимаешь!  - закричал он мне прямо в лицо - так громко, что у меня заложило уши.  - Кроме тебя, я никого и ничего не люблю, все мои чувства отданы только тебе… Ты! Одна ты!
        Он целовал и обнимал меня, как сумасшедший,  - больно, до синяков. Мое легкое домашнее платье из темно-зеленого шелка буквально трещало по швам, и мне казалось, что я попала в гигантскую мясорубку.
        - Мне больно… Ай! Пусти меня…  - Я пыталась вырваться, но это было невозможно.
        - Лис, счастье мое… недотрога… как ты меня заводишь… Ты знаешь, как ты на меня действуешь? Иногда мне достаточно просто посмотреть на тебя, одного взгляда достаточно… Если ты хоть раз за вечер поцелуешь меня, я уже счастлив, одно твое прикосновение - и я умираю от блаженства… Лис, только ты! Ну что тебе еще надо…
        Он вдруг упал на колени передо мной и зарыдал, содрогаясь. Я никогда не видела, чтобы он плакал,  - и это на меня очень сильно подействовало. Я едва не бросилась его утешать, едва не сказала, что тоже люблю его… Я сдержалась - и хорошо. Больше лгать я уже не могла.
        Я стояла, закрыв глаза, а он плакал, прижимаясь ко мне горячим мокрым лицом, его ладони скользили по моей спине.
        - Прости меня,  - прошептала я.  - Но я не могу… Правда, не могу! Не надо было тебе меня тогда увозить.
        Руки на моей спине замерли.
        - Гадина…  - Он отшвырнул меня в угол, словно куклу, и я упала на диван.  - Какая же ты…
        Он ладонями стер с лица слезы, медленно поднялся с коленей и подошел к окну.
        Несколько минут он смотрел в окно, не двигаясь, словно монумент, потом повернулся и посмотрел на меня тяжелым взглядом.
        - Лис, ты об этом пожалеешь. Я даю тебе три дня. Если ты к концу этого срока не передумаешь, я… я сделаю что-нибудь страшное. Верь мне. Увозить тебя куда-то, заниматься слежкой - ничего такого не будет. Я просто убью тебя.
        Засунув руки в карманы пальто, он вышел из комнаты, энергично впечатывая каблуки в пол,  - ох уж эта его знаменитая плейбойская походка.
        Некоторое время после его ухода я была точно под наркозом, мое сознание отключилось.
        А потом я вскочила с дивана и стала быстро-быстро собираться.
        Одежда, расческа, фен, бумаги, документы, флакон любимых духов…
        Вера. Надо бежать к Вере. Она сестра.
        Я позвонила ей и сказала, что буду у нее через два часа. Она ничего не поняла, но тут же согласилась. Потом я позвонила в «Дель Арт» - у Саши в гримерке был телефон. Мне повезло - он оказался на месте…
        - Саша…
        - Ты?  - удивился он, и как будто еще что-то проскользнуло в его голосе… Нет, он не мог радоваться моему звонку, мне показалось.
        - Погоди, не бросай трубку!  - отчаянно закричала я.
        - Я и не собирался… Мне даже интересно, зачем ты мне позвонила. Я тебя слушаю!
        - Думай про меня что хочешь, но я тут одну вещь для себя открыла…  - Я хотела ему рассказать о том, что Дуся Померанцева - моя родная прабабушка, но передумала. Это для другого разговора, а сейчас…  - Саша, я ушла от него.
        - Значит, и его ты тоже бросила?  - весело удивился он.  - Но зачем ты говоришь это мне?
        Я себя ненавидела. Я - я!  - унижаюсь так перед мужчиной! Да будь я хоть трижды внучкой Дуси Померанцевой…
        - Не молчи,  - сказал он.  - Ты пыхтишь, прямо как паровоз. Злишься, да?
        - Очень,  - наконец смогла произнести я.  - В общем, Денис дал мне на размышление три дня. Он надеется, что я еще передумаю. Но я не передумаю…
        - А что будет через три дня?
        - Он меня убьет…  - выдохнула я.
        - Ты серьезно?  - опять тем же странным голосом спросил Саша. Я представила прядь волос, упавшую ему на лоб, блеснувшую запонку на манжете. Вот он стоит, держа трубку у уха, слушает меня, и лицо у него… Если б видеть, с каким лицом он слушает меня сейчас!
        - Я - да. И он, похоже, не шутил…  - сообщила я.
        - Лиза, если это так, то надо что-то делать. Ведь я тебя знаю - ты любого можешь довести до сумасшествия…  - Саша говорил вроде бы шутливо, но в его голосе проскользнула тревога.
        - Ничего не надо. Я сейчас еду к Вере. Там он меня не найдет. Пересижу некоторое время… Потом… потом не знаю. Надеюсь, его страсти утихнут.
        - Вера - это подруга? Ты дай мне ее телефон, на всякий случай…
        - Зачем?
        - Ну мне же не все равно!  - неожиданно сорвался он.  - Зачем ты тогда позвонила?!
        - Затем… Я тебя люблю. Может, нам не удастся поговорить еще раз. Хочу, чтобы ты знал.
        - Так дай ее телефон или адрес! Я должен…
        Я не стала слушать, чего он там должен и кому, и бросила трубку. Мне хотелось плакать и смеяться - все вместе. Саша все еще беспокоился обо мне!
        К началу апреля растаял весь снег, и город, черный, с влажными, точно после генеральной уборки, дорогами, стоял притихший и неподвижный.
        - Как странно всегда весной…  - сказала мне однажды Вера, пытаясь в одно прекрасное утро распахнуть заклинившую балконную дверь.
        - Почему?  - спросила я, оторвавшись от томика Валерия Брюсова.
        - Ну… странно, и все тут… Тревожно и в то же время хорошо. Солнышко… За зиму отвыкаешь от солнца! Как будто я или умру, или придет ко мне счастье, такое огромное, что не вместить его во всю жизнь.
        - Как это так?  - спросила я, впрочем, не сильно удивляясь Вериным словам, поскольку сама испытывала нечто подобное.  - Или смерть, или… Наверное, ты имеешь в виду любовь?
        - Наверное…  - Отсыревшая балконная дверь наконец подалась и распахнулась со звоном - в тесную кухоньку ворвался холодный свежий ветер вместе с неистовым воробьиным чириканьем - там, внизу, было что-то вроде небольшого сквера и росли тополя.
        - Ай!  - воскликнула я, ловя разлетевшиеся по углам листы со своими записями.  - Вера, что ты делаешь?..
        - Хочу на балконе подмести - грязи здесь столько с осени развелось…
        Вера в отличие от меня обладала стойкими хозяйственными навыками.
        - Уже десять дней прошло,  - пробормотала я, отложив книгу.
        - От чего?  - Она задержалась в дверях, обернулась ко мне. Солнце светило ей в спину.  - От намеченного дня свадьбы, да?
        - Ага. Я бы уже десять дней была женой Дениса. Мы бы сейчас сидели в каком-нибудь венском кафе, пили кофе и закусывали пирожными… Или ходили бы по развалинам старинного монастыря, или что там еще мне было обещано!
        - Медовый месяц,  - вздохнула Вера.  - Послушай, а вдруг ты совершила страшную ошибку?
        - Какую? Что не вышла замуж за Дениса?
        Ее светлые волосы просвечивали на солнце, сияли над головой золотым нимбом, по лицу бежали какие-то отраженные блики - Вера в тот момент казалась удивительно юной, точно девочка-подросток. Впечатлению еще способствовала ее тоненькая фигурка. Прическа ее теперь являлась точной копией моей, и многие из соседей, живущих в доме, путали нас. А когда видели вместе, говорили, что и не знали, что у Веры есть сестра-близнец…
        - Ну да! Просидишь теперь всю жизнь в старых девах…
        - Вера, что за отсталые понятия!  - возмутилась я.  - Сейчас не девятнадцатый век! И, потом, зачем мне портить Денису жизнь - ведь я ни капельки его не люблю.
        - А кого тогда? Сашу?
        - Сашу. И тебя.
        Она засмеялась:
        - А я только тебя… Потому что больше у меня никого нет.
        - Вера, тебе надо было идти на свадьбу вместо меня - Денис не заметил бы подмены, и все были бы счастливы…
        - О, я его так боюсь!
        - Кого, Дениса? Но ты же его не видела…
        - Все равно боюсь! Ты так о нем рассказываешь…  - с суеверным выражением на лице произнесла Вера.
        - Да ну, глупости!
        - А зачем тогда от него у меня прячешься?
        - Просто по тебе соскучилась. Если я тебе надоела, то выгони меня!
        - Что ты!  - испугалась Вера.  - Я вовсе не потому спросила… Я потому, что ты тоже его боишься.
        - Уже нет. Прошло достаточно времени. Наверное, он уже смирился. Нет, он, конечно, ужасно зол на меня, но не будет же он меня убивать!
        - Ну, не убьет, так побьет…
        - Вера, ты сама не знаешь, что ты такое говоришь!  - засмеялась я.  - Денис никогда не поднимет руку на женщину. Он джентльмен. Это так неэстетично, так низко - бить женщину. Только пролетарии так поступают… И вообще, закрой дверь, а то дует.
        Она подмела на балконе, а потом зашла обратно на кухню, держа в руке совок. Лицо у нее было задумчивое и рассеянное.
        - Ты чего, Вера?
        - Да вот, вспомнила, что через три недели Пасха. Поедем к папе?
        - Да.
        - Это, вообще, неправильный обычай - ездить на кладбище в Пасху. Говорят, надо в какой-то другой день, но я почему-то в первый раз подумала, что папе будет грустно. Ко всем приедут, а к нему нет…
        - Вера!
        Иногда она была совершенным ребенком, хоть и на шесть лет старше меня. Папе будет грустно! Словно он живой там, под могильной плитой.
        - Завтра с утра наведаюсь к себе,  - сказала я, чтобы отвлечь Веру.  - Посмотрю, как там дела. Возьму куртку, плащ, еще кое-что… пора перейти на весеннюю форму одежды.
        - А не страшно? Вдруг он тебя будет ждать…
        - Вряд ли. Что, у Дениса других дел, что ли, нет? Понедельник, утро…
        - Я поеду с тобой,  - неожиданно заявила она.  - Не могу отпустить тебя одну.
        - Вера, ей-богу, ни к чему…
        - Нет!  - вдруг рассердилась она.  - Я не могу тебя бросить.
        Я засмеялась, глядя в ее испуганное, сердитое лицо.
        - Ладно, поедем вместе.
        Потом она ушла в магазин, а я осталась сидеть дома, над томиком Брюсова. Но мне не читалось, мысли улетали куда-то далеко. К Саше.
        Последнее время я не могла вспоминать о нем без слез. Я так любила его, что больше уже не сомневалась в правильности своего поступка. Я совершенно правильно ушла от Дениса, потому что я не смогла бы с ним жить, храня в сердце столько нежности к Саше. Чем дальше, тем сильнее любила я Сашу.
        «Отчего не позвонить ему?  - подумала я.  - Вот прямо сейчас… Весна, солнце, небо! Если и он меня любит, то, наверное, чувствует то же самое!»
        И я набрала его номер.
        Я надеялась, что он будет у себя - в той самой квартире, которую снимал в Москве, чтобы не тратить время на дорогу до подмосковного дома. Впрочем, он мог быть сейчас у матери или на работе. Хотя второе вряд ли - до вечера еще куча времени, а ведь он работает по вечерам.
        Но, на мое счастье, Саша был дома и сразу же снял трубку, словно ждал звонка.
        - Алло?  - мрачно произнес он. От его голоса у меня сжалось сердце. Весна, солнце, небо… судя по его интонациям, для него всего этого не существовало. Как я ошиблась!
        - Саша, это я…  - растерянно произнесла я,  - Лиза.
        Я назвала себя по имени, потому что мне показалось, что он может не узнать меня.
        - Ты…  - выдохнул он.
        - Я, наверное, зря тебе позвонила, но мне почему-то подумалось…
        - Лиза!  - нетерпеливо перебил он мою сбивчивую скороговорку.  - Куда же ты пропала, Лиза!
        Надежда вновь возродилась в моем сердце.
        - Я никуда не пропадала,  - сказала я.  - Я у Веры.
        - Да что за таинственная Вера такая?  - нетерпеливо воскликнул он.
        - Моя родственница.  - Рассказывать подробности того, что у меня появилась сестра, мне сейчас совершенно не хотелось. Гораздо больше меня занимало то, как он относится ко мне. Эта многообещающая фраза - «Куда же ты пропала…». Ее не мог произнести человек, полностью равнодушный к моей судьбе. Скорее даже наоборот…
        - Я искал тебя,  - сказал Саша.
        - И что?  - затаив дыхание, спросила я.
        - Что-что!  - взорвался он.  - Тебя нигде нет! И где тебя можно найти, никто не знает. Ты говоришь - у Веры… Но кто она, где - тоже никто не знает! Почему ты в прошлый раз не дала ее телефон? Я был у тебя в институте. Аглая не в курсе…
        - А что она сказала?
        - Ничего. Только то, что ты в бессрочном творческом отпуске!  - возмущенно сообщил Саша.
        - И все?
        - Нет, не совсем…  - Он вдруг успокоился, в голосе проскользнули холодные нотки.  - Я спросил у нее: может быть, ты у этого своего… у Дениса?.. А она ответила, что он сам тебя искал.
        - Искал?  - потерянно спросила я.
        - Да, в середине марта два раза заезжал в институт. Но потом перестал.
        - Слава богу!  - облегченно сказала я.  - Перестал? Значит, он уже успокоился.
        - Ты говорила, он угрожал тебе?
        - Да. Но не думаю, чтобы он всерьез… Нет, тогда, когда я сказала ему, что свадьбы не будет, он ужасно разозлился, ужасно! Тогда он был действительно опасен. Но прошло столько времени… Он должен уже немного остыть,  - неуверенно произнесла я.
        - Лиза…
        - Что?
        - Лиза, ты не чужая мне. Я… я за тебя переживаю. Не пропадай больше. Я должен знать, где ты и что с тобой. Ты меня здорово испугала тогда - ну, когда сказала, что Денис грозился тебя убить.
        - Значит, я тебе не безразлична?  - заливаясь слезами, спросила я.
        - Нет. Да. Лиза… Я не потому так говорю, что простил тебя… Ну да, черт возьми, я простил тебя!
        Передо мной все плавало в тумане - слезы застилали глаза.
        - Лиза, не реви,  - с тоской произнес Саша, словно мог видеть меня в этот момент.
        - Но я ни в чем не виновата! Как, ну как объяснить тебе?! Когда Денис увез меня перед нашей с тобой свадьбой - я хотела бежать… по снегу, по лесу… Забор был очень высокий, и двери заперты…
        Он молчал. Потом произнес:
        - Не надо, Лиза. Я тебе верю. Но почему ты не позвонила мне потом, как только вы с ним вернулись в Москву, почему ты согласилась выйти за него… Разве он тебя заставлял?
        - Нет… Но я не могу этого объяснить. Я тебе говорила - я думала, что ты для меня навсегда потерян! Что мне было делать…
        - А потом ты и от него сбежала…
        - Ага, сбежала!  - улыбнулась я сквозь слезы, глядя в окно.  - Саша, я сделала одно открытие. Ты должен знать.
        - Открытие? Какое еще открытие…
        - Про Дусю Померанцеву и Андрея Калугина,  - торжественно произнесла я.
        - Но какое отношение твое открытие имеет к нам?  - растерянно произнес он.  - Это вопрос сугубо литературоведческий, как я понимаю… При чем тут мы?
        - Ты - правнук Калугина…
        - Ну и что? Я это знаю с самого рождения, и все об этом знают… Это же не секрет!  - нетерпеливо воскликнул Саша.
        - Да, не секрет. Но зато выяснилось, что я имею непосредственное отношение к Дусе Померанцевой… Ты понимаешь? Предначертанная встреча! Любовь, которая не умерла…
        - Лиза!  - в отчаянии закричал Саша.  - О чем ты?!
        Похоже, он всерьез подумал, что я сошла с ума. Ему было совершенно наплевать, что сто лет назад пути наших предков пересекались, ему была безразлична печальная история времен декаданса. Я хотела объяснить все подробнее, но потом вдруг опять почувствовала нестерпимую обиду. Я, которая никогда ни на кого не обижалась…
        - Я тебя ненавижу!  - мстительно произнесла я.  - Я тебя так люблю, а ты…
        - Так любишь или ненавидишь?  - Саша тихо засмеялся.  - Лиза, что ты со мной делаешь…
        - Что?
        - Ты меня убиваешь. Каждым поступком, каждым своим словом. Ты словно взялась уничтожить меня… Господи, если бы ты знала, как я сходил с ума, когда ты исчезла - и тогда, в январе, и сейчас! Ты мне позвонила только затем, чтобы сообщить, как ты меня ненавидишь?
        - Люблю. Я сказала - люблю!
        - При чем тут Дуся Померанцева?  - вдруг спросил он.  - Этот старый роман я читал очень давно, да и то половину страниц пролистал - уж очень как-то все в нем мелодраматично. Но помню, что у Андрея Калугина, то есть моего прадедушки, была безумная любовь к этой Дусе. Правда, потом они расстались, кажется…
        - Да, они расстались. Он сошел с ума.
        - Я знаю, что мой прадед умер в эвакуации, он был не в себе…  - нерешительно произнес Саша, видимо, пытаясь вспомнить прошлое своей семьи.  - Но разве это произошло из-за Дуси?
        - Ну, не только… В общем, это неважно. Важно другое - я правнучка Дуси Померанцевой,  - таинственным шепотом произнесла я.
        Но Саша по-прежнему не понимал меня.
        - Чья ты правнучка? Чушь какая!  - с отчаянием произнес он.  - Господи, Лиза… Дай мне свой адрес, я хочу помочь тебе! Ну при чем, при чем тут какая-то Дуся, которая сто лет как умерла!
        - Не сто,  - упрямо сказала я.  - Гораздо меньше. Вера ее помнит.
        - Так, еще и Вера таинственная каким-то образом тут замешана…
        - Саша, она имеет непосредственное отношение ко всей этой истории!  - горячо воскликнула я.  - Если бы не она, я бы так и не узнала про Дусю! Это великая, страшная тайна…
        - Лиза!
        - Что?
        - Лиза, ты меня пугаешь…  - тихо произнес Саша.  - Дай мне свой адрес, в конце концов!
        - Не мой, а Верин. Но все равно… Я скоро перееду обратно к себе, потому что мне уже надоело скрываться. Может быть, даже завтра… Нет, не завтра, но скоро!
        - Я хочу видеть тебя прямо сейчас, сию минуту!
        - Саша… ты так беспокоишься обо мне, как будто… как будто ты меня все еще любишь.
        - Люблю,  - засмеялся он, но это был какой-то странный, немного истерический смех.  - Я тоже псих, потому что все еще люблю тебя… Но и ненавижу тоже!
        Не могу передать, что я почувствовала, когда услышала его слова. Сердце как будто обожгло огнем… Он сказал, что любит меня!
        - Вот, Вера идет,  - пробормотала я, обливаясь слезами.  - В замке ключ поворачивается… Ладно, Саша, бог даст, не в последний раз говорим…
        На следующий день мы с Верой собрались съездить ко мне домой за вещами, как и договаривались накануне.
        - Ну что это такое!  - с досадой произнесла Вера перед тем, как выйти на улицу.  - Ты только посмотри на себя!
        - А что такое?  - неуверенно сказала я.
        - У тебя такой вид…
        Про мой вид она ничуть не выдумывала. Глаза у меня были красными, лицо опухшим и бледным. Я плакала вчера весь вечер - от радости и от горя одновременно, от мучительной неопределенности своего существования. Саша любил меня, но будем ли мы когда-нибудь снова вместе?
        - Я темные очки надену,  - пробормотала я.
        - Да уж, пожалуйста,  - строго сказала Вера.  - А то я сейчас на тебя больше похожа, чем ты сама на себя!
        - Что ж тут удивительного? Ведь мы сестры…
        Я нацепила на нос темные очки, и мы вышли из дома. Светило яркое апрельское солнце.
        - Как хорошо…  - вздохнула полной грудью Вера.  - Даже жарко, да?
        Она расстегнула песочного цвета пальто - под ним был мой любимый темно-синий костюм, в котором, помнится, я в первый раз пришла к Саше в его клуб. Вера была великолепна, и я не могла не чувствовать гордости за нее.
        Мы долго ждали маршрутку, потом долго ехали на метро.
        Когда мы подходили к моему дому, я тревожно оглядывалась по сторонам - все боялась, что встречу Дениса.
        - Нет, все в порядке,  - тоже осмотрев окрестности, с важным видом произнесла Вера.  - Ни души. Вспомни, ты сама говорила - утро, понедельник… Вряд ли мы сегодня встретим этого твоего… Дениса.
        В самом деле, даже прохожих не было возле дома. Гулко прозвучали наши шаги, когда мы шли сквозь арку во двор. В арке было темно и прохладно, а со стороны двора солнце сияло еще нестерпимее, даже очки не могли мне помочь.
        - Как будто в глаза песка насыпали,  - пожаловалась я, держась за Верин локоть.
        - Меньше надо было реветь вчера!
        В подъезде тоже стояла гулкая тишина, весь дом словно вымер. Мы поднялись наверх, зашли в мою квартиру. У меня дрожали руки от неуверенности и страха, точно Денис мог прятаться где-нибудь под кроватью или за гардинами, но это, конечно, была полная чепуха.
        - Что ты хотела забрать?  - спросила Вера.
        - Сейчас…  - Я открыла большой шкаф, вывалила его содержимое на кровать.  - Вот куртку, во-первых, потом этот плащ…
        Мы некоторое время перебирали вещи, а потом вдруг зазвонил телефон. Его звонок прозвучал так резко и неожиданно, что мы обе вздрогнули и с ужасом схватились за руки.
        - Это всего лишь телефон…  - прошептала Вера.
        - Да… Может быть, Аглая? Или Викентий решил меня разыскать… Викентий - это мой начальник.
        - А чего ты шепчешь? Как будто нас кто-то может услышать!
        - Нет, это ты шепчешь, а я вслед за тобой…  - сказала я неуверенно.
        - Какая же ты паникерша, Лизка!  - засмеялась Вера.  - Столько страху на меня нагнала!
        - А правда, и чего я боюсь?  - рассердилась я.  - Это всего лишь телефон! Алло?
        В трубке была тишина, потом пошли короткие гудки.
        - Наверное, не туда попали,  - предположила Вера.
        Я принялась складывать лимонно-желтую блузку, которую хотела при первом же удобном случае отдать Вере, но телефон вдруг зазвонил снова.
        - Черт…  - с досадой воскликнула я.  - Алло?
        - Лиза…  - Голос был родной. Голос был Сашин.
        - Это Саша!  - радостно прошептала я Вере, прикрыв мембрану рукой.  - Саша, как ты меня нашел?
        - Элементарно… Лиза, ты все-таки решила вернуться домой?  - Он говорил так, как будто сильно волновался. Наверное, я действительно ему небезразлична.
        - Нет, я сейчас опять уеду к Вере, только вещи заберу.
        - Он… ну, Денис… не знает, где Вера живет?  - спросил Саша.
        - Нет. Никто не знает. Никто-никто…
        - Ты сегодня веселая…  - усмехнулся он, но как-то через силу.  - Я сейчас приеду.
        - Нет! Это совершенно лишнее,  - ответила я, хотя больше всего на свете мне хотелось увидеть Сашу.
        - Лиза…
        - Ты не спорь, пожалуйста, милый… я все равно сейчас уеду. Хочешь, я позвоню тебе вечером?
        Он помолчал, потом ответил:
        - Хочу.
        - Саша…
        Телефонная трубка в моих руках задрожала.
        - Ну вот, ты опять ревешь!  - едва слышно, с досадой произнесла Вера и ладонью смахнула с моей щеки слезы.  - Сколько можно!
        - Да, я обязательно позвоню тебе вечером,  - сказала я Саше и бросила трубку.  - Вера, я его люблю.
        - Я вижу,  - засмеялась она.  - Только не реви, пожалуйста, вон, у тебя и нос уже красный!
        - Больше не буду…  - всхлипнула я.
        - Вы помиритесь, и все будет хорошо,  - через некоторое время задумчиво произнесла она, складывая в стопку мою одежду.  - Да вы уже помирились…
        В передней стояло четыре больших пакета.
        - Ты не погорячилась?  - с сомнением спросила Вера.  - Этих тряпок на несколько человек хватит!
        - Ничего лишнего, честное слово!  - поклялась я.  - Мы на такси поедем.
        - Да уж конечно, не на себе же все это везти!
        Мы спустились, нагруженные пакетами, вниз.
        - Вот что…  - сказала Вера.  - Я сейчас такси поймаю, а ты вытаскивай вещи на улицу.
        - Только будь осторожна!
        - Господи, ну а мне-то чего бояться…  - возмутилась она и вышла из подъезда.
        Я вытащила пару пакетов, потом у третьего неожиданно оторвалась ручка.
        - Что за ерунда…  - волоком я дотащила его до двери, потом вернулась за четвертым.  - Ладно, все равно в багажник запихнем…
        Солнце нестерпимо било в глаза, пока я возилась перед дверями своего подъезда, пытаясь придумать импровизированную ручку взамен порванной, и в этот момент до моих ушей донесся странный звук.
        Короткий и негромкий.
        Или довольно громкий? Воробьи с писком слетели с голых тополиных ветвей и безрассудно, стаей метнулись куда-то со двора. Громкий, но не оглушительный - во всяком случае, в большом городе полно всяких шумов, на которые не обращаешь внимания.
        Я не поняла, почему меня заинтересовал этот звук и почему я сразу попыталась определить его интенсивность… А потом поняла - когда-то я его уже слышала, и он был связан с чем-то не очень хорошим. Но с чем?
        Все это длилось секунды или доли секунды - звук, птичий гомон, снова тишина… Солнце нестерпимо жгло глаза, и вдруг я вспомнила: «Только, пожалуйста, целься лучше - я не очень-то хочу мучиться перед смертью!» Да, я слышала выстрел… Темные очки упали на асфальт перед домом и разбились.
        Выстрел донесся откуда-то из арки - именно туда ушла Вера. Дальше располагался небольшой сквер, а за ним - дорога, где она должна была поймать машину.
        «Нет, не может быть!  - машинально подумала я, склонившись над пакетами.  - С чего вдруг здесь быть выстрелу?»
        - Вера!  - подняв голову, едва слышно позвала я - голос почему-то у меня пропал - и на негнущихся, непослушных ногах бросилась в арку. Там было по-прежнему сумрачно и прохладно, и я, ослепленная солнцем, в первый момент ничего не увидела. А потом увидела все.
        Вера лежала на спине под темным сводом, разбросав в стороны руки, а дальше, по залитому солнцем скверу, среди чахлых деревьев, в сторону дороги шел Денис.
        Я узнала его моментально, даже со спины. Эти волосы, этот шикарный длинный плащ, полы которого развевались в разные стороны. И его знаменитая плейбойская походка - он при каждом шаге внушительно впечатывал каблуки в землю.
        Он что-то прятал на ходу в карман своего плаща. «Пистолет»,  - догадалась я. На обочине стояла его серебристая машина. У него все вещи серебристого цвета - машина, ноутбук, ручка, зажигалка, даже пистолет…
        Не оглядываясь, он сел в нее. Издалека я увидела, как мелькнул его каменный, бледный, неподвижный - точно у мраморного монумента - профиль.
        Наверное, даже если бы Денис обернулся, он все равно не увидел бы меня в темной подворотне - я стояла, прижавшись к стене. Но он даже не обернулся. Звук захлопнувшейся дверцы донесся до меня не сразу, а лишь через некоторое время. Машина стремительно сорвалась с места и исчезла.
        - Вера!  - позвала я и наконец отлипла от стены, за которую, оказывается, держалась, чтобы не упасть.  - Вера…
        Она не отозвалась.
        Она словно спала.
        Я опустилась рядом с ней на колени, на холодный влажный асфальт, протянула руки к ее груди и только тогда заметила, что слева в синей кофточке - небольшая дырка. Крови почти не было.
        - Вера, как ты?  - растерянно спросила я.  - Вера, очнись…
        Где-то вдали, у дороги, прошли люди - до меня донеслись их голоса.
        «Надо вернуться в дом,  - мелькнуло у меня в голове.  - Вызвать «Скорую» и милицию».
        - Вера, я сейчас…  - пробормотала я и, почему-то с трудом поднявшись, заковыляла обратно. Солнцем залитый двор, птичий гомон. Апрель. Едва не споткнувшись о собственные сумки, я вбежала в подъезд. Все та же гулкая тишина и пыль, переливающаяся золотом в солнечном потоке из мутного после зимы окна…
        Лифт стоял на первом этаже.
        Как я доехала на свой этаж, как ворвалась в квартиру - я не запомнила.
        Вера умерла - вдруг поняла я, держа в руках телефонную трубку. Денис убил ее… Долго соображала, какой номер набрать первым.
        - Алло, «Скорая»?
        - Вас слушают, говорите…
        Объяснять все тоже пришлось довольно долго - про выстрел, про Веру, про маленькую дырочку в груди, сколько лет, где живет, как найти и кто я… Но я честно старалась ответить на все нудные вопросы.
        - Милицию мне вызвать?  - спросила я.
        - Мы сами их вызовем…
        Зачем он убил Веру?
        Я положила трубку на рычаг и тупо посмотрела в зеркало, которое висело передо мной. Я не знала этой бледной, с темными подглазьями женщины. Вера сегодня сказала: «Я сейчас на тебя больше похожа, чем ты сама на себя…» На ней было мое пальто песочного цвета, мой любимый темно-синий костюм.
        Все ясно.
        Он убил не Веру, он убил меня. Вернее, думал, что стреляет в меня.
        «А почему, собственно, убил?  - с вызовом спросила я свое отражение.  - Может быть, она просто без сознания. Лежит сейчас в темной подворотне, совершенно одна…»
        Дверь решительно не желала открываться - я долго возилась с ключами, сломала ноготь, пока пыталась открыть ее. Какая ерунда по сравнению с тем, что в Веру стреляли…
        С трудом я открыла дверь, спустилась вниз.
        Это нестерпимое, вызывающее, весеннее солнце… Мне было жарко и холодно одновременно. Я бросилась в темную арку.
        В первый момент я подумала, что Денис вернулся. Что это он сейчас стоит на коленях над Верой и пытается приподнять ей голову… Я даже обрадовалась - потому что теперь он мог исправить свою ошибку. Пусть стреляет теперь в меня. Смерти я не боялась.
        И только потом увидела, что не Денис, а Саша стоит на коленях возле Веры и с ужасом вглядывается в ее лицо. Темная прядь упала ему на лоб, он ничего не замечал вокруг, не замечал меня.
        Потом он просунул Вере руку под спину, приподнял ее и прижал к себе, точно баюкая. И все - молча, молча… Я точно смотрела немое кино.
        - Осторожнее!  - с усилием прошептала я.  - Нельзя ее трогать! Сейчас приедут врачи, они помогут ей…
        Саша медленно поднял голову и посмотрел на меня.
        - Лиза…
        Наверное, ему показалось, что он сошел с ума. Он думал, что держит Лизу на руках, а вторая Лиза тут же стояла перед ним…
        - Ты призрак, да?  - без всякого выражения произнес он.  - Лиза… Смерти нет, правда?..
        - Я Лиза,  - сказала я ему ласково, чувствуя, как внутри меня все дрожит.  - А это Вера, моя сестра… Ты держишь Веру!
        - Веру?  - с недоумением спросил он, глядя в неподвижное лицо моей сестры, которую держал на руках. Потом опять перевел взгляд на меня, осторожно положил Веру обратно и встал на ноги.
        - Лиза, что случилось?
        И тут я не выдержала, бросилась ему на шею.
        - Здесь был Денис! Это он стрелял… Он тоже нас перепутал! Денис стрелял…
        Саша обнимал меня, и я слышала, как в его груди быстро бьется сердце.
        - Я не знал, что у тебя есть сестра…  - растерянно произнес он.  - Господи, Лиза…
        - Он убил ее!  - закричала я так громко, что эхо пронеслось под темным каменным сводом.  - Убил!
        Мне вдруг стало совершенно ясно - Вере уже ничем не поможешь. Маленькая черная дырочка на груди, почти нет крови…
        И в это время приехала «Скорая», и сразу же за ней - милицейская машина.
        Началась суматоха - врачи осмотрели Веру, мрачные оперативники пытались одновременно расспросить нас.
        - Бесполезно,  - сказала толстая седая тетка в белом халате, с неожиданно гладким молодым лицом.  - Пулевое ранение. Точно в сердце. Ничем не поможешь…
        - Вы видели, кто стрелял?  - спросил меня один из оперативников.
        - Ну да!  - с жаром воскликнула я.  - Это Денис! Он нас перепутал… Это моя сестра, Вера… Он меня хотел убить!
        - Близнецы, понятно,  - кивнул второй опер.
        - Нет, не близнецы, но все равно… Вы должны найти его!
        Неожиданно со мной стали происходить странные вещи - я забыла, какая фамилия у Дениса и где его можно найти. Меня трясло, и я ничего не могла сказать, только размахивала руками.
        Дальнейшее было похоже на сон. Каким-то образом мы оказались у меня дома, вместе с Сашей и милицией, я металась по комнате в поисках записной книжки. Я помнила только об одном - Дениса надо найти, потому что он убил Веру.
        - Вот… его телефон… а это - Пеньков… он может все объяснить… Пеньков - его помощник… Дениса то есть…  - тыкала я пальцем в страницы записной книжки.
        Саша был все время рядом, он не давал мне окончательно потерять рассудок.
        - Лиза, Лиза, успокойся…
        Уж не знаю, что я там бормотала, пытаясь разъяснить ситуацию, но старший из оперативников меня неожиданно понял. Денис убил Веру, потому что перепутал нас. Найти Дениса поможет Рома Пеньков - он его помощник, он в курсе всего.
        - А за что убить-то хотел?  - спросил один из милиционеров, накручивая телефонный диск.
        - Она сбежала со свадьбы,  - вдруг произнес Саша.  - У них с Денисом должна быть свадьба… Это ревность. Он грозился убить Лизу… Я свидетель.
        - А вы-то тут при чем?
        - Я? Она ко мне сбежала… Она меня любит, а не его!
        - Понятно…  - хмыкнул кто-то из коридора.  - Страсти-мордасти какие…
        Тот, кто был на телефоне, сразу же дозвонился до Пенькова. Произошел странный разговор - из него стало понятно, что Рома Пеньков тоже сейчас в дикой панике. Оказывается, он знал, что Денис собирается отомстить мне, но до последнего момента не верил, что такое действительно может произойти.
        - И где можно найти вашего шефа? Так… так… А номер машины? Какого цвета? Так… давайте все адреса… Ну, разумеется, и в Подмосковье тоже!  - бормотал милиционер у телефона.  - И где вас найти. Что говорил накануне? Какой еще кот? А, сколько денег коту под хвост… Вы успокойтесь, говорите разборчиво!
        Потом оперативники ушли, сказав, что с этим делом им все более-менее ясно и что они сейчас будут искать Дениса. Нам велели никуда не уходить, потому что мы в любой момент можем понадобиться следствию.
        - А барышню свою берегите,  - сказал Саше молоденький капитан на прощание.  - А то этот ваш Отелло, не дай бог, захочет вернуться, когда поймет, что стрелял не в ту. Дверь на замок, и, если что, звоните. Телефон знаете - ноль два…
        Потом наступила тишина.
        Мы сидели с Сашей в креслах, друг напротив друга. У него было бледное, белое лицо, черная прядь волос по-прежнему падала на лоб.
        - Ты вся дрожишь…  - пробормотал он.  - Лиза, не надо… Ты жива, и это главное.
        - Вера мертва, и это главное,  - непослушными губами возразила я.
        - Ты никогда не говорила, что у тебя есть сестра, которая так на тебя похожа…
        - Ты просто не мог дослушать меня до конца…
        Лицо у Саши дрогнуло - он, видимо, хотел что-то ответить, но потом передумал. Я напрасно упрекала его - ведь в случившемся гораздо больше моей вины…
        - Саша…
        - Что?
        - А куда ее увезли?
        - Веру? В морг, куда же еще…  - вздрогнув, ответил он.
        - Она точно умерла? Послушай, может быть, это медицинская ошибка и ее еще можно спасти, а?  - с надеждой спросила я.
        - Лиза…
        - Она не должна умереть, это так несправедливо!
        Он бросился ко мне, обнял - так сильно, что у меня перехватило дыхание.
        - Лиза, не плачь!
        Я и не заметила, что снова плачу. Вчера я плакала из-за него. Вернее, думала, что из-за него, а на самом деле - из-за Веры. Я словно предчувствовала ее гибель!
        - Я не могу…  - сказала я, уткнувшись лицом в его белоснежную рубашку.  - Я здесь, а она там. Я сейчас поеду к ней. Господи, Вера…
        - Куда? Лиза, не сходи с ума, ты ей уже ничем не поможешь,  - с усилием произнес он.  - Ты не должна выходить из дома - вдруг Денис вернется! И, потом, ты сейчас в таком состоянии, что…  - Он не закончил фразы.
        - Зачем сидеть здесь?  - закричала я шепотом.  - Какой смысл? Нет, надо ехать, надо обо всем разузнать, надо найти Дениса…
        - Лиза…
        Он тщетно пытался успокоить меня, но на меня словно нашло какое-то помрачение - я все рвалась куда-то, я жаждала деятельности.
        - Вот что…  - наконец произнес он.  - Я сейчас сам все узнаю. Попытаюсь найти следователя, поговорю с этим… с Пеньковым. Ну, и вообще…
        - Хорошо! Я с тобой!
        - Нет, Лиза, ты сиди дома. Я сейчас, пожалуй, вызову кого-нибудь, чтобы посидели с тобой. Альберта, например.
        - Не надо Альберта!  - закричала я.  - Он меня ненавидит!
        - Но я не могу допустить, чтобы ты оставалась одна…
        - Тогда Аглаю…
        Аглая была в институте - я попросила лаборантку вызвать ее прямо с лекции, сказала, что дело очень срочное.
        - Сейчас приеду,  - сказала Аглая по телефону, выслушав мой короткий и сбивчивый рассказ.
        Минут через тридцать и правда она приехала - мрачная, с возбужденным и каким-то вдохновенным лицом. Наверное, не столько из сочувствия ко мне, сколько из любопытства, но это было уже неважно, потому что я заранее простила ей этот маленький грех.
        - Какой кошмар!  - с чувством произнесла она.  - Нет, он настоящий псих, маньяк какой-то…
        Она имела в виду Дениса.
        - Ладно, я тогда пошел,  - засобирался Саша.  - Аглая, чур, дверь никому не открывать, если что, звонить в милицию, и вообще… Лизу из дома не отпускать!
        - Не беспокойся,  - важно ответила Аглая, тряхнув своим бантом.  - Я уж знаю, как вести себя в подобных ситуациях!
        Он ушел, и мы остались с Аглаей вдвоем.
        - Так он убил твою сестру? Денис?  - спросила она.  - Нет, ты ложись, а я посижу в кресле, вот тут, рядом… Ты ничего не говорила о том, что у тебя есть сестра…
        Ей тоже были нужны подробности. Объяснять произошедшее еще раз было невмоготу, но я сделала над собой усилие и произнесла:
        - Помнишь, я разыскивала своего отца? Вот с этого-то все и началось…
        Она выслушала очень внимательно, ужаснулась тому, что на месте Веры должна была быть я.
        - Вы так похожи, что Денис вас перепутал? Боже, боже… Лизонька, мне с самого начала он не нравился! Какой-то ненормальный… Подумаешь, невеста сбежала - вон Саша, он же не стал ни в кого стрелять!
        Я тихо засмеялась, поразившись непоследовательности ее суждений, чем очень испугала Аглаю, и она заявила, что мне надо немного поспать.
        - Тебе необходимо восстановить свои силы,  - сказала она.
        Спать так спать - я свернулась на диване калачиком и отвернулась к стене. Но на самом деле я не смогла уснуть - я думала о Вере…
        Как же так могло случиться?..
        Денис - чудовище. Он убийца. Но ведь не он один виноват во всем произошедшем. А кто еще? Разумеется, еще я. Это я довела ситуацию до такой точки, когда ему пришлось стрелять. Надо было позвонить ему после нашего с ним разрыва, поговорить… О чем? Ведь и так было понятно. Я сразу сказала, что не люблю его…
        Деньги… Он, конечно, много денег ухнул в нашу свадьбу, много чего назаказывал. Пригласил людей, разослал приглашения. Перед людьми, конечно, неудобно… Но все равно - брать в руки пистолет! Тот самый, который я уже однажды держала в своих руках… Впрочем, о чем это я? Он хотел убить меня из-за ревности, потому что я сказала ему, что люблю Сашу. Из-за ревности и еще из-за того, что я была единственной женщиной, с которой у него что-то получалось. Только со мной он был мужчиной. Исчезла я, и исчезла его надежда быть нормальным человеком. Или он действительно любил в целом свете только меня одну? Так зачем же он меня убил?!.
        Похоже, я действительно была немного не в себе, потому что мне в голову полезли совсем уж странные мысли. Конечно, он убил не меня, а мою сестру Веру, но выходило так, что я могла наблюдать со стороны за своей собственной гибелью.
        Я вспомнила, как он уходил из арки, оставив позади себя мертвое тело любимой женщины (он-то не знал, что это была не я, а Вера!). Темные волосы развевались на ветру, шикарный длинный плащ… Он даже не оглянулся. Засунул пистолет в карман и ушел. О чем он думал?
        Он думал, что никто его не видел. О том, что никто никогда не узнает правды. Хотя нет, он не дурак - мог бы догадаться, что его быстро вычислят. Круг подозреваемых, алиби, баллистическая экспертиза и все такое… В милиции тоже люди сообразительные.
        А вдруг его уже поймали? У милиции есть все сведения о нем, наверное, уже разослали ориентировку или как там у них это называется… Номер машины известен. Его должны остановить на ближайшем посту!
        Меня била холодная дрожь, когда я думала обо всем этом.
        Конечно, его уже поймали. Он узнает, что стрелял не в меня… Господи, как он разозлится! Или обрадуется… Нет, не обрадуется - он уже не любит меня. Он меня ненавидит. Даже не оглянулся! Он почувствует только великую досаду, когда узнает, что я жива. Он чудовище.
        Бедная Вера… Как глупо, нелепо все получилось! Выходит, я нашла ее только для того, чтобы подставить под пулю вместо себя. Я заставила ее сделать такую же прическу, как у меня, я собственноручно размалевала ей лицо а-ля Лиза Синицына, я нарядила ее в свою одежду. Ах, я так хотела сделать из нее красотку, фам фаталь… Вот вам и фам фаталь - ее убили. Ее, а не меня.
        И ведь как странно - если бы, например, в арку первой вошла не она, а я? Или бы мы вместе с Верой вошли в арку и столкнулись бы нос к носу с убийцей? Денис стал бы переводить взгляд с одной на другую, опешил бы… Вероятно, в этом случае он не стал бы стрелять, сбитый с толку явлением Лизы в двух ипостасях.
        Да-а, две Лизы…
        Бедная моя мамочка, почему ты не открыла раньше тайну моего рождения? Тогда, возможно, ничего этого не произошло бы. Я знала бы о своем отце, знала бы о Вере… Ах, как неистово я пыталась распутать паутину прошлого - Аркадий Синицын, Геннадий Брусникин, Алиса… Я искала своего родного отца, а нашла Веру. Какая я глупая, мне не надо было соваться в прошлое - жила и жила бы себе, не мучаясь ерундой, многие же люди не знают своих родственников.
        Правда, тогда мы с Верой не знали бы друг друга… Ну и что с того! Вера была бы жива…
        Я никогда не узнала бы, что я - правнучка Дуси Померанцевой и что встреча с Сашей мне была предначертана свыше. Я ничего этого не знала бы и преспокойно вышла замуж за Дениса. И все опять же были бы живы!
        Впрочем, если копнуть еще глубже, мне не надо было знакомиться с Сашей. Зачем я его узнала? Глупая случайность - пошел дождь, и я осталась ночевать в домике тишайшей Нины Ивановны. А к ней, как назло, приехал ее сын, Саша. И я, как дура, в ту же ночь стала с ним близка, я сразу прыгнула ему на колени, точно знала его тысячу лет. Предначертанная встреча!
        Саша… Люблю и ненавижу.
        Дождь, во всем виноват тот дождь!
        Я повернулась, посмотрела на Аглаю - она спала, сидя в кресле, и ее очки сползли на кончик носа, грозя свалиться с него.
        Медленно приближался вечер.
        Аглая проснулась и сразу захотела есть. Я отослала ее на кухню. У меня аппетита не было, я до сих пор дрожала, точно от холода.
        - У тебя ничего нет!  - крикнула из кухни Аглая.  - Холодильник совершенно пустой… Придется варить макароны.
        Она гремела посудой - такие уютные, домашние звуки, но мне они казались какими-то нереальными. Как можно варить макароны, когда Вера умерла?
        - Лиза, садись со мной! Ты целый день ничего не ела…
        Я отказалась.
        И тут, на мое счастье, пришел Саша.
        - Ну, что?  - бросились мы к нему.
        Аглае явно требовались сенсационные известия, но, когда выяснилось, что таковых нет, она явно поскучнела.
        - Что, и Дениса не нашли?  - спросила она.
        - Нет. Как сквозь землю провалился… Аглая, голубушка, спасибо тебе огромное за то, что согласилась посидеть с Лизой!
        - Да чего там…  - зарделась она, поправляя очки.  - Я, пожалуй, пойду. Меня Леонид Иванович с Зиночкой ждут.
        Она упорхнула, и мы остались с Сашей вдвоем.
        - Его правда не поймали?  - подозрительно спросила я.
        - Да. Его машина, брошенная, стоит в районе Таганки. В ней его плащ и пистолет, из которого он стрелял в Веру. Я потом следователя нашел, который этим делом занимается, и говорил с ним.
        - Значит, Денис на свободе…  - потерянно вздохнула я.  - Что же делать, что же делать?..
        - Я еще с Пеньковым говорил, ну, с его помощником…
        - И что Пеньков?
        - Странный тип… Он вроде знал о настроениях Дениса, но никого предупреждать не стал. Надеялся до последнего, что его шеф просто так грозится.
        - Глупый Пеньков! Впрочем, его можно понять - Денис имел над ним абсолютную власть.
        - В общем, искали твоего Дениса везде - и на даче, и в городской квартире, и у знакомых… Его нигде нет. Пеньков утверждает, что он вполне мог удрать из города. Или даже из страны. Якобы у него был план.
        - План?  - удивилась я.
        - Да. У твоего Дениса много знакомств - он как-никак автомобильным бизнесом занимался, и Пеньков утверждает, что удрать из страны ему будет довольно легко. Конечно, следственные органы приняли меры для того, чтобы задержать убийцу на выезде из города, на границе… но кто знает, чем все это закончится!
        - Убил и сбежал…  - с ненавистью произнесла я.  - А Веры больше нет.
        - Лиза… Ты ни в чем не виновата!
        - Наверное, все это время он следил за моим домом,  - задумчиво пробормотала я, думая уже о другом.  - Иначе как он узнал, что я тут? Хотя мы с Верой очень внимательно оглядели окрестности - ни одной живой души поблизости не было.
        - Но я тоже узнал, что ты дома.  - Он вздрогнул. Наверное, вспомнил, как увидел Веру в арке и подумал, что это я.
        - Так ты же по телефону позвонил, и я сняла трубку!
        - Ну, не знаю тогда, как ему это удалось. Наверное, он все-таки следил за домом, просто вы с Верой его не заметили.
        - Как он ненавидел меня…
        - Лиза, тебе грозит опасность! Он может вернуться…
        - Может…  - растерянно кивнула я.  - Если узнает, что убил не ту. Но он не вернется. Он хитрый, как дьявол, и очень осторожный. Если у него был план, по которому он сразу же намеревался скрыться из города, то его уже давно здесь нет. Мне нечего бояться.
        - Все равно, Лиза…  - Саша взял меня за руки.  - Я никуда не уйду. Я буду с тобой.
        - Ты добрый.
        - Лиза, я боюсь за тебя,  - признался он.  - Эти страшные мгновения, когда я думал, что ты умерла…
        - Лучше бы умерла я, а не Вера!  - Я вырвала свои руки и отошла к окну.
        Была уже ночь - холодная апрельская ночь. Светили уныло фонари, качались ветви еще голых деревьев. «Скоро Пасха. Поедем к папе? Ему будет грустно, если мы не приедем…» - вспомнила я Верины слова, которые мне показались в тот момент дикими. Вера говорила о нашем отце так, как будто он был живой, только жил в каком-то другом месте, отдельно от нас. Ну, где-то на даче, что ли… «Поедем к папе?» - сказала она. И прямой дорогой отправилась к нему. Папе теперь не будет грустно, потому что одна из дочерей будет теперь рядом с ним…
        - Лиза…
        - Ну что ты смотришь на меня так!  - закричала я, обернувшись.  - Мне не нужна жалость, мне не нужна забота… Со мной ничего не случится, я справлюсь!
        - Лиза!
        - Уходи,  - мрачно произнесла я.  - Иди к черту со своей добротой. Мне она не нужна.
        - Я не уйду,  - упрямо ответил Саша и преспокойно уселся на диване, положив ногу на ногу. Прядь волос упала ему на лоб. В этот момент он был очень похож на какого-то известного актера, только я забыла его фамилию…
        - Тогда я уйду!
        Куда мне теперь идти, я не знала, но решительно принялась собирать свои вещи. Саша несколько минут молча наблюдал за моими действиями, а потом решительно вырвал у меня из рук сумку.
        - Никуда ты не пойдешь,  - сердито произнес он.  - Будем сидеть здесь и ждать, пока не поймают Дениса.
        - Его никогда не поймают!
        - Лиза, прекрати, у тебя истерика,  - попытался он остановить меня, но я его оттолкнула.
        - Саша, Веру убили. Мою сестру убили!
        - Я не хочу, чтобы убили и тебя,  - сказал он.  - Я…
        - Что? Что ты?..
        Он вдруг обнял меня, никак не реагируя на то, что я молотила по его плечам кулаками, прижал изо всех сил к себе.
        - Лиза, я не могу без тебя…  - тихо произнес он.
        - Чего ты хочешь?
        - Чтобы все было, как раньше. Ты и я.
        Он держал меня крепко и не думал выпускать. Мои руки опустились на его плечи, я чувствовала тепло его тела.
        - Я же предала тебя… сбежала с нашей свадьбы!
        - Ты не предавала. Тебя просто похитили,  - спокойно ответил он.
        - Я согласилась выйти замуж за Дениса!
        - Но не вышла.
        - Господи, Саша, прошлого не вернешь!  - с отчаянием воскликнула я, изо всех сил обнимая его.  - Все разломано, разбито, исковеркано… Как раньше - уже не получится!
        - Ну что за глупости…  - пробормотал он, скользя губами по моей щеке.  - Ты знаешь слишком много красивых слов, эффектных и пугающих. Но это только слова. Нет ничего непоправимого.
        - А смерть?  - содрогнулась я.  - Ее-то уж никак не исправишь…
        - Но все остальное - да. И вообще… Зачем ты гонишь меня? Ты что, уже не любишь меня?  - с горечью спросил он.
        - Люблю. Очень люблю. Только я боюсь, что у нас ничего не получится. И что когда-нибудь потом, не знаю, когда это произойдет - через день, через год или через десять лет,  - мы все равно расстанемся. Уж лучше сейчас…
        - Лиза!
        - Да. Рано или поздно ты начнешь мне припоминать Дениса, то, как я сбежала от тебя… хоть и не по своей воле, но все равно. Эта обида…
        - Нет никакой обиды! Я простил тебя сразу же… Если хочешь знать, я вообще на тебя не обижался! Мне просто было очень больно… Ты же сама говорила - предначертанная встреча! Мы созданы друг для друга.
        - Ах, ты об этом!
        - Именно. И напрасно ты меня упрекала в том, что я никогда не дослушиваю тебя до конца - я все очень хорошо понял. Ты - родня Дусе Померанцевой…
        - Правнучка,  - поправила я.
        - Ну да. А я - потомок Андрея Калугина. И самой судьбой нам суждено быть вместе. Любовь наших предков соединилась в нас, и потому…
        - Саша!  - смеясь и плача, перебила я его.  - Ну что за бред! Предначертанная встреча… Это тоже красивые слова. Пустой звук! Люди не живут вместе только потому, что чья-то бабушка любила чьего-то дедушку, но злые обстоятельства помешали им быть вместе…
        Мы стояли, обнявшись, посреди пустой пыльной комнаты. За окном - темнота. Как странно - еще утром Вера была живой, веселой и разговаривала со мной… А сейчас ее нет. Я решительно не могла поверить в то, что ее больше нет, ее смерть не укладывалась в моем сознании. Может быть, это был сон, просто дурной сон?..
        Солнце светило с самого утра, и ни одного облачка не было на горизонте - только нестерпимо-синее, пронзительное небо.
        В городе снега уже не было. Чистый, сухой асфальт, черная земля на газонах, из которой уже начали проклевываться первые зеленые ростки.
        Но здесь снег еще не успел растаять - видны были оплавленные серые льдины, которые лежали за оградами. Центральная аллея еще напоминала о городе, но дальше, в глубь территории, был настоящий сельский пейзаж - текли ручьи по извивистым, неровным дорожкам, чавкала грязь под ногами, угрюмо высились сырые мраморные плиты.
        Я все боялась, что церемония пройдет как-нибудь не так из-за весенней распутицы, каждый раз вздрагивала и пугалась, когда у кого-нибудь скользили по размокшей земле ноги, но, похоже, рабочие знали свое дело. Веру отпели тут же, в маленькой кладбищенской церкви.
        На лямках гроб опустили вниз в сырую землю.
        - Упокой господи рабу твою…  - зашамкала какая-то старушка, проливая искренние слезы.
        Проститься с Верой пришло много людей - большинство из них были ее сотрудники, с которыми она работала в больнице. Нянечки, медсестры, врачи… Выяснилось, что очень многие любили ее.
        Комья земли ударили в деревянную крышку.
        - Прости, Вера,  - шепотом сказала я и отошла на несколько шагов в сторону, вытирая испачканную в земле руку платком.
        «Георгий Кар» - было написано на памятнике рядом. Веру хоронили возле отца.
        - Хорошо, что они будут вместе,  - обратилась я к полной докторше, которая стояла с испуганным и несчастным лицом. Она вздрогнула и как-то дико посмотрела на меня.  - Ну да, вместе… Одной ей здесь было бы совсем плохо.
        Недалеко стояли Пеньков и Саша, опустив головы. Пеньков выглядел совсем убитым и то и дело вытирал слезы черной вязаной шапочкой, которую снял с головы.
        - Ох ты, горе какое…  - вздохнула все та же старушка.  - Нашли ирода-то?
        Она имела в виду Дениса.
        - Нет,  - мрачно отозвался кто-то.
        - Ну уж, как найдут, так непременно посодют!  - живо отозвалась старушка, которая, видимо, работала уборщицей или нянечкой в Вериной больнице.
        - Его бог накажет!  - истово произнесла полная докторша, встрепенувшись.
        - Непременно накажет!
        Все косились на меня со странным выражением. «Уж как похожа…», «Вылитая Вера!», «Говорят, только-только друг друга нашли… Отец-то у них общий!»
        Все были в курсе страшной истории, которая произошла несколько дней назад. «Перепутал он их. Хотел одну убить, а вышло так, что Вера наша ему подвернулась».  - «За что?» - «Все из-за ревности…» - шептались в толпе, впрочем, как-то сдержанно, не договаривая. Эти слова никто не произносил вслух, но я чувствовала, как они витают над свежей могилой: здесь должна была лежать я, а не Вера.
        Я все еще не понимала, что больше никогда не увижу Веру. Просто стояла, чувствуя, как в висках пульсирует нагретая кровь.
        Как она была добра, как чиста. У нее была душа ребенка. Бесхитростная и простая. Медсестра. Сестра милосердия. Моя сестра…
        Бледный ангел, заслонивший меня от пули. Она встретилась мне, чтобы спасти меня.
        - Лизочка…  - спотыкаясь, ко мне подошел Рома Пеньков. Он мне вдруг показался старым и каким-то побитым. Из-за мук совести, наверное.  - Я ведь мог предотвратить все это…
        - Как?  - равнодушно спросила я.
        - Дэн все грозился, что убьет тебя… Кричал, что отомстит. Нет, вру, не кричал - шепотом говорил, но как будто кричал. Сначала очень ждал, особенно накануне того дня, когда свадьба ваша должна была быть - даже не отменил ничего, верил, что ты придешь. А потом словно с цепи сорвался… Все где-то бегал, с кем-то договаривался, билеты какие-то заказывал… Но я не верил - уж очень на него не похоже, чтобы он решил убить. Тебя. Так он тебя любил…
        - Так любил, что убил…  - отозвалась я.
        - Лиза…  - к нам подошел Саша.  - Может быть, пойдем?
        - Да, пойдем,  - устало произнесла я.
        Втроем мы медленно побрели к выходу. Я шла посередине, взяв под руки Пенькова и Сашу.
        - Он не звонил вам, Роман?  - спросил Саша.
        - Кто?  - испугался тот.
        - Ваш шеф.
        - Нет… вот как случилось все, так ни слуху ни духу. Наверное, он уже далеко,  - с мистическим ужасом произнес Пеньков.  - Денис, он такой… сквозь игольное ушко пройдет. Бросил нас всех.
        - Кого это - всех?  - спросила я.
        - Ну, салон, работу… У нас же теперь вроде как производственный кризис,  - тяжело вздохнул Пеньков.  - Правда, заместитель Дениса есть, но он человек ненадежный, так что скоро контора наша накроется медным тазиком. А у меня, между прочим, мать - инвалид первой группы и сеструхе за сорок пять, не замужем она до сих пор, за матерью присматривает… Я их обеих содержу.
        - Не пропадешь,  - мрачно сказала я.  - Тебе без Дениса даже лучше будет.
        Мы вышли из ворот. Там, за оградой, стояли припаркованные у обочины машины, и я сразу узнала автомобиль Пенькова - старую черную «Волгу». Выглядела она изрядно побитой и поцарапанной, заднее крыло было покрашено в коричневый цвет.
        - Вас подвезти?  - робко предложил Рома.  - У меня не машина, а зверь!
        Я бы засмеялась, если бы могла, но губы почему-то не могли сложиться даже в обычную усмешку. Денис, скотина, мог бы отдать Пенькову что-нибудь более приличное, а не это ржавое чудовище.
        - Нет, спасибо,  - вежливо отозвался Саша.  - Мы тоже на колесах…
        - Ну, как знаете…
        Мы ехали молча. У меня перед глазами стояла черная яма. Гроб опускали в нее, а в гробу была… я, мертвая, с простреленным сердцем…
        - Лиза, очнись… Лиза, мы приехали…
        - Что?..
        Вздрогнув, я перевела взгляд на Сашу.
        - Мы приехали.
        Я молча вышла из машины. Мы стояли у подъезда, но мне совсем не было страшно - неожиданно я почувствовала, что Денис уже никогда не появится здесь. Мне больше нечего бояться…
        Дома я медленно сняла с себя длинную черную шаль. До того она лежала на дне какого-то ящика, позабытая и ненужная после маминых похорон,  - я была уверена, что больше никогда мне не понадобится это траурное покрывало… Платье на мне тоже было с тех печальных времен. Ах, если б знала - выбросила бы сто лет назад, не искушала бы судьбу!
        Саша стоял у окна, сложив руки на груди, и пристально смотрел на меня.
        - Приляг, Лиза,  - сказал он.  - Ты устала. Ты очень бледная… Я посижу рядом.
        - Не надо,  - ответила я.  - Не надо возиться со мной, точно с ребенком… Я справлюсь.
        - Я хотел тебя спросить… Там, в спальне, за шкафом, я заметил одну картину.
        - Какую еще картину?  - наморщила я лоб.
        - Обнаженная женщина на снегу.
        Точно, а я и забыла - я туда спрятала портрет Дуси Померанцевой! Почему-то мне сейчас совсем не хотелось смотреть на него…
        - Ну и что?  - равнодушно спросила я.
        - Она похожа на тебя.
        - Что?  - Я вздрогнула, точно от электрического разряда. Дуся Померанцева, хоть и была моей непосредственной родней, ничем не могла напоминать меня. Тяжелые черные косы, тени вокруг глаз, форма губ, которая больше напоминала о периоде торжества «Мира искусства», чем о сегодняшних тенденциях модного макияжа…
        - Она похожа на тебя,  - повторил Саша.  - Я сейчас это вдруг понял.
        - Не может быть,  - сказала я.  - У нас совершенно разный тип внешности. Она черноволосая, немного восточного вида, а я блондинка, между прочим, натуральная…  - с тоской добавила я.
        - Нет, что-то общее есть…
        - Ах, Саша, тебе показалось - потому что я сейчас вся в черном!
        - Так, что это за картина?  - с удивлением переспросил он.  - Очень сильная вещь - судя по всему, ее рисовал мастер.
        - Это Дуся Померанцева,  - устало сказала я.
        - О господи! Откуда? Ты… впрочем, тогда все понятно, и нет ничего удивительного в том, что вы с ней похожи!  - На лице Саши отразилось волнение.  - Да-да, старая история, которая касалась наших семей… Знаешь, кажется, она начинает захватывать и меня. Бледный ангел, который прячется за шкафом…
        - Саша!  - Мне совсем не хотелось говорить об этом. Только что я похоронила свою сестру, и декадентская лирика сейчас мало волновала меня, хотя раньше я не могла без нее существовать.
        - Что, Лиза?  - Он выглядел растерянным и ошеломленным.
        - Не надо…
        Он подошел ко мне и обнял меня.
        - Ладно, не буду. Лиза… Как же я тебя люблю, Лиза.
        - Сестра моя умерла, а ты о любви… Нет, Саша, замолчи.
        - Хорошо. Я дождусь того дня, когда мы сможем поговорить с тобой об этом. О том, как ты дорога мне…

* * *
        Мне иногда казалось, что жизнь в нашем Филологическом институте не замирает ни на мгновение. Даже в те дни, когда нет занятий по причине календарных праздников, выходных или каникул. Всегда светится какое-нибудь окно, или кто-то сидит в пустом читальном зале, перелистывая толстый фолиант, или не сдавший зачет разгильдяй бродит по коридорам с тоскливым и жалобным лицом, выискивая преподавателя…
        Вот и сегодня, несмотря на то что был воскресный день и одновременно праздник, дверь в альма-матер была распахнута. Сонный охранник у входа кивнул мне из-за стеклянной перегородки.
        Викентия не было, поэтому по коридорам носилась Аглая с гирляндами разноцветных шаров, а за ней - лаборантка Вика со стопкой самодельных плакатов.
        - Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна!  - вынырнул из-за угла Ковальчук.  - Христос воскрес.
        - Воистину…  - рассеянно ответила я, намереваясь догнать Аглаю.
        - Э-э, нет, так нельзя!  - решительно запротестовал он.  - А лобызаться?
        - Ковальчук, я на тебя напишу докладную!  - из дальнего конца коридора заорала Аглая.  - Бесстыдник!
        - Что ж, все должно быть по правилам,  - неожиданно согласилась я, глядя в синие глаза студента.  - С праздником, Ковальчук…
        И мы троекратно расцеловались.
        В кабинете Викентия царил полный разгром. Не знаю, кому в голову пришла эта дикая идея, но со всего института принесли бюсты известных деятелей искусства: Толстого, Горького, Гомера, Маяковского - и расставили вдоль стены, под плакатом «Поздравляем любимого ректора с юбилеем!».
        Это был единственный день, когда Викентий отсутствовал, и мы не преминули этим воспользоваться.
        - Вот придет он завтра и обалдеет…  - мечтательно сказала Аглая, оглядывая кабинет.  - Наверное, думает, что мы забыли. А мы ничего не забыли! Так, Ковальчук, двигай этот шкаф на место - только осторожнее, Толстого не свали…
        - А что символизируют классики?  - робко спросила тоненькая Вика, заливаясь краской.  - Не очень понятно…
        - Все даже очень понятно!  - возмутилась Аглая.  - Это значит, что они тоже пришли поздравить Викентия. Ведь он, можно сказать, повелевает всеми ими, как руководитель Филологического института.
        - Грандиозно!  - с натугой воскликнул Ковальчук, двигая шкаф.
        - Так, Лизочка, а ты прикрепи эти плакаты в предбаннике, чтобы, значит, Викентий сразу прочувствовал, как мы его любим…  - командовала Аглая.
        - Как-то страшно здесь хозяйничать…  - поежилась я, разглядывая плакаты.  - А ну как Викентий разозлится, что мы к нему ворвались и все переставили?
        - Ничего подобного! Уж я-то его знаю…
        Ковальчук куда-то ушел и через двадцать минут вернулся с бюстом Карла Маркса.
        - Вот… Уф!  - с гордостью произнес он, ставя Маркса в один ряд с классиками литературы.  - Чтобы, значит, до кучи. В подвале стоял, за сломанными стульями.
        - Это кто?  - с любопытством спросила Вика.  - Я что-то такого писателя не помню… А, наверное, Максимилиан Волошин! Как же я сразу не узнала…
        - Ковальчук, ты спятил!  - От возмущения у Аглаи даже очки свалились с носа, но она успела их вовремя поймать рукой.  - Кого ты нам принес?!
        - Как - кого?  - обиделся Ковальчук.  - Бюст!
        - Так это ж Карл Маркс! Его специально в подвале спрятали…
        - Зато какая борода!  - с восхищением произнес Ковальчук.  - Любо-дорого… Давайте Горького, Гомера и Маяковского поставим в центре, а по бокам Толстого и Маркса - они бородатые, чтобы получилось симметрично. Точно! А в самой середине - Маяковского, потому что он лысый. Миром правит гармония…
        - Нет, это невозможно!  - всплеснула руками Аглая.  - Писателей расставим по старшинству - Гомер, Толстой, Горький и Маяковский… А Маркса неси обратно в подвал.
        Мы возились довольно долго, украшая кабинет Викентия и небольшой коридор перед ним, так что на некоторое время я сумела забыть обо всем, и мне было даже весело… Нет, не весело, но как-то интересно заниматься этой чепухой.
        - Ты куда потом?  - спросила Аглая, поправляя портьеры.  - Поехали к нам…
        - Нет, не могу,  - сказала я.  - За мной Саша заедет через час. Поедем… мы поедем к папе и Вере. Господи, ведь уже почти двадцать дней прошло!
        - Прости, Лизочка, я не хотела…  - умоляюще потянулась ко мне Аглая.  - Я не должна была напоминать тебе.
        - Нет, ничего. Я уже почти успокоилась, даже не плачу, как раньше.
        - Не плачешь! А вон слезы в глазах!
        Она очень переживала за меня.
        - Ничего, ничего…
        - Ковальчук с охранником на ступеньках перед входом курят.  - В кабинет вошла Вика.
        - Вот бездельник!  - возмутилась Аглая.  - Мы его специально пригласили, чтобы помогал, а он… Лиза, сходи позови его! Нам еще люстру надо украсить, нужна стремянка…
        - Хорошо,  - сказала я.
        Но вместо того чтобы позвать нерадивого студента, я свернула направо, совсем в другую сторону, прошла мимо пустых закрытых аудиторий на первом этаже, мимо деканата, на двери которого висели грозные объявления с призывами посещать все лекции по древним цивилизациям и античной истории, и спустилась по ступенькам вниз.
        Там, под лестницей, был небольшой закуток… В окно сверху падал солнечный свет и были видны ноги прохожих, которые шли мимо, по тротуару.
        «Вера… неужели тебя больше нет?» - подумала я, прислонясь к теплой батарее под окном. Закрыла глаза, попыталась представить ее.
        Она была в солнечном луче, льющемся сверху, стояла рядом со мной в этом темном пыльном закутке и ласково провела рукой по моим волосам…
        - Ой!  - прошептала я.  - Кто это?
        Рядом стоял Ковальчук и виновато улыбался.
        - Простите, Елизавета Аркадьевна, я напугал вас…
        - Нет, все в порядке,  - сказала я, пытаясь улыбнуться.  - Тебя там ждут. Нужно принести стремянку…
        - Я сейчас… только одну минутку с вами тут побуду,  - ответил он.
        Меня всегда поражало, какие у парня нереально синие глаза. Я такие видела только у героев детских мультфильмов.
        - Ковальчук, ты веришь в бога?  - вдруг спросила я.
        - Верю,  - с готовностью ответил он.  - И кулич у нас дома есть. Мама испекла…
        - И что смерти нет?
        - Как же нет? Очень даже есть…  - важно ответил он.  - Только после смерти начинается другая жизнь. Почему вы спрашиваете?
        - Так, просто…
        Мы немного помолчали, глядя в грязно-серое окно наверху, сквозь которое упрямо пробивалось солнце.
        - Ты еще такой молодой. У тебя все впереди.
        - Да и вы вроде как не старуха. Ой, простите, я, кажется, не то сказал…
        - Я не сержусь.
        - Помните - тогда, еще летом…  - начал он нерешительно.
        - Что?
        - Я вам предложение сделал. Вы, наверное, подумали, что это я в шутку…
        - Ну естественно.
        - А я не шутил…  - таинственно произнес Ковальчук.
        - Ну тебя… дурачок.
        - Нет, правда… Вы мне очень нравитесь, Елизавета Аркадьевна. Вы ни на кого не похожи. Какая-то особенная…
        - И что же во мне особенного?  - спросила я.
        - Тайна. В вас есть тайна… Определенно!
        - Да нет во мне никаких тайн!  - возмутилась я.
        - Нет, есть,  - упрямо произнес Ковальчук, глядя на меня в упор своими синими глазищами.  - «И прелести ее секрет разгадке жизни равносилен…»
        - О, ты цитируешь Пастернака! А… как, например, ты представляешь себе жизнь после смерти?
        - Ну, не знаю… Хотелось бы думать, что в ад со сковородками я не попаду. Я, вообще, все это не так представляю. Там, в конце туннеля, ждут нас наши родные… Меня там бабушка встретит, я уверен. Она десять лет назад умерла. Она меня очень любила… Я поэтому и смерти не боюсь, потому что надеюсь ее увидеть, свою бабушку…
        «А я снова встречусь с Верой,  - неожиданно подумала я.  - Если бы знать про все это точно!»
        - А почему вы спрашиваете? Хотя понятно, сегодня праздник такой… Только никто не знает, когда придет смерть. Вот мы тут стоим, болтаем, а что нас ждет сегодня вечером… Вдруг какой-нибудь кирпич на голову упадет?
        Я вздрогнула.
        - Что с вами, Елизавета Аркадьевна?  - участливо спросил Ковальчук.
        - Нет, ничего, погоди…  - В углу стоял старый стул, я придвинула его к окну, распахнула форточку. Там, на другой стороне улицы, стояла черная «Волга» с крылом, покрашенным в коричневый цвет. Пеньков! Но как он тут оказался? А что, если он привез новости? Может… вдруг Дениса поймали?
        - Упадете!  - подхватил меня Ковальчук.
        На одно мгновение я оказалась в его объятиях - наши глаза встретились.
        - Лиза… Лизавета Аркадьевна…  - пробормотал он, но я уже неслась вверх по лестнице.  - Вы куда?..
        Я выскочила из института, обогнула угол… Светило теплое солнце, но было довольно прохладно. Я была в черной водолазке и черных брюках и вдруг почувствовала себя какой-то тенью, чужой этому светлому миру. «Наверное, Дениса поймали?  - опять мелькнула мысль.  - Или он позвонил Пенькову из-за границы…» Все давно были уверены, что Денис уже находится за пределами страны.
        «Волга» принадлежала Роме Пенькову - я окончательно убедилась в этом, скользнув взглядом по номерам. Стекла отсвечивали на свету, не давая разглядеть водителя. Я рванула дверцу, нырнула в салон - мне не терпелось поговорить с Ромой.
        - Что…  - начала я и тут же замолчала. В первое мгновение мне показалось, что я брежу наяву. Но это был он. За рулем пеньковской машины сидел Денис.
        - Стой… куда!  - Он схватил меня за локоть, не давая выскочить обратно.
        - Пусти…  - Я пыталась вырваться, но он держал крепко, словно клещами.
        - Лис, надо поговорить.
        - Убийца, убийца… ты убийца…
        - Заткнись!  - заорал он.  - Я просто хочу поговорить!
        Не знаю, наверное, на меня подействовал его крик, полный ярости и раздражения,  - я моментально перестала брыкаться.
        - Ты…
        - Да, я,  - кивнул он.  - Оружия у меня нет, тебе ничего не угрожает. Может быть, покатаемся немного?
        - Я уже каталась с тобой… когда-то.
        Мы замолчали, разглядывая друг друга. Сердце у меня билось, как сумасшедшее, отдаваясь колокольным звоном в ушах, и только спустя некоторое время я догадалась, что это не кровь стучит в ушах, а доносится благовест от церквушки, что стояла неподалеку в переулке.
        Он как будто не изменился - небрежно растрепанные волосы, все тот же ироничный изгиб губ, какой-то безумно дорогой свитер… Нет, он был другим. Теперь он был убийцей. Не то чтобы я его боялась, я просто не могла поверить, что он вот так спокойно может разъезжать по городу.
        - Лис, это безумие…  - прошептал он, протянув ладонь к моему лицу.  - До сих пор не могу поверить. Ты жива…
        Я молчала, а он продолжил:
        - До вчерашнего утра я думал, что тебя больше нет. Потом позвонил Пенькову, и он мне рассказал… Я сначала подумал, что он врет, а потом поверил ему. Оказывается, я стрелял не в ту… У тебя была сестра, Лис. Сестра-близнец… Что за ерунда! Бред… сюжет индийского кино, совсем не для нашей жизни. Я же тебя сто лет знаю, Лис, у тебя же не было никакой сестры!
        - Не близнец, нет…  - прошептала я непослушными губами, глядя на него, словно кролик на удава.  - Она старше на несколько лет. Но мы были очень похожи. Я искала своего отца, а нашла… ее.
        - Умница, Лис. Ты ею спаслась,  - усмехнулся он.  - Ох, прости, я слишком груб… Так вот, я был в Питере. Уже собирался уезжать, через Финляндию. Документы у меня - не придерешься. И вдруг я узнаю, что ты жива…
        - И ты решил вернуться.
        - Ага.
        - Зачем?
        - Чтобы увидеть тебя еще раз.
        - Тебя поймают. Сегодня, сейчас же. Пеньков, наверное, уже обратился в соответствующие органы.
        - Лис, он меня так боится, что ни в какие органы не станет обращаться. Я взял у него машину. Знаешь, это смешно, но я как будто имею некую власть над ним. Я сказал, что убью его мамашу-инвалида и его глупую сестру, если он выдаст меня. Он поверил, знаешь?
        - Я бы тоже поверила.
        - Лис!..  - Он словно задохнулся, не слушая меня.  - Ты жива… До вчерашнего дня я думал, что тебя нет. Я примчался в Москву, опять позвонил тебе домой - никто не взял трубку. Где искать тебя? Ты могла быть где угодно, тем более что сегодня воскресенье, праздник… Поехал сюда, и чудо - ты заскочила ко мне в машину. Просто чудо, Лис!
        - Опять… Ты сказал «опять»?  - пробормотала я.  - Что это значит?
        - Я уже звонил тебе…  - медленно произнес он, глядя мне прямо в глаза.  - Утром того самого дня.
        - Что?!
        Какое-то смутное воспоминание шевельнулось у меня в мозгу.
        - Да, да… Ты сбежала с нашей свадьбы. Я ждал тебя до последнего, я был уверен, что ты вернешься. А ты словно сквозь землю провалилась. Никто не знал, где тебя искать. Я звонил тебе домой каждый день, по нескольку раз… Я знал, что рано или поздно ты вернешься домой и снимешь трубку. Я чувствовал себя охотником, который сидит в засаде, поджидая добычу. И вот однажды ты сняла трубку, я услышал твой голос. Ты сказала - «алло!». В ту же минуту я сел в машину и примчался к твоему дому. Когда я вошел в арку, то увидел тебя. Я достал пистолет и выстрелил.
        - Это была моя сестра, Вера…  - машинально пробормотала я. В самом деле, в то утро мне звонили дважды. Второй звонок был Сашин, и я тогда подумала, что в первый раз нас не соединили. А звонил, оказывается, Денис. Боже, как все просто…
        - Лис… Я был не в себе тогда,  - тихо произнес он.  - Я потом понял, какую ужасную ошибку совершил. Я… когда я узнал, что стрелял не в ту, чуть с ума не сошел от радости. Это чудо, Лис, настоящее чудо! Ты не видишь во всем этом закономерности?
        - Какой еще закономерности?..
        - А такой: сам бог велел нам быть вместе. Мы созданы друг для друга. Лис, у меня план! Мы уезжаем вместе - туда, где нас никто не знает, мы…
        Я не стала его дослушивать. Открыла дверцу и попыталась выскочить из машины, но он опять больно схватил меня за руку. Невдалеке у ворот стоял Ковальчук и с любопытством таращился на нас.
        Я хотела ему крикнуть, чтобы он позвонил в милицию.
        - Вот ты как!  - с бешенством воскликнул Денис, и в ту же секунду машина сорвалась с места. Дверца захлопнулась. Я едва успела выставить вперед руки и упереться в панель, иначе неминуемо разбила бы себе лоб.  - Пристегнись…
        Хороший совет, тем более что я знала манеру вождения Дениса. Но я и не подумала ему следовать, потому что надеялась выскочить из машины при первом же удобном случае.
        Наверное, это мне удалось бы, будь сегодня обычный будний день, когда весь центр перекрыт пробками. Но сегодня был праздник и воскресенье одновременно - пустые улицы, дороги свободны. Мы мчались как сумасшедшие. Дважды мы останавливались у перекрестка, когда горел зеленый свет, но Денис тогда хватал меня свободной рукой за шею, стискивая в железных объятиях. Думается, со стороны мы выглядели в эти моменты как обычная милующаяся парочка…
        - Куда мы едем?  - спросила я, когда мы с немыслимой скоростью мчались по набережной. Я надеялась еще на то, что Дениса попытается остановить какой-нибудь сознательный сотрудник автоинспекции… Конечно, остановить не остановит, но будет погоня, меня освободят…
        - Молчи!  - бросил Денис. Нижняя губа у него была закушена, капелька крови стекла на подбородок. Он всегда ездил по городу, точно самоубийца…
        - Ты спятил, честное слово - ты спятил!
        У меня было нехорошее предчувствие.
        «Никто не знает, что нас ждет сегодня…» - сказал мне Ковальчук за полчаса до этого. Он имел в виду то, что смерть к нам может прийти в любой момент. А я сегодня собиралась к Вере, на кладбище… Скоро рядом с ней буду лежать и я. Мы будем все вместе - папа, я и Вера. В конце длинного темного туннеля они встретят меня, и я смогу сказать своей сестре, что очень сожалею о произошедшем. «Это я тогда должна была умереть, а не ты»,  - скажу я ей. «Ничего,  - ответит она со свойственной ей бесхитростной простотой.  - Здесь нам будет хорошо вместе».
        - Ну почему, почему ты меня не любишь?  - застонал Денис.  - Чем я плох для тебя? Лис, из-за тебя я попал в эту переделку!
        Дома и деревья мелькали за окном сплошной слившейся стеной. При выезде из города Денис немного сбросил скорость. Никто нас так и не остановил.
        За городом было длинное пустое шоссе, и уж тут Денис дал себе полную волю. Если бы я сейчас попыталась выскочить из машины, то точно бы погибла.
        Звонили колокола в церквушке, стоявшей на отшибе. Мы пролетели мимо, из распахнутых дверей до меня донеслось пасхальное песнопение. Это было всего мгновение, но и за мгновение я как будто успела различить слова - «Смертию смерть поправ, и сущим во гробах живот даровав…».
        В следующее мгновение мы уже летели мимо голых весенних полей, вдали за которыми стояли разноцветные дачные домики, как будто собранные из детских кубиков.
        Я мельком посмотрела назад - за нами кто-то ехал. Вишневая точка, которая догоняла нас.
        - Саша,  - вдруг сказала я.  - Саша едет за нами.
        - Что?  - дернулся Денис. Машину тряхнуло, но он даже не сбросил скорости.
        Возможно, это был вовсе не Саша - на таком расстоянии не разглядеть (да и откуда он мог взяться?), но я так хотела тоже поверить в чудо!
        - Денис, милый, отпусти меня…  - взмолилась я.
        - Как же… К нему?  - с ненавистью процедил он.  - А я что же? Нет, это несправедливо.
        - Куда мы едем?
        Он не ответил. Просто мчался вперед с сумасшедшей скоростью.
        Глупые мысли вдруг полезли мне в голову. «Так вот почему Пеньков не мог расстаться с этой машиной! На вид она выглядит полной развалюхой, а на самом деле…»
        - Денис…
        - Да?
        - Денис, не надо…
        - А что надо? Я сам не знаю, что мне делать!  - с отчаянием закричал он.  - Все кончено… Черт, и зачем я только вернулся! Ах да, я хотел еще раз взглянуть на мою милую Лис…
        - Ты убил меня!
        - Не тебя, а твою сестру. Лучше бы это была ты. Я сейчас думаю - лучше бы это была ты…
        Вишневая точка сзади растворилась на горизонте. А я так хотела поверить в то, что за нами ехал Саша…
        - Отпусти меня!  - опять взмолилась я.  - А сам езжай куда хочешь!
        - Ага, а ты? Ты ведь вернешься к нему, да? К твоему Саше? Лис, милая, теперь меня точно найдут. Ты выдашь меня. Ты! А я не хочу в тюрьму…
        Он злился и нервничал, он был не в себе. Впереди показался маленький провинциальный городок - мы со свистом пересекли его, едва не сбив какую-то старуху. Я оглянулась - она погрозила нам вслед кулаком.
        - Старая дура…  - с ненавистью прошептал Денис.  - Нет, что же делать, что же делать… Лис, как было бы все просто, если бы ты любила меня! Почему ты меня не любишь?
        - Я не знаю…  - машинально ответила я. Мой беспомощный ответ еще больше взвинтил Дениса.
        - Она не знает… Лис, ты чудовище!
        - Это ты чудовище! Ты убил Веру! А я… я просто хотела быть честной…
        Денис то ли застонал, то ли зарычал в ответ.
        Мы ехали вдоль реки - старая, разбитая дорога.
        Мне было настолько жутко, что я хотела прочитать молитву, но, как назло, не могла вспомнить ни одной - память отказала мне. Вместо молитвы я стала вслух шептать ту статью из Брокгауза и Ефрона, которую использовала в своей научной работе:
        - …В совершенстве они ограничены, несмотря на быстроту и глубину разумения, не всеведущи…
        - О чем ты?  - выдавил из себя Денис, не поворачивая головы.
        - …Несмотря на чистоту и святость, они могут подвергаться искушениям. Они сотворены свободными, а потому могли свободно устоять в добре, как святые ангелы, и пасть, как злые духи…
        - Ты меня так не любишь? Ты считаешь меня злым духом?  - спросил Денис, и его плечи вдруг затряслись.  - Ты меня не любишь…  - повторил он с отчаянием.
        Он плакал, и слезы лились у него по лицу, словно сверху брызнул дождик. Машина ехала теперь какими-то зигзагами - наверное, Денис сквозь слезы не очень хорошо различал дорогу.
        Он все плакал и никак не мог успокоиться. И от того только заводился еще больше. А впереди был мост.
        Сразу, как только я заметила его издалека, этот старый бетонный мост из социалистического прошлого, мои мрачные предчувствия усилились. Мне стало так страшно, так тоскливо… Я уронила руку на колено и пальцами задела ручку двери.
        - Мост…  - тихо сказала я.
        Огромные серые столбы, и узкий проезд между ними. То есть проезд, конечно, был не таким уж узким, но на такой скорости да при неровности дороги мы могли его и не проскочить.
        - Вот бы умереть сейчас вместе…  - всхлипывая и дрожа, пробормотал Денис.  - Вот если бы мы умерли сейчас вместе! Знаешь, у меня ведь мелькала тогда эта мысль - когда я думал, что ты мертва. Я вполне серьезно хотел наложить на себя руки.
        Я ничего не могла сказать ему в ответ, меня трясло от ужаса.
        - Ну почему, почему ты меня не любишь?  - опять закричал он.  - Хотя бы солги!
        - Лю…  - начала я. Широкий бетонный столб был совсем близко, и машина неслась прямо на него. Расстояние стремительно сокращалось, но Денис как будто не замечал ничего. «Мамочка…» - пронеслось у меня в голове, и я медленно потянула ручку на себя.
        Мост стремительно приближался, и я видела серую выщербленную поверхность столбов с вкраплениями слюды или кварца - впрочем, эти серебристые, блестящие чешуйки могли называться как-то по-другому…
        И вот они уже совсем близко.
        Это было всего лишь мгновение, но оно растянулось на целую вечность. Словно в замедленной съемке, раздался удар, и я почувствовала, что лечу по воздуху, по темному длинному коридору, в конце которого был виден свет.
        А потом свет исчез, и я почувствовала вокруг себя ледяную черную воду, в которой невозможно было дышать. Странное свойство человеческого мозга - он в самые экстремальные ситуации вдруг начинает работать автономно и показывает неожиданные картинки, которые никак не связаны с происходящими событиями.
        …Лето, пруд, кувшинки на воде, алмазные брызги. Безудержное счастье, от которого хочется смеяться и плакать. Со мной это было или с кем-то другим? Я сейчас ничего не боялась. Впрочем, нет… единственное, что вызывало у меня страх,  - это огромная черная рыба, которая могла выплыть из сумрака глубины и проглотить меня. Наверное, страх перед неведомой рыбой вытолкнул меня на поверхность, а иначе я так и осталась бы там, среди счастливых видений, среди кувшинок и алмазных брызг.
        Задыхаясь, оглушенная, я вынырнула на поверхность и обнаружила, что нахожусь под мостом, посреди черной холодной реки. Что-то горело там, на берегу, недалеко от бетонного столба.
        Хорошо, что на мне не было лишней одежды, а туфли, наверное, слетели сразу - и я лихорадочно, по-собачьи поплыла к берегу.
        Я жива… Нет, наверное, мне это кажется! Или я на самом деле жива?
        Кое-как я подгребла к берегу, уцепилась пальцами за неровный берег, тоже укрепленный полоской бетона. И в этот момент увидела вишневого цвета машину, остановившуюся недалеко от моста. Из нее выскочил Саша, побежал к горящей «Волге».
        - Саша!  - преодолев спазм в горле, смогла крикнуть я.
        Он обернулся:
        - Ты…
        Он подбежал ко мне, вытащил за руку на берег.
        - Ты жива…
        - Не уверена…
        Черная «Волга» догорала, и того, кто в ней был, уже нельзя было спасти. Сквозь языки пламени мне показалось, что я вижу обугленный человеческий силуэт…
        - Ты замерзнешь!  - вдруг сказал Саша.  - Немедленно снимай все с себя…
        Я с трудом стянула с себя мокрую одежду, потом Саша завернул меня в свой плащ.
        - Скорее в машину!
        - Холодно…  - лязгая зубами, сообщила я.
        - Да, не лето…  - машинально пробормотал он.  - Сейчас включу печку.
        Он растирал меня руками, обнимал, отводил со лба намокшие пряди, глядел в глаза - как будто не верил, что это я перед ним.
        - Лизка…
        - Что?
        - Второй раз…
        Я не сразу сообразила, что во второй раз чудом избежала смерти. В самом деле - на мне не было ни царапины. Только на лбу что-то странно пульсировало. Я поднесла к голове руку…
        - Не трогай!  - остановил меня Саша.  - Это шишка. Здоровущая…
        - А кровь?  - спросила я.
        - Нет, просто ссадина… Надо домой, срочно,  - сказал Саша.  - Потом позвоним тому следователю, что занимался этим делом.
        - А…
        - Что?
        Я оглянулась:
        - Там Денис.
        - Бесполезно,  - вздохнул Саша,  - ему уже не поможешь. Ему нельзя было помочь…
        Он сел за руль, и мы поехали обратно к Москве. Я лежала на заднем сиденье, укутанная в Сашин плащ и еще в какой-то плед, и все не могла поверить, что страшная гонка закончилась.
        - Как ты нашел меня?  - вдруг спросила я.
        - Я ехал за вами,  - просто ответил Саша, глядя вперед, на дорогу.  - Правда, этого черта невозможно было догнать…
        Значит, мне не показалось тогда. Той вишневой точкой был Саша.
        - Не понимаю…  - пробормотала я, осторожно ощупывая шишку на лбу.  - Откуда ты взялся?
        - Господи, Лиза, я же обещал заехать за тобой в институт!
        - Так ты видел, как он меня похищает!  - возбужденно воскликнула я, приподнимаясь на локте.
        - Нет, этого я не видел. Я просто подъехал к воротам, а возле них стоял тот студент, с синими глазами… ну, я его уже видел когда-то.
        - Ковальчук!
        - Да, наверное… Он меня тоже узнал. «Вы к Лизавете Аркадьевне?» - спросил он. И потом сказал, что ты только что уехала с каким-то типом в черной «Волге». Показал, в какую сторону. Я, правда, сразу не понял, с каким это типом ты уехала… Поехал вслед, без всякой надежды. Как так, думаю, ты же обещала дождаться меня! И потом увидел…
        - Меня и Дениса?
        - Да, тебя в черной «Волге». Правда, я сначала подумал, что рядом с тобой этот, Пеньков…
        - И что же?  - замирая, спросила я.
        - В городе мне никак не удавалось вас догнать… Но я увидел, что за рулем не Пеньков. И вдруг понял, что это Денис! Он не давал тебе выскочить из машины - на одном из перекрестков я оказался совсем близко, сумел заметить… Я боялся вас потерять, но, как видишь, все-таки догнал.
        - Да, это был Денис…
        Мы свернули со старого шоссе на широкую дорогу. Здесь время от времени проезжали другие машины, горели оранжевые фонари. Солнце уже давно опустилось за горизонт.
        - Что же произошло?  - спросил Саша.  - Как ты оказалась в воде?
        - Не знаю… то есть знаю - меня выбросило при ударе. Только я этого не помню почему-то,  - сказала я.
        - Он гнал как сумасшедший… Куда он торопился?
        - Никуда. Я даже не знаю, случайно он врезался в мост или нарочно…  - пробормотала я.
        - Как это?  - вздрогнул Саша, повернувшись ко мне.
        - Смотри на дорогу!  - испуганно воскликнула я.  - Фу-ты, чуть сами в грузовик не въехали… А вот так. Он что-то говорил такое - вроде того, что хотел бы умереть вместе со мной. Но я не думаю, что он действительно хотел умереть. Он… он был в состоянии аффекта и не соображал, что делает. Саша, надо было остаться там!
        - Зачем?
        Я промолчала.
        - Мне кажется, тебя надо отвезти в больницу,  - неожиданно заявил Саша.
        - Ты же видел, у меня только шишка на лбу!
        - А вдруг ты не чувствуешь боли из-за шока? А если у тебя перелом?
        - Перелом чего?
        - Ну, головы… сотрясение мозга, словом!
        - Саша!
        - Лиза!
        - Ни в какую больницу я не поеду,  - сварливо заявила я.  - Только домой. Если ты меня не послушаешься, то я от тебя сбегу.
        - Голая? В одном плаще?..
        - Да, голая,  - принципиально заявила я.
        - Ладно, едем домой…  - устало сказал он.  - Я совершенно не могу с тобой спорить.
        - Саша…
        - Что?
        - Саша, спой мне…
        Он опять вздрогнул и ничего не ответил. Наверное, моя просьба показалась ему дикой.
        Стемнело, и приближающиеся огни говорили о том, что город близко. Я опять подумала о том, что напрасно мы уехали с места происшествия. Надо было остаться. Только… Ему уже действительно нельзя ничем помочь… Бедный Денис, как жаль тебя!
        Я не чувствовала никакого зла к нему, не испытывала ненависти. Из-за него, конечно, погибла Вера, и я тоже едва не отправилась на тот свет… Но я простила ему. Как будто его смерть искупила все.
        «Может быть, в другой жизни мы встретимся с ним?  - подумала я.  - И сможем с ним нормально обсудить все… Я же не виновата, что люблю Сашу!»
        - «В лунном сиянье снег серебрится…» - вдруг запел Саша.  - Ну, что же ты молчишь? Подхватывай!
        И мы затянули вместе:
        - «…В лунном сиянье ранней весною помнишь ли встречи, друг мой, с тобою… Колокольчиком твой голос юный звенел… динь-динь-динь… о любви сладко пел…»