Попытки любви в быту и на природе Анатолий Тосс
        Женщины, мужчины и снова женщины #2 Вот представьте: вы мужчина, и вы сексуально тянетесь к конкретной женщине. Или наоборот - вы женщина, и вы льнете в сторону вполне определенного мужчины. Вы терпеливо ухаживаете за ним, стараетесь, можно сказать, из кожи лезете… А он ни в какую - ни ответного порыва, ни темперамента, ни тем более страсти. А вам они просто необходимы, вам без них одиноко и плохо спится.
        Ну и что же делать? Как его подтолкнуть, подправить, двинуть навстречу вашей неослабевающей потребности? Оказывается, есть выходы. Их немного, но они есть. И вот четверо друзей, герои как этой книги, так и всей серии «Женщины, мужчины и снова женщины», раскручивают возможные варианты на практике. Не всегда гладко, иногда с потерями, но обязательно с энтузиазмом. Да и как иначе, как можно без энтузиазма, если речь идет о попытках любви в быту и на природе?
        Анатолий Тосс (Под псевдонимом А. М. Розовский)
        Попытки любви в быту и на природе

«Если женщина вошла в сексуальные отношения с мужчиной, но ей не понравилось… То она считает, что ни отношений, ни самого мужчины в ее жизни не было. Вообще ничего не было!»
        "Смешно до хохота.
        Будоражит до озноба.
        Надо читать".

    Радио «Маяк»
        Анатолий Тосс, автор нашумевшего романа «Фантазии женщины средних лет», создал новую литературную серию под новым псевдонимом A.M. Розовский.

«Попытки любви в быту и на природе» - вторая книга серии. Хотя «Попытки любви…» написаны тонко и умно, это прежде всего воздушный, как джазовая импровизация, стиль повествования, колоритные, живые персонажи, забавнейшие сюжетные повороты. Именно поэтому Анатолий Тосс и решил взять новый псевдоним, чтобы легкие книги этой серии и его философские, психологические романы жили в двух хоть и близких, но раздельных пространствах.
        Глава 1
        ЗА ТРОЕ СУТОК И ЧЕТЫРЕ ЧАСА: ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        - А знаете ли вы… - Илья БелоБородов обвел нас - меня и Инфанта - выжидающим взглядом. - Так вот, знаете ли, что если женщина вошла в сексуальное отношение с партнером, но так, что ни партнер, ни это отношение ей не понравились… - Он выдержал театральную паузу. - То она считает, что их обоих, ни партнера, ни отношений в ее жизни не было. Вообще ничего не было.
        - Чего? - не понял я.
        - Конечно, знаю, - в противовес мне возразил Инфант.
        Он выглядел грустным сегодня и еще мрачным. Впрочем, грустным и мрачный он выглядел в последнее время почти всегда. За это мы его и жалели любя. Хотя и не только за это. Его было за что пожалеть.
        - Конечно, - повторил Инфант. - Кто ж не знает? Известный всем факт, - и он погрустнел еще заметнее. Недаром ведь где-то написано было про Инфанта, что знание почти всегда рождает в нем печаль.
        - А я не знал, - признался я. - Я вообще не до конца понял, чего ты тут сказал. Потому что ты слишком замысловатый для меня, слишком вычурный. Кто такие
«сексуальные отношения», как «войти» в них, как «выйти»? Да вот еще слово
«партнер» откуда-то возникло. Как будто мы в теннис собрались играть. Давай проще, стариканчик, не учебник ведь составляешь, не на кафедре заседаешь. Надо ближе к массам, Б.Б., ко мне, в смысле. Доходчивее надо.
        - Могу и доходчивее, - согласился Илюха и тут же предупредил: - Ты только сосредоточься, Розик, напряги себя, попробуй не упустить со второй попытки.
        Он снова выдержал паузу, я сосредоточился и выдержал ее тоже. Даже Инфант выдержал.
        - Короче. Если женщина с кем-то потрахалась и ей не понравилось, то она считает, что она ни с кем не трахалась. В смысле, что вообще факта такого не происходило. И человека, который ей все это устроил, она тоже не особенно помнит. Может, он и встречался где-то, а может, и нет.
        - Невероятно! - не поверил я своим ушам. - Откуда ты знаешь, Б.Б.?
        - Интересовался, - подтвердил Илюха. - Людей разных расспрашивал. Такой, знаешь, научный статистический опрос проводил.
        - Как такое может происходить? - недоумевал я. - Ведь если было, то, как ни крути, все равно - было!
        - Может, запросто может, - печально пошевелил губами Инфант. Но мы на его губы не смотрели.
        - Это для тебя, Розик, происшедшее в прошлом навсегда незыблемым становится. Потому ты и к жизни плохо приспособленный. И ошибки свои прежние и недочеты так за собой и волочешь, надрываясь от тяжести, - обращаясь ко мне, пустился в трезвые рассуждения Илюха. Так как, когда в его организме алкогольная концентрация разжижалась, его тянуло трезво порассуждать. - А вот для тех, кто устроен оптимальнее тебя, для женщин, иными словами, для них если не понравилось, то и не было вовсе. То есть ни ошибок, ни недочетов. И волочить нечего, и надрываться не надо. И память от прошлого только отличная остается. Прозрачная, никакой накипью не замутненная.
        Нет, не верю я тебе. - Я даже покачал головой. - Ты сам все это придумал, прямо сейчас, здесь, с ходу. Нет у тебя никакой статистики, сфабриковал ты ее. Потому что не бывает такого! Забыть неприятное человек, конечно, может постараться, более того, его даже тянет забыть. Но вот вычеркнуть полностью, считать, что самого факта такого не существовало, - такого нормальный человек не умеет. Йог какой-нибудь, может, и умеет, а вот нормальный человек - нет.
        - Как с ним можно серьезные вопросы обсуждать! - посетовал на меня Инфант, но снова мрачновато. Впрочем, никто на него не отвлекался, ну что с него, с мрачного Инфанта, возьмешь, кроме тяжелых вздохов и потухшего взора.
        - Послушай, к чему нам впустую аргументами перебрасываться, - предложил мне Илюха. - Возьми поставь эксперимент. Поговори с людьми, порасспрашивай их, но только тех, кто искренен с тобой готов быть. И лукавить не будет. А лучше всего тех, у кого ты не самые удачные воспоминания о себе оставил. Ведь наверняка не всем женщинам ты безоговорочно подошел, ведь должны найтись и такие, которым ты не пришелся. Вот и позвони им, и спроси, помнят ли они еще, что между вами когда-то происходило? Да и самого тебя помнят ли? Вот и проверишь мою несложную мысль.
        Правильно, - согласился я. - Это вообще полезно - периодически наведываться по старым адресам и телефонам. Для профилактики полезно. Так сказать, инспектировать тылы. Все ли в достатке, накормлены ли, обуты, одеты ли в теплое? Потому что если внезапно возникает необходимость в прицельных точечных ударах с последующими зачистками, то ухоженный, ладный, хорошо оснащенный тыл с лихвой компенсирует все прежние наши затраты.
        - Кто такая «лихва»? - печально вмешался с вопросом Инфант, но мы ему с Илюхой не ответили, мы только переглянулись понимающе. Потому как он чудил так невесело, наш Инфант.
        Итак, мы сидели в Инфантовой комнате на какой-то Тверской-Ямской, втроем сидели - я, Илюха Белобородое (которого мы для краткости фамилии порой звали Б.Бородов, а порой и просто Б.Б.) и Инфант. И для тех, кто Илюху с Инфантом в жизни не встречал и других книжек про них еще не читал, я сейчас быстренько их опишу. Буквально в несколько абзацев.
        Например, Илюша, которому некоторые молодые женщины вставляли для мягкости мягкий знак в его и так нетвердое имя, так что получалось совсем ласково «Ильюша»… Так он вообще воспринимал жизнь, как пчелка, приноравливающаяся присесть на горячий от жаркого летнего солнца цветок.
        Все у нее так и ходит, так и движется от пьянящей близости нектара. Вот она зависла над бутоном, крылышки едва подрагивают от возбуждения, усики колышутся в нетерпении, многочисленные ножки мелко перебирают воздух, готовясь ощутить под собой нежную поверхность лепестков. Даже попка ходит в близком предвкушении.
        Вот так же остро чувствовал жизнь и Илюха. Особенно если она пахла неизбежным нектаром, особенно если он готовился на нее присесть, особенно когда выпивал бокальчик-другой красного французского вина. Тогда глаза его начинали лучиться неестественным, почти наэлектризованным светом, голос вибрировал подмывающим весельем, а заковыристые мысли бодренько выскакивали из головы и далеко забегали вперед, обгоняя всех остальных.
        Или, если искать другое образное литературное сравнение, то скажем, что Илюха всегда находился на посту. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, как сейчас говорят. Совсем как недремлющий дракон из народной сказки, охраняющий принцессу. Только Илюха никаких принцесс не охранял, скорее наоборот.
        Вот помните революционный фильм про Чапаева. Там все так печально закончилось лишь оттого, что заснули часовые, сторожившие рабоче-крестьянский штаб. А белые их оплошностью воспользовались и одной темной ночкой коварно ухитрились спугнуть легендарного комдива в одних кальсонах в холодную речку. Которую ему, увы, переплыть не удалось.
        А все потому, что не было среди чапаевских орлов БелоБородова. Хотя и Илюху тоже бы, наверное, сморило от однообразия военных будней. И он тоже, укрывшись легкой шинелькой, прикорнул бы на сыроватой земле, плотно прижавшись для согрева к другим вооруженным рабочим и крестьянам. Но, в отличие от рабочих и крестьян, он все равно оказался бы вовремя на посту и без заминки дал отпор подло крадущимся белякам - выстрелил бы чем придется или еще как-нибудь просигналил.
        Я так и вижу его лежащим вповалку с остальным революционным дозором - темно, не видно ни зги, лишь мутный свет луны отражается на примкнутых к винтовкам штыках да легкий храп низко стелется по земле. И Илюха с самого края. Спит-то он спит, но я знаю, зрачок отслеживает местность, ноздри чуют воздух, ухо лакирует источник звука, и даже короткий ус подергивается, напоминая о хрупкости боевой обстановки.
        И спасся бы Чапаев, и не оказалось бы в результате черно-белой киноклассики, и анекдотов в отечественном фольклоре поредело бы до обиды. Так что, как ни крути, прав был Иосиф Виссарионович, говоря, что кадры решают все. В конце концов, кому, как не ему, было знать про кадры, которые он, кстати, сам и «решал» время от времени.
        Илюха, впрочем, не только мог надежно спать на посту. Он мог, например, пылко любить на нем женщину, или, наоборот, неумеренно потреблять французское красное правильного года разлива. Но все равно пост, какой бы он в данный момент ни был, не бросал и бдительность демонстрировал постоянно - так и сверлил окружающую жизнь своими живыми, не теряющими неестественного голубоватого блеска глазками. И при этом с поста и мне, и Инфанту сигналил, как мог.
        Про Инфанта тоже надо бы объяснить подробно. Но я сейчас ради динамичности сюжета в него внедряться особенно не буду. К тому же сколько в него ни внедряйся, пусть даже с разных сторон, а все равно как следует не внедришься.
        Потому что Инфант не только в чем-то был похож на страну Россию, которую, как известно, «умом не понять», но и вообще напоминал целую Вселенную. В том смысле, что чем глубже в нее заберешься, тем больше бесконечности вокруг тебя остается. Хотя, если все же про Россию и про Вселенную подробнее, то Инфант напоминал их только с точки зрения своей непознаваемости. Во всем остальном - и внешне и по характеру - он сильно от них отличался.
        Я про него и в предыдущих книжках пояснял, и в последующих не раз буду. То есть, вместо того, чтобы писать отдельную монографию по Инфанту и издавать ее небольшим тиражом, предназначенным только для узких специалистов, я вставляю отдельные главы по изучению Инфанта в длинный перечень книг и предназначаю их для массового читателя. В конце концов, про Инфанта многим может быть познавательно. А для кого-то и полезно. Глядишь, иной читатель и в себе лучше начнет разбираться.
        Сейчас же для краткости я только скажу, что на первый взгляд Инфант казался человеком непонятным. А на второй взгляд - еще более непонятным. Хотя некоторыми, опять же молодыми женщинами, особенно теми, кто был хорошо гуманитарно образован, Инфант именно за свою непонятность становился порой неповторимо любим. Некоторыми, но немногими. И если и оказывался порой, то порой - редкой и трудной.
        Так вот мы сидели, и я все думал: кому же позвонить, чтобы проверить правильность Илюхиной теории? Ну о том, что женская память избирательна. И избирает только того, кого ей нужно. А кого не нужно - того исключает.
        Я долго перебирал имена, телефоны, сомневался, а потом понял - надо позвонить Жеке.
        - Зачем Жеке? Что она о нас нового может сказать? Мы уже давно ею изучены вдоль и поперек, особенно ты, - удивился Илюха, развалясь на кресле, на котором и сидел.
        - Ну, во-первых, - возразил я, - потому что Жека самая что ни есть женщина. Эталонный образец, мерило, единица измерений. Выше ее по женской линии мало кому удается забраться. И почему бы нам не обратиться за мнением посредственно по адресу? К самому, так сказать, первоисточнику? Пусть выскажет мнение: разделяет ли она твою мысль или нет? К тому же Жека не только в жизнь проницательно вглядывается, но она вилять и лицемерить не станет, не в ее характере. Скажет все, как есть.
        Тут я сначала выдержал паузу, а потом добавил еще один аргумент:
        - А тот факт, что мы когда-то находились с ней в определенных двусмысленных отношениях… Ну что ж с того? Главное, что они со временем переросли в крепкое взаимное товарищество, даже больше - в дружбу. Ведь когда одно перерастает в другое, когда все тесно внутри переплетается, тогда корни самые крепкими получаются. Так что для объективности опроса это даже хорошо, что мы с ней теперь в неразлучных платонических ладах. С кем, как не с нами, ей откровенной быть?
        - Кто такие «лады»? - попробовал было снова вставить Инфант, но я уже звонил, и она уже на звонок ответила.
        - Привет, Жек, - сказал я, переводя телефон в режим «громкой связи», чтобы всем в комнате было слышно, не только мне.
        - А, приветик, - узнала она меня буднично и тут же отвлеклась куда-то в сторону от трубки.
        - Ты чего, занята? - деликатно поинтересовался я.
        - А?.. - спросила она уклончиво, из чего я догадался, что занята. Такое ощущение создавалось, что кто-то рядом с ней находится, кто-то из тех, кому мой мужской голос слышать было совсем не обязательно.
        - Слушай, Жек, мы тут с Илюхой у Инфанта…
        - Ну это понятно, - вставила она, но я не обратил на ее реплику никакого внимания.
        - … И вот какой вопрос возник. Было высказано мнение, что женщина, если ей любовный процесс не понравился, считает, что никакого процесса не было и в помине. И человека, который ее в процесс вовлек, не было тоже. Что вообще ничего ни с кем не было. Вот мы у тебя, как у первоисточника, и хотим узнать: правильное это утверждение или нет?
        - Постой, постой… - тормознула меня заинтересовавшаяся Жека. - Дай подумать. Если, говоришь, мне не понравилось, то и не было ничего, значит… Здорово получается. И просто-то как. И как жизнь облегчает …
        Раздалась пауза, я ее не перебивал.
        - Это вы там у Инфанта такое придумали? - вдруг вставила в наш диалог посторонний вопрос Жека.
        - Ну да, - пожал я плечами, хотя она этого и не увидела.
        - Нескучно вам жить, как я погляжу, если вас чистая теория так глубоко по вечерам донимает, - раздалось из громкой телефонной связи. - Тут вот с практикой никак не разберешься, бьешься над ней, бьешься, окаянной, а все без толку. На теорию просто ни времени, ни сил не хватает. Ну подожди, дай сосредоточиться, а то тут отвлекают все…
        И, видимо, она зажала трубку ладошкой, но мы все равно услышали.
        - Да постой ты, - шептала кому-то Жека в сторону. - Не напирай так. И не тыкайся. Прекрати немедленно тыкаться! Посиди одну минуту спокойно.
        Тут мы все в комнате переглянулись между собой, но так ничего и не сказали, не посоветовали. Да и что тут посоветуешь, когда в живого человека тыкаются почем зря, к тому же во время ответственного телефонного разговора.
        - Знаете что, - наконец освободилась Жека. - Я вообще всех своих прежних сейчас как-то с трудом помню. Даже тех, с кем вроде и неплохо было. А все потому, что полоса у меня неудачная, что-то не везет мне на нормальных ребят уже давно. Все одни придурки попадаются. Вот и подзабыла я, как оно по-настоящему бывает.
        Тут она снова прикрыла ладошкой трубку, но мы снова через ладошку разобрали:
        - Да говорю тебе, не налегай так. Не видишь, что я по телефону говорю. - А потом снова нам в телефон: - Ну что, еще вопросы имеются? А то мне некогда особенно.
        Но Жеке пришлось потерпеть со своим «некогда». Потому что вопросы у меня имелись - важные, принципиальные вопросы.
        - Подожди, - попробовал я зайти с другой стороны. - Вот, например, если взять меня. Ты меня помнишь?
        - Чего? - ответила Жека изумленно. - А зачем бы я тогда с тобой разговаривала, если бы не помнила?
        Нет, не просто сегодняшнего телефонного «меня», - начал пояснять я. - А «меня» из твоего прошлого, когда ты щедро делила со мной часть себя. А я с тобой - часть себя. И равнозначный обмен получался, потому что делились мы, заметь, лучшими своими частями, не припрятывая их, не экономя ни на чем, не припасая ничего для других. Так вот ты про это отчетливо помнишь или позабыла?
        Комнату снова заполнила пауза. Длинная, тягучая, обидная пауза из безразличной
«громкой связи». Откуда она взялась, с чем была связана? - я не знал. А что, если вдруг Илюха оказался прав и Жека ничего не помнит о нашем взаимном прошлом? Я даже стушевался от такой неловкой мысли.
        - Ну, мы с тобой любовью занимались, и не раз притом. Помнишь? - повторил я настойчиво. - И тебе нравилось вроде бы. Во всяком случае, ты так тогда говорила.
        - Ой, ой, ой, нашел чем хвастаться, - наконец разнеслось из трубки. - Как будто он один такой…
        У меня прямо отлегло тут же. Я сжал и тряхнул кулаком в скупом победном жесте, и выдохнул облегченно в комнату: «Помнит!»
        А тут Жека еще раз зажала трубку. Но непроницаемо плотно у нее опять не получилось, и к нам в комнату сквозь ее ладошку снова просочились заглушённые звуки:
        - Да что же это такое? Что же за напасть такая? - говорила она сердито в сторону. - Ты можешь не напирать так и не тыкаться, а посидеть спокойно? Господи, что ж мне так не везет?!
        А потом снова нам, без ладошки, уже в «громкую связь»:
        - А вообще-то жалко, что вы без меня до такого додумались. Жалко, что я сейчас не с вами у Инфанта. Ну что поделаешь, - вздохнула она, - каждому свое, кто-то ведь должен отрабатывать по полной, когда у остальных смена закончилась. Ладно, я вам перезвоню. У меня такое ощущение, что совсем скоро уже.
        - Ты, главное, хвостик свой оберегай, - стал напутствовать я трудоголичку Жеку. - Он ведь, насколько я помню, когда ему не в кайф, поджимается, бедненький. Он ведь, когда не уверен… - начал было я, но она уже повесила трубку.
        - Б.Б., - сказал я Б.Бородову, - не оправдался ты вместе с твоей теорией. Народ тебя вчистую опровергает, вон, Жека меня запросто вспомнила.
        Да это потому что ты неправильно опрос общественного мнения проводишь, - заспорил Илюха. - Мы ведь договаривались только тем звонить, кому ты не вмастил своим умением. Ну тем, с которыми сильная рассогласованность произошла. А то нашел кому звонить - Жеке. И вообще, старикашка, не надо тебе эксперименты проводить, потому что на деле ты хреновый экспериментатор получаешься. Субъективный слишком. Пускай вон другие тебя заменят, - и Илюха кивнул на Инфанта. - Ну-ка, Инфантище, подмени товарища у станкового пулемета. Позвони кому-нибудь, но только тому, кто не вспоминает тебя добрым словом. Кому ты в утренних, сладких, эротических снах совершенно не приходишь.
        И Инфант взял трубку и тяжело задумался. Наверняка ему было из кого выбирать, вот он и перебирал кандидатуры по памяти. А перебрав, стал набирать номер громкой телефонной связи.
        По номеру долго не подходили, но Инфант терпеливо ждал и дождался результата. А дождавшись, начал разговор. Но те, которые слышали Инфанта, знают, что разговор он ведет туманно. А порой - густо туманно, непроницаемо туманно, как будто ты ранним утром в низине, трава по пояс и река неподалеку.
        - Ну что… - проговорил он в телефон, когда линия соединилась, а потом тяжело вздохнул. Туда же, в телефон.
        Кто это? - поинтересовался женский голос в трубке, который нам с Илюхой ничего совершенно не напоминал. Вообще никаких ассоциаций. Голос был спешащий, видимо, мы его тоже от чего-то оторвали. Неужели все девушки по вечерам так озабоченно заняты? Или мы звонили только таким?
        - Это я, - отозвался Инфант, но слабо отозвался, как бы не веря в удачу.
        - Кто «я»? - не поняла женщина в телефоне. Видимо, ей было не до шарад с ребусами, она, очевидно, опаздывала куда-то по важным неотложным делам.
        - Ну я, - уклончиво настаивал Инфант, и теперь женщина задумалась, вспоминая, по-видимому.
        - Ой, Петь, это ты? - вспомнила, наконец, она, и голос у нее заметно потеплел. - Ты чего так долго не звонил, куда запропастился? - и голос потеплел еще заметнее. - А я уж волноваться стала, думаю, может, с ним чего стряслось, может, не понравилось чего? Может, он меня запрезирал? Потому что я вообще-то, Петь, совсем другая, ты не обобщай по первому-то разу. Я обычно ничего такого себе не позволяю, особенно поначалу. Я просто, Петь, как-то так сразу к тебе почувствовала, знаешь, там, внутри, как почти никогда раньше не бывало. Потому что, Петь…
        Она стрекотала, а я слушал и думал: надо же, неужели Инфанта можно с кем-то перепутать? Ну у кого еще может быть такой грустный, печально дребезжащий голос? Как будто в привозном мюзикле его наняли исполнять уже приевшуюся арию «оперного фантома», но только без слов. Ну действительно, неужели где-то по городу бродит некий Петя, который звучит также причудливо, как наш Инфант? Или это «громкая телефонная связь» так безжалостно искажает?
        - …Ну так что, Петь, может, заедешь все же? А? Хочешь, хоть сегодня, ведь совсем не поздно еще. А то я просто извелась вся здесь одна. Так как, Петь? Садись на свои «Жигули», ты же у меня лихой, и всего через полчаса… - тут она звучно сглотнула накопившееся в горле. Может, дыхание, а может, волнение. - А я уж постараюсь… уж не как в прошлый раз… я уж…
        Но тут у Инфанта что-то не выдержало в организме, и он, несмотря на наши умоляющие взгляды, прервал поучительный женский монолог. А зря, ведь он был красноречив, он был о любовной тяге, о желании, о страсти, да и о плотности жизни в целом! Просто целая серия зарисовок у нас перед глазами замелькала.
        Но и Инфанта можно было понять: ведь не о тяге к нему произносился этот монолог. И не о страсти к нему. И не о плотности его жизни. Да и звали его не Петя, а совсем наоборот - Инфант. И вообще, он в жизни и так нередко страдал от женской неразделенности, а здесь его к тому же откровенно мордой и прямо… в Петю.
        - Нет, - честно, хотя и напрасно, сознался Инфант, - это не Петя. Это я, Инфант.
        И он снова тяжело вздохнул.
        - Кто? - переспросил голос, который сначала показался сильно ошарашенным, а потом тут же снова заспешил, не предвещая ни продолжительного, ни доброжелательного разговора.
        - Инфант… - подтвердил Инфант уже совершенно обреченно.
        Я взглянул на него, склонившегося над трубкой. Может, зря, подумал я, может, ни к чему этот звонок. Потому как для меня душевное благополучие моего Инфанта было куда как важнее, чем любая белобородовская теория. Потому что Инфант - не какой-нибудь Джордано Бруно, в конце концов, и не должен он гореть на огне женской инквизиции ради научных теорий. Пусть даже самых смелых и отчаянных.
        Я уж хотел прекратить Инфантовы истязания, но не успел.
        - Кто-кто? - не разобрался женский голос в трубке.
        - Му-у-у… - не выдержав пытки, промычал в трубку Инфант. Во-первых, потому, что не знал, как по-другому о себе напомнить, а во-вторых, потому что он вообще так обычно чудил, наш Инфантик.
        - Ах, так это ты… - сразу догадалась Инфантова абонентша. - Тебе чего, а то у меня рыба на сковородке подгорает. - Потом она еще задумалась, но совсем коротко. - И вообще, знаешь, - сообщила она голосом, который просто на глазах набирал силу и уверенность, - не звони мне больше, у меня и без тебя дел по горло.
        - Никогда? - попытался уточнить педантичный Инфант, но не успел. Так как ответом ему раздался сначала щелчок брошенной трубки, а потом почти сразу короткие, безразличные, совсем не похожие на женский голос гудки.
        Мы все замолчали, а Инфант особенно интенсивно. Чего-то, похоже, ничего у него не выходило сегодня.
        - Бывает, - утешил я Инфанта. - К тому же рыба на сковородке… Серьезная вещь, куда нам против рыбы.
        - Да… - покачал сочувственно головой Илюха, - не получается опрос общественного мнения. Не хочет общество опроса. Ни твоего, Розанчик, не хочет, ни твоего, Инфантище.
        И мы помолчали снова.
        Глава 2
        ЗА ТРОЕ СУТОК И ДВА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        - Б.Б., - сказал я принципиально после паузы, - получается, что твою теорию невозможно доказать на практике. А значит, она не практичная.
        - Что не означает, что не верная, - не согласился Илюха. - Вот, например, теорию
«эволюционного происхождения видов» Чарльза Дарвина тоже на практике нельзя доказать, и тем не менее большинство научной общественности в нее свято верит. И не терпит никаких других теорий. А теорию относительности, ее вообще…
        - Так она же формулами подтверждена математическими, - возразил я. - А у тебя и формул даже нет. Ты покажи нам формулу, может, мы и согласимся тогда.
        А Инфант все молчал и молчал, а ведь мог бы и высказаться. Хотя бы потому, что теорию относительности он понимал значительно лучше нас с Илюхой. Не только на многочисленных примеpax повседневной жизни он ее изучил, но еще и саму математическую модель крепко освоил. Потому что у него был глубоко и обширно развитый внутренний математический аппарат, у этого самого Инфанта. Он вообще через него жизнь свою отмерял - отсюда все его недоразумения и закавыки.
        - Формулы ему не хватает, - возмущался тем временем Илюха. - Формалист ты, стариканер, а еще зануда. Ладно, дайте мне. Дайте я к эксперименту подключусь. Сейчас я прям на ваших глазах объективность в ладошках принесу.
        И он переместил Инфанта с дивана ко мне, а сам примостился поближе у телефона. Хотя Инфант перемещался шатко, неуверенно и натужно.
        - Так… кому бы позвонить? Так, чтобы наверняка. Кому-нибудь, кого я сильно разочаровал, кто меня уж точно не вспомнит. - И Илюха зашевелил губами, припоминая.
        Он припоминал долго, и мы ему не мешали и не пытались читать его губ.
        - Точно, позвоню одной девушке, - наконец припомнил он. - Давно хотел, хорошая девушка была. Жаль, что я совершенно ей не потрафил.
        - Кто такая? - попытался уточнить я.
        Ты не знаешь, - отрезал Илюха, хотя такого быть просто не могло. Не мог я не знать про его девушек. Потому как он никогда не утаивал их от меня. Впрочем, я не стал допытываться.
        Нельзя сказать, что и эта девушка оказалась особенно ласковой, заслышав напористый призыв из телефона. Но так чтобы особенно неласкова она тоже не оказалась.
        - Аня… - позвал Илюха, а потом снова: - Ань…
        И я понял, что девушку звали Аней. А вот что понял Инфант, мне было не догадаться.
        - Да, - ответила Аня. - А кто это?
        Но у Илюхи был намечен свой собственный план диалога, и он начал его раскручивать, не поддавшись на Анин прямолинейный вопрос.
        - Помнишь, Ань, нашу единственную ночь. Знаешь, она стала самой важной ночью в моей жизни. Самой незабываемой. Чем больше проходит времени, тем больше я думаю о ней. Ну и о тебе, конечно. Как будто все лишь вчера произошло: волосы твои вьющиеся, струящиеся вдоль шеи, как я вплетаю в них свои пальцы и процеживаю между ними каждую отдельную прядь. А еще твой запах, запах пьяной вишни. Помнишь, тогда вообще чувство повального опьянения пронизало ночь: голова кружилась, руки дрожали, да и все вокруг нереальным казалось. Абсолютно нереальным! Как будто ты на тонущем теплоходе и не можешь понять: с тобой ли все это происходит, твое ли тело окутывается темной, холодной водой, твой ли рот заливает тяжелая влага, твои ли легкие сдавливает безжалостная глубина? Реально ли все, не грезится ли тебе и неужели ты больше никогда не всплывешь? Да и как вообще такое может происходить? Да и происходит ли?
        Здесь Илюха задержался на паузе, но недолгой, чтобы Аня не успела ее заполнить.
        - Так и у нас, Ань, было в ту божественную ночь. Только не потонули мы все же, а всплыли в результате, да и теплохода рядом не оказалось. Уплыл без нас теплоход. А вот голова действительно кружилась, особенно от выпитого, особенно у тебя, Ань. Ты сама помнишь, про голову?
        Ну что сказать, вступление выглядело вполне романтичным, особенно про тонущий теплоход. В теплоходе Илюхе отказать было нельзя. Да ему, похоже, никто и не отказывал. Никто, кроме Ани. Потому что, по-видимому, Аня мало что поняла.
        - Простите, - поинтересовалась она несколько настороженно, - а вы, собственно, кто?
        - Да это я, Илюша, - признался Илюха. - Помнишь, мы с тобой на ноябрьские познакомились. Там, конечно, много народу было, на той тусовке, но я такой, который пил с тобой много.
        - Илья? - спросила Аня, и в ее голосе слышалось напряжение, она пыталась припомнить, но не могла сразу. И все же припомнила: - Невысокий такой…
        - Почему невысокий? Нормальный, - не согласился Илюха.
        - Глаза у тебя такие странные, сумасшедшие, да еще фамилия какая-то причудливая. И еще ты говоришь все время. Смешно так и непривычно, по-особенному.
        - Точно, - узнал себя Илюха, - точно попала. Тебе бы, Ань, фотороботы составлять.
        Аня засмеялась, и смех у нее оказался журчащий, почти что прозрачный.
        - Смотри, вспомнила все же, - прошептал я Инфанту, и не исключено, что тот кивнул мне в ответ.
        - Только я про ночь не совсем поняла, - призналась девушка на противоположном конце. - Чего было ночью-то? Да и вообще, чего ты вдруг объявился через полгода?
        - Да, знаешь, я думал о тебе все это время. Боялся позвонить. После всего того, что было между нами в ту сказочную ночь, после всех тех слов, которые ты мне говорила, я все это время как ошалевший ходил. Лишь недавно отошел немного.
        А чего было? В какую ночь? - снова спросила Аня, и в голосе ее послышалась искренность. Видимо, она действительно ничего про ночь не знала. Или не могла вспомнить?
        - Ну как же? - не менее искренне удивился Илюха. - Когда мы вдвоем с тобой одни в квартире остались. Помнишь, за окном шел медленный снег, он нес с собой спокойствие и умиротворенность. Знаешь, как будто все так и должно быть, все правильно и ничего не надо менять. Вообще ничего! Будто так было всегда и будет всегда. Будто вместе с этим ровным, плавным снегом мы с тобой приблизились к самой вечности. Неспешные снежинки блестели в свете фонарей, в комнате было темно, лишь отсветы падали на простыню, и ты прижималась ко мне и говорила, что я - самое чистое и лучшее чувство, которое когда-либо заполняло тебя. А потом шептала:
«Ильюша, Ильюшенька», - и снова прижималась.
        Тут из громкой связи послышался легкий девичий вздох. Но Илюху он не отвлек.
        - Правда, ты, Ань, сильно пьяная тогда была, не хуже вишни. Да и воду горячую тогда, как назло, отключили. Потому мы на плите кастрюлю и нагревали. Помнишь?…
        Илюха помолчал. Девушка слушала, а потом молчала вместе с ним.
        - Да? Я так говорила? - наконец отозвалась она доверчивым вопросом.
        В ее интонациях что-то постоянно изменялось, и я понял: они все заметнее и заметнее округлялись плавностью.
        А Илюха, прикрывая дырочку громкой связи ладонью, проговорил нам шепотом в доказательство своей теории:
        - Вот видите, ничего не помнит. Не понравилось ей тогда сильно, вот и позабыла все. Словно амнезия у нее.
        А потом снова в трубку:
        - Ты много чего тогда говорила нежного. Про любовь говорила, и еще что тебе хорошо очень, как никогда не было прежде. Что такого ты еще не испытывала никогда. А потом опять про любовь, и слова «навсегда» и «единственный» мелькали в слившемся сочетании.
        - Странно, - задумчиво произнесла Аня, - ничего не помню. Я вообще обычно такое не говорю никому. Странно. Ты говоришь, я пьяная была?
        - Да, - подтвердил Илюха, - сильно. Я бы сказал, сверх меры. Это я для тебя воду в кастрюле грел, мне-то зачем? Но именно опьянение и придало тебе небывалую чувственность, и еще, я бы сказал, эмоциональный накал небывалой остроты, который я никогда ни в ком не встречал. Только у тебя, у одной.
        - Говоришь, ни в ком не встречал, - задумчиво повторила Аня.
        Но Илюха не ответил ей, его просто-напросто несло по пыльной дороге ярких воспоминаний.
        - А главное, хоть ты, Ань, и не трезва была чересчур, но губы твои пахли, знаешь, как пахнет пьяная малина в густой лесной чаще, а волосы отдавали весенним, утренним ландышем. Там, знаешь, на кухне мыло такое было, ландышевое. Вообще-то оно для посуды предназначается, но на бутылке написано было, что оно все бактерии активно убивает… Вот я им губку и намыливал и тебя начисто оттирал. Ну, когда вода в кастрюльке нагревалась достаточно.
        Мы с Инфантом лишь переглянулись, особенно на губку, а еще на «пьяную малину». Но садовод Белобородов заливался зябликом и не обращал на нас из своего сада ни малейшего внимания.
        - И ты так доверчиво прижималась ко мне, и такие доверчивые слова произносила. Как такое забудешь!
        - Да… - неуверенно прозвучала на том конце Аня. - И что у нас было?
        - Да все было, Ань! Абсолютно все! Несколько раз подряд, до самого утра! Ты даже заплакала перед рассветом от радости.
        - Да, да, - призналась девушка, - начинаю вспоминать, кажется. Особенно слезы. А еще губку и горячую воду.
        Тут Илюха вслед за ней тоже вспомнил, но на сей раз - про нас. А еще про свою теорию и снова прикрыл громкую связь ладонью.
        - Видите, ничего не помнит, совсем у нее память отбило. Потому что не понравилось ей тогда шибко, вот и позабыла. Это я выдумываю все про то, что ей тогда понравилось. Обманываю, иными словами. На самом деле она от горечи плакала. Что плохо ей со мной, что зря пошла на такое. Вот и позабыла все.
        И тут до меня наконец дошло, только сейчас дошло, и я начал хохотать. Но тихо так, почти про себя, чтобы не потревожить Аню и ее пробуждающиеся воспоминания.
        - Ну конечно, Ань, как такое забыть, - вернулся Илюха к дырочке для громкой связи. - Раз в жизни такое. Ты тогда так и сказала, мол, первый раз так сильно получилось. Остро и сильно. Да и я, знаешь, потом две недели не мылся, чтобы запах твоего тела на своем удержать. До сих его помню. Особенно волосы, в которые будто ландыши вплетены, да губы твои, с запахом пьяной земляники.
        - Вишни, - попытался вмешаться я с дивана.
        - Малины, - просуфлировал оттуда же тихонько Инфант.
        Но Илюха лишь махнул рукой: один, мол, хрен - вишня, малина, земляника - ягода, она и есть ягода. К тому же если лесная.
        - Слушай, Ань, - продолжал Илюха. - Может, возобновим как-нибудь. В смысле, повторим. Знаю, в одну и ту же воду сложно, конечно, дважды войти…
        - Ты что, и воду из кастрюльки сохранил? Она что, тоже мною сильно пахла? - по-своему поняла про воду Аня.
        - Конечно, пахла. И тоже пьяным запахом, только не каким-то одним ягодным, а целым разнообразным букетом, - согласился Илюха. - Ну так что, повторим неповторимое? Попробуем? Рискнем? Ведь нам было невозможно хорошо в ту ночь. Особенно тебе!
        - Да, - согласилась Аня все еще в раздумье, но теперь в романтическом раздумье, в предвкушающем. - Если все было так, как ты говоришь, то надо бы повторить. А то обидно, что я все время пьяная была и не помню ничего. Много на меня тогда воды ушло?
        - Да нет, нормально, как полагается. Кто ж воду считает? - снисходительно улыбнулся в телефон Илюха. - Так чего, ты ко мне приедешь, или я к тебе?
        - Приезжай лучше ты. Давай завтра, - пригласила Аня, а потом опять задумалась: - Только я тебя почти не помню совсем.
        - Это даже хорошо, - согласился Илюха. - Как будто все заново будет, в первый раз, все сначала. Так мы с тобой вдвоем и обманем время.
        Представляешь, никому не удавалось, а мы обманем. И повернем его вспять.
        И Аня согласилась и продиктовала адрес.
        А потом, как только они закончили разговор, Илюха обернул к нам свою крайне довольную физиономию, глаза на которой просто не могли остановиться и все излучали и излучали искрящуюся люминесценцию.
        - Ну как, - сказал он победоносно, - убедились? Принимаете теперь мою теорию? Вот Аня - живое ее доказательство. Не понравилось ей со мной шибко, вот и вычеркнула она меня из своей памяти. Да так, что даже вспомнить побоялась, как я ни старался ей напомнить. Она даже поначалу…
        Он все говорил и говорил, Инфант все слушал и слушал, а я все смеялся и смеялся, но пока лишь про себя. Впрочем, я намеревался скоро вынести свой смех на поверхность.
        - Непонятно… - в результате тяжело выдохнул Инфант и впервые за вечер приподнял на нас свои тоже тяжелые вопросительные глаза. Чтобы мы наконец смогли заглянуть в них, так как они, как известно, зеркало души. И мы, конечно, заглянули.
        Что сказать… Разочарованная у Инфанта оказалась душа, во всяком случае, со стороны глаз. Разочарованная, опустошенная, не верящая никому и ничему. Одним словом, вполне нигилистическая душа. Можно было, конечно, попытаться разобраться в ней - но зачем?
        - Непонятно, - задумался вслух Инфант, - почему она решила с тобой снова, того… завтра… еще раз… если ты был ей так противен? - Он опять задумался. - До омерзения противен… - А потом задумался еще. - До тошноты, до рвотного рефлекса, до родовых спазмов, до эпилептического удара, до…
        Видимо, он долго хотел перечислять, нагнетая метафору, но Илюха его притормозил.
        - Хорошо, Инфантик, - сказал он по-доброму, - не возбуждайся, вопрос твой принят. Дотерпи до ответа.
        И Инфант хоть с трудом, но дотерпел.
        - Ты чего не понимаешь? Это же и ежу ясно: я настолько ей не пришелся тогда, что она меня начисто из своей памяти вычеркнула, даже следа не оставила. Именно в соответствии с моей теорией. Настолько не оставила, что теперь можно заново попробовать. Или, иными словами, второй шанс у меня появился. Сечешь, как механизм этот работает?
        Все задумались. Все, за исключением меня и Илюхи. Потому что Илюха вообще никогда не думал, у него все естественно вместе с дыханием выходило. А мне точно незачем было - я только следил за развитием сюжета и посмеивался про себя беспечно. А вот Инфант думал и думал, и проявлял настойчивость, но, похоже, не особенно у него получалось.
        - Видишь ли, Инфант, - снова поспешил ему на подмогу Илюха. - Видишь ли, как получается. Если ты женщине в первую ночь совершенно никак… ну, ни в какую… и она страстно невзлюбила тебя за это, то, значит, она скоро о тебе вчистую забудет. А значит, у тебя появляется еще одна попытка. А потом, когда ты снова оказался ей полностью невтерпеж и в тягость, - еще одна. И так оно может продолжаться долго, пока ты не понравишься ей, наконец, хотя бы немного и она в результате не запомнит тебя. Пускай лишь частично. А вот как запомнит, тогда уже все, тогда кранты, тогда шансы твои закончились. Не примет она тебя больше.
        - Так что же получается? Получается, что нам выгоднее у них с ходу полный негатив вызывать? - предположил Инфант и снова погрузился в мрачные свои размышления: - Почему же мои, ну, которым я потом звоню, все еще помнят меня и не хотят больше? Вон трубку сразу бросают.
        Это потому, - чутко пояснил Илюха, - что ты не профессионально негатив вызываешь. Слишком по-любительски действуешь, на середине останавливаешься. Тебе необходимо полное отвращение вызвать, как ты сам выразился, до рвотных спазмов, чтобы на подкорку девичью воздействовать, чтобы отторгла тебя подкорка. А ты не отрабатываешь до конца, на авось надеешься. Мол, вдруг само по себе повезет. А
«само по себе» с женщинами не везет. Для женщины точный расчет и правильная подготовка требуется, чтобы отрабатывать с ней по полной отвращающей программе. А ты не отрабатываешь. Вот и остаешься в женском организме, в том числе и в памяти. Не выкорчевывает тебя до конца ее организм. Плохо ты, Инфантик, стараешься, не отторгаешься ты целиком.
        Инфант снова потупил свои густые ресницы и снова загрустил пуще прежнего. А Илюха победоносно окинул меня взглядом, мол, вот признай правильность моей гибкой теории. Но напрасно он меня им окидывал. Потому как ждало его теорию абсолютное фиаско. Во всяком случае, со мной.
        - Б.Б., - обратился я к Б.Б., - мы с Инфантом, конечно, оценили твою затейливость и твое стремление одной задницей за двумя зайцами одновременно. Но, может, ты с нами, надежными своими соратниками, будешь все же по-иному, чем со случайными и, более того, совершенно незнакомыми тебе женщинами. Может, ни к чему нас вот так же, как их, разводить на ровном месте?
        Илюха лишь пожал плечами - мол, о чем ты, не понимаю я ничего. Причем ту зайцы и задница одновременно? Но я ему легко пояснил.
        - Я, конечно, оценил тебя, стариканер. Можно сказать, даже восторгаюсь тобой и твоим мастерством, которое, как известно, не пропьешь. Одно удовольствие понаблюдать иногда за тобой со стороны - просто театр ни к чему становится. Вот так запросто девушку Аню, которую, похоже, ты даже не видел никогда в жизни… вот так с пол-оборота выписать… Да и не только выписать, а договориться уже с ней обо всем заранее, все определить, разметить и отпечатать… Такое, старичок, конечно, многого стоит, и я благодарен тебе за мастерский пилотаж прям на моих глазах. И Инфант тоже благодарен. За то, что в нашем присутствии ты совершенно незнакомую тебе Аню, как говорится, с наждачка на все уговорил.
        - Он ее с мозжечка уговорил, - вставил Инфант, который хоть и не понял умом происходящего, но, похоже, стал пусть интуитивно, но догадываться. И от своей правильной догадки он просто светлел на глазах.
        Единственное, старикашка, что меня всерьез угнетает… - Тут я завис в воздухе укоризненной паузой. - Зачем ты нам пытаешься так же плотно, как Ане, мозги затуманить? Мы ведь не Аня, с нас тебе и взять нечего. Да и не нужно тебе от нас ничего. Зачем же тогда ты с нами так лукаво? А?! Ну-ка, давай колись, как на самом деле все приключилось? Ты вообще ее видел, Аню-то, хоть раз в жизни? Откуда ты знаешь, что она в тот вечер пьяная была? Да и где телефон ее откапал?
        Другой бы на месте Илюхи смутился, что я его вот так за руку, да с поличным. Но это ведь другой. А Илюха, в отличие от другого, откинулся расслабленно на диван и залился лучистым своим смехом. Таким лучистым и заразительным, что даже у Инфанта, который снова приподнял свой взор, в этом самом взоре на место опустошенности стали выползать по кусочкам признаки уравновешенной человеческой жизни.
        - А ведь и правда забавно получилось, - бесчинствовал весельем старикан БелоБородов. - Просто невероятно забавно. Давно хотел этот метод испробовать, все случая не подворачивалось. Хотя ты не прав, Розик, я Аню встречал, даже говорил с ней. Правда, недолго, всего несколько минут. Симпатичная деваха, вполне заслуживающая. Я как-то на пьянку в ноябре попал, я и тебя, старикашка, звал, но ты отказался, на занятость сослался. В общем, там много народу было, ну и она, Аня, то бишь. Я к ней подошел тогда и сказал пару фраз, но она на меня не отреагировала как следует. Даже внимания порядочного, как мне показалось, не обратила. А на следующий день мне рассказали, что она там, на этой тусовочной квартире, напилась в дупель… Что, в общем-то, и не важно.
        Илюха окинул нас разухабистым взглядом и пустился в рассуждение:
        - Понимаете, я давно разрабатывал этот механизм. А именно: механизм обиды за упущенную возможность. Когда, казалось бы, совсем близко, уже почти в руках, уже залетело внутрь, осталось только ладошки сложить… А ты взял и сам сдуру все упустил, поломал, и теперь уже не достать… Ведь всем от такого отчаянно обидно станет, особенно женщинам. И вот они-то запросто могут с головой да в омут, не раздумывая, с разбегу, лишь бы вернуть возможность и попытаться с ней еще раз. Особенно когда возможность хоть как-то соприкасается с любовью. Вот как в нашем случае.
        Тут Илюха обвел нас веселым своим взглядом и продолжил:
        - Ведь у Ани какие ощущения сложились? Во-первых, ощущение, что она обидно упустила что-то. Что-то крайне приятное, что уже произошло, проскользнуло рядом, но за что она, увы, ухватиться как следует не успела. Хотя откуда она знает про
«приятное»? Да от меня и знает. Я, правда, на нее сослался, мол, ты, Ань, сама так неоднократно говорила. А как ей не поверить, если она не помнит ни хрена, так как пьяная была под завязку? К тому же хоть и с моих слов, но между нами один раз все уже произошло, а значит, граница прорвана, сексуальный Рубикон, так сказать, перейден. Ведь раз однажды произошло, то ничего больше не сдерживает, и почему бы не повторить? Особенно если ты сама оценила высоким баллом. Оценила, а потом сдуру упустила. Ну как тут не повторить?
        - Так чего, - вдруг уставился влюбленно на Илюху Инфант. Потому что до него, похоже, наконец впервые дошло. - У тебя с ней ничего не было? Вообще ничего? Никогда?!
        И если раньше можно было позавидовать жизнерадостному Илюхиному веселью, то веселью Инфанта можно было устрашиться. Он грохнулся на пол и, размахивая руками и ногами, просто провалился в счастливое свое безумство. Так же, как еще недавно был провален в безумство несчастное.
        - Так ты ее ни разу… - катался по полу Инфант. - И убедил, что всю ночь напролет… - Ему было тяжело дышать. - И она поверила… - Он просто задыхался от смеха и слов. - И завтра ты к ней едешь, чтобы… - И он замолчал, потому что просто не хватило больше сил.
        А потом, когда отдышался, пришел в себя, обратился ко мне за помощью.
        - Как, - спросил меня Инфант, - как всему этому научиться? Чтобы как он, - тут Инфант кивнул на Илюху, - вот также из ничего, на ровном месте… Чтобы выстроить воздушный замок и поселиться в нем, и жить в нем крепко, надежно и сексуально.
        - А что, - согласился я, - хорошая идея, может, тебе, Б.Б., школу открыть? Или лучше курсы повышения квалификации. С твоей-то репутацией от желающих не отобьешься. Будешь подготавливать новую гвардию свеженьких БелоБородовых. Резервный, так сказать, полк.
        - Да нет, - скромно отказался Илюха, - не получится ничего. Белобородовыми не становятся, Белобородовыми рождаются. Ну разве каждый, хоть и прошедший подготовку, сумеет петь, как Шаляпин? Такому не научишь. Хотя… - тут Илюха призадумался, - с точки зрения вербовки новых кадров мысль неплохая. Девушки любят курсы повышения. Особенно квалификаций. А потом к тому же: аттестация, экзаменационная комиссия, да и дипломный проект тоже…
        И он начал было развивать мысль дальше. Но потом сам же ее и пресек.
        - Да нет, - вздохнул он, - не получится ничего. Потому что надо будет деньги взимать, ну, за курсы, за повышение. А я взимать не могу. За это дело точно не могу. И вообще, меркантильный переход денег из рук в руки, причем в любую сторону, - разом порочит всю страсть и лишает кайфа. Не, не получится с курсами…
        - А ты забесплатно, - нашел я тут же выход.
        Но выход оказался неудачным.
        - Нет, - снова отверг его опытный экономист Белобородов, - без денег ни один бизнес не сдвинется. Не пойдут люди на бесплатные курсы. Бесплатное не заслуживает доверия у народа. Халява - она всегда халява. Не ценится она. Забесплатно вообще ничего продать нельзя. Только за денежный эквивалент.
        Я не понял и хотел было возразить, но Илюха перебил:
        - Не спорь со мной, у меня докторская на эту тему.
        - На эту? - ошарашенно не поверил я.
        И Илюха меня успокоил:
        - Ну, почти на эту. - Он помолчал, но недолго. - Да, не получится ничего с курсами. Но тебя, Инфантик, я консультировать берусь. Глобальное излечение не обещаю, но временное облегчение гарантирую. - Он окинул пациента сметливым взглядом. - Итак, ты чего хмурый такой, Инфантище? Что приключилось? Жизнь не задалась? Давай выкладывай, разберемся, наладим жизнь.
        И Инфант приподнялся с пола и перекочевал обратно на диван. Он сам не знал, как ему поступать впредь - продолжать веселиться или снова забыться в расстройстве? Вот в таком промежуточном состоянии он и начал свой рассказ.
        Глава 3
        ЗА ТРОЕ СУТОК ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        - …да вот, не дает мне никто, - закончил он его.
        - Вообще никто? - поинтересовался я.
        На что Инфант лишь вздохнул и снова впал в коматозное свое состояние.
        - Ну, хоть на горизонте кто-нибудь маячит? В перспективе-то, - снова спросил я.
        - Да пасу одну, - подтвердил Инфант. - Уже двадцать восемь дней. И все никак.
        - Точно двадцать восемь? - переспросил цепляющийся к точным фактам Илюха.
        - Точно, - подтвердил не менее щепетильный к цифрам Инфант.
        - И совсем никак?
        - Совсем, - подтвердил он.
        - Что говорит? - набирал я информацию.
        - Говорит, что слишком серьезно ко мне относится для такого.
        - И действительно серьезно? - продолжал уточнять я.
        - Леший ее знает, - ответил Инфант, на что Илюха, скорее для себя, отметил:
        - Леший - это какой, тот, что с копытами? Ему-то откуда знать? - А потом для всех нас: - Это потому что жизнь ее не била. Благодарности за хорошую жизнь без лишений, без войны и катаклизмов в ней мало. Поэтому надо бы в ней благодарность к жизни развить, особенно к тебе, Инфант. Чтобы она каждый раз при встрече с тобой благодарность свою выражала. Потому что женщина легче всего выражает благодарность любовью.
        - Как именно выражает? - спросил Инфант, с трудом подавляя возбужденное дыхание.
        - Да по-разному, - уклонился Илюха, не желая, очевидно, вдаваться в детали перед Инфантом. - Итак, друзья, цель поставлена: Инфантова женщина должна быть постоянно благодарна Инфанту. Теперь решаем: за что ей быть благодарной? Быстренько сдвинули свои мозги ближе ко мне и начали объединенную мозговую атаку. Инфант, предлагай…
        Но Инфант все мялся и не хотел предлагать.
        - Может быть, мне ей полы в квартире отциклевать, - нашел он наконец повод для благодарности. - Я могу.
        - Плохо предложил, - отмел в сторону повод Илюха. - Не засчитывается. Твои мозги, Инфантище, похоже, на атаку не нацелены. На что-то другое они определенно нацелены, но не на атаку. Старикашечка, - перекинулся Илюха на меня, - какие идеи?
        Идей у меня оказалось сразу много, и я с удовольствием был готов ими поделиться.
        - Во-первых, надо из Инфанта сделать героя. Потому что к героям народ намного лучше относится.
        - Это правильно, - подтвердил Илюха. - Хорошо мыслишь, не хуже меня. Мысли дальше.
        - Ну чтобы он спас кого-нибудь от нависшей беды. Смело и решительно, не дрогнув ни духом, ни мускулом, желательно на глазах у населения.
        - Еще правильнее, - снова одобрил Илюха.
        - Проблема только: где беду взять? Особенно такую, которую Инфант сможет отвести уверенной своей рукой. Такую поди отыщи.
        Мы снова все задумались, глубоко, надолго. А потом, конечно же, откопали ответ. Потому что, когда надолго о чем-нибудь задумаешься, ответ находится всегда.
        - Беду надо создать, - дошел первым Илюха.
        - Инсценировать, - уточнил я.
        И получалось так, что мы сразу оказались значительно ближе к цели в своем направленном поиске.
        - Как это инсценировать? Какую беду? - задавал ненужные вопросы Инфант, которые только отвлекали.
        - Ну как, какую? - все же отвлекся я. - Наводнение какое-нибудь или землетрясение, или я вот, например, мультфильм в детстве видел про пожар в тайге. Когда тайга горит. Страшная беда, особенно для лесных жителей…
        - Ты это о ком? - заинтересовался лесными жителями Илюха.
        - Я о зверюшках, - доходчиво пояснил я. - Антилопы и медведи с барсучками да белками мечутся, бедные, в огне, не зная, как спастись. Где водопой, чтобы вброд его перейти и унести своих малышей подальше от режущего глаза дыма? А опаленные ветки так и валятся на них сверху, так и угрожают придавить хрупкие зверюшечьи тельца. В общем, полный хаос, бардак и неразбериха.
        Теперь я уже обвел взглядом комнату. Комната молчала, лишь один Инфант звучно сглатывал в себя подступающее возбуждение.
        - И вот здесь бы хорошо Инфанта с брандспойтом, в пожарной каске, - предложил я спасительный выход. - А сзади хорошо бы массовку поместить вместе с Инфантовой девушкой. И все смотрят, как на него деревья огненные валятся, а он даже не отскакивает от них, а так с достоинством уклоняется и все заливает пожар из брандспойта и заливает. Каска съехала на затылок, лицо все в копоти и в поту, а Инфант хлещет пенной жидкостью на пожар, на жалея себя. А потом, когда пожар под его напором и напором из брандспойта отступает, он поднимает с земли маленького спасенного, но испуганного зайчонка, гладит его, успокаивает, бедненького, и передает матери зайчихе. А массовка сзади, вместе с девушкой… Как, кстати, девушку зовут?
        - Наталья, - подсказал Инфант.
        - А массовка с Натальей во главе улыбается и вытирает умильные слезы. А когда после всего начинает облегченно расходиться, Инфантова девушка из благодарности позволяет Инфанту прямо здесь, на земле опаленной тайги, абсолютно все. Вседозволенно и без ограничений. Потому что таежным героям особая благодарность полагается. - Я снова оглядел аудиторию и осведомился у нее: - Ну как?
        Инфанту и не требовалось отвечать, он весь просто пылал от восторга. А вот Илюха не пылал.
        - Ты, Розик, конечно, парень образный, - отвалил он мне полновесный комплемент. - Тебе бы на «Мосфильме» работать, туда таких даже без блата принимают. Но проблема, старикашка, с твоим сценарием. Где натуру живую взять? Ну с тайгой - ладно, можно, например, Сокольники за тайгу выдать или Лосиноостровский парк. Но вот где мы столько зверюшек откапаем, зайчиков, барсучков, медведей? Да и палить Сокольники жалко, я люблю Сокольники.
        - Зверей в зоопарке можно одолжить, - предположил я. - Небось не очень дорого обойдется. Но палить парки действительно жалко. У меня у самого с ними много разных приятных воспоминаний связано.
        - Да… - вздохнул Инфант, и мы все снова замолчали, задумавшись.
        - О, я придумал! - вскинулся первым Илюха. - Хорошо, чтобы Инфант спасал не зайчат и бельчат, а саму девушку. Как ее звать, ты говоришь?
        - Натальей, - напомнил Инфант.
        - Вот именно, девушку Наталью. Чтобы она не на толстой шкуре невинных животных, а на своей собственной тоненькой шкурке почувствовала роковую опасность. Да и благодарность за собственное спасение будет значительно более искренней, чем благодарность за спасение зайки.
        - Это правильно, - согласился я.
        Мы вообще, как ни странно, непривычно много соглашались друг с другом. Вот что значит общая цель и позитивное коллективное мышление.
        - Может, ее в середину горящей тайги засунуть? - робко предложил Инфант. - Тогда и зоопарк не потребуется, на зверях сэкономить можно.
        Он тоже начал входить во вкус. Видать, и у него прорезалась неожиданная изобретательность. Так как положительные творческие примеры на удивление заразительны.
        - Можно, конечно, - согласились мы с Илюхой. - Только вдруг ты до середины горящей тайги добраться со своим брандспойтом вовремя не успеешь? Там ведь шланг тяжелый за собой тащить надо. Так ты вообще без девушки можешь остаться, и никто не сможет тебе благодарность выразить. Да и потом, тайгу все равно жалко. В смысле, Сокольники.
        Но Инфант, похоже, все входил во вкус и входил, и фантазии его наслаивались одна на другую.
        - Можно вместо тайги ее квартиру подпалить, - предложил он смело, по-новаторски.
        Неплохо, - похвалил я Инфанта. - Она там мечется в окне среди языков пламени, среди дыма и гари. Желательно в белом легком платье с большим вырезом на груди. Свешивается она этим вырезом из окна, руки белые гибкие тянет, волосы длинные, светлые на щеки наезжают… У нее волосы длинные, светлые?.. - обратился я за уточнением.
        - Нет, темные, короткие, - уточнил Инфант.
        - Ничего, придется нарастить и перекрасить. Так вот, она, девушка твоя, как, говоришь, ее зовут?
        - Наталья, - напомнил Инфант.
        - Так вот, она мечется, Наталья твоя, штукатурка начинает от жара отлетать от потолка и падать совсем близко. Еще немного - и накроет. Мебель от жара трещит и корежится вспухнувшим лаком. Да еще запах этот удушливый от кухонного пластикового гарнитура… А тут ты, Инфант, снова в пожарной каске и снова с брандспойтом в окно вваливаешься. Сначала тушишь пожар, с пластиком на кухне разбираешься, а потом ее, девушку твою, которая почти без сознания уже, поднимаешь на руки. Но так, чтобы обязательно подол задрался и заголил красивые ее босые ноги, и относишь на случайно уцелевший диван и тут же приступаешь к искусственному дыханию. И когда она тебя узнает, благодарная, тогда и отдает тебе всю себя без остатка. Как спасителю и чуткому специалисту по искусственному дыханию. Да тут без вариантов, каждая бы отдала, не только твоя девушка, как, ты говоришь, ее зовут? А народ внизу умиляется и хлопает в ладоши от счастливой развязки. Ну как?
        Похоже, мои образные описания не на шутку повлияли на впечатлительного Инфанта. Особенно про искусственное дыхание. Он прямо на глазах возгорался, прежде всего лицом - щеками, лбом, ну и всем прочим, что вырисовывалось над кофейным столиком. Видимо, действительно слишком долго Наталья ему не давала. А вот Илюха не возгорался.
        - Да, плачет, стариканыч, по тебе «Мосфильм», - заключил он про меня. - Но и не только «Мосфильм». Кто за пожар потом сидеть будет? Если ты готов, то в принципе я не против. Хотя по тебе, конечно, скучать буду. Ты чего забыл - даже стихотворение такое в детстве было. Что-то типа…
        И тут Илюха напрягся и продекламировал по памяти, хотя вообще-то это ему не шло:
        Ищут пожарные, ищет милиция
        Парня какого-то лет двадцати.
        Ищут гурьбой, но не могут найти.

«Надо же, - подумали я и Инфант, - он еще и советскую поэтическую классику наизусть знает». И мы сдвинули, как и полагается, ладоши.
        - Тоже про пожар, кстати, стихотворение, - закончил декламацию Илюха. - Но тебя, Розанчик, как раз найдут в два счета, хотя ты и постарше того парня будешь. Потому что ты, старикашка, прятаться не умеешь как следует.
        - Почему это меня? - не понял я. - Мне-то чего с этого пожара? Мне вообще никакого удовольствия. Все удовольствие Инфанту отходит. Я только план кампании составляю.
        И мы снова задумались, потому что понятно стало, что пожар не подходит в принципе. Если он бы сам по себе приключился, естественным таким образом, тогда еще ладно. От молнии, например, или от застарелой проводки. Но пойди дожидайся естественного пожара, а потом подстраивайся под него с каской, брандспойтом и с Инфантом.
        - Землетрясение тоже, конечно, хорошо, - перечислял вслух Инфант, - но мы его сами не устроим.
        - Да, - согласился я, - в природе землетрясений вообще многое непонятно. Наводнение тоже сложно. Для него сильные дожди требуются или сход лавины. Но поблизости лавин не наблюдается.
        - А если ей тонуть начать, ну просто в обыкновенном, естественном водоеме. А я ее вытащу. Ну и опять же искусственное дыхание обязательно…
        Видимо, именно искусственное дыхание не давало Инфанту покоя.
        - Да, - согласился я, - тоже вариант. Представляете, она бьется, как лебедушка, об лед. Как Серая Шейка. У нее, Инфант, шейка случаем не серая? - Но на сей раз Инфант мне почему-то не ответил, и я продолжил без него: - Так вот она бьется, рот приоткрыт в сдавленном крике, губы от воды набухшие, алые, ее купальный бикини от резких взмахов рук сбился с груди, а левая бретелька, та вообще… Но тут вмешался Б.Бородов.
        - Старикашка, - сказал он немного угрожающе, - хорош с описаниями. Красочные они у тебя, это правда, умеешь ты, доказал. Но не надо больше, потому как они непрактичные совсем. И вы, ребята, сами не практичные. Сложно с вами толковый план выстроить. Вы все в фантазиях, в феериях своих воздушных порхаете. Ну почему она тонуть должна? С чего ей тонуть? Или ты, Розик, будешь на дне сидеть и утягивать ее за ноги вниз, как какое-нибудь лох-несское чудовище. Так нет у нас лох-несского, у нас даже с лох-невским, как известно, частые неприятности.
        - Не буду я на дне сидеть, - пробурчал я. Так как обидно мне стало: зачем он меня перебил в самом интересном месте, там, где про бретельку назревало?
        И мы все снова замолчали, но теперь надолго. Потому как список естественных катаклизмов практически подошел к концу. Оставался, впрочем, список катаклизмов неестественных. И открыл его первым номером Илюха. И сразу с первого номера попал в сердцевину.
        - Ты, Инфант, девушку свою, как ее, кстати, зовут?..
        - Наталья, - кивнул головой Инфант.
        Не знаю почему, но имя Инфантовой девушки как-то не могло удержаться в нашей коллективной с Илюхой памяти. А вот у Инфанта оно удерживалось. Тоже не знаю почему.
        - Так вот, ты, Инфант, ее спасешь от изнасилования.
        И в комнате повисла пауза. Долгая, тягучая, тяжелая. Наверное, потому что слово неприятное, процесс несимпатичный, да и неожиданно все это прозвучало. Не готовы мы с Инфантом были к изнасилованию. К пожару и к наводнению - готовы. К землетрясению даже. А вот для изнасилования - нам требовалось время. И оно прошло.
        - Б.Б., - сказал я иронично, - это ты нас практичности взялся учить. Тебе самому не мешало бы подучиться. Какое изнасилование? Кто ее насиловать возьмется? Инфант с ней уже почти месяц ходит, и никто ее насиловать ни разу не пытался. Он так до старости за ней проухаживает в ожидании внешнего насилия. Где мы возьмем насильников? Откуда?
        Есть насильники, - глядя мне проницательно в глаза, сообщил Илюха. Настолько проницательно, что я сразу забеспокоился. - Ты назначаешься насильником номер один, а я - насильником номер два.
        Что тут скажешь? Это было сильно. И все же мне требовалось время, чтобы новый сценарий обмозговать.
        - Ну, в общем-то, я могу, конечно, - предположил я. - Но вот в тебе, Б.Б., насильник не очень просматривается, особенно по внешним твоим данным. Не вижу я в тебе насильника, да и другие не увидят. Не вызываешь ты у постороннего наблюдателя чувство опасности, и на лице у тебя совсем про другое написано. Постоянное вожделение к женским прелестям… - я пригляделся, - это есть, это читается легко. Но вот патологическая тяга к физическим методам воздействия… - я еще раз пригляделся, - нет, не видна. И люди могут тебе не поверить. К тому же и по возрасту ты уже, извини, вышел из банальных уличных насильников. А те, кто в молодости грубыми насильниками были, к зрелости в солидных извращенцев обычно эволюционируют. Но извращенцы - это уже совсем другая тема. Так что неправдоподобный из тебя насильник выходит. Не насильник, а одна насмешка!
        Про людей не знаю, но Инфантова девушка запросто в меня поверит, - продолжал настаивать Илюха. - Как мы Инфанта забьем до полусмерти, так она чему угодно поверит. У страха глаза, сам знаешь, как блюдца. Она… как, Инфант, ты говоришь, ее зовут?…
        Но Инфант не стал отвечать на вопрос.
        - Как это - «меня забьем»? - искренне удивился он. Хотя я, например, сразу догадался.
        - Ну вообще-то, стариканыч, - обратился ко мне Б.Бородов, - это твоя стезя. Кто из нас сочинитель? Давай фигач, разрабатывай детали. Теперь можешь красочно, на полную катушку, не сдерживая мазка.
        И я засучил рукава и взялся за дело.
        - Значит, так, - взялся я. - Уединенное место, рядом никого, пустынно. Ночной пляж, например. Хотя, где тут пляж взять? Нет, лучше лес или парк.
        - Сокольники, - подсказал Илюха.
        - А хоть бы и они, - согласился я. - Но удаленное от прохожих, глухое место.
        - Там, кстати, таких полно, я не раз проверял, - снова встрял Б.Б.
        Итак. - Я сдержался и не обратил внимания на то, что меня постоянно перебивают. Постарался не обратить. - Середина дня, но ближе к вечеру. Небольшая полянка, вокруг нее березки. Бабочки порхают между ромашками, божьи коровки стрекочут, кузнечики с травинки на травинку сигают почем зря, муравьишки пробивают в черноземе новые тропы. В общем, вся эта мелкая лесная тварь, которая обычно кусается и за шиворот лезет… Одним словом, романтика и идиллия в полном масштабе.
        Я подождал, пока присутствующие представят масштаб идиллии.
        - А вот и Инфант, - ввел я одним штрихом героев, - который прижимает свою девушку к стволу белокурой березы. Видимо, для упора. Чтобы скоро самому прижаться к девушке. Она в летнем платье с глубоким вырезом пониже шеи, подол развевается от порыва летнего бриза, беззастенчиво открывая нижнюю часть ее стройных ног. Светлые волнистые волосы спадают ей на лицо. Алые губы приоткрыты в ожидании…
        - Волосы у нее темные, - попытался встрять Инфант, но его уже никто не слушал. Слушали только меня.

…Инфант находит ее губы своими и прижимается к девушке еще плотнее. Раздается легкий стон. Наверное, березы, на которую они вдвоем сильно напирают. Руки Инфанта не стесняются в выборе частей тела. Все, что попадается, все на пользу, все идет в дело. Девушка начинает трепетать. Да оно и понятно: романтика вокруг, бабочки, повторяю, порхают, жучки, паучки, в общем, вся эта… - я развел руками, охватывая все разом, - …хренота. Мизансцена, одним словом. Все настраивает, вдохновляет к любви, да и сам Инфант, вот он здесь, рядом, бери - не хочу. Но она не берет, не хочет! Как ее зовут?… Ну да ладно. Не хочет она, и все! Хотя Инфант и предлагает.

«Может быть, давай… - заглядывает ей в глаза Инфант. - Давай, ну что тебе стоит? Посмотри, какая мягкая трава-мурава под нами».

«Не могу, - отвечает она, тяжело дыша в лицо Инфанта. - Слишком серьезно к тебе отношусь. Мне надо быть уверенной в нас обоих».

«А если хоть как-нибудь, хоть что-нибудь… - предлагает готовый к компромиссу Инфант. - Что-нибудь, что не требует полной уверенности в нас обоих. Лишь частичной требует. А частичную уверенность я все-таки должен у тебя вызывать, все-таки целый месяц уже вот так с тобой… Давай, ну что мы, не найдем путей, что ли? Если вон даже муравьишки в черноземе…»

«Нет, не могу, - отказывается девушка еще раз. - Я цельная, я не размениваюсь по мелочам. Я не останавливаюсь на полдороге. Да и слишком серьезная я по отношению к тебе. И должна быть уверенной».
        И Инфант снова приникает губами к ее губам, раз большее не доступно, и снова выискивает руками по максимуму, и снова раздается стон, и снова непонятно, откуда он взялся. И так оно продолжается и, завихряясь, уходит в вечность…
        Я перевел дыхание, оглядел собравшихся и спросил:
        - Ну, как оно, нормально?
        - Хорошо, хорошо. Про завихренную вечность непонятно, конечно, но это не важно. Давай раскручивай дальше, - подбодрил меня Илюха. А вот Инфант не подбодрил.
        Он только звучно сглатывал что-то у себя во рту и тяжело, натужно дышал. Потому как, догадался я, он уже не здесь, а там, в лесу, у березы, с девушкой своей в легком платье с глубоким вырезом и с длинными светлыми волосами.
        Ну и пусть будет там, если ему там лучше, подумал я по-доброму.
        - Ну вот, - продолжал я, ободренный собравшимися. - И тут эту лесную идиллию, это многоголосье певчих птиц, это шуршание плотной листвы, этот порыв летнего, легкого ветерка - всю эту, одним словом, туфту… обрывают вульгарные, хамские и подозрительно нетрезвые мужские голоса. Которые наперекор идиллии и щебетанию, ну и прочему орут по-наглому уличную, дворовую песню. Что-то типа:
        Вот, новый поворот,
        Что он принесет,
        Пропасть или сброд… - и так далее.
        Короче, эти пьяные голоса с пьяной своей песней не предвещают двум нашим лирическим любовникам никакой лирики.

«А!!!.. - трепетнее прежнего прижимается к Инфанту девушка и пуще прежнего бьется об него мелкой, раскатистой дрожью. - Хулиганы, - говорит она торопливым шепотом. - Мне страшно. Давай уйдем».
        А солнце уже подобралось к своему закату, и в лесу повеяло вечерней зябкой прохладой, и еще туманными призраками ночной природы, и еще отсутствием милиционеров, физкультурников, егерей и вообще отсутствием кого-либо, кто мог бы вмешаться и воспрепятствовать. В общем, не по нежным девушкиным нервам сделалось в лесу.

«Да нет, - отвечает девушке ее верный Инфант, - лучше мы здесь под сенью этой березки сбережемся. Авось они нас не заметят, пройдут мимо и уберутся восвояси. И вообще, - надвигает он на нее уверенно, - тебе со мной нечего бояться. Со мной они тебе ничего не сделают».
        И девушка сразу начинает бояться меньше. То есть она все еще стучится дрожью об Инфанта, но теперь значительно мельче, и вообще непонятно, по какой именно причине. Потому что Девушки обычно имеют глупость полагаться на своих кавалеров. В разных вопросах, но прежде всего в вопросах местного хулиганья.
        - Вот это хорошо, - отозвался Илюха. - Особенно этот поворот про то, что ей нечего бояться. Потому как если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно непременно должно выстрелить.
        - А? Чего? - очнулся от слова «выстрелить» погрязший в мечтаниях Инфант. - У меня еще и ружье будет? Хотелось бы двустволку, чтобы обоих насильников одним залпом. Потому что, когда они начнут меня… - и он пустился в ненужные словопрения, так как с детства не заладилось у него с отечественной классикой и он мало что знал про
«ружье на стене» в первом и последнем акте. Он вообще мало что знал про акты, тем более театральные. Потому что был он неудачно образован, этот Инфант, особенно в драматургической области. Ну и во всех других примыкающих к ней областях.
        Так вот, - нисколько не отвлекся я, - девушка дрожит меньше, а хулиганские голоса раздаются все громче. То есть по всем приметам движутся подвыпившие хулиганы прямо к той самой полянке, на которой страстно расположились влюбленные. Как будто у хулиганов какой-то специальный нюх на этих влюбленных выработан. Или же они какой-нибудь аппарат используют, чутко улавливающий наэлектризованное сверх меры поле, распространяемое сексуально возбужденным Инфантом. Да и девушкой распространяемое тоже. Что-то вроде миноискателя. То есть просто-напросто безошибочно они направление выбирают.

«Бежим, бежим скорее», - шепчет нежная девушка.
        А песня про поворот раздается все ближе и все агрессивнее.

«Да нет, затаимся лучше», - прижимает ее плотнее к березке Инфант.
        И тут два хулигана в обнимочку, такой абсолютно хулиганской походкой вваливаются на поляну. И оба влюбленных, увидев их, наконец, воочию, по одному их виду понимают - хулиганы. А девушка еще и понимает - насильники.
        Тут я посмотрел на одного из предстоящих хулиганов, сидящего здесь же, напротив, и балдеющего вполне от моего изобразительного описания. Плохой из него выходил хулиган, ненатуральный, неестественный. Такой и ребенка, ночью забредшего на заброшенное кладбище, напугать не сможет, не то что взрослую девушку в приличном московском парке.
        - Б.Б., - предложил я Илюхе, - тебе все же надо как-то преобразиться. В смысле внешность поменять. Огрубеть, что ли, повадки другие освоить - более жесткие, развязные. Иначе не быть тебе преуспевающим насильником. Ты сам в свободное время подумай об этом. И Илюха согласно кивнул, понимая.
        - Может, ему шрам через всю щеку засадить? Свежий? - предложил не в меру возбужденный Инфант, но не нашел среди нас отклика.
        - Ну, ну, давай, продолжай, - поторопил меня Илюха. - Здорово у тебя, стариканер, все же получается, гладко и образно. Вот учись, Инфант, у товарища, смотри, каким мастер своего дела должен быть. Не то что ты! Тебе лишь бы в живого человека чем-нибудь засадить. В девушку не получается, так в меня хочет. Шрам, говорит, свежий. Надо же, придумал. Ну ладно, давай, Розик, плети узор повествований, двигай пьесу к зениту.
        Ну а дальше, - продолжил я, - завязывается между ними диалог, ну между влюбленными и хулиганами. Хулиганы некрасиво ерничают, издеваются, пошлостями всякими грубят и намеками откровенными девушку запугивают. Может быть, даже ненормативная лексика где-нибудь проскользнет. Но над ней мне особенно тщательно поработать придется, когда я буду текст диалогов составлять, над каждой ненормативной фразой в отдельности. Потому что ненорматив, чтобы он искренний и смачный вышел, - это особый и очень тонкий труд. С ним легко на фальшь сбиться.
        Я засомневался на секунду: а смогу ли? Не взялся ли за непосильную задачу? Хватит ли дарования? И сам себе ответил - хватит! А значит, отбросил сомнения и вернулся к «сцене на полянке».
        - Инфант же хулиганов нисколько не боится и дерзко им противостоит, смело выпирая грудь и защищая таким образом честь своей возлюбленной. Девушка молчит, как пойманный в ловушку партизан, она вообще с большим удовольствием дала бы давно деру, но Инфант ее придерживает руками, чтобы не сдвигалась далеко в сторону. В общем, - объяснил я участникам драмы еще раз, - диалоги я потом распишу по ролям и предоставлю заранее, чтобы все подучили немного. Ну а потом, когда переговоры срываются и приводят абсолютно ни к чему, хулиганы подступают полукругом и начинается физическое измывательство над Инфантом. Иными словами, сплошное массивное избиение.
        - Вот это хорошо, - согласился Илюха. - Это грамотно, про измывательство, давно пора поизмываться над ним вволю.
        А вот Инфанту идея не понравилась. Он тут же встрепенулся, эмоционально возражая:
        - Как избиение? Как это массивное? Зачем? Для чего? Не надо избиения! Ведь мы девушку собирались насиловать, не меня же.
        - Можно и тебя заодно, - произнес себе под нос Илюха, но не злобно произнес. Скорее по-дружески, с доброй назидательной усмешкой.
        - Да ладно, все путем, Инфантище, не дрейфь, - перешел я на хулиганский жаргончик. Потому что привык в роль вживаться заранее и наверняка. - Кончай менживаться. Матрос ребенка не обидит.
        Но Инфант менживаться не кончил.
        - Каким таким путем? - заявил он крайне скептически. - А кто про массивное избиение упоминал?
        - В театр тебе надо бы сходить, Инфантик. Хотя бы раз. Ну ладно, театр. Ты кино смотрел? Видел там драки и смертоубийство? Так вот я тебе сейчас секрет приоткрою. - Я выдержал небольшую паузу. - Актеры до сих пор живы и во время съемок совсем не пострадали. Одну сплошную симуляцию ты на экране наблюдал, полное дураченье наивной публики. Вот и мы так же с твоей девушкой поступим. Мы только сделаем вид, что тебя бьем, а на самом деле ты и не почувствуешь ничего. Плохого, во всяком случае.
        - Ну, не знаю. Я бы так опрометчиво не обещал, - снова пробурчал под себя Б.Б.
        А Инфант молчал и обдумывал.
        - Так что, - вдруг осенило его, - вы и Наталью насиловать не будете?
        - Почему же, почему же… - снова пробубнил Илюха, но я его заглушил.
        - Ты чего, Инфантик? - не поверил я. - Тебе, похоже, не только твоя девушка не дает, тебе вообще мало что в жизни само добровольно дается. А если ты и добираешься до чего-то, то только после длительного, тяжелого, изнуряющего труда. Зачем нам ее насиловать? Нам и так хватает. Мы ведь все это для тебя устраиваем, забыл, что ли?
        - А… - протянул удовлетворенно Инфант, и мой план сразу стал вызывать у него значительно больше доверия.
        Короче, общая диспозиция такая. Мы Инфанта якобы избиваем, но так, что девушка о
«якобы» ничего не подозревает. А наоборот, в ее помраченном сознании все выглядит до ужаса серьезно. В результате Инфант падает обессиленный на колкий лесной настил, а мы тут же переориентируемся на девушку. Как ее имя-то? Ну да ладно. Так вот, начинаем ее недвусмысленно домогаться, за руки дергать, предложения грязные ей делать, ну, может, схватим разок для пущей убедительности за что-нибудь округлое. То есть мы всем своим рукоприкладством демонстрируем свою неприкрытую сексуальную агрессивность. И может быть, мы ее и проявили бы, агрессивность эту, - тут я обвел внимательным взглядом участников и остановился на одном из них, - но ошибка наша, Б.Б., в том, что мы начисто позабыли о мужественном Инфанте.
        И я снова обвел окружающих выжидательным взглядом.
        - Нам-то казалось, что он бесчувственно лежит на мягком лесном настиле, но, оказывается, мы ошиблись. Недооценили мы его. Оказывается, он не бесчувственно лежит, а наоборот - вполне чувственно лежит. Да и то недолго. Видишь ли, Б.Б., дело в том, что мы, увлеченные своей сексуальной агрессией, не замечаем, как приподнимает Инфант свою избитую, но не сломленную голову, как вглядывается он мутными зрачками в начинающийся сгущаться сумрак. И там, в сумраке, размытые контуры трех фигур начинают постепенно проясняться, и видит Инфант одну напуганную девушку и двух откровенных насильников. А когда приглядывается, понимает что это его собственная девушка, та самая, которая так долго ему не давала. И вот сейчас, прямо на его глазах, она может стать легкой сексуальной добычей двух не заслуживших ее халявщиков. Ну кто от такого не разъярится? Особенно если сам до этого безрезультатно ухаживал за ней целый месяц? И все воздерживался и воздерживался, как теперь выясняется, совершенно напрасно. Вот и обычно уравновешенный Инфант, завидев такую жгучую несправедливость, не на шутку разъярился. И дал волю своей
ничем не сдерживаемой ярости. И, как выяснилось, Б.Б.
        разъяренный Инфант - это страшная история не только для женщин.
        - Это точно, - закивал Илюха, соглашаясь.
        - Короче, лихо подлетает он к нам, как будто не били и не колотили мы его до этого наотмашь, и точными, натренированными ударами рук повергает нас наземь и продолжает добивать тупыми носками своих мягких ботинок. Ты смотри, Инфант, мягкие ботинки не забудь надеть, с обязательно тупыми носками. А то я знаю тебя, ты вполне можешь не рассчитать ярости удара.
        Вот здесь, - не согласился Илюха, - ты, товарищ сценарист, немного погорячился. И переборщил. Чего-то очень громоздко у тебя получилось, перемудрил ты с тем, как он нас бить будет. При чем тут ботинки и зачем вообще нас добивать? Руками вполне достаточно будет. И не надо нам повергаться наземь, нам куда проще в чащу леса ретироваться на заранее подготовленные позиции. Потому что насильники, они вообще трусливые в душе, и если им сопротивление оказывают, они не бьются до последнего издыхания, а пытаются тут же малодушно убежать. Так что давай не извращать давно разработанный и отточенный образ.
        - Старикашка, - пригрозил я, - не вмешивайся в производственный процесс. Расплескаешь. Хотя про бегство - это разумно, бегство усиливает действие, добавляет «экшен», как сейчас говорят в кинематографе. Да и на девушку улепетывающее в панике хулиганье произведет куда как более сильное впечатление, чем примитивное избитое хулиганье. Так что, Инфант, Б.Б. прав, можешь любые ботинки надевать, мы падать наземь не будем, мы лучше убежим по-быстрому.
        - Вот так хорошо, так правильно, - согласился со мной Илюха и расслабленно откинулся на кресло.
        Ну вот, Инфантище, - продолжил я, - в результате ты побитый и поцарапанный, а мы тебя обязательно поцарапаем немного для достоверности, спасаешь несчастную, уже наполовину сломленную и приготовившуюся к насилию девушку, как бы ее ни звали. И сразу в ее глазах ты становишься беспрекословным громовержцем, полноценным героем и несравненным победителем в неравном бою. А девушки, поверь мне на слово, громовержцам практически никогда не отказывают. Вот и она не сможет тебе не дать после такого. К тому же как ей иначе благодарность свою выказать, когда она на предельном эмоциональном взводе находится, не успокоившаяся еще от только что перенесенного возбуждения. Ведь лучшая благодарность за избавление от насильственного секса - это добровольный секс с самим избавителем. Который к тому же уже ухаживал честно целых двадцать восемь дней и отработал по самой полной программе. Так что тут без вариантов - она обязательно тебе, Инфант, даст, прямо здесь же, на мягкой травке, согретой каплями нашей с Б.Бородовым крови.
        - Не надо крови, - опять напрягся Б.Бородов, но я промолчал. Ну что сделать, если он в сценических спецэффектах ничего не понимает?
        - Ну как планчик? - поинтересовался я, когда все перевели дух.
        Ну что, стариканер, - первым отозвался Илюха, потому что ошеломленный Инфант пока был лишь способен на то, чтобы молча от-маргивать от себя глазами воздух. Их взгляд уже, казалось, устремился в недалекое будущее, где ему гарантировано было место громовержца, героя, обладателя, ну и всего остального, что ему тут наобещали. - Ну что, - повторил Илюха, - если честно, то впечатляет. Здорово ты все по местам расставил, красиво. Ну действительно, кто после такого откажет спасителю-то? Да любой последнее отдаст. Хотя здесь, - прикинул Илюха разумно, - в вопросе сексуальной благодарности, последнего как бы и не бывает. Молодец, Розик, работает в тебе творческая жилка. Процует, если на польский перевести.
        Тут и Инфант вышел из своих коматозных мечтаний и тоже подключился к беседе.
        - Я только одного не понял, - произнес он со свежей волной любознательности. - Что же с ружьем делать? Мне что, совсем из него не стрелять, а только прикладом вас пару раз по хребту двинуть? Или все-таки пальнуть для острастки?
        - Для острастки кого? - задал обеспокоенный вопрос Илюха, ловя при этом мой многозначительный взгляд и пожимая в ответ недоуменно плечами.
        Вот так мы сначала с Илюхой попереглядывались, а потом зачарованно заглянули Инфанту в глубину его лица, внимательно осматривая самые отдаленные места. Нам все же стало интересно: притворяется он так искусно или на самом деле умеет естественно отрываться от реального мира, как не каждому дано? Чудит ли он умышленно, как порой с ним бывает, или неподдельно естественен?
        Мы заглядывали, осматривали и так и не смогли понять. Видимо, там, внутри у Инфанта, все так перепуталось и сбилось в клубок, что без специальных приборов было не разобраться.
        - Да… - пришел я к выводу после осмотра, - без репетиции никак. А то он тут такого наимпровизирует… так пальнет… так всех нас отстращает до неузнаваемости… Да и какой нормальный спектакль без репетиций?
        - Это правильно, - согласился Илюха, все еще подозрительно косясь на Инфанта. - К тому же вот ты, например, говорил, полянка… А какая полянка, какая березка? Надо ведь их выбрать. И главное, вот этому, - он указал глазами на «вот этого», - надо каждый шаг и каждое движение выверить, чтобы он ни шагу в сторону, ни лишнего взмаха рукой. А если все же шагнет в сторону, то стреляем без предупреждения.
        - Так чего, - снова попытался уточнить Инфант, - стрелять все-таки будем? У меня одностволка где-то на антресолях валяется, от деда-большевика сохранилась.
        Илюха посмотрел на меня в недоумении и выразил словами то, о чем каждый из нас только что думал.
        - Ты с ним дольше знаком, - обратился Илюха ко мне за советом. - Он чего, действительно такой или все-таки притворяется так искусно?
        И я снова задумался. Конечно, не исключено было, что он притворялся, этот Инфант, подыгрывал, так сказать, с детства выбранному образу. И вообще, он любил иногда своеобразно почудить. Незаметно, едва-едва, так, чтобы ненатренированному взгляду его чудачество сложно было отличить от реальной жизни.
        Хотя, если разобраться, кто из царствующих особ не чудит, особенно когда с подданными своими? А Инфант-то, кстати, был самых что ни на есть королевских кровей.
        Глава 4
        ЗА ДВОЕ СУТОК И ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        Вот теперь, похоже, настало время мне объяснить про Инфанта и рассказать про него всю правду. Какая бы она ни была. А то ведь действительно непонятно, почему именно зовется он «Инфант», как могли родители его таким именем наречь. К тому же давно обещал рассказать, еще в предыдущей истории (читай «Почти замужнюю женщину к середине ночи»).
        Итак, жило-было где-то в Средние века государство Лифляндия. Государство не государство, но герцогство было точно. Где, как и в каждом порядочном герцогстве, был герцог, который им и заправлял, и назывался по-ихнему, по-лифляндски, вроде как курфюрст или что-то в этом роде. Был он наверняка герцогом вполне католическим, а может, протестантским, а скорее всего лютеранским, что за занавесью веков перестало быть существенным.
        Но любой мой рассказ независимо от рассматриваемого века и изучаемой страны, так или иначе, впрямую или побочно, всегда соприкасается с любовью. Вот и здесь не сделал я исключения. Да что там я, сама жизнь не сделала: и здесь замешала она коварницу-любовь.
        Проживала в том лифляндском курфюрстовстве некая приезжая селянка, красоты весьма примечательной, просто библейской, просто Суламифь, Эсфирь, Сара с Ребеккой.
        Волосы рыжие, огненные, густые, колдовские, глаза на пол-лица формы вопрошающего миндаля серым цветом отблескивают. Впрочем, серый он лишь порой, а порой от смеха искрящегося голубизной в тебя ударяет. Тело гибкое, гнущееся, но женственное - знаете, такое сочетание убийственное бывает - гибкое и, кажется, хрупкое, но такое очень женственное, со всеми этими плавными переходами от покатых плеч… от бедер… Редкое такое сочетание, которое лишь на полотнах старых мастеров, как правило, итальянской и фламандской школы, встречается. Да еще в жизни иногда.
        И вся она так и светится этой женственностью своей дивной, которая обещает тебе и развратную любовь наложницы, и нежную материнскую любовь, и заботливую любовь сестры.
        Ведь бывает такая многомерная женственность и многомерная любовь, которой нет сил и желания противостоять. Да и зачем?
        Так вот, один из курфюрстов увидел нашу красавицу, и не дурак он был, даром что герцог, и понял сразу, что ни трон его, ни звания, ни мундир с эполетами, ни даже его предполагаемая белесая курфюрстка - не стоят они ничего по сравнению с любовью. И с единственной правдой счастья, которую только любовь и приносит. А поняв все это, бросил он всю эту обузу к чертовой матери и пал к ногам средневековой нашей Ребекки, и пожалела она его, и приняла.
        Что она в нем нашла, это загадка, конечно: ну, подумаешь, курфюрст, мало ли их всяких - вон на Инфанта нашего хотя бы посмотри. Но так или иначе, пожалела она его, и оставил курфюрст трон и мантию, и поселились они в маленьком городке, и зажили счастливо, и народили деток.
        Так с той самой поры и образовалось две ветви курфюрстов: одна - лютеранская, другая - совершенно обратная. Но те, которые из лютеранской, оказались как-то так развеяны по пространству истории - сами знаете, времена в Средние века были крутые, нестабильные, типа теперешних. И кто знает, может, пали они в честном бою от руки какого-нибудь тевтонского рыцаря, а может быть, наоборот, поотравляли друг дружку по одному в дворцовых своих интригах. Так или иначе, но факт тот, что откромсали ветвь, даже сучка не осталось.
        А вот другая ветвь выжила и дожила до нашего сегодняшнего повествования, и даже, похоже, неплохо себя чувствует, если по Инфанту нашему судить.
        Встретил же я Инфанта в ранней студенческой юности, когда детские, материнские черты еще доминировали в его подозрительно не сложившейся, несуразной фигуре. И поэтому, когда мы узнали его генеалогические откровения, ну, про курфюрство, его предками добровольно оставленное, как-то сразу само собой и возникло такое законное прозвище: «Инфант». Так оно за ним и осталось. И в принципе мы все давно позабыли его естественное нареченное имя, а те, кто узнал Инфанта позже, даже и не знали его. Да он и сам уже не помнил.
        Впрочем, Инфант всегда вел себя скромно, на владения свои законные где-то у Балтийского моря никогда не претендовал, хотя прав у него было хоть отбавляй. Мы тем не менее не могли пропустить такой удачи и тайком от литовских бдительных органов сформировали правительство в изгнании при Инфанте. Или, как мы его конспиративно называли (кто их знал, эти органы, еще не поняли бы шутки), опекунский совет.
        Там много было постов, в этом правительстве. Б.Бородов был назначен «Министром Финансов», так как, во-первых, он вообще по финансовой части специализировался, а во-вторых, у него, как правило, денег оказывалось несколько побольше, чем у нас. И он порой финансировал некоторые наши проекты. Не то чтобы очень обильно, но вполне в соответствии с запросами.
        Я в том правительстве тоже присутствовал, занимая, в соответствии с французской моделью, скромный пост «Министра Внешних Сношений». И получалось, что я в ответе за всех членов кабинета и за все их внешние сношения. А значит, разработка акций по улучшению количества и качества этих сношений непосредственно входила в мои обязанности. Вот как данная операция в лесу в поддержку Инфанта.
        Поэтому некоторые члены правительства, которые сами с личной своей жизнью справлялись с натяжкой, меня немного побаивались. Именно потому, что я мог, если осерчаю, им в своих услугах отказать и оставить их в будущем без необходимой для них отдушины.
        Встречались в кабинете и женщины, потому что феминизация и общая политическая корректность требовали того. И вообще, симпатично, когда вокруг тебя женщины в правительстве. Вот, например, «Министр Образования» или «Министр Культуры» две очень культурные и образованные женщины, с которыми поговорить приятно, потому что всегда они оказывались в курсе всех культурных и образовательных событий. Жека, кстати, была назначена «Министром Социальных Реформ», потому что она вообще всегда и везде за реформацию выступала. Особенно в социальной сфере. Кроме того, была еще одна женщина, которая… Да ладно, к чему всех женщин перечислять.
        Был также, в соответствии с американской моделью, назначен и «Советник по Национальной Безопасности» вместе с соответствующим силовым аппаратом. Потому что Инфанту по вопросам национальной безопасности приходилось порой советовать.
        То есть вообще сформировалось вполне полноценное, полнокровное правительство, хоть бери и на коммерческие рельсы переводи. Но мы не переводили, нам и без рельсов неплохо было.
        Инфанту тоже скоро наскучило без портфеля, и опекунский совет назначил его, не мудрствуя лукаво, на пост «Министра Внутренних Сношений». С чем Инфант без труда, а даже порой с удовольствием, справлялся. Вот как сейчас, например, сидя у себя в коммунальной квартире на какой-то Ямской-Тверской и вставляя чудаковатые вопросы в план готовящейся операции.
        Глава 5
        ЗА ДВОЕ СУТОК И ДВАДЦАТЬ ДВА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        - Итак, репетиция назначается на послезавтра, - сообщил я. - Сразу генеральная, чтобы роли выучили и слова знали назубок. Я вам завтра расписанные диалоги раздам. Хоть всю ночь учите, но чтоб без заминки от вас отскакивало, а главное, чтоб без импровизации ненужной обошлось. Я утром в Сокольники съезжу, полянку подходящую подберу. Чтобы глухая была, но и живописная одновременно. А послезавтра мизансцены все отработаем, чтобы все свои места знали.
        Профессионал, - снова восторгнулся мной Илюха. - Як тому, Инфант, что посмотри, как человек ответственно к делу относится, как беспокоится за него. За тебя, Инфант, иными словами. Оправдывает высокое звание «Министра Внешних Сношений». Вот если бы все в нашей стране так преданно к своему делу подходили, то и стабилизационный денежный фонд можно было бы не копить по кубышкам, а на благо народа пустить. А если, как сейчас, сгоряча его пустишь, то народ во имя собственного блага весь фонд и умыкнет незаметно. Понимаешь, Инфант, в чем экономическая трагедия всей страны? Фонд имеется, пустить его хочется, просто невтерпеж иногда становится, а нельзя. Исчезнет сразу весь фонд, враз существовать перестанет. Это я тебе как экономист говорю. Сечешь?
        Но Инфант не сек.
        - Чего? Кого на благо стабилизировать будем? Там же, в парке, что ли? А кто такая Фонда? Артистка, что ли? Джеймс? Она что, тоже в лесу будет с нами репетировать?
        Илюха снова вопросительно посмотрел на меня, я снова внимательно вгляделся в Инфанта. Нет, на сей раз он не чудил. Он был искренен - экономические проблемы страны его действительно нисколько не затрагивали. Его и собственные-то не особенно затрагивали.
        - Кстати, а Инфант прав про актрису, - непредсказуемо заметил Илюха. - Кто на репетиции будет девушку Инфантову представлять? Ненатуральная репетиция без девушки получится.
        - А действительно, кто? - ответил я вопросом на вопрос.
        И мы бы снова стали долго думать, но тут зазвонил телефон.
        - Жека, - объявил Инфант и включил громкую телефонную связь, потому что про Жеку нам всем было интересно. Да и ей про нас про всех не меньше.
        - Так чего вам надо было? Зачем звонили? Опять весь процесс мне поломали, - начала сетовать она.
        - Отстрелялась? - в свою очередь спросил я.
        - Ну да, только все мимо цели, - вздохнула она в телефон.
        - А чего так быстро? - задал Инфант нетактичный вопрос, но Жека лишь снова вздохнула.
        - Не переживай… подумаешь, быстро, - утешил я ее. - Быстро - это ерунда, со всеми иногда случается. К тому же не забывай: есть стайеры, а есть спринтеры. И не так, что стайеры обязательно лучше спринтеров подготовлены. Иной спринтер так свою короткую дистанцию прошпарит, что все вокруг задыхаются от восторга.
        - Да какой там восторг! - раздался подломленный Жекин голос. - Не было восторга! Вообще ничего не было! Не получилось у нас.
        - А… - начал злорадно посмеиваться Инфант, которому идея, что не получаться может не только у него, была просто как бальзам на больные части тела. - Сплоховал, значит, паренек.
        - Да при чем тут паренек? - эмоционально разнесся по комнате Жекин голос. - У меня самой не получилось…
        Теперь пауза наступила на нашем конце - недоуменная, вопросительная. Мы осматривали друг друга, и в каждом нашем взгляде звучал вопрос:

«Как такое может быть? Может, мы не понимаем чего? Надо же, столько, казалось бы, прожили, казалось бы, было время разобраться во всем. А не понимаем…»
        - Как это, не получилось? Как у тебя может не получиться? - обратил я к Жеке наше общее изумление.
        - Да вот так, не получилось, и все. Я же говорю, одни придурки попадаются, особенно последнее время.
        - Неужели спазм? - неуверенно проговорил Илюха. - Неужели полное закрытие шлюзов? Неужели все это не выдуманные детские сексуальные страшилки, а совершенная реальность?
        - Какой спазм? Какие шлюзы? Вы чего, ночью по Москве-реке сплавлялись? - тут же заинтересовался Инфант, которого родители в детстве от сексуальных страшилок, видимо, оберегали.
        Но ему, как всегда, никто не поспешил разъяснять.
        - Да откуда там спазм? Спазмы только у вас бывают. Говорят, они вам облегчение приносят, хоть и не продолжительное, - еще более занервничала Жека. - Говорю, не получилось, и все! И вообще, дураки вы все…
        Тут мы поняли, что она на самом деле огорчена неудачей и не надо больше заострять - с кем, в конце концов, не бывает? А наоборот, надо заострять на светлом и позитивном.
        - Слушай, Жек, - смахнул я с себя оцепенение. - Давай двигай к нам.
        - Да… - засомневалась Жека, - а зачем?
        - Есть дело, - пообещал я ей. - Да и вообще у нас веселее, и стрессов никаких, и ответственности. Никто тут у нас ни время не замеряет, ни дистанцию. Каждый управляется, как силы и умение позволяют. И никаких нареканий со стороны, никаких претензий.
        - Ну ладно, сейчас приеду, а то хвостик чего-то совсем поник, - пообещала она, и голос ее оборвался где-то в подземных телефонных кабелях.
        Мы задумались.
        - Как это у женщины может не получиться? - обвел я вопросительным взглядом сидящих в комнате мужчин.
        Но те лишь молчали и обводили ответными взглядами меня.
        - Стариканер, - спросил Илюха, когда первое оцепенение с нас немного сошло, - о каком хвостике она в конце разговора упомянула? Про хвостик ты ничего никогда не рассказывал.
        - А… - протянул я двусмысленно, - есть у нее один небольшой хвостик.
        - А копыт у нее нету? - как всегда вышел за грань разумных фантазий Инфант, и я вопрос проигнорировал.
        - Давай, давай, докладывай про хвостик, - начал настаивать Б.Б., и мне пришлось уступить. Не сразу, но в результате.
        - В общем, это все несколько лет тому назад было, - начал рассказывать я. - Года четыре, а то и пять. Помнишь, Б.Б., ты меня тогда порекомендовал консультантом в компанию по производству… - тут я задумался. - В общем, не помню, по какому именно производству, но это и не важно. Ведь для нас, для тех, кто с открытой душой к делу подходит, да так, чтобы каждый раз по нестандартному, еще не проторенному пути пройти, нам, в общем-то, и не важно, откуда эти пути выходят и куда потом заворачивают. Нам все равно: бизнес ли из кризиса выводить, книги ли сочинять, живописью ли увлекаться, или вот, например, как сейчас, направлять Инфантову женщину по сексуальному направлению в сторону Инфанта. Мы, можно сказать, универсальные - нам главное, чтобы задача была позаковырестее и чтоб наш полет не ограничивал никто. Потому что если мы уже взялись не на шутку, то нам разбежаться как следует требуется перед взлетом. Вот из такой мы породы людей…
        Тут они оба - и Инфант, и Илюха - закивали с пониманием головами, соглашаясь как бы.
        - Короче, вот они меня и наняли, чтобы я все их бизнес-проблемы развеял по ветру. Контора эта, куда я наведывался, располагалась в большом здании, этажей этак на двадцать, и на каждом находилась тьма других служебных контор. А по соседству, совсем близко, располагался спортивный комплекс, типа фитнес, и в том числе два крытых теннисных корта. И вот многие сотрудники из нашего здания объединились и арендовали на этих теннисных кортах вечерние часы.
        Инфант с Илюхой снова с пониманием закивали головами.
        - Проблема тем не менее заключалась в том, - продолжал я, - что никто из собравшихся в теннис как следует играть не умел. Особенно женщины. Но всем страстно хотелось научиться. Опять же, особенно женщинам. Вот я и организовал женскую тренировочную секцию по игре в теннис.
        - А ты разве сам умеешь? - засомневался во мне Инфант.
        - Не умею, - ответил я честно. - Вернее, кое на что я по телевизору насмотрелся - например, как ракетку в руках держать, как замахиваться и прочие технические тонкости. Но так, чтобы играть, в полном смысле этого слова, с этим у меня действительно не все ладно. Впрочем, те, кто в теннисе разбираются хорошо, те знают, что там от азов до игры - дистанция редко проходимая. Ну а мы с азов, как и полагается, начали. К тому же одно дело - уметь играть самому, другое - учить других. Разные совершенно вещи. А я к тому, чтобы учить других, всегда тяготел. Тем более женщин, стремящихся к интеллигентной и изящной игре в мячик.
        - Ну это понятно, - согласился Инфант.
        - Так вот, там у меня организовалась достаточно приличная группа теннисисток. Во всех отношениях приличная - по возрастным данным, по внешним и даже по спортивным. А некоторые так вообще одаренными оказались, и тоже во всех отношениях. Не хуже, чем в штатовской школе Боллитери, которая тоже в основном на хрупких плечах наших девушек выезжает. И вот среди большого числа участниц я и состоял теннисным руководителем и единственным тренером.
        - Молодец, стариканер, - одобрил Илюха. - Грамотно ты все тогда организовал. Я теннисисток твоих совсем неплохо помню, эффектные были теннисистки. Все в белом приходили и в коротком, многое на теле обнажающем. А зимой, когда вокруг тебя большинство людей плотно одеты, по обнаженным кусочкам тела особенно остро скучаешь. Именно почему-то зимой.
        Зимой вообще многое по-другому высвечивается, - согласился я. - То, что летом воспринимаешь как должное, что и не замечаешь даже, по всему этому зимой порой тосковать сильно начинаешь. И не только мы начинаем, женщины тоскуют пуще других. Оттого они игру в теннис и полюбили так искренне, что она напоминала им о летней, праздной безалаберности. В движениях напоминала, и в одежде, конечно, тоже. Ведь в теннисе для женщины что главное? Главное - не голы забивать и даже не по мячику метко попадать, а в правильную спортивную одежду переодеваться. Чтобы обязательно маечка обтягивающая и юбочка коротенькая, сильно выше коленок, и чтобы носочки чуть-чуть до лодыжек не доставали. Да так, чтобы все это идеально белое было и приятно пахло свежестираным. А еще чтобы все мужчины, и особенно мужчины-тренеры, типа меня, глазели на тебя, не скрывая вожделения. И даже об этом трахнутом теннисе позабывали на некоторое время.
        Тут я выдержал небольшую паузу.
        - Вот поэтому я в спортивных штанах или в шортах просто не допускал никого к тренировкам. Потому что дисциплина в спорте - немаловажная вещь.
        - На Уимблдоне, кстати, точно такие же требования, как у тебя, - поддержал меня Илюха. - Исключительно белые короткие юбочки и никаких шортов. Потому, видать, он из всех теннисных турниров и стал самым авторитетным.
        Следующий самый важный после юбочки элемент в теннисе, - продолжил я, - это стойку правильную научиться принимать в ожидании подачи соперника. Так чтобы ножки в коленках согнуты чуть-чуть и в стороны немного разведены, и прогиб в спине, и наклон всего корпуса несколько вниз. Да чтобы желательно задняя, нижняя часть спины, та, что многими называется «попкой», назад отчетливо отходила и выделялась там отдельно, просто жила автономно сама по себе. От остального тела - автономно. Итак, стал я своим курсисткам вырабатывать эту хорошо знакомую нам по повседневной жизни, вполне естественную для любой женщины стойку. А если кому и не по повседневной знакомую, то, во всяком случае, по страницам иллюстрированных журналов.
        - Ага, - сказал Инфант, видимо, припоминая что-то.
        - Потому что в судьбе любой женщины эта стойка много чего значит, а для женщины-теннисистки ее и переоценить невозможно. И что странно: ведь кажется, не сложно правильную стойку принять, кажется, у всех должно легко получаться? А получается далеко не у всех.
        - Да, не у всех, - подтвердил вслед за мной Илюха. - Потому что тут природный талант требуется. А у кого-то его нет. А у кого-то еще не сформировался как следует. - И он тоже качнул обеспокоенно головой.
        Хотя бы взять тех же теннисисток, - продолжал развивать я тему. - Мало того что они сами женщины, так еще и профессионалки. А ведь не у каждой абсолютно правильная стойка выходит. Хотя сколько они на корте времени проводят, тренируются? А не выходит… Вы думаете, почему наши теннисные девчонки во всем мире сейчас такие популярные стали. Потому что наша российская теннисная школа наконец-то правильную стойку для женского тенниса разработала. И некоторые, которые особенно способные, ее освоили. И как выяснилось, у тех, у кого она наиболее удачная, им в соревнованиях побеждать совершенно не обязательно. Главное - выйти на корт и правильную стойку перед телевизионной камерой занять.
        - Потому женский теннис и опережает по популярности мужской, - подтвердил мою мысль Илюха.
        - Вот и я по тому же теннисному пути со своими подопечными и пошел. Так что мы в основном и занимались разучиванием и постановкой этой позы. Сейчас опишу технологию. Из моих курсисток выстраивается очередь. Первая из очереди занимает середину корта и стоит, расслабленно оперевшись на ракетку, не зная, чего с ней делать и откуда чего ожидать. А тут незаметно подбираюсь я и бью ее сзади под коленки, так что она оседает в них немного. При этом я одновременно обхватываю ее рукой за живот и тут же вытягиваю его назад, но так, чтобы грудь, наоборот, двинулась максимально вперед. Вот так к нужной стойке ее и приноравливаю, формирую навык. Который в любом случае ей в жизни еще не раз пригодится.
        - Молодец, молодец, - закивали головами мои слушатели. - Нужное, полезное дело затеял.
        А потом учу ее в такой позе еще пару раз невысоко подпрыгнуть и, главное, внимательно сконцентрироваться всеми органами чувств. Потому что подача соперника может начаться в любой момент. И надо быть всегда к ней готовой. А как курсистка достаточно сконцентрировалась, меняю ее на другую, даже если следующая уступает в спортивной одаренности предыдущей. Потому что для тенниса, как и для жизни в целом, мы все равны. И все в равной степени должны попробовать.
        - Это точно, - добавил Инфант, о чем-то немного вздыхая.
        - В общем, - заключил я, - они все очень довольны оказывались, и очередь с каждым занятием все росла и росла. А вместе с ней и слава обо мне. Добрая народная слава.
        - И что, никто не обижался? - удивился Илюха. - Ну, что не одна она у тебя, а целая очередь. Которую ты, исходя из своих же слов, рукоприкладствовал поочередно.
        - А чего им обижаться? Они ведь на приеме у врача не обижаются, что у того не только одна пациентка. Ну а насчет прикладства всякого разного… Знаете, друзья, какой я самый главный урок извлек?
        Все насторожились, желая услышать про урок.
        - Я понял, что ради игры в теннис женщина многое может простить. Тренеры - они ведь как те же врачи или, скажем, партнеры в балете - какие перед ними секреты? Никаких! Ни секретов, ни запретов. Потому что если она тебе доверилась в чем-то одном, то и во всем другом ей необходимо тебе доверять. Тут главное - начать с какого-то одного доверия, чтобы оно за собой все остальные потянуло. Вот они и доверяли мне беспредельно.
        - Ну и как, научил ты их в теннис играть? - раздался следующий вопрос из зала.
        - Знаете, - философски заметил я, - это смотря что под теннисом понимать. Там ведь куча всяких сложных технических трюков имеется. Конечно же, всех их передать своим ученицам я не смог, сам не очень умею, да и слишком много учениц оказалось в результате. Вот если бы индивидуальные занятия - тогда другое дело, а так пришлось только по азам пройтись, по базовой технике. Но некоторые в стойку стали вставать довольно-таки бойко, их даже особенно и переучивать не потребовалось, так, под коленки разок подтолкнуть, и достаточно. В общем, молодцы девчонки оказались.
        - Ну а удары? - не отставали от меня с вопросами слушатели.
        - Какие удары? - попросил уточнить я вопрос.
        - Ну как? - уточнил один из присутствующих. - Удары по мячу. Справа, слева, плоский, подрезка, кросс, топ-спин, воллей при выходе к сетке. Много там разных примочек есть, если хочешь по мячику ударить.
        Я неприязненно посмотрел на уточняющего. Им оказался Б.Бородов. А еще оказалось, что он про топ-спины знает. Где? Откуда? - непонятно. Но если ты такой эрудированный, нечего вопросы ненужные задавать - иди и сам поднимай общий теннисный уровень среди начинающих. Но я сдержался и не вступил в спор, а взамен сказал скорее примирительно:
        - Да какие там мячики, Б.Б. Разве дело в мячиках. Ты как-то узко мыслишь, прямолинейно слишком. Спорт - он про братство и про желание стать лучше, симпатичнее духом и телом. А женский спорт, тем более массовый, он еще про что-то призрачное, ускользающее, что даже я, бывший женский тренер, до конца осознать не могу. А ты говоришь, мячики! Да у нас их и не было, по-моему. К чему они, когда столько времени на стойку уходило.
        - Ну и при чем тут Жека? - пробился со своим вопросом Инфант.
        Действительно, при чем… - попытался вспомнить я. И вспомнил. - Ах, да. Вот я и говорю, стал я просто-напросто звездой среди местных женских сотрудниц, селебрити таким, если слово знаете. Меня в лицо узнавали, пальцами в спину показывали, а все потому, что я им всем правильную стойку устанавливал, особенно прогиб в спине. Хотя этот прогиб, знаете, для некоторых просто непосильным оказался. А ведь от него так много зависит в жизни…
        - Это точно, - хором подхватили мои товарищи. Которые, как и любой более-менее подготовленный мужчина, прогиб в спине ценили высоко.
        И вот как-то я стою на лестничной площадке в перерыве своего рабочего, контрактного, высокооплаченного будня, стою, прикидываю, как затейливее сегодня вечером очередь из курсисток выстроить. Чтоб на всех хватило и никому обидно не было. И тут слышу, кто-то обращается ко мне приятным таким, девичьим голосом. Оборачиваюсь, смотрю - ив самом деле девушка передо мной стоит. Очень миловидная девушка, даже привлекательная, можно сказать. И особенно мне нравится, что веселая она и жизнерадостная, и это сразу по всему ее облику заметно и на тебя самого тут же заразительно перебрасывается. Харизмой такое называется. Вот и у девушки этой легкая, завлекающая харизма оказалась, по глазам ее сразу было видно - живым, лукавым, всегда смеющимся, да и по улыбке озорной, увлекающей за собой повсюду. И вообще, сразу понятно стало, что у тех счастливчиков, кто с ней рядом, - всегда должно быть прекрасное настроение, потому что энергия от нее такая вокруг разлетается, тоже легкая, практически воздушная, невесомая. А это редко, когда легкость пронизывает человека насквозь и распространяется на окружающих, и завлекает,
и манит за собой. И если встретишь такое, то хватай тут же и не отпускай, и береги, как зеницу ока.
        Тут Илюха с Инфантом закивали головами, соглашаясь. Потому что кто ж про легкость не согласится. Правда, Инфант тут же полез к нам за разъяснением двух незнакомых слов. Мол, кто такие «зеница» и «харизма». Он вообще нас часто как толковый словарь использовал, этот Инфант. Б.Бородова как первый том, меня - как второй. И мы отзывались иногда, ну что поделаешь, если в детстве ему не повстречались многие разные слова. Главное, что жажда познания в нем сохранилась и даже с каждым годом все усиливалась и усиливалась. Да и познавать ему было легко, так как многое для него оказывалось впервой.
        Хотя если говорить про «зеницу» откровенно, то с ней даже мы, я и Б.Бородов, как толковые словари сплоховали.
        - Ну так вот, - продолжил я. - Значит, оборачиваюсь и вижу перед собой незнакомую девушку, невысокую, хрупкую даже, очень такую ладненькую. И она мне тут же говорит, смеясь прямо в меня своими развеселыми глазами.

«Я бы тоже, - говорит, - хотела у вас в группе в теннис поиграть. Потому что все говорят, здорово у вас там. Вы так умело под коленки всех бьете. Вроде бы все привыкли уже и ожидают даже, но каждый раз все равно неожиданно для многих получается. Некоторые говорят, что у них даже дыхание разом сбивается. Если бы, говорят, вы их за живот не придерживали, они и упасть могли бы».
        Ну что сказать, конечно, приятно мне стало, что не зря я время свое людям добровольно посвящаю. Ценят меня люди.

«Ну да, методика у нас отработанная, - соглашаюсь я, размягчаясь прямо на глазах. - Так вы тоже приходите, рады будем вас видеть. Два раза в неделю. Ну-ка, покажите мне ваши „под коленки“. Мне надо прикинуть, как под них подстраиваться удачнее».
        Она кокетливо крутанулась на носочках на все триста шестьдесят градусов. Ну что сказать, под такие «под коленки» можно было пристроиться запросто. Более того, хотелось пристроиться, даже не терпелось.

«Да не знаю, получится ли у меня, не будет ли мне хвостик мешать», - отвечает она, а сама смеется своими глазами, просто заливается. И улыбкой лукавой, озорной тоже хохочет.

«Какой хвостик?» - не понимаю я.

«Ну как какой? Мой», - продолжает смеяться девушка.

«Да не нужен вам никакой хвостик, - успокаиваю я ее. - В теннис ракетками, по идее, играют, а не хвостиками. Но если у вас ракетки нет, то вы так приходите, потому что мы сейчас основную стойку разучиваем всей группой. Очень сложная стойка, не у всех получается с первого раза. Хотя попадаются, конечно, способные».

«Да нет, я не про ракетку, я вообще не про теннис. Я про хвостик», - навязчиво упирается девушка.
        Я, конечно, ничего не понимаю, о чем ей и сообщаю. Впрочем, вполне деликатно, чтобы не повредить и без того, как мне кажется, болезненное девушкино воображение.

«Понимаете, - обращается она ко мне действительно доверительно. Действительно, как к доктору какому-нибудь семейному, личному. - Понимаете, хвостик у меня имеется. С детства он у меня растет. Небольшой, конечно, даже маленький, можно сказать. Вообще-то он мне не мешает совсем, даже наоборот… Но если что-нибудь уж слишком тесное, обтягивающее надену, шорты, например, или юбку узкую, тем более если короткую, то он выделяется немного. Не сильно, конечно, только контуры обрисовываются, но все равно неудобно, особенно если он вздрагивать вдруг вздумает. Глядишь, подумает еще кто-нибудь не то. Ну вы-то как мужчина должны понимать, как неловко себя можно почувствовать, когда через одежду выделяется».
        Тут я пожал деликатно плечами, потому что как мужчина я неловкости от выделения через одежду контуров никогда не чувствовал. Но то ж я - грубый, поросший закостеневшей коростой мужик, а то хрупкая, наверняка тонкой душевной конструкции девушка. В принципе я мог ее понять. Практически всю мог. Всю - кроме хвостика.

«И где же он у вас?» - осторожно так, чтобы не растревожить ее, поинтересовался я.

«Да как же? - не поняла теперь она. - Где и у всех. Где хвостикам полагается быть - сзади, ну, ниже спины».
        А сама смеется, и губками своими подвижными, и не менее подвижными глазками.

«Чего, правда?» - наконец доходит до меня.

«Ага», - подтверждает девушка, которая, как выяснилось потом, и оказалась Жекой.
        - Ты чего, серьезно? Так это Жека была?! - удивился Инфант полной грудью. - Ни фига себе, какой неожиданный поворот! Никогда бы не подумал.
        Я посмотрел на него. Посторонний наблюдатель, Плюха, например, мог бы запросто разглядеть в моем взгляде безмерное удивление и даже зависть. Вот надо же, столько по жизни пройти, вынести детство, отрочество как-никак пережить, а все равно остаться с таким чистым, ничем не потревоженным разумом… Может быть, действительно не надо ни телевизора смотреть, ни новостей слушать, ни книжек остросюжетных читать, особенно детективы. Может, тогда живой, реальный мир значительно чаще удивлять и радовать будет?
        Я решил подумать об этом поглубже, но как-нибудь потом, позже. А сейчас пора было завершать историю про наше с Жекой знакомство.
        - И знаете, - стал завершать я, - как-то я сразу поверил ей, хотя человеческих хвостиков никогда раньше не видел и даже не подозревал о их существовании.

«А можно будет посмотреть как-нибудь?» - спросил я, понимая, конечно, что перехожу грань первого знакомства. Хотя по тому, как она смеялась заразительно, не похоже было, что я заступил за грань уж очень непозволительно.

«Ну, может быть, как-нибудь, - ответила она, не скрывая своего веселья. И тут же перешла к делу: - Так как, можно, я в спортивных штанах на тренировку приду, в свободных, не сильно обтягивающих?»

«А вилять вы им умеете?» - задал я, все еще ошарашенный, самый главный вопрос.

«Умею, умею, - пообещала она мне в ответ. И тут же про свое: - Так можно в штанах?
        И я разрешил. А что мне еще было делать? Я, конечно, в вопросах дисциплины тренер принципиальный, но не до такой же абсурдной степени.
        Тут я обвел взглядом аудиторию, которая просто замерла не дыша. Ни кашля, ни шороха, ни вздоха, которые обычно случаются в аудиториях. Лишь заметное сглатывание в горлах, которое им так и не удалось заглушить окончательно.
        - Короче, у нее действительно оказался хвостик. Действительно небольшой, сантиметров четыре-пять, аккуратненький такой, и ничего на нем не растет. Вообще ничего, не единой волосинки. И она действительно умеет им вилять, особенно от радости, когда настроение хорошее и когда одежда не сдерживает. Ей на самом деле неудобно в плотной одежде. И вообще, с ним играться можно, особенно если руку подставлять, когда она им виляет. Щекотно очень и весело. И ей тоже весело, он вообще ей самой нравится, и любит она им помахивать, особенно по утрам вместо зарядки.

«Помашешь немного во все стороны, - говорила она мне откровенно, - и потом на целый день тонус поднимается».
        Он вообще шел ей, хвостик этот. Да и сейчас, наверное, идет, я ведь про сейчас в таких деталях больше не знаю. Хотя куда ему деться, не оторвешь ведь. Да и зачем, если он только добавляет жизнерадостности в ее и так выразительной образ. Ну вы знаете ведь Жеку?
        И они снова молча закивали головой: мол, знаем Жеку, может, не до таких мельчайших подробностей, но как товарища знаем хорошо. А потом Илюха оборвал паузу вопросом:
        - А откуда он у нее взялся, хвостик этот? Не пришила ведь.
        - С рождения, - доложил я. - Такой, знаешь, рудимент. Или атавизм, не знаю, что правильнее. Дополнительный тридцать четвертый или пятый позвонок, или какой там по номеру полагается? То есть ни у кого нет, а вот у нее с самого раннего детства образовался. Ну, в детстве, как она рассказывала, он совсем маленьким был, а с возрастом подрос немного вместе с остальным телом. Я даже медицинскую энциклопедию по этому поводу просматривал. Там так и написано, что редко такое излишество встречается. Хотя и неоднократно зарегистрировано наукой.
        - Ни фига себе, как случается, - снова удивились Илюха с Инфантом и посмотрели на Жеку новыми глазами, когда она сначала позвонила в дверь, а потом прошла в комнату.
        Ну разве можно смотреть на человека по-прежнему, особенно после того, как узнаешь, что у человека этого имеется хвостик под свободной и не стягивающей одеждой. Меняет хвостик общее представление о человеке, как ни старайся ты относиться к нему по-прежнему объективно.
        Глава 6
        ЗА ДВОЕ СУТОК И ДВАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        - Что вы тут сидите так неприкаянно? - спросила Женька и грохнула на журнальный столик полторы бутылки сухого вина. Одну целую, а другую наполовину отпитую. И они обе, даже та, что отпитая, оказались весьма кстати, потому что в Инфантовой квартире иногда появлялись загвоздки с бутылками. А все оттого, что мы слишком часто заходили к нему в гости и он не успевал своевременно пополнять запасы.
        - Откуда, дровишки, Жека? В смысле, сушняк откуда? - поинтересовался я. - Уже не отец ли рубит?
        Отец как раз, слышишь, ничего не рубит. Хотя я, как видите, отвожу, - ответила она своей некрасовской строчкой на мою некрасовскую строчку. А потом пояснила: - Да этот, малохольный, с которым у меня конфуз вышел, их нарубил. Думал, наверное, что я как выпью, так сразу неразборчивой стану. Ну, знаете, такой про женщин стереотип бытует. А у меня как раз все наоборот, я как вина пригублю, так во мне все чувства и восприятия чутче и обостреннее делаются. И если мне кто-то на трезвое восприятие не пришелся, то на подвыпившее у меня вообще никакого шанса нет. Заранее знаю, не получится у меня, и все тут.
        Тут мы все снова переглянулись, но беспокоить Жеку новыми расспросами про «не получится» не стали. Взамен мы спросили совсем про другое:
        - Так что, выходит… Выходит, что мы столько вкусной жидкости понапрасну израсходовали, подливая многим женщинам для раскачки? Выходит, опьянение их только от нас отваживало, что ли? А мы-то думали как раз наоборот, мы думали, что с вами то же самое, что и с нами, мужиками, происходит.
        - Да нет же, - пояснила Жека. - Вино, оно только обостряет, и если тебе, например, кто-то нравится, то оно лишь на пользу всем. Потому что, после того как выпьешь, симпатии в тебе только разовьются. А вот когда ты не уверена до конца, боишься, что не подойдет, тогда лучше вообще не пить. Я и не стала бы, но он все настаивал, давай да давай расслабимся… Ну вот и расслабились - он хрен знает где сейчас, а я с бутылками у вас.
        - Что не так уж и плохо, - пожал плечами Илюха и начал разливать. - На фиг он нам здесь нужен, чувак твой малохольный. А вот бутылки в самый раз оказались.
        - Ну да, может, так и правильней, - заметила Жека философски и поудобнее устроилась на диване. - Так зачем вы звали меня?
        - Дело есть, - толково объяснил я. - Видишь ли, нам надо к изнасилованию подготовиться, а для этого заранее отрепетировать его на ком-то. Вот ты в кандидатки первым номером и попала. Ты как?
        - Я согласна, - мгновенно отреагировала Жека.
        А как могло быть иначе? Мы же только проверенных товарищей к проекту подключаем.
        - Только проясните, - попросила она вскоре. - Первое: кто именно насильничать будет?
        - Мы и будем, - ответил за меня Илюха, и Жека покатилась по дивану. Сначала со смеху покатилась, а потом от хохота.
        - Вы… насиловать… - и она вытащила свой палец и навела его на Илюху. - Ты насиловать… - не могла остановиться она. - Да из тебя насильник… - После каждого слова она заходилась новым приступам, да так заразительно, что на нас тоже начало перекидываться. - Как из меня Марлен Брандо какой-нибудь, - и она свалилась с дивана.
        Теперь нам тоже стало смешно, потому что такая асимметричная ассоциация нашей Жеки с чужим американским актером никогда нам в голову не приходила. Особенно мне, хотя когда-то раньше я находил для нее немало асимметричных ассоциаций.
        - Кто она такая, Марлена из Бордо? - тут же уцепился за незнакомое название Инфант. А потом посмотрел на бутылку красного. - Это что, там, где вино делают?
        - Да нет, так артиста одного звали, он помер давно, - пояснила сквозь смех иностранное имя Жека, и Инфант от имени тут же отцепился.
        Мы посидели, разлили снова, отглотнули, подождали, пока она отойдет от смешного своего приступа, пока снова не станет дееспособной. И она отошла и снова уселась на диван.
        - Вопрос второй… правильно… ли… я… поняла… - Ей после каждого слова приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. - Меня вы насиловать не будете? Или будете?
        - Нет, - пообещал я, - мы вообще никого не будем.
        - Так я и думала, - сказала она, похоже, разочарованно.
        - Смотри, - начал я, - тут дело вот в чем…
        И кратенько пояснил общую задачу и общее
        решение про Инфанта, про его девушку, про «не дает», ну и прочее. На самом деле вкратце пояснил, минут за пять, на протяжении которых Жека все время сбивала меня своим смехом. И тем не менее проблему «не дает» она сразу оценила и прониклась ею, особенно применительно к Инфанту.
        - Ты только ей пить не давай никогда. И самое главное перед… - сначала посоветовала ему Жека, а потом спросила, ежась от нескрываемого удовольствия: - Кто это все придумал?
        - Да вот мы и придумали, - сознались мы. - Прямо вот здесь, прямо вот сейчас.
        - Ну вы, ребята, даете, - похвалила нас Жека. - Нескучно вам жить, похоже. Да не только вам, вокруг вас тоже нескучно. Ну так где и когда действие происходить будет? - спросила она снова, уточняя.
        - Завтра получите текст и расписанные мизансцены, - пояснил я. - Выучите за ночь. А послезавтра в шесть я буду вас ждать у метро Сокольники. Там в парке и отрепетируем по-настоящему.
        Мы откупорили закупоренную бутылку и разлили ее тоже. Про Инфанта с его не дающей ему девушкой было в общих чертах понятно, пора было переходить к новой теме. И потому я, скорее для поддержания разговора, спросил:
        - Ты почему, Жек, про своего отца сказала, что он не рубит? Я ведь с ним знаком, он производит впечатление вполне рубящего человека. Кроликов он ведь нарубил небось целую кучу. Кстати, как они, кролики? Приплод дают? Надои повышают?
        - Да кто их знает, - откликнулась Жека. - Я в отцовское животноводство не вмешиваюсь.
        - Какое животноводство? Какие кролики? - выпучился на Евгению Инфант, подозревая, по-видимому, что у темы про Жекин хвостик существует продолжение в виде кроликов и общего животноводства.
        - Да, - ответил я за девушку, хотя она сама за себя могла не хуже ответить. - У нее, - я указал на «нее», - родители биологи, титулованные какие-то. Папка, как ты, Б.Б, на меньше доктора не тянет, да и мамаша тоже не… - я задумался про мамашу и придумал: - …не лаптем щи хлебает.
        - Не, - согласилась Жека, сибаритствуя в свое удовольствие на диване со стаканом красного. - Совсем не лаптем. Да и не щи. Да и не хлебает. А медленно так, со вкусом.
        - Ты почему, - обратился я к ней, - сама-то наукой пренебрегла? В рекламу зачем-то подалась. Тем более в пошлую, телевизионную. Ну придумываешь ты свои ролики, ну пусть даже смешные они, но кому от них польза? А вот наука, соединенная с сельским хозяйством…
        - Да ладно, - огрызнулась Женька, но совсем безобидно, - на себя лучше посмотри.
        И я посмотрел, и ничего особенного не увидел.
        - Хорошо, - согласился я. - Вернемся к родителям. В общем, они, будучи людьми еще достаточно нестарыми, решили всю эту биологию в свои собственные руки прибрать, чтобы экспериментировать на ней по своему усмотрению. У вас там что, дача? - спросил я дочку кроликоведов.
        - Не дача, а дом в деревне. Но большой дом.
        - Да, да, - подтвердил я. - Дом большой, плюс постройки на участке для подсобного хозяйства. В общем, они там стали кроликов разводить. Давно уже, несколько лет как. Так как там их кроличья ферма, процветает?
        - Нормально, - ответила Жека. - Тушки, шкурки - производство, одним словом, вся деревня участвует. Они расширились и что-то типа колхоза организовали. Под своим, конечно, научным руководством. Жутко подняли народное деревенское благосостояние, не говоря уже про свое. Ну и мое тоже немного приподнимают.
        - Вот, - сказал я поучительно, обращаясь в основном к Инфанту, - видите, как все хорошо выходит, когда с умом. - А потом снова к Жеке: - А папка как - все меня небось недобрым словом вспоминает? Во сне небось моим именем бредит?
        - Да нет, - отмахнулась девушка, - он отходчивый и не злопамятный. И вообще ему кролики важнее каких-то там… - И она намекнула на меня.
        - А что случилось-то? - поинтересовался Илюха, который не был ни биологом, ни кроликов никогда не разводил. За всю свою жизнь так ни одного и не развел. Я даже не уверен, что он повышал чей-то жизненный уровень, хотя целыми днями участвовал в своей экономической науке.
        - Да, - отмахнулся я, - история одна щекотливая.
        - Он тебя защекотал, что ли? - всплыл Инфант, который вообще с Жекиным появлением сразу взбодрился, приподнялся духом и стал приноравливаться к жизни. Вот как новость про хвостики, растущие у девушек сзади, влияет на парней. На всех, даже доселе унылых.
        - Давай-давай, рассказывай, - приободрил меня Илюха.
        Я посмотрел на Жеку.
        - Евгения, - проронил я, - я-то не против с товарищами поделиться. Все от тебя зависит, твоя честь в этой истории, сама знаешь, довольно сильно замешана. Девичья честь. Но если ты за нее не опасаешься, то я могу рассказать. А если не хочешь, то и не буду. В общем, сама решай.
        - Да ладно, чего там, давай чеши языком, повесели всех напоследок. Ведь кто знает, может быть, после скорой попытки изнасилования вам так вольно посидеть, поболтать больше и не придется. То есть посидеть-то, возможно, и придется, но только в разных камерах. Потому что подельников в одну камеру не сажают.
        - Ты чего говоришь такое?! - накинулись мы на нее.
        А зря накинулись, нам бы прислушаться к умной Жеке, заново взвесить шансы, подумать о всех возможных последствиях… Но мы не подумали, не взвесили, мы всегда безалаберными в таких делах были. И, как показали последующие события, совершенно напрасно.
        - К тому же моя честь тренированная, - продолжила Жека. - Она и не такое выдерживала. Как бы ее ни пятнали, ни пытались замарать, она, как жена цезаря, в любом случае вне подозрения.
        Итак, - начал я, стараясь эпически, - мне потребуется перенести вас, друзья, года на три назад, когда сил у меня было еще немерено, да и желаний невпроворот. На это счастливое время и выпал наш роман вот с этой самой симпатичной девушкой, - и я указал на Жеку. - Хороший выдался роман, искренний, сексуальный. А главное, что в результате перешел он в тесную и надежную бессексуальную дружбу, в которой и пребываем мы благополучно до сих пор. Такие переходы редко встречаются, и потому когда встречаются, то ценить их надо и лелеять. Так как если удалось отношениям пережить кончину сексуальных будней и удержаться при этом без обид и взаимных претензий, то выходят они из этого горнила закаленными, как дамасская сталь.
        - Какая? - поинтересовался Инфант.
        - Дамасская, - повторил я, - город такой есть. Далеко отсюда.
        - Там сталевары живут? Сталь варят? - снова спросил пытливый Инфант, который в связи с необразованным детством все впитывал и впитывал, чтобы хоть как-то восполнить свои пробелы. Которые в принципе восполнить было невозможно.
        - Да многое они там варят, особенно в последнее время, - ответил я расплывчато. - Хотя ты бы лучше, Инфант, вместо того, чтобы географией так пристально интересоваться, лучше бы поинтересовался девушками. Девушки для тебя сейчас важнее географии.
        - А я интересуюсь. Уже целых двадцать восемь дней, - попытался продолжить диалог Инфант, но никто ему не позволил.
        Так вот, Жека в то время проживала еще в родительских своих пенатах недалеко от станции метро «Академическая», и порой, когда я слишком поздно у нее засиживался, я оставался на ночь, и даже на утро, и даже на начало полдня. Завтракал там на кухне в одиночестве, кофе распивал, в окошко на играющих в песочнице деток поглядывал. Дело в том, что Жека тогда уже в рекламе работала, а рабочая дисциплина, когда дело о деньгах заходит, строгая и требовала от нее являться на работу ровно к девяти, как штык. А вот от меня никто ничего не требовал - ни к девяти, ни к десяти, даже к одиннадцати не часто звали. Да и вообще у меня с работой, с той, которая методичного присутствия на службе требует, всегда несогласованность выходила.
        К тому же кому охота рано на работу, особенно если поздно засиделся у девушки, с которой у тебя недвусмысленные физиологические отношения? Бурные порой, несмотря на подступающее утро. Я вообще удивляюсь, насколько у женщин чувство долга сильнее нашего развито, особенно по отношению к работе и прочим бытовым обязанностям. Как они ухитряются так - и в секс с головой погрузиться, и при этом о всяких несущественных мелочах не забывать, типа времени прихода на работу. Вот мы, например, если в секс погружаемся, даже если не полностью, не с головой, а только по грудь, для нас все равно тогда все остальное - весь этот параллельный мир - сразу побоку медленно проплывать начинает. И мы его только по общим очертаниям успеваем различать. А вот они, женщины, все равно ни одну деталь мимо не пропускают. Как они так ухитряются? Ну я понимаю, если бы они в сексуальном процессе сачковали, только вид бы делали, что он их по-настоящему интересует. А то ведь не сачкуют, я вглядывался, многие с душой ему отдаются.
        - Ну да, даже опыты такие научные проводили, - согласился Илюха, который в силу своего профессорства про науку мог кое-что порассказать. - Там мимо двух трахающихся кошек мышку бегущую пускали. Так вот котик никогда на мышку не отвлекался и не прерывал любовного процесса. А вот кошечка отталкивала партнера и ни разу не дала мышке улизнугь. И только потом с мышкой в зубах готова была возобновить откровенные отношения с так и не врубившимся ни во что, по-прежнему мурлыкающим котом.
        - Неужели в науке такие опыты проводятся? - искренне удивился Инфант, который к научному миру всегда относился нереалистично возвышенно.
        - У нас в науке еще и не такое проводят. Ты бы знал, какие они опыты в экономике ставят, - заверил его Илюха.
        - Чего, тоже на трахающихся кошках? - снова изумился легковерный Инфант. - Или, как в медицине, на мышах?
        - Ну, что-то вроде того, - уклонился от откровенного ответа Илюха и увел Инфанта в сторону от экономической темы. - А о чем кошачье поведенье говорит исследователям? Да о том, что женщины выживают лучше. Они и к сексуальному удовольствию, и к воспроизведению потомства, и к одновременной добыче пищи постоянно готовы. А мы плохо выживаем, мы только что-то одно осилить можем - или пищу добывать, или потрахаться. Да и то нам перерыв нужен между первым и вторым. Ну а то, что мы не осиливаем, мы теряем скоро.
        - Да, - согласилась Жека, - это правда, вы плохо подготовлены к выживанию. Поэтому мы и стараемся ради вас, порой не жалея себя.
        Тут все мы вздохнули и полностью согласились с Жекой.
        - Ну и чего там у тебя дальше случилось? - запросил продолжения рассказа Илюха.
        И я продолжил:
        - Так вот, Жека вставала рано, когда я еще видел лучшие свои сны, и тихонечко шла на кухню кофейком утренним взбодриться. А еще через десять минут она на цыпочках подкрадывалась ко мне и целовала меня куда-нибудь в периметр лица. Такое вот нежное прощание перед дневной разлукой. И хотя я по утрам сплю особенно глубоко, но трепетное касание ее губ явно добавляло радости моим ярким предрассветным сновидениям. И там, у себя во сне, я понимал - вот он, мой долгожданный, утренний поцелуй.
        На этих словах я прервал повествование и посмотрел на Жеку.
        - Я не слишком ностальгирую? Накал романтического повествования тебя не смущает? Сердечная мышца не свербит от недавней памяти?
        Но Жека лишь улыбнулась своими мечтательными загадочными губами, а потом ими же, губами, послала мне через кофейный столик поцелуй. Впрочем, теперь только воздушный. В общем, я так ничего и не понял.
        - И тем не менее не все у нас гладко выходило, - продолжил я. - Дело в том, что все кровати в трехкомнатной Женькиной квартире были односпальные. Даже родительские. И расставлены друг от друга на некотором расстоянии. Почему так с родителями произошло? - не спрашивайте меня, не знаю. Да и не важно, мало ли у кого какие сексуальные причуды с годами совместной жизни вырабатываются. Короче, факт тот, что на находящихся в доме постельках двум взрослым существам - мужчине и женщине - было не уместиться. То есть можно было, но очень тесно и скрюченно.
        - А как же вы… - начал было Инфант, но я его прервал:
        - На время любовного угара такое даже неплохо, когда некуда тебе отстраниться. И скрюченность тоже не мешает, даже способствует в некоторых ситуациях. Так что в угаре мы никогда на узость не жаловались. Ни друг другу, ни знакомым. Более того, когда мы затихали, обессиленные, то так не хотелось расставаться, так плотно стягивались мы телами, что снова не замечали узости. Да и потом, когда Морфей накрывал нас с головой вместе с рассветом…
        Тут я заметил, что Инфант снова приоткрыл свой зубастый рот.
        - Про Морфея потом объясню, - опередил я его. - Так вот, даже когда засыпали мы, то засыпали в удобстве, потому что какое другое тебе удобство требуется, кроме тепла любимого человека рядом?
        - Действительно, - синхронно закивали головами слушатели.
        Но вот после часа-полутора совместного глубокого сна начинают тобой овладевать совсем другие инстинкты и чувства, связанные с пошлыми физическими неудобствами… Например, повернуться порой хочется на другой бок. Ну хотя бы разочек за ночь, а то рукам и ногам становится тяжело от долгого однообразного лежания в единственной позе. И затекают они от неудобства. Да и постоянное ощущение реальной опасности от нависшего под тобой обрыва кровати… Ты ведь даже интуитивно понимаешь, что пропасть близка. Но вот насколько глубока она - этого во сне ты точно определить не можешь.
        - Бедненький, - вздохнула Жека. А вот чего в ее вздохе было больше - сочувствия или иронии, - этого я снова разобрать не сумел.
        - Короче, - продолжил я, - где-то посреди утра становилось не то что неудобно - нестерпимо становилось. И я просыпался, и вот в таком наркотическом состоянии вставал и, в чем мать родила, отваливал в соседнюю родительскую комнату. Где и бросал свое тело, не разбирая, в одну из двух находившихся там односпальных кроватей. Подчеркиваю: отваливал, в чем мать родила, потому что не до одежды мне было. Так как владело мной лишь желание спокойного глубокого отдыха на отдельной, пусть и односпальной, плоскости. И вот, как добирался я до нее, как попадал в ее мягкие объятия, так и погружался обратно в сон, и ничего меня больше не тревожило, только твой, Жека, нежный поцелуй поутру. Потом я так же из сна слышал щелчок закрываемой за тобой двери и снова оставался со своими чуткими сновидениями в полностью пустой теперь уже квартире.
        Я выдержал паузу в ожидании возможных вопросов, так как подошел к самой драматической части своего рассказа. Но вопросов не последовало, и я пустился в драматическую часть.
        - И вот в одно такое утро предаюсь я, значит, наслаждению безмятежного сна и вдруг чувствую - тревожит его кто-то. Через хрупкую, отделяющую от реальности паутину слышу, что сверлит замочную скважину входной двери чужой ключ. Долго сверлит, упорно, и, главное, я представления не имею, кто именно им так настойчиво орудует. И пока я разрываю паутину и прихожу окончательно в себя, замок отмыкается, и я понимаю, что неизвестный мне человек уже в квартире. В которой, повторю, я один-одинешенек. Абсолютно голый. Лишь под простыней. Да еще в чужой кровати, да еще в спальне родителей. Которые, кстати, тоже не мои.
        - Наконец-то интересно становится. Хоть какой-то сюжет. А то все постель да постель, - теперь уж без всякого сомнения иронично вставила Жека и снова послала мне воздушный поцелуй. Тоже, без сомнения, ироничный.
        В голове мелькают два варианта, - стал я раскручивать сюжет. - Первый, что это, конечно, грабители, домушники, которые подкараулили, когда хозяйка из квартиры на работу выпорхнула, а сами с помощью отмычек в дом пробрались. И как теперь, завидев меня, единственного живого свидетеля, они будут выходить из создавшегося положения? Вдруг они, не найдя в квартире крольчатых шкурок и тушек, меня за единственную тушку примут? Хотя по размеру я намного больше любого кролика… Иными словами, мне разом сильно стало очень стремно и вообще не по себе.
        - Бедненький, - снова пожалела меня Жека, но теперь я снова не понял, серьезно это она или опять смеется.
        - Но было и второе предположение, не менее вероятное, но куда как более стремное. А вдруг, подумалось мне, это родители ее, Жекины, поутру в квартиру проникли? И содрогнулся я от такого предположения - лучше уж домушники. Потому что, насколько я читал, домушники на мокрое дело редко идут, специализация у них не та. А вот от родителей, заставших в своей постели неизвестного им человека, однозначно обнаженного и однозначно мужской комплекции, разного можно ожидать. Им, если они разгорячатся не в меру, любая мокруха запросто по плечу.
        - Горе ты мое… - снова проговорила Жека, как мне теперь показалось, с сочувствием. - Ты вправду перепугался?
        Еще как, - подтвердил я. - Хотя в принципе если при обычных обстоятельствах, то ничего страшного, казалось бы, не произошло. Ну оказался ты в чужой квартире, не хорошо, конечно, но объяснить-то ведь можно. Мало ли, в гостях засиделся, был оставлен хозяйкой на ночь. Подумаешь, делов - вышел в коридор, представился, объяснил все по-людски, поздоровался, руку пожал. Может, он, родитель, и будет ошарашен на первое время, но потом отойдет и, глядишь, поймет тебя, и утрясется все в результате. Вместе чай станете на кухне пить, о жизни беседовать. Или кофе. Впрочем, это идеальный такой сценарий. А реальная жизнь от идеала, как правило, увы, далека.
        - Это точно, - вставил свое короткое слово Инфант. - Очень далека.
        - Потому что не мог я встать, представиться, руку подать, - начал оправдываться я. - Неприлично мне было руку подавать в полностью неприкрытом виде. Не то что я смущаюсь своего тела, нормальное оно у меня… Но вот так трясти руку незнакомому человеку, потряхивая при этом другими оголенными своими частями… Нет, такой непоколебимой уверенности в своих физических достоинствах я еще не достиг. Ведь не какой-нибудь я Давид, вырубленный мастером Буонарроти.
        Тут я краем зрения заметил, что Инфант, боясь меня перебивать, начал по поводу Буонарроти дергать за рукав сидящую рядом Жеку. Но та свой рукав освободила.
        - Конечно, я бы мог тихонько приодеться, прикрыть, так сказать, срам одеждой, а потом как ни в чем не бывало предстать перед посетителем. Мол, здравствуйте, извините, что не сразу вышел вас встречать. Но беда в том, что никак не выходило приодеться. Потому что когда я из Жекиной девичьей светелки эмигрировал, то оставил всю свою одежду именно в светелке, да еще разбросанную в полнейшем беспорядке. Так что быстро не собрать. Особенно если сам находишься совсем в другой комнате.
        - Да, ситуация… - понял меня Илюха, который, похоже, оказался единственным, кто меня полностью понимал.
        - И вот лежу я, не шевелясь и не дыша, и слушаю шаги человека в коридоре. Направленные, кстати, именно в мою сторону. А вскоре вижу мелькнувшие в проеме открытой двери очертания в профиль, и тут же догадываюсь, что домушником в квартире и не пахнет. А пахнет, наоборот, родителем. Потому как слишком нетипично интеллигентный профиль у домушника оказался, не бывают домушники с такими профилями. А вот отцы-родители, да еще дипломированные биологи, - бывают часто.
        И понимаю, что остается у меня три пути, как у того бедолаги витязя на распутье. И в каждом я могу, как тот витязь, чего-то приобрести, но чего-то существенное и потерять.
        Первое, я могу обернуться в простыню наподобие древнего римского сенатора и в таком величественном виде двинуть в коридор для рукопожатия. Или вот вам другое сравнение со многими зарубежными кинофильмами, в которых актриса отказывается сниматься нагишом. Там режиссер тоже закутывает ее в простыню чуть поверх ее соблазнительных грудей, чтобы она могла встать и профланировать перед камерой и многочисленным съемочным персоналом.
        - Но ты ж не актриса, - справедливо заметил Илюха, который, похоже, с каждой минутой понимал меня все лучше и лучше.
        - В том-то и дело, - согласился я. - Ни сенатором в тоге, ни актрисой в простыне перед съемочным персоналом я себя никогда не ощущал. И кроме того, я легко мог подставить себя на место этого самого папаши. Представляете, является вдруг тебе на глаза в собственной законной квартире абсолютно неведомый сенатор в тоге на босу ногу, в смысле, в простыне. Да еще сдернутой именно с твоей любимой спальной кровати. Кондрашка запросто могла схватить такого папашу и легкое заикание, растянутое на долгие годы. А я, Жека, твоим родителям вреда наносить никак не желал.
        Тут Жека послала мне через кофейный столик еще один воздушный поцелуй. На сей раз благодарный. Видать, оценила заботу о здоровье своих близких.
        - Был и второй вариант: прокричать что-нибудь прямо отсюда, из спальни. Типа:
«Доброе утро!» Или: «Как поживаете?» Но при такой моей инициативе дело могло выйти за рамки обычного родительского заикания. Потому как встать с кровати и подтвердить приветствие своим присутствием я, как уже говорил, не мог. Да и опять же, представьте, пришел ты наивно в свою собственную квартиру и слышишь, окликает тебя кто-то из ее глубины с разными пожеланиями. А после оклика снова тишина - ни шороха, ни вздоха. Что тебе делать? Скорее всего на кухню спешить за самым длинным и заточенным ножом. А я хотел избежать конфронтации, не нужна она мне была совсем. Потому как если бы глупая схватка и завязалась, то проиграл бы я ее вчистую. Так как добровольно не стал бы я оказывать никакого сопротивления.
        Тут я тормознул с повествованием и обвел взглядом комнату. В ней были по-прежнему люди, но они меня не перебивали. Хотя, наверное, и им было что порассказать.
        - Здесь друзья, я хочу чуть отдалиться от сюжета, - предложил я, - и поделиться с вами одним давним наблюдением. Про силу морального духа, о котором не только Лев Толстой на последних страницах «Войны и мира» рассуждал.
        Так вот, вспомним, помимо Льва Толстого, стандартную завязку любого анекдота. Муж неожиданно возвращается из командировки, а жена с любовником. И любовник в смятении и душевном беспорядке тут же пытается либо в окно, либо в шкаф, либо еще как. В зависимости от анекдота. Вопрос: почему он так стремится скрыться? В конце концов, он же может встретить законного супруга лицом к лицу. Конечно, несложно возникнуть и потасовке, даже среди интеллигентов несложно ей возникнуть. Хотя среди этих, конечно, вряд ли.
        Но почему каждый любовник пытается избежать потасовки? Почему он предпочитает скрыться, почему он патологически боится любого, даже худосочного мужа? Он же любовник! И по своему определению должен превосходить мужа качеством и количеством своего мышечного и прочего тела, да и бодростью духа должен превосходить. Во всяком случае, с точки зрения жены, или по-другому - любовницы. Ведь именно за эти его достоинства - повышенное качество тела и духа - она его скорее всего и выбрала, и предпочла командировочному мужу.
        Но нет. Народная мудрость уверяет нас, что любовник всегда стремится избежать непредвиденной встречи. И постыдно ретируется. «Почему?» - спросите вы меня, - обратился я к собранию, хотя оно ничего не спрашивало. - Да потому что он всерьез опасается встречи с мужем, справедливо полагая, что не выдюжит возможной стычки и пострадает в ней.
        А все оттого, что моральная сила не на стороне любовника. Не может он, какой бы увесистый и нагулянный ни оказался, еще больше обидеть супруга. Ну как можно? Мало того, что он супруга с помощью его жены уже сильно обидел, так еще после такого и морду ему набить. Нет, не может нормальный, человечный любовник пойти на такую жестокую несправедливость.
        Потому, Жека, я и обращаюсь к тебе, - обратился я к Жеке, - может, ты и не знаешь, но мужики, хоть и животные двуногие с одной всего-навсего головой, но моральные принципы в них природой от рождения заложены. Не во всех, но в основном заложены.
        И тот, который любовник, он, несмотря на явное удовольствие, получаемое от чужой жены, в глубине себя супруга ейного жалеет и сочувствует ему всей душой. Потому как понимает если не умом, то сердцем, что мы все есть в основе своей - супруги. Рано или поздно, больше или меньше, напрямую или лишь в каком-то смысле, но мы все - супруги! И все своим супружеством потенциально уязвимы! И с нами такое запросто может случиться, и на нас найдется управа в виде крепкого, налитого, вызывающего эрекцию любовника. Не у нас вызывающего, а у дорогих наших подруг.
        И не может поэтому любовник, который, повторю, сам в душе немного супруг, не может он оказывать законному семьянину сопротивление. Моральный дух для такого сопротивления у него сломлен. Потому и ретируется он, то в окно, то в шкаф, то куда удастся.
        Я посмотрел на людей, сидящих вокруг. Они слушали и реагировали, кто улыбкой (Жека), кто одобрительными кивками (Илюха), а Инфант, тот вообще приоткрыл свой зубастый рот. Настолько интересно ему оказалось познавать не познанный доселе мир.
        - Ну а при чем тут ее родитель? - стал спрашивать он, подразумевая все-таки Жекиного родителя.
        А вот при чем, - вспомнил я. - Если бы я опрометчивой своей оплошностью вызвал у него приступ агрессии, тогда не поздоровилось бы мне. Ведь я так или иначе, но оказался в чужой постели, как тот самый любовник, не умеющий и не могущий противостоять справедливому мщению. И прибил бы меня тогда родитель. В конце концов для некоторых отцов, пусть даже и взрослых дочерей, чувство мщение за дочь вполне соизмеримо с таким же чувством за свою жену. В общем, второй вариант - выкрикивать приветствия лежа, укрывшись в кровати, показался мне не очень удачным.
        - Да, наверное, - согласился Илюха, который так искренне проникся моим щекотливым положением, что не меньше меня пытался найти из него выход.
        - Был, конечно, и третий путь, - продолжал я. - Выскочить, стараясь незаметненько, из родительской спаленки и проскочить в твою, Жека, комнату, туда, где комкались сброшенные в беспорядке на пол мои спасительные вещи. Пусть не все бы я успел натянуть на себя, пусть только нижнюю часть нижнего белья. Потому что маек я не ношу. Но хотя бы успеть прикрыть свой самый отчаянный стыд. Так как никогда я не был нудистом и эксгибиционистом тоже не был никогда.
        На последнее длинное слово Инфант мгновенно отреагировал и встал в познавательную стойку. Но скоро ему пришлось из нее выйти.
        - Но, перебегая из комнаты в комнату, - не отвлекаясь, продолжил я сюжет, - мне пришлось бы издавать шум и шорох. А если опять поставить себя на место родителя, то приглушенная перебежка да мелькающая тень в простыне собственного коридора могли вызвать у него подозрения: а уж не завелись ли в доме приведение или другие бесполые духи? Хотя нет, духи пятками о паркет не шумят и к трусам так безудержно не стремятся. И опять же напугаться мог сильно родитель. А от напуганного человека - хрен его знает, что от него ожидать. Может, инфаркта, а может, и ножевого нападения.
        - Ну и чего ты сделал? - осведомился Илюха, который хоть и пытался найти выход из моей безвыходной ситуации, но, похоже, не получалось у него.
        - Был, конечно, еще и четвертый путь, как и у того витязя на перекрестке. Он же тоже мог с перекрестка повернуть назад, туда, откуда только что прибыл. Просто он не догадался. А я вот догадался и потому решил не выбирать никаких путей, не дерзать попусту, а отдаться на милость великодушного случая. В конце концов, что тут особенного? Утро, я в постели, никого своим видом не оскорбляю, не эпатирую, потому как безупречно прикрыт простыней, да и забот никому не доставляю. Подумаешь, спит человек, утомленный ночными заботами, и отчего ему мешать надо и тревожить его до срока? Как в той песне, помните: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат». Хотя родитель скорее всего свистать по-птичьему не умел.
        - Ха, ха, ха… - оценил шутку про родителя Инфант, но никто его не поддержал.
        - Короче, принял я самое конформистское решение - не рыпаться никуда, не дергаться, а застыть в ожидании и притвориться глубоко спящим. Авось вообще не заметит. В конце концов, чего ему в рабочий день в квартире болтаться? Сделает свое дело и отвалит. И освобожусь я. К тому же, может, он сюда, в мою… то есть в его комнату и не заглянет даже. И пронесет меня лихая на колченогих своих лошадях.
        - Колченогих? - встретил очередное незнакомое слово Инфант.
        - Не знаю, - быстро ответил я, потому что действительно не знал. - Помню, что есть такие лошади, но кто они, чем отличаются, какая такая «колча» у них на ногах? Не знаю, никогда не интересовался.
        - Зачем тогда говоришь? - стал критиковать меня сразу Инфант, а вот Илюха заступился:
        - Ладно, Инфантик, не переходи на галоп, - натянул Илюха вожжи, и Инфант застыл на месте. - Так чего, стариканер, дальше было? Давай рассказывай, а я пока выпью немного.
        Так вот, притворился я, значит, спящим. Хотя, как оказалось, притворяться спящим не так-то просто. А все оттого, что повернуться из-за шороха нельзя, вот все сразу, как назло, и затекать начинает - руки, ноги, суставы, мышцы. И вообще, неожиданно оказалось, что это очень утомительно - без дела утро впустую пропускать. Раньше, когда добровольно пропускал, всегда естественным и нормальным казалось. А вот когда на осадном положении, когда не свободен, то сразу утомительно стало.
        - Все от головы, - закивал мне Илюха, осваивая массивный глоток. - И не только когда притворяешься. Когда не притворяешься, от нее тоже многое зависит.
        - А тот, который родитель, он все копается где-то там за стенками, и я вообще уже не понимаю: ну чего ему там нужно, почему столько времени все это занимать должно? Которое все катило и катило, без остановки. Сколько накатило - не знаю. Может, час, а может, и три, и я все лежал и лежал, прислушиваясь. Оказалось, что это пытка такая изощренная, которая не только на тело, но еще и на психику действует разрушительно. В общем, полностью выпал я из времени из-за чудовищной, средневековой этой пытки, да и часов на руке не оказалось. Я же говорю - всю одежду в другой комнате оставил. А часы - они в каком-то роде тоже одежда, так как тоже часть тела прикрывают.
        - Несчастненький, - снова пожалела меня Жека. - Видишь, как постель может удручать, когда в ней один.
        Я посмотрел на нее внимательно. Неужели мой рассказ все же навеял на нее хоть какую-то ностальгическую эмоцию? Но в Жекином смеющемся личике разобраться было непросто. И я не стал разбираться, а вернулся к повествованию:
        - А потом все-таки наступила развязка, потому что не могло же так продолжаться до бесконечности. Вот и родитель зашел, наконец, в мою комнату. В смысле, в свою. В смысле, в ту, где я лежал окаменевший, с практически полностью атрофированными конечностями. Там у них справа у двери шкаф такой стоял, типа горки, вот он в него и полез. Я же говорю, искал он что-то. Так он и роется в шкафу, и меня, затаившегося на кровати под недвижимой от страха простыней, не замечает.
        А я знай себе сладенько так посапываю, ладошки под щечку сгреб, калачиком свернулся и даже улыбаюсь безмятежно. То есть стараюсь произвести впечатление максимально беззаботного, такого младенческого невинного сна. Потому что, если он на меня все же внимание обратит, то чтоб понял сразу, что только хороший человек с чистой совестью может так безмятежно спать. Что не опасен я и не надо сразу в кухню за ножиком.
        И вот сплю-то я сплю, но узкую щель между ресницами оставляю, чтобы пусть не совсем отчетливо, но все же контролировать: как дела у шкафа разворачиваются? В какую сторону родитель поглядывает? В шкаф ли? Или в том числе по сторонам? И он в результате посмотрел по сторонам!
        - И как ты его? - подался вперед всем своим телом Илюха.
        - И как он тебя? - вслед за ним подался Инфант.
        А Жека все смеялась и смеялась своими озорными глазками.
        - Какой там Гоголь, какой «Ревизор» с его немой сценой! - откинулся я на спинку, подальше от подавшихся ко мне тел друзей. - Жалко, классик твоего, Жек, отца не видел - враз бы улучшил описание. А я как раз видел, хоть и не классик я. Просто подглядывал из-под ресниц за его остолбеневшей фигурой, окаменевшим лицом и сбившимися в кучку, тут же остекленевшими глазами. А когда глаза у кого стекленеют, это вообще-то нехороший признак.
        Вот и стал я путаться в догадках, все пытался предугадать последующее его движение: либо на кухню побежит, туда где колющие предметы, либо просто накинется душить меня все той же простыней. Либо мне самому надо срочно наплевать на мою наготу и бежать звонить, вызывать «Скорую помощь». Но до конца разобраться мне было трудно, так как все более стеклянные, безучастные глаза у него с каждой секундой становились.
        И все же я решил действовать, потому что всегда лучше самому сразу брать под контроль окаменевших мужчин и не дожидаться, пока окаменевшие мужчины начнут брать под контроль тебя. А значит, мне пора было срочно пробуждаться.
        И вот, потянувшись сладко и нежно, выбросив вверх из-под простыни свои оголенные ручки и позевывая безмятежно, я открыл не замутненные пока ничем глаза и встретил этот добрый день чистым, полным надежд взглядом. А вслед за днем я встретил остекленевший взгляд вконец остекленевшего человека.
        Тут главное было - не делать резких движений, чтобы его остекленелость не грохнулась разом об пол и не разлетелась на мелкие кусочки. Поэтому я плавно улыбнулся ему тоже радостной, открытой улыбкой и произнес чистым, наполненным искренностью голосом: «Доброе утро. А вы не подскажете, какой сейчас, кстати, час?
        - Так и спросил? - удивился Илюха.
        - Слово в слово, - подтвердил я. - А как иначе мне было завязать непринужденный дружественный разговор? А потом меня на самом деле мучил вопрос: сколько часов я так, без движения, пролежал? Может, я рекорд какой зарегистрированный побил.
        А он смотрит на меня абсолютно, невменяемо, как будто паралич его разбил, затронувший еще и голосовые связки. Потому что в ответ от него - ни слова, ни звука, даже бессознательного. Хотя бы помычал бы, что ли, для приличия.
        И понимаю я, что на кухню он уже не побежит, так как, похоже, не умеет он бегать больше, ноги у него отнялись. А вот мне к телефону спешить, видимо, придется. И набирать, набирать второпях номер скорой медицинской помощи. Потому как, может, инфаркт, а может, инсульт, а может, ни того и ни другого, а просто рядовой, тяжелейший шок. В общем, впечатлительный такой родитель мне этим утром попался.
        Но пока он еще стоит, думаю, пока еще сам держится на ногах, надо мне продолжать завязывающий диалог. И я продолжил.

«Меня Розовский зовут, - стал знакомиться я. - Хотя близкие люди кто Розиком называет, кто еще как. А один так вообще „лапулей“ повадился меня звать. Но его даже в расчет брать не надо, он совершенно неадекватный. Мудила, одним словом».
        - Это ты о ком? - поинтересовался Инфант. - Я думал, я один тебя «лапулей» называю. А оказывается, еще кто-то.
        Тут я развел руками, вздохнул. Ну ничем этого Инфанта жизнь пронять не могла. Непробиваемый он, как какой-нибудь броненосец «Потемкин». Твердыня, одним словом.
        - «А ваша дочь, Евгения, - продолжал я, - та вообще много разных имен для меня придумала. И использует их теперь по-разному, в зависимости от ситуации».
        Здесь бы мне, понимаю я, неплохо было бы встать и пожать ему руку, родителю этому. Глядишь, прикосновение моего разогретого сном тела и вывело бы его из шокового клинического состояния. Но, повторю, не мог я встать. Так и продолжал лежать, натягивая на себя простыню, так и говорил оттуда - с узкой, односпальной его кровати. А может, с кровати его жены. А он продолжал стоять остолбенело и не отвечал ничего - видимо, заклинило у него что-то. Либо в челюстях, либо в мозгах.

«Я вчера задержался здесь, в вашей квартире, - продолжал пояснять я. - И Женя мне любезно разрешила остаться».
        Он не шевелился, видимо, я плохо объяснял.

«Потому что поздно уже на улице было. Поздно и слишком темно».
        Но он все стоял и молчал, и в принципе я понимал, чего именно он от меня ожидает. Он ожидал, что я вот сейчас встану, соберу немногочисленные нательные вещи и отчалю по своим делам в зрелый уже день. Да я бы и сам с радостью, только вот я не мог встать и не мог отчалить. Во всяком случае, самостоятельно.
        - А чего ты не попросил его принести твои вещи из другой комнаты? Ну хотя бы трусы? - предложил новый выход из положения Инфант. Который снова подтверждал догадку, что он непробиваемый броненосец.
        - Да потому что не хотелось мне, чтобы в его сознании возникли ненужные подозрения, - пояснил я. - Например, почему трусы оставлены в комнате его дочери? Что это я там делал без них? Уж не то ли самое? Ведь понятно, что разные папаши разных дочерей по-разному к таким своим подозрениям относятся. И по-разному реагируют на них. Что опять же могло привести к ненужным эксцессам.
        Итак, родитель продолжал стоять, и заморозка с остекленелостью просто утолщалась в нем прямо на глазах. Как будто он Кай в царстве Снежной королевы. А я по-прежнему пытался его разморозить, хоть и не Герда я никакая.
        - Нет, ты точно не Герда. Герде бы я остаться на ночь не позволила, - убедила меня Жека и снова послала мне очередной воздушный поцелуй. Я к ним стал уже привыкать.
        - Пауза растягивалась до критической длины, - продолжал обрисовывать я ситуацию. - Она уже и так заполнила все разом набухшее пространство, и получалось, что мне снова необходимо было находить из нее выход. Но я не знал какой. Не было у меня выхода, кроме одного.

«Вы не возражаете, - спросил я, прикрывая позевывающий рот, - если я еще немного посплю? У меня, знаете, такой тяжелый день выдался вчера, я к вечеру уже просто валился с ног. Я так на работе измотался, и физически, и эмоционально. Совершенно опустошился к концу рабочего дня».
        Тут я постарался представить: на какой именно работе я мог измотаться обоими образами одновременно? Я вообще в утомляющих работах не очень осведомлен. Вот они на ум и не приходили. Лишь одна.

«Я, знаете, в цирке укротителем работаю, - догадался я. - С дикими зверями. Так они вчера все так нервничали почему-то, особенно тигры, так хвостами били… А одна, уссурийская, Дусей ее зовут, когда ей надо было через горящий обруч прыгнуть, даже зарычала на меня злобно. Как будто она мне жена. А я ей кричу: мол, „Але, Дуся!“,
„Але гоп!“ - это на нашем дрессировочном сленге, „не бжи“ означает. А она лапой по воздуху молотит и огрызается вслух и никак прыгать первой не хочет. Мне, знаете, столько сил надо было потратить, чтобы их всех успокоить, я просто извелся весь сам. Пришлось даже самому пару раз через обруч сигануть. Правда, он уже потух к этому времени. Не знаю, может, чего в атмосфере вчера было аномальное. Вы случаем не слышали сообщение Гидрометеоцентра?..»
        Вот это было правильно, мне давно уже следовало отвлечь его вопросом, ввязать в обоюдный диалог. Ну не может же человек так долго стоять, не шевелясь и не произнося ни слова.

«Нет», - ответил наконец родитель и от своего собственного голоса тут же пробудился, как та царевна от поцелуя. Хотя никто его не целовал. Ну и наконец-то! Ну и слава Богу! А как пробудился, так тут же рванулся из комнаты. Хоть и не вприпрыжку, но все равно торопливо.
        - И куда это он? - изумился Инфант.
        - Вот и я не понял, - на сей раз разделил я Инфантово изумление. - Так и лежу я обеспокоенный и тоже не знаю, куда именно он намылился. А вдруг, думаю, на кухню, вдруг подтверждаются мои самые печальные предположения. Короче, не по себе мне стало, сон, можно сказать, как рукой…
        Так и есть, не прошло и минуты, как он снова вбегает в мою комнату, и снова впопыхах. И тут я с облегчением понимаю, что в руке у него совсем не топорик для кулинарной разделки мяса и даже не ножик для резки хлеба. А небольшой такой чемоданчик. Вполне округленный, без острых, назойливых углов. И тут же он его раскрыл и начал что-то из серванта вынимать и складывать. Мне, конечно, интересно было, что именно, но я из деликатности не приглядывался. Какое мне дело, у каждого человека есть свои дорогие сердцу вещи, которые он не доверяет постороннему дрессировщику диких зверей. И хочет унести из собственной спальни, пока дрессировщик будет там отсыпаться.

«Так вы не против, - повторил я вопрос, - если я посплю еще? У меня вечером представление в цирке, и мне в форме надо находиться. Потому что эти звери, они как женщины, они психологи такие, прямо в глаза заглядывают. И если слабинку там разглядят, или неуверенность, или усталость, то тут же выходят из повиновения. Тут же начинают одеяло на себя ожесточенно тянуть. А эта уссурийская тигрица, Дуся, она вообще ревнивая такая сразу делается, никого ко мне больше не подпускает. На всех рычит и лапой норовит по зубам. Но и остальные не лыком шиты и тоже ко мне поближе притиснуться пытаются. Вот и опасно тогда с ними со всеми становится. Тигр, он если возбужденный, одной массой своей может любого человека задавить. Такие случаи в практике дрессуры известны. Вот нам и нельзя с ними слишком накоротке, всегда дистанцию приходится поддерживать».
        Родитель оторвался от своего чемоданчика, посмотрел на меня заново и снова стал собирать пожитки. Еще интенсивнее и лихорадочнее.

«Спите, спите, - пробурчал он впопыхах. - Что ж, я не понимаю… дикие звери…»
        И он оборвался на многоточии. А потом снова убежал и снова прибежал, но уже с другим чемоданчиком, уже побольше, и снова все собирал и собирал. Оказалось, Жека, что из вашей квартиры многое можно было собрать.
        Впрочем, меня это уже не интересовало, я уже, получив разрешение, спал глубоко и ровно дыша, и только узкая щелка между ресницами напоминала мне о копошащемся в квартире человеке. А перед уходом он снова окликнул меня.

«Дверь перед уходом захлопните», - попросил он вежливо.
        Я тут же пробудился.

«Да у меня ключи есть, мне Евгения, дочка ваша, оставила. Я запру лучше».

«Ага, - сказал он, соображая. - На нижний только не запирайте».

«Конечно», - согласился я в радостном предвестье свободы.
        И он ушел с двумя полностью нагруженными чемоданчиками. А я лежал и думал: зачем они ему сдались? Ну неужели я произвожу впечатление человека, который может посягнуть на чужое из шкафа? Или дрессировщики не только у диких животных опасение вызывают?
        Я так и не понял, а потом облегченно встал и пошел звонить тебе, Жека, чтобы предупредить тебя вовремя. Правда, сначала оделся и умылся, и позавтракал слегка.

«Жек, тебе тут скоро папка будет звонить», - предупредил я тебя.

«Какой папка? - спросила ты. - Чей? Ты чего! Мой отец в командировке, в Самаре на международной выставке высокопородистых, высокоплодящихся кроликов».
        Сначала я опешил, потом сразу оказался ошарашен, а после, почти без перехода, меня осенило. Но нехорошо так осенило.

«Ты уверена?» - спросил я, чтобы выиграть время.

«А то, - подтвердила ты. - А в чем, собственно, дело? Чего-то я ничего не понимаю».

«Блин, - вырвалось из меня не свойственное мне вообще-то слово. - А потом снова, но уже другое, хоть и созвучное. - Похоже, тебя, Жека, обокрали. Да еще по-крупному».

«Как обокрали? Кто? Ты же дома был? Ты что, не задержал вора? Проспал, что ли?»

«Да я не знал, - стал оправдываться я. Но по всему получалось, что оправдываться было поздно. - Кто ж мог подумать?! - кричал я в трубку, брызжа слюной, коверкая слова, запинаясь, перебивая одной своей фразой другую. - Я был уверен, что это твой отец. Я думал, это он от меня ценное изолирует. Подумал, что он во мне дрессировщика испугался. А оказалось, что домушник! И получается, я вообще мог его не стесняться и попросить мою одежду из другой комнаты принести».

«Какого в тебе дрессировщика? - не поняла Жека. - Там еще дрессировщик в тебе был? Ты что, как только я ушла, дрессировщика в квартиру пустил? Тебе меня одной мало оказалось? Вот почему ты от меня ночью в другую комнату уходишь».

«Да я сам дрессировщик! Диких зверей! Я так твоему отцу насвистел. Вернее, домушнику», - признался я.

«Откуда у нас дикие звери? - не унималась с расспросами Жека. - У нас только собачка Дуся имеется, которую я в „Горку“ приносила (Читай „Почти замужняя женщина к середине ночи“). Но она не дикая. Да и зверь она не больше, чем некоторые из твоих друзей».
        - Это она про кого? - поинтересовался Инфант. - Я ведь всех твоих друзей знаю.
        Но я ему не ответил, потому что был занят рассказом.
        - А потом я молил Жеку простить меня, брал всю вину на себя, обещал возместить. Хоть не полностью, ну хоть частично. Откуда у меня средств на полностью?

«Что там у вас в шкафчиках упрятано? - выбивал я сведения у Жеки. - На какую сумму? Может, я смогу накопить лет за семь и отдать по частям».

«Ну как же, - отвечала она мне обеспокоенно, - фамильные драгоценности. Бабушка у меня по материнской линии графиней Эстер была».
        А я в ответ…
        - Слышали бы вы его… - встряла, наконец, Жека, покатываясь в спазмах хохота по Инфантову дивану. - Я ему говорю: «Какой отец, чей? Мой с Самаре. Ты зачем жулика прохлопал. Да еще пособничал, получается». А он мне в ответ… - И она перестала говорить, потому что не могла больше.
        Лишь потом, когда отдышалась, продолжила:
        - А знаешь, что папка про тебя рассказывал? Говорит, такого кретина давно не встречал, тем более у себя в доме. Тем более в своей кровати. Кто еще, говорит, себя дрессировщиком назовет? Он мне все пересказал, папка. Ты много чего ему наболтал, не только про уссурийскую Дусю, но и про бурых медведей, про повадки их. Про то, какие они коварные звери, да еще про твой дрессировочный к ним подход. Мол, ты для них должен сам медведем прикинуться. Мол, они верят, что короткошерстные медведи в природе существуют. Вот ты и…
        Тут Жека снова тормознула с рассказом и снова сбилась на серию спазмов.
        - А потом про кроликов начал всерьез интересоваться, - продолжила она, когда у нее стало получаться. - Сказал, что подумываешь на кроликов перейти. Тоже ведь дикие звери, а дрессура с ними безопаснее, да и жрут они меньше. Бросил им морковки, и достаточно…
        Нам опять пришлось подождать, пока она начнет дышать равномерно.
        - «Как ты, - говорил мне папка, - с таким кретином можешь? Ведь полный идиот. Он чего - всегда себя за дрессировщика выдает?» Я папку заверила, мол, не всегда. Мол, за кого он себя только не выдает. А папка мне в ответ: «У него чего, сильное раздвоение личности?» А потом: «Ну почему тебя на таких тянет? Ведь сколько хороших ребят вокруг».
        И Жека снова загнулась в хохоте.
        - Это точно, - согласился с ней Инфант. А я не согласился.
        - Почему идиот? - обратился я за разъяснением к собранию.
        - Идиот, идиот… - снова воспользовался возможностью Инфант, мелко подхихикивая самому себе.
        - Да ладно, старикашка, - намного великодушнее отозвался Б.Бородов. - С кем не бывает? Выступил ты, конечно, слабовато, ситуацию не прорюхал, как следовало бы. Но зато рассмешил всех. Вон на Жеку посмотри.
        И мы все посмотрели и тоже принялись смеяться. Потому что невозможно было смотреть на нее и не смеяться. Заразительная она была девушка. Впрочем, почему была? Сейчас она тоже заразительная.
        А когда досмеялись до предела и затихли и вино в бутылках полностью оказалось исчерпанным, тогда понятно стало, что пора покидать Инфанта. Хотя он один оставаться не любил, скучно и боязно ему было одному, вот он и искал постоянно компанию. Но на сегодняшнюю ночь компании ему не нашлась. Как и на многие другие темные ночи.
        - Не забудьте, - напомнил я на прощание, - завтра получите от меня тексты диалогов. А послезавтра встреча в Сокольниках. Генеральная репетиция изнасилования назначается ровно на шесть. Прошу соблюдать дисциплину и не опаздывать.
        - Как про такое позабыть? Как опоздать на собственное изнасилование? Невозможно такое, - согласилась Жека, и мы вышли на улицу.
        - Жека, - обратился я к ней, - скажи честно, почему Самара? Почему именно Самару ты выбрала, чтобы именно в нее твой папка за кроликами уехал? Почему не Сызрань, или Ставрополь, или Соловки на крайний случай? Ведь много городов на «с» в стране находится.
        - Да шутила я тогда, - прояснила ситуацию Жека.
        - Это я давно уже догадался. Но одного не пойму: почему «Самара». Случайно на язык она попала или имеется в ней какой-нибудь умысел?
        - Дотошный ты, - пожаловалась на меня девушка. - Все тебе понять, во всем разобраться, докопаться до корней. Да потому что не живут кролики в Самаре. Не знаю почему - то ли им атмосфера тамошняя не подходит, то ли меридиан для них не тот, то ли их архитектура города не устраивает. Но Самару кролики избегают и сразу там дохнут, такой своеобразный знак протеста. В сорока километрах от Самары они уже приживаются более-менее нормально, а вот в самом городе - ни в какую. Интересная, кстати, научная загадка, многие известные ученые уже давно бьются - не могут разгадать.
        Она все продолжала говорить, а мы с Илюхой шли и думали: как же все-таки повезло нам с ней, с Жекой. Редко повезло, чтобы человек в нас так предельно вмастил и отозвался в нас гармонией. Потому как она была просто-напросто нашим… даже не повторением, а добавлением… почти что зеркальным. Не внешним, конечно, но внутренним, душевным. Да и не только она добавляла нас, но и улучшала во всем. Как те примерочные зеркала в дорогих бутиках. Они и стройнее тебя делают, и одежда, если через них посмотреть, сидит куда как приталинней.
        - Молодец ты, Жека, - сказал ей Б.Бородов на прощание.
        Она взглянула на него вопросительно, думала, может, он пояснит. Но он не пояснял.
        - Давай спи крепко, - сказал я ей. - Завтра встретимся, текст передам.
        Глава 7
        ЗА ДВОЕ СУТОК И ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        И мы расстались, так как уводили нас друг от друга разные дороги - Жеку в сторону Маяковки, а меня с Илюхой в сторону Пушкинской. Можно было, конечно, и тачку поймать, но зачем? - погода стояла чудная, конец мая, что может быть лучше? Если только начало июня? Да и вообще все было открыто - и поздние рестораны, и примыкавшие к ним забегаловки, да и души и сердца плавно скользящих мимо нас прохожих. То есть, с какой стороны ни посмотреть, - ночь нашептывала.
        - Б.Б., - обратился я после лирического нашего молчания. - Вот ты сегодня о женщинах вопрос поднимал, о их странно устроенной памяти. Сам-то помнишь? А потом мы эксперимент пытались провести, опрос общественного мнения, по телефону. Ну вспоминаешь? Что женщины, если им не понравилось, считают, что не было ничего.
        - А, да… - сосредоточился Илюха, - кажется, я что-то типа того действительно сегодня замочил. Понимаешь, дружок, столько мыслей в голове порой роится, что я не успеваю за ними за всеми. Что-то постоянно выпадает.
        - Так ты записывай, - посоветовал я.
        - Стараюсь, но не всегда получается. Порой мысль руку обгоняет. Понимаешь, не поспевает рука за головою. Так обидно бывает… Начал записывать, наполовину уже вроде бы записал, а потом прерываешься, рука в воздухе повисает.
        - Может, у тебя рука медленная, потому и не поспевает? - предположил я. - А голова здесь вовсе и ни при чем?
        - Да как в них разобраться, в своих отдельных частях? - не стал спорить Илюха. - Я давно их уже контролировать перестал, пусть живут, как им удобнее. Так чего ты там про опрос общественного женского мнения говорил?
        - Да, видишь ли, когда женщин опрашиваешь, чистого эксперимента вообще невозможно провести. Вот, например, если наш опрос взять. Ведь на какой предпосылке весь эксперимент основывается? На той, - ответил я сам себе, - что ты женщине абсолютно не пришелся. Можно даже сказать, окончательно, бесповоротно не пришелся. То есть, иными словами, надо положиться на откровенное женское мнение.
        - Ну и что, - согласился Илюха.
        - А то, что на откровенное женское мнение полагаться опасно. Особенно в вопросах любви. Сколько примеров перед глазами, что лукавит такое мнение.
        - Ты на что намекаешь? - повернулся ко мне лицом Илюха, резко притормаживая свой шаг.
        - Да много примеров. Начнем с самого распространенного, с симуляции оргазма. Я при Инфанте не хотел о таком, знаешь, зачем травмировать. Оргазм вообще вещь деликатная, в него постороннего надо вводить постепенно, с осторожностью. Тем более когда о симуляции речь заходит. Тут если нахрапом, недолго не только психику, но и общее представление о мире повредить навсегда. От такой правды жизни у неподготовленного человека всякие навязчивые комплексы запросто могут выработаться - тут же начнет припоминать и анализировать свое прошлое и переосмысливать его. А Инфанту переосмысливать прошлое - совершенно ни к чему. Он от переосмысления запросто может зачерстветь и осунуться и без того понурой душой. Вот я и не стал при Инфанте.
        Я приостановил монолог, но только чтобы дать Илюхе несколько раз кивнуть в согласии головой. А потом продолжил:
        - Но между нами, стариканер… Ведь симулируют! И много, часто, у некоторых даже в привычку вошло. Некоторые уже без симуляции вообще не могут, подсели на нее по полной. Без нее, говорят, кайф не тот. Когда просто так, на одной натуральной естественности, то как-то буднично получается, тогда, говорят, не достигаем предельных вершин…
        - Ну не все же, - замотал головой Илюха. - И не всегда, и не со всеми. Остались еще чистосердечные, те, кто к природе ближе. Правда, они в основном в глубинке живут. - Тут Илюха качнул головой и вздохнул в сожалением. - А до глубинки нам не добраться. - И он снова вздохнул. - А в больших городах… Здесь ты прав, старикашка, в больших городах сплошное засилье женской фальсификации. Как будто вирус какой опасный прошел, типа «птичьего гриппа» или «испанки». Хотя я сомневаюсь, что курицы и уточки в своей жизни хоть что-то симулировали. Да и прямолинейные испанские женщины со своими испанскими мужчинами наверняка достаточно откровенны. Не то что в наших северных широтах. У нас симуляция поголовно население охватила.
        Теперь я уже покачал головой и вздохнул с сожалением.
        - И искусно порой симулируют, - подтвердил я. - Порой не различишь. В смысле, и вслух они звучат вполне тонально - вздохи, выдохи, придыхания, одним словом, да и прочая бутафория. Как будто в театр сходил на хороший спектакль. Ну чего я тебе-то, сам знаешь. Да и внешние признаки налицо…
        - Вернее, на лице, - снова встрял Илюха, и снова я с ним согласился.
        - Точно, - согласился я. - Губы закусанные, глаза закатанные, улыбка лихорадочная. Знакомая, короче, картина. Но вот вопрос: из души ли все это исходит? От чистого ли сердца? Или просто потому что так полагается - в журналах описано, в кино показано, ну, у некоторых еще от тренировки определенной.
        - Думаю, основная зараза от журналов распространяется, - поддержал меня Илюха. - Особенно от глянцевых, женских. Там этот любовный практицизм, эта сексуальная расчетливость просто модной делается, просто навязывается нашим читательницам. Я некоторые журналы просматриваю иногда, в сортире в основном, конечно. Ну так, для лучшего понимания населения. Так вот, там основная тема каждого номера - один сплошной секс. Потому что секс продается лучше всего. И так, и эдак они его крутят, и все, повторяю, весьма практично и расчетливо. И про симуляцию часто попадается. А читательницы, они же наивные, вот и принимают все за чистую монету. Мол, раз модно, то и я так начну.
        Ну да, - сказал я с грустью. - А где порыв? Где страсть? Где искренность? В конце концов, любовь, пусть даже физическая, она ведь не очередной вид активного отдыха…
        - Розик, - прервал меня Илюха, - тебя, похоже, тема сильно в жизни затронула. Видимо, натыкался ты на нее больно часто. Видимо, твои искренние подруги готовы были имитировать получаемое от тебя удовольствие при каждом удобном случае.
        - Почему только от меня получаемое? - не согласился я. - От всех получаемое. Короче, то, что они практикуют на нас свое притворство, - факт доказанный. Не понятно другое: зачем им эта оргазмическая симуляция требуется? Ну что им от нее? Для них ведь ничего ровным счетом не меняется, только лишнее усилие на спецэффекты тратится.
        По-видимому, вопрос мой оказался вполне уместен. Потому что мы оба замолчали и задумались. Крепко, глубоко задумались.
        - А действительно, - опомнился первым Илюха, - зачем им? В чем их скрытый умысел? Ты молодец, старикашка, под неожиданным углом на проблему посмотрел. Действительно, зачем? Рефлекс, может быть, у них такой природный - подсознательная симуляция оргазма. Хочешь - не хочешь, а давай симулируй - рефлекс требует. Другого объяснения не найду. Потому что иначе абсолютно непонятно, для чего им такая симуляция требуется. Не у врача ведь. Не за бюллетенем пришли. Мы ведь бюллетень не выписываем. После нас все равно на работу ходить надо.
        Мы снова замолчали, снова надолго. И тут меня осенило.
        - Может быть, они ради нас так стараются? Может, они думают, что нам от всего этого еще лучше становится? - предположил я. - Ну, от нераспознанного их притворства.
        Но БелоБородов мое предположение не поддержал.
        - А мне и так хорошо, - пожал плечами Илюха. - Почему мне от их трудноразличимой фальши еще лучше должно сделаться? Да и куда уж лучше!
        Тут я снова закивал, снова соглашаясь.
        - А вообще вся эта имитация, она не полезная, - продолжил Илюха. - Более того, вредная она, так как искажает объективную картину. Меня, например, полностью дезинформирует - как себя вести, что предпринимать дальше? По-прежнему ли продолжать, что делал, или поменять что-нибудь? Ведь всегда можно рассмотреть вопрос под другим углом. Или с другой стороны…
        Да, - закачал я в смятении головой, - не понятно, зачем женщинам это все нужно? Мы ведь до такого не опускаемся. Мы ведь свои удовольствия не симулируем. Мы ведь им честно все в лицо, все, что накопилось, - продолжал я горячо, но Илюха меня охладил. Да еще как.
        - Почему? - пожал он плечами. - Я симулирую.
        И я остановился как вкопанный. Так что Илюхе пришлось остановиться тоже.
        - Ты шутишь? - ошарашенно переспросил я.
        - Совсем нет. Конечно, симулирую. А чем я хуже их?
        Я стоял, Илюха топтался рядом, а улица все двигалась вокруг нас - машинами, трепещущим светом фар, лицами неспешных людей или наоборот - спешащих. И никто, абсолютно никто не догадывался, что вот сейчас, в данную вечернюю минуту открывается для меня необъятно новый мир, который, я уже начал думать, и не существует.
        Думал, ничего нового больше мне не открыть, думал, все уже пройдено. А оказывается, вот он рядом, мир, только с БелоБородовым по душам потолкуй. А старый мир с его затасканными догмами и убеждениями рушился прямо на глазах и уносился набежавшим потоком. Куда уносился - понятия не имею. Но понятно, что далеко, откуда нет возврата.
        - Давай, Б.Б., рассказывай, делись знанием, - попросил я, очухавшись от первого шока. - Зачем ты так? Для чего? Кому это выгодно?
        - Ну как же, неужели не понятно? - ответил тайный сексуальный симулятор Илюха, и непрошеная грусть проскользнула в его голосе. - Ведь по-разному бывает. Бывает, что настроение не то, что голова другим забита, вот и сбиваешься с концентрации. Да и не только в настроении дело - бывает, что и партнерша разочаровывает. Хотя такое редко, конечно, происходит, но тоже случается. И тогда пора бы остановить процесс, прервать его как-нибудь, да и то - ну сколько, в конечном счете, можно? Не трудодень ведь отрабатываешь. А как тут завершишь? Не скажешь же, что надоело, что не хочется больше. Обидишь человека, сильно можешь ненароком обидеть, на всю жизнь. А кадры надо беречь, щадить их надо и под удар не подставлять.
        - Это правда, - согласился я. - Кадры многое решают. Может быть, не все, но многое.
        - Можно, конечно, еще с эрекцией чего-нибудь сотворить, - начал перебирать варианты Илюха. - Чтобы не беспокоила она тебя больше. Во всяком случае, на время. Но опять же деликатный это вопрос - эрекция. Не менее деликатный, чем оргазм. Потому что, во-первых, о тебе сразу могут ложное мнение сложить. А кому о себе ложное мнение охота насаждать? Ну а потом девушка, особенно если эмоциональная, может на себя твою нечеткую эрекцию принять.
        Мол, что ее в этом вина. И начнет комплексы болезненные в себе взращивать и глубоко переживать. А зачем ей расстраиваться и переживать? Ни к чему.
        Илюха поглядел по сторонам, но там, кроме проезжающих автомобилей и фланирующих мимо пешеходов, ничего не было. Он, конечно, заглянул в пару случайных лиц, но они быстро промелькнули мимо, даже не оглянувшись.
        - Короче, старикашка, я думал, ты сам знаешь: самый простой выход из любого сексуального процесса - это завершить его естественным, природным путем. Ведь не зря народ даже слово подобрал специальное - «кончить». Потому что действительно, только так ты можешь кончить с процессом. Кончил, и все, и взятки гладки, ну чего с тебя теперь возьмешь? Теперь тебе отдохнуть полагается, и даже самый нечуткий, эгоистичный человек не возьмется тебя во время законного отдыха потревожить. Потому что такой отдых - свят.
        - Так, - сказал я, втягивая в себя каждое его слово. Жадно, почти что с шумом втягивая.
        - И вообще, ты, старикашка, взгляни в корень. Про всех судить не берусь, но взрослый разумный мужчина кончает тогда, когда процесс его завораживать перестает. Когда не впечатляет тебя больше, когда концентрацию теряешь и отвлекаешься на всякие другие бытовые темы.
        То есть когда проскочил апогею и кубарем покатился вниз.
        Тут Илюха даже придвинулся ко мне ближе.
        - Ведь сам посуди, то, что в кайф, его ведь продолжать хочется, зачем его завершать? Да еще добровольно, собственноручно? Чем больше в радость, тем дольше затянуть пытаешься. Да как угодно, любыми способами, главное - затянуть. А уж никак не завершить! Это только когда очарование с тебя соскочило, тогда и закруглиться тебя тянет. Так не только в сексе, так во всем. Просто, в отличие от остального, из секса всего один-единственный выход имеется. Единственный выход естественного семяизвержения.
        - Точно, - вдруг начал припоминать я свое прошлое. - И у меня так же: когда полностью поглощает, когда накрывает с головой, когда со всей душой, тогда почему-то до бесконечности длиться может. А когда тонко и рвется то тут, то там, тогда жди скорого завершения.
        - Вот видишь, - обрадовался Илюха нашему совпадению. - Конечно, мы не каждый раз в трезвый, прагматический расчет впадаем - «пора - не пора». Скорее все подсознательно происходит, даже неконтролируемо порой. Вот как у тебя, старикашка. Но внутренний базовый механизм, думаю, у всех приблизительно одинаковый.
        - Б.Б., - задумался я на мгновение, - но, подожди, при чем же тут мужская симуляция оргазма? По твоей же технологии получается: надоело - кончил и все, и
«гуляй, Вася»! Зачем симулировать?
        Илюха пожал плечами. Скромно так пожал.
        - Понимаешь, иногда самому не удается.
        - Что не удается? - не поверил я.
        - Ну да, не удается самому кончить. Ну не готов еще, а процесс уже пора останавливать. По всем признакам пора. Неохота его продолжать дальше, а у тебя все еще далеко, еще в глубине, еще не подошло совсем. Ну и какой выход? А? Я тебя, стариканчик, спрашиваю. Не можешь же ты вдруг встать и сказать, мол, не хочу больше. Нету у тебя такой возможности. По разным причинам нету, и человеколюбие в списке этих причин занимает не последнее место. Особенно если учесть, что девушка доверилась тебе добровольно и чистосердечно. Вот и нет у нас с тобой, дружище, другого выхода, кроме примитивной симуляции.
        Я только развел руками, мне нечего было возразить. Да и кому было бы? Разве что, может быть, женщины какой-нибудь аргумент бы нашли.
        - Конечно, - продолжал Илюха, - на симуляцию, чтобы натуральной вышла, тоже настроение требуется. Но это уже дело техники, которая всегда, как известно, со временем и практикой вырабатывается. К тому же партнерши наши от нас такого не ожидают… чтобы мы их же приемами пользовались. Вот и сложно им нас, как правило, распознать.
        - Ты ошеломил меня, Б.Б., - признался я. - Воистину, век живи - век учись. Особенно у профессора БелоБородова.
        - Это правда, такой не подведет, - подтвердил про себя Илюха, и мы наконец-то двинулись дальше по улице. К Пушке двинулись.
        - И все же, - сказал я, уже подходя к метро, - надо будет у Жеки подробнее поинтересоваться про симулирование оргазма. Неужели они, женщины, по той же самой причине, что и ты, к нему прибегают? Не думаю, не похоже! Их же оргазмом, не важно, симулированным или нет, процесс может и не завершиться. Наоборот.
        Мы снова остановились, и я продолжал размышлять вслух:
        - К тому же у них в запасе совсем другие методы имеются. Которые нам совершенно не годятся. Например, она может попросить по-хорошему, мол, подожди, дай передохнуть, утомил ты меня. Кому из нас не лестно девушку любовью утомить?
        Илюха ничего не ответил, только закивал, соглашаясь.
        - Так что твоя причина симуляции им не подходит. А значит, получается, что тема эта мало исследованная и новых разъяснений требует. И надо бы в нее поглубже втиснуться.
        - Поддерживаю, - согласился Илюха. - Надо втиснуться. - И мы двинулись в метро.
        А вот здесь хочется отвлечься на тему: почему мы двинулись именно «в метро»? Почему я вообще предпочитаю общественный транспорт? Да потому что нравится он мне, и пользоваться им - мне тоже нравится. И даже не потому что в течение дня он, подземный, передвигается по Москве быстрее, чем на поверхности, а потому что в нем ты с людьми вместе. Иными словами, со своим народом заодно.
        В частных автомобилях ты еще больше одинок, чем дома у телевизора. Ну что ты там видишь из окна-то? Ну пробки бесконечные, ну светофоры, матюги слышишь из окон подрезающих тебя конкурентов, и жесты всякие неприличные, к тебе же и обращенные. Вот и вся твоя однообразная перспектива.
        А вот в общественных средствах передвижения, особенно подземных, там ведь вся жизнь и процветает. Там и лица, и смех, и разговоры, и сценки повседневных событий, и характеры, и сюжеты. Одним словом - там жизнь со всем ее смаком. И если ты хочешь к ней, к жизни, приобщиться, стать ее законной частью, двигай по эскалатору вниз, будь частью собственного народа - не пожалеешь.
        Я бы вообще всяким там политикам, депутатам, помощникам их, да и многим другим - артистам, юристам, бюрократам, адвокатам, писателям, читателям и прочим, кто по долгу службы с людьми общаться должен, запретил бы использовать личный транспорт в черте города. Чтобы все исключительно в толпе мелькали. Тогда бы и всех нас значительно лучше понимать стали, и прониклись бы нами да нашими заботами.
        Вот и для меня Московское метро, его длинные, гулкие переходы, глухие стенки на станциях, бюсты бывших вождей, расставленные на них, счастливые пары встречающиеся у этих бюстов, объятия, смех. Или же наоборот, озабоченные, недождавшиеся лица… Я уже не говорю про легко раскачивающиеся вагоны, про нависшую в них сексуальную напряженность, особенно когда тесно, когда все впритык. Когда перекрещиваются взгляды, улыбки, случайные якобы соприкосновения… Особенно если летом… Когда вообще друг от друга все не очень отгорожены… Какие там тебе платные службы знакомств! Вот он - открытый капиталистический рынок в полном разгаре. Выходи на него, показывай свой товар лицом, может, кто и откликнется.
        Во многих других удаленных, чистеньких городах, чтобы почувствовать такое сексуальное напряжение, предприимчивые бизнесмены и бизнес-леди специальные заведения открывают, куда только за деньги попасть можно. А у нас почти забесплатно спустился по эскалатору - и чувствуй, и участвуй на здоровье. К тому же состав участников практически неограничен, а разнообразие, всегда для всех - положительный фактор.
        И даже если и не надо тебе ничего, потому что все у тебя давно уже образовалось, все нашлось, все равно спеши вниз, в толкучку метро. Потому что, если разобраться, настоящая жизнь и есть толкучка. Вот и ходишь ты по ней, и толкаешься, и впитываешь в себя бесконечные сюжеты, разыгрывающиеся прямо на твоих расширенных от удовольствия глазах. Особенно если ты умеешь наблюдать внимательно.
        Поэтому мы с Плюхой всегда предпочитали метро, особенно когда оно еще не закрыто. Хотя, с точки зрения материальной, вполне могли себе позволить передвигаться и по-другому. Но я ведь уже сказал - скучно по-другому, зачем себя праздника лишать? К тому же, напомню, БелоБородов вообще ответственным экономистом служит и влиять должен своей наукой на всех на нас, на население. И важно ему вместе с нами часто находиться. Да и мне важно, хотя я если и связан с экономикой, то только со своей личной.
        - Знаешь, стариканер, - сказал я ему, когда мы спустились под улицу Тверскую. - Ты не обижайся только, кто тебе еще правду скажет, если не я. Я ведь из лучших побуждений.
        - Ну давай выкладывай, что наболело. Не бойся, я все выдержу, мочи ее, правду-матку.
        - Знаешь, дружок, - я придвинулся к нему непосредственно близко, - хреновый все-таки из тебя насильник получится. Не поверит тебе Инфантова девушка, поймет, что разыгрываем мы ее с насилием. Ты многим хорош, Б.Б., но внешность у тебя на насильника не тянет.
        - Почему это? - все-таки обиделся Илюха. Хотя обещал не обижаться.
        - Ты скорее на уговорщика похож, так как уговариваешь ты умело. И это тоже вполне достойное призвание, ничем не хуже других. И тоже специального таланта требует - вон, голос у тебя броский, и глаза, как два маячка в ночи, о подводных рифах честно предупреждают. И психологическая наука в тебе развита не по диплому, и ты знаешь, я ведь горжусь тобой. Не всегда, но бывает.
        Мы помолчали. Я - потому что старался крайне деликатно, не нагружая, чтобы не задеть ненароком. А вот почему молчал Илюха? - я не знал.
        - А вот до насильника ты недотягиваешь, - опять резанул я горькой правдой. - Не твой репертуар, не вижу я его в тебе. На сегодняшний день, во всяком случае, не вижу. Не верю я, что ты к случайной женщине начнешь силу применять, руки ей заламывать и прочее. Лицо тебя выдает, опять же глаза прежде всего. Вот и боюсь я, что сорвешь ты нам весь спектакль. Что не поверит она тебе, по Станиславскому не поверит. А я, кстати, именно тебе роль насильника хочу доверить. Сам я буду хулиганом и Инфанта буду беспощадно мутузить, а ты, пока мне с Инфантом придется повозиться, насильничать начнешь понемногу. Потому что хулиган из тебя, стариканчик, по правде говоря, вообще никакой. Постарайся хотя бы звание насильника не уронить.
        - Ну и что теперь делать? - наконец вошел в мое положение Илюха.
        Думай, Б.Б., - предложил я. - Думай, как в роль войти. Может быть, тебе внешность как-нибудь поменять, над походкой поработать, особенно над лицом. Хирургических вмешательств пока не надо, не помешали бы они, конечно, но ты не успеешь уже к сроку. А вот над выражением лица - поработай. Перед зеркалом. Оскал какой-нибудь отрепетируй, главное - жизнерадостность свою укороти. Хищности прибавь. Ты скалиться-то умеешь как следует?
        - Не знаю, - признался Илюха. - Но я попробую. Спасибо, Розик, за совет.
        - Да, и еще, - снова замялся я, - про одежду тоже подумай. - Не ходят так насильники по улицам. - Я посмотрел на него демонстративно с головы до ног. На итальянский костюмчик классического стиля, на такие же итальянские ботиночки, на галстук… - Нет, не ходят, - подвел я черту.
        - А как ходят? - любознательно поинтересовался Илюха.
        Я начал соображать: как именно одеваются любители насильственных удовольствий? И не сообразил.
        - Ты знаешь что, - посоветовал я, - ты творчески к вопросу подойди. Сходи в библиотеку, журналы полистай, подшивки старые, ты ж умеешь. Изучи проблематику повнимательней, создай образ, а потом войди в него. Ты же знаешь. Б.Б., ничего в жизни слаще нету, чем образы на себя чужие примерять. Мистифицировать, одним словом.
        Лады, - согласился Илюха. - Поработаю над образом. И вообще, знаешь что, стариканыч, я тебе благодарен за критику. Конструктивная она у тебя получилась. Приму во внимание. И «мистифицировать» - хорошее слово, звучное, образное.
        - Во-во, - подхватил я, - и над лексикончиком поработай. Насильники во «внимание не принимают». Они совсем по-другому принимают.
        - Ну это же я с тобой так, к ней-то я другой язык подберу. Как ключик, подберу, - пообещал мне Илюха, и мы, сойдясь на этом, пожали друг другу руки и разошлись. Он к себе, а я - к себе.
        Глава 8
        ЗА ОДНИ СУТКИ И ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА: ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        Назавтра, уже вечером, уже после того, как я съездил в Сокольники и подобрал натуру, после того, как расписал диалоги для участников, я повез их, свеженапечатанные, к Инфанту. Куда и все остальные участники должны были съехаться. Все, кроме БелоБородова, который без устали работал над образом и к Инфанту обещался заехать попозже.
        - Гляди как расписался. Можешь, значит, когда хочешь, - вскинула на меня критические глаза Жека, после того как просмотрела странички с диалогами. - Нет чтобы книжки для людей писать, как тебе полагается. Так нет. На ерунду у тебя, - тут она помахала диалогами, - времени и сил завсегда находится. А когда же ты за настоящее дело возьмешься? Народ в ожидании. Вон у меня все подруги постоянно спрашивают: «Когда же твой что-нибудь новенькое напишет?» А что я им в ответ должна говорить? Что у него времени не хватает, что он по ночам диалоги для инсценированного изнасилования составляет. Чтобы вот этому, - здесь она уже показала на Инфанта, - наконец обломилось. Да они мне не поверят! Они знаешь как про тебя думают? Они думают, что ты…
        Я молчал, да и что я мог ответить? Права была Жека, абсолютно права. И хорошо, что подругам про инсценированные диалоги не говорила.
        - Да и вообще у меня всю эту дребедень учить времени нет, - продолжала горячиться Жека, и хвостик ее наверняка встал торчком, как каждый раз вставал, когда она горячилась. - Визжать да кричать я, если хотите, покричу, но учить всякую туфту я не намерена. Да и времени у меня нет, занята я на ближайшую ночь.
        - Визжать и кричать как раз ни к чему, - посоветовал осторожный Инфант. - Зачем посторонний народ привлекать.
        А вот я посоветовал совсем другое:
        - Чем это ты таким важным занята? Опять, что ли, секса попробовать захотелось? Так вот, мой тебе совет, подруга, если один раз у тебя не получилось, второй и не пробуй даже. Особенно с одним и тем же клиентом. Это в спорте преодолевать себя хорошо, когда через «не могу» пробиваешься. А в любви и в сексе подобные жертвы совершенно напрасны.
        - Да при чем тут секс? - еще больше возмутилась Жека. - Мне Дусю вечером выгулять надо, я ей обещала. И если не выгуляю, то она обидится.
        - Кто такая Дуся? - спросил я глазами у Инфанта, но увидел в его глазах лишь ответный немой вопрос. - Уж не та ли маленькая собачка, - начал вспоминать я, - которая вытащила тебя из Москвы-реки? Мы же ее уже встречали в «Горке» (читай
«Почти замужняя женщина к середине ночи»). Помню, помню, хорошая такая собачка, надежная, бутылки хорошо сторожит. Нет, подводить ее не надо. Если она ждет, то надо прийти, выгулять.
        - Никого вообще подводить не надо. Особенно четвероногих, - согласился Инфант, просматривая краешком глаза свой собственный текст.
        - Вот и получается, что нет у меня времени твою писанину учить, - повторила Жека. - Дусин хозяин уехал и попросил меня ее сегодня вечером выгулять. Если я не приду, она мучиться будет всю ночь, потому что дома она не писает.
        - В отличие от нас, - зачем-то вставил Инфант.
        - Подожди, - стал искать я компромисс, - а Дусю обязательно именно тебе надо выгуливать? Или тебя кто-то подменить может?
        - Ну, в принципе может, наверное, - предположила Жека. - Только некому.
        - Есть кому, - возразил я. - Инфант и подменит.
        Тут вышла очевидная заминка, во время которой Жека сверлила меня своими глазами и косила ими на Инфанта, как будто хотела сказать что-то, но вслух не решалась. Но я не понял ее намеков и не хотел понимать.
        - Знаешь что, - наконец пришлось признаться ей, - не уверена я в Инфанте.
        - Это почему же? - наивно удивился Инфант.
        - Да у тебя, насколько я помню, отношения с Дусей не заладились с самого начала, еще тогда в «Горке». Как-то она отреагировала на тебя подозрительно, видимо, почуяла чего. Да и ты к ней ключика не подобрал, все воспитывать ее пытался. А когда она тебя в нос лизнула, ты вообще в одну сплошную панику впал. В общем, у вас какая-то взаимная несовместимость сложилась. Вот я и опасаюсь немного.
        - Да ладно, - успокоил я Жеку. - Чего там, им же вместе детей не крестить, Инфанту с Дусей. Ну выгуляют они друг друга, ну поднимет Дуся лапку под кустиком, и всех делов. Она лапку-то поднимает или, наоборот, присаживается?
        Но Жека мой вопрос оставила без ответа, лишь глянула на меня неодобрительно.
        - Ему же самому свой текст надо учить, - нашла она еще один аргумент. Видимо, сильно не хотела оставлять Инфанта с Дусей наедине. - У него вон сколько написано, еще больше, чем у меня.
        - Да не волнуйся ты за него, - заступился я за Инфанта. - У него память - как чистый лист. Незамутненная, не отягощенная ничем. Никакими лишними знаниями, особенно литературными текстами. Думаю, ему на диалоги взглянуть только, они сразу у него на этот лист уложатся.
        - Не уверена, - начала было Жека. - Память тренировать надо, иначе она совершенно атрофируется. Ведь память… - Но все ее возражения полностью пропали даром.
        Так мы Жеку и уговорили, вернее, не мы, а я. И, вернее, не уговорили, а просто отобрали ключи от Дусиной квартиры, а саму Жеку отправили домой, чтобы зубрила она текст для предстоящей репетиции.
        А потом и мы разошлись: я к себе, потому что надо было мне еще поработать этой ночью, обдумать все мельчайшие детали. Ну а Инфант на Фрунзенскую, к Дусе, чтобы взять ее и выгулять по-честному.
        - Ты давай, Инфантик, - предложил я ему уже внизу станции «Пушкинская», - с Дусей не конфликтуй и вообще не входи с ней ни в какие личностные отношения. Считай, что это работа у тебя такая, что ты при исполнении, а значит, никаким эмоциям - ни дружеским, ни наоборот - ты не должен быть подвержен. Действуй только по инструкции. Понял?
        - А какая у нас такая инструкция? - пробубнил Инфант и опустил долу свои глаза, прикрываемые густыми, длинными ресницами. Через которые вдруг блеснул и тут же погас желтый, мстительный огонек.
        Ах, если бы я смог его тогда понять, разобраться в этом огоньке… Но я не смог, потому что уж больно густые и длинные ресницы были на глазах у Инфанта.
        Я как раз сидел за ночным столом, настольная лампа очерчивала желтым светом рабочий круг, в котором на отдельных листах я дорабатывал последние детали натурных сокольнических мизансцен. И в этот момент, как-то уж слишком нервно для такого позднего часа, зазвонил телефон. Я постарался отбросить неприятное предчувствие и снял трубку. Предчувствие меня не подвело: в трубке заскулил голос Инфанта:
        - Она бросила меня, оставила… Так внезапно… Я не мог предположить… Ушла, прямо на улице… Не сказала ничего, не объяснила, а просто развернулась и ушла…
        - Как? - не поверил я. - Ты встречался со своей девушкой, забыл, как ее зовут? Почему, зачем так поздно? Ты же должен был Дусю выгуливать?
        - Какая там девушка… Дуся и ушла! - взвизгнул Инфант. - Я же говорю, развернулась, выдернула у меня из рук поводок и ушла. Я было за ней, но она обернулась, увидела, что я ее догоняю, и дала деру. Только пятки засверкали.
        - Какие пятки? - не смог сдержать я своего раздражения. Потому что бегство Дуси от Инфанта грозило сорвать всю завтрашнюю репетицию, во всяком случае, Жекино участие. А без Жеки, без главного женского персонажа, репетировать было решительно невозможно. Да и Дусю было жалко. Как она там одна, в ночи?
        - И где она сейчас? - спросил я, пытаясь сохранить хладнокровие.
        - Так кто ж ее знает? - Голос Инфанта просто раскалывался от горя. - Гуляет где-нибудь по набережной одна. В принципе ничего страшного, вечер-то тихий, теплый. Кушать захочет, глядишь, вернется. Ты думаешь, она помнит, где ее жилье находится?
        - Мудила ты, Инфантище, - сорвался я на грубость, но тут же снова взял себя в руки. - Что ты с ней сделал такое, что она от тебя деру дала? Как ты ее обидел?
        - Я-то тут при чем, - снова заныл Инфант в трубку. - Она сама взяла и смылась…
        - Ладно, сейчас приеду, - пообещал я сердито и повесил трубку.
        Машину долго ловить не пришлось, они сейчас по ночам еще доступнее, чем женщины легкого поведения, - стоят маются вдоль тротуаров. Или, наоборот, курсируют вкрадчиво туда-сюда, в поисках запоздавших клиентов.
        Я ехал по долгой, размеренной Москве, практически пересекая ее насквозь, любуясь, скорее по инерции, ее тихим, ночным, как бы затаившимся спокойствием. И дорога, отражающая уличные фонари в темном асфальте, и теплый ветер, врывающийся из приоткрытого окна, и многозначительный шелест уснувших деревьев на бульварах, вдоль которых мы ехали, - все это ввело меня в спокойное, философствующее настроение.

«А ведь все-таки странно устроен этот мир, - подумал я. - И нам никогда не разгадать его до конца. Вон, например, если взять Инфанта. Похоже, ни одна женщина с ним ужиться не может, даже если эта женщина не человек, а собачка».
        Инфанта я отыскал как раз на Фрунзенской набережной. Он сидел на парапете, уронив голову в ладони, и лишь иногда, вскидывая усталые глаза на желтеющее ядро луны, тоскливо, жалостливо подвывал: «Дуся!» А потом снова: «Ду-у-у-у-ся!» И еще раз:
«Ду-у-у-у-ся, вер-ни-ись!» Но на его зов никто не отзывался. Никто, кроме меня.
        - Инфантище, хватит мудить, - предложил я. - Если она от тебя убежала в никуда, в ночь, в сырость, в холод и голод, то неужели она пойдет добровольно на твой голос?
        - Да нет, - ответил вдумчиво Инфант, - я просто думал, что раз собаки стадные животные, то они любят подвывать друг другу, особенно на луну. Вот я и завыл, чтобы она мне ответила. А я бы по подвыву ее местоположение тут же запеленговал. И тогда бы точно ее изловил.
        - Ты просто таежный разведчик, просто Чингачгук, просто «последний из могикан», - догадался я про Инфанта вслух и тут же пожалел, что вслух. Потому что от обилия непонятных литературных терминов Инфант прямо на глазах напрягся и даже привстал с парапета. - Потом объясню, - тут же пообещал я на будущее.
        Мы ее найдем? - обратил ко мне полное надежд лицо Инфант. - Она ведь не может пропасть бесследно! Ведь должны остаться какие-нибудь следы! Например, кусочки линяющей шерстки на асфальте… или, вот, орошенные Дусей кустики, или хотя бы… - Тут он сбился и продолжил уже совсем по-другому: - Нам необходимо ее найти, слышишь, просто необходимо! А то Жека меня убьет. Ты же знаешь Жеку, она резкая, особенно по отношению ко мне. Ей только повод дай… А тут Дуся потерялась. Точно убьет.
        Не только тебя, подумал я, но сказал другое:
        - Ты лучше скажи: что ты с ней сделал такого, что она от тебя деру дала?
        - Да ничего, - начал обманывать меня Инфант.
        - Инфантище, - подошел я к нему поближе, - если ты мне сейчас мгновенно не сознаешься, я тебе торжественно клянусь: я не только Дусю искать не буду, но и от Жеки тебя оберегать не намерен. И в лесу завтра насиловать будут тебя. И не сексуально в шутку, а на полном серьезе и совсем не сексуально.
        Похоже, угроза подействовала, особенно про Жеку, так как ее Инфант побаивался не понарошке.
        - Да правда, ничего… Ну помнишь, тогда, в «Горке», как она, эта Дуся, себя вела разболтанно, совершенно без достоинства. Лизалась с кем хотела, на руки ко всем шла. Совершенно она не гордая оказалась. А ведь девочка. А все потому, что ее не воспитывал никто, особенно в детстве. Твердой мужской руки она не знала.
        - Так ты чего, ее воспитывать, что ли, взялся?! Ты чего, сдурел? - не выдержал я. - Тебе же ее только выгулять надо было. И все, и домой отвести. Я же тебя предупреждал, чтобы ты с ней в личностные отношения не вступал. Дал ей присесть у кустика, и домой.
        - Так в том-то все и дело, - перебил меня Инфант, - что не хотела она приседать.
        - Почему не хотела? - не врубился я с ходу.
        - Я ж говорю, разболтанная, - повторил Инфант. - Вот и не хотела приседать. А все норовила ногу заднюю задрать. А ноги задирать девочкам не полагается, так только мальчики писают. Девочки всегда приседать должны. Особенно собачки. Вот и не стерпел я. Не мог я мимо такой разнузданности пройти, должен я был ее научить…
        - И как именно ты ее учил? - искренне поинтересовался я, потому что мне сразу стало интересно.
        - Да по-разному пытался, - ушел от прямого ответа Инфант. - Но она упорно свою заднюю лапку все норовила поднять. Как будто специально, как будто мне в отместку. С трудом удавалось удержать ее.
        - Удержать! - еще больше изумился я.
        - Ну да, - подтвердил Инфант, - а как же иначе? Ведь чтобы присесть научиться, она по-прежнему должна была писать хотеть.
        - Короче, ты, Инфантище, ей писать спокойно не давал, - оценил наконец я полностью ситуацию. - Потому она от тебя и убежала.
        - Да не потому, - вздохнул Инфант и опустил глаза.
        - А что еще? - удивился я садистской нескончаемой Инфантовой изобретательности.
        - Ну помнишь, - он так и не поднимал глаз, - тогда, в «Горке», когда я ее хотел с винных бутылок сдвинуть, она меня тогда лизнула в морду. Думаешь, мне приятно было?
        Я молчал.
        - Язык-то у нее жесткий, шершавый и очень мокрый. И прямо в нос мне угодил. Знаешь, как мне обидно было?
        - И что ты с ней сегодня сделал? - спросил я, теряя терпение.
        - Ну вот я и воспитывал ее аналогичным образом. Как она только лапку принималась поднимать, я ее тут же в нос и лизал. Чтобы не поднимала больше. А научилась приседать.
        - Что-что?! - не поверил я. - В нос?!
        Ну не всегда в нос получалось, - поправился честный Инфант, - иногда промахивался. Она ведь верткая, крутилась вся у меня в руках, вырывалась. А там вокруг носа у нее сплошные волосы, вот я и наелся их до отвала. - Тут он сплюнул и поднял на меня глаза. - Ну а что? Кто еще ее воспитает правильно, если не мы? Что она, так всю жизнь лизаться и будет? Да еще к тому же лапку бесстыже поднимать? Девочка… и лапку!
        - То есть ты зализал собачку до полусмерти, - начал стыдить я Инфанта. - Воспитатель хренов! Ты сам-то понимаешь, что не для Дусиной пользы ты ее воспитывал, даже не для собственного удовольствия… А для примитивной, низкой мести. Или ты все-таки удовольствие тоже немного получал?
        И тут мне пришла новая, вполне правдоподобная мысль про Инфанта.
        - Может, ты вообще всех женщин зализываешь, если они не приседают, как тебе надо, а ножки поднимают? И лижешь, пока они не вырвутся и не засеменят от тебя подальше, оглядываясь настороженно, - подвел я ошарашенную черту.
        - При чем тут женщины? - засуетился Инфант. - Я же не смотрю, как женщины писают. А эта при мне писала, не стеснялась и ножку задирала. Кто ж ее научит? А лизаться… Она же первая начала. Почему ей можно, а нам нельзя? Откуда такая дискриминация человека, кто кому, в конце концов, меньший брат? Или сестра? Пусть на себе попробует, что значит шершавым языком по носу.
        - А у тебя чего, язык шершавый? - не смог я скрыть очередного любопытства.
        - A y тебя чего - нет? - ответил вопросом на вопрос Инфант.
        Но я промолчал и снова спросил, теперь уже капнув глубже:
        - А если бы она тебя цапнула, ты бы ее в ответ тоже покусал всю?
        - А почему нет? Весь есть такая старая русская поговорка, что-то вроде: «Зуб за око, нос за зуб». А раз народная мудрость говорит…
        - Инфантище, - вздохнул я, - далек ты от народа с его мудростями. Как декабристы - далек.
        - Как кто? - переспросил Инфант, и я понял, что надо прекращать разбирательства. Пора переходить к делу.
        - Ладно, - перешел я, - что с тобой говорить, надо Дусю искать, она небось где-то недалеко отмывается от твоего шершавого языка. Значит, так, я пошел в эту сторону, - я указал сторону, - а ты в обратную. Кто первый Дусю найдет, тот возвращается назад и ждет другого здесь.
        - А мобильника у тебя при себе, как всегда, нет? - спросил Инфант.
        - Нет, - покачал я головой. - Ты же знаешь, не люблю я их и считаю пустой ненужной затеей, отвлекающей от личной жизни. Ну чего, пошли?
        И мы пошли. Слава Богу, в разные стороны.
        Я шел по безлюдной набережной, подпитанной лишь светом ночных, желтых фонарей, воды за парапетом видно не было, но она все равно постоянно подразумевалась - в сырых влажных запахах, в отраженных огнях города на противоположной стороне и даже в тишине, легко отлетающей от ее поверхности в спелый летний воздух.
        Главное, чтобы Дуся нашлась, думал я, внимательно оглядываясь по сторонам в поисках маленького, но гордого тельца. Главное, чтобы она не сиганула сдуру, как ее подруга Жека, в реку (читай «Почти замужняя женщина к середине ночи»). Пойди отыщи ее там в темноте.
        Я еще прошел метров триста, периодически негромко, но разборчиво оглашая воздух коротким словом из четырех букв. «Дуся!» - подзывал я, а потом снова, ласково:
«Дуся, иди ко мне, девочка».
        И вскоре мне повезло - сначала я заметил низкую, вытянутую тень, брошенную от ближайшего фонаря, а потом и само лохматое существо, которое, ловко перебирая лапками, семенило по асфальту, но на сей раз именно ко мне.
        - Дуся, сладкая моя, - проговорил я с облегчением и присел на корточки. Она подошла ко мне и прижалась, как к долгожданному старому другу.
        А ведь на самом деле мускулистая, подумал я, пробираясь пальцами под кудрявую мягкую шерстку.
        - Ну что, Дусюня, пойдем домой, - предложил я, и обрадованная собачка на радостях лизнула меня в нос.
        Язык-то и вправду шершавый, снова подумал я. Получается, что и Инфант в чем-то прав, действительно, почему им можно, а нам нельзя? Но все-таки я сдержался и лизать Дусю в ответ не стал. А взамен подхватил Дусин поводок, и теперь уже мы вдвоем засеменили по пустынной ночной набережной.
        Инфант поджидал меня в условленном месте, он тяжело дышал и сбрасывал с себя капли пота. Очевидно было, что он промчал выделенное ему расстояние на одном дыхании. Видимо, он и в самом деле боялся Жеки значительно сильнее, чем Дуся боялась его.
        Как он обрадовался, завидев издалека меня с Дусей на поводке! А вот Дуся ничуть не обрадовалась. Она остановился и уперлась лапками в мостовую, крепко уперлась, настойчиво. Я было хотел подтащить ее на поводке, но она и впрямь оказалась на редкость мускулистой - поводок натянулся до предела, а расстояние между мной и собачкой не сократилось ничуть. Она все таращилась на Инфанта и упиралась лапками все настойчивее и настойчивее.
        - Дуся, пойдем домой, поздно уже, - попросил я ее. Но между нами и домом расположился Инфант, а мимо него она проходить не желала. Может, и не прав я был, может, она боялась Инфанта все-таки не меньше, чем Инфант боялся Жеку. - Инфант! - крикнул я через разделяющее нас расстояние. - Похоже, тебе придется извиниться перед Дусей, похоже, она на тебя шибко обижена.
        - Почему это мне? - не понял на расстоянии Инфант и двинулся к нам. Поводок снова натянулся, это Дуся стала перебирать лапками в обратную от Инфанта сторону. Но я тоже был мускулистым не менее ее и удержал.
        - Давай-давай, - подбодрил я Инфанта, - быстренько, пока она поводок не оборвала и не тиканула снова в ночь. Напакостил, имей смелость признать за собой вину.
        - Она ж сама начала, первая… - отчаянно было заспорил Инфант. - Пусть она первая и извиняется. А я потом, после нее.
        - С кем ты считаться решил, с маленькой собачкой? - усовестил его я.
        - А что, раз она маленькая, так ей все можно?! - вошел Инфант в пике. Но я его оттуда вытащил.
        - Нет, не потому что она маленькая, - возразил я. - А потому что она собачка.
        - Ну и что, мне по этому поводу теперь перед ней на колени становиться? - съехидничал Инфант.
        - На колени не надо, а вот на четвереньки не помешает, - предложил я. - Потому что на руки ее брать ни к чему. Еще подумает, что ты снова к ее носу языком приложиться хочешь, вырвется опять и удерет. А так, ты на четырех конечностях, она на четырех, так вы вроде и сравнялись во всем. Полный паритет получается.
        Тут Инфант обнял себя руками за плечи, встал в гордую стойку - этакий Печорин перед Грушницким - и заявил Дусе, что, мол, он никогда не унизится до такого.
        - Если бы я первым лизать тебя стал, тогда я еще понимаю, - заявил он собачке сверху вниз. - А раз ты сама начала, то давай сама и извиняйся.
        Но Дуся тоже извиняться не хотела, она по-прежнему упрямо упиралась и перебирала лапками, и пыталась оторваться от нас и исчезнуть в ночь.
        И мне снова пришлось вмешаться.
        - Послушай, Инфантище, может, ты Дусю зализал так агрессивно, потому что тебе девушка твоя не дает уже целых двадцать восемь дней? Вот в тебе бесконтрольная страсть и выработалась, и набрасываешься ты на любое женское существо без тормозов. Ты сам прикинь, что случилось бы, если Жека тебя попросила не собачку, а, скажем, козу выгулять. Что случилось бы, если ты такой бесконтрольный?
        Тут я выдержал паузу. Она полагалась по контексту.
        - Решай сам, конечно, но если хочешь избежать окончательного зоофилизма… если хочешь остаться внутри класса «человеков разумных», хотя бы в плане своих сексуальных потребностей… если хочешь, чтобы девушка твоя дала тебе наконец на этой неделе… - нагнетал я с каждым оборотом. - …Тогда немедленно становись на четвереньки, проси у Дуси прощение и не срывай завтрашнюю генеральную репетицию. Потому что без Жеки никакая репетиция не состоится и весь наш план рассыпется, как воздушный замок. А вместе с ним и все твои сексуальные мечты.
        Тут Инфант стал тяжело вздыхать, потому что ломался прямо на его глазах общий порядок вещей и вся мировая справедливость. Но, видимо, он очень хотел, чтобы его девушка дала ему все-таки на этой неделе, и поэтому, сетуя и вздыхая, он стал неловко опускаться на четвереньки.
        - Ладно, - сказал он, не переставая вздыхать, опуская глаза на близкий асфальт и избегая Дусю глазами. - Извини меня, я больше не буду. - Тут я почувствовал, что натяжение поводка немного ослабло. Я оглянулся, Дуся сделала шажок в сторону Инфанта.
        - Не хотел я тебя обидеть, - продолжал Инфант, - как-то так само вышло… нечаянно… из-под контроля… рефлекс сработал.
        Дуся сделала еще один шажок - похоже, она была отходчивой и готова была его простить.
        - Хотя, если честно, - тут Инфант оторвал свой взгляд от асфальта и перевел его на Дусю, - ты сама первая начала. Думаешь, мне было приятно, а я ничего, стерпел. Я ведь от тебя не убегал.
        Я пожалел, что на шее стоящего на четвереньках Инфанта не было ошейника с поводком, за который я бы мог дернуть, чтобы прервать Инфантов полемический задор. Но Дуся, видимо, была великодушнее меня, она уже виляла своим маленьким кудрявым хвостиком, уже сделала еще несколько шажков вперед - похоже, она простила Инфанта, полностью простила. Потому что женщины все-таки чувствуют прежде всего ушами, а уж потом остальными частями тела. И реагируют на слова куда как сильнее, чем на все другое. Особенно если эти слова - добрые.
        - Ну вот и хорошо, - заявил я сверху. - Вот и помирились. Пожмите друг другу лапки. В смысле, Инфант, дай Дусе руку.
        И Инфант тоже размяк от Дусиного доверия и протянул ей пятерню. Дуся отозвалась и вложила в его заскорузлую широкую ладонь свою маленькую, деликатную лапку. Инфант хотел было потрясти ее немного, но тут Дуся приблизила свою лохматую мордочку к не менее лохматой Инфантовой голове и, довольная, лизнула его в лицо своим маленьким подвижным язычком. Прямо, по-моему, в нос.
        Инфант аж застонал от обиды. Он тут же вскочил, потирая зализанный нос.
        - Чтобы я еще раз у них просил прощения… - возмущался он. - Да никогда в жизни!
        - Ладно, Инфантик, - поощрил я его, - главное, конфликт улажен, и мы сможем завтра репетировать с чистой совестью. Посмотри, как Дуся довольна, к тому же мы ее все-таки выгуляли. Интересно, она присела, как ты ее учил, или все же лапку подняла?
        Да разве за один сеанс научишь. Вот если бы я каждый день приезжал, воспитывал ее, может, какой прок и вышел бы в результате, - предположил Инфант, качая в размышлении головой. А потом, позже, когда мы уже подходили к Дусиному дому, он покачал ею еще раз: - А все-таки язык у нее очень шершавый.
        Ну а вскоре мы сначала распрощались с Дусей, а потом уже с Инфантом. Но с Инфантом лишь до следующего, репетиционного дня.
        Глава 9
        ЗА ОДНИ СУТКИ И ОДИН ЧАС ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        Назавтра мы все собрались у входа в парк Сокольники приблизительно к шести часам.
«Приблизительно» - потому что я ко времени, как к физическому понятию, вообще скептически отношусь, ручными часами обычно пренебрегаю и в точном минутном отсчете разбираюсь с затруднением.
        Последним, правда, Илюха подвалил, и пока он двигался к нам какой-то новой развязной походкой с подкруткой бедер на каждом ходу, мы сначала все вместе ошарашились, потом быстро пришли в себя, а потом стали смеяться. А Жека, та просто помирать начала от хохота, в прямом смысле помирать, присев на мостовой, подхватив себя под живот, корчась от разрывного смеха. Иногда она поднимала глаза на плавно двигающегося к нам БелоБородова и вздрагивала очередным выдохом: «Ой не могу».
        Впрочем, Илюха вызывал интерес не только у нас, у проходящих мимо людей он тоже его вызывал. И они притормаживали и провожали его длительными изучающими взглядами, правда, почему-то не смеялись, а качали в недоумении головами. А порой - в осуждении качали.
        - Ну как? - спросил у нас Б.Бородов, подойдя на расстояние голоса.
        Хотя мы все говорить не очень-то могли, мы могли только смеяться неудержимо.
        - Чудо ты, - прорвалось все же у Инфанта, - в перьях.
        И он был прав. Потому что это был тот редкий случай, когда определение Инфанта имело здравый смысл и было понятно в основном всем.
        - Понимаете, - совсем не обиделся Илюха, - я вчера целый день над образом трудился. Кучу литературы пролистал, ворохи просто. Фильмы смотрел старые черно-белые, фотографии опять же… И решил, что самый подходящий образ для меня - это образ кубинского сутенера. Ну до прихода к власти коменданте Кастро, конечно. Куба, она, знаете, тогда развратная шибко была, и сутенерская профессия преуспевала повсюду. Ну и вообще мне кубинский образ подходит. Жизнерадостность, темперамент, ну и прочее…
        - Ну не знаю, не уверена, что ты полностью соответствуешь. Про темперамент я, конечно, не исключаю, но вот про другие разные места сомневаюсь. Кубинцы, они, знаешь ли, как про них некоторые знающие люди говорят… - И тут Жека сообщила нам про кубинцев такое, что мы о них никогда всерьез не думали. - …Особенно наверняка сутенеры щедро наделены, - закончила Жека свой информационный поток.
        А вот Инфант и с самим Илюхой, и с его сходством с детьми «Острова Свободы», наоборот, согласился. Правда, с уточнениями.
        - Ну да, - уточнил Инфант, - ты, Б.Б., на кубинца похож, как на…
        Тут я не буду повторять, какое именно сравнение прозвучало в воздухе, хотя я лично с ним был в основном согласен.
        Но Илюху никакие сомнения и уточнения нисколько не смутили.
        - Вчера по магазинам целый день шатался, - сообщил он нам, - все кубинскую одежду образца пятидесятых годов выискивал, с трудом нашел. Плохо в нашем городе с кубинской одеждой. А потом вечером походку себе подбирал и репетировал. Ну как, правда ведь вихляво получается?
        От этих его слов мы все зашлись еще больше, а Жеку просто смяла ураганная хохотливая волна. Я даже начал беспокоиться за нее. А Илюха продолжал как ни в чем не бывало:
        - Вы когда мой новый говор услышите, еще не так обрадуетесь. Мягкий такой, завораживающий кубинский, сутенерский диалект.
        - Не надо диалекта, - попросила снизу Женя. - Прошу тебя, не сейчас, попозже… - и она задохнулась на многоточии.
        Я снова осмотрел Илюху. Внимательно, придирчиво.
        - А знаешь что, Б.В., - заново оценил его я, - в принципе неплохо. Особенно рубашка вот эта, - я кивнул на рубашку, - цветастая, яркая, навыпуск. Бросается в глаза. Да и груди твои, Б.Б., от расстегнутых пуговиц вырисовываются удачно, особенно волосяная растительность на них, прям до самого пупка. Да и штанишки подходят. Клеш, конечно, широковат малость, и суженность в ляжках и ягодицах немного тесновата, но в целом белый цвет вполне подходит. Особенно штиблетам твоим. Где такие желтые откопал, на таком выдающемся каблучке? А в общем, что тут скажешь, выразительный ты сегодня получился. И правильно, потому что если внедряться в аппетитные проекты, то внедряться в них надо тоже с аппетитом. Молодец, стариканчик, одобряю.
        Грациос, амиго, благодарствуйте за поддержку, - согласился Илюха. И в голосе его особым мягким кубинским диалектом выделилась латиноамериканская гордость.
        Когда мы помогли Жеке встать и, поддерживая ее, направились все же в сторону парка, она, поймав очередное дыхание, спросила:
        - А почему сутенер? Тебе ведь, исходя из сценария, насиловать полагается, а не заманивать девушку в свои паучьи сутенерские сети?
        - Да много вы понимаете в нас, в сутенерах, - возразил Илюха. - Особенно в кубинских. Особенно до кастровской революции. Потому что сутенер, он в душе кто? Он ведь певец женского половозрелого…
        Илюха все говорил и говорил, и все вихлял заметно бедрами, переваливая тело с одной ноги на другую, так что смачно обтянутые в белое половинки ягодиц пританцовывали вполне латиноамериканский танец. Самбу какую-нибудь или румбу, хотя точно не танго.
        Жека даже отстала на пару шагов, чтобы сзади понаблюдать за представлением, да и случайные прохожие тоже провожали Илюхину просящуюся наружу задницу озабоченными взглядами. Но что нам до случайных прохожих?
        - …и один из путей, к которому прибегали кубинские сутенеры, было обычное человеческое изнасилование. По-кубински, конечно, с танцами, карнавалом, текилой. С обоюдным удовольствием, одним словом, - заканчивал свою лекцию Илюха. - Я вам просто по энциклопедическому тексту цитирую.
        - Какая такая энциклопедия, - не поверил подозрительный Инфант, - чтобы о кубинских сутенерах писать?
        - Да есть одна, - слишком расплывчато ответил Илюха, но Инфанта ответ, кажется, удовлетворил.
        - А я-то думал, что кубинки просто трахаться очень любят, - наивно заметил я. - Вот и шли в сферу специфического обслуживания добровольно, без всякого насилия. Я-то думал - это у них в латиноамериканской крови такая большая тяга к сексуальному общению.
        - Не упрощай, старикашка, кубинок, - посоветовал мне Илюха. - Кубинки разные бывают. Попадаются и такие, которых нам, сутенерам, силой брать приходится. А если сила не помогает, то хитростью. А как же иначе… - И он снова начал пространно пояснять, видимо, снова одалживая сведения у энциклопедии.
        А Жека шла за нами, не слушая и не принимая во внимание Илюхины свежие познания. Ей было достаточно зрелища новой Б.Б.-шной походки, его двух обтянутых ягодиц и того энергичного танца, который они выделывали на полном ходу. Мы только оборачивались иногда на Жеку, чтобы убедиться, что она еще здесь, с нами, что не осела снова на разогретый от долгого дня асфальт.
        - Стариканер, - вернул я Илюху с далекого острова в теплом Карибском море, когда мы уже вошли под сени сокольничих парковых дубов, - ты оскал себе тоже наработал? Я имею в виду, лицу своему?
        - С оскалом не получилось, - посетовал он. - Я и так пробовал, и по-другому. Не идет мне оскал. Мы, кубинцы, жизнерадостные слишком, зато вместо оскала я улыбку себе подобрал. Очень сутенерская улыбка, с латиноамериканским таким вывертом, двусмысленная, , обволакивающая, белозубая. Сейчас покажу.
        Он обернулся к Жеке, которая все топталась со стороны его спины, и тут же выдавил из себя незамаскированную сальность, приукрашивая ее кривой, перетянутой в одну сторону улыбкой и неутомимо подмигивающим лицом.
        - Ну что, красотка, - проговорил он своим новым, тоже пританцовывающим голосом, - поразвлечемся, может, в тени дубрав. Не пожалеешь, я девчонок счастливыми делаю. Особенно, ты ж сама знаешь, своими кубинскими размерами и темпераментом. - И, двинув призывно бедрами, Илюха протянул к Жеке темпераментные руки.
        И правильно, кстати, сделал, потому что мы бы ее подхватить не успели, так быстро она начала оседать. А Илюха все прижимал ее почти безжизненное тело к себе и приговаривал уже более тихим, успокаивающим, размеренным, прочувственным голосом, который с румбы незаметно перешел на плавную салсу:
        - Ну что ты возбудилась так сразу, - шептал кубинский сутенер Илюха, поглаживая Жеку по волнистой ее прическе. По-братски как бы поглаживая, с пониманием. - Я же про счастье говорю, ты такого счастья и не чувствовала еще в жизни. Небось читала про нас, про кубинцев, в энциклопедии. Знаешь ведь, что лучше нас никого и нету, разве что доминиканцы, может быть. Ты на всю жизнь счастливая останешься. И благодарить будешь, и не сможешь больше ничего и никак, кроме как только…
        Он в конце концов все же выпустил ее, Жеку, потому что ну сколько мог он ее руками поддерживать? И она сползла в результате прямо на мягкую зеленую травку и там и осталась, мелко подергиваясь и вздрагивая конечностями. От нее почти не отлетали никакие звуки, только лишь иногда одна фраза прорывалась сквозь немоту. «Ой мамочки, не могу…» - шептала она и переваливалась на другой бок.
        - Вставай, - вступился я наконец за Жеку, сам смахивая невольные слезы, - платье свое светлое испачкаешь. Не в чем репетировать будет. И ты, стариканер, кончай, - перекинулся я на Илюху, - не злоупотребляй своими соблазнительными кубинскими интонациями. Видишь, что с ней делается. Ты мне участницу повредишь сейчас и сломаешь всю тренировку. Репетицию, в смысле. Завязывай. Мы оценили, подходит образ. Оставь Жеку в покое. Когда к изнасилованию вплотную подойдем, тогда пожалуйста, а пока оставь.
        И Илюха послушался и перестал быть на время выразительным кубинским мачо, а потом мы еще ждали, пока Жека приходила в себя.
        - Итак, ребята, - расставил я участников в первой мизансцене, когда мы пришли на заранее подготовленную мной площадку. В смысле, полянку. - Ты, Инфант, находишься с Жекой у этой березы, то есть прижимаешь березу к ней. Или ее к березе.
        И так как Инфант не понял, кто кого и куда прижимает, я взял его за руку и навалил на Жеку, которая послушно заняла отведенную ей позицию, упираясь спиной в березу, а лицом в Инфанта. Хотя не уверен, что ей хотелось в него лицом.
        - Так чего мне делать? - спросил режиссера Инфант, который вообще как артист был вяловат немного.
        - Ну как что? - пояснил я его роль. - Ты в любви и любовь свою прятать не собираешься. Вот и давай демонстрируй.
        - Как? - снова не понял Инфант, потому что артисты - они вообще как дети, привыкли, что им все режиссеры разъясняют и подсказывают.
        - Ну поцелуй ее, что ли, - предложил я. - Руками обними, только больно не сделай. Жека, ты тоже давай, ты тоже в любви. Не сачкуйте, пожалуйста, господа артисты, репетиция у нас генеральная, единственная, последняя, все должно быть всерьез…
        - …и надолго, - поддержал меня классической большевистской цитатой экономист Бело-Бородов, который вообще-то был полным кубинским сутенером.
        Ну Жека - она, конечно, профессионал, ей дважды объяснять не требуется. Она обвила Инфанта руками, подтянула его, нерешительного, к себе, воткнулась куда-то лицом. Мне даже немного неприятно стало от ее быстрой сговорчивости. Но чего не стерпишь ради искусства?
        Ведь, например, мужья актерш вообще зачастую своих жен на экране в откровенных сценах наблюдают. И все удивляются небось: откуда у их жен столько страсти для партнеров по актерскому цеху взялось? Неужели потому что посторонний народ во время съемок рядом снует и возбуждает, как и полагается, своим внимательным присутствием?
        Вот и я подавил в себе мерзкий порыв давно забытой ревности. В конце концов режиссер я или нет? А если нет, то кто тогда?
        - Так нормально? - спросила Жека откуда-то из Инфантовой груди.
        - Нормально, - одобрил я. - Ты, Инфант, только поживее, пожалуйста, больше страсти вложи. А то скучно на тебя смотреть, комары, вон, на лету дохнут. Не возбуждаешь ты никого, даже кубинского нашего товарища. Хоть он и пылкий. А вы своим поведением должны нас, хулиганов, возбудить, чтобы решились мы на тяжкое преступление. Сексуально возбудить, понимаешь?
        - Я постараюсь, - пообещал неуверенно Инфант, который хоть и делал вид, что обнимает Жеку всерьез, на самом деле с таким же успехом мог обнимать ствол растущей за Жекой березы. Так у него ненатурально получалось вконец одеревеневшими, натужными руками. Возможно, оттого натужными, что Жеку он в глубине души уважал и побаивался больше многих других. А как сексуально обнимать человека, которого уважаешь и побаиваешься?
        - Итак, Б.Б., - повернулся я к Илюхе, - я тебя «Б.Б.» буду звать на время всей операции. Во-первых, со стороны непонятно, а во-вторых, сутенеру такое имя особенно подходит. А ты меня зови… - Я призадумался на мгновение.
        - Я тебя буду звать Францем, - вдруг проявил собственную режиссерскую инициативу Илюха.
        - Почему Францем? - удивился я.
        - А почему нет? Хорошее немецкое имя. Свойское, дружеское и запоминается легко. Помнишь Франца Беккенбауэра, футболиста такого?
        - Не живи прошлым, старикашка, - порекомендовал я между делом и согласился: - Ну, пусть будет Франц.
        Затем я полез за пазуху и вытянул оттуда плоскую бутылочку американского виски из штата Теннесси.
        - Слушай внимательно, - пояснил я товарищу, - от виски, особенно теннессийского, перегаром несет пуще всего. Ты набери его в рот и прополоскай, чтобы разило сильнее. От тебя сильно разить должно - девушки не так кубинцев боятся, как пьяных кубинцев. Ну а то, чем прополоскал, выплюни, чтобы не опьянеть и роль не перепутать.
        - Ты Франц, молоток, - похвалил меня Б.Б., - ты запасливый. Не зря тебя Францем все-таки нарекли, немецкая основа из тебя, как ни прячь, проступает. Хотя я бы, конечно, лучше родной текилой зарядился, чем этой примитивной сивухой нашего промышленного северного соседа. Ведь янки, они, знаешь…
        Но, так и не решив, что я должен знать про «янки», Б.Б. набрал в рот побольше виски и долго им полоскал рот, и щеки, и горло внутри. Я все ждал, когда же он выплюнет, а он все не выплевывал и не выплевывал. Даже когда перестал полоскать, все равно не выплюнул.
        - Б.Б., - спросил я в недоумении, - ты чего не выплевываешь? Сглотнул, что ли?
        Б.Б. качнулся ко мне немного и дыхнул разящим висковым перегаром, да так приятно, что мне обидно стало. Ну почему он дисциплину нарушает, а мне нельзя?
        - Дружище, Франц, - проговорил Б.Б. опустевшим ртом, мелко подтанцовывая бедрами в белых обтягивающих штанцах. - Дай, я тебе спою старую кубинскую песню. Мне ее няня, мулатка Терессита, напевала, когда я еще был смугл, кудряв и невинен. Когда женщины меня еще нисколько не интересовали… - И он запел в такт раскачивающимся бедрам:
        Когда с тобой немецкий друг,
        Тепло и радостно становится вокруг…
        Он бы наверняка продолжил и Бог знает чего еще нагородил, но я его резко оборвал:
        - Б.Б., я же сказал тебе, не живи прошлым. Даже если ты кубинский пятидесятник из прошлого столетия, это не значит еще, что у тебя песенный репертуар должен быть из пятидесятых годов прошлого столетия. Напоминаю, мы здесь не развлекаемся, мы здесь по делу. Репетируем мы здесь, забыл? Думаешь, мне не хочется глотнуть несколько раз? Но я же воздерживаюсь, потому что я при исполнении.
        - Потому что вы, немцы, добросовестный и дисциплинированный народ. И добропорядочный к тому же. Не то что мы, латины - дети моря и солнца.
        - Короче, - усилил я голосом, - мы с тобой выходим вон из тех кустов. Видим влюбленную пару. Разгоряченные их страстью и парами теннессийского алкоголя, мы начинаем их задирать. Ну это я в основном, потому что это я хулиган. Ты стоишь рядом и пританцовываешь, вот как сейчас, бедрами. Ты все понял? Ну давай, пора выходить из кустов.
        И мы сначала вошли в кусты, а потом вышли из них. Максимально развязной походочкой вышли. А потом я таким же развязным голосом заверещал:
        - Ух ты, ух ты, поглядите на этих двоих! - заверещал я, как и полагается хулигану, рядом с которым не переставая пританцовывает насильник. - Эй, пацан, смотри чувиху свою не задави. А то она так сплющенная и останется на всю жизнь. Тебе-то, может, и сойдет, а вот другим не в кайф будет. Понял, козел?
        И я выдержал длительную паузу, потому что в соответствии со сценарием в этом месте Инфант должен был отвлечься от девушки и откликнуться на мой задир мужественным голосом и решительным речитативом. Но пауза все выдерживалась, а Инфант все не отвлекался. Он вообще к нам не поворачивался, совсем не реагировал на нас, хулиганов.
        Я пригляделся, что-то с ним, с Инфантом, происходило необычное. Я снова пригляделся, и это необычное мне не понравилось. Потому как по всем наружным признакам выходило, что наш Инфант оказался сексуально возбужден. Он втискивал Жеку в себя и елозил по ней передней своей частью лица, да еще руками подрабатывал.
        А та, что было особенно противно, совершенно ему не препятствовала, видимо, действительно долго у нее ни с кем не получалось. То есть они оба слишком глубоко вошли в роль, можно сказать, вжились в нее полностью. Настолько вжились, что позабыли, что все не по-настоящему у них, а участвуют они всего лишь в репетиции. Пусть и в генеральной.
        - Инфант… - начал отвлекать я его. И снова позвал: - Инфант!
        Но разве его от женщины словами отвлечешь, пришлось подойти, отрывать голыми руками от хрупкого Жекиного тела. Хотя он так плотно присосался всеми своими присосками, что даже Б.Б.-шная помощь потребовалась. А тот, помогая мне, все пританцовывал по-латиноамерикански и пританцовывал, и напевал вполголоса какие-то свои карибские мотивы.
        В общем, куда ему было деваться, Инфанту, как он мог противостоять нашему совместному кубинско-немецкому натиску? Конечно, мы его в результате оторвали.
        - Инфант, - я непонимающе покачал головой, - ты чего, не слышишь меня?
        - А что такое? - спросил ошеломленным голосом Инфант. И вид у него тоже был ошеломленный, и лицо, и глаза, и дыхание.
        - Я же обращался к тебе, задирал тебя всячески по-хулигански, - пояснил я. - Ты чего, оглох в забытьи своем любовном?
        - Правда? - удивился артист. - Так чего тебе надо, а то я тут… - и он не докончил и снова двинулся было обратно, в сторону Жеки, у которой вид был хоть и помятый немного, но в целом вполне еще рабочий. Но мы его с сутенером Б.Б. обратно не допустили.
        - Эй, Инфантище, - затряс я его, стараясь привести в сознание. - Оно не по-настоящему, оно понарошке. Репетиция, ты понимаешь? - И я повторил по слогам: - Ре-пе-ти-ция. И не твоя это девушка, а Жека. Ты Жеку помнишь? Але, контора, очнись!!!
        И Инфант очнулся.
        - Да какая разница, Жека - не Жека. Они все чем-то похожи, - философски заметил он и снова направился в сторону белого легкого платья. Но мы его снова задержали на полдороге.
        - Ан нет, - сказали мы вместе с сутенером, который от постоянного физического напряжения на время даже перестал шевелить бедрами, - разница как раз большая. Жека здесь только для репетиции находится, а совсем не для тебя. Она вообще особенно ни при чем. Вот завтра давай демонстрируй свое умение непосредственно на премьере.
        - Итак, Инфант, - повторил я, когда он поостыл немного и пришел в более-менее нормальное для Инфанта сознание, - мы с Б.Б. выходим из кустов, и я тебе говорю наглым голосом… - И тут я повторил свой задиристый текст. - Теперь ты давай отвечай мне мужественно.
        Инфант задумался.
        - Что отвечать? - полюбопытствовал он наконец.
        - Ни фига себе, - разделил я с кубинцем свое удивление. - Ты чего, Инфантище, ты текст от меня вчера получал?
        - Получал, - признался тот.
        - Ну? - не понял я. - Ты его учил?
        Учил, - снова согласился Инфант. - Честное слово, всю ночь. Вернее, все, что от нее осталось. Ну ты же знаешь, от нее вчера не так много осталось, - намекнул он на наши ночные приключения с Дусей.
        - Ну? - Я сделал вид, что не понял его намеков, потому что отделившаяся от березового ствола Жека как-то подозрительно внимательно стала вслушиваться в разговор. - Тогда, раз учил, давай выкладывай текст, постепенно, слово за словом.
        Тут Инфант, конечно, сильно напрягся, вспоминая что-то, и видно было, что ему это напряжение очень непросто дается. Он вообще находился все еще там, в светлом Женькином платье, и вдали от него ему было, очевидно, неприкаянно.
        - Я забыл. - Он виновато опустил глаза.
        - Все? - переспросил я. - Ничего не помнишь?
        А Инфант все мотал и мотал беспомощной своей головой, которая еще тяжело, возбужденно дышала всем своим широко приоткрытым ртом. Я посмотрел на кубинца, ища объяснения.
        - Мудила, - объяснил про Инфанта кубинец. - Чего тут поделаешь? - И он тоже развел руками.
        Я же говорила, что память тренировать надо, - напомнила мне вполне оправившаяся Жека. - А ты все: «чистый лист, чистый лист». А чистый лист, он знаешь для чего хорош? Вон, у латина спроси, коль сам не догадываешься.
        - Подтираться им хорошо, - тут же услужливо подсказал мне латин и подобострастно улыбнулся своей кривоватой улыбочкой.
        Я протянул Инфанту бумагу с его репликами.
        - На, читай по бумаге, - сказал я раздраженно. - И к Жеке больше не приставай. Жека, ты как, выдержишь еще один дубль? - обратился я к ней.
        - Что же делать, постараюсь, - вздохнула она и тоже развела руками, как все мы.
        И я ее понимал, тяжелая досталась ей роль, самая тяжелая, с большой творческой нагрузкой. И с физической нагрузкой тоже.
        Глава 10
        ЗА ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        Итак, порядок был восстановлен, и мы пустились репетировать заново.
        Б.Б. снова стал приплясывать, а мы нормально обменивались с Инфантом сначала репликами, потом угрозами, а он все прикрывал своей широкой грудью узенькую грудь дрожащей за ним девушки. Ну а потом пора было переходить от слов к делу. И мы перешли.
        - Значит, так, - пояснял я новую расстановку. - Я подхожу к Инфанту, ты, Б.Б., уводишь из-под него девушку. Бери ее за руку и уводи, только крепче держи, чтоб не убежала. Ты, Жека, дергайся, дергайся, тебя же на расправу уводят, от любимого отрывают. А ты, стариканыч, дыхни на нее перегаром покрепче. Жека, ты почувствовала перегар? Испугалась? Ну и хорошо. Тебя, Инфант, я прижимаю все к той же березе, а ты, чуя нутром угрозу, бьешь меня по челюсти. Только очень медленно, пожалуйста, чтобы я успел отреагировать и заблокировать твою руку. Давай, начали, только медленно, запомнил?…
        И он действительно плавно, как в замедленном кино, двинул в меня свой неуверенный кулак, но я, будучи хулиганом тренированным, опять же, как в кино, парировал его удар своим запястьем, прям как в кунг-фу или еще в каком карате. И тут же другой рукой нанес Инфанту сокрушительный удар ниже груди, туда, где, как я предполагал, должен был находиться живот. Там он, кстати, и находился. Правда, в тот момент, как мой кулак дошел до Инфантовой плоти, я свой удар придержал и остановил, так что он в плоть совсем и не проник.
        - Здесь ты, Инфант, оседать должен. - Я сверился со своими режиссерскими записями. - Но медленно, не спеша, сползай прям по березе. И лицо сделай корчащимся от тяжелых мучений.
        И пока он меня слушался и сползал, я припаял его мощной своей коленкой посередине груди. Но по-дружески припаял, едва дотронувшись.
        - Франц, а нам чего делать? - окликнул меня неожиданный голос со спины. И я оглянулся.
        Вихлястый кубинец, всячески придерживая рукой Жеку за талию, увлекал ее в свой зажигательный латинский танец, а из его рта, искривленного пошлой сутенерской улыбкой, далеко и толсто торчала гаванская сигара. Но это я догадался, что
«гаванская», так как вообще-то я не точно в сигарах разбираюсь. Хотя какая еще сигара должна торчать у кубинского сутенера? Не голландская же.
        - Франц, - снова позвал Б.Б., перебирая поочередно то ногами, то бедрами, то плечами и ведя девушку в разнузданном латинском свинге. Как будто какой-то танцевальный зуд на него нашел. - А нам-то чего делать, пока ты Инфанта мочишь?
        Тут Жека на секунду отстранилась от танца и полезла в свою маленькую дамскую сумочку, болтающуюся на ее остром локотке и каким-то чудом выдержавшую лобовое столкновение с Инфантом. Покопавшись в ней недолго, Жека извлекла оттуда пачку длинных тонких женских сигарет. Не успела она ее распечатать, как галантный сутенер тут же подобострастно подсунул горящую спичку.

«Вот так они, сутенеры, своей слащавой расторопностью и штампуют себе кадры. Особенно среди наших родных, наивных кубинок», - подумал я.
        - Насилуемая, - прикрикнул я на Жеку строго, - срочно забычкуйте окурок! Вы нарушаете правила пожарной безопасности на сцене. Здесь у нас реквизит. - Я указал на березки с осинками. - И вообще, вы меня отвлекаете от избиения Инфанта. - Который, надо сказать, уже присел окончательно и удобненько так устроился на корточках, прислонившись к прочному березовому стволу.
        - Ну, что нам все же делать? - засуетился амиго с сигарой во рту и с выплеснутыми наружу из обтягивающих штанов ягодицами.
        - Как что? Насилуйтесь потихонечку. Ну, говори ей что-нибудь, дыши перегаром, за плечи хватай.
        - Ну что я Жеке нового скажу, когда она и так все сечет с полуслова?
        - Что он мне сказать может, Б.Б-шник этот? - поддержала напарника Жека. - Я ж все его приемчики давно выучила, подумаешь, сутенер фигов. Гордое звание только позоришь.
        - Да что ты в нашем деле понимаешь! - завозмущался сутенер. - Вы все думаете, сутенер - это не человек, а так, пустяк… Думаете, это просто, думаете, каждому по плечу. Что вот проснулся однажды утром и сказал себе, мол, с сегодняшнего дня сутенером становлюсь. Как же, попробуйте!
        В его голосе звучала неподдельная обида и еще боль, даже кубинский диалект зазвучал с надрывом.
        - Для этого ведь сердце надо иметь особое, большое, чуткое, заботливое. Да и не только сердце. Думаете, мне их самих, этих бедных девочек, не жалко от себя отрывать? Да я по ночам всю подушку слезами… Да они мне как родные, я им как отец и как мать, как… Но что делать, если у них судьба такая… призвание… Если мое предназначение лишь в том и состоит, чтобы их таланту помочь расцвести! И все, дальше я им не нужен, так и остаюсь, выжитый, ненужный, на обочине.
        Тут он замедлил свою речь и чем-то заметно сглотнул. Маловероятно, что это была слеза.
        - Ведь вот она в чем, главная сутенерская трагедия - все для них, для пташек моих, и никогда ничего для себя! А ведь бывает, попривык уже, привязался, пророс душой. И так хочется не пускать, прикрутить к себе, не дать оторваться… Но не можешь! Должен подавить в себе этот пошлый обывательский эгоизм. Потому что сам видишь - оперился птенец, и как не позволить ему взлететь в высоту, в небо? Навстречу солнцу, навстречу своему призванию, счастью самовыражения? А, да что там говорить!
        - махнул он в отчаянии рукой, с очевидным намерением продолжать раскручивать свою жалостливую сутенерскую тему.
        Но я его прервал. Потому что не мог больше слушать, как он изгаляется и паясничает.
        - Замолчи! - приказал я строго, потому что с сутенерами я по-другому не умею. - В сценарии такого монолога нет. А потому не своевольничай, а лучше начинай насилие, но только в рамках сценария.
        И Б.Б. тут же замолчал и тут же перешел к действию по сценарию, и Жека перешла. Кто из них кого насиловал, я разбираться не стал. Слышно только было, что весело у них получалось, с шутками, прибаутками и смешками разнообразными. Но я не мог отвлекаться, мне пора было возвращаться к избиению Инфанта. Который как сидел печально на корточках, так и сидел.
        - Инфантик, теперь последний удар, самый ответственный. Ты сосредоточься. Необходимо тебе кровь пустить для пущей правдоподобности.
        При слове «кровь» Инфант, конечно, тут же сосредоточился.
        - Ты уверен, что необходимо? - заглянул он мне в глаза.
        И очень жалкий у него получился взгляд, оттуда, снизу, с корточек, - жалкий и с мольбой.
        - Без вариантов. Но ты не боись, пацан, - перешел я снова на хулиганский, - ты и не почувствуешь ничего, так, легкую сырость на лице.
        И когда Инфант зажмурился в ожидании удара, я быстро слазил рукой в карман, а там у меня баночка оказалась припасена с клюквенным сиропом. Вот я горстью сироп и зачерпнул, а потом ею же, горстью, вмазал сироп в заждавшееся Инфантово лицо.
        Со стороны - рассчитал я с режиссерской прозорливостью - эти мои манипуляции выглядели как очередной разящий удар кулака. К тому же аудитория, я имею в виду занятую кубинцем девушку, была крайне отвлечена процессом изнасилования, и ей было не до мельчайших подробностей моей с Инфантом разборки. Такие трюки с отвлечением зрительского внимания постоянно иллюзионистами в цирке применяются. Да и не только в нем.
        Короче, вся моя ручная кисть оказалась ярко-красной, как и левая скула Инфанта вместе с подбородком и даже губами, натурально разбитыми вдребезги и кровоточащими обильно.
        Инфант приоткрыл глаза, заметил кровь на лице, слизнул. Потом слизнул еще.
        - Вкусно, - поделился он со мной ощущением. - Что это? Клюква, что ли, с сахаром? Вкусно.
        - Хватит раны зализывать, не собака же, - попытался остановить я его. - Ты лучше теперь заваливайся на бочок и лежи, не подавай признаков жизни. И перестань кровь слизывать, ее у меня в баночке не так много осталось, а у нас, вон, премьера на носу.
        Но Инфант, хотя и завалился послушно на бок, все слизывал и слизывал.
        Да еще эти двое у меня за спиной не на шутку расшумелись от веселья. Мне снова пришлось обернутся - получалось, что я просто разрывался между сценой избиения и сценой изнасилования. Хорошо все же, что я в детстве не пошел в театральные режиссеры, потому что, как ни прикинь, по всему выходит, что слишком изнурительная это работа.
        Он ее учил танцевальным латиноамериканским движениям, этот сутенер, Б.Б. Сам-то не особенно умел, а вот учить взялся. Так они и шевелили в мелкой тряске отдельными частями своих тел - на пару шевелили. И так же вместе выводили дуэтом какой-то разнузданный Карибский мотивчик. Что-то типа:
        Гавана - жемчужина у моря,
        До Кастро совсем не знала горя,
        Гавана - ты мой любимый край,
        Цвети моя Гавана и…
        Ну и дальше, в том же духе. А женщина, та вообще разошлась и даже край юбки стала приподнимать плавными, тоже, по-видимому, гаванскими движениями, открывая нашим взорам верхнюю часть своей приятной, округлой ножки.
        И хотя у меня и раньше имелись возможности разглядывать отдельные части ее ног, но все равно, должен сознаться, - очень красиво у нее получалось. Особенно когда в танце. Настолько красиво, что понятно мне стало: пустит она сейчас всю нашу с трудом налаженную репетицию под откос. Потому что даже Инфант, лежа ничком на земле, перестал слизывать с лица клюквенный сироп с сахаром. Так как, похоже, снова стал сексуально возбуждаться.
        Танцующий латиноамериканец поймал мой суровый взгляд и попытался успокоить его добродушной сутенерской улыбкой.
        - Франц, - позвал он меня, - матута мата-та! Это по-кубински «не нервничай» означает. Мы уже наизнасиловались вдоволь, сцену назубок разучили. И, знаешь, дружище Франц, нам настолько понравилось, что девушка вон уже ко мне на работу подписалась. Вот мы и отмечаем ее трудоустройство зажигательной кубинской румбой. У тебя, кстати, виски не осталось из соседнего к нам штата Теннесси? Хотя все же лучше родной текилы. Потому как, похоже, Жеке новое дело по вкусу пришлось. А, Жек, как? - поинтересовался у партнерши фальшивый латиноамериканец.
        - Еще как, - согласилась та и сделала еще одно кубинское движение телом, которое я здесь описывать не буду. Потому что не смогу, слов правильных не подберу. Но которое у всех у нас просто приостановило дыхание.
        И вообще, - продолжала соблазнительная танцовщица, - он обещал из заработанных денег мне на сигареты и сладости оставлять. А много ли нам, кубинским бабам, для счастья надо? Главное, чтоб мужик рядом был надежный… И она повела бедром своего тела еще раз. Вы бы видели, как сладострастно она им повела!
        - Прекратить безобразие! - закричал я грозно, как ни один режиссер никогда не кричал. Даже Немирович. - Остановите музыку! - И эти двое перестали шлепать губами. - Готовимся к новой мизансцене. Ты, Б.Б., все еще дерзко хватаешь девушку за руки, а я, покончив с ее бывшим возлюбленным, направляюсь к вам. Ну и, соответственно, поворачиваюсь к Инфанту спиной. И здесь мужественный Инфант, превозмогая невиданную боль и клюквенный сироп на лице, все-таки приподнимается и встает сначала на четвереньки… Давай, Инфант, приподнимайся на четвереньки, - обратился я уже непосредственно к Инфанту. - А потом через силу, через «не могу», хоть и нетвердо, но все же встает на ноги. Нетвердо, Инфант, слышишь, вставай, но нетвердо. А мы его потуги не замечаем, потому что спиной к нему находимся. И вот такой же неверной походкой ты, Инфант, беги на меня и сбивай на землю.
        - Как сбивать? - спросил Инфант, подходя ко мне максимально нетвердо.
        - Ну не важно как. Ты же со спины, никто особенно не разглядит. Ну сделай вид, что по спине чем-нибудь ударил.
        - Ты палку возьми потолще, - посоветовала не так давно примазавшаяся к кубинской проституции Жека.
        - Или бульник, - поддакнул ей лицемерный сутенер.
        - Не надо бульник, - отрезал я. - Откуда в лесу бульники? Ты просто толкни меня, я сам упаду как следует. Наповал упаду. Давай толкай.
        Инфант придвинулся ко мне поближе и деликатно дотронулся до меня плечом. Я тут же, как будто в меня на большой скорости влетел железный бронепоезд, вырубился на землю, сделав на ней еще пару гимнастических пируэтов. И оттуда, с земли, продолжил:
        - Молоток, Инфант, со мной ты здорово рассчитался. Теперь девушку свою из беды выручай.
        - Как выручать? - развел руками Инфант, который вокруг рта все уже слизал и теперь старался достать кончиком языка до щек.
        - Значит, так, - я поднялся с земли, - смотри, ты подлетаешь к вытанцовывающему Б. . и сзади рубишь его ребром ладони по шее. Вот, смотри.
        И я показал, как надо рубать, остановив, как всегда, свой смертоносный удар непосредственно у Илюхиного загривка.
        - И ты, Б.Б., падай, как подрубленный. Одного такого удара вполне для достоверности достаточно.
        Инфант подошел и прицелился к вульгарной кубинской шее.
        - Может, меня как-нибудь по-другому вырубить? - попросил Б.Б. - Обязательно, что ли, ребром по шее? А вдруг Инфант, ослепленный мщением, промахнется?
        Потом Б.Б. взял меня за локоток и отвел чуть в сторону.
        - Знаешь, Франц, не доверяю я как-то Инфанту, - сказал он тихо, доверительно как бы. - Да ты сам посмотри на него, как такому довериться? Наверняка промахнется. И кто знает, по чему еще попадет?
        Но Франц кубинца не поддержал.
        - Иди, становись в позу, все будет нормально. Я проконтролирую. А ты вытяни свою сутенерскую выю и жди расплаты.
        И Б.Б. хоть и с тяжелыми вздохами, но послушался и склонился вытянутой в ожидании удара шеей.
        - Давай, Инфантище, рубани насильника.
        - А-а-а!.. - закричал Инфант и рубанул.
        Когда крик закончился, они все посмотрели
        на меня.
        - Неправильно рубанул, - заметил я. - Почему твоя рука остановилась в двух метрах до Б.Б.-шной шеи? Она значительно ближе должна была приблизиться. Впритык, понимаешь. Вплотную. Вся хитрость, Инфант, как раз в том, чтобы со стороны казалось, что ты его действительно ударил. Хотя на самом деле ты не ударял. Понял?
        Инфант молчал, и по его внешнему виду и розовым от клюквы щечкам сложно было разобраться, понял он или нет.
        - Давай, я тебе еще разок покажу, - предложил я и, взмахнув ребром ладони, опустил ее прям на латинский загривок. - Падай, Б.Б., - подсказал я.
        - У меня же брюки белые, - не согласился чистюля-сутенер. - Считай, что я упал.
        - Считаю, - принял я его условность. А потом снова к Инфанту: - Ну, ты понял?
        - Я так не смогу, - промямлил неуверенный Инфант. - Как это можно человека рукой ударить! Невозможно такое. Нет, я не могу.
        И это было правдой: Инфант принадлежал к той редкой породе млекопитающих, которым акт насилия над живым существом казался противоестественным. Во всяком случае, насилия физического. И не мог Инфант из глубины своей доброй, сентиментальной души заниматься рукоприкладством, тем более - по шее другого человека. Такая вот у него ненормальность с детства выработалась.
        - Да тебе и не надо бить, - успокаивал его я. - Вся идея как раз в том, чтобы не бить по-настоящему. Ну давай потренируемся. Давай еще раз.
        И Инфант снова махнул своей доброй, щадящей рукой, и снова рука замерла вдалеке от требуемой цели.
        - Инфантище, - взмолился я, - ты должен насильника вырубить. Он же твой главный враг, он девушку твою опорочить хочет. Ты представь только, что именно он с ней сделает. Да, да, именно то, что тебе она не давала так долго…
        Не я придумал этот прием психического воздействия на актера, чтобы проник актер в свою сценическую шкуру и сросся с ней так, что не отодрать. Все классики театрального режиссерского искусства своих подопечных таким образом умышленно нагнетают. Вот и я нагнетал.
        - Ты только представь, как девушка твоя, забыл как ее зовут, будет постанывать под его грубыми ласками. Сначала постанывать, а потом стонать. А пальцы его, эти хищные, липкие пальцы, будут трогать ее за то, за что тебе не удалось, хотя ты честно ухаживал за ней почти месяц. А ему, этому пошлому насильнику, все за один раз запросто вот так достанется…
        Я видел, как Инфантова грудная клетка вздымалась все выше и выше от возмущения, как загорелись справедливым гневом его глаза, поросшие длинными, густыми ресницами. Потому что он оказался впечатлительным, этот Инфант, и моя тактика эмоционального нагнетания, похоже, действовала. Оставалось лишь немного подлить словесного масла в огонь благородной Инфантовой ревности. И я подлил:
        - А потом эти грязные, немытые пальцы устремятся внутрь твоей чистой, непорочной любви. И она не сможет противостоять им и пропустит со вздохом, и ее сочные губы невольно приоткроются в истоме, а бедра заходят в мелком, конвульсивном, неконтролируемом движении, чтобы затем, широко разведенные…
        И в этот самый напряженный момент я разом прервал себя на эротическом полуслове, заменив его пронзительным режущим криком:
        - …Вмажь кубинцу, Инфант! Выруби гада! Круши инородца! - выкрикнул я, а потом добавил спокойно и рассудительно: - Только руку не забудь затормоз…
        Но фразу закончить не успел. Так как никому моя фраза уже была не нужна.
        Потому как несчастный Б.Б. разом, как подкошенный, рухнул на травяной настил и там и замер, не шевелясь. Сначала я подумал, что он притворяется - тоже хорошо внедрился в свою роль, а потом, осмотрев немного повнимательнее, убедился - нет, не притворяется. Серьезно это у него. К тому же Инфант почему-то прыгал на одной ноге, зажимая ушибленную кисть руки между теплых своих ляжек и тихо повизгивал вслух.
        - Ты чего? - спросил я его, все еще не в силах до конца осознать только что произошедшее. Все-таки слишком стремительно промелькнула мимо меня мотающаяся Илюхина башка - я даже уследить за ней как следует не успел.
        - Руку отбил, - пожаловался Инфант.
        - Обо что отбил, о воздух? Ты ж ее затормозить должен был вовремя.
        - Не получилось, - посетовал Инфант и снова взвизгнул.
        Я вновь перевел взгляд на кубинца. Хотя теперь он на кубинца не тянул - ни жизнерадостности, ни темперамента, ни подвижности в членах. Даже сигара выкатилась из совсем не улыбающихся губ.
        - Хоть сутенер, а все равно жалко, - склонилась над поверженным Жека. - Все-таки человек. Да и брюки белые.
        - Как ты его так одним ударом по шее завалить ухитрился? - удивился я на Инфанта.
        - Да я по шее, кажется, не попал, - смутился тот.
        - А… - догадался я, - тогда понятно.
        Вообще-то, для тех, кто еще не знает, скажем,
        что Инфант был создан совсем не маленькой комплекции. В принципе он был побольше всех нас, и ростом и весом, в общем, если разобраться, - вполне атлетический был Инфант. Просто в регулярных буднях он не умел свой атлетизм успешно в жизнь претворять. А все из-за характера - мягкого и даже весьма сентиментального.
        А вот сейчас сумел, и характер не помешал. Вот что значит толковый, грамотный режиссер - раскрыл артиста по полной. Хотя другого артиста, кажется, закрыл, и тоже, кажется, по полной.
        Мы все склонились над лежащем телом. Говорил ли я, что оно было совершенно недвижимым? Я даже присел на корточки из сострадания.
        - Илюха, але, - позвал я. - БелоБородый, товарищ майор.
        - Почему майор? - спросила Жека, у которой к глазам тоже подступило сострадание.
        - Не знаю, - не соврал я. - Может, он на майора отзовется.
        - Тогда уже лучше капитан, - предложил Инфант.
        - Чем лучше? - снова спросила Женька, которая в армейских чинах вообще не особенно понимала.
        Может, он тогда подумает, что он морской капитан. Второго ранга, - объяснил Инфант. - У него сейчас там все колышется небось, в голове, как у капитана на мостике во время качки.
        - Молчи, кретин, - пригрозил я Инфанту. - Смотри, что наделал. Репетицию сорвал. Эй, стариканище, - снова позвал я Илюху. - Забудь про слаборазвитую Кубу, забудь про неблагодарное сутенерство, возвращайся к нам. У нас тут ископаемые - нефти много и залежи металла всякого. Мы еще лет десять на них продержимся, а то и все двенадцать. К тому же ты нам по-прежнему дорог, каким бы ты теперь ни оказался убогим.
        Но Илюха молчал, ничем не шевелил и не хотел возвращаться. Видимо, не очень волновали его металлы с нефтью. Во всяком случае, сегодня.
        И тут меня осенило.
        - Жека, поцелуй его, - предложил я. - Помнишь, как в сказке про спящего богатыря.
        - Ну что ж, - согласилась сострадательная Женя и, совсем наклонившись к земле, поцеловала богатыря куда-то в мокрое от росы лицо.
        А может, и не роса это была, а какое-нибудь другое влажное выделение.
        - Катя… Катя… голубушка… - простонало в ответ лицо. - Дай горбушечку… Только в молочке помочи сначала…
        Но никто ему ничего давать не собирался. Все сидели вокруг на корточках, и не двигались, и не лезли за пазуху за горбушечкой, и не спешили за кринкой молочка. Настолько не спешили, что мне снова пришлось вмешаться.
        - Ты чего, Катерина, не слышала, что ли? - обратился я снова к Жеке. - Дай ему горбушечку. Видишь, мается человек, просит, - и я достал из кармана баночку с клюквенным сиропом и протянул ей. Именно ту баночку, которая хоть наполовину опустела, но на другую половину была по-прежнему полна.
        Жека помазала липким сиропом беспокойные Илюхины губы. Тот распробовал сладость на вкус и сначала успокоился, а потом приоткрыл глаза. И так с приоткрытыми глазами продолжал лежать сначала на боку, а потом на спине, соображая и приходя в себя.
        А над ним и над его постепенно яснеющим взором проплывали по незамутненному небу мягкие серые облака, и само небо было высоко и недостижимо, и необъятно. И как бы говорило со своей высоты, что все есть суета сует, да еще и никчемное томление духа… Ну, в общем, полные банальности оно говорило.
        - Вот такое же небо, - наконец произнес Б.Бородов, как ни странно, спокойным, размеренным голосом, - видел на аустерлицком поле князь Андрей Болконский. И та же недосягаемая вечность, и те же облака, только вот Бонапарт не склонится надо мной, как над князем Андреем.
        Потому что склонились надо мной… - здесь Илюха оторвал взгляд от бескрайних небес и провел его по нам, - …один, полнейшая режиссерская бездарность, и один… - он снова споткнулся на паузе и стал медленно, неуверенно приподниматься. Он так и приподнимался, пока, наконец, не удалось ему сесть. - И один… - повторил он, тяжело дыша от усилия, - полнейший, бездонный мудила.
        Тут я сразу понял, что бездарность - это про меня. Потому что место «бездонного мудилы» давно было забито Инфантом.
        Илюха посидел, неуверенным движением потрогал себя по голове, убедился, что она присутствует, и поднял на Инфанта усталые глаза. Которые не только резко потускнели как-то сразу, но и наливались с каждой секундой синевой.
        Особенно один, даже не сам глаз, а все вокруг него. Да и не только вокруг, но и подальше тоже. Синевой, да еще врубелевскими темно-фиолетовыми тонами, да еще темно-багровым от сильно расцарапанной кожи. И все это цветное месиво никак не сочеталось с привычным для нас Илюхой.
        - Мудила, - слабо повторил бывший докастровский кубинец, разглядывая внимательно Инфанта. - Ну почему ты такой? Откуда? Зачем? Почему ты все время рядом? Почему не с другими? Смотри, сколько места на земле?.. За что мне такое?..
        Он еще перебирал разные слова, все из которых я здесь приводить не намерен в связи с их нелитературной ориентацией. А Инфант сидел, опустив глаза, и послушно печально вздыхал, признавая ими, вздохами, свою вину.
        - Бедненький, - потом, когда тирада немного выдохлась, вклинилась Жека. - Недолго судьба тебя сутенерством баловала. Жалко, конечно, что такая соблазнительная карьера так быстро закончилась. Но сам посуди: куда тебе теперь? И штанцы уже совсем не белые, да и с фингалом на пол-лица, какая же девушка теперь в тебя поверит?
        Илюха осмыслил фразу, потрогал себя пальцами за фингал и снова разразился тирадой. Но теперь куда как более эмоциональной, где слово «мудила» хоть и не повторялось чаще других, но зато оказалось самым печатным.
        В общем, я его возмущение разделял, я бы, может, на его месте еще и не так об Инфанте отозвался. Хотя, с другой стороны, каждому на своем месте надо находиться.
        - А ты куда смотрел, Франц? Я проконтролирую, проконтролирую, - передразнил он меня. - Оттого вы, немцы, все войны в результате и проиграли, что удары по шее контролируете плохо. Да и какой из тебя немец? - махнул он на меня рукой. - Какой из тебя Франц? Одна насмешка! Кто тебя только нарек таким неподходящим именем?
        Я только пожал плечами - действительно, ни до немца, ни до Франца я никогда не дотягивал. Даже и не пытался.
        В общем, чем дольше он приходил в себя, чем дольше осматривал свои испоганенные белые брюки, а потом разглядывал в Женькино косметическое зеркальце свое новое лицо, тем больше он распалялся и тем громче и скандальнее себя вел. А времени на скандал не оставалось - вечерело, и дуло прохладой, а значит, пора было возвращаться к репетиции.
        - Жека, - попросил я ее, - разберись с пострадавшим, успокой бедолагу.
        И Жека кивнула в ответ.
        Дело в том, что она обладала одним удивительным талантом - успокаивать и уговаривать людей. У нее к ним подход имелся, к каждому свой. И доводы она всегда нужные находила, и понимание подходящее проявляла, и вообще талант - он оттого и талант, что его до конца объяснить нельзя. Работает - и все тут.
        Например, Илюха тоже мог иногда кого-нибудь уговорить. Во всяком случае, раньше, до сегодняшней роковой репетиции. Но даже тогда - все-таки не каждого мог. Да он и не пытался каждого, и даже - не каждую, а только очень выборочно. А Жека со всеми легко умела.
        Вот и здесь она села, невзирая на свое светлое, легкое платье, прямо на землю, прямо рядом с Илюхой, помолчала, покивала, посочувствовала и согласилась.
        - Ну конечно, мудила, - искренне согласилась Жека про Инфанта. - Кто ж не знает? Всем известно. Да на него достаточно одним глазом взглянуть, чтобы все сразу понять, - незаметно успокоила она Илюху на тему его второго, заплывающего глаза. Которым он вглядываться в Инфанта уже совершенно был не в состоянии. - Ваш Инфант именно из тех из редких, кого и встречают и провожают всегда одинаково. И совсем не по одежке.
        Они замолчали оба, сидя рядом на траве, опустили головы, размышляя.
        - Но ты же сам его отобрал, - как бы для себя самой продолжила Жека. - Кто тебя заставлял? Зачем он тебе нужен был тогда? Для чего? Чем привлек? Вокруг тебя столько разных светлых лиц всегда было. А ты - его! Почему? Но раз отобрал - теперь терпи. Что ж теперь делать! Товарищество, оно как супружество - постоянной работы требует.
        В ее сидячей, расслабленной позе, словах, интонациях сквозило не только глубокое понимание и сочувствие, но еще логика и успокаивающий здравый смыл.
        И аргумент подействовал. Илюха встал, потер потревоженное лицо, еще раз взглянул на Инфанта, но на сей раз сдержался и больше на него не сквернословил. А потом подошел ко мне.
        - Знаешь что, - сказал он мне доверительно, - права Жека: не получилось из меня ни кубинца, ни сутенера. Куда мне с таким лицом в сутенеры, - и он снова взялся руками за лицо.
        - Да не переживай, - успокоил я его. - Подумаешь, хрен с ней, с Кубой, к чему она нам? Тебе вообще ни в какой образ больше входить не требуется. С таким разноцветным лицом из тебя теперь образцовый насильник выходит. Свой, родной, отечественный, таких ни на какой Кубе не найдешь. Да и маскирует тебя твой фингал полностью, вообще никакого грима не надо. Так что оно даже к лучшему получилось, в смысле представления. Только вот одежду поменять придется, кубинская одежда теперь тебе не очень подходит. Да и панталоны, гляди, расползлись в самом узком месте.
        - А… - произнес Илюха задумчиво, - а я-то думаю, чего в задницу свежестью задувает?
        Ну что? - призвал я к вниманию всю труппу. - Похоже, мы все в основном отрепетировали. Не без потерь, конечно, но осилили. Дальше все просто: Инфант утаскивает спасенную девушку в сторону от заваленной телами поляны. Где спасенная, конечно, уже больше ему не отказывает. Ни в чем. Хотя бы в виде благодарности.
        - Так это тоже надо бы отрепетировать, - подал голос Инфант, исподтишка поглядывая на Жеку.
        Но я его пожелание заблокировал.
        - Ничего, эту сцену на сплошной импровизации проведешь. Как джазовые музыканты.
        И Инфант, не найдя возражений против джазовых музыкантов, молча согласился.
        Глава 11
        ЗА ДВАДЦАТЬ ОДИН ЧАС ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        Изнасилование назначили на завтра, день субботний, почти праздничный, да и времени свободного невпроворот. Оставалось решить последние два вопроса:
        - Как уходить с места преступления?
        - И как получать оперативные сводки с места событий, после того как мы с Илюхой это место покинем? Потому что доверять Инфанту даже в таком простом вопросе, как принятие искренней женской сексуальной благодарности, мы полностью не могли.
        Я ему так и сказал, мол, не можем мы пустить такое дело на самотек, мало ли как ситуация может развернуться. Может, тебе снова поддержка потребуется. И Инфант с пониманием согласился, потому что в глубине своей неуверенной нервной системы он сомневался, что все произойдет именно так, как мы запланировали предварительно. И правильно, кстати, делал.
        С личным транспортом у нас проблем особенных не было, мы его, как я уже упоминал, просто эксплуатировать не любили, но если нужда заставляла, то могли и выгнать из гаража. За руль решили посадить Жеку, потому что женщина, оставленная в машине «на атасе», намного надежнее любого оставленного там же мужчины.
        К тому же Жека от природы была натурой в себе полностью уверенной и не тушевалась перед дорожными трудностями. Что в запруженном московском уличном движении вызывало у водителей-мужчин изумление и многие другие искренние чувства. И они, строя вслух незамысловатые фразы, сдавались и пропускали Жеку вперед, хотя бы потому, что иначе столкновения было не избежать. А мужчины, как выяснилось, перед лицом неизбежной опасности жалеют свои машины куда больше, чем жалела их Жека. В общем, как хорошо известно: «Хороший гонщик обходит на поворотах».
        Итак, машина с Жекой за рулем должна была нас ждать прямо у выхода из парка, чтобы мы, выбежав оттуда, тут же на ней и укатили восвояси.
        А вот со второй проблемой нам пришлось поломать головы. В основном, конечно, мне и Жеке, потому как у БелоБородова голова и так оказалась частично поломанной после недавней репетиции. А у Инфанта, в отличие от Илюхи, наоборот, поломка произошла достаточно давно. Где-то приблизительно в период его невинного рождения.
        Мы все так же сидели в Инфантовой коммунальной квартире на какой-то Тверской-Ямской, суббота уже маячила за окном, а мы все искали ответ на ключевой наш второй вопрос: ну как же организовать оперативную слуховую связь между нами и Инфантом с его девушкой? Особенно после того, как они останутся на полянке вдвоем и когда благодарная Инфантова девушка созреет одарить его сексуальной лаской.
        - Жек, будь другом, налей мне в стакан и поднеси поближе, - попросил Б.Бородов, который единственный из нас не сидел, а как раз наоборот - лежал.
        Он уже второй день, взяв официальный бюллетень, пестовал свое синеющее лицо, потому что появляться на месте службы ему, заслуженному человеку, в таком виде не полагалось. Так как на месте службы его, Илью Вадимовича БелоБородова, знали совсем как другого человека - солидного профессора и со стажем, - и о его внерабочей, двойной жизни никто нисколько не догадывался.
        Оно вообще так - мы все привыкли оценивать других однозначно: черное - белое, надежный - разгильдяй, серьезный - безалаберный; или вот как Инфанта, например,
«полный мудила» - «не полный мудила». А неправильно это.
        Потому что не все, но многие люди попадаются разносторонние, с разными многими плоскостями и все зависит от того, какой именно плоскостью он к тебе в данной момент повернулся, да и как свет от уличного фонаря на эту плоскость упадет. Потому что не все однозначно в нашем мире, и в нем всегда найдется такое, что не понятно ни ихним, ни нашим мудрецам. Вот даже если Инфанта взять… Хотя, с другой стороны, зачем его брать?
        Но я это к тому, что часто, например, на работе мы выглядим и ведем себя по-одному, в семье - по-другому, с друзьями - по-третьему, а еще с женщинами (или, наоборот, с мужчинами) вообще раскрываемся каждый раз по-новому. Ну а когда с самими собой остаемся наедине, тогда уж совсем ни на что не похожи.
        И вот поворачиваемся мы к разным людям разными разноцветными своими сторонами, и получается, что никто нас в полном объеме не видит и не знает - ни, соответственно, жена или муж, ни дети, ни служебные коллеги, ни даже задушевные друзья. А значит, что никто не оценит нас в полном объеме, даже мы сами порой. Потому и говорят, что чужая душа - потемки. Да что там чужая - своя собственная ничем не лучше!
        А значит, и понимают нас порой до обидного неправильно, да и сами мы, чего греха таить, ошибаемся иногда относительно других. Оттого я и боюсь, что расценят нас всех с этих страниц - и Илюху, и Инфанта, и даже меня, и даже Жеку - однообразно. Хотя у всех у нас многие образы при себе имеются.
        Вот и тогда у Инфанта, за день до назначенной субботы, сидя за кофейным столиком за традиционной бутылочкой красного вина, я вдруг погрустнел почему-то. Погрустнел и задумался:

«Что же я делаю? Для чего? Зачем? Ну вот хотя бы с этим вымышленным изнасилованием - зачем я ввязался в него? Ведь вроде как взрослый человек уже, солидный для некоторых, тех, кто помоложе. И туда же!»
        Я посмотрел на доктора БелоБородова, лежащего спокойно на кровати и не мучающегося ничем, разве что разбитым своим лицом.
        - Б.Б., - спросил я, - скажи, почему мы такие? Что с нами не так?
        Он повернул на меня свой подбитый глаз на синюшном веке и все конечно, понял. Всю мою минутную слабость, все мои подступившие к горлу сомнения. А поняв, успокоил.
        - Значит, так надо, старикашка. Наказано нам так свыше, - объяснил он мне.
        Но я не согласился сразу:
        - Ну на какой, спрашивается, ты про это симулированное изнасилование придумал и на какой я взялся его воплощать? Ведь тебе, если на тебя посмотреть внимательно, уже достаточно за тридцать, да и мне не многим меньше. Ведь стыдно, если разобраться, на такую ерунду силы тратить, время, жизнь, в конце концов. Ведь к чему-то дельному могли бы взамен приложиться. А посмотри на нас… стыдно ведь! - добавил я в сердцах.
        - Ну, про стыдно, это ты, положим, заметно переборщил, - ответил он мне с кровати. - Хотя действительно странно все это, наверное, выглядит, особенно со стороны, для постороннего глаза.
        Он замолчал, потрогал лицо, подумал о нем, и оно, видимо, навело его на мысль:
        - Ну ладно мы, о нас чего говорить, мы с тобой вообще заспиртованные младенцы. А другим зачем? Инфанту вот этому? Или Жеке? А девушке Инфантовой?
        Мы снова замолчали, и я задумался над ярким образом. Да так отчетливо, что действительно представил нас с Илюхой в качестве вечных «заспиртованных младенцев». Я представил нас в баночке, погруженными в бодрящую эфирную жидкость, распеленатых, выставляющих напоказ растопыренные свои ручки и ножки, да и не только их.
        Вон в соседней баночке Илюха подгребает себе удачно к прозрачной стенке, а в другой я короткими нырками подходящую глубину отмеряю. И нежная кожица на тельце просвечивает жилками, и невинная улыбка на губках поблескивает озорством - и так оно было, есть и будет навсегда, и ничего никогда, похоже, уже не изменится. Потому что мы на самом деле с ним, как ни крути, - полные «заспиртованные младенцы»!
        Хотя, может, и не плохо оно, заступился я за себя, что нас на всякие-разные выдумки периодически потягивает. Вот как в текущем случае с Инфантовым изнасилованием. Да и кто знает, куда нас еще потянет в ближайшем нашем завтра? Никто не знает! (Читай последующие книжки серии «Женщины, мужчины и снова женщины».)
        А раз не знает, то, видимо, все правильно в нашей жизни происходит. Так как самое паскудное - это когда твоя будущая жизнь по минутам расписана, просчитана и все ее предстоящие кусочки установлены на заранее заготовленные места. Для меня паскудно, да и для Илюхи тоже.
        Да и для Жеки небось с Инфантом. По нам уж лучше младенцами, нахлебавшимися по уши спиртом, оставаться.
        - Послушайте, - вернула меня Жека в мир реальных забот, - может, ему, - она ткнула взглядом в Инфанта, - маленький такой диктофончик выдадим. Пусть он его в портфель положит, на запись поставит, а мы потом все прослушаем, что между ними происходило.
        В принципе мысль подключить Инфанта к звукозаписывающему устройству была правильная. Детали, правда, не вписывались в ситуацию.
        - Не будет у него портфельчика, по сценарию не полагается, - напомнил я.
        - Так поменяй сценарий, - предложила Жека.
        - Жека, - удивился я ошибочному подходу, потому как от нее не ожидал, - тебе когда-нибудь приходилось бывать возбужденным возлюбленным с портфелем в одной руке? То-то же! А мне приходилось. Очень неудобно свою возбужденность одной рукой выполнять, когда другую руку портфель ограничивает. Да и не только возбужденность, общую мобильность он тоже ограничивает. А Инфанту для полного успеха потребуется повышенная маневренность и мобильность.
        - Тогда, может, - двинул дальше по лесенке вариантов Илюха, - мы к нему этот диктофончик клейкой лентой к груди приклеим. Я в кино такое видел, всякими американскими спецслужбами практикуется. Да и не только, наверное, американскими, просто кино американское было.
        Он вообще как-то так удобно развалился на своем диване, этот БелоБородов, сибарит эпикурейский. Лежит, вино потягивает, лицо свое пощупывает и предложения одно за другим на поверхность вытягивает. Глупые такие предложения. А ты давай трудись, отсеивай их в сторону и вино подливай ему в стаканчик. Несправедливо.
        - На какой груди? - удивился я. - Ты чего лепишь, Б.Б.! Ему же грудь потом потребуется, когда девушка его, позабыл, как ее зовут, решится наконец на все. Ему же ее, свою грудь, наверняка оголить придется, а тут - на тебе… перед девушкиным удивленным взором проявляется приклеенный диктофончик. Надиктовывай - не хочу.
        - Почему обязательно надо верх оголять? - не согласился Илюха. - Не в верхе же смысл, верх и задрапированным можно оставить.
        - Ну, у тебя и приемчики… - удивился Инфант вместе с нами со всеми.
        - Ты вообще молчи, ты наказанный, - привел его к чувству Илюха и как напоминание о наказании потрогал себя за лицо.
        - Жека, - поинтересовался я женским мнением, - возможно ли, чтобы мужчина, несмотря на угар страсти, верхнюю часть своего тела от женщины скрывал? Вот, скажи, тебе лично с таким извращением приходилось встречаться?
        - Бывает, конечно, - пожала плечами Жека. - Особенно когда в спешке или когда обыденность прискучила. Не часто, не со всеми, но попадаются фантазеры.
        - Слава Богу, один человек нашелся, который хоть что-то про фантазии понимает, - пробурчал со своей больничной койки Илюха.
        И этой высокомерной фразой он меня окончательно вывел из равновесия.
        - Стариканыч, - сказал я, - тебе фамилию скоро придется поменять, потому что борода твоя совсем не белая теперь, наоборот, синяя, по щетине вон заметно. Это в нее синяк с подбородка просочился. Так что теперь ты не БелоБородов, а СинеБородов получаешься. Чуешь ассоциацию?
        Только потом клейкую ленту от Инфантовой груди нелегко будет оторвать, - продолжал размышлять вслух Илюха, не обращая на мою ассоциацию никакого внимания. - А она ведь полна волос, Инфантова грудь. Я сам ее видел. Ну ничего, Инфант потерпит, другие же терпят, - философски заметил Б.Б. - Женщины, те вообще, бывает, именно таким способом от растительности всякой отделываются. И ничего, выживают, только краше потом становятся.
        Но Инфанту перспектива насильственного срыва сильно клейкой ленты с его сильно волосатой груди, похоже, не особенно понравилась, и он замотал кудлатой своей башкой.
        - Так это ж женщины. Им полное безволосье для эстетики требуется, - застроптивился он. - А мне такая эстетика ни к чему, у меня совсем обратная эстетика, меня волосы только украшают.
        Тут мы все засомневались, а Жека особенно демонстративно, так что Инфант даже обиделся немного.
        - Не только я один так считаю, - начал оправдываться он. - Я несколько раз встречал в жизни людей, которые открыто мне в этом признавались. К тому же вдруг ваша клейкая лента посреди леса отклеится вместе с диктофоном и с волосами? Как же мне тогда? - И он еще шибче замотал головой.
        Да и оперативности в связи нету, - поддержал я его. - Вдруг потребуется наше срочное вмешательство, вдруг с Инфантом произойдет что-нибудь трагическое? Запросто ведь может, а как мы узнаем? Разве лишь когда с его остывшего, украшенного волосами тела снимем этот самый никчемный диктофон. Потому что вообще-то многие женщины за записывающий диктофон на груди возлюбленного сильно покалечить могут или вообще прибить насмерть. Особенно Инфанта. Как ты считаешь, Жек? - поинтересовался я у эксперта по женщинам.
        - От женщины, конечно, зависит, - разумно предположил эксперт. - Мы же все разные. Некоторые и на видеокамеру не особенно обидятся. Наоборот, обрадуются. Хотя найдутся и такие, кто за простую включенную мобилу запросто мозги может вышибить. Да и не только мозги.
        Тут возникла пауза, в течение которой мы все стали переглядываться, как бы спрашивая друг у друга: а правильно ли мы расслышали только что прозвучавшее слово? А потом сразу закричали одновременно и по очереди, перебивая друг друга возбужденно:
        - Мобила! Конечно, мобильник! Мы его в нагрудный карман Инфантовой рубашки положим. А перед этим мы заранее с него позвоним на другой мобильник, на Илюхин, например, и сможем прослушивать все непосредственно происходящее. Так Инфант и будет все время с нами на оперативной связи, особенно если его нагрудный карман близко к голосовым связкам расположен.
        - А ведь действительно, у нормальной девушки компактный телефончик в нагрудном кармане Инфанта подозрения не вызовет. Подумаешь, телефончик, все девушки к ним давно привыкли, - одобрил Илюха.
        - А твой мобильник, Б.Б., надо будет к магнитофону подключить, - внес я свою изобретательскую лепту. - Так что мы все потом сможем прослушать происходящее вместе с Инфантом. Чтобы оценить, проанализировать, скорректировать на будущее.
        - Да и клеить на груди ничего не надо, - в свою очередь согласился довольный Инфант. - Чтобы потом не отрывать ничего с волосами и с мясом. Хотя, - задумался он практично, - дорогой разговорчик может получится, если не в спешке все делать. А в спешке-то не хочется.
        - Не боись, - великодушно откликнулся с кровати Илюха, - заграница тебе поможет. Она вообще ради такого удовольствия все расходы на себя берет. - И он несильно похлопал себя в грудь, хотя мы так и не поняли, какое отношение он имеет к
«загранице». Да и к какой именно?
        Итак, - подвел я общее мнение, - в нагрудный карман Инфантовой рубашки устанавливается мобильный телефон. Инфант рубашку окончательно не снимает. Расстегнуть, Инфант, тебе дозволяется, а вот снимать - нельзя. Потому что тогда ты без связи останешься, а без связи ты, как боевая единица, уязвимый и нежизнеспособный. И если с тобой чего случится, нам к тебе на подмогу не успеть.
        Тут я заглянул в Инфантовы глазницы - понял ли он меня? Не подведет ли? Но в ответ на меня глядели лишь теплые, влажные зрачки, прикрытые томными ресницами, - и пойди разберись в таких. Вот я и не стал.
        - Ты, Жека, - продолжил я оглашение диспозиции, - назначаешься главным оперативным координатором. Или диспетчером, иными словами. Сидишь в машине у парка Сокольники, рядом с тобой мобильник, который одним беспроводным концом связан с Инфантовым мобильником, а другим, проводным, прикреплен к записывающему магнитофончику. Ты все прослушиваешь, оцениваешь, и если где недоразумение какое замечаешь, или если Инфанту срочно подмога потребуется, ты нам даешь знать. Опять же по беспроводной мобильной связи. Потому что координированное взаимодействие полевых подразделений во время войсковой операции, как известно, наиважнейшая тактическая задача.
        - А как мне телефон к магнитофону подключить? - задала диспетчер технический вопрос.
        И мы все трое снова задумались, потому что действительно, кто его знает - как? А вот четвертый из нас, который Инфант, тот как раз знал, у него вообще техническая сметка развита была не по нему. В конечном итоге, должен же он хоть в чем-то смышленость проявлять? Вот он ее в технике и в прочих математических хитростях и проявлял.
        - Да это просто, - оживился Инфант. - Там делать нечего. Я вас сейчас научу…
        - Не надо, - ответили ему мы. - Сам делай, а нас не учи.
        - Ну как же? - настаивал Инфант. - Вы что, новому не хотите научиться? Вдруг потребуется…
        - Не надо, не потребуется, - снова раздалось ему в ответ. - Потому что нам в нашей обычной, здоровой жизни такое умение, как связка мобильника и магнитофона, совершенно ни к чему. Потребность в ней лишь вместе с тобой, Инфант, возникает.
        И Инфант затих, а значит, согласился. И получалось так, что все оказалось определено, все места расписаны и на все вопросы найдены подходящие ответы. А значит, оказались мы полностью готовы к предстоящей субботней премьере.
        - Ладно, ребята. - Я встал, а вместе со мной все остальные. - Давайте сверим часы, что ли. В субботу в шесть на полянке. Полянку помните?
        - Как ее забыть? - проговорил Илюха, продвигаясь в коридор и поддерживая свое больное лицо рукой.
        - Ты, Инфант, текст подучи, - наказал я на прощание. - Чтоб не позабыть его в любовном пылу, как в прошлый раз.
        - Да, да, - бубнил не только себе, но и всем нам под нос Инфант, провожая до парадной двери.
        На улице был поздний вечер, конец мая плавно переходил в начало июня. Так или иначе, приятно было на улице. Мы подошли к Илюхиной машине.
        - Не могу я теперь в метро войти незамеченным, - извинился он за наличие тачки. - С синим лицом я очень в глаза бросаюсь. Вот и пришлось употребить, - указал он на машину. - Хочешь, старикашка, подвезу.
        - Ты лучше Жеку отвези на Фрунзенскую. А я прогуляться хочу, мне еще раз все обдумать надо, ну, по поводу операции.
        И я отпустил машину с шофером и пошел по вольной улице, вдыхая тоже вольный, покойный вечерний воздух. А вместе с ним в мои успокоенные мозги лезли всякие разные мысли про назначенную на завтра ровно в шесть операцию. Да и не только про нее.
        То, что я «заспиртованный младенец», продолжал я перебирать в себе недавнюю мысль, это правильно, конечно, но не только в младенчестве моем штука. Что-то еще другое, не менее мощное, призывное руководит мной, что, возможно, выше меня и неподвластно мне. Чему я не могу противостоять.
        Я шел и думал, и не мог найти ответ. А потом вспомнил Зигмунда Фрейда, которого читал только выборочно, да и то впопыхах, да и то в сильно упрощенном варианте. А как вспомнил венского ученого, так и понял: все дело в «Потенции». Потому что если в соответствии с Зигмундом, то именно она, личная наша сексуальная Потенция, по большому счету, и определяет индивидуальные наши характеры, взгляды, успехи и невезения. Даже причуды наши определяет.
        А ведь похоже на правду, снова подумал я. Похоже, действительно так и есть, похоже, тяга к жизни, в полном ее развороте, определяется именно нашей Сексуальной Потенцией. А значит, и тяга к ежедневному, перманентному творчеству, которое от жизни, как известно, неотделимо, тоже ей, голубушкой, определяется.
        Да, да, они безусловно связаны - «Потенция Сексуальная» и «Потенция Творческая», - как сообщающиеся сосуды связаны, и запросто перетекают из одного в другое.
        И если не удается полностью расходовать ее, Потенцию, на межполовые связи, если остается она у тебя неизрасходованная, то требует тогда она иного (за невозможностью сексуального) выхода. И настойчиво порой требует. И бросаемся мы от безвыходности в творчество, в любое, разное, даже перечислять не нужно. Потому что любая отличная от секса деятельность, если с душою к ней подходить, - и есть творчество. Ну а секс - есть творчество по определению.
        Зигмунд, кстати, называл такое межсосудное переливание «сублимацией сексуальной энергии». В смысле, если на секс много истратил, то на другое творчество тебя уже не хватает. И наоборот, если слишком сильно в творчество погрузился, то и секс уже не обязателен.
        Сам-то Зигмунд, как говорят, завязал с ненужным ему сексом где-то в возрасте сорока лет, наглухо завязал. Сказал, не хочу, мол, больше попусту растрачиваться по пустякам, лучше всю свою потенцию на создание психоанализ-ной теории пущу. И пустил. И создал. Только все мрачнее и мрачнее с годами становился, если по фотографиям и кинохронике судить. Да оно с каждым бы так случилось, если на один только психоанализ душу отводить, а женщинами пренебрегать.
        Или вот другой классик, Генри Миллер, писатель такой был середины недалекого двадцатого столетия. Ведь кого только чувак не трахал, проживая в легкомысленном Париже! Сколько свидетельств существует, да и свидетельниц тоже! Да и писал только в основном об одном - о потрахаться. Значит, волновала его тема и разбирался в ней особенно хорошо. Потому что писатель, особенно искренний, по себе знаю, пишет в основном о том, что волнует его глубоко и непосредственно.
        Но вот читаю поучительные воспоминания тех, кто знал о нем не понаслышке и практически впритык. Именно тех самых свидетельниц и читаю. Так вот они утверждают, что этот самый Г. Миллер совершенно оказывался нетрудоспособным в те периоды, когда сочинял свои знаменитые ныне опусы. То есть, иными словами, превращался в совершенно никчемного в постели человечишку. И только потому, что без остатка свою Потенцию литературе преподносил, а на другое у него в тот момент не оставалось.
        Зато когда написание текстов завершал, все снова воспаряло в Миллере беспредельно, как по мановению волшебной палочки, - и любовь к женщинам, и к потрахаться, и к жизни в целом, конечно. И на всю катушку набирал, чувак, материалы на следующее свое трахательное творение.
        Конечно, попадаются такие бойцы, причем обоего пола, которым все нипочем и у которых на все сполна хватает и даже на других остается. Вон Илюха, например, вспомнил я о друге. Но редкие они люди, отмеченные свыше. А нам, земным, усредненным, нам постоянно выбирать приходится, куда ее, Потенцию нашу ограниченную, расходовать уместнее. На секс? Или на остальную творческую жизнь?
        Я еще прошел пятьдесят шагов и догадался еще глубже. Дело-то в том, что и у меня не было за последние д-цать дней никакого сексуального облегчения, кроме ненатурального, домотканого, лубочного, - вот и накопилась во мне излишняя Потенция, и требует она нового естественного выхода. Так сказать, пробивает, как река в половодье, свежее неизведанное русло. Вот и пробила в виде сценического изнасилования в пользу Инфанта. А чего? - оценил я для себя, - вполне творческое дело, если творчески к нему подойти.
        Я вполне остался удовлетворен кратким своим, но вполне удачным исследованием. А все из-за воздуха вольного и легкого, а еще из-за состояния души, тоже легкого. И, успокоенный правильными своими заключениями, я доехал до своей тихой однокомнатной квартирки и радостно, надежно в ней заснул.
        Глава 12
        ЗА ПОЛТОРА ЧАСА ДО КУЛЬМИНАЦИИ
        А потом настала суббота, о которой мы с Илюхой никогда не забудем. Инфант тоже, наверное, ее долго помнить будет, так как свершилась, наконец, в эту субботу его долгожданная мечта. Но мало ли у него в жизни долгожданных мечтаний исполнялось? Да и мало ли еще исполнится? Вот и растворится та его суббота в череде других похожих суббот. А вот для нас с Илюхой не растворится никогда. Потому что долгая у нас память на такое.
        Но давайте обо всем по порядку.
        Около шести я обошел посты. Жека сидела в Илюхиной тачке почти у самого выхода из парка. На ней была короткая кожаная куртка, удобные черные джинсы, удобная обувь, бейсбольная шапочка на голове, повернутая козырьком назад. Да еще и затемненные очки. В общем, вполне кинематографичная получилась на сегодня Жека.
        На соседнем с водительским сиденье была установлена система из нескольких проводков, в переплетении которых нам с Илюхой было не разобраться. Понятно было только, что на одном конце системы находился магнитофон, на другом - мобильник.
        - Работает? Проверяли? - спросил я строго.
        - Инфант проверял, сказал, что все в порядке, - отрапортовала Жека.
        Потом позади ларька, как и полагается, мы с Илюхой прополоскали рот американской сивухой из штата Теннесси, и Илюха снова отказался выплюнуть достаточно крупный глоток. Я долго думал, как же поступать мне, и в результате тоже решил не разбазаривать понапрасну ценный реквизит. В конце концов, пара глотков в середине субботнего дня может только улучшить общую сноровку.
        Там, у ларька, мы никаких подозрений не вызывали, мы вообще были отлично законспирированы - подумаешь, двое нестарых забулдыг бутылку из горла на грудь принимают. Бутылочка, конечно, недешевая, но по нынешним временам и забулдыги неоднозначные попадаются.
        А в том, что мы именно забулдыги (хорошее слово, приятно его все повторять и повторять), в этом у прохожих никакого сомнения не оставалось. Ну кто еще с разбитой половиной лица, да в лейтенантских полевых кирзачах, таких же галифе и в телогрейке на голое тело в тени ларька хорониться будет?
        Да и второй, то бишь я сам, немногим отличался. Разве только без синюшной разноцветности на приблатненном лице. Вместо нее у меня изо рта светилась золотистая фикса, ради которой я с утра не поленился забежать к давно знакомой женщине - стоматологине по имени Милочка. Милочка мне фиксу и установила.
        - Ну что, Б.Б., - подбодрил я Илюху, когда мы выполоскали из горла внутрь себя все, что могли, оставив лишь на донышке. - Ну что, пора, двинем, что ли, на преступление.
        И Илюха кивнул мне в ответ, мол, давай двигать.
        Полянка была все та же, да и березка присутствовала, мы их из кустов легко определили. И Инфант ничуть не изменился, а вот девушка была полностью новая. Мы такую раньше и не видели никогда и потому стали внимательно ее разглядывать, но пока лишь издалека.
        И чем внимательнее мы разглядывали, тем больше нам все это не нравилось. И прежде всего девушка. Потому что она была, как это говорили раньше, например, в народных сказках Бажова, - совсем не девушка, а «Царь-девица». Иными словами, гвардейской стати была Инфантова подруга. Такой и знамя на параде нести не грех поручить. И выделялась она над Инфантом минимум на полголовы, и в плечах не очень уступала, не говоря уже про бедра. Которые Инфант, пытаясь прижать к березе, прикрывал лишь наполовину. Хотя, как я уже сообщал, сам был не узеньким.
        - Так чего, - в раздумье прошептал Илюха, - значит, не дает она ему?
        - Вроде бы нет, - ответил я, тоже переходя на шепот.
        - Может, и правильно делает, - предположил мой подельник. - Может, и не надо ему такого. Может, не по зубам кусок.
        Мы еще помолчали, посмотрели. Инфант между тем активно наяривал, прямо по сценарию, его руки двигались по гренадерскому телу хоть хаотично, но быстро. Да и то, пойди пробегись по такому разом, не пропустив ничего.
        - Знаешь, - снова прошептал Илюха, - может, не стоит нам вмешиваться? Отдадим все на откуп законам природы, глупо ведь с природой спорить.
        Я задумался. В белобородовских словах присутствовал здравый смысл, потому что совершенно непонятно, каким образом такого человека, как Инфантову девушку, можно попытаться изнасиловать. Нет, невозможно такое представить! Да и представлять не хотелось!
        Я снова взвесил все «за» и «против». И «за» все же оказалось больше - ведь репетировали, все по местам расставили, жили, можно сказать, предстоящим изнасилованием всю последнюю неделю. Сколько труда, времени, энергии ушло! А эмоций, чувств, вдохновения? Как посчитать вдохновение? И вот так сейчас порушить все собственными руками только лишь потому, что Инфантова девушка не вызывает насильнических чувств. Да и вообще ничего, кроме уважения, не вызывает.
        К тому же не мог я дискриминировать девушку по росту и общей остальной внешности. Ведь если бы, например, она оказалась миниатюрнее и соблазнительнее, не пришли бы к нам подлые пораженческие мысли, и не захотелось бы нам на попятную. А значит, опустились мы до примитивной дискриминации и несправедливости по отношению к атлетически сложенным членам общества. А несправедливостей я не любил. Да и кто их любит?
        - Нет, стариканыч, - оповестил я Илюху, - не малодушничай. Не дрейфь, иными словами. Тебе ж ничего такого не требуется, возьмешь ее за руку, оторвешь от Инфанта, дыхнешь американской сивухой, и дело с концом. Кто такой запах выдержит, хоть и под два метра? Перепугается и захнычет, а Инфант к этому моменту нас обоих удачно вырубит. И получит в награду то, что в принципе любому другому совершенно ни к чему. Но что ему так важно. А то сам подумай, чего ради ты себя так здорово синяком загримировал? Неужели все твои труды и жертвы напрасны?
        - Думаешь? - ответил мне вопросом на вопрос Илюха и опять глубокомысленно замолчал. Но потом все же принял решение.
        - Протяни-ка бутылочку, - процедил тяжело решающийся на таран камикадзе, зорко, с прищуром наблюдая за полянкой и прикидывая себя в тесном клинче с двухметровой Инфантовой подругой.
        Собственно, прищурить ему оставалось лишь один глаз, другой и так постоянно прищуривался.
        - На такое решиться без окопных ста граммов не могу, - добавил он и прищурился снова.
        Я тоже посмотрел на полянку, на девицу и не смог отказать.
        - На, - передал я остатки теннессийских виски напарнику. - Ты не волнуйся, старикашка, я с Инфантом быстро разберусь, так что тебе недолго продержаться до прихода наших. Секунд пять - не больше. Мальчиш-Кибальчиш и то дольше стоял. Выдюжишь?
        Илюха еще раз прикинул на глаз расстановку неравных сил.
        - Ну что, была - не была. - Он набрал полную грудь воздуха и резко тяжело выдохнул, собирая концентрацию в кулак. Так делают штангисты, когда подходят к весу. - На что ради Инфанта не пойдешь, - добавил Илюха, и мы строевым шагом вышли из тени кустов. Строевым, но не маршевым.
        Я тут же саданул по Инфанту первой отрепетированной репликой. Он вздрогнул от моего развязного тона, оттолкнулся от девушки, но далеко у него не получилось.
        - Вы бы, ребята, топали в сторону, - высказал он мужественный текст, который я, кстати, мучительно сочинял, сидя долгой ночью за кухонным своим столом.
        - Чего, чего… - нагло отозвался я.
        - Чего слышал, - не менее нагло ответил мне Инфант фразой, за которую я был особенно горд. Очень она у меня натуральной получилась, аутонтичнои, как говорят у нас в литературном мире.
        - А ху-ху не хо-хо? - выпалил я очередную находку творческой бессонной ночи.
        Эта фраза элегантно переводила задиристую часть диалога непосредственно в агрессивно угрожающую. Я сначала планировал использование привычных матерных терминов, но кого же они могут удивить или испугать? Никого - по нынешним временам. Да и литературная свежесть бы исчезла.
        И тут Инфант запнулся. Я по глазам его увидел, что запнулся. Мне и раньше казалось, что вопрос про «ху-ху», он вообще не очень понимает. И особая у него загвоздка с «хо-хо». Возможно, он с Санта-Клаусом мой вопрос путает и до конца не врубается - при чем тут Клаус?
        В общем, он стоял и молчал как вкопанный, и пауза становилась совсем не театральная. Наоборот, давящая получалась пауза. И я понял, что мне надо помочь товарищу по сцене.
        - Ты чего, - промолвил я, приближаясь, - втык захотел?
        Тут Инфант посмотрел на меня жалкими своими печальными глазами, из которых взвился хоть и немой, но умоляющий вопль. «Ну забыл я!» - кричали Инфантовы глаза.
        А потом произошло вот что: Инфант оторвал правую руку от слишком крутого девичьего бедра и установил ее ладонью вверх где-то на уровне своего пуза. Незаметно так установил, неброско совсем, как будто ему почесать надо что-то на пузе, например, сильно украшающие его волосы. И тут же, скосив глаза на ладонь, начал что-то там выискивать. И, по-видимому, выискал.
        - Да ты сам… слизняк… вонючий… при отсюда, - выдавил он из себя по частям, щуря на ладонь томные свои глаза.

«Надо же, - подумал я, - по шпаргалке шпарит, запасся, значит, шпаргалками на всякий случай. Ну что же, пусть так, если сам выучить не может, - все лучше, чем сбиваться и текст путать. Так мы хотя бы до конца пьесу доиграем», - и я выдохнул с облегчением тенниссийский перегар.
        Дальше по сценарию я должен был намекнуть похабно про девушку и намекнул:
        - А ты чувихой своей не подавишься в одиночку? - перевел я разговор на тему насилия.
        Инфант еще больше прищурился и еще ближе пододвинул ладонь к глазам, видимо, он не мог что-то на ней разобрать. Хотел, да не мог. Видимо, вспотела ладошка от теплого девичьего бедра, и разъехались несколько на ней школьные чернила. И вот, превозмогая нехватку зрения, он все-таки пробормотал.
        - Ах ты гад… - сказал он без особого возмущения и запнулся надолго. Потом еще ближе поднес ладонь к глазам и проговорил почти по слогам: - Иди от-сю-да, я тебе рожу на-чи-щу.
        И снова споткнулся, на сей раз из-за логической несогласованности фразы: ведь если он нам предлагает «идти от-сю-да», то как он сможет нам, удаляющимся,
«на-чис-тить»?
        Видимо, он сам различил очевидную оплошность и стал еще внимательнее присматриваться к ладони, даже зашевелил губами, проговаривая про себя. Мне стало неудобно за Инфанта, перед собственной его девицей неудобно, которая маячила над Инфантовой головой и ничего не могла понять. Наверняка от испуга. Потому что большие женщины не менее пугливы, чем женщины среднего роста.
        - А, нет… не отсюда… - вдруг нашел опечатку на ладони Инфант. - Иди сюда. - Он выделил интонацией слово «сюда». - Здесь я тебе рожу и начищу, - повторил он по ладони, с явным облегчением нащупывая заново логику в нашем вульгарном диалоге.
        А я смотрел на него и пребывал в полной уверенности, что из-за этого идиота весь спектакль придется срочно отменить и вернуть деньги за распроданные билеты. Ведь не могла же Инфантова девушка (никогда не помнил, как ее зовут) не заметить такой очевидной оплошности и несыгранности артистов. Не могла она не разоблачить нас.
        Но она не разоблачила! Она как возвышалась, так и продолжала возвышаться и, видимо, только очень инстинктивно боялась. Оттого и не заметила.
        Я оглянулся на Илюху, потому что сейчас следовала его реплика. Но он показался мне не по сценарию задумчивым.
        - Мудила, - тихонько вздохнул он мне про Инфанта. - Даже шпаргалку на руке прочитать не может. Может, действительно пойдем отсюда? - без вдохновения предложил он, в очередной раз сверяя рост девушки со своим ростом.
        Но обратной дороги для нас не было. Потому как не привыкли мы сворачивать с полдороги назад.
        - Ты чего, дура, - сказал я, имея в виду Инфанта, - нарываешься? Сейчас мы тебя обуем. А телку твою разуем.
        Вот эта фраза являлась квинтэссенцией моей драматургии. И угроза в ней присутствовала, и не без остроумия получилось. Но бытового, уличного остроумия, доступного всем, а не только яйцеголовой интеллигенции.
        Тут нам с Илюхой полагалось выдвинуться вперед и приняться за дело, но Илюха не выдвигался. Я взял его за руку и потянул на девушку. Он поддался, но не сильно.
        - Смотри, - подбодрил я его, - какая баба обильная. Истекает вся.
        Хотя такого в сценарии не было, я просто на ходу импровизировал.
        - Давай лучше я этого мудилу мочить буду, - ответил мне импровизацией на импровизацию Илюха. - А ты половодную телку будешь сам разувать, если тебе так ее штиблеты понадобились. - И он бросил оценивающий взгляд на девушкины туфельки. Которые были совсем не хрустальные, Золушкины, а тяжелые, заостренные, сорок восьмого размера.
        Получалось, что сценический акт избиения и изнасилования, который должен был быть полон экспрессии и позитивной энергетики, переходил в скучные, вялые прения, что означало скорый крах всей постановки. А краха я позволить не мог! И значит, надо было прекращать дебаты с мнущимся и не доверяющим своим силам Илюхой.
        - Хватай ее, дыши ей в рот! - бросил я бессвязную для посторонних и оттого особенно пугающую фразу и сильно подтолкнул БелоБородова к девушке-каланче.
        Дальше действие разворачивалось стремительно, но кое-что я успевал различить. Илюха действительно схватил обреченную гренадершу за руки и поволок в сторону, та немного упиралась, но Илюха волок ее упорно, не щадя собственных сил. Хотя даже со стороны было ясно, что схватка неравная, что долго он не продержится и далеко ее не утащит.
        Это как, например, какая-нибудь хищная птица в полнотелого мамонта вопьется когтями и попробует его от земли оторвать и в гнездо унести, птенчикам дать поклевать. Хоть она и хищная, но вот мамонт ей явно не по клюву и не по весу.
        Вот такое сравнение пронеслось в моем мозгу, когда я боковым зрением увидел, как Илюха утаскивает девушку на середину полянки. В принципе неплохое сравнение - с одной лишь неточностью: мамонты вымерли давно, а девушка была здесь, рядом, и несильно, но упиралась. Да сильно ей было и ни к чему.
        Сценарий надо было перекраивать прямо по ходу действия. Потому что понятно было, что Илюхе срочно требуется подмога, и получалось, что его личное, индивидуальное изнасилование должно перейти в наше совместное, иными словами, в групповое. Хотя это совсем иная статья. Даже в Уголовном кодексе иная, хотя мы с Илюхой близко с этим кодексом знакомы не были.
        В общем, не было у меня времени на методичное избиение Инфанта, на все эти сценические подготовленные трюки и специальные эффекты. Я моментально двинул куда-то в мягкое, не очень разбираясь, потому что возня сзади усиливалась с каждой секундой. Потом я двинул снова, и вроде Инфант застонал, а может, я ошибся, и стонали уже сзади. Хотя стон был отчетливо мужской, болезненный и с надрывом.
        Я суетливо засунул руку в карман, зачерпнул клюквенного сиропа с сахаром и плеснул горстью на Инфанта, после чего нажал ему на плечи - съезжай, мол, быстро вниз и падай бездыханно, видишь, времени нету, к Илюхе на выручку надо поспешать. И Инфант понял меня и рухнул вниз, а с лица его густой волной стекал багряный клюквенный сироп и растекался по траве тягучей сахарной волной. Которую Инфант высунутым своим языком старался незаметно слизать.
        Но он меня больше не интересовал, потому что я был обеспокоен за Илюху, за его последующее здоровье и вообще за всю его дальнейшую судьбу. И было от чего. Я развернулся и рванулся к нему, к моему коллеге по непосильному на-сильному труду - ведь если пропадать, так на пару. Но совершенно напрасно, кстати, рванулся.
        Я уже на бегу понял, что напрасно, просто остановиться вовремя не успел, инерционная сила помешала. Я скользил по траве в неудачной попытке затормозить и видел, как перегнулся в поясе Илюха, задышав девушке куда-то в низ живота. Но совсем не потому, что низ ее живота как-то особенно его привлекал. Совсем нет! Просто девушка прямо на моих глазах, поддерживая руками хрупкую Илюхину фигуру, сильно тыкала своей коленкой куда-то Илюхе в самый перегиб его тела. А тот подпрыгивал от каждого ее жесткого прикосновения и как-то нелепо похрюкивал при этом.
        Мне действительно следовало намертво затормозить и прекратить движение на помощь другу. Потому что помощь моя в любом случае запоздала и больше ему пригодиться не могла. К тому же если бы я спасся, то хотя бы смог потом вынести с поля Илюхино тело и предать его земле. Хотя бы после того, как озверевший мамонт, в смысле девица, бросит его, растерзанное, засыхать на бесчувственном травяном покрове.
        А так, если она и меня покалечит, то кто нас обоих подберет и переправит к Склифосовскому? Инфант? Нет, на этого рассчитывать было бесполезно.
        КУЛЬМИНАЦИЯ
        Но я не успел затормозить и пробежал лишний метр. Казалось бы, всего метр, ерунда какая, но его как раз оказалось достаточно для ее длиннющей меткой ноги в жесткой туфельке сорок восьмого размера. На которую запросто можно было повесить значок
«Ворошиловского стрелка», потому что влепила Инфантова подруга своей туфелькой прямо в десятку, как говорится, не целясь, с бедра. Я думал, что так только в кино бывает, - ведь не просто небось с ходу попасть в относительно небольшую точку между животом и коленями, которая даже не особенно выделяется на общем фоне брюк. А она вот попала.
        И перегнулся я вслед за Илюхой и захрюкал вслед за ним. Не потому что мне его пример понравился, а потому что больно мне было очень. Настолько резко больно, что… Но не буду объяснять. Те, кто испытывал такое, и так меня поймут, а тем, кому испытать не пришлось, - разве тем объяснишь!
        Так мы и стояли с Илюхой, загнувшиеся оба, держась обеими своими руками каждый за свое. Именно за то, на чем загнулись. Мы почти что упирались друг в друга склоненными нашими головами и составляли из двух букв «Г» почти полновесную букву
«П».
        - Бля… - прошептал мне в голову Илюха, но совсем нематерно у него получилось. (Настолько нематерно, что я с чистой совестью вставляю это обычно нелитературное слово в свой чуткий, осмотрительный, расчитанныи на нежные сердца текст.) - Я больше не хочу насиловать, - пробормотал он снова. - Я даже, наверное, не могу больше.
        И я его понимал, потому что чувствовал то же самое никак не меньше его. Хотя мы свои чувства не сверяли.
        - Ах вы засранцы маленькие, - раздался позади Илюхи грудной девичий голос. - Милицейского тела захотели! А не боитесь подавиться моим телом, гады?

«Чего? - не поняли мы с Илюхой, даже не пытаясь разогнуться. - Какого тела? Какой милиции?»
        - Я вам покажу, сосунки, как на капитана милиции свои маленькие членики поднимать, - продолжал бушевать не на шутку рассерженный голос.

«Капитан милиции?!! - еще больше изумились мы с Илюхой. - Может ли такое быть? С нами ли? Явь ли это? Ведь в яви такого не бывает!!!»
        - Насильничать надо мной решили, - горячилась отличница наверняка боевой и физической подготовки. - Я вас научу, как насильничать. Да я вас самих, как котят, выеб…
        И тут она вообще стала использовать слова, которые хотя мы тоже знали, но вот я их даже в наш сценарий не вставил. Не говоря про страницы этой книги.
        - А ну, на колени, раком встать и не шевелиться у меня. Кто рыпнется, тому хана, я стреляю без промаха.
        Мы нехотя обернулись и с ужасом убедились, что у нее действительно есть из чего стрелять - она его в руках своих держала, прям на нас направленный. Ну а про «без промаха» - мы уже убедились. И мы послушно встали на коленки или, как называла позу офицер милиции, «раком».
        Теперь Инфантова девушка (так, к сожалению, и не запомнил ее имени) стояла со стороны вздернутых наших задов. А недалеко от наших лиц сука Инфант дергал своим красным языком, слизывая остатки клюквенного сиропа.
        - Мало того, что я вас на пятнадцать лет упеку, - громыхала над нашими задами вооруженная женщина, - так я вас сейчас сама перееб… - И она снова перешла на ненормативную лексику.
        Мы с Илюхой переглянулись, и в наших расширенных от ужаса глазах застряла одна и та же мысль:

«То, что она вполне на такое способна, - это понятно. Но вот есть ли у нее чем? А вдруг есть?!!»
        - Не волнуйтесь, - как бы услышала она нас, хотя и говорят, что телепатия наукой не доказана. Но ведь у каждой женщины интуиция не в меру развита, а у женщин-капитанов, видать, особенно. - Не боитесь, жопники, найду, чем воткнуть поглубже. Не впервой небось. Быстро снять штаны. Считаю до пяти, потом стреляю.
        Мы с Илюхой снова переглянулись и поняли, что все так и произойдет - и про
«воткнуть» и про «стреляю».
        - Бежать надо, - посоветовал нам обоим Илюха. - Изнасилует, сука…
        Я всем своим трепещущим телом согласился.
        - Бежать, старикашка, - повторил мой товарищ. - Спасение от изнасилования - дело рук самих изнасилованных!
        Но здесь я перебил его свистящий шепот.
        - Куда бежать? - перебил я своим шепотом. - Застрелит ведь!
        - Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! В смысле раком, - ответил мне Илюха еще одной гордой цитатой. - Я ей живой не дамся…
        - Не переговариваться, - раздался властный голос сзади и немного сверху. - Снимать штаны, оголять жопы! Кому сказала?
        - Я согласен бежать. Куда только? - спросил я, игнорируя на время указания властей.
        Мы оглядели окрестность: похоже, бежать было некуда - вокруг был сплошной лес. А из людей - один лишь Инфант, который, насосавшись сиропа, начал выходить из коматозного своего состояния: глазенки приоткрыл, стал приподниматься на руках, подпер себя коленками. Он четко разыгрывал отведенную ему роль - постепенно, не спеша приходя в себя после избиения. Прям по сценарию. Который, кстати, уже давно не действовал.
        И вот что сейчас меня интересует: как бы он, этот Инфант, повел себя, увидев свою девушку с наганом, направленным на наши устремленные к небу зады? Стал бы заступаться за нас? За девушку? Снова погрузился в бессознание? Много вопросов… Но ответы на них я так никогда и не узнаю.
        - В толпу надо бежать, - сообразил Илюха. - В толпу она стрелять не решится.
        - В какую толпу? - потребовал уточнения я.
        - В Инфанта.
        И мы напряглись для рывка из низкого старта. Так, по-моему, наша общая поза называется в легкой атлетике - в беге на спринтерские дистанции. Хотя в милицейской терминологии такая посадка называется, наверное, не «низкой», а
«рачьей». В спринте, кстати, тоже присутствует пистолет, но он стартовый и, как правило, не упирается в зады спортсменам.
        - Три, восемь. Рванули! - скомандовал Илюха, и мы рванули.
        Чего там понял или не понял Инфант? Как бы он себя повел, за кого бы стал заступаться? - нас на тот момент это никак не волновало. Мы врезались прямо в него, закувыркав его поднимающееся тело, перепутав, смешав его с нашими. Мы все ждали выстрела, но выстрела все не было и не было. Может, на самом деле все это не с нами происходило?! А потом нас скрыли деревья.
        Хотя мы еще долго не останавливались. Тяжело дыша, мы прочесали жалкий парк за предельно короткий срок, настолько короткий, насколько позволяли Илюхе его полевые кирзачи. Да еще и сильная резь внутри брюк галифе.
        Глава 13
        ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ
        Машина дожидалась, где ей и было положено, но вот водителя мы в ней заметили не сразу. Жека лежала на заднем сиденье и рыдала. Мы сначала подумали, что от сочувствия к нам, а потом поняли - от счастья. Из мобильника, соединенного с магнитофоном, раздавались вполне различимые голоса.
        Мы попытались привести ее в чувство, но слезы застилали ее восторженное лицо.
        - Спаслись… - спросила она сквозь слезу, отбиваясь от нас.
        - Жека, - сказал я, - мы бы сами сели за руль, но у нас сильная резь в поясе. Нам не то что неудобно, у нас просто не получится.
        Я-то думал, что убедителен, но от моих слов она зашлась новым приступом.
        - Так как девчонка оказалась… В каком чине… - просипела она неразборчивым, счастливым сипом.
        - Дура ты, Жека, - в сердцах вмешался Илюха. - Сматывать надо, она сейчас нас накроет здесь, эта капитанша. Ты бы ее видела - такая, как пить дать, накроет. Она натренированная. А это, знаешь, пятнадцать лет на самом деле. И тебе, кстати, за соучастие. Пойди потом, доказывай суду, что мы все это затеяли, чтобы она Инфанту дала. Да не поверит никакой суд, что можно хотеть такого. Что кто-то в здоровом уме может захотеть, чтобы такая дала. Ни присяжные, ни сам судья не поверят. И засудит нас суд, - повторил Илюха. - Давай, Жека, валить надо, хорош веселиться.
        Но на все его разумные доводы Жека только отвечала охрипшим своим смехом. Она уже, похоже, не могла больше смеяться, но все равно смеялась.
        - Я не могу вести машину… - признавалась она в перерывах между схватками. - У меня тоже резь в поясе… - И она подхватила себя руками за живот, чтобы он не разлетелся на куски от мелкой тряски.
        - Хрен с ней, - сказал я Илюхе, - посмотри, она действительно не может. Какой из нее сейчас водила? Лови тачку, а за твоей вечером пошлем кого-нибудь, типа Инфанта.
        Тачек в округе было полно, правда, они все проезжали мимо, завидев нас с Илюхой - его побитое лицо, полевую одежду, мою зубную фиксу, да и вообще наш все еще заметный перегиб в поясе.
        Но нам ли тачку не поймать, хоть и с перегибом? Илюха достал несколько купюр, помахал ими в воздухе, намекая на нашу полную платежеспособность, и тачка тут же остановилась. Хотя человек за рулем, увидев нас с близи, сразу заметно растерялся и теперь, несмотря на купюры, уже, похоже, сомневался: а стоило ли останавливаться вообще?
        - Ты не бжи, мужик, - приободрил его Илюха, - мы артисты. Заслуженные. Загримированные после натурных съемок. Мы из краснознаменного ансамбля имени Пятницкой.
        - С каких натурных съемок? Кого снимали, в натуре? - заржал успокоенный объяснением водила. Тоже, видать, остроумный попался. Под стать нам.
        Мы запихнули в машину сначала звукозаписывающую аппаратуру с мобильником и магнитофоном, потом изнеможенную Жеку, потом уселись и сами. Машина, хоть и оказалась небольшой, но все равно послушно приняла всех нас в себя. Илюха назвал свой адрес, и мы тронулись подальше от места преступления.
        А мобильник с магнитофоном в руках у Илюхи на переднем сиденье все наговаривали и наговаривали женским грудным голосом. Лишь изредка его перебивали густые мужские придыхания.
        - Бедненький, - шептали мобильник с магнитофоном, - как они тебя, гады. Тебе больно? Ты полежи, полежи, отдохни, я сейчас тебе сумочку под головку положу. А я-то, дура, столько мучила тебя, - здесь раздался тяжелый Инфантов вздох. - Бог ты мой, сколько крови, по всему лицу, и на губах много, и даже язык весь красный. Давай оботру я тебя. Хочешь, губами оботру, маленький ты мой.
        - Не надо губами. Я сам, - раздался хоть слабый, но испуганный голос Инфанта, искаженный телефонными помехами.
        А может, и не помехами, а другим чем-то искаженный. Видимо, не очень хотелось ему, чтобы в милиции узнали, что у него кровь сладкая и клюквой отдает. Ведь кто знает, как могло бы поменяться к нему отношение милиции, если бы та про клюкву разобралась?
        - Как ты? Где бандиты? - видимо, чтобы отвлечь женщину от клюквы, заботливо поинтересовался слабый голос.
        - Убежали, гады. Скрылись, - проинформировала жалостливая девушка.
        - Жалко, - произнес Инфант, - я бы им впиндюрил. Когда бы в себя пришел. Тебя они тронуть, надеюсь, не посмели?
        Водитель в машине, прослушивая текст внутри нашего небольшого коллектива, обернулся и подозрительно обвел коллектив взглядом, пытаясь ногой нажать посильнее на тормоз.
        - Да это мы запись прослушиваем звуковую, чего на съемках получилось, - толково пояснил Илюха. - Качество плохое, конечно, но главное, что текст различим, мы его потом в студийных условиях перепишем, как надо.
        - А… - согласился шофер и убрал ногу с тормоза.
        Я тоже хотел добавить что-нибудь успокоительное для шофера, но не мог. Я на заднем сиденье держал припадочную Жеку, у которой от звуковой записи новый клинический приступ начался.
        - Да что ты, маленький мой, - продолжал грудной голос с сильным любовным придыханием, - куда им, поскребышам этим, меня тронуть. Я таких писюков штабелями укладываю на тренировках. У меня же звание мастера по самбо в тяжелом весе. Ты же знаешь.
        Тут Илюха резко повернулся ко мне, и мы долго, крепко переглянулись.
        - Знает, - повторил я вслед за аппаратурой.
        - Мудила… - в сердцах прошептал Илюха, не только с презрением, но и с негодованием тоже.
        Мужик за баранкой снова поглядел подозрительно на седока справа.
        - Да играют ненатурально, - объяснил ему Илюха. - Ты сам разве фальши не улавливаешь?
        - Чего, какой фарш? - не понял мужик, но ему никто не ответил.
        - Жалко, что я их не пристрелила, - продолжал женский голос мечтательно. - Убежали, паразиты.
        - А у тебя что, пистолет был с собой? - переспросил Инфант, но в голосе его не было удивления. - Я думал, что, когда ты не при исполнении, ты его с собой не берешь.
        Илюха снова обернулся ко мне с первого сиденья, и снова резко. Мы снова переглянулись.
        - Знает, что при исполнении бывает, - выразил я общее с Илюхой мнение.
        - Мудила… - выразил Илюха общее со мной мнение.
        - А почему ты все же не выстрелила? - спросил уже совсем окрепший Инфант, и в его голосе мы услышали здоровую любознательность.
        - Да за людей боялась, - зазвучала в телефоне оправдывающаяся девушка. - Они прямо на людей побегли.
        - На каких людей? - не сообразил медлительный Инфант. - Тут еще и люди были?
        А как же? Ты и был. На тебя и побегли. Я и побоялась выстрелить, вдруг отрекошетило бы в тебя. Я одного взяла уже на мушку, который с родимым пятном, синим таким на пол-лица, прямо в башку его метила… Но в последний момент испугалась, что в тебя отрекошетить может.
        Тут Илюха заметно сглотнул, видимо, слюну, и глаза у него немного увеличились. Даже тот, что был сдавлен родимым пятном на пол-лица.
        - Ну ничего, я его по приметам быстро отыщу, - продолжала капитанша, и Илюха на первом сиденье сглотнул еще заметнее.
        И мужик за рулем тоже сглотнул, кося от лобового стекла испуганные глаза на Илюху.
        - Да грим, грим это, в который раз успокоил его Илюха. - Он только ацетоном снимается. Хочешь, ацетоном сотру. У тебя ацетон при себе есть?
        - Откуда у меня ацетон, - снова успокоился водила.
        - Ну вот видишь, - приободрился Илюха. - Слушай, знаешь что, поменяй курс, поверни штурвал на Ямскую-Тверскую. Там у нас актерская, и ацетона там хоть упейся. Я заодно там и отмоюсь. - Тут Илюха снова посмотрел на меня, и в его взгляде я прочитал жажду мщения. И полностью ее разделил.
        Это правильно было - двинуться в Инфантово логово. Во-первых - ближе. Во-вторых, у него еще пара бутылок со вчера осталась, а в-третьих - у нас от его коммунальной квартирки ключики имелись, и соседки нас в лицо знали и за своих считали давно.
        Поэтому правильно было прямо к Инфанту двинуть и прямо у него там засаду устроить. Засаду на Инфанта. Так как получалось, что он слишком много знал: и про самбо, и про милицейский чин, и про огнестрельный пистолет. Знал, а от нас утаил. Что вполне могло стоить нам не только нашей гомосексуальной непорочности, но и гетеросексуальной нашей жизни. И теперь он должен был быть наказан, этот Инфант. Сурово и беспромедлительно.
        Водила кивнул и крутанул штурвал на Ямскую-Тверскую, а мы снова прислушались к нашей подслушивающей аппаратуре.
        - Ну что, мой сладенький, - шептала аппаратура, - как ты, тебе лучше? Я даже и не знала, что ты такой мужественный у меня. Как смело ты вступился! Я и не предполагала, что ты так можешь, думала, ты скромный. А ты вон какой! А я-то дура, зачем я тебя так мучила долго? Почему не давала? - снова повторила совестливый мастер спорта по самбо. - Ну ничего, сейчас к тебе поедем, я тебя обмою, оботру, высушу. Ты ходить-то можешь, ну обопрись на меня, заинька ты мой.
        Не надо ко мне, - постеснялся мужской голос, видимо, проинтуичив засаду. Потому что Инфант хоть и не так, как женщины, но тоже был интуитивным не в меру. - У меня плохо… - Он помялся, ища причину, и нашел ее: - У меня накурено слишком, особенно в местах общего пользования.
        - А… - приняла причину девушка. - Можно ко мне, конечно, но я далеко живу, и дома мама, пенсионерка. У меня, конечно, своя комната, отдельная.
        - Вот и хорошо, - согласился Инфант.
        Потом они долго молчали, видимо, ковыляли к выходу из парка, лишь раздавалось наигранное кряхтение Инфанта. Настолько наигранное, что Илюха несколько раз обратился к шоферу:
        - Ну разве ты сам не слышишь, фальшивит он. Неприлично фальшивит!
        И шофер наконец тоже услышал, и согласился, и еще раз посмотрел на Илюху, но теперь с уважением. Как обычно смотрят на людей с обостренным музыкальным слухом, которые слышат то, что ты сам разбираешь с трудом.
        - Жека, - попросил я, - ну хватит уже, успокойся. Почти приехали, не трясись ты так.
        Но Жека не успокоилась.
        - Ты слышал, Францик, - открыла она утомленные от слез глаза, - она его высушит. Он у нее сушеным в комнате висеть будет… - И слезы снова полились по ее щекам. - … отя у нее мама-пенсионерка… Ты слышал, Франц…
        И она снова прикрыла свои обессиленные глаза и снова откатилась глубоко в себя, в свой солнечный, никакими заботами не потревоженный мир.
        - Вот эта играет здорово, - кивнул шоферу на Жеку Илюха. - Не зря прошлым годом заслуженную ей дали. Она и народной станет, помяни мое слово.
        - Ага, - согласился шофер. - С вами, артистами, поездишь вот так, в театрах разбираться начнешь. Мы тут с моей как-то отправились в один такой. Ну дело давно, правда, было… - начал наконец-то расслабленный водила.
        Но здесь мы как раз и подъехали, и реминисценции мужика за рулем, слава Богу, оборвались в зачатке.
        Конечно, мы не прямо к Инфантову дому подъехали, прямо было опасно - ведь конспирация, как мы знаем, превыше всего, и потому притормозили за два квартала. Хоть и на Ямской-Тверской, но под другим номером Ямской. Там несколько их - и Ямских, и Тверских.
        - Ну вот, мужик, - протянул Илюха мужику обещанные купюры, - ты если захочешь, бери свою-то и вали к нам на представление. В театр у Никитской Набережной. Я тебе контрамарку выпишу по дружбе.
        - Ага, - согласился водитель машины. - А кого спросить-то?
        - Меня и спроси, Григория Марковича, слышал небось имя.
        - Да кажись, слышал. Ты не этот, что ли, что по телевизору…
        - Точно, - согласился Илюха, не дослушав. Потому что спешил.
        - Надо же, как загримировался, - начал было удивляться мужик, но тут мы захлопнули двери его автомобиля и двинули по переулку - Илюха с аппаратурой, а я с Жекой, поддерживая ее всячески. Потому как мы, может, и хулиганы и насильники, но раненых мы на полдороге не бросаем.
        В тот момент, когда мы оказались в Инфантовой комнатке, сам Инфант со своей подругой оказались с внешней стороны сокольнического парка. Мы это поняли, потому что из аппаратуры, которая удобно расположилась на кофейном Инфантовом столике, стали раздаваться шумы большого города: прохожие, машины, прочий общественный транспорт. А вот щебетание птичек и шелест листьев как раз свелись на нет. Почему они, кстати, не научили мобильные телефоны запахи передавать? С технической точки зрения наверняка возможное достижение.
        - Где тут ацетон? - порыскал по комнате Илюха и отыскал первую бутылку со вчера припасенного сушняка.
        Мы разлили и уселись перед кофейным столиком, напрягая свой слух. Только Жека ничего не напрягала, она, наоборот, пыталась расслабиться и прийти хоть немного в себя. И ей бы, наверное, удалось, если бы мы не услышали снова женский грудной голос.
        - Постой здесь немного, сможешь сам? Вот так, прислонись к столбику, - заботился голос. - Я сейчас машину поймаю.
        Видимо, она отошла на минуту, потому что с кофейного столика вдруг разнеслась неожиданная скороговорка:
        - Алё, лапуля, Б.В., вы здесь? Я правда не виноват. Не покидайте меня, не бросайте, не отключайтесь. А вдруг она про клюквенный сироп поймет, когда обмывать меня будет. Ведь если она с вами такое устроила, что она тогда со мной сделает? Я боюсь ее! Не покидайте! Вы слышите?..
        - Мудила, так он все видел… - процедил зло Илюха, выражая наше общее мнение. А Инфант, видимо, услышав привычное для себя обращение и приободренный им, тут же смолк. Вместо нас он снова отвлекся на свою девушку.
        - Ты с кем сейчас по мобильнику говорил? Зачем его из кармана доставал? - спросила милиционерша подозрительно, что говорило о ней как о недюжем профессионале.
        - Да нет… - стал отнекиваться Инфант. - Я только проверил, не сломали ли эти сволочи телефон.
        - А… - поняла девушка. - А говорил-то с кем, чего губами-то шевелил, я ведь заметила.
        Хотя мы лица Инфанта сейчас видеть не могли, но все равно поняли, что оно сильно побледнело. По голосу Инфантовому запуганному поняли.
        - Сейчас она ему вставит, - злорадно прошептал Илюха. - На всю длину вставит. Именно то, что нам не успела.
        А вот меня мучили двойственные чувства: хоть и мудила Инфант, конечно, но ведь и его можно пожалеть, особенно если представить, какое наказание его ожидает. А еще если закрыть глаза и вспомнить его девушку в полный рост…
        - Так чего ты ими шевелил? - строго переспросила девушка, а Инфант все не отвечал и не отвечал. Хотя потом все-таки нашелся:
        - Знаешь, когда мне больно, я песню пою одну. В детстве учили, в школе, революционную. - И он тут же запел: - Весь мир насильем мы порушим до основанья, а затем…
        Эх, жалко, что не могу я на этих страницах передать звуки, из которых складывалась Инфантова песня, - не приспособлено для таких звуков печатное слово. Пока еще не приспособлено, как мобильники для передачи запахов.
        - Да, да, - сказала девушка, которую в детстве тоже, наверное, учили этой песне. А может, и в отрочестве продолжали учить. - Хорошая песня, помогает.
        - А как же, - согласился Инфант. - Боль утихает. Не полностью проходит, но утихает, терпимее становится.
        - А меня вот еще учили, ну, в школе специальной, - поддерживала диалог капитанша, как будто и не спешила она к маме обмывать своего Инфанта. - Когда больно, ну, совсем невтерпеж, вот на это место нажимать. Только очень резко и сильно…
        - А…А…А!.. - разнесся по Сокольникам Инфантов резаный голос, да так, что на Ямской-Тверской откликнулось.
        - А…А…А!.. - закричала Жека наперегонки с Инфантом.
        - Ну как, - поинтересовалась хорошо обученная девушка, - прошло? Не болит больше?
        - Почти прошло, - со всем и совершенно полностью согласился Инфант. - Немного еще осталось, но только там, где ты нажала. Но это ничего, ты больше не нажимай, там тоже проходит.
        - Слушай, - вспомнила девушка, - я чего вернулась? У тебя деньги-то на машину есть? А то у меня мало с собой. Я ж на свидание шла.
        Ну да, - снова согласился Инфант, громко шаря впопыхах по карманам в поисках проездных денег. Да он вообще бы все сейчас ей отдал от страха разоблачения и ради сохранения своей мужской глубинной девственности.
        А потом, как мы догадались, машина оказалась пойманной и без промедления погнала их обоих на окраину необъятной Москвы в отдельную от мамы-пенсионерки комнату.
        Глава 14
        ОДИН ЧАС ДЕСЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ
        А мы сидели на Тверской-Ямской, пили вино, отходили от стресса, радовались продолжающейся жизни, тому, что она не оказалась прерванной глупым капитанским выстрелом. И вообще радовались, что так, в общем-то, удачно выбрались из тяжелой бытовой ситуации. Особенно нам с Илюхой приятно было.
        Бутылка закончилась, мы открыли другую и все слушали, слушали, как Инфантова девушка на заднем сиденье наваливалась на Инфанта и пыталась вытереть у него со щек бутафорскую клюквенную кровь. А он все упирался, и все слюнявил носовой платочек, и все тер щеки сам, не подпуская к ним девушку. Как ни странно, ему это удавалось, еще и потому, наверное, что девушка не смогла полностью расправить все свое могучее тело на узком сиденье малогабаритной колымаги.
        Потом, когда, похоже, Инфант утерся настолько основательно, что не побоялся подпустить девушку вплотную к своему лицу, они хором задышали громко в телефон, а девушка все повторяла про «бедненький» и про «маленький». А потом разбавила дыхание новой репликой.
        - Ты так пахнешь хорошо, - призналась она. - Свежо, как ягодка, как в деревне, у бабушки.
        Потом она, видимо, несмотря на тесное пространство, прижалась к нему, потому что ее голос зазвучал отчетливо со всеми сопутствующими придыханиями:
        - И вообще, ты такой сладенький. Я раньше не замечала. Мне так твой запах подходит и вкус. Такой родной запах.
        - Теперь он будет клюквой по утрам натираться, - прошептала Жека, которая в принципе уже должна была умереть, потому что так долго нормальный человек смеяться не может. Но то ж нормальный.
        Потом они задышали еще сильнее, и нам стало немного скучно, потому что реплики на время оборвались, а дышать громко и порывисто мы и сами умеем. А потом снова раздалось:
        - Нет, не здесь, потерпи до дома, - попросила девушка с нажимом.
        Ай! - невольно вырвалось у Инфанта. Видимо, девушка нажимала на него не только голосом, но еще и рукой, не пуская, куда не следует. Во всяком случае, до дома не следует.
        Потом они приехали. Видимо, они действительно уехали далеко, потому что слышимость их дыхания и пыхтения то ухудшалась, разбавленная статическими помехами, то снова восстанавливалась .
        Потом они поднимались на лифте и открывали ключом квартиру, потом раздался короткий диалог с мамой, которая все хотела с Инфантом познакомиться поближе, предлагая чай с вареньем. Но Инфант попытался близкого знакомства с мамой избежать, может быть, еще и потому, что варенья сегодня он уже наелся.
        А потом он снова остался один на один с девушкой в ее, отдельной от мамы, милицейской комнате. И снова раздалось пыхтение, но уже намного оживленнее.
        - Подожди, - сказала девушка, видимо, отстраняя от себя Инфанта. - Подожди, мне надо тебе кое в чем признаться.
        Голос у нее звучал настолько взволнованно, что Инфант не мог не послушаться и не подождать. Да и мы готовы были подождать, если так было надо, и отодвинули стаканчики с вином, и прислушались, предвкушая важное.
        - Знаешь, я все не знала, как признаться, - повторила девушка, и голос ее заметно дрогнул, - но сколько можно оттягивать? Думаешь, я тебе так долго не позволяла, потому что душегубка какая? Да разве ж я не понимала, как тебе тяжело? Да разве ж я сама от этого не страдала? Просто не могла я!
        Она выдержала паузу, собираясь с силами. Мы тоже ее выдержали, особенно Жека, тоже собираясь с силами. Но уже со своими.
        - Дело в том… - Волнения в голосе добавилось. - Дело в том… - И волнение дошло до предела. - Дело в том… - Волнение перевалилось через край. - Дело в том, что я девушка!
        - Ну понятно, - удивились мы в комнате. - А кто ж ты еще?
        - Ну понятно, - удивился за нами Инфант на том конце.
        - Нет, ты не понимаешь, я все еще девушка, - повторила милиционерша, с напором ударяя интонацией на «все еще».
        Но мы снова не поняли, только на Жеку посмотрели, которая зашлась новой волной, просто-напросто девятым валом с картины не помню кого, может, и Айвазовского. Вот она-то сразу разобралась, просто нам не объяснила, потому что не могла говорить. Единственное, что она еще могла, так это шептать самой себе в упоении:

«Ни фига себе, еще и это… Нет, так не бывает, чтобы так везло… И прям в один день… Ой, мамочки… В первый раз такое…»
        - Ты не понимаешь, - повторили телефон с магнитофоном взволнованным девичьим голосом. - Я еще не была ничьей, я еще не познала мужчину.
        - Не может быть! - разнесся по комнате наш совместный с Илюхой изумленный возглас.
        - Не может быть! - вторил ему Инфантов возглас из телефона. Не менее, кстати, изумленный.
        Мы снова вспомнили девушку, которую видели недавно в парке. Вспомнили, еще раз оценили, сверили впечатления. И опять согласились: «Не может быть!»
        - А что ты думаешь, почему я тебя так долго морочила? - продолжала капитанская девственница с непритворным надрывом.
        - Вот теперь никакой фальши, - согласился Илюха, жалея, что рядом нет мужика за рулем. - Теперь можно и на пленку записывать. Впрочем, мы и записываем, - вспомнил он.
        - Думаешь, мне самой не хотелось? - раздавалось с нескрываемой слезой в голосе. - Думаешь, мне доставляло удовольствие смотреть на тебя, как ты маешься? Но я не могла! Понимаешь, не могла я сознаться!
        - Подожди-ка, она же капитан, - вспомнил я. - Разве в милиции девственниц в капитаны производят? Да и вообще, бывает ли в природе такое, чтобы капитан - и на тебе?
        На что Илюха только развел руками, а от Женьки мы вообще не ждали ответа, как будто ее и не было с нами. Так, трясущийся мешок в одежде.
        - Подожди-ка, - вспомнил вслед за мной Инфант, - ты же по самбо чемпионка. Разве чемпионка по самбо может быть… - И он оборвал, не зная, как закончить.
        - А почему нет? - раздались ему в ответ неподдельные рыдания, по которым понятно становилось, что девушка принимает вопрос слишком близко к сердцу. - Самбо-то тут при чем? - голосила она.
        - Ну, я думал, самбо… - предположил Инфант. - Подножки, подсечки, растяжки, вывихи, разные травмы… - и он снова оборвал, снова не зная, как закончить.
        Девушка плакала навзрыд, Инфант думал, как ее успокоить, и придумал.
        - Так ты что, ни разу ни с кем? - решил уточнить он снова.
        - Нет, - захлебывалась девственница.
        Чего она так убивается? - пожал я плечами. - Тоже, нашла о чем расстраиваться. Да ничего в этом особенного-то нет. Подумаешь, потрахаться.
        - Не скажи, - не согласился Илюха.
        - И чего, - продолжал свой расспрос Инфант предельно сочувствующим голосом, - такое произошло, потому что ты сама никогда не хотела? Или потому что воспитана так строго? Вон мамой за стенкой.
        - Почему не хотела, конечно, хотела, - прорыдал ему в ответ капитан. - И воспитана я нормально. Как все.
        - Так в чем же дело? Как так случиться могло? Тебе ведь уже лет двадцать пять, - отвесил деликатный комплимент Инфант.
        - Двадцать девять, - не слукавила девушка. А может, и слукавила.
        - Так в чем же дело? Почему? Ты же красивая…
        Тут мы с Илюхой на слово «красивая», конечно, переглянулись, но промолчали, потому что в воздухе заметно повисла сильно напряженная интрига.
        Она вилась из едва заметных телефонных дырочек, как индийский джинн из приоткрытого кувшина, и бодро карабкалась вверх по воздуху, где и застывала вытянутой, каплеобразной формой. И стало нам понятно, что сейчас что-то произойдет, что-то неожиданное, негаданное, чего мы еще ни разу никогда не испробовали.
        Что-то, о чем мы даже не знали, что в природе такое существует. Даже не догадывались.
        Как стало понятно? - не знаю. Но все почувствовали, даже Жека приподнялась на локте, и ее изнуренное лицо затихло в предвкушении.
        - Так почему? - повторил Инфант, еще круче ввинчивая деликатность в голосе.
        В ответ ему раздалось молчание, прерываемое лишь мелкими, дрожащими всхлипываниями. А потом снова молчание. Долгое, терпеливое…
        - Да потому что… - вдруг вдребезги разлетелось оно разрушительным, яростным криком: - Потому что не могли они все, гады!!!
        У нас у всех отвисла челюсть, даже у Жеки. По-видимому, у Инфанта тоже отвисла, так как прошло время и крик повторился:
        - Сосунки малосочные все они! Пробить не сумели! Как ни старались, как я ни помогала - не сумели!!!
        - А-а-а-а… - и у нас в квартире тоже все разлетелось вдребезги от яростного визга.
        Так визжать могла только женщина, а у нас женщина была всего одна - Жека. Но что нам до нее, мы ее не слушали. Мы затаенно, возбужденно сглатывая дыхание, ждали продолжения.
        - Ну а с тобой, понимаешь… - вновь перешла непробиваемая девушка на всхлипы. - С тобой все по-другому, как никогда еще не было. Ты совсем другой, непохожий, говоришь так странно. Не все всегда понятно, конечно, ну это ничего. Понимаешь, ты другой, и я боялась тебе признаться. К тому же ты деликатный такой, нежный, чуткий, тебе точно не пробить.
        - А что говорят врачи? - совсем не обиделся Инфант на свое описание.
        - Действительно, что они говорят? - повторил за ним Илюха.
        Казалось, он не на шутку заинтересовался вопросом. Да и не только он один. Да и какая тут шутка?
        - Так вообще бывает, стариканер? - задал я ему естественный вопрос. Но почему-то шепотом задал.
        Илюха коротко кивнул головой и так же коротко, чтобы не мешать действию из телефона, добавил:
        - Случаи описаны, редкие, но описаны. В медицинской литературе, специальной.
        - Сам читал? - захотел подтверждения я, и Илюха снова кивнул.
        А потом мы опять прильнули к динамикам. В ожидании сводок из горячих точек. Вернее, из одной горячей точки.
        - Так что врачи? - не отставал Инфант.
        Ходила, - устало проговорила его девушка. - Они даже консилиум вызывали: редкий, говорят, случай. Говорят, хирургический путь один только остался. Но я не хочу ножом! - снова перешла она на всхлипы. - Я хочу, как у людей! По-людски я хочу!
        - Слушай, - перебил микрофон своим голосом Илюха, - проверь Жеку, не померла бы.
        Ах да, я забыл про Жеку, а все потому, что она замерла как-то неожиданно - не тряслась и не стонала больше. Я протянул руку, потрогал, она рядом тут лежала, на диване. Тело было теплое. Я пододвинулся ближе, взглянул в лицо. Она тихо открыла глаза, устало, изнуренно.
        - Ты как? - спросил я.
        - Не могу я больше. Сил нет, - прошептала она, и глаза ее закрылись вновь.
        На другом конце тоже звучала долгая, нарастающая пауза. Звучно звучала, почти торжественно, как колокол. Мы замерли в ожидании. Ведь что-то же должно было произойти, ведь не могло закончиться ничем. И произошло.
        - Ну что, давай посмотрим, - сказал в результате Инфант делово.
        - Ты не боишься? - спросила девушка с затаенной надеждой.
        - При чем тут страх? - произнес Инфант равнодушным к страху голосом. И добавил не свое, а то, что слышал много раз от других: - Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
        Какое шампанское он имел в виду? Откуда взялось шампанское? - я понятия не имел.
        - А ты не разочаруешься во мне после этого? Не подумаешь, что никчемная я? - прошептала девушка, но Инфанту уже было не до сентиментов, его ждало тревожное дело.
        - Показывай, показывай, - сказал он. - Я пойду руки помою. Не бойся, у меня мама врач.
        И это была правда, мама у Инфанта действительно давно служила врачом. Зубным только. Вот Инфант и нахватался по верхам.
        Потом он вернулся с вымытыми руками… То есть это мы предположили, что с вымытыми.
        - Так, - проговорил он сосредоточенно, - что там у нас? - Потом еще один момент выжидательной тишины, а потом удивление, сомнение, и все это с примесью Инфантова восторга: - Ого!!! А-а-а!!! Ойййй!!! Надо же!!! Подожди, я сейчас только рубашку сниму.
        - Не надо, не снимай рубашку!!! - заорали хором мы в магнитофон с телефоном. Даже Женька прохрипела потерявшим силу голосом: «Не-на-до!!!»
        Но было поздно, видимо, рубашка отлетела далеко в сторону, так как звук отдалился, рассеялся и тут же заглох окончательно. И мы остались одни - я, Илюха, тихая Жека, и не было с нами больше ни Инфанта, ни Инфантовой девушки, не было больше их драмы, их переживаний, страстей. А без страстей и у нас скоро все затихло.
        Глава 15
        ДВА ЧАСА СОРОК МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ
        - Ну что? - сказал Илюха спокойно, взвешенно, без лишних ненужных эмоций. - Если у кого и может такое оказаться, ну рудимент такой прочный, то женский капитан милиции - наиболее подходящий для рудимента кандидат. Да еще если учесть, что она мастер по самбо.
        Я сидел, попивал остатки вина и кивал головой, абсолютно и полностью соглашаясь.
        - И вообще, - продолжал Илюха, - должна же в мире случаться хотя бы иногда справедливость. Ведь когда возникает такое уникальное сочетание: женщина - милиционер - капитан - мастер по самбо, именно это сочетание должно приводить к непробиваемой целке. Потому что, как говорят патологоанатомы, в человеческом теле все связано не случайно, особенно в теле женском. И не исключено, что крепость духа связана прежде всего с крепостью девственной плевы, и если силу воли сложно сломать, то и плеву невозможно. А то, что у этой высокой девушки, не помню, как ее зовут, воля и дух неимоверно развиты, - в этом мы, старикашка, с тобой сегодня убедились.
        Мы все снова согласились. А Жека при слове «рудимент» немного приоткрыла глаза, вспомнив, видимо, о своем собственном хвостиковом атавизме. И так, похлопав ими устало, она тоже тихо согласилась. И снова погрузилась в забытье - а как иначе, четыре часа хохотать истошно без перерыва - кто не надорвется?
        - А все же выстрелить в толпу она побоялась, - уточнил я. - А значит, и ее сила духа может дать слабинку. И получается, исходя из твоей теории, что и плева ее имеет слабое место. Так что у Инфанта, думаю, есть шанс. Небольшой, но есть.
        Мы снова помолчали, переживания последних минут оставляли нас понемногу, возвращая назад, в уже поздний московский вечер, в Инфантову комнату с еще не допитой последней бутылкой на столе, с, очевидно, заснувшей Жекой, уютненько подоткнувшей под меня кончики своих удобных теплых ног, с неумеренно светящимися в темноте БелоБородовскими глазами, не скрывающими невероятного, с трудом перевариваемого удовольствия.
        И все было так тихо в этой комнате, ритмично, успокаивающе, можно сказать, даже камерно, что я расслабил доселе напряженное свое тело и доселе напряженное сознание. И Илюха, видимо, расслабил не меньше меня. Мы посидели так в тишине, любуясь ею, как будто услышали ее впервые… Ну и хватит, пора было ее прерывать.
        - Ну и чего, ты думаешь, справится, пробьет? - спросил Илюха, очевидно, про Инфанта.
        - Сколько он уже с ней встречается бесплодно? - перешел я к своим выкладкам. - Месяц, больше? За это время он ведь в других связях замечен не был. Не участвовал в сексе с посторонним человеком. Да, непонятно, сложный вопрос.
        Мы снова помолчали.
        - Вообще-то Инфант, когда застоялся, может и пробить, - возложил я на Инфанта свое доверие.
        - Не уверен, тут, похоже, не все так просто, - не разделил доверия Илюха. - Другие вон тоже старались. А ты только подумай, кто они - эти другие? Наверняка ребята крепкие, накачанные, натренированные - милиционеры-опративники, самбисты-разрядники. Ведь если она про Инфанта как про чуткого и нежного упоминала, то представляешь, какие до него попадались? Крутые попадались ребята, которым сантименты не с руки. И если у них не вышло, то не уверен я в Инфанте.
        - Зря, - не согласился я. - Самбисты - они, конечно, физически натренированы, но холодные, потому что нервы у них стальные должны быть. А Инфант горяч и несдержан, и волю чувствам дать может. А в таком деле чувства, думаю, самое важное. Потому что проблема наверняка не только физического, но и психологического характера тоже. Думаю, она, Инфантова девушка, помня о прежних своих неудачах, напрягаться вся начинает и не расслабляется в достаточной мере. Ей бы расслабиться, мышцы отпустить, а не мускулатуру выпячивать понапрасну. Потому что напряженная, контролирующая себя женщина, особенно с выпяченной мускулатурой, - сам знаешь, к добру не приведет.
        Тут уже Илюха закивал в согласии головой.
        - А чувства, - продолжил я, - они же расслабляют, да и страсть позволяет забыть о напряжении. О том, что ты капитан-самбист. В общем, стариканыч, я бы Инфанта так быстро со счетов не сбрасывал. Он, конечно, и мудила, но кто его знает - вдруг выкрутится.
        - Да, мудила, - согласился Илюха, вспомнив недавнее.
        И мы снова замолчали, потому что тоже устали от пережитого за сегодня - ведь долгий и нелегкий выдался нам денек. Особенно его вторая половина.
        Вообще-то можно было и по домам разойтись. Но как мы могли покинуть наш оперативный штаб, когда операция еще полностью не закончена? Пусть и не вполне военная операция. Да и Жека тихо посапывала во сне, и ножки ее, накрытые моей теплотой, отдавали в меня тоже теплотой, но уже другой, девичьей.
        - Ну что, Б.Б., может, прикорнем немного, - предложил я. - Чего-то я измотался за сегодня шибко.
        - Работа такая, - согласился со мной Илюха и тоже расправил поудобнее свое тело в кресле. - Хотя какая это работа… - пробурчал он устало уже в основном себе, так что я с трудом различил.
        И вскоре мы уснули, тихо, незаметно, без сновидений, без грез. Потому что не должны были нас отвлекать грезы, не могли мы позволить себе пропустить возможного звука из телефонно-магнитофонного устройства. Так как кто его знал, каким этот звук мог оказаться, - вдруг победным, а вдруг и наоборот, мольбой о помощи?
        И звук раздался, часа так через два-три нашего безмятежного сна.
        Как передать его письменным беззвучным словом, как заставить чуткого читателя услышать его, вздрогнуть от него, похолодеть затылком? Сейчас попробую.
        Как вылетает пробка от откупоренной бутылки теплого шампанского - со звуком, со стремительностью, с брызгами, с пеной и влагой, обливая и оседая на всех, так же и… Нет, напрасно я про шампанское - во-первых, избито, а во-вторых, все равно не передает.
        Лучше - гора, давно потухший вулкан, где-нибудь на юге Италии, и его остывший, холодный кратер, в который иной турист и не побоится осторожно заглянуть. И вдруг вулкан зашевелился, пробудился, задействовал, и кратер его задышал огненным тяжелым дыханием. Разом, вмиг - сначала дымом и пеплом, а потом взрывом расплавленной тяжелой лавы, которая, как красная неумолимая патока, стекает с горных склонов неудержимой волной, заливая мелкие, прибившиеся деревеньки, с козами, овцами, с другим, более крупным рогатым скотом. Не щадя ни домов, ни огородов, не оставляя никаких шансов гордым Помпеям, богато и вольготно раскинувшимся у ног обезумевшей громады.
        А еще грохот, вырывающийся из недр, грохот освобождения горной застоявшейся вулканической породы. Можно услышать угрозу, вызов в этом неудержимом звуке… А можно и тяжелый, затянувшийся на годы ожидания вздох. Вздох облегчения!
        Мы вот услышали именно вздох, но очень громкий, очень протяжный, переходящий в победный, никем не сдерживаемый вопль. Который и разбудил нас всех, да так неожиданно, что мы не сразу-то и разобрались: где мы? А где крик?
        Но вот уже мы протерли глаза, уже потянулись, расправились, уже пришли в себя… а крик все тянулся и разливался по ночной Инфантовой коммунальной комнате, и не мог закончиться никогда. Так, верно, трубит стадо диких слонов в индийских тропических джунглях.
        - Пробил все же, - предположил я. - Молодец, Инфант, не зря я верил в него. Самбисты самбистами, а все же для разных задач разная выучка требуется. И разные черты характера. Не все ведь холодное оружие из рук преступников выбивать.
        - Теперь ей сразу майора дадут, - предположила за мной Жека.
        За три часа уютного сна голос ее вернулся, и лишь легкая хрипотца выдавала недавний гомерический приступ.
        - Какой у них следующий за капитаном чин? Майор? - уточнила она у нас.
        Но мы ей не ответили.
        - Надень рубашку, дурачок, - заговорили мы с Илюхой в мобильник, как будто Инфант мог нас услышать. - Холодно же, ночь ведь за окном, прикройся рубашечкой.
        И Инфант нас услышал. Потому что звук стал разрастаться и теперь вылетал из трубки не только подорванным криком, но и разборчивыми очертаниями слов.
        - Ух ты, - раздавался Инфантов голос, - сколько кровищи. Так и должно, что ли, быть?
        - Не знаю, - ответил голос очевидной женщины.
        В нем все еще слышались и облегчение, и победа, и счастье перейденного Рубикона, и уничтоженных Помпеи - в общем, все те сочетания, которые я уже использовал, когда про вулкан писал.
        - Бог с ней, с кровью, - повторил голос. - Так, наверное, должно быть. Давай продолжим, иди ко мне, сладенький мой. Ты разве не хочешь? Ты же так трудился тяжело все это время. Я хочу, чтобы теперь хорошо было тебе.
        Тут ноги, схороненные под моей мягкой плотью, снова мелко, беззвучно затряслись - что означало возобновление Жекиного припадка.
        - Хочу, конечно, - согласился Инфант, но очень неуверенно согласился. - Чего-то только крови слишком много, так и хлещет.
        - Да везде написано, что так и должно быть, - утешала Инфанта Инфантова женщина. - Скоро остановится небось. Иди ко мне, родненький. Теперь уж точно, родненький. Я так тебе благодарна за все. Что я, не видела, как тяжело тебе было, как ты потел… Иди ко мне.
        - Да нет, - не поддавался Инфант на женские уговоры. - Уж слишком хлещет обильно. Я, конечно, не знаю точно, но не уверен, что так полагается.
        - Ну ладно, - согласилась женщина, все более и более расслабленным голосом. Похоже, даже болезненно расслабленным. - Давай, я в ванную схожу, остановлю ее и вернусь. И все будет очень хорошо…
        Голос ее совсем засыпал, и даже нам в комнате такой перепад голоса не понравился.
        - Лапуля, Б.Б., - тут же раздалась Инфантова скороговорка. - Вы здесь? Вы здесь? Але, пожалуйста, отзовитесь! - Скороговорка была наполнена мольбой, а еще и испугом, а еще и бессилием.
        - Чего тебе? - тут же отозвался Илюха, он просто сидел ближе всего к телефону.
        - Она сознание теряет, уже, по-моему, потеряла. Наталья, Наталья, - раздались шлепки ладоней по щекам.
        Ах, да, вспомнил я, ее именно так и зовут, Наталья. Теперь-то я не забуду.
        - Что делать, а вдруг она умрет? - задребезжал испуганный Инфантов голос.
        Ну, дефлоратор хренов, что же ты воткнул в нее с такой силой, мудила? - пришла в себя неожиданно Жека, оказавшись самой смекалистой из всех, кто находился в комнате. Хотя, в конечном счете, кому, как не ей, в вопросе разбираться?
        - Да все как полагается, - стал оправдываться Инфант. - Ты бы сама попробовала - там у нее, как черепаший панцирь. Как броня. Как Т-34-ка. Как броненосец
«Потемкин».
        - Ну да, мне только еще за тебя пробовать не хватало, - огрызнулась Жека. - Срочно
«Скорую» вызывай.
        - А что, так опасно? - еще пуще задребезжал Инфантов голос. - Может умереть, да?
        - Вызывай, срочно вызывай. Слышишь! Не теряй времени! - прокричала Жека еще напористей и не сдержалась все же, и растянула увесисто, по слогам: - Му-ди-ла!!!
        - Хорошо, я сейчас вызову, а то она бледнеет вся. А потом вам перезвоню.
        И связь оборвалась и долго потом не восстанавливалась. Так что у нас было время осмыслить, обмозговать, обсудить.
        - Ну, Инфант, молоток! Надо же, как выдал! - выразил я общую с Илюхой мысль.
        - Да, не слабо! - выразил общую со мной мысль Илюха.
        - Дураки вы, - сбила наше восхищение Жека, - она действительно умереть может от потери крови.
        Мы аж засмеялись от глупой угрозы.
        - Да ладно тебе, разве от такого возможно умереть? Просто устала девушка, нервное напряжение, волнение, вот и потеряла сознание.
        - А я вам говорю, что опасно. У нее же ситуация была патологическая, и последствия могут быть патологические. Бывает такое, я сама слышала.
        И мы не стали больше спорить - а вдруг Жека права? Мы только покачали головами.
        - Думаешь, он сам? Собственными природными силами? Без подсобных средств? - спросил Илюха мое экспертное мнение, потому что из них из всех я в Инфанте разбирался лучше всего. Хотя Жека - лучше в дефлорации.
        - Уверен, - подтвердил я. - Инфант, он вообще парень упорный, когда надо, и мало что его остановить может. А еще он прямой и честный и окольными путями не пойдет, в смысле, вспомогательными предметами пользоваться не станет.
        - Ну да, - согласился Илюха. Помолчал. Потом спросил снова: - Думаешь, это все действительно через голову, думаешь он расслабил ее просто?
        - Наверное, сочетание разных факторов, - предположил я, вспомнив Зигмунда Фрейда, о котором упоминал выше. - Но психологический фактор уж точно не последним оказался.
        Мы снова помолчали, и снова Илюха прервал наше молчание:
        - А я вот не уверен, удалось бы мне, выдюжил бы? - вдруг засомневался в себе Илюха. - Хватило бы мне мужества? Не знаю! Особенно если Инфантову девушку вспомнить с парабеллумом в руках.
        - Вообще, - согласился я, - на таком экстриме настоящий характер и выковывается. В принципе каждому мужчине надо бы через такое пройти, чтобы узнать себя лучше. Чтобы понятно было, готов ли, например, в разведку или повременить пока.
        - Дураки вы, - подвела итог разговору Жека, которая уже давно не смеялась. - При чем тут разведка?!
        И мы разговор скомкали, потому что в эту самую секунду раздался мобильный телефонный звонок и мы нажали на кнопку приема.
        - Ее «Скорая» забрала, - проговорил возбужденный голос. - Сказали, опасно дома оставлять. Я сейчас за ними еду. Поймал «жигуль» и еду. Приезжайте в больницу, а? Мне одному неспокойно.
        - Сумел дефлорировать, сумей и расхлебывать теперь, - не пожалела в трубку Жека взволнованного Инфанта.
        Чего именно расхлебывать? Там что, еще хлебать надо чего-то? - пуще прежнего взволновался он. И как только мы его представили, одинокого, взволнованного, взъерошенного, - так тут же и пожалели.
        - Какая больница? - поинтересовались мы, и Инфант назвал район и номер.
        Мы, недолго думая, допили бутылку одним несильным ударом и тихонечко, чтобы не разбудить Инфантовых соседей, вышли на улицу, поеживаясь.
        Чтобы поймать машину, пришлось перейти с Тверской-Ямской на главную Тверскую, без Ямской.
        Сначала мы все же подъехали в Сокольники и поменяли машину и водителя. А именно - нанятого и платного в захудалом отечественном тарантасе - на бесплатного Илюху и на его вполне вместимый современный аппарат, оставленный, как помнит незабывчивый читатель, именно у парка Сокольники.
        А уже потом поспешили в далекий московский район и там еще некоторое время искали в середине ночи больницу.
        - А вдруг она нас увидит и опознает? - предположил я.
        - Да неважно, - ответил легкомысленный Илюха. - Ей теперь не до нас, теперь она нас простит, может, даже благодарность объявит.
        Ведь без нас, как ни крути, удачи бы ей не видать. Не улыбнулась бы ей удача.
        - Да какая тут удача, - выразила другое мнение Жека. - Тоже мне удача, Инфант этот. Ей сейчас, наверное, переливание крови делают. Вам бы такое.
        - Не надо нам такого, - не согласился я с Жекой. И Илюха не согласился тоже.
        Глава 16
        ШЕСТЬ ЧАСОВ ВОСЕМЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ
        Инфанта мы нашли почти сразу - по нервному напряженному полю, которое он распространял вдоль сонного, ночного больничного коридора. Мы его сразу почувствовали - это специфическое Инфантово поле - и двинулись по нему безошибочно.
        Как оно возникало? Откуда? Какова его природа? Может, электромагнитная? Может, тепловая? А может, какая другая, метафизическая? Я не знаю. Но то, что от нервного, возбужденного Инфанта часто исходило вполне натурально ощутимое поле, - факт неопровержимый. И чем сильнее Инфант возбуждался, тем и поле зависало вокруг него более напряженное.
        Он выглядел, как выглядят будущие отцы, сдавшие беременную жену для первых родов. Внутрь их не пускают, вот и нервничают снаружи. Хотя если бы и пускали, то нервничали бы они еще сильнее.
        В любом случае Инфант выглядел чрезвычайно озабоченным, хотя подруга его никого рожать, как мы понимали, пока не собирались. Срок не подошел.
        Мы молча подошли и молча пожали Инфантову руку, с уважением пожали. И только Жека фыркнула свысока что-то на тему «мудилы» и «неумелого дефлоратора». Но разве Жека могла про это дело полностью понимать? Во всяком случае, про тяжелую, неблагодарную долю мужчины?

«Ну что, как она?» - спросили мы взглядами.
        - Переливают, - ответил нашим взглядам Инфант. - Скоро врач должен выйти.
        Мы похлопали товарища по плечу, ободряюще похлопали, мол, не печалься, Инфантик, все образуется. Так или иначе, образуется.
        - Вообще-то переливать они, наверное, умеют, - выразил я доверие к отечественной медицине.
        - А вот есть ли у них откуда переливать? - подошел с другой стороны к вопросу Илюха.
        - Наверное, раз переливают чего-то, - неуверенно предположил Инфант.
        - Может, тебе надо пойти, свою кровь сдать? - задал ему новый вопрос Илюха.
        - У меня группа редкая, - признался Инфант. - И резус не тот.
        - Какой? - спросил Илюха озабоченно.
        - Не помню, какой точно. Помню, не тот, что у других нормальных людей.
        - Ну это понятно, - поддержала его Жека. Но ехидно так поддержала.
        - Может, нам пойти сдать? - вдруг осенило меня. - Представляешь, заголовок:
«Сокольнические насильники пришли на помощь жертве, отпустив ей забесплатно пару литров свей крови!» Мы с тобой прославимся в прессе, стариканер, - пообещал я БелоБородову.
        - Не нужна нам пустая слава. А кровь она нам и так чуть не пустила, тебе и мне. Помнишь?
        И тут мы неожиданно все вспомнили и сразу посмотрели на Инфанта. Совсем другими глазами посмотрели - мстительными, жаждущими расплаты. Но для расплаты нужна злость и желание повредить соперника, а их у нас как раз не оказалось.
        - Вообще и тебя не мешало бы дефлорировать, Инфантище. Прямо здесь, в больнице, чтобы тебе сразу помощь медицинскую оказали. Хотя твоего резуса у них наверняка нет, - попытался взорваться я, но настоящего взрыва не получилось. Говорю ведь, злости не хватало.
        - Она же нас застрелить могла! - вскипел за мной Илюха, но тоже недостаточно круто вскипел. - Я уже не говорю, что просто хотела нам засадить по рукоятку. И в больницу бы небось не повезла…
        - А ты ведь знал, - перехватил я от Илюхи. - И про самбо знал, и про капитана, и про огнестрельное оружие.
        - Нет, про огнестрельное не знал. Предполагал, но так, чтобы наверняка… Нет, не знал, - опустил еще ниже трепещущие ресницы Инфант. И мы махнули на него рукой.
        Ну что с такого возьмешь, особенно после того, что произошло с ним недавно? Жалеть мы его, конечно, больше не будем, потому что не жалко нам его, по заслугам ему досталось, но обижать тоже не станем, во всяком случае, прямо сейчас. Может быть, когда-нибудь потом - но не сейчас. А вместо того чтобы обижать, мы снова похлопали его по плечу ободряюще. И потом еще не раз хлопали с завидной периодичностью.
        А затем к нам вышел доктор. Он был немолод, лицо обострено постоянной борьбой за чужую жизнь, постоянной ответственностью, и красные слезящиеся глаза подчеркивали усталость бессонных ночей, проводимых в операционной, вдали от семьи, от дома. Он прищурился и потер глаза пальцами, остановив их у переносицы. А потом стрельнул сигаретку у Жеки. Закурил, разглядывая нас умными, проницательными, видавшими виды глазами. И безошибочно отобрал из нас Инфанта.
        - Тяжелый случай, - обратился врач непосредственно к нему. - Мы и не знали поначалу, что с ней делать. Такого вообще в моей практике не было почти ни разу.
        Он затянулся сигаретным дымом, снова потер усталые глаза и продолжил:
        - Такого, чтобы девушка дожила до тридцати двух, чего только не испробовала, и чтобы никак. Она была у нас, и не раз. Я сам осматривал ее. Тяжелый, повторяю, случай, уникальный, можно сказать. А вы, молодой человек, молодец. - Врач уважительно осмотрел Инфанта. - С такой преградой справиться, тут одного нажима недостаточно. Тут подход правильный нужен.
        Мы не сразу въехали, о чем это он, особенно когда он про «тяжелый случай» заговорил. Мы думали, что он про текущее ее состояние, про переливание крови, а он, оказывается, про предыдущие. Ну что же, врачи - они тоже люди, им тоже ничто человеческое не чуждо - и искреннее удивление в том числе.
        - Ну и как она сейчас? - приподнял робкие ресницы Инфант.
        Он выглядел заботливым, небезучастным к своей недавней девушке, искренне переживающим за нее. Ну еще бы: «Мы ведь, - как писал французский классик, - в ответе за тех, кого…» Как он тогда выразился?.. Вроде бы он использовал слово
«приручаем»… А французы, они, говорят, толк в таких вещах понимают. Хоть книжки их почитай, хоть кинофильмы посмотри.
        - Да все нормально, - успокоил нас врач, смачно затягиваясь и косясь на Жеку сверх положенного. - Кровотечение остановили. Подлили немного, подзашили, чего слишком разошлось.
        После слова «разошлось» мы снова все посмотрели на Инфанта, а он снова опустил глаза, теперь уже от скромности. Которая, кстати, была не ложной.
        - Она еще слабовата, конечно, но завтра уже будет в порядке, - пообещал доктор. - Вы завтра, как выспитесь, к ней приходите, - обратился он к Инфанту. - Принесите цветы, как полагается. Она будет рада. Все-таки большой праздник у нее в жизни.
        А потом доктор протянул руку к Илюхе.
        - А вы, кстати, не профессором Белобородовым будете? - Теперь уже Илюха неловко кивнул. - Я на вашей лекции по экономике присутствовал, я, знаете, экономикой интересуюсь очень. Хобби у меня такое - экономика.
        Ну вот тебе на! Я-то думал, что хотя бы у этого приземленного, проверенного жизнью эскулапа нет прибамбасов с завихрениями. Ан нет, и он туда же, и у него хобби, оказывается, - экономика… Надо же, никто в этом странном мире не иммунизирован полностью от человеческих слабостей. Даже люди, которые с иммунизаторами постоянно работают.
        - Так я, знаете, - продолжал эскулап, - большое удовольствие от вашей лекции получил. Да, батенька, пребольшое, наиискреннейшее удовольствие. Здорово вы тогда про распределение кредитов среди хеджевских фондов загнули, особенно при нелинейных инвестициях дивидендов. Очень, знаете, точно. Кстати, - тут врачебный доктор потянул доктора от экономики за рукав, - у вас на лице гематомное образование, симптоматичное для сильного удара по лицу. Кто это вас, батенька, простите за любопытство, уделал так неаккуратно?
        Мы все снова посмотрели на Инфанта.
        - Да так, мудила один, - проговорил спокойно доктор от экономики. - Но мне не больно уже совсем.
        - А может, стоить посмотреть в кабинете? - предложил доктор от медицины. - У меня к вам, кстати, вопросик имеется, про хеджирование.
        - В другой как-нибудь раз, - предложил в свою очередь Илюха.
        - Ну, тогда счастливо вам, - стал прощаться с нами поклонник нелинейных распределений дивидендов. - Кстати, можно у вас еще одну сигаретку, - обратился он к Жеке, - а то еще все утро впереди.
        И получив сигаретку и благосклонный Жекин взгляд, он ушел по своим срочным врачебным делам. Оставив нас одних в холодном, особенно от тусклого электрического света, да еще от блеклого линолеумного пола, коридоре.
        - Хороший мужик, - посмотрела вслед врачу Жека, - надежный, не то что некоторые. Такому можно не только на операционном столе довериться. Я завтра тоже сюда постараюсь заехать, больную проведать. Заодно и сигареты ему куплю. А то стреляет у близких и родственников пациентов… Как-то не солидно для бывалого хирурга. А так будет у него своя пачка. Вот мы с ним вместе и покурим. - Тут она посмотрела на нас, как будто мы ее не одобряли. - А что тут такого? Могу же я с ним покурить вместе?
        Но мы ей ничего не ответили, потому что мы вообще редко курили. Только когда выпьем, да и то не всегда.
        - Ну что, поехали? - предложил Илюха. И мы согласились. - По домам я вас развозить не буду, лучше все к Инфанту двинем. Там и заночуем. Хорошо?
        И мы согласились снова.
        Уже в машине, мягко покачиваясь на успокаивающих рессорах, я спросил у Инфанта что-то важное, что давным-давно хотел узнать, что мучило меня все это время:
        - Инфантище, скажи по дружбе, - спросил я. - Тогда в лесу, на репетиции, когда ты БелоБородова без сознания на время оставил, ты тогда к нему, помнишь, обратился как к «товарищу капитану». Неспроста ведь у тебя про капитана получилось, наверняка по ассоциации. По Зигмунду Фрейду так получается.
        - По кому получается? - недопонял Инфант.
        - Не важно, по кому, - смягчил я. - Главное, получается.
        Инфант задумался.
        - Возможно, кто знает. Возможно, и ассоциация - согласился он в результате.
        Мы снова потряслись, покачались, Жека посапывала, уютно пристроившись ушком на моем плече.
        - А пленка сохранилась? - снова пробил молчание Инфант. - Та, что с мобильника на магнитофон записывалась.
        - Сохранилась, сохранилась пленка, - успокоил я его. Хочешь прослушать?
        И Инфант согласно кивнул своими печальными усталыми глазами.
        ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ