И снова я к тебе вернусь… Дарья Викторовна Сумарокова
        Лена Сокольникова #2
        В новом романе Дарьи Сумароковой «И снова я к тебе вернусь…» продолжается история Лены Сокольниковой, героини романа «Притворись, что мы вместе». После трудных лет неустроенности и тяжелых личных потерь Лена возвращается в медицину. Теперь она врач частной клиники и обеспеченная женщина. Ее окружает хороший коллектив, появляются новые друзья. Реальность налаживается. Лене не на что жаловаться. Она любима, ее душа постепенно привыкает к жизни без потрясений.
        Но разве может избежать потрясений современная красивая женщина, в силу своей профессии постоянно сталкивающаяся со смертью и страданиями?..
        Дарья Сумарокова
        И СНОВА Я К ТЕБЕ ВЕРНУСЬ…
        Спасибо за важную идею моему отцу, Сумарокову Виктору Владимировичу.
        Дизайн серии А. Кудрявцева
        Художественное оформление Г. Булгаковой
        Часть первая
        Мы, счастливые женщины
        Всем жителям российских мегаполисов посвящается.
    Here we are in heaven.
        2007 -2008
        На поверхности
        Уважаемые жители северной столицы!
        Спешу сообщить — лето послало вас ко всем чертям, причем окончательно; чем больше цифр на календаре после двух тысяч, тем хуже. Июнь две тысячи семь не стал исключением — с неба капало, ветер дул, но для Лены Сорокиной[1 - ?Главная героиня романа Д. Сумароковой.] это было совершенно счастливое время, потому что Елена Андреевна снова стала доктором. Все осталось в прошлом — смятый белый халат на самой дальней полке старого шкафа, бессмысленная и унизительная беготня по чужим ординаторским, тщетные попытки впихнуть равнодушным докторам «самые лучшие» таблетки на Земле. Прощай, гордое звание «медицинский представитель» очередных иностранных «Рогов и Копыт». Теперь все переменилось, все встало на свои места. Теперь даже на наших питерских болотах можно дышать полной грудью; пара-тройка медицинских костюмов, все с той же дальней полки, новый фонендоскоп, мягкие сандалии на толстой подошве — для счастья больше ничего не нужно.
        Ирка Асрян отложила процесс мозгокопания до сентября и уехала на все лето в Черногорию. Преуспевающие психотерапевты могут позволить себе трехмесячный отпуск, ибо намек прозрачен до безобразия: дорогие пациенты, доктор устал от избытка страдающих, а кому не нравится, катитесь к менее востребованному персонажу. Сына Ирка определила в местный лагерь, где дети из разных стран были вынуждены общаться на английском языке. Муж Сашка как всегда был в рейсе, а сама мадам Асрян — на балкончике с чудесным видом; мохито и что-нибудь еще сильно калорийное, и все после шести вечера. Кто-то заводит любовников, кто-то делает карьеру или пишет диссертацию, кто-то худеет до безобразия, кто-то рожает много детей, но для Ирки выпуска «две тысячи семь» существовали только два бога — спокойствие и полноценный отдых.
        Ирка моя единственная подруга; кроме нее теперь мне не с кем разделить сомнения в собственной профессиональной пригодности после почти годичного перерыва. Она звонила мне строго по расписанию — раз в неделю, по пятницам, и требовала отчета о событиях последних семи дней. Вопросы всегда одни и те же: хорошо ли я сплю; приходили ли ко мне «ночные гости» или они уже наконец забыли обо мне; что хорошего на новой работе; и наконец — нет ли каких перемен в личной жизни. Ирка была как паук, который раз в неделю методично подергивал нити своей паутины и проверял, не случилось ли вдруг какого-нибудь процесса в моей жизни.
        Дочь Катерина традиционно отправилась на Карельский перешеек. К тому времени мои младшие братья-близнецы были официально женаты, каждый имел неплохую работу и жил самостоятельно. Так что все скинулись, кто по сколько мог, сняли большой коттедж в Лосево и поселили там на все лето маму, отца, Катрин и невесток с новыми внуками. Новых внуков теперь было двое, по одному у каждого брата.
        В итоге я оказалась совершенно свободна и не востребована ни в будни, ни в выходные, так что все летние месяцы были полностью отданы новой старой жизни. Волна вдохновения закрутила, не отпуская ни вечерами, ни на выходных; родителей и Катьку с племянниками я посетила буквально несколько раз за все лето. Было стыдно, но душа летела в другом направлении. Вставала в пять тридцать, чтобы не попасть в пробку; и в шесть часов уже неслась по городу на папиных «Жигулях». Первые две-три недели я тащила из дома на работу что-нибудь невероятно нужное — начала с заварочного чайника и турочки для кофе, завершила парочкой кактусов на подоконник. Раньше меня в клинику приезжал только наш главный врач Сергей Валентинович Ефимов. Начальство парковалось не намного лучше Елены Андреевны. Каждый раз, протискиваясь между машинами дежурных врачей, он явно нервничал, постоянно открывал дверь и осматривал дислокацию, а потом, вылезая из машины, то и дело ронял какие-то папки с бумагами. Периодически около служебного входа происходило неловкое столкновение.
        — Доброе утро, Леночка. Вижу, не прогадал с новым доктором. Только настоящие фанаты приезжают на работу полседьмого.
        — Это просто еще далеко до первого сентября. Некуда себя деть, Сергей Валентинович.
        — Ну, да него еще всем далеко. А приезжаете только вы.
        Домой возвращалась не ранее десяти-одиннадцати вечера и, наскоро перекусив, набрасывалась на компьютер — свежие статьи по эндокринологии, терапии, острой диагностике, а также масса работ по реанимации. Каждое новое знание шептало в ухо: ты пропустила столько времени, неверная и тупоголовая, предала свое призвание ради корпоративного телефона и дешевой иномарки. Спала по пять-шесть часов; а утром, включая субботу, все повторялось заново. Я потеряла возможность жить именно такой жизнью на целых двенадцать месяцев бессмысленного отсиживания в офисе; и только теперь поняла, как же это было важно. На свете нет ничего интереснее, чем покумекать над анализами, поговорить, послушать, постучать, потрогать и, наконец, сложить картинку из множества кусочков. Сложить, а потом понять, как же эту картинку вернуть в более гармоничное состояние; и в конце радоваться, как все меняется, возвращается к жизни и наполняется надеждой на лучшее.
        Отделение реанимации было просторное и светлое. Ординаторская же, как обычно, подкачала; стандартная каморка папы Карло, только с хорошим ремонтом, Интернетом, компьютерами и кухонной техникой. Самая важная вещь — уютный кожаный диванчик, занимавший треть по периметру. В утренней тишине всплывали счастливые картинки из прошлого — вот-вот услышу Люсин призыв пить кофе в сестринской; пока «не накрыло», как говорится. Сколько бессонных ночей прошло в том самом главном месте моей жизни, в старой полуразрушенной больнице. Теперь вместо письменного стола и маленькой ободранной тахты — дорогой ламинат на полу, модная микроволновка, два ноутбука и симпатичный бежевый диван.
        Новое рабочее семейство оказалось гораздо скромнее нашей дружной больничной шайки и состояло из меня и одного-единственного «Шрека». Звали его Саша Смолин, реаниматолог из Мариинской больницы. Будучи миниатюрной блондинкой, я никак не могла понять, как существовать в шести квадратных метрах с огромным дядькой, разбрасывающим все и всюду, не стесняющимся громко отрыгивать после еды, а иногда нагло похрапывающим после обеда. В целом он занимал большую часть нашего общего жизненного пространства. Неуклюжее сталкивание лбами длилось пару недель, и, видимо, Саня тоже испытывал огромное чувство неловкости. Радовало только одно — притяжения на уровне мужчина — женщина между нами не было. Шрек оказался идейным подкаблучником с двумя дочками и женой. Но все равно, мы как два гиппопотама в луже — постоянно натыкались друг на друга. Особенно если слышали из палат вопли «доктор, мне плохо!!!» и пытались одновременно пройти сквозь дверной проем. В конце концов не выдержали и практически одновременно дозрели до неожиданного, но правильного решения вопроса:
        — Лен, надо нам третьего жильца сюда.
        — Совсем тесно будет.
        — Веселее будет.
        — Сань, третьего доктора точно не дадут — на десять коек не положено даже в реанимации. Ты ж обещал, твоя анестезистка придет?
        — Не смогла, забеременела.
        — Вот тебе раз… так надо еще кого-нибудь поискать.
        — Так я и говорю, что надо.
        Начали с опроса ночных дежурантов, кто днем работал в интенсивных отделениях больших городских больниц; тщетно, хорошие реаниматологические медсестры на дорогах не валяются. Сначала мы расстроились, но потом нам все-таки повезло — примерно через неделю поисков мы нашли свою музу. Варюша из операционного блока моей бывшей больницы как раз искала работу без дежурств и очень обрадовалась предложению. В первый же рабочий день оба доктора были построены по стойке «смирно», строго отчитаны за бардак в палатах и ординаторской, незаполнение журналов учета и всякой другой медицинской документации. На попытки оправдаться а-ля «к нам же девочки приходили с отделения, это ж все не мы» — последовал крайне недовольный взгляд. С тех пор везде был порядок и полная стерильность, распространившаяся даже на нашу каморку, что приводило Саню в полный ужас. Но когда выяснилось, что Варюша совершенно без участия доктора может поставить подключичный катетер, померить сатурацию, отрегулировать допамин и еще много чего реанимационного, Шрек незамедлительно одобрил мой выбор, и в конце июля мы зажили мирно и очень даже
счастливо.
        Тридцатое июля ознаменовалось важным событием — утром Варя объявила о своем дне рождения. Мы начали возмущаться, почему она не сказала об этом раньше и не предоставила возможность подготовиться к событию заранее. Быстро заказали пироги «Штолле»; как только пришел дежурант, накрыли первый на отделении праздничный стол. Саня на правах единственного мужчины поднял тост:
        — Ну, Варюша, чтобы все, как говорится! Ваше здоровье, девочки, я рад, что вы со мной; теперь у нас все будет путем. Не пропадем, короче.
        Вечер пролетел чудесно; вспоминали о былых подвигах, страшных кровавых дежурствах, всяких смешных до слез ситуациях и самых тяжелых пациентах. Под конец застолья я сделала вывод: мы очень неплохая компания, потому что искренне симпатизируем друг другу и к работе относимся одинаково. Мы на ней живем. Точнее, мы с Варюшей работаем, а Саня преимущественно спит.
        Около девяти Сашкины женщины стали настойчиво требовать мужика домой; мы с Варей отпустили его, решив вопрос с уборкой самостоятельно. Варюша мыла посуду в маленькой раковине, я собрала со стола остатки еды и спрятала в холодильник. Завтра несколько кусочков пирога с красной рыбой будут как нельзя кстати. Вызвали такси и в ожидании машины вышли на улицу подышать. Варя взяла меня под руку.
        — Спасибо, Лен, что позвала меня. Я не жалею; и по деньгам хорошо, и работы меньше. Так что спасибо тебе.
        — Да ладно, Варь. Это тебе спасибо, что пришла. Мне с тобой очень спокойно.
        — Мне с тобой тоже. Если честно, Лен… я прямо удивилась, что ты позвонила.
        — Почему?
        — Ну… думала, не захочешь никого из наших видеть. Короче, не будем продолжать эту тему.
        — Да не, Варь. Все нормально. Я очень рада, что ты согласилась. Не переживай за меня. Видишь, жизнь налаживается.
        — У тебя сейчас кто-нибудь есть?
        — Нет… Честно сказать, ничего серьезного.
        — Лен, я знаю, тебе неохота слышать о Сухареве. Но я только сейчас скажу одно и больше не буду на эту тему. Просто, что б ты знала.
        — Валяй. Все плохое, как говорится, уже случилось.
        — Короче, как все всплыло, ну, зараза эта, анестезиолог новая. Вцепилась в мужика мертвой хваткой, это точно… вот черт, забыла даже, как ее зовут. Так народ сразу на твою сторону встал, не поверишь. С этой сукой до сих пор все сквозь зубы разговаривают. Да и с Сухаревым… общаются, конечно, но так, постольку-поскольку. Вот. А ты держись, ты баба красивая, одна не останешься.
        — Спасибо, Варюша, я стараюсь не вешать нос. Все хорошо; работа, ребенок, зарплата. Остальное дело наживное.
        — Слушай, а бывший муж-то как, не достает?
        — Неа. По слухам, мучает кого-то другого, так что все хорошо… простите за такой цинизм, как говорится.
        — Ну и славно. Каждый сам себе кузнец, это точно.
        Такси приехало довольно быстро. Мы жили рядом, и всю дорогу обсуждали, какой такой необходимый в ежедневном быту скарб еще отсутствует в нашей комнатке и как заставить слонопотама самостоятельно мыть за собой посуду и членораздельно писать листы назначений.
        — Дрыхнет же после обеда, зараза такая, по часу кряду.
        — Да ладно, Варь, пусть дрыхнет. Растолкать всегда успеем.
        Домой зашла около двенадцати. Обалдевшая от одиночества кошка Мика громким голосом требовала пропитания. Я вывалила в пустую миску полбанки очередного кошачьего Макдоналдса, и потом стало тихо. Тихо и спокойно; сумрачная остывшая комната и неприбранная постель с одной-единственной подушкой. Где-то внутри, глубоко — совершенно непонятно, в каком органе ЭТО находится,  — тяжесть и пустота. Вроде как все в этой жизни проходит, и время — самый хороший доктор. Но на самом деле оно не лечит, а просто уменьшает, стирает краски; а если закрыть глаза — каждая картинка, каждая небольшая деталь из прошлого, все живо. Спряталось на самую дальнюю полку и лежит там, скрутившись калачиком, обхватив голову руками. Вот так ЭТО и живет внутри нас. Наши воспоминания, такие хрупкие и прекрасные, какими могут быть только воспоминания о любви.
        Все, надо спать.
        Раздеться, выключить свет и в темноте одним прыжком забраться под одеяло. Темноты боятся не только дети, но и взрослые, когда остаются одни. Хотя еще одна хорошая перемена заключалась в том, что последние месяцы можно было спокойно ложиться в кровать. Потому что для простого человека со здоровой психикой сон — это хорошо, это на пользу организму. Так теперь и было; «ночные гости» перестали посещать Лену Сорокину ровно в тот день, когда Полина Алексеевна закрыла свои глаза навсегда. Иногда я жалела, что не увижу больше деда так явственно и не смогу поговорить о важных вещах. Но это касалось только дедушки; новых «приходов» Полины Вербицкой я боялась. Боялась и потому сказала себе строго-настрого — это случилось со мной, вся иррациональная цепочка событий, но оно ушло и больше не вернется.
        Теперь я обычный человек.
        С конца старой жизни прошло уже несколько месяцев; никаких гостей не возникало, и внутренний голос подсказывал — их не будет. Никто больше не придет ко мне, потому что неинтересно. Простая разведенная питерская врачиха на спокойной работе и в съемной квартире. Стоп, есть еще одно красочное определение — мать-одиночка, о как. Всего два слова, а в них целая бездна унижения, презрения и цинизма.
        Я уже почти засыпала, как вдруг пронзила мысль, что ведь я не была на могиле у деда много лет. Да и понятно — «ночного общения», как говорится, хватало через край. Зато теперь могу сходить туда совершенно спокойно.
        В ближайшее воскресенье я поехала к деду в гости. За несколько лет все поменялось — город рос, а вместе с ним и кладбище. Страшно боялась, что не найду могилу; однако нашла, и даже очень быстро. Чисто, искусственные цветы, маленький деревянный столик и скамеечка. Значит, родители не забывают, в отличие от меня.
        Дед, короче, отчитываюсь.
        Все хорошо. Катька здорова, учится прекрасно; все остальные, включая бабушку, тоже здоровы, да и я — теперь точно в добром здравии. Голова моя в порядке, потому что ты больше не приходишь ко мне по ночам, да и остальные гости тоже не появляются.
        Я вернулась на работу в больницу, дед. Я вернулась! Ты можешь себе представить такое?! Я так рада, что снова работаю врачом. У меня симпатичная маленькая квартирка, правда, съемная. Но думаю теперь, после продажи ваших с бабулей комнат, смогу взять ипотеку. Нет, не так — уже точно возьму. Зарплата позволяет, если не шиковать.
        Так что все хорошо. Ведь я живу дальше, и это главное. Я буду стараться жить так, что ты сможешь за меня порадоваться. Где бы теперь ни был.
        Села в машину и отчетливо поняла: вот я и поставила жирную точку в моем беспокойном прошлом. Все ушло, и даже Слава Сухарев где-то далеко; воспоминания о нем причиняли боль как от удара ножом в живот, и не было такой таблетки, которая бы могла приглушить эту боль. Но эти воспоминания жили на прочитанной пару дней назад странице, и потому я верила, что придет время, и они перестанут возвращаться. На повестке дня — начало чего-то нового, пока неясного, но с большой надеждой на мир и спокойствие в душе. Однако один вопрос после смерти Полины Алексеевны так и остался нерешенным — мой тайный перископ, включающийся где-то в непонятных отделах мозга (по крайней мере, очень хотелось надеяться, что именно там). После явления красочной язвы желудка господина Вербицкого я испугалась; в тот момент было очевидно: я страшно не хочу увидеть рак у кого-то из близких и вообще не хочу никаких халявных картинок. Хочу быть как все, кто рядом в белых халатах.
        Признайтесь честно, Елена Андреевна, ведь это так соблазнительно просто увидеть болезнь, без кучи анализов, томографий и душевных мук, если что-то не срастается…
        Время шло, а «третий глаз» так и не подавал признаков активного существования, даже когда я попыталась вернуть то самое состояние по собственному желанию. Случилось это через два с половиной месяца после начала работы в клинике.
        В первых числах августа на плановое отделение привезли мужика лет тридцати пяти. Сопровождал его солидный пожилой дядька; как потом оказалось, отец. Пациент поступил непонятно с чем — жаловался на боли в животе, три дня накануне страдал неукротимой рвотой. Семья больного была близка к хозяевам нашей клиники, о чем стало известно еще до его поступления. Несмотря на страдания, мужик явно не желал никаких обследований, а просто громко и возбужденно требовал излечения прямо сейчас, чтобы пойти уже обратно домой. События разворачивались непредсказуемо — к утру его перевели к нам, в реанимацию, потому что пациент по непонятной причине впал в кому. Елена Андреевна и доктор Смолин целый час танцевали ритуальные танцы в попытках зацепиться хоть за что-нибудь; только что не стучали в бубен и не окуривали мужика волшебными дымами. Мы набрасывались на его бесчувственное тело то с ЭКГ, то с неврологическим молоточком, таскали его на МРТ, собрали кучу анализов; но кусочки не хотели складываться в пазл. В конце концов, разложили кучу бумажек на маленьком обеденном столе и тупо пялились в собственную
неполноценность, подперев руками светлые головы. В такой позе бездарно потратили еще полчаса; я не выдержала, пошла в палату, взяла стул, села рядом с мужиком и стала напряженно смотреть. Всматривалась минут двадцать, пытаясь вспомнить, как это было тогда, с Вербицким; но ничего не происходило. Картинки не всплывали, пространство не увеличивалось и не уходило вглубь. Я видела только то, что было снаружи, а точнее — тело без сознания и, что самое важное для врача, без точного диагноза. Я просидела впустую полчаса; в конце концов, решила — товарищ между мирами оказался унизительно скуп, он все-таки забрал свой подарок обратно, слегка подразнив.
        Да и черт с вами, уважаемая редакция. Поживем без перископа.
        Как говорится, без вас работали, работаем и будем работать.
        Я вернулась в ординаторскую. Саня с Варей разогревали готовую пиццу; Елена Андреевна снова полезла разгребать пачку анализов. Шрек тоже пребывал в раздражении по поводу нерешенной задачи, он стоял за моей спиной и громко чавкал.
        — Ленчик, заканчивай копаться. Сейчас приедут «неврепетологи», вот пусть и расчухивают. У нас тут терапия и эндокринология, а не неврология. Диабета нет — все, точка. А что за кома такая — вот пусть сами и ковыряются, что там у него в башке.
        Через полчаса приехала платная неврологическая бригада из института Бехтерева. Обнаружили все тот же «натюрморт»; быстро запаковали мужика в машину, прихватив груду бумажек. Родственники безропотно последовали за мужиком, не выразив никакого неудовольствия, что сразу показалось мне подозрительным — привезли-то еще ничего, в сознании, а увезли в коме. И даже не высказали никакого возмущения по этому поводу. Только через пару дней в ординаторскую зашел наш главный врач Сергей Валентинович и сказал непонятное слово «спайсы». Мужик траванулся «спайсами»; такое новое течение на гребне безумия и нежелания жить. Оказывается, опиаты отошли в сторону как наркотики номер один; человечество прогрессирует даже в этом направлении.
        А я еще что-то хотела увидеть.
        На том и настал полный покой; нет третьего глаза, и не надо, как говорится.
        Наша клиника разрасталась очень быстро. Неведомый хозяин обладал хорошим коммерческим чутьем на все то, что могло принести человечеству радость и возродить жажду жизни. Сергей Валентинович, будучи первым исполнителем верховной воли, практически круглые сутки находился на работе, бегал по коридорам и постоянно говорил с кем-то по телефону. От нехватки времени он перестал лично делать обходы и организовывать какие-либо научные конференции. Мне показалось, Ефимов сильно похудел за летние месяцы и даже стал выглядеть моложе. Все логично — когда человек поглощен интересным делом без остатка, холодильник перестает занимать первостепенное значение в жизни.
        В конце августа завершили строительство нового корпуса, а также достроили наш. На страничке в Интернете прибавилось — стоматология, пластическая хирургия и косметология. Последний вид медицинской деятельности всегда вызывал у меня глубокое презрение, однако последние несколько месяцев я замечала предательские лучики вокруг глаз, особенно когда улыбалась. Что ж, может и неплохо. Как говорится, будет куда пойти профилактировать неотвратимый процесс увядания кожи.
        В день открытия второго корпуса новый коллектив пригласил весь «старый» персонал на вечерний фуршет. Человек сорок столпилось в небольшом холле (вместо названия «приемный покой» теперь использовали модное «ресепшен»). Разница бросалась в глаза; вот мужики с нашего планового эндокринологического отделения, лица спокойные, умные; ни лишнего самомнения, ни претензий на последнюю «БМВ». А вот новый пластически-стоматологический персонал; невероятно красивые дамы в моднячих белых юбочках и кофточках; несколько прилизанных мужиков — дорогой парфюм и кожаные мокасины на голую ногу. И наконец, мы втроем — я, Варька и Шрек — три хирургических костюма времен гражданской войны. Кто откуда выполз, тот на всю жизнь там и остался.
        Все были рады и довольны, так как подобное мероприятие обозначало одно — дела в клинике идут хорошо, и можно не беспокоиться о хлебе насущном; если только в государстве российском возможна хоть какая-то стабильность. Сергей Валентинович пришел последним. Выглядел очень уставшим, сказал в меру позитивный тост и уже начал потихоньку ретироваться на выход, но у дверей заметил нашу троицу.
        — Ребята, привет. Как у вас дела? Может быть, что-то еще надо? Что там по новому оборудованию?
        — Все привезли, спасибо.
        — О вас уже пошли хорошие отзывы от коллег из других учреждений. Это особенно ценно. Платная «Скорая» собирается увеличить контракт, поэтому надо подумать, сколько вызовов в неделю сможем принять. Саша, я прошу вас взвесить ситуацию в ближайшее время и доложить наши возможности. А вы, Елена Андреевна, уже восстановились после перерыва?
        — Я решила для себя, что просто была в декретном отпуске.
        — Правильно. Но лучше, конечно, если бы действительно в нем. Дети — это важнее… да. По деньгам все устраивает?
        — Спасибо, я вам очень благодарна.
        — Ну и хорошо. И еще, Леночка. Не забывайте — вы теперь наш раб на ближайшие пять лет. А то вдруг опять на передовую потянет, в родную больницу.
        — Нет, не потянет. Это совершенно точно.
        — Верю и надеюсь. Ладно, отдыхайте.
        Он повернулся в сторону входных дверей.
        — Ага, вот и заведующий пластикой приехал, давайте уже знакомьтесь. Этот человек только вам одной тут неинтересен, Леночка, ввиду вашей молодости и очевидной красоты.
        В дверь вошел грузин. Это было написано на его лбу большими буквами. Гела Парджикия, о как. Дорогой костюм, никакой медицинской формы, итальянские туфли, стильная прическа, царская осанка и вообще все идеальное. Я потихоньку наклонилась к Шреку и тихо сказала на ухо:
        — Сань, что за чудовище?..
        — Да ты че, его ж весь Питер знает.
        — А я не знаю.
        — Это потому что жопа пока не отвисла, моя ты дорогая, полсотникилограммовая.
        — Ну да, пока еще вроде ничего жопа… А что, типа хорош?
        — Не типа, а это самое дорогое приобретение нашего хозяина, не считая японского томографа, конечно.
        — Круть… Одни мы, понимаешь, как всегда. На грязной работе, хоть и в чистом кабинетике.
        — Ну, Ленчик. Не всем же морды штопать. Смирись с плебейским происхождением, малыш.
        — Уже смирилась.
        Мы потягивали шампанское и злословили. Неожиданно я увидела Костика и еще одного парня из моей бывшей фармацевтической конторы. Костя курил около входа. Вероятно, главный пригласил их на праздник, как самых крупных поставщиков. После экстренного бегства из ненавистного офиса я ни разу ему не позвонила. Собиралась сделать это почти каждый день, но совесть мучила, и я трусовато оставляла звонок благодарности на потом. Ведь именно этот человек помог мне с денежной работой, когда я решила во имя любви и денег покинуть родные пенаты, а потом он же помог мне вернуться в медицину. А я так ни разу и не набрала его номер. Глубоко вдохнула и подошла.
        — Костик, привет! Я так рада тебя видеть!
        — Привет, Ленка. Ты все в том же хирургическом костюме, что в приемнике носила. Как будто и не было этих лет, все такая же дюймовочка.
        — Я свинья, а не дюймовочка. Все хотела тебе позвонить, еще раз поблагодарить.
        — Да ладно, не напрягайся.
        — Все равно, свинья.
        — Тогда пару раз хрюкни на весь зал, и мы в расчете.
        — Могу не только хрюкнуть, но еще и прокукарекать.
        — Ладно, обещания принимаются в виде извинений. Не напрягайся. Лучше приезжай с Катей к нам на дачу, мои будут рады. Давно не была.
        — Обязательно приеду. Я по вашей даче страшно соскучилась, честно. И Катька тоже будет рада. Она сейчас с бабушкой в Карелии, как приедет, так сразу позвоню.
        — Буду ждать.
        Слава богу, сдержалась. Слава богу, не спросила ничего лишнего. Просто постояли пару лишних секунд и еще разок заглянули друг другу в душу.
        — Костя, а ты когда в нашей богодельне последний раз был?
        —?Очень давно, не помню. Ленка, живи с чистого листа, я прошу тебя.
        Но это только в воздухе. Беззвучно, как многое, что витает между людьми много-много лет, да так и остается невысказанным. Я поцеловала Костика в щеку и вернулась к своим.
        Мы со Шреком уселись на пол в самый дальний угол и потихоньку попивали. Варюше быстро надоело наше противное злословие, она откололась от нас и активно налаживала контакты с сестрами других отделений. На пике опьянения народ начал брататься и клясться друг другу в вечной любви, дружбе между корпусами и специальностями. Все наперебой предлагали товарищам дары своего труда; стоматологи зазывали на чистки и импланты; косметологи — на подтяжку всего, что только может отвиснуть у живого человека; наши мужики с планового отделения — полное комплексное обследование за час с небольшим. Только мне и Шреку нечего было предложить; одна лишь дефибрилляция, дезинтосикация, выведение из диабетической комы и тиретоксического криза, а также другие виды скорой-прескорой помощи. Чем больше выпито, тем сильнее Саня раздражался:
        — Вот детский сад какой-то, Лен…
        — Да ладно, не зазнавайся. А то вдруг завтра зуб разболится.
        — Все равно, детский сад. Эх… иногда вспоминаю нашу Мариинку… Но че уже? Жена меня последние два года просто запилила — дома почти не бывал, на три ставки — иногда по двое-трое суток подряд. А тут только в день, а денег в два раза больше, не считая премий.
        — Вот и я о том же…
        — Поехали по домам, Ленчик, моя уже трубку оборвала.
        — А поехали.
        Попрощались только с Варей и ушли по-английски. Теперь ей будет с кем перетереть своих докторов — одну маленькую и второго большого. На улице неожиданно возникла идея рвануть к Сане домой, с тортиком и мороженым, дабы познакомить его дам с новым и единственным товарищем по работе. Дамы оказались под стать Смолину — одна божественная принцесса Фиона и две маленькие. Все веселые, конопатые и соответственно рыжие.
        Ура.
        Никто не смотрел на меня криво, не пытался поймать подводные течения между мной и Саней; хотя такие опасения посещали меня по дороге. Никто не выяснял женский анамнез доктора Сорокиной, не пытался срочно познакомить с разведенным другом, который в целом очень хорош, а то, что попивает, так это ничего, можно подшить. Обсуждали прошедший праздник, наше отделение, мою идею взять ипотеку, нашего главврача, Варюшу, потом детей, школу, институты и еще много всего полезного и интересного. Фиона, она же Марина, смеялась громче всех; огромный бюст подпрыгивал в такт. Елена Андреевна вернулась домой около двух часов ночи, упала на диван в детской комнате и тут же уснула.
        Лето заканчивается. Прекрасное лето.
        За неделю до сентября вернулась Катерина с маман, а также Ирка со Стасиком. Началась предшкольная беготня по магазинам, многохлопотное время; но я была рада — моя семья воссоединилась. После трехмесячного одиночества я поняла — теперь Ирка и ее сын по-настоящему стали моими родственниками. Я сильно соскучилась и была готова вместе с Катькой переехать к ним на проживание. Асрянский муж Саша Эппельбаум, судовой врач с зарплатой в иностранной валюте, возвращался из рейса только в октябре; посему помочь нам, бедным женщинам, было некому. Срочно вернули на работу няньку Наталью, чтобы иметь возможность решать какие-то вопросы в отсутствие детей. Первое сентября выпадало на субботу, а значит, школа начнется только с понедельника; из чего Асрян незамедлительно сделала полезный вывод:
        — Устроим последний предмучительный девишник-мамашник.
        — Разумно.
        — Приглашу еще девиц, в Черногории познакомились. Подружки, на Ваське живут. Женя, ей тридцать один, в разводе, есть ребенок, пацан; и Оксана, на пару лет постарше, замужем, у той уже трое. Обе в недвижимости. Прикольные, тебе понравятся.
        Я обрадовалась; и правда, давно пора нам с Иркой разбавить общество. Пусть все поменяется — новые женщины, новые дети, новые темы для простой бабской болтовни.
        Подружки прикатили с пирожками, вином и четырьмя отпрысками. Дамы оказались совершенно разные, и с первого взгляда непонятно, чем таким они приросли друг к другу. Женя — очень сексапильная брюнетка; родила в первом браке ребенка, муж, как водится, истинный петербуржец — часто попивал и не очень часто поднимал свою пятую точку от дивана. Когда мальчику было около года, она скоропостижно влюбилась в оперуполномоченного из Василеостровского УГРО, буквально сбившего ее с ног своим напором и страстью.
        — Девочки, как вспомню, как он в темноте кобуру с оружием отстегивал, так до сих пор живот ныть начинает!
        После такого рассказа у окружающих дам по телу бегали мурашки. Что дальше? Повесть продолжалась — через год от начала бурного романа жизнь внесла совершенно предсказуемые коррективы — парень оказался замешан в парочке взяточных скандалов, а тут одновременно Жене предложили неплохую работу в Москве; да еще бывшая семья бравого милиционера стала активно проявляться на свет, и все одно к одному. Договорились, он приедет к ней в столицу через несколько месяцев, но так и не приехал. Женька жила с сыном Славиком на съемной квартире в Бутово; страдала, металась и никак не могла принять случившегося расставания. С тех пор прошла пара лет. Она вернулась в Питер в прошлом году, опять же по причине перемены места работы.
        — Знаете, девочки… помню, сидела в Москве одна и в какой-то момент поняла — он не приедет. Такое в душе началось… если честно, несколько месяцев просто выпали из памяти. На работу ходила, в садик за ребенком ходила, в магазин за продуктами тоже ходила. Точно знаю, что ходила, раз никто с голодухи не умер и без вести не пропал. Но ничего не помню, ни одного дня. Ни себя, ни сына, ни людей вокруг.
        Все слушали и очень сопереживали. Конечно, как женщины могут не сопереживать друг другу в таких вопросах? А у меня в конце рассказа внутри похолодело, будто Женька вовсе не про себя рассказывала, а про Лену Сокольникову.
        Теперь за Евгенией ухаживал приличный дядька, в начале лета покупавший через нее квартиру на Московском проспекте. В таком месте квартиры покупают только очень приличные дядьки. К тому же кавалер оказался ранним вдовцом, потерявшим жену в автокатастрофе; детей в анамнезе не имелось. Всем сразу сильно захотелось, чтобы дядька поскорее сделал Женьке предложение, и стали обсуждать, как ускорить этот процесс. Дебаты закончились после Иркиного выступления:
        — Не запаривайтесь, дамы. Как раз год после смерти жены — уже пришел в себя, но еще сильно уязвим. Так что положительный исход гарантирован.
        Вторая девушка — Оксана; рыжая, худая и немного угловатая. Самое приятное — добрая и очень спокойная. Имела крепкий брак с довольно преуспевающим юристом, трех очаровательных деток; работала мало и по случаю, в основном занималась детьми. Верила в Бога, регулярно ходила в церковь, но без фанатизма. Вот так всегда и бывает — чем гармоничнее жизнь, тем короче рассказ.
        Я быстро сообразила, что такого ценного Ирка нашла в этих девицах. Все просто — веселые, открытые, без капли негатива и с огромным запасом искренней симпатии. Живые и настоящие. Самое важное, все четверо были готовы мириться с разными взглядами, разными мыслями и эмоциями окружающих людей. В конце посиделок решили: расставаться надолго не будем и по возможности закрепим наши встречи регулярностью.
        Хорошо жить обычной человеческой жизнью, общаться с людьми, радоваться каждому дню просто так. Небо, земля, город, ветер или дождь; дети и друзья, домашний уют; и все осязаемо, и это есть единственная реальная форма существования. Чем ближе ты к ней, тем счастливее, тем крепче стены твоего мироздания. Вот за какие мысли я хваталась, хваталась судорожно, с отчаянным желанием дышать только таким воздухом.
        И больше никогда. Вы слышите, господа? Никогда не пытаться взлететь туда, где может быть так мало кислорода.
        Рабочая осень началась с поездки всем коллективом клиники на Финский залив; Сергей Валентинович четко следовал классическим канонам налаживания общественного сознания. Жарили сосиски и мясо, играли в бадминтон, волейбол и нарды. Многие приехали с семьями; дети бегали, кричали, кто-то даже залез в воду. Варюша с другими сестрами бродила между деревьев и обсуждала что-то очень важное; Шрек и доктор Сорокина, как всегда, вели себя отстраненно и в играх не участвовали. Сидели в сторонке и жевали шашлык. На середине праздника я все же опомнилась:
        — Саня, ну что мы, как придурки, сидим тут одни?
        — Это у нас комплекс неполноценности.
        — Че?!
        — Не че, а просто не модные мы. Все модные, а мы нет. Я в плане работы.
        — Не модные, вот это да… ну и ладно. Зато нужные. Пошли в бадминтон играть.
        Санины сто килограммов восприняли идею физкультуры критически; а я схватила свободную ракетку и встала в пару с модным стоматологом. Играли азартно, кричали и хлопали сами себе в ладоши. К концу часа игры я подустала и тут же подумала — надо идти в спортзал, регулярно и надолго. Эти мысли на секунду отвлекли от процесса, и дальше случилось предсказуемое — небольшая коряга под ногами; Елена Андреевна рухнула на землю. Голеностопный сустав пронзила острая боль.
        Господи, пусть будет просто легкое растяжение.
        Народ быстро скучковался около меня, кто-то набросился с желанием помять несчастную ногу в целях экстренной диагностики. Изверги, боль была нестерпимая. Сергей Валентинович метался между машинами в поисках полноценной аптечки. На секунду я закрыла глаза, боясь потерять сознание. Сделала два глубоких вдоха, потом постаралась сесть в удобную позу, но боль не стихала. Я раскачивалась из стороны в сторону и тихонько поскуливала; в область сустава как будто забили толстый ржавый гвоздь, а потом начали дергать его за шляпку туда-сюда.
        Черт возьми, как же мне стыдно, больно и обидно…
        Детский голос. Чья-то дочка лет пяти-шести. Прекрасная белокурая принцесса, смотрела на меня с искренним сочувствием.
        — Мама, тетя что, ногу сломала?
        — Маша, отойди, дай взрослым место. Тетю надо полечить.
        Маша стояла неподвижно и никак не хотела уходить. Мне тоже не хотелось, чтобы она уходила. Такие красивые волосы.
        Аккуратненькие ушки, серо-голубые глаза, мраморная кожа, красиво очерченные яркие губы… Картинка увеличивалась, заполняла все пространство; сосудики на висках такие тоненькие, юные, пульсирующие… переплетаются, уходят глубоко, все дальше и дальше. Множество маленьких красных ниточек в голове у крохотной девочки; они дышат, двигаются, сохраняют живой объем, растворяются в самых глубоких отделах мозга…. а вот один, некрасиво большой, неровный, неправильный, как будто жирная темно-красная клякса, совсем некстати в такой прекрасной детской головке…
        Кто-то прибинтовал к моей ноге несуразное сооружение; теперь можно скакать в автобус. Народ засобирался, и мне стало стыдно еще сильней — погуляли бы еще пару часов, не меньше; а теперь из-за моей конечности каждый чувствует своим долгом побыстрее добраться до города, а точнее до первого же рентгеновского аппарата.
        Прекрасно, ничего не скажешь. Только бы завтра все прошло, как же я сяду за руль…
        Благородный грузин подхватил Елену Андреевну на руки и понес до машины, под громкие присвистывания толпы. Пахнуло дорогим парфюмом из-под не менее дорогой толстовки; я вяло пыталась изобразить сопротивление.
        — Доктор, да не надо, я дойду.
        — Что вы, Елена Андреевна, я как настоящий хирург — пользуюсь возможностью наладить отношения. С реанимацией всегда надо дружить.
        — Очень резонный повод для такого джентльменского поведения.
        Следом в машину залез Саня; тут же отогнал Парджикия в сторону, уселся рядом и положил мою кое-как фиксированную конечность к себе на колено.
        — Не опускай вниз, а то будет отек. Как завтра-то нам с тобой работать, теперь не знаю прямо, Ленчик.
        — Да ничего, я приеду в любом случае.
        — А если перелом?
        — Да не… я бы почувствовала. Просто сильное растяжение.
        — Ладно, утром будет видно. Я за тобой заеду.
        — Спасибо, ты настоящий друг. Сань, а что за девочка бегала, такая хорошенькая, беленькая? Чья она?
        — Машка?
        — Вроде Маша, да.
        — Это одной из косметологов дочка.
        — Слушай… а ты ее знаешь, косметологицу эту?
        — Не очень. У Вари надо спросить.
        Пока ехали до города, про срочную рентгенографию моей ноги благополучно забыли. Гораздо важней оказалось другое — прекрасную Машу через пару недель прооперировали; убрали большую сосудистую аневризму у основания мозжечка. Как же это хорошо, что убрали!
        А ничего особенного не случилось, товарищ режиссер. Видимо, падаю редко; наверное, потому что живу теперь спокойно. А чтобы чаще падать и глубоко видеть, надо сильно волноваться, так я понимаю?
        На следующий день меня насильно затащили в рентгенаппарат, перелома не нашли и на радостях закатали мою конечность в огромную лангету. Две недели Саня промучился, работая бесплатным шофером. Было страшно неловко перед ним, и еще более неловко перед Сергеем Валентиновичем — каждое утро начальство заходило после планерки и проверяло состояние моей лодыжки лично. Потом сняли лангету, нога заработала, жизнь покатилась дальше.
        Так и пошло; дни быстро перескакивали через недели, недели через месяцы. Чаще всего рабочая пятидневка заканчивалась пятничными посиделками у Асрян. Теперь нас было четверо, и еще много детей. С новыми женщинами появился нескончаемый поток свежих тем для разговоров; только теперь я поняла, как нам с Иркой это было необходимо — новые разговоры. Простые интересы, о школе, учителях, мужьях, соседях, сослуживцах. А потом даже политика и другие глобальные вопросы. Собрание поделилось на «хиппи» и «социалов»; я и Женька — «хиппи», Оксана и Асрян — устойчивые социальные единицы. Одна из пятниц ознаменовалась разговорами о медицине; тема острая — у Женьки на работе молодая женщина погибла от рака яичников. Все охали и ахали; остались маленькие дети, муж в горе, родители в горе, и прочее и прочее.
        Асрян, как всегда, подвела весьма циничное резюме:
        — Победить онкологию — значит победить смерть как биологический процесс. Мутации, господа, и еще раз мутации. Отсюда мораль — на сегодня это практически невозможно. Наука пока далека.
        Женька вступила в поединок:
        — Может, и так, но сто лет назад не знали, как лечить простую пневмонию. В основном люди погибали от инфекций, так ведь, Лен? Медицина все равно развивается. Лена, скажи. Может, скоро кто-то умный, раз, и что-нибудь придумает. Вон, Менделееву его таблица — во сне приснилась. Все гениальные открытия происходят именно так — или случайно, как вспышка подсознания, или в результате долгих копаний. Хотя мне кажется, вспышки подсознания и происходят в результате мучительных поисков, а не просто так. По крайней мере, такой вывод первым приходит на ум. Ну, доктор Сорокина, поддержи!
        По спине пробежал холодок, я вспомнила большую некрасивую аневризму в голове у маленькой Маши.
        — Может, и приснилось, конечно, я про таблицу менделеевскую… наверное… та самая вспышка подсознания, в нужном месте, в нужное время, нужному человеку. Может, и так. Но все-таки кажется, будто чего-то в этой логической цепочке не хватает.
        Началась перепалка, Асрян встала на сторону всемогущего, но плохо изученного человеческого мозга; Оксана скромно пыталась напомнить о промысле божием, Женька злилась на обоих, верила в силу духа человеческого, а также в неудержимое стремление к новым знаниям. А я сидела молча. Я думала про Машеньку, потом про Полину Андреевну и моего деда; и поскольку не могла дать никаких объяснений произошедшему со мной лично, то решила просто радоваться, что лет через пять Маша не стукнется случайно головой и не упадет замертво на месте. Только это был не сон, однозначно не сон; те самые картинки из детской головы. Нейроны и синапсы доктора Сорокиной тоже не очень объясняли ситуацию, а про Господа Бога я даже не вспомнила. В итоге общество к единому мнению так и не пришло. Вечер закончили обсуждением хороших питерских вузов; потому что порядочные дамы живут для детей, а самые важные вещи надо продумывать заранее.
        Выходные чаще проходили наедине с Иркой и ее мужчинами. Жизнь сделала нас настоящей семьей, и даже наши дети вели себя как брат с сестрой. Поругивались, но не могли друг без друга. Между мной и Асрян оставалась одна-единственная острая тема для приватных бесед — моя неустроенная личная жизнь; доктор Сухарев, больная голова и ночные гости остались в прошлом окончательно.
        Конечно, у меня были какие-то кавалеры. Периодически появлялся студент, тот самый парень с моей весенней одинокой вылазки в ресторан. Но ничего конкретного; так чаще всего отвечают разведенные питерские женщины на вопрос о семейных перспективах. Именно так, ничего конкретного.
        Ирка стала гораздо осторожнее в поисках каких-либо кандидатов; видимо, помня мою несчастную физиономию во время майской попытки свести меня с «приличным парнем». А может, просто поняла, как Ленке Сокольниковой тяжело; совсем еще не отболело, и каждый вечер, как только закрывались глаза, она видела одни и те же красивые мужские руки, хирургическую шапочку, усталый взгляд. Как будто он рядом, совсем близко…
        Как же хорошо, что это случилось именно со мной.
        Изменилась не только моя жизнь, ставшая спокойной и размеренной, но еще поменялась медицина как таковая. И врачи, и больные стали другими. Новый молодняк из медицинских институтов, приходивший к нам на испытательный срок, не собирался всецело посвящать душу и тело великой змее. Для них медицина была работой, такой же, как и все остальные ремесла.
        Работа рабочая, вот так вот, господа.
        Они хотели получать высокую зарплату, много отдыхать, покупать хорошее жилье и ездить на дорогих иномарках. Они имели на это полное право. Они были белой костью, в отличие от нас, динозавров, хотя расстояние составляло всего несколько лет. Теперь я поняла — все должно быть без эмоций и высших материй; мы сфера максимально востребованных и дорогих услуг, ибо здоровье и красота — бесценны.
        В одно из воскресений я рискнула побурчать на эту тему с Асрян; в итоге бабушкино нытье было разобрано по косточкам за пару минут:
        — И что, вы, типа, с Саньком умные, талантливые, опытные, готовые умереть на кресте, а они тупые жадные молодые свиньи? Так я понимаю?
        — Да нет же, они вполне толковые.
        — Тогда не пытайся за счет здоровых людей свои комплексы почесать. И хорошо, что наконец-то уважать себя начали! И слава богу, что никто ночью не несется забесплатно бабушек спасать, а потом родственники обвиняют их в попытке эвтаназии! Прежде всего надо начинать с уважения к самому себе, и только на этом и можно выстроить карьеру в любом деле.
        — Да я-то что? Я же про призвание, ведь это же не двор веником мести! И потом…
        — Даже не начинай, я тебя очень прошу! Сначала призвание, а потом разочарование, а потом кто на больных кидается, а кто спивается. Все должно быть взвешенно.
        На том я смирилась с окончательным приходом капитализма в белом халате, находя утешение в компании Сани и Варюши.
        Эра птеродактилей прошла окончательно.
        Больные тоже стали другие, и многие перемены в этой части населения оказались неожиданно позитивны. Теперь, проходя по коридору планового отделения, можно было увидеть бравых мужичков, залегших на недельку для обследования и лечения. Они делали это сознательно, не дожидаясь серьезных болячек. Палаты теперь больше напоминали офис — обычно такие особи одновременно пили таблетки, сдавали анализы, разговаривали по телефону и бряцали клавишами на дорогих ноутбуках или выполняли позы из йоги, прямо около кровати. А потом на секунду закрывали телефон ладонью и махали рукой:
        — Доктор, доктор, будьте добры, сестру позовите.
        Плановая госпитализация стала частью бизнес-плана. Попадались такие же девушки от двадцати до сорока; бойкие, красивые, прибегавшие подремонтировать здоровье или внешность к концу рабочей недели, дабы в понедельник в шесть утра уже лететь в командировку: Рим или Токио, Милан или Париж. Объединяло это новое поколение одна маленькая обидная деталь — чем активнее субъект, тем дальше от двух столиц находилось место его рождения. Такой народ редко попадал к нам в реанимацию. Слава богу, здоровье по большей части в руках самого человека, и они за этим самым здоровьем тщательно следили. А вот коренное питерское население, даже если работающее и небедное — чаще ленновато, и нередко с серьезной депрессией в рукаве. Потому на наших реанимационных историях болезни место рождения в основном определялось как «Спб».
        Неожиданно прошлое сделало подарок — вернулась моя Валентина. Пенсионная жизнь была ей не по вкусу — уже год как она работала в архиве Эрмитажа; историческая пыль спровоцировала хронический кашель, она вспомнила про меня и решила посоветоваться, к кому обратиться. Позвонила в начале декабря, в день рождения Вербицкой, голос был грустный; но как только узнала, что я снова надела белый халат, тут же раздались радостные возгласы. На следующий день появилась, принесла с собой вкусный запах каких-то чересчур сладких духов, баночку дорогого кофе, много оптимизма и женского обаяния.
        — Одно плохо — здесь не покурить, Леночка. Но в целом просто замечательно! Как же тут чисто, красиво, все для людей. Я вас всегда представляла именно в таком месте. Как хорошо! Все мои приятели вспоминают вас добрым словом, так что готовьтесь к наплыву клиентуры. Тем более тут гораздо комфортнее, чем в вашей бывшей коморке.
        — Я буду только рада. А больше всего я рада видеть вас.
        Проболтали почти полчаса; сначала вспомнили Полину; Валя даже всплакнула. Потом веселее — у Валентины случился новый роман с отставным генералом, вдовцом. Предыдущая любовь пребывала в панике, а Валя была бессовестно счастлива, совмещая роль счастливой бабушки двухмесячного внука и молодой полковничьей невесты. Про мою личную жизнь ничего не спросила, хотя вопрос висел в воздухе, как нож гильотины. Видно, чувствовала — не надо ничего спрашивать, ответа все равно не найдется.
        Сразу после ее прихода потянулись мои старые клиенты, и для меня это было очень важно. Знакомые приводили знакомых, круг пациентов за несколько месяцев расширился. Начальство не протестовало против таких параллельных доходов, так как мои посторонние больные проходили все обследования у нас в клинике и совершенно безропотно оставляли в кассе наличность. Мне было жутко стыдно за каждый потраченный пациентами рубль, и где могла, я старалась по возможности уменьшить оплату. Начала, как водится, с себя; если видела, что обследований придется сделать слишком много, денег не брала вовсе. Однако пациенты возмущались и все равно пихали мне в карман пятьсот рублей.
        Чем меньше доктор умеет брать взятки, тем легче его пациенты расстаются с деньгами.
        Народ от Валентины приходил интеллигентный и очень приятный; даже простое общение доставляло огромное удовольствие. В конце зимы прибыла профессорша из какого-то педагогического института, высокая пышная блондинка. Влетела, плюхнулась на диванчик, разбросала по столу кучу бумажек со всевозможными обследованиями. Три месяца назад перенесла операцию по поводу рака молочной железы; стадия начальная, все прошло успешно. Хотя, конечно, пережила жуткий стресс и все еще не могла до конца оправиться. Теперь хотела похудеть и проверить организм от макушки до пяток; особенно ее интересовало состояние психики. Веселые люди даже в таких ситуациях не теряют присутствия духа, и вместо допроса пациента получился увлекательный монолог.
        — Елена Андреевна, крыша уплыла окончательно, вот вам из вчерашнего. Сижу, значит, в преподавательской, чувствую, жопа болит нестерпимо. Тут же мысли — ну все, это у меня в заднице геморрой, а в геморрое — метастазы. Еду, значит, через двадцать минут к проктологу; параллельно соображаю, кому и что надо по завещанию оставить. Дети, сами знаете какие теперь, просто сволочи. Залетаю в кабинет, там сидит еврей уже не первой свежести, предложил буквально снять штаны и повернуться задом. Зашел с тыла, потом вернулся и говорит: мадам, у вас там не просто метастазов, но даже геморроя не имеется в наличии. С вас три тысячи. Ну, вышла я из кабинета, жопа моя тут же прошла, и теперь вот — сижу перед вами. Дура дурой, как говорится.
        В конце рассказа я практически ползала под столом и икала от смеха; в этот момент никого прекраснее огромной профессорши, а также моей Валентины, Сани Смолина, Варюши и многих других людей в этом мире не было.
        Я живу. Мы живые.
        Саня жутко ревновал меня к попыткам предать реанимацию и моих частных пациентов не любил. Основная причина — приемы, как правило, протекали в нашей маленькой ординаторской, а значит, посторонние люди мешали спокойно валяться после обеда на диване и чесать пузо. Он, как реаниматолог, считал, что, если человек дышит, ходит и пока что более-менее соображает, значит, он здоров; и просто приперся, сволочь такая, отнимать врачебное время зазря.
        В отместку Шрек устроил мне маленькую пакость. Детали таковы: главный врач Сергей Валентинович неожиданно начал требовать с нашего отделения ежемесячные отчеты, большие и скучные (все меняется, докторам теперь надо уметь расходовать и финансы), и Смолин незамедлительно сбросил всю эту пакость на мои хрупкие плечи. Он провернул это мероприятие невероятно подло; после обеда сыграли на спички, длинная — свободен, короткая — пишешь отчеты пожизненно. Нетрудно догадаться, обе спички в Саниных руках были короткие.
        И правильно — не царское это дело, в бумажках ковыряться.
        Как только я попыталась сесть за нудные цифры поступления и выписки, а также расхода всех лекарственных средств, подкатил рвотный рефлекс; уж больно эти дурацкие таблички напоминали торговые отчеты из моего фармацевтического прошлого. В полной депрессии я просидела перед компьютером два вечера подряд; кое-как свела концы с концами, а потом понесла плоды бездарной математики главному; как раз в последнюю пятницу марта две тысячи восьмого года. Ефимов пролистал, несколько раз неопределенно откашлялся и посмотрел на доктора Сорокину так, как смотрел когда-то Костик после изучения моих каракулей.
        — Елена Андреевна, а что же Александр? Не решается заняться этим вопросом? Заведующим числится он, а не вы.
        — Совсем плохо, Сергей Валентинович?
        Сергей Валентинович тяжело вздохнул и встал из-за стола.
        — Давайте выпьем кофе, как в старые времена, Леночка. А таблицу я вам в некоторых местах подправлю, чтобы легче было в следующий раз.
        — Ой, спасибо большое! Да не стоило на самом деле, правда! Наверное, вас дома ждут, а я со своими тупостями…
        — Ничего, мне самому проще с самого сначала все наладить.
        Сели поближе друг к другу, поставили чашки перед экраном. Мое бездарное мытарство было почти полностью переделано за каких-то полчаса. Ефимов быстро шлепал по клавишам, параллельно пытаясь объяснить важность правильного подхода к отчетности; особенно это касалось частных медицинских предприятий. По правде говоря, половину слов я прослушала, потому что сидела в полном оцепенении и каждой клеточкой тела впитывала мужское тепло.
        Какая красивая рубашка. Темно-синяя, в модных огурцах. Очень приятный парфюм; наверняка что-то страшно дорогое. Несправедливо. Почему мужики и за сорок бывают такие притягательные? Стройный, серые глаза, темно-русые волосы с проседью. Мужчина, именно с большой буквы. Хорошо хоть с кем-то такие мужики рядом проживают.
        В субботу по графику — мое дежурство (мы с Саней оставили себе по два выходных в месяц). Елена Андреевна сидела на широком белоснежном подоконнике и скучала; за окном серая палитра перебирала тысячи всевозможных оттенков, какие только и бывают, что в городе на Неве. Я размышляла, отчего же Сергей Валентинович взял меня на работу? Толковых врачей вокруг предостаточно, благо не в тундре живем, а на вполне себе цивилизованном болоте. Наверное, ему нравятся маленькие блондинки. Женское чутье нашептывало о чем-то, но неуверенно и с большим сомнением в собственных силах; и конце концов в голове зазвучал голос Асрян.
        А что, разве плохо быть любовницей главного врача? Даже очень хорошо. В душу точно никто не нагадит, все границы определены заранее. Как говорится, если без разрушительных планов и душевных страданий, то все оправданно… а пользы много. Конечно, при грамотной тактике и стратегии. Только вот сомневаюсь, что некоторые имеют представление о правильной тактике или стратегии.
        Веселый цинизм, это все от безделья и скуки; за окном тяжелые низкие облака, а я сидела и улыбалась своим дурацким мыслям. Через минуту настроение резко поменялось: вспомнила старое ободранное кресло, темную, пахнущую залежалыми вещами прихожую. Нашу первую и последнюю съемную квартиру, мою и доктора Сухарева. Я застыла и не могла пошевелиться, словно мумия. Славка ходит из комнаты в кухню, а потом обратно, медленно и плавно, как большая уставшая кошка; каждая частичка тела — такая знакомая и желанная. Теперь кто-то другой дотрагивался до него; и может быть, она гораздо красивее меня и сексуальнее. От воспоминаний в груди вспыхнуло беспощадное пламя; боль сжигала все до последней живой клеточки, да так сильно, что лучше получить пулю в висок.
        Как же можно это сделать?! Боже, как можно причинить такое несчастье другой женщине, пусть даже она тебе не знакома? Как можно построить счастье на чужих слезах?
        Хватит, Елена Андреевна, уже который раз говорю вам — проехали и забыли. Все в прошлом, а в настоящем только одно — после всего пережитого я никогда не поступлю ни с одной женщиной так, как ОНА поступила со мной.
        Мысли снова резко перескочили; я вспомнила слова Асрян про мою родную больницу, про асоциальный притон. Вспомнила вереницы промокших бомжей, пьяниц с перебитыми лицами, дедов-«беломорщиков», выкашливающих кровавые остатки опухоли легкого или туберкулеза с распадом; и много чего другого, не менее колоритного.
        И хорошо, что теперь все это в прошлом. Где нет желания жить, там нет возможности помогать. Жестокая, но правда.
        Но как же тогда Полина и ее неосознанное самоубийство? Что же те самые послевоенные мальчики, знавшие табак с семи лет? В чем они провинились? В незнании? В чем их вина, кто виноват в их раке легких?
        Снова начали терзать воспоминания о родном приемном покое, отделении эндокринологии, моей божественной еврейской заведующей. Временами казалось, что именно там и было мое место. Именно тогда, когда не было времени задумываться и все решали секунды или минуты, именно в тот момент за спиной вырастали крылья; я чувствовала себя как рыба в воде. В памяти всплыл тот ужасный вечер, когда наша блестящая троица — Федя, доктор Сухарев и Елена Андреевна — неподвижно стояла посреди приемного покоя и размышляла, надо ли жить скотскому пьяноте, отправившему на тот свет двух ни в чем не повинных женщин, и можно ли все-таки совершить правосудие прямо здесь и сейчас. И если бы не медсестра Люся, то неизвестно, чем все закончилось бы. А потом нейрохирург Сухарев весь остаток ночи ковырял пропитые мозги этого убийцы; что до Елены Андреевны — она сидела в приемном покое и ждала развязки. Мы были двое из трех, кто покусился на жизнь, пусть опустившегося и виноватого в смерти других, но человека. И после той несовершенной казни — мы были очень счастливы целых два года.
        Так что если кто-то и писал закон божий, то лучше бы написал отдельную книгу для людей в белых халатах. Да поподробнее, чем клятва Гиппократа, и чтобы обязательно был пункт про медные трубы. А также про право решать.
        Серая погода навевала серые мысли и поднимала тени прошлого. Это потому, что дежурства мои теперь были монотонны и скучны.
        Мысли скитались в темноте, все вокруг казалось печальным и бесцветным. Хотелось прилечь и задремать; тут неожиданно прошлое все-таки решило постучаться в реальную жизнь. Около десяти вечера раздался звонок на сотовый — Вербицкий Александр, сын той самой безвременно ушедшей Полины Алексеевны; разговаривал приказным тоном и без всяких извинений за поздний час. Закон бумеранга иногда работает, товарищи; сюжет оказался прост: вторая жена, как это водится, имела неожиданный скелет в шкафу — несколько месяцев назад объявилась младшая сестрица, до этого проживавшая с пожилыми родителями на хуторе под Ростовом. Двадцатипятилетняя кобыла была отправлена к богатой сестре вместе с восьмилетним стажем героиновой наркомании. С надеждой, что деньги помогут. Конечно, в новой семье Вербицких никто такому подарку не обрадовался; страдалицу почти сразу отправили в поселок Вырица, лечебно-трудовой лагерь для таких же обиженных судьбой бедолаг. Девица поехала туда без сопротивления, но через несколько дней благополучно сбежала; место пребывания оставалось неизвестным почти три месяца. Вербицкий продолжал рассказ:
пару часов назад раздался звонок; дверь открылась, и тело упало в дверной проем новой элитной квартиры на Крестовском острове. Он убедительно просил меня о срочной госпитализации, и желательно анонимно; а когда бедолага придет в себя — упаковать куда-нибудь в хорошее заведение с крепкими решетками на окнах.
        — Мы не сможем ее посещать, Елена Андреевна. Супруга в командировке, у меня много работы в офисе. Пришлите счет на работу, я оплачу по безналу.
        — Хорошо.
        — Спасибо заранее.
        Как бы там ни было, план выглядел вполне разумно, и тут не имело значения, кто от кого хотел избавиться. Как говорится, за любые деньги и желательно поскорее. Домой к Вербицким послали бригаду; девушку завезли на каталке, сопровождающих не было. К тому времени в новом корпусе открыли маленькое анонимное отделение дезинтоксикации, буквально четыре койки; нам с Саней алкоголиков и наркоманов больше не доверяли, помятуя тот самый позорный случай со спайсами. Я нехотя пошла взглянуть на больную; так или иначе, я чувствовала себя причастной. В ту ночь у нас дежурил врач из наркоцентра в Девяткино, нарколог со стажем. Я осторожно постучала в дверь ординаторской.
        — Доктор, что там интересного привезли?
        Мужик лениво поморщился. В таких клиниках, как наша, люди берут дежурства с целью максимально отоспаться и получить за это деньги, а не скакать ретивым конем всю ночь.
        — Да прям неожиданно для частной забегаловки… полный набор — гепатит В и С, ВИЧ, уже с желтухой, сахарный диабет. Энцефалопатия полная, в вербальном наборе осталось десять слов, не больше — «доктор», «еда», «герыч», «инсулин»… еще «туалет»; это слава богу! А то бывает, что уже под себя ходят и в двадцать, и в шестнадцать лет. Короче, почти финал. А что, знакомая?
        — Что-то типа того. Косвенно, можно сказать.
        — А мне знакомая. Мы ее «мисс Пятница» называли.
        — Вот так дела, доктор! А в чем прикол?
        — Поступала в нашу богодельню последние два месяца каждую пятницу, точно по расписанию. Жила в притоне, где-то в центре, работала проституткой на Киевской трассе. Первую половину недели на дозу хватало, а со среды начинало ломать — уже не до мужиков, как говорится. А девка не промах, с соображением — в пятницу утром вызывала «Скорую», открывала дверь, потом вкалывала себе инсулина единиц сорок, не меньше, и теряла сознание. Ее к нам, как водится, с гипогликемической комой; за пару суток откапается, ломку снимет, инсулина наворует и обратно, на трассу. Да… видно, теперь уже и на это сил не осталось. Думаю, можно пойти на всякий случай попрощаться.
        Я зашла в небольшую палату. Кроме нее, в отделении находилось всего двое больных, каких-то высокопоставленных алкоголиков. Девица лежала около окна подальше от остальных пациентов, без сознания.
        Вот они, тени из «ниоткуда». Демоны догоняют вас, господин Вербицкий. Ваши родные дочери выброшены из жизни вместе с первой женой; теперь вас посещают страшные привидения.
        За окном темнота, все вокруг покрыто мраком. В паре остановок метро — мрачные колодцы Васильевского острова, глубокое социальное дно; люди, потерявшие себя окончательно, утопившие себя в наркотиках и алкоголе. Грязь и зловоние, разлагающиеся человеческие души, все в гнойниках, блевоте и человеческих испражнениях. Я подошла к койке вплотную, чуть опустила покрывало. Серое лицо, впавшие, как у покойника, глаза, иссохшиеся губы; руки, покрытые героиновыми дорогами и нарывами. Я чувствовала, надо отойти в сторону, не приближаться. Но не успела; пространство раздвинулось, потеряло внешние границы; все глубже и глубже, внутрь погибающего тела. Детали стали явственными и осязаемыми — огромная вздувшаяся печень; сердце с разрушенными до основания клапанами, бьется не в такт, хаотично; серые легкие, переполненные гноем, дырявые, как старая тряпка для мытья полов. Не осталось ничего живого; ошметки человеческой материи, на исходе жизни.
        Я не выдержала и отступила на шаг; картинка схлопнулась.
        И зачем, уважаемые товарищи?
        С какой такой высшей целью? Бессмысленное представление, ничего не изменит и не решит. Не хочу больше, хватит.
        Сестрица скончалась через три дня у нас на отделении; в сознание не приходила, и слава богу; хотя бы последние несколько дней жизни ей не было больно. После того инцидента я ни разу не видела никого из членов семьи Вербицких; двери в прошлое быстро закрывались, одна за другой.
        Холода постепенно отступали, день становился длиннее. Весенние каникулы прошли по-семейному, с родителями и братьями; за суетой быстро проскочил слякотный апрель. С наступлением мая я впала в приятную полуленивую спячку, да так и проспала вплоть до лета. Первый восторг от работы улегся, жизнь текла по расписанию. Катька порадовала; хорошо закончила школу, занималась гимнастикой, ходила со Стасиком к соседке Инессе Павловне штурмовать высоты немецкого языка. Женский пятничный клуб укрепился постоянством, да и на выходных в расширенном составе мы таскались по Питеру, развлекая детей и себя любимых. Денег хватало на многое, о чем раньше и не мечталось. Теперь в постоянный жизненный ритуал входили хороший фитнес-клуб, престижный парикмахер; вместо китайских барахольных рынков — модные магазины косметики и одежды.
        Время идет, общество вокруг меняется, и теперь медициной можно заработать. Асрян сильно радовалась увеличению моего дохода и практически в ультимативном порядке нашла хороший вариант ипотеки, в строящемся доме. Первичный взнос состоялся в первый день августа две тысячи восемь; сумма почти полностью состояла из моего наследства от продажи бабушкиных комнат, а также небольшую часть я сумела накопить за год работы. Новостройка была выбрана очень грамотно — в трехстах метрах от нашего с Иркой дома. Естественно, в первую же пятницу после сделки состоялось обмывание моей покупки. Женя и Оксана отбыли на моря, и мы с Иркой остались одни.
        — Я рада, Ленка. Слава богу, мозги твои больше не текут, жизнь наладилась, работа хорошая. Теперь надо все-таки подумать о мужике.
        — Не хочу думать. Тут как-то подумала об этом перед сном.
        — О чем конкретно?
        — О том, что одна. А ночью знаешь что потом приснилось?
        — Ну?
        — Короче. На юге, в степях, когда долго стоит жара без капли дождя, трава сгорает и становится как желто-красное сухое поле. Вот мне такое выжженное поле и приснилось.
        — Понятно… Ладно. Не будем пока об этом.
        — Да забей, Ирка. Я не комплексую. Мне теперь даже хорошо одной.
        — Ну да, а если элементарно дома что-то сломается, да просто ножи поточить?
        — Вот Сашка твой придет из рейса и поточит. Он теперь, можно сказать, двоеженец.
        — Это точно, Сокольникова.
        Лето закончили в Турции. Дети веселились, женщинам — массаж и загар. За территорию отеля почти не вылезали, много ели и пили, рискуя привезти домой три-четыре лишних килограмма.
        Новое лето номер два. Еще одно прекрасное лето.
        По возвращении, кроме приближающегося первого сентября, четыре мамаши засели отмечать еще одно важное событие — мой дом скоро будет сдан в эксплуатацию, на пару месяцев раньше срока. Осталось подождать буквально до ноября. Братаны и родители обещали помочь с ремонтом физически и материально; я строила планы перебраться в собственное жилье до нового года.
        Как замечательно.
        На работе все шло гладко, пациентов поступало много, да и Валентина открыла для меня поток постоянного приработка, приносящего не только деньги, но и удовольствие.
        Состоялась уже традиционная осенняя вылазка на природу, всем коллективом. Прошел целый год, в клинике появилось много новых людей; варенье перебродило, народ дружил и ссорился, но в целом усилиями Ефимова мы жили очень мирно. Как всегда, на пикник прихватили с собой Костика, без поставщиков никак. Неловкость между нами исчезла давно по причине моих ежемесячных поездок на Костину дачу вместе с Катериной. Еще один теплый очаг для двух одиноких девочек и рыжей кошки Мики, для которой даже был приобретен транспортный домик.
        Место для корпоратива не поменялось — берег Финского залива; выгрузили огромные кастрюли с маринованным мясом, развели костер прямо на берегу. Премедикация началась еще в автобусах, народ уже был навеселе; громко включили музыку и танцевали. Кто-то схватился за волейбольный мяч, кто-то за ракетки; меня в спортивную команду не позвали, вспомнив неосторожный эпизод с лодыжкой, дисквалифицировали и поставили на кухню. Я не расстроилась, потому что очень любила это мужское занятие — жарить шашлык. Варюша из солидарности пришла на помощь.
        — Варь, да не надо, я сама. Иди, потусуйся.
        — Не, тут одной никак, мяса слишком много. Да че тусоваться, ничего нового.
        — Так уж и ничего?.. Если б не ты, мы с Саней вообще бы… жили бы, как на Луне. А так ты хоть новости приносишь — что там на других отделениях творится.
        — Это потому, что вы со Шреком — как два сыча. Надо уметь общаться, вас и так вся клиника зазнайками считает.
        — Да ты что? Это неправда, Варя, какие же мы зазнайки! Это полная чушь.
        — Правда, правда. Реанимация, типа, белая кость.
        — Ничего себе, вот это новости. А что еще говорят?
        — Да нет, вообще-то в целом хорошо относятся. Я про другое хотела. Вы как динозавры с Саней, вот я к чему. Никак не отвыкнете перед больными извиняться, что с них деньги берут. А они, между прочим, сами сюда идут, добровольно.
        — Что правда, то правда. Наверное, скоро меня со Шреком уволят. Эх… не соответствуем высокому званию врача частной практики. Да и вообще, я уже главного своими бездарными отчетами достала. Хоть бы один месяц цифры сошлись.
        — Да кто ж уволит-то… особенно вас, Елена Андреевна?
        — А почему это «особенно меня»?
        — Да вообще-то уже слухи поползли.
        — Блин, Варька, ты про что опять?
        — Не про что, а про кого. Про Ефимова, между прочим.
        — Варя, я тебя задушу сейчас. Что за хрень очередная?
        — Вообще-то, совсем не хрень! Короче… девки на ресепшене говорят, вы с ним спите. Типа, нам на отделение больше всего аппаратуры закупили, отпуск самый длинный, и зарплаты больше всех из лечебников.
        — Да это же так положено в реанимации, большой отпуск!!! Блин, Варя, ты-то знаешь ведь, что это полная чушь! Вот это да… боже мой… Вот это новость, черт побери, а! Он же женат, вроде как двое детей!
        — Точно, сычи, прости господи… что один, что второй. Да вся клиника уже знает, у него жена вышла за американца еще два года назад. Дети в Америку уехали. Он к ним летом один раз в год на неделю мотается.
        — Черт, да я первый раз про это слышу, Варя!!!
        — Вот! Вот я про это и говорю! Сидят целый день на отделении, с людьми через раз здороваются. Ладно, ладно, Елена Андреевна. Просто надо общаться с коллективом, а не так — «здрасте — до свидания» через плечо.
        — О’кей, я все поняла. Буду проходить мимо ресепшена и кланяться. И Шреку скажу. Так пойдет?
        — Не надо ерничать, доктор. Между прочим, это я, а не вы, бегаю и прошу взаймы по отделениям, если что закончилось. И все из-за вашей бездарной отчетности, вот так вот.
        — Варя, короче. Признаю — мы два высокомерных козла.
        — Вот так-то лучше. Надеюсь на перемены.
        Варя фыркнула в последний раз и пошла за пакетом угля. Голова моя взрывалась от обиды; да что же это, за просто так такая репутация! А может, и заслуженно? Я нанизывала мясо на шампур и плакала от лука. Шрек бессовестно отпочковался, и в приятной компании главного пластического хирурга Гелы Аскеровича накачивался каким-то дорогим виски. Меня накрыла волна негодования.
        — Саня, я не могу больше, лука много. Иди, твоя очередь.
        Мужики бросились помогать. Гела на повороте обошел Санины сто килограммов и первым выхватил у меня из рук кастрюлю с мясом.
        — Елена Андреевна, кто же это все на вас повесил? Да это просто позор для грузина! Как так, женщина мясо делает!
        — Вот и спасите меня, Гела.
        — Я готов спасать и даже на руках носить в любое время суток! Вы, Леночка, в нашем коллективе пока единственная, по кому у меня руки не чешутся.
        — Это самый клевый комплимент за последнее время, доктор.
        Я сбросила с себя кухонные обязанности, схватила под руку Костика и бутылку красного сухого. На голодный желудок через пять минут голова стала легкой и бесшабашной.
        — Костик, скажи, кто у нас тут самая красивая женщина? Вон, глянь, какие стоматологицы. Просто мечта.
        — Ты не напрашивайся, Сорокина. Кроме экстерьера, нужно еще метлу иметь в укромном месте. Помнишь, как через каталки перепрыгивала в приемнике? Так что конкуренции в этом пристанище капитализма у тебя пока не намечается.
        — Спасибо, друг.
        И мне стало хорошо.
        Ведь я красотка. Наконец, надо сказать себе самой — я красавица. Да, я красавица и умница. Почему бы нет?! Почему я должна этого стесняться? И пусть все думают, что я сплю с главным. Тем более он свободен, как теперь оказалось. Почему бы не я? Разве все эти дамы из нового корпуса не считают, что им состоятельный мужик положен просто так, по праву рождения? Так чем я хуже? Как там сказано — конкуренции не намечается. Наконец-то надо уже и самой открыть глаза.
        Я курсировала между людьми, с бутылкой и Костиком под мышкой; смеялась пьяным смехом, и мне правда было очень-очень хорошо. Как будто я взлетела на большой лохматой метле выше деревьев, и не было силы, которая может меня остановить.
        — Ленка, не налегай на вино, еще домой ехать.
        — Костичка, я так тебя люблю! Очень-очень. Почему ты так рано женился?
        — Знал бы прикуп, жил бы в Сочи.
        — Эх, как я твоей Ирке завидую.
        — Верю. Только пойдем теперь закусим, уже ваш грузин машет руками.
        — Не хочу есть. Самое вкусное — это быть худой.
        — Да как бы не сдуло некоторых. Пойдем, пойдем.
        Народ оголодал и тут же ринулся на призыв к мясу. Последующие несколько часов практически стерлись из памяти; как ехала домой, тоже не помню.
        Утром в понедельник меня ждал ужасный рассказ; Шрек в красках описывал мое падение. Доктор Сорокина напилась в хлам, хохотала громче всех и в конце мероприятия набросилась на Ефимова с поцелуем и благодарностью за мясо, вино и природу. Все прилюдно, а потом в автобусе вырубилась и заснула.
        — Боже, Саня, а домой-то как попала?
        — Константин отвез. Мне драгоценное тело не доверил.
        — Не может быть! Этого всего не было! Это ты специально, чтобы я нервничала.
        — Варя, подтверди.
        — Да уж, доктор, вы были в ударе. Придется теперь придумать какую-нибудь официальную версию для народа. Даже не знаю, прямо… скажу, напилась с горя — Ефимов нашел себе другую, какую-нибудь кралю из Минздрава, во! Заодно и слухи эти дурацкие прекратятся.
        — Варя, умоляю, сделай это! Мне теперь по коридорам ходить стыдно, вот ужас!
        — Господи, и все на голом месте… да и вообще… чутье подсказывает, это только начало.
        — Варя, это в последний раз, правда! Я же вообще, может, больше года назад… чтобы так напиться, это же ужас, просто позор.
        — Ладно, доктора, что уж теперь-то… как всегда, все самой разгребать. Кофе, и идем работать.
        Три дня я не высовывала носа с отделения и особенно боялась попасться на глаза главному. В итоге Сергей Валентинович пришел сам, с осторожной просьбой наконец-то сдать отчет за август. То ли сделал вид, что ничего не случилось, то ли Варька с Саней сильно преувеличили мои пьяные подвиги.
        На следующий день после смены я осторожно постучалась в его кабинет, сжимая в руках заветную флешку. Мимоходом взглянула в маленькое зеркало на стене — вот это красавица, после ночи перед компом. Круги под глазами, как у вампирши; метлу можно поставить в шкаф, и надолго. Сергей Валентинович налил кофе, бегло просмотрел цифры и облегченно поблагодарил.
        — Елена Андреевна, все неплохо на самом деле. Еще хочу отметить — на той неделе была пара благодарностей от пациентов в адрес вашего отделения, что для всей клиники очень ценно. Да и ваша, как это выразиться точнее, богема приходящая, прилично наработала в УЗИ кабинете и лаборатории. Спасибо. Надеюсь, получится подумать о премии к концу года.
        Я сконфузилась, стала неуклюже благодарить и тут же спешно подскочила прощаться. Перед дверью Ефимов подал руку, и я набралась храбрости посмотреть ему в глаза.
        Смелее, Елена Андреевна. Смелее.
        Большая теплая ладонь, близость мужского тела, дыхание близко, совсем рядом. Обычное прощание двух сослуживцев, но на секунду дольше положенного. А может, только показалось?
        На улице шел проливной дождь. Слава богу, Катерина и Асрянский Стасик ходили в одну школу; нянька Наталья забирала их вместе, отводила домой к Асрян и кормила обедом, а потом делала с ними уроки. Потому мне не надо было мчаться и забирать последнего оставшегося на продленке ребенка. В мои обязанности входили только вечерние поездки на гимнастику; в тот самый день тренировки не было. Страшно хотелось спать; только бы дожить до дома, забрать Катьку у Асрян, предательски включить мультики и завалиться на диван дрыхнуть. Бессонная ночь — это уже не для дамы за тридцать. Машина двигалась медленно, дождевики поскрипывали, вокруг шумели машины, и я почти засыпала под монотонные звуки.
        Эх… если бы не ипотека, первым делом купила бы в кредит «Тойоту». Красную, обязательно красную.
        За десять минут до поворота на нашу улицу встряла в мертвую пробку; какая-то мадемуазель на «Лендровере» впилилась в плешивенького мужичка на «БМВ». Вот классно, черт подери, оставалось всего-ничего. Я выключила зажигание, потому что застряла я как минимум минут на тридцать. Расслабилась и закрыла глаза.
        Я хочу знать, какой он. Какой он будет. Что может быть приятнее, чем предвкушение, пусть даже ложное и несбыточное. В темноте, один на один; как он будет склоняться надо мной, что говорить, какие у него руки, как он дышит в самые интимные секунды. Я хочу знать, какой вы, Сергей Валентинович.
        Все случилось в конце сентября. Костик пригласил главного врача на двухдневный эндокринологический съезд в Москве. Много свежих докладов и профессура из США, так что мероприятие обещало быть интересным. Было еще одно вакантное место; учитывая близкое знакомство со спонсором, я тут же позвонила Костику и нагло напросилась. Вечером второго дня конференции мы засиделись с большой компанией врачей в холле гостиницы. Сначала кофе, потом «Бейлис», потом пару рюмок коньяка. Народ разошелся, и как-то незаметно мы остались одни, я и Ефимов. В лифте, кроме нас, тоже никого не было; и даже не помню, кто первый поцеловал.
        Помню только, что тогда, в темноте, все тело мое как будто вспомнило что-то, и хотелось лишь одного — отдаться до самого конца, без остатка; чтобы именно этот мужчина окончательно перечеркнул все прошлое, и чтобы больше никогда не пришлось бояться. Ни за себя, ни за Катьку; я не хочу больше бояться ничего и никогда. Короткие жесткие волосы, серые глаза, серьезный взгляд, и руки, большие и теплые. Столько нежности в мужчине, когда он осторожно целует живот, потом поднимается все выше, а потом уже реальность перестает существовать. Я думала, слушая спокойный мужской сон — он мой, я чувствую его, мне с ним хорошо. Ни одна женщина не спутает это ощущение ни с чем. Вот бы так и засыпать каждый день — положив голову на широкую мужскую грудь, густо поросшую седыми волосами.
        На следующее утро проспали самолет. Помчались на Киевский вокзал, взяли билеты на скоростной поезд, и теперь впереди было целых четыре часа для разговора. Я чувствовала себя немного неловко, дневной свет может многое поменять. Например, я совершенно не понимала, как теперь обращаться — Сергей Валентинович, Сергей, Сережа.
        Спокойствие. Все, что будет дальше, все уже произошло.
        Поесть перед поездом мы не успели, уже в вагоне купили чай и какие-то булочки с творогом. Говорили о прошедшей конференции, о клинике; что еще нового можно прикупить на отделение; о том, как неплохо было бы взять в штат постоянного психотерапевта. Я тут же вспомнила про свою Ирку, но потом представила ее недовольную физиономию. Никакая сила не заставит Ирину Аванесовну Асрян просыпаться раньше восьми утра и ехать через пробки на работу. Никогда в жизни она не покинет свой уютный кабинет с зелеными креслами, и самое главное — с тайным входом прямо из ее квартиры. Так и прошло полдороги, пока не кончились отвлеченные темы для разговора. Сергей взял меня за руку, звук голоса почти на тон ниже:
        — Лена, я хотел сказать… хотя тут и говорить не о чем. Наверняка ты давно заметила мое отношение к тебе. Я не очень умею говорить о чувствах, к сожалению, но я рад, что так случилось. Леночка, я надеюсь, это не случайная ночь. Ты не жалеешь?
        — Я тоже очень рада. Только не знаю, как к вам теперь обращаться, товарищ главный врач. Особенно на работе.
        — Я об этом совершенно не подумал.
        — Предлагаю максимально шифроваться. Иначе дамы из нового корпуса подсыплют крысиного яду мне в компот.
        Первый раз увидела, как он смеется. Красивая улыбка. Я провела рукой по щеке. Так хотелось поцеловать эту небритость, а потом закопаться под тяжелую руку, пригреться в его объятиях и закрыть глаза.
        — Сережа… сколько тебе лет?
        — Сорок пять. Я старый для тебя.
        — Каждая женщина подсознательно ищет себе еще одного папу.
        — Буду знать. Кстати, завтра суббота. Что ты планируешь делать?
        — Обычно мы с подругами мотаемся по городу, вместе с детьми. От кино и театра, до аквапарка и аттракционов на Крестовском.
        — Понятно. Может быть, найдешь время в воскресенье? Я бы хотел увидеться. Можно посидеть где-нибудь на Невском, если ты, конечно, не против.
        — Я попробую пристроить дочку к бабушке.
        — Тогда я позвоню в субботу вечером, удобно?
        — Конечно.
        — Где ты живешь?
        — На Ладожской.
        — У тебя своя квартира?
        — Снимаю, но скоро перееду в свою. Взяла ипотеку.
        — Я понял.
        Сергей довольно интеллигентно расспрашивал о Катьке, общается ли она с отцом; о моих родителях, и даже под конец задал сакраментальный вопрос, не встречаюсь ли я с кем в текущий момент жизни. Целый час мы говорили только обо мне. И ни слова о Сергее Валентиновиче Ефимове, как будто между строк все было известно. Я так и не решилась задать ни одного вопроса; последний час поездки прислонились друг к другу и спали, будто два школьника.
        Остаток осени мы встречались два-три раза в неделю, как только находили свободное время. На работе изо всех сил соблюдали конспирацию. В конце рабочего дня каждый выезжал на своей машине в соседний переулок; я бросала папину «девятку» на маленькой стоянке, прыгала на заднее сиденье, и мы ехали к Сергею домой. Начальство проживало на Петроградской, в старом-престаром фонде, на первом этаже. Оказалось, его семья была собственником этой квартиры еще с дореволюционных времен и по удивительному стечению обстоятельств не потеряла имущество. Его прадед был белым офицером, он погиб во время Первой мировой; деду пришлось писать отречение от родителя, потому что детям дворян нельзя было поступить в Политехнический институт; по странной иронии судьбы дед и отец отдали всю свою трудовую жизнь КГБ и службе во внешней разведке. От ста с лишним лет безумной и трагичной истории остались три вещи — эта квартира, хорошо сохранившаяся фотография офицера царской армии и его жены с двумя сыновьями, да еще табличка около дверного звонка — «г-н Ефимовъ».
        Большая, трехкомнатная, холодная и очень пустая квартира. Ни намека на существование женщины или детей, пусть даже в прошлом. Только фотография двух конопатых мальчишек на письменном столе; значит, было очень-очень больно.
        Из-за Катьки оставаться на ночь получалось редко, да и вообще из-за больших расстояний между домами все происходило впопыхах. Но в те редкие ночи, когда никуда не надо было спешить, я понимала, какие разные бывают мужчины. Бывает, нет места ярости и безумию, как будто каждый раз есть последний. Бывает, густое ароматное облако медленно обволакивает от макушки до кончиков пальцев, парализует сознание и волю, захватывает тебя всю, без остатка. Неспешно, уверенно, как будто женское тело — хорошо изученный музыкальный инструмент. И так каждую ночь, по нарастающей.
        Самым неожиданным для меня была его забота. В октябре совсем некстати сломалась папина «девятка», и тут же была приведена в порядок безо всякого моего вмешательства. Сосед Сергея по лестничной клетке — заядлый рыбак дядя Василий шестидесяти лет от роду находился на воде и зимой, и летом, наш главный врач поддерживал соседское хобби, так что теперь у меня дома процветало рыбное вегетарианство. Помимо деликатесов с Финского залива, из каждой деловой командировки Сергей Валентинович привозил что-нибудь полезное или вкусное. Особенно запомнился приезд от друзей, проживающих в Финляндии — в понедельник доктор Сорокина вернулась домой с целым багажником стирального порошка, мыла, чистящего средства, сливочного масла и коробкой йогуртов. Самое вкусное на Земле — это финские йогурты, господа. Асрян была страшно довольна происходящим.
        — Наконец-то. Я уже не надеялась… если честно, думала, сейчас начнется череда студентиков с кубиками на животе. Или Сухаревых номер два. А то и сам Сухарев, не дай бог. Когда в гости приведешь?
        — Да ладно тебе, Ирка. Не хочу пока.
        — Ишь ты, не хочет она. В паспорт свой посмотри повнимательнее, мадам. Уже не шешнадцать.
        — Отстань.
        Я была очень счастлива. Будто кто-то открыл сокровенную коробочку и не переставая дарил мне подарки, вот уже целых полтора года подряд.
        Зима наступала, на улице холодало с каждым днем; чем короче становился день, тем сложнее было выползать в темноту из-под теплой мужской руки. Но я старалась держаться и не подавать виду. Моя способность к конспирации оказалась совершенно неожиданной — прошло три месяца, но даже Варька со Шреком не догадывались о происходящем. Это стоило больших усилий, иногда мне просто хотелось сесть с ними за наш маленький обеденный стол и все рассказать. Ведь в сущности — я не делала ничего аморального, я встречалась с разведенным мужчиной. Однако Сергей не афишировал наши отношения; а значит, я тоже не могла говорить об этом с коллегами.
        Я ждала.
        В конце ноября Сергей Валентинович прихватил любовницу в очередную московскую командировку. Любовница обрадовалась; к тому времени наличие денег превратило меня в заядлого шопоголика, почище любой московской «муклы». К тому же утром в гостинице любимый мужчина оставил на прикроватном столике пятьдесят тысяч «на булавки»; при этом совершенно не напрягался и не выпячивал свой поступок. Сергей полдня провел в министерстве, потом встречался с таинственными хозяевами нашей клиники; так что свободного времени было много. Прохаживаясь по торговой галерее, я вспомнила, как полгода назад на одной из медицинских конференций наблюдала за двумя дамами из НИИ онкологии. Они проплывали мимо; бриллиантовые сережки колыхались в такт неспешным шагам, дорогие норковые шубы и сумки Louis Vuitton, надменный взгляд, скользящий без внимания по окружающим людям, прокаченные дорогим косметологом физиономии.
        Новые Лица Новой Российской Медицины.
        Чем дольше человек жил в нужде, тем зачастую быстрее и охотнее он погружается в мир бессмысленного камуфляжа. Странно; этот процесс, судя по всему, не всегда зависит от уровня интеллекта.
        В таких размышлениях я скользила взглядом по витринам, не имея представления, на что потратить утренние деньги. Наконец, вот оно — маленький ювелирный магазин, а на витрине совершенно интеллигентные бриллиантовые гвоздики в белом золоте. Ровно пятьдесят тысяч рублей. Прекрасно.
        Ничего, скоро дойду до огромных, бросающихся в глаза висюлек.
        Небольшое количество собственных ресурсов было потрачено на Катькины платья-колготки. Я вернулась в гостиницу в прекрасном настроении, чуть-чуть раньше Ефимова. Сергей остался доволен моей покупкой, я нацепила обновку и не стала снимать. Выходить не хотелось; заказали бутылочку вина и сыр с фруктами прямо в номер. Прекрасный вечер; перед сном я подумала — вот он, мой дом. В этом человеке. Без надрыва и страха о том, что же будет завтра; по крайней мере, мне этого страшно хотелось. Мне хотелось замуж, родить ему ребенка, а может, даже не одного; чтобы стерлось все, что до сих пор тревожило и его, и меня. Вот что нужно каждой женщине — жить рядом с собственным божеством, от которого исходит покой и уверенность. Потому и божество.
        В поезде на обратном пути я продолжала думать. Интересно, тяжело ли Сергею Валентиновичу возвращаться домой одному, ложиться спать в холостяцкую постель? Очень хотелось бы знать ответ. По приезде домой я завалилась вместе с Катькой к Асрян и вместо Сергея задала этот вопрос ей. Вердикт оказался не очень оптимистичен.
        — Не особенно-то расплывайся в мечтах, Сокольникова. Тут вопрос сложный на самом деле. Все-таки уже не мальчик, перенес серьезную личную драму, и, как я понимаю, не им инициированную, так ведь?
        — Поговаривают, что так.
        — Ну вот. Вполне возможно, он больше не захочет потрясений, поэтому будет держаться на расстоянии; это первый вариант. А второй — просто-напросто уже привык к холостяцкой жизни; никому не надо отчитываться, где ты и что ты. Так что ясности пока нет. Нет предложения — нет определенности. А ты что, уже небось размечталась о кренделях небесных?
        — Ну… не без этого, конечно.
        — Ладно, не расстраивайся. Смотри по сторонам активнее. На нем одном свет клином не сошелся.
        — Да не хочу я никого, понимаешь? Кроме него, никого не вижу рядом. И вообще, это Сорокину я изменяла без зазрения совести, так сказать, во спасение себя и собственного ребенка. И вообще, по любви. А тут — если изменю, это будет просто тупое блядство. Не хочу.
        — Ладно, только смотри, Сокольникова. Не досиди в любовницах до сорока лет.
        После поездки в Москву прошло еще две недели; отношения с Сергеем протекали в том же режиме, что и вся уходящая осень — тайные встречи, соблюдение строгой конспирации, торопливые свидания у него дома, и всего лишь одна-единственная ночь с пятницы на субботу, которую Катька согласилась провести у бабушки. Я слушала, как становится ровнее сбившееся дыхание; через пару минут закрыла глаза и тут же проваливалась в крепкий спокойный сон до самого утра. За завтраком состоялся неожиданный разговор.
        — Лена, а почему бы мне с твоей девочкой не познакомиться? Мне кажется, так было бы проще.
        От неожиданности я чуть не поперхнулась чаем.
        — Ты знаешь, у меня после развода был гражданский брак. Правда, очень короткий; мы расстались, а дочка потом переживала, уже привыкла к человеку. Я просто хочу сказать, что больше не могу ее травмировать, ты понимаешь? Только не обижайся на меня.
        — О чем ты, Лен? Я уже не мальчик. Послушай, я вот о чем на самом деле хотел тебя спросить. Что бы ты ответила на предложение пожениться?
        — Я?! Боже, Сережа… я бы, конечно, ответила «да».
        Сергей потянул меня за руку и посадил на колени.
        Именно с ним я хочу быть вместе и надолго. До самого конца жизни. И ни с кем другим.
        Последние две недели перед Новым годом шли кувырком. Все перепуталось, наслоилось одно на другое; события напоминали порожистую речку в Карелии. Я сидела в маленькой лодке, которую швыряло и бросало, и совершенно безрезультатно пыталась грести, наивно полагая, что управляю движением. Встал вопрос о переезде — сплавление происходило под девизом «кровь из носу до Нового года». Огромные волны накатывали на мое слабое судно одна за другой — а что делать с ипотечной квартирой? как теперь возить Катьку в школу и на гимнастику? что делать непосредственно с самим процессом женитьбы? как и когда знакомить мое семейство, Катьку и друзей с женихом? Последним встал вопрос: а как же его родственники? Но тут оказалось все просто. Родители умерли, сестра в Архангельске, работает по семейной традиции в каких-то не очень понятных структурах, поэтому выехать без разрешения не может. Возможно, она приедет весной. Что до детей — дети в Америке. В один вечер поговорили по скайпу с сестрой и сыновьями, и все — знакомиться больше было не с кем. Единственный друг сосед Василий был мне знаком; что до приятелей — кто-то
заходил в гости, и то больше по делу, кто-то появлялся на работе и дружески тряс руку.
        Наконец, самый важный вопрос — что будет, когда о нашем решении станет известно в клинике? Это будет новость, сравнимая с землетрясением или цунами.
        В пучине всех этих неразрешимых проблем Сергей еще раз продемонстрировал, как повезло с ним, причем совершенно незаслуженно, как потом выразилась Асрян. Мою ипотечную квартиру быстро приняли на руки от строителей и тут же сдали приличным жильцам, чтобы не сильно страдать по поводу выплаты кредита. Мои основные вещи были очень оперативно перевезены в квартиру Сергея и аккуратно распакованы бригадой совершенно трезвых грузчиков; маму, Асрян и семью Костика мы объехали за неполную субботу, Катька была куплена с потрохами новым платьем, походом в дельфинарий и обещанием сразу же после Нового года поехать с тетей Ирой и ее семейством в Египет. По поводу школы — решено было пока не менять, доплачивать няньке Наталье и забирать ребенка после работы из дома Асрян. Родители и братья страшно обрадовались моему замужеству, а Костик подарил нам посудомойку.
        На работе пришлось пережить пыльный ураган. Слава богу, основной удар приняли на себя Шрек и Варя; весь коллектив незамедлительно предал их анафеме, потому что никто не верил, что мои ближайшие товарищи не были в курсе. На последнем годовом совещании заведующих главный врач выступил с небольшим сообщением:
        — Коллеги, с целью пресечения всевозможных разговоров, мешающих работе, хочу оповестить. Я и доктор Елена Сорокина из реанимационного отделения собираемся вступить в законный брак. Обещаем небольшой банкет для коллектива.
        Конечно, коллектив набросился с поздравлениями; прежде всего на главного врача, а потом уже на меня. Буквально через час все как один атаковали Саню с Варей вопросами: что? как? почему? беременна или нет? уже давно и вообще? надолго ли? Мне стало страшно стыдно — мои первые друзья по работе все это время пребывали в полном неведении, а теперь за меня же и отдувались. Шрек и Варька побурчали пару дней, а потом вызвались помочь с организацией фуршета. Значит, простили.
        Перед окончательным переездом я устроила девичник, на котором собрались Асрян, Женька, Оксана и я. Вердикт был вынесен единогласно: Ленке свезло так свезло. Вот, как говорится, бывает и у питерских разведенок тоже белая полоса в жизни. После четырех бутылок вина было строго-настрого решено, что ни одна особь мужского пола, никакие расстояния и пробки в этом городе не нарушат регулярности наших посиделок. Потом уже вошли в полный штопор; смеялись, вспоминали прошлые романы, мужчин, подруг, свадьбы и разводы, по любви и по расчету, пока не начали плакать от смеха. Даже Оксанка неожиданно вспомнила про свой первый роман с военным-здоровенным капитаном летных войск.
        — Девочки, приходим как-то к моей подруге, портнихе. Брюки ему подшить армейские. А у подружки спину продуло, как назло; согнуться-разогнуться не может, вот бедняжка! Ну, мы поставили в комнате табуретку, загнали туда моего летчика, чтобы не сильно нагибаться и фиксировать длину штанов. Померили, булавки к отворотам прицепили и пошли на кухню чай пить. Вскипятили чайник; сидим, болтаем, и тут минут через двадцать я спохватилась — чего-то не хватает. Мы тут лясы точим, а летчика моего нет и нет! Короче, вернулись в комнату, а он так и стоит на табуретке, с булавками на штанах. Я ему: что стоишь, Михаил? Уже все замерили. А он мне: так команды слезать не было. Представляете, так и застрял на табуретке посреди комнаты!
        Мы с Женькой держались за животы, а Ирка, как всегда, нашла чем поддеть:
        — Боже, Оксана, неужели ты не девственницей замуж вышла?
        Хохот стоял на всю квартиру, соседям наверняка испортили спокойный вечер. Бывшие — прекрасная тема поржать на девичнике, и даже Асрян не удержалась от воспоминаний.
        — Девки, а меня на первом курсе сватали, огромное армянское семейство. Это полный пипец; короче, свиноферма у них была под Вырицей. Приехали к моим предкам и говорят: денег заработали, теперь надо окультуриваться, так сказать. Надо нам невестку из интеллигентной семьи, и чтобы обязательно армянка. У нас уже одна интеллигентная невестка есть — учительница рисования, теперь можно по медицине пройтись. Девочки, я три дня в своей комнате баррикадировалась, пока они звонить и приходить не перестали. Мне потом свиньи всех цветов радуги несколько недель снились, кто в клеточку, кто в полосочку; ходили вокруг меня табунами и хрюкали.
        В ход пошла пятая бутылка вина. Ирка продолжала в красках, как настоящий специалист по сновидениям, описывать все нюансы свинячей росписи. У одной на спине был фрагмент фрески Микеланджело из Сикстинской капеллы, у второй — черный квадрат Малевича, и даже Айвазовский с Брюлловым мелькали то тут, то там. Картинная галерея на розовых свинячьих спинках, но основная масса — в клеточку и полосочку. Оксанка сидела как раз напротив меня и корчилась в судорогах, а у меня от смеха разболелся живот. Я завалилась на кресло в полном изнеможении и закрыла глаза.
        Боже, вот это сейчас дедушка Фрейд подпрыгивает в холодном гробу. Хрюшки и Микеланджело.
        Я лежала и слушала Иркин поток осознанного сумасшествия и истеричный гогот девчонок. Вдруг возникло тревожное ощущение; все это уже было, именно тут, на кухне у Асрян, такое же бесшабашное веселье, чуть было не закончившееся гибелью Стасика. Тут же ожили воспоминания — кусок говядины, застрявший в детском горле, крики Асрян, маникюрные ножницы в моих дрожащих руках, кровь на тонкой мальчишеской шее, и наконец, реанимация моей родной больницы. Еще полминуты, рассказ про армянских поросят закончился.
        Сквозь вату я слышала Иркин голос:
        — Женька, а как там твой дяденька с квартирой на Московском?
        Я открыла глаза и повернулась; Женька стояла за моей спиной, прислонившись к балконной двери.
        — Да все гуд. Думаю, скоро вместе с Ленкой с колясками гулять будем.
        — О, а что молчала? Уже финишная прямая, можно сказать?
        — Почти. Девчонки, скоро у нас будет достойное общество полноценных замужних баб. Предлагаю всем сходить еще по разику в роддом; Оксанка, тебя можем освободить за высокую, так сказать, успеваемость. Потом предлагаю всем разжиреть, бросить работу, начать смотреть первый канал с утра до ночи, а потом будем собираться и обсуждать, кто как пописал, кто как покакал. А еще лет через пять будем рассказывать друг другу про своих скотов-мужиков, про их блядей ненавистых и про жизнь свою молодую, да ни за что загубленную.
        И тут я пригляделась и увидела, что Женька плачет.
        — Блин, ты чего, Женька, что случилось?
        — Да ничего… все в порядке. Просто тут пару дней назад бывшего встретила. На Крестовском; шел с женой, с детишками. Вот так вот, девочки.
        — Женька, господи, ну ты даешь! Ты про мента своего, что ли?
        — Про него. Да не, девочки… все нормально, правда. Я издалека видела. Даже не заметил меня. Так что все хорошо.
        Асрян тут же вступила в ситуацию разводящим:
        — Так, мои дорогие, все; перебрали и перержали. Давайте на этой веселой ноте разъезжаться, а то это уже не девичник, а поминки какие-то.
        Стали собирать детей; мелкие тоже разошлись не на шутку, погромили детскую комнату основательно. Катька билась в истерике и требовала ночевки у Стаса; но я осталась непреклонна и загребла ее домой. Это была наша последняя ночь в съемной квартирке, вдвоем. В ванной, заворачивая ее в полотенце, я сказала на ушко:
        — Катрина, что ты думаешь по поводу Сергея Валентиновича?
        — А мы точно поедем с тетей Ирой на море? И он тоже с нами?
        — Уже билеты купили, не переживай.
        — А на Новый год? Он не уедет от нас, как Слава?
        — Нет. Планируем отпраздновать втроем.
        Катька смотрела на меня выжидающе, а я не стала дополнять короткий ночной разговор ненужными деталями. Я ее родила, я ее люблю, а жизнь идет так, как идет. Точка. Нас обеих ждет новое будущее, гораздо лучше прежнего.
        Катьке выделили самую большую комнату и купили дорогую красивую мебель, а нам — широкую кованую кровать, очень модную и тоже очень дорогую. Финальный аккорд — за четыре дня до Нового года я, Катрина, кошка Мика, остатки вещей и умирающая деффенбахия переехали на место постоянного проживания, в пяти минутах ходьбы от станции метро «Петроградская». На следующий день в обеденный перерыв мы подскочили к ЗАГСу на Михайловской, быстро расписались и на обратном пути в машине надели друг другу обручальные кольца. Благо что без очереди — заведующая ЗАГСом дружила с Валентиной и частенько наведывалась ко мне поболтать о своей щитовидке.
        Мы оба были очень, очень счастливы.
        Сегодня я вышла замуж и поменяла фамилию. Я решила — снова буду Елена Андреевна Сокольникова. Я пытаюсь жить без тебя, доктор Сухарев.
        2008 -2010
        Кессонная болезнь
        Тридцать первое декабря две тысячи восемь, господа. Самый лучший Новый год в моей жизни. Мы были дома, втроем — только я, Катька и муж. На столе селедка под шубой, оливье и запеченная в духовке курица; смотрели телик и набивали животы. К половине второго ночи выгнали ребенка спать и к трем часам завалились сами. Один из нас потерял семью несколько лет назад, а вторая толком и не имела ее, если подумать хорошенько. Не стоит объяснять, что такое прижаться перед сном к мужчине и быть стопроцентно уверенной, что это самая важная часть твоей жизни. С большой надеждой, что навсегда.
        Сергей Валентинович на работе и Сережа дома оказались совершенно разными личностями. Муж Лены Сокольниковой проявил себя человеком мягким, очень уступчивым и ради домашнего покоя согласным на все. Однако, что касалось кардинальных решений — планы на ближайшие полгода, семейный бюджет или отдых, а также вопросы по работе — тут его и без того негромкий голос становился совсем тихим и совершенно непреклонным. Несмотря на это, идею посленовогоднего Египта с семейством Асрян он принял безропотно; Сергею Валентиновичу, так же как и мне, хотелось крепкой счастливой семьи, а у настоящих семей всегда вокруг такие же настоящие семьи.
        Асрянский муж Сашка Эппельбаум с терпением и пониманием принимал всех моих мужчин, и этот не стал исключением. По приезде на курорт Сергей оказался в нескучной компании коллеги по цеху, а мы с Асрян отъедали и отпивали бока на правах полноценных замужних женщин. Дети жили своей жизнью, быстро нашли себе друзей и мучили аниматоров с утра до ночи. Самое важное — Катька была очень счастлива. Мимоходом я услышала, как в разговоре с детворой она сказала слово «родители». У нее теперь тоже есть родители, а не одна только мама. Пусть даже не папа, а просто Сережа, но главное — нас теперь двое, и мы для нее.
        Утром выползали на пляж; вместо аэробики или пробежки вдоль линии моря заваливались на лежаки, прихватив в баре много чего калорийного. Некоторое время Асрян наблюдала, как Сергей учит мою мадемуазель нырять с головой, после чего отразила реальность сквозь призму психиатрии:
        — Старшие дети мальчики, насколько я помню?
        — Ага.
        — Возраст?
        — Девятнадцать и двадцать один.
        — И тут подфартило. Девочка — это совсем другое дело. Без ностальгии и сравнений, как говорится.
        — Я сама не могу поверить, Ирка. Как будто и не со мной все это.
        — Теперь имей мозги и береги что есть. Хватит уже ярких эмоций и душераздирающих воспоминаний.
        — Ты о чем это? Никто ничего не вспоминает, Ирка.
        — Ни о чем. Проехали.
        Мягкое январское солнце, теплая вода. Последние дни ушли на просмотр достопримечательностей: храм Карнак, а потом пирамиды. Дул ветер, народ в приступе экзальтации бегал вокруг с открытыми ртами. Огромные камни, много-много сотен лет, сложившихся в тысячелетия.
        Зачем вы строили все это, люди? Чего хотели, что вами двигало?
        Сергей стоял рядом, Катька ухватилась за мужскую ладонь обеими руками; ей явно было не по себе от зрелища неправдоподобных каменных гигантов посреди пустыни. Я прислонилась к мужниному плечу.
        — Я вот думаю, Сергей Валентинович… неужели это все, чтобы просто положить труп?
        — Трупы трупами, конечно… Вообще-то, для меня этот вопрос совершенно прозрачен. В прошлых эпохах религиозные сооружения строили соразмерно количеству страха смерти, а также техническим возможностям, и обратно пропорционально уровню знаний.
        — А может, они знали намного больше, чем мы? К чему все эти конусы к небу по всей земле?
        — Лена, ты противоречишь ходу развития цивилизации. В восемьдесят-девяносто помереть атеистом не страшно, прожил достаточно долго, увидел много. А вот в двадцать-тридцать от чумы, холеры или просто голода — это жутковато. Чем страшнее, тем больше стена, это же очевидно.
        Я думала, что все эти рассуждения очень логичны и правильны. И вообще, чтобы прожить счастливую жизнь, надо меньше мучить мозг, и тогда ничего лишнего на твоем пути не случится.
        После десяти дней всенародного отпуска начались трудовые будни. Моя рабочая семья, Шрек и Варюша, чувствовали себя теперь еще лучше, чем прежде. Ефимов старался не делать привилегий для меня и моих товарищей; но все равно, не всегда адекватно обоснованные устные пожелания и письменные требования исполнялись довольно часто. Теперь, помимо работы и ребенка, появились совсем другие, незнакомые для меня аспекты жизни. Несколько месяцев после Нового года я провела за приятными хлопотами; меняла шторы, кухонную мебель; затеяла разрушительный ремонт в ванной — в общем, к концу весны квартира на Петроградской была окончательно разгромлена. Последним бастионом холостяцкой жизни оставался только шкаф с аккуратно развешенными костюмами и рубашками,  — все остальное подверглось обновлению.
        Моя попытка осуществить набег на «Икею» была резко пресечена Асрян:
        — Ты все-таки больная, Сокольникова. У тебя мужик главный врач! Клиника сейчас в рейтинге по городу на третьем месте, я посмотрела. А ты собираешься всякое говно в дом тащить?!
        После этого Ирка вызвала дизайнера, совершенно голубого мальчика Алексея. Под его контролем объездили все самые престижные итальянские мебельные магазины; то же самое про сантехнику, кафель и паркет. Только к августу Сергей Валентинович наконец пришел домой, не боясь увидеть очередной склад коробок с мусором около входа. Одномоментно и очень некстати, как это обычно бывает, снова поломались папины «Жигули». Остатки моего прошлого были проданы за сто шестьдесят тысяч рублей, и в середине августа мы отправились в Тунис — обмывать покупку премиленькой темно-синей «Тойоты». Мы и Ирка с домочадцами.
        Проще всего дружить семьям с одинаковым достатком; совместный доход семьи Асрян — Эппельбаум был хорош и вдобавок постоянно увеличивался. Асрян, несмотря на молодость, постепенно отвоевала звание самого престижного психотерапевта северной столицы; ее клиенты приезжали на больших темных «Мерседесах», с шофером и даже бывало — с машиной сопровождения. Она купила дачу в Финляндии, и с началом сентября Стасик и Катька повисли на мне, потому что Саня ушел в рейс, а Асрян всецело погрузилась в хлопоты, связанные с домом. Началась вторая гонка «кровь из носу к новогодним праздникам».
        Естественно, никто даже не обсуждал, где мы все будем праздновать следующий Новый год. Сергей уже привык к большому и сложно устроенному семейству, кроме домочадцев Асрян включающему в себя еще семьи Костика, Оксанки и Женьки. Мне казалось, он даже был рад сменить полное одиночество на тотальный бардак; на мое удивление, никто не возмущался, когда утром в субботу раздавался звонок из дома Асрян:
        — Сергей, подъем в пионерском лагере, семь тридцать. Надо забрать Стаса, съездить с ними в ТЮЗ, билеты я купила, меня не будет до вечера воскресенья. Ребенок пока с няней, заплатите ей за три часа, у меня нет наличности. Ленке напомни: надо спальню в мой дом поехать оформить, пока ты с детьми. До скорого. Ты все понял?
        Сергей Валентинович в таких случаях заканчивал разговор словами: «Так точно, товарищ главнокомандующий» и отдавал честь телефонной трубке. А потом за завтраком вспоминал о Сашке Эппельбауме и грустно вздыхал:
        — Потому и сидит по четыре месяца в рейсе. Человеку тоже надо отдохнуть.
        Наконец, к декабрю закончился хаотический год бесконечных ремонтов и обновлений, все успокоилось и перешло в стабильное расписание. Оставалось одно — все приближенные к армянскому телу должны были немедленно решить вопрос с шенгенской визой, если у кого он был не решен. Оксанка с семьей, беременная Женька со своим солидным дядькой и сыном от первого брака, мы втроем; а также решено было прихватить семью Костика.
        Дом в Финляндии оказался большой — два этажа и восемь комнат. Тридцать первого утром все были на месте; разбирали продукты, налаживали мангал, сауну, искали по машинам забытые санки для детей. Кто-то же должен был по списку взять санки?! Ирка заглянула в свой блокнот, где были расписаны обязанности каждого из прибывших, и быстро нашла виновника недостачи. Костик тоже приехал, хотя у себя на даче ему было бы намного комфортнее. Наверное, жена и дети поддержали идею большой компании и заставили его поторопиться с визами.
        Самое привлекательное место — новая сауна. В ней все еще пахло деревом, и жар был такой, что пробирало до костей. Народ сидел в полном изнеможении, а потом все выбегали и с воплями плюхались в снег. Один только Костик выскочил из сауны через три минуты, сославшись на слишком высокую температуру в ней. Чтобы не мешать остальным, он быстро помылся и уселся в гостиной на диван. Закутавшись в покрывало, он ожидал еды в обществе телевизора.
        Мужчина, одеяло и сигареты. Вместо пепельницы Ирка выделила ему маленькое блюдечко и поставила его на открытую веранду. Мне хотелось поговорить с ним, даже не важно о чем; хотелось поблагодарить, что он приехал. Я плюхнулась рядом.
        — Костик, бросай уже табачить.
        — Я же на улице, никому не мешаю. И вообще, никотин уже давно встроился в мои обменные процессы.
        — Блин, ты же врач, что ты такое говоришь?
        — Ладно, не начинай, жена тоже уже запилила. После десятого числа пойду кодироваться. Сам уже вряд ли смогу.
        — Я спрошу у Асрян, куда лучше обратиться по такому вопросу. Она всех в городе знает.
        — Спроси уж. А то моя Ирка правда очень переживает.
        — Как у тебя на работе?
        — Да ничего, все по-старому. С февраля буду главой по всему северо-западу. Езды, конечно, много, но по деньгам очень неплохо. Надо еще «MBA» получить, все руки не доходят.
        — Ну, ты красавчик. Все-таки умные и талантливые люди преуспевают везде.
        — Да ладно. Про талант — это чересчур.
        — Ничего не чересчур. Реанимация — это тоже особый дар, особенно что касается наркозов. Все в больнице это знали, а первый — Сухарев. Он вообще без тебя потом долго ни с кем работать не мог, да и Федька тоже, со всеми реаниматологами пересобачился. Костя…
        — Лен, давай не будем.
        Я не стала продолжать. Нельзя было вспоминать Сухарева. И про больницу — тоже не стоило. Поговорили о Катьке, потом о моей маленькой терапевтической реанимации и разошлись поскорее.
        Первого числа общество распалось на три части — дети, мужчины, женщины. Мы соблюдали наши бабские посиделки весь год, несмотря на череду замужеств, ремонтов и Женькину беременность, встречались не менее пары раз в месяц у Ирки, а в декабре не получилось. Потому очень хотелось уединиться и продолжить старые разговоры. Новый год — всегда повод подвести итоги. Покричали Костину жену, но кто-то из детей потребовал сказки на ночь, и она не спустилась. Асрян приготовила мартини со льдом; все получали удовольствие, и даже Женька воспользовалась моей индульгенцией на употребление алкоголя — поставила зеленого змия на большой беременный живот и недоверчиво вглядывалась в плавающие кусочки замерзшей воды. Мне стало смешно.
        — Не боись, уже все органы сформировались, даже вредность и сексуальность. Чуть-чуть можно.
        Женька смеялась, преодолевая беременную зевоту; Ирка после сауны пребывала в состоянии полного анабиоза, и только Оксанка находилась в совершенно воздушном настроении:
        — Девочки, какой хороший был год! Я так рада! Я ходила и молилась, чтобы так все и было. Лен, осталось тебе и Ирке за вторым сходить.
        Асрян поморщилась:
        — Может, Сокольникова и соберется, а мне лень. Оксанка, вообще, у тебя православие головного мозга. Знаешь, есть такой диагноз, между прочим. Дело не в молитве, пойми. Смысл в людях, в социуме и даже в случайности. Просто этим двум курицам повезло, и пока что обеим хватает ума не изгадить все. Жизнь подкинула хорошие карты, и тут дело даже не в красоте, хотя и в ней, заразе такой, конечно. Все-таки тридцатник есть тридцатник, девочки. Надо трезво смотреть на вещи. Молодые и бездетные ростовчанки выходят на тропу войны; как говорится, вырвут добычу даже из нижней трети пищевода.
        — Ир, я уверена, ты тоже придешь к Богу. Сколько бы мы ни знали о человеке, все равно главного не объяснить.
        Тут я почему-то сильно разозлилась:
        — Оксан, слушай, ну неужели ты это серьезно, а? Ты же умный человек.
        — Что же теперь, разве мало верующих умных людей?
        — Блин, ну о чем ты? О чем все эти гребаные несколько тысяч лет?! Хорошо, расскажи мне. Собачка померла, полежала пару часиков, а потом встала и побежала, потому что добрая была собачка, питалась исключительно святой водой и никогда никого просто так не кусала? Всем желала только добра. Ну, скажи, это что? Это реальность? И ты в это веришь?! Я просто тебя прошу, не пачкай мозги. Хороший способ управлять толпой, черт подери. Это всего лишь страх смерти, больше ничего, неужели не понятно? Главная проблема разумного млекопитающего. Верь лучше в себя и в друзей, в семью, в своих детей, наконец. Вот это и есть жизнь после смерти, твои дела и твои дети.
        Я замолчала и в ту же секунду поняла, как жестоко перебрала в тональности на такую щепетильную тему. Но Оксанка даже не думала обижаться, непоколебимо находясь на собственной орбите. Общество разделилось; Женька стала ее защищать, но без фанатизма:
        — Девочки, только вот не надо тоже в крайность ударяться. Может, ты и права, Ленка, но все равно. Уж точно не от гамадрила дело пошло, и вообще, еще много чего у человечества бралось неизвестно откуда. А если серьезно, я не боюсь умереть, правда. Я буду старенькой-престаренькой, почти слепой бабушкой, дети купят мне большую палку и переносной туалет в комнату. И вообще, я хочу умереть от любви.
        Асрян тут же свела брови в четкую непрерывную линию.
        — Женька, ты настоящий истероидный акцептуант.
        — Нет, правда. Вздохнуть последний раз, и чтобы мои воспоминания были такими же яркими, как сейчас, чтобы не стирались до самой последней секунды — его руки, глаза, дыхание; последний раз почувствовать запах, вспомнить движения тела. И умереть с ощущением полного счастья.
        Я хотела уточнить, кого из своих мужчин она имеет в виду, да не стала. Про любовь никто разговаривать не хотел, включая меня, поэтому продолжили про ожившую собачку. Теории браковались одна за другой, включая инопланетян и мартышек; никто уже не настаивал на дедушке Дарвине, и про несчастного замученного Христа тоже позабыли. Под конец аргументы истощились с обеих сторон, все перепуталось и стало непонятно, кто какую позицию отстаивает. Итог оказался неожиданный — было решено будущего Женькиного ребенка обязательно крестить, и крестной назначили меня. Я вяло сопротивлялась, но Женька уже была готова обидеться, так что вопрос решился за пять минут в положительную сторону. Кухонные часы показывали почти час ночи; все устали, беременная страдала от духоты и пыталась открыть все окна подряд, то и дело она шумно вздыхала, ерзала в попытке занять удобное положение. Решили пойти спать, и каждый ушел в собственных мыслях, так и не найдя однозначной опоры. Все, кроме Оксанки, конечно.
        Разговоры про дедушку Дарвина не прошли бесследно. Сознание мое на несколько недель оставалось неспокойным и совершенно вышло из берегов, когда в один прекрасный пятничный день на пороге отделения материлизовался поп. Батюшка был при полном параде, в рясе и с крестом на шее. В одной руке он держал какую-то круглую штуку на цепочке, в другой — ведерко с водой. Рядом стояла благостная бабушка и тонким голосочком подпевала молитвы. Как потом выяснилось, таинственный граф Калиостро, он же хозяин нашей клиники, скоропостижно заразился православием и решил вместо психотерапевта приглашать батюшку на еженедельной основе. Юный, почти безбородный отец поперся в реанимационные палаты, не спросив разрешения у медперсонала; по дороге размахивал своими приспособлениями и бубнил под нос что-то нечленораздельное. Подходил к каждой койке и обрызгивал наших больных водой, бабушка семенила рядом и помогала с поливом. Конечно, никто из гостей не уточнил, что в тот момент на койках отделения находились трое православных, двое мусульман и один иудей. Кто был в сознании, на удивление оказались совершенно не против,
один даже поцеловал парню руку. Я ощетинилась и уже была готова пойти в атаку; но поп, не теряя скорости, вернулся к дверному проему и с большим энтузиазмом облил доктора Сокольникову практически от макушки до пяток. В конце парень изобразил крест над злобной врачебной физиономией и еще пару секунд смотрел мне в глаза, очень серьезно и как-то по-доброму. Желание ругаться пропало.
        — Господь хранит вас на ваше святое дело, доктор.
        Так же без спросу он открыл дверь в ординаторскую, окатил Варьку и проснувшегося от неожиданности Шрека. Саня с перепугу подскочил и брякнул неуместное:
        — Мать моя женщина, Ленка, че случилось? Помер, что ли, кто, пока я спал?
        — Не. Я б тебя разбудила, не переживай. У нас тут священное ополаскивание теперь будет, на еженедельной основе.
        Юноша как будто меня не слышал, а только пошел по второму кругу — крестить медперсонал и продолжать непонятные песнопения. И тут я подумала: ну и черт с ним, пусть ходит по пятницам и поливает, потому что его вера в служение светлому так велика и так очевидна, что и правда своим присутствием он дарит добро людям. Не те, кто возит огромные животы под рясами на «Мерседесах» последней модели, а также носит дорогие часы; а именно он. И это даже лучше для больных людей и сумасшедших докторов; намного лучше, чем Асрян со своим прогрессирующим сарказмом-реализмом.
        Никто ничего не знает, только одной Оксанке хорошо. Ну и батюшке, конечно.
        Вечером за ужином Сергей Валентинович выразил благодарность за толерантное отношение к слуге божьему.
        — Я испугался, что забыл тебя предупредить. Думал, покусаешь несчастного мальчика.
        — Да ладно, пусть приходит.
        Батюшка продолжал пятничные визиты регулярно и не опаздывая, к часу дня. Приезжал неизменно с бабулей, на скромном стареньком «Форде», махал кадилом (теперь я знаю, что это за банка), много не разговаривал и старался завершить побыстрее. Словно чувствовал, как я раздражаюсь. Через несколько пятниц Варька взяла за правило поить его и бабушку чаем. Божьи люди поначалу отказывались, потом стали оставаться на лишние двадцать минут. Так мы и нашли общий язык, безмолвно и не приставая друг к другу. Оказалось, батюшке всего двадцать пять лет. Он сирота, до пятнадцати лет жил со старенькой бабушкой на ее скромную пенсию; бабушке было за восемьдесят, она думала о своей старости и переживала за внука. Она гадала день за днем, как и кто защитит его, кто воспитает внука в добре и порядочности после ее смерти. Наконец, она нашла выход из положения — отдала его в семинарию, и, видимо, не ошиблась. Мальчик обрел смысл, основу и веру; женился и уже стал отцом троих детей.
        Особенно сильно я прониклась уважением к юноше после одного инцидента: в какую-то из апрельских пятниц доктор Сокольникова ехала на работу в полном раздражении. Женька родила четыре недели назад, уже пора было осуществить обряд крещения, но, как оказалось, я не могла принять на себя высокое звание крестной матери. По новым церковным законам для этого необходимо аж три раза сходить в церковь, три раза покаяться в грехах, три раза слушать поповские проповеди и, наконец, один раз получить заветную разрешительную бумажку. По дороге в машине я громко возмущалась и мешала Сергею Валентиновичу следить за движением.
        — Да какие такие, черт возьми, грехи! Да пошли они в задницу! Я с двадцати лет живу в мясорубке, вот и все мое отпущение грехов. Совсем охренели, не пойду никуда. Пусть придут и за кого-нибудь в нашем старом приемнике сутки отдежурят. Да так, чтобы не было возможности сходить в туалет по несколько часов, а с утра вообще от недосыпа день с ночью перепутают. А потом уже требуют раскаяния, толстопузы чертовы.
        — Ну что ты завелась? Позвони Жене и скажи, что тебе некогда по церквям ходить.
        — Да не в этом дело, разве ты не понимаешь? Люди жизнью грешат и искупляют, а не болтовней. Все, придет наш херувимчик, выкину под зад коленом.
        — Не думай даже, я не разрешаю.
        Я насупилась и злобно замолчала.
        В двенадцать дня Елену Андреевну накрыла кара небесная — вчерашний, пока еще плохо обследованный больной выдал грандиозный приступ кашля с рвотой; и все бы ничего, но изо рта фонтаном хлестала алая кровь. Варька одним прыжком переместилась из ординаторской в палату.
        — Легочное кровотечение, мама дорогая, Лен!
        Я бросилась помогать. Мои форма, лицо и руки за пару минут были залиты кровью, как будто кто-то взял большой таз и окатил с головы до ног.
        Вот она, святая вода.
        Шрек в этот день, как назло, валялся дома с температурой; ждать помощи было неоткуда. Больной задыхался, слабел с каждой секундой, стал серого цвета и покрылся мелкими капельками пота. Лицо безжизненное, походило на скорбную маску; еще немного — и он мог потерять сознание. Ход событий ускорился и стал неконтролируем, стрелки огромных черных часов молотили мне по голове все сильнее и сильнее.
        С чего это вдруг легочное кровотечение, не понятно… вчера на снимке в легких ничего особенного не было. Ох, что-то страшновато, не укладывается ни во что… время, время уходит. Этот ужасный молоток… мамочка, или кто там есть, поможите, чем можете… Раз, два, три, четыре… время, черт возьми… давление не держит, вот паразит, на мою голову, а!..
        Я лихорадочно перебирала в голове максимально возможные варианты, и все никак не срасталось — то три плюс два, то наоборот, в то время как мужик продолжал изрыгать на нас кровавые потоки.
        Секунда, сразу еще одна, удары все быстрее, еще, и еще раз… чем тупее врач, тем больше могилок за оградой, Елена Андреевна. Уже звоните куда-нибудь, бестолковая вы дура… стрелки двигаются!..
        Молоток в голове стучал по мозгам все сильнее, все быстрее; и тут как будто заказывали — пространство сгустилось и начало расширяться, из поля зрения пропало все ненужное; осталось только то, что дышало опасностью и предчувствием близкого конца. Грудная клетка, ребра, потом глубже, внутрь; живое увеличивалось до мельчайших деталей, легкие, сердце, и все как будто правильное и относительно здоровое. Каждая деталь выполняла часть сложной и давно уже распланированной программы. А потом еще глубже, и наконец — то самое, искомое — пищевод, покрытый изнутри огромными извилистыми венами. Рваные ленты между жизнью и смертью; вены пульсировали и с каждым новым толчком извергали наружу новые потоки крови.
        — Варя, Варя, Варя, где-то валялся зонд для пищевода, кровотечение говорю, вены варикозные, пищевод… Черт, быстрее, надо эндоскописта позвать, беги, звони ему на трубку!
        Варька резко взбодрилась, услышав первую внятную информацию; отсутствовала ровно двадцать секунд, вернулась, и мы на последней скорости стали менять банки с растворами, кислород, кровоостанавливающие, заказывали по громкой связи кровь. Когда мужик попытался сдаться и закрыть глаза, нещадно стали бить его по щекам.
        — Считаем мысленно вместе со мной и дышим, мой хороший, дышим… раз, два, три, четыре, вдох-выдох, не сдавайся, а то сами прибьем, так быстрее будет, и нам хлопот меньше… глубже, медленнее… давай, дружок, не засыпаем.
        Я смотрела на его лицо, почти отчаявшееся и совсем уставшее; чувствовала всем телом, как он цепляется за меня. Ведь рядом никого, кроме девчонки в белом халате; ни семьи, ни друзей, ни прошлой жизни. Прибежал эндоскопист в белоснежных теннисных тапочках Lacoste, недовольно поморщился при виде кровавых луж на полу и по стеночке нашел чистый путь к голове пострадавшего. За несколько секунд проверил мой диагноз, недовольно крякнул, потом быстро и профессионально запихал мужику в пищевод спасительную штуку, одарил нас с Варей воздушным поцелуем и удрал обратно на прием.
        — Девочки, оревуар!
        — И вам по тому же месту, доктор.
        И вроде как потихоньку все начало прекращаться. Надежда теперь имела вполне осязаемые очертания, мы утроили усилия. В процессе я наклонилась к Варькиному уху:
        — Варь, не помню, как больного-то зовут.
        Варя посмотрела на меня как на маленького ребенка и так же тихо ответила:
        — Господи, да это ж всей питерской таможни начальник. Доктор, ну вы вообще. Василий Семенович Сброжек его зовут.
        Я наклонилась к койке и потянула мужика за плечи.
        — Василий Семенович, давай, дыши, мой золотой, не засыпай, почти все уже, я обещаю, почти все. Немножко осталось, потерпи, дорогой мой. А то сейчас начну делать больно.
        Варя померила давление.
        — Уже почти жив, Лен.
        Краем глаза я увидела открывающуюся дверь и черную рясу; батюшка с помощницей замерли на входе в палату.
        Если сейчас полезет грехи отпускать, убью.
        Херувимчик войти не решился, прикрыл дверь и остался в коридоре. Мы с Верой еще около часа скакали вокруг дядьки, проклиная его любовницу-наркоманку двадцатилетней давности, а теперь гепатит С, цирроз печени и, как следствие, расширенные вены пищевода; а также плохую погоду и магнитную бурю, накрывшую наше депрессивное болото. Именно она, эта самая магнитная буря, зараза такая, виновата в ужасном кровотечении. Это было официальное мнение соседей по палате. Зрелище и правда со стороны казалось очень страшным; но двое из четырех мужиков, которые могли вставать, бегали вместе с нами и подавали Варе все необходимое из пристеночных шкафов. Варька в раздраженной истерике орала на добровольных помощников:
        — Смирнов, ты зачем в стерильный шкаф грязными руками полез!
        — Так ты же сама, Варюша, просила лоток с красной полосой вытащить!
        — Ай, ладно, тащи… справа смотри, на верхней полке. Я говорю, на верхней полке… Руки, руки не пихай, говорю, Смирнов!
        — Да как же я возьму, если руки не пихать, Варя?!
        — Ой, я не могу, опять стерилизовать все заново… боже… да уже неси скорее, Смирнов!
        Стремление помочь объединяет больных и здоровых, богатых и бедных; в эту минуту все забыли, сколько заплатили за лечение, какие эксклюзивные услуги должны получить и как тщательно персонал должен пестовать высокое социальное положение своих клиентов. Под конец мужичок совсем обессилел, но остался жить; дыхание стало равным, кровавый кашель прекратился. Соседи по койкам получили массу эмоций; почище, чем сходить на крутой боевик.
        — Ну, девочки, респект! Точно помереть не дадите.
        Варька довольно улыбнулась в ответ:
        — От нас просто так не отделаешься, Смирнов. Не в этой блатной больничке выращены.
        Успокоились, поставили капать пару доз крови, решили сделать перерыв и пойти выпить чаю. В коридоре обнаружился херувимчик с бабушкой, про которого я на тот момент благополучно забыла. Сидел в маленьком кресле для посетителей и смиренно ждал. Две женщины, залитые кровью с ног до головы, бледные и напряженные, как стальная нитка, смотрели на него не очень добрым взглядом.
        — Елена Андреевна, мы сегодня не вовремя? Может, отложить до следующей недели?
        Страшно хотелось нахамить.
        — Идите, батюшка, уже можно. Теперь ваш черед; как говорится, после молитвы божьей больной пошел на поправку. А точнее, после трех часов реанимационных мероприятий.
        Парень сделал вид, что не заметил моего сарказма.
        — Спасибо, мы ненадолго сегодня.
        Тут я вспомнила про Женьку и ее новорожденного.
        — Батюшка, мне бумажка нужна, типа я вся безгрешная и могу быть крестной мамой. Только сразу говорю — ходить исповедоваться времени нет.
        — Конечно, Елена Андреевна, я перед уходом напишу. Только бланк принесу из машины.
        Обливание в тот день начали с меня и Вари; потом больные, а потом тихо по-семейному пили все вместе чай, да в конце опрокинули по паре рюмок дежурного коньяка.
        — Святой отец, вам же за руль.
        — Меня не останавливают, Варенька. Да и вожу аккуратно.
        — Вот оно, коррупция. Не совестно же вам.
        — Ничего, Бог поможет, доедем.
        — Не сомневаюсь.
        В тот день херувимчик не поленился вернуться на стоянку за бумагами и оставил мне индульгенцию. Много раз еще мы все вместе пили чай; однако ни религию, ни господина Дарвина не обсуждали.
        Женькину прелестную девочку окрестили перед майскими праздниками и затем устроили вторую вылазку в Финляндию. Семья Костика не присоединилась, уехали путешествовать по Европе. Все женщины, включая меня, с огромным энтузиазмом таскали на руках маленький розовый кулечек с раннего утра до поздней ночи. Девочка уже проявила себя крайне спокойным ребенком. Хотя на самом деле выбора у нее не оставалось; спать приходилось исключительно под аккомпанемент детской беготни и громких женских разговоров. По дороге домой уставшая от общения Катька заснула, а я на пике воодушевления неосторожно затеяла разговор.
        — Сережа, давай родим. Мы же еще молодые.
        — Ну что ты возбудилась, Лен? Мне уже сорок шесть, забыла? Я даже для Кати староват.
        — Мужики и в пятьдесят рожают, и ничего.
        — А как потом в школу на собрания ходить? Дедушкой представляться?
        — А ты ходил?
        — Ходил. Кстати, уже пару раз вместо тебя ходил и планирую ходить дальше. Послушай… у нас все хорошо. Я тебя очень люблю; и тебя, и Катерину. Ты это знаешь. Давай вырастим, дадим образование и поживем для себя. Я подумывал квартирку в Испании присмотреть. Разве плохая идея? На пенсии переедем; твою двушку Кате, нашу сдадим, еще подкопим денег, сколько сможем. Катя будет с внуками приезжать.
        Я ничего не ответила; до дому доехали молча. Сергей включил свое любимое «Радио джаз», Катрина спала, я закрыла глаза и вспоминала Женькину прелестную дочку. Через пару недель я сделала глупость и рассказала о нашей маленькой ссоре Асрян. Конечно, Ирка не преминула позлословить на эту тему:
        — А ты вся такая честная… нормальные бабы бросают таблетки пить, и все дело.
        Конечно, так и надо было сделать — тайно бросить противозачаточные, и все дела. Но в тот момент Лена Сокольникова не решилась. Наверное, и правда нет ничего лучше — квартирка в Испании, берег моря, покой; рядом человек, который тебе дорог и которого ты понимаешь, и так до самого конца. Зачем постоянно пытаться плыть против течения? Зачем мучить себя и добровольно лишаться ночного сна на пару лет, а потом еще на десяток — личной свободы?
        Пришло лето.
        К несчастью, наше большое, состоящее из нескольких подразделений семейство так и не смогло никуда выбраться. Причиной послужил Женькин муж Анатолий, тот самый приличный дядька. В середине июля, совершенно без особых на то оснований, он пару раз брякнулся в обморок. Все сразу забегали, срочно потащили на МРТ, энцефалограмму и, конечно, к очередному асрянскому профессору в Первый медицинский. Когда вокруг много медиков, народ быстро выучивает самые страшные слова — опухоль головного мозга, эпилепсия, а может, вообще, рассеянный склероз. Конечно, все обошлось; модный невролог подтвердил наличие переутомления на фоне неожиданно жаркой погоды. Поездка на моря оказалась не рекомендована в этот сезон. Никто не расстроился; здоровье, как говорится, важнее. Однако Женька сильно разволновалась по поводу инцидента, живо представив себе картину гордого вдовства с двумя маленькими детьми на руках, и потому решила получить от жизни полные гарантии дальнейшего спокойного существования. Решение оказалось необычным — в одну из пятниц она приволокла к Асрян весьма забавного персонажа. Даму звали Илона; около сорока
с небольшим, высокая, худая, с огненно-рыжими волосами.
        — Девочки, даже не знаю, как представить. Наверное, гадалка. А может, даже экстрасенс. Одно точно — самая дорогая в городе. Короче, гоните по четыре тысячи с носа.
        Я и Оксана повели себя сдержанно и безропотно открыли кошельки; у Ирки на лице тут же появилось то самое выражение, когда на приеме появляется заведомо безнадежный клиент. Крайняя степень приветливости и внимания; однако деньги тоже отдала.
        Встал вопрос о приватном месте, где каждый сможет остаться с чародейкой один на один. Ирка пожертвовала своей спальней; место как раз подходящее — тяжелые коричневые шторы, полумрак и тишина. Илона говорила и одновременно гадала на картах Таро; «консультация» одного человека занимала около часа. Тянули жребий — в итоге я оказалась предпоследней, Асрян в самом конце. Пока ждала своей очереди, решила, раз участвую в этом цирке, значит, задам пару вопросов из области: сколько у меня будет детей и где буду жить через десять лет; как скоро Катя выйдет замуж; ну и для разнообразия, сколько у нас будет внуков. Однако с первой же минуты дама начала говорить сама, просто посмотрев на меня и без всякой прелюдии. Рассказывала про красивое светлое помещение; про рыжеволосую девочку, рано уехавшую из дома, про большого сутулого мужчину в белой одежде, который смотрит вдаль печально и с надеждой. Я разочарованно терпела до конца сеанса, как вдруг монолог прервался прямым вопросом:
        — Вы медик?
        — Эээээ… ну да.
        Спросить заранее о составе публики было не сложно, дорогая моя.
        —?Вы знаете, Елена… последнее время какая-то напасть на молодых женщин, столько проблем с гинекологией! Большие города, адский ритм жизни; у всех одно и то же. Как будто матка чем-то светлым посыпана, похоже на песок, что ли. Вот и у вас. Простите, но детей у вас больше не будет.
        — Вот так просто, взяли и увидели?
        — Ну, это дело хозяйское, как воспринимать. Или вообще не воспринимать. Вы расстроены?
        — Если честно, не очень.
        На том и закончили. Асрян зашла и вышла с выражением скуки на лице. В конце ради вежливости Илону пригласили выпить чаю, заплатили и поскорее выдворили восвояси. После ухода девчонок я задержалась на асрянской кухне. На часах около одиннадцати вечера, Ирка в состоянии диагностических раздумий попивала вино.
        — Очень занимательная особа. Такое ощущение, погружена в роль без остатка.
        — Ир, она очень интересную вещь выдала.
        Я пересказала детали разговора о моих половых органах.
        — Господи, Лен, ты что, серьезно?
        — Серьезно тут только одно — она очень точно обрисовала УЗИ-картину эндометриоза. В принципе неопасно; хотя и правда очень распространенная причина бесплодия у теток старше тридцати.
        — Послушай, эту картинку нетрудно в любом УЗИ-кабинете подсмотреть. Самое частое гинекологическое заболевание женщин с высшим образованием.
        — В принципе да, но…
        — Ну и все. А так, в целом — очень даже занимательное шоу.
        Ночью я никак не могла заснуть. Как же я раньше не подумала об этом? Сколько бабусек живет сотни лет по деревням; гадают, заговаривают, бормочут что-то, склоняясь в темноте над больным, и никак это древнее дело не помирает. Только приобретает новые черты, меняет названия. Уже «Бозон Хиггса» открыли, а они все шепчут по углам и перед смертью передают все это шептание следующей бабке.
        И вообще, Елена Андреевна, почему вы решили, что кто-то еще не может видеть такие же картинки, как и вы? Наверняка похожие люди есть, и все они живут где-то рядом да помалкивают. Эх… вот бы еще раз увидеть ее и спросить: как чужой организм возникает перед глазами; почему так сталось именно с ней и как она живет со всем этим.
        Обязательно увижусь и спрошу.
        В течение нескольких дней я вспоминала девушку Илону и собиралась взять у Женьки ее телефон, но, как водится, в итоге забыла. Зато сходила к гинекологу, в дорогую частную клинику, по рекомендации Сергея Валентиновича. Провела там пару часов, сдала кучу анализов и на выходе услышала ожидаемое.
        — Ну что сказать, Елена Андреевна. Эндометриоз — он и есть эндометриоз. Он у всех.
        Так и прошли три летних месяца на берегах Невы. Что касается меня и Асрян, неудавшееся лето мы с лихвой компенсировали; с началом осени было решено кардинально поменять стиль женского отдыха. Нашли нового дорогого косметолога, записались на усиленный фитнес и в спа-центр, а также решили посвящать два воскресенья в месяц только себе любимым.
        Слово «спа» пришлось по душе сразу и бесповоротно — массаж, приятные запахи, травяной чай и турецкий хамам. А вот современная косметология оказалась делом крайне неприятным — теперь два раза в месяц безупречно красивая доктор (определить возраст было невозможно) набрасывалась на мое лицо с большим шприцом в руках и делала больно. Попытки отказаться от неприятных процедур Асрян тут же пресекла.
        — Надо, Вася, надо. Уже четвертый десяток. А то смотри, ваши стоматологицы твоего Сереженьку быстро оприходуют.
        Ирка воспылала новой идеей — преуспевающий психотерапевт обязательно должен быть красив и строен. Такова концепция современной успешной женщины, у которой ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ХОРОШО — и карьера, и дети, и муж, и лицо, и жопа с сиськами. В успехе мероприятия сомневаться не приходилось; уже в конце ноября она весила на восемнадцать килограмм меньше обычного и спокойно влезала в джинсы Armani сорок четвертого размера. Мой мозг тоже оказался заражен идеей стремления к совершенству, вес к концу осени приблизился к пятидесяти одному килограмму. Теперь внешний образ доктора Сокольниковой находился в районе двадцать два, максимум двадцать четыре года. Сергей Валентинович оценил произошедшие перемены и подарил огромное кольцо из белого золота с бриллиантами и жемчугом. Радости моей не было предела; Ирка, увидев на моем пальце сооружение в стиле Скарлет О’Хара, отреагировала как обычно:
        — Переживает. Это хорошо.
        Кольцо должно бросаться в глаза и быть на грани с пошлостью. Об остальном можно подумать завтра.
        После достижения желаемых цифр на весах встал вопрос о необходимости смены гардероба, и тут нас с Иркой совсем понесло. За несколько недель каждая потратила шестизначные суммы в самых недешевых магазинах; очередной бумажный пакет с названием дорогого бренда доводил до состояния полного экстаза, и остановиться не было сил.
        — Вот тебе реальный оргазм, Ленка. Никакого мужика не надо, признайся.
        — Признаюсь, черт подери.
        Натягивая на совсем похудевшую пятую точку очередные Guess или Trussardi, я совершенно четко осознавала — такая тряпка несравнимо красивее и статуснее, нежели китайские джинсы с апражкинских подворотен. Я научилась подбирать черные очки так, чтобы отражение в зеркале выглядело максимально сексуально и безвозрастно, затем приобрела несколько дорогих часов, пару итальянских норковых шуб и три симпатичные сумочки.
        Prada, Louis Vuitton, Loewe.
        Шестизначная сумма сменилась семизначной.
        В один прекрасный день я как нельзя четко осознала результаты нашего с Асрян перерождения. Случилось это в начале декабря — питерская звезда пластической хирургии Гела Аскерович праздновал свой день рождения в дорогущем ресторане. Как раз недавно вышла очередная серия сказаний про Шрека, и с легкой руки Елены Андреевны доктор Парджикия уже полгода именовался не иначе как «Принц Charming». Он пригласил на торжество весь врачебный состав клиники. Сергей Валентинович с супругой, как и положено, приехали последними; еще пять минут я прокопалась около гардероба, пытаясь отыскать в бесконечных фалдах голубой норки карман с сотовым телефоном. Дамы Нового Корпуса, выходя из уборной, застыли на лишних полсекунды, заметно передержав приветственный поворот головы. Взгляд жадно считывал, перебегая от одного предмета моего туалета к другому. Кольцо, часы, сумка, шуба, сапоги, платье. Цифры складывались в столбик; чем больше в знаменателе, тем ярче румянец на щеках и мягче движения бедер.
        Вот оно, теперь я в стае.
        Принц Чарминг закатил небывалую по размаху вечеринку, не забыв про рекламу себя любимого — вместо торжественного приема подарков всем присутствующим дамам был вручен сертификат к его высочеству на прием, включая процедуры на выбор. От ботокса и филеров до золотых нитей; королевы визжали от восторга. После праздника поговаривали, что заведующая стоматологическим отделением чернобровая богиня Катя Гусарова провела остаток ночи в отеле недалеко от ресторана вместе с господином Парджикия. Муж, как водится в верхних социальных слоях, на конференции в Майами и, вероятно, тоже не один.
        В тот день мы вернулись домой очень поздно. Сварили ночной кофе; Сергей взбодрился и подвел резюме:
        — С Парджикия совершенно не прогадали. Если доктор закатывает дни рождения на сумму около пятнадцати тысяч долларов, можешь себе представить, сколько ежемесячно он приносит клинике.
        — Ты его нашел?
        — В целом да.
        — Ты гений.
        — Я счастливец, Леночка.
        Сережа притянул меня за талию и посадил на колени.
        — Катю прямо утром от бабушки заберем или поспим?
        — Как скажете, Сергей Валентинович.
        Белье осталось в ванной комнате, легкий халат упал на ковер. Горячие мужские губы — лицо, шея, грудь, потом одно резкое движение — по телу пробежал ток, и дальше, уверенно и сильно, пока не закружилась голова, пока сквозь обморок не услышала приглушенный мужской стон.
        На часах два ночи — я стояла в ванной перед большим зеркалом и медленно снимала украшения. Совсем недавно Асрян подарила красивую китайскую коробочку для ювелирки; подарок чудесный, если бы не сопроводительные слова:
        — Это чтобы в банку из-под чего-нибудь не складывала, по старой плебейской привычке.
        В спальне было темно, я залезла под одеяло и прижалась к Сергею всем телом. Быстрее всего люди засыпают после близости; чем больше в жизни эротики, тем она длинней и прекрасней.
        Наутро вспомнили о подарке ребенку; как-никак, скоро день рождения. Игрушки давно отошли на второй план, в кладовой уже имелся велосипед, новые лыжи и даже сноуборд; оставалось одно — очередной телефон. Все перемены с детьми происходят неожиданно и очень быстро. Катерина, отпраздновав тринадцатилетие, буквально за несколько месяцев переросла из девочки в девушку. Переродившаяся тетя Ира подсадила на шопинг не только мать, но и дочь. Я не успела заметить, как милая и довольно скромная особа превратилась в довольно пафосную дамочку, очень хорошо разбирающуюся в марках итальянской обуви и французской элитной парфюмерии. Такие перемены меня сильно испугали; вдобавок я решила обсудить проблему совершенно не с тем человеком — все с той же тетей Ирой. Пара слов о моих переживаниях, и я незамедлительно получила по носу.
        — Сама жила как сорняк, дай хоть ребенку чувствовать себя нормальной женщиной. Тебе вообще грех на нее жаловаться — учится прекрасно, красивая, притом далеко не глупа. Сразу видно, за печального рыцаря на «Жигулях» замуж не пойдет.
        Намек прозрачен, тема закрыта. Следующим пришел день рождения Стаса, подарок все тот же — последний «Айфон». Никто уже не требовал поездок на Крестовский остров или похода в кино. Теперь они сидели за столом в новомодной пиццерии и ждали, когда же мы оставим их наедине с друзьями. Мужики поехали по домам, а мы с Асрян на пару часов отправились по магазинам; все равно возвращаться и везти детей домой. Шопинг почему-то не задался; присели в кафе, однако настроение не улучшилось — хотелось вина, но еще садиться за руль. Ирка отпивала маленькими глоточками кофе, задумчиво молчала и смотрела в окно на прохожих; наконец, она повернулась ко мне и сформулировала наши общие мысли:
        — Знаешь, они совсем другие.
        — Ты про кого?
        — Про детей наших, про кого еще. Спокойные, счастливые, уверенные в своем будущем. Слава богу… правда, Сокольникова?
        — Однозначно.
        Мы неспеша допили капучино; за окном начиналась непогода, пришлось поторопить детей и скорее разъехаться по домам.
        Мне очень нравилась моя новая жизнь. Хороший муж, замечательный ребенок, прекрасная квартира в центре города. Мама и папа с братьями наконец-то зажили спокойно, больше не было причин переживать из-за меня. После череды детских праздников я сидела вместе с Иркой в хамаме и думала: на самом деле, зачем он мне нужен этот второй ребенок? Если честно задать себе простые вопросы: хочу ли я ходить девять месяцев с животом, потом закончить все новыми адовыми усилиями по приведению себя в порядок и новыми растяжками на животе, полным отсутствием личной жизни на несколько лет как минимум, ответ будет однозначный — нет. Желания нет, и не на кого обижаться. Надо быть честной хотя бы с самой собой.
        Продолжаем получать удовольствие от жизни, господа.
        После окончания стройки на работе и ремонта дома Сергей опять развил бурную просветительскую деятельность. Наконец закончил докторскую диссертацию, съездил на пару обучающих программ в Европу и возобновил конференции в клинике. Он собирал большие медицинские тусовки, посвященные теперь не только эндокринологии и терапии, но и другим дисциплинам. Коллектив принимал мероприятия «на ура» и с удовольствием общался с народом из других больниц и клиник. Для дам это была еще и лишняя возможность выгулять новые наряды и украшения. Елена Андреевна не была исключением, кто ж не любит поболтать за бокалом шампанского и бутербродиком с красной икрой? Однако каждое новое мероприятие я ждала с опаской; очень не хотелось встретить кого-то из своей старой больницы, не хотелось ни лиц, ни вопросов, ни рассказов.
        Покой — прежде всего.
        Трудовой год завершили в ресторане, корабль прямо на Неве. Несколько дней ушло на поиск платья; потом прическа, маникюр-педикюр, макияж и новая маленькая сумка. Chanel.
        Бюджет мероприятия зашкаливал, на столе присутствовала черная икра и шампанское «Вдова Клико», на сцене — «Иванушки International». Весело, помпезно, с позитивным взглядом в будущее. Сережа был нарасхват, Дамы Нового Корпуса не оставили мне ни одного медленного танца; я решила не отставать — на пару танцев сама приглашала Шрека, а потом была ангажирована Принцем Чармингом. Доктор Парджикия — модель из рекламы последнего BMW; модная небритость, светло-серый костюм и дорогущие швейцарские часы; наконец, парфюм, от которого сразу теряешь голову.
        — Разрешите пригласить супругу главного врача?
        — Гела, разве есть на свете женщина, способная тебе отказать?
        Через секунду меня прижали к прекрасному мужскому торсу и закружили под сладкие голоса престарелых мальчиков.
        — Леночка, вы еще больше постройнели и помолодели, как вам не стыдно?
        — Стараюсь не добавлять вам работы, доктор.
        Чарминг тут же стал серьезно разглядывать мою физиономию.
        — Если только немного ботокса между бровями. Еще заказали новые грудные импланты, Австрия. Просто прелесть, что такое! Если решитесь округлить некоторые части тела — точу ножички, как говорится.
        Быстрым скользящим движением он провел мизинцем между бровями.
        — Для профилактики, чтобы не хмурились.
        — Гела, на все воля ваша. Про импланты — нужно подумать, а вот про ботокс — раз доктор сказал в морг, значит — в морг. Назначайте свидание.
        — Буду ждать вас с клубникой и шампанским. В пятницу, перед самыми выходными? Как раз привыкнете к новым ощущениям за пару дней.
        — Прилечу на крыльях.
        Легкие флирты всегда на пользу в маленьком коллективе. За пару часов до окончания мероприятия приехал Костик. В клинике он появлялся теперь крайне редко, после повышения в должности почти все время находился в командировках. Я не видела его пару месяцев. Очевидно, новое положение проехалось по нему, как асфальтный каток — Костик похудел, осунулся, в целом выглядел очень уставшим. Последние полгода Асрян нещадно таскала его по модным наркологам; целых три раза супердоктора лечили больного по поводу никотиновой зависимости, но все напрасно — хватало всего на пару-тройку недель, и снова пачка «Мальборо» занимала свое законное место в верхнем кармане рубашки. Я схватила его под локоть и усадила за наш столик.
        — Ленка, прости, опоздал. Третий корпоратив сегодня обхожу, уже тошнит от Новых годов. Хорошо, у вас тут место для курения в тепле.
        — Наш сабантуй последний?
        — Ага.
        — Тогда давай набухаемся, как в старые добрые времена.
        — А давай. Какая ты, Ленка, клевая в этом платье. И как только Ефимов разрешил надеть такое?
        — Что не так?
        — Все так, особенно голая спина. Вообще ты какая-то другая стала. Новая.
        — Да уж, обновилась. Скоро бабы на работе наймут моджахеда — бомбу мне в машину подложить.
        — Да не напрягайся. Радуйся, и все. Я вот на тебя смотрю и радуюсь.
        — Если честно, я тоже. Как будто и не жила раньше. Правда. Знаешь, даже Славку как-то спокойно вспоминаю. Вот так вот.
        — Давно уже пора… хотя верится с трудом.
        — Нет, правда, Костя. Я тебе давно хотела сказать — спасибо за все. Ты столько для меня сделал, причем в самые тяжелые моменты. Так только настоящие мужики себя ведут.
        — Да ладно тебе, Сухарев тоже мужик… по-своему. Просто он звезда. Ты же понимаешь.
        — Понимаю. Главное, чтобы звезда не погасла.
        — Не погасла, не переживай… Наверное, уже могу тебе сказать. Он официально женился, сына родил. Про заведование ты наверняка уже слышала сама. Защитился недавно, еще три раза в неделю платно оперирует в Бехтерева. Квартиру в Купчино купил, в какой-то дорогой новостройке… вообще-то он уезжает, Лен. В Германию. Пригласили в хорошую клинику, центр Берлина. Так что звезда горит.
        — Когда уезжает?
        — В течение следующего года. Сначала сам, потом семья.
        — Костик, я очень рада за него. И за себя тоже рада. Как говорится, есть что вспомнить, да жалко, внукам не рассказать.
        — Вот это точно; вся больница только о вас и говорила, Ромео и Джульетта, одно слово. Даже внешне было похоже — маленький воробышек и цыган с нестриженой шевелюрой.
        Посмеялись, стали вспоминать наши обеды на дежурствах, Славкины блестящие трепанации, мои приключения с милицией в ночном морге и прочие страсти. Первый раз мы с Костиком говорили про те годы совершенно спокойно и без скованности. Я смотрела на его смеющееся конопатое лицо и думала — наконец-то у него все переболело. Переболел роман с реанимацией, кончился наш мучительный тройной союз — Славка, Ленка и Костик. Наконец-то он освободился от своих цепей. Так мне тогда казалось в тот вечер, в тот момент. И я была почти уверена, Костик думал про меня то же самое — Лена Сокольникова теперь свободна. Нам обоим страшно хотелось, чтобы сидящий напротив человек освободился от своего прошлого.
        А я и правда свободна. Я и правда очень рада за вас, доктор Сухарев. Никто не сомневался в вашей гениальности.
        Прощай, дорогой мой, пусть тебя ждет великое будущее. Лишь бы только ты хоть иногда вспоминал обо мне. Это будет означать, что я еще жива.
        Вопреки разгульным планам, я не выпила за вечер даже полбокала; Сергей Валентинович, наоборот, расслабился и в такси почти спал. Дома даже пришлось помочь ему снять ботинки и доковылять до кровати. Муж вернулся страшно пьяный, смешной и добрый.
        Катерина ночевала у бабушки. Мне не спалось, я ходила из комнаты в комнату, потом на кухню, потом в ванную. Мне очень нравилась наша квартира. Каждая деталь была подобрана со вкусом и любовью — кремовый кожаный диван в гостиной; купленная на Невском картина с видом Фонтанки; тяжелые, сшитые на заказ бархатные шторы с индийской тесьмой, дорогой турецкий ковер в детской. Особенно я любила свою итальянскую кухню в стиле «Прованс». Как будто кто-то взял и собрал прекрасные извилистые линии из множества воспоминаний, а потом перенес в деревянные изгибы, почти навечно. Я медленно передвигалась между предметами, прикасалась к поверхности кончиками пальцев, заново рассматривала каждую мелкую шероховатость. В темноте хорошо знакомые вещи обретают новые формы, лишаются геометрии и плавают в глубине нашего воображения. Я двигалась и двигалась, не находя себе места, из комнаты в комнату, между пространством и временем, приведшим меня в этот дом, в эту жизнь.
        На кухне, в шкафчике с чаем и кофе, спрятана пара сигарет.
        Конечно. Это то, что сейчас нужно. Тут же в памяти всплыла картинка, как смешная армянская девочка Ирка Асрян сидела на родительском подоконнике и с удовольствием курила в раскрытое окно. Как же мы были беспечны тогда! Я нашарила две тоненькие белые палочки, взяла одну и вышла в парадную. Дядя Василий, сосед из квартиры напротив, держал изящное фарфоровое блюдце на почтовых ящиках; я вполне могла встать на цыпочки и дотянуться. Его жена Лидия Степановна страдала астмой, по этой причине не переносила табачного дыма и не родила детей. Больше на первом этаже квартир не было.
        Я спустилась по последнему пролету к почтовым ящикам, нашарила зажигалку и антипролетарскую пепельницу. В этом доме все было антипролетарское; даже дядя Василий, хоть и водитель, но с фамилией Вознесенский и с фарфоровой пепельницей. На улицу выходить было холодно, я дымила прямо в подъезде. В два часа ночи риск быть застуканной сводился почти к нулю. Полумрак, тусклый старый светильник на высоком потолке. Тихо.
        Пепел падал на старинный розовый фарфор; я не спеша и с удовольствием рассматривала свое новое кольцо. Из белого золота, как я люблю; с брильянтом и маленькой жемчужиной. Обычно, но дорого и очень красиво. Засмотревшись, я пропустила звук открывающейся двери.
        Черт, кто это так поздно?
        Обернулась и увидела, как из квартиры дяди Василия вышла девушка. Она закрыла дверь ключом и стала спускаться к входной двери. Двигалась быстро, в полумраке я не успела ее разглядеть; только большой некрасивый шерстяной платок на голове, непонятное темно-серое пальто, бледная кожа, впалые щеки и непривычный, довольно резкий запах.
        Запах лаванды.
        Прошла мимо, чуть не наступив на фарфоровое блюдце, и даже не взглянула на меня. Тяжелая входная дверь поддалась не сразу, незнакомка несколько раз толкала ее слабым худым плечиком, словно позабыв про кнопку домофона. На третьей или четвертой попытке дверь все-таки открылась и она вышла из парадной в темноту.
        Наверное, домофон снова сломался, раз так открыла… просто дверь примерзла слегка… хотя работал же буквально пару часов назад. Надо уже в домоуправление сходить, надоело все это; одно и то же каждые две недели, стоишь перед подъездом и не можешь войти, пока дворник не явится; вот тебе и элитный дом на Петроградской… Как странно, ну и гости у дяди Василия; завтра обязательно спрошу у Сережи, что за привидение.
        Надо спуститься и проверить кнопку… нет, слишком тянет по ногам, завтра… все завтра. Надо вернуться и попробовать заснуть. Утром я приду на кухню, открою холодильник, сделаю Сергею Валентиновичу яичницу с помидорами, заранее приготовлю парацетамол, потому что похмелье после такой вечеринки практически обеспечено. Потом мы заберем Катрину и поедем куда-нибудь в кино. Вот что будет завтра.
        2011 -2012
        Темные воды
        Дела в клинике шли превосходно. Я не имела привычки интересоваться конкретными цифрами зарплаты господина Ефимова, но, вероятно, муж получал неплохой процент с общего дохода клиники. Вывод напрашивался сам собой, потому что сразу после выдачи годового бонуса Сергей Валентинович закрыл мой ипотечный вопрос. Теперь Катерина имела собственное жилье, к тому же ежемесячно приносившее двадцать тысяч рублей чистого дохода; квартиру продолжали сдавать приличной паре с двумя детьми, надолго и основательно. На семейном совете было решено складывать эти деньги Катьке на счет — вот оно, неплохое приданое. Может быть, именно его мне так не хватало в юные годы; маленькая однокомнатная квартирка, она же большая уверенность в завтрашнем дне.
        В конце января я тоже получила годовую премию. Еще несколько лет назад мадам Сорокина не могла себе представить, что сможет вернуться в медицину и зарабатывать достойные деньги. Закрадывались каверзные мысли, а вдруг Сергей Валентинович проявил заботу о семейном бюджете и тайно увеличил мои доходы в сравнении с доходами остальных сотрудников старого корпуса? Однако версия отпала сама собой после того, как я потихоньку прощупала почву. Нет, у меня как у всех — Шрек поменял старый «Фольксваген» на неплохой японский паркетник, отправил своих девчонок на две недели в Лондон и подумывал о расширении жилья. Варька сдала на права, купила семилетнюю «Тойоту» и вообще со временем заметно поменялась — стала еще более громкой и даже несколько раздражительной. Эпилог Варькиных метаморфозов оказался весьма неожиданным; он прозвучал ни с того ни с сего, за утренней чашкой кофе:
        — Лен, я вообще знаешь что думаю? Вышвырнуть своего козла наконец, пусть катится к маме и там бока отлеживает. Я теперь и сама пацанов потяну. Надоел пуще пареной репы… А что? Вон ты — развелась, не побоялась и мужика приличного нашла. И я найду, никуда не денусь.
        Шрек от такого монолога резко оживился:
        — Вот оно, бабы, все ваше подлое нутро. Дай каждой женщине миллион, а потом посчитай, какой процент останется жить с мужем.
        — Не в бровь, а в глаз, Александр Владимирович.
        Варька довольно улыбалась; я промолчала и вспомнила нашу со Славкой старую «шестерку», вечно грязную и сломанную; заднее сиденье, заваленное медицинскими журналами и кассетами с «Битлами», Реем Чарльзом, Стингом. Много восхитительных вещей для того, кто любит музыку. А теперь за окном — Варина «Тойота», хоть и не новая, но ярко-красная; Санин паркетник и моя темно-синяя девочка.
        При всем при этом автопарк старого корпуса не мог сравниться с парковкой служебного транспорта около нового здания. Самая дорогая машина находилась в собственности доктора Чарминга — белый спортивный «Мустанг». О появлении в коллективе машины класса «люкс» первой узнала Варя и тут же дополнила свежую информацию:
        — Девчонки из операционной рассказали, принц планирует жениться на дочке кого-то из серьезных чиновников, прямо из Смольного.
        Сергей Валентинович сдержанно поздравил Гелу Аскеровича с обновкой, после чего двадцать третьего февраля две тысячи одиннадцатого года сделал себе подарок от моего имени — черный джип «BMW». Главный врач есть главный врач, товарищи. Обмывать покупку поехали большой компанией в Тайланд, приурочив поездку к Восьмому марта. Всем составом, кроме Костика, который так и не смог выбить неделю отпуска за свой счет. Семь дней пронеслись весело, вкусно и жарко. Оксана в первый раз за много лет вырвалась на моря без детей, отчего первый день не знала, куда себя засунуть, а на вторые сутки впала в полную эйфорию.
        — Девочки, какое счастье иметь возможность приехать сюда, на другой край земли, в разгар холодов!
        Рано утром Женька с Оксанкой оккупировали первую линию лежаков, а мы с Асрян приходили позже и заваливались рядом на полотенцах. На фоне борьбы с лишними килограммами Ирка употребляла только свежевыжатые соки со льдом; от невозможности ублажить свои вкусовые рецепторы она стала еще более циничной:
        — Middle class — лучшая форма существования для нормальной семьи. И желательно не женскими, а мужскими руками. Так ведь, мадам Ефимова?
        — Если в душе мир, так можно и просто, чтобы на жизнь хватало, госпожа Эппельбаум.
        — Вот и живи просто, радуйся и не запаривайся. Особенно почаще думай о том, что мадам Сухарева сидит сейчас в Питере и мерзнет.
        — Мадам Сухарева скоро будет мерзнуть в Берлине. Славка получил предложение в одну из центровых клиник.
        — Откуда такая информация?
        — Костик рассказал.
        Ирка ничего не ответила, а я не стала провоцировать продолжение колкой перебранки. Слишком жарко, слишком расслабленно. Женька бросила кормить грудью несколько недель назад; в результате этого многомесячного процесса стала худющая, как щепка, и теперь не отказывала себе ни в алкоголе, ни в еде. За неровных два часа валяния мы втроем выпили по бокалу мохито и съели по мороженому. Солнце стояло в зените, и на душе было несказанно легко и хорошо. Женька ударилась в романтику:
        — Девочки, надо поехать в Прагу. Вот это настоящая сказка! Сразу картинка перед глазами всплывает — Карлов мост, дождик накрапывает, а я с милиционером стою без зонтика, целуемся. Люди прохаживаются мимо, смеются, разговаривают, и никто на нас даже не смотрит. И вообще, все вокруг такое светлое и счастливое, хоть и дождь.
        Ирка поморщилась.
        — Что-то быстро у тебя, дорогая, гормональный фон после лактации восстановился.
        Женька тут же выпрямила спину, шерсть на загривке встала дыбом.
        — А ну-ка, уважаемый товарищ психиатр, где это ваши лишние двадцать кг? С чего это вдруг они куда-то запропастились? Может, кто-то наконец разволновал армянский гормональный фон?
        — Даже не пытайся. Секс — не моя стихия, сразу говорю. И я не психиатр, слава тебе господи. Я психотерапевт. Ты, вообще, в настоящей психушке хоть раз была?
        Препирались вяло, пока Оксанка не отвлекла более волнующей темой. Расслабление, еда и алкоголь своеобразно влияли на ход ее размышлений. Можно сказать, в христианском ключе.
        — Девочки, не успела рассказать в Питере. Тут моя средняя в саду подхватила сальмонеллез, пришлось целых четыре дня в инфекционке отваляться. Ужас, что за место! Уж точно похуже любой психушки. Холод в отделении страшный, я своего сразу послала за обогревателем домой. Ну вот, в нашей палате на соседней койке мальчик лежал, лет пяти-шести, такой весь маленький, худенький, светленький. Из многодетной семьи, в одной рубашке и штанах; нас когда привезли, сидел синий от холода. Мать его сдала в больницу с простым бронхитом; сказала участковому, денег на антибиотики нет, поэтому лучше в больницу положить. Я как увидела, опять мужу позвонила. Он вечером вторым заходом привез теплые вещи, одели-обули малыша; а тут выясняется, что еще и кормят отвратительно. Я ему говорю — тебе поесть принесут из дома? Он молчит. Накормила его на ночь, а утром пошла в булочную напротив; купила вартушек с творогом, принесла. Вкусные такие, горячие; как в детстве. Так три дня все бегала через улицу за свежей выпечкой. В конце концов, мы решили удрать раньше срока под свою ответственность; а я перед выпиской решила хоть
постель мальчишке перестелить. Подушку подняла, а там все мои булочки нетронутыми лежат, штук шесть или семь, ужас. Я ему говорю: что же ты не съел? А он весь покраснел и шепчет едва слышно: я сестренке отнесу, когда отпустят. Девочки, я чуть прямо в палате не разрыдалась, едва успела выбежать в коридор. Пошла в самый конец, звоню своему, говорю: давай заберем, какая нам разница, где три, там и четыре. Хотя бы предложим; раз нечем кормить, так, может, отдадут? Ну, муж, конечно, все рассказал, что по закону это практически никак, и вообще всю планету не усыновить. А я не могу, почти каждый вечер вспоминаю. Вот думаю, лежим тут, на песочке, а сколько можно было бы на эти деньги теплых штанов и свежих булочек с творогом купить?!
        В конце рассказа мы все сидели с грустными физиономиями, одна только Ирка улыбалась и потягивала ледяной сок.
        — Девочки, на самом деле это и есть хорошо, когда хочешь и можешь покупать булочки. Оксанка, ты, как всегда, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. Главный принцип, так сказать, грамотного психотерапевта.
        Ирку попытались загрызть прямо на месте, но не тут-то было. Асрян за несколько минут разложила ситуацию по косточкам. В конце дебатов все поняли, что родная мать — это прежде всего; и вообще, насильно мил не будешь. Помогай в меру сил и желания, как говорится; главное — не навязывайся. А если голодающие дети Африки не вызывают в конце тяжелого рабочего дня никаких эмоций, то это тоже нормальная реакция здорового человека. Вот так, все как обычно; женские разговоры цикличны, как смена дня и ночи, зимы и лета. А потом резко — тринадцатое марта, минус пять и ветер.
        Так и прошел целый год, незаметно, от весны до весны, наполненный работой, друзьями, совместными поездками по миру, детьми и прочими семейными заботами. Линия кардиограммы становилась все спокойнее, все ровнее и правильнее. Кто-то доделывал ремонт, кто-то купил вторую машину в семью, кто-то переводил ребенка в престижную школу, и все это становилось поводом для пятничных бесед у Асрян. И больше никто никогда не вспоминал, сколько булочек и теплых штанов можно купить на все эти деньги, потраченные на железки, тряпки, мебель и дорогих учителей.
        Ирка и я неуклонно расширяли спектр составляющих нашего досуга. Расписание становилось все более насыщенным — раз в неделю косметолог, обязательно три раза в неделю тренировки, по субботам массаж и спа. Дни протекали суетливо и быстро; под вечер я часто ловила себя на мысли, что занята целый день, но если вдуматься, приходишь к неутешительному выводу: за последние сутки не пришлось сделать ничего осмысленного, считались лишь те несколько проведенных часов около больных. Зато Асрян постоянно двигалась в рациональном направлении, ставила задачи и выполняла их, не откладывая в долгий ящик. На тот период жизни ее особенно заботили вопросы бесплатного и бессмысленного женского труда в качестве домохозяйки. Поэтому ровно через год после нашей первой поездки в Тай она стояла на пороге моей квартиры с маленькой женщиной, плохо говорящей по-русски. Десять тридцать утра, воскресенье.
        — Это Косум из Бангкока. Будет убираться. Понедельник у меня, вторник у вас, среда и четверг — у девочек.
        Общество большого города окончательно расслоилось на зажиточных потребителей и обслуживающую часть населения. И славно, что четыре женщины, входившие в мой бабский мирок, волею судеб оказались в первой половине. Штат персонала вокруг нас все расширялся и расширялся; представители «рабочего класса» были поделены на четыре дома по четкому расписанию — уборщица Косум, массажист Петя, маникюр-педикюр Анастасия и бессменная нянька Наталья. Стас и Катерина уже давно справлялись с передвижением и уроками сами, оставалось только покормить обедом, так что Наталья в основном занималась детьми Оксаны и Женьки. Ирка попыталась продавить вопрос с приходящей кухаркой, хотя бы два раза в неделю у каждого, но тут советское подсознание наших мужиков треснуло окончательно — все как один отказались терпеть дома еще одного чужого человека; но зная Асрян, можно было не сомневаться — это не последний раунд. Термин «рабочий класс» был введен Иркой после того, как она составила расписание; ей казалось, так всем будет проще и понятней. Девочки не сопротивлялись. А что до меня — то такой ярлык мне страшно не нравился,
потому что совершенно было неясно, чем отличались от нас нянька Наталья или несчастная девушка из Бангкока, приехавшая из своей страны в адский холод по нужде.
        Женька еле вытерпела отсидку в декрете и уже вовсю носилась по городу между новостройками в Купчино и модной вторичкой на Обводном канале. Многомесячное заточение настолько подорвало и без того неспокойную Женькину психику, что маленькая Даша имела все шансы вырасти самым адаптированным к множеству родственников ребенком. В апреле две тысячи двенадцатого, как только Женька вышла на тропу войны, наметился резкий подъем продаж на рынке недвижимости, и теперь вечерами прелестная девчушка как минимум несколько раз в неделю проводила день то у нас, то у Оксанки. Женькин муж Анатолий теперь занимал ответственный пост в администрации Московского района и домой приходил поздно; нянька Наталья к тому времени совсем выбилась из сил и наотрез отказалась от сверхурочных. Посему довольно часто Женька прибегала около пяти, впопыхах оставляла нам дите, горшок, пару памперсов на всякий случай и вечернюю кормежку. Беспутная мамаша возвращалась не ранее девяти; возбужденно благодарила и убегала, подхватив дочь.
        Что касается меня, то в один прекрасный день я с ужасом осознала, что как минимум месяц не брала в руки ни одну медицинскую книгу или новый журнал.
        Вот оно, начало распада.
        Я испугалась и тут же подписалась на кучу медицинских изданий в Интернете. Хорошая новость — теперь очень просто находить новое и нужное. Для врача Интернет — все равно что открытие антибиотиков, совершенно новая эра. И главное, не надо тратить массу усилий в поисках интересующей информации. Однако данный процесс имел и другую сторону: пациенты тоже ползали по медицинским сайтам; при этом не имея никакого представления о прочитанном, сами ставили себе диагнозы и назначали лечение. «Подкованных» товарищей становилось все больше, некоторые даже пытались научить своего лечащего врача, что надо и что не надо делать. Градус раздражения зашкаливал; временами страшно хотелось послать всех доморощенных академиков стричься к сантехнику, а машину чинить к балерине.
        Один из приятелей Сергея Валентиновича, профессор Силантьев из Педиатрической академии, смешнее всего обрисовал состояние данной проблемы на текущий момент. Заехал к нам на чай и побаловал веселыми рассказами с кафедры детских болезней.
        — Заходит одна мамаша, лет эдак тридцати; мальчику семь, уже год как бронхиальная астма. Парень выкашливает на мать все свои несчастья, ею же и созданные соответственно, а она его лечит, и лечит, и лечит. Короче говоря, все как обычно. Дама пришла уже под конец приема, я к тому времени две лекции отчитал и принял человек эдак под тридцать. Сами понимаете, очень хотелось вкусно поесть и бокальчик красненького. Вываливает мне на стол кучу обследований, и тут соответственно монолог: доктор, я уже все просмотрела, диагноз ясен, как лечить я знаю, просто пришла спросить, может, еще что-то добавите. Я сижу, слушаю всю эту ахинею; ужинать хочется невыносимо, даже начинает подташнивать, а она говорит и говорит, не переставая. Через пятнадцать минут думаю — ведь что не скажи, все равно — ребенку приговор подписан, тут не поможешь с такой мамашей. Будет лечить, пока не превратит в инвалида; шансов вырасти здоровым почти нет, мда-с… И так что-то усталость накатилась, друзья мои, просто невозможно. Говорю ей: «Мадам, подите вон. Время приема закончено. И бумажки свои не забудьте убрать». Она, конечно,
подскочила, и прямиком жалобу писать. Ну да и ладно, как говорится. Зато расслабился один разок.
        Мы дружно посмеялись, а я даже позавидовала, ведь иногда так хочется сказать: «подите вон, господа; медицина тут бессильна, а голова ваша — предмет темный, лечению не подлежит». Но это только для профессорского состава. Засиделись до десяти вечера; веселили друг друга, пока Силантьева не затребовали домой.
        Гости в нашем доме бывали довольно часто; принимать гостей мы любили. Но и оставшись одни, не чувствовали пустоты. Моя семья существовала очень спокойно и дружно; вместе ужинали, обсуждали дела в клинике, иногда спорили, не доходя до серьезного конфликта. Время от времени взрослые по очереди помогали Катьке с уроками. Потом чаще всего смотрели кино и в десять-одиннадцать ложились спать. Через три года семейной жизни я пришла к выводу, что являюсь женщиной с совершенно средними сексуальными потребностями. Меня вполне устраивал секс пару раз в неделю, чаще в субботу и вторник — среду, иногда добавлялась пятница; потому что по пятницам, после посиделок у Асрян, доктор Сокольникова частенько приходила домой под небольшим хмельком. Все происходящее меня вполне устраивало. И еще — я была на сто процентов уверена — этот режим устраивал не только меня, но и Сергея Валентиновича.
        На майских праздниках рванули в Финку; поехали все, даже Костик. Поначалу он сопротивлялся; причина была проста: последнее время Захаров с большим трудом сдерживал раздражение в присутствии Асрян (женщины авторитарного типа всегда вызывали у него идиосинкразию), особенно после неоднократных насильственных попыток лечить его курение. Иркины диктаторские замашки прогрессировали параллельно росту ее благосостояния. Но я все-таки уговорила Костину жену отдохнуть на природе, без всяких длительных переездов и перемены климата. Повод имелся основательный — две недели перед этим Костик провалялся с пневмонией у нас в клинике; хронический бронхит курильщика постепенно давал вполне предсказуемые осложнения. Ситуация сильно его раздражала, и виновницей Захаров решил назначить меня:
        — Вот видишь? Говорила, бросай курить. Три месяца не курил, и первый раз в жизни заболел пневмонией.
        Аргументация не имела слабых мест, и потому Костик приехал на дачу к Асрян с блоком сигарет; в Финке с табаком непросто, это знает любой питерский курильщик. Несмотря ни на что, я начала упрекать его в неосознанности и даже глупости, искренне удивляясь, как можно заведомо делать то, что сокращает жизнь; но Костик послал меня ко всем чертям. Я бесилась; в тот момент так и подмывало рассказать ему про все пережитое; про мои ночные встречи с непрошеными гостями, про страх за себя и за ребенка, про отчаяние и одиночество, хотя мне тогда очень хотелось просто жить нормальной человеческой жизнью.
        Но я сидела рядом с Костиком и ничего не говорила. Смотрела на него и думала — все равно не бросит, так и будет курить дальше. Не мне судить выбор человеческий и тем более копаться в душе у Костика. Кто от чего помрет, никто не знает.
        Да и вообще, не надо заранее ставить диагнозы, Елена Андреевна. Ваш перископ давно уже не напоминал о себе; наверное, сломался окончательно.
        Отдохнули хорошо; много парились, ели, пили и гуляли, пользуясь хорошей погодой. Костик преимущественно лежал в гамаке и грелся на солнышке, придвинув поближе табуретку с пепельницей. Лежал, работал на ноутбуке; несколько раз в день звонил куда-то и разговаривал на английском.
        Дни бежали, один похожий на другой. В середине лета Сережа уехал на неделю в Штаты, к детям от первого брака. Приехал невеселый (точно так же было и в прошлом году) и через неделю после возвращения решил безотлагательно приступить к осуществлению заветной мечты — покупке квартиры в Испании. Выбор пал на Барселону; причин было несколько: во?первых, город мечты; во?вторых, весьма демократичные цены. Идея захватила его сознание; настроение улучшилось, начались поиски в Интернете и консультации с риелторами. Женька пыталась встрять в процесс, но к тому времени Сергей Валентинович сильно устал от цыганского табора, где все решалось сообща, и отказался от помощи. В итоге нашлась маленькая пятидесятиметровая квартирка не в самом далеком от центра районе; до городского пляжа двадцать минут пешком. В стоимость входила обстановка, что не могло не радовать; первые выплаты были произведены к началу августа. Предварительный подсчет показал — если платить всю осень по максимуму, то останется дождаться следующих годовых бонусов, сложить их вместе и закрыть вопрос.
        Сохранить покупку втайне от общественности не удалось — Асрян тут же вставила новую собственность в общее расписание.
        — Так, в конце августа едем все вместе смотреть обновку.
        — Не получится, Ирка. Сергей поедет один, разберется там со всеми вопросами. Кучу денег вывалили, посидим лето дома.
        — Тогда на осенних каникулах. Погода еще будет хорошая.
        — Слушаю и повинуюсь, товарищ полковник.
        В последнюю неделю лета Сергей полетел в Барселону; дело оказалось настолько вдохновляющим и важным, что главный врач бросил клинику в обезглавленном состоянии перед ежегодным корпоративом. Уже полгода заместителем главного врача числился Принц Чарминг, на которого и повесили организацию праздника. Гела Аскерович с большим энтузиазмом принялся готовиться к поездке; прежде всего нашел новое место — частная территория на берегу Ладожского озера, с мангалами, лежаками, площадкой для волейбола и настольного тенниса. В качестве бонуса предлагался шашлычник и мясо; с погодой повезло, день прошел прекрасно. Доктор Парджикия оказался гораздо более талантливым организатором увеселительных мероприятий в сравнении с моим мужем. Настоящий кавказский мужчина, он начал с проверки качества баранины и заказа хорошего красного вина. То ли из-за отсутствия главного врача, то ли из-за того, что Гела посылал в толпу энергичные флюиды, народ чувствовал себя гораздо более расслабленно и веселился как никогда. Уже в два часа дня все танцевали бешеную лезгинку, потом разгоряченные полезли в холодную воду и снова
продолжили согреваться большим количеством алкоголя и шашлыка. Гуляли до шести вечера, пока все не выпили и не съели. На обратном пути люди высаживались поближе к дому, выпрыгивая из автобусов то тут, то там; несколько человек, включая меня и Варю, как самые ответственные и совестливые, доехали до клиники и помогли Чармингу выгрузиться и разобрать праздничный инвентарь. В итоге освободились около десяти вечера, и тут у самых ответственных открылось второе дыхание — заказали суши и пошли в кабинет Парджикия сокращать запасы элитных напитков. Гела поднял тост:
        — Коллеги, пью за наших прекрасных дам! Красивее персонала нет ни в одной клинике!
        Все радостно поддержали, а потом еще и еще раз за любимых женщин, а потом снова только за тех, кто носит белый халат. На пятом заходе я подняла ответный тост:
        — А я хочу выпить за мужчин в белом цвете. Особенно за хирургов. Это прежде всего к вам относится, Гела! За ваши золотые ручки.
        — Спасибо, Леночка, очень приятно. Хотя все-таки в этом городе все начиналось с женщин, даже медицина.
        — О чем речь?
        — Вы же коренная петербурженка, а не знаете. Разве не в курсе, Первый Мед начинался как Женский Медицинский институт? Там учились только женщины, и это еще до революции, между прочим.
        — Нам рассказывали на первом курсе.
        — На главном корпусе до сих пор вывеска в честь гордых славянок. Как лицо кавказской национальности смело заявляю — у русских самое лучшее — это женщины.
        — Поддерживаем!
        По дороге с озера алкоголь практически выветрился, и второй заход, как это обычно бывает, получился еще более пьянящий и головокружительный. Дорогой французский коньяк был подарен богатой полькой, приехавшей за много километров вручить свои верхние веки и нос в волшебные руки доктора Парджикия. В теле образовалась залихвацкая легкость, в голове — безбашенная свобода и кураж. Катька ночевала у бабушки, дома меня никто не ждал, что, без сомнения, добавляло расслабленности. В какой-то момент показалось, что ночной ветер вырвал меня из благополучной спокойной реальности и оставил где-то поверх старых домов и высоких крыш, свободную и одинокую, без прошлого и настоящего. Около полуночи вызвали несколько такси. Стоматологи в большинстве своем жили на юге, Гела и Варя поехали вместе со мной в центр. Варьку высадили первой — машина припарковалась, Принц выскочил с переднего сиденья, галантно открыл перед дамой дверь и подал Варюше руку. Варя помахала на прощанье, и сразу после доктор плюхнулся рядом со мной на заднее сиденье. Пахнуло волнующим парфюмом, я подняла глаза — легкая небритость, нагловатая
пацанская улыбка. Машина тронулась.
        — Наконец-то, Елена Андреевна.
        — О чем это вы, доктор?
        — Даже если буду говорить, ничего нового не придумаю. Все повторяется на этой земле, вам так не кажется, Леночка?
        — Скорее согласна, чем нет.
        — Другого ответа я и не ждал.
        Медленно провел кончиками пальцев по моей щеке, потом властно взял за подбородок, а другой рукой уверенным движением обнял за бедра и потянул к себе. Целовался так, что показалось, будто планета Земля резко повернула и начала крутиться в обратном направлении. Сразу вспомнился тот самый поцелуй в курилке хирургического отделения; точно так же, как и тогда, дыхание прервалось и не было сил сопротивляться; живот сладко потянуло, в голове не осталось ни одной мысли, ни одного воспоминания. Издалека услышала низкий голос, едва уловимый налет кавказских интонаций:
        — Шеф, тринадцатая линия дом восемь.
        — Боже, Гела, куда мы едем?
        — Шшшшш… тихо, тихо, Леночка. Все будет хорошо. Разве можно испортить сегодняшний праздник и упустить такую возможность?
        Отвечать не хотелось. Я даже не помню, как зашли в пустую квартиру, как оказались на ковре в небольшой гостиной. Жизнь — прекрасная штука, милые дамы, потому что рядом существует особая порода мужчин, без слов понимающих, что нужно женщине. Хотя Асрян в таком случае рекомендовала бы благодарить двух предыдущих женщин — мать, зацеловавшую малыша до невозможности, и взрослую тетю, научившую молодого мальчика осуществлять все ее заветные желания и не стесняться. Пара часов пронеслась совершенно незаметно.
        — Леночка, я весь твой. Если откажешься от продолжения банкета, буду шантажировать и угрожать.
        — Гела, ты же жених, у тебя же скоро свадьба. А я вообще-то замужем за нашим непосредственным начальником. О боже…
        — Замечательно. Как хороший красный перец для шашлыка.
        Я валялась совершенно голая, голова кружилась, и не было сил пошевелиться.
        — Ох, Гела… как же можно отказаться от такого сумасшествия… я просто не представляю теперь…
        — Моя красивая девочка… расслабься и не забивай голову лишним… Все хорошо… Мы в правильном поезде и следуем в нужном направлении…
        — Буду стараться… я привыкла верить мужчинам на слово…
        — Вот и молодец.
        — Доктор, а как же Катя Гусарова?
        — Катерина?
        — Не притворяйся, Гела Аскерович, вся клиника в курсе.
        — Да все просто, Леночка. Катя три месяца как беременна, укрепляет пошатнувшуюся семейную лодку. Дошли слухи, муж чуть ли не влюбился в кого-то; в общем, какая-то глупость. Но это пока секрет.
        — Сделаю вид, что не в курсе.
        Около трех кое-как поднялись с ковра и пошли варить кофе. Первые глотки ускорили возвращение в реальную жизнь, и мне страшно захотелось остаток ночи провести дома, в своей постели. Принц попытался оставить меня до утра, но я на ходу придумала что-то про утреннюю уборщицу и вызвала машину. Двадцать минут по совершенно пустому городу — огни, одинокие улицы, старые дома и мосты. Все вокруг совершенное, без изъяна; прекрасные строения вне времени и перемен; существуют параллельно, не обращая никакого внимания на людей и их короткие, часто совершенно бессмысленные жизни.
        Подъехали к дому, я полезла в карман за деньгами. Чарминг оставил на такси слишком много, сдачу забирать не стала. Вышла из машины и вдохнула влажный воздух; на небе — ни одной звезды. Значит, утром будет дождь, не иначе.
        Четыре утра, боже мой. Хорошо, что завтра суббота.
        Сна не было ни в одном глазу, в голове полная сумятица. Несколько минут не могла открыть дверь в нашу квартиру, чертыхалась и злилась на всю мужскую половину человечества. Оба замка давным-давно требовали замены, но Сережа на фоне испанских событий совершенно не находил времени на домашние хозяйственные дела. Наконец, зашла в прихожую, сняла куртку и уселась в коридоре на пол. Пахло костром и жареным мясом.
        Ничего не произошло. И нечего сходить с ума. Ничего такого, чего еще не происходило на этой земле. Я просто прекрасно провела время и никому не сделала ничего плохого.
        Все равно накрыла паника. За несколько часов спокойное существование последних лет разрушено, причем мной же; а самое ужасное — если Чарминг захочет это повторить, то шантажировать не понадобится, я буду на сто процентов согласна.
        Я молю тебя, Господи, пусть у Парджикия наступит острая амнезия. Как завтра открыть глаза и начать новый день, непонятно. Надо покурить. Надо выйти в подъезд и накуриться до одурения. В почтовом ящике наверняка имеется соседская нычка.
        Надела мужнины тапки, завернулась в теплое покрывало и вышла в подъезд. Заначка обнаружилась без труда, фарфоровое блюдце тоже на месте; ароматный дымок успокаивал начинающуюся истерику.
        Все будет хорошо, потому больше этого не повторится. Решено окончательно, прямо сейчас, и вопрос закрыт.
        В углу под лестницей стоял большой допотопный шкаф нашего дворника; дверца приоткрыта, и я увидела аккуратно расставленные металлические совки. Ручки самодельно выпилены из толстых веток огромного тополя, растущего во дворе со времен царя Гороха; рядом пара метел, изготовленных из того же одинокого дерева. Я подумала — в нашем дворе техника уборки не менялась последние пару сотен лет, без сомнения. Стало весело; я представила нашего нордического узбека Мусу в серых валенках, ушанке и огромном тулупе, как обычно изображали дворников на картинках из далекого прошлого. Дворники были почитаемые и уважаемые люди; очень жаль, что теперь это не так.
        Откуда только я это помню, не знаю.
        Посторонний резкий звук нарушил ход мыслей. Соседская дверь открылась, из нее вышла маленькая бледная девушка. Второй раз, как вижу это загадочное создание, явно страдающее бессонницей. На голове странная неопрятная шляпка, бесформенное длинное платье, в руках увесистый сверток. Как и в прошлый раз, молча проскочила мимо. То ли не увидела меня, то ли сделала вид, что не замечает; грустная и целеустремленная. Я успела разглядеть — в свертке несколько толстых книг, и через несколько минут в парадной еще оставался все тот же слишком резкий запах лаванды.
        Какая сумбурная ночь. Чокнутые люди притягивают к себе сумасшедшие сценарии.
        Я завалилась спать в Катькиной кровати, решив отложить умывание и переодевание до утра. На следующий день проснулась около двенадцати, от звука телефонного звонка. Принц Чарминг знал, когда главный врач вернется из Барселоны.
        — Привет, Елена Прекрасная, стою под твоими окнами! Через двадцать минут не спустишься, начну петь серенаду.
        — Боже, Гела! Не смей даже выходить из машины! Меня все соседи знают! И вообще, мне надо забирать ребенка от бабушки.
        — Вчера ты говорила про уборщицу. Я же обещал — шантаж и угрозы, Леночка; жду не более двадцати минут.
        — Мне надо в ванную и хоть немного накраситься!
        — Только не говори мне, что собираешься краситься перед сексом с пластическим хирургом.
        — Боже, какой вы циник, доктор, просто невероятно.
        — Время пошло.
        По дороге на Василеостровскую успела позвонить маме и что-то придумать, чтобы Катерина протусовалась у них до вечера; потом Асрян — отмена похода в Кировский театр на балет. Дети останутся без окультуривания, хотя на тот момент меня это совершенно не волновало. Самое прекрасное место в холостяцкой квартире — ненормально пушистый белый ковер на полу; через три часа безумия окончательно выдохлись и продолжили день бутылкой шампанского.
        — Хочу выпить за прекрасную женщину. Вообще, Леночка, насмотревшись на многие варианты женской биологии, начинаешь ценить естественные подарки природы.
        — Неужели нет места, на которое можно со скальпелем замахнуться?
        — Я все внимательно рассмотрел, пока что нет. Даже грудь — не стоит трогать, как раз нужный размер. Но если что-то появится, сразу сообщу.
        — Буду ждать, доктор.
        В воскресенье я с большим трудом заставила себя отказаться от свидания; нужно время, что бы вернуться в собственную жизнь. Гела пытался атаковать и в понедельник, как только закончился рабочий день; сдержать его порыв мне стоило громадных усилий.
        Во вторник прилетел Сережа, счастливый и загорелый. Квартира ожила; начался разбор чемоданов, предложения на ужин, восторги от маленьких испанских сувениров. Я прислушивалась к себе, к мужу, даже к Катерине, и пыталась уловить какие-то перемены. Пару дней назад по вине Елены Андреевны произошло событие, которого не должно было случиться, и теперь моя жизнь не могла оставаться прежней. Но ничего не изменилось; все шло так же хорошо и размеренно, как и раньше, ДО ТОГО. Вечером мы втроем сели за стол, я запекла привезенную соседом очень вкусную рыбу, открыли бутылку холодного белого вина, доставленного Сергеем Валентиновичем из Барселоны. Нам по большому бокалу, Катьке половинка.
        — Девочки, пьем за нашу маленькую квартирку в Старом городе. Ура!
        — Ура! Ура!
        Все были счастливы и предвкушали прекрасную жизнь, ожидавшую нас непременно и безо всяких условий. Потому что иначе и быть не могло; налили по второму бокалу и выпили за самого прекрасного мужа и отца.
        Сергей не прерываясь говорил больше часа подряд; про каждую мелочь, про самые небольшие детали. Старая испанская мебель, вид из окна, соседние улочки, звуки и запахи вокруг, и даже соседи немцы, с которыми он смог наладить общение, не зная никакого иностранного языка. Мы с Катькой сидели в полном восторге. Ближе к чаю рассказ закончился; перешли на обсуждение местных новостей, про Асрян и девчонок, планы поездки в Барселону и, наконец, про корпоратив. Где-то глубоко внутри появилось легкое ощущение тревоги, и я, как могла, старалась успокоить его красочным и в целом правдивым рассказом. Главный врач остался доволен. Тема про клинику исчерпалась; затем Сергей спросил, чем еще его девочки занимались в прошедшие выходные; я решила перевести разговор на что-нибудь совершенно незначительное и отстраненное.
        — Сережа, у соседа какая-то девушка гостит? Родственница приехала?
        — Да вроде нет. Не припомню, чтобы Вася гостей когда-нибудь принимал. Да и про родственников никогда не рассказывал, кроме брата жены.
        — Странно, я уже второй раз вижу, как из их квартиры девушка выходит поздно вечером. И ключи у нее были.
        — Ну… может, и правда кто-то приехал. Жена у него из-под Пскова. Наверное, кто-то прислал дочку учиться, но он бы давно рассказал. Ты же знаешь, Василий пока все новости не расскажет, не угомонится. Давай завтра спрошу, если интересно.
        — Да нет, не надо. Я просто так спросила, из любопытства. Девушка просто какая-то странная, и духи у нее, как у бабушки из шкафа.
        — Интересная дамочка, должно быть. Раз ты ее запомнила.
        — Скорее непонятная.
        Сергей на секунду задумался; чашка чая застыла в воздухе.
        — Этим, кстати, врачи и отличаются от других людей, Елена Андреевна.
        — Чем?
        — Интересом к людям. Любопытство с позитивной точки зрения.
        — Вероятно, так. Нет, правда, очень любопытно, что за дама.
        — Я все-таки спрошу у Василия, как будет возможность. Девочки, кто будет чай или кофе?
        Катьке было неинтересно слушать про ночных сумасшедших, после испанского вина она несколько раз смачно зевнула и безо всяких напоминаний пошла чистить зубы и спать. Нянька Эдгара По была очень изобретательной женщиной; немного алкоголя — и ребенок как нельзя лучше исполняет желание взрослых отойти ко сну.
        Около одиннадцати мы тоже начали зевать. Оба устали, но по разным причинам. Успокаивающий полумрак и тягучая дремота облегчили последний шаг, легкий шелковый халат упал на пол. Все так же, ничего не поменялось — неторопливо, волнующе и приятно. Оказывается, такие сценарии тоже бывают, и земля под ногами не разверзлась. На последних секундах Сергей резко вышел, на животе осталось влажное тепло. По старинке — никак не мог довериться гормональным контрацептивам. Говорят, в аптеках стали продавать много поддельных лекарств, у кого-то из знакомых Сергея дочь забеременела, принимая таблетки. Последние картинки перед пустотой — мягкий пушистый ковер, широкие плечи, яростное движение и глухой мужской стон.
        Чувствуете ли вы вину, доктор Сокольникова? Или все хорошо? Между тем у вас идеальный муж. Он далеко не беден, он любит вас, вашего ребенка, и даже если не хочет детей, то только лишь по причине нежелания доставлять хлопот ни вам, ни себе. Впереди долгие прекрасные годы, в достатке и взаимопонимании, которое так редко бывает. Так чувствуете ли вы угрызения совести?
        Даже не знаю, что и сказать вам, господа. Точнее, знаю, но боюсь. Я боюсь признаться вам, что мне совершенно не стыдно. Потому что я красива, молода, неназойлива, подчинена воле мужа, не устраиваю скандалов и не планирую разрушительных пакостей. Вот такое мое оправдание, черт возьми.
        Первые осенние месяцы Сережа много отсутствовал на работе — еще несколько раз мотался в Испанию, заканчивая какие-то бумажные вопросы и по возможности закупая недостающие вещи. Очень хотелось приехать и жить без стеснения. Муж находился в прекрасном настроении, и только теперь я поняла — эта обновка не просто дань моде, а давнишняя мечта, идея фикс, если хотите. Перспективы ясны и осуществимы — Катька вырастет, получит образование, у нее есть жилье и деньги; мы еще поработаем, сколько сможем, и ровно столько, сколько нам понадобится для безбедной старости, а потом уедем жить в Барселону. В клинике быстро узнали о нашей покупке; собственно, никто сильно и не скрывал. Не мне одной были понятны планы мужа — заработать и уехать в теплые края. Теперь Дамы Нового Корпуса смотрели на меня еще более почтительно, чем ранее.
        Да, девочки. Я вытащила свой бубновый туз из колоды.
        Я полностью поддерживала направление движения; как могла, помогала прикрывать дырки на работе и подыскивать по Интернету все необходимое в наше новое гнездо. Сергей изо всех сил стремился подготовить жилье к нашествию друзей на осенних каникулах и подыскивал по близости что-то съемное для тех, кто не поместится в маленькую квартирку. На фоне множества совместных дел наши отношения стали еще более дружескими. Осенние каникулы Катька собиралась провести в Финляндии с одноклассниками, но переменила планы и решила поехать с нами. Проходя мимо ее комнаты, я услышала телефонный разговор с очередным воздыхателем.
        — Не, я, скорее всего, с предками, хочу посмотреть квартиру… ага… в Барселоне. Наверное… Нет, в центре… Да что там в Финке делать? В Барсе прикольнее… ага…
        Говорила она таким модным среди молодняка, немного утомленным голосом; как человек, которого невозможно было удивить. Красивая, неглупая и даже немного начитанная… короче, хорошая девочка из приличного общества.
        Кроме моей семьи и друзей, Гела Аскерович тоже живо интересовался, как продвигаются дела с квартирой. Аспект интереса состоял из двух частей — в дни отсутствия главного врача Парджикия приходилось поневоле и совершенно без энтузиазма исполнять его обязанности, вторая часть — свободная в эти дни жена того же самого главного врача. В остальное время мы встречались не более раза в неделю, а то и реже, дабы не вызывать подозрений и не терять кусочек тайного и желанного. Жаркие свидания на пару часов начинались прямо у входной двери; промозглыми вечерами после бурной эротики мы валялись на пушистом ковре и всегда оставляли немного времени для болтовни. Темы не были разнообразными — Барселона; предстоящая в мае тринадцатого года свадьба господина Парджикия; квартира для молодоженов на Крестовском, и как поступить с холостяцкой норой на Ваське. В итоге было решено — она еще пригодится, сами понимаете для чего. Молодой жене будет сообщено, что квартира сдана.
        Вот он, бубновый туз номер два.
        Принц Чарминг — удивительный мужчина; в одном человеке сочетался талант эстетического хирурга и офигительного любовника. Точно так же, как он чувствовал изменения человеческих тканей, так же хорошо он управлял женскими ощущениями. Каждый раз я тонула в звуках хриплого мужского дыхания, прижимаясь всем телом как можно ближе, чтобы почувствовать ТО САМОЕ, пусть на несколько секунд — я часть тебя, я твое тело, твое дыхание и часть твоих мыслей. Всего-навсего мгновение, а потом мы снова — просто любовники, мужчина и женщина, чьи жизни устроены так, что они могут себе это позволить.
        Мы — белая кость. Мы талантливы, честолюбивы, мы много хотим и готовы работать, мы красивы, и нет такой вещи, которой бы не дала нам матушка-природа. И все это есть наша индульгенция; и пусть остальные, ленивые, толстые и трусливые, те, кто не могут драться, живут по канонам и цепляются за жалкие страхи своих эфемерных потерь.
        Только наша питерская погода — нет-нет да приносила вместе с осенней влажностью грустные мысли. Они накатывали, когда я была одна — то ли в машине за рулем, то ли на тренировке, и вовсе не имели никакого четкого содержания; с чего бы ни начиналось плохое настроение, образы Сергея Валентиновича и Гелы пытались возникнуть в голове и полностью перечеркнуть все приятное и позитивное. Однако Елена Андреевна быстро научилась справляться с душевной болезнью, усталый голос мужа тут же перечеркивался его нежеланием иметь ребенка от любимой жены и четким следованием за своими собственными мужскими интересами. Молодая жена, Барселона, спокойная сытая старость; иногда, для разнообразия, конечно, будут внуки от приемной дочери.
        Оправдательный приговор в мою пользу, без сомнения, обоснованный и решительный.
        Иногда я вспоминала девчонок — Женьку, Оксану и Ирку, представляла себе их семейную жизнь, такую разную, но в целом гармоничную для каждой из них, и снова начинала задавать себе тревожные вопросы. А потом через секунду прогоняла их прочь.
        Конец октября, погода холодная, слякотная и уже совершенно бесцветная; все мои близкие жили перспективой наконец-то дождаться осенних каникул и свалить в Испанию. Сергей отработал почти три недели подряд и поехал первый, сделать последние приготовления к каникулам.
        В последнюю пятницу, перед самым отъездом, в предвкушении разлуки я рванула на Василеостровскую. Около восьми вечера впопыхах выскочила из парадной Принца Чарминга, села в машину. Тело еще горело и голова соображала крайне плохо. Результат — в попытке добраться пораньше до Асрян и девчонок срезала по неизвестному до тех пор маршруту и попала в пробку. Впереди ехала старенькая «шестерка», теперь большая редкость на питерских дорогах. Я напряглась.
        Ведь это может быть Слава Сухарев.
        Хотя, конечно, этого не может быть. Теперь он один из лучших нейрохирургов страны; да что там, один из лучших в Европе. И самый молодой. Из «шестерки» высунулась толстая волосатая рука с сигаретой. Я пригляделась — заднее сиденье битком забито деревянными коробками; огурцы, помидоры и зелень. Легендарную страницу истории советского автопрома добивают как старую тяговую лошадь, готовую помереть прямо тут и навсегда.
        Я подумала — в чем разница? В чем разница между роскошной грузинской квартирой на Василеостровской и маленькой съемной каморкой около моей больницы? Тут и так все понятно, господа, без лишних рассуждений. Я и доктор Сухарев были частью друг друга не только на несколько жарких секунд. Мы стали частью друг друга навсегда. Мы лежали в темной сырой ординаторской приемного покоя и изучали друг друга; молча, не шевелясь, и в какой-то момент стало ясно, что смотрим в зеркало.
        Как глупо сидеть за рулем дорогой иномарки и рыдать. Распустить слезы в пальто за сорок тысяч, с сумочкой за шестьдесят, а также с неприлично большим бриллиантом на пальце.
        Женский батальон терпеливо ждал меня до девяти часов, потом не выдержал и съел все суши, оставив всего лишь полбокала сливового вина. Я совершенно не расстроилась. Женька тоже опоздала; дела в недвижимости шли настолько хорошо, что маленькая Дашка периодически путалась в показаниях и называла мамой то няньку Наталью, то меня, то Оксанку. За час с небольшим обсудили, кто и что будет брать в Испанию, чем там займемся, будем ли брать машину напрокат. Около десяти стали расходиться, остались только Ирка и я. Саша должен был утром вернуться из рейса, и в воскресенье вместе с нами рвануть на европейские юга. Хочет ли человек, проторчавший четыре месяца в море, снова ехать куда-нибудь или не хочет? Никто его об этом не спрашивал. Ирка налила мне кофе.
        — Катерина дома?
        — У матери. Завтра днем заберу, надо вещи собирать.
        — Была бы на такси, хлопнули сейчас виски с колой.
        — А ты плесни чуть-чуть.
        — А что товарищу офицеру будешь говорить?
        — Не знаю даже… Что-то я вообще в последнее время расслабилась. Периодически позволяю себе пару бокалов шампанского перед машиной.
        — Что это ты, Ленка?.. и кто это нам наливает?
        — Что за порочащие мой моральный облик предположения?
        — Последнее время меня все чаще посещают странные догадки.
        — Полная чушь, доктор.
        — Научитесь сначала не краснеть, доктор.
        — Краснею, значит? Вот это жалко. Правда хочешь знать? Не Сухарев, не переживай. Он уехал, я говорила уже.
        Ирка перестала перемещаться по кухне и села передо мной в кресло.
        — Я слушаю.
        — Да не делай такое лицо, доктор. Ты не на приеме.
        — Я слушаю тебя.
        — Парджикия, пластический хирург. Помнишь, рассказывала про Принца Чарминга?
        — Твою мать, кто ж его не знает!.. Давно?
        — Пару месяцев.
        — Планы?
        — О чем ты?.. Конечно, никаких, Ирка. Даже на подсознании. У него свадьба весной, ну и вообще… у меня хорошая семья. Просто классный секс, реально классный. Но если честно… я слегка нервничаю. Скажи, что делать, я сделаю.
        Раньше бы Ирка встала, достала из глубин кухонного шкафчика пару сигарет, но теперь — нет. Теперь она красивая, очень стройная, преуспевающая брюнетка, и кожу портить не к лицу, как говорится.
        — Приехали. Да мои слова — как об стенку горох. Но ты вот что учти. Если всплывет, тебе конец, это точно. Одна ты не вытянешь, психика слабая, да и привыкла уже к хорошей жизни. И потом, причин развода господина Ефимова мы не знаем; если первая мадам кинула его таким же макаром, реакция будет, сама понимаешь, какая. Вот и думай, что делать. Кто еще знает?
        — Ты.
        — Ни Сашка Смолин, ни Варя?
        — Нет.
        — Это точно?
        — Да говорю же, нет. Встречаемся редко, на Василеостровской. У него там квартира. Не больше раза в неделю, на пару часов. На работе только «здрасте — до свидания», никаких намеков. Даже ботокс недавно колола у другого хирурга. Я говорю, у него свадьба, девочка богатая, так что без вариантов.
        — Ладно… допустим. С виду ничего угрожающего, по крайней мере на сегодня. Тут только один хороший момент, Ленка; некоторое равновесие. Если честно, когда ты последние пару раз в спа не пошла, грешным делом подумала на Сухарева. Вот это реальная трагедия была бы. Так что, может быть, и неплохо, учитывая особенности личности.
        — Этого не может быть и не будет, Ирка. Он уже в Германии.
        — Я помню. Просто так сказала, на всякий случай. Ладно. Полная конспирация, девкам не говори ни при каких обстоятельствах, и при малейшем изменении ситуации — сразу заканчивай. Что, правда хорош?
        — Непередаваемо.
        — Ладно. Давай выпьем и вызовем такси, Сокольникова.
        — Давай.
        — Кстати, может, и правда неплохо складывается. Я тут на днях решила распрощаться с армянским наследством.
        — Господи, ты про что?
        — Что значит про что?! Про нос, конечно! Так что пусть твой принц грузинский найдет время в своем плотном расписании.
        — Заставлю выйти сверхурочно.
        — Прекрасно. Мужчина есть не цель, а средство передвижения.
        В тот вечер мы с Иркой забили на счет калорий и напились в хлам, при этом каждый напивался о своем. Не нужно было ходить к психотерапевту, чтобы понять, о чем я напиваюсь. И мне показалось, что Ирка тоже имеет конкретную тему, плавающую на самом дне большого бокала виски с колой. Да только она почему-то не хотела об этом говорить, даже со мной. Сама я спрашивать тоже не хотела, смутное предчувствие шептало на ухо: мне не понравится то, что я узнаю.
        Домой приехала на такси, пасмурные мысли плавали в алкогольных парах. На часах было около двух ночи. Зашла в подъезд и почти свалилась, как всегда позабыв про высокую первую ступеньку. Все-таки странно делали лестницы до революции, не по-людски. Громко чертыхнулась; еще пять минут ушли на мучительные поиски ключей, которые достоверно должны были находиться в боковом кармане сумочки, но оказались в одном из внутренних, самом дальнем.
        Умеют же итальянцы сумки шить. Сволочи, одно слово.
        Наконец-то победа — ключи в двери; еще немного, меня ждет горячий кофе и спасительная ванная. Завтра точно настанет страшное похмелье, как найти силы на сбор вещей? Только не скрежетать и не будить соседей.
        Один подъезд с подмоченной репутацией уже был в вашей жизни, доктор Сокольникова… надо справиться с долбаным замком, тихо и аккуратно открыть эту чертову столетнюю дверь. А еще лучше сломать его прямо сейчас, чтобы раз и навсегда заменить на новый, иначе я просто сойду с ума… Как вернемся, заставлю в первый же день сменить замки. Не захочет, демонстративно позову Чарминга, пусть чинит любовнице дверь.
        Путаница в голове… какая страшная путаница, хуже, чем эхо в подъезде…
        Этот ужасный звук, когда человек в отчаянии пытается открыть много-много лет не смазанный и почти уже сломанный замок. В какой-то момент показалось, что скрежетание окружило меня со всех сторон, доносилось отовсюду, сверху, снизу, сзади… Тут я повернула голову. Все правильно — соседняя дверь открылась, она вышла в полумрак лестничной площадки, снова не обратила на меня никакого внимания, не поздоровалась, а только торопливо застучала по лестнице нелепыми каблучками. В руках все тот же сверток; ни пьяна, ни весела, непонятно куда идущая в такой час, да еще и с книжками. Странно одетая родственница соседа-рыбака, странно пахнущая все той же лавандой, уже в третий раз — мрачная ночная птичка. Пьяный мозг не хотел сдаваться — наверное, приехала поступать, причем черт знает откуда, да еще и подрабатывает где-то в ночное время.
        Сосед все-таки свинья. Мог бы и помочь девчонке, чтобы не шлялась по ночам одна.
        Наутро самочувствие было несколько лучше ожидаемого; вероятно, не забыла все-таки заглотить перед сном пару таблеток аспирина. До отлета время пролетело незаметно — Катька, чемоданы, заказ такси в Пулково, контрольный созвон с мужем. Никто не опоздал, за час до вылета все расслабленно сидели в одной из кафешек зоны вылета. Народ решил разогреться перед долгим полетом, и только мы с Асрян были не очень рады такому предложению после пятницы. Женя настаивала, но Ирка пресекла попытки насильственной алкоголизации.
        — Ничего, начнем попозже и качественно — с хорошего испанского красного. По крайней мере, для кожи намного полезнее, так самые крутые пластические хирурги говорят. Правда, Сокольникова?
        — А то.
        Сергей Валентинович ждал нас в аэропорту Барселоны. С цветами, улыбкой и совершенно счастливый. До нашей квартиры добирались около полутора часов, по пробкам; все это время я страшно волновалась, как будто нежданно-негаданно мне перепало наследство в виде сказочного замка, и вот-вот — увижу его. Пятьдесят квадратных метров почти в центре старой Барселоны оказались самым настоящим сказочным замком; на последнем этаже, под прекрасным солнечным небом. Маленькая кухонька, плетеная мебель, кровать с балдахином; окна, выходящие на море. Особый бонус — лестница на собственный участок крыши; маленький мангал, столик и два старинных кресла. Каникулы пролетели как один день; счастливо и беспечно. Невероятное ощущение свободы, как будто в жизни больше ничего и нет, кроме этих маленьких улочек, веселых людей, полдня праздно просиживающих в смешных ресторанчиках, запаха кофе и булочек по утрам. На обратном пути в самолете я сказала Сергею на ухо:
        — Это твоя самая лучшая идея.
        — Я знал, что ты поддержишь. Теперь надо поскорее расплатиться; думаю, если экономить, закроем этот вопрос в течение полугода. А после — не лишним будет установить сейф. Прямо дома, в Питере.
        — По какому поводу?
        — Надо потихоньку покупать валюту.
        — Не проще ли хранить деньги в банке?
        — Нет, поставим сейф. В стену, на кухне, в одном из шкафов. Лена, я тебе говорил или нет, не помню?..
        — Ты про что?
        — Моя бабушка была чистопородной еврейкой.
        — Впервые слышу. Но раз так, значит решено — ставим сейф.
        Сергей Валентинович взял меня за руку, склонился головой к иллюминатору и быстро заснул.
        2013
        Направление неотвратимо
        Время летело, скорость полета неуклонно увеличивалась, и вот уже прошли очередные новогодние праздники две тысячи тринадцать. Новогоднюю ночь провели всей компанией у Костика на даче, тащиться к Асрян в Финку никто не захотел. Потом каникулы, снова проведенные в Барселоне вместе с моими родителями и братанами, потом выход на работу. Жизнь бодро катилась по наезженным рельсам. Каждый новый день, каждая неделя начиналась и заканчивалась хорошо и спокойно, потому что состояла в основном из приятных моментов, а поводов для расстройства и переживаний не было вообще. Прошло почти полгода после начала тайных встреч с Парджикия; с января две тысячи тринадцатого мы продолжали встречаться строго по четвергам, имея стопроцентное алиби — в это время Ирка ходила без меня на тренировку и в спа.
        За покрывательство Асрян получила приятный бонус в виде идеального носика «а-ля Анджелина Джоли». Перемена внешности оказалась невероятно радикальной. Как-то раз для смеха я достала старые студенческие фотографии; мы обе, уже после рождения детей, в руках только что полученные врачебные дипломы. С картинки на меня смотрели две смешные девчушки — белобрысый воробушек с наивным взглядом и щекастая толстенькая армянка. Теперь от кавказской породы не осталось ничего, и произошло это всего за год с небольшим. Вместо прежней Асрян появилась очень фигуристая брюнетка с бюстом четвертого размера, тонкой талией и красивым лицом, на котором откуда ни возьмись появились большие карие глаза и полные, красиво очерченные губы. Оказывается, нос мешал всему остальному проявиться на свет по-настоящему. Доктор Чарминг тоже был очень доволен и попросил Ирку оставить ему свои фото «до и после». Для портфолио, как говорится; как одну из наиболее удачных работ мастера. Асрян согласилась.
        Эротика — это тоже талант; он имеется далеко не у всех представителей мужской половины человечества. Если бы не доктор Парджикия, многие весьма пикантные способы получения удовольствия остались бы для меня непознанными; раз от раза Гела нашептывал мне на ушко все более неожиданные предложения. Поначалу меня пугали все эти веревки для связывания, шарики, мази с очень возбуждающим запахом и многие другие вещи, которые он приносил из эротических магазинов; он расшатывал мое сознание одним щелчком по клавишам ноутбука, он показывал мне запредельные вещи, которые люди выкладывали в Интернет. Сначала испуг, потом удивление, а потом невероятная слабость во всем теле — каждый раз ощущений все больше, и в какой-то момент оргазм случился несколько раз подряд. В те дни я была совершенно уверена, что люди живут только для этого. Лучше секса нет ничего; главное — поддаться мужской воле, расслабиться и почувствовать, как это возбуждает — быть привязанной и не иметь возможности сопротивляться происходящему.
        Сначала Гела был осторожен, но когда понял, что я соглашаюсь на все его фантазии, перестал сдерживаться вовсе. В какой-то момент я поняла, что именно этим и привязала его к себе — молчаливым согласием на все эксперименты и состоянием возбужденного юношеского любопытства. Я выезжала на Восьмую линию Васильевского острова и каждый раз старалась как можно быстрее найти укромное местечко для своей машины; уже в парадной внизу живота становилось тепло, неизвестность подстегивала желание с каждым разом все сильнее. Я поднималась по лестнице и не знала, что ждет меня за дверью, какая необычная игрушка; какая новая фантазия посетила доктора Парджикия ночью накануне. Сразу после новогодних праздников Принц Чарминг достал из шкафа красиво упакованную коробочку; я открыла и обнаружила там довольно крупный имитатор мужского органа.
        — Гела, зачем мне это? После двух часов с тобой можно спокойно жить как минимум месяц!
        Чарминг подвинулся ко мне вплотную, я почувствовала мужскую руку совсем низко, и прошептал мне на ухо:
        — Это не тебе, Леночка. Я хочу смотреть. Я научу тебя.
        Бокал шампанского для легкого дурмана, закрыть глаза и расслабиться перед началом чего-то нового, и так каждое свидание. Фантазии становились все острее и невероятнее; наконец, настал «тот самый день» — Елена Андреевна сказала «нет». Произошло это в начале марта — Чарминг рассказал мне о корабле. Я лежала в полном изнеможении; по телу волнами прокатывалось тепло, задерживаясь внизу живота, пальцы ног онемели; доктор Парджикия наклонился совсем близко, я чувствовала его дыхание и слушала вкрадчивый шепот. Очень дорогая шхуна стояла на причале Питерского морского порта, в море выходила нечасто и в основном по ночам. Закрытый клуб для богатых любителей острых ощущений; состоятельные пары приходили инкогнито и менялись партнерами на глазах друг у друга; все включено, даже анализы на ВИЧ и прочие опасные инфекции сдавались прямо на месте, справки извне не принимались. Круговая порука, конфиденциальность гарантирована. Я выслушала и тут же отказалась. Гела не обиделся; я видела, он ожидал и такой вариант развития событий. Но по дороге домой я думала об ЭТОМ. ЭТО казалось очень возбуждающим, пусть даже
просто в фантазиях.
        Однако все дороги ведут домой; на теле еще оставался неизменный арабский аромат. Три секунды перед тем, как открыть дверь в нашу парадную — надо сделать пару глубоких вдохов и сразу после этого резко переключиться.
        Все отлично. У меня есть дочь, муж, любовник, работа, деньги, квартира в Испании.
        Просто перещелкнуть программы в телевизоре, и все сразу станет очень хорошо и спокойно.
        Сергей Валентинович жил наполненной, счастливой жизнью. Расписание рабочей недели было плотным — три раза бассейн и тренировки в зале, по пятницам баня со старыми приятелями, а также пару раз в месяц он выезжал на рыбалку вместе с соседом Василием. Как-то за ужином я хотела снова спросить про соседскую гостью, да так и забыла. Иногда, припозднившись домой от Асрян, смотрела на старую обшарпанную дверь напротив; но поводов задерживаться на лестничной клетке не было — Сергей наконец-то поменял замки, и девушку я больше не видела.
        По четвергам в моем расписании стоял Гела, а по пятницам — девичий сход. Начало апреля прошло бестолково, женские заседания проходили в урезанном составе — я и Ирка. Оксана на две недели провалилась в больницу с младшей девочкой; удивительное рядом — она и ее дети обладали уникальной способностью подцепить какую-нибудь кишечную инфекцию в самых чистых условиях существования. Чем стерильнее мамаша, тем хуже у ее детей с поносами; это для любого педиатра как дважды два. Женька совсем потеряла чувство самосохранения и доработалась до того, что муж поставил условие: или он и дети, или элитная недвижимость на Невском. Честно признаться, нам тоже порядком надоело сражаться с Дашкиным горшком и кашей по нескольку раз в неделю; последний раз ребенка доставила нянька Наталья, совершенно без предупреждения, и только по чистой случайности я оказалась дома ровно в шесть часов. В тот вечер я наконец не выдержала и решила прервать волшебный процесс торговли недвижимостью. Женька взяла трубку только с третьей попытки.
        — Мать, ты хоть звони, предупреждай, когда ребенка везешь.
        — Ой, Ленчик, извини! Совсем замоталась, забыла эсэмэс скинуть. Спасибо, моя дорогая.
        — Да не за что. Во сколько приедешь, чудовище?
        — К десяти буду как штык!
        — Жду, и чтобы без опозданий.
        Приехала пол-одиннадцатого, возбужденная и слишком громкая. Я побыстрее передала из рук в руки дочку и все прилагающиеся к ней принадлежности — горшок, слюнявчик, сумку с вещами.
        — Женька, давай уже сворачивай бурную деятельность. Я объявляю забастовку и Ксюху подговорю. Про Асрян даже не думай, сама знаешь, покажет фигу.
        — Люблю тебя, Ленка.
        Она повисла у меня на шее и смачно поцеловала в щеку. Обдало терпким запахом, смесь легких травянистых духов и аромата женского тела. Прижалась ко мне на одну секунду — смуглая кожа, тонкая шелковая блузка под короткой дубленкой, худые детские плечи и длинные темные волосы. Две волны женской сути, без примеси материнства и спокойствия; столкнулись, вырвались на свободу и погибли где-то там, где уже ничего не имеет значения, где нет никаких условностей.
        Наконец, перед майскими все наладилось. Гела женился, а мои женские посиделки возобновились в полном составе. В предпоследнюю пятницу апреля девчонки приехали к Асрян около семи, обе уставшие и голодные. Однако нет ничего сильнее женского желания собраться и поговорить. Говорить, говорить, говорить.
        Зачем, собственно, искать смысл? Смысла нет, есть только жизнь, прожитая в гармонии и удовольствии. Вот и весь смысл.
        В целом темы пятничных бесед не менялись много месяцев, плавно перетекая с дел семейных на более-менее глобальные или даже пикантные. Если происходило что-то, выбивающееся из рамок текущего расписания, например Иркино стремительное похудание, а потом потеря армянской ориентации с помощью скальпеля доктора Парджикия, то событие обсуждалось не менее нескольких вечеров. Теперь, посередине очередной весны, целая пятница непременно должна была уйти на обсуждение вариантов очередного майского отпуска. Вариант номер один: Иркина Финка или моя Барса, а также рассматривался выезд в неизведанные до сих пор страны. Китай, Филлипины, а может, даже и Куба. Мысль о новых землях возбудила аппетит и подняла настроение. Наконец, после часа обсуждения было решено поставить на голосование: Куба или Китай. Каждый должен был высказаться и привести аргументацию. Но к знаменателю так и не пришли — наиболее активные, то есть я и Асрян, радикально предлагали самый дальний вариант — Куба; а девчонки устало вздыхали и пытались отстоять поездку к Ирке в Финляндию. Около десяти Оксана уехала домой к детям; мы остались втроем.
Я продолжала наступление на оставшуюся в меньшинстве Женьку.
        — Ты чего как корова на лугу, неужели не хочется чего-то нового?
        — Да какая разница. Завтра туда, послезавтра — еще куда-нибудь. Лучше бы, конечно, в Финку, ближе всего.
        Женька то и дело зевала, сидела тихая и безучастная; но я не хотела сдаваться.
        — Да к Ирке можно и просто на выходные поехать, а тут целых восемь дней, если отгулы взять.
        — Да не смогу я отгулы взять, сделок навалом, не успею. Один француз квартиру будет покупать, как раз шестого мая приедет. Еще не точно, но скорее всего.
        — Слушай, тебе, по-моему, муж по поводу работы все уже объяснил.
        — Наверное, да.
        — Что значит, наверное?
        Она медленно поднялась с дивана и открыла балконную дверь. Откуда ни возьмись, появился изящный серебряный портсигар с парой душистых сигареток. Первая затяжка оттянула ответ.
        — Да кроме работы, девочки, в Питере еще много интересных мест. Там и пропадают негодные ни на что мамаши.
        Ирка до этого момента в переговоры не вступала, но после непонятной фразы отошла от кофеварки и уселась в кресло, поближе к ответчику. Асрянское чутье не подводило никогда; раз уселась и смотрит, значит, настала полная задница.
        — Поподробнее с этого места, если можно.
        — Почему не можно? Очень даже можно.
        Женька докурила, вернулась к столу, села и начала плакать. Тихо, без всхлипываний, она просто сидела и плакала. Несколько секунд Ирка напряженно вглядывалась ей в лицо, а потом как всегда — практически точный диагноз:
        — Так… такое ощущение, что неожиданно наступает вторая часть марлезонского балета, мои дорогие и прекрасные.
        — Да все хорошо, девочки. Правда, все хорошо. Давайте на Кубу поедем. Я своего уговорю и Оксанку тоже уломаю. Времени только мало осталось, надо уже сейчас что-то решать, горячие путевки искать… народу многовато, так что с горячими может не выйти, получится дорого, сами знаете, уже не так просто…
        Ирка решила направить поток слов в нужное русло:
        — Ты почему рыдаешь?
        — Да ничего… правда… все хорошо… В марте ходила со своим агентством в ресторан, на корпоративку… удачно так сходила…
        — Поконкретнее.
        — Конкретнее… конкретно мента своего встретила. Тоже что-то со своими обмывал.
        У меня перехватило дыхание; Ирка хладнокровно продолжала допрос:
        — Что дальше?
        Женька подтянула к лицу худые коленки, замоталась в плед и стала похожа на тринадцатилетнего подростка, маленького и беззащитного.
        — Да что теперь, девочки? Что написано, то и случилось… даже ничего друг другу, кроме «здрасти», не сказали. Просто встали и пошли вместе из ресторана; поймали машину, заехали в какой-то отель. Верите, почти ни одного слова за тот вечер. Все по имени друг друга называли. Сто раз подряд. Домой пришла около двух ночи. Прокатило, все-таки корпоратив. Пришла, легла, а заснуть никак, в голове звон. Думала, все, жизнь остановилась. Он в один конец города уехал, а я в другой. А что дальше, и так понятно — ничего. Дети вырастут, и снова придет время смотреть в зеркало по утрам. Именно так, точно… смотреть в зеркало, на себя любимую, как говорится. Зачем жил? И с кем? Был ли счастлив вообще, не просрал ли что-то важное. Живем-то один раз и любим, мне кажется, девчонки, тоже один раз. А остальное — все ищем похожее что-то. Как-то так, девчонки… Через пару дней он мне позвонил, вечером встретились, и опять все заново. Так несколько раз, где-то прятались… дверь закрывали, и все, как будто больше ничего нет, только он один. Даже не помню, как недели пронеслись, кроме этих встреч ничего в голове не осталось. В
итоге в прошлый вторник говорит: Женька, давай еще разок попробуем, вдруг у нас че получится. Я думала, совсем на этом кончусь… сил не осталось.
        Она потянулась за второй сигаретой. Я чувствовала, как в голове начал стучать знакомый отбивной молоток, все сильнее и сильнее.
        Я не хочу, чтобы она это говорила.
        Ирка слушала максимально сосредоточенно, на лице — каменная маска. Женька говорила монотонно, на одной ноте, слезы текли по лицу как будто сами собой.
        — В общем, думала все — как жить дальше, не знаю. Домой прихожу вечером, сяду на кухне, вроде как надо что-то делать, а мне худо, руки не могу поднять. И так каждый день. А позавчера вечером встретились в кафе, на окраине, в Купчино… Он мне: «Я все продумал. Твоя квартирка оформлялась в браке, моей дуре предки тоже недавно купили трешку на Елизаровской, триста метров от метро, купля-продажа на жену оформлена. Мы с ней не в разводе, так что с жильем все получится и с твоей, и с моей стороны. На трешку в Мурино вполне. Твой будет приличные алименты платить; я все пробил, зарплата белая. Упрется, найдем способ, что б сработало. Ты в недвиге, так что что-нибудь определим. Старшего твоего можно в Кронштадт в кадетское училище отдать, уже не маленький, восемь лет. Там сейчас очень круто стало — полный пансион; от понедельника до пятницы, по желанию может и на выходные оставаться; кормят до отвала, и казармы теплые, форму выдают. Костя из убойного с Каменностровки своего отдал, говорит, супер. Мелкая пока пусть подрастет. Короче, все неплохо, можно попробовать. Думаю, не пропадем». Смотрит на меня,
веселый такой, весь на подъеме. А я слушаю и чувствую, как в груди все сжимается. Вроде как это он, все тот же, что и несколько лет назад, а вроде как совсем другой человек. Я все всматривалась, девчонки, все смотрела, во все глаза… старалась найти, где же тот, без которого даже дышать было невозможно. А его и нет уже. Понимаете?! Нет его, оказывается. Ничего не осталось. Хотя нет, осталось, конечно. Только моего старшего надо сдать в военный детдом, а потом и младшую через пару лет — еще куда-нибудь. И зажить счастливо вдвоем, в Мурино, в на халяву доставшейся квартирке. Вот так вот, девочки… Больше и сказать нечего.
        Ирка на последней фразе громко выдохнула:
        — Фу, слава богу. Я уже заволновалась, черт подери. Ну и напугала, Женька. Вот так и закуришь, блин! Конечно, нет этого человека. Потому что и тогда, в прошлом, это был просто мент, со всеми вытекающими. Дорисованный тобой персонаж, с реальностью имел мало общего, а теперь и подавно. Ментовка есть ментовка, а годы идут.
        — Нет, Ирка, он был. Я помню, как глаза у него светились. Помню, как он был счастлив.
        — И что, тот самый счастливый человек мог такое говорить?
        — Нет, не мог.
        — Ошибочка. Тут даже не в ментовке дело. Это и есть самая настоящая личность, один и тот же мужчина, и теперь, и семь лет назад, ясно? Не каждый, в конце концов, пойдет в уголовку работать; надо быть человеком определенного склада, особенно на современном этапе развития России-матушки. Но это другая тема. Короче, Женька, кончай убиваться. Все банально, розовые очки на пике гормональной активности никто не отменял.
        — Может, и так, не мне судить… Просидела в тот вечер с ним до темноты; гуляли по улицам, планы строили. Шла и представляла: это я с другим, с тем самым человеком, из моих воспоминаний, и хоть на этот вечер мне останется то чувство, из прошлого. Под локоть его взяла, прижалась… У него такие плечи, девочки… Потом изобразила, что мне из дома звонят, машину поймала. Утром написала ему всякой хрени, про какие-то неожиданные обстоятельства, проблемы с мужем или что-то еще, не помню… да он не дурак, все понял. Так что вот и все.
        Ирка к этому моменту окончательно убедилась: опасности для нашего маленького благополучного социума нет никакой. Как говорится, пролетело прямо над головой и никого не задело, посему Асрян спокойно встала из кресла и снова затеяла варить кофе. Одна минута тягостной тишины, нарушенной приглушенным Иркиным смехом. Она стояла у кухонной плиты, к нам спиной; засмеялась, а потом повернулась и сказала:
        — Девчонки, а знаете, как французы называют женский оргазм? «Маленькая смерть». Little death! Жалко, не знаю, как по-французски… представляете? Не в бровь, а в глаз.
        Женька вряд ли слушала Иркины всплески психоанализа, а я почему-то разозлилась. Возможно даже, в первый раз в жизни я очень разозлилась на Асрян. Я сидела неподвижно и чувствовала, как все сильнее и сильнее холодеет тело, руки и ноги становятся деревянными, неживыми.
        Я замерзаю, мне плохо. Надо ехать домой.
        Ирка прибавила громкости:
        — Так, девочки. Пьем кофе. Женька, я тебе сейчас рецептик подгоню, новые антидепрессанты, очень гуд. И попробуй не пить! Я все равно увижу, если захалявишь, понятно? И вообще, все хорошо, и не просто хорошо, а как нельзя лучше. Возражения есть?
        Никто не возражал. Как можно возражать против очевидного? Минут через двадцать подъехало такси, я сгребла Женьку в охапку, кое-как напялила на нее пальто и потащила на улицу. Посадила на заднее сиденье, сама села рядом. Слава богу, она больше не плакала, а у меня началось позднее зажигание — тяжелый отбойный молоток наконец-то вырвался наружу.
        — Женька… так что же получается, ничего не было? Только иллюзии? Получается, не было любви?
        Женька говорила тихо, почти шепотом:
        — Да, может, и не было, Ленка. Я теперь ничего не знаю. Какая разница?.. Одно знаю точно, он живет в моей памяти такой, какой был тогда. А теперь вот что… Я очень рада, что вышла замуж, что родила Дашку, и что у меня прекрасный муж. Я буду с ним, и мне будет хорошо. И детям моим будет хорошо. Знаешь, теперь я буду приходить домой не позже пяти.
        Каково это на вкус — добивать раненое животное?
        Она уронила голову мне на колени, свернулась калачиком и больше не сказала ни одного слова до самого дома.
        Я возвращалась в семью последней; время позднее, около двенадцати. Время, не предназначенное для замужних дам. Маленький дворик перед нашим домом всегда забит до отказа; дорогие иномарки терлись друг о друга, раздраженно и высокомерно. Парадная тоже — совсем непривычна для рядового петербуржца, жителя спальных районов. Она просторная, с высокими потолками, широкими лестницами и лепниной на стенах. Я села на ступеньку и дала себе целых пять минут. Собраться, сосредоточиться, войти и продолжить радоваться своей прекрасной жизни. Потому что она и правда очень хороша, моя теперешняя жизнь — в ней есть все, даже слишком много для простого жителя города на Неве. В этой жизни совсем не обязательно страдать; ведь бывает так, что человеку выпадает шанс прожить долгие годы необременительно и с удовольствием. Мне кажется, я заслужила такую жизнь, потому что не была рождена наследной невестой с отцом из Смольного; все, что у меня имелось — результат сложных событий и тяжелого труда. А все остальное — пыль и неприятные воспоминания. Я встала, подошла к нашей двери и достала из сумки ключи. Снова знакомый звук
за спиной; можно было даже не сомневаться, кто это; несчастная соседская гостья, опять торопится куда-то в самую темноту. Тот же непонятный сверток с книгами, дешевый запах, сильно поношенное пальто и дурацкая шляпа.
        Как можно столько месяцев ходить в одном и том же?
        На этот раз я даже успела поздороваться ей вслед, но ответа не последовало, как будто она не слышала. Появление ночной соседки резко переключило ход моих мыслей, в голову пришло несколько очевидных выводов: девушка не совсем в себе; вероятнее всего, хронический клиент психиатрии, судя по одежде и поведению, это раз; и второй вывод: сосед явно скрывает ее, не желая распространяться о проблеме, что само по себе подтверждает первый вывод. Для простой студентки, работающей по ночам, она слишком странно выглядит и слишком странно себя ведет. Не исключено, что глухонемая. Я решила, что утром обязательно выясню через Сергея, что и как. Но в очередной раз забыла.
        На майские праздники компания так и не собралась. Оксанка находилась в сезонном эпицентре детских болячек, Женька сказалась больной и осталась дома, с мужем и детьми. Мы с Асрян, будучи свободными от маленьких детей и депрессий, уехали к ней в Финляндию, прихватив Костика и его семейство. Стиль отдыха с тяжелой асрянской руки поменялся радикально — никакого обжорства и избытка алкоголя, а только длинные прогулки, велосипеды и пробежки по утрам. Из прежних удовольствий осталась только баня. Мужчины — первые, на самый тяжелый пар; потом дети, а потом я, Ирка и жена Костика. Как же это современно — три женщины после тридцати, у каждой за плечами материнство, а тела больше похожи на девичьи; на бедрах и животе следы строгой диеты и упорных тренировок. Все как положено — стройные ноги, пресс и даже бицепсы. Только груди слегка тяжелее, чем у юной девушки, и предательские извилистые ниточки растяжек на боковой поверхности живота, но их почти не видно. Косметология делает свое дело — наши дамские сумочки ломились от всевозможных баночек, тюбиков и коробочек немалой стоимости. По крайней мере, у меня и
Асрян.
        Молодость — вот оно, вечное и ускользающее. Нет ничего дороже, чем молодость.
        Идея физкультурного отдыха оказалась не очень-то популярной; мужики поддержали нас больше формально, чем с вдохновением. Основной вид мужского спорта — прятать по укромным местам бутылки дорогого виски, а то вдруг товарищ главнокомандующий окончательно введет сухой закон. Для создания видимости Сергей и асрянский Сашка играли в настольный теннис, а Костик покашливал после утренней сигареты, лежа в гамаке. Погода стояла прекрасная.
        Дети выросли и больше не нуждались в обществе родителей; затащить на совместную тусовку у тети Иры становилось все сложнее и сложнее. Развлечения состояли в основном из компьютерных игр, Интернета и всего, что к нему прилагалось; причем как днем, так и ночью, судя по громкому смеху со второго этажа посреди темноты. Только моя Катерина каждое утро проводила целый час по индивидуальной программе: ровно в девять надевала спортивную форму и бегала не менее часа независимо от погоды. Ее новые привычки озадачили и меня, и Костину жену; Ирка Асрян, как всегда, тут же сделала точный вывод:
        — Молодец. Я же говорила, задешево себя не продаст.
        Весь последующий день я думала, да так и не смогла решить для себя окончательно — хорошо это или плохо, продать себя подороже. Вечером женская троица отправилась гулять по поселку; мы шли, болтали ни о чем; мимо проходили финские парочки, молодые папаши тащили на себе коляски, детей, сумки, а рядом мамы неспешно прогуливали свои довольно объемные попы.
        Продать себя подороже — это однозначно хорошо.
        По возвращении из отпуска жизнь покатилась дальше, по устоявшемуся расписанию. После двухнедельного перерыва женские посиделки возобновились с большим воодушевлением; Оксанка наконец вылечила свое потомство от всевозможных видов инфекционных заболеваний, а Женька потихоньку приходила в себя. То ли волшебные асрянские таблетки помогли, то ли просто — время и ежедневные заботы; но признаков депрессии больше не наблюдалось. Совершенно предсказуемо она заполнила душевную пустоту многочисленными идеями о досуге и образовании своих детей, а также озаботилась здоровьем мужа, который как нельзя кстати находился в активном кризисе среднего возраста и болел всем тем, чем положено болеть мужчине после сорока лет. Женька отправила его к нам на плановое отделение, где в течение недели бедному дядьке выкачали пол-литра крови и запихивали противные устройства во все имеющиеся на теле у человека отверстия. В итоге нашли ожирение и простатит; а перед выпиской случился закономерный финал — мужика напугали безвременной кончиной от инфаркта или рака простаты. Женька находилась на пике вдохновения, жизнь снова
наполнилась смыслом. Засучив рукава, она принялась спасать мужа от грядущей смерти; выискивала на просторах Интернета всевозможные диеты и комплексы гимнастики для мужских половых органов. Одно только плохо — в пятницу вечером, после пяти рабочих дней и огромного количества чужих болячек, ни мне, ни Ирке совершенно не хотелось обсуждать мировые перспективы лечения рака простаты и борьбы с лишним весом.
        О произошедшем с Женькой в апреле никто не вспоминал, хотя кое-что изменилось: с этого времени из перечня тем для разговоров была молчаливо вычеркнута одна — любовь. Терминология звучала совсем по-другому: мужики, любовники, любовницы и жены, разводы, измены, союзы по расчету или по глупости. Мы ходили вокруг да около, однозначно поставив этому миру диагноз, мы признали существование любви к детям, к родителям, к животным и даже к работе, но любовь между двумя, между ничем не связанными друг с другом мужчиной и женщиной — этого не могло существовать. Потому что это всего лишь иллюзия; картинка, нарисованная нашим воображением и сексуальным влечением, которая чаще всего не приносит ни стабильности, ни спокойствия, а главное, не проходит испытание временем. Стрелки часов ставят все на свои места; эмоции уходят, остается только реальность.
        Мой принц выпал из поля зрения почти на два месяца. Сначала предсвадебные хлопоты, затем сам процесс окольцевания и, наконец, свадебное путешествие. Парджикия вышел на работу только в последнюю неделю мая, загоревший и довольный жизнью. На работе народ торчал в социальных сетях и упоенно рассматривал фотоотчеты о прошедших событиях из жизни доктора Парджикия, начиная со свадьбы и кончая отпуском. Молодая супруга наняла хорошего фотографа; прекрасные пейзажи и красивая пара на фоне белоснежного пляжа, дорогих машин и пятизвездочного отеля. Несмотря на внешнее благополучие, сигналы «SOS» начали поступать ко мне намного раньше, еще за две недели до возвращения с Канарских островов. Хотя нет, признаемся честно и будем точны — практически с самого начала медового месяца. Принц Чарминг слал эсэмэс каждое утро, взывая к моей памяти и требуя назначить свидание сразу по приезде. Решив повеселить себя и Асрян, в одну из пятниц я залезла на страничку новоиспеченной госпожи Парджикия. Пролистали и сели в раздумье, плакать или смеяться. Ирку особенно потряс сет профессиональной съемки на свадьбе — влюбленные
лица, хрупкая женская рука нежно покоится в крепкой мужской, милая головка склонилась на широкое мужское плечо.
        — Ира, твой либерально-психотерапевтический беспредел — просто детские сопли по сравнению с этим.
        — Ты знаешь, я, кстати, подумываю написать дисер на тему: социальные сети как победа лжи и лицемерия над реальными ценностями. И вообще, в некотором смысле Интернет представляет собой реальную опасность; например, сайты знакомств. Неопытной молодой дуре есть риск напороться на реального психопата, ведь по Сети ощущение опасности может и не возникнуть, тогда как при знакомстве вживую — вполне. Хотя бы просто подозрение.
        — А я думаю, что напороться можно и вживую. Просто это глупо — сайты знакомств. Глупо и зачастую как-то нереально. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.
        В итоге перелистали свадебные фотографии еще раз и решили все-таки посмеяться. В тот момент мне совершенно не хотелось задумываться о том, что Лена Сокольникова отнюдь не наблюдатель, а активно действующая часть этой маленькой циничной зарисовки. Так сказать, стабилизатор семейного спокойствия для миссис Парджикия, потому что нет ничего безопаснее в этом мире, чем замужняя любовница. Я не хотела размышлять на эту тему.
        Свидание с молодоженом случилось только в первых числах июня, бурное и долгожданное с обеих сторон. Сначала безумие на многострадальном ковре; Гела Аскерович даже не стал доставать из заветного шкафа свои любимые игрушки, набросился на меня и практически разорвал; а потом бокал шампанского. Я с удовольствием слушала подробный рассказ о новой квартире, о начале строительства загородного дома в Репино, о прекрасном пятизвездочном отеле на Канарах.
        — Моя девочка, нам надо обязательно что-то придумать и смотаться туда хоть на недельку. Это было бы просто чудесно.
        — Гела, не теряй голову. Мы оба можем оказаться в очень непростом положении.
        — Ты права, права… но так соблазнительно, ты не представляешь.
        — Кстати, я встретил там знакомых, помнишь, я говорил тебе о «Святой Ольге»?..
        — Что-то не припоминаю.
        — Корабль, Леночка, корабль.
        — Вспомнила.
        — Так вот, хозяйка шхуны, скажем так, «Дама без имени», парочку раз делала у меня кое-что. Я встретил ее в отеле. Очень красивая женщина, и что еще очень важно, с головой. Я показал твою фотографию, ей и ее мужу. Приглашала, Леночка, очень звала. Ты не надумала? Это нужно прочувствовать, всего один раз, а потом отказаться невозможно.
        — Гела, если серьезно, я пока не готова. Но я подумаю, обещаю.
        Даже просто разговор о такой будоражащей возможности — огонь в теле снова вспыхивал, чувства обострялись; а ведь раньше, до появления Гелы в моей жизни, даже невозможно было представить, какие ощущения может дарить женское тело.
        Любопытство не давало мне забыть о таинственном корабле, и я поневоле несколько раз в день вспоминала о предложении Парджикия. Асрян уехала на конференцию в Австрию, пришлось ждать несколько дней до ее возвращения. Очень хотелось обсудить столь пикантное дело, но кроме нее вокруг не было людей, готовых спокойно говорить на такую тему.
        Наконец Ирка вернулась, и первую же пятницу я не могла дождаться, когда уже девчонки закончат обсуждение очередной невероятной новости про повесившуюся Женькину соседку и не уедут домой. Наконец все разъехались; мы сели пить кофе, и я вывалила Ирке на голову все, что знала про таинственный корабль.
        Елена Андреевна решилась на полную откровенность; потому что это были цветочки по сравнению с тем, что рассказывают Асрян на приемах ее богатые клиенты. Услышав про предложение Принца, она за пару минут очень технично вытянула из меня информацию про все, чем отличается доктор Парджикия от других мужчин, все его прихоти и тайные желания. В конце она улыбалась и смотрела на меня, как на расшалившегося ребенка.
        — Что, Сокольникова, отрываешься по полной?
        — А то.
        — Ну и славно.
        — Что думаешь про кораблик, доктор?
        — А ничего не думаю. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось; тем более, как ты говоришь, все стерильно. Только надо выставить себе порог, Ленка. Определить черту; потому что если не сделать это вовремя, потом можно будет сильно за это поплатиться.
        — Не ехать?
        — Думай сама. Тебе это нужно? Мне показалось, тебе и так этого фонтана жизни через край.
        — Ты мне просто завидуешь, Ирка, признавайся.
        — Ага, просто умираю от зависти. Кстати, про мою конференцию в Вене. Я тоже очень неплохо провела время.
        Ирка смотрела на меня, лицо оставалось неподвижным, а в глазах — что-то новое, будоражащее и авантюрное.
        Да-да, господа.
        Оказывается, ведущие психотерапевты Европы, как и простые люди, не упускают возможности расслабиться вдали от семьи. При этом степень осознанности является совершенно полной индульгенцией от всяких переживаний по поводу морально-этической стороны вопроса.
        Теперь более конкретно — ОН был одним из европейских светил психотерапии, и последствия произошедшего оказались не столько эмоциональны, сколько полезны и практичны. Я смотрела на Ирку, краем уха слушала выводы и комментарии и думала — конечно, все правильно. Она красива, умна, она безупречна. У нее идеальный носик, большая грудь и прекрасные мозги.
        Светило имел частную практику в Швейцарии, а также служил профессором на кафедре в местном университете. Последующие несколько месяцев Ирка бесплатно посетила все самые престижные симпозиумы, побывала на курсах повышения квалификации в Швейцарском университете, повесила на стенку своего кабинета много-много цветных бумажек в рамочке и с каждым днем все лучше и лучше говорила по-немецки.
        Запасной аэродром не помешает, господа. Всегда надо просчитывать возможные варианты развития событий.
        Теперь мы были в одной лодке настолько, насколько не были никогда. На пятничных собраниях данная тема не всплывала даже намеком; ни Оксанка, ни Женька не знали ничего о наших милых скелетиках в шкафу. Однако к концу осени девчонки начали волноваться — почему Асрян, всегда заблаговременно оповещавшая о совместных планах на ближайшие два-три месяца, ничего не решает. Перемена ситуации и правда казалась подозрительной. Иркина фантазия работала на тот момент крайне плохо, голова была занята совершенно другим. Потому распоряжение на счет Нового года оказалось предсказуемым — Барселона. Сказано — сделано, и все, включая семью Костика, начали сбор виз и покупку билетов. Как же хорошо, когда вокруг много друзей; когда есть семья, на которую можно опереться. А что касается всего остального — об этом можно подумать завтра и даже вовсе стараться не думать никогда.
        2014
        Шанс на спасение
        Доктор Парджикия ожидал рождения сына к началу января две тысячи четырнадцатого года. Весь декабрь он работал как вол, делая по пять-шесть операций в день; ремонт в квартире, строительство дома, а также жена, которая ни разу в жизни не ездила на метро,  — все это давило тяжким грузом, несмотря на всестороннюю помощь тестя. Однако щедрость кавказских мужчин известна — закончив предновогодний сенокос подтяжек и липосакций, Чарминг не поскупился и подарил любовнице новые часы немалой стоимости и прекрасный вечер в одной из фешенебельных гостиниц на Финском заливе. Выпили две бутылки «Мадам Клико» и занимались сексом до потери сознания; встать и пойти за кофе не было сил. Гела гладил меня по спине, еще сильнее нагоняя расслабление и сон.
        — Леночка, как же ты хороша… хотя знаешь, что я тебе скажу?
        — О чем речь?
        — После праздников сделаем тебе для профилактики мезотерапию груди и ягодиц. Сергей Валентинович оценит.
        — Надо, значит, надо, доктор.
        Я с волнением ждала, когда Гела начнет разговор про тот самый корабль; но он не поднимал эту тему ни разу после летнего возвращения с Канарских островов. Наверное, ждал, когда Елена Андреевна спросит сама; а я молчала, вспоминая Иркины рассказы про границы дозволенного. Про то, что может позволить себе наше внутреннее «я».
        Доктор Парджикия не стал рисковать здоровьем будущего наследника и остался на праздники в Питере; а наша теплая компания в полном составе отправилась в ненаглядную Барселону, уже полгода как окончательно нашу (финальная выплата была произведена в конце декабря). Сам Новый год мы отпраздновали как настоящие каталонцы, на центральной площади города; затем дамы получили возможность участвовать в последновогодней скидочной лихорадке; покупали все без разбора, потратив на магазины пару дней и кучу энергии; мужики в это время без особого энтузиазма сидели с детьми. Кровь из носу решили выкроить время на посещение нескольких художественных выставок и музея корриды; а потом полдня на парк Гауди и еще полдня на океанариум. Соседи-немцы посоветовали очень хороший рыбный ресторан в гавани и еще один мясной в самом центре; все эти места и события надо было непременно запихать в неполную неделю. Седьмого числа вылетели обратно, едва упаковав все приобретенное со скидками и без; собирались суетно и почти что опоздали на самолет. Короткий отпуск, много планов и слишком большая компания; в итоге вместо приятных
эмоций — усталость и раздражение. Дети капризной разноголосицей требовали то одного, то другого; кто-то что-то оставил под кроватью, Женькина малышка третьи сутки мучилась от высокой температуры и плакала на весь аэропорт. Народ утомился, и все хотели поскорее приземлиться на нашем ненаглядном болоте. Я не успела позавтракать, собирая чемодан себе и Сереже; пристегнулась, закрыла глаза в надежде заснуть и проснуться, когда начнут разносить еду. Вылет задержали на полчаса в ожидании очереди; взлетали плохо, самолет трясло, и вместо спокойного сна начало сильно мутить. Не соблюдая правила, я отстегнулась и едва успела добежать до туалета. Небольшой «Боинг» швыряло во все стороны; пустой желудок вывернулся наизнанку, не принеся желаемого облегчения на фоне бешеной качки. Голова кружилась; скользя по стене, я почти упала на пол. Тошнило, снова и снова.
        Господи, или кто там есть… взять бы и спустить все наши дурацкие чемоданы в этот самый толчок. Может быть, тогда меня перестанет выворачивать… Помоги мне, господи…
        Питер встретил нескончаемой слякотью. После ужасного перелета Елена Андреевна еле доплелась до машины и завалилась на заднее сиденье, поручив загрузку сумок дочери и мужу. Слава богу, возвращались в субботу; впереди еще целый день на восстановление. По дороге домой Сергей то и дело озабоченно поворачивался ко мне и справлялся, не нужен ли пакет, вдруг снова затошнит. Но тошноты не было, оставалась только невероятная слабость и душевное опустошение. Голова кружилась, я не могла подняться, даже просто повернуться, чтобы лечь поудобнее; в тот момент мне показалось, что нет на Земле несчастней человека, чем Елена Андреевна Сокольникова. Почему-то я вспомнила, как прошлым летом в июле ехала на тренировку по набережной Невы. Рядом с Эрмитажем традиционная пробка; навстречу медленно двигался свадебный кортеж. Молодые в открытом кабриолете; невеста была прекрасна и стройна, как тонкая юная березка; а жених улыбался и махал руками проходящим мимо людям, не стесняясь своего счастья, деля его с каждым, кто улыбался ему в ответ.
        Может быть, хоть у них все будет до конца, в здоровье и болезни, богатстве и бедности?
        После этого злосчастного перелета что-то поменялось, разделилось на «до и после». Что бы ни происходило ДО, я всегда смотрела в будущее с оптимизмом; но теперь все поменялось, будто тот ужасный приступ дурноты надломил что-то в моем душевном состоянии; все чаще и чаще я ловила себя на печальных и раздраженных размышлениях о будущем; а образ мыслей, господа, несомненно, сказывается на реальности.
        Плохая новость пришла в конце января — Принц Чарминг сообщил, что обдумывает новое предложение о работе. Конечно, только дурак мог отказаться от такой возможности — элитная частная клиника, Москва, Барвиха. Как говорится, полет совершенно другого масштаба, плюс бесплатная стажировка в Америке. В последних числах месяца состоялся прощальный четверг на Василеостровской; бутылка дорогого белого вина и роллы. Вот так вот, уважаемые жители российских мегаполисов — вся ваша жизнь вокруг пронизана легким дурманом; даже Япония, и та с майонезом. Весь вечер прошел с ощущением близких перемен и неизвестности. Чувства наши были на пределе, и это напряжение пробегало между нами, как электричество по проводам. Такой обмен энергией всегда подстегивает чувства и обостряет близость; желание чувствовать себя влюбленным вновь расцветает. Даже если это просто постель, все равно — хочется думать, что любовь. А потом, за полчаса до расставания — традиционная чашка кофе из мужских рук; после общения с доктором Парджикия я уже знала, что кофе как шашлык — женских рук не терпит. Я растягивала ароматную терпкость с
корицей; хотелось что-нибудь сказать, что-то важное и пронизывающее сердце, но не находила нужных слов. Печаль и предвкушение скорого расставания, вот что было написано на лбу большими буквами. Гела сгреб меня в охапку и терся большим грузинским носом о голое плечо.
        — Не расстраивайся, моя девочка. Скорее всего, буду жить на два города. Ребенок маленький, жена не хочет пока переезжать далеко от родителей. Так что будем встречаться. А потом, даже если переберусь окончательно — тут на «Сапсане» три часа езды.
        Конечно, все так и будет. Не может быть по-другому.
        По дороге домой я размышляла — наверное, это и к лучшему, потому что каждый четверг Елена Андреевна впопыхах выскакивала из подъезда на Восьмой линии, быстро пряталась в машину и страшно боялась, вдруг из-за угла прямо навстречу выйдет господин Ефимов. Такое стечение обстоятельств не могло осуществиться в реальности, потому что вечер четверга Сергей всегда проводил на Мойке, в фитнес-клубе. Но все равно, было страшно; меньше встреч — меньше подозрений и шансов быть пойманной. На том и успокоилась; однако настроение оставалось паршивым, к тому же вместо снега шел дождь, небо над головой было бесцветным и дул сильный ветер. Даже пятничная посиделка у Асрян не принесла душевных перемен. Все раздражало: Женька совершенно помешалась на детях, Ирка тоже бесила все нарастающим на фоне полного жизненного успеха пафосом и высокомерием. Сутки назад наш очередной «Очень Дорогой Косметолог» Игорь Борисович обколол и без того обновленную асрянскую физиономию гиалуронкой; теперь Ирка сильно смахивала на больного тяжелой формой ветряной оспы. Но больше всех разозлила Оксанка своими богоугодными мыслями, снова
воспылавшая идеей усыновления очередного несчастного ребенка. Все вокруг казались фальшивыми и ненастоящими. Допив второй бокал вина, я выплеснула на бедную Оксану все свое раздражение:
        — Вот мне интересно, а если бы мужа богатого не было, что тогда? Тоже бы рожала и усыновляла? Или пусть бедная сирота продолжает сиротеть?
        Все как одна посмотрели на меня с удивлением и уже хотели наброситься с укоризненными замечаниями. Но Ксюха обошлась со мной по-христиански:
        — Ленчик, так если он есть, разве это плохо? У тебя Сергей тоже зарабатывает прилично.
        — Да, не бедный доктор из поликлиники. Нет, все правильно. Очень даже хорошо зарабатывает. Это я так, Оксанка. Не обращай внимания. Просто завидую чистоте помыслов.
        Тему сразу переменили на менее острую; остаток вечера я просидела молча, старалась улыбаться и в диалоги не вступать. Все лучше, чем выплескивать свой яд на окружающих.
        До конца февраля все вопросы были решены. Теперь расписание передовика пластической хирургии было такое — первые две недели месяца Парджикия оперировал в Москве, вторые две недели — в Питере. Для свиданий оставался последний четверг каждого месяца, по-другому никак не получалось. Редкие встречи мы решили компенсировать увеличением времени — я придумывала какое-нибудь длинное и важное событие, таким образом высвобождая почти полдня. За месяц мы успели здорово соскучиться друг по другу, и февральскую встречу я вспоминала несколько дней подряд. Картинки бежали перед глазами, в животе становилось тепло и томительно.
        Асрян тоже не сходила с дистанции и продолжала роман с таинственным иностранным профессором. Имя воспроизвести не получалось, скандинавские люди передают информацию невероятно сложной системой звуков. Ирка называла его просто — Григорий. Гриша, и это все, коротко и звучно. Картинками в животе она не страдала, но получала от этого интеллектуального извращения массу полезных бонусов — выходы в высший европейский свет, периодический отдых класса «люкс» в самых дорогих гостиницах северной и южной Европы. Важное: проблем с конспирацией не было никаких, Ирка старалась уезжать во время Сашкиных рейсов; да и когда он был дома, возможности отказать жене в поездке на очередной симпозиум не было никакой. Посему наш дружеский досуг большой компанией пострадал, совместных вылазок стало заметно меньше.
        Так прошло несколько месяцев; редкие свидания на Василеостровской, пятничные посиделки, фитнес, магазины, массаж, косметолог. На женских собраниях все те же темы для разговоров, и вроде как на поверхности все вместе, ничего не скрывая друг от друга. Пара бутылок «Шираза», большие красивые свечи на кухонном столе; Ксюха с Женькой громко возмущались на тему упадка школьного образования. Злободневная проблема для всех присутствующих; однако мадам Сокольникова периодически отстранялась в приступе легкого раздражения; госпожа Асрян тоже не всегда сразу отвечала на реплики в ее адрес.
        В начале мая Асрян снова укатила на «симпозиум» в Вену, подбросив нам Стаса. Вечерами я сажала двух подростков за ужин; расставляла тарелки, звала детей, а потом начинала готовить на завтрашний день и периодически поглядывала, как они едят. Разговоры параллельно с ползаниями по соцсетям, потоки виртуальных гостей за столом и бесконечное количество тем для пустой болтовни и переписки; много кетчупа с горчицей и мало супа. К концу недели, оценив бесполезность потуг к правильному питанию, я потеряла терпение и выгнала их в детскую сразу после недоеденного борща. Уложить тоже было делом непростым, смех доносился до часу ночи. Они-то могут спать по четыре часа и потом колбаситься до вечера без тягостной разбитости. Я отложила вечерний журнал по эндокринологии и с печалью вспомнила то время, когда могла сутки отдежурить в приемнике, а утром без сна отработать целый день на отделении. Сережа то и дело переворачивался с боку на бок, громко вздыхал и покашливал.
        — Сергей Валентинович, спишь?
        — Это сложная задача в текущей обстановке.
        — Может, пойти к ним на разборки?
        — Не надо. Сами угомонятся. Не каждый день такое веселье, переживем.
        — Ладно, не пойду.
        — Не ходи… не отнимай детство…
        — Сережа…
        — Слушаю…
        — Может, все-таки родим? Катька вот-вот уже съедет. Собралась поступить, а потом перебраться на квартиру.
        — Лен, послушай… ведь мы уже это обсуждали. Ну что ты начинаешь?
        — Да нет, это я так… просто спросила, вдруг ты передумал.
        Ответа я не услышала и, засыпая в шуме детского смеха, снова укорила себя за лицемерие. Женщина, желающая родить, не ставит себе новомодную спираль на пять лет. Она просто беременеет; окружающие сначала пугаются, потом смиряются с новыми правилами игры, а потом радуются. В реальности — стопроцентная контрацепция. Наша маленькая семья будет жить дальше, спокойно и сыто, не нарушая уже выстроенных планов на будущее.
        На часах около двенадцати, дети продолжали веселиться; Сергей уже спал, сумев отключиться от шума из детской, а я все продолжала рассматривать причудливые тени от ночного светильника. Необычные формы перетекали одна в другую, намекая на иллюзорность всего, что вокруг нас. На берегу полноводной темной реки нет ничего вечного, кроме гранитной набережной, Эрмитажа, да еще постоянных дождей и пасмурного неба. И вдруг мне представилось, как изменится моя жизнь, если убрать из нее доктора Парджикия, Ирку с ее неуклонным стремлением любыми способами забраться наверх по социальной лестнице; бесконечного потока тряпок и новой ювелирки, трату бесценного времени на глупые бабские посиделки. Я подумала, как бы было хорошо — уехать далеко-далеко, например, в горы, в далекое кабардинское село. Как-то в детстве отец возил нас в Теберду; прекраснее места не найти, так мне тогда показалось. Горные озера, вершины, покрытые снегом, прозрачный воздух; быстрые ледяные реки, с приходом весны они наполняются новой жизнью и несут отяжелевшие потоки с самого неба. Прозрачное чистое движение; а у нас — темные медленные
воды, одетые в мертвый камень. Купить там маленький домик и всю оставшуюся жизнь служить простым сельским доктором. Помогать людям, которые до сих пор лечат гипертонию но-шпой; ни разу в жизни они не видели дорогих томографов и модных частных клиник. Каждое утро выходить на крыльцо и смотреть на сверкающих заснеженных великанов. И ведь самая важная вещь — это все можно осуществить, в любой момент можно принять такое решение, даже завтра.
        Я встала и подошла к окну — на небе звезды, неисчислимое количество ярких созданий; значит, завтра будет хорошая погода. В такую редкую ночь стоит начать жизнь заново. Пусть даже не полностью, сложно поменять все одним махом; но хотя бы частями, хотя бы попытаться.
        Реальность такова, какой вы ее себе представляете, Елена Андреевна.
        Реальность такова, какой вы ее себе представляете, господа. Ведь это так просто — наша жизнь в наших руках.
        Часть вторая
        Выход из комнаты
        Когда-нибудь,
        И может, лишь на миг,
        но вспомним,
        Зачем и кто мы сами,
        Зачем и кто мы.

    Банд’Эрос
        2014 -2015
        Место для утонувших
        Для доктора Сокольниковой июнь две тысячи четырнадцатого года начался как нельзя плохо. Работа в частной клинике такого крупного города, как Санкт-Петербург, подразумевает максимальный комфорт, который связан не только с отличными условиями работы и с хорошей оснащенностью. Самый важный фактор — это состав пациентов; он резко отличается от состава клиентов в бесплатной медицине, потому что заболевший человек с приличным материальным статусом более спокоен и адекватен (остаточные явления «новых русских» в расчет не принимаются), нежели пациент, нуждающийся в деньгах. Но, как говорится, из любого правила есть исключения; бывает и на частной ухоженной территории душераздирающие сценарии.
        Утром тринадцатого июня в клинику поступила Катя Семиглазова, тридцати лет от роду. Она страдала от тяжелого наследственного заболевания, передавшегося ей от отца; наблюдалась у нас в клинике много лет, систематически проходила лечение и держалась в более-менее нормальном состоянии, что позволяло ей работать и жить самостоятельно. Но год назад что-то или кто-то заставил ее изменить обычный ход жизни, и Катерину понесло — сначала в Тибет, потом к производителям супер-пупер пищевых добавок (которые, как вы понимаете, «помогали от всех болезней»), и под конец в «Группу равновесия доктора Залихватова»; дай бог доктору Залихватову крепкого здоровья, как говорится. Та самая спасительная группа базировалась в спальных районах Купчино; волшебный доктор снимал подвальное помещение и тоже предлагал излечение от всех болезней всего за пару месяцев. После всех этих скитаний Семиглазова снова поступила к нам в клинику. За неделю ее пребывания произошли крайне неприятные события, по окончании которых Елена Андреевна в полностью разбитом состоянии приползла излить душу к Ирке Асрян, единственной подруге и по
совместительству самому крутому психотерапевту Питера. Ирка открыла дверь, посмотрела на меня и тут же пошла на кухню, доставать из холодильника бутылочку «Шираза» и остатки оливье.
        — Что-то вы, Елена Андреевна, неважно выглядите сегодня.
        — Не спрашивай, Ирка. Сама все расскажу. Худо, просто нет слов.
        — Тогда садись. Шести еще нет, можно со спокойной совестью поесть и выпить.
        — Наливай, что там у тебя, мне все равно. Слушай, в понедельник девка поступила, синдром Вайолетта. Совсем плохая, как сама дошла до клиники, непонятно. Короче, ее сразу к нам в реанимацию, при поступлении вес в одежде составил тридцать пять килограммов. Истощение, сама понимаешь, какое, есть-пить не может, почки и сердце почти отказали. Короче, шансов почти никаких. И рядом никого, понимаешь? Ни родителей, ни мужа; заплатить смогла только за четыре дня, и то без дополнительного лечения; короче, посмотрела я на все это и вспомнила про мою заначку, парни из «Астра Зенеки» подарили — альбумин, смеси для питания, октреотид, новые растворы для плазмофереза и дезинтоксикации, короче, подарок тысяч на триста, без всякого отчета-пересчета. Кроме Вари и Шрека, про халявные препараты никто не знал. В итоге я взяла и за несколько дней почти половину всего этого на девку спустила. К четвергу она начала оживать, мы все обрадовались, конечно. Но знаешь, как это бывает — бог отмерил, да нам не сказал — ночью случилась тромбоэмболия; она впала в кому, пришлось перевести на аппарат и ждать. И тут сегодня утром
приходит ее мамаша, представляешь?! Первый и последний раз за много лет. Как вошла, тут же в атаку — «Срочно помогите, доктор, у меня диабет, мне плохо, разве не видите?! Делайте с ней что-нибудь прямо сейчас, пока у меня сахар с давлением не поднялись, иначе я этого всего не переживу». Ничего так себе, правда? По-нашему, по-человечески.
        Дочь, нахалка такая, помирает, а у мамочки диабет, гипертония и прочие несчастья. Последние десять лет девчонка жила одна, лечилась сама, сильно не доставала; а тут на голову свалилась, еще и помирать вздумала. Нельзя, короче, маме волноваться, вот и вся любовь. Говорю ей: «Мадам, оставьте свой сотовый и идите домой, о состоянии мы вам сообщим»; но не тут-то было, тетка рот открыла и понеслось: «Это вы ее долечили до такого, ваша частная забегаловка! Только деньги дерут, и все! Вы ее залечили, довели мою девочку единственную!» Тут меня накрыло, ты понимаешь, не смогла очередной раз себя в жопу запихать. «Пошла вон отсюда, старая кошелка. Мы вас тут видим в первый раз! Что, раньше здоровье дочери не волновало?» Короче, туша удалилась не долго думая, а мы еще продолжали биться, до последнего делали что могли. К пяти вечера она умерла. Вот так вот.
        — Господи, нашла из-за чего переживать. Что, впервые с людским уродством сталкиваешься?
        — Да нет, просто за последние годы первый раз такое. Отвыкла, наверное, Ирка.
        — Вот и хорошо, что отвыкла. Общество развивается и в этом направлении — дерьма вокруг все больше и больше независимо от социального статуса.
        — Да ладно, есть и нормальные люди. Кстати, тут недавно наш безымянный хозяин прислал мужика, я прямо разволновалась. Полковник, начальник какого-то отдела милиции; молодой, сорок шесть лет всего, молчаливый такой, сдержанный. Диагноз, конечно, нам совсем не по профилю — рак правой почки, уже с метастазами. Случайно нашли; пошел после Нового года с другом за компанию сделать УЗИ. До этого поясница побаливала, он думал что позвоночник, анальгином спасался. Сделал УЗИ, а там опухоль на всю почку; тут же в Москву на обследование улетел. В конце января прооперировали, а в мае уже метастазы в легких нашли. Московские онкологи прописали новую группу препаратов; на один месяц двести тысяч рублей, а надо хотя бы на год. Короче, мужик светиться в государственных учреждениях не хочет, наблюдается у нас, препарат на него получаем по квоте от Министерства внутренних дел.
        — Так он что, чуть живой?
        — Да нет. Он пока вообще, кроме легкой слабости, ничего не ощущает. Представляешь, сидим в ординаторской, а он мне говорит: можете меня не обманывать, Елена Андреевна; скажите сразу, сколько еще времени буду в рабочем состоянии. Я говорю: может быть, и год, и больше, если лечение подойдет. А он: вполне хватит, чтобы утрясти дела дома и на работе. Не поверишь, даже больничный не взял. Сдал анализы, я ему говорю: приходите за препаратом в пятницу. А он — не смогу, у меня сотрудники погибли при исполнении, я должен быть на похоронах. Я не выдержала, тут же начала возмущаться: какие вам сейчас еще похороны, надо, наоборот, положительные эмоции искать; отдохнуть поехать с семьей, в кино сходить, в театр, наконец. А он в ответ только улыбается, «так точно, товарищ доктор». Короче, приехал сегодня в обед за препаратом; один не ходит, вместе с офицером, что-то типа охраны. Картина маслом, Ирка — принес целую охапку роз; я как увидела, дар речи потеряла от неожиданности, а он говорит: человеку в погонах неудобно докторам взятки давать, но я решил сделать вам сюрприз. Так приятно, эх. Ну почему вот такой
настоящий мужик и так рано уходит?!
        — Подобный род деятельности подразумевает постоянный стресс, так что неудивительно.
        — Да кто бы знал, Ирка. Если б знали, что у кого и отчего болезни берутся, уже бы научились лечить по-человечески. Покуривает, конечно, но немного. Ну и работа еще та, спорить не буду, похлеще нашей. Я вообще первый раз порядочного мужика в погонах увидела.
        — Господи, Сокольникова! Розы подарил, и сразу порядочный.
        — Да нет, я без иллюзий. Конечно, и он в системе. Просто какой-то другой; с внутренним стержнем, настоящий. Даже возникло ощущение, что знаю его откуда-то.
        — Это все эмоции и дедушка Фрейд. Любой психотерапевт расскажет — полковник, погоны, суровый взгляд; говорит мало, делает много.
        — Ладно, не хочу вступать в дебаты, Ирка. Давай лучше вызови такси да поехали в хамам. Мне надо отмокнуть; и телом, и душой.
        После печального происшествия с девушкой прошли две недели, спокойно и размеренно; печальные переживания потеряли остроту. В конце июня великий пластический хирург Гела Парджикия приехал из Москвы и первым делом позвонил Елене Андреевне; двое благополучных женатиков прекрасно провели пару часов в тайной квартирке на Василеостровской. Однако инцидент с Катей Семиглазовой оказался далеко не исчерпан — в середине июля на отделение позвонила секретарь моего мужа и по совместительству главного врача нашей клиники:
        — Елена Андреевна, будете уходить, заскочите ко мне, пожалуйста.
        Подобный звонок из приемной Сергея Валентиновича был полной неожиданностью, потому что всю необходимую информацию я узнавала от него непосредственно, и чаще всего дома за ужином.
        Я поднималась по лестнице к приемной; смутная тревога и предчувствие чего-то очень нехорошего шли рядом. Пожилая еврейка Нина Иосифовна протянула мне уже распечатанный конверт:
        — Вот, возьмите. Сергей Валентинович пока не в курсе. Я решила передать это вам, а вы уж там, сами… дома, спокойно.
        В машине я достала из конверта пару листков и прочитала депешу на имя главного врача. По телу прокатился озноб, голова закружилась.
        Я не смогу обсуждать это с Сергеем, не обдумав заранее. К Ирке, надо бегом мчаться к Ирке.
        Как бы ни складывалась моя жизнь, какие бы люди меня ни окружали, но в тяжелую минуту только Асрян могла выслушать любое признание и дать дельный совет. Слава богу, она была дома и только что закончила прием. Я залетела к ней в кабинет и плюхнулась в кресло для пациентов.
        — Ирка, плохая новость. Скорее всего, мне скоро придется уволиться.
        — Спокойно, Елена Андреевна. Ты пальто сними, сядь, расслабься. Теперь без истерики и по порядку.
        — Да поздно уже истерить. Помнишь, про Катю Семиглазову рассказывала? Девчонка с наследственной патологией? Короче, ее маман накатала на меня огромную жалобу, на имя Владимира Владимировича, ни много ни мало. В жалобе, конечно, полный бред, и претензий к ходу лечения с нашей стороны не будет, это понятно. Но поднимут историю болезни, и по факту проверки вскроется, что больную лечили лекарствами, не находящимися на балансе клиники. Сама понимаешь, что это означает. Скоро кто-то из прокуратуры придет на проверку. Так что я решила: никого подставлять не буду, особенно собственного мужа; сама сотворила, сама и отвечу.
        — Сокольникова, а чем таким ты ее пичкала?
        — Господи, Ирка, да мне кучу растворов и всякого дорогого говна пацаны из «Астра Зенеки» подарили, вот и все! Я же тебе говорила! У Семиглазовой даже на одну десятую от этих лекарств денег бы не хватило, неужели ты не понимаешь? А мамаша ее даже не вспомнила — надо за что-то заплатить или нет; дочери помочь хоть в последний раз?! Вот и все!
        — Да, дела… конечно, Сокольникова. Я знала про твою полную инфантильность во многих вопросах, но не до такой степени. Господи, то на секс-кораблик с Парджикия собирается, то голову в петлю самостоятельно запихивает, мать твою… Слушай, ты уже столько лет в медицине, неужели ничему не научилась? Благими намерениями дорога в ад, причем специальный ад, только для медицинского персонала!
        — Ирка, если ты решила меня добить, то это ни к чему, я и сама себя догрызу, не волнуйся.
        — Ладно, вот что. Ефимову пока ни слова, он тебя в порошок сотрет. Не дай бог, еще и до развода дойдет на этой почве. Наверняка расценит это как серьезный обман с твоей стороны, кучу лекарств без его ведома на отделении хранила. Я бы разозлилась не на шутку.
        — Не кучу, а всего лишь полшкафчика, и все с хорошим сроком годности! Еще бы человек пять бесплатно полечить можно было, эх, жалко.
        — Давай, давай, иди, полечи. Если человек идиот — то это навечно, Елена Андреевна.
        — Да ладно, остатки лекарств я уже выкинула, прямо сегодня. Так было обидно, стояла у помойки и чуть не плакала.
        — Хоть на это ума хватило, слава богу. И все на пустом месте. Невероятно!.. Так, теперь вот что: никому ни слова, это во?первых; во?вторых, через пару дней один мой клиент вернется из Европы, я думаю, поможет решить проблему. За два дня ничего не случится. Теперь пойдем куда-нибудь в тихое место, спокойно поужинаем, выпьем и потом так же спокойно разъедемся по домам. Как тебе такой план?
        — Спасибо тебе, Ирка.
        — Да ладно. Если бы не ты, ходили бы теперь к моему Стасику на могилу, цветочки менять.
        Развязка моего преступления оказалась весьма неожиданной. Мне помогли, дело закрыли, даже не открыв; состава преступления не выявили, так сказать. Помощь пришла совершенно не с той стороны; на следующий день мой подопечный полковник явился на осмотр и за препаратом. Елена Андреевна благополучно забыла про его визит; сидела в ординаторской с распухшей физиономией, продолжая рыдать и думать о глобальных последствиях произошедшего. Полковник сдал анализы, и пока ждали результатов, очень технично вытянул из меня всю информацию о происшествии, буквально за десять минут. Милиционер есть милиционер. На следующий день он позвонил и сообщил, что все улажено и можно не волноваться. Неожиданная помощь потрясла меня до глубины души, и в пятницу на бабском сходе у Асрян я решила донести все свои переживания до общественности.
        — Девочки, это просто невозможно представить себе, честно. Когда сказал, что все улажено, я трубку положила и снова разрыдалась. Человек погибает, и по факту я ему должна помогать, он мне ничего не должен. А он помог. Хотя что я ему — со мной или без меня, он свое лечение будет продолжать и прекрасно это понимает. Не я тот чиновник, кто принимает решения о квотах на дорогостоящие препараты. Так сказать, мои функции всего лишь в соответствии с занимаемой должностью — лечить и наблюдать. Теперь он должен прийти через две недели, а я даже не знаю, что сказать ему, как благодарить. Просто позвонил и сообщил: повода для беспокойства больше нет. Вот так вот, девчонки.
        Женька приехала в прекрасном настроении, преуспевающий риелтор после продажи большой четырехкомнатной квартиры на Каменноостровском проспекте; она сразу воодушевилась происходящим:
        — Настоящий мужчина, вот это я понимаю! Молодец, я чуть сама не расплакалась. А он сейчас как себя чувствует, ничего?
        — Пока ничего. Пока только небольшая слабость, да в области операции периодически болит, но не сильно. Скоро томографию сделаю, посмотрю, как там у него на фоне лечения дела. Но пока в целом все неплохо. Если бы еще не работал на полную.
        — А что внешне, красавчик?
        — Да нет, совсем обычный мужик; небольшого роста, в лице ничего особенного. Симпатичный, это точно, но не герой боевика. Только глаза такие, знаете, вроде как все про тебя знает, улавливает все подводные течения, но ничего не выносит на поверхность, никакой лишней эмоции.
        — Тяни его как можно дольше, Ленка.
        — Да мы всех тянем до последнего, девочки. Без имен и без регалий, как говорится.
        Так закончилось лето две тысячи четырнадцать, оставив на душе неприятный след. Полковник чувствовал себя неплохо, лечение помогало, и это радовало меня гораздо больше, чем что-либо вокруг. Тем временем жизнь и общество менялись — политические скандалы, громкие судебные процессы и даже война с братьями-славянами. К началу осени возникло новое и очень непонятное явление природы под названием «финансовый кризис»; и даже это событие обсуждалось на женском совете, словно пингвин в зоопарке города Сочи — издалека и с легким удивлением. Причина проста — Оксанкин муж был не просто юристом, а ОЧЕНЬ ХОРОШИМ юристом, из тех, кто будет востребован всегда, поэтому ничего не мешало оставаться убежденной домохозяйкой и матерью троих детей; Женька быстро переключилась на торговлю жильем эконом-класса и ниже, отчего доходы уменьшились, но незначительно; да к тому же выяснилось, ее солидный муж Анатолий теперь работал на оборонную промышленность. Откуда-то из глубин социализма всплыло почти забытое сокращение — ВПК. Военно-промышленный комплекс. Денег за оружие платили хорошо, потому как у нынешней политической
власти имперские идеи расцветали, как приступ острой шизофрении — быстро и, по сути, абсолютно беспочвенно. «Потоки денег на уничтожение людей» — так высказался Костик, увидев новую «Тойоту» Женькиного мужа; и тут же получил по носу от Асрян:
        — А ты, Костик, почаще вспоминай, как твоя конторка американская миллион долларов в день на онкологических препаратах имеет. Накрутка-то трехразовая. Да и сам, я смотрю, не на «Ладе Калине». Джипик твой не меньше пары миллионов стоит.
        Наконец, осталось четверо медиков — Асрян, ее супруг Сашка Эппельбаум, мой муж Сергей и я. Про доходы медицинских сотрудников говорить вслух считалось неприлично; но именно в тот момент мне стало окончательно ясно — здоровье — это как проституция, наркотики и нефть — очень высоколиквидный и циничный товар. Человек готов много отдать за его сохранение. Так что работа в частной клинике имела, как ни странно, прочную материальную основу на фоне полнейшего кризиса государственной медицинской системы. Теперь к нам шли не только состоятельные граждане, но и те, кто был готов ради старенькой мамы отдать половину зарплаты, потому что многие государственные больницы существовали на последнем издохе. Огромные очереди и отсутствие врачей — вот он, закономерный финал, особенно в городских поликлиниках. После таких наблюдений мне приснилось поле битвы и много-много больших черных птиц, кружащих над умирающими воинами.
        С каждым годом, товарищи россияне, бывший Женский Медицинский институт становится все престижнее и престижнее. Он скоро переплюнет нефтяные вузы города Москвы, потому что Белая Материя стала пахнуть резким навязчивым ароматом денег. Смотрите, жители северной столицы, не пропустите — Азазелло сладко улыбается, протирая старую вывеску на главном здании «Первого Меда».
        Что касалось нового корпуса нашей клиники, все было очевидно — зубы болят даже в кризис, никуда не деться; да и косметологи пока что не сильно пострадали, потому что женское население готово было отказать себе в лишней тряпке, но все равно сделать пластику или ботокс. Гендерный вопрос государства российского склонялся не в пользу женского пола, война за непьющую пару штанин на фоне социальных катаклизмов только обострилась.
        Итак, пир во время чумы только начинался.
        У нас на отделении ничего не менялось; день проходил спокойно, даже сонно. Шрек за последний год сильно поправился, и места в ординаторской стало еще меньше. Варя все-таки развелась с опостылевшим мужем-лежебокой и довольно быстро привела домой разведенного зубного техника. Мужичок приехал из-под Пскова в надежде найти хорошую работу и тут же попался в Варькины цепкие лапы; незамедлительно был подшит у знакомых наркологов, потом приодет, накормлен, и вперед — руки не пропьешь, как уже говорилось. Хорошие специалисты нужны всегда и всем, потому нового Варькиного муженька тут же определили к нам на работу.
        Откуда-то из другой жизни, от приятелей и знакомых, доходили рассказы о странных событиях — кто-то потерял работу, кому-то пришлось закрыть магазин, кто-то забрал ребенка из Европы домой — перестало хватать на заграничное образование. Но это все не с нами, и слава тебе, кто там есть наверху. Так, на всякий случай.
        Однако полностью закрыться от социума невозможно — новости с линии огня начали сильно беспокоить к середине осени две тысячи четырнадцать. Как это обычно бывает, все гадости происходят в понедельник. В один из типичных осенних понедельников на отделение безо всякого предупреждения ворвались двое фельдшеров с платной «Скорой помощи». Завезли каталку и не спрашивая никого вокруг, технично перетряхнули тело на койку. История болезни полетела на стол; суровые мужчины скрылись, даже не попрощавшись. Шрек недовольно встал с дивана, взял документы и, как только отрыл, тут же оживился:
        — Ленка, ну это уже вообще, из всех рамок вон! Теперь у нас тут хоспис, однозначно. Или филиал «Песочки».
        Я решила проявить сострадание; прежде чем углубиться в писанину, подошла к доставленному телу. Довольно тучная бабушка, явно кавказских кровей; бледная, измученная и практически без волос. Показалось, она почти в коме; а потом я увидела большой квадратный пластырь на руке — специальная штука с наркотиками, какие приклеивают для снятия сильных болей. Заодно и не думать о плохом — голова все равно ничего не соображает; опиаты и через триста лет будут в первом списке.
        Шрек возмущенно жевал бутерброд в ординаторской.
        — Лен, иди сюда. Это просто пипец какой-то.
        Диагноз удивил: рак молочной железы с метастазами везде и всюду. Куча операций, куча циклов химиотерапии, облучение, гормонотерапия; сначала Невинномысск, потом Москва, а потом Израиль. А теперь вот мы. Осталось только батюшку пригласить, если до пятницы дотянем. Саня не унимался:
        — Да что это такое, в конце концов?! Скоро сифилис и переломы основания черепа будем лечить, я тебе говорю. Сейчас буду звонить Ефимову. Пусть твой муженек объяснится, наконец.
        Но Ефимова тревожить не пришлось, позвонил сам. Все просто — бабушку звали Ирина Грачиковна Аванесова, и вовсе даже не бабушка, а пятидесятилетняя женщина. Надо дополнительно обезболить, по возможности поддержать функции организма, снять интоксикацию и продлить, насколько это реально, хоть какое-то существование. Без вопросов и комментариев, тратить все самое дорогое, счет в кассу не выставлять. Саня попытался вступить в дебаты, но был резко пресечен тихим и спокойным голосом, какой бывает у Сергея Валентиновича в моменты максимального раздражения. Я не на шутку разозлилась; как только Шрек положил трубку внутреннего телефона, вышла из отделения в коридор и позвонила мужу на сотовый.
        — Послушай, все прекрасно, но только на прошлой неделе несчастной Иванцовой даже скидки не сделали, хоть я тебя и просила. Третий раз лежит, дозы инсулина лошадиные, скоро уже почки отвалятся. Она, между прочим, мать-одиночка из воронежской деревни, мальчику пять лет. А тут, как я понимаю, все по максимуму, включая вылизывание заднего прохода, и по особому тарифу.
        Ждать ответа не стала, выключила телефон и злобно шваркнула дверью.
        Наконец, мы оставили бумаги на столе и пошли в палату. Остальные больные проявили явное недовольство таким неприятным соседством, потому что больная выглядела почти как мертвец, сильно стонала и пыталась ворочаться. Мы перекатили клиентку в отдельное маленькое помещение. Так сказать, VIP. Одно хорошо — голову напрягать не надо, случай некурабельный; диагноз ясен как божий день. Как говорится, много не сделаешь. Через двадцать минут Варя зарядила больной Аванесовой батарею бутылок со всем, что только было на отделении. Полным ходом начался процесс «оздоровления», почти как на сеансе у профессора Кашпировского. К обеду Ирина Грачиковна оживилась, попросила воды, а потом даже не отказалась от куриного бульона. Саня довольно поглядывал из ординаторской.
        — Мастерство не пропьешь.
        Варя тут же опустила Санин нос на положенное место:
        — Ага. Как говорится, несмотря на усилия врачей, больной пытается дышать.
        В дебаты вступать не хотелось; я еще раз подошла к нашей пациентке «номер один». Она попыталась мне улыбнуться:
        — Спасибо большое, доктор, даже супа съела три ложки. Уже два дня ничего не ем.
        — Не за что. Если начнутся боли, дайте знать.
        — Пока ничего, терпимо.
        — Прекрасно. Вот кнопка вызова, у вас под рукой.
        Шрек не унимался — так же, как и я несколько часов назад, вспомнил про малоимущую Иванцову, а потом весь обед покрывал крепкими словами множество разных социальных институтов. Начал как положено — с Министерства здравоохранения, потом перешел на Министерство внутренних дел, потом на все правительство и Кремль и в конце рассказал страшную историю про самую ужасную казнь за все существование человечества. Оказывается, в Китае коррумпированных чиновников убивали целый год, отрезая по кусочкам сначала маленькие, а потом большие части тела. А если казнь по вине палача длилась меньше, чем триста шестьдесят пять дней, то палача тоже убивали. Даже укоротить мучения, и то не купишь; шедевр государственного устройства, да и только. С другой стороны, сколько тысяч лет прошло, а проблемы все те же, что в Китае, что у нас. В конце рассказа Варька удивленно вздыхала, а я вспоминала мою Иванцову. Из всех больных, знавших меня еще со времен прошлой жизни, она была самая несчастная. Катя Иванцова, тридцати двух лет, без родителей, жилья, образования и здоровья. Из приданого — воронежская прописка, тяжелый диабет с
восьми лет от роду и рожденный вне брака ребенок. Приехала в Петербург в надежде на хороших врачей, которые смогут продлить ей жизнь, но Град Петров и стал главным убийцей: тяжелая работа, съемная квартира, плохой климат и частые простуды, добивающие и без того ослабленный организм. Без помощи и без всяких перспектив. Пару раз она лежала в моей палате на эндокринологическом отделении, еще в старой больнице; через несколько лет снова нашла меня и прибилась к нам на отделение, дабы получать лечение получше. Она копила на госпитализацию по полгода. Как-то раз я случайно застала Иванцову в кассе перед выпиской; из старого потертого кошелька она достала толстую пачку пятисотрублевых купюр, сильно поношенных, перевязанных толстой ниткой. В тот день, как мне помнится, мы с Асрян здорово провели время в спа.
        После телефонного конфликта с мужем я вернулась домой по возможности поздно, подгадав к приходу Катьки от репетитора. Сергей читал почту в гостиной, а вот Катерина совершенно некстати припаздывала. Сухо поздоровались; я быстро переоделась, включила на кухне телевизор и как можно дольше разогревала ужин. Катрин все не было; я не выдержала и позвонила, но опять мимо — после занятий ребенок ушел с большой компанией в кино; будет не раньше чем через час. Я выдохнула и позвала Ефимова ужинать. Десять минут мы молча ели под бурное сопровождение говорящей головы с первого канала, потом Сергей встал налить чаю и по пути выключил звук телевизора.
        — Лена, по поводу сегодняшнего. Значит, так, попрошу в следующий раз внимательнее читать выписки. Особенно полезно изучать их в хронологическом порядке, так легче делать правильные выводы. И только после этого вылезать из штанов от возмущения. Понятно говорю?
        — Понятно.
        — Теперь, поскольку никто не соизволил прочитать историю, и даже лицевую часть про место жительства и работу не посмотрел, рассказываю: пациентка — всего-навсего классная руководительница одного из акционеров, учитель истории, работала и проживала в Ставропольском крае. Это про уровень финансов. Четвертая стадия рака молочной железы изначально; потыркались у себя в регионе, потом дети отвезли в Москву, там им в лоб все объяснили. Семье это не понравилось, собрали деньги и отправили маму в Израиль, в надежде на спасение; а там, конечно, «спасли», как ты понимаешь. Делали «волшебные капельницы» с цисплатином, себестоимость которого сто долларов, но он же был кашерный, дураку ясно. Потому и стоил три тысячи долларов одна капельница. А потом еще веселее — надо было делать уколы гозелерина, подкожно раз в месяц. В России его много фирм выпускает, стоит около ста пятидесяти долларов; можно получать по рецепту бесплатно и колоть у себя в поликлинике. Но нет — его только в Израиле могут правильно колоть, больше нигде, так доктор с пейсами сказал. Остальные вводят лекарство неправильно, поэтому тетка
летала туда каждый месяц. Просто так, чтобы ей подкожную инъекцию сделали. Про цену одного укола я даже не спрашивал. Так что вот, как говорится. Тетка помирает, а дети успели продать родительский дом. Как вам рассказ, Елена Андреевна? Понравился?
        — Сережа, мы об этом ничего не знали, со стороны все выглядело по-другому.
        — Так вот не надо больше позволять себе смотреть со стороны, это понятно? Теперь ты понимаешь, что скотство везде? Независимо от страны и религии? Я спрашиваю, тебе понятно или нет? Слава богу, что мы на нашем славянском курорте до такого кашерного дерьма еще не доросли. Так что не смейте больше делать какие-то выводы, ни ты, ни Смолин.
        — Хорошо, я все поняла, Сергей Валентинович. Извини, мы были не правы, только прошу не вызывать Смолина на ковер.
        — Я пока не планировал. Тем более завтра вызвали в Москву. Буду обратно неизвестно когда, вот так… Кризис на дворе, Лена. Еще раз прошу сделать так, чтобы потом не было проблем и неожиданностей.
        На последней фразе раздался звонок в дверь. Слава богу, подростков мало интересует, отчего родители сидят на кухне с каменными лицами. Катерина быстро поела и закрылась в своей комнате. В последнее время она не очень любила тратить время на рассказы о том, как прошел день. Совсем скоро наступит момент, когда она уедет, и не чаще пары раз в месяц будет интересоваться, живы ли родители. Сережа сначала уединился в ванной, потом вернулся в спальню с ноутбуком в руках. Я читала новый журнал по диабету; в голову ничего не лезло, между строк мелькали лица — сначала маленький сынок Иванцовой; втайне от начальства пару раз я оставляла его ночевать с мамой на отделении, потому что присмотреть было некому; потом Ирина Грачиковна с чашкой бульона в дрожащих руках. Читать не получалось, пришлось завалиться спать. Я проворочалась еще пару часов, но сна как не бывало; на другом конце кровати — мирное посапывание. Так спят люди с чистой совестью; тихо, без метаний и тягостных вздохов.
        В парадной есть неистребимая соседская заначка.
        Пришлось надеть сапоги и пуховик поверх пижамы; в парадной уже три дня как стоял страшный холод — потекла батарея. Непонятно все-таки, отчего все это доставляет столько удовольствия — сесть на каменной ступеньке посреди пустоты, достать сигаретку, закрыть глаза и затянуться. Отчего так много притяжения в нездоровом ночном одиночестве? Мысли роились; сначала уходили вниз — о предстоящем ежемесячном свидании с доктором Парджикия, о новой массажистке, которую нашла Асрян; затем о кроваво-бордовой сумке Furla, увиденной недавно в бутике на Невском. Потом виток в сторону — воспоминания о сегодняшнем дне, лица и слова, Шрек, Варька, Сергей Валентинович и, наконец, больная Аванесова. Потом почему-то вспомнился Слава Сухарев, наш неистовый роман, Славины черные кудрявые волосы, перевязанные моей розовой резинкой для волос. Как давно все это было, как будто и не со мной. Теперь он далеко, в Германии, один из самых признанных нейрохирургов; и мы не увидимся больше никогда. Я пыталась отогнать все это и просто сидеть с пустой головой. Тишина, полумрак, дым от сигареты; старая парадная превращалась в конечную
точку вселенной, и больше не существовало ничего измеримого, кроме холодной каменной ступеньки под ногами.
        Ночная соседка, для которой почему-то не существует светлого времени суток. Сижу и жду ее, вдруг выйдет? Интересно встретить на жизненном пути человека с тем же видом безумия, что и у тебя самого. Хотя нет, мое сумасшествие уже давно исчезло, как ни жаль.
        Она и правда вышла, минут через десять; звук открывающейся соседской двери и кое-что новое — резкий влажный кашель. Сонливая нирвана сразу улетучилась.
        Это просто невозможный беспредел. Почти полгода прошло — все то же огромное бесформенное длинное пальто, из-под него подол еще более нелепого платья, бабушкин шерстяной платок на голове, грубые ботинки и все тот же жуткий запах лаванды. Что за книжки в руках? Не реагирует ни на звуки, ни на людей рядом. Что ты читаешь, безумная? Завтра утром пойду к соседу выяснять, что все это значит.
        Какого хрена он держит взаперти психически больную девушку?! Она сумасшедшая, и это совершенно очевидно. И зачем тогда вообще выпускать ее из дома? Тем более по ночам? А может, он вообще маньяк? Может, он прячет ее уже много лет, оттого она и спятила? Лицо совсем худое, жутко бледное, глаза как у потерявшегося щенка. К тому же теперь еще и кашляет… какой-то очень нехороший кашель.
        На этот раз я все выясню.
        Я окликнула ее, но все равно — тщетно; только потеряла заветную секунду, чтобы успеть схватить ее за рукав. Она открыла парадную дверь и скрылась в темноте.
        Я хочу знать, куда ты так стремишься по ночам. Остановись, бедолага ты эдакая. Я вызову такси, и ты спокойно доедешь, куда тебе надо.
        Я на ходу застегнула пуховик и выскочила за ней. Темно, фонари во дворе не работали. Маленькая, едва заметная тень впереди уже повернула на главную улицу. Я снова окликнула, без результата. Но если что-то делать, то до конца; замешкавшись еще на долю секунды, я побежала за ней. Наш верный узбек Муса, видно, забыл про вечернее подметание — под ногами несколько сантиметров грязи, трудно было вытаскивать сапоги из трясины снега и мусора.
        Непонятно, откуда снег?.. Вечером даже дождем не пахло, плюс пять.
        Я спешила, как могла, боясь не разглядеть ее за поворотом, хотя уж там-то должно работать освещение. Я выбежала из двора и в метрах двадцати увидела ее фигуру, удаляющуюся от меня все быстрее и быстрее.
        А вокруг много чего интересного, господа.
        Главное — так и не обнаружилось столбов электропередачи. Ни проводов над улицей, ни машин, ни асфальта, ни огней рекламных щитов. Только костры посреди широкой каменной мостовой; кучка странно одетых мужчин, сидевших около огня. Несколько запряженных лошадьми повозок стояли в стороне, тут же склад каких-то бревен, а следом гора мусора прямо около дома. И все это едва различимое, озаряемое только светом от огня, грязное и неухоженное.
        Точно сплю. И вообще, это не наша улица.
        Я напрягла зрение и рассмотрела дома вокруг — нет, это наша улица. Только окна в домах очень странные, и двери в парадных совсем не такие. Я тут же забыла про сумасшедшую девушку; конечно, о какой соседской душевнобольной может идти речь, когда у самой снова случилось полное протекание головы. Хотя нам не привыкать; не в первый раз, как говорится.
        Самое важное — это вернуться. Хоть куда-нибудь, но вернуться. А что до ночных гостей — так это уже было в нашей жизни, так что не испугаете, дорогая редакция.
        От страха онемели ноги, сложно было сделать даже один шаг. Так всегда бывает во сне — хочешь кричать, и нет звука, хочешь бежать — а тело не слушается. А значит, на сто процентов — мы спим, королевна Будур. Это всего лишь сон. Поворот во двор, медленно, с тяжелыми гирями на ногах, не обращая внимания ни на что вокруг; пятьдесят метров до парадной, лестница, дверь в квартиру. Слава богу, это моя родная дверь.
        Нет, не получится, господа. Утром я проснусь в своей кровати и буду жить и получать от этого удовольствие дальше. Безо всякого театра, без кострищ и мужиков в огромных бушлатах. Все, со мной ничего больше не случится.
        Утром я очнулась с тяжелой головой и постаралась как можно скорее забыть про непонятный сон. И вообще, теперь совершенно ясно — девушка с толстыми книгами тоже часть ночного бреда, именно поэтому сосед не признался в ее существовании. Все просто — ведь ее нет, она живет где-то на перепутье моих воспоминаний и обостренного ночного воображения. И нечего об этом больше думать. Лучше пойти в ванную, пока никто не встал, и навести боевой раскрас; последнее время утреннее отражение в зеркале навевало грусть — легкая синева и тонкие морщинки под глазами.
        Какая разница, старею я или не старею. Любви в моей жизни уже не будет, я точно знаю; даже Гела — и тот через пару месяцев наверняка окончательно переберется в столицу. Это не страшно — признаться зеркалу в собственных чувствах. Никто больше о них не узнает.
        Утренний кофе на отделении тоже был изгажен, как и предшествующий вечер дома. Реакция Шрека на рассказ о нашем бессердечии к учительнице из Ставропольского края оказалась неожиданной.
        — Без проблем. Щас ринемся спасать, пусть Ефимов не нервничает. Помнишь, как там, у Булгакова: вы не сочувствуете детям голодной Германии? Сочувствую. Но денег давать не хочу. Потому что детям голодной Германии должно помогать сытое правительство голодной Германии. Единовременные подачки никого не спасут. Как говорится, на всех не хватит. Заметьте, девочки — между тем на Иванцову ресурсов нет. Даже рассрочки.
        Мы с Варькой сидели под впечатлением от глубины Саниной философии, но если честно, так до конца и не поняли главной идеи выступления. Поохали, покивали и пошли по палатам, начиная, конечно, с VIP-каморки. Ирина Грачиковна очень стеснялась оказанного ей повышенного внимания на утреннем обходе, сильно благодарила за все и даже попыталась сунуть в руку пятьсот рублей. Я отскочила, как будто меня ошпарили кипятком. Внутри все сжалось в комок, вышла в коридор и прислонилась к стенке. Не хватало еще расплакаться при пациентах.
        Вы потеряли хватку и отвыкли от реально тяжелых больных, Елена Андреевна.
        В плохом настроении прошел еще один рабочий день, и только к вечеру произошла небольшая радость — приехал товарищ полковник; он находился в полном здравии, принес хорошие анализы и забрал новую порцию модных заграничных таблеток. Пару недель назад мы сделали ему томографию; оказалось, иностранные таблетки работают, и очень даже неплохо — метастазы в легких уменьшились, а новых очагов не было вовсе.
        Перед уходом бросила взгляд на календарь — сегодня вторник, а точнее, надежда на внеплановое свидание с Парджикия. После четырех по плану стояла станция метро Василеостровская, но Гела позвонил и сообщил о срочной пластике очередных блатных сисек, а вечером самолет в Москву. Расстроилась и поехала за той самой бордово-красной Furla; шопинг или секс, почти равнозначное уравнение. Сумка обошлась в два с лишним часа пробок на Обводном, целых сто двадцать минут наедине с собой. Сначала детальное изучение обновки, потом подготовка к пятничным посиделкам — поиск приличных отелей в Венеции, потому что никто из нашей компании там не был; а потом еще одно важное дело — поискать, где есть скидки на жемчуг в белом золоте. Последние три недели меня мучила навязчивая идея — жемчужные серьги в белом золоте; ни в желтом, ни в серебре, а только в белом, и только в золоте. Сергей Валентинович совсем недавно подарил мне шестой «Айфон», так что картинки с фотографиями прелестных вещиц летали со скоростью света.
        Так прошел час; поток стоял, почти не продвинувшись; приятные темы для размышления начали вытесняться усталым раздражением. Через неделю Гела уезжал в Америку почти на месяц, когда вернется в Питер, было совершенно не ясно; потом вспомнила про нашу раковую пациентку и подумала, что все-таки жалко ее. Голодные дети Германии — они далеко, а она тут, рядом. Хотя Иванцову жалко гораздо больше, у нее ни родителей, ни мужа, ни сестер с братьями. Кто поставит на ноги ее маленького сына, в случае чего? Слава богу, мы всего лишь частная клиника, и такие вопросы всплывают на повестке дня крайне редко. Наконец, скоро Новый год; надо шить Катрине платье на школьную вечеринку, и как можно скорее. Через пару-тройку недель все хорошие портнихи города перестанут отвечать на телефонные звонки.
        С самого утра небо висело над городом, неопрятное и бесцветное, а теперь начался дождь — в самый раз для осени. Дворники ерзали по грязному стеклу туда-сюда, пейзаж застыл, машины почти не двигались. Мой город, вечно без настроения, вечно уставший. К концу второго часа стояния я переделала все, что возможно было сделать, находясь в пробке с телефоном и Интернетом; приятные фантазии совсем иссякли. Полезно еще поковыряться в медицинских статьях, но серость и уныние потихоньку просочились в маленькое пространство салона машины; заполнили его без остатка, залезли в сознание и поселились там, не давая сосредоточиться на чем-то новом и интересном. Позвонил Сережа и примирительным тоном сообщил, что вернется не ранее пятницы; предстоит какой-то важный банкет с чиновниками из Минздрава, и еще парочка переговоров с поставщиками, а потом финальный отчет перед неведомым хозяином. Муж не мог выдерживать длительной ссоры, и ему было не важно, кто виноват больше.
        Хорошей дороги, Сережа.
        Три ряда машин, три ряда людей в железных коробках, случайно очутившихся вместе на пару часов, раздраженных и простывших, спешащих поскорее домой — выпить аспирина, потом пригоршня аскорбинки, чай с лимоном и завалиться спать. Все мы тут рабы большого города; рабы груды металла, в котором сидим, и каждый отдает бесценные часы своей жизни, стоит в пробках и платит многолетние кредиты, чтобы потом приехать на своей любимой девочке цвета «металлик» — встреча выпускников или свидание с любовницей, разницы нет.
        Жизнь удалась, господа. Стоим намертво, доставайте носовые платки побольше.
        Рядом девушка на пятерке «БМВ», «губы, нос и, вероятно, грудь», что-то оживленно обсуждает по телефону. Ей одной весело на ближайшем квадратном километре. Сосед слева — белоснежно-грязный «Мустанг» — раздраженно постукивает короткими изнеженными пальцами по рулю и упорно смотрит вперед, как будто от его напряженного взгляда толпа машин раздвинется и уступит спасительное пространство, как море перед Моисеем. Я вглядывалась в лица, пыталась угадать, чем дышат эти люди, чем живут, какое самое светлое воспоминание согревает их по вечерам, когда они остаются в одиночестве. Много разных людей вокруг, и все одного и того же цвета. Чем дальше, тем сложнее различить их черты; дождь и надвигающаяся темнота, все постепенно превращалось в черно-белый унылый фон.
        Немного впереди, справа — довольно пожилой темно-синий «Форд Мондео», а в нем мужчина; усталые сутулые плечи, большой светлый шарф некрасиво намотан поверх куртки. Зачем этот шарф в машине? Уже целую вечность стоим… душно и тоскливо. Мужчина положил левую руку на руль. Такая красивая, большая мужская ладонь. А потом повернулся. Повернулся, прищурился, как делают люди, недавно начавшие страдать плохим зрением, и несколько секунд всматривался в темнеющее пространство. А потом наклонился и положил руку на боковое стекло. Оставалось минут десять до конца мучений; наконец, мы выехали из ада и припарковались в маленьком закутке, около какой-то булочной. Разве можно теперь забыть запах свежей выпечки с маком, мигом заполонивший салон, когда передняя дверь открылась и мужчина сел на соседнее сиденье.
        — Здравствуйте, Елена Андреевна. Где тут ваше ДТП?
        — Здравствуйте, доктор Сухарев, только ДТП как всегда — не мое, а ваше. Дарю.
        Ужасно большой и сильно потрепанный бежевый шарф. Время от времени случается чудо — встречаются люди, умеющие читать мысли друг друга. Славка стянул с шеи лишнюю бутафорию, и только теперь я смогла увидеть его по-настоящему. Ничего не поменялось, совершенно ничего. Только спина еще более ссутулилась, и пиратских длинных кудрей как не бывало — аккуратные черные волосы с проседью, единственный след времени. Славка взял меня за руку; мы сидели молча, разглядывали друг друга как когда-то, давным-давно. Каморка папы Карло в приемном покое, хирургический корпус — там осталась наша жизнь. Я подумала, сколько же времени я его не видела? Так захотелось вспомнить точно, до одного дня, не ошибиться ни на час, сколько прошло времени с того момента, когда я собрала вещи и ушла в темноту из нашей съемной квартиры. Сколько времени я была без него. Сколько времени я была одна.
        — Ты стала очень красивая.
        — Прошло много лет, Вячеслав Дмитриевич. Годы не красят дам.
        — Ты никогда не была такая, как сейчас. Я рад…
        — Я тоже очень рада, что вижу тебя. Думала, что уже никогда, даже мельком. Сказали, что ты уехал работать в Германию.
        — Я собирался. Не поехал.
        — Почему?
        Славка отвел взгляд. Помедлил еще пару секунд, а потом полез в карман и достал старый потертый бумажник. В одном из отделений лежала розовая резинка для волос.
        — Уже решил, что потерял. А потом стал документы на рабочую визу собирать, нашел. Сел, подумал… Какая разница, Лен, где оперировать? Мозги у всех одинаковые, что там, что тут. Ты ж понимаешь.
        — Я знаю. Разницы и правда нет.
        Славка с новой силой вцепился мне в руку.
        — Костик разве не говорил, что я в нашей богодельне остался?
        — Я не спрашивала.
        — Я понял… а я все ждал, вдруг найду что-нибудь интересное у кого-нибудь… ну, в башке… что-нибудь эдакое, что ты меня просила найти, помнишь?.. и тогда будет повод тебя увидеть, рассказать.
        — Ничего не нашел?
        — Может, и нашел… Да струсил, как всегда… Я люблю тебя, Лен.
        — Я тоже люблю вас, доктор Сухарев.
        — Много раз хотел прийти, просить прощения.
        — Не за что просить, Слава. Разве можно просить прощения за те два года?
        Славка провел рукой по моей щеке.
        — Черт, я ж не один. Я же не один, Елена Андреевна. Раз ты тут сидишь, рядом.
        — Ты никогда не был один.
        Мы перелезли на заднее сиденье, уткнулись друг в друга и молча смотрели, как мимо идут люди. Идут каждый по своим делам, не обращая на нас никакого внимания. Я прижалась к нему и даже через куртку почувствовала: ничего не поменялось — такой же худой, костистые широкие плечи, все тот же запах. Не важно, какой одеколон, еще немного табака и операционная.
        — Я ехал на отделение.
        — Зачем?
        — Дежурю. Мы в том же составе — на общей хирургии Федор и Стас, еще Светка с кардиологии. Только теперь мы с Федькой заведующие.
        — Красавчики.
        — Лен, может?..
        — Хорошо. Я поеду.
        — Народ тебе очень обрадуется.
        Я позвонила дочери и объявила о сегодняшней ночевке у бабушки. Катерина тут же воспользовалась моим неуверенным голосом и отпросилась на следующую ночь тоже. Мою машину оставили на ближайшей парковке и поехали туда, где все еще горели окна тех самых операционных, светивших по ночам в мое детское окно. Ехали молча; в голове крутился вихрь, дурацкие слезы текли сами собой, бессовестно портили мой идеальный макияж перед свиданием со старой гвардией. Славка пальцами вытирал капли с моей физиономии.
        — Забываю салфетки купить в машину. А еще диски старые есть, Лен. Ты помнишь?
        — Я всю твою музыку помню.
        Все та же ужасная манера парковаться. Кое-как, почти зацепив поребрик около хирургического корпуса. Зашли через приемный покой; куча народу и знакомый до боли запах тысячи болезней и миллионов несчастий. Только лица в белых халатах другие, незнакомые. Славка шепнул на ухо:
        — Люся с Алиной Петровной теперь по вторникам и пятницам.
        — А я уже думала пойти в сестринскую, напугать: «Девочки, ДТП с Киевки, двадцать человек! Свистать всех наверх!»
        — Ничего, можешь на хирургии около ординаторской поразвлекаться.
        Тот же обшарпанный лифт и вечно спящий дедушка-лифтер. Четвертый этаж, двери открываются; из ординаторской — тот же гогот на все отделение и запах жареной картошки на сливочном масле. Елена Андреевна давно уже такого не ела, особенно после шести вечера. Оставалось буквально пять метров по старому больничному коридору. Я шла, и мне не было страшно. Мне не было стыдно; теперь я очень хотела увидеть их всех, просто увидеть и обнять. Чтобы еще раз убедиться: все они были со мной, мы дышали одним воздухом много лет. Ведь это мое место. Слава взял меня за руку; двери открылись, свет ударил в глаза. Мы застыли на пороге, ожидая приговора. Пара секунд — на отделениях никто сразу не обращает внимание на открывшуюся дверь, столько народу входит и выходит за целый день; а потом — тишина. На столе как обычно; огромная сковорода картошки с салом и сосисками, а еще маленькая бутылочка армянского коньяка. Федька, Стас и Светка, ничего не поменялось. Сидели молча и смотрели на нас.
        Я знаю, мы теперь привидения. На другое не имеем права, время прошло.
        Первый очнулся Федька:
        — Ленка, черт… Вот звезда стала! Заходи, дорогая моя, а это чудовище пусть к себе на отделение катится!
        Федор тут же набросился на меня, кинул на плечо и забегал по комнате в припадке истерии.
        — Федя, поставь меня, зараза такая, черт! Ты че такой толстый стал?
        — Я теперь заведующий, мне положено.
        — А как же сестрички новые?
        — И так любят. Я же совершенство, я бог операционной.
        — Ужас какой, ничего не поменялось! Одна извилина, и та от колпака. Да поставь ты меня уже!
        Федька завалил меня на все тот же старый хирургический топчан и продолжал душить в объятиях.
        — Блин, Ленка, ты ж просто в самом соку!
        — Отстань ты, орангутанг беременный.
        — Так, надо это дело обмыть! Какой сегодня вечер, а, Сухарев?! Замечательный вечер! Ты где ее нашел?
        Славка сидел за столом, улыбался и выглядел совершенно потерянным. Наверное, так же, как и я.
        — В пробке нашел. На Обводном. Пару часов назад.
        — Вот она, судьба-судьбинушка наша… эх… Народ, наливай!
        Федька достал из шкафа еще две тарелки. Сели, налили, подняли рюмки. Стас молча и очень серьезно смотрел то на меня, то на Славку; Светка плакала, Федька почему-то стал подвывать марш Мендельсона. Выпили и принялись за картошку. После рюмки Стас наконец-то открыл рот:
        — Придурок ты все-таки, Сухарев.
        Славка не проявлял ни грамма агрессивности.
        — Придурок так придурок.
        — И даже не спросишь, почему.
        — Ну, почему?
        — Уже которое дежурство на халяву тут питаешься. И не только питаешься, но и пьешь дорогой коньяк, сволочь.
        — Прости, в воскресенье принесу.
        — Да ладно, черт с тобой, лежачих не бьют. Давайте еще по одной.
        Снова выпили, поставили бутылочку в шкаф, и поток новостей начался. Светка нарожала двух пацанов, при этом не отходила от станка даже на пару месяцев — теперь дети на бабушке, а кардиология все так же, на Светке. Стас начал оперировать пищевод, делал это очень успешно и даже претворил в жизнь пару новых методик при химических ожогах пищевода, а Федька просто царствовал и поднимал свой волшебный скальпель только в случаях невероятной сложности. Потом перешли на меня, Светке очень не терпелось перебить поток мужского самолюбования.
        — Ленчик, как у тебя?
        — Работаю в клинике у Ефимова. Помните, в Первом Меде на кафедре эндокринологии работал. Тихо и спокойно.
        — Молодец. Не то что мы, дураки. Все никак не угомонимся.
        — Это вы молодцы, Светка.
        — Да о чем ты! Чем дальше, тем хуже, правда. Народ сходит с ума, и родная бесплатная медицина тоже, не отстает. А Сухарев, ты слышала? Ты хоть рассказал, Славка? Он же теперь наша звезда! Входит в тройку самых известных нейрохирургов Европы. И самый молодой!
        Славка совсем не притворно скривился.
        — Светка, засохни. Нас, чикатил, как собак нерезаных. Правда, Елена Андреевна?
        — Что правда, то правда. Светка, что в эндокринологии творится?
        — Ой, заведка твоя слегла с инсультом, ужас. Теперь Васильчиков исполняющий обязанности, он в прошлом году защитился. Высидел-таки. Не умом, так жопой. Развелась я с ним, короче говоря.
        — Про жопу Васильчикова без комментариев, да и про мозги тоже. Правильно сделала, что развелась.
        — Ленка, а может, возьмешь пару дежурств? Так, для поддержания тонуса?
        — Нет, не хочу, ребята. Уже привыкла спать по ночам. От недосыпа у нас, у теток, морда портится.
        — И правильно, Ленка. Это я так, по старой памяти. Такие были времена классные.
        — Самые лучшие. И мы все тоже, самые лучшие были. Помните, как начмед на пятиминутке называл — «опасная банда»!
        Вспомнили про Костика. Я поделилась информацией о его головокружительной бизнес-карьере; о том, что никак не бросит курить и кашляет уже как паровоз; народ посочувствовал и однозначно постановил, что лучше Костика реаниматологов не было, нет и не будет. Потом прошлись по всем отделениям, много еще кого обсудили; целый час пролетел незаметно. Около одиннадцати затрещал местный телефон, и тут же всплыли старые рефлексы:
        Ух ты, целый час просидели. Не к добру.
        Народ тягостно засобирался; Светку ждали у нее в корпусе на два инфаркта, мужиков — на какой-то тяжелый перитонит. Федька с трудом достал свое необъятное пузо из-за стола.
        — Черт, в приемнике сегодня как всегда, одна зелень. С каждым годом все хуже, непонятно кого в институты берут. Ладно, ребята, посидите тут еще, может, повезет.
        Ординаторская опустела, остались только я да Славка.
        Невероятно. Как же это все произошло сегодня? Ведь много лет не было ни одной мысли, ни одной даже самой маленькой надежды. Только воспоминания, и больше ничего.
        С годами доктор Сухарев стал очень смешной, хищная грация сменилась усталой неловкостью. Зачем-то стал убирать со стола, потом подошел к окну и закрыл форточку; неосторожно задевал стоящие вокруг столы и стулья, покашливал и периодически нервно подергивал плечами.
        — Слава, топят же, как в бане. Зачем закрыл.
        Наконец он сел около меня.
        — Прости. Как дурак, я знаю. Все время кажется, сейчас отвернусь, и все пропадет. Вот завтра проснусь у себя в кабинете, и все. Выяснится, что Федька каких-нибудь волшебных грибов в коньяк подмешал.
        — Не смеши, Вячеслав Дмитриевич.
        — У нас тут был эпизод, представляешь? Пацан один, сразу после ординатуры, на трепашку пришел под грибами. Я и не понял сначала, что с ним, пока он посреди операции улыбаться как дурак не начал. Говорю, че случилось? А он: я хочу с вами переспать, Вячеслав Дмитриевич, трахните меня, вы бог. Я молчу, как баран, сестры ржут; а потом анестезиолог спрашивает: мальчик, а какого наш великий бог цвета? А тот мычит: синего, как морская волна, как великий отец-океан. Я спрашиваю: а остальные-то какого цвета? А он мне: все остальные, включая голову на операционном столе — желтые, как мать-солнце. Представляешь?
        Мы сидели и смеялись, словно дети; через минуту Славка снова подскочил и засуетился еще сильнее.
        — Пойдем, покажу лучше кое-что. Фотки остались с Костиной днюхи, помнишь, тут обмывали? Мы там с тобой как два дурака. Еще много чего прикольного, понравится.
        Нейрохирургия выше этажом; кабинет заведующего в закутке, в самом конце длинного больничного коридора. Старый кожаный диван на том же месте. Славка торопился, открывал ящики стола один за другим, безбожно щурился, копаясь в хаотичных залежах бумаг. Наконец, надел очки, нашел пухлый белый конверт и сел рядом. Вместо жгучего мачо — питерский очкарик с красными воспаленными глазами.
        — Вот. Костик не поленился, напечатал. Смотри. Все никак не привыкну… зрение упало, глаза под вечер болят.
        Я взяла пакет с фотографиями, и мне показалось, он положил в мои руки огромный камень, тяжелее которого не носил ни один человек, никогда, с самого начала времен.
        — Слава, я не могу их смотреть. Давай не будем смотреть их.
        В ту же секунду меня охватил ужас. Слезы потекли сами собой, все вокруг провалилось в пустоту и туман. Я смотрела на него и видела, как мое отчаяние отражается в его глазах; он схватил меня за плечи и сжал со всей силы, как будто хотел поломать, а потом свалился передо мной на пол и уткнулся лицом в коленки.
        — Ленка, прости. Прости ты, черт тебя подери… прошу тебя, умоляю тебя, Ленка. У меня же ничего нет, только ты. Прости. Только сейчас, прошу тебя, не уходи. Не бросай меня. Я все равно один.
        Помню, как опустилась на коленки, сняла очки, взяла в руки его лицо и поцеловала.
        И все, что можно теперь сказать, это всего лишь небольшая мысль — мы проживаем длинную жизнь, у нас бывает много любовников, а бывает наоборот, люди отдают себя без остатка недоказанной идее, проведя долгие годы в монастырях и не зная близости до самой смерти. Кому-то сильно везет и он встречает на своем пути сильное чувство, да еще и не один раз, а кто-то так и не приблизился за всю жизнь к самому главному. И такое бывает. Но иногда, очень редко, случаются такие минуты, когда двое за несколько мгновений любви перечеркивают все пережитое. Такие несколько минут, что нельзя назвать никаким словом, нельзя подобрать никакого определения. И тогда оба понимают, что ничего дороже человека рядом, ничего значительнее в его жизни не было и не будет. Потом пройдет время, буквально час или два, а может, несколько дней — будет жизнь, дети, работа, другие мысли и другие люди, но прежним человек уже не станет никогда. Не пройдет мимо, не подав руки нуждающемуся; никогда не сможет больше спутать ценное с пустым, станет жалеть каждую секунду, потраченную зазря. И не забудет это мгновение никогда. Он будет
счастлив, умирая, и никакое время и самые тяжелые болезни не сотрут из памяти эти несколько минут.
        Время к полночи, а местный телефон ни разу не позвонил. По полу сильно тянуло, Слава поднялся и достал из старого книжного шкафа огромный плед.
        — Шведы в том году подарили. Хорошая вещь.
        Мы залезли обратно на диван и замотались с головой. В окне крыши соседних зданий, темное небо без луны, верхушки голых тополей раскачивались из стороны в сторону. Мы просидели молча целую вечность.
        — Тебя ни разу не дернули. Удивительно.
        — Теперь еще Мариинка на прием работает. До нас, видно, лень везти.
        — Наверное, так. Еще несколько часов, и новый день.
        — Теперь это сложно представить, Елена Андреевна. Очень непросто.
        — Придется. Слав, я только хочу, чтобы ты знал — я люблю тебя. А что там будет, утром, пусть случается.
        Славка вылез из-под пледа, подошел к столу, взял сигарету и закурил около окна. Без очков и с сигаретой в руке в ту же секунду превратился в того самого Славу Сухарева, какой он был много лет назад. Резкие движения и сухая рваная речь.
        — Уже почти бросил, всего пару сигарет в день… Вот что, Лен. Я все эти годы жил только в операционной. А когда не в ней, то с тобой. Все время вспоминал и жил с тобой. Даже струхнул сегодня, когда тебя в машине увидел. Такой трус, противно… Вроде как уже привык с привидением, а тут, нате. Сейчас не страшно. Лен… я не смогу теперь как было. Не понятно, живой я еще или нет. Половину дня жив, вторую мертв. Один раз уже сделал как мудак, думаю, достаточно. Надо было тогда в ногах валяться, а я отпустил. Зато теперь светило, ты ж слышала. Да хрен со всем этим, как будто есть разница, светило или нет. К станку и так пустят, без регалий.
        — Слава, мне придется поехать сейчас домой.
        — Я не дебил. Я знаю, куда ты поедешь. Я тебя отвезу.
        — Не надо, Слава. Это лишнее.
        — Хорошо, тогда вызову такси.
        — Наши люди на такси в булочную не ездят, забыл?
        — Наши люди теперь оперируют в лучших домах, как говорится.
        — Самовлюбленный нарцисс.
        Славка потушил сигарету и снова залез ко мне под плед.
        — Я такой. Еще женщину люблю самую красивую. И самую чокнутую.
        — Я теперь крепко сплю, доктор Сухарев. На балкон без нижнего белья не выхожу.
        — А я не про сон.
        — А про что же вы, Вячеслав Дмитриевич?
        — Про то самое, о чем вы меня пытали, Елена Андреевна. Про устройство головы.
        — Голова предмет темный, изучению не подлежит. Менделееву, вон, таблица во сне привиделась.
        — Может, и привиделась, а может, еще что-нибудь интересное произошло.
        Славка постучал мне по лбу указательным пальцем.
        — Вы про что это, доктор Сухарев?
        — Да так, не про что.
        — Слава, не будем сейчас об этом говорить.
        — Не будем так не будем. Ты тут, рядом сидишь. Все не могу поверить.
        — Вокруг нас еще много чего теперь существует.
        — Я знаю. Я знаю… Лен, можно я еще увижу тебя? Что будет, то и будет, мне наплевать. Не уходи просто так.
        — Ты думаешь, у меня есть силы уйти? Может, когда-то и были. Теперь нет.
        Снова потекли слезы, руки и ноги сковало железным обручем. Надо было вставать, одеваться, собирать сумку, проверять, на месте ли телефон и ключи от машины с квартирой, водительские права, потом вызвать такси, не забыть оставить ему свой сотовый. Уже несколько лет, как у меня новый сотовый номер. А я не могла.
        Славка сидел неподвижно еще несколько секунд, а потом начал молча собирать мои вещи, разбросанные по всему кабинету, искать мою сумку, помог одеться. Вызвал такси, и мы пошли по пожарной лестнице вниз, к черному входу. Посреди ночной тишины мы услышали резкий звук подъезжающей машины. Я взяла его под руку и прижалась.
        — Слава…
        — Найду твой рабочий телефон и позвоню. Я люблю тебя.
        Я помню точно, какой это был день — двадцать восьмое ноября две тысячи четырнадцатого года. В такси я повторяла эти цифры про себя, раз за разом, зная свой талант забывать даты всего значительного в моей жизни — дни рождения родителей, братьев, друзей. Обычно мама служила для меня календарем — накануне она звонила и напоминала, включая сообщение о ее собственном дне рождения.
        Лен, завтра у твоей мамы день рождения.
        —?Ок, завтра обязательно позвоню.
        А теперь надо запомнить самой. Никто не поможет помнить этот день.
        Забрала машину со стоянки и вернулась домой; в квартире тихо и темно. Катерина оставила сообщение — приедет от бабушки только через два дня, дядья пригласили на ипподром. Сергей вернется в пятницу, значит, еще целых два дня я буду одна. Еще целых сорок восемь часов, довольно много и в то же время так мало. Совсем мало для того, чтобы понять, жива ли я теперь, или уже умерла, и как вообще существовать дальше. Сидела в прихожей на маленькой красивой итальянской кушетке, в сапогах и пальто. Перед глазами на стене висела прелестная гравюра с видами Испании.
        Взгляд ниже — ах да, как же. В пакете на полу лежала обновка — восхитительная, невероятно сексуальная Furla. Совершенная, бесподобная, яркая и вызывающе дорогая. Что еще хотелось бы от жизни? Через неделю будет квартальная премия. Немного запоздали с выплатой, но ничего — в стране кризис. Уже можно подумать о жемчуге с бриллиантами; куда потрачу остальное, еще не придумала. Может, пора снять часть денег с личного счета и поменять машину? А может, купить валюту и положить ее в сейф, так умные люди советуют. Пустая квартира гулко отзывалась на звуки усталого женского смеха.
        Вячеслав Дмитриевич, я люблю вас. Я живу только одной мыслью, что вы тоже живете на свете. Только это и делает мое существование хоть немного осмысленным; мой белый халат, мой единственный ребенок и ты. Как же мне повезло, что я видела тебя сегодня. Повезло совершенно незаслуженно.
        В ту ночь я так и заснула, в коридоре на кушетке. Сидела и спала, а на коленях лежал огромный пакет с кроваво-красной сумкой. Очень жалко, что в этом лакированном сгустке крови не поместится все то, что существует вокруг меня теперь. Можно было бы просто вернуть весь хлам в магазин. Машина, шубы, бриллианты, домработница, массажист, косметолог; все продать на «Авито» по дешевке. Умные люди много не дадут.
        На следующий день я все сделала правильно — суета сует на работе, много консультаций со стороны, в обед чашка кофе с Валентиной. Проводной телефон молчит. И хорошо; значит, так надо. В четыре тридцать пришел дежурант. Шрек поймал осеннюю хандру; после ухода Валентины мы, не сговариваясь, выставили на стол самогонку и хлеб с салом. Налили по первой и уже почти чокнулись, как вдруг вспомнили про Аванесову — с утра еще ни разу к ней не заходили. Ирина Грачиковна встретила радушно; рассказывала, как сегодня почти получила удовольствие от детского йогурта и половинки стакана куриного бульона. Порадовались все вместе за столь прекрасную трапезу; потом доктора дружно пожелали скорейшей выписки и рванули обратно в ординаторскую. Шрек всегда держал ножи остро наточенными, оттого сало резалось невероятно вкусно, и даже самый свежий хлеб поддавался дрессировке.
        — Ленка, достань из холодильника — там еще огурцы соленые, моя прислала; и чеснок оставался на боковой полке. Слева. Все, сейчас будет оргазм, девочки.
        Варя гневно хлопнула Саню по пузу.
        — Да кто бы сомневался.
        — Не гунди. Наслаждайся жизнью, пока до детского йогурта дело не дошло. И вообще, девочки, все болячки от самоограничений.
        Мы уселись за стол в предвкушении; никто нас не искал, смена закончилась. Значит, имеем полное право. Часам к шести за окном повалил снег, большие мокрые хлопья падали на асфальт и тут же таяли; а нам было тепло и очень вкусно. Обжорство сопровождалось дебатами с дежурным доктором, тема — какой автопром лучше, немецкий или японский. Интерес исключительно мужской, не считая дизайнерских находок; от скуки я открыла рабочую почту.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        29 ноября 2014, 11.30
        Письмо от пользователя [email protected]@gmail.com(mailto:%[email protected])
        Добрый день, Елена Андреевна, это ваш пациент в погонах, не пугайтесь. Почтовый ящик моего приятеля, своего нет. Как обещал — теперь по средам высылаю анализы. Простите, что приходится под меня подстраиваться. Не хватает времени. Жду вашего вердикта.
        Я тут же ответила:
        29 ноября 2014, 18.30
        Добрый день, товарищ пациент в погонахO.
        Спешу обрадовать — все хорошо, в анализах ничего экстремального)))).
        Можете в эту пятницу не приходить, не вижу необходимости. За лекарствами пришлите вашу «тень отца Гамлета» (это я так называю Женю, который все время с вами приходит. Кстати, смотрит на вас с большим уважением) O..
        Плохо, что у вас не хватает времени, постарайтесь использовать его не только для работы. В мире еще много чего интересного и прекрасного.
        По крайней мере, я сама надеюсь обрести признаки интересного и прекрасного в нашей реальности. Как что-то появится, сразу сообщуJ))))).
        Около девяти вечера Санина жена приехала на помощь — развозить тела по домам. А дома опять — кошка и пустота. Снять сапоги и пальто; надо срочно заполонить пространство хоть чем-нибудь. Громко орущий телевизор, остатки коньяка в баре, обзвон девчонок с предварительным опросом по поводу Венеции и заодно с вопросом, что вкусненького принести с собой в грядущую пятницу. Ничего не получалось; сквозь тонкую накипь ненужного и неважного пробивались мысли и ожидание. Хорошо, хорошо; осталось последнее,  — поищем что-нибудь в волнах Интернета. Мы же грамотные доктора и следуем за новой информацией. В домашней почте одно-единственное письмо:
        Лена, телефон твой нашел. Позвонить не решился, вдруг не вовремя? Не сплю как идиот, уже вторые сутки. Сможешь на той неделе в среду поехать в Сочи? В пятницу обратно. У меня там пара операций, ничего сложного. Держись, не раскисай, я люблю тебя. Мой телефон внизу, позвони завтра, буду ждать.
        Нет, я не раскисаю. Я держусь, я улыбаюсь и, если точно, вообще не очень понимаю, что происходит. Да и хрен со всем этим. Конечно, я поеду в Сочи, чего бы мне это ни стоило. Как хорошо, что я сегодня одна. Последняя стопка коньяка, и вперед, пора выйти в парадную покурить. Ночное свидание во сне, кривое зеркало собственного подсознания.
        Соседка не заставила себя ждать. Стоило мне сесть на ступеньку, затянуться и попытаться отключиться от всего реального, как дверь напротив заскрипела. Сначала скрип, потом снова звуки сильного кашля, потом бледное несчастное существо из параллельного мира — она и есть, все мои печали. Они дремали далеко и незаметно столько лет, а теперь выползают на свет, все чаще и чаще. Снова попробовала окликнуть, но она выскочила из парадной, даже не повернувшись.
        Да и черт с тобой, не побегу. Иди куда шла, мерзни и кашляй.
        Утром проснулась от громких голосов в коридоре — Сергей и Катька вернулись домой, оба на целый день раньше времени. Встала, надела улыбку, встретила; пошла готовить завтрак. За утренним столом было весело — Катька и Сергей, перебивая друг друга, рассказывали о прошедших двух днях, в итоге пальма первенства была отдана Катерине. Муж делился пережитым уже в машине, по дороге на работу.
        — Хозяева в мрачном настроении, дела не очень. Кризис на дворе, будем менять тактику и стратегию. Расширять работу со страховыми, продвигать дешевую стоматологию, скидки делать по максимуму. Кстати, надо твою интеллигенцию теперь через кассу пускать. Не против?
        — Надо так надо.
        — Хорошо. Народ стал экономить, придется приспосабливаться к новым условиям, ничего не поделаешь.
        — Ничего, переживем.
        — Переживем однозначно. Хорошо за Барселону выплатили во время.
        — Точно. Сережа, а много ли надо? У нас и так все есть.
        — Смотря какие запросы на будущее. Если собираемся все-таки уехать со временем, то надо еще подзаработать. В идеальном варианте — купить пару однокомнатных квартир для сдачи в аренду. Или есть другие предложения?
        — Нет, других нет.
        — Тогда не меняем курса.
        — Не меняем…
        — Устал, Лен. Слава богу, завтра пятница. Наверное, вечером поеду с Васей на Финский, проветрюсь. Ты как, какие планы?
        — Планы поменялись — сегодня Асрян, завтра пока не знаю. Может, поедем с Иркой в спа.
        — Прекрасно, попарьте косточки.
        — Как там сосед Василий? Купил новые снасти?
        — В двух экземплярах, надо не забыть отдать деньги. Хорошо, что напомнила.
        — Я давно хотела тебя спросить про Васину квартиру. Он тоже наследный помещик, как некоторые? Ты не в курсе?
        — Конечно, в курсе, столько лет напротив друг друга. Помещение там небольшое; как говорил дед, до революции жила какая-то обедневшая дворянская семья, отец погиб в пятнадцатом году, мать и дочь то ли умерли от тифа, то ли эмигрировали в восемнадцатом. Вестей от них не было ни разу. Потом была коммуналка, где поселился отец Василия, и в итоге Вася оказался настоящим помещиком — скупил потихоньку соседские комнаты, благо их всего две.
        — Он же простой водитель!
        — Сразу видно, ты дитя перестройки, Леночка. В советское время работать водителем на продуктовом складе — все равно что теперь иметь три продуктовых магазина на Невском.
        Разговоры, похожие на легкий морской ветер в жаркую погоду. Приятно и успокаивает.
        Последний рабочий день недели ознаменовался торжественной выпиской Ирины Грачиковны — несмотря на диагноз, за время госпитализации она прибавила в весе целый килограмм. Уезжала спокойная и благодарная, посему через час с небольшим главный врач позвонил и поблагодарил за понимание и профессионализм. Шрек расшаркался в ответ, положил трубку и скривил недовольную физиономию.
        — Твой муж еврей, Ленка.
        — Без возражений. Зато нам всем от этого только хорошо.
        — Без возражений.
        Я села за ноутбук — на рабочей почте ответ от полковника, еще со вчерашнего дня.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        30 ноября 2014, 11.40
        Письмо от пользователя [email protected]@gmail.com(mailto:%[email protected])
        Добрый вечер, Елена Андреевна!
        Спасибо еще раз за помощь. Чувствую себя неплохо; как вы выразились, ничего экстремального. На вашу просьбу вынужден признаться — для интересного и прекрасного никак не доберусь.
        После обеда пришлю «тень отца Гамлета» за лекарством. Пока не могу появиться лично, на работе сложности.
        Также хочу обратиться с просьбой: я составил некий список. Вроде перечня дел, которых нельзя не сделать. И по работе, и дома. Получилось довольно трудоемко. Теперь самый важный вопрос: это вопрос времени. Как я понимаю, оно ограничено, особенно для меня. Прошу подумать и составить приблизительный прогноз, с учетом новой текущей ситуации, я имею в виду мое лечение и состояние организма на сегодня. Извините, что ставлю такие задачи в письме, но мне так удобнее, в вашей ординаторской всегда кто-то есть.
        Заранее спасибо!
        Я тут же написала ответ:
        Первое декабря 2014, 16.30
        Добрый день, товарищ полковник)))).
        Сообщаю: препарат выдали вашему помощнику; надеюсь, на южном фронте без перемен. J Но прошу сообщать, если что-то изменится в самочувствии. Планирую провести вам очередную томографию в конце декабря («тень отца Гамлета» уже никак не прокатит))))).
        Теперь по поводу вашего длинного и очень важного списка. Я вынуждена поступить не так, как вам хочется. Ничего я вам не скажу, что за вопрос: сколько времени? Я не товарищ с нимбом на голове. Мне самой, может, завтра кирпич или сосулька с крыши на голову упадет.
        Не обижайтесь на меняO.
        Просто совсем перестала понимать, отчего все-таки племя человеческое все болеет и болеет))))).
        Около пяти я спряталась на пожарной лестнице и набрала Славкин номер. Трубку взяла санитарка. Конечно, светило еще у станка; вам перезвонят, Елена Андреевна. Перед выходом из клиники долго собиралась, а потом по дороге к Ирке сделала крюк — самая вкусная пицца продавалась не совсем по пути. С большими проблемами добралась до дома Асрян; Славка перезвонил, когда на часах было около семи. Это значит как минимум пять-шесть операций в день. Потому и очки на носу, а спина совсем крючком. Интересно, купил ли доктор Сухарев за эти годы приличную недвижимость за границей?
        — Прости, только вышел. Ты можешь говорить?
        Через несколько минут я знала, какое расписание ждет меня на той неделе: во вторник вылет в Сочи, среда там, четверг обратно. В это самое время там будет самая большая школа эндокринологов; спонсируется, как обычно, крупными поставщиками инсулина и прочих жизненно важных лекарств. Теперь есть о чем думать ближайшие несколько дней.
        Выходные пронеслись в окружении людей; пятница — девчонки, окончательное решение вопроса о Венеции; консенсус был достигнут довольно быстро. Гостиница, билеты, культурная программа, шопинг. После я сопроводила девиц в тот самый магазин Furla; за сумкой мечты, без которой и жизнь не мила.
        Вечером в субботу вернулся Сергей, улов едва поместился в багажник. Всей семьей занялись ухой, рыбными котлетами и заливным; да так вошли в раж, что закончили только к вечеру воскресенья — половина дня ушла на разъезды по девчонкам и раздачу плодов семейного труда. К Асрян завалились в последнюю очередь; дверь открыл Саша, и мы хором закричали про наши кулинарные дары. Ирка выглянула из кабинета в коридор и скривила недовольную мину:
        — Сокольникова, ты че такая возбужденная? Не орите, у меня скайп-консультация с Барвихой.
        Как хорошо, что вокруг так много людей и событий.
        В понедельник произошла маленькая неприятность, связанная с отъездом на конференцию в Сочи. С самого утра я сильно нервничала — как преподать Сергею Валентиновичу такую неожиданную новость, потому что поездки врачей на подобные мероприятия планируются заранее и обычно оплачиваются заинтересованными фармкомпаниями. На фоне кризиса наши обычные партнеры даже не удосужились пригласить кого-то из сотрудников клиники на такое важное мероприятие, как российская школа эндокринологов; но если и удосужились бы, то первым делом позвонили бы главному врачу, а уж он назвал бы подходящие кандидатуры или решил бы ехать сам. Так что текущая ситуация никак не походила на стандартную реальность. Поэтому утром в понедельник я вывалила все это на голову Славке: дело пахнет плохо состряпанным враньем. В трубке послышалось напряженное сопение.
        — Я решу. К обеду определимся.
        Умная женщина вполне могла бы предсказать последствия всего этого и вовремя остановить события, но только не Лена Сокольникова. Около часа дня в ординаторскую позвонил Ефимов и вызвал меня на ковер.
        — Лен, тут такая оказия — надо в среду лететь в Сочи, ежегодная школа эндокринологов. Позвонил Константин, у них все как-то спонтанно, я даже немного отругал за такую неожиданность. Обратно — в пятницу. Я не смогу, так что или сама, или кого-то с планового отделения. Так что?
        — Воспользуюсь блатным положением. Костик летит?
        — Нет, насколько я понял. Будут девицы с кафедры, больше никого не знаю.
        — Хорошо, спасибо.
        Вот так раз. Значит, попросил у Костика. Значит, Костик все знает. Конечно, ведь он не сдаст, будет молчать, но как теперь я буду смотреть ему в глаза? Как теперь мы с семьями поедем в Венецию? Все это противно, омерзительно и пошло.
        Я не хочу, чтобы снова повторилась Василеостровская. Не хочу больше вот так, по углам. Только не со Славкой.
        Остаток рабочего дня просидела за компом, изображая бурную деятельность. Сидела и боялась звонка от Кости; пыталась придумать хоть какие-то варианты оправдания, но не получалось. Однако всевышний проявил милосердие — Костик не позвонил. Я продолжала ползать в море бесполезной информации, лезущей с экрана. В голове снова и снова всплывали сцены нескольких дней давности. Как же можно было сравнить это с Восьмой линией, назвать пошлостью, спутать с обычной попыткой развеять скуку и пресыщенность? Самое важное — как теперь уместить те несколько часов с доктором Сухаревым в течение спокойной и теплой реки под названием «жизнь Елены Андреевны», в которой плывут ничего не подозревающие Катька, Сергей, мои родители и браться, мои друзья и Костик. Я закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Самое важное — я в ответе перед ними, я должна нести ответственность, как все остальные.
        Но теперь все поменялось. Если завтра я не сяду в самолет — это все равно что закопать Лену Сокольникову в могилу заживо. На этом жирная точка, число, дата и подпись. Ноябрь, две тысячи четырнадцать.
        Мы прилетели в Сочи разными рейсами; оказавшись на чужой земле, созвонились и рискнули поселиться в одной гостинице, в одном номере. Залезли вместе в большую ванную, и все окружающее перестало существовать до утра. Много лет назад, в приемном покое, к замужней женщине и матери маленькой девочки пришло запоздалое чувство невероятной близости, первый раз в жизни. Так и теперь, то же чувство с огромным опозданием, помноженное на десять; чувство любви взрослой женщины, и каждая частичка тела отзывается в десятки раз сильнее. Как тогда, восемь лет назад, ощущение хрупкости происходящего, которое так подстегивало нас и обостряло эмоции и ощущения; так и теперь, когда две жизни разошлись дальше некуда, мы оба старались приблизиться друг к другу настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной.
        Славка приехал сильно уставший и к двум часам ночи первым провалился в сон. Между нами теперь большая разница — он так и остался на передовой, что до меня, то доктор Сокольникова в глубоком немецком тылу играет на фортепиано; в прекрасном замке, строго по расписанию.
        Я еще долго не могла заснуть, лежала в полутьме и разглядывала его руки. Невероятно красивые, совершенные мужские руки; в тридцать лет они выглядели на сорок, а теперь и вовсе на все пятьдесят. Есть такие специальные мужчины, их немного на земле. Они могут дышать только чем-то крайне значительным, чего не в состоянии постичь большинство остальных людей. Жить чем-то невероятно важным, делать это виртуозно, каждый день все лучше, чувствуя свое искусство все глубже и острее, никогда не останавливаясь, на всю жизнь, сжигая себя и не жалея окружающих. И больше они ни на что не способны, плохие мужья и отцы, не в состоянии заботиться о доме, детях и даже о себе. Всегда найдется кто-то, кто станет служить ему, любуясь светом софитов, и закроет глаза на все остальное. Но иногда они встречают ту самую, кто чувствует его ярость и стремление вверх невероятно глубоко. Она отразит его свет, как зеркало, и в тот миг станет ясно — он не останется одиноким и непонятым на все времена.
        Не спалось, я открыла рабочую почту.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        2 декабря 2014, 21.40
        Письмо от пользователя [email protected]@gmail.com(mailto:%[email protected])
        Добрый вечер, Елена Андреевна.
        Спасибо на посылку. На томографии обязательно буду лично.
        По поводу моей просьбы — прошу Вас, не сердитесь. Это нормальный вопрос нормального человека в моей ситуации. Уверен, вы больше меня понимаете, отчего люди болеют онкологией. Я также думал по этому поводу и могу сказать — наверное, курил, наверное, наследственность неважная. Отец тоже от рака погиб.
        Про стрессогенное времяпрепровождение — так это ж моя жизнь, моя работа. Теперь я понял, чем онкология от других болячек отличается. Сейчас чувствую себя неплохо, даже лучше, чем пару месяцев назад (за что вам лично отдельное спасибо). Можно сказать, что я здоров. Работаю, с детьми время провожу. А оно сидит во мне и никуда не девается.
        Материал уже хорошо изучен, и моя ситуация не единичная, потому и спрашиваю про время.
        4 декабря 2014, 2.30
        Здравия желаю, товарищ полковник. J
        Не обижайтесь на меня)))).
        Как ваш врач, я, естественно, считаю, что лучше всего не ходить на работу, подобную вашей, не решать сложные проблемы, не посещать похороны погибших при исполнении товарищей.
        Конечно, скорее всего, я представила бы вас с удочкой у озера, в лесу, в тишинеO. Может быть, я ошибаюсь. Для вас ваша служба, какая бы она ни была, и есть смысл.
        Тогда вот что. Это я про время. По поводу вашей ситуации статистика гласит — от полугода до года от момента выявления заболевания, я вам это уже озвучивала. Обычно я так прямо не говорю, что-нибудь вру. Но вам не стану. Все равно сами в Интернет залезете и все посмотрите. Но вы получаете хорошее лечение, и сами по себе крепкий человек. Потому, я думаю, времени у вас гораздо больше.
        Простите еще раз за прошлое письмо O..
        Я верю в вас (ну и в волшебные иностранные таблетки тоже) O..
        Ночь пролетела, словно один час. В семь утра доктор Сухарев с большим трудом отодрал себя от кровати; сквозь сон я услышала звук воды из ванной, минуты через три Слава вышел, уселся на край кровати, глубоко вздохнул и печально оглядел комнату — в обозримом радиусе ни брюк, ни свитера, ни тем более носков. Я встала и подошла к шкафу. Кто-то должен был аккуратно развесить единственную смену вещей.
        — Может, позвонишь и попросишь отложить операции хоть на пару часов?
        — Не. Да там делать нечего, какие-то блатные от местного губернатора. Вышли через Смольный, так что отказаться не получилось. Пара доброкачественных опухолей, локализация для студента, еще посттравматическая киста, тут посложнее, наверное, будет. Так что придется повозиться лишних полчаса, но к обеду освобожусь. Ты как, заседать пойдешь?
        — Пойду, неудобно. Потом Костику доложат, что его врачи не пришли. Слав, а что Костик… ты ему сказал?
        — Сказал как есть. Лен, он мой единственный друг.
        — Понятно. Позвони, как освободишься.
        На конференции удалось часик подремать и, главное, расписаться в листе посетителей. Доктор Сухарев закончил около трех. Голос в телефоне был очень довольный:
        — Приезжай, ресторан «Хмели и Сунели». Пригласили на обед в качестве благодарности.
        — Ты уверен, что это удобно?
        — Мы здесь первый и последний раз.
        — Понято… А кроме ресторана, самый великий нейрохирург Европы был хоть чем-то поощрен?
        — Ну… Кавказ же. В кармане звенит, Елена Андреевна.
        — Тогда приеду.
        Я немного опоздала к началу обеда; за столом было шумно, веселые кавказские мужчины налегали на шашлык и виски. Через пару часов я уже не могла встать из-за стола, желудок отчаялся в попытках переварить почти килограмм баранины. Наконец, с большим трудом распрощались и пошли в парк, а потом к морю.
        — Что там сочинские больные головы?
        — Уже идут на поправку. Хотя не, одна голова злокачественная оказалась.
        — Жалко.
        — Ничего, выковырял. Почти три часа колупался.
        — Светило, одно слово.
        — А то.
        Я взяла его под руку; мы шли по набережной, смотрели на море. Годы учат ценить момент; минуты и часы, которые уже не повторятся. От того все вокруг становится в сотни раз прекраснее.
        — Ленка, я сегодня думал, что мы будем делать в Питере, когда вернемся.
        — Я не знаю. Тут мы в другом измерении, три тысячи километров от дома. Слава… я не смогу на отделение к тебе приходить. Это выше моих сил. Не хочу больше ни с кем местами меняться. Ни туда, ни обратно.
        — Разве кто-то может твое место занять?..
        — Смогла же.
        — Я за это дорого заплатил. И теперь плачу?.
        — Я тоже за все очень дорого заплатила. Зато теперь стало хорошо, живу и радуюсь.
        — Вот это метко, Елена Андреевна. Значит, и я тоже живу и радуюсь? Пипец. Лен, я знаю, это все пошлятина. Не достоин и никогда не буду достоин. Но я хочу тебя видеть. Это все равно что дышать. Вернемся, я что-нибудь придумаю.
        — Меня только не спросил. Хотя неудивительно… И вообще, не врите, Вячеслав Дмитриевич. Вы дышите только в операционной.
        Вместо ответа доктор Сухарев впился в меня как паук, пришлось прикладывать усилия, чтобы отпихнуть его.
        — Осторожно, доктор. Земля стала совсем маленькой. У нас тут один из стоматологов поехал с любовницей на «конференцию в Варшаву» и совершенно случайно прямо на Елисейских Полях с женой-гинекологом столкнулся. Она тоже на «конференции» была, только в «Праге». И самое интересное, тоже с «коллегой по работе».
        Славка сначала громко рассмеялся, а потом резко остановился и больно сжал мне руку.
        — Больше не будем на эту тему.
        — Какую?
        — Про любовниц. Мне неприятно. Я тебе сказал, что-нибудь придумаю.
        Несколько дней после возвращения мы не виделись. Мир вокруг был все тот же, те же люди, расписание, привычки, места и события. Пятница у Асрян, суббота — бассейн, массаж, магазины. Так хотелось вернуться в прежнее течение не только физически, но и эмоционально. Не получалось; мысли путались, перепрыгивая через несколько октав в разные стороны, и только одно оставалось неизменным — нет способа загладить очевидное. Нет способа притвориться, что доктора Сухарева не существует, так же, как и нет ни одного, даже самого маленького повода простить меня. У Катерины и господина Ефимова нет поводов меня прощать.
        Все равно, несколько дней прошли в ожидании звонка. Только вечером в воскресенье Славка напомнил о своем существовании. Точнее, не он. Я заезжала во двор после маникюра, когда позвонила кардиологическая Светка:
        — Сидим, дежурим, сегодня вспоминали тебя за обедом.
        — Что, опять прохлаждаетесь?
        — Ага, прохлаждаетесь! Ты как будто забыла, Ленка. После трех в хирургии началось: два ДТП, непроходимость, еще пара аппендицитов до кучи… У нас пока тихо. Сижу, истории пишу. Вот, решила тебе позвонить. Народ страшно рад, что ты появилась. Федька со Стасом так вообще поспорили на тыщу, что ты вернешься обратно.
        — Что-то ставка маловата; передай им, дуракам. Нет, Светка, не вернусь.
        — Да я им так и сказала. Прошлого не вернешь.
        — Осуждаешь меня? Признайся.
        — Да ты что говоришь такое, Ленка, как ты могла подумать вообще! Я тогда на дежурстве еще полночи проплакала, правда. Так жалко было и тебя, и Сухарева. Дурак мужик, но разве ж виноват, что дураком родился? Такая любовь! Эх, Ленка. Завидую тебе страшной завистью. Так что не думай, какое там осуждение.
        — Да как не думай. У нас же семьи у обоих, Светка. У меня ребенок, муж, у него тоже.
        В трубка повисла секундная пауза.
        — Лен, у Сухарева второй ребенок год назад родился. Два мальчика теперь.
        Ни вздоха, ни стука сердца — на целых несколько секунд.
        — Тем более, о чем разговор, Светка.
        — Ой, не могу. Ленка, да как же так. Живем-то один раз. Вот же какая стерва, Ермолаева эта, ну просто дрянь. Когда вы расстались тогда, Славка же еще около года к ней не переезжал, представляешь? Ходил весь черный. Мы все надеялись, думали, помиритесь. А она не передать, как бесилась; все узнавала у народа, что там с тобой да как. Упокоилась, только когда узнала, что ты замуж вышла. Да еще как вышла — за хозяина клиники. Я знаю от девчонок из приемника, ты за Ефимовым замужем.
        — Он не хозяин, просто главный врач.
        — Ну и все равно, круто! Эта стервозина уволилась, только когда Верка из реанимации к тебе работать перешла, а потом рассказала девчонкам, что ты не одна. Пошла куда-то в день анестезиологом, чтобы не дежурить. Мне вообще кажется, она только чтобы замуж выйти и устроилась в большую больницу, правда.
        — Черт с ней, Светка. Здоровья и счастья, как говорится.
        — Ой нет, Лен, я так не могу. Ведь она жизнь твою поломала!
        — Да не так все. Мы сами ее поломали… И я, и Сухарев. Да и вообще, живем же как-то теперь. Слава богу, здоровы и не голодаем.
        — Да что ты такое говоришь?! Как будто уже не живем, а доживаем. Прямо слушать больно.
        — Не причитай. Лучше собирайся летом и приезжай ко мне в Барселону с детьми. У меня там квартира.
        — Да ты что?! Вот это да, ты молодец. Молодец! Если Ермолаева узнает, полгода будет батареи грызть.
        — Да ладно, разве Сухарев мало зарабатывает?
        — Ты ж его знаешь. Мог бы уже просто в золоте купаться. А он, как обычно — дали — хорошо, не дали — все равно хорошо. Вот Федька, так меньше пятидесяти за плановую холецистэктомию не возьмет; а этот, как молодой — даже не заряжает. Сколько дали, столько и ладно.
        — Зато маэстро.
        — Да… Имя, конечно, уже давно на него работает. Если бы Федя на таком уровне звучал, уже дачу на Канарах купил бы давно. А Сухарев вечно в облаках. Так что вот… ой, так к тебе в гости хочется! Барселона, это ж мечта, Ленка! Да теперь не знаю даже, кризис на дворе. Дежурств понабрала, палат платных взяла — еще пять коек сверху. Еле-еле уже, устала страшно. Так что не знаю, когда смогу вырваться…
        — Все равно буду ждать.
        Еще полчаса мы говорили о том о сем; клятвенно обещали друг другу не теряться больше никогда, потому что надо беречь все хорошее и искреннее. Остаток дня я думала о двух маленьких мальчиках, наверняка кудрявых и черноволосых. Главная несправедливость в моей жизни — это тот факт, что не я их мать. Так не должно было случиться, но случилось.
        В понедельник мы с Саней закончили рано, около трех. Было время смотаться на тренировку, ведь ничего лучше не промывает мозги, как спорт. День был на удивление приятный; легкий ветер, белые, почти весенние облака, иногда даже солнце. Я довольно быстро проскочила по центру, смогла без проблем припарковаться и потратила еще пять минут на выковыривание из багажника спортивной формы. Сергей поддерживал машину в идеально чистом состоянии; без лишних вещей — только самое необходимое. Мой багажник был похож на попытку поспешного сбора для бегства на край света.
        Это все было не здесь, и не со мной. В моей сегодняшней жизни не существует ни Славки, ни кардиологической Светки, ни моей старой больницы. Пусть будет так, иначе я сойду с ума; это однозначно.
        Чем больше километров набегало на счетчике беговой дорожки, тем спокойнее становилось на душе. Что будет, то и случится; сил принять какое-то волевое решение не осталось.
        В тот день я проторчала в клубе около трех часов вместо обычных полутора, посетила сауну и массаж и даже сделала обертывание из водорослей. Лежала, обмазанная чем-то пахучим и завернутая в пленку, слушала тихие мантры. Такие дамы, как я, приходят сюда просто полежать; причина проста — трудно убедить циника с медицинским дипломом в волшебном похудании и молниеносном подтягивании всех частей тела после заворачивания в разнообразные морские деликатесы. Зато расслабление наступало несомненно и длилось потом еще достаточно долго.
        Но не сегодня. По дороге домой я получила эсэмэс:
        Привет, как ты? Сегодня выселил жильцов из материной квартиры. Гороховая, дом три, квартира пятнадцать, если не помнишь. Приезжай завтра, буду ждать с четырех часов. Если не сможешь, черкани.
        Весь последующий вечер и начало дня ушли на попытки разделить голову, время и вообще всю жизнь пополам. Самое сложное — попытаться представить, что есть два измерения, два потока, которые совершенно не пересекаются и не имеют отношения друг к другу. Дома совсем другой мир — Сергей находился в фазе активного изучения питерского рынка недвижимости, потратил четыре часа на всевозможные варианты покупки двух однушек, желательно максимально недорого, но в то же время надежно. Я приняла живое участие в поисках и до того заигралась, что в конце концов даже мне самой это все показалось крайне важным. Катерина на всю громкость слушала аудиокниги на немецком. Процесс обучения раздражал и меня, и Сергея; ведь мы из поколения детей, выращенных на фильмах про Великую Отечественную, оттого ни в чем не повинный немецкий язык ассоциировался с лаем собаки.
        Утро на работе проскочило незаметно, потому что снова привезли несчастную Иванцову; за тысячу рублей бесплатная «Скорая» доставила прямо к нам на отделение. Иванцовские почки совсем не хотели работать, давление шкалило; надо было приводить в чувство все системы и органы, по возможности регулировать дозу инсулина, а потом решать вопрос с диализом. Сынок Иванцовой целый день просидел с нами и ждал мамину подругу. Она приезжала после работы, забирала его на ночь и утром привозила обратно. Бледный щупленький мальчик; он помогал маме вставать и садиться, надевал ей тапки, приносил воду и еду. Завтра утром снова будет у нас, потому что подружка Иванцовой такая же лимита — с ребенком, без мужа и образования. Работала на двух работах, чтобы содержать своего пятилетнего отпрыска; только в одном ей повезло больше — она была здорова.
        Саня с Варей поддерживали мою тайную антикапиталистическую благотворительность; жена Шрека каждое утро передавала для мальчика горячие блинчики со сгущенкой. Малыш сидел в ординаторской и ел, а мы смотрели. Варька пустила слезу; мальчик поблагодарил за блины и пошел к маме. Саня сосредоточенно почесал пузо, максимально нахмурился и наконец подвел общий знаменатель:
        — Главное, чтобы начальство не заметило наш подпольный детский сад.
        — Да ладно, Сань. Подпольный склад в шкафу не заметили и это не заметят.
        — Типун тебе на язык, Ленка. Мало тут сидела плакала и собиралась увольняться.
        Варька не преминула вставить:
        — Не только увольняться, но и разводиться, я точно помню.
        Ломать голову над почками, давлением и инсулином — это крайне нужная и интересная задача, а вот целый час бегать за кассиром с просьбой о максимальной скидке для малоимущей Иванцовой — это неприятно и вообще довольно унизительно. Касса в конце коридора административной части; полумрак и толстая решетка. Совершенно бесчувственная тетя смотрела на меня из-под очков в модной оправе от Versache.
        — Елена Андреевна, если нет возможности платить — можно всегда обратиться по полису в обычную городскую больницу. Зачем мы с вами теряем время на этот случай?
        — Валентина Михайловна, причин масса, долго объяснять. Я же не так часто обращаюсь с подобной просьбой; точнее, вообще только в отношении этой больной. Разве я приходила по поводу кого-то, кроме Иванцовой? Вы же знаете, в городских больницах ей придется покупать кучу лекарств, выйдет не намного дешевле; и потом, везде очереди на месяц вперед. Она к тому времени, может, и вообще помрет.
        Про несчастного ребенка на отделении я умолчала. Скидку мне дали, но в виде исключения и последний раз. Похоже, и правда последний, судя по съехавшимся к переносице татуажным бровям. Битва за Иванцову отвлекла, другие больные не выдали ничего внепланового; около половины третьего приехал «Тень отца Гамлета» и забрал очередную партию таблеток для полковника; ровно в три часа дня я выехала с работы.
        Значит, Славкина мама умерла, раз квартиру сдавали. Не хочу быть там, в доме этой ведьмы, невзлюбившей меня только потому, что я мать-одиночка без жилья и денег. А может, потому что увидела любовь. А вообще, какая разница, почему она меня не любила.
        Все оказалось совсем не так. Славка открыл дверь, и то, что вокруг, уже не имело никакого значения. Только через пару часов я внимательно огляделась — ничего из прежней жизни не осталось, из маленькой квартирки сделали приличную студию с симпатичным ремонтом. На часах было уже около шести вечера; Славка сел на кровати по-турецки, отчего стал похож на йога — такой же худой и костистый. Только плечи широковаты, и лицо явно славянское.
        — Лен, у тебя есть время еще?
        — Я вообще-то голодная, Вячеслав Дмитриевич.
        — Черт, холодильник пустой. Сейчас сбегаю за угол, там есть пицца навынос. Пару часов найдется?
        — Найдется.
        Через пятнадцать минут мы сидели как раньше, в старой съемной квартире.
        — Значит, Елена Андреевна, по ночам больше не лунатите?
        — Не… слава богу. Я теперь женщина со среднестатистической психикой.
        — Это невозможно.
        — Почему?
        — Потому что психопатия идет с периодами обострений. Разве Асрян не в курсе?
        — Я что, психопат, по-вашему, доктор Сухарев?
        — Псих психу рознь. Все талантливые люди психи. Чем больше талант, тем труднее жить. Я ж видел, Елена Андреевна… чего другие не видели. В голове у тебя, Ленка, измерений больше, чем у окружающих. Однозначно.
        — Тогда ты тоже псих, Славка.
        — Не… ну если только совсем чуть-чуть.
        — Дурак дурака видит издалека, так что не чуть-чуть.
        Не заметили, как съели огромную пиццу до последнего кусочка. Как будто ничего и не случилось, и не было этих долгих лет. В половину девятого я стала поглядывать на часы.
        Славка придвинулся и взял меня за руку.
        — Лен, я знаю, это все не то… срань какая-то, даже квартирка эта… Не исчезай.
        Внутри все сжалось, предательские слезы снова покатились по щекам сами собой.
        — Послушай. Мне хреново, Слава, очень хреново. Я все дни после Сочи думала. А теперь вот что скажу: раз так, значит, так. Я хоть иногда буду видеть тебя. Это лучше, чем ничего. Любовница — значит любовница. Чтобы ты знал.
        Славка ничего не ответил.
        С декабря мы виделись слишком часто, сильно рискуя оказаться под подозрением. Но ни Слава, ни я, мы не были в состоянии продержаться порознь хотя бы неделю. Хотелось большего; хотелось остаться вместе на ночь, снова куда-то уехать вдвоем, пойти в магазин за продуктами, потом в кино; вместе подежурить, наесться на ночь жареной картошки в хирургической ординаторской, поржать вместе с Федькой и Стасом. На самом деле хотелось вернуть ту прошлую жизнь и все хорошее, что в ней было. Но мы молчали, и это молчание было ужасно громким и очевидным. Я рассказывала ему про Катьку, про Асрян и ее мужа, о новых подругах и их чудачествах, потом о клинике, и даже увлекшись, заикнулась о Парджикия и его смешной кличке, слетевшей с моего колкого языка. Славка, как охотничий пес, улавливал едва заметные перемены в тоне моих воспоминаний.
        — Ага, Елена Андреевна, новый жених?
        — Не пойман, не вор, Вячеслав Дмитриевич.
        Славка схватил меня за плечи и повалил.
        — Попал. Точно попал. Ну все, придется задушить.
        — Славка, разве пластика сисек может сравниться с ковырянием в мозгах?
        — Место на троне занято, так и передай.
        — Передавать некому — прекрасный принц уже несколько месяцев в основном в Барвихе оперирует.
        — Куда уж нам, простым чикатилам.
        — Вячеслав Дмитриевич, мое сердце отдано только вам. Не каждой женщине так везет, быть причастной к великим.
        — Не начинай. Я не Пирогов, не Павлов и даже не Бокерия. Нового ничего не придумал.
        — Еще все впереди.
        — Да я не про то… гением надо родиться. Таких помнят сотни лет. Хотя… никому не известно, откуда гении берутся.
        — Продолжайте, доктор.
        — Ну, что-то типа… с чего вдруг человек открывает совсем новое? А если оно противоречит предыдущему? Или что-то… что не имеет основы из прошлых знаний.
        — Кто откуда. Кому приснилось, кто сам — сидел-сидел и придумал.
        — Не очень обоснованная теория.
        — Точнее, совсем не обоснованная.
        Два бокала красного вина на кухонном столе. Мы сидели на маленьком диванчике, прижавшись друг к другу. Совершенно ясно было одно — господин Ефимов и доктор Сухарев не обсуждают с супругами подобных проблем. Вот в чем еще одна важная причина. Много раз, находясь рядом со Славкой, мне становилось не по себе; как будто он заглядывал внутрь моей головы, читал мои мысли, проникая глубоко, слишком близко к самому сокровенному. К тому, о чем мне не хотелось разговаривать даже самой с собой. Самый что ни на есть близкий мужчина может видеть и принимать в женщине все то, что она не хочет показывать остальным окружающим ее людям.
        Последнюю неделю перед Новым годом мы не смогли увидеться. Хлопотное время для всего и всех — последние рабочие дни, подготовка к праздникам, уничтожающая психику гонка по магазинам, чудовищные пробки на дорогах и последняя учебная неделя в школе. Сумасшествие подстегивалось непонятно куда несущимся ростом валюты, и народ, не зная, что делать с заначкой, покупал все нужное и ненужное. Мы со Славкой созванивались каждый день вплоть до двадцать девятого числа, поздравили друг друга, но как-то скомканно и крайне неловко. Я положила трубку и села на ступеньку пожарной лестницы около дверей нашего отделения. Можно встретиться за пару дней до Нового года, поздравить, потом разойтись по домам; а по дороге вспоминать, как это было тогда, когда мы жили вместе. Какой тогда был Новый год; какие эмоции, мысли и надежды. Невозможный сценарий. Потому и не встретились; лучше потом, лучше после праздников.
        Вечером двадцать восьмого декабря я снова долго не могла заснуть; и как-то уже автоматически ноги понесли в парадную, на поиски табака. Теперь появились интересные ноу-хау — в фильтр сигареты вставляли ампулу с чем-то ароматным, щелкаешь ее зубами — и приятная добавка для обоняния готова.
        Видимо, сосед не на шутку увлекся ментоловыми новинками для дам и прятал их от любопытных глаз. В дневное время ничего, кроме пачки «Честерфильд», в руках Василия не наблюдалось.
        Я поднялась через один пролет и села на широкий дореволюционный подоконник. На улице тихо; осторожно падал снег, машины уже успели покрыться чистотой на пару сантиметров. Завтра придется заняться физкультурой прямо с утра, на каблуках и со щеткой в руке. Давно уже не покупала зимнюю обувь — на меху и плоской подошве, как в холодные студенческие годы; автомобильные девушки мало передвигаются по земле своими ногами. Я смотрела в окно; темный питерский колодец, дорогие иномарки стоят аккуратно в ряд, старый одинокий тополь; вспоминала наши новогодние дежурства в приемнике. Буря эмоций, море адреналина, а также возможностей проверить в бою крепость духа. Жарко, и с каждой минутой все острее и неожиданнее.
        Пустая парадная отзывалась эхом даже на самый слабый звук; около часа ночи соседняя дверь открылась. Все тот же кашель, может быть, даже сильнее, чем раньше; те же книги и нелепая одежда. В попытке борьбы с замком бедняга застряла около двери.
        На улице холод, а она все в тех же раздолбанных галошиках на каблучке.
        —?Девушка, куда вы так поздно?
        И тут она впервые повернулась на мой голос. Посмотрела в мою сторону, на секунду замерла, а потом резко заторопилась и почти побежала вниз по лестнице.
        Господи, еще и людей боится. Я же не пьяный мужик за поворотом — явно, что соседка, раз в тапках и домашних штанах.
        А может, где-то недалеко ее ждет тайный возлюбленный?..
        Я вернулась домой, выключила в коридоре свет, и тут в голову пришла мысль: она ж наверняка так и не закрыла соседскую дверь, чокнутая. Но выходить было лень. Тем более это все просто сон. Завтра утром проснусь и смогу разобраться, с дневным светом придет ясность мыслей.
        Конец года преподнес еще одну неприятность на работе. Товарищ полковник все-таки явился на томографию, хоть и с опозданием на три недели. Я вставила диск с его исследованием в компьютер и потом написала последнее в этом году письмо.
        Почтовый ящик [email protected]@gmail.com(mailto:%[email protected])
        29 декабря 2014, 13.30
        Письмо от пользователя [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Добрый день, товарищ полковник!
        Я сразу с новостями; к сожалению, не очень хорошими.
        По результатам томографии наблюдается некоторое ухудшение. Увеличились очаги в легких. Одно утешение — в ваших анализах пока ничего угрожающего, посему будем менять лечение и продолжать бороться.
        Не отчаивайтесь, мы сделаем все, чтобы вы не стали частью официальной статистики.
        Обнимаю вас. Ваши розы самые стойкие — как будто сегодня срезаны, а уже почти двое суток прошло)))).
        Тридцатого вся наша многосемейная компания сидела в Пулково и снова ждала девятичасового самолета в Барселону; Венеция предсказуемо отменилась в связи с кризисом и высокими ценами на гостиницы. Асрян, Женька, Костик, Оксанка с семьями, и мы — теперь все ночевали в нашей квартирке; кто на полу, кто на креслах, экономия прежде всего.
        Зато будет весело.
        Почти в семь тридцать приехал Костя с женой и детьми, и практически во время закрытия регистрации прискакала Асрян — волшебное перемещение с рейса из Вены, буквально за пятнадцать минут. В асрянских ушах наблюдались сапфиры в белом золоте; происхождение обновки не трудно было угадать — очередная «конференция» во спасение психики жителей современного мегаполиса. «Стресс большого города, особенности и тактика преодоления»; так, кажется, официально звучала тема. Что не официально, то висит в прелестных ушках госпожи Асрян.
        Все были уставшие и раздраженные и только в самолете немного расслабились после бокала красного. Впереди нас сидела Ирка со своими мужиками, сзади Костик с дочками. Жена Костика составила компанию Женьке и Оксанке, они застряли позади на несколько рядов, почти у самого туалета. Проснувшись на ужин, народ оставшееся время оживленно болтал. Мне стало завидно, я тоже хотела расслабленно трепаться ни о чем. Одна Асрян проспала весь перелет — устала, бедняжка; конференция, по всей видимости, удалась. Асрянский Сашка и Сергей Валентинович обменялись какими-то журналами по недвижимости, а потом ушли в изучение перспектив развития экономики на две тысячи пятнадцатый год; вариантов апокалипсиса оказалось множество, хватило на весь перелет. И только Елена Андреевна провела эти четыре часа беспокойно — позади сидел Костик; я слышала, как он бесцельно перебирает бортовые журналы, перекидывается с детьми односложными фразами. Хотелось повернуться и сказать что-нибудь, но подходящих тем не находилось; так же, как и мужества первой вступить в разговор.
        Тридцать первого до обеда все спали, потом разом засуетились, начали бегать по магазинам, покупать продукты, готовить стол. Включили на чьем-то ноутбуке первый канал, и под бой курантов съели по двенадцать виноградин, как настоящие испанцы; а потом пошли на площадь Каталонии.
        Веселились от души всю ночь. На следующий день выбрались из дома только к вечеру, лениво прошлись по ближайшей улочке взад-вперед и вернулись обратно в нашу берлогу. Весь пол был устлан надувными матрасами, чемоданами, сумками; но никто не жаловался, всем было весело и комфортно. Лена Сокольникова тоже радовалась празднику, хотя присутствие Костика напоминало о параллельных мирах. Несколько раз я пыталась заловить его наедине, но Костик явно не планировал никаких объяснений и тщательно избегал моей компании.
        К третьему числу народ разделился на небольшие группы — дети (только те, кто постарше), мужчины и женщины. Дамам в нагрузку достались малыши, поэтому наши прогулки оказались самыми короткими. Возвращались около десяти, укладывали мелких спать и садились на крыше с вечерним вином. Жена Костика не имела постоянного женского круга и сильно страдала от нехватки общения; было заметно, она получала большое удовольствие от нашей бабской компании. Мне тоже доставляло радость просто сидеть и трепаться; и чем проще тема для разговоров, тем лучше. Не напрягать голову и не рефлексировать, меньше оставаться наедине с собой. Из пятерых дам только две имели милые скелетики в спальном шкафу, только я и Ирка. При этом между нами имелась огромная разница — Асрян была совершенно спокойна, ибо в современной психологии есть все необходимые инструменты для сохранения душевного равновесия, что бы человек ни натворил. Ведь главное — мотивы. Они всегда оправдывают последствия, если только клиент не зарезал кого-то и не разбросал части тела по широкой улице.
        Лена Сокольникова таким равновесием похвастаться не могла, в том и состояла непреодолимая пропасть между мной и Иркой.
        В женском обществе все как обычно — каждая приехала с собственной, очень важной идеей текущего бытия. Женьку волновали перспективы цен на недвижимость в условиях полного государственного расколбаса; проблема была обсуждена, но в отсутствие компетенции остальных членов клуба — результатов дискуссия не возымела; Ирка находилась в ожидании защиты в Женевском университете и невероятно перспективных последствий этого события. Тут тоже никто из нас не мог полноценно поддержать беседу, и получился короткий монолог. Но Асрян и не нуждалась в советах и оценках. Ирка делилась своими планами с напускным безразличием. Я молча слушала, вглядывалась в ее новое красивое лицо, а потом начала читать между строк. Там оказалось интереснее, даже проскочила неожиданная догадка: а не собирается ли госпожа Асрян свалить в Европу? А если да, то КТО поедет с ней, кроме Стаса? И поедет ли этот КТО-ТО вообще?
        Как насчет Александра Эппельбаума, подруга? Как насчет твоего мужа?
        Я слушала, смотрела и понимала — даже если развод, она никому ничего не скажет, даже мне. Чокнулись за блистательную Иркину карьеру; Оксанка, ощутив неполноценность жизни домохозяйки на фоне таких небанальных достижений, начала о своем:
        — Девочки, что же мы все только о себе, да о себе. Предлагаю присоединиться: одна знакомая открыла группу «ВКонтакте». Сбор денег на лечение больных детей и всякая другая помощь. Подписчиков много, а детки! Такие несчастные детки, просто ужас. Кроме денег надо еще много чего — помощь с визами, с проживанием, всякие переезды, консультации юристов. Уже трех малышей отправили в Германию. Лен, я тебе скидывала ссылку, ты не видела?
        — Видела.
        — Чего же не вступила?
        — Оксанка, я не уверена, что это хорошая идея, по крайней мере для меня.
        — Лен, да там самое большое, по триста-пятьсот рублей…
        — Слушай, ну ты снова о том же самом. Ирка вон, на своих мозгопромывательных сеансах по-христиански ко всем; как говорится, и к дающим, и к берущим, и к страждущим… я тоже, между прочим, целый день в процессе спасения кого-нибудь от чего-нибудь. Мне кажется, я заслужила несколько часов отдыха после работы. Правда, Оксанка, ты только не обижайся. У меня тридцатого на отделении мужик чуть не помер от тромбоэмболии, думала уже все, похоронили. Знаешь, это такая ситуация, когда приходится за несколько минут сначала встать раком, потом сделать ласточку, а потом сальто-мортале. Секунда идет за день. Едва успели до сосудистого центра довезти.
        — Но тут же дети, Лен…
        — Да при чем тут дети, не дети… Людям и в сто лет жить хочется. А мне после всего этого хочется прийти вечером домой и как минимум не думать о чужих болячках. Хотя бы до утра.
        Женька с Костиной женой отстраненно молчали, а я застыла в боевой стойке и не собиралась виниться. Оксанка раздумывала еще полминуты, потом решила не сдаваться и аппелировать к старейшине:
        — Ир, вы же врачи, как же так?..
        Ирка даже не собиралась занимать оборонительную позицию.
        — Девочки, а вы в курсе, что есть такое понятие, как государство? И вообще, никто не задумывался, почему жизнь ребенка должна зависеть от сердобольности кучки бездельных тетушек? Посмотрю я на тебя, Оксанка, когда доллар будет сто пятьдесят… вот тогда и послушаем. И еще, я, кстати, твою ссылку посмотрела, потратила время. Я тебе как врач скажу: в вашей конторке половина объявлений с детьми, у которых вообще нет никаких перспектив. Ни у нас, ни в Европе. Врожденные заболевания, практически без шансов выжить. Просто поиздеваться над ребенком, отобрать у него последние силы на дорогу, вырвать из дома. Проще говоря, сократить ему жизнь как минимум на пару-тройку месяцев. А потом еще анализы, томографы, трубки во все отверстия. Это что, милосердие, по-твоему? Нет, это фашизм. Зато кто-то потешил свое самолюбие. А к Ленке не приставай, ее врачебное кладбище гораздо меньше, чем личный список вытащенных с того света.
        Оксанка не обиделась, но на лице читалось непонимание. Мне захотелось хоть как-то загладить конфликт.
        — Оксанка, да не запаривайся, мы ж циники все. Это и называется профессиональная деформация. Конечно, простым людям непонятно, как можно орать на больных в приемном покое, даже если в четыре утра и по-маленькому уже три часа как сильно хочется. А я давно уже ни на кого не ору… так что потеряла квалификацию, одно слово.
        Тема оказалась явно не для отдыха; куда лучше про прекрасную Барселону. Мы воспользовались возвращением мужиков и оставили их охранять детский сон; вышли на улицу и завалились в первый же попавшийся бар, где усердно накачались чем-то похожим на глинтвейн, потом пошли дальше, смеялись и были совершенно счастливы. Гуляли, пока не поняли, что заблудились. Пришлось выйти к городскому пляжу и повернуть знакомой дорогой. Я немного отстала от девчонок, шла и разглядывала ночные улицы. Ирка тоже потихоньку откололась от основного состава и присоединилась ко мне; минут пять шли молча. Так иногда бывает, когда двое близких людей чувствуют некоторое временное отдаление. Сложно начать заново.
        — Ты нервозная в последнее время, Ленка. Как Принц Чарминг поживает?
        — Не видела уже долго. Его Высочество то в Москве, то на учебе.
        — Скучаешь?
        — Да нет… не очень. А что твой профессор?
        — Все ровно, без лишних волнений…
        А что, если бы в моей жизни не было Ирки? Вдруг и правда, возьмет и уедет?
        —?Это хорошо, что ровно. Сережки у тебя просто класс.
        — Мыслишь в правильном направлении, Сокольникова.
        — Профессор явно щедр, да еще и со вкусом.
        — А то.
        — А вот у меня совсем не ровно, если честно.
        — Даже так?
        — Типа того…
        — Начинай.
        — Сухарева в октябре встретила. Случайно. Он никуда не уехал, там же оперирует, в нашей истребительной. Заведующий теперь.
        От неожиданности Ирка на несколько секунд остановилась.
        — Черт, Сокольникова… так ты что… Ты его видела, в смысле?..
        — Вижу… довольно часто.
        — Ты что, встречаешься с ним?!
        — Можно и так сказать. Встречаемся.
        — Мать твою… А я-то думаю, как будто на Луне, что ли… Какая-то отрешенность непонятная… Думала, может, залетела не от того кого надо случайно, или что-то подобное. Ждала, когда сама расскажешь… мда… я-то надеялась…
        — Да все в порядке. Видишь, живая и здоровая.
        — Лен, не буду встревать, это бесполезно. Я не первый год тебя знаю, но просто вспомни Женьку. Вспомни, как она своего мента встретила. Как говорится, больно увидеть истинное лицо или его метаморфозы. Прогрессирование симптоматики на фоне социальной и возрастной трансформации, а проще говоря, все говно наружу. Так что я тебя прошу, присмотрись повнимательнее. Тебе уже не двадцать с хвостом, как тогда; у тебя хороший муж, и все прочее, как говорится. Годы не делают характер лучше, особенно человеческие слабости. Есть возможность взглянуть без розовых очков.
        — Ирка, это он. Какой был, такой и остался. Все тот же человек, ничего не поменялось. В этом вся проблема.
        — Хорошо, допустим. Если хочешь, отложим этот разговор, пока ты все равно не в состоянии серьезно рассуждать.
        — Кроме тебя, мне не с кем об этом говорить.
        — Тогда вот что — это опасно, давай уже прямо. Это может иметь серьезные последствия. Надеюсь, не в нашей бывшей больничке?
        — Нет.
        — Какой-то психоз. Только идиот мог не уехать в Германию.
        — Да какая разница, где оперировать, Ирка.
        — Тогда поехали на Чукотку. Ты участковым терапевтом, а я алкоголиков буду откапывать.
        — Алкоголиков я и без тебя могу откапать. Лучше скажи что-нибудь хорошее.
        — Да что хорошего тут можно сказать?.. Такой сюрприз, блин… что тут может быть хорошего!.. Боже, Ленка, я же просто за тебя боюсь, это же очевидно… Завидую я тебе, дуре, и жизни твоей дурацкой. Вот и все хорошее. Знаешь, Сокольникова… с точки зрения науки — любовь — вещь во многих отношениях разрушительная и часто бывает просто опасна для человека. Хотя последнее время мне кажется… это как дар, как талант. Если не суждено, так хоть ты тресни.
        Несмотря ни на что, Асрян блестящий мозгоправ, вот так вот.
        Наконец дошли до дома; мужики и дети спали, что облегчало доступ в ванную. Мы с Иркой легли вдвоем на кухонной тахте. В очереди на помывку оказались последние; открыли бутылку вина, втихаря выпили ее в ванной и еще полчаса вспоминали мои баталии с бывшим мужем и наши приключения на последних курсах института. Легли, накрылись старым пледом и еще целый час не могли угомониться; пихали друг друга пятой точкой и хихикали.
        — Ирка, да подвинь уже свою армянскую жопу… черт, я сейчас свалюсь.
        — Моя жопа теперь всего на пару сантиметров больше твоей, дорогая. Сама двигайся.
        — Может, в сантиметрах и не больше, а в ширину все равно.
        — Придушу щас тебя, Сокольникова.
        — Попробуй, утром без сережек проснешься.
        — А я твою «Фурлу» фломастером разрисую.
        Почти до двух часов мы хихикали и продолжали возню, пока Катька из соседней комнаты не взмолилась о тишине.
        Остаток отдыха каждый провел, как душе придется. Мы с Иркой шарились по распродажам; Лену Сокольникову беспокоил один-единственный вопрос: купить или не купить Славке какой-нибудь сувенир? Что-нибудь красивое и обязательно барселонское; в конце концов, поняла — не надо никакой Испании. Купила диск с Лондонским Симфоническим, Led Zeppelin, Kashmir — что может быть лучше такого подарка? Так здорово жить рядом и слушать одну и ту же музыку.
        Перед возвращением на родину семейство снова повесило на меня почетную должность собирания чемоданов. Катька чинно выставила в ряд немало бумажных пакетов; на яркой поверхности надписи, приводящие любую женщину в состояние экстаза. Сергей тоже купил себе несколько новых вещей; а мой шопинг не задался — выловила пару джинсов с большой скидкой и купальник. Оргазм не состоялся, к удивлению мужа.
        — Ты права, Лена. Валюта теперь дорогое удовольствие.
        В аэропорту все вздыхали по пролетевшим праздникам. В мыслях воскресали текущие проблемы на работе, домашние заботы, школа, репетиторы, кружки и детские сады; стало грустно и хотелось хоть немного пожить отвлеченной эмоцией. Так и вышло — после таможни народ возбудился на тему перевоза Женькиной бабушки с Донбасса. Бабушка сопротивлялась, не желая оставлять свой старенький домик, но Женька не отступала и бегала по инстанциям для оформления документов. Разговор всего на двадцать минут, а завтра настанет реальность; этот факт не мог не удручать. Еще четверть часа до посадки — все разошлись, чтобы потратить остатки наличности в duty free; наша кресельная линейка опустела, и совершенно случайно мы с Костиком остались одни. Костик заерзал, но убежать в такой ситуации было бы совсем некрасиво.
        Иди и говори. Другой дороги нет.
        Я подсела поближе.
        — Костя, я хотела с тобой поговорить, по поводу той конференции в Сочи, ну и вообще… Насколько я знаю, Сухарев тебе все рассказал.
        Костик сидел молча, а я хоть и заикалась, но продолжала:
        — Я даже не знаю, что тебе сказать. И вообще не знаю, что дальше будет.
        Он повернул голову в мою сторону; ни злости, ни печали, ни презрения.
        — Лен, давай не будем об этом. Славка мой друг.
        — А я? Мне казалось, я тоже твой друг. Костик, мне стыдно говорить об этом. Ты помогал мне в самые тяжелые периоды.
        — Лен, я себя хреново ощущаю, особенно тут, у вас. Перед Ефимовым неловко. Поэтому не вмешивайте меня больше, хорошо? Ни ты, ни Славка. Можешь Сухареву так и передать.
        — Прости меня, Костик.
        — Да не за что. При чем тут я.
        Ответа не нашлось. Слава богу, народ стал возвращаться из магазинов, еще десять минут — и дорога домой. Сели в самолет и дружно проспали до самого дома.
        Бешеные российские каникулы продолжались — на следующий день после возвращения Сергей вместе с рыбным соседом уехал на Финский залив. Это помогло увидеться со Славкой и провести вместе почти полдня; я вручила доктору Сухареву музыку, он обрадовался, как ребенок, и тут же смутился. Уселся за кухонный стол, достал из куртки диск «Битлз» в исполнении разных музыкантов и какие-то модные наушники.
        — Я тоже музыку купил. Хотел что-нибудь другое, ну типа… потом подумал — будет заметно, придется объяснять. А тут — на работу отнесешь, будешь истории писать и слушать музыку в наушниках.
        — Мне очень нравится.
        — Я так и подумал.
        Мы продолжали тайные встречи. Помнится, когда я выходила из холостяцкого логова доктора Парджикия — на душе всегда было легко. Приятное невесомое облако пролетало по чистому небу, не портя погоды; без дождя, не скрывая солнца; не задевая ни совесть, ни душу. Теперь все было по-другому. Расписание моей жизни все то же, все те же женские радости — завидуйте, пострадавшие от кризиса. Мы продолжаем банкет; как говорится, кто на кого учился. Все те же магазины, фитнес-центры, уборщица, массажист и регулярный ботокс. Как обычно, в той же женской компании. Слава богу, среди нас нет продавцов машин, торговцев итальянским шмотьем, держателей турагентств. А также нет чиновников и полиционеров, потерявших доступ к взяткам. Потому все по старому тарифу, по прежнему расписанию. Но все же одна маленькая неприятная деталь омрачала существование — почему-то жизнь моя в один день стала неинтересной и потеряла смысл. Я продолжала быть частью общества; была рядом, качала пресс вместе со всеми, колола волшебные уколы в носогубные складки, пыталась возбудиться, глядя на пару прекрасных итальянских сапог, но получалось
слабо.
        Выход на работу после затяжного всероссийского отпуска ознаменовался странным и печальным событием; товарищ полковник пропал. В одну из пятниц он не явился на анализы и осмотр; в этот день специально для него Сергей Валентинович пригласил профессора из НИИ онкологии, клиника заплатила за вызов двадцать тысяч; надо было решать, чем теперь лечить больного; несмотря на модные иностранные таблетки, метастазы продолжали расти. Однако больной не пришел; его искали дома, звонили на работу, но никто, даже его супруга, не знали ничего о его местонахождении. В голову лезли самые неприятные мысли; вполне возможно, скоро обнаружат тело с огнестрельным ранением в голову где-нибудь за городом, подальше от дома. Последнее, что мне пришло в голову — это написать письмо на электронный ящик его друга, но и оно осталось без ответа.
        В конце февраля неожиданно объявился Принц Чарминг, позвонил около трех часов дня. Очень тактичное время — Леночка еще не дома, но работа практически сделана. Много говорил о США; суть рассказа можно было свести к одному: доктора за бугром — это белая кость, а у нас — батраки. Потом немного о Барвихе, затем чуть-чуть о ребенке и о планах переезда в Белокаменную. В нашей клинике вместо прекрасного Парджикия уже оперировал молодой парень, оказавшийся не менее рукастым и таким же ходоком. Внешне полная противоположность Гелы — среднего роста, кряжистый и немного угловатый. Светловолосый славянин с грубыми чертами лица. Жесткая мужская внешность без налета метросексуальности и веселый нрав. Как и положено, женат; а далее все по тому же сценарию: заведующая косметологическим отделением пала жертвой прекрасных серых глаз, о чем сразу стало известно всей клинике. Тоскующие по крепкому мужику петербурженки оценили доктора положительно; народ повалил за новыми лицами, грудью и попой. В надежде на лучшее, раз еще водятся такие мужчины в природе. Да-да, именно такие, как молодой доктор на хорошей иномарке.
Закон парных случаев, хоть и разный фенотип; так сказал Шрек, увидев новую звезду. Парджикия не преминул расспросить, что там за новый мальчик, а потом темы иссякли, в трубке послышался неловкий вздох.
        — Леночка, может, сможем увидеться, а то я через два дня уже обратно?
        — Гела, у меня никак. Бегаю с дочкой по репетиторам, мы же поступаем в этом году. Никакой личной жизни, вот так вот. Прости.
        — Ничего, в следующий раз. Я тебе позвоню заранее, договорились?
        — Хорошо. Целую.
        Я облегченно положила трубку, и даже показалось, будто Чарминг тоже обрадовался моему отказу. Живо представила себе модную московскую клинику и молоденькую красивую ассистентку, влюбленную в руки мастера. Точно, все так и есть, можно даже не сомневаться. Пролетело так же незаметно, как и началось; в памяти остался легкий приятный след, без взаимных обид и разочарований. В тот день произошла странная вещь — я с большим удовольствием прошлась вместе с Асрян по магазинам и оставила нескромную сумму в каком-то дорогом ресторане на Невском. Как будто вернулась прежняя невесомость, пусть даже на полдня. То самое беззаботное состояние, в котором я жила последние годы. В такси сквозь винную дрему снова вернулись тревожные мысли и образы: Славка, дурацкие очки, сутулая спина. Жалко, теперь не могу увидеть его, выходящего из операционной. Как он снимает маску, перчатки, что-то недовольно рявкает сестрам и анестезиологу.
        Долго так не продлится. Наступит время — и придется решать.
        Прошла еще пара месяцев, в течение которых мы тщательно соблюдали правила конспирации, встречаясь редко и ненадолго. Несмотря на все обстоятельства, на пару часов жизнь вокруг нас исчезала. Казалось, мы не в квартире его матери, а там, в приемном покое. Просто кто-то взял и отремонтировал нашу маленькую ординаторскую, пристроил кухню и ванную. Мы продолжали обсуждать Славкины операции, потом говорили о моем отделении, о Шреке с Варей, Костике и Асрян, моих родителях и братьях и немного про Катерину. Иногда вспоминали поездку в Сочи; как будто репортаж с Луны, нам обоим очень хотелось повторения. Время от времени мы молчали; я утыкалась носом в мужскую грудь и чувствовала, как по лицу текут слезы. Славка, как охотничья борзая, тут же напрягался всем телом, стискивал меня жилистыми ручищами в крепкое кольцо.
        — Ничего, мать, не плачь… я решу. Я в процессе. Завтра будет другой день, вот увидишь.
        Я ничего не спрашивала и не собиралась уточнять; вообще старалась не допускать таких приливов слабости, а еще сильнее пыталась не думать о завтра, поэтому Славкины реплики о будущем оставались без ответа. Жить было возможно только так, только сегодняшним днем.
        Пришла весна. Доллар рос, рубль падал, волны недовольства и напряженности накатывали на людей все сильнее и чаще, а мне было все равно. Мои постоянные больные экономили, премий не было, да и зарплата чуть упала. То же самое касалось Сергея, но меня все это совершенно не волновало.
        Зато сильно волновали пациенты, особенно вновь привезенная по «Скорой» Иванцова. Почки практически не работали, зрение совсем упало, давление снова шкалило под потолок. Денег у нее практически не было, скидку выклянчить не получилось. В итоге мне пришлось извернуться ужом, чтобы хоть как-то ей помочь; по крайней мере, немного облегчить состояние, обследовать и снова дать направление на диализ. Ее сын сидел у нас с утра до поздней ночи, пока за ним не приходила подруга; Иванцова выписалась через три дня и, конечно, никуда не пошла — не на что и некогда, да и ребенка оставить не с кем; какой уж тут диализ. Процедура хоть и бесплатная, а дай тысячу то там, то тут; и она это прекрасно понимала. Пробить столицу получалось далеко не у всех, слишком многим хотелось захомутать коренного метросексуального хлюпика с отдельной квартирой. А если найдется такой легковерный, то рядом тут же появится толпа проницательных родственников. Однако холодная влажность северной столицы приманивала не только профессиональных охотниц. Как сказал доктор Парджикия — самое ценное у славян — это бабы; много молодых и умных,
образованных и пробивных, рассчитывающих только на себя и свои мозги — у таких всегда все получалось. Наконец, последняя категория лимитчиц — это моя Иванцова; нужда заставила приехать в большой город, такой прекрасный и беспрерывно движущийся, манящий бесконечными огнями. Но время идет, иллюзии тают, а вокруг исключительно жестокие сценарии. По какому принципу проходит раздача версий и кто этим занят, ответ пока неизвестен.
        В конце мая заскочила Валентина, долго целовала, потом все-таки дала себя посмотреть и назначить кое-какие анализы. Я сунула ей листок с планом ежегодного обследования, заблаговременно сократив дорогое и несущественное. Однако я все равно ошиблась; Валя бегло просмотрела лист назначений и высказалась безо всякого стеснения:
        — Леночка, мы не самые бедные пенсионеры в этом городе, но я хочу на той неделе привести к тебе своего полковника, поэтому УЗИ и рентген сделаю бесплатно в поликлинике. Ты не против?
        — Конечно, не против. Жду вашего кавалера.
        Валентина ускакала совершенно счастливая, а я подумала: а что, если бы я торговала дорогой итальянской обувью или работала в салоне Mercedec-Benz? Если бы лишилась работы? И не ощутила ни страха, ни сомнений. Совершенно все равно. За окном солнце, в душе надежда на что-то неизвестное, но очень хорошее.
        Судьба пригрелась на весеннем солнышке, подумала и подарила незаслуженный презент — город Лиссабон, конец июня, конференция по опухолям гипофиза. Эндокринологи и нейрохирурги со всей Европы. Сергей Валентинович бредил родной Барселоной, потому вечером за ужином объявил о решении отправить меня. Парни с отделения пролетели из-за очередной учебы в Москве. Я обрадовалась — целых четыре дня в Португалии, а потом повесила нос. Славка останется в Питере, а муж в Барселоне; мамина квартира будет пустовать.
        На следующий день в обед позвонил Сухарев.
        — Целая неделя в июне коту под хвост, короче. В Лиссабон поеду. Ничего нового не услышу, сто процентов.
        — Вот так вот, Вячеслав Дмитриевич. Не хотите, значит, мне компанию составить в командировке.
        — Ты про что?!
        — Я вот уже и билеты по почте получила — СПб — Москва — Лиссабон, а потом в обратном порядке.
        — Черт, вот это да… блин, Ленка. Вот это да!
        Сердце забилось в предвкушении. Ура. Полдня я летала по отделению, с неимоверной скоростью разгребая анализы, жалобы, рентгены и прочую хрень. После обеда эйфория схлынула; поганая рефлексия поразила сознание. Еле дождавшись четырех часов (возможное время окончания славкиных операций), я вывалила на голову доктора Сухарева кучу вопросов — знает ли Костик, и вообще, кто Славку посылает, не те ли люди, что и меня, какими рейсами он летит и в какой гостинице живет? Но и тут фортуна оказалась на нашей стороне — спонсоры поездки разные, Костик не в курсе, летим врозь — великий Сухарев почти на полдня раньше. Живем в одной и той же гостинице; из Питера, кроме нас, никого, будут четыре доктора из Москвы, по парочке из Самары, Новосиба, Краснодара и еще несколько неизвестных городов. Да и то одни нейрохирурги; уж этим товарищам точно все равно — кто, с кем и почему.
        Ожидание тянулось ужасно долго, Славку я почти не видела. Доктор Сухарев не отходил от станка, дабы успеть прооперировать всех плановых больных до командировки; в итоге последние три дня перед поездкой он выходил из операционной почти в десять вечера. Я пыталась как-то отвлечься и четко соблюдала свой обычный режим, включая асрянские тусовки. Ирка чувствовала любые перемены, как животное — за неделю до отъезда приперла меня к стенке. Последнее время она возобновила свою привычку вызывать такси сначала девочкам, и только минут через двадцать — мне.
        — Что там Сухарев? Ты что-то притихла, не к добру.
        — На конференцию едем. Четыре дня, Лиссабон.
        — Надеюсь, без всяких утечек информации?
        — Без всяких.
        — В принципе и не плохо. За четыре дня успеете надоесть друг другу. Кстати, там прекрасная обувь и кожа; лучше, чем в Италии. Мне привезешь перчатки, желательно замша. Что-нибудь темно-вишневое… не купишь — не возвращайся.
        Ирка старательно делала вид, что все как надо и ничто не выбивается за рамки установленных по пятничным сходкам жизненных ценностей.
        Мы много лет вместе, Асрян. Что-то будет впереди, ведь так?
        Я прилетела на несколько часов позже Славки, получила ключ от своего номера и тут же отправилась на другой этаж. Дверь открылась; усталые синяки под глазами и счастливая улыбка.
        — Ну, Ленка, наконец-то… полдня жду. Голодный уже.
        — Так пошли вниз, что-нибудь поедим.
        — Ты давай-ка, снимай свое платье дурацкое.
        — Оно дорогое, а не дурацкое…
        Платье — не мозги; через пару секунд молния благополучно сломалась под Славкиным натиском.
        — Черт, что за застежки, Ленка… мне последние два дня уже порнуха с твоим участием снится… Я соскучился, мать. Только не кричи, слышимость, блин, тут.
        Вещи разлетелись по комнате. Славка рукой зажал мне рот; все случилось грубо, безо всяких прелюдий, и от того невероятно; еще несколько минут ничего, кроме тяжелого мужского дыхания, не существовало. Как тогда, в день скоропостижного бегства из квартиры первого мужа. Горячая волна обдала теплом с головы до ног и только после этого я окончательно расслабилась. Через пару минут сознание потихоньку вернулось.
        — Ну что, Вячеслав Дмитриевич, как ваш желудок? Может, спустимся и найдем какую-нибудь забегаловку?
        — Не… через час всех ждут на приветственный ужин.
        — Тогда потерпим.
        Мы залезли в ванну; целый час я слушала про последний операционный день. Про ужасную черепно-мозговую травму у беременной девушки, потом какой-то блатной мужик с огромной опухолиной, потом ребенок с большой аневризмой и пара кровоизлияний. Беременная осталась и с головой, и с дитем; блатному мужику тоже повезло — четыре с половиной часа — и появился шанс на выздоровление. Остальные случаи оказались банальны, поэтому выпали из подробного рассказа.
        — Представь, Ленка, до чего дошел. Если что-то простое, так даже не думаю об операции. Руки оперируют, а я про другое — то отчет по отделению, то график дежурств или про тебя. Особенно последние два дня. Все планы строил, как купаться будем в Атлантике.
        — Тут вода прохладная.
        — Ничего. Бутылочка местного портвейна, и вперед.
        За ужином все наши планы кардинально поменялись. Чтобы не столкнуться с нашими соотечественниками, мы нашли одинокий столик в самом углу, но не вышло — через пару минут на соседние стулья плюхнулись три огромных мужика. Сибиряк, астраханец и парень из Сочи. Мир врачей очень тесен; все знают друг друга, особенно хирурги одной специальности.
        — Сухарев, привет! Неужто приперся! Ты ж носу никуда не высовываешь. А кто это с тобой? А ну-ка, познакомь.
        — Привет, мужики. Это Лена, эндокринолог. Работает по соседству.
        Парень из Сочи недвусмысленно подмигнул.
        — Сухарев, а что, только светилам разрешили «эндокринологов по соседству» брать?
        Славка силился изобразить серьезное лицо.
        — Не мычи, Саня. А то получишь.
        — Да ладно, мы ж могила. Леночка, вы скрасите эти три дня. Так что, пацаны, куда двигаем?! Ночной город зовет!
        И тут НАЧАЛОСЬ.
        Буквально через час мы шли по набережной, мимо многочисленных баров и клубов; кто-то громко рассказывал про огромную железяку, торчащую из затылочной кости, все смеялись, потом уселись в первое попавшееся заведение. Кроме меня, по-английски никто не говорил, потому переговоры остались на даме.
        — Лена, пусть принесут пару бутылок виски и что-нибудь закусить.
        Почти двадцать минут я препиралась с официантом, потому что бутылки в цивилизованном обществе не продают, только «дриньки». Бедный парень даже не знал, сколько будет стоить целая бутылка виски, а тем более две. В конце концов, пришлось уступить четырем большим русским мужикам; выпили все до дна, почти ничем не закусили. Потом пошли дальше — еще пара заведений, жаркие латинские танцы, смех, громкая музыка и веселые португальские девушки.
        Наконец вернулись в гостиницу…
        Утром на конференции все были как штык, без десяти девять. Сели на заднюю парту, сначала что-то слушали; прошел час или два, а потом снова — НАЧАЛОСЬ.
        Астраханец достал планшет, понеслись смешные ролики и фотки из операционной. Огромные опухоли, туберкулез мозга, железные прутья, торчащие прямо из темечка. Через двадцать минут на нас стали оборачиваться. Кое-как дотерпели до середины конференции, а потом не выдержали — и снова бар, виски, бар, виски, латина…
        В последний день вместо конференции МЫ поехали на пляж, с самого утра. Местное население отдыхало, но не купалось — вода БЫЛА прохладнОЙ. Что до нас — с девяти до двенадцати утра — шесть бутылок портвейна на пятерых, и вода тут же стала вполне себе теплой. Мы со Славкой залезли на несколько метров от берега и целовались.
        — Вот мужики мне сейчас завидуют.
        — Они тебе и так завидуют, ты ж светило.
        Потом еще три или четыре бутылки без моего участия, и к двум часам по разгоряченным лицам и красным глазам я поняла — надо что-то делать.
        — Мужики, давайте закругляться. Пошли, поедим.
        Кое-как собрала баранов в стадо и притащила в ближайшее уличное кафе. Уселись за столик; время ранее, посетителей немного, официант ненавязчиво отсутствовал. Саня из Сочи уже довольно серьезно потерялся в реальности и периодически пытался упасть со стула; однако мыслями и планами оставался бодр.
        — Ленка, блин… пусть поесть принесут! Пацаны, давайте в локотки, а? Кто кого?
        Смотреть на хирургический рестлинг не хотелось, и я пошла к стойке спросить меню. Минута — за спиной услышала шум, повернулась и увидела странную картину — вместо рестлинга мужики явно занялись вольной борьбой; валяли друг друга по полу, столы и стулья летали, народ вокруг разбежался. Бармен и темнокожая официантка тут же спрятались под барную стойку и с ужасом смотрели на происходящее. Я побежала разнимать. Кое-как подняла стол и стулья, вернула мужиков в сидячее положение и скорее побежала обратно. Попросила не вызывать полицию и как можно быстрее принести четыре горячих блюда.
        — Мадам, вы же ничего не выбрали.
        — Теперь все равно. Главное побольше, и с мясом.
        Чернокожая красавица смотрела на меня глазами, полными ужаса.
        — Мадам, кто эти мужчины?
        — They are Russian surgeons[2 - ?Это русские хирурги (англ.).], черт подери.
        Довольно быстро принесли четыре тарелки с мясом и овощами; ближайшие десять минут очумевшая официантка наблюдала, как Елена Андреевна с ложки кормит Санька. Потом принесла бесплатно крепкий чай и в момент передачи счета взяла мою руку и поцеловала. За мужество, подумала я тогда.
        Вот она, участь баб государства российского.
        В центр города вернулись уже почти в приличном виде, еда сделала свое дело. Последний день командировки; мы решили хоть немного посмотреть город. Первое же историческое здание оказалось Министерством иностранных дел; из парадной двери вышел приличный дядька в дорогом костюме, уселся в «Мерседес-купе», достал косяк и прямо посреди улицы немного расслабился. Мы вернулись в свой номер, и Славка хоть и был в состоянии полной интоксикации, но обнаружил второе дыхание. Легким движением он посадил меня на край широкого подоконника и крепко обхватил бедра. Окно открыто, третий этаж; голой спиной я ощущала движение ночного воздуха. Рядом — горячее мужское тело, за колыхающейся занавеской — беспечный город, вечный подросток на зыбкой волне эротики и жажды удовольствий. Страсти последнего дня все-таки дали о себе знать; Славка не дошел до ванной комнаты и завалился на кровать почти бездыханный; последняя мысль перед сном:
        — Ленка, они хотели меня в локотки переиграть, представляешь? Щенки, блин. Меня никто в госпитале переиграть не мог. Я люблю тебя.
        Мужики, что дети.
        В самолете четыре довольно усталых тела проспали весь полет и даже не проснулись на еду и бесплатную раздачу вина. Я заснуть не могла; оставались считаные часы, и вся эта невозможная постановка закончится. Пересадка в Москве, еще один час — и все, конец. В Пулково меня ждет такси, а потом — дом, муж и Катя. Моя настоящая жизнь, а несколько дней португальской сказки станут воспоминанием. Славка проснулся перед посадкой в столице, несколько секунд приходил в себя, а потом насупился и превратился в большого костистого ежа. Попрощались с пацанами и пошли в соседний терминал. Говорили мало, Славка крепко сжимал мою руку и целеустремленно тащил в направлении дома. После бурного отдыха на мои конечности накатила дикая слабость, и даже километр пешком показался настоящей пыткой. Наконец добрели, зарегистрировались, снова снимали-надевали обувь; последний рывок — наша стойка рейса.
        Санкт-Петербург.
        Оставалось еще полчаса ожидания, мы купили по крепкому кофе и плюхнулись на сиденья. Пять минут в тишине, а потом Славку прорвало.
        — Давай до вечера задержимся, я куплю билеты. Тут рядом много гостиниц.
        — Слава, это ничего не изменит. Какая разница, полдня больше или меньше. Это у нас похмелье. Настоящее тяжелое похмелье. Поехали домой.
        — Я хотел побыть с тобой еще немного.
        — Пожалуйста, Слава. Не мучай ни меня, ни себя. Вечером будет все то же самое, ничего не поменяется.
        Так и добрались до Питера, молча, вцепившись друг в друга. Еще долго стояли на выходе, и вроде как незачем — багаж получен, да и такси уже приехало.
        — Это все бред.
        — Этот бред мы сами сделали, Слава.
        — Это я сделал, а не ты.
        — Я тоже участвовала. Могла вцепиться мертвой хваткой и никому не отдавать. Просто знай, что я тебя люблю. Не разрывайся, я прошу тебя.
        — Ладно, закончили. Я вижу, тебе сейчас никак на эту тему. Хорошо. Я позвоню в начале недели.
        Он поцеловал меня, схватил сумку и выскочил. Через пять минут я тоже уехала домой. Без пробок, погода летная.
        Похмелье длилось еще долго. События, люди, разговоры, и даже кошка Мика с какой-то кишечной инфекцией — все как будто в тумане. Сложно понять, где же она, настоящая жизнь — в портовом районе Лиссабона или тут, в пасмурном и влажном питерском лете. Даже свидание, произошедшее через несколько дней в квартире у Славкиной мамы, все равно казалось чем-то неполноценным и неправдоподобным. Изо всех сил мы старались быть ближе друг к другу, снова залезли вместе в ванну, как несколько дней назад в гостинице, я снова слушала рассказ о последних четырех операционных днях. Но перед глазами все равно стоял океан, старинный жаркий город, бесшабашные лица, жаркая музыка. Кроме операций, ни о чем больше не говорили. Как могли, изображали друг другу — ничего не происходит, все как надо, как положено. Будто мы и есть, и были — просто любовники; двое женатых людей, которые на самом деле и познакомились в той пробке на Обводном всего полгода назад. Два человека, уставших от бытовухи и прочих проблем большого города. А до того ничего не было, а значит, и быть не может.
        На обратной дороге от Славки я попала в неожиданную пробку и уже через пять минут стояния начала сходить с ума от вынужденного нахождения наедине с собой. В голову лезла депрессивная гадость, даже воспоминания про моих ночных гостей из прошлого, смерть Вербицкой, дед на стульчике под березой, повесившийся на дереве бомж[3 - ?Все эти события описаны в романе Д. Сумароковой «Притворись, что мы вместе!».]. Я старалась переключиться, но и это вышло своеобразно. Вспомнился Принц Чарминг, его безукоризненный белый ковер в спальне.
        Хороший левак укрепляет брак.
        Последняя мысль спровоцировала приступ безумного смеха. Машины начали потихоньку двигаться; вот она, причина потраченного в пустую получаса — две девки, застрявшие в начале нулевых; губастые, наглые и пергидрольные, на разукрашенных дурацкими картинками дорогих машинах. Поцеловали друг друга в бочину, теперь стоят поперек движения и изрыгают друг на друга проклятья.
        Первые выходные июля провели в Финляндии у Асрян большой компанией. Лена Сокольникова немного пришла в себя; смена домашних декораций на Иркину дачу пошла на пользу. Костик не приехал, хотя Ирка звала в гости довольно настойчиво. Мужики приволокли из Питера огромный кусок баранины и затеяли варить хаш. Все обрадовались предстоящему празднику живота, кроме Асрян, конечно. Армянская сила воли потрясала; ни куска хлеба, не говоря уже о выпечке; ни картошки, ни ложки сахара, ничего жирного и вообще лучше даже совсем без еды. Самое поразительное — максимум бокал вина в неделю, и тот только по пятницам, на посиделках. Я не удержалась от комментария:
        — Ирка, длительную и строгую диету могут соблюдать только психи. Здоровый человек все равно сорвется.
        — Психи не по вашей части, доктор. Ты лучше скажи, что это Константин нас игнорирует теперь?
        — А ты уверена, что именно я знаю ответ?
        — Практически да. И кстати, его реакция вполне обоснованна. Что за туса в Лиссабоне была?
        — Портвейн все четыре дня.
        — Хорошо расслабилась, судя по всему.
        — Подтверждаю.
        — Сухарев был как влюбленный Зевс, это однозначно.
        — Был. Только не начинай, Ирка, я прошу. И так тошно.
        — А вот такое лицо делать не разрешается. Улыбайся, Елена Андреевна, улыбайся! Просто не надо было Чарминга менять на головную боль; жила бы дальше и получала удовольствие. А теперь влезла в говно, вот и разгребай, и не надо весь свой унитаз перегружать на родных и близких.
        — Никто и не перегружает.
        Ирка посмотрела на меня до того печально, что мне подумалось — сегодня она точно не завидует моей дурацкой жизни. Два дня всем колхозом парились в бане, ели хаш, шашлыки, пили виски; мы с Асрян тоже парились, но вместо алкоголя и еды бегали кроссы.
        Так мне было лучше, так было легче.
        На следующей неделе никто не звонил. Первые три дня я не могла понять, в чем дело, а потом подумала: это правильно. Нужно время, чтобы наконец прийти в мамину квартиру и не чувствовать себя попрошайкой около метро. Я с головой ушла в работу; слава богу, поток больных не уменьшался, потому что граф Калиостро (теперь я была совершенно уверена, хозяин клиники очень законспирированная личность) заключил контракты со всеми конторами медицинского страхования в городе по самым низким ценам. Очень грамотный антикризисный план. Мне снова разрешили пускать внеплановых клиентов мимо кассы, лишь бы только они сдавали анализы, делали УЗИ и прочую дребедень прямо в клинике. Так и дожили до пятницы; я уже собиралась домой, как наконец-то раздался звонок. Доктор Сухарев; на заднем плане бряцание хирургических инструментов, веселый смех и звуки грохочущей через порог операционной каталки.
        — Привет. Приезжай в терапевтический приемник, твою больную привезли в неврологию, с инсультом.
        — Как фамилия?
        — Иванцова.
        — Черт подери, только не это. А что, там кровоизлияние? Тебя позвали смотреть?
        — Смотрел, не по моей части. Ишемический очаг почти четыре сантиметра.
        — Ты дежуришь?
        — Нет, но останусь. Я тебя подожду.
        — Выйду через полчаса.
        Иванцову я нашла уже в неврологической реанимации; стол дежурного врача был завален моими выписками. Она хранила их тщательно, как самые важные документы — в толстой пластиковой папке, листок к листку. Молодой парень перебирал бумажки одну за другой и недовольно морщил лоб; новое поколение, пришедшее в терапевтический корпус после моего увольнения. Медицина как престижное ремесло.
        — Доктор, я Сокольникова Елена из клиники на Варшавской. Несколько лет занимаюсь Иванцовой; мне сказали, она у вас тут.
        — Да вот, привезли непонятно зачем. Какие перспективы могут быть на фоне такого диабета и таких почек.
        — Ну да, перспективы, конечно, туманные. Можно на больную взглянуть?
        Парень посмотрел на меня довольно презрительно.
        — Раз приехали в пятницу вечером, как же нельзя.
        Общаться дальше желания не было; я не попрощалась и вышла из ординаторской в поисках нужной палаты. Иванцова была в коме. Никто не удивился, конечно; все предсказуемо, однако что будет теперь? Что будет с ней, кто позаботится о глубоком инвалиде, если она выживет, конечно; и кто теперь присмотрит за ее ребенком? Очень своевременно вспомнила про телефон ее подруги, она оставила его на случай форс-мажора. Мальчик был у нее, но только приходить к Иванцовой возможности не было — после работы подруга неслась домой к детям.
        — Елена Андреевна, все совсем плохо? Я прям не знаю, что делать-то теперь. Мне одной двух пацанов не потянуть. Хозяйка квартплату подняла, на работе перевели на четырехдневку. Эх, даже на день вперед не загадать…
        — Марина, пришлите номер вашей карточки. Я переведу вам хотя бы несколько тысяч. Если еще понадобится, звоните, не стесняйтесь.
        Вот это и есть жизнь. Я заказала в круглосуточной аптеке все лекарства, что продиктовал невролог, оплатила доставку и перевела иванцовской подруге пять тысяч рублей. В последний момент перед выходом чуть не забыла — сунула доктору еще три тысячи и оставила свой номер. Пусть держит в курсе.
        В хирургическом приемнике царило затишье; я спокойно поднялась по лестнице в Славкино царство. Постучалась в кабинет заведующего — не заперто. Все та же сине-серая дешевая ткань; заведующий не менял хирургического костюма лет пятьсот.
        — Вячеслав Дмитриевич, пора сменить уже обмундирование, а то скоро оно само разлезется по кусочкам.
        В кабинете царил полумрак. Славка сидел на диване, скрестив ноги по-турецки, и жевал больничный омлет. Я стянула сапоги и плюхнулась рядом.
        — Совсем на заведующего не тянешь. Повадки не те, доктор, солидности не хватает.
        — Ничего, зато материться на все отделение умею хорошо. Что там твоя тетка?
        — Да ничего. Там терминальная стадия диабета. Мальчик у нее остается, а родственников нет.
        — Папаши тоже нет?
        — Неа.
        — Все как обычно в нашей богодельне.
        Славка встал, подошел к раковине, вымыл больничную тарелку, а потом налил два стакана горячего чая.
        — Я очень скучаю, Ленка. Каждый день.
        — Я тоже. Живу от тебя до тебя. Как-то так.
        Выпили чай в полной тишине, Славка снова сел рядом и обнял меня за плечи. Мы сидели, разглядывали старые фонари в больничном сквере; окна соседнего терапевтического корпуса, где-то завешенные дешевыми занавесками, где-то жалюзи; рядом намертво застывшие тела огромных тополей с редкими вкраплениями берез. Вот кто-то завалился на диван в кардиологической ординаторской, включил телик и жевал бутерброды. Повезло человеку, тихое дежурство. Хотя наша Светка не смогла бы так вот валяться; нашла бы полезное занятие, кого еще можно оживить пуще прежнего. Даже если сам пациент не очень-то на это рассчитывал. Славка дышал мне в затылок, а я чувствовала, как по лицу текут слезы. Хриплый от волнения голос; сухие, замытые до дыр руки в момент стали горячими, как печка.
        — Лен, ты вот что… Я спрашивать не буду, что да как у тебя. Что спрашивать? Я во всем виноват. Послушай, я, конечно, не олигарх, но теперь все неплохо. Тут пригласили два раза в месяц в Германии оперировать, по три дня. Деньги реальные, я теперь согласился. Короче, Лен. Я буду ждать, только твое решение. Пацанов своих прокормлю, уже не проблема. Может, хоть времени с ними буду больше проводить. А так, ноги домой вообще не идут. Катерина твоя если решит с нами, буду рад. Я ее помню. Пока можно в маминой пожить или снять побольше, а там видно будет. Не проблема жилье купить, тем более с немецким ценником. Не могу больше, Ленка. Все равно не жизнь.
        Каждое слово отдавалось в голове тяжелым эхом, отнимало последние силы. Чем больше звука, тем меньше желания жить.
        — Слава, я прошу тебя, не убивай. Я не могу это слушать сейчас. Ты что, не видишь, что ты делаешь?! Думаешь, я как-то по-другому существую? Я все это время жила с твоей тенью, ты хоть понимаешь!? Ни на один день за все эти годы, все время как будто ты где-то рядом…
        — Я буду ждать.
        — Я люблю тебя, Слава. Это все, что я сейчас могу тебе сказать. Дай хоть какое-то время, хотя бы дождаться, чтобы Катька поступила.
        Конечно, все возможно. Мы живем один раз, дорогая редакция, нет времени писать черновик. А на самом деле все копошимся, пытаемся втихаря листы из тетради вырывать. Что будет, когда Катрина съедет? Что будет, когда я останусь с Сергеем вдвоем в квартире, слишком большой даже для трех человек? Дед, где же ты?.. Я хочу тебя видеть, помоги мне, прошу тебя. Я так редко прошу кого-то о помощи. Помоги, ты не можешь меня бросить вот так.
        Просидели еще полчаса, Славка вытер испачканное потекшей тушью лицо, потом еще минут двадцать ждали такси. Слезы кончились, эмоции тоже, осталось одно желание — добраться до кровати и забыться. Дома меня ждал громко кричащий телевизор; Сергей с Катериной валялись на диване и убивали время перед экраном. Я обозначила свое появление никому не нужным вопросом:
        — Что дают?
        Никто не повернулся в мою сторону, и это очень радовало. Сережа сидел с бокалом пятничного красного.
        — Плавание. Ты поздно, Елена Андреевна.
        — Иванцова в нейрореанимации. Ишемический очаг почти четыре сантиметра.
        — Это та неимущая дама с диабетом и нефропатией?
        — Да.
        — Ясно. Садись с нами.
        На барной стойке стояла бутылка, явно из Барселоны. Прекрасно, вот что теперь нам надо. К одиннадцати часам я помогла мужу допить уже начатое вино, а потом вытащила свеженькую бутылку виски. Еще граммов пятьсот крепкого алкоголя, что да закуски — минимально. Катька закрылась в своей комнате, Сергей мирно посапывал в спальне, а я бесцельно слонялась из кухни в гостиную с бокалом в руке. Шел какой-то боевик с массой эротических сцен, по другому каналу — природа Африки. Быстроногий гепард настигает свою добычу — тоже весьма сексуально.
        Я хочу поговорить с бывшей женой Сергея. Интересно, что она скажет? Почему она ушла, только ли желание свалить за океан? Или, может, что-то еще?
        Картинки становились все смазаннее, в какой-то момент тошнота и головокружение явно указали на серьезный перебор.
        Давненько уже так не накачивались, Елена Андреевна.
        Раз, два, три, четыре… дыши, Лена, не забывай дышать…
        Еле добежала до ванной, рвота принесла облегчение. Надо выйти на улицу, там прохладно. Предметы вокруг плавали, входная дверь никак не хотела сдаваться. Ключи. Минут пять борьбы с замком, надо попасть и выполнить пару точных поворотов в нужную сторону.
        Раз, два, три… спокойно вдохнуть и выдохнуть…
        Парадная обдала прохладным воздухом. Уже легче, уже лучше…
        Где же ты, моя дорогая? Выходи, давно не виделись. Как раз время за двенадцать. Выходи, я расскажу тебе, как можно просрать целую жизнь, единственную любовь, родить мало детей и даже частично похерить свое призвание.
        Вдох-выдох… еще раз, еще раз, не забыть дышать…
        Соседская дверь дремала, а потолок то и дело менялся местами с полом. Несмотря ни на что, дойти до парадного входа, пусть даже перемещаться, держась за стенку. На пару секунд присесть, закрыть глаза в попытках вернуть всю геометрию на прежнее место.
        Еще пару вдохов — пространство улицы, ночная свежесть без выхлопных газов, намного легче. Скамейка нашего подъезда почти в десяти метрах от двери. Невероятно далеко. Прохладное дерево — я завалилась на свежевыкрашенные доски, и сразу подкатила тошнота.
        Слава богу, я на улице; ночь, рядом ни одного человека.
        Дышать холодом, не сбиться со счету — раз, два, три… ровнее и спокойнее..
        Время ускользнуло, осталось только прохладное движение воздуха. Открыла глаза, головокружение — уже нет, одна страшная головная боль. Сумрак со всех сторон, завтра утром настанет ад. Алказельцер в приличных домах не водится, а жаль. Ну ничего, зато простой парацетамол лежит на полке. Тело пробивала дрожь, но теперь можно было встать. Надо подняться и топать домой. Главное, уже не тошнит.
        В парадной всего одна лампочка, и только. Я ведь точно оставила дверь в квартиру открытой, боя с ключами уже не будет. Но нет — зайти сразу не получилось — за спиной раздался надрывный кашель. Теперь по-новому — сначала кашель, а потом звук соседской двери. Странные ботильоны, нелепое платье, не хватает только пальто. Смена гардероба в летнее время, первый раз за столько месяцев.
        Милая моя, ты живешь не по адресу. Тебя надо в Кащенко определять, причем давно и надолго. На этот раз ты просто так не убежишь.
        Раз, два, три, двигайся, не спать, Лена…
        На трезвую голову можно тут же настичь, схватить за руку и не дать уйти без объяснений. Неуклюжий пьяный поворот, одновременно попытка закрыть нашу квартиру на ключ. Девушка уже спустилась вниз, звук скрипучего парадного входа.
        Ни черта подобного — на этот раз мы узнаем, куда ты ходишь по ночам. Даже если это бордель для психопаток с толстыми книжками под мышкой.
        Двор, звуки кашля впереди. Снова все другое, где-то уже было — кучи мусора на раздолбанной мостовой, ночь, уличные костры, странные люди, брошенные повозки, лошади.
        Скорее, прибавить шаг, раз, два, три, четыре. Только не потерять из виду.
        Тонкая невесомая тень где-то впереди. Наша улица, но совершенно другая. Белые ночи, но вокруг темно. Метров двадцать в сторону — несколько человек громко кричат, стреляют в воздух из больших ружей. Девушка поравнялась, какой-то мужчина отделился от группы и схватил тень за локоть.
        Кусок железяки под ногами, схватить и быстрее, еще быстрее…
        Девушка яростно оттолкнула и побежала вперед, не останавливаясь и не оборачиваясь. Поворот, дома вокруг — точно знакомы, и точно нет — заброшенные, окна разбиты, кое-где — тусклый свет, но не с потолка, а из глубин комнат. Еще минут пять погони, тень наконец остановилась. Высокая дверь, три разбитые ступеньки. Позвонила и несколько минут ждала; ей открыла женщина в странной медицинской форме, секунда — и привидение исчезло.
        Конечно, она же не здорова, все просто. Это место, где ей помогают.
        Выждать пару минут и наконец подойти. Вот оно, до странности знакомая вывеска -
        Женский медицинский институтъ
        Это сон. Удушливый и сумасшедший.
        Теперь просто стоять, двигаться нет сил. На ногах повисли огромные черные гири.
        Дыши, не забывай, раз, два, три, четыре…
        Какие-то женщины громко кричали друг на друга на другой стороне улицы.
        Ночь на дворе, почему не спите, люди, откуда вас так много?!
        Голоса, стук лошадиных копыт, грохот тяжелых колес посреди сумрака.
        Сделай усилие, не сдавайся… дыши, иначе все впустую. Надо узнать до конца, обязательно узнать до конца.
        Выступ на стене, тяжело дышать; потянулась к окну — странные полупустые комнаты; столы, заполненные стеклянной утварью непонятного предназначения, колбы, пробирки, большие тазы, много раз стиранные простыни, обшарпанные стены. В углу комнаты сидела моя соседка, худая и бледная, первый раз в новом наряде — дурацкая медицинская форма, слишком затянутая и неудобная; такая же, как у дородной женщины рядом. Девушка не двигалась несколько минут, глаза закрыты; потом встала, закашлялась, еле успела до раковины. Взгляд в окно, почти глаза в глаза, всего полсекунды. Снова развернулась, вытащила из комода очень странный фонендоскоп, повесила на шею и вышла из комнаты.
        Докторша. Вот это поворот, черт возьми.
        Дышать, не останавливаться, еще, еще… мы не кашляем… мы здоровы.
        Нога соскочила с выступа, падение — камни и мусор. Сухо, можно встать и просто отряхнуться. Под рукой помятая газетная страница — «Санктъ-Петербургские ведомости, 28 июля, 1918 годъ».
        Руки оцепенели; теперь ничего не осталось — только темнота и огромная удавка на шее, все сильнее и сильнее; потому что для меня здесь нет воздуха. Я не могу здесь быть, это невозможно.
        Раз, два, три, дышать, не останавливаться, исчезнуть… еще придет время…
        Глаза открылись, вокруг все то же. Домой, домой срочно, но ноги не слушались, не давая возможности встать. Мимо пронеслась повозка, чуть не пройдясь колесом по моей руке; пьяные женщины визжали. Пахнуло чем-то зловонным, я повернула голову. Полметра — маленькое окно в подвал. Запах становился сильнее, подкатила тошнота, все вокруг снова закружилось, потеряло четкие очертания и, наконец, утонуло в полной темноте вместе с нахлынувшей паникой.
        Перестать дышать можно и при жизни. Это никогда не поздно, Елена Андреевна.
        Утро пришло. Я проснулась в собственной кухне, скорчившись калачиком на модной итальянской тахте. Ничего не напоминало о ночном бреде, кроме одежды — я заснула в домашней толстовке и тренировочных брюках.
        И самое интересное — где можно найти такое количество грязи — испачканы и кофта, и штаны. Хотя все объяснимо, если вспомнить ночное мучение на скамейке около подъезда.
        Я в порядке. И вот еще что — ничего не началось, и ничего не начнется. Ни заново, ни снова.
        Я попробую найти выход.
        Пара табеток панадола. Машина во дворе, слава богу — лето, завелись и поехали; без пробок, до самого кладбища. Теперь главное — найти. Потому что никакая сила не будет помогать человеку, не приходившему на могилу родного деда несколько лет. Бродила около двадцати минут, много раз теряла направление и возвращалась к воротам, силясь вспомнить. Наконец, нашла. Теплая земля, на памятнике маленький торпедный катер.
        Дед, зачем теперь все это? Поговори же, я тебя прошу. Я знаю, ты все равно больше не придешь; но сделай хоть одно исключение, хотя бы один раз. Кто эта девушка? Почему болеет, почему в белом халате, почему так давно?! Хотя бы один раз, я умоляю тебя! Мне страшно, ты даже не представляешь, как страшно. Нет больше сил переживать все это в одиночестве. Вербицкая ушла от меня вместе с призраками, уже прошло много времени; сумасшествие должно было закончиться. Пусть новая игра закончится, не начавшись. Я тебя очень прошу.
        2015 -2016
        Между временем и жизнью
        Все, как положено — в августе начался сентябрь. Целая неделя дождей и противного, почти осеннего ветра. На прощание всем хотелось ухватить тепло и рвануть к цивилизованным морям, но мир вокруг менялся, и не в лучшую сторону — Европа стала дорогим удовольствием даже для крепкого среднего класса, Турция с Египтом — недоступны. Причина — нелепые смерти русских людей; и все в небе, где нет шанса спастись.
        Доллар рос, не обращая никакого внимания на сладкие сказки Первого канала. На последней женской сходке Ирка внесла предложение все-таки вырваться на неделю в родную Барселону — приехать, взять напрокат пару-тройку машин и оккупировать пляж в каком-нибудь маленьком пригороде. Пускай всего лишь три-четыре дня, но это лучше, чем ничего. Всем хотелось жить как раньше, ведь это так несправедливо — по каким таким причинам мы, честные и трудолюбивые, теперь не можем позволить себе комфортный отдых? Отчего наши деревянные стоят так мало, отчего мы все так резко подешевели?
        Вечный вопрос «кто виноват?» разлагал сознание даже в такой чисто женской компании, как наша «Пятничная». После бутылки вина Женька развивала теорию внешнего врага, злилась на людей, не желавших покупать дорогую недвижимость в центре Питера, да и на окраинах тоже; Оксанка хоть и не выпивала, но туда же — сетовала на боевых подруг по благотворительному кружку — состоятельные питерские девы тратились теперь гораздо меньше. И вообще, кое-кто ответил на Оксанкины призывы по Сети довольно откровенно — отстань, старушка, тут ребенка пришлось из английского колледжа забрать, и машину не удалось поменять нормально, а ты про несчастных детишек. «БМВ»-то уже старый, почти пятилетний, товарищи!
        Я слушала двухголосный монолог и понимала — тема не беспокоит меня, как ни пытайся. Такая вот политическая бессознательность. Асрян тоже сначала не сильно вступала в дебаты, а в конце, как обычно, разродилась потоком цинизма:
        — Очень хорошо, девочки. Не скулите. Не поедем в Барселону, так поедем в Крым. Не в Крым, так на Финский залив, комаров кормить. Для здоровья вообще резкая смена климата не полезна.
        Женька моментально впала в справедливое возмущение:
        — Ируся, и что теперь? На конференции ездить не будешь? А как же твой дисер в Европе?
        — Дисер уже прошел, и на конференцию поеду. Пока лично у меня есть возможность — поеду. Не будет — не поеду. Все правильно, девочки, все очень хорошо. Не могут больше менты и чинуши квартирки элитные покупать — отлично, потому что так и должно быть. Тряпки итальянские не продаются — тоже хорошо, «Мерседесы» стоят в салонах — кесарю кесарево, как говорится. Значит, не заработали. Потому как истина одна — чтобы что-нибудь потреблять, надо что-то создавать, кроме нефти. Так что мыльный пузырь сдулся, и прекрасно, нечего переживать. Чем раньше, тем лучше.
        Девчонки сидели грустные — теперь стало ясно, все мы тут в чем-то виноваты, но только в чем, не понять. Никто не обижался, потому что Асрян всегда была истиной в последней инстанции. Несмотря на политику, в итоге решили — в Барселону поедем, и даже позвонили жене Костика, расписав ей весьма экономичный план недельного пребывания в Испании. Забронировали билеты на последнюю неделю месяца. Предвкушение отдыха в хорошей компании вселяло оптимизм и надежду на перемены к лучшему. Народ повеселел; ничего, все наладится. Мы же часть Европы, цивилизованное государство.
        Однако план осуществился только частично по непредсказуемой причине — Костик уже второй раз попал ко мне на отделение. Диагноз прежний; а что может быть хуже летней пневмонии? История стара как мир — в начале августа попал под ливень, простыл, потом десять дней аврала на работе. Каждые двенадцать часов подзаряжался несколькими граммами парацетамола и аспирина, а потом догонялся смесью всего, что продается в ближайшем ларьке от кашля. Так прошли почти две недели; температура и не думала падать, однако Костик не спешил сдаваться и особенно не спешил сообщать кому-то о том, что с трудом поднимается на второй этаж. Жена Костика позвонила в пятницу около пяти, за пару суток до нашего совместного вылета в отпуск. Я ехала по Фонтанке в спортзал. Как это обычно бывает — больше всего мы ругаем больных, досидевших до конца рабочей недели. После ее звонка Елена Андреевна вернулась на работу и села в ординаторской ждать. Они приехали вместе; из окна я наблюдала, как Костик шел по стоянке перед нашим зданием и останавливался через каждые два метра. Мне показалось, он даже похудел и сгорбился и выглядел совсем
маленького роста. В дверях встретили студенты-санитары; Костик гневно отмахнулся от каталки. Ира помогла ему дойти до отделения и со слезами сдала нам на поруки, оставив пакет со сменной одеждой и сложенные в женскую косметичку мыло и зубную пасту.
        Пневмония отросла большая, почти на целую долю. Елена Андреевна грустно разглядывала рентгеновский снимок; почудилось, вот-вот начнется абсцесс легкого. Костик кашлял на все отделение, обливался потом и на высоте кашля становился синим, как баклажан. Хорошо сложилось — в тот день дежурил Шрек, а наша маленькая VIP-каморка как раз пустовала без жильцов. К тому времени я уже несколько лет совсем забросила дежурства; но теперь, учитывая ситуацию и не проходящее чувство вины перед Костиком, я позвонила парню, стоящему в графике на субботу, и обрадовала его лишним выходным.
        Варя с детьми отдыхала в Геленжике; Саня хоть и страдал от ее отсутствия, но вполне мог осуществлять сестринские мероприятия сам — выставил перед койкой батарею бутылок с разнообразными коктейлями из антибиотиков, гормонов, бронхолитиков и уже собрался засандалить Костику подключичный катетер. Больной увидел неприятный натюрморт и совсем поник:
        — Блин, люди, тут капельница до завтрашнего утра.
        Саня планировал провести дежурство перед телевизором и потому жалости не испытывал.
        — А ты что хотел? Это тебе за пятницу, дорогой мой. И вообще, за то, что минимум лишнюю неделю дома просидел.
        — Тогда пустите покурить на прощание.
        Костина зависимость всегда вызывала у меня крайне агрессивную реакцию; хотя почему-то другие курильщики, включая моих родных братьев, так сильно не раздражали.
        — Саня, не пускай его. Пусть мучается.
        — Да ладно, Ленка, пусть идет. Даже расстрельным дают покурить перед смертью.
        Последние пять минут свободы Костик провел на пожарной лестнице, сотрясая гулкие пролеты клокочущими звуками кашля; вернулся успокоенный и целеустремленно прошаркал прямо к койке.
        — Все, я готов.
        Шрек быстро поставил подключичку, всунул в нос кислород, подсоединил первую бутылку, и дело пошло. Пациент кашлял без остановки, одышка мешала лежать; пришлось приподнять головной конец кровати. Через пару часов Костик все-таки заснул, дыхание стало ровным, лоб не горел. Можно было спокойно ехать домой. Уже в машине я позвонила жене, сообщила, что процесс развивается положительно и первый раз за последние трое суток больной спит, как ребенок. Потом вспомнила о Славке; надо известить, иначе обидится. Сухарев взял трубку — значит, операций было немного; услышал про Костины выкрутасы и тут же засобирался прямо завтра проведать друга. Особенно когда узнал про мое внеплановое субботнее дежурство.
        Я увижу его очень скоро.
        Город дремал под звуки дождя, вокруг пятничная раздраженность и предчувствие холодной осени. Кое-где на тротуарах уже лежали желтые листья. Настроения не было, на тренировку опоздала. Рискуя попасть в пробку при пересечении центра, я поехала к Асрян.
        Узнав про Костика, девчонки сильно расстроились. Целых полчаса обсуждали его наплевательское отношение к здоровью, несмотря на наличие двух незамужних девчонок и жены, уже много лет сидящей дома. Вывод оказался странный — Оксана выступила в неожиданной роли обвинителя, причем в асрянский огород:
        — Ир, давно надо было его кодировать. Курит же, как паровоз. Это же по твоей части; я слышала, сейчас столько всяких новых методик, даже гипноз.
        — Не учи ученого. В случае Костика это бессмысленно.
        — Почему сразу бессмысленно? Он же доктор тоже, должен понимать.
        — Именно поэтому и бессмысленно. Он не бросит, даже сейчас. Это все не так просто, как кажется. Имеет отношение ко многим внутренним процессам в человеке, и психическим, и биологическим. Короче, долго объяснять.
        Тему закрыли и больше к ней не возвращались.
        Утром Елена Андреевна пришла на дежурство в семь тридцать, из-за чего Шрек страшно разозлился — отобрали целых полчаса заслуженного сна. Костик выглядел гораздо лучше, чем накануне; кашель заметно уменьшился. Больной порозовел, уровень кислорода в крови намекал на быструю положительную динамику. Санитарки привезли завтрак; Костик выпил молока и долго разглядывал тарелку с геркулесом. Я стояла около кровати, ожидая окончания трапезы — очень хотелось послушать, что там творится, в этих несчастных, набитых табаком легких.
        — Костя, давай-ка жуй.
        — Не лезет. Видно, аспирина пережрал. Желудок уже несколько дней разваливается.
        — Ешь и не кашляй. В понедельник гастроскопию сделаем.
        — Не мечтай даже. Я ни разу в жизни трубку не глотал.
        — Да кто тебя спрашивать будет, дурака. Господи, Костик… все-таки какие же вы идиоты, мужики. Не можете потерпеть даже простую гастроскопию. К обеду Сухарев приедет, ты не против?
        — Я знаю, он уже звонил.
        — Пойду на обход, а ты налегай на кашу.
        — Выпусти на лестницу сначала.
        — Ни фига, я тебе не Саня.
        — С точки зрения лечения это неправильно, будет бронхоспазм. Нельзя резко бросать.
        — А я сейчас эуфиллин поставлю, и проблемы нет.
        Каша так и осталась нетронутой; обед тоже, напополам ушел врагу, не говоря про ужин. Славка приехал около трех, привез пострадавшему планшет с фильмами и кое-что еще. Я отсутствовала на отделении буквально полчаса, и по возвращении сразу почувствовала приятный запах, явно исходящий из нашей маленькой VIP-каморки. Спутать происхождение аромата невозможно; я ворвалась в палату к Костику, да только поздно. Кислородные трубки валялись на столике около койки, мужики сидели в расслабленных позах; запах крепких кубинских сигар вот-вот уже просочится в соседние палаты. Я бросилась к окну и открыла ставни на полную.
        — Ну вы и сволочи, черт подери! Вячеслав Дмитриевич, это ваше первое и последнее посещение.
        На лицах глупые напускные улыбки; я сильно разозлилась.
        — Лен, давай с нами. Дежурить будет приятнее, присоединяйся.
        — Я сейчас обоих отправлю по домам. Особенно вас, доктор Сухарев.
        Однако моя ругань никого не интересовала. Костик почувствовал мощный тыл, расслабился и даже не пытался вступить со мной в перебранку; а Славке, наоборот, очень нравилось нагнетать раздражение у дежурного врача.
        — Елена Андреевна, извините за напоминание, табак действует как бронходилятатор у хронических курильщиков.
        — Я эти теории с самого утра слушаю, доктор Сухарев. Однако в данный момент больной не просто кашляет, а задыхается от тяжелой пневмонии. Вот бы сейчас европейские светила нейрохирургии увидели, как их российский товарищ проводит свободное время.
        — Наплевать. На хрена нам эта Европа, а, Костик?
        Мужики ржали, я вырвала сигару у Кости из рук и выбросила в форточку.
        — Ей, женщина, что творишь? Спроси хоть, сколько она стоит!
        — Только не рассказывайте, доктор Сухарев, что вы сами покупали эту дрянь. Наверняка какому-нибудь наркобарону голову ремонтировали.
        — В точку, прошлое дежурство ночью огнестрел привезли; живот и теменная доля по касательной; провозились с Федькой три часа. Повезло мужику, выжил. Потом в ординаторскую пацаны тревожные пришли, попросили историю не оформлять, ну и все такое, на выхлопе кубинские сигары и три тыщи зеленых денег.
        — Да вы взяточник и покрыватель уголовников, доктор!
        Славка схватил меня за руки и силой усадил на колени. Я смеялась вместе с ними и одновременно пыталась изобразить сопротивление; на секунду мне показалось: мы там, в хирургической ординаторской на третьем этаже, и ничего не поменялось — я, Костик, Славка, остальной народ где-то бродит и вот-вот вернется. Пока не увидела Костино лицо — он смотрел на нас серьезно, без грамма веселья. Я перестала смеяться, Славка ослабил хватку.
        Надо побыстрее встать и уйти.
        —?Так, ребята, я вас оставлю на двадцать минут. Пойду попрошу у техника еще кислорода. Давайте расходиться по домам, Вячеслав Дмитриевич.
        Я шла по коридорам и ненавидела сама себя. Стыдно, мерзко, отвратительно. Мы оба отвратительны, и я, и Славка.
        Господи, что же мы сделали плохого? Мы оба отдаем свою жизнь другим людям. Где найти опору, появится когда-нибудь хоть кто-то, кто поймет и поддержит?
        Славка ждал моего возвращения в ординаторской. Маленькое пространство и огромное чувство неловкости; чужая территория, за стенкой Костик, напротив — остальные палаты. Выпили чаю, посмотрели Костины анализы, после чего Славка засобирался. Не прикасаясь друг к другу; только поцелуй на прощание, но такой, чтобы остался след, чтобы была возможность прожить еще почти две недели, ни разу не увидев друг друга.
        В воскресенье утром я уехала домой, передав Костика в надежные руки парня из реанимационного отделения Гатчинской больницы. Попрощаться не получилось — больной спал; а сон, как известно, лучшее лекарство. Спал крепко, дышал глубоко и ровно. Одно беспокоило — не поел; изжога и боли в животе, вот чем заканчивается самолечение панадолами и парацетамолами.
        Небось полный желудок эрозий. В понедельник сразу гастроскопия, надо Сане напомнить.
        В тот же день около двенадцати состоялся телефонный совет, повестка дня — что теперь делать с поездкой. В итоге — поехали, прихватив с собой Костиных девчонок; жена Ира осталась ухаживать за больным. Я звонила каждый день узнать о его состоянии; Захаров довольно быстро шел на поправку и последующий сценарий оказался вполне предсказуем — в четверг Шрек позвонил и сообщил о побеге больного.
        — Все, Ленка. Больше не положу ни в каком виде, даже мертвого. Бронхоскопию пропустил, гастроскопию пропустил, томограф тоже похерил. Вчера только второй день без температуры. Утром прихожу — на моем столе бутылка какого-то вискаря, а Костика уже нет. Короче, даже не просите потом, ни ты, ни Ефимов; не положу, пусть дома помирает. В конце концов, я заведующий.
        Я позвонила Костиной жене; Ира много раз извинялась и призналась в собственном бессилии — пришел домой, разговоров разговаривать не стал. Потом я решила сама поговорить с беглецом и за минуту с небольшим выслушала все причины и поводы: Костик уже с утра был на работе, а завтра вылетал в Москву по делам конторы. Больше некому решать сложные вопросы о государственных закупках дорогостоящих онкологических лекарств в условиях кризиса.
        Что ж, мы все еще молоды, и наши болячки все еще проходят сами по себе.
        Испания — волшебство! Отдохнули очень хорошо. Где есть море — там всегда счастье. Хотя этот отпуск кардинально отличался от предыдущих; полная экономия — никаких магазинов, кафе и спа-салонов. Только пляж, продуктовый магазин, недорогой отель в километре от берега. Вернулись не в полном составе — Сергей добавил себе еще десять дней отдыха; из курортного пригорода мы все поехали прямиком в аэропорт, а Сергей Валентинович — в родную Барселону.
        Дома меня ждали многочисленные дела. Дочь поступила в университет на кафедру немецкого языка, как только мы вернулись, затеяла переезд на свою квартиру — не терпелось начать самостоятельную жизнь. Впереди был первый курс, новая самостоятельная жизнь, новые друзья и большие возможности. Было решено прогнать квартиросъемщиков и поселиться с подругой — квартплата меньше, плюс не скучно. Мы собирали вещи, на скорую руку чуть освежили ремонт, подкупили всякой кухонной утвари, немного мебели, и в суете незаметно настал ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ. Катька села в маленькую «Шкоду», подаренную ей в честь поступления, на бегу поцеловала меня в щеку и уехала. Все та же невыносимая легкость бытия, все та же маленькая девочка, которая шла за мной, куда придется, без тени сомнения, потому что верила — все будет хорошо, иначе не может быть.
        Не плакать — она рождена для нее самой.
        В день отъезда Катерины был неожиданный звонок; несчастная подруга моей Иванцовой, не имевшая рядом никого, к кому могла обратиться за помощью. Рассказ был прост и ужасен: Иванцова лежала почти с полным параличом, подруге пришлось перевезти ее к себе вместе с ребенком. Доктора назначили кучу лекарств, одно дороже другого, а денег нет даже просто прокормить двух детей. Она звонила в надежде найти хоть какую-то помощь, вдруг у меня на работе есть заначка с нужными препаратами. Мы встретились около метро поздно вечером, я принесла с отделения несколько упаковок медикаментов на похожие случаи и сунула в пакет десять тысяч рублей. Подружка расплакалась, а я взяла с нее честное слово — если что, не стесняться. Вечером позвонила Варе, только что вернувшейся с морей, и спросила, не сможет ли приходить к Иванцовой домой и ставить капельницы. Варя по старой памяти согласилась, причем за небольшую плату. На следующий день я тайно перевела деньги на Варькину карточку — узнала бы источник дохода, точно бы не взяла.
        В нашей квартире после отъезда Катерины стало пусто. Елена Андреевна коротала вечера за медицинскими журналами, шарилась по Интернету. Оставалось еще два дня до приезда мужа. Сумрак, печальные мысли заползали в голову; чем темнее, тем отчетливее вечернее ожидание — моя ночная подруга в странной медицинской форме. Все вертелось вокруг да около, мрачный город, разруха, ночные костры… Вопросы, вопросы, пока одни только вопросы.
        Надо выйти и украсть у соседа очередную сигаретку.
        В старинных домах парадная — как метро; летом прохладно, а зимой — согревает прямо с порога. Я присела на подоконнике на пролет выше, но сигарета не доставила никакого удовольствия.
        Спустилась, подошла к соседской двери; наклонилась и прижалась ухом к замку. Ничего необычного, никто не кашлял. Звуки громко орущего телика или шаркающие шаги — сосед прошел по коридору из кухни в комнату.
        Это потому, что всего лишь одиннадцать часов. Возвращайся, Елена Андреевна, пока кто-нибудь из соседей не зашел в подъезд. Тогда точно — будешь на очереди в Кащенко.
        Доктор Сухарев тоже покинул меня, он оперировал в Германии. Еще целых двое суток я провела в полном одиночестве; уединение не пошло на пользу, в голове всплывали обрывки разговора с мужем.
        На ваших глазах, господа, любовь и желание жить с любимым человеком превращаются в нечто гадкое и недостойное уважения.
        Я представляла себе, как ЭТО могло быть. Что бы я говорила, как пыталась поделикатнее изложить причины своей лжи и измены, как оправдывала бы себя. Версий множество, и ни одна не похожа на человеческую. В итоге снова пришлось прийти к старому выводу — живем одним днем, Елена Андреевна. Пока что только одним днем, и ни часа больше.
        Почти месяц я не приезжала к Славке на квартиру, так сложились обстоятельства. Чем больше времени проходило, тем острее проявлялось жуткое раздвоение — жизнь идет; события, люди, работа, а в голове — совсем другие пейзажи. Параллельная реальность, где я живу с другим человеком, дышу другими радостями, будто и не увольнялась из нашей истребительной. Вроде как существует другой мир, где я продолжаю работать и жить вместе со Славкой.
        Про темную сторону, про мои очередные ночные походы пыталась не думать вовсе. Я открывала парадную дверь как минимум дважды в день и старалась не смотреть в сторону соседской двери. Слишком все было реально. Очень хотелось поговорить об этом, то ли с дедом, то ли еще с кем, кто раньше «приходил» ко мне поболтать. С Вербицкой все было просто — она умерла, а дед… вероятно, тоже где-то совсем далеко. А может быть, есть несколько вариаций по поводу слова «смерть»?
        Теперь уже никто не придет объяснить тебе, Елена Андреевна, что происходит по ночам. Что происходит с твоей головой и вокруг нее.
        Одно ясно — психиатру теперь не пожалуешься. Такие болезни не изучают, даже на кафедре физики, потому что их не измерить и не поставить в уравнение.
        Славку увидела только в середине сентября. Всю тоску и мучительные вопросы о будущем, каждый день, проведенный порознь,  — собрали и сожгли за несколько часов. Наелись бутербродов с докторской, а потом залезли в ванну. Сколько осталось времени — все проговорили. Самый важный вопрос: новая заковыристая техника операции при опухолях мозжечка, потом про дурного Костика, про Асрян и ее заграничную диссертацию. Несколько часов полного счастья, если, конечно, не думать обо всем остальном, особенно о будущем, наших отношениях, семьях, детях. Что до Славки — я чувствовала, он ждал.
        С осени вновь возобновились женские посиделки, но только всего один раз в две недели. Асрян на десять дней в месяц укатывала в Австрию стажироваться и даже читала там какие-то лекции. Старые пятничные темы для болтовни, за исключением одной новой: теперь среди общих детей есть студентка, и каждую пятницу с меня требовали отчета, что и как. Мой рассказ всегда был скромен: школьное время пролетело незаметно, такой уж Катькин характер, необременительный и дисциплинированный, а теперь и подавно — она приезжала по субботам, сразу набрасывалась на холодильник и страшно удивлялась нашим расспросам об учебе. Школьные уроки были для нее чем-то естественным и потому она на них мало обращала внимания, точно так же теперь относилась к университету. Второй темой для любопытства была Иркина заграничная карьера; девчонки пытали Асрян, но информация поступала скупо и неохотно. Ирка сразу делалась серьезной и старалась перевести разговор в другое русло, что было странно. Всем известна национальная армянская черта — пафос превыше всего. Я знала ее много лет и потому даже не пыталась расспрашивать, а тем более
обижаться на скудость информации. Одно было ясно без слов: что-то происходит, что-то важное и неоднозначное. Ирка, имевшая привычку вызывать мне такси после всех, чтобы иметь хотя бы полчаса тет-а-тет, теперь несколько раз подряд выпроваживала меня вместе с девчонками. Я не обижалась; наверное, еще и потому, что тоже не хотела доставать из шкафа свои скелеты и трясти косточками. Только в середине октября Асрян неожиданно выгнала девиц почти в десять и вместо вызова еще одной машины пошла варить кофе.
        Значит, разговор.
        Я завернулась в плед и уселась на кухонной тахте, подтянув коленки к носу. Ирка начала без предисловий:
        — Что там Сухарев?
        — А что там Григорий, как поживает?
        — Ты по порядку давай, Сокольникова.
        — Ну, если по порядку, то доктор Сухарев теперь два раза в месяц оперирует в Берлине. Так что Гришка может пойти отдохнуть и прихватить с собой свое бесплодное мозгокопательное ремесло.
        — А ваше мозгокопание, значит, плодное?
        — А як же.
        — Не уходи от темы. Я переживаю, вдруг кто-то про вас узнает, Ленка. Ты в своей старой больничке больше не светилась?
        — Нет.
        — Часто видитесь?
        — Не очень. Пару раз в месяц, максимум.
        — И что, планов еще на будущее не настроили?
        — Был разговор. Сам затеял, я не начинала. Сказал, что готов и что будет ждать.
        — Вот оно… ночная кукушка дневную всегда перекукует.
        — Ирка, ты же знаешь. Не только в этом дело.
        — Ладно. Просто следи за ситуацией, чтобы потом она сама за тобой не следила.
        — Помирать, так с музыкой, Ирка… так что там Григорий?
        — У нас все просто. Толерантное высокообразованное европейское общество. Обсуждает с женой природу своих чувств к прекрасной русской; у них же все, что из России, все русское. Придурки, одно слово. Короче, в семейном кругу пришли к выводу, что природа влюбленности глубока, но для понимания еще нужно время. Представляешь?! Сука, короче говоря. Это я про них обоих.
        — Так это ж как раз в вашей психотерапевтической манере, Ирка. Тебе должно нравиться.
        — Да мне придушить его хотелось после такого рассказа. Ишь, тоже. Я что, для этого не жру ничего и морду раз в неделю полирую, что бы он с женой свои чувства обсуждал?! Козел. Ну ничего, подождем.
        — Ирка, в таком возбуждении я тебя еще не видела. Не пугай.
        — Да ладно, все путем. Главное, карьера прет. Надо уже потихоньку прикрывать частные консультации в Питере. Тут все просто — цену подниму, да и все. Времени не хватает.
        Мне хотелось спросить: что дальше, что ты там уже напланировала, госпожа Асрян? Но не стала. Потому что заранее чувствовала — что бы она ни сказала, я все равно расстроюсь.
        Полдвенадцатого, я ехала в такси и думала о себе и Ирке. Столько лет прошло, и вот теперь мы еще больше вместе, как никогда близки, почти без слов. Вместе учились, начинали работать, помогали друг другу как могли, ни разу не предав. Вспомнилась та ужасная сцена, когда Стас чуть не погиб из-за маленького кусочка мяса в горле; как я трясущимися руками прокалывала ребенку шею, и как потом мы сидели на скамеечке около нашего приемника и выли, безумно и тоскливо, будто две одинокие волчицы в полнолуние. И вот теперь, когда мы обе изменились до неузнаваемости, еще более крепкая веревка соединяла нас. Старый толстый канат, пропитавшийся соленым и красным.
        Иногда по пятницам, в пылу женских разговоров, я ловила на себе ее взгляд. Ирка просто смотрела на меня; а мне казалось, она молча обращается с чем-то смертельно важным. Послание о самом сокровенном и выстраданном; но не ко мне, а к той девчонке, с которой она сидела на лекциях много-много лет назад.
        Заклейте свои грязные рты широким пластырем, дамы и господа. С виду все должно быть благородно и дорого.
        В первые осенние недели я еще несколько раз возила деньги и лекарства подружке моей несчастной Иванцовой. Огромная коммунальная квартира с высокими потолками; того и гляди, дореволюционная лепнина повалится на голову. Очень похожа на коммуналку моей бабушки, хотя с отличиями — эта грязная, пропахшая табаком и не закрывающимся туалетом. Соседи-алкоголики или одинокие старухи, которым тысячу лет от роду. Больная лежала на раскладушке в самом углу съемной комнаты, не говорила, не двигалась; увидев меня, каждый раз начинала плакать. Я брала на кухне старую табуретку и сидела около нее, хотя бы минут пять. Как-то раз на пороге столкнулась с сыном; первый класс — а он уже самостоятельно приходил из школы, помощи ждать было неоткуда. Старая куртка с чужого плеча, на два размера больше, такая же огромная шапка; школьный портфель, давно уже вышедший из моды. Посмотрел на меня мимоходом, не поздоровался и побежал к маме. Я шла вниз по лестнице и плакала.
        Несмотря ни на что, жизнь двигалась вперед; в конце октября Асрян издала указ: на ноябрьские праздники всем составом снова плюем на курс валют и едем в Финляндию, на дачу. Возражения не принимались; в приказном порядке народу был отправлен продовольственный список на трое суток. Состав прежний — Женька, Оксанка, семья Костика и мы с Сергеем. Моя Катерина вяло отреагировала на приглашение и объявила о поездке в Москву вместе с одногруппниками. На дешевом ночном поезде, весело и шумно. Какая уж тут Финляндия с тетей Ирой.
        Сергей вызвался отвечать за алкоголь, Оксанка — за маринование мяса, все остальные — за что-то еще. Жена Костика претендовала на пироги и за неделю до вылазки обзвонила народ с целью определить предпочтения. Оказалось, никто не хотел ничего сладкого, а только курник, или пирог с грибами и картошкой, или на худой конец с творогом. То ли годы, то ли холода — организм хотел белка, и побольше. Были бы студентами, заказали бы огромный торт, вот такие вот возрастные предпочтения.
        В итоге ничего не получилось — повторился неожиданный сценарий, как перед Барселоной. Закон парных случаев, да только больной один и тот же. За пару дней до выезда вечером позвонила Костина жена, голос дрожал; доктор Сокольникова сразу поняла — Костик снова никуда не едет.
        — Лен, я тебя прошу, приезжай к нам прямо сейчас. Я ничего не могу сделать! Уже пару часов уговариваю к вам поехать или позвонить. Тебе или Славе, все равно. Ничего не хочет, лежит, весь скрючился, не может встать.
        — Так хотя бы что говорит?
        — Мне кажется, у него живот сильно скрутило.
        — Сейчас буду.
        Сергей задерживался на работе, я оставила сообщение и поехала к Костику домой. По дороге пыталась строить прогнозы и составлять предварительный диагноз. Скорее всего, все просто — язва желудка. Курит, нервничает на работе, не так давно съел целую аптеку аспирина и парацетамола, а потом удрал из отделения с недолеченой пневмонией и необследованным желудком.
        Эх, жалко, в августе не сделали гастроскопию. Ну ничего, на этот раз не уйдет; хотя плевать Костик хотел на все наши диагнозы и планы обследования.
        Скорее всего, сейчас буду отправлена туда же, куда и жена, посему осталось одно-единственное запасное оружие: я набрала городской телефон нейрохирургии и попросила санитарок передать заведующему — пусть перезвонит Косте Захарову домой.
        Костик к этому времени купил хорошую трешку на Комендантском проспекте, старая квартира осталась в приданое девчонкам. Лестничная клетка встретила крепким запахом табака; конечно, вряд ли Ирина позволяет курить дома. При входе я на автомате вымыла руки, как будто приехала на вызов к обычному больному. Костик лежал в гостиной на диване; скрючился пополам и оттого казался совсем маленьким для взрослого мужчины; как будто тринадцатилетний подросток. Бледный, капельки пота на лице, измученное болью тело. Сколько раз наблюдала такую картину в приемном покое; можно даже не подходить и не смотреть живот — скорее всего, прободная язва. Я забыла поздороваться и тут же начала на повышенной ноте:
        — Короче, друг; собираемся, и по-быстрому. Сейчас приедет Славка, отвезет в приемник. Ир, найди паспорт, полис, белье сменное.
        Ира почувствовала силовой перевес в свою пользу и резко оживилась.
        — Может, что-то из еды? Есть пара йогуртов.
        — Не… теперь долго поесть не придется.
        Она засуетилась и выскочила из комнаты собирать пожитки в дорогу. Костик с трудом приподнял голову и вступил в переговоры:
        — Зачем Сухарева позвала?
        Я присела на диван рядом с больным и положила руку на лоб. Свет от настольной лампы падал прямо — показалось, он еще больше похудел; щеки ввалились, глаза отливали желтизной.
        — Слушай, Костя, давай сейчас не будем. Ты не хуже меня понимаешь, что происходит. Такое чувство, что у тебя ни семьи, ни детей. И вообще, ты что-то сильно бледный, даже желтоватый. Рвоты с кровью не было, только честно?
        — Если и была, то три-четыре дня назад. На сегодня симптомов нет.
        — Так, значит, уже давно мучаешься?.. Ну ты и придурок, Костик. Как так можно, я не пойму! И давно уже боли?
        — Какая разница. Я просто не лечился. Лечение язвенной болезни проводится амбулаторно.
        — Да у тебя, скорее всего, прободняк!
        — Ничего такого. Острого живота нет. Отстань, Ленка, давай домой уже.
        Говорил через силу; я видела, как каждый вдох отдавался непереносимой болью в животе.
        Вот же козел упрямый.
        —?Значит, так, Костя. Сейчас приедет Сухарев и решит, что там острое, а что нет. Все, я пойду Ире помогу.
        Жена довольно оперативно собрала вещи, я уселась в кухонное кресло и стала ждать подкрепление; буквально через десять минут приехал Славка. Не разделся, даже не снял обуви; зашел в комнату и увидел оптимистический пейзаж. Костик хотел было встать, но при первом же резком движении снова сложился пополам; его стошнило желчью прямо на пол. Славка присел на колено около кровати и бесцеремонным образом начал щупать живот, будто это вовсе не Костик, а безымянный больной из приемного покоя. Несколько секунд осмотра и недовольная хирургическая гримаса.
        — Костян, собирайся, хватит уже блевать тут. Щас Федьке позвоню, подъедет к приемнику.
        Костик не высказал никаких эмоций по поводу крайне грубого осмотра живота. Через полсекунды снова скрутило, и снова вывернуло. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, придерживая рукой многострадальный живот. Ира присела на корточки, взяла его за руку и начала причитать…
        — Костик, ты слышишь, что тебе говорят, надо ехать. Я тебя прошу, пожалуйста.
        Я подошла к ней и шепнула на ухо:
        — Ир, выйди. Без тебя не будет такой храбрый.
        Дверь закрылась — больной вроде как лишился семейной поддержки, но не тут-то было. Костя снова собрался с силами, приподнял голову и заговорил:
        — Я никуда не поеду. Хирург хренов… не знаешь, так и не лезь. Нет никакого острого живота. Язвенная болезнь, и все…
        Славка тут же начал заводиться:
        — Костя, я тебе сказал, прекращай. У тебя гемоглобин не больше ста, на глаза в зеркало посмотри. Теперь скажи мне, что кровотечения не было.
        — Было три дня назад. Теперь нет.
        — Ты давай не лежи, а собирайся. Время уже к восьми, пока еще доедем.
        — Ты глухой, Сухарев.
        В тот день Славка продырявил шесть черепных коробок, и теперь неизбежная усталость лишила мужика остатков интеллигентности:
        — Костян, ты задрал. Короче, поднимай зад.
        Из широко раскрытой форточки тянуло прямо в шею; мое терпение тоже стало заканчиваться. Я снова вступила в бой с вражеской стороны:
        — Костик, ты правда, достал уже. Непонятно вообще, что тобой движет последние несколько лет, как будто нарочно себя уничтожаешь.
        Костя снова сделал усилие; поднялся, опираясь на подушки, и сел. Бледное осунувшееся лицо, серые круги под глазами, усталый взгляд.
        — Что мною движет?.. Себя спросите, что вами движет. Как собаки на сене… ни себе, ни людям. Особенно ты, Сухарев. Конечно, такое оправдание — ты ж талант у нас.
        В отличие от меня Славка не сразу сообразил, что происходит.
        — Ты про что, Костя?!
        — Да про то самое. Сначала ей жизнь сломал, женился не пойми зачем, не пойми на ком. Теперь опять все снова здорово. Она ведь из-за тебя все бросила тогда, Сухарев… отделение, приемник, мужа… Ленка, скажи, что теперь снова с ним? Конечно, я ж забыл, вся больница на голове ходила… большая любовь… Так нельзя с людьми, это я вам говорю обоим… Ладно, со Славкиной актрисой все понятно… но Ефимов в чем виноват, не пойму?.. Хотя что там уже… Я знал, этим закончится. Просто думал, Ленка, ты не пойдешь по второму кругу. А я даже рядом находиться не хочу. Вот что, Сухарев… ты правда великий… я Чечню не забыл… Ленка, иди сюда…
        Я подошла, совершенно не понимая, о чем его последние слова. Костик дрожащей рукой взял мою ладонь и приложил к своей голове. В области правой затылочной кости четко прощупывался след от трепанации.
        Боже, этого не может быть.
        Костик смотрел на Славку в упор и продолжал говорить:
        — Я тебе жизнью обязан… Ты мне как брат, Сухарев. Но больше свою семью к нам на дачу не привози.
        Последние слова Костик почти шептал. Он смотрел на Славку не отрываясь, капельки пота покрывали лицо и шею. Доктор Сухарев от неожиданности онемел и явно не понимал, что делать.
        — Костя, ты че завелся?.. Блин, при чем тут Ленка, не пойму?..
        Костя снова начал заваливаться набок, глаза закрывались сами собой, голос совсем ослаб.
        — Короче, давайте по домам, народ. Я не еду.
        Получите по лицу, господа. За все, что сделали. И не забудьте подставить вторую щеку, потому что ошибочка вышла. Есть, оказывается, еще люди, которые не могут не по-человечески.
        Как же хотелось вернуть все события на час назад. Не оказаться по случаю сегодня в городе, застрять где-нибудь на тренировке, и чтобы телефон остался в шкафчике для вещей.
        Ведь можно же гулять по ночному Питеру тысяча девятьсот восемнадцатого года, черт подери… эй, кто там есть, сволочи… ответьте. И будьте добры, верните теперь все на два часа назад. Пусть Ира просто вызовет «Скорую», Костика возьмут под белы ручки и упакуют в приемник Мариинской клоаки… Только не то, что теперь произошло.
        Давно позабытый молоток в голове поднялся из грудной клетки и дубасил по мозгам со всей что было силы; резко стало душно, голова закружилась; предметы вокруг потеряли четкость, кроме человека на диване, прямо передо мной. Время потерялось между стрелками настенных часов, жизнь застыла на месте.
        Костик, Костик, Костик, зачем ты так?.. Странное ощущение — как будто хорошо настроенный метроном…
        Худые плечи, впалая грудь; каждый вдох через силу. Ребра двигаются, с каждым разом движение все шире, с большим усилием; пространство уходило глубже, внутрь, расширяясь все сильнее и сильнее. Сероватая ткань легких с множеством черных табачных островков, отечные воспаленные бронхи с большим количеством слизи, остатки пневмонии в правой нижней доле. Сердце, слишком потрепанное для сорока лет, камеры его слегка расширены, аорта в желтовато-белых холестериновых пятнах.
        Дальше, дальше, это неинтересно, это я и так знаю… давай же, не подводи, дружок…
        Все двигалось, синхронно и очень организованно, подчиняясь четкой системе дирижирования; крупные сосуды, диафрагма, сердце, все части существовали с одной общей целью. И только желудок висел некрасивым мешком; неровный, трепыхался не в такт. Вот оно, наконец — большая опухоль внутри, как раз там, где желудок переходит в кишечник, местами изъязвленная, распавшаяся на кусочки. Я вспомнила ту самую картинку на третьем курсе института, рентгеновский снимок рака желудка. Изображение застыло на несколько секунд, словно давало время понять — нет, ты не ошиблась, Елена Андреевна, это именно то, о чем ты думаешь.
        Нет, не останавливайся, надо еще разглядеть, что происходит вокруг, надо увидеть печень, лимфоузлы… Слабо вам, товарищ преподаватель, увидеть вживую, да еще у практически родного человека?
        Костик резко наклонился вперед, снова стошнило; картинка схлопнулась до обычного измерения. Тут же накатила страшная слабость; ноги стали ватными, молоток в голове стучал еще сильнее. За пару секунд паузы Славка собрался с духом и снова пошел в наступление:
        — Костян, давай ты потом расскажешь, какой я подлец. Я выслушаю, Ленку только не трогай. Давай, собирайся. Я уже Федьке позвонил.
        — Ребята, идите по домам. Я очень устал, правда… Лягу спать. Короче, наговорил лишнего. Забейте.
        Мы стояли посреди комнаты, как два дурака; не знали, что же теперь предпринять, как вынудить его изменить решение. В конце концов, ничего не вышло — Костик никуда не поехал, хотя подобный исход был предсказуем с самого начала. Мы вернулись в прихожую; Славка стоял потухший, я села в кресло и кое-как натянула ботинки. Ира вышла из кухни с пакетом Костиных вещей, прислонилась к дверному косяку и заплакала.
        Держись, дыши, никаких истерик, черт подери. Хорошо бы прямо сейчас проснуться, как после ночных выходов покурить, да только нет, не получится в этот раз, Елена Андреевна.
        На лестнице наконец-то можно было расплакаться вслед за женой; я повисла на Славкином локте и кое-как переставляла ноги. Вышли из подъезда; две машины рядом, но ехать в разные стороны, это факт. Мы застыли под парадным козырьком, спасаясь от поздней осенней измороси; ветер загонял холодный влажный поток нам в лица. Сил контролировать себя не осталось; я присела на корточки и зарыдала в голос. Минута, а потом Славка вцепился мне в плечи, поднял и начал трясти.
        — Лена, хватит. Ты ни в чем не виновата, понятно? Ни перед кем. Я заварил, я буду разбираться до конца. Поговорю с ним сам, когда очухается.
        Слезы душили все сильнее.
        — Ленка, хватит уже.
        — Он не очухается, слышишь?! Он уже не очухается!
        — Ты что орешь?! Спятила, что ли?
        — Я не спятила, Славка! У него рак! Рачина на весь желудок, ты оглох!
        — Что ты несешь, совсем крыша потекла?!
        — Послушай, я говорю тебе, у него рак.
        — Замолчи. Замолчи прямо сейчас.
        Славка обхватил двумя огромными лапами мою голову и сдавил так сильно, будто хотел щелкнуть, как орех. Мне было все равно, даже если прямо сейчас моя черепная коробка разлетится на кусочки; сквозь вату я слышала хриплый голос; то почти шепот, то крик:
        — Ты точно спятила, Ленка… ты хоть понимаешь, что говоришь, ему сорок три года!
        — Ты хотел знать, что с моей головой!? Да ты и так знаешь, что с ней. Говорю тебе, у него рак, Вячеслав Дмитриевич.
        — Ты чокнутая.
        — Да наплевать. Думай, что хочешь.
        Доля секунды глаза в глаза; Славка опустил руки, отошел на полшага и превратился в старый рыболовный крючок.
        — Про твою голову дурную я в курсе, Елена Андреевна. Еще тогда, в приемнике понял, не дурак. Черт, твою мать, Ленка, этого не может быть. Разве такое может быть?..
        — Слава, у него рак желудка в переходе на двенадцатиперстную кишку, с распадом уже, сантиметров семь, если не меньше, а то и десять… сильно кровоточит, и…
        — Я слышу, не говори больше. Значит, так, сейчас пошли обратно. Пока полежит ночь у Федьки, на всякий пожарный. Вдруг профузно закровит… утром позвоню пацанам в областную онкологию. Переведем, там прокрутят по полной, и если что, через пару дней прооперируют.
        — Там нечего оперировать. Вся печень в метастазах, все лимфоузлы вокруг желудка, все нашпиговано, как салями. Скоро конец.
        — Бред. Ты могла ошибиться.
        — Я не ошиблась. Я не ошибаюсь, ты понимаешь, наконец?! Можно предполагать, а можно просто увидеть. Хотя бы ты послушай меня, я не смогу сказать это больше никому, прошу тебя!
        Мы простояли под дождем еще долго; прижавшись друг к другу, не сказав за все оставшееся время ничего толкового, не составив хоть какой-то план ближайших действий. Первый раз в жизни меня охватило отчаяние; полное, безысходное, как будто ни у кого из нас теперь нет никакого будущего. Я смотрела на Славку, его потерянное лицо, схваченные сединой волосы, скрюченную спину и думала — как бы было хорошо, если бы мы прямо сейчас, заново стали детьми. Тогда бы обязательно через пару минут появился кто-то очень взрослый, взял нас обоих за руки и отвел в какое-нибудь безопасное место, где точно было бы тепло и сухо. Ехать я не могла, голова одновременно страшно болела и кружилась. Бросила машину прямо около Костиного подъезда; Славка довез меня до дома. Сергея все еще не было — сидел на работе, готовился к какой-то серьезной проверке.
        Какая разница теперь, кто и что увидит или услышит.
        Тихо, пусто, и нет никакой возможности исправить все то, что случилось. Вот сейчас взять и напиться, да только завтра я все равно проснусь.
        В одиннадцать вернулся муж, принял душ и сразу лег спать. И хорошо, сил рассказывать о произошедшем все равно не было. Как большая кошка на цирковой арене, я намеряла круги из кухни в комнаты, пока не услышала в ночи знакомый надрывный кашель на лестничной клетке. Я снова шла за ней, боясь не поспеть и потерять из виду, но на этот раз все было проще — время идет, не останавливаясь; старые часы на стене отмеряют цену, все быстрее и быстрее. Теперь уже нескончаемый кашель и жар, который я ощущала кожей на расстоянии десяти метров; одышка, все сильнее замедлявшая каждый ее шаг. Проклятие великого города на болотах — туберкулез. Впереди меня всего лишь одна из многих жертв — несчастная девушка в старом платье и разбитых башмаках.
        Сколько еще в этом городе умирающих от туберкулеза молодых красивых женщин? Сколько их именно сейчас, именно в это время, в эту ночь?
        Маршрут все тот же; все то же здание, куда она так стремилась, все те же пейзажи вокруг. Только теперь, подойдя к дверям своей богодельни, она остановилась, положила тяжелые книжки на ступеньку и достала платок. Новый приступ кашля скрутил ее, почти лишив сил. Присела рядом со своими драгоценностями, отдышалась, потом собралась с силами, встала, постучала и через минуту пропала внутри тяжелых стен. Платок остался лежать на ступеньках; кровавые пятна и легкий узор в углу, с двумя большими заглавными буквами. Все красное, не разобрать.
        Как Лена Сокольникова вернулась домой — утром вопрос остался без ответа, но самое главное — в своей постели. Сергей посапывал рядом, через темные шторы пробивался робкий осенний свет. Около десяти пришло сообщение от доктора Сухарева.
        «Не волнуйся, мы его забрали. Пока лежит у Феди, сегодня сделаем гастроскопию и томограф. Результаты к вечеру — перезвоню».
        Очень хреново бывает, когда время от времени в голове свой собственный томограф просыпается, Вячеслав Дмитриевич. Лучше не звоните мне вечером.
        В тот же день Костик услышал свой диагноз, на следующее утро про случившееся знали все друзья. Финляндия отпала сама собой; Сергей Валентинович сел в машину и до двенадцати ночи объехал всех, кого мы считали своей семьей. В итоге набралась приличная сумма, народ воспрял духом — фирма добавит, и вот тебе поездка в Германию. Сергей возбужденно мерил шагами ночную кухню.
        — Лен, тут вполне хватит на хорошую операцию, я немного в курсе цен. Надо надеяться на лучшее.
        Все воскресенье, с утра до позднего вечера, я принимала звонки от Оксаны, Жени, Ирки, их мужей, даже моя Катька позвонила с вопросами о дяде Косте. Я больше не могла выносить необоснованных предположений и надежд на чудо.
        — Сережа, оставь этот конверт. Поможем Ире с похоронами. Остальное потратит, как считает нужным.
        — Господи, ты хоть слышишь, о чем ты говоришь?!
        — Там метастазы в печень. Ему уже сделали томографию.
        — Надо все равно попробовать, печень тоже теперь резецируют, и довольно успешно.
        — Я еще раз тебе говорю, там поражена вся печень и все прилегающие лимфоузлы. Это без вариантов, против лома нет приема.
        — И как теперь это все народу озвучить? Так всем и сказать, деньги собраны на похороны?
        — Сережа, Костик в курсе всех деталей, понимаешь? От него ничего не скрывали. Он ни за что никуда не поедет и будет впервые в жизни прав. А если еще узнает, на что мы такую большую сумму пытаемся потратить впустую, не простит никогда; у него жена домохозяйка и две незамужние дочки. Лучше отложить эти деньги, поверь мне. Химиотерапию ему и так самую лучшую сделают, связей достаточно. Это последняя стадия, уже поздно! Ты же сам врач, неужели не понимаешь?! Это его осознанный выбор, лечиться здесь, и вполне рациональный.
        — Не понимаю… другие хватаются за минимальную возможность продлить жизнь хоть на месяц.
        — Послушай, дома в тишине и спокойствии он проживет дольше, чем после тяжелой многочасовой операции. Я так считаю.
        Сергей перестал метаться и сел на кухонный стул.
        — Все-таки несправедливо… раньше люди от банальных бактериальных инфекций погибали, в итоге нашли же средство! Когда уже будет хоть какой-то качественный прорыв в онкологии?..
        — Тогда мы станем бессмертными, Сергей Валентинович.
        — Не говори ерунду.
        — Ладно, хорошо, найдут способ. Когда-нибудь. А для Костика — се ля ви, как говорится. Химиотерапия, потом еще химиотерапия, потом вообще перестанет есть, потом еще много-много всяких разных волшебных капельниц, и все. Зато сколько бабла фармкомпании загребают каждый день. Всем хорошо, кроме Костика и его соседей по палате. На новую химию, которая мало что в итоге меняет, деньги есть, а на что-нибудь другое — нет. Это как электромобиль; очень экологично и перспективно, но совершенно не выгодно дядям с бензоколонки.
        — Лена, тебя несет; не заводись, я прошу. С годами ты становишься похожей на Асрян. Так Захаров в курсе и про печень тоже?
        — В курсе. Ему уже все рассказали. Тем более все это глупо. Он не дурак, я говорю тебе, и поэтому сам, по своей воле, никуда не поедет. Оставь Ире и детям.
        Сергей спрятал конверт в недавно установленный сейф за кухонным шкафом до нужного времени. Несколько дней прошло в полной суматохе. Все семейства нашей маленькой компании находились в состоянии лихорадки; постоянно созванивались, что-то решали, куда-то ездили, пытаясь наладить максимально эффективную логистику в новых обстоятельствах, полностью перевернувших наши планы и течение спокойной безоблачной жизни. Начались неизбежные столкновения разных взглядов на свалившееся несчастье — Оксанка предлагала совместный поход к какой-то целительной иконе, Женька — срочно привезти новомодного китайского доктора, как раз совершавшего «чес» по России. Асрян, услышав последние предложения, впала в крайне агрессивное состояние и быстро взяла управление коллективным бессознательным в свои руки — любое нетрадиционное вмешательство пресекалось на корню. Про китайца забыли тут же; а вот Оксанка все равно икону посетила, и не один раз. Хотя и в одиночестве.
        Самое страшное — это первые дни после несчастья; много пережитых вместе событий приходили ко мне в гости. Та жуткая ночь, когда Славка с Костиком шесть с половиной часов выковыривали с того света пьяного водилу, приговоренного нами же к смерти[4 - ?Эти события описаны в романе Д. Сумароковой «Притворись, что мы вместе».]. Я вспоминала, как Костик ушел из больницы к фирмачам, и как потом Славка ревниво ненавидел всех анестезиологов; все ему было не так и не эдак. Смешной рыжеволосый очкарик; к тому же необратимо женатый. Редкие секунды, несколько ускользнувших моментов — длинный коридор приемного покоя, очередное ДТП, много покалеченных жизней вокруг; Костик выходит из лифта, быстрый печальный взгляд мне вслед. Елена Андреевна всегда делала вид, что не замечает. Как можно тягаться с почти двухметровым дьяволом, Костичка? Много лет помощи; тихо, без всяких потаенных мыслей и надежд.
        Теперь мне хотелось услышать правду. Узнать, как все произошло, как же это случилось, тот самый шрам на Костиной голове. И не только про Чечню; я хочу узнать про Костю Захарова все до конца. Как это возможно, в наше время, когда всем на все наплевать, когда мужчины и женщины давно забыли, зачем живут, как может существовать в реальности такой человек, как Костя Захаров?
        Во что мы все теперь превратились? Все, кроме Кости.
        Весь ноябрь прошел в тумане и печали. Костик целый месяц провел в онкологическом центре, на отделении химиотерапии. У всех, кто считал себя причастным, расписание жизни резко поменялось. Неделю поделили и составили график дежурств — жена Ира, я, Асрян, на выходных помогали девчонки. Ездили, возили детское питание, какие-то дорогостоящие приспособления для введения химиотерапии, сопроводительные лекарства, книги и, конечно, сигареты. Сергей вел переговоры с московской профессурой, перебрав множество вариантов всевозможных светил. Однако рекомендации хоть и разнились, но совершенно не принципиально. Легкие вариации на тему последнего вздоха.
        Вечерами дома царила печальная тишина, сон приходил тяжело и ненадолго. Несколько дней подряд я просыпалась к часу ночи и бродила около входной двери, прислушиваясь и не решаясь выйти. Потом снова пыталась заснуть, думая о Костике, а потом о докторе Сухареве и старенькой квартирке его мамы.
        После той ужасной сцены дома у Захаровых мы не виделись много дней, а потом Славка позвонил и попросил приехать. Сергей как обычно — в субботу утром выехал на Финский за положительными эмоциями и свежей рыбкой; возвратиться должен был только на следующий день к вечеру.
        Мы прижались друг к другу и целый час неподвижно просидели в темноте, прямо на полу. Теперь, после всего произошедшего, невозможно было просто так снять с себя одежду, любить друг друга, как раньше. Мир вокруг покрылся серым цветом; воздух стал мертвым, тягостное ожидание лишило нас возможности закрыться от всего и остаться наедине друг с другом. В тот день мне окончательно стало ясно — да какой степени можно чувствовать человека, когда ничего не надо объяснять, а просто мысли твои как зеркало отражают его мысли. Славка шепнул на ухо:
        — Ты хотела спросить про Костин шрам.
        — Хотела.
        — Ничего интересного, просто повезло. Осколок почти семь сантиметров, но удачно вошел. За десять минут достал, хвастаться нечем. Через неделю он снова в операционной стоял. Так что вот. Слушай, давай поедем к нему, прямо сейчас?
        — Даешь. Кто нас пустит, девять часов.
        — Пустят, светил везде пускают.
        Не сговариваясь — по стопке водки на ход ноги.
        Пара Славкиных белых халатов, висевших в мамином шкафу еще со времен института; единственное напоминание о старой надменной женщине. На моем пришлось сильно завернуть рукава; старый фонендоскоп на шею, такси. Черт, чуть не забыли начатую бутылку. Опустевший город, и через сорок минут мы в онкологии. Видимо, белые халаты — излюбленный ход для непосвященных и не имеющих пропуска; охранник потребовал объяснений. Однако водка лишила меня остатков скромности:
        — Это Вячеслав Дмитриевич Сухарев, нейрохирург, не видите, что ли?!
        Еще десять минут — мы перед палатой. На секунду остановились, не решаясь открыть дверь.
        Пошлет так пошлет. Значит, заслужили.
        Костик работал с ноутбуком прямо в кровати; на шее висела непонятная конструкция, напоминающая сдувшийся до размера мужского кулака плотный воздушный шарик в пластиковой коробочке. От шарика отходила тоненькая трубочка, подсоединенная к вшитому под правой ключицей катетеру. Модная болтушка из дорогих химиопрепаратов поступала из воздушного шарика прямо в Костин организм и днем, и ночью. Больной выглядел неплохо и даже ковырялся чайной ложкой в баночке с «Агушей». Увидел нас и улыбнулся:
        — Заходите. Что принесли, очередную протертую гадость?
        Славка зашел и молча поставил на стол початую бутылку и три маленькие рюмочки.
        — Ну че, братан, полечимся?
        Костик оценил натюрморт, на секунду в раздумьях поджал губы, а потом уселся поудобнее и метко закинул в мусорку детское питание.
        — Начнем, помолясь.
        Завернули Костика в два одеяла. По паре стопок, закусь — четыре кусочка черствой больничной булки. Через десять минут мое сознание взорвалось — столько лет прошло, столько лет мы рядом, а я совсем ничего не знаю. Я совсем не в курсе про Костину наивную попытку влюбиться в чеченскую медсестричку, закончившуюся разбитым носом, и это через две недели после перенесенной трепанации.
        — Ленка, представь — полбашки лысой, нос разбит, а он женихается, красавчик!
        Славка громко гоготал и в порыве идиотии хватал Костика за голову. Костик уже не смеялся, а только громко икал.
        — Славка, слезь с меня… черт, по животу не ползай, больно… Да не ржи ты, придурок, не ржи так громко, щас придут.
        — Да хрен с ним, зато выпишут пораньше. Дома можно будет хоть каждый день лечение принимать…
        — Прикинь, завтра на консилиуме: больной набухался вместе с мировым светилой нейрохирургии Вячеславом Сухаревым и неопознанной блондинкой.
        Мы вспоминали и вспоминали. От Чечни перешли к нашей истребительной, особенно прошлись по моим «везучим» дежурствам — про алкоголика в гинекологической смотровой, а потом про бомжа, повесившегося на ивушке прямо напротив родильного блока; апофеоз — ночное свидание с товарищем милиционером посреди больничного морга. Теперь это было невероятно смешно, настоящие краски жизни.
        Около часа ночи засобирались расходиться. Славка на прощание почти раздавил больного, потом не удержался и упал на пол, чуть не свернув койку. Костику пришлось сгруппироваться, но конструкция выдержала. Мы разлили остатки водки, Костя вместе с нами заглотнул последнюю треть рюмочки.
        — Блин, валите уже, придурки, черт… круто посидели… народ, слышите… я вас обоих люблю. Не вспоминайте, наговорил по глупости тогда дома… Я с вами, кто бы там и что ни говорил потом. Не за что вас судить… правда.
        Я плелась по длинным онкологическим коридорам, зацепившись за Славкин локоть; слезы катились сами собой. В такси мы целовались, отчаянно, до боли, не обращая никакого внимания на водителя. Оставшиеся полночи провели в Славкиной квартире. Заснули перед рассветом, всего на пару часов, с полной уверенностью, что больше никто и никогда не разлучит нас, и нет на земле такой ситуации, которую нельзя было бы исправить; с полной уверенностью, что Костик на все сто процентов останется жив.
        На следующий день погода вспомнила, что зима на пороге. Выпал первый снег, небо очистилось, и так на целых три дня. Волшебные шарики на Костиной шее сделали невозможное — ему стало намного легче, еще через пару дней больной устроил истерику и удрал домой. Инцидент с бутылкой водки в мусорном ведре остался интеллигентно незамеченным местным медицинским персоналом. Вот оно, важное преимущество быть врачом — заболел, можешь творить, что захочется. Замечаний не будет — любой, кто стоит рядом в белом халате, будет чувствовать каждой клеточкой тела, какие мысли кружатся в твоей голове; будет задавать себе и окружающим один и тот же вопрос:
        Господи, я отдал свою жизнь, время, молодость и здоровье, оставил себе и своим близким так мало, так как же, КАК ЖЕ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ?
        Первые же домашние выходные Костя собрал семью и уехал на дачу; скорее всего, он хотел максимального уединения, но не тут-то было. Не сговариваясь, в субботу утром весь народ приперся в гости. Привезли кучу вкусностей для детей, бидон шашлыка и три бутылки виски для взрослых, Костику — пропаренного кролика и каких-то очень дорогих заграничных витаминов. Нажарили мяса, напились, напарились в бане. Один только Костик, хоть и позволил себе пару рюмок, но все равно сидел недовольный и требовал хотя бы покурить. Народ набросился на него с обвинениями, однако Асрян, как обычно, повела себя крайне радикально — достала из машины блок «Мальборо», купленный в Швейцарии, и вручила больному. Все возмутились, но открыто перечить главнокомандующему побоялись. Два дня прошли, как один час — веселье, гулянки по деревне; снова парились в маленькой баньке, пили виски; разъехались в воскресенье только к восьми вечера. Асрянский Сашка отбывал последнюю неделю в рейсе, потому мы приехали на одной машине; туда за рулем ехал Сергей, обратно — Ирка. Сергей Валентинович воспользовался ситуацией и до самого отъезда
позволял себе по рюмочке каждый час, так же как и я, оттого через пять минут после старта мы дремали на заднем сиденье. За полчаса до дома Ирка разбудила, включив музыку погромче. Сергей всю дорогу мирно похрапывал; а когда проснулся, почувствовал себя неловко:
        — Ира, прости, мы не сильно храпели?
        Ирку мало беспокоил вопрос времени и сил, потраченных на движение. Наблюдения и выводы, вот что занимало асрянскую голову.
        — Я вам скажу кое-что… мы еще люди, и это радует.
        — Ты это о чем?
        — Знаете, что самое страшное для современных людей? Онкологический больной. Это как чума для Средневековья, потому что, как правило, это неожиданно и чаще всего бесповоротно. Ни одна болезнь не вызывает такое чувство беспомощности, как эта. А сегодня я не увидела испуганных лиц. Слава богу, Костик остался для нас просто Костиком, и не важно, умирает он или нет. Для него это как воздух, даже не представить себе, как это важно. Для него сейчас вся жизнь в лицах окружающих.
        Ирка, как всегда, была права. Кроме того, существовало одно важное обстоятельство — теперь я знала, Костя простил; и меня, и Славку. Может даже, не простил, но понял — это точно.
        Недели пролетали одна за другой; Костику еще два раза делали химиотерапию, чувствовал он себя вполне прилично, ел с аппетитом, перестал худеть и не страдал от сильных болей. Мы все пережили шок, первый раз столкнувшись с серьезной опасностью. Когда пришли в себя, каждый создал собственную полезную функцию и неукоснительно ее соблюдал. Сергей Валентинович отвечал за финансовый вопрос и связи, Оксанка, имея много свободного времени, помогала жене Костика творить диетпитание; Женька, привыкшая мотаться за рулем весь день, приняла на себя транспортные коммуникации, я доставала все необходимое по лекарственной части, чего не хватало в онкоцентре. В связи с этим чаще всего общалась с Костиным лечащим врачом, Анатолием Петровичем, милым дядькой лет пятидесяти. Только в середине декабря, когда стало ясно, что Костик не только не собирается пока что умирать, но в целом чувствует себя гораздо лучше, я наконец решилась на неприятный разговор:
        — Доктор, только честно — какие теперь перспективы по времени? Я боюсь, скоро его жена начнет вопросы задавать. Надо быть готовыми.
        Анатолий Петрович неприятно удивился такому вопросу:
        — Лена, мы же с вами все понимаем, да и Константин тоже. Еще раз сделали томограф, результаты лечения неплохие, но про операцию даже речи нет. Пока лечим и ждем, а там будет видно. Вряд ли больше года. Молодой мужик. Значит, и рак у него молодой да живучий. Вы же сами доктор, вам не надо объяснять.
        Я почувствовала себя глупой и безграмотной, представив себе, сколько раз в день к бедному Анатолию Петровичу обращаются с просьбой вынести приговор.
        Самые страшные события нужны нам, смертным и слабым — они проясняют за короткий момент очень многое, до того скрытое и неосознанное. Так и теперь — я поняла окончательно, каким мужчиной был Костик для своей семьи. Потому что даже сейчас, умирая, он оградил свою жену и детей от страданий. Даже сидя дома он продолжал работать, периодически появлялся в офисе своей конторы; в больницу ездил на служебной машине и таскал с собой корпоративный ноутбук. Он доделывал ремонт на даче, доплатил остатки ипотеки за однокомнатную квартиру в Девяткино; еще одно приобретение для жены — когда мужа не станет, Ира сможет ее сдавать и не будет нуждаться. В их доме постоянно кто-то толкался, что-то приносил; приезжали дочки, живущие теперь отдельно — то одни, то с друзьями, и потому не оставалось ни одной минуты пустоты. Собственно, все остальные спасались тем же самым способом — создавали кучу дел, нужных и не очень, чтобы не оставалось времени сесть и испугаться. Но темными вечерами все равно становилось страшно. Я считывала этот страх, глядя в вечернее зеркало перед сном или наблюдая, как лицо Асрян становится
максимально циничным после восторженных Оксанкиных комментариев. Волшебная икона сделала свое дело — Костик чудесным образом почти поправился. Даже Сергей Валентинович за домашним ужином неожиданно поделился со мной своими страхами:
        — Лен, ведь он, по-моему, на восемь лет меня моложе?
        Что же, мои друзья… мои братья в белых халатах… как жизнь? Мы не помним череду фамилий и диагнозов, мы забываем через секунду, чтобы сохранить самих себя. Всех, кто прошел мимо и был обречен. Мы — как запчасть от старой советской мясорубки — работаем долго и надежно. Но если госпожа Смерть смотрит прямо в глаза, мы очень часто становимся беспомощными, как дети.
        Помимо диетпитания, транспорта, блатных консультаций и дорогих медикаментов оставалась еще одна, самая тяжелая функция — быть с Костиком наедине. Просто проводить с ним время, говорить об ЭТОМ, слушать и не бояться. Это последнее, самое тяжелое, взял на себя Славка. По субботам они вдвоем ездили сначала в онкоцентр, заканчивать очередной курс химии, потом куда-нибудь за город, погулять и продышаться. Сухарев стал его шофером, он нашел нотариуса, без слез и церемоний помог разобраться с наследством, решал вопросы с работягами на даче, незаметно для Костика приплачивал из своего кармана то за то, то за это. Он существовал ближе всех, но совершенно незаметно, будучи не в составе официальной семейной команды. Иногда по воскресеньям они уезжали к Славке на отделение, закрывались в старом прокуренном кабинете и сидели там по несколько часов. Костина Ира, как первый подснежник, юный и наивный, защищенный талым сугробом от ветра и холода — не столкнулась даже с его переживаниями. Костик ни разу не позволил себе заговорить с ней на тему болезни. Асрян заметила это; так же, как и я. В одну из пятниц, пока
мы вдвоем ждали девчонок, не преминула высказаться:
        — Вот черт, даже раздражает. Жила как в ботаническом саду и дальше будет так же существовать, как растение.
        — А меня не раздражает. Сначала раздражало, как увижу ее светлое личико… Теперь нет, потому что вот так и должно быть, настоящий мужик так и должен себя вести. Значит, в мире еще существует что-то стоящее, а не только — феминизм и борьба за права не желающих иметь детей.
        Костина болезнь поменяла очень многое; не только наше приятное расписание гедонической жизни, но даже темы пятничных посиделок. Сложно было теперь обсуждать скидки, массажи, тряпки и прочее. Поначалу казалось, жизнь никогда не станет прежней, мы все изменились и повзрослели. Так было первый месяц после начала Костиной болезни, а потом все привыкли — Костик жил, ездил в гости, смеялся, даже иногда закусывал вместе с нами после рюмочки и беспардонно курил асрянские «Мальборо». Больному полагался качественный европейский табак, о чем Ирка не забывала и строго следила за обновлением поставок из Швейцарии. Череда случайностей свела пять приличных питерских семей вместе, жизнь наша тесно переплелась, соединив не только в радости и повседневных заботах, но теперь и в горе.
        Оставалось одно-единственное место, где я превращалась в другую Лену — прежнюю белобрысую девчонку из приемного покоя моей родной больницы. Иногда я думала — если бы Славкина мама узнала про наши тайные встречи в ее старенькой квартирке, что бы она тогда сказала? Что бы сказала она, увидев своего сына теперь, на недостижимой высоте, получившего мировое признание? Увидела, как он прячется от всего мира в ее доме, а рядом женщина, которая была совсем не ко двору. С ребенком, без жилья и без денег.
        Мы продолжали встречаться, хотя бы на несколько часов пару раз в месяц. Время от времени я порывалась узнать, о чем они с Костиком говорят, когда видятся, но каждый раз останавливала себя. В конце декабря Славка сам начал тему. Залезли греться в горячую ванну, налив по бокалу красного; Сухарев полминуты сопел мне в спину, потом выпил полбокала почти залпом, а потом начал говорить:
        — Вчера отправил меня на кладбище съездить.
        — Господи, да ты что?!.
        — Короче, с кладбищенскими легче всего — любой каприз за ваши бабки. Оплатил место, всякие там причиндалы, венок, еще чего-то, он мне список написал… Черт, Ленка…
        — Зачем ты согласился?
        — А кто это сделает? Не сам же. Еще и платеж потом проверил, чтобы я из своего кармана не добавил, падла… так что все уже готово. Вот так вот, Елена Андреевна.
        Славка обхватил рукой мою шею, притянул к себе и крепко прижался носом к затылку. Я слышала, как сбивается его дыхание.
        — Ты кому-нибудь говорил?
        — Нет. Никто не знает.
        — Слава, я тебя очень люблю. Что бы ни было, что бы с нами ни произошло. У меня никого ближе тебя нет.
        — Вот то-то и оно… Один скоро помрет, а вторая бродит где-то по голове своей. Слава богу, пока до психухи дело не дошло. Ты смотри, мать, осторожнее. У меня теперь тоже, кроме тебя — никого.
        Мы сидели молча еще минут пять, потом говорили про мою Иванцову, про ее подругу и всю эту дурацкую безвыходную ситуацию с маленьким ребенком и отсутствием денег.
        — А что ж с пацаном-то будет? Подружка ее опекунство оформит, или как?
        — Не знаю… вряд ли. Если б не моя пятерка пару раз в месяц да лекарства, вообще… не представляю…
        В тот день я вспомнила, как мы любили друг друга тогда, много лет назад — яростно, два молодых животных, полностью совпавших в каждом движении, проникнув друг в друга до последней клеточки.
        Теперь же все чувства обострились еще сильнее. Мы повзрослели, и стало очевидно, что кроме биологии есть еще кое-что, что-то, что намного важнее. Потому что больше ни с кем доктор Сухарев не обсуждал свой поход за похоронами, и никто, кроме него, не знал, что такого странного происходит в голове у Елены Андреевны.
        Я ехала домой и представляла себе, как он приезжает на кладбище, как пытается объяснить, что ему надо и зачем, как расплачивается, слушает последние объяснения. Холодно, ветер задувает под тонкое демисезонное пальто, руки коченеют. Вот он идет, сгорбленный и уставший, поворачивает на автомобильную стоянку, садится в машину и уезжает. Я видела произошедшее, как будто была рядом, и нисколько не сомневалась — так и было.
        Дома было тихо, единственный способ не остаться наедине со своими мыслями — включить дурацкий ящик. Сергей снова разгружал замыленную голову на Финском заливе. Быть наедине с собой — прекрасно, но только не во времена печали. Сначала почта, потом новые медицинские статьи, а потом какой-то тупой американский боевик. На часах было почти двенадцать — а сон все никак не шел.
        Где там волшебные табачные палочки? Те самые, что вроде как поучаствовали в Костиной болезни. Давненько мы не истощали соседские запасы. И вообще, надо наконец проведать нашу ночную святошу. Может, уже и вовсе померла. Разве ж это новость — смерть человека? Это самое рядовое событие на планете, уже много тысяч лет подряд, и ближайшую тысячу лет ничего не поменяется.
        В парадной было пусто и зябко, к тому же перегорела лампочка — вместо яркого света неприятный сумрак. За почтовыми ящиками ничего не нашлось — наверное, противный сосед поменял место клада, почувствовав недостачу.
        И вообще, ящики совсем не те, господа. Старые большие деревянные ящики, вместо новых металлических. Хотя все это уже давно не удивляет. Сейчас пойдем и выясним у нашей Несмеяны, отчего вдруг почтовые ящики не похожи сами на себя. Да, и вот еще — звонок дверной не работает. Куда смотрит наш хозяйственный сосед. Значит, будем стучать. Стучать, пока не откроет туберкулезная святоша.
        Я прислонилась спиной к соседской двери и молотила ногой так сильно, как только могла. Стук оставался без ответа.
        Черт с тобой, я не расстроилась. Все равно еще выйдешь на свет, просто так ЭТО не проходит, поверь мне на слово. Я подожду, ничего. ЭТО закончится только тогда, когда станет ясна цель, когда станет понятно — почему Елена Андреевна видит тебя. Вот так вот, моя дорогая. Можешь прятаться, это не поможет, уж я-то точно знаю.
        Я уже вернулась в свою квартиру, как здрасте — звуки скрипящей двери и кашля, соседская дверь открылась. Теперь без книг, замотанная в огромный шестяной шарф — мертвенно-бледный лоб и яркий туберкулезный румянец на щеках. Несколько минут пыталась закрыть дверь, да только все напрасно — схватилась рукой за воздух и сползла на пол почти без сознания.
        Какие же тяжелые, эти сорок килограммов живого веса в огромных старых одеждах. Завтра будет болеть спина… если, конечно, все это происходит на самом деле.
        В квартире темно, тот самый резкий запах лаванды, и ни одного выключателя на стене. Движение на ощупь, волоча по полу тяжелую ношу. Полуоткрытая дверь в конце темного коридора, изнутри едва пробивается тусклый свет. Маленькая обшарпанная комната, странная мебель, не заправленная кровать; на столе графин с водой и несколько баночек с неопознанными микстурами и мазями. Холодно и тихо.
        Дурацкими склянками от туберкулеза не спастись, дорогая. Давай, давай же… открывай глаза и увидь меня. Это не страшно, поверь, со мной все это было — они пришли и ушли, и даже оставили кое-что. Кое-что очень неожиданное и даже временами полезное; хотя если вдуматься, лучше б не оставляли. Но это мой конкретный случай, и он еще не совсем понятен. Что до тебя — тут все в тумане; для чего, почему, и как все это осмыслить… Потому увидь меня, иначе погибнешь, и кто тогда будет дежурить в твоей богодельне по ночам.
        Самое тяжелое — поднять бесчувственное тело на высокую кровать; после десяти минут мучений мокрая голова упала на подушку. Лоб — раскаленный, как печка, а руки ледяные. Лежала, не открывая глаз; шептала о растворе камфоры какой-то Марии Филлиповне и никак не хотела приходить в сознание.
        Раз я могу налить тебе стакан воды, значит, я тут, рядом с тобой, вопреки всей психиатрии с курсом биофизики.
        Минут через десять удалось растолкать, она открыла глаза. Мне «повезло» — болезнь почти сожрала ее, шли последние месяцы, или даже дни, грамотный фтизиатр сказал бы точнее. Потому увидела меня и даже не смогла оттолкнуть или закричать.
        — Кто вы?
        — Я соседка, живу рядом.
        — Я видела вас раньше, простите… я упала на улице?
        — Упали. У вас чахотка.
        — Я знаю, мадам. Простите за беспокойство. Завтра мне будет лучше.
        — Не будет. Вы же медик, насколько я понимаю.
        — Позволите еще воды?
        Даже держать в руках стакан — тяжелый труд. Не пережив такое, трудно понять до конца — это может случиться с каждым, бессилие и невозможность помочь самому себе; подобного финала боится любой человек.
        — Спасибо за сострадание, мадам. Простите меня, я не в силах проводить вас.
        — Я сама провожусь. Не волнуйтесь, скоро уйду. Как вас зовут?
        — Наталья.
        — Вы когда ели в последний раз?
        — Вчера ночью, Мария Филлиповна всегда оставляет мне… Вы странно одеты, мадам. И странно говорите.
        — Я не здешняя. Вас лечат?
        — С божьей помощью, мадам.
        — В мое время немногие ходят в церковь.
        — В горячке бог весть что привидится.
        — Вам не снится. Это не сон, поверьте, и не горячка. Я на самом деле сейчас сижу тут, рядом с вами.
        Легкое прикосновение к моей руке; бледные тонкие пальцы, холодные, как лед.
        — Как вам угодно, мадам.
        — Там, где я живу, чахотка лечится в любой стадии.
        — Где же вы живете? В Новом Свете?
        — В соседней квартире, только почти на сто лет после вас. Теперь люди живут намного дольше.
        — Значит, Господь все же существует, и он заботится о роде человеческом.
        — Люди позаботились о себе сами.
        — Не без промысла божьего, мадам.
        — Пусть так, только вам кто сейчас поможет?
        — Вы помогли мне сегодня, мадам, а завтра будет новый день.
        Если я выйду из этой квартиры — вряд ли получится вернуться обратно прямо в эту ночь. Так иногда бывает — знаешь наверняка, но объяснить не можешь. А дома на кухне битком набитый холодильник.
        —?Завтра ночью я попытаюсь прийти и принести что-нибудь полезное. Пока, правда, не пойму, получится или нет… но попытаюсь. Не закрывайте на ночь дверь, очень прошу.
        — Я буду ждать вас, мадам.
        Я оставила ее; вышла из комнаты, прошла на ощупь коридор, прикрыла дверь в квартиру и через несколько секунд была дома.
        Что происходит посередине моей лестничной площадки? И вообще, что происходит, когда мы умираем?
        Человечество двадцать первого века!
        Самое важное, что у нас есть,  — это Интернет. Глобальное преимущество, громадный поток знаний, добытых без особого труда и длительных поисков. А ведь кому-то приходилось таскать тяжелые книги из дома до больницы; так сильно она боялась расстаться со своими сокровищами. Около часа ночи я уже имела список всех противотуберкулезных антибиотиков; потом выбрала те, что можно вводить один раз в сутки, и начала решать более насущную проблему — где их взять. Просто так не найти, туберкулез — социально опасное заболевание. Тут же вспомнила про нашу одногрупницу с сетью аптек по всему Питеру, девку простую и отзывчивую. Поможет и не спросит, зачем. И еще один важный вопрос — нашу пищу есть не сможет, сто процентов. Помрет от химикатов быстрее, чем от туберкулеза. И тут снова поможет одногруппница — белковые смеси для лежачих больных и качественное детское питание. Это точно не принесет вреда. Оставались всего лишь сутки, чтобы решить массу проблем; в темноте мысли неслись с огромной скоростью. Хорошо бы найти какого-нибудь фтизиатра и поговорить, что да как. Но не получится, потому что фтизиатры, как
милиция — сразу чуют неладное, и первой мыслью будет только одно — сумасшедшая доктор скрывает дома больного с открытой формой туберкулеза; срочно найти и обезвредить. Что ж, почти так и есть; поэтому выложенные в Сеть учебники по фтизиатрии оставались единственным руководством к действию. Приходилось соблюдать конспирацию; на этот раз в случае разоблачения Елена Андреевна имела все шансы угодить в Кащенко.
        Как же это неправильно — заниматься болячками, в которых мало понимаешь.
        Еще одно оставалось загадкой — возможно ли взять большой мешок, набросать туда ампул, шприцов, детского питания, ваты, спирта и пересечь невидимую линию посередине лестничной клетки. Тишина и одиночество пошли на пользу, решения приходили быстро и точно.
        Как будет, так и будет. Голова моя не взорвалась. Она осталась на месте даже тогда, когда я увидела Костину печенку, нафаршированную метастазами размером с перепелиное яйцо. Значит, для чего-то она нужна, моя голова. Так что завтра ночью я смогу взять в руки мешок с лекарствами, выйти из квартиры и открыть соседнюю дверь. Чего бы это не стоило, я попытаюсь.
        В пятницу после работы я успела провернуть контрабандное мероприятие; шприцы, вата, спирт, гормоны, ампула адреналина (на всякий случай, вдруг начнет помирать прямо при мне)  — все это уперла с работы. Остальное из далекого студенческого прошлого привезла аптекарша Светка; большой запас противотуберкулезных антибиотиков, лечебное питание и коробку простого ампициллина в подарок — наверняка пригодится. Несколько вечерних часов провела у Асрян, дабы убить время и не сидеть дома перед кухонным телевизором, периодически разглядывая стрелку на часах. Вернулась домой, почти час бесцельно промаялась перед ноутбуком в попытках сосредоточиться на статье о диабете. Около половины двенадцатого прокралась в Катькину комнату, достала из-под кровати все необходимое, собрала в большой пакет и вышла из квартиры.
        Ну что, дорогая редакция, потанцуем?
        Дверь не заперта, за что огромное человеческое спасибо. Да, и вот что еще — не надейтесь,
        Я НЕ ИСПУГАЮСЬ. Я НЕ ПРОИГРАЮ.
        Потому что я врач, и я умею вырвать туза из вашей колоды, причем в самую последнюю секунду.
        Пространство открылось в нужном измерении — запах лаванды ударил в нос. Все тот же полумрак в коридоре, дверь в ее комнату чуть приоткрыта. Девушка лежала, замотанная в одеяло; поздняя ночь на дворе — а она не спит. Человек до последнего верит в чудо и ждет его, собирая остатки воли и совершая неимоверные усилия, которых уже никто от него не ожидает. Так бывает в нашем ремесле; уходишь вечером с работы и думаешь — завтра будем тетю или дядю хоронить. Утром приходишь — а вот хрен вам, товарищ доктор; тело дышит, смотрит и даже пытается улыбнуться. Девушка увидела меня, облокотилась на дрожащую руку и села на кровати. Никакого ужасного черного платья — только старая ночная сорочка с множеством кружев, кое-где отошедших от края подола. Я поставила свою поклажу на пол и села рядом в низкое неудобное кресло.
        — Доброй ночи, мадам. Простите, не имею чести знать, как вас зовут.
        — Меня зовут Елена. Я принесла лекарства и специальное питание.
        — Простите за недоверие, однако я полагаю, лекарства все же из Нового Света, и стоят немалых денег. Я слышала о новом лечении люиса и чахотки.
        — Нет, они не из Америки. Я вам уже говорила, откуда я, и это не бред. Потому и бесплатно, в мое время ваши деньги не в ходу. Я врач, как и вы, насколько я поняла.
        — Какой же год у вас нынче?
        — Две тысячи пятнадцатый. Почти сто лет прошло.
        Она сидела, свесив худые ноги в огромных шерстяных носках; дышала тяжело, легкий свистящий звук сопровождал каждый вздох и каждый выдох. Отчаянный взгляд погибающего от инфекции больного, уже плохо понимающего, что происходит вокруг. Ни страха, ни сожаления.
        — Уже с месяц лихорадка каждый вечер, потому неудивительно…
        — У вас нет галлюцинаций, еще раз говорю. Если не верите, то погибнете. Я могу помочь, причем для вас ничего необычного не произойдет; за сто лет в медицине самое главное осталось неизменным — шприцы да ампулы. Вы живете одна или с семьей?
        — Я живу с тетей, мама погибла от тифа в прошлом году. Не беспокойтесь, в такое время тетя спит, как дитя.
        Значит, оставлять ничего нельзя — будет куча вопросов.
        Я подняла мешок и показала ей содержимое. Долго сидеть больная не могла, взглянула вскользь и снова прилегла на бок, пытаясь натянуть на себя одеяло.
        Я торопилась — выложила на краешек деревянного стола все необходимое, быстро развела несколько ампул и выставила банки с детским питанием. Не сбавляя темпа, чтобы не осталось времени одуматься, вколола в тощее бедро все, что доктор прописал,  — три антибиотика, эуфиллин, гормоны, железо. Потом заставила выпить пару баночек питания и под конец дала таблетку аспирина. Придвинула поближе графин с водой, собрала пожитки и поскорее ушла, не выслушав до конца слова благодарности.
        До конца года оставалась всего неделя, и теперь каждую ночь ровно полдвенадцатого я приходила к ней; закрывала дверь в свою квартиру и каждый раз благодарила мужа за крепкий сон.
        Последние несколько дней перед праздниками все находились в приподнятом настроении — Костик жив и почти здоров, первый страх миновал; народ упоенно бегал за подарками и строил планы. Мои дни были заполнены магазинами, девчонками, генеральной уборкой в квартире; с приходом темноты реальность расслаивалась на две половины. Начало ночи было похоже на ад, каждый вечер становился все страшнее. Девчонка умирала — на фоне лечения инфекция распадалась, отравляя организм, провоцируя еще большую лихорадку и ужасающий кашель. Бледная и совершенно безропотная, больше всего она пугала своим измученным взглядом, полным надежды и веры в ночное привидение. Остаток ночи не приносил облегчения — я засыпала в метаниях и видела во сне искаженное страшной гримасой лицо Полины Алексеевны, она смеялась надо мной и пренебрежительно махала рукой. Руки древней старухи, ярко-красный маникюр на скрюченных от полиартрита пальцах и вызывающе безвкусное золотое кольцо с темно-синим камнем.
        Тридцатого числа я зашла в плохо протопленную комнату, увидела ее и решила — до конца осталось всего лишь несколько часов.
        Я убиваю ее. Ничего уже не поможет, поздно. Черт возьми, что же это происходит вокруг, что за события, откуда столько смерти и горя?! Ведь человек рожден быть счастливым, и больше ничего не надо. Все мы должны умереть в глубокой старости, окруженные детьми и внуками, прожить интересную и яркую жизнь. Почему все так? Опоздала ты, Елена Андреевна, однозначно и бесповоротно.
        Я села на краешек кровати. Глаза закрыты, слабый пульс, обескровленное лицо, дыхание поверхностное, неровное. Сладковатый запах смерти пропитал холодные стены; с улицы доносились громкие вопли пьяных людей, а потом несколько выстрелов, где-то совсем близко; сразу после — противный женский визг, чьи-то крики о помощи, и все слилось в противной какофонии; звуки то нарастали, то становились тише. Я попыталась ее растолкать, но все напрасно — в ответ только слабый стон. Днем кто-то хотел накормить — на столе стояла чашка с бульоном, почти полная и остывшая. Запястье — пустое, пульса почти нет; звуки сердца — через раз, вдалеке и неровно.
        В пакете должна быть ампула адреналина. Вдруг случится чудо. Боже, или кто там есть, я умоляю, пусть случится чудо.
        Знакомый стук в груди, все выше, все быстрее и быстрее; время ускорялось, мысли понеслись узким клином, отбросив все лишнее.
        На столе керосиновая лампа; под тусклым светом в большом полиэтиленовом пакете куча ампул, шприцы, баночки с питанием; целых три минуты потрачено — адреналина нет.
        Все, оставила в столе, дома. Как можно быть такой дурой, невыносимо! Досиделась в теплом кабинете, в частной клинике… а может, уже нет смысла?
        Шаг до кровати — она лежала без движения и признаков жизни, холодная рука безвольно сползла на край.
        Не расслабляйся, черт подери. Помрет так помрет, но не на нашей смене. Неее, товарищи, мы просто так не сдадимся. Я выйду и вернусь, и ничего мне не помешает.
        Длинный темный коридор, пол предательски поскрипывает, по ногам страшный сквозняк.
        Если никого не встречу, то смогу вернуться.
        Перед входной дверью на мгновение замерла — тишина.
        ТАМ тихо, потому что на переходе не может быть звуков.
        Глубокий вдох, лестничная клетка, ключи и новый финский замок; через секунду в лицо ударило тепло. Время ускоряется все сильнее; Катькин письменный стол, нижний ящик. ВОТ ОНО, есть, одна-единственная драгоценная ампула. Теперь надо вернуться, по-другому не может быть. Еще пару глубоких вдохов; сквозь узкую полоску тюля между тяжелыми шторами померещился свет фар подъезжающей машины.
        Я успею, я смогу вернуться.
        Пара прыжков до двери, один — между пространством и временем. Жизнь прервалась на несколько мгновений, пока я снова не села на край ее кровати. Тягучее слабое дыхание; губы, кончик носа, пальцы — все потихоньку заплывает безжизненной синевой. Полкубика адреналина в вену, еще половина и остатки гормонов в плечо, а дальше — будь что будет.
        А иначе — зачем весь этот цирк, уважаемый товарищ режиссер?
        Я сжала холодную руку как можно крепче, наклонилась к ее лицу и начала говорить:
        — Это называется «антибиотики». Такое вещество, случайно вывели из плесени. Не теперь, еще несколько лет пройдет, прежде чем случится открытие; Александр Флемминг, Британия, 1928 год. Разрушает бактерии, всякие разные; и чахотку, и чуму, и сифилис, и просто пневмонию; попадает внутрь клетки и разрушает. Это потому тебе сейчас так плохо; организм отравлен, бактериальные токсины. Но все закончится, не сдавайся. Я не смогу прийти завтра, это почти наверняка; завтра Новый год, одно время сменится на другое. Люди не будут спать, ночь превратится в день.
        Глаза закрыты, едва пробивающийся пульс. Слышит или не слышит? Хотя какая теперь разница. Уколы ужасно больные, а она даже не пошевелилась. За стеной в соседней комнате послышался шорох, я схватила свой мешок и поскорее выскочила через темный квартирный коридор, не успев смахнуть со стола открытые ампулы и использованные шприцы. Снова шорох буквально в паре метров, я прислонилась к стене и застыла. Тихо, движения нет. Откуда все-таки этот ужасный запах лаванды? Неужели дамы пользовались такими отвратительными духами?.. Темнота, очертания большого комода прямо передо мной, тусклая полоска света падает на большую старинную икону. Очень странно — сколько раз несчастная Наташа появлялась на нашей лестничной клетке, когда еще могла ходить на работу, сколько раз я переходила неосязаемую границу — и ни один человек за все это время не спустился вниз по лестнице и не зашел в парадную с улицы.
        Тридцать первого декабря двери в другое время будут закрыты, я точно знаю. Я чувствую это. Потому что люди вокруг не спят, они будут всю ночь жечь огни, смеяться, гулять, с надеждой встречать новую жизнь. Неужели она уйдет и я не смогу больше открыть дверь напротив? Я опоздала, почти наверняка. Вот бы сейчас всего лишь на пару-тройку дней в нашу реанимацию упаковать. Хотя бы на три дня — и все бы пошло по-другому. Кислород, кровь, ингаляторы. Всего-то сто лет. Хотя, будь что будет, наконец. Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ БОЯТЬСЯ, ни за себя, ни за кого-то другого. Бояться не осталось сил.
        Пошли вы ко всем чертям, дорогие товарищи, или кто там есть. Вы все сделали для того, чтобы страх рождался вместе с нами и уходил вместе с нами. Чтобы человек чувствовал себя блохой; мерзкой, ничего не значащей на Земле тварью, случайно и бесцельно появившейся на свет. Вся цивилизация — большой собор Святого Петра, пугающий и огромный. Чем выше божественные статуи, тем сильнее человек ощущает свое ничтожество.
        Завтра все вместе поедем к Костику встречать Новый год. Костина дача, большой компанией. Кроме Славки, конечно. Возвращение только второго числа, и теперь одна задача — надо как-то дожить до второго января две тысячи шестнадцатого года, с надеждой застать ее живой.
        Я ушла, ни разу не обернувшись.
        В ту ночь приснилась наша санитарка из приемного покоя, любимейшая Алина Петровна. Страшное месиво из окровавленных тел после очередного ДТП, весь приемник заставлен каталками; суматоха, стоны, падающие в обморок мамаши. Алина Петровна проталкивает пятую точку сквозь узкие проемы; волочит по полу широкую швабру, добротно обмотанную старой половой тряпкой. Таким способом она собирала между каталками грязь и кровь, злобно проезжаясь по ботинкам испуганных родственников.
        — Да что б ты провалился, господи. И что б тебя так же, да еще с десяток раз.
        Тридцать первого ровно в семь часов утра Славка прислал эсэмэс. «Не падай духом, мать. Мы с тобой существуем». Всего несколько слов, и сразу появились силы встать с кровати. В девять я заехала к подруге Иванцовой, оставила пакет с лекарствами на все выходные, очередные десять тысяч, да еще два больших пацанских конструктора. Если бы у меня был сын, покупала бы такие каждый день. Потом вернулась домой, собираться в дорогу. Около десяти приехала Катерина, помогла загрузить вещи, и уже в три часа дня весь народ распаковывал багажники во дворе Костиной дачи. Праздники прошли хорошо и спокойно; ночью тридцать первого сразу после боя курантов побежали на сельский пруд, запускали всем миром петарды; счастливые огни освещали ледяную поверхность почти до двух ночи. Первого числа жарили мясо и топили баню, снова сидели допоздна за политическими дебатами и попытками предсказать курс доллара хотя бы на ближайшие полгода. Костик не отставал; пил, ел и спорил наравне с окружающими. Утром второго января Сергей воспользовался отсутствием хозяина на кухне и призвал всех собираться.
        — Народ, поехали по домам. Он от нас устал, надо дать возможность посидеть в тишине. И потом, ему послезавтра на химию.
        По пути домой я вспомнила асрянскую речь про наше коллективное мужество, принятие Костиной болезни без страха и с активным желанием помогать. Последние два дня только подтвердили Иркино мнение на все сто, если бы не маленький комментарий от Сергея Валентиновича.
        — Как же хорошо, что ни у кого, кроме нас и Асрян с Сашкой, нет медицинского образования.
        — Почему это?
        — Знаешь, в таких ситуациях я часто думаю — медицинское образование — это большое зло. Простой народ на Костика смотрит и думает — что за рак? Костя ходит, спит, ест, даже выпивает, смеется. Значит, все хорошо. А мы с тобой картинки его последней компьютерной томографии представляем, особенно когда он коньячку наливает или сигарету в зубы берет. Наш театр нам гораздо дороже обходится.
        — Ты прав, Сергей Валентинович.
        Оставшуюся дорогу молчали и слушали музыку, каждый свое — я в Славкиных наушниках, Сергей — радио. В тот день меня ждало самое важное дело. Предстоящий ночной поход в соседнюю квартиру был гораздо важней, чем состояние Костика, потому что его жизнь не зависела от меня никаким образом, а вот жива ли теперь моя «соседка» — это касалось доктора Сокольникову напрямую. Как только Сергей заснул, я трясущимися руками вытащила из-под Катькиной пустующей кровати мешок с ампулами, проверила, есть ли запасная ампула адреналина, и потихоньку открыла дверь.
        Боже, или кто там есть, не отвернитесь прямо сейчас. Пусть дверь откроется.
        Мне повезло — знакомый приторный запах, сквозняк по ногам и пустой темный коридор; еще пара метров — она сидела за столом и что-то писала, обмакивая старое потрепанное перо в огромную чернильницу. Та же ужасная ночная сорочка, шерстяные носки и огромный серый пуховый платок.
        Живая.
        Даже переползла с кровати к столу, даже ела сегодня — под тонкой салфеткой тарелка и столовый прибор. С одного взгляда ясно — лихорадки нет, а если и есть, то небольшая. Она попыталась подняться на ноги и обнять свою галлюцинацию, но я не дала — в приказном порядке положила в кровать, быстро вколола новую порцию антибиотиков и постаралась поскорее уйти. Страшное чувство неловкости; потому что доктору просто повезло, не умеет доктор правильно лечить туберкулез.
        Разве можно принимать благодарности за спасение своей собственной души. Это должно быть в списке страшных грехов, их вовсе не семь, а целых восемь.
        Дома в кровати вспомнила заведующего второй хирургией. Любил дядька проехаться по молодым докторам, особенно по новому нейрохирургу Сухареву.
        — Вот же сволочь… а, Слава Дмитриевич?! Ведь по краешку сегодня прошелся… кто ж на себя такие опухолины берет, почти на полбашки, мать твою за ногу… Везунчик, точно… На низком бреющем полете, как говорится… Упрямый, паразит.
        Костик всегда вставал на защиту единственного друга и незамедлительно вступился за смертельно уставшее после шести часов операции тело. Славка валялся рядом на диване и не подавал никаких признаков жизни.
        — Больной живой и по ходу с головой остался; как реаниматолог говорю — рефлексы на месте. Берите свои слова обратно, Сергей Михайлович.
        — Еще чего. Вот завтра и посмотрим, что там от головы осталось. Пойду в кабинет, подремлю; если что, на мобильный. Эх, молодые еще, зеленые…
        Все новогодние каникулы я продолжала ходить к моей соседке каждую ночь, стараясь сократить время пребывания до минимума. Пара слов и никаких объяснений. Кроме грызущего чувства вины возникла еще одна неловкость — ребенок ожил, а вместе с ним и любопытство. В ожидании ночи она явно не думала ни о чем, кроме меня и моего волшебного мешка, содержимое которого я тщательно собирала и уносила после окончания очередной экзекуции. Потому она задавала вопросы, хоть и крайне интеллигентно, но весьма упорно. Конечно, она имела полное право знать — странный человек, незнакомый русский язык, непонятная одежда из непонятной ткани, чудная сумка, такая тонкая и странно блестящая.
        Большой толстый полиэтиленовый пакет из «Икеи». Полезная вещь в любом хозяйстве.
        Известно из личного опыта — легче поверить в собственное безумие, если бы только не одно «но» — следы от уколов на теле, и возвращение в жизнь с самого края пропасти. Одно плохо — ночной гость оказался неразговорчив. Теперь, когда появились силы думать и спрашивать, странная женщина в непонятном мужском трико почему-то потеряла желание что-либо объяснять. Почти ничего не говорила, старалась не смотреть в глаза, делала свое дело и поскорее уходила прочь, в неизвестном направлении.
        2016
        Выход из комнаты
        Пятнадцатого января две тысячи шестнадцатого года состоялись похороны Костика. Тринадцатого числа ровно в семь утра он уехал на работу; вечером около шести вернулся домой и после ужина вышел на лестничную клетку с неизменной пачкой «Мальборо» в верхнем кармане рубашки. Костя Захаров успел выкурить полсигареты; его тело оставалось лежать на холодном полу еще час, до прихода жены. Однако нет худа без добра; при вскрытии выяснились утешительные факты: все произошло мгновенно и почти безболезненно, потому что случилась тромбоэмболия легочной артерии. Всего несколько секунд, как выстрел в затылок; человек даже не успевает сообразить, что жизнь кончена. До конца дня новость разлетелась по всем, кто был причастен к Косте и его семье. Народ снова ругался на нашу треклятую российскую медицину, а потом на Ирку Асрян и ее буржуйские «Мальборо». Но Ирка умела держать удар и прокомментировала ситуацию кратко и предельно точно:
        — Слава богу, что так быстро. Без наркотиков, без памперсов, а то еще и желтухи с кишечной непроходимостью.
        Мы стояли около промерзшей дырки в земле и ждали, когда жена Костика выплачет последние слезы и можно будет закрыть крышку гроба. Мужчины отдельно, дамы рядом с Ириной и дочерьми. Вокруг царило точно такое же ощущение безысходности, как тогда, когда хоронили деда. Пришли все друзья, весь народ из нашей бывшей больницы, вся хирургия, вся реанимация; еще много людей из Костиного офиса и старенькая одинокая мама с такой же старенькой теткой. Не было только одного человека — Славка оперировал в Германии; он должен был вернуться только через три дня. Асрян топталась позади меня и недовольно сопела в затылок:
        — Сухарев что, испугался?
        — Он в Берлине.
        — Ну и хорошо. Не хватало еще с Сергеем столкнуться нос к носу.
        — Слушай, ты на самом деле думаешь, что это имеет теперь хоть какое-то значение?
        За много лет это был самый короткий диалог между мной и Асрян; он отличался еще и тем, что впервые Ирка не оставила последнее слово за собой.
        Вторые похороны состоялись через три дня, по приезду доктора Сухарева из Германии. На них присутствовали только я, Слава и Костик. Как назло, было очень холодно, ледяной ветер гулял по большому пустому пространству; вдобавок я не сразу вспомнила, как пройти, и мы потратили минут пятнадцать на поиски. Когда нашли Костину могилу, уже насквозь промерзли. Какое-то время стояли молча, слезы катились сами собой, а потом Елену Андреевну прорвало.
        — Слава, знаешь, когда мы с тобой расстались, мне сон приснился. Как будто ты разбился на машине; и вот твои похороны, народ с отделений, твоя мама, какая-то девушка рядом с ней плачет, а я прячусь за деревом, как прокаженная, метрах в тридцати. И не могу подойти ближе, вдруг кто-то узнает, удивится моему приходу, или чего еще похуже — подойдет, начнет разговаривать. А на самом деле вот какие похороны случились… Разве мы могли даже подумать тогда? Посмотри, что теперь произошло. Костик столько лет жил на краешке наших жизней, твоей и моей, а теперь мы с тобой — живем на краешке жизни друг друга.
        — А ты не суди — ни нас, ни Костика. Это теперь последнее дело.
        — Я могу судить. Я не меньше тебя была с ним вместе, много лет подряд. А теперь его нет, а мы стоим тут, как два идиота. И никого рядом с нами.
        — Живем не на краешке, Елена Андреевна, а не поймешь где. В операционной не спрячешься, все равно вечером возвращаться куда-то надо. Короче — я жду, Лена. Буду ждать. Но прямо тут скажу, перед Костиной могилой — я тогда забздел, а теперь ты. Я тебя не виню, как бы ни было, ты смогла простить. Просто не хочу больше ныкаться по углам. Успел заработать, так что детей есть на что поднять… готов отдать, не жалко. Еще придет, пока руки на месте. Не должно все так, с самого начала… Кости больше нет, а мы с тобой остались. Ленка, как так?.. Кости больше нет…
        Доктор Сухарев — типичный питерский мужчина с водительскими правами; мороз крепчал, а он в демисезонном пальто и осенних ботинках, к тому же без перчаток и шапки. На черных волосах лучше всего видно седину и снег; чем сильнее ледяной ветер, тем больше сутулая спина превращается в знак вопроса. Я вытащила руку из финской варежки и обхватила Славкину ладонь.
        — Я тебя люблю, Слава.
        После кладбища мы поехали к Костику домой с последним заданием. Сергей Валентинович еще два дня назад передал Ире Захаровой конверт с деньгами, пролежавший в нашем сейфе всего-то несколько месяцев. Кроме этого, народ в больнице, кто помнил и любил Костика, собрали денег и отдали Славке; передать вовремя не удалось в связи с отсутствием Сухарева в городе. Ира Захарова выглядела отчаянно плохо; на конверт с деньгами даже не взглянула, но очень обрадовалась нашему приходу и потащила на кухню пить чай. В двадцать восемь лет она вышла замуж за мужчину на два года младше ее; одна из многих неприметных девчушек, приехавших в северную столицу с надеждой построить прекрасное будущее. Нет, наследного принца она не искала, рассчитывала только на свои силы, но нашла в Косте и отца, и мужа; не знала трудностей, не нуждалась в деньгах, особенно последние годы; не была знакома ни с изменами, ни с пьянством, ни с мужским эгоизмом. Теперь все это осталось в прошлом, жизнь разрушилась буквально за несколько месяцев. Сегодня она осталась без работы и хоть каких-нибудь востребованных обществом умений и знаний; без
близких подруг, одна в большой трехкомнатной квартире.
        Ира говорила и говорила; про дочерей, про продажу Костиной машины, про дом в деревне, про установку памятника на кладбище, про сдачу новой квартиры молодой семье из Пскова, и все никак не могла остановиться. Славка продержался около сорока минут, а потом прервал поток слов:
        — Ир, давай документы на машину. Подумаю, кто толкнет.
        — Спасибо, Слава. Спасибо, ребята, что зашли. Сижу одна целый день, если б не дети, уже бы сошла с ума.
        — Что думаешь по поводу работы?
        — Не знаю… даже резюме писать… не пойму, о чем. Три года стажа учителя начальных классов, и все.
        — Я пошепчусь с одним человечком. Частная клиника, нужна женщина в регистратуру.
        — Спасибо, Слава. Что бы я без тебя делала. Я вас очень люблю, ребята.
        На часах уже около девяти вечера, мы стали собираться по домам. Славка забрал документы на Костину машину и Иркин преподавательский диплом. Пробок не было, через полчаса я уже парковала машину во дворе моего дома. Сергей засел в кабинете и дописывал отчет за прошлый год; на кухонном столе стояла начатая бутылка красного вина; тетя из телевизора взволнованно рассказывала про очередного проворовавшегося губернатора. Вероятно, в Сибири есть что прикарманить; да только жизнь двигалась своей дорогой, не обращая никакого внимания на бездарные сценарии, лезущие из экранов телевизоров, телефонов и домашних компьютеров. Муж вышел из кабинета на кухню, в руке опустевший бокал.
        — Привет, что так припозднилась?
        — Отвозила Захаровой остатки денег.
        — Как она?
        — Неважно.
        — Ничего, время лечит. Надо взять ее в Барсу в марте.
        — Обязательно, если соберемся.
        — Завтра Катя приедет на ужин. Она тебе звонила, ты трубку не взяла.
        — Приедет? Хорошо, я курицу запеку тогда.
        — Отлично.
        Сергей налил себе вина и ушел обратно, не сказав больше ни слова.
        Я достала с полки второй бокал — ровно половинка красного в компании Первого канала, и никакого ужина. Уже несколько дней я не выходила ночью на лестничную клетку; кризис прошел, теперь моя соседка нуждалась в отдыхе, сне и еде. На душе скребли кошки — ушла, не предупредив; даже не дала возможности попрощаться. Как там теперь моя бедная Наташа, какие строит догадки и где пытается найти меня? Я выключила несносный ящик, залпом допила вино и пошла в спальню; присела на кровать, чтобы снять уличную одежду, на секунду закрыла глаза и тут же провалилась в пустоту, без снов и тревожных мыслей о будущем. Очнулась под утро, в полоску между шторами пробивался свет от фонаря. Видимо, муж снял с меня брюки и свитер, накрыл одеялом, да только ничего этого я так и не смогла вспомнить.
        Бог троицу любит, господа. На следующий день позвонила подруга Иванцовой; моя пациентка наконец-то отмучилась. Конечно, теперь нужно помочь с похоронами. Идти к ним домой не было сил, потому я перевела на карточку тридцать тысяч. Всего-то пара лишних сумок на лето. Вечером пришло сообщение — на каком кладбище и когда; но я написала, что прийти не смогу. Хотела было спросить — что с мальчиком, с кем останется, да отложила этот вопрос на потом. Так мне было легче.
        Еще через два дня я первый раз за много лет наконец-то простыла, чему несказанно обрадовалась. Заболела сильно и основательно; с высокой температурой, надрывным кашлем и невыносимой головной болью. Все началось в пятницу на работе, как раз к обеду. В три часа температура поднялась до тридцати восьми, что означало полный заплыв; не меньше чем на неделю. Хорошо, что не в понедельник, еще есть время, чтобы отваляться. Напилась клюквенного морса и выпила парацетамол, потом собралась и вышла из ординаторской. На часах около половины пятого.
        Дома никого — Сергей уже полчаса как в дороге на Финский. Тем лучше, буду лежать в одиночестве; Катьку не пущу в гости, во время сессии лучше жить без простуд. Два дня тишины — это прекрасно, товарищи. Слишком много накопилось поводов для размышлений.
        Боковым зрением поймала открытую дверь в пустующую VIP-палату. Теперь было трудно заходить туда; и мне, и Шреку. Каждый раз, глядя на дорогую медицинскую койку со всякими рычагами и колесиками, мы оба думали только об одном — а если бы удалось заставить Костика сделать гастроскопию еще тогда, в августе, за несколько месяцев до начала конца. Может, это был последний шанс; а мы проворонили. Именно проворонили, потому что если бы закралась хоть одна неприятная мысль — привязали бы к койке, запихали трубку в горло и не спрашивали. Значит, просмотрели; значит, не были настороже.
        Уже села в машину и завела мотор, как накрыл сильный приступ кашля. Оказывается, спортивные девчонки тоже могут кашлять, будто сапожник, не только заядлые курильщики. Так что не все в мире линейно, господа.
        Вчера на эндокринологическое отделение привезли девчонку; девятнадцать лет, простое обследование. Мать переживала, дочка сильно полненькая. На рентгене легких лимфогрануломатоз четвертой стадии. Кстати, ребенок некурящий.
        Сильная метель, ничего не видно на три метра вперед; рядом машина нового пластического хирурга. «Парджикия номер два», однозначно и слишком явно — харизматичен, весьма успешен, удачно женат и уже успел завести интрижку. Не вспомнить только, как же нового доктора зовут. Мечется со щеткой в попытке откопать свое престижное средство передвижения.
        Надо доехать до дома и не впилиться в кого-нибудь. Погода, температура, кашель, голова… вот такие вот слова в этой песне… а новый доктор точно, как Парджикия — модные узкие брюки, ботинки явно итальянские, шарфик Louis Vuitton… боже ты мой, сил нет, как хреново вы себя чувствуете, Елена Андреевна… надо выйти и попросить хоть немного почистить мою кобылку.
        Вместо просьбы о помощи у рядом стоящего мужчины я позвонила Славке; взял трубку сам, на заднем плане звуки льющейся из крана воды и вопли санитарок.
        — Размылся только. Хотел тебя набрать.
        — А я сижу в машине около работы. Температура под сорок.
        — Ни хрена… с утра так похолодало?
        — Славка, ты спятил совсем. Я заболела.
        — Черт, я решил мороз на улице. Давай приеду, довезу до дома.
        — На улице тоже плохо, метет. Я домой не хочу, Вячеслав Дмитриевич. Там пусто.
        — Ты одна ночуешь?
        — Типа того.
        — Сейчас буду.
        «Сейчас буду» вылилось в полуторачасовое ожидание — пятница, пробки, пришлось вернуться на отделение под каким-то плохо придуманным предлогом. Дежурный парень услышал мой кашель, поморщился и предложил надеть маску. Стало жутко неловко за свою цветущую простуду; вокруг больные, им только моего гриппа не хватало. Пришлось ждать на пожарной лестнице; но все равно я была рада. Ничего не поменялось за десять лет — Славка остался никудышным конспиратором; припарковался на рабочей стоянке прямо под окнами. Слава богу, весь народ нашего корпуса уже смылся домой и оставались только приходящие дежуранты. Вышел из машины, открыл передо мной дверь; на лице улыбка от уха до уха. Увидеть ее — и все понять, без долгого предварительного расследования.
        — У меня алиби — улетел в Берлин. Рейс перенес на утро.
        — Что-то ты зачастил, доктор.
        — Платят, сволочи. Завтра одним днем пять операций.
        — Опоздаешь. А как же страдающие головой богатые немецкие граждане?
        — Ничего, до обеда потерпят. Вот поворот, Ленка… все привыкнуть не могу. Евро видела почем? С новым курсом я богатый чувак. Кто б сказал, когда в институт поступали, а, Елена Ендреевна?
        — А мне, Вячеслав Дмитриевич, вообще кажется… если за мечтой, но только за настоящей, не придуманной — то обязательно копеечка найдется.
        В машине доктора Сухарева мне стало еще хуже, потому что за много лет его навыки вождения так и не улучшились. Машина передвигалась неровным резкими толчками, а от этого страшно кружилась голова и тошнота подкатывала на каждом светофоре. Целых полтора часа мучений, и наконец доехали — в нос ударил морозный воздух, облегчение и мысли о целой ночи вместе.
        Все повторилось, как много-много лет назад — с высокой температурой, в Славкиной рубашке, нескончаемый чай с лимоном. Тело горело, и каждое прикосновение отзывалось в десятки раз сильнее. Целый час просидели в ванне, потом около двенадцати завалились смотреть кино — так же, как и тогда, на старой съемной квартире. Только теперь вместо «Зеленой мили» — «Дорога ярости». Длинная-предлинная дорога, на которой каждый день происходит сражение с собственной тенью. Хотя если вдуматься, все это эксклюзивно для неспокойных и ищущих. У таких людей смысл жизни — перевернуть мир вверх тормашками; или хотя бы просто — понять, зачем живут.
        Кино закончилось одновременно с действием жаропонижающего, меня снова зазнобило и захотелось спать. Славка сходил на кухню за последней чашкой чая, вернулся и сел на пол между диваном и теликом. Полминуты в тишине; доктор Сухарев сосредоточенно размешивал столетний мед, а потом повернулся ко мне:
        — Тошно без Костика.
        — Он где-то тут. Даже могу привести аргументацию.
        Славка раздраженно махнул рукой:
        — Слышь, мать, ты с какого момента стала в загробную жизнь верить?
        — Я ничего такого не говорила. Но за шкафом точно что-то есть, Вячеслав Дмитриевич. Разве у тебя в детстве под кроватью никто не жил?
        — За шкафом?.. Никого там нет. Если завтра мне или тебе лоботомию сделать — личности не останется. Или кровоизлияние в лобную долю — как раз в нужном месте. Хлоп, и человека нет. Хоть ты десять часов ковыряйся — будет писа`ть, какать, и на этом все. Вот тебе и душа. Получается, одни только нейроны. Кстати, в Штатах нейрохирурги недавно прикололись — развесили на стенах операционной всякие там дурацкие плакаты, буквами с полметра. Типа «Хайль Гитлер» или «Говно не тонет». Короче, потом у кого была клиническая смерть — стали спрашивать, что да как, что видел, что было. Ну, тут все как один — вас видели, себя видели, и сестер, и анестезиолога, и как оперировали меня, как реанимировали; летали под потолком и смотрели. Кто во что горазд, сама понимаешь. Только про плакаты на стенах никто ничего не сказал. Вот так вот.
        — Обидно, Вячеслав Дмитриевич.
        — А что так кратко-то, Елена Андреевна? Я думал, теперь поподробнее про свои галюники расскажешь. Про ночные хождения… еще про Костин рак. Что молчишь? Разве еще с кем сможешь говорить об этом?
        — А что говорить? Ты сам все сказал. Только про загробную жизнь и про душу все равно вопрос. Может, не душа, а поток информации между людьми, между временем, чего еще в учебниках по физике нет?
        Славка вырвал из моих рук недопитую чашку.
        — Слушай, я вообще не про это хотел говорить. Я про то, что мне уже сорок с копейками, жизнь одна, второй не будет. Костик вон взял и заболел, а потом помер. Какая теперь разница, как ты это увидела. Потом все равно расскажешь, а я послушаю. Решай, Лена, прошу.
        — Слава, дай мне пару недель, я соберусь, обещаю.
        Славка завалился рядом, сгреб меня в охапку и через пять минут уже спал. Я лежала с открытыми глазами и слушала спокойное дыхание. Маленькая комната, как застывший кадр из черно-белого кино; предметы повисли в пространстве; трехмерная перспектива уходит за окно, поверх старых питерских крыш, далеко и не зная предела. Рядом осталась только Славкина рука на одеяле; будто карандашный набросок великого Микеланджело, совершенное творение, несравнимое по красоте даже с женским телом. Сердце стучало прямо в ушах, глаза потихоньку закрывались. Жаль, не приснится ничего путного. Никто не придет, не подскажет и не поможет.
        Утром пришлось вставать около пяти часов; Славка быстро собрался, вызвал такси и на прощание обозначил план работ.
        — Лен, на той неделе конференция в Лосево, очередные япошки, фарма. На пятницу и субботу. Я попрошу прислать тебе приглашение. Ну и… вдруг получится с Ефимовым переговорить. Я надеюсь.
        Вызвал мне вторую машину и оставил денег на такси. Полдороги я просидела в слезах, со второй половины начался ад — снова резко поднялась температура. Головная боль и сильный озноб; кости крутило, мысли путались, в голове прыгали картинки предстоящего разговора с Сережей.
        Такой мужчина, как ты, имеет право на любовь самой преданной женщины. Имеет право на честность. Я ничего тебе не дала, только забирала, постоянно забирала в свой коробок. Я разрушаю твою жизнь; прежде всего — я недостойна твоей заботы, не достойна жить рядом с тобой. Мне нет прощения, да я и не прошу. Я просто хочу наконец-то смыть грязь с твоего имени. Я уволюсь и больше никогда не появлюсь на твоем пути. Прости меня, хотя я даже не представляю, как можно простить все это.
        Я видела перед собой лицо Сергея Валентиновича, всегда спокойный взгляд; и даже не могла предположить, какой будет реакция. Только теперь осознала, за все эти годы в нашем доме ни разу не случилось сцены, хоть немного похожей на громкий конфликт.
        До квартиры плелась из последних сил, по спине текли реки, голова раскалывалась. Тихо, шторы задернуты; даже кошка предала нас и уехала жить к Катерине.
        Интересно все-таки, за все время совместной жизни мы так и не сделали ни одной общей фотографии; в домашнем компьютере — Барселона, Катька, Египет, Иркина Финка… только на столе у Сергея — единственное фото в рамочке; его дети, двое симпатичных пацанов. Ничего общего так и не родилось на свет; так и не появился человек, который соединил бы нас, нашу кровь, наши тела и дал бы повод стать настоящим целым.
        А ведь вы столько раз отказывали мне, Сергей Валентинович. Вместо ребенка у нас квартира в Испании, три машины, тряпки, деньги, очередное кольцо с бриллиантами на Новый год. Сейчас сяду на кушетку в прихожей, выключу свет, завернусь в старое покрывало и буду ждать.
        Скорой развязки не произошло — на календаре суббота, и если бы вчера Елена Андреевна прочитала эсэмэс от мужа, то ждала бы его возвращения только завтра утром.
        Просто так, на волне вчерашних эмоций не получится, дорогая моя. Быстро не дождетесь. Ничего, вы заслужили, Елена Андреевна; тащите мешки с камнями, ваша Голгофа еще на целых двадцать четыре часа.
        Зашла на кухню; начались тщетные поиски хоть какого-то варенья, развести морс. Зато много алкоголя, дорогого и вкусного, так что на этом и остановилась. Виски вместо компота, как и полагается для желающих утопить свою трусость. Несколько кругов по квартирному ипподрому, тишина; зачем-то в кармане телефон. Звонить некому — Асрян в Швейцарии, будет только дней через десять; Женька и Оксана уехали с детьми в Кавголово. После похорон нет повода для веселья, нет желания собираться по пятницам и трепаться про всякую чушь.
        Катя, моя Катя. Ничего существенного в этой жизни, кроме белого халата, единственного ребенка и чувства любви, которое не проходит уже столько лет. Целых три вещи. Значит, мне очень повезло.
        Ребенок трубку не брал; как-никак, суббота, утро; наверняка вчера допоздна гуляла с друзьями. Может быть, она теперь влюблена в кого-то, а я ничего не знаю об этом.
        Впереди двадцать четыре часа полной тишины.
        Какое-то время прошло за маетой на подоконнике; залезла, накинула теплое одеяло на ноги. Сначала скучный пейзаж питерского зимнего дворика, но вот соседи этажом выше завели свой огромный джип и стали выносить из парадной сумки. Наверное, собрались в отпуск — муж, жена и два пацана не старше десяти лет. Еще веселый спаниель, валялся на свежем снегу прямо перед машиной и загребал ушами белые хлопья. Дети тоже веселые — кидались снежками по колесам, толкались и громко кричали. Отец принес последнюю сумку, запихал в машину сначала собаку, потом мальчишек. Только уехали, на их место припарковалась «Тойота» — вылез шумный народ, с цветами и большими бумажными пакетами. Значит, кто-то справляет праздник с самого утра. Больше смотреть не хотелось — дневной свет резал глаза; я задернула шторы и легла на диване в гостиной.
        Слава богу, ночной недосып дал о себе знать — открыла глаза, а на часах почти десять вечера. Голова гудит, тело влажное и слабое. Обидно, вот бы проснуться утром; даже не так — проснуться, и все уже решено — кто-то поговорил с Сергеем, с Катькой, с родителями, с друзьями, кто-то выслушал все комментарии, откровенные и не очень. И всего лишь останется встать, собрать вещи и уйти.
        Ладно, не получилось.
        Я включила на всю громкость какое-то очередное голливудское творение и до двенадцати ночи пыталась бороться с нарастающим бронхитом. Чем сильнее сгущалась темнота за окнами, тем пакостнее становилось на душе. Я мысленно перебирала всех близких мне людей — свою семью, друзей, Шрека и Варю, даже Люсинду из приемника, и весь родной коллектив моей старой больницы. Всех, кого я любила. Я вспоминала лицо каждого и пришла к однозначному выводу — когда ЭТО случится, в нас полетят камни с разных сторон. Останется только четверо — Федор, Стас, Светка из кардиологии и, может быть, моя Люся из приемного покоя. Только те, кто видели нас вместе и помнят.
        Мне наплевать. Невозможно жить дальше в такой большой зловонной куче лжи. Зато я смогу вернуться. Я смогу работать в своей любимой больнице; никто не будет осуждать, проходить мимо по коридору и расточать вокруг обвинительные флюиды. Это как глоток чистого воздуха, как заново начавшаяся жизнь, как будто тебе вернули бесповоротно потерянное счастье.
        Я бродила из комнаты в комнату и перелистывала картинки — наша дорогая кухонная мебель, высокая кованая кровать в спальне, симпатичный коврик и маленькие глиняные фигурки на столике около дивана — их привезли в том году из Барселоны. Катькина комната — все осталось на своих местах, даже кое-какие старые платья в шкафу; вот кремовый шифон — самый красивый наряд выпускного бала. Каждая вещь напоминала о маленьком кусочке моей жизни за последние несколько лет.
        Все решено, и назад теперь не повернуть. Скоро, может быть даже завтра, я уеду отсюда навсегда. Осталось только одно незаконченное дело.
        В парадной было страшно холодно; уже третий день, как снова чинят батарею. Я приложила ухо к замочной скважине и минут десять прислушивалась к звукам из соседней квартиры. Какой век, какие люди и какой город за старой обшарпанной дверью — теперь не понять. Уже почти двенадцать; сосед-рыбак уехал вместе с Сергеем, супруга наверняка спит. Решилась дернуть дверную ручку — столько ночей подряд она была открыта; но тщетно, гостей уже никто не ждет. Я застегнула пуховик и села на ступеньку последнего пролета. Логика проста и очевидна — раз поправилась, значит, должна пойти на работу; полночь на дворе, как раз самое время собрать драгоценные книжки и напялить старое пальто. В ожидании прошел почти час, но никто так и не вышел.
        Значит, вы живы-здоровы, мадемуазель. Мне больше незачем видеть вас. Проход закрылся, я могу уезжать.
        Теперь только и оставалось — выпить очередную порцию парацетамола и ждать возвращения Сергея. Если есть на Земле сострадание, то, может быть, я даже усну.
        Сколько часов проворочалась, не помню; утро застигло врасплох. Проснулась от звука шагов, кто-то звал меня по имени. Я открыла глаза; шторы раздвинуты, на улице солнце; прекрасное морозное утро, каких теперь бывает так мало в городе на Неве.
        — Лен, ты что, простыла?
        — Уже два дня как.
        — Почему не позвонила? Я бы вернулся еще вчера.
        — Зачем, мне просто надо отлежаться. Как ты съездил?
        — Отвратительно, больше на это место ни ногой. Представляешь, вчера собрались заканчивать, как тут какие-то идиоты на джипе, номера блатные; заехали на лед и сделали ручкой буквально за полминуты. Мы даже не успели подбежать. Потом полночи провозились — МЧС, полиция, полный кошмар.
        — Наверняка пьяные. Сколько их было?
        — Сказали, четверо.
        — Ужас, четыре мертвых человека за пару минут.
        — Да не их жалко, а кто дома остался. Как ты себя чувствуешь, Лен?
        — Неважно.
        — Тогда, раз ты не в состоянии, буду сам жарить улов. В аптеку надо?
        — Все есть, не переживай.
        Сергей стоял в дверном проеме и улыбался. Щеки обгорели, вокруг глаз белые следы от солнцезащитных очков; большой палец на правой руке старательно замотан несколькими слоями пластыря. Свободный ветер Финского залива принес с собой запах свежей рыбы и костра.
        Последующие несколько дней совершенно выпали из памяти — ни одного события, ни людей, ни времени — ничего не осталось. В минуты предельного напряжения мудрая природа защищает себя; она выключает наши чувства, желания, способность четко видеть и раскладывать пережитое на множество маленьких потайных полочек. Помню только, как по электронной почте пришло приглашение на конференцию в Лосево; как собирала вещи; как в пятницу, около двенадцати дня, к клинике подъехал заказанный спонсором автомобиль. Хотя кое-что отложилось и было поводом для мучительных догадок по дороге на встречу. Варька выскочила за мной на стоянку, даже не накинув пальто; схватила за руку, посмотрела на меня с тревогой и непониманием.
        — Лен, Люся звонила из приемника, тебя ищет. Я ей еще вчера телефон твой дала, а ты не берешь. Что случилось-то, все в порядке, Лен?
        Я ответила что-то, села в казенное такси и уехала.
        Стартовать прямо с утра не получилось — принимали девушку с тяжелой анорексией, а точнее, то, что от нее осталось; поэтому на начало конференции опоздала. Получила ключи от номера и решила все-таки заглянуть в приоткрытую дверь конференц-зала; Вячеслав Дмитриевич делал доклад по новым методикам операций на гипофизе. Я задержалась на несколько минут — как-никак, первый раз видела доктора Сухарева вещающим с высокой трибуны, а рядом в президиуме иностранная профессура. Мужчины в дорогих костюмах, один только Славка — даже не подумал погладить рубашку и сменить джинсы на брюки. Интересно, какой дурак мог просить доктора Сухарева читать для большой аудитории? На дежурствах Славкин пролетарский лексикон всегда был предметом для шуток. Периодически лектор недовольно хмурился, чесал затылок и путался в управлении электронной указкой; но народ слушал, как же не слушать; известный на всю Европу нейрохирург, а самое важное — такой же как все, простой русский парень из обычной городской больницы города Санкт-Петербурга. Я дождалась бурных аплодисментов и потащила чемодан к лифту.
        Пока заселялась и принимала душ, первый день выступлений подошел к концу; Славка скинул сообщение — «комната триста семнадцать, сначала спустись — ужин в ресторане, цокольный этаж».
        Зачем-то взяла с собой итальянское платье — сильно приталенный фасон, довольно низкое декольте, на бордовой ткани большие черные розы. Десятисантиметровые шпильки из Барселоны; а если вдуматься — как же это вульгарно, каблуки в стране быстрых рек и густого карельского леса. Спустилась на запах еды в небольшой ресторанчик; за целый день неподвижного сидения народ оголодал и активно пихался локтями около шведских столов; официанты разносили подносы с фужерами.
        Бокал красного сухого — сейчас это лучше, чем греческий салат и жареная баранина.
        Доктор Сухарев сидел за центральным столом, окруженный почитателями таланта. Молодые хирурги не оставили рядом с божеством ни одного свободного места; я поставила бокал на столик около камина и пошла за едой. Моими соседками оказались четверо эндокринологов из какой-то ставропольской больницы, тетки веселые и говорливые. Помимо разговоров, они поддержали компанию в отношении вина и не стеснялись то и дело гонять официантов к нашему столику. Как все-таки хорошо обсуждать перебои в поставках качественного инсулина или новые рекомендации по лечению эндемического зоба, или сплетни вокруг всевозможных параллельных событий. На повестке дня — смена профессора с кафедры эндокринологии и, как следствие, сложности с повышением квалификации в заочном порядке. Кому заплатить и поскорее вернуться домой в ординаторскую, теперь непонятно. А еще бы защититься не мешало… да тоже, ни времени, ни сил.
        Чем больше у врача пациентов, тем меньше времени и желания получать медали и звания, товарищи.
        Славка то и дело поглядывал на наш столик; в итоге через пару-тройку часов пришло сообщение: «Закругляйся, мать, утром придется искать алказельцер».
        «Английский надо учить, доктор. Профессор с таким уважением обращался, а вы через переводчика. Стыдно, Вячеслав Дмитриевич».
        «Пусть русский учат. Какой бокал по счету, Елена Андреевна?»
        К тому моменту и правда душа купалась в дурманящей беспечности и требовала ярких впечатлений; скоро организаторы банкета перестали выпускать людей с подносами, намекая на завершение посиделок. Славка покинул свой столик первым; никто из его собеседников не посмел закончить ужин раньше великого Сухарева. Я задержалась на пять-десять минут и вышла следом; комната триста семнадцать, третий этаж.
        Мы не виделись целую вечность — такое чувство охватывало меня каждое свидание. Полчаса назад в ресторане простому трудовому народу представилась возможность пообщаться с Вячеславом Дмитриевичем Сухаревым, новым гением и гордостью российской медицины. Рядом со мной в постели лежал Слава Сухарев, такой же, как много лет назад. Сонный голос, мягкие низкие ноты и теплое дыхание.
        — Немчура никак угомониться не хочет.
        — Зовут переехать?
        — Не поеду. Я сам себе хозяин, чего еще надо. Еще немного помотаюсь, надо валюты подсобрать.
        — Светило, да и только. Народ так в рот и заглядывает.
        — Смешно.
        — Со стороны и правда смешно.
        — Лен… я три дня как у матери ночую.
        Слова утонули в темноте, Варькино беспокойное лицо тут же всплыло перед глазами. Тихо, несколько глубоких вдохов; время застыло, тени вокруг потеряли опору и поплыли между стрелками невидимых часов. Я потянула на себя смятое покрывало и сползла на пол; теперь можно прислониться головой к краю кровати.
        — Что ты сказал дома?
        — Что-то сказал, не помню. Какая разница теперь. Лен, ты с Ефимовым говорила?
        — Слава… я…
        — Я понял, можешь не напрягаться.
        — Слава, послушай… я видела твоих детей.
        В комнате было зябко и неуютно. Славка взял с журнального столика очки, спустился с кровати и сел рядом. Сутулый, с годами широкие плечи совсем опустились вниз, руки стали еще более жилистыми. Много седых волос, бешеные кудри давным-давно отрезаны. Под глазами темные круги; хоть и надел очки, а все равно щурится; не надо быть окулистом, и так понятно — вот уже несколько лет, как неуклонно падает зрение.
        — Про что речь, Лен?
        — На Крестовском, около детской поликлиники… во вторник, кажется. Я видела их. Наверное, с бабушкой были… они очень на тебя похожи…
        — Я никого не бросаю, если ты про это.
        — Я знаю, Слав, ты никого не бросишь.
        — Решила дальше мучиться?
        — Мы будем мучиться в любом случае, Вячеслав Дмитриевич.
        — Мне не перед кем извиняться, я должен только пацанам. За ошибки давно заплачено.
        — Может, перед ней и не будешь извиняться. А перед детьми все равно придется. Слава, мы с тобой как Редрик Шухарт, помнишь, как там, у Стругацких… Мы ползем к своей цели, ползем во что бы то ни стало, по грязи, по неизвестности, и всех вокруг себя приносим в жертву. Слава, я не могу дышать, когда говорю об этом, правда. Мне больно, очень-очень больно.
        — Мы не виноваты. Это в армии — обед и душ по расписанию, в жизни так не получается.
        — Я знаю, Слава, я знаю! Мы и правда ни в чем не виноваты. Знаешь, еще пару лет назад не было бы и тени сомнения. Так хотелось жить с тобой, дышать одним воздухом, быть счастливой рядом, вместе. А теперь я уверена наперед — мы утонем по горло в чужом горе, оно не даст нам дышать. Я прошу тебя, пожалуйста, возвращайся к детям, они еще совсем маленькие. Ради меня, ради того, что мы с тобой не растеряли за столько лет. Я буду жить с мужем, потому что ему уже за пятьдесят, он скоро начнет стареть и болеть, а кроме меня, у него никого нет. Это даже страшнее, чем бросить маленького ребенка. Боже, ведь мы оба тогда совершили ошибку, мы оба струсили. Теперь от себя не убежать и от людей вокруг тоже.
        Я смотрела на его лицо, в один миг состарившееся лет на десять. Вот как бывает, господа режиссеры — последние три дня до этой злосчастной конференции Елена Андреевна провела в страхе. Я боялась мужской ярости, его лица, искаженного гневом, слов о предательстве и моей нерешительности. Но в жизни часто происходит совсем не то, чего мы боимся.
        Доктор Сухарев снял очки, на секунду отвернулся и смахнул что-то с лица. Тихий голос, большие теплые ладони на моих волосах.
        — Как жить-то без вас, Елена Андреевна?
        — Я только прошу, не отказывайся от меня, пожалуйста. Не оставляй меня. Мне много не надо, хоть иногда, как мы сможем, как будет время, но только видеть. Я вас очень люблю, Вячеслав Дмитриевич. Кроме тебя, дочери и нашей старой больницы ничего толкового в жизни не случилось и уже не случится, я теперь это точно знаю.
        — Значит, на краешке?
        — Пусть на краешке. Это и так огромный подарок. Знаешь, смотрю вокруг, все довольны, сыты, у всех дети, работа, дом… и как будто больше ничего и не надо, больше ничего не существует. Но ведь мы существуем с тобой, Славка, хотя это кажется невозможным; чем больше лет проходит, чем старше становимся, тем нереальнее. Я счастлива, я так счастлива, жизнь сделала для нас исключение. Мы оба счастливчики.
        — Счастливчики, значит.
        — Нам повезло, правда, поверь мне, пожалуйста! Слава, разве можно после всего, что пришлось пережить, после смерти Костика, разве можно теперь ломать чужие жизни?! Ты помнишь, как мы водилу пьяного в рентген-кабинете решили притормозить? А ты потом шесть часов его с того света выковыривал, вспомни!
        — Я все помню.
        — Значит, мы не убийцы. Господи, мы каждый день отрываем от себя по кусочку, отдаем свои силы другим людям, с каждым больным. Пусть вокруг будет жизнь, Слава. Я очень тебя прошу.
        — Водилу звали Петр Пахомов, тридцать восемь лет.
        — Теперь мы старше и его… Боже, сколько времени прошло с той ночи. Никто, кроме тебя, не смог бы его прооперировать, это точно.
        — Долго провозился, Елена Андреевна. Не мог сосредоточиться толком… все вспоминал, как ты злишься. Сводишь брови к носу и морщишь лоб. Мог бы и быстрее закончить.
        — Посмотри на нас, Славка… нам обоим раздали лучшие карты, еще при рождении; только теперь я учусь ценить это. Знаешь, я все думаю, когда судьба дала так много, и талант, и силы, и любовь, а ты и душой и мыслями все рвешься куда-то, не находя покоя, что это значит?
        — Значит, у нас одинаковый вид сумасшествия, Елена Андреевна. Хотя без трусов из окна я пока не выпрыгивал.
        — Это когда было, доктор! Старая симптоматика, теперь совсем другая стадия. Новые сны, Вячеслав Дмитриевич, временами очень интересно.
        — Заинтриговала…
        Славка на пару секунд устало закрыл глаза, а потом сел ближе и сгреб меня в охапку.
        — Трудно без тебя, Ленка. Иногда в операционной кажется, вот-вот за стеклом увижу, ты стоишь, руку к стеклу приложила… а рядом Костик… помнишь, стульчик его любимый, круглый такой, железный…
        — Я с тобой, Слава, а дальше будь что будет. Только не пропадай из моей жизни, пожалуйста.
        До рассвета мы больше не сказали друг другу ни слова; Славка медленно целовал мое лицо, волосы, шею; отчаяние и страх постепенно отступали в темноту, оставив нас двоих наедине. Заснули около пяти часов утра; перед тем, как провалиться в другое пространство, я подумала — наверное, после таких ночей рождаются самые счастливые дети. Жаль, что у нас не родится ребенок; только об этом я сожалела и больше ни о чем.
        Утром проспали, почти на час опоздали на второй день конференции. Лекции закончились к обеду, а потом обратная дорога; фирмачи заказали индивидуальный транспорт для каждого учреждения, поэтому Елена Андреевна снова ехала в одиночестве. В дороге я заново перелистывала прошедшую ночь, пытаясь навсегда удержать в памяти каждую мелкую деталь. Славкино лицо в темноте, усталые глаза и море невысказанных слов; такой уж немногословный доктор Сухарев уродился. Поездка длинная, на заднем сиденье слегка укачало и от того сильно клонило в сон; десять лет назад можно было не спать и работать по несколько суток. Теперь, после бури, накатила усталость и апатия. Тревожные мысли полезли в голову, тоскливое похмелье и ожидание неотвратимой расплаты за все, что было сделано, пусть даже ненамеренно.
        Что, если я больше никогда не увижу его? Я буду существовать, и только иногда чужие люди расскажут про великие дела доктора Сухарева, где он оперирует, как и с кем живет, какие безнадежные головы вернул в сознательный мир.
        А потом поняла, что даже это не страшно. Столько прекрасных минут было отпущено, столько чувства, не потерявшего силу за много лет.
        На подъезде к городу попали в огромную пробку, я заснула и уже около дома проснулась от звука телефона. От Славки пришло сообщение. «С четверга снова в Берлин. Приеду, наберу. Расскажешь, что нового с головой случилось».
        Я люблю тебя, Слава Сухарев. Мы будем жить дальше, и мы будем очень, очень счастливы.
        До Петроградской оставалось минут десять; на часах всего лишь семь вечера, Сергей до десяти в фитнес-зале. Я резко поменяла маршрут, заехала в ближайшую пиццерию и всего через час наблюдала, как моя Катька и ее соседка с невероятным аппетитом поглощают кусок за куском. Им можно все, даже после десяти вечера, и ничего за это не будет. В девчачьей квартире творился полный «фэншуй»; пахло благовониями, на кухне куда-то делись все стулья, вместо них прямо на полу валялись большие турецкие подушки; в комнате полумрак, на стене темные, вышитые красивым восточным орнаментом шторы. Девчонки бродили в шелковых шароварах с голым животом. Заглянувшая без приглашения мать осталась ночевать в гостях; на турецких подушках, под звуки индийской музыки. Катя сама позвонила Сергею и сообщила о моей дислокации.
        Говори с людьми, или делай что-то, или читай интересные книги, езди к кому-нибудь в гости, но только не оставайся одна, наедине с собой. Не сейчас.
        Все воскресенье потратила на уборку; собрала в большие коробки все старое и ненужное и хотела отнести к мусорным бачкам. Это вместо воскресного спа с Асрян.
        Набралось много всего — старая, чуть-чуть испорченная посуда, несколько салатниц, кастрюль и бокалов; безвкусные подсвечники, давно подаренные Сергею от коллектива на Новый год, пара таких же ваз, полученных по случаю и, видимо, переходивших из рук в руки не один десяток раз.
        К обеду пришла очередь нашего шкафа, а потом и Катькиного. Набралось огромное количество вполне приличных вещей, два огромных мешка из Икеи. Оставался последний рывок — прервать цепочку бездумных дарений и вынести все ненужное в мусоропровод; что до одежды — отнести Оксанке; та найдет кому пристроить.
        Я выставила пакеты в коридор, и тут осенило. К Оксанке не поеду и не буду ничего выбрасывать. Когда работаешь на двух работах, снимаешь комнату в коммуналке и растишь двух пацанов, то знаешь, куда пристроить самую ненужную вещь, как продать или кому передарить.
        Я запихала в багажник несколько огромных пакетов и поехала к иванцовской подруге. Среди Катькиных старых вещей была пара спортивных костюмов, вполне подходящих для мальчиков, а еще несколько пар кроссовок и три куртки. Подруга оказалась на месте, долго благодарила и плакала. Рассказала, что пришлось сменить работу — прошлая фирма обманула и не заплатила за последние два месяца. Уже на выходе я достала из кошелька десять тысяч.
        — Это на мальчишку Иванцовой.
        — Елена Андреевна… я ж разве не сказала? В детдоме он, уже неделю. Мне не потянуть, сами видите. А забрать некому, это точно. Сначала думала папашу найти; да на кого грешила, тот уже от пьянки помер.
        — В каком детдоме?
        — Тут недалеко, на Ваське. Я была на днях; там хорошо, и кормят нормально, и учителя хорошие.
        — Говорят, теперь во всех детдомах прилично. Волонтеры, обеспечение, питание, и все такое.
        — Елена Андреевна, вы ж сами видите. Куда мне двух пацанов, не потяну.
        — Да вы что, Света, даже не думайте! Я и в мыслях не допускаю о вас ничего плохого. Не падайте духом, с работой все наладится. Буду стараться появляться раз в месяц. Если что-то надо, звоните чаще.
        — Да вы и так мне много помогли, не надо больше.
        — Ничего я не сделала, потому что мне это было нетрудно. А вот вы на самом деле человек.
        Бедная Света стояла на пороге и плакала. Она была похожа на старую усталую лошадь — большая, широкая; дотронешься — одни жилы, никакой елейной пухлости.
        Я вышла из подъезда, села в машину и подумала о том, что жизнь — крайне непредсказуемая вещь. Первый раз за много лет мне понадобилось позвонить Оксанке в воскресенье вечером, причем по очень важному делу. Тут же почувствовала стыд и неловкость; в нашей дружной компании никто никогда не воспринимал Оксанку серьезно. А теперь она была мне нужна — все потому, что только Оксана знала потайные входы и выходы большинства детских домов этого города. Слава богу, долго объяснять не пришлось, она тут же собралась и выехала из дома; мальчишку нашли без труда, принесли несколько конструкторов, немного теплой одежды. Грустный, отчаявшийся мальчишка, очень худенький и совсем белобрысый; увидел меня и тут же расплакался. Значит, помнит все — мамину больницу, ее последние дни, мои приходы к ним домой. Посидели, съели по мороженому, собрали большого «Бионикла», и вот уже восемь вечера — настало время собираться спать.
        В спальню нас с Оксанкой не пустили; мы помахали мальчишке через стеклянную стену и пошли к выходу. По длинным коридорам разносился запах творожной запеканки вперемежку с вечной хлоркой; как обойтись без дезинфекции, когда вокруг столько маленьких детей, не сильно обученных правилам гигиены. Сели в машину, и тут настал наш черед плакать. Малышей было много, большинство сироты с рождения; один только Пашка — вырван из дома, от любящей матери, умиравшей на его глазах.
        В понедельник началось обратное движение. Каждое событие в нашей жизни, каждый поступок и решение вызывают ответную реакцию в окружающем мире; в людях вокруг, даже в вещах на вашей полке в шкафу и расписании неожиданностей на работе. Все те же водяные круги, как после брошенного по горизонтали маленького плоского камушка, только взгляд на последствия под другим углом. Началось так — в семь сорок Варя ждала меня на пороге ординаторской. Мое «доброе утро» осталось без ответа; она стояла молча, с выражением крайнего беспокойства на лице. Мы поняли друг друга без слов; пауза всего на полминуты — снять шубу, повесить в шкаф, стянуть сапоги и убрать туда же, в нижний ящик. Я взяла чашку горячего кофе и села на диван. Варя всегда приходила на двадцать минут раньше нас, быстро переодевалась и варила натуральный кофе, для заряда бодрости. Елене Андреевне хватало на целый день, а Шрек все равно к часу дня стремился принять горизонтальное положение. Я должна была начать разговор первой:
        — Варя, все в порядке. Все на местах; там, где и должны быть.
        — Лен, ты говори как есть, я же пойму, правда. Мы же все помним, вся больница, ты…
        — Что Люся хотела? Зачем звонила?
        — Сухаревская жена искала его, весь четверг и всю пятницу. Народ перепугался, Люся твой новый номер потеряла, давай мне звонить. Лен, ты скажи как есть, тебя все поддержат. Ничего, пойдешь обратно в больницу работать. Сухарев теперь при деньгах, проживете, Лен. А Ефимов вообще мужик богатый, не пропадет, наши бабы тут же по кусочкам растащут.
        — Варь, я дома живу, и Сухарев тоже.
        Беспокойство сменилось крайним удивлением.
        — Не поняла… так, а где ж он тогда был? Жена искала везде, Феде названивала, Стасу, всем, короче…
        — На конференции он был. В субботу домой поехал.
        Настоящая реанимационная медсестра всегда реагирует на происходящее быстро и точно. Варька застыла на секунду в размышлении, а потом села рядом, обняла и расплакалась вместе со мной. Двое суток Елена Андрревна держалась изо всех сил, и вот прорвало; слезы катились сами собой, дыхание перехватывало, и не было сил остановиться.
        — Ничего, Лен, все хорошо… жизнь-то идет. Ты все правильно сделала, не взяла грех на душу. Господи, ну вот почему таким сукам все, а нормальные бабы страдают по жизни, а?! Да черт с ним, Ленка. Твой Ефимов лучше всех.
        — Конечно, лучше.
        За дверью раздалось знакомое пыхтение, Шрек перешагнул через порог и застыл на месте с удивленной физиономией.
        — Ну, бабы, вы вообще… что уже с утра случилось-то?
        Хорошо, что в коллективе есть мужик, потому что, если бы была третья женщина, рабочий день бы пошел прахом. Дамам пришлось смыть утренний макияж, выпить по тридцать капель валерианы и начать обход с опухшими лицами. Так и проходили до конца дня, две бесцветные блондинки без бровей и ресниц.
        Рабочий понедельник подошел к концу; по тонкой поверхности темных вод продолжали расходиться круги. Вечером позвонила Асрян, предложила погреть косточки в новом модном месте — четыре вида хамама, сауна, русская баня и массажист из Турции. Первая мысль — почему бы нет, раз уже без макияжа; а потом я отчетливо представила систему ловушек и провокаций, в результате которых ровно через десять минут Асрян будет знать все о событиях последних дней и сразу же начнет комментировать. Ничего этого не хотелось, но я все равно поехала. Рано или поздно, допрос случится. Однако все пошло не так; иногда даже самые круглые и плоские камушки летят по совершенно непредсказуемой траектории. Ирка встретила меня уже в хамаме, сквозь зубы поздоровалась и даже не поинтересовалась, как я съездила в Лосево.
        Что ж, я могу сама начать разговор, ответы давно готовы.
        —?Что нового? Как в Швейцарии, что профессор?
        Ирка сидела на полке в одной простыне, без купальника; от жары и влажности ткань сильно облегала тело. Все то же новое стройное тело, исключая маленькую неожиданность — снова на животе небольшая складочка. Еще пару месяцев назад ее не было, а теперь противный бугорок разрушает идеальную картину.
        — Пока все по-старому.
        — Планы?
        — Неопределенные, Ленка… но это опять же, пока. В пятницу была на кафедре, умный народ подумывает про переезд за шенгенский кордон.
        — Ты собралась свалить насовсем?
        — Собиралась, а не собралась. Не знаю пока…
        — А мужики твои в курсе? Или кто-то из них все-таки должен был дома остаться?
        Иркино лицо не выражало никаких эмоций; ровный голос без обычного циничного оттенка, никакой армянской жестикуляции. Как будто разговор со смертельно уставшим человеком.
        — Какая теперь разница. Я все равно передумала.
        — Может, теперь и нет разницы. Мне просто интересно, ты планировала с Сашкой переехать, или все-таки только Стасика, профессора, и в новую жизнь.
        — Профессор отменяется, я уже тебе говорила. Хотя все равно, удой получился неплохой — диссертация, практика в Европе… это уже не мало. Конечно, не все как хотелось бы… так что пока живем по старому расписанию. А ты, я смотрю, тоже без перемен?
        — Наоборот. Большие перемены.
        — Ну и славно. Только сейчас без деталей, а то я сегодня пять человек по полтора часа каждый приняла, весь мозг высушили. Пошли. Поплаваем, а потом в сауну, там покрепче.
        Я встала, завернулась в простыню и пошла за Иркиной попой.
        Больше никогда в жизни Асрян не спросит меня про доктора Сухарева. Теперь я это знаю наверняка.
        За два часа совместного отдыха мы пришли к выводу, что уже пора снять траур и возобновить пятничные посиделки. Жизнь идет дальше; да и вообще, взять и позвать Костину Ирину, пусть присоединяется к компании. Заодно поинтересоваться, не устроилась ли она на работу; а если нет, то однозначно — к концу вечера проблема будет решена, несмотря на все кризисы и социальные катаклизмы. Асрян пообещала обзвонить народ и заказать к пятнице хорошего вина и роллов. Давно не обжирались после шести, как говорится. На сердце стало хорошо; я ехала домой и представляла нашу встречу после долгой разлуки; веселый бабский смех, вкусная еда, много приятных новостей. Каждая расскажет про маленькие рядовые события, случившиеся обычно в простой женской жизни; все будут активно высказывать свое мнение по любому вопросу и, если надо, предлагать незамедлительную помощь; пусть даже там, где не сильно и просят.
        Во вторник утром мысли снова утонули в темноте. Вечер будет ничем не занят, дома второй день пусто до глубокой темноты — Сергей Валентинович готовит годовой план. Рабочее время тянулось невыносимо медленно. За целый день поступило всего двое новых больных; трое выписались, остальные пятеро с самого утра играли в подкидного и не требовали никакой экстренной медицинской помощи. Вот она, сила Интернета — можно лежать на реанимационных койках за четыре метра друг от друга и резаться в дурака.
        В четыре позвонила Оксанка и спросила, как там маленький Пашка. Внутри похолодело. Конечно же — по какой такой причине я не знаю, как он прожил последние два дня? Мы были у него, пришли к нему из мира, в котором он жил и был счастлив, пока его мама не заболела; а потом вышли за дверь и больше не появились. Круги по воде продолжали расходиться; последние сорок восемь часов каждый провел, как умел — Лена Сокольникова и Ирка Асрян собирали последние камни. Те самые камни, что накопились за много лет в приличную кучу; только каждый собирал по-своему, как понимал эту жизнь и ее ценность. Варя и Шрек интуитивно уловили пролетевшую над головой опасность неприятных перемен и находились в приподнятом настроении. Мы продолжали жить и работать дальше; заказывали на обед осетинские пироги, позабыв про собственные диетические рекомендации для больных. В соседнем корпусе разгорелся скандал — жена нового пластического хирурга оказалась женщиной ростовской и оттого очень боевой; нагрянула к любовнице прямо на отделение и попыталась прилюдно выдрать побольше волос с ее прекрасной косметологической головы.
        Только одно оставалось неясным — как прожил эти сорок восемь часов маленький Пашка.
        Весь вечер вторника и в среды мы собирали с ним новый конструктор, гуляли по территории детского дома, потом даже решили выйти за ограду — очень хотелось поесть мороженого в соседнем кафе. Не получилось; выходить можно только с потенциальным приемным родителем, и то ненадолго. Но ничего, мы и так прекрасно провели время. В среду вечером, перед самым уходом, я протянула ему маленький сотовый телефон.
        — Паш, там сохранен мой номер. Звони, когда что-то будет нужно, не стесняйся. Завтра я не приду, но теперь смогу позвонить в любое время.
        Пашка подержал подарок в руках, а потом положил его мне на коленки.
        — Заберите, тетя Лена. Все равно отнимут. Я лучше просто так подожду.
        Мальчишки совсем другие; они не такие, как девочки. Паша сидел с мокрыми глазами и изо всех сил старался не расплакаться.
        В тот день я поздно приехала домой, едва успела купить продукты и до часу ночи варганила суп и второе. Сережа дремал на диване; почти две недели он провел в жуткой рабочей суматохе, без домашней еды и нормального отдыха. Любой русский мужик захочет борща с салом и чесноком, а потом пюре со сливочным маслом и говяжьей котлетой. Почти три часа за плитой, теперь это большая редкость в моем жизненном расписании; для фона — «Секреты Лос-Анджелеса» на кухонном экране, но все прошло мимо. В голове совсем другое кино — Лосево, полумрак плохо натопленной комнаты, голоса и тени. Страшно хотелось прокрутить события заново и вырвать из сценария один маленький намек — мы с тобой вместе, Елена Андреевна, пусть не так, как задумано для нас природой, но хотя бы на краешке. Славкины теплые руки, усталый взгляд; картинки из недавнего прошлого, одна за другой; дыхание перехватывало, запах свежего бульона на плите становился невозможно удушающим; хотелось выйти на воздух и просидеть на скамейке около подъезда до самого утра. Я вышла в ванную комнату и опрокинула на лицо несколько пригоршней ледяной воды. Славкины
черты потеряли яркость, а потом и вовсе перед глазами появилось бледное мальчишеское лицо, детские худые плечи и тонкие пальцы, ловко складывающие из множества мелких деталей игрушечного монстра. Хороший хирург получился бы.
        Как там Пашка? Может быть, именно в эту минуту ему совсем тяжко, а рядом нет никого, кто бы помог и согрел.
        Четверг прошел суматошно; пришлось пережить наплыв моих частных пациентов. Все как один решили провести начало года с пользой для здоровья. Сергей Валентинович закончил с отчетами и планами, в три часа дня зашел на отделение и мы вместе поехали домой. Сначала душ после рабочего дня, за ужином бутылка испанского вина и мужские новости — сначала про Барселону, про новый маленький шкаф для прихожей, купленный по Интернету; а вот еще новенькое — этажом ниже заехала пара из Белоруссии, так что недостатка в русской речи теперь не будет. Белорусы узнали телефон у немцев и тут же позвонили Сергею. В конце — свежее о клинике; сегодня Сергей Валентинович провел переговоры с хозяином и внес некоторые важные предложения.
        — Елена Андреевна, готовьтесь. На той неделе пригонят реанимационную машину, со всей начинкой. Теперь сможете вместе со Смолиным ездить за больными и перевозить в другие учреждения сами, не надо никого вызывать. Плюс контракт с платной «Скорой». Больным дешевле, нам проще и доходнее.
        — А кто водитель?
        — Пока моего Алексея будем дергать. Все равно играется в компьютер почти целый день.
        Помимо собственной машины «Скорой помощи», большой подарок ждал и соседний корпус — новое стоматологическое оборудование, а также открытие детской комнаты и ежедневная няня. Теперь мамашам не нужно звать бабушку или няню на время починки зубов.
        Пришел мой черед делиться новостями. Конференция прошла удачно, только в гостинице было холодно; но кормили на убой. Асрян нашла новое место для банного досуга; а главное, решили возобновить посиделки по пятницам и позвать туда Иру Захарову; в самом конце про Катьку и ее увлечение культурой востока. За время моего рассказа Сережа с удовольствием опустошил огромную тарелку борща.
        — Значит, решили Захарову втянуть в вашу пятничную секту. Молодцы, не бросаете… что в Лосево, кто знакомый был?
        — Почти нет.
        — Кстати, как у Асрян с работой? Кризис на дворе, люди не очень по психотерапевтам ходят. Я подумывал все-таки пригласить ее в клинику, хотя бы полдня в неделю. Только для VIP-клиентов, не менее шести тысяч за час.
        — Это безнадежная затея, я уверена.
        — Но ты для нее как родственник, а родственникам надо уступать.
        — Даже за двенадцать откажется, вот увидишь.
        — Все равно, спроси завтра.
        — Для очистки совести спрошу, без проблем. Но уговаривать не стану.
        — Хорошо… что вы делали после работы? Как всегда, массаж-физкультура?
        — Только в понедельник. Никак не восстановим расписание после всего… праздники, похороны… Асрян вчера и позавчера что-то делала у себя на кафедре, какие-то новые сертификаты…
        — А ты?
        — А я… я последние два дня ездила в детдом на Ваську. Помнишь Иванцову мою, недавно похоронили?
        — Ты говорила.
        — Сын у нее остался, семь лет. Родственников никого, одна-единственная подруга… да и та, такая же бессребреница, работает в основном на овощных базах, даже не знаю кем. Мальчишку пришлось отправить в детдом.
        — Жалко ребенка.
        — Сережа, я хотела с тобой поговорить на счет этого мальчика. Я подумала, мы вполне можем подарить ему нормальное детство. Жалко ужасно, просто так не понять… Дети там совсем другие, домашним очень тяжело приходится. Представляешь, вчера хотела сотовый телефон оставить, чтобы мог позвонить. Не взял, говорит, отберут. Я уже которую ночь не могу заснуть, Сережа…
        — Неожиданно, Елена Андреевна. Сколько лет, ты говоришь?
        — Семь. В первый класс пошел. Добрый парень… вообще, очень хороший. Сообразительный, быстрее меня конструктор собирает.
        Сергей поставил бокал вина и взял меня за руку.
        — Раз ребенок, значит, планируешь жить со мной дальше?
        По телу прошел разряд тока, пальцы рук в секунду онемели.
        — Я хочу прожить с тобой до самой смерти, Сережа.
        — Это окончательное решение?
        — Это уже много лет как окончательное решение.
        — Тогда стоит поехать и посмотреть… можно в субботу. Для начала надо познакомиться.
        — Может быть, завтра? Если найдешь время, конечно.
        — Придется отложить Финский на этих выходных.
        — Спасибо тебе.
        После того разговора я долго мучилась вопросом — сколько времени и душевных сил мой муж потратил на ожидание этого вечера? С какого момента он начал догадываться? В жизни все бывает — кто-то добрый намекнул, даже преувеличил; или вовсе соврал. А может, он и не знал ни о чем, а только просто — улавливал перемену слов, движений, настроения; и, не находя ответа, ждал.
        В пятницу после работы приехали к Павлику; познакомились и вышли все вместе в маленький скверик, на полчаса перед ужином. На улице подморозило, Пашкины щеки горели здоровым румянцем; сегодня состоялась очередная всеобщая прививка, и детей не выпускали на улицу. Накопившаяся за день энергия вырвалась наружу; мальчишка бегал вокруг нас, что-то громко кричал и был похож на вождя краснокожих. Взрослые побегать не сподобились и оттого уже через двадцать пять минут стояния основательно подмерзли и засобирались обратно в помещение. Почти у порога Пашка остановился, повернулся к нам и сказал:
        — Тетя Лена, вы хотите забрать меня к себе домой?
        — А ты не против?
        — Я согласен.
        Он подошел к нам, боязливо посмотрел на Сергея, потом взял меня за руку и уткнулся мокрым носом в край дорого итальянского пальто.
        Для экономии времени мы посетили директрису в тот же вечер. За большим письменным столом сидела красивая дагестанка лет сорока пяти, над головой — портрет президента; Сергей Валентинович быстро сориентировался и повел переговоры в нужном русле; для врачебной семьи с большими возможностями нетрудно предоставить интересные бонусы облеченным властью дамам. После тактичного предложения о бесплатной реставрации всей полости рта с заменой старых пломб, а если понадобится, протезирования и имплантации, вопрос был решен. Южные люди, в отличие от коренных жителей Санкт-Петербурга, имеют хорошее здоровье и крепкие зубы, оттого цена судьбы маленького Пашки Иванцова вряд ли превысит триста-четыреста тысяч рублей. На выходе из ворот Сергей Валентинович подбил бухгалтерию окончательно.
        — Я думаю, проще не выплатить тебе годовой бонус; переведем безналом на счет стоматологии, и все.
        Я села в машину и последний раз взглянула на здание детского дома; на втором этаже — спальни младших школьников, крайнее окно незанавешено; Пашка сидел на подоконнике и махал нам рукой.
        Около девяти вечера я уже ехала к Асрян, прихватив по дороге Иру Захарову; на заднем сиденье болтался пакет с тремя бутылками «Шираза». Февраль встретил продолжением морозов; хотелось поскорее вылезти из машины; поскорее начать согреваться вином и вкусностями на кухне у Ирки. Суббота и воскресенье пройдут незаметно, за беготней по детским магазинам. Надо обновить мебель в Катькиной комнате, купить одежды, обдумать вопрос со школой и план похода по бумажным инстанциям.
        Шестнадцатого февраля две тысячи шестнадцатого года мы забрали Пашку домой. Оксана и Женька отчаянно просились поехать с нами, но им было отказано; приемные отец и мать, для начала больше никого не нужно. Я страшно гордилась новой детской комнатой; выложила кучу денег на быстрый и симпатичный ремонт, новую мебель, но ребенок не обратил никакого внимания на красивые обои и кучу коробок с «Биониклами». Всю первую неделю он провел около нас; ел вместе с нами, делал уроки рядом на кухонном столе, смотрел с Сергеем политические передачи, сидел на табуретке в ванной комнате, наблюдая за процессом нанесения макияжа. Чем старше, тем дороже косметика и значительнее потеря времени.
        В выходные прибежала Катерина, притащила новоиспеченному брату скейтборд и мужественно поработала сестрой почти полдня, выпустив нас обоих на тренировку. Нянька Наталья наотрез отказалась от работы в связи с поздней беременностью; тут же начались отчаянные поиски, и через пару недель нам повезло. Новая няня появилась случайно; пожилая интеллигентная пенсионерка Лидия Васильевна проживала двумя этажами выше, при встрече очень любила рассказывать про сорок лет заведования детским садом; оттого Сергей Валентинович целый час охранял ее дверь, пока соседка ходила за продуктами. Женщина сопротивлялась, а потом выслушала историю вопроса и приняла предложение. Круг обязанностей — забрать из школы, накормить, по возможности сделать уроки и находиться с ребенком до нашего прихода с работы. В день получалось около четырех часов. Пашка отнесся к соседке спокойно, вел себя послушно. Он шел с ней вместе домой, раздевался, мыл руки и обедал. Но потом, вместо уроков или просто попыток во что-нибудь поиграть, молча забирался на широкий питерский подоконник и ждал. Он глядел в окно, на маленькую импровизированную
стоянку, и не покидал боевого поста без крайней нужды. Я возвращалась к четырем тридцати; Лидия Васильевна надевала пальто и плакала.
        — Ничего, Леночка, вода камень точит. Все наладится.
        — Спасибо, что согласились нам помочь, Лидия Васильевна.
        Цена рабочего часа была оговорена с ней заранее, с выплатой в конце каждого дня; однако и в первую, и во вторую неделю она наотрез отказывалась от денег, чем ставила меня в крайне неудобное положение. Наконец, в понедельник третьей недели Лидия Васильевна дождалась моего возвращения, сходила к себе домой и притащила аккордеон. Старый, довольно увесистый инструмент еще советских времен, с прекрасным звуком и хорошо настроенный. Запыхалась, села передохнуть на кушетку в прихожей и красиво поправила седые волосы.
        — Буду учить его музыке. Теперь вы можете мне платить, Леночка.
        Так мы прожили вместе первый месяц.
        Когда Пашка засыпал, появлялось свободное время. Мы сидели то с чашкой чая, то за бокалом вина и обсуждали прошедший день — что ребенок сделал, какие мысли озвучил, как найти хорошего логопеда и справиться с ужасной буквой «р», как спит и как учится.
        На работе новость разнеслась по коридорам за несколько часов; и тут же некоторые сотрудники не преминули высказаться про генетику и дурную наследственность. Да к тому же насквозь больная мамаша, и какое будущее ждет этого ребенка? В лицо стеснялись, но Варька принесла сплетню в ординаторскую, изрыгая гнев и презрение:
        — Вот сволочи, а?! Да пусть сначала своих сынков-мажоров из ночных клубов повытаскивают. Вон, у Савельевой с протезирования, пацан уже второй месяц в «Доме надежды на горе». Слыхали, новый центр для наркоманов? Между прочим, она громче всех орала, и все про плохую генетику; мерзавка, господи прости. Да в любви вся генетика, в любви и семье хорошей.
        Жизнь ускорила темп, наполнилась новыми событиями и задачами. К концу месяца свозили нового внука к бабушке и дедушке, познакомили с моими братьями и их детьми; решили, на весенних каникулах поедем в Дубаи — там жарко и море. Милая Барселона простит измену; семилетнему пацану море и аниматоры милее, чем Сальвадор Дали и Храм Святого Семейства. Решили пригласить всех; даже если кто-то не поддержит, все равно поедем.
        За неделю до каникул курьер принес на работу маленькую посылку. Суматошный день, до конверта «лично в руки» очередь никак не доходила — теперь я старалась как можно быстрее оказаться дома и даже сократила время обеда до пятнадцати минут. В машине открыла посылку; внутри лежал картонный пакет с ключами, рядом записка. «Это от маминой квартиры. Будет где спрятаться. Как сможешь, напиши. Слава».
        Списались и встретились на следующий день — Славка снова улетал, только теперь на учебу во Франкфурт. Я встретила его у приемного покоя и повезла в Пулково. Времени мало, всего пара часов — теперь я не могла позволить себе отсутствовать долго. Первая встреча после холодной гостиницы в Лосево, на душе тревога и печаль. Мы выехали с территории больницы; на светофоре я быстро наклонилась и поцеловала его в щеку. Славка молчал, смотрел на меня и улыбался. На душе стало так легко, как не было никогда за последние годы.
        — Я слышал, ты теперь снова мамаша.
        — Кто слил?
        — Люся из приемника.
        — Потому теперь времени мало, Вячеслав Дмитриевич.
        — Ничего, переживем. Ты что-то нового про голову хотела рассказать, Елена Андреевна? Без трепанации обойдемся, или как?
        — Тут ваши руки волшебные не помогут, доктор. Так, сны видела опять, очень интересные; теперь уже прошло… даже не знаю, отчего это зависит, вижу я сны или нет. Знаешь, я иногда думаю, как все-таки жизнь несправедлива. Еще сто лет назад люди от банального стафилококка мерли как мухи. А еще через сто лет от рака перестанут умирать. Вот открыли же антибиотики, догадались, а ведь ничего не предвещало… как это… Флемминг его звали, кажется, забыла имя…
        На Московской попали в небольшую пробку; Славка поцеловал меня в ответ, а потом начал медленно гладить мои волосы.
        — Все из-за баб, Ленка. Ты в курсе, у этого Флемминга любовь была; девушка русская, эмигрантка. В лаборатории у него работала, вот и вдохновила мужика.
        — Вот так вот?..
        — Вот так, Елена Андреевна. Я когда в операционной чую: все, жопа, кисель вместо мозгов на столе; встану, глаза закрою, вспомню тебя… и вроде как потом новые мыслишки в голову приходят. Глядишь, что-то наштопал к утру.
        Два часа пробежали, как двадцать минут. Сидели в маленьком кафе на втором этаже аэропорта, держали друг друга за руки и молчали. Дома я до глубокой ночи рылась в Интернете, но так и не нашла, что за русская девушка работала в лаборатории у Александра Флемминга. Плюнула и завалилась спать; все равно, сколько теперь ни стучи в соседнюю дверь, ответов не получишь. Засыпала и думала: откуда на душе покой, и почему нет чувства вины, нет страха быть разоблаченной?
        Мне больше не надо — пусть всего два часа за много дней, но только без крови, без слез наших близких.
        Ночью приснился доктор Сухарев; приемный покой, час до рассвета, долгожданная тишина. Он сидел на старом диванчике в нашей каморке; подтянул с холодного пола ноги, завернулся в старое одеяло и курил.
        — Пять трепашек за ночь, Ленка. Пипец, да чего надоело все. Вот придурки малолетние… если уж биться, то сразу насмерть. Смотри, руки трясутся… слышала? В сто двадцать второй Павлов уволился, паркинсонизм… ничего не помогло, оперировать не может.
        — Да типун тебе на язык, Вячеслав Дмитриевич. Не будет у тебя никакого паркинсонизма.
        — Не, не будет… надо только очки купить уже, глаза болят к вечеру… у тебя там ничего покрепче не завалялось, мать?
        Всю свою жизнь отдавать людям и не видеть впереди никакой другой дороги, кроме этой, белого цвета.
        Весенние каникулы промелькнули, как один день. Несмотря на дороговизну, народ поддержал и нас, и маленького Пашку; Оксанка, Женька, Асрян — собрали свои семейства и полетели в Дубай. Катерина прихватила подругу, а Сергей Валентинович оплатил билеты Костиной Ире и ее младшей дочери. Вечером накануне вылета Павлик не мог найти себе места; как же так, Лидия Васильевна останется на целую неделю одна, да к тому же нельзя взять с собой аккордеон, потому что он большой и тяжелый!
        Новая жизнь с новой семьей; такое время настало, Пашка много чего делал впервые — первый собственный чемоданчик на колесиках, первый полет, первый раз — бескрайнее синее море и жаркое солнце. Шли дни, он потихоньку становился частью этого мира, спокойного и благополучного; шаг за шагом, медленно и постепенно. Днем он веселился вместе с Оксанкиной младшей девчонкой, его одногодкой, быстро выучил наше большое цыганское семейство и уже к концу первого дня отдыха помнил, как кого зовут; ловко играл в мячик, за несколько часов научился плавать и ездить на подаренном сестрой скейтборде. Однако с наступлением темноты все менялось; я ложилась с ним в кровать и слушала сбивающееся детское дыхание. Каждую ночь он продолжал плакать о маме; по утрам я звонила Лидии Васильевне и сообщала одну и ту же новость, при этом нередко сама начинала хлюпать носом.
        — Ничего, Леночка, это все пройдет, не переживайте. Не такие в себя приходили. Передавайте Павлику привет; скажите, я купила новые ноты.
        Вернулись в воскресенье поздно ночью, а утром надо было быстро акклиматизироваться, собрать Пашку в школу, себя на работу и постараться не опоздать. Резкая перемена погоды и длительный перелет все равно дали о себе знать — ребенок плакал и не хотел никуда идти, требовал аккордеон и Лидию Васильевну; Сергей позавтракал цитрамоном, а я просто спала на ходу. Пацана купили обещанием цирка на ближайших выходных, сами доехали до работы и разошлись по кабинетам пить кофе.
        В десять утра Шрек вернулся с еженедельной сходки заведующих и торжественно сообщил — на пятиминутке было решено отправить Елену Андреевну на первичные курсы врача «Скорой помощи». Позже выяснилось — сам Смолин наотрез отказался возглавлять выездную бригаду, сославшись на сильную занятость; заведующий реанимационным блоком, как-никак. Слава богу, никто не знал, сколько длится мужской тихий час в нашей ординаторской. Расписание поменялось — теперь по утрам меня отпускали на занятия, два раза в неделю; параллельно вместе с Варькой я начала совершать первые выезды. К началу мая наметилась хорошая тенденция — теперь мы не только перевозили своих больных в другие учреждения; за пять рабочих дней поступало не менее трех-пяти вызовов, со временем их число постепенно выросло. Сергей Валентинович радовался, а вместе с ним и мы.
        Еще один источник положительных эмоций — маленький Пашка; учеба давалась не без труда, к тому же гибель матери дала о себе знать на физиологическом уровне — несмотря на поездку к морю, за неполных три месяца мы трижды переболели ОРЗ. Дети не могут четко сформулировать свою печаль, не могут защититься от жизни; когда им плохо, они просто начинают болеть. Зато пацан с большим вдохновением мучил старый аккордеон под руководством Лидии Васильевны; каждый вечер он давал отчетные концерты; иногда они затягивались до одиннадцати ночи, пока соседи выше этажом не приходили требовать сатисфакции.
        На майские праздники мужчины укатили ловить рыбу; Пашка был неимоверно счастлив — ему купили собственную удочку, большие резиновые сапоги и ведерко для хранения улова. Сережа запихал в сумку побольше парацетамола и сироп от кашля; на дорожку присели, постучали и поплевали три раза. Однако лекарства не понадобились; Финский залив в мае месяце оказался гораздо полезнее, чем Дубай в марте. Павлик вернулся загорелый, здоровый и счастливый. Неожиданно свалившиеся на меня три дня одиночества прошли на даче у Асрян; первого мая Славка снова улетел в Берлин; накануне мы пробыли вместе пару часов, он вызвал такси и уехал.
        Все правильно, по-другому быть не может. Теперь, если чего и хочется, то только одного — научить детей делать выбор, научить бороться за собственное счастье. Чтобы не жить потом на краешке, господа.
        В июне я получила сертификат врача «Скорой помощи». Теперь Елена Андреевна могла приехать в приемник самой пафосной или, наоборот, самой разгромленной питерской больницы и начать ругаться матом на всех, кто попадался на пути. В честь такого события на отделении состоялся небольшой торжественный обед; Санина жена испекла большой пирог с курицей. Уже пришла дежурная смена, и мы втроем имели полное право расслабиться. К тому же в летнее время платные клиники всегда страдают от недобора больных — народ рвется забыть про болячки за пределами Российской Федерации или на худой конец в Крыму. Кризис есть кризис, как говорится.
        Отделение было заполнено только наполовину; очередная моделька весом тридцать три кило, рядом соседка «номер наоборот» — сто тридцать три килограмма при росте сто пятьдесят, с заоблачными сахарами и давлением под двести. Пара недообследованных мужиков и бабушка с тяжелым гипотиреозом; вот и вся летняя компания. Мы накрыли на стол; пока грелся пирог, восхищенно рассказывали дежурному Пете про любимую «ласточку» (так называлась наша новая реанимационная машина, нашпигованная самыми крутыми медицинскими прибамбасами). Не успели сесть за стол, как привезли новую больную, а точнее, нашу старую знакомую. Света Пономарева, ведущий научный сотрудник отдела ядерной физики в каком-то научно-исследовательском институте; тридцать пять лет, официально не замужем, детей нет. Иванцова номер два, только в интеллигентном исполнении и с приличным заработком; тяжелый диабет, последние полгода почки и глаза отчаянно вывешивали белый флаг; что на сегодня — очередная кома от собственной недисциплинированности. Привезли без сознания; пришлось оставить трапезу и пойти писать лист назначений, потому что только я почти
наизусть помнила все ее анализы и обследования за последние полгода. Больная плавала в собственной голове, на громкую ругань не отзывалась; в дыхании резкий запах ацетона, слабый пульс и низкое давление. Молодые люди часто игнорируют правила игры, не имея мудрости и выдержки смириться с болезнью. Я передала указания дежурному Пете, попросила вечером перезвонить и рассказать, что да как; но, видно, дежурство было беспокойное, парень так и не позвонил. Признаться, я тоже закрутилась с уроками и очередным аккордеонным опусом. Про Свету Пономареву вспомнила только утром, в машине; червячок беспокойства начал точить дырку прямо посередине головы. Залетела в ординаторскую в семь пятнадцать, раньше Варьки на десять минут; дежурный Петя гордо выложил на стол листы сахаров; и правда, виртуоз — к часу ночи у Пономаревой было уже не больше десяти, а начинали почти с сорока пяти. Скорее в палату; Светка молодец — дыхание практически выровнялось, лицо стало светлее; можно было успокоиться и пойти выпить кофе.
        Смешная, белобрысая, очень умная и совсем некрасивая. Настоящая Мария Кюри, не иначе; вдруг через пару лет изобретет вечный двигатель? Давай уже, Светлана Батьковна, открывай глаза.
        Однако Света никак не хотела отзываться; я начала хлопать ее по щекам — ничего, реакции нет.
        Да и вообще, пульс как-то слабоват… Не по плану ты в этот раз, подруга… что-то концы с концами не сходятся.
        Я вернулась в ординаторскую.
        — Петь, перемерь сахара на прощание, а то что-то Пономарева не просыпается никак.
        — Да ну. Все в ажуре, она ночью даже что-то мычала из палаты.
        — А теперь уже не мычит.
        Петя встал и направился с глюкометром в палату; я зашла за ширму переодеться, и тут раздался городской звонок. На том конце провода плакала женщина; пришлось потратить пять минут, чтобы понять — звонила мама Пономаревой, из Псковской области. Конечно, она очень беспокоилась за дочь, но повод оказался совершенно неожиданный.
        — Елена Андреевна, простите ради бога, кто ее привез?
        — Бригада платной «Скорой». Ее институт дает хорошую страховку, так что не волнуйтесь — оплата не потребуется, все за счет страховой компании. Глюкоза упала, все идет хорошо, придется потерпеть всего несколько дней.
        — Значит, с ней никого не было?
        — А вы про кого сейчас говорите?
        — Про ее гражданского мужа.
        — Нет, с ней никого не было, а?..
        — Елена Андреевна, умоляю, не пускайте его, это чудовище! В последнее время совершенно распоясался, пил, поднимал на нее руку, просто полный кошмар! Прошу вас, не пускайте его, я приеду буквально к вечеру.
        Я не дослушала и бросила трубку на стол. Пару прыжков, палата, бледное неподвижное лицо. Зрачки, медицинский фонарик.
        Боже, я же проверяла вчера, клянусь тебе, этого не было… черт возьми, аааа… помогите, товарищи, чем можете…
        Зрачки были предательски разные; мои руки сами собой начали шарить по спутавшимся волосам — вот оно, конечно. Небольшой кровоподтек в затылочной области, а если приглядеться, то еще кое-что — чуть заметная ссадина на левой скуле.
        В коридоре послышался стук каблуков.
        — Варя, быстро!
        Варька стояла на пороге с вытаращенными глазами; макияж, шпильки, широкий цветастый сарафан.
        — Варя, каталку, бегом!
        Петя пару секунд стоял столбом, а потом ринулся перекладывать Пономареву на каталку. Парень быстро сообразил — по его недосмотру ночью произошла потеря времени, пусть непонятно какая, но произошла.
        Счет пошел, дорогая редакция… Сыграем еще одну партию, без перископов. Крапленые карты нам сейчас не помогут, это точно.
        Еще пять минут — ногой протаранила дверь в МРТ-кабинет; Варька крепким матом подняла на ноги дежурную медсестру. Радиолога еще не было на работе; конечно, белые люди из уважаемых частных клиник не приходят на работу раньше девяти утра. Варька теряла терпение.
        — Лен, что ж делать-то? Кома уже пипец какая, где ж эта сволочь, а?
        — Загоняй быстро в аппарат.
        Еще двадцать минут ушло на сканирование. Я смотрела на экран; перед очумевшими от страха зрителями мелькали снимки головы Светланы Пономаревой, один за другим.
        — На хрен он сдался, твой радиолог. Гляди, тут гематомища уже на полбашки.
        — Мать моя женщина, Лен!..
        — Беги быстрее, пусть заводят машину.
        Еще десять минут — машина, кислород, гормоны, шприц с адреналином наготове. Движение началось; ворота клиники распахнулись, на дорогах утренние пробки.
        — Варь, давление.
        — Семьдесят, нижнее не слышу. Куда?
        — В наш приемник.
        — Сорок минут, минимум.
        — По пешеходному — двадцать.
        Темный коридор холодной питерской квартиры, тишина и стрелка на больших старинных часах; вперед и вперед, безжалостно и не оглядываясь. Я веду счет, господа, я слышу каждую секунду.
        —?Варь, не спи, давление.
        — Пятьдесят, без нижнего.
        — Давай преднизолон, девяносто.
        Мы неслись по пешеходным зонам, сирена орала на полную; Варя на резком повороте умудрилась закрепить катетер и ввести целый шприц с гормонами. Шофер Сергея Валентиновича поймал драйв, виртуозно выворачивая между плохо припаркованными машинами и встречным потоком движения. Все веселее, чем целый день резаться в футбольный имитатор.
        — Варя, ну че?
        — Ниче, почти не слышу. Что-то у сорока пяти болтается.
        — Давай адреналин. Минут семь осталось ехать, не больше.
        Варька ввела очередную ампулу, добавила кислорода и безо всяких команд стала искать подключичную вену. Движения рук — безупречное испанское каприччио; красное платье развевается в такт, не теряя чувства ритма. Пальцы в движении, в голове — страх; бубнить под нос — еще один способ не потеряться и сохранить спокойствие:
        — Потерпи, Светка, не то каюк, дорогая моя… давай, солнце, дотяни, немного осталось… Сволочи, весь город в пробках, от заката и до рассвета… а скотина эта появится, муженек твой… тут же милицию звать… да вообще, вернемся, так сразу и вызовем… господи, полицию, а не милицию…
        Последние пять минут дороги; залетели на пандус, двери открыты, Люся с молоденькой медсестрой стояли наготове.
        Раз, два, три, коридор, больные, каталки…
        —?Дорогу, черт… разойдись, люди! Мы без башки и почти без давления уже!
        Лифт, еще коридор, двери в операционный блок.
        Сзади быстрые шаги; Слава взглянул на Светкино неподвижное лицо и в ту же секунду превратился в большую хищную кошку. Сконцентрироваться и сделать всего один точный прыжок, без сомнений и промахов. Я видела этого человека; давно, много лет назад, и теперь он совсем не изменился.
        — Девку оставляй. Закончу — перезвоню.
        Каталку забрали в операционный блок; голубцеватый реаниматолог высунул на прощание веселую мордочку:
        — Девочки, за подключичку — отдельный респект! Целую ручки!
        Хороший, но не Костик.
        Тут же рухнули на топчан и пару раз глубоко вдохнули; посидели, через несколько минут не спеша спустились в приемник. Утреннее начало; а больных, как после атомной войны. Люся нещадно гоняла по коридорам молоденького травматолога; своими колкими замечаниями она отнимала у парня последнее самоуважение. Обернулась, увидела нас и тут же сменила гнев на милость.
        — Так, Станислав Алексеевич, вон там перелом бедра с ДТП, еще двое в пятой смотровой. Даю двадцать минут и не больше, у меня гости… Девчонки! Ой, Ленка, моя ты дорогая!
        Люся почти задушила меня в объятиях и тут же потащила нас в сестринскую.
        — Девочки, у нас кофе натуральный теперь, пойдемте.
        — Не, Люсь, нам ехать через пять минут. Главный все трубки оборвал, будет требовать отчета. Сигаретка есть? Пойдем лучше на скамеечку, как в старые времена.
        — Да как же, столько не виделись, девчонки?!
        — Ничего, мы теперь не раз приедем. Вон, видела, какую нам красавицу купили.
        — Машинка хорошая; вот вы буржуи, одно слово. Тогда звоните хоть заранее, я народ разгоню.
        — Конечно, Люсь. В этот раз заранее не получилось, еле довезли; думали, уже все, каюк девке.
        Мы плюхнулись на старую облезлую скамейку перед приемником; Люся принесла три сигаретки и хотела уже сесть рядом, как тут из приемника раздался очередной призыв; юный доктор никак не хотел существовать без няньки.
        — Людочка, вы бы не могли мне тут помочь, я не могу найти карточку.
        Громкое рычание перекрыло детский писк:
        — Да когда это кончится уже, а?! Мать твою, щас пойду, придушу его и вернусь. Не уезжайте, девочки.
        На небе ни облачка, солнце припекало, воздух застыл без движения. Скверик между корпусами зеленый и прекрасный, нестриженая, по колено трава; между пищеблоком и терапевтическим корпусом расположилось цыганское семейство; сели прямо на землю, достали лимонад и бутерброды, веселятся и жуют. Не иначе, кого-то положили полечиться, теперь будут навещать всем табором. Наш шофер вылез из кабины и загорал, привалившись к капоту. Тут же звонки от Сергея Валентиновича и Шрека; информации немного — больная в операционной, теперь осталось только ждать. Мы с Варей сидели и слушали, как мимо нас плавно проплывают минуты. Варька закрыла глаза, вытянула уставшие ноги на нестриженую траву. Даже не успела переодеть туфли; так и металась по машине, в сарафане и на шпильках. Докурила, смачно зевнула, а потом повернулась ко мне и крепко обняла за шею.
        — Фу, черт подери… Лен, довезли же, а?
        — Довезли, Варь, довезли.
        Занавес
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.00
        Письмо от пользователя [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Добрый вечер, Елена Андреевна!
        Это Алексей Малышев, ваш пациент в погонах. «Товарищ полковник», помните? Прошу прощения, что неожиданно пропал. Могу оправдаться — принял решение переменить образ жизни, как вы советовали.
        Со мной все хорошо, не волнуйтесь. Чувствую себя вполне здоровым, но беспокоюсь, что не попрощался с вами перед отъездом. Еще раз извините, что не появлялся так долго — тут проблема добраться до Интернета; двенадцать часов пешком. Но ничего, двигаться полезно, теперь мне это дается намного легче — бросил курить.
        Спасибо вам за все, берегите себя!
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.10
        Письмо пользователю [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Боже мой!!!
        Как вам не стыдно, мне такие версии в голову приходили!!! Я уже решила, вы приняли жесткое решение покончить с этим бренным миром. Куда только не звонила, все молчали, как партизанский отряд.
        Я ужасно рада! Но вы все-таки нахал и эгоист, как любой мужчинаJ))))
        Пожалуйста, расскажите, что с вами произошло?
        Где вы теперь???
        Как вы себя чувствуете?
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.25
        Письмо от пользователя [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        В январе прошлого года собрал рюкзак, прилетел в Минеральные Воды и пошел. Шел в горы пару недель, не очень знал, где остановлюсь, потом уже в ущелье кабардинцы рассказали про нарзанные источники в Теберде, от них еще вверх полдня, и там лесничество старое. Кое-что пришлось починить, немного достроить, но это я могу. Так что живу теперь без электричества, газа, теплой воды и тем более без телефона и Интернета. За продуктами хожу раз в неделю, занимает целый день. Вода из ручья. Есть ружье, так что мясо тоже периодически присутствует.
        Людей вижу нечасто, зато всегда рад. Красота вокруг необыкновенная. Вчера ходил на Бадукские озера; подъем крутой, но оно того стоит. Высота около двух с половиной тысяч, купались двое — я и остатки ледника. Думаю, раз хватает сил на походы — значит, пока что я жив. Что-то мне подсказывает, что умирать я перестал.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.35
        Письмо пользователю [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Подскажите более точный адрес вашего рая. Мне это экстренно необходимо)))).
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.37
        Письмо от пользователя [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Тут много таких адресов.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.39
        Письмо пользователю [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Давайте первый, что приходит на ум.
        Почтовый ящик [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        20 июля 2016, 20.41
        Письмо от пользователя [email protected]@mail.ru(mailto:%[email protected])
        Тогда вот так:
        Июнь, Ущелье Архыз, Зеленчукская обсерватория, рядом гора Пастухова, куст рододендронов номер две тысячи шестнадцать.
        Обнимаю Вас, Елена Андреевна, будьте здоровы и счастливы.
        notes
        Примечания
        1
        - Главная героиня романа Д. Сумароковой.
        2
        - Это русские хирурги (англ.).
        3
        - Все эти события описаны в романе Д. Сумароковой «Притворись, что мы вместе!».
        4
        - Эти события описаны в романе Д. Сумароковой «Притворись, что мы вместе».