Стюарт Мэри, И Девять Ждут Тебя Карет- библиотека РусЛит

И девять ждут тебя карет Мэри Стюарт
        # Молодая англичанка Линда Мартин приезжает во Францию, чтобы стать гувернанткой девятилетнего Филиппа, графа де Вальми. Ее подопечный - владелец родового замка и имения, которыми управляет его дядя Леон. Линда чувствует в отношениях обитателей замка непонятную напряженность и пытается защитить мальчика от давящей властности дяди и холодного равнодушия тетки. Внезапно вспыхнувшая любовь к сыну Леона, Раулю, еще более осложняет ее жизнь. Во время прогулки в Филиппа стреляют. Это неудачное покушение на его жизнь заставляет Линду задуматься о том, что за невидимая драма разворачивается под сводами замка и какая роль в этой драме отведена ей.
        Мэри Стюарт - одна из самых знаменитых писательниц в мире. Ее книги расходятся миллионными тиражами. В романах М. Стюарт изумительным образом сочетаются интеллектуальный детектив и романтическая история.
        Мэри Стюарт
        И девять ждут тебя карет
        КАРЕТЫ ПЕРВАЯ И ВТОРАЯ
        ГЛАВА 1
        Подумай о роскошествах дворцовых!
        Приволье и богатство! Пышные закуски,
        Трепещущее на тарелках мясо,
        Томимое желанием быть съеденным...
        Пиры при свете факелов! Веселье! Игры!
        И девять ждут тебя карет - вперед, скорее -
        И прямо к дьяволу...

    Турнёр. Трагедия мстителя.[1 - Перевод М. Лозинского.]
        Как хорошо, что в аэропорту меня никто не должен встречать!
        Самолет прибыл в Париж, когда уже начинало темнеть. Стоял мягкий, серенький мартовский вечер, воздух был по-весеннему свеж. Под ногами блестел мокрый асфальт; небо над летным полем, отмытое недавним дождем до чисто-голубого цвета, казалось бездонным. Влажный ветер подгонял гряду легких облаков, вспыхивавших бледным, призрачным светом, когда их касался луч заходящего солнца. За зданиями аэропорта ярко блестели провода, окаймлявшие шоссе, по которому мчались машины с зажженными фарами.
        Часть багажа уже выгрузили. Я заметила свой потрепанный чемодан, втиснутый между новеньким щегольским баулом и чем-то огромным, экстравагантным, обтянутым кожей песочного цвета. Когда-то мой чемодан был дорогой и солидной вещью из настоящей хорошей кожи, на которой вытиснена монограмма отца, - теперь ее почти полностью закрывала полуразмытая лондонским дождем наклейка: «Мисс Л. Мартин, Париж». «Как символично», - подумала я с горькой иронией. Мисс Л. Мартин во плоти так же втиснута сейчас между дородным мужчиной в безупречно сшитом костюме и красивой молодой американкой, небрежно накинувшей шубу из платиновой норки поверх туалета, который со спокойным достоинством извещал окружающих, что его хозяйка недавно уже побывала в Париже. А у меня, должно быть, такой же потрепанный вид, как и у сохранившего следы былой респектабельности отцовского чемодана, выделявшегося среди мелкой ручной клади.
        Прошло целых десять лет, и вот я наконец вернулась домой. Десять лет. Треть моей жизни, даже больше. Так много, что сейчас, медленно продвигаясь в толпе у таможенного барьера, я чувствовала себя путешественницей, впервые оказавшейся в чужой, незнакомой стране. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы приноровиться к быстрому потоку французской речи. Вокруг то и дело раздавались радостные восклицания людей, которых немедленно заключали в тесное кольцо родственники и знакомые, и я поймала себя на том, что невольно пробегаю глазами по толпе в поисках хотя бы одного знакомого лица. «Господи, какая глупость! Кто мог меня встречать? Мадам де Вальми собственной персоной?» Эта мысль вызвала у меня улыбку. Мадам была так любезна, что снабдила меня деньгами на такси до города. Вряд ли она могла бы сделать что-то большее для наемной прислуги. Именно прислугой я и была. Отныне придется не забывать об этом ни на минуту.
        Таможенник, держа в руке мелок, подвинул ко мне чемодан. В тот момент, когда я шагнула вперед, чтобы взять багаж, пробегавший мимо служащий аэропорта столкнулся со мной и нечаянно выбил из рук сумочку, которая, отлетев к барьеру, шлепнулась на пол.
        - Мillе pardons, mademoiselle. Excusez moi.
        - Се n'est rien, monsieur.
        - Je vous ai fait du mal?
        - Pas du tout. Ce n'est rien.
        - Permettez moi, mademoiselle, votre sac.
        - Merci, monsieur. Non, je vous assure, il n'y a pas de mal...[- Тысяча извинений, мадемуазель, простите. - Не за что, мсье. - Я вас ушиб? - Нисколько. Ничего не случилось. - Разрешите, мадемуазель, вот ваша сумочка. - Спасибо, мсье. Уверяю вас, все в порядке... (фр.).]
        Только после многократных горячих уверений, что у меня ничего не пропало и моему здоровью не нанесен непоправимый урон, он наконец испарился.
        Нахмурившись, я проводила его глазами. Ничего особенного не произошло, но я внезапно осознала, что десять лет - не так уж много. Моя реакция была мгновенной, словно кто-то переключил рычаг в голове.
        Такое не должно повториться. Надо постоянно помнить одно обстоятельство. «Я англичанка. Англичанка» . Мадам де Вальми очень ясно дала понять: ей нужна именно английская девушка, и коль скоро она решила, что французский язык и все, связанное с Францией, знакомо мне не больше, чем любой средней «английской девушке», учившей французский в школе, ничего дурного тут нет. Она почему-то постоянно подчеркивала свое требование... но, может быть, я так жаждала получить это место, что придала слишком большое значение ее словам. А вообще-то, вряд ли мадам может действительно интересовать, кто я такая - англичанка, француженка или даже готтентотка, если я буду добросовестно выполнять свои обязанности и, забывшись, не перейду на французский, беседуя со своим питомцем, маленьким Филиппом; с ним я должна говорить по-английски. Кроме того, нельзя сказать, что я ее обманула, потому что я действительно англичанка. Мой отец - англичанин, в маме по крайней мере четверть английской крови... и детские годы кажутся сейчас такими далекими. Годы, которые мы с мамой прожили у бабушки в Пасси. Париж был занят бошами, а отец
неизвестно где скрывался, но мы знали, что ему угрожает опасность, и не позволяли себе говорить или даже думать по-английски... Эти дни отодвинулись так далеко в прошлое, что казалось, их пережил кто-то другой.
        Гораздо более реальными были последние десять лет, проведенные в Англии, - семь в лондонском приюте Констанс Батчер и три относительно независимых, дававших ложное ощущение полной свободы года, когда я называлась «главной прислугой», то есть в каждой бочке затычкой, в начальной школе для мальчиков в Кенте. Бесконечные, устланные зеленым линолеумом коридоры, колбаса на обед по понедельникам и четвергам, кучи грязных простынь, которые надо сложить и сосчитать, запах мела и карболового мыла в классах...
        Все это запомнилось гораздо лучше, чем уютный старый домик в Пасси или даже парижская квартира на улице Прантан, на последнем этаже, куда мы переехали, когда война закончилась и отец вернулся домой...
        - Ни о чем не хотите заявить? - устало спросил таможенник.
        Я вздрогнула и, обернувшись к нему, решительно произнесла по-английски: «Нет, ничего такого. Вообще ничего...»
        Перед зданием аэропорта выстроились такси. «Отель «Крийон», пожалуйста», - сказала я шоферу и усмехнулась про себя, заметив слегка удивленный вид, с которым он выслушал этот внушающий немалое почтение адрес.
        Потом он поставил рядом со мной старый коричневый чемодан; дверца захлопнулась, машина набрала скорость, мы отправились в город.
        Если во мне еще оставалось ощущение чего-то незнакомого, сейчас оно исчезло окончательно. Такси, сделав крутой поворот, выехало на шоссе. Резко взвизгнули на мокром асфальте тормоза, и машина помчалась в Париж.
        Я откинулась на спинку заднего сиденья, вдыхая знакомый резкий запах «Голуаз», старой кожи, застоявшуюся бензиновую вонь; прежний мирок смыкался вокруг меня, окружая облаком полузабытых ощущений, которые, казалось, полностью вытеснили картины последних десяти лет жизни, словно их и не было. Машина оказалась ящиком Пандоры, а я не только приоткрыла его крышку, но и очутилась внутри его. Эти ласкающие, жалящие воспоминания... вещи, которых я раньше никогда не замечала, по которым никогда не тосковала, пока снова их не увидела; эти нисколько не изменившиеся частички жизни, которая остановилась десять лет назад...
        Шофер читал газету, она была свернута и засунута в ящик рядом с приборной доской. Знакомый жирный расплывающийся шрифт; уголок фотографии, почти неразличимой с моего места. С нами поравнялся автобус, над передним стеклом которого светилась надпись «САНЛИ». Перед глазами промелькнули стеснившиеся на задней площадке, вплотную прижатые друг к другу рабочие парни и девушки, которые покачивались в такт движению машины, ухватившись за поручни и кожаные петли.
        Потом вокруг меня сомкнулись безобразные парижские окраины: высокие дома - балконы с железными перилами, окна, прикрытые жалюзи, щиты с ободранными афишами (Бонбель, Сюниль и прочее, и прочее); грязные табачные лавчонки, витрины которых отражались на мокром тротуаре оранжевым и золотым; ярко сверкающие ряды бутылок, тесно сдвинутые металлические столики у запотевших окон; Дюбо, Дюбон, Дюбонне... а впереди - отделенный от нас длинным, плавно спускающимся прямым отрезком дороги на Фландрию - Париж зажигал вечерние огни.
        Вдруг защипало в глазах, я опустила веки и откинулась на потрепанную обивку сиденья. Но дыхание Парижа неумолимо коснулось меня, проникнув сквозь открытое стекло машины, атаковало тысячью запахов поджаренных кофейных зерен, кошек, водосточных труб, вина, влажного воздуха... Хрипло звучали голоса продавцов газет:
«Франс суар», «Пари пресс»... кто-то предлагал лотерейные билеты... полицейские свистки... визг тормозов. «Чего-то не хватает, - рассеянно подумала я, - что-то изменилось...» Но только когда машина вильнула в сторону и я, открыв глаза, увидела, что водитель едва не врезался в группу велосипедистов, мне стало понятно, в чем дело. Шофер не просигналил; неумолчный шум автомобильных гудков навсегда покинул Париж. Я внимательно всматривалась в окружающее, словно никогда не бывала здесь, словно оказалась в чужом городе, живущем незнакомой жизнью.
        В душе я была довольна этой переменой. С трудом собрав разбредающиеся мысли, я заставила себя думать о будущем. Итак, снова Франция; то, о чем я мечтала целых десять лет, наконец исполнилось. Какой бы прозаической или даже тягостной ни была моя новая работа, по крайней мере она дала мне возможность вернуться в страну, которую я упорно продолжала считать своей родиной. Если я и обманула мадам де Вальми, то сделала это под давлением обстоятельств. И вот я здесь. Я во Франции. Ярко освещенные кварталы, проплывающие мимо, - здесь мой дом. Очень скоро мы окажемся в самом центре Парижа, пробьемся сквозь сумятицу улицы Руайяль на сверкающие просторы площади Конкорд, где окна отеля «Крийон» смотрят на Сену сквозь ветви каштанов, на которых пока еще не раскрылись почки. А завтра снова отправимся в глубь Франции, мимо нас промелькнут пастбища и виноградники, их сменят холмы, альпийские вершины; наконец мы достигнем Верхней Савойи, где рядом с деревушкой Субиру вознесся над лесами горный замок Вальми... Я легко могла представить себе этот замок. Он вставал у меня перед глазами сотни раз с тех пор, как
началось мое путешествие, - волшебный дворец из царства грез, что-то неземное, романтически-таинственное, почти невозможное в реальной жизни, вроде декорации к диснеевскому рекламному ролику, превозносящему зубную пасту Гиббса. Конечно, вряд ли он будет именно таким, но все же... Такси замедлило ход, дернулось и, недовольно урча, остановилось позади автобуса, замершего возле остановки. Я крепко сжала сумочку, лежащую на коленях, и наклонилась вперед, рассматривая улицу.
        Сейчас, когда я достигла цели, малейшее промедление казалось нестерпимым. Автобус наконец двинулся, проехал несколько метров и свернул направо. Такси промчалось мимо на расстоянии примерно трех сантиметров, ловко вильнуло между двумя испуганными пешеходами и с бешеной скоростью вырвалось вперед. Вперед, скорее, скорее...
        И неожиданно в памяти всплыли строки:
        И девять ждут тебя карет - вперед, скорее...
        Конечно, все это было совершенно не к месту. Откуда взялись стихи? Я напрягала память, пытаясь вспомнить... Что-то там про дворцовую роскошь, приволье и богатство... «Пиры при свете факелов! Веселье! Игры! И девять ждут тебя карет - вперед, скорее...» Нечто вроде реестра прелестей придворной жизни, составленного соблазнителем, желающим завлечь беспомощную одинокую юную девицу в ловушку, где, прикрытая роскошью, таится гибель. Да, эта строка оттуда: злодей Вентис заманивает невинную дурочку Кастизу в постель князя... («И прямо к дьяволу...» ) Я улыбнулась, довольная тем, что смогла вспомнить, откуда эти строки. Правда, они сейчас совершенно не к месту.
        Сидящая в такси молодая девица спешила не к роскошной жизни и не в лапы к дьяволу (я надеюсь), а просто устраивалась на новое место, чтобы заняться той же работой, которой занималась в Англии. Мисс Линда Мартин, няня и гувернантка Филиппа, графа де Вальми, девяти лет от роду.
        Через несколько минут я буду на месте. Меня примет мадам де Вальми - элегантная, с волосами цвета серебра, сидящая с такой горделивой осанкой, столь хрупкая, что кажется, легкий ветерок может ее опрокинуть. Отбросив мысли о волшебном замке, я вынула из сумки зеркальце и стала приглаживать волосы, вспоминая, словно повторяя затверженный урок, все, что мне было известно о новых хозяевах.
        Мадам де Вальми во время нашего разговора в Лондоне не особенно рассказывала о семействе, в котором я должна буду служить, но основное в довольно сложных нюансах взаимоотношений между его членами я уловила. Старый граф де Вальми, дедушка Филиппа, был владельцем огромного состояния, которое после его смерти досталось трем сыновьям: его старшему сыну, новому графу - Этьену, Леону и Ипполиту. Этьен получил основную часть, родовой замок Вальми и дом в Париже; Леон, кроме прочего, прелестное имение Бельвинь в Провансе; Ипполит - обширные земельные владения на берегу озера Леман, в нескольких километрах от Вальми. Когда старый граф умер, Этьен, остававшийся холостяком, с благодарностью согласился на то, чтобы Леон не покидал Вальми и исполнял роль управляющего. Этьен предпочитал Париж и направился туда, а Леон жил в Вальми, занимаясь делами имения; оттуда он управлял своими землями в Провансе. Младший брат, Ипполит, известный археолог, в промежутках между заграничными путешествиями и научными экспедициями жил у себя дома, в Тонон-ле-Бен.
        Так продолжалось довольно долго. И вдруг, когда уже никто не ожидал от Этьена подобного поступка, он женился - и через два года на свет появился Филипп. Семья жила в Париже до прошлого года, мальчику скоро должно было исполниться девять лет, и тут его родителей постигла та же судьба, что и моих. Они погибли в авиакатастрофе, возвращаясь из Испании, где провели лето, и Филиппу пришлось уехать из Парижа в Тонон на попечение своего дяди. Ипполит не был женат. «Однако, - сказала мне мадам де Вальми, блиставшая утонченной, словно старое серебро, элегантностью, которую отражало зеркало в стиле эпохи Регентства в гостиной ее номера в отеле «Клеридж», - однако ребенок очень привык к Ипполиту и любит его. Мой деверь и слышать не хотел о том, чтобы мальчик жил в Вальми, хотя официально это собственность Филиппа...» На губах ее тогда показалась приторная улыбка, рассеянная, холодная, как апрельская луна, и я внезапно поняла Ипполита.
        Я просто не могла себе представить, как изысканная Элоиза де Вальми будет возиться с девятилетним мальчишкой. Конечно, для Филиппа было бы лучше оставаться на вилле Мирей с дядей Ипполитом. Даже с археологом, наверное, легче найти общий язык, чем с мадам де Вальми. По крайней мере, он наверняка разделяет свойственную каждому нормальному мальчику страсть копаться в грязи.
        Но и археологов иногда призывает долг. Филипп успел прожить на вилле Мирей всего несколько месяцев; потом мсье Ипполит, согласно взятому обязательству, должен был отправиться на раскопки в Грецию и Малую Азию. Вилла Мирей поневоле отпала, и до возвращения Ипполита из экспедиции Филипп переехал в Вальми к другому дяде и тете. А парижская няня, постоянно роптавшая из-за того, что ей приходится жить в таком захудалом городишке, как Тонон, была просто убита перспективой целых полгода томиться в уединенной долине Верхней Савойи и со слезами и упреками уехала обратно в Париж...
        И вот я здесь. Удивительно: хотя Париж снова проник мне в душу, знакомый, почти не затронутый изменениями, я все еще не чувствовала себя на родине. Я была иностранкой, чужаком, направляющимся в чужой дом на незнакомую работу. Может быть, чувство одиночества не зависит от каких-либо обстоятельств или места; наверное, оно кроется в самом человеке. Где бы вы ни были, вы сами окружаете себя одиночеством...
        Такси пересекло улицу Рике и повернуло направо; здесь все было знакомо. Справа возвышался купол Сакре-Кёр, резким силуэтом выделяющийся на желтом вечернем небе. Где-то под ним, в рассеянном голубом сумраке Монмартра, лежала улица Прантан.
        Повинуясь внезапному импульсу, я наклонилась к шоферу, крепко сжимая потрепанную сумочку:
        - Вы знаете улицу Прантан? Это за авеню Вершуа, восемнадцатый округ. Пожалуйста, отвезите меня туда, я... я передумала.
        Я стояла на мокром тротуаре перед открытой дверью, разглядывая дом номер четырнадцать на улице Прантан. Краска на стенах облупилась; железные перила балконов, на моей памяти ярко-бирюзовые, казались в вечернем свете грязно-серыми. Жалюзи на окне второго этажа висели на одном гвозде. Канарейки мсье Бекара давным-давно передохли - на стене, там, где когда-то висела клетка, не осталось даже темного пятна. Верхний балкон, наш балкон, выглядел совсем крошечным.
        Вокруг его краев были расставлены горшки с растрепанной геранью, на перилах сушилось полосатое полотенце.
        Как глупо, что я пришла сюда! Глупее не придумаешь! Как будто взяла стакан, чтобы выпить вина, и вдруг увидела, что он пуст. Я быстро отвернулась.
        Кто-то спускался по ступенькам. Ясно слышался стук каблучков. Я стояла, питая смутную надежду, что увижу кого-то знакомого. Нет, конечно. Это была молодая женщина, одетая с дешевым шиком, в обтягивающем черном свитере и узкой юбке в стиле площади Вандом, с нитками неправдоподобно крупного жемчуга на шее. У нее были светлые волосы; она жевала резинку. Пройдя через вестибюль к столу консьержки, стоявшему у самой двери, она потянулась к висевшей над ним полке и достала какие-то бумаги, подозрительно глядя на меня:
        - Кого-нибудь ищете?
        - Нет, - ответила я.
        Она перевела взгляд на чемодан, стоящий у моих ног:
        - Если вам нужна комната...
        - Да нет, - сказала я, чувствуя себя довольно глупо. - Я просто... я жила здесь раньше, и мне захотелось посмотреть... Мадам Леклерк еще живет здесь? Она была консьержкой.
        - Это моя тетя. Она умерла.
        - О, простите.
        Она перелистывала бумаги, не переставая смотреть на меня:
        - Вы похожи на англичанку.
        - Я и есть англичанка.
        - Да? А говорите без акцента. Ну, я думаю, раз вы жили здесь... Вы имеете в виду в нашем доме? А как ваша фамилия?
        - Моего отца звали Чарлз Мартин. Поэт Чарлз Мартин.
        - Это было до меня, - сказала блондинка, лизнула карандаш и сделала осторожную пометку на одной из бумаг.
        - Большое спасибо. До свидания, - сказала я и повернулась к чемодану, стоявшему на тротуаре.
        Я оглядела внезапно потемневшую улицу в поисках такси. Впереди показалась машина, я подняла руку, но, когда такси подъехало поближе, увидела, что оно занято. Когда машина проезжала мимо меня, уличный фонарь ярко осветил ее сзади. Там сидела пожилая пара - худенькая женщина и дородный мужчина в костюме; две девочки-подростка примостились на откидных сиденьях. Все четверо были нагружены свертками и весело смеялись.
        Машина скрылась из виду. Улица была пуста. За спиной раздавались шаги блондинки, поднимающейся по лестнице дома номер четырнадцать. Я оглянулась, бросила последний взгляд на свой бывший балкон и отвернулась, всматриваясь в дорогу в надежде увидеть еще одно такси. Ни дом, ни улица больше не казались мне знакомыми, родными.
        И вдруг я перестала жалеть, что приехала сюда. Воспоминания о прошлом, пережитом, по которому я так долго тосковала, больше не преследовали меня - словно тяжкое бремя свалилось с плеч. Будущее все еще скрыто где-то в конце темной улицы, вдали от тусклого света фонарей, от которого по небу стлался желтоватый туман.
        Я стояла здесь словно на границе между прошлым и будущим и впервые ясно увидела свою жизнь - то, что было, и то, что будет. Воспоминания об отце, матери и улице Прантан мешали мне чувствовать себя как дома в Англии; я не только осиротела, но и лишилась родины и всего, связанного с ней, плыла по течению, не имея никакой цели, не желая примириться с условиями жизни, которые были так жестоко и бесцеремонно мне навязаны.
        Я упорно не хотела адаптироваться к ним, завоевать себе достойное место; вела себя как избалованный ребенок, отказывающийся есть пирожные потому, что ему не досталось самое вкусное. Я втайне надеялась, что произойдет чудо и все будет по-старому. Но такого не бывает. В память о детстве я отвергла то, что могла дать мне Англия, а теперь Париж, Париж моего детства, отверг меня. Здесь я тоже была чужаком. И если я хочу найти себе место в любой стране - что ж, человека принимают в свою среду только тогда, когда он заставляет признать его. Этим и придется заняться. Теперь у меня есть шанс - замок Вальми. Пока я ничего не знаю о членах семейства, кроме их имен; но скоро имена облекутся плотью, станут людьми, с которыми я буду жить, для которых буду что-то значить... Я медленно произнесла про себя эти имена, размышляя о тех, кому они принадлежат: Элоиза де Вальми, элегантная и недосягаемая в изящной ледяной скорлупе, которая - я в этом уверена - со временем растает; Филипп де Вальми, мой питомец, о котором я знаю только то, что ему исполнилось девять лет и что он не очень крепкого здоровья; его дядя,
подлинный владелец замка, Леон де Вальми...
        И вдруг произошла странная вещь. Не знаю, может быть, это случилось потому, что я впервые назвала про себя последнее имя полностью, находясь на улице, воскресившей мириады смутных воспоминаний и ассоциаций, которые внезапно, под влиянием какого-то каприза памяти сложились в единое целое, подобно тому как магнит, притягивая стальные булавки, образует из них причудливые узоры. Я вдруг ясно услышала разговор отца с мамой. «Леон де Вальми, - говорила мама (она, по-моему, читала вслух газету). - Леон де Вальми. Здесь пишут, что он стал калекой. Он сломал себе позвоночник, когда играл в поло, и говорят, что если он останется жив, то до конца жизни сможет передвигаться только в инвалидном кресле». Потом безразличный голос отца: «Да? Ах какое горе! Ничего не могу с собой поделать - мне очень жаль, что он не сломал себе шею. Человечество ничего бы не потеряло». -
«Чарлз!» - укоризненно сказала мама, а он добавил: «Почему я должен лицемерить! Ты же знаешь, что я ненавижу этого человека». - «Не могу понять почему», - возразила мама, а отец засмеялся и ответил: «Ну куда уж тебе...»
        Потом голоса, звучавшие в моей памяти, умолкли, оставив смутное предчувствие беды и сомнение, действительно ли был когда-то такой разговор между родителями, или это очередная шутка, которую сыграло со мной чересчур живое воображение. Издали показалось такси, и я, должно быть, автоматически подала ему знак остановиться, потому что машина, скрипнув тормозами, замерла прямо передо мной. Я снова сказала:
        - Будьте любезны, отель «Крийон», - и села в машину.
        Такси рванулось с места, повернуло налево и помчалось по темной, пустой улице Прантан. Звук мотора отражался с удвоенной силой от домов, словно спрятавших глаза за темными жалюзи. «И девять ждут тебя карет - вперед, скорее... И прямо к дьяволу... к дьяволу...» Нет, это было не предчувствие беды, просто я очень волновалась. Я улыбнулась. К дьяволу или еще куда-то, но я все-таки двигалась вперед.
        Я постучала в стекло перегородки и сказала шоферу:
        - Скорее!
        КАРЕТА ТРЕТЬЯ
        ГЛАВА 2
        ...И облик тот еще не потерял
        Той белизны, которой он сиял,
        Могучий, но поверженный Архангел.

    Мильтон. Потерянный рай.

«Он в каждом слове лжет», - подумал я;
        Седой калека взором ворожит:
        Поверю я бесстыдной этой лжи
        Иль нет...

    Браунинг. Чайлд Роланд.
        Городок Тонон-ле-Бен расположен на южном берегу озера Леман, к северо-востоку от Женевы, примерно в двадцати милях от нее. В Женеве нас встретил большой черный
«даймлер», прибывший из Вальми, который плавно покатил нас по фешенебельным улицам города к французской границе и Тонону.
        Мадам де Вальми очень редко заговаривала со мной в дороге, за что я была ей благодарна; мои глаза и мысли были заняты новыми впечатлениями, а главное - хотя она старалась проявить всю любезность, на которую была способна, но я все же чувствовала себя неловко в ее обществе. В ней ощущалась какая-то отчужденность, из-за чего с мадам было трудно сблизиться и даже иногда ее понять. Беседа с этой дамой походила на разговор по междугородному телефону: совершенно не пытаясь идти навстречу собеседнику, она вдруг отвлекалась и контакт с ней полностью терялся. Вначале мне казалось, что мадам делает это намеренно, чтобы держать себя на расстоянии, но, когда она дважды задала вопрос и, потеряв всякий интерес, перестала слушать прежде, чем я ответила, стало ясно, что ее занимают гораздо более важные материи, чем гувернантка Филиппа. Я перестала надоедать ей своими разговорами, что принесло мне облегчение.
        Автомобиль с мягким урчанием мчал нас по богатому и процветающему краю, где не было ни одного заброшенного клочка земли. Слева, сквозь заросли тополей и плакучей ивы, блестели воды озера, то скрываясь, то снова показываясь из-за тесно растущих деревьев. Справа зеленая равнина постепенно поднималась к подножию заросших лесом холмов, потом смело взмывала крутым подъемом к величественным силуэтам Альп, где ослепительно сверкали огромные снежные шапки. Я подумала, что одна из вершин, возможно, знаменитый Монблан, но, украдкой взглянув на Элоизу де Вальми, поняла, что сейчас не время спрашивать об этом.
        Мадам де Вальми сидела с закрытыми глазами. Посмотрев на нее, я подумала, что не ошиблась. Она выглядела усталой и одновременно беспокойной, однако это не мешало ей сохранять холодное изящество. Очевидно, ей уже за пятьдесят, но женщины подобного типа долго сохраняют красоту, независимо от возраста. Это обычно называют утонченностью: прекрасной формы голова, слегка впалые виски, прямой нос с маленькой горбинкой и тонкими ноздрями; только внимательно всмотревшись, можно заметить тонкие морщинки у глаз и в углах рта. Умело подкрашенное бледное лицо с чистой и гладкой кожей, над опущенными сейчас веками гордо изогнутые, красиво очерченные брови. Волосы словно чеканное серебро. Только губы под тщательно нанесенным слоем дорогой помады и руки в серых перчатках, неподвижно лежащие на коленях, слишком тонки, нарушая общее впечатление гармонии и красоты. Эта женщина была словно хрупкая драгоценность, далекая, как луна в небесах.
        Я забилась в уголок. Передо мной возвышались квадратные плечи шофера мадам де Вальми. Рядом с ним, такая же квадратная, безупречно одетая, сидела Альбертина - горничная мадам. И если мне придется - как во всех классических романах, повествующих о гувернантках, - занять неопределенное положение между аристократическим салоном и гостиной для прислуги, по крайней мере сейчас, в этой машине, я нахожусь, так сказать, как раз на подобающем месте. Я была очень рада, потому что мне не очень-то понравилась Альбертина.
        Это была черноволосая, плосколицая женщина примерно сорока пяти лет, с мрачным, замкнутым выражением лица и безобразно большими руками. Хотя прошлым вечером она постоянно находилась в покоях мадам де Вальми, но с того момента, как я пришла, ни разу не заговорила со мной. Я несколько раз ловила ее взгляд, полный какой-то холодной ненависти. Сначала это меня удивило, но теперь я поняла, что такое поведение, очевидно, было для нее привычным и не имело особого значения. Она сидела, выпрямившись, рядом с шофером, крепко сжимая стоявшую у нее на коленях шкатулку с драгоценностями мадам. Шофер и горничная не обменялись ни единым словом. Я бы даже сказала, что они полностью игнорировали друг друга. Их сходство было столь разительным, что я совершенно серьезно размышляла, не супружеская ли это пара (позже мне сказали, что они брат и сестра). Бернар, шофер мадам де Вальми, отличался безукоризненными манерами, но он, как и Альбертина, выглядел так, будто ни разу в жизни не улыбнулся, и был такой же мрачный, словно кто-то его сильно обидел. Надеюсь, эта черта не свойственна всем жителям Савойи... Я снова
украдкой посмотрела на неподвижное лицо мадам. Оно тоже не внушило мне особой радости. Да, трудно будет выбирать между салоном и гостиной для прислуги...
        Мы пересекли границу и теперь поднимались к Тойону; там дорога повернет на юг, в сторону гор. Все выше и выше; слева расстилалась глубокая долина, где были рассыпаны группы домов с яркими крышами и фруктовые сады, окутанные бледно-зеленым туманом распускающихся почек. Долина спускалась ниже, к поясу деревьев, окаймлявших берега озера. Кое-где сквозь путаницу еще безлистых ветвей проглядывали трубы домов побольше. Один из них - мадам де Вальми удивила меня, открыв глаза и приподнявшись на сиденье специально для того, чтобы показать мне этот дом, - был виллой Мирей, где жил Ипполит, третий, младший брат в семействе де Вальми. Я успела увидеть трубу виллы среди окружавших ее деревьев. Над ней не поднималась струйка дыма, как над другими домами. Вдали расстилалось сверкающее зеркало озера Леман, шелковистая поверхность которого лениво морщилась под полуденным солнцем. На ярко-синем фоне озера кое-где мелькали еле заметные пятнышки белых и алых парусов.
        Стоял теплый день, и городок, который мы проезжали, нежился в солнечных лучах. Улицы были окаймлены аккуратно подрезанными деревьями, на ветвях которых уже распустились бледно-зеленые листочки. Хозяева лавок разложили товары на тротуарах; под теплым ветерком развевались на вешалках яркие набивные платья; среди сморщенных яблок прошлогоднего урожая сверкал блестящий, как игрушка, зеленый и красный перец; стояли ряды празднично разрисованных цветочных горшков, целые леса садовых инструментов, выкрашенных ярко-зеленой краской. А края тротуаров были уставлены цветами: здесь стояли ведра тюльпанов и фрезий, красные шары петушиных гребешков, белые и ярко-желтые глазастые нарциссы, пурпурные и лиловые анютины глазки, ирисы, чьи лепестки сияли белым, кремовым, голубым и темно-синим... целое море! И все эти цветы, втиснутые в ведра и тазы вместе, на французский манер, трепетали и благоухали на солнце.
        Я, должно быть, вскрикнула от восхищения, когда мы проезжали мимо этого цветочного изобилия, потому что, помню, мадам де Вальми слегка улыбнулась и произнесла:
        - Вы не видели, каким бывает Вальми в апреле!
        Потом мы повернули направо, и дорога вновь повела нас ввысь, через заросшие деревьями пригороды, прямо в горы.
        Скоро мы очутились в узком ущелье, где дорога, река и линия железной дороги, сплетясь в причудливый узор, пробивали себе путь среди высоких утесов, на которых были беспорядочно разбросаны деревья. Потом железная дорога повернула направо, бесследно исчезнув в туннеле, но зато с левой стороны шоссе нас сопровождала река - зеленовато-белый поток, мчавшийся вниз по склону по узкому, усеянному камнями руслу. Вокруг сомкнулись утесы. Над нами серые, по-мартовски голые деревья уходили вершинами в облака. Дорога круто пошла вверх. Далеко под нами неслась покрытая белой пеной река, гремя о камни.

«Мрачная долина, - отметила я про себя. - И дорога опасная...» Но вот мы сделали крутой поворот в месте, называвшемся Бель-Сюрприз, и перед нами, словно светлая прореха в непроницаемо-темном занавесе, открылись луга Вальми.
        - Это селение Субиру, - сказала мадам де Вальми, - вон там, подальше. Оно снова скроется из виду, когда дорога пойдет вниз, среди деревьев.
        Я наклонилась вперед и посмотрела вдаль. Селение Субиру лежало, словно на плоском блюдце, среди лугов и посевов, безмятежно спокойное среди обступивших его невысоких гор. Я увидела блеск тонких нитей ручьев и ряды плакучих ив там, где среди зеленых трав встречались два потока. Субиру находилось у самого их слияния; яркое, как игрушка, оно четко вырисовывалось в прозрачном воздухе. Ясно были видны все три его моста, небольшой часовой завод и собор Святой Марии, где на шпиле знаменитой колокольни сверкал в солнечных лучах флюгер.
        - А где же Вальми? - спросила я, когда машина снова направилась вниз и густые заросли по обе стороны шоссе закрыли вид. - Мы, наверное, уже подъезжаем?
        - Слева - наши леса, леса Вальми. Они тянутся почти до Тонона. Мерлон - так называется река - идет по границе между Вальми и Дьедонне, это имение справа от дороги. Скоро мы переедем через реку, и тогда, - мадам слабо улыбнулась, - тогда вы увидите Вальми.
        Она говорила все это своим обычным, спокойным голосом, чистым и ясным, как серебристые звуки флейты. Но мне внезапно показалось, что мадам... возбуждена? Нет, это слишком сильно сказано, наверное... просто немного взволнована возвращением... Очевидно, я заблуждалась на ее счет еще минуту назад; несмотря на хрупкий облик горожанки, она любит эту далекую горную долину и с радостью возвращается сюда. Я ощутила невольный прилив симпатии к ней:
        - Здесь чудесно, мадам де Вальми! Какое красивое место!
        Она улыбнулась:
        - Да, не правда ли? И вам повезло, мисс Мартин, в этом году ранняя весна. Зимой иногда бывает холодно и мрачно, но всегда красиво. По крайней мере, мне так кажется. Много лет это был мой... наш дом.
        - Мне понравится здесь! - горячо сказала я. - Непременно понравится!
        Тонкая рука, затянутая в перчатку, слегка шевельнулась.
        - Надеюсь, мисс Мартин, - довольно любезно, но без особой теплоты ответила мадам де Вальми.
        Улыбка исчезла - и лицо снова приняло холодное, рассеянное выражение, глаза смотрели мимо меня: она словно забыла о моем существовании. Наконец она отвернулась. Может быть, мое место в машине и было рядом с мадам, но, во всяком случае, я должна сдерживаться и знать свое место.
        Я искоса нерешительно посмотрела на нее, но она этого не заметила; тогда я повернулась к окну. И сразу же увидела замок.
        Мы уже некоторое время ехали по долине: направо тянулось урочище Дьедонне - высокие пихты, вершины которых, освещенные солнцем, колыхались от свежего ветра; а за крутым берегом реки сплошной массой вздымались леса Вальми - дикие заросли, где среди орешника и берез проглядывал остролист, а огромные сероватые буки, словно стадо диких слонов, горделиво выступали из кустов боярышника и ломоноса. Над этим спутанным переплетением ветвей поднималось высокое плато, а там, на фоне дальнего леса и крутого горного склона, возвышался замок Вальми, чьи окна пылали, отражая солнечный свет. Беглого взгляда на здание оказалось достаточно, чтобы убедиться - это не романтическое средневековое строение со шпилями и башнями, а классическое четырехугольное здание, изящное и гармоничное, как все дома, построенные в восемнадцатом веке. Замок казался удивительно легким и призрачным: он словно парил, озаренный светом весеннего солнца, над темным морем деревьев. Он казался очень далеким и совершенно неприступным, но едва я успела подумать об этом, как машина замедлила ход, свернула с дороги на изящный небольшой каменный
мост, проложенный через реку Мерлон, проехала узкий туннель, образованный нависшими ветвями деревьев, и быстро двинулась вверх по крутому склону.
        Дорога к замку шла зигзагами - серия крутых опасных поворотов, которые машина преодолела в несколько приемов. Мы словно поднимались на лифте; сначала миновали участок, заросший лесом, потом открытый склон и наконец проехали вдоль высокой каменной стены ограды парка, окружающего замок. Сверху находилась мощенная гравием площадка размером с небольшое поле. Преодолев последний поворот, машина плавно въехала на площадку и, сделав широкий круг, остановилась у огромной входной двери в северной стене замка.
        Шофер, выйдя из машины, обошел ее кругом, чтобы открыть дверцу для мадам де Вальми и помочь ей выйти. Альбертина, не удостоив меня словом или хотя бы взглядом, занялась свертками и прочим ручным багажом. Я вышла из машины и остановилась в ожидании, пока мадам говорила с Бернаром, очень быстро и почти шепотом, так что я ни слова не разобрала.
        Вначале мне показалось, что разговор имеет какое-то отношение ко мне, потому что маленькие темные глаза шофера неотрывно следили за мной, словно все его мысли были поглощены моей особой. Но, очевидно, это было лишь выражением естественного интереса к новенькой: скоро Бернар, не проявляя никаких эмоций, отвел глаза, опустил голову и больше уже не смотрел в мою сторону, занявшись выгрузкой багажа.
        Наконец мадам де Вальми обратилась ко мне:
        - Ну вот, мы на месте.
        Вообще-то говоря, это было и так понятно, но голос моей хозяйки звучал так приветливо, словно она произнесла: «Добро пожаловать!» Бегло улыбнувшись мне, она отвернулась и пошла по гравию дорожки.
        Лишь подойдя ближе к дому, я осознала, какой он огромный и красивый: квадратный фасад, к двери ведет широкая, изгибающаяся дугой лестница, через арку слева можно пройти во двор и к различным службам; позади замка ярко освещенный солнцем склон, где расположены огороды, склон поднимается в горы, заросшие лесом... Я видела все это неясно, как в тумане. Словно порыв свежего ветра, меня опьянил яркий солнечный свет, широкий простор и мелодия шепчущих деревьев. Кругом разлилось золотое сияние ясного весеннего дня. Воздух был холодный, ароматный, пахло сосной и тающим снегом.

«Да, это вам не Северный Лондон!»
        Я прошла вслед за мадам по широким ступеням, мимо склонившегося в поклоне лакея, в холл замка.
        Вначале я не заметила женщину, которая ожидала нас там, в нескольких шагах от высокой двери.
        Холл казался огромным, такое впечатление создавалось в основном из-за того, что потолок был очень высоким и помещение тонуло в полутьме. Пол, от которого веяло холодом, вымощенный квадратными плитами черного и белого мрамора, напоминал гигантскую шахматную доску. Напротив входной двери к широкой площадке поднималась лестница, освещенная прямыми лучами света, которые струились из окна с пятью стрельчатыми арками. На площадке лестница разделялась, поднимаясь двумя изящными дугами к галерее. Больше мне ничего не удалось различить, ибо яркий свет, проходящий сквозь арку высокого окна, падал прямо в центр холла, оставляя все вокруг в глубокой тени.
        Я несколько раз моргнула, чтобы привыкнуть к такому освещению. Потом послышался женский голос, и к нам подошла пожилая дама. Очевидно, это домоправительница мадам Вальми: коренастая женщина, которой, вероятно, уже минуло шестьдесят, с полным добродушным лицом и седыми волосами, собранными в старомодный пучок. Она была одета во все черное; а ее единственным украшением - если это можно назвать украшением - служило пенсне в золотой оправе, выглядывавшее из нагрудного кармана, с цепочкой, прикрепленной к платью золотой булавкой. Ее спокойное лицо, немного переваливающаяся походка, облик в целом - все было воплощением респектабельности. Во всяком случае, в этой женщине не было ничего от скрытных темноволосых и смуглых жителей Савойи.
        Здороваясь с мадам де Вальми, она с любопытством взглянула на меня. У нее оказался приятный голос; слова она выговаривала так, будто ей постоянно не хватало воздуха, - быстро и, к моему удивлению, с ужасным акцентом.
        Мадам рассеянно отвечала ей. В потоке безжалостного света морщины на ее лице обозначились явственнее. Неожиданно она произнесла, глядя мимо женщины в черном, в темную глубину холла:
        - А как здоровье вашего хозяина?
        - О, прекрасно, мадам. Последние несколько дней он был... простите, мадам... совсем таким, как прежде: всем интересовался, строил разные планы... О, совсем как в прежние времена, мадам.
        Она говорила с легкой фамильярностью служанки, давно живущей в доме, и на ее лице можно было прочесть искреннее удовлетворение тем, что она может сообщить хозяйке что-то хорошее. По правде говоря, большее удовлетворение, чем выразила сама мадам де Вальми. Мне показалось даже, что она нахмурилась.
        - Планы?
        - О да, мадам. Я не знаю, в чем они заключаются, но Арман Лесток и хозяин долго беседовали насчет этого. Наняли еще несколько человек для работы в саду, и приходил мастер, чтобы подсчитать, во сколько обойдутся работы, о которых хозяин говорил прошлой зимой. Между прочим, сейчас он здесь, мадам. Пошел проверить балкон западного фасада, где расшаталась кладка. Мне кажется, хозяин тоже там - его лифт не стоял на первом этаже, когда Седдон затапливал камин в библиотеке.
        Мадам де Вальми снимала перчатки быстрыми нервными движениями. Внезапно она произнесла:
        - Вы не знаете, были какие-нибудь известия о мсье Ипполите?
        - Мне кажется, были, мадам. Неделю назад от него пришло письмо... во вторник, нет, в среду; тогда же мы получили ваше письмо из Лондона относительно этой молодой леди. - Она замолчала, переводя дыхание, и кивнула головой: - Да, так оно и есть. Письмо из Афин пришло в среду, потому что я помню, что в тот день Арман Лесток был здесь, и...
        - Очень хорошо, миссис Седдон, благодарю вас. - Казалось, мадам де Вальми не слушала ее. - Вы сказали, что хозяин наверху? Пожалуйста, пошлите кого-нибудь сказать, что мы с мисс Мартин уже здесь.
        - Я как раз сделала это, мадам. Хозяин настоятельно просил известить его о вашем прибытии тотчас же.
        - А, благодарю вас. - Резко повернувшись ко мне, мадам сказала по-английски: - Ну вот, миссис Седдон, это мисс Мартин. Я написала вам о ней в тот же день, когда известила хозяина. Мисс Мартин, миссис Седдон - наша домоправительница. Она англичанка, поэтому вы не будете чувствовать себя совсем одинокой. Ее муж - наш лакей, они сделают все, что в их силах, чтобы помочь вам освоиться у нас.
        - Обязательно, - с готовностью подхватила миссис Седдон. Она с улыбкой посмотрела на меня и энергично кивнула, так что золотая цепочка, висевшая у нее на груди, подпрыгнула, сверкнув. - Я уверена, все здесь будут очень вам рады.
        - Комнаты мисс Мартин приготовлены?
        - О да, мадам, конечно. Я сейчас проведу ее по дому и все покажу, чтобы она немного освоилась.
        - Да, благодарю вас, но не сейчас. Она пойдет со мной наверх. Вы подождете ее?
        - Конечно, мадам.
        Миссис Седдон снова кивнула и улыбнулась; потом, отдуваясь, она стала медленно, но решительно подниматься по лестнице, похожая на маленькое деловитое буксирное судно.
        Мадам де Вальми повернулась, словно хотела заговорить со мной, но, посмотрев куда-то мимо, перестала теребить перчатки, которые сжимала в руках.
        - Леон!
        Я не услышала звука приближающихся шагов. Быстро повернулась. Но только через несколько секунд увидела, как темный силуэт, отделившись от других теней, наполнявших холл, плавно двинулся к нам.
        Я знала, чего ожидать, но все равно инстинктивно посмотрела слишком высоко, на уровень обычного человеческого роста, затем так же инстинктивно опустила глаза. Неестественно короткий, словно обрубленный, силуэт бесшумно, как во сне, скользил по мраморному полу и наконец застыл на расстоянии шести футов от нас.
        Жалость, отвращение, любопытство, горячее желание скрыть эти чувства... все это пропало, улетучилось, словно сухие листья под порывами ветра, когда я обернулась. Может быть, из-за театральной эффектности его внезапного появления: только что он был просто тенью и вдруг совершенно бесшумно появился во плоти и крови... И к тому же вряд ли Леон де Вальми мог вызвать жалость: передо мной был крупный, красивый и сильный мужчина, молча сидящий в инвалидном кресле, который одним своим присутствием подавил всех, находящихся в холле, - слуги словно растаяли перед ним еще до того, как он остановился. Тишину нарушали лишь мерные шаги миссис Седдон, которая, легонько пыхтя, поднималась по лестнице с левой стороны галереи.
        Очевидно, из-за неотразимости личности Леона де Вальми я с первого же взгляда не восприняла его как калеку: это был самый привлекательный мужчина из всех, которых мне когда-либо приходилось видеть. Правда, мой жизненный опыт весьма ограничен, но Леон де Вальми в любой компании не остался бы незамеченным. Возраст придал его необычайной красоте своеобразную утонченность, легкие морщины на щеках и седина создавали впечатление изысканной изможденности, белая грива волос составляла удивительный контраст с блестящими темными глазами и черными дугами бровей. Красиво очерченные губы были сжаты в тонкую жесткую линию, как бывает при сильной боли. Руки казались нежными, как у людей, не занимающихся ручным трудом, кожа была мертвенно-бледной. Но Леона де Вальми никак нельзя было назвать инвалидом - это владелец замка и глава рода де Вальми, и та половина его тела, которая не парализована, обладает удивительной жизненной силой.
        Здороваясь с женой и глядя на меня, он улыбнулся и от этого стал еще красивее. Я не могла понять, почему вдруг почувствовала какое-то беспокойство и отчего вообразила, что голос Элоизы де Вальми, представлявшей нас друг другу, звучит напряженно и необычно звонко, словно туго натянутая струна.
        Глядя на мадам, я подумала: «Она его боится...» Потом приказала себе забыть эти глупости. Такие мысли - плод моего романтического воображения, следствие рассказов отца об изощренных интригах знати. Вряд ли здесь вдруг потянет адским запахом серы только потому, что этот человек выглядит словно падший ангел из поэмы Мильтона и появился, как Князь Тьмы, из темноты потайной двери.
        Я очень смутилась, когда пришлось нагнуться, чтобы пожать ему руку, но надеялась, что он ничего не заметил. Я ошибалась.
        - Вас уже предупредили? - тихо произнес Леон де Вальми.
        Его темные глаза обратились к жене, стоявшей рядом со мной. Мадам приподняла руку, словно протестуя. Их взгляды встретились, и Леон слегка поднял брови. Он понимал все с первого взгляда. Чувствуя себя виноватой, - ведь я скрыла, что знаю французский язык, - я неуверенно переспросила:
        - Предупредили?
        - О том, что Люцифер пал с небес, мисс Мартин?
        Я широко раскрыла глаза от удивления. Неужели этот человек телепат? Может быть, он решил, что для полного эффекта никак не обойтись без запаха серы?
        Или... может, он считает, что чем-то походит на низвергнутого с небес ангела, чье имя только что назвал? Странно, но последнее предположение сделало его в моих глазах более человечным и ранимым.
        Не дав мне времени опомниться, он снова улыбнулся.
        - Простите. Я пытаюсь изъясняться загадками. Я имел в виду несчастный случай, который, как вы видите...
        - Я знаю. Я просто была удивлена, потому что тоже подумала о Люцифере, - поспешно и, как мне показалось, с излишней откровенностью сказала я.
        - Что вы говорите?
        В его смехе слышались саркастические нотки; однако, кажется, мои слова польстили ему. Потом он умолк и окинул меня внимательным, оценивающим взглядом. Я с опозданием вспомнила, что, собственно говоря, я здесь прислуга, а он - мой хозяин, почувствовала, что краснею, и сказала быстро, не задумываясь:
        - Кто-то рассказал мне об этом несчастном случае; это было в самолете по пути в Париж.
        - Да? Может быть, кто-то из наших знакомых?
        - Да, кажется. Мы разговорились. Когда я сказала ей, что еду сюда, она вспомнила, что встречалась с вами.
        - Она? - вмешалась Элоиза де Вальми.
        - Я не знаю, как ее зовут. Пожилая дама из Лиона или вроде того. Не помню.
        - Кто бы она ни была, хорошо, что предупредила об этом, - сказал Леон. Он немного помолчал, опустив голову и глядя себе на руки, потом медленно продолжил: - Вам может показаться очень странным, мисс Мартин, но, по-видимому, моя супруга очень не любит говорить о моем... уродстве. А в результате многие испытывают шок при первой встрече со мной. Да и я сам - хотя прошло уже двенадцать лет - испытываю весьма неприятное ощущение, когда читаю удивление и жалость в глазах тех, кто видит меня впервые. Может быть, мы с женой ведем себя глупо... Может быть, вы уже в душе осудили меня и сочли неврастеником... Но это очень понятная и легко объяснимая слабость, мисс Мартин. Мы оба достаточно долгое время делали вид, что ничего не произошло, и вряд ли будем испытывать благодарность к тому, кто развеет иллюзию.
        Он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
        - Придет день, когда это больше не будет иметь значения. - Он пожал плечами и криво улыбнулся. - Но пока что...
        В его словах не чувствовалось горечи, лишь легкий сарказм. Но они оказались настолько неожиданными, что я была смущена и полностью обезоружена, поэтому ответила не задумываясь и, наверное, довольно глупо:
        - О нет, пожалуйста, не думайте об этом. Как вы можете говорить об уродстве? Во всяком случае, его даже не замечаешь... честное слово...
        Я внезапно умолкла, испуганная собственными словами. Как могла какая-то Линда Мартин сказать подобное самому мсье де Вальми? Только что нанятая гувернантка - своему хозяину? Я даже не подумала о том, что он, возможно, намеренно спровоцировал меня. Чувствуя себя в высшей степени неловко под его взглядом, закусив губы, желая перенестись за тысячу миль отсюда, я пробормотала:
        - Простите. Я не хотела сказать... Я имела в виду только...
        - Благодарю вас, дорогая. - Голос его звучал совершенно серьезно, но в глазах мелькнула насмешливая искра. Затем он проговорил любезным тоном: - Мне кажется, Элоиза, что ваша на удивление глупая приятельница леди Бенчли до некоторой степени оправдала свое существование, порекомендовав нам мисс Мартин. Нам действительно повезло, что мы нашли вас, мисс Мартин, и мы счастливы принять вас в Вальми. Надеюсь, нам удастся сделать так, чтобы вы чувствовали себя как дома. - Он остановился. Снова эта искра во взгляде. - Может быть, я неудачно выразился. Мне следовало бы сказать так: я надеюсь, что Вальми станет вашим настоящим домом.
        - Благодарю вас, - чопорным тоном сказала я. - Вы очень любезны. Я счастлива, что имела возможность получить эту работу и постараюсь...
        - Постараетесь сделать все, что в ваших силах? Вы правы, официальный тон успокаивает нервы много лучше брома. Почему вы так на меня смотрите?
        - Простите. Конечно, это не особенно вежливо... Просто... просто вы удивительно хорошо говорите по-английски, - сказала я, немного запинаясь. «Черт бы побрал этого человека; неужели он всегда будет выбивать меня из колеи?» Я закончила свою неудачную речь, холодно прибавив: - Сэр.
        Он открыто засмеялся - искренний смех, который поставил точку над нашей пикировкой и завершил эту не вполне понятную игру. Потом самым непринужденным образом перешел к другой теме и начал весьма внимательно и любезно расспрашивать меня о нашем путешествии и о том, какое впечатление произвела на меня долина Вальми; мадам, улыбаясь, присоединилась к нему; очень скоро, ободренная этой приветливостью, я успокоилась и окончательно пришла в себя. Я чувствовала себя с ними совершенно естественно. Более того, осознала, что они мне нравятся. Трудно было устоять против обаяния Леона де Вальми, а он постарался проявить его в полной мере... и я, усталая, одинокая, взволнованная, легко поддалась ему. Поговорив с ними еще несколько минут, я почувствовала себя уверенно, вновь обретя достоинство и отбросив недавние подозрения как пустые фантазии. Мсье и мадам де Вальми - красивая и приятная супружеская пара, я буду и дальше с ними в хороших отношениях, буду наслаждаться жизнью в замке Вальми, снова найду себе семью, хотя бы и в качестве скромной гувернантки.

«Адский запах серы? Что за чушь!»
        И все же очень скоро, вспомнив начало нашего разговора, я поняла, что под внешним блеском что-то скрывается. «С этим человеком надо всегда быть начеку», - как-то сказал мой отец, и теперь мне стало ясно, что он имел в виду. Леон, как никто другой, умел привлечь к себе... в этом я нисколько не сомневалась. Чертовски привлекательный мужчина, чертовски... я намеренно употребила это прилагательное, оно как нельзя лучше подходило к нему. Но, несмотря на весь его шарм, я все же была немного рассержена. Леон де Вальми вел со мной непонятную игру, и это мне не нравилось. Он заставил меня проявить жалость и сочувствие, в которых нисколько не нуждался... и такая реакция его позабавила.
        Я не пыталась объяснить даже себе самой, почему я так сразу и безоговорочно с головой окунулась в целое море лжи, придумав некую пожилую даму из Лиона; почему у меня никогда, ни за что не хватит смелости признаться Леону де Вальми в том, что я говорю по-французски даже лучше, чем по-английски, и что я прекрасно поняла слова, сказанные им Элоизе, когда меня наконец отпустили и я поднималась по лестнице к миссис Седдон, которая ждала на площадке галереи.
        Он тихо произнес, и при этом, уверена, следил взглядом за мной:
        - Как бы то ни было, Элоиза, возможно, ты совершила очень большую ошибку...
        ГЛАВА 3
        Стоит в приятном месте этот замок.
        Здесь даже воздух нежит наши чувства -
        Так легок он и ласков... Охрип,
        Прокаркав со стены о злополучном
        Прибытии Дункана, даже ворон.

    Шекспир. Макбет.[3 - Перевод Ю. Корнеева.]
        Мои комнаты были даже лучше, чем я могла себе представить, не говоря уже об апартаментах, в которых мне приходилось жить. Высокие окна выходили на западный фасад с балконом, из них открывался ошеломляющий вид на долину - он буквально выманил меня на балкон.
        Я оперлась о каменную балюстраду и осмотрелась. Замок стоял так высоко, что казалось, будто мы находимся на одном уровне с лесом во владениях Дьедонне, за рекой Мерлон. Внизу, вдоль вьющейся ленты дороги, голые вершины деревьев волновались, точно серые облака. Балкон словно летел в золотистом воздушном просторе. К югу светились белые домики селения Субиру, похожие на блестящие игрушки.
        Я обернулась. Миссис Седдон стояла, улыбаясь, у окна, скрестив пухлые руки под полной грудью.
        - О, это... это чудесно! - сказала я.
        - Да, красивое место, - отозвалась она материнским тоном. - Ну, конечно, многим не нравится жить в сельской местности. Я-то всю свою жизнь прожила в деревне. А теперь я покажу вам спальню, если вы пройдете со мной вот сюда.
        Я последовала за ней через уютную гостиную к угловой двери, напротив камина.
        - Комнаты сообщаются друг с другом, - объяснила миссис Седдон. - Они выходят или в этот коридор, или в такой же с южной стороны. Вы видели, что балкон идет вдоль всего дома. Эти комнаты в конце коридора были построены для детской, и все они сообщаются друг с другом. А вот и ваша спальня.
        Спальня была еще уютнее и красивее (насколько это вообще было возможно), чем гостиная. Я сказала об этом миссис Седдон. Она с довольным видом улыбнулась, подошла к двери, которую я вначале не заметила, потому что, как и стены, она была отделана панелью цвета слоновой кости с золотом.
        - Эта дверь ведет в ванную, с другой стороны находится спальня маленького Филиппа. У вас общая ванная комната. Надеюсь, ничего не имеете против?
        В приюте Констанс Батчер нам приходилось выстаивать очередь, чтобы выкупаться.
        - Нет, - ответила я, - не имею ничего против. Очень современно, правда? Ванная за панелями. Наверное, все привидения удрали отсюда, когда проводили водопровод и укладывали трубы. Правда, миссис Седдон?
        - Никогда не слышала, чтобы в замке водились привидения, - степенно ответила миссис Седдон, - раньше здесь была кладовая, она занимала все свободное пространство между этими двумя комнатами. Потом половину отделили для ванной, а в другой половине сделали маленькую буфетную с электрической печкой, чтобы можно было кипятить чай для няни и готовить какао Филиппу на ночь. Вот она.
        Приоткрыв дверь, она показала небольшую, безупречно чистую комнату, которая, казалось, служила и буфетной, и кладовой. За дверью были аккуратно расставлены и разложены вещи, необходимые в домашнем хозяйстве: пылесос, стремянка, щетки, тряпки, а рядом, среди продуманно расположенных встроенных шкафов и сверкающих стеклянными дверцами полок, находилась небольшая электрическая плита. Очевидно, на моем лице отразилось удивление, потому что миссис Седдон добавила:
        - В этом крыле всегда находились комнаты для занятий, здесь вырос сам хозяин и его братья, а потом, понимаете, когда родился мистер Роул, здесь произвели изменения - со всякими электрическими штуками и всем прочим.
        - Мистер Ро... Рауль? - спросила я.
        - Да, хозяйский сын. Он живет в имении, которое они называют Беллвин. Это имение хозяина на юге.
        - Да, я слышала об этом имении - Бельвинь. Но не знала, что у мсье Леона есть сын. Мадам де Вальми не сказала... вообще, она не очень-то много мне сказала. Я почти ничего не знаю об их семье.
        Миссис Седдон внимательно посмотрела на меня. Казалось, она хотела что-то сообщить, но просто заметила:
        - Да? Ну, думаю, вы сами скоро все узнаете. Понимаете, мистер Роул - не сын мадам. Она у хозяина вторая жена. Мать мистера Роула умерла двадцать лет назад как раз в это время, весной, когда ему было всего восемь. Шестнадцать лет назад хозяин женился во второй раз, и его нельзя за это осуждать. Понятно - в таком большом доме трудно жить одному. Но вообще-то, - словоохотливо продолжала миссис Седдон, пересекая комнату, чтобы поправить завернувшуюся портьеру, - в то время хозяин не особенно любил сидеть один в доме; понимаете, о чем я говорю? Они любили пожить весело, он и его старший брат, если верно все, что о них говорят. Но молодежи ведь надо перебеситься! Теперь-то наш бедный хозяин не может позволить себе такое, даже если бы очень захотел, а несчастный мсье Этьен погиб, упокой Господи его душу там, где нет ни мирских плотских мыслей, ни дьявольских искушений; по крайней мере, я надеюсь на это.
        Она снова повернулась ко мне, немного задыхаясь от длинной речи. Во всяком случае, миссис Седдон явно не разделяла привычки мадам де Вальми держать свои мысли при себе.
        - Хотите осмотреть весь дом или отложим это на будущее? Мне кажется, вы устали.
        - Если можно, немного отложим.
        - Как хотите. - Она снова взглянула на меня с хитринкой. - Послать к вам Берту помочь распаковать чемодан?
        - Нет, спасибо.
        Этот взгляд значил, что она отлично понимала: я не захочу, чтобы горничная инспектировала скудное содержимое моего чемодана. Я не обиделась; напротив, была ей благодарна.
        - А где детская? - спросила я. - За спальней мсье Филиппа?
        - Нет, его спальня - последняя в этом ряду, потом идет ваша спальня, за ней ваша гостиная, а уж потом детская. За этими комнатами расположены покои мадам, а комнаты хозяина за углом, над библиотекой.
        - Ах да! У него ведь там лифт, верно?
        - Да, мисс. Его устроили после несчастного случая. Это было... погодите-ка... в июне исполнится ровно двенадцать лет.
        - Да, мне рассказывали об этом. А вы тогда были здесь, миссис Седдон?
        - Ну конечно. - Она снисходительно кивнула. - Я приехала сюда тридцать два года назад, мисс, когда хозяин женился в первый раз.
        Я присела на краешек кровати и с интересом взглянула на миссис Седдон:
        - Тридцать два года? Но ведь это целая вечность, миссис Седдон. Вы приехали вместе с первой мадам де Вальми, правда?
        - Да, верно. Она была из Нортумберленда, как и я.
        - Значит, она была англичанкой? - удивленно спросила я.
        - Да, конечно. Какая же это была прелестная девушка, моя мисс Дебора! Я служила у них в доме еще тогда, когда она была совсем ребенком. Однажды весной они встретились с хозяином в Париже и на следующий день уже были помолвлены, вот так! О, как это было романтично, настоящий роман! «Мэри, - сказала она (Мэри - так меня зовут, мисс), - Мэри, вы поедете со мной, правда? Тогда я не буду чувствовать себя такой одинокой», - так она сказала. - Миссис Седдон кивнула мне, привычно прослезившись в этом месте своего монолога. - Я тогда сама встречалась с Артуром (это мистер Седдон). Я вышла за него замуж и взяла с собой. Разве я могла позволить, чтобы мисс Дебора отправилась одна-одинешенька в чужие края к иностранцам?
        - Конечно нет, - сочувственно заметила я.
        Миссис Седдон лучезарно улыбнулась, скрестив руки под вздымающейся грудью, готовая продолжать этот разговор до тех пор, пока у меня хватит терпения слушать. Она производила впечатление человека, затеявшего любимую игру, но успевшего подзабыть ее правила. И если я была счастлива лицезреть ее добродушное английское лицо после угрюмых физиономий Альбертины и Бернара, миссис Седдон была не менее довольна возможностью поболтать со мной по-английски. И конечно, разговаривать с гувернанткой не считалось недопустимым, это ведь не «общение с прислугой». Скорее всего, и миссис Седдон не попала в мой проскрипционный список. Во всяком случае, я решила выведать у нее все что возможно.
        - Ну а когда ваша мисс Дебби... умерла, - сказала я, - вы не вернулись в Англию? Почему вы остались, миссис Седдон?
        Она не смогла внятно ответить на этот вопрос; но по ее пространным рассказам я составила себе более или менее ясное представление о том, что произошло. К тому времени отец мисс Дебби тоже умер, его дом был продан, а в замке Вальми миссис Седдон и ее супруг имели прекрасную работу, и хозяин высказал пожелание оставить их у себя... Я также догадалась, что благодаря мисс Деборе они заняли в доме такое положение, которого им вряд ли удалось бы достичь где-нибудь в другом месте; Седдон, которого я до сих пор видела только один раз, был чрезвычайно вылощен, вежлив и респектабелен; миссис Седдон была образцом полновластной и умелой домоправительницы; но ее голос и манеры, несмотря на все попытки казаться знатной дамой, выдавали простую и добродушную Мэри Седдон, дочь помощника садовника.
        Я выслушала пространное описание мисс Деборы и ее домочадцев, ее отца, дома, пони, драгоценностей; свадьбы, свадебных подарков и гостей, почтивших своим присутствием свадебный пир. Когда мне показалось, что мы вот-вот перейдем (после замечания о том, как счастлива была бы матушка Дебби присутствовать на свадьбе, если бы тогда еще жила) к такому же подробному описанию туалетов, драгоценностей и всего прочего, принадлежавшего матери Дебби, а также ее свадьбы - по рассказам матери миссис Седдон, я решила, что пора вернуть мою собеседницу к событиям, которые произошли «в чужих краях у иностранцев».
        - И кроме того, у мисс Дебби был сын, правда? Вы, конечно, остались здесь, чтобы смотреть за ним?
        - Мистер Роул? - Она поджала губы. - Они наняли ему французских нянек. И он был очень спокойный ребенок, немного похож на мсье Филиппа, такой тихий и никогда никому не мешал. Ну кто бы мог подумать... - Она замолчала, немного задыхаясь, и покачала головой. - Да, мисс, что ни говори, а он все же наполовину иностранец.
        В этом высказывании была вся суть сельской Англии. Слово «иностранец» прозвучало как окончательный приговор. Я с нетерпением ожидала продолжения, но, к моему крайнему раздражению, она добавила:
        - Но уж я-то никогда не была сплетницей и не болтала чего не следовало. А теперь с вашего позволения мне надо заняться своими делами. Не буду мешать вам распаковывать вещи. И если что-нибудь понадобится, мисс, вам следует только обратиться ко мне или к Седдону и мы сделаем для вас все, что нужно.
        - Большое спасибо. Как я счастлива, что вы здесь! - с наивным видом произнесла я.
        Она, видимо, была польщена моими словами:
        - Мне очень приятно это слышать, мисс. Но вы скоро почувствуете себя как дома и освоитесь. Когда я сюда приехала, то не знала ни слова по-французски, а теперь говорю быстро, прямо как они.
        - Да, я слышала. Вы говорите просто чудесно. - Я встала и щелкнула застежками чемодана. - Тридцать лет - долгий срок, особенно вдали от родины. У вас никогда не возникало желания вернуться в Англию, например, когда мсье Леон снова женился?
        - О, мы с Седдоном говорили об этом, - спокойно ответила она, - но у него характер легкий, нам понравилась новая мадам де Вальми, и она была нами довольна, поэтому мы решили остаться. И кроме того, еще с детских лет я страшно страдала от астмы; говорите что хотите, но все эти новоиспеченные средства - антигистические или антиистерические, бог знает как они там называются, - никуда не годятся. Дома у меня часто были ужасные приступы, а здесь все прошло, прямо чудеса. Правда, иногда еще случаются приступы, но они очень быстро проходят. Все дело в воздухе. Воздух здесь, наверху, очень здоровый и, главное, сухой.
        - Да, конечно, воздух здесь чудесный.
        - И потом, после того, как с хозяином это случилось, мадам даже слышать не хочет о том, чтобы нас отпустить. Понимаете, он терпеть не может всяких перемен.
        - Я догадалась об этом во время разговора там, в холле. А у него... у него бывают сильные боли, миссис Седдон?
        - Боли? Нет. Но у него бывают... дни, - загадочно сказала миссис Седдон. - Да и кто осудит его в таком положении?
        - Конечно, неудивительно, если он иногда бывает подавлен.
        - Подавлен? - Она с удивлением посмотрела на меня. - Подавлен? Хозяин?
        Я не решилась сказать «у него расстроены нервы», потому что эти слова никак не согласовывались с впечатлением неудержимой силы и уверенности, которое производил Леон де Вальми.
        - Да, подавлен. Ну, может, иногда испытывает... жалость к себе?
        Миссис Седдон издала звук, весьма напоминающий фырканье:
        - Чувствует к себе жалость? Только не он! Может, последние несколько лет он не такой любезный, как был раньше, но с ним все в порядке, мисс, можете быть уверены. Не такой он человек, чтобы травить себя мыслями о том, что останется инвалидом до конца жизни!
        - Да, похоже на то. По правде говоря, когда беседуешь с мсье Леоном, забываешь, что он инвалид.
        Я едва не прибавила: «Если сам не напомнит об этом».
        - Верно, - миссис Седдон снова кивнула, - и он сам большей частью об этом забывает. Чего он только не может сделать с помощью этого электрического кресла; да еще лифт, телефоны в каждом уголке дома! А если нужно куда-то выйти, у него есть Бернар. Но время от времени что-то напоминает ему, и тогда...
        - А что именно? - сказала я, вспоминая сцену в холле.
        - Бог его знает. Может быть, не выспится как следует или ему сообщат, что где-то, куда он не может пойти сам и проследить, как выполняются его распоряжения, не все в порядке - работа не сделана или сделана небрежно; или нужно что-то предпринять, а у него нет денег; или мистер Роул...
        Как и в прошлый раз, она умолкла, произнеся на свой лад это имя. Я терпеливо ожидала продолжения. Она без всякой необходимости поправила подушку на стуле и неопределенно сказала:
        - Мистер Роул ведет для мсье Леона дела его другого имения - Беллвин, на юге, и там всегда не хватает средств, а это беспокоит хозяина, и кроме того... ну, мистер Роул не очень-то часто бывает здесь, и это хорошо, потому что он постоянно напоминает хозяину, что он беспомощный калека, хотя и пытается командовать своим сыном.
        - Напоминает ему? Это жестоко! - возмутилась я.
        - О нет, вы не понимаете, он не нарочно, - возразила миссис Седдон, которую, по всей видимости, шокировали мои слова. - Я не это имела в виду! Просто он... видите ли, мистер Роул точно такой же, каким был хозяин двадцать лет назад.
        - А, ясно; теперь я понимаю, что вы хотите сказать. Он делает то, что любил делать его отец. Например, играет в поло.
        Она бросила на меня удивленный взгляд.
        - Они сказали вам?..
        - Нет, я слышала об этом от дамы, их знакомой: я случайно встретилась с ней в самолете по дороге в Париж.
        - А, понимаю. Да, именно так. Хозяин был мастер на все руки. - Она слабо улыбнулась. - Мисс Дебби всегда говорила, что однажды он сломает себе шею. Он занимался спортом, разными видами спорта - мотоциклы, лошади, моторные лодки... даже фехтование. У него целая полка заставлена серебряными кубками - призами за успехи по фехтованию.
        - По фехтованию?
        - Да. Но главное - лошади и автомобили. Я часто думала, что он сломает шею не только себе, но и кому-нибудь еще, когда видела, как он ездит, выписывая зигзаги по этой ужасной дороге от моста Вальми вверх. - К моему удивлению, миссис Седдон на миг потеряла самообладание. Она горячо сказала: - Иногда можно было подумать, что в него вселился дьявол... он хотел доказать, что может сделать все, что угодно, - и сделать лучше, чем любой другой.

«Да,- подумала я, - вполне вероятно. Но даже став калекой, он выглядит как упавший с небес ангел».
        - А теперь он вынужден сидеть и смотреть, как его сын скачет верхом, устраивает гонки по горной дороге и фехтует...
        - Все это так, - возразила миссис Седдон, - но у мистера Роула нет денег... и это очень хорошо, а то он стал бы вести себя точно так же, как отец. Я ведь уже сказала, он не очень-то часто бывает здесь. Живет в имении Беллвин. Сама я там никогда не бывала, но говорят, это очень приятное место.
        - О? - сказала я, чтобы показать, как мне интересно.
        И миссис Седдон, ободренная такой реакцией, стала рассказывать об имении, которое на самом деле называлось Бельвинь. По правде говоря, все это меня ни капельки не волновало. Я думала о том, что, если Рауль де Вальми действительно настолько похож на отца, очень хорошо, что он так редко появляется в Вальми. Не могу себе представить, как могут два Леона де Вальми мирно ужиться под одним кровом... Ну вот, опять... Опять заработало мое романтическое воображение... Откуда я все это взяла? Смутные воспоминания двенадцатилетней давности и тягостное впечатление, оставленное непонятным поведением Леона де Вальми, начавшего со мной для собственного развлечения непонятную игру, пытавшегося показать себя не таким, каким он был в действительности...
        И вдруг я осознала, что в замке Вальми меня встретили далеко не все: в моем приеме не участвовал самый главный член семейства.
        Меня не представили владельцу всего этого великолепия, подлинному хозяину замка, графу Филиппу де Вальми.
        Миссис Седдон решила наконец действительно заняться собственными делами. Она направилась к двери, но остановилась в нерешительности и обернулась ко мне. Я нагнулась над чемоданом, стоявшим у кровати, и стала выкладывать на покрывало свои вещи. Я чувствовала, что она не отрывает от меня взгляда.
        - Вы... хозяин... - нерешительно начала она.- Он был с вами любезен, не правда ли? Мне кажется, я слышала, как он смеялся, когда стояла наверху и ждала вас.
        Я выпрямилась, держа в руках кипу аккуратно сложенных носовых платков.
        - Все прошло очень хорошо, миссис Седдон. Он был очень любезен.
        - О, прекрасно. А я хотела еще до вашей встречи с хозяином поговорить с вами и предупредить, что на первых порах он бывает довольно резок.
        Я хорошо понимала беспокойство, которое она тщетно пыталась скрыть. Было очевидно, что «эмоциональная температура», если можно так сказать, в Вальми целиком зависела от настроения Леона де Вальми.
        - Большое спасибо, не беспокойтесь, миссис Седдон. Он принял меня очень хорошо, и я почувствовала, что здесь мне рады, - сказала я бодрым тоном.
        - Правда? - недоверчиво спросила домоправительница. Она была обеспокоена и явно удивлена. - Ну ладно, тогда действительно все в порядке. Я знаю, что он был очень доволен, когда пришло письмо мадам относительно вас, но, как правило, мсье Леон не любит, когда в доме происходят какие-либо перемены. Поэтому все мы были так удивлены, когда они уволили няню Филиппа, которая служила у них много лет, и объявили, что приезжает новая девушка из Англии.
        - О да, мадам де Вальми рассказывала мне о ней. - Я положила платки на кровать и вынула из чемодана несколько пар белья. - Но ведь она не была уволена, правда?
        Из слов Элоизы де Вальми я поняла, что няне надоело жить в таком заброшенном месте, как Вальми, и, поскольку мадам была в то время в Лондоне, мсье Леон срочно написал ей и попросил, раз уж она там, найти мальчику английскую гувернантку.
        - Да нет же! - Миссис Седдон явно не умела лгать. - Вы, наверное, не так поняли слова мадам. Няня была очень привязана к маленькому Филиппу. Уверена, все это было для нее большим ударом. Она вовсе не хотела уходить.
        - Правда? А я была убеждена, что мадам сказала, будто няня ушла потому, что здесь слишком уединенное место. Должно быть, я ошиблась. - Я поймала себя на том, что пожимаю плечами, и решительно пресекла этот чисто галльский жест. - Она, наверное, просто предупреждала меня, чтобы я не очень-то рассчитывала на веселье. Но мадам была очень озабочена тем, чтобы найти ребенку девушку, которая могла бы учить его говорить по-английски.
        - Мсье Филипп прекрасно говорит по-английски,- гордо сказала миссис Седдон.
        - Очень рада это слышать, - сказала я, засмеявшись. - Ну, как бы то ни было, я считаю, что в свои девять лет Филипп вполне может перейти от няни к гувернантке. Я думаю, дело именно в этом. Поэтому надо не забыть переименовать детскую в комнату для занятий. Я уверена, что в девять лет ребенок должен отвыкать от слова
«детская».
        - Мсье Филипп выглядит моложе своих лет, - сказала миссис Седдон, - но иногда он бывает чересчур серьезен, и мне это не очень-то нравится. Но что можно ожидать после всего, что случилось! Бедная крошка! В конце концов он привыкнет, но на это надо время.
        - Знаю, - сказала я.
        Она несколько секунд испытующе смотрела на меня.
        - Простите меня, мисс Мартин, а вы помните своих родителей?
        - Конечно.
        Миссис Седдон глядела на меня ласково, но с нескрываемым любопытством. Ну что ж, любезность за любезность. Она, должно быть, так же хочет узнать обо мне, как я - о семействе де Вальми.
        - Мне было четырнадцать, когда родители погибли в авиакатастрофе, - как и у Филиппа. Думаю, мадам сказала вам, что я воспитывалась в Англии в приюте.
        - По правде говоря, да. Она написала мне, что услышала ваше имя от одной своей знакомой, леди Бенчли, которая каждый год приезжает в Эвиан, и эта леди очень хорошо отозвалась о вас, очень!
        - Не знаю, как ее благодарить. Леди Бенчли была одной из попечительниц моего приюта последние три года, когда я жила там. Потом я ушла из приюта и стала работать в школе для мальчиков, и оказалось, что там учится сын леди Бенчли. В родительский день она туда приехала, мы встретились и поговорили. Когда я призналась, что ненавижу эту школу, она спросила, не хочу ли я получить работу в хорошем доме за границей, потому что ее приятельница, мадам де Вальми, ищет гувернантку для племянника и интересовалась, не знает ли леди подходящей девушки из приюта. Как только я услышала, что надо будет ехать во Францию, я сразу же согласилась. Я... я всегда мечтала пожить во Франции. На следующий день я поехала в Лондон к леди Бенчли. Она обещала позвонить мадам относительно меня, ну и... я получила эту работу.
        Я умолчала о том, что мадам де Вальми, вероятно, ценила рекомендацию леди Бенчли более высоко, чем та заслуживала, ибо эта леди была добродушной, но на редкость безалаберной особой, которая проводила значительную часть времени в бесполезных хлопотах и служила чем-то вроде частной конторы по найму прислуги и посредником между своими знакомыми и приютом Констанс Батчер; сомневаюсь, чтобы она так уж хорошо меня знала. Кроме того, по-видимому, мадам де Вальми была столь озабочена тем, чтобы найти подходящую девушку за время своего короткого пребывания в Лондоне, что не так тщательно, как могла бы, изучила историю моей жизни. Но, конечно, для нее это не имело большого значения.
        Я улыбнулась миссис Седдон, которая продолжала испытующе смотреть на меня. Потом она тоже улыбнулась и кивнула, так что золотая цепочка, висевшая на груди, немного подпрыгнула и сверкнула.
        - Ну ладно, - произнесла она, - ладно.
        Домоправительница не сказала вслух: «Вы подойдете», но по ее тону было ясно, что она подумала именно это. Она открыла дверь:
        - Ну а теперь мне действительно надо идти. Берта - горничная, которой поручена эта часть дома, - скоро принесет вам чай. Увидите - она хорошая девушка, хотя немного взбалмошная. Думаю, вы кое-как поймете друг друга с помощью мсье Филиппа.
        - Надеюсь, - ответила я. - А где мсье Филипп?
        - Он, наверное, в детской, - сказала миссис Седдон, стоя у двери. - Но вообще-то мадам сказала, что сегодня вы можете с ним не возиться. Прежде всего вам нужно выпить чашку чая - настоящего чая, хотя понадобилось почти тридцать лет, чтобы они научились заваривать его как следует, - хорошенько отдохнуть перед ужином, а с мсье Филиппом успеете познакомиться завтра. Сегодня устраивайтесь.
        - Очень хорошо, - сказала я. - Спасибо, миссис Седдон. С удовольствием попробую ваш чай.
        Дверь за ней закрылась. Я услышала ее мягкие, неторопливые шаги по коридору.
        Я застыла, глядя на дверь, машинально разглаживая складки на нижней юбке, которую вынула из чемодана.
        Мне не давали покоя два момента нашего разговора. Во-первых, я не должна была показывать, что слышала и поняла слова миссис Седдон о лифте, когда она беседовала с мадам де Вальми по-французски. Если я и дальше буду совершать такие же ошибки, то уж лучше сразу признаться в обмане, пока еще не поздно.
        Во-вторых, мне показался очень странным совет, который дала мне, уходя, миссис Седдон. «Можете сегодня с ним не возиться... он, наверное, в детской...» Я аккуратно положила в шкаф нижнюю юбку и тихонько вышла из своей уютной спальни, прошла бежево-розовую гостиную, подошла к двери в комнату для занятий. На минуту я остановилась в нерешительности. Из комнаты не доносилось ни звука.
        Я тихонько постучала, потом нажала на позолоченную ручку. Дверь мягко приоткрылась.
        Я распахнула ее шире и вошла.
        Первое, что пришло мне в голову: Филиппа никак не назовешь красивым мальчиком.
        Он выглядел слишком маленьким для своего возраста, с тонкой шеей и круглой головой. Черные волосы очень коротко подстрижены, кожа бледная, почти восковая. Огромные черные глаза; запястья и коленки трогательно тоненькие и костлявые. На нем были темно-синие шорты и полосатый трикотажный жакет. Лежа на животе, он читал большую книгу: такой заброшенный, крошечный на широком роскошном ковре.
        Мальчик поднял голову и медленно встал.
        - Я мадемуазель Мартин. А вы, должно быть, Филипп, - сказала я по-английски.
        Он застенчиво кивнул. Потом сказалось воспитание: он сделал шаг вперед, протянув руку.
        - Очень рад, мадемуазель Мартин. - Голос его был невыразительным, тонким и слабым, как и сам он.- Надеюсь, вам понравится в Вальми.
        Пожимая его тонкие пальцы, я вдруг с особой остротой ощутила, что передо мной - владелец Вальми. Эта мысль, как ни странно, сделала его в моих глазах еще более хрупким и маленьким.
        - Мне сказали, что ты сейчас занят, но я подумала, что лучше пойти сразу к тебе.
        Он минуту раздумывал, окинув меня по-детски наивным взглядом, полным искреннего интереса:
        - Вы действительно будете учить меня хорошо говорить по-английски?
        - Да.
        - Вы не похожи на гувернантку.
        - Значит, мне надо постараться стать похожей на настоящую гувернантку.
        - Нет, вы мне нравитесь так. Пожалуйста, не меняйтесь.

«Из молодых да ранний. Настоящий де Вальми».
        Я засмеялась:
        - Спасибо за комплимент, господин граф.
        Мальчик быстро взглянул на меня снизу вверх. Его черные глаза блеснули.
        - У нас будет урок завтра? - сказал он только.
        - Думаю, что да. Но точно не знаю. Возможно, сегодня вечером я увижусь с твоей тетей и она скажет, какая у нас будет программа.
        - А вы видели... моего дядю?
        Его ровный голос вдруг прозвучал как-то странно. Или мне это просто показалось?
        - Да.
        Мальчик стоял неподвижно, держа руки перед собой. Мне пришло в голову, что он, наверное, по-своему такой же недотрога, как и Элоиза де Вальми. Моя задача может оказаться не такой уж легкой. У него прекрасные манеры, вряд ли он будет «трудным ребенком» в том смысле слова, как его обычно употребляют гувернантки; но смогу ли я найти с ним общий язык, смогу ли преодолеть настороженность и сдержанность, которыми он отгородился от всех, словно оградой из колючей проволоки, сквозь которую пропущен электрический ток? Все эти черты я уже видела в мадам де Вальми. Так же как она, мальчик не по-детски молчалив и спокоен. Но на этом сходство кончалось. Ее спокойствие и отчужденность продуманны и изящны; у ребенка они казались неловкими и внушали неясное беспокойство.
        - Мне надо сейчас пойти к себе и распаковать вещи, иначе я опоздаю на ужин. Хочешь мне помочь?
        Он быстро поднял глаза.
        - Я?
        - Ну, не то чтобы помочь, просто пойдем со мной, ты составишь мне компанию и посмотришь, что я тебе привезла из Лондона.
        - Вы имеете в виду подарок?
        - Конечно.
        Неожиданно Филипп багрово покраснел. Не сказав ни слова, он спокойно прошел за мной через гостиную к двери спальни, открыл ее передо мной и вошел в спальню. Потом молча встал у подножия кровати, глядя на чемодан.
        Я наклонилась над открытой крышкой, вынула еще несколько вещей, положила их на кровать и стала рыться внутри.
        - Это не очень-то дорогая вещь, - сказала я, - потому что у меня было мало денег. Но... а, вот оно.
        Я привезла картонную модель Виндзорского замка, которую купила в Лондоне у Вулворта, - ее надо было вырезать и склеить, и самую большую коробку, которая оказалась мне по карману, содержащую коллекцию оловянных солдатиков в форме королевской гвардии.
        Я неуверенно посмотрела на молчаливого графа де Вальми, владельца родового замка, и вручила ему обе коробки.
        - Английский замок? - произнес он. - И английские солдаты?
        - Да. Солдаты, которые стоят у Букингемского дворца.
        - В меховых шапках. Они охраняют королеву. Я знаю.
        Он с восхищением смотрел на наклеенную на коробке картинку, изображающую полк королевских гвардейцев, выполнявших какой-то неимоверно сложный маневр.
        - Ну, они... они не очень-то... понимаешь...
        Но я видела, что он меня не слушает. Открыв крышку, Филипп перебирал дешевые игрушки.
        - Подарок из Лондона, - сказал он, оглядывая грубо разрисованного солдатика.
        Внезапно я поняла, что для него не имело бы значения, даже если бы это были кустарные бумажные куколки.
        - Я еще привезла тебе игру, которая называется «Фишки», - добавила я. - В нее играют специальными фишками. Потом я научу тебя. Это хорошая игра.
        - Филипп, где ты? - раздался женский голос из детской, или комнаты для занятий.
        - Это Берта. Мне надо идти, - встрепенулся мальчик и, закрыв крышку, встал, прижимая к себе коробки. Он произнес официальным тоном: - Благодарю вас, благодарю вас, мадемуазель.
        Повернувшись, он побежал к двери.
        - Я здесь, Берта. Иду.
        На пороге Филипп остановился и обернулся ко мне. Щеки у него были еще красные, в руках он крепко сжимал подарки.
        - Мадемуазель...
        - Да, Филипп?
        - Как называется игра, которую вы мне привезли?
        - Фишки.
        - Фиш-ки. Вы покажете мне, как в нее играть?
        - Конечно.
        - И поиграете со мной в фишки после ужина, перед тем как я пойду спать?
        - Да.
        - Сегодня?
        - Да.
        Он еще секунду постоял, словно хотел что-то добавить. Потом быстро вышел, тихонько закрыв за собой дверь.
        ГЛАВА 4
        О вещая моя душа!
        Мой дядя?

    Шекспир. Гамлет.[4 - Перевод М. Лозинского.]
        Какой бы странной, полной роскоши ни показалась жизнь в Вальми с первого взгляда, скоро она стала упорядоченной и даже скучной. Каждое утро к Филиппу приходил учитель, мсье Бетам, и они занимались до самого обеда. Выполнив разнообразные обязанности в детской и примыкающих к ней комнатах, я была совершенно свободна и первые несколько дней с удовольствием бродила по парку или прилегающей вплотную к замку части леса, читала целыми днями - роскошь, в которой мне так долго было отказано в приюте, что я все еще чувствовала себя виноватой, когда удавалось сесть за книгу.
        В библиотеке замка наверняка были произведения на английском языке, но, поскольку там находился и кабинет Леона де Вальми, я не могла, точнее, не хотела просить разрешения ей пользоваться. Но я привезла с собой английские книги - сколько могла, и в комнате Филиппа до самого потолка возвышались полки, заставленные томиками сочинений самых разнообразных жанров: детские книги стояли бок о бок с английскими и французскими классиками и разным легким чтивом. Я была сначала удивлена таким причудливым подбором, но потом увидела на некоторых изданиях надписи: «Дебора Боун» или «Дорогой Дебби», а однажды мне попался в руки истрепанный томик «Острова сокровищ», на первой странице которого было выведено четким детским почерком «Рауль Филипп Сент-Обен де Вальми...» Конечно, сын Леона де Вальми был наполовину англичанин и он жил в тех же комнатах. Я нашла также Конан Дойла и целую кучу полузабытых или нечитаных книг, которые с жадностью поглощала, стараясь перебороть иррациональное чувство, приобретенное за семь лет пребывания в приюте, где нам постоянно вбивали в головы, что «чтение - пустая трата времени».
        Однажды мое чувство вины оказалось оправданным. Читая книги на французском, я обычно принимала все предосторожности, чтобы меня никто не увидел, но в тот день меня чуть не застали за чтением «Тристана и Изольды». Я читала в своей спальне, забыв обо всем, и в это время Берта, постучавшая в дверь и не получившая ответа, вошла в комнату с пылесосом. Она ничего не заметила, но я проклинала себя, торжественно поклялась в душе быть более осторожной и в сотый раз пожалела, что пошла на такой глупый обман, скрыв свое знание французского языка.
        Я не думала, что кто-нибудь обратит на это особое внимание: мы с Филиппом были в самых лучших отношениях, и даже мадам де Вальми дала понять в своей обычной рассеянной манере, что я ей нравлюсь. Филипп был полностью на моем попечении, и мне доверяли. Особенно я боялась, что мадам де Вальми узнает, как я ее обманула, вернее, систематически обманывала. И как бывает с каждой ложью, она постепенно становилась все больше. Мне надо было общаться с Бертой, горничной, обслуживавшей детскую, и я объяснялась с ней на школьном французском языке, что ее порядком забавляло и даже вызывало улыбку у сдержанного Филиппа. К счастью, мне никогда не приходилось прибегать к этому приему в разговоре с мсье и мадам де Вальми: в моем присутствии они неизменно говорили на безупречном английском языке, что, по всей видимости, не стоило им никаких усилий. Проходил день за днем, а я так и не призналась в своей маленькой лжи. Я не осмеливалась навлечь на себя их недовольство: мне очень нравился Вальми, я легко справлялась с работой и привязалась к Филиппу.
        Он был очень спокойным, сдержанным ребенком и никогда не болтал. Каждый день, если не было дождя, мы ходили на прогулку, а наши «уроки разговорного английского языка» ограничивались замечаниями относительно тех мест, где мы гуляли. Между нами все еще существовал какой-то барьер, возведенный его врожденной осторожностью, хотя «подарок из Англии» сделал мальчика моим союзником. Мне казалось, что Филипп, скрытный по характеру, стал еще более скрытным, потеряв родителей, о которых он никогда не упоминал. Он не принадлежал к числу детей, которым можно заглянуть в душу. Я очень скоро оставила всякие попытки сделать это, сконцентрировав свое внимание на самых обыденных делах. Если я хочу завоевать его доверие, это должно произойти естественно и постепенно. И по правде говоря, я не считала, что должна врываться в его тщательно охраняемый и огражденный от посторонних мир; я так страдала от отсутствия права на личное в приюте, что глубоко уважала это право и рассматривала бы всякую попытку проникнуть во внутренний мир Филиппа как грубое насилие.
        Он проявлял сдержанность не только со мной. Каждый вечер в половине шестого я отводила Филиппа на полчаса в небольшой салон, где сидела мадам де Вальми - его тетя. Она вежливо откладывала в сторону книгу или письмо, брала в руки изысканное и бесконечное ажурное вязанье и ровно полчаса поддерживала беседу с Филиппом. Я намеренно употребила выражение «поддерживала беседу», потому что оно как нельзя лучше подходит к искусственному и натянутому обмену отрывочными словами, который происходил между ними. Филипп обычно был молчалив и отчужден, он с безупречной вежливостью отвечал на вопросы, которые ему задавали, но никогда не заговаривал первым и ни о чем не спрашивал. Мне казалось, что во время этих вечерних бесед мадам де Вальми насилует себя; по натуре холодная и необщительная, она заставляла себя болтать с ребенком.
        Думаю, что я больше всех страдала от этих получасовых сидений и больше всего их ненавидела. Мадам де Вальми, естественно, говорила с ребенком по-французски, а я должна была делать вид, что не понимаю их. Иногда мадам переходила на английский, или ради меня, или для того, чтобы проверить знания моего ученика. Тогда я оказывалась втянутой в разговор, и мне было чрезвычайно трудно не выдать себя и не показать, что я поняла то, о чем они сейчас говорили. Не помню, удалось ли мне избежать ошибок; конечно, мадам не подала бы виду, если бы случилось что-нибудь в этом роде, но, мне кажется, она вообще обращала очень мало внимания на то, что происходит вокруг, и меньше всего ее можно было подозревать в том, что она хочет к кому бы то ни было втереться в доверие.
        Ее супруг никогда не присутствовал при этих беседах. Он встречался с Филиппом лишь случайно, на террасе или в саду. Вначале я осуждала Леона за отсутствие интереса к одинокому и недавно осиротевшему ребенку, но вскоре поняла, что в этом виноват не только он. Филипп систематически избегал дядю. Он заходил со мной в коридор, ведущий в библиотеку, только когда видел, что инвалидное кресло далеко за декоративным бассейном или розарием; казалось, он слышит шуршание колес издали, когда Леон находится за два коридора от него, и каждый раз в подобном случае он хватал меня за руку и тащил в другую сторону, чтобы не попадаться дяде на глаза.
        Мне было непонятно, почему Филипп так ненавидит Леона де Вальми. В течение первой недели мы пару раз встретились с Леоном, и он был очень мил с мальчиком. Но в присутствии мсье де Вальми Филипп еще больше уходил в себя, и я была убеждена, что его скрытность и мрачность не были простым капризом. С одной стороны, это было естественно: Леон де Вальми подавлял - рядом с ним такой неловкий и некрасивый мальчик, как Филипп, должен был чувствовать себя вдвойне неловким и, может быть, бессознательно противился этому. Леон говорил с ним добродушным и снисходительным тоном, словно обращался к неуклюжему надоедливому щенку. Я не могла понять, замечает ли это мальчик и как реагирует: знаю только, что сама относилась к поведению Леона де Вальми весьма неодобрительно. И все же он мне нравился. А Филипп - постепенно я поняла это - очень не любил дядю.
        Однажды я попыталась объяснить мальчику, что его ненависть не имеет под собой никаких оснований.
        - Филипп, почему ты избегаешь своего дядю Леона?
        Его лицо застыло.
        - Не понимаю.
        - Пожалуйста, по-английски. И ты меня прекрасно понял. Он очень хорошо к тебе относится. У тебя есть все, что ты хочешь, правда ведь?
        - Да, у меня есть все, что я хочу.
        - Ну тогда...
        Он посмотрел на меня быстрым загадочным взглядом:
        - Но ведь это не он дает мне все это.
        - Кто же тогда? Твоя тетя Элоиза?
        Он отрицательно покачал головой:
        - Они не могут давать мне то, что им не принадлежит. Это все принадлежало моему отцу, а теперь мне.
        Я внимательно посмотрела на него. «Так вот в чем дело! Вальми». Я вспомнила, как вспыхнули его черные глаза, когда я в шутку обратилась к нему «граф де Вальми». Де Вальми понимали это с раннего детства.
        - Это все твои владения? - спросила я. - Но ведь мсье Леон управляет ими для тебя. Он ведь твой опекун, правда?
        Филипп выглядел удивленным.
        - Опекун? Я не знаю, что такое опекун!
        - Он управляет Вальми до тех пор, пока ты не станешь взрослым. Потом имение перейдет к тебе.
        - Да, когда мне исполнится пятнадцать. Это называется «опекун»? Тогда мой дядя Ипполит тоже опекун.
        - Правда? Я и не знала.
        Он кивнул с торжественным видом, из-за которого его маленькое бледное личико казалось мрачным.
        - Да. Оба. Дядя Леон опекун моего имения, а дядя Ипполит мой собственный опекун.
        - Что ты хочешь сказать? - невольно спросила я.
        - Я слышал, как папа говорил это. Он сказал...
        Взгляд сверкающих черных глаз был не то лукавым, не то злобным.
        - Филипп... - начала я, но он не слушал.
        Он пытался в уме перевести на английский то, что сказал его отец, но оставил эти попытки и выпалил по-французски длинную фразу, которую, очевидно, запомнил наизусть:
        - Он сказал: «Леон будет содержать имение в полном порядке, можешь мне поверить. Боже тебя сохрани поручить это дело Ипполиту». А мама сказала: «Но если с нами что-нибудь случится, ребенок должен оставаться у Ипполита, ни в коем случае не у Леона». Вот что мама...
        Он внезапно замолчал, крепко сжав губы. Я ничего не сказала. Он снова окинул меня взглядом:
        - Вот что они говорили. Это значит...
        - Нет, Филипп, не надо переводить. Думаю, твои папа и мама не хотели, чтобы ты это слышал.
        - Н-нет. Но мне не хотелось уезжать от Ипполита.
        - Ты его любишь?
        - Ну конечно. Он уехал в Грецию. Я хотел поехать с ним, но он меня не взял с собой.
        - Он скоро приедет.
        - Да, но все равно долго...
        - Время пройдет незаметно, - сказала я. - Пока что я буду смотреть за тобой вместо него, а твой дядя Леон присмотрит за Вальми.
        Я остановилась и посмотрела на бледное мрачное личико. Не хотелось произносить пышных слов и отталкивать от себя Филиппа, но в конце концов я отвечала за его поведение и манеры.
        - Он делает свое дело прекрасно, Филипп. Вальми - очень красивое имение, и он заботится о нем. Ты должен быть ему за это благодарен, - сказала я осторожно.
        Филипп действительно не имел никаких оснований жаловаться на своего дядю в этом отношении. Леон целиком посвятил себя делам имения. Казалось, все его огромные способности, вся энергия, которую он не имел возможности направить на что-либо иное, сосредоточились на Вальми. День за днем его инвалидное кресло часами не покидало террасы, катилось по вымощенному гравием двору перед домом или по дорожкам сада. Леон наблюдал за подвалами, огородом, гаражом; успевал побывать везде, куда мог попасть на кресле. И в самом замке всюду чувствовалась рука заботливого хозяина. Для Леона де Вальми ни один план не казался слишком грандиозным, ни одна деталь - слишком незначительной, если это касалось Вальми.
        Конечно, Филипп как граф де Вальми мог совершенно законно претендовать на признание того, что он кое-что значит в собственном доме, но ему исполнилось только девять лет, и к тому же он был парижанином, чуждым местным нравам. Дядя и тетя совершенно не занимались мальчиком, но полное отсутствие того, что принято называть нормальной семейной жизнью,- обычное дело, когда ребенок лишается родителей.
        - Вряд ли ты мог бы найти лучшего опекуна, - довольно неуклюже прибавила я.
        Филипп снова бросил на меня один из своих загадочных взглядов. Его лицо опять стало замкнутым, словно на окне опустили жалюзи. Вежливо и безразлично он произнес: «Да, мадемуазель» - и посмотрел в сторону.
        Я ничего не сказала, чувствуя, что не в силах рассеять антипатию, которая казалась мне совершенно беспочвенной.
        Но однажды, когда подходила к концу вторая неделя моего пребывания в Вальми, я вынуждена была изменить свое мнение.
        Мы с Филиппом нанесли традиционный получасовой визит к мадам де Вальми в маленький салон. Ровно в шесть она нас отпустила, но, когда мы уходили, подозвала меня, не помню для чего. Филипп не стал ждать - он без лишних церемоний скрылся в коридоре.
        Примерно через минуту я вышла из салона и натолкнулась на самую неприятную сцену, какую мне пришлось видеть когда-либо в жизни.
        У столика, прислоненного к стене за дверью салона, с виноватым и несчастным видом стоял Филипп. Столик был старинный и очень красивый, по сторонам его находились два стула в стиле Людовика XV, с сиденьями, обтянутыми светло-желтым шелком. На одном из этих сидений я увидела ужасное жирное чернильное пятно: очевидно, ручка, скатившаяся со стола, попала на стул и оставила на нем след.
        Я вспомнила, что, когда позвала Филиппа спуститься в салон, он писал письмо своему дяде Ипполиту. Наверное, он поспешил вслед за мной, держа в руке ручку со снятым колпачком, и положил ее на столик, перед тем как зашел в салон. Он сжимал сейчас эту ручку пальцами, измазанными в чернилах, и, побледнев, смотрел на Леона.
        Как назло, именно в столь неудачный момент он не смог избежать встречи с мсье де Вальми. Инвалидное кресло застыло в середине коридора, преграждая выход. Сгорбившись перед ним, Филипп выглядел очень маленьким, виноватым и беззащитным.
        Казалось, никто из них не заметил моего появления. Леон де Вальми что-то говорил, обращаясь к мальчику. Он был рассержен, и, конечно, у него на то имелась веская причина, но та холодная ненависть, звучавшая в его голосе, выговаривавшем мальчику, была поистине чудовищной: это было все равно что охотиться на бабочку с помощью атомной бомбы.
        Филипп, смертельно бледный, что-то пробормотал, очевидно извинение, но я расслышала лишь испуганный шепот, и дядя перебил его словами, прозвучавшими, словно удар хлыста:
        - Наверное, следует запретить тебе бывать в этой части дома чаще раза в день. Я вижу, что ты не умеешь вести себя как нормальное цивилизованное человеческое существо. Может быть, в вашем парижском доме терпели твои хулиганские выходки, но здесь мы привыкли...
        - Это мой дом! - сказал Филипп.
        Ответ прозвучал тихо, но мрачно и решительно. Леон хотел добавить еще что-то, но эти слова остановили его. Произнесенные слабым детским голосом, они показались мне нестерпимо трогательными, и в то же время я удивлялась поведению Филиппа, обычно не любившего открыто проявлять свои чувства. И тут мальчик прибавил, все еще тихо, но очень ясно:
        - И стул тоже мой.
        Наступило томительное молчание. Что-то дрогнуло в лице Леона де Вальми - беглое выражение, словно вспышка фотокамеры, но Филипп отступил на шаг, а я инстинктивно бросилась к мальчику, как дикая кошка, защищающая своего детеныша.
        Леон де Вальми, подняв голову, увидел меня, но обратился к Филиппу спокойно, словно только что не смотрел на него с бешенством:
        - Когда ты придешь в себя и обдумаешь свое поведение, ты извинишься передо мной за эти слова.
        Его темные глаза обратились ко мне, и он сказал по-английски, очень сдержанно, но вежливо:
        - А, мисс Мартин. Боюсь, что у нас тут произошло небольшое недоразумение. Может быть, вы отведете Филиппа в его комнату и постараетесь убедить, что вежливость по отношению к старшим - одно из тех качеств, которые мы ожидаем от джентльменов.
        Когда Леон заговорил со мной, Филипп со вздохом облегчения повернулся ко мне. Лицо его было бледнее, чем обычно, и выглядело изможденным и мрачным. Но глаза смотрели на меня умоляюще.
        Я взглянула на мальчика, затем перевела глаза на его дядю.
        - Вряд ли понадобится убеждать его, - сказала я, - он сейчас же извинится перед вами.
        Я тихонько взяла Филиппа за плечи и повернула лицом к дяде. Минуту я держала его так. Плечи были тоненькие и хрупкие, но мускулы на них напряглись. Он весь дрожал. Я отпустила мальчика.
        - Филипп? - сказала я.
        - Я прошу у вас прощения, если был с вами груб,- с трудом произнес он, проглотив слюну.
        Леон де Вальми посмотрел на меня, потом на племянника:
        - Прекрасно. Я уже забыл об этом. А теперь мисс Мартин отведет тебя наверх.
        Мальчик быстро повернулся, собираясь уходить, но я остановилась и сказала:
        - Конечно, стул испорчен и Филипп виноват, но я тоже виновата. В мои обязанности входит следить за тем, чтобы ничего подобного не случалось. Это моя вина, и я тоже должна принести вам извинения, мсье де Вальми.
        - Прекрасно, мисс Мартин. Благодарю вас. Забудем этот эпизод, хорошо? - обратился он ко мне уже более мягким голосом.
        Когда я поднималась по лестнице, перед глазами у меня стояла уродливо укороченная, словно обрубленная, фигура, молча наблюдавшая за нами.
        Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Мы с Филиппом посмотрели друг на друга. Лицо его было еще бледным и хранило следы пережитой обиды. Рот сжался в прямую линию, но я увидела, что губы немного дрожат.
        Он молча глядел на меня.
        Это был момент, когда я должна была проявить свою власть. Мисс Мартин читает нотацию. Леон де Вальми совершенно прав: Филипп глупый, безалаберный и грубый ребенок...
        - Ягненочек, я целиком на твоей стороне, но все-таки ты неуклюжая маленькая совушка, - сказала я.
        - Нельзя быть ягненком и совой одновременно, - сказал мальчик сдавленным голосом.
        Потом он прижался ко мне и залился слезами. После этого происшествия я старалась, чтобы он не попадался на глаза своему дяде.
        ГЛАВА 5
        Сплетается все туже наш сюжет...

    Букингем. Репетиция.
        Все еще стояла чудесная весенняя погода. На ближайших горах лежал снег, а высокие дальние вершины, вздымавшиеся к облакам, были покрыты шапками льда ослепительной белизны, не тронутой солнечными лучами. Но долина уже зазеленела, и с каждым днем зелень становилась все ярче; на склонах расцвели фиалки, и все каменные вазы и ящики для цветов, обрамляющие террасу замка, сверкали созвездиями белых и желтых нарциссов, которые словно плясали на длинных стеблях под порывами ветра.
        Мы с Филиппом каждый день выходили на прогулку одетые в пальто и закутанные в шарфы, потому что со снежных вершин дул холодный ветер. Казалось, горный воздух идет на пользу мальчику: его бледные щеки покрывались румянцем, иногда он даже смеялся и бегал, хотя большей частью солидно шел рядом со мной и медленно отвечал на правильном английском языке на мои вопросы, когда я старалась завести с ним беседу.
        Одним из наших излюбленных маршрутов была крутая, но хорошо протоптанная тропинка, которая шла через луг к селению. У подножия склона узенький деревянный мостик пересекал реку Мерлон, тихую и глубокую в этом месте, где она как бы отдыхала на пути между сверкавшими стремнинами. От моста тропинка вела прямиком к селению, через заливные луга и огороды, где уже пробивались зеленые ростки.
        Если становилось известно, что во время прогулки мы дойдем до Субиру, нам давали небольшие поручения - обычно требовалось что-нибудь купить для миссис Седдон, Берты, иногда для Альбертины или даже для самой мадам де Вальми.
        Однажды утром - было первое апреля, понедельник,- мы с Филиппом сразу же после завтрака отправились в селение. Обычно в понедельник по утрам в замок приходил монсеньор Сент-Обрэ, кюре Субиру, чтобы обучать молодого графа де Вальми латыни, греческому и основам римской католической веры. Но мсье кюре подвернул ногу, и, поскольку было нежелательным, чтобы Филипп пропускал уроки, я повела его в дом священника, расположенный рядом с церковью, и оставила там.
        Впервые я оказалась в Субиру одна, и мне некуда было спешить. Я стояла на маленькой площади перед церковью и осматривалась.
        День был теплый: нагретые солнцем плиты мостовой и стены домов ярко блестели и излучали тепло. На низкой стенке, под которой были высажены примулы, грелся в солнечных лучах белый кот. Перед входом единственного в Субиру бистро сверкал черными и красными полосками холщовый навес. Дома с открытыми дверями и поднятыми жалюзи выглядели уютно и весело, несмотря на выцветшую и облупившуюся краску, которой были покрыты стены. В маленькой клетке, вывешенной за окно магазина, заливалась канарейка. Несколько черноволосых детей с загорелыми до черноты руками и ногами рассматривали что-то лежащее в канаве. У дверей лавки были разложены кочаны капусты, круглые сыры и подсохшие апельсины, образуя яркое цветовое пятно. Мимо меня промчался мальчик на велосипеде, держащий под мышкой батон белого хлеба длиной почти в ярд.
        Все вокруг было таким веселым, уютным и мирным - на сердце у меня тоже было спокойно. Стояло чудесное утро, и я могла провести его по собственному усмотрению: я была свободна на целых два часа! В кармане лежало немного денег; тень приюта Констанс Батчер для девочек съежилась и растаяла в волшебном свете альпийской весны. Легкий и теплый ветер разносил благоухание примул, осыпал стену дождем лепестков цветущей ранней вишни. Весна!
        Я медленно прошлась по площади, удостоверилась, что ребятишки играют в шарики, а не мучают лягушку или котенка, потом направилась к аптеке рядом с бистро, чтобы выполнить возложенные на меня поручения.
        - Мадемуазель Мартин?
        Аптекарь вышел из темного, похожего на пещеру помещения за аптекой. Мы уже были с ним хорошо знакомы. Миссис Седдон в промежутках между покупкой антигистаминных препаратов поддерживала свое существование, по всей видимости, исключительно аспирином и дешевым мылом, которое называла «Воде Калон»; я же после вынужденного длительного употребления детского мыла «Белый Виндзор» предпочитала более изысканные сорта.
        - О, доброе утро, мсье Гарсен. Очень красивый день, не правда ли? И вчера тоже было чрезвычайно красивый день. И завтра, я думаю, тоже должен быть красивый день. Нет? Я, как привычно, пришла для покупать мыло, - весело обратилась я к аптекарю, говоря с самым страшным английским акцентом, который только могла изобразить.
        Я нарочно сказала «привычно» вместо «обычно», и аптекарь немного надул свои тонкие губы. Каждую неделю, когда я приходила в аптеку, он от души наслаждался, поправляя меня и делая при этом кислое обиженное лицо; было бы просто жестоко лишать его этого удовольствия.
        - Как обычно! - мрачно произнес он.
        - Как вы сказали? - переспросила я, на этот раз произнося слова без всякого акцента: он научил меня им на прошлой неделе.
        - Как обычно! - сказал мсье Гарсен немного громче, словно я была глухая.
        - Как что? Не понимаю, - поддразнила его я. Конечно, это было неосторожно, но стоял божественный весенний день, а мсье Гарсен был такой аккуратный, высохший и немного затхлый, как старое сено, и к тому же он всегда старался поставить меня на место. Я в свою очередь повысила голос: - Я сказала, что, как привычно, пришла для покупать мыло.
        Тонкий нос аптекаря как-то странно дернулся, но он с трудом сдержался. Он возмущенно посмотрел на меня, задрав подбородок над коробками со слабительным.
        - Да, понимаю. И какое мыло вы желаете? - Он достал из-за прилавка коробку «Роже и Галле». - Получил только на этой неделе, новый сорт. Роза, фиалка, сандал, гвоздика...
        - О да, пожалуйста. Гвоздика, я ее очень люблю.
        - Вы знаете гвоздику? - Его глаза, похожие на устрицы, удивленно блеснули.
        - Это написано на мыле, - объяснила я. - И к тому же здесь картинка. Вуаля. - Перегнувшись через прилавок, я взяла брусок мыла, понюхала его, улыбнулась аптекарю и почти нежно сказала: - О, это самое лучшее, се ле плю бон, са...
        Он клюнул на удочку:
        - Наилучшее. Le meilleur.
        - Ле мейё, - покорно повторила я. - Спасибо, мсье.
        - Вы делаете успехи, - великодушно сказал мсье Гарсен. - А у вас есть сегодня поручение от ваших хозяев?
        - Да, пожалуйста. Мадам де Вальми просила меня принести ее лекарство. И пилюли, чтобы уснуть.
        - А, снотворное. Очень хорошо. У вас есть бумага?
        - Бумага?
        - Вы должны дать мне бумагу, понимаете?
        Я нахмурилась, пытаясь вспомнить, дала ли мне Альбертина рецепт, когда вручала записку, где было указано, что надо купить. Аптекарь сделал нетерпеливый жест и сжал губы так, что казалось, у него совсем нет рта.
        - У вас должна быть бумага от доктора, - повторил он очень медленно, словно обращаясь к идиоту.
        - О, - небрежно сказала я, - рецепт? Почему вы прямо не сказали? Она не дала мне рецепта, мсье. Можно, я принесу его на следующий год?
        - На следующий год?
        - То есть я хотела сказать, на следующей неделе.
        - Нет, - коротко ответил аптекарь. - Я не могу продать вам снотворное без рецепта.
        Я уже раскаивалась в том, что дразнила его.
        - Но мадам очень просила принести ей лекарство, - сказала я умоляюще, - я принесу вам рецепт, как только смогу - пошлю его с кем-нибудь или еще что-нибудь... честное слово! Пожалуйста, мсье Гарсен, неужели вы не можете подождать пару дней?
        - Нет. Невозможно. - Его костлявые пальцы укладывали брусочки мыла. - Что еще?
        Я посмотрела на список, который держала в руке. Там было указано еще несколько вещей, к счастью написанных по-французски. Я, старательно произнося французские слова, зачитала список: зубной порошок, шампунь, кому-то (надеюсь, кислолицей Альбертине) мозольный пластырь и йод, и так до конца списка, завершающегося неизменным аспирином, одеколоном и тем, что миссис Седдон называла просто «мои пилюли».
        - И еще таблетки для миссис Седдон, - наконец сказала я.
        Аптекарь показал мне бутылочку с аспирином.
        - Нет, другие. - Я ведь не должна была знать, как по-французски «астма», и действительно понятия не имела, как будет «антигистамин». - Пилюли для ее груди.
        - Вы же покупали их на прошлой неделе!
        - Не думаю.
        - А я знаю точно, что покупали!
        Он сказал это коротко, почти грубо, но я не обратила внимания на его слова.
        - Может быть, ей нужно еще? - вежливо возразила я.
        - Если вы покупали таблетки на прошлой неделе, ей должно хватить.
        - Вы в этом уверены, мсье? Она записала их сегодня собственной рукой!
        - Она дала вам бумагу... рецепт?
        - Нет, - призналась я.
        - Я сказал вам, что она получила их на прошлой неделе, - нетерпеливо сказал аптекарь. - Вы сами взяли их. Вы тогда спешили и дали мне список вместе с рецептом мадам Седдон. Я отпустил ей таблетки. Может быть, вы забыли отдать их. У меня превосходная память - я помню, что дал вам лекарство, и, кроме того, веду записи.
        - Простите, мсье. Просто не помню. Наверное, вы правы. Я подумала... о, подождите, у меня в сумке лежит какая-то бумажка. Вот, мсье, рецепт! Вуайе ву. Это он?
        Я подала ему бумагу, стараясь, чтобы в моем поведении не сквозило: «Ну что, я ведь вам говорила?» И это было как нельзя более кстати, ибо он довольно ядовито сказал:
        - Это не рецепт для мадам Седдон. Это рецепт сердечных капель для мадам де Вальми.
        - Да? Даже не знала, что он у меня. Должно быть, он лежал вместе со списком. Спешила и не заметила его. Простите. - С видом победителя я улыбнулась ему. - Значит, вы все же дадите мне лекарство, мсье?
        Он неохотно поднял глаза, похожие на устриц, и бросил на меня странный взгляд. Потом, думаю, для того, чтобы показать, что прислуга не должна спорить с солидными людьми, он надел очки и стал очень внимательно изучать рецепт. Глядя на солнечный день за окном, я ожидала, сдерживая раздражение. Он прочел рецепт снова. Можно было подумать, что я - известная отравительница Мадлена Смит, которая как бы между прочим просит отпустить ей полфунта мышьяку. До меня дошла вся нелепость ситуации, и я засмеялась:
        - Все в порядке, мсье? Можете доверить мне капли? Я отдам их именно тому, для кого они предназначаются, так как не питаюсь дигиталисом, или что там у вас есть еще ядовитого.
        - Да, не думаю, - хмуро ответил он и, осторожно сложив рецепт, пододвинул ко мне покупки. - Ну, вот и все. Я дам вам капли. Может быть, вы проследите за тем, чтобы мадам Седдон получила таблетки, которые я отослал ей в среду?
        Собирая покупки, я заметила, что аптекарь снова как-то странно посмотрел на меня.
        - И должен поздравить вас, - сухо добавил он. - Ваш французский язык стал намного лучше, мадемуазель.
        - О, благодарю вас, мсье, - ответила я хладнокровно.- Я очень стараюсь и занимаюсь каждый день. Еще через три недели нельзя будет даже подумать, что я англичанка.
        - Англез? - раздался позади меня мужской голос. Я удивленно оглянулась. В аптеке не было никого, кроме меня и мсье Гарсена, но в дверях, загораживая вход, стоял высокий мужчина; солнце било ему в спину, и его огромная тень, казалось, заполняла всю комнату. Он шагнул ко мне.
        - Простите, но я слышал, как вы сказали: «Же сюи англез». Вы действительно англичанка?
        - Да.
        - О! Я... какая удача!
        Он смущенно посмотрел на меня с высоты своего роста. Вблизи он уже не выглядел таким огромным, как этот гигантский силуэт, обрамленный дверной рамой и подсвеченный ярким солнечным светом, но все же его отнюдь нельзя было назвать маленьким. На нем были шорты и ветровка цвета хаки; головного убора не было, его заменяли собственные волосы, светлые и очень густые. Голубые глаза светились на загорелом лице. Руки и ноги тоже были покрыты темным загаром, на фоне которого в лучах солнца виднелись рыжеватые волоски.
        Он полез рукой во внутренний карман ветровки и достал затрепанный конверт.
        - Послушайте, не смогли бы вы мне помочь? Мне надо накупить кучу всяких вещей, но я не знаю, как они называются. Я не знаю почти ни слова по-французски, а вы, кажется, болтаете чертовски хорошо...
        - Это вы так думаете, - решительно перебила я, - а на самом деле мсье Гарсен ни в грош не ставит мои знания.
        Я лучезарно улыбнулась аптекарю, который все еще мрачно наблюдал за мной из-за коробок со слабительным. Ответа не последовало. Оставив всякую надежду, я снова повернулась к англичанину. Его не убедили мои слова.
        - Однако я вижу результаты, - пробормотал он и указал на мои покупки.
        - Вы бы не поверили, как это иногда бывает трудно. Но конечно, я помогу. Можно посмотреть ваш список? - улыбнулась я.
        С облегчением он вручил мне бумагу, достав ее из конверта.
        - Очень любезно с вашей стороны. - Его застенчивая улыбка была поистине обезоруживающей. - Обычно я должен просто бить себя в грудь, как Тарзан, и указывать пальцем.
        - Вы очень решительный и смелый человек, если приехали сюда на отдых, совершенно не зная языка.
        - На отдых? Я здесь работаю!
        - Наемный убийца? - осведомилась я. - Или просто агент ноль-ноль-семь?
        - Я... я... простите?
        - Вот это. Звучит довольно странно. - Указав на список, я прочла вслух: - «Бинты - три по дюйму и полтора дюйма, клейкий пластырь, бактерицидный пластырь, мазь от ожогов, борная кислота...» Но вы забыли зонд.
        - Зонд?
        - Чтобы извлекать пули.
        - Я всего лишь лесник, - засмеялся он. - Живу в горной хижине там, наверху, на высоте четырех тысяч футов. Мне не обойтись без перевязочных средств и всего необходимого, чтобы оказать первую помощь.
        - Там настолько опасно?
        - Кто его знает. Во всяком случае, я убежденный ипохондрик. Чувствую себя не в своей тарелке, если у меня нет запаса всяких пилюль, микстур и градусников.
        Я взглянула на шестифутовую массу крепких костей и выпуклых мускулов:
        - Да! Видно, что вам надо очень беречься, чтобы не заболеть. Вы действительно хотите, чтобы я попыталась выговорить по-французски все эти липкие и бактерицидные пластыри и мази от ожогов?
        - Да, пожалуйста, будьте так добры. Хотя уверен, что единственным предметом из всего списка, который мне обязательно понадобится, будет тот, который обозначен в нем последним. А это я уж знаю, как называется, и смогу попросить сам.
        - Вы имеете в виду коньяк? Понятно.
        Повернувшись к мсье Гарсену, я принялась за решение неимоверно трудной задачи - как назвать аптекарю с помощью жестов и описаний на ломаном французском языке предметы, которые были мне известны не хуже, чем ему. Мсье Гарсен выслушивал мои объяснения очень сдержанно, и эта сдержанность, как и у Филиппа, была очень похожа на мрачное недовольство. Дважды я напрасно пыталась прибегнуть к любезной, даже немного заискивающей улыбке, которая должна была компенсировать отсутствие должного почтения с моей стороны, и не решалась вновь испробовать это средство; поэтому мы с ледяной вежливостью обсуждали список молодого англичанина, пока не дошли до последнего предмета, который не требовал никаких объяснений.
        Наконец мы закончили. Англичанин, нагруженный таким количеством микстур, пилюль и мазей, которые удовлетворили бы самого прихотливого «мнимого больного», подошел к двери и ожидал, пока я выйду на освещенную солнцем площадь.
        Когда я собрала свои пакеты и повернулась к выходу, голос аптекаря, сухой, словно шорох осенних листьев, произнес у меня за спиной:
        - Вы забыли капли для мадам де Вальми.
        С этими словами он протянул мне маленький пакетик.
        Когда мы вышли на улицу, англичанин с любопытством спросил:
        - Какая муха его укусила? Он вам нагрубил? Вы... простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вы вся красная.
        - Правда? Ну что же, я сама виновата. Нет, он мне не нагрубил. Просто я вела себя глупо и получила по заслугам.
        - Уверен, что это не так. Огромное спасибо за помощь. Сам бы я ни за что не справился. - Снова застенчивая улыбка. - Мне еще надо купить коньяк. Может, поможете?
        - А я думала, это вы можете купить сами.
        - Я... вообще-то я надеялся, что смогу пригласить вас и мы вместе выпьем. Не зря же вы трудились.
        - Это очень любезно с вашей стороны, но совершенно ни к чему...
        Он умоляюще посмотрел на меня поверх своих пакетов.
        - Пожалуйста, - попросил он. - Кроме того, чертовски приятно снова поговорить с кем-нибудь по-английски.
        Внезапно мне представилось, как он сидит в своей одинокой хижине на высоте четырех тысяч футов, окруженный всеми этими пилюлями, микстурами и градусниками.
        - С большим удовольствием, - сказала я.
        - Прекрасно! - просиял он. - Зайдем сюда? Вообще-то выбирать не из чего; думаю, это единственное место, кроме кафе «Кок Арди», до которого добрых полмили.
        Бистро с веселеньким навесом над дверью было совсем рядом с аптекой. Внутри было сумрачно и не особенно уютно, но на тротуаре перед ним стояло два или три металлических столика и несколько плетеных стульев, выкрашенных в ярко-красный цвет. Рядом в синих кадках стояли, словно часовые, низенькие подстриженные деревца. Мы уселись за столик на залитой солнцем улице.
        Он аккуратно разложил свои пакеты на свободном стуле.
        - Что будем пить?
        - Как вы думаете, у них есть кофе?
        - Конечно.
        Он оказался прав. Кофе прибыло в больших желтых чашках с тремя прямоугольными кусочками сахара в каждом блюдце.
        Теперь, когда мы сидели друг против друга, мой спутник, казалось, снова наглухо закрылся щитом чисто английской застенчивости. Изо всей силы вертя ложечкой в чашке, он сказал:
        - Мое имя Блейк. Уильям Блейк.
        Он произнес свое имя с каким-то вызовом.
        - Прекрасное имя, верно? - сказала я. - А мое всего лишь Белинда Мартин. Уменьшительное - Линда, оно же ласкательное, как говорила моя мама.
        - Спасибо, - улыбнулся он.
        - За что? За то, что сказала вам свое имя?
        - О да, конечно. Но главным образом за то, что вы не стали цитировать «Песни невинности», сложенные моим тезкой:
        «Агнец, агнец белый,
        Как ты, агнец, сделан?..»
        Или еще знаменитое:
        «Тигр, о тигр, светло горящий
        В глубине полночной чащи».
        Вот так, вы не поверите, сколько моих знакомых не могут устоять перед искушением.
        Я засмеялась.
        - Действительно, соблазнительно. Предпочитаю тигров. Нет, спасибо, мистер Блейк, - сказала я, глядя на сигарету, которую он мне предложил. - Не курю.
        - Не против, если я закурю?
        - Конечно нет.
        Он вопросительно посмотрел на меня, зажигая сигарету:
        - Если позволите спросить, что вы делаете в Субиру? Не похоже, что отдыхаете.
        - Нет, я тоже здесь работаю. Я гувернантка.
        - А, конечно. Вы, должно быть, та самая английская девушка из Вальми.
        - Да. Вам обо мне известно?
        - Здесь всем все известно. К тому же по здешним меркам мы близкие соседи. Я работаю в соседнем имении, на лесопосадках к западу от Мерлона.
        - О, - сказала я с интересом.- Дьедонне?
        - Именно. Замок - вообще-то это просто большой деревенский дом размером примерно с четверть дома Вальми - находится в долине, за Субиру. Владелец почти не бывает здесь. Его имя Сен-Вир. Кажется, большую часть времени он проводит в Париже или в имении возле Бордо. Так же как и ваш хозяин, он получает большие доходы от виноградников и продажи древесины.
        - Вальми? Доходы от виноградников?
        - Да. Они владеют целыми областями в Провансе.
        - А, конечно, - вспомнила я. - Бельвинь. Но это собственное владение мсье де Вальми, а само Вальми ему не принадлежит. Но даже он не потратит свои доходы от тамошних виноградников на Вальми.
        - Даже он?
        - Я считаю, что он прекрасный хозяин.
        Голос мой звучал так, будто я защищала Леона де Вальми от необоснованных обвинений.
        - О да, непревзойденный. Здесь о нем очень высокого мнения, уверяю вас. Ходили разговоры, что большая часть доходов от его собственного имения в Провансе идет сюда, по крайней мере так было несколько лет назад; во всяком случае, деньги тогда водились у него немалые.
        - И сейчас хватает, - заметила я, - или, может быть, просто у меня сложилось такое впечатление.
        - Да, кажется, его дела снова поправляются. Два хороших урожая винограда - и можно чинить крышу. - Он засмеялся. - Интересно, почему в богом забытых местах вроде этого люди так интересуются чужими делами? - Он посмотрел на меня. - Гувернантка. Адская работа, верно?
        - Да, так бывает в романах, а иногда и в реальной жизни. Но мне нравится. У меня послушный ученик - Филипп, и я полюбила эти места.
        - Вы не чувствуете себя одинокой - я хочу сказать, так далеко от дома и родины?
        Я засмеялась:
        - Если бы вы только знали! Моим домом на родине был сиротский приют. Семь лет! Пусть я здесь гувернантка, все равно Вальми для меня - чудесное приключение.
        - Да, я думаю. Вы любите приключения?
        - Конечно! Кто же их не любит?
        - Ну, во-первых, я, - решительно сказал мистер Блейк.
        - Неужели? А я-то думала, что все мужчины жаждут пробивать себе путь с помощью мачете среди болотистых зарослей и преодолевать речные стремнины. Знаете - крепкие волосатые колени, костры на привале и широкий-широкий мир.
        - С этим было покончено в раннем детстве. И вообще-то, что такое мачете? - ухмыльнулся он.
        - Бог его знает. У путешественников всегда есть мачете. Но если серьезно...
        - А если серьезно, - сказал он, - не знаю. Мне бы хотелось посмотреть мир, я люблю путешествия, перемену обстановки, мне нравится видеть что-то новое, но все же... хорошо иметь где-то корни, родных, семью... - Он остановился и немного покраснел. - Простите. Это было бестактно.
        - Ничего. Я понимаю, что вы имеете в виду. Каждому нужен какой-нибудь дом. Чтобы уходить из него и снова возвращаться. И мне кажется, чем старше становишься, тем труднее уходить и приятнее возвращаться.
        Он опять застенчиво улыбнулся:
        - Да, вы правы. Но вы меня не слушайте, мисс Мартин. Я - лежачий камень. А вы отправляйтесь ловить ваших тигров. Во всяком случае, до сих пор охота была успешной. Вы уже обнаружили одного, верно?
        - Вы имеете в виду мсье де Вальми?
        Он поднял брови:
        - Как вы быстро угадали! Значит, он тигр?
        - Вы думали именно о нем. Почему?
        - Потому только, что у него репутация жестокого и непредсказуемого человека. Как вы с ним уживаетесь? Какой он?
        - Я... Он очень вежлив и любезен, можно даже сказать, что в нем есть определенный шарм. Да, конечно, есть. Он и мадам очень хотят, чтобы я чувствовала себя в замке как дома. Я не очень-то часто вижу их, но, когда с ними встречаюсь, они ко мне очень добры...
        Я отвернулась от него и посмотрела на противоположную сторону площади. Две женщины вышли из булочной, остановились, глядя на нас с любопытством, и двинулись по улице, стуча подошвами сабо по каменной мостовой. Кто-то визгливо крикнул, и дети разбежались, переговариваясь и щебеча, словно воробьи. Двое пробежали мимо нас, топоча босыми ногами по теплым камням. Часы на церковной башне пробили один раз. Прошло всего полчаса.
        - А почему вы приехали сюда? Расскажите мне о вашей работе, - спросила я.
        - Особенно рассказывать нечего.
        Он чертил ручкой ложки по скатерти.
        И действительно, как я убедилась из его рассказа, жизнь у него до сих пор текла ровно. Уютный и достаточно зажиточный загородный дом; небольшая частная школа; два года в армии (тогда не приходилось делать ничего заслуживающего упоминания, кроме маневров на равнинах Солсбери); потом университет - четыре года тяжкого труда, с каникулами (большей частью в качестве водителя автобуса) в Скандинавии и Германии; сдача экзаменов на отлично и решение посвятить еще два года изучению болезней хвойных деревьев, о которых он рассказывал мне очень подробно и с энтузиазмом... Я убедилась в том, что жизнь в хвойном лесу (в постоянной борьбе с угрозой гнилостной болезни, трещин коры при засухе, рака древесины, хвойного жучка и вещей, носящих такие названия, как «фомопсис», «мегатизм» и даже «ипс») отнюдь не лишена приключений и может быть в высшей степени захватывающей. Я подозревала, что мистер Блейк серьезно увлечен сосновым долгоносиком... наблюдается великолепный случай заражения этим вредителем (заметьте - вида «хилобиус», а не «писсодес») на посадках к западу от Мерлона...
        Но тут он опомнился и немного покраснел, глядя на меня с улыбкой.
        - Во всяком случае, - продолжал он, - вот почему я здесь. Я собираю отличный материал благодаря мсье Сен-Виру - это удивительно порядочный человек для француза. - Потом он добавил, считая, очевидно, что наличие такого феномена, как порядочный француз, заслуживает объяснения: - Мой отец познакомился с ним во время войны. Он дал мне место и даже платит за работу, которая так или иначе входит в программу моих научных исследований. Кроме материала, я приобретаю опыт, и мне нравится работать в этой стране. Здесь нет особенных богатств, но эти люди, по крайней мере Сен-Вир и де Вальми, заботятся о своих землях. Но мне еще многому надо научиться, в том числе языку, - со вздохом сказал Блейк. - Он мне никак не дается. Наверное, у меня нет способностей. Но может быть, если я буду жить здесь, это хоть как-то поможет.
        - Вряд ли, - возразила я, - если вы будете жить один, окруженный пилюлями и термометрами.
        - О, я же не все время в горах. Я работаю большей частью в хижине: она находится недалеко от зараженных посадок, и потом, тишина; там я держу все, что нужно для работы, и сплю, когда у меня нет денег. - Он улыбнулся. - Конечно, это бывает довольно часто. Но иногда я спускаюсь в «Кок Арди». Шумное место, но хозяин знает английский, и готовят прилично... А, вот это ваш мальчик?
        С того места, где мы сидели, была видна высокая стена, окружавшая сад при доме священника. Калитка открылась, и появился Филипп, за которым возвышалась объемистая фигура экономки кюре.
        - Да, это Филипп, - сказала я. - Мне нужно идти.
        Я встала. Филипп, увидев меня, обернулся и что-то сказал экономке, потом побежал к нам через площадь.
        - Хорошо, что вы меня подождали. Я сказал мадам Роше, что вы, наверное, пошли погулять. А вы здесь!
        - Да, я здесь. Ты что-то очень рано закончил, Филипп. Наверное, ты наскучил господину кюре.
        - Я не знаю, что значит «наскучил».
        - Он, наверное, устал от тебя.
        - Нет, - торжественно ответил мальчик. - Но он не очень хорошо себя чувствует. Он устал, но не наскучил от меня... не устал от меня. Мадам Роше говорит, что мне лучше уйти.
        - Очень жаль, что господин кюре нездоров, - сказала я. - Филипп, это мсье Блейк, который работает у господина Сен-Вира. Мсье Блейк, это граф де Вальми.
        Они обменялись рукопожатиями. Филипп, как всегда, сделал это с серьезным видом, который придавал ему особую привлекательность.
        - Какая у вас работа, мсье?
        - Я лесник.
        - Лес... о да, понимаю. В Вальми тоже есть лесники.
        - Знаю, я встречался с ними - Пьер Детрюш, Жан Луи Мишо и Арман Лесток, который живет рядом с «Кок Арди».
        - Ну, - задумчиво сказал Филипп, - я пока еще их не знаю. Я ведь здесь не очень давно, vous comprenez.[Понимаете (фр.).]
        - Конечно, не знаете. Я... э... думаю, что этим ведает ваш дядя.
        - Да, - вежливо ответил Филипп. - Он мой опекун.
        Во взгляде, который мальчик бросил на меня, мелькнула гордость за маленькую победу - ведь он сразу запомнил трудное английское слово, но голос его прозвучал с какой-то чопорной надменностью, которая заставила удивленно поднять брови Блейка, не умевшего скрывать свои чувства.
        - Я думаю, нам пора идти, - быстро сказала я. - Мистер Блейк, большое спасибо за кофе. Страшно довольна, что мы с вами познакомились, - и протянула ему руку.
        Задержав ее в своей ладони, он быстро сказал:
        - Только не исчезайте надолго. Когда мы снова встретимся?
        - Я ведь не свободный художник, мистер Блейк. Иногда выдается свободное утро, но тогда я обычно остаюсь дома.
        - А вечерами вы работаете?
        - Вообще-то да. Я не занята разве что в пятницу, иногда в воскресенье.
        - Да, так не годится. - Блейк был явно разочарован. - В конце недели я договорился встретиться о друзьями. Может быть, после?..
        Филипп легонько потянул меня за руку.
        - Мне действительно надо идти, - сказала я. - Пока оставим это, ладно? Конечно, мы встретимся когда-нибудь - ведь долина не такая уж большая. Еще раз спасибо...
        Когда мы с Филиппом шли по мосту через Мерлон, я оглянулась. Блейк хлопотливо трудился над тем, чтобы собрать свои свертки и пакеты с бинтами, липким и бактерицидным пластырем и прочими незаменимыми средствами, призванными облегчить ему жизнь на высоте четырех тысяч футов.
        Надеюсь, он не забудет купить коньяк.
        ГЛАВА 6
        Что-нибудь из этого выйдет.
        Надеюсь, не человеческие нечистоты.

    Диккенс. Барнаби Радж.[6 - Перевод M. Абкиной.]
        В этот вечер наше спокойное, размеренное существование было нарушено. В детской уже закончилось традиционное чаепитие. Ранние апрельские сумерки заглядывали в закрытые занавесями окна, в стеклах которых весело отражался свет электрических ламп и огонь камина. Филипп лежал на ковре перед камином и рассеянно играл со своими солдатиками, а я, как обычно, сидела рядом и читала ему вслух. Вдруг мы услышали звук мотора. Какая-то машина преодолевала один за другим зигзаги дороги, ведущей к замку. Стояла теплая погода, и одно из окон, выходящих на балкон, было открыто. Поднимающаяся машина взревела, затихла и снова набрала скорость, поднявшись на новый уровень высоты. Я замолчала и посмотрела в окно. Филипп поднял голову:
        - Une auto! Quelqu'un vient![Машина! Кто-то едет! (фр.).]
        - Пожалуйста, по-английски, - машинально поправила я его. - Филипп, что ты делаешь?
        Мальчик не обратил на меня никакого внимания. Он вскочил с ковра, его игрушки полетели во все стороны. Вылетев из балконной двери, словно ракета, он побежал по балкону.
        Я бросила книгу и поспешила за ним. Мальчик добежал до конца балкона, под которым лежала мощенная гравием подъездная дорожка, и свесился наружу, жадно вглядываясь в даль. Я с трудом поборола желание схватить его сзади за штаны и сказала так мягко, как только могла:
        - Ты упадешь, если будешь свешиваться... Посмотри, перила расшатаны, балюстрада покачнулась, я сама видела. Наверное, именно об этой части балкона говорили, что ее нужно починить, Филипп...
        Казалось, мальчик ничего не слышит. Он еще стоял, навалившись всем телом на каменную балюстраду. Я была уверена, что она действительно пошатнулась, и твердо сказала:
        - А теперь, Филипп, вернись и веди себя разумно. И вообще, почему ты так волнуешься?
        Машина преодолела последний подъем и, завизжав тормозами по гравию, сделала широкий полукруг. Свет фар пробежал по кустам роз в саду, блестящим остриям железной ограды под балконом, кадкам с ухоженными цветами на террасе и остановился возле ворот, ведущих во двор. Затем фары потухли.
        Хлопнула дверца машины. Я услышала приятный бас. Ему ответил другой голос, очевидно шофера. Потом машина медленно двинулась во двор, мужская фигура пересекла дорожку и поднялась по лестнице, ведущей в замок Вальми.
        Интересно, как выглядит человек, голос которого я слышала? Я несколько минут постояла на балконе, ожидая, пока откроют дверь и на гостя упадет свет из холла. Но тут Филипп, оторвавшись от перил, проскользнул за моей спиной в комнату. Я повернулась - в его немного сгорбленной спине и опущенных плечах чувствовалось такое горькое разочарование, что я, безмолвно последовав за ним, снова опустилась на стул у камина и взяла в руки книгу. Но Филипп не стал больше играть. Он неподвижно стоял на ковре, глядя в огонь. Кажется, он совершенно забыл о моем присутствии.
        Просмотрев несколько страниц, я спросила небрежным тоном:
        - Кто это был, не знаешь?
        Он пожал плечами:
        - Кажется, мсье Флоримон.
        - Мсье Флоримон? Знаменитый модельер?
        - Да. Он часто приходил к нам, когда мы жили в Париже. Он друг тети Элоизы. Его знают и в Англии?
        - Конечно.
        Даже в приюте Констанс Батчер слышали о великом Флоримоне, чья модель «Аладдин» произвела несколько лет назад фурор в Париже и Нью-Йорке. Говорят, что, увидев ее, Диор что-то пробормотал сквозь зубы и порвал несколько своих рисунков. Полная почтения к этому знаменитому имени, я спросила:
        - Он останется здесь надолго?
        - Не знаю.
        Голос мальчика выражал полнейшее равнодушие. У него был такой расстроенный и разочарованный вид, что я спросила:
        - Ты ждал кого-нибудь другого, Филипп?
        Быстро взглянув на меня, он опустил длинные ресницы и ничего не ответил.
        Несколько минут я молчала. Но Филипп был на моем попечении, к тому же это просто маленький одинокий ребенок. К кому он мог так броситься сломя голову?
        - Может быть, ты ждал своего кузена Рауля?
        Молчание.
        - Кто-то должен к нам приехать?
        Он отрицательно покачал головой.
        - Ты не любишь мсье Флоримона? - сделала я еще одну попытку.
        - О нет. Я очень его люблю.
        - Тогда почему... - начала я, но что-то, промелькнувшее в его лице, заставило меня замолчать и мягко сказать: - Нам пора спуститься в салон, малыш. Мне ничего не сказали, поэтому, думаю, мы должны идти, несмотря на гостей. Беги помой руки, пока я буду причесываться.
        Не взглянув в мою сторону, он молча повиновался. Я медленно подошла к балкону и закрыла дверь.
        В камине маленького салона горел яркий огонь: перед ним на розовом атласном диване расположились мадам де Вальми и Флоримон. Они оживленно беседовали.
        Я с интересом посмотрела на гостя. Не знаю, каким я ожидала увидеть одного из пяти крупнейших законодателей моды, но великий Флоримон разрушил все мои представления. Это был крупный, облысевший, небрежно одетый мужчина. Когда он молчал, лицо у него принимало выражение тихой меланхолии, что делало его похожим на романтического Белого Рыцаря. Но невозможно было усомниться в том, что мсье Флоримон весьма успешно занимается прозаическими, земными делами. Взгляд голубых глаз был добродушным, но хитрым; казалось, он не пропустит никакой мелочи. Он обращался со своим великолепно скроенным и сшитым костюмом так же бережно, как со старой купальной простыней. Карманы уютно оттопыривались во всех возможных местах, отвороты были густо засыпаны пеплом. В одной руке он держал какую-то книгу или журнал, другой оживленно жестикулировал, рассказывая что-то мадам де Вальми.
        Она смеялась. Я не видела ее такой счастливой и оживленной ни разу с тех пор, как приехала в Вальми. Только теперь я поняла, как красива она была, прежде чем время и пережитая трагедия сделали ее прекрасное лицо сухим и безжизненным.
        Едва я успела это подумать, как мадам де Вальми обернулась, увидела нас с Филиппом, стоящих у двери салона, - и оживление тотчас же испарилось. Было как-то унизительно наблюдать, как ее лицо приняло скучающее и брезгливое выражение. Мне захотелось дать ей пощечину, но потом я осознала, что Филипп, очевидно, ничего не заметил. Торжественно, с утонченной вежливостью, мальчик подошел к Флоримону, который вскочил на ноги, громкими возгласами выражая удовольствие, - уже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение Элоизы.
        - Филипп! Рад тебя видеть! Как дела?
        - Прекрасно, благодарю вас, мсье.
        - Гм, да. - Он нежно похлопал мальчика по щеке. - Еще немного румянца вот сюда, и все будет в порядке. Деревенский воздух - не шутка, особенно воздух Вальми. Видно, он пошел тебе на пользу. Здесь гораздо лучше, верно?
        Он не сказал «лучше, чем в Париже», но это подразумевалось само собой - Филипп ничего не ответил. «Недопустимо совершать такие ошибки, говоря с ним», - подумала я. Видно было, что Флоримон это понял, но ограничился тем, что добавил доверительным тоном:
        - Знаешь, я не удивляюсь, что тебе хорошо живется в Вальми! Если тебе составляет компанию такая красивая молодая дама, ты должен просто цвести!
        Безразлично-вежливая улыбка Филиппа показала, что любезный комплимент Флоримона был оставлен без внимания. Поскольку они говорили по-французски, я тоже не должна была его заметить. Я сидела с безучастным видом, избегая встречаться взглядом с Флоримоном.
        - Не расточайте напрасно любезности, Карло. Французский язык мадемуазель Мартин с каждой минутой становится все лучше, как мне сообщили, но я не думаю, что она уже достигла такой стадии, что может понять столь тонкий комплимент, - откликнулась со своего дивана Элоиза де Вальми, потом она добавила по-английски: - Мисс Мартин, разрешите мне представить вам мсье Флоримона. Не сомневаюсь, что вы о нем слышали.
        Я чопорно встала, и мы обменялись рукопожатиями.
        - Даже в английском приюте мы все слышали о мсье Флоримоне. Ваша слава дошла до нас, может быть, на шесть лет позже, но все же дошла. - Я улыбнулась, вспомнив купленную мной дешевую выкройку по рисунку Флоримона. - Хотите - верьте, хотите - нет.
        Он не стал притворяться, что не понял меня, прекрасно зная об этих выкройках. Взмахнув рукой, в которой держал книгу - теперь я видела: это была «Повесть о блистательном принце Гэндзи», - он сказал:
        - Вы, мадемуазель, украсите собой любой наряд.
        - Даже такой? - засмеялась я.
        - Даже такой, - безмятежно ответил он. Его голубые глаза искрились.
        - Этот комплимент прямо убивает меня, мсье.
        Мадам де Вальми, которую, казалось, занимал этот разговор, произнесла гораздо более дружеским тоном - я раньше никогда не слышала от нее такого:
        - Мсье Флоримон всегда расстраивается, что одеваться у него могут себе позволить только древние старухи, а молодые и красивые покупают платья «прет-а-порте»... есть такое выражение - я забываю английский во время волнующих бесед с вами, Карло, - как называется готовое платье?
        - Прямо с вешалки? - подсказала я.
        - Да, правильно, вы покупаете готовое платье прямо с вешалки и все же выглядите лучше нас.
        - Вы забываете английский, мадам, и путаете местоимения, - сказала я.
        Элоиза удивленно подняла брови, а Флоримон с явным удовольствием заметил:
        - Вот, моя дорогая, настоящий комплимент! Подлинный комплимент, каким он должен быть. Вы и не подозреваете, что он будет произнесен, и не сразу догадываетесь, услышав его.
        Элоиза засмеялась:
        - Дорогой Карло, можешь мне поверить, даже сейчас я не так уж редко слышу комплименты, чтобы не понять их. Благодарю, мисс Мартин, это очень любезно с вашей стороны.
        Впервые я увидела в ее глазах теплоту и поняла, как она привлекательна - не дешевым шармом жизнерадостного и общительного человека, а подлинной привлекательностью: сдержанностью и искренностью, которой нельзя противиться, когда на вас обращают внимание и вы чувствуете, что вам действительно рады. Господи, как мне хотелось ощутить это! Я была готова ответить горячей любовью на любое проявление привязанности и дружелюбия. Может быть, в конце концов...
        Я улыбнулась ей, но вдруг... взгляд вновь стал отчужденным, дружелюбие исчезло, словно вино, вылившееся из треснувшего стакана, - она вновь стала похожа на затуманенное зеркало, холодное и ничего не отражающее.
        Улыбка застыла у меня на губах. Меня снова оттолкнули, непонятно почему. Минуту назад я могла поклясться, что мадам де Вальми симпатизирует мне, но теперь... мне показалось, что в беглом взгляде, которым она окинула меня перед тем, как снова опустила глаза на свою вышивку, я увидела то же беспокойное и обреченное выражение, которое поразило меня в первый день пребывания в Вальми.
        Но я тотчас же отогнала эту мысль. Я больше не считала, что мадам де Вальми боится своего мужа; напротив, было совершенно очевидно, что супруги очень близки между собой; их характеры составляли любопытную светотень и по контрасту как нельзя лучше подходили друг к другу. Не до конца понимая Элоизу, я с жалостью подумала, что ее отчужденность и холодность могут быть результатом строжайшего самоконтроля (как у самураев), который она научилась сохранять при любых обстоятельствах. С эгоизмом юности я не могла себе представить темперамент, так сильно отличающийся от моего: ей, должно быть, приходится намного тяжелее, чем мужу!
        А ее поведение по отношению ко мне и к Филиппу, наверное, лишь проявление этого самоконтроля, этой скрытности, неторопливой, осторожной оценки... Должно пройти немало времени, чтобы ледяная сдержанность растаяла, чтобы двери раскрылись. Этот беглый взгляд выражал не беспокойство, а терпеливое ожидание, и только. Нужно время... Может быть, мадам все еще размышляла, почему Леон де Вальми считал, что, наняв меня, она «совершила очень большую ошибку»...
        Она осторожно сделала аккуратный стежок. У ее локтя стояла лампа. Свет мягко падал на тонкую белую руку. Игла белой искрой прошивала тонкий холст. Она подняла голову:
        - Подойди, Филипп, сядь возле меня на скамейку. Ты можешь оставаться здесь десять минут... нет, мисс Мартин, не ускользайте от нас. Садитесь и развлекайте вместо меня мсье Флоримона.
        Элоиза снова надела маску. Она сидела за своей работой, подтянутая и элегантная, как всегда.
        Ей даже удалось выглядеть заинтересованной, когда она, как обычно, расспрашивала Филиппа о проведенном дне и выслушивала его вежливые, старательно обдуманные ответы.
        - Не хотите присесть рядом со мной? - обратился ко мне Флоримон.
        Я с готовностью обернулась к нему: он наблюдал за мной своими добродушными проницательными глазами, очевидно заметив, как мадам де Вальми проявила ко мне неожиданный интерес, а затем так же неожиданно оттолкнула, и поняв мое состояние. Во всяком случае, он взял на себя труд развлекать меня. Его запас фривольных историй был необычайно богат и занимателен, хотя по крайней мере половина из них вряд ли соответствовала действительности. Поскольку я знала Париж лучше, чем он предполагал, то получила от нашей беседы огромное удовольствие. Он немного флиртовал, надо сказать очень искусно, и выглядел сначала немного обескураженным, а затем был очарован тем, что его ухаживания нисколько меня не шокировали, а, напротив, очень забавляли. Он был бы еще более удивлен, если бы знал, что, как ни странно, напомнил мне отца: я не слышала такой утонченной, пересыпанной сложными каламбурами болтовни с тех пор, как в последний раз, десять лет назад, была допущена к участию в устроенной им вечеринке, на которой пили вино и читали стихи. Поэтому простительно, что я наслаждалась каждой минутой нашего разговора, со
странной ностальгией смакуя забавную чепуху, которая была предметом беседы.
        Удовольствие мне портило лишь то, что время от времени я ловила на себе холодный взгляд Элоизы де Вальми, смотревшей на меня с загадочным выражением, которое могло быть одобрением, усталостью или - но это уже чистая игра воображения - просто страхом.
        Чересчур богатое воображение наверняка было повинно и в том, что я все время пыталась угадать, кто донес мадам, что мой французский «с каждой минутой становится все лучше».
        Нашу беседу прервало появление миссис Седдон с подносом, уставленным бокалами с коктейлем. Я вопросительно посмотрела на мадам де Вальми, а Филипп немного наклонился, собираясь встать со скамейки.
        Элоиза уже собиралась отпустить нас, но в это время Флоримон добродушно сказал:
        - Не прогоняй ребенка, Элоиза. Теперь, когда ты его уже допросила, может быть, передашь его мне?
        Она улыбнулась, подняв тонкие брови:
        - Зачем он тебе нужен, Карло?
        Флоримон положил «Повесть о блистательном принце Гэндзи» на самый краешек хрупкого кофейного столика и шарил большой рукой в одном из неаккуратно оттопыренных карманов. Он широко улыбнулся Филиппу, смотревшему на него с настороженным видом, который мне так не нравился, и я увидела, что лицо мальчика разгладилось в ответ на улыбку.
        - Когда мы виделись последний раз, парнишка, - сказал Флоримон, - я начал учить тебя единственному времяпрепровождению, достойному разумного человека. А, вот они. .
        Говоря это, он выудил из кармана небольшую коробку. В ней были миниатюрные шахматы с белыми и красными фигурками.
        Мадам де Вальми засмеялась.
        - Всепоглощающая страсть. - Ее холодный голос звучал почти снисходительно. - Хорошо, Карло, но через полчаса, не позже, он должен подняться к себе. Берта, наверное, уже ждет.
        Она, как и я, прекрасно знала, что это не так. Хотя разговор велся по-французски, она быстро посмотрела на меня и постаралась сделать безучастное лицо. Интересно: значит, я была не единственной в этом доме, кто старался, чтобы Филипп не встречался со своим дядей.
        Филипп довольно охотно подвинул скамейку к стулу Флоримона, и оба склонились над шахматной доской.
        - Ну-ка посмотрим, - весело сказал Флоримон, - помнишь ли ты хотя бы некоторые правила, мой мальчик. По-моему, в последний раз, когда мы с тобой играли, ты сделал несколько неверных ходов, но в твоей концепции игры есть какая-то варварская оригинальность мысли и свежесть, которая имеет свои преимущества. Твой ход.
        - Я уже сделал ход, пока вы говорили, - сдержанно сказал Филипп.
        - Сделал ход, черт возьми? А, королевская пешка. Классический гамбит, мсье... а я иду вот этой пешкой. Вот так.
        Филипп склонился над доской, нахмурившись, целиком поглощенный шахматами, а над ним возвышался Флоримон, раскинувшийся на стуле, рассыпающий сигарный пепел на лацканы изысканно сшитого пиджака. Он ласково и снисходительно смотрел сверху вниз на Филиппа, ни на минуту не прерывая поток своих довольно бессвязных речей, из которых мальчик, даже если бы он к ним прислушивался, едва понял бы треть.
        Я сидела молча, наблюдая за ними, чувствуя глубокую симпатию к этому немолодому знаменитому парижанину, который, несмотря на постоянную занятость, нашел время для того, чтобы навестить мальчика, показать ему, что он не совсем одинок. Послушав его, можно было подумать, что главным занятием для него в прошлом было ждать, когда он еще раз сможет сыграть с Филиппом в шахматы.
        Вдруг я заметила, что мадам де Вальми больше не вышивает. Ее руки праздно покоились на сложенном холсте, лежавшем на коленях. Я подумала, что мадам заинтересовалась игрой, но потом заметила, что она не глядит на доску. Ее глаза не отрывались от склоненной над шахматными фигурами головы мальчика. Должно быть, она глубоко задумалась о чем-то, потому что, когда мальчик неожиданно вскрикнул, сильно вздрогнула.
        Он издал радостный возглас и ухватился за доску:
        - Ваша королева! Королева! Regardez, monsieur![Смотрите, мсье! (фр.).] Я взял вашу королеву!
        - Вижу, - безмятежно ответил Флоримон. - Но может быть, вы будете так любезны объяснить мне, Капабланка, какое новое правило позволяет продвигать эту фигуру через всю доску?
        - Между ними на доске ничего не было, - объяснил Филипп.
        - Не было, верно. Но фигура, которой ты пошел, старина, - слон или, иначе, епископ. Извини меня за мелочность, но есть правило, которое гласит, что епископ ходит только по диагонали. Ты можешь сказать «пустяки, нелепость», но таково правило, Филипп.
        - Епископ? - переспросил мальчик, понявший, очевидно, только это слово.
        - Те фигуры, что с остроконечной шапкой, - спокойно сказал Флоримон, - называются слонами или епископами.
        - О! - сказал Филипп. Подняв голову, он с улыбкой посмотрел на своего противника, нимало не обескураженный. - Я и забыл. Возьмите назад свою королеву.
        - Очень тебе благодарен. Спасибо. Ну а сейчас твой ход, и мне бы хотелось, чтобы ты снова подумал над тем, в какой позиции находятся моя королева и твой епископ.
        Филипп внимательно посмотрел на доску.
        - Между ними ничего нет, - неуверенно сказал он.
        - Именно.
        - Ну... О! - Маленькая рука быстро схватила не подчинившегося правилам игры епископа и убрала его прочь от королевы. - Вот. Я ставлю его здесь.
        Флоримон хмыкнул.
        - Весьма мудро, - заметил он. - Мудро.
        Он низко склонился над доской, внимательно глядя на нее сквозь облако табачного дыма; по его виду можно было подумать, что он играет с опытным шахматистом, а не с маленьким мальчиком, который даже не знает как следует правил игры.
        Я посмотрела на часы - шесть часов шестнадцать минут - и с удивлением взглянула на мадам де Вальми, подозревая, что она с таким же беспокойством, как и я, следит за временем. Но она снова уронила руку на колени и смотрела в огонь камина. Она была за сотни миль отсюда. Интересно, где... Судя по выражению ее лица, вряд ли в каком-нибудь приятном месте.
        - Мадам... - сказала я.
        Вздрогнув, она так быстро схватила вышивание, что уколола иглой палец.
        - Простите, мадам, я вас испугала. Мне кажется, Филиппу пора подняться наверх, к себе?
        Я сидела спиной к двери, поэтому не видела и не слышала, как она открылась; осознала это по тому, как быстро Филипп повернул голову, как широко раскрылись его глаза. Бархатный голос Леона де Вальми произнес:
        - А, Филипп. Нет, не уходи. Карло, рад тебя видеть. Почему ты так редко бываешь у нас?
        Кресло мягко катилось, чуть шелестели колеса. Появление Леона произвело ошеломляющий эффект. Филипп вскочил со скамейки и стоял, глядя на своего дядю, как птичка, завороженная взглядом змеи. Мсье Флоримон поспешно встал. Элоиза де Вальми снова уронила вышивку и быстро повернулась к мужу; когда кресло прокатилось мимо меня, я соскользнула со стула и ретировалась на свое обычное место у дальнего окна.
        Не думаю, что Леон де Вальми обратил на меня хоть какое-то внимание, но Филипп заметил мой маневр. Он тоже сделал попытку удрать, но был, если можно так сказать, пригвожден к месту словами Леона:
        - Нет, нет, Филипп. Мы так редко видимся! Я должен быть благодарен мсье Флоримону, из-за которого пришел сюда раньше, чем обычно. Сядь, Филипп.
        Мальчик повиновался. Кресло подкатило к дивану и остановилось.
        - Твоя верность долгу поражает меня, Элоиза. Это поистине трогательно.
        Леон де Вальми тронул жену за руку.
        Только натренированное ухо могло различить саркастическую ноту в мягком голосе Леона де Вальми. Я увидела, как их глаза встретились и Элоиза де Вальми слегка улыбнулась. Вторично за этот вечер меня обожгла злость. Неужели так уж трудно вытерпеть общество Филиппа даже полчаса в день? И неужели надо показывать свою неприязнь столь открыто? На этот раз Филипп все заметил. Я увидела, как он быстро взмахнул своими длинными ресницами, искоса взглянув на дядю, как его бледное личико приняло обычное мрачное выражение, и подумала: «Черт возьми, неужели не найдется кто-нибудь, способный дать вам отпор!»
        Через минуту, казалось, все сгладилось. Леон де Вальми, пребывавший в самом радужном настроении, весело приветствовал Флоримона:
        - Очень мило, что вы заглянули к нам, Флоримон. Вы из Женевы? Что привело вас туда?
        Флоримон снова опустился на стул.
        - Я шел по следу, разыскивая новый материал. - Он сделал один из своих широких жестов, на этот раз по направлению к «Повести о блистательном принце...», и задел книгу рукой, так что она упала на пол. - Когда-нибудь просмотри эти картинки, Элоиза, и скажи, видела ли ты что-нибудь равное этому изяществу, этой куртуазной утонченности на грани декаданса... А, спасибо, зайчик. - Это он сказал, обращаясь к Филиппу, который тихо поднял книгу и молча подал ему. - Отдай это, пожалуйста, своей тете, малыш. Великолепно, не правда ли?
        Она посмотрела на книгу.
        - Что это, Карло?
        - Угроза твоему спокойствию и моему карману, - улыбаясь, сказал Леон де Вальми. - Новые модели в стиле «мандарин» или что-то в этом роде: не сомневаюсь, что на грани декаданса. Признаюсь, не могу представить тебя в подобном наряде, дорогая.
        Флоримон засмеялся:
        - Уверяю вас, это только материал для размышлений, сырье. И вот что я вам скажу. Мы с Розой Готье состряпали штучку, которая произведет переполох в ноябре, и я приехал в Женеву, чтобы проследить за тем, как идет дело. - Он широко улыбнулся. - По крайней мере, это хороший предлог. Я всегда пользуюсь им, когда хочу сбежать из Парижа.
        - Как обстоят дела с твоей новой коллекцией моделей? - спросила Элоиза.
        Флоримон уронил пепел на рубашку и безмятежно растер его по отвороту элегантного пиджака.
        - Идея пока в эмбриональном состоянии. Младенец еще не бьет ножкой, мне долго еще не удастся разродиться, может быть несколько месяцев. А потом, как обычно, бах! - меня осенит и придется вылизывать этого недоноска, пока он не примет какую-то пристойную форму ценой моего кровавого пота и слез. - Тут его взгляд упал на Филиппа, неподвижно сидящего на скамейке, и он добавил, почти не меняя тона: - На дороге между Тононом и замком густой туман.
        - Правда? Очень плохая видимость?
        Леон де Вальми взял с подноса бокал с коктейлем и подал его жене.
        - Кое-где. Но мне кажется, это местное. В Женеве было ясно, конечно, со временем погода на берегу озера может измениться. А, благодарю вас.
        Леон де Вальми подал ему бокал. Когда кресло, сделав круг, остановилось перед камином, он увидел на низком столике шахматную доску. Его темные брови поднялись.
        - Шахматы? Вы всегда носите их с собой, Карло?
        - Почти. Можно надеяться, что мы с вами сыграем сегодня вечером?
        - С удовольствием. Но прошу вас, бросьте эти портновские булавки. Я не могу играть, когда за ходами надо следить с помощью телескопа.
        - Играть вашими шахматами одно удовольствие, - сказал Флоримон, - не говоря уже о том, что вы достойный противник, с которым стоит скрестить шпаги. Иными словами, это значит, что вы даете мне проиграть в четырех случаях из пяти.
        - Гм... - Леон де Вальми оглядел доску. - Кажется, красные играют весьма близоруко в полном смысле слова. Я знал, что ты не обладаешь шахматным мышлением, дорогая Элоиза, но не представлял себе, что дело обстоит так скверно.
        Мадам де Вальми лишь улыбнулась, даже не взяв на себя труда объясниться. Да никаких объяснений и не требовалось. Леон знал, кто играл красными, и Филипп сознавал это.
        - А, да, - спокойно сказал Флоримон. Он внимательно оглядел миниатюрные фигурки. - О господи, я совершенно запутался, верно? Может быть, мне нужны очки от близорукости. Ты совершенно прав, дорогой Леон, большая ошибка - недооценивать противника. Никогда этого не делай.
        Крупная рука быстрыми движениями переставила несколько пешек. Добродушное лицо выражало интерес только к лилипутским маневрам на шахматной доске.
        Я заметила, что Леон де Вальми бросил на него быстрый взгляд, выражавший насмешливый интерес, быстро исчезнувший, словно рассеявшееся облако.
        - Не могу сказать, что я его недооцениваю. - Потом он улыбнулся Филиппу, молча сидевшему на скамейке. - Заканчивай свою партию, Филипп, я думаю, твоя тетя пока еще не отошлет тебя в спальню.
        - Мне бы... не хотелось, благодарю вас.
        Филипп съежился и стал еще бледнее.
        - Тебя совершенно не должно смущать, что ты проигрываешь, - сказал Леон де Вальми с приторной улыбкой.
        Мальчик багрово покраснел.
        Флоримон ровным голосом сказал:
        - Вряд ли мы сможем окончить нашу партию. Я нечаянно спутал фигуры. Прости, Филипп. Я очень надеюсь, что буду иметь удовольствие еще раз сыграть с тобой. Ты прекрасно играешь.
        Отодвинув доску, Флоримон с улыбкой посмотрел сверху вниз на ребенка, который ответил ему лишь быстрым взглядом. Потом он откинулся на спинку стула и, ласково улыбаясь хозяину дома, начал рассказывать одну из своих невероятных историй, отвлекая внимание присутствующих на себя. Филипп казался еще меньше на своей скамейке: он сидел молча, словно воплощение мрачного одиночества. В эту минуту мне хотелось убить Леона де Вальми и его изысканную супругу. Филипп, должно быть, почувствовал мой взгляд, потому что вдруг посмотрел на меня. Я подмигнула ему и улыбнулась. Его лицо оставалось неподвижным. Черные ресницы снова опустились.
        Дверь отворилась, и вошел Седдон, лакей супругов де Вальми. Пройдя через всю комнату, он подошел к Элоизе:
        - Мадам, только что звонил мсье Рауль.
        Элоиза быстро повернула голову к мужу:
        - Мсье Рауль? Да, Седдон, я вас слушаю.
        - Он просил меня передать вам, что едет сюда, мадам.
        Леон де Вальми со звоном поставил стакан на ручку кресла:
        - Сюда? Когда он звонил? Откуда?
        - Не могу сказать, сэр. Но не из Бельвиня. Он сказал, что будет здесь вечером или ночью.
        Наступила пауза. Я слышала мягкое, приятное тиканье красивых часов, стоящих на камине. Потом Флоримон добродушно сказал:
        - Как приятно! Не помню, когда я в последний раз видел Рауля. Надеюсь, он успеет к ужину?
        - Вряд ли, мсье. Он сказал, что может опоздать, и просил не ждать его. Он просто сообщил, что будет здесь сегодня, - ответил Седдон.
        - А что еще он сообщил? - спросил Леон де Вальми.
        - Это все, сэр.
        - Он не сказал, что случилась какая-то неприятность... в Бельвине?
        - Нет, мадам, что вы.
        Флоримон хмыкнул:
        - О чем вы беспокоитесь, дорогая? У них там, наверное, неделю дует мистраль, и он решил просто удрать от него. Ужасно нездоровый ветер!
        - Обычно он бежит в другом направлении, - очень сухо произнес Леон. - Хорошо, Седдон. Благодарю вас.
        - Вы не могли бы предупредить миссис Седдон, чтобы она немедленно велела приготовить комнату, - сказала мадам де Вальми.
        - Конечно, мадам.
        Седдон, безучастный как всегда, наклонил голову. Я заметила, что Элоиза де Вальми вновь посмотрела на мужа. Со своего места я не могла различить его лица, но мадам кусала губы, побледнела и выглядела напряженной и усталой.
        Веселенький прием готовится единственному и любимому сыну. Он и Филипп... Представление о Вальми как об уютном семейном доме было сильно поколеблено. Мне припомнился приют Констанс Батчер.
        И тут большая люстра брызнула радужным каскадом яркого света. Седдон прошелся по комнате, задергивая занавеси и наполняя бокалы. Зазвенели стаканы, кто-то засмеялся. Филипп весело вскочил и стал помогать Флоримону складывать миниатюрные шахматы. При ярком свете люстры напряжение сразу же ослабело, потом вовсе исчезло. Огонь камина, смех, смолистый запах сосновых поленьев, звон медных колец, на которых держались портьеры, и тяжелый свистящий звук тяжелого атласа... Чистейший абсурд населять изящный замок Вальми мрачными привидениями Торнфилд-холла! Название поместья, где происходит действие романа Шарлотты Бронте «Джен Эйр».]
        Князь Тьмы повернул красивую седовласую голову и сказал по-английски: «Ну выходите же, Джен Эйр!»
        Должно быть, я подскочила на стуле не меньше чем на фут. Леон удивленно посмотрел на меня и сказал:
        - Я испугал вас? Прошу прощения. О чем вы так глубоко задумались?
        - Об одном месте в Йоркшире, которое называется Торнфилд-холл.
        - Значит, мы думали об одном и том же? Неудивительно, что вы так подскочили.
        Его темные брови поднялись.
        - Мне надо быть очень осторожным... - Он улыбнулся. - Может быть, вы вернетесь к своим обязанностям, пока мсье Флоримон не напоил вашего питомца вермутом? Нет, Филипп, я тебя уверяю, этот напиток тебе не понравится. А теперь попрощайся - пожалуйста, по-английски - и иди.
        Филипп вскочил со скамейки и попрощался, вежливо, хотя и чересчур охотно. Мне кажется, я была так же довольна, как и он, когда наконец, взяв мальчика за руку, в свою очередь пожелала всем спокойной ночи и удалилась.
        - Спокойной ночи, мисс Эйр, - проводили меня до самой двери произнесенные любезно-издевательским тоном слова Леона де Вальми.
        Весь вечер Филипп был немного подавлен, но в остальном довольно спокойно пережил стычку с дядей. Уложив его, я в одиночестве поужинала у себя в комнате. Ужин принесла Альбертина, кислолицая горничная мадам де Вальми. Она вошла, крепко сжав губы, всем видом показывая, что подвергается такому унижению помимо своей воли.
        - Спасибо, Альбертина, - весело сказала я, когда она, пожалуй излишне резко, поставила на стол последнюю тарелку. - О, между прочим...
        Уже дойдя до дверей, горничная обернулась, ее плоское лицо ничего не выражало, кроме злости. Она излучала очарование и грацию рассерженного скунса.
        - Ну что?
        - Вы не помните, я брала в аптеке таблетки для миссис Седдон на прошлой неделе или нет? - спросила я.
        - Нет, - сказала Альбертина и снова повернулась к двери.
        - Я не брала или вы не помните?
        - Я не помню. А в чем дело? - не оборачиваясь, раздраженно произнесла она.
        - Миссис Седдон сегодня попросила меня принести ей таблетки, а мсье Гарсен говорит, что я брала их на прошлой неделе. Наверное, я отдала ей таблетки вместе с другими покупками. Совершенно не помню. Вы не знаете, был ли приложен рецепт к списку, который вы мне дали?
        Квадратные плечи поднялись.
        - Может быть. Не знаю. - Плоские черные глаза смотрели на меня с ненавистью. - Почему вы сами у нее не спросите?
        - Прекрасно, я спрошу сама, - холодно ответила я. - Можете идти, Альбертина.
        Но дверь уже закрылась. Сжав губы, я посмотрела ей вслед и начала есть.
        Немного позже раздался стук, и в комнату с приветливой улыбкой вкатилась миссис Седдон. Я сказала, не дав ей произнести ни слова:
        - Эта женщина, Альбертина... Что ее укусило? Прямо змея!
        - Ах, Альбертина... - Миссис Седдон фыркнула.- Она бесится, потому что я велела принести вам ужин. Берта помогает Мариэтте приготовить комнату для мистера Роула, потому что Мариэтта не выносит Альбертину, а та становится кислой как лимон, если попросить ее помочь. Она признает только мадам. Хорошенькая парочка - она со своим Бернаром! Я думаю, ее братец ограбит банк, если хозяин хотя бы намекнет на что-нибудь такое, но для другого даже пальцем не пошевелит.
        - Этому можно поверить. Не понимаю, как только мадам ее терпит.
        - А вы думаете, с мадам она корчит такую кислую рожу, как со всеми прочими? Как бы не так! Ах-ах, цирлих-манирлих, тихоня, воды не замутит, прямо голубка. - Речь миссис Седдон была весьма колоритна. - Она фыркает здесь на всех, кроме своего Бернара. И наверняка ревнива, как черт: не может перенести, если мадам улыбнется кому-нибудь, кроме нее. Она знает, что вы нравитесь мадам, вот где собака зарыта, можете мне поверить, дорогуша.
        - Я нравлюсь мадам? Откуда вы знаете? - удивленно спросила я.
        - Она очень хорошо отзывается о вас, - успокоительно сказала миссис Седдон, - поэтому можете не беспокоиться. Плюньте на эту Альбертину.
        Я засмеялась:
        - Я и не беспокоюсь. Как ваша астма? Вам как будто стало лучше.
        - Мне действительно лучше. Приступы быстро проходят. Хуже всего весной, но мне теперь никогда не бывает так плохо, как раньше. Помню, когда я была еще совсем девочкой, матушка мисс Дебби мне говорила...
        Я остановила ее с ловкостью, которая дается лишь практикой:
        - Боюсь, что сегодня мсье Гарсен не пошлет нам антигистамин. Он говорит, что я брала его на прошлой неделе. Я отдала вам лекарство, миссис Седдон? Мне ужасно стыдно, но я совершенно не помню. И другие вещи, которые я купила по вашему заказу? Там было какао «Нестле», не так ли, еще пуговицы и вата. А вы получили часы из починки?
        - Разве я просила вас принести таблетки? Совершенно не помню. Там было много всего, может, были и таблетки. - Она засмеялась, немного задыхаясь. - Я, должно быть, не заметила, потому что они мне сейчас не нужны, но мистер Гарсен, наверное, прав. Вот уж зануда - прямо ежедневное вечернее чаепитие. И весь высох, как неживой. Сегодня проверю у себя в шкафу. Простите, что доставила вам беспокойство, дорогая.
        - Что вы, никакого беспокойства. Я принесла вам аспирин и одеколон. Вот они, вместе со сдачей.
        - Спасибо, дорогуша... я хотела сказать, мисс Мартин.
        - А господин Флоримон останется на ночь или он приехал только к обеду? - спросила я.
        - Он приехал к обеду, но думаю, что пробудет здесь допоздна, чтобы увидеться с мистером Роулом. Еще может случиться, что они попросят остаться его на ночь, если туман не уляжется.
        Я встала и подошла к балконной двери.
        - Не вижу никакого тумана. Великолепная ночь.
        - Правда? Да, я думаю, это только внизу, у реки. Мы ведь очень высоко. Но дорога большей частью идет вдоль берега, недавно в долине был несчастный случай. Это очень опасная дорога, особенно в темноте.
        - Могу себе представить. - Я вернулась к своему стулу, вспоминая о неприятном происшествии в гостиной. - Может быть, мсье Рауль и не приедет сегодня.
        Миссис Седдон отрицательно покачала головой:
        - Приедет. Если он сказал, что приедет, надо его ждать с минуты на минуту.
        Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
        - Они что-то сказали о нем там, внизу?
        - Ничего. Они удивились его приезду. Вот и все.
        - Нечему тут удивляться, - таинственным тоном сказала миссис Седдон. - Сюда он может явиться только из-за денег.
        - Правда? - спросила я, чувствуя себя довольно неловко. В конце концов, всяким разговорам есть предел. - Я подумала... у меня сложилось такое впечатление, что дело может идти о чем-то, касающемся Бельвиня.
        - Ну да, - ответила миссис Седдон. - Именно это я и имею в виду. Всегда речь идет о Бельвине и деньгах, - вздохнула она. - Я уже говорила вам, что мистер Роул управляет имением своего отца. Время от времени он приезжает сюда, чтобы побеседовать с отцом относительно этого имения, и тогда... - она снова вздохнула, - друг другу говорится много неприятного. Когда мистер Роул просит денег для Беллвина, обязательно начинается скандал. Хозяин желает истратить их на Вальми, и не успеешь оглянуться, как они начинают грызться, как собака с кошкой, или, вернее, как две собаки, потому что никак не скажешь, что мистер Роул похож на кошку... что за скверные вороватые создания, эти кошки! Но они всегда грызлись, с тех пор как мистер Роул вырос и мог дать сдачи, и всегда...
        - Он... он, должно быть, хороший хозяин, - торопливо прервала я.
        - О, я не отрицаю, он хорошо управляется с Бельвинем: слишком похож на отца, чтобы запускать дела, вы понимаете, что я имею в виду. Но говорят, что иногда он слишком уж поднимает шум из-за этого имения. И еще рассказывают...
        - Нельзя верить всему, что говорят, - возразила я.
        - Да нет, - сказала миссис Седдон с легким сожалением в голосе. - Когда говорят о мистере Роуле, всегда все верно, если вы понимаете меня, мисс, потому что он из тех людей, о которых будут сплетничать даже в монастыре, как говорится в пословице.
        - Думаю, вы правы, - заметила я.
        - А где он берет деньги, я вас спрашиваю? - Миссис Седдон по-настоящему увлеклась разговором.- Откуда он взял эту машину, на которой приехал прошлый раз? Длинная, как океанский лайнер, с гудком, как трубы Судного дня; откуда, я вас спрашиваю?
        - Да, - мягко сказала я, - откуда?
        - Ах, - таинственным тоном произнесла миссис Седдон, - спрашивайте сколько угодно - бесполезно! Я слышала, как хозяин очень резко задал ему этот вопрос в последний раз, как мистер Роул был здесь. Но мистер Роул не сказал ему, просто мельком заметил что-то о счастливой ночи и счастливом номере.
        - Наверное, выиграл в рулетку. Ему очень повезло, - засмеялась я.
        Она посмотрела на меня, немного шокированная:
        - Что вы говорите, мисс! Я не утверждаю, что немного азарта может повредить, и люблю, как любой из нас, иногда перекинуться в вист, но... часто думаю, что сказала бы на этот счет мисс Дебби. Много раз она говорила мне...
        - Простите, миссис Седдон, - быстро вставила я, - но сейчас мне нужно приготовить Филиппу какао. Я ушла, когда он лежал в постели и читал, и должна потушить у него свет.
        - Что? А, да, как быстро идет время! Я уже давно должна проверить, как Берта и Мариэтта убрали комнату... - Она медленно поднялась на ноги и, переваливаясь, пошла к двери, которую я отворила перед ней. - Они не забыли молоко?
        - Оно стояло на подносе.
        - А, да. Как вы думаете, мисс, эта Берта справляется с работой? Если что-нибудь не так, сразу же скажите мне.
        - Нет, все хорошо, - сказала я. - Мне очень нравится Берта, и комнаты она держит в чистоте. Посмотрите хотя бы кладовую.
        Она последовала за мной в маленькую кладовую, где свет отражался на эмали безукоризненно чистой маленькой электрической печи, и кастрюльки, молочник и ложка стояли наготове. Я налила молоко в кастрюльку, поставила ее на печку и повернула выключатель. Миссис Седдон опытным взглядом окинула крошечную комнату, не менее опытным пальцем провела по полке, где стояли коробки с какао, чаем, баночки с кофе, и удовлетворенно кивнула головой.
        - Да, должна сказать, Берта хорошая девушка и была бы еще лучше, если бы думала только о работе и не бегала за этим Бернаром... сахар здесь, мисс.
        - Нет, для Филиппа я беру глюкозу: помните, здесь у нас специальная банка, синяя. О, спасибо. Вы хотите сказать, что у Берты что-то такое происходит с Бернаром? Надеюсь, это не очень серьезно? Было бы очень жаль. Он староват для нее, и кроме того...
        Я остановилась, но она продолжила мою мысль.
        - Да, мисс, ничего не может быть вернее. Действительно очень жаль. Если бы Альбертина не была его родной сестрой, я бы сказала, что они больше всего подходят друг другу, по крайней мере не сделают несчастными двух других людей. А так они будут как две свиньи в одном хлеву. Он такой же мрачный зануда, как и его сестричка, и я не понимаю, как симпатичная молодая девушка вроде Берты может потерять голову из-за столь неприятного парня. Но природа берет свое, и тут уж ничего не поделаешь. Что вы ищете?
        - Печенье. Его кто-то переставил. А, вот оно. - Я положила три печенья в блюдечко Филиппа, искоса посмотрев на миссис Седдон. - Сегодня добавочная порция. Он пережил несколько неприятных моментов в гостиной внизу.
        - Правильно. Его не мешает немножко побаловать, если хотите знать мое мнение. А теперь мне действительно надо идти. Очень приятно было поболтать с вами, мисс. И мы с Седдоном вот что думаем: как Филиппу повезло, что вы с ним! Он ведь любит вас, это сразу видно, а я считаю, что больше всего он нуждается в том, чтобы любить кого-нибудь.
        - Мы все в этом нуждаемся... - сказала я тихо, почти про себя.
        - Ну ладно, - добродушно произнесла миссис Седдон. - Его старая няня тоже была хорошей женщиной, ничего не скажешь, но она немного сюсюкала с ним. Говорите что хотите, но это вполне понятно: она ведь вырастила его с пеленок. Может быть, хозяин был прав, что решил заменить ее, - вы ведь сами говорили об этом. Главное, ему надо было полностью сменить обстановку, после того как он потерял папу и маму, бедный маленький сиротка. А вы его замечательно воспитываете, извините, что беру на себя смелость говорить вам это.
        - Это очень любезно с вашей стороны. Благодарю вас, - сказала я, чувствуя себя растроганной. Подняв поднос с ужином для Филиппа, я улыбнулась ей поверх него. - Надеюсь, все будет хорошо. Во всяком случае, я знаю человека, который наверняка будет доволен, когда приедет мсье Рауль.
        Она остановилась у дверей и с трудом повернулась:
        - Кто? Мистер Флоримон? Ну, не могу сказать...
        - Я имела в виду не его, а Филиппа.
        Она поглядела на меня и покачала головой:
        - Мистер Роул почти не знает мальчика, мисс. Не забудьте, Филипп приехал к нам незадолго до вас, и с тех пор мистер Роул ни разу не был здесь.
        - Но мистер Рауль должен был видеть его в Париже или где-нибудь с мсье Ипполитом.
        - Нет, не видел. Я точно знаю. Вряд ли они с мистером Роулом видели друг друга в этом Пари. Пари! - сказала миссис Седдон, стараясь произносить название столицы Франции по-французски. - Пари! Вряд ли он стал бы там думать о Филиппе! Заметьте мои слова, у него были там свои делишки, в этом Пари!
        - Но когда Филипп услышал, что чья-то машина поднимается к замку по дороге, он выскочил на балкон, как молния, а когда увидел Флоримона, был страшно разочарован. Более того, был просто потрясен... Кого же он мог ожидать, если не двоюродного брата?
        Посмотрев на миссис Седдон, я была поражена, увидев, что глаза ее полны слез. Покачав головой, она вытерла щеки пухлой рукой.
        - Бедный сиротка, несчастный малютка! - прошептала она и замолчала.
        Но, несколько раз всхлипнув и проделав сложные манипуляции с носовым платком, она все же объяснила мне все. Причина была проста, очевидна и ужасна.
        - Он не видел своих родителей мертвыми. И ему не разрешили пойти на похороны. Мы с Седдоном убеждены - он не верит, что они действительно умерли. Их должны были привезти из аэропорта, понимаете, и мальчик ждал их, но родители так и не приехали. Больше он никогда их не видел. Думаю, он все еще ждет.
        - Это ужасно. - Я с трудом перевела дыхание. - Это... это ужасно, миссис Седдон.
        - Да. Если он слышит, как подъезжает машина, то пулей несется навстречу. Я сама видела. Счастье, что сюда приезжают не очень-то часто, иначе мальчик круглые сутки торчал бы на балконе и наконец расшиб бы себе голову о камни на дорожке или накололся на эти острые железные прутья, как жук на булавку.
        У меня по спине пробежали мурашки.
        - Я буду смотреть за ним, - произнесла я.
        - Хорошенько смотрите, - поддержала меня миссис Седдон.
        КАРЕТА ЧЕТВЕРТАЯ
        ГЛАВА 7
        ... Существо, передвигающееся на двух ногах
        и внешне похожее на человека, а не на чудовище...

    Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба.[10 - Перевод А. Кривцовой и Е. Ланна.]
        Филипп уснул, свернувшись в удивительно маленький клубок под одеялом. Свет еще горел, книга, которую он читал, соскользнула на пол. Мальчик что-то зажал в руке, и я отвернула простыню, чтобы посмотреть, - это был игрушечный солдатик королевской гвардии в высокой меховой шапке.
        Я подняла книгу, поправила одеяло, потушила свет и тихонько вышла, держа в руках ненужное какао, которое оставила в кладовой.
        Вернувшись в свою комнату, я вышла на балкон и опустила портьеру, чтобы снаружи не было видно света. Ночь выдалась спокойная и неожиданно теплая. Тумана пока не было, но далеко, в глубине долины, темнота стала какой-то белесой. Воздух был по-весеннему сырой. Где-то в лесу раздался крик совы, еще один. Эти звуки отозвались во мне неожиданной грустью. Я чувствовала себя усталой и разбитой. Очень много событий произошло сегодня: впечатление от приятных - утренней встречи с Уильямом Блейком, маленького флирта с Флоримоном в салоне - как-то сгладилось, оставив необъяснимое разочарование.
        Конечно, я понимала, что это значит. Одиночество было мне очень давно и хорошо знакомо. Оно всегда таилось в душе... Я научилась не давать волю этому чувству, даже иногда наслаждалась им, но бывает время, когда больше нельзя оставаться наедине с собой и ты начинаешь искать какое-нибудь успокаивающее и отвлекающее средство: радио, собака, шампунь, чулки, которые нужно постирать, оловянный солдатик...
        Я сжала губы и призвала себя к выдержке. Только потому, что сегодня состоялись две приятные встречи, выходящие за рамки моих обязанностей, - не говоря уже о поучительной и интересной беседе с домоправительницей, - не следует воображать себя одинокой и покинутой теперь, когда развлечения кончились и я должна провести вечер одна. Нечего стоять здесь и глазеть на весенние сумерки, представляя, как я проведу в этой комнате всю свою жизнь.
        Ради бога, что я о себе вообразила? Неужели я могла поддаться иллюзии, возникшей во время разговора с Флоримоном, что мы с ним и мадам де Вальми можем сидеть рядышком у камина и беседовать на равных? Что ж, если бы десять лет назад не случилось то, что изменило всю жизнь... Ладно, хватит; это все в прошлом, и чем быстрее я привыкну раз и навсегда к тому, что веселые времена кончились, тем легче будет избавиться от резкой смены настроения, от приступов ненужных воспоминаний.
        Медленно повернувшись, я прошла к южному краю балкона, находящемуся прямо над маленькой гостиной. Свет, струящийся из высоких окон, приглушенный золотистыми портьерами, мягко падал через лоджию на террасу. Спутанной сетью голых веток и шипов розовые кусты ловили его слабые лучи. Их тени, словно веники, мотались взад и вперед по свежевскопанным грядкам. Одно окно было открыто, чтобы впустить в гостиную теплый ночной воздух, из него вырывался яркий сноп света, голоса и смех. Я представила себе, как весело горят дрова в камине, сверкают бокалы с вином, пахнет кофе, бренди и сигарным дымом...

«Спокойной ночи, мисс Эйр...» Ко мне вернулось чувство юмора и вместе с ним хорошее настроение. Я молча улыбнулась и вернулась в комнату. Если мне придется провести всю свою жизнь, сидя в углу чужой гостиной за вязанием в черном бомбазиновом платье, что бы ни означало это слово, - то, честное слово, это будет лучший бомбазин! Самый лучший!
        Не желая прибегать к успокаивающим средствам (радио, книги, стирка чулок...), я накинула пальто и вышла из дома.
        Я шагала очень медленно, потому что при неярком лунном свете спуск казался обманчиво пологим, к тому же ноги скользили по отсыревшему асфальту. Можно было спуститься вниз прямиком через лес, минуя зигзаги шоссе, - крутая тропинка чередовалась со ступеньками, - но под деревьями царила полная темнота, поэтому я пошла по дороге.
        Было очень тихо и безветренно. Внизу, в глубине долины, там, где протекала река, я теперь ясно различала бледное сияние поднимающегося тумана. В лесу снова печально прокричала сова. В воздухе стоял сильный запах мокрой земли и едва распустившихся листьев; запах весны... не мягкий и ароматный, а грубый, резкий - запах пробивающейся из земли новой жизни. «Жестокий месяц, изгоняющий фиалки из мертвого объятия земли...» Да, именно так. В который раз я почувствовала благодарность к отцу, научившему меня считать поэзию частью собственной жизни. «Наилучшие слова в наилучшем порядке...» Как приятно в чужих словах узнать собственные мысли. Да, отец был совершенно прав. Поэзия избавляет нас от необходимости самому формулировать свои впечатления...
        Что-то зашуршало в опавших прошлогодних листьях - и стихи выскочили у меня из головы. Я вдруг вспомнила, что во Франции еще водятся медведи. И вепри. И наверное, волки. И без сомнения, вампиры и оборотни... Стараясь насмешками над собой прогнать внезапный страх, я наконец вышла невредимой к реке, где был мостик, ведущий к шоссе.
        Это было изящное каменное сооружение восемнадцатого века с резной балюстрадой, легкой аркой вздымающееся над берегами реки. Здесь туман был гуще, но клочки его скопились у самой воды. Там, где я стояла, он доходил до половины человеческого роста, но справа за парапетом опускался, словно откос, покрытый снегом, и стелился над самой поверхностью воды, кое-где пробитый высокими стеблями камыша и ветками плавника.
        Воды не было видно. Но я слышала, как она течет в темной глубине; ее журчание было как бы звуковым фоном весенней ночи. Здесь даже хриплые совиные крики звучали не так печально и гулко, проходя сквозь преграду густых зарослей.
        Я неподвижно стояла на самой середине моста, глубоко засунув руки в карманы пальто, и смотрела вверх на крутой, заросший лесом склон на противоположной стороне шоссе. Я знала, что там, на скалистых вершинах, стоят ряды сосен, среди которых поднимаются голые утесы, а над ними днем кружат ястребы, издавая крики, напоминающие мяуканье. Сейчас, при рассеянном лунном свете, лес казался плотной завесой мрака, высоким темным облаком, слабо светящимся там, где луч молодой луны касался верхушек сосен. Оттуда исходил смолистый аромат, тяжелый и пряный, казавшийся темным, как сами сосны.
        Вверх по долине поднималась машина. Я слышала, как тарахтение мотора становилось громче, затихало и раздавалось снова - извивы дороги и туман искажали и заглушали звуки. Автомобиль прошел Бель-Сюрприз высоко над уровнем тумана, и я увидела полосы света от его фар. Лучи повернули, наклонились вниз и постепенно стали тускнеть, проходя между деревьями либо с одной, либо с другой стороны, то становясь ярче, то скрываясь за клубами тумана. Свет выхватывал из темноты стволы деревьев, которые сразу же вновь откатывались назад в темноту, царящую над ними, словно бревна, исчезающие в черноте водопада, а впереди высвечивались все новые колонны стволов, отступающие во мрак и словно растворявшиеся там...

«Какой-нибудь запоздавший грузовик, направляющийся в Субиру...» Передние фары прочертили свой путь с той стороны моста, потом, подсвеченный красным задним фонарем, заклубился туман...
        Я повернулась, чтобы подняться вверх по дороге, и вдруг высоко в горах, в лесу Дьедонне, заметила небольшой огонек. Только минуту назад его еще не было, а теперь он мерцал сквозь густое облако соснового бора, словно маленькая желтая звездочка.
        Я остановилась и вновь посмотрела на огонек. Деревья на обочине дороги качали ветвями, совершая мрачный ночной ритуальный танец; еще один грузовик с ревом промчался вверх по долине, а желтый огонек продолжал неподвижно висеть там, наверху в горах, теплый, уютный. Нет, это не звездочка, а целая планета, и к тому же обитаемая. Может, я гляжу и не на хижину Уильяма Блейка на высоте четырех тысяч футов, но это должен быть чей-то дом. Я улыбнулась, представив себе, как он сидит там со своими пакетами, бинтами и пилюлями (интересно, что за пилюли?) и градусниками.
        Второй грузовик промчался за мостом.

«А как же коньяк, он не забыл купить коньяк?»
        Я заметила машину, которая бесшумно двигалась позади огромного грузовика, только когда она, сделав резкий поворот, въехала на мост и, словно ракета, помчалась прямо на меня. Машина быстро срезала угол. Яркий луч света, ударив в глаза, ослепил меня и пригвоздил к месту. Я услышала резкий визг тормозов и отскочила на край дороги. Лучи фар заметались, колеса со скрипом проехались по асфальту, оставляя на нем темные полосы. Машина была от меня на расстоянии всего одного ярда, за что-то зацепилось платье, послышался треск рвущейся ткани. Поскользнувшись на мокром покрытии, я кубарем покатилась в неглубокую канаву под самым парапетом; машина проехала мимо на расстоянии не более полутора футов, резко взвизгнули тормоза - и она остановилась.
        Мотор замер. Хлопнула дверца. Голос Леона де Вальми произнес:
        - Где вы? Что с вами? Я ведь не задел вас? - Быстрые шаги по асфальту. - Где же вы?
        Я поднялась на колени в сырой канаве и изо всех сил уцепилась за парапет. Услышав шаги и знакомый голос, я подумала, что от удара машиной сошла с ума. К тому же еще и ослепла. Ничего не различаю вокруг. С трудом поднялась, ноги дрожали. Охваченная паникой, я несколько раз судорожно моргнула...
        Ну, во всяком случае, я не ослепла; завеса тумана колыхалась, то поднимаясь, то опускаясь, и дошла мне почти до груди, когда я повернулась, опершись, чтобы не упасть, на парапет.
        Оказалось, с ума я не сошла, ибо человек, который бежал ко мне, освещенный лунным светом, не был Леоном де Вальми, хотя тридцать лет назад мсье Леон должен был выглядеть точно так же. Как и при встрече с его отцом, сразу бросалась в глаза его необыкновенная красота; но если возраст и физическая беспомощность придавали Леону какую-то роковую утонченность страдания, вид падшего ангела, которым он воспользовался при нашей первой встрече, чтобы посмеяться надо мной, то в Рауле не было ничего страдающе-беспомощного или утонченного. Он выглядел лишь крепким, надменным, а сейчас еще и сильно рассерженным молодым человеком. Не время судить, обладает ли Рауль таким же шармом, как отец, умеющий буквально излучать обаяние в любой момент, когда считает необходимым, но производил он столь же сильное впечатление - говорю это без всякой иронии. Но и тут можно заметить разницу: Леон предпочитал напускать на себя таинственность - его пламя таилось под пеплом, если можно так сказать; Рауль же не скрывал своих чувств. А сейчас, когда он был так же сбит с толку, как и я, им владело одно сильное чувство - он был в
ярости.
        Я села на парапет и стала ждать чего-то. Рауль склонился надо мной, высокий и таинственный в лунном свете.

«Высокий, темноволосый и прекрасный...» В голове у меня звучали эти слова - знакомый до тошноты романтический штамп; я подумала, что возненавижу его с первого взгляда.
        - Вы ушиблись? - резко спросил Рауль.
        - Нет.
        - Я не сбил вас?
        - Нет.
        - Даже не задел?
        Я дрожащими пальцами поправляла пальто.
        - Не... нет.
        - Вы уверены, что все в порядке?
        - Да. Я... да. Благодарю вас.
        Немного успокоившись, он резко выдохнул. Потом спросил немного менее резким, но все еще сердитым тоном:
        - Тогда, может быть, вы будете настолько любезны, что объясните мне, какого черта вы стояли в туман на самой середине дороги? Еще немного - и попали бы под машину. Вы были чертовски близки к гибели, и, честное слово, сами были бы виноваты.
        Я испытала легкий шок. К тому же я не привыкла служить мишенью для таких крепких выражений. Я перестала разглаживать пальто и, подняв голову, посмотрела прямо в глаза Раулю.
        - Эта дорога - частное владение, и я имею полное право стоять посреди нее, сидеть или даже лежать, если захочу! Я не ожидала, что вы приедете; просто забыла! И во всяком случае, вы не имеете права ехать с такой скоростью, частное владение это или нет!
        Наступила пауза. У меня было впечатление, что Рауль как-то удивлен и обескуражен. Потом он мягко сказал:
        - Я делал всего пятьдесят и знаю дорогу как свои пять пальцев.
        - Пятьдесят! - Голос мой прозвучал визгливо, и я возненавидела себя за это. - Что за... ах, конечно, пятьдесят километров.
        - Что же еще?
        - Все равно это слишком большая скорость, да еще в такой туман!
        - Я прекрасно видел дорогу, а машина садится на поворотах, как наседка на яйца.
        Он говорил немного насмешливо, и это рассердило меня еще больше.
        - Ваша наседка меня чуть не задавила, - резко сказала я.
        - Знаю. Но я не ожидал, что в это время кто-то будет стоять на мосту...
        Он внезапно остановился, насмешка в голосе стала еще более ощутимой:
        - Черт возьми, почему я должен стоять здесь на дороге и оправдываться в том, что не переехал вас? Может быть, теперь вы все же окажете мне любезность и объясните, почему, как сами только что сказали, имеете полное право стоять - или лежать? - на середине именно этой дороги, являющейся частным владением? Знаете, это ведь мое... это владение Вальми.
        Я была занята тем, что вытирала о носовой платок испачканные в грязи руки.
        - Да, - сказала я. - Я здесь живу.
        Рауль удивленно поднял голову, и я заметила, что он немного сощурился, разглядывая меня в слабом лунном свете.
        - Да, конечно, - сказал он. - Но вы ведь не одна из...
        - Служанок? - подсказала я. - До некоторой степени. Я гувернантка Филиппа.
        - Но мне сказали, что найдут для него английскую девушку, - медленно произнес Рауль.
        Эти слова были словно удар в солнечное сплетение. Только сейчас я поняла, что весь наш разговор шел на французском. Буквально выбитая из колеи, я отвечала ему, не задумываясь, на том же языке, которым он заговорил со мной.
        - Я... я забыла, - сказала я еле слышно.
        - Так вы англичанка? - очень удивленно спросил он.
        Я кивнула:
        - Линда Мартин из Лондона. Я здесь уже три недели.
        - Тогда разрешите поздравить вас с успехами в изучении французского языка, мисс Мартин.
        Голос его звучал немного сухо.
        После второго шока я окончательно потеряла самообладание. Неприязнь, которая послышалась мне в голосе Рауля, так напоминала мне Леона де Вальми, что неожиданно для себя я сказала жалобным тоном:
        - Вы прекрасно понимаете, что я научилась говорить по-французски не за эти три недели, мсье де Вальми, поэтому не стоит оскорблять меня после того, как чуть не убили.
        Это было явной несправедливостью, и я ожидала, что он ответит мне так, как я того заслуживала. Но он лишь сказал:
        - Простите. Как вы думаете: вы можете идти? Мне не следовало задерживать вас разговорами. Вы, наверное, все-таки здорово ушиблись. Сядьте в машину, я отвезу вас домой.
        Как и отец, он умел обезоружить... Я помимо воли послушно соскользнула с парапета и встала на ноги; он поддержал меня, взяв за локти.
        - Все в порядке, - сказала я.
        Но, попытавшись сделать шаг к машине, я почувствовала, что колени все еще дрожат, и была очень благодарна Раулю за помощь.
        - Вы хромаете. Наверное, вам больно ходить,- быстро сказал Рауль.
        - Вы тут ни при чем, - успокоила я его. - Я поскользнулась и упала, когда хотела отбежать в сторону. Наверное, ободрала коленку, и только, уверяю вас. Честное слово, это все.
        - Ну вот что, думаю, чем скорее я отвезу вас в замок и дам что-нибудь выпить, тем лучше. Боюсь, вам придется войти со стороны водителя. Другую дверцу сейчас нам не открыть.
        Да, он был прав. Длинная машина, пытаясь обогнуть меня, скользнула по мокрому асфальту и съехала на самую обочину дороги за мостом. Дорога в этом месте переходила в залитый жидкой грязью травянистый склон, к счастью не очень крутой, но все же машина довольно сильно накренилась.
        Я с виноватым видом посмотрела на машину, потом перевела глаза на бесстрастное лицо Рауля де Вальми:
        - А машина... машина ведь не повреждена?
        - Не думаю. Подождете на дороге, пока я ее поставлю как следует, или сядете в машину?
        - Если вам все равно, мне кажется, я лучше сяду.
        - Конечно.
        Он открыл ближайшую дверцу, и я протиснулась внутрь, правда с трудом, потому что колено почти не сгибалось, и уселась рядом с водителем. Наклонившись над панелью управления, он нажал на что-то внизу, в темноте. Раздался щелчок, и передние фары зажглись, осветив простирающийся перед нами склон и первый поворот зигзага дороги - зубчатую белую стену камней и деревьев, не дальше чем за шесть футов от переднего бампера.
        - Одну минуту.
        Рауль даже не взглянул вперед. Захлопнув дверцу, он обошел машину сзади.
        Я закрыла глаза, чтобы не видеть возвышавшийся перед глазами каменистый склон, и откинулась на мягкую спинку сиденья, стараясь успокоиться. Машина была большая и роскошная, сидеть было удобно, несмотря на то что она сильно наклонилась. Слабо пахло сигаретами и дорогой кожей. Я снова открыла глаза. В отраженном свете белесых скал черным лаком блестел длинный капот автомобиля. Сколько же под ним лошадиных сил! Я вспомнила, как описывала эту машину миссис Седдон: «Длинная, как океанский лайнер, с гудком, как трубы Судного дня». Интересно, какой счастливый номер выпал Раулю де Вальми...
        Я прижалась к спинке шикарного сиденья. Дрожь почти прошла. Вдруг ни с того ни с сего я вспомнила слова, которые когда-то слышала в приюте Констанс Батчер - поговорку из фольклора горничных, показавшуюся мне очень смешной. Теперь она предстала передо мной в новом свете: «Если тебя когда-нибудь переедет машина, постарайся, чтобы это был «роллс-ройс»...»

«Да, - подумала я, - в этом что-то есть... а не найдется «роллс-ройса», можно согласиться и на «кадиллак», особенно если за рулем такой прекрасный водитель, как Рауль де Вальми». Сейчас, когда первый шок почти прошел, я поняла, что могла серьезно пострадать из-за собственной глупости. И только по счастливой случайности дорогой «кадиллак» Рауля де Вальми не разбился о парапет.
        Рауль все еще находился позади машины. Я оглянулась, всмотрелась в темноту, где клубился туман, и увидела, что он склонился над задним крылом, освещая фонариком металлическую поверхность. Я закусила губы, но не успела сказать ни слова - Рауль выпрямился, выключил фонарик и, быстро обойдя машину, подошел к дверце.
        Он скользнул на сиденье рядом со мной и искоса посмотрел на меня:
        - Все в порядке?
        Я кивнула.
        - Скоро привезем вас домой. Держитесь крепче.
        Он нажал на стартер, и мотор ожил. Рауль медленно двинул огромную машину вперед и влево; она тронулась с места, дернулась, постояла, будто в нерешительности, и мягко выехала на дорогу. Задние колеса на мгновение словно повисли в воздухе, потом последовали за передними; машина покатилась по ровной поверхности и остановилась, легонько покачиваясь на великолепных рессорах.
        - Вот и все, - сказал Рауль де Вальми, улыбнувшись мне.
        Когда его рука двинулась к ручному тормозу, я сказала тоненьким голосом:
        - Мсье де Вальми...
        - Да?
        Рука замерла.
        - Прежде чем вы отвезете меня, я хотела бы извиниться. Мне... мне очень жаль, честное слово.
        - Извиниться? За что? Дорогая мадемуазель...
        - Нет, пожалуйста, вы слишком добры. Я знаю, что виновата, и, когда вы так подчеркнуто любезны, чувствую себя каким-то червяком. - Я услышала, как он рассмеялся, но упрямо и не очень логично продолжала: - Мне нечего было делать на дороге, а вы спасли мне жизнь и были так любезны со мной, хотя я вам нагрубила. Девяносто девять из ста на вашем месте послали бы меня дальше Мадагаскара, а вы... поэтому я чувствую себя полным ничтожеством. Ползучим червяком. И еще... - Вдохнув побольше воздуха, я, как последняя идиотка, выпалила: - Если вы повредили вашу машину, можете вычесть из моего жалованья...
        Он все еще смеялся:
        - Спасибо. Но видите ли, машина в полном порядке.
        - Это правда? - подозрительно спросила я.
        - Да, ни одной царапины. Мне показалось, что-то треснуло, когда машина ударилась о парапет, но это просто ветка попала под колесо. Ни одной царапины. Поэтому, пожалуйста, не извиняйтесь, мисс Мартин. Если кому-то здесь нужно извиняться, так это мне. Кажется, я на вас накричал. Прошу прощения.
        - Ничего, - неловко ответила я. - Думаю, мы оба были слишком взволнованы. Я сама не знала, где нахожусь и что говорю.
        Рауль ничего не сказал. Казалось, он ждал чего-то и даже не пытался завести машину. Я искоса взглянула на него и увидела, что он не отрывает от меня взгляда, в котором больше не читалось насмешливое удивление. Это был странно завораживающий взгляд, и, хотя Рауль обращался со мной гораздо любезнее, чем я заслуживала, я крепко зажала руки в коленях, пытаясь скрыть дрожь и набраться храбрости, чтобы сказать то, что хотела.
        Наконец я решилась:
        - Я так растерялась, что, боюсь, выдала себя.
        - Когда заговорили со мной по-французски.
        Это был не вопрос, а констатация факта.
        - Да.
        Его рука потянулась к ключу, и мотор заглох. Он выключил передние фары - машина теперь стояла в небольшом островке света задних ламп. Рауль обернулся ко мне: одно его плечо упиралось в дверцу. Я не видела его лица, но голос был бесстрастным.
        - Это интересно, - сказал он. - Значит, я был прав?
        - Что они не знали о том, что я наполовину француженка, когда нанимали? Да.
        - Вы знаете, ведь это не я нанимал вас, - сказал он. - Вы не должны ничего мне объяснять. Но просто из чистого любопытства хотелось бы узнать: вы нарочно обманули моего отца и мадам де Вальми?
        - Я... боюсь, что да.
        - Зачем?
        - Потому что мне очень хотелось получить эту работу.
        - Но я не понимаю, почему...
        Я крепко сжала руки и медленно произнесла:
        - Мне нужна была работа. Постараюсь объяснить вам почему, хотя думаю, вы не поймете... - Он хотел что-то сказать, но я продолжала, быстро и не очень связно: - Я наполовину француженка и выросла в Париже. Когда мне было четырнадцать, отец и мать погибли в авиакатастрофе. Отец писал сценарий фильма, который должен был сниматься в Венеции, и мама поехала с ним, чтобы отдохнуть. Подробности... подробности не имеют никакого значения, но в конце концов я оказалась в лондонском приюте... Не знаю, вы были когда-нибудь в приюте?
        - Нет.
        - Ну ладно, эти подробности тоже не имеют значения. Ко мне были очень добры. Но я хотела... хотела жить, найти какое-нибудь место в мире, которое могла бы назвать своим, и мне это никак не удавалось. Я не смогла получить хорошего образования - война и все такое, - поэтому не могла надеяться на что-нибудь действительно хорошее, но все-таки нашла работу в небольшой частной школе. Но и там... там не была счастлива. Когда одна из наших попечительниц сказала мне, что мадам де Вальми ищет английскую гувернантку, это было для меня как небесный дар. Хотя у меня нет специального образования, но я умею обращаться с детьми. Зная, что смогу научить Филиппа хорошо говорить по-английски, я подумала, как чудесно было бы вернуться во Францию и жить в настоящем доме.
        - И вы приехали в Вальми, - очень сухо произнес Рауль.
        - Да. Это все.
        Наступило молчание.
        - Думаю, что понимаю вас, - наконец сказал он. - Но, вы знаете, не стоило так подробно все объяснять. Я не имею права вас допрашивать.
        - Я посчитала себя обязанной. И вы ведь спросили, почему мне так захотелось получить это место, - неловко ответила я.
        - Нет. Вы меня не поняли. Я спросил, почему вы обманули отца и мадам де Вальми, сказав, что не говорите по-французски.
        - Но я же вам... - довольно глупо начала я.
        - Надо было спросить по-другому: почему вы должны были это сделать? Мне совершенно безразлично, почему вы их обманули. - Он слегка улыбнулся. - Просто интересно, для чего это было нужно. Хотите сказать, что скрыли тот факт, что вы наполовину француженка, потому что иначе не получили бы эту работу?
        - Я... да, мне так показалась.
        Снова короткое молчание.
        - Ну и ну...
        - Об этом не говорилось прямо, - быстро объяснила я, - и вообще было сказано очень немного. Но... честное слово, у меня сложилось впечатление, что для мадам это было очень важно. Когда мы обо всем договорились, было бы нелепо вдруг ни с того ни с сего заявить, что знаю французский, - ведь я ей сразу этого не сказала. Она могла бы подумать, что у меня с головой не все в порядке, и потом даже не посмотрела бы на меня. Она очень подчеркивала, что я не должна произносить ни слова по-французски, когда говорю с Филиппом; понимаете, с ним я должна беседовать только по-английски. По-моему, это совершенно неважно, потому что я бы все равно постаралась говорить с мальчиком только по-английски, но... видите ли, она так настаивала на этом, что я... я ничего ей не сказала. Знаю, что вела себя глупо... конечно, глупо, но так уж получилось, - смущенно прибавила я.
        - И вы хотите мне сказать, - так же сухо заметил он, - что они все еще не знают.
        - Да.
        - Понятно.
        Я облегченно вздохнула. Голос его снова звучал удивленно и немного насмешливо.
        - А вам не кажется, что такой обман - простите за столь грубое слово - может иметь свои неудобства для обеих сторон?
        - Вы имеете в виду, что я могу услышать то, что мне не полагается слышать? Нет: у мсье и мадам де Вальми слишком хорошие манеры.
        Рауль откровенно расхохотался, а я смущенно произнесла:
        - Я хочу сказать, что, когда встречаюсь с ними в отсутствие Филиппа, они всегда говорят только по-английски, а когда привожу мальчика к ним, речь идет о его уроках, о чем я и так знаю, да и не слушаю.
        - Ну, значит, можно не беспокоиться, - сказал он. - Я вижу, что в обоих случаях это не имеет никакого значения.
        Отвернувшись от меня, Рауль завел машину. Передние фары вспыхнули. Я увидела, что он улыбается.
        - И я, конечно, не собирался оскорблять вас после того, как едва не сшиб, да еще устраивать допрос! Простите, это все не мое дело.
        - Мсье, - быстро сказала я тем же тонким голоском.
        - Да?
        - Хочу спросить вас, вы не... то есть...
        Я смутилась и замолчала. Он бросил на меня быстрый взгляд.
        - Вы хотите спросить, не выдам ли я вас?
        - Да, пожалуйста, - сказала я, чувствуя себя еще более ничтожной.
        Он промолчал.
        - Ну ладно, - медленно произнес он наконец, - не выдам. А теперь надо ехать...
        Машина рванулась с места и преодолела первый подъем с головокружительной скоростью.
        Он вел машину молча, и у меня было время подумать о том, что шок приводит к странным эффектам. Какого черта я бормотала перед Раулем де Вальми, без сомнения опытным и циничным, все эти наивные глупости, болтала о своих ничтожных делах, о папочке и мамочке... «В приюте были ко мне очень добры...» Какое ему дело до всего этого? Полная идиотка - только так он и может обо мне подумать. «И будет прав», - решила я, вспомнив тоску, которая одолела меня незадолго перед столкновением. Я закусила губы. Какая разница? Он, наверное, даже не слушал, думая о гораздо более важных вещах, чем гувернантка Филиппа. Бельвинь, например, или какое-нибудь другое дело, которое привело его в замок Вальми, несмотря на то что его ждет обычный
«любезный» прием со стороны отца.
        Я с облегчением подумала, что Флоримон еще не уехал, но потом осознала, что Рауль де Вальми не нуждался в защите - он ведь не Филипп!
        - Сегодня приехал мсье Флоримон, - сказала я.
        - Да? И долго он пробудет здесь?
        - Думаю, он приехал только к обеду, но, если туман сохранится, наверное, останется.
        - А! - сказал Рауль. - В этом они тоже будут обвинять туман. И скверный ветер, как они его называют.
        Я все еще не могла понять, что он хочет сказать, когда «кадиллак», мягко шурша по гравию, преодолел последний подъем и остановился у подножия лестницы.
        Когда мы вошли, по холлу проходил Седдон. Увидев Рауля, он повернулся и поспешил к нему навстречу, потом заметил меня, и беспокойство пробежало по его обычно бесстрастному лицу.
        - Мистер Рауль! Мисс Мартин! Что-нибудь случилось?
        - Я чуть не сбил мисс Мартин на мосту Вальми. Мне кажется, ей надо принести немного бренди и послать кого-нибудь наверх...
        - Нет, нет, пожалуйста, - быстро вмешалась я. - Мне не нужно никакого бренди. Все в порядке, Седдон. Мистер Рауль даже не задел меня; я поскользнулась и упала, когда пыталась убраться с дороги. Это моя вина. Пойду приму ванну, а потом выпью чаю у себя.
        Седдон стоял в нерешительности, глядя на Рауля, но я твердо сказала:
        - Все в порядке, честное слово. Мне ничего не нужно.
        - Ну, мисс, если вы уверены... - Он снова посмотрел на Рауля. - Я прикажу занести ваши вещи наверх, сэр. В вашу комнату.
        - Спасибо. Как дела, Седдон? А миссис Седдон? Астма полегче?
        - Да, благодарю вас, сэр, у нас все хорошо.
        - Прекрасно. Я поднимусь наверх через минуту. Где все? В маленьком салоне?
        - Да, сэр. Мсье Флоримон тоже там, сэр, он останется на ночь. Сообщить мадам о том, что вы приехали?
        - Пожалуйста. Скажите им, что я приду через несколько минут.
        - Очень хорошо, сэр.
        И, еще раз взглянув на меня, он удалился.
        Когда я повернулась, чтобы последовать за ним, Рауль сказал:
        - Вы порвали платье.
        Смутившись, я посмотрела на свой подол. Пальто было не застегнуто, низ юбки порван.
        - Ну да, припоминаю. Я почувствовала, что платье за что-то зацепилось. Это пустяки. Зашью.
        Рауль нахмурился.
        - Вас ударило бампером. Мне действительно очень...
        Голос раздался откуда-то сзади. Я вздрогнула и обернулась. Рауль, должно быть, привык к странным появлениям своего отца, потому что просто повернулся и со словами: «Как поживаете, сэр?» - протянул руку. Леон де Вальми обменялся с ним рукопожатиями, не отрывая от меня мрачно сверкающего взгляда:
        - В чем дело? Я слышал что-то о бампере, который вас ударил?
        - О, ничего не случилось, - быстро сказала я.
        - Мы с мисс Мартин встретились довольно неожиданно внизу, на мосту Вальми, - сказал Рауль, улыбаясь.
        Глаза Леона де Вальми остановились на порванном подоле моего платья, спустились ниже, на изодранный чулок и грязное пятно на ноге.
        - Ты хочешь сказать, что сбил ее?
        - О нет, ничего подобного! Я упала и расшибла колено. Мсье Рауль даже не задел меня. Это... - сразу вмешалась я.
        - Такая прореха не получится от падения. Платье было порвано. Работа твоей проклятой большой машины, Рауль?
        Тон, которым Леон де Вальми произнес эти слова, был резким, словно удар хлыста. На минуту мне показалось, что я снова слышу, как он обращается к Филиппу, сгорбившемуся рядом со стулом с желтым шелковым сиденьем, но Раулю уже исполнилось - сколько? Тридцать? Я почувствовала, что краснею от смущения, глядя на него.
        Но это был не Филипп. Рауль лишь абсолютно безмятежно произнес:
        - Думаю, что да. Я только сейчас это заметил. И как раз собирался извиниться, когда ты вошел. - Он повернулся ко мне: - Мисс Мартин, мне ужасно жаль...
        - О, пожалуйста, - почти выкрикнула я. - Ничего не случилось. Я сама виновата!
        - А что вы делали ночью, в это время, на мосту? - спросил мсье де Вальми.
        - Вышла погулять. В лесу было очень сыро, и я вышла на дорогу.
        - И что произошло?
        Рауль хотел что-то сказать, но я быстро ответила:
        - Я остановилась на самой середине моста. Уже хотела повернуть назад, но остановилась на минуту, чтобы послушать, как журчит вода. Это было очень глупо, потому что поднялся густой туман и мсье Рауль попал в самую гущу. Я забыла, что он должен приехать.
        - Забыла?
        Я посмотрела на него с немым удивлением и потом вспомнила, что разговор в салоне шел на французском языке. Но я решительно сказала, надеясь, что меня не выдаст краска на щеках:
        - Миссис Седдон сегодня вечером сказала мне, что Рауль сюда приедет.
        - А, да. - Трудно было прочесть выражение его темных глаз под густыми черными бровями. Он посмотрел на Рауля: - А потом?
        - Поэтому мистер Рауль, конечно, не заметил меня - никак не мог заметить, пока не подъехал совсем близко, так что чуть было не наехал, - быстро продолжала я. - Сама виновата; мне очень повезло, что я отделалась только ушибами и порванным платьем. Если машина действительно задела меня, то только самый край платья, честное слово! А ушиблась, когда поскользнулась в грязи и упала.
        Леон де Вальми все еще хмурился.
        - Это очень опасное место... как известно всем нам... - Тон снова стал очень резким. - Рауль, если едешь по этой дороге в такую ночь...
        - Я уже сказал мисс Мартин, что мне ужасно жаль... - мягко ответил Рауль.
        Я вспыхнула. Имея полное право допрашивать меня, зачем он выставлял передо мной дураком собственного сына? К тому же сегодня я видела слишком много его выходок и горячо сказала:
        - Я объяснила мсье Раулю, что виновата во всем только сама. Пожалуйста, оставим эту тему. Несправедливо его в чем-либо упрекать. Если бы ваш сын не был таким блестящим водителем, я была бы мертва!
        Я замолчала, снова заметив легкое насмешливое удивление в глазах Рауля, а в лице его отца что-то весьма напоминающее с трудом сдерживаемый гнев. Леон де Вальми сказал спокойно, тоном педантичного отца, упрекающего сына за небрежность:
        - Блестящему водителю не стоило бы так полагаться на свое искусство, проезжая столь опасный поворот.
        - Этот поворот был замощен прошлым летом... кстати, на доход, полученный с Бельвиня, помнишь? - очень любезно ответил Рауль, улыбнувшись отцу.- И ты уверен, что можешь судить о том, как я вожу машину? Забываешь, что и дороги, и автомобили значительно изменились с тех пор, как ты был способен водить.
        Наступило напряженное молчание, и я увидела, как углубились морщины вокруг губ Леона де Вальми, а его бледные руки судорожно ухватились за поручни кресла. Он ничего не сказал. Рауль лениво улыбался, глядя на него сверху вниз. Да, это не Филипп! Неудивительно, что ему было смешно, когда я, как дикая кошка, бросилась защищать его. Чувствуя что-то вроде злорадного удовлетворения, я подумала: «Это вам за Филиппа, мсье Князь Тьмы!»
        Повернувшись ко мне, Рауль самым естественным тоном спросил:
        - Вы уверены, что не стоит просить послать что-нибудь крепкое в вашу комнату, мисс Мартин?
        - Абсолютно уверена. - Я нерешительно посмотрела на сына, потом на его отца. - Спокойной ночи, мсье де Вальми. Спокойной ночи, мсье Рауль.
        И поднялась к себе, оставив их вдвоем.
        КАРЕТА ПЯТАЯ
        ГЛАВА 8
        Как Люцифер, владыка зла, ты проклят.
        Нет мерзостнее грешника в аду,
        Чем будешь ты, раз ты убийца принца.

    Шекспир. Король Иоанн.[11 - Перевод Н. Рыковой.]
        На следующий день туман полностью рассеялся и деревья, покрытые нежной весенней зеленью, легонько качали ветвями. С тех пор как теплые мартовские ветры превратили почки в маленькие клейкие листики, нашим любимым местом прогулки стала тропинка, ведущая через лес к северу, вниз в долину, и на этот раз мы с Филиппом снова отправились той же дорогой. Мы пошли по тропинке, перерезавшей зигзаг шоссе. Несмотря на крутизну, идти было не очень трудно, потому что поперек нее лежали упавшие стволы - прочная опора для ног, а лесенки, устроенные в самых крутых местах, были недавно починены, и их широкие ступени очищены от скользкого мха. Кое-где тропинка пересекала маленькие ручейки, иногда не больше шага шириной, и перебраться через них можно было по камню, лежащему в весело журчащей воде; но в некоторых местах течение прорезало в камнях глубокое русло с маленькими водопадами и через ручей были проложены прочные деревянные мостки - две сколоченные доски с перилами, сделанными из необструганных сосновых жердей.
        На таких мостках любил стоять Филипп, глядя сверху на папоротник и водоросли, колышущиеся в воде, и считая рыбок, которые, как ему казалось, стараются выпрыгнуть из быстрого потока, поднимая тучи брызг. В то утро мы вместе, оба очень довольные, склонились над водой, стоя на одном из таких мостков, проложенных через самый большой ручей, над которым прямые лучи солнца, словно длинные пальцы, касались зеленых папоротников и зажигали радугу в водяных брызгах.
        - Три, - сказал Филипп с видом победителя. - Вот, вы его видели? За камнем, там, где самые сильные волны.
        Я вгляделась в водоворот, бушевавший под нами.
        - Ничего не вижу. И не «его», Филипп.
        - Он там был, честное слово, был. Я видел его...
        - Да, я уверена, что действительно видел, но рыбка - «она», значит, нужно говорить
«ее».
        - По-французски форель тоже «она», - твердо сказал Филипп.
        Он очень гордился, что говорит по-английски лучше, чем я по-французски.
        - Конечно, - согласилась я. - И по-английски. Ой, посмотри, Филипп, еще одна. Я видела! Она действительно выскочила из воды!
        - Четыре. - Филипп понимал, когда надо праздновать победу, а когда смолчать. - Четыре с половиной, потому что я не знаю, была это форель или просто тень.
        Он крепко ухватился за перила и нагнулся над водой.
        - Пошли, - сказала я. - Если увидим ее на обратном пути в том же месте, значит, это просто тень. Пошли вниз, в большой лес.
        Он послушно повернулся, и мы пошли по широкой ровной дороге, которая вела вниз по склону туда, где деревья росли гуще.
        - Ладно. Пойдем искать волков?
        - Волков?
        - Мадемуазель, у вас такой испуганный голос. Вы правда думаете, что здесь есть волки? - Филипп, трусивший передо мной, со смехом обернулся.
        - Ну, я...
        Он расхохотался и подпрыгнул, подняв кучу прошлогодних полусгнивших листьев.
        - Думаете, думаете!
        - Ну и что, - сказала я. - Раньше я никогда не жила в таких местах. Мне кажется, Вальми прямо кишит волками.
        - У нас есть медведи, - сказал Филипп тоном человека, ожидающего поздравлений. Он серьезно посмотрел на меня. - Правда, есть. Я не вру. Такие большие, что трудно даже поверить. - Его руки в красных перчатках очертили в воздухе что-то по размерам напоминающее гризли-переростка. - Я не видел ни разу медведя, vous comprenez,[Понимаете (фр.).] но Бернар однажды застрелил одного. Он мне так сказал.
        - Надеюсь, сегодня мы не встретимся с медведем.
        - Сейчас они спят, - успокоил меня мальчик. - Они не опасны, если только их не потревожить во время спячки в берлоге.
        Словно желая подтвердить свои слова и испытать судьбу, мальчик вскочил на большую кучу сухих прошлогодних листьев, так что они взмыли в воздух яркими золотыми пятнами. К счастью, в берлоге не было медведя.
        - Они спят очень крепко, - объяснил Филипп, явно решивший оправдать свою неудачу, - с орехами за щекой, как белки или рубундуки.
        - Бурундуки.
        - Бурундуки. Может быть, вы не хотите искать медведей?
        - Мне бы не хотелось, если ты не имеешь ничего против, - сказала я извиняющимся тоном.
        - Ну, тогда не будем, - великодушно согласился мальчик. - Но в лесу можно увидеть много других вещей, так я думаю. Папа мне о них рассказывал. Там есть дикие козы, и сурки, и лисицы, о, много всего! Как вы думаете, когда я буду иметь десять лет..
        - Когда мне исполнится десять.
        - Когда мне исполнится десять, мне позволят взять ружье, ходить на охоту и стрелять, как вы думаете, мадемуазель?
        - В десять лет вряд ли, Филипп, но, конечно, позволят, когда ты станешь немного старше.
        - В десять лет я буду старше.
        - Конечно старше, но все же будешь еще недостаточно большой. Ты не дорастешь еще до такой степени. .. я хотела сказать, не будешь достаточно велик, чтобы носить ружье, подходящее для охоты на медведя.
        - Тогда я буду охотиться на белок и бундуруков.
        - Бурундуков.
        - Рубундуков. Мне позволят взять маленькое ружье, чтобы стрелять в рубундуков, когда мне исполнится десять?
        - Может быть, хотя я очень сомневаюсь. Во всяком случае, это то, что называют ложными амбициями.
        - Platt-il?[Что? (фр.).] - Мальчик подпрыгивал передо мной, со смехом глядя на меня через плечо; его лицо светилось бледным румянцем под красной вязаной шапочкой. Передразнивая меня, он сказал с капризной гримасой: - Пожалуйста, по-английски.
        Я засмеялась:
        - По-моему, просто стыдно стрелять в белок и бурундуков, этих очаровательных зверушек.
        - Очаровательные? Ну нет. Они грызут молодые деревья, доставляют много хлопот, и из-за них большие убытки. Это говорят лесники. Их надо стрелять.
        - Очень по-французски, - сухо сказала я.
        - Я француз, - напевал Филипп, весело прыгая передо мной. - И это мой лес, - щебетал он. - Все деревья вокруг - мои. Когда я вырасту и у меня будет ружье, каждый день буду ходить на охоту и стрелять белок и бундуруков. Посмотрите - вот сидит белка. Сейчас мы ее подстрелим. Ба-бах!
        Он наводил палец на воображаемых белок и «убивал» их, сопровождая все это необычайно шумной песней, слова и мелодию которой сочинил только что. Она звучала примерно так:
        Бах, бах, бах,
        Бах, бах, бах.
        Попалась, попалась,
        Бах, бах, ба-бах!
        - Смотри себе под ноги, дурачок, - сказала я, - а то сам бабахнешься.
        И тут почти одновременно произошли три вещи.
        Филипп, который, подпрыгивая, бежал впереди, обернув ко мне смеющееся лицо, споткнулся о корень и упал. Раздался резкий звук, словно кого-то хлопнули ладонью по спине; щелчок - и что-то ударилось о дерево совсем рядом с головой мальчика. А через секунду, разорвав торжественную тишину леса, донесся звук выстрела.
        Не знаю, сколько времени понадобилось мне для того, чтобы осознать, что произошло. Звук выстрела, который невозможно спутать ни с чем другим, и распластанное тело ребенка на дорожке... На секунду мне показалось, что у меня остановилось сердце; словно судорога боли, пронзил ужас. Потом Филипп пошевелился, и тогда только до меня дошло, что в него стреляли и промахнулись.
        Сама того не сознавая, я изо всей силы крикнула, повернувшись в сторону леса, стеной вставшего над нами: «Не стреляй, идиот! Здесь люди!» Подбежав к Филиппу, я наклонилась над ним, чтобы убедиться...
        Мальчик, конечно, был невредим, но, когда я подняла глаза и увидела дыру в стволе, чуть выше того места, где он лежал, стало понятно, что пуля прошла совсем рядом. Глупая песенка, из-за которой он оступился и упал, спасла ему жизнь.
        Филипп поднял лицо, сразу потерявшее румянец и веселое выражение. Худенькая щечка была в грязи, глаза испуганно блестели.
        - Это было ружье. Что-то ударилось о дерево. Пуля.
        Он говорил, естественно, по-французски. Теперь не время было поправлять его или притворяться, что я не знаю французский. Все равно он слышал, как я кричала по-французски, обращаясь к тому, кто выстрелил в нас.
        - Какой-то дурак охотится на лисиц, - сказала я по-французски и обняла его, а сама подумала: «Разве на лисиц так охотятся?» - Все в порядке, Филипп, все хорошо. Это глупая ошибка, вот и все. Он услышал, как я крикнула, и сам испугался сильнее нас с тобой. - Улыбнувшись мальчику, я поднялась на ноги и помогла ему встать. - По-моему, он принял тебя за волка.
        Филипп весь дрожал, но он был больше рассержен, чем испуган.
        - Он не имеет права так стрелять. Волки не поют, и, во всяком случае, никто не стреляет по звуку. Чтобы выстрелить, надо подождать, пока не увидишь, куда стреляешь. Он дурак, слабоумный. У него надо отобрать ружье. Я его уволю.
        Надо было дать ему излить ярость. Он говорил дрожащим, срывающимся голосом, в котором странно и трогательно смешивались интонации испуганного ребенка и разгневанного графа де Вальми. Вглядываясь в лес, раскинувшийся на склонах, я ждала появления испуганного лесника. Прошло несколько секунд - я поняла, что в лесу, по всей вероятности, никого нет. Тропинка, по которой мы шли, вилась среди деревьев, довольно далеко отстоящих друг от друга. Над нами склон на несколько сот ярдов зарос грубой травой - это было открытое пространство, где царил яркий солнечный свет, стояло несколько молодых березок, куманика и жимолость оплетали корни упавших деревьев. На гребне холма виднелся хаос камней и темная стена ухоженного леса. Все было неподвижно. Тот, кто бродит здесь с ружьем, не имел ни малейшего намерения признаться в только что допущенной им безумной неосторожности.
        Дрожащим от волнения голосом я сказала:
        - Ты прав. Кто бы это ни был, ему нельзя позволить находиться рядом. Подожди здесь. Раз он сам не выходит, я пойду посмотрю...
        - Нет!
        Он произнес это почти шепотом, крепко ухватившись за мою руку.
        - Ну, Филипп, подожди, с тобой ничего не случится. Сейчас этот человек уже за много миль отсюда и с каждой минутой убегает все дальше. Пусти меня, будь хорошим мальчиком.
        - Нет!
        Я посмотрела вверх, где среди деревьев никого не было видно, потом вниз, на маленькое худое личико под красной вязаной шапочкой.
        - Ладно, - сказала я. - Пошли домой.
        Мы быстро возвращались той же дорогой. Я все еще держала за руку Филиппа, крепко уцепившегося за меня.
        - Не волнуйся, Филипп, мы скоро все выясним, твой дядя прогонит его, - сказала я. От злости и пережитого волнения дрожали губы. - Это был или неосторожный дурак, который так испугался, что не посмел выйти к нам и признаться, или сумасшедший. Наверное, он считает, что просто пошутил, но твой дядя все выяснит. Увидишь, его уволят.
        Мальчик ничего не ответил. Он трусил возле меня, мрачный и молчаливый. Он больше не прыгал и не пел. Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, хотя вся кипела от ярости:
        - Как бы то ни было, первым делом мы пойдем прямо к мсье де Вальми.
        Его ручонка, зажатая у меня в ладони, дрогнула.
        - Нет.
        - Но, Филипп, милый... - Я замолчала и посмотрела вниз, на запрокинутую красную шапочку. - Ладно, тебе не надо идти, но я должна. Берта подаст тебе чай и посидит с тобой, пока я не вернусь. Я попрошу твою тетю подняться, чтобы не заставлять тебя спускаться к ней в салон, а потом мы поиграем в фишки до самого вечера. Ну как, идет?
        Красная шапочка кивнула в ответ. Некоторое время мы шли молча. Когда подошли к мосту, где Филипп считал форелей, он даже не взглянул на воду, струившуюся далеко внизу.
        Ярость вновь вспыхнула во мне:
        - Мы добьемся, чтобы этого преступника выгнали, Филипп. Не думай больше о случившемся.
        Он снова кивнул, а потом искоса посмотрел на меня со странным выражением.
        - Что случилось?
        - Вы ведь говорите со мной по-французски, - сказал он. - Я только что заметил.
        - Да, - улыбнулась я ему. - Вряд ли можно было ожидать, чтобы ты помнил английский, когда в тебя стреляли, как в бундурука.
        На его губах промелькнула слабая улыбка.
        - Вы ошиблись. Надо говорить «бурундука»,- сказал мальчик и неожиданно заплакал.
        Мадам де Вальми была одна в розарии. Ранние фиалки уже начали распускаться по бокам дорожки, по которой она прогуливалась. На краю террасы расцвели желтые нарциссы. Несколько цветков она держала в руках.
        Мадам стояла лицом к нам и увидела нас, как только мы вышли из леса. Она нагнулась, чтобы срезать еще один нарцисс, но замерла, потом медленно выпрямилась - и цветы выскользнули из разжавшихся пальцев. Даже издали - мы были от нее на расстоянии нескольких сотен ярдов - она заметила грязь на пальто Филиппа и его угнетенный вид, сразу бросавшийся в глаза.
        Она направилась к нам.
        - Филипп! Ради бога, что случилось? Твое пальто! Ты упал? Мисс Мартин. - Ее голос звучал беспокойно и резко. - Мисс Мартин, что, еще один несчастный случай?
        Немного запыхавшись от быстрого подъема и от злости, я коротко и почти вызывающе сказала:
        - Кто-то стрелял в Филиппа в лесу.
        Элоиза стояла, склонившись над мальчиком. Услышав эти безжалостные слова, она вздрогнула, словно ее ударили.
        - Да. И не задели только потому, что он споткнулся и упал. Пуля попала в дерево.
        Она медленно выпрямилась, не отрывая глаз от моего лица:
        - Но... это ведь абсурд! Кто мог... вы видели, кто это был?
        - Нет. Он должен был понять, что случилось, потому что я ему крикнула, чтобы не стрелял. Но он не вышел к нам.
        - А Филипп? - Она перевела испуганные глаза на мальчика. - Comment cа va, р'tit? On ne t'a fait mal?[Как дела, малыш? Тебе больно? (фр.).]
        Ответом было лишь легкое движение красной вязаной шапочки и дрожь тонких пальцев. Я крепче сжала его руку.
        - Он упал, - сказала я, - но с ним ничего не случилось. Филипп вел себя очень храбро.
        Я не хотела говорить об этом в присутствии ребенка, но если бы он не споткнулся, то наверняка был бы уже мертв. Однако мадам де Вальми все поняла. Она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств. В ее светлых глазах, устремленных на Филиппа, стоял ужас. «Значит, ей все-таки не безразлично», - подумала я, удивленная и немного растроганная.
        - Это... ужасно, - еле слышно произнесла она. - Такая неосторожность... преступная неосторожность... Вы... ничего не видели?
        - Ничего, - коротко ответила я. - Но вряд ли так уж трудно узнать, кто это был. Я пошла бы за ним и отыскала, если бы могла оставить Филиппа. Но думаю, мсье де Вальми выяснит, кто был сегодня в лесу. А где мсье де Вальми, вы не знаете, мадам?
        - Думаю, в библиотеке. - Одну руку она прижала к сердцу, из другой все еще сыпались нарциссы. Мадам действительно была глубоко потрясена. - Это ужасно... Филипп мог... мог быть...
        - Мне кажется, - сказала я, - лучше сейчас не задерживать его здесь. Вы разрешите нам сегодня не спускаться в ваш салон, мадам? Филиппу лучше будет провести этот вечер спокойно и пораньше лечь в постель.
        - Конечно, конечно. И вы тоже, мисс Мартин... Вам пришлось пережить...
        - Да, к тому же я страшно разозлилась. Иногда это помогает. Я пойду к мсье де Вальми, как только отведу Филиппа в его комнату.
        Она машинально кивала головой, словно не понимая.
        - Да. Да, конечно! Мсье де Вальми будет ужасно... обеспокоен, ужасно обеспокоен.
        - Надеюсь, - мрачно сказала я. - Это слишком мягко сказано. Пошли, Филипп, найдем Берту. Мадам...
        Когда мы уходили, я оглянулась и увидела, что она быстро пошла за угол террасы. Несомненно, чтобы самой рассказать Леону де Вальми. «Ну что же, чем раньше, тем лучше», - подумала я и быстро провела Филиппа наверх, в надежную гавань комнаты для занятий.
        Берта была в кладовой и что-то чистила. После краткого объяснения, которое оказало на нее такое же действие, как и на Элоизу, я хотела поручить ей Филиппа, но мальчик уцепился за меня с таким видом, что я решила, что он заплачет, если я уйду, и осталась с ним. Мадам де Вальми, конечно, уже известила своего супруга, который должен бы привести в действие необходимый механизм, дабы обнаружить злоумышленника. Меня в первую очередь беспокоил Филипп.
        Я оставалась с ним и рассказывала ему разные истории, чтобы хоть немного развеселить и отвлечь от случившегося до тех пор, пока он, чистенький и свежий после горячей ванны, расположился в надежном убежище, на ковре перед камином в детской, которая по моему настоянию называлась теперь комнатой для занятий. Мальчик не возражал, когда пришла Берта со своей штопкой, чтобы посидеть с ним, пока я схожу к мсье де Вальми.
        Леон де Вальми был один в библиотеке. Раньше мне никогда не приходилось здесь бывать. Она представляла собой помещение с высоким потолком и двумя большими окнами, но в ней было немного душно и темно от книжных шкафов, закрывавших стены от пола до самого верха. Над камином, на темной панели, выделялся ярким пятном портрет мужчины - сначала я приняла его за Рауля де Вальми, - великолепно выглядевшего в костюме для верховой езды. В одной руке он сжимал хлыст, другой держал за повод серую арабскую лошадь с большими ласковыми глазами.

«Странно, почему портрет Рауля висит в кабинете его отца?» В камине горели толстые поленья, рядом стояло единственное кресло. Книг было несколько десятков тысяч, не меньше. В комнате почти не было мебели - только большой письменный стол у окна. Причина этому стала мне понятна, когда я увидела, как кресло Леона де Вальми заскользило от стола, где он изучал какие-то бумаги, и, плавно повернувшись, остановилось рядом с креслом у камина.
        - Подите сюда и сядьте, мисс Мартин!
        Я повиновалась. Первый порыв гнева давно прошел, но нервное возбуждение еще не спало, в горле пересохло, и я не знала, с чего начать.
        Нет, сегодня в нем не было ничего, что могло внушить подобную робость. Мсье Леон повернулся ко мне; вид у него был приветливый, голос звучал дружелюбно. И тут меня потрясла внезапная догадка: я осознала, что портрет над камином изображал не Рауля, а его отца, самого Леона де Вальми.
        Он, должно быть, перехватил мой невольный взгляд, потому что тоже посмотрел на портрет. Минуту он сидел молча, хмуро глядя на картину, потом перевел глаза на меня и улыбнулся:
        - Без сомнения, члены рода де Вальми рождаются под несчастливой звездой.
        Его улыбка и голос, проникнутые каким-то жалобным сарказмом, напомнили нашу первую встречу. И снова неприятно поразила несколько напыщенная театральность его слов и постоянные назойливые намеки на увечье, которое он в остальных случаях явно пытался игнорировать. Неужели этот человек все в жизни рассматривает только с точки зрения собственного несчастья? Ничего не ответив, я отвела взгляд.
        - Слышал, что сегодня вы чудом избежали еще одной трагедии, - произнес он.
        Я посмотрела на портрет (еще одна трагедия) и спокойно спросила:
        - Мадам де Вальми заходила к вам?
        - Она пришла ко мне тотчас же. Она была потрясена и расстроена. Едва не заболела. Боюсь, у нее не очень крепкое сердце. - Он замолчал. Темные глаза внимательно изучали меня. Его лицо выражало теперь лишь беспокойство и сочувствие. - И вы тоже, мисс Мартин... Думаю, вам просто необходимо что-нибудь выпить. Шерри? Ну вот, а теперь послушаем, что вы нам расскажете.
        Он потянулся к подставке с графинчиками, стоявшей у его локтя.
        - Спасибо. - Я с благодарностью взяла бокал. Я больше не нервничала, но чувствовала себя смертельно усталой и опустошенной. Коротко рассказав ему о происшествии, я спросила: - Вам известно, кто сегодня был в лесу с ружьем?
        Он поднял бокал с шерри:
        - Откровенно говоря, нет. Арман Лесток сказал мне... но нет, это не то. Сегодня днем он ходил в Субиру на лесопилку. Во всяком случае, Арман никогда не допускает неосторожного обращения с оружием.
        - Но ведь вы сможете выяснить, правда? Нельзя допускать...
        - Сделаю все, что в моих силах. - Быстрый взгляд на меня. - Активность я проявляю главным образом в разговорах по телефону. А когда выясню, кто это был, немедленно уволю его.
        Он вертел в своих длинных тонких пальцах бокал, любуясь его блеском, следя за тем, как вспыхивает янтарный ликер, отражая огонь, полыхающий в камине. За его спиной мягко блестели коричневые с золотом переплеты книг в шкафах. За окном быстро опускались сумерки; стекла казались тусклыми, серыми прямоугольниками. Скоро должен был прийти Седдон, чтобы опустить гардины и зажечь лампы. Сейчас, озаренная светом горящих поленьев, комната выглядела богато обставленной, красивой и даже уютной, особенно окаймленный книжными полками угол, где находился камин.
        - Кто-нибудь уже отправился на поиски? - спросила я.
        Он посмотрел на меня.
        - Конечно. Но, возможно, увидев, что он наделал - или чуть не наделал, - виновник происшествия немедленно скрылся. Вряд ли ему хотелось, чтобы его застали в лесу с ружьем. - На губах Леона де Вальми мелькнула улыбка. - Вы ведь понимаете, конечно, что тот, кто это сделал, приложит все силы, чтобы скрыть свои следы? В наших местах не так-то легко достать хорошую работу.
        - Если он и хотел выйти к нам, то уж, наверное, сбежал, когда услышал мой крик. Я хорошо понимаю, почему он испуган. Может даже встать вопрос о полицейском расследовании.
        Темные брови поднялись:
        - Полиция? Если бы действительно произошел несчастный случай - тогда понятно. Но сейчас...
        - Не думаю, что это была случайность.
        - Ради бога, на что вы намекаете, мисс Мартин? - Казалось, он сильно удивился. И когда я не ответила ему сразу, сказал: - Что же тогда, мисс Мартин? Что это было? Заранее обдуманное убийство?
        В его голосе гнев мешался с недоверием и откровенной насмешкой. Издевка, но сквозь нее прорвалась с трудом сдерживаемая ярость, которая буквально ударила по мне, словно порыв горячего ветра. Слова прозвучали как пули, просвистевшие в разделявшем нас пространстве. Пораженная таким тоном, я молча смотрела на него.
        Я отшатнулась, но Леон де Вальми произнес своим обычным холодным бархатным голосом:
        - Мне кажется, вы поддались панике. Легкая истерика, не правда ли? Кому вдруг понадобилось убивать ребенка? У Филиппа нет врагов.

«Врагов нет, - подумала я, - но и друзей тоже. Кроме меня». Выпрямившись, я смело встретила тяжелый взгляд Леона:
        - Вы слишком поспешно сделали вывод из моих слов, мсье де Вальми. Совсем не имела в виду такой глупости. И я вовсе не истеричка.
        Линии его рта немного смягчились:
        - Приношу свои извинения. Но ваши слова вызвали у меня шок. Продолжайте, объясните, что вы имели в виду.
        Я отпила шерри, глядя ему в глаза:
        - Просто не могу себе представить, что происшедшее может быть всего лишь случайностью. Мы шли по открытому месту, и он мог нас прекрасно слышать. Думаю, это какая-то глупая шутка, нас только хотели напугать. Вероятно, шутник подошел к нам ближе, чем планировал, и, когда увидел, что случилось, так испугался, что сразу же удрал.
        - Понятно. - Он немного помолчал. - Лучше расскажите мне все подробности. Где точно вы находились?
        - Мы шли вниз по тропинке, которая пересекает шоссе, к мосту Вальми и были почти на полпути, там, где высокий обрыв и поворот направо в долину.
        - Я знаю это место. Там небольшой водопад и ручей, в котором водится форель.
        Мое лицо, наверное, выразило невольное удивление, потому что он спокойно сказал:
        - Я всю свою жизнь прожил в Вальми, мисс Мартин.
        От меня потребовалось почти физическое усилие, чтобы не смотреть на портрет над камином.
        - Конечно, - быстро сказала я. - Значит, вы знаете, что тропинка идет вдоль склона горы, вниз в долину. Если пройти примерно полмили, то она становится шире и ровнее, слева склон, который спускается к реке, он густо зарос деревьями, но справа, над тропинкой, деревья стоят далеко друг от друга.
        - Знаю. Травянистая поляна, немного березок, а сверху нагромождение камней. Над ними лесные посадки.
        Я кивнула:
        - Сосны там высотой не меньше двадцати футов и с очень толстыми стволами. Мы шли по тропинке, Филипп пел и бежал передо мной и почти не смотрел себе под ноги.
        - Кажется, это пошло ему на пользу, - сухо заметил Леон де Вальми.
        - Да. Ну вот, он споткнулся и упал; в тот же момент в дерево, за корень которого он зацепился, попала пуля и я услышала звук выстрела, который раздался откуда-то справа и сверху.
        - С гребня холма?
        - Мне кажется, да. Там самое лучшее укрытие, а когда это произошло, между нами и кучей камней, за которой он, наверное, скрывался, были кусты и старые пни.
        - Вы ничего не видели?
        - Ничего. Я крикнула ему, а потом, конечно, побежала к Филиппу. По-моему, тот, кто выстрелил, должен был тут же прибежать, чтобы посмотреть, не ранен ли кто-нибудь из нас. Но он не спустился. Я бы пошла за ним, но прежде всего должна была отвести Филиппа домой.
        Он с любопытством оглядел меня:
        - Вы бы подвергли себя такой опасности?
        - Конечно. Почему бы нет?
        - Вы храбрая девушка, не так ли? - медленно произнес он.
        - Неужели такая уж храбрая? Мы с вами знаем, что он сделал это не нарочно. Почему я должна бояться какого-нибудь дурака?
        Небольшая пауза, потом лицо Леона осветилось его необычной, чарующей улыбкой:
        - Молодой девушке есть чего бояться, когда она встречается в лесу с дураком, у которого в руке ружье. Не сердитесь на меня, мадемуазель. Я только хотел сделать вам комплимент.
        - Простите. - Я с трудом глотнула и, немного подумав, запоздало сказала: - Благодарю вас.
        Он снова улыбнулся:
        - Скажите мне, что вы знаете о ружьях.
        - Вообще-то ничего.
        - Так я и думал. Когда вы говорите о «случайности», мне кажется, вы представляете себе совершенно невероятную случайность. Вы думаете, что этот дурак с ружьем выстрелил более или менее наудачу сквозь деревья по еле различимой цели или даже по звуку?
        - Да. И не понимаю, как он мог не знать...
        - Именно. Там открытое место, и вы говорите, что Филипп кричал или, как вы выразились, пел.
        - Да. Поэтому я подумала, что все это задумано как шутка.
        - Какой-нибудь глупый подросток в поисках сильных ощущений? Вряд ли. Нет, объяснение гораздо проще. «Несчастный случай» с ружьем может означать только одно: человек держит ружье не так, как полагается, задевает ногой о корень дерева или о камень - Филипп ведь тоже споткнулся, - и ружье стреляет само собой... Я полагаю, что этот человек видел, как Филипп упал, подумал, что попал в него... и в панике удрал.
        - Да, конечно. Так оно и было, не сомневаюсь.
        - Хорошо. Можете быть уверены, мы все тщательно выясним. Виновный, возможно, сам признается, когда узнает, что ничего плохого не произошло, но лично я думаю, что он никогда не признается. - Длинные тонкие пальцы вертели бокал. Он добродушно произнес (ведь не мог же сарказм придать голосу такую теплоту и сочувствие?): - Бедная девочка, вам пришлось пережить пару тяжелых дней, верно? Моя жена и я очень благодарны вам за заботу о Филиппе. Мне очень жаль, что сегодня это оказалось для вас столь тяжким бременем.
        - Это для меня не бремя. Я очень счастлива здесь.
        - Правда? Я очень рад. И больше не думайте об этом деле. В конце концов, найдем мы его или нет, подобное вряд ли повторится. Филипп оправился от испуга?
        - Думаю, да.
        - Не нужно ли вызвать врача или принять какие-нибудь иные меры?
        - О нет. Он прекрасно себя чувствует сейчас. Сомневаюсь, что он понимает, что едва... едва не погиб. Когда я уходила, мальчик немного расстроился, но я обещала, что вернусь и мы с ним поиграем, пока не придет время ложиться спать.
        - Тогда я вас не задерживаю. Но сначала допейте ваш шерри.
        Я осушила бокал, поставила его на стол, потом осторожно сказала:
        - Мсье де Вальми, прежде чем уйти, я хочу признаться вам кое в чем.
        Его брови поднялись. Несомненно, в душе он смеялся надо мной. Я его только забавляла.
        - Нет, я говорю совершенно серьезно. Я... я обманывала вас и мадам де Вальми, и больше не могу... Должна вам признаться... - сказала я.
        - Я слушаю. Как же вы нас обманывали? - произнес он утрированно-торжественным тоном. Глаза его все еще насмешливо блестели.
        Я сказала по-французски:
        - Вот как я обманывала вас, мсье, с тех пор как вошла в этот дом, и думаю, что настало время покончить с этим.
        Наступило короткое молчание.
        - Понятно, - сказал он. - Не просто хорошо говорите по-французски, но так, как говорят французы, мисс Мартин. Ну хорошо, послушаем. Рассказывайте, как было дело.
        О преднамеренном покушении на убийство не могло быть и речи. Я призналась в своем бессмысленном обмане, и единственным следствием этого было то, что Леон де Вальми долго смеялся - не только над нелепыми трудностями, которые мне пришлось пережить, но и над предположением, что от незнания французского языка зависело, получу я работу или нет. Чувствуя себя пристыженной, я смеялась вместе с ним, испытывая огромное облегчение, готовая признать собственную глупость. И все же... Где-то глубоко в душе таилось смутное беспокойство и недоверие к нему. Все же...
        Все же сейчас Князь Тьмы, пребывающий, по-видимому, в наилучшем настроении, добродушно смеялся, а я, благодарная за временное затишье, смеялась вместе с ним.
        Когда немного позже в библиотеку вошел Рауль де Вальми, он стал свидетелем этой умилительной сцены. Я не слышала его шагов и оглянулась, только когда, стоя у двери, он сказал:
        - Простите, я не знал, что вы не одни.
        - О, ничего, - ответил отец. - Входи же.
        Раздался щелчок, и зажегся свет. Рауль, обойдя книжные шкафы, прошел в угол, где мы сидели.
        - Я только что вошел... - начал он, но, увидев в моей руке бокал, скомкал фразу.
        - Добрый вечер, мадемуазель. - Он посмотрел на меня, потом перевел глаза на отца. - Вы, кажется, хотели меня видеть, сэр?
        Я разжала руку, в которой держала бокал, и быстро встала.
        - Я уже собиралась уходить.
        Это было произнесено мной по-французски: Рауль удивленно поднял брови, но смолчал. Я на минуту остановилась, неуверенно глядя на своего хозяина.
        - Может быть, мсье Рауль что-нибудь выяснил? Он выходил, чтобы узнать, кто стрелял?
        - Нет, - покачал головой мсье де Вальми, отпуская меня милостивым жестом. - Хорошо, мисс Мартин, благодарю вас за то, что пришли. Спокойной ночи.
        - Стрелял? - резко спросил Рауль.
        Он обращался ко мне. Не зная, что сказать, я снова неуверенно посмотрела на мсье де Вальми.
        - Вы что-то сказали насчет выстрелов? Что я должен выяснить? - снова спросил Рауль.
        - О, я подумала, может быть... - неловко сказала я: ведь меня уже фактически отослали. - Значит, вы не знаете, что сегодня случилось?
        Пройдя между креслом отца и камином, Рауль потянулся за графинчиком с шерри.
        - Нет. А что случилось?
        - Какой-то идиот чуть не застрелил в лесу твоего кузена, - холодно произнес Леон де Вальми.
        Рауль резко поднял голову, расплескав шерри:
        - Что? Филиппа? Кто-то стрелял в Филиппа?
        - Именно это я и сказал.
        - Он ранен?
        - В него не попали.
        Рауль выпрямился и прислонился к камину, держа в руке полный бокал. Он внимательно оглядел меня, потом своего отца:
        - О чем этот кретин думал?
        - Вот это нам очень хотелось бы узнать, - сказал Леон де Вальми. Немного откинув голову, он посмотрел на сына: - Ты выходил из дома, как сам только что сказал. Видел кого-нибудь?
        - Нет.
        - Какой дорогой ты шел?
        - На восток. Я осматривал новые посадки. Поднялся через огороды. На всем пути никого не встретил. Где это произошло?
        - На дороге через березовую рощу, севернее моста, в полумиле от него.
        - Я знаю это место. - Он посмотрел на меня.- Это... ужасно. С ним действительно ничего не случилось?
        - Абсолютно ничего. Он упал, и пуля пролетела мимо.
        - А вы? Я понял так, что вы тогда были с ним?
        - Я была с ним. Меня никто не тронул.
        Рауль стоял, глядя на пустой бокал, зажатый в руке, потом осторожно поставил его на каминную доску.
        - Подождите, не уходите, пожалуйста. Присядьте. Вы не можете подробнее рассказать, что случилось?
        Я повторила свой рассказ. Он слушал, прислонившись к камину, а его отец откинулся в кресле, глядя на нас, продолжая вертеть в руке пустой бокал. Когда я закончила, Рауль сказал, не поворачивая головы:
        - Полагаю, что у вас есть ко мне какое-то дело?
        На минуту я подумала, что он обращается ко мне, и удивленно подняла голову, но Леон де Вальми ответил: «Есть» - и принялся давать сыну указания; я не раз слышала подобные распоряжения, когда он говорил по телефону со своими служащими. Рауль слушал его, наклонив голову и глядя на огонь, а я сидела в кресле и наблюдала за ними, стараясь вникнуть в странные взаимоотношения между отцом и сыном. Сегодня они беседовали очень мирно - словно и не было вчерашней злобной пикировки. Одинаковые голоса, такие похожие и в то же время такие разные лица... Я подняла глаза на беззаботное юное лицо, смотрящее на нас со своего места над камином, - веселая улыбка, рука, небрежно держащая повод арабской лошадки. Нет, это не Рауль, ничего похожего. В лице Рауля проскальзывало что-то мрачное, упрямое и загадочное, чего не могло быть у этого смеющегося беззаботного мальчика на портрете. Наблюдая за сыном, беседующим с отцом, я подумала, что мне было бы легче с тем, нарисованным...
        Я внезапно очнулась, услышав, как Леон де Вальми говорит:
        - Кажется, мы слишком сурово обращаемся с теми, кто у нас служит. Мне бы хотелось уговорить мисс Мартин взять свободный вечер, но она считает своим долгом сидеть в замке и развлекать Филиппа.
        - Да, - возразила я, - ведь я обещала ему.
        - Что ж, вы можете выйти попозже. - Снова чарующая улыбка. - Не на прогулку, потому что, кажется, в Вальми вас преследуют всевозможные беды, но, быть может, вы решитесь отряхнуть наш роковой прах с ваших ножек, мисс Мартин, и спуститься в Тонон? Сейчас еще не поздно. Кафе, кино...
        - Когда мисс Мартин уложит Филиппа, автобусов на Тонон уже не будет, - заметил Рауль.
        - Не важно, - быстро вмешалась я, удивленная захлестнувшим меня острым желанием убраться отсюда в этот вечер. Вечер за пределами Вальми: ужин в переполненном кафе, свет, голоса, музыка, оживленная толпа на улице... мне вдруг страстно захотелось туда... по горло сыта мрачной атмосферой, царящей здесь последние дни. Я решительно встала. - Это очень любезно с вашей стороны, но я обещала Филиппу... Он был очень испуган и расстроен. Нельзя еще больше расстраивать его. Отдохну после ужина.
        - Снова одинокое чаепитие, а потом пораньше в постель? - Рауль расправил плечи. - Вы уверены, что не хотите в Тонон?
        Я нерешительно улыбнулась.
        - Но... это ведь невозможно, правда?
        - В Вальми есть две машины и люди, которые могут водить. - Он посмотрел сверху вниз на Леона. - Я считаю, мы должны отметить спасение мисс Мартин; как вы думаете?
        - Совершенно верно. Но боюсь, Жанно пока не вернулся с большой машиной из Женевы, куда ездил по моему поручению, а Лесток на второй машине все еще на лесопилке.
        - Ну что ж, - сказал Рауль, - есть еще мой автомобиль. Вы умеете водить?
        - Нет. Послушайте, не стоит... Я и не думала...
        - Знаете, - произнес Рауль, глядя куда-то в потолок. - Она только и мечтает о том, чтобы вырваться отсюда в этот вечер. Разве не так?
        - Была бы на седьмом небе, - наконец сдалась я.
        - Тогда возьмите мою машину. - Он посмотрел на отца. - Бернар может отвезти ее?
        - Конечно.
        - А где он?
        - Вышел. Я послал его выследить этого идиота с ружьем, но сейчас уже стемнело, он, наверное, вернулся. Думаю, скоро явится сюда и обо всем нам доложит... Значит, договорились. Прекрасно. Мне остается только пожелать вам, мисс Мартин... чего? Приятного вечера, чтобы вы надолго запомнили этот день.
        - Думаю, мне следует поскорее забыть этот день, - сказала я, вспомнив грязное и залитое слезами лицо Филиппа.
        Леон де Вальми засмеялся.
        Рауль распахнул передо мной дверь:
        - Значит, в восемь?
        - Да. Благодарю вас.
        - Я позабочусь, чтобы Бернар был на месте. Я... я думаю, будем говорить по-французски?
        - Только что все ему рассказала, - прошептала я Раулю.
        И могла бы добавить, что это признание было напрасным. Князь Тьмы и так обо всем догадался.
        Ровно в восемь лучи фар огромного автомобиля Рауля осветили дорожку перед домом и перила балкона. Филипп уже крепко спал, а Берта со своей штопкой расположилась у камина в моей гостиной. Легкими шагами и с легким сердцем я устремилась вниз по лестнице, навстречу неожиданной свободе.

«Кадиллак» стоял возле замка, мотор мягко урчал. Водитель, чья высокая фигура была освещена сзади, ждал меня у входа. Я села на переднее сиденье, он захлопнул дверцу, обошел машину спереди и занял место водителя рядом со мной.
        - Это вы? - спросила я. - Но ведь мы так не договаривались!
        Автомобиль плавно покатился вперед, повернул и нырнул вниз - первый поворот зигзага. Рауль де Вальми засмеялся.
        - Будем говорить по-французски? - спросил он. - Растолкуйте-ка, почему я лучше всего объясняюсь с девушками именно на этом языке?
        - Я просто хотела сказать, что не понимаю, к чему вам играть роль шофера. Не смогли найти Бернара?
        - Я нашел его, но не стал просить. Что-нибудь имеете против?
        - Конечно нет. Это очень любезно с вашей стороны.
        - Я только следую собственным наклонностям. Предупреждаю вас, - нарочито легкомысленным тоном добавил он, - что всегда следую только собственным наклонностям. Это мой модус вивенди.
        - К чему предупреждения? У вас такие опасные наклонности?
        - Иногда.
        Я ждала, что он улыбнется, но Рауль произнес это совершенно серьезно. Казалось, его хорошее настроение испарилось: некоторое время он вел машину молча, с бесстрастным, даже хмурым выражением лица. Я робко замерла рядом с ним, положив руки на колени и наблюдая, как фары выхватывают из темноты все новые повороты дороги.
        Машина преодолела последний отрезок зигзагообразного спуска, проехала мост, осторожно свернула с него и помчалась по шоссе вдоль долины, набирая скорость.
        - Мне очень жаль, что вы так плохо провели последние два дня, - наконец сказал он холодным, почти официальным тоном.
        - Два?
        - Я имел в виду вчерашний эпизод на мосту.
        - А, вот что! - засмеялась я. - Знаете, я почти забыла...
        - Рад слышать. Но это, вероятно, потому, что сегодняшнее происшествие заставило вас забыть обо всем, что было раньше. Вы больше не выглядите испуганной. - Он искоса посмотрел на меня и внезапно спросил: - Очень испугались?
        - Сегодня? Д-да. Да, испугалась. Не потому, что меня могли убить или что-нибудь в этом роде: все случилось так быстро, что я не сразу поняла, в чем дело. Просто... просто испугалась, - Я крепче сжала пальцы, сплетенные на коленях, вспоминая тот миг, когда мне показалось, что сердце перестало биться; как лучше объяснить Раулю мои чувства тогда? - Наверное, страшнее всего было, когда я услышала выстрел и увидела, что Филипп неподвижно лежит на дорожке... когда еще не осознала, что с ним ничего не случилось. Казалось, прошла целая вечность. После выстрела тишина, все вокруг выглядит как-то неестественно, только верхушки сосен качаются и шуршат, как шины по асфальту, когда выключаешь мотор.
        Мы проезжали поворот, ведущий в Бель-Сюрприз. Мимо мчались деревья, на мгновение окутываясь летящим золотым светом фар, а затем превращаясь в серые туманные силуэты, которые таяли позади.
        - Вы когда-нибудь думаете, - сказала я, - если с вами случается что-нибудь ужасное: «Только что все было хорошо, и вдруг мир изменился; сейчас все ужасно. Пусть исчезнет «сейчас», пусть возвратится то, что было раньше: все, что угодно, только не «сейчас!»» И изо всех сил стараетесь восстановить это «раньше», хотя понимаете, что это невозможно. Поэтому вам хочется задержать время, чтобы больше уж ничего не случилось. Со мной было именно так.
        - Понимаю. Но ведь в конце концов ничего и не случилось.
        - Да. - Я тяжело вздохнула. - «Сейчас» так и не наступило. Никогда не забуду минуту, когда Филипп шевельнулся.
        - А потом?
        Еще один быстрый взгляд.
        - А потом я разозлилась. Так сильно, что могла бы в ту минуту кого-нибудь убить.
        - Да, так бывает, - согласился он.
        - Бывает, что страх приводит к убийству? Знаю. Но это еще не все. Если бы вы видели Филиппа... - Лицо мальчика встало перед глазами. Слишком разыгралась фантазия? Такое чувство, словно я обязана объяснить ему... - Филипп... он такой спокойный ребенок. Такой молчаливый. Это никуда не годится. Мальчики не должны быть такими. Сегодня он был немножко другим - валял дурака, как обычный ребенок, пел всякие глупые песенки и прыгал по тропинке; я была так довольна, что он развеселился, что даже не сделала ему замечание. И вдруг... совершенно неожиданно. . это зверство. Лицо у него было вымазано в грязи, он даже не захотел остановиться посмотреть на форель, а потом он... он заплакал.
        Я замолчала. Закусив губы, отвернулась от Рауля и стала смотреть на дорогу.
        - Не говорите больше об этом, если не хочется.
        - Это... задело меня за живое. Но сейчас, когда я вам все рассказала, чувствую себя лучше. - Мне удалось улыбнуться. - Давайте забудем о том, что случилось, хорошо?
        - Для этого мы с вами и едем в город. - Он как-то неожиданно улыбнулся и вдруг произнес совершенно другим, веселым тоном: - Вы почувствуете себя еще лучше после кафе. У вас есть паспорт?
        - Что?
        - Паспорт. Я хочу сказать, он у вас с собой?
        - Да. Вот... вот он. Звучит очень серьезно и официально. Решили меня депортировать?
        - Что-то вроде того. - Мы уже приближались к окрестностям Тонона. Дорогу окаймляли деревья, а над ними висели круглые пузыри фонарей, похожих на дыни, заставлявшие полуголые стволы отбрасывать фантастические тени. - Ну-ка, что вы скажете на это? - спросил Рауль, немного замедляя ход и глядя на меня. - Давайте гулять всю ночь. Поедем в Женеву, что-нибудь поедим. Потом пойдем на танцы или в кино, например?
        - Все, что угодно, - сказала я. Его хорошее настроение заразило меня. - Куда угодно. Вы решаете.
        - Вы говорите серьезно?
        - Да.
        - Прекрасно, - ответил Рауль, и длинная машина рванулась к ярким огням шумного ночного Тонона.
        Не буду описывать этот вечер в подробностях, хотя, как оказалось, он сыграл в моей жизни очень важную роль. Самый чудесный вечер в жизни... В Тононе мы остановились у цветочного киоска, где подснежники и вьюнки сияли в свете газовых рожков. Рауль купил мне фрезии, благоухающие, как целый тропический архипелаг, красные анемоны, которые раньше называли полевыми лилиями. Потом мы поехали дальше под ясным ночным небом, покрытым целым роем звезд. Желтая, словно восковая, луна слабо светила из-за тополей. К тому времени, как мы приехали в Женеву - сказочный город, яркие огни которого отражались в водах озера, - я уже была на седьмом небе от счастья: пережитый шок, одиночество, холодное дыхание опасности - все было забыто.
        Почему я считала его непонятным и загадочным? Мы разговаривали так, будто знали друг друга всю жизнь. Он спросил меня, сколько лет я провела в Париже; впервые можно было говорить об этом спокойно и свободно, словно в моем прошлом не было никаких несчастий и разочарований. Я рассказала об отце и матери, об улице Прантан. Даже годы, проведенные в приюте, вспоминались как что-то забавное и радостное.
        А Рауль рассказал мне о Париже, который знал он, так отличающемся от моего, о своем Лондоне, где не было мест, подобных приюту Констанс Батчер для девочек, о жарком солнце Прованса, где лежит Бельвинь - бесценная маленькая жемчужина, постепенно разрушающаяся среди пыльных виноградников...
        Обо всем, кроме Вальми. Ни единого слова о Вальми.
        Мы использовали каждую минуту этого вечера. Чудесно поужинали в каком-то не очень роскошном ресторане, но еда была прекрасная, и никто не обращал внимания на то, как я одета. Мы не стали танцевать, потому что Рауль объявил, что главное - хорошо поесть и не отвлекаться на разные физические упражнения, но позже в другом месте мы долго танцевали, а потом возвращались в Тонон по ровной дороге, где в этот час не было ни одной машины; мчались так быстро, что звенело в ушах, но в этой чудесной машине, в эту чудесную ночь скорость не ощущалась и казалось, что мы плавно скользим по воздуху. На границе мгновенно проверили наши документы, огромная машина вырвалась на простор и понеслась вверх по склону холма, по шоссе, ведущему в Тонон. Вдоль широкого бульвара, окаймляющего спуск к озеру, через пустую сейчас рыночную площадь; проехали поворот в Субиру...
        - Эй, - сказала я, - вы пропустили поворот.
        - Следую одной из своих опасных наклонностей.
        Я подозрительно посмотрела на него:
        - Например?
        - В Эвиане есть казино, - сказал он.
        Я вспомнила миссис Седдон и улыбнулась:
        - Какой ваш счастливый номер?
        Рауль засмеялся.
        - Еще не знаю. Уверен только, что сегодня ночью мне выпадет именно этот номер.
        Мы отправились в казино, он играл, а я наблюдала, но Рауль заставил и меня играть - я выиграла, снова выиграла; потом мы обменяли фишки на деньги и ушли... пили кофе с ликером, много смеялись и наконец поехали домой.
        Было три часа ночи, когда огромная машина Рауля стала взбираться по зигзагам подъема к замку Вальми, и мне казалось - то ли от волнения, то ли от накатившей сонливости, а может быть, и от ликера, - что все это сон. Рауль остановил машину у боковой двери, ведущей во двор, и я, все еще сонная, пробормотала:
        - Спасибо, спокойной ночи.
        Очевидно, я была в трансе, когда проходила темными коридорами и лестницами. Совершенно не помню, как очутилась в спальне, как добралась до постели.
        Вряд ли на меня так подействовал ликер - кофе должно было смягчить его эффект. Виновато нечто гораздо более сильное, опасное и опьяняющее, словно роковой призрак, словно скала, готовая рухнуть и раздавить меня, нависшее над головой среди музыки, смеха, всех развлечений вечера. Это было глупо, это внушало мне ужас, но это случилось.
        На горе или на радость себе, я по уши влюбилась в Рауля де Вальми.
        КАРЕТА ШЕСТАЯ
        ГЛАВА 9
        Словом высказать нельзя
        Всю любовь к любимой.

    Блейк. Из «Манускрипта Россетти».[15 - Перевод С.Маршака.]
        Этого следовало ожидать. Было бы очень странно, если бы с Золушкой, вырвавшейся из такого ужасного заточения, как мой приют, и познакомившейся с великолепным Раулем де Вальми, не случилось чего-нибудь в этом роде. Мужчина, чья внешность и умение очаровывать практически гарантировали ему успех у любой женщины, даже если бы он не приложил к этому никаких усилий, подарил очень одинокой девушке приятный вечер, - вечер, о котором она долго будет помнить.
        Все это я хорошо понимала. Хотя я читала множество романтических историй и видела (что совершенно естественно) не меньше романтических снов, у меня сохранилась добрая доля французского здравого смысла. Это обстоятельство вместе с истинно английским качеством, которое определяют не очень-то красивым словом
«флегматичность», должно было помочь держать под контролем глупые эмоции. Я получила свою конфетку - этот вечер. Завтра все будет совсем по-другому.
        Так оно и случилось. Вскоре после завтрака огромный «кадиллак» скрылся за поворотом дороги: наверное, Рауль возвращался в Бельвинь. Я решительно освободилась от своих грез: провансальской идиллии, где мы с Раулем мчались на автомобиле вдоль освещенных луной виноградников, среди которых мелькали то Тадж-Махал, то Голубой грот на Капри, - и все свои помыслы сосредоточила исключительно на Филиппе.
        Никто не стал выяснять обстоятельств вчерашнего происшествия, так что было очень мало надежды выследить злоумышленника. Казалось, Филипп забыл о своем испуге; можно выбросить из головы инцидент. Жизнь вошла в свою обычную колею, если не считать нетерпеливого ожидания пасхального бала, который стал постоянной темой возбужденных разговоров прислуги. Это празднество много лет устраивалось в Вальми на первый день Пасхи. Миссис Седдон и Берта, часто посещавшие мои владения, простирающиеся до детской, захлебываясь от удовольствия рассказывали о прошлых днях, когда весь замок Вальми сиял праздничным убранством.
        - Цветы, - восклицала Берта, принявшая как нечто естественное мой беглый французский язык, - и кругом лампы. Целые гирлянды ламп, даже по обе стороны дороги и до самого моста. И еще - подсветка в бассейне, пускают большой фонтан, а на реке плавучие огоньки, прямо как водяные лилии. - Она оставляла на минуту пылесос, с легкой грустью глядя на меня. - Ну конечно, сейчас все не так грандиозно, как было когда-то. Моя мама рассказывала о том времени, когда старый граф был еще жив; говорили, он просто катался в деньгах, как сыр в масле, но, разумеется, сейчас все по-другому, верно? Но все равно это будет замечательно. Некоторые говорят, что не стоило бы так уж веселиться и плясать на эту Пасху, раз господин граф и госпожа графиня погибли в прошлом году, но я всегда говорю: кто умер, тот умер, упокой Господи их души, - тут она быстро перекрестилась, - а кто жив, должен жить дальше. Мне не хотелось бы показаться бессердечной, мисс, но вы понимаете, что я имею в виду.
        - Конечно.
        - Во всяком случае, мадам говорит, что это будет небольшой семейный вечер, - от таких слов глаза могут вылезти на лоб, как говорится... извините за выражение, мисс. Но... - Лицо Берты просветлело и, взяв медный поднос, который она начала с силой тереть, она добавила: - Но мы-то потанцуем всласть, как всегда.
        - У вас тоже будет праздник?
        - О, конечно! Вся прислуга и арендаторы. На следующий день после бала в замке, во вторник, там внизу, в Субиру. Все пойдут.
        Естественно, слова Берты заставили меня гадать, куда меня пригласят, но мадам де Вальми скоро дала понять, что на этот раз я буду находиться среди сливок общества. . и я разделила со всеми чувство радостного ожидания, несколько омрачавшееся тем, что у меня не было вечернего платья.
        Однако мне не пришлось долго беспокоиться по этому поводу. В том, что касается туалетов, я настоящая француженка и сэкономила большую часть жалованья за последние недели - мне попросту нечего было с ним делать. Я нисколько не сомневалась, что смогу сама соорудить себе что-нибудь симпатичное, хотя мое платье могло и не выдержать сравнения с изделиями Бальмена и Флоримона, которые, по всей вероятности, будут в изобилии представлены на балу. Очень приятно будет даже просто посидеть и посмотреть на танцующих, успокаивала я себя, отгоняя несбыточное видение - себя в пышном бальном туалете, танцующую с Раулем де Вальми в пустом зале размером с Букингемский дворец. Во всяком случае, это не будет «скромненько, но со вкусом» (мне на ум постоянно приходила мысль о жалком гардеробе Джен Эйр и вспоминался насмешливый взгляд Леона де Вальми). Я пока что не дошла до того, чтобы носить бомбазиновые платья (интересно все-таки, что такое бомбазин).
        Через три дня после того, как неизвестный злоумышленник стрелял в Филиппа, у меня были свободные полдня, и я поехала в Тонон с дневным автобусом, чтобы подобрать материал и фасон для вечернего платья. Я сомневалась, что найду что-нибудь подходящее в таком маленьком городке, как Тонон, а покупать платья в Женеве и Эвиане было мне не по карману. Я ходила по магазинам, искала что-нибудь красивое и не очень дорогое, и наконец мои старания были вознаграждены: нашелся отрез красивого белого итальянского материала, затканного тонкими серебристыми нитями. Цену его продавщица назвала «бросовой», хотя она представляла значительную часть моих сбережений. Поборов свою французскую бережливость, я решительно выложила на прилавок деньги, потом, прижимая к себе пакет, вышла из дверей магазинчика на улицу, овеваемую влажным весенним ветром.
        Было уже почти пять часов; стояла хмурая погода, как часто бывает в апреле, вот-вот мог начаться дождь, дул порывистый теплый ветер. Утром лило как из ведpa, а сейчас запоздавшие косые лучи заходящего солнца скользили по блестящим мокрым крышам домов и бледным золотом чертили силуэты распустившихся каштанов на фоне жемчужно-серого неба. Окна многих магазинов были уже освещены, сверкающие витрины бакалейных и мясных лавок бросали багровые и оранжевые отсветы на влажные тротуары. Над цветочным киоском, где Рауль купил мне фрезии, горел неровным пламенем свистящий, раздуваемый ветром газовый рожок. Он казался то длинной змеей сверкающего голубого огня, то свернутым крылом темно-синего и сернисто-желтого цвета. Шины проезжающих машин мягко шуршали по непросохшему асфальту. Кое-где среди веток каштанов уже горели ранние уличные фонари.
        Я умирала от желания выпить чашку чаю. Но тут моя проклятая бережливость, без сомнения уязвленная недавней покупкой, взбунтовалась, напомнив мне о нескольких франках разницы в цене чая и кофе. В «Чайном салоне», наверное, все очень дорого, а кофе или аперитив будут здесь гораздо лучшего качества и вдвое дешевле.
        Оставив мечту о чае, я перешла через площадь и направилась к ресторану, где стеклянная перегородка предохраняла стоящие на тротуаре столики от порывов ветра.
        Когда я ступила на тротуар и выбирала столик, кто-то сказал неуверенно у меня за спиной:
        - Мисс Мартин?
        Я удивленно обернулась, так как голос определенно принадлежал англичанину. Это был светловолосый молодой человек, которого я встретила в Субиру. На нем было шерстяное пальто и толстый шарф. Густые волосы растрепались от ветра. Я забыла, что он такой крупный. Он производил впечатление застенчивого медведя «вот такой вышины», как сказал бы Филипп.
        - Вы меня помните? Мы встречались в Субиру, - спросил молодой человек в пальто.
        - Конечно, я вас помню, мистер Блейк. - Я хотела добавить, что вряд ли могла бы забыть его - единственного английского ягненка среди французских тигров. Но это, наверное, было бы нетактично. - Надеюсь, вам не пришлось пользоваться бинтами и прочими вещами, которые вы тогда купили?
        Он улыбнулся:
        - Пока нет. Но возможно, придется на днях. Вы... вы хотели зайти сюда, чтобы выпить что-нибудь? Я подумал... можно мне... я был бы страшно рад, если бы вы...
        Я пришла ему на помощь:
        - Большое спасибо. Мне очень приятно. Может, сядем здесь: отсюда все хорошо видно.
        Мы уселись за столик у самой перегородки, и он на ужасном французском языке заказал кофе. Когда нам его принесли, он посмотрел на меня с видом победителя. Я засмеялась:
        - Вы делаете успехи, мистер Блейк.
        - Правда? Но, откровенно говоря, когда заказываешь только кофе, трудно ошибиться.
        - А как сегодня ваши покупки?
        - Все в порядке. В Тононе всегда можно найти человека, который говорит по-английски. И кроме того, - бесхитростно сказал он, - здесь дешевле. Я обычно покупаю все на рынке. Мне немного нужно.
        - Вы живете сейчас наверху, в вашей хижине?
        - Пока да. Иногда я ночую в Субиру, там и обедаю, но мне нравится в горах. Удобно работать, и могу приходить, уходить и есть в любое время, когда захочу.
        Я не смогла противиться искушению и представила себе его свернувшимся на соломенной подстилке с орехами в кармане, похожего на медведя, залегшего зимой в спячку. Медведь... Я вдруг вспомнила о Филиппе и спросила:
        - Кто-нибудь может спуститься с вашей стороны в Вальми с ружьем?
        - Только по приглашению. Кажется, осенью здесь устраивают охоту.
        - Нет, я говорю не об этом. Может лесник или кто-нибудь другой пойти в лес с ружьем, охотиться на лисиц или оленей?
        - Господи, конечно нет. А в чем дело?
        Я довольно подробно рассказала ему, что случилось во вторник. Он очень внимательно слушал и в конце моего рассказа, утратив застенчивость, стал похож на рассвирепевшего медведя.
        - Ужасно! Бедный ребенок. Это было для него страшным шоком, да и для вас тоже. В лучшем случае это преступная неосторожность! И вы говорите, они не нашли мерзавца?
        - Пока что никто не признался, хотя известно, что Филипп даже не ранен. Но это легко понять: можно потерять работу, а в здешних местах найти ее не так-то легко.
        - Верно.
        - Более того, - добавила я, - когда мсье де Вальми отправил нескольких человек на место происшествия, оказалось, что пулю уже извлекли из дерева.
        Он свистнул.
        - Очень предусмотрительно, а?
        - Очень. Понимаете, что это означает? Людей послали на поиски сразу же после того, как мы с Филиппом вернулись домой. Значит, во-первых, тот человек знал, что случилось, а во-вторых, он вовсе не сбежал. Должно быть, притаился где-нибудь поблизости и дожидался, пока мы с Филиппом уйдем, а потом быстро спустился, чтобы убрать улику. - Я посмотрела на Блейка. - Страшно подумать, что он сидел за деревом и наблюдал за нами.
        - Да, не очень-то приятно. Более того, он просто дурак. Всякое возможно, и если бы он поступил как порядочный человек, прибежал к вам, извинился и проводил домой, у него были бы шансы отделаться выговором. Наверное, он потерял голову и у него не хватило смелости. Во всяком случае, я надеюсь, его поймают. Что предпринимает де Вальми по этому поводу?
        - О, он пытается выяснить, но не думаю, что ему удастся узнать что-нибудь новое. Пока что все только доказывают свое алиби, но я могу поверить только в невиновность самого де Вальми и его лакея-англичанина.
        - Ведь его сын тоже был в Вальми? - спросил Блейк.
        Он сказал это как бы между прочим, но я почувствовала, как кровь прилила у меня к лицу. Ненавидя себя за то, что не умею скрывать своих чувств, я отвернулась от Блейка и уставилась через стеклянную перегородку на площадь, где уже царил вечерний полумрак. Если я буду краснеть каждый раз при упоминании имени Рауля де Вальми, то ненадолго буду избавлена от насмешливого взгляда Князя Тьмы. Вряд ли можно ожидать, чтобы он сочувственно отнесся к подобной глупости. Глядя на пурпурно-багровый огонь газового рожка над цветочным киоском, я сказала безразличным тоном:
        - Да, он был в Вальми. Уехал на следующее утро. Но трудно себе представить... - Помимо воли, мой голос прозвучал запальчиво: - Это, конечно, не он!
        - Вот как? Железное алиби?
        - Не в этом дело! Просто он не мог! - Логика с трудом пробилась сквозь поток эмоций. - Черт возьми, у него не было никаких причин шнырять вокруг да около и выковыривать пули из деревьев!
        - Конечно нет.
        - А как ловушки для долгоносиков? - спросила я слишком быстро.
        Я попала в точку. Блейк был неспособен понять, что его просто отвлекают, внезапно задавая вопрос, которым он интересовался больше всего. Через минуту мы оживленно беседовали на эту тему. Я слушала его и что-то говорила - надеюсь, не очень невпопад, - но думала о бале, который должен был состояться в Вальми. Приедет ли Рауль? Приедет или нет?
        Меня вывел из состояния задумчивости прозаический вопрос Блейка: на каком автобусе я собираюсь возвращаться в Вальми.
        - Потому что, - объяснил он, - автобус отправляется через двенадцать минут, а следующий - только через два часа.
        - О господи! Да, конечно, - сказала я. - Сейчас иду. А вы поедете тем же автобусом?
        - Нет. Мой отправляется раньше вашего. Я смываюсь на субботу повидаться с друзьями в Аннеси. - Улыбнувшись мне, он подозвал официанта. - Забудьте, что видели меня здесь, ладно? Конечно, это что-то вроде прогула, но я не мог устоять. Несколько приятелей приехали на неделю в Аннеси и зовут меня подняться вместе с ними в горы.
        - Ни за что не выдам вас, - пообещала я.
        Тут подошел официант, и мистер Блейк стал биться над поданным счетом. Я наблюдала все стадии этой борьбы: сначала ему надо было понять, что говорит официант, в уме перевести сумму в английские деньги, разделить на десять, чтобы рассчитать чаевые, остановившись для простоты на ближайшей круглой сумме; потом медленно и с трудом он отсчитал деньги и наконец подал кучу бумажек. Видно было, что он полагал, будто заплатил слишком много.
        Наконец все было позади. Встретив мой взгляд, Блейк засмеялся, немного покраснев:
        - Я еще могу сосчитать мелочь, но когда доходит дело до чего-нибудь большего, свыше девяноста, все пропало.
        - А я думаю, что вы сделали громадный успех. Еще через месяц вы будете считать и говорить не хуже туземцев. - Я встала. - Большое спасибо за кофе. А теперь вам лучше бросить меня, если хотите успеть на свой автобус.
        - Вы правы. Боюсь, мне надо бежать. - Он никак не мог решиться уйти. - Было... страшно приятно встретить вас... Не могли бы мы... я хочу сказать, когда у вас будет следующий свободный день?
        - Вообще-то не знаю, - сказала я довольно фальшивым голосом. Потом мне стало стыдно. - Но я часто бываю в Тононе по пятницам, обычно к вечеру и... Господи, посмотрите, это, наверное, ваш автобус. Шофер как раз входит! Бегите! Этот сверток ваш? А этот? До свидания! Счастливо!
        Кое-как он сгреб с пола свои пакеты и свертки, прошел с трудом между столиками, подхватив сползающий рюкзак, грозивший вот-вот свалиться, выскочил в дверь, которую я придержала, чтобы он мог выйти, помахал мне рукой и пустился бегом. Он подбежал к автобусу как раз в тот момент, когда дверь водителя захлопнулась и мотор заурчал. Чудом удерживаясь на узких ступенях, он ухитрился повернуться и еще раз весело помахать мне, когда автобус уже тронулся.
        Немного задохнувшись от поспешности, с которой мы оба сорвались с места, я быстро повернулась, чтобы перейти на ту сторону улицы, где стоял мой автобус. Но не успела я ступить на проезжую часть, как рядом остановилась длинная машина, мягко шлепая мокрыми шинами. «Кадиллак». Стыдно признаться, но у меня сильнее забилось сердце.
        Дверь открылась. Голос Рауля произнес:
        - Нам по дороге?
        Он был в машине один. Не говоря ни слова, я села рядом с ним - и машина двинулась. Она обогнула угол площади, где все еще рядом с фонарем стоял автобус на Субиру, и повернула на обсаженную деревьями аллею, которая вела на юг.
        Странно, что я до сих пор не заметила, какой стоял чудесный вечер. Горящие над голыми деревьями фонари были похожи на спелые апельсины. Они уходили вдаль и словно тонули в собственных отражениях на мокром асфальте. «Свисает свежий апельсин - светильник золотой...» - припомнила я чью-то строку. И на тротуаре тоже были апельсины, только настоящие, кучи апельсинов, рядом с роскошной россыпью золотистых, зеленых и алых перцев. Винная лавка сквозь открытую дверь сверкала, как пещера Аладдина; на полках от пола до самого потолка стояли бутылки с рубиновыми, янтарными, пурпурными винами - соком, извлеченным за целое столетие из напоенных солнцем гроздьев. Из расположенного рядом ярко освещенного кафе доносились громкие голоса спорщиков и запах свежеиспеченного хлеба.
        Последняя уличная лампа осталась позади, словно зашел за горизонт второй золотистый лунный диск. Исчез последний дом, и мы мчались среди бесконечных, неперегороженных полей. На западе небо еще слабо светилось под грядой дождевых облаков, и на его фоне окаймлявшие дорогу стволы и ветви казались темными и мрачными силуэтами. Листья вечнозеленых деревьев разрезали свет вечернего неба на полосы, словно ножи, ветви ивы струились на ветру, как женские кудри. Впереди дорога шла на подъем, блестя чешуйчатым рыбьим серебром под тополями. «Синий час, прекрасный час...»
        Потом нас окружили холмы, и стало темно.
        Рауль вел машину на большой скорости и молчал.
        Наконец я сказала немного смущенно:
        - Вы очень быстро вернулись. Не поехали в Бельвинь?
        - Нет, у меня были дела в Париже.
        Интересно, какую рыбку он там ловил в мутной воде? (По не совсем подходящему к данному случаю выражению миссис Седдон.)
        - Хорошо провели время?
        - Да, - сказал он, но таким рассеянным тоном, что я не решилась продолжать разговор. Я откинулась на сиденье, испытывая удовольствие при мысли, что еду домой.
        Некоторое время, погруженная в неясные мечты, я не замечала, как он ведет машину. Рауль всегда ездил быстро, и мягкость, с которой огромная машина мчалась в темноте по извилистой долине, говорила о том, как хорошо он знает дорогу; но сегодня что-то было не так...
        Я искоса взглянула на его лицо, повернутое ко мне в профиль. Мы только что свернули на узкий мост, находящийся под прямым углом к шоссе, промчались по нему и снова выехали на дорогу. Это еще нельзя было назвать действительно опасной ездой: в темноте он по свету фар узнал бы о приближении встречной машины, но все же Рауль ехал так рискованно, что у меня засосало под ложечкой при мысли, что он, может быть, выпил. Но когда яркий свет наших фар отразился от стены белых скал, возвышавшихся перед нами, в машине стало светло и я увидела лицо Рауля. Он был совершенно трезв, но явно чем-то расстроен, хмуро смотрел на дорогу, щурясь на пролетающую темноту, забыв о моем присутствии. Наверное, у него просто плохое настроение и он вымещает злость на своем автомобиле.
        - Что вы делали внизу, в Тононе? - Вопрос был совершенно безобиден, но задан таким резким тоном, столь внезапно после долгого молчания, что звучал как обвинение.
        Я вздрогнула и не сразу нашлась.
        - Что? О, у меня был свободный вечер.
        - А что вы обычно делаете, когда у вас свободный вечер?
        - Ничего особенного... Хожу по магазинам... иду в кино. Все, что угодно.
        - Иногда встречаетесь с друзьями?
        - Нет, - удивленно сказала я, - у меня здесь нет знакомых. Я говорила вам, когда мы... Говорила вам во вторник.
        - А! Да, вы это говорили.
        Мы попали под дождь, и крупные капли стучали о верх машины и стекали по переднему стеклу. Машина, не сбавляя скорости, преодолела крутой поворот дороги, и шины взвизгнули, проезжая по мокрому асфальту. Рауль даже не взглянул на меня. Он, наверное, даже не помнил, кто сидит рядом с ним в машине. «Так тебе и надо, Золушка!»
        Молча сидя рядом с Раулем, я призывала на помощь горькие истины, продиктованные здравым смыслом.
        Он снова нарушил молчание, только когда мы проехали две трети пути до Вальми, задав вопрос, который показался мне совершенно не относящимся к делу и очень меня удивил.
        - Кто был этот парень?
        Я растерялась, не понимая, о ком идет речь.
        - Какой парень?
        - Тот, с которым вы были в Тононе. Вы вышли из кафе вместе с ним.
        - Ах, этот.
        - А кто же еще?
        Почти грубый тон заставил меня удивленно посмотреть на Рауля.
        - Мой друг, - коротко сказала я.
        - Вы мне говорили, что никого здесь не знаете.
        - А его знаю, - ответила я совершенно по-детски.
        Быстрый взгляд. Ни тени улыбки. Потом он спросил:
        - Как Филипп?
        - Спасибо, хорошо.
        - А как вы? Больше ничего не случилось?
        - Нет.
        Мой голос был немного сдавленным и неестественным, хотя я изо всех сил старалась, чтобы он звучал ровно и не выдавал меня. Здравый смысл - само собой, но у меня есть еще и гордость. Я ругала себя за глупость. Из темноты ко мне неслись образы моих идиотских мечтаний. Не знаю, чего я ожидала, но... нынешний Рауль так сильно отличался от прежнего... Перемена была слишком резкой, и это было ужасно.
        Тут я сделала небольшое открытие, которое меня испугало. Мечты мечтами, но факт оставался фактом. Я влюбилась в Рауля. Дело вовсе не в вине и не в лунном свете и прочих романтических ловушках. И даже не в его шарме, которым он буквально окутывал меня в ту ночь. Сейчас я была совершенно трезвой, шел дождь, и о шарме не могло быть и речи... и все же я была влюблена в этого совершенно постороннего человека с холодным голосом, который говорил со мной резким и даже раздраженным тоном. Я, конечно, могла бы сдержать свои чувства и посмеяться над собственной глупостью, но мне нисколько не было смешно.
        Я крепко закусила губы и с трудом глотнула воздух, ощущая горечь разочарования и желая только одного: чтобы он перестал задавать мне вопросы. Но он был настойчив, не оставляя резкого тона, из-за которого его довольно безобидные вопросы приобретали характер допроса с пристрастием.
        Казалось, он все еще интересовался Уильямом Блейком. Это было мне неприятно - ведь я обещала Уильяму не говорить, что встретила его в Тононе.
        - Кто он такой? Англичанин?
        - Да.
        - Он сел в автобус на Аннеси. Альпинист?
        - Он поднимется оттуда в горы в конце недели.
        - Он живет здесь?
        - Да.
        - Вы были знакомы с ним в Англии?
        - Нет.
        - А! Значит, он был в Вальми?
        - Я не знаю.
        - Долго он пробудет здесь?
        - Послушайте, - взмолилась я, - какая вам разница? Почему вы меня допрашиваете?
        Наступило молчание. Потом он сказал чопорно и в то же время смущенно:
        - Простите. Мне не следовало вмешиваться в ваши личные дела.
        - Да никакие не личные. Это просто... я не это имела в виду... просто не хотела вам говорить... - беспомощно лепетала я.
        Он как-то странно посмотрел на меня:
        - Что не хотели говорить?
        - Да ничего. Послушайте, - с отчаянием сказала я. - Мне хочется помолчать. Вы ничего не имеете против?
        Теперь уже не могло быть никаких сомнений: Рауль был в самом скверном настроении. Сердито сказав сквозь зубы: «К черту!», он повернул «кадиллак» на мост Вальми и стал подниматься по зигзагу вдвое быстрее, чем следовало. Машина рванулась с шипением рассерженной кошки к следующему повороту.
        - Вы меня не так поняли. - И снова нотка с трудом сдерживаемого отчаяния. - Я вовсе не хотел лезть не в свое дело. Но...
        - Знаю. Простите. - Я говорила почти так же резко, как он, выбитая из колеи не только его непонятным раздражением, но и унижением, которое испытывала, вспоминая о своих глупых мечтах. - Думаю, что просто устала. Я ходила по городу целых два часа, чтобы выбрать какой-нибудь материал на платье... О!
        Я схватилась за голову:
        - Я, должно быть, оставила его... да, оставила его в кафе; положила сверток на полку под столом, а потом Уильям побежал к автобусу... О господи, какая я дура! Я думаю, что если позвоню им по телефону... о господи!
        Он вдруг резко нажал на сигнал. Я вздрогнула и спросила его:
        - В чем дело?
        - Какой-то зверек. Хорек, наверное.
        Деревья мчались навстречу и исчезали в темноте. Впереди показался крутой поворот.
        - Вы не могли бы ехать помедленнее? Я боюсь, - сказала я.
        Машина замедлила ход и повернула, из-под колес брызнул фонтан камешков.
        - Вы рассказали ему о том, что кто-то стрелял в березовой роще?
        - О чем? Кому?
        - Этому... Уильяму.
        Я коротко вздохнула:
        - Да, рассказала. Он думает, что это могли сделать и вы.
        Машина ползла вверх по склону, словно пробивая себе путь по темному туннелю, образованному тенью, отбрасываемой деревьями. Рауль вел машину подчеркнуто осторожно, словно желая оскорбить меня этим.
        Он молчал. Вселившийся в меня бес снова поднял голову, и я сказала, погрузившись в бездну идиотского самоистязания:
        - Я не знала, что должна буду докладывать хозяевам все, что говорила и делала в свой свободный вечер!
        Мои слова, как я и надеялась, задели его за живое.
        - Я не ваш хозяин, - процедил он.
        - Разве? - ехидным тоном спросила я, боясь, что вот-вот заплачу. - Тогда какое вам дело до того, что я делаю и с кем встречаюсь?
        Мы находились на последнем повороте зигзага. Рауль вдруг нажал на тормоза, и
«кадиллак» рывком остановился. Рауль повернулся ко мне.
        - Вот какое, - произнес он тихо, немного задыхаясь, грубо притянул меня к себе, и его губы прижались к моим.
        Для первого поцелуя это было не очень-то романтично. И конечно, совершенно не так, как в мечтах... Пусть я не Золушка, но и он никак не Принц... Рауль просто-напросто зрелый, искушенный в подобных вещах мужчина, на мгновение потерявший контроль над собой под влиянием гнева и других эмоций, распознать которые смогла даже я. Говорю «даже я», потому что мне вдруг стало ясно, так ясно, что меня охватил испуг: все попытки оградить себя от нахлынувшего чувства разбились как яичная скорлупа. Я считала себя сложной натурой, но моя реакция на поцелуй Рауля была очень простой - я дрожала, стараясь убедить себя в том, что испытываю лишь холодную ярость. И то, что он сделал потом, конечно, не означало, что Рауль хотел меня успокоить. Вместо трогательных извинений или страстного признания, которое должно было последовать за поцелуем, как описывалось в романах, он просто отпустил меня, снова завел машину, не говоря ни слова, с бешеной скоростью повел ее вверх по склону и остановился на покрытой гравием дорожке. Заглушив мотор, он открыл дверцу, словно собираясь обойти машину и выпустить меня. Но я, не став его
ждать, буквально вылетела из машины, захлопнула дверцу за собой и молча, как и он, прокралась (не могу подобрать более подходящего слова) к главной лестнице.
        Поравнявшись со мной, он открыл для меня входную дверь. Рауль что-то сказал - мне показалось, я услышала свое имя - приглушенным голосом, слегка дрожавшим, словно от сдерживаемого смеха. Я не смотрела на него, просто прошла мимо, словно он не существовал для меня, прямо в холл, к яркому свету, и увидела Леона де Вальми, катящего к нам свое кресло.
        Когда я вошла, он приостановил плавное движение кресла и повернул голову, словно хотел со мной поздороваться. Потом его глаза скользнули по лицу Рауля и снова обратились ко мне. Дугообразные брови Князя Тьмы слегка приподнялись. Я резко повернулась и побежала наверх.
        Насмешливый взгляд Леона де Вальми окончательно покончил с моими глупыми мечтаниями. Я прислонилась к двери темной спальни и прижала руки к пылающим щекам. Во рту чувствовался сладковатый привкус крови - у меня была прикушена губа... Это тоже, наверное, увидел Леон де Вальми. Его взгляд хлестнул меня как кнут, горели не только щеки, но и все тело.
        Я рывком оторвалась от своей опоры, включила свет и стала стаскивать перчатки.
«Черт бы побрал этого Рауля, как он только посмел? Как посмел! И Леон де Вальми, - вторая перчатка полетела на пол вслед за первой, - черт бы побрал Леона! К черту всех де Вальми! Я их всех ненавижу и никого из них не желаю видеть...»
        При этой мысли я замерла, наполовину сняв пальто.
        Скорее всего, что мне больше не придется их видеть. Князю Тьмы нет надобности допрашивать меня, чтобы догадаться, что произошло этим вечером, и весьма вероятно, он постарается меня уволить.
        Я не поняла тогда, что, если бы мне хоть что-нибудь угрожало, Рауль сказал бы отцу правду, что он поцеловал меня помимо моей воли. Поскольку Рауль большую часть года проводил не в Вальми, можно было не опасаться новых инцидентов такого рода и меня бы оставили.
        Помню только, что когда я бережно вешала пальто в красивый стенной шкаф, то была в отчаянии от мысли, что больше никогда не увижу ненавистных Вальми.
        Из губы больше не сочилась кровь. Я тщательно напудрилась, накрасилась и причесалась. Потом я медленно вышла из своей гостиной, направляясь в комнату Филиппа.
        Я открыла дверь детской. Свет горел, но в комнате никого не было. Огонь в камине догорел, и все казалось каким-то заброшенным. Балконная дверь была открыта, портьеры колыхал ветер. На ковре перед камином лежала открытая книга, и ее листы шевелились от движения воздуха.
        Я с удивлением посмотрела на часы. Филипп уже давно должен был вернуться из салона мадам. Элоиза де Вальми, наверное, находится у себя и одевается к ужину. «Ну что же, это не мое дело, - подумала я. - К чему мне допытываться, для чего мадам задержала его. К ужину он обязательно явится».
        Я наклонилась, чтобы подложить полено в камин, и вдруг услышала слабый звук. Он пронесся, словно отдаленный шепот, по комнате, где царила тишина, и был не громче тиканья маленьких часов, стоявших на камине, или шороха догорающих поленьев в очаге.
        Очень тихий шепот, но от него у меня пробежали мурашки по коже, ощущавшей холодное дыхание ветра за открытой дверью. Слабый вздох, но я с ужасом услышала в нем слово
«мадемуазель...».
        Одним прыжком я пересекла комнату, выбежала на темный балкон и осмотрелась. Справа и слева окна были закрыты и не светились. Из открытой двери вырывался клин яркого света, и моя тень казалась огромной и уродливой: она как бы выбежала передо мной и легла на узкие перила.
        - Филипп?
        Концы балкона были невидимы они тонули в глубокой тени. Я вышла из полосы света и побежала по балкону, мимо ряда окон. Пол был скользким от дождя.
        - Филипп? Филипп?
        Из самого темного угла балкона мне ответил слабый шепот. Я наклонилась, потом встала на колени на мокрый пол. Филипп лежал, скрючившись в комок, у самой балюстрады.
        Вернее, там, где раньше была балюстрада. Теперь на этом месте зияла дыра. Вместо балюстрады на краю балкона лежала деревянная лестница, найденная мной в чулане, которую я положила сегодня утром туда, где перила шатались. За этой хрупкой преградой не было ничего, кроме темного провала, а внизу, на расстоянии тридцати футов, дорожка и ряд ужасающе острых прутьев ограды...
        Я обхватила мальчика руками, хриплым дрожащим голосом спросила:
        - Филипп? Что случилось? Ты ведь не упал? О господи, ты не упал... Мой маленький Филипп, ты не ушибся?
        Холодные ручонки поднялись и уцепились за меня.
        - Мадемуазель...
        Я взяла его на руки и прижалась лицом к его мокрой щеке.
        - У тебя все в порядке, Филипп? Ты не ушибся?
        Он покачал головой.
        - Точно? Правда не ушибся?
        Кивок.
        Я поднялась с колен, держа мальчика на руках. Я и сама не очень-то тяжелая, но он был легким как перышко, хрупким, как птичьи косточки. Я отнесла Филиппа в его комнату и села в кресло у камина, крепко прижав мальчика к себе. Он обхватил меня за шею и буквально прилип ко мне. Не помню, что я говорила, просто сжимала его и болтала всякую чепуху, глядя на круглую черноволосую голову, прижатую к моей груди.
        Постепенно он разжал руки и перестал дрожать. Но когда я попыталась наклониться, чтобы подложить дров в камин, он снова уцепился за меня.
        - Все хорошо, - быстро сказала я, - просто хочу развести огонь пожарче. Тебе надо согреться.
        Он немного отпустил меня, так что я смогла наклониться и бросить несколько небольших поленьев в затухающий камин и перемешать дрова. Маленькие язычки пламени стали лизать сучья, и огонь вновь разгорелся. Потом я снова выпрямилась. Я была уверена, что для Филиппа сейчас важнее успокоиться, чем лечь в кровать и выпить горячее какао, чтобы согреться, - все это потом. Я мягко спросила:
        - Это из-за машины, Филипп?
        Снова легкий кивок.
        - Я ведь предупредила тебя, что перила расшатаны и просила не бегать по балкону, правда?
        Он сказал тоненьким, совсем детским голоском:
        - Я услышал сигнал и подумал... Папа всегда... когда подъезжал... Чтобы я знал, что он уже близко...
        Я закусила губы. Меня передернуло. Конечно, сигнал... Я вспомнила громкий победный звук сигнала там, на дороге. Перед машиной никто не перебегал. Это был лишь внезапный порыв того же чувства, которое побудило его поцеловать меня... а Филипп из-за сигнала бросился бежать в темноту в слепой и упрямой надежде и едва не упал с головокружительной высоты вместе с расшатанной каменной балюстрадой.
        Я сказала больше себе, чем ему:
        - Я не имела понятия о том, что перила настолько разрушены. Они только немного шатались. Я думала, что они еще долго продержатся. Слава богу, что я положила поперек них лестницу. Почему это пришло мне в голову?.. Слава богу, что я это сделала. - Внезапно меня поразила неприятная мысль. - Филипп, а где была Берта? Я думала, она с тобой.
        - За ней пришел Бернар. Она что-то забыла сделать.
        - Понятно, - задумчиво сказала я, продолжая держать его на коленях. - Послушай, Филипп, мы с тобой разожгли хороший огонь. Не хочешь отогреть свои замерзшие лапки?
        На этот раз он без возражений отпустил меня, соскользнул на ковер у моих ног, послушно протянув руки к весело пылающему огню. Я взъерошила ему волосы:
        - И волосы тоже мокрые. Как можно выбегать на балкон в такую дождливую ночь? Ах ты, упрямый осленок!
        Мальчик сказал все еще напряженным и резким голосом:
        - Я ударился о перила, и вдруг их не стало. Они упали и стукнулись о камни внизу. Я на что-то наткнулся. Было темно, я ничего не видел - и упал. Я ничего не видел.
        - Ты наткнулся на деревянную лестницу, Филипп, и поэтому никак не мог свалиться вниз, понимаешь? Там не было дыры. Было темно, и ты не мог увидеть эту лестницу, но она очень крепкая. Тебе не угрожала никакая опасность.
        - Это было ужасно. Я очень испугался.
        - Неудивительно. Я бы тоже испугалась до смерти. Ты очень хорошо сделал, что не двигался.
        - Я боялся, но знал, что вы придете. - Маленькое бледное личико повернулось ко мне. - Поэтому я ждал.
        У меня сдавило сердце.
        - Вот я и пришла, - нарочито легкомысленным тоном сказала я. - Как хорошо, что я села в машину твоего кузена Рауля и не стала ждать автобуса. - Я встала и склонилась над мальчиком, подсунув обе руки ему под мышки. - Ну а сейчас пойдем снимем с тебя все это. Поднимайся! - Я подняла его на ноги. - Господи, детка, ты, наверное, лежал в луже! Как насчет горячей ванны, ужина в постели и жаркого огня в твоей спальне, чтобы было еще уютнее?
        - А вы придете ко мне?
        - Да.
        - Поужинаете в моей комнате?
        - Я посижу на кровати у тебя в ногах, - пообещала я.
        Черные глаза блеснули.
        - И будем играть в фишки?
        - Ого! - сказала я. - Ты уже начинаешь сколачивать на этом капитал, правда? И к тому же делаешь слишком большие успехи в игре. Хорошо, если обещаешь, что не разобьешь меня в пух и прах. - Я повернула его и легонько подтолкнула к двери. - А теперь иди и переоденься, пока я буду наполнять ванну.
        Он послушно вышел. Я позвонила Берте и отправилась наливать ванну. Глядя, как пар покрывает капельками тумана плитки на стенах ванной, я мрачно думала о том, что мне снова придется встретиться сегодня с Леоном де Вальми.
        Из-за шума воды я вначале не расслышала стука в дверь, отделяющую ванную от моей гостиной.
        - Войдите, - сказала я, думая, что это Берта.
        Я обернулась и с удивлением увидела мадам де Вальми. Она никогда не приходила сюда в этот час, и, когда я посмотрела на ее лицо, у меня упало сердце. Вот оно! А у меня даже не было времени подумать, что я им скажу.
        Я немного подкрутила краны, чтобы вода шла не так сильно, и выпрямилась, встречая опасность лицом к лицу.
        - Мисс Мартин, простите, что врываюсь к вам, когда вы переодеваетесь... - Начало, во всяком случае, трудно назвать угрожающим: мадам говорила извиняющимся тоном, быстро и нервно. - Я подумала... вы не забыли привезти сегодня из Тонона мои таблетки?
        От облегчения я даже покраснела:
        - Ну конечно, мадам. Я хотела отдать таблетки Берте, чтобы она отнесла их в вашу комнату. Простите. Я не знала, что они вам понадобятся.
        - Они кончились. Иначе я не стала бы вас беспокоить.
        - Сейчас я принесу их, - сказала я. - Никакого беспокойства, мадам. Вы мне нисколько не помешали: эта ванна не для меня. Филипп!
        Я нагнулась, чтобы попробовать, не слишком ли горяча вода, потом закрыла краны.
        - А, ты здесь, Филипп. Прыгай в воду и не забудь на этот раз вымыть уши... Я сейчас же отнесу вам таблетки, мадам. Моя сумка здесь, в гостиной.
        Выйдя из ванной, я закрыла за собой дверь. Как бы поделикатнее рассказать ей о том, что едва не произошло несчастье? Но когда я посмотрела на нее, эти мысли вылетели у меня из головы. Она выглядела совершенно больной. Ее лицо показалось мне суровым, но в действительности оно выражало лишь страдание - восковые щеки, крепко сжатые, как от сильной боли, губы. Казалось, она вот-вот упадет.
        - Что с вами, мадам? - с беспокойством спросила я. - Вам плохо? Может быть, присядете на несколько минут? Дать вам немного воды?
        - Не надо. - Она встала у камина, рядом со стулом с высокой спинкой, и слабо улыбнулась, но я видела, каких усилий ей это стоило. - Не беспокойтесь, дорогая, я... просто плохо спала прошлую ночь. Не могу уснуть без снотворного.
        - Сейчас принесу вам лекарство.
        Неуверенно посмотрев на мадам де Вальми, я бросилась бежать в свою гостиную, но сразу же вспомнила, что таблетки остались в кармане моего пальто, и быстро вернулась.
        - Мадам!
        Мой испуганный крик был вызван тем, что я увидела.
        Положив руку на спинку стула, Элоиза де Вальми тяжело оперлась на него. Она отвернулась от меня, словно прислушиваясь к тому, как Филипп плескается в ванне, но глаза ее были закрыты, а щеки походили на скомканную серую бумагу. Вся ее красота пропала. Она выглядела дряхлой старухой.
        Услышав мое восклицание, Элоиза де Вальми вздрогнула и открыла глаза. Сделав усилие, она отошла от стула.
        Я подбежала к ней:
        - Мадам, вы нездоровы. Позвать кого-нибудь? Альбертину?
        - Нет, нет, мне уже лучше. Где таблетки?
        - В шкафу, в кармане моего пальто. Да, вот они...
        Она почти выхватила у меня из рук коробочку, которую я ей протянула. Еще раз принужденно улыбнулась:
        - Благодарю вас. Простите, что испугала вас... это быстро проходит. Не волнуйтесь, мисс Мартин.
        В ванной Филипп стал насвистывать какую-то песенку без определенной мелодии, которая доносилась в промежутках между всплесками воды. Элоиза посмотрела в сторону ванной и повернулась, чтобы выйти.
        - Кажется, Филиппу... очень весело, - сказала она, стараясь говорить обычным тоном.
        - О да! - бодро ответила я. - Он прекрасно себя чувствует.
        Я открыла мадам де Вальми дверь и наткнулась на Берту, которая подняла руку, чтобы постучать.
        - О, мисс, вы меня напугали. Я как раз хотела войти.
        Увидев мадам, она широко раскрыла глаза. Я быстро сказала:
        - Проводите мадам в ее комнату. Она не очень хорошо себя чувствует. Я позвала вас только для того, чтобы разжечь огонь в спальне Филиппа, но могу сделать это сама. Позвоните Альбертине, - добавила я, обращаясь к девушке, которая по-прежнему с любопытством смотрела на бледное лицо Элоизы, - и побудьте с мадам, пока не придет Альбертина. А потом, пожалуйста, приходите сюда.
        - Хорошо, мисс.
        Встав на колени, чтобы разжечь камин в спальне Филиппа, я стала раздумывать над новой проблемой - без сомнения, для того, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. «Что это за таблетки, которые были вопросом жизни или смерти для мадам де Вальми? Может быть, она наркоманка?» Но я почти сразу же отбросила это предположение. Наверняка просто снотворное, многие не могут жить без снотворного. Огонь весело пробежал по бумажной растопке, и поленья занялись ярким пламенем, слегка потрескивая. «Но для чего эти таблетки понадобились ей именно сейчас? Она выглядела так, будто с ней случился нервный или сердечный припадок. Однако в таком случае принимают какое-нибудь стимулирующее средство, вовсе не снотворное. В подобном состоянии не поможет никакое снотворное».
        Но я отогнала от себя эти мысли, осторожно укладывая куски угля на горящие поленья. В конце концов, я ничего не понимаю в таких вещах. Конечно, она нездорова, но старый доктор Форе, естественно, знал, что ей прописать...
        Новый свист, громкое шлепанье босых ног - и из ванной вышел Филипп, волосы которого слиплись в мокрые пряди, а обычно бледные щеки были оттерты до багрового блеска. На нем была ночная рубашка, а купальный халатик он волочил за собой по полу.
        От непонятной жалости у меня перехватило горло. Притворно нахмурившись, я посмотрела на него:
        - А уши?
        Естественно, не обращая никакого внимания на сделанное мной некстати замечание, Филипп подошел к огню, который уже ярко разгорелся. Он гордо сказал:
        - Я чудом избежал смерти, верно ведь?
        - Верно.
        - Другие бы наверняка упали, правда?
        - Обязательно.
        - У других не хватило бы духу так долго сидеть и не двигаться, правда?
        Присев на корточки, я обхватила Филиппа и, смеясь, крепко прижала к себе.
        - Ах ты, скверный мальчишка, не будь таким тщеславным! И еще послушай, Филипп, мы ничего не скажем Берте, когда она придет сюда, хорошо?
        - Почему?
        - Потому что твоя тетя нездорова, и мне не хочется, чтобы до нее дошли какие-нибудь слухи, из-за которых она будет беспокоиться.
        - Ладно. Но вы... вы расскажете моему дяде Леону, верно?
        - Конечно. Удивительно, как это он не слышал, что упали перила. Когда я вернулась, он был в холле, а это было через несколько минут после... А, вот и Берта! Как мадам?
        - Ей лучше, мисс. Она легла. С ней Альбертина, а уж эта-то знает, что делать. Она говорит, что мадам даже сможет выйти к ужину.
        - Очень приятно слышать. Она... она приняла свои таблетки, Берта?
        - Таблетки? Нет, она приняла капли, которые держит в шкафчике у своей кровати. Альбертина дала ей капли.
        - А... понятно. Между прочим, Берта, разве вы не должны быть на детской половине, когда меня нет дома?
        - Должна, мисс, но за мной пришел Бернар. - Она искоса посмотрела на меня. - Я починила несколько штук белья. Бернар хотел достать белье для хозяина, но не мог найти его, хотя я и сказала ему, где оно лежит.
        - Понятно. Вы ведь отлучились ненадолго?
        - Нет, мисс. Но белья не было там, куда я его положила. Кто-то переложил его. Мне пришлось искать.
        Она смотрела широко открытыми глазами, вероятно удивляясь, почему мои вопросы звучат так резко.
        - Ну ладно, - сказала я. - Мсье Филипп выходил поиграть на балкон во время дождя и весь промок, поэтому принял горячую ванну и будет ужинать в постели. Если вам нетрудно, Берта, принесите сюда его ужин и мой тоже, хорошо?
        - Нисколько не трудно, мисс. Простите, мисс, но, понимаете, Бернар очень спешил, и...
        Она замолчала. Ее щеки порозовели, и она казалась смущенной.

«Спешил, но не торопился отпустить тебя, это очевидно, - подумала я. - И не думаю, что ты уж очень возражала».
        - Неважно, Берта, все в порядке, - сказала я вслух. - В конце концов, мсье Филипп не младенец и сам виноват в том, что промок и нам придется подать ему ужин в постельку. Он только прибавил нам с вами работы. Что же делать, такова жизнь.
        Я встала, быстро повернув Филиппа лицом к постели:
        - Ну а теперь лезь сюда, сорванец, не стой здесь в ночной рубашке!
        Я поужинала вместе с Филиппом, как и обещала, поиграла с ним в фишки и немного почитала. Он все еще был в хорошем настроении, и я была довольна, что его роль в происшествии представала перед ним во все более героическом свете. Во всяком случае, у него не будет из-за этого кошмаров.
        Но когда я поднялась, чтобы пойти в кладовую и приготовить ему на ночь какао, он немного дрожащим голосом попросил меня взять его с собой. Я подумала, что лучше будет разрешить ему это, и он, в ночной рубашке и шлепанцах, протопал со мной в кладовую и смотрел, как закипает молоко на электрической плите, пока я смешивала какао с сахаром в его любимом синем стаканчике. Мы вместе отнесли какао в его спальню, и я сидела с Филиппом, пока он не выпил все до капли. А потом, когда я хотела пожелать ему спокойной ночи, он попросил меня побыть с ним еще минутку, так что мне пришлось оставить намерение отправиться к Леону де Вальми и провести остаток вечера в своей комнате, настежь открыв дверь в спальню Филиппа, чтобы мальчик мог видеть у меня свет.
        Когда наконец, освободившись, я смогла спокойно сесть у собственного камина, то почувствовала себя страшно усталой, у меня болели все кости. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Но в голове мелькали какие-то разрозненные впечатления, еще не сложившиеся в мысли, - туманные, непонятные мне самой, не дававшие мне отдохнуть. Было уже, наверное, очень поздно. Вдруг я услышала приближающийся шум машины. Нервы мои были так натянуты, что я бессознательно вскочила и, на цыпочках перебежав темную спальню, тихонько заглянула к Филиппу.
        Он лежал в постели и спал. Я устало прошла назад в свою комнату, начала раздеваться и уже готова была лечь, как вдруг кто-то осторожно постучал в дверь.
        - Кто там? - удивленно спросила я.
        - Берта, мисс.
        - А, Берта. Войдите.
        Она держала в руках сверток. Как-то странно посмотрев на меня, Берта сказала:
        - Это вам, мисс. Я подумала, что вы уже спите, но мне велели отнести его немедленно.
        - Нет, я еще не сплю. Благодарю вас, Берта. Спокойной ночи.
        - Спокойной ночи, мисс.
        Она ушла. Я села на кровать и раскрыла сверток, гадая, что там внутри. Несколько секунд я сидела, глядя на складки затканной серебром итальянской материи, сверкавшей на фоне темного покрывала. Потом увидела записку.

«По правде говоря, я нисколько не жалею, что поцеловал Вас, относительно всего остального выражаю свои сожаления. Я был расстроен по некоторым причинам, но это не может служить оправданием того, что я пытался выместить свое раздражение на Вас. Может быть, Вы сочтете достаточным извинением то, что я доставил Вам Ваш пакет. Пожалуйста, простите меня, хорошо?
        P. S.Дорогая, не уподобляйтесь стыдливым сабинянкам и не принимайте случившееся так близко к сердцу; в конце концов, это был всего лишь поцелуй».
        Мне так долго не удавалось уснуть этой ночью, что я многое бы отдала за несколько таблеток из шкафчика мадам де Вальми, даже если бы это были наркотики.
        ГЛАВА 10
        Любовь свою, сердечный жар
        Открыла я ему...

    Блейк. Из «Манускрипта Россетти».[16 - Перевод С. Маршака.]
        На следующее утро все казалось сном, Рауль покинул Вальми очень рано, на этот раз направляясь на юг, в Бельвинь. Я не видела, как он уехал, и не узнала, сказал ли что-нибудь Леон сыну о том, что случилось вчера вечером; конечно, никто из них даже не упомянул моего имени - я была в этом уверена. Наконец я набралась смелости и отправилась к моему хозяину в библиотеку, чтобы рассказать, как Филипп спасся второй раз. Леон де Вальми принял меня с приятной улыбкой, но его лицо омрачилось, когда он все выслушал, приняв хмурое и несколько рассеянное выражение, которое никак не могло быть связано с моими личными делами.
        Он сидел за большим столом. Когда я окончила свой рассказ, Леон долго молчал, барабаня пальцами по лежавшим перед ним бумагам, веки были полуопущены. У меня было такое чувство, будто он позабыл, что я все еще здесь. Когда он заговорил, его слова прозвучали довольно странно:
        - Опять.
        - Что вы сказали? - удивленно переспросила я.
        Он бросил на меня быстрый взгляд из-под черных бровей. Мне показалось, что его голос звучал устало.
        - Второй раз за несколько дней, мисс Мартин, у нас появилась причина быть у вас в долгу по такому же неприятному поводу.
        - А, понятно, - сказала я и неловко добавила: - Неважно. Каждый...
        - Каждый поступил бы так же? - Его лицо на мгновение осветилось улыбкой, но глаза оставались мрачными. - Вы говорили то же и в прошлый раз, мисс Мартин, но я повторяю: нам очень повезло, что мы нашли такую... - небольшая пауза, - такую предусмотрительную особу для ухода за Филиппом. Когда вы положили туда лестницу?
        - Только вчера.
        - Правда? Почему вы это сделали?
        Я остановилась, тщательно выбирая выражения:
        - Когда я проходила по балкону... ожидала машину... вспомнила, что перила немного расшатаны, и попробовала их раскачать. Они действительно чуть-чуть качались, но я была совершенно уверена, что они не упадут. Хотела предупредить вас, но, по правде говоря, не имела представления, что Филиппу может угрожать какая-нибудь опасность. Потом за мной пришла машина, и я... забыла об этом.
        Я не стала объяснять, что это было во вторник и что машина, о которой шла речь, принадлежала Раулю.
        - А вчера, перед тем как уехать в Тонон, я снова вышла на балкон, посмотреть, не идет ли дождь. Тогда я вспомнила о перилах, но очень спешила, так как могла опоздать на автобус, и решила, что временно положу что-нибудь поперек перил, чтобы никто не свалился вниз, а вернувшись, скажу вам. В кладовой я видела деревянную лестницу. Я побежала туда и вытащила ее на балкон. Она выглядела вполне надежной. Я... поклялась себе, что не забуду сказать вам, когда вернусь. Мне... мне очень жаль, - немного запинаясь, завершила я свои объяснения.
        - Вам не о чем жалеть и не в чем оправдываться. Откуда вам было знать, что камень настолько раскрошился? Каменщик говорил мне об этом несколько дней назад, но я не думал, что ремонт понадобится делать так срочно. Я этого так не оставлю, можете быть уверены. А пока что мы должны быть благодарны тому, кто внушил вам мысль положить там лестницу, кто бы он ни был.
        Я засмеялась, все еще немного встревоженная:
        - Может быть, ангел-хранитель Филиппа.
        - Возможно, - сухо заметил Леон. - Кажется, ему очень нужен ангел-хранитель.
        - О таких говорят обычно: он, как магнит, притягивает к себе всевозможные несчастья, - заметила я.
        - Очень подходит к данному случаю. - В бархатном голосе звучали совершенно не соответствующие обстоятельствам издевательские нотки. Я быстро взглянула на него. - Да? В чем дело, мисс Мартин?
        - Да нет, ничего, - смущенно пролепетала я. - Просто вы... Вы воспринимаете все это так спокойно. Я думала, вы будете сердиться...
        - Я действительно сержусь, - сказал он. - Очень сержусь.
        Впервые во время нашей беседы я встретилась с ним глазами и с неприятным удивлением поняла, что он нисколько не шутит. Он снова холодно улыбнулся.
        - Но, будучи трезвым и рациональным человеком, сдерживаю гнев, чтобы обрушить его на того, кто того заслуживает. Было бы несправедливо с моей стороны винить в чем-либо вас, мадемуазель. И я не хочу растрачивать гнев на пустые слова, потому что это... это не в моем характере.
        Он резко повернул кресло, оказавшись ко мне боком, и уставился в окно, выходящее в сад. Я ждала, глядя на его худощавое красивое лицо с прекрасными глазами и подвижным ртом и размышляя о том, почему каждый раз, разговаривая с Леоном де Вальми, чувствую себя так, будто участвую в театральном представлении, где все реплики заранее намечены. Я знала, что последует дальше, и не ошиблась.
        Он сказал с деланным спокойствием, фальшивым от начала до конца:
        - Когда человек становится инвалидом, он приучается определенным образом... экономить свои усилия, мисс Мартин. Какой смысл набрасываться на вас? Вы ни в чем не виноваты. Как Филипп?
        Этот вопрос так внезапно прервал мои мысли - а думала я о том, что предпочла бы бессмысленный и бесполезный припадок его ярости, - что я вздрогнула:
        - Филипп? Прекрасно себя чувствует, благодарю вас. Конечно, он испугался и расстроился, но сомневаюсь, чтобы это имело какие-нибудь опасные последствия. Думаю, он очень скоро забудет обо всем: сейчас Филипп даже гордится своим приключением.
        Леон все еще смотрел в сад, отвернувшись от меня.
        - Да? Ну конечно, дети - совершенно непредсказуемые существа, как вы считаете? Несчастный малыш. Будем надеяться, что его «приключения», как вы их называете, подошли к концу.
        - Не беспокойтесь, мсье де Вальми. Его кто-то сглазил. Это скоро пройдет. - И без всякой связи с предыдущим я спросила: - А когда вернется мсье Ипполит?
        Он быстро повернул ко мне голову. Одновременно его кресло повернулось так резко, что ручка ударилась о край стола.
        - Вы расшибли себе руку! - вскрикнула я, заглушив его раздраженное восклицание.
        - Ничего.
        - У вас идет кровь! Можно мне...
        - Ничего, я вам говорю. Что вы сказали?
        - Забыла. Ах да, я спросила, не знаете ли вы, когда вернется мсье Ипполит.
        - Понятия не имею. Почему вы спросили об этом?
        Я смотрела на разбитую руку. Подняв на него глаза, я увидела, что его взор обращен на меня; лицо было, как всегда, невыразительным и спокойным, но в непроницаемом взгляде было что-то, заставившее меня насторожиться. Я промолчала.
        Он перевел глаза на документы, разложенные на столе, немного подвинул нож для разрезания бумаги и небрежным тоном повторил:
        - Почему вы спросили об этом?
        - Просто Филипп постоянно задает мне этот вопрос, и я поинтересовалась, не получали ли вы каких-нибудь известий о мсье Ипполите.
        - Ах да! Боюсь, что ничего не смогу вам точно сказать. Мой брат всегда был немного непредсказуемым. Он не вернется домой по крайней мере еще месяца три. Убежден, Филипп это знает. Кажется, курс лекций Ипполита кончается накануне Пасхи, но он предполагал остаться еще на короткое время, чтобы участвовать в раскопках, если не ошибаюсь, в Дельфах. - Леон улыбнулся. - Мой брат очень не любит писать письма... и Филипп знает об этом не хуже, чем я. - Взяв нож для разрезания бумаги, он положил его на прежнее место и посмотрел на меня, любезно улыбаясь. - Хорошо, мисс Мартин, я вас не задерживаю. Ведь надо еще направить мой праведный гнев в нужное русло.
        Я поспешила удрать, а выходя, увидела, что он протянул руку к домашнему телефону.
        С неприятным удивлением я поняла, что «удрать» было самым подходящим словом для определения того чувства, с которым я выходила из библиотеки. Это открытие встревожило и рассердило меня. «Черт возьми, тигр играет с мышкой бархатными лапами, спрятав когти, вот как!»
        И хотя у меня не было никаких причин для подобных предположений, я не могла избавиться от впечатления, что его пресловутый гнев, о котором мы так много говорили, был направлен непосредственно против меня, что бы он там ни утверждал и как бы это ни казалось невероятно.
        Оставалось ровно две недели до пасхального бала, и мне надо было заняться туалетом. Погода стояла плохая, поэтому прогулки с Филиппом можно было отменить, и, хотя в дождливые дни я несколько раз отводила его во двор поиграть, у меня оставалось дома много свободного времени на кройку и шитье. Филипп и Берта были захвачены идеей самим соорудить бальное платье и все время крутились вокруг меня, щупая материал и издавая восторженные вопли при каждой новой стадии его обработки. Конечно, от Берты было больше толку, чем от Филиппа, потому что она дала мне швейную машинку, и я могла примерять на ней свое будущее платье - наши размеры совпадали. Она не выражала недовольства, если ей подолгу приходилось стоять, закутанной в блестящие полосы шелка, в то время как я прилаживала детали и всячески экспериментировала.
        По мере того как приближался бал, в замке Вальми царило все большее оживление и праздничное ожидание. Если у хозяев действительно не хватало денег, то, во всяком случае, никто бы об этом не смог догадаться. Я поняла из разговоров, к которым старалась не особенно прислушиваться, что большую часть расходов будет нести сам мсье де Вальми.
        - Мсье Ипполит, - шептались слуги, - не очень-то интересуется подобными вещами.
        И если в прошлом отец Филиппа охотно финансировал это мероприятие и каждый год приезжал из Парижа вместе с женой, чтобы присутствовать на нем, то сейчас Ипполит, который вместе с Леоном был опекуном мальчика, предпочитал плотно сидеть на мешке с деньгами. Как бы то ни было, казалось, мсье де Вальми решил возродить хотя бы отблеск славных дней «старого графа». Моему непривычному глазу приготовления представлялись в высшей степени торжественными и пышными. Открывались и проветривались все нежилые спальни, ибо на Пасху должны были съехаться гости; настежь распахнулись двери бального зала и большой гостиной; каждая подвеска на люстрах и канделябрах была тщательно вымыта и протерта; зеркала вытерты до неимоверного блеска. Мебель и ковры перетаскивали с места на место под наблюдением орлиного ока Леона де Вальми. Его кресло, казалось, было повсюду: если кто-нибудь из слуг ронял что-нибудь из столового серебра, которое подверглось самой ожесточенной чистке, хозяин слышал стук; если стол передвигали по паркетному полу, вместо того чтобы перенести, гневный голос раздавался из угла комнаты; его видели даже
в коридорах верхних этажей, где мсье де Вальми, быстро катясь на кресле, инспектировал спальни; он проезжал по проходам, которыми почти не пользовались члены семьи де Вальми.
        Огромный дом, комната за комнатой, готовился к величайшему событию года, и волнение становилось все ощутимее с приближением праздника. Наносились последние штрихи: из теплиц доставили цветы - камелии, лилии и какие-то пышные соцветия, которые я видела впервые, вместе с полными вазами колокольчиков, нарциссов и тюльпанов. Они выглядели прохладными и девственно-свежими рядом с экзотическими цветами, источавшими тяжелый пряный аромат. На одной из галерей был даже устроен миниатюрный грот, где плакучие ивы свешивались над неглубоким бассейном со сверкающими в воде золотыми рыбками, окруженным рядами цикламенов, которые, словно бабочки, присели у его краев. Снаружи прожекторы бросали разноцветные лучи на переливающиеся струи фонтана, взметнувшиеся на тридцать футов в вышину и устремляющиеся к круглому желтому лунному диску. В канун Пасхи установилась хорошая погода, и Пасха началась при ярких лучах солнца, при мягком ветерке, от которого качались в лесах дикие ромашки. Все предвещало веселый праздник.
        Замок Вальми праздновал наступление весны.
        В воскресенье вечером, когда Филипп лег, я делала последние стежки в своем наряде. Берта осталась, чтобы помочь, и сейчас с видимым удовольствием прохаживалась передо мной, надев мое платье, а я сидела на полу среди разбросанных булавок и критически осматривала свою работу.
        - Да... - сказала я. - Повернитесь еще разок, хорошо? Спасибо. Как вы думаете, Берта, сойдет?
        Берта весело повернулась, раздув юбки, и сделала грациозный книксен. Я с интересом наблюдала, как она изменилась, сняв форму горничной, - куда только девалась ее прямая, чопорная осанка! В этом мерцающем платье она выглядела тем, кем была, - красивой деревенской девушкой, тоненькой и цветущей, с алеющими от волнения щеками.
        - О, как красиво, мисс! Правда, очень красиво! - Она еще раз повернулась, так что широкая юбка раздулась пузырем, потом улеглась красивыми складками. Немного приподняв одну из складок, Берта сказала с легкой завистью: - Вы будете в нем такая красивая!
        - Очень боюсь, что это платье будет казаться домашней стряпней рядом с коллекцией туалетов, которые соберутся в зале.
        - Не думаю, - упрямо сказала Берта. - Я видела почти все эти туалеты: мы с Мариэттой помогали распаковывать чемоданы. По-моему, самое красивое бальное платье у маркизы из желтой комнаты, хотя она сама отнюдь не картинка - уродина, каких мало.
        - Шшш, Берта, - со смехом остановила я ее. - Не говорите мне таких вещей!
        Она стала кружиться по комнате, напевая себе под нос:
        - Конечно, мадам всегда красива. Она прекрасно выглядит в своем парадном туалете - прямо королева. И мадам Верлен одевается со вкусом. У нее черное платье.
        - А мсье Флоримон уже здесь?
        - О, мсье Флоримон всегда приезжает на этот бал. Он говорит, что не пропустил бы его ни за какие деньги. Неудивительно, ведь половина гостей одевается у него.
        Я стала собирать валяющиеся на полу булавки и как бы случайно спросила:
        - А мсье Рауль? Он обычно приезжает на это время?
        Наступила небольшая пауза. Краем глаза я увидела, что Берта остановилась и повернулась ко мне. Я подняла глаза, наши взгляды скрестились, потом она быстро отвернулась, подобрав юбку.
        - Он не приезжал на Пасху вот уже несколько лет. Но его ожидают - на этот раз.
        Ничего не ответив, я продолжала собирать булавки. Берта подошла ко мне, ее голос снова потеплел и стал естественным:
        - Почему бы вам не примерить платье сейчас, мисс? Не беспокойтесь, я подберу булавки потом.
        - Готово, - сказала я. - Кажется, это все.
        - Это только кажется, - с таинственным видом сказала она. - Еще много недель мы будем находить их в самых неожиданных местах. Давайте, мисс, наденьте ваше платье. Мне хочется увидеть вас в нем, в серебряных туфельках и все такое...
        Я засмеялась и встала с пола:
        - Хорошо.
        - Безобразие, что в вашей комнате нет приличного зеркала. Это в дверце шкафа не считается, особенно для длинного платья.
        - Ничего. Я сказала мадам, что шью себе бальное платье, и она разрешила мне пользоваться зеркалом в ее комнате. Сейчас просто пойду к ней, чтобы окончательно все проверить, а завтра мне придется одеваться здесь.
        Берта пошла за мной в спальню и застенчиво сказала:
        - Можно, я помогу вам завтра одеться?
        - Это было бы очень любезно, Берта. Но вы будете так заняты! И я прекрасно справлюсь сама, честное слово. Вы ведь знаете, я не привыкла, чтобы меня обслуживали.
        - Мне бы очень хотелось, правда.
        - Большое спасибо. Мне будет очень приятно, если вы мне поможете.
        Снова надев форму, Берта с явным удовольствием помогла мне облачиться в парадный туалет. Когда все было готово, я встала перед узким зеркалом в дверце гардероба, глядя на свое отражение.
        - О, мисс, как красиво!
        - Мы много поработали над ним, Берта. Я страшно благодарна вам за помощь. Я не смогла бы закончить его без вас.
        Я вертелась перед зеркалом, оценивая общий вид платья, и думала о том, насколько дилетантским оно будет выглядеть по сравнению с другими нарядами в бальном зале. Потом я увидела в зеркале глаза Берты. Они блестели от восхищения. Совершенно очевидно, что ее вовсе не прельщали изысканные оттенки нарядов от Бальмена и Флоримона.
        - О, мисс, как красиво! Ничего не может быть лучше! Вы в нем красивая как картинка. Подождите, я принесу вам туфли.
        Она бросилась к шкафу, но я ее остановила.
        - Берта...
        Она обернулась.
        - Берта, хотите надеть это платье на ваш праздник во вторник? Может быть, у вас есть такое же красивое, как это, но мне бы хотелось...
        - О, мисс! - Ее глаза стали совсем круглыми, и она молитвенно сложила руки. - Я? Разве можно... можно?
        - Почему бы и нет? Платье вам идет, оно в сущности сшито на вас. Если оно вам действительно нравится, мне будет очень приятно, что вы его возьмете. Не думаю, что кто-нибудь его узнает.
        - Нет, никто не узнает, - быстро ответила она. - Завтра в замке будут наемные официанты, а Бернар... а слуги не будут присутствовать на балу. Если... если вы только говорите серьезно.
        Она снова принялась благодарить меня, но я прервала ее:
        - Значит, договорились. Хорошо. А сейчас мне лучше побежать в комнату мадам и посмотреть в зеркало, пока она не поднялась к себе.
        Берта еще раз нагнулась за туфлями.
        - А туфли! Наденьте серебряные туфли!
        - Нет-нет, не стоит, не беспокойтесь, - быстро сказала я, направляясь к двери. - Мне надо бежать. Еще раз спасибо, Берта. Спокойной ночи.
        Спальня мадам де Вальми сообщалась с маленькой гостиной, где мадам обычно проводила утро. Я прошла через эту комнату, оставив дверь открытой нараспашку.
        Комната утопала в мягком свете. Повсюду кружева, элегантная мебель в стиле Людовика XVI, на туалете поистине сказочное сияние серебра и хрусталя. Рядом с дверью в ванную находилось огромное венецианское зеркало, поддерживаемое на обтянутой шелковыми шпалерами панели усилиями целого сонма серебряных ангелочков.
        Я встала перед зеркалом. Длинные занавеси на окнах, отражавшиеся в стекле, были из розовых кружев. Прекрасный фон. Когда я двигалась, серебряные нити в складках моей белой юбки мерцали и переливались, словно солнечные лучи, проходящие сквозь прозрачное облако тумана.
        Помню, я подумала о том, что Золушка теперь уже не может не прийти на бал. А что будет в полночь?
        Я нетерпеливо отогнала от себя эти мысли. Какая же я дура, что все еще не могу расстаться с глупой сказкой! Я уже достаточно обожглась!
        Кто-то подошел к дверям гостиной. Наверное, Берта принесла мне новые серебряные туфельки.
        - Входите сюда. Я уже кончила, - позвала я ее и состроила себе гримасу в зеркале. - Мне несут хрустальные башмачки. Какого черта! Все равно ведь ничего не выйдет...
        Быстрые шаги в гостиной. Голос Рауля произнес:
        - Элоиза, вы меня звали?
        Потом он увидел меня и неподвижно остановился в дверях спальни.
        - О... привет, - сказал он, немного задыхаясь, словно поднимался по лестнице бегом.
        Я открыла рот, чтобы ответить ему, потом глотнула воздух и сжала губы, потому что не смогла бы сказать ни слова, даже если бы очень старалась. Должно быть, у меня был вид школьницы, которую застали за чем-то недозволенным. Я почувствовала, что краснею.
        Неловко подобрав свою пышную юбку, я пошла к двери, которую он все еще загораживал.
        Но Рауль не уступил мне дорогу. Он просто прислонился к дверной раме и ждал, словно собирался оставаться в таком положении весь вечер.
        Я нерешительно шагнула к нему и остановилась.
        - Не убегайте. Дайте на вас посмотреть.
        - Я должна. Я хочу сказать, что было бы лучше...
        - Сабинянка, - сказал он очень мягко и ласково, и его смеющийся тон заставил меня покраснеть еще сильнее и поднять на него глаза.
        Не помню точно, что случилось потом. Кажется, он немного подвинулся и произнес:
        - Ну хорошо. А теперь скажите: вам и в самом деле хочется сейчас убежать?
        А я, кажется, с великим трудом сумела выдавить из себя «нет», а потом «Рауль»; тут его плечи оторвались от двери, словно какая-то сила толкнула его вперед и заставила мгновенно преодолеть разделяющее нас расстояние. Он обнял меня, его губы прижались к моим с немыслимой, пугающей силой - и все же этот поцелуй был именно таким, каким представлялся мне в самых заветных мечтах.
        Наконец я оторвалась от него, упершись обеими руками ему в грудь.
        - Но почему, Рауль, почему?
        - Что значит «почему»?
        - Почему именно я? Ваш отец назвал меня как-то Джен Эйр, и он не очень-то далек от истины. А вы... любая девушка будет вам рада. Почему же именно я?
        - Хотите знать почему? - Он снова повернул меня к зеркалу, прижав к себе. Я чувствовала, как сильно бьется его сердце. Наши взгляды встретились в зеркале. - Не скромничайте, моя дорогая. Теперь вы видите почему.
        Меня охватило странное чувство, словно я одержала победу, которая не принесла мне радости. Я ничего не ответила. Серебряные ангелочки уставились на нас слепыми глазами. За нами сверкал золотом и хрусталем прелестный розовый будуар мадам, словно приют блаженства. Рауль внимательно смотрел на мое отражение.
        Он открыл рот, собираясь сказать что-то, но в это время в соседней комнате раздался шорох. Рауль вскинул голову и на минуту крепче сжал руками мои плечи. Потом он отпустил меня и повернулся к двери.
        - А, Элоиза, - совершенно хладнокровно сказал он. - Я вас искал. По-моему, вы хотели меня видеть.
        Я вздрогнула и отпрянула от него. Мои горящие щеки внезапно похолодели, и я стояла у зеркала, бледная и растерянная. Нас мог увидеть каждый, кто входил в гостиную. Сейчас там находилась Элоиза де Вальми, которая едва переступила порог, а за ней шла Альбертина. Мадам обернулась, обращаясь к кому-то через плечо, очевидно к одному из гостей, стоящему в коридоре. Я не видела, кто это был.
        Мягкий женский голос ответил мадам и послышался удаляющийся шелест длинной юбки. Не знаю, видела ли мадам де Вальми, как Рауль обнимал меня, но Альбертина-то видела наверняка - я была совершенно убеждена. Избегая взгляда ее злых темных глаз, я быстро выскользнула из спальни, Рауль последовал за мной.
        - Мадам, я зашла посмотреть в ваше зеркало, чтобы... чтобы примерить платье. Вы сказали, что разрешаете...- пролепетала я.
        Я все еще не могла решить, видела она или нет. Прозрачные серые глаза бесстрастно оглядели меня с головы до ног. Как обычно, они не улыбались, и в лице ее можно было уловить легкое выражение недовольства.
        - Конечно, - сказала она спокойным холодным тоном. - Это то самое платье, которое вы сами сшили, мисс Мартин? Очень красиво. Вы прекрасная портниха. Может быть, когда-нибудь сошьете что-нибудь и для меня?
        Так. Значит, она все-таки видела. Я почувствовала, что Рауль, стоящий рядом со мной, сделал небольшое движение. Краска снова бросилась мне в лицо, и щеки разгорелись.
        - С большим удовольствием, мадам, - быстро сказала я. - Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, мсье.
        Я не смотрела на него. Проскользнув мимо Элоизы де Вальми в темноту коридора, я бегом направилась в свою комнату.
        Следующий день промелькнул очень быстро. Почти все время я пробыла с Филиппом, единственным обитателем замка, не затронутым радостным возбуждением. Казалось, он примирился с тем, что ему не придется участвовать в празднике.
        К счастью, мне не надо было встречаться с мадам де Вальми. Сразу же после обеда Альбертина передала мне пожелание мадам - совершить нашу обычную послеобеденную прогулку с Филиппом не в лес, а в Субиру, чтобы сделать небольшие покупки, поскольку ни у кого из слуг нет свободного времени. Если не ошибаюсь, Альбертина сделала небольшую паузу, словно намереваясь произнести «у других слуг». На ее плоском лице и в ровном голосе промелькнула искра злорадства.
        Я не стала спорить и, когда мы с Филиппом, который шел надувшись и волоча ноги, направлялись в Субиру, утешала себя тем, что слишком чувствительна. Вряд ли мадам де Вальми будет так грубо ставить меня на место второй раз, что же касается Альбертины, то меня совершенно не задевало ее лакейское хамство.
        Я начала сомневаться в правильности своих выводов через несколько минут, остановившись на освещенной солнцем улице перед аптекой мсье Гарсена, чтобы поискать в сумке записку Альбертины, где были указаны необходимые покупки. Бисерная занавесь на двери аптеки откинулась - и выскочила Альбертина, у которой
«не было свободного времени». Значит, я выполняла роль мальчика на побегушках у Альбертины. Она, должно быть, отправилась в Субиру почти сразу же после того, как передала мне поручение мадам.
        Я удивленно посмотрела на нее. Она не выказала никакого смущения, проскользнув мимо меня, посмотрев, как обычно, искоса и улыбнувшись едва тронувшей губы загадочной улыбкой Моны Лизы. Выйдя из аптеки, Альбертина вошла в кондитерскую рядом с кафе.
        Пройдя сквозь завесу колышащихся бус в пахнущую всевозможными специями темноту аптеки, я чувствовала себя очень неловко и была готова к тому, что мсье Гарсен встретит меня тем же злобным взглядом искоса, как и Альбертина.
        Я твердо сказала себе, что все это лишь мое воображение. Но, выйдя из аптеки, я встретилась лицом к лицу с мадам Роше, домоправительницей кюре, и тут уж не было никаких сомнений - ее приветствие было поистине ледяным. Добрая мадам Роше предпочла бы перейти на другую сторону улицы, лишь бы не здороваться со мной. Взглянув на меня, она еле кивнула и сказала «бонжур» тщательно обдуманным тоном (каким говорит добродетельная матрона с пригретой на груди порядочных людей змеей), чтобы я знала свое место, вместе с тем оставляя для себя возможность примирения в случае непредвиденного развития событий в будущем. С Филиппом она поздоровалась с подчеркнутой жалостью.
        И позже, когда я покупала шоколад в кондитерской, жирная улыбка мадам Декорзан казалась немного вымученной, а в ее глазах, похожих на черносливины, было жадное любопытство. Переводя взгляд с Филиппа на меня, она спросила:
        - И когда же вы оставляете нас, мадемуазель?
        - Мы пока что останемся здесь, мадам. Мсье Ипполит вернется не раньше чем через три месяца, - ответила я довольно хладнокровно, хотя сердце молотом стучало у меня в груди.
        Я потащила Филиппа за руку на горячее солнце улицы сквозь щелкающие бусы дверной занавеси. Альбертина мастерски сделала свое дело. Последние новости, дополненные домыслами, уже циркулировали по всему селению.
        Пройдя сквозь строй любопытных и враждебных взглядов, сопровождаемых громким шепотом, я наконец дошла до моста вместе с несчастным Филиппом, который плелся рядом со мной так медленно, что можно было сойти с ума. А мне еще надо было пересечь широкое пространство лугов от моста до замка Вальми.
        Я никогда раньше не понимала, как трудно приходилось Золушке.
        После чая я отправилась к миссис Седдон, чтобы разузнать, какие слухи распространяются «внизу» - среди прислуги замка Вальми, но мне сказали, что из-за волнений и переутомления от подготовки к балу у нее начался «один из обычных припадков», она слегла и никого не принимает. Итак, я оставалась с Филиппом, то предаваясь безнадежным воспоминаниям о счастливых мгновениях, то размышляя о том, что теперь уж меня наверняка прогонят из Вальми. Мне приятно думать теперь, что я очень беспокоилась и о судьбе Филиппа.
        К тому времени, когда Берта принесла ужин Филиппу, мои нервы были напряжены до предела и я уже почти решилась уклониться от встречи с хозяевами и не пойти на бал. Потом Филипп раскапризничался и со слезами отказался лечь, если я не приду к нему «в самую полночь» и не отведу его на галерею, чтобы он мог полюбоваться танцами в зале. Я обещала прийти, и, удовлетворившись этим, он довольно спокойно ушел с Бертой.
        Я закрыла за ними дверь и пошла наливать воду в ванну.
        Я одеваюсь на свой первый бал... И Рауль будет где-то там, среди толпы танцующих..
        Я должна быть счастлива и полна радостного ожидания. Но когда я разворачивала новый брусок ароматного мыла, руки у меня дрожали, а позже, сидя перед зеркалом в халатике и расчесывая волосы, я вскочила, услышав легкий стук в дверь, словно меня должны были вести на расстрел.
        - Я открою, - сказала Берта, которая наконец избавилась от Филиппа и пришла помочь мне одеться.
        Она приоткрыла дверь, о чем-то коротко поговорила с тем, кто стоял в коридоре, потом закрыла дверь и вернулась с коробкой в руках. Я все еще сидела за туалетным столиком, не выпуская расчески. Берта подошла ко мне. Она немного покраснела, передавая мне коробку и смотря при этом в сторону.
        - Это для вас.
        Ее тон, как и все поведение в этот вечер, был каким-то подавленным и немного официальным.
        На минуту мне захотелось спросить ее, какие слухи ходят обо мне, но я прикусила язык. Мне не хотелось встречаться с ним, а тем более с мсье и мадам под свежим впечатлением кухонных сплетен Альбертины. Достаточно было взгляда, который она бросила на меня, словно шлепок грязи.

«И ты, Берта», - подумала я, беря из ее рук коробку.
        Она была легкая и плоская, с целлофановой крышкой, сквозь которую виднелись, как сквозь стекло, темные сердцевидные листья и хрупкие лепестки белых фиалок; молочно-белые, полупрозрачные, словно крылья бабочки, такие нежные на фоне темно-зеленых листков. На лепестках были едва заметные кремовые жилки.
        Среди листьев была засунута карточка. Даже не открывая крышки, я видела горделивый черный росчерк единственной буквы «Р».
        Я кончила одеваться в полном молчании.
        Потом я приколола к платью фиалки, спокойно сказала:
        - Благодарю вас, Берта, - и направилась туда, где звучали смех и музыка.
        ГЛАВА 11
        Я знаю - я двойной глупец,
        Люблю и признаюсь в любви.

    Джон Донн. Тройной глупец.
        Бал уже был в разгаре, и я была очень довольна, что мсье и мадам де Вальми закончили прием гостей. Их место у подножия главной лестницы, возле стоящих в ряд ваз и корзин с цветами, опустело. В бальном зале сновали группы блестящих дам и их спутников. Я стояла на галерее, не решаясь в одиночестве спускаться по широким ступеням этой поистине королевской лестницы, но тут мимо меня, весело щебеча, прошли три молодые дамы, которые, по-видимому, вышли из своих комнат. Стараясь быть как можно незаметнее, я последовала за ними.
        Без особого труда проскользнув сквозь толпу гостей в бальный зал, я нашла за колонной укромный уголок, заставленный корзинами азалий, и устроилась там, чтобы наблюдать за танцующими.
        Кресла Леона де Вальми нигде не было видно. Элоиза, блиставшая красотой, в платье цвета морской воды, танцевала с пожилым бородатым мужчиной с розеткой Почетного легиона в петлице. У одного из окон я заметила Флоримона, беседовавшего или, вернее, слушавшего довольно страшную старуху с носом, похожим на клюв, и невероятными голубыми волосами. Он немного наклонился вперед с видом усиленного внимания, что должно было уверить собеседницу, что она самая интересная и умная женщина в этом зале. Может быть, и так, но даже если бы она была бабой-ягой, Флоримон обходился бы с ней так же.
        Я осматривалась в поисках Рауля. Под звуки шумной музыкальной фразы танцующие недалеко от меня пары сделали поворот и разошлись, и я увидела его. Он танцевал с блондинкой, у которой были немного раскосые глаза и красивый чувственный рот. Она была в прямом черном платье с высоким воротником, вероятно от мадам Фат, в котором казалась неправдоподобно тоненькой и хрупкой. Она очень тесно прижималась к нему во время танца, что-то быстро говорила и то и дело бросала на него снизу вверх зовущие взгляды сквозь длинные и густые ресницы. Он молча улыбался. Они замечательно подходили друг к другу и танцевали так красиво, что все смотрели только на них и многие многозначительно поднимали брови. Увы, я могла быть лишь сторонним наблюдателем. Вероятно, миссис Седдон была права - там, где появлялся Рауль, начинали ходить всевозможные слухи. Интересно, кто эта девушка? Будут ли так же многозначительно подниматься брови когда... если он будет танцевать со мной? «Кто такая его новая симпатия? О, дорогая, полное ничтожество, это же сразу видно. А платье, моя дорогая... Гувернантка?! О, понимаю...»
        Музыка умолкла, и гости столпились у стен зала. Меня не было видно в толпе. Никто меня не замечал.
        Я сидела молча, прикрытая колонной и пышными букетами азалий. Рядом со мной по металлическому увлажнителю текла тонкая струйка воды, издавая стеклянный звук, похожий на звучание спинета. Возле него стоял аквариум, и в него капала вода из ящика с влажным мхом. Азалии бросали на поверхность аквариума причудливую тень, под которой медленно проплывали золотые и серебряные рыбки.
        Снова раздались звуки музыки, заглушая разговоры, смех и тонкий звон водяной струйки. По залу заскользили сверкающие наряды. На этот раз Рауль вывел в круг танцующих пожилую даму в ужасном ярко-синем платье и великолепных бриллиантах. Потом он танцевал с женщиной, похожей на черного коршуна, с проницательными голодными глазами и пальцами как желтые когти. Затем снова с красивой блондинкой, а после нее - со стройной, словно затянутой в корсет, дамой с крашеными волосами, в экстравагантном черном платье и с ожерельем из огромных изумрудов. За ней последовала седовласая добродушная старушка. И опять та же блондинка.
        Рыбка застыла в воде, зеленой, как серпентин, мерно шевеля плавниками. Лепесток азалии медленно упал в воду и поплыл по гладкой поверхности. Я вспомнила, что обещала Филиппу провести его на галерею, и встала, расправляя складки широкой юбки. Испуганная рыбка метнулась под спасительную тень свисающего из ящика мха.
        Вдруг у меня за спиной кто-то сказал:
        - Мадемуазель!
        Я вздрогнула, как грешник, которого зовут на расправу, и уронила сумочку. Она упала всего в нескольких миллиметрах от аквариума.
        Человек, окликнувший меня, с некоторым трудом нагнулся за сумкой. Я должна была предполагать, что он явится рано или поздно, чтобы утешить несчастную, оставшуюся без кавалера на балу.
        - Мсье Флоримон! - сказала я. - Вы меня напугали.
        - Прошу прощения. - Он с улыбкой подал мне мою сумочку. - Но сейчас уж я вас не отпущу, мадемуазель. Вы мне нужны для алиби.
        - Алиби?
        Он сделал свой обычный широкий жест:
        - Дорогая моя, я не танцую, и меня заговорили до полусмерти. Думаю, что, если незаметно уединюсь с вами в уголке, мы сможем продолжить наш флирт, а это я могу делать без особых усилий в любое время.
        - И кроме того, - добавила я, видя, что он уже опустил руку в карман, - одновременно спокойно покурить. Хорошо, мсье Флоримон, я буду вашим громоотводом.
        - Женщина, сочувствующая мужчине, - нисколько не смутившись, вздохнул Флоримон, вынимая портсигар, - стоит дороже рубинов.
        - Неправда, - возразила я, снова усаживаясь, - ни одна женщина не стоит дороже рубинов. Нет, спасибо, я не курю.
        - Дороже алмазов, жемчугов и рубинов, - сказал Флоримон, со вздохом опускаясь в кресло рядом со мной и зажигая сигарету с таким видом, будто совершал некий сложный ритуал. Он оглядел меня сквозь прозрачное облако табачного дыма. - Очень красивое платье, дорогая.
        Я засмеялась:
        - Шекспир поздравляет бульварного писаку с удачной фразой? Благодарю вас, мсье.
        В уголках его глаз появились смешливые морщинки:
        - Говорю совершенно серьезно. Вы проявляете излишнюю скромность. Я искал вас, но не видел, чтобы вы танцевали.
        - Я никого здесь не знаю.
        - О-ля-ля! Неужели Элоиза не познакомила вас хотя бы с несколькими молодыми людьми?
        - У меня не было времени поговорить с ней. Я спустилась в зал очень поздно.
        - А теперь... а, вот она, танцует с мсье де Сен-Юбером. - Он внимательно осмотрел зал. - Где же Рауль? Он-то знает всех на свете. Может быть, он...
        - О нет, пожалуйста! - Это восклицание вырвалось у меня помимо воли. Встретив мягкий вопрошающий взгляд Флоримона, я неловко добавила: - Я... я как раз сейчас шла наверх. Обещала Филиппу, что приду к нему. Я... пожалуйста, не беспокойте мсье Рауля.
        - Наверх? Чтобы больше не вернуться, не правда ли? - Он добродушно оглядел меня снова. - И поэтому вы пришли сюда так поздно и спрятались среди цветов?
        - Я не... Что вы хотите сказать?
        Его взгляд остановился на фиалках, приколотых к моему платью. Он не ответил. Я бессознательно попыталась прикрыть цветы ладонью - беспомощный и бесполезный жест.
        - Откуда вы узнали? - спросила я, кончиками пальцев касаясь фиалок. - Из-за них?
        - Дорогая моя, - мягко сказал он, покачав головой, - разве вы еще не понимаете, что каждый вздох одного из Вальми громом отдается в долине?
        - Начинаю понимать, - с горечью ответила я, глядя в сторону.
        Рыбка слегка подталкивала снизу носом лепесток азалии. Я, забыв обо всем, наблюдала за ней. Танцевальная музыка доносилась до нас словно издалека. Здесь, среди цветов, был маленький сад, обнесенный стеной тишины, которую нарушало лишь текучее арпеджио капель воды, стекающих с влажных мхов.
        Наконец Флоримон заговорил.
        - Вы очень молоды, - сказал он.
        - Мне уже двадцать три.
        Я очень старалась, чтобы это не звучало как оправдание.
        - Мадемуазель, - казалось, он тщательно выбирал слова. - Если вы когда-нибудь решите покинуть Вальми, куда вы направитесь?
        Потрясенная словами Флоримона, я молча смотрела на него. Я не ошиблась: злобные взгляды Альбертины предвещали надвигающийся скандал. Мадам де Вальми и мсье Леон что-то сказали, намекнули на то, что хотят меня уволить. И добряк Флоримон хотел специально поговорить со мной об этом. Казалось, каждый считал своим долгом вмешаться в мои отношения с Раулем.
        Не знаю, что я думала об этом сама. Я не могла думать ни о чем, кроме того, что он любит меня, что он поцеловал меня, что сегодня он здесь. Я хотела его видеть, но боялась встретиться с ним. О чувствах и целях Рауля - его «намерениях» - я совершенно забыла. Он здесь, и я люблю его. Вот и все.
        Я сделала над собой усилие и продолжала слушать Флоримона, который, как всегда мягко, спрашивал:
        - У вас есть друзья во Франции или вы здесь совсем одна, мадемуазель?
        - Нет, я никого не знаю во Франции. Но я не могу сказать, что совсем одна, мсье, - ответила я напряженным тихим голосом.
        - Что вы хотите сказать?
        - Мсье Флоримон, вы были очень добры ко мне, не думайте, что я этого не ценю. Но раз уж мы зашли так далеко, будем совершенно откровенны друг с другом. Вы беспокоитесь обо мне, потому что мадам видела, как я целовалась с Раулем де Вальми, и меня хотят уволить. Правда?
        - Не совсем.
        - В чем же дело? - удивленно спросила я.
        - Дело в том, что вы влюблены в Рауля де Вальми, детка.
        - Ну и что? - спросила я с вызовом.
        - Только то, что я сказал. Вы слишком молоды. У вас здесь нет никого, к кому вы могли бы убежать в случае необходимости. Вы совсем одна.
        - Нет. Я вам уже говорила. Я вовсе не одна.
        Флоримон вопросительно поднял брови. Очень спокойно я спросила:
        - Разве так уж невозможно, чтобы я убежала, как вы выразились, к Раулю де Вальми?
        Он не ответил. Казалось, мои слова эхом отдаются в тишине. Я так крепко сжимала ручку сумочки, что у меня заболели пальцы. Я посмотрела Флоримону в глаза:
        - Да, мсье. Мы были откровенны друг с другом. Разве так уж невозможно, что Рауль..
        что я ему небезразлична?
        - Моя дорогая... - начал Флоримон и замолчал.
        - Да, мсье?
        Он шумно вобрал в себя воздух:
        - Вы и Рауль... Нет, мадемуазель. Нет, нет и еще раз нет.
        - Вы хорошо его знаете, мсье? - спросила я, немного помолчав.
        - Рауля? Вполне достаточно. Может быть, мы не были очень близки, но... - Он снова замолчал и потянул себя за ворот пухлой рукой. Избегая моего взгляда, он неожиданно громко произнес: - Черт! - и отряхнул пепел сигареты в кадку с азалиями.
        Но я была слишком рассержена для того, чтобы оставить его в покое:
        - Если вы знаете его не так уж хорошо, может быть, вы объясните мне, что вы имеете в виду?
        Тогда он посмотрел на меня:
        - Дорогая, я не могу. Мне не надо было заводить этот разговор. Я сделал непростительную глупость и не хочу усугублять ее.
        - Поскольку вы в гостях у мсье де Вальми?
        Флоримон вздрогнул:
        - Вы слишком проницательны. Такому старому увальню, как я, трудно за вами угнаться. Да, потому. Есть еще и другие причины.
        Наши взгляды встретились. Казалось, мы оба были смущены. Но я все еще сердилась на него.
        - Поскольку мы с вами говорим загадками, мсье, я хочу узнать, почему вы думаете, что от всех тигров рождаются только тигрята? - спросила я.
        - Мадемуазель...
        - Хорошо, - согласилась я, - оставим разговор. Вы меня предупредили. Вы облегчили совесть, и это очень любезно с вашей стороны. Поживем - увидим.
        - Я ошибался, - сказал он, шумно вздохнув, - вы вовсе не так молоды, как мне казалось. - Флоримон нашарил в портсигаре новую сигарету и добродушно улыбнулся, глядя на меня. - Ну ладно, я высказался; допускаю, что мои слова были неуместны, но вы мне прекрасно ответили. И не забывайте, если решите совершить побег, что у вас есть во Франции по крайней мере еще один человек, к которому вы можете убежать.
        Мой гнев утих:
        - Мсье Флоримон...
        - Хорошо, хорошо, - сказал он, - оставим эту тему. Как насчет маленького флирта, которым мы занимались? Вы помните, где мы остановились? Или, может быть, вы предпочли бы небольшую шахматную партию?
        Я неуверенно засмеялась:
        - Это будет действительно небольшая партия. По сравнению со мной Филипп гроссмейстер. Вы разобьете меня в пух и прах за три минуты.
        - Очень жаль. Нет ничего лучше шахмат и табака, смешанных в соответствующей пропорции, чтобы отвлечься от непрошеных советов старого дурака, которому не следовало бы совать нос в чужие дела. - Мягкая ладонь по-отечески похлопала меня по руке и убралась на место. - Простите меня, детка. Я не виноват в том, что мой совет немного запоздал.
        - Мсье Флоримон, - улыбнулась я ему, - хотя я выбрала не самый подходящий момент нашего флирта, но мне хочется вам сказать, что вы очень хороший человек. А совет действительно... запоздал.
        Рядом с нами голос Рауля произнес:
        - А, Карло, вот вы где! Какого дьявола вы прячете ее в этом углу? Черт возьми, я вот уже два часа не отрываю глаз от дверей. Я не мог подумать, что она находится в такой очаровательной компании: вы и золотые рыбки! О чем вы так серьезно беседовали, старина? Что там у вас запоздало?
        - Прежде всего, запоздали вы, - спокойно ответил Флоримон. - А теперь забирайте отсюда мисс Мартин, потанцуйте с ней и постарайтесь, чтобы она забыла о том, что вы оставили ее наедине с золотыми рыбками.
        - Постараюсь, - улыбнулся Рауль. - Линда, идите сюда.
        Я пошла с ним.
        Взгляд Флоримона, в котором все еще проглядывало беспокойство, следил за мной. А потом я забыла обо всем, захваченная звуками музыки.
        - Мне кажется, прошла целая вечность с тех пор, как мы не виделись, - сказал он мне на ухо. - Вы долго сидели там?
        - Не очень.
        - Почему вы так опоздали?
        - Я боялась спуститься.
        - Боялись? Господи! Почему? А, понимаю. Элоиза.
        - Вы знаете, что она видела нас.
        - Да. - Он засмеялся. - Вас это очень беспокоит?
        - Конечно.
        - Привыкайте не обращать на нее внимания.
        Мое сердце билось где-то не там, где ему полагалось быть.
        - Что вы хотите сказать?
        Но он снова только засмеялся, ничего не ответил, быстро закрутив меня в такт музыке. Мимо нас промчалась колонна, группа гостей, инвалидное кресло...
        Леон де Вальми.
        Конечно, он наблюдал за нами. Тень в центре калейдоскопа, паук в середине пестрой паутины... Обжигающим облаком из небытия возникали фантастические образы. Я сердито потрясла головой, словно это могло помочь мне отогнать их. «К черту Леона де Вальми, я его не боюсь... А может быть, все-таки боюсь?»
        На минуту танец столкнул меня с ним лицом к лицу - и я широко улыбнулась.
        Нисколько не сомневаюсь - он был обескуражен. Я увидела, как резко вздернулись черные брови, но потом он криво улыбнулся мне в ответ.
        Несколько танцующих пар загородили нас от него. У меня было впечатление, что улыбка моего хозяина вызвана совершенно искренним удивлением, и вместе с тем в ней чувствовалась насмешка - я не могла понять, над чем он смеется. Впечатление было весьма неприятным.
        - Рауль! - сказала я внезапно, будто что-то торопилась сообщить ему.
        - Да?
        - О... ничего.
        - Просто Рауль?
        - Да.
        Искоса посмотрев на меня, он улыбнулся.
        - Пусть будет так.
        Это все, что он сказал, но я почему-то была уверена, что он меня понял.
        Когда танец кончился, мы были далеко от Леона де Вальми, почти на противоположном конце зала, у одного из высоких окон. Рауль не проявлял желания сменить даму. Он молча стоял рядом со мной, казалось не обращая никакого внимания на окружавшую нас толпу, хотя, конечно, очень многие недоумевали, глядя на нас. Я поймала несколько любопытных взглядов, но они нисколько меня не беспокоили. Я старалась отыскать среди гостей мадам де Вальми и понаблюдать за ней так, чтобы она этого не заметила. Но ее нигде не было видно.
        Снова заиграла музыка, и Рауль повернулся ко мне. Я слабо запротестовала:
        - Послушайте, вам не стоит обо мне беспокоиться. Я...
        - Не будьте идиоткой, - почти грубо сказал он, беря меня за руку.
        То, что он обращался со мной как любовник, обладающий всеми правами, естественно, окончательно успокоило меня. Я засмеялась. Все было забыто - Элоиза де Вальми, удивленные взоры, даже Леон и его насмешливая улыбка.
        - Хорошо, мсье, - робко сказала я, и он увлек меня в самую середину зала.
        - Ей-богу, сегодня я выполнил свой долг, перетанцевав со всеми старыми перечницами в этом зале, не пытайтесь спорить со мной, дорогая... Я просто не мог найти вас раньше, иначе послал бы их всех к черту... - с чувством произнес Рауль.
        Мы танцевали сейчас у открытого балкона, сквозь который в зал вливался мягкий ночной воздух.
        - Именно это я и сделаю сейчас, - добавил он.
        Я поняла, что он имеет в виду, когда мы плавно, в такт музыке, выскользнули из зала на балкон, отделившись от остальных танцующих так же плавно и незаметно, как плывущая по воде ветка забивается, наперекор течению, в укромное местечко у самого берега. Музыка, лившаяся из высокого окна, сопровождала нас; в саду светила весенняя луна и, словно маленькие привидения, колыхались тени первоцвета. Моя юбка коснулась нарциссов, которые росли по краям террасы. Рауль задел плечом за куст жасмина, и на нас полился дождь белых лепестков - маленьких сверкающих звездочек. Мы молчали. Все было словно овеяно волшебными чарами. Мы танцевали вдоль испещренной лунными тенями аркады балкона, потом сквозь открытые двери вошли в темный пустой салон, где полумрак казался теплым от зажженного камина, куда музыка доносилась лишь приглушенно, словно издалека.
        Мы были одни. Рауль остановился, и его руки крепко обвились вокруг меня.
        - Ну а теперь... - сказал он.
        Позже, вновь обретя дар речи, я дрожащим голосом сказала:
        - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя...
        И конечно, после этих необдуманных и неблагоразумных слов довольно долго не могла не то что говорить, но даже дышать.
        Когда наконец Рауль отпустил меня и заговорил, я с трудом узнала его голос. Он был прерывистым и каким-то неуверенным, но в нем звучала свойственная ему насмешливая дерзость:
        - Ну а теперь ты не спросишь меня?
        - О чем?
        - О том, что сразу же спрашивают все женщины в мире: «А ты меня любишь?»
        - Обойдусь тем, что ты сам захочешь сказать, - ответила я.
        - Прошу тебя не скромничать больше, чем нужно, Линда.
        - Ничего не могу поделать. Ты на меня так действуешь.
        - О господи! - сказал он каким-то странным, неестественным голосом и снова притянул меня к себе. На этот раз он не целовал меня, просто крепко прижал к груди и сказал, глядя в темноту поверх моей головы: - Линда... Линда, послушай.
        - Я слушаю.
        - То, что ты сказала насчет любви... Я не знаю. Честно говоря, не знаю.
        У меня сжалось сердце от непонятного чувства. Если бы это не было так нелепо, я бы сказала, что это была жалость к нему.
        - Неважно, Рауль. Это не имеет значения.
        - Имеет. Ты должна знать. У меня были другие женщины, как ты понимаешь. И довольно много.
        - Да.
        - С тобой все по-другому. - Молчание. Легкая усмешка. - Я должен был это сказать в любом случае. Но это правда. Чистая правда. - Он прижался щекой к моим волосам. - Линда. Чертовски неподходящее имя для француженки, верно? Ну вот, теперь ты знаешь. Я хочу тебя. Ты мне нужна, очень нужна, честное слово. Если ты называешь это любовью...
        - Сойдет и так, - ответила я. - Можешь мне поверить, сойдет.
        Снова молчание. Ровно горел огонь в камине, наполняя комнату тенями. На одном из поленьев пузырем вздулась и зашипела смола.
        Рауль еле слышно вздохнул и немного отодвинул меня. Голос его снова звучал обычно - хладнокровно, небрежно, немного резко:
        - О чем вы говорили с Карло?
        Вопрос был столь неожиданным, что я даже вздрогнула.
        - Мы... я забыла. О разном. И... да, о моем платье. Да, мы говорили о платье.
        Рауль улыбнулся:
        - Ну-ну, признавайся. Вы говорили обо мне.
        - Откуда ты знаешь?
        - Ясновидение.
        - Ах ты, черт, - сказала я. - Только не говори, что ты такой же.
        - Такой же?
        - Твой отец колдун, разве ты не знаешь?
        - Ах так? Ну скажем, у меня отличный слух. Наверное, Карло предупредил тебя, что вряд ли у меня честные намерения?
        - Конечно.
        - Честное слово?
        - Более или менее. Это было сделано намеками и в высшей степени мягко.
        - Не сомневаюсь. Что он сказал?
        Я засмеялась и процитировала слова Флоримона:
        - «Вы и Рауль? Нет, нет и еще раз нет». Не стоит сердиться на мсье Флоримона. Я его обожаю, и он говорил со мной ради моего же блага.
        Рауль мрачно посмотрел на меня сверху вниз:
        - Вряд ли я могу сердиться на него. Он чертовски близок к истине. Какие бы ни были у меня мотивы, но, может быть, мы... - Он остановился. - Я говорил, какие у меня к тебе чувства. Но ты утверждаешь, что любишь меня.
        - Да, да и еще раз да, - ответила я.
        - Снова троица? Ты очень щедра, - улыбнулся он.
        - Я цитирую слова Карло, только наоборот. Кроме того, у нас, англичан, есть стихи, в которых говорится: «То, что я скажу тебе трижды, будет верно».
        Пауза. Потом он сказал, все еще не выпуская меня:
        - Значит, ты рискнешь выйти за меня замуж?
        Меня охватила дрожь.
        - Но твой отец... - хрипло сказала я.
        Он так крепко схватил меня за плечи, что мне стало больно.
        - Мой отец? А какое ему дело?
        - Он страшно рассердится. Может быть, он сделает что-нибудь, чтобы помешать этому. . Заставит тебя уехать из Бельвиня, или...
        - Ну и что? Я не связан ни с ним, ни с Бельвинем.- Он коротко и сердито рассмеялся. - Ты боишься ухудшить мое положение? Мое будущее? Честное слово, это мне нравится!
        - Но ведь ты любишь Бельвинь? - неуверенно сказала я. - Ты сам мне об этом говорил, и миссис Седдон...
        - А, она тоже говорила обо мне!
        - Все говорят, - просто сказала я.
        - Значит, она сказала тебе, что у меня в будущем нет ничего, кроме Бельвиня, да и то до тех пор, пока Филипп не стал настоящим хозяином Вальми?
        - Да.
        - Ну что же, она права. - Потом он добавил немного мягче: - Ну а твоя трижды верная любовь позволит тебе выйти замуж за человека без будущего?
        - Я ведь говорила, что сойдет и так, верно?
        Еще одна короткая пауза.
        - Да. Значит, ты выйдешь за меня замуж?
        - Да.
        - Несмотря на все страшные предупреждения?
        - Да.
        - Не ожидая ничего хорошего от будущего?
        - Да.
        - Об этом тебе не стоит беспокоиться, - торжествующе засмеялся он и загадочно произнес: - Любыми средствами я завоюю себе будущее.
        - Ты просто авантюрист, - сказала я.
        Он смотрел на меня сверху вниз, и его черные глаза снова подернулись поволокой.
        - А ты?
        - Мне кажется, тоже, - медленно проговорила я.
        - Знаю, - подтвердил Рауль. - Алмаз можно резать только алмазом, дорогая. Поцелуй меня и завершим нашу сделку.
        Когда он разжал руки, я неуверенно спросила:
        - Нам надо... сказать им?
        - Конечно. А почему бы нет? Мне бы хотелось кричать об этом во все стороны, взобравшись на крышу, но, если хочешь, можем подождать до завтра.
        - Да, пожалуйста.
        В полутьме блеснули его зубы:
        - Неужели это так трудно, крошка? Ты боишься моего отца?
        - Да.
        - Правда? - Он с удивлением взглянул на меня. - Не стоит. Но если хочешь, я скажу им сам. Ты можешь просто держаться до тех пор в стороне.
        - Они страшно рассердятся, - сказала я.
        - Рассердятся? Ты себя недооцениваешь, моя милая.
        - Ты не понимаешь. Я... они все равно меня выгонят. Но от этого мне не легче.
        - Выгонят? Что ты имеешь в виду?
        - То, что слышишь. Я так или иначе ожидала, что завтра мне об этом скажут. Поэтому и не хотела спускаться.
        - Но за что? В чем твое преступление? Из-за чего?
        Я подняла на него глаза и слегка улыбнулась:
        - Из-за тебя.
        Ему понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить это.
        - Ты хочешь сказать, потому что Элоиза видела, как мы целовались? За это тебя хотят выгнать? Ерунда! - решительно сказал он.
        - Нет, не ерунда. По крайней мере, я так думаю. Ты... ты ведь слышал, каким тоном мадам говорила со мной после этого, а сегодня я, спустившись в Субиру, поняла, что там уже все известно. - Я рассказала Раулю, как меня встречали в селении. - Альбертина, горничная мадам, разносит сплетни, потому что не любит меня, но думаю, она знает, как мадам хочет поступить со мной.
        - Какое это имеет значение? - Рауль безразлично пожал плечами. - Сейчас ты не должна ни о чем беспокоиться. Во всяком случае, я уверен, что ты ошибаешься. Элоиза ни за что не захочет отпустить тебя.
        - Я сама так думала, - робко сказала я, - из-за Филиппа.
        - Из-за Филиппа? - быстро переспросил он.
        - Да. Я... пойми меня правильно: не думаю, что я уж очень много сделала для Филиппа, и не ставлю себе в заслугу этот случай с выстрелом в лесу. Я просто не потеряла голову и не стала волновать его еще больше, но я... действительно спасла ему жизнь, когда он чуть не упал с балкона, и твой отец сказал...
        - Когда это было? - спросил Рауль. - О чем ты говоришь?
        - Разве ты не знаешь? - удивилась я и рассказала о неприятном инциденте, которым завершилось памятное путешествие в Тонон.
        Он слушал, отвернувшись от меня, глядя в огонь. В пляшущем свете камина я не могла разглядеть его лица. Рауль рассеянно достал и зажег сигарету. Когда спичка вспыхнула, осветив его, я увидела, что он нахмурился.
        - И в ту ночь твой отец понял, что мы целовались, - добавила я. - Уверена в этом.
        - Помнишь?
        - Помню.
        Его лоб разгладился.
        - Тогда не было никаких разговоров об увольнении. Но теперь они есть.
        Он засмеялся:
        - Ну что же, любовь моя, мы дали разговорам новую пищу. Утешься этим. Сейчас каждый в зале знает, что ты вышла со мной, и думает зачем и куда.
        - Не думаю, что у них могут быть сомнения относительно «зачем и куда», - едко возразила я. - Вы устраиваете свои любовные делишки в стиле знатного вельможи, графа де Вальми. Я ведь простая гувернантка! Нет, пожалуйста, не смейся. Завтра мне придется с ними встречаться.
        - Вместе со мной, помни об этом, дорогая. А сейчас забудем о завтрашнем дне. Завтра еще не наступило, и мы помолвлены. - Он взял меня за руки. - Если мы не можем кричать об этом во всеуслышание, по крайней мере отпразднуем нашу помолвку вдвоем. Пойдем достанем немного шампанского.
        - И что-нибудь поесть, - добавила я.
        - Бедняжка! Ты что, ничего не ела?
        - Ни крошки. Я сидела в своем уголке, пока ты танцевал, пил вино и наслаждался жизнью.
        - Очень глупо, - заметил Рауль. - Нечего хныкать. Стоило только вылезти из своего угла, и тебя разорвали бы на куски кавалеры, жаждущие танцевать с тобой, и ты могла бы есть, пить и наслаждаться жизнью вместе с ними. Ну, пошли за едой.
        Огромная столовая была полна блестящими туалетами, веселой болтовней и хлопаньем пробок. Рауль прокладывал себе путь среди толпы, я следовала за ним по пятам. Многие здоровались с ним, и я ощущала на себе любопытные взгляды, но мы не останавливались. Когда мы дошли до большого стола, сверкающего от серебра, мне пришло на память мое обещание.
        - Рауль, совсем забыла, - тронув его за рукав, сказала я. - Я обещала зайти к Филиппу в перерыве между танцами. Я должна идти.
        Он быстро обернулся, словно испугался:
        - К Филиппу? Зачем, скажи на милость?
        - Думаю, что он чувствует себя каким-то отверженным. Во всяком случае, я обещала прийти к нему «в самую полночь» и не могу его обмануть.
        - Ты... заботишься о нем намного больше, чем требуют твои обязанности, верно?
        - Не думаю. Как бы то ни было, мне надо сейчас же пойти к нему, а то он уснет и подумает, что я забыла.
        - Но мне казалось, что ты умираешь с голоду?
        - Это верно. - Я жадно посмотрела на роскошно накрытый стол. Рядом со мной стояло серебряное блюдо с запеченными в тесте крабами, начинка просвечивала нежно-розовым из-под кудрявых листьев петрушки. - Но обещания надо выполнять.
        - И ты всегда выполняешь свои обещания?
        - Всегда.
        - Я это запомню.
        Я засмеялась:
        - Я буду считать свои обещания действительными только в том случае, если ты дашь мне выполнить то, что я обещала Филиппу. Он был первым.
        - Придется. Знаешь, пойдем вместе. Мне не хочется, чтобы ты упала в обморок от голода по дороге. - Он посмотрел на часы. - Скоро полночь. «Самая полночь», верно? Почему бы нам не нарушить еще несколько правил? Возьмем шампанское и еду с собой, Филипп отпразднует с нами нашу помолвку.
        - О, Рауль, это чудесная мысль! Так и сделаем!
        - Хорошо. Я принесу еду и вино. Чего тебе хочется?
        - Всего, - коротко ответила я, оглядев стол.
        Он удивленно покачал головой.
        - Ну и голодная же ты!
        - Очень. И даже если бы я не была голодная... - Я вздохнула. - Я не смогла бы пройти мимо. Никогда в жизни не видела ничего прекраснее.
        Он смотрел на меня со странным выражением:
        - Ты хочешь сказать, что никогда раньше не была на балу?
        - На таком? Никогда.
        - Иногда прошлое забывается.
        - Я стараюсь, чтобы оно забылось, - легкомысленным тоном сказала я. - Во всяком случае, в моем ужасном прошлом не было ничего подобного. Можно взять одно такое пирожное?
        - Если уж очень хочется. И я полагаю, что ты никогда не пила шампанского? Прекрасно... Ну так вот, сегодня ты его выпьешь. Пирожные и шампанское, о боже! Ну хорошо, иди к Филиппу, а я приду сразу же, как только организую нам еду, и принесу всего понемножку.
        - Ты обещал! - торжественно сказала я и пробилась сквозь толпу к выходу.
        Больше всего я боялась встречи с Леоном де Вальми. Я прошла мимо холла и парадной лестницы и побежала по коридору ко второй лестнице, по которой обычно ходили мы с Филиппом.
        Но я боялась напрасно. Меня никто не заметил. Я прошла к лестнице и быстро взбежала по ступеням, подобрав свою пышную прозрачную юбку. Лестничная клетка выходила в верхний коридор, почти напротив двери в спальню мадам де Вальми. Я добежала почти доверху, но вдруг чуть не упала - у меня расстегнулась пряжка на туфле. Туфля спала у меня с ноги, и я должна была остановиться, чтобы ее подобрать.
        Когда я выпрямилась, держа в руке туфлю, две женщины вышли из гостиной мадам. Мне показалось, что сердце перестало биться, но потом я увидела, что это две пожилые нетанцующие дамы. Одну из них я узнала сразу - она была в первых рядах тех, кто удивленно поднимал брови, сначала глядя на изящную блондинку, потом на меня. Интересно, как высоко поднялись бы ее изрядно уставшие брови, если бы она знала, что наверху у меня свидание с Раулем, правда, под непосредственным наблюдением Филиппа.
        Туфля была моим алиби. Вежливо пропустив их, я направилась в свою комнату, очевидно для починки туфли. В ответ на мою улыбку дамы сделали два вежливых и тщательно рассчитанных кивка и проплыли мимо, направляясь к парадной лестнице.
        Наконец шорох их юбок затих. Испуганно взглянув на дверь гостиной Элоизы, я снова подобрала юбки и повернула к комнате Филиппа.
        Заурчали часы, собираясь бить. Полночь. Я улыбнулась. Точно в самую полночь. Потом откуда-то взялась странная мысль, и я остановилась. Полночь. Упавшая туфелька. Бегство с бала.
        Я нахмурилась. Это было так нелепо, что внушало неясное беспокойство. Потом я пожала плечами и засмеялась.
        - Ну-ка, фея, где твои тыквы? - сказала я себе и взялась за ручку двери Филиппа.
        ГЛАВА 12
        Из темной ниши на парчовый плат
        Явилась драгоценная посуда.
        И разливался пряный аромат
        В ночной, прохладной тишине...

    Китс. Канун Святой Агнессы.[17 - Перевод Е. Витковского.]
        Пей за тяжкие грехи,
        За тебя, сестрица смерть!

    Теннисон. Видение греха.
        Филипп не спал. Прокравшись в его спальню, я увидела, что он сидит в халатике на кровати, не отрывая глаз от двери. В камине весело горел огонь, который должен был потухнуть несколько часов назад. Занавеси, закрывающие высокую дверь на балкон, были раздвинуты, и лунный свет ложился косой широкой, как свет театрального прожектора, полосой на изголовье кровати.
        Лунные лучи ярко освещали сидящего мальчика, окрашивая его лицо в желтоватый, почти восковой цвет, черные глаза казались огромными. Он выглядел очень хрупким.
        Но он казался очень оживленным и, едва увидев меня, сказал:
        - Вас не было целый век.
        - Ты сказал «в самую полночь», помнишь? Полночь только что наступила.
        - Полночь? Правда? - Он был очень доволен. - Я развел огонь, зная, что вы придете.
        - Конечно. Как это тебе удалось не заснуть до сих пор? - Увидев нетронутую чашку какао на столике у кровати, я засмеялась: - Понятно, на голодный желудок не спится. У тебя не слипаются глаза?
        - Немножко, - признался он. - Но мне хотелось, чтобы горел огонь.
        - Ты все время сидел вот так?
        Он смущенно отвел от меня большие черные глаза и стал щипать покрывало.
        - Я надеялся... я думал, не посидите ли вы со мной, если уж пришли?
        - А в чем дело, Филипп? Что-нибудь случилось? - спросила я, сев к нему на кровать.
        Он энергично покачал головой, но потом бросил на меня один из своих загадочных взглядов искоса. Я потянулась к нему и взяла за руку:
        - Что случилось, малыш?
        - Кошмары! - сердито пробормотал он.
        - О господи, а я и не знала. Какой ужас! Какие кошмары?
        - Кто-то заходит ко мне, - ответил он, - трогает меня.
        Как ни странно, его слова испугали меня больше, чем рассказ об обычном кошмаре, когда снится, что тебя преследуют, а ты бежишь, но не можешь сдвинуться с места.
        Немного передернув плечами, словно холодок пробежал у меня по спине, я сказала, кажется, слишком уверенным тоном:
        - Ну, Филипп, это просто сны. Никто к тебе не приходил и не трогал. Правда, я иногда захожу к тебе, когда ты спишь...
        - Нет, - упрямо сказал Филипп, - не вы. Если бы вошли вы, я бы не испугался.
        - И часто у тебя бывает этот сон?
        Он кивнул.
        - Ты не просыпаешься от него? Если проснешься, позови меня, и я приду.
        - Я зову, но меня не слышно.
        Я похлопала его по руке. Она была очень маленькая и холодная.
        - Значит, ты еще не проснулся. Это просто сон. И вполне может быть, что во сне ты видишь меня. Я обычно захожу к тебе перед сном. Ты всегда крепко спишь.
        - Правда?
        - Как бревнышко. И храпишь.
        - Спорим, что не храплю.
        - Спорим, что храпишь. А теперь послушай. У меня есть к вам предложение, мсье граф де Вальми. Раз ваша милость не соизволит спуститься в столовую на ужин в праздничную ночь, не угодно ли вам, чтобы ужин явился к вам сюда?
        - Ужин? Но я уже поужинал.
        - Это было несколько часов назад, - сказала я, - а я совсем не ужинала. Не будет ли ваша милость так любезна принять участие в полуночном пире вместе со мной и вашим кузеном Раулем?
        - Полуночный пир? О, мисс Мартин! - Большие черные глаза радостно блеснули в лунном свете, потом их взгляд стал неуверенным. - Вы сказали, с моим кузеном Раулем?
        Я кивнула:
        - Он сказал, что принесет еду сюда и... о, вот и он.
        Дверь спальни бесшумно открылась, и вошел Рауль, нагруженный бутылками, за ним следовал один из официантов с подносом. Рауль поднял длинную аристократическую бутылку с золотым горлышком, шутливо приветствуя нас.
        - Привет, мсье граф де Вальми! Пожалуйста, поставьте сюда поднос, хорошо? - обратился он к официанту. - Спасибо. Как вы думаете, вы сможете потом унести отсюда остатки? Тайно, конечно.
        - Конечно, мсье.
        Лицо официанта оставалось совершенно неподвижным. Что-то перекочевало из руки Рауля в его ладонь.
        - Прекрасно. Тогда это все. Спасибо.
        - Благодарю вас, мсье.
        Официант наклонил голову, проскользнул между мной и кроватью, вышел и закрыл за собой дверь.
        - Значит, у нас действительно будет полуночный пир? - спросил Филипп, немного исподлобья глядя на двоюродного брата.
        - Без всяких сомнений. - Рауль ловко открывал бутылку с золотым горлышком. - Тайный... А, вот и все. Громкий звук, а, Филипп? У тебя здесь очень уютно, лучше не бывает. И прекрасный огонь. Тебе не холодно, Линда?
        - Нет, спасибо.
        Рауль наливал мне шампанское. Филипп, забыв о своих сомнениях, выпрыгнул из кровати:
        - Это лимонад?
        - Это царица всех лимонадов.
        - Шипучее, правда? Выстрелило как ружье.
        - Ружье или не ружье, но я сомневаюсь, чтобы это было вашим привычным напитком, кузен. Я принес тебе настоящий лимонад. Возьми.
        - Это больше похоже на лимонад, - согласился Филипп, принимая из рук Рауля высокий стакан с шипящим желтым напитком. - Мадемуазель, хотите немного моего настоящего лимонада?
        - Выглядит чудесно, - сказала я, - но мне не хотелось бы обижать твоего кузена.
        Рауль, ухмыльнувшись, подал мне бокал шампанского:
        - Не думаю, что вы привыкли к этому, но не могу же я сделать залогом вашего обета что-нибудь другое.
        - Залогом обета? - спросил Филипп. - А что это такое?
        - Это когда клянутся, - ответила я. - Дают обещание.
        - А сейчас тост, - сказал Рауль, поднимая бокал, так что в тысяче пузырьков словно заплясали языки пламени. - Встань, Филипп, чокнись с мисс Мартин, потом со мной... а теперь выпей за наши обеты и за то, чтобы мы их соблюдали как можно дольше.
        Филипп, удивленный словами Рауля, послушно отпил лимонад, потом нерешительно перевел глаза с Рауля на меня, посмотрел вниз, на поднос, который официант поставил на низенький столик перед камином.
        - А когда мы начнем наш пир?
        - Прямо сейчас, - решительно сказала я и уселась на кровать.
        Даже без царицы всех лимонадов это был самый чудесный пир. Празднование нашей помолвки, состоявшееся в спальне моего питомца, при лунном свете, в отблесках огня, жарко пылавшего в камине, - для меня это был такой же волшебный праздник, как пир, устроенный Порфиро для Модлин в канун дня Святой Агнессы сотни лет назад. Но еда была намного лучше. Не помню, ели ли вообще что-нибудь влюбленные в Святую Агнессу, но мы с Филиппом уничтожили устрашающее количество деликатесов, которые щедрая рука Рауля положила на поднос.
        Он сделал весьма удачную попытку принести «всего понемножку». Помню, там были тоненькие ломтики поджаренного хлеба с холодной, истекающей маслом спаржей; мясные раковинки с начинкой из безе, вкуснейшей смеси крабов и чего-то еще; хрустящие пирожки, пузатые от начинки из жареных грибов, цыплят и омаров; булочки с миндалем; небольшие запотевшие бокалы с чем-то вроде клубничного джема с ликером; покрытые нежным пушком персики, сверкающие в гнездах из темных листьев; виноград, замороженный с сахаром, обволакивающим ягоды корочкой, блестящей в лунных лучах, как россыпь алмазов.
        Мы с Филиппом ели, издавая радостные восклицания, болтали конспиративным шепотом. Рауль, сидя в непринужденной позе в кресле у огня, курил и пил шампанское, созерцая наши восторги снисходительно и немного свысока, словно мы с Филиппом были ровесники, а он - добрый дядюшка, с удовольствием наблюдающий за тем, как мы наслаждаемся.
        Я сказала это Раулю и добавила обвиняющим тоном:
        - Объевшийся дух принес всю эту роскошь Аладдину, умирающему от голода у себя на чердаке; или он жил в подвале?
        - Насколько я помню, - лениво сказал Рауль, - он был в прачечной своей матушки. Сегодня вы очень романтичны, мисс Мартин.
        - Напомни мне об этом позже, когда я буду чувствовать себя... более приземленной.
        - Еще шампанского? - засмеялся он.
        - Нет, спасибо. Это было чудесно. Чудесное шампанское, чудесный ужин. Филипп, если сегодня ночью тебе привидится какой-нибудь кошмар, утешайся тем, что ты это заслужил.
        - Мне кажется, что господин граф де Вальми уже мирно спит, - сказал Рауль.
        Филипп, свернувшийся калачиком на ковре, прислонив голову к моему колену, уже некоторое время подозрительно молчал. Я нагнулась над ним. Длинные ресницы веером раскинулись по детским щечкам, он дышал мягко и ровно. Я подняла глаза на Рауля и кивнула. Он встал, потянулся и бросил сигарету в догорающий огонь.
        - Давай положим его в постель. - Рауль немного постоял, глядя на спящего на полу ребенка. Он казался очень высоким в отсвете тлеющих в камине углей рядом с Филиппом, лежащим у его ног. - У него бывают кошмары?
        - Так он говорит. Кто-то приходит к нему ночью и трогает его. Довольно неприятно.
        Глаза Рауля на минуту остановились на моем лице, но казалось, что он меня не видит.
        - Ну, раз ты так говоришь...
        Наклонившись, он взял на руки ребенка, легко поднял и понес к постели.
        Угол комнаты, где мы сидели, находился в глубокой тени, его освещали лишь слабые блики догоравших в камине поленьев. Позади нас белый столб лунного света медленно приблизился к нам. Кровать теперь была целиком освещена белым сиянием.
        Рауль пронес спящего Филиппа через всю комнату. Он был уже рядом со светлой полосой лунного света на полу, отделяющей светлую часть комнаты от темной, - граница между ними была похожа на черту, отделяющую белый квадрат от черного на шахматной доске. Но в это время еще одна тень вклинилась в полосу света, разделив ее надвое. Кто-то подошел к балконной двери и остановился, преграждая путь лунному лучу.
        Тень, которая словно бросилась под ноги Раулю, напугала его. Он резко повернулся. Голова мальчика, мертвенно-бледного в белом зареве луны, беспомощно качнулась у него на плече. Истерически-визгливый голос Элоизы де Вальми произнес:
        - Рауль? Что ты здесь делаешь? Что случилось?
        Она стояла к свету спиной, и я не могла видеть ее лица, но рука, крепко сжавшая портьеру, была похожа на когтистую лапу коршуна. Другой рукой она схватилась за грудь жестом, который я уже видела раньше.
        - Ничего. А что должно было случиться? - медленно сказал Рауль, не отрывая от нее взгляда.
        - А что с Филиппом? - хрипло спросила она.
        - Милая моя Элоиза, абсолютно ничего. Он спит.
        Я сочла лучшим не ждать, пока меня обнаружат, и встала. Заметив движущееся белое пятно моего платья, она конвульсивно дернулась и вскрикнула, словно задыхаясь.
        - Потише, - сказал Рауль, - ты его разбудишь.
        Я вышла вперед, к освещенному пространству.
        - Мне очень жаль, что я напугала вас, мадам.
        - Вы тоже здесь? Что происходит? Что-то случилось?
        Рауль улыбнулся ей:
        - Просто праздничный ужин, вот и все. Тайная вечеря втроем. Филипп чувствовал себя немного одиноким и оставшимся без праздника, поэтому мы с мисс Мартин решили включить его в число веселящихся, вот и все. Он только что уснул. Подними одеяло, Линда, и помоги мне снять с него халат.
        - Я услышала голоса. - Элоиза де Вальми как-то затравленно огляделась. - Мне показалось, что я слышу разговор. Я хотела узнать... - Ее взгляд упал на столик рядом с камином, на котором стоял поднос с бутылками, пустыми бокалами и уже опустошенными серебряными блюдами. Она повторила: - Праздничный ужин? Вы действительно устроили праздничный ужин?
        Рауль натянул одеяло на Филиппа, укрыв его до самого подбородка, похлопал по одеялу и повернулся.
        - Конечно. Утром у него может немного заболеть живот от этих пирожков с омарами, но, думаю, это не такая уж высокая плата за испытанное удовольствие. - Посмотрев на меня, он добавил: - А теперь давай снова спустимся в зал.
        Его взгляд был уверенным и немного насмешливым, но я беспокойно взглянула на мадам де Вальми:
        - Вы меня искали?
        - Я? Нет. - Она все еще была растеряна. - Я пришла посмотреть, уснул ли Филипп.
        - Вы... ничего не имеете против того, что мы пришли сюда... и принесли ему все это?
        - Абсолютно ничего.
        Она не смотрела на меня, а наблюдала за Раулем.
        - Давай спустимся, - повторил он довольно резко и, обойдя кровать, направился ко мне.

«Вниз? Леон де Вальми, мсье Флоримон, поднятые брови?»
        Я покачала головой:
        - Нет, спасибо. Я... уже поздно. Я больше не буду танцевать, сейчас лягу.
        - Как хочешь. - Он посмотрел на мадам. - Элоиза?
        Она наклонила голову и пошла к двери. Я открыла дверь и держала ее. Когда она проходила мимо меня, я неуверенно сказала:
        - Спокойной ночи, мадам. И благодарю вас... за чудесный бал. Это было... Я получила огромное удовольствие.
        Она остановилась. В полутьме ее лицо казалось очень бледным, глаза запали. Никогда еще Элоиза не выглядела такой отчужденной и недоступной.
        - Спокойной ночи, мисс Мартин, - невыразительно сказала она.
        - Мадам... - быстро, почти умоляюще произнесла я.
        Она отвернулась и ушла. Юбки ее богатого туалета прошуршали в тишине громко, как струя текущей воды. Она не оглянулась.
        Рауль стоял рядом со мной. Я тронула его за рукав:
        - Видишь, все обстоит, как я сказала. Я не ошиблась.
        Рауль отвернулся от меня, глядя вслед Элоизе. Он ничего не ответил.
        - Рауль, не говори им, - быстро сказала я, задыхаясь. - Я не могу встречаться с ними... не вынесу... Не сейчас. Я... я просто не могу.
        Мне показалось, что он колеблется.
        - Мы поговорим об этом завтра.
        - Пусть они уволят меня, - сказала я быстро. - Я уеду в Париж. Я могу остаться там, конечно ненадолго. Может быть, тогда мы сможем...
        Положив руки мне на плечи, Рауль повернул меня к себе.
        - Дорогая, - прервал он меня, - если я сегодня не скажу Элоизе, лучше будет, если мы сейчас расстанемся. Не волнуйся, все будет хорошо. Я ничего не скажу, пока мы не поговорим с тобой подробно. - Наклонившись, он поцеловал меня; это был жаркий поцелуй. - Спокойной ночи, малышка, спи спокойно...
        Дверь за ним закрылась. Я слышала его быстрые шаги по коридору, словно он очень спешил догнать Элоизу.
        ГЛАВА 13
        Ночью я сказала «да»,
        Утром говорю вам «нет»,
        То, что видишь при свечах,
        Днем меняет часто цвет.
        Элизабет Барретт Браунинг. Женский нрав.
        На следующее утро Бернар, слуга Леона де Вальми, принес мне записку в детскую во время завтрака.
        Она выглядела так, будто человек, написавший ее, страшно спешил. В ней говорилось:

«Моя дорогая.
        Я не могу остаться здесь, как надеялся. Я узнал, что должен срочно вернуться в Париж - проклятое «должен». Прости меня и старайся ни о чем не беспокоиться. Обязательно вернусь в четверг утром, и мы тогда все решим.
        Элоиза мне ничего не сказала, а я (как и обещал тебе) тоже ничего ей не сообщил. Не думаю, что тебе следует очень уж беспокоиться относительно этого, малышка: если они хотели бы что-то сказать, они, без сомнения, поговорили бы со мной, а не с тобой. До четверга делай вид - если сможешь и если осмелишься, - что ничего не случилось. Как бы то ни было, сомневаюсь, что тебе придется часто встречаться с Элоизой. Она переоценила свои силы и, думаю, проведет эти дни в постели.
        Твой Р.»
        В качестве первого любовного послания записка не заключала в себе ничего такого, из-за чего у меня могли бы так дрожать руки, когда я сложила ее и посмотрела на стоящего передо мной Бернара. Он наблюдал за мной; лицо его застыло в обычном хмуром выражении, но черные глаза были хитрыми и злобными. Мне показалось, что в них появился какой-то странный блеск, будто он что-то обдумывал. Очень похоже на Рауля - поручить отнести эту записку человеку, который был на побегушках у Леона де Вальми целых двадцать лет!
        - Мсье Рауль отдал это вам собственной рукой? - холодно спросила я.
        - Да, мадемуазель.
        - Он уже уехал?
        - О да, мадемуазель. Он спешил, чтобы застать первый самолет на Париж.
        - Понимаю. Благодарю вас. А как сегодня здоровье миссис Седдон, Бернар?
        - Лучше, мадемуазель, но доктор сказал, что ей следует полежать еще денек-другой.
        - Ну ладно, надеюсь, что скоро она опять будет здорова, - заметила я. - Будьте любезны, скажите мне, кто-нибудь сообщил ей, что я о ней справлялась?
        - Да, мадемуазель.
        - Бернар, - вмешался Филипп, ставя на стол чашку, - у вас сегодня бал, правда?
        - Да, мсье.
        - Внизу, в селении?
        - Да, мсье.
        - У вас там будет и праздничный ужин?
        - Да, мсье.
        - А что у вас бывает на ужин?
        Темное лицо Бернара, будто вырезанное из дерева, оставалось неподвижным; глаза, недружелюбные и злые, хмурились.
        - Не могу сказать, мсье.
        - Хорошо, Бернар. Благодарю вас.
        Когда он ушел, я еще раз спросила себя, что нашла в этом человеке хорошенькая и добродушная Берта.
        День был очень неприятный и долгий.
        Я чувствовала себя осиротевшей. Рауль уехал. Флоримон оставил замок Вальми сразу после завтрака. Миссис Седдон, как и предсказывал Бернар, осталась у себя в комнате, а Берта весь день выполняла свои обязанности с отчужденным и пристыженным выражением, которое - если только это возможно - напоминало застывшую мрачную маску Бернара.
        Нечего удивляться, что, когда мы с Филиппом отправились на нашу обычную дневную прогулку и мимо нас с ревом промчался джип с несколькими пассажирами и Уильямом Блейком за рулем, я ответила на его веселое приветствие с таким жаром, что Филипп с удивлением посмотрел на меня и заметил:
        - Этот вот - ваш большой друг, верно?
        - Он англичанин, - просто ответила я, потом улыбнулась своим словам: - Филипп, ты знаешь, что такое ирония судьбы?
        - Нет, а что?
        Я с сомнением посмотрела на него, но попыталась дать определение:
        - Ирония судьбы... думаю, это когда судьба или рок, le destin, или что-то непонятное, преследующее тебя, использует твои слова и поступки против тебя в самое неподходящее время. Нет, я неправильно объясняю. Оставим это, зайчик, я сегодня не в форме.
        - Я как раз сегодня утром читал такую книгу, - заметил Филипп. - У непонятного есть имя. Оно следует за вами, и когда вы делаете какую-нибудь глупость, эта, как вы ее называете, судьба наказывает вас. Ее зовут Немезида.
        Я остановилась и посмотрела на мальчика:
        - Филипп, миленький, мне кажется, что эта Немезида хочет меня наказать. Все плохие приметы сходятся: сейчас мартовские иды, и вороны летят прямо вниз и с левой стороны, и в прошлый четверг днем я не с той стороны обошла Сан-Мари-де-Пуан, и...
        - Неправда, - сказал Филипп, - в прошлый четверг шел дождь и вы сидели дома.
        - Неужели?
        - Вы сами знаете. - Он хихикнул и легонько подпрыгнул. - Вы тоже иногда говорите глупости, правда?
        - Слишком часто.
        - Но мне это нравится. Скажите еще что-нибудь. О воронах, которые летают вниз головой, так вы сказали? Это они правда так летают? А почему? Расскажите еще, мадемуазель.
        - Не думаю, что смогу рассказать еще что-нибудь,- ответила я, - у меня не хватает слов.
        На обратном пути мы встретили Леона де Вальми. Вместо того чтобы подниматься по зигзагу, мы выбрали крутую дорожку, которая шла прямиком вверх и в нескольких местах выходила на шоссе. Потом мы пересекли вымощенный гравием подъем. Когда мы проходили по двору, направляясь к боковой двери, из какого-то угла вынырнуло инвалидное кресло и я услышала голос Леона де Вальми:
        - А, Филипп! Добрый день, мисс Мартин. Вернулись с прогулки?
        Багрово покраснев, я повернулась к Леону, чувствуя, как горят щеки.
        - Добрый день, мсье. Да. Мы гуляли в долине и поднялись короткой дорогой.
        Он улыбнулся. В его лице не было видно ни малейшего признака недовольства или холодности. Несомненно, если бы мне был вынесен приговор об изгнании, он не говорил бы со мной таким обычным тоном - больше того, вряд ли вышел бы мне навстречу специально для того, чтобы так приветливо и дружески поздороваться со мной. Он сказал, обволакивая нас с Филиппом добродушной улыбкой:
        - Вы решили избегать прогулок по лесу, не так ли?
        - Да, нам лучше туда не ходить, - ответила я. - Мы тогда натерпелись страху и теперь держимся поближе к дороге.
        - Я вас понимаю, - засмеялся Леон и, обернувшись к Филиппу, весело подмигнул: - Как ты себя чувствуешь после вчерашних излишеств?
        - Излишеств? - испуганно спросил мальчик.
        - Мне сказали, что вчера у тебя был полуночный пир... Тайная вечеря втроем, так было сказано, по-моему. Никакие кошмары не снились?
        - Non, mon oncle,[Нет, дядя (фр.).] - ответил Филипп.
        Насмешливый взгляд темных глаз обратился ко мне. Почти так же испуганно, как Филипп, я сказала:
        - Вы ничего не имеете против? Возможно, это немного не по правилам, но...
        - Дорогая мисс Мартин, что я могу иметь против? Мы полностью поручили Филиппа вашим заботам, и пока что наши ожидания в полной мере оправдались. Пожалуйста, не воображайте, что мы с женой будем порицать вас за любой не совсем ортодоксальный поступок. Мы очень мало знаем о том, как надо обращаться с детьми. Это ваша область. И как мне кажется, «индивидуальный подход», особенно время от времени, играет здесь очень большую роль. Было очень любезно с вашей стороны уделить немного времени и заботы ребенку в разгар веселья... Надеюсь, вам понравился бал?
        - О да! Вчера вечером я не видела вас и не смогла поблагодарить за приглашение. Может быть, сейчас вы позволите мне принести благодарность, мсье? Это было чудесно. Я прекрасно провела время.
        - Приятно слышать. Я боялся, что вы почувствуете себя немного не в своей тарелке среди чужих, но мне кажется, Рауль позаботился о вас?
        Просто вежливый невинный вопрос. Ни следа насмешки. Никакой язвительности в мягком голосе.
        - Да, мсье, благодарю вас... А как сегодня здоровье мадам де Вальми? Надеюсь, она не заболела?
        - О нет, просто утомилась. Она посетит сегодня праздник в селении, поэтому днем отдыхает.
        - Значит, она сегодня не ждет меня с Филиппом в салоне в обычный час?
        - Нет. Думаю, вам будет этого не хватать. - Он улыбнулся Филиппу, на сей раз довольно ехидно. - Если только вы не захотите нанести визит мне.
        Филипп застыл, но я ответила:
        - Как скажете, мсье. Прийти к вам в библиотеку?
        - Нет-нет. - Леон рассмеялся. - Мы избавим Филиппа от этого. Ну хорошо, я, наверное, вас задерживаю? - Кресло откатилось, потом снова повернулось в нашу сторону. - Да, между прочим...
        - Мсье?
        - Не позволяйте Филиппу качаться на качелях во дворе, мисс Мартин. Один винт сильно расшатался. Держитесь от качелей подальше, пока их не починят. У нас не должно быть еще одного несчастного случая, не так ли?
        - Конечно. Благодарю вас, мсье, мы не будем подходить к качелям.
        Леон кивнул и снова откатился в своем кресле. Оно бесшумно и быстро скользнуло к воротам, которые вели к огороду. Филипп быстро шел передо мной к боковой двери с видом человека, счастливо избежавшего ужасной судьбы.
        Я тоже как-то приободрилась. «Мое живое воображение снова обмануло меня, - думала я. - Эта улыбка Леона де Вальми вчера ночью... холодность мадам... наверное, я неверно истолковала их. Угрызения совести и легковерие заставили меня провести несколько очень неприятных часов. Так мне и надо. Очевидно, меня вовсе не хотели увольнять; в противном случае мсье де Вальми не говорил бы со мной так дружелюбно. Все было хорошо... и если в будущем и предвиделись кое-какие осложнения, то ведь скоро Рауль будет здесь, со мной».
        - Мадемуазель, - дернул меня за рукав Филипп. - У вас стало совсем другое лицо. Что случилось?
        - Кажется, я увидела ворону, которая летела вверх с правой стороны, предвещая удачу.
        День полз медленно, без особых событий. Я уложила Филиппа в постель немного раньше, чем обычно, потом, приготовив ему какао, с облегчением легла и почти тотчас уснула.
        Не помню, как я проснулась. Словно внезапно вынырнув из глубокого сна, я повернула голову на подушке и широко открытыми глазами уставилась на дверь. В комнате было темно и ничего не видно. Раздался щелчок замка закрывающейся двери и мягкие звуки шагов, направляющихся по ковру через всю комнату к моей кровати. Кажется, несколько мгновений я не понимала, что уже не сплю, и тихо лежала, слушая таинственные, приближающиеся ко мне звуки, опьяненная дремотой.
        Что-то коснулось кровати. Послышалось быстрое дыхание. Значит, я проснулась и все это происходит на самом деле. Охваченная внезапной судорогой страха, я рывком подняла голову, быстро села и голосом, срывающимся на истерический крик, спросила:
        - Кто это?
        Я нашарила выключатель ночника, но еле слышный испуганный голос, задыхаясь, произнес:
        - Не надо зажигать свет! Не надо!
        Я убрала руку с выключателя. Ужас, испытываемый человеком, вторгшимся ко мне, казалось, витал в пространстве, разделяющем нас, и, ощутив чужой страх, я успокоилась.
        - Кто это? - тихо повторила я.
        Раздался шепот:
        - Это Берта, мисс.
        - Берта?
        Я услышала слабый звук, похожий на сдавленное рыдание.
        - О, мисс, тише, они могут услышать!
        - В чем дело, Берта? Что случилось? - мягко спросила я. Потом страшная мысль коснулась меня словно ледяной рукой, и я сжала простыню. - Филипп? Что-нибудь случилось с Филиппом?
        - Нет, нет, ничего! Но это... это... я подумала, что должна пойти и рассказать вам...
        Отчаянный шепот был прерван безутешными всхлипываниями. Пытаясь сдержать судорожные рыдания, Берта тяжело села на край кровати.
        Выскользнув из-под одеяла, я босиком прошлепала в противоположный конец комнаты и закрыла дверь, потом снова подошла к кровати и зажгла ночник.
        Берта сидела сгорбившись в ногах моей кровати, закрыв лицо руками. На ней было мое затканное серебром платье, поверх него пальто из какого-то дешевого темного материала. Она вся дрожала.
        - Успокойтесь, Берта, - ласково сказала я. - Приготовить вам немного кофе?
        Она покачала головой и опустила руки. Лицо девушки, всегда свежее и розовое, сейчас казалось изможденным и бледным. Щеки были мокрыми от слез, глаза покраснели.
        Я села на кровать рядом с ней и обняла ее.
        - Не плачьте, дорогая. В чем дело? Чем я могу вам помочь? Что-нибудь случилось на вашем балу? - Я чувствовала, как тряслись ее плечи у меня под рукой, и, пораженная внезапной мыслью, спросила: - Это Бернар?
        Берта кивнула, глотая слезы. Потом выпрямилась. Я убрала руку, но оставалась сидеть рядом с ней. Наконец она сказала, стараясь говорить спокойно:
        - Вам бы лучше лечь, мисс, а то простудитесь.
        - Ладно. - Я скользнула в постель, подоткнула одеяло и посмотрела на Берту. - А теперь рассказывайте. В чем дело? Чем я могу помочь?
        Она не ответила. Не глядя на меня, Берта обвела глазами комнату, словно стараясь разглядеть, не прячется ли кто-нибудь в темном углу, и я увидела лицо, искаженное гримасой ужаса, словно ее хлестнули бичом. Она нервно облизала губы.
        Я не торопила ее. Минуту она сидела молча, ломая руки, потом сказала довольно спокойно, но тихо, странным приглушенным голосом:
        - Это Бернар... Вы знаете, что я... я скоро выйду за него замуж? Ну так вот, мы с ним пошли сегодня на танцы, я надела ваше платье, а он сказал, что я выгляжу, как принцесса, и начал... он много выпил, мисс... и стал... знаете...
        - Понимаю.
        - Бернар был совсем пьян, - сказала Берта, - я никогда не видела, чтобы он так напивался. Я знаю, что он вообще-то выпивает, и довольно часто, но по нему не видно. Я... мы вышли вместе. - Она смотрела на свои руки, распластанные на коленях. Ее голос стал совсем тонким и жалобным. - Мы пошли домой к моей сестре. Она и ее муж были на танцах. Это... я знаю, что мне не надо было так поступать, но...
        Она замолчала. Я сказала, чувствуя себя совсем беспомощной:
        - Ладно, Берта, оставим это. Что тебя так напугало?
        - Он напился, - сказала она тем же тоненьким слабым голосом, - я сначала не поняла... он был сначала такой, как всегда, пока... сначала он был такой, как всегда. А потом... после того... он распустил язык. - Берта снова облизала губы. - Он стал болтать вроде как сумасшедший о том, что мы поженимся. Я буду у него как принцесса, сказал он, и у нас будут деньги, куча денег. Я... я должна теперь поскорее выйти за него, сказал он, и мы купим ферму и разбогатеем, и у нас будет..
        Он говорил и говорил всякие глупости, так что я прямо испугалась и сказала ему, чтобы он не был дураком - откуда у таких, как он, возьмутся деньги, чтобы купить ферму. И он сказал...
        Голос изменил ей, и она замолчала.
        Я спросила, не понимая, к чему она ведет:
        - Да? Он сказал...
        Ее сжатые руки белели в слабом свете ночника.
        - Он сказал, будет куча денег потом, после того как Филипп... как Филипп...
        - Да?
        - Умрет, - выдохнула Берта дрожащим шепотом.
        Сердце у меня забилось частыми ударами, которые я чувствовала даже в кончиках пальцев. Я смотрела девушке прямо в глаза, полные ужаса. Верхняя губа ее была покрыта капельками пота.
        - Продолжайте, - резко приказала я.
        - Я... я только повторяю то, что он сказал. Он был пьян... хотел спать. Он был...
        - Да. Продолжайте.
        - Он сказал, мсье де Вальми обещал ему деньги...
        - Да?
        - Когда Филипп умрет.
        - Берта!
        - Да, мисс, - просто сказала девушка.
        Наступила тишина. Я увидела, что лоб девушки покрылся испариной. Мои руки были сухими и холодными как лед. Было слышно, как мои ногти царапали простыню, в которую я вцепилась. Кончики пальцев горячо пульсировали.
        Этого не могло быть. Это кошмарный сон. В действительности ничего этого нет. Но инстинктивно я восприняла слова Берты без всякого удивления. Я уже поняла, что это не кошмар, а чистая правда. Подсознательно я давно все знала. Меня только удивляла собственная глупость, которая не дала мне понять это раньше. С удивлением я услышала собственный голос:
        - Ну договаривайте, Берта. Филипп... Итак, Филипп должен скоро умереть. Когда же? Как скоро?
        - Б... Бернар сказал, очень скоро. Он сказал, что это должно быть скоро: мсье Ипполит сегодня утром прислал телеграмму, что возвращается домой. Они не знают почему - он, должно быть, заболел или что-нибудь еще; он никуда больше не поедет, он должен вернуться домой завтра вечером, поэтому они должны сделать все быстро, говорит Бернар. Они уже пытались, говорил он, но...
        - Они? - спросила я.
        - Все Вальми. Мсье Леон, мадам и мсье...
        - Нет, - прервала я ее. - Нет!
        - Да, мисс, и мсье Рауль.
        - Не верю! - сказала я.
        Она тупо смотрела на меня.
        - Я в это не верю!
        Мой голос словно взорвался яростью. Но Берта молчала. Если бы она возразила, возможно, я продолжала бы протестовать, но она, не сказав ни слова, ограничилась тем, что пожала плечами, - ничего не означающий жест, которым французы снимают с себя всю ответственность.
        - Берта! Вы уверены?
        Она еще раз пожала плечами.
        - Он так сказал? Бернар так сказал?
        - Да. - Потом, посмотрев мне в лицо, она добавила: - Он был выпивши. Он болтал...
        - Знаю. Как сумасшедший. Это ничего не значит. Но этого не может быть! Не может быть! Я знаю! Вы слышите, Берта, это просто невозможно!
        Она ничего не ответила, но отвела от меня взгляд.
        Я открыла рот, потом закрыла и тоже замолчала.
        Не пытаюсь даже описать, что со мной было в течение нескольких последующих минут. Время все исцеляет, но даже теперь, когда это кажется таким далеким, нестерпимую боль причиняет воспоминание о том чувстве, которое овладело мной тогда, - мне казалось: что-то во мне сломалось и умерло. Но через некоторое время, уже будучи в силах размышлять более или менее связно, я с ужасом подумала о Филиппе. Это было самое важное. Все остальное можно было преодолеть, забыть на время, отложить собственное горе. Надо было без промедления подумать о Филиппе.
        Я отбросила одеяло.
        - Куда вы идете? - резко спросила Берта.
        Я не ответила. Выскользнув из кровати, я побежала к двери ванной. Пробежать ванную... в темную спальню мальчика... Я наклонилась над ним, прислушиваясь к его легкому ровному дыханию. И только тогда, выпрямившись в накатившей волне облегчения, поняла, насколько поверила Берте, потому что была готова к чему-нибудь подобному. Но в конце концов, что произошло? Испуганная горничная истолковала таким образом пьяную болтовню лакея. Всего лишь? Но слова Берты звучали так правдоподобно и так согласовывались с многочисленными фактами, что я, даже не дослушав Берту, сразу поверила ей и обвинила во всех смертных грехах и своих хозяев, от которых видела только хорошее, и человека, в которого была влюблена.
        Застывшая, ничего не различая перед собой, как лунатик, я вернулась к себе в спальню, оставив дверь в комнату Филиппа настежь открытой, и снова легла.
        - Все в порядке? - встретил меня резкий хриплый шепот.
        Я кивнула.
        - О, мисс, о, мисс...
        Она снова начала ломать руки. Я помню, что как-то отвлеченно думала: «Вот сидит кто-то ломающий руки. Об этом часто пишут в романах, но вряд ли кто-нибудь видел девушек, ломающих руки, как я вижу сейчас». Когда я наконец нашла в себе силы говорить, то не узнала собственный голос - он был почти беззвучным и каким-то мертвенным.
        - Думаю, нам лучше договорить до конца. Я не говорю, что верю всему, что сказал Бернар, но... в общем, я хочу услышать... все. Он говорит, что де Вальми сговорились убить Филиппа. Если это так, то нечего спрашивать почему: выгода от этого для мсье, мадам и... в общем, выгода очевидна.
        Я не выбирала слов. Это было вроде театра. Я участвую в театральном представлении. Я больше ничего не чувствовала - ни страха, ни гнева, ни отчаяния. Я просто произносила слова своей роли мертвенным и бесстрастным голосом, а Берта слушала, глядя на меня и ломая руки.
        - Вы сказали: «Они уже пытались», - продолжала я. - Думаю, вы имеете в виду тот выстрел в лесу и расшатанные перила?
        - Д-да.
        - Так.
        Я вспомнила выражение лихорадочного ожидания на покрывшемся восковой бледностью лице мадам де Вальми, когда мы с Филиппом в тот день возвращались из леса. И ту ночь, когда обвалились перила: она поднялась наверх вовсе не для того, чтобы взять таблетки, - она сделала это потому, что больше не могла выдержать напряжения. Леон де Вальми, сидя в своем кресле в холле, должен был слышать шум падающих каменных перил. Потом мои мысли перенеслись к двум беседам с хозяином в библиотеке. Я резко сказала:
        - Может быть, это правда. О господи, Берта, наверное, это так и есть. Ну что ж, договорим до конца. Кто стрелял? Бернар?
        - Нет. Это был мсье Рауль. Бернар только вырезал из дерева пулю.
        Я забыла о том, что участвую в театральном представлении:
        - Я в это не верю!
        - Мисс...
        - Это Бернар так сказал?
        - Да.
        - Точно такими словами?
        - Да.
        - Значит, он врет. Вероятнее всего, он выстрелил сам и... - Но я увидела лицо Берты и остановилась. Через несколько секунд я добавила, уже спокойнее: - Простите, Берта. Во всяком случае, я просила вас только рассказать мне, что говорил Бернар. И я... я почти уверена, что все, что он сказал, в основном верно. Просто не могу заставить себя... заставить себя поверить...
        - Да, мисс. Понимаю.
        Я посмотрела на нее:
        - Мне так стыдно, Берта. Я думала только о себе и забыла, что вы сейчас должны чувствовать. Простите. Мы ведь с вами товарищи по несчастью, правда?
        Она молча кивнула.
        Как ни странно, но, узнав правду, я успокоилась и сказала:
        - Послушайте, Берта, мы должны напрячь все свои силы ради Филиппа. У нас очень мало времени. Позже можно все спокойно обдумать и решить, кто виновен, а кто - нет. Сейчас, я думаю, надо исходить из того, что все они замешаны в этом деле, даже если в глубине души мы сомневаемся. Я совершенно уверена, что мадам и мсье Леон виновны, - вернее, я это знаю. И страшно ругаю себя за то, что не увидела этого раньше. Но кто бы мог представить себе, что рядом замышляется убийство? Такое бывает только в романах. Как можно подозревать в столь ужасном деле людей, которых видишь каждый день? Наверное, мне надо было подумать об этом еще тогда, когда в Филиппа выстрелили в лесу. А Рауль... Рауль был здесь, он сам подтверждает это. Бернара сразу же отправили в лес, и он вынул пулю, а потом послали другого человека, который якобы нашел пулю, но уже не от того ружья. Да и я была права, когда подумала, что мсье де Вальми известно, что я владею французским: я крикнула убийце в этой березовой роще, чтобы он не стрелял, по-французски и говорила на том же языке с Филиппом всю дорогу, когда мы возвращались домой. А случай с
балконными перилами: как ты думаешь, Берта, наверное, перила и сломанные качели были подготовлены на всякий случай? Ловушки, которые рано или поздно сработают?
        - Да.
        - А сигнал «кадиллака» - это нужно было только для того, чтобы Филипп бросился на балкон, упал и разбился? - добавила я дрожащим голосом. - И этому я тоже должна поверить?
        - Я не знаю, о чем вы говорите, мисс. Какой сигнал? Бернар ничего не говорил ни о каком сигнале.
        - Да? Ну ладно, оставим это. Слава богу, пока самого худшего не произошло. А сейчас нам надо подумать о том, что делать дальше.
        Пытаясь упорядочить свои мысли, я опустила глаза. И постепенно у меня начало складываться представление о плане, который разработали де Вальми. Я не хотела размышлять о подробностях, лишь об общих чертах; пыталась заставить себя рассмотреть этот план хладнокровно и по порядку, начиная с того момента, когда ничего не подозревающий Ипполит отправил Филиппа в Вальми и тем самым передал его прямо в руки убийцам...
        Первый шаг, который они немедленно предприняли, - избавиться от единственного близкого Филиппу человека, которому Ипполит полностью доверял, от няни мальчика. Кто-то должен был ее заменить, и они сочли самым подходящим найти девушку-сироту, без покровителей, которая в случае, если что-нибудь произойдет с ее питомцем, не смогла бы обратиться за помощью к друзьям или родственникам, способным защитить ее от возможных обвинений в неосторожности (или даже в чем-нибудь похуже), если бы возникли подозрения. Поэтому мадам де Вальми обратилась к одной из своих английских знакомых, которая, как ей было известно, раньше рекомендовала в прислуги нескольких девушек из приюта. Идеальный вариант - девушка, которая, растерявшись от непривычных условий новой работы, новой страны и нового, непонятного ей языка, вряд ли будет способна что-то заметить и не сможет защитить себя... Отсюда даже слишком явно выраженное пожелание, чтобы новая гувернантка была обязательно англичанкой... И инстинкт, подсказавший мне, что надо скрыть, что я наполовину француженка и выросла во Франции, каким бы абсурдом ни казалось это на
первый взгляд, не подвел меня.
        Так был найден «козел отпущения» и доставлен во Францию. Они выжидали. Времени у них было много. Мне было позволено устроиться; наша жизнь с Филиппом приобрела спокойные, устойчивые очертания: обычная размеренная жизнь, которая была бы даже приятной, если бы мсье де Вальми смог держать за зубами свой ядовитый язык и не шпынять постоянно ребенка, который стоял у него на пути. Смерть этого мальчика решала столько проблем... Так продолжалось все три недели, которые я здесь прожила; казалось, я хорошо устроилась, была довольна своей новой работой, разве что не нашла пока общий язык с хозяевами. Потом была совершена попытка убийства, которая не удалась по чистой случайности. Вторая попытка оказалась более обдуманной - все должно было произойти не сразу, но зато никакой опасности для них: о расшатавшихся перилах давно уже знали все в доме, а Бернар просто еще больше расшатал их, чтобы быть уверенным, что они обязательно рухнут, и ждал только удобного случая, когда поблизости не будет никого из заинтересованных лиц. Но вторая «трагическая случайность» тоже не удалась, и снова из-за меня. Если бы первая
или даже вторая попытка оказалась успешной, без сомнения, власти пришли бы к выводу, что произошел «несчастный случай»... и, конечно, у всех оказалось бы бесспорное алиби. Естественно, единственным человеком, на которого ни при каких обстоятельствах не должна пасть тень, был Леон де Вальми, больше всех заинтересованный в смерти Филиппа. Это назвали бы ужасной трагедией - и все сошло бы гладко, несмотря на разговоры за спиной, а Леон получил бы Вальми. Вполне возможно, что обошлось бы даже без этих разговоров... О Леоне все были самого высокого мнения, его знали как крупного землевладельца и превосходного хозяина; местные жители уже много лет считали его своим господином и были бы только рады, если бы Вальми перешло к нему.
        Берта все еще скорчившись сидела в ногах кровати, тупо глядя на меня.
        - Ну, Берта, что будем делать? - спросила я.
        - Я не знаю. Не знаю.
        - Должна знать. Это сейчас самое важное. Подумайте. Бернар многое выболтал: он наверняка сказал и о том, что они собираются теперь делать.
        - Нет, я думаю, он и сам не знает. Мне кажется, ему уже ничего не поручат. Вот и все, что я знаю.
        Она всхлипнула и снова зарыдала.
        У меня перед глазами возникло непрошеное видение: голова спящего Филиппа, бессильно опущенная на плечо Рауля; хриплый голос Элоизы де Вальми: «Что с Филиппом?» - и резкий ответ Рауля, хмуро смотрящего на нее: «Абсолютно ничего. Он спит».
        - А Бернар не дал понять, когда они снова попытаются... И как? - спросила я с невольной дрожью.
        - Нет, честное слово, ничего такого не сказал. Но это должно быть скоро, потому что возвращается мсье Ипполит. Телеграмма пришла сегодня рано утром. Бернар говорит, хозяин прямо вне себя.
        - Ипполит возвращается завтра? - Я задержала дыхание. - Сегодня, Берта! Уже сегодня, понимаете?
        - Ах... да. Конечно, сегодня. Уже почти час, верно? Но я точно не знаю, когда он приедет. Думаю, не раньше ночи, а тогда он не попадет в Вальми до четверга.
        - Мсье Рауль уехал в Париж и собирается пробыть там до четверга, Берта, - спокойно сказала я. - Если телеграмма пришла действительно рано утром, он должен был знать, что там говорится, но он все же уехал в Париж. Значит, он не может быть замешан, правда ведь? Бернар ошибся.
        - Но Бернар говорил, что он замешан. Бернар сказал, что это он стрелял тогда в лесу, - сказала Берта с тупым упрямством, тусклым от слез голосом.
        Пытаться сейчас спорить было совершенно бесполезно и жестоко.
        - Хорошо, - сказала я. - Главное, если мы хотим, чтобы с Филиппом ничего не случилось, нам надо знать, откуда ему грозит опасность. Я хочу сказать, что никто даже не станет слушать нас, пока мы не найдем какие-нибудь доказательства, а их у нас с вами еще нет, видит бог. Начнем с того, что мы знаем. Вы говорите, что это не Бернар.
        Берта глотнула и кивнула головой. Я видела, что девушка немного успокоилась и больше не задыхалась от рыданий. Она перестала ломать руки и слушала меня довольно внимательно.
        - Думаю, мы можем исключить какие-нибудь ловушки, вроде перил или качелей, - сказала я. - На этот раз они должны быть в полной уверенности, что попытка будет удачной, а времени дожидаться какой-нибудь «случайности» у них нет. И кроме того, слишком частые «несчастные случаи» могут внушить подозрения. Именно поэтому мсье де Вальми предупредил меня насчет сломанных качелей во дворе... да, он сказал мне о них после того, как узнал, что должен вернуться Ипполит. Он был любезен, прямо сверкал, как новенький шестипенсовик, хотя уверена, он и мадам... ну ладно, это уже не важно, исключаем Бернара и разного рода ловушки. Сам мсье де Вальми ограничен в действиях, и по тому, как все шло до сих пор, я могу сделать вывод, что он постарается держаться от всего подальше, поскольку больше всего выиграет от смерти Филиппа. А Рауля здесь нет, следовательно, это не может быть Рауль. - Помимо желания, мой тон изменился при этих словах. Я сказала почти весело: - Значит, остается мадам; не так ли?
        - Вы уверены? - спросила Берта.
        - Относительно мадам? Конечно, не уверена. И все же...
        - Вы уверены, что его здесь нет? - сказала Берта.
        Я посмотрела на девушку:
        - Что вы хотите сказать?
        Она слегка передернула плечами, словно малейшее движение причиняло ей боль:
        - Это очень большой дом.
        Я вся похолодела, словно от порыва ледяного ветра:
        - Вы хотите сказать... что он может быть где-то здесь... что он спрятался?
        Берта молча кивнула. Ее глаза, полные боли и страха, внезапно ожили, осветились надеждой.
        - Но ведь он уехал. Его должны были видеть, - сказала я с раздражением. - «Бернар сказал», - это ведь еще не доказательство, не так ли? Его машины здесь нет. Я заметила это сегодня днем, когда мы проходили по двору.
        - Да, он уехал. Я сама это видела. Но он мог вернуться. Есть такая штука - алиби, - к моему удивлению, добавила девушка.
        - Да, есть, - медленно сказала я. - Но что Рауль здесь... прячется... Нет, это слишком надуманно и нелепо.
        - Ну и что же, - возразила Берта, - так же нелепо думать, что мадам может подобное сделать, верно?
        - О господи! - почти крикнула я. - Нелепо думать, что кто-нибудь вообще способен такое сделать. Но не могу поверить, что Рауль хоть как-то замешан в этом. Нет, - остановила я девушку, видя, что она хочет что-то сказать, - не только по той причине, о которой вы думаете, но еще и потому, что не могу понять, какое место отведено мне во всей этой истории. Если хотите знать, это просто невероятно.
        - Что невероятно?
        - Если он имеет что-то общее с этим жутким планом, зачем ему понадобилась я? Вы ведь, конечно, знаете, что он ухаживает за мной?
        - Все знают.
        - Все знают, вот как? - с горечью спросила я. - Ну хорошо, зачем ему это? Ведь для него это очень опасно и совершенно бесполезно.
        - Ну, может быть, - смущенно пролепетала девушка, - он просто ничего не мог с собой поделать. Вы страшно красивая, правда, и Альбертина говорит, что, когда они были в Париже, слышала...
        - О да, - перебила я, - Альбертина ужасно много всего слышала, не так ли? Вы хотите сказать, что он автоматически включается при виде каждой встреченной юбки? Его папаша именно такой, вы это заметили? Он выработал специальный метод: сначала обезоруживает трогательным рассказом о своих бедах, а потом включает свое очарование, как вольтову дугу. Ну что ж, все может быть, но я так не думаю. Рауль не похож на отца; ему не нужно зря тратить время на ненужное нытье. А в этом случае для него было бы действительно очень опасно связываться со мной, если бы он был... третьим убийцей.
        - Если бы он был с ними и стал бы... стал бы по-настоящему...
        - Ухаживать за мной?
        - Да, мисс. Если он пошел на такое и если, как вы говорите, это для него опасно, то, может быть, поэтому мсье и мадам так недовольны его поведением?
        - Сначала я тоже думала, что они очень недовольны, но это не так, уверяю вас, Берта. Сегодня мсье Леон был очень любезен со мной.
        - О, они действительно были недовольны, мисс. Альбертина сказала мне, что вас уволят. Все это знали. Все только и говорили об этом. Почему же они хотели вас уволить, если мсье Рауль не был с ними заодно? Если это было действительно опасно для него, как вы говорите, и они собирались вас отослать, значит, и мсье Рауль с ними! Иначе они вряд ли стали бы забивать себе голову его похождениями, потому что... о, простите, мисс, я не хотела...
        - Неважно, пусть будут «похождения». Мсье и мадам могли быть недовольны просто потому, что Филипп оставлен им на попечение, а я... нет, это чепуха. Если уж они решились убить ребенка, им наплевать на моральный облик его гувернантки. Нет, Берта, все это не то. Это бессмысленно. Я все еще не могу понять, какое место здесь занимает мсье Рауль, понимаете? И вовсе не из-за своих чувств к нему. Его
«похождения», как вы их называете, зашли слишком далеко и в высшей степени неразумны, если он участвует в играх своего отца. Он предложил мне выйти за него замуж.
        - Да. Я знаю.
        - Вы знаете?!
        - Да, мисс, все знают.
        На целых пять секунд, не меньше, у меня отнялся язык.
        - Знают? Это что, ясновидение или сплетни?
        - Не понимаю, что вы имеете в виду. Бернар сказал Альбертине, а она уж передала всем.
        - Когда это было?
        Она смущенно посмотрела на меня:
        - Ну, она говорила о вас всякое довольно давно. Она говорила, что вы... ну...
        - Да?
        - Она говорила, что вы лезете из кожи, чтобы поймать мсье Рауля, мисс, и что мсье и мадам в бешенстве и решили выгнать вас. А вчера она сказала, что он вроде сделал вам предложение.
        - Вчера? Вы хотите сказать, после бала?
        - Да, верно.
        - Она говорила, что знает это точно?
        - Я не знаю. Она говорила довольно уверенно. Она сказала... да бог с ней, эта женщина иногда говорит ужасные вещи.
        - Да. Бог с ней, не важно. Мне порядком надоела Альбертина. Но давайте подумаем, - я с трудом сдерживала отчаяние, - если она и все другие говорили о нашей помолвке, значит, хотя им никто об этом не сообщал, мадам и мсье Леон тоже должны знать?
        - Наверное, должны.
        - Но вы сказали, что они были в бешенстве из-за наших отношений с Раулем раньше, когда они только узнали, что мы... ну, понравились друг другу.
        - Да, уж наверное.
        - Но я вам повторяю, это бессмыслица. Вчера днем я видела мсье де Вальми - он, наверное, был в курсе не меньше, чем остальные, - и он был со мной крайне любезен. И никто из них не вызвал меня, чтобы расспросить об этом или... или сказать что-нибудь еще. Я... я никак не могу сообразить... У меня от всего этого чуть не лопается голова. Если они знали и не имели ничего против, значит, Рауль не может быть замешан ни в чем, верно? Когда я видела мсье Леона, он, наверное, уже все обдумал, получив утром телеграмму от Ипполита...
        Мой голос замер. Я с трудом проглотила слюну. Заплетающимся языком повторила:
        - Он уже получил телеграмму от Ипполита.
        В наступившей тишине было лишь слышно, как скрипнула кровать, когда Берта переменила положение.
        - Леон и мадам раньше были очень сердиты на меня, я это точно знаю, - медленно произнесла я. - Думаю, они решили меня уволить. Но телеграмма от Ипполита все изменила. Они должны были спешно составить новый план, и я стала частью этого плана. Ну как, все сходится?
        - Ну...
        - Все сходится, вы прекрасно это понимаете, Берта. Но как? Каким образом? Вы уверены, что Бернар ничего не сказал об этом?
        - Уверена, - с отчаянием сказала Берта. - Не бойтесь, мисс, клянусь, с вами ничего не случится.
        - Почему вы думаете, что я беспокоюсь о себе? - резко сказала я. - Разве вы не понимаете, что мы просто обязаны все выяснить? Только так мы сможем помочь Филиппу. Какую роль я могу играть в их плане? Какую еще чертовщину они задумали?
        - Вероятно, вы не имеете никакого отношения ко всему этому, - предположила Берта. - Может, они подумали, что будет очень подозрительно выглядеть, если с Филиппом случится что-нибудь в тот самый день, когда вас отослали, поэтому решили вас оставить.
        - Да, но выдать замуж меня за Рауля - как-то слишком.
        - Может быть, они думают, что тогда вы будете держать язык за зубами и никому не расскажете о своих подозрениях, - сказала девушка.
        - О господи, - устало вздохнула я. - Неужели они могут питать надежду, что я буду молчать, если у меня появятся подозрения, что готовится убийство?
        - Но если вы выйдете за него замуж; а ведь все знают...
        - Какая разница? Неужели они могут быть такими идиотами, чтобы думать, что я буду им помогать? Нет, это ерунда. Вряд ли им придет в голову использовать замужество для того, чтобы заставить меня молчать. Ради бога, каким образом...
        - Я не хотела говорить... - В голосе Берты появились новые нотки, которые поразили меня, и я замолчала. Она все еще говорила тихо и мягко, но с какой-то странной интонацией, на которую я сразу же обратила внимание. - Все знают, что вы обручены с мсье Payлем. Если Филипп умрет, вы когда-нибудь станете графиней де Вальми.
        - Что вы хотите сказать? - И тогда все стало понятно. Я тихо добавила: - Вы хотите сказать, что, когда пришла телеграмма и они составили свой план, я стала его существенной частью? Что они состряпали для меня мотив убийства? Они не могут рисковать еще раз и устраивать еще один «несчастный случай», не имея козла отпущения, которого могут подставить в случае, если не все пройдет гладко и данным делом заинтересуются. Вы это хотели сказать, да?
        - А иначе зачем он просил вас выйти за него замуж? - простодушно спросила Берта.
        - Действительно, зачем? - повторила я.
        Я снова заглянула к Филиппу. Он мирно спал. В доме царила полная тишина. Я вернулась на цыпочках к себе в спальню и нашла ощупью халат.
        - Все в порядке? - спросила Берта.
        Я надевала халат неловкими, дрожащими руками.
        - Да, все в порядке. Понимаете, Берта, они, вероятнее всего, попытаются что-то сделать сегодня ночью, сейчас, когда все на танцах и дома осталась только миссис Седдон.
        - Мистер Седдон не ушел. Он сидит с ней.
        - Да? Ну, им я верю, но миссис Седдон больна, а от него вряд ли будет какая-нибудь польза, даже если они нам поверят, в чем я очень сомневаюсь. - Нащупав домашние туфли, я быстро надела их. - Можете вы остаться с Филиппом и охранять его? Надо закрыть все окна и дверь в его комнату.
        - Что вы хотите сделать?
        - Единственно возможное. Который час?
        - Почти четверть второго. Я... мы рано ушли с танцев.
        - Бернар приехал с вами?
        - Да. - Берта не смотрела на меня. - Я попросила его проводить меня сюда. Это было нетрудно. Он... он сейчас спит в моей комнате. - Она добавила тоненьким жалобным голосом: - Я чуть не умерла со страха, когда мы ехали с ним по зигзагу, - он был сильно выпивши...
        Я почти не слушала ее. Я думала, что мы в доме одни, если не считать четы Седдон, в полной власти Леона де Вальми и Бернара. Слава богу, Бернар еще спит. Я спросила:
        - А мадам де Вальми была на танцах?
        - Да, но сейчас она, наверное, уже дома. Она никогда не остается надолго.
        - Понятно. Скажите, я могу пройти к телефону в кладовой Седдонов так, чтобы меня никто не видел и не слышал? Он запирает ее?
        - Нет, мисс, но он ложится не раньше двенадцати и всегда переключает телефон на комнату хозяина.
        У меня засосало под ложечкой. Я не обратила на это внимания.
        - Значит, я снова переключу его. Как это делается?
        - Там слева есть красная кнопка. Надо ее нажать. Но... он может услышать. Мисс... что вы хотите делать?
        - Я могу сделать только одно. Нам нужна помощь. Вы боитесь, что, если я использую телефон, это может услышать мсье де Вальми? Если так, значит, звонить нельзя. И я не могу уйти и оставить Филиппа. Лучше вам самой сходить в полицию, если бы вы смогли...
        - В полицию?
        Я стояла на другом конце комнаты, у двери, которая вела в коридор, прислушиваясь. Обернувшись, я удивленно посмотрела на Берту:
        - А куда еще? Я должна все рассказать полиции. Они могут мне не поверить, но по крайней мере можно добиться, чтобы они приехали. Если здесь соберется много народу, вряд ли они осмелятся еще раз попытаться убить Филиппа. Сегодня или завтра вернется мсье Ипполит, который возьмет к себе мальчика, все кончится и меня отправят... домой.
        - Нет!
        Берта сказала это с такой страстью, что ее голос разнесся по комнате, и она испуганно прикрыла рот ладонью.
        - Почему нет?
        - Вы не пойдете в полицию! Вы никому не скажете!
        - Но, дорогая моя...
        - Я пришла сюда и все рассказала, потому что вы хорошо относились ко мне, потому что я люблю вас и Филиппа. Вы такая добрая и ласково обходились со мной, и это платье... и вообще... Я подумала, что вы как-то замешаны в этом, ну, с мсье Раулем, и все такое... Вы не должны выдавать меня. Не должны!
        Новая угроза сделала ее голос таким резким, что я торопливо сказала:
        - Пожалуйста, тише! Не будьте дурочкой. Неужели вы ожидали, что я ничего не скажу. .
        - Вы не должны говорить о Бернаре! Можете уйти отсюда, если боитесь.
        Я непонимающе посмотрела на девушку.
        - Уйти?
        - Да, если то, о чем мы с вами говорили, верно и вам грозит обвинение в убийстве! Вы можете чем-нибудь отговориться утром и сразу же уехать! Это очень просто! В конце концов, можете сказать, что не хотите выходить за него замуж, а оставаться здесь гувернанткой не способны после того, что было между вами. Всякий поверит этому. Они не могут заставить вас оставаться здесь. Никто не будет вас тогда подозревать.
        - Подождите, Берта! Это только наши догадки. Но даже если все верно, вы ведь не можете подумать всерьез, что я убегу и оставлю им Филиппа?
        - Я буду смотреть за ним! Я не отойду от него, пока не приедет мсье Ипполит! Это ведь только один день! Вы знаете, мисс, что можете мне верить! Если вы расстроите их планы и им не на кого будет свалить вину, может быть, они ничего и не сделают.
        - А может быть, сделают, - мрачно возразила я, - и свалят на вас.
        - Они не посмеют! Бернар не даст им!
        - Может быть, вы правы, Берта. Но я не могу рисковать жизнью Филиппа, надеясь на
«может быть». Вы не понимаете, Берта. Дело вовсе не в том, замешана я или нет, дело в том, что они решили убить Филиппа. Понимаю, что вы пришли предупредить меня, и очень вам благодарна, но сейчас просто не может быть речи о том, чтобы я уехала. Сию же минуту пойду и позвоню в полицию.
        Лицо девушки, белое как бумага, казалось плоским, лишенным черт: накрахмаленная простыня с двумя дырками вместо глаз.
        - Нет! Нет! Нет! - выдохнула она дрожащим истерическим шепотом. - Бернар узнает, что я вам все рассказала! И мсье де Вальми! Я боюсь! Вы не можете!
        - Я должна. Неужели вы не понимаете, что все это не важно? Надо думать только о ребенке.
        - Я буду отрицать. Буду все отрицать! Присягну, что он ничего мне не говорил, что я вам ничего не сказала. Скажу, что вы соврали! Скажу!
        Наступило короткое молчание. Я отошла от двери:
        - Вы способны на такое?
        - Да, способна, клянусь чем угодно!
        Секунду я молчала. Через некоторое время она отвела глаза, но по выражению лица я поняла, что она говорила совершенно серьезно. Я старалась сдержать гнев. Эта девушка прожила всю жизнь под властью Вальми, а теперь у Бернара появились еще более веские причины жениться на ней, если он пожелает и сможет сделать это. Бедная Берта! Она сделала для меня очень много, больше, чем я могла бы ожидать...
        - Очень хорошо, - сказала я, - вы будете ни при чем, и я ни словом не намекну на Бернара. Оставим прошлое, подумаем о будущем. Я скажу в полиции, что все это только мои подозрения. Что-нибудь придумаю. А потом пойду прямо к Леону де Вальми и скажу ему, что говорила с ними. И все будет кончено.
        Она смотрела на меня так, будто я сошла с ума:
        - Вы... посмеете?
        Мне вдруг представился Филипп на руках у Рауля.
        - О да, - сказала я, - посмею.
        - Нет, вы не должны. - Берта дрожала, зубы у нее стучали как от холода. - Он догадается насчет Бернара... и меня. Кто-нибудь донесет ему, что Бернар сегодня напился. Он все узнает. Вы не можете...
        - Я могу и должна сделать это. Не будьте дурой, Берта. Вы знаете, так же как и я, что должна...
        - Нет! Нет! Нет! Мы можем защитить его! Если мы обе будем рядом, с ним ничего не случится! Только один день! Мы ведь можем следить за Бернаром?
        - А мадам? А Леон де Вальми? Может быть, кто-нибудь еще, бог его знает.
        - Вы не скажете! - истерически крикнула она, неуверенно, как слепая, повернувшись ко мне. - Если вы не поклянетесь, что не пойдете в полицию, я сейчас же отправлюсь к Бернару! Он уже достаточно протрезвел, чтобы вас остановить!
        Я в три прыжка подскочила к кровати и схватила ее за плечи.
        - Вы не сделаете этого, Берта! Сами знаете, что не сделаете! Этого нельзя делать!
        Она замерла. Ее лицо, все еще мертвенно-бледное и измученное, было рядом с моим. Мое прикосновение оказалось прекрасным средством от истерики. Она сказала спокойно, но это спокойствие было убедительнее любого крика:
        - Если вы расскажете полиции и они придут к хозяину, он догадается, как вы узнали. Будет скандал, и он ни в чем не признается, только посмеется. Они скажут, что вы..
        да, вы! Они скажут, что вы пытались выйти замуж за мсье Рауля, но ничего не получилось и вы все это затеяли им назло, и тогда полицейские тоже будут смеяться и пожимать плечами, выпьют парочку бутылок с хозяином и уберутся...
        - Очень может быть. Но я спасу Филиппа, а еще немного сплетен мне не повредят.
        - Но когда все кончится, что будет со мной, как вы думаете? - спросила Берта. - И с Бернаром? И с моей матерью и всей моей семьей? Мой отец и братья всю свою жизнь работали у Вальми. Они бедные, у них ничего нет. Куда они пойдут, если их выгонят? Что мы можем сделать? - Она покачала головой. - Пожалуйста, пожалуйста, сделайте, как я говорю. Мы обе можем сберечь его. Это будет лучше, мисс, честное слово, лучше.
        Я опустила руки.
        - Хорошо. Пусть будет по-вашему. Буду держать язык за зубами. - Я посмотрела на нее. - Но клянусь вам, если что-нибудь случится с Филиппом или если кто-то попытается обидеть его, я разнесу эту историю по всей Франции, так что она попадет во все газеты, и не успокоюсь, пока ваши Вальми - и Бернар - не получат то, что заслужили.
        - С Филиппом ничего не случится.
        - Дай бог, чтобы вы были правы. А теперь идите, Берта. Спасибо за то, что пришли.
        Она соскользнула с постели.
        - А платье? - нерешительно спросила она.
        - Оставьте его себе, - сказала я устало. - Оно не понадобится мне там, куда я уеду. Спокойной ночи.
        Щелкнул замок двери; я осталась наедине с тенями, сгустившимися в комнате.
        ГЛАВА 14
        Наполни кубок,
        Фи'лип,
        И выпьем по глотку.

    Из старой английской поэзии.
        Только в одном случае можно быть уверенной, что Филипп находится в безопасности, - увести его, чтобы Леон де Вальми не смог до него добраться, спрятать мальчика и ждать, пока кто-нибудь придет нам на помощь.
        Нельзя было терять ни минуты. Леон де Вальми хорошо знал, что в половине второго не застанет никого в детской и прилегающих комнатах. Слуги начнут возвращаться с танцев в третьем или четвертом часу. Если он решился что-то предпринять, то это случится очень скоро.
        Я снова прошла к кровати и стала сдирать с себя неловкими, негнущимися руками халатик. Мысли вихрем кружились в голове, не поддаваясь никакому контролю. Я не могла мыслить логически и не хотела ни о чем думать; некоторые вещи я просто не могла себе представить. Пока. Но Филиппа надо увести. Это самое главное. Я решила никуда не звонить - меня мог услышать Леон де Вальми, кроме того, Берта могла пойти в кладовую проверить, не нарушу ли я своего обещания, - она так потрясена и напугана, что нельзя предсказать ее реакцию. В Вальми ни от кого нельзя ждать помощи. Миссис Седдон больна, ее муж стар, труслив и довольно недалек. Мы с Бертой могли бы защитить Филиппа, если бы знали, откуда придет опасность, но в этих обстоятельствах... нет, мальчика надо увести в ближайшее безопасное место, а потом как можно скорее отправиться в полицию. Я не считала себя связанной обещанием, которое Берта у меня вырвала, - это был настоящий шантаж. Как женщина, я ставила здравый смысл выше так называемой «чести» и без малейшего угрызения совести нарушила бы тысячу обещаний, если бы этим могла спасти Филиппа.
        Я сбросила на пол халат и уже собиралась надеть платье, когда из коридора донесся слабый шум.
        Хотя я ожидала, что услышу этот звук, но сразу не узнала его. Просто тихий шелест, прозвучавший для меня как грозное предупреждение. Я бессознательным движением быстро выключила лампу, и в тот же миг дверь комнаты Филиппа отворилась. Я поняла, что это за шелест.
        Инвалидное кресло.
        Я встала как вкопанная, рука застыла на выключателе лампы. Мне казалось, что я даже перестала дышать. Если бы из соседней комнаты послышался самый слабый звук, кажется, я бросилась бы туда, не раздумывая, как пуля, выпущенная из ружья, но кресло не двигалось, и я продолжала стоять, ожидая, что будет дальше.
        Ничего. Никакого движения. Через некоторое время дверь Филиппа снова закрылась, почти беззвучно. Шелест переместился в коридор.
        Не знаю, какой инстинкт заставил меня броситься в кровать и завернуться в одеяло, но, когда дверь моей спальни открылась, я спокойно лежала, повернувшись к двери спиной.
        Он не вошел, просто молча ждал. Секунды тянулись, как годы. «Что бы он сделал, если бы я повернулась, увидела его и закричала? - подумала я. - Хозяина застали ночью в комнате гувернантки! Зажигается свет, раздаются голоса, вопросы, слуги бегут по коридору... Что скажете на это, мсье де Вальми?» Пузырьки истерического смеха защекотали мне горло при мысли о том, что Леон де Вальми может сыграть роль коварного соблазнителя, но потом я подумала, как надежно он защищен от такого обвинения, и продолжала лежать тихо, испытывая смешанное чувство жалости и стыда, которое, как ни ужасно, нисколько не уменьшило моего страха. В этих противоречивых эмоциях было что-то неестественное. Все тело напряглось, и меня охватила невольная дрожь.
        Наконец он ушел. Дверь бесшумно закрылась. Я услышала удаляющийся по коридору шелест колес - Леон де Вальми возвращался в свою комнату.
        Выскользнув из кровати, я на цыпочках подошла к двери и стояла неподвижно, пока не услышала, как где-то далеко закрылась дверь. Через секунду зашумел лифт. Он просто проверял, вот и все. Но его визит поведал мне все, что я хотела знать. Берта права. Надо увести отсюда Филиппа, и как можно скорее. Странно, но я снова была совершенно спокойна. Я заперла дверь, потом задернула портьеры и включила лампу, быстро оделась, взяла пальто и ботинки для прогулок и через ванную вышла в комнату Филиппа.
        Это будет, наверное, самой трудной частью моего плана. Я положила пальто и ботинки на стул, на котором сидела прошлый раз во время нашего полуночного пира, потом, взглянув на спящего мальчика, подошла к двери, ведущей в коридор, и заперла ее. Я делала все нарочито медленно: спешка могла лишь повредить. Если я хочу, чтобы все сошло удачно, надо быть как можно спокойнее.
        В комнате было довольно светло. Длинные занавеси на окнах немного разошлись, и в комнату падал луч света, как в прошлую ночь, начертивший светлую полосу вдоль ковра. Когда я шла по комнате, что-то попалось мне под ноги и покатилось, сверкая в лунном свете. Виноградина в сахаре. Сегодня Берта, кажется, очень небрежно убирала детскую.
        Я отодвинула тяжелую занавесь и закрыла окно на задвижку. За моей спиной Филипп пошевелился и вздохнул. Я замерла и посмотрела на него через плечо, не отрывая руки от задвижки. Другой рукой я поддерживала занавесь.
        Тень, упавшая передо мной, заставила меня дернуться, как марионетку, и снова обернуться к окну. Кто-то проходил по балкону и посмотрел на меня в промежуток между занавесками. Я стояла в полосе света неподвижно, словно парализованная. Рука моя была прижата к задвижке, как будто ее удерживал магнит. Я смотрела прямо в глаза Элоизе де Вальми. Они были на расстоянии не больше фута от моих глаз.
        Элоиза не выказала никакого удивления, словно не заметила, что я одета по-дорожному. Она положила руку на стекло, будто ожидала, что найдет балконную дверь открытой, взялась за наружную задвижку и стала легонько ее трясти, потом снова провела руками по стеклу, словно хотела его выдавить. И снова начала трясти наружную задвижку на этот раз сильно и нетерпеливо.
        Я не могла ее не впустить. В ее длинном пеньюаре цвета слоновой кости не было карманов, в руках она ничего не держала. Кроме того, если бы она пришла, чтобы что-нибудь сделать с Филиппом, вряд ли она пыталась бы проникнуть к нему так открыто. Пытаясь придумать объяснение, почему я нахожусь в комнате Филиппа в половине второго ночи, к тому же одетая не по-домашнему, я открыла балконную дверь и сказала, стараясь говорить как можно спокойнее:
        - Добрый вечер, мадам.
        Не обратив на мои слова никакого внимания, Элоиза молча прошла мимо меня в спальню, и ее пеньюар прошуршал по ковру. Она остановилась у изголовья кровати. В полутемной комнате ее тень черным пятном упала на спящего ребенка. Она медленно, словно вслепую, протянула руку и коснулась его лица. Это был безобидный жест, мягкое прикосновение, но я сразу же поняла, что это такое. Кошмары Филиппа. Подобное случалось и раньше.
        Если бы у нее было какое-нибудь оружие, если бы она проникла к мальчику украдкой, а не совершала визит, казавшийся обычным и внешне совершенно безобидным, я реагировала бы значительно быстрее. Но я опомнилась и бросилась к ней только тогда, когда ее рука почти коснулась щеки мальчика. Она тронула его кончиками пальцев. Перебежав на другую сторону кровати, я натянула простыню, прикрыв лицо Филиппа, подняла голову и посмотрела на мадам де Вальми, стоящую напротив. Она не двигалась, но через некоторое время отдернула руку и выпрямилась. Какой бы страх ни внушал мне Князь Тьмы, его жены я не боялась.
        - В чем дело, мадам? Что вам надо? - спросила я.
        Элоиза не ответила. Она вела себя так, будто меня не было в комнате. Это уже слишком! Я открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но внезапно остановилась, со страхом наблюдая за мадам.
        Она повернулась к небольшому столику у кровати. Ее руки двигались, как у слепой, ощупывая предметы, стоявшие на столике, - лампу, книгу, небольшие часы, молочник, в котором было какао Филиппа, пару солдатиков, печенье... Я подумала, что она сейчас включит свет, и невольно сделала протестующий жест, но Элоиза, проведя мягко кончиками пальцев по лампе, часам, погладив оловянных солдатиков, опустила ладони на молочник и взяла его.
        - Мадам де Вальми... - сказала я.
        Элоиза обернулась на звук моего голоса, подняла молочник, словно хотела отпить из него, и поверх его края снова посмотрела мне прямо в глаза. Она стояла спиной к свету, ее лицо казалось смутным пятном, глаза были расширены и глядели в пустоту, и когда я внимательно всмотрелась в нее, охваченная недоумением и страхом, то внезапно все поняла. Я вздрогнула и похолодела, словно моей спины коснулась ледяная рука мертвеца.
        Ее открытые глаза, как и выхоленные мягкие руки, что-то нашаривающие на столе, были действительно слепы... Я еще несколько секунд вглядывалась в лишенное всякого выражения лицо Элоизы де Вальми - между нами, на кровати, слышалось тихое и ровное дыхание Филиппа, - потом очень тихо продвинулась ближе и стала в ногах кровати.
        Элоиза стояла, не двигаясь, держа в руке молочник, ее глаза были устремлены на то место, где я была только что... Понимаете, глаза ее были открыты, но они ничего не видели... Я стояла и смотрела на нее, будто она была привидением, выступающим на сцене, освещенной лунными лучами. В голове у меня звучали стихи, как будто кто-то включил магнитофон и забыл его выключить. Я чувствовала какое-то тупое удивление - эти стихи так быстро пришли мне на ум: «Глядите, вот она! Блуждает здесь всю ночь, и жизнью вам клянусь, ни разу не проснулась!..»
        Вот как! Значит, Элоиза де Вальми, как леди Макбет, блуждает во сне - тяжесть, которая лежит у нее на сердце, угрызения совести гонят ее ночью в комнату Филиппа. Может быть, она, как и та леди-убийца, ненароком выдаст то, что видела и слышала? Я ничего не знала о лунатизме, помнила только сцену из «Макбета». И леди Макбет говорила. Может быть, я заставлю и Элоизу де Вальми заговорить? «Наблюдай за ней, подойди к ней поближе!»
        Я держалась за спинку кровати Филиппа; если бы не это, я бы, кажется, упала.
        - Мадам, - хрипло сказала я.
        Она ничего не слышала. Уверенно и спокойно она поставила молочник на стол и повернулась к двери. Лунный свет скользил по красивым складкам ее пеньюара, освещая ее неподвижное лицо, глаза, большие и блестящие, как у куклы.
        - Элоиза де Вальми. Отвечайте мне. Как вы убьете Филиппа? - сказала я.
        Она шла к балкону. Я держалась рядом с ней. Она двигалась ровно, не спотыкаясь, и в нужный момент взялась рукой за портьеру. На одно ужасное мгновение я подумала, что ошиблась и она не спит, но потом увидела, что она пошла прямо на висящую ткань и остановилась в нерешительности, когда одна из складок ее одежды зацепилась за порог. Глаза, устремленные в одну точку, были по-прежнему неподвижны, но она вздохнула и покачнулась. Один бог знает, что ей известно. У меня вырвался вопрос, который я задавала себе все это время:
        - Рауль помогает вам убить Филиппа?
        Элоиза остановилась и наклонила голову, повернувшись ко мне. Я повторила ей в самое ухо:
        - Рауль помогает вам?
        Она отвернулась. У меня ничего не вышло. Элоиза уходила, унося с собой свои тайны, все еще погруженная в сон. Я неуверенно протянула руку и отдернула перед ней портьеру.
        Мадам величественно прошествовала мимо меня, прошла по балкону и скрылась из виду.

«Господи, Господи, помоги мне!» Я стояла над Филиппом в темной комнате, испещренной пятнами лунного света, держа в руке молочник.
        Я тихо разбудила его, применив метод, о котором где-то читала, - легонько нажала под левым ухом. Это подействовало: Филипп открыл глаза, словно проснулся самым естественным образом, и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте и стараясь разглядеть меня в слабом свете луны. Потом он сказал, словно продолжая прерванный разговор:
        - У меня был еще один кошмар.
        - Я знаю, поэтому и пришла.
        Он поднял голову, потом сел в кровати:
        - Сколько времени?
        - Половина второго.
        - Разве вы еще не ложились? Вы ходили на танцы в Субиру? Вы мне не говорили, что пойдете.
        - Нет, меня там не было. Я оделась, потому что...
        - Вы ведь не уйдете? - Его шепот стал таким громким, что я поднесла палец к губам.
        - Тихо, Филипп. Нет... то есть да, но я не оставлю тебя одного, не бойся. Ты пойдешь со мной.
        - Пойду с вами?
        Я кивнула и присела на край кровати. Большие круглые глаза уставились на меня. Мальчик сидел очень тихо. Не могу сказать, о чем он думал. Не помню, как звучал мой голос, знаю только, что губы у меня застыли, поэтому трудно было говорить. Я сказала:
        - Филипп.
        - Да, мадемуазель?
        - Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не... тебе не очень хочется спать?
        - Да нет.
        - Хорошенько проснулся? Ничего не болит?
        - Нет.
        - Ты пил сегодня какао? - хрипло спросила я.
        Он искоса посмотрел на молочник, потом снова на меня. Филипп колебался, потом наконец сказал:
        - Я его вылил.
        - Ты... что? Почему?
        - Ну... - неуверенно сказал он, глядя на меня, потом замолчал.
        - Послушай, Филипп, я не буду тебя ругать. Просто хочу знать. Оно было противное на вкус или что-нибудь в этом роде?
        - Нет. Вообще-то не знаю. - Снова взгляд искоса, потом внезапный порыв откровенности: - У меня осталась с прошлой ночи та бутылка, и я ее спрятал. Я не стал вам говорить...
        - Бутылка? - удивленно спросила я.
        - Ну да, - ответил Филипп. - Этот замечательный лимонад. Я выпил лимонад вместо какао. Он уже выдохся, но все равно был вкусный.
        - Ты... не сказал мне об этом, когда я пришла, чтобы сделать какао.
        - Ну, - заметил Филипп, - я не хотел вас огорчать. Ведь вы всегда сами варите какао и... что с вами?
        - Ничего, ничего. Ох, Филипп!
        - В чем дело, мисс Мартин?
        - Думаю, я просто устала. Вчера очень поздно легла, а сегодня еще не ложилась.
        - Вы на меня не сердитесь?
        - Нет, не сержусь.
        - Почему вы сегодня не ложились?
        - А теперь слушай меня, малыш. Ты знаешь, что твой дядя Ипполит возвращается завтра... нет, уже сегодня?
        Лицо мальчика осветилось радостью, словно солнечный луч озарил речную гладь, и вдруг меня охватило глубокое чувство покоя. Кажется, мы все-таки доберемся до тихой гавани после шторма.
        Филипп спрашивал быстрым взволнованным шепотом:
        - Когда он приезжает? Почему он возвращается? Кто вам сказал? Когда мы с ним встретимся?
        - Для этого я и пришла к тебе, - сказала я, как будто это было вполне естественным и разумным поступком. - Подумала, что мы можем уйти сейчас же. И чем скорее, тем лучше, - неловко закончила я, чувствуя, что мои не до конца продуманные объяснения замирают у меня на губах под внимательным взглядом ребенка.
        - Вы хотите сказать, что мы пойдем сейчас на виллу Мирей? Встречать дядю Ипполита?
        - Да. Может быть, его еще нет, но я подумала...
        - А дядя Леон знает? - настороженно спросил Филипп.
        Я с трудом проглотила слюну:
        - Дорогой Филипп, не думаю, что ты поймешь, но хочу, чтобы ты доверился мне и пошел со мной как можно быстрее и как можно тише. Твой дядя Леон...
        - Вы уводите меня от него.
        Это был не вопрос, а констатация факта. Лицо мальчика было неподвижно, но глаза смотрели внимательно и дышал он неровно и быстрее, чем обычно.
        - Да, - ответила я и приготовилась к неизбежному «почему?»
        Но он ничего не сказал. Ужасный ответ был ему известен.
        - Мой дядя Леон меня ненавидит. Я это знаю. Он хотел бы, чтобы я умер. Правда ведь? - сказал он своим тоненьким серьезным голоском, в котором не было и тени удивления.
        - Филипп, зайчик, - ласково сказала я, - боюсь, он хочет тебя обидеть. Я тоже не очень-то люблю твоего дядю Леона. Думаю, нам лучше убраться отсюда, ты должен только довериться мне и пойти со мной.
        Филипп, ни минуты не колеблясь, откинул одеяло и схватился за край ночной рубашки, приготовившись стащить ее через голову, но внезапно остановился.
        - Тот выстрел в лесу, он ведь был не случайным?
        Услышав этот вопрос, исходящий из спутанных складок детской ночной рубашки, я едва не задохнулась. Кажется, уже не нужно притворяться.
        - Нет, это была не случайность, - ответила я. - Вот твой жакет.
        - Он пытался меня убить?
        - Да, - сказала я таким обыденным тоном, что, спохватившись, добавила: - Не бойся, Филипп.
        - Я не боюсь, - ответил он, надевая дневную рубашку. Когда его лицо показалось из-под воротника, я увидела, что он говорит правду. Он был натянут как струна, и его черные глаза - глаза де Вальми - сверкали словно угли. - Я очень долго боялся, с тех пор как приехал в Вальми, но не понимал почему. Я чувствовал себя несчастным и ненавидел дядю Леона, но не знал, почему я все время боюсь. Теперь знаю и больше уже не боюсь. - Усевшись на кровати рядом со мной, он стал натягивать носки. - Мы пойдем к дяде Ипполиту, все ему расскажем, и моему дяде Леону отрубят голову на гильотине.
        - Филипп!
        Он поднял глаза и посмотрел на меня:
        - А что бы вы сделали с ним? Убийцам отрубают голову. А он убийца.

«Тигры рождают тигрят, - подумала я, - да, тигры рождают тигрят». На минуту мальчик стал похож на Леона де Вальми. Но это был только ребенок, он не понимал как следует, что говорит.
        - Знаешь, он ведь не убийца, - возразила я. - Ты пока что жив и вовсе не собираешься умирать. Только мы должны поспешить и идти страшно тихо. Смотри, вот твои ботинки. Нет, не надевай. Неси их в руке, пока мы не выйдем из дома.
        Он подхватил ботинки и встал, потом, как маленький ребенок, взял меня за руку:
        - Куда мы идем?
        - Я тебе уже говорила. К твоему дяде Ипполиту.
        - Но мы не можем прийти на виллу Мирей, когда его нет, - неуверенно сказал он. - Утром они первым делом бросятся туда за нами.
        - Знаю. - Его рука задрожала в моей ладони; я притянула его к себе так, что он прижался к моим коленям, и обняла. - Нам ничего не грозит. Нас поведет наша счастливая звезда, Филипп. Она не обманет. Ты помнишь мсье Блейка, англичанина?
        Он кивнул.
        - Ну так вот, у него в лесу Дьедонне есть хижина, где он иногда ночует. Я знаю, что сегодня он там, потому что, когда хотела лечь, увидела в горах, там, где она стоит, маленький огонек. Мы сейчас же пойдем туда, он примет нас, а завтра отвезет к твоему дяде Ипполиту. Все будет хорошо, вот увидишь. Я тебе обещаю.
        - Хорошо. Взять этот шарф?
        - Да. Ты надел теплый свитер? Хорошо. Балконную дверь мы запрем. Я думаю... Все в порядке? Постарайся не шуметь.
        Я остановилась у дверей, положив руку на ключ, торчавший в скважине, и прислушалась. Филипп ступал рядом со мной тихо, как привидение, ухватившись рукой за мой локоть. Глаза его казались огромными на бледном личике. Ничего не было слышно. За нашей дверью простирался огромный дом, темный и молчаливый, казавшийся необитаемым. Мадам де Вальми уже, наверное, спала, Бернар был пьян, а сам тигр, притаившийся внизу в своем логове и ожидающий известия о смерти, - этот тигр был беспомощным инвалидом...
        Влажной рукой я нажала на скользкую дверную ручку и приоткрыла дверь, потом взяла Филиппа за руку и вышла с ним в темный коридор. Мимо часов, которые когда-то пробили для нас двенадцать раз, вниз по лестнице, где я потеряла свою туфельку, вдоль темного пространства, окаймленного с обеих сторон слепыми пятнами дверей, под косыми взглядами фамильных портретов... Огромный дом скользил мимо нас в полутьме, бесплотный, как декорации к фантазии Кокто, и наконец лихорадочное и бредовое бегство привело нас к тяжелой двери, которая вела во двор, к желанной свободе.
        Дверь была заперта. Очевидно, для слуг, которые должны были вернуться с танцев, был оставлен открытым другой вход, но у меня не хватало духу вернуться. Тяжелый ключ легко и бесшумно повернулся в замочной скважине, но дверь не открывалась. Я шарила руками в темноте по обитой железными полосами двери в поисках задвижки. Было слышно, как рядом со мной Филипп легонько втянул в себя воздух и задрожал. Я встала на цыпочки и подняла руки, наконец нашла запор и отодвинула его. Он подался с громким визгом, словно мандрагора, которую вырывают с корнем в полуночном лесу. Звук отдался бесконечным эхом в коридоре и, казалось, разнесся по всему дому. Дрожащими руками я потянула к себе дверь, каждую минуту ожидая услышать гудение инвалидного кресла.
        Дверь не двигалась. Она все еще не двигалась. Я стала шарить рядом с ключом в поисках английского замка, но ничего не нашла. Он мог появиться каждую минуту и увидел бы нас в этой темной ловушке. Ему не надо было слышать скрип задвижки, чтобы знать, где мы находимся и что собираемся сделать. Мне казалось, что мои панические мысли летят по коридору прямо к Леону де Вальми, выдавая нас. Он должен знать. О да, должен знать. Мы связаны телепатической связью - я и Князь Тьмы...
        - Все в порядке, - прошептал Филипп, - я взял с собой мой фонарик.
        Он нагнулся ко второй задвижке, тихо отодвинул ее, и дверь отворилась.
        Мы вышли на свежий ночной воздух.
        ГЛАВА 15
        Пусть войдет в волшебный лес
        Тот, кто смел.

    Джордж Мередит. Вестермейнские леса.
        Я не имела представления, как найти лесную хижину Уильяма Блейка, но из окна моей комнаты в замке Вальми заметила, что ее огонек, казалось, находился очень близко от широкой прямой просеки, прорезавшей сосновый бор и идущей вверх, начинаясь откуда-то возле моста Вальми. Нам с Филиппом надо было лишь пройти по мосту и повернуть от шоссе направо, и мы должны выйти прямо на просеку. Оттуда просека шла прямо вверх, и, без сомнения, рано или поздно огонек укажет нам дорогу к хижине.
        Казалось, здесь не было особой трудности, на самом же деле это был долгий и изнурительный подъем. Я боялась пользоваться фонариком Филиппа так близко от шоссе, но и на просеке не зажигала его из предосторожности: место было совершенно открытое, и свет можно было увидеть из каждого окна западного фасада замка Вальми.
        В лесу стояла полная темнота. Глаза у меня немного привыкли к ней, и мы пробирались между деревьями, не нанося себе серьезных увечий, но очень медленно, спотыкаясь и скользя на толстом ковре сосновых игл, устилавшем землю, кое-где натыкаясь на кучи срубленных ветвей, оставленных там после расчистки леса. Филипп задел за острый сук и упал бы, если бы я его не поддержала; я наступила, с трудом сдержав крик боли, на щепку, которая врезалась мне в ногу, как стальной клинок. Но Филипп не жаловался, а я, как ни странно, удаляясь от Вальми, с каждым шагом чувствовала себя все в большей безопасности. Этот дикий горный склон, напоенный густым ароматом сосен, несмотря на темноту и таинственные шорохи, производимые существами, которые обитали в нем, не пугал меня; замок Вальми, светлый и роскошный, был гораздо страшнее. У меня в голове звучало одно только слово
«сбежать», и Вальми, невзирая на весь его блеск и комфорт, казался душным, затхлым и давящим. Теперь я на свободе... Темнота приняла нас в свои объятия. Воздух обвевал прохладой, вокруг царила мирная тишина.
        Я выбрала верное направление. Примерно двадцать минут мы с трудом пробирались по лесу среди сосен, потом вдруг вышли на просеку. Она была шириной примерно в пятнадцать ярдов и вела прямиком от подножия к вершине горы. Думаю, она была оставлена, чтобы по ней в случае пожара мог пройти трактор, но для чего бы она ни служила, нам с Филиппом было значительно легче пробираться по ней, чем по лесу.
        Здесь тоже валялись срубленные ветки, но, по крайней мере, было светлее и мы шли не вслепую. Крепко сжимая мою руку и немного задыхаясь, Филипп послушно взбирался по склону рядом со мной. Один раз мы обернулись и, не сговариваясь, посмотрели в сторону Вальми. На дальнем краю долины замок, освещенный луной, выплывал бледным пятном над лесом Вальми, словно пронзенный единственным лучом света, видневшимся в окне первого этажа. Леон де Вальми все еще ждал желанного известия.
        Вздрогнув, я снова повернулась к заросшей густым лесом, благоухающей смолой вершине Дьедонне, и мы пошли дальше по освещенной луной просеке, рассекающей ряды сосен, словно каньон, темные утесы.
        - Все в порядке, Филипп?
        - Да, мадемуазель.
        Если какое-нибудь существо и пробегало по лесу в ту ночь, мы его не заметили. Только глаза звезд сверкали над нами, отражаясь в миллионах капелек росы, выпавшей на срубленные ветки. Иногда поднимался легкий ветер, а когда он утихал, треск сухих веток и шуршание мертвых сосновых иголок у нас под ногами звучали словно гром. Я поймала себя на том, что, как это ни глупо, время от времени оглядываюсь украдкой через плечо на дальний огонек в окне Леона де Вальми, стараясь ступать как можно тише, и со страхом посматриваю на мрачные черные тени, сопровождающие нас сзади в нашем пути по просеке.
        Но под луной, плывущей по ночному небу, ничто нас больше не пугало, и, остановившись отдохнуть, мы не услышали никаких звуков, кроме нашего тяжелого дыхания, вековой песни сосен и шума капель воды, когда ветер сбрасывал росу с веток.
        Первым увидел хижину Филипп. Я изо всей силы напрягала зрение, глядя вверх и влево сквозь деревья, стараясь различить свет лампы Уильяма Блейка, и, когда мы подошли к вершине горы, стала беспокоиться, думая, что прошла хижину, не заметив ее среди густых зарослей сосны.
        Когда мы остановились, как обычно, чтобы перевести дыхание, Филипп потянул меня за руку.
        - Вот, - сказал он, задыхаясь, и кивнул в сторону небольшой бреши в южной стене деревьев.
        Я с облегчением повернулась туда, но остановилась и молча смотрела на хижину, чувствуя, как по телу пробегает озноб.
        Это, без сомнения, была хижина, та самая хижина, поскольку она была расположена как раз в том месте, где я предполагала. Она была маленькая и квадратная, очень красивая, построенная на манер шале из оструганных сосновых бревен с идущей вокруг дома крытой верандой, с остроконечной кровлей и узорчатыми деревянными ставнями. Сзади и сбоку сосны подходили к ней так близко, что загораживали свет, так что лампа должна была бы гореть круглые сутки.
        Сейчас окна были темными. В одном виднелся маленький огонек, словно от очага, но не было видно гостеприимного света лампы, которая так долго служила мне путеводной звездой. Я стояла, сжимая руку Филиппа, и тупо смотрела на темные окна.
        Только сейчас я заметила, как стеснились вокруг хижины деревья, окружавшие ее плотным кольцом, какими страшными, уродливыми и черными, как чернила, выглядели тени, которые мы с Филиппом отбрасывали на просеку. Я пошевелилась, и гигантская тень злобно передразнила меня. Ночь была полна угрожающих шорохов.
        - Он, наверное, крепко спит, - весело сказал Филипп, уже не шепотом, а в полный голос.
        Вздрогнув, я посмотрела на мальчика. Мне захотелось прижать его к себе, но я поборола это желание.
        - Ну конечно, - не очень уверенно сказала я. - Конечно... Я... я совсем забыла, что скоро наступит утро. Думаю, он не обидится, если мы его разбудим. Пошли, господин граф!
        Филипп решительно направился к хижине: на этот раз он шел впереди. Я с чувством облегчения следовала за ним. Мы в безопасности, наша звезда привела нас туда, где нам ничто не угрожает. Теперь замок Вальми был от нас за тридевять земель. Я бросила последний взгляд на холодный лучик света в окне Леона де Вальми. Он очень далеко, он нас не достанет, и я никогда туда не вернусь.
        Мои глаза были полны слез. Не одна звезда, а целый рой сиял в окнах замка. Я сердито подняла руку, чтобы вытереть слезы, и снова поглядела туда.
        Не одна звезда, а целый рой...
        Уже три огонька светились в окнах белого видения, плывшего над лесом Вальми. И пока я смотрела, чувствуя, как что-то горячее подступает к сердцу, ожило еще одно окно, потом еще одно. Моя спальня, моя гостиная, детская... а потом я заметила два крошечных огонька, отделившиеся от теней, скрывающих нижнюю часть замка, и скользнувшие прочь от него, - машина выехала со двора. Леон де Вальми поднял тревогу. Господи, он уже поднял тревогу! Он не стал ждать до утра, а снова отправился проверять нас - и теперь весь Вальми был на ногах. Мне казалось, что я слышу беготню по коридорам, перешептывание слуг, гудение инвалидного кресла, жужжание в телефонных проводах. Ярко освещенные окна пятью глазами наблюдали за долиной. И потом, когда я, несмотря на охватившую меня панику, стала размышлять о том, зачем Леону де Вальми понадобилось поднимать на ноги весь дом, окна вдруг померкли, одно за другим, и Вальми вновь погрузился в темноту. Осталась лишь одна светлая точка, а внизу, на спуске, автомобильные фары описали два неровных круга и потухли.
        Я ошиблась. Не было никакой тревоги. Леон увидел, что мы ушли, удостоверился в этом и вернулся к себе, ожидая у телефона. Ночь еще не кончилась, и Леон спустил на нас своего сторожевого пса. Бернара, которого заставили протрезвиться? Рауля?
        Я повернулась и побежала к хижине под покровом черных сосен. Филипп тихонько постучал в дверь.
        Прошло полминуты, три четверти минуты. Я стояла рядом с Филиппом, пытаясь преодолеть спазм страха, возникший где-то глубоко в сердце. Через мгновение все ужасы кончатся: раздастся успокаивающий звук шагов англичанина, Блейк подойдет к двери, щелкнет замок, на полу веранды появится желтый клиновидный отсвет огня, проникший через полуоткрытую дверь, и в прохладном ночном воздухе повеет теплом.
        В лесу стояла тишина. Воздух обвевал спину холодом. Прошла минута, полторы минуты. Ни звука. Блейк, должно быть, все еще не проснулся.
        - Постучать еще?
        - Да, Филипп. Сильнее.
        Я вздрогнула, когда он резко постучал костяшками пальцев о дерево. В ночном безмолвии леса это прозвучало как удар барабана. Мне казалось, что мы разбудили всех лесных зверей.
        В последовавшей тишине я услыхала далеко внизу на дороге рычание мчащегося на полной скорости автомобиля.
        Из шале не доносилось ни звука.
        - Там никого нет. - Голос Филиппа дрожал; он, должно быть, кроме всего прочего, страшно устал, и это заставило меня собраться.
        - Он просто очень крепко спит, - спокойно сказала я. - Давай посмотрим, может быть, нам удастся войти. Он не рассердится, если мы его разбудим.
        Филипп поднял задвижку и толкнул дверь. К моему удивлению, она сразу открылась. Мальчик нерешительно ступил вперед, но я тихонько подтолкнула его, и он вошел прямо в комнату. От звука мотора, отдающегося в глубине долины, у меня по спине поползли мурашки.
        - Мистер Блейк, - тихо позвала я, закрыв дверь, - мистер Блейк. Вы здесь?
        Нас встретила тишина. Гулкая тишина пустого помещения.
        По описанию Уильяма я знала, что в хижине всего одна комната, у задней стены небольшая пристройка-кладовая и кухня. Дверь, которая, по моим предположениям, вела туда, была закрыта. Комната, в которой мы стояли, служила одновременно столовой, спальней и гостиной.
        Блейк, должно быть, недавно ушел. Вспомнив об огоньке в его окне, увиденном мной не больше часа назад, я не нуждалась в других доказательствах того, что он был здесь и засиделся довольно поздно. В печке еще тлели угли, вкусно пахло жареным мясом. Наверное, он поработал, приготовил себе ужин, а потом решил, несмотря на поздний час, спуститься в кабачок «Кок Арди». Одеяла на стоявшей в углу кровати были сложены аккуратной стопкой.
        Полупустая комната была небольшой, от бревенчатых стен, пола и потолка, сделанного из сосновых досок, веяло смолистым ароматом леса, особенно ощутимым в нагретом воздухе. В комнате стоял приземистый самодельный стол, пара деревянных стульев и очень жесткая на вид кровать, под которой помещался какой-то ящик. В углу был прибит небольшой подвесной шкафчик; на полке, у изголовья кровати, были расставлены книги. На вешалках у печки была всякая всячина - веревки, рюкзак, старая куртка цвета хаки. На чистых тряпках под ними лежали разнообразные инструменты. В самом углу деревянная лестница вела к чердачному люку.
        - Может, останемся здесь?
        В голосе Филиппа появились ноющие нотки: он, должно быть, совсем выбился из сил. Меня тоже пугала мысль о том, что нам надо идти дальше. Куда идти? Наверно, так должна чувствовать себя преследуемая охотниками лиса, которой ценой последних, тщательно рассчитанных усилий удается забраться в свою нору. Я посмотрела на закрытую дверь, на теплую печку, на Филиппа:
        - Да, конечно.
        Машина, наверное, мчится на полной скорости по пути на виллу Мирей. Здесь нас вряд ли станут искать.
        Я спросила:
        - Как ты думаешь, ты сможешь взобраться по этой лестнице?
        - По этой? Да. А что там наверху? Зачем нам лезть туда?
        - Понимаешь, - объяснила я, - здесь, внизу, только одна кровать, на ней спит мистер Блейк. Может, он вернется и ему захочется спать. И кроме того, тебе не кажется, что там мы сможем спрятаться лучше? Ты сможешь сидеть тихо, как мышка, если кто-нибудь войдет?
        Он поднял на меня глаза, которые казались еще больше на бледном, измученном личике, закусил губы, кивнул. Кажется, если бы в эту минуту здесь появился Леон де Вальми, я бы убила его собственными руками. Я коротко сказала:
        - Ну вот что. Мы не должны оставлять никаких следов. Вдруг сюда кто-нибудь войдет раньше, чем вернется мистер Блейк? У тебя мокрые ботинки? Да, немного. У меня тоже. Мы их снимем - нет, постой на циновке, малыш, вот так, хорошо. А теперь сними их и побудь тут немного, погрейся у печки, пока я пойду на разведку.
        К счастью, крышка люка была легкой и ею, по-видимому, часто пользовались. Во всяком случае, она открылась легко и бесшумно, и, стоя на лестнице, я просунула голову и руки в люк и осветила чердак лучом фонарика, очень надеясь, что там не будет уж слишком скверно. Я с облегчением вздохнула. Чердак был почти таким же чистым, как и комната внизу, там было не очень холодно и совсем сухо. Он служил чем-то вроде кладовой: я увидела ящики и канистры, мотки веревки, барабан с проволокой и, главное, - что было самым важным для нас - кучу брезента и мешковины, там, где проходила дымовая труба, у покатого края кровли.
        Я быстро спустилась и доложила Филиппу о результатах разведки.
        - Там очень тепло, - бодро сказала я, - особенно над печкой. Ты можешь сунуть ботинки в карманы и тихо убраться наверх, пока я подберу парочку одеял? Я передам их тебе. Пока я не могу отдать тебе фонарик, так что не отходи слишком далеко от люка.
        Как я и думала, в ящике под кроватью было несколько запасных одеял. Направив туда луч фонарика, я вытащила несколько штук, с трудом поднялась по лестнице и передала одеяла прямо в руки Филиппу, который ожидал меня у люка. Наконец я взобралась по лестнице, остановилась рядом с ним и еще раз осветила маленькую комнату под нами..
        Ничто не выдавало нашего присутствия: пол был сухой, кровать аккуратно застелена, дверь закрыта, но не заперта...
        Мы тихо закрыли люк, проползли - стоять можно было только в середине чердака - подальше от лестницы и улеглись возле печки. От трубы шло приятное тепло, одеяла были толстые и мягкие, маленький темный чердак с крутыми треугольными стенами создавал иллюзию уюта и безопасности.
        И тогда, разделив пополам плитку шоколада и помолившись - и то и другое значительно успокоило нас, - мы наконец улеглись, чтобы провести здесь спокойно хотя бы оставшееся время ночи.
        Филипп уснул почти мгновенно, свернувшись, как обычно, в маленький клубок и прижавшись ко мне. Я с чувством облегчения подоткнула под него одеяло и легла, прислушиваясь к его легкому дыханию и к слабым шорохам, которые раздавались в окутавшей нас тишине.
        Ветер, казалось, прекратился, потому что лес - такой близкий, укрывший нас под кроной своих деревьев, - наконец затих. Слышался только непрерывный слабый гул сосен, похожий на долгий вздох. В хижине иногда раздавались слабые звуки спящего дома: скрип осевшей доски, падение догоревшего в печке уголька, мышиные шорохи в стенах. Я лежала, стараясь утихомирить беспокойные мысли о завтрашнем дне. Среда..
        еще один день, и я избавлюсь от своего бремени: отведу Филиппа или прямо на виллу Мирей, или, если это окажется невозможно, позвоню по телефону. Все очень просто. Просто.
        Когда утром в хижину явится Уильям Блейк, все станет еще проще. Если он сможет отвезти нас, мы будем в полной безопасности. Сейчас мне надо успокоиться и постараться уснуть. Ни Леону де Вальми, ни Бернару не придет в голову искать меня здесь. Правда, когда-то в разговоре с Раулем я упомянула об Уильяме (от этой мысли я вздрогнула), и он может сообразить, о ком шла речь, но, конечно, Рауль в этом не замешан. Рауль в Париже. Он не имеет никакого отношения ко всему этому. Мы здесь в безопасности, в полной безопасности... Я могу уснуть...
        Звук отодвигаемой задвижки прозвучал в сонной тишине, как пистолетный выстрел.
        Мысли мои словно раздвоились. Одни метались в панике, словно мыши, прячущиеся в норку, другие пытались меня успокоить. Это, конечно, Уильям Блейк. Кто же еще? Должно быть, я задремала и проспала дольше, чем думала: уже раннее утро - и Блейк вернулся.
        Я подняла голову, прислушиваясь, но продолжала лежать, какой-то инстинкт заставил меня притаиться, как зайца в норе.
        Я ждала. Филипп спал.
        Под нами дверь очень тихо закрылась. Вошедший сделал несколько шагов и остановился. Я слышала его тяжелое дыхание, словно после долгого бега. Несколько минут он стоял совершенно неподвижно. Я ждала, что услышу приятный и успокаивающий стук полена, брошенного в печку, шипение спички, скрип кухонной двери, но слышала только тишину. Было мгновение, когда мне показалось, что он даже перестал дышать.
        Я тоже затаила дыхание. Теперь я точно знала, что это не Уильям Блейк, понимала, почему он стоит, стараясь не дышать, прислушиваясь и, может быть, обшаривая лучом фонарика темную комнату. Он ждал, не раздастся ли какой-нибудь звук на чердаке. Совершенно невероятно, но ищейка уже здесь.
        Потом он шумно вздохнул и пошел по комнате.
        Раздался тихий стук закрываемых ставен, звон лампового стекла, вспыхнула спичка: все это звучало для меня как щелканье взведенного курка.
        Я услышала, как он снял ламповое стекло, снова вставил его, тихо выругался - наверное, выскользнул фитиль. Через несколько секунд зажглась еще одна спичка.
        Утро еще не наступило, и это, конечно, не Уильям Блейк. Ругательство французское, голос знакомый. Голос Бернара. Охота в разгаре, и месть близка.
        Лампа разгорелась. Я видела кое-где в щели между досками пола тоненькие полоски света. Бернар ходил по комнате со спокойной медлительной уверенностью, которая была страшнее, чем торопливость. Только дышал он слишком часто, но скоро он справится и с этим...
        Я дрожала с ног до головы, плотно завернувшись в наброшенные друг на друга одеяла. Бернар запыхался и не смог сразу зажечь лампу, потому что устал, быстро карабкаясь в гору. Сейчас он сделал стойку, как охотничий пес, высунувший слюнявый язык при виде дичи. Он знает, что мы здесь.
        Бернар подошел к лестнице.
        Но он прошел мимо, наверное на кухню. Я услышала, как открылась дверь; он довольно долго возился, словно чего-то искал. Заскрипел запор - он закрывал заднюю дверь. Теперь он возвращается.
        Я чувствовала на закушенных губах соленый вкус крови и так крепко сжала руками свернутое в комок одеяло, что ногтями проделала в нем прорехи. «Я ведь не рассказала Филиппу о Бернаре? Если он проснется, то, возможно, не испугается... Боже, сделай так, чтобы он не проснулся. Пусть он спит!.. Может быть, Бернар не знает, что здесь есть чердак, может быть, он не заметит лестницу... Лишь бы Филипп не проснулся и не выдал нас...»
        Он вышел из кухни и закрыл за собой дверь. На этот раз он не остановился и не стал оглядываться. Он сделал пару неторопливых шагов к лестнице. Я услышала легкий треск дерева, когда он встал на ступеньку.
        Кто-то пробежал снаружи вдоль веранды. Бернар тихо выругался. Дверь снова открылась. Незнакомый голос сказал:
        - Что за черт?.. А, Бернар, это ты. Какого черта ты здесь делаешь?
        Лестница снова скрипнула, когда Бернар сошел со ступеньки.
        - О, Жюль! - По всей видимости, Бернар был уже трезв, но голос его звучал все еще хрипло и неуверенно. Казалось, он чем-то недоволен, будто приход этого человека расстроил его планы. - Я могу спросить у тебя то же самое, верно? Что ты здесь делаешь в такое время?
        - Ночной обход, черт бы его побрал! - Жюль закрыл за собой дверь и подошел к Бернару. - Мы устраиваем обходы со времени пожара в лесу Руссель. Хозяин уверен, что это был поджог, и его не разубедишь. И мне приходится шляться вверх-вниз между лесом Руссель и Субиру каждую ночь, а мы ведь только позавчера поженились. Раннее утро - поганое время для прогулок. Как подумаешь, что я мог бы сейчас спать с женой...
        Засмеявшись, Бернар отошел от лестницы.
        - Не повезло тебе, парень. Ну ничего, надеюсь, все обойдется, еще выспишься...
        - Ну, это не важно: я могу дрыхнуть хоть весь день, верно? Ну-ка давай подкинем дров в печку. Ага, так-то лучше! Ну а теперь скажи все-таки, что ты делаешь здесь в такое время? Наверное, еще нет пяти? Если тебе нужен англичанин, то он внизу, в
«Кок Арди», он там остался на ночь. Что он наделал?
        Бернар сказал так медленно, что я поняла, он обдумывает каждое слово:
        - Нет, мне нужен не англичанин.
        - Не он? А кто? Только не говори мне, что ты и есть поджигатель, а, Бернар? - Жюль засмеялся. - Ну давай выкладывай, в чем дело! Скажи откровенно, или я арестую тебя за вторжение в частные владения. Может, у тебя какое-нибудь поручение от хозяина, а может, тут замешана женщина? Но все равно, будь я проклят, если понимаю, почему ты оказался здесь ночью.
        - И то и другое, - ответил Бернар. - Сегодня в замке Вальми происходят странные вещи. Ты слыхал о молодой гувернантке Филиппа, ее зовут Мартин?
        - Хорошенькая малютка, которая увивалась вокруг мсье Рауля? Кто же о ней не слыхал! А что она сделала?
        - Она сбежала, вот что! И к тому же...
        - Ну и что, если сбежала? И какого дьявола она придет сюда? Ее нужно искать в определенном месте, друг мой, и это место - постель мсье Рауля, а не этого англичанина.
        - Ты хоть на минуту можешь не думать о постели?
        - Нет, - решительно ответил Жюль.
        - Попытайся. И дай мне закончить. На вот, возьми сигарету.
        Вспыхнула спичка. Острый запах «Голуаз» проник на чердак сквозь щели в полу. Перед моими глазами предстали эти двое, словно нас разделяли не толстые сосновые доски, а тонкий слой стекла. Я представляла себе их темные лица, освещенные стреляющей огненными искрами печкой, синий дым сигарет, поднимающийся в нагретом воздухе и окутывающий их прозрачным облаком. Бернар сказал тем же размеренным задумчивым тоном:
        - И мальчишка тоже сбежал.
        - Мальчишка?
        - Молодой граф Филипп.
        Молчание, потом долгий тихий свист.
        - Боже милостивый! Ты уверен?
        - Черт возьми, конечно, мы уверены! Они оба исчезли. Примерно час назад мадам пошла взглянуть на мальчишку - он не очень-то крепкий, ты ведь знаешь, и она беспокоится о его здоровье. Она плохо спит... во всяком случае, она пошла к нему, но его не было в комнате. Она хотела разбудить гувернантку, но той тоже не было. Ни слова, никакой записки, ровным счетом ничего. Мы с хозяином обыскали дом, от подвала до чердака. Никого. Они сбежали.
        - Для чего? Что за ерунда! Разве что девчонка и мсье Рауль...
        - Он тут ни при чем, - мрачно сказал Бернар. - Я тебе говорю, она не побывала в его постели. И к чему ей мог понадобиться мальчишка, если бы она отправилась к мсье Раулю? Он бы только помешал.
        - Да, верно, - ответил Жюль, на которого этот довод произвел явное впечатление, - вообще-то... прямо с ума можно сойти! Куда они могли пойти и к чему ей это?
        - Бог ее знает. - Голос Бернара звучал почти безразлично. - И наверное, их очень скоро найдут. Во всяком случае, хозяин выглядит не очень-то взволнованным, а вот мадам - та страшно беспокоится. Она даже заболела от этого - ты ведь знаешь, у нее сердце слабое, - поэтому хозяин велел мне выйти и поискать их. Я был внизу, в Тононе, но там их никто не видел...
        Он замолчал, и я услышала зевок.
        Рядом со мной Филипп во сне пошевелился и вытянул ноги. Его ботинки лежали возле него - сквозь одеяло он коснулся коленкой одного башмака и подвинул его по доскам пола, так что тот скользнул со слабым скребущим звуком. Это был всего лишь легкий шорох, но в тишине, наступившей в комнате под нами, он прозвучал для меня, как раскат грома.
        Но Бернар ничего не услышал. Он сказал тем же безразличным тоном:
        - Я уверен на все сто, что это чепуха. Может, мне не надо было тебе рассказывать, но раз уж ты застал меня в своих владениях...
        Он засмеялся.
        - А почему ты думаешь, что они должны быть здесь?
        - Так вообразил хозяин. Кажется, девчонку видели в Тононе с этим англичанином. Все это одна дурость, говорю тебе. Если хорошенько подумать, может быть одно из двух: или они сбежали вместе с этим глупым мальчишкой, чтобы напугать нас, или парень удрал один, за приключениями, а девчонка, увидев, что его нет, побежала за ним, чтобы его поймать.
        - Не очень-то похоже на это, - с сомнением произнес Жюль.
        Бернар снова зевнул:
        - Да, не очень-то похоже, но понимаешь, Жюль, мальчишки бывают страшно капризные, почти как женщины. И он очень подружился с этой Мартин. Они устроили вместе прошлой ночью целый пир у него в комнате, так мне говорили. Они не могли уйти далеко, к тому же у мальчика нет с собой документов. Можешь мне поверить, это одно баловство, что еще?
        - Ну, если мсье де Вальми не беспокоится... - с сомнением в голосе сказал Жюль.
        Наступило короткое молчание. Слышно было только, как шипят в печи сырые дрова и как Жюль переминается с ноги на ногу. Потом Бернар резко сказал:
        - Ну, думаю, нам лучше смываться. Пошли?
        Жюль, не ответив ему прямо, вкрадчиво спросил:
        - А эта девчонка, Мартин... Ходили разговоры. Разные разговоры.
        - Да ну? - казалось, без всякого интереса спросил Бернар.

«Как будто тебе неизвестно об этом!» - подумала я, лежа в своей норе, под кучей одеял, на расстоянии примерно четырех футов от него.
        - Люди говорили, - нерешительно продолжал Жюль, - что они с мсье Раулем помолвлены.
        - А, это... - ответил Бернар. Короткое молчание. - Ну да, это правда.
        - Черт возьми! Не может быть! Значит, она все-таки поймала его?
        - Так говорят.
        - А ты так не думаешь?
        - Что же, - заметил Бернар, как будто слышал об этом впервые. - Не худо бы спросить об этом и мсье Рауля. Только не говори мне, что какая-нибудь женщина, пусть самая красивая, сможет заставить этого молодца поступить так, как ей хочется, если он сам этого не захочет.
        - Да, есть разные способы, - тоном опытного человека заметил Жюль. - Конечно, мсье Рауль знает, что делает, но, черт возьми, бывают такие моменты... - Он засмеялся. - И она не похожа на других. Это на нас всегда действует. Ну и дурни же мы!
        - Он никогда не был дураком, - возразил Бернар, - и если он хочет на ней жениться, что же, это его дело.
        - Я ни за что не поверю, что он так влюбился в нее, а ты? В простую английскую девчонку? Не будь ребенком, Бернар. Он хочет с ней переспать, а она ему отказывает.
        - Возможно... Вообще-то от этого до женитьбы очень далеко... для такого, как он.
        - Это ты мне говоришь? Может, дело еще более срочное. Может, она с ним переспала и теперь у нее на руках один козырь, так что она может его заставить... Такое уже не раз бывало, - заключил Жюль, - я-то уж знаю.
        - Правда? Поздравляю. - Голос Бернара звучал как-то рассеянно. - Но я не думаю, что дело в этом.

«Очень великодушно с твоей стороны», - с горечью подумала я, чувствуя, как слова Жюля, как вши, ползают у меня по коже. Крышка печки звякнула, когда кто-то из них поднял ее, чтобы бросить окурок на горящие дрова. Потом Бернар снова сказал:
        - Послушай, мне надо идти. Пошли?
        - Бернар...
        Жюль понизил голос до шепота, будто знал, что я его подслушиваю. Казалось, он торопится что-то сообщить и вместе с тем стыдится того, что должен сказать. Это было так странно, что у меня по коже пробежал холодок.
        - Ну что? - нетерпеливо спросил Бернар.
        - Девушка...
        - Что? - снова спросил Бернар.
        - Ты уверен, что она... - Жюль замолчал, и я услышала, как он проглотил слюну, - что она ничего не сделает с мальчиком?
        - Какого черта ты там болтаешь?
        - Ну... я сказал тебе, что слышал разные разговоры. Люди говорили, что она... ну, многого хочет.
        - Хочет многого? А кто не хочет? Вполне понятно, но почему она должна «что-то сделать с мальчиком»? Что ты... - Голос Бернара внезапно замер, и он, с шумом втянув в себя воздух, сказал потом очень странным тоном: - Не может быть, чтобы ты действительно думал такое, парень...
        - А почему? - с жаром возразил Жюль. - Почему она должна удовлетвориться тем, что выйдет замуж за мсье Рауля? К слову сказать, что мы о ней знаем? Кто она такая?
        - Англичанка, сирота, кажется из хорошей семьи. Это все, что я знаю. - Короткая пауза. - Она любит мальчика.
        - Мальчик не сделает ее графиней де Вальми, - сказал Жюль.
        Снова пауза, на этот раз намного дольше. Прервавший ее смех Бернара звучал немного принужденно.
        - Ну, друг, чем раньше ты попадешь в свою любимую постельку, тем лучше. От ночного воздуха у тебя начинается бред. Да и мне пора возвращаться. Я уверен на все сто, что это дело кончено и они уже спят в своих кроватках. Надеюсь, мсье Леон утром хорошенько задаст им за тот переполох, который поднялся из-за них. Пошли!
        - Можешь смеяться, - упрямо повторил Жюль. - Но я тебе говорю, что мсье Гарсен сказал...
        - Эта старая баба, аптекарь? Ты бы лучше занялся делом и не слушал деревенские сплетни!
        - И все равно...
        - Ради бога, Жюль, - с раздражением прервал его Бернар. - Нельзя считать преступницей каждую красивую женщину только потому, что она хочет пожить в свое удовольствие. Слушай, мне надо идти. Тебе в какую сторону?
        - Вниз на Субиру, - недовольно ответил Жюль. - Уже светает.
        - И ты свободен? Ладно, дойдем вместе. Я оставил машину у начала подъема, могу тебя подвезти. Ты иди, а я потушу лампу и запру дверь.
        - Ладно.
        Крышка печки снова звякнула, когда вторая сигарета последовала за первой. Я услышала тяжелые шаги Жюля, направляющегося к двери. Вдруг он остановился.
        - Что это было? - резко спросил он.
        - Что?
        - Я слышал какой-то шум. Здесь или, может быть...
        - Открой дверь, - тихо сказал Бернар. - Быстро.
        Жюль повиновался. Свежий запах серенького весеннего утра проник в комнату, полную синего дыма и смолистого аромата поленьев.
        - Там ничего нет, - донесся издалека голос Жюля.
        Я поняла, что он вышел на веранду и зашел за угол дома.
        Бернар, стоя прямо под нами, коротко и резко засмеялся:
        - Просто мышка, дорогуша. Сегодня ночью тебе мерещатся чудовища в каждом дереве, правда? - Он шумно потянулся, зевнув. - Ладно, мне тоже хочется в постельку, боюсь только, что моя будет не такая теплая, как у тебя. В какое время этот англичанин обычно сюда приходит?
        - Довольно рано, если он вообще сегодня явится. Откуда мне знать?
        - А, ладно, пошли. Надеюсь, в Вальми уже все спокойно. Никак не пойму, зачем хозяину понадобилось посылать меня в эту чертову дыру. Пошли, дорогуша, я потушу лампу, запру дверь и догоню тебя.
        - Я подожду.
        - Да? Ну ладно... вот и все. Думаю, печку можно оставить так? Да, ну ладно. А я-то думал, что ты уж очень спешишь попасть в свою постельку.
        Он уходил, голос его доносился с порога. Рядом со мной Филипп пошевелился во сне, и его дыхание мягко коснулось моей щеки.
        - Ох уж эта моя постелька, - весело сказал Жюль. К нему вернулось хорошее настроение. - Я тебе расскажу, приятель...
        Дверь тихо затворилась, не дав мне дослушать рассказ Жюля на любимую им тему. Его затихающий голос смутно слышался среди предрассветной лесной тишины. Раньше я не знала, как тихо в лесу по утрам. Ни одна ветка не двигалась, ни одна сосновая иголка не упала на деревянную кровлю. Филипп ровно дышал у меня над ухом. Где-то лесной голубь завел свою гортанную песню.
        Скоро взойдет солнце. Будет прекрасный день. Я снова прилегла, придвинувшись ближе к мальчику и дрожа как в лихорадке.
        Спасение было таким неожиданным, что совсем выбило меня из колеи. В течение всего этого разговора я полулежала, сжавшись в комочек, напрягая слух, чтобы расслышать их слова, собравшись с мыслями, чтобы проникнуть в их намерения, но не могла сосредоточиться, обуреваемая бесполезными и смутными эмоциями. Одно мгновение мне даже казалось, что я должна сойти вниз и обратиться к Жюлю, не состоявшему на службе у Вальми, который при любых обстоятельствах не позволил бы Бернару сделать то, что он, вероятно, задумал. Но в следующий момент я услышала, как Жюль обвиняет меня, а Бернар защищает. Это было очень странно: Леон де Вальми нисколько не обеспокоен; всем известно, как я люблю мальчика; мсье Рауля следует оставить в покое... Фактически Бернар приложил все усилия, чтобы опровергнуть сплетни, которые, по моему убеждению, распускали прежде всего он и Альбертина. Я не знала, что думать. Неужели я ошибаюсь? Конечно, если Леон де Вальми виновен, то сейчас, после моего бегства вместе с Филиппом, он понял, что я его подозреваю. Если он виновен, то не может не волноваться. Но почему Бернар защищал меня в
разговоре с Жюлем? Рауль ни при чем. Господи, неужели я ошиблась?
        Но меня все еще что-то беспокоило. Весь разговор Бернара с Жюлем носил какой-то странный отпечаток искусственности; неестественно и фальшиво было то, что Бернар встал на мою защиту, неестественным и фальшивым был его тон, его медленные, тщательно обдуманные ответы.
        Я лежала тихо, наслаждаясь покоем и тишиной, царящей в лесу Дьедонне; снаружи, на вершине сосны, мирно ворковал голубь; кровь, лихорадочно бурлившая у меня в жилах, потекла в своем нормальном ритме. Филипп снова пошевельнулся, сказал:
«Мадемуазель?..» - и снова погрузился в сон. Я слегка улыбнулась, с чувством облегчения подумав о том, что он спал во время визита Бернара: если бы он пробормотал это тогда, Бернар наверняка бы его услышал. Ведь он стоял прямо под нами, а Жюль - поодаль, у самых дверей.
        Вспомнив это, я рывком поднялась в темноте, губы внезапно пересохли, а сердце вновь лихорадочно забилось.
        Бернар слышал, как пошевельнулся Филипп. Конечно, слышал.
        Бернар знал, что мы здесь.
        Так вот в чем дело! Ничто другое не могло объяснить этот странный разговор. Неудивительно, что он показался мне фальшивым. Неудивительно, что я едва не приняла злейшего врага за друга.
        Бернар знал. Но он не хотел обнаружить это в присутствии Жюля. Вот почему он не поднялся на чердак, хотя уже ступил на лестницу, - его прервали! Вот почему он притворился, что не заметил шороха, который услышал Жюль; вот почему он пытался как можно скорее спровадить Жюля и остаться для того, чтобы «запереть дверь»!
        Это очень хорошо объясняло, почему он так расписывал впечатление, которое произвело в замке Вальми наше бегство. Что бы ни случилось наутро, ему следовало оправдать свое присутствие в лесу Дьедонне. Самое простое и безопасное было сказать полуправду. Зная, что я нахожусь очень близко, Бернар должен был исполнять свою роль с большой осторожностью. Я слышала его - он это знал, - и ему не хотелось спугнуть добычу раньше времени... он дожидался случая вернуться без спутников.
        И он обязательно вернется. Едва подумав об этом, я быстро вылезла из-под груды одеял и бесшумно проползла к люку. Я слышала, как Жюль спускается по просеке, как замирает его голос, но не хотела рисковать. Бернар мог сделать вид, что уходит, вернуться, закрыть дверь и выжидать. Я легла на пол у самого люка и стала тихонько приподнимать крышку так, чтобы между ней и полом образовалась еле заметная щель. Напрягая зрение, я посмотрела вниз. В свете, проходящем сквозь плохо пригнанные ставни, было видно - комната пуста.
        Я бросилась к Филиппу, но, вытянув руку, чтобы разбудить его, остановилась: надо было немного успокоиться. Встав на колени рядом со спящим ребенком, я крепко сжала руки и закрыла глаза. Нельзя будить ребенка в таком состоянии. Я должна снова взять себя в руки. Должна. Дав себе на это двадцать секунд, я стала их медленно отсчитывать.
        Бернар обязательно вернется. Отвезет Жюля домой, постарается, чтобы люди увидели, как он возвращается в Вальми, а затем уж явится сюда. Он попытается сделать это как можно раньше, потому что ночь почти прошла, и у них осталась только эта ночь и еще один день.
        Мне не хотелось долго размышлять - лучше просто дрожать от страха. Я не представляла, как де Вальми думают осуществить свой план, но в моем тогдашнем состоянии казалось - все возможно в этой темной хижине, в глухом лесу на вершине горы. Я стояла на коленях и заставляла себя считать. Наверное, это были худшие двадцать секунд в моей жизни. Овладевший мной ужас создавал в мозгу фантастические образы... мне казалось, что Князь Тьмы наблюдает за нами из ярко освещенного окна, находящегося по крайней мере на расстоянии мили, нащупывает нас, сидя в своем кресле, с помощью какого-то страшного радара, который следил за нами, когда мы пробирались через лес... Я отогнала эту безумную мысль, но образ стоял перед глазами: Леон де Вальми, превратившийся в бесформенную гигантскую тень, тянулся к нам и доставал нас, где бы мы ни находились. Почему я вообразила, что не боюсь его? Перед ним мог устоять только один человек...
        Слезы текли у меня по щекам. Я нагнулась к Филиппу, чтобы разбудить его.
        КАРЕТА СЕДЬМАЯ
        ГЛАВА 16
        О Сэмми, Сэмми, почему не было алиби?

    Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба.[19 - Перевод А. Кривцовой и Е. Ланна.]
        Он проснулся сразу же:
        - Мадемуазель? Уже утро?
        - Да. Просыпайся, цыпленок. Надо идти.
        - Ладно. Вы плакали, мадемуазель?
        - О господи, нет! Почему ты так думаешь?
        - Что-то упало на меня. Мокрое.
        - Это роса, малыш. Крыша протекает. А теперь вставай.
        Он быстро вскочил, и очень скоро мы были внизу. Филипп зашнуровывал ботинки, в то время как я совершала налет на запасы Уильяма Блейка.
        - Печенье, - весело сказала я, и масло, и... да, коробка сардин. А я принесла бисквит и шоколадки. Мы с тобой богачи! Ну и запасы у этого человека!
        Филипп улыбнулся. Сегодня утром он казался свежее, хотя в сером свете, просачивающемся сквозь ставни, лицо его выглядело все еще бледным. Бог знает, как выглядела я. Мне казалось, что я превратилась в зомби.
        - Можно затопить печку, мадемуазель?
        - Боюсь, что нет. Нам лучше не ждать здесь мсье Блейка. Слишком много народу в лесу. Лучше пойдем.
        - Куда? В Субиру? Он там?
        - Да, но мы не пойдем в Субиру. Думаю, мы направимся прямо в Тонон.
        - Сейчас?
        - Да.
        - Без завтрака?
        Он был явно расстроен, и я тоже. В шкафу стояла банка кофе, и печка была еще горячая. Я бы многое отдала за чашку кофе. Многое, но не жизнь.
        - Когда взойдет солнце, - сказала я, - мы найдем где-нибудь подходящее место и там позавтракаем. Вот, положи себе это в карман. - Я быстро огляделась. - Ну ладно, пойдем. Сначала убедимся в том, что поблизости никого нет, хорошо? Подойди к этому окну... только осторожно.
        Мы как можно осторожнее разведали окрестности, выглядывая из окон. Но среди деревьев мог спрятаться кто угодно, наблюдая за нами и ожидая удобного момента. Если Бернар отвез Жюля в Субиру, он еще не мог возвратиться, но я все же со страхом вглядывалась в темные ряды деревьев. Все тихо. Надо рискнуть.
        Хуже всего был тот момент, когда мы выходили из хижины. Положив руку на задвижку, я посмотрела на Филиппа:
        - Помнишь просеку, по которой мы поднялись сюда? Она совсем близко, за первым рядом деревьев. Мы должны идти так, чтобы нас не было видно из Вальми, - сбоку, в тени, и держаться этой стороны, пока не перевалим через вершину. Это недалеко. Понял?
        Он кивнул.
        - Когда я открою дверь, сразу же выходи. Не жди меня. Не оглядывайся. Поверни налево, вот сюда, вверх, и беги как можно быстрее. Ни за что не останавливайся.
        - А вы?
        - Я побегу за тобой. Но если что-нибудь... случится, не жди меня, беги вверх, к вершине, потом вниз по склону, постучись в ближайший дом и попроси отвести тебя в полицейский участок в Тононе. Расскажи, кто ты такой и что произошло. Хорошо?
        Глаза его лихорадочно блестели и казались еще больше. Он молча кивнул.
        Повинуясь внезапному импульсу, я наклонилась и поцеловала его.
        - Ну а теперь, бурундучок, - сказала я, открывая дверь, - беги что есть силы!
        Не было никаких неожиданностей, без всяких помех мы выскользнули из хижины и добежали до гребня горы. Бежали мы очень быстро, но наделали много шуму. Остановившись, чтобы передохнуть, мы огляделись и пошли дальше по склону все еще быстро, но гораздо осторожнее.
        Остановившись у края просеки, мы притаились за ореховым кустом и оглядели склон. Просека шла по-прежнему прямо и была совершенно пуста. На дальнем ее краю густые деревья обещали надежную защиту.
        Мы перебежали просеку. Лесные голуби с шумом взлетали с верхушек сосен. Мы зашли в молодые заросли лиственниц и елей, еще не прореженных, и нам приходилось руками отбрасывать ветки, чтобы они не попали в глаза.
        Лес еще хранил влажную прохладу раннего утра, и с ветвей брызгала роса. Скоро мы совсем промокли, но упрямо пробирались по длинному северному склону, который, как я надеялась, в конце концов приведет нас к шоссе или проселочной дороге, ведущей в Тонон.
        Пещеру нашел Филипп. Я шла перед ним, придерживая упругие ветки, чтобы ему легче было пройти. Вдруг, пробившись сквозь влажную стену елей, я оказалась у края гладкой скалы. Это был небольшой утес, поднимавшийся над молодыми деревьями, словно нос корабля. Лес расступался перед ним, словно речные воды, и тек по обе его стороны, давая дорогу каменному выступу, заросшему зеленым мхом и глядевшему прямо в небо. Слышалось журчание лесного родника.
        - Осторожно, Филипп, - сказала я. - Здесь крутой спуск. Пройди стороной. Вон там.
        Он послушно скользнул вниз. Я последовала за ним.
        - Мисс Мартин, тут пещера!
        - И родник, - облегченно вздохнув, ответила я. - Думаю, мы сможем здесь напиться и отдохнуть, как ты думаешь?
        - А завтрак? - мечтательно сказал Филипп.
        - О господи! Ну конечно! - В спешке, стараясь как можно дальше уйти от Бернара, я совсем забыла о еде и только сейчас поняла, как хочу есть. - Сейчас и позавтракаем.
        Строго говоря, это была не настоящая пещера - просто сухой уголок под каменным навесом, который защищал от утреннего лесного холодка и - что еще важнее - создавал иллюзию безопасности. Мы ели молча. Филипп был целиком поглощен завтраком, но я прислушивалась каждый раз, когда мне казалось, что слышу что-нибудь, кроме шороха листьев и журчания родника. Но кругом было тихо. Визгливый крик сойки, звучное падение капель росы с влажных веток, хлопанье крыльев голубя, лепет родниковой струи возле нас... все эти звуки словно ткали покров тишины, охраняющей нас.
        И вот взошло солнце, словно огнем охватившее верхушки лиственниц.
        Может быть, это звучит глупо, но я почти наслаждалась прелестью утра. В солнечном свете все преобразилось как по мановению волшебной палочки. Он лился с неба, горячий и яркий, и серая лесная сырость испарялась, образуя полосы тумана, который поднимался все выше, и лиственницы заблестели темно-зеленым пламенем, а маленькие еловые шишечки заалели среди опущенных ветвей. Повеяло ароматом влажной хвои. Мы не спешили; мы оба устали. Мы шли не по дороге, и Бернар мог напасть на наш след только случайно. К тому же в столь чудесное утро трудно представить себе, что существует такая вещь, как преступление. Можно считать, что кошмар кончился. Мы свободны, на пути в Тонон, и сегодня вечером приезжает мсье Ипполит... А пока солнце и лес придавали нашей отчаянной авантюре невинное очарование пикника.
        Взявшись за руки, мы медленно брели по лесу. Среди старых посадок путь был легче. Здесь деревья были высокие и стояли на большом расстоянии друг от друга, между ними косыми снопами прорывались сверкающие солнечные лучи, освещая кучи засохшего прошлогоднего мха и свежие зеленые мшистые лужайки. Эхом отдавался трепет крыльев лесных горлиц, покидавших насиженные места и взмывавших в голубизну неба.
        Наконец мы увидели перед собой ярко освещенный солнцем зрелый лес. Он кончался резко, как крутой утес, омываемый целым морем молодых посадок пихты - лесных младенцев, выступающих во всей красе розоватых стволов и иголочек, светло-зеленых и мягких, как дикий щавель. Они рассекали старый лес полосой шириной не меньше чем семьдесят ярдов. Между стволов уже показалась изумрудно-зеленая трава, прорвав покров желтых прошлогодних листьев. На тоненьких, как детские ручки, ветках розовые почки казались особенно пухлыми.
        Там, где кончались высокие деревья, мы снова остановились, не сразу решившись выйти на открытое пространство. Группы саженцев словно стекали вниз по склону в своем темном обрамлении, погружаясь в синюю тень, еще лежавшую в глубине долины Дьедонне. Глядя в этом направлении, я видела ровные поля, где пасся скот, полосы плакучей ивы, отмечающей извилистый путь реки, россыпь домиков, ферму, где кто-то, казавшийся совсем крошечным на таком расстоянии, стоял, окруженный целым роем движущихся белых пятен, - наверное, это были куры.
        На склоне никого не было. Вездесущий лесной голубь летал высоко над верхушками деревьев, оседлав голубое пространство неба, словно катался на волнах; взмывал словно в экстазе и нырял, откинув назад крылья, выпятив грудь навстречу теплому ветру.
        Кроме него, все было неподвижно. Мы нырнули в полосу молодых пихточек - Филиппу они были по грудь. Зеленые как трава пучки иголок, словно перья, мягко касались наших рук и коленей; они пахли нагретой смолой. Вдруг Филипп остановился.
        - Посмотрите, - прошептал он.
        Я увидела лисицу, которая шмыгнула рыжей тенью в самую чашу. Добежав до леса, она остановилась и оглянулась, подняв переднюю лапу и насторожив уши. Солнце горело алым на ее шкуре. Ее шелковистая шерсть блестела вдоль спины, как золото. Потом она скрылась из виду, и лес снова принадлежал нам одним.
        Все утро нам сопутствовала удача, словно по велению доброй феи из волшебной сказки. Иногда мы почти забывали, что заставило нас совершить это путешествие.
        Мы шли медленно, с частыми остановками, иногда делая крюк, который поневоле отдалял нас от цели. Наконец к полудню мы вышли на дорогу, которую искали. Она вилась между крутых склонов, высоко над долиной, вдоль которой проходила главная транспортная магистраль на юг. Последний наш переход мы совершили крутой каменистой тропинкой, по бокам которой росли колючие кусты. С чувством облегчения я перелезла через проволочную изгородь и кое-как пробралась сквозь сухие кусты куманики, маскировавшие придорожную канаву.
        Удача заставила нас забыть об осторожности. Оказавшись на мощенной гравием дороге и повернувшись, чтобы помочь Филиппу, я вдруг услышала почти рядом с собой какой-то металлический звук, скрип тормозов и метнулась в сторону, как загнанная лань.
        Расхлябанный «рено» показался в облаке пыли из-за поворота. Вид машины не внушал особого доверия. «Рено» проехал мимо нас, потом остановился, издав целую серию дребезжащих и воющих звуков. Водитель, приземистый, заросший седой щетиной мужчина в грязном синем комбинезоне, посмотрел на нас благосклонно и без малейшего любопытства из-под полей изжеванной шляпы.
        Этот человек не любил тратить слов на ветер. Он ткнул пальцем на север.
        - S'il vous plait, monsieur,[Пожалуйста, мсье (фр.).] - сказала я.
        Потом он ткнул пальцем на юг.
        - Merci, monsieur,[Спасибо, мсье (фр.).] - сказала я.
        И мы с Филиппом полезли на заднее сиденье, присоединившись к другим пассажирам - рыжему колли, поросенку в чем-то вроде зеленого мешка, сплетенного из веревки, и шумной компании кур в деревянной клетке. Большой мешок картошки с шиком путешествовал на переднем сиденье рядом с водителем. Отбиваясь от мокрых поцелуев колли, я неловко проговорила:
        - Очень любезно с вашей стороны, мсье...
        И в это время «рено» рванулся вперед, сделал опасный поворот на большой скорости, не прибегая к помощи мотора, и покатился вниз по склону с таким скрипом и треском, что я с облегчением поняла, что вести какой бы то ни было разговор совершенно невозможно.
        Мы проехали примерно две мили, потом водитель остановился и высадил нас там, где проселочная дорога выходила на шоссе.
        Я поблагодарила его, он ответил кивком, потом вместо объяснения ткнул пальцем вниз, показал сначала на небольшой домик рядом с дорогой, потом на свою машину и покатился вниз по узкой тропинке, по-прежнему не включая мотора. Мы не отрывали глаз от машины, которая остановилась не более чем в двух дюймах от сарая. Потом мы пошли дальше, чувствуя большое облегчение оттого, что встретили человека, который явно не слышал о странствующем графе де Вальми и принимал жизнь такой, какая она есть, не вдаваясь в ненужные расспросы. Я подумала, что нам повезло, - наверное, этот человек глухонемой.
        Мы шли теперь по открытому со всех сторон склону, где идти было легче. Наша короткая прогулка на машине немного улучшила настроение Филиппа: он шел послушно и не жаловался, но я видела, что он устал. Нам надо было идти еще довольно далеко, и кто знает, что нам предстоит.
        Филипп шагал довольно бодро, пока что его занимали только колли и поросенок. Я слушала его рассеянно, не отрывая глаз от пыльной ленты дороги, вьющейся перед нами, и стараясь не упустить ни одного, самого слабого звука. Дорога проходила между высокими склонами холмов, заросшими густым кустарником. Когда мы проходили рядом с кустами, я поймала себя на том, что ищу место, где можно было бы спрятаться.
        Полмили, три четверти мили; Филиппу попал в ботинок камешек, и мы остановились, чтобы его вытрясти. После этого мы продолжали путь медленнее. Миля, миля с четвертью; Филипп больше не болтал и стал немного волочить ноги; я со страхом подумала, что он натер себе пузыри на пятках, и еще больше замедлила шаг.
        Я уже хотела предложить мальчику сойти с дороги и найти подходящее место, чтобы поесть и отдохнуть, когда вдруг услышала звук приближающегося автомобиля. На этот раз мотор был включен. Машина шла с севера, преодолевая подъем на большой скорости, но шума от нее было не намного больше, чем от старого «рено» с выключенным мотором. Большая, мощная машина... Не могу утверждать, что я сразу узнала шелковистое урчание мотора, но знала, кто ее ведет. Звук этот словно острым когтем царапнул меня по сердцу.
        - Машина! - выдохнула я. - Прячься, Филипп!
        Я указала рукой на кусты; он метнулся вверх по склону, быстро и мягко, как полевая мышка; я бросилась за ним. Гребень холма густо зарос кустарником - плотной стеной зеленых переплетшихся ветвей высотой в три или четыре фута, в которой кое-где были небольшие, освещенные солнцем бреши, где виднелись пучки свежей весенней травы. Если лечь в траву, с дороги ничего не будет видно. Мы нырнули в кусты и бросились ничком на землю, и как раз в это мгновение «кадиллак» выехал на дорогу на расстоянии примерно трехсот ярдов от нас. Здесь дорога выравнивалась и шла как раз под нами. Машина промчалась в туче пыли, на нас повеяло ветерком. Верх был открыт, и я увидела его лицо. Сердце у меня сжалось.
        Золотой полдень был безмолвен, слышалась лишь переливчатая песня жаворонка. Рядом со мной Филипп шепнул:
        - Мадемуазель, это был мой кузен Рауль?
        - Да.
        - Я думал, он в Париже.
        - Я тоже.
        - А он... он не мог бы нам помочь?
        - Не знаю, Филипп.
        - Но он... он был такой добрый, когда мы устроили наш полуночный пир! - с наивным удивлением произнес мальчик.
        Я смолчала.
        - Разве нет, мадемуазель?
        - Д-да... да, Филипп, он был добрый.
        Наступила пауза. Потом тем же удивленным тоном, который резнул меня по сердцу:
        - И мой кузен Рауль? Мой кузен Рауль тоже? Вы ему тоже не доверяете, мадемуазель?
        - Да, - ответила я, потом отчаянно прибавила: - Нет!
        - А почему...
        - Филипп, пожалуйста, не надо. Я не могу... - Отвернувшись от него, я сказала, сделав над собой усилие: - Разве ты не понимаешь, мы никак не можем рисковать. Как бы там ни было, мы должны... мы должны быть абсолютно уверены. - И я закончила довольно неловко: - Разве тебе не понятно?
        Если он и нашел странным это необычайно глупое высказывание, то не показал виду. Застенчиво, но совсем как взрослый он коснулся моей руки:
        - Мадемуазель...
        - Я не плачу, Филипп. Не плачу, честное слово. Не волнуйся. Просто я очень устала и совсем не спала прошлой ночью, и уже давно пора обедать. - Как-то мне удалось улыбнуться, и я вытерла лицо. Он обеспокоенно смотрел на меня. - Прости, малыш. Ты ведешь себя как настоящий герой, а я просто глупая женщина. Ну вот, уже все прошло.
        - А сейчас поедим, - твердо сказал Филипп, полностью овладевая ситуацией.
        - Ладно, Наполеон,- согласилась я, пряча носовой платок. - Но лучше нам еще немного остаться здесь, для большей безопасности, пока мы не будем уверены...
        - Да, - ответил Филипп, - пока не будем уверены, что он действительно уехал.
        Филипп послушно оставался под прикрытием кустарника, лежа на животе, положив подбородок на руки и глядя вниз на дорогу сквозь просвет в сплетенных зеленых ветках. Я легла на спину, так что солнце светило прямо на меня, и прикрыла веки. Даже теперь я не могла посмотреть правде в глаза. Мне хотелось оставаться слепой, трусливой девчонкой, которая руководствуется только своими инстинктами... Но пока я лежала здесь, вслушиваясь в рокот мотора его машины, мне стало ясно одно обстоятельство, которое я хотела скрыть от самой себя, загнать куда-то глубоко. Как только я произнесла в уме его имя, я уже знала, что не могу ставить его наравне с другими. Инстинкт... именно инстинкт предостерег меня от Леона де Вальми и побуждал держаться на расстоянии от застывшей в ледяном одиночестве мадам де Вальми, но, какие бы мне ни представили факты, «доказательства», тот же инстинкт заставит меня всячески защищать Рауля.

«Потому что тебе так хочется, - сказала я себе. - Сколько можно быть дурой, Золушка?» Я лежала на траве, нагретой солнцем, и презирала себя, но все же в глубине души я была уверена, что он невиновен...

«Все, что случилось с тех пор, как Рауль появился в замке Вальми, все, что он сказал и сделал, может быть истолковано лишь как доказательство полной невиновности», - говорила я себе, припоминая самые незначительные подробности. Отдельное слово, случайный взгляд - ни один адвокат никогда не выносил свое суждение на основании столь ненадежных доказательств. Рауль ничего не знал о намерении нанять гувернантку, не понимающую по-французски; его нисколько не обеспокоило, а только позабавило то, что я могла подслушать разговор Леона де Вальми с женой; он был потрясен, услышав, что в Филиппа стреляли в лесу; его резкие, почти грубые вопросы относительно Уильяма Блейка и странная раздражительность в тот вечер были вызваны ревностью или какими-то неприятностями, а вовсе не тем, что у сироты, которую они считали совершенно одинокой и беспомощной, оказался неподалеку друг - дюжий англичанин; и тот сигнал, из-за которого Филипп выскочил на балкон и едва не погиб, мог быть чистой случайностью. Бернар о нем не упоминал. Что же касается безапелляционного заявления Бернара, что в Филиппа стрелял именно Рауль, то я
вообще не считала его заслуживающим какого-либо доверия. Даже мертвецки пьяный и уверенный в своей возлюбленной мужчина сто раз подумал бы, прежде чем высказать подобное обвинение, если бы это было правдой. И потом, на балу...
        Но здесь воспоминания сплетались в такой спутанный клубок, что я, словно Алиса среди игральных карт, попыталась отшвырнуть их от себя. Неужели я должна поверить, что мои воспоминания так же мертвы и фальшивы, как эти карты, что я должна сложить их в ящик и через много лет достать их, когда они выцветут и запылятся, и раскладывать в одиночестве как пасьянс? Да, остается только это. Я не могу рисковать жизнью ребенка. Рауля следует считать виновным, пока он не докажет свою непричастность. Рауль здесь, но мы не можем просить его о помощи.
        - Мадемуазель, - шепнул мне на ухо Филипп.
        Я открыла глаза. Его лицо было рядом с моим. Он был испуган.
        - Там, на вершине за нами, кто-то есть, - выдохнул он. - Он только что вышел из леса. Мне кажется, это Бернар. Как вы думаете, он тоже в этом замешан?
        Я кивнула и быстро приложила палец к губам, потом осторожно подняла голову и всмотрелась сквозь завесу ветвей в склон, который находился у нас за спиной. Сначала я различила только деревья и кусты, но потом нашла его. Это был Бернар. Он был над нами, на расстоянии примерно двухсот ярдов, рядом с высокой лиственницей. Мне не надо было говорить Филиппу, чтобы он держался поближе ко мне; оба мы лежали в нашей зеленой норке тихо, как притаившиеся кролики. Бернар стоял неподвижно, обшаривая взглядом лежащий под ним склон. Прошло несколько минут. Он смотрел в нашу сторону. Взгляд его, казалось, остановился на нас, потом, скользнув в сторону, вернулся...
        Он быстро спускался по склону туда, где были мы.
        Думаю, что кролик лежит неподвижно в норе, когда смерть подползает к нему, только потому, что надеется - хотя у него нет никаких оснований для этого, - что смерть его минует. Мы лежали неподвижно.
        Он не спеша прошел половину пути, и вдруг я услышала знакомое урчание мотора возвращающегося «кадиллака» .
        Я крепко сжала руку Филиппа, лежавшую среди коротких стебельков травы, и, повернув голову, старалась разглядеть, что делается на дороге. Я напряглась, боясь, что не выдержу и помимо своей воли брошусь прямо под машину.
        До сих пор не знаю, побежала бы я к нему или нет, но не успела я пошевелиться, как услышала легкий скрип тормозов. Машина затормозила на гравии, но остановилась, только проехав примерно еще пятьдесят ярдов. Сквозь ветки я увидела Рауля. Он посмотрел вверх, туда, где находился Бернар, и дважды нажал на кнопку сигнала. Бернар остановился. Рауль поднял руку. Бернар повернулся и быстро зашагал к машине. Перепрыгнув через канаву, он подошел к дверце машины. Рауль что-то сказал, Бернар покачал головой, потом сделал широкий жест, включающий все окрестные места от того места, где мы лежали, до Дьедонне. Рауль подал ему знак, и Бернар, обойдя машину спереди, сел рядом с ним.

«Кадиллак» медленно проехал мимо нас. Рауль, наклонив голову, зажигал сигарету. Бернар что-то серьезно говорил ему.
        Я повернулась к Филиппу, и наши глаза встретились.
        Через некоторое время я медленно поднялась и протянула мальчику руку.
        - Пойдем, - сказала я, - свернем с дороги и найдем где-нибудь местечко, чтобы поесть.
        Мы поели и повернули в лес. Там не было ни души. Через некоторое время тропа, по которой мы шли, вывела нас из дикой чащи куманики и жимолости на небольшую зеленую поляну; и там, не очень далеко от нас к северу, мы увидели наконец голубые просторы озера Леман, проглядывающие сквозь стволы покрытых почками деревьев.
        ГЛАВА 17
        Когда захочешь, охладев ко мне,
        Предать меня насмешке и презренью,
        Я на твоей останусь стороне
        И честь твою не опорочу тенью.

    Шекспир. Сонет 88.[22 - Перевод С. Маршака.]
        - Ну вот, - сказала я, - здесь мы немного посидим.
        Филипп оглядел уютную поляну. Она была залита солнцем и защищена со всех сторон. Вокруг нас теснились высокие деревья, густой кустарник словно взбирался по горным склонам. Темные падубы и белые, словно кость, стволы ясеня проглядывали сквозь туман молодых березовых листков, ярко-зеленых, как гроздья незрелого винограда. Внизу путаница ветвей круто спускалась к Тонону. Мне казалось, что его яркие кровли и стены домов были от нас не дальше мили. Я видела блестящие шпили, улицы, площадь с пестрыми газонами и белый парапет набережной. В самом городке тоже было множество деревьев: плакучие ивы, словно сошедшие с китайского рисунка тушью; кипарисы, возвышавшиеся над синим простором озера и придававшие пейзажу что-то итальянское; кое-где на фоне яркой стены целые тучи каких-то белых соцветий.
        У моих ног протекал ручеек, а немного подальше, укрывшись под тенью ствола упавшей березы, расцветали примулы.
        Филипп взял меня за руку:
        - Я знаю это место.
        - Правда? Откуда?
        - Мы были здесь на пикнике. Тут росли колокольчики, и мы ели пирожные.
        - Ты помнишь дорогу в Тонон? Как туда спуститься?
        Он указал налево:
        - Дорога здесь идет вниз уступами, как лестница. В самом низу забор и узкая тропинка. Она ведет к шоссе, и по ней можно выйти к гаражу и магазину, где живет бесхвостый рыжий кот.
        - Она выходит на главную улицу?
        Он нахмурился, глядя на меня.
        - Ну...
        - Там много народу, разные магазины и оживленное движение?
        - Да нет. Там много деревьев и дома. На ней люди просто живут.
        - Жилой район. Что ж, неплохо. А ты сможешь найти дорогу отсюда к вилле Мирей? - спросила я.
        - Конечно. Между двумя заборами есть дорожка, по которой можно пройти почти к самому озеру, потом вы спускаетесь все ниже и ниже, там нижняя дорога и ворота. Мы туда всегда ездили на фуникулере.
        - Боюсь, что на этот раз нам придется идти пешком. Ну что же, это чудесно, Филипп. Мы почти у цели. А с таким проводником, как ты, - я улыбнулась мальчику, - мы никогда не заблудимся, верно? Немножко позже я попрошу тебя снова рассказать мне о дороге к вилле Мирей, а сейчас, думаю, нам надо остановиться и отдохнуть.
        - Здесь?
        - Прямо здесь.
        Он с облегчением уселся на березовый ствол.
        - У меня болят ноги.
        - Неудивительно.
        - А у вас?
        - Нет, ноги не болят, но я не спала прошлой ночью, и если я не отдохну немного, то засну на ходу.
        - Как лошадка, - сказал Филипп и захихикал, может быть, чуть-чуть визгливо.
        Я погладила его по щеке.
        - Конечно, как лошадка. Ну а теперь я приготовлю постель, а ты сделай нам чай.
        - Английский чай?
        - Конечно.
        Трава была сухая, солнце высоко стояло на небе, воздух веял теплом. Встав на колени у мертвого березового ствола, я тщательно разровняла землю, убрала сухие ветки, куски коры и несколько острых камней с нашей «постели» и разостлала свое пальто. Филипп торжественно делил остатки бисквита Уильяма на равные части. Он отдал мне мою долю вместе с половиной шоколадки. Мы ели молча и не торопясь.
        - Филипп, - сказала я.
        - Да, мадемуазель?
        - Скоро мы будем в Тононе. Нам надо идти прямо в полицию.
        Он молча смотрел на меня большими глазами.
        - Я не знаю, где находится ближайший британский консул, - продолжала я, - а то мы бы могли пойти к нему. Не думаю, чтобы в Эвиане был консул, а в Женеву мы не попадем, потому что у тебя нет с собой документов. Поэтому остается только полиция.
        Он все еще молчал. Я ожидала. Думаю, он знал так же хорошо, как и я, что в полиции прежде всего свяжутся с Леоном де Вальми. Через некоторое время он спросил:
        - Когда вернется домой дядя Ипполит?
        - Понятия не имею. Может быть, он уже приехал, но думаю, нам надо подождать еще немного... пока не стемнеет.
        Пауза.
        - А где этот ваш мсье Блейк?
        - Не знаю. Может быть, где-нибудь в Дьедонне или вернулся в хижину. Но мы... мы не можем ждать его здесь. - Филипп быстро посмотрел на меня, и я поспешно добавила: - Мы можем позвонить из Тонона в «Кок Арди». Они ему передадут. Да, это хорошая мысль. Мы можем попытаться.
        Филипп все еще ничего не отвечал. Я с беспокойством посмотрела на него:
        - Ты хочешь сразу пойти к дяде? Правда?
        Он кивнул.
        - Филипп, знаешь, с тобой ничего не сделают, если ты пойдешь в полицию. Мы... мы должны туда пойти. Они будут очень добры к тебе и присмотрят за тобой, пока не приедет твой дядя Ипполит... лучше, чем я. Мы правда должны пойти туда.
        - Нет, пожалуйста, не надо, мисс Мартин!
        Я знала, что должна настоять на своем. Но меня переубедило не только красноречивое молчание Филиппа, не прикосновение его маленькой холодной руки. И я не очень-то боялась встретиться лицом к лицу с Леоном де Вальми... Но моя злость как-то растворилась, превратившись в усталость, так что мне тяжело было думать, что придется говорить с Леоном де Вальми в присутствии полицейских.
        Была еще одна причина. Я признала это, чувствуя холодное презрение к себе. Я могла бы вести себя как подобает с Леоном де Вальми и с полицейскими, но не хотела иметь дело с Раулем. Я дура; больше того, если подвергну риску жизнь ребенка, то я не только дура, но и преступница... но я не пойду в полицию, если у меня нет полной уверенности в том, что Рауль невиновен. Я еще не была готова подвергать испытанию те доводы, которые подготовила в его защиту... не могу идти в полицию... еще не могу. Если им все расскажут, то я не хотела бы при этом присутствовать. Я буду ждать мсье Ипполита и, как жалкий трус, передам все на его усмотрение. Пусть из облаков внезапно спустится бог из машины и займется грязной работой. Я ведь только женщина, трусиха, у которой не хватает мужества на то, чтобы здраво отнестись к собственным рассуждениям.
        - Ладно, - вздохнула я. - Мы отправимся прямо на виллу Мирей. Во всяком случае, де Вальми там уже побывали.
        - Откуда вы знаете?
        - Я? Мне так кажется, а тебе? Но твоего дяди еще там нет, малыш, я в этом уверена. Мы немного побудем здесь и хорошенько отдохнем. Я сейчас не способна на большее. Возьми, доешь шоколадку.
        - Спасибо. - Он сонно улыбнулся. - Мне хочется спать.
        - Хорошо, прикорни здесь и спи. Я тоже сейчас усну.
        - И мне хочется пить.
        - Думаю, что вода в ручье годится для питья. Она вытекает прямо из источника. Давай рискнем.
        Мы напились, а потом улеглись на солнышке, подстелив под себя пальто, прижавшись друг к другу, и скоро уснули.
        Я напрасно боялась, что беспокойные мысли не дадут мне спать. Сон обрушился на меня откуда-то с неба и окутал темным облаком. Я спала как мертвая до тех пор, пока солнце не стало заходить за вершину горы у долины Дьедонне и тени голых деревьев вытянули свои длинные пальцы через всю поляну, коснувшись нас первым вечерним холодком.
        Филипп уже проснулся; он сидел, прижав подбородок к коленям, серьезно глядя на далекие крыши, пурпурные в меркнущем солнечном свете. Озеро было бледным опалом, укрытым тонким покрывалом поднимающегося тумана. Далеко, на противоположном берегу, видны были снежные вершины Швейцарии, подернутые оранжевым и розовым.

«Свет упал в небеса...» Я передернула плечами, словно от озноба, потом встала и протянула руку Филиппу.
        - Ну а теперь, - коротко сказала я, - покажи мне свою дорожку, малыш, и пойдем.
        Память не подвела Филиппа. Тропинка была на месте, и узкая проселочная дорога, и улочка с гаражом и лавочкой, мимо которых мы почти пробежали, боясь, что кто-нибудь узнает мальчика, который бывал здесь прежде. Он не сказал ни слова и все сильнее тащил меня за собой. Я наблюдала за ним с беспокойством. Силы покидали его, как вытекает песок из песочных часов.
        Я подумала о том, что нам еще придется долго ждать, и в нерешительности закусила губы.
        Сумерки опустились над городком. Мы шли вдоль улицы, по обеим сторонам которой простирались высокие стены оград, а вдоль тротуара росли ивы с подрезанными ветвями. Зажглись уличные фонари, и фестоны провисших проводов словно окаймляли голубоватые сумерки. Из гаража выехал грузовик и укатил, дребезжа по камням, и в полумраке его фары светились желтым, словно глаза только что проснувшегося льва. Большой легковой автомобиль промчался мимо нас по какому-то спешному делу. Двое рабочих на велосипедах энергично крутили педали, направляясь домой. Из переулка донеслись пронзительные звуки радио, запах жареной рыбы.
        Филипп остановился. Он поднял на меня глаза. Его лицо побледнело и словно съежилось.
        - Вот дорога, мадемуазель, - сказал он.
        Я посмотрела направо, где открывался узкий проход между двух увитых плющом стен.
        Это была узкая темная щель, пропадающая в тени на расстоянии примерно двадцати ярдов. Висячие побеги плюща усеивали стены, его листья были черные и острые и под легким ветром издавали странные металлические звуки.
        С противоположной стороны улицы доносились раскаты смеха, женский голос что-то прокричал, визгливо и добродушно. Хлопнула дверь кафе, и вместе со снопом света из нее вырвался божественный запах пищи.
        Мальчик сжал мою руку. Он ничего не сказал.
        Ну что же, чего стоит наша счастливая звезда, если мы не можем ее испытать?
        Я повернулась спиной к темному проходу. Через пару минут мы сидели за красным столиком возле печки, и тощий высокий официант, в закапанном фартуке, с лицом грустного коршуна, стоял возле нас, ожидая заказа.
        Я до сих пор помню вкус и запах тех блюд, которые мы ели тогда. Сначала суп, первая горячая еда почти за сутки... Это был суп с протертой спаржей, и подали его нам еще дымящимся, в коричневых глиняных горшочках с ручками, похожими на уши гномов. Головки спаржи плавали, испуская ароматный пар, на маслянистой поверхности. К супу было свежее масло и хрустящие свежеиспеченные булочки, такие горячие, что там, где они лежали, на пластиковой скатерти появилась испарина.
        Филипп прямо ожил от этого супа, как полузасохший росток от дождя. Когда явился омлет, пухлый ломоть, поджаренный до хруста на краях, откуда выглядывали испускавшие сок жареные грибы, он стал поглощать его, проявляя нормальный аппетит проголодавшегося мальчика. Мой ослабевший организм требовал чего-нибудь более существенного, и я заказала бифштекс. Передо мной поставили поистине царское блюдо - масло еще шипело на поверхности бифштекса, он сочился розовато-коричневым соком рядом с жареными грибами, помидорами, маленькими кусочками почки и целой горой золотистого поджаренного лука... Если «филе миньон» можно перевести «дорогой бифштекс», то его можно было назвать «дражайшим». К тому времени, когда этот очаровательный бифштекс и я стали одной плотью, я могла бы справиться одной рукой со всем кланом де Вальми. Я рассыпалась в похвалах перед официантом, когда он пришел убирать посуду, и его мрачный лик немного просветлел.
        - Что на десерт, мадемуазель? Сыр? Немного фруктов?
        Посмотрев на Филиппа, который сонно покачал головой, я засмеялась.
        - Мой брат почти уснул. Не нужно сыра, мсье, спасибо. Пожалуйста, один черный кофе и кофе с молоком. - Я пошарила у себя в сумочке. - И пожалуйста, бенедиктин.
        - Черный кофе, с молоком и ликер.
        Он смел со стола последние крошки, вытер тряпкой до блеска красную пластиковую скатерть и повернулся.
        - Не может ли мсье достать нам несколько жетонов? - спросила я.
        - Конечно.
        Он взял деньги - и через минуту чашки были уже на столе, а передо мной лежала целая куча жетонов. Филипп приподнялся и посмотрел на них:
        - Что это такое?
        Я с удивлением уставилась на мальчика. Но потом до меня дошло, что мсье граф де Вальми никогда в жизни не пользовался телефоном-автоматом. Я мягко объяснила ему, что нужно купить эти жестяные кружочки для того, чтобы сунуть в щель телефона.
        - Мне бы хотелось это сделать, - решительно сказал мсье граф, в котором вспыхнула искра интереса и оживления.
        - Конечно, мой мальчик, но не сегодня. Лучше предоставь это мне.
        И я поднялась со стула.
        - Куда вы идете?
        Филипп не двинулся, но его голос словно удерживал меня.
        - Я зайду только за угол, туда, где бар. Видишь? Там стоит телефонная будка. Я вернусь раньше, чем нам сварят кофе. Оставайся здесь, пей свой кофе с молоком - и, Филипп, не рассматривай так этих людей. Веди себя так, будто тебе приходилось много раз бывать в подобных местах, ладно?
        - Они не обращают на меня внимания.
        Они действительно не обращали на нас внимания - пока что. Единственными посетителями кафе кроме нас была группа коренастых рабочих, поглощенных карточной игрой, и тощий длинноволосый парень, который шептал на ухо любезности красивой молодой цыганке в пестрой юбке и обтягивающем черном свитере. Рассеянно оглядев нас, когда мы вошли, посетители кафе больше уже не обращали на нас ни малейшего внимания. Тучная владелица кафе, сидевшая за стойкой бара с вязаньем попугайской расцветки, улыбнулась мне и кивнула, когда я, пробравшись к ней между столиками, попросила разрешения позвонить. Во всяком случае, здесь никто не сидел в засаде в ожидании сероглазой молодой женщины с каштановыми волосами, которая сбежала, похитив графа де Вальми.

«Дело, может быть, не столько в нашей счастливой звезде, - думала я, проделывая сложную и полузабытую процедуру разговора по телефону-автомату, - сколько в том, что исходя из здравого смысла трудно предположить, чтобы мы оказались здесь и в этот час...» Я читала сотни детективов, в которых речь шла о всевозможных похищениях, типа классических «Тридцати девяти шагов» Бушана, и во всех этих книгах самым поразительным мне казалось то, что каждый сознательный член общества проявлял постоянную бдительность. В действительности никому нет никакого дела...
        Вдруг один из игроков отвел глаза от карт и посмотрел на меня, потом он толкнул локтем своего соседа и что-то сказал. Тот тоже поднял голову и окинул меня взглядом. Несмотря на рассуждения, которыми я себя успокаивала, сердце у меня забилось неровно. Сделав над собой усилие, я отвернулась и стала смотреть мимо них. Опершись плечом о стену, я с нетерпением ждала, пока меня соединят. Боковым зрением я заметила, что второй что-то сказал и широко улыбнулся. С внезапным облегчением я поняла, что если бы они стали приставать ко мне, то по весьма естественным причинам, не имеющим ничего общего с графом де Вальми.
        - «Кок Арди» говорит, - раздался наконец в трубке квакающий голос.
        Забыв об опасениях, я перенеслась мыслями в маленькую гостиницу в Субиру.
        - Пожалуйста, позовите к телефону мсье Блейка.
        - Кого?
        - Мсье Блейка. Англичанина из Дьедонне. - Я говорила тихо, и, к счастью, радио было включено на полную мощность, так что вряд ли меня могли подслушать.- Мне сказали, что он остановился у вас. Он здесь?
        Раздался какой-то непонятный шум. Потом он прекратился, как будто трубку прикрыли ладонью. Я рассердилась на себя, почувствовав, что руки у меня влажные от пота.
        Послышался другой голос:
        - Его здесь нет. Кто его спрашивает?
        - Вы не скажете, он будет сегодня?
        - Возможно. - Наверное, я просто перенервничала или стала слишком подозрительной, но мне показалось, что незнакомый голос звучит как-то странно. - Он не сказал. Может быть, если вы позвоните через полчасика... Кто говорит?
        - Большое спасибо, - ответила я. - Обязательно позвоню. Простите, если я...
        Незнакомый голос грубо спросил:
        - Откуда вы говорите?
        Внезапное подозрение, словно укол в сердце. Ведь «Кок Арди» расположен на землях Вальми, и, без сомнения, все новости будут немедленно переданы в замок Вальми. Мне надо обмануть их - заставить думать, что я буду сидеть на одном месте еще полчаса. .
        - Из Эвиана, - любезно сказала я, словно ни о чем не подозревала. - «Сан-Флер». Не беспокойте мсье Блейка. Я позвоню позже. Большое спасибо.
        Я повесила трубку прежде, чем мне успели задать еще один вопрос.
        Несколько мгновений я стояла, уставившись в пространство и кусая губы. Не стоит говорить, что у меня не было намерения звонить туда еще раз, но, отведя от себя преследователей, я тем самым лишилась помощи Блейка. Если ему сообщат о моем звонке и если он узнает о моем бегстве, о котором уже, наверное, стало известно в селении, то он должен понять, что я нуждаюсь в помощи, и прямиком отправиться в Эвиан. Там, в огромной, всегда переполненной гостинице «Сан-Флер», конечно, никто не будет помнить, звонила ли куда-нибудь сегодня вечером молодая женщина с маленьким мальчиком.
        Почему-то я была совершенно уверена, что Уильям Блейк захочет и сможет мне помочь, но теперь на это не было никакой надежды. Только сейчас я поняла, как поддерживала меня мысль о том, что Блейк окажется рядом в случае необходимости. Не так-то легко будет добраться до Ипполита. Кажется, никогда в жизни я так не нуждалась в дружеской поддержке. Я пыталась взять себя в руки. Так нельзя. Нельзя падать духом только потому, что не оправдалась надежда переложить ответственность на другого. Придется надеяться только на себя.
        Я вернулась к своему столику, сняла обертки с трех кусочков сахара и выпила слишком сладкий кофе без молока. Бенедектин я пила с большим удовольствием, но, должна признаться, не как ценитель. Мне хотелось немножко опьянеть и не к чему было смаковать густой золотистый ликер. Я выпила его слишком быстро, не спуская усталых глаз с углового столика, где играли в карты.
        Когда, начав новую партию, игроки стали внимательно следить за своим товарищем, сдававшим карты, я тихонько подозвала официанта, кивнула на прощание мадам за прилавком и вышла из кафе. Никто не пошел за мной - только Филипп.
        ГЛАВА 18
        Оставь меня, но не в последний миг,
        Когда от мелких бед я ослабею.
        Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
        Что это горе всех невзгод больнее.

    Шекспир. Сонет 90.[23 - Перевод С. Маршака.]
        Вилла Мирей стояла у самого озера Леман. Это был один из многих богатых домов - их можно было даже назвать дворцами, - окаймляющих озерный берег. К каждому из них вела тщательно вымощенная узкая дорога на несколько сот футов ниже уровня главного бульвара. Каждый дом был окружен густым садом, который отделяли от дороги высокие стены и крепкие ворота.
        Уже стемнело, когда мы дошли до виллы Мирей. Ворота были закрыты, и, когда мы остановились снаружи, в саду послышался звон тяжелой цепи и басовитый собачий лай.
        - Это Беппо, - прошептал Филипп.
        - Он знает тебя?
        - Нет... не знаю. Я его боюсь.
        Дверь сторожки открылась, и из нее вырвался луч света, осветивший темные деревья у ворот. Женский голос что-то визгливо крикнул. Лай умолк, сменившись глухим ворчаньем. Дверь сторожки снова затворилась, и сад погрузился в тень.
        - Есть другой вход? - спросила я.
        - Можно войти со стороны озера. Сад спускается к берегу, и там есть маленькая пристань. Но я не знаю дороги вдоль берега.
        - Найдем.
        - Мы пойдем дальше?
        Голос Филиппа звучал жалобно и капризно; казалось, он сейчас заплачет от усталости.
        - Только найдем дорогу к озеру. Мы ведь не можем пройти мимо Беппо и консьержки; как ее зовут?
        - Byату.
        - Может быть, ты пойдешь прямо к ней...
        - Нет.
        - Она ничего тебе не сделает, Филипп, - сказала я.
        - Она позвонит моему дяде Леону, правда ведь?
        - Наверное, позвонит.
        - И приедет мой кузен Рауль?
        - Может быть.
        Филипп посмотрел на меня:
        - Я лучше подожду дядю Ипполита. Вы сказали, мы можем подождать.
        - Хорошо. Подождем.
        - А вы разве не хотите подождать дядю Ипполита?
        - Хочу.
        - Ну ладно, - вздохнул Филипп, - может быть, мы сможем быстро найти дорогу к озеру.
        И мы нашли ее - через три дома от виллы Мирей. Небольшая калитка, повисшая на петлях, вела в темный сад. Мы осторожно проскользнули в калитку и увидели темную громаду дома среди чернеющих в легком тумане деревьев. Стояла полная тишина. Мы без всяких помех прокрались по длинной петляющей дорожке к широкому, заросшему травой газону, потом снова к высоким деревьям и наконец услышали плеск волн озера.
        Ночь была безлунная, звезды закрыты облаками.
        Над озером туман лежал неровными клочками: кое-где плотный и бледный, как вата, на фоне темной дали; кое-где прозрачная дымка на воде, словно испарина от дыхания на темном стекле; кое-где матовая полоса, будто провели пальцем по бархату. Длинные прозрачные облака пара поднимались от воды и тянулись к берегу, окутывая деревья. Волны глухо ударяли о берег рядом с нами, когда мы тихо шли к саду виллы Мирей. Ночь была теплая, но от воды веяло холодом, и туман дышал на нас сыростью, пробиравшей до костей.
        - Вот пристань, - шепнул Филипп. - Я знаю, где ключи. Войдем?
        У пристани стояло небольшое квадратное двухэтажное здание, где хранились лодки; оно возвышалось прямо над водой, у маленькой искусственной бухточки, образованной двумя изогнутыми каменными насыпями. Берег здесь был очень узким, и крутой спуск вел к воде от площадки, густо заросшей деревьями, которые шли от берега вверх, обрамляя со всех сторон сад виллы Мирей. Высокие березы свесили ветви над крышей домика. В темноте, под покровом тумана, невозможно было разглядеть все в деталях, но общее впечатление заброшенности, шум деревьев и плеск волн отнюдь не подняли наше настроение.
        - Я хочу пройти в сад и заглянуть в дом, - решительно сказала я. - Твой дядя Ипполит, должно быть, уже приехал. Может быть, ты подождешь здесь? Ты можешь войти внутрь и запереть дверь, мы договоримся насчет условного сигнала...
        - Нет, - так же решительно ответил Филипп.
        - Ладно. Тогда пойдем вместе. Только очень осторожно, хорошо?
        - Мадам Вуату глухая, - заметил Филипп.
        - Может быть. Но Беппо не глухой. Пошли, малыш.
        Берег был глинистый и скользкий, мокрые листья кучами лежали между корнями берез. Над ним был небольшой парк, где под высокими деревьями росла трава. Мы крались от ствола к стволу, только что пробившаяся мокрая весенняя травка мягко стелилась под ногами, слабо пахло фиалками. Мы прошли ряды тополей, потом диких каштанов. Я касалась руками жесткой коры, липкие почки прилипали к ладоням. Свисающие ветви плакучей ивы обдавали нас брызгами, низко нависали над головой, словно преграждая путь. Мы едва пробились сквозь заросли ивы, такие густые, что образовывали сплошной шатер, и остановились. Мы были у самого дома. Ивы обрамляли ухоженную лужайку, примерно за тридцать ярдов от нее находилась терраса. Почти у наших ног металлическим блеском светился небольшой бассейн, и над ним я различала что-то вроде небольшой статуи.
        Я взяла Филиппа за руку, мы медленно и осторожно прошли позади постамента статуи, где несколько плакучих ив почти касались ветвями поверхности воды. Я отвела их зеленые пряди и внимательно осмотрела фасад дома. Ни одно окно не светилось, но над входной дверью, кажется, была лампа, освещавшая подъездную дорожку. Дверь была нам не видна, но свет с той стороны падал на усыпанный гравием полукруг перед домом и на кусты рододендронов. Здесь туман был едва заметен лишь в луче света, лежавшем, словно иней, на влажных листьях.
        - Вот это окно на террасе, - тихо спросила я. - В какой оно комнате?
        - В салоне. Там никто никогда не бывает. Кабинет дяди Ипполита наверху. Последнее окно. Там не видно света.
        Я посмотрела вверх:
        - Тогда боюсь, что он еще не приехал.
        - Войдем?
        Я задумалась:
        - Где задняя дверь?
        - На другой стороне. Возле консьержки.
        - И возле Беппо? Не годится. И я сомневаюсь, что открыто хотя бы одно из окон. И входная дверь освещена... Нет, Филипп, я считаю, нам надо подождать. Как ты думаешь?
        - Да. Я... машина!
        Он крепко, до боли, ухватил меня за руку. Дорога лежала справа от нас, не больше чем в двадцати ярдах. По ней двигалась машина, замедляя ход. Взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца. Быстрые шаги. Звонок. Оглушительный лай. Через мгновение мы услышали скрип отодвигаемого запора. Мадам Byату поспешно открывала ворота.
        Филипп ухватил меня за руку еще крепче:
        - Дядя Ипполит!
        Из-за кустов до нас донесся мужской голос.
        - Нет, - тихо сказала я.- Рауль.
        Холодная ручонка Филиппа дернулась в моей ладони. Я услышала, как консьержка сказала невыразительным голосом, громко, как обычно говорят глухие:
        - Нет, мсье. Ничего, мсье. Не напали на след?
        - Нет, - коротко ответил Рауль. - Вы уверены, что они не могут быть здесь? Не сомневаюсь, они должны были направиться сюда. Задняя дверь заперта?
        - Нет, мсье, но она видна из моего окна. Там никто не проходил. И никто не прошел через ворота. Я в этом уверена.
        - А окна?
        - Все закрыты, мсье.
        - Никто не звонил?
        - Никто.
        Наступило молчание. Я слышала только, как билось мое сердце.
        - Все равно, - сказал он. - Я осмотрю все вокруг. Оставьте ворота открытыми, пожалуйста. Я ожидаю с минуты на минуту Бернара.
        Снова молчание и громкие удары сердца. Потом мотор заурчал, и лучи фар медленно повернули в сторону, осветив блестящие листья рододендронов. Рауль подъехал к двери дома, остановился, заглушив мотор, и вышел из машины. Я слышала, как он взбежал по ступенькам и дверь за ним захлопнулась. Беппо все еще тихо подвывал и ворчал. Консьержка что-то крикнула ему из сторожки, и через несколько секунд он замолчал.
        Филипп почти конвульсивно сжал мою руку. Я посмотрела на него. Маленькое личико казалось неясным белым пятном с бездонными черными пятнами глаз.
        - Спрячься за статую, - шепнула я. - Наверное, он сейчас зажжет свет в доме.
        Не успела я сказать это, как окна салона вспыхнули яркими прямоугольниками и свет вырвался с террасы на лужайку. Мы все еще были в тени. Спрятавшись за статую, мы старались не шевелиться. Это была статуя обнаженного мальчика, наклонившегося, чтобы посмотреть на себя в бассейн, - жеманный, изысканный Нарцисс, погруженный в себя, поглощенный собой...
        Одно за другим вспыхивали окна, потом снова гасли. Мы следили за ними глазами: яркий свет - потом темнота, и так по всему дому. Но окна, выходящие на террасу напротив нас, и балконная дверь оставались освещенными. Наконец во всем доме, кроме салона, стало темно. Рауль подошел к балконной двери, открыл ее и вышел на террасу. Его тень словно прыгнула на лужайку и достигла края бассейна. Несколько минут он стоял на террасе, глядя в темноту. Я легонько положила руку Филиппу на голову и немного пригнула, чтобы свет случайно не попал ему на лицо. Мы съежились, как могли. Я прижалась щекой к каменному пьедесталу. Он был холодным и гладким и пах сыростью. Я не осмеливалась поднять голову и посмотреть на Рауля. Я смотрела на его тень.
        Вдруг она исчезла. В то же мгновение я услышала, что к дому быстро подъезжает еще одна машина. У ворот зажегся свет, салон погрузился в темноту. Я подняла голову и прислушалась.
        Шаги по гравию дорожки. Голос Рауля на террасе:
        - Бернар?
        - Мсье?
        Бернар быстро вышел из-за угла дома.
        Послышались шаги Рауля, спускающегося по ступенькам террасы. Он сказал так же коротко и резко, как говорил с мадам Вуату:
        - Есть что-нибудь новое?
        - Нет, мсье, но...
        Рауль тихо выругался:
        - Вы возвращались в хижину?
        - Да. Я их не нашел, но они там были, клянусь вам, они...
        - Конечно были. Тот англичанин просидел там почти до двенадцати часов ночи. Я это знаю точно. Они пошли к нему. Вы узнали, где он?
        - Он еще не вернулся. Он уехал с другими альпинистами в Руссель, они еще там. Но, мсье, я все пытаюсь сказать вам... Я только что звонил домой, и мне сказали, что она звонила ему в «Кок Арди». Она...
        - Звонила ему? Когда? - быстро спросил Рауль.
        - Примерно полчаса назад.
        - Черт возьми! - Он шумно перевел дыхание. - Откуда она говорила? Эти болваны догадались спросить?
        - Да, конечно, мсье. Они слышали от Жюля об этом скандальном случае, понимаете, мсье, и...
        - Откуда она звонила?
        - Из «Сан-Флер», из Эвиана. Они сказали...
        - Полчаса назад?
        - Не больше сорока минут назад.
        - Значит, англичанин ничего не слышал. Он, наверное, еще со своими альпинистами. Они еще не встретились.
        Он быстро отвернулся и пошел по дорожке. Бернар последовал за ним. Голоса их удалялись, но я расслышала его слова:
        - Немедленно отправляйся в Эвиан на этой машине. Я тоже поеду. Мы должны найти их, быстро. Слышишь? Должны найти.
        Бернар что-то сказал мрачным тоном, словно пытаясь оправдаться, и Рауль грубо обругал его. Потом они зашли за угол и их не стало слышно. Через мгновение я услышала, как заурчал мотор «кадиллака», и фары описали широкий полукруг света на дорожке. Беппо снова залаял. Мадам Вуату, должно быть, вышла из сторожки, услышав приближение второй машины. Я услышала, как Бернар разговаривает с ней и она ответила ему по обыкновению очень громко и визгливо, так что я могла ее расслышать:
        - Он сказал, что будет здесь в двенадцать. В двенадцать самое позднее.
        Потом Бернар тоже уехал. Я подняла голову с холодного камня и обхватила рукой Филиппа. Филипп взволнованно прошептал:
        - Он приезжает в двенадцать. Вы слышали?
        - Да. Сейчас, наверное, немного больше девяти. Нам придется ждать всего около трех часов, малыш. А они поехали искать нас в Эвиане.
        - Он спустился с лестницы на террасе. Балкон должен быть открыт. Войдем?
        Несколько секунд я молчала, потом устало ответила:
        - Нет. Еще три часа. Давай не рисковать. Вернемся и запремся в том домике у пристани.
        Домик казался еще менее уютным, чем раньше. Филипп на минуту исчез, прошел вдоль задней стены и скоро вернулся, с видом победителя размахивая ключом.
        - Молодец! - похвалила я мальчика. - Показывай дорогу, кролик!
        Он осторожно поднялся по крутой лестнице, ведущей к двери, возвышавшейся над маленькой пристанью, где у самого берега стояло несколько лодок. Ступеньки были мокрые и скользкие, заросшие мхом, и я боялась, что мы свалимся в воду. Дойдя до двери, Филипп наклонился, и я услышала, как заскрипел ключ в замке. Взвизгнув на петлях, дверь открылась. Перед нами зияло темное пространство, откуда веяло пылью и холодом запустения.
        - Вот так убежище! - сказала я с деланным восторгом, который, как мне казалось, нисколько не обманул Филиппа. Потом я осторожно включила фонарик.
        Слава богу, здесь было сухо. Но это было единственным преимуществом этого помещения - мрачной черной коробки, пыльного склада всякого мусора, прошлогодних сломанных игрушек, напоминающих о прошедших летних днях. Потом я узнала, что неподалеку, на набережной, когда-то была зацементированная площадка, служившая пляжем семейству Вальми. Здесь были беспорядочно свалены разные вещи, которые выглядят такими заманчиво яркими в июньский полдень: складные кресла и шезлонги, огромный пляжный зонт из оранжевой с алым парусины, какие-то непонятные предметы, грязные и свернутые, которые могли быть надувными подушками, огромная резиновая утка, похожая на колбасу резиновая лошадь в темно-синих яблоках...
        В неровном колеблющемся свете фонарика они выглядели гротескными чудовищами, особенно страшными от мысли, что нам придется провести среди них несколько бессонных часов, дрожа от страха, что нас кто-нибудь обнаружит.
        В стене, обращенной к берегу, было маленькое окошко. Я придвинула вплотную к нему один из сложенных шезлонгов, чтобы скрыть свет фонарика от случайных наблюдателей, потом, вернувшись к двери, заперла ее на ключ.
        - А что мы будем здесь делать до двенадцати часов? - меланхолически спросил Филипп, стоявший позади меня.
        - Раз у нас нет фишек и шахмат, - с напускной бодростью ответила я, - нам остается только заснуть. Почему бы и нет? Ты, должно быть, умираешь от усталости. Теперь тебе не о чем беспокоиться, можешь спать спокойно.
        - Нет, - с некоторым сомнением ответил он, потом сказал, словно что-то вспомнив: - Я буду спать в лодке.
        - Дурачок, здесь нет лодки. А те, что снаружи, насквозь мокрые. Может быть, вот тут, - с той же напускной бодростью добавила я, направляя луч фонарика на ужасную кучу мусора, - может быть, мы найдем что-нибудь получше...
        - А, вот она.
        Филипп бросился к куче и у меня за спиной начал вытягивать из-под трех крокетных молотков, полуспущенного ватерпольного мяча и сломанного весла что-то желтое и плоское, похожее на клеенчатый плащ.
        - Что это... - начала я.
        - Лодка.
        - А, понимаю. Надувная лодка? Никогда такой не видела.
        Он кивнул и стал раскладывать свое неаппетитное сокровище на незанятой части пола.
        - Ее надувают. Вот трубка. Ее надувают воздухом, и тогда борта поднимаются и получается лодка. Я хочу спать в ней.
        Я не стала ему возражать, чувствуя несказанное облегчение от того, что он нашел себе хоть какое-то занятие.
        - Почему бы и нет? - сказала я. - Во всяком случае, это хорошая подстилка от сырости. В конце концов, что для нас значит еще немножко пыли?
        - Это не подстилка. Это лодка.
        Он деловито рылся в куче грязной парусины в углу.
        - Са se voit,[По-видимому (фр.).] - не очень уверенно сказала я, глядя на желтую клеенку.
        - Ее надувают, - терпеливо объяснил Филипп, пролезая между бочкой с бензином и фантастической пятнистой лошадью.
        На щеке у него было большое черное пятно.
        - Дорогой мой, если ты думаешь, что у кого-нибудь из нас осталось достаточно сил, чтобы надуть эту лодку...
        - Ее надувают вот этим...
        Он с трудом волочил какой-то явно очень тяжелый предмет. Я помогла ему.
        - Что это такое?
        - Насос. Это очень легко. Я вам покажу.
        Он присел на полу у распластанной желтой массы, прилаживая насос к трубке, торчавшей в борту лодки. У меня не хватало духа возражать. И кроме того... Уже несколько минут я ощущала, как из-под двери проникает струя холодного воздуха, проходя по ногам. Филипп был всецело поглощен насосом, который, кажется, было легко заставить работать. Если он действительно надует проклятую лодку...
        И Филипп это сделал. Через несколько минут он торжествующе посмотрел на меня, повернув ко мне лицо, покрасневшее от усилий и увешанное гирляндами паутины, покрывавшей лодку, чьи жирные колбасообразные борта, без сомнения, должны были преградить путь любому сквозняку. Щедрым потоком похвал мне удалось заставить его отказаться от намерения надуть лошадь, мяч («просто чтобы вам показать») и спокойно улечься рядом со мной в непроницаемой для сквозняков, но довольно неудобной и тесной постели. Мы укрылись нашим пальто и приготовились выдержать в полулежачем положении последние три часа нашего утомительного путешествия.
        Минуты тянулись как часы. Кругом царила тишина, словно закутанная покрывалом тумана. Время от времени капли падали на крышу с нависших над ней веток, один раз случайный порыв ветра пронесся над деревьями, и ветви, покрытые почками, мягко застучали по кровле. Внизу, у причала, где стояли лодки, волны глухо накатывались на берег; хлюпающие и всасывающие звуки вызывали мысли о мрачной и пустой бездне..
        Я с тоской вспоминала о хижине, где мы провели прошлую ночь, - каким уютным казался мне теперь теплый чердак по сравнению с сырой могильной тишиной нашего теперешнего убежища!
        И было страшно холодно. Кажется, Филиппу было тепло: он свернулся калачиком под пальто, прижавшись ко мне спиной. Я обхватила его руками. Он уснул почти мгновенно. Через некоторое время я почувствовала, что убийственный холод пронизывает меня до костей. Сначала у меня застыла спина, потом холод сковал все тело, словно кровь замерзла в жилах, превратив меня в какое-то ледяное изваяние. У меня затекли ноги и руки, но я не решалась пошевельнуться, чтобы не разбудить ребенка. «Его силы на исходе», - подумала я. Пускай лучше спит, пока тянутся последние, самые тягостные минуты перед тем, как нас наконец спасут.
        Я лежала неподвижно и глядела в темное окошко, заслоненное парусиновым шезлонгом, дожидаясь того момента, когда увижу свет в окнах виллы, и пыталась вообще ни о чем не думать.
        Моему вынужденному бдению положил конец сплюснутый пластиковый мяч. Его пробудил от зимней спячки, очевидно, новый порыв ветра и очередной сквозняк, и он, покинув место на самом верху нагромождения коробок и ящиков, неуклюже покатился вниз со своего насеста. Мяч упал на меня, словно с неба, почти беззвучно, слабо подпрыгнув, и вывел меня из ступора. Я дернулась и быстро села.
        - Что это было? - испуганно спросил Филипп.
        Застывшими пальцами я потянулась за фонариком.
        - Это просто мяч. Прости, Филипп. Бояться нечего. Посмотрим, который час... Четверть двенадцатого. - Я взглянула на него. - Ты замерз?
        Он кивнул.
        - Давай выйдем отсюда, хорошо? - сказала я. - Там еще не горит свет, попытаемся войти через балконную дверь. Еще несколько минут...
        Туман сгустился. Тонкий луч фонарика словно упирался в молочно-белую стену. Испарения скопились среди деревьев плотным облаком, но на лужайке возле дома туман стлался легкой дымкой, истончавшейся и поднимавшейся легкими клубами.
        Над входной дверью все еще горела лампочка. Круг света, казалось, сузился, а деревья словно обступили дом плотнее под покровом тумана. В доме было темно.
        Мы тихонько пересекли лужайку и поднялись на террасу. Балконная дверь была открыта, и мы вошли в салон.
        Это была большая комната, и в слабом луче нашего фонарика она казалась еще больше. Тонкая полоска света выхватывала из темноты закутанные в чехлы кресла, похожие на присевшие привидения; край зеркала; сверкающую подвеску канделябра, звенящую от ветра, дующего из открытой двери. От этого темнота лишь сгущалась, и комната словно все дальше и дальше отступала во мрак. В салоне веяло грустным запахом пыли, как бывает в нежилых комнатах.
        Несколько мгновений мы постояли в дверях.
        - Пойдем в комнату твоего дяди Ипполита, - прошептала я. - Она, наверно, приготовлена для него, и там топится печка или камин. А у него есть телефон?
        Филипп кивнул и быстро провел меня через салон. Если он и был испуган, то не показывал виду. Он двигался как-то автоматически, словно во сне. Толкнув массивную дверь, выходящую в холл, он проскользнул в нее, не оглядываясь на темные углы. Я шла за ним.
        Холл был темным квадратным помещением с высоким потолком. Я разглядела только красиво изгибающуюся лестницу. Половицы глухо откликались на наши быстрые шаги. Больше ни звука. Мы пробежали по лестнице наверх. Филипп повернул налево, прошел широкую галерею и остановился перед одной из дверей.
        - Это кабинет дяди Ипполита, - шепнул он, положив ладонь на дверную ручку.
        В комнате действительно было тепло. Как иголки, притянутые магнитом, мы пробежали по ковру к большой голландской печке и прильнули к ней, тесно прижавшись спиной к изразцам. Я спросила, проведя лучом фонарика вдоль комнаты:
        - Куда ведет эта дверь?
        - Там еще один салон, большой. В нем теперь никто не бывает.
        Пройдя через комнату, я открыла дверь. Фонарик снова осветил темные призраки в чехлах. Как и нижний салон, эта комната не сняла с себя зимний наряд. Пахло затхлостью, и шелковые обои на стенах, которых я касалась рукой, были пыльными и хрупкими, словно крылья мертвой бабочки. Сверху из темноты доносилось знакомое звяканье хрустальных люстр.
        Я тихо прошла по ковру и остановилась перед одним из укутанных чехлом призраков - это, очевидно, был диван. Подняв чехол, я провела рукой по обивке... парча, шелк, от скрипа которого сводит челюсти.
        - Филипп, - тихо позвала я мальчика.
        Он появился, немного дрожа, у меня за спиной, как маленькое тощее привидение. Я сказала очень спокойным деловым тоном:
        - Не думаю, чтобы это нам еще понадобилось, но каждый солдат должен приготовить себе заранее путь к отступлению в случае необходимости. Если мы все еще должны будем прятаться, я бы сказала, что это самое подходящее место. Под чехлом. Получается вроде палатки, видишь? Тебе будет удобно, и ты станешь невидимкой.
        Филипп все понял. Он молча кивнул. Я посмотрела на него, накрыла диван чехлом, и мы снова прошли в кабинет. Дверь салона я оставила полуоткрытой.
        Я посмотрела на часы. Без пяти двенадцать. Окно кабинета выходило на дорогу. Никакой машины не видно. Подойдя к письменному столу, я сняла телефонную трубку.
        ГЛАВА 19
        Так, дядя, вот, вы здесь.

    Шекспир. Гамлет.[25 - Перевод М.Лозинского.]
        - «Кок Арди»,- ответил мужской голос.
        Это был не тот неприятный и подозрительный голос, который говорил со мной прошлый раз, но неплохо снова сбить их со следа. Уже без пяти двенадцать, но на всякий случай.
        Я сказала игривым тоном:
        - Гильом? Это ты, дорогой? Говорит Клотильда.
        - Клотильда? - с недоумением произнес голос.
        - Да, да. Из Аннеси. Ты не забыл? Ты мне сказал...
        - Одну минуту, мадемуазель. Кто вам нужен?
        В голосе звучало удивление.
        - Мне... Разве это не Гильом? О господи, какая я дурочка. - Я нервно захихикала. - Простите, мсье. Может быть... если он еще не лег... вы позовете его к телефону...
        - Ну конечно, - терпеливо ответил голос. - С большим удовольствием. Но какого Гильома вам позвать, мадемуазель Клотильда? Гильома Рувье?
        - Нет, нет, я же вам сказала, Гильома... О, Вильгельма Блейка. Англичанина. Он здесь? Он сказал мне...
        - Да, он здесь. Успокойтесь, мадемуазель Клотильда. Он еще не лег. Я сейчас его позову.
        Я услышала, как он засмеялся, отходя от телефона. Без сомнения, Уильям высоко котировался в «Кок Арди»...
        Филипп вплотную придвинулся ко мне. В слабом свете лампочки, висевшей над входной дверью, который проникал в комнату через незанавешенное окно, его лицо казалось еще бледнее, глаза - еще больше. Я подмигнула ему и скорчила гримасу, он улыбнулся в ответ.
        Я услышала взволнованный и недоверчивый голос Уильяма:
        - Говорит Блейк. Простите, пожалуйста, кто это?
        - Извините, что помешала вам, - сказала я. - Но мне надо было как-то поймать вас, и мне показалось, что так будет лучше всего. Это Линда Мартин.
        - А, это вы. Бармен сказал, что звонит какая-то «подружка». Я не мог подумать... скажите мне, что происходит? Где вы? У вас все в порядке? А мальчик...
        - Ради бога! Кто-нибудь вас слышит, Уильям?
        - Что? Да, кажется, может услышать. Но не думаю, чтобы кто-нибудь здесь достаточно понимал по-английски.
        - Все равно, нельзя рисковать. Я не могу долго говорить с вами, это может быть опасно для меня, но... мне нужна помощь. И я подумала...
        - Конечно, - решительно сказал Блейк. - Я слышал местную версию того, что случилось, и я наде... ожидал, что вы как-нибудь со мной свяжетесь... Я... я ужасно волновался... я хочу сказать, что вы были совсем одна, и всякое такое... Что мне делать? Как я могу помочь вам?
        - О, Уильям, - с облегчением ответила я, - послушайте, сейчас я не могу ничего вам объяснить, это займет слишком много времени. Беспокоиться не о чем, мы оба в безопасности, и я полагаю, все кончится через несколько минут, но... Я буду вам очень благодарна, если вы приедете сюда. Больше нет никакой опасности, но... может быть... неприятная сцена, и мне не хочется быть совсем одной против всех де Вальми. Я знаю, неудобно просить человека, которого видел всего несколько раз, и сейчас неподходящее время, но если бы вы могли...
        - Скажите мне, где вы находитесь, - просто сказал Блейк, - и я к вам приеду. У меня джип. Это «Сан-Флер»?
        - Нет-нет. Значит, вам говорили, что я звонила?
        - Да. Я только что вернулся из Эвиана.
        - Господи, Уильям!
        - Что такого? - рассудительно сказал он. - Я думал, что вы там. Знаете, я ничего не знал об этом деле до сегодняшнего вечера. Вчера до поздней ночи я работал в хижине, но сегодня рано утром должен был поехать с несколькими парнями на южные посадки, поэтому решил переночевать здесь. Мы были в лесу целый день и вернулись очень поздно, и мне сказали, что вы звонили из «Сан-Флера». Конечно, мне пришлось выслушать все сплетни, которые здесь ходят о вас. Я позвонил в «Сан-Флер», но там ничего не могли сказать о вас, я взял джип и поехал в Эвиан...
        - Вы не видели там Рауля де Вальми?
        - Я не знаю его в лицо. Что, он тоже вас ищет?
        - Да.
        - О! Я подумал, что вы... я хочу сказать, кто-то мне сказал...
        Он замолчал, запутавшись.
        - Что бы вы ни слышали, это неправда. Мы с Филиппом одни.
        - О! А? Да. Хорошо! - бодро сказал Блейк. - Скажите мне, где вы, и я к вам сразу же приеду.
        - Мы в Тононе, на вилле Мирей. Это дом Ипполита де Вальми - он брат...
        - Знаю. Вы его видели?
        - Он еще не вернулся. Его ожидают с минуты на минуту. Мы его караулим... Я... я объясню вам, когда встретимся, почему мы не пошли прямо в полицию. А пока что вы..
        никому не скажете? Вы можете просто приехать?
        - Конечно. Я здесь близко. Пожалуйста, повторите, как называется это место.
        - Вилла Мирей. Каждый вам скажет. Она на самом берегу озера. Поезжайте по нижней дороге. Вилла Мирей. Запомнили?
        - Да, благодарю вас, шери.
        - Что? А, понятно. Бармен подслушивает?
        - Да.
        - Тогда, боюсь, вам надо попрощаться со мной как следует.
        - Я не знаю как.
        - Скажите: «Абиенто, шери».
        - А бьян ту, шери, - мрачно сказал Блейк и засмеялся. - Я рад, что у вас все еще хорошее настроение, - добавил он.
        - Да, - не очень весело ответила я. - До встречи. Спасибо, Уильям. Большое спасибо. Очень приятно... чувствовать, что ты не один.
        - Не думайте об этом, - ответил Блейк, и я услышала частые гудки.
        Я едва успела повесить трубку, как послышался шум мотора. Мы с Филиппом стояли за темным окном и следили за лучами, которые отбрасывали фары. Машина замедлила ход и подъехала к воротам виллы. Свет, прорезав пелену тумана, скользнул по потолку.
        Филипп просунул холодную, дрожащую ладошку в мою руку.
        - Он уже здесь, - сказал мальчик.
        - Да. О, Филипп...
        - И вы тоже боялись все это время? - удивленно спросил он.
        - Да. Ужасно.
        - Я не знал.
        - И очень хорошо.
        Машина остановилась. Фары потухли, мотор заглох. Дверца машины хлопнула, гравий захрустел под ногами. Быстрые уверенные шаги по направлению к входной двери. Мы услышали, как повернулась ручка. Дальше все звуки раздавались уже внутри дома: открылась дверь, кто-то прошел по холлу...
        - Он приехал. Все позади.
        - Слава богу, - дрожащим голосом произнесла я и шагнула к двери.
        Я не думала, что буду говорить Ипполиту. Возможно, ему уже кое-что рассказали. А может быть, он даже и не слышал обо мне. Все равно. Он здесь. И я могу передать ему мальчика.
        Я бросилась бежать по галерее, устланной ковром, и вниз по красиво изгибающейся лестнице.
        Свет в холле не горел. Входная дверь была открыта, и лампа над ней бросала длинную полосу света, пересекающую пол. За дверью в тумане блестела влажным лаком большая машина. Кто-то стоял в дверях, подняв руку, словно намеревался зажечь свет. Его силуэт выделялся в дверном проеме на фоне туманной дымки, пронизанной светом лампы, - высокий мускулистый мужчина, замерший, словно прислушиваясь.
        Я пробежала по ковру тихо, как привидение. На середине лестницы я остановилась в нерешительности, не отрывая руку от перил, потом медленно пошла вниз по ступеням по направлению к этому человеку.
        Потом он увидел меня и поднял голову.
        - Значит, вы здесь, - сказал он.
        Это было все, что он сказал, но я замерла, словно от выстрела. Я стояла, сжимая перила, и мне казалось, что дерево треснет у меня под рукой. Было мгновение, когда я хотела повернуться назад и бежать, но у меня не было сил двинуться.
        - Рауль? - сказала я каким-то чужим голосом.
        - Он самый.
        Раздался щелчок, и зажегся свет - огромная люстра блестела и переливалась тысячами разноцветных искр в хрустальных подвесках. Свет ударил меня по глазам, я отшатнулась и закрыла лицо рукой, потом опустила ее и посмотрела на Рауля, стоявшего на противоположном конце пустого холла. Я совершенно забыла о Филиппе, Ипполите, Уильяме Блейке, который катит сюда из Субиру; я ничего не видела, кроме человека, стоявшего передо мной, не отрывая руки от выключателя. Рауль смотрел на меня. Нас не разделяло ничего, кроме преступления.
        Рауль опустил руку и закрыл за собой дверь. Лицо его было бледным, взгляд - жестким, словно камень.
        На лице обозначились морщины, которых прежде не было. Он был очень похож на Леона де Вальми.
        - А он тоже здесь? Филипп? - спросил Рауль очень спокойным и ровным голосом, и я подумала, что он даже не пытается скрыть ярость.
        На этот вопрос ответил Филипп. Он шел за мной до самой галереи, и там инстинктивно остановился, заподозрив что-то неладное. Когда Рауль задал вопрос, Филипп, должно быть, сделал резкое движение, и Рауль вдруг поднял голову и всмотрелся в темное пространство галереи. Я взглянула в том же направлении и увидела Филиппа - маленькое темное привидение, растаявшее во мраке.
        Рауль в несколько шагов пересек холл и бросился вверх, перескакивая через две ступеньки. Переход от неподвижности к быстрому, почти лихорадочному движению был таким внезапным, что мной овладела слепая паника. Сама не помню как, я взлетела по лестнице, уже не держась за перила, добежала до площадки раньше Рауля и, повернувшись, встала перед ним, преграждая путь.
        Я крикнула: «Беги, Филипп!» - и вытянула вперед руки, словно желая отвратить грозящую беду.
        Но мои ладони не коснулись Рауля. Он замер. Руки его повисли. Отступив, я прислонилась к изящно изогнутым перилам и встала, опираясь на них. Думаю, что, если бы не это, я бы упала - ноги меня не держали. Рауль не смотрел вслед Филиппу. Он смотрел на меня. Я отвернулась.
        Позади, в конце галереи, послышался легкий скрип - закрылась дверь кабинета.
        Рауль тоже услышал этот звук. Он поднял голову, потом снова посмотрел на меня.
        - Понятно, - сказал он.
        Я тоже все поняла. Поняла все уже тогда, когда шок и усталость заставили меня броситься, как последнюю дуру, на лестницу и оттолкнуть его. И теперь я увидела, как изменилось его лицо, как гнев уступил место холодной надменной горечи. Я поняла, что сама превратила в пепел свой новый чудесный мир, собственными неумелыми руками потопила волшебный корабль. Я не могла говорить, я заплакала, и это были не отчаянные, трагические рыдания, а молчаливые, безнадежные слезы, от которых мое лицо стало мокрым и безобразным.
        Рауль не двигался. Он сказал ровным, бесстрастным тоном:
        - Когда сегодня утром я приехал в замок Вальми и мой отец сказал, что вы ушли, он думал, что вы обратились за помощью ко мне. Я сказал ему, что вы считаете, будто я до четверга пробуду в Париже. Во вторник вечером меня не было в моей парижской квартире, так что вы не могли знать, где я нахожусь. Но позже я узнал, что вы даже не пытались связаться со мной. У вас могла быть только одна причина, - продолжал он тем же бесстрастным тоном, - когда я... сказал это моему отцу, он решительно отрицал какие-нибудь... дурные намерения по отношению к вам. Я ему не поверил.
        Рауль замолчал. Я не осмеливалась посмотреть на него. Я подняла руку, чтобы вытереть слезы. Но они продолжали течь.
        - Я сказал ему тогда, что намеревался сделать вас своей женой и если с вами что-нибудь случится, я убью его собственными руками, хоть он мне и отец.
        Я посмотрела на него.
        - Рауль...
        Но мой голос замер. Я не могла говорить.
        - Да, мне кажется, я сделал бы это, - отвечая на мой взгляд, медленно сказал он и добавил одно слово, прозвучавшее в моих ушах похоронным звоном: - Тогда.
        Мы не слышали, как подъехала еще одна машина. Когда дверь холла открылась и вошли двое - мужчина и женщина, мы оба вздрогнули и обернулись. Это были Элоиза де Вальми и незнакомый мне человек. Но даже если бы я не ожидала его прихода, у меня не было бы сомнений, что передо мной Ипполит де Вальми. В нем сразу угадывались фамильные черты. Он был несколько смягченным вариантом Леона де Вальми - Люцифер до падения. Он казался значительно более добродушным, и голос его, когда он обратился с каким-то замечанием к Элоизе де Вальми, звучал мягко и приятно. Но в нем были твердость и сила, свойственные всем мужчинам этого семейства, - может быть, он менее импульсивен и более сдержан и хладнокровен, но в данных обстоятельствах это не так уж плохо. Слава богу, мой «бог из машины» мог достаточно хорошо выполнить свое предназначение.
        Ни он, ни мадам де Вальми не видели нас, стоящих над ними на площадке, потому что в этот момент мадам Вуату, на сей раз увидев подъезжавшую машину, прибежала с шумом со своих задворок в холл, визгливо приветствуя прибывших:
        - О! Добро пожаловать, мсье Ипполит! Я так боялась, что при таком тумане... О! - Она вдруг замолчала, воздев руки, словно в ужасе. - О! Мадам... мадам больна? Что случилось? О, конечно, конечно! Какой ужас! Ничего еще не известно?
        Я не заметила, в каком состоянии находится Элоиза, пока консьержка не обратила на это мое внимание. Она опиралась на руку Ипполита, словно не могла стоять без его поддержки. В безжалостно ярком свете большой люстры лицо ее казалось серым, изможденным и морщинистым. Она выглядела дряхлой старухой. Консьержка бросилась к ней с сочувственными воплями:
        - А мальчик, о нем еще ничего не слышно? И конечно, мадам не может думать ни о чем другом! Какое несчастье... Мадам должна подняться наверх. Там горит печка... что-нибудь выпить? Может быть, бульон?
        - Мсье Рауль здесь? - прервал ее Ипполит.
        - Еще нет, мсье. Он приезжал сегодня вечером, потом уехал в Эвиан. Но сказал, что будет к двенадцати часам, чтобы увидеться с вами. Он поехал за...
        - Его машина стоит у самых дверей.
        Рауль как-то неохотно выступил вперед:
        - Добрый вечер, дядя.
        Внезапно умолкшая мадам Вуату уставилась на него снизу вверх. Ипполит повернулся, подняв брови. Элоиза слабо вскрикнула: «Рауль!» - с таким же ужасом, как и я. Новые морщинки обозначились у нее на щеках, она покачнулась, так что Ипполит должен был крепче взять ее под руку. Потом она увидела меня, сжавшуюся у перил позади Рауля, и взвизгнула: «Мисс Мартин!»
        К мадам Вуату внезапно вернулся голос.
        - Вот эта женщина! - завопила она. - В нашем доме! Мсье Рауль!..
        - Прекрасно, - коротко сказал Ипполит. - Мадам Вуату, оставьте нас, пожалуйста.
        Все молчали, пока дверь не закрылась за консьержкой. Потом Ипполит снова повернулся и посмотрел на нас. Он бесстрастно оглядел меня, чуть-чуть кивнул и перевел глаза на Рауля:
        - Ты их нашел?
        - Да, нашел.
        - А Филипп?
        - Он здесь.
        - Он здоров? - хрипло спросила Элоиза.
        - Да, Элоиза, здоров. Он был с мисс Мартин.
        Голос Рауля звучал очень сухо.
        Она опустила глаза под его взглядом и со стоном вздохнула.
        - Я думаю, нам лучше все выяснить спокойно. Пройдемте в кабинет. Элоиза, дорогая, вы сможете подняться по лестнице?
        Никто не заговорил со мной, даже не посмотрел. Я для них словно тень, привидение, иссохший лист, заброшенный порывом ветра в угол. Со мной все ясно. Меня даже не позвали для объяснения. Я была в полной безопасности, и мне хотелось умереть.
        Элоиза медленно шла по ступенькам рядом с Ипполитом. Рауль, словно забыв о моем существовании, прошел мимо меня и стал подниматься на галерею. Я тихо последовала за ним, больше не плача, но щеки щипало от слез, и я чувствовала, что смертельно устала. Я плелась по лестнице, перебирая руками перила, как дряхлая старуха.
        Рауль открыл дверь кабинета и зажег свет. Он ждал. Я, не смотря на него, проскользнула мимо с опущенной головой и пересекла кабинет, направляясь к двери, ведущей в большой салон.
        Я открыла дверь и устало сказала:
        - Филипп? Все в порядке, Филипп, можешь выходить. - Я помолчала, видя, что Рауль тоже прошел к двери и стоит рядом. Потом добавила: - Теперь ты в безопасности. Твой дядя Ипполит наконец приехал.
        Почему-то, без всякой видимой причины, другие последовали за нами в салон, хотя в кабинете было уютнее и теплее от печки.
        Ипполит снял чехол с дивана и теперь сидел рядом с мальчиком, обхватив его рукой. Элоиза рухнула на маленький, обтянутый парчой стул, стоящий у самой решетки незатопленного камина. Кто-то снял с него чехол, и он лежал, как пустая шкурка, у ее ног.
        Когда зажгли свет, салон стал выглядеть еще мрачнее, чем раньше. Сотни подвесок огромной люстры - радужные призмы - казались льдинками, которые вот-вот упадут на пол. Лучи словно обдавали холодом белую ткань, покрывавшую мебель, и отражались, как от сверкающей льдины, от светлого мрамора каминной доски. Рауль облокотился на нее, точно так же, как стоял в библиотеке Леона де Вальми.
        Я уселась как можно дальше от них. На противоположном конце длинной комнаты стоял концертный рояль в плотном зеленом чехле; я отступила к роялю и уселась на вертящийся стул спиной к инструменту. Во мне все словно замерло. Они хотели поговорить - что ж, пускай говорят, эти Вальми, пускай все выяснят между собой и отпустят меня на все четыре стороны. Мне больше нет до всего этого никакого дела. Я подняла голову и посмотрела на этих людей, сидящих на противоположном конце красивой, но какой-то мертвой комнаты. Мне казалось, что они находятся от меня на расстоянии миллиона миль.
        Ипполит вполголоса говорил что-то Филиппу, но вдруг спокойным тоном обратился к Раулю:
        - Как ты уже, наверное, догадался, Элоиза поехала в Женеву, чтобы встретить меня в аэропорту. Она рассказала мне... довольно странную историю.
        Рауль выбирал себе сигарету. Он сказал, не поднимая глаз:
        - Хотелось бы знать, какую именно историю тебе рассказали. В последнее время мне пришлось выслушать несколько версий этой истории, и, должен признаться, я не знаю, что подумать. Интересно, какую версию Элоиза пыталась тебе предложить на этот раз.
        Она что-то пробормотала. Ипполит сжал губы:
        - Дорогой Рауль...
        - Послушай, - прервал его Рауль. - Дело зашло так далеко, что сейчас уже не до вежливости или... до сыновнего долга. Лучше всего будет, если мы скажем всю правду. - Он безучастно посмотрел на Элоизу. - Знаешь, Элоиза, у тебя могут быть крупные неприятности. Тебе должно быть известно, что сегодня утром отец был со мной довольно откровенным. Думаю, сейчас он все будет отрицать, но, признаюсь, не понимаю, как это поможет ему... или тебе. Не знаю, зачем он послал тебя в Женеву, но для вас уже все кончено, Элоиза. Можешь оставить свои светские манеры. Здесь тебе некого стесняться, и, кроме того, тебе, конечно, понадобится Ипполит, чтобы как-то замять неизбежный скандал. Почему бы тебе не собраться с духом и не рассказать все начистоту?
        Элоиза ничего не ответила. Она сжалась на стуле в бесформенный комок, словно у нее не было костей, и не поднимала головы.
        Рауль некоторое время бесстрастно наблюдал за ней. Потом, немного подняв плечи, повернулся к Ипполиту.
        - Ну ладно, - сказал он. - Раз Элоиза с нами не играет, мне придется начать.
        Ипполит перевел глаза с Рауля на мадам, лицо его выражало глубокую усталость.
        - Хорошо, - согласился он, - начинай. Ты звонил мне в Афины во вторник утром и просил вернуться домой, потому что беспокоился о Филиппе. Ты говорил о каких-то странных происшествиях и настаивал на том, что Филиппу угрожает опасность. Ты что-то сказал насчет гувернантки Филиппа. Элоиза тоже упомянула о ней сегодня, и тоже весьма неопределенно. Я полагаю, что здесь находится эта девушка, с которой связаны неприятные события. Именно их Элоиза пыталась мне объяснить, когда мы встретились в Женеве. Должен признаться, я ничего не понял. И я устал. Поэтому надеюсь, что ты расскажешь мне все коротко и ясно.
        - Оставь в покое гувернантку Филиппа, - сказал Рауль.
        Я уже была для него только «гувернантка Филиппа» - он даже не посмотрел на меня. Он находился словно на другом конце света.
        - Она тут ни при чем, это простая случайность, - продолжал он. - Это все мой отец. Поэтому-то я и говорю, что сейчас не до условностей. Дело в том, что мой отец - твой брат - с помощью или, во всяком случае, с согласия своей жены несколько раз в течение последних недель пытался убить Филиппа.
        Элоиза издала странный стонущий звук; Филипп повернул голову и поглядел на нее, крепче прижавшись к Ипполиту. Я сказала тихим жестким голосом, который показался мне чужим:
        - Филиппу всего девять лет. Ему пришлось многое пережить, он очень устал и, наверное, голоден. Я прошу вас разрешить мне отвести его вниз, чтобы его накормили.
        Они вздрогнули, словно заговорил один из покрытых чехлами стульев. Потом Ипполит сказал:
        - Конечно, его следует отвести вниз. Но мне бы хотелось, чтобы вы остались с нами. Пожалуйста, позвони, Рауль.
        Рауль окинул меня взглядом, в котором я не прочла ничего, кроме безразличия, и позвонил.
        Мы молча ждали, наконец дверь отворилась. Это была не мадам Byату, которая стояла рядом, а пожилой лакей с приятным лицом.
        - Гастон, - сказал Ипполит. - Не могли бы вы отвести мсье Филиппа вниз и дать ему что-нибудь поесть? Пусть мадам Byату или Жанна приготовят для него комнату... маленькую гостиную рядом со мной, я полагаю. Филипп, пойди с Гастоном. Он приглядит за тобой.
        Филипп вскочил с дивана. Он улыбался. Седовласый Гастон улыбнулся в ответ.
        - Пойдем, - сказал он и протянул мальчику руку. Филипп подбежал к нему, даже не оглянувшись.
        Дверь за ними закрылась.
        Ипполит снова повернулся к Раулю. Я чувствовала, что он с трудом сохраняет спокойное выражение лица и старается, чтобы не дрожали руки. Голос его немного вибрировал, но был таким же мягким и приятным, как раньше:
        - Хорошо, Рауль, продолжай, - сказал он. - И я предупреждаю тебя, все факты должны быть подтверждены. Ты... Не забывай, он мой брат.
        - И мой отец, - резко ответил Рауль. Неожиданным движением он стряхнул пепел с сигареты в холодное жерло камина. - Что касается фактов, то у меня их не так уж много, но я вам их представлю полностью. Я узнал обо всей этой истории... - он поднял на меня глаза: они были аспидно-серыми, - только сегодня утром. - На минуту Рауль замолчал. Потом снова заговорил: - Мне не нужно рассказывать вам о том, что известно и без меня, - начал он. - Если бы Филипп не родился, мой отец унаследовал бы имение Вальми, где прожил всю жизнь и которое любил, особенно со времени несчастного случая, больше всего на свете, был прямо одержим этой любовью. Пока его старший брат не женился, он был уверен, что в один прекрасный день Вальми будет принадлежать ему, и, не колеблясь, тратил на Вальми доходы со своего собственного имения - Бельвиня. С девятнадцати лет я вел для него дела Бельвиня и знаю, что в течение всего этого времени из него выкачивалось все, что могло бы поправить там дела. Мы с отцом часто спорили относительно... в конце концов, это и мое имение тоже, и я не был так уверен, как он, что его старший брат Этьен
никогда не будет иметь наследника.
        - Я знаю, Леон никогда никого не слушал, - заметил Ипполит.
        - Ну так вот, - продолжал Рауль. - Этьен женился, и родился Филипп. Не хочу расстраивать вас рассказом о том, как реагировал на это отец; слава богу, у него хватило ума на то, чтобы скрывать свои чувства от Этьена... может быть, поэтому тот разрешил ему жить и дальше в Вальми. Но в результате доход с Бельвиня оставался в имении, и я мог поправить то, что мой отец разрушал в течение многих лет. - На крепко сжатых губах показалось слабое подобие улыбки. - Признаюсь, мне нравилось спорить с отцом... В прошлом году Этьен погиб. - Он посмотрел на Ипполита. - И сразу же все деньги снова потекли из Бельвиня в Вальми.
        Ипполит сделал едва заметное движение:
        - Так скоро?
        Рауль опять улыбнулся. Не могу сказать, чтобы эта улыбка была приятной.
        - Очень рад, что ты так быстро все схватил. Да. Тогда же он решил, что с Филиппом надо что-то делать. До того как мальчик сможет унаследовать Вальми, остается еще шесть лет. Надо было только ждать удобного случая.
        - У тебя должны быть неопровержимые факты, - резко сказал Ипполит.
        - Они у меня есть. Я сберегу время и избавлю тебя от психологических тонкостей, если скажу сразу, что отец подтвердил свое намерение убить мальчика.
        Короткое молчание.
        - Очень хорошо, - наконец сказал Ипполит.- Я тебе верю. Перед кем он подтвердил это намерение?
        Губы Рауля дернулись:
        - Передо мной. Успокойтесь, дядюшка, пока что это семейное дело.
        - А... понимаю. - Ипполит переменил положение. - Итак, я уехал в Грецию и передал Филиппа в его руки...
        - Да. Естественно, я не сразу понял, что происходит. Почему он грабит Бельвинь, - ровным голосом продолжал Рауль. - Не так-то легко примириться с мыслью, что твой отец - убийца. Я просто был поражен и рассержен, настолько рассержен тем, что меня сбросили с вершины, на которую я так долго карабкался, что не мог успокоиться и обдумывал возможные причины. А сколько сил я потратил на наши бесконечные скандалы! В начале апреля поехав в Вальми, я заранее решил посмотреть, как там живется Филиппу. Не буду вас обманывать - я не мог и вообразить, что готовится что-то вроде этого: я уже говорил, что нелегко подозревать членов собственной семьи, которых хорошо знаешь. Но... как бы то ни было, я поехал в Вальми, чтобы узнать, как там обстоят дела. Мне показалось, что все в порядке. Я слышал, что у Филиппа новая гувернантка, и поинтересовался... - Наши глаза на минуту встретились, и Рауль замолчал. Потом он добавил: - Вальми всегда был неподходящим местом для детей, но на этот раз казалось все хорошо. А на следующий день произошел случай, который мог очень плохо кончиться.
        Ровным холодным голосом он рассказал Ипполиту о том, что случилось в лесу. Ипполит издал несколько возмущенных восклицаний, Элоиза ерзала на стуле и смотрела себе под ноги. Она ничего не говорила, но я заметила, что тонкий золотистый шелк обивки, в который она вцепилась ногтями, в нескольких местах треснул. Рауль наблюдал за ней. Его лицо по-прежнему было совершенно бесстрастным.
        - Даже тогда, - продолжал он, - я не подозревал, что происходит в действительности. Да и как я мог? Позже я горько упрекал себя за это, но, еще раз повторяю, я не мог подумать... - Он бросил окурок в холодный камин и повернулся, чтобы раздавить его каблуком. Потом устало сказал, словно обращаясь к самому себе: - Может быть, я и подозревал, не знаю. Думаю, я просто старался отогнать от себя все подозрения. - Он посмотрел на своего дядю. - Можешь это понять?
        - Да, - тяжело сказал тот. - Могу.
        - Так я и думал, - произнес Рауль. - Хорошее воспитание, верно?
        Он закурил новую сигарету.
        - Но все же ты не зря приехал еще раз, - заметил Ипполит.
        Казалось, Рауль обращал внимание только на свою сигарету.
        - Я приехал не потому, что у меня были какие-то подозрения. И у меня не было никаких фактов, которые могли бы вызвать такие подозрения, - до пасхального бала, когда я позвонил тебе. Но в ту ночь произошли два события. Мисс Мартин сказала мне, что Филипп снова едва не погиб - каменные перила на балконе западного фасада вдруг за одну ночь расшатались, - и если бы мисс Мартин не заметила этого и не проложила что-то поперек опасного места, Филипп умер бы страшной смертью, напоровшись на острые прутья ограды, которая проходит под самым балконом.
        Эти слова заставили Ипполита повернуться и посмотреть на меня. Увидев его лицо, я спросила себя в первый раз, что рассказала обо мне Элоиза, когда они ехали из аэропорта. Судя по его выражению, вряд ли она сказала что-нибудь хорошее. Когда Рауль стал рассказывать о нашем «полуночном пире» с участием Филиппа, лицо Ипполита смягчилось, словно в его сознании возник совершенно новый образ, отличный от того, что нарисовала Элоиза:
        - И в ту ночь Элоиза вела себя в высшей степени странно, - сказал Рауль. - Она казалась испуганной, если это слово можно применить к ней, и, кроме того, мисс Мартин рассказала мне о кошмарах Филиппа... но больше всего меня потрясло происшествие с перилами. Рано утром я сразу же позвонил тебе, и мне случайно удалось тебя застать. Мне казалось, что лучше всего нам вместе серьезно поговорить с ним, выяснить, что происходит, и заставить его... и привести его в чувство. Я подумал, что ты мог бы поручить мальчика мне, если тебе снова надо будет уехать. У меня нет никаких прав на мальчика, и я думаю, тебе ясно, почему мне не хотелось обращаться в полицию. - Он бегло и невесело засмеялся, глядя на своего дядю. - Во всяком случае, если бы я и обратился в полицию, у меня не было бы никаких фактов - ведь, собственно, ничего не произошло. Пока что он не совершил никакого преступления. Но я подумал, что, если ты пошлешь телеграмму, что возвращаешься домой, это может повлиять на его планы. Если у него будут какие-нибудь планы, - устало добавил он.
        Снова наступило молчание. Ипполит посмотрел на Элоизу. Рауль продолжал:
        - Сейчас кажется странным, что я так долго не мог поверить, что он способен на убийство. Мне надо бы знать... но уж так вышло. Я еще раз повторяю, что в это не так-то легко поверить. Вряд ли я мог бы уличить его... и сомневаюсь, что это принесло бы пользу. Если уж во время сегодняшней встречи... - Он замолчал и слегка пожал плечами. - Ну что же, я позвал тебя, сделал все, чтобы успокоить свою совесть, и к тому же знал, что могу надеяться на мисс Мартин. Я много раз называл себя дураком. На следующее утро, после того как я позвонил тебе, я не хотел уезжать из Вальми, но мне позвонили из Парижа, и я должен был уехать. Речь шла о деньгах, которые я старался получить на расходы в Бельвине, и человек, на которого я надеялся, должен был проездом остановиться в Париже. Я не мог его упустить - и уехал. Я хотел остаться в Париже до среды, потом вернуться сюда и встретить тебя в аэропорту, когда ты будешь возвращаться в четверг из Афин, и вместе с тобой вернуться в Вальми. Но не успел я уехать, как стал беспокоиться все больше и больше: как будто чем дальше я был от отца, тем лучше понимал его. Как бы то ни
было, мне кажется, я в первый раз понял, что мои подозрения, какими бы нелепыми они ни казались, могут быть верными и Филиппу грозит опасность, непосредственная опасность. Днем я позвонил в Вальми и позвал отца... позвал его к телефону. Я придумал какую-то отговорку - не помню точно - и задал несколько вопросов. Он сказал мне, что получил от тебя телеграмму, и, честное слово, складывалось впечатление, что он даже доволен будущей встречей. Казалось, все нормально, и когда я повесил трубку, то опять был совершенно уверен, что все эти подозрения - полная нелепость. - Он глубже затянулся и выдохнул струю дыма, словно вздохнул. - Но... к вечеру я не мог больше вынести. Я позвонил в аэропорт. Мне повезло. У них оставалось одно место на ночной рейс. Я оставил машину в Женеве и из аэропорта направился прямо в Вальми. Я приехал туда рано утром и узнал, что мисс Мартин и Филипп исчезли.
        Он стряхнул пепел с сигареты:
        - Просто из любопытства хотелось бы узнать, Элоиза, как ты все это объяснила моему дяде, когда встретила его в Женеве?
        Элоиза все еще не сказала ни слова. Она повернула голову и прильнула щекой к спинке стула. Казалось, она почти не слышит его. Лицо ее было мертвенно-бледным, скорее серым. И только пальцы царапали обивку, рвали тонкий золотистый шелк.
        Ипполит выглядел таким расстроенным, что я представила себе, каких ужасов наговорила обо мне Элоиза.
        - Все это она рассказала не очень связно, - начал он. - Я догадывался...
        - Неважно, - прервала я. - Я расскажу вам все по порядку. Во вторник вечером я узнала о планах мсье Леона. Бернар напился на танцах и все рассказал Берте, одной из горничных, а она передала все мне. Я должна была увести Филиппа. Я... я не знала, куда идти. Мы спрятались, потом пришли сюда и стали вас ждать. Вот и все.
        Я чувствовала, что Рауль смотрит на меня. Нас разделяла большая неуютная комната, полная привидений в чехлах. Я ничего не прибавила. Если я когда-нибудь доскажу ему остальное, то, во всяком случае, не здесь.
        Ипполит снова повернулся к Раулю:
        - Продолжай. Ты вернулся и узнал, что они ушли. Наверное, именно тогда ты и взялся за Леона?
        - Да. - В его голосе появилась какая-то новая нотка, которая заставила меня неловко подвинуться на стуле и отвести глаза от Рауля. Мне не хотелось видеть его лицо в этот момент, хотя, честное слово, было очень трудно сказать, что оно выражает. Он сказал: - Было высказано несколько... несколько теорий, почему эти двое сбежали, но для меня это могло означать только одно: у мисс Мартин появилось неопровержимое доказательство того, что Филиппу угрожает опасность, и она увела его, чтобы с ним ничего не случилось. Я горько упрекал себя за то, что так легко отмахнулся от подозрений, и набросился на отца.
        - Ну и?..
        - Беседа была довольно неприятная. Я не буду распространяться. Он начал с того, что отрицал все начисто, и - вы ведь его знаете - отрицал так убедительно, что я выглядел просто дураком. Но он не мог отрицать того факта, что Лин... что мисс Мартин сбежала. Я не отставал от него, и постепенно он сменил позицию. Он намекнул, что в том, что касается судьбы Филиппа, мисс Мартин нельзя назвать незаинтересованной стороной.
        Он снова стряхнул пепел с сигареты, не глядя на меня.
        - Что ты хочешь сказать? - спросил Ипполит.
        Рауль не ответил.
        - У мсье Леона есть причина предполагать, что я влюблена в мсье Рауля, - коротко ответила я.
        Ипполит поднял брови. У него была такая же быстрая реакция, как у Леона, правда в несколько ином роде. Он сказал:
        - Значит, вы могли бы быть заинтересованы в том, чтобы избавиться от Филиппа? Очень предусмотрительная девица! И как ты реагировал на это... предположение, Рауль?
        - Это было так абсурдно, что я даже не рассердился. Я засмеялся. Потом сказал, что он слишком вольно толкует факты. Заинтересованы обе стороны, и очень серьезно, другими словами, я хочу, чтобы мисс Мартин стала моей женой, и если что-нибудь случится с ней или с Филиппом, он будет отвечать не только перед полицией, но и передо мной.
        Ипполит перевел глаза с Рауля на меня, потом посмотрел опять на Рауля и опустил голову. Наступило томительное молчание. Очевидно, рассказ Рауля расстроил его так, что он даже не понял последних слов, потому что сказал:
        - Ну? А потом?
        - Не буду распространяться, - резко и сухо сказал Рауль. - Тут не о чем рассказывать. Он снова сменил тон и предложил мне участвовать в деле. Да. Вот так. Он подчеркнул те преимущества, которые даст мне и моей будущей жене смерть Филиппа. Он даже не понимал, что я могу не поддаться искушению. И он был уверен, что я смогу убедить ее, свою жену, участвовать в исполнении нашего плана. Все вместе мы сможем успокоить тебя, когда ты приедешь, отправить тебя обратно в Грецию и не торопясь расправиться с мальчиком. Мы сможем состряпать какую-нибудь трогательную историю о том, как Линда сбежала ко мне - все равно ведь об этом уже говорили, - и избежать большего скандала, превратив все в самый банальный роман. Потом он стал просить меня найти Линду, чтобы все окончательно уверились в том, что она отправилась ко мне.
        - Ну и?..
        Самое ужасное в этом разговоре было то, что ни сын Леона, ни его брат не выказали никакого удивления.
        Беспокойство, может быть, ужас, только не удивление. Их совершенно не удивляла порочность, которая даже не может представить себе бескорыстное добро.
        - Я не стал с ним много говорить, - продолжал Рауль. - Я... просто не мог, боялся, что смогу поднять на него руку. Я сказал, что мы с Линдой не можем даже подумать о том, чтобы как-нибудь обидеть Филиппа, лучше бы он перестал болтать всякую чепуху и постарался поскорее их найти, или ему не избежать крупного скандала, который уже трудно будет замять. Я подумал, что Линда попытается связаться со мной в Париже и позвонит мне, но не дождался ее звонка. Я оставил записку у консьержки на тот случай, если она все же позвонит после моего отъезда, и, не сомневаясь, что Линда должна связаться со мной, подумал, будто отец врет, когда говорит, что их нет в Вальми... Я представлял себе, что с ними что-то случилось, поэтому... а, сейчас это уже не важно. Я понял, что ошибался, сразу же, как к нам вошел Бернар - вы ведь его знаете. По всей вероятности, Леон послал его на поиски. Мое присутствие было для него неприятным сюрпризом, а я, не теряя времени на долгие разговоры, очень ясно дал ему понять, что в его интересах найти Линду и Филиппа как можно скорее. Я подумал, что они могли рассчитывать на то, что им
поможет англичанин, который работает в горах в Дьедонне, - я знал, что Линда знакома с ним, и был очень доволен, что у нее есть хотя бы один друг в этих местах. Я позвонил в Субиру, в «Кок Арди», где этот англичанин иногда проводит ночь, но он уже вышел и до обеда его не ждали. Я велел Бернару отправиться в хижину, где англичанин хранит свои вещи, но Бернар сказал, что уже был там и не нашел их, что он побывал во многих местах. Я отправил его обратно, приказав постоянно держать меня в курсе дела, и составил для него план поисков, продумав его как можно лучше на основании тех немногих сведений, которые у меня были... Ну ладно, теперь это тоже не важно. Бернар прекрасно понимал, что ему лучше быть на моей стороне и не устраивать никаких штучек. Когда Бернар ушел, я снова сказал отцу коротко и ясно, что, если что-нибудь случится с Линдой и Филиппом, даже если это будет выглядеть как самый очевидный несчастный случай, я его убью. Потом я выехал из Вальми на своей машине. . Вот и все, - усталым и невыразительным голосом добавил он.
        Я сидела молча, опустив голову. Вот и все. Всего только пятнадцать часов, проведенных в поисках - надо было прочесывать долины, постоянно звонить в Париж, осторожно, как бы мимоходом запросить консульство (об этом я узнала позже), искать в больницах, в моргах, привлечь полицию...
        Для меня выяснились два факта: во-первых, Леон де Вальми не знал, что слух о нашей помолвке полностью соответствует действительности; во-вторых, Рауль абсолютно ничего «не знал о последнем, составленном наспех плане убийства Филиппа - о попытке отравить мальчика. Бернар, присутствовавший при разговоре Леона с Раулем, сразу понял, что план его хозяина потерпел неудачу: Леон де Вальми намекнул ему, что охоту следует прекратить, и с этого момента Бернар стал помогать Раулю в поисках. Не знаю, насколько я была права, думая, что нам угрожает опасность прошлой ночью, когда мы были в лесу, но, во всяком случае, с сегодняшнего утра мы были в безопасности... с того времени, как Рауль вернулся в Вальми. Рауль приехал, и ищеек отозвали. Весь этот день нам ничего не угрожало, потому что приехал Рауль. Я сидела молча, опустив голову.
        Молчание тянулось бесконечно. Было слышно, как звенят хрустальные подвески, словно струны призрачного спинета. Я посмотрела на группу у камина на противоположном конце красивой, но неуютной комнаты.
        Ипполит и Рауль смотрели на женщину, сгорбившуюся на хрупком стуле.
        Она сидела совершенно неподвижно, но эта неподвижность не имела ничего общего с ее обычной сдержанностью. Изысканный, элегантный цветок превратился в бесформенную массу. Она полулежала, словно лишилась костей, и руки ее наконец замерли на изорванном шелку обивки. Светлые глаза были широко открыты; она с трудом переводила их с Ипполита на Рауля. Ей не надо было ничего говорить. Все было написано у нее на лице, и мне показалось, на нем можно прочесть облегчение, что все наконец сказано.
        Дверь открылась, и вошел Филипп. Он очень осторожно нес в обеих руках чашку с дымящимся бульоном. Подойдя ко мне, он протянул чашку:
        - Это вам. Вы ведь тоже много вытерпели.
        - О, Филипп...
        Со стыдом признаюсь, голос изменил мне. Но Филипп, казалось, этого не заметил. Он смотрел на Элоизу, молча поникшую на стуле. С сомнением в голосе он произнес:
        - Тетя Элоиза, может быть, вы тоже хотите?
        Это ее окончательно сломило. Она зарыдала сухим тоненьким голосом, каким-то неестественным и страшным.
        Я наклонилась, поцеловала Филиппа в щеку и быстро сказала:
        - Спасибо, малыш, тетя Элоиза плохо себя чувствует. А сейчас беги. Тебе пора спать. Спокойной ночи.
        Он удивленно посмотрел на меня и послушно вышел.
        Элоиза не прикрыла лицо руками. Она откинулась на спинку стула и без слез рыдала тем же неестественным тонким голосом. Ипполит де Вальми, такой же бледный, как она, беспомощно смотрел на нее, прижимая дрожащей рукой к губам носовой платок. Потом он нерешительно сел на стул, стоящий рядом с ней, и стал успокаивающе поглаживать ее беспомощно повисшую руку.
        Он что-то бормотал, но она продолжала рыдать.
        Рауль молча стоял поодаль от них, его лицо было по-прежнему бесстрастным и замкнутым. На меня он не смотрел.
        Мне кажется, я открыла рот, желая что-нибудь сказать ему, но в этот момент Элоиза наконец заговорила дрожащим голосом, словно у нее не хватало дыхания:
        - Это правда, да, все, что он сказал, правда, Ипполит... Он вынудил Леона сказать ему... была ужасная сцена... страшные вещи... он не имел права... - Она вдруг повернулась к нему и крепко схватила за руку. - Но я довольна, что ты знаешь, Ипполит. Ты ведь спасешь нас, правда? Ты ведь проследишь за тем, чтобы ничего не вышло наружу? Не пошло дальше? Это не дело полиции! Ты ведь слышал, что сказал Рауль, - это чисто семейное дело! Да, чисто семейное! Бернар не осмелится говорить об этом, а Рауль ничего не может сказать - что он может сказать? Разве Леон не его отец? Это ведь что-нибудь да значит! - Она дергала его руку, придвинувшись ближе, торопясь и задыхаясь. - Ты не можешь допустить, чтобы это вышло наружу, не можешь! Вы с Раулем не имеете права поступать так с Леоном! Ничего не случилось... мальчик жив, и девушка тоже. Не смотри на меня так, Рауль. Ты знаешь, что вы можете уладить это между вами, если только ты захочешь! Эта Мартин влюблена в тебя; она будет держать язык за зубами, и...
        - Элоиза, пожалуйста, замолчи! - резко прервал ее Ипполит. Он вытянул руку из ее пальцев и немного отодвинулся от нее. Он смотрел на женщину, словно видел ее впервые. - Ты говоришь, что все это верно? И ты знала об этом? Ты?
        Она снова упала на сиденье. Подавляя конвульсивные всхлипывания, она терлась затылком о спинку стула, дергая головой направо и налево.
        - Да, да, да, все, что он тебе сказал, правда! Я во всем признаюсь, если ты только пообещаешь помочь. - Что-то в тоне и взгляде Ипполита заставило ее опомниться, и ее голос немного изменился. - Я... я не такая уж плохая, Ипполит, ты это знаешь. Я не хотела зла Филиппу... но... это ведь ради Леона. Я делала это для Леона. - Встретив его тяжелый и суровый взгляд, она резко добавила: - Ты прекрасно знаешь, как и я, что Вальми должно принадлежать Леону. Конечно, у него больше прав на имение, правда? Это его дом. Ты это знаешь. Ты ведь это сам говорил! И он не такой, как другие! Ты тоже это знаешь, ты должен понять, что он не такой, как другие. Вальми должно было принадлежать ему. Должно! Он достаточно перенес и без того, чтобы его выгоняли из собственного дома!
        Ипполит отодвинулся еще дальше.
        - Не думаю, чтобы Леон поблагодарил тебя за то, что ты высказала подобные мысли, Элоиза. В настоящее время речь идет вовсе не об этом. Мы говорим о гораздо более серьезных вещах. Преднамеренное убийство. Убийство ребенка.
        - Да, да, знаю. Конечно, мы были неправы. Неправы. Я это допускаю. Но ведь этого не произошло, правда? Ничего не случилось, Рауль сам это подтвердил. Это не должно пойти дальше! О, тебе надо будет поговорить с Леоном. Я все понимаю, но ведь ты сделаешь все, чтобы Леон остался и дальше в Вальми, правда? Почему бы и нет? Люди всегда сплетничают, но скоро все забудется, если ты только будешь на нашей стороне и ничего не скажешь. Я знаю, ты не скажешь! Тебе известны чувства Леона! Ты проследишь за тем, чтобы Вальми досталось ему, правда? Он должен был раньше поговорить с тобой - я хотела этого, - ему не надо было что-то затевать самому! Уверена, что ты примешь его точку зрения; ты ведь согласен с ней, правда? Я уверена, что все можно как-то уладить! Ты примешь необходимые меры, правда? Правда?
        Он что-то начал говорить, но потом передумал и довольно спокойно сказал:
        - Бесполезно говорить об этом здесь. Это ни к чему не приведет, Элоиза...
        - Обещай мне только, что ты не пойдешь в полицию!
        - Ничего не могу обещать. Я только могу сказать, что мы попытаемся прийти к компромиссу и решим, что будет наилучшим и самым справедливым.
        Казалось, она не слышит его. Что-то в ней надломилось, и она уже не могла остановиться, не могла себя контролировать, руки и губы у нее дрожали. Она умоляла, открывая самое заветное, о чем она никогда даже не решалась подумать:
        - Он умрет, если будет вынужден жить в Бельвине! Мы вложили все свои деньги в Вальми; ты не можешь этого отрицать! Каждый грош был истрачен только на Вальми! Мы отдали все силы Вальми; никто не может упрекнуть нас в том, что мы не следили за имением! Каждый грош был истрачен только на Вальми! Ты не можешь сказать, что Леон был плохим душеприказчиком.
        - Нет, не могу, - ответил Ипполит.
        Она даже не заметила его иронии. Она была словно одержимая. Леон сумел до конца убедить ее в своей правоте, одержав верх над всеми добрыми чувствами, которые в ней когда-то были.
        - Это было все для Леона, - продолжала она. - Он должен иметь от жизни хоть что-нибудь, вот это! Вальми всегда было его собственностью! Ты знаешь, что так и было! Этьен не имел права так поступать с ним, никакого права! Этот ребенок не должен был рождаться!
        Рауль вдруг сказал, словно какая-то сила выталкивала слова из его уст:
        - Бог с тобой, Элоиза, у тебя такие же мысли, как у него!
        Это ее остановило. Она быстро повернула к нему голову. Я не видела ее лица, заметила только, что ее руки конвульсивно сжались. Она сказала неестественно низким голосом:
        - А ты... ты. Ты всегда его ненавидел, правда?
        Рауль не ответил. Он вынул новую сигарету и зажег ее с таким видом, будто занимался каким-то важным делом.
        - Он твой отец, - продолжала Элоиза. - Разве это не имеет для тебя никакого значения? Неужели ты можешь безучастно стоять рядом с ним и видеть, как он погибает! Разве для тебя совсем не важно, что он твой отец?
        Рауль молчал. По выражению его лица было видно, что он ее не слушал. Но его брови сдвинулись, когда он бросил в камин догоревшую до конца спичку, обжегшую ему пальцы.
        Вдруг Элоиза стала молотить кулаками по стулу.
        - Будь ты проклят! - завопила она. - Какое право ты имеешь обвинять собственного отца! - Куда девалась ее ледяная сдержанность. Она полностью потеряла контроль над собой; голос поднялся до истерического визга. - Кто ты такой, что стоишь здесь и называешь его убийцей? У тебя есть все, все, что ты только пожелаешь, а он калека, который может назвать своей только эту жалкую развалину в Провансе! Ты обвиняешь его, говоришь прекрасные слова о том, что хорошо и плохо, болтаешь о полиции и убийстве, а кто скажет, что сделал бы ты, если бы был на его месте? Кто знает, что сталось бы с тобой, если бы в один прекрасный день ты разбил свою роскошную машину и сломал себе спину? Захотела бы она тогда на тебя смотреть? Да, сейчас ей достаточно одного твоего взгляда, а что было бы тогда? Оставалась бы она с тобой, любила бы тебя, как я любила его все эти годы, делала для тебя то, что я для него, - и с наслаждением, да, с наслаждением! Нет, кто бы говорил, но только не ты! - Она умолкла и с трудом перевела дыхание. - О господи, у него осталось полтела, но он больше мужчина, чем ты им когда-нибудь будешь, Рауль де
Вальми! Ты не знаешь... О господи, откуда тебе знать...
        Потом она закрыла лицо руками и зарыдала.
        Зрелище стало невыносимым. И мне до всего этого не было никакого дела. Я вскочила с места.
        Именно в этот момент дверь распахнулась, ударившись о стену, обитую шелком, и в комнату ввалился Уильям Блейк, похожий на рассерженного медведя.
        КАРЕТА ВОСЬМАЯ
        ГЛАВА 20
        Смерть сделала все, что могла.

    Браунинг. После...
        - Какого черта! Кто вы такой? - спросил Рауль.
        Поскольку он сказал это по-французски, Уильям Блейк не обратил на него ни малейшего внимания. Он остановился в дверях, тяжело дыша. Он казался очень большим - англичанин до мозга костей, с растрепанными светлыми волосами, спокойный и надежный. Он посмотрел в глубь комнаты на меня, игнорируя остальных присутствующих:
        - Линда? Что здесь происходит? У вас все в порядке?
        - А, Уильям! - сказала я с истерическим смешком и побежала к нему через всю комнату, держа в руках чашку с бульоном.
        Он не сжал меня в объятиях, а взял за плечи и с редким присутствием духа удержал на таком расстоянии, что бульон вылился не на его истрепанную куртку, а на бесценный савойский ковер.
        - Спокойно, - сказал он. - Вы уверены, что у вас все в порядке?
        - Да, да, все хорошо.
        Ипполит повернулся к нему и привстал, удивленный неожиданным вторжением, но Элоиза была в таком состоянии, что ее нисколько не смутило присутствие постороннего. Она громко рыдала - эти звуки отнюдь не гармонировали с утонченной атмосферой элегантной гостиной. Ипполит молча беспомощно переводил глаза с Уильяма на нее и обратно.
        - А, это тот самый англичанин. Я вам о нем рассказывал, - заметил Рауль, не двигаясь с места.
        Я увидела, что Уильям вздрогнул, услышав рыдания Элоизы, но не покинул своего поста в дверях, угрожающе выпятив челюсть.
        - Вас не обидели?
        - Нет, нет, Уильям. Все уже кончено, честное слово.
        - Я могу что-нибудь сделать?
        - Ничего. Только... увезите меня отсюда.
        У себя за спиной я услышала, как Ипполит говорит с едва сдерживаемым отчаянием:
        - Пожалуйста, Элоиза. Сделайте усилие, возьмите себя в руки. Это не поможет, нисколько не поможет. Вы только заболеете. Элоиза!
        - Ну ладно, - сказал Уильям. - Давайте уберемся отсюда. И поскорее. - Он обхватил меня за плечи и повернул к двери. - Пошли.
        Ипполит шагнул ко мне.
        - Мисс Мартин...
        Но тут Элоиза прорыдала что-то неразборчивое и ухватила его за рукав - отчаянный жест, который даже тронул меня.
        - Я не могу этого вынести, Уильям, - обратилась я к Блейку. - Погодите.
        Вручив ему полупустую чашку бульона, я подошла к мадам де Вальми. Ипполит немного отступил, и я опустилась на колени перед маленьким золоченым стулом. Я стояла на коленях у ног Рауля. Я не смотрела на него, и он не двигался. Элоиза все еще закрывала лицо руками. Рыдания уже не так сильно сотрясали ее тело. Я мягко взяла ее руки за запястья и отвела их от лица.
        - Мадам, не надо. Перестаньте плакать. Мы сможем поговорить обо всем, когда вы будете чувствовать себя лучше. Не будет ничего хорошего, если вы заболеете. - Я обернулась к Ипполиту. - Разве вы не видите, в каком она состоянии? Нет никакого смысла продолжать этот разговор. Она не знает сама, что говорит. Ее надо уложить..
        мадам, можно будет все уладить, вот увидите. Перестаньте плакать. Пожалуйста.
        Рыдания словно застыли у нее в груди. Она посмотрела на меня прозрачными, влажными от слез глазами. Куда девалась ее красота! Искусно подкрашенные щеки повисли вялыми серыми складками, рот был полуоткрыт, губы распухли от рыданий.
        - Достаточно слез, мадам, - сказала я. - Не терзайте себя больше. С вами ничего не случится. Все уже кончено. Вот, возьмите мой платок... Но вы же замерзли! Не знаю, почему вы сидите здесь, ведь в кабинете топится печка; и не так давно вы болели, не так ли? Может быть, пойдем в кабинет и попросим Гастона принести туда кофе. Вы можете встать? Давайте я вам помогу...
        Она встала медленно, словно застывшая, и я повела ее к двери в кабинет. Она шла послушно, как будто во сне. Остальные пошли за нами. Никто не сказал ни слова. Она все еще всхлипывала, правда гораздо тише, прикрыв рот моим носовым платком. Я усадила ее в кресло возле печки и снова встала на колени на ковер рядом с ней.
        Не помню, что я ей говорила, но рыдания замерли, и наконец она тихо откинулась на спинку кресла и посмотрела на меня. Она выглядела изможденной, словно вот-вот потеряет сознание. Вдруг она сказала неясно, невыразительным тоном, как говорят во сне:
        - Вы всегда мне нравились, мисс Мартин. Вы понравились мне с первого взгляда.
        - Я знаю, - успокаивающим тоном сказала я.- Все хорошо. Мы отвезем вас домой, и...
        - Знаете, вас бы никто не упрекнул, если бы что-нибудь случилось. Мы не хотели вам зла. Мы с самого начала не хотели, чтобы вас в чем-то обвинили.
        - Ну конечно.
        - Леону вы тоже понравились. Он сказал, что вы храбрая. Он употребил именно это слово. Он произнес однажды: «Это храбрый чертенок, и будет очень жаль, если придется с ней покончить».
        - И что он хотел этим сказать? - очень тихо спросил Рауль, стоявший за мной.
        Мадам де Вальми не обратила на него никакого внимания. Она вела себя так, словно в комнате были только мы двое. Она держала меня за руки, смотрела на меня своими прозрачными глазами и говорила усталым монотонным голосом, словно была не в силах остановиться:
        - Он сказал это два дня назад. Конечно, после второго случая с перилами мы должны были уволить вас, понимаете? Он сказал, что вы слишком бдительная и, если что-нибудь случится, станете нас подозревать. Мы были очень довольны, когда вы сами дали нам повод отослать вас. Вы, наверное, думали, что я на вас сержусь, правда?
        - Да, мадам.
        - А потом мы получили телеграмму. Мы должны были что-то сделать как можно скорее. В селении ходили слухи относительно вас и Рауля: говорили, что вас собираются уволить, но Леон сказал, что, если пойдут слухи о вашей связи с Раулем, это может нам потом пригодиться.
        Я услышала, как Рауль переводит дыхание, будто собираясь заговорить. Я быстро сказала, чтобы отвлечь ее:
        - Да, мадам, я знаю. Альбертина первая стала распускать слухи, не так ли? Не думайте об этом сейчас.
        - Она не знала, что мы собираемся делать, - сказала мадам де Вальми, - но она не любит вас. Никогда не любила. Это она сказала о шуме, который вы подняли тогда из-за рецептов. Альбертина сказала это мне только для того, чтобы причинить вам неприятность. Она думала, что я стану считать вас неряшливой дурочкой. Это было просто от зависти. Но именно ее слова навели нас на мысль об отравлении, понимаете? Только поэтому мы и заказали эти таблетки. Мы не хотели свалить это на вас, мисс Мартин. Все должно было выглядеть как несчастный случай. Яд был в глюкозе, понимаете? Яд был в глюкозе, которую вы каждый вечер клали в его какао.
        - Мадам...
        - В пузырьке осталось мало пилюль, поэтому мы смыли голубую оболочку с таблеток, растолкли их и сделали очень сильный раствор. Может быть, слишком сильный. От них какао должно было показаться горьким. Он ведь не выпил его, правда?
        - Нет. Но дело совсем не в этом. - Я с отчаянием обратилась к Ипполиту, который молча стоял у стола. - Можно мне позвонить и попросить принести немного кофе, мсье де Вальми? Я действительно думаю...
        - У нас не было времени придумать что-нибудь лучшее, - продолжала Элоиза, - это должно было выглядеть как несчастный случай. Если бы он выпил это и умер, никто бы не подумал об убийстве. Эти антигистаминные таблетки голубого цвета. Доктор мог бы подумать, что мальчик принял их за конфеты. Это часто бывает с детьми. Мы хотели выбросить остаток глюкозы и положить пару таблеток возле его кровати. Несколько таких таблеток мы положили в баночку, которая стояла у вас на камине, где он мог бы найти их и проглотить. Никто бы вас не обвинил. Подумали бы, что вы забыли их отдать миссис Седдон. Леон сказал, что тогда вас бы не стали обвинять.
        За моей спиной Рауль спросил:
        - О чем вы, собственно, говорите, Элоиза?
        Она посмотрела на него снизу вверх мертвым, застывшим взглядом лунатика. Казалось, она забыла о том, что только что плакала.
        - О яде, - как-то механически ответила она. - Может быть, план был не очень хороший, но мы должны были действовать наверняка, и это единственное, что мы смогли придумать - ведь все должно было выглядеть как несчастный случай. Но он не проглотил эти таблетки. Все хорошо. Это она так сказала. Я просто объясняла ей, что мы совсем не желали ей зла. Она мне нравится. Всегда нравилась.
        - Мадам, вы расстроены, - быстро сказала я. - Вы сами не знаете, что говорите. Теперь нам надо выпить немного кофе и отвезти вас домой.
        За моей спиной Рауль спросил:
        - А если бы обвинили мисс Мартин? Если бы стали подозревать, что совершено убийство? Вы ведь дали всем понять, что мы с ней... могли бы иметь причину желать Филиппу смерти, не правда ли?
        Элоиза ничего не ответила. Только смотрела на него.
        - Наверное, именно это имел в виду мой отец, когда сказал, что сплетни «могут позже пригодиться»?
        Ипполит хотел что-то сказать, но Рауль прервал его:
        - Ночью во вторник кто увидел первый, что они ушли, скажи мне, Элоиза?
        - Леон. Он не спал. Мы должны были высыпать остаток глюкозы и...
        - Так. Он увидел, что Филиппа нет в комнате. А потом?
        - Он подумал, что мальчик почувствовал себя плохо и пошел к мисс Мартин. Но у нее было темно. Она тоже ушла.
        - А когда он не нашел их, что было потом?
        - Мы послали за ними Бернара.
        - С какими инструкциями? - спросил Рауль.
        Элоиза ничего не ответила. От безжалостных вопросов Рауля она, казалось, снова ожила. Глаза ее стали осмысленными, и она смотрела на него со страхом.
        - С какими инструкциями, Элоиза?
        Она все еще не отвечала. Ей не надо было отвечать. Черты ее лица стали какими-то плоскими и сгладились, как тающая свеча.
        - Довольно, Рауль, - резко сказал Ипполит.
        - Да, - ответил Рауль. - Думаю, довольно.
        Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Несколько секунд все сидели неподвижно. Потом Элоиза вскочила, оттолкнув меня так, что я упала на ковер.
        Она стояла, опустив повисшие руки. Потом сказала почти спокойно:
        - Леон. Он поехал в Вальми, чтобы убить Леона, - и рухнула на ковер рядом со мной в глубоком обмороке.
        Я не подошла к ней. Помню, что вскочила и в каком-то параличе стояла рядом, глядя на закрытую дверь. Помню, что Ипполит бросился к двери и крикнул:
        - Рауль! Вернись, идиот!
        В ответ только хлопнула входная дверь. Он повернулся со звуком, похожим на стон, и бросился к телефону. Помню, что не успел он снять с рычага трубку, как телефон зазвонил.
        После первого звонка я уже была на галерее и мчалась вниз по лестнице. Не добежав несколько ступенек до низа, я почувствовала, как Уильям схватил меня за руку.
        - Линда, Линда, куда вы? Держитесь от них подальше. Вы ничего не сможете сделать.
        За дверью раздался свирепый рев мотора. Хлопнула дверца. «Кадиллак» рванулся вперед, выехал на дорогу, немного замедлил ход, завыл и скрылся в темноте.
        Я отбросила руку Уильяма и пробежала оставшиеся ступеньки, пересекла холл, изо всех сил нажала на тяжелую дверь... Из-за моего плеча Уильям вытянул руку и распахнул створки. Лампа над входом осветила темную полукруглую дорожку, окаймленную стеной окутанных туманом деревьев... Большой черный автомобиль... потрепанный джип... глубокие выемки в гравии дорожки, там, где остановился
«кадиллак». Запах выхлопных газов тяжело висел в воздухе.
        Я выбежала на дорожку.
        Уильям схватил меня за руку:
        - Ради бога, Линда...
        - Мы должны его остановить. Должны остановить!
        - Но...
        - Разве вы не понимаете? Он поехал в Вальми, чтобы убить Леона! Он сказал, что убьет его, и его за это казнят! Разве вы не понимаете?
        Он все еще не выпускал мою руку:
        - Что вы можете сделать? Вы уже достаточно пострадали от их грязных игр. Давайте уедем. Вы ничего не сможете сделать. Вы сами сказали, что все кончено. Пусть убивают друг друга, какое вам до них дело?
        - О господи, какое мне дело? Уильям... - Теперь я уцепилась за него. - Уильям, вы должны помочь. Я... я не умею водить. Пожалуйста, Уильям, пожалуйста, пожалуйста..
        Ночь, деревья, укутанные туманом, одинокая лампочка в желтом кругу света - все это было частью бушующего во мне ужаса, отдававшегося в ушах громкими ударами пульсирующей крови...
        - Хорошо, поехали, - спокойно сказал Блейк, на минуту сжав мне руку.
        Когда мой взор прояснился, я увидела, что он открывает дверцу джипа.
        - Нет, другую, - сказала я дрожащим голосом.
        Подбежав к большому «даймлеру», я открыла дверцу. Это была машина де Вальми. Элоиза ездила на ней в Женеву встречать Ипполита.
        Уильям подошел к машине.
        - Стоит ли? - с сомнением спросил он.
        - Эта машина быстрее. Ключи здесь. Скорее, Уильям!
        - Ладно.
        Через минуту мы были уже далеко. Колеса нашей машины, взвизгнув, прочертили круг по гравию дорожки, лучи фар осветили деревья, домик консьержки, плакучие ивы, окаймленные клубами тумана... Миновав ворота, мы выехали на дорогу и помчались, никуда не сворачивая.
        Вдоль узкой, обсаженной деревьями аллеи, затянутой пеленой тумана; крутой поворот налево, небольшой крутой подъем между высоких стен, где рев мотора отражался гулким эхом; снова прямо, потом целая серия головокружительно быстрых поворотов, по крутым улочкам поднимающегося по склону холма городка... Мы достигли вершины, и туман остался под нами. Мимо нас промелькнул широкий, мягко изгибающийся бульвар, где среди деревьев мерцали фонари... Крутой поворот направо - и мы промчались по пустой базарной площади, где влажно блестели булыжники мостовой и в канавах валялись кучи полураздавленных капустных листьев, словно после листопада каких-то гигантских деревьев. Теперь Уильям полностью овладел машиной. Мы нырнули направо в широкую полутемную улицу, и Уильям нажал на газ. Замелькали подстриженные каштаны, все быстрее, быстрее, быстрее...
        Мы выехали из городка. Фары нащупывали пространство перед нами, мотор завыл на более высокой ноте. Дорога перед нами разветвлялась. Указатель вспыхнул в белом свете фар и рванулся к нам.
        Мы повернули налево, к Вальми.
        Я подумала, что Уильям ведет машину так же хорошо, как Рауль, но Рауль выехал на несколько минут раньше, кроме того, машина Рауля могла идти с большей скоростью и он привык к ней. Но через некоторое время я стала надеяться, что он лишится этих преимуществ, потому что, проехав Тонон, мы вновь попали в туман. Не в серый, липнущий к деревьям, который поднимался от озера, плотно укутывая виллу Мирей, а небольшие облачка и клочки белых испарений - влажное дыхание реки, разносившееся по низинам, расположенным неподалеку от воды. Каждый раз, как только машина ныряла вниз, нам навстречу мчались ослепительно белые облачные клубы, отражая свет наших фар, ослепляя нас, поглощая целиком, словно окутывая ватой. Автомобиль нерешительно замедлял ход и вдруг вырывался из облачных объятий на темный простор спокойного прозрачного воздуха. В первый раз это было довольно неприятно: мы буквально ослепли, словно огромная молочно-белая рука закрыла нам глаза, так что мы невольно отшатнулись, прильнув к мягкой обивке сидений, и почувствовали, как расширяются зрачки, словно у кошки в темноте. Но с каждым разом уверенность
в себе усиливалась, и скоро я поняла, что Уильям почти не сбавляет скорости. Казалось, он инстинктивно ощущал все уклоны и подъемы дороги, знал, где слой тумана толщиной в пятьдесят ярдов, а где в пять, и пересекал полосы тумана с уверенностью человека, который так хорошо знает дорогу, что может вести машину вслепую в буквальном смысле слова. Он, должно быть, изучил этот путь вдоль и поперек; очевидно, ему не раз приходилось проезжать здесь по делам службы; возможно, он знал эту дорогу даже лучше, чем Рауль, который теперь большую часть времени проводил в Бельвине и Париже. Мы могли еще его догнать...
        Во всяком случае, такими мыслями я утешалась, сжавшись на переднем сиденье рядом с Уильямом и вглядываясь в движущиеся белые пятна речных испарений в надежде различить где-то впереди за поворотом исчезающие огни задних фар «кадиллака».
        - О чем там шла речь, Линда? - спросил Уильям.
        - Что вы имеете в виду? О, я и забыла, что вы не говорите по-французски. - Я нервно засмеялась.- Простите, Уильям. Я... сегодня у меня голова идет кругом. Я даже не поблагодарила вас за то, что вы приехали. Пользуясь вашей добротой, я заставила вас заниматься моими делами. Я... страшно благодарна вам, честное слово.
        - Не думайте об этом. Лучше введите меня в курс дела, хорошо?
        И я рассказала ему все с самого начала - боюсь, не очень связно, с частыми остановками, потому что очень устала и боялась, что мы не догоним Рауля. Машина неслась вверх по извилистой дороге, и темные скалы скользили мимо нас плавно, как во сне. Черная полоса дороги стелилась позади, вдалеке клубился туман, тонкие серые деревья, пролетая мимо нас, уходили в небытие; облака испарений струились, летели, рассеивались и исчезали за нами, словно тучи, рассеянные порывами бурного ветра. Красный свет задних фар ударил мне в глаза, как кинжал.
        - Вот, Уильям, посмотрите туда, - хрипло сказала я.
        Блейк ничего не ответил, но я знала, что он увидел эти красные огни. Потом они исчезли, и на нас снова обрушилась белая слепящая лавина тумана, но на этот раз совсем тонкая - желтоватый свет вспыхнул в ней радужными полосами, осветившими пространство перед нами, и скоро мы опять были на свободе.
        На прямом шоссе машина снова прибавила скорость. И красные огни все летели, опередив нас не больше чем на триста ярдов.
        Казалось, Рауль на этот раз не очень торопится. Мы постепенно нагоняли его. Двести ярдов, сто пятьдесят... расстояние между нами быстро сокращалось. Слишком быстро.
        - Это просто грузовик, - сказал Уильям и уменьшил скорость.
        Мы ехали вплотную за грузовиком и дали сигнал, требуя уступить дорогу.
        Это был один из тех чудовищно огромных грузовиков, которых так много во Франции, слишком объемистых и высоких для любой дороги и слишком быстрых для своих габаритов. Очень скоро выяснилось, что он не намерен нас пропустить. Игнорируя наши сигналы, он продолжал катить с оглушительным ревом, немного покачиваясь на поворотах, но не уступая ни пяди и не съезжая с самой середины шоссе.
        Не знаю, как долго мы были вынуждены тащиться за ним, казалось не меньше года. Я сидела, так крепко сжав кулаки, что ногти впились мне в ладони, до крови прикусив нижнюю губу, с ненавистью глядя на грязные доски кузова, освещенные светом наших фар. Машина везла гравий, который сыпался на дорогу сквозь щели в кузове. Кто-то нарисовал мелом на одной из досок рожицу, похожую на гнома. До сих пор вижу перед собой номер с отколотым уголком: 920-ДЕ 75...
        Я смотрела на него, ничего не соображая, и думала о «кадиллаке», мчащемся где-то перед нами, о Рауле и Леоне и о невероятно ужасной сцене, которая может в еще более страшном виде повториться в библиотеке замка Вальми.
        - Уильям... - сказала я снова.
        - Если «кадиллак» смог проехать мимо него, - спокойно заметил Блейк, - то мы тоже сможем. Держитесь.
        Даже следа нетерпения или тревоги не было в его голосе. Он повернул налево, еще раз мигнул фарами и подождал несколько секунд. Грузовик катил дальше. Мы сейчас были на подъеме, и большая машина замедлила ход. Она все еще держалась на самой середине дороги, и мы терпеливо тащились позади.
        Мы ехали гуськом, поднимаясь по склону горы. Я невольно всхлипнула и зажала себе рот тыльной стороной ладони, чтобы хоть как-то удержаться от крика.
        Грузовик замедлил ход, потом поехал еще медленнее; мы ползли к вершине подъема.
        Вдруг деревья на гребне горы озарились светом, ударившим нам в глаза. Он шел с противоположного склона, быстро приближаясь. Сероватое зарево стало светлее, засияло золотом. Грузовик заполз на самую вершину и встал там, черный в лучах фар приближающейся с противоположной стороны машины, потом резко повернул направо, уступая ей дорогу.
        Наши фары вспыхнули и погасли. Что-то ударило меня в поясницу, когда наш «даймлер» ринулся в образовавшееся свободное пространство, как ракета.
        Свет наших фар словно столкнулся со встречными лучами. Потом мы вильнули вправо, проскочив почти под передним бампером грузовика. Я услышала громкий сигнал машины и что-то похожее на крик, но мы были уже далеко внизу и мчались еще быстрее.
        - Ах ты, сокровище мое, - ласково сказал Уильям, обращаясь к машине, и широко улыбнулся. Я прокусила до крови руку, он же даже не задохнулся. - Как здорово, - так же ласково добавил он, - иметь под рукой столько лошадиных сил!..
        Дорога снова пошла на подъем, стряхнув с себя последние клочья тумана. Уильям нажал на акселератор, и все лошадиные силы взялись за дело. Я вглядывалась в простиравшуюся передо мной темноту, стараясь отыскать среди деревьев огни задних фар.
        Но я ничего не увидела до самого поворота, где шоссе идет круто вниз к мосту Вальми. Только тогда на крутых поворотах зигзага, примерно в полумиле от нас, замелькали яркие огоньки.
        Я, наверное, застонала или снова всхлипнула, потому что Уильям посмотрел на меня и сказал:
        - Не волнуйтесь, дорогая. Они, вероятно, договорятся между собой.
        Но, судя по его тону, он вовсе не был в этом убежден, и я тоже. Оба мы видели, какое лицо было у Рауля. И по тому, как рвались вверх по извилистой дороге красные огоньки, мы оба поняли, что настроение Рауля не изменилось.
        Я увидела, что огоньки замерли наверху и потухли под ярко освещенными окнами замка Вальми. Уильям снова прибавил скорость, мы спустились в последнюю низину, снова столкнулись со стеной тумана, накрывшей машину почти доверху, замедлили ход, сделали поворот, проехали мост и остановились так резко, что тормоза громко взвизгнули.
        - В чем дело? - задыхаясь, спросила я.
        - Две машины могут разойтись на этой дороге?
        - На зигзаге? Нет. Но...
        Он кивнул в сторону дороги к замку Вальми. Я посмотрела в том же направлении и простонала:
        - О господи!
        Машина шла вниз от дома, осторожно въехав на первый поворот. Преодолев его, она медленно и величественно двинулась к следующему повороту, направляясь вниз, к мосту...
        - Куда вы идете? - резко спросил Блейк.
        Я беспомощно дергала за ручку дверцы.
        - Там есть тропинка, прямо от моста вверх через лес... там ступеньки... думаю, я могла бы...
        Его рука взялась за дверь, накрыв мою руку.
        - Не глупите. Вы только напрасно расстроитесь, и все равно я буду там раньше вас. Сидите спокойно.
        - Но, Уильям...
        - Я все знаю, дорогая. Но мы ничего не можем сделать. - Его голос был по-прежнему спокойным. - Посмотрите, он уже почти проехал эти повороты. Сидите спокойно.
        Я никак не могла заставить себя не дрожать:
        - Это... это вас совершенно не трогает, правда?
        Его глаза были серьезными и ласковыми:
        - А вас? Действительно это так важно для вас?
        Я ничего не ответила. Спускающаяся машина преодолела последний поворот, и ее фары осветили мост. На нем, как и всюду близ реки, лежала пелена тумана.
        - Простите, Линда, - мягко сказал Блейк.
        Машина ехала по мосту, пробиваясь сквозь туман.
        Потом она остановилась и с жалобным скрипом тормозов повернула на шоссе. Уильям взялся за руль, наш «даймлер» въехал на мост и быстро пересек его, разбивая туман светом фар, словно бульдозер.
        На одну секунду, прежде чем скалы встали у нас на пути, я подняла глаза и увидела силуэт замка Вальми на темном фоне безлунной весенней ночи, с ярко освещенными окнами. Я поняла, о чем думал Уильям. Воздушный замок, мечта Золушки - сказка, прочитанная на ночь. «Пиры при свете факелов! Веселье! Игры! И девять ждут тебя карет...»
        Все это не для тебя, дорогая Линда. Тебя ждет Северный Лондон.

«Даймлер» взобрался по последнему отрезку дороги и дернулся, когда колеса скользнули по гравию. Он остановился почти вплотную к стоявшему там «кадиллаку».
        Перед домом была еще одна легковая машина и какой-то фургон, но я их едва заметила. Я открыла дверцу, когда колеса еще двигались, и побежала, спотыкаясь, по главной лестнице.
        В холле находился Седдон. Увидев меня, он бросился вперед и сказал: «О, мисс Мартин...», но я пробежала мимо него, словно не заметив, направляясь в длинный коридор, ведущий в библиотеку.
        Дверь была полуоткрыта, и оттуда лился свет. Подбежав к двери, я почувствовала, что моя храбрость улетучивается, как вино из разбитой бутылки, и я неподвижно встала, положив руки на дверь, но не осмеливаясь ее открыть.
        Из комнаты не слышалось ни звука.
        Я тихонько толкнула дверь, сделала несколько шагов и остановилась. В комнате было несколько человек, но я видела лишь двоих.
        Рауль де Вальми стоял спиной к двери, глядя сверху вниз на своего отца.
        На этот раз Леон де Вальми был не в инвалидном кресле. Он упал на пол. Его тело лежало неловко и казалось еще более искривленным из-за корсета, который он носил под одеждой. Голова была повернута, одной щекой он касался ковра. Лицо было гладким, без морщин и теней; оно полностью лишилось своей зловещей красоты. Сейчас оно казалось пустым и невыразительным .
        С того места, где я стояла, едва можно было различить почерневшее отверстие на виске.
        Я, наверное, упала бы и осталась лежать там, где стояла, если бы Уильям Блейк не подхватил меня сзади и не вытащил из этой окутанной тишиной комнаты.
        КАРЕТА ДЕВЯТАЯ
        ГЛАВА 21
        Гляди - еще сияют звезды.
        Вебстер. Княгиня Мальфи.
        Тепло, звон бокала, запах азалий... Кто-то гладит меня по руке. Но не слышно музыки, и голос, зовущий меня, не принадлежит Флоримону. И нет Рауля: он ждет меня, чтобы увлечь на террасу, туда, где светит луна...
        - Ну вот, Линда, выпейте это, - говорит Уильям.
        Жидкость обжигает язык, я чуть не захлебываюсь и открываю глаза.
        Я в маленьком салоне, лежу на диване перед камином. Кто-то только что его разжег. Языки бледного пламени облизывают занимающиеся огнем поленья. У меня кружится голова, я смотрю на них словно сквозь пелену.
        Я никогда еще не падала в обморок, воспоминание о внезапно накатившем беспамятстве пугает - и я подношу руку к глазам. Салон словно плывет перед глазами, слишком ярко освещенный, но какой-то туманный.
        - Допейте это, - торопит меня Уильям.
        Я послушно подчиняюсь. Ужасный напиток, что бы это ни было, но по всему телу разливается тепло. Через несколько минут я почувствовала, что пальцы, глаза и даже рассудок снова принадлежат мне. И еще - теперь я все вспомнила.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Блейк.
        - Хорошо, - ломким голосом ответила я. - Очень хорошо. Простите, Уильям. Сколько из-за меня хлопот.
        Он взял стакан у меня из рук и поставил на камин. Потом сел на диван рядом со мной.
        - Все, что мы делали сегодня, - одни пустые хлопоты.
        Я смотрела на него, преодолевая головокружение. Конечно. Для него все это лишь пустые хлопоты.
        - А они уже... увезли его? - спросила я, медленно выдавливая из себя слова.
        - Еще нет.
        - Уильям, я должна... я должна его видеть.
        - Но, дорогая Линда... - удивленно начал он
        - Когда его заберут?
        - Понятия не имею. Полицейским пока что не до этого. Машина «скорой помощи» еще ждет.
        - «Скорая помощь»? - почти крикнула я, резко повернув голову в сторону двери. - Он ранен? Что случилось?
        Я села, схватила Блейка за руку. Опять зашумело в ушах, все заволокло туманом. Сквозь пелену я видела встревоженные глаза Блейка.
        - Но, Линда, - сказал он, - разве вы не поняли? Я думал, вы знаете. Он умер.
        Я, наверное, чуть не оторвала ему рукав. Блейк бережно взял меня за руку.
        - Леон застрелился, - спокойно сказал он, - еще до того, как мы приехали сюда.
        - А! - срывающимся голосом произнесла я. - Леон. Леон застрелился. «Скорая помощь» - для Леона.
        - А для кого же еще?
        Я с удивлением услышала собственный истерический смешок.
        - Действительно, для кого же еще? - сказала я и заплакала.
        Уильяму сегодня ночью пришлось туго. Но для застенчивого новичка он вел себя поистине блестяще. Он дал мне выпить еще немного этой дряни, похлопал по руке и успокаивающе обнял своими длинными руками.
        - Я думал, вы поняли, что случилось, - сказал он. - Думал, вы упали в обморок, потому что увидели, э... мертвого мсье Леона... Этот тип... здешний лакей мне все рассказал, когда принес для вас бренди. Я думал, вы слышали. Я и не знал, что вам стало совсем плохо.
        - Мне... не так уж мне было плохо. Я слышала, как вы с ним разговаривали. Но ничего не понимала, была как во сне.
        - Бедная девочка! Сейчас получше?
        Он сжал меня крепче. Я кивнула:
        - А теперь я хочу знать, что вам рассказал Седдон.
        - А, его так зовут? Слава богу, хоть один англичанин! Ну вот, он сказал мне, что около одиннадцати заглянул в библиотеку, чтобы проверить камин, и нашел его мертвым на полу, точно в таком виде, как мы его нашли. Никто не слышал выстрела. Седдон прежде всего вызвал полицию и доктора, потом позвонил на виллу Мирей, но ему никто не ответил.
        - Должно быть, это было перед тем, как мы с Филиппом вошли в дом.
        - Может быть. Они звонили туда еще пару раз. Сначала было занято; возможно, вы тогда разговаривали со мной, а со второй попытки они наконец застали мсье Ипполита. Наверное, это было, когда мы поехали сюда. Ипполит уже в дороге. Он скоро приедет.
        - Если сможет вести джип.
        - Ах, черт! - сказал Уильям. - Я об этом и не подумал.
        - Они уверены, что это самоубийство? - спросила я.
        - Да, револьвер был зажат у него в руке, и он оставил письмо.
        - Письмо? Леон де Вальми оставил письмо?
        - Да. Оно сейчас в полиции. Седдон не читал его, но по вопросам, которые ему задавали, понял, о чем там речь. Леон признавался в двух покушениях на убийство, в которых был также замешан Бернар. Он категорически утверждает, что ни Рауль, ни мадам де Вальми ничего не знали. Он не упоминает о последней попытке отравления - думаю, потому, что это бросит подозрение на его жену. Просто пишет, что Бернар, должно быть, о чем-то проболтался вам, вы испугались и удрали вместе с Филиппом. Думаю, это все в общих чертах. Вам совершенно не о чем беспокоиться.
        - Да. - Несколько секунд я молчала. - Ну что ж, я ничего не буду говорить, пока они сами меня не спросят. Мне не хочется впутывать мадам де Вальми, что бы она ни сделала. Понимаете, он умер. Она должна примириться с этим. Интересно, ведь без Леона она ничто, как луна без солнца. Леон остался верен себе - полностью оправдал ее и даже меня и все свалил на этого несчастного Бернара... ну во всяком случае, я думаю, трудно было скрыть его участие в этом деле. И кроме того, Бернар не выполнил то, что от него требовалось.
        - Дело не в этом, - возразил Уильям. - Когда Бернар узнал, что вы оба удрали и Рауль вас ищет, он, должно быть, понял, что песенка Леона де Вальми спета и ему ничего не достанется из того, что обещал Леон, - ни денег, ни фермы. Поэтому он перекинулся на сторону Рауля, думая, что это ему пригодится в будущем. Он весь день искал вас вместе с Раулем. Потом прошлой ночью три или четыре часа назад - явился сюда и пытался шантажировать мсье Леона.
        - Шантажировать?
        - Да. Это есть в письме. Он угрожал все рассказать полиции. Если хотите знать мое мнение, именно это и заставило Леона де Вальми совершить самоубийство. Я хочу сказать, что от шантажиста так легко не отделаешься, верно?
        - Вы, наверное, правы, - медленно произнесла я. - Я как раз размышляла, что могло заставить его выстрелить себе в висок, вместо того чтобы подождать, пока Рауль с Ипполитом что-нибудь придумают. В конце концов, это оставалось чисто семейным делом. Но когда подумаешь... Даже если бы мы все согласились молчать ради Филиппа и ради сохранения чести семьи, что бы осталось Леону? Ипполит мог бы оказать давление на брата и заставить его уехать из Вальми. Но даже если бы ему разрешили остаться здесь, Ипполит стал бы распоряжаться всеми доходами и, возможно, не дал бы Леону эксплуатировать Бельвинь в пользу Вальми... В любом случае Леону пришлось бы уехать через шесть лет, в год совершеннолетия Филиппа. И все мы, в том числе мальчик, знали бы, что он пытался сделать и чего от него можно ожидать... Даже его послушное орудие, Бернар, стал его шантажировать. Да, можно представить себе отчаяние Леона. Никакого просвета... Конечно, он не такой человек, чтобы поддаться шантажу; он бы скорее умер. Так и случилось. Меня удивляет только, что он раньше не убил Бернара, но тот, наверное, держался настороже, и к тому
же все-таки Леон - беспомощный калека. А что случилось с Бернаром? Может быть, Леон все же его убил?
        - Нет, Бернар исчез. Конечно, начнется суматоха, полиция поднимет шум, но мне кажется, все надеются, что ему удастся сбежать: тогда можно будет забыть о всей этой истории.
        - Да, - вздохнула я. - Бедная Берта!
        - Кто это?
        - Да так, неважно. Она из тех маленьких людей, которые больше всего страдают, когда такие, как Леон, пытаются повернуть все по-своему. Знаете, Уильям, может быть, я ошиблась и Леон де Вальми совершил самоубийство совсем по другой причине..
        Все это, конечно, повлияло на него, но последней соломинкой было совсем другое. Думаю, я поняла его. Он не мог больше жить, потому что потерпел поражение. Его одурачили. Такого он не смог стерпеть. У него было... то, что называется манией величия. Он хотел быть властелином жизни... Все окружающее он воспринимал только по отношению к себе... Он желал привлекать всеобщее внимание, и ему это удавалось, Уильям. Мне кажется, он искренне верил, что может играть судьбами людей по своему усмотрению. Он даже не представлял себе, что может уступить кому бы то ни было первенство. Он застрелился, но раньше сделал великодушный жест, оправдав всех, кроме Бернара, в предсмертном письме... да, в этом весь Леон де Вальми. - Я устало откинулась на спинку дивана. - Ну ладно, из каких бы побуждений он ни сделал это, так будет лучше для всех, верно? Ох, Уильям, как я устала!
        - Вам лучше? - с беспокойством спросил он. - Хотите еще бренди?
        - Нет, спасибо, все в порядке. Это просто реакция.
        - Не хотите уехать прямо сейчас? Может быть, мы могли бы...
        - Уехать. Куда?
        Он провел рукой по волосам:
        - Я... да, я об этом не подумал. Они вас не встретили с цветами там, на вилле Мирей, верно? Если хотите знать мое мнение, они обязаны вам как никому; если они сами не понимают, я скажу им об этом!
        - Они все понимают, - сказала я устало.
        - Но ведь вы не хотите оставаться здесь?
        - Куда мне деваться? Когда мсье Ипполит приедет, я попрошу его оплатить мне билет домой.
        - Вы уедете в Англию?
        - Да. - Я слабо улыбнулась. - Понимаете, в моем положении было бы смешно проявлять излишнюю гордость. Кроме того, я не могу просто уехать. Боюсь, мне придется ждать здесь, пока меня не допросят в полиции. А сейчас лучше уйти отсюда, поговорить с Бертой, потом вернуться и встретиться с ними.
        - Погодите, кто-то сюда идет, - сказал Уильям. - Да, вот они.
        Наверное, я все еще была в полуобморочном состоянии, потому что, хотя я прекрасно помню, как выглядел полицейский инспектор, наш разговор полностью выпал из памяти. Я догадывалась, что после смерти Леона де Вальми испуганные слуги взахлеб рассказывали историю нашего с Филиппом исчезновения вкупе с полным набором слухов, но письмо, оставленное Леоном де Вальми, то, что сказал по телефону Ипполит, и, наконец, беседа с Раулем задушили в зародыше все могущие возникнуть против меня подозрения. Это я поняла сразу: инспектор вел себя очень вежливо и даже уважительно, я же отвечала на его вопросы с готовностью и без всякого волнения. Меня неотступно преследовала лишь одна мысль; допрос длился около получаса - и все это время я не отрываясь смотрела на дверь с сильно бьющимся сердцем, готовая сорваться с места каждый раз, когда кто-то проходил по коридору.
        Наконец приехал Ипполит, и инспектор оставил меня в покое. Я видела, как они вместе прошли в библиотеку. Ипполит все еще был бледен и выглядел усталым, но спокойным. Было ясно, что, когда прошел первый шок, известие о смерти Леона явилось для его брата в какой-то мере облегчением.
        Я не очень беспокоилась об Элоизе, но мне было жаль Берту. Я встала, чтобы попытаться найти ее, но тут Седдон принес мне кофе. На мои расспросы он ответил, что инспектор был с ней очень вежлив и, когда допрос кончился, отправил девушку на своей машине к матери в селение. Наверное, это была та самая машина, которая встретилась нам по дороге в Вальми. Больше ничего нельзя было сделать - оставалось только надеяться, что она забудет Бернара. Я устало сидела в салоне и смотрела, как Седдон наливает кофе. Он немного покрутился возле меня, очевидно желая узнать побольше, потом задал несколько вопросов о Филиппе и наконец направился в холл. В комнату вошел Ипполит.
        Уильям немного неуклюже поднялся. Я отставила кофе и хотела последовать его примеру, но Ипполит быстро сказал:
        - Пожалуйста, не надо! - потом по-английски добавил, обращаясь к Блейку: - Не уходите!
        - Мсье де Вальми... - начала я, - мне ужасно жаль...
        Но он жестом остановил меня, потом, подойдя к дивану, нагнулся и поднес к губам мои руки. Не успела я опомниться, как он поцеловал их.
        - Это за Филиппа, - сказал он. - Мы очень обязаны вам, мисс Мартин, и я, хоть и немного поздно, хочу поблагодарить вас и принести извинения за то, что не очень-то по-рыцарски вел себя с вами на вилле Мирей.
        Я сказала слабым голосом:
        - Вам тогда было не до этого, мсье.
        Я хотела попросить его не беспокоиться обо мне, а заняться собственными делами, но не смогла, молча сидела на диване, выслушивала его старомодные галантные извинения, стараясь не смотреть на дверь и не думать о том, как похожи голоса у него и Рауля.
        Внезапно я поняла, что он говорит уже не о прошлом, а о будущем:
        - ...Пока что он будет жить со мной на вилле Мирей. Мисс Мартин, могу я надеяться, что после всего, что вы перенесли, вы останетесь с ним?
        Несколько секунд я с глупым видом смотрела на него и наконец осознала, чего он от меня хочет. Поглощенный собственной трагедией, он забыл о признании, которое сделал Рауль относительно меня.
        - Я... я не знаю, - ответила я. - Именно сейчас...
        - Понимаю. Я не имею права настаивать. Вы совсем измучены, дитя мое, и это неудивительно. Может быть, позже вы обдумаете мое предложение.
        В коридоре раздались какие-то странные звуки, словно по полу тащили что-то тяжелое. Я поняла, что это такое. Леон навсегда покидал замок Вальми. Я опустила голову.
        Ипполит решительно сказал:
        - Если в данных обстоятельствах вам не хотелось бы провести ночь здесь, для вас приготовлено место на вилле Мирей.
        - Спасибо. Да. Мне бы хотелось уехать.
        - Значит, если мы найдем кого-нибудь, чтобы отвезти вас туда...
        Он взглянул на Уильяма, который немедленно ответил:
        - Ну конечно. - Помявшись, он неловко произнес: - Простите, сэр, что я взял вашу машину. Мы подумали... мы очень спешили. Мне правда очень жаль...
        - Ничего, не страшно. - Ипполит жестом успокоил незадачливого угонщика. - Очевидно, вы хотели предупредить трагедию - еще худшую, чем та, которая произошла в действительности. - Он мрачно перевел глаза на дверь. - Думаю, вы поймете меня..
        но то, что произошло, собственно говоря, не было трагедией. - Еще один взгляд на Уильяма, на этот раз немного насмешливый. - Вы найдете собственный роскошный экипаж у дверей. А сейчас спокойной ночи.
        Ипполит ушел. Я рассеянно взяла чашку, но кофе совсем остыл и покрылся неаппетитной пленкой. Я поставила чашку на пол. В камине, рассыпая яркие искры, треснуло полено. В коридоре было совсем тихо. Я посмотрела на часы. Они остановились. «То мира бесконечный час... Как я осмелюсь заставить бить тот бесконечный час, когда слежу за временем в полночный час, все для тебя, мой суверен...»
        - Линда, - сказал Уильям. Он подошел, сел рядом со мной на диван и взял мои холодные руки в свои. Теплые, надежные руки, сильные и нежные. - Линда, - произнес он еще раз и откашлялся.
        Я пришла в себя: будто что-то холодное вдруг коснулось спины. Я выпрямилась и сказала:
        - Уильям, я хочу от всего сердца поблагодарить вас за то, что вы сделали. Честное слово, не знаю, что бы я сегодня делала без вас. Я не имела никакого права просить о помощи, но чувствовала себя такой одинокой, а вы - мой единственный друг.
        - Кого же звать, как не друзей, - сказал Уильям. Он выпустил мои руки. Наступило молчание. - Если вы останетесь с Филиппом, - нерешительно добавил он, - я смогу иногда навещать вас, верно?
        - Не думаю, что я останусь с ним.
        - Нет?
        - Нет.
        - Понятно. - Он встал и улыбнулся мне. - Отвезти вас на виллу Мирей на джипе?
        - Нет, спасибо, Уильям. Я подожду.
        - Ладно. Тогда желаю вам спокойной ночи. Увидимся перед отъездом, хорошо?
        - Конечно. Спокойной ночи. И... большое спасибо, Уильям. Спасибо за все.
        Я забыла о нем сразу же, как только закрылась дверь. Кто-то вышел из библиотеки. Я слышала голоса Ипполита и Рауля. Они тихо разговаривали о чем-то между собой. Сейчас они шли по коридору.
        У меня сжалось сердце. Я вскочила и подошла к двери. Ипполит что-то говорил об Элоизе. Я прислонилась к стене возле двери, чтобы они не заметили меня, проходя мимо.
        - ...в лечебнице, - говорил Ипполит. - Я поручил ее доктору Форе. Он позаботится о ней.
        Было еще сказано что-то о «небольшой пенсии»... потом «где-нибудь подальше от Парижа, Вальми и Канна», и наконец, когда они были уже в самом конце коридора, я расслышала слова «сердце», «теперь уже недолго».
        Они прошли в холл. Ипполит пожелал спокойной ночи. Я тихо вышла в коридор и остановилась там, ожидая, пока он уедет. Я вся дрожала. Леон и Элоиза отошли в прошлое, превратились в жалкие призраки, не способные даже испугать, но я должна найти в себе силы на борьбу еще с одним призраком.
        Рауль что-то спросил. В ответ Седдон произнес что-то неразборчиво, я поняла только слово «уехал». Снова резкий вопрос Рауля, голос Седдона:
        - Да, сэр. Несколько минут назад.
        - Понятно, - мрачно произнес Рауль. - Благодарю вас. Спокойной ночи, Седдон.
        Потом я поняла, о чем он спрашивал. Я забыла, что Ипполит еще здесь, что Седдон еще не ушел из холла, я бросилась бежать по коридору.
        - Рауль! - отчаянно крикнула я. Стук входной двери заглушил мой крик.
        Я добежала до холла и в эту минуту услышала шум мотора. Удивленный голос Седдона произнес:
        - Как, это вы, мисс Мартин? Я думал, вы уехали с мистером Блейком!
        Я не ответила, пробежала холл, рванула дверь и выбежала в темноту.

«Кадиллак» уже тронулся с места. Когда я добежала до низа большой лестницы, он отъезжал от дома. Я снова позвала Рауля, но он не расслышал; во всяком случае, машина не остановилась, наоборот, прибавила скорость. Я бросилась бежать за ним.
        Я была не больше чем в двенадцати ярдах от машины, когда она осторожно въехала на первый поворот и скрылась из виду.
        Если бы я тогда могла соображать, то ни за что не сделала бы подобного. Но я была не в состоянии рассуждать. Я знала только, что должна сказать ему то, что должно быть сказано, - иначе не смогу больше жить. И, не задумываясь, повернулась и побежала по лесной дорожке, которая коротким путем вела к шоссе.
        Это была узкая тропинка, круто спускавшаяся к мосту Вальми. Я много раз ходила по ней вместе с Филиппом. Ее недавно расчистили, и ступеньки, положенные в самых опасных местах, были крепкими и широкими, но скользкими. Идти по этой тропинке ночью в туман равносильно самоубийству.
        Обо всем этом я не думала. По странной случайности в кармане оказался фонарик Филиппа, и при его слабом, неверном свете я почти бежала по головокружительно крутому спуску, будто за мной по пятам гнался целый сонм привидений.
        Слева я видела свет фар «кадиллака», спускавшегося по первому, самому длинному отрезку зигзага. Мотора почти не было слышно. Я пробиралась через кусты, не обращая внимания на ушибы и царапины.
        Конечно, я не смогу его догнать. Он все еще подо мной, на первом повороте, лучи фар освещали северную сторону дороги, и тени деревьев, мимо которых я пробегала, плясали и ложились на тропинку у моих ног, словно спутанная сеть.
        Дорога вилась змеей. Казалось, весь лес ожил и бежит рядом со мной, как в кошмаре. Машина проехала первый отрезок зигзага и готовилась преодолеть следующий поворот. В свете фонарика я увидела, что дорожка круто изгибается, спускаясь примерно на десять футов. Я решила не пользоваться ступенями, а срезать угол и почти скатилась на спине на новый извив тропинки. Таким образом я сберегла несколько драгоценных секунд, пока машина въезжала на следующий поворот.
        Самым длинным отрезком зигзага был третий. Он шел налево, примерно на одном уровне, без заметного спуска. Я скользнула, ломая каблуки, к следующей лесенке и, ухватившись за перила, чтобы не упасть, побежала вниз, перескакивая через три ступеньки. Я загнала занозу в руку, но почти не заметила этого. Ветка хлестнула по лицу, едва не ослепив, но я только моргнула и побежала дальше. Вниз по ступенькам, потом поворот, кусок прямой дорожки, вымощенной камнем... свет фар повернул на север, тени вновь затеяли вокруг меня безумный танец. Они расплывались и качались, обволакивая меня нитями огромной паутины. Я задыхалась; пульсирующий шум в висках заглушал звук мотора. Я как молитву вновь и вновь повторяла слова: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Они вертелись у меня в голове, потеряв всякий смысл.
        Я не останавливалась. Еще два поворота зигзага, затем мост Вальми - и он уедет. Я сбежала с дорожки, стала пробираться между деревьями и оказалась на каменистом обрыве прямо над мостом Вальми. Я крепко ухватилась за ствол березы, которая росла у самого края обрыва. Туман, поднимающийся от реки, заклубился, пронизанный серебряным светом: «кадиллак» мягко повернул на последний поворот перед мостом.
        Я стала спускаться по обрыву. Камни странно светились в свете фар, пробивавшемся сквозь туман. Возможно, я сильно расшиблась и поцарапалась. Не знаю. Помню только, что один раз поскользнулась и изо всей силы уцепилась за куст, чтобы не покатиться вниз. Я еле удержала крик - и в ту же минуту услышала скрип тормозов.
        Позже я узнала, что какой-то зверек перебежал дорогу перед машиной. Мне хочется думать, что это был тот же неизвестный зверек, который выскочил на мост в ночь, когда Рауль впервые поцеловал меня. Во всяком случае, из-за него машина остановилась на несколько драгоценных секунд.
        Я спрыгнула с обрыва, как раз в то время как «кадиллак» снова двинулся, его фары прочертили полукруг на последнем повороте.
        Я вбежала на мост. Туман клубился, поднимаясь почти до пояса. Сначала серый, потом он стал белым и наконец окрасился золотом, когда свет коснулся его.
        Я закрыла глаза, опустила руки и замерла.
        Визг тормозов показался мне оглушительным. Я открыла глаза. Туман поднимался от кузова машины, стоявшей всего в трех ярдах от меня. Потом фары потухли - и меня окутала благодатная темнота. В слабом свете боковых огней туман поднимался вверх, словно дым. Я сделала три неверных шага к машине и положила руку на крыло. Переводя дыхание, прислонилась к нему. Маленькое буддийское молитвенное колесо все еще вертелось у меня в голове, и молитва звучала так же: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...» Но тон ее уже был другим...
        Рауль вышел из машины и прошел вперед. Он был с другой стороны кузова. В искаженном свете он выглядел еще выше.
        - Я... ждала вас. Я должна была... вас увидеть, - задыхаясь, сказала я.
        - Мне сказали, что вы уехали, - ответил он. Потом бесстрастно добавил: - Дурочка, я ведь чуть не наехал на тебя.
        Я наконец перевела дыхание, но не чувствовала под собой ног. Прислонившись к крылу машины, я произнесла:
        - Я должна была сказать вам, Рауль, что мне очень жаль. Не очень-то порядочно извиняться за то, что подозревал человека в убийстве... но я все же прошу прощения. Мне очень жаль, что я могла даже подумать об этом. Но только подумать, клянусь вам.
        Он держал в руках автомобильные перчатки и перебирал их. Он ничего не ответил.
        - Я не пытаюсь оправдываться, - с несчастным видом продолжала я. - Я знаю, вы мне этого не простите. И так уже то, что произошло между нами... но сейчас, Рауль, я хочу, чтобы вы поняли... Я только не знаю, как объяснить...
        - Вы ничего не должны объяснять. Я понимаю.
        - Вряд ли. Понимаете, мне прямо сказали, что вы участвуете в этом деле с вашими... вместе с другими. Бернар сказал Берте. Он сказал ей, что это вы стреляли тогда в лесу. Думаю, Бернар понимал, что раз он зашел так далеко, лучше ему не сознаваться. И он мог подумать, что вы были бы не против убийства, осознав, какие преимущества даст вам смерть мальчика. Я не поверила, хотя она заявила мне об этом очень уверенно. Не могла поверить. Но когда я узнала их замыслы, все стало так ясно... я хочу сказать, ясно относительно них; и у меня не было никаких доказательств, что вы ни в чем не замешаны. Никаких... кроме моего убеждения в этом.
        Я остановилась, напрягая глаза, чтобы различить выражение его лица. Казалось, он сейчас очень далеко от меня.
        - Можете не верить, Рауль, но я была на вашей стороне. С самого начала. Мне очень многое пришлось пережить с того вечера. Казалось, все сговорились обвинять вас, и я чуть не сошла с ума от горя и... и сомнений, не могла верить даже себе... Я не буду напоминать об этих часах, вы и так пережили достаточно и, наверное, хотите порвать со всем этим... со мной, но я должна была все рассказать вам перед тем, как вы уедете. Я просто не могла рисковать, Рауль; ты ведь можешь меня понять? Скажи, что можешь!
        - Вы были готовы рискнуть... однажды, - его голос звучал почти бесстрастно.
        - Я - да. Но ведь был еще Филипп. Я не могла рисковать жизнью Филиппа. Я не смела. Он был на моем попечении, это был мой долг... - Слова звучали претенциозно и довольно глупо. - Я... у него не было никого, кроме меня. И потом, я не могла себе позволить думать о том...
        - О чем же?
        - О том, что у меня нет никого, кроме вас.
        Снова молчание. Он стоял очень тихо. Туман ли виноват, или это было в действительности, но он казался очень далеким - одинокая фигура на фоне темного пространства, освещенного фарами, словно театральным прожектором. Мне вдруг пришло в голову, что таким я буду вспоминать его всегда: человек, отдалившийся от других, даже от собственной семьи, одинокая фигура в темноте. Кажется, тогда я в первый раз взглянула на него другими глазами, увидела в истинном свете... Не воплощение моей романтической мечты, не волшебный принц, не демоническая натура и не тигр, образ, льстивший моему глупому девичьему воображению...
        Просто Рауль, который когда-то был одиноким мальчуганом в доме, «не очень-то подходившем для детей», по его собственному выражению, угрюмый подросток, выросший в тени отца, охваченного манией величия, молодой человек, ожесточенно боровшийся за то, чтобы сохранить от разорения свою часть наследства... может быть, своевольный, может быть, слишком жесткий, не идущий по проторенной дороге... но всегда одинокий. Ослепленная собственным одиночеством и опасностью, я не заметила, что он, в сущности, очень похож на меня.
        - Простите меня, Рауль, - мягко сказала я. - Мне не надо было приставать к вам сейчас с такими разговорами. Достаточно того, что вы пережили. Что я могу сказать о вашем отце, кроме того, что мне очень жаль?..
        - Вы действительно думаете, что я мог бы убить его? - спросил Рауль.
        - Нет, Рауль.
        Молчание. Потом он каким-то странным голосом сказал:
        - По-моему, вы все понимаете.
        - Думаю, что да. - Я с трудом глотнула воздух. - Даже в последние сутки, когда казалось, все сошли с ума и все перемешалось, я в глубине души понимала вас, и этого было для меня достаточно. Я только хотела сказать вам это, Рауль, а потом уйти. Я все время любила вас, никогда не переставала любить и сейчас люблю.
        Он все еще стоял неподвижно. Я повернулась и пошла вверх, к замку.
        - А теперь прощайте, - сказала я, - спокойной ночи.
        - Куда вы идете?
        - Кто-нибудь отвезет меня на виллу Мирей. Ваш дядя Ипполит попросил меня поехать туда. Я... я не хочу оставаться в Вальми.
        - Садитесь в машину. Я вас отвезу. - Я не двигалась. - Ну залезайте же, - нетерпеливо сказал Рауль. - Как вы думаете, куда я ехал?
        - Я не подумала об этом. Куда-нибудь.
        - Я направлялся на виллу Мирей за вами.
        Я ничего не сказала, не двигалась. Сердце медленно, точно размеренные удары молота, стучало в груди.
        - Линда.
        В его спокойном голосе послышалась знакомая нотка.
        - Да?
        - Садитесь в машину!
        Я села. Туман разорвался на клочки; дверца захлопнулась. Снова заклубилось туманное облако. Рауль опустился на сиденье рядом со мной. В машине было темно. Он казался очень большим и совсем близким.
        Я дрожала. Он немного отодвинулся. Я откашлялась и сказала первое, что пришло в голову:
        - Откуда у тебя эта машина? Рулетка?
        - Экарте. Линда, ты надолго хочешь остаться на вилле Мирей с Филиппом?
        - Не знаю. Я еще не думала об этом, страшно люблю его, но...
        - Он будет чувствовать себя одиноким даже с Ипполитом, - заметил Рауль. - Может быть, возьмем его с собой в Бельвинь?
        У меня прервалось дыхание.
        - Рауль, Рауль. Я не думала...
        Я замолчала и закрыла лицо дрожащими руками.
        - В чем дело, дорогая?
        - Ты хочешь сказать, что еще... ты все еще хочешь жениться на мне? - смиренно пробормотала я, не отрывая ладоней от лица.
        Рауль шумно вздохнул и ничего не ответил. Внезапно он повернулся и привлек меня к себе, не очень деликатно. Вряд ли кто-нибудь из нас сможет вспомнить дальнейший разговор, хотя говорили мы довольно долго.
        Позже, когда мы уже могли смеяться, он весело произнес:
        - Ты все еще должна мне, дорогая. Тебе не кажется, что сейчас пришло время отдавать долги?
        - О чем ты говоришь? Какие долги?
        - Ты должна сказать: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю».
        - Ах это!
        - Да, черт возьми, именно это.
        - Рискну, - ответила я.
        И это было последнее, что я смогла сказать за очень долгое время.
        Потом машина прорезала туман и двинулась на север от моста Вальми.
        notes
        Примечания

1
        Перевод М. Лозинского.

2
        - Тысяча извинений, мадемуазель, простите.
        - Не за что, мсье.
        - Я вас ушиб?
        - Нисколько. Ничего не случилось.
        - Разрешите, мадемуазель, вот ваша сумочка.
        - Спасибо, мсье. Уверяю вас, все в порядке... (фр.).

3
        Перевод Ю. Корнеева.

4
        Перевод М. Лозинского.

5
        Понимаете (фр.).

6
        Перевод M. Абкиной.

7
        Машина! Кто-то едет! (фр.).

8
        Смотрите, мсье! (фр.).

9
        Название поместья, где происходит действие романа Шарлотты Бронте «Джен Эйр».

10
        Перевод А. Кривцовой и Е. Ланна.

11
        Перевод Н. Рыковой.

12
        Понимаете (фр.).

13
        Что? (фр.).

14
        Как дела, малыш? Тебе больно? (фр.).

15
        Перевод С.Маршака.

16
        Перевод С. Маршака.

17
        Перевод Е. Витковского.

18
        Нет, дядя (фр.).

19
        Перевод А. Кривцовой и Е. Ланна.

20
        Пожалуйста, мсье (фр.).

21
        Спасибо, мсье (фр.).

22
        Перевод С. Маршака.

23
        Перевод С. Маршака.

24
        По-видимому (фр.).

25
        Перевод М.Лозинского.